Adrenalin trash [Арсений Данилов] (fb2) читать онлайн

Часть первая

«Ред Булл» — вкус победы

На заснеженном подмосковном поле догорали немецкие танки. Вокруг похожих на лопнувшие прыщи воронок валялись иноземные трупы. Шумел ветер. Было холодно.

Мрачную картину оживляли советские солдаты, молча стоявшие на арене недавнего сражения. Некоторые из них курили, время от времени сплевывая пропитанную махоркой слюну в горячий декабрьский снег, другие глядели по сторонам, оценивая проделанную ратную работу. Что-то бормотали в шипящее радио танкисты. Артиллеристы замерли у орудий, позируя фотокорреспонденту «Красной Звезды». Со стороны освобожденной деревни — ни один дом не уцелел, только церковь тыкала в небо деревянным крестом — доносилось урчание грузовиков, подвозивших подкрепление.

Почему-то пахло сыростью, словно на дворе стоял не декабрь, а март, и непонятно откуда доносилась пугающая бесконечным оптимизмом электронная музыка. В общем, было ясно, что скоро новая атака, и переживут ее немногие.

Андрей нажал на паузу, допил кофе, потер уставшие глаза, встал с кресла и, прихватив чашку, пошел на кухню. Кроме него, дома никого не было. Включив чайник, он переставил отцовскую пепельницу с подоконника на покрытый бежевой клеенкой стол, сел на стул, прижатый к окну острым боком столешницы, вытащил из кармана спортивных штанов пачку сигарет и закурил. Сделав пару затяжек, он привстал и включил висевшее на стене радио. В окно упирался плотный ком сентябрьского тумана, чайник начал тихонько гудеть, лучшая часть пятницы была потеряна — в общем, сгущавшуюся тоскливую реальность следовало чем-нибудь разбавить.

Радио с противной готовностью заговорило бодрым ди-джейским голосом. Андрей испытал обычную неловкость. Он никогда не мог представить себе внешность ведущего. Его расстраивала такая ущербность воображения, и раньше он даже пытался тренироваться в электричках. Вслушиваясь в объявления машиниста, Андрей мысленно реконструировал его облик и, когда поезд останавливался в Москве, спешил к кабине, чтобы проверить результаты эксперимента, но его всегда ждало разочарование — вылепленный с таким трудом трафарет совершенно не подходил оригиналу. Когда заиграла музыка, Андрей вздохнул с облегчением.

Чайник доживал последние секунды своей очередной жизни — зрелое гудение воды постепенно превращалось в старческие всхлипы. Андрей встал, достал из шкафчика стеклянную банку с кофе и сахарницу, положил в чашку стандартную дозу — четыре ложки сахара и одну кофе, дождался финального щелчка, снял чайник с подставки и налил кипяток. Запах кофе, как обычно, вызвал легкий приступ тошноты.

Андрей вернул чайник на подставку, докурил сигарету, стоя у окна — из-за тумана земли было совсем не видно, и от этого начинала кружиться голова, — выбросил окурок в форточку, выключил радио, взял чашку и пошел обратно в комнату. Когда он садился в кресло, раздался телефонный звонок.

* * *

Центральная площадь города носила светлое имя Юности. Названная так когда-то давно, когда все было плохо — на крышах домов горели красные лозунги, школьники ходили в одинаковой форменной одежде, а производство детской порнографии катастрофически отставало от мирового уровня, — она вскоре оправдала свое название. Как только в городе набралось достаточно юности, то есть когда дети первых электронных поселенцев подросли и задумались о различиях между полами, площадь стала эту юность аккумулировать, высасывая ее из темных дворов и парков.

Осью замощенного бетонными плитами кусочка планеты служил фонтан. Днем, в теплое время года, он освежал пыльный городской воздух (архитектор был человеком начитанным), а по вечерам собиравшиеся вокруг фонтана молодые люди кидали в бетонную чашу опустевшие бутылки и банки, потому что не хотелось ни просто ставить их под ноги, ни идти к урнам, дежурившим возле окружавших площадь зданий — кинотеатра, аптеки, ресторана и магазина «Спорт», в витринах которого нарисованные люди играли в баскетбол, катались на коньках и разрывали крепкими нумерованными грудями финишные ленточки.

Андрей и Олег прибыли на площадь Юности примерно в половине восьмого. До календарного заката оставалось еще тридцать минут, но из-за тумана было уже совсем темно, и над площадью повисли ртутные светляки включившихся фонарей.

Вообще-то приехали по делу — недалеко останавливался автобус четырехсотого маршрута, за небольшую плату доставлявший всех желающих в Москву, — но впереди расстилалась широкая равнина выходных, спешить совершенно не хотелось, а потому пока сделали привал, расположившись на одной из стоявших на площади лавочек и допивая купленное по дороге пиво.

— И тут свет выключили, — продолжил Олег начатый еще в автобусе рассказ. — А кассета в магнитофоне.

— Свет? — переспросил Андрей, повернувшись к Олегу.

— Ну да, — сказал Олег.

Андрей вспомнил золотую середину своего детства. Тогда он каждое лето проводил у бабушки в Твери. Электричество там отключали — отнимали, как говорила бабушка — ежедневно часов в шесть вечера, и в регулярности этих отключений было что-то успокаивающее и уютное.

— Западло, — сказал Андрей.

— Да уж конечно, — сказал Олег. — Кассету не достанешь. Это раньше можно было, из советского. Наверное, потому, что тогда электричество чаще отключали.

Андрей кивнул, отметив про себя обычное совпадение мыслей.

— Ну я поначалу не очень напрягся, — сказал Олег. — Времени всего полпервого было, до шести никто домой не вернется.

— А щиток смотрел? — спросил Андрей.

— Да смотрел, — сказал Олег. — Еще к соседям хотел зайти, спросить, но никого не было. В ЖЭК звонил.

— Забегал, короче, — сказал Андрей и улыбнулся.

— Забегал, — сказал Олег. — А ты бы не забегал?

Андрей пожал плечами.

— На самом-то деле ясно, что ничего особого не будет, если спалят, — сказал Олег. — Но как-то неприятно все равно.

— Понятное дело, — сказал Андрей.

От фонтана, где, несмотря на погоду — густой туман постепенно сгущался в неприятный дождик, — собралось довольно много народу, долетали смех, крики и звон бьющихся бутылок. Иногда от темной массы отделялись два-три человека и отправлялись в поход за добавкой. Кто-то шел в сторону легких павильончиков, появившихся на площади вскоре после революции. Кто-то выбирал круглосуточный супермаркет, над дверьми которого сияла голубая вывеска с именем португальского мореплавателя, первым совершившего кругосветное путешествие (немного разбиравшийся в рекламных технологиях Андрей считал рифмовку этого достижения с режимом работы магазина не случайной).

— Ну вот, — сказал Олег. Допив пиво, он громко рыгнул, опустил бутылку в зеленую пасть прижавшейся к лавочке урны, достал сигареты и закурил. — Короче, до шести свет так и не дали. Ощущения, конечно, космические. Мало того что кассета в магнитофоне и не уйдешь поэтому никуда, так еще и делать нечего. Даже пожрать толком нельзя. Холодильник потек.

— Да, — сказал Андрей. Он, как всегда, пил пиво медленно, и его бутылка опустела только наполовину. — Книжки можно читать.

— Можно, — сказал Олег. — Я и читал.

— Чего читал-то? — спросил Андрей, повернувшись к Олегу. Его светлая бейсболка потемнела от сырости, мокрая кожаная куртка блестела в свете фонаря, отчего Олег казался похожим на тюленя.

— Чего, этого, — Олег затянулся сигаретой и посмотрел в сторону, — воспоминания Черчилля.

— Ну и как? — спросил Андрей.

— Да нормально, — сказал Олег.

Андрей кивнул.

— Короче, до шести свет не дали, — сказал Олег. — Отец вернулся с работы, а кассета все еще внутри.

— А сестра? — спросил Андрей.

— Сестра позже должна была прийти, — сказал Олег. — У нее танцы сегодня.

— Ясно, — сказал Андрей. — Так, глядишь, и мотоцикл тебе купят.

Олег хохотнул.

— Ну я вспотел, — сказал Олег. — Идти уже надо. Думал звонить тебе, но повезло. Отец в душ всегда ходит после работы, потеет в электричке. Короче, в половине седьмого свет включили, и он сразу мыться пошел. А я кассету достал, оделся по-тихому, записочку на кухне оставил и свалил.

— Да, — сказал Андрей. — Все, что ни делается, все к лучшему. Хотя… Придется пока без мотоцикла.

— Поедем, что ли? Допил уже? — спросил Олег.

Андрей поднял бутылку, одним большим глотком допил остававшееся пиво и встал с лавки.

— Поедем, только отлить надо и пивка еще в дорогу, — сказал он.

— Ну, мысль конструктивная, — сказал Олег.

Планировка супермаркета в полной мере отвечала требованиям времени — алкогольный отдел находился прямо у входа. В центре отдела стояла грубая модель египетской пирамиды высотой метра в полтора, собранная из коробок с пивными бутылками. Андрей подумал о том, с какой скоростью в России распространяются новейшие торговые технологии. Видимо, по мысли дизайнера, пирамида должна была собирать рассеянную в отделе психическую энергию и проецировать ее в нужную часть сознания посетителей, облегчая им выбор вида досуга, который здесь был аккуратно расфасован по бутылкам и банкам различной формы, цвета и объема.

Олег легко уловил импульс. Подойдя к пирамиде, он вытащил две бутылки из верхнего ящика и бросил их в железную корзинку, которую взял для респектабельности. Когда Андрей встал рядом, Олег повернулся и сказал:

— Может, еще парочку возьмем?

— Не, — сказал Андрей. — На автобус хватит, а там можно и на Речном затовариться.

— Можно, — согласился Олег. — А ты все игрался? Днем?

— Нуда, — ответил Андрей, поморщившись.

— Тоже вариант, — сказал Олег.

Он посмотрел по сторонам, подошел к открытому холодильнику, из которого пахло снегом, и сказал:

— Вот штучка прикольная.

— Какая? — спросил Андрей.

Олег вытащил из холодильника маленькую синюю банку с красным быком на боку.

— Не пробовал? — спросил он.

— Нет, — сказал Андрей. — Коктейль, что ли?

— Энергетический, — сказал Олег. — Состав почитай.

Андрей взял еще одну банку.

— С кофеином, — сказал Олег. — Я на той неделе пил.

— И как? — спросил Андрей.

— Нормально, — сказал Олег. — По мозгам дает.

— Дорого, — сказал Андрей, взглянув на ценник.

— Дорого, — согласился Олег и, быстро оглянувшись — продавцов и охранников в отделе не было, только два лысых мужика разглядывали полки с водкой — сунул банку в карман куртки. — Дорого, — повторил он и улыбнулся.

Андрей внимательно посмотрел на Олега.

— А если поймают? — спросил он.

— В том и прикол, — сказал Олег и, повернувшись, пошел из отдела.

Андрей секунду помедлил, потом пошел следом, на ходу опустив банку в карман.

Эффект был моментальный и удивительный — Андрей подумал, что такое испытывали герои некоторых любимых им фильмов и книг, употреблявшие стимуляторы. Сильное желание поставить банку на место, естественным образом возникшее в светлой Андреевой душе, почти моментально трансформировалось в свою полную противоположность. Андрей понял, что не сможет выйти из магазина, если в кармане не будет лежать маленький цилиндр, стиснутый вспотевшими пальцами.

Олег, как обычно, принялся обходить все отделы, подолгу разглядывая банки с огурцами, детское питание и лежащую на льду свежую рыбу. Андрей молча шел за ним, сосредоточившись на удивительном состоянии собственного сознания, в котором небывалая яркость восприятия фантастическим образом смешалась с замершей мыслью. Раньше такое показалось бы Андрею невозможным, как, скажем, остановка солнечного луча, но это было именно так — его мысль замерла, сфокусировавшись на банке в кармане, и приходящие в мозг удивительно чистые сигналы воспринимались на каком-то новом уровне.

Магазин переживал пик обычного пятничного штурма, когда люди с трогательной уверенностью в необходимости происходящего запасаются провизией перед предстоящим походом в выходные. От высокого потолка, мешаясь с радиомузыкой, отражались самые разные звуки: скрип товарных корзинок и колясок, неожиданный в таком месте смех, шум голосов, шорох шагов и треск касс, безжалостно перемалывавших человеческие очереди. Андрей воспринимал эту панораму настолько полно, что, когда в нее добавлялся голос Олега, он лишь улыбался и молча кивал — выделять хоть один звук в отдельную, осмысленную дорожку совершенно не хотелось. В конце концов Олег понял душевное состояние друга и направился к кассам.

Там произошло неприятное. Когда встали в очередь, Андрей осмотрелся по сторонам, и его взгляд зацепился за красный бок холодильника с кока-колой, словно рукав куртки за торчащий из стены гвоздь. Роль гвоздя выполняла приклеенная к холодильнику бумажка, на которой была нарисована улыбающаяся рожица и набран короткий текст:

«Улыбайтесь!

Вас снимает скрытая камера!»

Чистота восприятия и кристаллическая стройность мысли разом разрушились, окатив Андрея волной дрожи и тошноты, но, как ни странно, желание вынести банку не исчезло, а даже усилилось. Андрей хотел показать объявление Олегу, но потом передумал.

— Слушай, — сказал он, наклонившись к уху Олега, крутившего в руках шоколадный батончик. — Давай я на улицу пойду, деньги там тебе отдам.

Олег положил батончик на стеллаж и, глядя на серую ленту транспортера, куда стоявшая впереди полная женщина в зеленом плаще выкладывала продукты, тихо сказал:

— Ну давай.

— Отлично, — сказал Андрей.

Он обогнул мощное тело женщины, протиснулся мимо расплачивавшихся за водку лысых мужиков. За кассой его ждала металлическая рамка. Дальше, возле сумочной, стоял охранник. Андрей посмотрел охраннику в глаза и тут же стукнулся об их каменистое дно. От неожиданности он немного растерялся, но быстро осознал, что понимание, напечатанное на лице охранника, — всего лишь часть униформы, и на душе стало легко. Он прошел через рамку (неприятный звук, родившийся ненадолго в воображении, так и не раздался) и, по-прежнему глядя на охранника, уже отвернувшегося и беседовавшего с сидевшим в сумочной дедом, зашагал к выходу. Простым фактом своего движения он заставил распахнуться управляемые электроникой стеклянные двери, прошел через лившийся из тепловой завесы горячий душ и оказался на улице.

Сырой сентябрьский воздух бодрил. Отойдя в сторону, так, чтобы его уже не было видно из магазина, Андрей вытащил из кармана банку, дрожащими пальцами подцепил кольцо и вдавил внутрь алюминиевый эллипс. Сделав два больших глотка, он выдохнул, посмотрел на забрызганную ртутным светом площадь, на темную толпу у фонтана, а потом, совсем забыв о погоде, поднял голову. Небо было залито мутной жижей, которую неяркий свет города делал похожей на пиво.

Андрей улыбнулся и закурил, отметив про себя непонятную тишину, царившую вокруг.

— Ну как? — спросил подошедший Олег.

— Круто, — ответил Андрей. — «Ред Булл» — вкус победы. Рекламу можно такую снять.

— Ну, — сказал Олег, вытаскивая банку из кармана. — Давай. За победу мировой революции.

Они чокнулись, и тихий звук соприкосновения двух сделанных где-то за границей банок показался Андрею удивительно приятным. Несколько секунд он звучал у него в ушах шелестящим эхом, а потом исчез, раздавленный треском автомобильных шин, гулом двигателей, брызнувшим от фонтана смехом и неизвестно откуда доносившимся скрипом — замолчавший ненадолго город снова вступил в разговор.

Алхимик

Марина дочитала главу, заложила пальцем страницу и посмотрела на стоявший на столе электронный будильник. До конца астрономической пятницы оставалось чуть больше двух часов. В квартире было совсем тихо, только из родительской комнаты доплывал папин храп, да в открытую форточку просачивался неясный уличный шум.

Марина отложила книгу, встала с кровати, подошла к столу и включила компьютер. По темному экрану монитора побежали непонятные Марине сообщения, из системного блока донеслось тихое пение вентилятора, негромко пискнул жесткий диск. Марина пошла на кухню.

На кухне пахло борщом. Марина включила чайник, села на табуретку, придвинула к себе стоявшую на покрытом зеленой клеенкой столе вазочку с изюмом в шоколаде и, пока вода в чайнике нагревалась до трагических ста градусов, ела конфеты, иногда поглядывая в окно — из-за густого тумана не был виден даже соседний дом, и от этого становилось совсем одиноко.

Наконец вода закипела. Марина встала, подошла к шкафчику, достала жестяную банку с кофе, стеклянную сахарницу (папа подарил маме на пятнадцатилетие свадьбы) и большую чашку с нарисованным на боку островом Сахалин. Положив в дальневосточную емкость обычную порцию — три ложки сахара, полторы кофе, — Марина залила черно-белую горку кипятком, убрала сахарницу и банку с кофе на место, взяла чашку и, стараясь не обращать внимания не неприятно тревожный запах, пошла в комнату.

Компьютер загрузился, и теперь с экрана монитора на Марину смотрел выведенный на рабочий стол Брэд Питт. Точнее, смотрел он не на Марину, а в точку пространства над ее левым плечом. В его мутноватых глазах — качество изображения не позволяло точно определить их цвет — плыло манящее безразличие, приправленное убедительной уверенностью в себе. Изо рта Брэда шел дым. Сигарета в кадр не попала, и это придавало картинке загадочности.

Марина вздохнула, прикрыла за собой дверь, выключила свет, подошла к столу, поставила чашку на связанную мамой салфетку и села. Взглянув еще раз на крепкое лицо американского артиста, она положила руку на тело прикованной к компьютеру мыши, подвела курсор к синей букве е и открыла затянутое паутиной окно в мир.

Она немного побродила по темным закоулкам, почитала чьи-то непонятные стихи, проверила почту — ящик был до обидного пустым, только какие-то неизвестные люди предлагали купить у них мебель. В общем, маршрут был уже знакомым, и, как обычно, минут через тридцать Марина оказалась в смутно знакомой чатовской компании. Ее никто не приветствовал, а сакральное имя Василиса, которое она выбрала при крещении по непонятным ей самой причинам, оказалось выделено неприятным лиловым цветом. Цвет можно было поменять, но Марина подчинилась электронной судьбе.

Отхлебнув кофе, она наклонилась над клавиатурой и напечатала:

— Привет всем!

Нажав кривую клавишу с иностранным словом «вход», она откинулась в кресле и пару минут ждала ответа. Встретившее ее молчание было уже привычным и потому почти не обидным. Марина стала думать, в каком направлении ей двигаться дальше, но в это время под дверью раздался омерзительный крик. Их кот Монтень — папа, хоть и работал инженером, был человеком начитанным — требовал ужина. Чтобы подтвердить свои притязания, он немного поскребся в закрытую дверь, а потом крикнул снова, уже громче и решительнее. Марина тихо выругалась и встала с кресла. Когда она открыла дверь, Монтень, наученный горьким опытом, сидел в прихожей, на безопасном расстоянии. Его глаза поблескивали, как линзы пенсне. Взглянув на Марину, он мяукнул еще раз, и сразу вслед за этим из родительской комнаты донесся скрип дивана, за которым последовали произнесенное на выдохе «Сука» и шарканье папиных тапок.

Чтобы избежать ненужных вопросов, Марина включила свет в своей комнате. Папа выплыл в прихожую. Прищурившись, он посмотрел сначала на Марину, потом на Монтеня и, почесав низ живота, спросил у кота:

— Жрать хочешь?

Монтень издал утвердительный звук.

— Я покормлю, — сказала Марина.

— Сколько времени? — спросил папа.

— Десять, — сказала Марина и пошла на кухню.

Она достала из морозилки пакет покупавшейся специально для Монтеня рыбы с нескромным названием путассу и маленькой вилкой отковырнула несколько холодных тел от смерзшегося кома. Этой вилкой Марина пользовалась в детстве, теперь столовый прибор перешел к Монтеню, и редкие гости всегда приходили в предсказуемый восторг, увидев вилку рядом с кошачьей тарелкой. Марина положила рыбу в миску и поставила под горячую воду. Папа тем временем успел посетить туалет. Зайдя в кухню, он вытер руки о трусы, подошел к окну, взял сигареты и зажигалку, сел на стоявшую возле мойки маленькую табуретку, открыл ведущую к мусорному ведру дверцу и закурил.

— А мама где? — спросил он, поглядев на прислонившуюся к подоконнику Марину, и она испытала обычный приступ легкого ужаса от того, что обеспечивавший ее физическое существование человек временами полностью теряет контакт с реальностью.

— В Томске сейчас уже, наверное, — ответила Марина. — Она же в рейсе.

Папа молча кивнул и уставился в пол.

Марина подождала, пока рыба оттает, подошла к раковине, размяла ушки вилкой и поставила миску на пол возле окна. Только после этого Монтень, сидевший в прихожей, медленно зашел в кухню. Подойдя к миске, он примерно полминуты принюхивался, подергивая хвостом, потом стал есть.

— Я пошла, — сказала Марина.

— Все за компьютером сидишь? — спросил папа. — Пошла бы погуляла, что ли.

Ничего не ответив, Марина вышла из кухни.

Вернувшись в свою комнату, она закрыла дверь и выключила свет. Папа был слишком утомлен вечерним пивом. Докурив, он, скорее всего, должен был отправиться досматривать свои мутные сны (в кульминационных моментах папа обычно переворачивался на спину и клал руку на лобок). Впрочем, траектория папы была мало предсказуема, но Марина подумала, что очередная лекция о вреде общения с компьютером уже вряд ли что испортит.

Возвращение в Сеть стоило серьезных усилий — Марина дала себе обещание впредь сначала кормить кота (впрочем, обещание это она давала себе уже не в первый раз). Только через пару минут непрерывно скользившие по экрану сообщения связались в осмысленную беседу и список имен в правой части экрана приобрел потерянное значение.

Марина хлебнула остывший кофе, потерла небольшую плеяду прыщиков на лбу и написала:

— А у кого есть кот?

Она сделала это, не рассчитывая всерьез на ответ, просто чтобы разогреться. Тем не менее ее вопрос, немного повисев в воздухе, вдруг стал осью беседы. Экран заполнился сообщениями о кошках, котах, собаках, хомячках и морских свинках. Кто-то написал про соседского крокодила, кто-то про дядю, охотившегося на медведя, — однако Марина так и не смогла ступить на скользкую поверхность разлившегося разговора, она не знала, в каком направлении ей двигаться и кому отвечать в первую очередь. Какое-то время она просто наблюдала за тем, как ее слова соединяют незнакомых людей, потом вздохнула, сходила на кухню — папа уже спал — и принесла остатки изюма в шоколаде.

Когда она вернулась, ее сообщение уже скрылось из виду, словно выброшенный в окно поезда окурок. Посвященная домашним животным беседа стихла. Парня, написавшего про медведя и дядю, выгнали за нецензурную лексику

Марина молчала. Сидя перед монитором, она жевала конфеты и размышляла о том, каким же способом проникают в Сеть лишние килограммы, прыщи и слишком быстро покрывающиеся кожным салом волосы — в общем, все то, что занижает самооценку смотрящих телевизор людей и так мешает общению. Мысли были привычными, поэтому Марина совсем не расстраивалась. Если бы в комнате оказался невидимый Марине наблюдатель — скажем, если бы ее папа купил в круглосуточном магазине водку-невидимку, о которой столько писали в свое время некоторые уважаемые издания с нездоровым цветом кожи, — так вот, этот наблюдатель, вероятно, позавидовал бы спокойствию, выступавшему на лице Марины в такие минуты. Впрочем, он мог бы решить, что спокойствие это кажущееся, вызванное игрой света и тени, или, скажем, лицо Марины просто отражает эмоции, излучаемые спрятанным под открытыми окнами портретом Брэда Питта.

Изюм кончился. Марина поставила вазочку рядом с чашкой, допила кофе и стала раскладывать компьютерный пасьянс, сдвинув зеленое окошко в угол экрана, так, чтобы можно было краем глаза наблюдать за чатом. Пытаться перекричать толпу было слишком утомительно. Марина решила подождать чего-нибудь интересного.

Ждать пришлось долго. На экране будильника уже появились четыре прямоугольных зеленых нуля, отделяющих пятницу от субботы, а она все так же вяло двигала мышку по коврику с изображением астронавта на Луне (папа принес с работы), перемещая по поверхности дисплея послушные электронные пучки, складывавшиеся в похожие на игральные карты пятна. В чате по-прежнему билась однообразная беседа, и ничто так и не привлекло внимания Марины. Уже хотелось спать, и вспомнился неприятный детский анекдот про зайца и украденный в трамвае чемодан.

Марина завершила очередной пасьянс, откинулась на спинку кресла, зевнула и тихо сказала:

— А то будет, как в прошлый раз.

После этого в той части экрана, которая оставалась посвященной потенциальному общению с новыми интересными людьми, появилось выделенное стандартным красным системное сообщение:

«К нам приходит АЛХИМИК!!! Поприветствуем!!!»

Марина прочитала это сообщение дважды, потом оглянулась на кровать.

Конечно, в ее жизни, как и в любой другой, случались самые разные совпадения. Например, преподавателя философии, поставившего Марине на летнем экзамене тройку, звали Сергеем Викторовичем — так же, как и папу. Стипендия, которой Марина лишилась из-за этой тройки, должна была перечисляться на банковскую карточку, последние четыре цифры номера которой совпадали с первыми четырьмя цифрами ее телефона. А когда после экзаменов папа повез Марину на море, она, прогуливаясь как-то вечером по главному курортному городу страны, увидела своего бывшего одноклассника, Валеру Ушкина. Тот сидел на земле рядом с пальмой, глядя прямо перед собой и крепко сжимая в руках пластиковую бутылку с вином — его разливали в стоявшей неподалеку палатке. Марина не испытывала к Валере никаких особенных чувств, их жизненные траектории, вынужденно сближавшиеся в классных комнатах, так по-настоящему никогда и не пересекались, но встреча эта сильно взволновала ее, и на следующее утро она даже поругалась с папой, когда тот, мучимый похмельем, попросил дочь сходить за пивом.

Марина тряхнула головой, возвращая внезапно укатившие на юг мысли в туманную московскую ночь. При возвращении случился забавный казус — Марина подумала, что столь же неожиданно может столкнуться с Валерой и в виртуальном пространстве. Впрочем, это предположение было слишком непродуктивным.

Глаза устали, и она не сразу заметила лежащую возле подушки, в мутной луже компьютерного света, книгу. Сначала Марина хотела встать с кресла и взять книгу в руки, но потом передумала. В конце концов, то обстоятельство, что на светло-серой обложке мягким курсивом выведено слово, только что появившееся на экране монитора, еще ничего не значило.

Марина повернулась к столу, склонилась над клавиатурой и, после секундной паузы, напечатала:

— Приветик! Как дела?

Чтобы написать это, требовалось совсем немного времени — секунды две-три, не больше, но в душе Марины за это время произошел небольшой переворот. Она вспомнила о том, как четыре года назад, когда одноклассники начали всерьез интересоваться тем, как Марина проводит вечера, ее тело вдруг непонятно почему предало свою хозяйку (хотя, конечно, отделить себя от тела довольно сложно), и по коже на животе, бедрах и ягодицах, словно рябь перед надвигающейся бурей, побежали первые складки. Сначала это было не очень заметно, и мама Марины говорила, что легкая пухлость ей даже к лицу, но спустя примерно полгода телефонные звонки, приносившие ломающиеся голоса боровшихся с прыщами ребят, прекратились. Теперь, возвращаясь из рейсов, мама обычно говорила про переходный возраст, а один раз даже сказала что-то про гадкого утенка, который превратился в лебедя, и Марина потом долго плакала в своей комнате. Самым трудным было избавиться от унизительного чувства постоянного ожидания…

— Привет! Отлично! Как сама? — ответил Алхимик.

…возникавшего при каждом телефонном звонке.

Какая-то диета, рецепт который мама вычитала в «Вестнике МПС», привела к проблемам с кожей…

— Честно говоря, плохо, — написала Марина.

…со спортом, понятно, тоже ничего не вышло. Марина не выдержала тяжелые взгляды первых собачников, внимательно разглядывавших ее обтянутое спортивным трикотажем тело во время утренних пробежек…

— Почему?

… и как-то остановилась…

— Скучно. Никто со мной не разговаривает…

…причем это оказалось даже легче, чем она сначала думала. Марина достигла внутреннего равновесия в полном соответствии с законами физики — она впустила ожирение в свою оформлявшуюся душу, и к выпускному вечеру самые тонкие конструкции покрылись таким толстым слоем сала, что она совершенно спокойно просидела большую часть мероприятия за столом, кушая пирожные и глядя на одноклассников…

— Странно. Такое красивое имя:)))

…а когда пьяный учитель физкультуры пригласил ее потанцевать и стал ощупывать крепкими пальцами Маринины ягодицы (вероятно, в своем воображении он все еще учил девочек прыгать через козла), она застенчиво улыбалась, а от последовавшего сбивчивого предложения…

— Меня здесь не любят:(((

…почему-то отказалась и потом, как ни странно, ни разу об этом не жалела.

— Да? Ну, попробуем это исправить:)

Марина усмехнулась.

— Попробуем, — написала она.

На экране повисла пауза, с трудом поддающаяся расшифровке — собеседник мог задуматься, отлучиться в туалет, выйти покурить или разговаривать с кем-то другим. Марина немного подождала, потом решила приготовить еще кофе.

На кухне ей составил компанию Монтень — пока грелся чайник, он проинспектировал состояние своей миски, а потом крутился вокруг ног Марины, заглядывая ей в глаза и тихо мурлыча.

Когда Марина вернулась в комнату, на мониторе появились сразу несколько сообщений. Сначала Алхимик спросил:

— Любишь сказки?

Не дождавшись ответа, он написал:

— Ты здесь?

А потом еще дважды добавил «ау».

Марина села в кресло, улыбнулась и написала:

— Я здесь.

— Куда пропала? Я скучал:) — написал Алхимик. Марина на секунду задумалась и неожиданно для себя написала:

— Курить ходила.

— Ты куришь? — спросил Алхимик.

— Да, — ответила Марина. — А ты нет?

— Курю. Просто первый раз вижу курящую Василису:)).

Марина ответила смайликом.

— А тебя правда так зовут? — спросил Алхимик.

— Ну… Здесь — да, — написала Марина.

— Понятно, — ответил Алхимик.

— А ты почему Алхимик? — спросила Марина.

— Хм… — напечатал Алхимик.

— ?

— Ну просто когда регистрировался, ничего не мог придумать. А по телевизору в это время передача шла, называлась «Алхимия слова». Вот я оттуда и взял.

— Понятно, — написала Марина. — А я сейчас книжку читаю, она «Алхимик» называется…

— Ха, — написал Алхимик, — Пабло Куэльо?

— Ага, — ответила Марина.

— Колумбийский маг?:)

— Бразильский, — написала Марина и отхлебнула кофе.

— Точно.

— Читал?

— Нет, слышал только. Интересно?

— Ну. Нормально.

— Понятно. А здесь давно?

— Вообще или сегодня?

— Ну и так и так.

— Вообще два месяца. А сегодня с десяти сижу. А ты?

— Да я неделю назад только подключился.

— А я тебя не видела раньше.

— Странно. Но теперь-то видишь?

Марина улыбнулась.

— Теперь вижу, — написала она.

Будильник показывал половину второго. В квартире было совсем тихо, за окном по-прежнему ползал туман. Из открытой форточки тянуло сыростью. Марина поняла, что спать ляжет не скоро.

Ноль

В электричку попадал солнечный свет двойной фильтрации. Сначала лучи разрезались ветвями деревьев, выстроившихся вдоль железнодорожного полотна, а потом цедились сквозь грязные оконные стекла. Оказавшись в вагоне, тощие желтые пятна принимались скакать по спинкам скамеек, отчего казалось, что и немногие пассажиры, и их нехитрый багаж, и сами скамейки дергаются, словно толпа на танцполе, поливаемом пулеметными очередями стробоскопа. Андрей нечасто ходил в клубы, но его заторможенный похмельем мозг родил только такое несложное сравнение.

Наступила суббота. Это был тот самый главный день, прожить который надо максимально бесцельно, чтобы в следующие шесть суток не было мучительно больно за неудавшуюся юность. Андрею такое удавалось далеко не всегда, но сегодня он, похоже, оказался на верном пути — пригородный электропоезд вез его в пугающую свежесть далекого подмосковного поля, на котором, если верить Внучку, росли грибы. Андрей, конечно, не раз слышал о них, но никогда не видел, не собирал и не ел. Он даже, по странному стечению обстоятельств, на двадцать втором году жизни не мог похвастаться конопляным опытом. Впрочем, у него все еще было впереди.

— Однако, — сказал Олег, по своей привычке без лишних предисловий продолжая оборванный давно разговор, — вряд ли такой поступок можно считать простым актом кражи с целью приобретения недоступного имущества.

Андрей улыбнулся. На скамейке напротив них сидела девушка. Она вошла в поезд не на вокзале, а на одной из небольших станций, там, куда еще можно добраться на метро. Как раз перед ее приходом Никита и Внучок ушли в тамбур. Никиту сильно тошнило, а Внучок ехал без билета, поэтому в вагоне они чувствовали себя неуютно. Сев на нагретую их задницами скамейку (Андрей еще подумал, что если девушка и заметила необычную теплоту сиденья, то, вероятно, списала ее на действие солнечных лучей), она достала из рюкзака книжку с изображением неприятного узкоглазого мужчины на обложке и стала читать. Андрей успел заметить, что автор книжки носит емкую японскую фамилию Мураками.

В общем, было ясно, что сообщение Олега адресовано не только Андрею, но и их безымянной спутнице. Суббота настоятельно требовала женского внимания.

— Ну, — сказал Андрей, пошевелив в воздухе пальцами, — в целом с этим высказыванием нельзя не согласиться.

— Ясное дело, — сказал Олег. — Основная наша цель состоит не в получении имущества, которым в данном случае оказалась банка с энергетическим напитком «Ред Булл». Кстати, совсем неплохим…

— Неплохим, — сказал Андрей.

— …а в получении адреналина, который выделяют железы внутренней секреции в минуты опасности.

— Безусловно, — сказал Андрей. — Однако не преувеличиваем ли мы…

В этот момент двери, отделявшие вагон от тамбура, с шумом распахнулись. Андрей повернулся — он испугался, что Никита и Внучок решили вернуться в вагон. Но, к счастью, это оказался просто пригородный коммивояжер. Он быстро осмотрел присутствующих. Их было человек десять. По сильному испитому лицу коммивояжера скользнула улыбка, отражавшая бесконечную усталость от жизни. Он поставил на свободную скамейку большую спортивную сумку и достал из нее пачку обложек для документов и пучок гелевых ручек. Дирижерским жестом разведя руки в стороны, коммивояжер зачитал короткую эмоциональную речь.

— Всем счастливого пути! — повесив в конце послания это оскорбительное пожелание, он подхватил сумку и быстро пошел в следующий вагон, не глядя по сторонам.

— Так вот, — сказал Андрей. — Не преувеличиваем ли мы масштаб опасности, которой подвергаемся? Учитывая стоимость похищаемого?

Девушка улыбнулась. Андрей отметил про себя эту реакцию. Она, вероятно, была бы более благосклонной, если бы до девушки не долетали волны перегара. Впрочем, могло быть и наоборот.

— Это, несомненно, ключевой вопрос, — сказал Олег. — И ответ на него не так прост, как кажется. К сожалению, опасность действительно пропорциональна цене товара. Если ты крадешь банку за пятьдесят рублей, ты рискуешь, скорее всего, получасом унизительного допроса и, возможно, парой сторублевых бумажек, которые придется отдать охраннику или дежурному милиционеру.

Олег ненадолго прервался. Андрей понял, что его друг борется с приступом тошноты.

— Так вот, — сказал наконец Олег. — Во-первых, никогда нельзя формировать облик угрозы в явном виде. Он должен существовать на периферии сознания, и только тогда ты сможешь испытать необходимый прилив адреналина.

Андрей задумался.

— А почему необходимый? — спросил он.

— Ну как, — сказал Олег. — Закон природы. Скажем, обезьянам, живущим в Лондонском зоопарке, с недавнего времени периодически включают запись рева леопарда. Или гепарда, не помню. Они, понятно, пугаются, и у них как раз выделяется адреналин.

— Зачем? — спросил Андрей.

— Ну, они теперь себя намного лучше чувствуют, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал Андрей.

Наступила короткая пауза. Андрей смотрел на девушку. По большому счету, пора было привлечь ее к беседе, но никакие подходящие к случаю фразы не приходили в голову.

— Хрю Мудаками, — тихо сказал Олег, наклонившись к уху Андрея, и от неожиданности Андрей вздрогнул. — Пойдем покурим.

Курить совсем не хотелось. Хотелось подключить к разговору девушку, какие-то подходящие к случаю слова уже крутились на языке, но что-то мешало отправить их по назначению. Возможно, на Андрея так действовал ярко-красный цвет, в который девушка красила свои короткие волосы. Может, причиной было похмелье.

— Пойдем, — сказал Андрей.

В тамбуре сильно пахло рвотой. Никита постарался на славу, впрочем, следов его деятельности Андрей не заметил. Вероятно, Никита выходил в соединявший вагоны резиновый коридор. Внучок сидел на корточках рядом с Никитой, держа в руках пластиковую бутылку с пивом.

— Как жизнь? — спросил Олег, достав из кармана куртки сигареты.

— Не очень, — сказал Никита.

— Да уж, — сказал Внучок. — Пивка попей. Отпустит.

Никита принял из рук Внучка пластиковую емкость и сделал несколько больших глотков.

— Вы бы это, — сказал он, утирая губы рукавом, — не курили здесь. А то я опять сблюю.

— Ладно, — сказал Олег. — Долго еще?

— Минут десять, — ответил Внучок.

Олег и Андрей пошли через вагон в противоположный тамбур. По пути Андрей еще раз посмотрел на девушку. Она была одета в зеленую куртку, потертые джинсы и неновые кроссовки. Андрею в голову пришла неожиданная идея.

— Слушай, — сказал он, когда вышли в тамбур и закурили, — А девка, может, туда же едет.

— Куда? — спросил Олег, жмуря правый глаз, чтобы в него не попал дым.

— Куда и мы, — сказал Андрей.

— Может быть, кстати, — сказал Олег. — Похоже на то. Ну так круто.

— Ага. — Андрей кивнул и подошел к двери.

За окном тянулся типичный подмосковный пейзаж — пожелтевшее поле непонятного предназначения, пересеченное грязной грунтовкой с дежурным грузовиком, который полз к видневшимся вдалеке крышам дачного поселка. Справа от поселка виднелся темный хвойный лес. Композицию естественно завершала линия электропередачи, нырявшая в просеку.

Картина была, что называется, мирной, но кто-то по неизвестным мотивам поставил на нее печать «Не прислоняться». Андрей, конечно, видел такие пейзажи с такой же печатью и раньше, но только сегодня обратил внимание на резкое несоответствие одного другому. Новое открытие так увлекло его, что, когда электричка остановилась возле очередной платформы, он чуть не упал. Двери с шипением отворились. К платформе, видимо, прислоняться было можно.

Андрей бросил окурок в большую лужу, оказавшуюся прямо перед дверьми. Олег отправил следом свой, и они вернулись в вагон. Девушки там не было.

— Да, — сказал Олег, когда они сели на лавку. — Вышла твоя подружка.

Андрей усмехнулся.

— Но вообще, конечно, — сказал Олег, — чем дороже барахло воруешь, тем больше адреналина.

— Вообще, конечно, — сухо ответил Андрей и молчал весь остававшийся путь.

Название станции оказалось незатейливым. На желтом щите, поднятым к небу двумя покосившимися серыми столбами, было написано «65 км». Под щитом стояли облезлая лавка и угловатая урна, на которой было продублировано неброское имя остановочного пункта. Железная дорога прижимала платформу к мягкому боку густого хвойного леса. Когда электричка, фыркнув несложной пневматикой, уехала, с той стороны дороги появились точно такие же платформа, лавка, урна и посыпанные солнцем елки, и возникло ощущение, что между рельсами поставили огромное зеркало.

— Куда теперь? — спросил Никита.

Внучок допил пиво, подошел к лавке и опустил бутылку в урну.

— Ну вот, — сказал он. — По тропинке.

Андрей подошел к Внучку и увидел узкую полоску вытоптанной земли, уходившую в лес. Она немного оправдывала существование станции, поскольку служила доказательством того, что здесь хоть иногда появляются люди.

— Долго идти? — спросил Олег.

— Минут десять, наверное, — сказал Внучок. — Не помню. Недолго.

— Ну, пойдем, — сказал Никита.

Они дошли до конца платформы и спустились вниз по гулким рифленым ступеням железной лестницы. Земля не успела высохнуть после недельных дождей. Тропинка оказалась раскисшей, каждый шаг по ней сопровождался удивительно сочным звуком. Андрей с грустью подумал о том, как путешествие скажется на его ботинках.

Впрочем, в лесу тропинка была засыпана густым слоем опавших иголок, и идти стало намного приятнее. Сильно пахло сырой хвоей. Негромко бормотали птицы. Никита и Внучок шли впереди, Андрей и Олег немного отстали.

— Как думаешь, что будет? — спросил Андрей.

— В смысле? От грибов, что ли? — спросил Олег.

— Ну, и от грибов, и вообще.

— Не знаю. Прикольно, наверное, будет.

— Наверное, — сказал Андрей. — Как-то все это неожиданно.

— Еще бы. — Олег сплюнул. — А ты думаешь, к такому неделю готовятся, что ли?

— Да нет, — сказал Андрей.

С Внучком познакомились накануне. Никита представил его как армейского дружка. Во время застолья Внучок говорил немного, но, когда вступал в беседу, так часто употреблял слово «телки», что складывалось впечатление, будто он работает на животноводческой ферме. Его красивое имя имело впечатляющую историю. Внучок жил в Москве у бабки. Совсем недавно ему удалось прописаться, и теперь он с нетерпением ждал того момента, когда бабушка отправится в последний путь.

Дорога через лес и в самом деле оказалась недолгой. Они дважды перелезали через поваленные деревья, перебрались через неглубокий овраг, миновали обозначенную пустой пластиковой посудой стоянку туристов и, спустя обещанные Внучком десять минут, вышли на большое поле, заросшее высокой пожелтевшей травой, над которой по проводам неизбежной в таком месте ЛЭП плыло уютное жужжание.

— Здесь, — сказал Внучок, остановившись возле отползшей в сторону от лесной толпы елки. — Пришли.

— Отлично, — сказал Никита. — Где искать-то?

— Ну, здесь, — сказал Внучок. — На поле.

— Везде, что ли? — спросил Никита.

— Везде. Возле вышек особенно.

Никита закурил. Андрей и Олег последовали его примеру. Внучок тем временем достал из кармана куртки два пакета для мусора. Расправив один из них, он натянул его на правую ногу и завязал узлом на лодыжке. То же самое Внучок проделал и с левой ногой.

— А это еще зачем? — спросил Никита, поморщившись.

— Трава-то сырая, — сказал Внучок. — Чтобы не промокнуть.

— А что ж ты нам не сказал? — спросил Никита.

— Ну, мне тоже никто не говорил, — ответил Внучок.

— Вот жлоб, — сказал Никита, впрочем, без особой злобы.

Внучок улыбнулся, потопал полиэтиленовыми ногами и тоже закурил.

— Эх, — сказал он, — жаль, телки меня не видят.

— Да уж, — сказал Никита. — Начнем, что ли?

— А во что мы их складывать будем? — спросил Олег.

Никита посмотрел на Внучка. Тот пожал плечами и сплюнул:

— Не подумал.

— Молодец, — сказал Никита.

Наступила неловкая пауза.

— А они вообще большие? — спросил Олег.

— Ну, всякие бывают, — сказал Внучок. — Но примерно такие. — Он развел большой и указательный пальцы сантиметров на десять.

— А что? — спросил Никита.

— Ну, можно в пачку от сигарет складывать, — сказал Олег.

— А сигареты куда? — спросил Никита.

Андрей откашлялся.

— У меня газета есть, — сказал он, чувствуя себя довольно глупо.

— Какая? — спросил Никита.

— «Спорт-экспресс».

— Ну, доставай, — сказал Никита. — Если не жалко.

Андрей расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана свернутую в трубочку газету. К ароматам хвои и табака примешался приятный запах свинцовой краски.

— У тебя там кобура, что ли? — спросил Внучок.

— Да нет, — сказал Андрей. — Просто карман глубокий.

— И че, на кульки ее порвем? — спросил Никита.

— Ну да, — сказал Андрей. — Наверное.

— Давай, — сказал Олег.

Никита стоял недалеко, и Андрей вполне мог отдать газету прямо ему в руки, но Олег решил поучаствовать в происходящем. Он взял газету у Андрея и протянул ее Никите.

— Когда это ты успел? — спросил Никита. — Сегодняшняя?

— Нет, вчерашняя, — сказал Андрей.

— Что пишут? Интересно? — спросил Никита.

— Ну так, — сказал Андрей. — Нормально.

— Понятно. Кульки кто хорошо складывает?

— Я сделаю, — сказал Внучок

Газета еще раз поменяла хозяина. Внучок осмотрелся.

— Сесть бы куда, — сказал он.

— Хорош уже, — сказал Никита.

Внучок вздохнул. Развернув газету, он оторвал первую полосу, отдал Никите остальные и, присев на корточки, стал сооружать первую емкость.

— Не большой? — спросил Никита, когда первый кулек был готов.

— Нормально, — сказал Внучок и протянул кулек Андрею, — большой не маленький, держи.

Андрей осторожно взял бумажный конус. На боку его крупными буквами было написано: «..жет совершить чу…» Выглядело все это странно и несколько неприятно. Хотелось снова закурить, но сигарет оставалось немного, а пополнить их запасы поблизости было вряд ли возможно. Андрей вздохнул.

Через пару минут Внучок вооружил Никиту и Олега. Свернув кулек для себя, он немного подумал и попросил у Никиты еще листок.

— Зачем? — спросил Никита.

— Дай, — сказал Внучок. — Жалко, что ли?

— Мы грибы собирать будем? — спросил Никита.

— Будем, — сказал Внучок. — Дай.

Никита протянул Внучку остатки газеты, и Внучок быстро соорудил треуголку, которая вызвала у Андрея ассоциацию с мультипликационными малярами.

— Нужно кому? — спросил Внучок. — Чтобы голову не напекло.

Идея показалась Андрею стоящей, но врожденная скромность заставила его промолчать.

— Ладно, — сказал Внучок. Надев треуголку, он сложил несколько раз три последние полосы, сунул их в карман и, встав, сказал: — А газетка пригодиться еще может. Мало ли что.

— Все, — сказал Никита. — Как искать-то?

— Ты грибы никогда не искал? — спросил Внучок.

— Такие не искал, — сказал Никита.

— Короче, — сказал Внучок, — ходишь по полю. Медленно. Смотришь под ноги. Видишь гриб — срываешь его и кладешь вот сюда. — Внучок показал на Никитин кулек. — Понятно?

— Как выглядят они? — спросил Никита.

— Ну такие, — сказал Внучок. — На тонкой ножке. Да здесь другие не растут. И это, друг за другом не ходите. Разойдитесь подальше, так больше соберем.

Внучок повернулся и пошел дальше по тропинке. Пройдя метров десять, он свернул в траву и, сделав несколько шагов, присел на корточки.

— Нашел? — крикнул Никита.

— Нашел! — крикнул в ответ Внучок.

— Покажи! — крикнул Никита.

— Ну, сюда идите.

Они пошли к Внучку. Андрей испытывал легкое волнение. До этого он видел наркотики только по телевизору, причем обычно их сопровождали изображения испуганных узбеков и затянутых в энкавэдэшную кожу сотрудников ОБНОНа. Картины эти не сулили ничего хорошего покусившимся на ясность сознания людям, и душа Андрея слегка замутилась страхом перед возможным возмездием.

Впрочем, как это и должно было быть, увиденное не то чтобы разочаровало, но впечатление от встречи с тем, о чем много слышал, но никогда не видел, оказалось не таким сильным, как хотелось. На ладони у Внучка лежали два невзрачных, почти белых гриба на тонких изогнутых ножках. К ним как нельзя лучше подходило слово «поганки». Единственное, что показалось Андрею интересным, — это схожесть их шляпок по форме с наконечниками стрел. Получалось, что грибы указывали на небо, причем в этом указании крылась известная неопределенность — оно могло означать как быструю и непочетную смерть, так и высшее просветление.

— Понятно, — сказал Никита.

— Ну все, — сказал Внучок. — Разошлись. И аккуратно ходите, а то потопчете.

Несмотря на указание Внучка, Андрей сначала шел рядом с Олегом. У него было сильное желание обсудить происходящее с другом, но он никак не мог сформулировать хотя бы стартовую фразу. Олег молча смотрел под ноги. При каждом шаге он высоко поднимал колени — наверное, боялся потоптать грибной бисер. Из-за плохого зрения ему приходилось сильно нагибаться, и со стороны он больше всего напоминал цаплю, выискивающую в траве лягушек.

Так и не сумев заговорить, Андрей в конце концов остановился, закурил и посмотрел по сторонам. Никита и Внучок ушли довольно далеко. Никита двигался медленно и неуверенно. Время от времени он резко и как-то испуганно наклонялся, но почти всегда быстро выпрямлялся, разочарованно качая головой. Внучок вел себя по-другому. Понаблюдав за ним, Андрей уловил в его поведении систему. Внучок обычно делал от трех до семи шагов, после чего приседал — над высокой травой оставалась только его бумажная треуголка, на несколько секунд превращавшаяся в плывущий по желтым волнам кораблик, — затем вставал, клал в кулек добычу и шел дальше. Глядя на Внучка, Андрей подумал о вьетнамских крестьянах, собирающих рис. Никита же напоминал молодого следователя, в первый раз изучающего место преступления.

В общем, стало ясно, что Никита и Олег — в отличие от Внучка — ничего толком не найдут. Андрею вдруг захотелось собрать как можно больше грибов и занять если не первое место, то хотя бы второе, вслед за Внучком. Он бросил под ноги окурок, быстро посмотрел на небо — между гудящими проводами повис белый инверсионный след самолета, — улыбнулся и, вспомнив совет Внучка, зашагал к ближайшей опоре ЛЭП.

Ему сразу повезло. Оказавшись возле огромного железного скелета — где-то на периферии сознания мелькнул Дон-Кихот, обнаруживший нового соперника, — Андрей увидел несколько грибов. Один из них торчал из-под носка его ботинка, другие вежливо расступились. Андрей присел на корточки. Ножа у него не было, и он рвал грибы, как ромашки, испытывая при этом чувство некоторой вины. Родители с раннего детства обучали его искусству собирательства. Почти каждые летние выходные, вооружившись корзинками и складными ножами, они на речном теплоходе или автобусе выезжали в какой-нибудь лес, славившийся урожаями маслят или подосиновиков, и подолгу бродили среди деревьев, выискивая дары природы. Андрей, сопровождавший их в этих поездках, никогда не понимал радости тихой охоты. Прилипавшая к щекам паутина, хлеставшие по лицу ветки и постоянные атаки комаров казались ему непомерно высокой платой за картошечку с грибами, и где-то лет с четырнадцати он наотрез отказался от лесных прогулок. Родители расстроились, но настаивать не стали. Сейчас Андрей чувствовал себя предателем.

— Как успехи?

Андрей поднял голову. Рядом стоял Олег.

— Ну так, — сказал Андрей. — Нормально.

— Сколько собрал? — спросил Олег.

— Штук семь, наверное, — сказал Андрей.

— Блин, я всего два. — Олег наклонился и поднес свой кулек к лицу Андрея. Андрей вежливо посмотрел внутрь.

— Возле вышек поищи, — сказал он. — По ходу, там больше.

— Ладно, пойду попробую, — сказал Олег и зашагал к следующей опоре.

Андрей еще раз осмотрелся. Грибов вокруг больше не было. Он встал. Как и предупреждал Внучок, действительно хорошо изучивший проблему, ботинки наглотались воды. Почти до колен промокли джинсы. «Не простудиться бы», — подумал Андрей и медленно пошел вокруг вышки.

Сбор грибов закончился удивительно естественно и гармонично. Андрей поначалу немного волновался, потому что его спутники не провели никакой ограничительной временной линии, за которой следовало переходить ко второй части путешествия. Тем более что первая часть оказалась увлекательной, и даже произошло неожиданное смещение мотива на цель — поиск грибов стал чем-то самодостаточным, и внешнее оправдание в виде предстоящего приема их в пищу больше не требовалось. Однако спустя какое-то время азарт стал проходить, грибов попадалось все меньше, солнце постепенно катилось к закату, и его жаркие лучи уже никак не компенсировали неприятное ощущение от хлюпающей в ботинках воды. Устали глаза и спина, замерзли руки, которыми приходилось раздвигать мокрую траву. Постепенно сумма негативных факторов достигла некоторой критической величины. Выковыряв из травы двадцать второй гриб — он был подгнившим и почти развалившимся, — Андрей подумал, что пора бы закончить. В этот момент к нему подошел Внучок.

— Ну, все, — сказал он. — Шабаш. Сколько собрал?

— Двадцать два, — сказал Андрей, встав с корточек.

— Ну, почти как я, — сказал Внучок. — Маловато будет.

Андрей не знал, что на это ответить. Они закурили. Вскоре к ним подошли Никита и Олег.

— Все, что ли? — спросил Никита.

— Все, — сказал Внучок. — Времени полшестого.

— Сколько у вас? — спросил Никита.

— У меня двадцать пять, — сказал Внучок. — У Андрюхи двадцать два.

Андрею почему-то показалось лестным упоминание его имени.

— Ни фига, — сказал Никита. — У меня штук десять. И то половина гнилые.

— Мало, — сказал Внучок. — В том году мы по полтиннику за час собирали.

Олег ничего не сказал по поводу собранного им урожая, но выражение его лица было несложно преобразовать в приблизительное число.

— Где есть-то будем? — спросил Никита.

— Там, возле леса, место есть, — сказал Внучок.

— Ну, пошли, — сказал Никита.

— Пошли, — сказал Внучок.

Они двинулись в указанном Внучком направлении — Андрей подумал, что в этом месте двигаться в другом направлении просто невозможно, — и быстро добрались до несложного места отдыха, расположившегося на краю леса. Под большой елью лежали два бревна. Между бревнами было кострище, а чуть поодаль располагалась стихийная помойка, представлявшая собой аккуратную горку бутылок, банок и пластиковых стаканчиков. Некоторую загадочность этой простой картине придавал ржавый остов холодильника, торчавший из росших неподалеку кустов.

Внучок собрал кульки и сел на одно из бревен. Никита расположился рядом. Андрей и Олег заняли второе бревно.

Содрав с ног остатки пакетов, Внучок достал из кармана газету, расстелил ее на основательно вытоптанной земле — несмотря на кажущуюся безлюдность местности, отдыхали здесь, видимо, регулярно — и высыпал грибы прямо на черно-белую фотографию Доминика Гашека. Некоторые грибы прилипли к бумажным стенкам кульков, и Внучку пришлось их выковыривать. Потом он слепил из пустых кульков большой ком, бросил его в направлении помойки и некоторое время молча смотрел на газету.

— Да, — сказал он наконец. — Мало.

— А сколько надо? — спросил Олег.

— Да по-разному бывает, — сказал Внучок. — Но этого явно мало.

— Ну и что, есть не будем теперь? — спросил Никита.

— Да будем, — сказал Внучок. — Зря ездили, что ли.

— Так дели, — сказал Никита, — Чего сопли-то жевать.

Внучок наклонился вперед и стал раскладывать грибы на четыре кучки. Ему никто не мешал.

— Все, — сказал он, поделив урожай. — Где-то по пятнадцать.

— А ты по сколько ел? — спросил Никита.

— Не меньше тридцати, — сухо сказал Внучок. Он взял одну из кучек, положил ее в рот и стал жевать. К его нижней губе прилип кусочек шляпки.

Они внимательно смотрели на него. Внучок наклонил голову, с усилием сглотнул и сказал:

— Ешьте.

Никита взял свою долю. Андрей повернулся к Олегу. Тот посмотрел на Андрея, потом забрал свою кучку.

— Целиком есть? — спросил Никита. — Или можно по одному?

— Как хочешь, — сказал Внучок.

— Жевать долго надо? — спросил Олег.

— Да жрите уже, — сказал Внучок. — Не в ресторане.

Никита и Олег одновременно положили грибы в рот. Андрей наклонился за своей кучкой, еще раз посмотрел на товарищей — те сосредоточенно жевали — и последовал за остальными.

Грибы оказались довольно вкусными, и Андрею стала непонятна гримаса легкого отвращения, проступившая минуту назад на лице Внучка. Он сделал несколько решительных движений челюстями и проглотил сырой комок.

— Долго ждать? — спросил Никита.

— Минут двадцать, — сказал Внучок. — И не вздумайте блевать.

Наступила короткая пауза. Все смотрели на Внучка, словно пионеры на вожатого у костра. Внучок кашлянул, потом закурил.

— Что будет-то? — спросил Никита.

— Не заморачивайся, — ответил Внучок. — Ничего не будет, наверное. Мало съели.

— Ну а если будет? — спросил Никита.

— Ну а если будет, сам увидишь, — сказал Внучок.

— И чего я увижу? — спросил Никита.

Внучок только вздохнул.

— Ладно, — сказал Никита и стал развязывать шнурки.

Шнурки промокли, поэтому Никите пришлось помучиться, прежде чем он сумел справиться с узлами. Затем он снял кроссовки и стащил носки. Его ступни были почти синими.

— Промок, как сука, — сказал Никита.

Превратив носки в негатив снежка, он сильно сжал их в кулаке. Из кулака вытекла струйка воды.

— Как этот, — сказал Олег. — Храбрый портняжка.

— Чего? — спросил Никита, расправив носки и положив их рядом с собой на бревно.

— Сказка такая есть, — сказал Олег. — Про храброго портняжку.

— Ясно, — сказал Никита. Он вытер руки о штаны, достал сигареты и закурил. — Так и простудиться можно.

Андрей подумал, что Никита прав, но не сумел победить брезгливость. Впрочем, возможно, Никита не заботился о здоровье, а пытался заполнить осмысленным действием совершенно бессмысленную паузу, когда надо было ждать, но при этом непонятно чего. Андрей стал смотреть на землю перед собой. Она была равномерно покрыта золой и выцветшими еловыми иголками, и взгляд неприятно скользил. Андрею удалось зацепиться только за кусочек упаковки жвачки, который лежал совсем рядом с правой Никитиной пяткой. Впрочем, продолжил Андрей начатое внутреннее путешествие, каждое ожидание содержит в себе кусок бессмысленности, неразрывно связанный с тем обстоятельством, что ожидание должно базироваться на некотором внутреннем убеждении, подтвердить правильность которого чем-то материальным невозможно, и автобус, которого ты ждешь, может оказаться не зеленым ЛиАЗом, а, скажем, синим «Икарусом». Почему венгерский инженер решил назвать свое детище именем неудачливого греческого коллеги, было совершенно непонятно, и это показалось лишним подтверждением только что подуманному. Со стороны железной дороги донесся шум электрички. Судя по звуку, она миновала платформу «65 км» без остановки. Андрей хотел спросить, во сколько будет их электричка, но стоило ему подумать о времени, как в голову тут же пришла забавная идея.

— Интересно, — сказал он, поворачиваясь к Олегу.

— Что? — спросил тот, глядя перед собой. Андрей решил, что Олег тоже рассматривает кусочек раскрашенной фольги возле Никитиных ног, но придать этому факту эмоциональную тональность не удалось.

— Платформу можно называть не «шестьдесят пятый километр», — сказал Андрей.

— А как? — спросил Олег.

— Ну, «Час десять», например, — сказал Андрей и полез в карман за сигаретами.

— Почему? — спросил Олег.

— Потому что это тоже расстояние до Москвы, — сказал Андрей, — И когда тебя спрашивают, далеко до Москвы, ты же не говоришь: «Шестьдесят пять километров». Ты говоришь: «Где-то час на электричке».

— Понятно, — сказал Олег.

— Ну ты даешь, — сказал Внучок, и его слова несколько разбавили горечь, вызванную в душе Андрея безразличием Олега. — Прет тебя, что ли?

— Не знаю, — сказал Андрей. Закурив, он повернулся к Внучку и, подчиняясь внезапному внутреннему порыву, широко улыбнулся.

— Прет, — сказал Внучок и тоже улыбнулся. — По полной. Круто?

Андрей не сразу обнаружил вопросительный знак, поэтому ответил после некоторой паузы:

— Наверное. А почему вообще говорят — «прет»?

— Не знаю, — сказал Внучок. — Странно. Если б это телок касалось, тогда все было бы понятно. Но это ж не только телок касается.

— Может, это телка просто придумала слово? — спросил Андрей, перенимая терминологию товарища. — Блаватская могла.

— Кто? — спросил Внучок.

Ответить Андрей не успел, потому что Никита вдруг шумно вздохнул, встал, отошел к кустам, хранившим покой останков холодильника, — Андрей не сразу заметил, что Никита шел босиком, — и стал блевать. Блевал он на удивление долго, тяжело стоная и устало матерясь.

— Ну все, — сказал Внучок. — Ты же обламываешь всех.

— Извините, — мрачно сказал Никита, вернувшись на бревно. Он натянул носки, надел кроссовки. — Надо валить отсюда. Холодно.

— Холодно? — спросил Внучок.

Олег упал на спину и засмеялся. Андрей повернулся к нему. Олег прижал руки к груди и подтянул колени к животу. На лице его читалось счастье, настолько беспредельное, что хотелось кричать от страха. Андрей подумал, не закричать ли ему, но в это время Внучок перелез через бревно, взял Олега за плечи и после короткой борьбы вернул его в вертикальное положение. Олег несколько раз хохотнул и замолчал.

— Ну вы даете, — сказал Внучок. — На воде заводитесь.

Андрей подумал, что все правильно. Слова «вода» и «заводиться» однокоренные, поэтому нет ничего удивительного в том, что на воде можно завестись. Потом Андрей подумал, что он сказал это вслух. Потом понял, что не знает, говорил он или нет. Ему захотелось спросить об этом у Внучка, но через секунду стало совершенно непонятно, спрашивал он его об этом или нет и что будет, если он снова повторит свой вопрос. Андрей хотел посмотреть на Внучка — ему казалось, что тогда он сможет во всем разобраться, — но вместо этого он почему-то посмотрел на Никиту. Лицо Никиты приобрело мерзкий фиолетовый цвет, неприятно оттенявший горящую сигарету.

— Пошли, — сказал Никита.

Тут Андрей запутался окончательно. Сначала ему показалось, что Никита хочет идти. Но потом он понял, что Никита просит его сказать что-нибудь пошлое или просто послать. Говорить пошлое не хотелось, а проверять, куда можно посылать Никиту, а куда — нельзя, Андрей не решался. У Никиты были очень большие кулаки. Поэтому Андрею стало грустно. Он вздохнул и встал.

Олег тем временем снова упал на спину и засмеялся. Внучок опять стал его поднимать.

— Вы как хотите, — сказал Никита. — А я пошел.

Выразительно посмотрев на Андрея, он пошел в сторону того места, где они когда-то давно вышли из леса. Андрей несколько секунд стоял, глядя ему в спину, а потом пошел следом, но Никита двигался очень быстро, и Андрей никак не мог его догнать. Через какое-то время ему в голову пришла неожиданная догадка. Никита, видимо, мог идти так быстро потому, что выжал носки. Пораженный этим открытием, Андрей остановился. Он посмотрел по сторонам, выискивая бревно или пенек, на которые можно сесть. Но ничего подходящего поблизости не оказалось, и тогда Андрей поднял голову.

Небо изменилось. Во-первых, оно потемнело. Во-вторых, на нем появились облака. В-третьих, оно все было исчерчено проводами. Проводов стало очень много. Они тянулись во всех направлениях. Некоторые из них раздваивались, словно рассеченные стрелкой железнодорожные пути. Гудение стало намного громче. Андрей вдруг понял, что различает в этом гудении отдельные слова и даже короткие фразы.

— …меня здесь не любят… — сказали провода.

Андрей нахмурился.

— …красивое имя… — сказали провода.

Потом он понял, что слышит голоса разговаривающих по телефону людей. Потом он понял, что по проводам ЛЭП не передаются телефонные разговоры. Потом он вспомнил институтскую лекцию в конце прошлого семестра, на которой им рассказали, что в перспективе от телефонных проводов откажутся и информацию будут передавать по линиям электропередачи. Андрей понял, что перспектива уже наступила. И проводов стало больше, и разговоры по ним передают. Это его испугало. Он смахнул разом выступившие на глазах слезы, опустил голову и, разглядев вдалеке спину Никиты, побежал следом за ним.

Догнать Никиту удалось уже в лесу. Он пошел рядом с ним, тяжело дыша и пытаясь вспомнить, что хотел рассказать.

— Где эти? — спросил Никита.

— Кто? — спросил Андрей.

— Олег с Внучком.

— Не знаю, — сказал Андрей и оглянулся. Сзади мелькнуло что-то большое и страшное. Андрей снова посмотрел вперед. — Догонят.

— Ладно, — сказал Никита

Какое-то время они шли молча. Андрей глядел себе под ноги. Смотреть по сторонам было совершенно невозможно.

— Мне кажется, мы заблудились, — сказал он Никите.

— Почему? — спросил Никита.

— Ну смотри, — сказал Андрей, — Сколько уже идем.

— Нормально идем, — сказал Никита, — Ты поблевать не хочешь?

Андрей остановился и посмотрел на Никиту. Прислушавшись к своим ощущениям, он понял, что ужасно не хочет блевать.

— Да, — сказал Андрей и кивнул. — Не хочу.

— Ну смотри, — сказал Никита. — Поблюешь — отпустит.

Андрей хотел спросить, кто его отпустит, но потом вдруг понял. Отпустить должен был тот, кто прет. Мысль о том, что его кто-то прет, была невыносима. Стоило ощущению невыносимости оформиться в конкретное слово, как само ощущение удвоилось. То, что неприятное переживание нельзя вывести вовне, сделало его гораздо более неприятным. Андрей сел на корточки и закрыл лицо руками. Разбушевавшуюся мысль надо было как-то остановить, но как, он не знал.

— Будешь сидеть? — спросил Никита.

— Нет, — Андрей помотал головой и встал.

— Тогда пошли, — сказал Никита.

Андрей кивнул. Они снова побрели по тропинке и удивительно скоро вышли к платформе. Ее вид вызвал у Андрея целую бурю эмоций. Он остановился на краю леса, широко улыбнулся и тихо сказал:

— Пришли.

— Пришли, — сказал Никита. — Только когда электричка будет, непонятно.

Андрей немного подумал.

— Да, — сказал он. — Непонятно.

— На ту сторону надо перебраться, — сказал Никита.

— Зачем? — спросил Андрей.

— Ты оттуда приехал? — спросил Никита и показал налево.

— Э. — Андрей выдержал паузу. Со стороны могло показаться, что он вспоминает, но на самом деле он просто подбросил внутри себя монетку. Он и не знал, что так можно. Выпал «орел». — Да.

— Значит, чтобы вернуться, надо ехать в обратную сторону, так? — спросил Никита.

Андрей сначала хотел спросить, похож ли он на идиота, но побоялся услышать утвердительный ответ и поэтому только кротко улыбнулся в ответ.

— Ну вот и пошли, — сказал Никита.

— Ага, — сказал Андрей.

Когда они переходили рельсы, он подавил в себе желание посмотреть на провода. Он и так знал, что их очень много.

— Как, тебя колбасит еще? — спросил Никита, когда они забрались на платформу.

Андрей пожал плечами. У него немного болели голова и желудок. Он не знал, считается ли это, а подробно объяснять Никите нюансы собственного самочувствия не хотелось.

— Понятно, — сказал Никита.

Они сели на лавочку под желтым щитом. Уже почти совсем стемнело, и заметно похолодало. Андрей думал, что на небе должны быть звезды, но смотреть вверх по-прежнему не рисковал.

— По идее, еще этих надо дождаться сначала, — сказал Никита.

Андрей ничего не ответил. Достав сигареты, он закурил, закрыл глаза и стал считать назад от тысячи до нуля — ему показалось, что так будет лучше для всех.

Считать было непросто, потому что каждое новое число появлялось перед глазами в виде ярко светящейся таблички, причем предыдущие два-три числа обычно еще не успевали погаснуть. Однако Андрею невероятным усилием воли удалось справиться с этой трудностью.

Когда до платформы добрались Внучок и Олег, Андрей уже разменял семь сотен. Внучок стал рассказывать о приключениях, пережитых в лесу, а Олег пытался изложить суть какого-то откровения. Андрей старался не прислушиваться к разговору. Ему вдруг показалось, что скоро приедет электричка, а между тем он хотел увидеть ноль до ее прибытия. Продолжать математическое путешествие в электричке казалось невозможным, а узнать, какого цвета самое круглое число, было почему-то очень важно. Андрей разволновался и стал считать как можно быстрее. По мере приближения к финалу волнение его усиливалось, но все сложилось как нельзя лучше — он добрался до ноля в тот самый момент, когда на платформу упал свет фар электропоезда. Ноль оказался малиновым, и это обнадежило.

Табачка

Воскресенье началось для Марины поздно. Она проснулась только в половине первого и, перевернувшись на спину, несколько секунд смотрела в потолок, пытаясь припомнить подробности только что виденного сна, но в реальность выходного дня ей удалось забрать только ощущение прохлады и странное жужжание. Как всегда после ночного сидения за компьютером, немного ныл затылок и болели глаза, в уголках которых к тому же скопилось изрядное количество того, что мама Марины сентиментально называла твердыми слезками. Но, несмотря на это, настроение было удивительно хорошим. Марина села, протерла глаза и пошла умываться.

В квартире было тихо, и могло показаться, что Марина дома одна. Впрочем, в некотором роде так и было. Мама сейчас разносила по купе вечерний чай где-то возле Хабаровска, а папа продолжал свой тяжелый поход, который он начинал каждую пятницу. Когда Марина зашла в большую комнату, он лежал на диване животом вниз, повернув голову к спинке и спустив правую руку на пол, вероятно, чтобы обозначить свою принадлежность к трем стоявшим рядом с диваном пивным бутылкам. Две из них были пустыми, а в третьей еще оставалось немного янтарного напитка. Папа дышал тяжело и ровно, и его дыхание немного напоминало работу асфальтового катка. В ногах у папы спал Монтень.

Марина улыбнулась и подошла к дивану. Она не любила пиво, но пришедшая в голову мысль показалась ей интересной. Она подняла с пола бутылку, секунду помедлила, а потом в несколько больших глотков допила остававшееся пиво. Трудно было сказать, как бы на это отреагировал папа, скорее всего, ничего плохого он бы не сказал, но в душе Марины все равно прошелестел легкий адреналиновый ветерок. Она осторожно поставила пустую бутылку на место, подмигнула проснувшемуся Монтеню и пошла на кухню готовить завтрак. Выходной день начинался весело.

Быстро позавтракав, Марина вернулась в свою комнату, закрыла дверь и включила компьютер. Конечно, надежда была совсем слабой и явно глупой, но, тем не менее, дождавшись, когда компьютер загрузится, Марина наколола на курсор иконку Интернета и зашла в чат. Алхимика там не было, но она почти не расстроилась. В конце концов, они провели вместе всю ночь. Неожиданная емкость последнего словосочетания взволновала Марину. Выпустив из стоявших рядом с монитором колонок голос молодой женщины с нерусским именем, певшей про СПИД, Марина перебрала в памяти второй сеанс связи (опять!) с Алхимиком, закончившийся обменом телефонными номерами. Улыбнувшись, она встала с кресла, зашла в узкое ущелье между стеной и столом и посмотрела в окно.

Центральным объектом пейзажа, который Марина видела уже девятнадцать лет, был вырытый за неширокой асфальтовой дорогой бетонированный пруд, похожий на огромную мыльницу. На берегу пруда через примерно равные промежутки сидели шаровидные мужчины с удочками, а по окружавшей водоем дорожке катили разноцветные коляски молодые мамы. За прудом доедало последние теплые деньки открытое кафе, над которым поднимался обещающий посетителям шашлыки дымок. Рядом с кафе стояла машина. Возле нее несколько молодых людей, одетых в ностальгические спортивные костюмы, пили пиво. В общем, погожий выходной день расцветал прямо на глазах.

Марина поняла, что дальше сидеть дома нельзя. Она сняла трубку стоявшего на подоконнике телефона и набрала номер Светки, одногруппницы и подруги.

Ждать пришлось долго. Пока по телефонным проводам разбегались длинные гудки и где-то на другом конце города пластиковый аппарат — возможно, против собственной воли — пытался привлечь к себе человеческое внимание, Марина глядела на пруд. Невидимое из окна солнце как раз скинуло легкую облачную вуаль, и поверхность воды, в которой брезговали купаться даже собаки, вдруг засверкала так ярко и пообещала Марине так много, что она не сразу сообразила, что Светка уже сняла трубку и ждет ответа.

— Алло, привет, — сказала Марина, отворачиваясь от окна.

— А, привет, — сказала Светка и зевнула.

— Спишь, что ли? — спросила Марина.

— Ну, вообще-то да.

— А че это ты спишь так поздно?

— Воскресенье, — сказала Светка, украсив единственное слово сложным интонационным узором, указывавшим на то, что обычный собеседник, конечно, все бы понял, но до Марины такое сразу и не дойдет.

— Ясно, — сказала Марина, стараясь не обижаться, — Что делать собираешься?

— Да не знаю пока, — сказала Светка. — Убраться надо, пока родители не вернулись.

— На дачу поехали? — спросила Марина.

— Нуда, — сказала Светка.

— Понятно, — сказала Марина. — Гуляли вчера?

— Типа того, — сказала Светка. — Да иду! Сейчас.

— Это кто? — спросила Марина.

— Да Костик, — сказала Светка.

— Много народу было? — спросила Марина.

— Ну да, — сказала Светка. — А ты что не звонила?

— Да, — сказала Марина. — Занята была.

— Ясно, — сказала Светка. — Ну побежала я, тут бардак такой.

— Ну пока, — сказала Марина.

— Пока.

Марина положила трубку и отошла от окна. Песня, которую когда-то давно в обитой звукоизоляцией студии спела молодая женщина с нерусским именем и которую теперь пел компьютер, закончилась. В комнате стало почти совсем тихо, только иногда через форточку доплывали волны воздуха, колеблемого проезжавшими по улице машинами. Марина немного постояла, глядя на компьютер и о чем-то думая, потом улыбнулась, быстро переоделась и вышла в прихожую. Когда она уже обулась и собиралась открыть входную дверь, из большой комнаты вышел папа. Лицо его при виде Марины украсилось легким недоумением.

— Ты куда? — спросил он, почесав затянутый майкой живот и слегка нахмурившись.

— Гулять, — ответила Марина.

— Надолго? — спросил папа.

— Не знаю, — сказала Марина.

— Ну к обеду ждать тебя? — спросил папа.

— Нет, — ответила Марина. — Да ты все равно спать будешь.

— Ну ладно, — сказал папа. — Иди.

— Спасибо, — сказала Марина, быстро открыла дверь и вышла в коридор.

Марина часто ходила на прогулку одна, и у нее выработался стандартный маршрут, которого она придерживалась почти всегда. Выйдя из подъезда, Марина обычно направлялась к пруду, обходила вокруг него и недалеко от того места, где летом было открытое кафе, сворачивала направо, на узкую тропинку, которая шла вдоль густой смеси высокого кустарника и проржавевшей сетчатой изгороди, ограничивавшей непонятный пустырь. Тропинка выводила на широкую улицу, бывшую продолжением дальнобойного шоссе. Марина выбиралась на тротуар и шла к универмагу, что занимало минут пятнадцать. За это время она решала, пора ли возвращаться, или можно сесть на автобус и доехать до станции метро, где открывались куда более масштабные перспективы.

Когда вонючий лифт доставил Марину на первый этаж и она, сохраняя инерцию движения лифта, быстро пересекла мрачный вестибюль, в ее душе уже почти оформился набор эмоций, соответствовавший прогулке. Но на улице с Мариной случилось непредвиденное. Возле подъезда стояли две девочки лет четырнадцати — Марине их лица показались смутно знакомыми. Девочки были самыми обычными — попивая дешевое пиво, они громко разговаривали друг с другом, невнимательно слушая и вдохновенно матерясь. Внимание Марины привлекла одна деталь, тоже, впрочем, вполне заурядная. В тонких пальцах одной из девочек дымилась сигарета.

Марина никогда не курила. Она не представляла себе вкус табачного дыма и не умела затягиваться. Но в беседах с Алхимиком она иногда брала короткие паузы и всегда объясняла их перекуром. Марина не смогла бы объяснить, почему она так делала. Зато теперь ей вдруг стало ясно, что для будущей встречи с Алхимиком надо научиться курить. Она улыбнулась — утреннее ощущение необычности наступившего дня не обмануло — и пошла направо, за дом, где стояла передвижная продуктовая палатка.

Палатку, как обычно, подпирала крепко сбитая старуха в пуховом платке, делавшая вид, что собирает мелочь на хлеб. Марина мельком взглянула на нее и стала изучать витрину.

Богатство выбора ошарашило Марину — она и не подозревала, что табачное дело поставлено так хорошо. Сигаретные пачки занимали примерно треть витрины, и от пестроты цвета и цен у неподготовленного человека могла закружиться голова. Конечно, Марина регулярно ходила к палатке за хлебом, кефиром, а иногда и за пивом для папы, но участок стеклянной поверхности над окошком раньше выпадал из поля зрения. Стараясь не обращать внимания на старуху, Марина стала вспоминать все, что знала о курении. Впрочем, знала она немного — так же, как и ненужный раньше кусок витрины, разговоры окружающих, посвященные табаку, автоматически отфильтровывались ее мозгом. В итоге ей удалось обнаружить всего два надежных ориентира. Папа курил мягкую «Приму», а Светка вроде бы отдавала предпочтение «Парламенту». Марина стала искать знакомые названия на витрине.

Как оказалось, в табачной системе координат папа и Светка находились на разных полюсах (Марина не стала задумываться над тем, кто из них был на Северном, а кто — на Южном). Плоская пачка «Примы» стоило пугающе дешево. Марина вспомнила суровый запах, распространявшийся по кухне всякий раз после того, как папа закуривал, и тяжелый кашель, доносившийся из родительской комнаты по утрам.

«Парламент» выглядел намного более привлекательно. но пачка с сине-голубым прямоугольником на животе оказалась дорогой, к тому же Марина сомневалась, что сможет выкурить ее всю. Давление старухи становилось невыносимым, и надо было что-то решать. Сначала Марина хотела попробовать стрельнуть сигарету у прохожих, но тут нельзя было заранее угадать марку. А ей очень понравилось нежное оформление «Парламента». Решение пришло неожиданно — Марина вдруг вспомнила, что сигареты можно покупать поштучно. Об этом виде бизнеса ей тоже рассказала Светка. Рассказ этот вряд ли бы отпечатался в памяти Марины, если бы не был связан с забавной историей — Костик как-то по пьянке спалил Светкин кошелек, она несколько дней сидела совсем без денег и занимала у Марины мелочь на сигареты.

— «Парламент» поштучно есть у вас? — спросила Марина у открытого окошка.

Из темного проема высунулась мохнатая южная рука и постучала ногтем по железной раме. Марина разглядела приклеенные к раме макушки нескольких сигаретных пачек, на которых шариковой ручкой были написаны цены. Тут ее ждало удивительное открытие — одна сигарета «Парламента» стоила столько же, сколько целая пачка «Примы». Марина достала из заднего кармана джинсов мелочь (привычка класть железные деньги в карман осталась у нее с детства) и через секунду впервые в жизни держала в руках сигарету. Сигарета оказалась странной — фильтр был белым и частично полым. Марина даже подумала, что ей дали бракованную или поддельную и хотела попросить поменять товар, но тут в поле ее зрения снова оказалось старушка, и она поспешила отойти.

Добравшись до плотной шеренги «ракушек», начинавшейся метрах в тридцати от палатки, Марина почувствовала себя в безопасности. Она еще раз посмотрела на сигарету и только тут вспомнила, что у процесса курения есть вторая неотъемлемая часть. Ни спичек, ни зажигалки у Марины не было. Простейшим вариантом казалось возвращение к подъезду, где еще, наверное, можно было застать тех девочек, но это показалось Марине унизительным. Она огляделась по сторонам — прохожих во дворе не оказалось. После секундного раздумья Марина отправилась к ближайшей автобусной остановке. Покупать зажигалку в палатке под пристальным взглядом старушки было выше ее сил.

Под похожим на недоделанный аквариум стеклянным навесом томился худой мужчина в светлом плаще. Сидя на лавке, он внимательно смотрел на недалекий горизонт, видимо, уже довольно долго обещавший автобус. Марина подошла к мужчине, откашлялась и громко спросила:

— Огоньку не найдется? — для убедительности описав в прозрачном воздухе небольшую сигаретную дугу.

Мужчина обернулся и рефлекторно вскочил на ноги. Процесс ожидания автобуса, похоже, поглотил его настолько сильно, что невинный Маринин вопрос вызвал в покрытой светлым плащом душе небольшую бурю.

— Что? — спросил мужчина, внимательно глядя на Марину. Казалось, он пытался оценить масштаб исходящей от нее угрозы.

Марина была так удивлена столь бурной реакцией собеседника, что на секунду забыла о цели своего путешествия.

— Прикурить, — тихо сказала она после некоторой паузы.

Мужчина сунул руку в карман, достал зажигалку и неуверенно протянул ее Марине. Она взяла пластиковую емкость с газом, зажала сигарету губами и прикурила — как ни странно, это получилось у нее с первого раза.

— Спасибо, — сказала Марина, возвращая зажигалку. При этом изо рта у нее вырвался большой комок дыма, но ей удалось не закашляться.

Мужчина кивнул, взял зажигалку и отвернулся.

Марина отошла от остановки и попыталась затянуться. Это получилось не очень хорошо. Она набрала полный рот дыма, но куда девать его потом, было непонятно. Глотать Марина не решилась и, подержав дым во рту, выпустила его тонкой струей.

Мужчина на остановке, чтобы снять стресс, тоже закурил. Марина решила последить за ним, но он делал такие быстрые движения, что уловить их суть было практически невозможно. Сигарета тем временем догорела почти до середины. Марина еще несколько раз приложилась к белому фильтру, но так и не сумела понять, правильно она курит или нет.

Бросив окурок, она подумала, что эксперимент придется повторить — нравится это старушке или нет. Она вернулась к палатке и в этот раз купила сразу две сигареты и спички, потратив всю мелочь. Старуха почти не приставала, поместив на морщинистое лицо выражение меланхоличного презрения.

Закупившись, Марина пошла на детскую площадку перед домом. Существовала небольшая вероятность, что папа отправится за добавкой и застанет дочь за курением, но это только добавляло остроты новым ощущениям. Марина села на деревянную лавку, сунула одну сигарету за ухо, взяла вторую в рот и прикурила.

Сначала все шло по-прежнему. Дым набивался в рот и сразу просился наружу, причем даже выпустить его изящной струйкой получалось не всегда, в основном изо рта вырывались бесформенные облачка, немного резавшие глаза. Марина уже почти отчаялась, когда произошло чудо. В очередной раз набрав дыма, она вздохнула, и дым естественно проскочил в легкие, ободрав верхние дыхательные пути. От неожиданности Марина даже не закашлялась. Она ненадолго задержала дыхание, а потом выпустила дым наружу. Сразу слегка закружилась голова, и на лице Марины появилась удивленная улыбка. Сигарета уже догорала, но она сумела сделать еще две затяжки, и после второй наконец разразилась кашлем. Голова закружилась сильнее, на глазах выступили слезы, но на душе вдруг стало удивительно легко.

Марина вспомнила об Алхимике, и, хотя он был пока только буквами на экране, мысль о нем приятно согревала. Потом ей вспомнилось, как ярко сверкала вода под солнцем, пока Светка шла к телефону. Бросив окурок в песочницу, где высились полуразвалившиеся здания трех куличей, Марина встала, провела руками по джинсам и пошла к пруду. Вторую сигарету она решила выкурить позже, возле универмага.

Работа

Всплеск антиобщественного поведения, произошедший на выходных, разрешился неожиданной компенсаторной реакцией — Андрей устроился на работу. Впрочем, это событие нельзя было однозначно увязать с пережитыми приключениями (которые, по правде говоря, были не особо впечатляющими, но явно обещали захватывающее продолжение). Желание добывать деньги живет даже в самой чистой душе, и Андрей, естественно, не был исключением. Однако оформлению этого желания во что-то конкретное мешали различные внутренние и внешние обстоятельства, преодолеть которые можно было только после легкого потрясения. Хотя, конечно, все могло объясняться гораздо проще и красивее — обычным совпадением.

В понедельник, выполняя обязанности дневального во время занятий на военной кафедре, Андрей обнаружил внутри тумбочки, служившей фундаментом его нелегкой вахты, толстый кирпич газетной бумаги, обшитый с трех сторон цветным картоном, на котором красовалось неброское, но удивительно емкое название «Работа&Зарплата».

Справочник был старым, июльским, и уже успел заметно похудеть. «На тумбочке» читать запрещалось — об этом майор Качурин, возглавлявший взвод, всегда сообщал заступавшим в наряд, — и «Работа&Зарплата», видимо, служила источником туалетной бумаги. Вэтом можно было отыскать известный символизм (в конце концов, для любого человека источником туалетной бумаги служит зарплата, являющаяся неотъемлемой частью работы). Можно было развлечься фантазией на тему пути, который привел кусок то ли финского, то ли канадского леса на военную кафедру российского института. Однако гнетущая обстановка не располагала к серьезным умственным упражнениям — по стенам коридора были развешаны плакаты, напоминавшие о тех днях, когда русским солдатам удавалось убить особенно много иностранцев (судьба их во многом повторяла судьбу финского леса). Мрачный оптимизм агитационного материала подавлял духовную активность.

В коридоре было пусто — шли занятия, а напарник Андрея, толстый Дима Волков, сидел в преподавательской, помогая дежурному офицеру писать электронные письма боевым товарищам. Андрей присел на стоявший рядом с тумбочкой стул и раскрыл справочник примерно посередине.

Большая часть объявлений была напечатана мелким шрифтом. Теснота, с которой они помещались на бумаге, напомнила Андрею виденный им в детстве телерепортаж об американских кладбищах для бедных. Пустота, зашифрованная в латинском корне слова «вакансия», совершенно не вязалась с насыщенностью справочника. Андрей быстро пробежал взглядом длинный список пока еще идеальных курьеров и официантов с московской пропиской без вредных привычек и остановился на чуть лучше оплаченном и потому резко выделявшемся объявлении в правом нижнем углу страницы.

По оранжевому фону, разом воскрешавшему в памяти увядающий сентябрьский лес, тянулись малиновые строчки неизвестного автора:

Требуются студенты вузов дневного отделения

технических специальностей

Ниже помещались два телефонных номера, в которых на четырнадцать цифр приходилось восемь нулей, и имя контактного лица (Андрей живо представил морду с гнездами для проводов). Претендентам предстояла беседа с Никитой Внуковым.

Ошибка в титульном сообщении вполне могла быть специальным приемом, призванным обращать на себя внимание читателя. Про все остальное думать не хотелось. Андрей дважды перечитал объявление, сморгнул, вытер лоб, вырвал страницу, сложил ее вчетверо и спрятал в нагрудный карман рубашки.

Желание позвонить по одному из двух телефонов было вполне естественным, но обязанности дневального, помимо приветствия проходящих мимо тумбочки офицеров, включали в себя влажную уборку аудиторий после занятий. Диму Волкова дежурный офицер отпустил пораньше, Андрею пришлось убираться одному, домой он попал в семь и побеседовать с Никитой Внуковым удалось только во вторник.

Тот удивил Андрея сообщением о том, что набор еще продолжается, вкратце посвятил в особенности бизнеса — предстояло торговать климатическим оборудованием — и пригласил на тренинг продаж в среду к пяти. Офис, как выяснилось, располагался недалеко от метро «Войковская».

Андрей приехал чуть раньше, чем было нужно. Он без труда отыскал мрачное здание поздней советской постройки, заполненное офисами и магазинами, и поднялся на четвертый этаж по темной, облезлой лестнице (по пути ему приходилось огибать вившиеся вокруг кофейных банок с окурками стайки служащих). Коридор разительно отличался от лестницы. Тут чувствовалась рука умелого буржуазного дизайнера — светлые стены, пол и потолок настраивали на деловой лад, не оставляя места социальным сомнениям.

Тренинги проводились в комнате 407, располагавшейся в конце коридора. Андрей миновал демонстрационный зал — из открытой двери на него удивленно посмотрел бродивший среди масляных радиаторов мужчина в джинсах и сером свитере, — прошел мимо кабинета генерального директора и оказался перед нужной дверью, рядом с которой висел фирменный рекламный плакат. На синем фоне были выведены название фирмы — группа «Скайрост» — логотип, откровенно зарифмованный с найковской загогулиной, и слоган: «Лесная свежесть у вас дома!» Прочитав слоган, Андрей откашлялся, взглянул на часы — было без двух минут пять, — постучался и вошел.

Нельзя сказать, что, открывая дверь, Андрей ожидал увидеть что-нибудь конкретное, но где-то глубоко в подсознании крутились образы, навеянные зарубежными художественными фильмами и мебельными каталогами, время от времени появлявшимися в почтовом ящике: овальные столы, кресла на колесиках, тяжелые надгробия мониторов, похожие на старые военные рации факсы, чашки с кофе, мордатые мужчины в очках и галстуках и еще несколько подобных штампов, которые, однажды появившись на экране, потом были тщательно перенесены миллионами людей в тысячи офисов. В комнате 407 оказалось только два предмета, хоть как-то указывавших на принадлежность помещения к сфере бизнеса, — похожие на тюремные решетки жалюзи, за которые слабеющими пальцами цеплялось позднее сентябрьское солнце, и маленький флажок с символикой компании, стоявший на столе в левом дальнем от двери углу. В остальном же комната представляла собой уменьшенную примерно в два раза копию стандартной институтской аудитории.

Стол с флажком был преподавательским местом, рядом с ним на стене висела доска, только не темная, а белая — брезгливые коммерсанты предпочитали маркеры мелу. Основным же содержанием комнаты оказались восемь парт, за которыми сидели товарищи Андрея — правда, пока было трудно решить, по чему именно они были его товарищами. Соискателей оказалось довольно много. Когда Андрей вошел, свободными оставались лишь два-три места. Подумать о том, почему набор до сих пор не окончен, Андрей не успел. Следом за ним в комнату вошел высокий молодой человек в бежевом свитере и круглых очках. Он покровительственно похлопал Андрея по плечу и указал на один из незанятых стульев. Андрей сел.

На стене напротив окон висели рекламные плакаты фирм, снабжающих цивилизованный мир кондиционерами. По идее эти плакаты должны были привлекать покупателей, но внутри комнаты 407 с ними произошла странная трансформация — они стали похожи на учебные плакаты, украшавшие стены аудиторий военной кафедры и изображавшие средства воздушной агрессии империализма и поражающие факторы ядерного взрыва. Впрочем, трансформация эта произошла не в комнате 407, а только в голове Андрея. Поэтому, когда молодой человек в свитере, сев на край стола с флажком (он явно любил американские фильмы про университетскую жизнь), поздоровался с присутствующими, Андрей дал себе слово слушать внимательно и не отвлекаться по пустякам.

В комнате стало тихо. Андрей покосился на своего соседа, парня лет двадцати, коротко стриженного, в синей толстовке с угрожающей надписью Lonsdale. Парень внимательно смотрел на молодого человека в свитере и очках. Андрей понял, что нарушает только что данное обещание, и тоже повернулся к преподавателю.

И тут произошло чудо.

— Зачем вы сюда пришли? — спросил молодой человек и после короткой паузы, заполненной парой нервных смешков, сам же ответил: — Вы пришли, чтобы зарабатывать деньги. И ничего зазорного в этом нету. Всем хочется пива.

На этот раз смешки были громче и дольше.

— Ну что ж, у кого-то из вас это получится, у кого-то нет. Работа непростая. Кто знает, чем мы тут занимаемся?

— Ну, технику будем продавать, — сказал сосед Андрея.

— Точно, — сказал молодой человек, встав со стола, — только не совсем. Мы продаем климатическое оборудование. Главным образом кондиционеры.

Молодой человек откашлялся.

— Трудно это или нет? — спросил он.

Никто не нашелся, что ответить.

— Ладно, — сказал молодой человек, и на лице его появилась улыбка, которую часто можно видеть на морщинистой маске старого учителя кунг-фу из малобюджетного гонконгского боевика. — Кому нужны кондиционеры?

— В офисы, — сказал сидевший на первой парте патлатый парень с большими наушниками, спущенными на шею.

— Когда жарко, — добавил сосед Андрея.

Молодой человек кивнул.

— Поставлю вопрос по-другому, — сказал он, и стало ясно, что наступил кульминационный момент беседы. Андрей еще успел подумать, что драматические законы требуют более поздней кульминации, но сразу же отогнал эту мысль как нефункциональную. — Кому кондиционеры не нужны?

Подразумевавшийся катарсис наступил моментально. Андрей почти физически ощутил прокатившуюся по комнате волну тихого восхищения. Ее живительная влага коснулась и Андрея. Он посмотрел на соседа — тот недоверчиво улыбался — потом перевел взгляд на молодого человека в свитере. Молодой человек обвел комнату взглядом, потом подошел к столу, снова сел на край и взял в руки флажок. Некоторое время он молча крутил его в руках, давая аудитории время пропитаться уверенностью в происходящем.

— Кондиционеры нужны всем, — сказал он наконец. — Меня зовут Никита Внуков. Я научу вас торговать.

Сняв таким образом все ненужные вопросы, молодой человек в свитере приступил к своим прямым или, может быть, не совсем прямым обязанностям. В среду он рассказал о масляных радиаторах, несущих тепло и уют в офисы и дома по всему миру. В четверг молодой человек — Андрею, по вполне понятным причинам, было сложно обозначать его именем или фамилией — рассказал о тепловых завесах, пушках и инфракрасных обогревателях. Андрея особенно поразил рассказ о последних. Оказалось, эти хитроумные устройства подвешивали под крыши на автомобильных заправках, чтобы зимой вокруг колонок с бензином не скапливался лед и водитель мог спокойно напоить железного друга движущей жидкостью. Андрей записывал лекции в тетрадку по философии, покрывая чистые листы схемами установки, значениями потребляемой и выходной мощности и, конечно же, магическими числами в сопровождении змеевидного $. В строении лекционного курса еще раз проявился драматический талант молодого человека в свитере — только в пятницу (кстати, в пятницу на нем был уже не бежевый, а красный свитер) он перешел к рассказу о кондиционерах. Эта лекция оказалась самой интересной. Молодой человек посвятил их в светлую тайну расчета мощности кондиционера в зависимости от размера помещения, формы и количества окон, типа застекления и характера выполняемой в комнате работы. Он сказал, что не стоит пытаться запомнить все сразу — сам молодой человек ездил на свой первый «объект» восемь раз. Слово «объект» он повторял часто и с каким-то чрезвычайным удовольствием, словно оно придавало особую значимость происходящему.

Последняя лекция закончилась в пятницу в половине седьмого.

— Добро пожаловать в «Скайрост»! — сказал молодой человек в конце, и Андрею даже показалось, что сейчас он пожмет им всем по очереди руки и выдаст что-то вроде диплома, но это не случилось.

Вместо выпускного вечера была экскурсия в горячий цех. Молодой человек вывел группу из комнаты 407 и провел в комнату 409. Эта комната оказалась очень похожей на четыреста седьмую. Только на «учительском» столе возвышался монитор, доски не было, а вместо парт стояли стандартные офисные столы с факсами. В комнате почти никого не было — конец рабочего дня. Только за одним столом сидел парень лет восемнадцати в костюме. Он с напряженным лицом заправлял какую-то бумагу в факс.

— Прайс высылаешь? — спросил у него молодой человек в свитере.

— Ну, — сказал парень.

— На «Семеновскую»? — спросил молодой человек.

— Ну, — сказал парень.

— Разводятся? — спросил молодой человек.

Парень пожал плечами.

— Вот, — сказал молодой человек, — мой заместитель. Александр Григорьев. Пришел к нам в июне. В прошлом месяце заработал тысячу двести долларов. Да? — спросил он, снова повернувшись к парню.

— Тысячу сто девятнадцать, — сказал Александр Григорьев, не поднимая головы. Факс зажужжал.

— Ну, — сказал молодой человек, — жду вас на следующей неделе. График свободный. Как сможете и захотите — приезжайте.

— Покурим? — спросил парень в толстовке Lonsdale, и через мгновение Андрей понял, что вопрос-предложение направлен именно в его спину.

Он остановился, повернулся и сказал:

— Можно.

Парень стащил с плеча зеленый рюкзак, достал пачку сигарет и протянул ее Андрею. Андрей не любил «Винстон», предпочитая марки подороже и поароматнее, но отказываться было неудобно, поэтому он достал одну сигарету, оперся спиной о перила и закурил. Снизу доносился шум спускающихся по лестнице коллег.

— Меня Костя зовут, — сказал парень и протянул Андрею руку. — Костыль.

Андрей представился, и они обменялись рукопожатием.

— Куда думаешь сейчас? — спросил Костыль.

Андрей пожал плечами.

— Домой?

— Ну, наверное. — Андрей хотел поморщиться от неприятного вкуса сигареты, но вовремя спохватился.

— Может, пивка попьем? — спросил Костыль.

Андрей посмотрел на своего бывшего соседа. Неожиданная симпатия показалась ему странной, и только через секунду он понял, что его голова стрижена почти так же коротко, как и голова Костыля. Правда, шрамов на ней не было. Когда в завязывавшихся отношениях появилась некоторая ясность, Андрей расслабился, улыбнулся и сказал:

— Можно.

Костыль кивнул, потом молча курили, молча бросили окурки в банку из-под кофе, стоявшую на битом подоконнике, молча спустились по лестнице и молча вышли на улицу.

Солнце только что свалилось за каменный московский горизонт, и приятный сентябрьский вечер вступил в пору своего расцвета. Почти одновременно зажглись фонари и вспыхнули на бледном небе редкие, но ясные и удивительно красивые звезды. Ветра совсем не было, прохладный воздух приятно пах жженым бензином. Откуда-то несся сакраментальный вой милицейской сирены, а возле метро, которое было совсем недалеко от офиса, неторопливо дрались бомжи.

Андрей и Костыль остановились на тщедушном крыльце, синхронно вздохнули и стали оглядывать окрестности.

— Ну, у метро палатки, — произнес Костыль.

Андрей хотел уже сказать, что палатки — то, что нужно, — но в это время его взгляд уперся в яркую вывеску на противоположной стороне Ленинградского проспекта. «СУПЕРМАРКЕТ» сиял приятным синим огнем, его сопровождали скромные зеленые «МОБИЛЬНЫЕ ТЕЛЕФОНЫ» и немного настораживающие красные «КОМПАКТ-ДИСКИ». У Андрея что-то дрогнуло в груди, да и прозрачный сентябрьский аромат тревожил душу.

— Пойдем туда, — сказал он и кивнул в сторону супермаркета.

— Туда? — По лицу Костыля пробежала неуверенность. — Да там дороже, наверное.

— Да ладно, — сказал Андрей. — Так интереснее.

Костыль, казалось, хотел выразить недоверие, но потом кивнул, и они зашагали к подземному переходу.

По пути — наверное, от встречного ветра — разгорелся неспешный разговор, основу которого составляли названия институтов, адреса, зарплаты и стипендии — в общем, выяснялись малозначительные подробности, которые почти всегда служат мостиком, соединяющим души для дальнейшего более тесного общения. Андрей поддерживал разговор практически одними механическими усилиями челюстей, языка, губ и голосовых связок. Он пытался впустить разговор внутрь, но в мозгу непрерывно крутилась какая-то мысль, даже не мысль, а немного неприятное и волнующее предвкушение. Впрочем, желание продолжить дело, начатое неделю назад, еще не оформилось в его душе окончательно. Сомнение мучило Андрея.

Они миновали пахучий подземный переход, в тесной утробе которого бился голос молодого трубадура, цеплявшийся за души спешащих мимо прохожих, и вынырнули на тротуар недалеко от входа в магазин. Яркая вывеска толкнула Андрея в лицо так, что он остановился.

— Ты что? — спросил Костыль.

— Нет, ничего, — сказал Андрей.

Они быстро преодолели несколько асфальтированных метров и оказались внутри супермаркета (Андрей с легким испугом понял, что зарождавшийся профессионализм заставил его обратить внимание на висящую над стеклянными дверьми железку, упоминавшуюся в секретных инструкциях фирмы «Скайрост» под волшебным именем тепловой завесы).

Магазин оказался на удивление скромным, заметно меньше того, первого, но общая обстановка в нем была все та же — треск касс, ленивые охранники и удивительным образом отыскивавшийся алкогольный отдел. Правда, здесь не было магической пирамиды из коробок с пивом, зато в углу оказалось нечто удивительное. Андрей сразу обратил внимание на невысокий, по пояс, круглый холодильник с красным быком на боку. Он не знал, как Костыль относится к шоплифтингу, поэтому сначала вместе с новым товарищем выбрал пиво — взяли по две бутылки — и пошел к кассам.

— Может, покрепче надо было? — спросил Костыль у Андрея, когда они превратились в часть очереди.

— Так мы ж не торопимся никуда, — сказал Андрей с улыбкой, и именно в этот момент в его душе произошел перелом. Секунду назад он уже было решил мирно купить пива и нырнуть в темный гостеприимный дворик, чтобы попить на лавке пивка и побеседовать с бритоголовым Костылем, но упоминание о чем-то покрепче подтолкнуло его к решительным действиям. — Держи, — сказал он Костылю и протянул ему свои бутылки. — Я сейчас.

Костыль взял пиво, а Андрей пошел назад. По дороге он внимательно смотрел по сторонам, но так и не сумел увидеть камер. «Проверим», — подумал Андрей с легким пессимизмом. В алкогольном отделе стоял охранник. Его правая рука совершала машинальные фрикции вдоль резинового конца дубинки. Андрей даже не растерялся — решение пришло само. Он подошел к холодильнику, сдвинул в сторону прозрачную пластиковую крышку и достал холодную банку с энергетическим напитком. Не глядя на охранника, он закрыл холодильник и снова направился к кассам, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Уже по пути, огибая холодильник с консервированными овощами, он сунул руку с банкой в карман крутки, размышляя о том, не смотрит ли охранник ему вслед. Адреналиновая рябь, покрывшая его душу, превратилась в легкий шторм, и, когда Костыль спросил у Андрея, куда тот ходил, он не нашел в себе сил для ответа. Только молча взял свои бутылки с пивом.

Очередь их, к счастью, уже подошла — ждать в таком состоянии было совершенно невозможно. Андрей долго ковырялся в кошельке подрагивавшими пальцами, стараясь не коситься на стража магазинного порядка, стоявшего у входа. С трудом расплатившись, он направился к стеклянным дверям.

— Че руки-то у тебя так дрожат? — спросил Костыль. — Кур воровал?

— Да нет, — ответил Андрей, поморщившись, и они вышли на улицу.

Удар был почти таким же сильным, как и в первый раз. Андрей глубоко вдохнул острый воздух, сошел с крыльца и отошел немного в сторону, почти не обращая внимания на Костыля.

— Куда? — спросил тот.

— Сейчас, — ответил Андрей. Пульс его вырисовывал сложную траекторию на невидимом внутреннем кардиографе, разогревшаяся кровь покалывала кончики пальцев, приятно жгло легкие. Андрей поставил бутылки на асфальт и достал из кармана банку. Обернувшись на магазин, он вскрыл алюминиевую емкость, поднес банку ко рту и долго и жадно пил.

— Вынес, что ли? — спросил Костыль.

Андрей перестал пить, внимательно посмотрел на своего спутника и с удивлением обнаружил на его лице сочувствие.

— Да, — сказал Андрей, тяжело дыша.

— Круто, — сказал Костыль, — Мы тоже иногда так развлекаемся.

Андрей понял, что мостик, соединяющий души, переброшен.

— Надо лавочку найти, — сказал он.

Челка

Вечер был ясным. Белогривые лошадки убежали в конюшни, и обрадованный космос сразу припал к земле прохладной прыщавой щечкой.

Лобовое стекло автомобиля казалось лучшим в мире телевизором, на экран которого проецировалась гладкая поверхность безымянного московского пруда, цепочка фонарей на дальнем берегу и неровная стена далеких многоэтажек. В тесных печурках квартир бился электрический огонь, Марине на секунду пришло в голову сравнение с крематорием, но она тут же отбросила неуместные мысли. Поднявшаяся над домами луна платиновой дорожкой разделила пруд пополам. Бледная полоска отраженного земным спутником солнечного света тянулась по полированному капоту.

Крутившийся в проигрывателе компакт-диск — пела любимая Мариной женщина с чудесным зимним именем — иллюстрировал течение времени, которое деформировалось до такой степени, что совершенно неинтересным стало отмерять его в привычных людям координатах.

— А Василиса ведь сокращенно Вася, — сказал Дима и засмеялся.

Марина улыбнулась и тихо сказала:

— Дай сигарету.

* * *

Важные моменты жизни часто фиксируются мелкими деталями, которые стерлись бы из памяти, если бы не возникающая ассоциативная связь.

Для Марины такой деталью стал рекламный ролик, посвященный фруктовому шампуню, — на побелевшем экране среди пузырей непонятного происхождения парили юноши и девушки с волшебно прекрасными волосами, живописно размазанными потоками эфира. Этот ролик навсегда запомнился Марине, потому что телефон зазвонил в момент появления на экране бренд-нэйма — о подобной степени эмоционального вовлечения мечтают все копирайтеры планеты.

Марина сидела в большой комнате перед телевизором в ожидании ужина, который готовила вернувшаяся накануне из рейса мама. Она работала проводницей и последние полгода сопровождала поезд Москва — Владивосток, мечтая о назначении на «Красную стрелу» или даже «Лев Толстой», поезд, соединявший столицы России и Финляндии, страны, вызывавшей у мамы самые нежные чувства (возможно, потому, что ее отец, Маринин дедушка, потерял глаз и руку при штурме линии Маннергейма).

— Я возьму! — крикнула мама из кухни, и Марина рассеянно кивнула, покосившись на дремавшего в противоположном углу дивана папу.

На коленях у папы лежала цветная газета, несмотря на анонсированную заголовком криминальную тематику богато иллюстрированная фотографиями обнаженных женщин — видимо, таким оригинальным способом редактор хотел вскрыть истинную причину всех совершающихся на земле преступлений.

— Да? — подытожила мама серию звонков, — Сейчас. Марина!

Марина вздрогнула и чуть не уронила на пол маленького шестирукого бога, которого крутила в руках. Это был новый сувенир, добытый мамой в дальних краях. На тумбочке рядом с диваном стояла целая коллекция, по которой прослеживались важнейшие вехи маминой карьеры: бамбуковые кружки с надписями «Сочи», «Адлер» и «Анапа», маленький и уже немного потемневший от времени тульский самовар, копия танка Т-80 из Омска и любимый Мариной небольшой пластиковый арбуз, привет из Астрахани. Промежуточные пункты мама обычно отмечала покупкой вымпелов. Папа вешал их в прихожей, из-за чего та стала немного похожей на кабину междугороднего автобуса.

— Иду! — крикнула Марина.

— Она сейчас подойдет, — обрисовала мама сложившуюся ситуацию абоненту.

Марина вышла в прихожую.

— Мальчик! — сообщила мама торжественным шепотом, предварительно зажав пластиковый рот телефонной трубки влажной ладонью. Одарив Марину благословляющей улыбкой, она отдала ей телефон и ушла на кухню.

— Алло, — сказала Марина. Голос ее, конечно, дрожал, но она надеялась, что некачественная связь скроет волнение.

— Марина? Привет. Это Дима. Алхимик.

— Привет, — сказала Марина. Она попыталась вложить в приветствие муку трехдневного ожидания, но ей это не удалось. «Привет» получился обидно откровенным, почти неприятно радостным.

— Вот, — сказал Алхимик. — Решил позвонить.

Марина чуть было не сказала «очень хорошо», но вовремя спохватилась и, наспех отыскав внутри себя запасы льда, холодно осведомилась:

— И?

Наступила короткая пауза.

— Ну так. Хотел узнать, как звучит твой голос, — сказал Алхимик наконец.

— Ну и как? — спросила Марина, радуясь тому, что выдерживает нужную тональность. Правда, было не совсем понятно, кому эта тональность нужна, но у Марины не было времени размышлять над таким вопросом.

— Очень красивый, — сказал Алхимик. — Только немного прохладный.

— Не май месяц на дворе, — ответила Марина.

Алхимик — или Дима? — хохотнул.

— Да уж, не май, — сказал он. — Как дела?

— Нормально, — сказала Марина.

— Жаль, — сказал Алхимик.

— Почему? — спросила Марина.

— Хотелось, чтоб дела твои хорошо были, — сказал Алхимик.

— Ясно, — сказала Марина. — ну, может, даже и хорошо.

— Отлично, — сказал Алхимик.

— Ты как? — спросила Марина.

— Неплохо, — сказал Алхимик. — Вот хочу одну вещь сделать хорошую, не знаю, правда, что выйдет.

— Какую? — спросила Марина, перехватив трубку поудобнее и стараясь не пускать улыбку в голос.

— Да вот, надеюсь увидеть Василису в ближайшее время, — сказал Алхимик.

— Да? — спросила Марина.

— Да, — сказал Алхимик. — Очень хочу, по крайней мере.

Марина выдержала казавшуюся необходимой паузу.

— Ну, — сказала она. — Что же мешает?

— Не знаю, — сказал Алхимик. — Вроде ничего.

— И?

— Давай завтра, — сказал Алхимик. — Вечером.

— Завтра четверг? — спросила Марина.

— Да, — сказал Алхимик.

— Я не могу, — сказала Марина.

— А когда? — спросил Алхимик.

— Ну, в пятницу, — сказала Марина, забыв о том, что время должен называть мужчина. — Вечером.

— Хорошо, — сказал Алхимик. — Я тогда перезвоню еще.

— Ладно, — сказала Марина.

— Ну, тогда пока, — сказал Алхимик. — Приятного аппетита.

— Пока, — ответила Марина автоматически и успела удивиться, только положив трубку на рычажок.

Четверг куда-то исчез, единственным воспоминанием о нем было мутное ожидание, мешавшее сосредоточиться на чем-нибудь конкретном. Впрочем, от многих дней не остается и этого.

В пятницу, возвращаясь из института, Марина зашла в расположенный рядом с домом магазин с двусмысленным названием «Бытовая химия». В магазине она приобрела флакон того самого шампуня — все-таки жаль, что копирайтеры так редко видят плоды своих трудов. Впрочем, рекламный блеск немного потускнел, когда Марина взяла флакон в руки, потому что из-под этикетки выползали несколько похожих на застывшие сопли капель клея. В первый момент Марина даже хотела поменять пузырек, но потом, следуя многолетней привычке, решила покориться судьбе, которая, конечно, знала, что делала.

Дома никого не было — папа трудился, мама, видимо, отправилась по магазинам тратить свежий гонорар. Марина первым делом включила компьютер и осветила комнату гитарной музыкой. Быстро переодевшись, она подошла к окну, посмотрела на пруд, потом отправилась на кухню.

Волнение и выкуренная перед домом сигарета — Марина упорно продолжала тренировки — отбили аппетит. Она открыла холодильник, несколько секунд ползала взглядом по полкам, потом захлопнула дверцу. Вазочка с конфетами тоже не показалась привлекательной. Марина прошлась по кухне, погладила Монтеня, прибегавшего на кухню при малейшем шуме, и вернулась в комнату.

Будильник на столе показывал половину пятого. В принципе, Алхимик — или Дима? — мог бы уже позвонить. Марина достала из сумочки шампунь и еще раз с сомнением посмотрела на этикетку. Если телефон зазвонит, когда она будет в ванной, трубку никто не возьмет. А если никто не возьмет трубку, то…

Марина вздохнула. После короткого раздумья она села за компьютер и наколола на острие курсора иконку чата. Алхимика там, само собой, не оказалось.

— Работает, — тихо сказала Марина. Она захлопнула окошко, потом выключила музыку, которая теперь казалась неприятной.

Встав из-за стола, она посмотрела по сторонам — Монтень зашел в комнату и теперь сидел на кровати, искоса поглядывая на Марину, — негромко выругалась, взяла шампунь, достала из шкафа чистое белье и пошла в ванную.

Там она быстро разделась, открыла воду — на секунду ей показалось, что зазвонил телефон, но она все же не стала выходить — и забралась в эмалированную емкость, бессознательно пытаясь подражать движениям девушек из рекламного ролика. Правда, девушки мылись не в ванной, а в душевых кабинках. Кабинки у Марины не было, но она не считала это обстоятельство ключевым. Гораздо больше ее волновало раздражение на лбу, о котором девушки из рекламы, похоже, вообще не имели представления.

Шампунь пронзительно пах апельсинами, и Марина даже испугалась, что запах вызовет приступ диатеза, которым она страдала до двенадцати лет и который стал бы настоящей катастрофой. Она дважды вымыла голову, потом вылезла из ванны, вытерла разогревшееся тело полотенцем и, взяв с пластмассовой полочки под зеркалом зеленую расческу, стала сооружать челку.

Челке в ближайшее время предстояло сыграть важную роль. Марина еще год назад обнаружила, что, как ни покрывай лоб тональным кремом, результат получается один и тот же. Замазанное тональным кремом раздражение всегда выглядит как раздражение, замазанное тональным кремом. Конечно, существовали разные чудодейственные средства, но тут уже возникала финансовая проблема, замешанная на природной стеснительности. Марина крайне редко решалась просить деньги у родителей, а собственные ее доходы были невелики. Тогда она решила поменять прическу: коротко постригла волосы, которые до этого заплетала в косу, и прикрыла лоб челкой. Мама, похоже, не догадывалась о причинах смены имиджа, но сказала, что челка Марине идет.

Закончив с прической, Марина быстро оделась и ободряюще улыбнулась зеркалу. Когда она выходила из ванной, зазвонил телефон. Марина побежала в комнату.

Было десять минут шестого.

Маленькая вселенная, центром которой служил кирпичный колпак станции метро «Парк культуры», была населена до омерзения густо. Марина, сумевшая ценой некоторых усилий опоздать на десять минут, за несколько секунд собрала коллекцию недружелюбных взглядов. Сначала она наткнулась на безжалостные глаза пожилой женщины лет тридцати пяти, таскавшей на погнувшемся за последние годы теле желтую рекламу салона сотовой связи, потом на нее недобро посмотрела продававшая хот-доги бабка, а взгляд милиционера, который умудрялся одновременно выглядеть сытым и недовольным, заставил Марину отступить за облезлую желтую колонну. Здесь было относительно спокойно — выходившие из метро люди моментально исчезали из поля зрения, а дремавшей на каменной завалинке восточный дед, прижавший ногой к земле край набитой пустыми бутылками сумки, выглядел безобидно. Марина достала из кармана купленную еще у дома сигарету и закурила.

Сделав две затяжки, она предприняла новое наступление. На этот раз ей сопутствовал успех. Женщина с рекламой и милиционер отошли на безопасное расстояние, а бабка с хот-догами считала выручку. Марина прошла мимо ее лотка и посмотрела по сторонам, выискивая высокого парня в серой куртке и джинсах, но никого, подходящего под данное Алхимиком описание, не увидела.

Марина взглянула на часы, еще раз огляделась. Ситуация показалась ей неприятной.

Марина медленно дошла до троллейбусной остановки, остановилась. Дальнейшее развитие событий представлялось ей очень смутно.

Дома на кухонном столе лежала записка, содержание которой Марина помнила наизусть: «Я ушла гулять, приду поздно, ешьте без меня». Эта записка представлялась чем-то вроде сожженного моста через Рубикон — возвращаться домой раньше двенадцати было просто глупо. Конечно, родители скорее всего не спросили бы ее о причине резкой смены планов, но наверняка сделали бы понимающие, а то и сочувствующие лица. Это было бы отвратительно.

Марина стала думать, куда деть ближайшие четыре часа. Можно было отправиться в общежитие и попробовать найти Катю или Цареву — их Марина считала подругами. Но они могли уйти гулять или даже уехать домой. Ехать к Светке тоже не стоило, той почти наверняка не было дома. Бум мобильной связи еще не наступил, вызвонить кого угодно когда угодно Марина не могла.

Оставалась еще возможность отправиться в кино одной. Конечно, подобное мероприятие не улучшило бы настроения, но оно могло придать завершенность чувству обиды. Потратить последние деньги и потом два часа вдыхать рассеянное в темном зале отчаяние — в этом было что-то высокое. Марина докурила сигарету, бросила ее в урну и решила, что другого выхода нет.

И в этот момент за спиной раздался уже знакомый голос:

— Привет. Прячешься, что ли?

Молодой человек в серой куртке и джинсах приблизился незаметно. Марина посмотрела ему в глаза. Глаза были зеленые — ей удалось разглядеть это даже в свете фонарей.

— Привет, — сказала она, не сумев побороть улыбку и немного жалея о том, что уже рассталась с сигаретой. — Я думала, ты не придешь.

— Как это? — спросил Алхимик, хотя нет, теперь уже точно Дима. — Я полчаса как здесь.

Марина не поняла, врет он или нет.

— Куда пойдем? — спросила она.

— Не знаю пока, — сказал он. — Ты куда хочешь?

Марина пожала плечами. В это время подошел троллейбус, и стоявшие на остановке люди потянулись к распахнувшимся дверям. Бабка с огромным рюкзаком за спиной проскользнула между Мариной и Димой, едва не задев их торчавшей из рюкзака саперной лопаткой.

— Ладно, пойдем, я там остановился, — сказал Дима, взяв Марину за руку.

Они прошли несколько метров, потом Дима достал из кармана связку ключей с черным брелком, и одна из припаркованных у тротуара машин приглашающе пискнула.

— Погоди, — сказал Дима.

Обойдя машину — Марине были знакомы четыре пересекавшихся кольца на передке, но она никак не могла вспомнить название, — Дима распахнул перед ней дверцу.

— Прошу, — сказал Дима.

— Спасибо, — ответила Марина.

— Клевая челка, — сказал Дима, когда она забиралась в пахнущий кожей салон.

* * *

Вечер был таким же ясным, как появившееся после многих недель дождей небо с россыпью звездных прыщей. Его сюжет настолько соответствовал строгим канонам MTV, что временами у Марины возникало странное ощущение отстраненности, словно она следила за происходящим через выпуклую линзу телевизионного экрана. Появлявшиеся картинки — огни вечерних московских улиц, пропахший кофейными зернами зал кафе, накрывающая ее ладонь рука Димы — были настолько узнаваемыми и чертили настолько однозначную траекторию, что Марине иногда становилось немного страшно, но по большей части было очень хорошо.

— Дай сигарету, — тихо сказала Марина.

Дима наклонился вперед, открыл бардачок и вытащил пачку «Парламента» — Марина вспомнила, как он обрадовался совпадению их вкусов.

— Все хорошо? — спросил он, протянув ей пачку.

— Все замечательно, — ответила Марина, доставая сигарету. — Дай прикурить.

Дима чиркнул зажигалкой — желтый язычок пламени высветил все тридцать Диминых лет. Марина прикурила, глубоко затянулась — кашлять уже совсем не хотелось, — выпустила дым и сказала:

— Наверное, домой надо ехать.

— Пожалуй, — сказал Дима. — У тебя точно никаких проблем не будет?

— Нет, — сказала Марина.

— Ну отлично, — сказал Дима. — Тогда поехали.

Рейд

Раздался громкий пластиковый треск, который можно было бы назвать чистым, если бы не примешавшийся к нему характерный хруст. Сергей Федоров, попавшись на удачный силовой прием, врезался в бортик и рухнул на гладкий электронный лед. Судья остановил игру, и на площадку выскочили врачи. Убедительно семеня, они поспешили к травмированному игроку.

Андрей негромко выругался и нажал Esc. Игрок ценой в десять миллионов долларов, полученный в результате нескольких сложных обменов, явно надолго выбыл из строя. Менеджер из Андрея вышел плохой, что, впрочем, подтверждала и реальная жизнь — за трудовую неделю он не продал ни грамма климатического оборудования, хотя пару раз казалось, что сделка вот-вот состоится, и даже Никита Внуков, иногда прослушивавший разговоры подопечных, говорил ему, что все он делает правильно, только чуть-чуть напора не хватает. Однако хлопанье по плечу в карман не положишь и на пиво не поменяешь (впрочем, последнее не совсем верно).

Андрей встал из-за стола. Игра не шла, и нужно было резко менять ход пятничного вечера, приближавшегося к узловой точке, за которой разворачивать его траекторию стало бы гораздо сложнее. Попросту говоря, было шесть часов.

Из большой комнаты доносилось замогильное бормотание телевизора. Для родителей конец рабочей недели уже давно перестал быть мерилом социального успеха. Дружелюбный пластиковый камин и горячий ужин наполняли взрослую пятницу до краев. Андрей и сам часто подключался к мировой гуманитарной программе, но каждый раз утром в субботу его мучило невыносимое сознание того, что кто-то накануне провел несколько гораздо более насыщенных, интересных и даже, может быть, счастливых часов. Безжалостно подробные рассказы Олега регулярно подтверждали эти опасения.

За несколько секунд мозг Андрея обработал накопленный за последние годы опыт. Непосредственно вычислительный процесс при этом оставался на периферии сознания, поэтому возникшее желание выпить пива вполне можно было назвать иррациональным. Впрочем, едва ли желание это имело отношение к начинавшемуся алкоголизму — хотя родители Андрея, например, восприняли бы его именно так, — оно было просто элементарной сублимацией юной жажды приключений.

Андрей улыбнулся неожиданному каламбуру, снял трубку стоявшего на тумбочке рядом с компьютерным столом телефона и выдавил на клавиатуре номер Олега. Они не виделись почти две недели, а пить пиво в одиночку совсем не хотелось.

Притяжение площади Юности было непреодолимым. После недолгого блуждания по быстро темнеющим дворам и опустевшим лесопаркам, покой которых рисковали тревожить только владельцы мордатых гладкошерстных собак, Андрей и Олег оказались возле единственного в городе фонтана. В половине девятого здесь, как обычно, было людно.

— Ну и, короче, пиво мы с ним добили, пошли догоняться, — сказал Андрей, бросив опустевшую бутылку в чашу фонтана и закурив.

— Ясное дело, — сказал Олег, глядя по сторонам.

— Решили портвешку взять, — сказал Андрей.

— Серьезно, — сказал Олег.

— Вот, зашли, короче, в магазин, — сказал Андрей, — Костыль и предложил вынести.

— Бутылку? — переспросил Олег. Его взгляд, остановившийся было на двух затянутых в рудиментарные кожаные куртки девушках, описал небольшую дугу и зацепился за глаза Андрея. — Портвейн решили вынести?

— Ну да, — сказал Андрей. Неожиданное переключение внимания Олега ему изрядно польстило.

— Вынесли?

— Вынесли. Ну, точнее, Костыль вынес.

— И ничего не покупали? — спросил Олег.

— Нет, — ответил Андрей.

— Мужики, — сказал Олег и, уважительно качнув головой, протянул Андрею правую ладонь. Они обменялись рукопожатием. — Это уже уровень.

— Я тоже так подумал, — сказал Андрей, — Короче, пошли на ту же лавочку, сели. Ножа ни у кого не было, правда, но Костыль ее как-то зажигалкой распаковал.

Олег кивнул, показывая, что такой способ добычи портвейна из бутылки ему известен.

— Стали дальше бухать, — продолжил Андрей. К девчонкам в коже, на которых он тоже обратил внимание, подошли трое молодых мужчин. Это обстоятельство немного расстроило Андрея, и он отвернулся к супермаркету. — Какие-то мужики еще к нам подключились, в общем, потихоньку в говно мы ушли.

— Вот суки! — сказал Олег.

Эта ремарка сначала показалась Андрею неуместной, он не сразу понял, что последние слова Олега относились к постепенно склеивавшейся неподалеку компании.

— И дальше что? — спросил Олег.

— Дальше? Дальше мы как-то умудрились еще одну унести. Да еще мужикам присоветовали. Мы выходим, а они, короче, решили водки вынести. И попались.

— Да ладно? — По лицу Олега скользнуло приятно неподдельное удивление.

— Попались, — повторил Андрей. — Мы через двери видели. Ну и свалили по-быстрому. А портвешок уже в метро добили. Курили еще прямо в вагоне.

— Ясно, — сказал Олег и снова стал разглядывать площадь.

Несмотря на то что народу вокруг было много, ни Андрей, ни Олег никак не могли обнаружить требовавшееся им сочетание из двух-трех девушек подходящего возраста, комплекции и достатка. На глаза попадались главным образом громко смеющиеся старшеклассницы с поразительно медленно пустеющими пивными бутылками. Андрей, глядя на них, вспомнил виденный им в каком-то московском магазине стакан с пластиковой водой, натурально плескавшейся внутри и не выливавшейся даже из перевернутого стакана. Девчонки, родившиеся на пару лет раньше, почему-то все были в сопровождении кавалеров, на лицах которых проступала ежесекундная готовность вступить в жестокий кулачный поединок. Кроме того, вокруг было много чисто мужских компаний, число человек в которых колебалось от двух до пяти. Эти компании равномерно распределялись по площади, словно атомы в узлах кристаллической решетки, и, несомненно, служили фундаментом несложного микросоциума.

Теплое время романтических встреч ушло.

Впрочем, ни Андрея, ни Олега это обстоятельство сильно не расстроило — Андрей уже привык к отсутствию женского внимания, а Олег был немного утомлен активной половой жизнью.

— Надо еще по одной взять, — сказал Олег.

Андрей какое-то время молчал. Засунув руки в карманы куртки, он внимательно смотрел на мутный бетон перед собой. Наконец, выйдя из оцепенения, он поднял голову, повернулся к Олегу и спросил:

— А Никита дома?

Олег пожал плечами:

— Дома, наверное.

— Ну сам-то он что говорил? — спросил Андрей. — Звал?

— Ну как, — сказал Олег. — Он же не зовет в последнее время. Само собой подразумевается.

— Короче, — сказал Андрей. — Такое предложение. Ехать в Москву. Достало меня здесь.

— Можно, — сказал Олег. — Ловить здесь действительно нечего. В принципе, если Никиты нет, можно еще домой успеть вернуться.

Андрей улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Мы не сразу к Никите поедем.

— А куда? — спросил Олег.

Андрей задумался.

— Короче, — сказал он. — Сейчас идем за пивом, потом на автобус. А по дороге я расскажу.

— То есть я типа должен тебе довериться? — спросил Олег.

— Ну типа того, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Делать все равно нечего. Да и всегда на Речном развернуться можно.

Впрочем, эффект таинственности оказался смазан. Автобуса долго не было, и Андрей изложил свой план уже на остановке, возле похожего на коновязь железного барьера. Утром и днем, когда желающих попасть в Москву было особенно много, барьер превращал торопливую толпу в культурную очередь. Сейчас потенциальных пассажиров почти не было — кроме Андрея и Олега на остановке стояли только девушка в синей куртке и седой мужичок с огромным облезлым рюкзаком, непонятнокак залетевший сюда осколок дачного сезона. Андрей и Олег в ожидании автобуса уселись на барьер, поставив ноги на чрезвычайно удобно расположенную нижнюю перекладину (все-таки у конструкторов наших городов иногда случаются действительно гениальные озарения), открыли пиво, и Андрей обрисовал свою идею. Говорил он громче необходимого и время от времени косился на девушку. Олег все понимал и улыбался.

Суть плана была проста. Андрей предложил объехать несколько известных им супермаркетов и вынести что-нибудь из каждого.

— Адреналиновый рейд. — Подытожив речь, Андрей хлебнул пива и полез в карман за сигаретами. — Новое слово в индустрии развлечений.

— А пиво тоже будем покупать? — спросил Олег.

— Ну да, — сказал Андрей. Зажав бутылку под мышкой так, чтобы не облиться, он прикурил. Этот сложный маневр стал ему удаваться сравнительно недавно. — Как пойдет.

— А выносить энергетики, что ли, будем? — спросил Олег.

— Ну это уж как получится, — сказал Андрей.

Олег кивнул. В магазине, раззадоренный рассказом Андрея, он, естественно, предложил унести «Адреналин Раш». На полке с пивом как раз стояли две банки. Мерчендайзеры (значение этого таинственного слова Олег выяснил совсем недавно, во время поиска работы) словно специально позаботились о них. Но Андрей улыбнулся и ответил цитатой из любимого романа:

— Не сейчас, товарищ.

Теперь Олегу стал ясен смысл сказанного.

— Ну что ж, — сказал он. — Идея веселая.

— Едем? — спросил Андрей.

— Конечно, — сказал Олег. — Даешь Адреналин!

Андрей хохотнул.

— Каламбуришь, — сказал он.

— Ага, — сказал Олег.

В это время, отфыркивая ароматную дизельную гарь, к остановке подъехал автобус. Следом за девушкой и мужичком Андрей с Олегом забрались в салон. После холодной сентябрьской улицы автобусная духота была кстати.

Водитель оказался неожиданно вежливым и как-то неприятно отзывчивым. Он несколько минут ждал на остановке, не закрывая дверь, хотя было совершенно ясно, что больше в Москву никто не собирается. Так же он вел себя и на нескольких промежуточных пунктах по пути к выезду из города. В результате, когда автобус наконец добрался до деревянной будки на самой окраине, где ютились пузатые представительницы племени кондукторов, Андрей и Олег уже почти допили пиво.

Это обстоятельство немного расстроило Андрея. Он понял, что большую часть дороги ничто не будет его отвлекать от созерцания едущей в одиночестве девушки, с которой, по всем законам шоу-бизнеса, надо было знакомиться, но Андрей совершенно не знал как. Затем, уже когда автобус выполз на Ленинградское шоссе, пошел дождь, что окончательно повергло Андрея в меланхолию, потому что ставило под угрозу осуществление только что разработанного плана. Унылая пьянка на квартире у Никиты, в которую непогода могла превратить начинавшийся по-настоящему необычно вечер, совершенно не привлекала Андрея. Сочности отрицательному эмоциональному фону придал Олег, принявшийся рассказывать об очередном своем сексуальном приключении, случившемся то ли в минувшую субботу, то ли в прошлом году. Андрей, прислонившись к окну, слушал невнимательно.

Чтобы хоть как-то отгородиться от неприемлемых сигналов реальности, он, по привычке, разделил мыслительный процесс на два параллельных потока. Полностью отказываться от обработки негативной информации было бы трусостью, поэтому Андрей продолжал слушать Олега и поглядывать на русый затылок девушки. Но в то же время сосредоточение внимания на негативных переживаниях граничило с мазохизмом. Поэтому Андрей стал выстраивать цепочку совершенно ненужных и оттого особенно красивых силлогизмов.

За покрывшимся размазанными трупами дождевых капель стеклом мелькали огни Ленинградского шоссе. Допив пиво, Андрей начал сооружать классификацию этих огней. Для начала их можно было разделить на две большие категории: статичные, или неподвижные, и динамические, то есть движущиеся. К первым относились фонари, рекламные плакаты (точнее, их подсветка) и окна прижимавшихся к шоссе домов. Ко вторым принадлежали фары, стоп-сигналы и поворотники автомобилей и автобусов, а также проблесковые маячки появлявшихся время от времени в поле зрения специальных экипажей — за время поездки они миновали места трех свежих аварий, и Олег трижды прерывал свой рассказ матерным междометием, означавшим неизбежный для каждого финал.

Однако статика и динамика огней, как и все в этом мире, были относительны. Причем не только с точки зрения релятивистской механики, но и в самой своей глубинной сути. С одной стороны, фонари, подсветка рекламных плакатов и окна домов меняли свое состояние во времени, поскольку появлялись только в условиях недостаточной освещенности. Пива уже не было, а поездка и рассказ Олега пока кончаться не собирались, поэтому Андрей добавил не обязательное замечание по поводу того, что недостаточность этой самой освещенности определяется неким внешним управляющим. На мгновение мысль Андрея залетела совсем высоко, затронув самого главного управляющего, но он сразу осадил себя, перейдя к более приземленному выводу о том, что статичность огней первой категории является частичной. Впрочем, все это было достаточно очевидным.

Менее поверхностным казался вывод о неполной динамичности огней второй категории (начав развивать эту часть своей классификации, Андрей с удовлетворением отметил, что автобус уже проехал прикрытый самыми большими в мире противотанковыми ежами магазин ИКЕА). Во-первых, транспортные средства могли останавливаться, причем иногда при этом включалась аварийная сигнализация, которую следовало отнести к промежуточному статико-динамическому классу. Во-вторых, транспортные средства являлись неотъемлемой частью шоссе, смыслом существования этого относительно простого инженерного сооружения (Андрей вспомнил недавно прочитанную в глянцевом ученом журнале статью о современных методиках укладки дорожного покрытия и подумал, что простота шоссе только кажущаяся). И в этой неотъемлемости крылась высшая статичность подвижных огней, наполненная некоторой мистикой.

Последнее открытие, словно попавший в водоросли рыболовный крючок, потащило на поверхность сознания какие-то мутно-зеленые и совершенно не относящиеся к делу мысли. Андрей уже стал различать некоторые запутавшиеся в тине интересные детали, ему показалось…

— Алле! — Олег тряс его плечо, — Заснул, что ли? Ну ты даешь. Приехали.

Андрей открыл глаза и посмотрел в окно. Знакомый пейзаж Речного вокзала был плохо различим за мокрым стеклом, но главный вывод — о необходимости покинуть автобус — на основании увиденного вполне можно было сделать.

Андрей тряхнул головой, прогоняя неприятную вялость.

«Набьют мне морду когда-нибудь, ох набьют» — подумал он, выходя из автобуса.

Центр города, давно ставший территорией если не вражеской, то, по крайней мере, недружелюбной, обильно сочился богатой и какой-то нервной, казавшейся неуверенной в себе иллюминацией витрин и рекламных гирлянд, натянутых над затопленными автомобилями улицами. Впрочем, Андрей и Олег родились в период ранней агонии Советского Союза и никогда не чувствовали себя хозяевами сердца Родины. Странное партизанское ощущение, возникающее у каждого представителя рабоче-интеллигентского класса внутри Садового кольца, было знакомо им с детства, а, скажем, трансформация тротуаров, как-то разом превратившихся из пешеходных дорожек в автомобильные причалы, вообще осталась незамеченной.

Дождик уже кончился, и асфальт блестел, словно покрытый слоем подсолнечного масла.

— Стремно, — сказал Олег, допивая третью за вечер бутылку пива и поглядывая на двери расположенного напротив Государственной Думы супермаркета.

— Правильно, — сказал Андрей, — И должно быть стремно. Суть в этом.

— Да знаю я, — сказал Олег, передернув плечами то ли от холода, то ли от преждевременного выброса адреналина. — Но как-то не так стремно. Неправильно.

— Не ссы, — сказал Андрей. Допив пиво, он отыскал взглядом урну, подошел к ней и выбросил бутылку, не подумав о том, что в родном городе он так никогда не делал. Но, возможно, дело тут было не в подсознательном подчинении давлению капитала, а в условном рефлексе — в родном городе каждая пустая бутылка через две-три минуты становилась жертвой какой-нибудь пенсионерки, здесь же представительниц этой новейшей профессии видно не было.

— Да не ссу я, — сказал Олег.

— Тогда пошли, — сказал Андрей. Он как-то незаметно превратился в руководителя предприятия, то ли из-за того, что приобрел бесценный боевой опыт в паре с Костылем, то ли просто по принципу «кто придумал — тот и вода».

— Ну пошли, — сказал Олег. Он свою бутылку поставил на асфальт, бросил на дорогу не докуренную и до половины сигарету, и они пошли к магазину.

Супермаркет сильно отличался от домашнего. Во-первых, он был меньше. Это казалось неожиданным, хотя и вполне объяснимым: здание, в котором арендовалась торговая площадь, было построено давно, и его архитектор явно не представлял, что людям будущего придется покупать так много вещей и продуктов. Во-вторых, супермаркет явно не страдал от избытка покупателей. Конечно, время было довольно позднее, пятница отмотала уже двадцать два из двадцати четырех отпущенных ей часов, но даже в этот временной промежуток магазин на площади Юности не мог пожаловаться на невнимание целевой аудитории. Здесь же среди стеллажей и холодильников бродило не больше десятка дорого одетых джентльменов и дам. В некоторых из них Андрей по каким-то неуловимым признакам узнал иностранцев, зашедших явно из любопытства. В-третьих, и вот это уже подразумевалось изначально, цены здесь оказались намного выше. И в-четвертых, что, видимо, вытекало из «в-третьих», обстановка была строгой и неприятно деловой.

Едва войдя внутрь, Андрей понял, что планку они с Олегом подняли высоко. Вроде и охранник, прохаживавшийся вдоль касс, выглядел стандартно — переодетый ветеран Вооруженных сил, — и камеры внутреннего наблюдения заметны не были, и привычными казались обзорные зеркала, но что-то неуловимое придавало ситуации пугающую серьезность.

— Че брать-то будем? — сказал Олег после того, как они углубились в торговый зал. — Дороговато тут.

Андреем овладела нерешительность, да и выпитое пиво вызывало легкую апатию. Он посмотрел на Олега, потом пробежался взглядом по ценникам. Они, как ни странно, были самыми обычными, стилизованными под табло электронного будильника. Безвестный служитель закрашивал часть белых черточек ручкой, оставшиеся нетронутыми формировали полезный цифровой сигнал (на мгновение Андрей представил себе прокуренную подсобку и сидящего над пачкой таких ценников бородатого художника, не нашедшего покупателя для своих полотен и отправившегося на поиски хлеба насущного). Сигнал, поступавший от ценников, настораживал. Кроме того, в магазине не оказалось энергетиков, а значит, нужно было подбирать новый объект атаки.

Каждая секунда неумолимо приближала позорное отступление, но тут в душе Андрея случилось что-то неожиданное. Нельзя сказать, что он сделал над собой усилие, скорее, наоборот, нечто внутреннее сделало усилие над ним, и то холодное сентябрьское отчаяние, желание найти вокруг хоть что-нибудь стоящее, светлое и необычное, которое, если разобраться, было главной движущей силой его сегодняшних поступков, разом деноминировало ценность внешних факторов, превратив намечавшийся акт кражи в единственно возможный и совершенно необходимый поступок.

Не делая уже никаких сознательных прикидок, Андрей молча взял с полки бутылку «Миллера», приподнял куртку и сунул пиво за пояс. Он совсем забыл о камерах, охранниках и даже Олеге. Глядя себе под ноги и полностью сосредоточившись на механическом процессе ходьбы, Андрей направился к выходу. По пути он едва не столкнулся с мужчиной отвратительного европейского вида, протиснулся у кассы мимо оформлявшей покупку дорогой дамы и, миновав сохранявшего олимпийское спокойствие охранника, вышел на улицу.

Почти привычная эйфория не наступила. Как часто бывает после крупного, но тяжело давшегося успеха, пришли только легкое отупение и усталость. Андрей отошел от дверей, вытащил бутылку и быстро сковырнул крышку зажигалкой (он совсем забыл, что это пиво можно открыть рукой). Сделав два больших глотка, он полез в карман за сигаретами.

Олег появился, наверное, минуты через две. На его лице висела растерянная улыбка.

— Ну ты даешь, — сказал он.

— Чего? — спросил Андрей.

— Хоть бы сказал что, — сказал Олег. — А то как зомби. Такую рожу скорчил.

Андрей улыбнулся.

— Вынес? — спросил он.

— Да вынес, — сказал Олег и вытащил из-за пазухи такую же бутылку. — Че это тебя на «Миллер» потянуло?

Андрей пожал плечами.

— Я вот не люблю его, — сказал Олег. При этих словах бутылка, видимо, обидевшись, выскользнула из его рук и упала на мокрый асфальт.

Андрей и Олег отпрянули в стороны, и, хотя сделали они это быстро, джинсы им все равно забрызгало.

— М-да, — сказал Олег, — Никогда не знаешь, где найдешь, а где просрешь.

— На, — Андрей протянул ему свою бутылку.

— Да вода желтенькая это, — сказал Олег, однако сделал довольно большой глоток. — Как нас охранник не тормознул, не понимаю, — добавил он, вытирая губы тыльной стороной ладони.

— Привык, наверное, — сказал Андрей. — Решил, что нас цены напугали. Или еще чего.

Олег засмеялся и сделал еще один глоток.

— Хмель как рукой сняло, — сказал он. — Продол-жать-то будем?

Андрей на секунду задумался, потом улыбнулся и сказал:

— А как же!

Адреналин брызнул в кровь, как только вышли из метро. Легкое волнение казалось очищающим, и Андрей с удивлением подумал о том, какие неожиданные чувства вызывает желание совершить поступок, который обыденное сознание неизбежно помещает на доску позора.

— Вон там я работаю, — сказал Андрей, кивнув в сторону высокого дома, стоявшего на противоположном конце площади. — А вон туда мы идем, — добавил он, махнув рукой на желтую вывеску за Ленинградским проспектом.

— Ясно, — казал Олег. — Мутное место.

Андрей кивнул. Близость офиса вызывала нехорошие ассоциации — он вдруг отчетливо ощутил во рту противный вкус, возникающий после нескольких часов малосодержательных бесед по телефону.

На «Войковскую» прибыли не сразу, сначала прошлись до Лубянки. Андрей смутно помнил, что там тоже есть магазин самообслуживания. Близость Большого дома давала надежду на новые ощущения, однако испытать их в полной мере не удалось. Магазин они действительно отыскали, но решиться на новую акцию не смогли. В торговом зале, кроме них, были только охранники, а рядом с пивными полками висела внимательная камера. Впрочем, после предыдущего успеха эта неудача показалась незначительной. Хуже было то, что не удалось раздобыть пива. В результате к тому времени, когда они добрались до места, из крови вышли последние остатки алкоголя, причем маршрут этих остатков прослеживался довольно четко.

— Поссать надо сначала, — сказал Андрей, оглядывая окрестности на предмет наличия укромных уголков.

— Да уж, — сказал Олег. — Дельное предложение.

В темное время суток отыскать туалет несложно, и через пару минут они, посвежевшие и бодрые, шагали к подземному переходу.

— Как вообще работа-то тебе? — спросил Олег.

Андрей пожал плечами.

— Не очень, — сказал он. — Учитывая, что я ничего пока не заработал, трудно назвать ее хорошей.

Олег кивнул.

— Другую будешь искать? — спросил он.

— Посмотрим, — сказал Андрей.

— Да, — сказал Олег. — У меня и такой нету.

Андрей ничего не ответил. Они молча миновали выложенную кафелем нору под проспектом. Она была омерзительно пуста, спешившие домой прохожие давно добрались до цели, и запомнившийся Андрею в прошлый раз менестрель не вымаливал ни у кого деньги охрипшим голосом.

— Вот он какой, знаменитый супермаркет, — сказал Олег, когда они выбрались на поверхность. — Мемориальную доску потом повесят.

— Уж не без этого, — сказал Андрей.

— Чего брать-то будем? — сказал Олег. — Как обычно?

Андрей улыбнулся будничной интонации и будничному содержанию произнесенной фразы.

— Ну, пиво по-любому надо брать, — сказал он.

— А на закуску? — спросил Олег, — «Ред Булл»? Или, может, портвешку?

— Там разберемся, — сказал Андрей.

Олег кивнул. Через несколько секунд они вошли в магазин.

Посетителей здесь тоже было немного, но их потрепанный вид и естественное внимание к алкогольной продукции создавали атмосферу, разительно отличавшуюся от той, что была в дорогих центральных супермаркетах. Все выглядело совершенно по-домашнему, и охранник, беседовавший с получившей короткую передышку кассиршей, вызывал безотчетную симпатию. Правда, в голову Андрею почти сразу пришла мысль о том, что из зарплаты охранника вполне могут вычитать стоимость похищенного в его смену. Это соображение позволило вернуться в привычные уже антисоциальные координаты.

— Ну как? — спросил Олег, глядя на ровный ряд пивных бутылок, — Может, просто пива возьмем? Как там?

— Нет, — сказал Андрей, — Неудобно как-то. Пиво купим. Возьмем «Ред Булл».

— Ладно, — сказал Олег и взял с полки бутылку с пролетарским напитком.

Андрей последовал его примеру.

— А где? — спросил Олег.

— «Ред Булл»?

— Ну да, — сказал Олег.

Андрей кивнул в сторону круглого холодильника с красным быком на боку, поразившего его воображение неделю назад.

— Вон.

— Круто, — сказал Олег.

Они подошли к холодильнику и взяли по банке.

— Ну, — сказал Олег. — Теперь дело техники.

Они пошли к кассе, по пути синхронно опустив банки в карманы.

Только теперь Андрей понял, что всю дорогу от метро боялся не получить желаемого наслаждения. Опасения оказались напрасными. Конечно, в действиях их появилась уверенность и почти автоматизм, но все же подсознательный страх перед возможным возмездием сохранил свою силу и заставил поджелудочную железу работать как надо. Андрей даже немного расстроился, что у кассы не было очереди, которая могла продлить момент наслаждения. Олег расплатился довольно быстро, у Андрея же, как всегда, слегка тряслись руки. Все то время, пока он выковыривал сначала кошелек из кармана, потом деньги из кошелька и, наконец, мелочь из блюдца для сдачи, охранник стоял рядом с кассой, внимательно глядя на Андрея и придавая его ощущениям небывалую полноту.

— Тебе, парень, валерьянку пить надо, а не пиво, — сказал он, когда Андрей проходил мимо. Кассирша с готовностью рассмеялась, и Андрей понял, что помог соединиться двум одиноким сердцам.

Эта мысль стала завершающим штрихом. Когда они с Олегом вышли на улицу, Андрей сразу поймал волну удивительно ясной эйфории. Отойдя от крыльца, он весело рассмеялся.

— Блин, — сказал Олег. — Вот это круто было.

— Точно, — сказал Андрей, кивнув.

— Ну, за победу, — сказал Олег.

Они достали банки, одновременно хрустнули алюминиевыми колечками, чокнулись и выпили.

В это время на крыльцо вышел охранник. Скользнув взглядом по Андрею с Олегом, он достал сигареты и закурил.

Вид его показался Андрею чрезвычайно комичным, и он снова засмеялся, правда, тихо, чтобы не привлекать внимание.

— Все это, конечно, хорошо, — сказал Олег. — Но надо уже решать, что дальше делать. Время-то позднее.

— А возле Никиты супермаркет есть? — спросил Андрей.

— Есть, — сказал Олег.

— Круглосуточный?

— Не помню, — сказал Олег. — Вроде да, но точно не скажу. Я там трезвый и не бывал никогда.

— Ну тогда и к нему можно, — сказал Андрей. — Там и портвешком запасемся.

— А если нет его? — спросил Олег.

Андрей пожал плечами:

— Ну, еще интереснее будет.

— Будет-то интереснее, — сказал Олег. — Только я еще домой позвонить обещал. Сегодня.

— Разберемся, — сказал Андрей.

* * *

И все же обыденность их в тот вечер нагнала. Случилось это в магазине недалеко от Никитиного дома. Дело было, видимо, и в выпитом по дороге пиве, и в усталости, и в том, что, пока они ехали в метро, снова пошел дождь, и к магазину они подошли изрядно промокшие и замерзшие. Да и поджелудочная железа все-таки не рассчитана на длительную работу в экстренном режиме.

В общем, когда они вошли в супермаркет, выглядевший изнутри как брат-близнец магазина на «Войковской», юный задор совсем пропал, осталось только ощущение внутреннего долга. Андрей и Олег молча прошли в алкогольный отдел, где даже нашлась пара припозднившихся покупателей. Олег взял пива — чтобы хоть как-то разнообразить меню, он прихватил с собой корзинку и очень убедительно носил ее на согнутой в локте руке. Потом Андрей сунул за пазуху бутылку портвейна, еще решили взять пельменей, чтобы сварить их у Никиты, и без всяких приключений миновали кассу. Сильно разочаровал охранник — вместо того чтобы нагнетать давление внимательным взглядом, он дремал на пластиковом стуле у дверей.

— Да уж, — сказал Андрей со вздохом, когда они снова вышли под дождь. — Все-таки есть предел наслаждениям.

— Точно, — сказал Олег. — Ну че, к Никите?

— Да вроде некуда больше, — сказал Андрей.

— Понимаете ли вы, что это значит, когда некуда больше идти? — сказал Олег.

Андрей вяло улыбнулся.

Район, где жил Никита, был раритетным. Основой застройки здесь были не блочные недонебоскребы, а старые кирпичные пятиэтажки, придававшие местным вечерам тонкий уголовный привкус. Простая прогулка в таком месте вызвала легкое волнение, которое заметно усиливалось при каждом взрыве юного смеха в темных дворах. Однако надежда на то, что хотя бы таким образом удастся нацедить еще немного адреналина, оказалась пустой. Дождь, видимо, разогнал всех местных хулиганов, и единственными звуками, сопровождавшими Андрея и Олега во время их путешествия к Никитиному дому, было редкое хлопанье дверей подъездов — волна магнитных замков еще не докатилась до московской окраины, и сквозняки свободно гуляли по темным лестницам.

Через десять минут, окончательно промокнув, они добрались до места. Никита, к счастью, оказался дома. Они догадались об этом, еще поднимаясь по лестнице, — из-за старой двери, обитой дешевым дерматином, слышалась музыка и пьяные крики.

— Ну, мы как раз вовремя, — сказал Олег, нажав кнопку звонка.

Андрей молча кивнул.

Поцелуй

Марина оказалась совершенно не готова к смене социального статуса. Конечно, она регулярно читала инструктирующие статьи в скользких молодежных журналах, стараясь подавлять тяжелые мысли о том, что в ее положении никакие инструкции не нужны. Она внимательно слушала разговоры подружек, периодически смотрела трогательные художественные фильмы и даже иногда приглядывалась к парочкам на улицах или в транспорте. Но никакая теоретическая подготовка, проведенная даже самыми талантливыми преподавателями, не заменит бесценный практический опыт. А с опытом было плохо.

Со времени знаменательного поползновения физрука на выпускном ей удалось поставить пару физических экспериментов. В этом помогала Светка, иногда — видимо, из чувства женской солидарности — приглашавшая на дачу. Там и удалось собрать небольшую коллекцию коротких, пьяных, не сопровождавшихся романтическим аккомпанементом и в конечном итоге ни к чему не приводивших прикосновений подружкиных знакомых. Эти небольшие приключения хоть и не завершились самым главным, но придавали определенную уверенность в предвкушении будущих телесных контактов. Однако навыка установки контактов социальных не было совершенно.

Начавшееся путешествие принесло, конечно, множество приятных открытий. Например, Марина раньше не знала, что держаться за руки, сидя за столиком в кафе друг напротив друга, очень удобно и хорошо. Она совершенно не представляла себе те волшебные ощущения, которые вызывает поездка по ночной Москве на машине сердечного друга. И даже понимающая мамина улыбка, предварявшая сообщение о том, что звонит мальчик, казалась теперь маленькой победой.

Однако главным открытием была пустота ожидания, принесенная Димой в ее жизнь. Раньше Марина думала, что мужчины призваны как раз заполнять пустоту (грубая физиологическая подоплека такого вывода ускользала от ее внимания). Сочетания мужских имен с решительными притяжательными местоимениями, которыми так любили кидаться Маринины подружки в прокуренных туалетах и раздевалке институтского спортзала, представлялись магическими заклинаниями, разом украшавшими жизнь и избавлявшими от страданий.

На деле все оказалось сложнее. Теперь в распоряжении Марины тоже имелось свое заклинание, к тому же подкрепленное названием автомобиля, которое прекрасно вписывалось в общую стилистику женской беседы. Но вдруг выяснилось, что заклинание это действует только в обществе. Внимательные уши подружек служили чем-то вроде линзы, превращающей рассеянный солнечный свет в яркую жгучую точку. Когда Марина оставалась одна, сознание собственной нужности кому-то почти полностью утрачивало силу.

Омерзительный холод ожидания Марина впервые ощутила еще в тот четверг, перед дебютной встречей с Димой. Но тогда она не придала неприятному чувству значения, решив, что это временная и не заслуживающая внимания трудность.

В полной мере новые переживания пришли в ее жизнь сразу после первой встречи с Димой. Марина очень рассчитывала на выходные, но Дима сказал, что уезжает на дачу помогать родителям. Единственным утешением были только Димина улыбка да неожиданно возникшая уверенность в том, что у них впереди еще много времени, через мгновение поддержанная обещанием перезвонить на неделе. Марина подставила щеку под внезапно приблизившиеся Димины губы, расстройство свое никак не показала и пошла домой.

Светлую часть субботы удалось умело израсходовать. Марина сходила с мамой на рынок, убралась в своей комнате, помылась и сделала еще много дел, нужных и полезных. Кроме того, она еще не отошла от вчерашнего приключения, и перерыв в получении сильных эмоций был кстати. Вечером, перед ужином, она вышла прогуляться и выкурить пару сигарет. Никотин испортил аппетит, и, вернувшись с прогулки, ужинать Марина не стала, изрядно напугав маму.

Настоящим испытанием стал вечер. Часы, разделявшие ужин и отбой, девать было некуда. Сначала она по инерции включила компьютер, но потом вдруг испугалась обнаружить в чате Диму. Или не обнаружить. Читать совсем не хотелось. Возникшее желание перебрать в памяти подробности вчерашней встречи было непонятно. Отсутствие грубой привычки, которая расставила бы указательные знаки на тропинках Марининой души, вызвало нерешительность. Марина не знала, стоит предаваться воспоминаниям или нет. В общем, после почти шестидесяти минут мучений в компании поющей женщины с башкирским именем Марина избрала хорошо отработанный человечеством способ избавления от страданий — она отправилась в родительскую комнату, чтобы погреться у голубого экрана в компании вяло переговаривавшихся мамы и папы. Монтень весь вечер просидел у нее на коленях. По счастью, после сеанса удалось быстро заснуть.

Суббота задала общее настроение потянувшейся за ней семидневке. Светлая часть суток уничтожалась с помощью неотъемлемых прав и обязанностей — можно было сходить на рынок, в институт или даже парикмахерскую, чтобы подровнять челку. Можно было приготовить обед, сдать папины бутылки или выкурить пару сигарет во время прогулки вокруг пруда. Трудности начинались вечером, когда приходило ожидание. Сидя перед телевизором, Марина постоянно просила папу, присвоившего себе монопольное право на пульт дистанционного управления, сделать звук потише. Папа слушался далеко не всегда. Это было неприятно, но гораздо неприятнее было то, что он прекрасно понимал причину Марининых просьб и однажды с раздражением сказал:

— Да услышишь ты телефон, не психуй.

Как обычно, предложение «не психовать» вызвало обратную реакцию. Марина сказала что-то обидное и убежала в свою комнату. Уходить из квартиры она не решалась по вполне понятным причинам, и, даже когда Светка позвала ее в гости, Марина ответила подруге отказом. Далось ей это нелегко — очень хотелось наконец посидеть на девической кухне, чувствуя себя наравне с остальными. Впрочем, это желание удавалось в какой-то мере удовлетворять во время бесед в институте.

Марина поняла, что для успешного преодоления возникшего кризиса нужно найти некие ориентиры. Беседовать на эту тему со Светкой не хотелось, слишком жалко было расставаться с только что приобретенным ореолом серьезного успеха. Привлекать на помощь мамин опыт Марина тоже не стала. Впрочем, в некотором роде она все-таки обратилась к помощи мамы. После долгих раздумий Марина взяла почитать один из маленьких романов, стоявших на книжной полке в родительской комнате. Роман назывался «Судьба и сердце». На картонной обложке неизвестный оформитель изобразил пышноволосую блондинистую красавицу, утопавшую в объятиях полуобнаженного мускулистого мужчины. Раньше Марина не читала такие книги, ее пугало казавшееся неизбежным возникновение мучительного чувства зависти. Теперь такие страхи стали беспочвенными.

Первые страницы принесли очередное и уже совсем неуместное разочарование. Действие книги разворачивалось в девятнадцатом веке, когда не было ни телефонов, ни красивых машин, ни тем более Интернета. Однако умный человек — а Марину, конечно же, нельзя было назвать дурой — всегда найдет точку приложения древнего опыта к изменившимся условиям. Поэтому Марина стала читать дальше, тем более что такое чтение оказалось неплохим средством сжигания времени. Она не пропускала даже абзацы, заполненные непонятно подробными описаниями костюмов, природных явлений и различных меню. Упорство принесло успех.

«И потянулись такие долгие и мучительные дни, недели, месяцы ожидания.

Элен ждала. Она не знала, во что ей лучше облачить свое ожидание. Какой наряд лучше подойдет этому чувству, в котором и сладость минувших встреч, и горечь нынешней разлуки, и острота предвкушения. Ожидание мучило и как-то странно радовало Элен.

Она решила превратить ожидание в увлекательную игру. Когда за окном разыгрывалась непогода, холодный ветер бросал в оконное стекло пригоршни дождевых капель и растущие рядом с домом деревья царапали ветками крышу, она пыталась представить себе, что сейчас делает и чувствует Патрик. Ее богатое воображение легко рисовало темный, освещенный только несколькими кострами лагерь, где королевские стрелки отдыхают после сражения, чистят амуницию и тихо разговаривают об оставшихся дома невестах. Она отчетливо представляла себе Патрика, сидящего чуть в стороне и с обычной ироничной улыбкой слушающего беседу. Он наверняка не принимал в ней участия, а если и приходилось отвечать на вопросы товарищей, то отделывался ничего не значащими фразами.

Когда дождь прекращался, но небо оставалось затянуто серой вуалью облаков, Элен начинала думать о предстоящей встрече. С замиранием сердца она представляла, как выйдет на продуваемый ледяным морским ветром причал и увидит входящий в гавань Эдинбурга корабль. Как она, сгорая от нетерпения, будет смотреть на крутящихся вокруг портовых служащих, как бросят с борта толстые канаты, подтянут поскрипывающий корпус корабля к причалу и как по сходням, непременно первым, сойдет Патрик, как всегда, в безупречном мундире, со сверкающими орденами на широкой груди.

Когда же выдавался такой редкий солнечный денек, Элен позволяла себе погрузиться в теплые воспоминания. Сидя в гостиной рядом с тетушкой Полли, державшей на коленях шитье, она вспоминала первую встречу, вспоминала запах роз, подаренных тогда Патриком, легкий аромат шампанского, исходивший от его губ, звон выпавшего из ее пальцев бокала. Когда же приходило время ложиться спать, Элен поднималась к себе, медленно раздевалась, не прибегая к помощи служанки, залезала под одеяло и снова уносилась в будущее. Почти не дыша, она представляла себе, как это будет в первый раз, она представляла себе его прикосновения, его запах, слова, которые будут срываться с его губ в эту волнующую минуту, и подкрепляла работу воображения проворными движениями пальцев».

Последние строчки обескуражили Марину. Она тоже иногда совершала пальцами проворные движения, но это действие, во-первых, никогда не было связано для нее с мыслями о ком-то конкретном, а во-вторых, приносили не столько удовольствие, сколько стыд и разочарование, явно неведомые красавице Элен.

Да и данный книгой совет едва ли подходил к ее случаю. Ежедневно вспоминать единственную встречу было немного утомительно, представлять занятия Димы и вовсе не хотелось (Маринино воображение, словно издеваясь над хозяйкой, обычно рисовало бассейн в бане, наполненный голыми блядями), предвкушать первый раз Марина боялась, до конца не веря в неожиданную удачу. Однако было в этих четырех абзацах нечто главное, не ускользнувшее от внимания Марины. Элен совершенно не сомневалась в неизбежности предстоящей встречи, словно бы Патрик поехал не на войну, а в банк за месячным жалованьем. Уверенность Элен, несомненно, служила залогом того, что встреча действительно состоится. Порывшись внутри себя, Марина обнаружила удивительную солидарность с героиней картонного романа. Мысль о том, что Дима больше никогда не позвонит, не приходила Марине в голову, и из этого совершенно очевидно вытекала неизбежность его нового звонка.

Ожидание достигло своего пика в среду. То ли моментально выработавшийся условный рефлекс, то ли вековой инстинкт наполнили зенит рабочей недели неким особым смыслом. Впрочем, Марина не стала давать себе традиционное эсхатологическое обещание «если не позвонит, все кончено», не раз слышанное и по телевизору, и от подруг. Причин тому было много. Во-первых, Марина уже давно заметила, что обещание это ничего не значит. Во-вторых, заканчивать все так быстро было для нее слишком страшно. И в-третьих, она была уверена в своем ожидании, а потому вечером в среду с ее чувствами произошла удивительная трансформация — мучительное нетерпение уступило место светлой уверенности. Правда, волнение все равно никуда не ушло и уже не в первый раз лишило Марину аппетита. Пока родители ужинали, она расправилась с книжкой, а потом вместе со всеми села смотреть телевизор.

В этот раз она даже не просила папу убавить звук, просто сидела и молча смотрела на экран, изображавший лица, искаженные непривычным умственным напряжением (показывали какое-то интеллектуальное шоу).

Телефон зазвонил в половине девятого. Марина встала с дивана, сохраняя достоинство, прошла в прихожую, сняла трубку и бросила в темную неопределенность телефонного провода холодное «алло». В этот момент она сама удивлялась своему спокойствию.

— Привет, — сказал Дима. — Это Дима.

— Привет, — сказала Марина.

— Гуляла, что ли? — спросил Дима.

— Когда? — спросила Марина, не успев вовремя отфильтровать явную бестактность Диминого вопроса.

— Час назад, — сказал Дима.

Марина сначала хотела соврать, но потом передумала.

— Нет, — сказала она. — А почему ты так решил?

— Да я звонил, — сказал Дима. — Но никто не подошел.

— А, — сказала Марина. По спине ее побежали мурашки. — Нет, дома вроде все были. Не слышали, наверное.

— Понятно, — сказал Дима. — Как дела?

Дальше разговор покатился по мелкому руслу, оставшемуся от предыдущей беседы.

Неожиданная идентичность слов, предложений и интонаций сначала расстроила Марину, но потом она подумала, что, возможно, это стандартная форма, которой придерживаются все, и ничего обидного в таком разговоре нет. Даже наоборот, мысль о том, что вот и у нее все как у людей, ободрила Марину. К концу разговора она уже не стеснялась улыбки в голосе, так же, как и в прошлый раз, отказалась от четверга, перенесла встречу на пятницу и довольно тепло попрощалась.

Закончив разговор, Марина не стала возвращаться к родителям. Она прошла в свою комнату, включила музыку и, не зажигая света, легла на кровать, подложив руки под голову. По потолку, в который уперся ее взгляд, время от времени проползали световые пятна от фар въезжавших во двор автомобилей. Каждый раз, когда такое случалось, Марине приходила в голову удивительно приятная мысль о том, что, когда Дима прошлый раз привез ее домой, какая-то другая Марина лежала на спине в своей комнате, одинокая и покинутая, и так же следила за пятном на потолке, даже не подозревая, что пятно это — отблеск счастья, может быть, только зарождающегося, а может быть, уже расцветшего.

Утро четверга принесло новое открытие. Телефонный звонок, всего несколько часов назад казавшийся главным условием душевного равновесия, не избавил от пустоты, он просто перевел ожидание в некую новую плоскость. С одной стороны, стало легче — теперь Марина стремилась к конкретной точке пространства и времени, — но если раньше ожидание было смешано с ежеминутной надеждой, то теперь оно стало каким-то неприятно твердым. Сознание того, что ближайший вечер не несет никаких сюрпризов, угнетало. Впрочем, теперь, по крайней мере, отпала необходимость сидеть дома. Конечно, Дима мог позвонить, чтобы перенести встречу или просто поболтать. Такая возможность тревожила Марину, но казалась маловероятной, поэтому, избавившись от первой половины четверга в институте, Марина после занятий напросилась в гости к Светке.

Стремление убить ненужный вечер было только одним из побудительных мотивов. Кроме него присутствовало еще и желание как можно полнее ощутить новый статус. Марина понимала, что разговоры в туалетах и раздевалках составляют лишь малую часть того куска жизни, пожевать который она мечтала уже несколько лет. Светка уловила настроение подруги и организовала все по первому разряду.

Сначала пили пиво на лавке в скверике недалеко от института. Обсуждали учебу и новый Светкин лифчик, но этот разговор почти не запомнился Марине. Чисто механически поддерживая беседу, она смотрела на росший напротив лавки клен. Сквозь его листву светило заходящее солнце, и Марина заметила, что, если приглядеться повнимательнее, можно заметить движение разрезавших оранжевую крону лучей. Она сначала хотела поделиться своим открытием со Светкой, но потом передумала. Вместо этого она попросила у подруги сигарету. Потом пиво закончилось, сигарета превратилась в бычок, солнце вывалилось из веток, плеснув в лицо неприятно яркий свет, и как-то само собой созрело решение взять вина и идти к Светке домой.

На кухне у Светки не было ничего такого, что могло бы надолго привлечь внимание. Правда, пока подруга возилась со штопором, Марина смотрела на висевшие над холодильником часы и думала о том, что если глядеть на них так же внимательно, как на клен в сквере, то можно увидеть движение минутной стрелки. Потом пробка с громким хлопком выскочила из горлышка, разом сменив тональность вечера. Светка быстро наполнила стоявшие на столе бокалы, взяла один и сказала:

— Чтобы все у тебя сложилось.

Марина улыбнулась, они чокнулись и выпили, после чего сразу завязался долгожданный разговор. Марина задала вежливый вопрос, и Светка очень обстоятельно принялась отвечать на него, время от времени наклоняясь вперед и переходя на интимный шепот. Свой рассказ она украшала волнующими подробностями и частыми жалобами. Марину поначалу испугало обилие поджидающих впереди трудностей, но, когда бутылка опустела наполовину, она вдруг поняла, что жалобы являются главным показателем успеха. Марина не смогла бы объяснить, почему так происходит, внутренняя логика процесса оставалась для нее тайной, но интуитивное понимание казалось вполне достаточным. Закурив очередную сигарету — Светкины родители отличались либеральными взглядами, — она оборвала подругу на полуслове и стала рассказывать о пережитом за последние дни, компенсируя недостаток связности речи обилием слов; некоторые из них обожгли бы самые либеральные уши. Светка все понимала, не перебивала, часто кивала, подбодряла Марину краткими междометиями и время от времени просила говорить потише.

В общем, вечер прошел прекрасно, настолько, насколько это вообще возможно. Домой Марина вернулась лишь около полуночи. Взбудораженное вином, тело ее слегка покачивалось, но папа уже спал, а мама ничего не заметила или, может быть, просто не подала виду. Добравшись до своей кровати, Марина моментально заснула.

Утром пришло похмелье. Электрическое пение будильника, ворвавшееся в темный и сразу забытый сон, вызвало настоящую бурю — и в душе, и в теле. Марина вскочила с кровати, но налаженный за год механизм подготовки к походу в институт дал сбой. Марина несколько секунд стояла посреди комнаты, потом выключила будильник и снова легла в кровать. Свет разгонявшегося за окном утра вызывал тошноту, и даже мысль о том, что это утро пятницы, не приносила облегчения. Сил на то, чтобы снова встать, добраться до окна и задернуть занавески, не было. Несколько секунд Марина потратила на поиски неизрасходованных резервов энергии. Резервов не нашлось, и она снова заснула, в последний момент успев подумать о том, что следующее пробуждение будет легче.

Надежда эта не оправдалась. Спустя три часа мама разбудила Марину. Когда сон, основным содержанием которого был процесс питья — Марина пила чай, минералку, сок и даже один раз припала к чистому роднику в гулком хвойном лесу, — когда сон рассеялся, на Марину обрушились тошнота и головная боль. Понять, какое из этих чувств доминирует, было сложно. Мама, постояв немного возле кровати, ушла, но почти сразу вернулась со стаканом минеральной воды.

— На, — сказала она, протянув Марине сияющую емкость.

Марина села, залпом выпила воду, отдала стакан маме и только после этого удивилась. Сначала она решила, что говорила во сне, и отрывок этого разговора мама слышала, но потом само собой нарисовалось более простое и не очень приятное объяснение. Марина вспомнила, что новое для нее состояние часто переживает папа. Мама просто немного переработала богатый жизненный опыт.

— Голова болит? — спросила она.

— Да, — сказала Марина.

— Ну, ничего, — сказала мама. — Пройдет. Вставай.

Марина рассеянно кивнула. Она не разделяла мамин оптимизм, но решила покориться неумолимой силе обстоятельств. Новый день начался, и с этим приходилось смириться.

Однако опыт есть опыт. После душа Марина действительнопочувствовала себя намного лучше. Причем в ее посвежевшую голову закралось сомнение — возможно, мама ориентировалась не только на папины просьбы и рассказы, но и на собственные переживания, давние или не очень. Впрочем, мысли о родительских взаимоотношениях недолго занимали Марину. Визит в ванную, помимо физического, принес и душевное облегчение (удивительную красоту каламбура Марина не заметила). Забравшись на напольные весы, стоявшие возле стиральной машины, Марина выяснила, что за неделю сбросила три килограмма. Конечно, она была еще далека от рекламнотелевизионных стандартов, но тенденция не могла не радовать. Ну и самое главное — она наконец-то в полной мере осознала, что в мире расцветает пятница.

Впрочем, до шести часов вечера и метро «Пушкинская» было еще далеко. Марина быстро позавтракала, выслушав стандартный мамин доклад о состоянии домашнего хозяйства, потом позвонила Светке. К телефону никто не подошел. Видимо, подруга оказалась лучше готова к алкогольному испытанию, впрочем, могло быть и совсем наоборот. Представив, как Светка ворочается в постели и матерится при каждом новом звонке, Марина улыбнулась и положила трубку.

После этого встал вопрос о выборе дальнейшего маршрута. Марина очень редко прогуливала занятия в институте, в основном потому, что освобожденное время нельзя было потратить так, как того требовала мировая культурная традиция, и несколько сотен ненужных минут только обострили бы чувство одиночества. Но сегодня то ли очищающее действие алкоголя, то ли ожидание вечерней встречи настроили Маринину душу на романтический лад, и совершенно не хотелось, чтобы зазвучавшую вдруг мелодию украсили басы тяжелого запаха душных институтских аудиторий.

И совершенно естественно Марина решила выбрать в качестве аккомпанемента легкие аккорды прогулки. Она быстро оделась, взяла у мамы карточку на метро и, натягивая в прихожей сапоги, подумала, что надо будет купить сигарет.

Выйдя из дома, Марина обнаружила, что после вчерашнего у нее осталось совсем мало денег. Решив поберечь финансы до вечера, она отказалась от намерения покупать сигареты и стала осваивать новую для нее область человеческих отношений, добывая сигареты из прохожих. Этот процесс, кем-то, когда-то и почему-то названный «стрельбой», оказался довольно увлекательным. Марина вступала в короткие беседы с незнакомыми людьми даже чаще, чем того требовал уже пристрастившийся к никотину организм, и выкурила далеко не все табачные изделия, полученные от человечества, — некоторые сигареты она выкидывала после пары затяжек, некоторые, казавшиеся дешевыми, и вовсе не рисковала пробовать. К сожалению, «Парламент» раздобыть ей так и не удалось.

В остальном же прогулка развивалась как обычно. Пруд, подмокшая тропинка вдоль сетчатого забора, грохочущий проспект и дребезжащий старыми компостерами автобус — в общем, все крупные объекты окружающей обстановки были настолько знакомыми, что перемещение в пространстве превратилось в полностью механический процесс, никак не влиявший на внутреннее состояние. Между тем именно это состояние и стало главным содержанием трех часов, затраченных Мариной на путешествие. Волнение по поводу пропущенных занятий, щекочущее ожидание предстоящей встречи и еще какое-то странное ощущение, которое Марина приписала не до конца прошедшему похмелью, создавали совершенно удивительное и незнакомое сочетание. Шуршание будничных мыслей совсем стихло. Главным же было даже не сознание, а почти физическое ощущение того, что настоящая жизнь наконец-то началась или, как говорят романтически настроенные сантехники, забила ключом.

* * *

Дима положил руку на спинку сиденья и наклонился к Марине. На лицо его падал отраженный капотом свет ртутного фонаря. От этого света кожа Димы приобрела болотно-русалочный оттенок — возможно, виноваты были покрывавшие лобовое стекло капли мелкого дождя, — а глаза как-то нездорово блестели. В душе Марины мелькнуло секундное отвращение, тут же уступившее место чему-то совсем другому, теплому и сосущему. Вообще-то она думала, что это случится еще в кинотеатре, и даже пару раз хотела взять на себя инициативу, но Дима глядел на экран с таким неподдельным вниманием, что Марина позволяла себе только осторожно смотреть на него сбоку и тихо умиляться проступавшему на взрослом лице детскому восторгу, когда на белой простыне проецировался результат очередного спецэффекта. В итоге волшебный момент отдалился на несколько часов, но начатое Димой движение ясно показало, что Марина совершенно не ошиблась — ни в ожиданиях, ни в выбранном типе поведения.

— Васек, — тихо сказал Дима, и Марина ощутила легкий запах выпитого им в буфете кофе. — А давай целоваться?

Такая постановка вопроса обескуражила. Марина даже хотела обидеться, но потом вдруг поняла, что грубость слов вызвана лишь смущением и еще, возможно, желанием принести в отношения что-то оригинальное. Эта последняя мысль особенно тронула Марину. Она всегда ощущала в себе стремление к чему-то необычному, придающему сладким переживаниям привкус исключительности.

— А давай, — сказала Марина. Она еще успела подумать, что не совсем сумела удержать игривую интонацию, впустив в произнесенные слова нервное придыхание, но тут Димины губы прикоснулись к ее губам, и думать стало совсем не о чем и незачем, и впервые за эту неделю из жизни Марины ушло всякое ожидание. Она совершенно растворилась в происходящем, пытаясь не упустить из внимания ничего — нужно было уловить и игру Диминых губ и языка, и осторожное движение его левой руки, неожиданно покатившейся по круглому Марининому бедру, и легкие прикосновение пальцев его правой руки к затылку, и вдруг ставший слышным стук его сердца.

Целовались они долго, не отрываясь, и Дима постоянно выдумывал новые движения, отчего хотелось целоваться еще и еще. Пару раз он шмыгнул носом, но Марина это почти не заметила и совершенно не обиделась.

Наконец Дима отпустил ее и откинулся на спинку сиденья. Марина с улыбкой смотрела на него. Секунду-другую хотелось вернуть его и двинуться дальше, но потом она решила, что торопиться им совершенно некуда.

— Домой поедем? — спросила Марина.

— Пожалуй, — сказал Дима, кашлянув. — Или ты не хочешь?

— Да нет, — сказала Марина. — Пора уже.

— Хорошо, — сказал Дима.

А потом они еще целовались — на крыльце перед Марининым домом.

Первый снег

Утро встретило Андрея холодом. Он попытался пошевелить замерзшими пальцами ног, но так и не понял, удалось ему это или нет. Просыпаться было страшно. Под закрытыми веками расплывались радужные круги — верный признак того, что окончательное пробуждение принесет мучительную головную боль. Впрочем, пугало не это, и даже не то, что саднило правое ухо и скула — похоже, была драка, — а то, что горизонт событий скрывал непроницаемый туман алкогольной амнезии. От вчерашнего дня осталось только какое-то смутное ощущение, расшифровать которое было совершенно невозможно.

В общем, хотелось заснуть, но желание это казалось неосуществимым. Андрей несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух. В нем присутствовал приятный привкус сырости. Видимо, ночью выпал первый снег. Это обстоятельство странным образом придало Андрею решимости, и он открыл глаза. Увиденное ошеломило.

Андрей лежал на левом боку, спиной к стене и лицом к окну, поэтому перед ним предстала сразу вся комната.

Она не отличалась богатством интерьера. Кроме кровати, в комнате были только стоявший под голым окном старый советский телевизор и помещавшееся в углу такое же дореволюционное кресло с продавленным безвестными пассажирами сиденьем. В этом нехитром обрамлении дотлевали угольки пылавшего недавно пожара страсти.

На телевизоре Андрей увидел красный свитер — он совсем недавно решил отказаться от темных тонов в своем гардеробе. Рядом с телевизором лежали носки, а находившиеся чуть ближе к кровати джинсы и трусы окончательно обозначали траекторию вчерашнего путешествия. Впрочем, все это — за исключением, правда, трусов — было совсем обычным и в целом соответствовало стандартному сценарию похмельного пробуждения в Никитиной квартире. Неожиданной была другая линия одежды, с пугающей однозначностью принадлежавшая девушке. На кресле отдыхали светло-серая кофточка и белая майка. Рядом с креслом примостились джинсы и нейлоновая горка то ли чулок, то ли колготок. И совсем близко — так, что можно было дотянуться, не вставая с кровати, — на полу лежали черные трусики. Легкую карикатурность картине придавал свисавший с люстры лифчик — Андрей с мрачным удовлетворением отметил, что чувство юмора не изменяет ему даже под напором алкоголя.

Пугаться вроде бы было совершенно нечего, но одно обстоятельство безжалостно бодяжило дегтем медовую сладость пробуждения. Та главная победа, которой так ждал и о которой столько мечтал Андрей, засыпая и дома, и в гостях, прошла совершенно незамеченной, и даже нельзя было сказать, что все это случилось именно с ним. Вспомнились порнографические картинки, где к голому женскому телу приклеивалась улыбающаяся мордашка Бритни Спирс.

Вздохнув, Андрей медленно перевернулся на спину и посмотрел вправо. Рядом с ним лежала светловолосая девушка. Лицо ее разглядеть не удалось — она спала, уткнувшись носом в подушку. Анатомические подробности нежного тела были скрыты тощим покрывалом, но под куском темной ткани угадывалась почетная стройность. Это, как ни странно, расстроило Андрея еще больше.

«Проебал», — подумал он, мрачно улыбнувшись великолепному каламбуру.

То ли вызванные этой мыслью колебания эфира, то ли движения Андрея разбудили его спутницу. Она шевельнулась, что-то пробормотала, потом поднялась на локтях — взгляд Андрея естественно соскользнул к сверкнувшим в образовавшейся темной пещере соскам, — улыбнулась и сказала:

— Привет.

Дыхание ее было несвежим.

— Привет, — сказал Андрей и сел, повернувшись к девушке спиной и спустив ноги на ледяной пол.

— Ты куда? — спросила она.

— В туалет, — сказал Андрей. Встав с кровати, он поднял с пола трусы и джинсы и стал одеваться.

— Как спалось? — спросила девушка.

— Отлично, — сказал Андрей, натягивая свитер.

— Ой, — сказала она, перевернувшись на спину и потягиваясь. — Мне тоже. Принеси попить.

— Ладно, — сказал Андрей и вышел из комнаты.

Обычно Андрей просыпался намного раньше всех. Эта привычка приносила ему не меньше шестидесяти неприятных минут, заполненных муками одинокого похмелья в ожидании пробуждения товарищей. Но вчерашнее приключение, видимо, утомило Андрея больше обычного. Когда он вышел на кухню, там уже сидели Никита, Олег и Внучок. Они молча пили чай.

— Доброе утро, — сказал Внучок вошедшему Андрею.

— Здравствуйте, — ответил Андрей, подходя к окну.

Снега выпало очень много. Казавшийся вчера невыразимо унылым двор как-то сразу облагородился. Угловатые «ракушки», железный волдырь паутинки и квадрат песочницы похорошели и уже не вызывали вдруг вспомнившегося гнетущего ощущения полной ненужности, словно слой замерзшей воды придал их странной жизни смысл. Впрочем, Андрей подумал, что, как только снег ляжет окончательно и перестанет быть хорошей новостью, все вернется на место. Поморщившись — то ли от головной боли, то ли от избытка яркости, — он отошел от окна и сел на остававшуюся свободной табуретку.

Никита, Внучок и Олег смотрели на него с разнокалиберными улыбками — Внучок вроде бы что-то понимал, Никита, казалось, ждал объяснений, а Олег, похоже, завидовал.

— Сколько времени? — спросил Андрей, наливая чай себе чай.

— Двенадцать, — сказал Никита.

Андрей сделал большой глоток. Помолчали.

— Ну? — спросил наконец Внучок.

— Что? — спросил Андрей.

— Ничего, — сказал Внучок. — Как телка?

— Отлично, — сказал Андрей. — Насколько я понял.

— Ну, мы тоже поняли, — сказал Никита. — Голосистая девка.

Внучок и Олег хихикнули.

— А че было-то? — спросил Андрей, виновато улыбаясь.

— Браво, Вася, браво, — сказал Олег, по привычке тиражируя масс-культурные штампы.

— Не помнишь, что ли? — спросил Внучок.

— Вообще почти ничего, — сказал Андрей. — Даже как ее зовут, не помню. И кто морду мне разбил.

— Ну, — сказал Внучок. — Будет рассказ.

— Когда? — спросил Андрей.

— Что «когда»? — спросил Внучок.

— Рассказ когда будет? — спросил Андрей.

— Сейчас. — Внучок вдруг растянул последний слог и внимательно посмотрел Андрею через плечо.

Андрей обернулся. В дверях кухни стояла девушка. Она была в джинсах и майке. Кофточка и, насколько Андрею удалось разглядеть, лифчик остались в комнате.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответили все.

Андрей молча отвернулся и сделал еще один глоток.

Девушка подошла к нему сзади, наклонилась, обняла за шею и спросила:

— Может, вам завтрак приготовить?

— Спасибо, — сказал Никита. — Не надо. Не из чего.

— Понятно, — сказала девушка. — А можно мне в душ?

— Конечно, — сказал Никита.

Она ушла в ванную.

— Василиса ее зовут, — сказал Внучок.

— Откуда взялась-то она? — спросил Андрей, когда из ванной донесся шум душа.

— Это тебя надо спросить, — сказал Никита.

— Курить-то есть у нас? — спросил Олег.

— Чего курить? — спросил Внучок. По его интонации Андрей понял, что вчера не только пили. «Ох, ё», — подумал он.

— Сигарет пока что, — сказал Олег с улыбкой.

— Погоди курить, — сказал Никита. — И так тошно. Башка трещит.

— Да, — сказал Внучок. Допив чай, он улыбнулся Андрею: — Из метро она взялась. Ты, точнее, ее приволок.

— Как? — спросил Андрей, глядя в стол.

— А вот это уже действительно у тебя надо спросить, — сказал Внучок и, улыбнувшись, добавил: — Клевая телка.

— А морду мне кто побил? — спросил Андрей.

— Ну ты даешь, — сказал Олег. — И это не помнишь, что ли?

— Да ничего не помню, — сказал Андрей. — Помню только, как портвейн из супермаркета выносили.

— Ясно, — сказал Внучок. — Морду тебе водила побил.

— Да он, скорее, только начал, — сказал Никита. — Если б не мы, ты б в больнице проснулся, наверное.

— А че было-то? — спросил Андрей.

— Концерт был, — сказал Никита.

— Сидели пили, как люди, во дворе, — сказал Внучок.

— А почему не дома? — спросил Андрей.

— Так ты же орал, что на воздухе надо сидеть, — сказал Олег. — А не как крысы, по норам.

Никита хихикнул, Внучок улыбнулся.

— Ну? — сказал Андрей.

— Допили, еще за одной пошли, — сказал Внучок.

— Сколько выпили-то? — спросил Андрей.

— Две, — сказал Внучок. — Вроде немного. Но вы еще пивком с Олегом разогревались в дороге. Короче, ты уже в кондиции был.

— Догадываюсь, — сказал Андрей.

— Догадливый, — сказал Никита.

Теперь хихикнул Олег.

— Вышли на дорогу, — сказал Внучок. — Тут-то в тебя бес и вселился.

Олег и Никита захохотали.

— То есть? — спросил Андрей.

— Выскочил ты на разделительную полосу и стал машины пинать, — сказал Внучок. — Орал еще что-то. Слюни из тебя фонтаном летели.

— Чего орал? — спросил Андрей.

— Про Знамя Победы орал, — сказал Олег. — Про СССР и про бесцельность происходящего.

— Проповедь читал, — сказал Никита.

— Ну и, короче, «мерс» ты один попинал, — сказал Внучок. — Он остановился, оттуда командир вышел плечистый. И тебя стал пинать.

— И? — спросил Андрей.

— Ну а мы командира попинали слегка, — сказал Внучок и поглядел на свой правый кулак. Андрей заметил кровавые отметины на грубых Внучковых костяшках, — Несильно, с миром отпустили. Он, правда, грозился найти нас.

— Да, — сказал Олег и как-то сразу потемнел.

— Не ссы, — сказал Внучок.

— А потом? — спросил Андрей.

— Потом за портвейном пошли, — сказал Никита.

— Покупать? — спросил Андрей.

— Ну ты-то, конечно, орал, что унести его надо, — сказал Внучок. — На весь магазин орал. Охранника посылал, тебя Олег увел. Купили, короче. Домой собрались.

— И? — спросил Андрей.

— А ты стал в метро рваться, — сказал Олег.

— Зачем?

— Карточку хотел купить, — сказал Никита. — На пять поездок.

— Почему? — спросил Андрей. Он уже забыл про чай.

— Кто б знал, — сказал Внучок. — Орал, что карточка тебе нужна. Морда вся в крови.

— И в метро пошли? — спросил Андрей.

— Пошли, — сказал Олег.

— Зачем? — спросил Андрей.

— А концерт дальше смотреть, — сказал Никита. — Второе отделение. Такое нечасто увидишь.

— Да уж, — сказал Внучок.

— И что в метро? — спросил Андрей.

— Ну мы тебя вперед пустили, — сказал Внучок. — Сами чуть сзади шли. Не хотелось нам с ментами общаться лишний раз.

— Ну? — спросил Андрей.

— Ну, — сказал Внучок, — Мы даже зайти не успели, а ты уже навстречу нам вываливаешь. С телкой этой.

— Васей, как ты ее нам представил, — сказал Олег.

— Времени уже почти час был, — сказал Внучок. — Ну и, короче, сказал, что поезд последний ушел, и ей переночевать негде.

— А вы? — спросил Андрей.

— Ну а чё мы? — сказал Внучок. — Никите спасибо скажи за хлеб-соль.

Олег повторил последние слова, убрав из них две начальные буквы. Внучок засмеялся.

— Спасибо, — сказал Андрей. — За все хорошее.

— Пожалуйста, — сказал Никита. — Ты только это, давай отправь ее куда-нибудь. Хорошего помаленьку.

В этот момент как раз открылась дверь ванной. Андрей оглянулся. Василиса улыбнулась ему и пошла в комнату.

— Куда ее отправить? — спросил Андрей.

— Ну не мне же еще и это решать, — сказал Никита.

В подъезде уютно пахло мочой.

— Какие дела утром в субботу? — спросила Василиса, когда за ними закрылась дверь.

— Важные, — сказал Андрей. Сунув руки в карманы куртки, он стал спускаться по лестнице.

— Травкой, что ли, торгуете? — тихо спросила Василиса, подхватив его под локоть.

— Да, — сказал Андрей. — А иногда героином.

— Правда? — спросила Василиса.

Андрей ничего не ответил.

— Что-то ты не разговорчивый сегодня, — сказала Василиса.

— Я всегда такой, — сказал Андрей.

— Вчера мне так не показалось, — сказала Василиса.

— Странно, — сказал Андрей.

В дверях подъезда они столкнулись с милиционером. Андрей на секунду испугался, но потом понял, что тот просто идет домой с дежурства. Милиционер проехался глазами по Василисе и прошел мимо.

— Козел, — сказала Василиса, когда они выбрались из подъезда. — Не люблю я ментов.

— Зря, — сказал Андрей.

— А ты любишь, что ли? — спросила Василиса.

— Конечно, — сказал Андрей.

Василиса хмыкнула.

На улице то ли от яркого света, то ли от холодного воздуха сильнее заболела голова. Впрочем, это могло просто показаться. В Никитиной квартире головная боль была неотъемлемым, естественным элементом, фоном всего происходящего, а вот в первое в году свежее снежное утро она совершенно не вписывалась.

Андрей медленно спустился с крыльца, Василиса по-прежнему держалась за его локоть.

— Слушай, а сколько у тебя девушек было? — спросила она, когда они свернули за угол дома.

— Не помню, — сказал Андрей. Фраза эта всплыла из глубин подсознания и как-то автоматически трансформировалась в механические движения речевого аппарата, мыслительные зоны коры головного мозга совершенно не участвовали в процессе словообразования. За последние три года у Андрея выработался нехитрый условный рефлекс.

— Да ладно? — сказала Василиса.

— Ладно, — сказал Андрей.

— А я помню, — сказала Василиса.

— Сколько у тебя девушек было? — спросил Андрей.

— Нет, — Василиса хихикнула, — сколько мальчиков было.

— Понятно, — сказал Андрей.

Они миновали кирпичный бастион помойки, обогнули шеренгу «ракушек» и вышли на проспект.

— Сказать? — спросила Василиса.

— Что? — спросил Андрей.

— Сколько мальчиков у меня было, — сказала Василиса.

— Не стоит, — сказал Андрей.

— Почему? — спросила Василиса.

— Не знаю, — сказал Андрей.

— Боишься, что ли? — спросила Василиса и сразу добавила: — Не бойся, глупый. Ты был лучшим.

Андрей улыбнулся.

— Еще бы, — сказал он.

Василиса неожиданно остановилась и, развернув Андрея к себе лицом, прижалась к низу его живота.

— Слушай, поехали лучше ко мне, — сказала она. — У меня дома сейчас никого.

— Зачем? — спросил Андрей. От Василисы пахло шампунем и зубной пастой. В смеси с запахом снега это было очень приятно.

— Затем, — тихо сказала Василиса, сделав изящное вращательное движение тазом.

— Не могу, — сказал Андрей.

— Да ладно, — сказала Василиса. — Вчера же мог.

— Не в этом смысле, — сказал Андрей и, развернувшись, пошел в сторону метро.

— А в каком? — спросила Василиса.

— Дела, — сказал Андрей.

— Эх, — сказала Василиса, — А когда у тебя первая девочка была?

Андрей ухмыльнулся. Сделав короткую паузу, он ответил:

— В тринадцать лет. В деревне дело было.

— Да? Ну ты даешь. А у меня только в семнадцать. Ну и с пятнадцати лет я это… — Василиса сложила свободную руку в кулак, сделала несколько вертикальных движений и хихикнула.

— Замечательно, — сказал Андрей.

— Но ты меня вчера удивил, — сказала Василиса.

Они прошли вдоль двух кирпичных пятиэтажек, миновали шеренгу торговых палаток и оказались возле расплескивавших пассажиров и горячий воздух дверей метро. Андрей автоматически бросил взгляд на расположенный с противоположной стороны проспекта супермаркет.

— Пришли, — сказал он.

— А ты внутрь не пойдешь со мной? — спросила Василиса.

— Так карточки нет у меня, — сказал Андрей. — Не купил я вчера ее.

Василиса улыбнулась.

— Ну пока, — сказала она и, приподнявшись на носках, поцеловала Андрея в губы.

— Пока, — сказал Андрей.

Василиса секунду смотрела на него, потом повернулась и пошла к метро. Андрей уже стал прикидывать, где бы купить сигареты, когда Василиса вдруг вернулась.

— Я же телефон твой не записала, — сказала она.

— Запиши, — сказал Андрей.

Василиса порылась в сумочке, достала блокнот и ручку, и Андрей продиктовал ей свой семизначный код. Убрав блокнот, Василиса еще раз поцеловала Андрея и скрылась в метро.

Андрей немного постоял, размышляя о текущем моменте, потом вздохнул и пошел к супермаркету.

Все получилось само собой — шесть недель тренировок не прошли даром. Андрей отошел от крыльца магазина на традиционные пять метров, закурил и достал из кармана банку, на боку которой вместо красного быка было выведено красивое название «Адреналин Раш». Андрей несколько секунд разглядывал ее. Несмотря на то что название добычи стало более откровенным, ожидаемый кайф не пришел — победа далась слишком легко. Была только головная боль, тошнота и смутная тоска то ли по тому, что Василиса ушла, то ли по тому, что она вообще объявилась. Эти ощущения сложились в парадоксальную комбинацию апатии и желания сделать что-нибудь более серьезное. Андрей посмотрел по сторонам. Ближайшая урна была на крыльце магазина. Тихо выругавшись, Андрей вернулся и бросил закрытую банку в угловатое зеленое ведро на ножках.

На душе стало совсем погано. К тому же промокли ботинки, а опять посыпавшиеся мелкие снежинки неприятно щекотали лицо. Поежившись, Андрей побрел в сторону Никитиного дома.

Последнее «П»

Марину первый снег обрадовал. Впрочем, радует он почти всегда и почти всех, если, конечно, его выпадение не вызывает новые профессиональные трудности, как, например, у дворников, или не прерывает любимое занятие, как у тех же грибников.

Марина за грибами не ходила, а снег лопатой разгребала последний раз в детском саду. Сама она этого не помнила, но в серванте у мамы стояла стереоскопическая коробочка, и, приложив выпуклые пластиковые линзы к глазам, внутри можно было увидеть пятилетнюю улыбающуюся Марину, сидящую на красной лавке с пластмассовой копией совковой лопаты в ручках. Впрочем, Марина уже давно не заглядывала в выпуклое прошлое. Стереоскопическая картинка навевала мучительную и очень неприятную грусть, причем особенно сильно действовали на нервы удивительно чистые сугробы, окружавшие скамейку, и видневшиеся на заднем плане щербатый бетонный забор и нижние этажи снесенной два года назад пятиэтажки.

Впрочем, сейчас в коробочку можно было заглянуть без особого ущерба для душевного равновесия. Вот уже шесть недель по утрам в субботу у Марины было удивительно хорошее настроение. Сегодня же оно еще и было подсвечено белизной заоконного пейзажа. Марина с минуту рассматривала посвежевшие окрестности пруда, потом потянулась, улыбнулась — совсем как в песне про таинственного капитана — и пошла в душ, шлепая по холодному линолеуму босыми ногами.

Так началась очередная суббота. Главным украшающим элементом была именно ее очередность. Может, кому-то она и показалась бы неприятной, безусловно, определенную негативную окраску этому прилагательному придавал реликтовый страх эпохи позднего СССР. Но Марина толком не помнила то волшебное время и поэтому не видела ничего плохого в том, что субботнее утро было таким же, как и шесть предыдущих, — если не считать, конечно, выпавшего ночью снега. В очередности крылась уверенность в себе, в нем, в мире, во вчерашнем, сегодняшнем и завтрашнем дне. Причем уверенность эта странным образом не требовала оформления сложными речевыми конструкциями. Марина едва ли удивилась бы, если бы ей сказали, что за шесть недель она сильно изменилась, но сказать, в чем именно заключались эти изменения, она бы не смогла.

Хотя одно изменение Марина отслеживала внимательно. Выбравшись из освежающих объятий душа, она встала на весы. Масса ее тела за последнюю неделю уменьшилась еще на восемьсот граммов. Марина не задумывалась над точностью весов, она просто радовалась приятному превращению. За шесть недель она сбросила восемь килограммов, и не радовать это не могло. Марина провела ладонями по ставшему почти плоским животу, подтянувшимся ягодицам и разом поплотневшим бедрам. Злобный оскал шкалы весов теперь казался веселой улыбкой. Марина подмигнула белому квадрату весов, быстро оделась, причесалась и вышла из ванной.

Дома никого не было. Мама отправилась в очередной железнодорожный круиз, папа гостил у институтского товарища, о чем Марине второй раз сообщила лежавшая на кухонном столе вчерашняя записка. Марина скомкала листок, выбросила его в мусорное ведро и поставила чайник. Монтень покрутился вокруг Марины, потом понюхал свою пустую тарелку и уселся возле холодильника. Его пришлось согнать, чтобы достать йогурт. В последнее время она ела мало — аппетит ее неожиданно поскромнел. Светка как-то сказала, что это из-за курения. Марина тогда подумала, что импульсивные, необдуманные решения приносят только радость. И стала курить еще больше.

Позавтракав молочным продуктом, Марина приготовила кофе и пошла в свою комнату. Она еще не представляла, как проведет субботу, но это ничуть не омрачало ее настроение. Марина поставила чашку на стол, включила компьютер, заправила кровать. Еще раз выглянула в окно — на улице опять шел снег. Оживила колонки музыкой, села в кресло и стала пить кофе. Она уже собиралась посвятить ближайшее время уборке, когда вдруг зазвонил телефон.

Совсем недавно Марина почти наверняка облилась бы кофе, но теперь к ней пришла столь необходимая для победы уверенность в себе. Она поставила чашку с островом Сахалин на стол, спокойно встала, подошла к телефону и сняла трубку на третьем звонке.

— Алло, — сказала Марина. Вообще-то Дима не звонил в субботу утром, но Марина почему-то была уверена, что это он, и вложила в стандартное телефонное приветствие весь свой боевой опыт. Она попыталась замаскировать радость от неожиданного звонка раздражением по поводу раннего времени, а благодарность за вчерашний вечер должно было укрыть легкое нетерпение, изображавшее насыщенность Марининого графика. Увы, оценить интонационный шедевр по достоинству было некому. Тревога оказалась ложной.

— Привет, — сказала Светка и через секунду разрыдалась.

Марина никогда раньше такого не слышала.

Выйдя из подъезда, Марина ненадолго остановилась под бетонным козырьком, прислушиваясь к изменениям в природе. Дома она никак не могла решить, подразумевает ли выпадение первого снега переход на зимнюю форму одежды. В конце концов Марина оставила длинное черное пальто, купленное в прошлом году на Черкизовском рынке, до лучших времен. Все же первый снег — это еще не зима. К тому же Марина подозревала, что, после того как объем ее талии уменьшился, пальто будет смотреться неудачно. Поэтому она надела короткую кожаную куртку, подкрепив ее не толстую броню темным вязаным свитером «с горлышком», приобретенным неделю назад уже под новые Маринины габариты (в прошлую субботу она с мамой долго ходила по магазинам, обновляя гардероб). Решение оказалось правильным. Постояв у дверей подъезда, Марина поняла, что не замерзнет. Конечно, воздух казался намного холоднее, чем вчера, но свитер компенсировал изменение температурного режима.

Марина поприветствовала возвращавшегося с рынка соседа, двадцатисемилетнего программиста Ваню, обсудила с ним первый зимний привет, улыбнулась и спустилась по бетонным ступенькам на покрытый снежной кашей асфальт. Потом вспомнила о Светкином звонке, сразу посерьезнела и быстро пошла к палатке, чтобы купить сигарет.

Старуха в пуховом платке на работу не вышла, у нее тоже был выходной, и ничто не омрачило процесс приобретения бело-голубой пачки «Парламента». Сегодня ее цветовая гамма казалась особенно гармоничной. Марина редко баловала себя целой пачкой, финансовое положение по-прежнему было неустойчивым, но накануне папа, отправляясь в гости, оставил на столе возле записки два сторублевых билета. Может, был в хорошем настроении, а может, это была плата за молчание. Правда, Марина и так никогда не обсуждала с мамой папино поведение, но вчера, обнаружив возле записки деньги, она лишний раз убедилась в том, что выработанный уже давно стереотип поведения оказался правильным и с папиной точки зрения.

Через минуту Марина вышла к пруду. Вода в нем потемнела, утки, вяло рассекавшие сероватые волны, сосредоточенно и как-то мрачно смотрели прямо перед собой, полностью игнорируя старушку, спустившуюся к воде с батоном в руках. Пруд, как многие искусственные водоемы в черте города, не замерзал, и утки на зиму не улетали, используя для пропитания специально обученных местных жителей, но сегодня они, похоже, жалели о том, что предали вековую традицию, излучая своим видом презрение к себе и окружающим.

Марина закурила. Вообще-то Светка, давясь слезами, просила приехать как можно быстрее, сказала, что еле пережила ночь и может что-нибудь сделать. Но, во-первых, Марина совершенно ясно понимала, что делать подружка ничего не будет, а во-вторых, ужасно не хотелось замазывать свежее улыбчивое утро чужими никчемными соплями. А еще Марина не любила курить на ходу, когда нельзя полностью сосредоточиться на волшебно-противоестественном процессе вдыхания дыма. Поэтому она неторопливо расправилась с сигаретой, поглядывая на круживших рядом прохожих и стараясь не думать о предстоящем.

Бросив наконец окурок в воду — раньше молодые и неопытные утки подплывали к обгоревшей торпеде, надеясь найти пищу, но сегодня и они были не в настроении, — Марина еще немного просто подышала свежим воздухом. Руки слегка замерзли. Она подумала о том, что все же стоило прихватить перчатки, сунула покрасневшие кисти в противоположные рукава, соорудив перед грудью современный вариант муфты, и, чуть сутулясь, пошла к автобусной остановке. Под ногами хлюпал снег.

Светка выглядела симметрично, и из-за этой симметрии лицо ее стало совершенно нереальным, напоминая фотографический портрет, разрисованный озорным старательным дошкольником, в распоряжении которого были только красный и синий фломастеры. Начал он с носа, превратив аккуратный Светкин клювик в большой синеватый эллипсоид, потом взялся за глаза, решив обрамить их иссиня-черными кругами, совершенно идентичными по форме и цвету, и, наконец, основательно поработал над губами, увеличив их раза в два. Стало ясно, почему так изменился голос Светки — причиной тому было не только пережитое потрясение, но и произошедшие органические изменения.

Впервые увидев лицо подруги, Марина с трудом подавила подскочивший к горлу смешок. Стараясь не смотреть на Светку, она зашла в прихожую и стала медленно раздеваться, надеясь, что потом следы вчерашней стычки Светки с Костиком перестанут казаться столь комичными.

— Кто там? — крикнул из большой комнаты Светкин папа.

— Марина, — ответила Светка.

— Здравствуйте! — громко сказала Марина, снимая сапоги.

Светкин папа вышел в прихожую, посмотрел на Марину, мрачно поздоровался и ушел обратно. Есть ли дома Светкина мама и чем она занимается, было непонятно.

— На кухню? — спросила Марина, надев тапки.

— Ага, — сказала Светка. — В комнате Сашка сидит.

Светка молча поставила чайник, села на табуретку. Марина села на диван-уголок, положила руки на стол. Помолчали, слушая шум разогревающейся воды.

— Вот такие дела, — сказала Светка и улыбнулась, зло и почему-то немного виновато. При этом Марина заметила, что правый передний зуб Светки уменьшился раза в два.

— Что случилось-то у вас? — спросила она, отвернувшись к окну.

Светка усмехнулась, встала, сняла закипевший чайник.

— «Что случилось»! — сказала она, доставая из шкафчика чашки, сахарницу и заварник, — Не видно?

— Ты меня ругаться, что ли, позвала? — спросила Марина.

— Нет, — сказала Светка. — Извини.

Она налила чай в одну чашку, вторая осталась пустой.

— А ты? — спросила Марина, накладывая сахар.

— Губы болят, — сказала Светка, садясь на табуретку.

— Зачем же чашку достала? — спросила Марина.

Светка пожала плечами.

— Ну так что случилось? — снова спросила Марина.

— Побил он меня, — сказала Светка и всхлипнула.

Марина отхлебнула чай, поморщилась, посмотрела на стоявший на тумбочке рядом с плитой радиоприемник с логотипом Coca-Cola. Приемник молчал. Такое случилось впервые.

— За что? — спросила Марина.

— Да не за что, — ответила Светка, — а за кого.

— И за кого? — спросила Марина. Она быстро просмотрела архивы последних бесед со Светкой, но ничего криминального обнаружить не сумела.

— За Сашку, — сказала Светка. — Ну, не за брата, конечно. Друг у него есть, Сашка.

— У него? — спросила Марина. — А ты тогда при чем?

— Ну он с нами на дачу ездил в прошлый раз, — сказала Светка. — На той неделе. Ты еще не поехала.

Марина кивнула и улыбнулась. Неделю назад Дима водил ее в театр. Постановка была странной. Большую часть действия по сцене бегали близкие к истерике люди в белых балахонах. Понять, что их так взволновало, было почти невозможно, но мысль о том, что вот сейчас Светка пьет водку на даче, а Марина, вместо того чтобы работать бесплатным приложением, сидит в мягком кресле рядом с Димой, а потом будет пить горячий шоколад в каком-нибудь кафе, а потом поедет домой на его машине, придавала всему происходящему удивительную сочность и как-то согревала.

— Ну, — сказала Марина. — Ездил он с вами на дачу. И что?

— «И что», — повторила Светка, — И ничего. Я напилась сильно. А Костик еще сильнее.

— И? — спросила Марина, хотя все уже было понятно.

— А Сашка не очень сильно напился, — сказала Светка.

— Понятно, — сказала Марина. — В общем, подсуетился мальчик?

Эта фраза далась ей с трудом. Воспоминание о театре разом потускнело. Театры театрами, а ее мальчик пока еще не подсуетился, и это было неприятно. Марина вдруг подумала…

— Ну да, — сказала Светка.

…что папа вернется только завтра вечером, а мама во вторник…

— Почему же он тебя тогда не побил? — спросила Марина.

…и можно позвонить Диме и немного его удивить. Время…

— Тогда он не заметил ничего, — сказала Светка.

…пожалуй, пришло. Красавица Элен, наверное, с этим бы согласилась.

— А как узнал? — спросила Марина.

— Как узнал? — почти крикнула Светка, и глаза ее неожиданно засияли.

— Тише, — сказала Марина. Неожиданно ей подумалось, что, может, и хорошо, что никто еще не подсуетился, но она тут же прогнала ненужную мысль. В конце концов…

— Этот ублюдок сам ему сказал, — сказала Светка, шмыгнув носом и осторожно вытирая слезы.

…Светка сама виновата. А Марине нужно… Да и друзей Диминых…

— И он поверил? — спросила Марина. — Костик?

— Поверил. — Светка всхлипнула, кашлянула. — Поверил. Еще бы. Поверил.

…Марина никогда не видела, хотя иногда…

— И что? — спросила Марина. — Когда узнал?

… он говорил про какого-то Рому…

— По ходу, позавчера, — сказала Светка. — А вчера звонит мне, все как обычно, давай встретимся, приезжай. Я и не догадывалась. Я же пьяная была, понимаешь?

…который страдает от недостатка женского внимания. И даже вроде бы…

— Понимаю, — соврала Марина.

…не прочь и мужского внимания перехватить. При этом…

— Пьяная, — сказала Светка. — В общем, встретились, пива попили, к нему пошли. Родители его в кино были.

…Дима подмигивал Марине, а она…

— И? — спросила Марина.

— И? — повторила Светка и несколько раз громко выругалась. Из отверстия, образовавшегося в Светкиных зубах, полетели брызги слюны.

…весело смеялась, чувствуя сострадание к Роме и гордость за себя.

Светка вдруг встала с табуретки, подошла к Марине, опустилась на корточки и уткнулась в Маринины джинсы, аккуратно поместив нос между коленями, чтобы не бередить старые раны.

— Побил меня, — сказала она. — Побил. И…

Марина вздрогнула. Ей стало нехорошо.

— Не… — Светка тихонько подвывала, — Не только.

— Как? — спросила Марина, забыв о том, что собиралась погладить подругу по голове.

Светка подняла голову и посмотрела Марине в глаза.

— Так, — сказала она. — Но не совсем.

— То есть? — спросила Марина.

Светка встала, вернулась на табуретку.

— Ну штаны с меня стянул и трусы, — сказала она. — Я чуть кровью не захлебнулась, он меня на кровать повалил. Полежал немного, потом слез. Сказал, чтобы я уходила. И заплакал. Он пьяный был сильно.

— А ты? — спросила Марина.

— Ушла, — сказала Светка.

— И что теперь? — спросила Марина.

— Не знаю, — сказала Светка.

— А родители? — спросила Марина.

— Что родители? — спросила Светка.

— Что говорят? — спросила Марина.

— Ничего, — сказала Светка. — Я им ничего толком не рассказала. Конечно, догадываются. Папка порывался к нему пойти.

— А ты? — спросила Марина.

— Запретила, — сказала Светка. — И в милицию запретила.

— Почему? — спросила Марина.

— Потому, — сказала Светка. — Ты папку видела моего? Его Костик пополам порвет. А во-вторых, сама виновата.

Марина кивнула, только потом подумав, что этот жест может обидеть подругу. Немного посидели молча. Потом на кухню зашел Сашка.

— Когда обедать будем? — спросил он у Светки.

— Поздоровайся сначала, — сказала Светка.

— Привет, — сказала Марина.

— Привет, — сказал Сашка.

— У мамы спроси, — сказала Светка. — Не скоро, видишь, гости у меня.

Сашка молча ушел.

— Да, — сказала Марина. Ее немного подташнивало. Она отхлебнула чаю, но это не помогло.

— Не знаю, как теперь, — сказала Светка. — Хочется и позвонить, и не могу.

— С ума сошла, что ли? — спросила вдруг Марина, и тут же нашлись слова, достаточно фальшивые, чтобы подойти к случаю. — Не плачь. В милицию и не надо. Найдешь себе еще мужика, через неделю все в норме будет. — Марина подумала о зубе, но потом решила, что денег у родителей Светки достаточно, — Пойдем в парк как-нибудь, или в институте. Все хорошо будет, Свет. Не плачь.

Светка улыбнулась. Кивнула.

— Может, позвоню еще, — сказала она, снова всхлипнув, но уже как-то оптимистично. — Или он сам позвонит. Или ты права.

— Ну, — сказала Марина. Она встала, подошла к Светке и стала гладить ее осветленные волосы, — Конечно. Все будет хорошо.

— Может, пива пойдем попьем? — спросила Светка, поднимая голову и с улыбкой глядя на Марину. — Прогуляемся?

— Можно, конечно, — сказала Марина, механически превращая Светкин хвост в косичку. — Только недолго, ладно?

— А что? — спросила Светка. Встав с табуретки, она ненадолго обняла Марину, еще пару раз всхлипнула, потом стала убирать со стола.

— Мне Дима должен позвонить, — почти не соврала Марина, решив, что позвонит ему сама.

* * *

Домой Марина вернулась только в половине шестого, усталая, замерзшая и почти пьяная. Она быстро разделась, покормила Монтеня, потом отправилась в душ. Согревшись под искусственным теплым дождиком и еще раз постояв на весах — ничего нового они, конечно, не сообщили, но все равно приятно, — Марина надела узкие черные трусики, купленные недавно по секрету от мамы, потом накинула халат и вышла из ванной. На улице уже почти стемнело. Марина не стала зажигать свет в комнате. Включив компьютер, она еще раз сходила на кухню и приготовила себе кофе. Потом сидела за столом, слушая музыку и изучая расцветавшую в душе решимость. Почему-то вспомнилась старушка, ехавшая в метро рядом с Мариной. Старушка читала газету с могучим всеобъемлющим названием «Жизнь». Скосив глаза, Марина наткнулась на крупный заголовок: «Бык-производитель насиловал доярок». Тогда внутри Марины что-то дрогнуло, но сейчас она только улыбнулась, потом еще вспомнила, как Светка не могла ухватить горлышко пивной бутылки опухшими губами, и пришлось долго искать магазин, где бы продавались соломинки. На душе стало совсем легко.

Допив кофе, Марина сходила в прихожую и достала из сумочки блокнот. Вернувшись в комнату, она подошла к окну — включать свет не хотелось, а у окна можно было разглядеть записи при отсвете уличного фонаря. Она открыла блокнот, прижав большим пальцем букву «Д». Когда-то она хотела записать Димины телефоны на Алхимика, но потом передумала.

Димы, скорее всего, дома не было, поэтому Марина решила попробовать позвонить ему на сотовый. Она еще никогда не пользовалась услугами мобильной связи. Перебираясь через междугороднюю «восьмерку», Марина слегка волновалась, но все вышло отлично. Трубка в ее руке немного потрещала, затем выпустила несколько длинных гудков, и, наконец, Марина услышалаДимин голос.

— Алло, — сказал он, и Марина улыбнулась.

— Привет, — сказала Марина. — Это Марина.

— Привет, — сказал Дима. Стало ясно, что он тоже улыбается. — Как дела?

— Хорошо, — сказала Марина и, вздохнув, добавила: — Только…

— Что? Случилось что? — спросил Дима.

— Да, — сказала Марина, удерживая смех.

— Что? — спросил Дима, явно волнуясь.

— Я соскучилась, — сказала Марина.

— Слушай, я сейчас с Ромой… — начал Дима.

— Одна дома сижу, — продолжала Марина. — И захотела тебя увидеть. Приезжай ко мне.

Наступила короткая пауза.

— Когда? — спросил Дима наконец.

— Как только сможешь, — сказала Марина. — Я совсем одна буду.

— О’кей, — сказал Дима. — Только я пока с Ромой, но скоро мы освободимся и приедем.

Марина вздрогнула.

— Вдвоем? — спросила она.

— Ну, я его потом спроважу, — сказал Дима, наполнив голос глубоким пониманием происходящего. Марина снова улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она. — Жду.

— Как буду подъезжать, позвоню, — сказал Дима.

— Ага, — сказала Марина.

— Ну пока, — сказал Дима.

— Пока, — сказала Марина и положила трубку.

Бившаяся в колонках песня кончилась, и на пару секунд, до начала нового трека, в комнате стало совсем тихо. Марина стояла у окна, смотрела на пруд и улыбалась, теребя пояс халатика.

Будем здоровы

На самом деле — хотя некоторые недобросовестные философы и считают, что никакого самого дела на самом деле нет, — пропивали первый крупный гонорар Андрея. Вспомнил он об этом, возвращаясь к Никите. За сигареты в супермаркете Андрей расплатился обнаружившимся в кармане полтинником, и, только подходя к уже почти родной пятиэтажке, он, решив прикинуть масштаб дальнейших событий, заглянул в кошелек, подаренный три года назад старшим братом на день рождения. Денег в кошельке оказалось омерзительно много. Крупная сумма и характер ее получения требовали праздника.

Правда, праздник планировался еще накануне, причем праздник высокоинтеллектуальный. Собирались ехать за город, на тихую охоту, закрывать сезон. Выпавший снег сорвал осуществление прекрасной идеи. Когда Андрей зашел в квартиру, его друзья как раз матерились по этому поводу. Предложение пропивать гонорар пришлось кстати. Разговор сразу перешел в практическое русло, хотя мата в нем особо не убавилось. Изменение погодных условий исключало пикник на открытом воздухе не столько из-за холода, сколько из-за того, что скамейки были покрыты мокрым снегом. Пить в Никитиной квартире не хотелось, да и скучно. В общем, через пять минут необходимость идти в бар была полностью осознана. Внучок предложил знакомое ему заведение под названием «Будем здоровы». Название внушало оптимизм и здоровое желание выпить много, поэтому возражать никто не стал. Быстро собрались. На улице, в палатке возле метро, взяли пиво и нырнули в уже совсем проснувшуюся подземку.

Андрей не любил бары. Объяснений тому можно было найти несколько, и, как это всегда бывает, каждое из них имело право считаться главным. Может, дело было в прочитанных в детстве книгах. Природная впечатлительность и внушенное родителями уважение к печатному слову сделали Андрея чрезвычайно восприимчивым к литературе, между тем на страницах пахучих старых книг для детей и юношества бары всегда представлялись в чрезвычайно невыгодном свете. С другой стороны, походы в бар долгое время были не по карману, и могло случиться так, что Андрей просто преодолел неизбежно возникающую в душе зависть по рецепту крыловской лисы. Наконец, любовь к людям труда, внушенная все теми же пахучими книжками, вызывала острое неприятие профессии официанта как социального явления.

Так или иначе, «Будем здоровы» нисколько не разочаровал. Бар был расположен внутри Садового кольца — Андрей еще подумал, что скромность вряд ли убьет Внучка, — на первом этаже старого четырехэтажного дома. На место прибыли около трех, и внутри уже было довольно много народу, в основном мужчины в возрасте, с чувством собственного достоинства подметавшие пол длинными черными пальто. Мужчины пили пиво, курили и время от времени поглядывали на висевший над стойкой телевизор, излучавший футбол. По сосредоточенным лицам и уверенному блеску еще редкой седины становилось ясно, что тематическим стержнем разговоров служит закончившаяся финансовая неделя. В углу у окна сидели две недоступно дорого одетые девушки («Видал телок?» — спросил Внучок, как только вошли). Они почти не разговаривали и футболом не интересовались. Одна из них ела мороженое, что в сочетании с погодой выдавало в ней готовность к небольшому социальному бунту, вторая пила вино, передвигая по лакированной поверхности столика дорогой мобильный телефон. За барной стойкой сидели утомленная проститутка и еще свежая официантка. Они беседовали с молодым очкастым барменом. Музыка, доносившаяся из динамиков, надежно замаскированных дизайнером, странным образом рифмовалась с белесым табачным туманом. В общем, место было однозначно дорогим, и Андрей зло подумал, что угощать здесь вдвойне почетнее, и можно продержаться часа три.

Столики были расставлены довольно плотно — владелец явно пытался выжать максимум из каждого квадратного сантиметра арендуемой площади, — поэтому сесть изолированно не удалось. По давлением Внучка выбрали место рядом с девушками, правда, Внучок почему-то решил сесть к ним спиной. Никита, конечно, опустился на стул рядом, Андрей с Олегом разместились напротив, и в результате позади них оказались два молодых по местным меркам — лет тридцати — человека, уже перешедших к водочке. В итоге их беседа стала элементом звукового фона. Это была еще одна причина, по которой Андрей не любил бары, — чужие разговоры засоряли эфир.

— Ты пойми, — горячо говорил один из соседей, когда Андрей только сел. — Вложено всего ничего, сотни три. А отдача…

Тут он замолчал. Видимо, его товарищу и так были ясны масштабы отдачи.

По счастью, уже начала действовать алкогольная анестезия — выпитое в метро пиво удачно легло на старые дрожжи. Андрей рассеял внимание, и слова соседей перестали тревожить его душу. Он закурил, откинулся на спинку стула и принялся разглядывать девушек.

Внучок перехватил его взгляд и, навалившись на стол, негромко сказал:

— Показать класс?

— Покажи, — сказал Андрей, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу.

— Сейчас, — сказал Внучок. — Пива попьем, я вам покажу.

— Ну что, что вы нам покажете? — выдал Олег очередную кинофразу.

Внучок настороженно посмотрел на него. Он явно не был знаком с шедевром советского кинематографа и уже, видимо, собирался задать уточняющий вопрос, но в это время к столу подошла официантка. Она молча положила на стол пачку кожаных меню и вернулась к стойке. Внучок взял верхнюю книжку и стал читать. Остальные последовали его примеру.

— Ну что, по «Миллеру»? — с улыбкой спросил Олег. Знаменитый рейд крепко засел в его памяти.

Андрей хохотнул. Внучок опять растерялся.

— Так он же говно? — спросил он, оторвавшись от чтения. — Нет? Бабское пиво.

— Ну да, — сказал Олег.

— Зато дорогое, — сказал Никита.

Слева от Андрея вдруг раздался громкий крик, подкрепленный совсем уж неожиданным аплодисментом. Андрей обернулся и понял, что причиной бурных эмоций нескольких седоватых мужчин было переданное телевизором футбольное событие. Одни забили гол другим. Первые, видимо, были «нашими», вторые — наоборот. Легкое потрясение снова обострило восприятие, и до Андрея долетела еще пара капель плескавшегося за спиной разговора.

— …да разведу, — говорил сосед. — Недели две, не больше. Ты, Рома, главное, камеру…

— …заказывай всем, — завершил Никита свою фразу.

— А? — Андрей посмотрел на него.

— На! — сказал Никита. — Тельник, говорю, заказываем. Или ты на «Гролш» заработал уже?

— На чего? — спросил Андрей.

— «Гролш», пиво такое, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал Андрей. Он отыскал название в прейскуранте и вздрогнул. — Не, пацаны, это мне еще пахать и пахать.

Никита и Олег засмеялись.

— Ну, значит, тельник, — сказал Внучок.

Через несколько секунд подошла официантка. В бизнесе она была, видимо, уже давно и тонко чувствовала изменения в настроении посетителей.

— Выбрали? — спросила она.

Андрей сделал заказ. Эта простая и привычная для многих процедура, как всегда, вызвала у него легкий приступ тошноты.

Официантка кивнула и отчалила. Внучок проводил взглядом ее зад.

— А эта тоже ничего, — сказал он.

— Ты класс обещал, — сказал Олег.

— Ты не суетись, — сказал Внучок. — Класс будет.

— Чур я в деле, — сказал Никита.

— Ладно, — сказал Внучок. — Андрюха уже отстрелялся, а Олег попостится сегодня. Да?

Олег молча кивнул.

Тут и пиво подоспело.

— Ну, чтоб не последний раз так посидеть, — сказал Никита, поднимая кружку.

— В смысле, чтоб Андрюхе деньгу и дальше гнали? — спросил Внучок, отхлебнув пива и стирая пенные усы.

— Ага, — сказал Никита.

— А как вообще дело было? — спросил Внучок, глядя на Андрея. — Олег говорил, там у тебя какая-то порнографическая история была.

— Да нет, — сказал Андрей. — Ничего особенного. Поставил кондиционер тете одной в квартиру.

— И все? — спросил Внучок.

— Да все вроде, — сказал Андрей.

— А как тетка? Лет ей сколько? — спросил Внучок.

— Да не знаю, — сказал Андрей. — Лет двадцать пять.

— Ясно, — сказал Внучок. — А из себя как?

— Нормально, — сказал Андрей.

— У тебя же телефон ее есть, получается? — спросил Внучок.

— Ну, получается, — сказал Андрей.

— Не поделишься? — спросил Внучок и подмигнул.

— И меня с работы попрут, — сказал Андрей.

— Тогда не надо, — сказал Внучок.

— Да, — сказал Никита, с улыбкой глядя на свою кружку. — Тогда не стоит.

История между тем действительно была не совсем стандартная. Правда, случилась она уже четыре недели назад, тогда же Андрей поделился своими впечатлениями с Олегом, но, видимо, тот посвятил Внучка и Никиту в подробности профессиональной деятельности друга только сегодня, что, впрочем, было вполне естественно. Как известно, конец — всему делу венец, а гонорар Андрей получил лишь накануне.

Бизнес шел плохо. Андрей по три-четыре часа в день долбил клавиши факса и рассылал прайс-листы, но покупать у него климатическое оборудование российское бизнес-сообщество упорно не хотело, ни оптом, ни в розницу. Отказы утомляли и расстраивали, утешало одно — никто из его товарищей по оружию тоже не добился успеха. Исключением был Костыль, уже на третий день толкнувший кому-то партию дорогих масляных радиаторов. Собственно, к концу второй недели из всего потока остались только он и Андрей (вопрос о том, почему по объявлению, появившемуся в прессе еще в июле, до сих пор не набран персонал, отпал сам собой).

В общем, двадцать восемь дней назад, в пятницу, Андрей пришел на работу с твердым намерением продать что-нибудь кому-нибудь или уволиться. Компания Костыля — вместе ходили курить на лестницу — была интересна, но это не окупало моральные, физические и финансовые потери.

Трудно сказать, что именно случилось. Было ли это стандартным совпадением, перенесенным из искусства в жизнь, или Андрей, напуганный собственным решением уволиться, стал работать собраннее, но первый же звонок принес успех. Он выбрал в качестве мишени туристическое агентство с сигаретным названием «Пегас». Рекламное объявление в справочнике «Туризм и отдых» сулило Египет, Тунис, Сочи и Подмосковье, лаская взгляд читателя парой пальм, морем, солнцем и сакраментальной блондинкой (Андрей еще подумал, входит ли она в обещанный полный пансион или в богатую культурную программу). Набрав указанный телефон, Андрей окатил секретаршу душем стандартной первой фразы, и через полминуты, прослушав отрывок из оперы Грига, разговаривал с женщиной, занимавшей высокий пост главаря фирмы. Он предложил ей оборудовать офис системой кондиционирования. Но женщина, представившаяся Екатериной, была заботливым хозяином. Она сказала, что кондиционеры у них уже стоят, и даже дала Андрею послушать гудение сплит-системы, включенной на обогрев. Андрей уже собирался отступать, когда собеседница, почему-то засмущавшись, спросила, ставят ли они кондиционеры в квартиры. Андрей ответил утвердительно, и дальше все было именно так, как рассказывал на уже почти забытых лекциях Никита Внуков.

Дело выгорело, и даже ездить на объект пришлось всего три раза, а не восемь, как это было с учителем. Порнографическую же окраску, о которой упоминал Внучок, происходящему придавало то, что каждый раз Андрей посещал квартиру Екатерины вечером, в семь часов. При этом в квартире, кроме них, никого не было. Екатерина, одетая в короткий шелковый халатик, ходила за ним по пятам, постоянно предлагая посильную помощь, а в конце неизменно приглашала попить чаю. Андрей, однако, не веривший в свою счастливую судьбу, не придавал происходящему романтического значения, вернее, не придавал своим действиям соответствующего характера, от чая отказывался и уходил, старательно отделяя профессиональное от личного. По дороге домой он обычно думал о том, как бы повели себя на его месте Костыль, Олег, Никита или Внучок.

Взяли по второй. К этому времени над столом сгустилось облачко утомления. Никита смотрел телевизор, Олег о чем-то думал, прикуривая сигареты одну от другой. Внучок вроде бы был полон сил, но, начиная время от времени какой-нибудь разговор и натыкаясь на противотанковые ежи молчания, сразу замолкал. Андрей пару раз хлебнул пива, закурил сигарету, глянул за спину Внучка — девушки все еще сидели. Та, что ела мороженое, теперь угощалась вином, а ее подруга что-то делала со своим телефоном. Андрей пока плохо разбирался в современных телекоммуникационных технологиях, но все же догадывался, что девушка пишет СМС. Он посмотрел на Внучка, улыбнулся и сказал:

— По-моему, самое время показывать класс.

— А? — Внучок, тоже ненадолго ушедший в себя, посмотрел на Андрея с недоумением.

— На, — сказал Андрей и кивнул в сторону Внучковых соседок. Тот сразу заулыбался, оживились и Никита с Олегом.

— Ставки будем делать? — спросил Олег.

— Не, ты что, — сказал Внучок. — Разве на такие вещи можно ставить.

Никита засмеялся.

— Значит, класс показать? — спросил Внучок.

— Давай-давай, — сказал Андрей. — Народ ждет.

Внучок кивнул, оглянулся на девушек, потом несколько секунд смотрел в стол перед собой. Андрей понял, что он вырабатывает план действий.

— Как думаешь? — тихо спросил Олег, наклонившись к Андрею.

— Не знаю, — сказал Андрей, — По-моему, они не про нашу честь.

— Ага, — сказал Олег.

Внучок тем временем развернулся и, не вставая со стула, что-то спросил у девушек. Андрей, хоть и попытался напрячь слух, не разобрал вопрос. Надежда на приобретение бесценного опыта не оправдалась.

Впрочем, Андрей не думал, что отношения Внучка и девушек продлятся сколько-нибудь долго. Социальная пропасть, границы которой были четко обозначены разницей в стоимости туалетов, казалась непреодолимой. Наблюдая краем глаза за Внучком, Андрей слегка наклонился к Олегу и сказал:

— Настроение у меня с утра паршивое.

— Что так? — спросил Олег. — Ты ж вроде наконец получил, что хотел.

Андрей задумался. Между тем Внучок делал неожиданные успехи. Девушка с телефоном улыбалась, ее подружка хихикала, прикрыв рот ладошкой. Андрей потрогал ссадину на скуле, потом сказал:

— Да получается, не то, что хотел.

— То есть? — спросил Олег, отхлебывая пиво.

— Ну, как сказать, — сказал Андрей. — Не так все это должно быть.

— А как? — спросил Олег.

— Не знаю, — сказал Андрей.

Никита тоже развернулся и подключился к умело завязанной Внучком беседе.

— Ты смотри, — сказал Олег с улыбкой. — Действительно, класс.

Андрей кивнул, отхлебнул пива, снова закурил.

— Ну у тебя как первый раз было? — тихо спросил он.

— Да как, — сказал Олег. — Почти так же.

— Тоже не помнишь, что ли? — спросил Андрей.

— Да помню, — сказал Олег.

— С Полиной, как я понимаю, — сказал Андрей, глядя на стол перед собой. Тема для него раньше была настолько больной, что он никогда не поднимал ее в разговорах с Олегом. И даже теперь, несмотря на ночное приключение, говорить было тяжеловато.

— Ну да, — сказал Олег.

— Тогда, на день рождения? — спросил Андрей.

— Да, — сказал Олег.

— И как тебе, понравилось? — спросил Андрей.

— Да не особо, — сказал Олег. — Больно уж быстро все это проходит. По молодости лет.

Андрей хмыкнул:

— А что она сейчас делает, не в курсе?

— Нет, — сказал Олег. — Давно с ней не общался.

Андрей помолчал.

— Ну и правильно разве это? — спросил он.

— Что? — спросил Олег.

Внучок встал, передвинул свой стул к столу девушек, сел на него по-ковбойски. Андрей не знал точной фрейдистской трактовки такого жеста, но был уверен, что она существует. Через секунду переместился и Никита, успев попутно подмигнуть Олегу и Андрею.

— Ну то, что вот так, — сказал Андрей, — Потрахались, разбежались.

— Да мы не сразу разбежались, — сказал Олег.

— Я понимаю, но…

Андрея прервал уже совсем позабытый сосед. Он вдруг вскочил со стула, покачнувшись, схватил Андрея за плечо, глухо извинился и побежал в сторону туалета.

— Ты куда? — крикнул его друг, тот, что рассуждал об отдаче (Андрей вдруг подумал о том, что слово это придает происходящему что-то военное). Ответа не последовало.

— Кстати, — сказал Олег. — Ты слышал, о чем они говорят?

— Эти? — спросил Андрей, кивнув на Внучка с Никитой.

— Нет. — Олег отхлебнул еще пива, — Соседи наши.

— Урывками, — сказал Андрей, — Я не прислушиваюсь. И о чем?

Олег как-то странно улыбнулся:

— А ты послушай. Внимательно.

— Хорошо, — сказал Андрей. — Так что ты думаешь-то?

— По поводу? — спросил Олег.

— По поводу того, что говорили только что, — сказал Андрей, повернувшись к Олегу. Тот сделал неопределенное движение головой.

— Но девочке-то понравилось? — спросил он.

— Вроде того, — сказал Андрей.

— Ну тогда нечего думать, — сказал Олег. — Радоваться надо. За девочку.

— Так мне не понравилось, — сказал Андрей.

— Что? — спросил Олег.

— Не знаю, — сказал Андрей.

— Ну и забей, — сказал Олег.

— Сколько времени? — спросил Андрей.

— Двадцать минут пятого, — сказал Олег, взглянув на часы.

— Ясно, — сказал Андрей.

Бар заполнился почти до отказа, свободными оставались два сторожевых столика у дверей. Гулявшие там сквозняки требовали от посетителей особого мужества или серьезной степени опьянения, достигнуть которой к половине пятого мог далеко не каждый. Социально-половой состав публики не изменился, по-прежнему основным содержанием бара были седоватые мужчины в пальто, и все так же они отказывались снимать их и помещать на торчавшие между столиками вешалки. Возможно, это была местная традиция. Сразу вспомнилось красивое слово «западло».

Тем временем вернулся убежавший в туалет сосед. Он энергично отфыркивался и вытирал рот платком, распространяя вокруг себя легкий аромат рвоты. На этот раз он благополучно миновал Андрея по пути к своему месту.

— Проблевался? — спросил его друг.

— Ага, — сказал Рома с неожиданной гордостью.

— Слушай, — тихо сказал Олег.

Андрей молча кивнул.

— Что это ты нервный такой стал? — спросил солирующий сосед.

— Да не нервный, — ответил Рома. — Это от водки. Ты думал, от нервов, что ли?

— Ясно, — сказал лидер. Наступила пауза — наливали еще по одной. — Давай. Чтоб выгорело дело.

— Пили уже за это.

— За такое не грех еще раз выпить.

Андрей заметил, как лицо Олега разом потемнело.

— Ну и что? — спросил Андрей.

— Слушай, — сказал Олег.

Андрей подчинился, но в следующие пять минут беседа соседей состояла почти исключительно из междометий, мутных прилагательных и смешков, содержавших одновременно предвкушение большой удачи и легкое недоверие к будущему. Кроме того, Андрей понял, что второго его соседа зовут Дима.

— Короче, — сказал Андрей, наклонившись к Олегу. — Я сегодня утром опять баночку вынес.

— Ну ты просто преступник, — сказал Олег, улыбнувшись. — Клептоман какой-то.

Андрей хохотнул. Никита поднял руку, словно ученик в классе, и через минуту к нему подошла официантка. Он долго что-то ей объяснял, так, что официантка стала улыбаться, а девушки снова засмеялись. Внучок же встал, развернул стул, сел по-нормальному и аристократическим жестом положил левый локоть на спинку.

— Я к чему, — продолжил Андрей, — Не вставило меня совсем. Даже наоборот.

— Бывает, — сказал Олег. — может, от похмелья. Или голова другим занята. Я на той неделе книжку вынес…

— Может, — сказал Андрей, не дослушав. — Только я так не думаю. По ходу, уже толерантность появилась. Привыкли.

— И такое может быть, — сказал Олег.

— Вот, — сказал Андрей. — Надо новое что-то придумать. Чтобы адреналин поднимать.

— Можно и придумать, — сказал Олег и добавил вдруг: — Вот, слушай!

Андрей не сразу понял, о чем речь, но потом его мозг выделил неожиданный речевой сигнал.

— За границу, конечно, — говорил Дима. — Они там дрочить устанут. А мы здесь.

Рома засмеялся.

— Ну, мы и по-другому можем, — сказал он.

— Мы все можем, — сказал Дима, — Я вот думаю, может, прямо сейчас позвонить ей. Сказать, что соскучился, все такое.

— Позвони, — сказал Рома.

— Хотя нет, — сказал Дима. — Пьяный я. А дело тонкое.

— Как знаешь, — сказал Рома. — Ты ж говорил, что ты мастер.

— Мастер не мастер, — сказал Дима. — Деньги — дело серьезное.

Андрей кашлянул, потом подозвал официантку, как раз доставившую Никите и Внучку с подружками бутылку вина и две порции мороженого. Мороженое, как ни странно, предназначалось мужской половине компании.

— Знаешь, Дима, — сказал Рома. — По-моему, ты животное.

Они оба рассмеялись, потом выпили — Андрей догадался об этом по возникшей сосредоточенной паузе.

— Короче, — сказал Андрей. Быстро обернувшись, он взглянул на соседей, правда, не заметил ничего интересного — аккуратно подстриженные темные волосы, черные кожаные куртки, дымок сигарет. Масляный блеск глаз, но это могло быть и результатом действия алкоголя, и возникшей негативной установкой восприятия, — Они порнуху, что ли, снимают?

Олег молча кивнул.

— Серьезные ребята, — сказал Андрей. — Но я что хотел сказать. Предлагаю новый вид досуга.

— Какой? — спросил Олег.

— Здесь же деньги не в руки официантке дают, правильно? — спросил Андрей.

— Да нет вроде, — сказал Олег. — В книжечку кладут. С чаевыми. Все культурно.

— Ясно, — сказал Андрей. — И, стало быть, возникает определенная пауза, во время которой культурный человек одевает пальто и уходит?

— Надевает, — сказал Олег. — Одевать можно кого-то, а надевать что-то.

— Пусть так, — сказал Андрей. — Предлагаю кинуть их.

Мимические мышцы Олега так быстро свернули губы в улыбку, что Андрей понял — предложение Олегу по душе. И тоже улыбнулся.

— Правда, этих надо будет в дело брать, — сказал он.

— Думаю, они скоро уйдут, — сказал Олег.

— А она точно целка? — спросил сзади Рома.

— Да ты уже десятый раз спрашиваешь, — сказал Дима. — Я не гинеколог. Но она целка.

Рома хохотнул:

— Ну, тогда будем здоровы.

— Слыхал? — спросил Олег.

Андрей кивнул.

— Не просто они порнуху снимают, — сказал Олег. — Они эксклюзив снимают.

— Ясно, — сказал Андрей.

— Ясно? — повторил Олег с угрожающей интонацией. — Ясно тебе, и все?

— А что еще? — спросил Андрей.

— А ты подумай, — сказал Олег.

Андрей подумал.

— Не знаю, — сказал он.

— Ты ж адреналина хочешь, — сказал Олег. — Так вот он сзади сидит.

Андрей поперхнулся пивом.

— Ты что? — спросил он, откашлявшись. — Сняться у них предлагаешь?

Тут уже поперхнулся Олег.

— Дурак, что ли? — сказал он. — Я, как бы это сказать… Убить их предлагаю.

Андрей зажмурился, потер лоб.

— Ничего не соображаю я сегодня, — сказал он после короткой паузы. — Ты серьезно?

— Понятно, — сказал Олег. — Очко на минус.

— Ничего не на минус, — сказал Андрей и, кивнув в сторону Внучка, добавил: — И как это у них получается? Девки по всем понятиям не наши.

— Мастер, — сказал Олег.

— Ага, — сказал Андрей.

Помолчали.

— Ты подумай, — сказал Олег, — Тут до метро идти минут десять, так?

— Так, — сказал Андрей.

— Место темное довольно, так? — спросил Андрей.

— Ну когда стемнеет, — сказал Андрей, улыбнувшись.

— Мы же дело можем сделать, — сказал Олег. — Настоящее. Понимаешь? Зачтется нам.

— В тюрьме, что ли, зачтется? — сказал Андрей.

— Ну а что, у окна нам нары дадут. Когда расскажем, — сказал Олег. — И баланду самую жирную будут подносить.

— Хватит, — сказал Андрей. У него вдруг задрожали руки. — Сам же знаешь, что не реально это.

— Как посмотреть, — сказал Олег. — Внучок бы точно согласился.

— Ему сейчас не до этого, — сказал Андрей. — И вообще, я так понял, она сама не против.

— Да она еще добавки просить будет, ты ж знаешь, — эхом отозвался сзади Дима.

Рома громко заржал.

— Ну да, — сказал Олег. — Ты бы к ним за столик пересел.

— Все, — сказал Андрей, закурив. — Хватит. Кидать будем?

— Будем, будем, — сказал Олег. — Раз уж это все, на что ты способен.

Просидели почти до шести. Заказали еще по пиву — Андрей успел подумать, что это та порция, от которой самоустранились Никита с Внучком, поддавшись зову сладострастия. Без пятнадцати шесть Никита встал и подошел к их столику.

— Сидите, пацаны? — спросил он, упершись руками в стол. Его слегка покачивало.

— Сидим, — сказал Олег. — А вы?

— А мы тоже, — сказал Никита, улыбаясь, — Но сейчас уходим.

— Куда? — спросил Андрей.

— Ко мне, — сказал Никита.

— Ясно, — сказал Олег. — Мы, стало быть, не при делах.

— Ну, так уж вышло, — Никита развел руками. — Вы только не обижайтесь.

— Да мы не обижаемся, — сказал Олег. — Андрею вообще грех обижаться.

Андрей ухмыльнулся и снова потрогал ссадину на скуле.

— Ну, тогда пока, — сказал Никита.

Внучок за его спиной расплатился — как положено, положив деньги в книжечку со счетом, — встал, повернулся к Олегу с Андреем и сделал прощально-ободряющий жест рукой. Девушки тоже поднялись со своих мест. Через минуту они ушли.

— Вот мы и осиротели, — сказал Олег.

— Пойдем, может, тоже в сторону дома, — сказал Андрей. — Устал я что-то сидеть тут.

— Пойдем, — сказал Олег. — Помолясь.

В это время у них за спиной раздался резкий сигнал сотового телефона.

— Алло, — сказал Дима.

— Привет, — сказал Дима. — Как дела?

— Что? Случилось что? — спросил Дима.

— Что? — спросил Дима.

— Слушай, я сейчас с Ромой… — сказал Дима.

— Когда? — спросил Дима.

— О’кей, — сказал Дима. — Только я пока с Ромой, но скоро мы освободимся и приедем.

— Ну, я его потом спроважу, — сказал Дима.

— Как буду подъезжать, позвоню, — сказал Дима.

— Ну пока, — сказал Дима.

Андрей и Олег переглянулись.

— Она? — спросил Рома.

— Да, — сказал Дима. — Камера с тобой?

— Как обычно, — сказал Рома.

— Ну тогда по коням, — сказал Дима. — Шоу-тайм, как говорят в Париже.

— Да ладно? — сказал Рома.

— Да, — сказал Дима. — Еще по одной накатим, и вперед.

— Мы же пьяные, — сказал Рома.

— Ну, так сочнее кино получится, — сказал Дима.

Олег быстро поднял руку, и официантка подошла к их столу. Казалось, Олег что-то задумал.

— Посчитайте, пожалуйста, — сказал он.

— Хорошо, — сказала официантка.

— И нас тоже, — сказал Рома.

Официантка кивнула и ушла к стойке. Через минуту она вернулась, положила книжки со счетом сначала на столик к Олегу и Андрею, потом к их творческим соседям. Олег открыл кожаный форзац, с явным интересом изучил содержание, вытащил из кармана мятую десятку, сунул внутрь, бросил книжку на стол, встал, застегнул куртку.

— Рванули, — сказал он.

— Зачем червонец-то? — спросил Андрей.

— Так обиднее им, — сказал Олег.

Андрей большим глотком добил пиво, тоже встал, и через минуту они оказались на улице. Адреналин, казалось, плеснул в лицо холодный октябрьский воздух. Андрей глубоко вдохнул, они отошли на безопасное расстояние и закурили. Хмеля резко поубавилось. В ушах стучало, на душе было хорошо.

— Как два пальчика, — сказал Олег. — А вот и они.

— Кто? — спросил Андрей, глупо улыбаясь.

— Друзья твои, — сказал Олег.

Из дверей бара, оставшихся метрах в тридцати позади, покачиваясь и поддерживая друг друга, вышли Дима и Рома. На плече у Ромы висела большая сумка, в которой, видимо, и находилась упоминавшаяся в беседе камера. Они поглядели по сторонам и двинулись в сторону Олега с Андреем.

— Ну, сама судьба вела их к нам в руки, — сказал Олег.

— Что? — спросил Андрей.

— Не ссы, — сказал Олег. — Это шанс наш, понимаешь.

Андрей кивнул.

— Туда их затащим, — сказал Олег, кивнув в сторону темной арки в паре метров от того места, где они стояли. Людей на улице не было. Несколько машин дремали возле тротуара.

— Хорошо, — сказал Андрей, но тут случилось непредвиденное. Его желудок резко сжался, и, вместо того чтобы тащить в темную арку двух подгулявших кинодеятелей, Андрей быстро побежал туда в одиночестве. Оказавшись под темным кирпичным сводом, он наклонился и с вдохновением стал блевать. Под аркой сильно пахло мочой, это резко облегчало процесс очистки желудка.

Казалось, прошло совсем немного времени, но, когда Андрей вернулся на тротуар, Дима с Ромой исчезли.

— Где они? — спросил Андрей, вытирая губы рукавом.

— Уехали, — сказал Олег и негромко, но очень зло выругался. — Тачку поймали и уехали. Ничего не вышло.

— Да? — спросил Андрей, и на душе у него нехорошо полегчало. — Ну, все, что ни делается, все к лучшему.

— Особенно для той девочки, — зло сказал Олег, сплюнув под ноги. — Захочешь дело сделать, так нет. Пить, короче говоря, надо меньше.

— Слушай, а как же нас в баре не спалили? — спросил Андрей, решив поменять тему.

— Не знаю, — сказал Олег. — Но уходить надо. А то вдруг погоня.

Андрей кивнул. Они молча и быстро зашагали к метро. Снег к этому времени совсем растаял, с неба сыпался противный мелкий дождик, где-то далеко завывала милицейская сирена. Видимо, ловили преступников.

Ты теперь не так уж будешь биться

Снег уже совсем растаял. Посыпался мелкий дождик, из форточки тянуло сыростью и холодом, словно она вела в погреб. Марина еще раз глянула на телефон, подумала, не позвонить ли Светке. Решила, что не стоит — душевное состояние подруги резко диссонировало с настроем Марины. Она поежилась, отошла от окна. Шипение компьютерного вентилятора переплелось с шорохом дождя. Других звуков не было.

В детстве Марина очень не любила оставаться дома одна. В самом начале активной разумной жизни она с успехом избегала попадания в эту неприятную ситуацию. Сначала детский сад, а потом группа продленного дня эвакуировали ее из пустой квартиры, и до десяти лет она никогда не оказывалась дома в одиночестве. Естественно, тогда Марина не задумывалась о том, насколько это может быть неприятно, хотя позже, когда…

«А будет больно, наверное», — подумала она, садясь за стол. Экран монитора лучился фотографией Брэда Питта, по-прежнему притягательно безразличного. Посмотрев в потускневшие от какого-то глубокого знания глаза, Марина сразу отбросила деструктивную мысль.

…жизнь, следуя своей внутренней жестокой логике, стала регулярно одаривать одинокими часами в пустом гнезде ячейки общества, она решила, что раньше подсознательно догадывалась о поджидающих неприятностях и подстраивала механизм развития событий наиболее выгодно для себя. Многие дети не любят сидеть дома одни. Обычно это чувство не имеет логических обоснований, но у Марины было вполне разумное, хотя и иррациональное объяснение. В их квартире жил домовой. Проявлял он себя, разумеется, косвенно, но даже сейчас, с высоты накопленного к девятнадцати годам жизненного опыта, Марина не была склонна истолковывать случавшееся с ней в десять-одиннадцать лет богатством воображения, хотя именно такую трактовку предлагает излишне впечатлительным детям заботливое человечество.

Марина положила руку на мышку, ковырнула курсором папку с музыкой и наполнила комнату новым звуковым содержанием. Повозилась с пасьянсом, но занятие это утомляло. От выпитого пива клонило в сон. Марина стала думать, чем же заняться дальше.

Потустороннюю жизнь в их квартире нельзя было назвать бурной. Домовой не отличался ни буйностью нрава, ни богатством фантазии. Во всяком случае, когда по телевизору показывали передачу «Экстро-HJIO», Марина понимала, что ее печали ничто по сравнению с бедствиями других людей. Особенно ей запомнились два сюжета. В одном показывали фотографии самопроизвольно летающих предметов, в другом демонстрировался черный след пятипалой лапы на двери детской комнаты. Любой критически настроенный человек, естественно, воспринимал эти репортажи как выполненную с веселой фантазией мистификацию, но Маринин скептический фильтр тогда еще не оформился в полноценную защитную конструкцию.

После недолгих размышлений она решила сделать задуманную еще утром уборку. Встав из-за стола, Марина взяла лежавшую на батарее центрального отопления тряпку. На улице уже совсем стемнело, и пришлось включить свет. Люстра расплескала по комнате желтое свечение. Марина слегка прижмурилась, потом подошла к столу. Протерла монитор. Все окошки были свернуты, и получилось, что Марина протирает лицо Бреда Питта. Улыбнувшись, она несколько раз провела тряпкой по его верхней губе, словно бы избавляя Бреда от последствий насморка.

Началось все со стандартных пропаж предметов обихода. Марина очень хорошо запомнила первый такой случай. Как-то, собравшись выполнить домашнее задание по изобразительному искусству, она полезла в ящик стола за коробкой с цветными карандашами. Коробка из ящика исчезла. Стоит ли говорить, что последовавшие поиски не дали результата, хотя Марина и привлекла на помощь родителей. Коробка растворилась в эфире. Возможно, это событие и не напугало бы маленькую Марину, но необходимую сочность ему придала мама, после часовых поисков с уверенностью заявившая, что в квартире завелся домовой.

«Он же такой ласковый», — подумала Марина.

Светлый образ мифического существа, созданный советской мультипликацией, еще жил в душе Марины, но грозные репортажи «Экстро-НЛО» уже оттеснили его на второй план. Подвергать сомнению реальность показываемого по телевизору тогда было не в правилах даже взрослых людей. Поэтому Марина испугалась.

Искусственное освещение придавало процессу уборки невыносимую тягостность. После монитора еще хватило сил на стол, но дальше дело не продвинулось. Марина вышла в прихожую, выбила тряпку, вернулась в комнату и положила кусок гигиенической ткани обратно на батарею.

После случая с карандашами события развивались классически. В квартире стали пропадать носки, чайные ложки и газеты. А однажды — почему-то это было особенно страшно и запомнилось очень отчетливо — пропала папина зубная щетка. Что-то потом находилось, что-то — нет.

Марина решила покурить.

И, разумеется, появились звуки — стук, щелчки и даже угрюмое бульканье. Большинство детей они донимают по ночам, но с Мариной было по-другому. Звуки раздавались днем и только тогда, когда она оставалась дома одна. А из-за специфики маминой работы такое случалось нередко.

Выйдя в прихожую, она достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Курить на кухне не хотелось, поэтому она решила выйти на балкон, с должной предусмотрительностью накинув на плечи куртку.

Папа посмеивался и неизменно выдвигал разумные объяснения. В пропажах он последовательно обвинил мамину рассеянность, Марининых подруг и даже саму Марину, предположив, что дочка страдает лунатизмом. Звуки он вообще не воспринимал всерьез, успокоив как-то Марину сообщением о том, что если бы она ночевала в деревенском доме, то поседела бы за одну ночь. Мама придерживалась эзотерической точки зрения, внимательно выслушивала Маринины жалобы и изыскивала различные народные средства борьбы с полтергейстом.

Атмосфера балкона освежала. Дверь в комнату Марина закрывать не стала, чтобы услышать телефонный звонок. Когда она открыла балконное окно, ее голые икры полоснул ледяной сквозняк. Марина прикурила, надеясь, что не успеет простудиться.

Предлагаемые мамой меры неизбежно приводили к новым потрясениям. Так, сначала мама выяснила, что следует попробовать покормить домового. По ее совету Марина как-то оставила на кухонном столе блюдце с творогом и чайную ложку. Вернувшись через полчаса, она обнаружила, что ложка лежит в блюдце, а сама форма творожной горки изменилась, причем количество молочного продукта заметно уменьшилось. Марина выбросила остатки творога в помойное ведро, вымыла блюдце и ложку и проплакала до возвращения папы с работы. С тех пор она считала существование домового доказанным. Папа же окончательно уверился в том, что Марина страдает снохождением, но вялость характера не позволила ему отвести ее к врачу.

После пары затяжек Марина обратила внимание на странный тревожный звук. Он раздавался через равные промежутки времени, с каждым разом делаясь все громче. Его источник приближался.

Следующим этапом домашней охоты на ведьм стал эксперимент со свечкой. Мама, посоветовавшись со знающими подругами, сказала, что нужно обнести дом зажженной свечкой. Если пламя где-нибудь затрещит и начнет чадить, значит, домовой обнаружен. Эксперимент удался на славу. Пока папа сидел на кухне, попивая пиво и посмеиваясь, мама ходила по квартире, держа в руках зажженную свечу. Марина следовала за ней. Долгое время свеча хранила молчание, и у Марины зародилась уже робкая надежда, но когда мама добралась до угла, в котором стояла Маринина кровать, пламя дрогнуло, раздался треск и к потолку потянулась неопровержимая струйка черного дыма. В ту ночь Марина спала на раскладушке в родительской комнате.

Сигарета догорела уже до половины, когда в поле зрения появилась стайка молодых бритоголовых ребят в черных куртках. Они шли по тротуару, хлопая в ладоши и выкрикивая какое-то заклинание, заставлявшее редких прохожих уступать ребятам дорогу. Марина вспомнила, что по субботам обычно проходят футбольные матчи, и поняла, что ребята возвращаются со стадиона. Глубоко затянувшись и глядя на фанатскую процессию, она подумала, как хорошо сидеть вечером дома.

Последней попыткой стало приобретение кошки Муси, предшественницы Монтеня. Мама сказала, что кошки издавна служили средством для изгнания злых духов. Они с Мариной сходили на рынок и купили за символическую сумму милое молодое животное, которое прожило в их квартире целых шесть месяцев. Первые две недели Муся охотилась за чем-то невидимым и доводила Марину до истерики, садясь возле ее кровати и внимательно глядя на потолок. Потом все образовалось. Пропажи прекратились, щелчки и бульканье стихли. Марина успокоилась. Через шесть месяцев Муся сдохла. Причины ее смерти были неясны.

Фанаты скрылись из виду, но еще некоторое время был слышен похожий на уханье стаи филинов боевой клич. Марина докурила, выбросила окурок в окно и ушла с балкона.

Через неделю после того, как папа отвез тело Муси на свалку, пропали две чайные ложки, и Марина сдалась. Она перестала жаловаться родителям и больше не поддерживала мамины охотничьи инициативы. Рассудив здраво — насколько это было возможно в ее возрасте и ситуации, — она просто стала сокращать до минимума пребывание дома в одиночестве. Марина интенсифицировала общение с подругами и теперь время от окончания занятий в школе и до возвращения папы домой проводила либо в гостях, либо на прогулке. Так неожиданно домовой поспособствовал социальной адаптации Марины. Возможно, это и была его задача. Во всяком случае, довольно скоро всякие проявления полтергейста прекратились. Марина по-прежнему ходила гулять и в гости. Лишь через несколько лет, когда Марина начала полнеть, а для прогулок потребовались партнеры противоположного пола, она снова стала проводить много времени в пустой квартире, но о домовом почти не вспоминала. Единственным рудиментом той мрачной, но интересной эпохи стало приобретение Монтеня. Мама принесла его с рынка вскоре после того, как Марине исполнилось шестнадцать. Спустя еще год папа купил компьютер.

Марина вышла в прихожую, повесила куртку на вешалку, вернулась в свою комнату. Монтень сидел на кровати. Марина присела на корточки рядом, погладила послушную кошачью голову, потом встала. Дима все не звонил. Проблема ожидания стояла по-прежнему остро. Она подумала, что сейчас домовой оказался бы кстати — развлек и поднял тонус.

Последнее было особенно важно.

Спать хотелось очень сильно. Конечно, в душе и теле Марины гуляло волнующее предчувствие, от которого то холодел самый верх живота, то теплел самый низ, но сосредоточиваться на этих ощущениях Марина боялась. Причем она не могла понять, какая перспектива пугает больше — Дима не приедет, приедет, но ничего не будет, или будет все. Но зато она совершенно ясно осознавала, что разбираться в этом сейчас не стоит и нужно отвлечься. Направлять на борьбу со сном внутренние резервы было нельзя, и Марина стала думать, как бы использовать внешние.

На тумбочке рядом с кроватью лежала книжка, удивительно похожая на знаменитое повествование об Элен. «Судьба и сердце» удачно вписалась в новую картину Марининого мира и разом изменила ее литературный вкус. Теперь она регулярно брала книги с маминой полки и читала их чрезвычайно внимательно и неторопливо. Нельзя сказать, что они рассказали Марине много нового, но общая тональность непритязательного повествования часто помогала настроиться на соответствующий складывающейся ситуации лад, а иногда удавалось развлечься каким-нибудь неожиданным сюжетным оборотом. В общем, Марина стала верной поклонницей любовного романа, но все же ее страсть к этому жанру не была достаточно сильной для борьбы с накатившей сонливостью.

Марина подошла к столу, добавила громкости музыке так, что мембраны в дешевых колонках сталидребезжать. Этого было мало. Она огляделась и увидела возле двери маленький резиновый мячик, красный с синей полосой. Когда-то давно он был приобретен для физического развития маленькой Марины, потом затерялся, даже без помощи домового. Совсем недавно папа нашел его на антресолях — доставал резиновые сапоги собравшейся за грибами маме, — и мячик обрел новую жизнь в качестве игрушки для Монтеня. Марина подошла к мячику, присела на корточки, взяла его в руки и показала Монтеню. Монтень поморщился.

— Моня, мячик, — сказала Марина и кинула мячик в стенку напротив.

Монтень проводил его взглядом, подождал, пока, отскочив от стены, он выкатится на середину комнаты, потом неторопливо спустился на пол, подошел к мячику, тронул его лапой, сел рядом и стал умываться.

— Лентяй, — сказала Марина.

Она на секунду пожалела, что Монтень не собака, которую надо выгуливать, но потом подумала, что, гуляя с собакой, можно пропустить Димин звонок, и порадовалась гармоничности мира. Марина встала, подошла к коту и пнула мячик в направлении открытой двери. Мячик выкатился в коридор. Монтень посмотрел ему вслед, потом, словно что-то вспомнив, вскочил и побежал вдогонку. Настигнув мячик возле дверей ванной, он обхватил добычу передними лапами, повалился на пол и недолго, но очень увлеченно грыз красный резиновый бок.

Марина снова встала, отобрала мячик у кота и опять кинула его в стену. Так они играли минут десять. Марина весело смеялась, ее щеки слегка покраснели, но потом вдруг вспомнилась старая поговорка про заигравшее в жопе детство, приобретшая темную двусмысленность. Марина поморщилась, выключила свет и пошла на кухню. Монтень еще немного поиграл в одинокий футбол, потом побежал следом.

Пока электричество доводило воду до кипения, Марина смотрела в окно на улицу, казавшуюся — после светлого снежного утра — какой-то подгнившей. Когда чайник выключился, она приготовила кофе и пошла в большую комнату, сознательно не глядя на висевшие на стене часы.

Единственным выходом оставался телевизор. Марина села на диван, поставила чашку на тумбочку, подселив ее в компанию привезенных мамой сувениров, взяла пульт и зажгла негреющий информационный огонек. Телевизор с готовностью угостил Марину жирным рекламным блоком. Она хотела переключить канал, но тут на экране появились красивые юноши и девушки с удивительными сияющими гривами, размазанными пузырящимся потоком эфира. Ролик был не совсем тот. Марина поняла это, когда в конце показали флакон с шампунем, облепиховым, а не апельсиновым, как в знаменательный день первого Диминого звонка. Конечно, не было ничего удивительного в том, что по телевизору опять рекламируют тот же самый товар, пусть и изменивший запах, цвет и, видимо, вкус, но все равно на душе полегчало. Мутные, неоформленные сомнения, мелькавшие на заднем плане мыслительного процесса, сразу растаяли, словно смытая шампунем перхоть. Марина улыбнулась и легла на диван, положив под голову подушку, наволочку которой украшал вышитый мамой пейзаж — маленькая белая луна ползла по веткам тополя, росшего рядом с фольклорной избушкой. Реклама закончилось, и началось регулярное интеллектуальное шоу. Марина какое-то время честно отвечала на вопросы, потом прикрыла глаза. Ведущий почему-то все время вскрикивал, придавая передаче футбольный привкус, но это странным образом убаюкивало. Когда Монтень, любивший общество, зашел в комнату, Марина уже спала. Монтень покосился на телевизор, запрыгнул на диван и устроился у Марины в ногах.

Самое страшное не случилось. Телефонный звонок добросовестно бродил по закоулкам Марининого сна до тех пор, пока ему наконец не удалось вытащить ее на поверхность реальности. Марина открыла глаза, села. Несколько секунд ушли на окончательную адаптацию, потом она вскочила и побежала в прихожую.

— Алло, — сказала Марина, сняв телефонную трубку.

— Привет, — сказал Дима. — Ты как, готова?

Марина хотела спросить, к чему, но вовремя спохватилась.

— Конечно, — сказала она. — А ты где?

— Ну, вообще-то возле дома твоего, — сказал Дима, хохотнув. — Какой код у тебя, этаж и квартира?

Марина поморщилась. Нужные цифры удалось вспомнить не сразу. Она продиктовала их Диме.

— Отлично, — сказал он. — Через минуту буду.

— Ты один? — спросила Марина.

— Нет пока, — сказал Дима и нажал отбой.

Марина положила трубку. Монтень вышел в прихожую. Марина поглядела на него и вспомнила, что на ней только трусики и халат. Времени на смену гардероба не было.

— Ну, все, что ни делается, все к лучшему, — сказала она, обращаясь к Монтеню.

— Но прежде чем мы узнаем правильный ответ, — донеслось из большой комнаты, — реклама на канале ОРТ!

Марина успела сходить в комнату, выключить телевизор и надеть тапочки, когда с лестничной клетки донесся грохот дверей лифта. Этот звук в квартире было слышно очень хорошо, потому что папа не желал отгораживаться от мира мощной стальной дверью. Объяснить это было сложно — передачу «Криминал» папа смотрел регулярно, и вроде бы его душа должна была пропитаться осознанием невиданной опасности, нависшей над простыми гражданами, однако прихожую и общий коридор по-прежнему разделяла деревянная дверь, обитая дерматином, не способная создать серьезную преграду не только для преступников, но и для раздававшихся на лестнице звуков.

Вслед за шумом причалившего лифта послышался чей-то негромкий, незнакомый и неразборчивый голос, а потом Дима сказал:

— Да тихо. Погоди. Сорок шестая квартира.

Марина улыбнулась, подошла к двери, тихонько отомкнула замок и стала ждать, глядя в глазок. Через несколько секунд в поле зрения появился Дима. Друг его мелькнул на заднем плане и сразу исчез из кадра. Дима почему-то наклонился к глазку, потом выпрямился, откашлялся и потянулся к звонку. Марина открыла дверь прежде, чем он нажал кнопку.

Дима предсказуемо отшатнулся. В левой руке он держал букет и бутылку вина, которая несильно ударилась о стену, придав ситуации необходимое звуковое оформление. Марина весело хихикнула.

— Привет, — сказала она, упершись левой рукой в косяк двери, а правую поставив на пояс. — Испугался?

Марина на самом деле ничего такого не задумывала, но результат неожиданной импровизации превзошел все ожидания. Дима потешно округлил глаза, потом покосился на своего спутника — тот равнодушно жевал жвачку, — снова взглянул на Марину и на долгом выдохе произнес:

— Вау!

Марина покосилась на Рому и сказала:

— Ну, ты представишь нас, или предлагаешь мне впустить незнакомого мужчину в дом?

Дима откашлялся. До Марины донесся аромат алкоголя.

— Это Роман, — сказал Дима. — Друг и коллега. Это Марина. Девушка моей мечты.

Марина снова хихикнула.

— Очень приятно, — сказал Рома.

— Взаимно, — сказала Марина. Отступив на шаг назад, она сказала: — Ну, проходите.

Дима и Рома переглянулись, потом вошли в прихожую. Закрывая дверь, Марина ощутила легкий холодок, излучаемый их одеждой.

— Раздевайтесь, — сказала она, мимолетом отметив двусмысленность фразы.

Рома поставил висевшую на его плече сумку на пол и стал расстегивать куртку, Дима же, секунду помявшись, улыбнулся и протянул Марине букет и бутылку.

— Чуть не забыл, — сказал он. — Это тебе.

— Спасибо, — сказала Марина.

Рома снял куртку, повесил ее на вешалку, присел на корточки, стал развязывать шнурки. Монтень подошел к нему.

— Как кота зовут? — спросил Дима, расстегивая пальто.

— Монтень, — сказала Марина. — Моня.

— Хорошее имя, — сказал Дима.

Рома погладил Монтеня по голове, почесал шею. Монтень довольно хрюкнул.

— Красивый, — сказал Рома. — А можно, я его сниму?

— То есть? — спросила Марина, взглянув на Диму.

Дима в это время сковыривал туфли с ног, держась за стену.

— Рома у нас оператор, — сказал он, кряхтя. — Любитель.

— Можно, конечно, — сказала Марина.

Рома дотянулся до сумки, придвинул ее к себе, открыл и достал обычную бытовую видеокамеру. Марина успела заметить внутри сумки несколько маленьких кассет и еще одну бутылку.

Рома недолго повозился с камерой и направил ее на Монтеня. Тот внимательно посмотрел в короткое дуло, встал, высоко задрал хвост, подошел к Марине и описал восьмерку вокруг ее ног. Рома зафиксировал этот маневр на видеопленке, потом медленно поднял камеру, от ног Марины к ее лицу. Получилось у него это совершенно непринужденно, но Марина все равно слегка смутилась. Она улыбнулась в камеру, потом посмотрела на Диму, надеясь увидеть на его лице что-нибудь вроде ревности.

— Ну ладно, хорошего помаленьку, — сказал Дима. — Куда пройти-то нам? Или так и будешь гостей в прихожей держать?

— Я даже и не знаю, — ответила Марина. В душе у нее что-то сразу смягчилось от скользившей в Диминых интонациях повелительности. Приятно было чувствовать, что есть кто-то, кто может решить за Марину десятки больших и малых вопросов, сделает это быстрее и лучше нее, а потом погладит по голове, чмокнет в щечку и похвалит за сообразительность и терпение, — В комнату…

— Давай на кухню, — перебил Дима. — По-домашнему, по-простому.

— На кухню, на кухню, — сказал Рома, выключив камеру.

— Ну хорошо, — сказала Марина. — Но там даже музыки нет.

— Разберемся, — сказал Дима. Он подошел к Марине обнял ее за талию и легонько поцеловал в губы. — Где она есть?

— В комнате, — сказала Марина. — В моей. На компьютере.

И кивком указала направление.

— Ну, вы идите пока на кухню, — сказал Дима. — А я с музыкой разберусь. О’кей?

— О’кей, — сказала Марина.

— У тебя там нет секретов? — спросил Дима.

— Нету, — сказала Марина.

— Ну и хорошо, — сказал Дима, отпустив ее талию. — По пути носик зайду попудрить. Можно?

— Можно, — сказала Марина с улыбкой. Рома за ее спиной хохотнул.

Дима ушел в комнату, Марина и Рома зашли в кухню. Монтень плелся следом.

— Присаживайся, — сказала Марина, положив цветы на стол и поставив рядом бутылку. — Есть хотите?

— Да не особо, — сказал Рома, опустившись на табуретку.

— Нет, мы же не в ресторан приехали! — крикнул Дима из комнаты. Марина улыбнулась его заботе и остроте слуха.

— Я сейчас, — сказала она и ушла в большую комнату.

Включив в комнате свет, Марина подошла к серванту. Какое-то время она смотрела на стоявшие внутри наборы посуды и наконец решила, что лучше всего к случаю подходят пузатые алые бокалы на длинной ножке. Мама доставала их только на Новый год, и вообще-то предназначались они для шампанского, но сегодня тоже был в некотором смысле Новый год. И снег выпал. Марина открыла сервант, и в это время из ее комнаты донеслось пение Земфиры. Марина снова улыбнулась. Они обсуждали ее музыкальные вкусы довольно давно, но Дима не забыл. Она достала бокалы, закрыла сервант, потом взяла стоявшую на открытой полке вазу и побежала на кухню.

Рома все так же сидел на табуретке, зажав ладони между коленей. Камеру он оставил в прихожей. Монтень сидел напротив Ромы и внимательно смотрел на гостя.

— Он тебя не смущает? — спросила Марина. Она подошла к раковине, поставила бокалы на стоявшую рядом тумбочку. Наполнила вазу водой из-под крана, подошла к столу. Избавив цветы от полиэтиленовой обертки, она опустила их в вазу, потом вернулась к раковине, сняла полотенце с крючка на стене и стала вытирать накопившуюся в бокалах пыль.

— Немного, — сказал Рома.

— Моня, хватит, — сказала Марина. Приведя бокалы в парадный вид, она повесила полотенце на место, поставила бокалы на стол и спросила: — А вы где познакомились?

— С Димой? — спросил Рома.

— Да, — сказала Марина. — Курить если хочешь, кури.

Она переставила папину пепельницу с подоконника на стол.

— Надо сигареты взять, — сказал Рома, встал и вышел в прихожую. Через секунду он вернулся с пачкой «Парламента» и зажигалкой в руках. Сел на табуретку, закурил. — Да во ВГИКе и познакомились. Учились вместе.

— В одной группе? — спросила Марина, тоже присаживаясь.

— Угощайся, — сказал Рома, подвинув к ней пачку.

— Спасибо, — сказала Марина и достала сигарету. Рома галантно щелкнул перед ее носом зажигалкой. Она прикурила.

— Ну да, — сказал Рома. — В одной группе. Мы с ним подрались на третий день совместной учебы.

Марина улыбнулась.

— Почему? — спросила она, глядя на Рому. Ей приходилось скашивать губы в сторону, чтобы табачный дым не попадал в лицо гостю.

— А, долгая история, — сказал Рома, и в кухню наконец зашел Дима.

— Ух, хорошо, — сказал он, вытирая руки носовым платком, — Как музыка?

— Отлично, — сказала Марина, — Там же полотенце есть. Что ж ты платком?

— Ну, я не знал какое, — сказал Дима, подходя к табуретке, на которой сидела Марина.

— Я, пожалуй, тоже освежусь, — сказал Рома.

— Давай, — сказал Дима, с улыбкой глядя в Маринины глаза.

Рома ушел.

— Соскучилась? — спросил Дима, присев на корточки рядом с Мариной и взяв ее за руку.

— Да, — сказала Марина. Она раздавила сигарету в пепельнице и вручила Диме вторую ладонь. Пульс ее стал набирать обороты. Вспомнились гулкие удары сердца Элен из маминой книжки.

— Я тоже, — сказал Дима, поцеловав кончики ее пальцев. — Ты молодец, что позвонила.

— Я знаю, — сказала Марина.

— Ну, — сказал Дима, встав и хлопнув себя по коленям, — Самое время выпить.

Он взял со стола бутылку и быстро свернул ее алюминиевую голову. Марина не успела предложить штопор и порадовалась, что не допустила глупую ошибку.

— Пила когда-нибудь такое? — спросил Дима, наполнив два бокала.

— Нет, — сказала Марина. — А как же Рома?

— Рома успеет, — сказал Дима. — Давай.

Они взяли бокалы.

— За нас, — сказал Дима.

— За нас, — сказала Марина.

Когда они пили, из туалета долетел шум спускаемой воды, но Марина не стала обращать внимания на эту неуместную деталь.

Рома вернулся.

— Где ты бродишь? — сказал Дима. — Тут уже розлито давно.

Марина хихикнула. Рома подошел к столу, сел.

Вечеринка началась.

Вино оказалось удивительно вкусным и, кроме того, очень общительным. Оно легко вступило в контакт с остатками выпитого днем пива, приятно деформировав внутренний и внешний мир. На щеках Марины вспыхнул алкогольный пожар. Слегка кружилась голова, желудок немного возмущался, но как-то нерешительно и даже забавно. Звуки стали чуть тише и протяжнее, смягчились цвета. Но самым главным было то, что наконец пропала томительная двойственность. Поначалу, как только Дима появился в квартире, Марине казались немного неуместными будничность и какая-то суетливость вечера, но теперь она поняла, что неуместными как раз были образы, сгенерированные ее фантазией раньше, когда она ворочалась в одинокой постели, дома и в гостях. Теперь ей не казалось, что в такую минуту нужен конвой ароматических свечей, южных звезд или белых стволов березок. Теперь тесная кухня родной квартиры вполне годилась на роль тамбура между старой и новой жизнью. В березовой роще или на крымском песочке каждая дура будет рада, а так… Марина вдруг вспомнила свою давнюю прогулку по Москве, когда она как раз думала о том, что начинается настоящая жизнь. Сейчас она окончательно поняла, что значит настоящая. «Может, прямо здесь, на столе…» — подумала Марина и весело засмеялась собственному озорству.

— Что? — спросил Дима. В левой руке он держал зажженную сигарету, а правой пас стада мурашек на Маринином бедре.

— Пьяное вино, — сказала Марина. — Сколько градусов в нем?

— Да уж, — сказал Рома. Он немного поскучнел. Это расстраивало.

— Двадцать, по-моему, — сказал Дима. Положив сигарету в пепельницу, он придвинул к себе бутылку и стал разглядывать желтую этикетку. — Ну да.

— Двадцать? — спросила Марина. Наклонившись вперед, она взяла бутылку за горлышко и потянула ее к себе. — Двадцать?

— А сколько надо? — с улыбкой спросил Дима. Его рука вдруг убежала на стол. Марина чуть заметно вздрогнула.

— Не знаю, — сказала она, стараясь сделать вид, что ничего не заметила и разглядывает бутылку. — Рома, ты что загрустил?

— А? — Рома, разглядывавший пол, поднял глаза.

— Да, — сказал Дима. — Чего скис?

— Сколько времени? — спросил Рома.

— Вон часы, — сказал Дима, кивнув на простенок между раковиной и дверью. — Десять почти.

— Десять? — переспросил Рома. — Я поеду, что ли.

Марина быстро посмотрела на Диму. Дима подмигнул ей и, повернувшись к Роме, сказал:

— Да погоди, рано еще.

— Рано?

— Да, — сказала Марина. И добавила: — А поснимай нас?

— Хочешь? — спросил Дима, повернувшись к ней. Его брови приподнялись.

— А почему бы и нет, — сказала Марина. — Скучает же человек.

— Можно, — сказал Рома, улыбнувшись. Он живо поднялся с табуретки, поставил свой бокал на стол и пошел в прихожую.

Марина посмотрела на Диму. Он тут же приблизил к ней свое лицо и поцеловал ее приоткрытый рот. Его правая рука вернулась на бедро и уверенно нырнула под халатик. Марина чуть раздвинула ноги, одновременно жадно втянув в рот Димин язык. В левую лодыжку уткнулось что-то теплое и шершавое. Марина не сразу поняла, что это голова Монтеня. Не выпуская из фокуса восприятия Димины прикосновения, она отогнала кота ногой.

Когда Дима отпустил ее и Марина открыла глаза, Рома стоял в дверях кухни и целил в них камерой.

— Красиво, — сказал он.

— Ты снимал? — спросила Марина.

— Ты же просила, — сказал Рома.

В душе у Марины произошло какое-то движение, странно похожее на прикосновение Монтеня секунду назад, и так же, как раньше она отогнала кота, она справилась с этим движением, и сразу стало легче, захотелось только одного, а мысль о том, что это одно уже совсем близко, одновременно успокаивала и волновала.

— О’кей, — сказала она, закуривая. — Тогда с тебя кассета.

Дима разлил остатки вина по бокалам.

— Слышал? — спросил он.

— Хорошо. — Рома подошел к столу, положил камеру рядом с бутылкой, взял свой бокал и сказал: — А можно, я свой диск поставлю?

Марина сидела на кровати в своей комнате и весело смеялась, глядя в камеру, которую держал стоявший напротив нее Рома. Она поджала ноги, и халатик совсем сполз, полностью обнажив ее бедра, но перед камерой это казалось вполне уместным. Дима разливал вино из второй бутылки по бокалам, стоявшим на тумбочке рядом с кроватью. Колонки заполняли комнату электронной музыкой с принесенного Ромой диска. Большой свет они зажигать не стали, включили только настольную лампу. Рома, выбирая ракурс, специально встал так, чтобы на Марину не падала тень, и она поняла, что во ВГИКе он учился хорошо.

— Бери, — сказал Дима, протягивая бокал Марине.

Рома положил камеру на кровать, подошел к тумбочке и взял бокал.

— За любовь и дружбу! — сказал Дима.

Они чокнулись и выпили.

— Вы же танец мне обещали, — сказала Марина, поставив бокал на пол. — И как камерой пользоваться показать.

— Танец, — сказал Дима. — Танец можно. Рома, объясни товарищу, как пользоваться твоим оружием.

Рома улыбнулся, поставил бокал на тумбочку, сел на кровать рядом с Мариной и в нескольких словах приоткрыл ей тайны операторского мастерства.

— Все поняла? — спросил Дима, улыбаясь.

— Да, — сказала Марина.

— Ну, тогда мотор, камера, и все такое, — сказал Дима. — Какой трек?

— Седьмой, — сказал Рома, вставая с кровати.

Дима подошел к компьютеру и запустил нужную композицию. Потом они встали лицом друг к другу. Марина подняла камеру и стала снимать.

Дима и Рома начали хореографическую композицию. В их движениях чувствовался огромный опыт, из-за чего Марина почувствовала легкую ревность. Потом, когда Рома решительно обхватил Димину талию и стал вращать тазом, она стала испытывать ревность уже совсем по другому поводу, но, проявив необходимый профессионализм, продолжала снимать. В какой-то момент их лица настолько сблизились, что показалось, будто они собираются целоваться. Марина испугалась уже по-настоящему. Но ничего страшного не произошло. Дима сильно толкнул Рому в грудь, отступил на шаг назад, повернулся к Марине и, широко улыбаясь, спросил:

— Ну как?

— Здорово, — сказала Марина, увеличив его улыбку до дозволенных техникой пределов.

В этот момент Рома издал странный звук, похожий на хрип крана, когда отключают воду, и побежал в туалет.

— Да уж, слабоват парень, — сказал Дима, посмотрев ему вслед, и подошел к Марине.

Она продолжала снимать, пока он не взял камеру из ее рук.

— Ну как? — снова спросил Дима, но уже совсем другим тоном. Голова Марины кружилась уже очень сильно, и, когда мягкие Димины руки положили ее на кровать, ей показалось, что она попала на карусель.

Внутри у Марины все сжалось. Глядя на подкрашенный настольной лампой потолок, она подумала о том, где сейчас Монтень. Потом перед ней появилось лицо Димы, совсем близкое. Она положила руки ему на затылок и попыталась улыбнуться, стараясь не обращать внимания на тошноту. Из туалета доносились сочные физиологические звуки.

— Хочешь? — тихо спросил Дима, перебирая Маринины волосы.

— Да, — сказала Марина. — Очень. Я тебя…

— Я тоже, — сказал Дима и прервал ее поцелуем.

Марина подумала, что уже, но в этот момент Рома с грохотом выбрался из туалета.

— Не переживай, — сказал Дима, оторвавшись от ее губ. — Скоро.

Марина улыбнулась в ответ.

Снова пошел снег. Причем не мелкий, как днем, а жирный и крупный, совсем зимний. Он облепил еще не до конца облысевшие ветки деревьев и выбелил асфальтовые дорожки. На траве снежинки таяли, поэтому картинка за окном стала похожа на фотографический негатив.

Они стояли на кухне. Марина лицом к окну, Дима за ее спиной. Его язык путешествовал по шее Марины, а руки — по животу, то поднимаясь к груди, то опускаясь в самый низ. Казалось, что они ее уговаривают. Никакой необходимости в этом не было, но Марина не мешала им. Положив свои ладони на затылок Димы, она тяжело дышала, слегка подрагивая. Монтень вроде бы крутился в ногах, но мозг Марины окончательно исключил его из числа достойных внимания объектов.

— А где Рома? — спросила Марина, сглотнув.

— Вроде в большой комнате спит, — сказал Дима.

— Да? — Марине вдруг захотелось, чтобы хорошо стало не только ей, но и всем вокруг, и она сказал: — Давай тогда не будем его будить. Куда он по такой погоде пойдет. Пусть спит.

— Хорошо, — сказал Дима.

Марину слегка удивило такое быстрое согласие, но потом она подумала, что Дима просто уже не в состоянии адекватно воспринимать ее слова. Она улыбнулась и прикрыла глаза.

В этот момент то ли руки Димы задели какую-то чувствительную точку на ее теле, то ли просто до головы доехал последний бокал вина. Марина потеряла равновесие. Дима придержал ее, не дав упасть. Потом попробовал поднять, подхватив колени, но даже без восьми килограммов тело Марины оказалось слишком тяжелым для него. Он потащил ее к кровати, как пластмассовый манекен в магазине. Тапочки слетели с ног Марины, и пятки неприятно заскребли по линолеуму. Она хотела засмеяться, но даже мимические мышцы уже не слушались.

…ничего не видела. Вроде бы на глазах была черная повязка. Марина вдруг вспомнила, что так же поступил герой из недавно прочитанного романа, название которого затерялось где-то в глубине мозга.

— В этот момент зрение не нужно, — сказал герой героине. — В этот момент нужны только осязание и слух.

— Снимай, — сказал Дима Марине. Та часть мозга, которая еще была способна функционировать, предложила Марине два варианта — трусики и повязку. Халатика на ней, насколько она могла понять, уже не было. Марина потянулась к лицу, но чьи-то — Димины, чьи же еще, — руки остановили ее.

— Да не ты, — сказал Дима.

Марина на секунду растерялась — сказанное было явно неуместно, — но потом теплые пальцы обхватили ее левый сосок и еще более чувствительный участок тела внизу, там, где заканчивались жировые складки. Марина жадно хватанула кислый воздух комнаты и громко, очень громко застонала. Она хотела что-нибудь сказать, но язык…

…кричал Монтень. Марина никогда раньше не слышала, чтобы ее кот издавал такие звуки. Он не просто кричал, требуя еды или ища компании, а почти выл. Звук этот был настолько жутким, что она совершенно забыла о происходящем. По странной приглушенности она поняла, что Монтень кричит за закрытой дверью ее комнаты. Она очень испугалась. Может быть, того, что кот некстати разбудит Рому и помешает им.

Марина сорвала с глаз повязку и попыталась встать.

— Я прогоню, — сказала она, наконец обретя контроль над речевым аппаратом.

— Не надо, — сказал Дима.

— Почему? — спросила Марина и вдруг увидела за его плечом Рому. Тот держал в руках камеру. — А что…

Но тут что-то взорвалось внутри Марины, по всему ее телу прокатилась ударная волна, и она, выгнувшись, закричала уже сама. Дима начал ритмичные движения, и вскоре в такт им Марина начала повторять короткое русское отрицание, состоящее всего из трех букв, как и то слово, вокруг которого…

…к ее губам, а по телу гуляли, казалось, сразу четыре руки. Марина рефлекторно открыла рот, и тут же что-то уткнулось ей в гортань, а нос неприятно защекотали волоски. Марина дернулась назад.

— Главное, не кусаться, — сказал Дима, — Хорошо?

— Да, — сказала Марина, чувствуя, как две сильные руки наклоняют ее голову вперед, еще одна гладит ягодицы, а другая теребит сосок, вызывая совершенно немыслимые колебания во всем теле. Хотелось только одного — чтобы колебания эти становились сильнее. Марина сложила губы…

…тяжело дышали рядом, кто-то был снизу, кто-то сверху, и оба они были внутри, и, что бы там ни говорили подруги в прокуренных сортирах, что бы ни показывал разнузданный телевизор, что бы ни писали авторы любовных романов, больно не было. Совсем. Марина обнаружила, что тело ее приобрело странную самостоятельность. Хотя она не давала ему никаких команд, оно решительно двигалось в такт движениям окружающего мира, сузившегося до масштаба двух голых и потных мужских тел. Напрягались мышцы спины, живота, ног, мышцы всего тела. Весело колотилось сердце, шумно гоняли воздух легкие, а снизу постоянно прибегали пенящиеся волны, раз за разом обрушивавшиеся на разум.

И вдруг на недолгий, но запомнившийся навсегда момент наступил отлив, пришла ослепительная, ненужная и страшная трезвость. И захотелось, чтобы стало больно. Чтобы предавшее ее тело приносило совсем другие ощущения. Происходящее должно было сопровождаться болью, рвущей, сильной, какая только бывает. Оно должно было сопровождаться болью. Но боли не было. Было совсем наоборот. И именно поэтому Марина снова стала кричать, задыхаясь, всхлипывая и чувствуя, как из ноздрей при каждом выдохе летят сопли, а на губах пузырится что-то липкое.

Вася

Краткий приступ зимы закончился. За окном снова была стопроцентная осень — мокрый асфальт, еще зеленая, но уже совершенно неубедительная трава, лысеющие деревья и рассеянная в атмосфере влага, то ли дождь, то ли туман, превращавшая бессмертный солнечный свет в серое свечение.

Андрей сидел на кухне и пил чай. Времени было около половины первого, и, как это в последнее время бывало по воскресеньям, сильно болела голова. Компанию Андрею составлял папа. Он сидел у окна, курил, выпуская струи дешевого табачного дыма в форточку и время от времени поглядывая на боровшегося с чаем сына. Под папиным взглядом чуть сильнее тряслись похмельные руки, а мысль о бутерброде, иногда возникавшая в усталом мозгу, теряла остатки конструктивности.

— Как самочувствие? — спросил папа.

— Нормальное, — ответил Андрей, глядя в чашку.

— Прекрасно, — сказал папа. — Похмелье уже норма, что ли?

— С чего ты взял? — спросил Андрей, делая новый глоток.

— Да вижу, — сказал папа. — Ты делом думаешь вообще заниматься?

— Я занимаюсь, — сказал Андрей. Говорить было тяжело — стоило открыть рот, как желудок сразу сводило. Андрей гасил костерок тошноты чаем. Допив первую чашку, он налил вторую.

— Я вижу, — снова сказал папа. Андрей подумал, что чаще это говорят только пациенты, заканчивающие курс в клинике Норбекова.

В кухню зашла мама, оставив на время телевизор в одиночестве.

— Чайник горячий? — спросила она.

— Горячий, — сказал папа.

— Да, — сказал Андрей.

Мама приготовила кофе, достала из шкафа пакет с соевыми батончиками и ушла в комнату.

— Морду-то кто побил? — спросил папа, когда принесенные мамой колебания утихли.

Андрей смутно помнил, что на этот вопрос, в несколько иной форме заданный мамой, он отвечал еще накануне. Правда, что именно было сказано, вспомнить не удалось, поэтому Андрей пожал плечами и тихо сказал:

— Так. Люди.

— Я понимаю, что не звери. Иначе зубы целыми бы не остались, — сказал папа. — А вообще, пить по три дня — нормально, ты считаешь? Нервы нам трепать?

— Я не по три дня, — сказал Андрей.

— А по сколько? — спросил папа.

— Ладно. — Андрей встал с табуретки, взял чашку и пошел к дверям.

— Девки были хоть? — спросил папа.

— Были, — ответил Андрей.

— Ну это хорошо, — сказал папа. — Надеюсь, дедом не сделал меня еще.

Андрей молча вышел.

Воскресенье было чем-то вроде санитарного дня. Андрей обычно посвящал его тихому культурному досугу, под бормотание телевизора, компьютера или автора какой-нибудь книги перерабатывая накопленный опыт. Иногда приходилось делать что-нибудь по учебе или помогать родителям в ведении домашнего хозяйства. Вечером пили пиво с Олегом. На новые приключения обычно не тянуло.

Поставив чашку с чаем на письменный стол, Андрей взял пульт дистанционного управления, лежавший на телевизоре, и впустил в комнату MTV. После чего сел на стул, поместил взгляд на телевизионный экран и стал впитывать заморский напиток и заморские эмоции. На душе было пасмурно и тихо. Потрескивавший молодыми неоформившимися голосами телевизионный огонек успокаивал, несмотря на то, что участники передачи старались выжимать из себя настоящие страсти, обсуждая короткометражные музыкальные фильмы, в простонародье называемые клипами. Андрей следил за последними веяниями мировой культуры из прагматичных побуждений — телевизионные передачи были неотъемлемой частью салонных и уличных бесед с товарищами. Причем в беседах этих так же неизменно обсуждались последние достижения научно-технического прогресса в области автомобилестроения и бытовой электроники, что еще раз подчеркивало тесное переплетение гуманитарного и естественного знания в постиндустриальную эпоху.

В общем, воскресенье уверенно покатилось по наезженной колее. Но бывает так — едешь старой, хорошо знакомой полевой дорогой, слушаешь чириканье мелкой птичьей сволочи, поглядываешь на бездонное степное небо, похожее на голубую сковородку с круглым кусочком медленно тающего солнечного маргарина, напеваешь старинную казачью песню и думаешь о том, что хорошие хлеба уродятся. Похлопываешь старую ленивую лошадку по ушам, а она вдруг остановится и всхрапнет. Очнешься от дремы, глянешь вперед — а поперек дороги бревно лежит. Откуда взялось и для каких целей, неизвестно. Может, лихие люди засаду устроили, может, соседи баньку новую строят, везли да потеряли, потому как пьют много и трезвыми их никто не видел. Взволнуешься, вспотеешь, врежешь лошадке хорошенько и объедешь бревно. Может, и обойдется все, а может, и нет.

Так и с Андреем. В качестве бревна выступил телефонный звонок. Андрей вставать не стал, отдав право первого телефонного знакомства родителям, но через минуту в дверь его комнаты постучал папа — иногда Андрей думал, что, если бы с детства привык называть папу отцом, все повернулось бы иначе, — и попросил взять трубку. Андрей повиновался.

— Привет, — звякнул в трубке приятный девичий голос, и Андрей сразу немного вспотел. — Как живешь?

Андрей смутился. Но не от неожиданного внимания девушки — что уж тут смущаться после вчерашнего, — а оттого, что голос был незнакомым, и это создало некоторую неловкость.

— Нормально.

— Что делаешь? — спросила девушка, и Андрей, перебрав наконец все варианты — которых и было-то немного, — понял, что в роли устроивших засаду лихих людей выступает Василиса.

— Встал недавно, — сказал он, вспомнив гулявшую по старшим классам похабную шутку, касавшуюся такого ответа. — Чай пью. Телек смотрю.

— Что смотришь-то? — спросила Василиса. Казалось, она всерьез интересовалась жизнью Андрея.

— MTV, — сказал Андрей.

— А, — сказала Василиса. — Я тоже.

— Понятно, — сказал Андрей.

— А дальше что делать собираешься? — спросила Василиса.

— Не знаю, — сказал Андрей. — А что?

Разговор странным образом поменял полярность — половая принадлежность авторов произносимых фраз вроде бы должна была быть обратной.

— Может, встретимся? — спросила Василиса.

— Сейчас? — спросил Андрей. — Мне вообще-то до Москвы…

— Ну, не сейчас, — сказала Василиса, не дав Андрею уточнить свое географическое положение. — Ближе к вечеру. Правда, у меня родители дома.

— Ладно, — сказал Андрей. — Можно просто погулять

— Ага, — сказала Василиса, — Только прохладно.

— Оденемся потеплее, — сказал Андрей, удивляясь тому, как легко удалось перехватить инициативу. — Давай в пять. На «Менделеевской».

— Хорошо, — сказала Василиса. — Прямо в метро?

— Ну да, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказала Василиса. — Буду ждать. Целую.

— Пока, — сказал Андрей.

Молодость сильнее похмелья. Этот принцип служит надежной базой роста рынка алкогольной продукции в нашей стране. К трем часам, когда взволнованный Андрей, отстрелявшись от родителей парой коротких и в меру обидных фраз, вышел из дома, последствия субботнего путешествия прошли, если не считать приятной слабости во всех членах. По пути к железнодорожной станции Андрей выкурил две сигареты и купил бутылку пива. Он не ходил на свидания почти год, и возбужденная нервная система настоятельно требовала успокоительного.

Электричка прибыла в половине четвертого, когда первая доза пива уже всасывалась в стенки натруженного желудка, расслабляя и успокаивая. Андрей, хотя народу было совсем немного и вагон пустовал, остановился в тамбуре. Уже почти неосознанно подчиняясь принципу максимума адреналина, он не купил билет, несмотря на вполне благополучное финансовое состояние. Вероятность встретить контролеров днем в воскресенье была невелика, но все же некоторая неопределенность возникала, а вместе с ней возникало легкое щекотание в душе. Дополнительную остроту ощущениям придавали маячившие впереди вокзальные турникеты — последнее достижение в борьбе с безбилетным проездом. Все это отвлекало от мыслей о предстоящей романтической встрече и, волнуя одну часть души, успокаивало другую, то есть Андрею удавалось придерживаться генерального курса.

Пошипев изношенной пневматикой, электричка тронулась, и вскоре за окном замелькали деревья, сквозь ветви которых светило выглянувшее вечернее солнце. По серой стене напротив побежали то ли напуганные, то ли просто веселящиеся тени, и сразу вспомнилась казавшаяся уже давней поездка за грибами. Воспоминание расстроило. Подчинение чужой воле, присутствовавшее в той поездке и ставшее вдруг очевидным, сразу омрачило казавшееся недавно забавным путешествие. Андрей с неприятной ясностью осознал, что не имел ни малейшего желания приобщаться к психоделической культуре, поехал в лес от безделья и за компанию, а ведь могло в его жизни присутствовать что-то более важное, а главное, его собственное, что-то, что стало бы стержнем жизни. Собственно, расстраивало как раз не само подчинение чужой воле, а неизбежность такого подчинения в отсутствие этого самого «чего-то», способного армировать гибкую Андрееву душу и придать ей необходимую для выживания жесткость.

Электричка была скоростной, в расписании ее значились всего четыре промежуточные остановки, и первый раз она споткнулась об асфальтовый перрон на десятой минуте поездки. К этому времени настроение у Андрея совсем испортилось. Мысли приняли кардинально негативный оборот. Теперь Андрей думал о том, что и сегодняшнее его путешествие инициировано чужой волей. Открытие это ошарашило. Волнение по поводу собственной безбилетности совершенно исчезло, уступив место темному отчаянию. Андрей вдруг захотел выйти из электрички. Остановила его только любовь к логике и странное совпадение физических и духовных ощущений. Машинист, видимо, замечтавшись, подвел поезд к станции на очень большой скорости, и ему пришлось довольно резко затормозить. Андрей покачнулся и не сразу сумел восстановить равновесие. А когда ему это удалось и можно было уже выпрыгивать на свежую подмосковную платформу, равновесие вернулось и в душу. Андрей понял, что возможность выйти предоставлена ему машинистом и, стало быть, выйти из поезда по своей воле он тоже не может. Желание покинуть электричку сразу прошло.

«Вот же ерунда какая в голову с похмела лезет», — подумал Андрей. Он закурил, а когда сигарета кончилась, прошел в вагон и сел на облезлый диван. Всю оставшуюся дорогу до Москвы он принципиально не оборачивался, когда в вагон кто-то входил, решив отделаться от вопросов контролеров взяткой. Впрочем, они так и не появились, уступив сцену железнодорожным коммивояжерам и странствующим гитаристам. На Ленинградском вокзале Андрей купил банку с коктейлем, а через турникет попросту перепрыгнул, воспользовавшись тем, что следившая за порядком женщина в синей шинели была увлечена беседой с пожилым охранником, оставившим на время свой пост в зале игровых автоматов.

В метро было многолюдно, и на контрасте с пустой электричкой это ощущалось особенно остро. Апельсиновый вкус купленного на вокзале коктейля принес в мыслительный процесс пошлую игривость. Дежурная ассоциация толпы с людским морем всплыла из загаженных глубин подсознания. Причем ассоциация, вроде бы основательно затертая, оказалась на удивление яркой. Когда Андрей ступил на ленту эскалатора, его стало слегка покачивать. Приписать это действию алкоголя было нельзя — даже для третьего дня было выпито совсем немного, и Андрей решил, что виновата во всем его впечатлительность. Сфокусированная сводчатыми потолками энергия коллективного сознания придавала мыслям новую силу, и где-то на полпути до платформы возникло неприятное ощущение, что эскалатор приводит в движение не покоренное человеческим гением электричество, а желание окружающих как можно скорее попасть к пункту назначения. Конкретным выразителем этого желания была пристроившаяся за Андреем плотно сбитая старуха в пуховом платке. Наверху, в толпе у эскалатора, она постоянно подталкивала Андрея в поясницу, давая понять, что времени у всех в обрез, а теперь неприятно сопела над ухом, время от времени принимаясь звенеть мелочью. Андрей подумал, что старуха не может просто выбраться на прогулку — у нее должны быть какие-то дела. Рюкзака с пустыми бутылками не было, поликлиники по воскресеньям закрыты, а детям и внукам принято возить гостинцы. Учет этих факторов привел к мысли о том, что старуха зарабатывает попрошайничеством. Пораженный собственной проницательностью, Андрей обернулся и чуть не упал, потому что путешествие как раз подошло к концу. Неловко перепрыгнув через жующую ленту эскалатора железную челюсть, он быстро пошел вперед, огибая двигавшихся со средней скоростью горожан. Почему-то не хотелось, чтобы старуха сунула под нос сложенную лодочкой морщинистую ладонь, а так как ехать было совсем недалеко, отгородившись от старухи парой вагонов, можно было избежать неприятной перспективы.

Поезд как раз стоял у перрона, и желание взглянуть на часы утолить не удалось. Подхваченный мощной приливной волной, Андрей оказался в вагоне, зажатый с одной стороны пузатым мужчиной, испускавшим волны перегара, а с другой — серьезным мальчиком в кожаной куртке. Мальчик недобро поглядывал на Андрея и локтем отгораживал от него девочку в светлом пальто. Вид счастливой пары вызвал привычную меланхолию, но потом Андрей вспомнил, что скоро будет таким же обладателем спутника противоположного пола. Подбодренный этой мыслью, он поднес ко рту банку с коктейлем. В этот момент поезд тронулся, мальчик в кожаной куртке покачнулся, толкнул Андрея под локоть, и коктейль, вместо того чтобы попасть Андрею в рот, пролился на плечо пузатому мужчине. Тот, словно по команде, стал громко и как-то основательно ругаться, но Андрей, вместо того чтобы вступать в сражение, просто хлебнул из еще не опустевшей банки, не обратив внимание даже на толкнувший его в бок кулак.

Выбравшись из поезда через две остановки, Андрей перевел дух. Часы над тоннелем показывали пятьдесят минут пятого. Банка успела опустеть только наполовину (вспомнилась известная библейская история). Усмехнувшись, Андрей вышел с платформы в зал, присел на корточки возле одной из колонн и стал убивать десять ненужных минут, или, как их называл журналист из запомнившейся навсегда старинной телепередачи, шестьсот секунд.

Убийство времени — дело серьезное и даже немного страшное. Всю сложность этой проблемы Андрей оценил в прошлом году, на лекции по химии. Знакомых, с которыми можно было бы разыграть партию в точки или перекинуться парой анекдотов, рядом не было. Обычно в таком случае Андрей внимательно слушал лектора, используя по максимуму естественную страсть к познанию и зарабатывая авторитет вопросами по существу. Однако преподавательница химии, помимо шикарной воздушной прически, поднимавшейся над немолодой головой пушистым нимбом, отличалась уникальным тембром голоса. Ее речь почти мистическим образом вызывала сильнейшую сонливость. Слушать внимательно не было никакой возможности. В итоге Андрею пришлось развлекаться написанием матерных стишков на парте, разглядыванием затылков однокурсниц — он, как обычно, сидел на заднем ряду — и размышлениями о природе происходящего. Эти-то размышления и привели к пугающему открытию. Двигаясь по рельсам железной логической дороги, Андрей очень скоро пришел к неприятному, но совершенно неопровержимому выводу. Желание убить время оказывалось тождественно желанию хоть немного приблизить смерть (да и в самом названии занятия крылся намек на подобную трактовку). Мысль эта настолько взволновала Андрея, что оставшаяся часть лекции пролетела совсем незаметно. Тем самым время было убито, но это не обрадовало.

Теперь все случилось менее драматично. Мрачные размышления былипрерваны появившимися в поле зрения женскими ботинками и узкими джинсами с несколькими светло-коричневыми пятнами — на улице было очень грязно.

— Привет, — сказала Василиса.

Андрей поднял голову, и возникшие ненадолго сомнения по поводу зажатой в руках банки тут же растаяли. Василиса держала такой же оранжевый цилиндр.

— Привет, — сказал Андрей, вставая.

— Вот и я, — сказала Василиса и поцеловала Андрея в губы. — Я не опоздала?

— Нет, — ответил Андрей. — Вроде бы. Часов-то нет у меня.

— Счастливый, что ли? — спросила Василиса.

— Вроде того, — ответил Андрей, допив остатки коктейля.

— «Отвертку» любишь? — спросила Василиса.

— Нет, — снова сказал Андрей, подумав о том, что Дейл Карнеги не одобрил бы обилие отрицательных частиц в его речи.

— Ясно, — сказала Василиса. — Как доехал?

— Хорошо, — сказал Андрей. — Пойдем, что ли.

— Ну, наверное, — сказала Василиса, хитро улыбнувшись. — Хотя здесь неплохо.

— В метро хорошо, — сказал Андрей. — А на воздухе лучше.

Василиса послушно хихикнула.

Андрей направился к эскалатору, а Василиса, переложив банку в левую руку, тут же взяла его под локоть. Действие это, при взгляде со стороны неизменно вызывавшее зависть, изнутри неожиданно оказалось неприятным. Левая рука сразу потяжелела, словно в нее вкололи новокаин. Однако отстраняться Андрей не решился и покорно дотащил Василису до эскалатора, глядя под ноги и даже пропустив мимо ушей какую-то ее ремарку — как раз подошел поезд, его шум заглушил большую часть слов, и Андрей просто кивнул в ответ.

На эскалаторе Василиса встала спереди и повернулась к Андрею лицом.

— Скажешь, когда будем подъезжать, — сказала она.

— Хорошо, — сказал Андрей.

Василиса положила руку ему на плечо и посмотрела в глаза. От этого взгляда сделалось нехорошо. Василиса явно искала в Андрее что-то, чего он сам в себе никогда не ощущал. Причем пугало как раз то, что Василиса это «что-то» через несколько секунд отыскала, и на лице ее проступила сильная, совершенно незнакомая и явно положительная эмоция.

— Как денек провела? — спросил Андрей, думая о том, что для поддержания беседы на нужном уровне придется выпить еще. — С пользой?

— Так, — Василиса наклонила голову. — Ничего. Как дела ваши?

— Какие дела? — спросил Андрей.

— Ну ты же сказал вчера, что дела у вас какие-то, — сказала Василиса.

— А, — сказал Андрей, отметив про себя, что из-за насыщенности событиями стандартный двадцатичетырехчасовой промежуток времени неестественно удлинился. Вчера казалось чем-то очень далеким и даже в известной степени нереальным. — Так. Более-менее.

— Понятно, — сказала Василиса. — А ты вообще чем занимаешься?

— В смысле? — спросил Андрей.

— Ну, учишься или работаешь? — спросила Василиса.

— И то и другое, — сказал Андрей. — Поворачивайся.

Василиса оглянулась, потом повернулась. Аромат ее шампуня задел ноздри Андрея. Шампунь пах облепихой.

Для прогулки Андрей выбрал парк, расположенный недалеко от опрокинутой звезды Театра Советской армии. Место это они с Олегом открыли для себя с полгода назад, точнее, открыли не они, а Никита. Уютным майским вечером, занесенные в этот район ветром приключений, они пили там портвейн, разглядывая плававших по парковому пруду лебедей. Когда прогуливавшиеся по асфальтовым дорожкам охранники приближались на опасное расстояние, Никита прятал бутылку под лавку, и они закуривали. Андрей плохо знал Москву, и это место показалось ему наиболее соответствующим предстоящему мероприятию.

Однако прежде, чем идти в парк, нужно было разобраться с двумя проблемами. Первая — добыча алкоголя — решилась просто и почти незаметно. Совсем недалеко от метро оказался припаянный к бетонному забору продуктовый павильон. Андрей и Василиса, снова ухватившаяся за его локоть, зашли внутрь, и там Андрей, немного смущаясь, спросил у Василисы, что она будет пить.

— «Отвертку», — сказала Василиса, улыбаясь, и Андрей купил две желтые поллитровые банки, успев подумать о том, какие болты должна откручивать «Отвертка» в данном случае. Впрочем, болты вроде бы откручивались ключами, а плоское жало «Отвертки» нужно было вставлять в щель на головке шурупа, но, так или иначе, сравнение получалось похабным.

Чтобы сгладить возникшую в душе неровность, Андрей купил еще два целлофановых пакета с ручками. Он подумал, что лавки в парке наверняка мокрые, и пакеты пригодятся.

Вторая проблема оказалась сложнее. Используя математическую терминологию, ее следовало назвать менее тривиальной, но на самом деле она была именно таковой. Холодный ветер вступил в простую реакцию с литром выпитой активной жидкости, и сразу захотелось в туалет. Выйдя из продуктового павильона, Андрей прежде всего поискал взглядом желтую букву «М» на шесте. О новой расшифровке титульной буквы американского ресторана быстрого питания Андрей узнал от Костыля. Как-то после работы прогуливались по Москве, пили пиво и, естественно, захотели в туалет. Тут-то Костыль, показав на шест с буквой «М», и сказал: «Так вон же написано!» Андрей не сразу понял, а когда понял, так смеялся, что едва не приключился с ним детский грех.

Сейчас «Макдоналдса» поблизости не было. Андрей тяжело вздохнул. Более привычные подворотни в поле зрения также отсутствовали. Одну сторону улицы опоясывал глухой бетонный забор, на противоположной стояла сомкнутая фаланга старых многоэтажных домов, с богатыми магазинами на первых этажах.

— Что такое? — спросила Василиса.

— Да так, — сказал Андрей и направился в сторону парка, пытаясь вспомнить, где бы еще можно было улучшить физическое состояние.

Единственным подходящим местом оказался театр. Точнее, не сам театр, хотя и мелькнула на секунду мысль о том, что можно попробовать проникнуть внутрь, а небольшой кусок земли вокруг театра. Оставив Василису ненадолго в одиночестве, скрашенном банкой «Отвертки», Андрей обошел театр, спрятался за жидкими кустами и, надеясь, что милицейский патруль, если появится поблизости, его не заметит, справил нужду. На стене напротив него, которую он по привычке обшарил глазами, застегивая ширинку, черным фломастером было написано: «Зачем». Андрею уже доводилось видеть такие граффити и возле института, и возле работы, и еще в паре мест. Каждый раз, наткнувшись на претенциозную надпись, он жалел о том, что не носит с собой маркер, потому что сильно хотелось приписать рядом: «Затем».

Через пять минут оказались в парке. Вскоре совсем стемнело, и Андрей подумал, что теперь с туалетом будет намного проще.

— И что? — спросила Василиса, глядя на Андрея блестящими от алкоголя и света ближайшего фонаря глазами.

— Да ничего. — Андрей допил коктейль, развернулся и опустил банку в стоявшую рядом со скамейкой урну. Потом достал из кармана сигареты и закурил.

— Как ничего? — спросила Василиса. На лице ее выступило такое искреннее непонимание, что Андрею стало немного страшно из-за собственной удаленности от мира.

— Так, — сказал он, посмотрев на пруд. — Ушли все, мы вдвоем остались. Она пошла на кухню посуду мыть, а я минут пять посидел. Радио послушал и домой пошел.

— И все? — спросила Василиса.

— И все, — сказал Андрей.

— А она что же? — спросила Василиса.

— Ничего, — сказал Андрей, взглянув на небо.

— Эх, — сказала Василиса. — Дура. Я бы тебя не отпустила.

Андрей хотел было защитить свою школьную любовь от незаслуженного обвинения, но Василиса, прежде чем он успел открыть рот, решила подтвердить свой тезис и, схватив его за шею, стала целовать. Только через пару минут они вернулись в исходное положение.

— Прохладно, — сказал Андрей, поежившись. По губам его ползала глупая пьяная ухмылка, а внутри что-то жгло, и он понял, что это горят те самые трубы, о которых он столько слышал в детстве.

— Да уж, — согласилась Василиса.

Решение выпить оказалось удивительно верным. Впрочем, Андрей в этом нисколько не сомневался. Мыслительный процесс не то чтобы упростился, но стал более цельным, словно куст, аккуратно постриженный садовником и принявший культурную форму. Малопонятные сомнения отпали, деструктивная рефлексия больше не тревожила душу. В таком состоянии Андрей легко поддерживал затеянную Василисой беседу, суть которой сводилась к подробному освещению интимного прошлого. Если раньше подобные разговоры вызывали в сердце Андрея мучительное жжение, то сейчас они не генерировали никаких эмоций, словно бы речь шла о погоде или последних новинках музыкального рынка. Андрей вежливо подхихикивал Василисе, когда она, улыбаясь и глядя Андрею в глаза, рассказывала о своем первом минете; пару раз цокнул языком, когда речь зашла о небогатом, но ярком гомосексуальном опыте; а после того, как Василиса, потупив взор, спросила, не пробовал ли он секс втроем, Андрей смеялся очень долго, до слез и икоты.

Внешний мир изменился так же, как и внутренний. Андрей хорошо помнил, что первое посещение парка вызвало у него весьма сложные переживания. Сидевшие тогда на соседних лавочках парочки рождали мучительную зависть, оптимистичный матерок Никиты наполнял верой в человечество, знойный вкус портвейна будил желание сделать что-нибудь полезное, а догоравший в ветвях деревьев майский закат будил в душе светлую тоску по прекрасному и несбыточному. Сейчас все эти раздражители отсутствовали. Плохая погода распугала не только гуляющих, но и охранников, и в подсвеченной белыми ртутными фонарями темной пустоте парка Андрей и Василиса были одни. Только иногда из дальнего угла парка долетал молодой задорный хохот. Поначалу он казался сигналом опасности, но после того как банка с коктейлем опустела примерно наполовину, превратился в малозначимый элемент звуковой панорамы. Подпертый фонарями и деревьями туман приглушал цвета и звуки. Пруд было видно совсем плохо. Лебеди куда-то исчезли, и только у самого берега дремали меланхоличные утки. Все это рождало тупое спокойствие.

В общем, обстановка была самая позитивная и почему-то целомудренная, несмотря на то, что частые прикосновения губ Василисы рождали естественное шевеление в штанах. Так или иначе, вызрело решение выпить еще и заодно прогуляться.

— Пойдем, что ли, — сказал Андрей, бросив окурок в урну.

— Куда? — спросила Василиса.

— Ну, в сторону Цветного, — сказал Андрей.

— А это далеко? — спросила Василиса.

— Нет, — сказал Андрей. — Минут десять.

— Слушай, — сказала Василиса, когда они встали с лавки, оставив после себя два смятых пакета, — а у друга твоего свободно сегодня?

Андрей посмотрел на Василису и, сам не зная почему, решил соврать:

— Нет. Было бы свободно, разве сидели бы тут.

— Понятно, — сказала Василиса.

На ее лице отразились одновременно сожаление по поводу того, что у друга занято, и радость от того, что они не стали бы тут сидеть в противном случае. Андрею это показалось забавным. Он улыбнулся и в первый раз сам поцеловал Василису.

Дорога от парка до Цветного бульвара проходила по темным безлюдным местам, разжиться алкоголем здесь было негде. По пути они миновали памятник адмиралу Ушакову, устало разглядывавший несущиеся мимо машины, потом прошли через темный сквер, где Андрей в очередной раз справил малую нужду. Потом шли мимо реставрируемого дома по деревянной галерее. У выхода из галереи им встретилась группа грустных узбекских строителей, которые, видимо, ждали автобуса после завершения нелегкой трудовой вахты. Потом был еще один парк и бюст генерала времен Великой Отечественной войны, фамилия которого не ассоциировалась с изученными в школе громкими победами русского оружия. Василиса почти всю дорогу рассказывала о недавнем своем знакомстве с мальчиком, оказавшимся лейтенантом ФСБ. Мальчик упорно настаивал на анальном контакте, но Василиса так и не согласилась. Как оказалось, эта форма любви ей совершенно незнакома и чужда. Андрей уже привычно кивал и вставлял короткие реплики. Он ненадолго задумался над тем, как будет Василиса потом представлять его новому своему спутнику. Однажды у меня был парень, который не помнил, как со мной переспал.

Он настолько свыкся с тем, что слова Василисы не требуют развернутых ответов, что слегка растерялся, когда, уже совсем недалеко от Цветного бульвара, она вдруг поинтересовалась его музыкальными вкусами. Они как раз нырнули под широкую эстакаду. Кусок дома, видневшийся впереди, был богато иллюстрирован улыбчивыми афишами. Андрей, музыкальные пристрастия которого были размытыми, просто прочитал пару названий с этих афиш.

— То есть ты не металлист? — спросила Василиса.

— Нет, — ответил Андрей, хохотнув.

— Это хорошо, — сказала Василиса. — А то был у меня парень-металлист…

Все встало на свои места.

Цветной бульвар показался ослепительно ярким после темных скверов. Когда эстакада осталась позади и открылась панорама одного из самых известных кусочков Москвы, Андрей даже слегка прижмурил глаза.

— Пришли, — сказал он.

— Куда теперь? — спросила Василиса. В голосе ее звучала счастливая покорность, слегка напугавшая Андрея.

— Надо догнаться, — сказал он, негромко рыгнув. Это действие придало уверенности в собственных силах и завтрашнем дне.

Андрей на самом деле ничего такого не хотел, но так уж получилось, что рядом оказался магазин самообслуживания. Он был совсем маленьким, и владелец вполне мог обойтись стандартными витринами-холодильниками и нерасторопной продавщицей, но, видимо, не в меру развитое тщеславие заставило его установить в тесном помещении турникет с игрушечным «кирпичом» и кресло с охранником недалеко от входа. Войдя внутрь, Андрей сразу почувствовал знакомое сосание в животе. Он отпустил руку Василисы, быстро пошел вдоль полок с алкоголем, и через несколько секунд у него возникло ощущение, что в магазине их ждали. На средней полке, примерно на уровне груди, в дальнем от входа конце зала рядом стояли банки с «Отверткой» и «Ред Буллом», напитком, с которого начиналась адреналиновая карьера.

— Ну, как обычно? — спросила Василиса, встав у Андрея за спиной и обхватив его талию.

— То есть? — спросил Андрей, испугавшись, что прошлой ночью посвятил Василису в самые темные тайны своей жизни.

— По «Отвертке», — сказала Василиса.

— А, — сказал Андрей, соображая, как бы добыть несколько секунд одиночества. — Да. Иди пока к кассе, хорошо? Очередь займи. Я сейчас подойду.

— Хорошо, — сказала Василиса. В голосе ее скользнуло удивление, но Андрей не стал обращать на это внимания.

Когда Василиса скрылась за стеллажом, он быстро посмотрел в сторону входа. Ни охранник, ни зеркало не были видны. Андрей сунул две банки «Ред Булла» в карманы, потом взял по «Отвертке». Выброс природного стимулятора вызвал секундную ясность мысли. Андрей одновременно подумал о том, что маленькая площадь магазина делает акцию более сложной и почетной, и о том, что удваивание приобретений, легальных и не очень, успело стать привычкой. Впрочем, почти сразу вернулось пьяное благодушие, и, выйдя к кассе, Андрей не испытывал почти никаких эмоций. Сердце билось до обидного ровно. Андрей понял, что уже перешагнул на следующую ступень, когда выносить банку надо не для того, чтобы получить острые переживания, а просто потому, что иначе уже нельзя. Пути назад, видимо, не было, и от этого стало немного грустно.

Василиса, дожидаясь Андрея, развлекалась рассматриванием полок с жвачкой и шоколадом. Подойдя к ней, Андрей кивнул в сторону кассы, потом расплатился, и они вместе вышли из магазина, держась за руки.

Главное событие, к которому — теперь это было ясно — готовил весь вечер, не оставило почти никакого следа в душе. Даже сырой запах улицы не пробудил желаемого волнения. Андрей расстроился. Холод равнодушия угнетал.

— Открой, — сказала Василиса, протянув ему банку.

— Погоди, — сказал Андрей. — Пойдем сядем сначала.

— Куда? — спросила Василиса.

— Туда. — Андрей кивнул в сторону увядшего фонтана, окруженного бронзовыми клоунами.

Они перешли дорогу и через пару минут сели на лавку недалеко от едущей на одноколесном велосипеде скульптуры. Цветной бульвар отличался от парка не только освещенностью, но и другим временным режимом. Народу вокруг было очень много, и если в парке непроизвольно возникало ощущение позднего вечера, то здесь становилось ясно, что времени еще мало и домой ехать рано. Почти все окружающие, люди в основном молодые, пили пиво и коктейли, кто-то фотографировался возле сидящего на мокром асфальте клоуна. Клоун прижимал руки к промежности, приподняв ноги и страшно улыбаясь. Казалось, он решил сыграть в чехарду с земным шаром. Впрочем, у Никиты в достопамятный вечер эта скульптура вызвала совсем другие, очень нескромные ассоциации. Андрей откинулся на спинку лавки и вытащил из карманов банки с «Ред Буллом».

— А это откуда? — задала Василиса прогнозируемый вопрос.

— Из магазина, — сказал Андрей.

— Так ты же вроде не платил, — сказала Василиса.

— Вроде не платил, — согласился Андрей, открыл одну банку, протянул Василисе, потом расковырял другую.

— Украл, что ли? — спросила Василиса.

— Ну, в общем, можно и так сказать, — сказал Андрей.

— А, — сказала Василиса. — Ты позавчера что-то такое рассказывал. Точнее, вчера. Я думала, шутишь.

— Ясно, — сказал Андрей.

— У тебя денег мало? — спросила Василиса.

— Да нет, — сказал Андрей. — С этим все в порядке.

— А зачем тогда? — спросила Василиса.

— Ну так, — сказал Андрей. — Для интереса. Адреналин.

— Понятно, — сказала Василиса и ненадолго замолчала.

Андрей отхлебнул из банки и закурил.

— А что будет, если поймают? — спросила Василиса после паузы.

— Хороший вопрос, — сказал Андрей. — Не знаю. Не пробовал.

Василиса улыбнулась.

— Слушай, — сказала она. — А научи меня?

— Зачем? — спросил Андрей.

— Ну, тоже хочу, чтобы интересно было, — сказала Василиса.

— А так неинтересно? — спросил Андрей.

— Так еще интереснее будет, — сказала Василиса.

Андрей помолчал. Со стороны могло показаться, что он взвешивает все «за» и «против». Он вполне мог подумать о том, что непосредственное участие Василисы привнесет свежую струю, вернув утраченную остроту чувств. Или подумать о том, что случится, если она будет одна и ее поймают. Но на самом деле Андрей ничего не взвешивал. Он просто боролся с неожиданным приступом тошноты, вызванным конфликтом между алкоголем и кофеином. Подавив спазм желудка, он наконец сказал:

— Сделаю. Только не сегодня.

— Хорошо, — сказала Василиса.

Они поцеловались.

— Слушай, — сказал Андрей, пьяно хмурясь. — А тебя коротко ведь Вася надо называть?

— Ну да, — сказала Василиса.

— И тебе не обидно? — спросил Андрей.

— Да вроде привыкла уже, — сказала Василиса.

— То есть можно, — сказал Андрей.

— Ну да, — сказала Василиса.

— Отлично, — сказал Андрей. — Вася.

Вечер покатился дальше.

Уборка

Таким образом, уборка задержалась на сутки.

Марина проснулась около одиннадцати. Она не помнила, когда разобрала кровать, но оказалось, что когда-то она успела это сделать и даже надела белье. Какое-то время Марина лежала на спине, положив руки под голову, глядя в потолок и прислушиваясь к почти космической тишине, заполнявшей квартиру. Иногда в тишину добавлялись отрывистые приглушенные звуки, словно кто-то время от времени капал чернилами в стакан с чистой водой. Что-то тяжелое загремело у соседей наверху, за окном удивленно вскрикнула ворона, потом раздался шум спускаемой в унитазе воды. Фоном служило густое жужжание в усталой голове. Марина усмехнулась, вздохнула, встала с кровати и пошла в душ, шлепая босыми ногами по холодному линолеуму. По пути она наступила на липкое пятно, но не стала смотреть под ноги.

В ванной Марина провела очень много времени. Она долго стояла под душем, сделав воду настолько горячей, насколько это было позволено природой и работой котельной. Ванная комната наполнилась туманом, пованивавшим ржавчиной, а тело Марины сделалось красным и очень мягким. Она трижды намыливала мочалку (ее немного смущало то, что в рекламных роликах героини никогда не пользуются этим полезным изобретением, но воспитание не позволяло Марине сладострастно растирать свое тело намыленными ладонями так, как это делали электронно-лучевые красавицы). После третьего раза ей удалось полностью снять защитный слой кожи, после чего лопатки, предплечья, колени и лодыжки стало сильно щипать. Марина поняла, что еще один раз уже не выдержит, постояла еще немного под жесткими струями, выключила воду, вылезла из ванны на резиновый коврик и долго вытиралась полотенцем. После секундной паузы она забралась на весы. За ночь ей удалось сбросить почти два килограмма. Конечно, такие резкие потери должны быстро восстанавливаться, но Марина совсем не хотела есть, и это давало надежду на то, что лишний вес утрачен если не навсегда, то по крайней мере надолго. Пора было подумывать об очередном обновлении гардероба. Марина представила себе, как изменится папино лицо, когда она ему об этом сообщит, и хихикнула. Натянув белье, она вернулась в свою комнату.

Только теперь Марина заметила висевший в комнате аромат вчерашнего вечера. Запах был густой и неприятный. Марина на несколько секунд остановилась в дверях. Губы ее дернула судорога, зрачки расширились. Она мотнула головой, подошла к креслу, накинула халатик, затем направилась к окну, распахнула форточку, втянула сырой уличный воздух. Немного подумав, сняла с подоконника телефон, поставила его на пол и открыла окно. Осень с безразличием врача ощупала Маринино тело и стала выковыривать вонь из комнаты. Марина взяла стоявшие на тумбочке пустые бокалы и бутылку и пошла на кухню.

На кухне ее встретил дожидавшийся завтрака Монтень. Выбросив бутылку в мусорное ведро и поставив бокалы в раковину, Марина присела на корточки и погладила кота по голове. Потом помыла бокалы, выкинула вторую бутылку, стоявшую на столе.

Достала ведро, подошла к столу, вытряхнула пепельницу, вернула ведро на место. Взяла с тумбочки возле раковины белую тряпку — кусок старой маминой ночнушки — и дважды тщательно протерла стол. Открыла окно, чтобы выветрился крепкий табачный дух. Наконец, покормила Монтеня, который с совершенно нехарактерным для него терпением все это время тихо сидел возле холодильника.

Потом Марина сварила кофе. Воскресенье перевалило за экватор. По опыту Марина знала, что папа вернется часа в три-четыре. Время у нее было. Она хотела покурить, но лежавшие на подоконнике две пачки «Парламента» оказались пусты. Марина вздохнула, выбросила пустые пачки, потом пошла выносить мусор. В коридоре и на лестнице она никого не встретила. Пока она спускалась к мусоропроводу, расположенному между этажами, взгляд ее, словно рука по перилам, ехал по исписанным стенам. Подробный разбор торговых марок музыкального и футбольного бизнеса не вызывал никаких эмоций, но потом в поле зрения оказалась жирная черная строка.

«Любопытной Варваре на базаре целку сломали», — написал кто-то на холодной синей стене.

Марина уронила ведро, и мусор с сочным полифоническим шумом рассыпался по ступенькам. Она хотела сходить домой за веником и совком, но потом просто спустилась на площадку возле мусоропровода, взяла скатившееся туда ведро, поднялась на несколько ступенек, присела на корточки и стала ладонью сгребать отходы своей семейной жизни в пластиковую емкость. Бутылки, к счастью, не разбились. Впрочем, если вспоминать приметы, получалось совсем наоборот.

Разобравшись с мусором — на ступеньках остались пятна и потеки, но Марина решила не переживать по этому поводу, — она вернулась в квартиру, поставила ведро на место, тщательно вымыла руки с мылом, взяла чашку с кофе и пошла в свою комнату.

Музыку Марина не включала. Она просто села в кресло, повернулась к затянутому туманом окну и, не торопясь, выпила кофе. Позавтракавший Монтень покрутился немного возле ее оголенных лодыжек, потом забрался на кровать.

Допив кофе, Марина согнала Монтеня с кровати и заправила постель. Потом сходила на кухню, помыла чашку, вернулась в комнату, взяла тряпку с батареи и стала вытирать пыль. Делала она это медленно и очень тщательно, так, что мама, увидев ее, наверное, прослезилась бы. Марина поднимала самые мелкие вещи, протирала поверхности под ними, обмахивала сами вещи, ставила их на место. Расправившись со своей комнатой, она навела порядок на кухне, взяла высохшие бокалы, отнесла их на место, стала убирать большую комнату. Добравшись до серванта, она посмотрела на стоявшую внутри стереоскопическую коробку, отложила тряпку, открыла створку, достала коробку и заглянула в помутневшие от времени пластиковые окуляры.

Внутри была свежая детская зима. Ослепительно белели сугробы. Маленькая выпуклая Марина по-прежнему сидела на лавке, положив один локоть на спинку и держа в руках красную пластмассовую лопатку. Она все так же улыбалась, с легким испугом глядя в глаза неведомому зрителю.

Марина долго смотрела на объемное прошлое, улыбаясь и не дыша. Потом вернула коробку на место, закрыла сервант и стала убираться дальше.

Покончив с пылью, она сходила в туалет, достала притиснутое к стене унитазом железное ведро, отнесла его в ванную и стала набирать воду. Принесла с балкона швабру, сходила на кухню, взяла лежавшую возле холодильника половую тряпку.

Пол она мыла так же тщательно, как и вытирала пыль. Засунув полы халатика за резинку трусов, Марина размашисто орудовала шваброй. В трудных местах, снимая тряпку со швабры, Марина становилась на четвереньки и терла пол руками. Часто меняла воду.

После вчерашнего она чувствовала слабость. Мытье пола давалось тяжело. К концу уборки она сильно вспотела, поэтому снова пошла в душ. Так же долго, как и утром, стояла под горячей водой, так же терлась мочалкой и еще раз взвесилась.

Телефон звонил очень долго. Это могла быть Светка. Это мог быть папа. Это мог быть социологический опрос.

Марина так и не узнала, кто это был. Она сидела на кровати, зажав коленями ладони, и молча ждала, пока телефон успокоится.

Папа вернулся около четырех. Был он на удивлением трезвым и приветливым. Когда Марина вышла в прихожую, он улыбнулся и сказал:

— Замерз как сволочь. Снег еще этот вчера. Обедала уже?

— Нет, — сказала Марина. — Сейчас разогрею.

— Да я поел у Витьки, — сказал папа. — На себя только рассчитывай.

— Хорошо, — сказала Марина. — Я чуть попозже поем тогда.

— Как хочешь, — сказал папа.

Присев на обувную полку, он стал расшнуровывать ботинки. К нему подошел Монтень и приветливо мурлыкнул.

— Кота кормила? — спросил папа.

— Да, — сказала Марина.

— Молодец, — сказал папа. — Мама во вторник вернется?

— Да, — сказала Марина.

— Хорошо, — сказал папа. — А ты как, опять возле ящика своего сидела? Или гуляла?

— Ну, — сказала Марина, с неожиданной легкостью подделав смущенную улыбку. — Гуляла.

— Ну и хорошо, — сказал папа. — А то вон тощать уже начала от компьютера своего.

Весь вечер они смотрели телевизор, иногда обмениваясь короткими пустыми сообщениями. Показывали какой-то мутный остросюжетный фильм. Марина смотрела невнимательно, только иногда ее вырывал из полудремотного состояния громкий стук автоматных очередей.

Фильм кончился около десяти, и, хотя по всему еще спать было рано, она пошла в свою комнату, разобрала постель, легла и очень быстро заснула.

Часть вторая

Зима

Под ногами хрустел декабрь. Звук этот, веселый, почти циничный, казался совсем неуместным в темном и безлюдном зимнем лесу, торжественной тишиной напоминавшем пустой школьный спортзал. Впрочем, это был не настоящий лес, а так называемый лесопарк, кусок подмосковной природы, со всех сторон окруженный многоэтажными микрорайонами, исполосованный асфальтовыми дорожками, напичканный деревянными лавками и похожими на шахматных слонов кормушками для белок. Таких кусков в городе было много, и этот факт нашел отражение в его названии. Причины бурной любви проектировщиков к природе остались загадкой, хотя недавно один еженедельник высказал предположение о том, что лесопарки должны были стать базами партизанской войны в случае захвата центра советской электроники неприятелем.

Вечер был морозным и ясным, обещая тревожную гоголевскую ночь и развеселое пушкинское утро. Кора окружавших асфальтовую дорожку елей потрескивала, словно разогреваемое на сковородке масло. В воздухе висела мелкая снежная муть. Через ветви деревьев сочился белый лунный свет. Полоска неба над дорожкой напоминала реку, в которой отражались звезды и фосфоресцирующий инверсионный след недавно пролетевшего самолета.

Андрей остановился, сбросил висевшую на локте руку Василисы, достал из кармана пуховика сигареты и, сняв перчатки, закурил. От вспышки зажигалки остались желтые пятна перед глазами, а пальцы неприятно укололи иглы мороза. Андрей вспомнил прочитанное недавно в какой-то книжке словосочетание «темная зима» и неожиданно отчетливо понял, что же имел в виду автор.

— А ничего я свитерок замутил, — сказал Андрей, сделав шаг назад.

— Тут плохо видно, — сказала Василиса. — Пощупать надо.

Она подошла к Андрею, сняла варежки и неловко расстегнула молнию его пуховика — замерзшие Василисины пальцы утратили уже не раз оцененную проворность. Распахнув пуховик, Василиса провела ладонями по груди Андрея, потом обняла его. После короткой паузы ее ладони спустились Андрею на ягодицы.

— Там свитера нету, — сказал Андрей, улыбнувшись.

— А я знаю, — ответила Василиса.

Андрей поцеловал ее холодные губы. Ему в голову пришла мысль о том, что на таком морозе к чужим губам можно прилипнуть, как к краю колодезного ведра. Усмехнувшись, он снова отступил на шаг. Фантазия Василисы была чрезвычайно богата, между тем низкая температура окружающей среды вполне могла повредить нежные части тела.

— Пойдем, — сказал Андрей, выдыхая перемешанные с табачным дымом облака пара.

— Пойдем, — сказала Василиса.

Они снова зашагали по покрытой притоптанным снегом дорожке.

* * *

Новый свитер украсил жизнь Андрея примерно три часа назад. Добыт он был по перспективной и еще не отработанной технологии, основы которой изложил Костыль.

Андрей общался с коллегой в основном в рабочее время. Обычно обсуждали секреты профессионального мастерства — Костыль проявил незаурядные способности в деле снабжения города климатическим оборудованием, — иногда касались и проблем шоплифтинга. Совместные акции больше не предпринимали, и Костыль, обладавший удивительно богатым опытом в этой сфере, стал теперь чем-то вроде приглашенного специалиста. На роль наставника и учителя он не подходил из-за возраста.

— Ну а со шмотками что? — спросил его Андрей как-то во время совместного перекура.

— А что со шмотками? — спросил Костыль.

— Выносил когда-нибудь? — спросил Андрей.

— Ну, было дело, — ответил Костыль.

— И как это делается? — спросил Андрей.

— Да по-разному, — ответил Костыль. Он всегда пользовался краткими речевыми конструкциями, из-за чего Андрей никак не мог понять причины его успеха в торговле кондиционерами.

— И как ты делал? — спросил Андрей. Ему было немного неприятно вот так выковыривать из Костыля слова, но интерес пересиливал гордость.

— Ну, любимый способ — это две шмотки в примерочную брать, — сказал Костыль. Его речь, помимо скупости, имела еще одну особенность — почти каждая фраза подкреплялась коротким плевком, если, конечно, обстановка позволяла. Андрей подумал, что, может быть, именно в этом кроется секрет профессиональных успехов Костыля. В последнее время он перешел на оптовые поставки, и основными клиентами его были палатки на вещевых и радиорынках, переговоры происходили под открытым рыночным небом, и Костыль мог придавать своим словам дополнительный вес.

— И? — спросил Андрей.

— Если зимой или осенью, то со свитером совсем просто, — сказал Костыль, — Заходишь в примерочную, один надеваешь на себя. Под куртку. Потом выходишь и второй вешаешь на место.

— А вешалку? — спросил Андрей.

— Ну, мы ради прикола с собой иногда забирали, — сказал Костыль. — Главное, чтобы продавец не заметил, что ты две вещи взял. И камер в кабинке не было.

— Могут быть? — спросил Андрей.

— Кто его знает, — сказал Костыль.

— И не попадались? — спросил Андрей.

— Из знакомых — никто, — ответил Костыль. Последняя фраза была стандартной, она почти всегда подытоживала очередную беседу подобного содержания.

— А там бирки магнитные есть? — спросил Андрей.

— Надо смотреть, — сказал Костыль. — Их оторвать можно. А можно просто побежать.

— Понятно, — сказал Андрей. Они побросали окурки в банку из-под кофе и пошли в офис.

Переход от продуктовых к промышленным товарам был необходимым условием необходимого роста. Подключение Василисы принесло легкое освежение акциям, однако участие ее в большинстве случаев было косвенным, кроме того, мастерство Андрея достигло уже такого уровня, что риск сводился почти к нулю — соответственно, уменьшалась и интенсивность адреналиновых инъекций. «Сменим универсам на универмаг» — так мог бы выглядеть лозунг этапа, если бы Андрей имел привычку украшать кумачовыми плакатами панельные многоэтажки умозаключений.

Вообще-то, эпохальный переход Андрей собирался совершать с Олегом. Они уже несколько раз, сидя с пивом в каком-нибудь грязном подъезде или чуть менее грязном баре (российский климат заставлял Андрея поступаться принципами), обсуждали подробности этого мероприятия. Собственно, обсуждать было особенно нечего — основные черты акции были вполне ясны, а учесть все мелкие детали не представлялось возможным. Однако Андрей и Олег старались отложить премьеру. Они понимали — хотя никогда и не говорили об этом, — что первый раз повторить нельзя, и поэтому часами рассуждали о том, магазины и товары какой ценовой категории будут предпочтительнее, стоит ли сразу ехать в центр или сначала попытать счастья на окраине и какую модель свитера выбрать. Особой темой было выяснение того, кому предстоит играть главную роль. Это немного напоминало сцены из старых военных фильмов, где на предложение добровольцам выйти из строя шаг вперед делает вся неровная шеренга партизанского отряда.

Как и следовало ожидать, обсуждения оказались совершенно бесполезными. Андрей, конечно, испытывал чувство вины из-за того, что предал товарища. Олегу, наверное, должно было быть особенно обидно, потому что опоздал он буквально на пару дней. Акция, несмотря на то что многие вопросы оставались неразрешенными, намечалась на пятницу.

Однако внеочередное свидание с Василисой изменило планы. Неожиданное предложение встретиться посреди рабочей недели исходило от нее и, судя по всему, должно было придать остроты ощущениям. Впрочем, Василиса могла просто соскучиться.

Так или иначе, увидев ее в светлом и душном вестибюле «Менделеевской» — Василиса любила сентиментальные традиции, — Андрей испытал уже привычные эмоции, сравнить которые можно было, пожалуй, с гамбургером из «Макдоналдса». Между двумя булочными ломтями несомненного теплого чувства лежала жирная темная котлета мучительной пустоты (последние совместные походы по супермаркетам выполняли роль кетчупа и укропа).

Первые полтора часа они провели в каком-то кафе недалеко от метро. Кафе было самым обычным — табачный дым, радиомузыка и пара молодых официантов, обменивавших свободное время и чувство собственного достоинства на возможность в будущем так же культурно скоротать вечерок. Андрей, чтобы хоть как-то развлечься, заказал себе гамбургер. В конце концов сосущее чувство в душе стало невыносимым. Он вспомнил начало одного популярного иностранного фильма и перевел разговор — который, как обычно, крутился вокруг бывших Василисиных парней — на тему шоплифтинга.

— Предлагаю попробовать, — сказал Андрей, изложив суть вопроса. — Прямо сейчас.

— Сейчас? — переспросила Василиса.

— Да, — сказал Андрей. — А что тянуть.

— Хорошо, — сказала Василиса, улыбнувшись и допив кофе.

Андрей подумал, что теперь вопрос с выбором главного героя не встанет.

Они долго бродили по району, подыскивая нужный магазин. Пару раз им попались вытесненные конкурентами из центра бутики, сияющие бронированными витринами, но заходить туда Андрей не решался. Вонявший вещевым рынком пуховик (Андрей был уверен, что продавцы назовут его про себя ватником), тощие джинсы и забрызганные ботинки наверняка привлекли бы к нему внимание всего обслуживающего персонала. Рассчитывать на успех в такой ситуации было глупо, а проверять на себе предположения по поводу сценария поимки с поличным Андрей не хотел. Нужный магазин был найден случайно и, разумеется, в тот момент, когда путешественники уже почти отчаялись.

На широкой, пустой и казавшейся забытой кем-то самым главным улице, куда Андрей свернул уже безо всякого расчета на удачу, им попался бетонный параллелепипед позднего советского выпуска. Это был универмаг эпохи распада социализма и первоначального накопления капитала. Магазин нес на себе все признаки тяжелого упадка. Облицовывавшая фасад плитка во многих местах отвалилась, рекламные плакаты в витринах истлели, а вывески над входом не было, только остались светлые участки от больших букв, когда-то сиявших скромным советским неоном и предлагавших прохожим «Одежду». Тем не менее в ослабевшем бетонном теле еще ползала жизнь. Скорее всего, ее поддерживал местный наркобарон, нехитрым способом очищавший мутные денежные потоки.

Последнее соображение придало Андрею новые силы. Кроме того, напротив магазина стоял красивый рекламный щит, изображавший лежащего на капоте джипа мужчину с удочкой в руках. Над мужчиной плыла обнадеживающая надпись — «Сто дорог впереди». Андрей подумал, что местный наркобарон специализируется на кокаине и других назальных стимуляторах. Он резко остановился — так, что державшаяся за его локоть Василиса чуть не упала, — и сказал:

— Здесь.

— Здесь? — переспросила Василиса. — Тут же ничего приличного не найдешь.

— Так не в этом же дело, — сказал Андрей. — Да и что в таком случае можно считать приличным?

Василиса сделала странное движение головой, означавшее, видимо, то, что мужчинам всегда виднее.

— Сколько времени, интересно? — спросил Андрей.

— Часов семь, — сказала Василиса.

Они поднялись по монументальной бетонной лестнице и зашли в магазин. Закрывался он в восемь — менеджмент магазина все-таки следил за тенденциями бизнеса.

Интерьер оказался выполнен в строгом соответствии с канонами стиля ретро. Зал был большой и просторный, убрав из него вешалки с одеждой и будки касс, вполне можно было организовать товарищеский футбольный матч. С потолка на черных нитях свисали таблички с обозначением отделов. Андрей обратил внимание на вывеску «Ткани» — в детстве он всегда считал эту надпись искаженным словом «Танки». В нескольких местах виднелись плешивые головы застывших в невероятных позах манекенов. Многие из них были, похоже, старше Андрея. Посетителей в магазине не было совсем, и отряд продавщиц в бордовых передниках собрался возле единственной работающей кассы. Они что-то обсуждали — до Андрея долетали только обрывки фраз, и понять, идет ли речь о телевизионном сериале или рождении ребенка у директора, он так и не смог.

Они с Василисой зашли в зал и через некоторое время добрались до нужного отдела, обнаружив вешалку со свитерами под табличкой «Женское белье». Андрей довольно долго щупал рукава и воротники, рассматривал ценники и прикладывал свитера к груди. Василиса заметно нервничала и часто громко смеялась, но даже это не могло привлечь внимания продавщиц. Охраны в магазине не было, хотя, конечно, ее роль могли исполнять притаившиеся в подсобке грузчики. Андрею показалось, что он пару раз слышал звон стаканов, доносившийся из недалекой открытой двери. О камерах и магнитных бирках речь не шла.

В целом обстановка была самая благоприятная, и это даже немного расстраивало, потому что нужный эффект мог не возникнуть. Хотя от касс его было не видно, Андрей все же взял два свитера и пошел к примерочной будке. Василиса шла следом.

— Может, я с тобой зайду? — спросила она, хихикнув.

Андрей быстро взвесил все «за» и «против» и сказал:

— Не сейчас. Самолеты первым делом.

— Хорошо, — сказала Василиса.

Дальше все было совсем просто. Андрей зашел в примерочную, задернул занавеску, повесил вешалки на прикрученный к фанерной стенке латунный крючок. Сняв с вешалки один из свитеров — красный, с широкой черной полосой на груди, — он еще раз внимательно осмотрел его, оторвал ценник, потом снял пуховик. Несколько секунд ушло на то, чтобы натянуть пришитую к воротнику пуховика петлю на крючок — грязный символизм происходящего не ускользнул от подвижного внимания Андрея. Первый выброс адреналина произошел, когда Андрей надел свитер и посмотрел на себя в зеркало. Он растянул этот момент на несколько сочных секунд, потом надел пуховик и застегнул молнию. Руки его слегка тряслись. Желудок покалывало, на душе стало светло и прохладно. Опасения по поводу нужного эффекта оказались пустыми.

Осиротевшую вешалку Андрей засунул под куртку, потом взял второй свитер и вышел из примерочной.

— Ну что? — спросила Василиса.

— Да что-то не подошел, — сказал Андрей.

Василиса весело засмеялась. Звук этот показался Андрею удивительно чистым и приятным. Чувство внутренней пустоты пропало. Он улыбнулся, они отнесли свитер на место, потом пошли к выходу.

Путь был совсем коротким, и Андрей специально шел медленно, чтобы растянуть удовольствие. Он смотрел по сторонам и что-то — сам толком не замечая что — говорил по поводу окружавших их манекенов и длинных рядов одежды. Переживания были настолько сильными, что казались совсем новыми. Если раньше ощущения аккумулировались в сжимавших маленькую банку пальцах, то теперь они распространились на гораздо большую поверхность. Андрей почувствовал, как разом вспотели подмышки и промежуток между лопатками, как нагрелась грудь и остыл живот. Даже стало немного обидно из-за того, что рядом не было охранника или хотя бы продавщицы, взгляд которых мог вызвать новую гормональную бурю. Нои без этого было очень хорошо — ярче засияли висящие под потолком лампы, четче выделялись на фоне вечной тишины звуки. Когда Василиса смеялась очередной шутке, по телу пробегала приятная дрожь.

Они вышли через неработающую кассу, преодолели последние несколько метров магазина и оказались на крыльце.

Ни машин, ни пешеходов видно не было, и от этого полностью утратившие функциональность фонари казались частью какой-то большой гирлянды.

Андрей несколько раз глубоко вдохнул и широко улыбнулся. Что-то упиралось в его живот. Он вспомнил про вешалку и достал пластмассовые плечи из-под крутки. Близость магазинных дверей не казалась опасной.

— Ну как? — спросил он, повернувшись к Василисе.

Она улыбалась — удивительно ярко и искренне.

— Круто! — сказала Василиса.

— На, — сказал Андрей, протянув Василисе вешалку.

— А мне она зачем? — спросила Василиса.

— Не нужна? — спросил Андрей.

— Нет, — сказала Василиса.

— Хорошо, — сказал Андрей.

Он бросил вешалку в сугроб рядом с крыльцом, обнял Василису за талию, и они долго целовались.

— Слушай, а у Никиты что сегодня? — спросила Василиса.

— У Никиты? — переспросил Андрей. — Не знаю.

— К нему хочу, — сказала Василиса. Она дышала прерывисто, словно только что бежала. — Очень.

— А знаешь что? — спросил Андрей. В голову ему пришла простая и совсем неожиданная мысль.

— Что? — спросила Василиса.

— А поехали ко мне, — сказал Андрей.

— Так у тебя, наверное, родители дома, — сказала Василиса.

— Ну и что, — сказал Андрей. — Во-первых, у меня комната свободная, во-вторых — они спать рано ложатся, а в-третьих…

Он сделал паузу.

— Что в-третьих? — послушно спросила Василиса, по-прежнему улыбаясь.

— В-третьих — их не будет утром и днем завтра.

— Поехали, — сказала Василиса. — А долго?

— Часа полтора-два, — сказал Андрей. — Погуляем еще, город тебе заодно покажу.

— Отлично, — сказала Василиса.

Они спустились с крыльца и пошли к метро.

* * *

Лес кончался, и через поредевшие шеренги елей уже пробивался свет уличных фонарей, разом лишивший лунное сияние сочности и эмоциональности. Впереди Андрея ждало небольшое потрясение. На выходе из леса стояла лавочка. Несмотря на морозную погоду и позднее время, она сумела стать центром темной компании, разбрасывавшей вокруг себя нехороший смех. Первые волны веселья коснулись ушей Андрея, когда лавочка была еще не видна. Он остановился и прислушался.

— Что? — спросила Василиса.

— Тихо, — сказал Андрей.

Впереди снова засмеялись. На душе стало как-то муторно, но все равно надо было идти. Андрей медленно двинулся вперед, стараясь успокоить себя мыслью о том, что они с Олегом тоже иногда сидели на этой лавке и издавали похожие звуки, не представляя, тем не менее, никакой реальной угрозы прохожим.

— Ну что? — спросила Василиса.

— Нет, ничего, — сказал Андрей. — Показалось.

— Понятно, — сказала Василиса.

Андрей подумал, что она на самом деле все понимает, и вспомнил, как Никита однажды сказал, что девчонки специально ищут опасные места, чтобы посмотреть, как их парни дерутся. От этой мысли стало совсем нехорошо. Андрей покосился на Василису. Она сразу заметила движение его головы, повернулась, улыбнулась и спросила:

— А что мы родителям твоим скажем?

— Да ничего, — сказал Андрей. — Моя комната.

Василиса усмехнулась и спросила:

— Но они как, рады будут?

— Не знаю, — сказал Андрей.

Наконец лавочка появилась в поле зрения. Она стояла под елью, и разглядеть людей вокруг нее толком не удалось. Видны были только темные тени и стайка сигаретных огоньков. Андрей пошел вперед, не сбавляя шага.

Он никогда не любил драться. Причем, как любой, кто не умеет этого делать, боялся не столько физической боли, сколько неизбежного унижения. А еще он боялся, что, если кто-то что-то скажет, он не сможет ничего сказать в ответ. Или сможет, а потом оплошает в бою. В общем, в душе его распустился букет стандартных для такой ситуации мыслей. По телу снова покатилась адреналиновая волна, но на этот раз возникшая дрожь не казалась приятной.

И только когда до лавочки оставалось метров десять, в голову пришла совершенно очевидная мысль о том, что движение мимо пьяной компании ничем не отличается от налета на магазин. Такой же риск оказаться в неприятной ситуации, только вызванный не собственным желанием, а внешней необходимостью. Но, как сказал великий, свобода — это осознанная необходимость. Последнее соображение несколько изменило ситуацию. Андрей почувствовал себя увереннее. Вроде бы мыслью нельзя было защититься от неблагоприятного влияния окружающей среды. Вроде бы было нельзя, но они прошли последние метры леса без приключений. Казалось, компания под елкой даже не заметила их.

По дороге к автобусной остановке, пока свежий адреналин медленно вымывался из крови, Андрей думал о том, поменял ли он что-то мыслью, или ему просто повезло. Думал он об этом еще некоторое время, пока ждали автобус, но потом Василиса, решив как-то скрасить ожидание, прикоснулась ко рту Андрея прохладными губами, и вектор его мыслительного процесса радикально поменял направление.

До дома добрались только в одиннадцать. В квартире было почти тихо, только из-под дверей папиной комнаты сочился перемешанный с темнотой храп, а от мамы летел подсвеченный ночником шорох страниц. Сняв ботинки и пуховик, Андрей оставил Василису раздеваться в прихожей, зашел в мамину комнату, откашлялся и сказал:

— Привет! Я сегодня не один.

— А с кем? — спросила мама, опустив руку с цветастым детективом на одеяло. В голосе ее было скорее любопытство, чем удивление, как всегда происходит, когда в мозг поступает по-настоящему неожиданная информация, которая вначале не воспринимается как реальная.

— С Василисой, — сказал Андрей. Он пару раз упоминал это имя дома, поэтому решил не перегружать маму подробностями.

— С девушкой? — спросила мама. На этот раз удивление было уже доминирующей эмоцией.

— Ну да, — сказал Андрей.

— А что так поздно? И надолго она? — спросила мама.

— До утра, — сказал Андрей. — Так уж вышло.

— А где же она спать будет? — спросила мама.

— У меня, — сказал Андрей.

— У тебя, — повторила мама. На лице ее проступила легкая грусть, расшифровывавшаяся, видимо, стандартной фразой о том, что время летит и старость уже не за горами.

Андрею сразу захотелось сказать что-нибудь ободряющее. Он прошелся по комнате, взял в руки лежавшую на телевизоре газету с программой, пробежался глазами по расписанию жизни телезрителя.

— Я сегодня еще, похоже, одну партию продал, — сказал он, положив газету на место.

— Обогревателей? — спросила мама.

— Да, — сказал Андрей.

— Большую? — спросила мама.

— Стандартную, — сказал Андрей.

— Понятно, — сказала мама. — Ну вы чаю попейте. Белье дать?

— Не надо, — сказал Андрей.

— Можно, я вставать не буду? — спросила мама.

— Конечно, — сказал Андрей. — Как-нибудь в другой раз познакомлю вас.

— Хорошо, — сказала мама. — Папу не разбудите.

— Да уж постараемся, — сказал Андрей и вышел в прихожую.

В своей комнате он вернулся к прерванным на остановке размышлениям. Пока Василиса снимала с него два свитера, футболку и расстегивала джинсы, Андрей думал о том, что будет, если мама все-таки решит выдать им чистое белье или проснувшийся папа зайдет проведать припозднившегося сына. Сразу, конечно, вспоминался успокаивающий анекдот про покупку мотоцикла, но в целом обстановка была необычная, и сердце работало интенсивнее обычного.

Оставшись в трусах, Андрей сумел выкроить несколько секунд на то, чтобы включить компьютер и наполнить комнату негромкой и подходящей к случаю электронной музыкой. «Музыка, она ритм задает», — сказал как-то Олег во время обмена опытом. Разобравшись с этим, Андрей снял носки — процедура, неизменно привносившая в романтическую симфонию басовые бытовые нотки, — и уложил Василису на диван.

Она улыбалась. Андрей расстегнул молнию ее кофты, провел рукой по подпертому напряженной грудью лифчику. Теперь он ясно ощущал новую остроту переживаний — и из-за того, что за стеной спали родители, и из-за недавнего похода в магазин, и из-за прогулки по темному лесу, пристанищу наркоманов и убийц. Конечно, излишнее волнение было ни к чему, все могло закончиться слишком быстро. Но Андрей думал о другом. Эта способность к отвлеченным рассуждениям даже в самые волнующие моменты жизни немного пугала, но поделать с ней ничего было нельзя. Стягивая узкие джинсы с покрасневших от мороза бедер Василисы, Андрей формулировал новые выводы. Он понял, что жизнь следует строить по принципу максимального адреналина. Тогда ее биение может ощущаться в полной мере.

Дальше все было, как обычно, лишь некоторые звуки — щелчок застежки лифчика, шорох резинки спускаемых трусиков и треск разрываемой упаковки презерватива — казались чуть громче и ярче. А потом, телевизионно-киношным жестом перебирая волосы Василисы, Андрей думал о том, что надо бы сделать еще что-нибудь новое.

* * *

Утро наступило поздно.

Андрей с трудом выбрался из сна, содержание которого странным образом диссонировало с окружающей обстановкой. Впрочем, подробности сновидения перенести в бесповоротно начавшийся четверг не удалось, запомнился только мужчина в военной форме, с черной повязкой на глазу, тычущий указкой цвета хаки в висевший на ученической доске плакат с ядерным грибом и жирной надписью «Поражающие факторы информационного взрыва». В общем, сон был эхом занятий на военной кафедре, и Андрей не стал углубляться в его толкование. Скосив глаза — шевелиться он не хотел, чтобы не будить Василису, — Андрей посмотрел на стоявший на столе советский электронный будильник (когда-то давно его сильно взволновала мысль о том, что еще в очень многих домах есть такой же будильник). На зеленом табло светился час дня. Андрей поморщился. Позднее пробуждение означало, что день пройдет слишком быстро.

Впрочем, настроение и без этого было не самым хорошим. Наступил типичный отходняк, приходивший после каждой ночи, насыщенной телом Василисы. Олег, изучавший биохимию в Московском Университете, недавно подробно описал пожаловавшемуся Андрею механизм этого процесса.

— Сератонин-то сжигаешь ночью, — сказал он. — В больших количествах. Поэтому утром тяжко. Как после экстази или травы.

Андрей доверял познаниям товарища, но все же до сих пор списывал неприятный эффект на похмелье. Однако накануне — в первый раз — ничего не пили, а в эмоциональном фоне все равно преобладали мрачные тона. При этом, как ни странно, организм Андрея был по-прежнему готов к любви.

Василиса сумела уловить соответствующий сигнал даже во сне. Она открыла глаза, подняла голову, посмотрела на Андрея, улыбнулась и без лишних разговоров пустила его тело в оборот. Через двадцать минут на душе стало совсем погано. Андрей вылез из постели и отправился в ванную.

Теплый душ немного исправил ситуацию. Не то чтобы настроение стало лучше, но после гигиенической процедуры несколько наладилась работа мозга. Вытираясь полотенцем, Андрей стал составлять план если не на весь день — так далеко загадывать он не любил, — то по крайней мере на пару ближайших часов. При этом он старался ориентироваться на выработанный накануне принцип максимального адреналина, правда, получалось это не очень хорошо. Предстоящий поход в четверг не таил в себе никаких опасностей и соответствующих им душевных и физиологических волнений. Стирая последние капли воды с поцарапанных Василисиными ногтями ягодиц, Андрей думал о том, что принцип явно нуждается в определенной доработке. Он интуитивно ощущал заключенную в нем всеобщность и понимал, что адреналин можно извлекать из любой ситуации, но как это делать в конкретных случаях, было еще не совсем понятно.

Андрей повесил полотенце на веревку, натянул трусы, посмотрел в зеркало. Мозг его привычно управлял сразу несколькими мыслями. Андрей думал о том, что бриться не стоит, чтобы не ранить лишний раз чувствительную, почти подростковую кожу. Одновременно он решал вопрос с адреналином, вырабатывая как общие рекомендации, так и конкретную модель поведения.

Открыв воду, он взял зубную щетку и тюбик с пастой и стал приводить в порядок ротовую полость. Когда по языку разлился ментоловый вкус, Андрей подумал, что любой приток адреналина связан с нарушением некоторых внешних или внутренних установок. Несложный вывод о том, что любой риск есть просто частный случай такого нарушения — а именно отступление от привычки находиться в безопасности, — Андрей сделал, тщательно обрабатывая толком еще не выросшие зубы мудрости и глядя в зеркало на искаженное ежедневной гигиенической мукой лицо.

Таким образом, в любой момент времени и в любой точке пространства существовала возможность добыть хоть небольшую возбуждающую инъекцию — для этого достаточно было просто повернуться на сто восемьдесят градусов и сделать пару шагов в этом направлении. Например, опаздывая на поезд, можно было специально задержаться на пару минут в метро — одна мысль о сопутствующих этому моменту ощущениях вызывала легкое жжение в солнечном сплетении. Однако подобные ситуации, когда простое механическое действие вызывало бы бурный отклик в душе, складывались нечасто.

Андрей тщательно пополоскал рот, стал мыть щетку. В то же время, думал он, каждый человек ежесекундно руководствуется некоторыми жизненными установками, и, соответственно, внутреннее усилие, направленное навстречу моральному течению, должно вызывать острые ощущения. Необходимо было только…

— Зая, ты долго еще? — спросила Василиса, постучав в дверь ванной.

— Сейчас, — сказал Андрей. — Выхожу.

…обнаружить соответствующую точку опоры. Андрей вставил щетку в гнездо пластмассовой подставки, быстро умылся, еще раз посмотрел в зеркало. Отказ от утреннего туалета мог бы быть таким актом внутреннего протеста, но, к сожалению, момент оказался упущен. Оставалось еще одно крупное убеждение, а именно желание украсить для Василисы утро. Андрей несколько секунд колебался, а потом вдруг как-то сразу решился. Нехорошо улыбнувшись собственному отражению, он негромко сказал:

— А доведи до последствий теорию, что вы давеча проповедовали, выйдет, что людей можно резать.

На улице не было обещанных вчерашним вечером мороза и солнца, только сероватое потепление, некстати вонявшее в форточку ранней весной.

Андрей стоял возле окна, пил кофе, курил и слушал, как Василиса плещется в ванной — составить ей компанию он отказался. Конечно, по разработанному плану выставлять Василису из квартиры надо было сразу, но Андрею не хватило решимости. Он даже пару раз открывал рот, но речевая фабрика выпускала только бесполезные и даже, наверное, вредные общему делу конструкции. Кончилось все тем, что Андрей выдал Василисе чистое полотенце и отправил мыться. В голове его ползали все те же мысли, которые явно утрачивали необходимую концентрацию. Андрей надеялся, что порция кофеина сможет придать внутренней картине потерянную четкость.

Докурив сигарету, он выбросил окурок в форточку, потом поставил чашку на стол, натянул висевшие на спинке кресла спортивные штаны. Прошелся по комнате, хотел было заправить постель, передумал, опустился на пол и отжался тридцать раз. Сил на большее не было. Тяжело дыша, Андрей снова поднялся на ноги и залпом допил кофе. В это время шум воды в ванной стих.

У Андрея немного задрожали руки, и он вернул пустую чашку на стол. Когда раздался характерный щелчок — Василиса целомудренно заперлась, — стало немного тяжело дышать.

Дверь отворилась, и Василиса вышла из ванной. На ней были только трусики и лифчик. Она подошла к Андрею, все еще вытирая полотенцем волосы.

— Ну, — сказала Василиса, оказавшись так близко, что Андрей ощутил тепло, излучаемое свежевымытым телом. — Чем займемся?

— Есть предложения? — спросил Андрей.

Василиса бросила мокрое полотенце на диван и положила руки ему на плечи.

— Ну, кое-какие есть, — сказала она, улыбаясь и глядя Андрею в глаза.

Он сначала хотел отвернуться, но потом передумал. Дыхание его стало прерывистым. Василиса истолковала этот факт выгодным для себя образом и поцеловала неподвижные Андреевы губы.

— Что? — спросила она, не добившись нужной реакции.

Андрей молчал. Он разглядывал лицо Василисы — покрасневшие щеки, еще поджатые умирающей улыбкой губы и глаза, в которых медленно закипало испуганное понимание. Сам не зная зачем, Андрей обнял Василису за талию. Это движение ее явно обнадежило, и улыбка ее вздулась, словно поднесенный к газовому баллону воздушный шарик. Воображение с ненужной яркостью набросало пару эскизов — семейный завтрак, снежная прогулка и предшествующее всему этому очередное слияние на пропитанном телесными соками диване.

— Ну так чем займемся? — спросила Василиса, с некоторым усилием вернув своему голосу обычную игривость.

Колючий гормон до предела наполнил кровь — таких сильных ощущений никогда раньше не было. К традиционным изменениям пульса и дыхания добавились головокружение и неприятная активность мускулатуры прямой кишки. Восприятие, обычно обострявшееся, притупилось, и даже слегка расфокусировалось зрение.

Несмотря на то что думать стало очень сложно, Андрей сумел зафиксировать последовательные превращения, снова и снова стимулировавшие работу поджелудочной железы. Сначала его пугала вероятная Василисина реакция. Потом стало страшно, что нужные слова не будут найдены. Потом — что он так и не сможет ничего сказать, потому что горло, язык и губы совершенно онемели. Наконец, в душе его произошла решающая трансформация, когда все страхи уступили место мучительному любопытству по поводу того, что же будет дальше, и желание проверить собственный потенциал стало непреодолимым — так же, как в магазине, когда опасения быть пойманным сменялись ощущением жизненной потребности в новой краже.

Он откашлялся, тряхнул головой и тихо сказал:

— Я думаю, тебе пора убраться.

— Что? — спросила Василиса.

На лице ее появилось удивление девяносто девятой пробы. Андрей снова кашлянул.

— А почему пальцы у тебя дрожат? — спросила Василиса.

— Идти тебе пора, — сказал Андрей.

Несколько секунд они стояли обнявшись, потом Василиса разжала руки и отступила назад.

— Хорошо, — сказала она и, подойдя к курганчику одежды возле дивана, стала одеваться.

Андрей отступил к окну, достал сигарету из лежавшей на подоконнике пачки и снова закурил. Живот его кололо, сильно хотелось сесть, но Андрей почему-то не стал это делать.

— Дела у тебя, что ли? — спросила Василиса, застегивая молнию на джинсах.

— Ну, — сказал Андрей. — Вроде того.

— Понятно, — сказала Василиса.

Она быстро надела блузку, достала из сумочки зеркало, несколько секунд разглядывала свое лицо, потом убрала зеркало обратно, повернулась к Андрею и сказала:

— До прихожей-то проводишь?

— Конечно, — сказал Андрей.

Он проводил ее до лифта. Когда пахшая собачьей мочой кабина увезла Василису вниз, Андрей пошел обратно. Ощущения победы, как после магазина, не было. Остатки адреналина медленно растворялись в крови, вызывая неприятное жжение по всему телу. Мышцы как-то разом ослабели, сильно хотелось есть.

Андрей зашел в квартиру, запер дверь, потом сходил на кухню и поставил вариться две сосиски. Подойдя к окну, он посмотрел вниз и увидел бредущую по заснеженному двору Василису.

— Да уж, — сказал Андрей, поморщившись и почесав затылок. — Типичный передоз.

Вскоре Василиса свернула за угол, но он стоял у окна до тех пор, пока вода в кастрюле не закипела.

* * *

Андрей вышел из дому около четырех, когда день окончательно выдохся. Предыдущие три часа он провел на ледовых площадках Северной Америки, выигрывая электронный Кубок Стэнли. Это была отработанная медитативная методика, позволявшая до предела концентрировать внимание и останавливать внутренний монолог. Впрочем, она обладала существенным недостатком, поскольку по мере роста мастерства игрока от него требовалось все меньше духовных усилий для достижения успеха. Андрей уже очень хорошо изучил игру, отчего процесс забивания голов стал почти чисто механическим, напоминавшим бездумное перебирание четок, поэтому полностью избавиться от внутреннего дисбаланса так и не удалось.

Первым делом он пошел в компьютерный магазин — намерение приобрести новый анестетик придавало осмысленность хотя бы началу прогулки. Андрей долго и основательно разглядывал пластиковые коробки, время от времени вежливо отклоняя помощь продавца-консультанта. Энергичные анонсы так и не пробились к яблочку превратившейся в мишень Андреевой души. Проведя в магазине минут тридцать, он ничего не купил.

Выйдя из магазина, Андрей выкурил на крыльце сигарету, мешая пахнущий сыростью воздух с табачным дымом. Сыпался мелкий снег. Идти было некуда. Обстоятельство это странным образом успокаивало, и внутри наконец-то наступил штиль. Выбросив окурок в урну, Андрей спустился с крыльца и отправился в ослепительно бесцельную прогулку.

По только начавшей утверждаться традиции магазины заспиртовали преждевременно появившийся на свет плод Нового года. Хотя до праздника оставались еще три недели, витрины были украшены зелеными пластмассовыми венками, по которым ползали жирные черви несложных китайских гирлянд. Временами попадались унылые чучела Санта-Клауса, упиравшиеся в прохожих неживыми электрическими глазами, и плакаты с объявлениями о новогодних скидках. Вовсю шла торговля пластмассовыми елками.

Первым делом Андрей зашел в книжный магазин. Там, не смутившись компанией толстой очкастой продавщицы, сидевшей на табуретке между стеллажами, он добыл оранжевый покетбук, удачно уместившийся в кармане пуховика. Габариты книжки были главным ее достоинством, на название и аннотацию Андрей почти не обратил внимания, понял только, что книжка контркультурная, требующая вежливого социального протеста читателя. Содержание издания гармонировало с избранной формой его приобретения.

Добравшись до транспортного центра города — забитой автобусами площади, примыкавшей к железнодорожной станции, — Андрей зашел в расположенный неподалеку супермаркет. Там он обзавелся банкой с энергетическим напитком и купил бутылку пива.

Семьсот пятьдесят миллилитров жидкости он выпил на заснеженной детской площадке, глядя, как молодая мама орудует качелями с сидящим в неудобном железном седле ребенком. Потом прогулялся мимо городского пруда, миновал небольшой лесок и вышел в микрорайон, до отказа наполненный возвращавшимися с работы людьми. Вскоре ему попался другой супермаркет, впаянный в первый этаж панельного дома. Андрей покурил возле крыльца, потом зашел внутрь и вынес еще одну кофеиновую банку. Пить совсем не хотелось. Андрей вылил ароматный напиток в сугроб.

Через двадцать минут он вышел к зданию городского Совета. Впрочем, здание уже давно положено было называть префектурой, но заморское название не прижилось на русской земле. За горсоветом располагался большой универмаг, где Андрей долго путешествовал по трикотажному отделу, но, когда он вышел на улицу, под пуховиком по-прежнему был только красный свитер с черной полосой, который девятнадцать часов назад стаскивали с Андрея нетерпеливые руки Василисы.

Еще через четверть часа он добрался до конечной остановки главного автобусного маршрута. Недалеко от нее располагалась городская больница. В окошках белых корпусов, окруженных редкими елями, бился желтый свет идущего на поправку здоровья. Андрей лежал в больнице только один раз — в десятом классе ему вырезали воспалившийся аппендикс, — и иногда по вечерам, когда компания очередной книги и соседей по палате становилась невыносимой, он выходил в коридор и подолгу стоял у окна, глядя на обещавшую возвращение домой остановку.

Андрей дождался автобуса, забрался в теплое железное нутро и поехал обратно. По пути домой он решил зайти к Олегу.

— …делать теперь? — спросил Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег. — Откуда мне знать?

— Ну ты как-то больше с девочками общался, — сказал Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег. — Свитер-то покажи.

Андрей расстегнул пуховик. Олег внимательно посмотрел на его грудь.

— Да, — сказал он. — Ничего свитерок.

— Нормальный, — сказал Андрей.

— Значит, ты теперь главный мастер у нас, — сказал Олег. — Книжки на раз вообще уносишь.

Андрей пожал плечами.

— Ну так уж вышло, — сказал он. — Настроение было плохое.

Олег выбросил в окно окурок, протянул Андрею книгу.

— На, — сказал он. — Спасибо, что зашел.

— Ты обиделся, что ли? — спросил Андрей, убирая книгу в карман пуховика.

— Нет, — сказал Олег. — Просто зачет завтра. Пойду я готовиться.

Он пожал Андрею руку и ушел в квартиру. Андрей добил свою сигарету в одиночестве, глядя в окно, за которым виднелись украшенные красными габаритными огнями многоэтажки. Вызвал лифт. В кабине сильно пахло мочой, а на стене кто-то изобразил мальчика и девочку, занимающихся любовью. Недостаток исполнительского мастерства неизвестный художник компенсировал хорошим знанием предмета. Андрей тяжело вздохнул и нажал кнопку первого этажа.

В метро

«…видно очень плохо. Вообще, так всегда в клубе. Почему? Не знаю. Возможно, мы подсознательно не хотим толком видеть друг друга, чтобы не понять, насколько все вокруг безобразно.

Видно плохо. Но все же видно. Тайлер и Дейзи сидят напротив меня и Вики. Все мы сидим в чил-ауте, разбившись по парам, как твари на Ноевом ковчеге. Между нами низкий черный круглый стол, на котором стоят четыре кружки с пивом. Они похожи на сторожевые башни замка, охраняющие главную нашу сокровищницу — маленькое белое блюдце, которое Тайлер выпросил у бармена в обмен на косяк. На блюдце лежит спид. Причем не бесформенной и ненужной горкой, как было бы лет пять назад, когда мы с Тайлером были сопливыми школьниками. Нет. Сейчас все по-другому, стильно и по-взрослому. Спид нарезан на ровные дороги. Если каждую из них собрать и положить на аптекарские весы, разница едва ли превысит один-два миллиграмма. Я умею нарезать спид. Впрочем, и Тайлер тоже. Мы оба охуенные мастера нарезки. Может быть, поэтому с нами сидят две такие клюшки.

Я на секунду поворачиваюсь к Вики. Она молча курит сигарету — неужели она курит простую сигарету? — и тоже смотрит на Тайлера и Дейзи. Все девчонки, раз увидев Тайлера, потом думают только о нем. Готов поспорить на что угодно, что, когда я засовываю свой член — а он у меня немаленький, я уже вроде говорил, — в ее щель, она закрывает глаза и представляет, что ебется с Тайлером. Может, у меня просто паранойя. Даже наверняка. Моя паранойя не проходит уже три года. Я настоящий псих.

Короче, Вики смотрит на них, и я тоже поворачиваюсь к ним. Тайлер откинулся на спинку кресла. Видно плохо, но все же видно. Лицо его обращено к потолку, по которому носятся отблески светомузыки, похожие на южноафриканских бабочек. В прошлом году мы с Тайлером смотались в Йоханнесбург. Разжились деньгами и смотались прямо в Африку. Погнала нас туда не страсть к путешествиям, а нужда. Нужно было уносить яйца подальше от родной Британии, чтобы их не отрезали. Там-то я и повидал этих бабочек и еще всяких тварей. Мы с Тайлером регулярно выбирались из города на природу, хотя белым парням там находиться и опасно.

Итак, лицо Тайлера обращено к потолку, и мне видны только его подбородок и шея. Видно плохо, но все же видно. И даже, наверное, не так плохо видно, если я могу различить движения его кадыка, острого как нож. У меня кадыка почти нет, и, если что, мне будет очень легко загримироваться под бабу.

Дейзи орудует правой рукой у Тайлера в промежности. Кажется, она еще и говорит что-то, но слышно еще хуже, чем видно. Я не знаю, расстегнута ли у Тайлера ширинка, или Дейзи дрочит ему прямо через джинсы. Впрочем, это не важно. Я знаю самый главный секрет. Девчонки всегда уверены, что парням ебля в кайф. А на самом деле мы не испытываем и десятой доли того, что испытывают они. Для нас ебля не наслаждение, а спорт, простой способ самоутверждения. Причем в детстве самоутверждение происходит количественно — чем больше дырок повидала твоя залупа, тем ты круче. С годами же приходит понимание, что самоутверждаться можно и качественно, и крутость уже начинает измеряться децибелами ее крика. Но это только половина главного секрета. Вторая же половина его заключается в том, что Тайлера вставило кислотой, и именно поэтому он запрокинул голову и блаженствует, а вовсе не из-за того, что какая-то клюшка согласилась сделать ему массаж. Я знаю это, потому что меня и самого тащит по полной, так, что через некоторое время мне начинают мерещиться черви на шее Тайлера.

Я закуриваю и снова поворачиваюсь к Вики. Она бросает на меня короткий взгляд. Она делает вид, что совершенно ничего не хочет, но я-то знаю, что это не так. Есть еще один секрет — девчонкам никакая кислота не вставит так, как парням, тем более что мы дали им только по половинке.

В общем, я тоже решаю, что неплохо было бы попарить мою залежавшуюся шишку. Но я не такой псих, как Тайлер. И трахаться на глазах у снующих вокруг пьяных подростков не умею. Поэтому я наклоняюсь к Вики, кладу правую руку ей на задницу — задница у нее отличная, ничего не скажешь, — и, выбирая самую блядскую из доступных мне интонаций, говорю ей на ухо:

— Не хочешь уединиться?

Вики несколько секунд молчит, и я, чтобы помочь ей решиться, тяжело дышу в ее ухо, проколотое дюжиной маленьких стальных колечек. Одновременно я сжимаю ее ягодицы. Маленькие премудрости большого траха.

— Можно, — говорит она наконец.

— Разнюхаемся? — спрашиваю я.

— Да, — говорит она».

Марина перевернула страницу и посмотрела на сидевших напротив ребят. Один из них, светловолосый, сидел молча. Наклонившись вперед и уперев локти в колени, он внимательно смотрел на зажатую в руках пивную бутылку. Двое других что-то обсуждали, наклонившись друг к другу. Правый, с отдававшим рынком южным лицом, все время косился на Марину, а левый периодически очищал ноздри мизинцем.

Марине больше всего нравился светловолосый, но она понимала, что если кто-то и решит побеседовать с ней — народу в вагоне метро было совсем мало, и рядом с Мариной никто не сидел, — то это будет один из двоих. А может быть, и оба. При этой мысли Марина нехорошо улыбнулась и стала читать дальше.

«Я наклоняюсь, раздвигаю две пивные кружки, словно ноги Вики, и подтягиваю к нам блюдце. Вики тем временем достает из кармана десятифунтовую купюру и сворачивает аккуратную трубочку. С похвальным для молодой леди тактом она сначала протягивает ее мне.

Я беру трубочку, засовываю ее в нос, наклоняюсь и быстро убираю одну из шести оставшихся дорожек. При этом я все смотрю на Тайлера. Тому явно очень хорошо. Волны охватившего его наслаждения докатываются и до меня, поэтому я очень хорошо могу оценить степень его блаженства. Я вдруг вспоминаю тот случай, когда Тайлер стащил из спортивной лавки сноуборд и потом разбил им голову охранника. Тогда он весь вечер был сам не свой, смеялся и говорил, что это его звездный час. Я думаю о том, так же хорошо ему сейчас, как было тогда, или все же не так.

Вики толкает меня под локоть. Я понимаю, что задумался и задержал купюру у себя. Нетерпение Вики мне нравится. Я передаю ей трубочку, украшая свое лицо похабной улыбкой.

— Давай быстрее, — говорю я, чувствуя, как тело мое приходит в соответствующее случаю состояние.

— Хорошо, — говорит Вики, и по ее голосу я понимаю, что вид Тайлера и Дейзи ее здорово завел. Мне делается удивительно хорошо, и я смеюсь, глядя, как Вики приходится привстать, чтобы дотянуться до блюдца. Свитер ее при этом задирается, и вид обнаженной кожи над джинсами доводит меня до полной кондиции.

Она не успевает стряхнуть последние пылинки с ноздрей, как я подхватываю ее под локоть, поднимаю и тащу к сортиру.

Мы идем вдоль таких же столиков, где так же курят, пьют, ширяются и дрочат. Потом спускаемся по железной лестнице. У меня сильно кружится голова, и Вики старается меня поддерживать, хотя и сама она не в лучшей форме.

Танцпол забит до отказа, и все сплошь какими-то детьми. Подростки лет по пятнадцать-шестнадцать. Оно и понятно — из паршивых колонок на меня обрушивается дрянной джангл. Мы бы с Тайлером никогда не пошли в «Метро», если бы не эта сучка Дейзи. К тому же, когда ты под хорошей кислотой, тебе все равно.

Я уже не понимаю, кто кого тащит, я — Вики или она — меня. Мы продираемся сквозь толпу. Какой-то бритоголовый парень сильно толкает меня в плечо. Я не понимаю, специально он это сделал или нет. Так или иначе, парень не извиняется. Но мне хватает ума просто идти дальше, хотя несколько неприятных секунд я и жду удара в спину.

Молодежь отрывается вовсю. Не знаю как, но я вдруг понимаю, что никто из них совсем не хочет танцевать. Они просто ходят в клуб, пьют пиво, а потом дрыгаются под музыку, чтобы быть похожими на героев своих любимых музыкальных клипов, которые крутят по MTV. Но в общем, мне нет до этого никакого дела.

Уже на выходе с танцпола я замечаю двух девочек, лет четырнадцати. Их оттеснили к самому краю, но они не выглядят расстроенными. Не прекращая двигаться, они прижимаются друг к другу и начинают целоваться. Я ненадолго останавливаюсь. Может, во всем виновато католическое воспитание, которое дали мне родители, но я всегда впадаю в шок при виде целующихся девочек. Вики дергает меня за локоть, и я тащусь за ней.

В конце концов…»

— Привет.

Марина оторвалась от чтения и повернулась. Неширокую пропасть между сиденьями, как ни странно, преодолел светловолосый, на которого она и не рассчитывала. Впрочем, Марина все равно не удивилась. В последнее время такое происходило часто. Бездушный социум, словно бы пытаясь извиниться, регулярно отправлял к ней делегатов мужского пола, которые выведывали ее семизначный код. Объяснений этому процессу можно было найти много, но Марина, в последнее время предпочитавшая упрощения, списывала все на продолжавшееся похудение.

Ничего не ответив, она стала читать дальше.

«…мы добираемся до мужского сортира. Там полно народу и сильно накурено. Я раздвигаю толпу плечом и направляюсь к кабинке с открытой дверью.

— Ты, случайно, не ошиблась? — спрашивает кто-то у Вики за моей спиной. Я не сбавляю темпа. Мне совершенно не нужна драка. Мне нужно кое-что другое.

— Иди на хуй, мудила, — говорит Вики. Я чуть было не даю ей по морде, потому что из-за нее мы можем попасть в неприятности. Но, как ни странно, за моей спиной раздается смех.

— Чур, я следующий, — говорит все тот же голос.

Я залетаю в кабинку, затягиваю туда Вики и закрываю дверь.

В толчке плавает дерьмо вперемешку с блевотиной. Я дергаю ручку слива, и по счастливому стечению обстоятельств бачок оказывается не сломанным. Затем я сажаю Вики на унитаз, и мы в четыре руки расстегиваем мою ширинку».

— Что читаешь? — спросил парень.

Поезд причалил к станции. Электрический голос объявил название. Хотя на платформе никого не было, машинист ради приличия выдержал минутную паузу.

Марина закрыла книгу, заложив пальцем страницу, и показала парню обложку. Сидевший напротив гость с юга что-то сказал соседу, и они оба засмеялись.

— Ясно, — сказал парень. — Нравится?

— Да так, — сказала Марина.

— По-моему, интересная книжка, — сказал парень. Она ощутила легкий аромат пивного перегара.

— С чего ты взял? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал парень, — Прочитал пару строчек.

— Ясно, — сказала Марина.

Парень открыл было рот, чтобы продолжить беседу, но в этот момент вагон тронулся, и нарастающий гул электромоторов прервал его на полуслове.

«Мне совершенно не хочется прикладывать усилий, поэтому я надеюсь, что Вики доведет все до конца ртом и руками. Мне даже стоять тяжело, и я упираюсь ладонями в грязную стену над унитазом.

Кислота тащит по полной. Ощущение такое, словно у меня два члена, и каждый во рту у Вики. Я не могу сосчитать, сколько у нее пальцев, но их очень много. Она знает толк в этом деле, точно»

— Ух ты, — сказал парень, когда стало чуть потише. — Серьезная книжка.

Марина снова подняла голову и посмотрела парню в глаза. Тот улыбнулся.

— Как тебя зовут? — спросила Марина.

С лицом его моментально произошла ожидаемая и уже привычная трансформация. Улыбка как-то провисла, словно из-под губ убрали невидимые подпорки, в глазах плеснулась растерянность, слегка дрогнули брови. Мысль о том, что чужими мышцами — хотя бы и мимическими, — можно управлять словом, забавляла Марину.

— Вова, — сказал парень, справившись с удивлением.

— А меня Марина, — сказал Марина, широко улыбнувшись.

— Очень приятно, — сказал Вова.

«И тут я вспоминаю про Тайлера и про то, как на него смотрела Вики. Конечно, если бы я был трезвым, мысль эта могла и не застрять у меня в голове. Но кислота оказалась стоящей, и я сразу понимаю, откуда у меня второй член. Друг со мной в компании. Если бы это был чей-нибудь еще член, хотя бы того парня, что хочет быть следующим, я бы не так расстроился. Но то, что это член Тайлера, просто выводит меня из себя.

Я чувствую, как мой член твердеет, словно южноафриканский алмаз, и полностью утрачивает чувствительность. Одновременно член Тайлера продолжает функционировать нормально, и от такого дикого раздвоения у меня темнеет в глазах.

Я хватаю Вики за волосы правой рукой — левая по-прежнему упирается в замызганный кафель — и сжимаю их как можно сильнее. Она стонет и что-то бормочет, но член мой остается у нее рту.

— Тайлер, — говорю я, сам не зная, что имея в виду. — Давай, сука, работай.

Я прижимаю ее голову к себе и чувствую, как моя за-лупа упирается в заднюю стенку ее гортани».

— С чего это ты такие книги читаешь?

Марина на секунду прикрыла глаза, глубоко вдохнула, повернулась к парню и тихо спросила:

— Что надо-то тебе?

— А? — переспросил Вова, наклонившись к ней.

— Что-то хотел? — спросила Марина.

— В метро что плохо, — сказал Вова. — Шумно. Говорить тяжело.

— Ну так кто тебя заставляет? — спросила Марина.

— Да понравилась ты мне, — сказал Вова.

— И чем же? — спросила Марина.

— Ну, симпатичная, — сказал Вова. — Полненькая немного, а так ничего. Имя красивое. И глазки у тебя клевые.

— Что же в них такого клевого? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал Вова. — Красивые.

— Понятно, — сказала Марина.

— Откуда едешь? — спросил Вова.

— А зачем тебе? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал Вова, — Я вот из института возвращаюсь. С друзьями.

Он кивнул на своих спутников. Марина рефлекторно повернулась в их сторону, и они сделали приветственные жесты руками.

— Молодец, — сказала Марина.

— А ты? — спросил Вова.

— Я тоже, — сказала Марина, открывая книгу.

«Мне ужасно хочется выдрать ей волосы, но я понимаю, что тогда придется вытаскивать член из ее рта. Я никак…»

— А из какого?

— Какая разница? — спросила Марина.

Поезд снова остановился. В вагон вошла полная женщина в длинном зеленом пальто и села рядом с Мариной, придвинув ее вплотную к Вове. Друзья Вовы засмеялись.

— Ну так, — сказал Вова. — Интересно.

— Интересно, — сказала Марина. — За углом.

— Жестко, — сказал Вова.

— А ты думал, — сказала Марина.

«…не могу решить, что важней. Мне даже приходит в голову идея посоветоваться с Вики, но в конце концов я просто сильнее сжимаю кулак, стискивающий ее потные лохмы, и начинаю энергичнее двигать ее головой. Это, конечно, паршиво — минет превращается в некое подобие обычной дрочки. Но я понимаю, что ей это нравится, и понимаю почему. Из-за Тайлера».

— Слушай, — сказала Марина, когда стало ясно, что Вова исчерпал запас своих идей.

— Да? — сказал Вова.

— Ты никогда девочек не бил? — спросила Марина.

— Что? — спросил Вова.

— Девочек, говорю, никогда не бил? В зубы? — спросила Марина.

— Нет, — сказал Вова. — А с чего вдруг такие вопросы?

— Да так, — сказала Марина. — Просто подумалось.

— Я похож на человека, который бьет девочек? — спросил Вова.

— Откуда мне знать, — сказала Марина.

— Тебя били, что ли? — спросил Вова.

— Нет, — сказала Марина.

— С чего же ты спросила?

— Просто, — сказала Марина. — Интересно.

Вова ухмыльнулся.

— Что-то хочешь сказать? — спросила Марина.

— Да нет, — сказал Вова.

«Ее голова двигается все быстрее. Я думаю о том, что случится, если она вдруг забудет прибрать зубы, и от страха сразу кончаю, при этом из меня бьет такой могучий фонтан, что я вспоминаю колонну на Трафальгарской площади».

— Вован, приехали.

По твердому кавказскому «е» Марина поняла, что к ним подошел южный друг. Она подняла голову и посмотрела на Вову.

— Я выхожу, — сказал он.

— Ты, наверное, телефон мой хотел узнать? — спросила Марина.

Поезд резко дернулся, потом медленно прополз десяток метров, словно пехотинец под плотным пулеметным огнем, и остановился. Двери открылись.

— Пойдем.

— Ну да, — сказал Вова. — Вроде бы.

— Ну, проедешь еще одну остановку, скажу, — сказала Марина.

Вова посмотрел на товарищей.

— Решайся, — сказала Марина.

— Выхожу я, — сказал Вова, вставая. — Может, сейчас скажешь?

— Как хочешь, — сказала Марина.

Она снова наклонилась. Теперь ей были видны только Вовины ноги. Они выражали сомнение — Марина и не думала, что ноги могут так ярко излучать эмоции, — но потом спутник, видимо, дернул Вову за плечо, и его последний кусочек навсегда исчез из жизни Марины.

«Вики явно не ждет такого поворота. Она вырывается из моих рук, вскакивает, разворачивается, наклоняется, прижимая меня задом к дверям кабинки, и блюет с оперным вдохновением.

Я некоторое время смотрю на нее, а потом, не давая разогнуться, сую руки между ее ног, расстегиваю ширинку джинсов и спускаю их вместе с трусами до колен. Член мой по-прежнему тянется к потолку, словно в него закачали гипса. Я плюю ей на задницу и ловко вспарываю булки. Она что-то орет и пытается выпрямиться, но я не даю ей это сделать и начинаю орудовать своейкочергой в ее топке. Сколько так продолжается, я не знаю, в дверь кабинки стучат, и я не могу кончить. Меня охватывает ярость.

Я выпускаю ее, разворачиваю лицом к себе. На нижней губе Вики висит нитка блевотины. Она тяжело дышит.

— Ты, мудила, — говорит она и явно собирается добавить что-то еще, но тут я бью ее кулаком в нос.

Вики падает на унитаз и сразу замолкает.

— А что-нибудь еще бывает? — спрашиваю я ее, наклоняясь.

Она смотрит на меня с чистым амфетаминовым ужасом. Из носа у нее течет кровь. Я снова бью ее в лицо, потом хватаю за волосы и колочу затылком о стену.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я в паузах между ударами. — Кроме ебли? Кроме ширева? Кроме пива? А?

Она молчит. Я понимаю, что она просто подсела на измену и не врубается по теме. А тема проста — меня отпустило и подкатил отходняк. Мне нужно догнаться.

— Есть, — говорю я, отпуская ее голову. — Есть. Не знаю что, но есть.

Она по-прежнему молчит. Я застегиваю джинсы, вытираю руки об ее свитер и выхожу из кабинки. Стоявшие за дверью расступаются. С их лиц разом сползает гримаса справедливого коллективного гнева. Похоже, у меня внушительный вид.

Я качаю головой, криво улыбаюсь и говорю:

— Кто хочет, идите ссать. Там я новый писсуар поставил.

Они молчат и не двигаются. Я медленно прохожу мимо и иду к выходу. Дома у меня припасено немного травы и спида, как раз, чтобы успокоить нервы».

Марина закрыла книгу, дождалась остановки, вышла из поезда, прошла через вестибюль и поехала в обратную сторону. Домой ей пока не хотелось.

Дальше

Этимология слова «притон» сложна. Четко определить направления всех лингвистических дорог, на пересечении которых возник этот емкий термин, едва ли возможно. Прослеживаются только некоторые связи. Например, сразу вспоминается социальное дно, приближение к которому неизменно должно сопровождаться посещением притонов. Жидкостное наполнение термина, несомненно, связано с употреблением горячительных напитков. Легкая мутность, присущая слову, соответственно, ассоциируется с состоянием алкогольного опьянения. Наверняка существуют и другие корни, глубоко уходящие в жирную почву русской культуры и совершенно невидимые рассудку. Однако употребление слов, происхождение которых не поддается полному рациональному объяснению, содержит в себе особую прелесть.

В общем, к заведению, интерьер которого стал на какое-то время окружающей средой, название «притон» подходило как нельзя лучше. Подобная трактовка программировалась уже архитектурой — кафе было сооружено из обычной квартиры на первом этаже панельного дома. В двух тесных залах стояли несколько грязных столиков, окруженных простыми железными стульями, подпиравшими в основном задницы мужчин в кожаных куртках. Мужчины негромко беседовали и неторопливо, но быстро пили водку. За угловым столиком расположилась молодая разнополая пара, излучавшая глубокое осознание общей безрадостности бытия. В воздухе было много табачного дыма и совсем мало электричества. Барная стойка выглядела здесь неуместно, но это отчасти компенсировалось надтреснутым мужественным голосом, который в сопровождении скупых гитарных аккордов несся из расположившихся на стойке колонок музыкального центра.

Андрей опрокинул в себя вторую рюмку, закусил лимонным колесиком, лежавшим на грязном блюдце. Лимоны здесь нарезали так, что в памяти всплывало то немногое, что осталось от посещений школьных советских столовых. Андрей не умел пить водку, после каждой рюмки сводило желудок. Клин тошноты приходилось выбивать клином табачного дыма. Закурив, Андрей откинулся на спинку стула и посмотрел на сидящего напротив Олега, который действовал почти синхронно с ним. На Олеге теперь был такой же свитер — красный, с черной полоской на груди.

— Хорошая водка, — сказал Олег сгустившимся от водки басом.

Андрей усмехнулся. Олег, как обычно, уловил тончайшие оттенки излучаемого окружающим миром настроения. Из-за этой привычки он напоминал странный эмоциональный ретранслятор.

— В клуб можно сходить какой-нибудь, — сказал Андрей. — Сегодня самое то.

— Дело говоришь, — ответил Олег.

— Просто у нас же свитера одинаковые, — сказал Андрей. — Оригинально смотрится.

— Да уж, — сказал Олег. — Диалектика.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Ну, все же одеваются теперь так, чтобы из толпы выделиться, — сказал Олег. — А мы оделись одинаково. И тем самым выделимся еще сильнее.

— А, — сказал Андрей. — Единство и борьба.

— По-моему, отрицание отрицания, — сказал Олег. — Я все время путаю.

— Ладно, — сказал Андрей.

Немного помолчали.

— Слушай, давно хочу спросить, — сказал Андрей, размазав окурок по пепельнице. — Как художник художника.

— Ну, — сказал Олег.

— Зачет сдал? — спросил Андрей.

— Сдал, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал Андрей. — А меня продинамили.

— Кто? — спросил Олег.

— Да с обогревателями, — сказал Андрей.

— Членом общества стал? — спросил Олег.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Сидишь в баре вечером в пятницу, — сказал Олег. — И обсуждаешь работу.

Андрей сначала растерялся, потом сказал:

— Ну так это не противоречит моим принципам.

— Максимального адреналина, что ли? — спросил Олег.

— Ну вроде того, — сказал Андрей.

— Да ему вообще-то даже водка противоречит, — сказал Олег. — Если разобраться.

— Почему? — спросил Андрей.

— Потому что она подавляет выделение адреналина, — сказал Олег.

— Каким образом? — спросил Андрей.

— Ну как же, — сказал Олег. — Чувство страха притупляется?

— Да, — сказал Андрей.

— Ну вот, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

— Так что там с принципом? — спросил Олег.

Андрей помолчал, потом улыбнулся:

— Ну как. Диалектика твоя любимая.

— Да?

— Да. — Андрей снова закурил.

— Поясни, — сказал Олег. Навалившись на стол, он ослабил некоторые лицевые мышцы, так, что на лице его появилось выражение, соответствующее граммам пятистам — шестистам. — Поясни.

— Поясню, — сказал Андрей. Он сначала хотел поддержать Олега, но потом отказался от этой идеи. Рядом с мастером его попытка все равно смотрелась бы жалко. — Поясню. Суть в чем?

— В чем? — спросил Олег.

— В том, чтобы постоянно пытаться идти против течения, — сказал Андрей. — Постоянно.

— Ну, — сказал Олег, уставившись в стол. — Постоянно.

— Так вот, — сказал Андрей. — Если меня тошнит от людей, сидящих вечером в пятницу в баре и обсуждающих работу, то по принципу максимального адреналина я должен хотя бы раз сделать то же самое.

— Сделал? — спросил Олег, поднимая голову.

— Сделал, — сказал Андрей.

— И вставило? — спросил Олег.

— Ну вообще-то нет, — сказал Андрей.

— И че ты тогда мне тут втираешь? — спросил Олег.

Андрей не понял, была ли это очередная киноцитата или нет.

— Да я не втираю, — сказал Андрей. — Это ты нервный какой-то сегодня.

— Фигня. — Олег откинулся на спинку стула и посмотрел по сторонам. — Сделать надо что-нибудь.

— Только что же сделали, — сказал Андрей.

— Да блин, — сказал Олег. — Оттуда шубу можно унести, и слова никто не скажет. Сделали! Ничего мы не сделали.

— Не понравилось, что ли? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег, закурив и посмотрев на стол. — Не особо.

— Привыкание, наверное, — сказал Андрей.

— Толерантность, типа, — сказал Олег.

— Типа.

— Может быть, — сказал Олег. — Надо переходить на более сильные возбудители. Двигаться, так сказать, дальше.

— Ну так я принцип затем и придумал, — сказал Андрей.

— А принцип твой вульгарный, — сказал Олег, — Стихийный и не соответствующий истинно пролетарскому духу.

— А что, должен соответствовать? — спросил Андрей.

— Должен, — сказал Олег.

— Ну ладно, — сказал Андрей. — Должен так должен. И чем же он не соответствует?

— Да всем, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей, улыбнувшись. — По-моему, у тебя просто недопой.

Олег несколько секунд молча смотрел на Андрея. Поднимавшаяся от сигареты струйка дыма, задетая сквозняком, делила его лицо почти ровно пополам, от правого угла подбородка до левого угла лба.

— Вот-вот, — сказал Олег. — Весь твой адреналин сводится к бухлу.

После этого он поднял руку, и к ним подошла официантка. Совсем молодая, лет семнадцати-восемнадцати, светловолосая, чем-то похожая на Василису. Андрей старался на нее не смотреть.

— Принесите, пожалуйста, еще водки, — сказал Олег.

— Сколько? — спросила официантка.

— А сколько можно? — спросил Олег.

Официантка хихикнула.

— Давайте еще четыре, — сказал Олег.

— Хорошо, — сказала официантка. — Все?

— Да.

Она взяла со стола четыре опустевшие рюмки и наполнившуюся пепельницу и уже собралась уходить, когда Олег сказал:

— И лимончика еще.

— Хорошо, — сказала официантка.

Через секунду они снова остались тет-а-тет. Между ними был осиротевший стол, ровный, как донская степь.

— Хорошее место, — сказал Олег.

— Ну, — сказал Андрей. — Сам такой.

— Какой? — спросил Олег. — Пью?

— И пьешь, — сказал Андрей. — И говоришь.

— Что говорю? — спросил Олег.

— Хорошее место, — сказал Андрей. — Это то же самое, что обсуждать работу.

Олег улыбнулся.

— Да по твоему принципу можно до таких вещей дойти, — сказал он.

— До каких? — спросил Андрей.

— До любых, — сказал Олег. — Говна пожрать не хочешь, например?

Андрей поморщился.

— Неужели не хочешь? — спросил Олег.

— Хорош, — сказал Андрей. Чтобы унять тошноту, он закурил, надеясь, что официантка скоро принесет свежую пепельницу. — Я блевану.

— Ну вот, — сказал Олег. — Потому что непролетарский у тебя принцип. А все непролетарские принципы в конце концов вызывают тошноту.

— Сильно сказано.

— Еще бы, — сказал Олег.

— Чего это тебя на пролетарские принципы потянуло? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Олег. — Пока ты с Васькой своей тусовался, я Ленина читал.

— С какого? — спросил Андрей.

— Интересно стало, — сказал Олег. — Его же никто сейчас не читает. А я вот почитал.

— То есть действовал по моему непролетарскому принципу, — сказал Андрей. — Пусть и неосознанно.

— Да какая разница, — сказал Олег.

Возле стола снова появилась официантка. Андрей совершенно не ожидал ее прибытия и даже слегка вздрогнул. Он понял, что полностью отключился от внешнего мира, и подумал, что именно так себя чувствуют люди, регулярно посещающие бары, — наверное, поэтому они любят в них ходить. Мысль эта, в сочетании с замечанием Олега по поводу обсуждения работы, расстроила. Андрей молча взял одну рюмку, стукнул ее об другую прежде, чем пальцы Олега успели коснуться стекла, выпил, закусил лимоном и закурил. То же самое сделал и Олег.

— Да уж, — сказал он, выпустив табачный дым через нос. — Трубы-то горят у тебя.

— Горят, — сказал Андрей.

— Вижу, — сказал Олег.

— А у тебя не горят, что ли? — спросил Андрей.

— Да ладно, — сказал Олег. — Горят и горят.

Андрей улыбнулся. После третьей рюмки лицо онемело, словно его обрызгал из волшебного флакончика футбольный врач. Улыбка вышла неаккуратная.

— Ну и как тебе Ленин? — спросил Андрей.

— Интересно, — сказал Олег.

— Что читал-то? — спросил Андрей.

— Да разное, — сказал Олег.

— А где ж ты взял его? — спросил Андрей.

— Дома есть, — сказал Олег.

— ПСС? — спросил Андрей.

— Чего? — спросил Олег.

— Полное собрание, что ли?

— Да нет, — сказал Олег. — Книжка одна.

— Толстая?

— Страниц пятьсот, — сказал Олег.

— И все прочитал? — спросил Андрей.

— Да нет, — сказал Олег. — Местами.

— Ясно, — сказал Андрей. — И что же там сказано?

— Да не важно, — сказал Олег, — что именно. Важно, как это нам применить.

— А, — сказал Андрей. — И как?

— Не знаю пока, — сказал Олег.

— И почему именно Ленина? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

Олег сидел возле окна. За его спиной виднелся кусок пустой улицы — автобусная остановка, желтый фонарь и торговый фургончик с наглухо задраенными окнами. Картина была полностью лишена динамики и напоминала пейзаж из галереи современного искусства. Андрей на секунду задумался, пытаясь приклеить к этому пейзажу подходящее название, но тут по дороге пронесся черный заграничный автомобиль, за которым тянулся блестящий снежный шлейф. Название так и не придумалось.

Андрей отвернулся от окна и посмотрел на пару в углу. Перед девушкой стояла наполовину пустая пивная кружка. Ее спутник гонял по столу пустой стакан, в котором, видимо, когда-то была водка. Натюрморт не изменился с тех пор, как Андрей и Олег вошли в бар.

— Решил ослепить подругу широтой размаха парень, — сказал Андрей.

Олег обернулся, несколько секунд смотрел на товарищей по несчастью, потом снова взглянул на Андрея и сказал:

— По крайней мере, он с бабой. А ты?

— А я ее сам отправил, — сказал Андрей. — Неизвестно, что круче.

— Известно, — сказал Олег. — Все известно.

— Да? — спросил Андрей.

— Караганда, — сказал Олег.

— А сам? — спросил Андрей.

— Пока еще сам, — ответил Олег, ухмыльнувшись.

— Это в каком же смысле? — спросил Андрей, приправив улыбку солью.

— Во всех, — сказал Олег.

— И с чего это вдруг? — спросил Андрей.

— Надоело, — сказал Олег. — Расти пора.

— Типа, большой стал, что ли? — спросил Андрей. — От баб к Ленину перешел?

— Типа, да, — сказал Олег.

— Или к водке, — сказал Андрей.

— Или к водке, — сказал Олег. — Как раз двадцать один год есть.

Они синхронно взялись за рюмки.

— Короче, за победу пролетариата, — сказал Олег.

— Короче, можно, — неожиданно для себя согласился Андрей.

Чокнулись. Выпили. Съели по лимону. Закурили. Андрей подумал, что с каждым разом действия их становятся все более ритуальными, и понял, что алкоголь возвращает к культурным истокам. Он собрался поделиться этой мыслью с Олегом, но потом почему-то передумал.

В соседней комнате, превращенной неведомым бизнесменом в распивочный зал, загремели стульями. Андрей повернулся к пустому дверному проему и увидел входящего крупного мужчину в кожаной куртке. Лицо у мужчины было таким красным, что казалось, будто он сделал земляничную маску. Мужчина подошел к барной стойке, вытащил из кармана куртки бумажник, расплатился, тут же заказал еще одну рюмку, выпил ее и ушел. Через дверной проем Андрей видел, как к нему присоединились двое товарищей.

Олег тем временем поднял руку — она слегка покачивалась, словно он решил прополоскать в нечистом воздухе что-то невидимое, — и держал ее над головой, пока к столу не подошла официантка.

— А можно еще раз? — спросил Олег у нее.

— Можно, — ответила официантка. Андрей не смотрел на нее, но по голосу понял, что она улыбается.

— Хорошо, — сказал Олег. — Тогда сделайте, пожалуйста.

Официантка собрала рюмки, взяла пепельницу и отошла.

— Короче, — сказал Андрей. — В чем твоя теория-то?

— Да нет никакой теории, — сказал Олег.

— А чего ж ты на меня тогда гонишь? — спросил Андрей.

— Потому что твоя теория говно, — сказал Олег. — Что я уже проиллюстрировал. Это во-первых.

Олег показал пальцем на потолок.

— А во-вторых? — спросил Андрей.

— А во-вторых, теории у меня нет, но есть мысли. — Олег снова положил локти на стол.

— И какие же мысли? — спросил Андрей.

— Разные, — сказал Олег.

— Излагай, — сказал Андрей.

— Изложу, — сказал Олег. — Момент.

Он встал, негромко и как-то аккуратно рыгнул, после чего пошел в туалет.

Пока Олег отсутствовал, официантка принесла заказ. Андрей опять на нее не посмотрел и ничего не сказал. Потом он подумал, что официантка может принять его невнимание за классовое неуважение. От этой мысли стало грустно. Андрей обернулся, положив локоть на спинку стула, и посмотрел на барную стойку, до которой было не больше трех-четырех метров. Официантка сидела на высоком табурете, стоявшем сбоку от стойки, рядом с кассой, и беседовала с управлявшей счетным аппаратом женщиной лет тридцати. Другого обслуживающего персонала в баре не было. Андрей решил, что если официантка посмотрит в его сторону, то он ей улыбнется. Но она так и не посмотрела, а потом вернулся Олег.

— О, — сказал он, садясь на стул. — Уже нолито.

— А то, — сказал Андрей.

— Отлично, — сказал Олег. — Тогда нечего языками чесать. Желаю, чтобы все.

Выпили. Закусили. Задымили.

— Ну, — сказал Андрей.

— Что? — спросил Олег.

— Излагай, — сказал Андрей.

— А, — сказал Олег. — Сейчас изложу.

— Я, как говорится, весь внимание.

— Еще бы, — сказал Олег.

— Ну, — сказал Андрей.

— Короче, — сказал Олег. — По твоей теории, адреналин вообще нельзя добывать.

— Почему? — спросил Андрей.

— Потому, — сказал Олег, — что сейчас как раз мода на добычу адреналина. MTV-то смотришь?

— Смотрю, — сказал Андрей. — Кто ж его не смотрит.

— Правильно, — сказал Олег. — Так сейчас же самая мода. Экстремалы и все такое. Раньше альпинисты был, их еще поэт Высоцкий воспевал все, если помнишь.

Перед Андреем сразу возникла яркая картина — разобранный в большой комнате стол с бутылками и салатами, немногочисленные гости из родни средней удаленности и только что купленный проигрыватель, последнее достижение советской технологии, с квадратными серебряными колонками, поливающий стол, родителей, гостей и притаившегося в углу дивана семилетнего Андрея голосом, похожим на хороший графин из хрустального стекла с треснувшим горлышком.

— Помню, — сказал Андрей.

— Вот, — сказал Олег. — Раньше поэт Высоцкий воспевал альпинистов. Он-то, собственно, и сформулировал главный принцип. Типа лучше, чем от водки и сифилиса, или что-то в этом роде. А теперь MTV воспевает роллеров, сноубордеров и серфингистов. Вот кто спустился в адреналиновые шахты.

— Ну ты даешь, — сказал Андрей.

— В смысле? — сказал Олег.

— Как по писаному, — сказал Андрей. — Излагаешь красиво.

— А, — сказал Олег. — Хорошо, что хоть не по каканому.

Андрей хохотнул.

— Только объясняется все просто, — сказал Олег.

— Как? — спросил Андрей.

Олег придвинул к себе еще полную рюмку, несколько секунд молча на нее смотрел, потом, когда Андрей уже внутренне приготовился к очередному тосту, резко выпрямился и сказал:

— Как? Да как, просто. Кризисом перепроизводства.

— То есть? — спросил Андрей.

— Это же рынок, — сказал Олег. — Огромный. Сделанный за несколько лет из ничего. И держится на адреналине. Сколько уродов по весне выкатывают свои велосипеды и прыгают на них через помойки?

— Много, — сказал Андрей.

— Много, — сказал Олег и ткнул пальцем в потолок. — А ведь они их не сами лобзиком выпилили, так?

— Ну, так, — сказал Андрей. Он, конечно, уже все понял, но не хотел прерывать товарища, который с видимым удовольствием конструировал программную речь.

— Так это же только часть, — сказал Олег. — Причем маленькая. Им еще положены специальные штаны, очки, каски. Специальная музыка и специальные журналы. Куча всего. Тарзанки, прыжки с парашюта…

— С парашютом, — сказал Андрей.

— Насрать, — сказал Олег. — Реклама теперь специальная. Специальные телепередачи. Зимой сноуборд. Летом какое-нибудь дерьмо на колесах. Надо вкладывать деньги в шарико-подшипниковый бизнес. Они думают, что выделились. Хотя им просто вставили в голову специальный контейнер. Телевизор вставил. Они такое же быдло, как и все, скейтеры эти. Что им сказали, то и делают. Даже фанаты футбольные. У них же тоже адреналин, а к нему — куртка-пилот, шарф…

— Роза, — поправил Андрей, вспомнив недавний разговор с Костылем по этому поводу.

— …и бейсбольная бита, — сказал Олег. — В России теперь и бейсбольные биты продаются. Не имею цифр на руках, но думаю, что идут хорошо.

— Пожалуй, — согласился Андрей.

— Даже скины, — сказал Олег неожиданно громко и сразу покосился в сторону столика с молодыми. Парень был брит налысо, но на крики Олега внимания не обратил. — Даже им специальные штаны, ботинки, куртки и парикмахерские услуги.

— И пивко в придачу, — сказал Андрей.

— И пивко, — сказал Олег. — И все это непрерывно рекламируется. Причем хитро. Я тут все понял…

Он положил локти на стол и на несколько секунд замолчал.

— Что понял? — спросил Андрей.

— Да все, — сказал Олег. — По телевизору показывают драку на стадионе. Или суд над скинами. А какой-нибудь подросток в Мухосранске, которому так и хочется подгадить окружающим, решает, что это — настоящий протест. И бежит покупать куртку, розу там и все, что прилагается. И кто-то зарабатывает даже на нем, хотя и взять-то с него особо нечего.

— И это ты все у Ленина прочитал? — спросил Андрей.

— Ну почти, — сказал Олег.

— Ладно, — сказал Андрей. — Критическая часть твоей философии нам понятна. А где конструктив-то?

— Конструктив? — спросил Олег.

— Да, — сказал Андрей.

— А он должен быть? — спросил Олег.

— Должен, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Только выпьем.

— Логично, — сказал Андрей.

— За любовь, — сказал Олег, взяв рюмку.

От такого крутого виража у Андрея слегка закружилась голова.

— С чего это вдруг? — спросил он, взяв свою порцию.

— Не хочешь? — спросил Олег.

— Отчего же, — сказал Андрей. — Совсем напротив.

Выпили.

— Наш адреналин, конечно, на первый взгляд чище, — сказал Олег, вытирая губы и закуривая.

— А на второй? — спросил Андрей.

— А на второй… — сказал Олег. — В цене товара в магазине заложено и то, что найдутся бойцы вроде тебя. Так что тоже все оплачено. И тобой, когда ты там что-нибудь покупаешь.

— Ты что же, на святое замахнулся? — спросил Андрей. Ему хотелось пошутить, но на душе стало нехорошо.

— Надо расти, — сказал Олег.

— И как? — спросил Андрей.

— Показать? — спросил Олег.

— Попробуй, — сказал Андрей.

— Настоящий адреналин, — сказал Олег, доставая кошелек из висевшей на спинке стула крутки, — это подраться. Убить кого-нибудь. Предать товарища. И так далее. И — чтобы никакой корысти. Ни тебе, ни другим.

Он открыл кошелек и достал все бывшие там деньги. Андрей с трудом подавил желание их пересчитать.

— Или вот остаться без денег ночью посреди Москвы, — сказал Олег.

Он свернул из денег кулек, зажал его в левой руке, в правую взял зажигалку, и через секунду над столом появился маленький факел.

— Совсем, — сказал Олег. — Тогда даже добраться до дому, — голос его задрожал в такт покачиванию языков огня, — будет проблемой.

У Андрея пересохло в горле. Он внимательно смотрел за тем, как огонь ползает по измятым купюрам.

— Но даже в этом ничего нет, — говорил Олег почти шепотом. — Суть в том, что нам просто нечем заняться, и надо как-то развлечься. Вот, например, так.

От факела отвалился горящий кусок и упал на стол. Андрей вздрогнул.

— Хотя если знать природу денег, то ясно, — сказал Олег, — что и это ничего не значит. Каждая сожженная купюра автоматически увеличивает стоимость всех оставшихся на свой номинал.

— Как так? — спросил Андрей.

— Да вот так, — сказал Олег, бросая остатки денег в пепельницу. — Книжки читай, не все же мне тебе объяснять.

И тут возле стола появилась официантка, на этот раз в сопровождении кассирши. Андрей снова не стал на них смотреть, но и без этого понял, что они уже не улыбаются.

— Молодые люди, вы платить собираетесь? — спросила кассирша.

— А что? — спросил Олег, откинувшись на спинку стула. — Уже пора?

— Неплохо бы, — сказала кассирша. — И еще хорошо бы не хамить.

— А я хамлю? — спросил Олег.

— Четыреста рублей, — сказала официантка. Андрею показалась, что таким способом она решила снять возникшее напряжение.

— Четыреста, — сказал Олег. — Это много или мало?

Дальше произошло нечто неожиданное, такое, о чем могут писать только пожелтевшие еженедельники. Над столом что-то сверкнуло, или это только показалось и вспышка произошла в мозгу у Андрея, но они почти одновременно вскочили со стульев, совершив при этом синхронное кинематографическое движение — пока стулья падали на пол, оба успели стащить со спинок висевшие на них куртки, — потом с двух сторон обежали кассиршу и официантку и бросились к выходу.

На улице слегка подморозило. После душного прокуренного бара дышать было тяжело, мешали куртки и тяжелые зимние ботинки, но, несмотря на все это, бежать было удивительно хорошо. Они бежали быстро и долго, зачем-то сворачивая в темные подворотни, перепрыгивая невысокие железные заборчики, натыкаясь на углы машин, которые тут же отзывались воем сигнализации. От водки, резкой смены обстановки и гормонального взрыва сильно кружилась голова, поэтому они много раз падали — то поодиночке, а то и одновременно, — сразу вскакивали и неслись дальше, на бегу отряхивая с колен прилипший снег.

Остановились в каком-то темном дворе, в центре которого расположилась детская площадка, окруженная каре промерзших лип.

— Адреналин — гормон быстрого движения, — сказал Олег, тяжело дыша. — Это я тебе как биохимик говорю. Если его не расходовать на мышечные усилия, настоящего кайфа не получишь.

— Круто, — сказал Андрей, с трудом — сильно тряслись руки — вытаскивая из кармана зажигалку и сигареты.

— Черт, — сказал Олег. — Кошелек забыл и зажигалку.

— Там же ничего не было, — сказал Андрей.

— Мне его сестра подарила, — сказал Олег. — И проездной там был. Ну и хрен с ним.

— Логично, — сказал Андрей.

— Слушай, у тебя денег сколько? — спросил Олег.

— А что? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Олег. — В долг хочу взять. В клуб надо сходить.

— А как же остаться без денег в Москве? — спросил Андрей.

— Да это успеется, — сказал Олег. — В клуб хочу.

— Ну есть денюжки, — сказал Андрей.

— Отлично.

На их одинаковые свитера никто не обратил внимания. Правда, какая-то девочка с красными волосами все равно пристала к Олегу. Андрей ничего другого и не ждал. Всю ночь он просидел за столиком возле танцпола и пил пиво. Иногда, при очередной вспышке стробоскопа, ему казалось, что он видит светлые волосы Василисы.

Переход

Возле выхода из метро, по древнему обычаю совмещенного с нырявшей под Ленинградский проспект кафельной норой, было многолюдно, однако в казавшемся хаосе многолюдия присутствовала закономерность — каждые полторы-две минуты поток людей уплотнялся, становился более стремительным и энергичным. Причиной тому служили поезда, прибывавшие к расположенной под землей платформе. Ритмичность смены режима движения напоминала работу огромного насоса. Вызывала она и другие, менее скромные ассоциации, но Марина гнала от себя влажные мысли, стараясь концентрироваться на работе и одновременно удивляясь тому, насколько нереальными кажутся на поверхности земли катакомбы метро.

Место нашла Светка. Работа была кстати — приближался Новый год, и возникла естественная необходимость в улучшении финансового состояния. Марина, конечно, понимала, что эффективность избранного ими способа заработка невелика, но других возможностей не было или, по крайней мере, она их не видела. Поэтому уже третий день, после очередной смены в институте, они со Светкой отправлялись на станцию метро «Войковская», заходили в расположенный неподалеку офис, представлявший собой нечто среднее между складом печатной продукции и раздевалкой спортзала, цепляли на себя красные жилетки и шапки — форменную одежду, призванную привлекать внимание окружающих, — брали по пачке посвященных ремонту и строительству каталогов и заступали на пост возле выхода из метро.

Район, видимо, был хлебным. Кроме Марины и Светки, здесь же трудилась команда от «Отдыха и туризма» и одинокий мастер раздачи рекламных листовок салона сотовых телефонов. Они располагались эшелонами. Марина и Светка, не обладавшие достаточным опытом, в первый день спокойно заняли позицию в тылу конкурентов и потом горько об этом пожалели. Оплата была почасовой, но за активную раздачу полагалась премия (женщина, нанимавшая на работу, сразу запугала сообщением о том, что будет контролировать их труд и поэтому класть пачку каталогов в урну не следует. Светка и Марина, в силу все той же неопытности, женщине поверили). Выходящие из перехода люди относились к раздаче рекламной продукции со странной настороженностью. Смельчаков — или просто сочувствующих проблемам работающей молодежи — находилось немного, и большая их часть становилась жертвами молодого человека с листовками, занимавшего передовую, кое-кто добирался до команды «Отдыха и туризма». На долю «Ремонта и строительства» не оставалось почти ничего.

На второй день Марина предложила Светке побороться за более хлебное место под солнцем. Предложение это родилось в той части Марининой психики, которая до сих пор, видимо, не функционировала. В последнее время Марина пребывала в состоянии вязкой апатии, единственным развлечением был механический отсчет секунд, минут, часов и суток, без серьезных проявлений общественной активности. Только иногда интенсивное внешнее вмешательство — вроде знакомства в метро — вызывало серьезный отклик.

Тем не менее факт был налицо. Марина предложила заработать больше денег, и Светка, вполне естественно, с ней согласилась.

— Надо будет прямо в переход спуститься, а не у дверей стоять, — сказала Марина, когда они натягивали униформу в офисе. — Там и теплее, и народу больше, и другие не мешают.

— Можно, — сказала Светка.

Миновав разделявшую офис и поземный переход площадь, служившую гаванью местных автобусов, они с мрачными лицами прошли мимо уже вышедших на позиции агентов «Отдыха и туризма». У самого входа обошли с двух сторон парня с листовками — Марина даже слегка задела его плечом, так и не поняв, сделала она это специально или нет, — и спустились в наполненный влажными дыхательными испарениями переход. Светка хотела остановиться сразу у лестницы, но Марина пошла дальше, к выходу из метро.

— Люди же оттуда не только к нам идут, но и в другую сторону, — сказала она. — Соображай.

Светка, похоже, сначала хотела обидеться на последнее замечание, но ничего не сказала и пошла за Мариной.

Дело сразу наладилось. Может быть, в теплом переходе эмоциональный настрой прохожих оставался более положительным. Может быть, они еще не отошли от вагонного синдрома — многие, вероятно, ездили в электричках и привыкли ассоциировать стук колес с приобретением печатных изданий. Так или иначе, распространение «Ремонта и строительства» пошло полным ходом, и примерно через час Марина и Светка отправились в офис за новой пачкой каталогов. Когда они выбрались из перехода, парень с листовками и «Отдых и туризм» посмотрели на них с пониманием, завистью и сочувствием. Последняя эмоция не поддавалась объяснению. Марина решила, что просто ошиблась при расшифровке мимики конкурентов.

Вторая партия расходилась даже быстрее первой — увеличился поток людей, покинувших рабочие места и двигавшихся в направлении дома. Многие из них, видимо, хотели улучшить комфорт своих жилищ.

Катастрофа произошла неожиданно. Впрочем, неожиданность это не была полной, просто успех притупил восприятие и не позволил верно оценить поступавшие извне сигналы. К ним, помимо уже упомянутого сочувствия во взглядах конкурентов, относились еще и негативные эмоции, излучаемые попадавшими время от времени в поле зрения милиционерами и уборщицами в желтых жилетках. Особенно недобрыми были глаза последних.

Предпоследний в пачке каталог Марина вручила краснолицему мужчине в расстегнутой дубленке и меховой шапке, вызвавшей моментальную ассоциацию с последним телерепортажем о нефтяниках Тюмени. Ассоциация подкреплялась телосложением мужчины — основательная, напоминавшая пьедестал бюста шея, выпиравшие из-под теплого свитера грудные мышцы и демонстрировавшая глубочайшую уверенность в себе и окружающем осанка говорили о том, что место в жизни мужчина нашел, и вполне возможно, что нашлось оно рядом с какой-нибудь буровой, доставлявшей на поверхность денежные потоки. Почему мужчина оказался в метро, было неясно. Впрочем, через несколько секунд после того, как в красноватых металлических пальцах оказался каталог, возникла интересная версия. Не меняя выражения лица — или, если быть точнее, по-прежнему не помещая на лицо никакого выражения — и не замедляя темпа движения, мужчина раскрыл каталог примерно посередине, разорвал его пополам и бросил на пол. Стало ясно, что у мужчины какие-то проблемы. Тут Марина и подумала о том, что он мог только что разбить свой «Мерседес», отчего и оказался в метро.

— Вот псих, — сказала подошедшая к Марине Светка.

Марина ничего не ответила. Она смотрела вслед мужчине до тех пор, пока он не исчез в морозном воздухе надземной Москвы.

Дальше события развивались удивительно быстро. Люди, выходившие из метро, наступали на лежавшие на асфальтовом дне перехода половинки каталога. За несколько минут плохая бумага каталога покрыла почти весь коридор. Это было явное нарушение санитарно-гигиенических норм, граничащее с покушением на общественный порядок. Реакция соответствующих служб последовала незамедлительно. К Марине и Светке подошел пузатый милиционер с автоматом, сопровождаемый оранжевой уборщицей, вооруженной метлой.

— Здравствуйте, — сказал милиционер.

— Здравствуйте, — сказала Светка, дернув за рукав не заметившую милиционера Марину.

— Здравствуйте, — сказала Марина.

— Здесь запрещено вообще-то бумажки раздавать, — сказал милиционер. Правая его рука ласкала ствол автомата. Мыслями милиционер был далеко.

— Мы не знали, — сказала Светка.

— Весь коридор засрали, — сказала уборщица. — А я убирай за вами?

— Мы, что ли, засрали? — спросила Светка.

— Ты слова-то выбирай, — сказал милиционер.

— И что, теперь в тюрьму нас повезете? — спросила Марина, глядя прямо в неглубокие глаза милиционера.

— В тюрьму, что ли, хочешь? В мужскую? — спросил милиционер.

— Пусть убирают, — сказала уборщица и протянула метлу Светке.

Светка отступила на шаг.

— Мы не нанимались, — сказала она.

— А я нанималась? — спросила уборщица.

— Да, — сказала Светка.

— Нет, — сказала Марина, обращаясь к милиционеру. — Чего я там не видела.

— Документы, — сказал милиционер, переводя беседу в легитимное русло.

— Ах ты, шалава, — сказала уборщица, продолжая беседу со Светкой. — Лахудра белобрысая.

— Сама шалава, — сказала Светка.

— Тихо, — сказал милиционер. — Документы.

Марина и Светка достали паспорта и протянули их милиционеру. Тот внимательно прочитал обе книжки.

— Ладно, — сказал он. — На воздух идите. Еще раз увижу здесь, в обезьянник отвезу.

— В обезьянник? — спросила Марина.

— Хочешь, сейчас отвезу, — сказал милиционер.

Марина почему-то прониклась к нему симпатией.

Видимо, из-за усталости от жизни, сочившейся между произносимыми словами, — милиционер уже отыграл первый тайм, был заменен в перерыве и теперь сидел в раздевалке, попивая чаек и невнимательно прислушиваясь к долетавшему сверху шуму стадиона.

— Да нет пока, — сказала Марина.

— Тогда на воздух, — сказал милиционер.

— А убирать кто будет? — спросила уборщица.

— Явно не я, — сказал милиционер. Он протянул оба паспорта Марине и удалился.

Марина и Светка пошли к лестнице. По пути Светка обернулась и показала уборщице поднятый вверх средний палец. Та прокричала что-то матерное, но совершенно не обидное, потому что победа была не за ней.

После изгнания из подземного рая Марина и Светка не сразу приступили к работе. Покосившись на «Отдых и туризм» и листовочного парня, они отошли в сторону, к углу палатки, продававшей печеную пишу, и закурили.

— Сука, — сказала Светка.

— Кто? — спросила Марина.

— Уборщица, — сказала Светка.

— А, — сказала Марина. — Ну да.

— Что делать будем? — спросила Светка.

Марина пожала плечами.

Тем временем листовочный тоже решил сделать перерыв. Он воспользовался палаткой, добыв через окошко что-то прямоугольное с запахом сыра, и подошел к Марине со Светкой.

— Привет, девчонки, — сказал листовочный, выдрав из обернутого в салфетку изделия кусок печеной плоти.

— Здорово, — сказала Светка.

— Привет, — сказала Марина.

— Выгнали? — спросил листовочный. — Или сами ушли?

— Сами, конечно, — сказала Светка. — Покурить вышли.

— Выгнали, — сказал листовочный. — Меня тоже неделю назад выставили.

Листовочный был высокого роста, почти на голову выше Марины и Светки, и довольно тощий. Из-под форменной бейсболки с изображением телефона сыпались длинные, похожие на елочный дождь прямые осветленные волосы, диссонировавшие с густыми черными бровями и темными глазами. Глаза были подсвечены интеллектом выше среднего, и это раздражало — вспоминалась поговорка о деньгах, которыми следует иллюстрировать наличие ума.

— Понятно, — сказала Светка.

— А давно ты здесь? — спросила Марина.

У нее слегка щекотало в животе, правда, было не очень понятно отчего — то ли от непонятного предчувствия, которое вполне могло возникнуть во взволнованной недавним приключением душе, или просто оттого, что Марина давно не ела, а от листовочного пахло едой.

— Да с месяц уже, — сказал листовочный, шмыгнув носом.

— Ясно, — сказала Марина, последний раз затянувшись и бросив окурок в грязный сугроб, прижимавшийся к теплому боку палатки. — И как платят?

— Ну, нормально, — сказал листовочный. — На пиво хватает.

Он хихикнул. Светка ухмыльнулась в сторону. Марина никак не отреагировала.

Листовочный доел пищу, вытер губы салфеткой, скомкал ее и отправил в компанию к окурку Марины.

— Я Леня, — сказал он, достав сигареты и закурив.

— Марина, — сказала Марина.

— Светлана, — сказала Светка, изобразив реверанс.

Листовочный Леня хохотнул.

— Ладно, — сказала Светка. — Пойдем мы домой, что ли. Хватит на сегодня.

— А завтра будете? — спросил Леня.

— Будем, — сказала Марина.

Наступил третий рабочий день, несколько нелогично увязанный с четвертым днем рабочей недели. По предложению Светки пришли на место пораньше, для чего пришлось прогулять последнюю в семестре лекцию по социологии. Впрочем, это маленькое общественное преступление едва ли могло увенчаться наказанием. Курс читала молодая выпускница МГУ, каждое занятие открывавшая виноватым приветствием и не менее виноватой улыбкой, и сразу становилось ясно, что зачет получит каждый желающий, вне зависимости от посещаемости и познаний в области одной из самых старых буржуазных лженаук.

Задуманный маневр удался вполне, несмотря на, а может быть, и благодаря своей простоте. Марина и Светка заступили на вахту раньше конкурентов, и к моменту появления на сцене «Отдыха и туризма» вполне овладели вниманием целевой аудитории, заняв выгодную позицию у самого перехода. Светка, правда, нагнетала атмосферу предположениями по поводу возможной реакции коллег, однако ни один из мрачных прогнозов, которые она выдавала с периодичностью примерно в десять минут, не сбылся. Неблагоприятное мнение о личных качествах конкуренток сложилось в результате столкновения общественных интересов и, как и следовало ожидать, не соответствовало действительности. «Отдых и туризм» не предприняли никаких враждебных действий. Хотя спокойная реакция могла объясняться и просто большим опытом. «Отдых и туризм» немного потерлись в тылу, потом покурили и отправились на другую сторону проспекта, где уже никто не мог помешать их успешной работе.

Легкость победы немного расстроила Светку. Почти сразу после отступления туристических девушек она отвела Марину к палатке, на перекур. Во время прилагавшейся к перекуру беседы она упорно вызывала подругу на обсуждение внешних и внутренних качеств ушедших, но Марина отвечала весьма скупо. Жажду борьбы она вполне утолила накануне, и красочные Светкины комментарии не вызывали у Марины никаких эмоций. В общем, разговор не клеился, так что под конец Светка стала смещать агрессию непосредственно на Марину.

— Вялая ты стала какая-то, — сказала она, докурив свою сигарету. — Куда Дима-то твой делся?

— Не важно, — сказала Марина. Вопрос стал стандартным, и, соответственно, у Марины выработался стандартный ответ. И уже почти не было противно.

— Ну так найди еще кого-нибудь, — сказала Светка, натягивая варежки — было довольно холодно. — Киснешь совсем. Тошно даже разговаривать с тобой.

Марина сначала хотела сказать что-нибудь обидное — например, про новый фарфоровый Светкин зуб, — но передумала. В общем-то, предложение Светки соответствовало ее собственному настроению.

— А сначала позвони ему, — сказала Светка.

Марина слегка вздрогнула.

— Зачем? — спросила она после секундной паузы.

— Скажешь ему, что мудак он, — сказала Светка и засмеялась.

— Помогает? — спросила Марина, даже не улыбнувшись в ответ.

— А то, — сказала Светка.

— Можно попробовать, — сказала Марина.

Она выбросила окурок, и они вернулись к станку.

Минут через десять к переходу подошел Леня. Он так же покорно, как «Отдых и туризм», занял позицию в тылу. Марина, размахивая спрессованным в бумажные брикеты комфортом, иногда смотрела в его сторону. Леня замечал ее взгляды и неизменно улыбался в ответ, вытирая нос тыльной стороной ладони. Марина не любила мужской насморк, но у нее вдруг возникло сильное желание сходить за новогодними подарками в сопровождении человека противоположного пола. При этом почему-то совершенно не хотелось звонить по накопленным за последние три недели телефонам, а с Леней можно было договориться вживую.

В душе Марины вдруг неожиданно ярко возникла картина самого романтического содержания. Мелкий снежок, тлеющие в витринах угольки гирлянд, медленная прогулка по магазинам и финальное посещение кофейни. Конечно, это была простая проекция на внутренний экран нескольких стандартных штампов масскультуры, увязанных с рождественским бумом продаж, но Марина не углублялась в самоанализ. Она, по заведенной в последнеевремя привычке, старалась не смотреть ни глубоко внутрь себя, ни далеко в свое будущее, а сразу переводила размышления на практические рельсы.

Суть же практической проблемы была в том, что договариваться с Леней в присутствии Светки совсем не хотелось. Поэтому во время совместного с Леней перерыва на обед — а тот с трогательной непосредственностью уже считал себя, видимо, чем-то вроде друга семьи и сразу подключился к пикнику на заснеженной обочине, — так вот, во время совместного перерыва на обед Марина почти не участвовала в разговоре. Впрочем, это было бы и не очень просто для нее. Беседа была насажена на телевизионную ось. Обсуждали какую-то передачу MTV, расставлявшую по ранжиру музыкальные клипы. Марина MTV не смотрела. Раньше смотрела, но потом бросила. В очень многих короткометражных музыкальных фильмах, демонстрировавшихся на этой частоте, присутствовала одна и та же сцена — женщина, танцующая между двумя мужчинами. При этом тазовые области всех троих обычно находились в тесном соприкосновении, а на лицах бушевала настоящая буря счастья. Сцены эти появлялись на телеэкране с мучительной регулярностью, и Марина решила уделять больше внимания чтению и прогулкам. Тем более что сидеть в своей комнате в последнее время она тоже не очень любила.

В общем, в беседе Марина не участвовала и даже немного волновалась по поводу внимания, уделяемого Леней Светке. Впрочем, Светка уже успела поделиться с Мариной своей оценкой листовочного, и это немного успокаивало — Леня Светке не нравился. Перерыв закончился, и рабочий день покатился дальше. Идей по поводу удаления Светки не было. Это стало тревожить. Конечно, впереди было еще много рабочих дней, когда мог представиться какой-нибудь удобный случай, но Марина хотела уладить все сегодня.

Решение пришло само и оказалось простым и умилительно естественным. За обедом выпили кофе. Примерно через сорок минут Марина захотела в туалет. То же самое должно было произойти и со Светкой. По нужде ходили в офис, и в первые два дня неизменно делали это вместе. Как говорится, дорога вдвое короче, если есть хороший спутник. Так должно было быть и на этот раз. Светка подошла к Марине и, как всегда, сказала:

— Пойдем, что ли, сходим.

— Куда? — спросила Марина. Она заметила, что у Светки в руках было всего два каталога. У Марины оставалось четыре, и это тоже оказалось кстати.

— Куда, в сортир, — сказала Светка. — Писать хочу ужасно. От холода, что ли.

— Иди, — сказала Марина, хотя и сама чувствовала себя переполненной жидкостью. — Я пока не хочу.

— Ну пойдем за компанию, что ли, — сказала Светка.

— У тебя вон два, а у меня четыре, — сказала Марина. — Я догоню пока.

— Понравилось премию получать, что ли? — спросила Светка. Она, видимо, обиделась.

— Понравилось, — сказала Марина.

— Ладно. — Светка поморщилась И пошла по направлению к высокому бетонному параллелепипеду, в основании которого помещался офис.

Марина недолго смотрела ей вслед, потом подошла к Лене.

— Покурим? — спросила она, заглянув ему в глаза.

— Можно, — сказал Леня. Его готовность и сразу всплывшая на губах улыбка показались Марине неприятными, но она подавила отвращение. Это уже вошло у нее в привычку.

Они отошли к палатке и закурили.

— Не смотришь телевизор? — спросил Леня.

— Почему ты так решил? — спросила Марина.

— Да заметил, — сказал Леня. — Пока разговаривали.

— Ну, не смотрю почти, — сказала Марина. — Новости только иногда.

— Да? — спросил Леня, соорудив на лице удивление. — Интересуешься мировыми проблемами?

Марина уже почти пожалела о своем намерении, но что-то заставляло ее довести начатое до конца. Возможно, это было чувство вины перед Светкой.

— Слушай, — сказала Марина. — Новый год же скоро.

— Да, — сказал Леня. — Хочешь пригласить на вечеринку, что ли?

Марина улыбнулась.

— Ну не так быстро, — сказала она. — Я просто завтра собиралась за подарками идти. Для родителей там, для Светки.

— Для того, что ли, и работать сюда пошла? — спросил Леня.

— Типа того, — сказала Марина. — Может, вместе сходим? После работы.

Леня улыбнулся, шмыгнул носом, провел по верхней губе ладонью, затянулся сигаретой.

— Хорошая идея, — сказал он. — А Светлана пойдет?

— Да нет, — сказала Марина. — Я же и ей подарок покупать буду.

— Типа, сюрприз? — спросил Леня.

— Ну, типа того, — сказала Марина.

— Ладно, — сказал Леня. — Заметано.

Марина еще раз улыбнулась.

— Я книжки читать люблю, — сказала она.

— Молодец, — сказал Леня. — Я тоже.

— Я к тому, почему телевизор не смотрю, — сказала Марина.

— А, — сказал Леня. — Понятно.

— Отдыхаете? — спросила подошедшая Светка. — Секретничаете, что ли?

— Да нет, — сказал Леня.

— Ладно, — сказала Марина. — Трудиться пора.

— Четыре осталось, — сказала Светка, глядя на пачку в руках Марины, когда они отошли от Лени. — Понятно.

На лице ее появилось презрение.

— Ладно, — сказала Марина, не заботясь уже о реакции подруги. — Я в туалет.

— Давай-давай, — сказала Светка.

Марина ничего не ответила.

Game paused

Утром, за завтраком, Андрей пил чай без сахара. Завтракал он вместе с мамой — как обычно, когда шел в институт к первой паре. Отец уезжал на работу в Москву и вставал очень рано, чтобы успеть занять место в электричке. У него побаливала спина, и стоять сорок минут он не мог.

Андрей подумал о странной взаимосвязи, которая иногда возникает между предметами и явлениями, — а именно о том, что боль в спине может лишить человека тридцати минут столь необходимого перед работой сна. Впрочем, связь эта не была бы странной, если бы боль не давала спать непосредственно. Но тут было другое. Спать отцу не давала не сама боль, а возможность ее появления. Можно сказать, страх. И тогда получалось…

Андрей поморщился, чтобы отогнать ненужные мысли, и вернулся к чаю. Он не любил чай без сахара, но всю последнюю неделю пил только такой. Дело тут было, естественно, все в той же теории движения против, которая была столь убедительно раскритикована Олегом, но все же иногда казалась привлекательной. Конечно, питье чая без сахара не вызывало никакого приступа адреналина. Такая реакция уж точно была бы странной. Питье вызывало лишь некоторое омерзение. Но тем не менее помогало вырабатывать силу воли. Не очень, правда, понятно было, в какое место следовало потом эту силу втыкать, чтобы получить хоть что-то, неизвестно что и неизвестно зачем.

Андрей поморщился, чтобы отогнать ненужные мысли, и продолжил чай.

— Что ж ты без сахара пьешь теперь? — спросила мама. — Похудеть решил? Так лучше на лыжах бы ездил или бегал по утрам.

— На электричку, — сказал Андрей и, чтобы тут же смягчить неожиданную резкость, добавил: — Ничего не решил. Надоело просто с сахаром.

На секунду он испугался, что это его заявление может вызвать лекцию об оставшихся в прошлом трудностях с питанием, но мама промолчала. В голове тут же начала коваться свежая цепочка силлогизмов — постоянный грохот умственной кузницы ужасно утомлял, а сесть за компьютер, чтобы хоть как-то его заглушить, можно было далеко не всегда. Из мысли о трудностях с питанием выковалось суждение о том, что человек на протяжении всей жизни, так же как и человечество на протяжении всей истории, борется с трудностями, а вот если вдруг неожиданно все трудности исчезают, тут-то и оказывается, что делать совершенно нечего. «Общество без трудностей, боли и страданий, — подумал Андрей, — будет создавать их само. И такие, которые раньше и не снились».

Мысль о сне грозила снова вывернуть на папу. Андрей поморщился, сделал большой глоток, взглянул на маму, сидевшую напротив и евшую йогурт из пластикового корытца, и спросил:

— Как сыграли вчера?

— Да как, — сказала мама, облизывая губы. — Проиграли, пять — два.

— Два пять, что ли? — спросил Андрей.

— Ну два — пять, — сказала мама. — Какая разница.

— Никакой, — сказал Андрей. — Кто забил-то?

— Карпов и Сушинский, — сказала мама. Закончив йогурт, она взялась делать бутерброды, которые брала с собой.

— А стоял кто? — спросил Андрей.

— Подомацкий, — сказала мама.

— Ну, как обычно, — сказал Андрей.

— Да он не виноват, — сказала мама. — Наши как-то так оборонялись плохо. Пятачок не держали. Даже комментатор сказал, что с такой обороной нам бы и Гашек не помог.

— Понятно, — сказал Андрей.

Он завел разговор о хоккее из чувства вины. Мама раньше, года три-четыре назад, как всякая нормальная мама, спортом не интересовалась. Но тогда у них был только один телевизор, и, когда они с братом смотрели хоккей, футбол или даже, скажем, биатлон, мама, чтобы хоть как-то участвовать в жизни детей, присоединялась к ним. Сейчас брат уехал, Андрей же, в очередной раз не удержав в узде разыгравшийся разум, как-то убедительно вывел, что любое спортивное соревнование начисто лишено смысла. Впрочем, дело было, конечно, не в этом рассуждении, весьма, правда, убедительном, а в том, что появились другие развлечения и интересы. И мама теперь смотрела футбол и хоккей одна — потому что папа, в отличие от всех нормальных пап, футболом и хоккеем не интересовался вовсе. Андрей думал иногда о том, что, когда мама сидит перед телевизором, а сложные радиоэлектронные устройства с помощью различных физических полей ретранслируют в ее сознание очередную массовую галлюцинацию, она к этой массовой галлюцинации добавляет свою собственную, персональную, то есть представляет, может быть, и не совсем ярко, что рядом с ней сидят сыновья. Эта-то мысль и заставляла его иногда все же составлять маме компанию или, как сейчас, интересоваться очередным результатом.

Андрей поморщился и вернулся к чаю.

— Илья-то на Новый год как, приедет? — спросил он.

— Обещал, — сказала мама.

— Когда звонил-то он? — спросил Андрей.

— Вчера звонил, — ответила мама.

Андрей допил чай, встал с табуретки, поставил чашку в раковину.

— Ладно, побежал я, — сказал он.

— На работу пойдешь сегодня? — спросила мама.

— Нет, домой пойду, после института, — сказал Андрей.

— Хорошо, — сказала мама.

Институт находился недалеко от дома — в прошлом году Андрей тратил на дорогу порядка двадцати минут. Едва ли есть возможность объективно измерить величину этого временного промежутка. У времени — в отличие от рубля или доллара — нет твердого курса, хотя адепты буржуазной теории стоимости и любят переводить часы и минуты в бумажно-безналичные единицы измерения. Стоя на остановке в ожидании автобуса, Андрей думал о том, что даже сами временные промежутки, несмотря на техническую измеримость, совершенно невозможно сравнить между собой. Мысли эти подкреплялись актуальным примером из жизни — в сентябре во всех городских автобусах были установлены турникеты, процесс посадки-высадки заметно усложнился и удлинился, отчего дорога до вуза стала занимать уже полчаса, а то и минут сорок. Закуривая и глядя на поворот, откуда должен был появиться автобус, Андрей думал о том, что за год относительная ценность времени изменилась. Если год назад он был моложе, стало быть, и времени у него было больше, и цениться оно — в соответствии с другой буржуазной теорией — должно было меньше, но в то же время тогда, по идее, хотя это фактически и было не так, в единицу времени умещалось больше возможностей в силу наличия нерастраченных запасов жизненной энергии, отчего единица вроде бы дорожала.

Вопрос был сложный и, очевидно, неразрешимый. Поэтому, когда автобус прибыл на остановку и разбросанные по асфальтовому клочку люди собрались в очередь — Андрей, как обычно, пристроился последним, — в голову ему пришли более простые мысли, хотя также не лишенные парадоксальности. Установка турникетов была элементом автоматизации. Главным подарком автоматизации человечеству была экономия времени. Об этом совсем недавно рассказывал на очередной лекции потертый временем профессор — институт был электронным, и, соответственно, вопросы замены ручного и умственного труда машинным нередко оказывались в фокусе образовательного процесса. Однако тут налицо был обратный эффект — автоматизация автобусной посадки-высадки привела к дополнительным временным затратам.

Андрей вошел в автобус, просунул магнитный проездной в желтую урну контрольного аппарата, провернул турникет и пробрался в центр салона. Автобус тронулся и понес его к институту.

В то же время налицо было увеличение прибыли автокомбината. Тут перед Андреем снова встала проблема соотнесения времени и денег, уже решенная лучшими умами человечества, но по-прежнему казавшаяся сложной самому Андрею. Если теперь один автобусный рейс давал такую же отдачу, как раньше три, а то и четыре, стало быть, кто-то все же основательно выиграл во времени или в деньгах, что наверняка казалось этому выигравшему тождественным. Андрей не мог до конца встать на эту позицию. Однако сформулировать в явном виде собственные убеждения никак не получалось. Поэтому всю дорогу до института, глядя на замерзшее стекло со следами ног — маленьких, трехпалых, но все равно казавшихся человеческими, — Андрей думал о Василисе.

Семестр заканчивался, постепенно перерастая в зачетно-экзаменационную сессию. От этого в институте было многолюдно. Андрей и сам стал в декабре посещать все занятия, на работу отправляясь только во второй половине дня. Впрочем, как и в предыдущие три учебных года, проблем с отчетными мероприятиями не было. Андрей учился хорошо — и в школе, и в институте. Точнее, если верить записям в зачетке и аттестате, учился он почти отлично и только иногда хорошо. В школе ему по этому поводу даже дали серебряную медаль и корейский магнитофон, который пару лет назад он взял на лесное мероприятие по жарке мяса и там разломал — с вдохновением, какое бывает только у сильно пьяных людей.

Андрей сходил на лекцию по социологии, последнюю в семестре. Мода на преподавание гуманитарных предметов в технических учебных заведениях докатилась и до ближнего Подмосковья. Была она Андрею непонятна, но приятна. Тонкая духовная организация позволяла ему сочетать любовь к математике со страстью к интеллигентскому словоблудию. Поэтому всю лекцию он думал о том, что денег теперь вполне, и можно купить сотовый телефон. И еще иногда думал про Василису.

Потом были два семинара по специализированным предметам. На этой неделе каждое занятие заканчивалось разрывом финальной ленточки. Андрей, сумевший, несмотря на все последние приключения, сохранить лидирующие позиции, получил два зачета автоматом. Оружейная метафора продолжалась стандартной фразой о том, что теперь он отстрелялся, и еще не совсем обычной мыслью о том, что в названии самого главного на земле автомата присутствует нечто лермонтовское. Это отчасти объяснялось тем, что судьба поэта так же неразрывно была связана с процессом воспламенения пороха и расширения газов в канале ствола. Только лермонтовские стволы были гладкие, а не нарезные, как теперь.

Обо всем этом Андрей думал урывками, когда вместе с друзьями и подругами курил на переменах.

Подруги были современные, то есть не стеснялись заходить в предбанник мужского туалета, постепенно приобщались к древнему искусству татуировки и никогда не позволяли одежде прикрывать пупки, прокомпостированные мастерами пирсинга. Еще они были не очень красивыми, громко смеялись, и некоторые тоже получали зачеты автоматом, не потому, конечно, что любили математику или, скажем, цифровую схемотехнику, а потому, что считали получение зачета важным. И даже не то чтобы действительно они так считали, просто это было частью намертво запаянных в их материнских платах программ. Некоторые, однако, учились совсем плохо.

Товарищи были многословными и остроумными. Они много пили по выходным и трудились в сфере распространения товаров народного потребления. Многие были небритыми. Почти все учились плохо, но в целом их социальный статус примерно соответствовал социальному статусу Андрея. Тем не менее за три — даже уже три с половиной — учебных года он так и не достиг сколько-нибудь серьезной духовной близости с однокашниками. Раньше, правда, бывало, он тоже с ними пил, но в этом учебном году отчего-то так ни разу и не участвовал в подобных мероприятиях.

Беседообразующей была тема празднования Нового года. Андрей в разговоре участвовал мало.

В сортире или на крыльце, где курили, прежде чем разойтись после занятий, он тоже немного думал о Василисе. Думал он о ней и в оборудованном турникетом автобусе, и на соединявшей автобусную остановку с домом тропинке, и в пахшем собачьей мочой лифте. Думал даже тогда, когда его глаза и пальцы стали частью компьютерной игры, которая была густо замешена на убийствах.

— Да уж, — сказал папа, глядя в маленькое окошко кухонного телевизора. Шла какая-то криминальная передача. Рассказывали о подпольной порностудии.

— Ужас, — сказала мама, подхватывая вермишель вилкой. — Просто ужас. Кровь стынет.

Андрей поднял взгляд на нее, потом на папу.

— Да люди звери пошли, — сказал папа, не расставляя никаких знаков препинания.

— Угу, — сказала мама, жуя.

— А вот вы не думали, зачем нужны такие передачи? — спросил Андрей.

— Зачем? Чтобы знать, — сказал папа.

— А зачем тебе это знать? — спросил Андрей. — Сделаешь что-то по этому поводу?

— Чего ты хочешь-то? — спросил папа.

— Да ничего, — сказал Андрей. — Просто кто-то развлекается съемками вот, порнографии детской. — Он ткнул вилкой в сторону телевизора. От бытового адреналина желудок его сжался, есть расхотелось, но на большее рассчитывать не приходилось. — Кто-то развлекается тем, что ее смотрит. А кто-то тем, что смотрит передачи про это.

— Мы развлекаемся сейчас, по-твоему? — спросил папа.

— Конечно, — сказал Андрей и, решив еще немного обогатить кровь, добавил: — И ничем почти не лучше вот их.

С этими словами он снова указал на телевизор вилкой.

— Это ты отцу такие вещи говоришь? — спросила мама.

— Ладно, — сказал Андрей, вставая из-за стола. — Спасибо.

— Пожалуйста, — сказал папа. — Как не подавился вермишелькой моей.

— А как ты не подавился, когда такие вещи по телевизору рассказывают, — сказал Андрей, переставив наполовину полную тарелку на тумбочку возле раковины.

— Иди, иди, — сказал папа. — Чувствительный ты наш.

— Иду, — сказал Андрей.

Он немного побегал по мрачным электронным коридорам, обагренным убедительной кровью true color, потом почитал какую-то книгу, взятую в понедельник в районной библиотеке. Полежал минут десять на диване, глядя в потолок. Хотел позвонить Олегу, потом думал, что можно прогуляться до ближайшего супермаркета. Встал, прошелся по комнате, постоял у окна, покурил в форточку, надеясь, что табачная вонь не выползет из комнаты. И наконец, хотя времени было уже пятнадцать минут одиннадцатого и не совсем прилично, снял телефонную трубку и набрал номер Василисы. Он не общался с ней сто восемьдесят часов.

Новый год

Посмотреть обращение Президента предложил Игорек, новый Светкин друг. Встречались они всего две недели, но уже успели пережить серьезную душевную драму. На последних выходных Светка делала Игорьку первый минет и случайно задела чувствительную кожу фарфоровым зубом.

— Привыкла уже, что дырка там, — смеясь, говорила она, нарезая «оливье». — Как же он орал!

Марина подумала о том, что именно эта травма освежила воображение Игорька, раньше — вместе учились в институте и довольно много общались — не отличавшегося оригинальностью мысли. Впрочем, обращение Президента показывали по всем каналам и предложение Игорька было просто формальной попыткой занять центральное место распорядителя торжества. Марина вспомнила, что по MTV Президента не показывают. А потом вспомнила, что коллективная антенна Светкиного дома MTV не принимает. От этого стало легче.

Президент говорил хорошо. Он стоял на улице, в красивом черном пальто, при каждом слове из его рта выплывало облачко пара, хорошо заметное в свете софитов (Марина не помнила, откуда узнала это слово). Слушать его, стоя возле стола с бокалом шампанского — бутылку открывал тоже Игорек, — было приятно. Особенно грела мысль о том, что миллионы людей сейчас тоже стоят возле стола с газированным алкоголем и слышат те же самые слова. Масштабность момента очень нравилась Марине, но все же стало скучно. Она взглянула на большие электронные часы, стоявшие в той же секции мебельной стенки, что и телевизор, но этажом выше. На экране было четыре нуля. Часы спешили. Когда Марина смотрела на жидкокристаллическое время, Президент сделал короткую паузу, а потом сказал:

— Я знаю, многие из вас сейчас поглядывают на часы.

Марина вздрогнула, а стоявший рядом Леня, почти совсем забытый ею, нервно хихикнул. Однако испуг тут же перерос в совсем другое чувство. На Марину накатила легкая и теплая волна симпатии к человеку в телевизоре, который никогда ее не видел, но все же так много о ней знает. Он говорил еще что-то, но Марина уже не слушала. Мысли ее готовы были принять самый вольный характер, но тут показали куранты, Светка, широко улыбаясь — так, что стал виден фарфоровый зуб, — потянулась своим бокалом к Марининому, Игорек перехватил ее движение точно над тарелкой с красной рыбой, слева в поле зрения вползла Лёнина рука, и Марине не оставалось ничего другого, кроме как тоже вытянуть вперед руку и произнести три соответствующих случаю слова, прислушиваясь к разгоравшейся за окном канонаде.

Праздновали у Светки дома. Сначала, правда, планировалась поездка на дачу. Намечалось настоящее приключение — дача не отапливалась, поэтому собирались много пить и брать с собой теплые одеяла. Но потом произошла рокировка. Светкины родители решили вспомнить студенческую молодость и сами собрались на дачу, оставив дочери квартиру — Сашка, брат, уже преодолел критическую возрастную планку и гулял с друзьями. Марина немного расстроилась, потому что впервые собиралась отмечать главный праздник не дома. Светка утешила ее тем, что пить все равно будут много, а померзнуть при желании можно и на балконе.

— Я тебе одеяло выдам, — говорила она, разделывая мертвую курицу. — И раскладушку. Если вы в нее вдвоем влезете.

Марина сама не ожидала, что окажется вдруг лучшей Светкиной подругой, но этому неожиданному счастью помогло непредсказуемое несчастье. Рита, главная Маринина соперница, каким-то образом отыскала координаты Костика и вступила с ним в связь, навсегда опорочившую ее в зеленых Светкиных глазах.

— Как только умудрилась, — говорила Светка, кроша крабовые палочки ножиком и пересыпая свою речь матерными ругательствами. — Ладно, если что, я ей стоматологию покажу.

Были, конечно, и другие претендентки, но, во-первых, они собирались веселиться в общежитии, а во-вторых, Светка считала, что в данной ситуации число четыре является идеальным.

— Комнаты всего две, — говорила она, протирая бокалы. — А для групповухи я еще не созрела.

Последние три дня года ходили по магазинам, расходуя добытые у метро деньги на продукты питания и алкогольные напитки. Тридцатого Светка еще купила в подарок Игорьку красивый многоразовый презерватив с рогатой головкой, а потом сидели в кофейне, отчего все стало совсем похоже на недавнюю прогулку с Леней, и в душе Марины возник легкий гомосексуальный привкус.

— Я вот больше всего люблю время перед Новым годом, — говорила Светка, открывая первую за вечер бутылку пива. — Как-то так хорошо делается всегда.

Прошли первые шестьдесят минут нового года. Ведущий по телевизору, ненадолго прервав череду певцов и непостижимым образом сумевший перекричать даже непрерывно хохотавшего Игорька — все-таки травма явно поколебала его психику, — объявил, что стрелки часов подошли к двенадцати уже в Калининграде. Сообщение должно было вызвать то же чувство глобальности, которое Марина испытывала час назад, но почему-то не вызвало. Наверное, Марина слишком много пила и мало ела — аппетит ее по-прежнему оставался очень скромным. Из-за этого даже пару раз ругались со Светкой на рынках, когда подруга просила совета по меню, а Марина, в силу отсутствия серьезных пищевых эмоций, никак не могла сказать ничего толкового.

За окном снова и снова раздавались звуки праздничной перестрелки, будившие в душе ностальгию и мешавшие сосредоточиться на Лёне, который время от времени наклонялся к самому уху и делал какие-то короткие, но вроде бы остроумные замечания. Марина не могла их толком оценить — так только, хихикала из вежливости, — потому что постоянно погружалась в воспоминания о восемнадцати предыдущих праздниках. Некоторые из них она, разумеется, помнила плохо или не помнила совсем, но тем не менее какие-то детали, общие для всех или хотя бы нескольких из них, вспоминались очень ярко, так, что становилось немного грустно.

Центром этих воспоминаний служила елка. Марина подумала о том, что ее вообще принято считать осью праздника, хотя это и не совсем верно. Конечно, элементарная частица леса занимала центральное положение на какой-нибудь районной площади или в фойе подготовленного к утреннику Дворца пионеров. Но в квартирах, которые аккумулируют в себе большую часть праздника, елка обычно помещалась в углу, не рассчитывая ни на время, уходящее на готовку праздничной еды, ни на внимание, уделяемое телевизору. Впрочем, все это было не важно. Насчет елки Марина особо не задумывалась, повспоминала чуть-чуть, между вторым бокалом шампанского и первой рюмкой водки, старого Деда Мороза с приделанным к ногам замочком, которого она каждый год цепляла на видном месте так высоко, как могла достать. Дед Мороз рос в глазах окружающих по мере того, как росла Марина, и в прошлом году добрался до верхнего яруса веток, достигнув предела карьеры. Марина даже подумала о том, что в этом движении Деда Мороза была зашифрована необходимость проведения следующего праздника на стороне, но эта красивая, приятная мысль, которую хотелось посмаковать, была прервана Игорьком — он вдруг, словно жених по команде «горько», навалился на Светку и локтем свалил на пол бутылку шампанского. Пришлось вместе со Светкой бежать в туалет за тряпкой и веником.

Когда липкая лужа и осколки были убраны, выпили еще водки, а потом Марина налила себе полный стакан кока-колы и выпила его, не отрываясь, в несколько больших глотков. Леня за это время успел потрогать ее ягодицы и поцеловать шею. Марина чуть не поперхнулась и вспомнила еще одну важную деталь детских праздников — советский лимонад. Тогда, давно, лимонада все время не хватало, по большей части его заменяли компот и морс, и только на Новый год или день рождения можно было толком попить сладкий советский напиток, в котором были настоящий сахар и только натуральные ингредиенты. Марина всегда потребляла его в больших количествах, все время просила папу налить полный стакан, потом совала внутрь нос, так, что, пока пила, еще и слушала собственное сопение. Потом болел живот, а под кожей накапливался жир, готовясь портить нежное девичье будущее. Марина подумала, что это делает советский лимонад похожим на какого-нибудь клеща или тропического паразита, незаметно откладывающего под кожу яйца или икру. Впрочем, такую некрасивую мысль она не стала думать долго — так, только отметила.

Избавив стакан от насыщенной углекислотой начинки, она повернулась к Лёне и поцеловала его в перемазанные жиром губы.

Канонада за окном напомнила позапрошлый Новый год. Тогда случилось одно из самых крупных семейных приключений. Пьяный папа — Марина подумала, что самым настоящим новогодним чудом было изменение их с мамой отношения к пьяному папе, которого обычно начинали ненавидеть и презирать уже после первой стопки водки, а в Новый год после той же дозы проникались к нему самыми теплыми чувствами, — так вот, когда уже многое было съедено и выпито и даже телевизор понемногу выдыхался, словно забытый бокал с шампанским, пьяный папа предложил идти на прогулку. Это было стандартом, никто, в общем-то, не удивился, но потом, уже стоя в прихожей и дожидаясь, пока мама победит молнии сапог, папа предложил взять с собой Монтеня. Идея понравилась всем, даже коту, который, забравшись на широкую папину спину, заметно нервничал, крутил хвостом, но все же был очевидно доволен. Они вышли на улицу, пустили Монтеня бегать по сугробам, а сами стояли возле подъезда, прислушиваясь к обычному праздничному шуму и плохо понимая, что они здесь делают. Тем временем из подъезда вышли ребята с седьмого этажа — один из них учился в параллельном классе и сильно нравился Марине, — и папа попросил у них петарды, чтобы украсить праздничное стояние. Ребята дали папе несколько пиротехнических изделий и ушли. Папа довольно легко справился с механикой китайских фейерверков и внес посильный вклад в катившийся по планете пороховой грохот. Взрывы произвели ужасное впечатление на Монтеня. После первого он как-то сжался, а после второго с громким и по настоящему страшным криком бросился к Марине и заскочил ей на спину, глубоко запустив когти в плечи и сильно поцарапав кожу даже через пальто. И еще неделю после этого Монтень почти ничего не ел и гадил по углам.

Телевизор выключать не стали, просто заткнули рты, излучавшие песни о главном, кнопкой MUTE, и теперь на голубом экране висела молчаливая бирка, красным цветом рифмовавшаяся с елочной гирляндой. Светка сунула в музыкальный центр диск, и по комнате поплыл иностранный голос неизвестного Марине певца, эскортируемый грустными электронными звуками.

Собирались танцевать, но до этого так и не дошло. Светка долго смеялась и говорила, что все это сильно похоже на девятый класс. Игорек смеялся вместе с ней, а Марина, сидя на диване, думала о том, что они со Светкой, если задуматься, ходили в разные девятые классы. Иногда над ней нависал Леня, и приходилось с ним целоваться.

Потом вдруг Светка решила играть в фанты. Марина не знала отчего, но на Светку когда-то сильно подействовала фраза из кино, и она довольно часто ее повторяла, обычно не к месту, а вот сейчас наоборот.

— Господа, господа! — крикнула Светка, выбравшись из цепких Игорьковых рук — если травма и повредила часть его психики, то уж точно не сказалась на воле к жизни. — А теперь фанты!

— Нет у нас фанты, — негромко сказал Леня прямо в ухо Марины, так, чтобы она могла ощутить тепло его дыхания.

Марина сдавленно хихикнула. От выпитого и не съеденного ее тошнило.

— Че? — спросила Светка.

— Фанты, говорю, нет, — сказал Леня.

— Да не фанта, — сказала Светка. — А фанты.

— Это загадывать, что ли, желания? — спросил Игорек, оставив попытки заткнуть Светкин рот хотя бы языком.

— Да, — сказала Светка, поднявшись с дивана. — Давайте мне что-нибудь свое. А потом я загадаю.

— А почему ты? — спросила Марина.

— Кто придумал, тот и водит, — ответила Светка и снова засмеялась.

— Ладно, — сказала Марина. — Чего дать-то тебе?

— Трусы давай, — сказала Светка, продолжая смеяться.

Марина сняла с плеч Ленину руку, встала с дивана и пошла в прихожую.

— Ты куда? — спросила Светка.

— Трусы снимать, — сказала Марина.

— А Леню что же не взяла? — спросила Светка.

— Сама справлюсь, — ответила Марина, выходя из комнаты. За спиной засмеялись.

В прихожей было темно — свет телевизора и елки сюда почти не попадал. Марина сделала несколько шагов в направлении обувной полки, где оставила сумочку. Она нередко заходила к Светке и ориентировалась в квартире довольно хорошо, но тем не менее споткнулась о шеренгу ботинок и сапог и едва не упала. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось упереться рукой в мягкую спину входной двери.

— Точно справишься? — крикнула Светка.

— Не боись! — крикнула в ответ Марина.

Она решила попытаться включить свет, долго шарила по стене в поисках выключателя, потом вспомнила, что судьба электричества в Светкиной прихожей решается не тумблером, а шнурком.

«Надо ж так набраться», — подумала Марина.

Она хихикнула, дотянулась до полки с шапками, возле которой должен был находиться хвост шнурка, нашла нечто, его напоминавшее, и резко дернула вниз. Что-то с тихим шелестом упало к ее ногам.

— Не судьба, — тихо сказала Марина и присела на корточки.

Ей на удивление быстро удалось отыскать сумочку. Открыв ее, она долго рылась внутри и наконец нащупала пластмассовое тельце шариковой ручки, за которой, собственно, и отправилась в это опасное путешествие.

Обратная дорога оказалась так же трудна. Марина дважды спотыкалась, хваталась за стены и едва не уронила ручку. Когда она вернулась в комнату, все уже было готово к игре.

На столе почему-то появилась свеча. Рядом со свечой лежали фанты — мужские наручные часы, фигурный презерватив с рогатой головкой и золотая Светкина цепочка. Марине показалось глупым добавлять в эту компанию ручку, но другого выхода не было. Возникла, правда, идея заменить ручку нательным крестиком, но Марина решила, что это было бы нехорошо. Она подошла к столу, положила ручку и села на диван.

— Да уж, — сказал Игорек. — Модные у тебя трусы.

— Помолчи, — сказала Светка.

— Ну, играть, что ли, будем? — спросила Марина.

— Детский сад какой-то, — тихо сказал Леня, торопливо пристраивая руку к Марининым плечам. Марина подумала, что на этот раз его кисть доберется до груди.

— He нравится — не ешь, — сказала Светка. — Короче, я отвернусь. Марина выберет фант, и я загадаю.

— Давай, — сказала Марина.

— Я хочу первым, — сказал Игорек.

— Успеешь, — сказала Светка. Она отошла к окну и повернулась спиной.

Марина снова выбралась из объятий Лени, подвинулась к столу и взяла в руки рогатый презерватив.

— Давай, — сказала она, повернувшись к Светкиной спине.

— Так, — сказала Светка, давясь смехом. — Короче…

Она вдруг наклонилась к окну, словно что-то заметив.

— Ну, — сказала Марина.

— Сейчас. — Светка издала неприличный звук, означавший, что борьба со смехом стоит ей больших усилий. — Я хочу… чтобы этот фант… короче… как там говорится…

— Давай уже, — сказал Игорек.

— Дурдом, — тихо сказал Леня. Он придвинулся к Марине и обнял ее за талию.

— В общем, чтобы он меня трахнул вот прямо вот сейчас в той комнате, — сказала Светка, поворачиваясь к столу. И, глянув на торчащую из рук Марины фигурную головку, добавила: — Угадала.

Игорек издал несколько эмоциональных звуков. Леня молчал. Марина сначала смотрела на Светку, потом положила презерватив на стол.

— Ну ты даешь, — сказала она.

— Крыша поехала? — спросил Игорек.

Светка подошла к нему.

— Что такое? — спросила она. — Не хочешь, что ли?

— Да если бы это не я был? — спросил Игорек.

— Ну а так не интересно играть было бы, — сказала Светка. — Если ерунду загадывать.

— Чего? — спросил Игорек. — И сделала бы?

— И сделаю, — сказала Светка, положив ладони на щеки Игорька. — Идем уже. Не могу больше.

— Да если бы это не я был? — спросил Игорек.

— Пойдем, расскажу тебе, — сказала Светка.

Марина вдруг почувствовала, что дело может принять плохой оборот, и сказала:

— Да она в окошко отражение видела.

Игорек повернулся к Марине, но Светка тут же повернула его голову к себе.

— Видишь, — сказала она. — Хоть один человек соображает.

— Ну вы даете, — сказал Игорек, медленно поднимаясь с дивана.

Светка обхватила Игорька за шею, немного поковырялась в его рту языком, и они вышли из комнаты.

— Осторожнее в прихожей! — крикнула им вслед Марина, и почти сразу вслед за этим раздался шум падения двух обнявшихся тел.

— Живы? — крикнула Марина.

— Нормально, — отозвалась Светка. — Развлекайтесь. Может, еще увидимся.

Через несколько секунд хлопнула дверь другой комнаты, и наступила тишина, в которой все еще колыхался надтреснутый иностранный голос в сопровождении грустных электронных звуков.

Леня приглашению удивился. И вроде бы обрадовался. Марина не была уверена, да ее это особо и не волновало. Ей было достаточно того, что он согласился. Марина особо не задумывалась о переживаниях — ни о своих, ни о Лениных. Она, например, не знала, понравился ли ему или ей самой презент-тур, как Марина его назвала. Впрочем, все вышло, как она ожидала, — сыпался мелкий снег, в витринах светились гирлянды, Леня, как и положено умному человеку с плохой работой, много шутил, она смеялась, потом пили пиво, потом он проводил ее до дома, и они долго целовались возле подъезда. Марина думала, что появятся нехорошие чувства, но они не появились. Это ее обнадежило, и она сообщила Лене свой телефонный номер, записав его на чеке от купленной маме в подарок чашки. Но с того раза они созванивались только несколько раз, а виделись исключительно возле метро «Войковская». Возможно, это и объясняло досадную Ленину робость.

— Потанцуем? — спросил он, наклонившись к уху Марины.

Она чуть не засмеялась, но сумела вовремя справиться с мышцами и тихо ответила:

— Можно.

Они выбрались из-за стола. Леня обхватил талию Марины. Она положила руки ему на плечи, уткнулась носом в тощую грудь, и они стали топтаться рядом с диваном.

Марина ждала, что ладони Лени начнут сползать ей на ягодицы, но это почему-то не случалось. Леня либо стеснялся, либо просто не торопился.

Марина вспомнила статью из журнала «Космополитен», пересказанную ей Светкой во время одного из походов на рынок. В статье, как следовало из Светкиных слов, изучался вопрос влияния братьев и сестер на сексуальность друг друга. Вопрос был изучен подробно, со всеми возможными вариантами — два брата, две сестры, старший брат и младшая сестра, младший брат и старшая сестра. Марина не уловила все нюансы — на рынке было полно народу, под ногами хлюпала жидкая снежная грязь, и полностью сосредоточиться на беседе не удавалось. Но некоторые полезные знания все же получила. Выходило, что самая успешная сексуальная жизнь предназначена мальчикам, имеющим младших сестер, и девочкам, имеющим старших братьев, поскольку социальные отношения внутри семьи в таком случае полностью соответствуют принятым формам общения между полами. Самый же тяжкий жребий выпадал на долю младших братьев и сестер в однополой комбинации. Их сопровождали самые разные трудности, у них был высокий процент разводов, и журнал, как вариант выхода из ситуации, предлагал им попробовать вкус однополой любви. Марина спросила, как быть с единственными детьми, но Светка сказала, что про это в статье не написали.

Марина подняла голову и заглянула в Ленино лицо. Ничего конкретного она в нем не увидела. Леня, правда, потянулся целоваться, но она быстро отвернулась и спросила:

— А у тебя брат или сестра есть?

— Сестра, — ответил Леня.

Марина вздрогнула:

— Младшая?

— Старшая.

Она попробовала вспомнить, что говорила Светка по поводу такой комбинации, но ничего в голову так и не пришло. Думать мешали доносившиеся время от времени из другой комнаты звуки — пользоваться Светкиным ртом Игорек не рискнул.

— Понятно, — сказала Марина.

В душе ее происходила ползучая революция. Темпы ее были невелики — она уловила излучаемые Леней волны неторопливости, хотя дело могло быть и в ритме Светкиных попискиваний, слышимых все яснее. Попискивания эти чем-то напоминали крики голодного Монтеня и сильно волновали.

Марина все теснее прижималась к Лене, все глубже вдыхала запах его дезодоранта и пота. Сильнее кружилась голова, но тошнота, как ни странно, почти совсем прошла. Ускорился пульс. Марина слегка выгнула спину, и Ленины руки наконец-то спустились к ее ягодицам. Ощущения были самыми приятными. Сделались влажными ладони.

— Слушай… — сказала Марина.

— Да я слушаю, — сказал Леня. — Интересные звуки.

— Нет, — сказала Марина. — Я не про это.

Она отпустила его и сделала шаг назад.

— А про что? — спросил Леня.

— Идея у меня, — сказала Марина, улыбнувшись. Ее немного шатало, и она уперлась рукой в стол.

— Какая? — спросил Леня, растянув последние две гласные.

— Может… — Марина вздохнула, — может, в фанты поиграем?

— Вдвоем вроде неинтересно, — сказал Леня.

— Нормально, — сказала Марина.

— Ну давай, — сказал Леня. — Кто придумал, тот и водит?

— Да, — сказал Марина и показала на диван: — Садись.

— О’кей, — сказал Леня.

Марина отошла к окну. На улице шел снег и все еще стреляли, но уже не так активно. «Контрольные», — подумала Марина, улыбнувшись.

— Готова? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина.

— Ну давай, — сказал Леня.

Марина попыталась разглядеть в отражении, что Леня держит в руке, но ей это не удалось — мешал желтый фонарь во дворе, некстати засветивший самую главную область.

— В окошко подглядываешь? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина. — А что?

— Нет, — ответил Леня, — Ничего.

— Короче, я хочу, — сказала Марина, — чтобы вот этот фант трахнул другой фант.

Марина повернулась. Леня не выглядел ошеломленным. Он улыбался. Марина подумала о том, что младшие братья старших сестер на самом деле тоже не промах.

— Это то есть ты хочешь трахнуть меня, что ли? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина.

Она быстро подошла к дивану, залезла на него и на коленях добралась до Лени. В этот раз он не промахнулся — его ладони сразу нашли Маринину задницу.

— Ты как, не против? — спросила Марина.

— Да нет, — сказал Леня.

Она легла на него, и он стал целовать ее шею, оставив одну руку на ягодицах, а другую отправив на поиски застежки лифчика.

Марина хоть и занимала физически доминирующее положение, но инициативу оставила Лене. Правда, пару раз лизнула его ухо — все-таки Светка рассказывала ей много полезных вещей, — а потом, уже оставшись без свитера, стала расстегивать ширинку его джинсов. Леня в этот момент издал звук приятного удивления.

В комнате наступила тишина. Последний раз всхлипнул и замолчал иностранный певец, прекратилась стрельба за окном, Светка тоже притихла — может, точила фарфоровый зуб об Игорька. Марина представила, как удачно впишется в ситуацию полный страдания вопль Светкиного друга. Мысль эта на несколько секунд полностью заняла ее, так что она и не заметила, как лишилась лифчика, джинсов и оказалась на спине.

Леня навис над ней, как башенный кран над строящимся домом. По лицу его ползали отсветы «Голубого огонька», делавшие заметной влагу на верхней губе. Марина тяжело дышала и недвигалась. Леня положил ладонь на грудь Марины и сжал сосок.

Ей захотелось закричать — громко, так, чтобы лопнули голосовые связки. Она стиснула зубы, сжала кулаки, но зажмуриваться не стала. Чернота перед глазами была наполнена ужасом. Марина смотрела на Ленины губы, широко раскрыв глаза и стараясь дышать как можно глубже. Она пыталась расслабиться и снова опьянеть, но из этого ничего не получалось. Марина выгнулась и застонала. Рука Лени двинулась вниз по животу Марины, задержалась на пупке. Потом погуляла по резинке трусов, словно бы проверяя степень прочности самой главной преграды, и нырнула в жаркие джунгли.

Пальцы у Лени были сухие и шершавые. Поэтому первое прикосновение было почти болезненным, но потом он зачерпнул Маринину влагу и…

Она не знала точно, снова ли Светка завела песню наслаждения или это только показалось — думать в этот момент она была не в состоянии. Так или иначе, звук, возникший вдруг в Маринином мозгу, не то чтобы замкнул ассоциативную цепь — мучительные воспоминания уже давно кружились вокруг, — а, скорее, пропустил по замкнутой цепи ток высокого напряжения.

Марина рефлекторно попыталась поджать ноги к груди. Левая застряла у Лени под мышкой, но правую удалось высвободить, и Марина сильно ударила Леню пяткой в лицо, после чего скатилась с дивана под стол, встала на четвереньки и вывалила на пол большую порцию желудочной массы. Живот и спину свело судорогой, левая коленка попала на переживший уборку осколок бутылки. Было очень больно и почти невозможно дышать, но глаза оставались совершенно сухими. Марина несколько секунд смотрела на лужу перед собой, отражавшую свет телевизора. Потом осторожно, стараясь не испачкаться, вылезла из-под стола. Леня сидел на диване и вытирал кровь, лившуюся из разбитого носа.

— Не парься, — сказала ему Марина, откашлявшись.

— Чего это? — спросил Леня.

— Да так, — сказала Марина. — Аллергия. Я сейчас вернусь.

Поверил Леня ей или нет, осталось загадкой, но она оделась без помех с его стороны, вышла из комнаты в прихожую, включила свет — получилось это как-то легко, — натянула сапоги, накинула пальто и ушла.

Новый год

Самый большой подарок Андрей сделал себе. Двадцать девятого декабря он купил сотовый телефон. Наступившее недавно новое тысячелетие воистину обещало стать временем настоящих чудес. И возможность связаться с любой телефонизированной точкой мира, сидя где-нибудь в привокзальном сортире, была только малой частью удивительных метаморфоз, случавшихся в обновленном мире. Андрея гораздо больше взволновало то обстоятельство, что телефон был реинкарнацией партии масляных радиаторов. В голову тут же пришел глупый каламбур о том, что кто-то будет греть воздух в комнате, а Андрей на этом греет руки.

Ехали на автобусе в Москву. Народу было совсем немного, основная масса человечества уже находилась в пунктах встречи Нового года. Кроме Андрея и Олега в салоне сидели только две осветленноволосые девочки лет шестнадцати, компания из трех строителей, даже по случаю праздника не снявших желтые форменные безрукавки, и сильно пьяный мужичок, забравшийся на высокое сиденье кондуктора и рисковавший свалиться на пол каждый раз, когда автобус кренился на повороте.

Ленинградское шоссе заметно опустело. Машин стало намного меньше. По большей части попадались большие и маленькие грузовики, иногда мимо проносились сияющие мигалками милицейские автомобили — как и следовало ожидать, в канун праздника резко обострилась криминогенная обстановка. В окнах стоявших вдоль обочин деревянных домов мелькали огоньки новогодних елок, а на рекламных щитах светились праздничные акции.

— Сколько времени? — спросил Олег, отхлебнув пива. На ободранной им этикетке еще виден был добавленный недавно к стандартному оформлению красный елочный шар.

Андрей отвернулся от окна, достал телефон и посмотрел на экран.

— Половина, — сказал он.

— Девятого? — спросил Олег.

— Да, — сказал Андрей.

— По-буржуйски теперь время узнаешь, — сказал Олег.

— По-буржуйски — это на «Ролекс» смотреть, — сказал Андрей.

— «Ролекс» в автобусе было бы круто, — сказал Олег. — Дай-ка.

Андрей протянул ему телефон.

— Только не надо мне эстонский язык включать, — сказал он. Олегу чрезвычайно нравилась многоязычность заграничного телефона.

— Ладно, — сказал Олег, ковыряясь в меню. — Эстонский не буду.

Немного помолчали. Олег жал попискивающие кнопочки, Андрей снова отвернулся к окну — там мелькнуло масштабное ДТП.

— Тоже, что ли, на работу устроиться? — сказал Олег. — Телефон себе купить. С эстонским языком.

— И сноуборд, — сказал Андрей.

— И сноуборд, — согласился Олег. — А что? Против принципов пойти ради адреналина.

— Мне Костыль говорил, что у них один чувак роликовые коньки вынес, — сказал Андрей.

— И что? — спросил Олег.

— Круто, что, — сказал Андрей, — Они же здоровые. Не представляю, как такое сделать.

— Да я не про это, — сказал Олег. — Я спрашиваю, катается он теперь на коньках этих?

— Не спрашивал, — сказал Андрей. — Вряд ли.

— Зря, — сказал Олег. — В смысле, зря не спрашивал. На.

Андрей взял телефон. Время на экране теперь обрамлялось еврейскими буквами — Андрей точно не знал, идиш это или иврит.

— Какого хрена, — сказал он.

— Ну не эстонский же, — сказал Олег, хохотнув.

— Да я вижу, — сказал Андрей.

— Ну, а какие тогда претензии, — сказал Олег.

Андрей улыбнулся. На то, чтобы восстановить взаимопонимание с телефоном, у него ушло минут пять.

На Речном вокзале народу, как ни странно, было полно. Люди, правда, все больше попадались какие-то облезлые и сильно пьяные. Впрочем, это могло и показаться — оттого, что пошел густой крупный снег, резко исказивший восприятие. Или оттого, что выпито было уже третье пиво.

— Так ты не виделся с ней еще с того раза? — спросил Олег, пока шли от автобуса к метро.

— Нет, — сказал Андрей. — По телефону говорил только. Несколько раз.

Они свернули к бронированной палатке, чтобы купить сигарет. Андрей в преддверии праздника решил приобрести сразу две пачки. Олег ограничился одной.

— И как, думаешь, она? — спросил Олег после того, как коммерческая пауза закончилась.

— Да кто ее знает, — сказал Андрей, как-то виновато улыбаясь. — Вроде хорошо. Согласилась же.

— Ну это да, — сказал Олег. — Думаю, все нормально будет.

— Надеюсь, — сказал Андрей.

— Она в метро будет ждать? — спросил Олег. — Или на улице?

— В метро договорились, — сказал Андрей.

— А на сколько? — спросил Олег.

— Ну, на десять, — сказал Андрей.

— Рано едем, — сказал Олег.

— Нормально, — сказал Андрей.

В вагоне метро пахло спиртным. Вроде и пассажиров было немного, и пива Андрей выпил, но аромат надвигавшегося праздника все равно ощущался очень остро. Сигналы рецепторов вызывали печаль по поводу русской идеи, которая если не целиком, то уж точно большей и лучшей своей частью была растворена в алкогольных напитках. Андрей думал — не в первый и не во второй раз — о том, что идеальная доза — это три бутылки пива или сто пятьдесят граммов водки. В таком количестве спирт стимулирует умственную и эмоциональную сферу, не влияя на моторные функции организма. Но время, в течение которого можно ощутить прекрасный эффект, проходит до обидного быстро, потом догоняются (хотя более точным термином был бы антоним этого слова), и наступает мучительное «как обычно».

Впрочем, сейчас действие трех бутылок пива было растянуто — ехать предстояло довольно долго, а в дорогу с собой ничего не взяли (Андрей так и не понял почему). Чтобы развеяться, вернуть праздничное настроение и унять волнение по поводу предстоящей встречи с Василисой, Андрей стал изучать висевшие на пластиковых стенках рекламные плакаты и вскоре нашел один, подходящий к случаю.

Вниманию посетителей метрополитена предлагалось средство от усталости ног — Андрей подумал, что целевой аудиторией плаката автоматически становились те, кому не удалось сесть на кожаные диваны. Плакат был выполнен небрежно. Неизвестный художник оставил много белого. В фокусе помещалась пара тянущихся к грязному потолку женских ног в колготках. Ноги торчали из слоя зеленых листьев, вроде бы березовых.

Нужная ассоциативная цепь была построена моментально. Андрей наклонился к сидящему рядом Олегу и с мрачной улыбкой кивнул на плакат.

— Что? — спросил Олег, взглянув на кусок глянцевой бумаги.

— Что скажешь? — спросил Андрей.

— Да ничего, наверное, не скажу, — ответил Олег. — Что тут можно сказать?

— Ну как, — сказал Андрей. — Идиотский же плакат.

— А ты другие, что ли, видел? — спросил Олег.

— Да не в том смысле, — сказал Андрей.

— А в каком? — спросил Олег.

— Похоже, что баба в болоте тонет, — сказал Андрей и, тщательно подбирая слова, добавил: — А ноги ее вытянуты вверх последней предсмертной судорогой.

— В ораторы, что ли, готовишься? — спросил Олег, улыбнувшись.

— На митингах буду работать, — сказал Андрей. — Или тамадой. На худой конец.

— Худой конец иметь плохо, — сказал Олег. — Хотя, конечно, как посмотреть.

— А как можно посмотреть? — спросил Андрей.

— Да по-всякому, — сказал Олег. — А плакат хороший, прямо в подсознание бьет.

— Это чем же? — спросил Андрей.

— Баба не тонет, а «березку» делает, это понятно, — сказал Олег.

— «Березку» — это когда под жопу руки подставляют? — спросил Андрей.

— Ну да, — сказал Олег. — А листья тоже березовые. Когда такие вещи в мозгу замыкаются, трудно потом от них отделаться.

Андрей помолчал. Выходило, что Олег прав и, значит, искусство рекламной криптографии освоил лучше. Это расстраивало.

— Фрейда начитался? — спросил Андрей.

— Да чего его читать, — спросил Олег. — Я там пару примеров посмотрел, и все более-менее ясно стало.

— Понятно, — сказал Андрей. — А сейчас все Ленина изучаешь?

— Да нет, — сказал Олег. — Решил с первоисточниками познакомиться.

— Это с чем? — спросил Андрей.

— «Капитал» читаю, — сказал Олег, глядя в сторону.

— Да ладно? — сказал Андрей.

— Да, — сказал Олег. — Читаю.

— Он же толстый, — сказал Андрей.

— А я не тороплюсь никуда, — сказал Олег.

— Не торопишься? — спросил Андрей.

— Не тороплюсь, — повторил Олег.

— Просветлился, что ли, окончательно? — спросил Андрей.

— В смысле? — спросил Олег.

— И девки нет на Новый год, и не торопишься никуда, и вообще молчаливый стал, — сказал Андрей.

— Ну, значит, просветлился, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

Приехали действительно рано — до установленного срока встречи с Василисой оставалось еще двадцать минут. Олег недолго матерился, потом поболтали насчет будущих акций, потом Олег сказал, что подождет на улице, потому что хочет пить и курить. Андрей тоже хотел пить и курить, но еще он хотел увидеть Василису один на один, поэтому решению Олега обрадовался. Тот ушел. Андрей сел на монументальную деревянную лавку и стал ждать.

Василиса прибыла вовремя. Она нередко опровергала стандартные представления о взаимоотношениях полов, что сильно нравилось Андрею.

Василиса вышла из последнего вагона, отошла к середине пустой платформы — станция была относительно новая, и никаких античных колонн в сталинском стиле, перекрывающих обзор, здесь не было. Андрей поднялся с лавки и пошел к Василисе.

— Привет, — сказал он, сократив расстояние до метра.

— Привет, — сказала Василиса. Она почти сразу его заметила, но навстречу не пошла. В душе Андрея возникло легкое напряжение.

— С наступающим, — сказал он, чтобы заземлить обстановку.

— И вас так же, — ответила Василиса, улыбнувшись.

Андрей выдержал паузу, потом шагнул к ней и поцеловал в губы. Ему показалось, что Василиса хотела отвернуться, но не успела. Впрочем, на поцелуй она отозвалась довольно живо.

— Пойдем, — сказал Андрей. — Олег на улице ждет.

— Пойдем, — сказала Василиса.

Станция залегала неглубоко. На поверхность вел не эскалатор, а широкая бетонная лестница. Андрей ждал, что Василиса возьмет его за локоть, и даже специально сунул руки в карманы пуховика. Но Василиса просто молча шла рядом.

Олег стоял возле самых дверей, с бутылкой пива в одной руке и сигаретой — в другой.

— Привет, — сказал он Василисе.

— Привет, — ответила Василиса.

— Как дела? — спросил Олег.

— Нормально, — сказала Василиса.

— С наступающим, — сказал Олег.

— И вас так же, — ответила Василиса и покосилась на Андрея.

— У идиотов мысли сходятся, — сказал Андрей, достав сигареты и закурив.

— Это ты про что? — спросил Олег.

— Да он тоже меня с наступающим поздравил, — сказала Василиса.

— Ну так понятно, — сказал Олег. — Наступает же.

Василиса засмеялась.

— Ну, пойдем, что ли, — сказал Андрей.

— Пойдем, — сказал Олег.

— Пойдем, — сказала Василиса.

— А сколько народу, кстати, будет? — спросила Василиса, когда добрались до двери Никиты, из-за которой уже текла музыка и неслось что-то спиртное — то ли запах, то ли звон бокалов, то ли деформированные алкоголем голоса.

— Да кроме нас вроде четверо, — ответил Олег прежде, чем Андрей успел открыть рот.

— Понятно, — сказала Василиса. — Никита, Внучок, а еще кто?

— Тел… Девушки их, — сказал Олег.

— Девушки, — повторил Андрей, улыбнувшись, и нажал кнопку звонка.

Телевизора у Никиты не было. Новогоднее обращение пришлось организовать самим. Долго выбирали подходящего диктора, и совершенно неожиданно жребий выпал Андрею. Он никогда не был центром компании, но почему-то решили, что он лучше всех говорит. Андрей поднялся с табуретки, взял в руки граненый стакан с шампанским — бокалов было только четыре, и достались они девушкам и Олегу — и посмотрел на собравшихся за столом людей.

Справа от него, на уголковом диванчике, сидела Василиса, затем Олег, потом прикованная невидимой связью к Никите Катя, потом сам Никита. На табуретках расположились Елена и Внучок, сидевший по левую руку от Андрея. Подруги Никиты и Внучка казались смутно знакомыми. Чем-то они напоминали девушек из «Будем здоровы», но, скорее всего, в их внешности просто содержалось слишком много того, что регулярно ретранслируется через телевизоры, радио и журналы в юные женские головы, а потом, уже в отраженном виде, оседает в сознании мужской половины человечества как идеальный образ спутницы жизни.

— Давай, — сказал Внучок. — Говори, что ли.

— И недолго, — сказал Никита. — Трубы горят.

Андрей откашлялся, заглянул внутрь себя, чтобы найти там соответствующую случаю веселость, но как-то оказалось, что поиски могут затянуться, а поскольку времени было мало, Андрей решил использовать циничный вариант.

— Товарищи! — сказал он наконец. — Сограждане! Друзья! Братья и сестры!

— Это мы, что ли? — спросил Внучок.

— Тихо, — сказал Никита. — Не мешай.

— Итак, мы собрались в этом гостеприимном доме, или, вернее, на гостеприимной кухне, чтобы отметить самый главный и лучший праздник в нашей жизни — Новый год. Он, конечно, случается каждый год, но все же каждый раз как бы происходит заново, становится единственным и главным.

Внучок тихо крякнул. Никита и Олег улыбались. Василиса смотрела на свой бокал. Катя и Лена эмоциями не обжигали.

— Вот, значит, собрались, — сказал Андрей, ненадолго утратив нить торжественного повествования. — И будем отмечать. А потом еще похмеляться. И впереди будет еще один год. И, короче, желаю вам всем, чтобы все у вас получалось, чтобы гады не мешались, чтобы везло. Ну и так далее.

Андрей понял, что съехал куда-то не туда.

— Чтобы стоял, чтобы деньги были, чтобы похмелье не мучило, чтобы ботинки не промокали. Чтобы контролеры в автобусе не ловили. Да. Короче, главное, чтобы завтра не было нам мучительно больно за бесцельно проведенное сегодня. В общем, давайте отметим все как полагается, чтобы весело всем было, все хорошо. С Новым годом, товарищи!

— С Новым счастьем, — добавил Олег, и через секунду шампанское потекло шипящей рекой в еще молодые, но уже привычные ко всему глотки.

Кухня опустела. Произошло это как-то рифмованно — опустели тазики с салатом (Лена и Катя, кажется, пришли рано и все приготовили), опустели бутылки и стаканы и одновременно опустели табуретки и диван. Правда, наполнилась голова. В ней что-то шумело, тяжело ухало и переворачивалось.

Андрей поднял взгляд, последние несколько минут прикованный к граненому стакану, и попытался сориентироваться в обстановке. Единственным объектом, к которому можно было привязаться, оказался Внучок. Он сидел рядом с Андреем — причем выяснилось, что оба они успели переместиться на диванчик, — и с сосредоточенным видом открывал бутылку водки. Кроме Внучка, на кухне никого не было. Из санузла неслись полные страдания звуки — кого-то рвало. Была слышна мутная музыка, за окном трещали петарды. Казалось, что где-то рядом разговаривают, но это уже почти без сомнения была галлюцинация.

— Где все? — спросил Андрей, нахмурившись.

— Кто где, — сказал Внучок.

Справившись с алюминиевой крышкой, он налил водку в две рюмки — себе и Андрею.

— Выпьем, — сказал Внучок.

— Выпьем, — сказал Андрей.

— С праздником, — сказал Внучок, подняв свою рюмку.

— С праздником, — сказал Андрей.

Чокнулись. Выпили. Немного затошнило.

— Слушай, — сказал Андрей.

— Слушаю, — сказал Внучок.

— Вот говорят, что как встретишь Новый год, так его и проведешь, — сказал Андрей.

— Фигня, — сказал Внучок.

— Конечно, фигня, — сказал Андрей. — Я не про это. На самом деле все наоборот. Я вот думаю. Как проведешь год, так и встретишь Новый. Это как бы итоговое мероприятие, своего рода черта, отчет за предыдущие триста шестьдесят пять дней. Это ведь так всегда бывает, понимаешь?

— Нет, — сказал Внучок. — Я уже ничего не понимаю.

Он глупо улыбнулся.

Андрей махнул рукой, взял лежавшую на столе пачку сигарет, потом вдруг заметил, что нигде нет пепельницы.

— А пепел куда стряхивать? — спросил он.

— На балкон иди, — сказал Внучок. — На балконе курим.

— С каких это пор? — спросил Андрей.

— Да вот так, — сказал Внучок.

— Ты пойдешь? — спросил Андрей, выбираясь из-за стола.

— Нет, — сказал Внучок. — Я попозже.

— Ладно, — сказал Андрей.

Бывает иногда — идешь по квартире, где живет твой друг, идешь из кухни, где только что сидели, проходишь мимо открытой двери сортира и видишь круглую задницу склонившейся над унитазом девочки, с которой только что познакомился, которая тебе совершенно неинтересна и даже трахнуть ее совсем не хочется, но это на самом деле, может быть, и не так, и ты просто утешаешь себя, потому что никогда ее не трахнешь, и это кажется почему-то унизительным, оказываешься в темной прихожей, слышишь музыку, которая играет на кухне, слышишь, как матерится девочка, а еще слышишь шум из комнаты, в которую закрыта дверь, и знаешь, что там тот самый твой друг, хозяин квартиры, и еще его новая подружка, спотыкаешься обо что-то, упираешься рукой в стену, борешься с тошнотой и головокружением, да еще следишь за тем, чтобы не уронить сигарету, а потом вдруг думаешь, что нельзя уронить и достоинство, хотя тебя никто не видит, наконец, идешь дальше, попадаешь во вторую комнату, почти пустую, только кровать, кресло и неработающий старый телевизор — ничего из этого толком не видишь, но знаешь, что все тут, и понимаешь, что в который раз уже напился, непонятно зачем и непонятно с кем, и, в общем, в конце концов выбираешься на промерзший зимний балкон, и вспоминаешь, что сейчас Новый год, и все веселятся, а ты год назад отмечал Новый год дома и думал о том, как же повезло твоим товарищам, которые здесь, и вот ты сам здесь, правда, не тогда, а сейчас, и, может, тогда здесь было то, чего нет сейчас, потому что сейчас хочется вернуться на год назад, и оказаться дома, и чтобы было тепло и спокойно, и ничего из того, что случилось и еще наверняка случится, так и не случилось бы, думаешь еще о том, что нельзя так напиваться, садишься на стоящий на балконе старый диван, на котором раньше спал друг, хозяин квартиры, недавно купивший новую двуспальную кровать, закуриваешь и обнаруживаешь рядом с собой свою подружку, с которой, правда, немного в ссоре, и лучшего друга, не хозяина квартиры, и улыбаешься им и заводишь разговор.

— Холодно, — сказал Андрей. От накопившегося на балконе мороза — была открыта одна из стеклянных створок — его сразу начало сильно трясти.

— За курткой сходи, — сказала Василиса.

— Да нет, — сказал Андрей, постукивая зубами. — Не замерзну.

— Тебя уже трясет, — сказала Василиса.

Андрей посмотрел на нее. Василиса была в пальто. Сидевший за ней Олег был в куртке.

— А вы подготовились, — сказал Андрей. — Экипировались как надо.

— Чего сделали? — спросила Василиса.

— Оделись, — сказал Олег, положив вдруг руку на плечи к Василисе и наклонившись в сторону Андрея. — Как настроение?

— Нормальное, — сказал Андрей, — Напился я.

— Заметно, — сказал Олег.

Андрей левой рукой отыскал ладонь Василисы. Василиса несильно сжала его пальцы. «Врешь», — подумал он, улыбнулся и сказал:

— Как в анекдоте, что ли.

— В каком? — спросил Олег. — Про доктора?

— Ну да, — сказал Андрей.

Олег хохотнул.

— Что за анекдот? — спросила Василиса.

— Он знает, — сказал Андрей, кивнув на Олега.

— Рассказывай, — сказал Олег. — Ты у нас сегодня главный златоуст.

— Кто? — спросила Василиса, повернувшись к Олегу.

— Не важно, — сказал Олег.

— Да, — сказала Василиса, повернувшись к Андрею. — Ну, рассказывай.

Андрей посмотрел в открытую створку. Там по-прежнему грохотали петарды. Взрывали что-то серьезное, но сами взрывы видны не были, только, словно рябь от упавшего в воду камня, разбегались по окнам дома напротив цветные блики.

— Надо было петард, что ли, купить, — сказал он.

— Анекдот давай, — сказала Василиса.

Андрей выпустил ее руку и уперся локтями в колени. Получилось это не сразу, локти соскальзывали, и пришлось сосредоточиться, чтобы найти точку равновесия.

— Да идиотский анекдот, — сказал Андрей, глядя в пол.

— Хватит ломаться, — сказал Олег.

— Я не ломаюсь, — сказал Андрей. — Только гнусь.

Олег снова хохотнул.

— Ну, — сказала Василиса. — Мы ждем.

— Короче, приходит мужик к доктору, — сказал Андрей. — Вы, кстати, не думали, почему все время мужик? А не дядя там или тетка?

— Бывает и дядя, и тетка, — сказал Олег.

— Да, бывает, — сказал Андрей.

— Все, что ли? — спросила Василиса.

— Нет, — сказал Андрей. — Приходит этот мужик к доктору и говорит: «У меня голова кружится». А доктор говорит: «Заметно». Теперь все.

Он глубоко затянулся, так, что даже стало слегка жечь легкие, подержал дым в себе, словно это был продукт горения конопли, и выпустил густое белое облако.

— И что? — спросила Василиса.

— Ничего, — сказал Андрей.

— Не поняла я, — сказала Василиса.

— Да тут представить надо, — сказал Олег.

Андрей бросил выкуренную до половины сигарету в открытую створку.

— Все, — сказал он. — Я покурил.

— Молодец, — сказал Олег.

— Ну иди, простудишься, — сказала Василиса.

— А ты? — спросил Андрей.

— Мы сейчас тоже придем, — сказала Василиса.

Реальность сгущалась вокруг Андрея постепенно. Сначала возникла резь в глазах — свет казался слишком ярким. Потом появился стол, и излучение висевшей под потолком люстры стало чуть более приемлемым. Вслед за этим возникла музыка, голоса, ощущение собственного тела, удивительно тяжелого и как-то основательно лежащего на диванчике, обозначились боль в виске и жажда. Потом Андрей разглядел сидящих за столом людей — Никиту, Внучка, Лену и Катю. На лицах их читалось удовлетворение.

«Перетрахались все уже», — подумал Андрей и улыбнулся. Эту версию подкреплял наряд Кати. Она сидела на табуретке напротив Андрея в мужской — видимо, Никитиной — рубашке, поджав ноги и теребя нательный крестик. Перед Катей стояла открытая бутылка с пивом. Остальные тоже пили солодовый нектар.

— О, — сказал Никита. — Очнулся.

— Дайте пива, что ли, — сказал Андрей.

— А у тебя в руках что? — спросил Внучок. Лена и Катя хихикнули. Никита улыбнулся.

Андрей посмотрел на свои руки. Оказалось, что в них зажата бутылка с пивом. Пришло в голову сравнение с опоздавшим пассажиром, стиснутым дверьми электрички. Сравнение усилило головную боль.

Андрей поморщился, отхлебнул пива и спустил ноги на пол.

— Сколько времени? — спросил он.

— Полчетвертого уже, — сказал Внучок.

— А, — сказал Андрей, потом улыбнулся и поднял бутылку над столом: — С Новым годом!

Чокнулись. Выпили.

— Слушай, Никита, — сказал Андрей.

— Ну, — сказал Никита.

— А елки-то ведь нету у тебя? — спросил Андрей.

— Нету, — сказал Никита.

— А какой же Новый год без елки? — спросил Андрей.

— Нормальный, — сказал Никита.

— Нет, — сказала вдруг Катя, которую Андрей уже воспринимал просто как предмет мебели. — Без елки, конечно, плохо. Говорила же я.

— Да куда ставить ее? — спросил Никита.

— Целая комната свободная, — сказала Катя.

— И кто там, в этой комнате, тусуется? — спросил Никита.

Почему-то после этого вопроса возникла пауза. Андрей внимательно посмотрел на Никиту, потом на Внучка, потом на Лену, потом на Катю. Никто из них не смотрел на него.

— Кстати, — сказал Андрей. — А где Вася?

— В ванной, — сказал Никита, глядя на свою бутылку.

Внучок хихикнул.

— В ванной? — спросил Андрей и прислушался. Ему показалось, что он различил шум душа. — А что она делает там?

— Моется, — сказал Никита. — Как ни странно.

— Чего это она моется в половине четвертого в Новый год? — спросил Андрей.

— Захотелось, — сказал Никита.

— Говорят, под Новый год, — сказал Внучок, — что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается.

Лена засмеялась и уткнулась носом в крепкое Внучково плечо.

— А Олег где? — спросил Андрей.

— Спит уже, — сказал Никита.

— Где? — спросил Андрей.

— В большой, — сказал Никита.

Андрей помолчал, потом еще отхлебнул пива. Захотелось курить.

— Ничего я не понимаю, — сказал Андрей.

— Пить надо меньше, — сказала Лена.

— Да что понимать-то тут, — сказал Внучок. — Увели телочку. Прямо из-под носа.

Андрей посмотрел на Внучка. Смотрел он на него очень долго — или, по крайней мере, так казалось. Внутри Андрея стало вдруг пусто и как-то неуютно. Захотелось праздника. Он широко улыбнулся и медленно, с расстановкой, произнес:

— Слушай, Внучок, а бабка твоя скоро подохнет? Ты бы отравил ее, что ли, а то сколько еще лет.

Разнял их Никита.

Мамон

Возле подъезда толпились пьяные мужики и бабы. Все они были толстыми, мохнатые старые шубы придавали этой особенности их тел что-то почти древнее, исконное и ужасно омерзительное. Один мужичок в фольклорном треухе сидел прямо на сугробе. К измученной «Беломором» груди он прижимал старый аккордеон, извлекая из него звуки, удивительно не похожие на то, что Марина привыкла считать музыкой. Несколько баб плясали напротив мужика. Движения их отличались простотой — казалось, они просто утрамбовывают снег возле подъезда. Как ни странно, на ногах баб были не валенки, а сапоги, причем у одной даже на высоком каблуке.

— С Новым годом! — заорала одна из танцующих Марине, когда та проходила мимо.

— С новым счастьем, — ответила Марина, подумав о том, что это стандартное поздравление сильно похоже на пасхальное приветствие.

Домой ехать было рано. Метро открывалось только через два часа. Марина подумала, что можно провести это время в компании баб и мужиков, тем более что она заметила мелькнувший между толстых тел набор пластиковых стаканчиков и бутылок, но победила брезгливость. Марина обернулась, отыскала глазами Светкины окна — они были по-прежнему темны, — спустилась с тротуара на узкую дорогу, заставленную заснеженными автомобилями, и пошла в глубь района.

Чувствовалось, что пик праздника остался позади. Иногда, правда, кто-нибудь, не желая верить в то, что Новый год укатил уже в Западную Европу, подрывал мощный заряд китайского пороха или запускал в снежное небо хвостатую ракету, да и народу на улицах было много, но все же доминирующей эмоцией оставалось какое-то тихое отчаяние. Оно ощущалось и в откровенной бесцельности движений встречавшихся людей, и в той поспешности, с которой они улыбались Марине и кидали ей в лицо поздравления, и в том, что никто не ходил в одиночку, все сбивались в большие или маленькие группки, словно бы одиночество в темном замерзшем городе казалось им невыносимым.

Попадались и удивительные картины. Так, примерно на десятой минуте прогулки, Марина видела, как в одном доме, на третьем этаже, открылось окно, и пьяный седой мужчина в белой майке, высунувшийся из темного прямоугольника (за спиной его поблескивала новогодняя елка), стал что-то громко кричать, ни к кому конкретно не обращаясь. Кричал он зло, даже остервенело, много матерился, и не сразу стало понятно, что на самом деле он поздравляет прохожих с наступившим. Потом Марина видела, как возле мусорного контейнера два мальчика, лет пятнадцати, не вынимая изо ртов сигарет, били ногами лежащего на земле мальчика лет тринадцати. Все трое молчали, и Марина, остановившаяся в нескольких метрах от них, слышала только тяжелое детское дыхание.

Она подумала, что так, наверное, выглядит город, ожидающий спрогнозированного сейсмологами землетрясения или вступления вражеской армии. Люди тоже выходят из домов, бродят по улицам и пытаются делать вид, что на самом деле все в порядке и обойдется.

О том, что такое восприятие является просто отражением ее собственных переживаний, Марина не думала.

Она вышла на какой-то пустырь, лишенный всяких признаков культуры. Только в одном месте торчал спичечный коробок старой бытовки. По пустырю медленно двигались тени людей, далекие и совершенно бесшумные. Марина не сразу догадалась, в чем дело, но потом в одном месте зашипело, засверкало, к небу рванули несколько огненных шаров, и она поняла, что это просто обычный салютный пустырь, который есть в каждом московском районе (в центре его роль играют Красная и Манежная площади). Над пустырем пронеслось сдавленное «ура». Здесь уже мечтали о мае.

Захотелось курить. Марина сунула правую руку в сигаретный карман пальто, но там была только зажигалка. Она порылась в других карманах, обыскала сумочку. Сигарет нигде не было. Она оставила их у Светки. Нужно было стрелять.

Марина немного постояла на краю пустыря, дождалась еще одного залпа, потом повернула назад, в многоэтажный лабиринт. Ей встретились несколько семей. Обращаться к ним за табачной помощью Марина не решилась, и обошлось простым обменом новогодними любезностями. Через несколько минут она услышала громкую электронную музыку, очень похожую… В общем, при этих звуках в душе Марины дрогнули струны, натянутые до предела три месяца назад. Она остановилась под фонарем, между двумя автомобилями, определяя, откуда идет звук, и пришла к выводу, что музыка играет на противоположном конце двора, прямо за трансформаторной будкой, густо исписанной матерными признаниями в любви. Марина пошла к кирпичному параллелепипеду по узкой тропинке, местами украшенной собачьими выделениями, обогнула будку и увидела похожую на зубило машину с открытыми дверьми и багажником, рядом с которой стояли трое молодых людей в черных кожаных куртках. Музыка рождалась там.

Наступили несколько секунд неуверенности и чего-то такого, что… Но глаза остались сухими, и Марина, поморщившись, пошла к машине.

— Ребята, закурить не будет у вас? — спросила она, приблизившись на положенное молодежным этикетом расстояние.

— Чего? — спросил один из ребят. Все они походили друг на друга, как братья-близнецы.

Как ни странно, они не были пьяны. И рядом не было видно никаких признаков употребления спиртного. Тем не менее ребята казались веселыми и немного не в себе. Вокруг них распространялись густые волны позитива.

— Покурить есть у вас? — спросила Марина.

— А, — сказал спрашивавший и, наклонившись к машине — оказалось, кто-то еще сидел внутри, — громко крикнул: — Мамон!

— Что? — спросили из машины.

— Мамон, покурить еще есть у нас?

— Еще, что ли? — спросил Мамон.

— Есть покурить или нет?

— Да есть, есть, — сказал Мамон. — Сворачиваю.

— Сейчас, — снова обратился парень к Марине. — С Новым годом, кстати.

— С Новым годом, — сказала Марина.

— Как звать-то тебя?

— Марина, — сказала Марина.

— А, — сказал парень. — Я Костыль. Костя то есть.

— Я Леша, — сказал другой.

— Я Вова, — сказал третий.

— Очень приятно, — сказала Марина.

— Вова? — переспросил Костыль и вдруг громко засмеялся.

— Чего? — спросил Вова. На его лице, напоминавшем крепко сжатый кулак, появилась растерянная улыбка.

Заулыбался и Леша.

— Да ты Рыжий, — сказал Костыль, продолжая смеяться. — Рыжим был, Рыжим помрешь.

Леша тоже засмеялся. Засмеялся и Вова.

— На! — крикнул Мамон из машины.

Марина увидела высунувшиеся из автомобиля рукав дубленки и ладонь, на которой лежала папироса с закрученным концом.

— Давай, — сказал Костыль, принимая белую палочку. — А там, — обратился он к Марине, указав на машину, — там Мамон сидит. Повар наш.

Леша и Вова завыли и согнулись пополам.

Костыль тем временем взял папиросу в рот, прикурил и только после этого протянул Марине.

— Угощайся, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Марина.

Она уже все поняла. Светка тоже иногда добывала немного сушеной технической культуры, чтобы посмеяться. Марина составляла ей компанию.

Она выполнила операцию со знанием дела — затягиваясь, чуть раздвинула губы, чтобы воздух смешался с дымом, глубоко затянулась и долго держала дым в себе. Вова принял косяк из ее рук.

— А ты чего это одна гуляешь? — спросил Костыль.

— Да так, — сказала Марина. Ее быстро и сильно зацепило. На душе стало светло, тихо и печально. Вдруг захотелось все рассказать, но потом стало ясно, что и без этого ее здесь поймут.

— Обидел кто? — спросил Костыль.

— Да нет, — сказала Марина. — Ну, обидели, наверное.

— Кто? — спросил Костыль, нахмурившись.

— Пиздян ему, — сказал Вова.

— Можно, — сказал Леша, улыбаясь.

— Кому? — спросил Мамон из машины, но ему никто не ответил.

— Да ладно, — сказала Марина.

Косяк сделал круг и снова попал к ней. Марина еще раз затянулась.

— А милиция? — спросила она, передавая папиросу Вове.

— Да че нам, — сказал Костыль и сплюнул. — Менты нам не кенты.

— Пиздян ментам, — сказал Вова, выдыхая дым.

— Да ты крут, как я посмотрю, — сказал Костыль и, повернувшись к Марине, спросил: — А живешь-то где?

— В Ховрино, — сказала Марина.

— Нормально, — сказал Костыль. — А сюда как попала?

— К подруге в гости зашла, — сказал Марина. — А сейчас вот домой иду.

— Далеко пешком-то, — сказал Костыль, улыбнувшись.

— Я метро жду, — сказала Марина. — Пока откроется.

— Можно тачку поймать, — сказал Леша.

— Да она сегодня знаешь сколько стоит? — спросил Костыль.

— Сколько? — спросил Леша.

— Ну ты бы сколько запросил? — спросил Костыль.

— Много, — сказал Леша.

— Вот, — сказал Костыль. — А водила и того больше попросит.

Он снова сплюнул.

— Пиздян водиле, — сказал Вова.

— Это Мамону, что ли? — спросил Леша.

Вова засмеялся.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

Косяк описал еще один круг и завершил его в сугробе.

— Слушай, — сказал Костыль, сплюнув. — Мы сейчас ко мне пойдем. Хочешь, с нами давай.

Марина попыталась задуматься, но из этого ничего не вышло. В голове звенело, электронная музыка вызывала сильные вибрации по всему телу. Однако, как ни странно, в этом хаосе сохранился категорический императив поведения.

— Да нет, — сказала Марина, вдруг задрожав. — Я домой пойду.

Костыль помолчал.

— Давай, короче, так, — сказал он. — Давай тебя Мамон домой отвезет. Он быстро ездит.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

— Да не надо, — сказала Марина.

— Да ладно, не бойся, — сказал Костыль, сплюнув, — Мы нормальные ребята. Ничего не будет.

— Так, может, она этого и боится, — сказал Вова и хихикнул.

Марина посмотрела на Вову, потом на Костыля, потом вспомнила высунувшийся из машины рукав дубленки.

«Ну и ладно», — подумала она.

— А он сам-то согласится?

— Согласится, — сказал Костыль.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

— Девочку сейчас домой отвезешь, — сказал Костыль, наклонившись к открытой двери.

— Это вы трахаться пойдете, а я поеду куда-то? — спросил Мамон.

— Давай, — сказал Костыль, сплюнув. — Не ори. Я прошу.

— Ну если ты. — Мамон высунулся из машины и посмотрел на Марину. Он был брит налысо. На голове его сиял длинный свежий шрам, смазанный зеленкой. — Садись, красавица.

Мамон действительно ездил быстро. И это было очень хорошо, потому что его опасные маневры хоть иногда отвлекали от запертой в машине музыки. Временами сильно хотелось выйти, но Марина боролась с этим желанием. Сердце ее билось очень часто, и за тридцать минут поездки она выкурила четыре сигареты из лежавшей на «торпеде» пачки. Момент получения от Мамона санкции на курение было единственным, когда они общались. Мамон полностью ушел в процесс управления автомобилем и ничего не говорил. Марина не знала, хорошо это или плохо. Иногда ей хотелось, чтобы Мамон положил руку ей на колено. Или сделал еще что-нибудь. Или предложил сделать. А она бы согласилась. Впрочем, все это могло быть просто результатом фармакологического действия дыма конопли, и на самом деле, конечно, ничего этого не хотелось. Хотелось домой.

Когда поездка окончилась и машина Мамона замерла на автобусной остановке напротив пруда, Марина думала, что водитель все же сделает ей какое-нибудь предложение, от которого нельзя отказаться. Или хотя бы спросит номер ее телефона. Но Мамон просто положил руки на руль и, постукивая пальцами по обернутой войлоком дуге в такт не умолкавшей музыке, молча смотрел на дорогу.

— Спасибо, — сказала Марина и, дождавшись короткого кивка, выбралась из автомобиля.

Она подождала, пока Мамон развернет свой экипаж и погонит сотню механических лошадей назад, потом дошла до пруда, немного погуляла вокруг покрытого льдом водоема, послушала последние залпы салюта и пошла домой.

Коляска

Первый день нового года — явление хорошо изученное. Конкретное его оформление для разных социальных групп может варьироваться, но эмоциональное наполнение остается константой. Впрочем, слово «наполнение» здесь смотрится неудачно, потому что для первого дня нового года характерно противоположное душевное состояние — мирное опустошение, обычно рождающееся еще в последний час минувшего праздника.

Чувство это не знакомо только детям в семьях, где сохранился древний обычай помещения подарков под новогодней елкой. Дети в этих семьях встают рано и, подхлестываемые невинным адреналином, бегут к звездному дереву — которое, в соответствии все с тем же обычаем, чаще всего устанавливается в родительской комнате — и тут же испытывают либо светлый восторг, либо столь же светлое разочарование, моментально разрешающееся жестокими слезами, но так или иначе, недостаток эмоций утром первого января не ведом начинающим людям в семьях, хранящих древние традиции.

Для людей же продолжающих или заканчивающих борьба с опустошением становится в этот день основным вектором поведения. Существуют разные методы психической реабилитации. Наиболее широко используемый и, наверное, самый эффективный связан с употреблением оставшегося алкоголя (Новый год приносит разные чудеса, и одно из них — то, что в этот день запасы спиртного могут дожить до завтра). Неосторожный опохмел, как известно, ведет к длительному запою, но в данной ситуации это никого не пугает, тем более что степень опьянения является одним из главных показателей качества праздника.

Вторым методом является процесс принятия пищи. Кто-то довольствуется холодными закусками или остатками салатов (когда речь идет о салате «оливье», термин «остатки» должен употребляться осторожно и украшаться ироничной интонацией). Кто-то разогревает недобитое накануне горячее. Наконец добираются до торта — если торт начали есть вчера, значит, в игре участвовали настоящие мастера. Пищевой метод обычно применяется в комплексе с первым и с третьим — просмотром телевизионных передач.

Телевизор в первый день нового года является инструментом социальной адаптации. В первую очередь это касается выпусков новостей, которые у среднестатистического зрителя должны вызывать здоровую зависть к красивым заграничным праздникам. Глядя на разбивающийся на Таймс-сквер сверкающий шар или на отливающий неземными красками сиднейский салют, среднестатистический зритель испытывает чувства, схожие с чувствами провинциального слесаря, разговаривающего по телефону с младшим братом, «раскрутившимся» в Москве на торговле турецкими куртками.

Впрочем, «Новости» в этот день не являются лидерами рейтингов (хотя, казалось бы, совпадение корней в названии передачи и праздника должно в известной степени отражаться на предпочтениях телезрителей). Юмор и музыка издревле успокаивали отчаявшиеся души. Особенную популярность они приобрели после того, как перестало получаться у церкви. Поэтому главным содержанием телевизионных приемников — и, соответственно, душ смотрящих на экраны людей — становятся концерты, продолжающие генеральную линию «Голубых огоньков» и их производных, сиявших ночью. Присутствующее в этих концертах нервное напряжение обычно игнорируется, но если душевная организация зрителя оказывается слишком тонкой, ему предлагают кинокомедии с Леонидом Куравлевым, Александром Булдаковым или Пьером Ришаром. Таким образом, никто не остается обиженным.

Есть и более оригинальные методики, делящиеся на две большие группы — заранее спланированные мероприятия, характерные для людей, особенно высоко ценящих оттенки вкуса жизни, и неожиданные решения. К первым можно отнести свадьбу,прыжок с парашютом, спуск на сноуборде или вооруженное ограбление супермаркета. Простейшим из вторых является лыжная прогулка. В зависимости от уровня развития капиталистического сервиса и финансового состояния это могут быть также поход в кинотеатр, посещение «Макдоналдса» или китайского ресторана, а то и покупка дорогой проститутки.

Оригинальные методики применяются, если человек считает предшествующий день особенно удачным или же, наоборот, по каким-то причинам недоволен ночными приключениями.

Андрей, несомненно, относился ко второй группе. Поэтому, еще толком не проснувшись, он уже думал о том, что обязательно надо будет посетить магазины самообслуживания или пункты общественного питания. Затем пришло окончательное пробуждение, и принесло оно самые мерзкие ощущения — физические и психические.

Первые были знакомы. В каждом органе казавшегося распавшимся на составные части тела бушевали сложные и явно противоестественные химические реакции. Суть их как-то объяснял Олег, но Андрей ничего из того объяснения толком не запомнил, да это и не требовалось. В общем, болела голова, хотелось пить, в туалет и сблевать. Тряслись пальцы, и ломило спину, потому что, как выяснилось, спал Андрей прямо на кухне, на диване-уголке в позе эмбриона. Больше двадцати лет назад он провел в этой позе девять месяцев, не испытывая никаких неудобств, и, видимо, выбрал весь временной лимит, отпущенный для такого положения. Возвращение к биологическим истокам далось тяжело.

Андрей негромко выругался и сел, опустив ноги на холодный линолеум и положив локти на стол. В этом положении, осматривая грязные тарелки и стаканы, он принялся разбираться с ощущениями психическими.

Структура их была сложна. В голову приходили самые разные сравнения, наиболее точным из которых казалась ассоциация с новогодней елкой, точнее, даже не с самой елкой, а с возможным ее изображением, выполненным художником, мастерски владевшим техникой цветопередачи, но имевшим в своем распоряжении только темные краски. Короче говоря, на душе было погано, и притом погано по-разному.

Например, погано было оттого, что проснулся поздно. На стене висели круглые иностранные часы, толстая их стрелка тянулась к единице, а тонкая угрожала двенадцати (Андрей только сейчас понял, что накануне, во время своей речи, он стоял как раз под этими часами, и они наверняка придавали ему дополнительное сходство с главным телевизионным персонажем). Он не любил просыпаться поздно — это неизменно вызывало мысли о том, что лучшая, самая плодотворная часть наступившего дня потеряна безвозвратно. Конечно, в первый день нового года такие мысли были неуместны, но тем не менее они пришли в голову, как милиционеры, которым праздник не праздник, а работу делать надо.

Вместе с этими мыслями забрели и другие. Андрей подумал о семье. Илья, хоть и обещал, так и не приехал. Воображение быстро соорудило перед Андреем мучительно яркую картину — мама и папа, сидящие за основательно подготовленным праздничным столом, обсуждающие вкус жаркого и глядящие на экран телевизора. Еще вспомнилось, как мама за два дня до праздника спрашивала у него, что приготовить на горячее и какой купить торт. Андрей поморщился и выругался, на этот раз гораздо громче.

Неприятно было и то, что Андрей хоть и проснулся поздно, но все же проснулся раньше всех. Друзья и подруги еще отдыхали, и совершенно непонятно было, чем заниматься в ожидании их пробуждения.

Отвращение вызывала мысль о том, что накануне говорил много, откровенно и явно не с теми, с кем можно так разговаривать. Меланхолию рождало осознание того, что, по большому счету, так говорить нельзя ни с кем.

Мучило омерзительно ясное понимание того, что наступивший день, месяц и год не принесут ничего по-настоящему нового, такого, ради чего стоит продолжать позорное жизненное путешествие. Не было никакого желания подвести итоги прошедшего года. И именно то, что желания этого не было, жгло те немногие участки души, которые не затронули другие мысли, воспоминания и переживания.

Впрочем — продолжая елочную метафору, — все это были шары и гирлянды. Роль же елки, то есть фундаментального носителя настроения, выполняли…

Андрей не стал разглядывать осевое дерево. С ним было все понятно — холодный ужас одиночества и оторванности от своих, жестокое и неоспоримое поражение, комплекс вины, ежеминутно прогрессирующее облысение и неизбежность скорой, унизительной и мучительно бесславной гибели на помойке.

Захотелось похмелиться. Андрей изучил стоящие на столе стаканы и бутылки. Все они были категорически пусты. Андрей посмотрел по углам, заглянул под стол, но не нашел ничего. Единственной удачей оказалась литровая пачка апельсинового сока. После первых глотков мысли приняли практическое направление. Никита, как человек широких взглядов, ни от кого не скрывал любовь свою к искусству изображения обнаженного женского тела. Андрей вспомнил, что угловая полка наполнена не стаканами и тарелками, а глянцевыми журналами с черным кроликом. Он знал об этом довольно давно, но никогда раньше не пользовался Никитиной библиотекой. Случай показался подходящим. Андрей вылез из-за стола, достал один журнал — хотел вытащить всю пачку, но подумал, что это будет выглядеть по-хамски, — вернулся за стол и, прихлебывая сок, принялся за чтение, регулярно разбавляя его просмотром красочных фоторазворотов.

— Развлекаешься? — спросил Никита.

Андрей вздрогнул. Он с трудом подавил желание сразу же закрыть журнал. Это был бы исключительно глупый поступок — и потому, что обложка журнала снимала все вопросы, и потому, что Никита никогда не осуждал подобные развлечения. Даже наоборот, он был, в известном смысле, их адептом и даже любил делиться сокровищами своей богатой коллекции с девушками (чего Андрей совершенно не понимал).

Андрей уже совсем забыл о товарищах и собирался сходить с журналом в ванную. После вчерашнего в таком поступке содержался бы тонкий, надрывный драматизм, достойный пера Достоевского. Андрей сдвинулся вперед, так, чтобы активизировавшаяся область паха скрылась под столом, повернулся к Никите и широко улыбнулся:

— Типа того. Проснулся?

— Проснулся, — сказал Никита. На нем были только спортивные штаны. Нереально хорошо развитая мускулатура рук и торса создавала ощущение, что он одет в маскарадный костюм. — С Новым годом.

Никита подошел к холодильнику, открыл дверь и достал две бутылки пива. Андрей вспомнил свою неудачу с поиском опохмелки и почувствовал себя по-настоящему глупо. Никита почесал промежность, сел за стол, открыл бутылки и протянул одну Андрею.

Выпили.

— Ну ты вчера выдал, — сказал Никита.

— Что? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Никита. — Внучка чуть до слез не довел.

— Сам виноват, — сказал Андрей.

— Да уж, — сказал Никита. — Я ничего и не говорю. Катю загрузил.

— Чем? — спросил Андрей. Эту часть своих приключений в отличие от столкновения с Внучком он не помнил совершенно.

— Да понес всякое, — сказал Никита. — Сказал, что умрет она, что жизнь ее говно и все такое.

Андрей отхлебнул пива и отодвинул журнал. Он не знал, что сказать.

— Зачем вообще такие вещи людям говорить? — спросил Никита.

— Ну, — сказал Андрей. — А она думала, что бессмертная?

— Нет, конечно, — сказал Никита. — Но все равно.

— Ну, извини, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Никита.

Немного посидели молча. Пришла Катя. Одета она была так же, как и вчера, в одну Никитину рубашку. Андрей посмотрел на ее голые ноги, потом попробовал заглянуть в глаза, но Катя отвернулась, подошла к холодильнику, достала пиво, села рядом с Никитой, открыла бутылку, отхлебнула, потом наконец посмотрела на Андрея — правда, не в лицо, а куда-то в область плеча — и тихо сказала:

— С Новым годом.

— С новым счастьем, — сказал Андрей.

— Аминь, — сказал Никита.

Выпили. В кухне скопилось напряжение. Андрей подумал, что ведь может и повезти, и спросил:

— А остальные разъехались, что ли?

— Внучок уехал вчера, — сказал Никита. — С Леной.

— А Олег? — спросил Андрей.

— Они спят еще, — сказала Катя. По ее интонации Андрей понял, что его речь по-настоящему глубоко ранила мстительное женское сердце.

— А, — сказал он и вдруг подумал: «Да и хер с ним, с плащом». — Слушай, Никита, а водка есть еще?

— Да я Олежика хочу подождать, — сказал Никита. — Есть.

— Ладно, — сказал Андрей.

Бутылку водки выпили минут за пятнадцать. Наливали, пили и тут же наливали снова. Закусывали обнаружившейся у Никиты квашеной капустой. Достав целлофановый пакет с капустой из холодильника, он насыпал закуску в стоявший на столе пустой тазик — Андрей не помнил, но вроде бы в этом тазике вчера был салат из крабовых палочек. Капусту брали руками, закидывая щепотки в рот так, как кочегары закидывают уголь в топку. Много говорили, почти все время смеялись. Девочки пили пиво. Было очень весело. Смотреть друг другу в глаза никто не решался, хотя Андрей постоянно заглядывал в лицо Олегу и Василисе, старательно выцеживая крупицы вины в мутном потоке непрерывных смешков. Каждый раз, когда ему удавалось заметить на лицах двух близких людей что-то, напоминающее сожаление, он чувствовал омерзительное удовлетворение и произносил тост.

Быстро опьянели. Допив водку, сразу засобирались. Оказалось, что Никита с Катей едут на каток. Они звали Олега, Василису и Андрея с собой, но Андрей отказался за всех и сказал, что они прогуляются по магазинам. При этом он подмигнул, умудрившись одновременно адресовать это движение Никите, Василисе, Олегу и даже Кате. Никита хохотнул и сказал, чтобы они были осторожны и не попались. А то Дед Мороз у них отберет все подарки. Андрей сказал, что они будут осторожны, как никогда. После этого он снова подмигнул Олегу и Василисе. Они засмеялись, а Олег еще и обнял Андрея за плечи и сказал, что с Андреем ему ничего не страшно.

Олег заметно нервничал. Пока топтались в прихожей, с матом — девочек совсем не стеснялись — и кряхтением натягивая обувь и одежду, он все время что-то говорил и смеялся, брызгая слюной на тех, кто оказался поблизости. Потом долго и влажно прощался с Никитой, полез целоваться к Кате. Выходя из квартиры, ударился одним плечом об открытую дверь, а другим — о косяк. Чувствовавшаяся в каждом движении суетливость в полной мере разразилась на темной вонючей лестнице — пока шли вниз, Олег успел рассказать два не запомнившихся анекдота и после каждого хохотал и словно бы в изнеможении прислонялся к исписанным стенам.

Василиса выглядела поспокойнее. Она, правда, иногда издавала нервные смешки, но в целом держалась как-то прямо, явно не считая себя в долгу перед Андреем. Впрочем, последнее относилось и к Олегу.

Когда вышли на улицу, тот решил изменить способ психической компенсации. Андрей не знал, как это называется по-научному. Можно было бы отыскать пару подходящих латинизмов, но делать это совершенно не хотелось. На улице пахло оттепелью и пороховой гарью, в голове гремели алкогольные оркестры, и было не до латинизмов. В общем, через пару секунд после того, как дверь подъезда закрылась за их спинами, Олег вдруг попытался обнять Василису за талию, поместив на измятом лице похабную улыбку и косясь на Андрея ничего не выражавшими глазами. В душе Андрея новогодняя ель зашаталась и зазвенела всеми своими украшениями. Стало совсем плохо, и то обстоятельство, что Василиса ушла от захвата с ловкостью опытного дзюдоиста, почти не успокоило. Даже скорее наоборот.

Олег не растерялся. Он вытащил из кармана уцелевшую в новогодней битве пачку сигарет, закурил и почти сразу поместил руку с дымящейся сигаретой на плечи Андрея. Всю дорогу до метро он сбивчиво рассуждал о настоящей мужской дружбе, постоянно повторяя, что из-за железки расстраиваться не стоит. Андрей время от времени улыбался другу, руку с плеч не сбрасывал и иногда согласно кивал, ничего не говоря. В беседу он вступил только у метро, после того, как купили пива и решили составить план действий.

— По шмоткам сейчас не пройдешься, наверное, — сказал Андрей, сковырнув железную шапочку с коричневой стеклянной шеи. — Даже в центре вряд ли что открыто. Придется жратвой обойтись.

— Шмотки — круто, — сказал Олег. Его слегка качало. — Ты у нас мастер в этом деле. Меня даже не берешь с собой.

В голосе Олега сверкала обида. «Вон оно что», — подумал Андрей, прихлебнув пива.

— Может, просто погуляем? — спросила Василиса. — Тепло так.

— Кому тепло, — сказал Андрей. — А кому просто сыростью воняет. Надо действовать. Погулять мы всегда успеем.

— Куда поедем? — спросил Олег.

Он уронил сигарету в мокрый коричневый снег, присел на корточки, поднял сигарету, несколько секунд смотрел на нее, потом поморщился и отбросил в сторону. С трудом поднявшись, Олег достал еще одну и закурил.

— Да зачем ехать-то, — сказал Андрей.

Он посмотрел на стоявший с другой стороны дороги супермаркет. Двери его время от времени открывались, впуская и выпуская людей, не додумавшихся как следует запастись перед Новым годом. Андрей вспомнил, что после первого знакомства с Василисой выносил из этого супермаркета «Адреналин Раш». В душе его раздался грустный хрустальный звон.

— Туда пойдем, — сказал он.

— За портвейном? — спросил Олег.

— Да мы тогда свалимся сразу, — сказал Андрей. — Давай пока по старинке. Хочу удовольствие продлить.

Последним словам он попытался придать многозначность, но из этого, похоже, ничего не вышло. Во всяком случае, выражения лиц Василисы и Олега не изменились.

— Ну, идем тогда, чего языками трепать, — сказал Олег.

— Пиво надо добить, — сказал Андрей.

— Пойдемте, — сказала Василиса. Раньше она говорила «Пойдем», но Андрей ее всегда поправлял. Труды его не прошли даром. Он улыбнулся. — Я все равно внутрь заходить не буду. Подожду на улице, пиво подержу.

— Отлично, — сказал Андрей.

Они пересекли мокрый пятачок перед входом в метро, обогнули палатку, и Олег, не глядя по сторонам, шагнул на проезжую часть. Андрей схватил его за воротник пуховика и дернул назад. Мимо с первобытным воем пронесся серебристый «Мерседес», тянувший за собой грязный хвост слякотных брызг.

— Вон как, — сказал Олег, посмотрев вслед автомобилю и смахнув с груди и живота несколько темных комочков.

— Дурак, что ли, — сказала Василиса.

— Должок за тобой, — сказал Андрей.

— Жизнь спас? — спросил Олег.

— Типа того, — сказал Андрей.

— Ты теперь отвечаешь за него, — сказала вдруг Василиса. — По китайскому обычаю.

Андрей повернулся к Василисе. Она улыбалась. Из последних ее слов было ясно, что она любит смотреть телевизор.

— Ладно, — сказал Андрей.

— Да я перед кем хочешь сам отвечу, — сказал Олег. Сказав это, он стал озираться по сторонам, словно решив тут же подобрать подходящего истца.

— Успеешь, — сказал Андрей.

Все прошло как обычно. Зашли, взяли, ушли. Адреналина не было. Не было расстройства по поводу отсутствия эффекта. Не задело безразличие охранника. Не было вообще почти ничего — может быть, легкая тоска из-за ушедшей навсегда свежести чувств. Внутри по-прежнему плавал жирный графитовый мрак.

Андрей выпил свою банку в несколько больших глотков. Олег свою, не открывая, выкинул в урну — к ней тут же устремился прогуливавшийся недалеко старичок в облезлом тулупе.

Василиса, которую решили взять в долю, пила бодрящую жидкость маленькими глотками, будто от того, как скоро закончится напиток, зависело что-то по-настоящему важное.

— Да уж, — сказал Андрей.

— Не втыкает, — сказал Олег.

— Совершенно, — сказал Андрей.

Василиса улыбнулась.

— В центр надо все-таки ехать, — сказал Андрей. — Там повеселее.

— Ну да, — сказал Олег. — Там же и в пивняк пойдем. В бильярд поиграем.

— Я не играю, — сказал Андрей. — Ты же знаешь.

— Зато Вася играет, — сказал Олег.

— Ага, — сказала Василиса.

Андрей понял, что ночью они успели обсудить некоторые интимные подробности, до которых он сам не добрался за три месяца.

— Пойдем в метро, что ли, — сказал он.

Бар был совершенно пуст. Хотя едва ли такие места когда-нибудь наполняются. Люди, конечно, приходят, и пиво плещется в рифленых цилиндрах с ручками, и в воздухе пахнет табаком, но пустота никуда не исчезает, она просто меняет цвет, звук и запах, становясь более ощутимой. Впрочем, все это уже было.

Итак, бар был совершенно пуст. Андрей, Олег и Василиса, зашедшие в питейное после налета на центральный супермаркет (удалось добыть три бутылки «Миллера» и шоколадку «Вдохновение»), оказались единственными посетителями. Хотя бар был открыт, желающих отдохнуть здесь явно не ждали. Стулья лежали на столах и тянулись к невысокому потолку резными ножками. По проходам неторопливо передвигалась уборщица, сгребая длинной щеткой рассыпанный по полу цветной снег конфетти. Бармен пил чай, официантка — молодая и длинноногая — грелась пивом и смотрела телевизор.

Олег подошел к ближайшему от барной стойки столику, спустил на пол стул, сел, подвинул пепельницу и закурил. Андрей и Василиса пристроились рядом.

Официантка какое-то время наблюдала за ними, словно ждала чего-то совершенно необычного, потом допила пиво, слезла с табуретки и подошла к столу.

— Здравствуйте, — сказала она. — С Новым годом.

— Вас также, — сказала Василиса.

— Принесите пива нам, — сказал Олег, положив локоть на спинку стула и слегка прищурившись, чтобы дым от сигареты не попадал в глаза. — Три кружки.

— Какого? — спросила официантка.

— Хорошего, — сказал Олег.

Официантка промолчала и сделала какую-то пометку в блокноте. Василиса улыбнулась. Андрей испытал мрачное наслаждение — всего пару минут назад он выяснил, что у Олега совсем нет денег, и платить придется ему. Заем он предлагать не стал — Олег еще не вернул старый долг.

«Отлично», — подумал Андрей.

— Все? — спросила официантка.

— Пока да, — сказал Олег. — Это, бильярд есть у вас?

— Есть, — сказала официантка.

— Хорошо, — сказал Олег.

— А скидки первым в году посетителям не положены? — спросил Андрей.

Официантка улыбнулась и отошла к стойке.

— Хорошее место, — сказала Василиса. — Я тут, кстати, была года полтора назад. С парнем одним.

— Летом, что ли? — спросил Андрей.

— С кем? — спросила Василиса.

— Летом, говорю, — сказал Андрей. — Полтора года назад лето было.

— А, — сказала Василиса. — Ну да. Летом, наверное. Не помню.

— Парня помнишь, а лето нет? — спросил Андрей.

— Ладно, — сказал Олег и, повернувшись к Василисе, спросил: — Ты в бильярд будешь играть?

— Можно, — сказала Василиса.

— Да ты кий-то удержишь? — спросил Андрей, глядя на Олега.

— Спокойно, — сказал Олег.

— По ходу, в рамках закона надо оставаться, — сказал Андрей.

— В смысле? — спросила Василиса.

— Ну, кинуть их сложно будет, — сказал Андрей, глянув на копошившуюся возле стойки официантку.

— Так деньги у тебя есть же, — сказал Олег.

Андрей вздрогнул.

— Есть, — сказал он.

— Ну вот, — сказал Олег. — Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

— Ты их имеешь, — сказал Андрей.

Василиса засмеялась.

«Сука», — подумал Андрей, так и не поняв, к кому конкретно относилась внутренняя реплика.

Официантка принесла еще пива. Андрей поблагодарил ее, в очередной раз поздравил с праздником, в очередной раз спросил, нет ли скидок для дебютантов. Официантка отстреливалась улыбками.

Прошло два часа или около того. Василиса и Олег играли в бильярд. Андрей пил пиво и смотрел на них.

Мало что изменилось. Было ужасно плохо. Хотелось что-нибудь сделать, и иногда Андрей начинал представлять себе, как хорошо было бы встать, взять кий из стойки и ударить Олега по почкам. Потом можно было ударить Василису.

Возникали и другие планы мести. Например, можно было облить Олега или Василису пивом. Или по-тихому уйти, оставив им счет.

Картины эти приобретали почти невыносимую яркость, и в крови начинал пузыриться адреналин. Но критическая точка оставалась недосягаемой, страх не уступал место решимости, поэтому очередная инъекция неизбежно разрешалась мерзким отходняком. В эти моменты Андрей подзывал официантку и заказывал еще пива.

Немного развлекало наблюдение за взаимодействием собственного организма с алкоголем. Андрей неожиданно обнаружил, что функция опьянения достигла точки насыщения. Первая выпитая в баре кружка основательно поработала и с вестибулярным аппаратом, и с мыслительными зонами коры головного мозга, заметно усилив действие принятого внутрь раньше, а вот новые дозы почти ничего не меняли. Андрей понял, что опьянеть сильнее ему сегодня не удастся. Впрочем, сильнее и не надо было — попытавшись закурить, он дважды уронил сигарету под стол, а потом долго не мог решиться на поход в туалет, так качался пол.

На город обвалился густой зимний вечер. Пошел крупный снег, зажглись фонари. Немногочисленные машины толкали впереди себя куски желтого света. Под ногами бугрилась слякоть.

Из бара вышли совершенно одуревшие. Олег снова попытался обнять Василису, снова потерпел неудачу и снова повис на плечах у Андрея. Правда, теперь время от времени он отпускал Андрея и делал вид, что играет в бильярд.

— Бильярд — круто, — говорил Олег.

«Вечер перестает быть томным», — думал Андрей.

Пошли гулять по Садовому кольцу. Говорили мало, пытались отвернуться от снега, поднимали воротники курток, надвигали на лоб шапки. В конце концов нашли какой-то супермаркет.

— Ну как? — спросил Олег, когда остановились у крыльца и закурили. — Портвейну добудем?

— Можно, — сказал Андрей. — Толку-то?

— По-моему, по домам надо ехать, — сказала Василиса.

— Пожалуй, — согласился Андрей.

— Какое по домам, — сказал Олег. — Время детское.

— Холодно, — сказал Андрей.

— Не ссать, — сказал Олег.

— Уже поссал, — сказал Андрей.

Василиса засмеялась.

— У тебя же телефон есть, — сказал Олег.

— Ну и что? — спросил Андрей.

— Можно позвонить кому-нибудь, — сказал Олег.

— Кому? — спросил Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег.

Помолчали. Думали. Смотрели на пульсирующий вокруг чужой мир.

Тем временем из супермаркета вышел краснолицый мужчина в расстегнутой дубленке и меховой шапке, вызвавшей моментальную ассоциацию с последним телерепортажем о нефтяниках Тюмени. Ассоциация подкреплялась телосложением мужчины — основательная, напоминавшая пьедестал бюста шея, выпиравшие из-под теплого свитера грудные мышцы и демонстрировавшая глубочайшую уверенность в себе и окружающем осанка говорили о том, что место в жизни мужчина нашел, и вполне возможно, что нашлось оно рядом с какой-нибудь буровой, доставлявшей на поверхность земли денежные потоки.

Мужчина катил перед собой большую железную коляску с продуктами. Андрей не успел подробно изучить ассортимент, заметил только несколько картонных пакетов с киселем и круг ливерной колбасы. Мужчина направился к припаркованному возле магазина дорогому немецкому автомобилю. Автомобиль был только что из ремонта — на капоте и левом переднем крыле лежали свежие пятна грунтовки. Мужчина открыл багажник, перегрузил в него продукты, оттолкнул коляску в сторону, сел в автомобиль, запустил двигатель и осторожно вывел машину на проезжую часть. Секунду помедлив, он выжал газ до предела — так, что задние колеса несколько раз прокрутились в поисках сцепления с дорогой, — и умчался в направлении американского посольства.

Андрей смотрел на осиротевшую коляску. В душе его вдруг появилось нечто вроде надежды. Совершенно неясной и непонятно с чем связанной, но такой, которую не хотелось терять.

Андрей повернулся к Василисе и, улыбнувшись так, как не улыбался, наверное, уже недели две — откровенно и без тыловых мыслей, — сказал:

— Такси свободен!

— Что? — спросила Василиса.

— Не хочешь в коляске прокатиться? — спросил Андрей.

— Круто, — сказал Олег. — Кинем магазин на коляску.

— И согреемся, — сказал Андрей.

— И быстрыми движениями взбудоражим молодую кровь, — сказал Олег. После этого у него в горле забулькало, но он сдержал рвоту.

— Вы меня прокатить, что ли, хотите? — спросила Василиса.

— Да, — сказал Андрей.

— Да, — сказал Олег.

Василиса помолчала, потом улыбнулась.

— Ну, — сказала она. — Можно.

— Да! — крикнул Олег. — Всегда ввязывайся в приключения!

В это время на крыльце появился служащий магазина. Он посмотрел по сторонам. Стало ясно, что служащий ищет коляску.

— Быстро, — сказал Андрей.

Они побежали.

— Эй! — крикнул им служащий. На этом его противодействие закончилось.

Василиса кавалерийским движением запрыгнула в сетчатую емкость — в душе Андрея мелькнуло и тут же растворилось неприличное сравнение. Они с Олегом схватились за ручку и побежали по тротуару в ту же сторону, в которую только что уехал автомобиль предыдущего хозяина коляски.

Бежать было легко и удивительно хорошо. Каким-то непонятным образом Андрей совершенно не замечал ни тяжелых ботинок, ни сковывавшего движения пуховика, ни увесистого алкогольного кома в самом центре тела. Кроме того, совершенно очистилась духовная сфера — словно бы Андрею удался медитационный сеанс. Исчезли всякие эмоции — положительные и отрицательные, осталась только чистая адреналиновая пустота, пошло рифмовавшаяся со свистящим в ушах ветром.

Василиса часто оборачивалась, запрокидывала голову, смеялась и осыпала немногочисленных прохожих, попадавшихся на их пути, цветистыми поздравлениями. Прохожие пугались и отходили в сторону. Некоторые начинали озираться, вероятно, в поисках милиции.

«А, — думал Андрей… — А-а-а-а…»

Олег бежал, не выпуская изо рта сигарету, из-за чего был похож на паровоз, являющийся эталоном интенсивности курения. Изо рта Олега валил дым, пар и крики. Глаза его сверкали, как фары.

В общем, сначала все было хорошо. Потом Олег стал терять темп.

Он выплюнул сигарету, тяжело задышал, перестал кричать. В какой-то момент — объезжали группу из трех дорого одетых продажных женщин, направлявшихся к чадившему на обочине лимузину, — Олег споткнулся. Ему удалось удержаться на ногах, но после этого Андрей уже не только толкал вперед коляску, но еще и тащил за собой Олега.

— Помедленнее, — тихо сказал Олег секунд через тридцать.

Андрей ничего не ответил. Ему тоже стало тяжело, но останавливаться он боялся. Так пробежали метров сто. Напугали двигавшуюся навстречу молодую пару. Миновали сочившийся звуковой рекламой игровой клуб.

Сразу после клуба Андрей поскользнулся. Ноги его разъехались в стороны, пальцы рук разжались, и через мгновение перед лицом оказалась коричневая московская слякоть. Впереди кто-то крикнул, что-то загремело, раздался кинематографический скрип колес и протяжный бабий стон.

Андрей немного полежал, чувствуя, как влага проникает сквозь куртку и джинсы к телу. Стало холодно. Шуршали автомобильные шины и снег. Пахло бензином. Атмосфера сгущалась.

Андрей уперся руками в асфальт и встал. Сделав несколько шагов в разные стороны, он сумел уловить ритм колебаний земли и восстановил равновесие. Сердце билось часто и громко. Правую щеку жег комок снега. Андрей утерся рукавом. На зубах скрипел песок — видимо, недавно проехала машина городских служб. Андрей сплюнул.

Олег стоял метрах в двух. Он был совершенно неподвижен, если не считать интенсивного сокращения межреберных мышц, иллюстрировавшегося вырывавшимся изо рта Олега паром. Андрей подумал, что Олег похож на коня.

За Олегом, метрах в двух, был перекресток. Какая-то улица — Андрей не знал названия — вливалась в обмелевшее русло Садового кольца. На перекрестке стоял прилизанный французский автомобиль. Одна его фара была разбита. За рулем сидела женщина в белой шубке. Из выхлопной трубы шел дым.

Перед автомобилем лежала коляска. Она была сильно помята и напоминала пустой пакет из-под молока, раздавленный несильной детской ножкой. Еще дальше, лицом вверх, лежала Василиса. Она делала странные движения ногами, словно бы ехала на невидимом велосипеде, и громко кричала.

Андрей подумал о том, что первый в этом году экзамен у него только седьмого числа, и можно еще дня три-четыре погулять. Потом кто-то подошел к нему сзади, сказал: «Этот вот» — и сильно ударил в ухо. Андрей послушно упал.

Номер

— Как отметили? — спросила Марина.

— Ну как, — сказал папа, косясь на телевизор. Сидели в большой комнате, пили чай с тортом. Папа еще пил водку. Монтень бродил под елкой. — Хорошо отметили, как обычно.

— Гулять ходили? — спросила Марина.

— Ходили, — сказала мама. На ее верхней губе блестела белая полоска крема. — Ты-то как отметила?

— Нормально, — сказала Марина, прихлебывая чай.

В четыре звонила Светка. Спрашивала, что случилось. Рассказала, что Игорек хотел побить Леню. Говорила, что Леня ей сразу не понравился. Звала в гости и обещала еще много парней. Короче, была пьяна и ничего толком не поняла. Марина не стала объяснять, от приглашения отказалась, сославшись на головную боль. После этого Светка минут десять рассказывала о том, как уговаривала Игорька на минет, а тот сначала отказывался, но потом согласился, и все прошло гладко. Рассказ был чрезвычайно детализированным, и в какой-то момент Марина поймала себя на том, что ощупывает языком передние зубы. Неожиданная смена ролей веселила Светку. Она постоянно смеялась. Марина догадалась, что ее отказу Светка рада. Выслушав интимный доклад, Марина попрощалась, пообещала позвонить завтра и положила трубку.

Папа налил себе водки, выпил и, как обычно, с громким стуком поставил рюмку на стол, забив в столешницу очередной невидимый гвоздь.

— Чего так рано пришла? — спросила мама. — Во сколько, кстати?

— Не знаю, — соврала Марина.

— Мы тебя не раньше вечера ждали, — сказал папа.

— Не рады, что ли? — спросила Марина.

— Рады, — сказала мама.

В это короткое слово она вложила такой мощный заряд откровенности, что Марина вздрогнула и сразу решила поменять тему разговора.

— А Моню брали? — спросила она, отковырнув чайной ложкой кусок торта.

— Нет, конечно, — сказал папа. Он переставил стул к окну, открыл форточку, сел и закурил. — Сама же знаешь, он теперь на улице помирает сразу.

— Знаю, — сказала Марина.

— Да мы и программу до конца не посмотрели, — сказала мама. — И гуляли недолго. Уже в половине третьего легли.

— Бабушка звонила? — спросила Марина.

— Звонила, — сказала мама.

— Что сказала? — спросила Марина.

— Да ничего такого, — сказала мама. — Как обычно.

— Понятно, — сказала Марина.

— Вы-то чем занимались? — спросил папа, выпуская струю дыма в форточку.

— Да ничем, — сказала Марина.

— Ясно, — сказал папа.

— Слушай, — сказала мама. — Мы тут с папой сидели вчера, говорили…

— И? — спросила Марина.

— Вот сейчас по телевизору часто говорят, что там наркотики всякие в клубах, везде, — сказала мама. Она доела торт и отодвинула блюдце, словно бы ожидая, что его тут же подхватит служитель в белоснежном смокинге. Марина подумала, что мама слишком увлекается книгами с красавицами на обложке.

— Короче, вы не ширяетесь там? — спросил папа от окна. Монтень подошел к нему и запрыгнул на подоконник. Папа погладил Монтеня по голове.

Марина ненадолго задумалась. Потом улыбнулась и сказала:

— Нет, конечно. Так, если героином только иногда.

— Все шутишь, — сказал папа. — Дошутишься когда-нибудь.

Марина хотела сказать, что уже дошутилась, но передумала.

На экране телевизора появился кудрявый болгарский певец с демоническим лицом и стоматологической улыбкой. Он внимательно смотрел в камеру, делал сладострастные движения и старательно артикулировал в такт фонограмме. Зал, остававшийся за кадром, но отражавшийся в вишневых глазах певца, притих, набираясь энергии для финальной овации.

Марина вдруг почувствовала, что в стандартной картине скрыто что-то невероятно большое. Несколько секунд она внимательно смотрела на экран, а потом поняла. Артист с каракулевой прической не просто служил элементом звукового оформления праздника. Он был единственным утешителем миллионов людей, неяркие жизненные траектории которых уже почти дотянулись до западной части горизонта. Впрочем, по-настоящему страшным был не сам этот факт, а то, что певец осознавал значение своего творчества — в мимике его ясно читались гордость за себя и за важность своего дела. Открытие было невыносимым. Марина встала, неловко выползла из-за стола, слишком близко придвинутого к дивану, и пошла в свою комнату.

— Все, что ли? — спросила мама.

— Да, — сказала Марина. — Спасибо.

Она сходила в ванную. Приняла душ. Почистила зубы. Взвесилась. Худеть она почти перестала, но теперь это и не требовалось Ее антропометрические данные уже пришли в соответствие со строгими телевизионными эталонами.

После душа она разобрала кровать, потом немного посидела за компьютером, раскладывая пасьянс и слушая певицу, которая, в отличие от кудрявого коллеги, сопровождала людей на начальной стадии последнего пути. Полазила в Интернете, почитала чьи-то непонятные стихи, проверила почтовый ящик. Заглянула в чат.

Общаться она ни с кем не стала. Просто сидела и смотрела на заполнившую экран беседу. На лице ее в этот момент появилось странное выражение. Если бы кто-нибудь зашел в комнату, он бы подумал, что Марина решает сложную головоломку, причем решать ее начала давно — месяца три-четыре назад, и вот теперь близка к разгадке. Сторонний наблюдатель, наверное, улыбнулся бы от радости за Марину. Марина тоже улыбнулась. Она закрыла окошко чата, встала с кресла, подошла к кровати. Подняла стоявшую на полу рядом с кроватью сумочку, достала ручку и записную книжку.

Книжка эта у нее была давно. Мама подарила четыре года назад, надень рождения. Марина вернулась к столу, села, положила блокнот. Некоторое время сидела неподвижно, глядя на хранилище телефонов и по-прежнему улыбаясь. Потом наконец раскрыла книжку. Страница с буквой «Д» была вырвана. Марина точно не помнила, как это случилось. Она открыла страницу с буквой «А». В верхней ее части значилась

Алина, бывшая одноклассница. Больше здесь никого не было. Марина взяла ручку, наклонилась и вывела под Алиной красивое старинное слово из семи букв. При этом она бессознательно подражала оформителю обложек книг Пабло Коэльо. Немного подумав, Марина прибавила к этому слову нехитрое русское имя в скобках. И потом записала два номера — короткий городской и длинный мобильный. Пальцы ее слегка дрожали.

— Посмотрим, — тихо сказала она, закрыв книжку и отложив ручку. — Может, и нет.

Часть третья

Апрель

Зима закончилась — или, если быть точнее, испугавшись прямых солнечных лучей, потихоньку переползала в Южное полушарие. Сошел снег. Пейзажи потемнели. Дожди растворяли последние слои собачьего дерьма. Пахли отсыревшие деревья. В лужах сверкало небо.

Для торговцев климатом приход весны означал смену ориентиров. Резко падали продажи масляных радиаторов. Пришла пора кондиционеров. Взбудораженные дивным апрельским воздухом и томимые тяжелым предчувствием июльской духоты, труженики больших и малых офисов активно скупали механическую прохладу по низким, еще зимним ценам. Денежное железо раскалилось, и его пора было ковать.

В качестве молота Андрей использовал трубку факса. Недавно руководство закупило для сотрудников телефонные комплекты с наушниками и микрофонами, но Андрею это устройство не понравилось. Неудачные переговоры составляли основную часть работы даже самого успешного менеджера. Возникавшее после таких переговоров нервное напряжение требовало быстрой разрядки, и самым простым способом был удар телефонной трубкой по рычагу отбоя. С наушниками же и микрофоном такое было невозможно. Поэтому Андрей сразу спрятал их в верхний ящик своего стола.

Собственный стол был первой ступенькой карьерной лестницы. Андрей поднялся на нее шесть недель назад, одновременно с Костылем, впервые сравнявшись с ним в производственной гонке. Места им выделили в новой комнате, которую удалось отхватить после того, как занимавшее половину этажа туристическое агентство попалось на налоговых махинациях. Столы же нашлись на складе, расположенном метрах в двухстах от офисного здания. Они, видимо, остались в наследство от погибшего КБ. Бока их были украшены инвентарными номерами, на желтых неполированных поверхностях угадывались следы матерных надписей. В нижнем ящике своего стола Андрей нашел номер журнала «Пентхауз» за 1990 год на английском языке — по-видимому, привезенный из загранкомандировки трофей. Костыль выбил у начальника двух новичков, и с их помощью столы перетащили в офис, причем Андрею удалось получить место у окна. Костыль расположился у двери.

Андрей в последнее время работал много — гораздо больше, чем в прошлом году. Он часто пропускал занятия в институте и нередко засиживался в офисе до крайнего срока — семи вечера. Однако причиной возникшего рвения была не горячая щекотка орального вау-импульса, заставляющая миллионы людей бездумно заботиться об увеличении доходов. Или, точнее, щекотка эта действительно присутствовала в качестве вводной, только мучила она не Андрея, а хозяйку прилизанного французского автомобиля, сбившего Василису.

Психическая организация женщины в норковой шубке оказалась чрезвычайно тонкой. Шокированная случившимся, она подала в суд иск по возмещению морального ущерба. Раньше, услышав по телевизору об очередном подобном деле, Андрей неизменно умилялся детской наивности истцов и дивился логике происходящего — верить в то, что глубокие душевные раны лечатся простой денежной зеленкой, могли только морально ущербные люди. Однако в этот раз ему было не до отвлеченных размышлений. За женщиной, видимо, стояли какие-то серьезные силы (что, собственно, можно было понять по машине и шубке). Суд быстро рассмотрел дело и полностью удовлетворил иск. Андрей и Олег попали на деньги.

Сумма — даже поделенная на два — оказалась довольно приличной. Закон предусматривал два способа выплаты — единовременный и с вычетом из официальных доходов ответчика. Официальные доходы Андрея были весьма незначительны. Сбережений родителей для разового погашения задолженности тоже не хватало. Между тем в приватной беседе сразу по завершении тяжбы женщина из французского автомобиля намекнула Андрею и его родителям на то, что ждать не намерена, после чего поинтересовалась их жилищными условиями. Мама в тот же вечер позвонила Илье, у которого имелись обширные связи в Северной столице, и долго плакала в трубку. Брат помог. Теперь Андрей два раза в месяц отправлял телеграфные переводы в Петербург, а квитанции отдавал родителям. На это уходило почти все, что удавалось заработать. Даже с учетом крайне благоприятной конъюнктуры рынка климатического оборудования до окончательного расчета с братом оставалось не меньше года.

Андрей подумал, что, если он и дальше, вместо того чтобы работать, будет пялиться во двор, проводя инвентаризацию ворон, срок расплаты едва ли сократится. Однако мысль эта не подвигла его на трудовые подвиги. Поневоле лишившись существенной части лишнего времени и неучтенных денег, он, как ни странно, чувствовал себя намного свободнее — теперь не нужно было каждый вечер выбирать одну из миллионов кривых дорожек, расстилавшихся перед городской молодежью. Мир стал прямым и четким. Двигаться вперед было намного проще.

Во дворе что-то громко ухнуло — дворник открыл один из мусорных контейнеров, — и Андрей наконец повернулся к факсу, снял трубку, нашел в каталоге не отмеченный еще номер и выбил семь цифр на пластмассовой скрижали клавиатуры.

Еще несколько минут жизни были потрачены на деловой разговор. Андрей представился, коротко объяснил суть своего предложения секретарше, переключился на компетентного в вопросах приобретения оборудования человека, изложил ему свое предложение более подробно. Полгода практики привели к тому, что все это он делал совершенно механически, практически не задумываясь над совершаемыми языком и губами движениями — так же, как солдат стройбата не задумывается над процессом выполнения своих служебных обязанностей.

Разговор оказался умеренно успешным. Технический директор адвокатской конторы, выбранной в качестве цели, согласился принять факс с прайс-листом. Андрей выполнил еще одно таинство, после чего достал из кармана телефон, обнаружил, что миновало уже две трети суток, сообщил об этом Костылю. Пошли курить.

Апрель проник даже на лестницу. Бежавший по ступенькам сквозняк стал как-то свежее. Повеселел и худенький свет, проползавший через грязные оконные стекла.

Курили молча. В последнее время интенсивность общения с Костылем снизилась. После Нового года Андрей почти не пил. В супермаркеты не заходил. В итоге пропала одна из точек соприкосновения. Профессиональные же обязанности стали привычными, Андрей и Костыль постигли все секреты мастерства и обмен опытом больше не имел смысла. Других общих тем не было.

Сотовый телефон зазвонил в шесть. То есть он, конечно, не зазвонил, а исполнил Брамса. Пригрезившаяся когда-то гению мелодия с помощью нескольких полупроводников и миниатюрного динамика теперь сообщала Андрею о том, что кто-то хочет с ним пообщаться. Если бы Брамс знал, что спустя века после его смерти сочиненная им музыка будет соединять людей, он смеялся бы от счастья даже в последние секунды своей жизни. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле.

— Алло, — сказал Андрей, приложив телефон к уху и ковыряя свободной рукой угол телефонного каталога.

— Привет, — сказал Олег.

— Привет, — сказал Андрей.

— А я вот тоже телефон купил, — сказал Олег.

— С получки? — спросил Андрей.

— Ну да, — сказал Олег.

Он как-то ловко выкрутился с деньгами. То ли родители помогли, то ли еще кто — Андрей толком не знал. А недавно Олег устроился на работу в аптеку. Провизором. По специальности.

— Молодец, — сказал Андрей.

— А то, — сказал Олег. — Короче, среда. Идем?

— К Ваське? — спросил Андрей.

— А куда еще, — сказал Олег.

Андрей скупо улыбнулся.

— Можно, — сказал он. — В семь.

— В семь? — переспросил Олег.

— Да, — сказалАндрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Ну давай.

— Давай.

Станция метро, на которой теперь регулярно встречались, перед тем как идти к Василисе, представляла собой некий среднестатистический вариант всех станций Московского метрополитена. Усреднено было все: и название — неброское, оно никогда не менялось при обострениях политической обстановки; и богатство интерьера — колонны увивал гипсовый плющ, но на сводчатых потолках не было мозаичных полотен; и интенсивность движения — людей на станции всегда было немного, но вполне достаточно для того, чтобы, задумавшись, удариться о твердое встречное плечо. Впрочем, Андрей в последнее время редко задумывался и о встречные плечи не бился.

Олег опоздал на десять минут. Выйдя из поезда, он быстро отыскал глазами Андрея и направился к нему.

— Привет, — сказал Андрей.

— Привет, — сказал Олег.

Пожали руки.

— Пойдем? — спросил Андрей.

— Пойдем, — сказал Олег.

Направились к эскалатору.

— Все-таки Васька молодец, — сказал Олег, когда забрались на движущуюся лестницу. — А то баланду бы жрали сейчас. Да?

— Да, — сказал Андрей. — Молодец.

Это был уже стандартный эскалаторный диалог, помогавший уловить динамику надвигавшегося вечера. Менялись только штампы, которыми Олег обозначал вероятную альтернативу их жизненного пути. Помимо баланды он упоминал еще небо в клеточку, жизнь в полосочку и петушиные крики.

До больницы добрались за двадцать минут — половину этого временного отрезка провели в маршрутном такси, стартовавшем от метро, потом шли пешком вдоль кирпичных пятиэтажек и длинного бетонного забора.

Всю дорогу молчали. Андрей хотел было попросить Олега показать телефон, но потом передумал. Это было обычное для последнего времени явление. Мысли и стремления возникали в его душе с той же интенсивностью, что и раньше, но большинство из них сразу погибало в атмосфере, отравленной безразличием, вырвавшимся три с половиной месяца назад из каких-то лопнувших резервуаров. Единственным серьезным умственным упражнением теперь как раз и был анализ этого безразличия.

На одной из институтских лекций по философии, куда Андрей попал совершенно случайно — в офисе в тот день морили тараканов, — рассказывали об экзистенциализме. Андрей слушал невнимательно, размышляя о намечавшейся установке кондиционера в помещении какого-то мелкого банка. Однако когда лектор — лысый толстый мужчина с кавказской фамилией — дошел до «пограничной ситуации», Андрей насторожился. Точнее, насторожился он не в тот момент, когда прозвучал этот ключевой термин, а после того, как услышал слово «смерть». Лектор даже написал его на доске, после чего обвел в кружок и соединил линией с другим меловым пузырем, в котором плавал «субъект (чел.)». Выяснилось, что под «пограничной ситуацией» понималась ситуация, когда человек оказывается перед угрозой гибели и впервые полностью осознает конечность своего существования. После этого в душе субъекта (человека) происходит фундаментальный сдвиг, благодаря которому он наконец-то начинает жить полной жизнью, наполняя смыслом каждую секунду своего существования, занимаясь по-настоящему важными вещами и отбрасывая будничную шелуху, погребающую под собой миллионы обычных судеб.

Андрей не знал, считается ли его случай «пограничной ситуацией». Самому ему ведь ничто не угрожало, однако конечность бытия была им осознана в полной мере — на следующее утро, когда он протрезвел в вонючем «обезьяннике». Впрочем, слово «осознание» не казалось ему достаточно точным. Потому что на самом деле он ничего не осознавал, то есть в голове его не возникла соответствующая случаю фраза. Конечность бытия он ощутил и передать это словами был совершенно не в состоянии. Кроме того, он ощутил еще и конечность свободного бытия — Василиса умудрилась уговорить родителей замять дело только через две недели, и все это время Андрей готовился сушить сухари (более современный Олег тогда же купил пару книг по тюремному этикету).

В общем, выходило, что шведский философ с античной фамилией Кьеркегор прав. Андрей действительно в последнее время регулярно отбрасывал будничную шелуху. Однако Кьеркегор — или, по крайней мере, донесший его учение до Андрея лектор — никак не объяснил критерии отбора по-настоящему важных дел. В итоге с наполнением каждой минуты смыслом возникли проблемы. Андрей всей душой желал сделать что-то большое, емкое, попросту говоря, конкретно реальное. Но не видел ничего, что могло бы подойти под это описание. Он пару раз разговаривал на эту тему с Олегом. Олег испытывал аналогичные эмоции. И еще он сказал, что пока не знает, но чувствует, что скоро он это самое найдет. А когда найдет, поделится с Андреем. Это утешало, но не сильно.

Обсуждать те же вопросы с Василисой Андрей не решался. Он вообще с ней почти не разговаривал, оставляя рычаги управления беседой Олегу.

Это была уже третья больница, в которой лежала Василиса, и вторая, в которой довелось побывать Андрею и Олегу. Первым пунктом в тяжелом маршруте возвращения к здоровой жизни оказалось, естественно, заведение имени Склифосовского. В нем Василиса провела около двух недель. Андрей с Олегом там побывать не успели. Потом Василису перевели в крупный хирургический центр за городом — выяснилось, что у отца Василисы есть хорошие знакомства во врачебной среде. В этом центре колдуны в белых халатах должны были собирать переломанные Василисины кости.

Оттуда она и позвонила Олегу — Андрей не стал мучить себя догадками по поводу того, в какой обстановке Олег сообщил ей свой номер, — и попросила приехать их обоих. Ехать надо было долго — сначала до Москвы, потом на электричке по Ярославскому направлению до какой-то номерной станции (вспомнилось первое путешествие за грибами), а потом еще на автобусе. Всего дорога заняла около трех часов. В первый раз Андрей умудрился за это время выкурить целую пачку. Олег отстал от него на две сигареты. Однако сама встреча прошла на удивление спокойно. Посидели минут десять в пустом фойе. Сначала смотрели в пол. Потом друг на друга. Потом опять в пол. Наконец Василиса сказала, что все проблемы с судом уладит. Андрей и Олег повезли домой мерзкое облегчение.

В хирургический центр ездили еще несколько раз, по субботам. В дороге курили уже меньше. Покупали апельсины и «Боржоми» в гостинец. В последний раз контрабандой привезли Василисе пива — она сама попросила Олега.

Наконец две недели назад Василису перевели в косметологическую больницу (опять помогли папины связи и деньги). Дорога сюда была гораздо короче, поэтому навещать Василису стали два раза в неделю — по средам и субботам.

Приемные часы закончились, поэтому Василиса, как и договорились в прошлый раз, ждала их в вестибюле. Она была в шелковом халатике и тапочках. Ее икры сохранили свою форму — насколько Андрей знал, этот участок ее тела оказался единственным, не пострадавшим при катастрофе. На лице Василисы были бинты, делавшие ее похожей на мультипликационную мумию.

— Привет, — сказала она. — Опаздываете.

— Привет, — сказал Андрей и покосился на Олега.

— Привет, — сказал Олег. — Извини. Это тебе.

Он протянул Василисе пакет с гостинцами. В пакете лежали пачка легкого «Парламента», шоколадка «Вдохновение», шесть бананов и две бутылки «Миллера». Пиво и сигареты были заказаны Василисой, остальное Олег добавил от своего сердца, ставшего на удивление щедрым (аналогичному превращению в душе Андрея мешала тяжелая финансовая ситуация).

Купили все в расположенном рядом с больницей магазинчике — обычном, с продавщицами и витринами-холодильниками. Единственным элементом самообслуживания была табличка с надписью «От себя», висевшая на двери. Андрей подумал о том, что за контроль над выгодной точкой — а большая часть посетителей наверняка отоваривалась именно в этом магазине, — шла тяжелая борьба между местными преступными группировками. Перед ним даже на секунду возникла картина разборки, с бейсбольными битами и поножовщиной, но он поморщился и отогнал неуместные мысли.

— Как дела? — спросил Олег, когда сели на диван в углу — Василиса посередине, Олег и Андрей по сторонам.

Диван был удивительно теплым — его грела проходившая рядом батарея центрального отопления. Работа приучила Андрея обращать внимание на такие детали.

— Пока не родила, — сказала Василиса, заглянув в пакет, — И еще не скоро рожу.

Помолчали.

— Да, — сказал наконец Олег. — Я же телефон купил.

— Правда? — спросила Василиса, повернувшись к нему. — Какой?

— «Сименс», — сказал Олег и полез в карман куртки. — Вот.

Василиса отложила пакет, взяла телефон, покрутила его в руках, нажала пару кнопок.

— Хороший? — спросила она.

— Ну, продавцы сказали, хороший, — сказал Олег. — А так не знаю.

— Ясно, — сказала Василиса. Вернув телефон Олегу, она повернулась к Андрею и спросила: — А ты как?

— Нормально, — сказал Андрей.

— Все работаешь? — спросила Василиса.

— Работаю, — сказал Андрей.

— Все-таки странный у тебя брат, — сказала Василиса.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Ну, мог бы и так деньги дать, — сказала Василиса. — Без возврата.

— Да он, по ходу, так и хотел, — сказал Андрей. — Просто родители не согласились.

— Ну так пусть бы сами ему и отдавали, — сказала Василиса.

— Ну так это уже я бы не согласился, — сказал Андрей.

Василиса несколько секунд молча смотрела на него, затем снова повернулась к Олегу и сказала:

— Слушай, ты же вроде траву можешь достать.

— Могу, — сказал Олег. — А что?

— К субботе можешь мне подогнать? — спросила Василиса.

— Ну, наверное, — сказал Олег. — А ты сама будешь курить? Или с нами?

— Ну и так и так, — сказала Василиса. — Приходите только в приемные часы. Тогда можно будет в палате все сделать. Или в туалете.

— Вонять будет, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Попробую.

— Кстати, номер оставь мне мобильного, — сказала Василиса.

— Куда записать есть? — спросил Олег.

— Сейчас, — сказала Василиса.

Она встала, подошла к будке вахтерши, охранявшей вход на лестницу, и вернулась с ручкой.

— Бумажки нету у нее, — сказала Василиса. — Я на руке запишу.

— Ладно, — сказал Олег.

Он продиктовал ей десять цифр.

Еще немного посидели молча.

— Ну ладно, — сказал Олег наконец. — Пойдем мы.

— Хорошо, — сказала Василиса. — Тогда до субботы. Если что, я позвоню.

* * *

Солнце уже опустилось за дома, но небо еще оставалось светлым. Воздух стал холоднее, черные ветви деревьев были неподвижны, а вода в лужах казалась кристально чистой.

— Ну, — сказал Андрей, когда вышли из двора больницы и закурили. — Куда теперь?

— Воды надо купить, — сказал Олег.

Андрей кивнул, давая понять, что дополнительные пояснения не требуются.

— Потом еще не знаю, — сказал Олег. — Но кое-какие идеи есть.

— Это хорошо, — сказал Андрей. — У меня идей вот нет.

— Это, по-моему, тоже хорошо, — сказал Олег. — Когда идей слишком много, можно в больницу попасть.

Андрей ничего не ответил.

Молча докурили, побросали окурки и пошли в тот же магазин, в котором всего полчаса назад покупали гостинцы для Василисы. Приобрели полулитровую бутылку минеральной воды.

— Теперь что? — спросил Андрей после того, как вышли из магазина.

Олег посмотрел по сторонам.

— Лавку надо найти, — сказал он. — Не лошади же мы.

Они обошли дом, в котором размещался магазин, свернули во двор. В центре двора оказалась вполне ожидаемая детская площадка. Людей вокруг почти не было, только возле одного подъезда, на лавке, сидели две старушки.

Андрей и Олег вышли на площадку, забрались в деревянную беседку — одно из главных украшений детского городка. Сели. Андрей открыл бутылку с водой, сделал глоток. Олег тем временем достал из кармана упаковку с таблетками.

Кино не для всех

Марина вышла из дверей станции метро «Комсомольская» около восьми часов, когда невесомый вечер потихоньку сдавал права прохладной ночи. Звезды на небе, которое было чистым даже над привокзальной площадью, еще не появились, но уже зажглись желтые зрачки фонарей и квадратные окна поселка торговых палаток, расположенного между метро и зданием Ленинградского вокзала. Марина взяла рекламную листовку из рук припозднившегося коллеги — за четыре месяца в душе ее успело оформиться чувство классовой солидарности, — отошла в сторону, выбросила листовку в урну и закурила.

Это был уже пятый раз. Испытываемые эмоции естественно и заметно потускнели. Марина была почти спокойна. Разглядывая плывущую мимо толпу, состоящую вроде бы из вполне обычных людей, но почему-то казавшуюся невероятно омерзительной, Марина поняла, что испытывает нечто вроде сожаления по ушедшей остроте восприятия. Мысль эта показалась настолько абсурдной, что Марина громко хохотнула, заставив вздрогнуть нескольких особо чувствительных прохожих. Один из них, мужчина лет сорока, в очках, с сумкой через плечо, оглянулся на Марину так, словно она знала главный его постыдный секрет. Впрочем, так оно и было — по темпу его шагов, по нежности, с которой он сжимал пивную бутылку, по тому вниманию, которое он уделял каждой встречной витрине, в общем, по тому, как сильно он старался быть похожим на простого пассажира, дожидающегося своего поезда, Марина безошибочно определила цель путешествия мужчины. Выполнив обычный ритуал, напоминающий брачный танец бабочки, мужчина примкнул к рою собратьев, загипнотизированно глядевших на одну из витрин телесного цвета, которых вокруг было множество.

Место показала Светка. Случилось это в середине февраля, когда цивилизованный мир принял форму карточного сердца — близился День святого Валентина. Праздник влюбленных совпал с днем рождения Игорька. По случаю двойного торжества Светка решила удивить друга неожиданным подарком и отправилась на Ленинградский вокзал, прихватив для компании Марину.

— Порнуху хочу ему подарить, — объяснила Светка. — А ее там больше всего.

У Марины тогда зародились нехорошие подозрения насчет Светки. Дело в том, что в одиннадцатом классе, в День всех влюбленных, Марина получила анонимную валентинку шуточного содержания. Послание ей доставила специально организованная почта — руководство школы внимательно отслеживало тенденции развития молодежной культуры. Марина тогда была чрезвычайно взволнована тем, что кто-то решил обратить на нее внимание в самый романтичный день на земле. Слегка подрагивавшими пальцами она раскрыла алое картонное сердце, покрытое золотой изморозью блесток. Внутри черным маркером была выведена ободряющая надпись: «Не переживай! И тебе повезет!» Под надписью помещалась отпечатанная на принтере картинка: на фоне розового летнего заката полная женщина занималась любовью с конем.

На вокзал приехали после работы, по дороге выпили по бутылке пива, еще по одной взяли уже на месте, а потом долго разгуливали вдоль витрин. Светка была ошарашена богатством выбора и пышностью названий не меньше Марины. Некоторые особо удачные заголовки вызывали у нее долгие приступы смеха, отзывавшиеся гримасами мучительной боли на лицах постоянных посетителей. Марина старательно поддерживала подругу, хотя временами, когда в названиях мелькали слова «первый» и «три», это было совсем непросто. В конце концов Светка приобрела диск под названием «Царство минета», после чего отправились закупаться продуктами.

Праздник отмечали у Светки на даче. Идея с толстыми одеялами все-таки воплотилась в жизнь. У Марины, правда, уже не было Лени (после Нового года они не виделись даже на работе, похоже, пережитое приключение заставило его уволиться), но Светка обнадежила, сказав, что Игорек прихватит друга.

В общем, в итоге все напоминало Новый год, только обошлось без кровопролития. Светка стонала в соседней комнате, по темной комнате плавала грустная музыка, а друг Игорька — имя его не осталось в памяти — возился с застежкой Марининого лифчика. В комнате было очень холодно, и, видимо, у друга сильно замерзли пальцы. В конце концов он перестал бороться с крючками и попытался просто стянуть лифчик Марине на живот. В этот момент все и закончилось. Чтобы избежать ненужных вопросов и подбодрить мальчика, Марина сослалась на месячные. А утром в первый раз поехала на Ленинградский вокзал.

Марина добила сигарету, бросила дымящийся труп сигареты в урну и пошла прямиком к мужчине в очках, которого не выпускала из виду. В первый и второй раз она была слишком взволнована тем, что ей предстояло увидеть дома, чтобы обращать внимание на окружающих, и только позже увлеклась самим процессом покупки, который теперь был почти самодостаточным (как бы сказал преподаватель психологии из института, произошло классическое смещение мотива на цель).

Мужчина в очках, то ли неудовлетворенный предложенным ассортиментом, то ли не поборовший до конца детскую застенчивость, отошел от витрины, полюбовался немного расположенным напротив палатки книжным развалом, потом двинулся вдоль палаток и свернул внутрь торгового поселка. Марина, улыбаясь, шла следом.

Восьмого марта вышло совсем забавно. За неделю до праздника Марина в метро познакомилась со Стасиком — маленьким полноватым парнем, лицо которого еще хранило память о подростковых прыщах, но тем не менее казалось привлекательным. Биография Стасика была цепью веселых историй (суть их сводилась к двум обстоятельствам — он работал барменом в дорогой гостинице и увлекался наркотиками). Марина добавила в эту цепь еще одно звено. На квартире у Стасиковых друзей — запомнились стены, выкрашенные фосфоресцирующей краской, — они уединились в одной из комнат. Стасик в тот день только пил («Не кислотный праздник», — сказал он Марине с виноватой улыбкой). Пил он много. Организм его оказался не готов к такому испытанию. Стасик попытался расстегнуть молнию Марининых джинсов зубами. Марина сидела молча, стиснув челюсти и глядя в фиолетовый потолок. Через некоторое время она обнаружила, что Стасик заснул.

Следующая телесная витрина оказалась сразу за поворотом. Марина, задумавшись, шла слишком быстро и в итоге налетела на мужчину в очках. Тот обернулся. Оправа очков сверкнула в свете витрины. Марина извинилась и отошла на полшага в сторону. Мужчина ничего не сказал. Закурив, он снова стал смотреть на витрину, поместив на лицо выражение брезгливого равнодушия.

После случая со Стасиком Марина и обратила внимание на представителей целевой аудитории порноиндустрии. Девятого марта она почти два часа ходила по вокзалу, заглядывая во влажные глаза мужчин от тридцати пяти до пятидесяти, тративших неизрасходованную жизненную энергию. Тем из них, кто замечал ее, Марина улыбалась, но улыбка ее — чистая и, как ей казалось, зовущая — пугала мужчин. Некоторые, те, что покрепче духом, закуривали. Те, что послабее, уходили, почти убегали. Марина думала, что немного похожа на маленького ребенка, который бегает за голубями с самыми добрыми намерениями и совершенно не понимает, почему птицы разлетаются.

Она встала за спиной мужчины в очках. Быстро изучила ассортимент. Закурила и заметила, что пальцы слегка дрожат. Волны возникшего в ее душе напряжения ударили в согнутую бытом спину. Мужчина оглянулся. Снова сверкнули очки. Марина снова раздвинула губы, показав мужчине здоровые, еще не тронутые никотиновым налетом зубы. На секунду в его глазах что-то изменилось, поселив в душе Марины надежду. Однако решимость, проступившая на лице мужчины, оказалась несколько иного рода. Он бросил окурок, шагнул к окошку, задев плечом оказавшегося на его пути курсанта военного училища, наклонился и сдавленным голосом сказал:

— «Плейгерлз» дайте.

Продавцы в этих палатках, по наблюдениям Марины, обладали сверхъестественно острым слухом. Несмотря на то что многие покупатели говорили очень тихо, а вокруг гремела музыка и раздавались десятки привокзальных звуков, повторять дважды не приходилось никому. Мужчина сунул в окошко сторублевый билет и получил нежно-розовый диск. Благородная седина мужчины сияла в свете витрины. С поистине королевским достоинством он сунул диск в сумку, и даже то, что открыть молнию удалось не сразу, не смутило его закаленную душу.

— Отличный выбор, — сказала Марина, когда мужчина проходил мимо нее. — Рекомендую еще «Детские игры».

— Пошла ты, — тихо сказал мужчина и быстро пошел к метро.

Курсант оглянулся, потом снова повернулся к витрине.

Марина докурила сигарету, еще немного побродила по вокзалу, смущая измученных домашним чадом глав семейств. Возле одной из витрин она заметила светловолосого мальчика лет шестнадцати. Он стоял возле продуктовой палатки, ощупывая выставленные в соседней витрине нарисованные тела боковым зрением. Марина поймала его взгляд и увидела, что в глазах мальчика блестят слезы. Но он в конце концов справился с собой — Марина даже подумала, что помогла ему в этом, — и шагнул к заветному окошку.

На душе стало совсем погано. Марина купила себе «Групповой дебют», потом приобрела банку коктейля и поехала домой, размышляя о том, чем все это может закончиться.

Весы

Таблетки были очень красивыми. Даже не верилось, что сделаны они в Германии — помимо обычной фармацевтической целесообразности в их внешнем виде чувствовалась искренняя любовь дизайнера к потребителю, характерная разве что для холодных Скандинавских стран.

Они были нежно-розового цвета и округлой формой напоминали летающие тарелки. С одной стороны было выдавлено краткое заклинание «ТЗ», с другой — изображен зодиакальный знак Весы. В общем, композиция была завершенной. Плавность линий таблетки рождала безотчетное ощущение гармонии, деловитая надпись (Андрей догадался, что она как-то связана с содержанием активного вещества) добавляла рациональности, а эзотерический знак словно бы обещал, что все в конце концов обойдется.

— Какой эффект-то? — спросил Андрей.

— Не знаю, не пробовал, — сказал Олег. — Но самый ходовой товар у меня. Говорят, что чуть ли не как героин.

Андрей мысленно присвистнул (делать это по-на-стоящему он толком не умел).

— Глюки?

— Я так понял, что нет, — сказал Олег. — Мышечный эффект и изменение эмоционального состояния. Хватит нам димедрола.

Андрей кивнул. Димедрол был в прошлый раз. Поначалу они не верили в серьезность происходящего. Заглотив по десять таблеток (каждая доза стоила всего рубль, что делало предприятие совершенно легковесным) сразу после выхода из больницы, они минут двадцать, нервно пересмеиваясь, гуляли по району. Накрыло уже в метро, когда поехали домой, решив, что ничего не будет. Самым страшным из пережитого оказалась серебристая решетка, появившаяся перед глазами в середине путешествия. Деформация времени оказалась столь сильной, что даже приблизительная оценка координаты этого момента была невозможна. Тонкие прутья решетки горели неземным огнем. Она сопровождала все перемещения взгляда — как внешнего, так и внутреннего, — придавая восприятию что-то тюремное.

Главным димедрольным уроком стало то, что никогда не стоит считать дозу маленькой. Поэтому, хотя в ладони Андрея лежали всего три таблетки, он ничего не стал говорить по поводу добавки. Даже думал сказать что-нибудь противоположное, но не решился.

— Ну, — сказал Олег. — Погнали.

При этих его словах по дворику пронесся легкий порыв ветра, придавший сказанному неожиданную драматичность.

— Погнали, — сказал Андрей.

Он широко открыл рот и приложил к губам ладонь, словно прикрывая зевок. Таблетки упали на язык. Андрей проглотил их, запил минеральной водой, передал бутылку Олегу и закурил.

Дождавшись, пока Олег примет свою дозу — он глотал таблетки по одной, внимательно рассматривая каждую и запивая большим количеством воды, — Андрей спросил:

— Теперь куда?

Олег пожат плечами.

— Пока не знаю, — сказал он. — Для начала можно в «Макдоналдс» поехать. Чтобы хоть какой-то контраст был. А там посмотрим.

Андрей кивнул. Переход на прием наркотиков в условиях сильного стресса и вызванной внешними обстоятельствами неприязни к алкоголю был явлением до обидного стандартным. Между тем в душах Андрея и Олега по-прежнему жило сильное желание выделиться из общей массы, несмотря на то что оно уже привело их к неприятным последствиям. Поэтому Олег и выдвинул идею о смешении фармакологического эффекта с неподходящей социальной обстановкой. Идея показалось красивой, правда, пока из нее ничего толком не вышло. Действие психоактивного вещества обычно оказывалось либо слишком сильным (как было с димедролом), либо слишком слабым (как получилось с кодеиновыми таблетками от кашля), либо слишком размытым (как вышло с гашишем) для того, чтобы можно было найти общественное явление встречного действия — а именно в этом и заключалась суть разработанной Олегом теории. Тем не менее надежда на то, что когда-нибудь все пройдет, как задумано, оставалась.

Они молча докурили и отправились на автобусную остановку. Солнце к этому времени окончательно оставило Москву, и в лужах, которые они обходили, плескались дивные апрельские звезды.

— Ну, — сказал Андрей, отхлебнув еще немного «Спрайта».

— Что «ну»? — спросил Олег.

— Доедать будем? — спросил Андрей. — Или домой поедем?

— Погоди, — сказал Олег.

— Ладно, — сказал Андрей. — Пойду поссу.

В зале самого первого московского ресторана быстрого обслуживания было отвратительно многолюдно. Основную массу посетителей составляла молодежь. В чистом — ни табака, ни алкоголя — воздухе болтались пошлая музыка и запах жареного мяса, смешиваясь в дешевый коктейль платного позитива.

Дорога до туалета показалась Андрею чрезвычайно тяжелой. Особенно трудным оказался спуск по лестнице. Что-то щелкнуло в коленках, мышцы как-то обмякли. Если бы Андрей при этом сидел или лежал, ощущение показалось бы приятным, но при ходьбе слабость оказалась совершенно неуместной.

Тяжело дыша, он добрался до кабинки, обогнув прыщавого мальчика в темно-бордовой рубашке, протиравшего пол шваброй. Процесс мочеиспускания тоже дался с трудом. Андрей долго смотрел в белесое око унитаза, прежде чем сумел уладить все дела.

«Да уж, — подумал он, нажав на гашетку спуска, — простатит — такое дело».

Как культурный человек, Андрей перед уходом из туалета решил помыть руки — для этого ему пришлось оттеснить от раковины мальчика-уборщика. Сполоснув ладони, Андрей посмотрел в зеркало. Ничего удивительного он там поначалу не обнаружил, а потом вдруг заметил, что зрачки его сузились до совершенно мизерных размеров. Кроме того, стала заметна сильная сухость во рту. Некоторый опыт расширения границ восприятия позволил Андрею сразу найти правильное объяснение происходящего.

«Так, — подумал он. — Зверюшка подъехала».

Мысль эта показалась удивительно веселой, Андрей даже хотел засмеяться, но не стал — не потому, что мальчик-уборщик мог испугаться, а потому, что на душе вдруг стало как-то спокойно и тихо, и тишину эту не хотелось нарушать даже мелодичным звоном искреннего смеха.

Обратная дорога далась легче. Мышцы по-прежнему работали с натугой, но это больше не казалось неприятным.

Андрей опустился на стул, залпом выпил остатки «Спрайта» и с улыбкой посмотрел на Олега. Тот понял его без слов.

— А ты говорил, догоняться, — сказал он, покачав головой и тоже улыбаясь. — А ведь это только начало.

В последних словах таилась угроза. Андрей на секунду испугался, но тут же вспомнил нарисованные на таблетке Весы, успокоился, устроился поудобнее и на выдохе произнес:

— Круто.

— Да уж, — сказал Олег. — Только курить хочется.

Славная ночь опустилась на город. Воздух был чистым и свежим, как в рекламе зубной пасты. Свет витрин и фонарей стал мягким и ненавязчивым. Редкие звезды, плывшие над головой, подмигивали. Слегка покачивавшиеся темные ветви деревьев убаюкивали. В общем, под действием немецкого лекарства Страстной бульвар разом превратился в лучшее место на планете.

Сидеть на лавке было тяжело, постоянно хотелось лечь, но мешало воспитание. Во рту пересохло, купленный в палатке коричневый газированный напиток совершенно не помогал. Курение давалось с трудом. Но даже все это не могло нарушить поселившегося в душе Андрея покоя. В который уже раз улыбнувшись, он повернулся к Олегу и спросил:

— Может, к Никите поедем? Прилечь хочется.

Олег некоторое время молчал, глядя в асфальт перед собой, потом на лице его появилась радость — что, собственно, совершенно не удивило Андрея, — и он, подняв голову и посмотрев вперед, сказал:

— Понял.

— Что? — спросил Андрей.

— Все, — сказал Олег. — Сейчас сделаем.

— К Никите поедем?

— Поедем, — сказал Олег, поднимаясь с лавки. — Чуть позже.

Андрей тоже встал, взял в руки бутылку с водой.

— Куда? — спросил он.

Олег некоторое время озирался, что-то выискивая, и, заметив неподалеку молодежную компанию — трое мальчиков и две девочки, — приютившуюся на лавке, пошел туда.

— Ты что сейчас чувствуешь? — спросил он.

— Ну так, — сказал Андрей. — В общем, как-то хорошо.

— Правильно, — сказал Олег, — Любовь, мне так и говорили.

— Точно, — сказал Андрей. — Любовь. И что?

— А то, что сейчас смиксуем, — сказал Олег и без паузы, благо расстояние уже позволяло, обратился к компании: — Привет, ребята! Бухаете?

— Привет, — сказал один из ребят. — Бухаем.

Парень стоял рядом с лавкой — остальные сидели, — был он высокий и неприятно спортивный, что угадывалось даже под кожаным переплетом дорогого пиджака.

— А я, пацаны, анекдот такой знаю, про Чапаева, — сказал Олег, очень убедительно сплюнув и достав сигареты.

— Ну и что? — спросил его парень в кожаном пиджаке.

— Едут, короче, Чапаев с Петькой по полю, — продолжил Олег, совершенно не обратив внимания на реплику из зала и глядя в сторону памятника Пушкину.

Андрей, хорошо знавший репертуар друга, все сразу понял и сначала испугался. Он даже открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь, способное предотвратить намечавшуюся развязку, но потом…

— И видят, мужик пашет. Чапаев Петьке говорит: «Слушай, иди докопайся до него. Скучно как-то».

… вспомнил перекресток Садового кольца, вспомнил утро первого января…

— Петька говорит: «Ладно» — и едет к мужику.

…вспомнил вкус адреналина, который показался вдруг удивительно, невыразимо приятным. При этом на душе, несмотря на выброс гормона, снова стало спокойно. Время замедлилось. Андрей стал внимательно слушать, прикидывая, кто достанется ему.

— Подъезжает, привет, говорит, потом: «Че, пашешь?» Мужик говорит: «Пашу».

— Слушай, шел бы ты, — сказал кожаный. Товарищи его встали. Один из них, довольно полный, оказался рядом, и Андрей решил, что ударит его бутылкой по голове. Внутри пластикового снаряда оставалось не меньше литра жидкости. Эффект должен был оказаться немаленьким.

— «И как?» — говорит Петька. «Нормально». — «Закурить есть?» — «Есть». Дал закурить. Петька постоял минутку и назад к Чапаеву. Подъезжает, говорит: «Не вышло».

— Слушай, никому не интересно, — сказал кожаный.

— Почему, — сказал Андрей. — Мне вот интересно.

Одна из девочек хихикнула. Андрей посмотрел на нее и подмигнул. От стоявшего рядом толстяка плыли мягкие волны страха. Андрей ощутил адреналиновый резонанс.

«Надо же, — подумал он. — Как же мы раньше не додумались».

— Чапаев говорит: «Дурак ты, Петька», — и к мужику едет. Ну, короче, опять. Пашешь, пашу, закурить, все дела. Стоит, курит.

Андрей положил руку с бутылкой на плечо, чтобы было легче размахиваться.

— Постоял, покурил, а потом: «Мужик, ты кого послал?»

Сказав это, Олег выпустил в сторону бронзового Пушкина струю табачного дыма, потом, подражая классику, наклонил голову. Несколько секунд молчали.

— Вам чего надо? — спросил кожаный. — Проблем?

— А чего ты так напрягся? — спросил его Олег.

— Я не напрягся, — сказал кожаный.

Толстый тем временем повернулся к Андрею. Стало ясно, что он тоже немного соображает. Третий парень занимал выжидающую позицию.

— Олег, хватит, — сказала вдруг одна из девушек.

Андрей вздрогнул. Через секунду он понял, что это была не фантастическая догадка — просто кожаный оказался тезкой друга, — но все равно концентрацию потерял.

— А кого ты, собственно, послал? — спросил Олег, и кожаный наконец ударил его в лицо.

Андрей попытался ударить толстого бутылкой, но тут перед глазами его вспыхнуло маленькое солнце, а затем оказалось, что он лежит на мокром асфальте. Вверху виднелись несколько звезд, серп луны и темный контур толстого. До Андрея доносились звуки ударов — некоторые из них доставались ему, — напряженное пыхтение и неумелый матерок. Кончилось все быстро.

— Хватит, хватит! — закричала одна из девочек.

— Это все, что ли? — раздался со стороны ног голос Олега. — Нежирно.

— Заткнись, — сказал кожаный. — Еще хочешь?

— Хочу, — сказал Олег.

— Пойдемте, хватит, — снова вмешалась девочка.

Андрей хотел было сказать что-нибудь обидное в ее адрес — это, несомненно, продлило бы удовольствие, — но потом решил, что так будет несправедливо. Толстый тем временем последний раз пнул его в плечо и исчез.

Все стихло. Следующие несколько секунд Андрей просто лежал, глядя в небо и ни о чем не думая. Это было прекрасно.

— Ублюдки тупые, — сказал Олег, разглядывая снятую куртку. — Только одежду испоганили.

— Сильно досталось? — спросил Андрей, отхлебнув воды.

— Да в том и дело, что нет, — сказал Олег. — Опять не получилось.

— А по-моему, ничего, — сказал Андрей, потрогав скулу. Кулак толстого, видимо, оставил на ней временную синюю печать.

— Да ладно, ничего. — Олег надел куртку, сел на лавку, закурил. — По-детски как-то вышло.

Он несколько раз выругался, потом сказал:

— Еще, может, кого поищем? Хочется, чтобы серьезно…

— Не знаю, — сказал Андрей. — Лениво как-то.

— Да уж, — сказал Олег. — Опять накатывает. Хорошие таблеточки.

— Ага, — сказал Андрей. — Хорошие.

— Ладно, — сказал Олег. — Хрен с ним. Воспользуемся, что ли, достижениями прогресса.

Он достал телефон и позвонил Никите. Потом они вышли на дорогу и стали ловить попутку. На метро ехать не хотелось.

Зрачок

— Что так поздно? — спросил папа, выйдя из кухни.

— Гуляла, — ответила Марина, присев на край обувной полки и расстегивая сапоги. Монтень, как обычно, подошел к ней, задрал голову, несколько раз глубоко втянул воздух, потом нервно и в то же время как-то удовлетворенно дернул хвостом и пошел в большую комнату.

— Ладно, — сказал папа, почесав белый маечный живот. — Я спать пойду. Завтра вставать опять рано. Мама в субботу приезжает?

— В субботу, — сказала Марина.

— Хорошо, — сказал папа. — Там рис на сковородке еще.

— Ага, — сказала Марина.

— Ну, я пошел, — сказал папа.

Марина быстро разделась и пошла к себе.

Компьютер потихоньку умирал. При каждом включении из корпуса доносились звуки, напоминающие работу маленькой лесопилки. Пока электронный друг раскочегаривался, Марина смотрела в окно и думала, что можно было бы обратиться к одногруппнику Саше. Попросить помочь. Пригласить домой. Потом сидеть рядом с ним на табуретке. Смотреть, как он будет делать операцию на силиконовом мозгу. Когда все будет готово, можно поблагодарить Сашу легким поцелуем и включить музыку. Попросить Сашу позвать друга. И организовать все так, чтобы родителей не было дома. И…

Компьютер наконец загрузился. По экрану монитора пробежали последние волны стартовой дрожи, и Бред Питт уставился в угол комнаты, все так же выдыхая табачный дым. Марина подошла к кровати, достала свежекупленный диск из стоявшей на полу сумочки, вернулась к столу и вставила тонкий дырявый круг в проигрыватель.

Раздалось легкое шуршание. Лазерный луч первым ощупывал оцифрованные тела. Марина прощала ему такую бестактность. Она ткнула курсором мышки по иконке проигрывателя, развернула картинку на весь экран и отодвинула кресло чуть назад, чтобы было лучше видно.

Фильмы ей попадались разные, хорошие и плохие. Плохими Марине казались постановочные картины, которых в ее недолгой зрительской карьере было три. Несмотря на обещанные обложкой «дебюты» и «первые разы», было понятно, что все актеры уже давно на сцене. Причем настолько давно, что даже не могут толком вспомнить тот самый «первый раз», который им по сценарию положено изображать. На плохо загримированных лицах читалась легкая усталость, иногда пересыпанная удивлением и наслаждением. Последние эмоции подделывались с таким трудом, что само собой возникало ощущение, будто актеры и на самом деле испытывают удивление и наслаждение, причем с такой интенсивностью, что совершенно не в состоянии нормально воспроизвести соответствующие случаю гримасы и движения. Марина где-то читала, что, например, опьянение правильно сыграть может только совершенно трезвый человек. Это, видимо, было из той же оперы.

По-настоящему повезло только однажды, во второй раз. Тогда ей досталось нечто необычное — по крайней мере, необычное для нее, возможно, завсегдатаи Ленинградского вокзала видели такое неоднократно. Это была рабочая запись того, что в некоторых кругах принято называть кастингом. На экране поочередно появлялись девушки — их было три или четыре, — решившие посвятить себя новому перспективному бизнесу. Причины этого решения Марине оставались неясны. Правда, возникавшие в кадре героини, сидя на кровати, вначале что-то говорили, отвечая на вопросы невидимого до поры собеседника. Но говорили они по-испански (отчего казалось, что беседуют они с самим Антонио Бандерасом), а Марина не была сильна в этом языке. Потом постепенно переходили к делу.

Запомнилась одна из актрис. Поначалу она вела себя так же, как все, — улыбалась, смеялась, говорила бойко и много (как и положено горячим южным женщинам). Охотно и даже с какой-то поспешностью разделась до трусов. Но когда в кадре появился полноватый партнер (если чем-то и напоминавший Антонио Бандераса, то только уверенностью в отношениях с противоположным полом и физиологически заложенной готовностью к любви), девушка растерялась и вдруг стала регулярно повторять единственное слово, которое было понятно Марине. Девушка говорила «no» по каждому поводу. Она не хотела снимать трусики, не хотела открывать рот, не хотела переворачиваться на живот — в общем, не хотела делать почти ничего из того, что требовала профессия. Однако партнер ее был человеком опытным. Нельзя сказать, что он применял к девушке насилие. Совсем наоборот. Он делал какие-то легкие, почти неуловимые движения, улыбался и что-то тихо и медленно говорил — в общем, вел себя, как гипнотизер на представлении в провинциальном Дворце культуры. В итоге каждое «noо» довольно быстро обращалось в свою противоположность. Закончилось все хорошо — в последних кадрах девушка, облизывая перемазанные губы и рефлекторно прикрывая обнаженную грудь рукой, сидела в обнимку с партнером и широко улыбалась в приблизившуюся к кровати камеру.

Тот диск оказался единственным, не отнесенным Мариной на помойку. Она несколько раз пересматривала полюбившийся эпизод, после чего садилась на кровать, ставила перед собой телефон — провода как раз хватало, — брала в руки записную книжку, открывала ее на странице «А» и подолгу смотрела то на сделанную первого января запись, то на темный пластиковый аппарат. Но ей чего-то не хватало. Возможно, горячей южной крови. Позвонить она так ни разу не решилась.

В этот раз Марине повезло еще больше. На выпуклом экране монитора недолго мелькали улицы какого-то иностранного города — Марина почему-то решила, что это Прага, — потом в кадре появилась большая комната с двумя диванами и длинным столом, вполне подходящим для деловых встреч. За столом сидело с десяток девушек, примерно Марининого возраста. Они беседовали с двумя мужчинами лет сорока, расхаживавшими вокруг стола. Беседа велась на английском. Марина, конечно, учила его и в школе, и в институте, но все же большая часть деталей от нее ускользала.

Время от времени мужчины просили одну из девушек встать. Долго осматривали ее, иногда освобождали от некоторых деталей туалета, трогали за самые неожиданные участки тела, постоянно что-то говорили (другие девушки, сидящие за столом, всегда смеялись после этих реплик). Потом, по причинам, остававшимся для Марины неясными, просили девушку удалиться.

В итоге в комнате остались трое. Мужчины и темноволосая, немного полная девушка с ясной, как апрельский день, улыбкой и несколькими прыщиками на лбу.

В этот момент Марина наконец полностью осознала, зачем она снова и снова ездила на Ленинградский вокзал. Узнавание наконец вспороло ее душу. Она тяжело задышала и, сама того не замечая, положила правую руку в низ живота. Левой она теребила нижнюю губу.

Впрочем, через несколько минут кадры фильма немного утратили художественную силу. Девушка оказалась на удивление бойкой. Улыбка сходила с ее губ только тогда, когда этого требовал сценарий. Она двигалась решительно и временами вдруг выгибалась и стонала так, что даже видавшие виды партнеры слегка отшатывались, а потом одобрительно цокали языком. Марина в такие моменты вздрагивала, но, в общем, немного расслабилась, решив, что чешским девушкам все нипочем.

Однако в фильме было еще одно невидимое действующее лицо — оператор. Марина не очень тонко разбиралась в искусстве кинематографа, поэтому совсем о нем позабыла. Между тем именно он довел концовку до невыносимого накала. В кадре появился стеклянный столик. Девушка лежала на нем, лицом вниз, а камера оказалась под столом. В финале на экране осталось только лицо девушки, отделенное от зрителя помутневшей стеклянной столешницей. Героиня гоняла языком по стеклу несколько белых капель, внимательно глядя в камеру. Улыбка исчезла с ее лица, потом и само лицо стало увеличиваться, пока в конце концов перед зрителем не остался только один серый глаз, медленно угасающий, как в первом «Терминаторе».

Кино кончилось. Марина сидела неподвижно, глядя в застывший на экране зрачок, прислушиваясь к попискиванию Монтеня за дверью и думая о телефоне.

Это — химический ожог

Андрей чуть приподнялся и положил подушку под спину. Так было намного удобнее. Шумновыдохнув, он откинулся на подушку и посмотрел в окно. Дом напротив спал. Только в светлом окошке лестничной клетки, на последнем этаже, виднелись несколько силуэтов.

«Да уж, — подумал Андрей. — Вон оно как вышло».

Олег что-то промычал, словно хотел ответить, но не мог прерваться. Потом он несколько раз громко шмыгнул носом, подтянув сопли.

«Все сходится, — подумал Андрей. — Все сходится».

Не было никакой прелюдии. Ничего такого, что могло бы подготовить и одновременно напугать. Все произошло быстро. Вернее, началось быстро, а потом наступил длинный тягостный процесс.

«Как на резинках», — подумал Андрей.

Впрочем, то, что процесс оказался именно таким — длинным и тягостным, — не удивляло. Замедление времени, отмеченное в самом начале прихода, продолжалось. Хотя, конечно, на самом деле замедлялось не время, а происходящие в организме физико-химические процессы. Стало очень трудно двигаться. Мышцы расслабились настолько, что нельзя было толком говорить и время от времени приходилось сосредоточиваться на дыхании, с усилием расширяя грудную клетку. Сбавил темп и мозг. Мысли сделались тяжелыми и тягучими, надолго застревали в голове и мешали обрабатывать поступавшую из внешнего мира информацию.

«В этом-то и спасение», — подумал Андрей.

Он еще немного приподнялся. Олег повторил его движение, потом негромко выругался — это показалось Андрею странным, — потом продолжил.

«Да, — подумал Андрей. — В этом спасение. Наше временное».

Никита теперь жил с Катей. Андрей этого не знал. Был сюрприз. Спать им с Олегом пришлось в большой комнате. Впрочем, такое случилось не впервые.

«Такое, — подумал Андрей. — Впервые».

Он поморщился. Сильно хотелось курить и пить, во рту было ужасно сухо и остался привкус выпитого с Никитой пива — решили, что идти к нему без гостинца неудобно.

«Да, — подумал Андрей. — Зато теперь — удобно».

Болела голова. Ныла спина. Самым неприятным обстоятельством была сухость во рту Олега.

«Как точилка, — подумал Андрей. — Или наждак».

Немного покалывало внизу живота. И как-то тянуло ушибленную скулу. Впрочем, все это было неважным.

«Как велосипед, — подумал Андрей. — Почему велосипед?»

Забывшись, он посмотрел вниз, но, уткнувшись взглядом в затылок Олега, снова отвернулся. Зрительный ряд придавал происходящему совершенно ненужную реальность.

«Потому что пед, — подумал Андрей, — Точно. Вот откуда ноги растут. А растут они оттуда, куда… В общем, понятно».

Вспомнился разговор с папой по телефону. Звонил Андрей с улицы, по мобильному. Себе он объяснил это тем, что, пока доберутся до Никиты, будет слишком поздно и дома все лягут спать. До Никиты оставалось минут пять — срок явно некритичный. Короче говоря, в душе Андрея укоренялись потребительские привычки. Наличие мобильного телефона требовало того, чтобы им пользовались. Впрочем, вспомнился разговор с папой не поэтому.

«Нагулялся, — подумал Андрей. — Догулялся».

В душу запала последняя фраза папы. «Не нагулялся еще?» — спросил он у Андрея и, не дожидаясь ответа — вопрос был риторическим — нажал отбой.

«Отбой», — подумал Андрей.

Чтобы произнести это вслух, потребовались поистине нечеловеческие усилия.

— Чего? — спросил Олег, подняв голову и посмотрев на Андрея.

— Отбой, говорю, — сказал Андрей, шевеля языком, как лопатой. — Хорошего. Помаленьку. Так. До. Утра. Можно. Канителиться.

— Дерьмо, — сказал Олег, сев и отвернувшись к окну.

— Покурим, что ли, — сказал Андрей.

Олег ничего не ответил. Встав с кровати, он стал одеваться.

Сесть на диван никто не решился. Открыли две створки и высунулись наружу, как соседи в панельной пятиэтажке. Курили очень медленно. Сначала молчали. Андрей не выдержал первым.

— Что? — спросил он. — Это? Было?

— Это, — сказал Олег. — Химический. Ожог.

— Чего? — переспросил Андрей.

— Он, — сказал Олег. — Причиняет. Ужасную. Боль.

«Да уж, — подумал Андрей. — С таким-то сушняком».

— Решил? — спросил он. — Дойти? До? Последней? Черты?

— Нет, — сказал Олег.

— А? — спросил Андрей. — Что? Кино? Пересмотрел?

— Хотел, — сказал Олег. — Почувствовать себя в полной жопе.

Андрей попытался засмеяться. Со стороны могло показаться, что его мучает приступ удушья.

— Чего? — спросил Олег. — Ржешь?

— Так, — сказал Андрей. — Каламбур.

— Херня это, — сказал Олег, — А не каламбур.

Временами ему удавалось говорить совершенно нормально. Такая стойкость вызывала у Андрея восхищение.

— Крутые, — сказал он. — Таблеточки.

— Да, — сказал Олег, — Уж. Еще. С пивом смешали.

— Подохнуть, — сказал Андрей, — Можно.

Он сказал это по привычке. Обычная фраза для такой ситуации. Однако Олег неожиданно серьезно ответил:

— Можно. Но. Мало. Вероятно. Вот. Если. С водкой.

Андрей вздрогнул.

— Что? — спросил он. — С водкой?

— Подохнешь, — сказал Олег. — Без. Вопросов.

— Лишних? — спросил Андрей.

— Да, — сказал Олег.

Снова замолчали. Андрей некоторое время смотрел на машины внизу. Их крыши и капоты сверкали в свете фонарей. Это завораживало.

«Крутые таблеточки», — подумал он.

— Пора заканчивать, — сказал Олег. — С детством.

— А? — спросил Андрей, — Мы? Не? Закончили? Разве?

— Нет, — сказал Олег.

— И как? — спросил Андрей. — Это? Сделать?

— Не, — сказал Олег. — Знаю. Пока.

Андрей последний раз затянулся и бросил окурок вниз. Воздух был совершенно неподвижным, поэтому окурок летел к земле почти отвесно, взорвавшись в конечной точке фонтаном красных брызг. Андрей вспомнил мультик про Маугли, тот момент, когда человеческий детеныш бил Шерхана по голове горящей веткой.

— Но, — сказал Олег, — Узнаю. Скоро. Жопой чую.

В этот раз Андрей не пытался смеяться. Только улыбнулся и сказал:

— Если. Решишь. Меня. Подключить. Объясни. Сначала. Все. Ладно?

— Посмотрим, — сказал Олег.

Он тоже выбросил окурок, и они вернулись в комнату.

Заснуть в эту ночь не удалось. Под закрытыми веками плавали яркие картины, перекликавшиеся с творчеством Киплинга, и Андрей до утра следил за приключениями тигра и сопровождавшего его шакала.

Никак

Чувство скуки, вызываемое любыми институтскими занятиями, независимо от конкретного их содержания, было, пожалуй, единственным, оставшимся неизменным за полтора года. Марина, как и в первые вузовские дни, по-прежнему с нетерпением ждала окончания последней пары, давясь зевотой и успевая раза три-четыре за занятие поинтересоваться у соседей величиной прошедшего временного отрезка. Звонок приносил облегчение. Но в этот раз, когда Марина вдруг поняла, что чувство скуки — последнее, что у нее (от нее) осталось, она немного испугалась звонку, сигнализирующему об окончании последней лекции. Впрочем, испуг быстро прошел. Выбравшись из аудитории, пропахшей немытыми мужскими телами (в общежитии уже неделю не было горячей воды), она вместе со Светкой отправилась в гардероб.

В гардеробе, как обычно после четвертой пары, когда заканчивались занятия у большинства групп, было очень много народу. Стоял незлой, рождаемый светлыми молодыми голосами шум. Кто-то весело матерился, после чего по толпе прокатывались волны смеха. Некоторые молодые люди, избавившиеся от последних совковых предрассудков, перелезали через стойку и самостоятельно отыскивали свое платье, но большинство все же предпочитало пользоваться стандартной схемой. Вспотевшие гардеробщицы брали сразу по несколько номерков и, надолго скрываясь в лабиринтах вешалок, возвращались к стойке с ворохом курток и пальто (весной их работа стала полегче, и, наверное, по вечерам они мечтали о теплом мае, когда можно будет весь рабочий день разгадывать японские кроссворды, иногда совершая короткий моцион за пальто подверженного болезненному ознобу профессора).

Марина и Светка добыли одежду минут через десять. Потом еще им пришлось подождать, пока рассосется толпа возле единственного на весь институт зеркала, — в основном, конечно, из-за Светки. Марина теперь предпочитала легкую небрежность в стиле, хотя раньше тоже любила подолгу поправлять волосы, глядя в зеркало.

— На работу поедешь? — спросила Светка, закладывая светлую прядь за пробитое тремя железными колечками ухо и любуясь результатом.

— Ну да, — ответила Марина, для приличия проведя по волосам рукой. — А ты?

— He-а, — ответила Светка, размазывая по губам помаду. — Я, — она пошевелила губами, разравнивая слой оральной косметики, — уволиться решила.

— Чего так? — спросила Марина, застегнув верхнюю пуговицу. Несколько секунд она смотрела в зеркало, потом решила пуговицу все же расстегнуть.

— Не знаю, — сказала Светка. — Просто подумала утром, что можно уволиться. Сразу так приятно стало. Прикольно решиться на что-нибудь. Как-то легче на душе делается. Нет?

Она повернулась к Марине и улыбнулась.

— Не знаю, — сказала Марина, внимательно глядя в глаза подруги. Она вдруг представила, как они гаснут — так же, как зрачки девушки из кино. — Наверное. Я не могу пока.

— Чего это ты так смотришь? — спросила Светка, наморщив лоб и скривив сияющие помадой губы.

— Не знаю, — сказала Марина. Она вдруг подумала, что ведь можно все рассказать. И тогда, по всем законам природы, сообщенным телевизором, книгами и журналами, должно стать намного легче.

— Ты меня пугаешь, — сказала Светка.

Марина вспомнила синие круги, когда-то нарисованные на лице Светки крепким кулаком Костика. Точнее, вспомнила она не их, а свой смех.

— Не буду, — тихо сказала Марина, отвернувшись и глядя в пол. — Не буду.

— Что такое-то? — спросила Светка, подойдя и положив руку на плечо.

— Ничего, — сказала Марина, выпрямившись и улыбаясь. — Пойдем.

— Ну, как хочешь, — сказала Светка.

До метро дошли вместе. Там расстались — Светка поехала домой, а Марина — на работу.

Шнурок

Пуля попала Андрею в голову. Мир накренился и принял новое положение — теперь впереди было только небо. Андрей сначала вспомнил Тверской бульвар, а потом подумал, что так ведь и должно быть — из лежащего навзничь тела душе выбираться гораздо легче. Думалось натужно. Прошло уже два дня, но легкая заторможенность оставалась. Олег, когда утром в четверг ехали домой, сказал, что так и положено. Это были единственные слова, сказанные им тогда. Остальную часть пути молчали и друг на друга не смотрели.

Несмотря на старательность создателей игры и читавшееся в каждом кадре желание как можно точнее смоделировать мир, загробный этап сценарием не предусматривался. Несколько секунд на экране дрожало нездешнее предвечернее небо, потом был краткий миг темноты, и все началось снова. Андрей подумал, что, может быть, программисты увлекались буддизмом.

Телефон зазвонил в десять. Андрей нехотя выбрался из-за стола и снял трубку.

— …можно поговорить? — спросил Олег.

— Можно, — сказал Андрей. — Па, я взял.

— Ладно, — сказал папа.

В трубке щелкнуло. Андрей и Олег остались наедине.

— Здорово, — сказал Андрей.

— Здорово, — сказал Олег. — Давно приехал?

— Час где-то назад, — сказал Андрей.

— Слушай, — сказал Олег. — Я знаю.

— Да я тоже знаю, — сказал Андрей. — Один раз не пидарас. И вообще, время такое, и попробовать все надо. Только…

— Я не про это, — сказал Олег.

— А про что? — спросил Андрей.

— Я знаю, — сказал Олег. — Что делать.

— Да ну, — сказал Андрей. — Рад за тебя.

— Встретиться надо, — сказал Олег. — Не телефонный разговор.

— Ладно, — сказал Андрей. — Как обычно?

— Как обычно, — сказал Олег. — Через сколько будешь?

— Через полчаса где-то, — сказал Андрей. — Если родители не запарят.

— Жду, — сказал Олег.

— Да уж, — сказал Андрей, почесав затылок. — Ты серьезно?

— Не знаю, — сказал Олег. — Наверное.

Андрей глубоко затянулся сигаретой, посмотрел на свои ботинки.

— Проще, по-моему, героин попробовать, — сказал он. — Или под поезд прыгнуть.

— В этом ошибка твоя, — сказал Олег. — Нельзя ничего сделать, пока думаешь только о себе.

— А как нужно? — сказал Андрей.

— А ты думал о том, что они делают? — сказал Олег. — И куда это все девается потом?

— В смысле? — спросил Андрей.

Олег выбросил окурок, сплюнул.

— Ну, что потом будет с теми, кого они сняли, — сказал Олег.

Андрей помолчал.

— Так это готовиться надо, — сказал Андрей. — Не с кондачка же.

— Я подготовился, — сказал Олег и с глупой улыбкой вытащил из кармана куртки длинный шнурок. — Прочный. Выдержит.

Андрей откашлялся.

— Да разве так готовятся, — сказал он.

— Если готовиться, ничего не выйдет, — сказал Олег. — Вот в этом я уверен.

Андрей помолчал. Ему было не по себе.

— Не думаю, что я способен, — сказал Андрей.

— Во-первых, — сказал Олег, убирая шнурок, — вряд ли кто-то думает, что способен. Во-вторых, ты всегда можешь уйти. В-третьих, может, их и не будет.

— А с чего ты вообще, кстати, взял, что они будут? — спросил Андрей.

— Но есть же придурки, которые регулярно в один и тот же бар ходят, — сказал Олег. — А они на таких как раз похожи.

— Ладно, — сказал Андрей. — А зачем у Никиты ночевать?

— Не ссы, — сказал Олег. — Ничего не будет. Просто как-то глупо перед таким дома сидеть.

Андрей тяжело вздохнул, представив себе очередную беседу с папой.

— Ну, едем тогда, — сказал он, вытаскивая телефон.

Гудок

— Точно есть не будешь? — спросила мама.

— Нет, — сказала Марина. — Не хочу.

— Ладно, — сказала мама и вышла из комнаты.

Марина встала с кровати и подошла к окну. Пруд сиял под фонарями, звездами и луной. По подсохшим дорожкам вокруг пруда гуляли мужчины с женщинами, детьми и собаками. Саунд-трек включал смех и лай.

Было девять часов субботнего вечера.

Марина не знала, что собирается сказать. Марина не знала, будет ли она вообще говорить. Она не знала, зачем все это. Она не знала, но чувствовала, что только один человек может теперь понять ее. Что ему ничего не придется объяснять. И что только он сможет вернуть ее жизни утраченную стройность, какой бы эта стройность ни была.

Она попыталась придумать первые слова. Потом хотела пересмотреть кино. Но в конце концов поняла, что таким способом ничего не добьется. Зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, она сняла телефонную трубку и стала набирать номер. Ей даже не понадобилась записная книжка.

Каждое нажатие кнопки вызывало настоящую бурю в микромире. Миллиарды электронов приходили в движение под действием электромагнитного поля. Они двигались в долгий путь по многокилометровым проводам, будили реле автоматических телефонных станций, активизировали мембраны микрофонов, запускали магнитофоны прослушивающих устройств. Своими телами они выстраивали невидимый мост, по которому должны были со скоростью света промчаться еще не готовые слова.

Марина нажала последнюю кнопку и замерла. Трубка недолго молчала, словно давая время одуматься, а потом раздался первый длинный гудок.

Хорошо

Территория, прилегавшая к безымянному кирпичному гастроному недалеко от станции метро «Кантемировская», казалась осколком погибшей советской вселенной, которые еще оставались в Москве, но число которых уменьшалось с каждой секундой. Конечно, Андрей провел в этой вселенной совсем немного времени, и его представления о том, как должен выглядеть ее осколок, были довольно смутными и строились в основном на тиражируемых книгами и телевизором стереотипах. Советскими казались схематические изображения мясомолочных блюд на висевших в витринах картонных плакатах, монументальная урна возле двери — каменный ярко-желтый цилиндр — и сама дверь, мощная железная рама с толстыми стеклами, на одном из которых серой краской была изображена временная схема работы магазина. Впрочем, все это больше напоминало декорации исторического фильма, чем эхо далекого детства, и не волновало душу по-настоящему. Такие же смутные эмоции вызывал и низкий металлический парапет, огораживавший голый весенний газон, из которого торчали несколько ободранных лип, и старая квасная бочка, уже потерявшая способность к передвижению — вместо двух колес от грузовика ее поддерживали стопки кирпичей.

Однако присутствовала в пейзаже деталь, рождавшая совершенно конкретные воспоминания, относящиеся к эпохе краха красной империи. Витрины гастронома ограждали высокие, по пояс, железные перила, видимо, предназначенные для того, чтобы удерживать тела пьяных прохожих на безопасном расстоянии от хрупкой стеклянной поверхности. Такими же перилами были ограждены витрины хозяйственного магазина, стоявшего раньше недалеко от дома Андрея (теперь на месте магазина высился многоэтажный дворец какого-то банка). Андрей часто оказывался возле магазина с мамой, и, когда она заходила внутрь, чтобы купить средство для чистки раковин или стиральный порошок, он обычно оставался снаружи, забирался на перила и представлял себе какую-нибудь подходящую случаю картину — налет на фашистский город (Андрей, понятно, пилот бомбардировщика) или долгую кавалерийскую погоню за остатками разбитой белой дивизии (Андрей впереди, на белом коне, с шашкой в одной руке и маузером — в другой).

Обычно все проходило гладко — когда мама выходила из магазина, фашисты оказывались разбомблены, а белые частью убиты, частью пленены, частью рассеяны. Но однажды зимой Андрея подстерегла вражеская пуля — он не помнил точно, фашистская или белогвардейская, — и он рухнул с перил, разбив лоб о покрытый льдом асфальт. Мама отвезла Андрея в травмпункт, и доктор с шершавыми руками наложил ему несколько швов. Больше Андрей на перила не забирался.

Дожидаясь Олега, он решил избавиться от детского комплекса и, после некоторых сомнений по поводу того, удобно ли сидеть на перилах в столь солидном возрасте, забрался на железную ограду. Никаких особых эмоций он не испытал. Панорама Берлина перед ним не возникла, лоб не заболел и не появилось желание издать ртом звуки, имитирующие свист шашки. Единственным ярким ощущением было неудобство. Почти сразу начали затекать ноги, но Андрей твердо решил досидеть до конца. Раз уж собрались прощаться с детством, подумал он, то надо делать это по полной.

Олег вернулся довольно быстро, минут через десять. На лице его сияла улыбка, куртка была расстегнута — день выдался удивительно теплый, — и Андрей получил возможность еще раз оценить красный свитер с черной полоской. Свитер был совсем неплох.

— Ну? — спросил Андрей, спрыгнув на асфальт.

— Все в порядке, — сказал Олег. — Бокс.

— Целый? — спросил Андрей.

— А то, — сказал Олег. — Я же все-таки провизор, человек уважаемый. Кто ж меня кидать захочет.

— Ясно, — сказал Андрей.

— Хорошо, что ты вспомнил, — сказал Олег. — А то я со всеми этими делами совсем забыл уже.

Андрей кивнул. На самом деле он надеялся, что поиски травы для Василисы займут много времени, и в результате все сорвется. Теперь оставалась только надежда на поездку в больницу, но совсем небольшая. Времени было всего половина первого. Олег удивительно быстро решил проблемы с наркотиками. Мобильный телефон и звание сотрудника аптеки открыли перед ним новые возможности.

— Ну, — сказал Олег. — Погнали к Ваське?

— Погнали, — сказал Андрей.

В метро накатила адреналиновая волна. Случилось это совершенно неожиданно, и в первый момент Андрей даже удивился тому, что произошло это так поздно, но потом подумал о специфической обстановке и решил, что подобная рассеянность вполне простительна.

— Слушай, — сказал он, наклонившись к самому уху Олега.

— Ну, — сказал Олег.

— Бокс — это же много, — сказал Андрей.

— В смысле? — спросил Олег. — Нормально, она за неделю скурит.

— Да я не про это, — сказал Андрей. — Сколько дадут за бокс?

— Чего? — спросил Олег. — Рублей триста дадут, но…

— Да лет, — сказал Андрей. — Лет.

— А, — сказал Олег. — Зассал?

— Не особо, — соврал Андрей. — Просто…

— Не ссы, — перебил его Олег. — Если вечером спалимся, дадут гораздо больше. Если нас сейчас поймают, считай, повезло.

Андрей криво улыбнулся.

В этот раз они пришли в приемные часы, но Василиса все равно дожидалась их в вестибюле. Большая часть бинтов с ее лица исчезла, остались только островки лейкопластыря. Теперь лицо Василисы напоминало витраж, работу над которым художник еще не завершил, но было ясно, что потрясающий финал не за горами.

— Привет, — сказала Василиса.

— Привет, — сказал Андрей.

— Привет, — сказал Олег и протянул ей пакет с гостинцами, точную копию предыдущего.

— Спасибо, — сказала Василиса. — Траву привезли?

Андрей вздрогнул. Развязный тон, а главное, громкость вопроса показались ему совершенно неуместными. Он быстро оглянулся, потом подумал, что пациенты больницы вполне могут попросить друзей купить лечебный сбор. И назвать его в разговоре «травой». Это соображение успокоило.

— Привезли, — сказал Олег.

— Сколько? — спросила Василиса.

— Бокс, — сказал Олег. — Коробок то есть.

— Ух ты, — сказала Василиса. — Куда мне столько?

— Нормально, — сказал Олег. — За неделю скуришь.

— Да я выписываюсь уже через неделю, — сказала Василиса.

— Ну вот, — сказал Олег. — Как раз.

— Понятно, — сказала Василиса. — Сейчас будем?

— Можно, — сказал Олег.

— Ты уверен? — спросил его Андрей.

— То есть? — спросил Олег.

— Сегодня нам лучше трезвыми быть, пожалуй, — сказал Андрей. — Если ты точно собрался…

— Спокойно, — сказал Олег. — Нас десять раз отпустит до вечера.

— Вы о чем? — спросила Василиса.

— Да так, — сказал Олег. — Куда?

— Так это же женский, — сказал Олег.

— Без разницы, — сказала Василиса, открывая дверь туалета. — Дверь запирается. Давайте быстрее, пока никто не видит.

Они зашли в прохладный кафельный аппендикс, и Василиса, словно принимающая гостей хозяйка, закрыла за ними дверь и задвинула совершенно деревенский с виду шпингалет.

— Здесь? — спросил Олег. — Или к толчку пройдем?

— Давай здесь, — сказала Василиса. — У толчка как-то противно.

Андрей подумал, что все-таки ее внутренний мир чрезвычайно близок его собственному. Эта мысль вызвала сожаление по навсегда потерянному.

Олег тем временем быстро соорудил косяк.

— Через обычную сигарету лажово, конечно, — сказал он, доставая из кармана зажигалку. — Но, как говорится, сойдет для сельской местности.

Андрей снова подумал о шпингалете и улыбнулся обычному совпадению мыслей.

— Ты, кстати, сама-то забить сможешь? — спросил Олег, затянувшись и передавая косяк Василисе.

Говорил он, используя какой-то резерв легких, так, что дым не выходил наружу раньше времени. Эта способность вызывала у Андрея чувство легкой зависти. А то, что вторая затяжка досталась Василисе, а не ему, выдавило в его душе что-то вроде ревности.

— Смогу, — сказала Василиса. — Не в детском саду.

Трагический процесс, воспетый кислым голосом Боба Марли, прошел буднично. Через минуту Олег подставил окурок под струю воды из крана и выбросил его в урну.

— Ну, — сказал он. — Пожалуй, пойдем мы.

— Да уж, — сказала Василиса. — Скоро родители приедут. Лучше вам не встречаться с ними.

Олег кивнул.

— Как же ты, обкуренная, будешь с родителями общаться? — спросил Андрей.

— Да нормально буду, — сказала Василиса. — Думаешь, не общалась уже?

— Ничего не думаю, — сказал Андрей.

Они вышли из туалета и у самых дверей столкнулись с молодой женщиной. На носу у женщины было укреплено странное сооружение из гипса. Женщина посмотрела на них с удивлением, потом, видимо, решила, что поняла, подмигнула Василисе и зашла в туалет.

— Соседка моя, — сказала Василиса.

Андрей хотел было спросить, не учует ли она запах конопли, но решил, что операция сильно ослабила обоняние женщине.

— Ну, пока, что ли, — сказал Олег.

— Да я провожу вас вниз, — сказала Василиса. — Здесь-то все равно делать нечего пока.

Отрезок субботы, разделивший больницу и бар «Будем здоровы», Андрей почти не запомнил. Точнее, он не любил его вспоминать — потом, когда все так хорошо закончилось.

Они погуляли по уже знакомому району рядом с больницей, посидели немного на той самой детской площадке, пили лимонад и перекидывались обычными для состояния легкого наркотического опьянения фразами.

Потом катались в метро. Потом гуляли в центре. Зашли на Красную площадь (Андрей тогда еще подумал, что это напоминает предполетный маршрут космонавтов). Трава постепенно отпускала и вообще оказалась не очень сильной. Когда Андрей поделился этим наблюдением с Олегом, тот ответил, что так и было задумано.

— Все-таки для девочки подбирал, — сказал он.

Андрей решил, что друг просто применил стандартный саперный прием при плохой игре, но ничего не сказал.

Тем не менее действия травы еще хватило на то, чтобы, пока искали бар, завести долгую и сложную беседу об автомобилях. Андрея вдруг взволновал вопрос идентификации этого транспортного средства. Он сказал, что «Запорожец» и «Феррари» совершенно не похожи друг на друга, хотя и являются автомобилями. Олег вполне ожидаемо ответил, что они имеют некие общие признаки — двигатель, корпус, руль и так далее. Андрей, хорошо продумавший стратегию дискуссии, заметил, что автомобиль со снятыми колесами или рулем остается автомобилем. Так же, как и автомобиль со снятым двигателем. Ему было интересно, что ответит Олег, но тот сказал, что сейчас не время для загрузки.

Это было довольно неприятно, но Андрей не любил вспоминать эти часы своей жизни по другой причине. Основным содержанием всей прогулки для него стало нараставшее чувство того, что все обойдется. Андрей с каждой минутой все сильнее надеялся, что план Олега в конце концов провалится. Надежда достигла своего пика в тот момент, когда оказалось, что никто не помнит точной дислокации бара. Они долго бродили по медленно темнеющим московским переулкам, задавая вопросы милиционерам и прохожим. Большая их часть, естественно, разводила руками, а немногие посвященные давали самые общие рекомендации.

Андрей уже собирался предложить отложить до следующего раза, когда Олег достал из кармана телефон и позвонил Внучку. Тот, как ни странно, оказался дома и подробно объяснил дорогу. Все-таки, подумал Андрей, мобильная связь открывает перед человеком сотни новых путей.

До бара добрались около семи. Андреем тогда овладела полная уверенность в том, что нужных им людей в баре не будет. Когда подошли к дверям, он первым взбежал на крыльцо, открыл дверь и пропустил Олега, попытавшись подделать швейцарский полупоклон и мерзко улыбаясь. Олег на шутку никак не отреагировал.

Внутри уже было довольно много народу, в основном мужчины в возрасте, с чувством собственного достоинства подметавшие пол длинными демисезонными пальто. Мужчины пили пиво, курили и время от времени поглядывали на висевший над стойкой телевизор, излучавший футбол. По сосредоточенным лицам и уверенному блеску еще редкой седины становилось ясно, что тематическим стержнем разговоров служит закончившаяся финансовая неделя. В углу у окна сидели две недоступно дорого одетые девушки. Они почти не разговаривали и футболом не интересовались. Одна из них ела мороженое, что сочеталось со свежей погодой, вторая пила вино, передвигая по лакированной поверхности столика дорогой мобильный телефон. За барной стойкой сидели еще свежая проститутка и уже утомленная официантка. Они беседовали с молодым очкастым барменом. Музыка, доносившаяся из динамиков, надежно замаскированных дизайнером, странным образом рифмовалась с белесым табачным туманом.

Место осталось таким же, как и полгода назад, и Андрей подумал, что придурков, регулярно посещающих одни и те же бары, действительно много.

Дима и Рома сидели рядом с девушками. Андрей удивился не столько тому, что они здесь оказались. Неизменность интерьера сделала бы удивительным как раз обратное. Удивился он тому, что сразу их узнал — возможно, из-за сумки с камерой, висевшей на спинке стула Ромы. Андрею показалось, что его сильно ударили в живот. В последнем приступе малодушия он подумал, что, возможно, это не Дима и Рома. Что они обознались. Или, может быть, ошиблись тогда, осенью. Возможно, Дима и Рома обсуждали тогда сценарий художественного фильма. Или сюжет прочитанной кем-нибудь из них книги. Возможно…

— Сюда, — сказал Олег, кивнув на столик, расположенный возле дверей. Замечание это показалось Андрею лишним — других свободных мест не было.

Официантка появилась в кадре неожиданно быстро.

— Здравствуйте, — сказал Олег, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, — сказала официантка.

— Принесите пива нам, что ли, — сказал Олег.

— Какого? — спросила официантка.

Олег открыл было рот, но Андрей его перебил:

— «Мельник», пожалуйста, — сказал он. — Четыре кружки.

— Хорошо, — сказала официантка и растворилась в прокуренном воздухе.

Простое социальное действие оказало неожиданный магический эффект. Оно придало происходящему реальности, настоящести, и все изменилось внутри Андрея — изменилось сразу и бесповоротно. Ощущение это было потрясающе приятным. Тело Андрея затопил адреналин. Вкус его был совершенно незнакомым — Андрей уже давно заметил, что гормон этот имеет огромное количество оттенков, — и удивительно чистым. «Волшебным», — подумал Андрей. Типичных физиологических ощущений — тошноты, головокружения, озноба — не было и в помине. Зато обострение восприятия достигло неожиданных высот, на душе сделалось легко и светло. Словом, Андрею стало хорошо. Так, как не бывало еще никогда в жизни.

В голове мелькнули многие мысли — и о том, что именно ощущение нереальности, неверие в то, что все действительно происходит, позволило зайти так далеко, и о том, что на самом деле их вела жажда адреналина, а не желание сделать что-то стоящее, хотя и оно, конечно, тоже присутствовало, так же как и отчаяние, опустошение и отчужденность — все то, что делает человека человеком, позволяет кого-то спасти, защитить, наполнить жизнь хоть каким-то смыслом. Андрей подумал о том, что же это за мир, в котором по-настоящему можно только убить, но и эта мысль, и все другие были всего лишь мелкими деталями, никак не влиявшими на возникшее стремление довести все до конца. Стремление совершенно животное, не имевшее ничего общего с разумной деятельностью. Рефлекторная цепочка привычно замкнулась — банка зажата в пальцах, и выйти из магазина без нее никак нельзя, — но ток, текший по этой цепочке, был в десятки раз сильнее обычного. Стало хорошо, и хотелось, чтобы было еще лучше.

Андрей с улыбкой посмотрел на Олега, достававшего из куртки сигареты, и сказал:

— Круто. Они здесь.

— Да, — сказал Олег. — Они здесь.

Как считает классическое человековедение, ждать и догонять тяжело. Андрей в целом разделял традиционную точку зрения, но этот раз был явным исключением. Ждать было легко и приятно. Возможно, потому, что в ожидании присутствовало ощущение уверенности в конечном его исходе — то есть именно то, недостаток чего делает обычное ожидание мучительным.

— Я думаю, — сказал Олег, приканчивая вторую кружку, — что мы тогда просто не были готовы. А потом готовились. Как в спортивном фильме.

— В каком? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег. — В любом. Там же сначала команда сливает все подряд, потом приходит новый тренер, все пашут и в конце валят главных врагов с разгромным счетом.

— Сколько времени? — спросил Андрей.

— Без пяти девять, — ответил Олег, взглянув на экран лежавшего перед ним телефона.

«Да уж, все меняется», — подумал Андрей.

В этот момент Дима поднял руку, и к их столу подошла официантка.

— Поехали, — тихо сказал Андрей.

— Что? — переспросил Олег.

— Все, — сказал Андрей.

Только на улице он осознал, что из бара ушли не заплатив.

— А кружку зачем взял? — спросил Олег.

— Пригодится, — сказал Андрей. — Вон они.

Дима и Рома отошли уже метров на двадцать. Двигались они осторожно, поддерживая друг друга в борьбе с алкоголем.

— Ну, погнали, — сказал Олег.

Они быстро пошли следом за Димой и Ромой. Вокруг звенел прохладный апрельский воздух. Издалека доносился гул движущихся автомобилей. Где-то лаяла собака. Андрей на секунду поднял глаза, подмигнул звездам, потом поудобнее перехватил кружку. Олег достал из кармана шнурок.

— Нет никого, — сказал он, когда до Димы и Ромы оставалось метров пять. — Круто.

— Ага, — сказал Андрей.

Олег воспринял это как команду. Он решительно порвал дистанцию, словно боксер, почувствовавший близость победы, трогательным рыболовным жестом накинул шнурок на шею Диме и рванул его на себя. Дима сел на асфальт и схватился за шею.

Андрей остановился. Рома отступил на шаг в сторону. Сумка с камерой упала на асфальт. Короткая растерянность Андрея — не от страха, а от осознания широты открывавшихся перспектив — спасла Роме жизнь. Он сориентировался в ситуации неожиданно быстро. Работа в порнографическом бизнесе, вероятно, научила его многому. Громко выдохнув, Рома развернулся и побежал — побежал стремительно, не оглядываясь и высоко подпрыгивая, когда на пути его оказывались лужи.

Андрей подумал, что гнаться смысла не имеет, потому что Дима был главным, камеру Рома потерял, да и вообще разделяться не хотелось. Он подошел к Олегу и Диме, постукивая кружкой по бедру.

Они боролись молча. Олег, для того чтобы было удобнее, опустился на колени. Лицо Димы уже начало чернеть, но он не сдавался. На щеках и руках Олега сияли глубокие царапины. Дима, похоже, не злоупотреблял маникюрными ножницами, и это дало ему определенные шансы на выживание. Олег слабел. Это было заметно по дрожи ладоней и удивленному выражению, проступавшему на лице сквозь гримасу крайнего напряжения.

Андрей несколько секунд раздумывал, как быть, потом зашел со стороны Димы, прицелился и нанес удар ногой. Его ботинок миновал голову Димы и задел скулу Олега. Олег выдавил из себя сиплое ругательство, но хватки не ослабил. Из открытого рта Димы потекла слюна и тихий, на пределе слышимости, писк.

Андрей решил поменять тактику и дважды пнул Диму в корпус — сначала в грудь, потом в живот. Первый удар ничего не добавил в ситуацию, зато второй коренным образом изменил энергетический баланс. Дима резко согнулся, и шнурок лопнул. Раздался громкий канализационный звук. Дима втягивал воздух раздавленной гортанью.

Олег удивленно разглядывал остатки шнурка.

Андрей наклонился и ударил Диму кружкой по затылку. Он вложил в удар недостаточно силы. Кружка не разбилась, но на дне ее все же появилась кровь.

Дима застонал. Андрей повторил попытку, на этот раз удачно, с идеальной точностью воспроизведя виденное много раз в кино. Кружка разлетелась вдребезги. Тело Димы разом утратило упругость. Он уткнулся носом в асфальт и затих.

— Все? — спросил Олег.

Андрей ничего не ответил. Повинуясь внезапному приступу вдохновения, он ногой перевернул Диму навзничь и несколько раз сильно ударил каблуком в лицо. Раздался ореховый треск. Нос Димы изменил форму, рот открылся, и между остатками губ стали видны осколки зубов.

— Все? — снова спросил Олег.

Андрей присел на корточки. В руке у него был клубный вариант «розочки» — ручка кружки с острыми осколками. Прищурившись, как хирург, удаляющий гланды, он дважды ткнул Диму в горло и сказал:

— Думаю, теперь все.

В этот момент в кармане Димы зазвонил мобильный телефон.

Андрей посмотрел на Олега.

— Можно, — сказал Олег, пожав плечами. — Наверное.

Андрей сунул руку в карман Диминого пальто, достал трубку, нажал кнопку ответа и сказал:

— Да.

— Нет, — сказал Андрей. — Не думаю.

— Ну потому, что я его только что убил, — сказал Андрей.

После этого он нажал отбой и с силой швырнул телефон в стену дома. Телефон разбился.

— Думаю, нам пора, — сказал Олег.

— Да, — сказал Андрей. — Пожалуй.

Они поднялись и побежали — легко и быстро, так, как бегают только те, кого нельзя догнать.

Где-то вдалеке выла милицейская сирена. Видимо, ловили преступников.

Ответ

— Идиот, — сказала Марина, но в трубке уже бились короткие гудки.

Марина недолго смотрела в окно, пытаясь осмыслить услышанное, потом снова набрала номер, решив, что в первый раз просто ошиблась. В трубке что-то скрипнуло, и механический женский голос произнес фразу, впоследствии широко разошедшуюся в народе.

Марина задрожала. Сама не понимая почему, она чуть было не расплакалась. Потом взяла себя в руки и позвонила Светке. Светки дома не было.

Марина положила трубку, побродила по комнате, что-то бормоча, потом быстро переоделась и вышла в прихожую.

— Ты куда? — спросила мама, появившаяся в прихожей, когда Марина застегивала сапоги.

— Пройдусь, — сказала Марина. — Я недолго.

Мама вздохнула и вернулась в комнату.

Марина действительно гуляла недолго. Обошла пруд. Покурила. Подышала свежим воздухом. Вернувшись домой, она еще дважды набирала номер Димы — сначала мобильный, потом домашний. Но никто так с ней и не поговорил.

Не удалось ей дозвониться и в воскресенье. О том, что случилось, она узнала только в понедельник, когда позвонила Диме домой и наткнулась на его брата.

После этого разговора она действительно заплакала. Плакала она долго и беззвучно, даже не пытаясь вытирать слезы. Плакала оттого, что осталась совсем одна. Оттого, что теперь никто никак не поможет. Оттого, что ничего нельзя вернуть и изменить. Оттого, что все закончилось.

Эпилог

1

…как у всякого разумного человека, похожая на многослойный коктейль, в цветах флага экзотической страны. Роль легкого ингредиента выполняло неприятие радостной готовности людей покинуть родной дом, замешанной на жгучей ненависти к будничной жизни и мучительном ожидании отпуска. Более тяжелой составляющей были чисто бытовые ощущения — обильное потоотделение, зуд от комариных укусов, обострявшаяся бензиновая вонь городских улиц. На самом дне плескались детские воспоминания, когда на все лето приходилось ездить к бабушке, и власть старшего брата становилась неограниченной… Впрочем, в этом году испытываемые эмоции лучше всего было сравнить с «Кровавой Мэри». Наверху — едко-светлое осознание того, что и этим летом не удастся влиться в общемировой праздник. Внизу — солено-красное понимание того, что теперь подключение к какому бы то ни было празднику едва ли возможно. Конечно, и эти две составляющие можно было долго и подробно анализировать, но нужды в этом не было никакой. Хватало того, что провожать Олега невыносимо…

…обычно: обострение чувства одиночества, ожидание отключения горячей воды и неприятное предвкушение визита вежливости к бабушке. Впрочем, теперь все было гораздо проще и хуже: мучила мысль о том, что поездка на теплый соленый берег могла бы все изменить, и не замечаемое раньше безденежье вдруг оборачивается такой безнадежностью. В общем, провожать Светку не было никакого желания.

2

…показалось знакомым. Знакомыми показались не только лицо и одежда, действительно, как выяснилось, виденные много раз. Знакомым показалось выражение лица. Не сиюминутная эмоциональная рябь, сопровождающая каждое душевное движение, а общее строение мимики, отражающее основы душевного склада. Впрочем, это он думал потом. А тогда он просто подумал: «Почему бы и нет. Делать-то нечего», и это…

…не особо удивило. В конце концов, мимо нее каждый день проходили сотни людей, внешность которых отпечатывалась в подсознании, и ощущение «где-то уже видела», запаянное французами в три простых слога, в последнее время стало привычным. Удивило — и даже слегка напугало — то, что знакомым показался голос. Причем странно знакомым, словно раньше она слышала его в несколько искаженном варианте. Например, в трубке телефона, когда на том конце провода произносят…

…вполне стандартные слова. И после этих слов он подумал: «Если бы она знала»…

…после этих слов, как всегда в таких случаях, подумала: «Если бы он знал» — и широко улыбнулась. Выражение его лица тут же поменялось, но не так, как это бывало с другими. В его глазах появилось нечто…

…сильно похожее на улыбку Василисы. Только здесь, помимо ощущения боли и обиды, было еще что-то…

…такое, словно бы он действительно знал. То есть не знал именно про нее, а знал что-то такое, что могло помочь ему догадаться. И тут же мелькнула мысль о посетителях торгового городка на Ленинградском вокзале, ищущих…

…вещи, входящие в жизнь большинства только в качестве картинок на экране или набранных на бумаге букв. А ведь с кем-то они на самом деле происходят. И может оказаться, что человек, с которым ты разговариваешь, из числа тех, кому довелось испытать…

…переживания, которые она, сама того не зная, подарила им далекой осенней ночью. От этой мысли сначала стало страшно, но потом…

…он подумал, что и сам из таких. Вспомнил, как читал о себе — конечно, без упоминания имен — заметки в криминальной хронике. А потом подумал, что…

…нельзя отпустить его без номера телефона. Нельзя сказать, что она пришла к такому выводу. Это было неосмысленное желание. Желание сильное. И она…

…стоила того, чтобы увидеться еще раз. Впрочем, употребление финансового термина в такой ситуации всегда казалось ему оскорбительным. Он поморщился и задал соответствующий…

…вопрос. Она даже и не заметила, как разговор вывернул на практические рельсы. Все произошло удивительно естественно, так, словно по-другому произойти не могло. Она улыбнулась и назвала…

…семь цифр, которые он, смущаясь от ненужной в данной ситуации модности, забил в память сотового телефона. Гораздо уместнее был бы обычный блокнот…

…но она, даже в такой момент, решила следовать придуманным неизвестно кем и когда правилам и не стала доставать записную книжку из сумочки. Она была уверена, что еще успеет записать его телефон.

3

…уже в третий раз. Но других вариантов не было. В общем, оставалось надеяться на собственное красноречие, магию теплого июльского вечера и ее…

…оригинальность, хотя версия о плохом финансовом состоянии была более вероятной. Впрочем,выбирать не приходилось. Да и совсем не хотелось. Если честно, было почти…

…все равно. И, с другой стороны, любое проявление обыденности в последнее время только радовало. Потому что давало надежду на то, что когда-нибудь ему перестанет сниться огромный черный газовый баллон, который надо вынести из супермаркета, чтобы потом опустить на…

…голову ему на плечо, и даже легкий запах пота, превращенный телевизором и журналами в аромат дьявола, на самом деле казался приятным. Иногда она, правда, вспоминала, что так пахло от…

…ее волос. А еще нравилось то, что, когда солнце наконец валилось за зубчатые стены микрорайонов и на улицы выкатывалась бедная, пьяная и агрессивная юность, чувство страха…

…толком не успевало оформиться. Иногда, конечно, мучила мысль о том, что рано или поздно они подойдут к той границе, перейти которую можно только вдвоем (и втроем! и втроем!), и тогда…

…все может измениться, но он не спешил. Слово «тормоз» теперь казалось едва ли не лучшим комплиментом, потому что только оно может…

…защитить навсегда. Но надеяться на это она себе не позволяла. Даже когда выпивала третье пиво.

4

…подключать кого-то еще, но так было проще, и он предложил ей поехать. В конце концов, все положенные этикетом «рано или поздно», выдавленные на коре головного мозга могучим масс-культурным штампом, уже прошли. Она долго молчала, странно улыбаясь и с пугающим усердием затягиваясь остатками сигареты — в какой-то момент показалось, что она скурит и фильтр, — а потом…

…согласилась, потому что прятаться больше было нельзя. И они поехали, стараясь говорить о чем-то постороннем. Всю дорогу она думала, что в конце концов все…

…равно, а там, глядишь, может, что и изменится. Никита с порога обрадовал сообщением о том, что бабушка Внучка наконец…

…померла. Она, впрочем, не обратила особого внимания на это трагическое сообщение. Потому что не считала его трагическим. Мысль о том, что у каждого из нас всегда есть аварийный…

…выход, сопровождала его уже давно, наполняя душу уверенностью в том, что все закончится хорошо. Пили в тот вечер не очень много, но…

…вроде бы вполне достаточно. Во всяком случае, она почувствовала себя довольно раскованно и надеялась, что он не уснет, когда будет…

…снимать ее джинсы. Тут же вспомнилась Василиса, но он отогнал эти воспоминания. Нарушение физиологии любви в такой момент было совсем ни к…

…чему она стремится. Понять это было трудно. Точнее, понять было легко, но смириться с пониманием собственной замкнутости на жажде телесных ощущений она не могла. Тем не менее, когда его руки…

…поползли по ее телу, он старался воплотить в эти движения весь свой небогатый опыт, подкрепленный порнографической школой. Раздеть ее удалось довольно быстро, но потом вдруг…

— …она поняла, что он копирует движения, виденные на экране. Несколько секунд ей удавалось сдергивать себя мыслью о том, что сейчас все так делают, но потом вместо его лица, его рук, его тела она увидела и ощутила другие лица, руки и тела и несильно, но решительно толкнула его…

…в грудь. По всем понятиям, это было обычное кокетство, но он вдруг сдался. Сел, посмотрел по сторонам, встал с кровати, поднял с пола джинсы, достал сигареты и вышел на балкон курить. Теплая летняя ночь не требовала одежды. Через пару минут…

…она составила ему компанию, прикрывшись простыней. А потом они просто легли…

…спать. Алкоголь сильно помог в этом. Засыпая, он подумал о том, что не жили богато, нечего и начинать. Она…

…крепко обняв его плечи, подумала, что это лучше, чем ничего. Хотя ничего тоже хорошо.

5

…бухгалтерского учета так въелись в душу, что даже под шуршание дождя по стеклянной крыше автобусной остановки он пытался сосчитать, сколько раз…

…они виделись, и поняла — так много она никогда ни с кем не встречалась. Стоило ли радоваться этому, она не знала, но вдруг подумала, что…

…можно все рассказать. Он повернулся к ней и долго смотрел в отражавшие мягкий августовский день глаза, и подумал, что ей ни к чему…

…лишние проблемы. И оттого, что рассказать все же нельзя, на душе стало…

…тоскливо. И он решил использовать единственный рецепт борьбы с отчаянием, найденный за двадцать два года. Предложение зайти в…

…супермаркет за пивом было произнесено таким голосом, словно это простое действие являлось для него чем-то чрезвычайно важным. Мелькнула мысль о раннем алкоголизме, и оригинальность его стала казаться не такой яркой…

…как раньше. Звон колясок с продуктами волновал гораздо больше, чем вид охранников и камер, совершенно бесполезных в борьбе с настоящим мастером. И именно то, что продуктовые коляски наконец исчезли из виду, принесло облегчение, когда они выбрались на…

…мокрую улицу, он так странно и хорошо улыбался, что отчаяние сразу поблекло, хотя и не прошло совсем. А потом он достал из кармана две маленькие черные баночки и сказал, что таким образом развлекается, а еще сказал, что развлечения эти до добра не доводят, но, когда она попыталась добиться от него подробностей, ничего конкретного ей вытащить не удалось. В общем, в тот вечер они здорово напились и долго обжимались в каком-то подъезде, который наверняка был вонючим и грязным, но она этого не заметила.

6

…осень, холодная, дождливая, настолько каноническая, что казалась совершенно нереальной. В город возвращались загорелые отпускники, уступая места на пляжах перелетным птицам, надо было еще ходить в институт, чтобы писать какой-то диплом, дававший право на занятия какой-то профессиональной деятельностью. Но главным было то, что она явно рисковала подсесть на адреналин, и как-то, при свете желтых фонарей, глядя на блестящий, словно спина пиявки, асфальт, он рассказал ей. Не все, а только…

…про Василису и коляску. Когда он произнес это имя, она чуть не вскрикнула и заметно задрожала. К счастью, на улице было довольно холодно, и удалось списать дрожь на погодные условия. А когда его рассказ был окончен и она заметила в его глазах влагу, ей вдруг захотелось…

…поехать к нему домой. И они сели на автобус, добрались до метро, потом до Ленинградского вокзала — она как-то странно себя вела, пока шли от метро к кассам, и он сказал ей, что бояться тут совершенно нечего, потому что на самом деле их никто не…

…видит. Она не сразу поняла, что он имеет в виду, а потом, когда смысл его слов скользнул в ее душу, она немного успокоилась. Впрочем, до конца успокоиться ей не…

…удалось, ни пока гуляли по городу, ни когда пришли домой. Он ужасно волновался, из-за того, что не чувствовал в себе достаточно сил, из-за того, что презервативы лежали в кармане джинсов уже несколько недель и могли потерять свои качества, хотя он об этом ничего толком не знал, и еще из-за того, что очень сильно волновалась…

…она, и никакие его слова не могли ей помочь. Но она твердо решила идти до конца, хотя ей иногда приходилось стискивать…

…зубы так, что он слышал их скрип. В такие моменты он понимал, что все-таки не ошибся в метро, и пытался остановиться, но она крепко прижимала его к себе, и говорила «продолжай», и, хотя ему было больно и чувствовал он себя как герой заметки с первой полосы самой популярной московской газеты, он продолжал, потому что понимал, что ей это…

…нужно, нужно так, как только может быть нужно. И в самом конце ей даже стало хорошо, не совсем, но все же, и потом, когда они лежали рядом, глядя на бегавшие по потолку пятна от фар въезжавших во двор машин, и слушали урчание большого дома, она думала о том, что когда-нибудь ей не будет хотеться, чтобы у него было четыре руки.

Оглавление

Часть первая

  «Ред Булл» — вкус победы

  Алхимик

  Ноль

  Табачка

  Работа

  Челка

  Рейд

  Поцелуй

  Первый снег

  Последнее «П»

  Будем здоровы

  Ты теперь не так уж будешь биться

  Вася

  Уборка

Часть вторая

  Зима

  В метро

  Дальше

  Переход

  Game paused

  Новый год

  Новый год

  Мамон

  Коляска

  Номер

Часть третья

  Апрель

  Кино не для всех

  Весы

  Зрачок

  Это — химический ожог

  Никак

  Шнурок

  Гудок

  Хорошо

  Ответ

Эпилог