КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

В рядах борцов [Север Феликсович Гансовский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

С. Гансовский В рядах борцов

ФЕДЕРАЛЬНАЯ № 66

Они шли вчетвером. Вернее — втроем, потому что Розу мать несла на руках.

Впереди шагал отец — мужчина немногим больше сорока пяти лет, высокий, с широкими крутыми плечами. Он шел согнувшись, чтобы ремни заплечного мешка меньше врезались в плечи, но когда выпрямлялся, сразу было видно, какой это большой и сильный человек. На нем были выцветший синий комбинезон, серая рубашка, из-под которой виднелась загорелая грудь, холщевая измятая кепка и тяжелые с железными подковами ботинки. Его лицо с глубоко запавшими глазами побурело от солнца, ветра и дорожной пыли. Наклонив голову, отец глядел на убегающую под ногами серую, бесконечную ленту дороги.

Мать шла немного позади. Это была статная женщина с коричневым от загара лицом, в туфлях на босу ногу, порыжевшей от солнца кофточке и широкой юбке. Поправляя время от времени прядь темных волос, падавших на лоб, она тревожно поглядывала на лицо девочки лет трех, которая спала у нее на руках. Губы ребенка распухли, покраснели и резко выделялись на бледном личике.

Мальчик шел последним, далеко отстав от родителей. Большую соломенную шляпу с потрепанными полями он держал в опущенной руке, почти касаясь ею полотна дороги. Один мальчик не нес ничего тяжелого. Две книги и индейский лук, которые он взял с собой, были выброшены еще возле Амарильо, километров за двести отсюда.

Мимо них проносились автомобили различных марок: яркокрасные обтекаемые машины «Дженерал моторс», тяжелые трехосные грузовики, дребезжащие старые «Форды». Люди на дороге не обращали на них внимания. Можно было бы попросить кого-нибудь подвезти, но хозяева легковых машин никогда не подбирают бродяг. А у грузовых на ветровом стекле обычно приклеены листки: «Пассажиров брать воспрещается». Наверно, хозяева жалеют те капли бензина, которые могут быть израсходованы на лишний груз, или не хотят, чтобы шофер отвлекался разговорами с попутчиками. Кто их знает?

Каждый из идущих думал о своем, но ход мыслей был общим для всей семьи, которая вот уже вторую неделю шла из Техаса в Калифорнию по федеральной дороге № 66.

«Как это случилось? — размышлял отец. — Вот есть маленький домик, огород, на котором жена высаживает ранние овощи. Есть работа, хорошая работа сборщика на автомобильном заводе. Тебя все уважают, и мастер снимает шляпу, когда встречаешься с ним на улице в воскресенье. Потом начинают ходить слухи о безработице. Думаешь, что тебя это не коснется.

Но вот однажды приходишь за получкой и вдруг получаешь синий листок расчета. «Послушайте, мистер, — говоришь кассиру, — ведь я же здесь двадцать лет работаю». «Я делаю то, что мне прикажут», — говорит тот. И маленькое окошечко в кассе захлопывается…»

Мать вспоминала о старшем сыне. С таким сыном родители могли не бояться старости. Веселый, ростом выше отца, он подхватил мать, как перышко, когда они прощались в 1943 году. «Меня не убьют, мама. Видишь, какой я сильный». А теперь вот лежит под Шербургом, во Франции. Сына, может быть, и не уволили бы с работы. Ведь увольняли в первую очередь тех, кто старше сорока пяти лет. На заводских воротах так и было написано: «Рабочие старше сорока пяти лет не принимаются».

Вот и отец оказался уволенным, хотя он еще очень крепкий. Что же, если человеку исполнилось сорок пять лет, — значит, нужно умирать? — Мать посмотрела на лицо девочки. Только она и осталась у нее. Да еще Томми. Но где же он?

А Томми думал о другом. На рекламном плакате мальчик прочел: «Пейте кленовый сок. Полезно, питательно, вкусно!»

Последний раз они ели вчера. Одна женщина дала им пачку яичного порошка. Но это было вечером, а теперь уже середина дня. Томми вспомнил о том, как он пил кленовый сок у деда на ферме. На дереве они нарезали желобки и собирали сок в ведра. Потом дед варил его в большом чане. Когда варка кончалась, Томми брал ковш и пил густую янтарную массу.

Как давно всё это было! Томми пожалел, что пил тогда кленовый сок без хлеба. Сейчас он мазал бы его на хлеб. Мальчик шел всё медленнее и медленнее.

— Томми! — донесся издалека голос матери.

Мальчик посмотрел вперед. Отец и мать остановились на дороге. Отец стоял согнувшись, а мать, наоборот, откинулась назад: ей тяжело нести Розу.

Томми прибавил шаг. Он слишком устал. Если бы поесть чего-нибудь, то, конечно, можно итти быстрее. А сейчас его ноги в стоптанных ботинках переступали медленно.

Мать с жалостью смотрела на приближающуюся фигурку мальчика.

— Ты очень хочешь есть? — спросила она.

Томми выпрямился. Он откинул назад голову и облизал потрескавшиеся губы.

— Поел бы. Но не сейчас. Еще рано. Может быть, вечером что-нибудь достанем.

Мать переложила спящую Розу на другую руку.

— Хорошо бы дать ей попить, Джуд, — сказала она, обращаясь к отцу.

Отец молча обвел взглядом степь: кругом была только выжженная солнцем трава.

— Ну, пойдемте, — мать посмотрела вперед. — Вон там, кажется, какая-то ферма. Только не отставай, Томми.

Мальчик кивнул, и они снова пустились в путь. Через некоторое время мать начала отставать от отца. Томми шел медленнее всех, и вскоре между ним и родителями снова оказалось большое расстояние.

Так они шли довольно долго, пока слева, за дорогой, не начались отгороженные колючей проволокой бесконечные поля картофеля, уходящие к горизонту. Картофель был уже убран, и только редкие ветви высохшей ботвы лежали на бороздах.

— Большая ферма, — произнес отец.

Мать не ответила. Она думала о том, что на такой ферме, пожалуй, не дадут ничего.

Томми нагнал их.

— Папа, — предложил он, — я подлезу под проволоку и посмотрю, может быть, там осталось немного картофеля в земле.

— Не надо, — покачал головой отец. — Мы придем на ферму и спросим, нет ли какой-нибудь работы.

Мать вздохнула. Сколько раз они уже спрашивали! Но работы всё нет и нет.

Томми тоже вздохнул. Он думал о крупном белом картофеле, горячем и дымящемся. Роза уже два раза просила есть, и теперь мать отдала ей последний кусок желтой массы, которую она приготовила вчера из яичного порошка.

Прошли еще около трех километров. За поворотом дороги показалась ферма — три высоких силосных башни, окрашенных белой краской, несколько длинных, с покатыми крышами амбаров и барок, где живут рабочие.

Солнце начало уже склоняться к горизонту, стало не так жарко.

Томми вдруг остановился.

— Папа, посмотри, сколько картофеля, — сказал он тихо, почти шопотом.

Все трое остановились. Прямо перед ними, за колючей проволокой, возвышалось несколько огромных груд картофеля. Каждая была метра два высотой.

Сколько еды! Они молча смотрели на это богатство. В глубине двора несколько рабочих согнувшись убирали какие-то шланги. Увидев стоявших за оградой людей, один из них выпрямился и что-то крикнул.

— Скажи им, что нам ничего не надо, — сказал отец матери. — Нам бы только напиться воды. Мы не нищие.

— Конечно, конечно, — сказала мать. — Не беспокойся, я только попрошу воды. — Мать сделала несколько шагов вдоль ограды по направлению к рабочим.

— Не найдется ли у вас немного воды? — попросила она.

— У нас тут ничего нет, — ответил один из рабочих, — даже воды нет. Ее привозят с другой фермы.

— Мистер, — обратился к нему отец, — может быть, здесь есть какая-нибудь работа? Нам бы только немного картофеля. Я хороший механик, и весь инструмент здесь. — Отец кивнул головой, показывая на мешок за плечами. — Денег не надо.

— Немного картофеля? — повторил рабочий и, видимо, хотел еще что-то сказать, но в этот момент из глубины двора раздался властный окрик: «Эй, кто там!»

— Хозяин идет, — прошептал рабочий.

К ним приближался небольшого роста мужчина с выдающейся вперед челюстью и красным лицом. Глаза его смотрели недружелюбно.

— Что вам надо? — спросил он прохожих.

— Нет ли у вас работы? — сказала мать. — Мы поработали бы за мешок картофеля.

— У меня ничего нет, — ответил мужчина. — И не задерживайтесь здесь. Проходите!

— Пойдемте, — не выдержал отец. Он повернулся и быстро зашагал по дороге. Мать и сын пошли вслед за ним.

— Кушать хочу, — плакала Роза.

— Ну, сейчас, сейчас, — говорила мать. — Скоро мы придем на место.

— Эй вы! — крикнул вдогонку хозяин фермы. — Вы здесь на ночь не останавливайтесь. Это не разрешается. Там, впереди, через три километра, есть лагерь безработных. А здесь я на ночь выпускаю собак.

Три фигуры уходили всё дальше. Томми несколько раз оглядывался: если бы им позволили взять хоть немного картофеля! Они дошли до лагеря, когда уже начиналась ночь. Собственно, это и не был лагерь. Просто возле дороги проходила широкая, защищенная от ветра лощина с маленьким ручейком посредине. Там было удобно развести костер, и кое-кто из собравшихся уже сделал это.

Те, у кого не было пищи, садились вместе и устраивали один большой огонь. А те, у которых нашлось что поесть, располагались отдельно. Не от жадности, нет. Просто, если у человека осталось немного бобов, то ведь и своим детям надо было дать есть каждый день. Этим всех голодных не накормишь, — их на дороге тысячи.

Отец, мать и Томми опустились на землю, невдалеке от большого общего костра. В первый момент ни у кого не было сил что-нибудь сделать. Томми всё время думал о картофеле. Его начало тошнить от голода, и он с трудом сдерживал слезы. Отец сидел, опустив голову. Мать, посадив Розу на землю, отдыхала.

— Кушать… — вновь протянула Роза.

— Да уймись ты! — воскликнула мать, одергивая на ней платье. — Ты попробовал бы выменять на еду что-нибудь из своих инструментов. Всё равно без дела носишь, — сказала она отцу.

Томми с удивлением посмотрел на мать. В первый раз она так говорила с отцом. Инструменты — это было единственное, что у них осталось. Томми ожидал, что отец вспылит, но он опустил голову еще ниже и тихо сказал:

— Ничего не сделаешь…

Он медленно развязал мешок и стал рыться в нем. Потом вынул разводной гаечный ключ и повертел его в руках.

Наконец он встал и, сгорбившись, пошел к большому костру. Мать и дети молча смотрели ему вслед.

Отец долго не возвращался. Он стоял у костра, освещенный снизу красными отблесками. Люди возле костра шумели.

Наконец отец пошел обратно.

Было уже темно, но мать и дети видели, что в руках у него тот же гаечный ключ. Томми почувствовал, как теплый комок подступает к горлу. Мальчик отвернулся, стараясь не выдать своих слез.

Отец подошел.

— Там хорошие люди, — сказал он. И мать вдруг увидела, что лицо у него радостное и смущенное. — Приглашают нас к костру. У них есть картофель.

— Что ты говоришь?!. — сказала мать. — Бывают же такие люди! — Томми показалось, что в голосе у нее прозвучало что-то похожее на слезы. Она встала и взяла Розу на руки.

— Томми, заправь рубашку!

Возле костра распоряжался маленького роста черноволосый мужчина с мелкими чертами подвижного улыбающегося лица. Он шумно приветствовал мать.

— Садитесь, садитесь, места всем хватит! Картофеля тоже. Эй, длинноногий, подбери свои ходули!

— Ничего, ничего, — говорила мать. — Мы как-нибудь устроимся.

Люди вокруг костра (их было человек десять) потеснились и дали место вновь прибывшим.

— Берите картофель из этой кучи. У вас есть котелок? Вешайте его на палку!

— Не стесняйтесь, — говорил черноволосый. — Нам этот картофель ничего не стоил. Мы его «одолжили» на соседней ферме.

При слове «одолжили» люди вокруг костра засмеялись, и Томми понял, что они просто сами взяли картофель.

Один котелок поспевал за другим; черноволосый раздавал горячие крупные картофелины сначала детям, потом взрослым. На газету он насыпал соли, и все макали туда свои куски. Томми думал, что ему никогда не наесться. Он давился, обжигался и брал у черноволосого всё новые и новые порции Отец ел медленно, с достоинством. Мать сначала накормила Розу, а потом и сама съела несколько штук.

Картофель кончился. Мужчины закурили, делясь между собой табаком.

— Пойдем вымоем котелки, — сказала мать. Томми поднялся, они собрали котелки и пошли в темноту, к ручейку.

— Надо бы сходить еще за картофелем на утро, — сказал кто-то у костра.

— Сейчас ничего не выйдет, — ответил черноволосый. — Его уже собрали в кучи. Этот мы набрали раньше, еще на поле. А теперь там, наверно, охрана.

Когда Томми с матерью вернулись к костру, люди лежали, глядя на огонь. В зубах у мужчин поблескивали самодельные сигареты. Роза уже спала, свернувшись клубком на разостланном отцом одеяле.

— Да… найдешь ты там работу, — говорил черноволосый, продолжая разговор. — Это только говорят, что в Калифорнии есть работа. А на самом деле там не лучше, чем здесь. Тысячи людей ходят по дорогам.

— Что же делать? — сказал отец. — Человеку надо на что-нибудь надеяться.

— Может быть, безработица скоро кончится? — выразил надежду кто-то.

— Да, кончится… — мрачно проговорил черноволосый. — В 1929 году, когда началась безработица, мне отец всё говорил: «Скоро она кончится». Говорил, говорил, да так и умер от голода. А я вот с тех пор почти не вырос.

Томми подумал о себе: неужели и он будет таким маленьким? Нет, этого не может быть!

Но сегодня он целый день не ел и, наверное, совсем не рос. И завтра нечего будет есть.

— Так что же делать? — сказал отец.

— Что делать? — ответил взволнованный голос. — Отобрать у них все фабрики и заводы! Тогда безработица кончится.

— Так только коммунисты делают, — произнес черноволосый.

— Никогда не видел ни одного коммуниста, — ответил тот же голос. — Хотелось бы посмотреть. Наверное, хорошие ребята.

— Они уничтожают всё, — твердил черноволосый. — Они не признают семьи…

— Да, — неожиданно вступил в разговор мужчина в старом свитере и армейских пехотных брюках, — коммунисты уничтожают всё, — так пишут газеты. Я тоже коммунист. И мой друг коммунист. — Он показал на лежавшего рядом добродушного худощавого негра в старой солдатской форме и с ленточкой «За храбрость».

— Нет, ты в самом деле коммунист? — недоверчиво спросил черноволосый.

— Конечно, в самом деле. Вот у меня и бомба в кармане.

Вокруг костра прошел смешок.

— В газетах такие ужасы пишут про Россию и про коммунистов, что не знаешь, чему и верить, — сказал отец.

— А вот чему верить, — снова заговорил тот, кто назвал себя коммунистом. — Я разговаривал с одним парнем, который читает нашу рабочую газету. Он мне рассказывал, что в России сейчас идет большое строительство. Там людей просто нарасхват берут. На одной Волге сооружают две таких электростанции, каких нет во всем мире. Их дети даже и не знают, что означает слово «безработица».

— Волга — это русская река, — сказал черноволосый. — Там они Гитлера разбили.

Томми лежал на спине и думал о России. Она представлялась ему страной вечного снега. В этом снегу русские строили электростанцию. Там была работа и за нее платили.

— Ну, спасибо, — сказала мать. — Надо укладываться спать.

Когда разложили одеяло, Томми лег рядом с отцом.

— Папа, — спросил он, — а правда, я не вырасту, если не буду есть?

— Ничего, сынок, — ответил отец. — Безработица скоро кончится.

Томми вспомнил, как черноволосый рассказывал о своем отце, который так же говорил, а потом умер от голода. Мысль о том, что его отец может умереть, была невыносима.

— Папа, ты можешь умереть от голода?

— Нет, сынок. До этого еще далеко. Спи.

Он положил свою большую тяжелую руку на плечо Томми и прижал мальчика к себе. Кругом тоже укладывались люди. Костер затушили.

Некоторое время то в той, то в другой стороне слышались разговоры. Иногда огонек сигареты вырывал из темноты чье-нибудь исхудавшее лицо. Наконец стало тихо. Лагерь уснул. Только с дороги доносилось шуршание автомобильных шин.

Томми не спалось. Мальчик думал о том, что утром Роза опять будет просить есть и он сам будет голоден. Томми снова вспомнил об огромных грудах картофеля на ферме. Осторожно освободившись от тяжелой руки отца, он сел и осмотрелся.

В лощине все спали. То здесь, то там слышалось тяжелое дыхание уставших людей. Направо темнела дорога.

Томми поднялся и тихонько вытащил из-под одеяла сложенный вчетверо мешок — один из трех мешков, которые у них были. Проверил, в кармане ли его ножик. Потом, крадучись, отошел от отца и, спотыкаясь о кочки, поднялся на дорогу.

Вправо и влево простиралось темное полотно бетона. Здесь, наверху, было холодно, и Томми почувствовал, как хорошо было под теплой рукой отца.

Одеяло, на котором мальчик спал, показалось домом, где он, хотя бы и временно, был защищен от невзгод.

А сейчас Томми стоял один на темной дороге. Ему захотелось вернуться, но он поборол в себе это желание и двинулся вперед.

Итти было далеко, около трех километров. Сначала Томми шел почти наощупь, поворачивая налево или направо, когда ноги чувствовали, что он сошел с бетонного полотна на придорожный гравий. Потом глаза привыкли к темноте, и мальчик зашагал увереннее.

Ночь была полна звуков. То вдруг раздавался резкий звон цикад, то проскакивал через дорогу заяц, то пугающе кричала какая-то птица. Чем дальше мальчик отходил от лагеря, тем ему становилось страшнее.

Вдали показался маленький огонек и стал быстро приближаться. Томми остановился, не понимая, что это. Огонек увеличивался, слепил мальчику глаза. Томми отошел в сторону и прежде чем понял, что́ это такое, огромный черный автомобиль с одной зажженной фарой промчался мимо него, едва не задев мальчика передним крылом. После ослепительного света наступила полная темнота, и изо всех ощущений у Томми остался только запах горького дыма и бензина.

Некоторое время мальчик стоял, ничего не видя, потом неуверенно двинулся дальше. Глаза его снова начали привыкать к темноте, и дорога стала смутно вырисовываться во мраке.

От быстрой ходьбы Томми согрелся, итти было легко и приятно. Ноги как будто сами несли его. Томми подумал, что скоро дойдет до фермы. Он не станет красть, нет. Отец никогда не простил бы ему этого. Томми вспомнил, как он поморщился, когда черноволосый сказал «одолжили». Томми не возьмет картофеля тайком. Он попросит его у хозяина.

Мальчик шел уже много времени и начал напряженно вглядываться в темноту, чтобы не пропустить ферму. Вдали снова показался огонек. Теперь Томми знал, что делать. Он сошел с дороги и отвернулся в сторону, чтобы свет фар не ослепил его. Автомобиль пронесся мимо, и в быстро мелькнувшей полосе света мальчик увидел столбы изгороди. Это была ферма.

Томми дошел до ворот, сел на корточки и прислушался. Ни звука не доносилось с фермы. Казалось, там всё вымерло. Окна барака, в котором жили рабочие, не были освещены. Горы картофеля темнели совсем рядом на фоне белых силосных башен. Томми хотел было войти во двор, но вдруг вспомнил про собак, о которых говорил хозяин, и не решился подлезть под проволоку.

Некоторое время мальчик прислушивался, но ночь отвечала ему только шорохом ветра в траве. Внезапно рядом послышался легкий шум. Томми в страхе обернулся. Серая тень мелькнула возле него — заяц! Зверек прыгнул сквозь редкую проволочную изгородь и остановился во дворе фермы. Мальчик пошарил рукой по земле, нащупал камешек и швырнул им в зайца. Зверек подпрыгнул и со страху метнулся на кучу картофеля. Послышался стук, несколько картофелин скатилось вниз. Во дворе попрежнему было тихо. Не тявкнула ни одна собака. Тогда с бьющимся сердцем Томми подлез под проволоку.

Он подошел к дому и осторожно постучал в дверь. Никто не отвечал.

Томми постучал сильнее. За дверью послышалось ворчанье, и вдруг мальчик услышал злобный лай. Запертая внутри собака бросилась на дверь.

«Неужели в доме никого нет?» — подумал Томми. Он отошел от двери и постучал в закрытые ставни. Только собака лаяла в ответ. Мальчик начал стучать громче и наконец забарабанил изо всех сил.

Неожиданно окно отворилось. В глубине комнаты кто-то, чиркая спичкой, зажигал керосиновый фонарь. Томми перестал стучать. Потом одна из ставен резким толчком откинулась в сторону, и мальчик увидел заспанное и помятое лицо человека, который сегодня так грубо отказал им в работе. С минуту они смотрели друг на друга молча, потом хозяин хриплым голосом спросил:

— В чем дело? Чего ты стучишь?

Путаясь и краснея, Томми попросил у него картофеля, хотя бы совсем немного. Его отец отработает… Даже он сам может отработать…

Хозяин молча поставил фонарь на подоконник. Лицо его выражало недоумение. Казалось, он никак не мог понять, что нужно мальчику. Потом вдруг шумно вздохнул, и до Томми донесся запах виски. Хозяин был пьян.

— Что ты хочешь? — снова спросил он.

— Картофеля, мистер, немного картофеля, — повторил мальчик, отступая. Он не любил и боялся пьяных. Отец никогда не бывал таким. Внезапно Томми подумал о том, что он здесь один, ночью, на чужой ферме. Мальчику стало страшно.

Но хозяин, повидимому, не имел никаких враждебных намерений. Он помолчал еще с минуту, о чем-то размышляя.

Наконец губы его раздвинулись в пьяной улыбке.

— Ты хочешь картофеля? Постой, я запру собаку.

Он исчез в глубине комнаты. Некоторое время оттуда слышалось рычанье и какая-то возня. Наконец дверь отворилась, и на пороге появился хозяин с фонарем в руке.

— У тебя есть мешок? — спросил он.

— Есть! — обрадованно воскликнул Томми. — Вот! — и мальчик показал свой мешок.

Хозяин, бормоча что-то про себя, спустился с крыльца и, покачиваясь, пошел к грудам картофеля. Томми следовал за ним.

— Давай мешок! — сказал хозяин. Он взял мешок, резко повернулся к куче и, не рассчитав движения, едва не упал на картофель.

— Я тебе дам сколько угодно картофеля, — говорил он. — Бери сколько хочешь. Хоть всю кучу. — Он раскрыл мешок. — Бросай сюда!

Томми не заставил себя подгонять. Он присел на колени и дрожащими руками стал быстро бросать картофель в мешок. Неприятный, тяжелый запах ударил ему в нос. Через несколько минут мешок наполнился.

— Хватит, мистер, — остановился Томми. Он знал, что больше ему не унести.

— Бери больше! — воскликнул хозяин. — Мне не жалко. Бери хоть всё!

— Спасибо, мистер, — сказал Томми. — Отец будет вам очень благодарен.

— Благодарен? — переспросил хозяин и рассмеялся, но неожиданно оборвал смех и бросил мешок.

— Не хочешь больше брать — не надо. Теперь уходи, а я пойду спать.

Он повернулся и, шатаясь, пошел прочь. «Благодарен… — повторял он про себя. — Благодарен…» У самого крыльца он оглянулся и крикнул:

— Передай привет отцу и всем бродягам там, в лагере!

Снова зарычала собака, хлопнула дверь, и всё стихло.

Томми еще раз крикнул: «Спасибо, мистер!» — и схватил мешок. Он оказался очень тяжелым. Чувствуя, как кровь приливает к лицу, мальчик понес мешок к изгороди, перелез через нее сам и протащил свой груз под проволокой.

Он не прошел и десяти шагов, как понял, что если не поднимет мешок на спину, то не сможет добраться до лагеря. Тогда Томми попробовал забросить мешок на спину. Но груз был слишком тяжел: покачнувшись, мальчик чуть не упал.

Томми присел на дорогу и задумался. Потом вынул из кармана веревку и разрезал ее пополам. Одним куском он крепко затянул верх мешка. Затем, ровно распределив груз на две части и перевязав мешок посредине, мальчик подлез под него и с усилием встал на ноги. Нести картофель таким способом было удобнее и не так тяжело.

Томми прошел, наверно, с полкилометра, когда почувствовал, что страшно устал. Правое плечо, на котором он нес мешок, начало болеть.

Несмотря на прохладную ночь, ему было жарко, и пот струился по лицу. Свешивающийся впереди мешок давил на грудь, стало трудно дышать. Плечо болело всё сильнее. Томми решил отдохнуть.

Мальчик сошел с дороги, сбросил мешок на землю и растянулся возле него. Плечо гудело от усталости. Лежать было необыкновенно приятно.

Томми пролежал минут десять, наслаждаясь отдыхом и глядя в небо. Потом снова подлез под мешок, взял его на другое плечо и двинулся дальше.

Теперь он шел медленнее. Казалось, мешок тяжелел с каждым шагом. А Томми думал о том, как принесет картофель в лагерь, как соберутся люди и все будут рады. Они снова будут сидеть у костра, есть горячие картофелины и разговаривать.

Меньше чем через километр мальчик опять вынужден был отдохнуть. Потом, пройдя метров триста, полежал еще раз. Он начал считать шаги. Плечи и спина болели нестерпимо. Руками Томми старался отталкивать мешок от груди, чтобы легче было дышать, но и руки тоже устали. Он весь вспотел и покрылся пылью.

С каждым шагом итти было всё тяжелее.

Теперь мальчик уже не думал о том, что скажут в лагере. Всё исчезло, осталась только одна мысль — донести мешок. Больше всего ему хотелось лечь и лежать неподвижно, но Томми знал, что надо торопиться. Небо на востоке начало светлеть.

Голова у Томми кружилась от усталости, в горле пересохло. Мальчику стало казаться, что он никогда не дойдет до лагеря. Он шел, падал, поднимался и снова шел.

Лагерь показался, когда мальчик уже решил, что ему не донести мешка. Слева, в лощине, возле погашенных костров спали, скорчившись, люди.

Напрягая последние силы, Томми спустился вниз, подошел к отцу, осторожно опустил мешок на землю и сам свалился рядом с ним.

Он победил! Он донес мешок! Мальчик прижался к отцу и заснул крепким, без сновидений сном.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе. Все уже встали. Мать умывала Розу возле ручья. Отец стоял с несколькими мужчинами. Они смотрели на что-то, лежавшее на земле.

«Мой картофель», — подумал Томми и встал. Спина, плечи, руки — всё болело нестерпимо. Но мальчик был счастлив. Он, маленький и слабый, принес этим людям пищу.

Широко улыбаясь, Томми зашагал к мужчинам.

— Папа! — закричал он. — Я его не украл, мне дали.

Мужчины повернулись к мальчику. На земле лежал его мешок, но картофель…

Томми не верил своим глазам. Клубни были странного синего цвета, покрытые какой-то слизью.

— Папа, что это? — спросил в ужасе Томми.

— Они отравили картофель, сынок, — ответил отец. — Облили какой-то жидкостью, чтобы нельзя было есть.

Томми нагнулся и взял одну картофелину в руки. Она расползлась синеватой, противной на ощупь массой. Только самая сердцевина была еще крепкой, но и она уже окрасилась в синий цвет.

— Это, наверно, стоило не мало денег — отравить столько картофеля, — сказал черноволосый.

— Папа, зачем они это сделали?

— Сейчас стоит низкая цена на картофель, — ответил за отца тот, кто называл себя коммунистом. — Нет покупателей, вот хозяева и отравили его, чтобы не досталось людям.

— Значит, этот картофель нельзя есть? — спросил Томми дрожащим голосом.

— Нельзя, — ответил черноволосый. — Я знаю эту штуку. Так часто делают, когда хотят поднять цены.

Томми повернулся и пошел в сторону. Всё было напрасно: и страх, и усталость, и труды целой ночи. Им опять нечего есть. Мальчик лег на траву лицом к земле. Рыдания сотрясали его маленькое тело.

Мужчины подошли к Томми и сели кругом.

— Не ночью надо брать, — сказал коммунист. — И не просить. Открыто прийти и взять то, что принадлежит народу.

— И мы возьмем! — воскликнул отец поднимаясь. — Клянусь, мы сделаем так, как сделали рабочие в России!

НИАГАРА

Собаки жили во дворе, в сарае. Их было пять-шесть, а иногда и десять. Ухаживал за ними Тони — тщедушный, маленького роста, одиннадцатилетний мальчик с торчавшими во все стороны черными волосами. Руки у него всегда были красные и потрескавшиеся, потому что с утра до ночи он возился в доме и во дворе: колол дрова, носил воду, убирал в комнатах, чистил собачьи клетки. Собак он боялся и не любил. Но еще больше Тони боялся своего хозяина.

Хозяин — мистер Каридус — был высокий, узкогрудый человек с бесцветными глазами и узким серым лицом. Жидкие волосы какого-то неопределенного цвета он зачесывал назад. Голос у мистера Каридуса был сухой, скрипучий. Когда хозяин отдавал какое-нибудь приказание Тони, то всегда смотрел в сторону или поверх головы мальчика.

Мистер Каридус жил один, без семьи. Собак он держал для боев.

«Собачьи бои» запретили в этом штате, но мистер Каридус всегда щедро делился барышом с полицией, и поэтому его никто не беспокоил.

Бои устраивались на пустыре, на самой окраине города за кожевенными заводами. Рабочие с этих заводов никогда туда не ходили, но и без них собиралось довольно много народу: мелкие лавочники, биржевые спекулянты — накипь, которой всегда много в крупном американском городе.

Здесь тоже в большом ходу были разные жульничества: собак подпаивали, делали им уколы, выпускали ненакормленными. Тот, кто был хорошо знаком с хозяином собаки, всегда мог знать заранее, какая собака победит, и выиграть небольшую сумму денег. Обмана там встречалось не меньше, чем на настоящих спортивных состязаниях в Чикаго или Нью-Йорке.

Тони попал к мистеру Каридусу случайно. Родители мальчика приехали сюда из Детройта в 1946 году. Отец вскоре умер от чахотки. Мать некоторое время работала на кожевенном заводе, а потом отравилась дурной пищей и умерла в больнице.

Тони остался один. Сначала его хотела взять к себе их соседка, работница с фабрики, но Тони увидел мистер Каридус и предложил отдать мальчика ему. Работница согласилась, потому что у нее самой было двое детей и все жили впроголодь.

Когда Тони привели к мистеру Каридусу, он ровным голосом объяснил мальчику, в чем будут заключаться его обязанности. Их было так много, что Тони не всё смог сразу запомнить.

На другой вечер хозяин увидел, что в бочку во дворе не налита вода. Он позвал Тони, брезгливо сжав губы, взял мальчика белыми пальцами за короткие черные вихры и бросил на землю. Потом несколько раз ударил его тонким ременным поводом.

Кончив, он снова своим скрипучим голосом спокойно и равнодушно повторил Тони всё, что тот должен делать, и ушел, оставив плачущего мальчика во дворе. С тех пор Тони никогда не упускал ничего из своих многочисленных обязанностей.

Для мистера Каридуса мальчик оказался очень полезным приобретением. Раньше хозяину самому приходилось кормить собак, чистить сараи и убирать в доме.

Теперь всё это делал Тони. Он вставал рано, приносил дрова и топил печку в комнате, где жил хозяин. Затем подметал в доме и бежал за продуктами в магазин. Он всё брал в долг, а расплачивался сам мистер Каридус, который вообще никому не доверял денег. Потом Тони готовил завтрак хозяину. Днем мальчик приносил с бойни обрезки мяса и кости и варил собакам овсяную кашу. Эту же кашу он ел и сам.

Мистер Каридус, если бывал дома, то лежал в своей комнате на постели, слушал радио или читал газеты. Тони он ничего не платил, потому что тот работал у него за «стол и квартиру», как работают обычно мальчики на фермах или в мелких мастерских. «Стол» — это было то, что ели собаки, а «квартира» — тот же сарай, где жили собаки.

Несмотря на всё это, мистер Каридус считал, что облагодетельствовал мальчика. Да и не он один так думал. В городе было благотворительное общество, состоявшее из десятка богатых дам — жен промышленников и крупных торговцев. Они собирались в особняке у владельца кожевенных заводов и обсуждали там за чашкой чая меры помощи пятидесяти тысячам бедняков города.

Раз в месяц одна из этих дам отважно пускалась в поход в наиболее бедные части города — рабочие кварталы. Распространяя запах духов, она входила в лачугу безработного, произносила несколько слов утешения, оставляла на столе сверток с грошовыми конфетами или старую, потрепанную юбку и поспешно уходила.

Общество устраивало также балы в пользу бедняков. Дамы-благотворительницы ездили с подписными листами и собирали среди богачей деньги. Иногда удавалось набрать долларов пятьсот. Из них четыреста девяносто уходило на организацию бала, на котором дамы блистали новыми платьями, а десять долларов шли безработным. На следующий день после такого бала один из пятидесяти тысяч бедняков получал подарок — корзинку сладостей.

Это общество избрало мистера Каридуса своим почетным членом. Его портрет был помещен в городской газете с подписью: «Настоящий американец».

«Благородный» поступок мистера Каридуса не забыла и церковь. Настоятель местного католического костела отец Тайтус в своей проповеди похвалил мистера Каридуса за христианское чувство любви к ближнему.

Отец Тайтус встречался с Каридусом в отдельном кабинете городского ресторана за картами. Он знал о тяжелой жизни мальчика. Но настоятель костела предпочитал не рассказывать прихожанам правды. Он говорил о мистере Каридусе в возвышенном стиле.

* * *
В это утро мистер Каридус рано проснулся и долго лежал, слушая городские новости по радио. Новости были плохие. В городе уже несколько дней бастовали трамвайщики, а со вчерашнего дня к ним присоединились рабочие кожевенных заводов.

Этих людей мистер Каридус ненавидел. Они устраивали забастовки и демонстрации, никогда не посещали собачьих боев, на них ничего нельзя было заработать.

Требования рабочих об увеличении зарплаты Каридус рассматривал как преступление, и хотя он сам не был связан с владельцами заводов, но инстинктом дельца, у которого одно требование денег вызывает тошноту, чувствовал себя врагом забастовщиков.

Кроме этих новостей, мистер Каридус имел еще одну причину быть недовольным. У него была молодая собака породы «боксер» по кличке Ниагара. Так ее назвали в честь знаменитого водопада на канадской границе. Вчера Каридус выпустил Ниагару против старого матерого волкодава. Волкодав прокусил ей заднюю лапу, и теперь собака совершенно не годилась для боев.

Это вовсе не входило в расчеты мистера Каридуса, который ожидал, что Ниагара окрепнет и станет первоклассным бойцом.

Некоторое время Каридус лежал, обдумывая, во что ему обойдется вызов ветеринарного врача и весь курс лечения. Подсчитав, он решил, что дешевле убить собаку и, повернувшись к двери, крикнул: «Мальчик!»

Хозяин никогда не называл Тони по имени. Для Каридуса мальчик был не ребенком, а слугой, которого он кормил, за что тот должен был работать. Если бы его спросили, он, наверно, даже не смог бы ответить, как зовут слугу.

Тони вошел в комнату. Некоторое время оба молчали. Тони вообще всегда молчал: хозяин ограничивался одними распоряжениями, а знакомых у Тони почти не было. Только в доме напротив жил чистильщик сапог, и мальчик обменивался с ним несколькими словами, когда они утром встречались у водокачки.

Тони терпеливо ждал. А хозяин, глядя в потолок, что-то обдумывал.

— Ниагару нужно убить, — наконец сказал он.

Мальчик продолжал молчать. Тогда мистер Каридус объяснил, как это нужно сделать.

— Возьмешь ее на поводок и выведешь к реке. На мосту привяжешь ей камень на шею и столкнешь в воду. Только не забудь снять ошейник.

Тони повернулся и вышел из комнаты.

— Мальчик, — крикнул хозяин. — Не забудь снять ошейник!

Тони пошел в сарай.

Здесь было темно и остро пахло собаками. Клетки стояли налево. Направо за загородкой лежала постель Тони — куча соломы и несколько тряпок. В углу сарая стояла бочка с водой.

Ниагара лежала в своей клетке. Бока собаки запали и ребра резко выделялись под желтой короткой шерстью. Большую черную морду Ниагара положила на передние лапы. Задняя, сломанная, была вытянута.

Когда Тони подошел к ней, Ниагара подняла на мальчика большие грустные глаза и тихонько завыла.

Тони привязал к ошейнику веревку и потянул ее. Ниагара задергалась, стараясь не опираться на больную ногу, но не смогла подняться и снова легла, глядя на Тони. Тогда мальчик обхватил собаку руками за грудь и попытался поднять, но она была слишком тяжела для него.

Тони подумал, что если он даст собаке пить, ей станет легче. Он сбегал в угол сарая к бочке и принес Ниагаре чистой воды в жестяной миске.

Собака жадно лакала воду. Кончив пить, она шумно вздохнула и лизнула Тони руку. Мальчик погладил Ниагару по морщинистому мягкому лбу. Собака благодарно посмотрела на него и завиляла обрубком хвоста.

Но делать было нечего. Тони снова потянул веревку. Ниагара дернулась несколько раз большим желтым телом и встала. Тони повел ее со двора. Собака прыгала на трех лапах.

Итти было далеко. Путь к реке лежал через район маленьких красивых коттеджей, где жили высшие служащие и богатые торговцы.

На улицах было пусто. Ожидались рабочие демонстрации, и владельцы коттеджей притаились за спущенными занавесками и закрытыми ставнями.

Ранний весенний ветер раскачивал жестяные вывески, рекламирующие напиток «кока-кола». Редкие прохожие, хорошо одетые мужчины и женщины, недоверчиво косились на оборванного грязного мальчика с собакой.

Ниагара уставала прыгать и часто останавливалась.

Тогда Тони садился рядом с ней на край тротуара, собака клала ему на плечо тяжелую голову, и мальчик гладил ее шершавой красной рукой. Несколько раз у него мелькала мысль: «Может быть, не топить», но потом он вспоминал о хозяине и тащил Ниагару дальше.

Они прошли через весь город и вышли к реке. Тони привел собаку на железнодорожный мост. Привязав веревку к перилам, он спустился на берег и подобрал кирпич. Потом принес кирпич на мост и посмотрел вниз, на воду.

По реке плыли бревна — это сплавляли лес. Бревна были сосновые — мокрые, с коричневой, в трещинах, корой. Между ними виднелась черная, в маслянистых пятнах нефти, вода. День был холодный, небо серое с темными тучами. Дул ветер, и Тони начал мерзнуть на мосту.

Он представил себе, как он сбросит сейчас Ниагару вниз, как она забьется, жалобно визжа, между бревнами, цепляясь за них здоровыми лапами, а потом исчезнет в черной, холодной воде… Слезы выступили на глазах у мальчика. Он обнял собаку за шею и поцеловал в черную, бархатистую шерсть на морде.

Ниагара дохнула ему в лицо.

Тони привязал кирпич к веревке и подтолкнул собаку к краю моста.

Тогда Ниагара, словно почуяв что-то недоброе, тоскливо посмотрела на мальчика, подняла вверх умную морду и завыла…

«Не буду топить», — твердо решил Тони. Трясущимися руками он отвязал кирпич и потащил собаку обратно, в город.

* * *
Мистера Каридуса не было дома. Тони уложил Ниагару на те тряпки, на которых спал сам, и побежал варить кашу для собак. Ниагаре он тоже принес каши и обрезков мяса. Потом нашел две щепки, оторвал от одеяла длинную полосу, промыл собаке ногу и забинтовал ее, взяв в лубки.

Ниагара вытерпела боль, даже не заворчав. После этого Тони кинулся подметать двор.

Весь остаток дня мальчик бегал во дворе и в доме, подметая и вынося мусор. Работа у него спорилась, он всё время думал о том, что теперь он не один: за перегородкой в сарае его ждет Ниагара. Тони успел вычистить все клетки, когда пришел мистер Каридус.

— Мальчик, — спросил он, — ты утопил собаку?

Тони стоял перед хозяином молча. Он не решался признаться, что не выполнил приказания. Объяснять, что ему стало жаль собаку, было бы глупо. Хозяин избил бы его и снова послал на реку.

— Что же ты молчишь? — сказал мистер Каридус, — Принеси ошейник!

Тони сбегал в сарай и снял с Ниагары ошейник. Собака, увидев его, приподнялась и радостно завизжала. «Не дам убивать», сказал себе Тони.

* * *
Через две недели лапа у Ниагары срослась, и Тони снял с нее бинт. Собака быстро поправилась и стала гладкой и красивой.

По утрам Ниагара просыпалась раньше мальчика и начинала лизать его лицо. Тони вставал, привязывал собаку, чтобы она не выбежала из-за загородки, пока мистер Каридус был еще дома.

Когда хозяин уходил, Тони выпускал Ниагару, и после этого они не расставались. Колол ли мальчик дрова, носил ли собакам воду, Ниагара не отходила от него ни на шаг.

Когда Тони убирал в комнате мистера Каридуса, собака садилась у дверей и смотрела на него, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Чего смотришь? — говорил мальчик шутя. — Подметать ведь не умеешь.

Собака молча соглашалась.

— И когда я только научу тебя работать!

Собака открывала пасть с крупными белыми клыками и смотрела на него не отрываясь. Потом они вместе бежали на бойню, и Ниагара помогала мальчику нести сумку с костями. Иногда они встречали чистильщика сапог — Джимми. Это был высокий, тихий мальчик. Никто никогда не видел, чтобы он смеялся или громко кричал. Он очень полюбил Ниагару. «Смотри, не показывай ее хозяину», — говорил он Тони.

К середине дня, когда мистер Каридус возвращался домой, Тони привязывал Ниагару за загородкой. Туда хозяин никогда не заглядывал. Собаки лаяли и рычали, в сарае всегда было шумно, и хозяин не знал, что за загородкой спрятана Ниагара.

Однажды в субботу мистер Каридус неожиданно пришел домой раньше, чем обычно, вместе со своим приятелем, долговязым, ленивым ирландцем Конни. Нужно было спешно найти замену на сегодняшний бой. Овчарка, принадлежащая Конни, заболела чумой. С вечера это было незаметно, но сегодня собака лежала скучная, и все усилия разозлить ее ни к чему не привели.

Каридус и Конни вошли в сарай. Здесь они услышали что-то необычное: Тони разговаривал. Из-за загородки доносились слова: «Лежи, лежи, хозяин скоро придет! Лежи, — слышишь?»

Мужчины подошли к загородке. На соломе лежала большая собака. Тони гладил ее. Собака тихонько покусывала его за край рубашки.

Каридус сразу узнал Ниагару. На груди у нее было большое белое пятно, по форме напоминающее самолет. По этому пятну зрители запомнили ее во время того боя. Они так и кричали: «Давай самолет! Грызи его!»

Увидев мужчин, мальчик вскочил. Ниагара тоже встала, недоверчиво глядя на них.

Две мысли, одна за другой, поразили мистера Каридуса. Во-первых, мальчик не выполнил его приказания, во-вторых, он всё это время кормил собаку на его деньги. Обычное, брезгливое спокойствие покинуло хозяина. Он вытащил руки из карманов и шагнул вперед, задыхаясь от ярости.

— Ты, — закричал он, — ты кормил ее на мои деньги!

Тони молчал. Собака, услышав крик, злобно сморщила кожу на носу. Шерсть на спине у нее встала дыбом.

Каридус протянул руку к мальчику. Кожа на носу у собаки сморщилась еще больше, обнажив клыки. Ниагара глухо зарычала и рванулась вперед.

Осторожный Конни отступил. Каридус, зная собачью хватку, тоже отскочил назад.

— Мальчик, — сказал хозяин, — подойди сюда!

Собака рычала. Тони стоял неподвижно. Его черные глаза с такой ненавистью смотрели на хозяина, что Каридусу стало не по себе.

— Не отдам! — неожиданно сказал Тони. — Не дам убивать! Моя собака.

Каридус огляделся, ища, чем бы издали ударить мальчика. В это время долговязый Конни тронул его рукой и сказал:

— А она, пожалуй, пойдет на сегодняшний бой вместо моей Джины. Собаказлая.

Тут Каридус обратил внимание на то, что Ниагара крепко стоит на всех четырех лапах. Сломанная нога срослась и только небольшая метка указывала на место перелома. Каридус сообразил, что у него неожиданно появилась еще одна собака.

— Она злая, — повторил ирландец. — Будет хорошая драка.

— Это верно, — сказал Каридус. — Мальчик, — обратился он к Тони, — выведи ее сюда и надень намордник. Мы ее возьмем на бой.

Тони отрицательно покачал головой. Каридус снял со стены ременный хлыст и издали ударил мальчика. Но Конни снова дотронулся до его руки.

— Мы ее сами возьмем, — сказал он.

— Как ты ее возьмешь? — спросил Каридус.

Ирландец зашел за загородку с внешней стороны. Здесь на одной из жердей был привязан конец веревки, которая была на ошейнике у Ниагары. За этот конец Конни притянул упирающуюся собаку к решетке изнутри. Потом он крикнул Каридусу, чтобы тот дал ему еще веревки. Каридус принес.

Теперь, когда Ниагара находилась у решетки, Каридус смело вошел за загородку, отшвырнув Тони в сторону.

Ирландец крепко прижал шею собаки к решетке, продел вторую веревку в ошейник, завязал ее и конец отдал Каридусу. На двух веревках они вывели Ниагару из загородки и пошли по обеим сторонам собаки. Как только Ниагара бросалась на одного, другой подтягивал свою веревку. Тони кинулся было за ними, но Каридус толкнул его локтем в грудь, и мальчик упал.

— Я еще с тобой поговорю! — пригрозил хозяин, и они пошли с собакой со двора. Ниагара рвалась и рычала.

Когда они ушли, из дома напротив вышел чистильщик сапог, Джимми. Он присел на корточки возле лежавшего Тони.

— Брось, — сказал он, — не плачь. Может быть, с ней ничего не будет.

Тони поднялся. Он сидел молча и смотрел перед собой.

— Знаешь что?.. — сказал вдруг Джимми обрадованно. — Подожди немного.

Он вскочил и бросился домой. Через минуту он снова был возле Тони уже со своим ящиком.

— Уходи от своего скорпиона! — сказал он. — Сейчас лето, не пропадешь. И держись поближе к рабочим. У меня брат на кожевенном заводе работает; так пусть бы там попробовал мастер кого-нибудь ударить, — они бы ему показали! Я, когда вырасту, сразу же пойду на завод… А сейчас, — он порылся в кармане, — у меня есть полтора доллара. Возьми, тебе на первое время хватит.

Он положил деньги на землю возле Тони и вскинул свой ящик на плечо.

— Ну, я пойду, — сказал он и бегом пустился в город.

* * *
Вечером Тони поджидал Ниагару у ворот. Издали он увидел, что ирландец и Каридус ведут ее на двух веревках.

Тони выбежал из ворот и бросился навстречу собаке. Ниагара рванулась к нему с такой силой, что сначала Каридус, а потом и ирландец выпустили веревки. Ниагара прыгала вокруг Тони, лизала его лицо. Тони целовал ее и вытирал кровь с ушей и искусанной морды.

Ниагара была на свободе, и Каридус побоялся тронуть мальчика.

— Привяжи ее дома! — сказал он Тони.

Хозяин был в отвратительном настроении, потому что Ниагара сильно потрепала того пса, который, по его расчету, должен был победить.

Каридус и ирландец ушли. Тони привел Ниагару в сарай. Он промыл собаке глаза и уши и накормил ее.

После того он сложил свое имущество, которое состояло из одеяла и пары белья. Тони решил уйти куда-нибудь на ферму. Он считал, что хуже, чем здесь, ему нигде не будет.

Собравшись, он взял Ниагару в повод и вышел за ворота. Не успели они пройти и нескольких шагов, как в переулке показался хозяин. Он сразу же понял, что Тони уходит и уводит с собой собаку. Каридус остановился напротив Тони и сказал:

— Мальчик, вернись домой! Я тебя прощаю.

Тони не отвечал. Он прошел мимо хозяина, сдерживая злобно рычавшую Ниагару, и пошел дальше.

На улице темнело. Каридус огляделся. Они были одни. Но, боясь собаки, он не решался подойти к мальчику.

В это время в конце переулка показался человек. Это был чистильщик сапог, Джимми, который возвращался домой с работы. Каридус поспешил к нему навстречу.

— Хочешь заработать пять центов? — сказал он останавливаясь. — Беги за полицией. Здесь происходит грабеж.

— Да ну? — сказал Джимми. — А что такое?

— Скорей за полицией! — воскликнул Каридус в нетерпении. — У меня уводят собаку! Беги! Я пока за ним послежу.

— Что вы говорите, мистер? — сказал Джимми. — Тогда надо торопиться.

Он сбросил ящик с плеча на землю и сел на него.

— Ты надо мной смеешься! — вскричал Каридус со злобой. Он вынул руку из кармана, намереваясь схватить Джимми за ворот.

— Только попробуйте меня тронуть! — предупредил Джимми. — Я скажу брату, так он вас вздует.

Взбешенный Каридус бросился за Тони.

Когда он приблизился к нему на несколько шагов, мальчик повернулся и быстро пошел навстречу хозяину. Несколько мгновений Каридус стоял на месте. Потом сердце его не выдержало вида белых клыков Ниагары. Он повернулся и сначала шагом, а потом бегом пустился наутек.

Тут произошло нечто неожиданное. Всегда молчаливый и тихий чистильщик сапог вдруг вскочил и радостно закричал. Потом он выхватил из ящика две щетки — и звонкая дробь огласила тихую улицу.

— Долой! — кричал Джимми и колотил щетками по ящику. — Спасайся, скорпион! Да здравствует свобода!

Стук щеток, крики Джимми и лай собаки еще более усилили смятение Каридуса. С бешено бьющимся сердцем он вскочил на крыльцо своего дома и захлопнул за собой дверь.

На улице мальчики попрощались.

— До свиданья! — сказал Джимми.

— До свиданья! — ответил Тони. — Мы еще увидимся.

— Увидимся, — согласился Джимми. — Ты не пропадешь!

— Не пропаду! — ответил Тони.

Мальчики пожали друг другу руки, и Тони с Ниагарой двинулись в путь.

Они быстро прошли по мосту над рекой, где Тони когда-то должен был утопить собаку.

Потом пошли к лесу, темнеющему вдали при лунном свете.

Уже ночью они набрели на стог сена за лесом и переночевали в нем, а утром пошли дальше. Мальчик, худой и оборванный, и с ним большая желтая собака. Мальчик не знал, куда он идет, но был уверен, что не будет больше безропотно сносить обиды и притеснения.

Он будет бороться…

В АНГЛИЙСКОМ ПОРТУ

В холодные осенние утра Северное море бросает на английский берег потоки ливней. Ветер свистит между маленькими кирпичными домиками, дождь стучит по красным черепичным крышам. Малолюдно и тихо в мелких портах по восточному побережью в Зундерланде, Вестхартлпуле, Саутшильдсе. Никто не выходит на дождь.

Серые волны бьются о причалы. Дождь струями стекает с больших подъемных кранов, ржавеющих без дела. Капли барабанят по надстройкам груженных лесом пароходов, которые — один, редко два — стоят в порту; по мокрым бухтам канатов, по брезенту на спасательных шлюпках, по бортам. Вахтенный матрос в клеенчатом плаще прячется от дождя в проходе над машинным отделением и там курит свою трубку, поглядывая на волны свинцового цвета, на крытые железом портовые постройки и булыжную мостовую. Сторож на берегу сидит в своей будке с застекленной дверью, положив ноги на маленькую плитку с горячими углями.

Там, где кончается территория порта, возле дороги, прижавшись спинами к холодной стене пакгауза, сидят дети. Мальчики и девочки семи, восьми, десяти лет. Дождь поливает их маленькие фигурки, одетые в перешитые отцовские куртки, дырявые юбчонки, изъеденные молью кофты. Дождь хлещет по посиневшим от холода коленкам, по большим черным отцовским кепкам, блестящим от воды нечесаным волосам. Дети почти не замечают дождя. Они сидят нахохлившись, как воробьи, и смотрят на трапы пароходов, переброшенные с бортов на причал. Они ждут.

Как только на сходнях появляются моряки, идущие в город, дети выбегают им навстречу. Как стайка воробьев, они окружают шагающих вразвалку людей, танцуют и прыгают перед ними, кричат пронзительными голосами: «Пенни! Пенни! Пенни!»[1]

Иногда моряки бросают им монеты, дети подхватывают их на лету и снова бегут и кричат: «Пенни! Пенни! Пенни!» Так они провожают моряков до того места, где начинаются улицы и стоит полисмен. Просить в Соединенном Королевстве нельзя. Считается, что в Англии нет нищих.

Там, где булыжная мостовая сменяется гладким асфальтом, мальчики и девочки останавливаются. От моряков они больше ничего не получат: дети знают, — когда матросы возвращаются из города, у них не бывает денег. Если в порту стоят два или три парохода, — те, кто не получил ничего, снова идут к стене пакгауза ждать следующей команды. Если пароход только один, все бегут домой. Улица снова затихает, и только ветер свистит между кирпичными домиками и треплет веревки, протянутые для просушки белья.

Иногда детям ничего не перепадает. Ни у кого теперь нет лишних денег. Да и очень много таких ребят. В каждом английском порту раздается крик: «Пенни! Пенни! Пенни!»

* * *
Было уже светло, когда мать поднялась. Она оделась за занавеской, которая отделяла постель взрослых от всей комнаты, и подошла к кровати, где спали дети. Сын Питер уже ушел. Он работал в хлебном магазине в центре города — развозил по домам покупки на маленькой тележке. Винни еще спала.

Женщина присела на край железной кровати. Нужно было будить девочку. Такое уж настало время, что ни она, ни муж не имели работы и сидели целыми днями дома, в этой единственной комнате. Дети — одиннадцатилетний Питер и семилетняя Винни — стали единственными кормильцами.

Винни спала, свернувшись калачиком под старым отцовским пальто. Она уткнулась лицом в подушку. Мать посмотрела на худенькую шейку девочки, на ее руку, которая высунулась из-под пальто. В комнате было холодно. Мать поднесла к губам холодные пальцы девочки и стала часто дышать на них. Та не просыпалась.

— Винни, — тихо позвала мать, — Винни. — Девочка во сне потянула к себе руку и спрятала ее под пальто.

— Энн! — сказал отец из-за занавески. — Пусть она сегодня не идет. Видишь, какой дождь?

Мать ничего не ответила. Она осторожно стянула пальто, служившее одеялом, и, приподняв девочку, посадила к себе на колени.

— Энн, — снова послышался голос из-за занавески, — слышишь, что я тебе говорю?

Женщина молчала. Вчера вечером в порту стал на причал большой пароход, нельзя было упускать случая.

— Винни, — сказала она, — уже совсем светло. Надо вставать.

В доме никогда не говорили девочке, что она должна итти просить у моряков. Об этом не упоминали ни в одном из маленьких кирпичных коттеджей. Но дети сами знали свое дело.

Мать надела на девочку большую шерстяную кофту. Кофта, много раз чиненная, едва держалась, дыры зияли на груди и возле пуговиц. Потом она посмотрела в окно, на струи дождя, стекавшие по стеклу, и надела на девочку кожаную куртку, которую носил отец, когда был моряком.

Винни совсем проснулась и смотрела на мать большими серыми глазами. Женщина стала растирать холодные ноги ребенка. Всё-таки в доме было очень холодно. Печку топили углем, но уголь стоил дорого, и дети с ведром бегали вечерами на железнодорожную станцию собирать гарь из-под паровозов. Взрослых за это штрафовали, а детей только прогоняли, и они, разбежавшись при виде сторожа, снова возвращались к железнодорожной линии, как только он уходил.

Отогрев ноги девочки, мать достала из-под кровати башмаки. Отец вышел из-за занавески сутулый, небритый. Он присел к столу и молча смотрел, как мать одевает девочку. Потом подошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Ну вот и всё.

Мать подошла к полке и подняла крышку с глиняной миски. Там ничего не было.

— Неужели Питер съел весь хлеб?

— Он же работает, — произнес отец не оборачиваясь.

— Ну ладно, ты скоро придешь, — сказала мать девочке, — это русский пароход. Там обязательно что-нибудь дадут. Они добрые люди.

Винни подняла на мать большие серьезные глаза и взялась за дверную ручку.

На этот раз их собралось немного — всего пять человек. Слишком плохая была погода. Дети сидели возле угольного склада, прижавшись к стене, и старались спрятаться от дождя. Но ветер метал потоки ливня то в одну, то в другую сторону, и скоро все промокли насквозь.

У причала стоял большой черный пароход с белой полоской возле самой воды. Казалось, на нем не было ни души, только иногда порыв ветра доносил из кубрика звуки незнакомой музыки. Один раз на палубу вышел матрос — вахтенный. Дети обрадовались, думая, что он спустит трап на причал. Но вахтенный посмотрел на город, потом ударил ногой по натянувшемуся тросу, закрепленному на берегу, отпустил его посвободнее и ушел с палубы.

— Может быть, они и не будут сходить, — сказал рыжеволосый Джон, сосед Винни.

Он сидел на корточках, обхватив плечи руками. Капли стекали с козырька большой отцовской фуражки; под нею посиневшее лицо мальчика казалось еще меньше.

— Матросы всегда выходят, — сказал Том, — им скучно сидеть всё время на пароходе.

Винни подумала, что она бы не скучала в теплом кубрике. Сначала девочка сидела на корточках, как все, но скоро ноги затекли, и Винни села прямо на землю. Обхватив руками колени, она положила на них голову.

Дождь стучал по кожаной куртке, капли стекали девочке за воротник. Винни закрыла глаза и стала думать о теплой комнате, о том, как мама на Новый год, когда отец еще работал, испекла пирог с вишней.

— Вот идет Паркер, — сказала Нелли, дочь служащего городского магазина, который недавно закрылся. — Мы спросим его, пойдут ли матросы на берег.

Дети посмотрели направо. Далеко, из-за здания портового управления вышел Паркер — лоцман. Он шел, наверное, к себе домой, обходя лужи и держа рукой шляпу. Ветер толкал его то в одну, то в другую сторону и надувал полы его плаща. Паркер прошел бы мимо детей, не заметив их, но Джек встал и крикнул:

— Дядя Паркер, матросы пойдут в город?

Старик остановился, посмотрел на детей и покачал головой.

— Можете итти домой, они не сойдут. — Паркер махнул рукой в сторону управления порта. — Там не разрешили сходить. В городе забастовка. Не хотят показывать. — Он сплюнул и снова заковылял против ветра.

— Ну, вот и всё, — вздохнул Джек и встал. — Я пошел домой. — Другие тоже встали. Только Винни осталась сидеть.

— Пойдем, — позвала ее Нелли. — Ты же слышала, что́ сказал дядя Паркер.

Винни покачала головой. Нет, она не пойдет.

Джек согнулся и пустился бежать, шлепая по лужам. Остальные побежали за ним, и Винни осталась одна.

Девочка плотнее засунула руки в рукава отцовской куртки. Домой итти не хотелось. Там было холодно и нечего есть. Винни опять положила голову на руки и начала дремать. Ей казалось, что она с матерью в жаркий летний день идет на базар. На лотках навалены груды белых кочанов капусты, лиловых баклажан. «Хочешь яблоко?» — говорит ей мать. Нет, Винни не хочет яблока. Они подходят к лотку с хлебом, и Винни берет большую булку с хрустящей корочкой. Но вдруг базар исчезает. Винни сидит дома возле горящей печки. Грудь у нее согрелась, но спине холодно, как будто кто-то льет воду за воротник. Винни хочется кушать, и она говорит: «Мама, дай хлеба». Мать протягивает стакан чаю. «Я не хочу чаю, — говорит Винни. — Дай мне хлеба». Но вот комната исчезает. Винни стоит на улице и ожидает отца, который должен прийти с работы…

Когда девочка проснулась, дождь уже кончился и по небу неслись разорванные тучи. Темнело; на пароходе и в порту зажглись красные, зеленые огоньки.

Винни встала. Она совсем закоченела. Чтобы согреться, девочка начала бить себя руками по бокам, потом подошла к причалу.

С парохода доносилась незнакомая речь, смех. Винни прошла вдоль борта и остановилась против иллюминатора. Внутри, в освещенной электрическим светом маленькой каюте, за столиком сидел светловолосый человек и что-то писал. Он писал долго, потом положил перо и поднял голову. Винни стояла перед ним. Их разделяло всего два-три метра. Человек посмотрел на нее и улыбнулся.

— Пенни, — тихо сказала Винни и оглянулась. В порту не разрешалось просить. Сторож должен был следить, чтобы никто не подходил к пароходам.

Человек смотрел на нее внимательно. Лицо его стало серьезным. Он встал, и Винни увидела, что позади него на койке лежит другой матрос в полосатой тельняшке. Светловолосый что-то сказал ему, и тот поднялся.

— Что ты хочешь, девочка? — спросил второй по-английски.

— Пенни, — тихо сказала Винни. — Или хлеба. Лучше хлеба.

Девочка подумала, что теперь уже много времени. Если ей дадут денег, то она не успеет ничего купить. Матрос в тельняшке что-то сказал на своем языке светловолосому. Тот улыбнулся, показав белые зубы, и подмигнул Винни. Потом он вышел из каюты. Матрос в тельняшке придвинул лицо к самому иллюминатору и спросил:

— Как тебя зовут, девочка?

Голос его звучал ласково. Обычно матросы с иностранных кораблей не разговаривали с детьми, которые просили у них денег. Они либо бросали им монету, либо шли дальше, не обращая на них внимания.

— Меня зовут Винни, — сказала девочка.

— А родители у тебя есть?

— Есть.

— Безработные?

Винни кивнула головой. Моряк помолчал минуту, глядя на ее рваную кофту и разбитые ботинки. Брови его нахмурились.

— Да, — сказал он и вздохнул, — плохая у вас жизнь. — Его взгляд снова остановился на девочке. — Тяжелая жизнь, Винни?

Винни вдруг почувствовала, что краснеет. До этого времени, вот уже много месяцев, девочка как-то не сознавала, что просить стыдно. Все дети делали это. Во всяком случае, дети тех, кто не имел работы. Это не считалось чем-нибудь позорным — просто вид заработка. Незнакомый моряк увидел здесь что-то неестественное, и Винни вдруг вспомнила жалкое лицо отца, когда мать первый раз сказала, что Винни пойдет в порт. Да, жизнь была очень тяжелой. Девочке припомнилась их холодная комната, кусок хлеба, который мать делила на четыре части… Тяжелая жизнь. Глаза Винни наполнились слезами, она опустила голову.

Моряк в каюте забеспокоился.

— Ты что, девочка? — тревожно спросил он. — Не плачь. — Моряк пробормотал что-то сквозь зубы и ударил себя рукой по лбу. Вид у него был огорченный, как у человека, который сболтнул что-то такое, чего не следовало говорить.

— Винни, — ласково сказал он, — ты не огорчайся. Это всё пройдет. Вот увидишь, пройдет.

Девочка подняла голову. Лицо моряка вдруг стало лукавым.

— Хочешь, я покажу тебе котенка? — спросил он. Моряк опустил голову, глядя вниз, и вдруг где-то у него под ногами мяукнул котенок. Винни сдержанно улыбнулась. Котенок мяукнул еще раз, потом послышалось шипенье и вдруг глухо завыл большой и злой кот. Он выл всё яростнее и яростнее и наконец разразился отчаянным мяуканьем.

Винни испугалась за котенка. Она привстала на цыпочки, чтобы посмотреть, что с ним. Но стена причала была слишком далеко от борта парохода и девочке ничего не удалось увидеть. В ворчанье кота вдруг вплелся третий голос. Маленькая кошечка нежно замяукала что-то успокоительное. Кот снова завыл, затем раздалось его грозное шипенье.

— Ой! — воскликнула Винни. Тогда моряк поднял голову и по его вытянутым губам Винни поняла, что это он сам так искусно подражал мяуканью кота. Это было так неожиданно, что девочка раскрыла рот от удивленья. Моряк посмотрел на ее изумленные глаза, открытый рот — и засмеялся. Он смеялся так весело и добродушно, что Винни тоже начала улыбаться.

Ей стало тепло. Забылись холодная комната и чувство голода. Моряк нравился ей всё больше и больше.

Дверь в каюте отворилась и вошел светловолосый. В руках он держал большую булку, две блестящие консервные банки и круг колбасы. Увидев всё это, Винни сразу стала серьезной. У нее перехватило дыхание и стало сухо во рту. «Неужели всё это мне?» — подумала девочка. Этой дорого́й, вкусной еды им хватило бы на несколько дней. Но разве можно было надеяться, что они отдадут ей всё! Только очень богатые люди могут так делать.

Светловолосый положил всё, что держал в руках, на койку. Моряк в тельняшке взял с маленького столика газету и подал ее товарищу. Тот принялся завертывать в нее и булку, и консервы, и колбасу.

Винни не сводила глаз со светловолосого. Моряк в тельняшке перехватил этот взгляд и закивал ей головой.

— Сейчас, сейчас, Винни. Всё будет в порядке. — Он встал, сунул руку в карман и вытащил оттуда горсть монет. Потом подумал минуту, вытащил из другого кармана носовой платок, высыпал туда все монеты и завязал углы платка.

Светловолосый уже завернул еду в пакет. Он перевязал его бечевкой и подошел к иллюминатору.

— Мы не можем тебя пригласить сюда, девочка.

— Ее зовут Винни, — сказал ему моряк в тельняшке.

— Мы не можем пригласить тебя к себе, Винни, — повторил светловолосый. — Капитан вашего порта запретил нам это. Жаль, что мы завтра уже уходим. А сейчас возьми вот это.

Он через иллюминатор легонько бросил сверток. Пакет упал у ног Винни.

— И это, — сказал моряк в тельняшке и бросил туда же свой платок с деньгами.

Винни стояла не двигаясь. Девочка никак не могла поверить, что всё это для нее.

— Вы, наверное, очень богатые люди, — сказала она наконец.

— Да, — ответил светловолосый. — Мы очень богатые. Богаче всех в мире!

— Спасибо, — сказала девочка. — Спасибо. — Винни вдруг испугалась, что кто-нибудь отнимет от нее всё это богатство. Она оглянулась, но на темном причале не было никого.

Нагнувшись, Винни подняла сверток и деньги. Оба моряка смотрели на нее улыбаясь. Эти два веселые лица и светлый круг иллюминатора казались девочке кусочком совсем другого, светлого мира, который случайно попал в холод и темноту ее родного городка.

— Беги, — сказал моряк в тельняшке и приветливо махнул рукой.

Девочка повернулась и побежала по причалу.

* * *
Дома Винни рассказала всё отцу и матери.

Когда развернули пакет и вынули из платка блестящие пенсы и полупенсы, отец взял газету, в которую моряки завернули свои подарки, осторожно разгладил ее и положил на стол.

Это была газета на чужом, незнакомом языке.

Отец долго смотрел на нее, как будто пытаясь что-нибудь прочесть.

Мать и Винни не сводили с него глаз. Потом отец показал на фотографию в конце полосы. Здесь был изображен мальчик лет шести в белой рубашке и коротких черных штанах. Он стоял в саду, и позади него играли другие дети. В руках мальчик держал большую блестящую трубу, а на голове у него была надета плоская шапочка с маленькой звездочкой.

Втроем они долго рассматривали эту фотографию. Потом отец выпрямился и глубоко вздохнул.

— Ну, ладно, — сказал он, грозя кому-то невидимому. — Ну, ладно!

Потом повернулся к Винни и подал ей газету.

— Береги ее. Эти слова, — он погладил газету, — пойдут далеко. — Отец хотел сказать еще что-то, но у него перехватило в горле и он замолчал.

Винни часто достает из-под своей подушки эту газету. Она смотрит на потускневшую фотографию. Ей кажется, что мальчик начинает трубить в свою трубу и от этих звуков уходят тучи с серого неба, на их голой улице вырастают деревья и цветы и она в белой кофточке и короткой юбке бегает среди цветов. От этих мыслей ей делается теплее в темной холодной комнате.

СЛОВО ПРАВДЫ

Осенний ветер проносился по улице. Он обрушивался на огромный рекламный щит, сделанный из полотна, и от этого по нему пробегала мелкая рябь, а лицо мужчины, нарисованное на полотне, то хмурилось, то, наоборот, светлело.

Человек на рекламном щите был огромного, чуть ли не в два этажа роста, обнаженный до пояса; за широким кушаком у него торчало два пистолета. Он стоял, положив руку на штурвал корабля, а кругом по всему полотну щита одна на другую набегали косматые волны. В верхнем левом углу щита был изображен бриг, идущий под парусами. В правом — трое людей поменьше ростом в одежде пиратов, с головами, повязанными платками, с серьгами в ушах и кривыми ножами в руках. Всё это, вместе взятое, являлось рекламой нового фильма «Свет славы».

Уже минут пятнадцать Майк не отрываясь рассматривал этот щит. Тот же ветер, который заставлял мужчину на щите то улыбаться, то хмуриться, пробирался к телу Майка, змеей влезал в рукава, отворачивал воротник куртки и, хлопая мальчика по брюкам, поднимался снизу вверх по ногам.

Майк не замечал ветра. Он только глубже засовывал руки в карманы и продолжал стоять, задрав кверху посиневший от холода нос, всматриваясь в зловещие лица пиратов. Чего бы Майк не отдал, чтобы посмотреть фильм! Но об этом не приходилось и мечтать. Позавчера Майк попробовал заикнуться о кино дома. Мать недавно пришла с работы и сидела усталая, бессильно сложив руки на коленях. Майк долго раздумывал, как спросить денег на кино, а потом просто сказал: «Мама, дай мне полшиллинга. Я хочу посмотреть «Свет славы».

Мать только взглянула на него — и Майк понял, что сказал глупость. Потом она повернулась к отцу, как будто не слышала, о чем просил сын, и сказала: «У нас сегодня уволили двух швей. Мастер словно зверь ходит». Этим и кончился разговор о кино.

Нет, надеяться на то, что он увидит «Свет славы», не приходилось. Глядя на мужчину у штурвала, мальчик решил, что это главный герой, который будет бесстрашно сражаться с пиратами. Могучие мышцы его обнаженных рук говорили о том, что пиратам нелегко придется. Майк уже начал раздумывать о том, где произойдет схватка: на палубе брига или в джунглях. Но тут ветер собрался с силами, еще свирепее набросился на мальчика, засунул свою холодную лапу ему за воротник. Майк повернулся спиной к ветру и пошел дальше, размахивая руками, чтобы согреться.

Он шел по самой середине улицы и оглядывался по сторонам. Это был один из тех районов Лондона, которые особенно пострадали от бомбардировок. Большинство домов здесь было разрушено, но их никто не восстанавливал. Отец говорил, что домовладельцам невыгодно отстраивать дома, потому что тогда сразу упала бы плата за квартиры.

Улица так и стояла разрушенной. От одних домов остались только груды щебня и кирпичей, которые высились, как настоящие горы. У других провалились крыши, а стены просвечивали пустыми окнами. Теперь всё это прикрыли огромными рекламными щитами, так что вся улица выглядела как бы сплошной декорацией.

На щитах была изображена красивая, обеспеченная жизнь: аккуратные домики, покрашенные в розовый или голубой цвета, уютные комнаты с роскошной мебелью, веселые, улыбающиеся, хорошо одетые люди. А за щитами накопились груды мусора, из которых торчали заржавленные, изогнутые железные прутья, обломки стен, — и всё это поливалось частым лондонским дождем.

Майк любил бродить по этой улице. Мальчик подолгу простаивал возле щитов с нарисованными на них далекими и интересными странами. Погрузившись в мечты, он представлял себя охотником в джунглях или капитаном на горящем корабле, мысленно сражался с бандитами, побеждал злых, вступался за слабых и беззащитных.

Жизнь, изображенная на щитах, совсем не походила на существование в маленькой восьмиметровой комнате, в которой Майк жил с отцом и матерью. Отец целыми днями сидел за столом у окна, раскрашивая открытки. До войны он работал слесарем. Но вернувшись из Франции с одной ногой, он не мог найти никакой работы, кроме этих открыток.

Майк очень любил отца, но сидеть дома мальчику не нравилось. Слишком тесно было в маленькой комнатке. А когда мать приходила с работы, Майк просто не знал, куда деваться. Мать возвращалась усталая, раздраженная и то и дело покрикивала: «Майк, не вертись под ногами!» А где же тут вертеться, если единственное место, где он мог разложить свою самодельную железную дорогу, было на полу по середине комнаты?

Нет, Майк не торопился домой. Если бы не холод, он погулял бы здесь еще. Поворачивая за угол, мальчик обернулся и посмотрел издали на рекламный щит. Если бы только увидеть этот фильм!

Майк шел, продолжая размахивать руками, и думал: а что если бы он нашел сейчас шиллинг на мостовой? На полшиллинга можно купить яблок. Мальчик так давно не ел яблок, что даже забыл их вкус. Два яблока он принес бы домой — отцу и матери. И сам съел бы одно яблоко прямо в кино, куда можно пойти на оставшиеся деньги.

Майк представил себе, как он сидит в теплом, полутемном зале кино, смотрит какой-нибудь веселый фильм и грызет яблоко. Видение было настолько приятным, что мальчик забыл о холодном ветре и шел, улыбаясь своим мыслям.

Вот если бы найти шиллинг, только один шиллинг! Что же, это могло случиться. Один мальчик из их класса нашел совершенно новую трубку. Майк подумал о том, что надо всегда внимательно глядеть себе под ноги. А у него была глупая привычка смотреть по сторонам. Если бы он ходил, всегда глядя себе под ноги, то, может быть, уже давно нашел бы шиллинг и не пропустил таким образом возможность пойти в кино. Ругая себя за это, Майк опустил голову и пошел медленнее.

Ветер подгонял его резкими толчками в спину, но мальчик шел, едва переступая, внимательно оглядывая грязный тротуар и часть мостовой. У него мелькнула мысль о том, что следовало бы вернуться назад и просмотреть путь от школы — ведь и там можно найти шиллинги и пенсы. Увлеченный новой идеей, Майк повернул назад, но ветер, ударивший в лицо, заставил его отказаться от возвращения к школе.

Майк снова повернул к дому, великодушно предоставив все шиллинги, которые лежали на пройденном отрезке пути, другим искателям. До дома оставалось еще около мили, и, несомненно, он найдет желанный шиллинг.

Мальчик шел, дрожа от холода, и не отрываясь смотрел вниз. Со стороны казалось, что он что-то потерял и не может найти. Одна женщина даже остановилась, глядя на него.

— Ты что-нибудь ищешь, мальчик? — спросила она.

Майк поднял голову. Стоило ли выдавать свой секрет?

Но он подумал, что женщина идет совсем в другую сторону, и успокоился.

— Да, — ответил мальчик. — Я ищу шиллинг.

— Ты потерял здесь шиллинг? — посочувствовала женщина и тоже начала смотреть вниз.

— Нет, — сказал Майк и подумал о том, какой он был бы дурак, если бы потерял шиллинг. — Конечно, нет. Просто мне нужно шиллинг и я его ищу. Бывает, что некоторые находят.

Женщина улыбнулась:

— Сейчас не такое время, малыш, чтобы люди бросали на дороге шиллинги.

Она пошла дальше, а Майк продолжал свои поиски. Мальчик совсем озяб, но, сколько он ни вглядывался в щели между плитами тротуара, ни там, ни на покрытой грязью мостовой ничего не было. Очевидно, ему так и не удастся посмотреть «Свет славы». Но тут случилось «чудо».

На противоположной стороне улицы какой-то мужчина уронил на панель пакет. Он пытался поднять его, но никак не мог этого сделать.

Майк сразу понял в чем дело: мужчина был на протезе. Он хотел присесть на одну ногу, вытянув другую в сторону, но потерял равновесие и, качнувшись, чуть не упал. Тогда мужчина попробовал нагнуться, стоя на одной ноге и держась рукой за стену дома, но, наверно, ему было больно нагибаться. Он выпрямился и отвернулся к стене. Майк перебежал улицу, поднял пакет и протянул его мужчине:

— Возьмите, мистер.

Тот повернул к мальчику красное, с капельками пота лицо.

— Спасибо, сынок, — сказал он, вытирая лоб.

— Пожалуйста, мистер, — и Майк повернулся, чтобы продолжать свой путь.

— Подожди минуту, мальчик. — Мужчина достал из кармана пальто полшиллинга. — Вот возьми.

Он сунул монету в руку Майка и пошел к трамвайной остановке, подпрыгивая и скрипя протезом.

Мальчик стоял на месте и удивленно смотрел на блестящую монетку у себя на ладони. А еще говорят, что на свете не бывает чудес.

И главное, он совсем не собирался получать что-нибудь с этого человека.

Многие мальчики зарабатывают тем, что открывают дверцы автомобилей или носят покупки из магазина богатым женщинам. Майку было уже десять лет, но ему еще не приходилось ни продавать газет, ни бегать с каким-нибудь лотком по улице. Мать говорила, что, пока она работает, Майк будет учиться в школе. Поэтому мальчик вовсе не думал о деньгах, когда помогал человеку с протезом.

Теперь полшиллинга лежало у него на ладони. «Свет славы» шел здесь совсем недалеко. Майк сжал монету в кулаке и пустился бегом к кинотеатру.

Кассирша взяла у Майка монету и отворила перед ним дверку в барьере, который перегораживал маленькое фойе. В программе было всего три вещи: комедия, хроника и боевик «Свет славы». Майк отодвинул тяжелую портьеру и вошел в полутемный зал. Комедия еще не началась, и пока на экране мелькали пояснительные надписи. Майк отыскал себе место и уселся недалеко от входа. Справа от мальчика, деревянно выпрямившись, сидел капитан авиации с блестящими погонами и маленькими черными усиками. Он беспрерывно ел конфеты. Слева поместился сутулый мужчина в очках и в белом воротничке — наверное, конторщик.

Комедия началась, и Майк, ухватившись руками за подлокотники, так и застыл. На экране двое людей намазывали смолой крышу деревенского дома. Один такой неловкий — вот-вот свалится. Дикая лошадь вырвалась из конюшни и бегает по двору. За ней гоняются три человека и никак не могут поймать. Лошадь остановилась под самой крышей и никого не подпускает. Ой! Этот чудак на крыше опрокинул ведро. Смола льется сверху на спину лошади. А сам чудак свалился с крыши и как раз сел верхом на лошадь. Как она брыкается! Почему же чудак не падает? Да ведь он приклеился. Теперь, конечно, не упадет, раз приклеился. Лошадь вдруг перескочила через забор и помчалась по дороге.

У Майка даже живот заболел от смеха. Какое это было блаженство смотреть такую картину! Когда Майк придет в школу, он расскажет об этой комедии мальчикам, и все станут ему завидовать. А ведь это еще не всё. Впереди «Свет славы» — пираты и штормы.

Конторщик рядом улыбался, а капитан от смеха едва не сполз со стула. Сначала он старался соблюдать достоинство и время от времени застывал неподвижно. Но потом всё чаще стал разражаться лающим смехом и даже топал ногами в лакированных туфлях. Когда комедия кончилась, Майк сказал ему:

— Я бы тоже не упал, если бы приклеился.

Но капитан уже успокоился и, бросив косой взгляд на мальчика, снова принялся за свои конфеты.

Началась хроника. На экране появился премьер-министр Эттли. Он долго и скучно говорил что-то о самоопределении Индии. Майк, отвернувшись от маленького, чем-то похожего на мордочку хорька, лица премьер-министра, рассматривал соседей.

Капитан понравился мальчику. Его рукава были покрыты золотыми нашивками, а волосы уложены завитками, так же, как у главного героя фильма «Свет славы» на рекламном щите. Конторщик показался Майку неинтересным. Когда комедия кончилась, он перестал улыбаться, лицо его стало грустным и чем-то напоминало Майку лицо отца.

Мальчик предпочел бы, чтобы его отец походил на капитана или на того мужественного человека за штурвалом на рекламном щите. Майк думал, что капитан несомненно храбрец, жаль только, что он такой гордый и даже не ответил ему.

Во время речи Эттли в зале разговаривали. То там, то здесь вспыхивал огонек сигареты, слышалось шуршанье конфетных бумажек. Потом как будто легкое дуновение прошло по залу и люди насторожились.

Майк повернулся к экрану. Там вспыхнуло короткое светящееся слово: «Война».

В тишине из-за экрана раздался голос:

«Как вы относитесь к войне? Наш корреспондент обратился с этим вопросом к нескольким деятелям искусства, промышленности и к некоторым рядовым жителям Лондона. Вот что ответил нам один из директоров пароходной компании «Транс-пассифик».

На экране появился сухой, сморщенный старик в черном костюме с сигарой в руке. Поглаживая тонкие губы, он сказал: «Последняя война значительно двинула вперед наше строительство. Я не вижу причин, по которым мы должны были бы сокращать военные расходы, если они способствуют оздоровлению пароходного дела».

«Строительство!» — чуть не крикнул Майк. О каком строительстве говорит старик, если целые улицы стоят разрушенными! Неужели он не был в их районе? Неужели старик не знает, что многие люди живут чуть ли не под открытым небом? И всё это из-за войны. Когда у них дома заходит разговор о том, что хорошо бы поехать за город или сходить в театр, мама всегда говорит: «Вот если бы не война, мы бы сейчас…»

Да, если бы не война, отец Майка был бы сильным и здоровым человеком. Он работал бы, а мама не приходила бы домой такая усталая.

Старик на экране просто врал. Майку хотелось крикнуть об этом, но он не решался.

Директора пароходной компании сменила на экране певица мисс Хэй. В зал понеслось ее щебетанье. «Война, — говорила мисс Хэй, — вызывает самые высокие чувства. Я ничего не пою с таким подъемом, как наши военные песенки. Только на войне человек проявляет силу и мужество — качества, которыми должен гордиться всякий мужчина».

Майк с ненавистью смотрел на накрашенное лицо певицы, улыбавшееся с экрана. Ей-то, наверное, не приходилось жить в одной маленькой комнатке.

Неожиданно капитан встал. Только сейчас Майк заметил, что тот немного пьян.

— Правильно! — крикнул капитан и захлопал в ладоши. — Браво, мисс Хэй!

Майк в негодовании оглянулся на него. И это говорил человек, который так похож на храброго рулевого на рекламном щите!

Майк сам любил читать о схватках мужественных людей, про которые писали в книгах о пиратах. Но война — совсем другое дело. Война — это бомбы, которые сыплются откуда-то сверху, это голод, рушащиеся здания и труп девочки на панели, который Майк запомнил на всю жизнь. Из-за войны его отец стал инвалидом.

Мальчик снова посмотрел на капитана.

— Браво! — еще раз крикнул тот и сел.

— Тише, — вдруг отчетливо сказал конторщик, глядя через голову Майка на капитана. — Тише, вы не в кабаке.

Капитан резко повернулся к конторщику. Майку показалось, что капитан сейчас бросится на его соседа. Но конторщик в упор смотрел на капитана, и лицо у него было решительное и спокойное.

Так с минуту они смотрели друг на друга. Потом капитан пробормотал что-то сквозь зубы и отвернулся. Мальчик удивился. «Вот так герой», — подумал он. Конторщик начинал ему нравиться.

На полотне кривлялся киноартист с гладко прилизанными волосами. Потом… Потом Майк вцепился руками в подлокотники. На экране появилась та самая фабрика, где работает его мать. Конечно, та самая. Здесь возле железных ворот Майк ждал вчера маму. Вдруг мальчик подпрыгнул в кресле. Мама! Вот она стоит в цехе вместе с другими работницами. Ну, сейчас мама скажет, что́ она думает о войне.

Зал умолк с той самой минуты, когда на экране появилось зловещее слово «Война». Люди сидели напряженные и неподвижные. Никто даже не шевельнулся, когда капитан кричал «браво», и в настороженной тишине раздавался только наглый, слащавый голос диктора. «Наш корреспондент посетил швейную фабрику, где беседовал с рабочими и работницами…»

Ядовитое облако лжи ползло с экрана в зал, окутывало людей, и они сидели как будто одурманенные. Казалось, что ни у кого не было сил прекратить это. В зале вдруг стало душно, как перед грозой, когда небо уже потемнело, и в тишине не шелохнется ни один лист.

А с экрана несся наглый голос: «Все работницы швейной фабрики утверждают, что в период войны у них были прекрасные заработки, и с сожалением вспоминают время, когда они могли относить свои сбережения в банк и отправлять детей на летний отдых в провинцию».

Диктор на мгновение умолк, и вдруг тишину прорезал звонкий мальчишеский голос: «Неправда! Мама не хочет войны!»

Мгновенье тишины, потом послышался грохот стульев, крики — и забушевала гроза. Мощное «Долой войну!» неслось по залу. Зрители ожили и выпрямились, как выпрямляется после дождя трава, поникшая в предгрозовом душном затишье. Люди как будто избавились от дурмана, кричали, стучали ногами, свистели.

Администрация включила свет. Испуганный вызванной им бурей Майк съежился в кресле. Капитан повернулся к мальчику:

— Это ты кричал, — злобно сказал он.

— Да, это он кричал, — спокойно ответил конторщик и встал.

Тут Майк увидел, что у конторщика нет одной руки. Слева у него болтался пустой рукав. Конторщик поднял здоровую руку. В зале стихли.

— Пусть мальчик еще раз скажет, хочет ли его мать войны! — крикнул он.

— Долой! — закричал толстый мужчина в черном котелке. — Продолжайте сеанс!

В зале снова поднялся шум. Кто-то крикнул, чтобы мальчишку вывели. Конторщик опять поднял руку.

— Пусть тот, — сказал он, когда шум улегся, — кто хочет продолжения сеанса, подойдет сюда. Я ему покажу вот это. — Конторщик помахал пустым рукавом. — Пусть этот человек покажет мне, что он получил от войны.

— Чековую книжку, — ответил чей-то голос, и кругом засмеялись.

Никто не подходил к конторщику. Тогда он протянул здоровую руку Майку, и тот увидел снизу его ласковое, улыбающееся лицо. Мальчик ухватился за руку конторщика и встал рядом с ним.

— Скажи, что́ думает твоя мать насчет войны, — сказал конторщик.

Майк оглянулся вокруг. Некоторые смотрели на него с удивлением, многие очень дружелюбно. Капитан сидел отвернувшись и нервно постукивал пальцами по ручке кресла.

— Это неправда, — произнес мальчик. — Мама не хочет войны. Мой отец вернулся без ноги.

Громкий шум покрыл его слова. Люди аплодировали, свистели. Некоторые кричали: «Долой!»

Покрывая шум, снова заговорил конторщик:

— Ясно, кто хочет войны. Давайте сделаем так: уйдем из кинотеатра, и поставим пикет у входа. Пора прекратить фашистскую пропаганду.

— Пикет уже стоит, — крикнул кто-то из задних рядов.

— Тогда пойдемте!

В зале захлопали откидными креслами, и люди начали заполнять проходы. Только несколько человек остались сидеть в опустевших рядах. Директор кинотеатра бегал по залу, уговаривая зрителей не уходить, но его никто не слушал. Капитан, сосед Майка, сидел неподвижно, уставившись на пустой экран. Когда Майк вместе с толпой вышел на улицу, он вдруг вспомнил, что так и не посмотрел «Свет славы». «Ну ладно», — подумал мальчик. Он знал, что сказал правду, и это принесло ему удовлетворение. Да и мужчина за штурвалом на рекламном щите как-то потускнел в воображении мальчика. Другое дело — конторщик. Каким он оказался смелым и решительным человеком! Вот это настоящий герой! С одной рукой — и не испугался капитана.

Майк уже решил бежать домой, когда увидел того человека, который дал ему полшиллинга. Он ходил возле входа в кинотеатр. На груди у него висел плакат с надписью: «Здесь показывают фашистскую хронику. Долой пропаганду войны!»

Майк подошел к нему.

— Это я сказал, что моя мать не хочет войны. — Мальчик застенчиво улыбнулся. — Помните, вы дали мне полшиллинга? Я на них пошел в кино.

Мужчина положил ему руку на плечо.

— Ты сказал правду, — произнес он, — а правда сейчас очень нужна. Я думаю, что ты вырастешь мужественным и смелым человеком.

Майк пошел домой. Мальчик больше не смотрел на рекламные щиты. Он только что видел настоящую борьбу в настоящейжизни.

ДИК

Дик жил в штате Северная Дакота в Америке. У его родителей была маленькая хижина, сделанная из фанеры и бревен, которые принесла река. Не особенно удобное жилище, и крыша всегда протекала, хотя бы шел самый маленький дождь. Но если ничего лучшего не видеть, так и это покажется хорошим.

Зато уж какое раздолье было для Дика в лесу! Вернее, не в лесу, потому что кругом остались одни пни: лес весь вырубили. Но между пнями рос кустарник, и неподалеку протекала река. В двух километрах от хижины Дика находились заброшенная дача и возле нее сад с высокими деревьями. Раньше на этом месте работала лесопильная фабрика. Но когда лес кругом вырубили, фабрика остановилась и все отсюда уехали. Дик один был всему хозяин.

Черный Билль, отец Дика, остался сторожем возле пустой фабрики. Компания разрешила ему построить здесь свою хижину. Биллю даже позволили использовать куски фанеры, которые валялись на фабричном дворе. Директор фабрики оказался таким добрым потому, что Билль работал здесь пильщиком пять лет и оставил под пилой три пальца правой руки.

В общем Билль хорошо устроился. Возле хижины он разбил огород — всего несколько грядок с картофелем и овощами. Больше нельзя было, потому что земля принадлежала не ему. Но всё равно Билль жил здесь настоящим хозяином с женой Деллой и сыном. Компания платила ему только 5 долларов в месяц за то, что он сторожил фабрику. Поэтому Билль ходил каждый день в город за десять километров. Там он работал на заправочной станции — мыл автомобили, а вечером возвращался в свой дом.

— Негр, — говорили ему белые в городе, — ты там неплохо устроился, негр.

— Да, — отвечал Билль. — Я хорошо устроился.

Билль всегда говорил так мало. При этом он улыбался и запускал большую черную руку в свои курчавые волосы. Но улыбался Билль очень хорошо. За эту улыбку его Делла и полюбила. Билль всё умел делать. Когда Делла с ним познакомилась, он вырезывал ей из дерева гребни и разные игрушки, починил домик, где она жила со старухой-матерью, смастерил кресло для матери, приходил колоть дрова и носить воду.

Делла выглядела почти совсем белой, если бы не черные волосы, не скажешь, что негритянка. Она была очень разговорчивая и веселая. Так они и жили — Делла всегда болтала, а Билль молчал и улыбался.

Дик был совсем белый, похожий на мать. Он вырос здесь, в этой хижине. Когда фабрику закрыли, Дик только что родился. А сейчас ему исполнилось уже десять лет. В город, где работал отец, он никогда не ходил. Что ему было там делать? Дик не умел ни читать, ни писать, но в этом городе школы для негров не было. Билль ничем не мог помочь сыну, потому что сам никогда не учился, и Делла тоже. Билль только беспокоился о том, чтобы Дику было что поесть, и для этого ходил в город каждый день. А Дик с матерью оставались в хижине. Делла не скучала, потому что у нее всегда хватало работы. Летом — в огороде, а зимой она плела корзинки, которые Билль носил в город и отдавал в магазин. К ним никто никогда не заходил, — только почтальон Вильям.

Вильям был огромного роста, на голову выше Билля, а Билля никто не считал маленьким. Странным казалось, что Вильям пошел в почтальоны. Он рассказывал, что работал раньше на станкостроительном заводе литейщиком, но потом его уволили. За что — Дик не понимал. Писем Билль ниоткуда не получал, но Вильям иногда заходил к ним: зимой погреться, а летом — просто посидеть. Он рассказывал разные новости, о которых читал в газетах, про забастовки, и ругал компанию за то, что Биллю платили только 5 долларов в месяц. Билль только улыбался в ответ.

Хорошо здесь было Дику. Правда, всю зиму приходилось сидеть дома, потому что Билль не мог купить сыну ботинки и теплую одежду. Но дома было тепло. Осенью они собирали ветки и сухие листья и заваливали всю хижину так, что нигде не дуло. Делла рассказывала Дику сказки: про слона, про крокодила, про то, как лисица ловила рыбу. Сказок она знала очень много, а когда не хватало запаса, Делла сама сочиняла.

Ну а летом Дик целыми днями пропадал у реки и в саду, возле заброшенной дачи. Прибежит домой только на минутку, скажет: «ма, потрогай, какая у меня шишка на голове, — я с дерева упал». Делла потрогает шишку, даст ему большую картофельную лепешку, и Дик опять убегает на реку. Он скоро научился плавать, и хотя ему исполнилось только десять лет, не боялся переплывать на другую сторону.

Речка была не широкая, метров пятнадцать, но течение в ней очень быстрое, особенно на середине. Возле берега Дик ловил мелких рыбешек, водяных крыс и приносил их на завтрак своему коту.

В саду мальчик лазил по деревьям, строил шалаши из веток. Здесь же из-под камней струился маленький родник. Дик построил на нем плотину — получился целый пруд, метра три шириной. Сюда он принес из реки двух рыбок, но они скоро уплыли по ручью. А жук-плавунец жил здесь целое лето.

Дик любил играть в разные игры, например в слона и охотника. Только плохо было играть одному. Когда Дику надоедало в саду, он прибегал домой.

— Ма, — тянул мальчик за рукав Деллу, которая хлопотала у плиты, сложенной Биллем. — Ма, давай — ты будешь слоном, а я охотником.

— Давай, — отвечала Делла, не отходя от плиты.

— Ма, ну что же ты не убегаешь?

— Мне некогда, — говорила Делла. — Надо суп готовить. Скоро отец придет.

Дик возвращался в сад возле дачи. Он играл один и делался попеременно то слоном, то охотником, а иногда и тем и другим. Мальчик стрелял из палки, которая изображала ружье, и сразу падал, сраженный меткой пулей. Потом Дик принимался за свою плотину или кормил жука. Так продолжалось, пока на дачу не приехали Коллинзы.

Они приехали осенью. У мистера Коллинза была торговля в маленьком городишке у канадской границы, где он промышлял контрабандой. Но теперь дела его шли плохо, и мистеру Коллинзу срочно пришлось уехать сюда, в тихое место.

Это был плотный человек с жирным затылком и красным обрюзгшим лицом. На верхней губе у него торчали жесткие светлые усы. Коллинз ходил в сером просторном костюме с камышевой тростью, от него всегда пахло табаком и пивом. С ним приехали его жена — тощая сорокалетняя женщина с застывшим брезгливым выражением на желтом лице — и дочь Нэнси.

Всю жизнь миссис Коллинз не работала и теперь, когда ей приходилось одной, без прислуги, управляться с хозяйством, она всё время жаловалась и говорила плаксивым голосом, что погибнет в глуши. Миссис Коллинз почти ничего не готовила, потому что они привезли с собой запас консервов и считали, что им здесь недолго придется пробыть. Одна только дочь — десятилетняя Нэнси — осталась очень довольна этой переменой. В городе она проводила всё время в большом темном доме, под присмотром сестры отца, скучной мисс Коллинз. А здесь был сад, река, и солнце светило целые дни. Нэнси еще больше здесь понравилось, когда она познакомилась с Диком.

На следующий день после приезда Нэнси пошла осматривать сад. Подойдя к забору, она увидела сквозь прутья ограды мальчика в синих трусиках. На его груди играли пятна от солнечных бликов. Это был Дик. Он уже около получаса стоял за забором и смотрел на новых хозяев дачи. Нэнси тоже остановилась и стала его рассматривать. Так они стояли и смотрели друг на друга, пока Нэнси не надоело.

— Мальчик, — спросила она, — ты кто?

Дик не ответил. Он и сам не знал, кто он. Тогда Нэнси решила рассказать о нем матери.

— Мама, — сказала она, подойдя к миссис Коллинз. — Там возле забора мальчик.

Миссис Коллинз читала в это время роман о жизни английского баронета, сидя в кресле около веранды. Она очень не любила, когда ее отвлекали от чтения.

— Ты опять пристаешь ко мне, — проговорила она своим плаксивым голосом. — Неужели ты ни минуты не можешь поиграть одна?

— Мама, но там мальчик, — настаивала Нэнси.

— Ах, мальчик, — произнесла миссис Коллинз, не поднимая головы от книги. — Ну вот и поиграй с ним, Нэнси. Только, ради бога, не кричите громко. У меня ужасная мигрень еще с вечера, — и миссис Коллинз снова взялась за свой роман.

— Как тебя зовут? — спросила Нэнси мальчика.

— Дик, — сказал тот. — Хочешь, я тебя научу ловить водяных крыс?

— Фи, — поморщилась Нэнси. — Крысы противные. Мама, — крикнула она, — правда, крысы противные?

Но миссис Коллинз уже ничего не слышала. Дети побежали на речку. Там Дик показал Нэнси, как он умеет плавать. Потом они играли в слона и охотника. Дик отыскал гнездо малиновки, где еще недавно сидели птенцы, и рассказал Нэнси, как мать прилетала их кормить, пока они не выросли. Потом Дик и Нэнси строили новую плотину — еще больше первой. Только к вечеру мальчик сбегал домой поесть горячих картофельных блинов и затем снова вернулся на дачу.

Так оно и пошло. Утром Дик приходил за Нэнси и они убегали на реку. Миссис Коллинз читала романы или спала в гамаке на веранде. Мистер Коллинз редко бывал дома. Утром он быстро проходил по саду, в своем сером костюме, помахивая тростью и ни на кого не глядя. А если он и находился дома, то сидел на веранде, пил пиво и читал газету.

Каждый вечер Дик рассказывал Делле и отцу про Нэнси и ее мать. В конце недели Делла решила сходить к миссис Коллинз и спросить, — нет ли какой-нибудь работы в доме. Не стирает же сама миссис Коллинз свое белье! А лишний доллар не помешал бы в хозяйстве Деллы.

Поздно вечером Делла накормила Дика и Билля, уложила их спать и пошла на дачу.

Миссис Коллинз в это время дочитывала роман о дочери миллионера, которая полюбила художника. Делла прервала ее на самом волнующем месте.

— Добрый вечер, миссис, — сказала Делла, — мой сын Дик говорит, что вы еще не скоро уедете. Может быть, вам нужно постирать?

Постирать в доме надо было, но миссис Коллинз не хотелось отрываться от книги. Она окинула Деллу недовольным взглядом и сказала, поджав губы:

— Я вообще не доверяю негритянкам. В городе у меня всегда стирали белые прачки, но так как здесь никого другого нет, ты приходи за бельем послезавтра.

Делла поклонилась и ушла. Миссис Коллинз посмотрела ей вслед. «Дик сказал ей о нас, — раздумывала она о словах негритянки, — кто такой Дик? Да ведь так зовут мальчика, который играет с Нэнси», — вдруг вспомнила миссис Коллинз и в ужасе вскочила с кресла.

Когда на другое утро Дик пришел на дачу, он почувствовал, что Нэнси встретила его как-то иначе. Она не подбежала к нему, как всегда, а остановилась в стороне и показала язык. Дик обиделся и отвернулся от девочки. Он решил пойти на свою плотину, но вдруг услышал голос миссис Коллинз.

— Мальчик, — позвала она Дика, — подойди сюда. Это твоя мать приходила вчера вечером?

Дик кивнул головой.

— Так ведь она негритянка, — вскричала миссис Коллинз, роняя раскрытую книгу. — Отвечай, мальчик, твоя мать негритянка?

— Ма, — нерешительно ответил Дик, — ма… она Делла.

— Эдуард, — закричала миссис Коллинз плачущим голосом, — Эдуард, наша дочь играет с негром! Меня здесь все хотят уморить. Я этого не вынесу. — И миссис Коллинз откинулась назад в кресле и закрыла глаза.

— Где негр? — спросил мистер Коллинз, который сидел на веранде с газетой. Он встал и спустился в сад.

— Вот этот мальчишка — негр, — показала миссис Коллинз на Дика. — Играет с нашей девочкой. Он ничего не сказал, подумай, какая змея!

— Ну так надо вышвырнуть его вон, — сказал мистер Коллинз. Он подошел к Дику, который стоял неподвижно с широко раскрытыми глазами, ничего не понимая, взял его за ухо твердыми пальцами, пахнувшими табаком, и потащил к калитке.

— Слышишь ты, черномазый, — зарычал мистер Коллинз, — чтобы твоя черная морда никогда здесь не показывалась! Понял?!

Он ударил Дика ногой в спину. Потом вернулся на веранду к пиву и газете.

Дик около часа пролежал на земле. От боли и обиды он никак не мог встать. Громко плакать мальчик боялся и только тихонько всхлипывал. Он слышал, как плакала Нэнси, что-то говорила миссис Коллинз, а потом мистер Коллинз закричал, что он их обеих вздует, если они не перестанут мешать ему читать газету. Когда боль в спине утихла, Дик успокоился немного. Большой красный муравей вполз ему на руку. Дик встал и хромая побрел домой.

Делла, утешая сына, плакала сама. Жирный боров — этот мистер Коллинз! Как он мог ударить ее маленького Дика! Все они храбрые с детьми. Пусть Коллинзы не любят негров. Подумаешь! Делла ни за что не пойдет к ним стирать. Это даже хорошо, что Дик не будет ходить в этот противный сад. Можно прекрасно играть между пней у дома. Делла сама станет с ним играть. Ей всегда скучно, когда Дика нет целый день дома. Делла ласкала сына и обещала испечь ему пирожки с патокой. Но Дик никак не мог успокоиться.

— Ма, — спрашивал он, — я негр?

— Негр, негр, — отвечала Делла, — Ну и что же? Негры еще лучше, чем белые. Негры все работают. Они добрые.

— И папа негр?

— Да. И я тоже.

Делла приготовила пирожки с патокой. Она начала рассказывать Дику самую интересную сказку про серого медведя. Мальчик сидел задумавшись. Потом он спросил:

— Ма, а я всегда буду негром?

— Всегда, милый, всегда.

— И когда вырасту, всё равно буду негром?

— Всё равно.

— И если буду слушаться, всё равно?

— Всё равно будешь негром.

Вечером пришел Билль. Делла рассказала ему о том, что произошло. Билль посадил Дика на колени и погладил его по голове большой черной рукой, на которой не хватало трех пальцев.

Ночью Дик долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами, прижавшись к Делле, а потом спросил:

— Ма, а в сад мне можно ходить? Я не буду играть с Нэнси.

— Нельзя, дорогой, нельзя, — зашептала Делла. — Это их сад. Туда нельзя ходить.

— Почему нельзя? Я плотину сделал. И буду играть там один.

— Что ты, мальчик! Нельзя. Это их сад, их земля. Они белые, у них всё есть: сад, лес, фабрика. Всё это не наше. У нас ничего нет — и огород не наш, и дом, где мы живем, тоже не наш. У белых есть дома, автомобили, красивые платья. Они ученые, а мы не умеем ни читать, ни писать. У нас нет ничего. Только одни руки. Потому что мы негры.

Так Дик понял, что такое негры и что такое белые.

Стояла поздняя осень. По утрам было очень холодно, и Дик почти всё время сидел дома. В сад мальчик не ходил. На реке стало холодно, и потом один раз он видел там мистера Коллинза. Поэтому мальчик боялся гулять у реки.

Бегать одному среди пней надоело, и Дик лежал целыми днями на постели, смотрел, как Делла плетет корзинки, и слушал ее сказки.

Несколько дней дул сильный ветер, по небу неслись низкие тучи. Два раза выпадал снег. Но однажды утром выглянуло солнце, небо стало ясным и синим.

Дик решил прогуляться в последний раз. Он надел отцовскую куртку, Делла обернула ему грудь своим теплым платком. Мальчик вышел из дома и побежал к реке посмотреть, не начала ли она замерзать. Еще издали он услышал жалобные крики. Дик побежал что есть силы и увидел на реке Нэнси.

Девочка стояла на плоту с шестом в руках. Она, наверное, решила попрыгать на жердях, из которых он был сделан.

Плот Дик еще раньше привязал веревкой к корням, которые торчали из-под земли возле старого пня, но она, наверное, сгнила. Когда Нэнси стала прыгать на плоту, веревка оборвалась, и плот сначала медленно, потом быстрее понесло по течению.

В тот момент, когда Дик увидел Нэнси, она пыталась остановить плот. Но шест был слишком тяжел для девочки. Плот неудержимо тянуло на середину. От берега он находился уже метрах в четырех, и Дик понял, что иначе как вплавь до Нэнси не добраться.

У берега река покрылась коркой звенящего светлого льда. Дик хотел позвать мать, потому что сам боялся лезть в воду. Но потом мальчик понял, что, пока он будет ходить, Нэнси унесет на середину. К тому же плот был непрочный и мог вот-вот развалиться.

Тогда Дик сбросил куртку, платок и бросился в реку. Одна нога у него сразу провалилась сквозь ледяную кромку, и края льда больно порезали лодыжку. Вода оказалась такой холодной, что мальчик вскрикнул и отшатнулся, но потом решился и поплыл к плоту.

В воде ему показалось, что его вдруг схватили в огромные клещи и сдавили со страшной силой, на голове как будто появился железный обруч. Чтобы избавиться от этих клещей, Дик забил изо всех сил руками по воде — и через полминуты подплыл к плоту.

Он схватился рукой за край, но плот был слишком легкий, чтобы выдержать двоих. Он наклонился и погрузился наполовину в воду. Нэнси пронзительно закричала, и, не удержавшись на ногах, упала на плот. Тогда Дик, ухватившись одной рукой за плот, другой стал грести к берегу. Нэнси кричала и хватала Дика руками за голову. Мальчик понял, что тонет, но в этот момент он почувствовал под ногами землю.

Дик подтянул плот к берегу. Нэнси от страха не могла встать. Дик вытащил ее на берег, ломая тонкий ледок босыми ногами.

Девочка кричала во весь голос. Дик схватил ее за руку и потащил за собой. Но у Нэнси от страха и холода подгибались ноги. Шубка, которая была надета на ней, намокла и стала очень тяжелой. Дик, прыгая на месте и дрожа всем телом, снял с нее шубку, схватил девочку за руку, и они побежали во весь дух к даче.

Мистер Коллинз читал газету в комнате, когда услышал, как в саду кричит его жена.

— Паршивый мальчишка! — визжала миссис Коллинз, не слушая Дика. — Эдуард, посмотри, что сделал этот мерзавец! Черная морда! Девочка вся мокрая в такой холод! Эдуард! Где же ты! Вы меня хотите убить!

Мистер Коллинз взял камышевую трость и выбежал в сад. Он всегда действовал решительно. Уж чего-чего, а церемониться с неграми он не привык, тем более, когда негр был слабее. Мистер Коллинз не стал ни о чем спрашивать Дика.

Он схватил мальчика и принялся бить его тростью по спине. Нэнси плакала и пыталась остановить отца, но мать взяла ее на руки и унесла в дом. Мистер Коллинз, ударив Дика раз десять, вынес мальчика из сада и бросил на дорожку.

Дик не помнил, как очутился дома. Делла чуть с ума не сошла, когда увидела своего дорогого мальчика мокрого и избитого. Она хотела сейчас же бежать и выцарапать глаза Коллинзу. Только то, что Дику надо было помазать спину жиром и отогреть его у плиты, остановило ее. Звери эти белые! Как можно допускать такие вещи! Делла слышала, что в городах часто убивают негров. Но здесь раньше жили рабочие, и ни Деллу, ни Билля никто никогда не обижал. Почему же Коллинз избил ее ребенка? До каких пор это будет продолжаться? Лучше умереть, чем терпеть такие вещи.

Билль в этот раз остался на ночную работу. Делла с Диком всю ночь лежали вдвоем и плакали. Хорошо еще, что мальчик был таким здоровым и не простудился. Но спина у Дика покрылась багровыми рубцами и ноги все изранены.

Когда Билль утром выслушал всю историю, он молча надел свой пиджак и шляпу.

— Я пойду, — сказал он.

— Куда ты пойдешь? — плакала Делла. — Где ты найдешь суд на него?

Но Билль, не слушая ее, вышел из хижины. Делла очень испугалась. Она надела на Дика куртку и платок, обвязала ему ноги тряпками, взяла мальчика за руку и побежала за мужем.

Билль шагал быстро, Делла догнала его у самой дачи. Было уже поздно останавливать его. Билль открыл калитку и вошел в сад. Делла остановилась за забором и стала ждать.

Миссис Коллинз сидела на солнце в меховой шубе и дочитывала какой-то роман. Мистер Коллинз гулял по аллее и курил трубку. Когда Билль вошел, миссис Коллинз крикнула:

— Эдуард, здесь пришел негр! Иди скорей сюда!

Мистер Коллинз важно повернулся и подошел к Биллю. Лицо его сделалось злым, усы топорщились. Билль снял шляпу.

— Сэр, — сказал он, — это был мой ребенок, сэр.

— Ну и что же дальше, черномазый? — спросил мистер Коллинз. Он заложил руки за спину и покачивался на каблуках.

— Нехорошо бить ребенка, сэр, — сказал Билль.

— Черномазый делает мне выговор. Ты слышишь, Аза, — крикнул мистер Коллинз, обращаясь к жене. Его толстое лицо покраснело больше, чем обычно, светлые усы задвигались. — Негр пришел делать мне выговор!

— Негр пришел делать выговор, — повторила миссис Коллинз плачущим голосом и подняла руки к небу.

— Как ты смеешь, черная собака, разговаривать со мной! — закричал мистер Коллинз.

Билль стоял, держа шляпу в руках. Он смотрел вниз, потом поднял голову.

— Я всё сказал, сэр. Нехорошо бить ребенка.

— Где моя трость? Аза, принеси мою трость! — крикнул мистер Коллинз. Он задыхался от ярости.

— Всё равно, сэр. Я сказал. Нехорошо бить ребенка.

Лицо мистера Коллинза стало багровым. Он схватил Билля за ворот рубашки.

Билль стоял, опустив голову. Но в это время в саду появился еще один человек. Это был почтальон Вильям. Он приносил сюда газеты каждый день и теперь пришел тоже с газетами. Огромный, как скала, Вильям шел к мистеру Коллинзу и Биллю.

— Вот ваша газета, сэр, — вежливо сказал Вильям и положил газету на садовую скамейку.

— Подите к черту с газетой! — прохрипел мистер Коллинз. — Вы видите, что делается? Негры приходят к нам в дом и оскорбляют нас. Посмотрите, как я проучу мерзавца. Вы здесь забыли, как нужно обращаться с черномазыми, — и мистер Коллинз схватил трость, которая стояла тут же, прислоненная к скамье. Он не мог говорить от злости.

Билль стоял неподвижно и смотрел в землю.

— Постойте, — сказал Вильям. — Я помогу вам, сэр.

Он подошел к мистеру Коллинзу и, схватив его за руку, сдернул ее с воротника Билля. Потом Вильям вырвал у мистера Коллинза трость, сломал ее, как спичку, и отбросил в сторону.

Мистер Коллинз оторопев смотрел на почтальона. Вильям вдруг сжал кулак. Такого огромного кулака мистер Коллинз, наверное, еще никогда не видел. Очень большой мужчина был этот Вильям. И странно, почему он работал здесь почтальоном.

Вильям поднес страшный кулак к самому лицу мистера Коллинза и легонько надавил на нос. Мистер Коллинз отступил на шаг. Вильям надавил еще. Мистер Коллинз снова отступил. Он перестал краснеть и начал бледнеть. Так они двигались, пока мистер Коллинз не прижался спиной к дому. Его жена поднялась с кресла и в ужасе смотрела на всё это.

Когда мистер Коллинз остановился, Вильям вдруг поднял кулак кверху, и мистер Коллинз звучно стукнулся головой о стену дома.

— Так вот, слушай, — сказал почтальон. — Если ты еще раз посмеешь тронуть пальцем хоть одного негра, большого или маленького, я тебе дам такую штуку, что твоя голова повернется назад и ты сможешь видеть, что у тебя за спиной делается. Если меня здесь не будет, это сделает кто-нибудь из наших ребят, которые работают в мастерских. А ты, ведьма, — он повернулся к миссис Коллинз, и она от страха упала в кресло, — ты тоже запомни это.

Потом Вильям подошел к Биллю.

— Пойдем, друг, — сказал он. — Не стоит с ними разговаривать. Их словами не убедишь. Тут вот что надо, — и Вильям потряс могучим кулаком. — Мы их еще выучим!

Домой они шли все вместе.

Белый почтальон Вильям держал Дика за руку. Мальчик теперь знал, что есть разные белые. И он повторял про себя: «Мы их еще выучим!»

ПОД МОСТОМ

Где-то далеко возник сиплый вой паровозного гудка. Звук пронесся над длинным рядом одинаковых кирпичных зданий на берегу и поплыл по воде канала.

— Час ночи, — сказал Бриджер. — Пошел скорый в Чикаго. Когда-то я на нем работал. Вот времечко было… Ну ничего. Я еще вернусь.

Айк докурил сигарету и швырнул в воду окурок. На мгновенье в темноте повисла светящаяся красная дуга, потом раздалось короткое шипенье. Под мостом, где они все сидели, было совсем темно. Там, где на воду не падала тень, справа и слева от моста, она казалась покрытой глянцевитой лоснящейся пленкой. На этой пленке переливались блики фонарей, тусклые отражения освещенных окон и плыли разводы грязи. Вода в канале была не такой, как в прозрачных реках и чистых озерах, а густой, лоснящейся, ленивой.

Воздух здесь пропитался сыростью, вода, собираясь на карнизах моста, изредка капала оттуда. По ночам звук этих падающих на бетон капель был единственным, что нарушало тишину, если не считать разговоров, которые велись вполголоса.

— Эй, Джесс!

— Что? — Бриджер оглянулся. Джузеппе смотрел на него.

— Ты на курьерском кем работал, кочегаром?

— Ну да! Поднимай выше. Помощником машиниста был.

— И давно тебя выкинули?

— Уже полтора года. Сразу после сентябрьской стачки. Я попал в черные списки.

— Послушай, Джо, — сказал Айк, повернувшись к брату. — Здорово устал, да?

— Нет, не очень. — Мальчик говорил сонным голосом. Он прижался спиной к внутренней стене мостовой арки. Братья сидели на старой газете, разостланной на бетонных плитах. Старшему — Айку исполнилось в этом году восемнадцать, младшему — Джо не хватало двух месяцев до двенадцати.

— Хорошо ты устроился, — продолжал Айк. — Сегодня доллар, и завтра будет два. — Он погладил спутанные мягкие льняные волосы мальчика. — Ты что-то и не рад совсем.

— Я спать хочу, — сказал Джо.

— Ну спи, спи.

— Да не заснуть что-то.

Рядом с ними завозился Менсон. Братья знали, что сейчас он станет молиться. Менсон сел и начал:

— Боже, приди сюда и увидишь…

— Придет он, как же, — насмешливо сказал Джузеппе. — Он бы задохнулся от этой вонючей воды, если бы пришел.

— Брось, — сказал Бриджер. — Пусть человек молится, если ему охота.

— Ничего, ничего, — произнес Менсон мягко, — если я мешаю, я помолюсь про себя.

Наступило молчание. Большая холодная капля упала Айку на шею. Он вздрогнул.

— Что ты? — шопотом спросил Джо.

— Ничего… Капля… Ты уже спишь?

— Сейчас буду спать. Вот только устроюсь.

— Послушай, — Айк прижался к брату и прошептал ему в самое ухо. — А ты не украл этот доллар?

— Да нет же. — Джо отодвинулся от него. — Я тебе говорю: заработал.

— А почему ты не хочешь сказать, как заработал? Может быть, и я пошел бы.

— Да нет же. Там только на одного. Я потом расскажу.

Кто-то прошел по мосту. На гладкой, чуть волнистой поверхности воды погасло два блика. Это в одной из комнат дома на другом берегу погасили свет. Айк распустил шнурки на ботинках и вытянул ноги.

— Джо, — он снова положил руку на голову мальчика.

— Ну?

— Дай честное слово, что ты не украл.

— Ну, пожалуйста… Честное слово.

Мальчик потихоньку освободился от руки брата и лег на бетон, подложив себе под голову свернутую куртку. По каналу проплыла большая арбузная корка. Еще в одной комнате дома напротив погас свет.

— Завтра мы половину денег отложим, — сказал Айк. — А потом, когда я найду работу, снимем где-нибудь угол, и ты пойдешь в школу.

— Я уже всё забыл.

— Ничего. Надо начинать опять. Когда мать была в больнице, она сказала, что обязательно надо сделать так, чтобы ты учился.

Где-то далеко за домами раздался гудок парохода, ему ответил другой, еще дальше.

— Да, подождите, ребята! — громко сказал Джузеппе приподнимаясь. — Я забыл сказать… Приходил один парень из торнтоновской шайки. Спрашивал, будем ли мы голосовать на выборах. Обещал заплатить…

— Какие выборы? — спросил Менсон. — Кого выбирают?

— Ну и чудак же ты! — Джузеппе сплюнул в темноте. — В городе на каждом шагу плакаты и портреты. Мэра выбирают! От республиканцев Торнтон, от демократов Смит.

— Разве я смотрю на эти портреты? — вздохнул Менсон. — Какое мне дело?

— Слышал? — шепнул Айк брату. Вслух он спросил: — Долларов по 5 заплатят?

— Нет, — ответил Джузеппе. — Это когда президента выбирают, — по пяти дают. За мэра по доллару, не больше. Ты ведь не голосовал за президента? Мал еще был?

— Не голосовал.

— Доллар — тоже деньги. — Джузеппе повернулся к Бриджеру. — А ты пойдешь?

— Нет! — Бриджер сидел, спустив ноги к воде. — За деньги я не голосую. Меня они не купят.

— Будешь голосовать за вашу рабочую партию? — спросил Джузеппе.

— Не удастся, — ответил Бриджер. — Эти мистеры из комиссии не дадут мне голосовать. У меня ведь прописки нет. А то бы проголосовал.

— А за Торнтона они разрешили бы. Им голоса нужны. И еще доллар получил бы.

— Плевал я на их доллар, — сказал Бриджер, — пусть они им подавятся.

Наступило молчание. Снова сиплый звук прополз по самой воде.

— Товарный, — сказал Бриджер. — Всё равно я буду работать на железной дороге. Они думают, что, если сунули мне волчий паспорт, — значит, конец. Нет. Я еще подержусь за реверс.

— Не возьмут они тебя, — покачал головой Менсон. — Раз ты в черных списках, — не бывать тебе никогда на железной дороге. Вот если только будет сильно не хватать людей… Но так не бывает. Безработных везде сколько хочешь.

— А вот и не везде!

— Не может быть!

— В других местах нет безработных!

— Где?

— В Советском Союзе.

— Ни одного безработного?

— Ни одного.

— И никто не ночует под мостами или в парках?

— Никто.

— Ну, знаешь… — Менсон слабо усмехнулся. — Если ты так считаешь, — пожалуйста. Я не стану спорить. Только я сам в это никогда не поверю.

— Вот я тебе послезавтра принесу одну газету. Там почитаешь.

— Спасибо, — сказал Менсон. — Спасибо. Я с удовольствием почитаю. Я люблю читать газеты, когда они есть.

Айк начал укладываться. Он постелил на газету пиджак, под голову положил ботинки и долго примеривался, стараясь лечь так, чтобы бедро не упиралось в бетон. Потом повернулся к брату.

— Джо…

— Ну?

— Ты сегодня весь вечер как в воду опущенный. Если ты что-нибудь нехорошее сделал…

— Знаешь что, — Джо резким движением поднялся и сел. В голосе у него слышались слезы. — Хватит. Если ты мне не веришь, тогда не говори больше со мной.

— Ну ладно, ладно, — сказал Айк. — Будем спать.

* * *
— Ни черта, — сказал итальянец. Он со злостью сплюнул на булыжную мостовую и растер плевок. — Ничего тут не выйдет, будь они все прокляты. Пойдем лучше в центр.

— Уже поздно, — сказал Айк. — Он рассеянно смотрел на решетчатые ворота консервной фабрики, возле которой они стояли. — Уже поздно, двенадцать часов дня.

— Пойдем в гараж, — настаивал итальянец.

Айк сунул руки в карманы. Они пошли вдоль фабричных корпусов к центру.

— Беспокоюсь я за мальчишку, — сказал Айк. — Кто его знает, откуда он взял этот доллар. Сегодня утром я хотел пойти вместе с ним, но он так расплакался от злости, будто я его ударил.

— Ничего, — сказал Джузеппе. — Он парень хороший. Я так удивляюсь на вас, как вы еще держитесь. Моетесь каждый день, у тебя вон брюки зашиты…

Айк посмотрел на итальянца. Тому было лет двадцать, не больше, но на впалых щеках у него были морщины, как у старика. Он даже не отряхнулся сегодня, когда встал, на пиджаке и на серых брюках его так и остались пыльные полосы от бетона, на котором они лежали.

Ближе к центру на улицах висели портреты Торнтона и Смита.

— Года четыре тому назад этот Смит разогнал демонстрацию швейников, — сказал Джузеппе. Он был ростом меньше Айка, и ему приходилось шагать быстро-быстро, чтобы не отстать. — Я тогда мальчишкой был. Швейники шли по Мейнстрит, а Смит (он был начальником полиции) пустил своих парней с улицы Стюарта.

— Я знаю, — ответил Айк. — У меня ведь отец тоже на швейной фабрике работал. Ему тут на улице два зуба выбили дубинкой. Потом посадили в тюрьму на полгода. Отец там и начал болеть.

— А про Торнтона ничего плохого не слышно, — сказал Джузеппе.

Некоторое время они шли молча, потом итальянец добавил:

— Но я всё равно за него голосовал бы, даже если бы что-нибудь знал. За доллар я за самого сатану сейчас проголосую: вчера весь день ничего не ел.

Они дошли до центрального гаража. Айк всё время думал о брате. Он был так подавлен, что не сразу понял, о чем говорит ему старший рабочий — коренастый седой мужчина в синем комбинезоне. Тот должен был еще раз повторить свои слова, чтобы это дошло до Айка.

— Иди в ремонтную группу. Работа на три дня. Да ты что, глухой, что ли?

— Ничего, — сказал Айк, — это я так. Спасибо.

Снимая на ходу пиджак, он бегом бросился в широкие ворота гаража.

Четыре часа он вместе с другими рабочими перебирал мотор у старого, выпуска 1946 года «форда», а когда позвонил колокол на обед, вышел на улицу. Ремонтный цех закрывали на час, надо было где-то переждать.

Высчитывая, сколько он получит за три дня работы, Айк пошел вверх по Мейнстрит.

Неожиданно небо потемнело. Пошел дождь. Сразу стало свежо, косые потоки ливня барабанили по спинам и плечам бегущих прохожих. Улица опустела — все спешили укрыться в магазинах и парадных.

Айк как раз был возле дверей универмага «Братья Браун». Пробившись сквозь толпу мокрых, пахнувших дождем людей, он поднялся на второй этаж. Времени у него было еще около получаса.

Минут десять он рассматривал безжизненные гладкие лица манекенов в отделах готового платья и разноцветные изделия из пластмассы в соседних залах. Вдруг через высокие окна на паркетные серые полы магазина брызнули солнечные лучи. Дождь кончился. Айк спустился в первый этаж.

Проходя по мебельному отделу за стеклянной дверью, ведущей в соседний зал, он заметил знакомую фигурку брата. Джо! Что он делает в магазине?

Айк подошел к двери и толкнул ее. Она не открывалась. Он толкнул снова.

— Окрашено. Неужели не видите!

Айк поднял голову. На покрытом белой краской косяке висел плакат: «Осторожнее. Свежая краска».

Айк постучал по стеклу. Но в магазине было шумно. Джо не слышал его.

Отделение электротоваров, от которого его отделяло стекло двери, было большим залом с выходом прямо на Мейнстрит. Вдоль стен помещения белыми глыбами стояли тяжелые громоздкие холодильники различных фирм. Середину зала пересекал прилавок. Здесь под стеклом были выставлены выключатели, плитки, нагреватели и другие мелкие товары. На задней стенке по обе стороны маленькой двери, которая вела во внутренние помещения магазина, на нескольких стендах лежали, стояли и висели различные лампы, пылесосы и другие приборы.

Двум продавцам здесь почти нечего было делать. В помещении находилось только три покупателя. Пожилой мужчина в черном костюме без всякого интереса рассматривал холодильник «Вестингауз», женщина в сером летнем пальто перелистывала на прилавке рекламный альбом. Молодой продавец с гладкими зачесанными назад волосами давал ей какие-то пояснения. Другая женщина лет сорока с дождевиком, перекинутым через руку, перебирала на прилавке электрические звонки различных систем. Лысый продавец в черном костюме и белоснежной рубашке ждал, пока она выберет. И еще в этом зале находился Джо.

Всё, что случилось дальше, происходило как в кино, когда сначала пускают эпизоды, снятые замедленной съемкой, а потом механик начинает гнать фильм с необыкновенной скоростью. Сначала всё было очень медленно, а потом страшно быстро. И Айк смотрел на то, что произошло, как зритель смотрит на экран в немом кино, потому что через двойную стеклянную дверь ему ничего не было слышно.

Сначала всё шло очень медленно. Пожилая женщина у прилавка положила один звонок на стекло и принялась придирчиво рассматривать другой. Лысый продавец неторопливо вытащил носовой платок из кармана и начал счищать пылинки с отворотов пиджака. Он искоса посмотрел на Джо, который стоял посредине зала, и равнодушно отвернулся.

Джо, в распахнутой на груди курточке и с волочащейся штаниной сделал шаг к прилавку. Он не отрываясь смотрел на лысого продавца; в голубых глазах мальчика застыло выражение крайнего напряжения. Губы у него были сжаты, белесые брови нахмурены. Продавец принялся счищать невидимые пылинки с другого плеча. Джо сделал еще два шага и подошел к прилавку. Прилавок был высокий, спутанные светлые волосы мальчика едва возвышались над полированной под дуб доской.

Джо рассматривал выставленные под стеклом товары. Лысый продавец закашлялся и приложил платок ко рту. Мальчик подвинулся к женщине. Теперь он стоял так, что ее массивная фигура заслонила его совсем от Айка.

Продавец еще раз кашлянул и отнял платок от рта. Вдруг глаза у него расширились от ужаса, он посмотрел на Джо и перегнулся через прилавок.

С этого момента всё пошло очень быстро. Лысый продавец разинул рот и что-то закричал, но Айк не слышал крика. Женщина вдруг отскочила от прилавка. Джо повернулся, мелькнуло его белое лицо и глаза с выражением отчаяния. Он бросился к двери. Молодой продавец выскочил из-за прилавка и на ходу выхватил из кармана свисток.

Через полминуты с улицы в магазин ворвался резкий переливчатый свист. Затем крики: «Держите, держите!» Топот чьих-то ног покатился по Мейнстрит. Снова донесся свист. Все, кто были в зале, бросились к выходу. Только Айк остался у косяка.

— Поймали! — воскликнула женщина в зеленой вязаной кофточке, стоявшая у дверей. — Поймали! Ведут сюда.

Шум и крики приближались. Кто-то распахнул вторую половину двери — и в зал ввалилось кольцо мужских и женских фигур, в центре которого Айк увидел брата.

Помещение быстро наполнялось людьми. Они бежали сюда из других отделов и с улицы.

Айк отошел от стеклянной двери. Ему было безумно стыдно, как будто все, кто находился здесь, знали, что он брат вора. Краска залила ему всё лицо.

Люди возмущенно переговаривались. Айк боком стал проталкиваться вперед. Когда из-за чьих-то плеч он увидел лицо брата, он вздохнул так тяжело, что стоявший впереди человек удивленно оглянулся.

Джо стоял в центре круга. Высокий плотный мужчина держал его за ворот. Одна штанина у мальчика разорвалась, и на голой коленке виднелась большая ссадина. Левая щека у него покраснела, но всё лицо было белым, как бумага. Самым страшным, пожалуй, были его глаза. Всегда голубые, они стали теперь темносиними. Джо смотрел прямо перед собой. Он смотрел, но ничего не видел, как смотрят слепые. Он казался совсем отрешенным от этого мира, как будто не знал и не понимал, что здесь происходит. Мужчина старался отодвинуть его от себя, но мальчик прижимался к брюкам этого человека маленьким дрожащим телом.

Женщина, у которой Джо пытался что-то украсть, стояла тут же. Лысый продавец возбужденно рассказывал:

— Понимаете, я его сразу заметил… Я сразу понял, что тут что-то не то…

— Он ведь чуть не убежал, — говорил мужчина в синем костюме. — Хорошо, что я ему ножку подставил. Таких нужно сажать в тюрьму. Немедленно!

Он встряхнул Джо за ворот:

— Что ты ко мне прижимаешься?.. Иди на середину. — Он толкнул его вперед, но мальчик, не оборачиваясь, отступил назад, стараясь прижаться к его брюкам. Он как будто искал защиты.

— Директор пришел, — сказал кто-то.

Из толпы выбрался мужчина с взволнованным лицом, в черном с иголочки костюме.

— Кража, произошла кража! — воскликнул лысый продавец, бросаясь к директору.

— Знаю, — директор отмахнулся белой рукой с длинными тонкими пальцами. Он подошел к Джо и внимательно посмотрел на него долгим, изучающим взглядом.

Толпа стихла. Полисмен с рыжей ирландской бородкой, раздвинув толпу, прошел в центр.

Директор долго рассматривал Джо. Потом он спросил у пожилой женщины:

— Вам вернули ваш кошелек, миссис?

— Вернули, — вызывающе ответила женщина. — Еще бы его не вернуть. Вот он.

Директор чуть поморщился при звуке ее крикливого голоса:

— Может быть, вы тогда не будете так кричать?

В толпе кто-то возмущенно ахнул. Женщина покраснела.

— Послушайте, — сказала она. — Может быть, мне поблагодарить вас за то, что меня в вашем магазине обокрали?

— Да нет, — директор покачал головой. — Совсем нет. Но если вы перестанете кричать, мы скорее разберемся во всем этом.

— В чем тут разбираться? — сказал полный мужчина, который втащил Джо в магазин. — Таких в тюрьму надо отправлять, а не разбираться.

— Минуточку, — сказал полисмен. Он вытащил карандаш и открыл свою записную книжку. — Ваша фамилия, миссис? — обратился он к пожилой женщине.

— Подождите, сержант, — сказал директор. Мягким движением он взял полисмена за руку. — Подождите, может быть, мы всё это уладим. Ведь всё-таки нам очень неприятно, что такая вещь случилась в нашем магазине. Это может попасть в газеты.

— Конечно, попадет, — сказал полный мужчина.

— Ладно, ладно, — сказал полисмен. — Попадет или нет, это не мое дело. Я составлю протокол.

Айк облизал пересохшие губы и переступил с ноги на ногу.

— Я пойду, — сказала женщина. — Никогда больше не загляну в этот магазин.

Айк посторонился, пропуская ее.

— Как тебя зовут? — спросил полисмен у Джо.

Мальчик молчал.

— Что тут такое? — раздался вдруг чей-то уверенный голос. Айк обернулся. Позади него, расталкивая людей, пробирался к центру маленького роста плотный пожилой мужчина.

У Айка было такое впечатление, что он видел этого человека бесчисленное количество раз. Он помнил каждую черточку его розового круглого лица, седеющую щетинку вокруг лысины, черные с проседью густые брови. Айк только не мог понять, где он встречал его.

Мужчина оттолкнул его и остановился в центре круга.

Он отодвинул рукой директора и взглянул на Джо.

— Что тут случилось?

— Кража, ваша честь. — Полисмен поднес руку к козырьку и широко улыбнулся. — Я составляю протокол.

— А что было украдено?

— Пустяки, мистер Торнтон, — сказал директор. — Кошелек с мелочью. Женщина уже ушла.

Мистер Торнтон! Айк сразу сообразил, где он видел этого человека. Торнтон — кандидат в мэры. Его портреты были расклеены всюду по городу.

— Вот этот мальчик — вор? — Торнтон махнул короткой рукой в сторону Джо.

— Он самый, — сказал полисмен. — Сейчас мне его придется взять.

Торнтон сунул руки в карманы. Минуту он постоял, раскачиваясь с носка на пятку, и разглядывал Джо. Мальчик продолжал смотреть прямо перед собой.

— Ты меня знаешь? — спросил Торнтон у полисмена.

— Как же, — полисмен опять улыбнулся. — Как же, мистер Торнтон. Вы же наш кандидат.

— Пожалуй, я поговорю с мальчишкой, — сказал Торнтон, оглядываясь на людей.

Он шагнул к Джо и положил ему руку на плечо.

— Сколько тебе лет, мальчик? — голос у него стал мягче.

— Двенадцать, — ответил Джо, не глядя на него.

— У тебя есть родители?

— Нет.

— Ты совсем один?

— Нет. У меня есть брат.

— Он работает?

— Нет.

— Безработный?

— Да.

Торнтон говорил медленно и даже задумчиво. Он произносил слова мягко и четко, голосом, который был хотя и негромким, но слышимым для всех. Джо отвечал отрывисто, сдавленным и хриплым голосом. Он был также отрешен от всего, как и раньше. Единственной связью с этим местом, где он находился, были вопросы Торнтона. Эти вопросы как будто нажимали на какие-то кнопки в сознании мальчика и вызывали короткие судорожные ответы.

— Ты ел сегодня, мальчик?

— Нет.

В толпе кто-то переступил.

— Бедняга! — вздохнула какая-то женщина.

— Теперь этих безработных такая уйма, — сказал мужчина в сером аккуратном костюме.

— Ты голоден? — Лицо у кандидата в мэры стало печальным. Его самоуверенность, казалось,исчезла.

Джо не ответил.

— Да… — вздохнул Торнтон. Он посмотрел вокруг и смущенно улыбнулся. — Мне его жаль, — сказал он и откинул голову.

— Может быть, его, действительно, отпустить, — сказал краснолицый мужчина, который всё еще держал Джо за воротник. Он подтолкнул мальчика к Торнтону и вытер руку носовым платком. — Черт с ним, пусть идет.

Раздался одобрительный гул. Все в восхищении смотрели на Торнтона.

Полисмен закрыл свою книжку и спрятал ее в нагрудный карман.

— Скажи, мальчик, — произнес Торнтон — и все кругом стихли. — Если мы отпустим тебя сейчас, ты никогда не будешь воровать?

И снова, моментально, как сигнал на раздражение электрическим током, последовал отрывистый, короткий ответ:

— Нет! Не буду.

Кто-то разочарованно вздохнул рядом с Айком.

— Ну вот и всё, — произнесла какая-то женщина.

В задних рядах начали отворачиваться. Публика теряла интерес к случившемуся.

— Мальчик! — сказал Торнтон громко, и снова те, кто уже хотел уходить, повернули к нему головы. — Мальчик, у тебя ведь нет денег?

Джо молчал.

— Отвечай, мальчик, есть у тебя деньги?

— Нет!

Торнтон снова задумался. Потом он вздохнул, медленно вынул из кармана толстый бумажник, неторопливо раскрыл его и взял две новые хрустящие бумажки по 5 долларов.

— Неужели вы хотите дать ему 10 долларов?

— Вы с ума сошли!

Кандидат в мэры казался озадаченным этими восклицаниями. Он нерешительно держал две бумажки в руке. Затем улыбнулся застенчиво. — Может, кто-нибудь и осудит меня… — Он поднял глаза на людей. Маленькие глазки, окруженные сеточкой морщин. — Всё-таки у меня тоже есть сын. — Он протянул руку с деньгами. — Возьми.

Джо невидящими глазами смотрел вперед. Он раскрыл маленькую ладонь, и Торнтон вложил туда деньги. Своими холеными руками он погладил мальчика по волосам.

— Ничего, старина, ты их отдашь мне когда-нибудь. Когда вырастешь и будешь богатым, придешь ко мне в контору. К старому седому адвокату… Придешь и отдашь эти деньги.

Все кругом улыбались.

— Повезло парню, — сказал полисмен.

— Спасибо вам, мистер Торнтон, — горячо сказал директор магазина. — Всякий раз, когда случается кража и о ней напишут в газетах, это такой удар по нашей репутации.

— Ничего. — Торнтон похлопал его по плечу. — Я думаю, дела идут неплохо.

— Не жалуемся… Мистер Торнтон, — директор взял его под руку. — Может быть, скажете несколько слов избирателям?

— Нет, — Торнтон улыбнулся. — Совсем нет. — Он взял Джо за плечи и привлек к себе. — Может быть, только одно слово. — Он обвел взглядом людей, стоявших вокруг. — Я бы хотел… — он снова погладил мальчика по волосам, — я бы очень хотел помочь не только ему, но и всем детям в нашем городе… Вот и всё…

Кругом зааплодировали.

— Замечательные слова, — сказал директор.

— Молодец. Вот молодец! — Мужчина в синем костюме шагнул к Торнтону. — Разрешите пожать вам руку.

— Ничего, ничего, — кандидат мэра выглядел смущенным. — Мы теперь зайдем с мальчиком к директору. У него найдется что-нибудь вкусное для парня. А потом он пойдет к себе и скажет, чтобы его брат проголосовал за старого Торнтона. Ведь скажешь, а?..

— Да, скажу, — последовал моментальный ответ Джо.

Люди расходились. Торнтон повернул Джо за плечи, и они пошли. Штанина у мальчика волочилась по земле. Полисмен шел рядом с ними, вполголоса говоря что-то Торнтону.

Едва они скрылись во внутренних дверях магазина, Айк сорвался с места. Он подбежал к прилавку и остановился. Часы над дверями показывали четыре.

Он опаздывал на работу. Расталкивая встречных, Айк бросился вниз по Мейнстрит.

* * *
Где-то далеко-далеко возник сиплый вой гудка. Звук пронесся низко над длинным рядом одинаковых кирпичных зданий на берегу и поплыл по воде канала.

— Час ночи, — сказал Менсон, — пора ложиться. — Он встал кряхтя и в темноте принялся обматывать шарф вокруг шеи.

Джо плюнул в воду и тихонько приложил руку к щеке.

— Ты меня очень больно ударил. До сих пор кровь идет из губы.

— Я же не знал, — сказал Айк. — Он взял брата за руку. — Ты сплюнь. Здо́рово больно?

— Нет, теперь ничего.

— Ты прости, я ведь не знал.

— Ничего…

— Ты тут не виноват, — сказал Бриджер. — Никто из вас не виноват. — Он бережно достал из кармана окурок и стал рассматривать его в полумраке.

— Ты зря на него так набросился, — сказал Джузеппе. — Надо же было разобраться…

— Я же не знал, — сказал Айк сквозь сжатые губы и ударил кулаком по бетону. — Мне в голову не могла прийти такая штука.

— Ну так надо было послушать людей. — Джузеппе, сидя на бетоне, согнул одну ногу в колене и положил на нее острый подбородок. В полумраке его лицо казалось еще более худым, чем оно было на самом деле.

— Я же говорю, что никто не виноват, — повторил Бриджер. — Тут расстраиваться нечего.

— А интересно… — Менсон топтался у самой стенки моста, где была кромешная тьма. Ему не хотелось ложиться. — А интересно, женщина, у которой ты вытащил кошелек, тоже знала?

— Знала… — сказал Джо, — все знали. — Он совсем ссутулился и подпер рукой щеку.

— А зачем понадобилось этим скотам устраивать такую штуку? — сказал Айк. — Ведь в магазине было всего человек пятьдесят, ну семьдесят.

— Они не только на них рассчитывали, — сказал Бриджер. — Тут всё дело в том, что у этих семидесяти, которые видели, есть еще семьсот знакомых, а у тех еще семь тысяч. Такая история пройдет по всему городу.

— И в газеты попадет?

— Конечно. Хотя газетам избиратели не очень-то верят. Тут всё дело в том, что об этом будут рассказывать. Человек услышит и запомнит. Когда тебе твой знакомый расскажет: вот, мол, Торнтон какой хороший, ты поверишь. А газете никогда.

— Здо́рово придумано, — сказал Менсон. — Они наверно, хорошо заплатят тому, кто это выдумал. — Он зашуршал газетой, раскладывая ее на бетоне. — Долларов 200, наверное, получит.

— Наверно, — сказал Джузеппе. — У них деньги есть.

— Они, — неожиданно сказал Джо, — они особенно требовали, чтобы я из магазина выбежал, и меня на улице поймали. Я боялся выбегать. Но они сказали, что тогда ничего не заплатят мне.

— Бизнес, — сказал Бриджер. — Эти выборы тоже бизнес для них.

— Они обещали, — взволнованно продолжал Джо; он выпрямился и встряхнул кудлатой маленькой головой. — Они обещали, что на улице будет их человек, и он поймает меня сразу у выхода. Но там никого не было… Они нарочно сделали так, чтобы больше шуму было.

— И я тебя еще ударил, — сказал Айк. — Я себе простить не могу.

— Ты сюда влетел как бешеный, — сказал Джузеппе. — Тебя не удержать было.

— А десять долларов он сразу отобрал? — спросил Менсон.

— Сразу, — ответил Джо. — Он меня для того и повел к директору. Я ведь знал, что за всё получу только три доллара. Один после репетиции и два, когда всё сделаю… Я не думал, что так страшно будет. На репетиции легко было. Директор магазина меня учил, как делать.

— Он тебе сказал, что́ говорить? — спросил итальянец.

— Каждое слово. Сначала они хотели, чтобы я больше говорил. Но я путался, и Торнтон сказал, что пусть лучше будет только «да» и «нет».

— Просто цирк, — усмехнулся Джузеппе.

— А я поверил, — сказал Айк. — Я этого Торнтона на горбу готов был носить. Вот собака! Я ему завтра эти два доллара в рожу брошу.

— Не надо, — сказал Бриджер. — Он обрадуется и подберет. Думаешь, ему раньше в рожу не плевали? Еще как плевали! Этот Торнтон — стреляная птица. Он свою карьеру в тюрьме начинал. Попал за подделку подписи. А потом шпионил за рабочими. Теперь занимается травлей коммунистов. Поэтому его и выдвигают в мэры.

— Что теперь делать? — Айк сжал кулаки. — Что делать?

— А вот что! — Бриджер приподнялся и взмахнул сжатым кулаком. — Бороться надо! Не опускаться, не забывать, что мы рабочие. Они думают, что загнали нас под мост, лишили работы, и теперь можно нас купить за доллар. Им это выгодно, они этого и добиваются, чтобы мы опустились, и нам было бы всё равно: дадут доллар — и мы голосовать пойдем за какую-нибудь свинью; дадут пять — и мы штрейкбрехерами станем; десять дадут — и мы полетим в Корею жечь людей напалмом. — Он говорил горячо, подчеркивая каждое слово резким движением руки. — А мы должны доказать, что это не так: за доллар мы не продадимся, и в Корею не полетим, нет! И если мы будем стойкими, тогда мы вылезем из-под моста. — Он замолчал и потом прибавил уже обычным спокойным голосом:

— Ты знаешь, на Двенадцатой улице есть музыкальный театр.

— Ну? — нетерпеливо сказал Айк.

— А напротив маленький домик, трехэтажный, нештукатуренный. Видел когда-нибудь?

— Ну видел.

— В этом домике комитет рабочей партии. Ты запомни, что есть такой комитет, и где он находится.

— Я не только запомню, — сказал Айк. — Я завтра же туда пойду…

— Вместе пойдем, — сказал Джо. — А по дороге я сорву портрет этого Торнтона, который висит на углу.

Когда где-то возле кожевенной фабрики снова возник сиплый гудок, под мостом все уже улеглись.

Айк обнял мальчика и прошептал ему в самое ухо:

— Ну, больше они тебя не поймают на такую штуку. Правда, Джо? Ни за что.

— Конечно, не поймают.

— Ты не думай, что мы всегда так будем жить. Мы что-нибудь сделаем. Это не навсегда…

Еще через полчаса все уже спали под мостом: Бриджер — на спине, широко раскинув руки и ноги, Айк — тесно прижавшись к брату, а маленький итальянец — скорчившись и обхватив колени руками.

Неожиданно Менсон завозился. Он поднялся и сел, ощупывая повязанную шарфом шею. Кругом было совсем тихо, только дыхание людей и стук падающих на бетон капель нарушали тишину. Менсон долго сидел задумавшись. Потом он поднял голову, как будто прислушиваясь к чему-то, и сказал:

— А, может быть, в Советском Союзе и правда нет безработных.

МЕКСИКАНЦЫ

— Вот идет мексиканец, — сказал Данни.

— Пусть идет, — Хьюз поднял наполовину налитый стакан с виски и стал смотреть на приближавшегося мексиканца.

Тот шел медленно, обходя штабеля ящиков с апельсинами, которыми был заставлен двор фермы. В некотором отдалении от него следовала семья: жена — женщина лет сорока, сгорбленная, с резкими чертами лица; худощавая девушка лет шестнадцати и двое мальчиков — десяти и пяти лет, — оба смуглые, черноволосые, с быстрыми и диковатыми движениями.

— Ничего себе семейка, — сказал Хьюз, — целый курятник.

— А чего ему надо? — спросил Данни. — Ты его не рассчитал еще?

— Ну да, не рассчитал! Я вчера со всеми покончил. Наверное, что-нибудь не понравилось.

Мексиканец подошел к самой веранде, где сидели за столиком Данни и Хьюз, оглянулся и что-то сказал своим. Те остановились шагах в пяти от него. Мужчина поднял голову и, глядя на Хьюза, сказал несколько слов по-испански. Он был маленького роста, худой и высохший, с желтыми выгоревшими усами. Одежда у него была рваная и много раз заплатанная, но разноцветные заплатки и потрепанная широкополая мексиканская шляпа придавали ему какой-то оттенок щегольства и независимости.

— Чего он хочет? — спросил Хьюз. — Ты ведь их понимаешь. Бормочет что-то на своем языке.

— Да, — хихикнув, подтвердил Данни. — Ни черта не знает английского. Ни одного слова. Я еще, когда нанимал, обратил внимание. А девчонка, кажется, немного разговаривает. — Он повернул голову и заговорил с мексиканцем на его языке.

Тот ответил тихим хриплым голосом. Его черные глаза напряженно смотрели на Хьюза. Данни повернулся к Хьюзу.

— Хочет поговорить с тобой. Кажется, недоволен расчетом.

— Ну его к черту, — лениво протянул Хьюз. Большой, красной от загара рукой он подлил виски в стакан. — Скажи ему, пусть подождет. Мы сейчас заняты.

— А, может быть, отпустишь его? — неуверенно сказал Данни. — Будет тут стоять над душой.

— Нет, — отрезал Хьюз. — Пусть покоптится на солнце. Видишь, какой у него гордый вид, — одна шляпа чего стоит!

— Ну ладно. — Данни сквозь желтые зубы сплюнул слюну от жеванного табака, повернулся к мужчине и сказал по-испански, чтобы тот ждал.

Мексиканец неохотно повернулся и пошел к своим. Он сказал им одно короткое слово. Женщина оглянулась, раздумывая, на что бы присесть, но на пыльном дворе фермы ничего не было, кроме высоких штабелей из ящиков. Она вздохнула и выпрямилась. Мальчишки завозились между собой, но женщина искоса взглянула на них — и они затихли, спрятавшись за ее юбкой.

Было около 12 часов дня. Жара стояла страшная. Мужчина вытер пот со лба и достал из кармана табак и клочок бумаги. Он свертывал папиросу медленно и осторожно.

— Ну и шваль же ты привез на этот раз! — усмехнулся Хьюз. — Ты, наверное, брал их всех прямо из больницы. Вот посмотри хоть на этого, — он показал на мексиканца, — одни кости.

— Шваль или не шваль, — сказал Данни, — а дело сделано.

Дело действительно было сделано. Сотни тысяч апельсинов были уложены в ящики.

Хьюз был здесь хозяином. У него насчитывалось около пятисот акров плодового сада. Кроме того, он владел маленьким консервным заводом в Сакраменто.

Данни был вербовщиком. Его дело состояло в том, чтобы набрать в Мексике, Пуэрто-Рико или еще где-нибудь рабочих на сезон уборки и привезти их сюда, в Калифорнию. По договоренности с фермерами он получал по доллару с человека за каждый проработанный день.

— Да, дело сделано, — согласился Хьюз. — А кто его знает, какой будет спрос в этом году на сок и повидло!

— Ничего, — Данни хлопнул его по плечу. — Ты не прогоришь, не бойся. Такие не прогорают.

Хьюз усмехнулся. Помолчав, он сказал:

— Не люблю я этого виски. У меня потом от него голова болит. Да и жарко очень.

— Молодец ты, — сказал Данни, — даже виски не пьешь. — Он замолчал и в пьяном раздумье посмотрел на мексиканца. — Интересно, куда они потом деваются?

— Кто? — спросил Хьюз.

— Да вот эти, сезонные рабочие.

Хьюз пожал плечами.

— Во время уборки, — продолжал Данни заплетающимся языком, — их здесь всегда бывает такая уйма. Я сам привез человек пятьсот. Пока урожай не снят, они работают. Потом мотаются по дорогам, нищенствуют. А потом все куда-то исчезают.

— Подыхают, наверное, — сказал Хьюз. — Не буду я больше пить. — Он отодвинул стакан.

Мексиканец с семьей попрежнему стояли во дворе. Солнце палило беспощадно. Рабочие, нагружавшие машину в дальнем конце двора, двигались, несмотря на присутствие хозяина, медленно, как в полусне. Над бесконечным плодовым садом, правильные ряды которого поднимались сразу от дороги к холму, стояло синее марево. Воздух как будто сгустился.

Мексиканец облизал пересохшие губы, посмотрел на веранду и отвел глаза в сторону. Двое гринго[2] сидели за столом. Они сидели в тени, а он с семьей стоял на жаре и ждал. Это его не удивляло. Сколько он себя помнил, всегда было так, что он либо работал на жаре, либо стоял и ждал, а кто-то из гринго сидел в тени и смотрел. Ему, мексиканцу, было свойственно работать, как птице летать. Гринго было свойственно сидеть и смотреть, как другие работают, как змее свойственно ползать. Они не могли понять друг друга, как змея не может понять человека. Поэтому он относился к гринго с холодною ненавистью, смешанной с презрением, как человек относится к ползучим гадам.

Хьюз, сидя на веранде, всё это смутно чувствовал.

— Ты видишь, — сказал он Данни. — Этот мексиканец больше не подойдет. Будет стоять и ждать, пока я его не позову. Хоть неделю. Ненавидит нас. Ненавидит всех американцев.

Мексиканец в своей большой шляпе, женщина и девушка смотрели вниз, на пыльную землю. Они понимали, что гринго на веранде говорят о них, но в их позах чувствовалось полнейшее равнодушие к тому, что американцы могли говорить и думать. Только мальчики с любопытством смотрели на веранду.

— Эй, малый, — Данни взял со стола кусок дыни и поманил старшего мальчика. — Хочешь дыни?

Мальчик взглянул на мать. Та, сверкнув глазами, что-то резко сказала ему. Он отступил за ее юбку.

— Ну и пусть стоят, — произнес Данни обиженно. Грязной рукой он стер пот со лба. — Пусть стоят до вечера.

— Да ну их, — сказал Хьюз поднимаясь. — Надоели. Прямо какой-то парад нищих. Давай разберемся с ними. Ты будешь переводить.

Данни встал и, пошатнувшись, схватился за стол.

— Надо бы еще стаканчик выпить, — сказал он жалобно.

— Хватит, — отрубил Хьюз. — Эй, Майк, — крикнул он в сторону двери. — Давай сюда списки. Тут еще один недовольный пришел.

Из двери на веранду выглянуло загорелое лицо с рыжими бачками. Это был Майк — повар, счетовод и сторож. Раньше он выступал на ринге, но в драке ему сломали руку, и он работал теперь на ферме. Майк бросил взгляд на маленького мексиканца.

— Сейчас.

Через минуту он вышел на веранду с большой бухгалтерской книгой в руках, сел за стол и сказал:

— Этого я помню, его зовут Мачадо.

Данни спустился во двор и прислонился к веранде.

— Иди сюда, — крикнул он мексиканцу на его языке.

Мужчина сделал два шага вперед.

— Ну, в чем дело? — спросил Хьюз с веранды. — Спроси его, в чем дело, Данни.

Мексиканец начал говорить. Напряженно, не отрываясь, он смотрел на Хьюза и что-то объяснял. Речь у него была со множеством шипящих, но в то же время певучая и мелодичная. Один раз маленькой рукой с жесткими загрубевшими пальцами он сделал осторожный поясняющий жест.

Когда мексиканец кончил, заговорил Данни. Он плохо знал испанский и путался, вставляя в свою речь английские слова. Данни скоро замолчал, и снова мексиканец сказал несколько слов. Выражение лица у него не изменилось, он всё время смотрел только на Хьюза.

Данни объяснил:

— Он говорит, что, когда ехали сюда, я им обещал по сто долларов в месяц на семью. Они работали тридцать дней, а теперь вышло, что он еще двадцать долларов должен.

Мексиканец протянул руку с раскрытой ладонью. Потом приложил ее к сердцу.

— Он спрашивает, где же деньги. Говорит, что есть нечего.

— Ага, — сказал Майк с веранды. — Я нашел его в книге. У него мальчишка болел лихорадкой и кто-нибудь из семьи всё время с ним оставался. Потом мы еще брали за лекарство.

Данни перевел. Мексиканец ответил ему несколькими фразами.

— Он считает, что не могли с него вычесть так много.

— Ну, в чем дело? — сказал Хьюз. — Сейчас мы посчитаем. — Он сам начал объяснять мексиканцу. Тот слушал, не отрывая взгляда от красного лица хозяина. — У вас было трое работников. За тебя полтора доллара в день, жена и дочь — доллар. За детей, наверное, — 50 центов… Как мы за детей, Майк?

— Полдоллара за пару.

— Ну вот, — продолжал Хьюз. — Вы работали 31 день и еще один день до обеда. — Он показал на красных толстых пальцах. — Тридцать один, понимаешь?

Мексиканец кивнул.

— Всего получается около ста долларов.

Мексиканец опять кивнул.

— Ну, теперь начинаем высчитывать. За жилье 25 долларов. Переведи ему, Данни.

Данни перевел. Мексиканец что-то сказал ему.

— Он говорит, — пояснил Данни, — что их поместили в старом сарае. Там даже одной стены не было.

— Наплевать. — Хьюз сплюнул. — Мой сарай. Сколько хочу, столько и беру. Всё по закону.

Мексиканец, очевидно, знал слово «закон». Он печально кивнул. Хьюз перечислил другие вычеты: за столовую, инструменты, штрафы за невыход на работу.

Данни переводил.

— Ты объясни, что всё по закону, — сказал Хьюз. — Он должен двадцать долларов. За один день невыхода на работу я высчитываю заработок за три дня. Так что теперь он должен будет отрабатывать в саду.

Данни уже надоело переводить.

— Всё равно он ни черта не понимает. Видишь, стоит как пень. Давай лучше выпьем.

Маленький мексиканец глядел на Хьюза. Каждый раз при слове «закон» он печально кивал. Когда Данни кончил, он снова протянул руку и сказал несколько слов.

— Он говорит, что всё понял, — перевел Данни. — Просит пятнадцать долларов, как все получили. Он доберется до города и будет там искать работу.

— Вот осел, — злобно сказал Хьюз. Ему это тоже надоело. — Скажи ему, что он никуда не уйдет, будет отрабатывать здесь, в саду.

Данни перевел. Мексиканец задумался. Он смотрел в землю, потом поднял голову.

— Он говорит, что уйдет, — сказал Данни. — Не будет работать. Говорит, что когда начнутся дожди, им отсюда не выбраться.

— Уйдет, — Хьюз присвистнул. — Эй, Майк, покажи-ка ему, что у нас бывает с теми, кто уходит, не расплатившись.

Майк поднялся из-за стола. Он был голый до пояса. Лицо и шея у него были красные от загара. Грудь и плечи — белые, жирные и покрытые рыжеватыми волосами. Поигрывая огромными бицепсами, Майк спустился во двор и подошел к мексиканцу. Он был на треть выше мексиканца и вдвое шире его в плечах. Девушка позади сжала руки и шагнула к матери. Женщина переступила на месте и отбросила черную прядь жестких волос со лба. Ее суровое худое лицо не изменило выражения. Мальчишки держались за юбку матери, испуганно поблескивая черными круглыми глазами.

Шофер и двое рабочих, нагружавших машину возле ворот, прекратили работу. Шофер сел на подножку кабинки, оба грузчика подошли поближе и остановились на середине двора. Один из них, сутуловатый пожилой мужчина, сунул в рот порцию жевательного табаку. Другой, мальчишка лет четырнадцати, рыжеволосый и веснущатый, скрестил на груди руки. Данни хихикнул. Мексиканец без страха, печально посмотрел на Майка.

— Не хочешь работать? — Майк схватил его за выгоревшую на груди рубаху.

Мексиканец быстрым движением отступил, в руке у него тускло блеснул кривой садовый нож. Но Майк был настороже. Он уже привык объясняться с кочующими рабочими. В воздухе мелькнула толстая белая рука — и маленький мексиканец, отлетев на два шага, упал на землю. Его шляпа покатилась в сторону. Нож выпал из руки.

Девушка рванулась было к нему, но женщина остановила ее властным окриком. Они обе застыли, как будто окаменев. Сутуловатый рабочий сплюнул на землю жвачку.

Мексиканец медленно поднялся. Удар пришелся ему по челюсти. Фигуры Майка и Хьюза кружились и расплывались у него перед глазами.

— Дать ему еще одну плюху? — лениво спросил Майк, полуобернувшись к Хьюзу.

— Пока хватит, — ответил тот. — Он уже познакомился. Скажи ему, — обратился он к Данни, — что если он завтра не выйдет на работу, мы ему все кости переломаем.

Мексиканец медленно, осторожными движениями стряхивал пыль с желтой от солнца рубахи и заплатанных брюк. Вербовщик сказал ему несколько слов по-испански.

Неожиданно рыжеволосый мальчик сделал несколько легких и быстрых шагов, поднял шляпу, стряхнул с нее пыль и протянул ее мексиканцу.

Тот поднял голову. В темных глазах у него плясали огоньки далеко запрятанной ненависти. Он посмотрел на веснущатые худые щеки мальчика, на его рыжеватые волосы и покачал головой.

Мальчик продолжал стоять, держа шляпу в вытянутой руке.

— Гринго, — сказал мексиканец. — Гринго. — Он сказал еще несколько слов по-испански, всё так же с ненавистью глядя на мальчика. Затем показал рукой на шляпу и на пыльную землю у ног мальчика.

Тот не понял.

— Не хочет брать от тебя шляпы, Архи, — сказал сутуловатый рабочий. — Не возьмет, потому что ты «гринго».

— А… — сказал мальчик. Он покраснел и вопросительно посмотрел на девушку. Та украдкой бросила на него предостерегающий взгляд и отвернулась. Мальчик осторожно положил шляпу на землю и отошел.

Мексиканец, пошатываясь, подобрал шляпу и рукавом осторожно обтер потрепанные поля.

— Ну и дела, — хихикнул Данни. — Просто цирк.

Мексиканец бросил своей жене одно слово. Женщина, девушка и мальчики повернулись и медленно пошли к воротам. Мексиканец зашагал за ними. Его рубаха на спине, возле лопатки, была покрыта пылью.

— Хорошо работаешь, — сказал Хьюз Майку и похлопал конторщика по жирному белому плечу. Они были почти одного роста, только хозяин фермы казался немного плотнее. И лицо у него было краснее, чем у Майка.

— Скажи ему, — сказал Хьюз поворачиваясь к Данни, — что, если он попробует убежать, мы его поймаем.

Данни крикнул несколько слов мексиканцу. Тот не оглянулся. Женщина не останавливаясь стряхнула пыль с его спины. Они вышли из ворот и свернули на тропинку, которая вела к сараям, где жили сезонники.

Мальчик и рабочий продолжали стоять, глядя на Хьюза и Майка.

— В чем дело? — сказал Хьюз. — Представление окончилось. Поторапливайтесь с погрузкой.

— Пиявка! — неожиданно сказал мальчик.

— Что? — недоуменно спросил Хьюз.

— Ты пиявка, — объяснил мальчик. — Большая жирная пиявка, напившаяся крови.

— Потише, — сказал Хьюз, — особенно не расходись.

— Я и не расхожусь, я тебе просто объясняю, что́ ты такое… Большая пиявка! Когда-нибудь ты лопнешь. Насосешься крови, вдруг кто-нибудь тебя прижмет, и ты… бах! И лопнул. Вот красота будет!

— Никакой красоты, — сказал сутулый рабочий. — Одна вонь только. Пойдем. — Он обнял мальчика за плечи.

Хьюз посмотрел им вслед:

— Ладно, ладно. Я вам это при расчете припомню. — И добавил, повернувшись к Данни. — Я всегда мексиканцам плачу меньше, чем нашей швали.

— Правильно, — одобрил тот. — Вот пусть какой-ни-нибудь из наших «красных» сунется к этому мексиканцу. Тот его так пугнет… Он ни с одним американцем разговаривать не станет.

— Так и делаем, — самодовольно сказал Хьюз.

* * *
Девушка стирала возле ручья. Она положила мужскую рубаху на маленький плот, который рабочие поставили здесь специально для стирки, и из консервной банки налила на нее немного жидкого черного мыла. Потом присела на желтые, плохо обструганные бревнышки плота и принялась рукой плескать воду из ручья.

Было около девяти утра. Солнце стояло высоко, но жара еще не началась. На другом берегу ручья ровные ряды апельсиновых деревьев купали в утреннем воздухе овальные кожистые листья.

— Здравствуй!

Девушка испуганнно обернулась.

— Ах, это ты, Архи. — Она опустила глаза и вновь принялась за стирку.

Мальчик подошел ближе и сел на корточки рядом с плотом. Толстая зеленая курточка на нем была сплошь покрыта густым слоем пыли. Пыль лежала и на лице, так что даже веснушек не было видно. С минуту Архи молча смотрел на быстрые загорелые руки девушки, потом похлопал себя по курточке и сказал:

— Еще не мылся сегодня. Ездил на прицепе в Сакраменто. На дороге чертовская пыль.

Девушка молчала. Под черной кофточкой на спине у нее двигались лопатки.

— Роза!

— Да?

— Ты чего молчишь?

Она бросила на него быстрый взгляд и опустила голову, продолжая стирать.

— Я боюсь.

— Дяди?

Девушка кивнула.

— Они все далеко. В южном конце сада.

— Всё равно.

Мальчик огорченно почесал голову, отчего рыжеватые волосы у него стали дыбом.

— Дай мне немного мыла, — попросил он. — Не мешает сполоснуться.

Не глядя, девушка подвинула банку. Архи встал и сбросил куртку в воду.

— Я ее тоже постираю, — сказал он. — Если долго не стирать, она делается твердой, как панцырь у черепахи. Об воротник можно шею сломать.

Он прямо в брюках вошел в ручей. Мыло было плохое, не мылилось. Мальчик стал наливать его себе на волосы и оно пенистыми потоками спускалось на шею и грудь.

Архи вымылся, потом сполоснул курточку в воде, бросил ее на кусты у ручья и снова сел рядом с девушкой.

Она уже покончила с рубахой и взялась за коричневое одеяло. Руки у нее так и ходили, мыльная пена пузырилась на маленьких загорелых пальцах.

— Роза!

— Да!

— Ты так и будешь молчать?

Тыльной стороной руки она откинула со лба прядь черных жестких волос.

— Знаешь… — она оставила одеяло и села на песок на берегу. — Я боюсь. Если дядя узнает, что я с тобой разговариваю, он рассердится. У нас в семье никто не разговаривает с американцами. Только по делу.

— Да… — мальчик покачал головой. — Он у меня вчера во дворе шляпу так и не взял.

— Я видела. А теперь дядя еще больше рассердился. Всем американцам что-то заплатили, а нам ничего… Совсем ничего. Мы даже должны остались.

— Скотина этот Хьюз, — сказал Архи. — Самая большая скотина в этих местах… Я их тут всех знаю на сто километров кругом.

— Он говорит, что за столовую высчитал и за сарай. — Она вырвала травинку, пожевала ее и бросила в ручей.

— Столовая! — Архи презрительно сплюнул. — У меня в одном зубе дырка есть, — так весь обед проваливается в эту дырку, в живот ничего и не попадает.

Девушка сдержанно улыбнулась.

Край намыленного одеяла сполз в ручей, от него в прозрачной воде расходилась клубящаяся муть.

— Архи!

— Что?

— Почему тебя зовут Архи? Это американское имя?

— Нет, — он дотронулся пальцем до своей щеки. — Видишь веснушки? Сколько их! Целый архипелаг. Вот ребята и стали звать меня Архипелагом, а потом Архи.

— А отчего бывают веснушки?

— От здоровья. Не веришь? Я такой здоровый, что могу неделю не есть. Только худею очень.

— А было так, что неделю ты ничего не ел?

Архи задумался.

— Неделю не было… А по три дня бывало. Я только арбузные корки ел. Собирал в городе на помойке.

— И у нас так было. Мы в эту весну очень голодали. У нас один маленький умер.

Справа из кустов вдруг вылетела, хлопая крыльями, серая птица и, мелькнув в светлоголубом небе, исчезла за деревьями.

— Утка! — воскликнул мальчик, — вот бы ружье!

— Ну ладно. — Девушка встала. — Я буду стирать. А ты уходи. Вдруг дядя придет.

Мальчик тоже поднялся.

— Подожди, — сказал он. — Сколько вы еще будете здесь работать? Неделю?

— Нет. — Она оглянулась по сторонам. — Только ты никому не говори. Мы уйдем ночью. Сразу, как стемнеет.

— Ого! — Архи свистнул. — Вы только осторожнее. Хьюз вас будет преследовать. У него собака есть специально для погони. А потом еще приедет шериф и вас оштрафует. Понимаешь, чем это кончится?

— Я не знаю, — сказала девушка. — Это всё дядя решил.

— Но и тут торчать нет смысла. Хьюз вас выгонит, когда кончится сбор урожая. Куда вы ни пойдете, всюду будут надписи: «Работы нет».

— И потом еще дожди, — сказала девушка. — Говорят, тут всё затопит. Мы тогда совсем пропадем.

— Дожди будут, — подтвердил мальчик.

Они постояли некоторое время молча.

— Знаешь что… — Архи сунул руки в карманы. — Хочешь, я вас провожу? Я тоже собираюсь уходить. Меня Хьюз вот-вот выгонит.

— Нет, что ты! — девушка испуганно отступила. — Я тебе говорю: дядя всех американцев ненавидит. Он с тобой и говорить не станет. Он лучше с голоду умрет, чем возьмет что-нибудь от американца.

— Ну ладно, — сказал мальчик огорченно. — Чудак он, твой дядя. Это же Хьюзу выгодно, чтобы мексиканцы были против нас… — Он протянул девушке руку. — Ну, прощай.

— Прощай, — сказала девушка. — Мы, наверное, больше не увидимся никогда.

— Наверное.

— Ты теперь так и будешь всё время один?

— Так и буду. Ну ничего. — Мальчик встряхнул волосами. — Я привык.

— Опять будешь жить в лагере безработных?

— Да. Скорее всего там. Только зимой там очень плохо. Холодно.

Мальчик перепрыгнул через ручей и остановился на другом берегу.

— Знаешь что?

— Ну!

— Если вы будете ночью уходить, не идите по дороге. Они на лошадях вас сразу догонят. Идите лесом и постарайтесь добраться до лагеря безработных. Если успеете уйти километров за двадцать, — ваше дело выиграно. Хьюз надолго ферму не оставит.

— Хорошо. Я объясню дяде. Скажу, что сама придумала.

— Ну, прощай!

— Прощай.

* * *
Было около двух часов ночи, когда Хьюз стал будить Данни.

— Ты всё валяешься, — он стаскивал с вербовщика несвежую простыню. — Ты спишь, а птички улетели.

— Какие птички? Что ты несешь?

— Мексиканец удрал вместе со своим курятником.

— Что ты говоришь? — Данни сел на кровати. Сон у него слетел. — Не может быть!

— Вот тебе и «не может». У тебя он украл, выходит, долларов шестьдесят, если считать, что они еще две недели должны работать, а у меня все двести.

— Надо торопиться. — Данни поспешно натягивал брюки.

— Ничего, — сказал Хьюз, — одевайся пока. Майк седлает лошадей, а я пойду возьму собаку.

Через четверть часа они выехали. Вербовщик — на тяжелом упитанном жеребце по кличке Молодец, Хьюз и Майк — на кобылках из американских рысистых. Рядом с лошадьми бежала собака. Майк держал ее на длинном, в три метра, ремне. Было еще темно, но дорога различалась хорошо. Собака сразу взяла след и с лаем тянула вперед. Лошади шли ровной некрупной рысью. Только у Данни жеребец всё время дергал повод вниз.

— Ты ему не давай опускать морду, а то он споткнется.

— Знаю, — проворчал Данни. На этом жеребце он участвовал здесь однажды в такой же погоне.

— Я так и думал, что этот мексиканец уйдет, — говорил Майк возбужденно. — Уж слишком он гордый, нипочем не станет работать, раз решил, что это несправедливо.

— Ну, мы ему сейчас покажем «справедливость», — проворчал Хьюз, помахивая плеткой. — Люблю это дело. — Он повернулся к Данни, который яростно дергал повод. — Это будет почище, чем охота за кроликами. Но, ты, дьявол! — прикрикнул он на кобылу, которая на ходу пыталась укусить жеребца. — И послушать только, какой вой поднимается, когда на них спустишь собаку.

— Мне бы раньше надо было заглянуть туда к ним, в сарай, — продолжал Майк. — Но я проснулся полчаса назад. Прихожу, а там никого.

— Может быть, они с вечера ушли, — сказал Хьюз, — тогда они уже далеко.

— Тут всё зависит от того, как они пойдут, — сказал Майк. — Если по дороге, то мы их живо схватим.

Небо постепенно затягивало тучами. Луна спряталась. Ободряемые ночным холодком, лошади шли споро. Хьюз и Майк были возбуждены. Только Данни чувствовал себя плохо. Он ненавидел езду верхом, и, кроме того, от вчерашней выпивки у него болела голова. Но за свои шестьдесят долларов он готов был скакать всю ночь.

Они доехали до поворота, где темнела большая роща. Неожиданно собака рванулась с дороги в сторону, так что Майк выпустил ремень. Собака бросилась к роще. Майк свистнул — и она остановилась. Остановились и всадники.

Обе кобылки вертелись от нетерпения. Только жеребец Данни сразу стал смирно. Майк поймал собаку, и она села на дороге, тяжело дыша и высунув длинный язык.

— Вот гады! — выругался Хьюз. — Дело плохо. Они свернули с дороги. Если они пойдут лесом, нам верхом не проехать.

— Это их кто-нибудь научил, — сказал Майк. — Им самим нипочем не додуматься. Откуда они знали, что мы за ними погонимся?

— Верно, — сказал Данни, слезая со своего жеребца. — Этому мексиканцу ни до чего не додуматься самому. Он ведь еще ни разу не был в Калифорнии.

Хьюз тоже спрыгнул на землю.

— Ну, если бы узнать, — кто их надоумил?

— Это не из наших рабочих, — сказал Майк. — Они сами ничего не знают. Все первый сезон у нас.

— Как будто бы никого из посторонних вчера не было, — сказал Данни. — Да этот мексиканец ни с кем и не разговаривает.

— Но, ты! — крикнул Хьюз кобыле, которая обмахиваясь, задела его хвостом. Он со злостью дернул повод. — Делать нечего. Всё равно мы быстрее их двигаемся. Ведь у них двое щенят и еще они взяли с собой свое барахло. Пойдемте.

Они взяли лошадей в поводья и пошли за собакой, которую Майк опять поставил на след.

— Я с этого мексиканца три шкуры спущу, — ворчал Хьюз. — Я им покажу, как убегать.

— Подождите, — сказал вдруг Майк останавливаясь. — Я знаю, кто их научил. Это мальчишка, бродяга из лагеря. Я видел, как он однажды с девчонкой разговаривал. Наверняка, он научил мексиканца.

— Это который у нас и в прошлом году работал?

— Ну да, он.

— Надо было бы его как следует пугнуть, чтобы он сюда и носа не совал.

Данни спотыкаясь тащил за собой жеребца.

— Давай, давай скорее! — торопил Майк. — Нам бы только увидеть их.

Они дошли до того места, где начинался кустарник. Собака потянула в самую чащу. Хьюз и Майк остановились, поджидая отставшего Данни.

— Вот гады! — снова выругался Хьюз. — Никак я не думал, что под этой шляпой столько мозгов… Они пошли чащей. Нам тут с лошадьми не пробраться.

— У тебя нет выпивки с собой? — осторожно спросил Данни.

— Есть, — снисходительно ответил Хьюз. — Для такого дела я всегда беру. Веселее будет.

Он отвинтил крышку от фляжки у себя на поясе и подал ее Данни. Тот выпил.

— Хорошее виски. Теперь легче стало.

Все трое закурили. После короткого совещания было решено, что Майк с собакой пойдет по следам, а Данни с Хьюзом — в обход. По выходе из леса Майк выстрелит из револьвера, туда вербовщик с хозяином прискачут на лошадях и опять поедут дальше. Ведь где-то мексиканец с семьей всё равно должен выйти из рощи.

Так и сделали.

Через минут сорок, когда прозвучал выстрел, Данни с Хьюзом были всего в полукилометре от Майка. Они соединились. След теперь шел по тропинке среди полей сжатой кукурузы. Они сели верхом и поскакали дальше.

— Мы ему все кости переломаем! — грозился Хьюз.

— Через час мы их схватим, — пообещал Майк. — Вот будет потеха.

* * *
Они шли уже около двух часов. Мальчики совсем выбились из сил, Роза и мать несли их на руках.

Отец всё время шел впереди. У него был самый тяжелый груз, почти всё их хозяйство с посудой и тряпками, увязанное в узел. Свою шляпу, чтобы она не задевала за кусты, он откинул назад за спину. Девушка не отрываясь смотрела на эту шляпу, которая в темном лесу была для нее единственным ориентиром.

Несколько раз мальчик у нее на руках принимался плакать, но Розе довольно было сказать, что они вернутся на ферму, чтобы он замолкал. Так испугала мальчиков сцена во дворе.

Они шагали молча и быстро. Девушка слышала только тяжелое дыхание женщины позади и свист ветра в ветвях. На исходе второго часа, когда маленький уже засыпал на руках у Розы, отец первый раз остановился.

Все так измучились, что сразу сели на траву. Мальчики прижались головами к юбке матери и моментально заснули. Некоторое время взрослые сидели молча, тяжело дыша. В просвете между деревьями была видна луна, сбоку к ней подбиралась большая темная туча.

Женщина поднялась. Она развязала узел, положенный мексиканцем на траву, и достала оттуда фляжку с водой. Мужчина напился первый, за ним девушка, потом женщина сама сделала несколько глотков. Она доставала из узла кусок черствого кукурузного хлеба, когда в ночной тишине раздался револьверный выстрел. Хотя это было далеко от них и никто не понимал, зачем стрелять ночью, все трое сразу почувствовали, что выстрел имеет отношение к ним. Это стреляли американцы, враги. Это была погоня.

Девушка вздрогнула. Женщина бросила на нее строгий взгляд и вопросительно посмотрела на мужа. В руке у нее был нож. Она только хотела нарезать хлеба. Мексиканец продолжал спокойно сидеть, как будто ничего не слышал. Лицо у него не изменилось. Помедлив, он сказал:

— Нарежь.

Женщина разрезала хлебец на части. Они жевали быстро, по очереди запивая водой из фляжки.

— Нож дай сюда, — сказал мексиканец.

Женщина кивнула и подала ему нож. Когда съели хлеб, он вскинул на спину узел, продев лямки на плечи:

— Теперь пойдемте.

Девушка взяла на руки маленького, мать — старшего.

— Надо итти быстро, — сказал мексиканец.

И снова они шли. Ветви били их по лицу, ветер свистел наверху между стволами деревьев.

Наконец вышли из леса. Далеко впереди темнела другая большая роща.

— Туда, — мужчина показал рукой.

Второй выстрел застал их уже в этой роще. Взрослые совсем выбились из сил. Руки у девушки одеревянели. Хорошо, что маленький уже выспался и мог теперь держаться за шею. Старший мальчик снова шел сам.

Они присели отдохнуть на ствол поваленного дерева, когда раздался второй выстрел. Совсем близко. Не дальше, чем в полутора километрах от них.

На этот раз и женщина вздрогнула. Теперь стало окончательно ясно, что это гонятся за ними. Отдыхать было нельзя. Мужчина встал и прислушался, потом кивнул женщинам и они пошли дальше. Они шагали так быстро, что старший мальчик вынужден был почти бежать, чтобы не отставать от взрослых. Мексиканец всё время держался одного направления. Он двигался с таким расчетом, чтобы луна была у него слева, за спиной. Но вот луна зашла за тучи. Стало совсем темно. Он шел наудачу, в темные проходы между деревьями.

Они вышли на поляну, когда ветер донес издалека слабый лай собаки. Звук доносился слева, а не сзади. Мексиканцу стало ясно, что он сбился с направления.

На поляне протекал ручей. Они подошли к нему и остановились. Лай собаки раздавался всё ближе. Мексиканец понял, что им не уйти. Он сбросил свой узел и повернулся к женщинам:

— Будем стоять здесь.

Роза спустила маленького на землю. Старший мальчик прижался к матери. Все они напряженно смотрели в темноту леса, откуда продолжал доноситься настойчивый, становящийся всё более громким, собачий лай.

Неожиданно из леса показалась темная фигура. Мексиканец схватился за нож. Женщина отодвинула мальчиков за спину.

— Вы что, к земле прилипли, что ли? — раздался вдруг мальчишеский голос. — Хотите, чтобы собака ваши штаны попробовала?

Это был Архи. Он быстро подошел к ним и кивнул мексиканцу, как старому знакомому. Тот стоял в напряженной позе с ножом в руках, маленький, недоверчивый.

— В чем дело? — спросил Архи. Чего вы тут встали? Хьюз с шайкой гонится за вами вовсю. У них овчарка. Я ее по голосу узнал. Знаю тут всех собак на сто километров вокруг.

Мексиканец с женой смотрели на Архи с недоверием, но Роза бросилась к нему. Путая испанские и английские слова, она объяснила, что они заблудились и теперь не знают, что делать.

— Ну и что? — рассудительно сказал Архи, насмешливо глядя на мексиканца. — Я же вам объяснил, чтобы вы шли в лагерь. Это уже недалеко отсюда. Километра три. Я тут все окрестности знаю на сто километров кругом. Я ушел с фермы и теперь сам иду в лагерь.

— Но мы не успеем! — воскликнула Роза.

— В самом деле, — сказал Архи. — Надо торопиться.

Он схватил платок девушки, который был у нее на плечах:

— Я сейчас запутаю следы. Вы идите, — он толкнул Розу в ручей, — идите по ручью вниз. Всё время по воде, пока не выйдете из леса. Доберетесь до дороги, а там налево лагерь, в двух километрах. Там спрячетесь. Только не бойтесь.

С платком в руках он бросился к ручью, пересек его и, волоча платок по земле, вышел на другой берег. Мексиканец и его жена смотрели на него ошеломленные.

— Да объясни ты им! — крикнул мальчик Розе. — Объясни, в чем дело.

Девушка повернулась к дяде. С минуту все трое горячо говорили по-испански. Потом мексиканец повернулся к мальчику и сказал несколько слов на своем языке.

— Дядя благодарит тебя, — объяснила Роза.

— Давайте скорее, — крикнул мальчик. — Потом поговорим. Это вамне сенат.

Они спустились в ручей и пошли по колено в воде направо. Архи следил за ними, пока они не скрылись в лесу, потом побежал налево, волоча по траве платок.

Около пятнадцати минут поляна оставалась пустой. Потом из леса, заливаясь лаем, выбежала собака и вслед за нею Майк. С минуту они кружились вдвоем по траве.

— Ищи, ищи, — говорил Майк. Он был разгорячен и впал уже в настоящий охотничий азарт.

* * *
Хьюз и Данни услышали третий выстрел около пяти часов утра. Они поскакали, обходя рощу, которая была самой большой из тех трех, которые попались им на пути.

Хьюз непрерывно ругался. Данни помалкивал. Он с трудом держался в седле. В руке у него был повод второй кобылы для Майка.

Майк ждал их на окраине рощи.

— Ну теперь-то они где-нибудь рядом, — сказал он, осматриваясь.

Начиналось утро. Стало светлее.

Они поскакали опять по сжатому кукурузному полю.

— Не могу понять, — говорил Майк, — куда они бросились. Как будто бы шли к большой дороге, а теперь в другую сторону.

— Это они со страху, — хихикнул Данни. — Услышали, что ты стреляешь, и начали метаться.

— Ну, у них еще будет случай защелкать зубами, — пообещал Хьюз, — когда мы спустим собаку.

— Ни черта он не защелкает зубами, этот мексиканец, — сказал Майк. — Я их знаю. Его теперь хоть режь, он и виду не подаст, что ему больно.

— Ничего, ничего, — Хьюз сжал кулаки. — Когда я ему дам одну плюху, он всю гордость потеряет. Вот увидишь! Потащится на работу в сад. Я его еще месяц заставлю поработать, если только будет что́ делать.

— Тогда будешь должен мне еще сто двадцать, — сказал Данни.

Кукурузное поле поднималось кверху. Собака шла по следу прямо по тропинке.

— За гребнем мы их увидим, — сказал Майк. — Вот будет потеха, когда они оглянутся.

Они доскакали до гребня, остановились и осмотрелись. В долине никого не было.

— Что за дьявольщина! Сквозь землю они, что ли, провалились, — сказал Хьюз. — Ну и бегут, — на лошади не догнать.

Они поскакали дальше. Неожиданно собака остановилась. Майк с разбегу чуть не налетел на нее.

Собака металась взад и вперед по тропинке, недоуменно поглядывая на Майка.

— Ну и дела, — сказал он. — Еще ни разу не было, чтобы она со следу сбилась. Ищи, ищи, ну…

Собака повизгивая вертелась на поводу. Майк слез с лошади.

— Ищи! Ну, скотина.

Собака, наконец, нашла след. Он вел теперь под резким углом направо, почти назад. Хьюз выругался.

— Значит, они всё-таки бросились к федеральной дороге.

Майк взобрался на седло, и они поскакали по полю назад. Снова спустились в долину и поднялись на пологий холм. Солнце уже показалось из-за горизонта. Было совсем светло.

— Вот они, вот они! — закричал Данни и показал рукой вперед.

В километре от них маленькая группа серых фигурок торопливо двигалась по федеральной дороге.

— Поскакали! — крикнул Хьюз.

— Никак это возле лагеря базработных? — сказал Майк.

— Наплевать.

— Смотри-ка, — сказал Майк. — Их вроде больше стало. Пятеро бегут.

Хьюз всматривался в группу бегущих людей.

— Черт возьми, да ведь это мальчишка! Этот Арх или… как его там? Он их ведет.

— Ну, мы его тоже выучим! — воскликнул Майк. — Он забудет, как его мать звали.

— Ну, поскакали скорее! — закричал Хьюз.

Они пригнулись к спинам коней и ринулись за мексиканцем и его семьей. Хьюз и Майк впереди, Данни — всё больше и больше отставая от них на своем тяжелом жеребце. Ветер свистел у них в ушах, расстояние между ними и беглецами сокращалось с каждой минутой.

— Ну, так и есть: они вошли в лагерь! — крикнул Майк Хьюзу.

— Ничего, — зарычал Хьюз. — Мы и там их достанем. — Он нахлестывал свою кобылу, которая устала носить всю ночь его стокилограммовое тело.

Они выехали на широкую асфальтированную федеральную дорогу и поскакали по направлению к лагерю.

Лагерь находился возле самой дороги. Это было странное скопище хижин, конур, превращенных в жилище старых грузовых автомобилей. Здесь жили сезонные рабочие, те, кто не имел денег, чтобы переехать в другое место, когда в Калифорнии кончался сезон уборки. Сколько их находилось здесь? Этого никто не знал. Здесь не было ни учета, ни прописки. Раньше этот лагерь помещался возле самого города, но, по настоянию городских властей, его перенесли сюда, на сороковой километр от столицы штата.

Нельзя было даже сказать, что лагерь «перенесли». Безработных просто выгнали оттуда, и они ушли, забрав с собой детей, рваные одеяла, старые кастрюли, детские колясочки — что у кого было и что каждый мог унести. Они пришли сюда и постепенно из всякого хлама снова построили этот город нищеты — лагерь безработных.

Сейчас возле дороги у лагеря постепенно собирались люди. Хьюз и Майк видели, как к мексиканцу с семьей, остановившимся возле первых хижин, подошел один человек, другой, третий…

— Сейчас мы им дадим! — крикнул Хьюз.

Когда они с Майком подскакали ближе, возле дороги была уже толпа. В центре стояли маленький мексиканец, его жена, девушка и двое ребят. Все измученные, задыхающиеся, запыленные. Мальчишка, который привел их сюда, затерялся где-то в толпе. Над ней стоял легкий говор. Он умолк, когда бешеный цокот копыт замер возле лагеря.

Хьюз и Майк осаживали лошадей возле самой толпы. Разгоряченные кобылы пританцовывали и вскидывали передние ноги, налезая на людей. Толпа молчала, слышалось только горячее дыхание лошадей и стук копыт. Постепенно люди поворачивались к Хьюзу и Майку. Из задних рядов переходили вперед. Только маленький мексиканец с семьей стояли неподвижно.

Хьюз никак не мог успокоить свою кобылу. Майк сидел верхом, держа на поводке подвывавшую собаку. Наконец Хьюз справился с лошадью. Он соскочил на землю, вспотевший и разгоряченный, бросил повод Майку и, держа в руке плетку, ринулся к маленькому мексиканцу. Ринулся… и остановился.

Перед ним стояла стена. Людей было немного — двадцать пять или тридцать. Мужчины, женщины и дети, грязные, худые, оборванные. Они стояли плотно, плечом к плечу, в несколько рядов. Два или три десятка лиц внимательно смотрели на Хьюза. Прямо перед хозяином фермы стоял высокий старик; рядом со стариком — седая сгорбленная женщина, дальше виднелись черные брови и большие глаза креола с Пуэрто-Рико, две или три широких ирландских физиономии. Несколько желтых лиц людей, болеющих лихорадкой. Темные щеки и курчавые волосы негров. Все лица были очень разные — ни одно не похоже на другое. Но их объединяло что-то общее. Не худоба, нет, хотя все были худыми. Общим для всех лиц было то выражение, с которым они смотрели на Хьюза.

Глухая, свирепая ненависть, которая горела в глазах всех стоящих перед ним людей, остановила хозяина фермы.

Хьюз не боялся никого из этих людей в отдельности. Он привык издеваться над такими у себя на ферме, избивать их, если они в отчаянии бросались на него. Но только поодиночке. А здесь не было одиночек. Это была стена.

Хьюз понял, что, если он ударит одного из них, ему ответят все.

Не зная, что предпринять, он откашлялся и охрипшим вдруг голосом спросил у толпы:

— В чем дело?

Никто не ответил ему. Было совершенно тихо. Даже собака перестала скулить. Только лошади позвякивали уздечками. Люди стояли и молча смотрели на него. Время как будто остановилось, и вместе с ним погоня тоже остановилась. Всю ночь они, возбужденные и вспотевшие, скакали за мексиканцем, всю ночь они с Майком предвкушали, как будут веселиться, когда поймают эту семью, и теперь вдруг весь пыл этой погони ударился о неподвижную стену молчаливых, суровых людей — ударился и разрушился.

За спиной Хьюз услышал стук копыт и оглянулся. Подъехал отставший Данни. Вербовщик остановил жеребца поодаль и, не слезая на землю, оперся руками о луку седла. Еще издали он увидел, что всё получается как-то не так, как обычно. Он поставил жеребца с таким расчетом, чтобы в случае чего можно было быстро повернуть его и ускакать.

Хьюз нащупал висевший на поясе револьвер. Всё-таки их было трое, и все вооруженные.

Он шагнул к толпе, стараясь снова вызвать в себе ту злость и энергию, с которой они гнались за мексиканцем. Положив руку на револьвер, он хрипло крикнул:

— Ну, в чем дело? Что вы здесь стали?

Толпа чуть двинулась. Из середины вышел рослый мужчина в потертом, давно уже потерявшем первоначальный зеленый цвет комбинезоне. Он неторопливо сунул в рот сигарету. Ногти у него на руках были совсем темными от въевшейся металлической пыли и машинных масел, как у человека, который всю жизнь возится со станками и моторами. С полминуты он спокойно смотрел на толстое красное лицо Хьюза, потом сказал:

— А вам что надо? Что вы тут катаетесь?

Хьюз сделал рукой нетерпеливый жест.

— Мне нужен вот этот, — он показал на мексиканца, стоявшего за спинами людей.

— А зачем?

— Тьфу! — выругался Хьюз. — Что я тут объясняться буду! Мне его надо — и всё тут.

Старик рядом тяжело вздохнул. Женщина переступила.

— А, может быть, всё-таки объясните? — спросил мужчина.

— Ну… — Хьюз оглянулся на Майка и Данни. Никогда он не был в таком дурацком положении. Объясняться еще перед этим сбродом. Ему было неудобно перед вербовщиком и Майком. — Ну… Он мне должен. Работал на ферме, задолжал и убежал.

— Долго работал?

— А тебе какое дело? — Хьюзу казалось, что мужчина смеется над ним, но в действительности тот был серьезен. — Ты что, адвокат?

— У нас есть адвокат, ей-богу! — раздался вдруг мальчишеский голос.

Из толпы вышел Архи. Увидев его, Хьюз сжал кулаки. Он с наслаждением ударил бы мальчишку по его веснущатой физиономии так чтобы тот замолчал навсегда. Но он сдержался.

Архи не смутился под взглядом хозяина фермы.

— У нас же есть адвокат, — повторил он и, повернувшись к толпе, позвал: — Фрэнк, иди сюда.

Из толпы выбрался маленького роста мужчина в засаленной белой рубашке, с черной бородой и быстрыми движениями. Он остановился перед Хьюзом, глядя на него снизу вверх.

— Я адвокат. В чем дело? — Тонкими пальцами он быстро потер небритую щеку. — В чем вы обвиняете этого человека? — он кивнул в сторону мексиканца, которого теперь и не видно было за людьми.

Хьюз пожал плечами и выругался. Злость переполняла его. Он резко повернулся к Майку:

— Спускай собаку!

Майк за повод приподнял присмиревшего пса, отцепил ремень и, бросив собаку на землю, крикнул:

— Ищи!

Собака с рычанием бросилась к толпе. Высокий старик вдруг шагнул вперед, выставил ногу и с необыкновенной быстротой и точностью встретил собаку ударом толстого сапога. Она с воем отползла к Майку. Старик отступил.

Снова все замолчали. И вдруг Хьюзу стало страшно. Люди теперь располагались полукругом, и он находился в центре толпы. Это были те самые люди, каких он нанимал, обманывал и выгонял и в то же время они были какие-то незнакомые, из другого мира. Хьюз понял, что от них он не может ждать ни покорности, ни страха. Руки у него опустились. На лбу выступил холодный пот.

— Эй, хозяин! — раздался голос.

Хьюз оглянулся. Это был Майк. Сидя верхом, он кивнул хозяину в сторону фермы. Хьюз понял: надо уходить.

— Ну, ладно, — сказал он потерянным голосом. — Ладно… Этот мексиканец еще придет ко мне на ферму. — Но Хьюз произнес это без всякой уверенности. Он знал, что мексиканец с семьей уже не в его власти.

Хьюз повернулся и пошел к лошади. Ему казалось, что сзади вот-вот произойдет что-то страшное.

Под молчаливым взглядом толпы он забрался в седло. Втроем они повернули коней и медленно поехали по дороге. В воздухе вдруг просвистел камень — и Данни схватился за голову. Он хотел остановить коня, но передумал и, ударив его каблуками, погнал вперед. Хьюз понял, что камень бросил Архи, но ему было всё равно.

Молча они проехали около километра. Хьюз мрачно смотрел на каменистую, покрытую редкой травой землю, убегающую из-под копыт коня.

— Я здо́рово испугался, — сказал, наконец, Майк, — никогда я еще не был в такой переделке.

Хьюз не ответил. Он думал о том, что сегодня он встретился с чем-то таким, что было гораздо сильнее его. Никогда ему уже не придется так уверенно чувствовать себя с этими сезонными рабочими. Никогда.

Они догнали вербовщика. На лысой голове у него вздулась синяя шишка. Держа в руках шляпу и грязный носовой платок, Данни сказал жалобно:

— Пропали мои 60 долларов. — Потом хихикнул. — И твои 200.

Хьюз промолчал, — он думал о своем. Теперь, когда они больше не гнали лошадей, те брели медленно, дергая головами, отбиваясь от наседающих утром комаров. Майк сказал:

— Теперь они все уйдут — те, кто остался за долги. Соберутся разом и уйдут.

И опять Хьюз ничего не ответил.

* * *
Когда трое всадников отъехали, высокий мужчина в комбинезоне повернулся к толпе.

— Ну, всё в порядке, — сказал он. — Больше они сюда носа не сунут.

— Сволочи, — сказал тот, который называл себя адвокатом и действительно был юристом по образованию. — Сволочи. Если бы здесь в самом деле соблюдались законы, мы могли бы привлечь их к суду за преследование с собакой.

Полукруг людей распался. Все теперь повернулись к мексиканцу. Тот стоял опустив руки. У него было странное, счастливое и смущенное, лицо. Пожалуй, такого выражения никогда не видели ни его жена, ни дети. Он сказал несколько слов девушке, которая, нагнувшись, отряхивала грязный подол рубашки у одного из мальчишек. Та подняла голову, осмотрелась, и позвала:

— Архи!

Мальчик вынырнул откуда-то из-за спин людей и, сунув руки в карманы, с независимым видом подошел к ней. Он покровительственно улыбнулся маленькому мальчишке, которого девушка держала за руку, и сказал:

— Давно я хотел этому вербовщику разукрасить рожу. Жаль только, что камень маленький попался.

Мексиканец подошел к Архи.

— Дядя хочет пожать тебе руку, — объяснила девушка.

Мальчик покраснел. Краска медленно заливала его веснушки. Он осторожно вытащил руку из кармана, с сомнением посмотрел на нее и тщательно вытер о грязные штаны.

Мексиканец снял шляпу. В своей заплатанной рубахе, с желтыми усами, он, несмотря на маленький рост, выглядел очень величественно. Он протянул руку, мальчик подал ему свою. Люди кругом улыбались. Мексиканец сказал несколько слов.

— Дядя предлагает тебе, — сказала девушка, — стать членом нашей семьи.

Архи покраснел еще больше. Он растерянно взъерошил рыжие волосы на макушке.

— Ты будешь нам, как брат. Где бы ты ни был, и что бы ты ни делал, ты всегда будешь знать, что у тебя есть родные.

— Спасибо, — сказал Архи.

Один из «членов семьи», пятилетний мальчишка мексиканца, смотрел на Архи с уважением. Архи подошел к нему и вытер грязный нос мальчика. Мексиканец оглянулся на жену. Какая-то женщина, с растрепанными после сна волосами, подошла к ней и обняла ее за пояс.

Мексиканец прижал руку к сердцу. Он посмотрел на людей, стоявших перед ним, маленькой жесткой загорелой рукой показал на удалявшихся всадников и заговорил. Говорил он минуты три. Это была целая речь. Потом ударил себя в грудь, изящным сдержанным жестом обвел толпу и умолк.

Все выслушали его внимательно, хотя и не поняли ни одного слова, так как, за исключением его семьи, никто не знал здесь испанского. Речь всем понравилась.

— Хорошая речь, — сказал высокий старик. — Умеет человек говорить. Я однажды слушал одного парня в Нью-Йорке. Он был с высшим образованием. Тоже хорошо говорил. Тысячи три народу там было… И этот тоже умеет.

Он подошел к маленькому мексиканцу и похлопал его по плечу.

— Правильная речь. Как раз то, что нужно.

Речь действительно была хорошая. Она была хороша потому, что мексиканец, который только что принял американского мальчика в свою семью, сказал о том, что он сам будет членом великой семьи трудящихся.

СЭМ ИДЕТ В МЭРИЮ

Сэм проснулся рано. Уже рассветало и тоненький луч солнца протянулся от щели в стене хижины к соломенной подстилке, на которой он лежал. Из-за стены доносился легкий, сухой шелест. «Кукуруза шелестит, — подумал Сэм. — Хорошо, если бы не было дождя».

В солнечном луче плавали золотые пылинки. Потом по паутинке откуда-то сверху спустился маленький паук и повис покачиваясь. Сэм приподнялся и пошарил возле себя рукой, отыскивая трубку. С ящика, который стоял у стола, неожиданно спрыгнула большая крыса и, промчавшись мимо Сэма, юркнула в щель возле двери. «Отчего здесь крысы? — удивился Сэм. — Им и есть-то нечего. Мешок с кукурузной мукой мать вешает к потолку, а патока стоит в ведре на плите, — им туда не добраться».

Он вспомнил, что в прошлом году у соседей крыса укусила мальчика и тот несколько месяцев ходил с гноящейся раной. «Надо бы их вывести», — подумал Сэм.

Потом, присев на подстилку, он высек огонь из кремня, прикурил и некоторое время лежал неподвижно, глядя на голубые волны дыма, висящие в воздухе. Тело у него болело, особенно тяжело было поднимать руки. Вчера он весь день работал на ферме у Доджа, хозяина земли, которую они арендовали. «Какой сегодня день? — подумал Сэм. — Почему нас мать не будила?»

И вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье. Он сразу забыл про боль в мускулах плеч и спины. Да, сегодня было воскресенье — тот самый день, когда Сэм должен выполнить свое решение.

Легким движением он поднял с пола свое большое тело. Еще одна крыса рванулась мимо него к щели, но он ее даже не заметил. «Надо разбудить Джоя, — сказал он себе. — Пусть мальчик знает. Может быть, ему придется остаться за старшего в семье».

Сэм подошел к противоположной стене хижины и наклонился. Джой спал на такой же подстилке, какая была у Сэма. Он лежал на животе, согнув одну руку в локте, а другую протянул вдоль тела.

Сэм дотронулся до коричневого плеча Джоя. Мальчик сразу проснулся и, приподнявшись, посмотрел на брата большими темными глазами. Несколько соломинок застряло в его курчавых волосах. Сэм выпрямился и кивнул головой по направлению к двери. Джой встал. Они осторожно открыли дверь и вышли из хижины.

Солнце еще не поднялось высоко. На небе не было ни облачка. «Хороший день для уборки», — подумал Сэм. Братья пошли по тропинке, ведущей от дверей хижины к двум высоким деревьям. Там из земли вытекал маленький родник, возле него Сэм сделал водоем, чтобы по вечерам можно было помыться после работы.

Широкое кукурузное поле спускалось от хижины к дороге, ведущей в город. За дорогой оно снова поднималось вверх, образуя пологий холм. Там кукуруза была уже сжата и на равных промежутках один от другого стояли снопы.

Дул легкий ветер, и от него по несжатой кукурузе пробегали волны. «Хорошая земля! — думал Сэм. — Если бы только она принадлежала нам…»

Братья дошли до водоема и остановились. Джой смотрел себе под ноги. Сэм огляделся вокруг и сказал:

— Я всё-таки пойду сегодня, Джой.

Мальчик не ответил. Он еще ниже опустил голову и потирал одной босой ногой другую.

Так они стояли некоторое время молча; один большой и широкоплечий, другой высокий для своих лет, но худенький и гибкий. Сэм смотрел на руку брата, которой тот теребил рваную бумажную рубашку; рука была темная со светлыми шрамами, тонкая и подвижная. Кожа чистая, нежно-коричневого цвета, но длинные пальцы и ладони потрескались и покрылись ссадинами и твердыми мозолями. Во время уборки Джой работал на вязке снопов. «Справляется за взрослого, хотя ему еще только тринадцать лет, — подумал Сэм. — Хоть бы отец был жив. Нет, дальше так нельзя. Никак нельзя». Сэм снова заговорил:

— Я скажу матери тоже.

— Она знает, — сказал Джой. — Ма еще вчера вечером поняла, когда ты медали доставал.

Они снова замолчали. Потом Джой поднял голову и посмотрел брату в лицо. В глазах мальчика была тревога и тоска.

— Может быть, лучше не ходить, Сэм? — тихо проговорил он.

— Нет, — быстро и убежденно ответил Сэм. Он оглянулся по сторонам, как бы ища поддержки, и горячо повторил: — Нет. Ты понимаешь, кто-нибудь должен начать. Нельзя, чтобы так шло дальше. Я много думал. Целыми ночами. Так дальше жить нельзя, нельзя… — и Сэм резко отвернулся от брата. — Я пойду, — сказал он твердо. — Мы будем бороться. — Сэм снова повернулся к Джою. — Может быть, всё кончится хорошо. Ну, давай мыться. — Сэм улыбнулся, взял Джоя за руку и шутливо подтолкнул к водоему.

Когда они снова подошли к хижине, мать уже встала. Из глиняной трубы поднимался дымок. На доске, заменявшей стол, лежала горка горячих кукурузных лепешек. Мать стояла возле плиты, склонившись над сковородой.

Сэм и Джой сели на ящики, служившие им стульями. Мать поставила перед ними банку с патокой и села сама. Все ели молча, обмакивая лепешки в патоку.

— Не знаю, на сколько нам хватит муки, — сказала наконец мать. — С этого урожая нам не расплатиться с хозяином.

— Нам никогда не расплатиться, — ответил Сэм. — Тут всё так устроено, что издольщик[3] всегда будет в долгу.

— Прошлой осенью большой Мак пробовал бежать, не расплатившись, — задумчиво произнесла мать, — но они его поймали.

— Как тут убежишь! — с горечью сказал Сэм. — У них столько собак выучено ловить негров… Когда нас в Шербурге встречали, я подумал, что меня уже нигде не будут травить собаками. Но теперь я понял, каким я тогда был чудаком.

Сэм подошел к своей постели и вынул из-под соломенной подушки завернутые в тряпочку медали, полученные им за боевые успехи во время службы в армии.

— Я пойду, мама, — сказал Сэм выпрямляясь.

Мать молчала.

— Пойду. Всё равно я не выдержу такой жизни. Мы должны им доказать, что негры уже не рабы.

— Лучше бы ты не ходил, мальчик, — вздохнула мать. — Они не простят тебе этого. Ни один негр никогда не голосовал в нашем округе.

— Всё равно когда-то надо начинать, — Сэм прикреплял медали к потертой солдатской гимнастерке, которая была на нем. — Кому же начинать, как не нам? Я ведь не один пойду. Они не посмеют нас тронуть. — Он взял с полки старые солдатские ботинки и стал надевать их.

— Нет, нет, — сказала мать, качая головой, — это плохо кончится, мой мальчик. Я боюсь за тебя.

— Ничего, всё обойдется, — Сэм подошел к матери и обнял ее. — Не бойся. Ведь я тоже умею постоять за себя. До свиданья, Джой. — Он похлопал мальчика по плечу. — Я скоро вернусь.

У порога Сэм обернулся. Мать сидела неподвижно, ее взгляд остановился на чем-то невидимом. Джой поднял голову и смотрел на брата ясными большими глазами. «Бедные вы мои», — подумал Сэм.

Он закрыл дверь и быстро зашагал по тропинке.

В воскресенье в этот ранний час кругом было безлюдно. Серая лента дороги извивалась между холмами, покрытыми желтеющим ковром кукурузы. Сэм знал, что осенью от кукурузы останутся одни короткие срезанные стебли и холмы порыжеют. В это время они с Джоем обычно ставят силки на кроликов. Тогда у них на столе появляется мясо. В ручье за фермой Доджа им удавалось иногда наловить рыбы. Ночью, конечно, потому что Додж не любил, когда негры без дела ходили возле его фермы.

Сэм вспомнил о хозяине — и брови его нахмурились. Додж тоже был в армии. Он служил в тыловых частях и никуда не уезжал из Америки. За всю войну Додж не сделал ни одного выстрела. Когда Сэм вернулся домой с медалями и нашивками за ранения, хозяин встретил его с усмешкой. «Ну что, пойдешь ко мне в свинарник работать?»

Сэм не пошел работать на ферму. Он остался на том же клочке земли, который они с матерью арендовали у Доджа.

Но в конце концов пришлось итти к хозяину просить работы. На этот раз Сэм появился на дворе фермы без медалей, в одной изорванной гимнастерке. Додж послал его работать на кукурузный комбайн. «Всё равно пришел ко мне, — сказал он. — Негр должен знать свое место».

Такие слова о неграх Сэм слышал с детства. Их повторял его отец — старый человек с руками узловатыми и морщинистыми, как корни столетнего дерева, и со спиной, такой согнутой, что он казался горбатым. Отец умер два года назад: его ударила лошадь на хозяйской конюшне. На ферме в это время был один Додж, и он не пошел за врачом.

«Негр должен знать свое место», — повторяли богатые фермеры, хозяева мастерских и магазинов в городе, полицейские и представители власти. Место негра было под палящим солнцем на поле, в городских трущобах и на самой тяжелой и грязной работе. Место в товарном вагоне на заплеванном полу и в придорожной канаве.

Только раз от белого человека, большого советского начальника, Сэм услышал другие слова, произнесенные без презрительной усмешки, без злобной гримасы и оскорбительной снисходительности. Это было в 1945 году в Германии на реке Эльбе.

Вечером, на второй день после того, как их отряд подошел к Эльбе, Сэм с товарищем решили побывать на той стороне, у русских.

Темнело, когда они подошли к большому саду, где сидели за столом человек тридцать русских солдат и офицеров.

Сэм и его товарищ остановились неподалеку, слушая чужую речь и песни. Вдруг один из офицеров подошел к ним, вгляделся в их лица, посмотрел на медали на груди у Сэма и крикнул что-то своим. Другой офицер за столом встал и сказал по-английски:

— Присоединяйтесь к нам! У нас всегда найдется место для друзей!

Сэм увидел, что солдаты побежали за стульями, а офицеры сдвинулись, приглашая их сесть за стол. Сэм помнил смеющиеся лица русских и высокого добродушного капитана, который настойчиво подвигал к нему тарелки с закусками.

Особенно запомнил он рукопожатия своих новых друзей. Никто из русских, подходивших к столу, не выражал ни малейшего удивления тому, что за столом вместе с белыми офицерами сидели черные солдаты. Еше тогда Сэм твердо решил, что на родине он будет бороться за человеческие права негров.

Теперь он шел в город, чтобы проголосовать в округе, в котором никогда не голосовали негры, хотя они имели право голоса и их здесь было больше, чем белых.

Проселочная дорога кончилась, Сэм вышел на шоссе, ведущее к самому городу. Теперь было уже недалеко — около трех миль. Он подумал о том, как встретят негров в мэрии[4], когда узнают, что они хотят зарегистрироваться для голосования. Потом пришла мысль о матери и о брате, которые остались дома, ожидая его возвращения. «Иначе нельзя, — сказал он себе, — никак нельзя. Кто-нибудь должен начать».

Стало жарко, Сэм пожалел, что надел ботинки сразу. Надо было дойти до шоссе босиком. Он расстегнул ворот гимнастерки. В двух милях от города Сэм увидел двигающийся ему навстречу автомобиль. Это был «Паккард» Саймора Клифтона, одного из местных землевладельцев. Машина проехала мимо, потом послышался резкий скрип тормозов. «Паккард» стал.

— Эй, ниггер! — раздался голос.

Сэм обернулся. Саймор, свесившись над бортом автомобиля, смотрел на него.

— В чем дело? — отозвался Сэм.

— Подойди сюда, — крикнул Саймор.

Сэм нехотя подошел к автомобилю. Он знал Клифтона, потому что работал у него одно время. Саймор посмотрел Сэму в лицо. Затем взгляд его скользнул по медалям на груди негра. Саймор сплюнул коричневой от жеванного табака слюной и спросил:

— Куда это ты так вырядился, словно на свадьбу?

— Сегодня воскресенье, сэр. Надо зарегистрироваться для голосования, — ответил Сэм, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Зарегистрироваться! — Саймор присвистнул. — Ты собираешься голосовать?

Сэм промолчал. Саймор посмотрел на него внимательно. Потом, не говоря ни слова, откинулся на сиденье, зажал сцепление, переключил рычаг скорости — и автомобиль двинулся с места.

Сэм повернулся и пошел дальше. Сзади послышался шум мотора. «Никак он поворачивает обратно!» — удивился Сэм. Он сошел с дороги в канаву, — и через несколько мгновений «Паккард» снова пронесся мимо него, направляясь в город.

У первых домишек города Сэм снова увидел машину Саймора. Возле нее стоял автомобиль бакалейщика, грузного мешковатого мужчины с толстым, обрюзгшим лицом. Бакалейщик стоял на дороге, поставив ногу на подножку «Паккарда», и, когда Сэм поровнялся с ним, крикнул:

— Эй, ниггер!

Сэм остановился.

— Подойди поближе. Мы ведь не кусаемся. Не бойся, — сказал Саймор.

— А я и не боюсь, — ответил Сэм и подошел совсем близко.

— Ты смотри, — протянул бакалейщик. Он снял ногу с подножки машины и повернулся к Сэму. — Значит, не боишься? Какой храбрый ниггер! Может быть, ты ударишь меня? — Он вдруг протянул руку и схватил Сэма за лицо.

Рука была потная и скользкая. Задыхаясь от гнева и отвращения, Сэм отступил назад. Ему вдруг стало жарко. Бледное и морщинистое лицо бакалейщика с отечными мешками под глазами было на расстоянии двух шагов от Сэма, и он ощутил огромное желание ударить по нему.

Но Сэм знал, что это означало бы конец всему. Он только покачал головой и, сдерживая гнев, сказал:

— Нет, сэр. Вы меня на это не вызовете. Я просто иду голосовать. Я не хулиган.

— Нет, ты в самом деле решил голосовать? — спросил Саймор. Его маленькие лисьи глаза внимательно смотрели на Сэма.

— В самом деле, — ответил Сэм.

— Послушай, Сэм, — сказал Саймор, вдруг меняя тон. — Я против тебя ничего не имею. Я знаю, что ты славный парень и хороший работник. Но лучше ты выкинь эту дурь из головы. В нашем округе негры не голосуют.

— Я имею право голоса, — возразил Сэм.

— Ну, тогда имей в виду, что если с тобой что-нибудь случится, то я не смогу тебе помочь. — Он снова откинулся на спинку сиденья, давая понять, что разговор окончен.

Сэм пошел дальше. Он шел теперь по главной улице города. Редкие в этот час прохожие оглядывались на него.

На углу Мейнстрит с улицы Вашингтона сидел чистильщик сапог Пирсон. Увидев Сэма, он помахал ему щеткой.

— Как дела, мальчик? — спросил Пирсон. Он сидел здесь, на углу, еще в те времена, когда Сэма не было на свете.

— Ничего, — ответил Сэм, — вот иду голосовать.

Глаза старика широко раскрылись. Он огляделся и, понизив голос, сказал:

— Не шути, мальчик! Негры здесь не голосуют.

— Вот мы и начнем, — сказал Сэм. Его раздражало то, что старый негр говорил теми же словами, что и белые фермеры.

Старик покачал головой.

— Сколько я здесь сижу, а еще ни разу не слышал о негре, который голосовал бы в нашем округе. — Пирсон задумался. Черты его старческого лица обмякли, глаза потускнели — он вспоминал. Потом старик сказал: — Тут был один. Кажется, его звали Веселый Певец. Он очень любил петь. — И совсем тихо добавил: — Они его сожгли в лесу.

Снова жаркая волна прокатилась по спине Сэма, и стало сухо во рту; он сказал хрипло:

— Ну, что же. Надо продолжать. Только теперь это будет не один человек. Мы пойдем все сразу. — Он протянул старику руку. — Больше нельзя терпеть.

— Разве тебе не всё равно, кто будет избран в сенаторы? Разве негру не всё равно, кто кричит на него, — республиканец Хорней или демократ Уильс?

— Всё равно, — ответил Сэм. — Но нам важно показать, что негры не рабы. Придет время — и мы выдвинем своих кандидатов.

Он повернулся и двинулся дальше. Но не прошел и десяти метров, как услышал за собой легкие шаги босых ног. Кто-то коснулся его руки. Это был Джой.

— Ты идешь, Сэм? — спросил мальчик. В его глазах была тревога и гордость. Темная грудь под изорванной рубашкой часто поднималась и опускалась. Слой дорожной пыли покрывал его ноги до щиколоток. Видно, Джой бежал всю дорогу, чтобы догнать брата и узнать, не грозит ли ему какая-нибудь опасность. На сердце у Сэма стало тепло. Он взял брата за руку.

— Ничего плохого не случилось, Джой. Тебя послала мать?

Мальчик кивнул головой.

— Сейчас я встречусь с ребятами, — продолжал Сэм. — Мы договорились подойти к мэрии все вместе к десяти часам.

— Эй, Сэм! — послышался голос.

Они оглянулись. Стуча костылями, к ним подходил одноногий Блекмур. Это был тоже негр, ветеран войны. Он остановился и, вытащив платок, вытер пот со лба.

— Ну и жара! Ты еще кого-нибудь видел?

— Вон идет Дол, — сказал Джой. По противоположной стороне улицы к ним приближался Дол — шорник из седельной мастерской.

— Ну, ты иди, Джой, — Сэм похлопал мальчика по плечу. — Видишь, наши уже собираются. Подожди меня возле заправочной станции, вместе пойдем домой.

Джой незаметно пожал брату руку и, кивнув остальным, повернул обратно.

— Хороший у тебя братишка, — сказал Блекмур. — Работает у Доджа?

— Работает, — ответил Сэм. — Справляется, как большой. — И они пошли навстречу Долу.

* * *
Через полчаса Сэм и Джой уже выходили из города.

— Понимаешь, они были так ошеломлены, эта комиссия в мэрии, что даже ничего не сказали, когда мы пришли регистрироваться. Ни одного слова, — говорил Сэм.

Он шел крупными шагами. Сегодня надо убрать свою кукурузу вокруг дома. Воскресенье было единственным днем, когда можно сделать это. Джой почти бежал, поспевая за братом. Он, не прерывая, выслушал рассказ Сэма о том, как они регистрировались для голосования.

Потом Джой спросил:

— Выборы завтра?

— Завтра. Ты хочешь сказать, что неизвестно, как всё это кончится?

Мальчик кивнул головой. Он усиленно размахивал руками, стараясь не отстать от брата. Сзади послышался шум мотора. Сэм обернулся.

— Постой, — сказал он. — Это «Форд» Генри Джексона. Он нас подвезет.

Они остановились, и, когда Сэм поднял руку, старый потрепанный грузовик остановился возле них. За рулем сидел Генри — шофер Доджа. Он был из тех белых, которые не считали себя выше негров.

— Садитесь, — сказал Генри.

Джой проворно перелез через высокий борт в кузов, а Сэм сел в кабину.

— Какие новости? — спросил Генри, переключая скорость.

— Я сегодня зарегистрировался для голосования, — ответил Сэм.

Генри посмотрел на него внимательно и отвернулся. Они долго ехали молча. Через некоторое время шофер спросил:

— Ты пошел один?

— Нет. Нас было десять человек.

— Выборы завтра?

— Завтра.

— Может быть, тебе лучше переночевать у меня. Кто знает, что может случиться ночью! Ты живешь в глухом месте.

— Я подумаю, — ответил Сэм. — Может быть, я приду к тебе на ночь.

Возле того места, где начиналась проселочная дорога, Генри остановил машину. Джой спрыгнул с кузова. Сэм вышел из кабины и протянул Генри руку.

— Подожди, — сказал шофер. Он тоже выскочил из кабины, приподнял сиденье и достал из-под него немецкий «Вальтер» и обойму, завернутую в тряпку.

— Возьми, — сказал он. — Всё может случиться. Вдруг кто-нибудь встретится на дороге, когда будешь итти вечером в город ко мне.

Сэм подумал минуту, потом взял револьвер, обойму и положил всё это в карман. Он пожал шоферу руку, и они с Джоем пошли по дороге к дому.

Еще издали братья увидели мать, стоявшую возле хижины.

— Ты ей не говори про револьвер, — предупредил Сэм, — она будет бояться.

Джой кивнул головой. Когда они подошли, мать пытливо посмотрела на них.

— Всё хорошо, мама, — успокоил ее Сэм.

Он уже снимал гимнастерку. Надо было приниматься за работу.

Весь день Джой с матерью ломали початки кукурузы, а Сэм сносил их в корзинах под навес в деревянную клеть возле дома. Они не разговаривали; каждый думал о том, что́ принесет сегодняшняя ночь. Пройдет ли она благополучно? К вечеру все так устали, что мать не смогла разжечь огня в плите. Она просто размешала кукурузную муку с патокой, и они поели немного.

Днем Сэм еще думал, что пойдет к Генри, но теперь, когда он шатался от усталости, десятикилометровый путь казался ему бесконечным, и он решил, что переночует дома. Вряд ли что случится ночью. Джой смотрел на него; и, отвечая на его молчаливый вопрос, Сэм покачал головой:

— Ничего не будет, Джой, — сказал он. — Ничего не будет. Давай спать.

Сэм присел на свою подстилку, вынул из-под подушки «Вальтер», вставил обойму и, оттянув ствол, вложил туда один патрон. Потом положил револьвер снова под подушку. Больше он ничего не мог сделать. Тело у него ломило от усталости. «Мне не дойти будет до города», — подумал он.

— Я боюсь, Сэм, — сказала мать. — Я очень боюсь.

— Ничего, мама, — ответил Сэм. — Он хотел набить себе трубку, но тут усталость окончательно овладела им. Сэм откинулся назад на свою постель и сразу заснул.

Проснулся он неожиданно среди ночи и несколько мгновений лежал прислушиваясь.

Ни одного звука не было слышно в хижине, но в ней чувствовалась какая-то настороженность, которая и прервала его сон. Сэм поднял голову и увидел у приоткрытой двери темную фигуру. Свет луны падал на нее. Это был Джой. Мальчик стоял у двери, напряженно вслушиваясь.

Сэм поднялся и тихо, чтобы не разбудить мать, подошел к Джою. Мальчик повернул к брату освещенное лунным светом лицо.

— Они пришли, Сэм, — сказал он одними губами, едва слышно. — Они пришли…

Сэм обнял брата за плечи и за его спиной приник к щели. Поляна перед хижиной, освещенная бледным светом луны, была пустынна. Ветер шелестел сухими листьями кукурузы. Как Сэм ни всматривался и ни прислушивался, он не увидел ничего, что выдало бы присутствие людей поблизости, и не услышал никаких других звуков, кроме шелеста кукурузы. Так они простояли с минуту.

— Никого нет, — шопотом сказал Сэм.

Джой повернул к нему свое лицо, и Сэм увидел, что губы мальчика дрожат. Джой поднял руку и показал брату на дерево, растущее возле дороги в кукурузе. Сэм посмотрел туда и вдруг на однообразном сером фоне стеблей кукурузы различил белую тень. «Ку-клукс-клан»[5], — подумал он, чувствуя, как кожа его покрывается холодным потом. Мускулы Сэма вдруг ослабели, тело сделалось тяжелым и неподвижным.

Джой потянул брата за руку. Он снова показывал куда-то направо; и, глядя туда, как сквозь сон, Сэм увидел среди кукурузных стеблей другую фигуру в белом.

— Окружают нас, — сказал Джой тихо. — Где твой револьвер?

Эти слова как будто разбудили Сэма. Он разом стряхнул с себя сонную слабость. Нежность к храброму маленькому брату прогнала противный холодок, поднимавшийся по позвоночнику.

— Молодец, Джой, — сказал он внезапно охрипшим голосом и сжал худенькую руку мальчика. Потом громко, чтобы окончательно стряхнуть чувство страха, сказал: — Надо разбудить мать. Сейчас они начнут подходить.

— Я не сплю, — отозвалась мать.

Она стояла в двух шагах от них. В руке у матери был револьвер, который она вынула из-под подушки Сэма. Она протягивала его сыну.

Сэм взял револьвер. «Ну, хорошо, — подумал он. — Пусть они только подойдут. Я отвечу им за всех: за отца, убитого на конюшне, за издевательства в армии, за годы голода, унижения. Пусть они только подойдут!» Сэм опустил защелку предохранителя и повернулся к выходу, сжимая в руке револьвер.

— Может быть, ты пробьешься, Сэм, если бросишься сразу в кукурузу, — сказала мать.

— Нет, — ответил за брата Джой. — Их много: человек, двадцать. Они окружили нас.

«Окружили», — значит, бежать нельзя. Но бегство было невозможно и по другой причине. Это значило бы оставить мать и брата на растерзание ку-клукс-клановцам. Сэм знал, что для него уже всё кончено, и теперь думал не о себе, а о матери. Как избавить ее от зрелища пытки?

— Если бы можно было предупредить людей в Мед-Холле!.. — прошептала мать.

Мед-Холл был негритянский поселок в пяти километрах от них.

— Поздно, — вздохнул Джой. — Теперь уже поздно. Если бы мы проснулись раньше…

— Вот что, — сказал Сэм. — Я выйду к ним навстречу. — Он хотел, чтобы мать не видела, как его будут убивать. «Почему я не послушался Генри? Но тогда они схватили бы мать и брата», — Сэм повернулся к матери.

— Я пойду. — «Мерзавцы. Они нарочно будут пытать меня на глазах у матери», — подумал Сэм.

— Они идут! — воскликнул Джой.

Снаружи послышался топот десятков ног. Сэм бросился к двери, ударом ноги распахнул ее и выскочил на поляну. Со всех сторон к нему молча двигались фигуры в белых балахонах. Откуда-то слева прозвучал выстрел и пуля пролетела мимо уха Сэма.

— Не стрелять! Мы возьмем его живым, — послышался властный окрик. — Он у нас еще на костре запляшет!

— Сколько вас собралось, чтобы убить одного негра? — крикнул Сэм, поднял револьвер и, прицелившись в ближайшую фигуру, спустил курок.

Вспышка осветила поляну с застывшими на ней белыми фигурами, и резкий звук выстрела прокатился по холмам. Затем раздался крик, и один из наступавших упал на землю.

Сэм шагнул вперед, поймал другую фигуру на мушку и спустил курок. Снова вспышка осветила поляну, теперь уже с бегущими обратно в кукурузу фигурами. Вторая фигура, упавшая на поляне, поползла к кукурузе. Сэм прицелился было в нее, но потом опустил руку. «Патронов мало», — мелькнула у него мысль. Сэм отступил к дверям хижины. В кукурузе кругом раздавался треск. Там ходили люди. На поляне стонал раненый.

— Слева, Сэм, слева! — крикнул вдруг Джой.

Сэм посмотрел туда и не целясь выстрелил в бегущую к нему фигуру. Человек прыгнул в сторону и, повернувшись, бросился назад, в кукурузу. Наступила тишина. Первый бой кончился. Сэм встал у дверей.

— Сколько у тебя патронов, Сэм? — спросил его Джой.

— Осталось только три, — ответил Сэм. Он весь дрожал от охватившего его гнева.

— Спокойно, спокойно, мальчик! — сказала мать. Она положила руку ему на плечо. Удивленный ее хладнокровием, Сэм посмотрел на мать. Губы ее были сжаты, брови нахмурены. С той минуты, как мать увидела Джоя, вставшего с постели, она поняла, что пришли ку-клукс-клановцы. Она уже пережила свой страх и сейчас в ней была одна холодная ненависть.

Внезапно из-за кустов послышался голос.

— Сэм, слушай, что я тебе скажу, — громко говорил Клифтон; Сэм сразу узнал его по голосу. — Если ты сейчас бросишь револьвер и выйдешь на середину поляны, мы ничего тебе не сделаем. Мы тебя только немного поджарим. Иначе будет еще хуже, Сэм. Подумай о свой матери.

Мать внезапно шагнула вперед, и в тишине раздался ее голос:

— Не смейте говорить о матери, звери! Вы пришли ночью, чтобы взять моего мальчика. Не говорите о матери. Идите сюда, если вы не боитесь.

Сэм встал рядом с матерью,

— Идите сюда! — крикнул он.

Справа раздался выстрел — мать пошатнулась и начала клониться книзу. Сэм схватил ее за плечи. В это мгновение из-за угла дома выскочила фигура в белом балахоне и кинулась на Сэма сзади. За ней — вторая, третья.

Сэм обернулся, и ему удалось сбросить одного из нападавших. Раздался выстрел, затем крик. Это кричал Додж. Из темноты набегали новые и новые фигуры. Они заслонили от Джоя его брата и мать.

Мальчик стоял, прижавшись к косяку двери. В нескольких шагах от него возились люди, раздавались нетерпеливые восклицания: «Держи, держи!.. Руки, руки… веревку сюда!» Вдруг кто-то крикнул:

— Здесь должен быть еще мальчишка! Смотрите, чтобы он не ушел.

Джой нагнулся и бросился налево, в кукурузу. Он бежал, ломая кукурузные стебли, зацепляясь за них ногами, падая и вновь вставая. От кукурузы шелтреск, а сзади раздавались топот тяжелых шагов и злобные крики.

Джой бежал до тех пор, пока не почувствовал, что сердце сейчас выскочит у него из груди. Тогда он упал и отполз на несколько шагов в сторону. Топот приближался, но мальчик уже не мог больше бежать и лежал неподвижно. В двух шагах от него остановился кто-то; к нему, ломая кукурузу, подошел еще один ку-клукс-клановец.

— Куда он провалился? — сказал один из мужчин. — Ведь только что бежал здесь.

— Тише, — предупредил другой. — Он наверняка лежит где-нибудь тут рядом.

— Ничего не видно. У тебя нет электрического фонаря? — спросил первый.

— Нет, — ответил второй. — Давай пройдем вот так: ты туда, а я сюда. Будем смотреть вниз.

— Давай.

Они разделились и пошли к Джою, ломая и развигая кукурузные стебли. Мальчик лежал не шевелясь. Один прошел в двух шагах левее его, другой — правее. Со стороны хижины доносились восклицания. Мужчины в кукурузе остановились.

— Ничего не видно. Нужен фонарь.

— Постой, — ответил другой голос. — У Майка есть фонарь. — И он закричал: — Эй, Майк, принеси фонарь! Идите сюда все. Надо найти мальчишку.

— Иду, — донесся крик.

Джой встал. Сердце у него билось так сильно, что казалось, его стук можно было услышать за десять шагов. Мальчик осторожно раздвинул два длинных стебля перед собой и, стараясь не наступить на что-нибудь, что могло затрещать, шагнул вперед. Миновав эти два стебля, он так же осторожно отпустил их, снова соединив вместе. Потом раздвинул следующие стебли и сделал еще шаг вперед.

Джой взял направление наискосок от хижины. Пройдя несколько шагов, мальчик понял, что правильно выбрал направление, потому что здесь, на солнечном склоне, кукуруза росла реже и он мог двигаться быстрее.

Джой шел всё быстрее и быстрее, пока голоса шайки возле хижины и в кукурузном поле не стали сливаться в неясный шум. Решив, что теперь никто не услышит треска кукурузы, Джой побежал.

Он бежал долго, около получаса. Стена кукурузы вставала перед ним. Он пробивался сквозь нее, но за этой стеной вставала новая. Руки, ноги, лицо мальчика были исцарапаны в кровь твердыми кукурузными стеблями. Он бежал и плакал; слезы смешивались с кровью, которая сочилась из ссадин на лице. Джой часто падал, но вновь вставал и двигался вперед, шатаясь, то переходя на шаг, то пускаясь бегом.

Кукурузное поле начало спускаться вниз, потом оно кончилось. В лунном свете перед Джоем лежала проселочная дорога на Мед-Холл. Мальчик перебрался через канаву и упал в мягкую придорожную пыль.

В самом начале у Джоя была мысль привести людей из Мед-Холла раньше, чем ку-клукс-клановцы убьют брата и мать. Но теперь он начал понимать бессмысленность этой надежды. До Мед-Холла оставалось еще километра три. Для того, чтобы собрать там людей, потребуется еще не меньше получаса. Да и согласится ли кто сражаться с вооруженными людьми? «Ку-клукс-клан идет!» — эти слова наводили ужас на всю округу.

Вдали послышался шум мотора. Со стороны Мед-Холла шел автомобиль. Из-за поворота показались два светлых блика, бегущих по дороге, — свет фар. Автомобиль приближался. Джой вскочил и вышел на середину дороги навстречу машине. Спустя минуту в двух шагах от него остановился большой пятитонный грузовик.

— В чем дело? — раздался грубый голос.

Джой шатаясь подошел к кабине. Лица шофера не было видно в темноте, только красный огонек сигареты освещал горбатый нос и светлые усы. Джой встал на подножку.

— Сэр, — сказал мальчик задыхаясь, — там убивают моего брата. — Он махнул рукой по направлению к хижине. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди.

— Твоего брата? — сказал шофер мягче. Он вытащил из кармана зажигалку и осветил исхлестанное кукурузными стеблями, в рубцах и царапинах, лицо Джоя, его наполненные ужасом глаза. Шофер потушил зажигалку.

— А кто убивает?

— Линч, — прошептал Джой.

— Что брат сделал?

— Он голосовал.

— Чорт знает что такое! — воскликнул вдруг шофер. Он вынул сигарету изо рта и швырнул ее на землю.

Джой молча выпустил из рук дверцу кабины, за которую держался, и шагнул назад, в темноту.

— Куда же ты идешь? — закричал шофер. Он вышел из машины и подошел к Джою. — Что мы будем делать?

С загорающейся в груди надеждой Джой поднял руку и показал на дорогу в Мед-Холл.

— Там люди, — сказал он.

— Какие люди? — спросил шофер. — Негры?

Джой кивнул.

— Ты хочешь их позвать?

Джой снова кивнул. Шофер отошел от него и окинул взглядом дорогу.

— Здесь мне не развернуться, — говорил он сам с собой. — Разве только в канаву; она, кажется, не очень глубокая… — Он спустился в канаву и вышел оттуда. — Немало негодяев живет в Штатах… Пожалуй, вытянет… — Он посмотрел еще раз на канаву. — Мотор у меня, как лев. Садись, что ли!

Он забрался в кабину, а Джой вскочил на подножку. Шофер дал газ и, резко и быстро поворачивая руль, свернул направо, в канаву. Передние колеса съехали вниз, Джой чуть не упал от толчка.

— Держись, мальчик! — сказал шофер. Он дал задний ход и, поворачивая руль, прибавил газ. Джой стукнулся головой о борт кузова.

Через мгновенье машина выбралась на дорогу.

— Поехали. — Шофер посмотрел на Джоя. — Залезай в кабину. Да смотри, чтобы мы не пропустили твоего поселка.

Шофер открыл дверцу кабины и, когда мальчик сел рядом с ним, послал грузовик вперед. Шины зашелестели по дороге.

— Как зовут твоего брата?

— Сэм Райт.

— Почему он пошел голосовать?

Джой ответил не сразу.

— Сэм вернулся с войны, — сказал он помедлив. — У него много медалей.

— Он работал тут где-нибудь?

— На ферме у Доджа.

Невдалеке показались деревья.

— Вот здесь, — сказал Джой.

Шофер повернул налево.

— Где же поселок? — спросил шофер.

— Мы в поселке, — ответил Джой.

Машина остановилась. Джой соскочил на землю. Шофер вышел за ним.

— Какой же тут поселок? — сказал шофер. — Кругом нет ни одного дома.

— Здесь землянки, — ответил Джой. — Он стоял на дороге раздумывая, как разбудить людей. Шофер вглядывался в темноту, и постепенно перед ним стали вырисовываться бугры.

— Сейчас мы всех разбудим, — сказал шофер мальчику. Он бросился к машине и стал нажимать кнопку сигнала. Короткие пронзительные звуки понеслись над буграми. Из темноты рядом с ними вынырнула какая-то фигура. Человек подошел ближе, и Джой узнал Джима, кузнеца.

— В чем дело? — спросил Джим. Он проснулся еще раньше от шума мотора и теперь всматривался в лицо мальчика. — Да это никак Джой? — произнес он тихо. — Что случилось?

— Сэма убивают! — сказал Джой. — Сэма убивают и мать тоже.

Разбуженные гудками машины, сбегались полуодетые люди. Некоторые зажгли пучки соломы, и, освещенная пляшущим светом этих самодельных факелов, толпа становилась всё больше и больше. От одного к другому летела страшная новость: «Убивают Сэма Райта и его мать. Сэм хотел голосовать и теперь его убивают. Это его братишка прибежал сюда. Его привез белый шофер».

Шум разрастался. Джой и шофер стояли в центре освещенного факелами круга. Мальчик растерялся, не зная что делать.

Шофер снова бросился к кабине. Он протянул руку к рулю — и звуки автомобильного сигнала покрыли шум и крики толпы. Когда всё стихло, шофер вскочил на подножку.

— Кто поедет с нами? — спросил он. — Может быть, мы еще успеем.

— Я еду, — крикнул кузнец. — Только возьму молот. — Он раздвинул людей и бросился к своей землянке. Снова поднялся шум.

— Тише! — закричал высокий человек, в котором Джой узнал нового батрака с фермы Доджа. — У кого есть оружие: револьверы, ружья?

— У меня есть, — сказал кузнец останавливаясь.

— У меня есть оружие! — крикнул кто-то.

— И у меня!

— Пусть те, у кого есть огнестрельное оружие, отойдут в сторону, — сказал батрак. — Мы побежим им наперерез. Может быть, они вздумают увозить Сэма.

Человек десять отошло в сторону.

— Остальные пусть лезут в кузов, — крикнул шофер.

Те, у кого было оружие, побежали по дороге вниз, к городу.

— Едем, — крикнул шофер.

— Едем! Едем! — послышались крики. В несколько мгновений кузов машины наполнился людьми. Джой вскочил на подножку и сел рядом с шофером. Сзади неслись крики. Те, кто не попал в машину, бежали за ней с факелами, с топорами.

Скоро выбрались на большую дорогу.

— Куда ехать? — шофер вопросительно посмотрел на Джоя.

Мальчик махнул рукой вперед.

— Можно напрямик, — сказал он.

Грузовик сильно тряхнуло на канаве. Люди, бежавшие за машиной, подталкивали ее вперед.

За канавой началась кукуруза, и шофер повел машину прямо по ней, взбираясь на пологий холм. «Если бы успеть! Если бы успеть! — билось в голове у Джоя. — Может быть, они не сразу убьют его».

Машина шла теперь на первой скорости и ее сильно трясло на грядках. Сзади из кузова доносились восклицания людей, а впереди раздавался непрерывный треск кукурузы. Блики от факелов, с которыми люди бежали за автомобилем, метались по полю. Тень грузовика то появлялась на кукурузных стеблях, то исчезала.

— Мотор у меня, как лев, — повторил шофер. Он то и дело оглядывался на Джоя. Мальчику казалось, что они двигаются слишком медленно.

Машина въехала на холм, и люди в кузове закричали. Впереди поднималось зарево пожара.

— Наш дом горит! — в отчаянии крикнул Джой.

Шофер взглянул на мальчика и включил вторую скорость. Машину кидало, как лодку в море во время шторма.

Джой подпрыгивал на сиденье, ударяясь головой о крышу кабинки. Он не сводил глаз с горящей хижины. Шофер крепко держался за руль, но его бросало то на Джоя, то в противоположную сторону. Многие мужчины выпрыгнули из кузова и бежали теперь за машиной.

Скоро стали видны маленькие фигурки в белых балахонах, суетившиеся возле горящей хижины. Они собрались толпой, глядя на приближавшуюся машину и людей, бегущих за ней. Потом толпа белых балахонов рассыпалась. Один за другим они исчезали с поляны. Внизу на дороге зажглись фары автомобилей. Один, другой, третий. Огни фар трогались с места и неслись по направлению к городу.

Грузовик подъехал к горящей хижине. Направо, освещенная огнем пожара, лежала на земле темная человеческая фигура.

— Ма, мама! — крикнул Джой. Он соскочил с машины и бросился к лежавшей женщине. Подбежавшие люди окружили их плотным кольцом. Возгласы умолкли. Наступила тишина, нарушаемая только треском догоравших головней.

Мать лежала на спине. На плече у нее, на серой кофте расползлось большое темное пятно. Джой упал на колени, схватил руку матери, протянувшуюся вдоль тела, и приник к ней головой.

— Мама, мама, я пришел, — повторял мальчик.

Он терся лбом о жесткую руку матери и целовал ее.

Неподвижная сначала рука дрогнула. Джой поднял голову. Глаза матери открылись.

Сначала она безучастно смотрела в небо над собой, потом брови ее нахмурились.

Мать глубоко вздохнула и силилась приподнять голову. Кто-то из мужчин опустился на корточки и просунул руку под ее седые спутанные волосы. Некоторое время мать смотрела на Джоя. Потом губы ее зашевелились.

— Я не жалею, — с трудом сказала она. — Сэм поступил правильно.

— Сэм, — вдруг закричал Джой вскакивая. — Что с Сэмом? Наверное, они пытали его всё это время. Где же Сэм? — Неподвижный круг людей молчал.

Джой выскочил из круга.

На освещенной догоравшим пожаром поляне было пусто. Только сейчас мальчик заметил, какая редкая цепочка людей стояла возле них. Где же остальные?

Джой огляделся. Возле дерева, у которого он увидел первого из ку-клукс-клановцев, стояли люди, целая толпа.

Мальчик подбежал к ним. Все повернулись к нему. За спинами людей горел костер. Слышались удары лопат, взлетали комья земли. С минуту Джой стоял, не решаясь подойти к людям. Потом он бросился к ним. Молчаливая стена сомкнулась. Шофер подошел к нему и взял за руку.

Джой рванулся к костру, но люди снова сомкнулись перед ним.

— Пойдем, мальчик, сказал шофер. — У тебя был смелый брат, ты можешь гордиться им.

Джой вырывался, но шофер не отпускал его. Внезапно со стороны дороги послышался шум и крики. Все повернулись в ту сторону.

Из темноты показалась одна фигура, потом другая. В одной Джой узнал кузнеца. За ним два человека тащили к костру кого-то. Это был грузный, высокий мужчина в черном костюме. Он отчаянно сопротивлялся.

Когда задержанного подвели к костру и пламя осветило его лицо, ропот прошел среди людей, собравшихся возле могилы Сэма. В человеке, который теперь стоял в центре поляны, все узнали начальника полиции Конроя.

— Смотрите все, — сказал кузнец, тяжело дыша. — Мы поймали убийцу.

— Вот его балахон, — крикнул батрак, который повел вооруженных людей наперерез, и бросил в лицо Конроя что-то белое. Начальник полиции отшатнулся. Он был бледен, нижняя челюсть его дрожала.

— Что вы хотите? Зачем вы притащили меня сюда? — крикнул начальник полиции.

Здесь все знали его. Неграм Конрой казался почти богом, когда он проносился на своем «Паккарде» мимо их жалких домишек или сидел в управлении полиции, откуда метал громы и молнии. О Конрое было известно, что ему ничего не стоит избить или даже убить негра. Теперь всё «величие» покинуло Конроя. Маленькие глаза в ужасе бегали от одного сурового лица к другому.

— Я ничего не знаю! Я ехал домой! Вы ответите за это!

— Убийца, — сказал чей-то голос в стороне.

Все посмотрели туда. Это была мать. Оставленная всеми в тот момент, когда привели на поляну Конроя, она теперь встала и шла к нему. Волосы ее были растрепаны, лицо стало совсем серым, только губы чернели. Она шла тяжелым шагом прямо к начальнику полиции. Все кругом застыли.

— Уберите ее! — визгливо закричал Конрой. Он бросился в сторону, но натолкнулся на стену людей; метнулся в другую, но и там встретил то же. Тогда он затих и стоял неподвижно в средине круга, с ужасом глядя на приближавшуюся к нему женщину.

— У тебя руки в крови, — сказала вдруг мать, показывая на руки Конроя.

Тот в страхе поднял руки к глазам. Может быть, на них и не было крови, но такова была сила ненависти, звучавшая в словах матери, что Джою и всем остальным показалось, что они видят пятна крови на пальцах начальника полиции. Еще мгновение — и люди бросились бы на Конроя и растерзали бы его. Но мать прошла мимо начальника полиции. Она двигалась прямо к могиле сына, и все расступились перед ней.

— Мама! — крикнул Джой и обнял ее. Тяжелая рука матери опустилась на плечо мальчика.

Они стояли возле свеженасыпанной могилы.

С минуту мать смотрела на комья земли перед ней. Потом подняла глаза.

— Люди, — сказала она, и такое горе было в этом слове, что сердца у всех сжались. — Люди, что же мы будем делать?

Высокий негр, новый батрак Доджа, вдруг выступил вперед и стал рядом с начальником полиции.

— Я скажу, что делать. Я не ходил регистрироваться сегодня, но завтра пойду голосовать. — Он повернулся к начальнику полиции. — Мы могли бы убить тебя… но мы не дикие звери, которые ходят по ночам в стае. А ты запомни сам и скажи своим: сегодня регистрировались десять человек, — завтра придут голосовать сто. — Он отвернулся от Конроя. — Пусть он идет, — сказал он.

Люди молчали.

— Пусть он идет, — повторил батрак. — Дайте ему пройти. — Он толкнул Конроя. Люди расступились перед начальником полиции. Он шел ссутулившись и опустив голову, обжигаемый горящими ненавистью взглядами. Через некоторое время послышался быстрый топот. Конрой пустился бегом.

— Завтра мы будем голосовать, — сказал батрак. — Ты идешь? — обратился он к кузнецу.

— Иду, — кузнец вскинул свое ружье на плечо. — Я пойду, чем бы они ни угрожали мне.

— И я пойду, — сказал Джон, рабочий с комбайна.

— Мы все пойдем! — крикнул батрак. — Все до одного.

Люди сдвинулись. «Пойдем! Пойдем!» — раздались крики. Джой оглянулся. Здесь собралось, наверно, больше ста человек.

Он видел их горящие глаза, решительные лица, поднятые вверх руки. Мальчик чувствовал, что в нем поднимается новая сила, сила, которая рождается от сознания того, что ты не один.

И, держа руку матери, которой та опиралась на его плечо, Джой знал, что вместо его брата завтра к избирательным урнам пойдет много людей.

ДОМ НАПРОТИВ АПТЕКИ

— Ну так вот, Гарри, — сказал Эфраим Браун, — сделай так, чтобы их прочло побольше людей. Не всем, конечно, давай. По закону это не запрещено, но полиция может тебя поймать и вздуть.

Мальчик засовывал пачку листков под полосатую рубашку. У него были черные волосы, узкое лицо с острым подбородком, серые глаза, — обычный тип подростка здесь, в нью-йоркских трущобах. Гарри исполнилось четырнадцать лет, но на вид он казался гораздо старше.

В комитете сторонников мира Эфраиму сказали, что он может поручить Гарри распространение листовок. Но теперь этот мальчишка с его злыми глазами, в которых просвечивала насмешка, не понравился Брауну.

До войны Эфраим всё время работал батраком на ферме и только после демобилизации остался в Нью-Йорке на заводе. Эти ребята из трущоб казались ему слишком ожесточенными.

— В порядке, — бросил Гарри. Он хлопнул себя ладонью по груди, где были спрятаны листовки, отвернулся и стал насвистывать какой-то мотив.

— Ну, я пойду, — протянул Эфраим. Ему хотелось еще поговорить с Гарри, но сухость мальчика отталкивала его.

Эфраим начал спускаться по грязной неосвещенной лестнице, где происходило их свидание. На площадке второго этажа он попал ногой в выбоину на каменном полу и чуть не упал в полумраке.

— Побереги ноги! — раздался голос сверху. — Тут не Бродвей.

Чертыхнувшись, Эфраим поднял голову. Мальчишка свесился через перила и смотрел на него.

— Ладно, — сказал Эфраим. — Присматривай за своими ногами.

Выходя из ворот, Эфраим подумал, что напрасно отдал листки со Стокгольмским Воззванием Гарри. Уж слишком недобрые глаза были у мальчишки…

* * *
Когда раздался звонок, Мэри была как раз возле входной двери. В этой квартире жили три семьи, но звонок ко всем был общий.

Мэри рывком отодвинула засов и толкнула дверь.

— Вы к кому? — спросила она, не разглядев в темноте фигуру мальчика.

— Я просто к вам в квартиру. Ко всем сразу.

Но Мэри не так легко было сбить с толку. Она привыкла обороняться и от мелких торговцев, и от агентов по продаже крупных вещей в рассрочку.

— Тут никто ничего не купит. Ни на один цент. — Мэри отступила с порога, пытаясь прикрыть дверь. — Так что вы можете проваливать.

— А я ничего и не продаю.

— В рассрочку здесь тоже никто ничего не возьмет. Ни один человек в квартире. — Мэри хотела захлопнуть дверь, но мальчик шагнул вперед.

— Ну и не надо, — сказал он. — Я совсем по другому делу. Я живу в этом доме, через двор, на первом этаже. Меня зовут Гарри Ландсберг. У меня мать работает на авиационном.

При свете коридорной лампочки Мэри рассмотрела его. Сероглазый с черными волосами мальчишка в полосатой рубашке. Кажется, она действительно видела его во дворе.

— Ну, если так, в чем же дело, Гарри? — спросила Мэри смягчаясь. — Дом такой большой, что всех соседей и не запомнишь. Нас эти продавцы просто из себя вывели. — Она посторонилась, чтобы пропустить мальчика. — Тут не на что кусочек масла купить для детей, а они лезут со своими холодильниками.

— Я бы хотел поговорить с вашими жильцами, — сказал Гарри. — На кухне кто-нибудь есть?

Он пошел по коридору, и Мэри последовала за ним. Конечно, мальчик был из этого дома. Он знал, что кухни здесь общие.

— Послушай, Гарри, может быть, ты хочешь пригласить людей на молитвенное собрание? Тут всё равно никто не пойдет.

— Да нет, — ответил мальчик. — Я совсем по другому делу. Я хочу, чтобы здесь подписали Стокгольмское Воззвание. Вы, наверное, слышали о нем. Это против атомной бомбы и против войны.

— А-а!.. — протянула Мэри. — Против войны? Тогда я позову мужа, он больше в таких вещах разбирается. А ты подожди минуту.

Мэри повернулась и пошла назад, в конец коридора, в свою комнату. Издали она крикнула:

— Берт пришел с ночной смены. Он сейчас переоденется.

Когда Мэри с мужем вошли в кухню, мальчик стоял рядом с сапожником Баркером. Баркер только что отложил в сторону башмак, который подбивал, сидя здесь у окна, и теперь медленно вытирал руки о передник. Потом он осторожно взял из рук мальчика листок Воззвания.

— Давай-ка я тоже прочту, — сказал Берт, муж Мэри. Он быстро пробежал листок глазами. — Стокгольмское Воззвание? Я о нем слышал у нас в цеху.

— Оно самое, — сказал мальчик.

— Это я могу подписать. Есть у кого-нибудь карандаш?

— Вот, пожалуйста. — Мальчик подал ему карандаш.

Берт подписался.

— Твоя очередь, Баркер. — Он кивнул сапожнику. — Это честное дело. Против войны, против атомной бомбы.

Баркер покачал головой:

— Сначала я должен прочесть. — Он читал медленно, произнося вслух каждую фразу: — «Мы требуем безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей». — Баркер поднял глаза на мальчика. — А кто это пишет?

— Комитет сторонников мира. Вот смотрите, тут написано.

В кухню вошла жена сапожника, Фрэда. Она стала у плиты, прислушиваясь к разговору.

— «Мы считаем, — медленно читал Баркер, — что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должно рассматриваться как военный преступник».

— А что потом будет с нашими подписями? — спросила Мэри. — Куда ты понесешь листки?

— В комитет, — пояснил мальчик. — Там подсчитают, а в газете напечатают, сколько народа подписалось. Сразу будет видно, хотят люди войны или нет.

— Да кто ее хочет-то, господи! — вздохнула Мэри.

Баркер потянулся за карандашом, но Фрэда схватила его за руку.

— Майк, не подписывай!

— Почему? — Мэри обернулась к ней.

— Да потому, что тех, кто его подписывает, арестовывает полиция. Помните, что было на площади в городе?.. Сторонники мира устроили митинг, а их избили и многих потом засадили в тюрьму.

— Они не имеют нрава арестовывать за эти подписи, — сказал Берт. — Вот если они найдут, к чему придраться, тогда арестуют. А только за подписи…

— Да уж полиция всегда найдет, к чему придраться, — со злостью сказала Фрэда. — Не подписывай, Майк, — и всё тут.

Мальчик возмущенно поглядел на Фрэду:

— Вы что же, хотите, чтобы людей убивали атомной бомбой?

— Дурак ты! — крикнула Фрэда. — Что у меня, атомные заводы, что ли? Это Моргану невыгодно, если ее запретят.

— Не кричи! — остановила ее Мэри. — Гарри тебе вежливо говорит.

— Так в чем же дело? — сказал мальчик. — В других квартирах подписывают…

— А в шестнадцатой квартире кто-нибудь подписал? — спросил Берт.

— Подписали, — сказал мальчик. — И в шестнадцатой и в пятнадцатой! Я тут все шесть этажей обошел. Ваша квартира последняя.

— А тебе за это платят? — спросил Баркер.

— Чудак ты, Майк, — сказал Берт. — Ему заплатят… Резиновой дубинкой в полиции!..

Несколько мгновений все молчали. Потом Фрэда взяла табурет.

— Сколько мужчин на кухне и никто не предложит стул человеку.

— Ничего, — улыбнулся мальчик, — я постою.

— Хорошо, я подпишу, — сказал Баркер. — А что если и за это арестуют? — Он посмотрел на Берта.

— Я подписал и отказываться не буду, — твердо сказал Берт. — Дай-ка мне, Гарри, еще листок! Я покажу его ребятам на заводе.

Дверь скрипнула, и на кухне появился новый жилец — котельщик Керби. Он быстрыми шагами прошел к плите и поднял крышку кастрюли.

— А Керби подпишет? — спросила Мэри. — Она испугалась за Берта. Вдруг его выгонят с работы или хозяин дома откажет им в квартире!

— Ясно, подпишет, — сказал мальчик и подошел к Керби.

— Послушайте, мистер, вот тут Воззвание…

— Да он не слышит, — перебила Мэри. — Он работает в котельном цеху и там оглох.

— Керби! — закричала Фрэда, — ты подпишешь листовку?

Керби смущенно улыбнулся и приложил руку к уху.

— Листовку против атомной, бомбы! — кричала Фрэда.

Котельщик продолжал улыбаться.

Мальчик подал ему листок. Керби быстро прочел Воззвание.

Лицо его стало серьезным, он взял карандаш, подписался и отдал листок мальчику. Потом выключил горелку на плите и вышел.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — сказал Баркер и взял карандаш.

— Слушай, Гарри, — сказала Фрэда, — а если ты попадешь в полицию, ты не расскажешь, что мы подписались?

Мальчик только презрительно передернул плечами.

Вслед за Баркером Воззвание подписали Мэри и Фрэда.

— Я тебя провожу, — сказала Мэри мальчику. — Мне нужно в булочную.

Они прошли по коридору. Когда входная дверь захлопнулась за ними, Гарри облегченно вздохнул.

Внизу на площадке горела электрическая лампочка, и Мэри посмотрела на мальчика. До чего усталое и исхудавшее лицо у него! У Мэри защемило сердце. А они все там, в квартире, даже не догадались предложить ему поесть.

— Устал?

— Ничего, — сказал мальчик. — Зато все квартиры обошел.

Некоторое время шли молча.

— Да, нелегкое это дело, — вздохнула Мэри. — А ты где-нибудь работаешь?

— Нет.

— Только мать работает?

— Только мать.

— А сколько получает?

— Долларов пятьдесят, иногда шестьдесят.

Мальчик явно не хотел об этом разговаривать. Мэри тоже замолчала.

Когда они вышли на улицу, Мэри вдруг взяла мальчика за плечо:

— Видишь вот этого…

Мимо них медленно прошел человек лет сорока пяти, в потертом сером костюме.

— Ну, вижу, — сказал Гарри.

— Это шпик Норман. Он работает в полиции.

— Ну и что же?

— Смотри, как бы он не стал у тебя дознаваться, кто подписал Воззвание.

Мальчик посмотрел на сыщика долгим злым взглядом.

— Ничего, я таких видел.

Они попрощались. Мэри не прошла и трех шагов, как ее остановил литейщик Стил, приятель Берта.

— Ты о чем разговаривала с этим мальчишкой?

— Он к нам в квартиру приходил собирать подписи под листками против войны.

Стил свистнул:

— А ты знаешь, я видел, как он разговаривал со шпиком из полиции!

Мэри так испугалась, что сумка выпала у нее из рук.

— Разговаривал… со шпиком?.. Вот с этим? — Она растерянно показала на удалявшегося Нормана.

Стил посмотрел на сутулую фигуру сыщика:

— Нет, не с этим. Тут еще один ходит, Ник. Толстая рожа и светлые волосы.

Мэри так расстроилась, что не пошла за хлебом, а сразу вернулась домой.

Выслушав ее, Берт ударил кулаком по столу:

— Наплевать! Понимаешь, мне наплевать. Я против войны и всегда буду против нее. Я еще раз подпишу, если надо будет.

Всю ночь Мэри не спала. Что теперь будет? И, главное, она сама виновата. Она ведь впустила этого Гарри в квартиру. Но неужели мальчишка из рабочей семьи может стать предателем?

* * *
В три часа дня сыщик Норман вышел из дому. Он брел по улице, обдумывая последний разговор с начальником полицейского участка.

Вчера, против обыкновения, начальник не кричал и не ругался. Он сказал, что в районе здо́рово усилилось движение сторонников мира. Нужно организовать какое-нибудь дельце. Если Норман ничего не придумает за неделю, пусть пеняет на себя.

Норман решил заняться домом напротив аптеки. Раньше за этим домом наблюдал сыщик Ник, но теперь начальник перевел его в другое место. А Норман заметил, что в дом напротив аптеки ходит кто-то из комитета сторонников мира.

И вот теперь Норман шел, чтобы начать слежку.

В четыре часа в аптеке он заказал себе пива и сел у окна, наблюдая за всеми входящими и выходящими из дома напротив. Около шести часов вечера сыщик увидел у ворот черноволосого мальчишку в полосатой рубашке.

Мальчишка с независимым видом стоял и разглядывал прохожих.

Сыщик заплатил за пиво, вышел на улицу и медленно побрел к дому напротив.

Остановившись в двух шагах от мальчишки, он закурил сигарету.

— Ты из этого дома?

Мальчик кивнул.

Серые глаза его внимательно разглядывали потертую фигуру сыщика.

Норман потоптался на месте, как человек, который хочет что-то спросить, но не решается. Затем сказал:

— Кажется, здесь живет Боб Джефис? Он работает на авиационном.

Никакого Боба Норман, конечно, не знал. Просто ему нужно было познакомиться с мальчишкой.

Мальчик вытащил из кармана монету в 5 центов и принялся подбрасывать ее на ладони. Он как будто не слышал вопроса.

Потом неожиданно повернул голову, посмотрел на сыщика и сказал:

— Здесь.

«Вот так штука!» — подумал Норман. Нужно было выходить из неловкого положения.

— Он такой щупленький, маленького роста, — пояснил сыщик в надежде, что здешний Боб окажется здоровенным детиной.

Мальчик сунул монету в карман.

— Вот здесь, на втором этаже, направо, — сказал он и отвернулся.

— Спасибо, — пробормотал Норман.

Проклиная этого сочиненного им Боба, сыщик начал подниматься по темной лестнице. На втором этаже он остановился, чтобы потом спуститься и уйти.

— У них звонка нет! — раздался голос мальчишки, который поднялся на первый этаж и теперь с лестницы смотрел на сыщика. — Открывайте дверь, налево в кухне его жена чистит картофель.

— Сейчас, сейчас, — сказал Норман. Он уже не знал, как отделаться от мальчишки. Тот продолжал подниматься. Тогда, решившись, сыщик поспешил к нему навстречу. Они остановились между первым и вторым этажами.

— Видишь ли, парень… — Норман хотел взять мальчика за плечо, но тот увернулся. — Это я так, зря сболтнул, что мне нужен Боб. Никакого Боба я не знаю. Тут совсем другое дело. — Сыщику было неловко под колючим взглядом серых глаз мальчика. — Я тут ищу одного парня, но не знаю, как его зовут. Я бы мог тебе рассказать, если ты об этом никому не разболтаешь. Ты ведь умный парень, а?

Мальчик не ответил на лесть. Он продолжал холодно смотреть на сыщика.

— Ты никому не скажешь о том, что я тебе сейчас расскажу?

— Ближе к делу, — бросил мальчик.

— Мне тут нужен один парень, чтобы взять у него несколько листовок со Стокгольмским Воззванием. Я работаю на рефрижераторном, и ребята просили меня принести несколько штук.

— А в каком цехе вы работаете? — спросил мальчик. — В упаковочном?

— В упаковочном, — обрадованно согласился Норман. Мальчишка, кажется, начинал ему верить.

— И вы сейчас прямо оттуда? — настаивал мальчик.

— Оттуда, — нерешительно ответил сыщик.

Мальчик подумал немного и равнодушно сказал:

— Упаковочный уже месяц не работает. Его переводят на новое место.

«Вот попался», — со злобой подумал сыщик. У Нормана появилось желание ударить мальчишку по зубам и уйти. Но, вспомнив о начальнике, сыщик сдержал себя.

Необходимо было изменить тактику. С минуту Норман постоял молча, как будто ошеломленный, потом ударил себя кулаком по лбу и рассмеялся.

— А я-то думал, что проведу тебя. — Он покачал головой и сразу стал серьезным. — Видишь ли, я из комитета сторонников мира. Мы потеряли адрес, и теперь…

Мальчик отвернулся к стене, с интересом рассматривая трещины на серой штукатурке. Он явно не слушал сыщика.

— Ты меня слышишь, парень? — спросил с раздражением Норман.

— Знаете что, мистер, — мальчик повернулся к сыщику. Вы работаете в полиции. Я на прошлой неделе видел, как вы выходили из участка. Так что бросьте волынить и выкладывайте всё сразу. Может быть, мы и сойдемся.

Наступило молчание.

Сыщик усиленно соображал. Дальше скрываться не было смысла. Мальчишка хочет заработать. Сыщик ничего не имел против, если это окажется не слишком дорого.

— Послушай, — начал Норман, — у вас здесь, наверное, есть люди, которые подписали Воззвание…

— Таких у нас целый дом, — перебил его мальчик. — Но ведь вы не можете арестовать человека только за то, что он подписался.

— Не можем, — ответил Норман, недоумевая, куда клонит мальчишка.

— Ну, а если человек ходит с Воззванием и носит при себе револьвер без разрешения, — тогда вы можете его арестовать?

— Можем, — осторожно сказал сыщик, стараясь не выдать своего нетерпения. Если бы ему удалось схватить такого человека, это было бы необыкновенной удачей. Пожалуй, можно заработать тогда долларов триста, не меньше. Но откуда мальчишка знает все тонкости? Он вообще слишком умный, подозрительно умный.

— А ты откуда знаешь, что револьвер нельзя носить без разрешения?

— Это все знают, — равнодушно ответил мальчик. — О таких случаях пишут во всех газетах. Помните дело Филбрика? Его арестовали за револьвер и утверждали, что Филбрик — коммунист. Но потом выяснилось, что коммунистом он никогда не был.

— Помню это дело, — согласился сыщик. — А твой парень не коммунист?

— Я его не спрашивал, — ответил мальчик.

— Ну хорошо, — задумчиво произнес Норман. — Если ты выдашь этого человека, — получишь подарок от начальника участка.

— Подарка мне не нужно!

— А что тебе нужно?

— У нас не уплачено за квартиру, — мальчик не поднимал головы, — за три месяца.

— Сколько вы платите в месяц? — спросил сыщик, в надежде, что семья мальчика живет в такой конуре, за которую и десять долларов стыдно спрашивать.

— Двадцать пять, — твердо ответил мальчик. Он поднял голову и добавил: — всего семьдесят пять долларов.

— Ну, знаешь, — протянул Норман, — это слишком. Таких денег тебе никто не даст.

— Как хотите, — пожал плечами мальчик. — Но я ручаюсь, что у того парня вы найдете револьвер.

— Двадцать долларов, — сказал Норман.

— Семьдесят пять, — возразил мальчик.

— Прощай. — Сыщик повернулся и начал спускаться по лестнице. Норман ждал, что мальчишка окликнет его, но тот молчал.

Выйдя к воротам, сыщик задумался. Мысленно он увидел кричащие газетные заголовки: «Коммунисты идут со Стокгольмским Воззванием в одной руке и с револьвером — в другой!», «Подписи под угрозой смерти!», «Норман спасает Нью-Йорк!» Нет, пожалуй, можно заработать на этом деле не меньше пятисот долларов.

Норман вернулся на лестницу. Мальчишка стоял на том же месте.

— Пятьдесят, — крикнул ему сыщик.

— Восемьдесят, — ответил мальчик сверху.

— Ну ладно. — Норман снова поднялся на второй этаж, и они поговорили еще минут десять.

Когда обо всем договорились, Норман предложил мальчику немного денег.

— Долларов десять, — сказал он. — Хватит? Но прежде покажи мне, где ты живешь. Это для того, чтобы я мог тебя найти, если ты меня обманешь. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул тот. — Идемте.

Мальчик начал спускаться по лестнице, потом остановился.

— Вот что! Идите немного сзади, как будто вы меня не знаете. А то мне потом неудобно будет. Я пойду прямо домой, а вы войдете через две минуты.

— Хорошо, — одобрил сыщик.

Они вышли.

Ровно через две минуты Норман толкнул дверь квартиры, куда только что вошел мальчик, и сразу очутился в кухне.

Мальчишка стоял возле высокой худощавой женщины, которая стирала белье. При появлении Нормана они прекратили разговор, и женщина отвернулась к своему алюминиевому тазу.

В кухне стоял стол, два табурета, горела газовая плита. Потолок был черный, закопченный, досчатый пол в трещинах и дырах.

— Здравствуйте! — громко сказал Норман.

Женщина не ответила. Она начала намыливать какую-то тряпку, потом принялась стирать с таким ожесточением, что брызги летели во все стороны.

Мальчишка провел сыщика в комнату и закрыл дверь.

В комнате было темно. Окно выходило во двор. У стены стояла старая железная кровать, трехногий покосившийся стол и маленькая облезлая кушетка. Потолок выглядел не светлее, чем в кухне.

— Вот тут мы и живем, — сказал мальчик.

Норман подошел к столу. В проволочной подставке стояла выцветшая фотография мужчины в форме сержанта десантных войск.

— Отец? — сыщик кивнул на фотографию.

— Отец.

— А где он сейчас?

— Во Франции.

— Пишет?

— Похоронен в Кале 24 апреля 1945 года.

— О, — вежливо посочувствовал Норман, — от этой войны всем досталось!

Мальчик ничего не ответил. Тогда, чтобы переменить разговор, сыщик спросил его, где работает мать.

— На авиационном, — сказал мальчик. — Тут многие работают на авиационном.

— А ты?

— А я, — мальчик замялся. — Я сейчас не работаю. Раньше мыл посуду в ресторане на Сто тридцать пятой улице, но теперь его закрыли. Если бы я работал, мы бы не задолжали за квартиру.

— Ну хорошо, — произнес Норман. Теперь он узнал всё, что было нужно. Вряд ли мальчишка посмеет обмануть. — Хорошо, — повторил сыщик. — Теперь мы познакомились, — Норман вынул из бумажника десятидолларовый билет и протянул мальчику. Однако тот, к удивлению Нормана, его не взял.

— Знаете что, — сказал мальчик, — лучше уж я потом возьму все сразу.

— Как хочешь, как хочешь, — обрадовался сыщик. Он положил деньги в бумажник и направился к выходу.

* * *
В субботу вечером в кабинете начальника полицейского участка собралось довольно много народу. Были два корреспондента от крупных газет, репортер из кинохроники и высокий желчный человек — сотрудник журнала «Кольерс».

Все они собрались по приглашению начальника. В этот день было решено задержать человека со Стокгольмским Воззванием и револьвером.

Без пяти минут шесть они вышли.

Начальник участка взял с собой сержанта. У того в кармане были наручники. Возле бензиновой колонки они встретили Нормана.

— Он уже в доме, — сказал сыщик. — Я его не видел, но мальчишка сказал, что заведет его в подвал и оставит там, а сам выйдет к воротам.

Все подошли к аптеке и стали напротив ворот.

Под аркой мелькнула темная фигурка мальчика.

— Идемте, — сказал Норман.

Они перебежали улицу. Сотрудник «Кольерса» бежал самым первым. Мальчишка вышел навстречу.

— Он вот тут внизу, — Гарри показал рукой на лестницу, ведущую в темный подвал. — Я ему сказал, что сейчас придут парни с авиационного завода. Так что вы идите.

Сержант с дубинкой стал спускаться по лестнице. Начальник участка последовал за ним. Потом шли Норман и два корреспондента. Сотрудник «Кольерса» и репортер из кинохроники, который сразу начал устанавливать свой треножник, остались у ворот.

В полумраке начальник участка не сразу увидел плотную фигуру человека в полупальто у низенького окна. Когда они вошли, тот тревожно спросил:

— Кто там?

Не отвечая, сержант бросился к нему, вытащив из кармана наручники. Голос человека в полупальто показался Норману очень знакомым. Но раздумывать об этом было некогда.

Услышав звон наручников, неизвестный стремглав кинулся к выходу.

Сержант пытался его задержать, но тот ловко отшвырнул его. Начальник участка поднял руку с фонарем, но неизвестный ударил его по руке. Фонарь упал на пол. Они схватились в темноте.

Норман вертелся вокруг них, натыкаясь на чьи-то локти и кулаки. Наконец ему удалось добраться до неизвестного. Сыщик прижал его к стене и цепкими пальцами стал обшаривать его карманы.

— Револьвер! — вдруг закричал Норман. — Я у него вытащил револьвер из кармана!.. И листовки!..

Человек в полупальто вдруг оттолкнул от себя Нормана, размахнулся — и начальник участка получил такой удар в глаз, что вынужден был выпустить руку неизвестного, за которую ему сначала удалось ухватиться.

— Все свидетели, — сказал начальник, держась рукой за глаз. — Все свидетели, что он сопротивлялся при аресте.

Один из корреспондентов зажег спичку, и при ее тусклом свете начальник рукояткой револьвера ударил человека в полупальто по голове; тот охнул и упал на колени. Шляпа съехала ему на глаза. Сержант защелкнул наручники у него на кистях. Арестованный слабо застонал.

— Хорошо, — выдохнул начальник. — Очень хорошо. Тащите его наверх. А револьвер давай сюда, — обратился он к Норману.

Сыщик был на седьмом небе от радости, и начальник, несмотря на полученный им удар в глаз, чувствовал себя великолепно.

В то время, когда происходила схватка в подвале, в подворотне остановилось несколько человек, привлеченных киноаппаратом, который приготовил репортер. Был как раз такой час, когда люди идут с работы.

— Что здесь происходит? — спросил литейщик Стил.

— А то, — ответил сотрудник «Кольерса», — что здесь поймали одного из этих так называемых сторонников мира. Ходит с револьвером и заставляет людей подписывать Стокгольмское Воззвание.

— Вранье, — буркнул литейщик.

Остальные молчали.

Корреспонденты и начальник участка первыми вышли из подвала.

— Вот револьвер! — воскликнул начальник. — Мы взяли его у человека со Стокгольмским Воззванием. — Он показал револьвер людям вокруг и корреспондентам.

По толпе прошло движение.

Толпа становилась всё гуще. Кто-то сказал, что мальчик привел полицию, чтобы задержать человека со Стокгольмским Воззванием.

— Давайте арестованного сюда! — крикнул начальник участка. Он повернулся к мальчику и хлопнул его по плечу. — Неплохо сработал! Знаешь дело.

Из толпы раздался негодующий возглас:

— Да ведь это Гарри! Смотрите, какой мерзавец!

Это была Фрэда. Берт тоже стоял здесь.

Норман и сержант под руки вытащили арестованного наверх. Кинорепортер пустил в ход свой аппарат.

Голова неизвестного была опущена.

— Ободрись! — сказал начальник участка и стукнул арестованного кулаком по ребрам. Затем сдернул с него шляпу и от неожиданности отступил назад.

У сержанта опустились руки, когда он взглянул в лицо человеку, которого они вытащили из подвала.

Наступило молчание. Потом Норман тихо сказал:

— Вот так штука!

Человек в полупальто смотрел на всех бессмысленным взглядом. В голове у него еще гудело от удара рукояткой револьвера.

Потом он провел рукой по вспотевшему лбу и хриплым голосом спросил:

— Вы что же это, ребята, а?

— Что это значит? — воскликнул начальник багровея.

— Вот так номер! — захохотал Берт. — Вы смотрите! Ведь это же Ник, сыщик.

— Что это значит?! — грозно повторил начальник. — Как ты сюда попал? Тебя же в другое место перевели!

Поняв, что получилось что-то не то, кинорепортер выключил мотор аппарата.

— Вот это номер! — продолжал хохотать Берт. — Ник! Сыщик! И с револьвером и с листками… Сами себя начали ловить!

— А я думал, что меня схватили рабочие, — пробормотал Ник, делая судорожные глотательные движения.

В толпе раздавался смех. Начальник поискал глазами мальчишку:

— Ты что же это подстроил, негодяй? — крикнул он.

— А что? — дерзко отозвался Гарри. — Ведь я вас не обманул: у него и листовки и револьвер.

— Пошел вон! — закричал начальник участка. Он вытащил из кармана платок и вытер появившуюся на висках испарину.

Норман был так подавлен, что и говорить не мог.

— Веселые дела! — сказал улыбаясь литейщик. Он подошел ксотруднику из «Кольерса» и похлопал его по плечу. — Ничего не вышло ведь, а?

— Ладно, — сказал начальник, угрожающе глядя на Ника. — Мы потом разберемся во всем.

— Я хотел…

— Заткни глотку! — закричал начальник участка. — Ты еще здесь рассказывать будешь!..

Один из корреспондентов свистнул многозначительно, спрятал свой блокнот и, сунув руки в карманы, начал пробираться сквозь толпу, чтобы уйти.

— Сними ты с него наручники, осел! — крикнул начальник сержанту.

Он раздвинул людей и вышел из толпы. За ним тронулись остальные. Кинорепортер с аппаратом шел последним. Норман с минуту постоял на месте, мрачно посмотрел на мальчика, потом ссутулившись побрел прочь.

— Как же это всё вышло? — спросила Фрэда у Гарри.

— Очень просто, — ответил мальчик. — Этого Ника я еще раньше знал. В прошлом году арестовали моего дядю за руководство забастовкой. Арестом заправлял Ник. А про то, что Норман тоже из полиции, мне одна женщина сказала.

— Ну, и дальше? — Фрэда с удивлением смотрела на Гарри.

— Каждый из них выпытывал по отдельности, кто тут подписался под Воззванием. Ну я их и свел вместе. Ведь они же между собой грызутся, как пауки в банке. Хотят выслужиться и друг от друга всё скрывают.

— Ну и парень! — воскликнул литейщик Стил.

Долго еще не расходились люди, обсуждая всё случившееся. Гарри раздавал листки с Воззванием, и те, кто еще не подписали его, ставили теперь свои подписи.

Позднее, к вечеру во двор пришел Эфраим Браун. Берт и Гарри рассказали ему всю историю. Эфраим не мог прийти в себя от удивления. Мальчишка ведь еще, а как ловко сорвал полицейскую провокацию!

Вскоре Гарри попрощался. Он пошел встречать свою мать, которая должна была прийти с работы. Берт и Эфраим остались вдвоем.

— Ну и мальчишка! — сказал Эфраим.

— Да, молодец парень. — Берт прямо сиял от радости. — Я ему обязательно помогу найти работу. Да и не я один. Весь дом будет искать!

Когда Эфраим возвращался домой, он вспомнил свой первый разговор с Гарри. Эфраим думал о том, что ребята, подобные Гарри, с детства узнаю́т лишения и несправедливость. Они ожесточаются и потому кажутся неприветливыми и злыми. Но они знают, на чьей стороне правда и как за нее бороться.

Примечания

1

«Пенни» — мелкая английская монета.

(обратно)

2

Презрительная кличка американцев в странах Латинской Америки.

(обратно)

3

В США негры и белые арендуют землю у землевладельцев на условиях расплаты долей урожая. Иногда эта доля достигает двух третей урожая. Такие арендаторы называются издольщиками.

(обратно)

4

«Мэрия» — орган местного самоуправления в американских городах.

(обратно)

5

«Ку-Клукс-клан» — фашистская организация в США, которая преследует негров, революционных деятелей, применяя зверские методы расправы.

(обратно)

Оглавление

  • ФЕДЕРАЛЬНАЯ № 66
  • НИАГАРА
  • В АНГЛИЙСКОМ ПОРТУ
  • СЛОВО ПРАВДЫ
  • ДИК
  • ПОД МОСТОМ
  • МЕКСИКАНЦЫ
  • СЭМ ИДЕТ В МЭРИЮ
  • ДОМ НАПРОТИВ АПТЕКИ
  • *** Примечания ***