Ольга Иванова (Яблонская Ольга Евгеньевна) родилась в 1965 году. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Автор пяти лирических сборников, один из которых, “Ода улице”, вышел под литературным псевдонимом Полина Иванова. Живет в Москве.Памяти Геннадия Айгилюди приходят к людям в скорлупках тел,в облаке облика, прячущем существо, —сквозь парадные двери идей и дел…души приходят к душам —поверх всего.души приходят к душам поверх голов,изгородей, событий, судеб, времен —льдистой водою в легких ладонях слов…пленной форелью в тонких сетях имен…робкой мольбою — сквозь роговой покровнесовпаденья, земные минуя сны…души приходят к душам поверх миров.вечно.помимо воли.войны. вины.* * *я говорю от имени контекста,который видят десять человек…Илья Кукулин.и я скажу (от имени контекста,не чуждая астрального пиратства):еще не вечер, нет, еще не вечер,образчики вселенского сиротства,искавшие небесного знаменья,но меченные метою незнанья —затворники Великого Затменьяи узники Великого Изгнанья,смятением объятые и спесью,как стенами тюремными, за ними,давясь, как пеной, собственною песнью —отчаянными, зимними, земнымии гулкими, как музыка, ночами —оставшиеся, видимо, ни с чем, ноот муки одичавшими очамито видящие, что — неизреченно.Дождьсквозь несметные струи небесной воды,сквозь бессмертные слезы всеобщей беды,улыбаясь, идти под намокшим зонтом,в сонме женщин, осенних ее хризантем,с увядающим стеблем и детским лицом —безрассудствоцветения(перед концом)КнигиПараллельно мрут дерева и люди(чтоб лежать друг в друге — как рыба в блюде).А потом — заброшенны и зловещи —умирают все остальные вещи.И сперва умирают очки и чашки.Чуть позднее — запонки и рубашки.И, в аутсайде в скором (коль то — из драпа,та — из фетра, —хором), — пальто и шляпа.Умирает стул, умирает кресло.Чтоб ни в коем ракурсе не воскреслоочертанье то… и (уже без боя)умирает зеркало голубое.И ничто не дышит. И только книги(все равно — ты сам, Сирано, Карнеги) —как невесты вечные…(ибоэтиумирают дольше всего на свете).* * *а женщина — просто печальный дурак,который хоронится в каждом…Сергей Шабалов.в идеале — любовь, а на деле — ликбез —как, лишась идеала, обходятся без,и все та же над нею овчинка небес,а по обе — нейтральная зона.потому что Россия — огромный барак,где всегда первомай и всегда полумрак(внемже дремлет и внешний и внутренний врагпод нетленные блюзы Кобзона).плюс на стрелке у трехперспективных дорог—средь мятущихся рук и толпящихся дрог —характерный триктрак да глухой матерокпугачевщины и временщины…а мужчина в России — ни грек, ни варяг:бормота (бочкарев) плюс лапша (доширак).ну а женщина —просто печальный дурак,потерявший ключи от мужчины.* * *Пока хотенья фанатели,она вовсю уже мела,метафизической метелинеутомимая метла(как некий хлам с исподней полки —ошметки памяти земной,иллюзий мелкие осколки,обмылки мысли основной),сводя почти до примитивасудьбы немое синема.Чья муть — уже необратима.И нескончаема — зима.
(обратно)
Турдейская Манон Леско
Новой военной прозы мы давно не читали (после Астафьева и Владимова) — сильнейшая тема нашей литературы последнего более чем полувека сейчас ослабела. Повесть Вс. Петрова подключается к этой сильной традиции с большим запозданием — она была написана сразу после войны автором, с войны вернувшимся. Получается, судя по дате в конце текста, что она была написана где-то рядом с повестью Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Повесть Некрасова породила долголетние разговоры про «окопную правду», которую то сдержанно признавали, то называли мелкой и приземленной. Но как назвать тогда ту правду, что мы читаем в повести о фронтовой Манон Леско? Правду о вечных законах жизни, любви и искусства, действующих и в смертельных обстоятельствах. Военная повесть с таким превышением вечного над военным, какое в советскую литературу о войне, очевидно, не вписывалось и ставило повесть совсем