Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.* * *Начинается с голоса. То есть доносится крик.Что-то клекота птичьего вроде. И он нарастает.В это время с запруды сползает туман, как парик,обнажая серебряный череп. И лебедь взлетает.Проступают слова. Но не в них откровенье, не в них.В иерейском их пафосе, вот в чем. Гримасой раввинаи одышкой кюре чья-то речь вырождается в стих —для кого? — для собравшихся в креслах с вином у камина.Этих жар литургий не словарная печь, а гортаньнакалившимся хрящиком вольтовых дуг нагнетает:повелитель ее и слуга, богоравная рвань,разжимает уста, и из них белый лебедь взлетает.Не за смыслом уже, а за беглым следя по лицудуновеньем от взлета, и смысл его мало-помалуначинает ухватывать слух, благосклонный к певцу,и бокал, поднимаясь, звенеть не мешает бокалу.Этот эллинский звук европеец, подросток-старик,как струну, подголоском в свой собственный гул заплетает,в иудейски скрижальный, свободный от звона вериг,отчего с языка, как с реки, белый лебедь взлетает.* * *Этот июньский деньвписан в ничто — и ни в чтобольше. И думать леньпозже о нем. Точней,времени нет. Ничего нет.Разве что душу тронетчто-то вроде войны,лепящей кровь и родину,или триумфа матери,в родину влившей кровь.Только они хранятдень этот, лето, всю жизньв мелких июньских цветахи в перезревших звездах,обесцвеченных светом.Хрупкому танцу подвластенвыбор памятной датыи соцветьям резным.Слезы льются напрасно,дух непоколебим.* * *Сицилийского он не глотнет, наслаждаясь, вина,ни кифара, ни пение птиц не вернут ему сна,потому что он болен смертельно. Точней, умирает.Но сама по себе продолжается с жизнью игра:веселее, чем хочет он, дети кричат со двора,на углях у старухи вздремнувшей кефаль подгорает.Скоро век, как про это на русском писать языкенаучил нас еврей, проносивший слова в узелке,как улитка свой дом. Узелок завязавший на памятьо таких дословесных, как “солнце”, “вода” и “земля”, —дал обет каковые он веточками миндаляв честь свою и во имя, хоть звался иначе, обрамить.Здесь проехался шинами дутыми велосипед,распоровший дорогу, как плуг реактивный торпед,прочертивший прямую одну по песку и по глине —клинописную строчку со словом разборчивым “был”.Про кого, неизвестно. Письма сохранившую пыл —непонятно зачем. И не в буквах, а в зубчиках линий.* * *Мы желаем видеть нашего царя.Книга Исхода.Что бы там ни возникло,ни разгорелось, ни сгнило,где бы ни проканало,мы хотим это знать.Пусть с полногтя, с полмига,c тень декрета и мифа,с проблеск воды в канаве —мы, плебеи и знать.Мы хотим это видеть.Что, понять, это значит.Кто, решить, этим правит.Верить, что всё не зря.Мы не дадим похититьнас просто так, без правил.Кто вы, чтоб нас дурачить?Видеть хотим царя.* * *Темна вода во облацех грозыи уж совсем черна в стволе колодца,и вдруг она же — в россыпях росы:кто хочет ошибиться, ошибется.А мы хотим. Мы ищем целей. Цельпри этом не вдали лежит, а в хламе.Ошибка всё, чему учил лицей.Нам остается развести руками.И в вещи те вглядеться, цены чьиничтожны: ливень, нам умывший лица,и жажду утолившие ключи —то, для чего и стоит ошибиться.И ты, в росинках пота в свете рамппевец, убавь улыбку. Мы — так зыбко:мы... ты... несчастный я... несчастный ямб.И жизнь, и песнь с расчетом на ошибку.* * *Авто-всех-биография —чистой воды роман.Скрежет подошв по гравию:я уезжаю, мам.И пошло и поехало:я уезжаю, Люсь.Ох вы, барышни Чехова.Ладно, я остаюсь.Помыслы жгуче молоды,но не сказать, дурны.Две войны и два голода,красный кирпич тюрьмы.Полупрозренья генияв области мнимых числ.Я с вами рву, Тургеневациник и нигилист.Спор, обида, пощечина:прочь от меня, бунтарь!Документы просрочены.Ночь, аптека, фонарь.Тоталитарного варевасмрад в лабиринте зим.Гарибальди, я сваливаюв