* **О свете закатном, о небе большом, о жизни у самого края —как в черную заводь входить нагишом, в запретные игры играя.Кувшиночьи стебли, цепляясь к ногам, шнуруют слоистые воды…Я даже любимым своим не отдам привольно текущей свободы.На теплом холме — зацветающий сад и графского дома колонны,но жарко ключи ледяные кипят, лаская холодное лоно.Камыш разливается по берегам, звезда обжигает живая,но крепнет вдали жизнерадостный гам, петардами тишь прошивая.К катарсису клонит лягушечий хор, свистит филомела в малине,и бедную свадьбу снимает в упор какой-то залетный Феллини.Сегодня суббота — гуляет народ, в питье проявляя сноровку.Невеста стоит у заветных ворот, уже распуская шнуровку,и счастье саднящим медовым комком в гортани мешает дыханью.Когда это было и где этот дом и черной реки колыханье?Жужжит и тревожит чужое кино про дурочку в платьишке белом,и рвутся петарды, а дальше — темно, и мгла заросла чистотелом.* **Тишина выпрямляет слух, ночь шлифует оптику взгляда,ртутной дрожью Иакова беззвездно гудит листва,на развилке корявой яблони тихо бубнит дриада,рассекают воздух полночные существа.Я лицом к лицу с изнанкой судьбы, и еслине бояться тайных подсказок, стрелок, примет,так легко дрейфовать рекой, где утерянные воскресли,а утраты не в счет, потому что их просто нет.Получаешь подарок — но сразу чужого хочется,ждешь награды обещанной совсем в другой стороне.Честно выслуженная Рахиль, последнее одиночество —как ты колешься, жжешься, как не даешься мне!* **Не штопается, не клеится, не латается —горячий узор не липнет к такой канве —ползет под пальцами, клочьями разлетается…Кропит муравьиный дождь по сырой траве,ветродуй, налетающий с четырех сторон света,лопасти привинчивает к моей голове…Окурки прошлогодние в банке — плохая примета,переживший зиму фонарик физалиса гол и слеп.У меня в подвздошье застряло чужое лето,я сижу в продувном переходе, прошу на хлеб.После жизни осталась хитиновая оболочка,а душа ушла, и оттиск ее нелеп,будто здесь спала на глине чужая дочка,хиппующая куколка, играющая в ку-ку,все закатывающая в асфальт — ни зернышка, ни листочка…Я нашла ответ, но, кажется, не в строку —если нет души, кто же корку пробить пытаетсянавстречу потустороннему сквозняку?* **Кустится крапива,и птаха невзрачная свищет.Душа терпеливаи маленьких радостей ищетв отсутствие прочих,в неявные смыслы вникая.Ну, разве что к ночинакатит тоска городская.В герметике сада —свои потаенные лазы,и помнить не надо,какие на свете алмазысияли мне прежде,поскольку отчетливо знаю —из атомов тех жесоставлена сажа печная.А в полночь в лицобрызжет небо, что пена морская,как шелк сквозь кольцо,синий свет сквозь меня пропуская,и выучкой сольнойгрозит педагог терпеливыйдуше подневольной,безвольной, привольной, счастливой.* **Что делать? Разбить стекло и плыть, плытьпо пустому небу, южному ветру и, может быть,достичь не херувимских стран — а себя самой.(Я оставлю тебе телефон стекольщика, милый мой.)Сквозь новую жизнь разглядишь в бронированное окно —свивают Парки облачное волокно,в нем гуляет эхо, живой огонь, что давно погас, —я теперь идеальный газ.Я теперь идеальный образ(можно как файл хранить,в корзину выбросить, кодировку переменить,вытащить на рабочий стол или совсем стереть) —и уже не боюсь стареть.Но, растворившись в небе — в физических формулах — или в Сети,так и буду плутать, не зная конца пути,пока не пойму, что увидел во мне Другой.(Ты вызовешь, наконец, стекольщика, дорогой?)* **Запретные слабости, запретные сладости словаря,леденцовые дерзости за щекой — не по возрасту, не по чину.Вкус щекотный фантомнее мыльного пузыря,так смакуют фонему, поэму, гемму — но не мужчину.Или радости картографии — цепко сканирующий взгляд,гидрология вен, голубые ручьи под кожей,вдоль спины, меж лопаток — линия перемены дат,позвоночный рельеф, с гористым пейзажем схожий.Одиссея духа(зачеркнуто),ментальности(стерто),лучше скажу — душиневзрослеющей девочки, бегущей
