Херсонский Борис Григорьевич родился в 1950 году. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Автор нескольких книг стихов (в том числе переложений библейских текстов). Активно публикуется в журнальной и сетевой периодике. Живет в Одессе.* * *Всплеск вороньего грая. Значит — уже рассвело…Выходишь за дверь — так оно и есть. Туманнемного рассеялся. Снаружи стеклоокна выглядит мутноватым. В руках стаканкрепкого чая. Стальной подстаканник. Звенит слегкаложечка: дрожь в руке не унять. Хлебнешь два глотка —и станет легче. С грохотом черный грецкий орехпадает с ветки на крышу сарая. К черту всех.Два голодных кота ходят, сужая круги:старый рыжий и этот, белый, с пробитым лбом.Надо бы накормить, но не с рукиc ними возиться. Взгляд упирается в дом,повернувшийся расколовшейся спиной-стенойк населению, трущему веки, чтобы увидеть яснейнеподвижную маску Одессы. И ты постой,погляди в пустые глаза, попрощайся с ней.Нам сказали — все это снесут. Не сказали — когда.Колонка. Из ржавого крана струйкой вода течет.Все это рухнет ближе к весне, не причинив вреданикому, кроме времени. Но время — оно не в счет.* * * *Железная лестница, ребристые плиты-ступени,на каждой — название фирмы с твердым знаком в конце.Галерея. Вход через кухню. Кот лежит в отупенье.Кнопкой пришпилен католический образок:Христос в терновом венце.Жена-полячка ведет меня к мужу-еврею.Ефим! Доктор пришел! А ну — покажись!Не понимает. Я сама его подмываю и брею.А он хоть бы что-то сделал мне за прошлую жизнь!Конволюты и пузырьки на газете, на табурете.В газете — портрет, и лицо на этом портретевозвращает лет на тридцать назад, в такие места,где все были дети, а вождь был один на свете,но в кухне уже висела иконка с ликом Христа.Наверное, текст молитвы на польском, на оборотеобразка тридцатых годов не разобрать и в очках.Сколько вам заплатить? Мне сказали, что вы не берете…Перламутр-катаракта застыла под лампой в зрачках.Я гляжу на белый конверт с покойной почтовой маркойненавистной страны, от которой не убежать.Спускаюсь во двор. Прохожу под облезлой аркой.У ворот целуется парочка. Я не буду мешать…Маленькая балладаЕго задержала служба береговой охраныночью на Ланжероне, обкурившегося травой,с беспутною голой Ганькой. Он зализывал раны(письмо в институт, исключение) в беспросветной пивной.Под пластиковыми столами водку лили в стаканы,дым стоял коромыслом. Он смеялся и тряс головой.Последовал скорый призыв. В мечтах он был отличникбоевой подготовки с полоскою вдоль погон,т. е. — старшина. Или, может быть, пограничник,ходил с овчаркой по пляжу, ловил таких же, как он.А пока он пил ежедневно. И доказывал Гане,что после бутылки горилки может ходить по прямой.Зимой начались события. И он оказался в Афгане.И, как вы уже догадались, никогда не вернулся домой.* * *И сказал Каин Авелю: “Авель, пойдем в поле!Авель, пойдем в поле, оглох ты, что ли?”Хлопнет дверь, скрипнет калитка. В щели прикрытых ставенсмотрят те, кто любит тебя, а меня ни во что не ставит.Пойдем в поле. Авель, слышишь? Пойдем в поле!По бревну, над ручьем, текущим по дну оврага,вверх по скату, по тропке, не замедляя шага,по пологим, заросшим терновником склонам,по холмам, на которые серебристо-зеленымоблаком роща легла, вцепившись корнямив глинозем, по плоской вершине, где большими камнямиочерчен контур святилища, над которым внятноГолос звучал: “Каин! Бери свою жертву обратно!”Идем, торопись, уже недолго осталось,скоро начнется ливень, чтоб кровь быстрее впиталасьвместе с проклятьем земле, что кровь твою примет.Хорошо, что погибель твою никто у меня не отнимет.Пойдем в поле, Авель, слышишь? Пойдем в поле!* * *Как бы то ни было, мы остались и продолжали питьв подвале “У Зоси”, где негде шагу ступить,где бетонная лесенка коротка, но крута,мочиться выходят рядом под чугунные ворота.Литая виньетка — “тысяча восемьсот девяносто пять” —покрашена рыжей краской с потеками. Не поднятьгруз прошедшего. Лучше смотреть, как сгущается сизый чад,как забавно окурки “Примы” из
