Звезда из фольги
Хикикомори
[1] часто становятся героями моих рассказов, я писал о них уже несколько раз. Мне кажется, хикикомори — это болезнь нашего поколения.
Когда активизировались студенческие движения, антагонизм группировок вылился в многочисленные стычки с применением насилия. Это во многом было вызвано гипертрофированным чувством справедливости и переизбытком общения. С тех пор прошло уже лет двадцать, и, осознав свою беспомощность перед хрупкостью человеческих отношений и тем, что мир изменить невозможно, люди один за другим стали скрываться от общества в своих комнатах, словно в камерах-одиночках.
Я и сам в студенческие годы переболел легкой формой антропофобии и чуть не стал хикикомори, поэтому хорошо понимаю их чувства. У тех, кто живет в затворничестве, искажается восприятие действительности. Бывает, что окружающие представляются честными людьми, а уже в следующее мгновение они кажутся в высшей степени неискренними. Хикикомори чувствуют, что мир безгранично жесток и для них в нем места нет.
Однако все это — не более чем игра их болезненного воображения. Обычно мы проецируем свои страхи на других. Смотрим на людей, смотрим на мир; и то, что мы видим, — это всегда мы сами, наш собственный образ. Мне хотелось бы, чтобы и вы смогли преодолеть свой страх перед обществом и увидеть в этом мире не только себя.
Он перестал выходить из своей комнаты в форме неправильного семиугольника зимой, на третьем курсе. Первое, что он сделал, — прикрепил к алюминиевой раме своего окна пленку с изображением ночного неба, которую купил в магазине «Сделай сам». Его комната находилась в угловой части многоэтажного дома, выходила окнами на проспект, и светившее с юга солнце весь день заливало ее ярким светом.
Он остался доволен результатом: теперь за окном всегда стояла ночь. Еще оставалась уйма времени до ужина, но он улегся в постель. Отныне, если он хотел спать, он мог спать сколько вздумается. Он спал по восемнадцать часов в сутки, а когда бодрствовал — отсутствующим взглядом смотрел на окно с изображением ночного неба. Так началось его затворничество.
Первую неделю родители не обращали особого внимания на то, что он никуда не выходит. Он был единственным ребёнком, с самых ранних лет любил одиночество, с головой уходил в свои игры. Учеба давалась ему легко; по-видимому, он был весьма неглуп, и здравый смысл был ему не чужд. Родители думали, что он просто впал в небольшую депрессию, которая часто бывает в переходном возрасте, и, когда она пройдет, сын сам откроет дверь. Но вопреки их ожиданиям даже спустя месяц белая дверь его комнаты так и не открылась.
Отец был занят на работе, и первым, кто попытался его вразумить, была мать. Мать, в волосах которой уже стала заметна седина, положила перед тонкой дверью подушечку для сиденья и заговорила о прошлом, обстоятельно пересказывая свои воспоминания о нем. О том, как с самого рождения он был на редкость красивым ребенком, притягивая к себе всеобщее внимание. О том, как в детсадовском возрасте он был слабеньким и часто простужался. О том, каким умненьким и смышленым он был в начальной школе.
Мать помнила, как звали его одноклассницу, от которой он получил свою первую шоколадку на Валентинов день
[2], когда учился в средней школе; без умолку говорила она и о его первой девушке, которая была помощником капитана команды по гимнастике в старшей школе.
Он сидел по другую сторону белой двери и слушал. Прошло два часа, и она завела разговор о его будущем. Сидя вот так, взаперти, ничего не решишь. Когда-нибудь ему придется выйти к людям, работать и жить самостоятельно. Родители умрут раньше его, и ему необходимо получить хорошее образование, которое в конце концов заложит прочную основу для его дальнейшей самостоятельной жизни.
Он чувствовал, что она говорит это, потому что действительно любит его и заботится о нем; он понимал, что она права. Если продолжать избегать контакта с внешним миром, сидя в этой комнате, это наверняка отдалит его от университетских друзей, которые уже начали искать себе работу, к тому же он был искренне благодарен своим родителям за все… В душе он очень переживал, но не мог заставить себя пошевелиться. Не мог даже протянуть руку к ключу, запиравшему белую дверь изнутри. Потом целый час он слушал срывающийся от слез голос матери. В его глазах тоже несколько раз закипали слезы, но он так и не заплакал. Когда стемнело, мать отошла от двери, чтобы приготовить ужин. Он почувствовал, что полностью обессилен, почти ползком добрался до постели и следующие восемнадцать часов проспал без сновидений.
В такой полуспячке прошло почти три месяца. Все больше времени он проводил во сне, и в конце концов мог бодрствовать только два часа в сутки. В это время, на рассвете, он, стараясь ступать бесшумно, выходил из комнаты, быстро принимал душ, перекусывал и возвращался к себе. За время своего затворничества он стал невыносимо бояться, что его увидят родители. Каждое утро от этого словно зависела его жизнь. Затаив дыхание, он добегал до комнаты и запирался на ключ. Там он мог чувствовать себя в безопасности. Он нашел себе небольшое развлечение перед сном — телевизор. Ему нравились только те утренние передачи, в которых показывали природу. Еще ему нравилось смотреть прогноз погоды и узнавать самую высокую и самую низкую температуру на день.
После периодов длительного сна его ждала бессонница. Это была не та бессонница, когда человек никак не может уснуть, а просто его вдруг обуяла болезненная потребность все время что-то делать. Прочитав несколько книг по основам психологии, он понял, что подобные болезненные состояния — не редкость. И все же он не мог заставить себя выйти, пойти куда-нибудь. По-видимому, что-то подсознательное заставляло его сидеть взаперти.
Чтобы хоть как-то скрасить такое существование, он начал наводить в комнате порядок. Перебрал на полках несколько сотен книг. Сначала он расставил их в алфавитном порядке по фамилиям авторов, потом — по названиям издательств. После этого он расставил книги по дате выпуска, затем попробовал сделать то же самое, но в обратном порядке; потом расставил по цене. На это ушло тринадцать часов, но он все не мог остановиться. Он сортировал книги в зависимости от количества страниц потом — от того, четная или нечетная страница в книге последняя (это оказалось просто и заняло около получаса); расставил в алфавитном порядке по знакам японской азбуки, с которых начинается текст; потом в алфавитном порядке по фамилиям авторов, ориентируясь на их написание латиницей. Затем он принялся расставлять книги по сумме цифр, входящих в номер ISBN, в порядке от большего к меньшему, а затем в алфавитном порядке по фамилиям оформителей обложек. Существовало невероятно много способов расстановки книг; так он нашел для себя новое развлечение. С начала работы шел двадцать седьмой час, и когда он переставил половину книг по названиям произведений в обратном порядке, то провалился в сон.
Дисков у него было почти так же много, как книг. Месяц ушел на то, чтобы по-разному расставлять книги, потом наступил месяц сортировки дисков. В следующем месяце он расставлял книги и диски как попало. Три месяца подряд ушло на то, чтобы испробовать различные комбинации.
Конечно, его комната была маленькой — только девять квадратных метров, но это была комната студента. Там была и летняя, и зимняя одежда; были там и письменные принадлежности, и электроприборы, и игрушечные машинки, которые он коллекционировал. Он провел следующие полгода, по-разному расставляя все эти предметы. Почти все его университетские приятели определились, чем станут заниматься в будущем, и теперь решили вволю насладиться оставшимся временем студенчества. А он в это время принялся перерисовывать в тетрадь ярлычки с одежды и придумал порядок — в зависимости от указанного в них процента синтетического волокна. Он решил, что неплохо было бы потихоньку отказываться от натуральной ткани, чтобы тело привыкло к полиэстеру, — и тут ему пришел в голову новый способ расстановки книг.
Вот именно, он будет раскладывать книги от научно-популярных к художественным, то есть начиная с самых естественных по стилю и содержанию. Для этого требовалось снова перечитать все книги, но ведь времени в комнате было хоть отбавляй. Он уже заметил: время здесь словно остановилось. Невозможно измерить время, которое не течет.
Он надел штаны из стопроцентного хлопка, а поверх такой же футболки — свитер из стопроцентной шерсти (из них сорок процентов мохера). Затем он начал читать книгу, которая соответствовала его нынешним предпочтениям — была максимально близка к природе; в ней описывалась жизнь сибирских тигров. Прочитав три книги, во второй половине дня он уснул. Сон, как всегда, свалил его с ног. В этом коротком и тяжелом забытьи ему пригрезилось: на темно-синем бархатном фоне сверкала звезда. В тот момент, когда он увидел эту серебряную звезду, его охватила невообразимая тоска.
Он проснулся в слезах и посмотрел на окно, заклеенное пленкой. Звезды, разбросанные по бледному ночному небу, сияли не так, как звезда из его сна. Они были изумительно красивы, но той звезды не было в его комнате, где все расставлено по его вкусу. Спросонок он тяжело дышал, сердце учащенно билось; он думал. Он должен найти ту звезду. Именно она укажет ему путь.
Он был сентиментален, как это свойственно молодым людям. Гораздо больше любил Юнга, чем Фрейда. Не сказать, чтобы он особенно разбирался в психоанализе. Его пристрастия были стихийны и не имели никакого отношения к адекватности или убедительности научных теорий… С этого дня он начал искать ту звезду.
Первое, что он сделал, — дотронулся до оконного шпингалета на алюминиевой раме, которую за весь год ни разу не открыл. Наконец набравшись храбрости, он на сто восемьдесят градусов повернул шпингалет… Естественно, окно еще не открылось. Он подержал шпингалет в таком положении только тридцать секунд, а затем закрыл. Все это время он не дышал, поэтому его лицо покраснело. Его следующей целью было продержать окно незапертым сорок пять секунд. Он засек время на наручных часах и снова протянул руку к окну. Через неделю он уже мог оставлять раму не запертой, пока бодрствовал.
Впервые окно открылось по-настоящему только на третий день следующей недели. Первые два дня он безуспешно боролся с тяжелой рамой и даже уже начал сомневаться, не посажена ли она на клей. Был холодный день, с утра моросило. И тут из щели в три сантиметра, которую ему каким-то образом удалось приоткрыть, дунул ветер, коснулся носа и, казалось, достиг сердца.
Это должен был быть морозный, стылый и влажный ветер декабря, но ветер был на удивление мягким и свежим. Ветер, которого он не ощущал уже год. Он посмотрел в щелку на серое небо, сделал глубокий вдох и крепко затворил окно — словно этот воздух был опасен для жизни, как ядовитый газ.
На следующей неделе он потихоньку увеличивал время, когда окно оставалось открытым, какой бы холод ни стоял на улице — ему было все равно. Когда он не спал, то стоял перед широко открытым окном в верхней одежде.
Небо большого города даже в погожие дни было мутным, словно присыпано пеплом. Вместо горизонта виднелся изломанный контур крыш. Из окна была видна крытая торговая улица, и все идущие по ней люди, казалось, спешили к какой-то конкретной цели. Они двигались быстро, не глядя по сторонам, не замечая его, смотревшего на них сверху из окна. Спустя год он снова увидел своих сверстниц и почувствовал, как сердце сжалось в груди.
В следующий понедельник он услышал, что на торговой улице вместо прежней музыки звучит рождественская мелодия. Он надел флисовый свитер из стопроцентного полиэстера. Посмотрев вниз, он увидел возле булочной напротив украшенную елку. На верхушке елки, примерно на высоте человеческого роста, была звезда из фольги. Она тускло мерцала на фоне темно-синего плаката, точно так, как во сне. Он взял в руки кошелек, к которому не прикасался уже год, и направился к белой двери, чтобы рассмотреть звезду вблизи.
Примечания
1
Хикикомори (букв. «нахождение в уединении») — японский термин, обозначающий подростков и молодежь, которые отказываются от социальной жизни и зачастую стремятся к крайней степени изоляции и уединения вследствие разных личных и социальных причин. Такие люди не имеют работы и живут на иждивении родственников. Слово «хикикомори» относится как к социальному явлению вообще, так и к индивидам, принадлежащим к этой социальной группе. (Здесь и даже — прим. перев.)
(обратно)
2
В Японии существует традиция дарить мужчинам шоколад на День Святого Валентина.
(обратно)
Оглавление
Звезда из фольги
*** Примечания ***
