Управление войсками [Лотар Рендулич] (fb2) читать онлайн

Лотар Рендулич Управление войсками

Предисловие

Настоящая книга вышла в Западной Германии в 1967 году. Ее автор — 80–летний генерал–полковник в отставке доктор Лотар Рендулич — хорошо известен среди немецко–фашистского генералитета. Старый австрийский офицер, он вступил в нацистскую партию еще в 1932 году, то есть задолго до аншлюса Австрии. Активно выступал за присоединение Австрии к Германии. В то время, как многие другие австрийские офицеры после потери Австрией независимости были уволены из армии, генерал Рендулич назначается начальником штаба 17–го армейского корпуса. Его имя неоднократно упоминалось на страницах советской печати в годы Великой Отечественной войны. 52–я пехотная дивизия, которой он командовал, находясь в составе 2–й армии, в первый же день войны вторглась на советскую землю и с упорными боями прошла кровавый путь через Бобруйск, Рогачев, Брянск и Дошла до Козельска. С ходу прорваться к Туле, чтобы обойти Москву с юга, ей не удалось, потому что осенью 1941 года советские войска заставили немецко–фашистскую армию вести затяжные и изнурительные бои. Затем Советская Армия под Москвой на широком фронте перешла в контрнаступление и тем самым окончательно похоронила гитлеровский план «молниеносной» войны. Дивизия генерала Рендулича вынуждена была оставить Козельск и, как и другие дивизии группы армий «Центр», перейти к обороне.

В конце октября 1942 года Рендулич назначается командиром 35–го армейского корпуса 2–й танковой армии, державшей оборону на орловском выступе в районе Новосиля. Во время Курской битвы корпус был основательно потрепан, понес большие потери в живой силе и технике и откатывался на запад. Чтобы найти козла отпущения за поражения на Курской дуге, Гитлер сместил со своих постов ряд командующих, и генерал Рендулич в конце августа 1943 года поднимается еще на одну ступеньку своей служебной лестницы. Он назначается командующим 2–й танковой армией, штаб которой к этому времени был переброшен в Югославию.

В июне 1944 года, когда развернулось наступление советских войск в Южной Карелии и на Карельском перешейке, Гитлер назначает генерала Рендулича командующим 20–й горной армией, действовавшей в Северной Финляндии и Норвегии.

Прошло еще полгода. В январе 1945 года Советская Армия начала крупные наступательные операции на центральном направлении, охватывая с трех сторон цитадель германского милитаризма — Восточную Пруссию. Для ее защиты гитлеровское командование создает сильную группировку войск. Командующим группой армий «Курляндия» становится Рендулич. Его группа, прижатая к морю, вынуждена была держать оборону. После поражения немецко–фашистской группы армий «Юг» в Венгрии ее командующий генерал О. Велер отстраняется от должности, и его место 7 апреля 1945 года занимает генерал Л. Рендулич, считавшийся к тому времени специалистом по ведению упорной обороны.

Рендулич верой и правдой служил фашизму не только при жизни Гитлера, но и после его позорной смерти. Вместе с фельдмаршалом Шернером генерал Рендулич был последним гитлеровским командующим группой армий, который приказывал своим солдатам сражаться против советских войск даже после того, как 8 мая 1945 года германское верховное командование подписало акт о безоговорочной капитуляции.

За военные преступления в 1945 году Рендулич был осужден на 20 лет тюремного заключения, но в 1951 году американскими властями был досрочно освобожден и сразу же принялся обобщать и передавать свой боевой опыт зарождавшемуся тогда в Западной Германии бундесверу.

Генерал–полковник в отставке Рендулич ни в чем не раскаивается. Он лишь сожалеет, что германская армия потерпела поражение. Его особое неудовольствие вызывает то обстоятельство, что народы оккупированных гитлеровцами стран Европы в годы второй мировой войны развернули вооруженную партизанскую борьбу против ненавистных захватчиков. На эту тему он написал несколько книг и статей. Советский читатель помнит его статью «Партизанская война», опубликованную еще в 1953 году в сборнике «Итоги второй мировой войны». В ней Рендулич пытается оправдать фашистские преступления против партизанского движения тем, что, мол, «партизанская борьба противоречила международному праву» и поэтому «партизаны были поставлены вне закона»^[1].

Подлинное лицо Рендулича видно из концовки упоминавшейся статьи. Предупреждая молодую поросль натовского генералитета об опасности партизанской борьбы в будущей войне, Рендулич цинично заявляет: «Мы все окажемся в положении страуса, ищущего спасения у себя под крылом, если сообща не предпримем самых серьезных мер к ограничению форм партизанской войны, причем не на основе какой‑то отвлеченной теории, а на конкретном опыте прошедшей войны»^[2].

И вот перед нами новая книга Рендулича. Хотя автор ее часто ссылается на свой боевой опыт в минувшей войне и приводит немало боевых эпизодов, книгу бывшего фашистского генерала нельзя назвать историческими мемуарами. Это, по существу, учебник для молодых офицеров бундесвера и НАТО по вопросам управления войсками в будущей войне.

Нетрудно заметить, что Рендулич, рассуждает ли он о принципах воспитания солдата, о роли дисциплины в бою, о причинах возможных ошибок командиров или делает экскурс в историю коалиционных войн, всегда ставит один и тот же вопрос: а какой опыт можно извлечь из этого для подготовки войск НАТО к будущей атомной войне. Даже такое событие, как поход Наполеона в Россию в 1812 году, автор считает «поучительным и для атомного века».

Значительное место в книге Рендулича уделено анализу различных принципов стратегического руководства, причем автор пытается создать впечатление, будто вермахт и его офицерский корпус в минувшей войне и были идеальным воплощением этих принципов. Разбирая, в частности, стратегию разных стран, Рендулич только немецкую стратегию называет «смелой, мобилизующей все силы для достижения успеха». Французская же, по его мнению, характеризуется «осторожностью», американская — «неуклюжестью», а английская — «шаблонностью». Не будем оспаривать, в какой мере оценки Рендулича справедливы в отношении стратегических взглядов США, Англии и Франции. Что же касается немецко–фашистской стратегии, то практика, и особенно результаты вооруженной борьбы в 1939–1945 годах, убедительно опровергли претензии Рендулича на ее какую‑то исключительность.

Рассматривая причины возможных ошибок в деятельности командиров, значение личного опыта и творческого начала в управлении войсками, Рендулич анализирует роль уставов. Его тезис о том, что уставы нельзя рассматривать в качестве готовых рецептов, не может вызвать возражений. Однако вторая мировая война наглядно подтвердила, что причиной многих неудач вермахта были, во–первых, порочная политическая сущность всей военной стратегии гитлеровской Германии, во–вторых, чрезмерная привязанность командного состава вермахта к требованиям уставов и, в–третьих, их фетишизация. Автор в ряде случаев признает это, но причину видит не в порочности принципов обучения и воспитания, существовавших в немецко–фашистской армии, а лишь в военной некомпетентности одного Гитлера.

Среди факторов, влияющих на успех боя, операции или войны в целом, Рендулич особо выделяет фактор внезапности и опять‑таки потому, что внезапность не утратила своего значения и в настоящее время. Она играет важную роль и при ведении боевых действий с применением тактического атомного оружия. Автор приводит немало примеров того, как в годы первой и второй мировых войн внезапность наступательных действий противника была предотвращена. В нескольких местах своей книги Рендулич смакует случаи недисциплинированности отдельных наших радистов, благодаря чему, по его утверждению, немецкому командованию удавалось разгадать намерения советского командования и принять соответствующие контрмеры.

Хвастаясь внезапными наступательными операциями вермахта, Рендулич умалчивает о том, что гитлеровское [8] командование не могло разгадать начало и размах наступательных операций советских войск не только под Москвой, но и в районе Сталинграда, в Белоруссии, под Яссами и Кишиневом и на других участках советско–германского фронта.

Немало страниц своей книги Рендулич уделил рассуждениям о сущности воинской дисциплины и авторитете командира, как важных факторов управления войсками. Нельзя не согласиться с его утверждением, что для воспитания солдат в духе максимальной отдачи сил в бою недостаточно такой дисциплины, которая основана лишь на средствах принуждения со стороны командира. Такая власть командира, по мнению автора, является «внешним авторитетом». Влияние же командира на подчиненных, выходящее за рамки его внешнего авторитета и основывающееся не только на законах и уставах, но и на самой личности командира, Рендулич называет «внутренним авторитетом». При этом он подчеркивает, что сам является сторонником этого последнего вида авторитета.

Трудно что‑либо возразить Рендуличу и в том, что воинская дисциплина должна быть сознательной, что на состояние воинской дисциплины влияют общественное мнение, идеология, солдатское чувство долга и чести и другие факторы. Расходимся же мы в том, что по–разному понимаем сущность воинской дисциплины. Рендулич призывает солдат «сознательно» служить буржуазному классу. Мы же понимаем сознательную воинскую дисциплину как служение народу в его борьбе за национальное и социальное освобождение и защиту социалистического Отечества.

Нельзя не заметить, что, формулируя свои принципы, Рендулич и здесь стремится подвести читателя к выводу, что немецко–фашистская армия была носительницей демократических принципов. Это, конечно, не соответствует действительности. Генерал, верой и правдой служивший в немецко–фашистской армии несколько лет, прекрасно знает, что в ней, как ни в какой другой армии капиталистического мира, активно насаждались культ фюрерства, слепое повиновение, фанатизм. Штабная документация вермахта пестрит требованиями «выполнять приказы фанатично и без рассуждения». Десятки аналогичных приказов получал от своих начальников и Рендулич, не меньшее число было подписано и им самим.

Важными средствами ведения будущей войны Рендулич считает искусство дезинформации противника и пропаганды. Если ему верить, то немцы были мастерами этого дела. Так, на удочку дезинформационных мер гитлеровского командования, как пишет автор, попалось верховное командование Польши в августе 1939 года. Затем немецкий генштаб сумел обмануть и других своих противников. А вот немцев, по утверждению Рендулича, обманули лишь однажды, и то не русские, а англичане. Летом 1942 года они имитировали подготовку к крупной высадке на континент и якобы вынудили германское командование перебросить несколько дивизий во Францию и тем самым приостановить наступление на Сталинград. История Великой Отечественной войны знает немало примеров прекрасно разработанных и отлично проведенных советским командованием операций по введению противника в заблуждение.

Факты же говорят о том, что в этот период на запад с советско–германского фронта перебрасывались — лишь потрепанные дивизии, нуждавшиеся в отдыхе и пополнении. На их место прибывали полнокровные соединения. Что же касается причины «приостановки» наступления на Сталинград, то она кроется в героическом сопротивлении советских войск, а не в имитации наступления англичан.

Стремясь показать успехи дезинформации, которых немецкое командование добилось на Восточном фронте, Рендулич не останавливается перед прямой фальсификацией. Он, например, утверждает, будто благодаря этим мерам советская 3–я танковая армия в январе 1943 года на 10 дней была задержана в районе Тулы и не могла быть переброшена на Дон, где для немцев сложилась кризисная обстановка.

В действительности же дело обстояло так. 3–я танковая армия была сформирована по директиве Ставки ВГК от 25 мая 1942 года на базе полевого управления 58–й армии и 154–й стрелковой дивизии в составе двух танковых корпусов, двух стрелковых дивизий, одной гвардейской мотострелковой дивизии и отдельной танковой бригады. В августе — сентябре 1942 года армия в составе войск Западного фронта участвовала в боевых действиях в районе Сухиничи, Козельск и затем находилась в резерве Ставки ВГК. [10]

В конце 1942 года — начале января 1943 года войска армии, погрузившись в железнодорожные эшелоны, были переброшены в состав Воронежского фронта, причем сроки передислокации армии Советское Верховное Командование определяло без какого‑либо влияния со стороны так называемых дезинформационных мер немцев. В январе — марте 1943 года армия участвовала в Остро–гожско–Россошанской и Харьковской наступательных операциях. В конце апреля танковые соединения были выведены в резерв Ставки ВГК и в середине мая этой армии было присвоено почетное наименование гвардейской. К этому времени 3–я гвардейская танковая армия состояла из двух танковых, одного механизированного корпусов и отдельной танковой бригады. В этом новом своем составе с 19 июля 1943 года в полосах 3–й и 63–й армий она участвовала в Орловской наступательной операции против немецко–фашистских войск, в состав которых входил и 35–й танковый корпус под командованием генерала Рендулича.

Такова правда об «эффективности» дезинформации немцев в отношении действий 3–й танковой армии.

Заслуживают внимания мысли Рендулича о значении боевого опыта. Эту проблему минувшей войны автор стремится проанализировать прежде всего с точки зрения ее полезности для атомной войны. Он считает, в частности, что в войне с применением атомного оружия будет много общего с вооруженной борьбой обычными средствами, поэтому ее опыт с учетом новых условий сохраняет свое значение.

Автор отмечает, что важно правильно оценить боевой опыт и правильно использовать его в каждом конкретном случае. В качестве примера того, как надо слепо придерживаться опыта минувшей мировой войны, Рендулич рассказывает о том, как американцы применяли авиацию в войне против корейского народа в 1950 году. Исходя из той огромной роли, которую союзная авиация сыграла в боевых действиях 1944 года, говорит Рендулич, американское командование слишком большие надежды возлагало на свою авиацию во время войны в Корее. В результате, констатирует автор, «войска терпели одну неудачу за другой, боевые действия затянулись на несколько лет и к победе не привели». Рендулич упрекает американцев [11] и в том, что в войне во Вьетнаме они не использовали своего опыта борьбы против корейских партизан.

Упоминая о поражениях американцев в войнах в Корее и во Вьетнаме, автор, разумеется, не хочет анализировать их истинных причин. Он боится подвести читателя к выводу, что дело тут не в том, что американское командование не смогло использовать свое превосходство в авиации (известно, что во Вьетнаме сражалась и полумиллионная сухопутная армия), а в мужестве и стойкости корейского и вьетнамского народов.

Весьма интересны признания Рендулича относительно неудачного использования накопленного опыта войны верховным командованием вермахта. Так, в войсках, действовавших на Западе и на советско–германском фронте, сохранялись одни и те же уставы и наставления, хотя на Западе немецкие войска, как отмечает автор, имели дело с «легко поддающимся панике и плохо управляемым противником». Рендулич сожалеет, что на советско–германском фронте не принимались в расчет «большая цепкость противника, его нечувствительность к угрозе флангам, нехватка дорог и огромная протяженность пространства».

Рендулич призывает сопоставлять боевой опыт, полученный вооруженными силами данной страны, и дальнейшее развитие этого опыта со взглядами, существующими в вооруженных силах других стран, и прежде всего потенциального противника. Но к этим взглядам, предупреждает он, следует относиться критически, и они не должны оказывать решающего влияния на формирование своих собственных взглядов.

Но какие бы проблемы ни анализировал Рендулич, он вновь и вновь обращается к своей idee fixe — атомной войне. Он в принципе не возражает против тезиса о том, что война является продолжением политики иными средствами, но, во–первых, отрицает классовый характер политики и, во–вторых, считает, что ядерное оружие значительно сузило значение известного тезиса Клаузевица. Такое определение свидетельствует о том, что Рендулич, видимо, отказался от своей прежней категорической точки зрения, изложенной им десять лет назад в статье «Вооружение меняет политику». Тогда он писал: «…атомное оружие внесло радикальные изменения в формы войны и ее [12] взаимоотношение с политикой… Атомная война как средство политики потеряла свое значение»^[3].

Марксистско–ленинская, то есть подлинно научная, точка зрения на этот счет неоднократно освещалась в советской военно–теоретической литературе и на страницах печати. Она состоит в признании того непреложного факта, что сущность войны как продолжения политики не меняется и не может меняться в зависимости от изменения техники, вооружения или способов и форм ведения войны. Политика, являясь концентрированным выражением экономики и выражением борьбы классов, всегда оказывала решающее влияние не только на общий характер стратегии государства и на ведение войны, но и на решение многих конкретных вопросов стратегии. История войн изобилует многими примерами, подтверждающими это положение. Ракетно–ядерная война не является исключением.

Однако вывод о примате политики над военной стратегией нельзя понимать упрощенно, как отрицание всякой взаимосвязи и взаимозависимости между ними, то есть возможности обратного воздействия стратегии на политику. Еще Ф. Энгельс отмечал относительную автономность стратегии в ходе войны, считая, что война имеет свои собственные законы, которые политика не вправе игнорировать^[4].

Ясно, что Рендулич, как и другие военные идеологи современного империализма, не согласен с такой трактовкой вопроса о взаимосвязи политики и стратегии, ибо она мешает милитаристам, во–первых, пропагандировать идею, будто причины войн кроются не в политике классов и государств, проводимой ими до и в ходе войны, а в психологических, расовых и других факторах, и, во–вторых, претендовать на подчинение политики требованиям военщины.

В последующем изложении взглядов Рендулича на характер будущей войны наблюдается смесь отдельных правильных положений с метафизическим, антинаучным подходом к такому сложному общественному явлению, как война. Так, рассматривая различные варианты начала [13] ракетно–ядерной войны, он приходит к выводу, что решающее значение для ее исхода будут иметь внезапность нападения и инициатива нападающего. По длительности будущая атомная война, по мнению Рендулича, будет короткой, а по пространственному размаху охватит всю планету. Вместе с тем Рендулич полемизирует с советскими военными теоретиками относительно содержания, роли и места военной стратегии в войнах, в том числе и в ракетно–ядерной войне. Поскольку, по его мнению, содержанием военной стратегии являются определенные принципы, касающиеся достижения целей войны, и их применение в руководстве вооруженными силами, а цель состоит в уничтожении вооруженных сил противника, то военная стратегия якобы никогда не подвергалась изменению, она останется такой же и в ракетно–ядерной войне.

Следует подчеркнуть, что мы принципиально расходимся с Рендуличем, как и с другими представителями буржуазной военной науки, в трактовке этих важных вопросов. Рендулич сам признает, что его определение стратегии как совокупности «определенных принципов» понимается в узком смысле. Но такой ограниченный подход неприемлем в научном исследовании. Советская военная наука понимает военную стратегию как систему научных взглядов на характер войны, организацию, подготовку и применение в ней вооруженных сил, теорию и практику деятельности высшего командования.

Не выдерживает критики и утверждение Рендулича о «неизменности стратегических принципов». История войн подтверждает, что содержание стратегии изменялось в зависимости от того, какие задачи ставила перед военной стратегией политика, отражавшая соотношение классовых сил на данное время, и какими силами и средствами по количеству и качеству располагала стратегия на данное время. Но содержание и характер стратегии и в ракетно–ядерной войне, вопреки утверждению Рендулича, существенное влияние окажет не только политика, но и новые технические средства вооруженной борьбы, особенно ракетно–ядерное оружие. Уже сейчас они заставляют коренным образом пересмотреть ряд таких принципов и норм, которые даже в годы второй мировой войны считались незыблемыми.

Читателю небесполезно будет познакомиться со взглядами Рендулича на характер боевых действий в условиях [14] применения ядерного оружия, изложенными им в специальной главе. Надо сказать, что эти взгляды не являются чем‑то новым и уже давно обсуждаются в буржуазной военной науке.

Завершается книга главой, в которой автор обещает осветить извечные вопросы: о причинах войн и можно ли вообще предотвратить войну. Конечно, было бы странным ожидать от реакционного буржуазного военного теоретика, бывшего генерала фашистского вермахта, что он ответит на эти вопросы, ссылаясь на выводы науки.

Рендулич не отрицает того, что для предотвращения войн необходимо вскрыть причины их возникновения, включая причины экономического и политического характера, и что до сих пор всякие попытки в этом направлении кончались неудачей, ибо люди, вместо того чтобы устранять причины, создавали различные международные организации, призванные исключить войну из жизни народов. Теперь Рендуличу осталось сделать еще один шаг и указать пути устранения этих причин. Однако он не делает такого шага, демонстрируя тем самым всю ограниченность буржуазной идеологии. Последняя, являясь служанкой своего класса, вовсе не заинтересована в правильном освещении этого вопроса. Рендулич, как и следовало ожидать, называет решение задачи бесперспективным.

Итак, кредо Рендулича сформулировано: война неизбежна, и поэтому вооруженные силы НАТО должны готовиться к ней, используя опыт второй мировой войны и знания таких боевых командиров, как он — генерал–полковник в отставке Лотар Рендулич.

Наряду с главной, теоретической линией в книге Рендулича имеется и служебная, побочная линия. Ее содержание составляют примеры из боевой деятельности тех войск, которыми автор командовал в годы второй мировой войны. Они не заслуживали бы внимания советского читателя, если бы это были просто мемуары бывшего гитлеровского генерала, составленные в духе восхваления немецко–фашистского вермахта. Нас интересует прежде всего то, какие оценки дает автор действиям советских войск.

В таких рассказах Рендулича бросается в глаза одна странная особенность: на боевом пути тех соединений и объединений, которыми он командовал на советско–германском фронте, никогда не было равенства в силах или [15] превосходства немецко–фашистских войск, а встречались только превосходящие силы советских войск, причем не только в 1944 и 1945 годах, но и в 1941 и 1942 годах. Несмотря на подобное невыгодное соотношение сил, по утверждению автора, как правило, побеждал вермахт. Так, если верить Рендуличу, на одном лишь небольшом участке орловского выступа в районе Новосиля к 10 июля 1943 года против одного немецкого корпуса действовала 21 советская дивизия при поддержке 1460 танков. В частности, против одного 432–го немецкого пехотного полка наступали 5 советских стрелковых дивизий и 3 тяжелые танковые бригады, в каждой из которых имелось по 60 танков КВ-1.

Здесь Рендулич допускает ряд извращений. Во–первых, к указанному автором времени его корпусу противостояли 3–я армия, имевшая семь стрелковых дивизий, и правый фланг 63–й армии (три дивизии). Таким образом, на этом участке действовало вдвое меньше советских стрелковых дивизий, чем указывает Рендулич. Во–вторых, в полосе его корпуса из советских танковых сил действовали один танковый и один механизированный корпуса, имевшие 200 танков. Что касается 3–й гв. ТА, имевшей 800 танков и САУ, то она вступила в сражение 19 июля. В–третьих, в полосе обороны немецкого пехотного полка, который по фронту занимал не более 5 км, были весьма затруднительны наступательные действия пяти советских стрелковых дивизий, да еще поддержанных тремя танковыми бригадами. Речь может идти лишь не более чем о двух дивизиях. Кроме того, следует иметь в виду, что численный и боевой состав немецкой пехотной дивизии к тому времени был почти вдвое больше состава советской стрелковой дивизии. Наконец, упоминаемых Рендуличем тяжелых танковых бригад, да еще полностью вооруженных 60 тяжелыми танками KB, в 1943 году еще не было. Такие танковые бригады впервые появились в 1944 году.

Таким образом, и в данном случае Рендулич передергивает факты. Это делается для дискредитации советского военного искусства и обоснования затасканного в буржуазной историографии тезиса, будто Советская Армия воевала не умением, а числом.

Последующий ход сражения за Орел, как нетрудно заметить читателю, преподносится автором в таком тоне, будто здесь побеждали не советские, а немецко–фашистские [16] войска. Только в одном месте признается, что немецкие войска несли тяжелые потери в живой силе и технике, а сам Рендулич вынужден был бежать со своего командного пункта, когда к нему прорвалась группа советских танков.

Так же Рендулич преподносит и отступление 20–й горной армии из Финляндии в Северную Норвегию осенью 1944 года. Здесь, по его утверждению, против 8 дивизий 20–й армии действовали 33 советские дивизии, тогда как весь советский Карельский фронт в это время имел меньше дивизий. В действительности же против армии Рендулича действовали 14–я, 19–я армии и правый фланг 26–й советской армии, имевшие к октябрю не более 15 дивизий. Позже, когда 20–я горная армия передислоцировалась в Северную Норвегию, против нее действовала только 14–я советская армия, имевшая 10 расчетных дивизий, численностью до 7 тыс. человек каждая.

Бывший командующий 20–й армией не жалеет красок при описании тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться его солдатам на 3000–километровом пути отступления от финского города Рованиеми до берегов Баренцева моря. Но он ни словом не обмолвился о том, что по его приказу был сожжен город Рованиеми, что по пути отступления на север немецкие войска взрывали финские предприятия, мосты, дороги, уничтожали запасы продовольствия, угоняли скот. Так 20–я армия мстила своему бывшему союзнику Финляндии за ее выход из войны. Преступления гитлеровцев вызвали глубокий гнев среди финского народа. Это и в настоящее время подчеркивается в прогрессивной исторической литературе Финляндии.

Генерал Рендулич не считает нужным вспомнить и о том, какие злодеяния чинили в Северной Норвегии его войска, отступавшие под ударами Советской Армии. Здесь, как и повсюду, они проводили тактику «выжженной земли», разрушая все до основания. Тем самым в условиях арктической зимы норвежское население было обречено на ужасные бедствия и страдания.

Для книги Рендулича характерно и то, что в ней ни слова не говорится о деятельности ее автора на посту командующего 2–й танковой армией, когда она находилась в Югославии, и командующего группой армий «Австрия» в конце войны. Не потому ли, что на совести Рендулича [17] лежат зверские расправы, которые чинили по его приказам солдаты и офицеры 2–й танковой армии над югославскими патриотами, и что на его же совести лежит ответственность за нарушение условий капитуляции германских вооруженных сил от 8 мая 1945 года, в результате чего уже после окончания боевых действий гибли тысячи людей.

Ознакомление советского читателя с книгой Рендули–ча, несмотря на ее политическую тенденциозность и ряд извращений исторических фактов, будет полезным, поскольку в ней приводятся некоторые малоизвестные факты, и прежде всего оценки событий второй мировой войны. Ведь автор был активным участником ее, занимая высокие посты в гитлеровском вермахте. Наконец, для более действенной наступательной борьбы против буржуазной идеологии нам следует знать приемы, методы и проблематику, по которой реакционные фальсификаторы истории стремятся извратить великий подвиг Советских Вооруженных Сил в годы второй мировой войны. Книга Рендулича и в этом отношении весьма показательна.

Доктор исторических наук профессор полковник М. Семиряга

1. Управление войсками в коалиционных войнах

Войны ведутся не только между двумя государствами. Нередко в войне участвуют как с той, так и с другой стороны два или несколько государств. Такие войны принято называть коалиционными. Война Атлантического союза (НАТО) тоже будет коалиционной.

Важнейшей предпосылкой совместных военных действий двух или нескольких государств является отсутствие между ними существенных противоречий или же, во всяком случае, предание забвению имеющихся противоречий на период ведения войны. Поводом для совместных действий всегда служит единый враг, силы которого, как правило, превосходят силы одного противоборствующего государства, а также общность основных целей войны. Война всегда преследует цель — добиться осуществления тех или иных политических или экономических замыслов или же предотвратить угрозу нападения противной стороны.

Отношения между государствами, ведущими совместную борьбу против общего врага, складываются по–разному, в зависимости от глубины связей, установленных между ними по вопросам ведения войны. Так, в основу взаимоотношений может быть положен договор, в котором формулируются единая политическая линия и цель войны, излагается единый план ее ведения, а также определяются силы и средства, выделяемые отдельными странами. Это наиболее тесная форма взаимоотношений, и ее можно рассматривать как союз или коалицию в узком смысле. Примерами этого являются союз между Австрией, Россией и Англией в 1805 году в борьбе против Наполеона; союз между Францией, Англией, несколькими малыми странами, а позднее и Италией; равно как между германским рейхом и Австро–Венгрией в 1914 году, между [19] Францией и Англией в 1939 году, а также между германским рейхом, Италией и Японией в 1940 году.

Менее тесные взаимоотношения складываются, если коалиция одного или нескольких государств с другими странами касается лишь вопросов ведения войны. В этом случае союзное государство сохраняет за собой свободу в решении вопросов своей политики и координирует с другими странами лишь военные мероприятия, которые в большинстве случаев обсуждаются на конференциях руководящих деятелей. Эту форму взаимоотношений можно назвать союзом в широком смысле слова. Примером такого союза являются взаимоотношения Соединенных Штатов с государствами, которые вели борьбу на стороне США в первой и второй мировых войнах.

Непрочность таких отношений проявляется особенно в тех случаях, когда связующим звеном между странами служит в период войны только общность врага, а в остальном эти страны сохраняют полную самостоятельность в политическом и военном отношениях. Политические и военные цели государств также могут быть различными. Руководство совместными операциями в данном случае осуществляется на основе соглашений. Такие отношения были между германским рейхом и Финляндией во второй мировой войне.

На отношения между государствами, независимо от того, как они сложились, оказывают влияние конституции государств и особенно прочность опоры правительства на носителей власти; в демократических государствах — депутатов парламента. Полнота власти в руках правительства и способность его воздействовать на общественное мнение также имеют немаловажное значение.

На ведение войны положительное или отрицательное влияние оказывают и многие другие нюансы во внутриполитическом и международном положении воюющих государств.

Приведенные ниже некоторые исторические примеры коалиционных войн в общих чертах позволяют понять трудности их ведения и особенно предпосылки, необходимые для достижения успеха.

Война 1805 года. Эту войну против Наполеона вела коалиция, состоящая из Австрии, России и Англии, на [20] суше военные действия вели только первые Две страны. Эти три государства заключили союз, определивший совместный политический курс против Франции и преследовавший цель — свергнуть власть Наполеона. Война была предпринята по инициативе англичан, стремившихся удержать Наполеона от высадки в Англию.

Австрия и Россия обменялись оперативными планами, согласованными затем путем переговоров. Россия взяла на себя обязательство выставить стотысячную армию. Армия в 50 тыс. человек 25 августа должна была перейти под Бродами в Галиции австрийскую границу и примкнуть в Южной Германии к австрийской армии. В направлении Богемии должна была следовать вторая группировка русской армии также в 50 тыс. человек.

Австрийцы требовали переподчинения армии, предназначенной для действий в Южной Германии, австрийскому командованию. Русские согласились при условии, что командование будет осуществлять либо эрцгерцог Карл, либо сам император. Эрцгерцог Карл был не только принцем, но пользовался и большим военным авторитетом. Однако в это время он возглавлял военное командование в Италии. Император же не согласился принять пост командующего войсками в Германии: он не хотел брать на себя слишком большую ответственность, боясь за свой престиж. Таким образом, командование в Южной Германии, во всяком случае номинально, принял эрцгерцог Фердинанд. Фактически же там командовал генерал Мак. Эрцгерцог Карл считал его бездеятельной личностью. Еще более резкую оценку генералу Маку несколькими годами раньше дал Наполеон, так что переподчинение русской армии не состоялось.

Первая группировка русской армии оказалась численностью не 50 тыс., а только 36 тыс. человек, которые к тому же пересекли австрийскую границу не 25 августа, а девятнадцать дней спустя. В это время Мак уже начал продвижение на Ульм. Другая русская армия комплектовалась под Варшавой и имела численность всего лишь 28 тыс. человек. Ей требовалось еще очень много времени для сосредоточения. Оказавшись в изоляции, австрийцы были разбиты. Когда 17 октября в Ульме произошла капитуляция, первая группировка русской армии достигла лишь Инна, находясь от австрийцев на расстоянии 250 км. Отсутствие единого военного командования в этом походе [21] стало основной причиной катастрофы. Единое командование обеспечило бы лучшее взаимодействие союзников или бы предотвратило изолированные действия генерала Мака. Однако, сохраняя престиж двора, русская сторона не согласилась на единое командование.

Первая мировая война. Эта война велась союзными государствами (Германией, Австро–Венгрией, Турцией и Болгарией) против стран так называемой Антанты, куда вначале входили Франция, Англия и Россия, а позднее к ним примкнули Италия и Соединенные Штаты. Цель войны союзных государств носила оборонительный характер — сохранить статус–кво. Эти государства не имели единого руководства для ведения войны. Германский рейх и Австро–Венгрия хотя и обладали преимуществом — единством в вопросах «внутренней линии», однако прибегали к совместным действиям только в случае острой необходимости, и то не на решающих направлениях. Действительное стратегическое взаимодействие в больших масштабах стало осуществляться лишь с началом войны. На основе договоренности между верховными командованиями обеих армий австро–венгерские войска, не завершив развертывания, начали наступление против русских, чтобы не допустить их возможного продвижения на Берлин. В это время основная группировка немецких вооруженных сил вела бои на западе. Войска русских были сильно потрепаны и до самой осени связаны боевыми действиями. Когда же поздней осенью они перешли в наступление против Германии, на восточном фронте было уже достаточно немецких сил для соответствующего противодействия.

Всякий раз, когда государства–союзники достигали соглашения о совместных боевых действиях, им сопутствовал успех. Так было при совместных действиях под Горлице весной 1915 года, в походе против Сербии осенью 1915 года, в ходе победоносной битвы за Капоретте осенью 1917 года и в последовавшем за ней наступлении на Италию. Совместное контрнаступление, предпринятое в ответ на наступление русских под командованием генерала Брусилова летом 1916 года, устранило грозящую восточному фронту опасность и привело в ходе последующего за ним блестяще осуществленного совместного удара к [22] победе над Румынией. Однако все это примеры не решающих операций.

Италия объявила войну германскому рейху 23 августа 1916 года, а еще в мае верховное командование германской армии отрицательно относилось к участию Австро–Венгрии в наступательной операции против Италии, отклонив также участие союзных сил в наступлении немецких войск в районе Вердена. Обе акции закончились неудачно. Хотя благодаря переброске войск, высвободившихся на восточном фронте, немецкое наступление в феврале 1918 года было совсем близко к решающему успеху, оно потерпело неудачу, так как не было поддержано союзниками, поскольку в то же самое время наступательная операция, которую вела Австро–Венгрия из Южного Тироля, также провалилась.

Турцию и Болгарию мало кто считал надежными партнерами в войне. Когда стало ясно, что союзники далеки от победы, эти страны — сначала Болгария, а затем Турция — вышли из коалиции. А когда поражение стало очевидным, из союза вышла и Австро–Венгрия, начав искать пути заключения сепаратного мира, чтобы спасти то, что еще можно было спасти.

Это яркие примеры политической переориентации союзников, приведшей их к выходу из коалиции. Но на исход войны это не повлияло. По–иному обстояло дело в Семилетней войне между Австрией, Францией и Россией, с одной стороны, и Пруссией и Англией — с другой. После смерти русской императрицы Елизаветы 5 января 1762 года ее наследник Петр III вышел из союза и заключил мир с Пруссией, что дало возможность Фридриху II добиться победы.

Государства Антанты ставили перед собой различные цели в войне. Англия в соответствии со своей традиционной политикой — ослабить сильнейшую на континенте державу — стремилась устранить в лице Германии своего политического и экономического конкурента; Франция хотела вновь захватить Эльзас и Лотарингию; Италия — присоединить к себе австрийские области, заселенные итальянцами; Россия — разбить Австро–Венгрию, обеспечив тем самым независимость славянских национальностей [23] и установив свое господство на Балканах. Различие целей Франции, Англии и России в войне сильно сказывалось на успехах ее ведения.

Страны Антанты в ходе войны долгое время не имели единого военного руководства, преследуя и в военной области свои особые политические цели. Так, Россия вопреки стараниям Франции сосредоточивала свои основные усилия на борьбе с Австро–Венгрией и, попадая под весьма ощутимые удары австро–венгерской армии, обнаружила эту ошибку только тогда, когда сотрудничать с Францией на первом этапе войны было уже невозможно. Италия тоже вела «свою» войну с Австро–Венгрией.

К согласованности между союзниками в вопросах ведения войны стремилась только Франция. Россию, Италию и Англию склонить к этому долгое время было невозможно. Даже боевые действия англичан и французских войск, действовавших с юга от своих британских союзников, были строго разграничены. При проведении совместных операций боевые действия также носили характер самостоятельных акций войск, сражающихся бок о бок. К этому добавлялись низкие боевые качества британских войск. Так, в летнем сражении 1916 года французы добились определенного успеха, в то время как англичане не смогли продвинуться ни на шаг. Британский фронт не считался частью общего фронта, и поэтому французские силы не вводились для поддержки англичан. Да такая мысль и не приходила никому в голову. Наоборот, было принято решение об отводе части французских вооруженных сил.

Лишь в марте 1916 года в Париже состоялась конференция стран Антанты. Ее целью было достижение единства военных, экономических и дипломатических акций. Но практических результатов в полной мере она не достигла. В ноябре 1917 года на конференции в Рапалло было принято решение о создании верховного военного совета, состоящего из премьер–министров участвующих в войне стран. Задача совета сводилась к осуществлению общего контроля над ведением войны. Но руководители вооруженных сил отдельных государств остались в подчинении своих правительств. Планы, разрабатываемые национальными военными властями, представлялись верховному военному совету, который с согласия правительств [24] координировал их и в случае необходимости вносил в них изменения. Однако и военный совет не получил полномочий по вопросам ведения войны.

Франция продолжала тем временем настаивать на мероприятиях, обеспечивающих единое руководство войной и создание совместного военного командования, получая поддержку в этом вопросе лишь со стороны Соединенных Штатов. После тяжелого поражения под Капоретто (октябрь 1917 года) к этому стала склоняться и Италия, раньше выступавшая против объединения руководства. Россия отпала. Оставалась Англия, которая особенно рьяно выступала против идеи переподчинения своих вооруженных сил. Только премьер–министр Ллойд–Джордж признавал необходимость создания совместного военного командования. Действовал он осторожно и в качестве своего первого шага в этом вопросе расширил полномочия британского военного представителя при верховном военном совете, отменив прежнее его подчинение начальнику генерального штаба. Последний отступил, но зато премьер–министр был подвергнут яростным нападкам и в парламенте, и со стороны общественности. Благодаря мерам, предпринятым Ллойд–Джорджем, создание совместного военного командования несколько продвинулось вперед, однако оно не завершилось подчинением всех вооруженных сил одному лицу.

Только успех, достигнутый немцами в ходе мартовского наступления, развеял все сомнения, порожденные британской национальной гордостью, и преодолел сопротивление многих генералов. На конференции в Дуллане, состоявшейся 24 марта 1918 года, пришли к соглашению опредоставлении неограниченного права командования французскими, британскими, американскими вооруженными силами французскому генералу Фошу. За командующими британской, французской и американской армиями было оставлено право осуществлять в полном объеме тактическое руководство. Каждый из командующих, кроме того, имел право обращаться к своему правительству в случае, если он сочтет, что приказ, отданный генералом Фошем, наносит ущерб интересам его армии. Так или иначе, единое руководство войной было создано, что явилось важнейшей предпосылкой для последующего успеха. [25]

Вторая мировая война.

В сентябре 1940 года между Германией, Италией и Японией был заключен военный союз. Цель его состояла в том, чтобы создать новый порядок в Европе и Восточной Азии.

Главы государств, министры или военные руководители время от времени встречались для переговоров. Единого военного руководства не было, да это при господствующем положении германского рейха в период ведения войны в Европе и Африке и не давало о себе знать. Вклад Японии в войну в интересах ее партнера состоял в борьбе против общего врага. При этом она шла на ущемление своих особых интересов, что было естественно в условиях сложившейся обстановки.

Ведение войны на стороне германского рейха вследствие его господствующего положения не делает сколько‑нибудь существенных открытий в теории коалиционных войн. В Италии на ходе войны сильно сказывалось внутриполитическое положение, при котором отношение к войне значительной части населения складывалось в зависимости от его негативной позиции к Муссолини и фашизму. Сам Муссолини был одержим духом личного престижа, и его едва ли можно было излечить от этого недуга. Его поведение в албанской и греческой авантюрах было из ряда вон выходящим. Союз с Италией является поучительным и в том плане, что он показывает, как маломощный экономически и еще более слабый в военном отношении союзник может быть скорее балластом, чем помощником в достижении цели.

Положение союзников другого блока было иным. Война велась сначала Англией, Францией, Бельгией и Голландией, которые заключили между собой военный союз. После вывода из войны Франции и двух малых государств Англия осталась одна. Это продолжалось до тех пор, пока летом 1941 года не началась война с Советским Союзом, а в конце 1941 года — с Соединенными Штатами. Соединенные Штаты не были связаны военным союзом и во второй мировой войне. Америка и в этом случае рассматривала себя лишь как государство, оказывающее поддержку двум другим государствам, то есть она хотела сохранить политическую самостоятельность и свободу в решении военных вопросов.

С вступлением в войну Америки для военно–стратегического руководства в конце 1941 года был создан комитет, [26] в который входили высокопоставленные офицеры стран, ведущих войну. Он получил название Объединенный англо–американский штаб. Политическая и военная линии ведения войны вырабатывались на конференциях руководящих государственных деятелей. В разработке директивных документов участвовали лишь Англия и Америка. Для сражающейся Франции и других стран альянса дверь сюда была закрыта. Это вызвало большое недовольство со стороны Франции, Канады и Австралии. Несколько позже было предоставлено слово русским. Первая встреча Рузвельта и Черчилля со Сталиным произошла лишь на Тегеранской конференции в ноябре — декабре 1943 года. В июле 1944 года был наконец признан французский «Национальный комитет», возглавляемый де Голлем.

Во многих случаях как внутри объединенного штаба, так и на конференциях возникали большие разногласия. Цель войны для всех была одна: «разгром и ликвидация гитлеровского режима — это главное наряду с другими намерениями и обязательствами». Но для достижения поставленных целей союзникам еще недоставало сил. Америка и Англия проявляли особый интерес к следующим районам: Америка — к Тихому океану, Англия — к Средиземному морю и Ближнему Востоку. Америка еще не имела тогда превосходства в вооруженных силах над своими союзниками.

В первой половине 1942 года, когда Советский Союз оказался в опасном положении, возникли большие разногласия между Америкой и Англией. Для облегчения положения России Америка намеревалась осуществить демонстративную попытку вторжения на Атлантическое побережье, может быть даже незначительными силами, то есть осуществить план, который всецело поддерживался Россией, но не был осуществлен из‑за сопротивления Англии. Последняя предпочитала высадку в Африке или на Ближнем Востоке, что первоначально отклоняла Америка. Расхождение точек зрения не позволило добиться совместных действий до конца 1942 года, то есть до того момента, пока и Америка не согласилась на высадку в Африке.

План вторжения в Европу обсуждался на конференциях в Квебеке, Каире и Тегеране осенью 1943 года при оживленных спорах между Рузвельтом и Черчиллем. Американский план предусматривал высадку войск в Нормандии [27] и Южной Франции. Стремление осуществить высадку на южном побережье Франции встретило сопротивление со стороны Черчилля, который выступал за проведение такой операции на Балканах. Британский премьер в то время считал, что Франция в политическом отношении, а стало быть, и в стратегическом является уже пройденным этапом. В то время как американцы стремились только к разгрому Германии, Черчилль не хотел пускать русских слишком далеко в Европу. Он считал Австрию и Венгрию «стратегическим центром», захват которого русскими раньше западных держав нельзя было допустить. И этого можно было достичь, по его мнению, только путем высадки войск на Балканах, не говоря уже о том, что отсюда мог быть нанесен и решительный удар по флангу и тылу германских вооруженных сил.

Но Рузвельт настоял на высадке войск в Южной Франции. План Черчилля был отклонен. Начиная с 1943 года наряду с экономическим превосходством Америки, что оказало существенное влияние на ход войны, стала проявляться и ее военная мощь. Это создало Соединенным Штатам исключительные преимущества среди западных союзников, почти всегда позволявшие им отныне проводить в жизнь свои планы. Ранее существовавший недостаток — отсутствие единого военного руководства — был теперь устранен в том смысле, что Америка стала руководящей державой. Фактически сложившиеся отношения были к тому же более действенными, чем если бы они были установлены путем соглашения. Нельзя вводить себя в заблуждение, что будто бы между Америкой и Англией не было больше острых разногласий. Однако, как правило, споры кончались победой американской точки зрения. Это повлекло за собой назначение американских генералов на посты верховных главнокомандующих объединенными вооруженными силами Америки, Англии и Франции, ведущими боевые действия в Северной Африке, Франции и Италии.

* * *

Из приведенных исторических примеров нетрудно увидеть предпосылки политического и военного характера, необходимые для максимального использования сил блока, ошибки и просчеты тех или иных союзников, а также причины возникновения этих ошибок. Для этого нужно только [28] выделить главное. Если мы отвлечемся от германского рейха, который во второй мировой войне обладал силой, значительно превосходящей силы союзников, то увидим, что в последних коалиционных войнах важнейших предпосылок для полного использования сил союзных государств или совсем не было, или в отдельных случаях они появлялись слишком поздно. Решающее значение при этом имеет назначение единого главнокомандующего, который обладал бы правом командования всеми вооруженными силами блока. Сколько сил нередко затрачивалось, сколько опасностей приходилось переживать и как часто успех ставился под сомнение только потому, что к необходимости создания такого института приходили не сразу. Это объяснялось тем, что государства были слишком далеки от того, чтобы, будучи в союзе, распознать в нем более высокую ступень сообщества и, руководствуясь этой идеей, выполнять взятые на себя или вытекающие из обстановки обязательства. А ведь почти всегда на первом плане стоит свое государство с вполне определенными политическими интересами. Особое препятствие заключается в сущности государства с его идеями суверенитета и национальной гордости. К этому нередко добавляется соперничество руководящих деятелей. Речь идет, таким образом, о психологических факторах, которые для действенности союза имеют не меньшее значение, чем факторы материальные.

Трудности, препятствующие совместному проведению необходимых мероприятий, возникают прежде всего в тех случаях, когда среди партнеров имеются государства, приблизительно равные по значению и силе, как это имело место в начале второй мировой войны. Америка была вначале не сильнее Англии, а поэтому последняя, имея богатые традиции, считала своего заокеанского «племянника» выскочкой. В то время не было совместных действий, преследующих одну цель войны. Это положение изменилось лишь в связи с огромным ростом могущества Соединенных Штатов, которое в значительной степени превзошло силу их западных союзников.

В основе политики государств лежит идея власти. Ни одно из них не хочет ограничения своей власти даже путем частичного отказа от нее. Ограничить властолюбивые мысли можно только путем учета собственных интересов. При тщательном рассмотрении этого вопроса мы встречаемся [29] с громадными ошибками в оценке собственных интересов. Взаимоотношения в союзах слишком часто омрачаются национальным эгоизмом, неправильными представлениями о существе руководства коалиционной войной. Руководящие государственные деятели не всегда придерживаются той точки зрения, что подлинные интересы каждого отдельного союзного государства заключаются в высочайшей действенности союза и что все другие вопросы, кроме мер по обеспечению этого, должны отойти на второй план.

В качестве надежного средства, способствующего принятию необходимых мер по созданию единого руководства войной, показала себя необходимость, вытекающая из фактически сложившихся действий. Например, критическое положение (Антанта в марте 1918 года) или значительное превосходство одного из партнеров союза над другим (германский рейх и Америка во второй мировой войне). В то время как при критическом положении понятие о подлинных интересах какого‑то одного партнера сводится на нет само по себе, совместные институты, создаваемые на основе договора, постоянно имеют признак, пусть даже фиктивный, добровольного согласия партнеров на их создание. Это чувство собственного достоинства всегда является компенсацией, пусть даже малой, за ущемление суверенитета.

Иначе обстоит дело, когда от этих прав приходится частично отказываться из‑за превосходства партнера. В этом случае нельзя говорить о добровольности отказа от своих прав, если это не зафиксировано в договоре. Но независимо от того, достигнуто ли единство в руководстве на основе договора, или оно является следствием фактически сложившегося положения, у каждого партнера всегда остается возможность действовать, в пределах которой он стремится решить те или иные задачи и улучшить свое положение. Немаловажным для развертывания сил союза является такой момент: действует ли партнер по собственному убеждению, и тогда создаются предпосылки, что он будет бороться до последних сил, или он делает это под определенным нажимом.

Заключение договора создает благоприятные условия для действий по убеждению, хотя исторический опыт в отдельных случаях подтверждает и обратное. Труднее приспособиться к превосходству того или иного партнера и [30] признать его притязания на руководящую роль, которые, как правило, ничем не оправданы. Здесь по отношению к более сильному начинает действовать естественная неприязнь, которая бывает особенно острой в тех случаях, когда превосходство более сильного носит чисто материальный характер и когда самого его считают по его традициям и достижениям культуры не выше других или, во всяком случае, равным с другими. Особое значение имеет такой момент: показывает ли более сильный, а если показывает, то каким образом, свое превосходство над партнерами. Позволяет ли он себе проявлять нетактичность, что недопустимо во взаимоотношениях между суверенными государствами, или допускает проявление своих особых интересов, ставя их выше интересов союза, — все это может рискованно обострить отношения между партнерами и осложнить понимание ими истинных интересов, что в свою очередь отрицательно скажется на боеспособности сил развертывания. Все это позволяет сделать вывод, что психологический момент играет в руководстве коалиционными войнами весьма значительную роль.

Трудность при определении совместных военных мероприятий исходит из различия господствующих в государстве стратегических доктрин. За последние сто лет на мировую военную мысль целенаправленное влияние оказали основы, изложенные генералом Клаузевицем в его труде «О войне», и выводы, сделанные из похода фельдмаршала Мольтке, но в то же время в отдельных государствах получили развитие различные биологически, исторически и политически обоснованные направления в стратегическом мышлении. Здесь я лишь напомню об осторожной, ставящей безопасность на передний план французской, неуклюжей, цепляющейся за материальные ресурсы американской, шаблонной английской и смелой, мобилизующей все силы для достижения успеха немецкой стратегиях.

Эти различия являются также причиной того, что государства даже при всем своем желании зачастую не могут следовать за державой, задающей тон и стремящейся протащить свою собственную стратегию.

Таким образом, коалиции в военном отношении являются очень восприимчивыми организациями, требующими для достижения их действенности наряду с материальными и духовных предпосылок.

Изложенные выше соображения приобретают особое [31] значение для Атлантического союза. В случае если НАТО вступит в войну, она также будет коалиционной. Поэтому при организации этого союза партнеры намеревались путем создания объединенного командования и интеграции вооруженных сил еще в мирное время освободиться от пороков, присущих данному способу ведения войны. Этому способствуют также определение единой стратегии союза, сколачивание штабов, влияние, оказываемое на организацию и вооружение войск, тщательная подготовка к ведению разведки (радиотехнические средства, спутники), состояние обеспечения тыла.

Совместное командование и интеграция сил являются необходимыми предпосылками существования союза и в ядерной войне, требующей не только немедленной готовности по меньшей мере части объединенных атомных, но и обычных вооруженных сил, для стабилизации которых не будет времени, равно как его не будет для переговоров и консультаций.

2. Оперативное овладение территорией

И первая и вторая мировые войны дали новый опыт и новые теории о путях достижения победы. Но все это не меняло основного положения — цель стратегии заключается в уничтожении вражеских вооруженных сил. Однако средства и особенно метод достижения упомянутой цели претерпели в ходе двух мировых войн такие изменения, которые отрицательно сказались на ясности понимания этих явлений.

Вооруженные силы вследствие своей огромной численности и невероятно большой потребности в оружии и технике попали в длительную зависимость от промышленного производства. Поэтому вместе с борьбой против вооруженных сил появилось стремление к уничтожению экономического потенциала или нанесению ему ущерба. Уничтожение же вооруженных сил всегда было основной целью стратегии.

Во всех войнах не пропадало значение трех элементов военной операции: силы, пространства и времени. Но значимость их была непостоянной. Сила всегда зависела от могущества государства и средств для его поддержания. Возросшее значение в ходе второй мировой войны в результате быстротечности операций и тактических боевых [32] действий приобрело время. Повысилось по сравнений с прежним уровнем и значение пространства.

Под пространством понимается место, где ведутся операции и боевые действия против вооруженных сил противника. Вплоть до первой мировой войны оно всегда было чрезмерно большим, чем способности вооруженных сил заполнить и контролировать его. В то время полководцы были далеки от того, чтобы считать неестественным несоответствие между величиной пространства и численностью вооруженных сил.

В прошлых войнах пространством стремились овладеть только в той степени, в какой это было необходимо для достижения целей операции. Отсюда вытекало, что необходимым пространством овладевали в ходе операции, и в какой‑то степени это было ее второстепенной целью. Правда, в определенных районах возводили и незначительные укрепления, с тем чтобы поддержать свои операции и не допустить их срыва противником.

Классическими примерами ведения войны подобным образом являлись в свое время походы принца Евгения, Фридриха II, Наполеона (за исключением войны с Испанией), гражданская война в Америке в 1861–1865 гг., завоевания Мольтке в 1870 году и, наконец, первые операции в России в 1914 году.

В те времена еще считалось безразличным, является ли пространство, где ведутся операции, большим или малым; было само собой разумеющимся, что район, лежащий позади вооруженных сил, должен находиться в их распоряжении, ибо через него проходили так называемые линии коммуникаций, которым противник мог угрожать путем проведения своих операций. Поэтому при подготовке и проведении собственных операций необходимо учитывать их безопасность. Стремление обеих сторон создать угрозу району, лежащему позади вооруженных сил, нередко приводило к проведению самостоятельных операций. Об угрозе, создаваемой действиями партизан, речь пойдет ниже.

Операции на больших территориях. Наполеон, 1812 год.

Стремление овладеть всем районом театра военных действий только путем проведения операций, в которых недопустимо мало внимания уделялось обеспечению безопасности линий коммуникаций, имело место вплоть до первой [33] мировой войны. Интересным примером в этом отношении является поход Наполеона против России в 1812 году. Здесь было налицо явное несоответствие между гигантским пространством и имеющимися силами. Этот поход, поучительный и для атомного века, свидетельствует о гениальнейших полководческих действиях Наполеона, необходимых для ведения войны в условиях только частично контролируемого пространства.

Армия французов с союзными им австрийцами и пруссаками насчитывала 500 тыс. человек и совершала развертывание тремя изолированными друг от друга группами: основная группировка — на Висле по обе стороны Варшавы; Шварценберг с австрийским вспомогательным корпусом — в районе Львова и Сен–Сир с пруссаками и частями французской армии — под Кенигсбергом. Развертывание осуществлялось в соответствии с планами операции и не позволяло господствовать над всем районом между Балтийским морем и Карпатами. Далеко отодвинутые фланговые группировки должны были действовать главным образом для достижения своих оперативных целей, диктуемых обстановкой, и обеспечивать защиту растянутых коммуникаций французской армии.

Русские, которые были значительно слабее — их численность составляла 13 тыс. человек, — сосредоточились под командованием Барклая севернее Припятских болот и 65 тыс. человек под командованием Багратиона — южнее их. Барклай возглавлял командование всеми русскими силами. План Наполеона заключался в том, чтобы, нанеся главный удар по Ковно и Вильно, выйти на северный фланг русских и путем проведения фланговой операции уничтожить их главные силы, ведя одновременно сдерживающие действия на южном фланге и в центре. Эта операция должна была бы привести к разгрому значительно уступающих по силе русских войск. Однако Барклай избежал разгрома путем отхода к Двине, приказав Багратиону подтянуть свои силы в этот же район с тем, чтобы на Двине оказать сопротивление.

Наполеон наступал теперь главными силами через Вильно на Смоленск. Район, лежащий позади его узкого фронта, через который проходили линии коммуникаций, он пытался обезопасить тем, что держал под постоянным напряжением главные силы русских на центральном участке фронта, имея намерение нанести по ним удар. Одновременно [34] он выдвинул против новых русских сил, появившихся сначала на севере, а вскоре и на юге и угрожавших его флангам и тылу, на северо–запад войска Сен–Сира, а на юго–восток — войска Шварценберга, поставив перед ними задачу отразить действия этих сил на флангах. Эти меры, как и ожидалось, увенчались успехом.

Объединения Багратиона и Барклая на Двине Наполеон не допустил путем выдвижения на Минск корпуса Даву. Поэтому Барклай отказался от намерения удержаться на Двине и отступил к Днепру, куда он надеялся отвести и войска Багратиона. Отход Барклая из района сосредоточения на границе, а затем с Двины послужил мотивом для вымысла, будто этот отход был осуществлен в соответствии с русским оперативным планом — путем длительного отступления завлечь Наполеона в глубь русских просторов. Правда же выглядела иначе. Русские намеревались оказать Наполеону сопротивление. Но вначале они были слишком слабы, а впоследствии Наполеон не допустил осуществления этого намерения.

Выхода Багратиона к Днепру, к чему стремился Барклай, Наполеон вновь не допустил путем выдвижения корпуса Даву на Могилев. И когда наконец западнее Смоленска объединение все же произошло, Наполеон провел южнее города большой охватывающий маневр, что побудило Барклая отказаться от предусмотренного сражения под Смоленском и отступить. О том, в какой мере это противоречило замыслу русского государственного руководства, свидетельствует то, что Барклай был снят с занимаемого им поста и заменен Кутузовым. Последний намеревался дать сражение лишь под Бородином. Здесь он имел наконец численное первосходство. Войска Наполеона насчитывали в это время только 134 тыс. человек^[5]. Когда Наполеон достиг Москвы, он имел всего лишь 95 тыс. человек.

Вплоть до этого времени Наполеон сумел обеспечить безопасность тыловых коммуникаций от действий противника. Сен–Сир и Шварценберг путем атак и осуществления контроля занятых ими районов не давали русским силам возможности действовать против коммуникаций [35] французов. Когда на южном фланге появилась новая русская армия под командованием Тормасова, против нее был направлен корпус Ренье. Кроме того, в конце сентября в район Смоленска прибыла резервная армия под командованием маршала Виктора.

Это позволило Наполеону вплоть до подхода к Москве, несмотря на незначительные столкновения, изоляцию и огромную глубину вторжения, добиться господства в оперативном и тактическом отношениях над узким районом позади своих главных сил. Однако ему не удалось решить проблему снабжения армии, отделенной от Франции громаднейшим расстоянием. Его войско все больше уменьшалось в людях, технике и лошадях. Замыслы Наполеона рухнули из‑за несовершенства тогдашних технических средств тылового обеспечения.

Операции в условиях сплошного фронта. В ходе двух мировых войн возникли новые и весьма своеобразные способы их ведения. В первую мировую войну сначала на Западе, а на последующем ее этапе и на Востоке, а также вскоре после начала второй мировой войны стало проявляться стремление к созданию сплошных фронтов с целью обеспечения фронтального господства на всей территории театра военных действий. Предпосылкой к этому явилась небывалая доселе численность армий. Ниже мы хотели бы остановиться на примерах, имевших место в ходе второй мировой войны на Восточном фронте.

Причины создания сплошного фронта были различные. Прежде всего здесь проявилось стремление вовлечь в борьбу по возможности больше средств. Это потребовало введения значительного количества сил, которые рассредоточивались по фронту, так как массированное воздействие возможно было только из небольшой глубины. Затем в сплошном фронте увидели лучшее средство — не допустить обходных действий на флангах и в тылу. Значение тыла возрастало все больше. Он считался жизненным пространством также для военно–воздушных сил. Осуществляемое через него постоянное снабжение приобрело решающее значение не только вследствие возросшей численности вооруженных сил, но и в результате огромного потребления ими боеприпасов и средств борьбы, растущих потребностей в горючем. Нарушение коммуникаций грозило войскам [36] гибелью. Вытекающая из этих положений необходимость создания сплошного фронта стала, таким образом, ярко выраженной.

Оперативные идеи о сплошном фронте оказали немалое влияние и на тактическое мышление войск, поскольку открытые фланги считали чрезвычайно неприятным явлением, а угрозу флангам и тылу рассматривали как самое худшее, с чем можно было столкнуться. Если в войсках появлялась возможность высвободить с фронта часть сил, они привлекались для создания другого фронта на угрожаемом направлении или использовались для усиления флангов. Если же не было никаких возможностей улучшить положение — отступали. Мы видим, что открытые фланги требовали глубоко эшелонированного оперативного построения войск.

Ни одна из войн, в том числе вторая мировая, не опровергла правильности основного принципа: целью стратегии должно являться уничтожение вооруженных сил противника. Этот принцип остается неизменным, он должен быть основным лейтмотивом для действий на войне. Но осуществление этого принципа требует, чтобы операции разрабатывались и проводились именно в этом духе. Для обеспечения их успеха необходимо привлечь основные силы, оставив лишь незначительную часть их для решения других задач. Именно так и поступали все успешно действующие военачальники.

Однако, когда в ходе второй мировой войны на необъятных просторах России стали переходить к созданию сплошных фронтов, этот принцип забыли и даже стали выступать против него. Численность вооруженных сил возросла настолько, что позволяла создать сплошной фронт, но она все же не была столь большой, чтобы можно было сосредоточивать большую часть сил на основных направлениях для проведения операций, решающих исход войны. Основная масса войск решала преимущественно задачи создания сплошного фронта. И поскольку русские действовали аналогичным образом, большая часть их сил была тоже связана и не имела возможности проводить решающих операций. Эта негативная сторона, вызванная созданием сплошного фронта и являющаяся его следствием, на практике сводила на нет цель операции — нанесение противнику поражения или уничтожение его, хотя в теории эта цель была очевидна. [37]

Внезапный удар в удавшемся сражении на границе (22 июня 1941 года) и недостаточная глубина боевых порядков русских, стремившихся к сплошному фронту, позволили достичь успеха в первые месяцы войны и при слабом сосредоточении сил на основных направлениях или даже без него, чему способствовала возможность создания «котлов». Но и «котлы» являются следствием сплошного фронта, ширина которого достигается в ущерб глубине. Даже когда фронт стабилизировался, обе стороны продолжали проводить вплоть до лета 1944 года операции, в которых участвовала только часть войск и которые не могли иметь решающего значения. Основная масса сил была рассредоточена на двухтысячекилометровом фронте. О привлечении их к решающим операциям не могло быть и речи. Иначе обстояло дело в 1940 году на Западе, где развертывание сил вермахта охватило всю территорию пограничного района, однако здесь численность войск по отношению к протяженности фронта (600 км) была такой, что обеспечивала проведение операций и их успешный исход.

Стремление к сплошному фронту в невероятно больших районах не является вспомогательным средством и методом, способствующим разгрому противника. Наоборот, оно представляет огромное препятствие для осуществления этой цели. Правда, это обстоятельство мешает и противнику, создавшему сплошной фронт, привлечь основные силы к проведению важных операций вследствие их скованности. Единственный выигрыш от этого — ликвидация открытых флангов. Но и это только до тех пор, пока не удастся создать сосредоточения сил на отдельных направлениях и добиться прорыва фронта. Сплошной фронт позволяет только господствовать над районом, но не ведет к победе. На Восточном фронте второй мировой войны он, собственно, и явился препятствием, не позволившим использовать преимущества немецкой стороны, а также осуществить нанесение уничтожающих ударов.

На вопрос о том, находится ли сплошной фронт в какой‑то казуистической зависимости от численности войск, от безопасности снабжения, которое и для вооруженных сил небольших размеров является ныне еще более жизненно важным, чем когда‑либо прежде, следует ответить отрицательно.

Рассматривая ниже такие значительные события, как [38] немецкое наступление против России в 1941–1942 гг., мы считаем, что в то время было бы целесообразным оперативное построение трех групп армий постоянно и без тесной связи друг с другом так эшелонировать в глубину, чтобы они были в состоянии прорвать фронт сильного противника или разбить его путем охвата, а также отразить его нападение на свои глубокие фланги путем проведения контрударов. Здесь вспоминаются действия Наполеона при его наступлении на Москву. Достигнутая в результате этого большая свобода маневра позволила бы верховному командованию и в 1942 году успешно проводить путем взаимодействия групп армий такие операции, которые не были бы связаны с малоподвижным и требующим много сил флангом. Можно было бы также ожидать их появления на тех направлениях, которые были у противника самыми чувствительными. Глубоко эшелонированное построение групп армий позволило бы обеспечить и взаимную поддержку в кризисных положениях.

Если противником создается сплошной фронт, то его части, расположенные в стыках между армейскими группировками, бывают обычно уязвимы и не могут предпринять относительно солидной операции. Удар в эти промежутки может поставить обороняющегося в катастрофическое положение.

Отсутствие сплошного фронта, для создания которого привлекается много сил, позволило бы верховному командованию одну или две армии держать в резерве и вводить в бой в случае возникновения кризисных положений или на тех участках, где решается исход боя. Подобное оперативное построение войск является одновременно и предпосылкой для сдерживания противника в проявлении им инициативы для достижения победы в бою.

После того как вопрос о проведении решающих операций в локальных рамках вообще был снят с повестки дня, стали по–прежнему придерживаться идеи сплошного фронта и строить жесткую оборону. Впоследствии это распространилось и на противника.

Взгляд на атомную войну. Решение проблем, связанных с затронутыми вопросами, имеет самое актуальное значение для ведения боевых действий за Европу, если будет применено атомное оружие. Находящиеся в распоряжении обороняющегося силы не позволяют в сложившихся [39] условиях создать сплошной фронт. К тому же атомное оружие требует, даже при наличии большого количества сил, образования промежутков между группировками, а внутри последних в тактическом и оперативном звеньях обороняющийся вынужден будет использовать в своей полосе маневр с конечной целью — не допустить потери территории.

Однако искусство проведения таких маневренных операций со времен битвы под Танненбергом в ходе двух мировых войн, за небольшим исключением, растеряно. В головах военных, сражавшихся во второй мировой войне, идея сплошного фронта занимала все большее место, поскольку во всех войсковых соединениях открытые фланги порождали неприятное чувство постоянной опасности обхода, для предотвращения которого нужно было принимать особые меры. Прежний метод предупреждения такой опасности — создавать на угрожаемых флангах новый фронт — теперь неприемлем. В вопросах оперативного построения и боевых порядков войск атомное оружие требует поисков новых путей.

Несплошной фронт.

Когда зимой 1941 года развитие немецкого военного искусства привело к созданию несплошного фронта, то есть фронта с большими интервалами, между объединениями и соединениями возникли невероятные трудности и кризисные явления, приведшие к потере территории. Эта форма оперативного построения, не имевшая ничего общего с отдельными, самостоятельными фронтами, которые рассматривались мною как целесообразные, возникла стихийно и никоим образом не была диктатом руководства. Она явилась скорее следствием того, что в сентябре 1941 года протяженность советско–германского фронта значительно возросла, цели наступления не достигались, и войска, не получавшие никакой замены с начала войны, были ослаблены настолько, что даже при относительно полной их численности были не в состоянии занять нормальные полосы фронта. Об эшелонировании не могло быть и речи. В качестве примера можно было бы привести действия 2–й танковой армии, которая в ноябре 1941 года не достигла района Тулы лишь потому, что между ней и действующей севернее ее 4–й армией образовалась 50–километровая брешь, для устранения которой [40] не было сил и которая привела к слишком затянувшемуся отводу обеих армий. Бреши были и в самих армиях, и в корпусах. Здесь они были бы менее опасны, если бы соединения, и прежде всего армии, имели глубоко эшелонированное построение, но для этого не хватало сил.

Особую трудность составлял метровый и полутораметровый покров снега. Он препятствовал нанесению контратак по заполняющему бреши врагу. В этих условиях мы пришли к выводу, что зимой, при глубоком снежном покрове, видимо, целесообразнее создавать отдельные, связанные между собой фронты. Крупные наступательные операции в этих условиях стали тогда невозможными и для противника, поскольку атаки против сплошного фронта в условиях глубокого снежного покрова осуществить было нельзя.

Беспрепятственному продвижению противника способствовали лишь бреши. Именно в этом смысле можно говорить о русском наступлении зимой 1941/42 года. Поскольку немецкая сторона из‑за бездорожья и снега не могла осуществить своевременного ввода своих резервов, имело место стремление упредить противника в выдвижении вперед небольших соединений. Практически это вылилось в создание новых фронтов. Но это были всего лишь полумеры, которых хватило ненадолго, так как сил было недостаточно, а выдвинувшиеся вперед войска повисли в воздухе. Только наличие больших брешей и отсутствие сильных немецких резервов обеспечило русским успех в зимнем сражении^[6]. Когда германскому командованию путем постепенного отвода войск удалось сократить линию обороны и создать сплошной фронт, русское наступление сразу же было приостановлено.

Тыловой район.

Этот район подвергается угрозе не только со стороны войск противника, о чем уже говорилось, но и со стороны нерегулярных сил, создаваемых здесь и поддерживаемых, как правило, воздушно–десантными частями. Мы имеем в виду партизан. Так, в войне, которую вел в 1808 году Наполеон против Испании, район, [41] расположенный позади фронта, ни в коей мере не был районом его безусловного господства. Он был одновременно полем деятельности партизан. Французы, для которых это было большой неожиданностью, вынуждены были неоднократно и в значительных масштабах вести борьбу за овладение этими районами. У Наполеона и его войск по было опыта в использовании средств и мер по установлению господства над противником в тылу. В итоге это привело к поражению.

Интересно представить, как сложились бы походы Наполеона, если бы и в других странах дело дошло до аналогичных войн, выливающихся в форму восстаний отдельных слоев населения. Я полагаю, что это, безусловно, не оказало бы решающего воздействия на ход исторического развития, хотя и несколько замедлило бы его. Как знаток военного искусства, он наверняка приспособился бы и к этому виду борьбы, хотя это потребовало бы времени и значительных сил.

От испанской войны мы должны теперь сделать прыжок на 70 лет вперед, чтобы вновь встретиться с подобной войной. Во время оккупации Боснии и Герцеговины на Балканах вновь ожила столетней давности традиционная борьба партизан, доставившая оккупантам немало хлопот. Вторая мировая война привела к созданию среди противников германского рейха партизанского движения. Это движение, правда, не имело такого решающего воздействия, как в 1808 году, но тем не менее затруднило германскому командованию установление господства в занятых районах. Русское руководство было далеко от того, чтобы использовать все возможности для организации и ведения борьбы в тылу противника. Для этого необходимо было бы провести всеобъемлющую подготовку перед войной, чего, однако, сделано не было. Это особенно примечательно в связи с тем, что русские еще в 1933 году в своих директивах разработали доктрину ведения партизанской войны. В возможной будущей войне следует рассчитывать на несравненно более интенсивные средства ведения партизанской войны, и это делает необходимой тщательную подготовку к борьбе за овладение тыловым районом^[7]. [42]

3. Об уверенности в управлении войсками

Для военного руководителя чувство уверенности, которое приходит к нему при получении задачи и не покидает его в ходе ее выполнения, является большим источником силы. Значение этого чувства возрастает еще больше, если у командира имеется хотя бы несколько пунктов, с которых он может до боевых действий или в ходе их видеть картину боя в целом. Даже многочисленные данные, которыми он располагает для оценки обстановки, не могут заменить этого. Элементов, характеризующих в первую очередь положение противника, существует очень много, хотя только некоторые из них имеют решающее значение. Но как раз этих крайне необходимых элементов, характеризующих обстановку, как правило, недостает.

Когда Клаузевиц говорит о том, что на войне кругом подстерегает опасность, это относится не только к развитию боевых действий большого или малого масштабов, но и к тем условиям, в которых приходится действовать командиру. Это относится к командирам всех степеней.

Моя командная деятельность в ходе последней войны распространялась от дивизии до группы армий. Я располагаю опытом, свидетельствующим о том, что даже при неясной обстановке и среди командиров низшего звена чувство уверенности может быть сильным. Будучи командиром дивизии, я почти всегда подмечал это. Объясняется это тем, что противник, если даже он значительно сильнее, располагал в большинстве случаев ограниченными и не всегда ясными возможностями действий, и поэтому его предполагаемые решения в общих чертах нередко можно [43] было предвидеть. В какой‑то мере и я держал противника в поле зрения. Кроме того, я пристально следил за наиболее важными участками местности, от которых зависела организация боя и которые позволяли сделать выводы относительно характера возможных действий противника, а также выявить слабые места, препятствующие осуществлению его возможностей.

Не могу отрицать, что чувство уверенности, которое я испытывал, находясь в боевой обстановке, повышалось потому, что наряду с предоставляемой мне в определенных рамках свободой действий в отношении осуществления тех или иных решений чувствовалась постоянная забота о моей дивизии со стороны вышестоящего командира. Это не должно послужить основанием для вывода о целесообразности ограничения самостоятельности. Это чувство естественное. Оно не исчезало и тогда — и это удивительно, — когда я не получал практической поддержки со стороны вышестоящего начальника, ни будучи в дивизии, ни, за исключением одного случая, на вышестоящих должностях.

Большой круг деятельности в должности командира армейского корпуса, большая протяженность полосы действий, более значительная роль, которую играли разведка и информация, и не в последнюю очередь возросшие возможности, которые имелись в результате превосходства сил у противника, оказали влияние на мое отношение к боевой обстановке. Загадки, которые она постоянно таит в себе, возросли как по числу, так и по размаху. Но именно опыт, приобретенный мной в ходе тяжелых испытаний, которым подвергалась дивизия, заложил первые основы уверенности. Когда корпус участвовал в одной из самых крупных боевых операций — в битве под Орлом, — я почувствовал наибольшую уверенность.

Армейский корпус занимал в командной иерархии среднее положение, которое отнюдь не было завидным. Его командование не соприкасалось с противником, а также и со своими войсками так, как это имело место в дивизии. Да и задачи его, как правило, давали командиру небольшое поле деятельности в плане диспозиции своих войск. Все это оказывало немалое влияние на уверенность командира. Правда, и в этом случае имеется испытанное средство повышения чувства уверенности — создание как в наступлении, так и в обороне в соответствии со сложившейся [44] обстановкой сильных резервов. Но возможностей для этого никогда не было. Недостаточный резерв внушает скорее неуверенность. Еще находясь в дивизии и особенно в армейском корпусе, я убедился в том, что даже при неясности обстановки важным, а при определенных условиях и единственным, средством повышения чувства уверенности являются четко сформулированный замысел, соответствующее ему гибкое оперативное построение войск и твердая воля к осуществлению принятого решения. Стремление познать то, к чему стремишься, всегда является успокаивающим средством. Формулируя замысел, командир определяет основную линию своих действий, если даже исходный пункт очень часто и не имеет прочной опоры. Но всегда ли удается определить четкий замысел? Такой четкий, к которому стремишься, не всегда.

Чувство уверенности возросло у меня, когда я командовал армией и группой армий. Хотя мне и приходилось постоянно иметь дело с превосходящим противником, я располагал значительно большим простором в вопросах использования своих сил. В обороне батальон или дивизия, которым противостоят вдвое большие силы противника, создают более неблагоприятную обстановку, чем в том случае, когда вдвое более сильный противник ведет бой против армии. В наступлении это зависит от качественной стороны сил противника. Операции противника в обороне,представляющие опасность для армии (группы армий), развиваются сравнительно медленно и позволяют в большинстве случаев иметь время для контрмер.

В крупных масштабах сохранить инициативу в наступлении в большинстве случаев легче, чем в низшем звене, потому что в такого рода рамках в случае сильного сопротивления противника проще сменить одно направление наступления на другое. А успех нередко достигается только путем изменения направления главного удара. Возможности же для этого у армейского корпуса незначительные, а у дивизии — еще более ограниченные, так как здесь речь идет о небольших полосах, и противнику нетрудно вести за ними наблюдение. Это прежде всего относится к дивизии, сосредоточение основных сил которой при ее прежнем построении боевого порядка частично все еще не выходило за границы действия огня противника. [45]

Командуя армией, я, безусловно, не слагал с себя заботы о подчиненных соединениях и частях и предпринимал все возможное для улучшения их положения. Но успех армии предопределялся не только моими мерами. Он зависел и от хода боевых действий этих соединений и частей.

Оценка обстановки в значительной степени основывалась на данных, получаемых от разведки и из донесений командиров. Они являлись значительным поводом для сомнений, когда с данными, изложенными в них, командир был или совсем не знаком, или знаком мало, что, как правило, бывало со мной, поскольку в течение девяти месяцев я вынужден был принимать командование одной армией и тремя группами армий.

В общем, я не смог утратить чувства близкой дистанции к боевым действиям, к чему привык за время командования дивизией в течение двух с половиной лет. Но поскольку я стал иметь дело с мероприятиями большего масштаба, приобрел даже в результате некоторого отдаления от тактического руководства преимущество в том отношении, что имел большую возможность наблюдать со своего поста действия противника. В целом чувство уверенности на этой должности во мне укрепилось.

Чувство уверенности командиров всех степеней повышается тогда, когда удается распознать радиошифр противника и перехватить его корреспонденцию (приказы, донесения и нередко очень важные отчеты о трудностях в снабжении). Подобные факты очень часто имели место в России. Несмотря на то что в русских вооруженных силах существовали очень строгие приказы, запрещающие радиообмен, вышестоящие инстанции и прежде всего войска охотно пользовались этим средством связи. В на редкость выгодном положении я оказался в марте 1945 года, когда принял командование группой армий «Курляндия». Противник строго соблюдал запрет радиообмена. Это было накануне последнего сражения. И из других источников (наблюдение, ведение огня, пленные и т. д.) нельзя было установить направление главного удара. Неожиданно одна из инженерных бригад нарушила запрет. Переданное ею сообщение внесло в обстановку требуемую ясность. Однако на такие вспомогательные средства, [46] естественно, нельзя рассчитывать. При будущих боевых действиях они, по всей вероятности, будут применяться все реже, ибо вооруженные силы всех государств сделают из этого соответствующие выводы. Думается, что руководство моторизованными и механизированными соединениями, которые ныне стали преобладающими, делает неизбежным в определенных рамках поддержание радиосвязи и позволяет иногда получать через этот канал нужные сведения.

Опыт в оценке обстановки.

Незаменимым средством укрепления уверенности командира является его опыт боевых действий. Чем он богаче и разнообразнее, тем с большей уверенностью командир подходит к решению задач. Опыт растет вместе с увеличением числа боевых операций и прежде всего встречающихся трудностей. Даже небольшой опыт имеет немаловажное значение.

Перед каждым боевым действием командир должен сделать все возможное, чтобы изучить обстановку. Ведь полученная задача и знание обстановки определяют замысел действий, находящий впоследствии свое выражение в решении. Эта проблема стоит перед командиром и в ходе боевых действий, которые постоянно создают новую обстановку.

Часто уже начало и особенно сам ход боевых действий показывают командиру, насколько правильно он изучил и оценил обстановку, что увидел в неправильном свете и что упустил. Важным при этом являются причины отдельных неправильных выводов об обстановке и ошибок в ее оценке. Многие из них он может познать уже при первоначальной оценке обстановки. Выявить то один, то другой фактор он имеет возможность и в ходе дальнейших событий. В результате вскоре у него создается правильная картина обстановки, позволяющая ему до минимума уменьшить ошибки.

Способность к этому и связанное с ней чувство уверенности обогащают опыт, приобретаемый путем сопоставления выявленных расхождений в оценке обстановки с действительным положением при ведении боевых действий. В то же время каждое правильное положение в оценке обстановки повышает у командира чувство уверенности. [47]

Опыт использования донесений.

Донесения нижестоящих инстанций являются одной из основ оценки обстановки. Они могут содержать как фактический материал, так и взгляды и выводы представляющего донесение. Они заслуживают особого внимания в случае, если дают повод для принятия соответствующих мер. Чем выше должностное положение командира в системе вооруженных сил, тем теснее он связан с донесениями. Мы знаем примеры, когда во время войны подчиненные инстанции, располагая данными о происходящих событиях, подчас не представляли донесений, поскольку предполагали, что они не будут иметь должного значения для вышестоящего штаба. Может быть, во многих случаях это было правильно, но не всегда. В результате в обороне, а также в наступлении вышестоящие органы издавали приказы, требующие к определенным срокам представлять донесения, хотя данных для их составления подчас не было. Тем не менее и отсутствие событий, о которых необходимо доносить, может иметь для командования определенное значение.

Представляющий донесение может также находиться непосредственно под влиянием боя, что сказывается на содержании донесения. В связи с этим легко могут возникнуть преувеличения. В оценке представленных сведений могут проявиться особые личные взгляды, среди которых следует выделить пессимизм и оптимизм. Такого рода донесение не всегда может быть основой для правильного решения.

При оценке донесений следует учитывать не только содержащиеся в них сообщения о тех или иных событиях, но и их значимость, причем последнее в первую очередь. К содержащимся в донесениях сообщениям нужно подходить с учетом их важности и не принимать все изложенное в донесении, в том числе и факты, за чистую монету. Очень часто необходимо очистить зерно от шелухи. Если известен представляющий донесение, сделать это проще. Исходя из его характеристики обстановки и происходящих событий, командир определяет степень достоверности донесения и его значимость. Но и в этом случае сделать это командиру не так легко. Он, что называется, блуждает в темноте, часто вынужден основываться на своей интуиции и нередко испытывает чувство нерешительности. По мере приобретения опыта уверенность постепенно вытесняет это чувство. [48]

Опыт воздействия боя.

Впечатления от боя часто могут быть очень большими. Среди них в первую очередь следует выделить психологические воздействия, возникающие в результате огневого боя. Непосредственно они затрагивают главным образом командиров низшего звена. Я до сих пор помню, как в первом бою во время первой мировой войны рвались русские гранаты и строчили пулеметы по цепи стрелков моей наступающей роты. Первым впечатлением были огромные потери, что вызвало сомнение в возможности дальнейшего наступления при таких обстоятельствах. Но вскоре стало ясно, что я находился под слишком сильным впечатлением от огня, с которым раньше был знаком только на полигонах. Наступление продолжалось, взводы и отделения точно выполняли команды по дальнейшему продвижению вперед. Необходимости выделить взвод для ротного резерва не возникло. Противник не ожидал, что мы настолько продвинемся вперед, и начал отступать сначала группами, а затем и всем составом в расположенный поблизости за его позициями лес. Наши потери оказались, на удивление, незначительными. В последующих боях огонь уже не оказывал на меня такого воздействия. Правильно оценить его эффективность позволил опыт.

С продвижением командира по служебной лестнице непосредственное воздействие на него боя ослабевает. Психологический элемент следует теперь за тактическим. Сильное воздействие мне приходилось испытывать в дивизии, да и в армейском корпусе, особенно когда я наблюдал за боем с передового наблюдательного пункта. Когда моя дивизия, занимая полосу на левом фланге корпуса, в июле 1941 года вела на Днепре оборонительные бои на 20–километровом фронте против пяти русских дивизий, которых, кроме того, поддерживали двадцать батарей Московского артиллерийского училища, большое значение имело установление направления главного удара. Дивизионные резервы были сосредоточены позади левого фланга, а ближайшие германские войска находились на удалении 30км от них. Предполагаемый охват или обход левого фланга, к удивлению, предпринят не был. Противник атаковал в течение нескольких дней по всему фронту, не сосредоточивая основных сил на каком‑либо направлении. После небольшой передышки однажды в полдень против правого фланга дивизии был сосредоточен артиллерийский огонь [49] всех батарей противника, продолжавшийся несколько часов. Планируемое направление основного удара нередко позволяет определить артиллерийская подготовка. И я вначале был склонен предположить, что основной удар будет нанесен по моему правому флангу. Это подтверждал и командир расположенного там полка, который сообщил о вероятности массированной атаки против своего участка.

В этот район уже хотели было перебросить резерв дивизии. Но обстановка заставила меня задуматься и об открытом левом фланге, и, признаюсь, чувство обеспокоенности не подвело меня. Размышления, предшествовавшие такому трудному решению, оказались правильными. Они подтвердили, что равнинная местность (картофельное поле) на правом фланге в отличие от других участков перед фронтом дивизии в высшей степени не пригодна для наступления. Это привело к тому, что резервы не были перемещены. Выводы, послужившие основой окончательного решения, конечно, несколько успокоили, но чувство беспокойства тем не менее еще осталось, особенно при мысли об ответственности по отношению к солдатам, чего не проявлял доселе противник.

В полдень огонь внезапно был перенесен на левый фланг дивизии; когда он достиг своего предела, за ним последовала атака этого фланга. Вскоре стало очевидным, насколько правильно было то, что резервы остались на прежнем месте. На вопрос о том, можно ли было тогда — это был первый серьезный бой минувшей войны — принять такое же решение, если бы местность не показалась в высшей степени не пригодной для наступления против правого фланга, я не хотел бы давать положительного ответа. В дальнейшем на основе накопленного опыта постоянно делались правильные выводы из плотности огня противника, хотя последний переносил артиллерийский огонь, чтобы ввести нас в заблуждение. Приведенный выше эпизод касается и применяемых противником мер по вводу в заблуждение, для распознания которых тоже требуется опыт.

Познание себя в процессе боя.

Стоящая перед командиром задача, независимо от того, поставлена ли она старшим начальником или вытекает из обстановки, всегда является [50] своего рода испытанием, которое необходимо выдержать и которое в ходе развития боя порождает все новые и новые проблемы. Третьим фактором является судьба, либо улыбающаяся командиру, либо готовящая ему неудачу. Но независимо от того, решена ли задача успешно или на пути ее решения стояли труднопреодолимые преграды, командир больше познает себя. Он узнает, как он вел себя в тех условиях, в которые был поставлен или которые сложились, как он реагировал на постоянно новые, зачастую неожиданно возникающие требования боя. Одним словом, он учится познавать себя. И это имеет место как при успехах, так и при неудачах. Пожалуй, именно неудачи являются пробным камнем. Особое место при этом занимают внезапные действия противника, поскольку в таких случаях поведение командира имеет решающее значение.

Такая проверка ни в коей мере не является сознательным процессом. В большинстве случаев у командира пробуждаются сначала воспоминания об обстановке, в которой он некогда находился, затем о его собственном поведении. Но для него подобная проверка своей личности является самым драгоценным опытом, который он приобретает в целях укрепления в себе чувства уверенности.

4. Причины ошибок руководства

Опыт в этой области дали только войны, которые велись с помощью обычного оружия. Но он будет применен в значительной мере и к противоборству в условиях использования атомного оружия. Это вытекает из того факта, что и атомное противоборство является вооруженной борьбой, что даже войны в своей сущности не меняются и отличаются одна от другой только по способам ведения, применяемым в то или иное время средствам борьбы и что, наконец, ошибки руководства в своем подавляющем большинстве порождаются деятельностью человека.

Под ошибками мы подразумеваем такие действия по выполнению решений начальника, которые не соответствуют сложившейся обстановке (с учетом задачи, сил противника, местности, своих сил и т. д.). Ошибки могут возникать также и при проведении в жизнь даже правильных решений. [51]

Решение — волевой акт командира. В зависимости от занимаемого им поста оно определяет всю совокупность военных акций и во всех случаях методы их осуществления. О сущности решения речь пойдет позже.

Генерал–фельдмаршал Мольтке дал весьма ценное определение действий командира, сказав следующее: «Задача заключается в том, чтобы в непрерывно меняющейся обстановке уметь познать фактическое положение вещей, покрытое туманом неизвестности, правильно оценить данное, разгадать неизвестное, быстро принять решение и твердо и непоколебимо проводить его в жизнь».

Но в этих словах кроется намек и на источники ошибок, выходящих за пределы того, что изложено мной при описании технико–психологической стороны принятия решения (смотри раздел «О решении»). Они могут появиться, если говорить словами Мольтке, и при познании фактического положения, и при оценке данного, и при определении неизвестного, и при выполнении решения. Если говорить языком сегодняшнего дня, то это означает изучение и оценку обстановки, интуитивное познание недостающих данных и энергичность действия. По всем этим вопросам руководство допускало ошибки в ходе всех войн.

Когда Мольтке говорит о «непрерывно меняющейся обстановке», он имеет в виду, что на войне ни один вид обстановки не похож на другой, каждый порождает свои проблемы. Время года, особенность командного состава и войск противника, численность своих войск по сравнению с численностью войск противника, его моральное и физическое состояние и т. п. в любой обстановке являются более или менее различными, как бывают различными намерения противника и свои собственные задачи. Постоянна возникающие проблемы и их особенности всегда требуют новых способов действий, использования все новых и новых вспомогательных средств, причем необходимо всегда придерживаться своего собственного замысла и по возможности проявлять инициативу. Поэтому прежде всего следует остановиться на самой крупной ошибке, которую может совершить командир.

Гибкость ума командира должна быть тем выше, чем сложнее обстановка. Но как раз в подобных случаях, когда обстановка характеризуется значительными трудностями и прежде всего угрожающим положением, [52] умственная гибкость у некоторых командиров снижается или даже парализуется. Выход, который он ищет из этих трудностей, подсказывает ему схема. Она представляет особый клубок абстрактных мыслей, которые возникают у командира на основе в сущности правильных положений, вытекающих из уставных требований или полученных им в процессе обучения, но которые не подходят в общем к создавшейся обстановке. Поэтому шаблонные решения редко приводят к успеху. Они являются самыми большими врагами в руководстве. Это одна из причин того, почему такой старый мастер военного дела, как Мольтке, употребил в начале своего содержательного высказывания выражение: «Меняющаяся обстановка».

Личный опыт, вводящий в заблуждение.

Другая причина ошибок проявляется тогда, когда личный опыт, приобретенный в каком‑то отдельном случае, кладется без серьезной проверки его в основу дальнейших действий. И здесь подтверждается тезис — что было правильно в одном случае, не может быть слепо применимо в другом. Опыт, безусловно, представляет большую ценность. Но он должен быть истинным, если его хотят положить в основу каких‑то действий. Это значит, что он должен содержать в себе весь круг вопросов, решаемых с его помощью, быть выше личных односторонних впечатлений, из которых берется основное содержание. Но и при этом применение накопленного опыта в каждом отдельном случае требует большой осторожности.

К каким пагубным последствиям может привести увлечение личными впечатлениями, показывает пример времен первой мировой войны. Так, на русском фронте командир одного из наших полков, которому однажды не удалось преодолеть в ходе наступления заболоченную местность, слишком положился на заболоченный участок перед своим полком, а русские именно здесь и прорвали оборону.

Настоящий опыт находит свое выражение в наших уставах. Но существует опасность, что само по себе правильное положение при известных условиях может стать ошибочным. Это проистекает из того факта, что положения уставов не являются готовыми рецептами и в каждом конкретном случае их применение требует тщательного [53] взвешивания. Бесспорно правильно положение, что наступление является единственной формой боя, способной обеспечить успех. В результате в головах многих еще задолго до первой мировой войны возник тезис о наступлении любой ценой и при любых обстоятельствах. Невольно вспоминается, что в то время на умениях или командных играх считалось недопустимым даже думать об оборонительном решении той или иной задачи, хотя бы и в качестве временной меры.

Мысль, высказанная генерал–фельдмаршалом Мольтке в связи с решением в 1875 году одной тактической задачи — наибольшего успеха можно ожидать в том случае, когда удастся сначала побудить противника к наступлению, а затем, обескровив его, самому перейти в наступление, — в то время не находила одобрения. У меня нет намерения возводить это в степень основополагающего правила или выставлять в качестве рецепта. Но в ситуациях, когда соотношение сил свидетельствует о бесперспективности чистого наступления, принятие такого решения может быть единственной возможностью достижения успеха.

Во всех случаях тезис о наступлении любой ценой, даже при неблагоприятном соотношении сил, приводил к проведению многих наступательных операций, которые заканчивались неудачей или большими потерями. Особенно много подобных примеров было в период первой мировой войны.

Безусловно, воспитание командиров и войск в наступательном духе необходимо. Но при этом не следует допускать односторонности, закрывать путь к альтернативе.

Я ссылаюсь при этом на один из многочисленных примеров второй мировой войны, на решение по вводу в бой 36–й пехотной дивизии в битве под Орлом (см. раздел «Сражение под Орлом»).

Предвзятое мнение.

Взгляды, которые не соответствуют действительности, складываются на основе предвзятых мнений. Предвзятое мнение в жизни и особенно в военном руководстве всегда вредит. Так, нередко противнику приписывают такие намерения или ожидают от него таких решений, повода для которых без предвзятого мнения найти нельзя. Хотя лично мне известны лишь некоторые [54] случаи, когда предвзятое мнение являлось причиной просчетов командования.

Когда в июле 1944 года на двух направлениях — восточнее Варшавы и восточнее Карпат — было установлено сосредоточение значительных русских сил, Гитлер принял скопление войск восточнее Варшавы как демонстративное и, основываясь на своем предвзятом мнении, все внимание уделил доставлявшему ему постоянные заботы русскому наступлению на румынские нефтяные источники, принимая русское наступление на Юге за основное. Это предвзятое мнение не соответствовало оценке оперативной обстановки. Невзирая на мнение ряда генералов, которые также считали, что только русский удар в направлении Варшавы может облегчить положение их союзников, высадившихся в Нормандии, Гитлер не менял своей точки зрения и лично отдал приказ, запрещающий переброску под Варшаву резервов, основные силы которых находились на Юге. События подтвердили его неправоту, что привело впоследствии к тяжелым неудачам в ведении боевых действий на Восточном фронте.

Особенно ярким примером в этом плане явились в ходе первой мировой войны перед 12–й битвой на Изонцо действия командира 24–го итальянского армейского корпуса, располагавшегося на высотах восточнее Изонцо. Он был уверен, что противник может атаковать только с высот, и строил в соответствии с этим свою оборону. Однако германо–австрийские войска прорвали оборону в долине Изонцо и оказались вскоре в его тылу.

«Самое разумное».

При отсутствии исходных данных о предполагаемых действиях противника стало чуть ли не правилом ожидать, что он предпримет самое разумное. Но что означает самое разумное? Упомянутый итальянский генерал, безусловно, считал неразумным в действиях противника осуществление удара в низине и, наоборот, самым разумным — наступление с высот.

Но кто может сказать, что противник считает самым разумным? Если мы хотим ответить на этот вопрос, мы должны поставить себя в положение противника, хотя и в этом случае, вполне естественно, будет проявляться наша подготовка, наш опыт, наш характер и т. д. и в то же время отсутствовать многие необходимые данные, которыми [55] располагает противная сторона. Само собой разумеется, результат, к которому мы придем, будет значительно отличаться от хода мыслей противника, а поэтому он неминуемо приведет к ошибкам.

Как в наступлении, так и в обороне целесообразно и необходимо установить, какие действия противника могли бы оказаться наиболее опасными для успешного осуществления нашего замысла. Тем самым мы вовсе не хотим сказать, что их обязательно следует ожидать в действительности. В упомянутой битве под Орлом каждый немецкий командир наверняка использовал бы силы 3–й русской танковой армии с ее 1400 танками и 21 стрелковой дивизией для нанесения на большом фронте массированного удара по 35–му корпусу, и он достиг бы за короткое время внушительного успеха. Но противник вводил в бой танки не массированно, а отдельными группами. Так, в первый день он ввел в бой всего лишь 150 танков, во второй — 180, в третий — 250, в четвертый — 300 и в пятый — 600. Итог — 978 подбитых русских танков. Пехота также вводилась в бой отдельными группами по 5–8 дивизий. Действия русских носили характер тактики изматывания сил, с помощью которой они, очевидно, рассчитывали прорвать фронт.

Я предусматривал мощное наступление сильно превосходящего противника. Но предположи я, что «самое разумное» в действиях противника является с уверенностью ожидаемым, и не учти я некоторых слабостей русского руководства в этом сражении, для спасения корпуса от разгрома оставалось бы лишь одно средство — его своевременный отвод.

Вполне естественно, опасений у меня было больше, чем когда‑либо до этого в ходе войны. Командирам дивизий я их не высказал. Обсудил с ними лишь обстановку с учетом разнообразия возможностей, которые скрывались в ней. И в этом случае я исходил из своего опыта: в тяжелой обстановке командир никогда не должен делиться своими опасениями с подчиненными ему командирами, ибо это отрицательно сказывается на их уверенности и силе воли. Наоборот, сомнения в успехе должны всячески пресекаться командиром. Он, кроме того, никогда не должен давать понять подчиненным, в какой степени их доклады могут быть отражены в его решении, ибо это значило бы, что он перелагает на них часть своей ответственности [56] и заимствует из их докладов наиболее важные мысли.

Впечатления боя.

К самым сильным впечатлениям, безусловно, относятся впечатления боя. Поэтому они могут оказать влияние на формирование взглядов и на их правильность. Неоднократно проверенным фактом является то, что командирам низшего звена противник кажется тем сильнее и опаснее чем ближе он к ним продвинулся. Это не позволяет некоторым командирам предположить, что противник тоже может находиться в неблагоприятных условиях (моральная подавленность, трудности снабжения и т. д.). Следствием этого могут явиться неоправданные и поспешные действия, отказ от прежних намерений и т. п.

Мне вспоминается один старый генерал времен первой мировой войны, который квинтэссенцию опыта войны выразил в следующих полных юмора словах: «Пока плохо лишь наполовину, но все это продлится еще столько же. Утешает лишь то, что у противника забот еще больше».

Внезапность.

Сильное влияние на решение и действия командира может оказать внезапность. Внезапно достигнутые противником успехи могут выйти в представлении некоторых командиров далеко за пределы их значимости. Решение командира основывается в таких случаях на оценке обстановки, не соответствующей действительности. При этом следует учитывать, что ничто так не ослабляет духовные и моральные силы, как внезапность. В итоге нередко возникают так называемые половинчатые решения. Особенно часто это бывает в тех случаях, когда внезапность порождает в представлениях командира чувство опасности, в возможности предотвращения которой он не уверен. На этом мы остановимся особо в разделе «О внезапности».

Защиты от истинной внезапности нет, ибо в противном случае это противоречило бы самому понятию «внезапность». Охранение и разведка должны держать противника под контролем, а также не допустить, чтобы действия, планируемые противником не как внезапные, стали внезапными. Разведка может, кроме того, добыть данные [57] о намерениях противника и тем самым предотвратить внезапность. Все это находится, таким образом, на службе борьбы с внезапностью. Но когда противнику удалось добиться внезапных действий, командир оказывается в опасной ситуации.

Моральное последствие внезапно изменившейся обстановки командир может полностью устранить или сильно уменьшить в том случае, если он будет знать каждый раз возможности проведения противником внезапных действий и продумает по крайней мере свои первые контрмеры, хотя и в этом случае следует придерживаться того, что эти возможности не познаны и могут быть не учтены. Неправильно в этих случаях разграничивать предполагаемое от непредполагаемого, поскольку зачастую именно непредполагаемое требует особо тщательной проверки.

Существует старое правило, подтверждающее, что лучшая защита от внезапности — сильный резерв. Но внезапные действия противника еще далеко не устраняются только наличием резерва. Задача состоит в том, чтобы путем проведения соответствующих мер исключить моральное воздействие внезапности. Безусловно, это воздействие будет тем меньшим, чем сильнее резерв, имеющийся в распоряжении командира. Впрочем, легко дать совет создать сильный резерв. По опыту мы знаем, что на войне редко имелась такая возможность.

Дезинформация противника.

При благоприятных условиях стремятся также к тому, чтобы путем мер, вводящих в заблуждение, побудить противника принять решение, не соответствующее обстановке. Подобное стремление следует ждать и со стороны противника. Причины ошибок в руководстве появляются здесь в том случае, если командир не распознает замысла действий по вводу в заблуждение. Пример действий по вводу в заблуждение, приведших к принятию неправильного решения, имел место в январе 1943 года в районе Орла (см. «Дезинформация противника и пропаганда как средство ведения войны»).

Аналогичный источник опасности возникает и в результате так называемых демонстративных действий, являющихся преимущественно средством наступающей стороны и преследующих цель — ввести противника в заблуждение относительно своего замысла и особенно [58] направления главного удара. Таким образом, мы видим, что командир должен рассчитывать при принятии решения и ведении боевых действий и на сознательное воздействие противника, стремящегося направить командира по ложному пути.

Неиспользованные возможности.

Разнообразная обстановка, складывающаяся на войне, требует от командира четкого представления о возможном. Опасность возникновения ошибки, которая может отразиться на решении, особенно велика при разграничении возможного и невозможного. Но вместе с тем здесь мы вступаем в область особых категорий, присущих деятельности командира, категорий смелости и риска, которые не должны исключать возможное.

Мнение о возможном обусловливается не только особенностями данного конкретного случая, но частично и личностью командира. Для человека с нерешительным характером поле деятельности здесь намного уже, чем для людей сильных и смелых. Нерешительному командиру невозможным кажется значительно больше, чем это имеет место в действительности. Следствием этого являются неиспользованные возможности или же ошибки в их использовании.

Другое дело, когда даже при трезвом рассуждении что‑то кажется невозможным, однако отдается приказ на проведение этого, ибо иного выхода нет. Оправданием этому служит безвыходность. Как свидетельствует опыт, даже в самых сомнительных ситуациях всегда тлеет искра надежды. И это основывается на неясности, которая присуща на войне любой обстановке и любому боевому действию.

Приказ, который я получил в октябре 1944 года на совершение марша 20–й горной армией из района Лапландии в Норвегию, рассматривался многими, в том числе и нашими врагами, как невыполнимый. Армия располагалась в то время на восточной границе Лапландии; фронт был растянут на 800 км. Лишь две дороги вели отсюда к границе Норвегии, находящейся на удалении 1000 км. Местность представляла собой почти полностью непроходимую скалистую лесотундру. Уже по этой причине была видна вся авантюристичность предстоящей операции — [59] преодолев сопротивление втрое превосходящего противника, вывести армию из трехкратного окружения и перебросить ее, располагая сначала двумя, а затем одной одноколейной дорогами в Норвегию. За исключением транспортных тыловых частей, армия состояла сплошь из пеших войск (200 тыс. солдат и 70 тыс. лошадей), которым предстояло пройти от 1500 до 2500 км. Передвижение осложнялось тем, что оно совершалось большей частью в условиях арктической зимы. На этот раз даже сам Гитлер, как он сказал мне при встрече в январе 1945 года, считал операцию невыполнимой.

Командир оказывается в тяжелом положении, когда речь идет об оценке технических возможностей; определенную роль в отыскании правильного решения может играть риск. В середине июля 1941 года 53–й армейский корпус в составе двух дивизий продвигался по дороге через Бобруйск в направлении Рогачева. Северную колонну корпуса, отделенную 15–километровой полосой леса от основных сил, составляла возглавляемая мной 52–я пехотная дивизия, которой предстояло форсировать Березину у Свислочи. В лесной зоне этого района находились части некоторых русских дивизий, оказавшихся здесь несколько дней тому назад в результате продвижения к Днепру танковой группировки Гудериана. Под Свислочью глубоко врезанную в местность реку и прилегающий к ней район затопления пересекал многокилометровый старый деревянный мост, южнее которого находился одноколейный железнодорожный мост. Грузоподъемность деревянного моста позволяла осуществлять передвижение через него пеших войск и конных повозок при соблюдении значительных дистанций. Учитывая это, моторизованным частям, находившимся еще далеко в тылу, было приказано совершать передвижение по основной дороге; в отношении артиллерии сделать это не представлялось возможным, ибо в этом случае она смогла бы соединиться с основными силами дивизии лишь несколько дней спустя. Все говорило за то, что ее следует переправить через реку по железнодорожному мосту.

Однако дивизионный инженер, подчеркивая свою ответственность, доложил, что осуществить это невозможно из‑за узости железнодорожного моста и отсутствия на нем необходимого настила. Это подтвердил и осмотр моста. Тем не менее я принял решение попытаться осуществить [60] переправу через железнодорожный мост с импровизированно оборудованной проезжей частью. Имелся риск, что орудия упадут в реку, но тем не менее я был уверен в безопасности переправы расчетов, следуемых впереди орудий и за ними. В ходе переправы создавались, правда, критические ситуации, однако проведена она была без материальных потерь. На принятие мер, кажущихся нереальными, можно решиться лишь тогда, когда другого выхода нет. Но в этом случае было бы ошибкой страшиться попытки или же предпринимать ее с раздвоенным чувством.

Престиж.

Известным источником ошибок руководства являются вопросы престижа. Они даже были поводом для войн. Нас они интересуют лишь постольку, поскольку могут оказать влияние на решение военного руководителя. В первую очередь сюда относится неоправданная оценка местности, где вопросы престижа проявляются чаще всего. Так, за участки местности или населенные пункты часто ведутся тяжелые бои не потому, что овладение ими важно для боевой обстановки, а только потому, что они были до недавнего времени в собственном владении и их отнял у нас враг.

Такие бои приносят излишние потери. Их ведение по соображениям престижа является ошибкой. Но последствия принятия решения по престижным соображениям становятся еще более тяжелыми, если их пагубное влияние сказывается на настроении войск. Это затрудняет принятие правильных решений. Часто к тому же это влияние переоценивают. Если войска понимают, что имеется возможность исправить положение, то отрицательное воздействие редко сказывается на их настроении. По–иному обстоит дело, когда ясно видна невозможность восстановить прежнее положение. В большинстве случаев это оказывает гнетущее воздействие, против которого борьбу ведут уже другими средствами.

Весной 1942 года 52–я пехотная дивизия, которой я командовал на Восточном фронте и которая являлась армейским резервом, временно была снята с фронта. Танковая дивизия, имевшая в своем составе сильные части и занимавшая большой фронт обороны на открытой местности, подверглась внезапной атаке противника и была [61] отброшена в низину к опушке леса. Моя дивизия совместно с частями танковой дивизии планировалась для ввода в бой с целью восстановления положения. Командир танковой дивизии расценивал положение как нетерпимое. Поражение вызвало подавленность морального духа солдат дивизии.

Изучив обстановку, я пришел к выводу, что: 1) восстановление прежнего положения возможно, хотя это и связано со значительными потерями; 2) отразить новые атаки превосходящих сил противника, как показал опыт, и удержать позиции будет трудно; 3) положение, которое заняли части танковой дивизии после атаки противника, является несравненно более выгодным, чем прежнее, ибо обороняться от врага, обладающего сильными танковыми соединениями, особенно выгодно было на позициях, перед которыми располагался заболоченный луг, а позади — значительные лесные массивы.

Командир танковой дивизии горел желанием занять потерянные позиции, и мне было трудно убедить командование корпуса в бессмысленности контратаки. Но поскольку моя дивизия являлась армейским резервом, у меня была возможность изложить свою точку зрения командованию армии. Это, видимо, дошло и до командования группы армий, так как некоторое время спустя поступило уведомление, что фельдмаршал фон Клюге решительно выступает против проведения контратаки. Без этого решения атака была бы проведена лишь по мотивам престижа и была бы совершенно ненужной.

Равновесие между «за» и «против».

Иногда складывается обстановка, в которой при выработке решения каждому «за» противостоит якобы равноценное «против». Это особенно опасно, когда командир склонен к нерешительности. В такого рода ситуациях имеются предпосылки для принятия так называемых половинчатых решений или проявления бездеятельности. Обе предпосылки почти всегда порождают грубые ошибки в руководстве.

В подобных случаях командир должен помнить, что при правильной оценке боевой обстановки не может быть равновесия между взаимоисключающими причинами и что такое равновесие может быть основано лишь на неправильной оценке отдельных компонентов обстановки. Однако [62] в тех случаях, когда командир в своих рассуждения не может прийти к правильному выводу, основополагающими должны быть уставные положения, которые предостерегают его от ошибок в подобной обстановке. Так, в одном из старых уставов мы находим четкие слова: «При сомнениях лучшим является наиболее смелое решение. Ошибка в выборе средств вредит меньше, чем нерешительность или упадничество. Бездеятельность же — пагубна».

Сильное сужение понятия «невозможно», о чем мы уже упоминали, привело также к тому, что в ходе второй мировой войны редко имели место половинчатые решения или факты бездеятельности.

Из сказанного следует, что при выработке решения командир находится в условиях, которые могут затруднить принятие им правильного решения или даже воспрепятствовать этому. Здесь была предпринята попытка показать наиболее часто встречающиеся причины ошибок в руководстве. Но порой складывается обстановка, когда между собой конкурируют сразу несколько причин. Задача состоит в том, чтобы распознать влияние любой из них в каждом отдельном случае. Если этого удастся достичь, значит, сделано уже многое, хотя далеко не все. Командир должен показать силу своего характера и способность исключить влияние побочных причин на принимаемое им решение. А это является наиболее трудным.

5. О решении

Любое действие обосновано решением. Если цель не может быть достигнута с помощью какого‑то одного акта, то для проведения этого действия постоянно требуются новые решения. Нередко они могут оказаться очень простыми. Решения военного руководителя часто также могут быть простыми, хотя и связаны с определенными предпосылками. Но военное руководство сознает чрезвычайную важность обстановки, в которой принимается то или иное решение. Именно такую обстановку имел в виду Наполеон, когда в своем «Мемориале», написанном на острове Св. Елены, утверждал: «Нет ничего труднее, но в то же время и ничего ценнее, чем принять решение».

Задача военного руководителя вытекает или из полученного приказа, или из самой обстановки. Но в то же [63] время способ выполнения поставленной задачи складывается у военного руководителя, как правило, под влиянием обстановки, в которой он должен действовать инициативно и в духе решаемой задачи. Действия по собственной инициативе, как и действия по выполнению поставленной задачи, также требуют принятия решений.

Решение математических задач, когда оперируют определенными величинами, является результатом деятельности разума. Решение военного руководителя также представляет собой акт разума, хотя здесь действуют и другие факторы. Мышление, подобно осязанию и воле, является функцией духовной жизни, которая частично находится под влиянием материального воздействия.

Чувства и воля, как и физическое состояние, также могут оказывать воздействие на мышление и влиять на его правильность. Здесь только следует иметь в виду опасность обратного воздействия. Психологическое и физиологическое воздействие может явиться источником ошибок и неуверенности, при этом большую роль играет состояние нервной системы. К этому можно добавить также такие факторы воздействия, которые вытекают из особенностей характера человека. К ним относятся: оптимизм и пессимизм, склонность к чрезмерной осторожности, медлительность, колебание и не в последнюю очередь ярко выраженное шапкозакидательство. В результате всего этого в мышлении может появиться элемент иррациональности.

Помимо этого, мы знаем, что какие‑то границы в мышлении появляются лишь тогда, когда с его помощью достигнуты при наличии определенных предпосылок прочные результаты. Здесь, как и в математике, нельзя решить два уравнения с тремя неизвестными. Все это имеет значение для выработки правильного решения. И наконец, мы подошли, видимо, к самой значительной трудности, стоящей перед военным руководителем при принятии того или иного решения. Ведь ясно, что едва ли когда‑нибудь имеются в наличии все предпосылки, способствующие правильному принятию его именно в области мыслительной операции. Это имеет большое значение потому, что и военный руководитель зачастую принимает решение, не располагая всеми необходимыми для этого данными.

То же самое, что было сказано о роли мышления при выработке решения, относится и к выводам, на основе которых строится решение. Так, принятию решения предшествует [64] оценка обстановки, которая делается с учетом полученной задачи, если такая задача вообще поставлена. Обстановка включает данные о своих войсках, войсках противника и в большинстве случаев о положении соседей. В характеристике своих войск отражаются их род, численность, группировка, физическое и духовное состояние личного состава, а также вопросы снабжения, воздушной обстановки, состояние дорог и их проходимость, характер местности. Оценка положения соседей осуществляется аналогичным способом, особенно если это имеет значение для своих войск и организации возможного взаимодействия.

При оценке положения противника учитываются численность, вооружение, группировка сил, их боевая подготовка, характерные способы ведения боевых действий, физическое и духовное состояние личного состава, вопросы снабжения войск и, наконец, качественная характеристика руководящего состава,его возможные намерения. Из большинства этих факторов и преимущественно из их взаимосвязи вытекает соответствующая динамика. Установить ее, оперируя лишь цифрами и прочими реальными данными, нельзя, однако она имеет значение для принятия решения. Дать оценку многим из этих факторов проще в том случае, если боевые действия уже велись.

Понятно, что и сами условия боя составляют очень существенную часть обстановки и должны быть оценены особо.

Ясно, что даже при оценке своих войск чего‑то недостает. Особенно в ходе боев и операций не всегда имеется возможность правильно оценить положение частей, их состояние и обеспеченность. Что же касается данных, характеризующих положение противника, то некоторых из них вообще может не быть, в лучшем же случае о них можно судить лишь с большей или меньшей степенью вероятности. Важные сведения часто отсутствуют полностью. Однако, несмотря на неполноту данных, обстановка должна быть оценена.

Чем ниже ступень руководства, тем больше сам командир занимается сбором данных для принятия решения. Для командиров среднего и высшего звена полученные сведения являются продуктом труда более или менее значительного числа лиц. Эти сведения, если они не добыты в ходе боя, основываются на докладах и донесениях, над [65] которыми часто работают десятки людей, причем в них легко можно допустить ошибки и неточности, так как определенную роль при этом могут играть субъективные оценки, выводы, впечатления и даже предположения. Их изучение и использование являются опять же задачей других инстанций, от которых ожидается проявление способностей к выводам и отделению кажущегося субъективного от кажущегося объективного. К этому в отдельных случаях добавляются личные мнения, а также сообщения подчиненных и соседей, которые зачастую держат в поле зрения не обстановку в целом, а лишь свой участок. Вполне естественно, что необходимо, особенно для высшего руководящего звена, учитывать обстановку в целом, учитывать ее в той мере, в какой она известна и касается собственных действий.

Проблемы, неточности и неуверенность, как и едва осязаемые предчувствия, во многих случаях могут завести командира в тупик при выработке того или иного решения, если о себе не даст знать интуиция. Уже в ходе оценки обстановки, предшествующей принятию решения, она приобретает большое значение. Интуиция — схватывание невидимых связей, когда мнение наряду с сознательным осмысливанием складывается и на основе представлений, которые образуются в результате чувственных переживаний, возникающих под воздействием характера и опыта. Во многих случаях интуиция необходима и ничем не может быть заменена. Но командир всегда должен помнить, что она может таить в себе и опасный источник ошибок. Ошибки эти возникают прежде всего тогда, когда интуиция, имеющая с сознанием лишь поверхностную общность, контролируется командиром не настолько, насколько это возможно, когда вместо интуиции основываются на иллюзии. Интуиция незаменима и тогда, когда принятию решения предшествует сложная борьба между «за» и «против».

Особенно большие трудности, встречающиеся при выработке решения, могут породить стремление решить исход этой борьбы с помощью аргументов. Это равносильно уходу от трудностей, о чем говорил Наполеон: «Редко встречаешься с тем духовным мужеством, мужеством в два часа ночи, мужеством внезапным, которое, несмотря на крайне часто появляющиеся сомнения, ни в коей мере не затрудняет свободу духа, мнения и решения». Этот [66] метод, естественно, таит в себе большие опасности, но он может быть и источником больших успехов. Здесь мы видим вечную антиномию, прежде всего действий в условиях неясной и сложной обстановки.

Командир редко будет иметь время и условия для того, чтобы решение смогло вызреть не спеша, как это обычно бывает перед началом операций. Многим решениям могут не предшествовать длительные подготовительные мероприятия и размышления. Принятию решения способствует то, что командир постоянно находится в условиях данной обстановки и уже сделал о ней определенные выводы, которые он постоянно перепроверяет в соответствии с происходящими в ней изменениями. Вследствие этого и решение может быть принято в самый короткий срок. Но и здесь не прекращается воздействие на принятие решения тех элементов, которые были названы ранее. Именно эти быстрые решения имел в виду Наполеон, когда, касаясь сражений, которые в те времена едва длились день, сказал: «Судьба сражений решается в одно мгновение, одной мыслью, одной духовной искрой».

Решения, принятые на основе полученного приказа или под влиянием сложившейся обстановки, не всегда являются самыми трудными. Как раз когда подобных мотивов нет, решение требует от командира наивысшего напряжения сил. Отсутствие принуждающего фактора также может привести к тому, что решения не будут приняты именно там, где они были бы целесообразны. Существует также опасность того, что в такой обстановке могут ограничиться «половинчатыми» решениями.

Безусловно, мы постоянно должны обращать внимание на факторы, оказывающие воздействие на принятие решения. Это позволяет нередко сузить источник появления ошибок, если нам не удается исключить их полностью. Стремление добиться этого имеет особое значение, ибо правильное решение является первой предпосылкой для правильных действий и тем самым для достижения успеха в бою и в войне.

6. О внезапности

Внезапность в рассматриваемом нами смысле представляет собой неожиданные, только отрицательно сказывающиеся действия противника или воздействие сложившейся [67] обстановки. Она может быть результатом соответствующего замысла или же вытекать из обстановки, которая сложилась не преднамеренно. Внезапность может иметь оперативный и тактический характер. Часто она может оказывать и психологическое воздействие. Ее значение для руководства велико во всех отношениях. Застать врасплох противника — такой может оказаться цель командования.

Действия, предпринимаемые противником внезапно, могут парализовать или подорвать моральную силу, помешать спокойно и трезво оценить обстановку и, наконец, ослабить силу решения. Это относится ко всем военным руководителям и к каждому лицу, находящемуся в их подчинении. Тот, кому в бою удается добиться осуществления внезапных действий по отношению к противнику, ощущает такой прилив сил, который может иметь решающее значение. Следовательно, внезапность является одним из средств достижения успеха. Мысль о внезапности, будь она выражена в активной или пассивной форме, никогда не должна поэтому покидать командира при выработке им решения. Она имеет большое значение и для воинов. Именно поэтому она играет важную роль в боевой подготовке и воспитании войск.

Оперативная и тактическая области применения внезапности не будут в дальнейшем сильно разграничиваться, ибо для каждой из них характерны одни и те же, хотя и отличающиеся по форме и масштабам принципы, и значение внезапности одинаково велико для обеих областей.

В атомной войне, особенно перед ее началом, предотвращение внезапности составляет особую заботу военного руководства. При этом стремятся по возможности не допустить вывода из строя своих средств возмездия и уменьшить воздействие внезапного нападения противника.

Внезапное атомное нападение в условиях ядерной войны в последующем рассматриваться не будет, ибо и в атомной войне следует рассчитывать на боевые действия с применением обычных вооруженных сил, имеющих соответствующую организационную структуру и соответствующее вооружение. Главным образом эти вооруженные силы будут составлять основу боевых действий, даже если и будет применяться тактическое ядерное оружие. К тому же в настоящее время существует мнение, что военное противоборство, по крайней мере в начале войны, будет характеризоваться применением только обычных видов [68] оружия, и выражается надежда, что это поможет избежать атомной войны.

Принципы внезапности и меры по недопущению ее касаются здесь опять выдвинувшихся на первый план обычных боевых действий. Однако и в войне, ведущейся прежними средствами борьбы, войска всегда должны рассчитывать на то, что противник внезапно применит атомное оружие. Это необходимо своевременно учитывать, прежде всего при оперативном построении войск, а также при проведении тех или иных мероприятий командованием.

Роль внезапности, вытекающая из опыта ведения войн с помощью обычных средств, и главным образом последней войны, не утратила своего значения, за небольшим исключением, для ведения обычных боевых действий и в настоящее время, а также в определенном смысле и для ведения боевых действий с применением тактического атомного оружия или же при угрозе его применения.

Одной из первых предпосылок для достижения внезапности является сохранение тайны о готовящихся боевых действиях и связанных с ними намерениях. В свою очередь распознание их является главным условием предотвращения внезапности. Так, зимнее наступление русских в 1941 г. явилось для нас неожиданностью. Среди многочисленных примеров внезапных оперативных действий, удачно проведенных немецкой стороной, следует особо выделить наступление в Арденнах в декабре 1944 года. Правда, здесь, располагая превосходством в авиации, противник узнал о подготовке к наступлению, когда в ноябре и декабре 1944 года с целью сосредоточения сил для наступления к Рейну и частично за Рейн нам нужно было перебросить дополнительно 3000 железнодорожных составов. Но подготовка велась таким образом, что позволяла по–разному понять ее замысел, и противник в конечном итоге неправильно оценил ее, что привело к внезапным для него действиям наших войск. Это указывает еще на один урок в защите от внезапности, состоящий в том, что наряду с выявлением мероприятий, проводимых противником, необходима правильная интерпретация их.

Летом 1944 года русские готовили наступление: против группы армий «Юг», располагавшейся в Румынии, и в направлении шоссе Смоленск — Варшава против группы [69] армий «Центр». Подготовка к обеим операциям была достаточно хорошо известна. Но она не позволяла установить, в какой из группировок сосредоточивались основные силы и какая из группировок начнет наступление раньше. Все немецкие резервы в ходе предшествующих боев были сосредоточены в районе группы армий «Юг». Группа армий «Центр» их практически не имела. Бывалым солдатам становилось ясно, что русские сначала будут наступать на Варшаву, которая находилась на расстоянии 150 км. Наступление на Румынию требовало преодоления больших водных преград, частично Карпат и продлилось бы в лучшем случае несколько недель. Ведь русские тоже стремились добиться успеха там, где противник был слаб. На юге же было сосредоточено в резерве более десятка немецких дивизий. Но решающим было то, что русское верховное командование крайне нуждалось в успехе: это облегчило бы положение их союзников, высадившихся в Нормандии.

Однако вопреки мнению генералов и генерального штаба Гитлер рассматривал подготовку к наступлению против группы армий «Центр» как демонстративную и ожидал наступления против группы армий «Юг». К этому он склонялся, очевидно, под влиянием необходимости прочно удерживать в своих руках имеющий важное значение румынский нефтеносный район. В связи с этим он запретил переброску каких‑либо резервов из района группы армий «Юг» в район группы армий «Центр». События показали его неправоту. 24 июня 1944 года началось наступление русских в направлении Варшавы, а через десять дней они уже подошли к городу. В связи с принятием командования 20–й горной армией в Лапландии я присутствовал на совещании, где было принято это неправильное решение. Когда участники совещания вышли из зала, я спросил генерал–полковника Йодля, как он смог допустить такую оценку. Он ответил: «Мы два дня спорили с фюрером. Когда аргументы у него иссякли, он сказал: «Бросьте! Я полагаюсь на интуицию». А что сделали бы вы?» Конечно, интуиция необходима при оценке военной обстановки, когда отсутствуют важные данные. Но она должна находиться под контролем разума, по меньшей мере частичным. В противном случае она приводит к иллюзиям.

Имеется другой метод, способствующий внезапности, — демонстративные действия. Они преследуют цель отвлечь [70] или притупить внимание противника, по возможности оттянуть распознание планируемого направления основного удара и побудить противника предпринять ошибочные действия. Была ли связь между упомянутым сосредоточением русских сил в двух больших районах и стремлением их руководства затруднить распознание истинного замысла, я судить не могу. Во всяком случае, Гитлер воспринял это сосредоточение как демонстративное.

Враг внезапности — радио. В русской армии, главным образом в артиллерийских и танковых соединениях, а также в инженерно–саперных бригадах, была широко распространена отдача распоряжений по радио. Этим пользовались даже в тех случаях, когда в интересах сохранения тайны уместным был бы запрет его. Русский радио–код вскоре был расшифрован. Находясь на центральном и северном направлениях Восточного фронта, я был свидетелем того, что отдельные минометные бригады являлись хорошим источником сведений. Русские радисты, которые были не слишком загружены работой, нередко обменивались по радиосети неслужебными сообщениями, а также передавали данные об обстановке, которые часто были очень важными. Только 1–й Прибалтийский фронт, который противостоял мне в Курляндии в марте 1945 года, ограничил радиообмен настолько резко, что это вызвало у нас чувство определенной неуверенности, ибо в течение продолжительного времени нельзя было получить никаких исходных данных о планируемом русском сосредоточении основных сил. Но зато радиозапрет не соблюдался инженерно–саперной бригадой, что в значительной степени способствовало предотвращению внезапности русского наступления.

Другой враг внезапности — привычки, укоренившиеся в штабах и соединениях русской армии. Весной 1945 года я командовал в Восточной Пруссии группой армий «Север», которая противостояла 3–му Белорусскому фронту. После неоднократно неудавшихся атак в ходе шестинедельного сражения русские несколько раз меняли направление главного удара. После каждой смены позиций артиллерийские соединения докладывали по радио о готовности к ведению огня. И это помогало нам не только установить сосредоточение основных сил, но и сделать вывод, что через два дня после готовности к ведению огня артиллерией начнется (так было всегда) наступление. Это [71] время было необходимо пехоте, которая выдвигалась в последнюю очередь, для занятия исходного рубежа для наступления. Такой была в русской армии схема подготовки к наступлению, позволявшая установить даже день атаки и предотвратить внезапность. Следовательно, смена привычек и способов действий приобретает для достижения внезапности особое значение.

Важным является также то, чтобы не только день, но и час атаки не был внезапным, и главным образом потому, чтобы иметь возможность в нужный момент довести до высшего предела заградительный огонь своих средств. Первоначальная привычка обеих сторон начинать боевые действия на рассвете привела в конечном итоге к тому, что в это время всегда ждали наступления и приводили войска в наивысшую боевую готовность. Поэтому позже стали устанавливать другое время начала наступления.

Первоначально перенос артиллерийского огня в глубину свидетельствовал о начале наступления пехоты, которое уже не являлось для обороняющегося неожиданным. Это привело к тому, что артиллерийский огонь вскоре после его переноса в глубину вновь стали сосредоточивать на переднем крае обороны, что оказывалось неожиданным для обороняющегося и стоило ему больших потерь. Затем снова отказались от вторичного сосредоточения огня на переднем крае и переходили в наступление сразу же после его первого переноса в глубину. Это являлось неожиданным для обороняющегося и часто кончалось успешным прорывом его обороны.

Снижение внезапности усматривали и в продолжительной артиллерийской подготовке. Это послужило причиной того, что во многих случаях вообще отказывались от намерения, первоначально преследуемого артиллерийской подготовкой, — подавить средства обороны и вывести из строя живую силу противника, и стремились к тому, чтобы путем кратковременного, но массированного огневого удара всеми средствами заставить противника укрыться и, держа его в укрытии, помочь наступающей пехоте преодолеть критическую стадию сближения. Все это говорит о необходимости смены способов руководства артиллерийским боем с тем, чтобы лишить противника расчетливой безопасности.

При наступлении русских мы очень часто имели возможность распознать направление их тактического удара [72] на основе анализа обстановки, интенсивности артиллерийского огня и глубины ведения его по тыловым районам. При собственных атаках мы стремились к тому, чтобы ведением артиллерийского огня по возможности скрыть направление основного удара. Мы часто отходили от практики ведения первых боев, когда артиллерийский огонь, ведущийся по всему фронту, в последний момент сосредоточивался на главном направлении, ибо это давало противнику ценные исходные данные.

Аналогичным образом опасность создается в тех случаях, когда противник становится свидетелем авиационной поддержки, осуществляемой на направлении нашего главного удара. Не следует думать, будто в подобных случаях противнику уже поздно сделать из этого факта полезные выводы и уменьшить последствия внезапности. Во всяком случае, в результате раннего выявления направления главного удара путем анализа характера артиллерийского огня и действий авиации, используемой лишь на основных направлениях, обстановка становится ему яснее, и он освобождается от необходимости долгое время ждать, пока она не прояснится. Он может, к примеру, немедленно переместить резерв, который оказался не совсем на месте в соответствии с прояснившейся обстановкой, а также выиграть значительное время для проведения других мероприятий. Таким образом, не только тактика артиллерии, но и тактика авиации должна подвергаться проверке с точки зрения внезапности.

Для противника может оказаться внезапностью, если мы не будем придерживаться в каждом случае известных ему принципов ведения боевых действий. Когда немецкие танковые соединения после удачного прорыва в ходе кампании 1940 года на Западе продолжали наступление, не заботясь вопреки положениям уставов о своих флангах, и достигли районов, лежащих глубоко в тылу противника, это было такой неожиданностью для вражеского командования, что оно оказалось не в состоянии предпринять энергичные и действенные меры и приняло непродуманное решение. Внезапность была здесь даже двойной: она заключалась и в необычности, и в неожиданности положения, в котором оказалось командование противника. Глубокие прорывы танковых частей, достигнутые в ходе кампании 1941 года на Восточном фронте, имели успех с точки зрения внезапности потому, что русские, видимо, [73] не изучали боевые действия, ведущиеся на Западе, или же не делали из них соответствующих выводов.

И обороняющийся может предпринять против наступающего внезапные действия. На небольших участках он может не реагировать на огневое воздействие. Особым видом внезапности может быть контрудар. То, что наступающий не исключает его, само собой разумеется. Наряду с силой контрудара неожиданными могут быть и его направление, и время. Внезапность может оказаться особенно действенной, если удастся ввести противника в заблуждение относительно глубины и фронта обороны, и прежде всего ее переднего края.

Однако и свои войска могут поставить командира перед неожиданностью. Так, случалось, что им удавалось добиться прорыва не на участке, предусмотренном приказом, а в другом месте. Это заставляло командира задуматься: не стоит ли стремиться к развитию успеха на новом направлении? Но отход от прежнего замысла связан с различными факторами, среди которых наряду с местностью важную роль — играет место расположения резервов. Это в свою очередь диктует требование не связывать себя какими‑либо односторонними действиями и прежде всего обеспечить свободу маневра резервами. При ведении боевых действий в условиях возможного применения противником тактического атомного оружия это может играть большую роль. Глубоко эшелонированное построение боевого порядка в этих условиях может и облегчать, и затруднять изменение направления главного удара. Но все это требует тщательного изучения.

Внезапность может основываться на специально принятых мерах, может вытекать из сложившейся обстановки, поскольку в бою обстановка всегда подвержена изменению. В ходе боев обстановка в своих войсках получает порой совершенно неожиданное развитие, да и у противника она складывается так, что оказывает непредвиденное воздействие на свои войска. Духовный настрой на возможность возникновения таких ситуаций также будет способствовать тому, чтобы под психологическим воздействием внезапных факторов командир не предпринял неправильных или недостаточно эффективных действий.

Парализующее или ослабляющее духовную силу воздействие, которое могут повлечь за собой во многих случаях [74] внезапные действия, сильно сказывается на каждом военнослужащем сражающихся войск. Поэтому духовная и моральная подготовка войск, преследующая цель снизить влияние внезапности, очень важна. Во всех соединениях, которыми мне довелось командовать, я стремился к тому, чтобы подробно и по возможности на местности ознакомить личный состав в ротах и батареях с возможными вариантами неожиданности, перед которыми данная рота или батарея или соединения, части и подразделения, в которые они входят, могут оказаться в различных условиях обстановки.

Особенно успешно практиковался этот метод в битве под Орлом (июль 1943 года). Поскольку большинство солдат не имело опыта ведения боевых действий по отражению атаки танков, создавались большие опасения, что предполагаемая танковая атака (ожидалось 1000 русских танков, а в действительности их было 1400) окажет внезапное психологическое воздействие.

До всего личного состава была наглядно доведена детальная картина предполагаемой танковой атаки, обстановка, в которой он может оказаться, подчеркнута необходимость сохранять спокойствие при проходе танков через окопы. И это дало свои результаты. Для подготовленного к воздействию танковой атаки личного состава события не оказались внезапными. Никто не отступил при проходе танков через окопы, а когда окопы рушились, люди переползали в ближайшие укрытия.

Независимо от того, создана ли внезапность преднамеренно или же она является следствием сложившейся обстановки, значение ее велико. Она может положительно сказаться на ведении боевых действий, а для того, против кого она направлена, может иметь отрицательные последствия. Поэтому каждый командир должен стремиться к тому, чтобы поставить противника перед фактом внезапности, но в то же время постоянно учитывать и возможность проведения противником внезапных действий и принимать меры по недопущению их. В некоторых случаях планируемые противником внезапные действия нетрудно свести на нет. Вспомним хотя бы такие само собой разумеющиеся факторы, как обеспечение и разведка. Но констатация фактов с помощью разведки еще не все. Их необходимо, как уже было сказано, правильно оценить и сделать из них соответствующие выводы. [75]

Лучшим средством для предотвращения внезапности долгое время считалось наличие сильных резервов, которые командир может ввести в бой для выправления сложившегося положения. Это, безусловно, правильно. Но во многих, а возможно и в большинстве, случаях сильного резерва не бывает. Кроме того, он может и должен являться последним средством достижения цели. Командир по возможности должен больше стремиться к — тому, чтобы путем усиления влияния на ход боевых действий, как и путем постановки дополнительных задач, временного сдерживания наступающих войск, замены некоторых частей, понесших потери, перемещения основных усилий и т. д. в первую очередь ликвидировать последствия внезапности, а затем уже в целях дальнейшего осуществления своего замысла использовать резерв. Несмотря на внезапность, он должен по возможности обеспечить себе свободу действий. Но этого он может добиться лишь при условии, если сумеет устранить воздействие внезапности и сохранить спокойствие.

Наконец, следует указать на то, что оперативные меры по вводу в заблуждение, если они не преследуют цели побудить противника предпринять невыгодные для него действия, обеспечивают внезапность прежде всего путем сокрытия своего собственного замысла. Об этом будет сказано в отдельном разделе.

7. Об отдаче приказа

Целью приказа считают претворение в жизнь решения командира. Подобная трактовка выглядит довольно узкой. Ведь для осуществления решения командира еще необходима деятельность подчиненных войск, которые приводятся в действие на основе приказа. Таким образом, приказ является только одним из двух названных средств по осуществлению замысла командира. Но при этом было бы неправильным втиснуть эту мысль в определенные рамки. Подобно тому как лучший приказ ничего не значит без деятельности подчиненных, так и последние не могут без приказа предпринять какие‑либо действия по осуществлению замысла командира. И самостоятельные, и инициативные действия войск должны предприниматься в рамках этого замысла. Следовательно, приказ и деятельность [76] войск должны быть теснейшим образом связаны между собой для претворения в жизнь замысла командира. Они взаимно влияют друг на друга. Командир должен учитывать в своем замысле и в приказе состояние и боеспособность войск, а также изменения в их составе. В то же время приказ определяет деятельность войск. Однако если войска представляют в том или ином случае определенную силу, которая может изменяться лишь вследствие благоприятных или неблагоприятных условий проведения операции или под влиянием складывающейся обстановки, то способ отдачи приказа постоянно подвержен изменениям и должен соответствовать по своему методу и форме целям создания наивыгоднейших условий в деятельности войск.

Здесь необходимо назвать лишь некоторые принципы, касающиеся главным образом деятельности войск и меньше — требований боевой обстановки, принципы, которые имеют значение для отдачи приказа и которые оправдали себя в ходе практической руководящей деятельности командиров различных степеней на протяжении многих военных лет.

Прогрессирующая технизация приводила порой на войне к выработке шаблонных форм отдачи приказа. Такой приказ является безжизненным и обезличенным. Личность командира, которая должна проявляться и в приказе, стоит здесь где‑то на заднем плане. В современных армиях технизация получила дальнейшее развитие в результате почти полной моторизации и механизации войск, а также использования в ходе боевых действий электронных вспомогательных средств. В этих условиях следует предостеречь от преуменьшения роли командира, особенно если учесть действия войск в атомной войне.

Существует мнение, что при применении стратегического атомного оружия личность командира едва ли может проявиться. Мы убеждаемся в этом на примерах действий в различной обстановке частей военно–воздушных сил. В стратегических ракетно–ядерных войсках технизация достигла наивысшего уровня, что превращает военных руководителей начиная с их высшего звена в людей, решающих технические проблемы. Поэтому наши исследования не будут касаться управления стратегическими ракетно–ядерными войсками, а затронут лишь обычные войска, независимо от того, действуют ли они в рамках всеобщей [77] атомной войны, войны с применением только так1йчёскогб атомного оружия или войны с использованием прежних средств борьбы.

На командных пунктах обычно имеется ответственный офицер, которому вменяется в обязанность разрабатывать в соответствии с указаниями командующего проекты приказов. Этот офицер тем успешнее справится с поставленной задачей, чем лучше он сумеет познать командующего, чувствовать его реакцию на различные условия обстановки и знать, в чем командующий может увидеть наиболее существенное. Тем не менее нельзя ожидать, что командующий и ответственный офицер всегда будут говорить на одном и том же языке. Поэтому в трудных положениях лично я участвовал в редактировании важных пунктов приказа, а в отдельных случаях сам формулировал их.

При разработке частных приказов определенное значение имеет учет способности подчиненного, которому предназначен этот приказ. Определенную роль играет не только его подготовка, но и индивидуальные качества. Мы встречаемся подчас с энергичными, решительными и инициативными людьми, проявляющими тем не менее колебание и медлительность при принятии решений. В общих приказах это редко когда учитывается.

Однако такой случай был у меня. Находясь в России, в своем приказе на проведение контратаки, которую я планировал провести по достижении определенного положения, я запретил проявлять инициативу одному чрезмерно инициативному командиру, командовавшему резервом, который состоял из различных частей, рассредоточенных на большом участке.

В то же время в определенных ситуациях часто целесообразны вдохновляющие выражения. Но к подобному приему следует прибегать крайне редко и лишь при постановке сложных задач. В противном случае сила визг действия их теряется.

Приказ может быть рассчитан на действие, ограниченное как в пространстве, так и во времени, а также на действие, ограниченное лишь в пространственном отношении, без четкого ограничения во времени и, наконец, на действие, границы которого лишь в общих чертах установлены в пространственном отношении и совершенно не определены во временном. В условиях ограниченных боевых действий приказ следует формулировать более четко и, [78] наоборот, в общих чертах, когда границы боевых действий установить нельзя.

Приказ не должен ни сковывать подчиненного, ни служить ему подсказкой. Стремление повелевать чаще всего содержится в первых приказах на проведение операции или боя, где указывается больше, чем необходимо, различных деталей, более или менее подробно излагается способ действий. Это объясняется тем, что вышестоящий командир вполне естественно стремится к тому, чтобы создать в своем воображении картину ожидаемых боевых действий со всеми ее деталями, что придает своеобразную окраску и приказу. Но так он в значительной степени сам командует соединением подчиненного ему командира, который располагает теперь меньшими возможностями для принятия собственного решения и проявления собственных волевых действий. Поле деятельности для проявления им инициативы сужается, снижается и его ответственность, а также чувство радости за оказанное ему доверие. Наряду с этим психологическим недостатком сказывается и недостаток материальный, заключающийся в том, что начальник, в подчинении которого находится несколько соединений, значительно реже, чем командир данного соединения, может знакомиться с детальной обстановкой в этом соединении.

В излишнем руководстве подчиненным соединением могут проявиться и другие отрицательные последствия. Бой постоянно создает все новую и новую обстановку, которая всякий раз требует принятия решений, и часто очень быстрых. В этих условиях начальнику в большинстве случаев нельзя ждать указаний для действий. Не получив соответствующих приказов, подчиненный быстро теряет уверенность, проявляет нерешительность. А ведь и ему следует давать возможность проявить себя: он в первую очередь является командиром в своем районе. Способность и решимость начальника и подчиненного, каждого на своем участке, должны составлять единое целое, и только с помощью их суммарных усилий можно достичь наиболее полного воздействия на войска.

Особый случай опеки допускают тогда, когда подчиненному указывают место расположения его командного пункта. В наступлении это, правда, бывает редко. Выбор места командного пункта является личной прерогативой каждого командира. Он определяет это место с учетом [79] того, как он мыслит выполнить поставленную перед ним задачу, причем в зависимости от численности соединения определяющими моментами здесь бывают: возможности для наблюдения, пути сообщения, сосредоточение основных сил и т. д.

Но без уточнения деталей, которое часто сильно отражается на руководстве подчиненными соединениями, тоже не всегда можно обойтись, особенно тогда, когда командир считает необходимым проведение мер, играющи: важную роль в осуществлении его особого замысла. Подобные меры являются даже неизбежными, если речь идет об организации взаимодействия между отдельными соединениями или различными родами войск, не находящихся в подчинении у одного и того же командира. Здесь особое внимание мы уделяем пехотным и танковым дивизиям, соединениям сухопутных войск и военно–воздушных сил. При этом следует иметь в виду разнообразие местности, выбираемое соединениями различных видов вооруженных сил и родов войск, если они учитывают точки зрения друг друга, для сосредоточения основных сил, а также их различный подход ко времени суток и погоде, наиболее целесообразных для проведения атаки пехотой, танковыми соединениями и авиацией. Особенно детальное взаимодействие должно быть у соединений сухопутных войск с тактическим атомным оружием.

Но в руководстве нельзя допускать и упрощенчества. Если в условиях неясной обстановки приказ и должен быть общим, то было бы неправильным допускать это при достаточно ясном положении, позволяющем четко сформулировать ту или иную задачу. Это свидетельствовало бы о недостаточной целеустремленности и слабой силе воли командира, который в данном случае неоправданно предоставлял бы подчиненному самому решать вопросы. Когда я, будучи в России, должен был нанести своей дивизией удар по открытому флангу противника, атаковавшего по всему фронту соединения корпуса, и отбросил противника путем этого удара почти на 10 км, на вопрос, на какую глубину продолжать мне развивать удар, который стал уже создавать угрозу собственному флангу, из корпуса мне ответили: «На ваше усмотрение». Предоставленная свобода действий обрадовала меня. Однако вскоре выявилось, что ответ этот был слишком неопределенным. Когда я на второй день, пройдя с боями уже 16 км, решил [80] приостановить наступление, это получило одобрение и со стороны руководства корпусом.

Безусловно, при отдаче приказа в отдельных случаях может быть оправдано и великодушие. Начальник не должен возлагать на подчиненного ту ответственность, которую он в соответствии со сложившейся обстановкой может взять на себя. Но любой приказ должен убедить подчиненного в том, что начальник руководит, а не бросил поводья, подобно плохому наезднику.

Неправильно, когда при отдаче приказа руководствуются мыслью: требуй невозможного — достигнешь возможного. Тем самым подрывается доверие к начальнику, ибо создается впечатление, что он не знает обстановки и возможностей собственных сил. Опыт свидетельствует о том, что мнения начальника и подчиненного о возможном и невозможном не всегда совпадают. Правильность того или иного мнения подтверждает затем исход боя. В ходе войны мы часто получали приказы, выполнение которых считали невозможным. Однако в ряде случаев они оказались выполнимыми. Иначе обстоит дело с приказами, в которых ставятся цели, лежащие за пределами рубежа, к которому следует стремиться. В подобных случаях с целью развития операции перегруппировку можно часто осуществить, еще не достигнув цели или сразу же по достижении ее. Кроме того, в бою следует рассчитывать и на различные непредвиденные обстоятельства, которые часто способствуют достижению большего успеха, чем позволяет ожидать трезвый расчет.

В трудных ситуациях следует продвигаться очень осторожно. Точно так же и в приказе сложность обстановки или вообще не должна отражаться или должна отражаться очень осторожно, ибо в противном случае это может повлечь за собой отрицательные последствия. Однако на возможность возникновения опасной обстановки следует указать. В зимней кампании 1941 года моей дивизии, располагавшейся на открытом фланге армии, предстояло преодолеть занесенный двухметровым слоем снега дикорастущий лесной массив шириной 15 км, через который проходила одна–единственная дорога. По одну сторону при выходе из него располагалась деревня, занятая русскими, а с тыла напирали крупные силы противника. Полк, двигавшийся впереди, мог атаковать лишь из походной колонны; артиллерийскую поддержку можно было осуществить [81] только одним орудием. А от успеха атаки в значительной степени зависела судьба дивизии. Командиры полков были в курсе обстановки. Я запретил им информировать о ней войска в своих приказах. Атака прошла успешно, хотя в руках обороняющегося противника оставалась еще одна деревня.

Часто командир имеет возможность поговорить со своими подчиненными об обстановке и своем замысле еще до отдачи приказа. Особенно при неясной обстановке он должен информировать их об основных положениях своего, быть может, еще не сформулированного во всех деталях решения. Тем самым подчиненные командиры получают возможность познакомиться с его замыслом. Да и сам командир узнает от них кое‑что о положении и состоянии соединений, о местности и противнике. К этому обычно стремятся, когда позволяют условия.

Но командир должен рассчитывать и на то, что в подобных случаях некоторые его подчиненные, докладывая обстановку в своих соединениях, попытаются оказать свое влияние на его решение. Может случиться и так, что приказ командира в результате изменившейся тем временем обстановки или получения им самим приказа будет нуждаться в коррективах. Тогда эти коррективы необходимо довести до подчиненных, если возможно, отдельным приказом.

Такие совещания могут состояться и после вручения приказа. Это может быть в том случае, если командир направляется на командный пункт одного из своих подчиненных. Здесь дело может дойти до того, что подчиненный попытается добиться изменения приказа. Командир должен быть готов к этому и своим появлением у подчиненного подчеркнуть значение приказа. Но он без промедления должен внести коррективы, если обстановка изменилась.

В подобных случаях командир может оказаться и в таком положении, когда ему необходимо вмешаться в вопросы руководства подчиненным соединением. Но это только тогда, когда он увидит, что его приказ содержит неправильные положения или является недостаточно действенным. Он вмешивается тогда непосредственно на месте путем отдачи устных приказов. Во время его пребывания на командном пункте может сложиться обстановка, которая не была предусмотрена приказом и которая потребует постановки [82] новых задач. И в этих случаях необходимы сройте устные распоряжения. Устному приказу часто предшествует совещание с разбором обстановки и выводами из нее, проводимое в духе обычной беседы. Но следуемый за ним устный приказ должен звучать в другом тоне и отдаваться таким образом, чтобы он недвусмысленно был воспринят как приказ.

Если командир отдает важные устные приказы, он должен немедленно поставить об этом в известность свой штаб. Непринятие этих мер невероятно затрудняет деятельность командира и может привести к путанице. Во всяком случае, это нарушает размеренный ход работы. Уведомление об этом штаба необходимо и потому, что важные приказы, отданные устно, повсюду, где это возможно, должны дублироваться письменными приказами или по телеграфу. Приказы меньшей важности подлежат во всяком случае регистрации. Если приказ, отданный устно одному из подчиненных командиров, имеет значение и для других, дело штаба — сформулировать его на основании указаний командира и довести в письменной форме или по телеграфу до соответствующих соединений.

Командир всегда, где это необходимо, будет придерживаться своего приказа. Однако может возникнуть необходимость изменить его. Мы знаем, что решение, предшествующее любому приказу, нередко принимается на основе не очень точных сведений. Если после отдачи приказа обстановка прояснится настолько, что будет оказывать значительное влияние на решение, основывающееся на прежних данных о ней, то это неизбежно должно привести к изменению соответствующих пунктов приказа.

Но и без этих причин может возникнуть необходимость изменения его. Это в тех случаях, когда в результате действий противника создалась опасность потери инициативы или оказалась под сомнением возможность выполнения замысла. Слепое выполнение когда‑то отданного приказа приведет в этом случае к неудаче. Здесь необходимо подумать и о перемещении основных сил, и о смене позиций. Тогда приказ будет отражать изменения в ходе боя. Ход и развитие операции или боя также могут потребовать внесения дополнений в приказ. В этих случаях строго придерживаются прежнего замысла, а дополнения НЕЮ рассматриваются как изменение приказа. Это бывает тогда, когда обстановка складывается так, что командир [83] должен сделать из нее соответствующие выводы. Дополнительный приказ является средством вмешательства командира в происходящие события.

В целях действенности приказа следует строго учитывать фактор времени. В первую очередь необходимо рассчитать время, требуемое для доставки приказа в подчиненные войска. Затем нужно иметь в виду время, которое необходимо подчиненному для подготовки и отдачи своего приказа. При недостатке времени следует практиковать отдачу кратких приказов по возможности по телефону. Но высшие командные инстанции в этих случаях должны дублировать важные приказы в письменном виде или по телеграфу, где содержание приказа может быть изложено подробнее.

Моторизованные и механизированные соединения и части в условиях непосредственного соприкосновения с противником могут отдавать совсем простые и краткие приказы преимущественно по радио. Но и здесь придерживаются основных требований к приказу, а также вносят необходимые изменения и дополнения к нему.

В соответствующих условиях может оказаться целесообразным проинформировать нижестоящий штаб о готовящемся приказе и тем самым предоставить ему возможность принять меры по осуществлениюпредварительных мероприятий, связанных с его выполнением. Здесь мы имеем в виду меры по подготовке к маршу, а в необходимых случаях и отдачу распоряжений на совершение марша в определенные районы и т. д. К этой градации в отдаче приказов относятся и так называемые предварительные распоряжения.

При длительных операциях и боевых действиях донесения об обстановке, представляемые подчиненными инстанциями, являются основой для очередного приказа. В большинстве случаев выводы об обстановке можно сделать лишь к исходу дня, так что в штабах приходится работать ночью. В целях обеспечения работоспособности подчиненных штабов приказы на очередной день должны разрабатываться и рассылаться по возможности быстрее. Но это требует в свою очередь того, чтобы подчиненные инстанции быстро оценивали обстановку и незамедлительно докладывали об этом вышестоящему начальнику.

Наконец, отдавая приказы, необходимо иметь в виду и сохранение тайны. Ведь приказы могут попасть в руки [84] противника, а поэтому нельзя допускать, чтобы он извлек из них слишком важные сведения. Да и старые приказы, уже потерявшие ценность для практической деятельности, могут вооружить противника полезными исходными данными. Поэтому сведения о положении своих войск и замысле действий должны раскрываться в приказе лишь в той степени, в какой это является необходимым, чтобы подчиненный смог выполнить свою задачу и действовать при непредвиденных обстоятельствах в духе замысла командира. Однако на войне случалось и так, что в вопросах сохранения тайны и перебарщивали.

Особенно осторожно следует обращаться с приказами, передаваемыми по радио. Они могут быть перехвачены противником, что немедленно приведет к отрицательным последствиям. В ходе мировой войны все звенья руководства германского вермахта, за исключением моторизованных и танковых войск, пользовались радиосредствами только при крайней необходимости. В отличие от этого в русской армии радиосредствами пользовались не только высшие командные инстанции, но и войска, причем последние особенно охотно. Они, правда, реже вели радиообмен по вопросам, касающимся приказов, а чаще передавали по радио различные донесения, но и те представляли для нас драгоценнейшие сведения. Мне удавалось получить данные о выдвижении войск противника для сосредоточения на основном направлении, о положении отдельных соединений, а нередко и о времени атаки. И к этому мы так привыкли, что создаваемая подчас тишина в радиообмене вселяла в нас определенную неуверенность.

Несмотря на то что опыт второй мировой войны в использовании средств связи в войсках вермахта в настоящее время и потерял в некотором отношении свое значение, он представляет тем не менее основу для оценки той роли, которую продолжают играть средства связи в вопросах руководства войсками в современных условиях. При полной моторизации и механизации, высокой маневренности, а также большой рассредоточенности соединений как по фронту, так и в глубину, обусловленной появлением атомного оружия, радио стало важнейшим средством в руках командования. Если раньше в решающие моменты могли прекратить радиообмен, то сегодня уже невозможно сделать это. Применение радио в целях [85] управления войсками в сочетания с соблюдением режима секретности представляет собой особую главу, на пути изучения которой имеются, однако, большие трудности.

8. О дисциплине

Всякий раз, когда люди объединяются с определенной целью, необходимо установление норм, соблюдение которых каждым членом коллектива является предпосылкой для достижения поставленной цели. Основополагающими нормами в государстве являются законы. Но они в состоянии регулировать только внешние действия людей. Их выполнение гарантируется с помощью наказания и других мер. Воздействие государства на поступки граждан прекращается в основном там, где заканчивается его способность добиться уважения законов.

Однако в сознании многих людей идея о наказании сильно отодвинулась на задний план, хотя законы сохраняют для них свою действенность и за пределами принуждения. В их сознании прочное место заняли такие факторы, как чувство гражданского долга, моральные принципы и не в последнюю очередь уважение мнения общественности. Эти факторы оказывают влияние на их действия и поступки. Чем больше таких людей представлено в коллективе, тем больше будет порядка в государственной жизни, с большим успехом государство сможет выполнять свои задачи. Это относится не только к государству в целом, но и ко всем его учреждениям.

Важнейшее место среди этих учреждений занимают вооруженные силы. Их предназначение менялось в ходе истории и предопределяется в значительной степени политическим положением и политическими целями государства. И в настоящее время их цели не одинаковы во всех государствах. В государствах Запада они заключаются, если говорить простым языком, в том, чтобы обеспечить максимальное развертывание военной силы для защиты существования государства. Такое развертывание сил обеспечивается не только наличием материальных средств борьбы и их использованием, оно зависит в огромной степени от моральных факторов.

В нормальных условиях взаимоотношений между людьми это развертывание материальных сил является в конце концов чисто математической задачей, которая не выдвигает [86] никаких значительных требований к духовной жизни человека, приводящего в действие эти силы. В период войны материальные средства коренным образом отличаются от тех, которые используются при нормальных условиях жизни. Война характеризуется применением оружия, которое оказывает на солдат сковывающее воздействие. Аналогичное воздействие оказывают, как правило, изменение привычного образа жизни, чрезвычайно большие физические нагрузки, лишения, испытываемые при размещении, в питании, перемена климата и не в последнюю очередь тревога о родных. У солдат, не подготовленных к этому, такое воздействие не остается бесследным. Одни законы и нормы поведения не в состоянии оградить солдата от влияния всех этих факторов в необходимой степени, позволяющей ему полностью сохранить способность к действию. Однако они являются необходимой основой, дающей возможность создать и поддерживать тот настрой в душе солдата, который делает его, несмотря на парализующее воздействие войны, носителем огромной потенциальной силы. И этот настрой называется дисциплиной.

Термин «дисциплина» применяется в жизни в самых разнообразных вариациях. Мы говорим о дисциплине прессы, чтобы охарактеризовать ее отношение к задачам, стоящим перед обществом на данном этапе или на продолжительный период. Мы говорим также о дисциплине рынка, партий и даже общественного мнения. Во всех этих случаях общим признаком этого понятия является то, что там действия людей в своих основных чертах предопределяются, а в известной степени и принуждаются законами и нормами поведения. Однако эти нормы и законы в мирных условиях никогда не затрагивают самого главного стремления людей, стремления к физическому самосохранению, имеющему на войне для солдата такое большое значение.

Под общепринятым термином «воинская дисциплина» понимается обычно повиновение солдата приказам и выполнение им уставов. Однако, как правило, при этом имеют в виду лишь внешнюю сторону дисциплины, а не весь комплекс, связанный с выполнением приказов.

Как в мирное время, так и во время войны приказ является одним из средств любого командира, обеспечивающих ему достижение поставленной цели. Выполнение приказа [87] является предпосылкой претворения в жизнь замысла командира. Но оно может осуществляться при очень существенных различиях. Даже в условиях, когда воздействие оружия противника еще не сказывается, силы солдат истощаются простым перенапряжением или лишениями, особенно в войсках, которые не подготовлены к этому, в то время как в армии с высоким психологическим настроем выполнение приказа пробуждает подъем особого рода.

В высшей степени это проявляется, когда войска находятся под воздействием огня противника. Если для этих войск действенным средством является только внешнее принуждение, тогда они будут стремиться выйти по возможности невредимыми из альтернативы, таящей в себе угрозу, с одной стороны, понести потери в результате действий противника, а с другой — подвергнуться заслуженному наказанию за несоблюдение приказа. Они будут стремиться к тому, чтобы, не прилагая особых усилий для выполнения приказа, пойти, по возможности, на меньший риск. Таким путем нельзя добиться максимального использования сил.

Поэтому у солдата необходимо вызвать такой подъем, который смог бы выражать суть дисциплины в высшем значении этого слова, позволил бы солдату не только с полным напряжением сил выполнять полученный приказ, но и в соответствии с приказом действовать даже вне рамок внешнего принуждения, почти полностью исключая влияние войны, боя, а также факторов, обусловленных природой человека.

Но и это не все. Некоторые солдаты и отдельные небольшие подразделения часто будут оказываться в положении, когда их действия не будут предопределяться приказами сверху вследствие отсутствия таковых или невозможности их получения. Самостоятельность действий в такой обстановке тоже требует дисциплины.

В вооруженных силах носителями требований законов и уставов являются на своих участках командиры всех степеней. Их первейшая задача состоит в воспитании солдат в духе требований дисциплины. Полноту предоставленной им власти, основанной на средствах принуждения, мы хотели бы назвать их «внешним авторитетом». Он бывает, как мы уже говорили, в некоторых случаях вполне достаточным, чтобы достичь целей, предусмотренных приказом. [88]

Но его недостаточно для воспитания солдат в духе максимальной отдачи сил. Различием в способностях людей объясняется то, что некоторые командиры не слишком далеко выходят за пределы своего внешнего авторитета. Поэтому им необходимо предоставлять такую полноту власти, которая позволила бы добиться по крайней мере минимальных успехов, необходимых для вооруженных сил.

Влияние командира, выходящее за рамки его внешнего авторитета, мы хотели бы назвать его «внутренним авторитетом». Это влияние не основывается на законах и уставах. Его источник кроется в личности командира. Внутренний авторитет в значительной мере способствует пробуждению у солдат чувства дисциплинированности и углублению его.

Элементами, придающими командиру силу в вопросах воздействия на волю людей, на которых распространяется его приказ, являются в первую очередь доверие и уважение. Этого он достигает благодаря прежде всего своим деловым качествам, преимуществу своего мышления, чуткости и воли (совокупность этих черт составляет характер людей) и, наконец, проявлению человечности. Но особенно большое значение как в мирное время, так и на войне будет иметь его личный пример. Напомним слова принца Евгения, которые он говорил своим офицерам: «Господа, право на жизнь вы оправдываете лишь в том случае, если постоянно, даже при величайшей опасности, являете собою пример». Значение силы примера растет вместе с ростом воздействия силы оружия.

Но командир должен обладать еще одной особенностью, которая позволит ему устранять препятствия на пути к повышению своего авторитета: мы имеем в виду искусство обращения с людьми. С помощью его он имеет возможность, с одной стороны, расположить к себе подчиненных, а с другой — избежать промахов в обращении с ними. Для авторитета командира и укрепления дисциплины такие промахи особенно пагубны: они порождают у солдат чувство внутреннего сопротивления. Действия командира не должны также носить характер произвола.

Лишь немногие люди бывают врожденными руководителями, способными за короткое время, буквально за несколько часов, расположить к себе солдат. Как правило, авторитет завоевывается в течение более или менее продолжительного времени. Причем нельзя забывать и о влиянии [89] на него внешних условий и событий. Благоприятную почву для повышения авторитета создают достигнутые успехи. И наоборот, неудачи и поражения соединения или даже отдельных его частей, тем более если они связаны с большими потерями, могут отрицательно сказаться на авторитете командира. Частично на это оказывает влияние сохранение в тайне неудач и возможных трудностей.

Вместе с тем следует учитывать, что каждый командир в системе вооруженных сил является одновременно и подчиненным. Поэтому принципы дисциплины на него распространяются в той же степени, что и на его подчиненных. Однако они должны проявляться в нем в более глубокой форме. Для начальника самой мощной движущей силой в вопросах дисциплины являются чувство ответственности, глубокое понимание своего служебного долга, чувство личной чести. Наличие этих качеств не останется незамеченным со стороны подчиненного, что способствует укреплению авторитета командира.

Необходимо вырабатывать в себе чувство ответственности. Этому способствует организационная структура вооруженных сил, в соответствии с которой более высокое воинское звание командира возлагает на него и большую ответственность. Было бы большой ошибкой начальника, если бы он принижал чувство ответственности подчиненного ему командира путем необоснованного вмешательства в его дела. Если же нередко это и случается по причине чрезмерного чувства личной ответственности начальника или его рвения к деятельности, то он не должен выставлять на передний план свою персону. Требуя, чтобы каждый солдат обладал в определенной степени этими качествами, на чем мы еще остановимся ниже, мы не можем, однако, с учетом короткого срока пребывания в армии или на флоте основной массы военнослужащих рассчитывать на получение среди солдат такого же результата, который достигается в ходе более длительной и интенсивной подготовки и переподготовки командиров.

Обучить солдата навыкам владения оружием и техникой, а также тактике действий в условиях боя — дело боевой подготовки. Формирование же его души с учетом требований дисциплины является задачей воспитания. Самостоятельно, вне процесса боевой подготовки, оно осуществляется лишь в ограниченных размерах. А лучше всего воспитание достигает своей цели в том случае, если [90] оно пронизывает всю систему боевой подготовки и использует любую возможность для оказания воздействия на людей. Короткий срок службы влечет за собой больше отрицательных последствий для дела воспитания, чем для технической и тактической подготовки солдата.

Переходя к рассмотрению основных элементов воспитания, которые являются характерными для значительных контингентов солдат, следует заметить, что именно воля является тем компонентом духовной жизни, который определяет в подавляющем большинстве случаев поведение людей. Чтобы создать у солдата в упомянутом нами ранее смысле настрой дисциплинированности, необходимо прежде всего направить по нужному руслу его волю. Причем речь здесь идет как об осознанной воле, так и о неосознанных в большей или меньшей степени проявлениях ее.

Простейшим, но тем не менее необходимым средством для обучения солдат и для их воспитания в духе повиновения являются занятия по овладению оружием и техникой. В ходе боевой подготовки солдат должен научиться владеть ими так, чтобы быть в состоянии без промедления применить их в минуту опасности. Прием, с помощью которого овладение оружием и техникой превращается во вторую натуру солдата, называют муштрой. Перегибы, особенно в тех случаях, когда подобные занятия превращаются в самоцель, естественно, дискредитировали это понятие. Но при правильном применении муштры она и сегодня является в определенной степени необходимой для достижения успеха обучения. Кроме того, она имеет и воспитательное значение, ибо вырабатывает у солдата умение подчинять свою волю требованиям вверенного ему оружия, позволяет отработать точные приемы владения им и его боевого применения. В этом смысле она укрепляет дисциплину. Да и в спортивной жизни пришли к выводам, что правильно организованная муштра является необходимым условием достижения большего совершенства.

Аналогичным образом обстоит дело с так называемым внешним обликом военнослужащего. Здесь от солдата требуется прежде всего соблюдение порядка в местах расположения, а также чистоплотность и аккуратность. Педагогика уже давно признала воспитательное значение внешности. Требования, предъявляемые к солдату в этой области, [91] также являются средством воспитания у него воли, необходимой для укрепления дисциплины. Но если внешний вид превращается в самоцель, человек будет педантом; в таком случае дисциплине наносится урон.

В прежние времена строевая подготовка в масштабе подразделений являлась средством выработки у солдата чувства повиновения. Британское наставление по боевой подготовке времен первой мировой войны проанализировало содержание команды «Смирно!», требующей абсолютного молчания и абсолютной неподвижности, напряженного внимания к подаваемым командам и мгновенной готовности к их выполнению.

Определенное значение имеют и те упражнения, которые преследуют цель добиться умения управлять своим телом. Они представляют собой первоначальную школу по овладению искусством самообладания, являются предпосылкой крепкой дисциплины. В этом заключается и этическая сторона спорта. Выполнение таких упражнений также приучает к повиновению. Наряду с осознанными действиями здесь совершаются под воздействием подаваемых команд и неосознанные, почти автоматические волевые акты. Во всех этих случаях речь идет о пробуждении чувства повиновения путем выработки привычки. Но это еще далеко не все. Поэтому мы хотели бы рассмотреть теперь те случаи, когда чувство дисциплинированности проявляется на основе преднамеренных действий. Таким действиям предшествует мыслительный процесс, развитию которого способствует привычка к повиновению, пусть даже и к неосознанному. Знание законов об обществе, его институтов и особенно тех проблем, которые стоят перед вооруженными силами, позволяет подвести под дисциплину ту духовную основу, которая необходима ей ныне, как никогда прежде.

Духовное обоснование необходимости дисциплины создает предпосылку для привития чувства убежденности и необходимости повиновения, а также чувства долга, что является самой мощной движущей силой, ведущей к сознательному повиновению даже в тех случаях, когда внешнее принуждение оказывается бессильным. Пробуждение и развитие чувства долга составляет главнейшую цель духовного воспитания солдата как индивидуума. Мощной опорой чувства долга является чувство чести. В былые времена чувство солдатской чести стремились пробуждать [92] и развивать. Для этого солдатскому сословию отводили отличное от других слоев и профессий место в государстве. Ныне это может иметь место лишь чисто условно. Но этому нисколько не противоречит необходимость пробуждения в сознании солдата такого чувства принадлежности к солдатскому сословию, которое должно основываться на выполнении больших и важных задач. Если солдат сознает это, его чувства долга и чести получают значительное развитие.

Благодаря чувствам чести и долга, вытекающим из принадлежности к солдатскому сословию, у солдата развивается и такое качество, которое не поддается воспитанию, — личное мужество. Указанные качества позволяют ждать от солдата, что он, невзирая ни на какие отрицательно сказывающиеся воздействия боя, будет не только придерживаться приказов, но и делать все для точного выполнения содержащихся в них требований. Однако наше понятие о дисциплине было бы неполным, если бы мы не рассмотрели самостоятельные действия солдата на войне. Безусловно, выполнить одновременно два требования — подчинить себе волю солдата и обеспечить ему самостоятельные действия — одна из самых сложных задач воспитания. В определенных ситуациях, когда приказа нет, суррогатом для самостоятельных действий может быть и неосознанное, автоматическое повиновение. Однако в основном толчком для самостоятельных действий будет чувство долга и чести. Но самостоятельность следует и прививать. Она имеет значение не только из‑за своей технической стороны, но приобретает особую значимость в моральном отношении, ибо у солдата, показывающего себя на высоте задач, повышается решимость и уверенность, а это является одной из важнейших предпосылок для волевых действий. Поэтому необходимо повсюду, где это возможно, предоставлять солдату свободу действий. Итак, дисциплиной является осознанно и неосознанно проявляющееся качество солдата, позволяющее ему выполнять требования приказа, а также предпринимать, если даже и нет приказа, самостоятельные действия в соответствии со сложившейся обстановкой.

Во всех войнах командиры использовали также вспомогательные средства для поднятия морального духа и укрепления дисциплины, причем нередко достигали цели. Но поднимать дух необходимо соразмерно, с учетом трезвой [93] оценки морального состояния тех лиц, которые подвергаются этому воздействию, ибо в противном случае возникает опасность обратного процесса, дающего противоположный эффект и наносящего большой вред. В первой мировой войне в ходе последних шести битв на Изонцо в наши руки попадали такие приказы итальянских командиров, которые перед каждым сражением, всегда заканчивавшимся поражением итальянской армии, содержали напоминание о «последнем, решающем усилии», о «последнем ударе по врагу». И это оказало вскоре свое контрвоздействие: солдаты перестали верить в возможность достижения победы.

Определенное влияние на прочность и действенность дисциплины могут оказывать и элементы, лежащие вне сферы вооруженных сил. Так, каждый солдат сделает для себя правильные выводы, если институт вооруженных сил как в мирное время, так и в ходе войны будет тесно связан с народом. Солдат не может быть и вне сферы идеологического воздействия, исходящего от общественного мнения. Эта форма идеологического воздействия может при ее наивысшем проявлении окрылить солдата, что сильно укрепляет дисциплину. И если даже это воздействие ослабевает, поскольку любое массовое явление преходяще, оно продолжает оказывать свое влияние на укрепление дисциплины. И только там, где по своей направленности оно становится противоположным, деморализующим, может оказать на дисциплину пагубное влияние. К солдатам, находящимся в состоянии воодушевления, можно предъявить повышенные требования, но и они никогда не должны выходить за пределы, граничащие с опасностью противоположного воздействия.

Правительство, сознающее свой долг, всегда будет оказывать влияние на формирование общественного мнения в духе задач, стоящих перед вооруженными силами. И в этом кроется особое значение государственной политики для дисциплины. Аналогичное влияние должно также исходить от партий и прессы, если они сознают свою ответственность перед обществом.

Отрицательное воздействие на дисциплину оказывают или могут оказывать некоторые события, происходящие в общественной жизни, различные группировки, существующие в государстве, и особенно зарубежная пропаганда. [94] Задача политического и высшего военного руководства и любого командира заключается в том, чтобы противостоять этому влиянию и лишить его действенности.

* * *

Дисциплина при определенных условиях является хрупким созданием. Для поддержания ее требуется постоянный, целеустремленный труд командира. Дисциплину необходимо постоянно блюсти.

9. Опасность радиопереговоров

Радио и вопросы сохранения тайны.

Оценку первой мировой войне очень часто дают, исходя из соотношения материальных ресурсов участвовавших в войне государств. Если учитывать несоответствие сил противоборствующих сторон, то первая мировая война при превосходстве стран Антанты в людях, материальных ресурсах и финансах должна была бы окончиться благоприятно для этих стран намного раньше, чем это произошло по истечении более чем четырехлетнего военного периода.

Несмотря на героизм войск и значительный труд командования, война и в первые годы едва ли могла привести союзные с Германией страны к таким большим успехам, если бы они не обладали секретом, который раскрыли главным образом благодаря австро–венгерскому генеральному штабу, вооружившему их исключительно ценными и чрезвычайно важными сведениями о военном и международном положении стран Антанты. Только одно это позволило осуществить успешное проведение ряда операций, своевременно упрочить положение путем переброски войск с востока на запад, с северо–востока на юго–запад, предотвратить внезапные атаки, заранее узнать о вступлении в войну нового противника, раскрыть стремления к миру неустойчивых союзников, а также ознакомиться с внутренним механизмом дипломатии вражеских государств.

Средствами, с помощью которых добывалась информация, были служба радиоперехвата и хорошо поставленное дешифрование, с помощью которого благодаря неутомимому изобретательству всегда удавалось находить ключ к постоянно меняющемуся коду стран Антанты, и особенно [95] Италии и России, вследствие чего в руки противной стороны поступали важнейшие донесения военного и дипломатического характера.

Нельзя утверждать, что тем самым можно было очень легко преднамеренно ввести противника в заблуждение, ибо на это, вполне естественно, всегда обращали внимание, сравнивали перехваченные сообщения с фактами, а также проверяли по всей системе дешифрования, не предполагает ли противник, что его постоянно изменяемый код расшифровывается.

Правда, большинство государств запрещало передачу по радио важных сообщений, особенно военного характера, однако этот запрет постоянно нарушался, а дипломатическая служба Италии в конце концов стала регулярно, почти ежедневно, пользоваться радиосредствами для поддержания связи послов Италии со своей родиной.

Особенно это было характерно для посла Италии в Петербурге маркиза Шарлотти, который по телеграфу связь со своим начальником, министром иностранных дел бароном Сиднеем Соннино, мог поддерживать только окольным путем, на что уходило много времени, — через Швецию, Норвегию, Англию и Францию. Оба пользовались специально выделенными для них радиостанциями, пропуская через них весь поток информации, которая, хотя и была закодирована тайным дипломатическим шифром, постоянно перехватывалась австро–венгерскими станциями и легко расшифровывалась.

К тому же барон Соннино не ограничивался передачей сведений, касающихся непосредственно России. Учитывая важность поста посла в Петербурге, он стремился к тому, чтобы его тамошний представитель постоянно и хорошо был осведомлен о всех важных фазах взаимоотношений с союзниками и о противнике. Только таким образом, думал он, посол смог бы быть в курсе всех дел.

Держать посла в курсе событий, как предполагал Соннино, можно было путем передачи ему по радио в большинстве случаев дословных, важных сообщений послов и посланников Италии со всех частей света. Но ведь тем самым итальянские дипломаты ставили под угрозу разглашения государственную тайну не только своей страны, но и союзных государств. Можно предполагать, какая возможность представлялась вследствие этого государственным деятелям союзных с Германией государств (имеется [96] в виду ознакомление с секретными сведениями военной и дипломатической машины стран Антанты).

Италия долго шла впереди других государств по развитию радиотехники и ее практическому использованию. Однако обратная, теневая сторона этого дела дорого обошлась Италии и ее союзникам.

В генеральном штабе, которому подчинялись органы разведки и контрразведки, еще задолго до начала первой мировой войны поняли, что радио может стать неиссякаемым и дешевым источником связи, с помощью которого всегда можно быстро и своевременно довести те или иные сведения до заинтересованных органов.

Пробный контроль за ведением радиообмена, осуществленный в мирное время, полностью подтвердил это предположение, выявив в то же время, что открытым текстом можно передавать лишь ничего не значащие сообщения, а важную информацию дипломатического и военного характера необходимо зашифровывать. Расшифровать такие радиопередачи можно было либо путем заполучения кодовой таблицы, либо путем раскрытия ее на основе анализа значительного количества перехваченных радиосообщений. Стремление добыть код с помощью предательства и подкупа всегда было характерно для дипломатических и военных органов двух противоборствующих сторон, но это всегда считалось ненадежным делом. Правильнее всего было вскрыть шифр с помощью выявления основных закономерностей системы, лежащей в основе большинства кодовых таблиц, и путем анализа значительного количества перехваченных шифрсообщений установить построение кодового ключа.

Так, в результате многолетнего упорного труда еще до первой мировой войны были накоплены определенные знания о секрете шифрсистем. В конечном итоге создалась целая система, которая позволяла безошибочно дешифровать секретные сообщения. Это привело вскоре к постоянной смене шифрключей и внесению в них тщательно продуманных изменений, что удлиняло и осложняло процесс дешифрования, но тем не менее никогда не исключало его. Итало–турецкая война 1912 года, в ходе которой радиосвязь играла особую роль, поскольку Италии предстояло осуществить морскую экспедицию на полуостров Триполи, была особенно богата примерами подобного рода, обеспечившими выполнение, казалось, невыполнимых задач. [97]

Большинство сообщений кодировалось с помощью ключа, который итальянцы называли «шифром Россо». Со временем он был почти полностью изменен. Кроме «Россо» применялись и другие кодовые таблицы, которые с помощью «Россо» расшифровать было нельзя. Однако расшифрованные сообщения, закодированные с помощью ключа «Россо», создали основу и для их дешифрования.

В результате работы, проделанной в 1911–1912 гг., был накоплен определенный опыт, который в первую очередь подтвердил правильность предположений генерального штаба, но в то же время показал опасность ведения собственного радиообмена, а также важность, даже необходимость, осуществления как в мирное время, так и во время войны самого тщательного контроля за любой иностранной радиокорреспонденцией. На войне, вполне естественно, следует ожидать еще более высокой степени кодирования радиосообщений, поэтому уже в мирное время необходимо позаботиться о том, чтобы задачи, которые будут стоять в этом направлении во время войны, можно было бы решить успешно и быстро.

В ходе Балканских войн 1912–1913 гг. внимательно следили за радиообменом, но эти войны из‑за слабой технической оснащенности воюющих армий не дали нового опыта.

Что же касается других закодированных сообщений, то они и в мирное время постоянно перехватывались с указанием числа и времени их отправления. Если в последующем каким‑то правительством выпускалась, как это часто случалось, «красная, белая или желтая книга», содержащая дипломатические акты по какому‑то завершенному делу, то нередко в ней полностью приводились и отдельные радиосообщения послов. Это оказывало особенно ценную услугу для исследователей шифра.

Конечно, с началом первой мировой войны старым кодом в большинстве случаев не пользовались, но новые кодовые таблицы имели с ним какое‑то сходство, а это было уже огромным шагом вперед. Тем самым создавалась возможность быстрого дешифрования перехваченных в ходе войны вражеских радиосообщений, даже если они были закодированы тайным дипломатическим шифром.

После развязывания войны накопленный опыт использовался вначале лишь на русском театре военных действий. Огромные просторы этого театра, бедность страны [98] средствами сообщения и, наконец, сильная разбросанность войск вынудили русских широко использовать радио. Через радиосвязь проходила большая часть фронтовой корреспонденции. Одновременно русские вследствие недостаточной подготовленности персонала, работающего на радиостанциях, а также обслуживающего персонала генерального штаба стали кодировать приказы, не представляющие особой важности, так называемым кольцевым, а также простым и многослойным алфавитными шифрами, не составлявшими почти никакой трудности для раскодирования.

И лишь когда австро–венгерское верховное командование получило путем раскодирования первые приказы русской армии, тогда признали, исходя из их чрезвычайной важности, большое значение службы перехвата и дешифрования, стремясь наконец‑то к ее всемерному развитию.

На русском фронте эти службы имели особенно важное значение. И хотя радиосвязь противника была различной по своей интенсивности и велась с соблюдением определенных мер предосторожности, нередко он играл с открытыми картами, передавая по радио полностью свои намерения и планы, приказы и данные о силах и средствах одновременно как своим командирам, так и командирам противника. Вполне естественно, что данные, полученные австро–венгерской службой перехвата, сразу же передавались ее союзнице — Германии, если они представляли для нее значение в военном и политическом отношениях. Гинденбург и Людендорф, обладая искусством вождения войск, умели так использовать полученные данные, что это привело к поражению русских, которые настолько раскрыли свои планы, что в главных квартирах противной стороны сражение под Таненбергом, а также ряд других одержанных ею побед рассматривали как «победу в эфире».

Правда, итальянская сторона тоже допускала подобные ошибки, однако не в такой степени, как русские. В армии был приказ, запрещающий передавать по радио важные оперативные распоряжения, однако зачастую он не соблюдался, когда возникали трудности в средствах связи или создавалось безвыходное положение. Итальянское верховное командование было осторожным, осуществляя постоянно смену кода или внося изменения в кодовую таблицу, [99] а также издавая строжайшие приказы по сохранению тайны, но ведь и искусство дешифрования поднялось на такую высоту, что обеспечить тайну радиообмена можно было лишь путем его полного прекращения.

Самым большим успехом, одержанным австро–венгерской службой дешифрования, было полное раскодирование совершенно секретного кодового журнала Италии, так называемого «Дипломатического шифра». Примерно в июле 1915 года он был целиком и полностью раскрыт. Это позволило читать все депеши итальянского министра иностранных дел Соннино, передаваемые его послам, а также их ответные сообщения на имя министра.

Использование итальянских и русских радиосообщений, а немецкой стороной также английских и французских фронтовых корреспонденции осуществлялось на протяжении всех военных лет. Поэтому вызывает удивление, как это Италия и Россия не могли подметить, что Австро–Венгрия, и особенно ее армия и дипломатические органы, использует радиосвязь лишь в незначительном объеме. Тем более что Италия имела на фронте свои средства радиоперехвата. Австро–венгерские радиостанции в большинстве случаев молчали. Иногда они были даже опломбированы, чтобы не допустить злоупотреблений. Но и это не побудило Италию принять единственно правильных мер — прекратить радиообмен. К тому же союзным с Германией странам удалось держать своих противников до самых последних дней войны в неведении относительно того, в какой степени у них перехватывается военная и дипломатическая корреспонденция. Только победа, одержанная в войне странами Антанты, позволила им после захвата в качестве трофеев военной документации штабов установить, какой ущерб был им нанесен в результате широкого ведения радиообмена и чрезмерной уверенности в шифре.

Но горький опыт снова был забыт нашими противниками в ходе второй мировой войны. Радиообмен, осуществлявшийся русской армией, был одним из важнейших источников получения сведений командованием группой армий «Север», и даже я, как командир дивизии, получал с его помощью важные исходные данные о намерениях противника при решении самостоятельных задач.

Когда на Балканах я командовал 2–й танковой армией, ее службе радиоперехвата удалось расшифровать кодовую [100] таблицу партизан Тито. Радиосредства Тихо поставляли в большом количестве англичане. Использовались эти средства широко и беззаботно. Радиостанции были в корпусе, дивизиях и бригадах. Приказы Тито и донесения из соединений передавались в большинстве случаев по радио. Код время от времени менялся, однако достаточно было перехватить 30 радиосообщений, чтобы расшифровать новый. Место расположения раций, если этому не препятствовали сильные помехи, могли определить пеленгаторные станции. Все это позволяло получать таким путем важнейшие данные, которые всегда учитывались при проведении крупных операций.

При ведении боя в современных условиях особенно трудно обеспечить секретность радиообмена. Ведь управлять войсками, обладающими высокой маневренностью, а также требующими при ведении боевых действий большой рассредоточенности как по фронту, так и в глубину, в большинстве случаев можно только с помощью радио. Чтобы создать благоприятные условия ведения радиообмена и предотвратить разведку радиосредств противником, необходимо хорошо знать средства связи, имеющиеся в современных вооруженных силах, а также возможности и формы их использования.

10. Проблемы ядерной войны

Политика и ядерная война.

В прессе очень часто цитируются слова генерала Клаузевица о том, что «война является продолжением политики иными средствами» и что она является «подлинным инструментом политики». Эти слова генерала были применимы для прошедшего тысячелетия независимо от того, велась ли война с целью сохранения или обеспечения существования государства или же она преследовала цель добиться решения вопросов о власти, будь то вопросы политического или экономического характера. Можно также отметить, что во многих случаях государству нетрудно было принять решение о начале войны независимо от того, шла ли при этом речь о самосохранении или же это решение диктовалось интересами государственной власти. Условия ведения войны были простыми, ибо формы войны были известны и многие ее элементы могли быть учтены, а также потому, что война, за исключением отдельных случаев, едва ли ставила [101] под вопрос существование государства; она могла лишь поставить государство в случае ее неблагоприятного исхода в большей или меньшей степени невыгодное положение. Таким образом, война не только не ограничивала свободу политики, но и обогащала ее новыми формами.

Ядерное оружие привело к определенным изменениям; в этих взглядах, ибо оно создает угрозу значительного разрушения, граничащего с уничтожением каждого участвующего в войне государства. Таким образом, ядерное оружие действует устрашающе при мысли о развязывании войны и сильно ограничивает свободу политических акций. Однако высказывание Клаузевица не потеряло своего значения, оно стало лишь значительно уже. Не подлежит сомнению, что решение о ведении войны, несмотря ни на что, будет, как и прежде, принято, если речь зайдет о существовании государства.

Но есть и другие случаи, которые могут побудить государство рискнуть начать ядерную войну. В первую очередь это убежденность в том, что создано такое превосходство в оружии и такие эффективные средства борьбы, которые легко могут сломить сопротивление противника. В условиях лихорадочной гонки вооружений и яростного стремления создать новое, более действенное оружие этот вариант рассматривается как вполне возможный. Правда, договорные обязательства о частичном запрещении испытаний ядерного оружия ограничили эти возможности, но тем не менее они не исключили их, если даже и можно было бы предположить, что изобретение нового, более мощного по своей силе оружия является нереальным.

Здесь необходимо, однако, указать на то, что русские, располагая ракетами, мощность боеголовок которых может достигать 60 и даже 100 мегатонн, обладают оружием, значительно превосходящим оружие американцев. Всего лишь один удар такой суперракетой, наносимый с высоты 100 км, может, как предполагают, разрушить площадь, равную территории Голландии.

Мы должны, наконец, учитывать применение совместно с ядерным оружием химического оружия, особенно газов нервно–паралитического действия, способных воздействовать на противника, пока не будет уничтожено в планируемом объеме его оружие возмездия. Я думаю, что возможность комбинированного применения химического [102] и ядерного оружия нельзя не учитывать. При этом хотелось бы сослаться на дебаты, состоявшиеся в одном из комитетов палаты представителей США 17 апреля 1964 года, где подчеркивалась необходимость создания таких химических средств борьбы, которые могли бы привести к потере боеспособности войск без смертельного исхода для людей. Это оружие имеет значение для ведения обычных боевых действий, которые не будут основными при мировом конфликте; тем не менее его создание не имело бы смысла, если бы при этом не преследовалась цель временного вывода из строя ядерных средств противника.

Другой фактор, открывающий возможность возникновения ядерной войны, связан с общепризнанным значением внезапности. Начало обычной войны не может быть внезапным для противника, так как нельзя осуществить скрытно мобилизацию и развертывание войск. И наоборот, ядерная война позволяет обеспечить абсолютную внезапность, ибо мобилизация и развертывание не касаются ядерного оружия. Именно поэтому внезапность является предметом особой заботы обеих сторон. Ей придают исключительно большое значение. Однако за последнее время все меньше остается надежд добиться с помощью внезапного удара возможности на длительное время вывести из строя оружие возмездия противника и обеспечить себе тем самым решающее преимущество в начальный период войны. В настоящее время обе стороны предусматривают децентрализацию атомных бомбардировщиков, установку ракет дальнего действия в подземных шахтах, перебазирование части ракет на надводные и подводные суда, создание вместо тяжеловесных жидкостных ракет (для приведения их в боеготовность требуются часы) ракет дальнего действия, работающих на твердом топливе, которые обеспечивают приведение их в боевую готовность в считанные минуты, атакже позволяют менять места их расположения. В военных кругах США еще в конце мая 1964 года считали, что для нанесения ответного удара в Америке уцелеет 1000 тяжелых ядерных установок.

В результате снижения роли внезапного удара, несбыточности планов создания более эффективного оружия, а также равновесия в вопросах вооружения потенциальных противников исчезает надежда на возможность просчетов, лежащая в основе решения начать войну. [103]

Контрудар ядерным оружием.

Устрашающее воздействие ядерного оружия, предостерегающее от принятия решения начать войну, основывается в конечном итоге на мысли о контрударе, которым обороняющийся ответит на нападение. Контрудару отводится центральное место в оборонительной концепции Запада. Он повлечет за собой огромные разрушительные последствия, так что нападать первому нет смысла. Правда, есть основания и для сомнений в абсолютной правильности подобного взгляда.

Так, сенатор Голдуотер в одной из своих речей выразил сомнение относительно боеспособности американских ракет дальнего действия. Он правильно утверждал, что эти ракеты не прошли испытаний в условиях войны, и спрашивал поэтому, чего можно ожидать от ракет на войне, когда они будут обслуживаться солдатами, если у этих ракет даже в мирное время, когда они готовятся специалистами, имеется так много неполадок. Он не уверен в том, нормально ли будет функционировать в условиях ядерных взрывов сложный электромеханизм открывания люков подземных шахт, а также электронная система наведения ракет. Эти аргументы не лишены правдоподобности.

Далее следует иметь в виду следующее: оба противника по возможности будут вскрывать места расположения ядерных средств и составлять для себя планы их уничтожения. Однако обороняющийся должен знать, что к тому времени, когда он сможет приступить к подавлению оружия противника, значительной части этого оружия на старых местах уже не будет. И поскольку обороняющийся лишь в редких случаях будет знать об этом, большое количество его ракет будет расходоваться впустую. Да и у него самого возникнет недостаток в ракетах, о чем вышестоящим инстанциям будет известно не сразу. Во всяком случае, его план ведения боевых действий будет страдать изъянами, да и сам он не всегда сможет приспособиться к сложившейся обстановке.

Однако у обороняющегося остается шанс нанесения ответных ядерных ударов по крупным населенным пунктам, но и здесь сомнительно, чтобы агрессор, если ему и безразличны интересы своего народа, не принял этого во внимание, особенно в тех случаях, когда убежища, предусмотренные для укрытия обороняющихся, хорошо подготовлены. [104]

Таким образом, инициатива, если она находится в руках нападающего, в условиях ядерной войны будет иметь, видимо, большее значение, чем в войне с применением обычных средств борьбы. Контрудар обороняющегося связан с тяжелыми последствиями и для агрессора.

Два компонента ядерной войны.

Оружие, применяемое в ядерной войне, отличается от оружия прежних времен своим разнообразием, ибо наряду с ракетно–ядерными соединениями продолжают существовать и обычные вооруженные силы, а кроме того, в составе как тех, так и других имеются самые разнообразные виды оружия. Так, ракетно–ядерные соединения характеризуются наличием в их составе ракет и бомбардировщиков, имеющих стратегическое и тактическое предназначение, обычные вооруженные силы — наличием тактического ядерного оружия.

В связи с этим в ядерной войне следует учитывать целиком как весь комплекс различных видов оружия, так и соответствующую ему организационную структуру, что значительно усложняет ее ведение. Упрощающий момент состоит лишь в том, что между соединениями стратегического ядерного оружия и обычными соединениями, оснащенными тактическим ядерным оружием, имеется с учетом различия стоящих перед ним задач такое ярко выраженное разделение труда, которое позволяет говорить о наличии двух компонентов в ведении ядерной войны, рассмотрение которых будет затронуто в ходе дальнейшего изложения.

О внезапном ударе в ракетно–ядерной войне.

Можно предположить, что нападающий начнет войну сильно сжатым по времени внезапным ударом стратегического ядерного оружия по командным пунктам и местам сосредоточения ядерного оружия противника. Для этой цели он задействует значительную часть своего оружия с расчетом на то, что с помощью массированного удара ему удастся предотвратить в значительной мере противодействие противника. Если учесть рассеивание ядерного оружия, то можно сказать, что потребуется в соответствии с расчетами 2–3 ракеты для поражения одной из указанных целей. Однако нельзя рассчитывать на то, что нападающему [105] удастся подавить большую часть оружия возмездия и большую часть командных пунктов.

Вслед за первым ударом нападающий перейдет к планомерному уничтожению неподавленных ядерных средств, что приведет к новым потерям.

Подвергшийся нападению будет делать все возможное, чтобы как можно быстрее предпринять контрудар, о чем уже говорилось выше.

Обычные вооруженные силы.

Без тактического ядерного оружия обычные вооруженные силы в настоящее время представить нельзя. Однако их использование в рамках стратегии ядерной войны разработано еще недостаточно. Их задачу видят во вторжении на территорию противника, в захвате вражеских опорных пунктов и районов, не подвергшихся ядерному нападению, а также в предотвращении подобных действий по отношению к своей стране со стороны противника и в ведении борьбы с воздушно–десантными группами. Считают, что обычные вооруженные силы должны быть в состоянии вести борьбу с обычными вооруженными силами противника в условиях воздействия стратегического и тактического ядерного оружия.

Быстрое преодоление обычными вооруженными силами больших участков, их значительное рассредоточение на местности, сравнительно небольшое число бойцов и средств борьбы, приходящихся на единицу площади, за которую мы принимаем один квадратный километр, и в то же время необходимость сосредоточения этих сил в значительных размерах как в наступлении, так и в обороне на небольших участках требуют, чтобы они были в высшей степени подвижными. В связи с этим бросились в крайность как в вопросах вооружения, так и в вопросах ведения боевых действий. Считают, что бронированный вездеход, способный обеспечить защиту от проникающей радиации и светового излучения, должен стать для пехоты не только средством передвижения, но и средством управления боем. Для артиллерии, противотанковых орудий и зенитных средств стали требовать самоходную тягу. Полная механизация войск и средств управления не признает больше одиночного бойца, предоставленного самому себе.

Однако подобная организация войск и средств управления [106] не приспособлена для любой местности. Это мы знаем по опыту прошлого, когда местность ограничивала или вообще исключала использование танков. Естественно, не может быть речи о ведении боя механизированными частями в лесных районах или на местности, сильно покрытой лесом, а также в среднем на 80 проц. в горах. Повсюду распространенная моторизация войск считается многими даже чрезмерной. Если войска, оснащенные обычным оружием, находятся в движении, они должны обеспечить себе защиту от воздействия ядерного взрыва. Обеспечить такую защиту непосредственно в районе взрыва невозможно. В остальных случаях защиту от ядерного взрыва можно найти в глубоких траншеях, ибо ударная волна и световое излучение распространяются прямолинейно. Глубокие рвы, защищенные толстым слоем земли, могут также обеспечить защиту и от излучения, образуемого непосредственно в момент взрыва. Из этого видно, что для быстрого производства земляных работ войска необходимо оснащать землеройными машинами.

Развертывание войск.

Здесь рассматриваются два компонента ядерной войны: стратегические ядерные силы и обычные войска. Стратегическое ядерное оружие находится еще в мирное время на своих предназначенных на случай войны позициях, рассредоточенных на большой площади, а также на аэродромах или даже в воздухе. Это оружие в развертывании не нуждается. Однако это приводит к тому, что вся сеть аэродромов, а также значительная часть стартовых позиций ракет дальнего действия в любое время может быть выявлена противником. Поэтому необходимо бороться за то, чтобы средствами маскировки ввести в заблуждение его разведку. С этой целью создаются ложные стартовые позиции, которые, как правило, оправдывают себя. Особые меры предпринимаются для борьбы с агентурой противника.

В свете этих задач становится ясным, что значительную часть обычных вооруженных сил следует перебросить с началом войны в ближайшие к границе районы, рассредоточив их таким образом, чтобы ослабить воздействие ядерного оружия противника. Это и будет считаться развертыванием. Однако и в мирное время эти войска должны быть рассредоточены на значительной территории. [107]

С учетом возможности внезапного развязывания войны и немедленного воздействия ядерного оружия противника особую проблему будут представлять войска, располагающиеся в казармах и постоянных лагерях. Их безошибочно можно разведать еще в мирное время и быстро подвергнуть уничтожению. Особую трудность будет составлять в этой связи осуществление мер, обеспечивающих их безопасность, если вообще можно будет принять такие меры. В период угрожаемого положения эти войска будут выводиться из казарм и располагаться рассредоточенно на местности по возможности дальше от постоянных мест дислокации. Это будет одной из труднейших проблем, связанных с войной.

Цели стратегического оружия.

Не подлежит сомнению, что на первом этапе ядерной войны, как уже упоминалось, целями ядерного нападения противника будут командные пункты и места расположения ядерного оружия. Аналогичные же цели будут подвергаться воздействию и при контрударе другой стороны. В дальнейшем ходе войны целями воздействия могут быть прежде всего военно–морские силы и порты, узлы связи, сухопутные войска, политические центры, пути сообщения и т. д. Важность этих целей и очередность их подавления будут вытекать из обстановки.

Во второй мировой войне особое место среди целей занимали производственные предприятия и мирное население, которые являлись необходимым резервом материального обеспечения и живой силы для миллионных армий, а население подвергалось, кроме того, воздействию и с целью подрыва его морального духа. Однако впоследствии выяснилось, что преследуемая при этом цель не была достигнута и четыре года спустя после начала войны.

Разрушение промышленного потенциала противника в ядерной войне едва ли будет составлять трудность. Вопрос состоит лишь в том, сможет ли промышленный потенциал иметь такое же значение, как во второй мировой войне. Ведь тогда решающее значение имела непрерывность производства на протяжении всей войны, поскольку накопленных к началу войны запасов военных материалов хватало или могло хватить лишь на сравнительно короткое время, а также потому, что в ходе войны создавались многие новые, [108] более действенные средства борьбы. Сейчас же едва ли можно предположить, что государства, располагающие ядерным оружием, учитывая возможность разрушения в короткое время производственных мощностей, могли рассчитывать на дальнейшее производство этого оружия после начала войны. В этом случае необходимо, чтобы производственные предприятия размещались с учетом их защиты от ядерного оружия. То же самое относится и к обычным средствам борьбы.

Значение промышленного потенциала определяется также предполагаемой длительностью войны. Здесь мнения расходятся. На Западе преобладает мнение, что ядерная война может быть короткой. В пользу этого говорят и те огромные разрушения, которые будут иметь место в первой фазе войны. Отсюда следует, что промышленный потенциал воюющих стран не сможет иметь решающего значения. Если же исходить из взгляда русских на длительность ядерной войны, то можно установить, что они будут ставить перед своими ядерными силами задачу уничтожить промышленный потенциал противника. Из этого следует, и это является новым в условиях ядерной войны, что запасы как ядерных, так и обычных средств борьбы необходимо создавать еще в мирное время.

Взгляды на объекты воздействия стратегического ядерного оружия показывают, что важнейшими из них будут являться ядерные, а также обычные вооруженные силы и что уничтожение вооруженных сил составляет и цель стратегии в целом. В этом отношении ядерная война не внесла каких‑либо изменений в принципы, сформулированные Клаузевицем.

Пространственный размах ядерной войны.

Вследствие дальнобойности оружия наша земля является ныне не более чем артиллерийским полигоном прошлых времен. Район воздействия стратегического ядерного оружия выходит далеко за пределы того или иного театра войны и охватывает всю планету. Боевые действия охватывают всю территорию воюющих государств, международные воды и часть космоса. Ранее существовавшее различие между фронтом и тылом стерлось полностью.

Громадная протяженность района боевых действий в сочетании с большой дальнобойностью оружия привела [109] к тому, что нейтрализацию средств ведения войны с целью уменьшения их уязвимости стало осуществлять легче, чем в прежние времена. Однако это не относится к населенным пунктам, своеобразие положения и застройки которых складывалось в то время, когда об угрозе ядерного оружия и не могли предполагать. Вследствие этого возникло различие в вопросах уязвимости государств в зависимости от плотности расположения в них населенных пунктов, числа городов, а также количества и размеров промышленных предприятий. Здесь Запад находится в явно неблагоприятном положении по сравнению с Востоком и особенно с Советским Союзом. Сейчас в странах, где при застройке городов стремятся учитывать их уязвимость от ядерного оружия, едва ли могут не считаться с этим. Однако в большинстве случаев это не принимается во внимание.

Мобилизация.

В прежние времена мобилизация была первым актом, за которым подчас еще до полного ее проведения следовал второй акт — развертывание. Мы констатируем это здесь потому, что ранее приведенные факты свидетельствуют о том, что ядерная война внесла в эту область определенные изменения.

Мы уже упоминали о том, что внезапный ядерный удар, которым начинается война, а также контрудар и развертываемая вслед за ними непрерывная вооруженная борьба обусловливают наличие еще в мирное время запасов стратегического ядерного оружия и проведение организационных мер по его применению.

Следующей причиной, подтверждающей необходимость этого, является предполагаемая непродолжительность войны и ожидаемые разрушения промышленных предприятий. Это будет иметь место и в том случае, если война не начнется с внезапного удара. Что же касается стратегического ядерного оружия, то оно выпадает из мобилизации, так как отмобилизовано еще в мирное время.

Да и обычные войска еще в мирное время должны быть доведены до такой численности, которая позволяла бы им сразу же приступить к выполнению своих задач. Их численность должна находиться в пределах 75–80 проц. от штатной. Большая численность армии мирного времени необходима потому, что в условиях ядерного воздействия [110] противника, видимо, не будет возможности провести мобилизацию должным образом. В лучшем случае можно думать лишь о проведении частных призывов.

Мобилизацию можно было бы также провести и в период чрезвычайного обострения напряженности, за которой следует ожидать начала войны. Но вопрос состоит в том, решится ли на это государство, ибо в результате таких мер напряженность обострится еще больше, а возможность предотвращения войны в самую последнюю минуту сильно уменьшится. Вполне естественно, оружие, боеприпасы, горючее, запасные части и т. п. в необходимых количествах должны быть на складах.

Таким образом, на проведение мобилизации в обоих компонентах ядерной войны рассчитывать нельзя.

Сосредоточение основных сил.

Обычная война вследствие незначительного по сравнению с ядерным оружием огневого воздействия требовала сосредоточения средств борьбы на тех направлениях, где можно было ожидать наибольшего успеха, а в обороне — на тех участках, по которым ожидалось нанесение главного удара противника. В век же ядерного оружия даже при ведении боевых действий обычными средствами будет применяться несколько иной принцип сосредоточения основных сил. В ядерной войне выбор места сосредоточения основных сил как в наступлении, так и в обороне будет предопределяться с самого начала и, видимо, на всем протяжении войны настоятельной необходимостью уничтожения центров управления и стратегических ядерных сил противника. При этом вполне возможно, что и на главном направлении будут стремиться, чтобы одни участки подвергнуть более интенсивному воздействию, чем другие. И если даже в последующем ходе войны будут определены иные цели для подавления, это означает изменение не направления основного удара, а лишь порядка подавления этих целей теми или иными видами оружия.

В связи с тем что дальнобойность ядерных средств позволяет подавлять цели почти независимо от места расположения этого оружия, отпадает необходимость территориального сосредоточения ядерных средств. Сосредоточение этого оружия осуществляется, таким образом, лишь по целям. [111]

Иначе обстоит дело при создании ударной группировки обычными силами. В этом случае перевес в них будет создаваться не за счет простого сосредоточения войск, а путем выдвижения их с ходу в планируемые районы, к тому же в самую последнюю минуту, и в отличие от прошлого в сильно расчлененных как по фронту, так и в глубину боевых порядках. Правда, сосредоточение этих войск в отличие от группировки, находящейся не на главном направлении, будет более плотным. В первую очередь тактическое ядерное оружие побуждает в этих случаях выдерживать несколько большие дистанции, чем те, которые были характерны для боя с применением обычных средств борьбы. Толчком для внедрения подобных принципов явились операции периода второй мировой войны, когда опасность сильных воздушных налетов позволяла осуществлять сосредоточение войск для последующего наступления только лишь в самые последние часы и к тому же моторизованными частями.

Суперракета.

Проблемы, выдвигаемые этим оружием, которое способно нести боеголовку мощностью от 60 до 100 мегатонн, решены на Западе, как кажется, еще не до конца. Если даже утверждение, что всего лишь один удар таким оружием способен разрушить территорию, равную Голландии, и является преувеличением, здесь речь идет об оружии неслыханной силы. Учитывая это, необходимо поставить такой вопрос: а нельзя ли обеспечить неуязвимость находящихся в стране стратегических ядерных сил и от подобного оружия?

Несмотря на предложения военно–воздушных сил и специалистов по атомному оружию, еще президент Кеннеди высказывался против суперракеты. Испытания ее вследствие этого не состоялись. Отказ был мотивирован тем, что якобы с помощью определенного количества средних ракет — американские стратегические ракеты имеют мощность от 0,5 до 10 мегатонн — можно достичь такого же воздействия. Может быть, это и соответствует действительности при использовании таких ракет массированно, однако об этом нельзя заявить с полной уверенностью, особенно тогда, когда противник имеет суперракету. Одновременно следует учитывать и другое обстоятельство — возможность, во всяком случае теоретическую, ведения [112] борьбы со средними ракетами (многие аспекты этого вопроса якобы уже решены), в то время как борьба с суперракетами не ставилась даже в теоретическом плане.

Гуманизация ядерной войны.

В результате принятия Женевской конвенции 1864 года и дополнений к ней, Гаагских соглашений о ведении сухопутных войн 1899 и 1907 гг., а также договоров 1949 года был сделан существенный вклад в дело гуманизации обычной войны. Вполне понятно, что определенные положения этих соглашений, например положения об обращении с военнопленными и населением занятых районов, имеют значение и для ядерной войны. Однако регламентации, касающиеся вопросов применения оружия, в результате развития средств борьбы становятся все более куцыми. Так, статья 25 Гаагских соглашений о ведении сухопутных войн запрещала как обстрел, так и бомбардировку с воздуха незащищенных городов, что не соблюдалось в годы второй мировой войны. Исходя из подобных предубеждений, считают, что и в ядерной войне не будут придерживаться упомянутых положений.

Ядерная война и стратегия.

Под стратегией в узком смысле этого слова мы понимаем определенные принципы, касающиеся достижения целей войны, и их применение в руководстве вооруженными силами. Их суть, как и суть войны, целью которой является разгром противника и подчинение его своей воле, неизменна. Принципы стратегии при правильном руководстве войсками проявлялись в войнах всех времен начиная с глубокой древности. Они не подвергались изменению в результате развития оружия (пулеметов, скорострельной артиллерии, танков, авиации) и транспортных средств (паровозов, автомобилей, самолетов). Они лишь использовали эти новые средства.

Цель стратегии всегда состояла в уничтожении вооруженных сил противника, а также в правильном использовании собственных вооруженных сил для достижения упомянутой цели. Для методов стратегии всегда было характерно сосредоточение сил на главных направлениях, внезапность, обеспечение безопасности и т. д. Новые средства борьбы потребовали лишь определения новых форм [113] их применения, которые соответствовали бы природе этих новых средств, но они не изменили суть стратегии. Созданные в течение последних лет новые средства сообщения и связи также повлияли лишь на быстротечность операций, способы применения оружия и частично на вопросы безопасности управления войсками.

Ядерная война тоже не внесла в этот вопрос каких‑либо изменений. Мы видели, что основной целью и этого вида войны является уничтожение вооруженных сил противника, что применение новых средств борьбы осуществляется здесь, как и в прошлые времена, в такой форме, которая больше соответствует их предназначению. Мы далее видели, что принципы внезапности, сосредоточения сил на решающих направлениях и т. д. и в условиях ядерной войны находят свое проявление в методах осуществления стратегии. Поэтому констатация, будто «стратегия подвержена изменению», неверна. Труд генерала Клаузевица не устарел и для ядерной войны.

11. Боевые действия в условиях применения ядерного оружия

В эпоху обычных войн каждая из них давала богатейший опыт, на основе которого формулировались основные принципы ведения следующей войны. Таким образом, каждая предыдущая война оказывала существенное влияние на характер вооруженной борьбы в последующей, по крайней мере в ее начальный период. Этот опыт, обогащенный навыками использования вновь созданных боевых средств, давал духовному и материальному вооружению определенную надежность, а командованию — ту уверенность, которая бывает столь необходима в начальный период вооруженной борьбы. Особенности боевого построения войск в общем‑то тоже были известны. Каких‑либо решающих неожиданностей не возникало.

Разумеется, это могло иметь место лишь при условии, если опыт последней войны хорошо изучался и правильно использовался и если новые боевые средства, которые давала промышленность и которых от нее требовали, применялись согласно соответствующим принципам, сложившимся на основе практического опыта и интуитивного предвидения. Сейчас перед нашим мысленным взором предстают немецкие военно–воздушные силы и танковые войска, значение которых во время первой мировой войны обозначалось лишь рудиментарно, но уже во второй мировой войне они стали видом вооруженных сил и родом войск решающей важности. Танки в ходе всей войны использовались правильно. Что же касается авиации, то ее применение было правильным лишь в первую половину войны, поскольку в последующий период она не смогла приспособиться к изменившимся требованиям.

Таким образом, мы видим, что в эпоху обычных войн большую роль играл институт, призванный вырабатывать правильные представления о важных сторонах будущей войны. При оценке опыта войны у такого института была по крайней мере исходная база, а итоги сражения и боя, которые оказывались уже известными, давали возможность проверить правильность исходной базы. Это относилось в первую очередь к тактике, то есть к той области, где наиболее четко проявляются особенности характера вооруженной борьбы.

Сейчас, как и всегда после любой войны, встает задача определить правильную картину будущей войны и соответствующие формы ведения боевых действий. Следует заметить, что немало специалистов исходят из предположения, что, поскольку война, в которой будет применяться ядерное оружие, являет собой нечто совершенно новое, накопленный опыт в попытках определить ее картину может нам изменить. Ниже мы увидим, что подобное предположение является преувеличением и что было бы неправильным в предвидении ядерной борьбы не иметь никаких предпосылок.

В самой сущности войны ядерное оружие ничего не изменит. Оно изменит лишь характер сражения и боя, как это имело место и раньше с появлением любого нового вида оружия. Достаточно вспомнить, какой переворот в тактике совершили пулемет и скорострельная пушка или какое влияние на операции оказали танки, какие изменения в способах ведения боя и даже войны в целом произошли вследствие бурного развития военно–воздушных сил.

Приспособление к новым видам оружия никогда не было связано с какими‑либо трудностями, а если они и возникали, то носили временный характер. Меньше всего они сказывались на теории, которая находила свое выражение в уставах. В основном эти временные трудности отражались на практике управления войсками, но и здесь [115] находились возможности почти полного преодоления их. Примечательно то, что трудности эти были тем сложнее, а преодоление их требовало тем больших затрат на боевую подготовку войск, чем более низкую ступень в общей организационной структуре вооруженных сил занимали войска, которым приходилось вести бои с использованием нового оружия или сражаться под его воздействием. Аналогичное явление мы будем наблюдать и при ведении боевых действий с использованием ядерного оружия.

Ядерное оружие колоссальной поражающей способности и средства его доставки к цели, обладающие огромным радиусом действия, являются результатом скачкообразного, революционного развития науки и техники, образовавшего в привычном представлении о войне и бое большой провал. Этот провал несравнимо больше тех, которые до или во время каждой из прошлых войн порождало появление новых видов оружия. Далее речь пойдет о том, как преодолеть этот порожденный появлением ядерного оружия разрыв между опытом и теорией и как построить новое здание идей. И если при этом нам придется проанализировать и изложить намного больше нового, чем делалось предшествовавшими поколениями, то будет неверным полагать, что накопленный в этом деле опыт нам не оказывает большой помощи.

Объем нашей работы увеличивается еще и тем новым обстоятельством, что современная война отличается от прошлых не только своим характером, но и размахом. Ныне говорят о глобальной войне, которая охватит большую часть земного шара и в которой будут применяться все виды ядерного оружия; говорят и об ограниченной войне, в которой, как полагают, может быть использовано в крайнем случае лишь тактическое ядерное оружие; наконец, считаются вероятными войны — малых или больших масштабов, — которые могут вестись с использованием только обычных средств борьбы.

О видах войн.

Согласно Клаузевицу цель войны состоит в том, чтобы навязать противнику выполнение нашей воли. Это предполагает уничтожение его вооруженных сил, то есть приведение их в состояние, при котором они не могут продолжать борьбу. Клаузевиц уже тогда имел представление о военном потенциале, который, по [116] его мнению, практически сводился лишь к вооруженным силам и в них находил свое выражение, ибо в его время не было никаких иных средств воздействия на противника. И такое положение существовало вплоть до второй мировой войны. Только в минувшую войну произошел поворот, вызванный бурным развитием авиации. Теперь стали возможными непосредственные удары по всем сферам военного потенциала противника. Но нового боевого средства было недостаточно для уничтожения всего военного потенциала, вследствие этого уничтожение вооруженных сил, как и прежде, оставалось важнейшей целью войны.

Ядерное оружие и средства его доставки к цели делают возможности воздействия на военный потенциал противника более широкими и приближают их к абсолютным. Теперь, если говорить о глобальной войне, верховное командование в состоянии добиться уничтожения всего военного потенциала противника, включая его вооруженные силы. В глобальной войне вооруженные силы и их учреждения, как часть военного потенциала, неизменно остаются важнейшей целью поражения, но прежде всего уничтожаются ядерное оружие и средства его доставки, а затем — остальные виды оружия, которые противник стремится использовать для решения оперативных задач. Правда, в этом вопросе есть еще много неясностей. Если на Востоке господствует (или по крайней мере высказывается) точка зрения, что атомную войну без сильных наземных войск вести нельзя, то Запад относится к этому более скептически.

В глобальной войне стратегия сходит, со своего высокого пьедестала. Каких душевных сил, какого морального духа требовала она в предшествовавших войнах, когда их исход решался только на нолях сражений! В глобальной войне гений отступает далеко назад. Большая часть задач высшего командования, располагающего стратегическим ядерным оружием, сводится к управлению огнем. И все же душевные силы этого командования подвергаются суровому испытанию. И меньше всего, конечно, оттого, что теперь высшее командование имеет дело с новым по своим масштабам явлением, что теперь ему приходится учитывать возможность страшного разрушающего воздействия противника и что это воздействие даже при военном успехе собственных вооруженных сил, возможно, будет [117] иметь достаточную эффективность. Забота 6 защите своей страны от воздействия противника требует от высшего командования гигантского напряжения всех сил.

В вопросе использования стратегического ядерного оружия в глобальной войне, видимо, уже существует достаточная ясность. Определяющим при решении этого вопроса являются особенности оружия и целей, предназначенных для поражения. Учитывая эффективность ядерного оружия, можно утверждать, что его использование даже обороняющейся стороной будет носить преимущественно наступательный характер. (Ниже мы рассмотрим, какой будет оборона в условиях применения ядерного оружия.) Менее ясным, чем вопрос об использовании стратегического ядерного оружия, представляется вопрос о роли в глобальной войне обычных войск, усиленных тактическим ядерным оружием. Во всяком случае, обороняющейся стороне придется учитывать возможность того, что одновременно с глобальным наступлением нападающий нанесет ряд наземных ударов непосредственно по территории противника. Разумеется, в данном случае его главной задачей будет уничтожение вооруженных сил обороняющегося.

При этом использование ядерного оружия, предназначенного для решения стратегических задач, не будет выходить за рамки определенных пределов, если нападающий заинтересован в том, чтобы как можно быстрее (как только позволит обстановка) вступить на территорию противника. Тогда это оружие, если не появится его «чистая» разновидность, будет использовано прежде всего для нанесения ударов по расположенным в глубоком тылу военно–воздушным и ракетным базам, по узлам дорог, мостам, складам снабжения и т. п. При вторжении на территорию противника в ходе боевых действий против наземных сил, видимо, будет применяться главным образом тактическое ядерное оружие. И наоборот, в борьбе против наступающего противника обороняющаяся сторона сможет беспрепятственно использовать на соответствующих удалениях ядерное оружие любой мощности.

Рассмотрим один из случаев, когда обычным войскам придется вести боевые действия в условиях применения ядерного оружия. Тактика их действий будет рассмотрена ниже. Если в период, когда Соединенные Штаты владели монополией на ядерное оружие, Запад имел полную [118] возможность нанесения этим оружием стратегического контрудара, то примерно с 1958 года, когда Америка сама оказалась в сфере досягаемости советского ядерного оружия, положение изменилось. Тогда начались поиски путей, ведущих к тому, чтобы не каждый военный конфликт мог перерасти в тотальную ядерную войну, которая в случае нанесения стратегического контрудара представляется неизбежной. Для теоретических исследований открылись широкие возможности. Прежде всего была создана концепция «ограниченной войны». В представлениях военных специалистов Запада, использовавших опыт военных действий в Корее и Индокитае, ограниченная война вскоре приобрела конкретные формы. Примечательно то, что некоторые считают возможной ограниченную войну в Европе, хотя здесь сходится так много жизненно важных для Запада интересов, а район военных действий ограничен настолько, что малейшая потеря территории едва ли допустима. Стратегический ядерный контрудар был бы слишком жестоким средством для разрешения всех возможных форм конфликта.

Ближайшей целью европейских государств должно быть стремление, не прибегая к немедленной помощи Америки, остановить ограниченное наступление противника силами обычных войск, усиленных тактическим ядерным оружием. Это второй случай, когда обычные войска могут вести боевые действия в условиях применения ядерного оружия. Вскоре после этого путем количественного увеличения боеготового тактического ядерного оружия делается еще один шаг. Нужно учесть возможность, что противник тоже захочет избежать глобальной войны и что тем не менее на довольно широком фронте он может перейти в наступление с использованием обычных войск и тактического ядерного оружия.

Впервые эту мысль высказал в мае 1959 года генерал Норстэд, который подчеркнул, что в случае такого наступления Запад должен остановить противника, чтобы дать ему возможность взвесить, стоит ли продолжать наступление и подвергать себя риску стратегического ядерного контрудара. Идея такого контрудара, в случае продолжения противником наступления, порождена сознанием того, что НАТО уступает противнику в обычных вооруженных силах. Это единственная реалистическая мысль в теории Норстэда, которая в целом вызывает много возражений. [119]

То, что западное командование с самого начала рассчитывает на успех своего намерения остановить противника, можно лишь приветствовать, ибо каждое командование, имеющее перед собой ясную цель, должно верить в успех проводимых мероприятий. Но предположение, что противник, начиная свою акцию, не знает, чего он хочет добиться, и что его лишь нужно образумить, представляется маловероятным. В лучшем случае это может иметь значение тогда, когда действия противника основаны на просчете или когда причиной военного конфликта явились либо недоразумения, либо случай.

Президент Кеннеди исходил из того, что нужно делать все возможное, чтобы избежать ядерной войны. Одним из его шагов была доктрина, согласно которой, пока противник не применяет ядерного оружия, оборона должна вестись только обычным оружием. При превосходстве Востока эта установка президента неизбежно привела бы к неудаче. Такая опасность становится особенно реальной, когда противник внезапно применяет тактическое ядерное оружие, а обороняющаяся сторона таким оружием в данный момент не располагает. Но Кеннеди лишил верховного главнокомандующего войсками НАТО права использовать ядерное оружие даже в этом случае. Тем самым он подверг безопасность Европы серьезной угрозе. Такая мера ставит обороняющуюся сторону в крайне невыгодное положение еще и потому, что в подобной ситуации противнику не грозит внезапное применение ядерного оружия и ничто не вынуждает его предпринимать рассредоточение войск, лишающее возможности массированного их использования.

Поэтому тактическое ядерное оружие нельзя отделять от обычных войск даже тогда, когда его использование планируется только на случай внезапного применения такого оружия противником.

Тактическое ядерное оружие в сухопутных войсках.

В существующих условиях особенность боевых действий сухопутных войск Запада как в глобальной, так и в ограниченной войне будет состоять в следующем: у нападающей стороны окажется возможность наступать превосходящими силами, причем нельзя не учитывать, что противник может располагать преимуществом и в количестве [120] тактического ядерного оружия. Во всяком случае, исходя из общих принципов ведения боевых действий, нападающий станет стремиться к созданию превосходства в этом оружии хотя бы на намеченных им направлениях главных ударов. И здесь перед нами встают две проблемы.

1. Применимо ли прежнее понятие численного превосходства к тактическому ядерному оружию? По нашему мнению, применимо вне всякого сомнения, но только требует некоторых ограничений. Если для достижения превосходства над противником всегда стремятся использовать возможно большее число обычных огневых средств, имеющих по сравнению с ядерным оружием значительно меньшее поражающее действие, и если численное превосходство часто играет при этом решающую роль, то для поражения цели, координаты которой определены с достаточной точностью, как правило, не требуется более одного ядерного боеприпаса. Применение чрезмерно большого количества ядерных зарядов может при известных обстоятельствах помешать осуществлению собственных замыслов. Но тот, кто располагает большим количеством ядерного оружия, может поразить большое число целей, и, кроме того, не нужно каждый выстрел ставить в зависимость от постоянных предпосылок, таких, как определение координат цели и т. п. Особое значение этот факт имеет для нападающей стороны при подавлении ядерных средств противника. Правильным использованием своего оружия обороняющийся, уступающий противнику в ядерных средствах, может значительно легче дезорганизовать его наступление, чем это было бы возможно при недостатке обычного оружия. В этом случае превосходство нападающего в ядерном оружии не имеет решающего значения. Таким образом, даже уступая противнику в обычных войсках и тактическом ядерном оружии, обороняющийся имеет полную возможность отражать нападение превосходящего в ядерном оружии противника, как и в бою с превосходящим противником в условиях применения обычного оружия.

2. Следует ли тактическое ядерное оружие (исключая атомную артиллерию) использовать централизованно в армейском звене или же в зависимости от мощи этого оружия распределить его среди подчиненных армии соединений? Ответ на этот вопрос сначала был более чем ясным. За централизацию ядерных средств говорили прежде [121] всего количество имевшегося в наличии тактического ядерного оружия, необходимость детальной разведки целей, связанной с большими сложностями, и время, необходимое для приведения этого оружия в боевую готовность. Но теперь эти обстоятельства в значительной степени уже устранены и целесообразность распределения ядерного оружия по войсковой иерархии сомнений не вызывает. Но одновременно с этим возникает другой вопрос — вопрос о самой мелкой войсковой единице, которую следует оснастить ядерным оружием.

До сего времени центр тяжести в решении тактических задач находился в дивизионном звене. Но появление ядерного оружия привело здесь к некоторым изменениям. Тактическое управление обычными войсками, как и прежде, находится в руках командира дивизии, но ставшее необходимым рассредоточение сил привело к тому, что подчиненные дивизии части (бригады, боевые группы) стали иметь несравненно большую самостоятельность и получили соответствующие вооружение и организацию. В то же время войсковые формирования, более крупные, чем дивизия, имея в своем распоряжении ядерное оружие, начали участвовать в решении тактических задач.

Дивизии, оснащенные обычным оружием, могут оказывать воздействие на противника лишь на расстоянии, не превышающем досягаемости их артиллерийского огня, то есть, грубо говоря, на глубину 10–15 км. Кроме того, для этой цели может помимо специальной артиллерии привлекаться авиация, которая, однако, командованию дивизии не подчинена. Вести бой на такую малую глубину дивизия в настоящее время не может уже потому, что в условиях, когда боевые порядки обороняющегося сильно рассредоточены, а его части и подразделения сравнительно слабы, противника необходимо подвергнуть огневому воздействию на значительно большую глубину. Да и уничтожение ядерного оружия, которое наступающий, вероятно, будет иметь непосредственно в тактической зоне, лучше всего осуществлять при децентрализованном использовании тактического ядерного оружия, когда представляются наиболее благоприятные условия для учета всех особенностей боевой обстановки. Это обстоятельство приводит к выводу о целесообразности оснащения ядерным оружием уже дивизии.

В то время как в отдельных странах публичные [122] высказывания по этому вопросу носят сдержанный характер, во Франции, когда речь шла о «дивизии-1959», недвусмысленно было заявлено, что одной из причин сохранения дивизии в качестве тактического соединения является удобство использования ядерного оружия, для чего войсковые единицы, подчиненные дивизии, считаются слишком мелкими.

Кроме атомной артиллерии, представленной в виде отдельных батарей, для дивизии наиболее подходящими могут быть ракеты с небольшим радиусом действия (100–200 км), обладающие высокой подвижностью и требующее мало времени для перевода их из походного положения в боевое. Основная задача дивизии будет сводиться к уничтожению пехоты наступающего противника. Но иподавление ядерных средств займет не последнее место в ряду других задач дивизии, хотя возможностей для этого у нее окажется не слишком много. И все‑таки оснащение дивизии ракетами ограничится довольно узкими пределами, ибо это тактическое соединение всегда будет располагать лишь ограниченными средствами разведки целей.

Поскольку тактические ракеты имеют дальность полета от 300 до 600 км, что значительно превышает глубину боевых задач дивизии и перекрывает по фронту полосы обороны нескольких дивизий, управление огнем этого оружия будет находиться в руках командования армейского корпуса. Это соединение располагает достаточными средствами для ведения разведки целей. Помимо решения оперативных задач армейский корпус имеет возможность сосредоточивать свои усилия на борьбе с атомными средствами противника. Таким образом, к армейскому корпусу переходит часть боевых задач, которые ранее решались непосредственно дивизией. Поскольку на корпус возлагается забота о защите дивизий от ядерных ударов противника, ему, видимо, чаще, чем дивизии, придется применять свое ядерное оружие. Не исключена возможность, что в определенные периоды боя даже ядерное оружие будет использовано для ведения своего рода рассредоточенного огня, но для этого, наверное, понадобится лишь несколько ядерных боеприпасов. Насколько широко может применяться стрельба без детальной разведки целей, то есть по местам вероятного расположения противника, будет зависеть от количества имеющегося в наличии ядерного оружия. И в этом случае численное превосходство [123] в тактическом ядерном оружии может явиться значительным преимуществом.

Полевая армия также должна иметь в своем распоряжении ядерное оружие, которое она будет использовать для решения оперативных задач. В минувшую войну непосредственное применение боевых средств командованием полевой армии сводилось лишь к эпизодическому использованию авиации для нанесения ударов по объектам оперативного значения. С появлением ядерного оружия и мощных средств доставки его к цели командование армии получило особенно эффективное средство, но вместе с тем значительно увеличилось и разнообразие задач, для решения которых это оружие требуется. Сейчас нужно учитывать также вероятность воздействия оружия противника из большой глубины, значительно превышающей пределы досягаемости огневых средств корпусов и дивизий. И это оружие противника необходимо своевременно подавить. Кроме того, повышенная маневренность наступающего противника, быстрота, с которой он, если не подвергается ядерным ударам, может перебрасывать войска на большие расстояния, ставят обороняющегося перед необходимостью вести бой против наземных войск даже на большей глубине.

Чем успешнее это удастся, тем большие предпосылки создаются для ведения обороны. Нарушение коммуникаций, уничтожение баз снабжения противника и т. п. могут также стать целями ядерного оружия полевой армии.

Для решения этих задач армии нужны ракеты соответствующей дальности действия. Разумеется, это всегда будут тактические ракеты. И здесь мы оказываемся перед фактом многократных утверждений о том, что различие между тактическими и стратегическими ракетами исчезает и что нет критерия для четкого определения, к какой категории следует отнести ракету большей дальности действия. Мы полагаем, что такой критерий существует, только при этом следует учитывать не одну лишь дальность действия ракеты. Решающей при определении такого критерия должна быть цель, для поражения которой используется ракета. Так, например, ракета типа «Поларис» является превосходным оружием Запада для поражения стратегических целей на территории противника при стрельбе как со стационарных баз, так и с кораблей. Но в то же время эта ракета представляет собой [124] отличное оружие для поражения оперативных и тактических целей, расположенных в районе боевых действий противника, и при этом она, несомненно, играет роль тактической ракеты. Поэтому при решении вопроса, к какой категории следует отнести ту или иную ракету большого радиуса действия — к стратегической или тактической, решающим обстоятельством может быть только цель, на которую наведена эта ракета. В данном случае можно провести аналогию с авиацией, с тем ее видом, обычные самолеты которого использовались для решения как тактических, так и стратегических задач.

Оборона в условиях применения тактического ядерного оружия.

Принципы применения стратегического ядерного оружия в глобальной войне сравнительно просты. В дискуссии по этому вопросу не возникли бы слишком сложные проблемы. Несомненным было ведение стратегической воздушной войны в доатомный период. Нам кажется, что мы не слишком упростим вопрос, если скажем, что принципы использования стратегического ядерного оружия во многом родственны с прежними принципами ведения стратегической воздушной войны; различие состоит лишь в том, что теперь размах боевых действий, многообразие целей и поражающее действие оружия гигантски возросли. При этом новые принципы применения стратегических ядерных средств некоторым образом полностью поглотили прежние принципы использования стратегической авиации. Во всяком случае, в этом вопросе, как нам кажется, теория уже давно четко разработана.

В то же время использование обычных наземных войск в условиях применения тактического ядерного оружия связано с чрезвычайно сложными проблемами, о которых нельзя сказать, что они уже решены. Если быть искренним, нужно признать, что, когда мы начинали формировать свои соображения по этой проблеме, положение в этой области показалось нам крайне удручающим. И не удивительно, что еще недавно раздавались голоса, которые, ссылаясь на уничтожающее действие ядерного оружия, были склонны отрицать возможность ведения боевых действий в таких условиях. В литературе мы встречаем робкие попытки коснуться этой проблемы, но в них очень много противоречий и заметно слишком большое стремление [125] цепляться за старое, отжившее. Огромное поражающее действие ядерного оружия лишь возводит труднопреодолимые барьеры при определении принципов ведения боевых действий в условиях его применения. Ведь для этого необходимо, чтобы (при умеренных потерях) солдаты были живы, могли совершать марши, пользоваться своим оружием, чтобы по возможности бесперебойно осуществлялось снабжение их всем необходимым. Прежнее оружие тоже нарушало эту деятельность, и в бою добрая часть усилий солдат и командиров была направлена на то, чтобы исключить или хотя бы ограничить это нарушающее воздействие оружия противника. А когда появились пулемет, скорострельная пушка, а позднее мощная авиация, эта задача была далеко не из легких. И все‑таки были найдены средства, которые — пусть не всегда в достаточной степени — обеспечивали боевую деятельность солдат. И в новой обстановке мы должны и можем найти нужное решение этой проблемы. Конечно, придется учитывать, что потери будут несравнимо большими, ситуации более опасными, а уверенность в успехе боя или операции значительно меньшей.

Безусловным можно, пожалуй, считать одно: в районах, подвергшихся ударам ядерного оружия большой мощности, главным образом водородного, активная боевая деятельность исключается. На этом основывается надежда на то, что в глобальной войне огромное превосходство Востока в наземных вооруженных силах не сможет быть реализовано в наступательных операциях. Иначе обстоит дело с проблемами ведения боевых действий в условиях применения только тактического ядерного оружия. Его поражающее действие значительно слабее и менее продолжительно и при осуществлении соответствующих мероприятий не исключает передвижений и боевых действий войск. Войскам, находящимся в непосредственном соприкосновении с противником, поражение от ядерного оружия не угрожает, так как в зоне шириной 3–5 км по обе стороны линии фронта едва ли возможно применение ядерного оружия даже самой малой мощности. А это обстоятельство имеет важнейшее значение. Обороняющаяся сторона всегда будет стремиться обеспечить такое положение хотя бы для части своих войск. В прежних условиях добиться этого было нетрудно, так как наступающего противника ждали, находясь на позициях, и тесное [126] соприкосновение создавались Само собой, автоматически. Ныне же, наоборот, положение, при котором обороняющийся ожидал бы противника, всеми силами занимая хорошо оборудованные позиции, невозможно, ибо в этом случае он был бы уничтожен еще до начала боя.

Из этого некоторые специалисты делают вывод, что оборона во всем ее комплексе может вестись только маневренно. Мы считаем такое утверждение неправильным. Маневренная оборона, успех которой достигается наступательными действиями, предполагает наличие мощных, предпочтительно бронетанковых сил. Но такое положение может случаться лишь изредка, поскольку обороняющемуся с самого начала нужно рассчитывать на то, что придется иметь дело с превосходящими силами противника. Во всяком случае, такой вид обороны нельзя рассматривать как принципиально целесообразный. Он и в ядерной войне связан с очень большим риском и предъявляет огромные требования к командованию и войскам.

В условиях, когда обстановка быстро меняется, что неизбежно при ведении любых боевых действий с применением обычного оружия, для обеспечения устойчивости обороны необходимо иметь прочный фундамент, своего рода твердую опору. Таким фундаментом может стать одна из боевых зон (назовем ее опорной зоной), которая вероятнее всего может быть подвергнута воздействию ядерного оружия. При чрезвычайно большой рассредоточенности войск, предоставленная сама себе, она едва ли сможет оказать противнику длительное сопротивление. Но, выделив для удержания этой зоны примерно треть сил, обороняющийся все же будет в состоянии достаточно успешно решать свои основные задачи действиями сохраняющих маневренность главных сил.

Эту зону не следует путать с известной полосой обеспечения, организуемой в оборонительных действиях иного характера. Зона охранения имеет совсем другие задачи. Опорная зона представляет собой район, в котором обороняющийся предполагает вести боевые действия. Под давлением противника полоса обеспечения охранения может быть оставлена, в то время как опорная зона должна оказывать противнику упорное сопротивление. Когда подразделения, обороняющие эту зону, ослабевают настолько, что не в состоянии решать эту задачу длительное время, их усиливают путем постоянного вливания туда новых сил. [127]

При создании такой зоны ценным может оказаться накопленный опыт минувших войн. Еще во времена обеих мировых войн массированное применение огневых средств вынуждало эшелонировать оборону на большую глубину, строить оборонительные позиции в несколько полос и оборудовать для ведения обороны полосы обеспечения. Принципы создания и оборудования таких полос интересуют нас и сегодня. Полоса обороны состояла из эшелонированной в глубину системы приспособленных к условиям местности опорных пунктов, которые могли вести фронтальный бой и держать под обстрелом участки местности, расположенные между ними. По этому же принципу будет создаваться и опорная зона. Но действие тактического ядерного оружия потребует предельно возможного рассредоточения оборонительных сооружений по фронту и в глубину. Удаление опорных пунктов один от другого, следовательно, будет значительно большим, чем прежде, и по возможности таким, чтобы один ядерный взрыв не мог поразить одновременно два таких пункта. Там, где местность обеспечивает прикрытие с флангов, это удаление может быть сокращено. Однако в любом случае следует исходить из того, что эффективность огня опорных пунктов по промежуткам будет меньшей, чем она была прежде. В связи с этим на долю артиллерии, оборонительных сооружений, находящихся в глубине, выпадают особые задачи.

Опорная зона должна занимать по глубине многие километры, ибо при наличии больших промежутков между опорными пунктами только таким образом можно создать достаточно эффективную сеть оборонительных сооружений. Опасность того, что отдельные опорные пункты могут быть мгновенно и полностью уничтожены, а также ограниченная эффективность огня по промежуткам между ними определяют слабость этой зоны. Задача ее состоит прежде всего в том, чтобы временно сдержать первый удар противника, наносимый очень «жидкими» группировками, обеспечить локализацию прорыва обороны в намеченном районе и создать необходимые предпосылки для дальнейшего ведения боя. Обороняющийся, приведя в боевую готовность свои главные силы, расположенные далеко за пределами зоны и сильно рассредоточенные по фронту и в глубину, будет постепенно вводить их в опорную зону. Таким образом, оборона делится на опорную зону и подвижные [128] главные силы, постоянно усиливающие эту зону. Главные силы, естественно, тоже могут оказаться под ударом противника. Однако маневр и осуществление мероприятий по введению противника в заблуждение дают возможность затруднить их обнаружение.

Момент, когда противник начинает атаку опорной зоны, является определяющим для ввода в бой главных сил. В это время начинается особенно трудная, сопряженная со многими неожиданностями деятельность обороняющегося. Задача его состоит в том, чтобы ввести в полосу обороны достаточно мощные силы, атаковать прорвавшиеся туда вражеские войска, разбить их или, если сил явно недостаточно, организовать оборону в непосредственном соприкосновении с противником, чтобы исключить возможность применения им ядерного оружия (достигнуть этого раньше было бы невозможно из‑за слишком большой вероятности ядерного нападения). Но такое легче сказать, чем сделать, поскольку в данном случае речь идет прежде всего о передвижениях войск в походных порядках, что в условиях применения ядерного оружия сопряжено с очень большим риском. Легко также сказать, что войска должны быть сильно рассредоточены по фронту и в глубину. Возникает вопрос: насколько можно и нужно рассредоточивать войска? Это, естественно, зависит от местности, дорог, условий движения вне дорог, а также от наличия пространства. Во всяком случае, пространства для рассредоточения по фронту будет значительно меньше, чем для рассредоточения в глубину. Степень рассредоточения войск ограничивается возможностями управления ими. Совершение маршей и управление войсками становится важнейшими темами боевой подготовки войск.

Изложенные здесь мысли касались организации обороны вне соприкосновения с противником. В их основу положен, безусловно, самый редкий и в то же время самый простой случай. Они могут быть использованы в различной обстановке — будь то оборона после неудавшегося наступления или в условиях непосредственного соприкосновения с противником.

Из изложенного выше можно сделать такой вывод: опыт минувших войн дает очень много ценных положений для определения принципов ведения боевых действий в современных условиях, в атомной войне без них мы оказались [129] бы беспомощными. Во всяком случае мнение, что атомная война — нечто совершенно новое и неизведанное, глубоко ошибочно.

12. Дезинформация противника и пропаганда как средство ведения войны

Военному командованию не безразлично, какие представления существуют у противника о будущей войне и, конечно, о наших замыслах. Ведь эти представления, как правило, служат отправным пунктом для всех его действий. Чтобы оказать нужное нам влияние на формирование этих представлений, командование проводит различные мероприятия по введению противника в заблуждение, и в частности использует для этого пропаганду. Как правило, первоочередной задачей таких мероприятий является сохранение в тайне собственных замыслов.

Предпосылкой эффективности мероприятий по введению противника в заблуждение и действенности пропаганды является то, что используемые при этом факты на фоне общей обстановки и особых обстоятельств должны представляться в высшей степени вероятными. Ниже будет рассказано о некоторых мероприятиях, проводившихся в годы минувшей войны с целью введения противника в заблуждение и для пропаганды.

Дезинформация противника.

Первое такое мероприятие, проведенное германским верховным командованием, было направлено против Польши. Оно преследовало цель скрыть стратегическое сосредоточение и развертывание наших войск. Для этого в газетах писали, что германское командование намерено построить на востоке систему крупных оборонительных сооружений, подобную «Западному валу». Для такого строительства мог быть избран только район, расположенный вдоль границы с Польшей. С этой целью в приграничном районе были проведены сначала топографическая привязка и маркировка позиций на местности, а затем оборудование мест расквартирования войск и прокладка линий связи. После завершения подготовительных работ к границе было подтянуто много [130] дивизий, которые сразу же приступили к строительству полевых укреплений.

Через несколько недель на смену этим дивизиям, о чем также сообщалось в газетах, в приграничный район прибыло значительно большее число дивизий, а ранее находившиеся там войска снова были отправлены на территорию рейха. Поляки, с большим вниманием следившие за всеми передвижениями, после этой отправки войск вновь почувствовали себя в безопасности. Последовавшая затем третья, особенно мощная, волна означала уже сосредоточение войск. Таким образом, несмотря на большие передвижения, его удалось скрыть от поляков.

Для сохранения в тайне планов нападения на Россию и срока его начала были проведены обширные мероприятия по введению противника в заблуждение. От плана вторжения в Англию германское командование окончательно отказалось еще в октябре 1940 года. И тем не менее в последующее время проводились мероприятия военного характера с целью создать у противника впечатление, что такой план все еще существует. Эти мероприятия использовались для дезориентирования России. В мае 1941 года в зоне пролива Ла–Манш и в Норвегии было сосредоточено особенно большое количество кораблей, а также проведены крупные учения по переброске и высадке морских десантов и т. п. Кроме того, по линии контрразведки была пущена соответствующая информация, предназначенная для агентуры противника.

В июне 1941 года в газете «Фелькишер беобахтер» появилась статья Геббельса, в которой со скрытой угрозой говорилось о вторжении в Англию. Чтобы представить такое намерение более правдоподобным, распространение номера газеты с этой статьей вскоре после его выхода было незаметно, но так, чтобы он все же смог попасть в руки агентуры противника, прекращено. Перепечатка статьи другими газетами также была запрещена. Правдоподобность высказанных в статье замыслов подкреплялась шагами, предпринятыми против газеты. Проведенное мероприятие полностью достигло своей цели.

Весной 1943 года в России нами было проведено мероприятие с целью заставить противника начать для него неверные, а для нас выгодные действия. Перед образовавшейся под Орлом дугой, на которую русские всегда посматривали с опаской, примерно в 80 км от линии фронта, [131] в районе Тулы, располагалась 3–я танковая армия противника, состоявшая из трех корпусов и имевшая около 800 танков. После операции под Сталинградом, в конце января 1943 года, русские развернули на Дону — на участке фронта, обороняемом румынскими, венгерскими и итальянскими войсками, — наступление, в ходе которого добились больших успехов. Было ясно, что русское командование намерено использовать в этих боях и 3–ю танковую армию. Встала задача по возможности дольше удержать русских от осуществления такого замысла. С этой целью были проведены мероприятия, направленные на то, чтобы имитировать подход в район Орла наших крупных танковых сил. Большое, постоянно увеличивающееся число радиостанций (они вели переговоры в определенном порядке) перемещалось из глубины района боевых действий в направлении к линии фронта, в район Орла. Активная работа радиосредств сочеталась с усиленным движением по железным и шоссейным дорогам, причем за одну неделю было осуществлено столько перевозок, сколько в обычных условиях было в течение нескольких недель. Вскоре после этого в окопах оборонительных позиций начали показываться офицеры штабов танковых соединений, ведущие рекогносцировку, и небольшие группы людей, одетых в форму танковых войск. Кроме того, среди местного населения распространился слух о прибытии в города и села новых частей, о выселении жителей из населенных пунктов, предназначенных якобы для размещения прибывающих туда войск.

На фронте ведением интенсивного, часто немотивированного огня демонстрировалась нервозность. В воздухе барражировали истребители. Делалось и многое другое.

Эти мероприятия дали желаемый успех. Через несколько дней после их начала из радиопереговоров противника мы узнали, что русская танковая армия вышла на юг. Но через два дня она прервала свой марш и вернулась на прежние квартиры. Лишь спустя четыре–пять дней русское командование, казалось, поняло, что оно было введено в заблуждение. Танковая армия снова вышла на марш, на этот раз окончательно. Ее выход был задержан на десять дней, что для консолидации кризисной обстановки в районе Дона имело немаловажное значение.

Противник тоже проводил подобные мероприятия. В начале июня 1942 года началось немецкое наступление [132] на Сталинград. В конце мая из Англии поступили сведения о серьезной подготовке к высадке десанта на французское побережье пролива Ла–Манш. Эти сообщения были неоднократными и казались очень убедительными. Германское командование не рассчитывало на высадку десанта до 1943 года, тем не менее оно сначала остановило наступление на Сталинград, а затем направило во Францию одну танковую и две пехотные дивизии. Правда, осталось неясным, был ли это со стороны англичан запланированный ложный маневр или же сообщения находились в связи с действительной подготовкой операции, которую англичане провели в августе того же года в районе Дьеппа.

В первой половине сентября 1944 года русские безуспешно пытались ввести в заблуждение немецкое командование в Северной Лапландии. Едва началось русское наступление в полосе 19–го горнострелкового корпуса, оборонявшегося на побережье Ледовитого океана, как перед слабыми позициями охранения, выдвинутыми вперед, в заболоченный лес восточнее Лутто, была обнаружена работа русских радиостанций. Служба пеленгации определила: радиостанции находятся в районе, расположенном посредине между Мурманском и Лутто. Позывные сигналы, волны и особенности работы этих радиостанций были нам известны по другим участкам фронта, особенно южным. Судя по разветвленной сети радиосвязи, можно было предположить, что здесь сосредоточено несколько дивизий. При нормальных условиях местности такое сосредоточение сил заставило бы сделать вывод, что противник намерен нанести удар в направлении Ивало — населенного пункта, расположенного на развилке важных шоссейных дорог. Этот удар поставил бы под серьезную угрозу корпус, оборонявшийся на побережье Ледовитого океана.

Но сосредоточение столь крупных сил при крайне ограниченной проходимости местности восточнее этого района требовало более длительного времени. Поэтому появление такого большого количества радиостанций войск, еще недавно находившихся далеко от этого района, немецкому командованию показалось неестественным. Кроме того, не было обнаружено никаких дорог, которые шли бы от имитированного района сосредоточения через непроходимую местность к ближайшему шоссе, удаленному на 60–100 км. Да и вообще о нанесении удара силами нескольких [133] дивизий на этой местности не могло быть и речи. Мероприятия русских очень быстро были разгаданы как маневр ложный, имеющий целью ввести немецкое командование в заблуждение. Срочно проведенная воздушная разведка не дала каких‑либо данных, свидетельствовавших о сосредоточении здесь войск, что, кстати сказать, в той сильно закрытой местности мало о чем говорило. Наземная разведка, ежедневно проходившая многие километры, докладывала, что этот район пуст. Армия не предприняла ни одного неверного шага.

Пропаганда.

Мероприятия по дезинформации противника всегда требуют участия войск и штабов и часто проводятся исключительно ими. Мероприятия, проводимые для дезориентирования противника без участия войск, мы называем пропагандой.

Долгое время в центре немецкой пропаганды находился «Западный вал». Пропаганда этого «вала» началась перед операцией по захвату Судетской области Чехословакии (октябрь 1938 года) и сводилась к тому, чтобы представить оснащение и оборудование «Западного вала» намного современнее, а его военное значение намного значительнее, чем это было на самом деле. Особенно активной была эта пропаганда перед войной с Польшей. В то время для обороны «Западного вала» германское командование имело лишь пять кадровых и двадцать пять резервных дивизий.

Перед пропагандой стояла задача удержать западные державы, и прежде всего Францию, от вмешательства в войну, ибо это могло повлечь за собой серьезные последствия. Но генерал Гамелен, тогдашний начальник французского генерального штаба, заявил, когда речь зашла об оказании Польше обещанной помощи, что для наступления на «Западный вал» потребуется весь запас боеприпасов, имеющийся у французской армии. Таким образом, цель пропаганды была достигнута. Но и позднее в расчетах руководителей западных держав «Западный вал» играл намного большую роль, чем та, которую он имел в действительности.

Информационные бюро немецких газет стали сравнительно поздно использоваться для целей военной пропаганды. [134] Германское «Международное информационное бюро», которое до этого занималось исключительно политической и экономической информацией, только начиная с 1943 года стало использоваться и для военных целей, чтобы оказать воздействие на противника.

Так, например, помимо других репортажей это бюро давало сообщения о танковых боях на различных фронтах. В 1944 году американский танк «Шерман» расценивался германскими войсками как не очень боеспособный. Однако в информационных сообщениях он представлялся как особенно опасное оружие противника, а его боевые возможности всячески преувеличивались. Преследовалась одна цель: побудить американское руководство продолжать производство этой слабой машины. Времени до конца войны не хватило, чтобы определить, насколько эффективной оказалась эта пропаганда.

Другой пример. Когда в сентябре 1944 года на Западном фронте было принято решение о наступлении в Арденнах, авторы многочисленных газетных статей стали подробно писать о консолидации большого участка германского фронта на «Западном вале» и о непреодолимости Рейна как водной преграды. Чтобы скрыть наступательные замыслы, с достаточной убедительностью создавалась атмосфера явно оборонительных намерений на Западном фронте. Эта цель была достигнута: начавшееся в декабре наступление в Арденнах явилось для союзников полной неожиданностью. Перемещение и сосредоточение крупных сил они, возможно, заметили, но истолковали эти действия неправильно. Наступление создало опасную обстановку для союзников и имело бы очень серьезные последствия, если бы немцы располагали более мощными силами^[8].

Косвенного военного эффекта пропаганда может достигнуть и путем подрыва морального духа личного состава вооруженных сил и населения противника. Война, как указывал Клаузевиц, это область неизвестного. Дезинформация и пропаганда эту неизвестность увеличивают. [135]

13. О боевом опыте

В вооруженных силах всех государств, как и в прежние времена, стремятся извлечь уроки из опыта предыдущей войны с целью использовать их в будущей, постоянно учитывая при этом непрерывные изменения тех факторов, которые имеют важное значение для стратегии и тактики. Основываясь на упомянутом опыте, военное руководство всегда преследует цель — узнать характер будущей войны, особенности управления войсками во всех звеньях, тактику, организацию и принципы боевой подготовки войск и не в последнюю очередь определить формы их материально–технического обеспечения. Такие задачи всегда решаются на основе новых суждений и оценок, хотя нередко эта основа бывает довольно‑таки зыбкой. Поэтому при оценке и использовании боевого опыта минувшей войны возможны ошибки.

После второй мировой войны создались своеобразные условия в связи с тем, что наряду с обычным оружием появилось ядерное, а вместе с ним возникла совершенно новая форма борьбы — атомная война, опыта ведения которой нет. И тем не менее, вопреки многочисленным утверждениям, атомная война — не изолированное понятие. Чтобы понять ее сущность, нужно подходить к ней с общими категориями обычной войны. При этом обнаружится, что у атомной войны много родственного с обычной вооруженной борьбой, и, таким образом, опыт последней с учетом новых условий сохраняет свое значение и при использовании ядерного оружия.

Чтобы боевой опыт приобрел свою значимость для вооруженных сил, необходимо, с одной стороны, правильно оценить его, а с другой — правильно использовать в каждом конкретном случае. Боевой опыт может стать основой при решении вооруженными силами тех или иных задач — как в мирное, так и в военное время — лишь в том случае, если он будет передаваться войскам, предназначенным для ведения боевых действий, таким образом, чтобы у них, независимо от того, какую функцию они будут выполнять, создалось соответствующее представление о будущих боевых действиях. Это, как мы увидим ниже, не всегда легко дается даже войскам, прошедшим войну.

Основными документами, в которых обобщен боевой опыт и которые служат основой для передачи его войскам, [136] являются наставление по полевой службе штабов и боевые уставы. Боевой опыт, изложенный в этих книгах, необходимо иметь возможность передать войскам, начиная с тех, кому положено иметь дело непосредственно с оружием, и кончая теми, кому на любом уровне надлежит решать задачи по управлению войсками. Это требует от всех ответственных инстанций особой добросовестности и заботливости, прежде всего когда дело касается людей, которым война незнакома. Те же, которым довелось участвовать в последней войне, отнюдь не всегда в состоянии делать из своего боевого опыта обобщающие выводы. Нередко они не могут правильно понять даже те положения, основанные на опыте войны, которые отражены в уставах. Ведь очень многим из них, если не большинству, по естественным причинам недоставало кругозора, а опыт, полученный ими в ограниченных пределах, часто не выходил за рамки единичного случая и не мог быть применим везде и всегда. В результате нередко возникают предвзятые мнения, мешающие правильно понять и усвоить общепринятые положения.

Именно ограниченность и одноплановость личного опыта могут являться причиной ошибок у тех, кто призван заниматься изучением и обобщением опыта войны. Но такие ошибки, помимо индивидуальных, могут возникнуть даже при обобщении опыта военных действий крупного масштаба. Так, например, в Америке, исходя из огромной роли союзной авиации, которую она сыграла в 1944 году на Западном фронте, пришли к выводу, что решающий успех в войне обеспечивается действиями авиации. Первым следствием этого явилось то, что после войны Америка до предела сократила сухопутную армию и сохранила лишь сильную авиацию. Другим следствием было то, что в 1950 году Америка вступила в корейскую войну, считая, что основную и решающую роль будет играть авиация, и поэтому наземные силы вначале предполагалось использовать лишь в ограниченных масштабах. Война подтвердила ошибочность такого убеждения. Потребовалось много усилий и времени для сосредоточения необходимых сил (пехотным и артиллерийским частям вообще пришлось предварительно пройти соответствующую подготовку), войска терпели одну неудачу за другой, боевые действия затянулись на несколько лет и к победе не привели. [137]

Мы тогда сразу поняли неправильность вывода, сделанного из Западной кампании. На практике германского вермахта к такому выводу прийти было нельзя, ибо наш опыт, полученный на Восточном фронте, где боевые действия велись на огромной территории и в широких масштабах, в значительной степени свободен от какой‑либо однобокости. Так, нам было ясно, что без мощных наземных войск, усиленных современной авиацией, решающего успеха в войне достигнуть нельзя.

Сейчас стало ясно, что на ведении военных действий во Вьетнаме — по крайней мере в самом их начале — вопреки урокам войны в Корее постоянно сказывался опыт, полученный в период вторжения в Нормандию. От приобретенного (да еще в большой войне) опыта отказаться, как мы потом увидим, не так‑то легко. И все же странно, что и свой богатый опыт борьбы с партизанами, полученный в корейской войне, американцы использовали не сразу при вторжении во Вьетнам, а лишь тогда — да и то нерешительно, — когда противник стал очень сильным.

Но любой опыт, даже общепринятый, нельзя считать абсолютным; он может быть применим только в определенной обстановке, которая в очень редких случаях находит свое повторение. Перенесение общепринятого опыта в особые условия — дело очень сложное и трудное. Во время второй мировой войны войска, действовавшие на Западном и Восточном фронтах, руководствовались положениями одних и тех же уставов, которые, однако, к началу войны на Востоке были в значительной степени обогащены опытом Западной кампании. На Западе с его густой сетью дорог применение положений уставов в ярко выраженных наступательных операциях привело к быстрым успехам главным образом потому, что там танковые и моторизованные войска имели возможность проявить все свои качества и оказать решающее влияние на ход и исход боевых действий. Кроме того, в данном случае немецкие войска имели дело с легко поддающимся панике и плохо управляемым противником, который из‑за ограниченности пространства не мог уйти от решающих боев.

Положения уставов, оправдавшие себя на Западе, без изменений были применены в кампании против России. То же обстоятельство, что здесь предстояло иметь дело с другим народом, обладающим иными психологическими особенностями, и действовать на территории, имеющей [138] свою специфику, учтено не было. Йе принимались в расчет также большая цепкость противника, его нечувствительность к угрозе флангам, нехватка дорог и огромная протяженность пространства, которая для достижения успеха требовала особого способа ведения боевых действий.

В первые месяцы войны отрицательные последствия этих упущений еще не проявились, ибо, по–моему, русское командование не извлекло уроков из Западной кампании и придавало слишком большое значение развертыванию сил в начальной стадии войны, рассчитывая на затяжные бои передовых частей, в то время как немецкая армия, как и на Западе, обрушилась на русских сразу всеми своими силами. Когда через некоторое время немецкие войска натолкнулись на собранные в спешке русские части, им удалось и здесь добиться огромных успехов, причем специфические условия Востока уже теперь сказывались отрицательно. Русские, за исключением, может быть, боев в окружении, никогда не допускали, чтобы их уничтожили полностью, и умели уходить от решающих боев. Приспособление к специфическим условиям уже в то время потребовало использования очень крупных сил. Но поскольку тотальная мобилизация еще не была проведена, немецкие сухопутные войска могли получить лишь недостаточные подкрепления и слабые резервы. И тем не менее никто не помышлял тогда об изменении методов управления, поскольку, как явствует из дневника главного командования сухопутных войск, начальник генерального штаба сухопутных войск в 1941 году заявил, что война должна закончиться «через несколько месяцев» (таково было его «пророческое» предсказание). Это ошибочное суждение дает возможность особенно четко представить себе, как осторожно следует подходить к использованию опыта в условиях меняющихся обстоятельств. Опыт успешных действий, осуществленных немецкой армией в 1940 году на Западе, при перенесении его на Восток в 1941 году оказался недействительным.

Это свидетельствует и о важности накапливания опыта в ходе продолжительной войны главным образом для того, чтобы внести коррективы в принципы, которые либо оказались неправильными вообще, либо стали неправильными в данных условиях, а также для того, чтобы определить новые принципы, для выработки которых до сего [139] времени не было возможности накопить необходимый опыт. Говоря об опыте второй мировой войны, я упомяну лишь об организации противотанковой обороны, взаимодействии наземных войск и авиации, занятии исходного положения для наступления в предвидении сильного воздействия авиации противника (рудиментарный источник получения опыта для ведения боевых действий обычными войсками при угрозе применения противником тактического ядерного оружия), о боевых действиях зимой, совершенствовании имеющегося и создании нового оружия и т. д.

Мы знаем примеры, когда личный опыт, полученный во время первой мировой войны и сохранявший свое влияние вплоть до второй мировой войны, оказывался источником ошибочных суждений, отраженных в уставах и наставлениях. Многие из участников этой войны сделали вывод, что будущая война также примет позиционный характер и поэтому будет продолжительной. Такой точки зрения они придерживались вплоть до Западной кампании 1940 года, несмотря на то что за этот промежуток времени танки и авиация — средства, которые привели в движение фронт, застывший в результате появления на поле боя пулеметов, — совершенствовались.

С точки зрения боевого опыта первая мировая война представляет для нас особый интерес. Вскоре после этой войны германское командование издало устав «Управление боем взаимодействующих родов войск». В нем сознательно отвергалась большая часть опыта минувшей войны и выдвигалось крайнее требование — любой ценой вести наступательные действия. В его основу были положены принципы, существовавшие до 1914 года и в начале войны практически осуществлявшиеся как на Западе, так и на Востоке. Несколько лет спустя он был заменен уставом «Вождение войск», в котором слишком крайние требования прежнего устава хотя и были несколько смягчены, но все же сохранялся ярко выраженный наступательный дух.

Некоторые офицеры, несмотря на то что они обучались в духе этого устава, продолжали придерживаться старых взглядов, основанных на опыте первой мировой войны, что, однако, никакого влияния на их практическую деятельность в начале второй мировой войны не оказало. Как и другие офицеры, они действовали в духе вермахта. [140]

Дальновидные авторы уставов понимали, что опыт первой мировой войны не может служить прочной основой для принятия серьезного решения в новой войне. Вторая мировая война подтвердила правильность основных положений устава. В этом же духе были выдержаны уставы и наставления первой сухопутной армии Австрии.

Иначе обстояли дела у французов. В их уставах на первый план выдвигался принцип безопасности. Методичность и схематичность преобладали также в наступательных идеях и напоминали о способах прорыва позиционной обороны. Видимо, этим и объясняется то, что в 1940 году французы не ожидали высокоактивных наступательных действий немцев. Опыт, полученный вооруженными силами в войне, и его дальнейшее развитие требуют всегда сравнивать его со взглядами, существующими в вооруженных силах других стран, особенно потенциального противника, хотя это, может быть, не должно оказывать решающего влияния на формирование собственных принципов, тем более на их применение в войне с противником, имеющим иные методы управления войсками и ведения боевых действий. Французы не учли этого, иначе активные наступательные действия немцев не явились бы для них полной неожиданностью и они смогли бы ответить на эти действия соответствующим образом.

* * *

Как трудно использовать опыт «чужих» войн, показывает русско–японская война 1904–1905 гг. За более чем тридцатилетний период это была единственная большая война, и поэтому она привлекла внимание многих военных специалистов. Но информация об опыте «чужих» войн всегда бывает ограниченной и недостаточно эффективной. Поэтому крупные государства направили свои миссии в ставки русской и японской армий. Я читал отчет австро–венгерской миссии, побывавшей в русской ставке. В нем помимо всего прочего очень убедительно и весьма детально сообщалось о революционизирующем влиянии на тактику пехоты впервые появившегося в войсках пулемета. Прежде всего подчеркивалась его высокая эффективность в обороне. Обращалось внимание также на влияние этого оружия на построение боевых порядков наступающей пехоты, которые японцы вынуждены были [141] рассредоточивать. В отчете отмечалось и значение для сухопутных войск новых минометов и тяжелой, дальнобойной артиллерии, имевшихся в войсках обоих противников, а также выделялась роль ручных гранат в обороне и наступлении. Очень подробно описывались построение новой для того времени позиционной обороны и применение полевых укреплений. Не было обойдено вниманием и использование японцами артиллерийского огня для подготовки атаки. Несомненно, нечто подобное сообщала и немецкая миссия.

Несмотря на то что особенности этой войны — в первую очередь особенности тактики, организации и вооружения русских войск — были правильно восприняты и обстоятельно доложены соответствующим инстанциям, ни в одной стране, в том числе и в Австро–Венгрии, надлежащих выводов сделано не было. И хотя речь шла о фактах, имевших очень большое значение, все свелось лишь к тому, что в каждом пехотном полку было создано пулеметное подразделение, имевшее на вооружении шесть пулеметов. Когда же в 1914 году мы вступили в войну с русскими, наличие у нас большого количества пулеметов, а также минометов и дальнобойной артиллерии крупных калибров явилось для противника полной неожиданностью. А для нас было неожиданным умелое использование русскими полевых укреплений, которым мы, обучая войска в соответствии с нашей наступательной доктриной, должного внимания не уделяли. Рассредоточению боевых порядков войск в наступлении нашими уставами должного значения не придавалось. В ходе нашего наступления в 1914 году, начавшегосядо полного завершения сосредоточения и развертывания войск, были достигнуты крупные успехи, но они стоили нам слишком больших потерь. Если бы учитывался опыт последней войны, положение нашей армии было бы несравненно более благоприятным. Правда, вопрос о том, одобрил бы австро–венгерский парламент выделение необходимых для этого средств или нет, вызывает серьезные сомнения, ибо пренебрежительное отношение к вооруженным силам всегда было традицией дунайской монархии.

Причиной недооценки опыта русско–японской войны явилось, конечно, то, что информация об условиях, в которых проходила эта «чужая» война, была малоубедительной. Другая же причина крылась в отсутствии возможности [142] сравнить опыт этой войны со своим собственным. В предшествовавших войнах пулеметам и полевым укреплениям ведущей роли не отводилось. Сравнение в военных вопросах с чем‑то хотя бы приблизительно знакомым, как и во всех сферах жизни, является необходимой предпосылкой, облегчающей оценку новых явлений. Что же касается ядерной войны, то и здесь отсутствие возможности сравнить с чем‑то уже известным является главной причиной, затрудняющей формирование принципов ведения этой войны — в меньшей степени в условиях применения стратегического и в намного большей тактического ядерного оружия.

Другим примером отрицательных последствий недооценки чужого опыта, которые мы остро ощутили во второй мировой войне, может служить отсутствие должного внимания к партизанской борьбе, проявленное германским вермахтом при подготовке войны с Россией. Это обстоятельство тем более примечательно, что в 1922 году рейхсвер сам готовился к развертыванию такой борьбы против французского вторжения.

В 1928 году русские впервые выпустили для вооруженных сил справочник по ведению партизанской войны, а в 1933 году вышло новое его издание, в котором был отражен даже опыт немецких маневров. Хотя значение партизанской борьбы было известно и она отмечалась в справочнике как важная часть общей войны, германский вермахт не уделил этому внимания. Во время русской кампании действия партизан явились для нас неожиданностью, и мы могли противопоставить им только импровизацию. Пожалуй, лишь отсутствием собственного опыта можно объяснить то, что к этой области боевых действий было проявлено полное пренебрежение.

Если мы обратимся к вопросу, в какой степени опыт второй мировой войны может быть использован в будущих войнах, то столкнемся прежде всего с тем фактом, что после 1945 года наряду с обычным вооружением получили бурное развитие многие виды ядерного оружия. Поэтому сейчас можно говорить о трех возможных способах ведения войны:

— война, которая ведется только обычными вооруженными силами;

— война, в которой в рамках обычных вооруженных сил применяется ядерное оружие; [143]

— ядерная война, в которой обычные вооруженные силы, по взглядам военных специалистов Запада, остаются необходимыми, но отходят на второй план, а по убеждению русских, наоборот, продолжают играть решающую роль.

В двух первых случаях обычные вооруженные силы полностью сохраняют свое прежнее значение; в третьем они также остаются необходимыми.

Когда мы выше говорили, что прп выработке принципов управления войсками и ведения боевых действий необходимо уделять должное внимание как опыту последней войны, так и имевшему место в послевоенный период развитию вооружения и вспомогательных средств, то делали это для того, чтобы показать, что развитие это, оказывая после второй мировой войны очень сильное и многостороннее влияние во всех областях военного дела, ставит нас перед невиданными доселе трудностями.

Я сошлюсь лишь на увеличение количества и повышение боевых качеств танков и авиации, на почти сплошную моторизацию и такую обширную механизацию, что даже транспортные самолеты стали боевым средством пехоты, на создание ракет для ведения наземного и воздушного боя, а также для борьбы с танками, авиацией и ракетами противника. Далее, сошлюсь на тот факт, что место основных боевых средств периода второй мировой войны — бомбардировщиков, артиллерии и пехотного оружия — все больше и больше занимают ракеты, отмечу оснащение радиолокационными средствами наземных войск и авиации, радиоэлектронику как средство, используемое для автоматизации и механизации управления оружием и для борьбы с электроникой противника, а также для автоматизации деятельности штабов, без которой в современных условиях эффективное управление войсками просто невозможно.

Проблемными стали два вида боевых средств: танки и отчасти авиация. Сильно возросшая и постоянно растущая эффективность средств борьбы с ними постоянно ставит вопрос, не теряют ли танки того значения, которое они имели во время второй мировой войны, не следует ли учитывать этот факт уже сейчас. Если на этот вопрос ответить отрицательно, заявив, что перед наступлением крупных танковых сил значительная часть противотанковых средств будет подавлена или уничтожена ударами авиации, [144] то мы попадем в заколдованный круг, поскольку авиация сама стоит перед аналогичной проблемой. Во Вьетнаме, например, далеко не самым совершенным зенитным оружием сбито в процентном отношении, взятом к общему количеству используемых самолетов, больше машин, чем в последней мировой войне.

Принципы ведения боевых действий с применением ядерного оружия также претерпели значительные изменения: совершился переход от жидкостных ракет к ракетам, работающим на твердом топливе, что в значительной степени упростило использование этого оружия; американцы утратили монополию на доставку ядерного оружия к территории основного потенциального противника, установлено равновесие в этой области с русскими; центр тяжести с бомбардировочной авиации переместился на ракеты; наконец, повысилась общая эффективность оружия и средств борьбы с ним.

Доступные нам уставы и наставления по управлению обычными войсками Германии, Франции и Америки явно недостаточно отражают опыт мировой войны и результаты послевоенного развития, а потому давно устарели. Да и психологический момент, значение которого непрерывно возрастает, отодвигается далеко на задний план. Внимание, очевидно, все больше сосредоточивается на боевых уставах родов войск, на которых прежде всего сказывается техническое развитие вообще и постоянно ожидаемое воздействие ядерного оружия в особенности.

Положения уставов, касающиеся ядерного оружия, — те, которые нам знакомы или известны по разговорам, — не выходят далеко за пределы вопросов, связанных с воздействием этого оружия на войска и оборонительные сооружения, а также с мерами защиты войск от него. Разработка уставов, отражающих синтез особенностей обычного боя и боевых действий с применением ядерного оружия, — задача самая важная и, пожалуй, самая сложная. Многие утверждают, что добиться в этом деле удовлетворительного решения даже теоретически невозможно.

В отношении принципов использования стратегического ядерного оружия официальных данных не существует, и тем не менее в этом явно простом вопросе, видимо, тоже имеются некоторые неясности. Так, например, в середине декабря 1965 года бывший министр обороны ФРГ Франц–Йозеф Штраус заявил, что еще в 1960 году федеральное [145] правительство старалось узнать постоянйые цели американского стратегического ядерного оружия. Некоторые немецкие офицеры, говорил он, были проинформированы об этом. Информация соответствующих немецких инстанций привела к тому, что федеральное правительство начало требовать от американцев изменения карты целей. Когда ее откорректировали, стало ясно, к каким катастрофическим последствиям привело бы применение ядерного оружия.

Изложенные здесь факты дают представление прежде всего об огромных трудностях, которые возникли в военном деле и которые осложняются еще и тем, что средства борьбы находятся в постоянном, а в некоторых областях в очень быстром развитии. Определение положений и принципов, пригодных на все случаи жизни, стало делом очень сложным. Соответственно большими становятся и ошибки. Найдя ту или иную формулировку, необходимо постоянно учитывать, что она может подвергаться пересмотру, во всяком случае частичному. И коль скоро уставы все же создаются, нужно стремиться к тому, чтобы они всегда отражали последний уровень знаний, находящихся в постоянном развитии.

14. Можно ли предотвратить войну?

Война всегда была страшным бичом для человечества. Люди создавали экономику, технику, науку, великие произведения культуры, государство, право, мораль. Они всесторонне совершенствовали условия своего существования. Однако эту деятельность все время прерывали войны, уничтожавшие ценнейшие плоды созидательного труда. Люди воспринимали войну как нечто неизбежное. И лишь очень поздно, практически в последнее столетие, они стали всерьез думать о мерах ее предотвращения. Время, прошедшее после второй мировой войны, было наиболее подходящим для того, чтобы с особым вниманием снова обратиться к этой мысли. Новые способы ведения войны, грозящие уничтожением огромной части человечества, в сочетании с международной обстановкой ставят проблему предотвращения войны в ряд важнейших общечеловеческих проблем.

Мысль о предотвращении войны содержит в себе значительный элемент бесперспективности из‑за того, что все [146] ранее предпринимавшиеся попытки запретить войну ни к чему не привели, хотя условия для проведения этой идеи в жизнь раньше были несравненно проще. При осуществлении этих попыток выяснилось, что избиравшиеся средства и пути предотвращения войны оказались непригодными, что в жизни могут иметь место условия, изменить которые человек не в силах.

Основная причина неудач этих попыток состояла в том, что люди, не устраняя причин, которые постоянно приводят к войне, создавали прежде всего международную организацию, призванную исключить войну из жизни государств. То обстоятельство, что предотвращение войны невозможно без ликвидации порождающих ее причин, не учитывалось. Во многих государствах это обстоятельство, видимо, известно, но там не хватает сил и желания сделать из него должные выводы и предпринять решительные шаги для устранения причин, порождающих войну.

Примером попыток добиться определенных результатов с негодными средствами является Парижский пакт 1928 года, так называемый пакт Келлога — Бриана, целью которого было запрещение войны. В нескольких строчках этого договора — пожалуй, самого короткого из всех международных документов — государства обязывались в будущем отказываться от войны как средства достижения политических целей. Лишь значительно позднее люди увидели всю наивность и лицемерие государственных мужей, которые рассчитывали с помощью этого договора одним махом уничтожить многовековое явление — войну, — в основе существования которого лежат очень серьезные причины. И действительно, в период после заключения этого договора войн было больше, чем в самую богатую войнами эпоху прежних времен.

Лига Наций не смогла справиться с проблемой предотвращения войны. В ней слишком сильно выступали на первый план особые интересы и эгоизм государств — членов этой организации. Честно, но тщетно старалась она найти основанное на международном праве определение агрессора, то есть того, кто ведет несправедливую войну. Ведь только тогда было бы возможно определить, не противоречит ли та или иная война международному праву. Созданный в 1934 году Лигой Наций комитет для выработки определения понятия «агрессия» пришел к неизбежному выводу, что «в условиях современной войны [147] представляется невозможным, даже теоретически, решить, какой акт следует считать агрессией». Непреодолимые трудности заключались — как это часто было — не в особых интересах и эгоизме государств, а в самой сущности войны. Одна из причин этих трудностей состоит в том, что и то государство, которое ведет всегда оправдывавшуюся международным правом оборонительную войну, может, исходя из принципов ведения войны, оказаться вынужденным напасть первым. Ведь бывают обстоятельства, при которых задача обороны может быть успешно решена лишь путем нападения.

Без устранения причин, которые, как показал опыт, ведут к войне, вопрос ее предотвращения решить невозможно. А устранение всех этих причин — задача бесперспективная. Главными причинами войны до сего времени были: стремление к обеспечению безопасности, защита жизненно важных интересов, достижение или сохранение свободы, стремление к государственному единству, религиозные и идеологические мотивы, политические доктрины, конкурентная борьба в области экономики и внешней торговли, династические соображения, стремление изменить положение, которое невыгодно той или иной стороне и представляется ей невыносимым, и не в последнюю очередь — попытки государств утвердить свое могущество.

За исключением династических интересов и религиозных соображений, исторические причины войны, как и прежде, являются движущими силами большой политики, хотя некоторые из них в какой‑то степени утратили свое значение. Нередко они становятся актуальными лишь при особых условиях. Но такие причины, как стремление к обеспечению безопасности, различия в идеологии, политических доктринах и стремление государств к утверждению своего могущества, продолжают существовать.

Даже в условиях менее сложных, которые имели место в прежние времена, люди не могли изыскать меры, гарантирующие государствам безопасность. Организация Объединенных Наций также оказалась неспособной найти пути для достижения этой цели. Никакая международная организация — ни ООН, ни Гаагский международный арбитраж — не может обеспечить какому‑то одному государству защиту его интересов, которые в условиях быстроменяющейся обстановки оказались для него особо важными, [149] и не причинить при этом ущерба интересам других государств.

Таким образом, явно и подспудно существуют очаги опасности, из которых возникает стремление государств добиться определенных изменений; это стремление может быть осуществлено при определенных условиях лишь с помощью средств насилия.

Воздействие идеологий можно, пожалуй, как‑то ограничить, но ликвидировать его полностью нельзя. Что же касается обуздания тесно связанного с проблемой безопасности стремления государств утвердить свое могущество, то в этом направлении делались лишь попытки с негодными средствами — такие, как создание Лиги Наций, подписание пакта Келлога — Бриана в 1928 году.

Поэтому единственное, что может внушать надежду на предотвращение войны, — это новый характер самой войны, которая теперь связана с таким огромным риском, что ни одно государство, вступающее в войну, не может знать, как оно ее переживет и переживет ли вообще^[9].

15. Некоторые примеры боевой деятельности немецких войск на восточном фронте в 1941–1944 гг.

Отклонение от приказа.

Фланговый удар 52–й пехотной дивизии под Рогачевом 16 и 17 июля 1941 года. В то время как 53–й армейский корпус двумя дивизиями переправился 14 июля 1941 года через Десну в районе Бобруйска и продолжал марш в направлении Рогачева, входившая в состав корпуса 52–я пехотная дивизия получила задачу перейти Десну и двигаться по шоссе в направлении Могилева. Это направление уводило дивизию резко в сторону от корпуса, и поэтому ожидалось, что 53–я дивизия будет переподчинена наступавшей на Могилев танковой группе Гудериана. [149]

Вечером 14 июля дивизия закончила переправу через реку и утром продолжала свой марш. Песчаная дорога шла через огромный лесной массив. Густой лес по обе стороны дороги препятствовал движению воздуха, и марш длительное время проходил в густой, доходившей до верхушек деревьев пыли, что потребовало от личного состава крайнего напряжения.

Вечером, пройдя 30 км, дивизия прямо на дороге сделала привал. В это время в ее штаб прибыл офицер — представитель находившегося в Бобруйске командования корпуса. Радиостанция дивизии была неисправна. Офицер, информируя об обстановке, сообщил, что примерно в 10 км западнее Друти и Днепра, в районе Рогачева, корпус вступил в бой с превосходящими силами противника, и передал мне приказ: по возможности быстрее перебросить на машинах один полк на левый фланг ведущих бой частей, оставшиеся части дивизии сразу же повернуть на юг, вывести в район Озераны и там принять все необходимые меры для нанесения удара восточнее Друти в направлении на Рогачев. Сильно уставшим войскам предстояло пройти от 15 до 20 км. Большая часть сил замыкавшего колонну дивизии полка на транспортных машинах была направлена в указанный район. Этому полку я придал легкий артиллерийский дивизион.

После короткого привала части и подразделения дивизии двумя колоннами пошли по двум дорогам, из которых одна проходила вблизи Друти и вела на Озераны; другая, находившаяся в 6 км западнее первой, также вела на юг. Штаб дивизии находился в восточной колонне. Разведывательному батальону было приказано: выйти в район Озераны и на рассвете приступить к ведению разведки восточнее Друти в направлении Рогачева и западнее этой реки — в направлении на юг. Кроме того, был выслан конный офицерский дозор с задачей установить связь с войсками, ведущими бой на юге.

Состояние дорог было неизвестно. Восточная дорога проходила по глубокому песку. Уставшие лошади шли с трудом, да и машинам было не легче. Западная дорога, несмотря на стоявшую несколько недель жаркую, сухую погоду, оказалась сильно заболоченной и проходила через многочисленные топкие места. Машины и артиллерийские орудия продвигались по ним с большими трудностями [150] и лишь с помощью специально выделенных для этого людей.

На рассвете восточная колонна подошла к Озеранам. Западная также вышла на опушку леса. Разведывательный батальон, подойдя к Озеранам, заставил русские дозоры отойти на восточный берег Друти. Кавалерийский эскадрон стал преследовать их, но, поскольку восточный берег был покрыт густыми зарослями, я решил придать разведывательному батальону пехотные подразделения. Как выяснилось, реку Друть можно перейти вброд. У населенного пункта находился наплавной мост, который русские оттащили к восточному берегу. На юге простирались необозримые поля картофеля и созревших хлебов. Утром из района боев доносился лишь слабый гул нечастой артиллерийской стрельбы, который вскоре стал быстро нарастать. В первой половине дня сильно измотанному личному составу дивизии пришлось дать возможность отдохнуть.

Не успели мы расположиться в Озеранах, как с восточного берега какая‑то русская батарея открыла по этому населенному пункту огонь. Один за другим стали загораться деревянные дома, и нам пришлось его оставить. Вскоре батарея была подавлена.

Я стал обдумывать поставленную передо мной задачу. Удар в направлении на Рогачев, если он удастся, несомненно должен дать очень большой эффект. Но в условиях, когда в дивизии осталось только две трети ее состава, возможность такой удачи была весьма сомнительной. Местность, поросшую густым лесом, можно было разведать лишь в течение длительного времени. Разведывательный батальон докладывал, что натолкнулся на противника, силы которого установить не удалось. Направленная на юг разведгруппа сообщила, что наши войска ведут тяжелые бои примерно в 10 км западнее Друти и Днепра, что северные фланги наш и противника открыты и что туда уже прибыли подразделения нашего полка.

Сложившаяся обстановка давала полное основание полагать, что удар дивизии в южном направлении, по флангу контратакующего противника, может обеспечить нашим частям необходимую поддержку. Я принял решение: никакой подготовки удара восточнее Друти не проводить, а нанести удар западнее реки во фланг и тыл противника. С донесением и обоснованием своего решения я направил [151] офицера в штаб корпуса, Который находился в 45 км по прямой, в Бобруйске. На скорый ответ рассчитывать не приходилось.

В данном случае речь шла о нетипичном фланговом ударе, которому лишь в теории, в учебниках по тактике, может быть отведена какая‑то роль. В этой обстановке многое зависело от реакции русских на наши действия, поскольку сведениями о нашей дивизии они должны были располагать. Уменьшить эффективность нашего удара они могли лишь при условии, если бы встретили нас наступательными действиями с тем, чтобы разбить или хотя бы задержать дивизию по возможности дальше от района, где уже разгорелись большие бои. В группировке сил дивизии учитывалась именно эта возможность. Но противник избрал другое решение, которое долгое время оставалось для нас неясным, так как воздушной разведки мы не имели. Во всяком случае, в этой неясной обстановке, как того требуют уставы, я ждал от противника самого разумного решения.

В первой половине дня из дивизии, которая вела бои на фланге, прибыл офицер и, сообщив, что дивизия не в состоянии сдержать натиск русских, попросил срочно оказать ей помощь. Около полудня я отдал приказ о подготовке к наступлению и порядке ведения его. Оба полка наступали в первом эшелоне, из левофлангового полка я изъял один батальон в качестве дивизионного резерва, в который входил еще саперный батальон. За каждым полком следовал легкий артиллерийский дивизион, а тяжелый артдивизион шел на некотором удалении в центре. Разведывательный батальон прикрывал фланги и тыл дивизии.

Когда подготовка к наступлению уже шла полным ходом, из штаба корпуса прибыл офицер с приказом, требовавшим срочно продвигаться в южном направлении и нанести по противнику отвлекающий удар с целью облегчить положение наших сражающихся войск. Офицер ехал по нашему старому маршруту, и трудная лесная дорога задержала его прибытие.

Около 12 час. 30 мин. дивизия построилась для марша. С чердака дома, стоявшего на гребне высоты, я мог наблюдать ее движение. На полях были видны лишь многочисленные небольшие темные пятна разрозненных подразделений. Примерно через час стали видны первые разрывы русских снарядов, и вскоре после этого в бой встувила [152] наша артиллерия. Свой командный пункт я расположил неподалеку от наблюдательного пункта командира тяжелого артдивизиона.

Обстановка прояснилась, и стало очевидным, что между северным флангом своих наступающих войск и рекой Друть противник перешел к обороне. И хотя, как выяснилось, он располагал значительными силами (пять дивизий), им было принято самое неудачное решение. Свое наступление он приостановил, и это дало мне возможность подтянуть сначала главные силы ранее отправленного на машинах полка, от которого в бою участвовали лишь некоторые подразделения, а затем и артдивизион.

Через час после начала артиллерийского огня в бой вступила пехота. Она очень быстро сблизилась с противником. Вскоре выяснилось, что захват рощи на пологом скате высоты и расположенной рядом с ней небольшой деревни должен оказать решающее влияние на успех наступления. В этом направлении и был сосредоточен огонь дивизионной артиллерии и находившихся в этом районе орудий поддержки пехоты и минометов. Овладеть деревней и рощей в ходе первой атаки не удалось. Лишь после нескольких огневых налетов и повторной атаки деревня и роща были взяты, и сразу же после этого нашим частям удалось вклиниться в оборону противника на других участках.

Противник немного отошел. Как и ожидалось, по нашим наступающим войскам с восточного берега реки был открыт фланговый огонь, в том числе и тяжелой артиллерией, подавить который не представлялось возможным, и поэтому нам пришлось держать свой левый фланг на удалении 3–4 км от реки. Наступление продолжалось. Однако к исходу дня войска снова натолкнулись на сильную оборону противника. Под покровом темноты они произвели перегруппировку, чтобы продолжить наступление на следующий день. Прежде всего были сосредоточены необходимые силы и средства на направлении главного удара, который предполагалось нанести примерно в центре. Направление главного удара определялось на основе данных наблюдения и итогов боевых действий минувшего дня, а также с учетом оценки местности, произведенной еще до наступления темноты.

В ближнем тылу вскоре началось оживленное движение транспорта. Раненых выносили с поля боя и грузили [153] в санитарные машины, которые по возможности ближе подходили к переднему краю. От подразделений к обозам направлялись специально выделенные люди, которые подтягивали повозки, и в первую очередь полевые кухни, как можно ближе к своим ротам. Некоторые потери были понесены от внезапных налетов артиллерии противника. Но в целом условия для материального обеспечения войск здесь складывались довольно‑таки благоприятные. Противник, будучи отброшенным назад, по ночам предпринимал бессистемные вылазки. При его более активных и организованных боевых действиях движение вблизи фронта было бы невозможно, и все необходимое для боевой деятельности войск несколько километров пришлось бы нести на руках.

Я побывал у командиров полков и батальонов, которым на следующий день предстояло действовать на направлении главного удара. Личный состав фактически не имел возможности передохнуть. Но солдат к этому привык. Где бы он ни находился, если у него не было каких‑либо важных задач, он всегда старался выспаться. Даже во время движения солдаты нередко находили время для сна. Иначе они не смогли бы выдержать напряжения боев, длившихся многие дни и ночи. Непосредственно перед этим контрударом дивизия в течение двух недель беспрерывно вела тяжелые оборонительные бои.

Под нашим натиском русские немного отошли. Войска соприкосновения с противником не потеряли. Утром 17 июля мы продолжали наступление, задача которого состояла в том, чтобы, отбрасывая противника, прижать его по возможности ближе к реке и выйти на шоссе Бобруйск — Рогачев. Эта задача была решена. В 2 км южнее шоссе я приостановил наступление дивизии. Дальше на юг, в полосе соседнего корпуса, противник также отошел на несколько километров к реке. Части соседнего армейского корпуса перешли к преследованию его.

После этого полоса наступления корпуса шириной 16 км была передана дивизии. Фронт к этому времени продвинулся примерно на 6 км ближе к рекам Друть и Днепр. Двумя другими дивизиями корпус продолжал наступление в южном направлении.

Как теперь стало известно, фланговым ударом дивизия [154] не только сорвала наступление русских, но и отбросила противника непосредственно к рекам. В этих боях было взято в плен 1000 человек. Примерно такие же потери противник понес убитыми и ранеными. В то же время наши потери оказались неожиданно малыми.

Бой в лесу в неясной обстановке.

В конце сентября 1941 года 52–я пехотная дивизия, до того времени находившаяся в районе севернее Брянска на Десне, сосредоточилась в районе Рославля. Она располагалась на левом фланге 2–й армии, на западном берегу Десны. От ближайших войск армии ее отделяли примерно 15 км. Слева (севернее) от нас на весьма значительном удалении находился 13–й армейский корпус 4–й армии.

Восточный берег Десны удерживали русские. На нашем берегу местность слегка поднималась и просматривалась на 8–10 км. На гребне высот начинался смешанный, преимущественно лиственный лес, который тянулся в глубину почти на 50 км. Это был один из самых крупных лесных районов России.

Развивая ранее начатую операцию, войска возобновили наступление на всем фронте. В ходе боя, длившегося несколько часов, дивизия отбросила противостоявшего противника в лесной массив. Силы противника определялись примерно в одну дивизию. 52–я дивизия вышла на гребень высот и там осталась на ночь.

Рано утром началось продвижение через лес в направлении на восток. В нашем распоряжении имелись две дороги, удаленные друг от друга на 5–8 км. Они шли почти параллельно. Северная дорога была настолько узкой, что орудия с трудом проходили по ней. Временами приходилось валить деревья. Южная была несколько шире. Густой лес просматривался на небольшую глубину.

Дивизия шла двумя колоннами. Главные силы (163–й и 205–й пехотные полки, а также основная масса артиллерии) двигались по южной дороге, а по северной — усиленный 181–й пехотный полк.

На пути движения 181–го полка не было даже дозоров противника. Разведка, высланная от главных сил, около 8 час. доложила, что примерно в 6–8 км от колонны многие [155] поляны заняты противником, силы которого определить не удалось.

Примерно в 11 час. после того как незначительные силы противника, выдвинувшиеся вперед, были рассеяны, я приказал 163–му полку атаковать русских и отбросить их к поляне, находящейся на пути движения колонны, а 205–му полку поручил обойти их с юга. Густой кустарник затруднял движение.

Командир 163–го пехотного полка по собственной инициативе принял решение об атаке и уже начал развертывать два шедших впереди батальона. Наступление началось около полудня, но ожидаемого успеха оно не принесло. Полк, пытавшийся охватить противника, повсюду наталкивался на его сопротивление. Использование артиллерии исключалось, минометы могли открыть огонь только после длительной привязки своих огневых позиций.

Отдавая приказ о наступлении, я одновременно распорядился, чтобы 181–й пехотный полк приостановил движение, поскольку он вырвался вперед. Услышав шум боя, командир полка по собственной инициативе приказал своим подразделениям остановиться и выслал разведку.

Когда выяснилось, что наступление захлебнулось, я, сообщив командиру 181–го полка известные мне скудные данные об обстановке, приказал ему: выставив охранение в направлении прежнего движения, атаковать противника с тыла, а частью сил атаковать его северный фланг. Этот фланг, сказал я, надо полагать, находится там, откуда не слышно шума боя или слышен слабый шум.

Этот единственно возможный выход из положения соответствовал принципу «двигаться на звуки канонады», имевшему особенно широкое применение в армии Наполеона в случаях, когда отдельным ее частям приходилось действовать в отрыве от главных сил. Подобные примеры имели место и в прусской армии, которой командовал Блюхер, во время сражения при Ватерлоо. Позднее мне ни разу не доводилось оказываться в подобной ситуации.

181–й пехотный полк, имея два батальона в первом эшелоне и один в резерве, стал продвигаться в заданном направлении и натолкнулся на слабые группы противника, — видимо, его охранение или резервы. Для атаки предполагаемого северного фланга русских командир полка [156] выделил только одну роту. Противник бросал против полка все новые и новые силы, явно снятые со своего фронта. Затем, начав с северного фланга, он стал отходить в южном направлении. Две роты несколько километров преследовали его. Под покровом густого леса русские смогли забрать своих раненых и убитых.

Управлять этим боем было крайне трудно. Действовать приходилось буквально ощупью. Ориентирами при определении направления атак служили: для главных сил — огонь пока еще плохо разведанного противника с лесных полян, а для северного полка — только шум боя.

Сейчас с полным правом можно спросить, как я в такой неясной, более того, в невыясняемой обстановке мог вступить в бой с такой уверенностью. Огромный лесной массив, в конце концов, мог вместить целый корпус, который легко укрылся бы от глаз разведки, поскольку во всем районе тактическая воздушная разведка не велась.

Оценка общей обстановки показала, что 2 октября на Десне против нас действовала максимум дивизия. От соседей, находившихся южнее, никаких сведений не поступало. Перед 13–м армейским корпусом, который значительно севернее нас вел наступление на широком фронте, действовали лишь слабые силы противника. На основе этих данных у меня сложилось впечатление, что во всем районе русские не располагают особенно крупными силами, и те их части, с которыми мы столкнулись в лесу, по всей вероятности, и есть та самая дивизия, которую мы отбросили накануне. В действительности же оказалось, что это была другая стрелковая дивизия, продвигавшаяся через лес на юг, чтобы принять участие в боях под Брянском. По ее‑то флангу как раз и пришелся наш удар.

Столкновение с противником явилось для нас неожиданностью. Однако, войдя в лес, наши части и подразделения быстро освоились. Если афоризм: «В отчаянии самое умное решение — отвага» правилен, то это относится в первую очередь к случаям, когда мы оказываемся в неожиданных ситуациях. В описанной обстановке как командиры полков, так и я, ни минуты не колеблясь, приняли решение — атаковать неизвестного противника. Сложившуюся обстановку я полностью оценил только тогда, когда бой был уже в разгаре, ибо решение об атаке нужно было принимать в считанные минуты. При оценке обстановки я лишь пытался найти подтверждение правильности [157] принятого мной решения. Наша атака, должно быть, заставила русских сделать вывод, что мы располагаем превосходящими силами. И, приняв решение о переходе к обороне, они проиграли бой уже в самом его начале.

Решение исхода боя контратакой. Бой 52–й пехотной дивизии в районе Козельска (9–11 октября 1941 года).

После боя в лесу 3 октября 52–я дивизия передала один (163–й) пехотный полк и легкий артдивизион в подчинение 2–й армии, которая имела задачу окружить крупные силы русских в лесах на восточном берегу Десны в районе Брянска. Лишь через несколько недель 163–й полк и артдивизион вернулись в свое соединение.

Таким образом, к тому времени в составе дивизии оставались: разведывательный батальон с его кавалерийским, самокатным и моторизованным эскадронами; два пехотных полка, в каждом из которых имелось по самокатной роте; два легких и один тяжелый артиллерийские дивизионы; саперный батальон.

После боя в лесу дивизия, заняв отведенное ей место рядом с 13–м армейским корпусом 4–й армии, располагавшимся севернее, оказалась на южном крыле этой армии. На юге разрыв между 4–й и 2–й армиями продолжал увеличиваться. В то время как 2–я армия продолжала оставаться в районе Брянска, 4–я армия продвигалась вперед.

В указанном выше составе 52–я дивизия, постоянно ведя бои со слабым противником, продвигалась по грунтовым дорогам через лесной массив и к исходу дня 8 октября вышла к Сухиничам. Здесь вечером дивизия получила по радио следующий приказ командира 13–го корпуса:

«С востока к Лихвину подходит большая колонна противника (много кавалерии). Во второй половине дня 8 октября ее голова находилась в 25 км восточнее этого населенного пункта.

13–й армейский корпус 9 октября своей южной колонной пройдет через Калугу в направлении на Серпухов.

52–й дивизии выйти к Козельску и прикрыть коммуникации и тыл армии от воздействия противника».

Эта задача давала командиру дивизии завидную самостоятельность. Но я чувствовал, что при правильных действиях [158] противника для решения такой задачи необходимы войска, обладающие значительно большей подвижностью, чем та, которую имела моя дивизия.

Дивизия снова оказалась предоставленной самой себе. Южная колонна корпуса находилась в 25 км и все время от нее удалялась. Корпус располагал лишь пехотными частями и возможностей для оказания какого‑либо влияния на происходившее в моем районе не имел.

Удаление от наших войск, действовавших на юго–востоке, составляло примерно 150 км. Кроме того, эти войска вели бои. На юге же вообще не было немецких войск. Воздушная разведка велась только на направлении подхода противника со стороны Лихвина.

Особое беспокойство вызывало то, что дивизия лишилась трети пехоты и четверти артиллерии.

Обстановка была неясной. Предполагалось, что уже к вечеру 8 октября противник своими подвижными частями может подойти к Лихвину, и тогда его отделит от Козельска примерно такое же расстояние, как и 52–ю дивизию.

Поэтому главное состояло в том, чтобы овладеть Козельском до подхода туда противника. Разведывательный батальон, усиленный двумя самокатными ротами пехотных полков, получил приказ: выступить рано утром 9 октября, овладеть Козельском и частью сил — Перемыш–лем и удерживать их до подхода дивизии. Кроме того, батальону ставилась задача разведать противника на восточном берегу Жиздры и определить характер реки и местности на противоположной стороне этого водного рубежа.

Моторизованному дозору было приказано разведать дорогу, идущую вдоль западного берега Жиздры на юг.

Передовой (181–й) полк в 3 часа начал движение в направлении Козельска. Местность по эту сторону реки представляла собой открытое поле, во многих местах перерезанное достигающими десятиметровой глубины оврагами. Эти овраги, протянувшиеся на многие сотни метров, возникли в результате длительной деятельности грунтовых вод. От Сухиничей на Козельск вела широкая грунтовая дорога.

Уже около 7 час. я получил первое донесение разведывательного батальона. В нем сообщалось, что западнее Козельска батальон столкнулся с кавалерийскими разъездами, [159] которые подожгли склад с зерном на железнодорожной станции в 10 км. западнее города. Документы, взятые у одного из убитых, свидетельствовали о том, что он служил в кавалерийском полку. В следующем донесении говорилось, что слабые силы противника, оставив Козельск, отошли на восточный берег реки. Перемышль занят противником. Реку Жиздру — ширина ее в среднем около 40 м — во многих местах можно перейти вброд. Восточный берег частично заболочен, западный — местами обрывист, с крутыми спусками. Восточный берег сплошь покрыт лесом, который подступает к самой реке, и лишь восточнее города имеется несколько открытых мест. В Пе–ремышле есть один мост, в Козельске — ни одного.

Стремясь до подхода противника подтянуть к Козельску по возможности больше сил, командиры торопили свои войска, которые, будучи хорошо подготовленными к маршам, снова добились исключительного успеха. Уже в 10 час. разведывательный батальон был сменен в городе 181–м пехотным полком. После этого батальону было приказано двумя ротами самокатчиков войти в Перемышль и захватить там переправу.

При определении дальнейших мероприятий решающей была мысль о том, что основные усилия противник может направить на захват Козельска, ибо отсюда дороги шли в направлениях, опасных для корпуса и армии. Фронтальный удар противника через Перемышль пришелся бы по району, занятому войсками; успеха он не сулил. Поэтому для обеих сторон было важно иметь в своих руках Козельск.

181–й пехотный полк получил задачу оборонять Козельск и 1200–метровый участок на скате севернее города, а 205–му пехотному полку для обороны выделялся 1200–метровый участок на скате южнее этого населенного пункта. Неясная обстановка вынуждала иметь сильные резервы. Каждый полк в резерв дивизии выделил по батальону.

Командир 181–го полка два свои батальона построил в линию, а командир 205–го полка один батальон оставил в первом эшелоне, а другой расположил во втором, позади первого на платообразной равнине. Саперный батальон занял место, в 3 км за 205–м полком на плато и оставался в распоряжении командира дивизии. [160]

Оба батальона, выделенные в дивизионный резерв, прибыли в указанный район и расположились в 2 км северо–западнее левого фланга 181–го пехотного полка. Вся эта перегруппировка была произведена в течение второй половины дня.

К вечеру 9 октября высланный на юг мотоциклетный дозор доложил, что в 60 км южнее Козельска он натолкнулся на противника, — видимо, его охранение.

С восточного берега противник вел интенсивный пулеметный и одиночный артиллерийский огонь по городу. На рассвете 10 октября на восточном берегу были обнаружены многочисленные заново отрытые окопы противника.

С утра 10 октября разведывательный батальон вел бой за Перемышль. Однако овладеть этим населенным пунктом, расположенным на небольшой высоте, не удалось. С пятнадцатью танками противник сам предпринял атаку, но, потеряв семь машин, отошел. Я приказал разведбатальону перейти к обороне и не допустить прорыва противника, двум ротам самокатчиков быть готовым к быстрой переброске в район Козельска.

Около полудня 10 октября после короткого артналета противник перешел в наступление на Козельск. В двух местах ему удалось ворваться в город, но после короткого боя он снова был отброшен на восточный берег реки, откуда открыл огонь, сила которого постепенно нарастала.

Мы взяли в плен несколько человек, в том числе двух офицеров. Теперь обстановка прояснилась.

Против нас действовала 13–я кавалерийская дивизия. Она состояла из четырех кавалерийских полков, артиллерийского полка, саперного батальона, артиллерийского дивизиона и приданного дивизии мотострелкового батальона. Пленным было известно, что к вечеру ожидается подход стрелкового полка. Один из пленных показал, что он якобы слышал о подходе двух стрелковых полков. Дивизия понесла большие потери.

В атаке участвовали два кавалерийских полка с задачей овладеть Козельском, что обеспечивало благоприятную возможность для нанесения фланговых ударов по нашим позициям, примыкавшим к городу с юга и севера.

Узнав, с каким родом войск противника нам пришлось столкнуться, я приказал всем обозам дивизии, разместившимся в нескольких мелких населенных пунктах, подготовиться к круговой обороне. [161]

Утром 11 октября кавалерийская дивизия, как выяснилось позже, своими тремя полками совместно со стрелковым полком атаковала позиции 52–й дивизии в Козельске и по обе стороны города (стрелковый полк наступал на правом фланге). Противник атаковал на фронте 4 км. На участке разведывательного батальона все было спокойно. Поэтому две роты самокатчиков я подтянул к населенному пункту Подборки, расположенному на шоссе посредине между Козельском и Перемышлем, а затем ближе к дивизионному резерву.

Бой шел с переменным успехом. Сильно рассредоточенным войскам все время удавалось ликвидировать небольшие вклинения. Но около 8 час., когда 181–й пехотный полк остался без резервов, противник на широком фронте прорвал наши позиции в Козельске и на склоне севернее города. Командир 205–го полка доложил, что и на его участке русским удалось в нескольких местах неглубоко вклиниться в оборону и что он уже ввел в бой часть сил резервного батальона. Командир этого полка, кроме того, докладывал, что южнее его правого фланга в пределах видимости кавалерийский полк противника в конном строю продвигается на плато в западном направлении. Стало ясно, что бой вступил в свою критическую стадию. В этой обстановке мне, конечно, было нелегко выполнить свою задачу — отбросить противника за реку Жиздру. А такая задача передомной стояла, и ее нужно было выполнить. Но чистой обороной — после некоторой стабилизации фронта путем ввода в бой резерва — решить эту задачу было так же невозможно, как невозможно было обеспечить уверенность в том, что после этого нам удастся удержать в своих руках Козельск. Успех могли обеспечить только наступательные действия, а именно — контратака.

Я решил силами дивизионного резерва и двух рот самокатчиков контратаковать во фланг прорвавшегося севернее Козельска противника. Командиру 205–го полка, который предусмотрительно еще сохранял в резерве небольшие силы и в распоряжение которого я дополнительно выделил две роты из состава саперного батальона, был дан приказ также контратаковать.

Одна саперная рота оставалась на месте, чтобы не оголять фланг и тыл дивизии там, где наблюдалось продвижение кавалерийского полка противника. Впрочем, после [162] того как этот полк был замечен, один из его эскадронов приблизился к расположению саперного батальона и был рассеян пулеметным огнем.

Предпосылкой успешного осуществления моего замысла — и это следует подчеркнуть — явилось то, что русские, заняв наши позиции, стали продвигаться дальше. Из опыта же было известно, что, пока русские находятся на позициях, выбить их оттуда нелегко.

Следовательно, нужно было выждать момент, а это действовало на нервы. Зная способность своих офицеров всегда проявлять инициативу, я незадолго до начала наступления русских решительно запретил командирам батальонов дивизионного резерва вступать в бой до получения моего приказа.

Этот момент, как мне казалось, наступил в 9.00, когда 181–й пехотный полк был оттеснен на гребень высоты, а противник выходил из города. В это время дивизионный резерв, которому мой замысел был известен задолго до того, как определился характер действий русских, получил мой приказ перейти в контратаку. Почти одновременно контратаковал и 205–й полк, которому удалось образовать значительное вклинение чуть южнее Козельска.

Фланговая контратака с севера была для противника неожиданной. Поддержанная сосредоточенным огнем легкого и тяжелого артиллерийских дивизионов, пехота стала быстро продвигаться вперед.

Взаимодействие осуществлялось как на маневрах. Русские, действовавшие севернее Козельска, спешно отошли на восточный берег Жиздры.

Теперь огонь всей артиллерии был сосредоточен перед фронтом 205–го полка, который там, где были введены в бой саперы, уже овладел значительным участком местности. И здесь противник был отброшен на восточный берег.

Бой за Козельск кончился, опасность, угрожавшая главным силам, устранена. Наши потери были незначительными.

Под Перемышлем противник, остававшийся во время боя пассивным, отошел за Жиздру. Небольшая группа, прикрывавшая переправу, была рассеяна. Кавалерийский полк, обошедший наш правый фланг с юга, никаких действий не предпринимал.

12 октября дивизия, пройдя Перемышль, расположенный [163] на западном берегу Оки, соединилась с главными силами корпуса.

Сражение под Орлом в июле 1943 года.

Советское наступление зимой 1942/43 года в полосе группы армий «Юг» (командующий группой фельдмаршал Манштейн) было остановлено между Донцом и Днепром. В ходе контрнаступления, проведенного в середине марта 1943 года, линия фронта, проходившая по Донцу, была отодвинута до Белгорода. 2–я армия группы армий «Центр» была оттеснена на рубеж Сумы, Рыльск, Севск, в результате чего образовалась так называемая Курская дуга. На севере к ней примыкала выгнувшаяся на восток Орловская дуга, на которой располагалась сначала 2–я танковая армия, а позднее — 9–я армия.

5 июля началась операция «Цитадель». Она проводилась с целью окружить войска, находившиеся на Курской дуге. Южная ударная группировка, наступая из района западнее Белгорода, и северная (9–я армия генерала Моделя) должны были соединиться в районе Курска. В результате сильного сопротивления русских войск наступление 9–й армии уже 9 июля было остановлено. 15 июля Гитлер приказал приостановить наступление и группы армий «Юг», так как войска были нужны ему для ведения боевых действий в Италии. Русские сразу же перешли в контрнаступление с далекоидущими оперативными задачами. Действовавшие на их южном крыле 63–я и 3–я танковые армии нанесли удар восточнее Орла по войскам 35–го корпуса.

23 октября 1942 года меня, прибывшего из 52–й пехотной дивизии, назначили командиром корпуса 2–й танковой армии, которая располагала лишь пехотными войсками. Штаб армии находился в Орле, штаб корпуса — в 20 км южнее Орла.

Местность в районе действий корпуса и у противника была слегка пересеченной и, несмотря на несколько небольших рощиц, хорошо просматривалась. Сильные дожди затрудняли передвижение по местности и использование грунтовых дорог.

От Орла плохие шоссейные дороги вели в Курск, Новосиль, Мценск и Брянск. Одноколейные железнодорожные линии шли на Курск, Елец, Мденск и Боянск. [164]

Со времени боев зимой 1941/42 года на фронте армии никаких крупных боевых действий не велось.

В начале лета 1943 года в состав корпуса входили 34, 56, 262 и 299–я пехотные дивизии. Дивизии состояли из трех пехотных полков (по два батальона в каждом), артиллерийского полка (три легких дивизиона и один тяжелый), противотанковой роты и саперного батальона.

Все части корпуса имели штатную численность.

Полосы дивизий были необычно широкими. Так, 34–я и 262–я дивизии занимали полосы шириной по 30 км, а ширина полос каждой из двух других дивизий доходила до 40 км. Таким образом, фронт корпуса был растянут на 140 км.

В полосе действий корпуса противник имел шесть дивизий в первом эшелоне и две–три дивизии в резерве. Кроме того, примерно в 80 км от его фронта, в районе Тулы, находилась 3–я танковая армия, насчитывавшая, по нашим предположениям, 600–800 танков.

Корпус, 2–я танковая армия и группа армий «Центр» не имели никаких резервов. Лишь командиры дивизий держали в резерве по одному батальону.

Поэтому взять из дивизий силы для создания постоянного резерва было невозможно. Но поскольку дальнейшие изменения в обстановке могли поставить корпус перед необходимостью иметь хотя бы небольшой резерв, я нашел выход из положения: приказал командирам дивизий подготовить выделенные в резерв батальоны и артиллерийский дивизион таким образом, чтобы эти силы в случае необходимости в день получения моего приказа, самое позднее к полуночи, могли прибыть в мое распоряжение. Командирам дивизий было также приказано подготовить транспортные средства для быстрой переброски выделенных в резерв подразделений. Это мероприятие позже полностью оправдало себя.

С русской стороны к фронту подходили две одноколейные железнодорожные линии: одна — через Мценск, другая — южнее Новосиль. Кроме того, в этих же направлениях шли две шоссейные дороги. Для России эти дорожные условия на обеих сторонах фронта считались хорошими.

В середине июня в корпусе побывал командующий группой армий «Центр» генерал–фельдмаршал Клюге. Несколько часов мы провели в окопах двух дивизий. Большие [165] промежутки между войсками были заняты отдельными наблюдательными пунктами. В блиндажах отдыхали наблюдатели. На каждую роту приходилось по 1–1,5 км фронта. На 30–40 км имелся один батальон резерва. В конце обхода фельдмаршал сказал: «Это же чистейшее безумие. Как вы собираетесь удерживать эти позиции? Поддержки ни от армии, ни от группы армий не ожидайте».

В конце июня перед центром 35–го корпуса было замечено передвижение войск противника, которое я оценил как начало сосредоточения крупных сил. Мне стало ясно, что ожидавшееся наступление противника не за горами. С этого момента я делал все для того, чтобы определить силу и состав русских войск, направление их главного удара, время наступления.

Разведка работала отлично. Особенно ценными оказались сведения подразделений радиоразведки. В моем распоряжении имелся единственный разведывательный самолет. Но он справлялся со своими задачами и доставлял ценнейшие данные. Ежедневно вечером летчик приходил ко мне с докладом; срочные сведения каждый день по телефону сообщались начальнику разведки. Выслушав доклад, я давал летчику указания на следующий день. Возможности наблюдения с переднего края были весьма ограниченными.

С начала июля отмечалось постоянно усиливающееся движение поездов противника по железной дороге от Ельца в направлении Орла. На аэрофотоснимках были видны эшелоны, груженные танками. В населенных пунктах по обе стороны Новосиля постепенно накапливалось все больше войск. Усиленно велось оборудование огневых позиций артиллерии. Вновь появившиеся многочисленные батареи вели пристрелку. По всему было видно, что здесь полным ходом идет сосредоточение и развертывание крупных сил противника. Такая же информация поступала и от левого соседнего корпуса, разведка которого обнаружила севернее Волхова крупные скопления войск противника.

Мысль о слабых силах, с которыми мне предстояло действовать в условиях сложной обстановки, не давала мне покоя. Но мне не раз удавалось с успехом выходить из почти безнадежного положения, и этот опыт позволял [166] мне спокойно готовиться к предстоявшим событиям. Этому во многом способствовал и тот факт, что я был вынужден находиться в обстановке, которую не мог изменить, и мне не оставалось ничего другого, как по возможности лучше решать свои задачи. К тому же по опыту я знал, что незначительное колебание или малейшая неуверенность несут в себе зародыш неуспеха. Своеобразие опасной и даже кажущейся безнадежной обстановки состоит в том, что она, с одной стороны, может вызвать малодушие и уныние, а с другой — способна заставить мобилизовать все духовные силы.

Все возможности воспрепятствовать проведению противником его мероприятий наши наземные средства использовали полностью. Прежде всего как можно ближе к переднему краю были выдвинуты отдельные батареи и противотанковая артиллерия. Но для противника это были всего лишь булавочные уколы. Единственной возможностью сорвать сосредоточение его сил и подготовку к наступлению или существенно помешать этому было бы использование авиации. Обстановка обусловливала именно такое решение. Но вопреки всем представлениям и докладам этого не последовало. Такое положение сохранялось и во время развернувшихся потом боев, как следствие неправильного развития авиации, вызванного ограниченностью и твердолобостью Геринга, который к тому же не имел никакого представления о проблемах сухопутных войск.

Русская авиация также ограничивалась случайным использованием небольших групп самолетов–штурмовиков, которые существенного воздействия на наши войска не оказывали. Оставив в стороне действия разведывательных самолетов, можно с полным правом сказать, что подготовка к сражению под Орлом проходила так, словно в составе вооруженных сил авиации не было.

10 июля, в день, когда, по моим первоначальным предположениям, должно было начаться наступление, на оперативной карте было отмечено сосредоточение в районе Новосиль не менее двенадцати стрелковых дивизий, 3–й танковой армии и нескольких отдельных танковых бригад. Многочисленные батареи были сведены в артиллерийские дивизии. Нам было известно, что каждый из трех корпусов 3–й танковой армии имеет в своем составе 250 средних и тяжелых танков. Эти данные подтверждались [167] показаниями пленных. С началом наступления выяснилось, что стрелковых дивизий было в полтора раза больше, чем мы предполагали. Хочу сразу же сказать, что на самом деле противник располагал 21 дивизией и 1460 танками. Несмотря на расхождение данных, все же нужно отметить, что работа нашей разведывательной службы была отличной.

Само собой разумеется, интенсивная разведка велась во всей полосе корпуса. Особый интерес проявлялся к району Мценска. Однако замыслы наступления противника раскрыты не были.

10 июля, когда мы сопоставили все данные, стало ясно, что русские нанесут мощный удар из района Новосиля. Сделать такой вывод помог противник.

В результате интенсивнейшей работы оборонительные позиции корпуса уже давно были оборудованы должным образом. Если сравнить огромную протяженность фронта с численностью личного состава корпуса, станет ясно, что была проделана гигантская работа. Передний край представлял собой сплошную линию окопов глубиной 1,5–2 м со стрелковыми ступенями. В 200–300 м от переднего края проходила вторая, но не везде сплошная линия окопов; за ней находилась сильно эшелонированная в глубину система опорных пунктов. Часть этих пунктов была прикрыта проволочными заграждениями. Огневые позиции артиллерийских батарей оборудованы для ведения круговой обороны, для чего отрывались стрелковые окопы и строились проволочные заграждения. В некоторых из них устанавливались противотанковые мины. Основная масса артиллерийских батарей готовилась для ведения огня по танкам прямой наводкой на дальности от 600 до 1000 м. Перед передним краем было установлено сплошное проволочное заграждение шириной 3, а местами 6 м. Перед и за этим заграждением были поставлены противопехотные мины, кроме того, значительная часть позиций прикрывалась противотанковыми минными полями.

Оборону корпуса усиливали еще и реки, по которым проходил наш передний край. Левую половину фронта 34–й дивизии прикрывала Ока — широкая водная преграда местами с танконедоступными крутыми берегами. Реку Зуша, протекавшую перед остальной частью фронта 34–й дивизии, а также перед 56–й и 262–й дивизиями, во многих местах можно было перейти вброд, однако благодаря [168] своим крутым берегам и илистому дну она представляла серьезное препятствие для танков. Такую же роль в нашей обороне играла и Озерка.

Наличных сил было недостаточно для занятия всех элементов оборонительных позиций. Поэтому на переднем крае силы и средства распределялись по системе опорных пунктов, а тяжелое оружие находилось в глубине оборонительных позиций.

Плотность обороны корпуса была далеко не достаточной, особенно если учесть силы противостоявшего противника. Без хорошо обеспеченного направления основных усилий, соответствующего направлению главного удара противника, удержать позиции было бы невозможно. То, что русские нанесут свой главный удар из района Новосиля, сомнений не вызывало. В первые дни сосредоточения войск противника имелось предположение, что это мероприятие может быть лишь демонстрацией. Однако после того как стал известен размах подготовительных работ противника, выявилась несостоятельность этого мнения. Было ясно, что удар придется по 262–й дивизии. Однако для определения направления основных усилий при такой растянутости фронта дивизии (30 км) это соображение представлялось нам слишком общим. Постоянно увеличивавшееся число новых батарей противника (до 200), их скученность в небольшом районе перед левофланговым (432–м) полком дивизии, оборудованные на этом же участке выжидательные позиции танков, которые, несмотря на тщательную маскировку, были обнаружены воздушной разведкой, повышенная активность пулеметов перед фронтом этого полка — все это были для меня более чем точные исходные данные, позволявшие сделать вывод, что свой главный удар противник нанесет на участке 432–го пехотного полка. Ширина его участка по фронту составляла около 10 км. Если учесть силы противника, такая узость полосы его главного удара не могла не заставить меня задуматься.

Для определения направления основных усилий обороны значительную роль играют чутье и интуиция, особенно в случаях, когда ощущается недостаток в реальных исходных данных. Такой случай имел место и в этой обстановке.

Определить направление основных усилий обороны, соответствующее направлению ожидаемого главного удара [169] противника, — не значит что‑то сделать. Главное — обеспечить его соответствующими силами и средствами. Но их у нас тогда не хватало.

Поэтому мне казалось, что удержать наличными силами район Орла в нормальных условиях, то есть если неожиданно не возникнут какие‑то факторы, значительно улучшающие возможности нашей обороны, — задача едва ли выполнимая. Такой точки зрения придерживался не только я. Об этом свидетельствует хотя бы приведенное выше высказывание генерал–фельдмаршала Клюге. Когда я после сражения докладывал ему о вступлении в должность начальника штаба одной из армий, он сказал: «Когда мне доложили о начале русского наступления, я подумал, что ваш корпус разлетится как мякина и что к вечеру русские будут в Орле».

Когда в ходе подготовки к сражению я строил предположение относительно будущих действий противника, я все время останавливался на мысли, что если он будет действовать правильно, то основными силами — разумеется, на достаточно широком фронте — нанесет главный удар по Орлу, предварительно проведя ряд демонстративных или отвлекающих ударов на других направлениях. Судя по крайне узкому в сравнении с его силами фронту наступления и по тому, что до сих пор он не предпринимал никаких демонстративных действий, я сделал вывод, что русское командование допускает грубые ошибки, которые я расценил как приятный подарок нашей обороне.

Накопленный опыт подсказывал мне, что в данном случае, как и в многочисленных предыдущих сражениях, должно быть, отсутствуют творческие предпосылки, столь необходимые при организации боевых действий больших масштабов. Численность войск — не единственный критерий для оценки их силы или слабости.

По предыдущим боям я знал возможность 262–й дивизии, которая почти полностью была укомплектована австрийцами. В окопах я беседовал со многими офицерами и солдатами. Все они знали о подготовке русских к наступлению, все были спокойны и надежны. Это еще больше укрепило во мне уверенность в правильности проводимых мной мероприятий.

По опыту я знал: ничто не может так подорвать силы, как неожиданность. Поэтому я приказал разъяснить всем солдатам, что предстоящие бои будут тяжелыми, что придется [170] действовать под сильнейшим артиллерийским огнем, отражать атаки многих танков. Я еще раз напомнил пехоте о необходимости пропускать танки через себя и немедленно закрывать образующиеся в обороне бреши.

Вскоре после того как в районе Новосиля было обнаружено скопление войск противника, я отдал приказ об оборудовании позиций для подразделений, которые составят резерв корпуса. Принять решение об изъятии у дивизий этих подразделений в условиях, когда перед фронтом корпуса сосредоточивались такие крупные силы противника, было нелегко. Трудность принятия этого решения усугублялась еще и тем, что настоятельные просьбы командиров дивизий оставить у них эти подразделения были весьма убедительны. Но я чувствовал, что в данном случае нужно идти на крайние меры — иного пути для достижения успеха обороны не было. Это побудило меня пойти еще дальше и забрать у двух дивизий даже противотанковые роты.

Эти силы (три батальона, три артиллерийских дивизиона, две противотанковые роты) с 6 июля начали стягиваться в район, расположенный в полосе 262–й дивизии. Артиллерийский дивизион и противотанковая рота сразу же заняли огневые позиции, остальные батареи, оставаясь в выжидательных районах, вели топографическую привязку огневых позиций, по нескольку для каждой батареи. Командиры батальонов и рот осваивались с условиями местности, знакомились с расположением позиций и изучали вероятные направления ввода в бой их подразделений.

Меня не покидало чувство, что, обеспечивая направление основных усилий обороны, я поступаю слишком рискованно. Но я говорил себе, что в рамках моих возможностей помочь может только осуществление всех намеченных мной мероприятий. Я говорил себе также, что, если противник помимо главного удара нанесет удар еще где‑нибудь в другом месте, обеспечение второго направления основных усилий будет делом безнадежным. Здесь мы видим, что не всегда тактические мероприятия следует оценивать как правильные или неправильные, как допустимые или недопустимые, исходя лишь из теоретических положений или применяя строгую мерку общепринятых принципов. На войне обстановка складывается по–разному. Бывают и крайние случаи. При этом последнюю [171] оценку действий военачальника могут дать лишь успех или неуспех. Если бы предстоящее сражение по иной причине привело к поражению, например в случае, если бы противник нанес удар по какой‑нибудь другой, оголенной дивизии — на это я тоже рассчитывал, — то все мои мероприятия были бы расценены как неоправданные. Но бои закончились нашим полным успехом: осуществления своих замыслов противник не добился. Основа этого успеха была заложена в результате принятых крайних мер по обеспечению направления основных усилий обороны. Генерал–полковник Модель, в начале сражения принявший командование 2–й танковой армией, охарактеризовал такое сосредоточение сил на решающем направлении как «особенно смелый выход из трудного положения». Похвала военачальника и его разнос всегда рядом. Но он не должен обращать на это внимания.

Конечно, в течение всего сражения мысль о том, что противник наряду с нанесением главного удара в районе Новосиля может нанести один или несколько ударов на других участках полосы обороны корпуса, была источником постоянных тревог, и к такой возможности я готовился — продумал соответствующее изменение тактики боя. Я понимал, что в этом случае об удержании позиций не могло быть и речи, а проведенное сосредоточение сил на основном направлении потеряло бы всякий смысл, так как эти силы никакого влияния на ход боевых действий на других участках фронта корпуса оказать не могли. В такой обстановке корпусу пришлось бы постепенно отходить к Оке, ее притоку Оптуше и в район южнее этих рек. При этом особое внимание уделялось бы сохранению целостности фронта, что, несмотря на значительную мощь танковых сил противника, было возможно. Сосредоточенные на основном направлении силы, которые по сравнению с другими соединениями корпуса были значительно мощнее, могли бы быть использованы на направлении ожидаемого главного удара противника на Орел.

Такой план действий сохранял бы свою силу и в том случае, если бы нам удалось сдержать натиск противника на основном направлении.

Для полного описания сражения потребовалось бы места по крайней мере в три раза больше, чем отводится в этой книге. Поэтому постоянно и быстро изменявшаяся обстановка, сотни телефонных разговоров, сбивавшие [172] с толку тревожные доклады и ложные сообщения, многочисленные, следовавшие одно за другим соображения и предложения, огромные трудности своевременного Снабжения войск, противоречившая правилам работа медицинской службы и многое другое остается за пределами нашего повествования. В самых общих чертах здесь показывается лишь общий ход самого сражения. Следует заметить, что решающий вопрос о сохранении или перемещении направления основных усилий обороны не сходил с повестки дня в течение всего времени тяжелых боев.

Сражение началось на рассвете 12 июля. Огонь 120–150 батарей обрушился на оборону 432–го пехотного полка. Прилегающие к нему участки обороны также оказались под сильным огнем противника. Наши шесть батарей огневого резерва тотчас же открыли ответный огонь, ибо направление главного удара противника уже никаких сомнений не вызывало.

В 6.00 русская пехота поднялась в атаку. Завязалась борьба за первую траншею. 432–й пехотный полк героически сражался с многократно превосходившими силами противника. На его вклинение наши части и подразделения тут же отвечали контратаками. После шести часов неравной борьбы, в ходе которой в бой был введен резервный батальон, к середине дня большая часть первой траншеи была занята противником. Но нашей пехоте все же удалось закрепиться в несплошной второй траншее, расположенной в 200–300 м за первой, и в быстро созданных опорных пунктах. Тем временем русские навели мосты для танков через Зушу.

Во второй половине дня русские при поддержке 150 танков возобновили бой. Танки прошли часть нашей оборонительной позиции и, попав под огонь артиллерийских батарей и противотанковых орудий, понесли большие потери. Вводом в бой батальона из резерва корпуса нам в результате беспримерного по напряженности боя удалось отстоять свои позиции. Около 60 танков противника было подбито, остальные отошли за боевые порядки своей пехоты. С наступлением темноты накал боя спал. Во всем районе установилось относительное затишье, и только русская артиллерия вела беспокоящий огонь. Решающую роль в успехе сыграло то, что пехота спокойно и хладнокровно пропускала танки через себя и там, где она была вытеснена из своих окопов, закреплялась [173] в непосредственной близости от утраченных позиций. Показания пленных были для нас неожиданными. По их сведениям, в наступлении на участке 432–го пехотного полка участвовали пять стрелковых дивизий (!) и три тяжелые танковые бригады, в каждой из которых имелось по 60 танков КВ-1. Это был самый тяжелый из всех известных нам типов танков. Таким образом, на каждый немецкий батальон приходилась одна русская стрелковая дивизия, не говоря уже о танках. Подтвердились наши предположения о наличии на фронте 3–й танковой армии в составе 3 танковых корпусов. Полной неожиданностью для нас было появление здесь мотомеханизированного корпуса, а также 6 отдельных танковых бригад. Русское наступление проводилось с целью прорыва в направлении на Орел. Три танковые бригады КВ-1 имели задачу: нарушить нашу сильную противотанковую оборону и тем самым проложить путь для последующего наступления танков.

Потери нашей пехоты оказались значительными. Был нанесен урон и артиллерии — как в людях, так и в материальной части. Расход боеприпасов оказался огромным. Из дивизий докладывали, что, несмотря на беспокоящий огонь противника, им удалось подвезти продовольствие и боеприпасы.

Ввести в бой второй резервный батальон я решиться не мог. Из состава батальона были выделены лишь небольшие группы для занятия опорных пунктов, расположенных за потерянными участками оборонительных позиций.

На основе данных, полученных в ходе боя и добытых разведкой, мы пытались определить, какие действия может предпринять противник на следующий день. Снова встал вопрос о направлении его главного удара. Как поступят русские, узнав о силе нашей обороны на этом участке фронта и о трудностях осуществления своих замыслов? Не перенесут ли они направление главного удара? Против этого предположения говорил тот факт, что пять их дивизий уже вели бой с нашими войсками на этой стороне Зуши. И наконец, воздушная разведка, проведенная в конце дня, не обнаружила никаких передвижений в другом направлении. Поэтому оснований для изменения направления основных усилий обороны корпуса у меня не было. Большой загадкой для меня оставалась русская [174] тактика. Для меня было необъяснимым, почему после форсирования водной преграды они не ввели в бой главные силы пехоты и танков с целью прорыва на Орел. И хотя я знал, что в сражение вступила пока лишь небольшая часть сил противника и что самые тяжелые бои еще впереди, моя уверенность в успехе возросла. Она стала еще большей после того, как я узнал, что командующий действовавшей справа от нас 9–й армии генерал–полковник Модель 13 июля принимает командование также и 2–й танковой армией. Я знал Моделя как особенно деятельного военачальника. Знал также, что 9–я армия, готовясь к наступлению, имела много войск и боевой техники, и надеялся получить оттуда подкрепление, так как наступление на Курск 11 июля практически было приостановлено.

* * *

На рассвете 13 июля сражение разгорелось с новой силой и достигло наивысшей точки. Снова наступали 5 стрелковых дивизий, но при поддержке только 100 танков. Главный удар противник наносил по левому флангу 432–го пехотного полка, там, где накануне он не смог овладеть отдельными участками нашей первой траншеи. На этот раз он овладел ими. Чтобы укрепить фронт обороны, я ввел в бой резервный батальон. Весь день шел ожесточенный бой. Во второй половине дня противник предпринял попытку сосредоточенными силами, включающими 50 танков, прорваться в глубину нашей обороны. Эта попытка стоила ему более половины боевых машин. Только одно 75–миллиметровое противотанковое орудие подбило 12 танков. Неравный бой кончился тем, что к вечеру большая часть позиций, утраченных нами утром, была занята вновь, хотя и в виде отдельных опорных пунктов. Оборудованные саперным батальоном дивизии, отдельные опорные пункты в промежутках и больших брешах позволили сохранить целостность фронта обороны. Система опорных пунктов тяжелого оружия, расположенных в глубине, несмотря на потери в живой силе и вооружении, существенно не изменилась. У артиллерии был большой день. Она добилась отличных результатов при ведении огня по противнику, наступавшему плотной массой. Он потерял 40 танков, то есть 40 проц. машин, участвовавших в бою. [175]

Мне было очень приятно, когда во второй половине дня позвонил генерал–полковник Модель и сообщил, что на южное крыло корпуса в мое распоряжение перебрасываются две бригады штурмовых орудий (30 боевых машин) и рота 88–миллиметровых самоходных противотанковых орудий (восемь единиц). Таким образом, силы нашей противотанковой обороны почти удваивались. В дивизии была проведена разведка выжидательных районов для них, куда они прибыли уже ночью.

Показания пленных подтвердили наши данные о противнике и дополнили их. Мы узнали, что его стрелковые дивизии входят в состав общевойсковой армии, которая вместе с 3–й танковой армией подчинена маршалу Рокоссовскому.

14 июля, на третий день сражения, противник наступал, по показаниям пленных, силами восьми стрелковых дивизий и одного танкового корпуса (250 танков), сосредоточенных на прежнем направлении. Как и в первые два дня, пехота наступала несколькими плотными эшелонами. Эффективность огня нашей артиллерии была великолепной. На этот раз русские наносили массированный удар главными силами танкового корпуса и пытались прорваться в глубину нашей обороны. Вовремя подошедшие штурмовые орудия и противотанковые самоходные установки вместе с противотанковыми орудиями корпуса и некоторыми артиллерийскими батареями вступили в ожесточенную борьбу с танками противника. В этот день было подбито 120 танков, то есть 80 проц. машин, участвовавших в этом бою. Противнику удалось захватить большое число наших опорных пунктов, но их гарнизоны снова окопались вблизи потерянных позиций. Отдельные огневые точки образовывались двумя–тремя отважными солдатами с пулеметом. Передовые опорные пункты тяжелого оружия теперь переместились на новый рубеж обороны. Для поддержки частей, удерживавших этот рубеж, я ввел в бой свой последний резервный батальон.

Теперь несколько слов об использовании резервов. Согласно нашим уставам резервы в обороне вводились в бой, как правило, для проведения контратак. Требование наступательного применения сил в обороне безусловно правильное. Но при таком превосходстве в силах, какое [176] противник имел под Орлом, и при таких слабых резервах, какими мы тогда располагали, это положение устава показалось неприменимым. Дело в том, что в борьбе за оборонительные позиции войска могут быть поставлены перед необходимостью контратаковать небольшими силами даже превосходящего противника, но в данном случае такие контратаки были бы бесперспективными, поэтому я полагал, что в создавшихся условиях фронт обороны под Орлом можно удерживать путем ведения только оборонительных действий.

В этот день противник наступал, применяя те же методы, что и прежде. Наши силы, сосредоточенные на главном направлении, на третий день боев, возможно, не смогли бы сдержать натиск русских войск. Это показывает, сколь важно учитывать дух противника при оценке обстановки и принятии решения. Но для этого, разумеется, необходимо знать противника.

Тем не менее я с тревогой думал о следующем дне. Резервов я уже не имел. Пехота была измотана. Я, конечно, знал, что даже в самой трудной обстановке солдат может найти время для сна и мало–мальски отдохнуть. Но ведь и эта возможность не беспредельна.

Учитывая сложившуюся и предполагаемую обстановку, я уже начал думать о переходе к другой тактике ведения боевых действий.

В ночь на 15 июля я получил приятное известие. Генерал–полковник Модель сообщил мне о прибытии значительного для наших условий подкрепления. Речь шла о переброске к нам 36–й пехотной дивизии — одного из немногих соединений, не слишком пострадавших в боях за Курск, а также дивизиона штурмовых орудий (19 установок) и 9 «фердинандов». Этот 65–тонный гигант имел ограниченную маневренность, но, вооруженный 88–миллиметровым орудием, мог надежно поражать танки противника на дальностях до 3 км. Русские 76–миллиметровые противотанковые орудия не могли пробить его 200–миллиметровую лобовую броню. Конструкция установки оказалась неудачной, и таких машин было выпущено немного. Все же они показали себя как очень ценное средство борьбы с танками противника. В один из последующих дней один «фердинанд», ведя огонь на дальности от 2000 до 3000 м, за первую половину дня подбил 22 танка, которые, полагая, что на этом удалении они [177] недосягаемы для огня немецких противотанковых орудий, передвигались вдоль линии фронта. В качестве лучшего средства борьбы с танками противника как в предыдущих, так и в последующих боях зарекомендовали себя штурмовые орудия. К сожалению, эти новые силы не смогли прибыть даже к вечеру 15 июля. А на этот день в полосе корпуса ожидалась кризисная обстановка.

* * *

15 июля, в день, которого мы ждали с волнением, русские вдруг приостановили свое наступление. Теперь у меня появилась уверенность, что с помощью находящихся на подходе сил корпусу удастся сдержать натиск противника на главном направлении.

Приостановление русскими наступления можно было расценить трояко. Во–первых, как желание после трехдневных ожесточенных боев сделать передышку, во–вторых, как стремление перенести направление своего главного удара и, в–третьих, как решение вообще прекратить наступление. В первом и третьем случаях никаких мероприятий от меня не требовалось. А что делать во втором?

Теперь особое важное значение приобретала разведка. Удаление линии фронта от реки Зуши затрудняло наблюдение за районом расположения противника. На западном берегу реки ничто не свидетельствовало о значительных перемещениях. Отмечалось лишь движение русских в многочисленных окопах, за короткое время отрытых ими в мягком грунте. Воздушная разведка докладывала, что перед нашим фронтом окопы плотно заняты войсками, что в глубине боевых порядков противника имеется целая система заполненных отдыхающими солдатами блиндажей, траншей и ходов сообщения. Однако значительных передвижений не отмечалось и на восточном берегу. Движение железнодорожных поездов оставалось прежним. Проанализировав все данные, я сделал вывод, что в этом случае речь может идти только о временной передышке, о передышке перед мощным наступлением с участием крупных сил.

В первую очередь был решен вопрос об использовании 36–й пехотной дивизии. Нанеся силами этого соединения контрудар, можно было бы вернуть большую часть утраченных нами позиций, но удержание их не гарантировалось. [178] И я решил использовать дивизию для ведения оборонительных действий на том же направлении и по тому же принципу, по которому действовали резервные батальоны; этому соединению я выделил полосу обороны рядом с полосой 262–й дивизии, в которой оставались ее центральный и правофланговый полки. 432–й пехотный полк отводился в резерв и располагался в глубине на направлении основных усилий обороны корпуса.

В сложившихся условиях такое решение было правильным, но оно могло оказаться не совсем верным при возможных изменениях обстановки. Видимо, я слишком много внимания уделял прежнему району боевых действий, в котором русские с невиданным упрямством постоянно атаковали и намеревались снова наступать еще более крупными силами. Действия противника, правда, наводили меня на другие мысли, но я все время отбрасывал их. В этот день, как, впрочем, и в другие дни до этого, я думал о возможном расширении русскими фронта наступления. На этот случай я предусматривал доведение оборонительных возможностей частей, соседних с действовавшим на основном направлении 432–м пехотным полком, до оборонительных возможностей этого полка. И все же правильнее было бы оставить в резерве корпуса один полк 36–й дивизии и один–два артиллерийских дивизиона с тем, чтобы в последующих боях иметь большую свободу действий и уверенность в успехе.

На рассвете 16 июля противник снова перешел в наступление. 36–я пехотная дивизия вовремя заняла выделенную ей полосу обороны. На этот раз удар, направление которого было смещено на юг, наносили восемь стрелковых дивизий и 300 танков. Он пришелся по участку 482–го пехотного полка 262–й дивизии, 10–километровый фронт обороны которого, как и все другие второстепенные направления корпуса, прикрывался слабыми силами. Вскоре полк был оттеснен со своих позиций и, сохраняя на открытой местности связь с 36–й пехотной дивизией, занял новый рубеж обороны, дугой изогнутый в глубину. Следует заметить, что хорошую службу сослужили опорные пункты — правда, немногочисленные, — заблаговременно оборудованные в глубине обороны. В первой половине дня здесь действовали небольшие группы противника, а его основные силы оставались на захваченных позициях. И хотя русские не могли не знать, что им противостоят [179] незначительные силы, они не сумели быстро приспособиться к обстановке.

Сосредоточив еще большие силы, противник наступал на прежнем направлении. В первой половине дня он бросил в сражение 300 танков, рассчитывая тем самым добиться прорыва нашей обороны. Наши противотанковые средства добились выдающихся успехов. Было подбито более 150 машин.

Во второй половине дня натиск массированных сил противника был направлен против левого фланга 36–й пехотной дивизии и соседнего с ней полка 56–й пехотной дивизии. Насыщение позиций огневыми средствами и живой силой и у этой дивизии было крайне слабым. Резервы практически отсутствовали (один батальон на 40 км фронта!). Правофланговый полк вынужден был отойти на фронте шириной 5 км, но все же сумел закрепиться на новом рубеже. К исходу дня противник предпринял новую атаку, поддержанную 50 танками. Командование дивизии обратилось с просьбой о срочном усилении соединения противотанковыми средствами. Было ясно, что своими силами дивизия не сможет предотвратить прорыв противника. Но решающего значения этому прорыву я не придавал и не снял ни одного орудия с направления основных усилий. Появление танков перед фронтом 56–й дивизии, видимо, было со стороны противника попыткой ослабить нашу противотанковую оборону на главном направлении.

Во второй половине дня русские продолжили свое наступление и на участке 482–го пехотного полка, оборона которого едва не распалась. Повторная атака танков в полосе 36–й пехотной дивизии кончилась для них потерей еще 50 машин. Таким образом, в этот день было подбито более 200 танков. К вечеру накал боя стал спадать. Ширина фронта нанесения противником главного удара увеличилась до 25 км.

В полдень мне сообщили, что к вечеру в мое распоряжение прибудет 8–я танковая дивизия. Это соединение также участвовало в боях за Курск, где потеряло почти все свои танки; большой урон был нанесен и другим ее частям. Учитывая обстановку, сложившуюся в дивизиях, действовавших на второстепенных направлениях, я не без колебаний решил поделить эту дивизию. Дробление органически сложившегося соединения — самая неприятная [180] мера, на которую приходится идти командиру, и от нее следует отказываться, если к этому не вынуждают особые причины. А в той обстановке такие причины были, хотя бы потому, что для ведения танкового боя эта дивизия не годилась. И я решил ее мотопехотный полк перебросить на левый фланг 262–й пехотной дивизии, а 8–й танковой дивизии без этого полка выделить самостоятельную полосу обороны за правым флангом 56–й дивизии. Учитывая слабые силы танковой дивизии, ширина полосы ее обороны была очень небольшой.

Кроме того, мне в подчинение передавались восемь «фердинандов», которые ввиду их ограниченной подвижности от Орла в район боев были переброшены по железной дороге.

Имевшиеся данные об обстановке позволяли мне сделать вывод, что на следующий день фронт наступления противника расширится еще больше и захватит 36–ю и 262–ю пехотные и 8–ю танковую дивизии.

* * *

17 июля противник силами десяти стрелковых дивизий и 400 танков наступал на предполагавшемся направлении. В ходе боев, шедших с переменным успехом, 36–я дивизия была оттеснена к населенному пункту Бортное. Справа от 262–й дивизии, которой пришлось отражать ожесточенные атаки противника, образовалась брешь шириной 10 км; здесь не было ни одного человека. В отдельных местах небольшие группы танков противника проникли через нее за наш передний край.

В первой половине дня мне сообщили, что в мое подчинение передаются 2–я и 12–я танковые дивизии. 2–я дивизия прибыла следующей ночью, а 12–я — вечером 18 июля. Обе они понесли большие потери в боях за Курск и имели всего лишь по 20 боевых машин, часть из них составляли танки T‑IV с 75–миллиметровыми пушками, которые могли вести борьбу с танками противника, остальные машины были пригодны лишь для борьбы с пехотой. Подброска подкреплений частями обусловливалась обстановкой, сложившейся под Курском. Переход в этом районе к обороне требовал определенного времени, необходимого для укрепления фронта; войска нужны были под Курском еще и потому, что противник располагал там сильными [181] резервами. Если бы подкрепления были более крупными, командование корпуса имело бы возможность создать резервы. Боевые действия велись бы с более высокой степенью уверенности, а большей части трудностей можно было избежать. Немалую сложность для командования представляло еще и то, что никогда нельзя было знать наперед, прибудут ли новые подкрепления, а если и прибудут, то какие и когда. Все зависело от обстановки, сложившейся севернее Курска.

Во второй половине дня я направился в 36–ю дивизию, где велись особенно тяжелые бои. В ее полосе и в полосе 8–й танковой дивизии не менее 200 батарей противника вели интенсивнейший огонь. Здесь у меня создалось впечатление, что противник так сильно привязан к этому району, что основательного смещения его главного удара на следующий день можно не ждать. Для этого ему понадобилось бы несколькодней.

Возвращаясь с командного пункта дивизии, расположенного в двух часах езды от штаба корпуса, мне удалось уйти из‑под огня прорвавшихся танков противника только благодаря тому, что я быстро свернул с шоссе в лощину, где натолкнулся на стоявшие там обозы. За мной побежали другие. Чтобы навести порядок, потребовалось более часа, и я вернулся в штаб корпуса лишь через два с половиной часа, когда уже стемнело.

За время моего отсутствия поступила масса сообщений. Прежде всего о том, что левый сосед корпуса оттянул назад свой правый фланг, примыкавший к нашей 34–й дивизии. Вечером я приказал отвести левый фланг 34–й дивизии на рубеж, удаленный примерно на 5 км от Оки, а ее правый фланг в течение ближайших двух суток оттянуть на северный берег Оки, так как ожидалось мощное наступление противника на Мценск, а в 56–й дивизии не было резервов. Это привело к отводу на несколько километров левого фланга 56–й дивизии, примыкавшего к 34–й дивизии на Оке. В предвидении очень опасной обстановки иного решения я принять не мог. При всех обстоятельствах нужно было предотвратить прорыв.

Другое сообщение поступило от воздушной разведки в конце дня, вскоре после моего отъезда из 36–й пехотной дивизии. В промежутке между 36–й и 262–й дивизиями летчик обнаружил скопление примерно 100 танков противника. Данные воздушной разведки подтверждались наземной. [182] В мое отсутствие начальник штаба корпуса полковник Штедке еще засветло принял необходимые меры. Он снял с позиций четыре оказавшихся ненужными подразделения подвижной противотанковой обороны и направил их в район, где в них больше всего нуждались. Туда же он перебросил и только что прибывший танковый батальон 2–й танковой дивизии. Я одобрил эти мероприятия, но, так как управление столь разнородной по составу группой, которая могла быть создана лишь в течение ночи, было бы слишком трудным для командира, специально для того назначенного и не знающего обстановки, я поручил командование этой группой моему начальнику штаба, который прибыл в корпус из одной танковой дивизии.

Прибывшая 2–я танковая дивизия уже ночью получила приказ занять выделенную ей полосу обороны за правым флангом 56–й пехотной дивизии, которая, сократив теперь свой фронт обороны, высвободила силы для предстоящих боев.

Фронт боевых действий растянулся на 120 км.

Разговаривая вечером с летчиком разведсамолета, я узнал от него, что, кроме ранее замеченных 100 танков, он никаких признаков изменения предполагаемых замыслов противника не обнаружил — весь район сражения был усеян лишь подбитыми танками. Какого‑либо передвижения войск он не наблюдал.

* * *

Ранним утром 18 июля противник продолжал свое наступление, нанося главный удар по 36–й пехотной и 2–й танковой дивизиям. На этот раз наступление поддерживали уже 600 танков — наибольшее число за все предыдущие дни сражения. К вечеру противник овладел в общем всеми нашими позициями, потеряв при этом 220 танков. Расход боеприпасов возрос, но наличные транспортные средства успешно справлялись с их подвозом, так как станция снабжения Архангельское находилась сравнительно близко.

Обнаруженные ранее 100 танков нанесли удар в стык между 36–й и 262–й дивизиями, и их действия не зависели от общего наступления. Как выяснилось позже, в их задачу входило овладеть железнодорожной станцией [183] Архангельское, откуда осуществлялось снабжение трех дивизии южного крыла корпуса. Танки противника натолкнулись на сгруппированные на фронте и флангах силы полковника Штедке, которые, подбив 43 машины, сорвали эту вылазку. Полковник Штедке командовал очень умело, и его осмотрительные мероприятия, предпринятые в самый разгар боев, увенчались успехом. Ситуация была очень напряженной, ему часто приходилось принимать смелые решения, проявлять инициативу и находчивость. Дело, конечно, было намного сложнее, чем оно представляется в этом кратком изложении. Благодаря действиям группы полковника Штедке корпусу удалось избежать серьезных тактических осложнений и предотвратить большую угрозу, нависшую над важной базой снабжения. В истории войны едва ли найдется еще один такой случай, когда начальника штаба корпуса за личное руководство боевыми действиями награждали рыцарским крестом.

Отвод 56–й пехотной дивизии и ввод в бой 2–й танковой дивизии поставили корпус перед рядом проблем, требовавших срочного решения. Во второй половине дня я выехал на командный пункт 56–й дивизии, куда были вызваны также командиры 2–й и 8–й танковых дивизий. Здесь был решен вопрос о распределении полос обороны этих трех дивизий.

Отвод 56–й дивизии был произведен без каких‑либо осложнений. Более или менее сильное давление русских ощущалось лишь в отдельных местах. Ввиду того что широко растянувшиеся дивизии не имели сколько‑нибудь значительных резервов и занимали позиции, совершенно не защищенные естественными препятствиями, их возможность отразить мощные атаки противника вызывали у меня очень серьезные сомнения. Поэтому предполагалось, что при необходимости 56–я пехотная и 2–я танковая дивизии будут отведены за Оку, а оборону позиций на восточном берегу — до подхода 12–й танковой дивизии — возьмет на себя 8–я танковая дивизия. Новую дивизию предполагалось использовать для ведения обороны на реке Оптухе.

В качестве иллюстрации нестабильности обстановки может служить случай, когда неожиданно появившиеся танки противника заставили нас, можно сказать, бежать с командного пункта. В такой ситуации приходилось делать все для того, чтобы мероприятиями командования [184] обеспечивать как целостность самих дивизий, так и взаимодействие между ними.

Отодвинутый от Оки левый фланг 34–й дивизии подвергся продолжительным, но безуспешным атакам противника.

19 июля русские перешли в наступление по всему фронту от правого фланга 262–й дивизии до Оки, нанося свой главный удар в полосе 36–й дивизии. На этот раз они, должно быть, бросили в бой все свои наличные силы. В то время как на главном направлении они больших успехов не добились, на других участках им удалось образовать значительные прорывы. Не вызывало сомнений, что на следующий день и позже они будут пытаться расширить их. И хотя теперь корпус имел в своем составе восемь дивизий, сил у него было все же крайне мало. Каждое из соединений сохранило лишь часть своего боевого состава, и все, включая 299–ю и 34–ю дивизии, были измотаны до предела. Особенно остро ощущалась нехватка пехоты, а о резервах и речи быть не могло.

Чтобы предотвратить в этой обстановке прорыв противника на Орел, необходимо было провести какое‑то радикальное мероприятие. Я решил отвести корпус на несколько километров. План отвода был уже продуман мной. Я никогда не обращался к начальству за утверждением моих решений, и оно никогда не вмешивалось в мои дела. Я докладывал о моих замыслах лишь тогда, когда меня об этом спрашивали.

Во второй половине дня я приказал 56–й пехотной, 2–й и 8–й танковым дивизиям в следующую ночь отойти на северный берег Оки и решил прибывающей 12–й танковой дивизии, передовой отряд которой уже был в Орле, поручить оборону рубежа, проходившего по реке Оптухе. На юге с ней граничила 36–я пехотная дивизия. 262–я дивизия, которой также предстояло выдержать тяжелые бои, заняв оборону по реке Оптухе, примыкала к 36–й дивизии.

На всем фронте противник наступал при поддержке танков. 200 из них были подбиты в основном в полосе 36–й пехотной дивизии. Русские понесли очень большие потери и были измотаны не меньше, чем наши войска.

Ночью все намеченные передвижения частей проводились планомерно, без серьезных помех со стороны противника. [185]

В середине дня мне сообщили, что 20 июля к нам прибывают 78–я штурмовая дивизия и зенитно–артиллерийский полк. Таким образом, в моем распоряжении было уже десять дивизий. 78–я штурмовая дивизия была полностью моторизована, располагала мощными средствами противотанковой обороны. В ее состав входили батареи самоходно–артиллерийских установок. Зенитно–артилле–рийский полк имел четыре батареи 88–миллиметровых орудий, которые могли быть с успехом использованы для борьбы с танками. Однако заменить пехоту, в которой корпус так остро нуждался, они не могли.

20 июля противник на всем фронте продолжал натиск, правда, сначала лишь слабыми силами разведывательных групп. Вскоре стало ясно, что он изменил направление главного удара, но это быстро было определено нами. Русские решили отклониться от кратчайшего направления на, Орел и нанести главный удар южнее, минуя Орел. Видимо, они хотели обойти Оптуху, являвшуюся серьезной преградой, а также избежать воздействия нашего флангового огня с северного берега Оки. Таким образом, главный удар противника снова пришелся по 36–й пехотной дивизии, которая была уже измотана до предела. Обстановка потребовала от меня приказать 78–й штурмовой дивизии, прибывшей в первой половине дня, сосредоточиться на новом направлении главного удара противника и быть готовой к немедленному вводу в бой. В ночь на 21 июля это соединение заняло оборону между 36–й и 262–й пехотными дивизиями, что дало возможность значительно сократить фронт 36–й дивизии. Батареи зенитно–артиллерийского полка заняли огневые позиции в полосе 12–й танковой дивизии, на берегу Оптухи.

Во второй половине дня противник атаковал особенно сильно, но существенного успеха не достиг. В этом бою было подбито еще 20 танков.

Сражение подходило к концу. Начиная с 21 июля противник больше не предпринимал крупных наступательных действий. Наступая плотными волнами, следовавшими одна за другой, он понес огромные потери и, истощенный, остановился перед фронтом обороны корпуса. В последующие дни имели место лишь слабые атаки, постоянно поддерживаемые танками. И каждый раз противник [186] оставлял на поле боя подбитые машины. Общее число танков, подбитых за период с 12 июля до конца месяца, достигло 978.

Большое сражение кончилось. Замысел противника пробиться к Орлу был сорван. В ходе девятидневных боев корпус лишь на отдельных участках отошел на 40 км. Ширина фронта обороны осталась прежней (140 км). Перед концом сражения силы корпуса соответствовали: по пехоте — четырем, по артиллерии — шести, а по тяжелым противотанковым средствам — двенадцати пехотным дивизиям. Потери были очень большими. Особенно высоким оказался процент раненых. Точных данных я не помню. Три основные дивизии, участвовавшие в сражении, потеряли половину своих орудий.

При таком огромном превосходстве противника в пехоте, артиллерии и танках сражение предъявляло к нашим войскам огромные требования. Да и командованию постоянно приходилось решать трудные проблемы. Неопределенность и неуверенность, а также кризисные ситуации были характерными особенностями этого сражения. Сохранение спокойствия и уверенности даже тогда, когда для этого почти не было оснований, а также готовность, не боясь самого сурового осуждения, принимать рискованные решения, были основными принципами действий командования.

Отрыв от противника и отход 20–й горной армии из Лапландии в Норвегию.

Трудности отрыва 20–й горной армии от противника и ее отхода в Норвегию, обусловленные не только превосходством противника, но и в основном огромной растянутостью армии и исключительным своеобразием местности и дорожных условий, поставили ее в крайне тяжелое положение. Чтобы разобраться в причинах, приведших к такому положению, а также понять мотивы, побудившие переместить основные усилия армии, и оценить решающее значение этого перемещения, обратимся к событиям, которые предшествовали ее отводу.

29 июня 1944 года я принял командование 20–й горной армией, находившейся в то время в Лапландии, в 50–150 км восточнее финской границы, на русской территории. [187] Армия состояла из двух групп, разделенных 200–километровой зоной скал, болот и девственных лесов. Главные ее силы составляла южная группа. В нее входили (с севера на юг) 36–й горнострелковый корпус (169–я и 163–я дивизии). Обе дивизии были сформированы и обучены как горнострелковые соединения. Южнее располагался 18–й горнострелковый корпус, состоявший из частично моторизованной 6–й горнострелковой дивизии СС, дивизионной группы Кройтлера («К»), по силам примерно соответствовавшей горнострелковой дивизии, и 7–й горнострелковой дивизии (ее правый фланг примыкал к финской армии).

Северную группу образовывал 19–й горнострелковый корпус. Его дивизионная группа 210 занимала оборону на побережье Северного Ледовитого океана от Таны до Киркенеса, восточнее ее до Петсамо оборонялась дивизионная группа 230. Обе они имели в своем составе по четыре–пять батальонов и по два артиллерийских дивизиона. На полуострове Рыбачьем, северная часть которого находилась в руках русских, и вдоль реки Лица располагалась 6–я горнострелковая дивизия; в ее полосе были сосредоточены основные усилия обороны. С юга к ней примыкала 2–я горнострелковая дивизия, правый фланг которой отдельными опорными пунктами уходил в начинающуюся там зону топких болот, в то время как главные силы корпуса находились в зоне скалистой тундры. Без позиций, протянувшихся вдоль побережья Ледовитого океана, ширина фронта армии составляла около 800 км, из которых на основную группу (пять дивизий) приходилось примерно 400 км, на примыкавшую к ней с севера зону скал, болот и девственных лесов — 200 км и на 18–й горнострелковый корпус (2³/₄ дивизии) — 200 км.

Армия насчитывала 200 тыс. человек, имела более 60 тыс. лошадей. Части и подразделения снабжения корпусов и армии были моторизованы.

Примыкавшая с юга финская армия имела в своем составе 16 дивизий; ее фронт протянулся на 700 км и своим южным флангом упирался в Финский залив.

Такая большая протяженность фронта обороны армии, если учесть ее силы и состав, а также незанятую брешь между обеими группами армии (здесь находился только финский егерский пограничный батальон), объясняется лишь особенностями условий местности. [188]

Лапландия представляет собой поросшую девственным лесом скалистую местность, к которой на -севере примыкает зона заболоченных лесов, переходящая за 150 км до побережья Ледовитого океана в безлесный район непроходимой скалистой тундры.

Деревья лесисто–скалистой зоны растут на беспорядочных нагромождениях скальных обломков, часто достигающих высоты человеческого роста и больше. Во время первых рекогносцировок я иногда пытался сойти с дороги и проникнуть в лес, но это удавалось мне крайне редко. Чаще всего это можно было сделать только на четвереньках. Уму непостижимо, как при такой тесноте здесь могут расти деревья. Их корни проникают в расселины скал и узкие щели между обломками, где образовался перегной. Они растут в среднем в пять раз медленнее, чем в наших широтах, и прочность их древесины на 40 проц. выше.

Движение через скалы и между ними — дело крайне утомительное. Лишь в очень редких случаях их можно обойти. О движении автомашин, даже после вырубки деревьев, не может быть и речи. Не проходят там и вьючные животные. В нагромождениях скал после долгих поисков, правда, можно найти тропки для пеших солдат, но они очень извилисты, запутаны, и людям все равно часто приходится карабкаться через скалы. Передвижение и ведение боевых действий в построениях, обычных в нормальных условиях местности, здесь исключены.

Район заболоченных лесов также густо покрыт деревьями. Передвигаться там еще труднее, чем по лесисто–скалистой местности. В тундре нет лесных зарослей, но в остальном эта местность такая же, как и в лесисто–скалистом районе.

Рельеф примыкающего района России имеет аналогичный характер.

Следует заметить, что местность Лапландии дает наступающей стороне большие возможности для реализации ее инициативы.

С оперативной и тактической точек зрения, чрезвычайной трудностью при такой непроходимости местности было то, что в этом районе имелось крайне мало шоссейных дорог. Через Лапландию, от Рованиеми, главного города этой провинции, на север проходят шоссейная дорога, которая в Наутси разветвляется в направлениях Киркенеса [189] и Петсамо. Ее протяженность до Киркенеса — 550, до Петсамо — 600 км. В своей южной части она проходила в 450, а в северной — в 200 км от линии фронта.

За Рованиеми от этого шоссе ответвляется дорога, которая через Саллу вела к 36–му корпусу (400 км), а через Кусамо — к 18–му корпусу (550 км).

От Рованиеми другая шоссейная дорога идет через Мунио на Шиботн, расположенный на Атлантическом побережье (650 км). В Мунио с этой дорогой сливается шоссе, идущее от Кеми (Кемь–Атлантика, 650 км), вторая дорога, связывающая с Атлантикой, ответвляется в Ивало от шоссе Рованиеми — Киркенес и идет на Лаксельев, расположенный на берегу Порсангер–фьорда (400 км). По побережью Ледовитого океана и затем Атлантического проходит норвежская государственная дорога 50, связывающая Киркенес с Нарвиком (1000 км).

В районе боевых действий дороги прокладывались войсками. Так, в полосе 36–го корпуса была построена дорога, которая шла параллельно фронту дивизий и имела ответвление к отдельным участкам обороны.

В полосе 18–го корпуса никаких дорог, связывающих дивизии, не было. Такое положение обусловливалось характером местности: если из дивизии, расположенной на северном фланге корпуса, нужно было попасть в дивизию, находившуюся на южном фланге, приходилось делать крюк через Кусамо и проезжать более 300 км.

В полосе 19–го корпуса имелось несколько дорог, построенных силами войск. Они шли от фронта к шоссейным дорогам Петсамо — Салмиярви и Петсамо — Киркенес. Немало было и рокадных дорог. Район боевых действий корпуса был сравнительно богат дорогами, построенными в 1941 году, когда после немецко–финского наступления там установилось длительное затишье.

Довольно‑таки богатым дорогами был район Саллы, так как фронт там, остановившись в 1941 году, долгое время оставался неподвижным. Обилие дорог сказывалось на обороне 19–го корпуса так же отрицательно, как и на боевых действиях 36–го корпуса в районе Саллы.

Из сил противника перед фронтом южной группы армий находились одиннадцать стрелковых дивизий, перед фронтом северной группы — две стрелковые дивизии, одна [190] гвардейская дивизия, два корпуса, предназначенных для ведения боевых действий в условиях тундры, один «штурмовой» корпус и три — пять бригад морской пехоты. Здесь русские имели и танковые части. Оказалось, что в районе со сравнительно развитой сетью дорог, дополненной путями, которые прокладывали строительные части, следовавшие непосредственно за войсками, можно использовать и танки.

После выхода финнов из войны, 4 сентября 1944 года, силы противника увеличились за счет дивизий, высвободившихся на финском фронте.

Ниже в самых общих чертах дается описание событий, развернувшихся в этом районе. Перипетии боевых действий излагаются лишь в случаях, когда это необходимо для понимания рассматриваемой здесь проблемы — перемещение основных усилий обороны. Я принимал участие во многих боевых действиях на различных участках Восточного фронта. Но нигде, если не считать сражения под Орлом, которое велось в нормальных условиях местности, не создавалось так много кризисных ситуаций и сложных положений в низшем, полковом, дивизионном, корпусном и армейском звеньях, как при отрыве горной армии от противника. Нигде командирам частей и подразделений не приходилось сталкиваться с такими многочисленными трудностями, которые постоянно требовали даже от командиров мелких подразделений самостоятельных решений. Мало можно найти примеров такого героизма, который проявляли в этом суровом районе войска, боровшиеся с противником, местностью и арктическим климатом. Я не могу не написать об этом.

Не буду описывать проведенные в кратчайшие сроки мероприятия по размещению и материальному обеспечению войск, которые совершались в арктическую непогоду, пеший переход в 2000 км (а двум дивизиям пришлось идти 3000 км) по дорогам, по которым можно пройти несколько сот километров и не встретить ни одного населенного пункта. 4 сентября финны заключили с русскими перемирие, которое означало для них окончание войны, а для горной армии создало новую и опасную обстановку, которая, однако, не явилась для меня неожиданностью. По условиям договора о перемирии немецкой горной армии предоставлялся 14–дневный срок для эвакуации из Финляндии. По истечении этого срока против нее [191] возобновлялись боевые действия, и она могла оказаться в плену. Из южной части Финляндии, где находились только части и учреждения службы снабжения, мы могли эвакуироваться в срок, и это было сделано. Для эвакуации же из Лапландии армии требовалось, как показал опыт, от двух до трех месяцев. Русские знали это. Поэтому столкновение с финнами было неизбежным.

В ночь на 16 сентября численность противника увеличилась на 16 отличных, закаленных в боях дивизий, способных, не испытывая больших трудностей, действовать в условиях данной местности. Против армии с ее восемью дивизиями действовали по крайней мере 33 дивизии противника. Сложилась ситуация, когда при таком превосходстве противника главные силы армии должны были добровольно оставить превосходно оборудованные позиции и перейти к маневренным боевым действиям. К этому добавлялось еще и то, что в результате выхода финнов из войны оголился наш правый фланг, который на протяжении 500 км по прямой (до Балтийского моря) прикрывался теперь лишь слабыми силами армии. Мы, конечно, предвидели такую ситуацию и, как могли, подготовились к ней.

Операция развивалась в соответствии с двумя приказами ОКБ. Первый приказ от 3 сентября гласил: горной армии, удерживая позиции 19–го горнострелкового корпуса, отходить в Центральную Лапландию таким образом, чтобы сохранить за собой выходы к морю и в Норвегию. Я воспринял это как благо, поскольку в приказе, кроме этого указания, не определялись ни сроки, ни районы действий, ни порядок его выполнения. Командующему армией предоставлялась завидная самостоятельность. Я, конечно, знал, что рассчитывать на поддержку армии не приходится.

О намерении удерживать Северную Лапландию я узнал еще в начале августа. Это требовало выбора позиций на рубеже Петсамо, Ивало, Шиботн. Я приказал срочно провести рекогносцировку местности. Для тех условий характерным было то, что рекогносцировочные группы, состоявшие из офицеров всех родов войск, были оснащены как экспедиции. Ящики с продовольствием и другими предметами снабжения этих групп, за исключением тех, которые работали в районах, примыкающих к шоссе Рованиеми — побережье Ледовитого океана и к государственному [192] шоссе 50, переносили люди; труднее всего было переносить палаточное снаряжение. Рекогносцировка продолжалась в среднем три недели. Теперь, в конце августа, нужно было начинать оборудование позиций.

Людей для производства инженерных работ нужно было брать из боевых частей, а строительный материал (главным образом для устройства заграждений и оборудования блиндажей и землянок, так как надвигалась суровая зима) предстояло подносить через скалы и леса. Мне казалось, что проделать все эти работы в столь короткое время войска не смогут. Кроме того, я сомневался, можно ли вообще удержать эти позиции, растянувшиеся на сотни километров. О своих сомнениях, разумеется соответствующим образом обоснованных, я доложил командованию. А пока я приказал инженерные работы начать прежде всего в районах, прилегающих к шоссейным дорогам.

Согласно приказу сначала отводился южный фланг армии, а 18–й горнострелковый корпус оставался на своих позициях. Я предполагал 36–й корпус перебросить через Рованиеми в район Ивало, а 18–й корпус через Рованиеми и Кемь — в район Шиботн.

Но в первую очередь нужно было обеспечить южный фланг армии, для чего требовалось, широко используя минно–подрывные средства, перекрыть все дороги, подходящие с юга. При проведении этих мероприятий финны не чинили нам никаких препятствий. Местность здесь была такой же, как и во всей полосе армии, только имелась значительно лучше развитая сеть шоссейных и грунтовых дорог.

Необходимость вывоза важнейших, а в то время просто незаменимых грузов — в первую очередь боеприпасов, горючего и продовольствия — крайне некстати задерживала отрыв южного фланга от русских. Все эти перевозки были связаны с колоссальными трудностями. Во всяком случае, из очень дорогого времени на это пришлось пожертвовать целую неделю, хотя отрыв от противника уже давно был подготовлен во всех деталях и мог бы начаться немедленно.

В ночь на 9 сентября 6–я горнострелковая дивизия СС, позиции которой выдавались в сторону противника, оттянулась на рубеж других дивизий. Преследовавшие русские оставались под воздействием наших огневых средств. [193]

В следующую ночь корпус отошел от рубежа соседнего корпуса, оборонявшегося севернее его.

11 сентября 36–й горнострелковый корпус отошел на новый рубеж очень узкой по фронту обороны. Это было связано с большими трудностями, так как в отличие от его правого соседа здесь для отхода имелась только одна дорога. Отводить дивизии последовательно, одну за другой, было нельзя, ибо при наличии в районе боевых действий многих дорог фланг и тыл оставшихся дивизий оказались бы под угрозой. Русские, встревоженные действиями 18–го корпуса, стремились мощными атаками остановить движение корпуса. Но добиться этого им не удалось. Отрыв от противника и походное движение осуществлялись в точном соответствии с разработанным планом. Осложнения возникали лишь там, где русским удавалось проникнуть с носимым оружием через лесные заросли и выйти на пути нашего отхода. Это, конечно, создавало очень трудную обстановку, и бои на путях отхода велись с предельной интенсивностью. Корпуса, дивизии, части и подразделения, мастерски управляемые своими командирами, действовали, как и всегда, тактически грамотно. На деталях боевых действий я не останавливаюсь.

На юге финские войска развертывались на двух ясно обозначившихся направлениях — Рованиеми и Кемь. Для южного фланга овладение Рованиеми означало удачное завершение отрыва от противника и тем самым решение вопроса «быть или не быть?».

В конце сентября 36–й горнострелковый корпус вышел в богатый дорогами район Салла и вынужден был долгое время оставаться там, ожидая подхода 18–го корпуса, путь которого был намного длиннее. Впереди шла дивизионная группа «К» (Кройтлера), за ней — 7–я горнострелковая дивизия и 6–я горнострелковая дивизия СС. 18–му корпусу было приказано пройти район Рованиеми раньше 36–го корпуса.

Особенно крупные силы русские сосредоточили против 36–го корпуса, которому пришлось вести очень тяжелые бои в условиях, когда богатая дорогами местность давала противнику возможность использовать свое большое численное превосходство. Я усилил корпус моторизованной лыжной бригадой, истребителями танков и саперами. Корпус был связан двоякой задачей: во–первых, дождаться подхода 18–го корпуса и, во–вторых, обеспечить [194] прикрытие района Рованиеми. Эта двоякая задача в значительной степени осложняла принятие решения о перемещении основных усилий армии, необходимость которого вскоре назрела.

Наступил момент, когда нужно было решать: оставаться ли горной армии в Северной Лапландии или идти в Норвегию. Проведенные ранее мероприятия допускали возможность осуществления любого из этих вариантов.

4 октября я получил приказ: отвести армию в Норвегию и занять оборонительные позиции на Люнген–фьорде. И снова в приказе содержалось лишь одно это оперативное указание и ни слова не говорилось о порядке его выполнения. По прибытии в Норвегию я должен был 2–ю и 6–ю горнострелковые дивизии направить в Южную Норвегию и передать их в распоряжение ОКБ. Для этих соединений такой приказ означал марш протяженностью 2000–3000 км, совершение которого заняло бы большую часть арктической зимы. Но этот приказ означал также, что армию в конце концов придется вести по очень уязвимой с моря однопутной дороге 50. Более того, эта дорога прерывается глубоко вдающимися в сушу фьордами, через которые на семи паромных переправах общей протяженностью 60 км предстояло переправить каждого человека, каждую лошадь и каждую машину армии.

До сего времени все атаки финнов отражались успешно. По мере продвижения 18–го горнострелкового корпуса заградительный фронт постепенно свертывался. 1 октября одна финская дивизия высадилась в районе Торнио и оседлала дорогу, идущую вдоль шведской границы. Быстро переброшенная туда дивизия «К» вступила в бой, но на трудной местности оттеснить финнов не смогла. Только что описанная обстановка, сложившаяся у 19–го корпуса, заставила меня этот длившийся неделю бой приостановить. Часть сил была подтянута к 19–му корпусу, остальным приказано прикрывать направления Рованиеми и Мунио. Здесь также местность была скалистая, покрытая густым лесом. Кстати, ее характер не менялся до самой норвежской границы, где начинался район голых скал.

В то время как основная часть сил армии была занята участием в упомянутых событиях, в 19–м горнострелковом корпусе царило относительное спокойствие. Русские подтянули свои войска ближе к фронту и, как ожидалось, стали готовиться к наступлению. [195]

Утром 7 октября это наступление началось. Главный удар пришелся прежде всего по опорным пунктам 2–й горнострелковой дивизии. Не выдержав массированного артиллерийского огня и не имея возможности ответить на охватывающие маневры русских, которые нередко наступали по грудь в ледяной воде, дивизия отошла на новый рубеж. Она заняла оборону в скалистой тундре, примыкавшей к району болот. Вследствие отхода 2–й дивизии оголился южный фланг 6–й горнострелковой дивизии, и этому соединению пришлось загнуть свой правый фланг.

8 и 9 октября здесь с новой силой разгорелись бои, причем условия местности были более благоприятны для владевшего инициативой противника. Своевременная переброска резервов была связана с огромными трудностями, преодолеть которые мы в большинстве случаев просто не могли.

Ввиду того что на этот раз решающего значения обороне не придавалось, я разрешил командиру корпуса в ночь на 9 октября отвести 6–ю дивизию с рубежа реки Лица на рубеж Титовки, реки, впадающей в Ледовитый океан чуть восточнее перешейка полуострова Рыбачий. Теперь русские предприняли попытку атакой десанта, высаженного на полуострове Рыбачий, в тылу наших обороняющихся войск, и ударом с юга разгромить 6–ю дивизию. Как показали пленные, противник хотел устроить дивизии «Сталинград». Его атаки, продолжавшиеся весь день, были отбиты. Северный фланг дивизии, которому угрожал русский десант, обеспечивался наступательными действиями дивизионной группы 230.

Одновременно русские, имея превосходство в силах, предприняли наступление против 2–й горнострелковой дивизии с явной целью прорваться к шоссе, ведущему в Петсамо, и выйти в тыл главных сил корпуса. Здесь противник, используя сравнительно густую сеть дорог, ввел в бой танки. Срыв замысла противника имел для армии жизненно важное значение, ибо кроме 19–го корпуса под угрозой оказывался не только район Ивало. На этих направлениях у нас имелись очень слабые силы.

С целью усиления корпуса я придал ему только что прибывшую в Ивало самокатную бригаду «Норвегия» и переброшенный в Салмиярви моторизованный батальон [196] 6–й горнострелковой дивизии СС; кроме того, в этот район была переведена почти половина дивизии «К», вышедшей из боя в районе Кеми. Вскоре после этого в 19–й корпус я направил на автомобилях батальон 163–й горнострелковой дивизии, который до этого вел бои в районе Саллы. Корпус же по собственной инициативе оттянул части дивизионной группы 230 от побережья и передал 2–й горнострелковой дивизии батальон из состава 6–й дивизии.

Было необходимо перебросить крупные силы в район Салмиярви. Эти силы можно было взять только у 36–го корпуса, который, решая важную задачу, вел бои в районе Саллы. Если бы корпус смог продержаться три дня, любая угроза 18–му корпусу — собственно, только его 7–й дивизии и тылам — была бы устранена. Но этого не случилось. 7–й дивизии пришлось ускорить свой марш.

Я решил бой в районе Саллы прервать ранее намеченного срока, 169–ю пехотную дивизию с боями отвести в Рованиеми с тем, чтобы обеспечить марш 7–й горнострелковой дивизии и спасти тылы 36–го корпуса.

163–я пехотная дивизия должна была сразу же оставить свои позиции и, погрузившись на автомашины, всем составом направиться в район Салмиярви. Для этого ей предстояло совершить марш в 550–650 км. Таким же образом туда должна была прибыть и моторизованная лыжная бригада. Штабы частей и соединений корпуса умело провели снятие войск с фронта, а мой штаб в течение нескольких часов мастерски организовал их марш. Тысячи автомашин, занятых вывозкой материально–технического имущества, оставили свои грузы на сборных пунктах и, преодолев несколько сот километров пути, собрались в назначенном районе. Трудность состояла в том, что сосредоточение машин и войск, а также их погрузка могли осуществляться большей частью только на шоссе Салла — Рованиеми и Рованиеми — Ивало, так как несколько небольших площадок, пригодных для погрузки, имелось лишь у дорог. Пехота с ее повозками и лошадьми, а также личный состав и лошади артиллерийских частей были погружены. на машины, а орудия прицеплены к тяжелым, грузовикам — эластичное покрытие шоссе Рованиеми — Ивало позволяло их буксировку. [197]

Через шесть часов после моего приказа о переброске войск первые колонны тронулись в путь. Когда мне доложили об этом, я понял, что угрозу, нависшую над армией, можно устранить.

На шоссе Рованиеми — Ивало я выслал офицеров с задачей наблюдать за движением колонн и докладывать мне обо всем, что происходит на этой дороге. Один из офицеров, прибывший туда ночью, докладывал: «На шоссе — движение как на Курфюрстендамм в шесть часов вечера. Одна за одной машины идут непрерывным потоком без остановок».

163–я дивизия почти вовремя прибыла в район боев восточнее Салмиярви. Русские бросали в бой все новые силы, но благодаря прибытию этой дивизии положение наших войск улучшилось, кризисная обстановка миновала, и мы получили возможность планомерно осуществлять все передвижения.

Чтобы облегчить командиру 19–го корпуса управление подчиненными ему частями и соединениями, я переподчинил находившуюся восточнее Салмиярви группу (более двух дивизий) командиру 36–го корпуса, прибывшему из района восточнее Рованиеми.

Таким образом, только перемещение основных усилий с южного фланга на северный обеспечило возможность проведения дальнейшей операции. Оно осуществлялось сначала отдельными группами; решающую роль в этом мероприятии сыграла переброска всей 163–й дивизии.

В южную группу первоначально входили два корпуса (пять дивизий и лыжная бригада), в северную — один корпус (2³/₄ дивизии).

После перемещения основных усилий южную группу составлял один корпус (2 ½ дивизии), северную — два корпуса (5 ½ дивизии). При этом подсчете дивизионные группы 210 и 230, самокатная и лыжная бригады, а также батальон 6–й горнострелковой дивизии GC приравнены к двум дивизиям.

169–я дивизия, подчинявшаяся непосредственно армии, после выхода 18–го корпуса (6–я дивизия СС,1/2 дивизии «К» и 7–я дивизия) на шоссе Рованиеми — Шиботн прибыла в Рованиеми и направилась в Ивало (350 км). До прибытия в этот населенный пункт 169–й дивизии северная [198] группа должна была оставаться на месте и удерживать свои позиции.

Рованиеми был оставлен 16 октября. Русские преследовали наши войска лишь до Саллы; продолжать боевые действия на юге они поручили финнам. С ними 18–му корпусу и 169–й дивизии пришлось вести длительные бои во время своих маршей.

Русские с еще большей мощью обрушились на 19–й и 36–й корпуса. Натиск противника стал настолько сильным, что 24 октября мне пришлось отвести 19–й корпус в район Киркенеса. Это, в свою очередь, заставило меня подтянуть 36–й корпус ближе к Ивало.

С подходом 169–й дивизии в Ивало 19–й корпус получил возможность собраться на государственном шоссе 50, а 36–й корпус — на дороге, ведущей на Ивало. Когда был оставлен Киркенес, связь между обоими корпусами прервалась.

Наконец колонны 19–го корпуса пошли по государственному шоссе 50, колонны 36–го корпуса — по дороге Ивало — Лаксельев, а 18–го — по шоссе, протянувшемуся вдоль финско–шведской границы, в направлении на Шиботн. Удаление одной дороги от другой составляло почти 600 км. Между ними простирались непроходимые леса или скалистая тундра. В случае если бы Пришлось вести бои, корпуса не смогли бы поддержать друг друга. Русские продолжали преследование через Киркенес вплоть до Тана–фьорда и до района западнее Ивало. По пятам 18–го корпуса, ведя длительные бои, неотступно шли финны. Они преследовали корпус до его новых позиций в районе Люнген–фьорда.

Марш по шоссе 50 проходил без каких‑либо осложнений. Английские военные корабли, которые в этих условиях, безусловно, могли бы ему помешать, никаких действий не предпринимали. Правда, для обеспечения марша соединений армии на огневых позициях находилось несколько десятков береговых батарей, а в фьордах дежурили наши подводные лодки.

В середине января 1945 года войска армии закончили передвижение и заняли позиции на берегу Люнген–фьорда.

Примечания

Примечания

1

Итоги второй мировой войны. Сборник статей. Перевод с нем. М., Изд–во иностр. лит., 1957, стр. 136–137.

(обратно)

2

Там же, стр. 155.

(обратно)

3

Военная стратегия. Под ред. Соколовского В. Д. М., Воениздат, 1963, стр. 24.

(обратно)

4

См. Ф. Энгельс. Избранные военные произведения. Т. 2. М., Воениздат, 1936, стр. 34.

(обратно)

5

Рендулич искажает исторические факты. В битве под Бородином русская армия насчитывала 132000 чел. и 624 орудия, а французская — 135 000 и 587 орудий. — Прим. ред.

(обратно)

6

Дело не только в брешах. Мужество и героизм советских воинов — защитников Москвы позволили истощить силы противника, подтянуть резервы и нанести гитлеровским войскам сокрушительное поражение. — Прим. ред.

(обратно)

7

Автор дает явно неправильную оценку партизанскому движению на оккупированной территории СССР в годы Великой Отечественной войны.

Красная Армия в боевых действиях против немецко–фашистских войск находила активную поддержку населения оккупированных районов. Советские люди на захваченной врагом земле не покорились, и их борьба против оккупантов явилась важным вкладом в историческую победу нашего народа. За годы войны в тылу противника действовало около миллиона партизан, помощь которым оказывал весь советский народ. Они дезорганизовывали работу тыла врага, громили его коммуникации, принуждая фашистов привлекать для охраны тыловых объектов полевые войска.

Во главе борющихся народных масс стояла Коммунистическая партия, проводившая большую военную и организаторскую работу по срыву мероприятий гитлеровцев на оккупированной территории.

Этого не мог не знать Рендулич. — Прим. ред.

(обратно)

8

Рендулич не упоминает решающей причины срыва немецкого наступления в Арденнах, во время которого по просьбе западных союзников Советская Армия начала мощное наступление с востока. — Прим. ред.

(обратно)

9

Рендулич умалчивает о том, что в современных условиях единственным источником военной опасности является империализм.

Он не желает признавать возможности предотвращения мировой войны объединенными усилиями могучего социалистического лагеря, миролюбивых несоциалистических государств, международного рабочего класса и всех сил, отстаивающих дело мира. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

1. Управление войсками в коалиционных войнах

2. Оперативное овладение территорией

3. Об уверенности в управлении войсками

4. Причины ошибок руководства

5. О решении

6. О внезапности

7. Об отдаче приказа

8. О дисциплине

9. Опасность радиопереговоров

10. Проблемы ядерной войны

11. Боевые действия в условиях применения ядерного оружия

12. Дезинформация противника и пропаганда как средство ведения войны

13. О боевом опыте

14. Можно ли предотвратить войну?

15. Некоторые примеры боевой деятельности немецких войск на восточном фронте в 1941–1944 гг.

*** Примечания ***