КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Один в поле [Андрей Юрьевич Ерпылев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Андрей Ерпылев Один в поле

ЧАСТЬ 1 СОЛДАТ

Глава 1

— Ну, до завтра? Выходной, оттянемся на все сто.

— Завтра я не могу — надо матери помочь на рынке. Батя хворает, денег в обрез…

— Знаем мы, как он хворает! — прыснул Дак, самый младший в компании. — Нажрался поди опять…

И осекся: Зарис Текуду, здоровенный увалень из северян, неизвестно каким ветром занесенный в Столицу — говорят, мальцом совсем, вместе с эвакуированными еще тогда, в Великую Войну, — молча взялся за воротник сопляка, намотал на здоровенный кулачище и поднес к самому своему веснушчатому лицу.

— Не говори так, — буркнул он. — Никогда. Не надо.

Зарис за два с лишним десятка лет в Столице так и не научился разговаривать, как местные, хотя привезли его совсем маленьким, и акцент вроде бы перенять было неоткуда — северян в приюте жило очень мало. Он сильно стеснялся своего выговора, больше молчал, но когда говорил, все понимали с полуслова. Повторять приходилось редко, а уж если он повторял, то слова подкреплялись этим самым кулаком с небольшую дыньку размером. И Дак Таан это отлично знал.

— Зарис, Зарис! — он едва касался земли носками ботинок и вынужден был ухватиться за могучую, как у сказочного богатыря Гая, ручищу. — Я пошутил! Отпусти меня!

— Отпусти его, Зарис, — вмешался Аллу Даар, серьезный молодой человек в очках. — Задушишь еще!

Его единственного во всей компании могучий Текуду не только уважал, но и побаивался — худощавый сутулый Аллу мог врезать словом почище, чем северянин кулаком. Приютский, как и Зарис, только неизвестно из каких краев родом, он окончил университет и был умнее всех остальных, вместе взятых.

Неизвестно, какая сила вообще свела в одной компании столь разных людей — фронтовиков Роя и Зариса, интеллигента Аллу, Дака, годившегося им разве что в младшие братишки… Они, конечно, трудились на одном заводе: Рой Гаал — слесарем-инструментальщиком, Зарис — водителем электрокара, Аллу (господин Даар, как его вообще-то полагалось величать) — конструктором, ну а шустрый Дак — курьером, сновавшим между громадой заводоуправления и похожими на огромные плоские ящики цехами. Чертежи, образцы деталей… Все, что нельзя доверить телефону. Но поди ж ты: не было, наверное, на заводской окраине компании дружнее и веселее. Устроить какую-нибудь веселую каверзу, закадрить самых красивых девчонок на танцах, разнять драку в пивной, пусть даже дерущиеся уже перешли к более серьезным аргументам, чем кулаки и пустые бутылки, — тут неразлучной четверке не было равных. И любой на всех Заводчанах знал, что обидеть одного из них, пусть даже сопляка Таана, — значит нажить себе трех непримиримых врагов.

О том, как именно они познакомились и почему сдружились, слухи ходили разные. Самые записные болтуны врали на голубом глазу, что Малыш Таан, только-только устроившись на работу, умудрился поссориться со всеми тремя остальными. Причем так, что никакие извинения делу помочь не могли. Отношения выяснять они должны были вечером у бывшей мужской гимназии, в прошлую войну разрушенной трехтонной фугаской почти до основания — в излюбленном для такого рода встреч месте. И только они успели засучить рукава, как откуда ни возьмись налетели полицейские из Министерства Всеобщей Доброты, и недавним врагам пришлось схватиться с новым противником, четыре на восемь… Красивая история, конечно, да только здорово смахивала на старый, запрещенный еще при Отцах авантюрный роман из имперской жизни. «Четверо забияк» назывался вроде, или как-то так. Да и кто в Заводчанах не знает, что правоохранители (в просторечии — «добряки») в этот неблагополучный район даже средь бела дня носа не кажут. Не говоря уж о вечернем времени.

— Отпустить, Рой? — повернулся Зарис к другу. — Или наказать? Примерно.

— Отпусти, — махнул рукой молодой рабочий. — Все ведь знают, что Малыш Таан сначала говорит, а лишь потом думает. Да и то не всегда.

Тугодум-северянин постоял минутку, держа на весу отчаянно извивающегося парнишку, а потом захохотал и разжал пальцы. И как раз когда тот особенно сильно дернулся.

— Не ушибся? — добродушно прогудел Зарис, наклонившись к возящемуся в пыли пареньку. — Помогу встать. Дай руку.

— Обойдусь, — пропыхтел тот. — Орясина приморская! Как там только таких, как ты, делают!

— Так же, как и тебя, — пожал плечами здоровяк. — Хотя насчет тебя не уверен.

Рассмеялись все четверо: действительно, представить себе, что великан Зарис и коротышка Дак появились на свет в результате одного и того же биологического процесса, было трудно.

Мир был восстановлен, но у Роя на душе все равно скребли кошки. И все остальные это хорошо знали…

— Погоди, Рой! — догнал Аллу друга, когда четверка рассталась на перекрестке: Гаал направлялся домой, в обшарпанную трехэтажную «отцовку» по Маршала Зогу, Зарис с отчаянно жестикулирующим Даком — они окончательно помирились, — разумеется, в пивнушку «Три рака», а господин Даар сперва в свою сторону, должно быть, в заводское общежитие, но передумал. — Давай пройдемся чуток.

— Давай. — Рой не слишком спешил под отчий кров: отец, превосходный слесарь, мастер своего дела, выпив, вдруг превращался в домашнего деспота; высохшая от забот матушка, восемнадцатилетняя Дона…

Сестренка была особенной болью юноши. Вроде бы совсем ненадолго отлучился он из дому — недолгая война с Хонти, «предсмертная судорога кровавого режима Неизвестных Отцов», как трубили телевидение, радио и газеты новых демократических властей, выдернула его из дому меньше чем на год, — а как много успело измениться…

* * *
Повоевать ему удалось всего ничего: их двадцать четвертую резервную бригаду, наскоро подготовив, бросили в бой прямо с колес — фронт трещал по всем швам, и остановить хонтийцев, бредивших реваншем, нужно было любой ценой. А те, воодушевленные разгромом передовых сил Метрополии, частью сгоревших в ядерном котле на Стальном Плацдарме, частью окруженных, перли вперед, не обращая внимания на потери. Для Роя месяц боев слился в один бесконечный день, пропахший порохом и взрывчаткой, кровью и сладковатым трупным запахом, удушливым смрадом разрытой земли и смертью, смертью, смертью. Тысячу и одной смертью. Он, коренной горожанин в Мировой Свет знает каком колене, за этот месяц перекидал тонны земли, вырыл больше окопов, чем в учебном полку выпустил пуль из своей старенькой винтовки второго срока службы, помнившей еще, наверное, папашу последнего императора Эррана Двенадцатого. Последняя надежда страны, как твердили агитаторы, появлявшиеся на позициях гораздо чаще, чем полевые кухни с «шрапнелью» и жидкой баландой, медленно отступала, сжимаясь как пружина, и почти все в окопах от последнего рядового до офицера скороспелого военного выпуска верили, что она непременно распрямится, сметая врага, будто ненужный мусор. Так было всегда в истории и так должно было быть и теперь.

Роя зацепило осколком в одной из самоубийственных контратак, когда «серые шинели», не щадя ни себя, ни врага, мешая победный клич с матерщиной, сшибались с авангардом хонтийцев в штыки, быстро сменявшиеся рукопашной. Свои и чужие оказывались в едином рычащем клубке, будто псы, не щадящие жизни ради хозяина, и рвали друг другу глотки, пока внезапное опустошение не заставляло их почти без сил расползтись по своим конурам. Молодому солдату повезло — его не бросили истекать кровью на «нейтралке», он не попал в плен, что по слухам было страшнее смерти, — самоотверженный парнишка-санитар, чем-то похожий на Малыша Дака, вытащил его, полуживого, к своим. Смерть, в бреду представлявшаяся раненому грязной собакой со шкурой, усеянной серыми и гороховыми пятнами — в цвет шинелей своих и хонтийцев, чьи трупы постоянно маячили перед глазами на нейтральной полосе, — разочарованно захлопнула пасть.

А потом были месяцы скитаний по санитарным поездам и тыловым госпиталям, тиф, едва не уложивший только-только начавшего выкарабкиваться Роя в общую, засыпанную негашеной известью, могилу, алюминиевая — страна остро нуждалась в серебре, меди и никеле — медалька на серо-голубой ленточке, догнавшая награжденного в тысяче километров от фронта. В инфекционном отделении, провонявшем хлоркой, он и узнал, придя в себя, что «пружина народного гнева» так и не распрямилась. Кто-то умный и хладнокровный осторожненько спустил ее с боевого взвода, будто вставил чеку в запал уже готовой разлететься тысячами смертоносных осколков гранаты. И каждодневного душевного подъема, приступа энтузиазма, когда выздоравливающие орали гимны и славили Неизвестных Отцов, колотя костылями и металлическими «утками» по спинкам коек едва живых, но тоже шепчущих непослушными губами святые слова товарищей, больше не наступало.

Вместо этого в палатах появились верткие типчики в новенькой, с иголочки, не обмятой еще форме, твердящие о перемирии с Хонти, о крушении диктатуры Отцов и всеобщем счастье. И тяжелые, как утреннее похмелье после бурной ночи, как отходящий после долгой операции наркоз, как тифозный горячечный бред, регулярные, хоть часы сверяй, приступы тоски. В один из которых застрелился сосед Дака по койке — казавшийся ему, сопляку, стариком, сорокалетний одноногий танкист — вахмистр Боевой Гвардии. В которые ему самому хотелось наложить на себя руки, и только тоненькая пачка писем из дома под подушкой не давала соорудить из разорванного на ленты полотенца петельку и присобачить ее к стропилам общего сортира во дворе. Как двоим солдатикам из дальнего угла большой, на пятьдесят коек, палаты. Или прокрасться тайком в ординаторскую, разбить стеклянный шкафчик и сдохнуть потом с блаженной улыбкой на губах, покрытых пеной, с пустым шприцем в руке. Или…

Он вернулся домой поздней весной, худой, в болтающейся как на манекене заштопанной шинели с чужого плеча и тощим солдатским вещмешком. Его не встречали с цветами, наоборот — шарахались, будто от прокаженного: истощенная тень с серым, как напяленное на него тряпье, лицом не вписывалась в изменившийся словно по мановению ока город. Город скинул привычную скромную одежку предвоенной поры, облачился в пестрые платья и шикарные костюмы, сменил плакаты с суровым мужчиной, тычущим в тебя пальцем и призывающим то крепить оборону страны, то быть бдительным, то сообщать властям о скрытых выродках, на нарядные вывески и рекламные плакаты, оглушал веселенькими мелодиями вместо торжественных маршей… А еще у Роя просто глаза разбегались при виде аляповатых ларьков и магазинных витрин, ломящихся от деликатесов и пестрого ширпотреба. И никаких очередей с номерами, написанными на ладонях химическим карандашом, которые он помнил с детства. И цены на бумажках рядом с товаром радовали глаз. Такую снедь до войны можно было найти только на черном рынке, но по более высоким, гораздо более высоким ценам.

Чтобы явиться домой не с пустыми руками — не прощальным же госпитальным пайком радовать родных, — он зашел в один из магазинов и, стесняясь своего вида, вынул из кармана пухлую, как настенный календарь-численник после Нового года, пачку купюр. Государство неожиданно щедро рассчиталось с больше не нужным ему демобилизованным солдатом, отвалив сумму, на которую до войны можно было шиковать пару-тройку лет, ни в чем себе не отказывая. Но пухлощекий продавец даже не глянул на протянутые ему разноцветные бумажки.

— Ты откуда, парень, свалился? — Заплывшие свинячьи глазки смотрели брезгливо.

— С войны, — беспомощно ответил Рой, недоумевая: неужели толстяк не видит погоны на его плечах?

В прежнее время к военным относились с пиететом. Не ко всем одинаково, разумеется. Блистательный гвардеец в своем черном комбинезоне, конечно, котировался выше «серых» — пехотинцев и артиллеристов. Но вся страна любила своих защитников, отрывала от себя последнее, чтобы они ни в чем не нуждались. Даже в автобусе все предпочитали стоять, поскольку на видном месте красовалась табличка, грозившая крупным штрафом тому, кто не уступит место беременной женщине, инвалиду или ветерану. И если две первые категории были легко узнаваемы, то как распознать ветерана в «гражданке»?

— С какой это войны? — продавец явно издевался.

— С этой… Которая только что закончилась…

— Ах, с этой, — на жирных губах играла улыбка. — Тогда все понятно. Только долго же ты ехал домой, дружок. Война три месяца как закончилась.

— Я в госпитале лежал…

— А я думал, на курорте, — расхохотался мужчина. — Что же тебе в твоем госпитале настоящих денег-то не дали? Эти бумажки знаешь куда используй, — он доходчиво объяснил, для чего Рою могут понадобиться его деньги. — Только помять не забудь как следует.

— А что не так с моими деньгами? — Молодой человек в недоумении повертел в руках купюры: деньги как деньги — с гербом, дворцами, памятниками, с водяным знаком в положенном месте.

— То, что мы такие не принимаем, — зевнул толстяк. — Это для обычных магазинов.

— А у вас какой?

— У нас коммерческий гастроном. Так что, если золотых нет — иди, парень, куда шел А то еще вшей тут мне натрясешь, подтирай после тебя…

— Слушай, ты, крыса тыловая, — раздался новый голос, и Рой изумленно оглянулся: войдя, он не заметил сидящего в дальнем углу худощавого мужчину в темно-синей незнакомой форме. — Хватит, может, над парнишкой издеваться? Не видишь, что он не при делах?

— А ты заткнись! — взвизгнул толстяк, упираясь пухлыми кулачками в прилавок. — Не твое дело! Скажи папаше спасибо, что пригрел тебя, гвардейская сволочь, не дал сдохнуть на помойке! Или «добряков» позвать? Таких, как ты, давно на Голубой Змее ждут — не дождутся.

Мужчина в синем не торопясь поднялся на ноги, и Рой увидел, что правая кисть у него затянута в черную кожаную перчатку, а сама рука не гнется.

«Протез, — подумал он. — Не повезло бедняге… Правая…»

Он хорошо помнил, как товарищи по палате наперебой утешали могучего краснорожего здоровяка, оплакивавшего ампутированную кисть. Всего лишь кисть (хотя легко об этом судить, имея обе в целости), причем левую. А тут — правая, и самое малое — по локоть.

Бывший гвардеец вразвалочку, заставив визгливого толстяка мгновенно сдуться, подошел к прилавку и со стуком положил на него дубинку, которой, оказывается, был вооружен.

— Зови, шкура, — тихо сказал, как плюнул он прямо в бледнеющую на глазах физиономию торгаша — Мне стыдиться нечего. Об одном жалею: не додавил вас, выродков, в свое время. Так бы взял сейчас за кадык и… Пойдем, солдат, — бросил он через плечо, выходя на улицу. — Не видишь разве, что таким, как ты, здесь не рады?

«Не иначе вахмистром был, — поторопился Рой за „синим“, глянув на полуобморочного продавца, обессилено прислонившегося спиной к холодильнику: в поросячьих глазках все еще плескался ужас. — Прямо как сосед мой покойный…»

И в самом деле: того одноногого танкиста и этого, в синем, будто отлили в одной и той же форме. На заводе, производящем вахмистров Боевой Гвардии, как производят танки, орудия, винтовки… Ну, доработали потом, конечно, каждого по-своему — напильником и шабером, но форма точно была одна и та же. А он, Рой, знал толк в формах и штампах — целых три года проработал до мобилизации на танковом заводе, в инструментальном цехе, куда привел его после школы отец — потомственный слесарь.

Гвардеец неловко, левой рукой — не привык еще, видно, — отпер дверцу припаркованного у тротуара «Лебедя» — старенького, имперской еще сборки автомобиля, кажущегося рядом с другими современными авто вовсе не прекрасной птицей, а настоящим гадким утенком.

— Садись, — буркнул он, распахивая пассажирскую дверь. — Отвезу тебя домой, пока ты тут глупостей не наделал. У вашего брата, контуженого, частенько башню сносит от новой жизни. Ты ведь здешний?

— Ага. — Подобрав полы шинели, Рой уселся на жалобно скрипнувшее сиденье и расстегнулся — было жарковато, но он стеснялся своего штопаного-перештопаного, как и шинель, мундира; очкастый, похожий на грызуна госпитальный каптер сказал, что до дома добраться сойдет и так, а новой формы нет и не предвидится. — С Заводчан. Улица маршала Зогу.

— Почти по пути… За что «За боевые» получил? — поинтересовался «синий», не повернув головы: он был занят, выруливая между тесно поставленными машинами. — Стальной плацдарм?

— Я на плацдарм не успел. — Рой поймал себя на том, что будто извиняется перед этим жестким и прямым, как офицерский стек, человеком. — Нас уже под Мугелу перебросили.

— Резервный корпус? Тоже славно задали перцу хонтийцам. Я-то на плацдарме клешню оставил, а про ваши подвиги уже в госпитале по радио слышал да в газетах читал. Двадцать вторая?

— Двадцать четвертая! — Рою хотелось добавить «господин», но он не знал ни имени, ни чина собеседника.

— Военные тайны выдаешь первому встречному, солдат? — улыбнулся углом рта гвардеец, метнув на пассажира цепкий взгляд. — Впрочем, расслабься — какие теперь тайны?

— А кто вы по званию? — стесняясь, спросил Рой.

— Ротмистр Лоос, — улыбнулся водитель. — К твоим услугам… Э-э! Только крышу мне не пробей макушкой! Тоже мне придумал: строевую стойку в автомобиле! Да и не в форме я…

— Виноват, господин ротмистр!

— Ты, парень, — бывший офицер внимательно посмотрел на Роя, — эти свои «виноват» брось. Нет сейчас ротмистров.

— Неужто Боевая Гвардия запрещена? Я слышал…

— Слышал он… Нет, Гвардия не под запретом. Мы под запретом. Все, кто ее опорой был… Я ведь, солдат, еще в ту войну начинал, при императоре… Зеленым сопляком, моложе тебя…

Ротмистр замолчал, вытащил из пачки, валяющейся у ветрового стекла, погнутую сигарету и долго пытался чиркнуть спичкой, прижав коробок ребром ладони, пока Рой не взял их у него и не помог закурить.

— Благодарю, солдат… И вообще: все изменилось. Раньше мы выродков гоняли… Ты, часом, не выродок? Хотя откуда: кто выродков, кроме штрафников, в армии встречал?.. А теперь они все под себя подмяли. Видел того борова за прилавком?

— Ви… видел… А он что — тоже выродок, господин…

— Забудь про господ! — гаркнул ротмистр. — За решетку меня решил упечь? И сам сесть рядом за пособничество?

— Никак нет, э-э…

— Вот именно, что «э-э». Первостатейный выродок этот господин Суук. И папаша его выродок, и мамаша… Все выродки. До седьмого колена. Но помнят, крысиная порода, что я в свое время на перевоспитание их не упек всех скопом, благодарность, значит, проявляют…

— Как же вы теперь? Без работы…

— Плюнь, солдат. Никуда они не денутся. За папашей Сууком такие делишки раньше водились, что и нынешние власти по головке не погладят. Это молодой — глупый да крикливый, а старый Суук очень себе на уме. Он лучше сынку по шее накостыляет — если найдет, конечно, у него шею в сплошном сале, — чем меня, благодетеля своего, на улицу вышвырнет. Не то, что «добрякам» сдать. Этого ему не простят.

— Кто?

— Дед Пихто и бабушка Никто. Усек?

Рой понял, что эту тему развивать не стоит.

— А почему он мои деньги не взял? Там же на ценнике было написано…

— Эх, солдат, солдат… Наивный ты. У нас теперь две валюты.

— Как две? — опешил Рой. — Неужто хонтийцы…

— Да хонтийцы тут ни при чем У них там дела почище наших будут — гражданская война, говорят. Сепаратисты и все такое. Не сегодня-завтра на две части развалятся. А с деньгами наши умники намудрили, доморощенные. Выродки, мать их… Пока мы там за родину пуп рвали, тут экономика, понимаешь, развалилась. Пока Отцы у власти были, как-то справлялись. А как свобода настала, так все и обвалилось. Цены росли по пять раз на дню. Да как! Утром денег у тебя в кошельке на сто буханок хлеба хватало, а к вечеру и трех не купишь.

— И сколько теперь на это можно купить? — с сомнением поглядел солдат на свои деньги, еще десять минут назад казавшиеся богатством.

— Ну, на пару-другую буханок хватит, — улыбнулся ротмистр. — Шучу, конечно. Побольше, естественно. Только в очереди настоишься за этим тоже побольше.

— Так нет же очередей!

— Потому и нет, что здесь только на золотые торгуют.

— Взаправдашние? Как при императоре? Где ж их взять?

— Да не на червонцы. Бумажки придумали особые. На них вроде как на старых все — тройка, пятерка, десятка, да только золотом. На, взгляни, — Лоос достал из нагрудного кармана мятую купюру и протянул Рою.

Тот разгладил бумажку и увидел портрет военного с надменным лицом, облаченного в латы. Он помнил этого человека — императора Эррана Первого, Собирателя Земель. Такой же портрет красовался на картинке в учебнике средневековой истории, запрещенный как раз в том году, когда он, Рой, заканчивал восьмой класс, где эту историю проходили. Рой с одноклассниками, чумазые, как кочегары, и веселые — какому школьнику не захочется сжечь опостылевший учебник! — под бдительными взглядами педагогов и представителей районной управы швыряли в огромный костер связанные шпагатом пачки книг. А годом позже вместо уроков труда вырезали из книг, указанных в длинных списках, картинки и целые страницы, вымарывали тушью имена, строчки и абзацы. Такова была воля Неизвестных Отцов, ночей не спящих, неустанно заботясь о своих согражданах…

— На эти бумажки купить можно все. И даже поменять свои деревянные на эти, золотые. Только не везде и не просто так…

— Он же запрещен был, — Рой перебил рассказчика, разглядывая портрет императора.

— Был да сплыл, — офицер отобрал банкноту. — Теперь многое из старого разрешено. И герб имперский, и история…

— Может, и императора на трон вернули? — криво усмехнулся Рой: то, что говорил ротмистр, не укладывалось в голове.

— Императора? — развеселился чему-то собеседник. — Ну ты, паренек, хватил! Императора ему подавай… Никаких императоров, солдат! У нас теперь власть народа. Демократия. Слышал такое слово?..

За разговорами Рой не заметил, как автомобиль оказался на знакомой улице. Вот она, родная «отцовка», о которой он столько мечтал на нарах «учебки», в сыром окопе и на госпитальной койке.

— Беги, солдат, — как-то по-особому добро улыбнулся господин Лоос: юноша и не подозревал, что тот может так улыбаться — не саркастически, не язвительно, а как отец… — Вижу, не терпится тебе…

— Спасибо! — пулей выскочил Рой из машины, но обернулся, смутившись. — Может, к нам зайдете, господин ро… Мама будет рада. И отец.

— Нет, ты уж один, — покачал головой офицер. — Уж я-то знаю, каково это — домой с войны возвращаться. Не до меня вам будет сегодня.

— Ну что вы!..

— Знаю, знаю… У тебя, небось, и девушка есть.

— Нет, господин ро… — покраснел парень.

— Ну, это дело наживное. Сейчас, когда вашего брата повыбили да поперекалечили, — особенно. А захочешь поболтать — ты, вижу, парень неплохой, хоть и наивный до предела… — ротмистр неловко накарябал адрес на спичечном коробке. — Забегай как-нибудь. Поболтаем о жизни, о том, о сем… Ну — держи!

«Лебедь», окутавшись клубами сизого дыма, укатил, а Рой остался стоять посреди улицы, еще ощущая ладонью крепкое мужское рукопожатие. Ладонь у ротмистра Лооса была твердой, сухой и теплой. Ладонь хорошего, уверенного в себе и своем деле человека…

* * *
Аллу шел рядом, глубоко засунув руки в карманы куртки, и молчал. Он был очень деликатен, этот бывший приютский, добравшийся без связей и взяток почти до вершины жизни. Или был на пути к этой вершине.

— Ты что-то сказал? — очнулся Рой и со стыдом понял, что они дошли почти до дома Гаалов.

— Ты задумался, и я не хотел тебе мешать. Опять про Дону?

— Да так… — молодому человеку почему-то не хотелось рассказывать другу о том, какие не столь уж давние воспоминания прошли перед ним чередой то ярких, то смазанных картинок.

— Она по-прежнему… — инженер не договорил: все было понятно без слов.

Очень многие — почти пятая часть населения страны (исключая выродков, конечно) — плохо перенесли лучевое голодание. То, что для крошечной и гонимой группки, почувствовавшей себя людьми, стало благом, долгожданным избавлением, для остальных обернулось катастрофой. И дело тут было не только в исчезновении привычного стимулятора. Роковую роль сыграла правда, которая была хуже всякой лжи. Правда, что лилась каждый день на головы не желающих ее знать из радиоприемников, с экранов телевизоров и со страниц газет. Не желающих, но не могущих по примеру древних героев залить себе уши воском и завязать глаза.

Ведь это очень страшно: знать, что тобой два десятка лет манипулировали, будто марионеткой, дергая за струнки и ниточки, заставляющие тебя плакать и смеяться, любить и ненавидеть, не жалеть себя и других ради цели не выстраданной и осознанной, но внушенной кем-то извне. Люди сходили с ума, целыми семьями сводили счеты с жизнью, очень многие, такие, как отец и сестра Роя, искали забвения в алкоголе и наркотиках… Но если взрослые люди еще как-то могли контролировать себя, то совсем юные, вроде сестренки Роя, потеряв жизненный стержень, просто проваливались в болото грез, не желая противиться засасывающей их пучине…

Долгожданное возвращение домой вместо праздника обернулось кошмаром. Отец, обрадовавшийся поводу присосаться к бутылке больше, чем вернувшемуся с того света сыну, мать, выглядевшая привидением той самой Эды Гаал, на которую заглядывались все без исключения мужчины их улицы, — в минуту просветления отец, отведя глаза, шепнул, что врачи нашли у нее страшную болезнь… А главное — Дона, малышка Дона, ставшая еще красивее, чем раньше. Но не красотой девушки, полной сил и желания жить, а красотой мраморной статуи. Бледная, отстраненная, с отсутствующим взглядом черных, как ночь, из-за расширенного во всю радужку зрачка глаз, она появлялась, как тень, и так же, как тень, исчезала; большую часть времени она лежала в своей комнатке на неразобранной постели, уставившись в потолок широко открытыми глазами. Она выплывала из страны грез очень редко, и тогда это было просто страшно. Мраморная статуя не становилась человеком — она превращалась в дикого зверя, готового на все ради очередной дозы проклятого дурмана. Бороться с этим было бесполезно: по новым законам, даже в психиатрическую лечебницу родители не могли уложить совершеннолетнюю дочь без ее согласия. А какое тут может быть согласие, когда она то просто не слышит тебя, то, рыдая и хохоча, умоляет дать денег на новую дозу?

Гаалам, правда, предлагали вылечить Дону разные верткие типчики. Мол, существуют специальные клиники, где наркоманов излечивают раз и навсегда. Но средства на это требовались такие, что не выбивающейся из безденежья семье их и за десять лет не скопить. Рой вкалывал, как проклятый, мать вязала, шила на продажу, подряжалась мыть полы в магазинчиках, повылезших везде, словно грибы после дождя, но ничего не помогало… А тут еще выгнали с завода отца, не способного уже к тонкой работе, и жизнь, без того несладкая, превратилась в ад…

— До понедельника, Аллу, — Рой вяло протянул руку другу: их окна из квартиры опять неслась ругань и звон бьющейся посуды. — Мне еще отца утихомиривать…

— Послушай, Рой. — Инженер смотрел в сторону. — Мне трудно тебе это говорить, но наш завод, наверное, скоро прикроют.

— С чего бы это? — Парень почувствовал, как тоска сжала сердце: все один к одному. — Мы же, вроде, не последние на белом свете…

— Говорят, не нужны больше наши танки. Мол, это диктатура Отцов бряцала оружием, а теперь мир, и ни с кем наша страна воевать не собирается. А если кто и полезет на нас, то железа, наштампованного за эти годы, с лихвой хватит, чтобы отразить все поползновения.

— Так и говорят?

— Слово в слово. Тычут всем в лицо разгром островитян прошлогодний. Так что ты, Рой, потихоньку ищи себе другую работу. Ребят я тоже предупрежу, конечно…

— А сам ты?

— Да я уже нашел одно местечко, — уклончиво ответил Аллу. — В одном исследовательском центре. Платят там вроде бы хорошо.

— Ерунда все это, — махнул рукой Рой. — Сколько уже говорят, а мы все пашем в три смены. Наши танки долго еще будут нужны…

Глава 2

— Наши танки долго еще никому не будут нужны… — Пожилой директор завода оглядел молчаливую толпу рабочих с постамента перед заводоуправлением. На постаменте когда-то красовался памятник кому-то из императоров, скинутый за ненадобностью в незапамятные времена. Самого бронзового Эррана под каким-то порядковым номером давно пустили в переплавку, а до постамента, сработанного на века, так и не дошли руки. А может, берегли под новый памятник, но кого при Отцах было увековечивать? Даже их портретов в газетах и то не помещали.

— Страна уверенно ступила на путь мирного созидания. Такой мощной армии, как была раньше, не требуется. Недавний разгром массированного десанта Островной Империи это доказал со всей очевидностью…

Директор сыпал заученными фразами, а на него самого было жалко смотреть: как-то съежившийся, разом постаревший на десять лет господин Туук старался не смотреть на собравшихся, уставившись в одну точку над их головами. Рабочие и инженеры не узнавали «нашего Туука», как звали его на предприятии, руководившего всем большим и сложным хозяйством бессменно все последние годы. Раньше он был сама бодрость, а теперь куда она только подевалась?

— Сворачивание многих военных программ поможет высвободить средства и освободить рабочие руки для других важных на данном переходном этапе дел… — отбарабанил на одном дыхании директор, но его перебили из толпы.

— Какие такие руки, господин Туук? — зычный голос Ламме Келша, привыкшего к грохоту многотонных прессов в своем цехе, мгновенно перекрыл поднявшийся ропот. — Да сейчас работу днем с огнем не сыщешь!

— Раньше хоть на стройку можно было прилепиться, — поддержали его, — разнорабочим там, грузчиком… А теперь?

— Островитяне эти пленные везде! — взмахнул кулаком мужчина, стоявший рядом с Роем. — За харчи работают, спят по двадцать рыл в комнатушке.

— Двадцать? А сорок не хочешь?..

— Может, и сюда островитян этих пригонят, вместо нас? А чего?..

Директор повысил голос:

— Никто вас дармовой рабочей силой заменять не собирается. Просто завод перепрофилируется на выпуск мирной продукции…

— Кастрюли клепать будем? — выкрикнул кто-то из задних рядов.

— И кастрюли в том числе! — Директор шел красными пятнами, но держался из последних сил. — Это тоже полезный в мирном хозяйстве предмет. Но для этого заводу не требуется столько рабочих рук…

— А нам куда прикажете? — Ламме Келш протолкался к самой «трибуне». — Нам с голоду прикажете подыхать?

— Я могу обещать вам, господа, — возвысил голос господин Туук, — что все важные для производства рабочие места будут сохранены!

— Ручки к кастрюлям приклепывать! — хохотнул мужчина, оборачиваясь к Рою, и тот узнал его: это был один из самых высококвалифицированных сборщиков, работавший в святая святых завода — «финишном» цеху, где на «утюги», как со старых, секретных еще времен заводчане называли свою продукцию, устанавливали и отлаживали вооружение, прежде чем танки окончательно покидали свой «родильный дом».

— Крышки устанавливать! — поддержали его. — Эмалью покрывать!

Господин Туук открыл было рот, чтобы призвать остряков к порядку, но тут в плечо ему, едва не сбросив с постамента, врезалась здоровенная гайка И тут же, заставив скривиться от боли, в колено ударил обломок зубчатого колеса.

— Э-э! Прекратите это! — обернулся Ламме к толпе, но его уже не слушали — воздух наполнился самыми разными предметами, наиболее безобидными из которых были ботинки и комья грязи.

Опешившая поначалу заводская охрана — набранные недавно здоровяки с военной выправкой — дубинками оттеснили рабочих от «трибуны», с которой стаскивали окровавленного и лишь бестолково разевающего рот, будто рыба, вытащенная из воды, директора. Толпа тоже опомнилась быстро: из задних рядов принялись передавать стальные прутья арматуры и прочее, могущее служить оружием, одновременно заталкивая подальше пожилых рабочих и немногочисленных женщин.

— Бей гадов! — уже неслось со всех сторон.

Где-то далеко раздались трели полицейских свистков и вой сирен — кто-то заблаговременно пригласил слуг закона, предвидя такое развитие событий.

Аллу Даар, красный как рак, без очков, щуря близорукие глаза, протолкался к Рою, волоча под руку возвышающегося над ним крепостной башней Зариса. Щеку инженера украшала свежая, сочащаяся кровью царапина, а здоровяк зажимал платком, всученным ему интеллигентным другом, рассеченный лоб.

— Валим отсюда! — Вся интеллигентность, как это частенько бывало в таких вот экстремальных случаях, осыпалась с бывшего приютского, как шелуха — Сейчас тут легавых будет до и больше! Дака не видел?

— Нет… — Рой не знал., что делать: товарищи неподалеку самозабвенно тузили охранников чем попадется под руку, а те «отвечали им взаимностью». — Он где-то там был..

— Не маленький — сам выпутается! — Аллу решительно ухватил друга свободной рукой и потащил за собой в проулок между цехами.

И вовремя: перекрывая шум драки, перед заводоуправлением уже вовсю лопались гранаты со слезоточивым газом, а минуту спустя с пронзительным шипением ударил водомет, установленный на полицейской машине.

Уйти тихо не удалось: проход оказался перегорожен шеренгой заводских охранников в черной, похожей на гвардейскую форме. В руках кроме дубинок они держали прозрачные полицейские щиты, а у двоих, как приметил Дюк, были короткоствольные ружья.

— Назад, — встал на месте Аллу. — Поищем другой путь.

— Как бы не так. — Зарис аккуратно сложил и убрал в карман перемазанный кровью платок, засучил рукава. — Прорвемся.

— Зарис! Не делай глупостей!

Но северянин уже танком несся вперед, пригнув лобастую башку и двигая локтями, словно поршнями паровой машины. Что оставалось друзьям?

Резиновая пуля из «помповушки» занервничавшего охранника ударила прямо в грудь верзиле, но не заставила его даже пошатнуться. Второй не стал стрелять и попятился за угол цеха А в следующий момент троица слаженным тараном с могучим Зарисом на острие врезалась в стену щитов, и началось побоище…

* * *
— Где ты шляешься? — Отец сегодня был непривычно трезв и напустился на сына уже в дверях.

— Я, вообще-то, работаю, папа — Рою после всего случившегося сегодня совсем не хотелось вступать в пререкания с отцом, в последнее время просто невыносимым — Ты этого не замечал?

— Прости, сынок, — Гаал-старший потупился. — Маме плохо.

— Что с ней? — легко оттолкнул Рой отца, когда-то здоровенного мужика, сейчас высохшего от пьянки, как щепка. — Мама!

Госпожа Гаал лежала в постели, ее худые пергаментно-желтые руки покоились поверх одеяла, лицо было спокойно, и только чуть заметно вздымающаяся грудь говорила, что женщина еще жива.

— Мама!

— Не буди ее, сынок! — Отец вцепился тощими, как птичьи когти, пальцами в плечи сына — Доктор уже был, прописал порошки и микстуры и велел не беспокоить.

— Что с ней случилось? — Рой понизил голос. — Приступ?

— Дона не вернулась домой, — всхлипнул отец, опускаясь на табурет. — Ждали ее, как обычно, под утро, а она не пришла. Мать не спала всю ночь. Я под утро вздремнул, проснулся, а ее нет… Лежала в кухне, на полу, без сознания. Доктор говорит, что ничего страшного, обычное переутомление…

— Переутомление?! — крикнул громким шепотом молодой человек, но тут же взял себя в руки. — Папа, последи за ней… И не вздумай пить!

Последнее он говорил уже в прихожей, на ходу натягивая куртку.

— Ты куда? — всполошился отец.

— Найду Дону, — крикнул Рой, сбегая по лестнице…

* * *
— Э, послушай, чувак. — Бородатый юнец в камуфляжной куртке, висевшей на нем мешком, и дурацком вязаном берете с помпоном заступил Рою путь. — Сюда так просто нельзя. Пузырь купи или дозу…

— Отойди. — Рой без труда отодвинул «привратника» в сторону и распахнул подвальную дверь, сверху донизу размалеванную цветной краской: тут были и надписи, и рисунки, и просто отпечатки ладоней и подошв.

— На халяву торкнуться хочешь? — Парнишка попытался удержать его силой, но получил локтем в солнечное сплетение и заткнулся.

Рой прошел через длинное помещение с низким потолком, по которому тянулись толстые, укутанные стекловатой трубы отопления, то и дело спотыкаясь в полутьме о ноги лежащих и сидящих, прислонясь к стенам, людей. Время от времени он наклонялся, светил фонариком в молодые, но уже тронутые печатью близкой смерти лица. Кто-то щурился и заслонялся, кто-то безучастно глядел сквозь пришельца стеклянными глазами. Он не отвечал на оскорбления, не обращал внимания на пинки и щипки, лишь один раз остановился, чтобы ботинком выбить из слабой руки нож, которым его пытался ткнуть пацаненок лет двенадцати-тринадцати. В подвале было душно, воздух состоял из запахов немытых тел, человеческих испражнений и какой-то химии. В двух шагах от Роя парочка одурманенных молодых людей вяло совокуплялась, не обращая внимания на окружающих.

Так и не найдя кого искал, парень добрался до конца подвала, где у железной двери с косо намалеванными на ней черепом и костями сидела публика почище и побогаче. Роя пронзило полузабытое чувство беспричинной радости и душевного подъема, но он быстро подавил в себе желание возлюбить всю собравшуюся в заброшенном бомбоубежище мерзость и гнусь городской изнанки. Причина этого порыва была известна…

— Ты кто такой? — попытался задержать Роя парень в очках, чем-то похожий на Аллу Даара. — В очередь становись!

— У меня абонемент, — процедил молодой человек, зыркнув на очкарика исподлобья так, что тот попятился и сел на свое место, без причины поправив очки на породистом носу.

Больше никто задержать его не пытался.

В небольшой комнатушке, должно быть, ранее служившей подсобкой, на продранной кушетке навзничь валялся, закатив глаза под лоб, симпатичный молодой мужчина в дорогом пиджаке, распахнутом на груди, мятой, когда-то белоснежной рубашке и больших наушниках, витым проводом соединенных с громоздким аппаратом, исправно мигающим разноцветными лампочками. За аппаратом сидел сутулый толстяк, лица которого не было видно из-под надвинутого на нос шлема.

Радость распирала Роя, но петь песни он сейчас был не в настроении. Стараясь не глядеть на полуголого наркомана, он хлопнул по плечу оператора.

— Ждите своей очереди! — крикнул тот через плечо. — Еще семь с половиной минут!

Ждать молодому человеку было недосуг. Хихикая под нос, он протянул руки и резко сорвал с головы толстяка шлем.

— А-а-а! — заорал тот, сжимая виски ладонями. — Какого дьявола?!

— Что, выродок, — расхохотался ему в лицо Рой, — как другим мозги жарить своей шарманкой, — так здорово, а когда головка бо-бо, — плохо?

Он отлично знал этого поганца, пичкающего богатеньких клиентов особым наркотиком — излучением, которого им так не хватало после падения Отцов: бессознательную Дону отсюда он вытаскивал не раз и не два. Где она брала деньги на «прожарку», даже не хотелось думать…

— Отдай шлем, — корчась, канючил Фэт Булут, с которым они когда-то учились в одной школе: тогда он и не подозревал, что болезненный толстячок — скрытый выродок. — Бо-о-ольно!

— А ты выруби свою машинку — и больно не будет. Или бабок жалко?

— Меня Акаду убьет!

Зеб Акаду был местным авторитетом, державшим все окрестные притоны, — с ним опасались ссориться даже полицейские и «добряки».

— Где Дона?

— Не было сегодня Доны! Уехала она!

— Куда?

— А я знаю? Говорят, в Табаде святой какой-то объявился.

— Чего-о?

— Святой Мак, что ли… Просветляет там всех… Отдай шлем, Рой, а! Больно очень… Я и так тебе все скажу что сам знаю… Как другу…

— Какой ты мне друг? Слизняк… — Рой швырнул выродку пластмассовую штуковину, затканную внутри тускло блестящей металлической паутиной. Тот суетливо схватил ее, дрожащими руками напялил на голову и запричитал:

— Спасибо, Рой! Знаешь, как больно! Просто мозги плавятся…

— А у него? — парня распирало беспричинное и неуместное веселье. — У него не плавятся?

Он кивнул на наркомана в наушниках.

— Ему в кайф, — расплылся в улыбке толстяк. — Хочешь попробовать? Я дам на минутку просто так, задаром. По старой дружбе.

— Обойдусь, — рявкнул Рой. — Что там за святой?

— Да не знаю я… Святой какой-то, говорят. Чудеса творит. Мак Сим зовут…

— Мах Сим? — удивился парень, выросший на заводской окраине и блатной жаргон впитавший с детства. — Не путаешь? Какой же он святой, если на блатное погоняло откликается? Урка натуральный, а не святой!

— Святой, не святой, а больные на голову вроде твоей сеструхи там действительно просветляются. И город уже так и зовут — Городом Просвещения.

Рой задумался: он давно слышал какие-то мутные слухи о некоем городишке неподалеку от столицы, где объявился очередной не то знахарь, не то прорицатель. Не особенно верилось в его пророчества: за последние пару лет каких только знахарей не появлялось, какие только страсти-мордасти не вещали выряженные, будто клоуны, «ясновидцы» с телевизионных экранов. И воду через экран заряжали, и порчу снимали, и конец света обещали, и всеобщее процветание…

— Табада, говоришь…

На пути назад дорогу ему заступили трое крепких мужчин.

— Я же тебя предупреждал, Гаал, чтобы ты сюда не совался, — прошипел старший из них, бритый наголо длиннорукий громила с шрамом на щеке. — Память отшибло?

— Пропусти. — В душе у Роя все пело, ему казалось, что он может расшвырять этих троих, как деревянные чурки, одним движением руки.

Наверное, это отразилось в его глазах, потому что бандит неуверенно мигнул и освободил проход. За ним попятились и двое других. Парень, расправив плечи, прошествовал мимо них, но в дверях обернулся:

— Как же я вас ненавижу…

Радость и подъем в душе вдруг сменились ненавистью, отвращением и желанием все крушить, ломать, жечь. И чувство это было во сто крат сильнее первого. Так было когда-то по два раза в день, и тогда светлая яростная волна заставляла орать во всю глотку гимны, прославлять Отцов, идти на штыки их врагов и с радостной улыбкой на губах умирать. Теперь же светлого в душе не осталось ни капли. Темный пенистый вал поднимался откуда-то снизу, из самых глубин подсознания, и требовал мести. Неизвестно кому, неизвестно за что…

* * *
На улицах творилось невообразимое: ручейки из решительных озлобленных людей сливались в потоки, потоки — в могучую реку. Конца икрая этой человеческой реке не было. Все это походило на многолюдные демонстрации в день Обретения Свободы, отмечавшийся каждый год. В этот день молодые тогда Неизвестные Отцы свергли прогнившую насквозь монархию и возвестили народу, что отныне его счастье и процветание станет главным идеалом Метрополии. Только над толпой сейчас не реяли флаги и транспаранты, и направлялась она не к центру Столицы, чтобы пройти мимо Дворца Отцов и продемонстрировать им свою любовь, а, наоборот, к окраине. И не лозунги и гимны звучали над ней, а проклятия и призывы смять, растоптать, сокрушить.

И толпа крушила.

Роскошные автомобили, зачастую с пассажирами, превращенные в мятые жестянки, летели на обочину, горели киоски и ларьки, которые никто не грабил, — вожделенные еще недавно яства и напитки хрустели и чавкали под ногами, втаптываемые в грязь. Попавшийся на свою беду навстречу пожилой выродок с перекошенным от полузабытой боли лицом не успел даже крикнуть: тысячеглавая безмозглая тварь, именуемая толпой, не способна на такие чувства, как жалость или сострадание, — ее влекут вперед инстинкты. И главный инстинкт — убей всякого, кто не с тобой.

Роя не вертело в толпе, будто щепку, — он был ее частью, плотью от плоти, кровью от крови. Рядом с ним шагали охранники притона и некоторые из наркоманов — те, кто еще способен был передвигаться на своих двоих. Они больше не были врагами — враг был общий, и он был впереди.

Невидимая рука вывела человеческую массу из города, где на виадуке, выходящем на Табадское шоссе, к ней присоединились новые потоки. Такого скопления людей инженеры, проектировавшие когда-то бетонный мост, не предвидели, и конструкции опасно скрипели и потрескивали под ногами толпы. Но на это никто не обращал внимания.

Казалось, что здесь собрался весь многомиллионный город. Куда ни кинь взгляд, везде было море голов, и море это неукротимо, как наводнение, как медленное цунами, ползло и ползло вперед. Никто не следил за порядком — редкие полицейские бросали свои автомобили и присоединялись к потоку. Никто никого не призывал — все и так знали, что им нужно двигаться вперед. Никто не ведал цели — все знали, что она есть и что тогда, когда будет нужно, ее узнают.

Изредка над толпой проносились вертолеты и нечто, еще никогда не виданное, — машины, напоминающие гигантских птиц. Пару часов назад это заставило бы всех изумленно задрать головы, но сейчас чудеса техники никого не заинтересовали: они не имели отношения к Цели, а значит, их как бы не существовало. Толпа не остановилась бы, даже если на пути вдруг разверзлась бы земля, — передние просто заполнили бы бездонную пропасть доверху своими телами, а задние прошли бы по ним, как по земле. Цель оправдывала любые жертвы, даже если эта жертва — твоя собственная жизнь.

Так продолжалось несколько часов, а потом все внезапно кончилось. Ярость и ненависть, толкавшие людскую массу вперед, сменились апатией и тоской. Цунами остановилось. Остановилось разом, безо всякой инерции. Кто-то топтался на месте, стиснутый со всех сторон плечами, — потеряв единый вектор, толпа превратилась в скопище индивидуальностей, распались синапсы, связывающие ее в единое целое, заставляющее совершать единые поступки, будто отдельные клеточки огромного организма обрели свободу и вышли из-под контроля единого нервного центра. Только что спаянная в единый мускулистый жгут толпа редела, ошеломленные люди разбредались кто куда… Рядом с Роем истерично рыдал, уткнув лицо в колени, хорошо одетый мужчина, наверное, очень успешный в жизни. Полицейский в форме Дорожного Контроля вынул из кобуры на боку табельный «герцог», не глядя, ткнул стволом в висок и нажал на спуск, забрызгав красным окружающих.

Но Рой не спешил последовать чьему-либо примеру: над головами толпы уже были видны окраинные дома Табады и шпили церквей, и он принялся проталкиваться вперед, раздвигая ошеломленных, ничего не понимающих людей, уговаривая их пропустить его, пуская в ход кулаки, где не помогали слова. Его тоже колотили и обзывали, но он настойчиво двигался дальше.

Общая цель растворилась в миллионе личных, но он-то знал свою и не собирался отступать…

Глава 3

Пуля выбила облачко пыли в метре от плеча и заставила вжаться в каменное крошево всем телом. Выстрела слышно не было, значит, это не самоделка из старой водопроводной трубы, которыми в основном вооружены горцы. Самопалы, бухающие почище древних бомбард, да арбалеты и луки, с которыми они управляются очень даже умело. А тут явная винтовка, да не простая. Что-то новенькое.

— Живой? — Зарис, хрустя щебенкой почище танка, сменил позицию.

— Вроде.

Стреляли явно для острастки, не слишком прицельно. Наверное, чтобы патрульные не особенно высовывались. Между прочим, четвертый раз за последний час. Или там, наверху, засел ас, ничуть не боящийся ползающих внизу букашек, или сопляк, просто не знающий, на что способны горные егеря. Но сопляк, надо сказать, весьма меткий.

«И патронов не жалеет, — подумал Рой, осторожно выглядывая из своего укрытия, чтобы продолжить изучение склона. — Что-то тут не то…»

Надо заметить, что разглядывал он камни, поросшие пыльно-зеленой колючкой, тоже не через обычный бинокль. Громоздкий оптический прибор изрядно оттягивал руку, зато, заметив что-нибудь подозрительное, не нужно было делать засечки на карте, связываться с кем-то… Да и следили сейчас за противоположной стороной ущелья сразу несколько таких «биноклей»…

А на дне его, на дороге, повторяющей прихотливые изгибы мелкой речушки, лениво дымились остовы четырех грузовиков и патрульной бронемашины со свороченной на сторону башенкой. Вырваться из огненного капкана удалось всего трем машинам, причем и единственному в колонне бензовозу тоже, — вот уж кто не ожидал такой удачи. Но восьми гражданским водителям и экипажу «скорпиона» не повезло.

Самое досадное, что организовать погоню и наказать мерзавцев не удалось — основные их силы откатились в горы, оставив прикрывать отступление нескольких снайперов. И вот теперь бандиты уходили все дальше по известным только им да коренным горцам тропам, а те, кто должен был их покарать, топтались на месте: миновать сложный участок под снайперским огнем не стоило и мечтать. Уже имелись два «теплых» и один «холодный», как на жаргоне егерей именовались раненые и убитые, и рисковать другими командир не хотел.

«Проутюжить бы весь склон артиллерией, — думал Рой, сантиметр за сантиметром нащупывая возможные укрытия вражеских снайперов: он уже приметил для себя две-три перспективные точки, но палец еще ни разу даже не коснулся красной кнопки — поторопиться и стать мишенью для насмешек товарищей, бьющих больнее пули… — Да где ее взять, артиллерию…»

Он вспомнил уверения своего бывшего начальства, и саркастическая улыбка искривила губы. «Нам долго еще не понадобятся танки…» Еще как понадобятся. И танки, и бронемашины, и пушки, и вертолеты… Смешно сказать — патронов и гранат было в обрез: куда утекли огромные, чрезмерные, по словам журналистов и телевизионных «говорящих голов» запасы, созданные при Отцах, — одному Мировому Свету известно. Неужто все то, что, надрываясь и недоедая, годами производила вся страна, было растрачено в ходе небольшой, в общем-то, войны с Хонти? Или при отражении десанта островитян? Куда все делось, если сюда, в горы, даже не на войну, а так — на операцию по восстановлению государственного порядка, — дают, будто от сердца с мясом отрывают?

Который уже месяц он ползал по каменным осыпям и козьим тропам, спускался в узкие долины, похожие на пропасти, и огромные пропасти, напоминающие долины. Он стал одним из винтиков войны, длившейся здесь, казалось, вечно… А ведь до той, Великой Войны, сюда отдыхать ездили. В горячих источниках купались — полезнейшая, говорят, вода была. Все хвори излечивала — и кости, и почки, и легкие. С гор на лыжах катались — вон они, белые, будто сахарные головы торчат — близко, рукой подать, а не достанешь. Чуть ли не сто лет здесь было тихо. Вино делали горцы, овец пасли, коров — сыры их на всю Империю славились, да и в других странах. Рукодельники были непревзойденные — такие украшения клепали, что только в музеях и выставлять. Часы навострились делать — износу их часам не было, стекло варили для линз, что в бинокли да микроскопы вставляют, ножи ковали такие, что гвозди ими строгать можно. Ну и прочие чудеса.

Даже не верилось, что до присоединения к Империи разбойниками местные были первостатейными. Только грабежом и жили, года не проходило, чтобы в набег не отправились на имперские земли. Селян в рабы угоняли, деревни жгли, пашни вытаптывали. Чтобы порядок на границах с Зартаком соблюсти, вынуждены были императоры крепости строить, гарнизоны в них держать немалые. И было так, пока один из Эрранов не решил эти земли навеки к державе привязать. Сказано — сделано: в два года заняли доблестные имперские войска под командованием маршала Тоота весь Зартак. И горы, и земли, что за ними лежали, — вплоть до Восточного океана. Победа? Ан нет. Чуть не сотню лет после этого Зартак замиряли, замиряли, да никак замирить не могли. Одну банду горскую задавят — другая объявляется, не успеют крепость отстроить — вырезают в одну ночь гарнизон, а по башням да стенам — огонь… Бились как рыба об лед с этим самым Зартаком, пока лет за сто пятьдесят до Великой Войны не удалось приручить горцев.

А все тот самый маршал Зогу, на улице в честь которого названной Рой родился и вырос. Большой мудрости был человек. Где кнутом, где пряником сумел склонить несколько племен к миру с Империей. Посулил вождям графство да баронство, они и клюнули. Не те уже были горцы — воевать воевали, да не видели уже особой прелести в этой войне. На землях тех, кто раньше смирился, нефть и уголь нашли, — золото можно было и не воюя иметь. Иметь и покупать на него все, что захочешь. Рабы? А зачем рабы? Рабов кормить надо, лечить, мрут, как мухи, рабы, а работают из-под палки. Нефть качать и свободных нанять можно — пахать будут не за страх, а за совесть. Простому горцу тоже кровь лить не хотелось. Зачем? Свез в предгорья кувшины, что женщины налепили, — денежки и зазвенели в мошне, а еще сыр можно продать, вино, клинки, что по дедовским рецептам ковали, каменья драгоценные… Слово за слово, а воинство горское взяло да и растаяло без следа За пленение последнего из вождей Зогу-Миротворец получил из рук самого императора высший в истории Империи чин — генералиссимуса, да только два месяца ему и радовался… Стар был уже маршал Зогу…

Но с началом Великой Войны не только у Пандеи с Хонти головы вскружило от близкой свободы — Зартак тоже провозгласил независимость. И не он один. Да не вовремя. Если крупные северные провинции надеялись вернуть, носились с ними как с писаной торбой, то на все мятежные земли сил просто не хватало. И другой маршал — фамилию его слышал Рой, да запамятовал, а новую историю они в старших классах учили уже по новым учебникам, сокращенным до максимума, — долбанул по городам Зартака новейшими супербомбами. Такими, что одной на город с избытком хватает. И лежат сейчас меж гор, в зеленых некогда долинах, мертвые, оплавленные адским пламенем руины… Вместе с сожженными городами и обратившимися в пепел горожанами, к слову сказать, большей частью такими же имперцами, переселившимися в здоровый климат из густонаселенной тогда Метрополии, испарились все надежды на мир в Зартаке. Потому что тем горцам, что уцелели в своих деревеньках, таящихся по ущельям, терять было уже нечего… Война в горах длилась уже третий десяток лет, то притухая, то вспыхивая вновь.

Задумавшись, Рой чуть было не пропустил блик, кольнувший глаз острым лучиком Это могло быть что угодно: слюдяной прожилок на сколе гранитной глыбы, брошенная консервная банка, осколок стекла… Но егерь был уверен: это именно то, что нужно. И, не перечислив еще до конца весь перечень блестящих вещей, могущих оказаться на склоне, уже мягко придавил подушечкой большого пальца красную кнопку…

Россыпь циклопических глыб напротив окуталась грязно-бурым облаком, стремительно распухшим в огромный, метров двадцать диаметром шар, который величественно всплыл над кручей подобно растущему из горного склона исполинскому грибу-поганке. И только после этого прилетел звук, похожий на зевок великана. Минометчики, как всегда, были точны. Недаром их прозвали в горно-егерском корпусе «ювелирами». Вакуумные боеприпасы не требовали особенной точности, но были безумно, сказочно дороги, и за каждый потраченный приходилось отчитываться, тратя столько бумаги, что она, вероятно, перевесила бы не такой уж большой снаряд, гарантированно уничтожающий все живое в радиусе двадцати метров. Без разницы — стояло это живое до поры до времени на открытом месте или пряталось в укрытии.

Метрах в двухстах по склону вспух еще один «воздушный шарик», потом, немного погодя, еще один. Выждав, Рой пошевелил стволом автомата колючий кустик, росший возле его укрытия. Реакции невидимого снайпера не последовало. Но задергался пучок серо-зеленых веток там, где прятался Зарис. И снова горы промолчали. Егеря дразнили безмолвствующие каменные громады еще минут пятнадцать, но ни одна пуля больше не прилетела.

— Похоже, все, — донесся до Роя голос друга. — Выходим?

— Погоди еще минут пять.

Горы быстро научили бывшего горожанина осторожности, подтвердив за недолгую его службу здесь пословицу «поспешишь — людей насмешишь» не раз и не два. Только они не смешили. Убивали горы торопыг. То пулей снайпера, то притаившейся под тонким слоем щебенки самодельной миной-ловушкой, то — обвалом…

— Мочи нет терпеть, — не слушал его Зарис. — Щас я…

Он шевельнулся и поднялся из своего «капонира» — еще более массивный, чем обычно, от навьюченного на него снаряжения. Поднялся, чтобы рухнуть обратно. Неловко рухнуть, как подрубленный…

«Не возьму, — прорезался в ушах голос командира. — Куда мне такой громила? В него при всем желании не промахнешься…»

— За-а-арис!..

* * *
— Не возьму, — командир разведывательной роты, капитан Фогуту был непреклонен. — Куда мне такой громила? В него при всем желании не промахнешься. Да в сарай и то проще! Ты, парень, из каких мест?

— С севера, — степенно ответил Зарис, невозмутимый, как всегда.

— А откуда точно? — голос офицера чуть потеплел.

— Из Поморья. Только я их не помню.

— Кого? — не понял капитан.

— Отчих краев. Малым был, когда увезли.

— Отчих краев… малым… — усмехнулся Фогуту. — А говоришь совсем по-нашему. Земляк… Как фамилия?

— Текуду! Капрал Текуду!

— О-о! Капрал? Так ты служил?

— Немного, — смутился здоровяк. — Седьмая бронетанковая бригада.

— Ничего себе немного! — хлопнул себя по камуфляжным серо-коричневым бокам лейтенант. — Да мы, пехота, на вас молиться готовы были, на танкистов! Особенно на седьмую. Очень вы нам тогда помогли. Не вы бы… — офицер оборвал себя и махнул рукой. — А ты тоже воевал? — вопрос был обращен к Рою.

Тот пожал, плечами. По сравнению с героическим другом он, можно сказать, и не воевал.

— Рой Гаал ранен в боях под Мугелой, — Зарис, боясь, что друг провалит все дело своей скромностью, выпалил чуть ли не самую длинную фразу в жизни. — Награжден медалью «За боевые заслуги» второй степени.

— О! Так вы оба герои-молодцы! — офицер похлопал Роя по плечу. — Считайте себя зачисленными в егеря, солдаты. Этих двоих — в первую роту, — бросил он через плечо приземистому фельдфебелю. — Остальных бракую. Пусть в линейных потопают. Служите, парни!

Вот и все. И не пригодилось рекомендательное письмо от ротмистра Лооса, которое Рой припас на всякий случай: командира горных егерей полковника Зедду тот знал еще по той, семь лет назад закончившейся войне с Хонти, зеленым лейтенантом.

— Прирожденный вояка, — так охарактеризовал горного егеря однорукий ротмистр. — Дитя войны. Поверь мне, мальчик: если войны нигде не найдется, он сам ее организует. Боюсь только, на его век хватит мест, где потребуются руки, умеющие держать оружие и головы, знающие, как им распорядиться с наибольшей пользой…

Тогда, полгода назад, они засиделись с господином Лоосом далеко за полночь.

Рой так и не завершил свой марафон: в нескольких десятках метров от домов Табуды его и его немногочисленных спутников (только немногие продолжили движение вперед, когда оборвался порыв) встретили импровизированные шлагбаумы и вооруженные молодые люди в какой-то незнакомой полувоенной форме. Встретили и завернули назад. Мягко, но безапелляционно. Дону он не нашел, и где она, что с ней случилось, жива ли она — оставалось только догадываться. В толпе ползли смутные слухи о мощных взрывах, потрясших Святой Город, десятках тысяч погибших… Обвиняли хонтийских и пандейских наймитов, диверсантов Островной Империи, спящих и видящих, как отомстить за разгром их Армады, горских террористов… Последнее почему-то показалось убитому горем Рою — он так и не застал в живых мать, по словам отца, тихо угасшую в то самое время, когда юноша в толпе шагал в сторону Табуды вершить справедливый суд над самозваным пророком — наиболее логичным. И ротмистр-инвалид, которому он за последние месяцы привык верить больше, чем вечно пьяному отцу, его не разубедил.

— Все логично, — доказывал в сомнении качающему головой офицеру раскрасневшийся Рой. — Говорят, этот самозванец, этот Мах Сим, — он выговорил воровскую кличку с отвращением, будто выплюнул попавшее в рот насекомое, — словно две капли воды похож на горцев, как их описывают в старых книгах, — высок ростом, могуч, светлоглаз…

— И что с того?

— Как что? Один из них, может быть, предатель и отщепенец, явился сюда, чтобы смущать нашу молодежь своим лжеучением! Подумать только: Саракш, дескать, не вечная твердь, а каменный шар, летающий вокруг Мирового Света, а сам Мировой Свет… Тьфу! Я даже повторять не хочу эту ересь!

— И за что же тогда горцы, по-твоему, взорвали Табуду? За Мировой Свет?

— Ну… Почему за Мировой Свет… Взорвали за то, что этот лжепророк посвятил наших в их тайное знание…

— Значит, он не лжепророк?

Рой осекся и замолчал.

— Вы меня запутали… — беспомощно произнес он после долгого раздумья. — Но разве тайное знание не бывает ложным?

— Бывает, — согласился однорукий ротмистр. — Но тогда зачем убивать массу людей, чтобы наказать отступника? Это ведь только укрепит остальных в уверенности, что все им поведанное — святая правда. Не проще ли оставить все как есть, чтобы люди, не имеющие возможности проверить его бредни, сами разуверились в этом учении?..

Он не пытался отговорить Роя от его задумки. Да и что мог господин Лоос предложить молодому человеку, потерявшему сестру и мать, оставшемуся без средств к существованию (девять десятых работников танкового завода оказались на улице гораздо раньше, чем рассчитывали)? Устроиться, как и он, охранником в ларек какого-нибудь разбогатевшего неизвестно на чем выродка? Увы, желающих было предостаточно, а число мест ограничено. Попытаться найти работу на каком-нибудь заводе? Военная промышленность сворачивалась повсеместно, и на десять закрытых танковых, оружейных, патронных заводов открывалась от силы одна фабричка по штамповке ночных горшков или жестяных ведер. Если отбросить крестьянство, в котором коренной горожанин ни черта не понимал, и криминал, от которого честного парня воротило будто от протухшей еды, оставалось одно — армия. Это была единственная в бывшей Империи профессия, где не только платили какие-то гроши, но и «бесплатно» одевали, обували, давали крышу над головой. Платой за все это сплошь и рядом была кровь, но крови ли бояться человеку, которому нечего терять, кроме своей жизни, к тому же успевшему повоевать и знавшему не понаслышке, что смерть вовсе не так страшна, как ее малюют. Гораздо страшнее — жизнь без надежды…

* * *
— Ты, ты и ты!

Появившись в казарме, как всегда, стремительно и неожиданно, капитан Фогуту поочередно ткнул пальцем в Роя, Зариса и еще одного молодого солдата, принятого в роту двумя неделями позже, взамен очередного «выбывшего». Подобные замены в подразделении, не вылезавшем из «боевых», были обыденны, как смена дня и ночи, и парню, которого сменил новичок, еще повезло отправиться домой «теплым», а не «холодным». В конце концов, оторванная миной по щиколотку нога и пенсия до конца жизни все же лучше цинкового ящика и единовременного пособия семье. На войне быстро становятся философами и фаталистами…

Солдаты нехотя, но без ворчания сползли с коек — их секция наслаждалась заслуженным отдыхом после двадцатикилометрового марш-броска с полной выкладкой. Второй лейтенант Зоту, как шутили записные ротные остряки, считал себя обиженным судьбой, не позволившей стать полным тезкой знаменитого маршала, и лютовал в подготовке личного состава, свято претворяя в жизнь его знаменитое: «Пот учений превращается в золото победы». «Если до того не обернется могильным камнем!» — зубоскалили те же острословы.

Одно радовало: если бы солдаты потребовались для какой-нибудь срочной хозяйственной работы вроде рытья новой ямы под солдатский нужник в напоминающем по твердости железобетон каменистом фунте, капитан Фогуту прислал бы своего верного фельдфебеля Набигобу. А уж если забрал самолично, то дело предстоит более увлекательное, чем ковыряние густо замешанной на гальке и щебне глины неподъемным «карандашом» [ «Карандаш» — лом (армейск.).] — самым интеллектуальным инструментом на свете.

— Держите котелки, — загадочно напутствовали «избранников» более опытные егеря, вольготно развалившиеся на койках и намеревавшиеся использовать наиболее продуктивным образом все положенное на отдых время до последней секунды. — У новичков сплошь и рядом крышку сносит!

Добиться от них чего-либо вразумительного не представлялось возможным…

Глава 4

— Ну как ты?

— Живой…

Рой выкроил минутку, чтобы заскочить в санчасть, и нарвался на такое яростное сопротивление дежурной медсестры — известной на весь корпус красавицы Латы Тог, — что минутка эта грозила превратиться в полчаса. Разоруженный, облаченный в куцый белый халатишко, трещавший на изрядно подкачанных здесь, в горах, плечах, он робко постучал в дверь. Юноша ожидал увидеть друга если не при смерти, то в таком состоянии, что краше в гроб кладут. Но стоило ему просунуть голову в палату, как все сомнения развеялись, словно дым.

— Заходи, дружище! — Тумбочка возле кровати раненого ломилась от гостинцев, натасканных товарищами, а сам он выглядел на все сто: румяный, веселый, даже с какой-то книжкой в руках, растрепанной, будто пачка разномастных купюр в руках у уличного лотерейщика, — чего-чего, а страсти к чтению капрал Гаал за другом раньше не замечал. — Где ты пропал совсем? Черт дери тебя!

Увы, Рою только сейчас удалось вырваться — он и в казарму-то еще не заходил, весь пропахший потом, с ног до головы покрытый белесой горной пылью, со слипшимися в коросту коротко стриженными на егерский «фирменный» манер волосами. Его вопиющая «септичность» и стала главной причиной, по которой симпатичная «сестренка» превратилась в некое подобие пандейской лесной ведьмы.

Все четыре дня, прошедшие с того момента, как снайперская пуля, чудом не пробив бронежилет, опрокинула навзничь Зариса, их рота с двумя другими моталась по горам в поисках неуловимого отряда, как выяснилось, похитившего двух гражданских и четырех солдат из неудачливого каравана. Понимая, что только от них зависит, будут ли жить их товарищи или умрут жуткой смертью — со страшными образчиками горской жестокости были знакомы почти все, — егеря буквально рвали жилы, но все было тщетно. Убийцы растворились в своих горах, как щепотка сахара в кипятке. Тщательный обыск трех встретившихся на пути деревень и допрос «мирных горцев» ничего не дал. Выдубленные ветрами, загорелые до черноты низкорослые и худощавые, как на подбор, мужчины и женщины, возраст которых можно было определить только теоретически (никаких документов здесь не признавали в принципе), твердили в один голос, что знать ничего не знают и ведать не ведают. С большим успехом можно было допрашивать каменные валуны на близлежащих склонах: умолять, угрожать, пытаться подмаслить… Вышедший из себя лейтенант Зоту всерьез собрался расстрелять для острастки пару упорных «пеньков» и непременно расстрелял бы, если бы не вмешательство капитана.

К слову сказать, «сушеные» аборигены, которым с равным успехом могло быть и по тридцать, и по пятьдесят, и по семьдесят лет, восприняли размахивание у них перед носом вороненым «герцогом» абсолютно равнодушно. Эти люди привыкли жить и умирать по своим древним законам, пришлых «из долины» людей презирали и ненавидели, а предательство своих считали самым страшным из грехов. Примерно таким же, как взять пищу или погладить по голове ребенка левой, проклятой демонами рукой, пригодной лишь для того, чтобы помочь справить нужду или перерезать глотку чужаку либо «нечистому» животному.

Возвращались восвояси подавленными, заранее записав пленных в покойники…

— А я ведь еще уважал этих… — Рой проглотил бранное слово, неуместное в этом храме здоровья (к тому же вредная медсестра или ее товарки вполне могли подслушивать под дверью). — Горцев, в общем.

— Когда? — Зарис явно не страдал от недоедания, но от принесенных другом фруктов не отказался, и теперь оба хрустели мелкими, но сладкими плодами здешних садов.

— Да в детстве! — махнул рукой с зажатым в ней огрызком Гаал. — Фильмы тогда показывали про покорение Зартака. Довоенные еще, потом их запретили. Там горцы всегда были такие мужественные, такие благородные… Наши побеждали, а нам с друзьями их жалко было. Горцев.

— Они и на деле не бабы.

— Это не то… В кино они героями были, за свою свободу боролись, а эти чего? Съедим мы, что ли, их горы? Наоборот, помогаем. Нет, уперлись, как бараны их, — ничего не понимают.

— Дикари, — подытожил раненый, тщательно облизывая перемазанные сладким соком пальцы. — Никакой культуры.

— Вот-вот! А я о чем? — ярился Рой, вытирая о пыльный камуфляж новый фрукт. — Ладно бы хоть настоящие горцы были…

* * *
Вертолет заложил крутой вираж, заставив всех находящихся внутри слаженно качнуться на лавках вдоль рифленых металлических бортов и инстинктивно ухватиться за что-нибудь. Один лишь капитан Фогуту сохранил спокойствие, несмотря на то, что сидел ближе всех к распахнутому люку, за которым величественно поворачивался занесенный снегом склон Андак-Огу — высочайшей в центральном Зартаке горы, вздымающейся на семь с лишним тысяч метров над уровнем моря. Ее вершины никогда не было видно снизу — казалось, гора врастала в небо, нависающее здесь над головами особенно низко, чем где-либо на равнине. И сейчас за бортом все было словно в дыму или тумане: не рискуя забираться в плотные облака, пилоты старались, тем не менее, доставить своих пассажиров как можно выше.

Машина вздрогнула — второй пилот, согласно инструкции, отстрелил очередную кассету тепловых ловушек. Зенитных комплексов с инфракрасным наведением у горцев никогда еще не находили, равно как не было зафиксировано сбитых с их помощью винтокрылых машин. Но чем черт не шутит: ведь и снайперских винтовок в их арсенале совсем недавно тоже не было. А обстрелы вертолетов с земли случались регулярно, правда, пока без особенного успеха, если не считать пулевых пробоин или арбалетных болтов, на излете застревающих в корпусе.

Пол встал дыбом, и ящики, запихнутые под лавки и предусмотрительно там закрепленные, залязгали, пытаясь, будто живые, вырваться на волю. Новички — в вертолете кроме пилотов и капитана были одни «молокососы», собранные по трем ротам, — испуганно подбирали ноги под хохот офицера. А вот проехавшийся по полу автомат одного растяпы он успел поймать по-настоящему вратарским броском, чудом зацепив ботинком за ремень уже над бездной.

— Три наряда вне очереди! — проорал капитан Фогуту сквозь рев винта, подгребая к себе оружие, чуть было не канувшее навеки — попробуй, отыщи его в снегу! — На самом важном фронте — в ротном сортире! И чтоб сверкал, как у кота причиндалы! Лично проверю!

Вертолет выровнялся и завис над снегом совсем низко — в каком-то десятке метров.

— Десантируемся, как учили! — орал капитан. — Упал в снег, перекатился, занял оборону! Да подальше, чтобы следующий ботинками задницу не отдавил! Учтите — вертолет нас сбросит и уходит! Если кого угораздит ногу подвернуть — тащить будем по очереди!

— А как же отсюда… — пролепетал незнакомый Рою солдатик, судорожно вцепившись побелевшими пальцами в автомат.

— Ножками! Ты первый! — ткнул Фогуту ему в грудь рукой в прорезной перчатке без пальцев — фирменным отличием егерей-ветеранов: о таких да о темно-зеленом берете нельзя было и мечтать, не прослужив в корпусе полного контракта — трех лет. Или не заслужив их досрочного получения — чаще всего намертво приколоченными к крышке гроба…

— Я… — задохнулся бледный, как полотно, рядовой: десантироваться с такой высоты, да еще в снег, ему не приходилось — только на занятиях, с вышки. — Я…

Но не свалял труса, а, зажмурившись, сиганул вниз в снежный смерч, поднятый бешено вращающимся винтом.

— Молодцом! — одобрил капитан. — Только глаза закрывать не стоит. Егерь должен видеть все на триста шестьдесят градусов вокруг! Даже больше, поскольку на триста шестьдесят градусов видят и тыловые крысы, а мы…

— Горные егеря!!! — слаженно рявкнули луженые солдатские глотки так, что вздрогнул вертолет…

Рой прыгал предпоследним. Он попытался не зажмуривать глаза, но морозная пыль все равно тут же залепила их, и он врезался в снег слепым и глухим. Приземление было не таким жестким, как ожидалось, но все равно из легких выбило дух, затуманило на мгновение сознание…

Но тут же он живо представил, как капитан врежется ему в спину всей своей сотней килограммов навьюченного железом мускулистого тела, и заработал руками и ногами изо всех сил, выгребая в сторону. Со звоном, отдавшимся в полных снега ушах, Рой ударился каской обо что-то металлическое, смог, наконец, продрать глаза и успел увидеть, как вертолет, отвалив в сторону, уходит вниз, тая в тумане.

— Чудо-молодцы! — Офицер, как ему и было положено, оказался на ногах первым — Ни одной вывихнутой ноги, ни одной сломанной шеи… Даже без выбитых зубов, похоже, обошлось. А с тобой что стряслось, Бекту?

По подбородку одного из новичков сбегала алая на облепленном снегом лице струйка крови, хотя рот солдата был растянут в радостной улыбке.

— Яжык прикущил! — расплылся рядовой Бекту еще шире и утерся рукавом, размазав кровь.

— Ну, это небольшая потеря, — махнул рукой капитан. — Чем у солдата язык короче, тем полезнее для дела. Главное, чтобы уши были целы. Уши целы, а, Бекту?

— Щэвы!

— Тогда все в норме. А язык до свадьбы заживет. Но впредь держи рот закрытым, Бекту. Во избежание.

— Так тошно!

— Тошно ему… Сейчас всем вам станет тошно. А ну — построились!

Через несколько минут отряд гуськом, сцепившись страховочным тросом и увязая в рыхлом снегу выше колена, втянулся в туман, то сгущающийся, то практически рассеивающийся, то завивающийся причудливыми, похожими на щупальца спиралями, словно странное существо терпеливо пыталось нащупать дорогу в чуждый для него мир…

* * *
Знал, бы кто, каково это — брести, стараясь ступать след в след по вязкому, никак не желающему уплотняться снегу, хотя по нему перед тобой прошло уже несколько тяжеленных мужиков. Стараться не отставать, чтобы не натягивать трос, тянущийся к поясу идущего перед тобой, и при этом не слишком спешить, ведь за тобой идет твой товарищ. И все это в мутной, как разбавленное водой молоко, ледяной мгле, оседающей морозным кружевом на бровях и ресницах. Туман был настолько густым, что даже спина впереди идущего расплывалась в бесформенное пятно, вокруг же бушевал настоящий карнавал теней и полупрозрачных фигур, то свивающихся в узкие смерчи, то распухающих в бесформенных призрачных великанов. Порой шагающий рядом фантом казался реальнее того, с кем тебя связывала пуповина веревки, и рука сама собой тянулась к автомату…

Под ногами то и дело попадались воткнутые в снег прутики, и это радовало. Здесь, на вершине, где ничего не росло, их могли воткнуть только специально, а значит, офицер вел их куда-то по хорошо известной ему тропе, а не наобум, как придется.

Капитан, возглавлявший процессию, остановился, когда марево впереди налилось светом, будто огромная бесформенная медуза, окруженная целым ореолом белесых извивающихся щупалец. Или цветок коронника, так любимый всеми невестами.

— Прикройте глаза, — буркнул Фогуту, вынимая из кармашка на груди очки с темными стеклами — такие носили слепые. — И топайте дальше на ощупь. Откроете глаза, когда я прикажу. И, чур, не подглядывать мне!

Трос потянул Роя за собой. Он шагал в темноте, и с каждым шагом мрак под его веками наливался багрянцем, пока не стал ослепительно алым.

«Что там такое?..»

— Открывайте глаза, — последовал приказ. — Только осторожно.

Но в щель между приоткрытыми веками ударил такой ослепительный свет, будто перед лицом Роя вспыхнула сварочная дуга. Он даже ощутил на лице ее жар, хотя кругом по-прежнему царил холод.

«Куда нас привел сумасшедший капитан?!»

— Мировой Свет!.. — ахнул кто-то рядом. — Лопни мои глаза! Это же Мировой Свет!..

Пространство казалось сотканным из мириад острых светящихся нитей, живых, переливающихся, сплетающихся в одной слепящей точке. Рой глядел на нее, загипнотизированный колдовским сиянием, а по щекам ручьем текли слезы…

— Все! Закрыли глаза, закрыли! Нельзя долго на него смотреть.

В руку капрала ткнулось что-то ледяное, и он ощупью надел очки, которые раздавал капитан. Хотя стекла в них казались непроглядно-черными, как в маске сварщика, на маленький сияющий диск, зависший в небе, нельзя было смотреть без рези в глазах — так он был ярок. Зато все остальное было видно отлично — стекла скрадывали оттенки, но оставляли очертания четкими. Пусть даже изрядно мешали мельтешащие в глазах лиловые и зеленые пятна.

До вершины было еще далеко. Гора белой треугольной громадой плавала в море тумана, похожего на слой пара над закипающим котлом. Нет — над необъятных размеров чашей, края которой поднимались вверх и размывались где-то в огромной дали, сливаясь там с чем-то темно-синим, почти черным, образующим гигантский купол над головой. Казалось, что и горстка людей, казавшихся черными букашками на поверхности огромного клыка, возносящегося ввысь, и окрестные вершины, островами возвышающиеся над туманом, заключены внутри исполинского черно-белого шара с ослепительно ярким светляком в центре. Зрелище это подавляло величием, заставляло ощутить свою никчемность и мизерность по сравнению с ним, наполняло благоговением…

«Так вот какой он, Великий Мировой Свет, которым я столько раз клялся, столько раз поминал всуе, даже не пытаясь представить себе, как именно он выглядит и на что похож…»

Рою не хватало слов, чтобы даже мысленно выразить свои чувства. Он никогда не был особенно религиозен, но сейчас был готов уверовать в то, что твердили священники, о чем читал в книгах, о чем рассказывала покойная бабушка. Он своими глазами видел Бога в главной его ипостаси — Мировом Свете.

— Вы — избранные, — прозвучал в оглушительной тишине голос капитана Фогуту, и голосу этому хотелось внимать, как внимают уверовавшие своему пророку. — Вы узрели то, что никогда не узрят миллионы жалких людишек, копошащихся сейчас там, внизу. Отныне и навсегда Мировой Свет пребудет с вами, и даже если придется умереть, вы не ляжете, как другие, в сырую грязь, а воспарите над бренным миром, чтобы воссоединиться там, в высоте, с ним, подарившим нам всем жизнь. Вы стали бессмертными, солдаты!.. Ну и всё, — добавил офицер совершенно обыденно. — Поглазели и хватит. Хорошего помаленьку. Я вам еще не все здесь показал..

Все так же, ступая след в след, словно по минному полю, отряд обогнул пик — тени, падающие на снег, были густо-синего цвета и казались бездонными провалами. Оказалось, что на склоне кто-то выстроил дом со странной полусферической крышей. Давно — здание почти скрылось под слоем снега.

Солдаты поднялись по расчищенной лестнице — внутри тоже намело изрядные сугробы — и оказались на площадке, посреди которой было установлено нечто похожее на пушку.

— Ученые тут при императоре еще окопались, — пояснил капитан. — Штука эта называется телескоп. Вроде бинокля, только мощнее во много раз. Они через нее небо изучали, искали там чего-то. Ну и Мировой Свет разглядывали.

Послышались смешки: все теперь знали, как обжигает глаза Мировой Свет. А что будет, если приблизить его!

— Но мы этого делать не будем, солдаты. Вы все знаете, кто такие горцы?

Послышались утвердительные ответы: да, мол, как не знать? Но ответ офицера огорошил.

— Ничего вы не знаете, сосунки. Это не те горцы. А я вам сейчас покажу настоящих.

Вращая маховик неведомого механизма, он заставил купол над головой разъехаться узкой щелью, как бы открыв амбразуру перед хищно целившейся куда-то «пушкой». Повозился у его казенника и махнул рукой:

— Подходим по очереди и глядим в эту дырку.

Солдаты подходили и, нагнувшись, смотрели, а потом отходили, качая головами. Настала очередь приникнуть к окуляру, как две капли воды похожему на окуляр бинокля или артиллерийского прицела, и Рою.

Сначала он ничего не понял. В дрожащем мареве, будто под слоем воды, лениво перемещались какие-то козявки. Но потом пригляделся…

Посредине снежного поля горел костер, а рядом с ним бродили и сидели люди. Вроде бы обычные люди, широкоплечие, почти голые… Голые? Но вокруг же снег! А им — хоть бы что: ишь, в каких-то тряпочках на бедрах — только срам прикрыть — разгуливают. Чистые дикари! А это кто с ними рядом? Детишки?

В следующий миг он понял, что никакие это не детишки. Рядом с коричневокожими плечистыми дикарями стояли обычные люди, тепло одетые, кажется, даже вооруженные. Но были они едва по плечо голым. Карлики?

— Ну, кто поделится впечатлениями? — прищурился капитан, когда все насмотрелись на странных дикарей.

— Ну люди какие-то… — пожал плечами один из егерей. — Голые почти. Карлики какие-то рядом…

— Ничего ты не понял, солдат… Карлики эти — как раз обычные люди, как мы с вами. Горцы местные, на которых вы уже изрядно нагляделись. И на живых, и на мертвых. А вот те, кто рядом с ними… Это и есть настоящие горцы, гиганты, о которых наши предки слагали легенды. Мол, колдуны, то да сё, понимают язык птиц и зверей, умеют по воздуху летать, людей обращают в послушных кукол… И как раз эти великаны горцев против нас и настраивают.

Рой вспомнил о лже-горце Мах Симе, который обманом заманил в свое логово малышку Дону. Заманил и убил. И кулаки его сжались сами собой…

— Наша задача, — рубил воздух ребром ладони, словно мечом, капитан, — добраться до этих горцев и уничтожить их. Выжечь, как заразу, доделать то, что когда-то давно не доделали наши предки. И тогда на Зартаке наконец наступит мир, а живущие в горах племена из врагов станут нашими друзьями. Вот наша цель!

— Так почему же не доберемся? — задал вопрос кто-то из солдат.

— Если бы это было так просто… — вздохнул Фогуту. — Их не смогли уничтожить даже теми сверхбомбами, которыми уничтожили города Зартака двадцать лет назад. А теперь у нас меньше возможностей, чем было у имперской армии. Но мы обязательно доберемся до них, солдаты! Не сегодня, так завтра! Потому что мы…

— Горные егеря!!!

— Поняли теперь, зачем я вас сюда привел, солдаты? Врага надо знать в лицо. Он хитер и изворотлив, зато мы — смелее. Он прячется в неприступных горах и натравливает на нас всякую гнусь, но мы все равно его достанем… Ладно, — перебил сам себя капитан. — Нам еще вниз топать и топать, чтобы до темноты успеть найти место для ночлега.

— Разрешите еще минуточку, — дрожащим голосом попросил рядовой Бекту. — Только на Мировой Свет взглянуть! Может быть, никогда в жизни уже…

— Разговорчики! Построились в том же порядке!

Прошло всего несколько минут, а Мировой Свет уже казался прекрасным сном, никогда не виденным в реальности. И с каждым шагом все больше и больше сомневался Рой, что вообще открывал глаза там, на вершине…

Вниз почему-то шли еще дольше, чем наверх. Возможно, граница тумана за то время, пока они были наверху, спустилась ниже, а может, всем просто не хотелось уходить от только что увиденного воочию чуда. Когда туман превратился в серую, колышущуюся стену за спиной, отряд остановился.

— Господин капитан, — голос рядового Рууку, шедшего предпоследним, был растерянным. — Господин капитан…

— Обращайтесь по форме, рядовой. Что там у вас?

— Осмелюсь доложить, господин капитан: Бекту пропал.

Теперь уже все заметили, что отряд стал меньше. Солдаты окружили растерянного Рууку, тычущего всем в нос свободный конец троса, привязанного к поясу, хотя и так было отлично видно, что он не оборван, а аккуратно срезан. Острым, как бритва, егерским ножом, входящим в снаряжение каждого и одинаково хорошо годившимся для того, чтобы нарезать хлеб, вскрыть банку консервов или перерезать горло противнику.

— Дьявол меня побери! — выругался капитан, отстегивая от ранца свежую бухту троса. — Этого-то я и боялся… Отделение! Стройся!

Солдаты быстро построились, хотя по колено в снегу принять строевую стойку было не так просто.

— Наш товарищ пропал. Я иду на его поиски.

— А мы? — подал голос один из новичков.

— А вы — не малые дети! Строем, с песней, вниз до того дрючка, — офицер указал на скалу, напоминающую столб, криво воткнутый в склон в полукилометре ниже границы тумана. — Поставить палатки, развести огонь и ждать моего возвращения. До десяти ноль-ноль утра. Дальше чем на пять метров от лагеря не отходить, сюда не подниматься, что бы ни произошло. Если не вернусь — сворачиваетесь и спускаетесь вниз. Примерно в двух километрах ниже — площадка. Ждать там вертолет. Это — приказ. На время своего отсутствия старшим назначаю… — взгляд капитана Фогуту пробежал по вытянутым лицам солдат, — капрала Гаала. Понятно, капрал Гаал?

— Так точно!

— Выполняйте.

Офицер привязал свободный конец троса к вбитому в расселину скалы костылю, еще раз обернулся к солдатам, но ничего не сказал и быстро полез наверх, прямо в туман, обрадованнопротянувший к нему серые щупальца.

Возвратился он в девять сорок пять утра, весь покрытый инеем, с горящими лихорадочным румянцем щеками. Один. Никто ничего не спрашивал — все было понятно и без слов: Мировой Свет потребовал от святотатцев, осмелившихся глянуть на него, еще одну жертву…

Глава 5

Зловредную деревеньку удалось скрытно окружить по всем правилам еще затемно, и теперь, сосредоточившись на высотах вокруг нее, егеря ждали лишь приказа на штурм. Горцы, похоже, не подозревали о нависшей над ними угрозе и спокойно занимались своими повседневными делами. Рою, лежащему рядом с крупнокалиберным пулеметом, они, приближенные линзами бинокля, казались муравьями, копошащимися в своем муравейнике.

Мальчишкой он, убежав в чахлый лесок, начинавшийся сразу за последними домами их окраинной тогда улицы, любил часами наблюдать за копошащейся в траве мелкой живностью, притаскивал домой спичечные коробки с жуками и стрекозами, мечтал, окончив школу, выучиться на какого-нибудь зоолога, чтобы узнать все об этих крошечных созданиях. Но в старших классах вместе с историей отменили и все естественные науки: к чему будущему рабочему или солдату такие тонкости? Освободившиеся часы поделили между физкультурой и подготовкой Молодых Воинов — изучением оружия и боевой техники, стрельбой, рытьем окопов, кроссам в противогазах… Это казалось Отцам полезнее пустых знаний, не имеющих реального применения.

«Муравьишки» лениво переходили из одного окруженного игрушечным забором прямоугольничка в другой, собирались группками, о чем-то беседуя и размахивая передними лапками. Один вроде бы лепил горшки, другой, беззвучно тюкая топориком — звуки не долетали сюда, на высоту, — колол дрова, третий, должно быть, женщина, судя по длиннополой одежде, растапливала печь… Вот еще один выволок из сарая какую-то отчаянно брыкающуюся животинку, навалился на нее, мелькнул острым лучиком нож…

— Везде одно и то же, — скорбно произнес кто-то за спиной у Роя. — Одни живые существа отнимают жизнь у других, чтобы насытиться…

Зариса, что ли, потянуло на философию после ночного перехода? Нет, следуя вечному солдатскому принципу, капрал Текуду прикорнул за камушком и выводил носом деликатные рулады. Нет, не дрых без задних ног, как какой-нибудь несуразный штатский на его месте, а, как и полагается горному егерю, чутко отдыхал, готовый в любой момент проснуться и даже не протирая глаз вступить в бой.

— Не бойся, я не причиню тебе зла.

Рой резко обернулся. Никого.

Чудится всякое с недосыпа!

— Я пришел поговорить с тобой.

Высоченный, метра два с лишним, коричневый полуголый великан словно вышел из отвесной скалы: только что не было его — только голос, — а теперь стоит в расслабленной позе, скрестив руки на груди и опершись плечом о камень. Длинные, как у женщины, волосы цвета воронова крыла рассыпались по мускулистым — здоровяк Зарис позавидует — плечам, узкие бедра обернуты какой-то светлой блестящей тканью, на голове легкомысленный веночек из ярких горных цветов… И взгляд не по-здешнему светлых золотистых глаз: серьезный, кажется, проникающий в душу. Такой, что намертво притягивает к себе глаза, оставляя черты лица где-то вне фокуса, размытыми, нечеткими…

Горец! Тот самый, настоящий! Из тех, кого показывал с горы в прибор со странным, совсем не запомнившимся названием капитан Фогуту.

Враг. Один из тех, кто убил Дону…

Автомат лежал рядом, но Рой даже не мог поднять руку, чтобы преодолеть те несколько сантиметров, которые отделяли его пальцы от вороненого друга, изученного за прошедшие месяцы до последней царапины.

— Будьте вы прокляты… — Он ожидал, что язык и голосовые связки тоже парализованы, но это выговорилось легко.

— Почему ты нас так ненавидишь? — горец, не сделав ни единого лишнего движения, не хрустнув ни единым камушком под босой ступней, перелился в сидячее положение: только что стоял возле скалы, а уже сидит на корточках буквально в метре от Гаала.

Тот даже сморщился заранее, готовясь учуять вонь никогда не мытого дикарского тела, но от пришельца не пахло ничем В смысле — ничем неприятным. Легкий цветочный аромат, наверное, от венка на голове, теплый, хлебный какой-то запах — так пахнет нагретый за день камень, еще что-то неуловимое, но не вызывающее отторжения…

Человек напротив него терпеливо ждал, по-птичьи склонив голову чуть набок. И от этого, равно как и от его неудобнейшей с точки зрения цивилизованного горожанина позы, в памяти Роя всплыла древняя легенда, может, слышанная где-то, может, прочитанная когда-то, а может, просто приснившаяся.

Где-то в глубине Зартакских гор, в недоступной чужим долине, живут испокон веков особые люди — великаны, способные летать по воздуху, внушать свою волю, творить всяческие чудеса. Они могли бы покорить весь мир, потому что превосходят всех — когда-либо живших, живущих и будущих жить — своими необыкновенными способностями. Но этого не случилось в прошлом и никогда не случится в будущем только потому, что они — бесконечно добры. Не способны они причинить зло ничему живому и даже не употребляют животной пищи, питаясь плодами, опадающими с ветвей в свой срок, и цветочным нектаром. Они живут в такой гармонии с природой, что та, словно ласковая мать, наделяет их всем, что им нужно в жизни, — домом, постелью, едой — без малейшего насилия над собой. Деревья наливают для них сладким соком плоды, птицы приносят в клювах цветы и доверчиво садятся на их огромные ладони. Оттого, наверное, и назвали их племенем Птицеловов, хотя сами они называют себя иначе… Когда-то, на заре веков, все люди были такими, но большая их часть не захотела жить по Первым, великим законам, дарованным Мировым Светом, и презрела их. Те, от кого мы ведем свой род, спустились с гор и в жадности своей вкусили сперва крови четвероногих и крылатых братьев, а потом и своих соплеменников. И Мировой Свет наказал святотатцев, навсегда скрывшись от их взора, — только Птицеловы отныне могли взирать на него. А остальные, предавшие Первые законы, стали слабы и злобны, и позабыли все, кроме жажды убийства и наживы. Перестав быть чистыми, подобно Мировому Свету, постарались они забыть о Птицеловах, объявили их сказкой, и повелось так между ними до сего дня.

— Все это было совсем не так, — с улыбкой возразил горец, хотя Рой даже не разжал губ: видимо, он читал в его мозгу так же легко, как обычные люди читают в книге. — Мы жили здесь, в горах, всегда. А люди всегда были такими, как они есть. И мы вас не судим за это, наоборот, нам жаль вас, слабых и недолговечных и от того, наверное, таких злых и жестоких.

Смуглый великан помолчал, а когда заговорил снова, в голосе его слышалась грусть:

— Много ваших коротких поколений назад они пришли сюда, в Вечные Горы, и мы встретили их радушно, как братьев. Мы попытались научить их всему, что они оказались способны понять и перенять, мы жили бок о бок с ними, и если юноше-птицелову нравилась их девушка или их юноша был готов связать жизнь с девушкой из нашего племени, никто не был против. Но оказалось, что от смешанных браков родятся не птицеловы, а обычные люди. Умные, красивые, но — обычные люди, не наделенные ни нашей силой, ни нашим здоровьем, обреченные на недолгий человеческий век. И люди отстранились от нас. Мы стали для них богами, которым они поклонялись, и не было силы, способной убедить их, что это не так… Что нам не нужны их кровавые жертвы и драгоценные, с их точки зрения, подношения. Что хотим мы только одного — чтобы они изжили в сердцах своих злость и жестокость, чтобы стали ближе к общей матери нашей — природе. И тогда, может быть, она пожалела бы их и наградила тем же, что дала в свое время нам. Чтобы рождались они, как и мы, зачатыми только в любви, в радости, а не в кровавых слезах и муках. Чтобы жили, не причиняя вреда и горя ни единому в мире живому существу, а уходили не в болезни и немочи, проклиная весь свет, но достигнув всех высот, которые хотели, сами пожелав этого, дабы освободить дорогу детям, внукам и правнукам.

— И что они? — Против своей воли, Рой заслушался плавно текущей речью горца, о котором не думал больше, как о дикаре: ему казалось, что тот рассказывает ему долгую волшебную сказку, как когда-то бабушка на ночь.

— Они? — удивился рассказчик. — Вы.

— Я родился в городе. Среди моих предков не было горцев.

— А какая разница? Ну пусть не твои предки, пусть предки его, — коричневый палец указал на сладко спящего Зариса. — Или его… Или его… — Рой не видел, на кого указывал горец, но перед его мысленным взором проплывали спокойные умиротворенные лица товарищей. — Главное, что люди возомнили, будто мы не только те, кому следует поклоняться и возносить жертвы. Среди них появились толкователи, велящие им сделать то или иное от нашего имени. И когда мы увидели, что люди нашим именем принялись убивать других, точно таких же, как они, людей, вся вина которых заключалась лишь в том, что они жили не тут и возносили хвалы не нам, — наше терпение иссякло. Мы ушли от них.

— Забавная сказка. Но я своими глазами видел обычных людей среди вас… — Он хотел сказать больше, но вовремя прикусил язык:

«Перед тобой враг, — напомнил он себе. — А ты не предатель…»

— Я не враг тебе, — вздохнул горец. — И ты — не предатель, потому что тут нет никакой тайны… Эти люди по-прежнему верят в то, что мы — их боги. Они все эти годы лукавили, признавая ваших богов для вида, чтобы сберечь свою веру. И до сих пор верят, что защищают нас, не позволяя вам забираться в сердце Зартака.

— А те люди?

— Это… — великан замялся. — Это — жертвы. Знал бы ты, мальчик, каких усилий нам стоило убедить здешних людей отказаться от кровавых жертв. Эти люди — те, кого они принесли нам в жертву, оставив связанными замерзать в снегу на полпути к Священной Вершине. И мы не разубеждаем их, потому что иначе они будут убивать пленных…

— Значит, те, кого я видел, — ваши рабы?

— Зачем же так? Они свободны, как любой из нас. Мы никого не держим силой.

— Ага! — не поверил Рой. — Свободны умереть, замерзнув в снегу по пути домой… Какие же вы великодушные, птицеловы! Я в это не верю.

— Ты не прав. Остаются с нами только те, кто этого хочет. Остальных мы возвращаем домой или туда, куда они хотят. Ты не забыл, мальчик? — горец улыбнулся снова — Мы же умеем летать по воздуху…

— Я этому не верю, — упрямо повторил капрал. — Ладно, вы такие добрые, пригреваете людей, взятых в плен, чтобы угодить вам. При этом, правда, убивают других, но я сейчас не об этом.

— Я весь внимание.

— Зачем вы убили мою сестру? — выпалил Рой. — Кто такой этот ваш лжепророк Мах Сим?

— Сестру? — В глубине золотистых глаз горца отразилось непонимание. — Ну-ка..

Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Роя, заглянул ему в глаза… Молодой солдат видел перед собой два наполненных золотым пламенем колодца, которые будто высасывали его душу…

— Я так и думал. — Великан удовлетворенно вернулся на свое место, оставив ошеломленного Роя моргать глазами. — До чего же странные вы существа — люди! Так переплетаете все в своем крошечном мозгу, что и не разобраться сразу, что к чему…

— Я жду ответа.

— Как бы тебе объяснить… Тот, кого ты называешь Мах Сим, — не один из нас…

— Лжепророк, прикидывающийся вашим именем? Я так и думал!

— Погоди. Я пока просто сказал, что он — не один из нас. И не из вас. И не из местных. Он вообще не отсюда.

— Из Островной Империи? Шпион?

— Нет. Он не из нашего мира.

Мысли Роя заметались, будто перепутанные пташки в тесной клетке.

«Не из нашего мира… Тогда… откуда?..»

— О-о-о! Тебя унесло совсем не туда, — рассмеялся горец. — Демоны, крадущие людские души, обернувшись людьми, — это худшие из сказок, придуманных вами!

— Какой же иной мир, кроме преисподней, ты имел в виду? — с вызовом спросил Рой. — Существуют только этот мир и тот, — он притопнул ботинком по земле, удивившись, что способен шевелить ногами. Шевельнул пальцами рук — получилось. Потянулся к автомату — неудача.

— Погоди, — досадливо поморщился гость. — Я думаю, как тебе все объяснить. Но как объяснить слепому, что такое горы, когда он способен ощупать только один из камней? Как объяснить ему, что такое море, когда ему доступно лишь ощущение воды в ладонях и вкус соли на языке? Как объяснить ему, что такое Мировой Свет…

— Я видел Мировой Свет, — с гордостью перебил его юноша.

— О-о-о! Так ты — избранный? — В словах горца не было сарказма. — Это очень хорошо. Миллионы людей никогда не увидят ничего подобного, хотя твердят о нем на каждом шагу. Давай попробуем так… Закрой глаза. Да не бойся — я не буду высасывать кровь из твоих жил. Это бывает только в ваших глупых книжках, которыми вы друг друга пугаете, как малые дети.

«А чего я, собственно, боюсь? — подумал Гаал. — Он бы мог убить меня беспомощного уже сто раз. И меня, и Зариса…»

Он опустил веки, но, к удивлению своему, продолжал видеть все вокруг, словно те вдруг стали стеклянными. А потом непреодолимая сила подняла его вверх. В испуге он бросил взгляд вниз и увидел спящего друга и пулемет, и себя, сидящего рядом, привалившись к огромной каменной глыбе.

«Я умер?»

— Прекрати городить глупости, — голос горца был чуть раздраженным. — Ничего с тобой не случится.

«Куда он несет меня?»

Рой оглянулся, но не увидел рядом смуглого тела. Он был один и поднимался все выше и выше. Накрыла паника, но тут же растворилась в уверенности:

«Я же сплю. Мне все это снится».

— Если тебе так спокойнее, — думай так.

Горца внизу, на стремительно уменьшающейся площадке, не было. Не было его и рядом. Зато — руку протяни — уже маячило небо, превратившееся в туманную стену. Миг — и Рой летел в мутном мареве, ожидая промозглого холода, но не чувствуя его.

— А куда тогда девался рядовой Бекту? — спросил он, чтобы отвлечься: все-таки ему было не по себе.

— Он тоже был у нас, — спокойно ответил горец. — Он хотел вернуться назад. Чтобы еще раз увидеть Мировой Свет, но заблудился в облаках, которые ты сейчас принимаешь за туман, и провалился в расселину, скрытую снегом. Ваш командир — смелый человек, ничего не скажешь — пять раз прошел рядом с ним, но не услышал его. Горы — капризная штука, Рой: можно сказать вполголоса слово на одной вершине, и тебя услышат на другой, а можно кричать во весь голос, но тебя не услышат в двух шагах. Только лавину вызовешь на свою голову. Мы не могли бросить его умирать.

— Ты сказал, что он был у вас. А где он сейчас?

— Где? У себя дома, в маленьком городке на берегу реки. Он не хотел больше убивать других людей, как не хочешь этого ты.

— Я? — Рой сказал, что хочет убивать, но вдруг понял, что это — ложь. — Я солдат, — только и смог сказать он.

— Если бы ты был убийцей в душе, я бы не пришел поговорить с тобой, мальчик.

Туман кончился, и Рой снова, как и в прошлый раз, замерев в восхищении, смотрел на Мировой Свет. Только теперь он был так ласков, этот Свет, что и без очков не обжигал глаз, лишь вливался в сердце теплым потоком.

Движение ускорилось, и юноша с изумлением увидел, как стремительно заворачиваются внутрь края туманной чаши внизу. Миг — и чаша превратилась в перламутрово-белый шар, огромной жемчужиной висевший в пустоте под ногами.

Почему в пустоте? Непроглядная чернота вокруг оказалась наполненной мириадами ярких огоньков. Из-за все уменьшающегося в размерах шара (огоньки при этом были неподвижны) выскользнул другой, зеленоватый, кажущийся полупрозрачным от окутывающей его дымки. Еще мгновение — и все три предмета оказались в поле зрения разом: Мировой Свет, превратившийся в ослепительно яркий кружок меньше самой мелкой монеты, и два шара. Рой не успел удивиться, а увиденное уже слилось с морем огоньков, которых становилось все больше и больше. Они, наконец, стали двигаться, сближаться, сливаться в сгустки, чтобы превратиться в какой-то момент в нечто вроде огромной спирали, сплетенной из нескольких светящихся жгутов. Медленно поворачиваясь, спираль висела в абсолютной черноте и больше не уменьшалась.

— Правда, красиво? — спросил над ухом горец, о существовании которого Рой как-то позабыл.

— Красиво… А что это?

— Это… В вашем языке, мальчик, нет слова, чтобы назвать это. Это — миллиарды и миллиарды Мировых Светочей, один из которых — наш с тобой. Его даже не видно отсюда, так он мал по сравнению с этим Световым Островом.

— Но этого же не может быть! Мировой Свет один!

— Как видишь, это совсем не так.

— А что это был за шар?

— Это — наш Саракш. Он вращается вокруг нашего Мирового Света. А на нем живем мы с тобой.

— Этого не может быть…

— В мире есть многое, что трудно себе представить.

— А как же Мировая Твердь?

— Ее нет. Мы живем не внутри пузыря, как нам кажется, а на поверхности шара Единственная твердь — это сам шар. Под нашими ногами. Но нам не повезло — свойства воздуха, которым мы дышим, таковы, что он искажает все вокруг. Не понял? Неважно. Пойми главное: вокруг каждого Мирового Света, который кажется тебе светящейся точкой, вращаются такие же миры, как наш. И на очень многих из них есть жизнь. А на некоторых даже живут люди. Есть такие же, как мы с тобой, мальчик, есть — совсем другие, непохожие на нас.

— Не люди?

— Тоже люди. Другие, но люди. Не как мы с тобой.

Рою почему-то стало приятно, что горец, которого он еще недавно ненавидел всем сердцем, сказал так. «Как мы с тобой». Поставил между собой — всемогущим великаном из сказки — и простым солдатом знак равенства.

Световой Остров вдруг стал стремительно расти.

— Я покажу тебе мир, откуда явился к нам твой Мах Сим…

Снова начала увеличиваться одна из ярких точек, на глазах превращаясь в Мировой Свет, промелькнула мимо череда огромных шаров, пока в поле зрения не остался всего один — не перламутрово-белый, как Саракш, а ярко-голубой, раскрашенный белыми мазками и спиралями, будто детский мячик. Под белой пеленой угадывались бурые пятна. Мгновение — и Рой уже мчится над поверхностью шара, а внизу все очень похоже и не похоже на Саракш: яркая зелень лесов, сапфировые блестки озер и ленточки рек, огромные белоснежные города с мириадами машин, похожих на птиц над ними…

— Видишь? Эти люди не разрушили свой мир, как вы — свой. Они все сохранили и приумножили, хотя и были в шаге от такой же катастрофы, что выжгла половину Саракша.

— Зачем же они тогда явились к нам? — У Роя щемило сердце от всей красоты, что расстилалась под ним: один пейзаж сменял другой, одно чудо затмевало другое. — У них тут настоящий рай, а у нас…

— Они настолько щедры, мальчик, что главная их цель — поделиться своим счастьем с другими. Они стремятся делать добро любой ценой.

Капралу вдруг разонравился этот мир под ярко-голубым небом. Резали глаз и небо, и чересчур яркая зелень, и неправдоподобная белизна домов, и серебристые искорки летающих машин… До жути захотелось домой, под привычное серое и твердое на вид небо Саракша.

— Любой ценой? — переспросил он. — А если цена слишком велика?

— Я тоже спросил об этом Мах Сима… И знаешь, что он мне ответил? Что люди иногда сами не знают, что такое добро. «А ты знаешь?» — спросил я его. — «Знаю», — ответил он. И именно эта его уверенность понравилось мне меньше всего…

— Так почему же… — начал было Рой… и тут все исчезло.

Над ним склонялся хмурый Зарис, а над его плечом виднелось знакомое серое небо Саракша. Он был дома.

— Хватит дрыхнуть, — буркнул друг. — Собираемся и отчаливаем. Поступил приказ командования об отмене операции. Фогуту злой, как собака, — он ее два месяца готовил…

— Сворачиваемся, так сворачиваемся. — Рой легко вскочил на ноги и украдкой бросил взгляд на то место, где сидел горец: гравий был примят, но поди разберись чем — босыми ступнями или кованными триконями подошвами горных ботинок. Похоже, что и сам гость, и фантастическое путешествие ему всего лишь приснились. Чего не привидится после многочасового перехода, да накануне боя?

Но одно он знал твердо: ему больше не хотелось мстить…

Глава 6

Егеря едва успели снять ранцы и подсумки, запихнуть под койки бронежилеты и наскоро почистить оружие — капитан Фогуту завел порядок в стиле маршала Зогу: «Сам в пыли, дерьме, грязи, а оружие — блести!», — предвкушая, как будут наслаждаться под чуть теплой водичкой в душе, а на пороге казармы вырос дневальный из новичков:

— Рота! На построение!

— Что там стряслось?.. — проворчал Рой, защелкивая на место только что отсоединенный магазин. — Нет, чтобы сперва дать помыться, перекусить… Построение…

— Комиссия какая-то прибыла, — буркнул капрал Рууку: он две недели провалялся в госпитале с пустяковым ранением и вернулся только вчера — крошечный осколок засел в плече, и все бы ничего, да ранка загноилась, началось воспаление, и капитан чуть не пинками загнал солдата на лечение. — Штабных с утра дрючат, казармы осматривали… Построение вот придумали.

— Глядишь, — подал голос рядовой Этр, — строевой смотр еще затеют.

— Чего бы вы понимали в строевых смотрах, насекомые! — как всегда безапелляционно заявил фельдфебель Набигобу, отодвигая в сторону дневального. — Какие теперь смотры? Вот, помню, при Государе Императоре Эрране Двенадцатом, земля ему пухом, были смотры, так смотры! Чуть не за полгода начинали готовиться! Зато уж как вдарим строевым, да ножку, да ножку, да с песней… У проверяющих слезы на глазах, командиру — очередное звание с медалькой, а нам, солдатне — я тогда, как вы сейчас был, зеленым и сопливым, — увольнительную на три дня. Вот какие смотры были при государе императоре!.. Да и вообще — разве армия сейчас? Полевой бардак с вами, желторотиками, вместо шлюх…

Ответом ему был громовой хохот: фельдфебеля — грубого и прямого, как саперная лопатка, один из последних осколков той, имперской армии — в роте любили и уважали.

— Все? — без улыбки спросил Набигобу, когда затих последний смешок. — Поржали, жеребцы стоялые? А теперь на выход — по полной выкладке!

— Но приказано… — робко подал голос дневальный.

— На приказано… — фельдфебель доступно объяснил, что намазано на это слово. — Понятно? По полной выкладке, я сказал.

И вышел, не дожидаясь выполнения приказа.

Ворча и переругиваясь, солдаты напяливали осточертевшую за «боевые» амуницию, затягивали ремни, прыгали на месте, проверяя, не гремит ли что, — капитан Фогуту мог смотреть сквозь пальцы на не застегнутый по уставу воротничок или другую небрежность в одежде, на недостатки в строевой подготовке или что-то подобное, но просчеты в экипировке карал безжалостно.

— Мне нужен солдат, — любил повторять офицер. — Боеспособная единица, а не балерина. Если будет нужна балерина — пойду в оперу. Но мне и вас хватает, девочки!

Зато проверяющие — все, как один, в новенькой, с иголочки, форме старших офицеров от бригадира и выше — просто потеряли дар речи, увидев воинство капитана Фогуту, с грохотом строящееся в некое подобие «коробки». На фоне остальных рот, пусть тоже не сверкающих отутюженными мундирами, разведчики выглядели нечищеным солдатским сапогом, брошенным посреди банкетного стола.

Сам капитан присутствовал тут же, правда, не в полевой, а в повседневной форме, выглядевшей торжественно из-за наград, сияющих на груди в два ряда. Рой и не подозревал, что его командир настолько заслужен — со своего места во второй шеренге он разглядел Золотое Знамя и Пламенеющий Крест, — Фогуту никогда не надевал даже орденских колодок. Сердце замирало в предчувствии чего-то очень важного.

Разглядел Рой и очень настороживший его персонаж: за спинами столичных офицеров возвышался плечистый молодой гигант в гражданском, очень и очень кого-то напоминающий…

— Что это за клоунада, капитан? — недовольно скривил губы старший из проверяющих, брыластый толстяк с генеральскими эмблемами на матерчатых погончиках разве что не хрустящего новенького камуфляжа.

Его невысокий, скажем так, рост с лихвой компенсировался высоченной фуражкой, огромную тулью которой, вздернутую наподобие древнего гренадерского кивера, украшал разлапистый имперский герб, с некоторых пор сменивший скромные офицерские кокарды.

— Рота капитана Фогуту только что прибыла с боевого выхода, — попытался вступиться за подчиненного полковник Зедду, командир егерей. — Солдаты не успели…

— Я не нуждаюсь в адвокатах! — повысил голос генерал — Ваш подчиненный что, проглотил язык?

— Нет, господин генерал, — спокойно, чересчур спокойно, ответил Фогуту. — Я вполне владею этим органом.

— Вы еще и шутник?! — генерал почти визжал. — Распустить роту и через пять минут построить снова! В пристойном виде!

— Ничего более пристойного для солдата, чем пыль боев и походов, покрывающая его, не существует.

— Вы еще и философствуете?!

— Не я, а маршал Зогу, господин генерал, — сухо ответил офицер. — Цитата из «Наставления победителям».

— Ну, знаете… — потерял дар речи проверяющий.

«Наставление победителям» официально не приветствовалось при Неизвестных Отцах, как «отрыжка имперского режима», но сейчас, когда взят курс на новую армию, возвращены имперские знаки различия и регалии… Генерал не знал, что делать, и строптивый капитан это отлично видел.

— Видит Мировой Свет, — отдышался толстяк, на ухо которому все время затянувшейся паузы что-то нашептывал худощавый очкастый бригадир, — я хотел все сделать с наибольшей пристойностью… Ты сам виноват, капитан… Вы арестованы! Сдать оружие! — протянул он короткопалую, заметно подрагивающую кисть.

— Согласно новому уставу, генерал, — и не подумал расстегнуть кобуру Фогуту, — офицеру, подлежащему аресту, сначала должно быть предъявлено обвинение. А сам арест должен производиться чинами военной полиции. Вы из полиции, генерал?

— Да я… — генерал весь сине-багровый, как новорожденный младенец, налившийся дурной кровью, принялся расстегивать свою кобуру трясущимися руками. — Я тебя… собственной рукой…

— Давайте успокоимся. — Отодвинув, словно пешку, стоящего на пути офицера, светловолосый гигант шагнул из-за спин проверяющих, поднимая широченные ладони в умиротворяющем жесте. — Не нужно делать резких движений…

— Горец? — выдержка изменила капитану Фогуту. — Да это же карнавал, солдаты! Это шпионы, переодетые офицерами! Взять их!

— Успокойтесь, капитан! — попытался спасти ситуацию полковник Зедду, но было уже поздно…

— Первый взвод, — командовал капитан Фогуту с «герцогом» в руках солдатам, окружившим группку приезжих. — Арестовать шпионов, разоружить и препроводить на гарнизонную гауптвахту. При сопротивлении — стрелять на поражение. Второй и третий — взять под контроль арсенал и парк боевых машин. Лейтенант Зоту — назначаю вас командиром разведроты. Как старший после командира офицер, беру командование бригадой на себя. Полковник Зедду, сдайте оружие! До дальнейших распоряжений вы заключаетесь под домашний арест.

— Надеюсь, вы понимаете, что это мятеж, капитан, — полковник протянул сложенный пополам ремень с кобурой фельдфебелю Набигобу. — Это воинское преступление!

— Понимаю, полковник. Жаль, что вы не поняли: преступление — все, что происходило до того.

Когда арестованных увели — все шли понуро, обреченно, только великан все оглядывался, пока не скрылся из виду, — капитан дождался, пока утихнет шум и начал:

— Солдаты! Все вы знаете, что наша великая страна находится на грани гибели. Кучка политиканов, продавшаяся врагам Метрополии, захватила власть и планомерно уничтожает все, делающее нас великими, и, прежде всего, армию. Только что я арестовал горстку шпионов, прибывших для того, чтобы уничтожить одно из последних боеспособных подразделений страны. Нас, солдаты. Горных егерей!

Ответом ему был ропот и гневные выкрики. Капитан поднял руку, заставив слушателей умолкнуть, и продолжил, демонстрируя солдатам какую-то бумагу.

— Вот приказ о разоружении бригады, расформировании и разделении личного состава по другим частям. Жирным клопам, окопавшимся в Столице, не по душе, что мы тут, на дальнем рубеже нашей родины, сдерживаем орды кровожадных дикарей, не позволяя им грабить и убивать мирных граждан, насиловать их жен и дочерей, угонять в рабство детей и стариков. Наша война названа здесь, — он поднял листок к глазам и прочел вслух: — «Геноцидом мирного населения». Вы слышали, солдаты? Геноцидом! Теперь вас не удивляет, что рядом с этим липовым генералом стоял самый настоящий горец?

Волнение в рядах было долгим, гораздо более долгим.

— Удайся этот замысел нашему врагу, — продолжил Фогуту, — мне и другим честным офицерам бригады, вместе с вами, солдаты, проливающим кровь за мир и спокойствие в нашей стране, оставалось бы только застрелиться. Но я не желаю, солдаты, сдаваться! Приняв командование нашей славной бригадой, я принимаю и другое, не менее ответственное решение…

Он сделал паузу, и в наступившей тишине звук хрустнувшего у кого-то под ботинком камушка прозвучал как выстрел Какая-то радостная волна поднималась из глубины души каждого, стоящего на плацу, заставляла сердца биться в такт. Как и остальные солдаты, жадно внимающие своему кумиру, Рой чувствовал, что он не просто уважает и любит капитана Фогуту, — он просто боготворит его!

— Мы выдвигаемся на Столицу, солдаты! — торжественно гремел голос командира. — Довольно терпеть издевательства и унижения! Это позорно для солдата — сидеть и ждать, как жертвенной овце, когда придут мясники и перережут глотку! Поддержанные другими частями, верными данной раз и навсегда присяге, мы железной метлой сметем окопавшихся в столицах выродков и их пособников!..

Солдаты больше не могли сдерживаться. Над четкими рядами вооруженных людей грянул гимн…

* * *
Колонна машин с размещенными там солдатами бригады ушла вниз, в предгорья, к городку со странным, режущим слух названием, как и все горские названия. Доррумобарруи. Гарнизон его полностью поддержал восставших, разоружил несогласных офицеров и примкнул к горно-егерской бригаде, уже названной Армией Возмездия. В опустевшем городке оставался только взвод Роя.

— Для вас, желторотики, особое задание, — пресек недовольство солдат в зародыше фельдфебель Набигобу.

Через несколько минут хмурые егеря уже выводили из обшарпанного домика с решеткой в единственном подслеповатом окошке — гарнизонной гауптвахты — разоруженных проверяющих без ремней и головных уборов и запихивали их поочередно в пыльный грузовик. Большинство шли сами, нехотя, но покорно, понимая, что они все и так обречены, а с проявившими неповиновение возиться не станут — слишком уж решительно были настроены те, кого они еще утром собирались смешать с грязью. Тащить под руки пришлось одного лишь генерала, упирающегося изо всех сил, то лепечущего про больную жену и дочерей, то просто рыдающего. Он прекратил сопротивляться, только когда Набигобу, плюнув на политесы, достал из кобуры пистолет — еще более устрашающий, чем «герцог», старомодный «маршал Ког» — и пригрозил «шлепнуть гниду на месте».

Грузовик, взрыкивая, укатил по дороге в горы, а оставшийся у опустевшей гауптвахты Рой спросил:

— Их расстреляют, господин Набигобу?

— Вот еще! — фыркнул старый вояка. — Руки марать такими слизняками. Отвезут подальше в горы, прикажут разуться, раздеться, поставят где-нибудь спиной к обрыву, затворами клацнут… Лейтенант зачитает приговор, чтобы, значит, полные штаны наложили, да пальнут поверх голов залпом. По крайней мере, капитан Фогуту именно так и распорядился. У кого сердчишко не сдюжит — вестимо, копыта отбросит. Тут уж ничего не попишешь. Слаб человек. Но не думаю — здоровенные жеребцы. Особенно генерал этот жирный. Я бы этого борова лично в расход пустил, да запретил господин капитан категорически. Благородство, вишь ли, проявил.

— А потом?

— Что потом? Пугнут да отпустят на все четыре стороны. Босиком, по камням до своих когда еще доберутся…

— А горцы?

— Что горцы? Если горцы их повяжут-порешат, мы тут ни при чем. Слыхал, как они их тут защищали? Мы, мол, звери, геноцид творим над мирным горским населением! Пусть теперь на своей шкуре испытают, какие их разлюбезные горцы белые да пушистые.

— Господин Набигобу, — замялся Рой, — а нельзя было… вообще без этого обойтись?

— Без чего? — прищурился фельдфебель. — Ты, капрал, ври, да не завирайся. Ты еще не родился, даже в планах у родителей своих не стоял, а я уже с винтовкой под колючей проволокой ползал, штыком чучела соломенные пырял. Это война, понял? Мы ее первые залпы проморгали, думали, в покое нас оставят, дадут, как прежде, за страну кровь спокойно проливать, жизнь свою не жалеть. Ан, нет — добрались и до нас. Лишние мы этой власти, чужие. Хуже пасынков. Вот Отцы — да. Они сами нашей кости были, понимали, что солдату нужно…

— Излучение по два раза в день, чтобы гимны лучше пелись?

Фельдфебель, отвернувшись, докурил в два затяга сигарету, аккуратно затоптал тлеющий окурок и только после этого повернулся к Рою.

— Смотрю я на тебя, капрал, — вроде наш в доску. Из простой семьи, не из интеллигентов каких, на заводе танки клепал, повоевать успел, нюхнул пороха, кровянку пролил… А все равно — не такой какой-то. Будто не наш. Задумываешься все о чем-то… Гимны тебе не нравятся? Врешь. Сам видел, как ты орал со всеми, надсаживался. Скажешь, нет?

— Не скажу, — насупился Рой. — Но все равно, как-то…

— Ты думаешь, почему я тебя с ними не отправил? — мотнул фельдфебель головой в сторону дороги, над которой еще не осела пыль, поднятая колесами грузовика. — Конституцию твою душевную тонкую пожалел? Что там жалеть? В спектакле этом любой поучаствовать сможет — поверх голов пулять, это не самому под пулю становиться. Нет, капрал Гаал. Тебе другое предстоит.

Рой открыл рот, чтобы спросить, но не успел: из-за домов с ревом выскочил открытый автомобиль со скалящим зубы капитаном Фогуту за рулем.

— Едва вырвался, — отер он рукавом пыль с лица. — Гарнизон наш, колонна движется дальше. У нас от силы полчаса, чтобы решить все проблемы, а потом надо догонять. Как там наша расстрельная команда?

— Молодцом держались, — похвалил солдат Набигобу. — Никто и виду не подал. А столичные хлыщи раскисли. Генерала этого паркетного едва не по кускам в кузов затаскивали.

Где-то далеко-далеко, совсем нестрашно, треснул нестройный залп.

— Ну, вот и все, — потер руки капитан. — Думаю, они сюда заезжать не будут — сразу на Доррумобарруи рванут. Поторопимся.

Фельдфебель с капралом зашли в здание гауптвахты, где в отдельной камере, вольготно расположившись на нарах, полулежал давешний горец. Руки его были скованы наручниками, но они смотрелись игрушкой на толстенных — в голень Роя толщиной — запястьях великана. Казалось, стоит ему только шевельнуть руками, и стальные дужки, глубоко врезавшиеся в коричневую кожу, лопнут, будто гнилые бечевки. Несмотря на рост и стать, он показался Гаалу мальчишкой, охотно включившимся в новую для себя игру и не собирающимся пока нарушать не им установленных правил. Вот только, похоже, в этой игре нельзя будет крикнуть: «Чур, нещетово!» и прекратить ее, когда захочется…

Да он и был, по сути, мальчишкой: Рой только сейчас, вблизи, увидел, насколько тот молод, — едва ли не моложе его самого. Еще, наверное, и не брился никогда, если эти горцы вообще бреются.

Он наткнулся на прямой открытый взгляд глаз — не золотистых, как у того горца, а ярко-голубых, как виденное мельком (или привидевшееся) небо чужого мира, — и ему захотелось уйти, убежать отсюда. Хоть куда, но только чтобы эта затянувшаяся игра завершалась без него.

— Выходите, арестованный, — отпер решетчатую дверь фельдфебель…

* * *
Автомобиль капитана остановился в паре километров от городка, в распадке между двух невысоких сопок. Могучему Зартаку уже не хватало здесь мощи вздыбить каменные волны на километровую высоту, и они постепенно понижались, чтобы в нескольких десятках километров влиться в огромную равнину. Когда-то здесь добывали камень, и четверть одной из сопок была стесана до белоснежной сердцевины, истерзанной бурами, клиньями и пилами, с помощью которых от основного монолита отделяли ровные, словно кубики рафинада, каменные параллелепипеды, часть из которых так и валялась здесь. Помпезный «имперский» стиль канул в вечность вместе с монархией, а функциональной архитектуре «эпохи Отцов» почти не требовался натуральный камень — строители легко обходились железобетоном и кирпичом.

Вел вездеход сам Фогуту, а Рой с фельдфебелем на заднем сиденье стискивали плечами арестованного. Или делали вид, что стискивают, сами вжатые в дверцы могучими бицепсами. Капралу все время казалось, что пленник пытается сжаться, сделаться поуже, не из-за неуверенности или страха — великану было стыдно, что он своими габаритами доставляет неудобство соседям. Он несколько раз по дороге пытался заговорить, но Набигобу только свирепо цыкал на него, и это дитя природы послушно замолкало, будто взаправдашний малыш, ненароком затесавшийся во взрослую компанию.

«Я больше так не могу! — в панике думал Рой, до боли в руках сжимая автомат. — Пусть этот кошмар поскорее кончится!..»

Он пытался себя убедить, что это — все та же самая комедия. Что огромного подростка только «пугнут, чтобы наложил в штаны» и отпустят с миром. Но сам не верил себе…

— Все, приехали, — капитан легко соскочил в белоснежную пыль и взял с пассажирского сиденья автомат. — Вылезайте.

Вся троица неуклюже выбралась из вездехода, причем горец пытался помочь обоим своим конвоирам.

— Набигобу! Остаешься здесь и охраняешь машину.

Фельдфебель неуверенно глянул на Роя.

— Может, пусть малец лучше покараулит? Мне сподручнее как-то…

— Выполняйте приказ, фельдфебель! — в голосе капитана лязгнул металл.

— Слушаюсь! — прищелкнул каблуками старый солдат.

Трое — капитан впереди, горец посередине, капрал замыкающим — долго спускались по крутой, прихотливо виляющей по склону тропке в напоминающую пустой мраморный бассейн котловину. Рой не мог оторвать глаз от ног пленника, казалось не касающихся неверной тропы. С такой грацией по каменному крошеву мог скользить только местный житель, карабкающийся по горам с самого рождения. Значит, капитан прав, и этот большой ребенок — вражеский шпион?

— Довольно, — остановился капитан. — Вот тут хорошее место. Раздевайся, — бросил он арестованному.

— Послушайте, — вновь подал тот голос — глубокий, красивый, как у оперных певцов, которых Рой в прошлой жизни иногда видел по телевизору. — Может быть, вы все же выслушаете меня? Сейчас нас только трое, и я, наверное…

— Раздевайся, сволочь! — Лицо офицера исказилось ненавистью — Гаал еще никогда не видел его таким. — И заткнись сам, если не хочешь, чтобы я заткнул тебе рот вот этим!

Он выхватил пистолет и сунул его прямо в лицо отшатнувшемуся великану, до крови разбив тому губу.

— Расстегни ему наручники, капрал!

Рой осторожно, чтобы не поранить запястья арестованного, опухшие так, что дужки почти скрывались в сине-багровой складке, отомкнул «браслеты» и снял их, заслужив благодарный взгляд необыкновенных глаз необыкновенного «малыша».

Он быстро освободился от одежды и стоял теперь перед егерями в одних серебристых трусах, прекрасный, как бронзовая статуя древнего героя из Императорского Музея, которую Рой видел еще в школе. Стоял перед двумя вооруженными людьми и спокойно улыбался, растирая запястья. По подбородку стекала струйка крови — похоже, капитан стволом пистолета выбил ему зуб, — но он даже не пытался утереться. Он не пытался бежать, не думал, судя по всему, о сопротивлении. Он продолжал выполнять правила чужой игры…

— Видал, какие штаны? — указал стволом пистолета Фогуту. — Они их, говорят, из паутины ткут. Даже не они, а сами пауки для них стараются. Верно, а, горец?

— Неверно, — горец улыбнулся. — Я — не горец, а эта ткань не паутина, а синтешелк. Ее вообще не ткут — прямо готовую одежду и делают. Машина такая есть…

— Что ты мне тут заливаешь? — вскипел офицер. — Какие машины? Вы же дикари! Нахватались слов, как дрессированные вороны, и каркаете их, не понимая смысла.

— Вы не правы…

— Заткнись. Даю тебе последний шанс, горец! Скажи, сколько ваших шпионов рулят проклятыми выродками в Столице, назови их имена, как их найти, и будешь жить.

— Мы никем не рулим…

— Все. Десять шагов вперед, не оборачиваясь.

Великан повернулся и пошел, так же легко ступая по каменному крошеву босыми ногами, как капрал в сапогах.

— Огонь! — прошипел Фогуту, толкая Роя в плечо рукоятью пистолета. — Очередью. Цель ниже лопаток — ствол уведет вверх.

Капрал медленно поднял автомат, кажущийся таким тяжелым, словно на ствол подвесили двухпудовую гирю.

«Сейчас, — стучало у него в мозгу. — Сейчас я нажму на спуск, и этот человек умрет. С такого расстояния пули пробьют его навылет. И разом отомщу за Дону, за маму… За все… А как же тот горец, полет, счастливый мир под голубым небом?..»

— Нет, я не могу. — Автомат с лязгом вывалился из его ставших вдруг ватными рук. — Давайте отпустим его, господин капитан! Его нельзя убивать — вы же видите! Он сумасшедший! С сумасшедшими не воюют!

— Прекрати истерику, щенок! — Глаза Фогуту сузились, словно смотровые щели вездехода. — Я так и знал, что ты не солдат, а баба! Убедиться только хотел окончательно. Подними автомат, тряпка, и стань в сторонке. Смотри, как поступает с врагами и шпионами настоящий солдат…

Похоже, что приговоренный все отлично слышал. Он полуобернулся на ходу, но не остановился, а Рой, трясясь, словно в лихорадке, немо смотрел на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под левой лопаткой.

— Стой, — сказал господин капитан, не повышая голоса. — Повернись. Я хочу видеть страх в глазах твари, в которую буду стрелять.

Горец остановился и снова повернулся к нему. В глазах его не было никакого страха — Рой мог в этом поклясться!

— Стрелять? — сказал он, делая шаг. — В меня? За что? Впрочем, это неважно… Дайте сюда пистолет.

Господин капитан, держа пистолет у бедра, навел дуло на горца.

— Я считаю до трех, — сказал он. — Вернись на место. Раз!

— А ну, дайте сюда пистолет, — сказал горец, протягивая руку и направляясь к господину капитану. — Ваша игра не удалась: я, как видите, не боюсь вас.

— Два! — сказал господин капитан.

— Не надо! — крикнул Рой.

Господин капитан выстрелил. Горец былуже близко. Рой видел, как пуля попала ему в плечо и как он отшатнулся, словно налетел на препятствие.

— Дурак, — сказал горец. — Дайте сюда оружие, злобный дурак…

Он не остановился, он все шел на господина капитана, протянув руку за оружием, и из дырки на плече вдруг толчком выплеснулась кровь. А господин капитан, издав странный скрипящий звук, попятился и очень быстро выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Горца отбросило, он упал на спину, сейчас же вскочил, снова упал, приподнялся, и господин капитан, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Горец перевалился на живот и застыл.

У Роя все поплыло перед глазами, и он без сил опустился на пыльный каменный куб. Ноги его не держали. В ушах его все еще звучал отвратительный плотный хруст, с которым пули входили в тело этого странного человека, появившегося в его жизни так внезапно и так же внезапно ушедшего. Потом он опомнился, но еще некоторое время сидел, не рискуя подняться на ноги.

Коричневое тело горца лежало среди белоснежных камней и само было неподвижно, как камень. Алые струйки медленно ползли по жадно впитывающей их пыли. Господин капитан стоял на прежнем месте и, держа пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Роя он не смотрел. Потом он докурил до конца, до самых губ, обжигаясь, отбросил окурок и сделал два шага в сторону убитого. Но уже второй шаг был очень короткий. Господин капитан так и не решился подойти вплотную. Он произвел контрольный выстрел с десяти шагов. Он промахнулся. Рой видел, как каменная пыль брызнула рядом с головой горца…

ЧАСТЬ 2 КАТОРЖНИК

Глава 7

Так-так… Да-да… Нет-нет… Так-так… Так-так… Да-да…

Колеса поезда отстукивали свой неровный ритм, наматывая километр за километром, и порой Рою, лежащему на своей жесткой полке, казалось, что он начинает улавливать в этом перестуке какой-то смысл. Но иллюзия тут же исчезала — полотно укладывали во время войны, когда было не до стандартов. Неточности стыка, неровности насыпи и масса прочих мелочей и порождали такую замысловатую мелодию.

Это рассказал бывшему капралу, а теперь заключенному с шестизначным номером на груди и спине красной тюремной робы, его товарищ по «купе» — двухместной камере в арестантском вагоне, отгороженной от двух с лишним десятков таких же тонкими перегородками, а от коридора, по которому прохаживался надзиратель, — решетчатыми дверями. Пожилой одутловатый очкарик, разместившийся на нижней полке, в прошлом — армейский интендант, потом — какой-то чин в департаменте Общественного Блага, был, по его словам, осужден за сущую безделицу: пустил налево пару вагонов с продовольствием, предназначавшимся для южных засушливых провинций Республики, мучимых страшной засухой второй год подряд. На его беду, времена наставали суровые, в высоких кабинетах все больше кресел лишалось своих владельцев, хорошо нагревших сиденья задницами еще при Отцах, а их места занимали юноши и девушки с горящими глазами, не признававшие полутонов. Хищения у государства в таких размерах приравнивались к государственной измене, и очкарику не хватило всего чуть-чуть, чтобы вместо бессрочных каторжных работ получить «пеньковый галстук» на шею.

Точно так же, как государственный обвинитель чуть-чуть не смог дотянуть Роя до участия в вооруженном мятеже, до его организации. Был бы бывший капрал Гаал хотя бы прапорщиком — петля затянулась бы на его шее, как у всех офицеров, начиная с капитана Фогуту. Но капрал, как ни крути, был слишком мелкой сошкой и организовать мятеж, по логике государственных мужей, никак не мог. Что не помешало им, впрочем, вынести отдельное определение в адрес фельдфебеля Набигобу, которому была оказана неслыханная честь — его приравняли к офицерам.

«Наверное, их всех уже казнили, — думал Рой, глядя в потолок, на котором, как кадры старинной киноленты, мелькали отсветы уносящихся назад придорожных фонарей: стекло за толстой оконной решеткой было неимоверно грязным и напоминало мутный негатив. — Месяц уже прошел после оглашения приговора…»

Капитана он в последний раз видел на суде, в клетке для обвиняемых, бледного, с костылем, перевязанного несвежими бинтами… Фельдфебель не отходил от своего командира и на скамье подсудимых, нянчился с ним, как с малым ребенком, помогал ходить, подниматься, когда судья выкликал его имя, хлопотал вокруг до прихода тюремного врача, когда тот терял сознание… Странное дело: Рою тогда, после расстрела странного горца, казалось, что он возненавидит командира навсегда, но служба есть служба. Товарищи, отправившиеся «расстреливать» опозорившихся проверяющих, рассказывали об этой комедии с таким юмором, в таких красках, что он постепенно уверил себя: у капитана Фогуту поначалу и в мыслях не было убивать великана взаправду. Попугать, выведать важные сведения — да, но не убивать. Тот сам виноват — разозлил офицера, попытался отобрать пистолет… Может, и убил бы их обоих, удайся ему задуманное.

Рой знал, что это не так, но так было проще… Он и на суде, когда речь зашла об этом «эпизоде», рассказал все в этом ключе. Вряд ли его попытки выгородить командира сильно помогли ему, но взгляд из-под бинтов вроде бы стал мягче…

Как гладко начинался поход — гарнизоны встречных городов и городков охотно переходили на сторону восставших, весть о мятеже горных егерей разносилась вокруг быстрее любых гонцов и, кажется, радиосообщений. В Вегату — первом староимперском городе на равнине — к Армии Возмездия присоединились двенадцатый бронетанковый полк и сороковая мотопехотная дивизия. Конечно, от столь грозных некогда частей сейчас, в эпоху демилитаризации Республики, мало что оставалось — они давно были кадрированы и урезаны во всем, в чем только можно. Однако несколько сотен офицеров и солдат, прошедших войну и озлобленных донельзя «благодарностью» родины, намного усилили растущую на глазах армию.

Будущее виделось в радужном свете. Казалось, что стальной вал прокатится, не встречая сопротивления, до самой Столицы, и армия войдет в нее без боя, под грохот оркестров и ликование горожан. Но все кончилось в один момент…

Власть нанесла ответный удар, когда до цели оставалось не более двух суток перехода по шоссе.

Длинная колонна, состоящая из крытых грузовиков с солдатами, танков и бронетранспортеров, бензовозов и штабных вездеходов, прикрываемая с воздуха барражирующими над ней вертолетами, втянулась в долину Пабуду — древнюю житницу Империи, славящуюся некогда своими фруктовыми садами. Фруктов и сейчас было достаточно: местные жители ведрами таскали их к ползущим вдоль многочисленных деревень и городков машинам, чтобы не продавать — дарить солдатам. В них видели спасителей, способных вернуть если не имперские времена, о которых вспоминали сейчас со светлой ностальгией — тогда, казалось, земля сочилась молоком и медом, а все блага земные просто сыпались с неба, — то порядок и уверенность в завтрашнем дне. Как «при Отцах», годы правления которых тоже начали понемногу подергиваться розовым флером. Плотность населения здесь была велика — долина каким-то образом уцелела во время той страшной войны, вода и почва тут были относительно чисты, поэтому наряду с исконными обитателями тут проживало много пришлого люда. А это диктовало и повышенную «заботу» со стороны Неизвестных Отцов — вышки ПБЗ стояли тут особенно густо…

Штабные стратеги советовали «генералу Фогуту» — он по-прежнему не снимал своей капитанской формы, хотя в подчинении у него были и бригадиры, и полковники, и даже один генерал, правда, отставной — обойти это сулящее неприятности место стороной. Об истинном назначении башен теперь, стараниями «свободных» прессы и телевидения, не знал только глухой и слепой, а тут — рядом со столицей — можно было ожидать любых сюрпризов. Но разведка докладывала о «наличии отсутствия» сколько-либо значительных сил противника, прикрытие с воздуха действовало успешно, и командующий не пожелал тратить лишние сутки на обход долины. Тем более, что число башен по мере приближения к Столице возрастало повсеместно, хотя и неравномерно. Он считал, что лучше проскочить долину по отличному шоссе, чем распылять силы, двигаясь по нескольким дорогам в обход.

И эта самоуверенность обернулась катастрофой.

Удар депрессии был ощутим почти физически: словно гигантскими клещами из организма каждого из тысяч солдат, офицеров, мирных жителей разом выдернули некий стержень, поддерживающий все. Рой увидел, как сидящий напротив него солдатик сжал голову ладонями, будто собираясь ее раздавить, и принялся раскачиваться из стороны в сторону; кто-то плакал навзрыд, кто-то бормотал нечто неразборчивое… Капрал ощутил тоску гораздо большую, чем тогда, после смерти мамы и исчезновения Доны. Так, наверное, должен чувствовать себя малыш, потерявшийся в магазине, где полно чужих людей, но нет единственного, близкого тебе человека..

В задний борт их грузовика с размаху врезался другой, и через проем в раздернутом пологе Рой видел, как упал на руль водитель — здоровый мужик лет под сорок — и как затряслись от рыданий его плечи. Сидящий рядом с ним офицер — знаков различия было не разглядеть сквозь пыльное стекло — вынул из кобуры пистолет и разрядил его себе в висок, забрызгав кабину кровью.

Чувствуя на щеках слезы — было жалко всех на свете, и офицера-самоубийцу, и товарищей, и себя самого, — Рой вывалился из кузова, больно ударившись при этом о землю, и побрел вдоль колонны. Местные, побросав ведра и корзины, предавались всеобщему унынию, и рассыпанные фрукты хрустели под ногами. Несколько машин пытались вырулить из образовавшейся пробки, давя своих товарищей, не обращающих на опасность внимания. То тут, то там гремели выстрелы — кто-то, не в силах противостоять депрессии, сводил счеты с жизнью. Навстречу понурому Рою брели плачущие люди…

Один из вертолетов прикрытия вдруг завалился набок и косо, рубя бешено вращающимся винтом тенты грузовиков и людские тела, вошел в самую гущу скучившихся автомобилей. Рванул барабанные перепонки взрыв, столб пламени поднялся вверх фантастическим черно-оранжевым грибом…

Разгром был полным. Но этим дело не ограничилось.

Над колонной, казалось из ниоткуда, возникли странные, никогда не виденные Роем ранее летательные аппараты — бесшумные, стремительные. По тентам грузовиков, по броне танков, по людям густой волной стегнул град чего-то, что солдат сперва принял за пули. Увесистая «виноградина» ударила его в плечо, заставив руку повиснуть безвольной плетью. Он прянул в сторону, закатился под грузовик и с ужасом глядел из-под колес, как кругом, словно поленья, валятся человеческие тела. А «град» все продолжал барабанить, вздымая фонтанчики пыли, врезаясь в неподвижно лежащих людей, отскакивая от твердых предметов.

Вспомнив о своей ране, Рой вытащил из кармана аптечку и изумился: хотя весь рукав от плеча до кисти промок насквозь, это была не кровь: жидкость без цвета и запаха напоминала обычную воду, но стоило прикоснуться к мокрой ткани, как подушечки пальцев потеряли чувствительность, словно на трескучем морозе.

Он понял, что столичные «гуманисты» вкупе с излучением применили какое-то «нелетальное» оружие, о котором приходилось слышать раньше. Солдаты противника выводились из строя, но оставались живыми, и это обстоятельство, как светоч истинного гуманизма, превозносилось до небес. Ну, а то, что неуправляемые машины сами по себе могут калечить и убивать своих безвольных хозяев, не принималось во внимание. Лес рубят — щепки летят: войны без жертв не бывает…

А потом он увидел и самих «гуманистов».

Кажущиеся нечеловеческими из-за туго обтягивающих тело белоснежных комбинезонов и огромных круглых голов-шлемов с зеркальным забралом безликие фигуры бродили между машинами, постреливая из больших «пистолетов» в еще шевелящихся людей — зачищали огрехи воздушного удара. На глазах Роя один из наполовину парализованных солдат приподнялся и разрядил автомат в ближайшего к нему карателя. Пули, выпущенные почти в упор, легко сбили того — кажется, женщину, судя по фигуре, — но он тут же поднялся на ноги и стрелял своими «нелеталками» в нападавшего до тех пор, пока солдат не перестал двигаться. Значит, «гуманисты», облаченные в какие-то пуленепробиваемые костюмы, были неуязвимы, и это следовало запомнить.

Пришельцы из другого мира, «успокаивающие» взбунтовавшихся аборигенов.

Тогда у Роя еще не возникало таких ассоциаций: он старался втиснуться в землю как можно глубже, притвориться мертвым, парализованным, камнем, наконец, лишь бы только стрелки не обратили на него внимания.

И ему это удалось…

* * *
— Выходи! Выходи!

Роя разбудил грохот решеток и крики надзирателей. Вагонные колеса прекратили свою нескончаемую песню, и это означало одно: тюремный поезд прибыл на место.

Его посадили в поезд ночью, к тому же очень быстро — выдернули из фургона без окон и без лишних проволочек сунули в двухместную клетку, где уже томился его сосед-комбинатор, — поэтому тюрьму на колесах он при свете дня увидел снаружи впервые за несколько дней, проведенных в пути. Три десятка вагонов, первые четыре — привилегированные, с двухместными клетками, а остальные — обычные теплушки вроде той, в которой он когда-то ехал на фронт. Стало быть, ему, участнику вооруженного мятежа и государственному изменнику, была оказана своеобразная честь.

Но на этом почести кончились: осужденных быстро пересчитали, «пассажиров» передних вагонов вперемешку с «теплушечниками» споро загрузили в автофургоны с жестяными кузовами, набив, как сельдей в бочку, и повезли в неизвестность.

— Ты че, паря, — ткнул Роя кулаком в бок угнездившийся рядом типчик утрированно криминального вида: испитая физиономия с перебитым носом, металлическая «фикса» во рту, руки, сплошь испещренные татуировками. — Особый какой-то? Нас, понимаешь, в «общаке» везли, а тебя — в спальном вагоне, как барина какого. Колись, чего натворил.

Бывший капрал не успел ответить.

— Так это ж изменник родины, — прохрипел заросший до самых глаз неопрятной бородой мужик, занявший самое удобное место в кузове, — у неплотно прилегающей дверцы, через щель которой в духоту переполненного «автозака» пробивалась тоненькая струйка воздуха. — Ты на прикид его глянь, Клещ!

Из двух десятков человек в красную робу был облачен только Гаал, остальные — кто во что горазд. Хорошо хоть, кандалы, соединяющие тонкими, но прочными цепочками руки и ноги, перед погрузкой в фургон сняли — видимо, это имущество принадлежало передвижной тюрьме, и теперь права на его ношение осужденный не имел.

— А-а-а! Вражина! — нехорошо осклабился названный Клещом. — Родину не любишь? Республику нашу не уважаешь?

— Пошел ты, — огрызнулся Рой.

— Ответ неправильный. — В руке уголовника блеснула узкая полоска металла — Я сейчас тебе, вражина, лишнюю дырку сделаю и скажу, что так и было.

Происходи это не в тесноте и скученности ящика на колесах, Рой ничуть бы не испугался: этого сморчка он мог пополам перешибить. Но тут… Сидящие рядом будто невзначай сдавили Гаала с боков, лишая тем самым маневра, а заточка уже маячила в непосредственной близости от горла.

«А ведь порежет! — мелькнула паническая мысль. — Одно движение — и я буду биться тут среди равнодушных людей, обрадованных бесплатным развлечением, истекая кровью…»

— Заткнись, Клещ, — лениво донеслось из самого темного угла «автозака». — И железку свою спрячь, баламут.

— А чего он, Кривой, лается! — плаксиво откликнулся Клещ — в его руке уже не было никакого ножа. — Всякий, понимаешь, рад сироту обидеть! Я ведь спросил только, а он — лаяться!

Окружающие захихикали: какое-никакое, а развлечение продолжалось.

— Заткнись, говорю, — повторила темнота. — В дороге не нарезвился? Приедем на место, заселимся в «нумера», разберемся, кто есть кто. А пока — никшни.

От равнодушного тона невидимого человека, без сомнения имевшего здесь непререкаемый авторитет, Рою стало не по себе. Он, выросший среди людей, мудро не зарекающихся ни от сумы, ни от тюрьмы, с детства слышал рассказы о неволе. И о каторжниках времен Империи, и о воспитуемых «отцовской» эпохи… И знал, что во всех тюрьмах, независимо от существующего строя, самая неблаговидная роль отводится противникам государства — политическим, злоумышлявшим против государя императора, выродкам, не желающим жить при мудром правлении Неизвестных Отцов… Что любая власть прощала самому «невинному» с ее точки зрения элементу — криминальному — любые вольности по отношению к духовным своим врагам. Мол, в чем вина вора, убийцы, мародера, насильника, даже растлителя? Преступление он совершил для удовлетворения своих потребностей — чувства голода, жадности, похоти, наконец, — в душе оставаясь патриотом. А злоумышлявший против власти опасен уже своим неприятием его, государства. А значит — недостоин снисхождения, и все, что творится в его отношении «заблудшими патриотами», — приветствуется, ибо, таким образом, он, мерзавец, искупает свою вину…

Рой, поднявший оружие против «истинно народной власти» — Республики, — встал в один ряд с отщепенцами. И он в первый раз пожалел, что не погиб тогда в Пабудской долине, как многие его товарищи, или не был приговорен к позорной смерти вместе с другими. Потому что позорная смерть лучше позорной жизни, которая его ждала впереди…

* * *
Ему не довелось тогда быть «добитым» карателями — уже в тюрьме он слышал рассказы о муках полностью парализованных «несмертельным» оружием неуязвимого врага. Многие, нашпигованные обездвиживающим зельем сверх нормы, так и не пришли в себя, а кто-то остался калекой на всю жизнь. Лес рубят… Сам Рой, получивший лишь небольшую дозу «успокаивающего», вдосталь намучился с недействующей словно протез рукой, пока кружным путем добирался до Столицы. Теперь он на собственной шкуре ощутил, что приходилось чувствовать каждый день ротмистру Лоосу и другим инвалидам.

Еще хуже стало, когда «наркоз» начал отходить и оживающая конечность превратилась в сосредоточие вселенской боли. Оказывается, чтобы последствия проклятого снадобья не были такими жуткими, «гуманисты» вкалывали плененным мятежникам специальный антидот. Не всем, конечно, но что тут поделаешь, если руки до всех не доходят? Врач тоже оказывает помощь не всем, а лишь тем, кому способен помочь в данный момент. Так что в очередь, в очередь… Многие так и не дождались своей очереди.

Но все это Рой узнал уже потом, в общей камере внутренней тюрьмы бывшего Департамента Общественного Здоровья, а тогда гонимому всеми беглецу приходилось лишь скрипеть зубами от жуткой боли.

Отца он уже не застал, и куда тот делся, никто ничего внятного сказать не мог. Соседи, знавшие Роя с детских лет, только пожимали плечами: сами, мол, ума не приложим — пил после похорон госпожи Гаал безбожно, почти все имущество распродал за пойло свое… А куда потом пропал… Нет, мертвым его никто не видел. В бывшей квартире Гаалов жило шумное многодетное семейство беженцев с засушливого юга, и странного гостя — Рой благоразумно сменил свой горно-егерский мундир на какие-то обноски, добытые у сердобольных селян по дороге в город, — встретило, как говорится, в штыки. Больше в родном доме, ставшем чужим, беглецу делать было нечего…

Друзей отыскать не удалось. Аллу исчез без следа, и не было у него, приютского, родственников, у которых можно было выяснить его нынешнее местоположение. Малыш Дак, как и следовало ожидать, «связался со шпаной» и тоже пропадал неизвестно где неделями — об этом Рою поведала госпожа Таан, мать приятеля, в перерывах между охами и ахами по поводу плачевно выглядевшего друга ее ненаглядного «сыночки». Ну, а Зариса он даже не пытался искать: потерявший управление вертолет упал прямо на грузовик, где оказался в тот момент капрал Текуду, — капитан распределил всех своих подчиненных командирами вновь образованных взводов и отделений. Что стало с его собственными кратковременными подчиненными, Рой тоже не представлял… Возможность завалиться к одной из многочисленных своих бывших подружек — симпатичный парень нравился многим, да и выбора особого не было у девушек, ровесники которых были изрядно прорежены войной, — он и в мыслях не держал. Почти со всеми он расставался без сожаления, а с последней — перед вербовкой в егеря, — наоборот, с большим скандалом. Хорош же он будет, появившись на пороге у нашедших, может быть, уже свое счастье женщин, оборванный, грязный, с парализованной рукой… Оставался только ротмистр Лоос, но разве мог себе позволить Рой подставить человека, которого и так уже, наверное, терзают за связь с одним из участников мятежа?

Помощь пришла оттуда, откуда он ее никак не ожидал.

С невыносимой болью помог справиться, как ни странно, презираемый им Фэт Булут, оставшийся не у дел, — как он сам утверждал, временно. Бывший оператор подпольного излучателя наткнулся на балансирующего между миром грез и явью одноклассника в своем подъезде, куда тот забрел совершенно случайно. Не в силах терпеть боль, Рой выменял за автомат — последнюю оставшуюся у него ценность — несколько доз наркотика и шприц у уличного барыги. Все равно оружие ему, однорукому, было ни к чему теперь. Но сделать себе укол самостоятельно он толком не смог, да и с «дурью» его, как выяснилось, бессовестно надули…

Фэту удалось вытащить Роя буквально с того света. Толстячок хлопотал вокруг приятеля несколько суток, как наседка вокруг цыпленка. Вымывал с помощью капельницы остатки отравы из крови, вскрывал и чистил нарыв, образовавшийся после неправильно сделанного укола, помогал разрабатывать никак не желающую восстанавливаться руку… Как выяснилось, при Отцах его выгнали за «баловство с сильнодействующими средствами» с медицинского факультета, и в лекарствах и процедурах он толк знал.

Рой отлеживался в его холостяцкой квартирке — тот, как и в школе, панически боялся особ прекрасного пола, — разминал постепенно обретающую утраченные функции конечность и все мучился раскаянием: подумать только — все эти годы, и в школе, и после, он презирал и поплевывал свысока на этого несуразного человечка, отплатившего ему за это добром.

Фэт рассказал нежданному своему гостю о случившемся за время счастливого его «отшельничества» в горах Зартака: о многолюдных демонстрациях лишившихся работы — предприятия закрывались по всей стране, выплескивая на улицы все новые и новые орды безработных, о переменах в руководстве Республики и ее нынешней политике, о переполохе, вызванном егерским мятежом… Узнал от него Рой и о «просветленных» — новой Боевой Гвардии Республики, сменившей старую, окончательно изжившую себя. Сплошь состоящая из молодых людей, преданных до фанатизма своим кумирам, заседавшим ныне в бывшем дворце Неизвестных Отцов, она даже форму сменила на ярко-белую, радикально отличающуюся от черных комбинезонов предшественников.

— Так и говорят, — доверительно шептал на ухо «пациенту» толстяк Булут, — мол, палачи Боевой Гвардии надевали черное, чтобы не была заметна кровь, которую они проливали. А они, Слуги Света, «СС» сокращенно, крови принципиально не проливают, поэтому маскировка им не нужна. Они-де лекари больного общества, врачи, а белоснежные их одежды — своего рода больничные халаты.

— Ну да, врачи, — криво усмехался Рой, перед которым вставала картина: стерва в белом, расстреливающая парализующими капсулами беспомощного солдата. — Крови они не льют…

Фэт только поддакивал: «эсэсовцы» лишили его работы, разгромив тот самый притон, в котором Гаал тогда искал пропавшую Дону. Булут едва не угодил за решетку, его спасло только вмешательство отца — известного врача, занимающего какой-то высокий пост в здравоохранении Республики. Видимо, и «просветленные», из которых сейчас на две трети состояло правительство, не были чужды мздоимству.

— А почему Слуги Света? — спросил своего «няньку» Рой.

— О-о! Знаешь, чем они «просветлены»? Мировым Светом! Дескать, было им откровение свыше, которое очистило их и открыло сердца Мировому Свету, а потому несут они его сияние до сих пор непросветленным, открывают глаза незрячим…

Рой не успел поведать другу об истинном просветлении, снизошедшем на него на горе Андак-Огу, о том, что такое на самом деле Мировой Свет, — его прервали на полуслове затянутые в белое Слуги Света, ворвавшиеся в квартирку Булута разом через выбитую дверь и оба окна. Не позволили святотатцу осквернить свой фетиш нечистыми устами…

Глава 8

Клещу с Кривым так и не удалось «разобраться» с Роем.

Лагерь оказался большим прямоугольником вытоптанной земли, со всех четырех сторон окруженным джунглями. Между двойным рядом колючей проволоки и крайними деревьями оставалась узкая полоса, усеянная пнями. Приземистые бараки, вышки с маячащими на них часовыми — все, как и должно быть в подобного рода «учреждениях». Немного озадачивало то, что лагерь был разделен на две части — большую и меньшую, отделенные такой же, как и по периметру, оградой.

Вновь прибывших выстроили под дышащим жаром равнодушным небом на окруженном бараками плацу. Их оказалось неожиданно немного — всего несколько сотен человек, собранных в две нестройные шеренги. Часть осужденных, наверное, отправили в другой лагерь — по слухам, их тут, вдоль Голубой Змеи, за годы справедливого правления Неизвестных Отцов расплодилось огромное множество. Большинство, по тем же слухам, пустовало, но этот на безлюдье явно не жаловался.

— Добро пожаловать в ад! — сиплым басом приветствовал новичков дородный офицер, щеголявший в серой форме с белой полосой на груди и спине.

Обмундирование Вспомогательного Корпуса было хорошо знакомо Рою по войне с Хонти. Штрафников, набранных из воспитуемых и прочего сброда, бросали на самые опасные направления. Говорят, что печально знаменитая битва на Стальном плацдарме началась именно с атаки штрафников, посаженных в старые, списанные танки времен Империи и посланных на минные поля, чтобы за ними прошли новейшие «Драконы». Со своей задачей тогда смертники справились на «отлично» — за ними шли передвижные излучатели, поднимавшие боевой дух, — однако мудрое командование не учло, что опасаться следует не только противотанковых мин, но и ядерных фугасов. И Стальной плацдарм стал могилой не только штрафных рот, но и всего цвета и гордости вооруженных сил Метрополии…

— Солдаты! — заорал толстяк, отпихнув протянутый ему высоким стройным офицером мегафон. — Да, я не ошибся, я обращаюсь к вам, как к солдатам, хотя все мы — и я в том числе — пока еще дерьмо, отбросы общества… Мерзавцы и сволочи! Я ношу этот мундир штрафника, — он дернул себя за рукав так, что едва не свалился с невысокой трибуны, и Рой вдруг понял, что «оратор» в стельку пьян, — потому, что его надели на меня проклятые Неизвестные Отцы! Надели безвинно! И я такой же, как вы! Разве что вы, стадо, — там, а я — здесь!

Он стукнул по перилам, огораживающим трибуну кулаком, промахнулся и снова едва не упал, вовремя пойманный помощником за талию. Видимо, перила были поставлены именно во избежание инцидентов.

— Будьте благодарны, что вам разрешают нынче выступить в бой. Да-да, в бой! Потому что там, — офицер указал на виднеющийся из-за «колючки» лес, — враг. Неживой. Но от того не менее опасный и коварный. Через несколько дней, недель или месяцев — как кому повезет — почти все вы сдохнете, и это будет хорошо. Но те из вас, подонки, кто уцелеет, смоют свой позор и смогут когда-нибудь вернуться домой. Если кто-нибудь дома обрадуется таким подонкам, как вы, негодяи!

Человек в сером мундире вдруг принялся рыться под полами кителя, будто собрался тут же, прилюдно, оправиться. Судя по смешкам в строю, так показалось не только Рою. Но офицер ограничился лишь тем, что вытащил откуда-то из потайного кармана плоскую фляжку и сделал несколько глотков. Гаал видел, с каким вожделением смотрели на это его соседи, как дергались в такт глоткам их поросшие щетиной кадыки…

— Молчать! — оборвал смешки в строю заметно взбодрившийся начальник. — Вы думаете, что приехали на курорт? Никакого курорта! Это я вам говорю, ваш боевой товарищ Анипсу. Вы будете здесь жрать ровно столько, насколько наработаете. Сколько наработаете — столько и сожрете. Выполните норму — ляжете спать сытыми. Перевыполните — получите премию! — офицер красноречиво щелкнул себя по горлу. — Только не надейтесь, что это будет просто! Нет нормы — спать не жрамши. Дороги назад нет, зато есть дорога вперед. Кто попятится — сожгу на месте…

Видимо, на жаре его окончательно развезло: он уже нес откровенный бред.

— Это особенно касается водителей… Вопросы есть? Вопросов нет. Бр-р-ригада! Напра-во! Вперед… сомкнись! Дубье, сороконожки! Сомкнуться приказано! Капралы, массаракш! Куда смотрите?… Стадо! Разобраться по четыре… Капралы, разберите этих свиней по четыре! Массаракш…

Помощник кивнул двум охранникам, и те под белы ручки, осторожно, свели начальство с возвышения. Оставшись один, худощавый офицер поднес ко рту мегафон.

— Вы все поняли, — громыхнул над плацем жестяной бас. — Дополнять полковника Анипсу я не стану. Сейчас старшие троек, которым требуется пополнение, выберут из вас тех, кто им приглянется. Из остальных будут частью сформированы свежие тройки, частью — строительные отряды.

— А что строить будем, господин начальник? — выкрикнул рябой крепыш с наполовину отсутствующим ухом, стоящий через два человека от Роя.

— Вы строитель? — поинтересовался бас.

— Не-е, у меня квалификация не та! — под хохот товарищей развел руками корноухий. — Медвежатник я. Вот «медведя» я бы подломил.

— Не волнуйтесь, для всех работа найдется. В том числе и для вас. Желаю остаться в живых.

Высказав такое сомнительное, скажем, пожелание, офицер махнул рукой толпящейся возле трибуны группке заключенных в таких же, как у Роя, красных балахонах, разве что не новых, и пошел прочь.

«Аборигены» устремились к строю, без всяких церемоний выхватывая то одного, то другого новичка. Кто-то пытался отказываться: все уже знали, что «красные» работают по расчистке джунглей, напичканных всякого рода оружием, минами, самодвижущимися боевыми машинами. С одной стороны — почти вольные люди: в джунглях их не охраняли, и паек пожирнее, и все такое. Только разлететься кровавыми ошметками, напоровшись на мину-ловушку, не до конца еще сгнившую за четверть века, или сгореть в струе пламени, выпущенной автоматическим огнеметом, не улыбалось никому. Но «отказника» без церемоний награждали хлесткой затрещиной или тычком в зубы и под хохот вооруженных охранников, следующих за «покупателями» по пятам, вытаскивали из строя. Церемониться здесь, похоже, не привыкли. Так что, когда неприятный сутулый тип ткнул костлявой кистью-лопатой в сторону Роя, он без слов отстранил стоящего перед ним уголовника и шагнул вперед.

— Повезло тебе, — прошипел вслед ему Клещ. — Но еще не вечер — повстречаемся, вражина. Спи с открытыми глазами…

* * *
— Спать будешь здесь, — буркнул старший, указывая на нижнюю полку трехъярусных нар. — Сейчас топай к каптеру, получи все, что причитается. Скажи, Горбатый прислал.

Он брезгливо оглядел Роя с ног до головы и добавил:

— И клифт свой поменяй — в глазах от тебя рябит. Скажи каптеру, чтобы стираный дал. Нечего особенно выделяться.

С этими словами он повернулся и вышел.

В бараке было пусто, только в дальнем углу скреб грубые доски пола тряпкой какой-то человечек — от горшка два вершка, кожа да кости. Как только Горбатый исчез, коротышка живо вскочил с колен и подбежал к Рою.

— Слышь, новенький! — подмигнул он. — Чего тебе каптеру клифт сдавать? Давай сейчас махнем!

— На что? — доходяга не вызывал у молодого человека никаких симпатий.

— Найдем на что!

Семеня кривыми ножками, коротышка убежал куда-то в глубь барака и через минуту возвратился, держа в руках кипу бледно-розовых тряпок.

— Во! Не хуже твоего! — развернул он перед Гаалом когда-то красный, но теперь вылинявший донельзя комбинезон.

— Чего же мне менять новье на старье? — Рой разглядел аккуратно заштопанные дырки на груди и боку комбинезона: ткань вокруг них была темнее и другого оттенка. — Он же с убитого снят!

— А я не за так, — оскалил желтые и редкие, через один, зубы карлик. — Пятерку в придачу. Ты не думай — деньжата тебе ой как пригодятся. Тут не на воле — задарма прыщ не вскочит.

— Да и на воле не вскочит…

Сторговались на десятке с мелочью.

— Куда новый-то комбез девал? — буркнул угрюмый мужик, за спиной которого виднелись полки, уставленные жестяными мисками, мятыми котелками, кипами грубых одеял и прочим барахлом.

— Да поменял там, — неопределенно махнул рукой Рой — каптер не располагал к откровенности. — С доплатой.

— Ну и дурак. — Угрюмый выложил на стойку одеяло, тощую как блин подушку, миску и прочее, что должно было пригодиться новому заключенному. — Эта роба с мертвеца снята. Она вообще ни на что не годна — только на тряпку. Ни один идиот, кроме такого зеленого, как ты, ее не наденет. Поверье такое есть — одёжа с покойника несчастье притягивает. Надул тебя Шнырь. Много доплатил-то?

— Десятку…

— Дважды дурень, значит. Я бы две дал, да сигарет еще… Он же, пролаза, ее ко мне и притащит, значит, десятку как минимум заработал. Пойми, парень, ты тут не в санатории — ухо держи востро, а то враз оттяпают. Кстати, деньги при себе держать собираешься? Зря. Лучше мне отдай. Под расписку. У меня как в государственном банке.

— Спасибо… — растерянно пробормотал Рой. — Я уж лучше при себе.

— Ну, как знаешь. Я предложил — ты отказался. Было бы сохраннее.

— Верю…

— Трижды дурак! — в сердцах хлопнул ладонью по стойке каптер. — Не верь, не бойся, не проси! Запомни эти правила и тверди про себя как молитву. Иначе месяца тут не протянешь.

Барак постепенно заполнялся возвращавшимися с работ заключенными. Кто-то орал на застрявшего в душе, кто-то грызся с соседом из-за куска мыла, кто-то уже бренчал ложкой по миске, наворачивая выданную на ужин размазню, на нарах напротив увлеченно резались в самодельные карты, кто-то, не видимый за нарами, орал дурниной…

После отбоя Рой долго ворочался, не в силах уснуть, — по сравнению со здешней «кроватью» полка в вагоне-тюрьме казалась королевским ложем. Да и сопящее, храпящее, бормочущее и кричащее во сне соседство, вонь нестираной одежды, пота и человеческих испражнений, не говоря уже о таких радостях, как укусы насекомых, сну никак не способствовали. Забыться тяжелой, полной кошмаров одурью удалось лишь далеко за полночь.

И, разумеется, он не почувствовал, когда некая бесплотная тень бесшумно, почти не касаясь одежды, извлекла из кармана, казалось, надежно припрятанные деньги.

Жизнь в лагере начиналась…

* * *
На расчистку джунглей выступили затемно. Заспанные охранники долго возились, отодвигая секцию ограды, а потом, когда импровизированные ворота миновала последняя тройка, вернули на место.

— Зачем такие предосторожности? — спросил Рой.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — буркнул Горбатый.

— Так ведь, если не будет знать — рискует вообще не состариться, — резонно заметил третий — невысокий шебутной мужичонка со странным прозвищем Ботало.

Он шел впереди, таща на плече трубу ракетомета и обернутый проводом миноискатель. Вообще нагружены были все в тройке: Рой нес два ракетомета и ранец со снарядами, Горбатый — огромный рюкзак и допотопную винтовку.

— Не только мы ходим в джунгли, — нехотя и не совсем понятно ответил старший группы. — Джунгли тоже хотят к нам зайти…

Довольно стройный вначале отряд — больше полутора сотен заключенных — вскоре смешал ряды. Надзирателей с ними не было, поэтому все шли, как хотели. Кто-то курил, кто-то спорил с кем-то, сразу пятеро ржали, наверное, над рассказанным шестым анекдотом… Постепенно светало, ночной туман редел, и сквозь молочную дымку проступали силуэты деревьев по краям просеки — уродливые, похожие на черных великанов, жадно тянущих руки к людям. Пару раз по дороге попались сгоревшие гусеничные машины — уж на что Рой разбирался в танках, а такие еще не встречал: мощные шасси с установленными на них решетчатыми фермами. Проходя мимо, весь растянувшийся на добрую сотню метров отряд, будто по команде, ускорял шаг, стараясь миновать закопченную раскоряку с распущенными в траве гусеницами, уже увитую жадным вьюном.

— Что это они? — перебил Гаал Ботало, живописующего в красках, с какими женщинами ему доводилось общаться на воле.

— Фонят, — лаконично ответил Горбатый за спутника, даже не подумавшего прервать свой монолог об очередной монументальной, судя по его жестам, и сказочно любвеобильной подруге.

— Что? — не понял, Рой.

— Что, что! — Ботало прервал себя на полуслове. — Слышал, о чем я рассказывал?

— Ну…

— Ну, ну! Загну! Вот задержишься около этой дуры на полчасика — тебя такие рассказы интересовать больше не будут. Никогда. У нее вместо горючки — атомный котел. Вечная машина. По джунглям такие до сих пор ползают. А на них — ракеты. Тоже не с гороховой кашей. Понял теперь?

Рой понял. Еще маленьким, от отца, он слышал про последнее слово тогдашней боевой техники — самоходные ракетные установки, действующие в автоматическом режиме. Вычислить, где такая находится в данный момент времени, не мог ни один враг, и человек, причастный к созданию этих машин, мог гордиться по праву. Конечно, подробностей мальчишка тогда не узнал: слово «секретность» было вторым именем их славного завода. Зато теперь он видел это техническое чудо воочию…

Шли долго. Уже окончательно рассвело, когда первые две тройки заспорили, кому первому сворачивать у вешки с косо написанным мелом номером. Судя по всему, этот маршрут не пользовался большим успехом, и дело дошло до кулаков.

— Почему они спорят?

— А ты бы не спорил? — фыркнул Ботало. — Там минное поле сплошное. Над этим квадратом уже два месяца бьются, а толку — чуть. Народу там полегло — ужас. Кстати, твой вечерний костюмчик отсюда родом.

— Не мели ерунды, — одернул болтуна Горбатый.

— Как это ерунда! Никакой ерунды! Чавкин это клифт, а его тут на позапрошлой неделе прыгающей миной пристукнуло. Вместе с Хорьком и Ласковым. Одной миной — троих. Представляешь?

— Да не Чавкин. Шнырю его дней пять назад продали, не больше. — Генералов это комбинезон!

Напарники ожесточенно заспорили, как будто то, одежда которого покойника досталось по наследству новичку, имело особенное значение для обоих. А Рой поежился: он и не представлял себе, какие опасности таит каторга. Похоже, что подниматься в атаку на пулеметы — и то более здоровое занятие.

Саперы — а они все шестеро были с миноискателями — наконец решили, кому идти на опасный участок, и одна из троек осторожно ступила на неверную почву, шаря перед собой своими палками, словно слепые, ищущие дорогу. Рой со спутниками не успели отойти от этого места и на сто метров, как позади глухо ухнуло и вздыбился гриб зеленоватого дыма.

— Амба, — подытожил Ботало. — Пятерку ставлю, что Шнырю сегодня новый комбез достанется. Мало поношенный, но дырявый.

— По рукам, — согласился Горбатый. — Считай, что моя пятерка. У Хонтийца на мины нюх. Это пустышка.

— Какая пустышка? — напустился на товарища сапер. — Противотанковая бабахнула — по звуку слышно. Намотало кишки твоего Хонтийца на деревья. Я бы десятку поставил, да у тебя, как всегда, в кармане дырка, Горбатый!

— А давай переспорим на десятку!..

«Им что — заняться больше нечем, — тоскливо думал Рой. — Неужели и я таким через месяц стану? Если доживу…»

Он непроизвольно тронул на груди заштопанную дырку, проделанную осколком, который так недавно оборвал жизнь безымянного сапера.

Все больше и больше троек сходило на свои маршруты. На просеке оставалось человек тридцать, когда Горбатый остановился и вытащил из кармана изгвазданный лист бумаги, сложенный в несколько раз.

— Кажись, наш квадрат, а, Ботало?

— Ты старшой, тебе и карты в руки, — заржал сапер. — Наш, наш! Глаза разуй, Горбач, — вон дерево сломанное, и хрень эта под ней, которую мы на прошлой неделе уконтрапупили.

Действительно, более точное название для груды перекрученного металла, из которого под разными углами торчали погнутые стволы четырех крупнокалиберных пулеметов, подобрать вряд ли удалось бы.

Ботало подошел к останкам какого-то боевого механизма и похлопал по одному из стволов, покрытому толстой коростой ржавчины:

— Выскочила эта дура из-под земли и давай все вокруг свинцом шпиговать. Нашего третьего номера — как, бишь, его звали, а, Горбатый? — первой же пулей… Ракет пять в нее всадили, пока издохла! Живучая — страсть.

— Горазд ты заливать, Ботало! Две ракеты — тютя в тютю. Третью ты с перепугу в белый свет отправил.

Странное дело: чем ближе было опасное дело, тем разговорчивее становился нелюдимый поначалу мужик. И Рой его отлично понимал…

— Ну что, смертнички, перекурим это дело и потопаем. Как оно?

— А-а, один хрен, — махнул рукой сапер. — Все равно когда-то помирать, все к одному. Дай папироску, Горбач!

— Свои иметь надо, — протянул товарищу смятую пачку старшой.

— Благодарствуем…

— На! — рука с пачкой протянулась к Рою. — И ты, новичок, курни напоследок, что ли!

Где-то далеко глухо бухнул еще один взрыв. Каторжники занимались своей рутинной работой…

Глава 9

Разумеется, ни о каком настоящем снятии мин, как это представлял себе Рой, прослушавший двухчасовой курс саперного дела в учебном полку, не шло и речи. Ботало, бредя впереди товарищей, держащихся от него на разумной дистанции, помечал скопление металла, скрытого под землей, вешкой и шел дальше, водя над травой рамкой своего прибора, а Горбатый устанавливал на предполагаемую мину маленькую, не больше спичечного коробка, шашку взрывчатки. Поджигался коротенький запальный шнур, все трое вжимались в землю и… Пока что ничего не происходило — шашка сгорала с коротким хлопком, и все. Каторжники поднимались, матерясь и отряхивая робы, и все повторялось сначала. То ли мины на этом участке все до одной «протухли», что совсем не удивляло, если учесть просто сочащуюся влагой землю, то ли это были вовсе не мины, а осколки взорвавшейся когда-то давно бомбы…

Упав в двадцать какой-то раз носом в грязь, Рой уже хотел было спросить, каковаименно его роль в тройке, когда всем телом почувствовал странный рокот, передающийся от земли.

— Вот она, родимая! — переглянулись спутники.

По всему, они предвкушали предстоящее дело, как охотники, заслышавшие приближение крупной дичи. Их возбуждение волей-неволей передалось и новичку.

— Слышь, ты, Капрал, — Роя уже успели окрестить на свой лад, — поперед батьки не суйся. Сначала подберемся поближе, посмотрим, что это за хреновина, а потом решим, что с ней делать. К ним, вишь, индивидуальный подход нужен.

Хитрое слово прозвучало в устах Горбатого так непривычно, что Рой переспросил:

— Какой подход?

— Индивидуальный, — сдвинул брови каторжник. — Понимаете ли, юноша: перемещающиеся по джунглям самодвижущиеся боевые механизмы предназначены каждый для своей узкоспециализированной задачи. Как-то: поражение низколетящих воздушных целей противника, прикрытие узлов обороны от наземных сил, удары по удаленным целям баллистическими снарядами и ряда других. Следовательно, в зависимости от выполняемой задачи, автоматы имеют различную конструкцию ходовой части, защиты и вооружения. Я понятно излагаю?.. Закрой хайло, Капрал, — ворона залетит.

Ботало, глядя на остолбеневшего Роя, согнулся пополам от хохота, уронив в траву свой инструмент.

— Горбатый у нас бывший инженер, — едва смог выговорить он, отдышавшись. — Особо секретный притом. Да ты не удивляйся, малец. У нас тут таких чудес — на каждом шагу. И профессора есть, и генералы… Ты, например, клифт настоящего генерала носишь, хоть и без эполет.

— А вы? Тоже кто-нибудь такой… — молодой человек покрутил в воздухе ладонью.

— Нет, я самый обычный, Капрал, — ухмыльнулся сапер. — Простой, неинтересный… Вор я. Самый обычный вор.

— Ну, закончили расшаркиваться? — Горбатый настороженно поглядывал в сторону приближающегося гула и лязга — Пошли делом заниматься, а то вечером жрать не получим…

— Ну, что скажешь? — Ботало с надеждой смотрел на сутулого каторжника, внимательно рассматривающего из-за толстого древесного ствола грохочущую махину, движущуюся мимо затаившихся «охотников»: так смотрит больной на озабоченного врача — мол, скажи, что у меня ничего серьезного, а недомогание это лечится порошками и пилюлями.

Вердикт «врача» оказался неутешителен.

— Хитрая штука. Видимо, это одна из последних моделей, сошедшая с конвейера перед самой войной. Сама-то она ничего особенного не представляет: обычная самоходная баллиста на две ракеты. Скорее всего, с ядерными боеголовками. Одной на стапеле нет — была выпущена по цели, после чего баллиста ушла на запасную позицию, чтобы не попасть под ответный удар. Но команды на пуск второго снаряда так и не получила. Ракета, скорее всего, дышит на ладан — два десятка лет вибрации плюс влажный климат… Но справиться с ней будет трудно.

— Почему?

— У нее силовая установка не в корме, как обычно, а по центру корпуса. Перед самой войной решили уйти от классической танковой компоновки и дублирования управления вручную, с места механика-водителя. Разумно, ничего не скажешь. Котел в центре корпуса, два двигателя — в передней части и в корме. Собственно говоря, эти два конца корпуса совершенно одинаковы, и машина может двигаться вперед и назад, не разворачиваясь при этом. Уязвимость снижена в несколько раз, а маневренность повышена.

— Ну и что? Из ракетомета по гусеницам — лишаем подвижности, а потом — добиваем с удобной нам точки.

— Сам посмотри, — Горбатый подвинулся, уступая место напарнику. — Ничего не видишь занятного?

— Твою мать… Фальшборта!

— Вот именно.

Рой, наоборот, не видел в том, что траки машины прикрыты навесными плитами брони, ничего занятного. Обычная защита от противотанковых ракет. Такое он на своем заводе уже видел, да и на фронте. И поделился своим знанием с товарищами.

— Смотри-ка, — переглянулись каторжники, — понимает. А это ты видел?

Инженер указал на четыре башенки с пулеметами, окружающие две толстенные трубы с открытыми крышками — пусковые лотки, в одном из которых, полузасыпанная всяким мусором, виднелась хищная мордочка ракеты.

— Там датчики движения. Высунешься — изрешетит на раз. Думаешь, эти самоходки валить так просто? Было бы просто — давно бы повыбили все. Да и далековато — засадишь случайно ракетой в лоток, и мы втроем — покойники. Если еще боеголовка не сдетонирует — тогда этот участок укрепрайона больше расчищать не придется. Да и некому будет… Э! Парень! Ты куда?

Но Рой далее не обернулся на крики: вжимаясь в хлюпающую под ним землю, он полз, волоча за собой два рюкзака — с зарядами к ракетомету и шашками взрывчатки, — наперерез грохочущей смерти..

— Самоубийца! — взвыл за спиной Горбатый.

Ответом ему были две очереди: от ствола, за которым прятались каторжники, полетели щепки — похоже, датчики реагировали не только на движение, но и на звук.

«Сейчас бы наших „ювелиров“ сюда, — думал парень. — Да откуда им взяться… И не дай Мировой Свет, мина попадется на пути…»

До разбитой вдребезги за десятки лет «бетонки», по которой двигалась баллиста, оставалось не более пяти метров, когда он, рассчитав, что находится в мертвом пространстве для ее пулеметов, вскочил и в несколько прыжков оказался на броне. Безопасные для него теперь башенки со скрипом поворачивались в метре от его ног, и было видно, что одна, обращенная в противоположную сторону от спрятавшихся саперов, заклинена навеки — только пулеметный ствол двигался вверх-вниз, выискивая недосягаемую цель. Пусковая установка содрогалась и раскачивалась — подъемный механизм и крепления были изношены донельзя.

«Это к лучшему, — Рой осмотрел крепления и забил в два из них шашки. — Держится все на соплях, а мы еще и поможем…»

Шнура он оставил ровно столько, чтобы успеть добежать до мертвой башенки и скрыться за ней, уцепившись за дергающийся пулемет.

«Только бы ракета не рванула..»

Раздался двойной хлопок — шашки сработали не синхронно — и длинный скрип сминающегося ржавого металла… Рой зажмурился, ожидая грома и полета в вечную тьму.

«Мировой Свет! — взмолился он. — Я же видел тебя воочию, помоги мне…»

Ничего не происходило, и он, осмелев, выглянул из-за импровизированного бруствера. Пусковая установка, свесившись с корпуса, дребезжала по броне, с которой ее больше ничто не связывало, кроме кабелей. Рой уперся в нее обеими ногами и, поднатужившись, спихнул вниз. Сдвоенная труба с гулким лязгом грохнулась на искрошенный бетон, дернулась за машиной, обрывая провода, и окончательно замерла.

«Все-таки я избранный. Мировой Свет со мной…»

Вывести из строя пулеметы было несложно: на корпусе самоходки, как и на любой гусеничной боевой машине, был закреплен ящик с инструментом и запчастями, а в нем — ржавая кувалда с черенком из металлической трубы…

— Эй, Горбатый! — сложив руки рупором, прокричал Рой в сторону искрошенного пулями дерева, оставшегося позади, — за то время, что он возился с обезвреживанием баллисты, она на месте не стояла. — Эту дребезжалку можно как-нибудь остановить?..

* * *
— Ну ты дал, парень! — Ботало не мог успокоиться уже битых два часа и все крутил головой. — Героический ты братан, Капрал! Вот что значит армеец! Недаром тебе погоняло такое дали! Слушай, Горбач, давай пацана в Генерала переименуем? Генералу-то все равно уже!

— Заткнись, ты, трепло, — ворчал тот, помешивая ложкой в котелке медленно закипающее варево: торопиться было некуда — дневная норма выполнена и даже перевыполнена. — Не смущай мальчишку.

Но Рою было не до смущения — его запоздало начало потрясывать при мысли о только что миновавшей опасности. Кто мог знать, что могло бы случиться, сдвинься от взрывов мини-шашек или удара о бетон какая-нибудь хитрая деталька в полусгнившем детонаторе ракетной боеголовки. Ведь как ни крути, а в этой небольшой коробочке были заключены десятки тысяч демонов, готовых вырваться в любой момент, сметая все на километры вокруг… Он был очень мал тогда, но отлично помнил, как содрогались, осыпаясь бетонной крошкой от ударов исполинского молота стены бомбоубежища, где Гаалы прятались вместе с семьями доброй четверти Заводчан. Помнил, как слышались отовсюду непонятные слова «десять килотонн», «пятьдесят килотонн», «мегатонна». Помнил выжженные дотла покрытые стеклянистой коркой руины, обнесенные колючей проволокой, — к ним запрещено было даже приближаться, потому что неказистые приборчики, которые имели при себе все горожане, — это было регламентировано законом, — сходили с ума и захлебывались треском даже в сотне метров от ограды. Помнил, как их с одноклассниками водили смотреть на стену дома, на которой навеки отпечатались тени людей, испепеленных в атомном пламени. Помнил санитарный поезд и обожженных солдат, эвакуированных со Стального плацдарма, корчащихся в невыносимых муках, орущих, будто их заживо варили в кипятке, и умирающих один за другим. До госпиталя не добрался ни один из попавших под облучение….

Похлебку умяли в гробовом молчании, но потом, когда все трое лежали вокруг затухающего костерка и блаженно покуривали, Ботало снова прорвало. Он уселся на своего любимого конька и добрых полчаса травил байки про сисястых и задастых бабенок самого что ни на есть легкого поведения, которых он где только не валял, включая обеденный стол и чердак. Историй подобных у него было неимоверное количество, и он, наверное, заливался бы соловьем до самого вечера, если бы Горбатый не велел ему заткнуться. Но хватило болтуна всего на несколько минут.

— Чё, так и будем молчать? Не хотите про баб — сами стравите чего-нибудь. Горбач, ты же умный человек, кучу книжек прочел, наверное, расскажи что-нибудь интересное.

— Я рассказывать не умею, — буркнул бывший инженер, выгребая веточкой из костра головешку на раскурку.

Он явно досадовал, что новичок оказался расторопнее и изобретательнее его — опытного и знающего. А главное — смелее. Той безрассудной смелостью, которая бывает лишь в молодости, когда кажется, что ты бессмертен, когда впереди — никем не отмеренные еще десятилетия, когда ничего еще не болит и жизнь прекрасна даже на каторге…

— Секретность блюдешь? Кому она, твоя секретность, нужна? Особенно тут.

— Пусть парнишка расскажет, — отвернулся Горбатый. — Он и на войне побывал, и в горах повоевал Только не про баб — умоляю!

— Давай, Капрал, трави! — улегся поудобнее Ботало.

Рой смешался. Что интересного он мог рассказать двум каторжанам, двум взрослым, разменявшим пятый десяток лет мужикам, прошедшим огонь, воду и разные там трубы — если не медные, то канализационные? Он перебрал все случаи из жизни, могущие показаться товарищам занимательными или смешными, и не нашел ничего, чем мог бы их заинтересовать. Все, казавшееся когда-то захватывающим и интересным, теперь выглядело жалким, плоским и глупым. Не прочитанные же когда-то книги пересказывать им, в конце концов?

— Вы были когда-нибудь в горах? — начал он неожиданно для себя самого.

— Я бывал, — как прилежный школьник на уроке поднял руку Ботало. — До той войны еще, сопливым парнишкой. Ну, примерно, как ты сейчас. Был такой курорт на юге — море, горы спускались к самой воде… Далуку назывался. Народ туда съезжался богатый, беспечный, работать с таким было одно удовольствие. В море плещутся, рыбок цветных разглядывают, на песочке нежатся, думают, что все заботы в столицах оставили. А ты — в гостиницу и тихонечко по номерочкам… Портье с коридорными по паре «красненьких» сунешь, чтобы не вякали, и знай шустришь себе… Представляете: бабы ихние золотишко свое прямо так бросали, без присмотра, — на зеркале там, в сумочке… И скажу я вам, старики, бабы эти были — закачаешься! Мужики-то у них сплошь скучные, деловые, а им, сами понимаете, хочется! Я как-то закадрил одну столичную кралю…

— Заткнись! — Горбатый метнул в болтуна головню и, разумеется, не попал. — Ох, Ботало, доведешь ты меня до греха!

— Все, молчу, молчу! Что ты там о горах, Капрал?

Но Рою уже не хотелось рассказывать таким приземленным людям о возвышенных чувствах, пережитых им на вершине Андак-Огу. Но он вспомнил еще кое-что занятное…

* * *
— Назовите себя, свидетель.

— Нэш Огуну, сотрудник Департамента научных исследований, — представился широкоплечий здоровяк, поднимаясь со своего места. — Я был прикомандирован к комиссии Департамента обороны, направленной в горно-егерский корпус с инспекцией. Были получены данные, что там используется неучтенный передвижной излучатель, и я должен был провести техническую экспертизу.

— При каких обстоятельствах вы познакомились с обвиняемым Роем Гаалом? — задал вопрос судья.

Рой, чуть ли не дремавший на своем месте в клетке — утомительный процесс с его многочасовыми заседаниями, длился уже второй месяц и смертельно надоел всем без исключения, — встрепенулся при звуках собственного имени и внимательно присмотрелся к высоченному детине, отвечавшему на вопросы судьи. Сомнения быть не могло: именно этого горца собственноручно расстрелял в заброшенной каменоломне капитан Фогуту.

«Быть такого не может! — заметались мысли. — Капитан тогда влепил в него шесть пуль! Из „герцога“! Я же своими глазами это видел!»

Молодого человека даже замутило от воспоминаний: крупнокалиберные пули со смачным мясным хрустом входят в грудь и живот горца, из черных дырок фонтаном выплескивается темная на коричневой коже кровь… Две или три пули даже прошли навылет, оставив на спине широкие рваные отверстия. После таких ран не выживают!

Весь армейский опыт Роя протестовал против этого. Он оглянулся на капитана и увидел, что тот с редким в последнее время интересом смотрит на воскресшего горца. В мутных от обезболивающего глазах Фогуту читались те же вопросы, что мучили капрала.

— Я был схвачен военными, принявшими меня за горца… — пожал широченными плечами свидетель. — Это простительно — среди моих предков были горцы…

— Говорите по существу дела, свидетель! — раздраженно пристукнул молоточком по столу судья. — У обвиняемых есть адвокаты, и ваши услуги защитника им не требуются.

«Ох уж мне эти адвокаты… — с горечью подумал Рой. — Они скорее помогут петлю на шею накинуть, чем защитят…»

Да, защитники имелись у всех обвиняемых. Их, в соответствии с новыми законами, назначил суд. Но участие адвокатов в процессе было чисто формальным, ведь исход его был предрешен заранее. Обвиняемые не питали на этот счет никаких иллюзий.

— Говорю по существу: военные посчитали меня горским шпионом и… расстреляли.

Зал зашумел, и судья вынужден был призвать зрителей к порядку.

— Вы хотите сказать, что вас хотели расстрелять?

— Нет, меня именно расстреляли.

Шум на этот раз был дольше и громче: судья устал стучать своим молоточком и пригрозил очистить зал от посторонних.

— Все материалы по этому вопросу приобщены к делу, — вмешался защитник.

— Суд внимательно изучит их, — заверил судья. — Подтверждаете ли вы, свидетель, что в вашем… расстреле участвовали находящиеся здесь, — он прочитал по листку: — Капитан Дуд Фогуту, фельдфебель Коде Набигобу и капрал Рой Гаал?

— Нет, ваша честь. Стрелял в меня только упомянутый капитан Фогуту. Фельдфебель отсутствовал на месте расстрела, остался у машины, на которой меня привезли. А капрал Гаал, — горец обернулся к Рою (тот впился в него взглядом: сомнений не было — это был тот самый расстрелянный человек), — получив приказ капитана, отказался стрелять в меня и даже бросил оружие на землю. Прошу занести это обстоятельство в протокол, ваша честь.

— Вот и новый адвокат у тебя появился, капрал, — процедил сквозь зубы Фогуту, отворачиваясь. — Ненавижу…

А Рой все никак не мог оторвать взгляд от человека, которому по всем правилам полагалось сейчас быть мертвецом и гнить в земле. Или как там положено у горцев. Но он, вопреки всему, был жив и, кажется, даже абсолютно здоров…

Не верилось ему и тогда, когда он читал протокол осмотра «бессмертного» горца, любезно предоставленный ему «адвокатом»:

«На теле имеются шесть хорошо заживших шрамов от входных пулевых отверстий, а также два выходных. Входные: правое подреберье (печень), левая сторона грудины (сердце)…

Судя по расположению шрамов, четыре из шести ранений на 99 % могли привести к смертельному исходу, чего не наблюдается…

Рентгеноскопическое исследование не выявило в теле вышеуказанного Нэша Огуну патологии, связанной с огнестрельными ранениями, равно как и самих пуль. Пули удалены неизвестным науке способом без хирургического вмешательства, что позволяет предположить использование нетрадиционных методов, в частности…»

Кто же ты такой — Нэш Огуну?..

Глава 10

Переполненный барак храпел десятками луженых глоток, бредил и кричал во сне. Тусклый свет подслеповатого фонаря озарял от входа темные ущелья нар со свешивающимися то тут, то там руками спящих каторжников. Вымотанные долгим днем, спали почти все. Только в одном углу полумрак чуть-чуть рассеивался огоньком свечки. Обычно у таких ночь напролет резались в карты, проигрывая все, что имели, себя самого, а то и кого-нибудь, совершенно к игре непричастного. Участь этого «проигранного» чаще всего была незавидной…

Но сейчас, хотя перед сидящими кружком темными фигурами и лежали самодельные карты, а в «банке» имелось несколько купюр, никто не играл.

— Интересную ты историю рассказал, — послышался из темноты резкий неприятный голос, словно скрежет тупого ножа по металлической сковороде. — Одно меня смущает: я ее уже слышал, и давненько. Слово в слово. Может, и ты ее слышал раньше?

— Клянусь, Копченый, парнишка зеленый рассказал!

— Зеленый, говоришь? Кто таков?

— Из служивых. Говорят, бучу они там какую-то подняли в горах. На столицу собирались идти, выродков выковыривать. Но повязали сразу. Мозгожарками шуранули и приняли тепленькими.

— Слышал я эту мульку… Что скажешь, Ворчун?

— Что скажу? Известное дело: не дураки выродки, чтобы башни просто так сохранять да новые ставить. Все у них при деле.

— Хочешь сказать, что солдатик может быть нам полезен?

— Не знаю… Проверить бы его на вшивость.

— Это можно. Позови-ка…

* * *
— Сегодня у нас другое оружие будет, — покачал головой Горбатый, когда Рой и Ботало, зевая так, что трещало за ушами, притащились в оружейку за опостылевшими ракетометами. — На стройку нас направляют.

— Чего так? — Ботало равнодушно подошел к окошечку в бронированной двери, принял из рук надзирателя старый карабин и расписался за него в толстенной конторской книге.

— Чего-чего, у айкров какой-то праздник сегодня. И завтра тоже. Религиозный, что ли. Работать наотрез отказываются. Вот и будем за них землю ковырять.

— Один хрен…

Отряд сегодня был заметно больше обычного и шагал бойче. Видимо, возможность провести два дня, не подвергая жизни опасности, воспринималась заключенными тоже почти как праздник.

Рой уже знал, что в нескольких километрах от старого лагеря, на расчищенной от мин и боевой техники территории, отвоеванной у джунглей, возводится новый лагерь. Точно так же, как год назад был возведен тот, в котором они сейчас обитали. Оттого и на маршрут приходится идти так далеко. За прошедшие полторы недели он практически не узнал ничего нового — такой удачи, как в первый день, больше не подворачивалось, дни проходили в утомительной и далеко не безопасной «ловле блох». Напарники были злы и общались между собой и с Роем больше матом.

— А кто такие айкры? — спросил он Горбатого, шагавшего рядом и, похоже, умудрявшегося дремать на ходу.

— А?.. Это ты… Айкры — островитяне. Про Большой Разгром знаешь?

Конечно же Рой помнил про массированную атаку Белых Субмарин, отраженную год назад, про массу пленных, по слухам взятых тогда… Так вот где они, оказывается.

— Айкрами они себя сами называют. Все или одно племя какое-то — попробуй разбери. Пробовали их на расчистку джунглей направить, да где там, — продолжал бывший инженер. — Не приспособлены они к такому. Что с них возьмешь — пираты. Да и презирают они опасность. Не боятся — просто презирают. Вот ты что сделаешь, если по тебе внезапно пулемет ударит?

Молодой человек вспомнил, как пять дней назад они неожиданно — место вроде бы было проверено-перепроверено — наткнулись на автоматическую огневую точку и едва не полегли под свинцовым шквалом. Крупнокалиберная пуля вспорола ему кожу на плече, и ранка теперь постоянно зудела, мокла и никак не желала заживать. Лагерный врач — вечно пьяный фельдшер, не то заключенный, не то вольнонаемный, намазал ее какой-то вонючей мазью, посетовал на отсутствие в лагерной пище витаминов и посоветовал чаще менять повязку.

— Болит? — спросил Горбатый, видя, что сосед, морщась, ощупывает плечо. — Эх, живой корень тебе надо. Где ж его найти только…

Живой корень был одной из лагерных легенд. Мол, в результате мутаций одно из местных лекарственных растений — так себе лекарство, если честно, не то от простуды, не то от кишечных паразитов — приобрело поистине фантастические свойства. Оно превратилось в средство от всех на свете хворей — легендарную панацею. Не было на свете такой болезни — от насморка до рака, — которую чудо-корень не излечивал бы в два счета. Но, разумеется, как и все чудеса, встречался он неимоверно редко и только в таких местах, куда люди почти не забредали. Находили его всего несколько раз за последние десять лет, а рассказы о счастливчиках передавались из уст в уста как волшебные сказки, обрастая при этом подробностями и домыслами. Перлом местного фольклора была байка о безногом заключенном, у которого после того, как он месяц жевал чудодейственный корень, отросли новые ноги — лучше прежних. Непонятно, конечно, что безногий инвалид делал в джунглях, где и здоровые-то люди выживают с трудом, и как он мог месяц грызть корешок, по рассказам бывший не длиннее указательного пальца, но таковы уж законы жанра..

— Так вот, — возвратился рассказчик к теме. — Ты что сделаешь, если по тебе внезапно пулемет ударит? Заляжешь, в землю втиснешься да будешь думать, что сделать, чтобы заразу эту безопасно для себя искоренить… Не, баллиста эта не в счет — ты там все правильно делал, это мы с Боталом сплоховали. А вот айкры, островитяне эти, носом грязь рыть не будут — они скопом на пулемет навалятся и задавят его. Да еще соревноваться будут, кто первый грудь под пули подставит, опередит товарищей, так сказать. У них на этой лихости все построено: смог ты погибнуть в бою с максимальной славой — честь тебе и хвала. Умереть в постели — худшее зло, которое они могут себе представить. Они и в плен почти не сдавались раньше. Кинжал у каждого был такой особый: как поймет головорез, что ему ничего не светит, — клинком себе по горлу, и все.

— А как же их столько захватили тогда?

— Тут хитро было задумано, — покачал головой Горбатый. — Понимаешь, они рассчитывали на то, что победившие выродки первым делом снесут башни ПБЗ. Они ведь, островитяне, такие же люди, как мы, — точно так же на все виды излучения реагируют… А тут их встретили ударом депрессионки, как и вас, мятежников, под Пабуду. Они и раскисли. Те, кто покрепче, офицеры в основном, глотки себе перехватили, не без этого. А остальные вот растерялись… Они ведь словно пчелы или муравьи — сильны в стае, в рое, а как останутся без матки — люди как люди… Да ты сам скоро их увидишь.

Стук топоров и визг пил Рой услышал издали. Стройка нового лагеря напоминала огромный муравейник — внутри территории, охваченной двойным кольцом колючей проволоки, вовсю кипела работа: возводились угловые вышки, бараки, корчевались пни, разравнивалась площадка под плац. Но больше, всего бывшего солдата заинтересовало строительство, ведущееся на отдельной огороженной территории внутри лагеря: целая орава людей, кажущаяся издали муравьями, облепила огромную решетчатую конструкцию, показавшуюся до боли знакомой.

Башня ПБЗ! Не ПБЗ, конечно: теперь-то Рой, да и вся бывшая Страна Отцов знали об истинном назначении сети ретрансляторов. Значит, не врут слухи: выродки, захватившие власть, не только не уничтожают то, что еще так недавно ненавидели и боялись, — сеть расширяется и, надо думать, совершенствуется.

— За лесом наша бывшая держава, — будто услышал его мысли Горбатый. — Пусть и мутанты ее населяют, да тоже люди. Излучение на них действует, как и на нас. Глядишь, и до старой столицы доберутся. Наследнички Отцов…

— Здорово, Капрал! — послышалось из-за плеча. — Видишь, довелось снова встретиться! Рад, небось!

Рой обернулся и увидел Клеща в таком же, как и у него, линялом красном балахоне.

— Чего мне радоваться? — Уголовник показался еще более мерзким, чем раньше: отощал, глаза лихорадочно блестят. — Кто ты такой, чтобы тебе радоваться?

— Не рад, значит. Ну-ну…

* * *
Спать пришлось в одном из недостроенных бараков — раз подменять айкров нужно было всего два-три дня, начальство решило не гонять каторжников туда-сюда. Тем более, что части сегодняшних строителей завтра все равно пришлось бы расчищать новые участки джунглей, куда нога человека не ступала два десятка лет.

Вымотанный непривычной работой (ворочать бревна — это не по джунглям бродить день-деньской, да и кормили строителей похуже), Рой всю вторую половину дня мечтал только об одном: добраться до нар, пусть даже ничем не застеленных, и провалиться в сон без сновидений.

Но ему не суждено было выспаться: только он начал засыпать, как рядом началась какая-то возня.

— Слышь, Капрал, — его бесцеремонно трясли за плечо, — вставай. Гость к тебе.

Кто-то затеплил свечку, и в трепещущем неверном свете Рой увидел, что Горбатый с Ботало держат кого-то третьего, отчаянно вырывающегося у них из рук.

— Ба, да это твой приятель! — изумился бывший инженер, не собираясь между тем выпускать из рук извивающегося уголовника. — Прямо дня без тебя не может!

— И ночи тоже, — добавил Ботало. — Вы, случаем, не того? А, Капрал? Не сладкая парочка? И с подарком притопал!

На доски нар со стуком упал нож.

— Вот ведь как тебя любит…

— Ты лучше скажи, что дальше будет? — раздался голос: каторжники, охочие до бесплатных развлечений, послезали с нар и толпились вокруг. — За такое дело отвечать принято.

— Пусть идет к чертям, — буркнул Рой.

— Не получится, — с сожалением произнес тот же голос. — Тебе вызов бросили, а ты в кусты. Это не по понятиям. Значит, прав он, а ты — дерьмо.

— Точно, Капрал, — подтвердил Горбатый. — Если не хочешь на самое дно опуститься, придется драться. Иначе спать тебе отныне под нарами и шустрить перед всеми.

— А то и вместо бабы! — хохотнул Ботало. — Сам понимаешь, дело такое…

— У меня даже ножа нет.

— Ну, это не проблема, — в руку Рою легла наборная рукоять. — Это тебе завсегда одолжат…

Клеща и Гаала окружила плотная толпа предвкушающих зрелище людей. По этому случаю из тайников были вытащены все свечки, которые были, и освещение получилось не хуже дневного. Между зрителями шныряли букмекеры, собирающие ставки «за» и «против». Не часто каторжникам выпадало такое развлечение, как драка насмерть, и все были возбуждены до предела.

Обнаженные до пояса бойцы — все должно было быть по-честному — стояли друг против друга в центре «ринга», а избранный арбитром Червонец (так звали поборника воровской чести) объяснял им правила поединка. Собственно говоря, правил никаких и не было — дозволялись какие угодно приемы, а завершалась драка только смертью одного из участников.

— Я тебя на ремни порежу! — шипел Клещ, ловко перебрасывая нож из руки в руку. — Медленно у меня сдохнешь, сапог!

— Не дрейфь, — послышалось из толпы. — Запугать он тебя хочет!

— Да что этот вояка против вора! — отвечали другие.

— Начали! — махнул рукой рефери, благоразумно отступая в сторону.

Роя в свое время учили владеть ножом, но все его умение бледнело против виртуозного мастерства противника. Клинок Клеща выписывал сложные фигуры, рисуя в воздухе сверкающие кривые, и казалось, что он вовсе не один, да и рук у вора больше, чем две. Схватка только началась, а руки и плечи бывшего солдата уже украсились несколькими порезами. Не серьезными, но опасно кровоточащими.

«Если так дальше пойдет, — подумал он как-то отстраненно, будто не о себе, а о чужом человеке, — я просто кровью истеку, ослабну, и этот хлыщ прирежет меня, будто животное на бойне. Надо собраться…»

«Вы избранные! — зазвучал у него в ушах голос капитана Фогуту. — Вы видели то, чего никогда не увидят миллионы людишек там, внизу. Вы — лучшие на свете! Вы…»

— …горные егеря! — прохрипел Рой и устремился в атаку…

Клещ, уже считавший себя победителем, — делов-то, умеючи подрезать сопляка, понятия не имеющего о блатных приемчиках и тюремном «кодексе чести», — вынужден был перейти к обороне.

Да, ножом он владел виртуозно, но и у его противника был в рукаве свой козырь. Всю сознательную жизнь проведший в тюрьмах и на воровских «малинах» уголовник мало что знал о приемах армейской рукопашной борьбы — «имперского стиля», который так здорово преподавал бойцам фельдфебель Набигобу. Охраняемый в свое время контрразведкой Империи, а потом — режима Неизвестных Отцов едва ли не строже ядерных технологий комплекс приемов, основанный на древних единоборствах, только сейчас начал просачиваться в массы в виде тонких брошюрок с неумелыми рисунками борющихся и классов «мастеров имперского боя». Последние, кстати, о нем сами знали мало, поскольку каждый посвященный в тайны этого боевого искусства давал клятву свято хранить его секреты. За «импбой» выдавались и цугэту — боевое искусство островитян, прилично изученное еще в прошлом веке, и «те-катеноджорак-хотогаро» — горская борьба, и многое другое. И они были отчасти правы — создатель борьбы «пустая ладонь», впоследствии усовершенствовавшейся до «имперского стиля», полковник Императорской Гвардии Кугу взял многое от этих стилей, но на их основе синтезировал нечто свое. «Импбоем» нельзя было овладеть, вызубрив два десятка приемов, — он сам по себе представлял философию, являлся искусством избранных. Таких, как горные егеря, одним из которых, до службы при Дворе, был Map Кугу… Этой борьбе можно было учиться всю жизнь, и Рой, конечно, не был знатоком — так, познавшим азы. Но для банальной драки его познаний хватало с лихвой…

Своего главного преимущества — ножа — Клещ лишился уже на первом приеме, проведенном Капралом. Он и понять толком не смог, отчего вдруг так удобно лежащая в ладони рукоять выскользнула из руки, а неодолимая сила, закрутив тело вокруг своей оси, с такой силой швырнула уголовника о стойку нар, что наспех сколоченное сооружение сложилось, как карточный домик, придавив нескольких зрителей.

Обезоружив противника, окровавленный боец и сам избавился от ножа. Неудобного и непривычного. Он вовсе не горел желанием убивать Клеща, хотел только достойно проучить наглеца, а для этого ему обе руки нужны были свободными.

— Так нечестно! — пискнул кто-то в толпе, но ему живо заткнули рот: на то и бой без правил, чтобы понятия «честно» и «нечестно» не признавались.

Какой-то доброхот швырнул Клещу свой ножик, но и тот почти мгновенно последовал за первым. Рой вошел во вкус, и уголовнику пришлось несладко: против отработанных приемов неизвестной ему борьбы он мог противопоставить лишь то, чему с подзаборного детства его учила улица: пытался выцарапать противнику глаза, подставить ногу… Даже укусил один раз, но Капрал будто даже не почувствовал его крысиных зубов, красиво завершив бросок, стоивший Клещу двух сломанных ребер и отбитого локтя.

Мало сказать, что шансы уравнялись: Рой уверенно лидировал в поединке и, происходи это на настоящем ринге, секундант уголовника давно бы выбросил полотенце, признавая полное и безоговорочное поражение своего подопечного. Или судья прервал бы бой, объявив техническую победу Гаала. Но это — в благородном мире спорта. Здесь же призом была не медаль, кубок или изукрашенный блестящей фурнитурой почетный пояс. Здесь на кону стояла жизнь, и сдаться — означало умереть или пережить позор поражения и стать изгоем в обществе, живущем по волчьим законам, что уголовник считал гораздо более худшим исходом. Поэтому, как бы ни тяжко приходилось зачинщику — физически он уступал Рою по всем показателям, — как бы ни понимал он, что симпатии зрителей давно не на его стороне, ему оставалось лишь одно — драться, пока он еще может стоять на ногах. Поэтому он каждый раз упрямо поднимался, пусть лишь для того, чтобы снова и снова оказаться на полу.

Бой уже походил на избиение: поврежденная рука Клеща висела плетью, лицо и грудь были залиты кровью из рассеченной брови и расквашенного носа, один глаз почти полностью скрылся под огромной опухолью. Не имея сил вздохнуть полной грудью, он хватал перекошенным ртом воздух, но из-за духоты тот не насыщал кровь так необходимым мозгу кислородом. Капрал выглядел немногим лучше соперника, но все-таки превосходил его.

Толпа орала во весь голос, подбадривая то Клеща, то Роя, призывая одного держаться, а другого — прикончить побежденного. Каторжники, целиком и полностью отдавшись зрелищу, совсем забыли об осторожности, а оставленные «на шухере» давно покинули свои посты и присоединились к зрителям, поэтому ворвавшиеся в барак надзиратели свалились как снег на голову.

Получивший передышку Клещ рухнул на колени, но всем, включая победителя, уже было не до него: огрызаясь и отбиваясь всем, что попало под руку, зрители разбегались по своим местам, преследуемые озверевшими охранниками, орудующими своими дубинками будто цепами. Потом в воздухе повисли зеленоватые клубы слезоточивого газа, и каторжникам окончательно стало не до сопротивления.

В помещении царила темнота — свечи повалили в первую очередь, — прорезаемая тусклыми в клубах ядовитого тумана лучами фонариков и синими сполохами электрошокеров, которыми добивали еще пытающихся оказывать сопротивление. Отовсюду слышны были стоны и крики раненых, лежащих среди поваленных нар, кашель и звуки рвоты. Глухо доносящиеся из-под противогазных масок надзирателей голоса походили на заклинания шаманов, очень соответствующие окружаемому хаосу…

И лишь когда зажгли свет и принялись наводить порядок, выяснилось, что затеявший весь этот бедлам уголовник по кличке Клещ лежит бездыханным в луже крови. Горло его от уха до уха было распластано чем-то острым…

Глава 11

— Говорите, что пожелаете, заключенный, — господин старший надзиратель был подчеркнуто вежлив, — но я никогда не поверю, что вы, бывший солдат, способны хладнокровно перерезать горло беспомощному человеку. Я бы еще понял, будь вы осуждены по уголовной статье: кража, изнасилование, мародерство, убийство, наконец. Но нет, ничего подобного — участие в вооруженном мятеже против законной власти. И, кроме того, я внимательно ознакомился с документами, приложенными к вашему делу. Никаких противозаконных поступков — даже приводов в полицию в детстве. С вашей биографией, заключенный Гаал, можно смело баллотироваться в столичные мэры! И тут такой вопиющий случай. Ну, признайтесь, Гаал, что это не вы убили заключенного Щагу.

— Кого? — поднял голову Рой.

— Да Клеща, Клеща! — досадливо отмахнулся старший надзиратель. — Я и забыл, что вы там обращаетесь друг к другу не но именам, а по собачьим кличкам! Вас, кстати, как называют?

— Капрал.

— Мог бы и сам догадаться… Вы не имеете явно выраженных особенностей, чтобы получить кличку, как у вашего товарища по тройке Горбатого. И вы тут еще слишком недолго, чтобы заключенные достаточно изучили ваш характер и наградили соответствующим «погонялом», как другого вашего товарища Ботало, если не ошибаюсь? У меня тоже за наши с ним немногочисленные встречи сложилось впечатление о его чрезмерной болтливости…

— Не улавливаю связи.

— Ну как же! В Мугату, прославленной нашей животноводческой области, коровам вешают на шею колокольчики, чтобы было издали слышно. Колокольчик такой и называется боталом.

— Вы из деревни? Никогда не сказал бы.

— Что вы! Мы с вами земляки. Я из Надречного, что рядом с вашими Заводчанами.

Рой внимательно посмотрел на старшего надзирателя, но взгляд того был безмятежен: либо он говорил чистую правду, либо умел врать не краснея. Что при его профессии — небесполезное умение.

— Я бы не сказал, что Надречный находится рядом с Заводчанами, — пожал он плечами. — Я бы даже сказал — совсем не рядом.

— Ну и что? До Столицы далеко, а значит, мы с вами земляки. Правда, я не работал на заводе, как вы, а пошел в военное училище.

— И где у нас готовят тюремных надзирателей?

— Ну, я не сразу стал надзирателем. Пришлось послужить, повоевать, как и вам… А потом… Жить-то надо.

— Некоторые предпочитают голодать.

— Ха! Вы совсем недолго в криминальной среде, а воровские понятия уже, как вижу, переняли.

— Пришлось.

— Вот и мне пришлось отставить кое-какие убеждения, чтобы семье не пришлось голодать. У меня больная жена и две дочери, заключенный Гаал.

— Извините…

— Ничего, я привык. Итак, давайте вернемся к нашему разговору: кто из ваших товарищей мог убить заключенного Щагу?

— Зачем им это?

— Ну, например, чтобы оградить вас от его нападок. Вы весьма ценный член тройки — я в курсе, что вы сумели в одиночку, практически голыми руками нейтрализовать самоходную баллисту, — а Клещ не успокоился бы, пока не загнал бы вас в гроб. Не знаю уж, что вы там не поделили… Так кого вы подозреваете?

— Я — никого.

Старший надзиратель вскочил со стула и прошелся по комнате, заложив руки за спину.

— И вот как с вами разговаривать? Вы знаете, что я могу плюнуть на расследование, поверить вам и сообщить в Столицу, что один из заключенных в драке убил другого. Поскольку срок вам добавить нельзя — у вас и без того бессрочная каторга, — скорее всего, вас приговорят к смертной казни. Вы этого хотите?

Рой молчал.

— Хорошо, я дам вам время подумать…

* * *
«Не спать, только не спать…»

Приказы, которые твердил себе Рой, помогали мало. Он стоял навытяжку на маленьком пятачке посреди плаца, а рядом, сменяя друг друга через каждые два часа, дежурили дюжие надзиратели. Как только заключенный начинал заваливаться на бок, его встряхивали, «взбадривали» электрошокером или ударом дубинки и снова ставили на ноги. Пытка продолжалась вторые сутки, а если учесть, что в ту памятную ночь поспать ему не удалось, то третьи.

Каторжники сновали вокруг по своим делам, кто с сочувствием, кто со злорадством посматривая на строптивого товарища. Он почти не видел их — пот заливал глаза, а вытереть его было нельзя — руки скованы за спиной наручниками. Зверски болели порезы — по ним, радуясь дармовому пиру, сновали мухи, — кружилась голова, хотелось пить. Порой Рою казалось, что он, плюнув на охранников, сходит со своего места, идет в казарму, где в углу в жестяном баке всегда есть вода, открывает кран и подставляет под бьющую струю руки, на которых уже почему-то нет «браслетов». И пьет, пьет, пьет ледяную вкусную воду, которая все не кончается и не кончается…

Удар дубинки вырвал его из сна, равнодушные руки снова поставили по стойке «смирно».

«Я же только что пил, — мозг отказывался работать. — Почему же рот сухой, как… как…»

В памяти начались провалы. Ему то казалось, что он все еще в горах и сейчас пора выходить на боевое дежурство, то что он опаздывает в цех на смену… И только боль от удара позволяла понять, что звон в ушах — вовсе не заводской гудок или боевая тревога…

Время от времени Рой видел перед собой господина старшего надзирателя с шевелящимися губами. Из-за шума в ушах он ничего не слышал и только досадливо морщился: неужели этот назойливый человек не понимает, что он сейчас занят. Очень занят.

Рой сейчас беседовал с теми, кто к нему приходил: с мамой, с отцом, с капитаном Фогуту… Беседовал молча, чтобы не услышали те, кого он не хотел видеть. Очень хотелось поговорить с Зарисом, но тот лишь улыбался издали и грозил пальцем: не время, мол… А за ним толпились другие знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые фигуры…

— Вы желаете его убить? — безразлично спросил господина старшего надзирателя, стоящего у окна административного блока, его заместитель: внизу, покачиваясь на подгибающихся ногах, заключенный Гаал держался из последних сил — охранники вынуждены были хватать его за плечи каждые две-три минуты, потому что никакие «взбадривания» уже не помогали. — Ясно ведь, что он ничего не расскажет.

— Я хочу его сломать, — пожал плечами начальник. — Мне абсолютно все равно, кто зарезал этого Щагу. Чем больше сброда сгинет здесь, тем чище воздух будет там, — он мотнул подбородком в сторону севера. — В Столице. Заключенного Гаала, если честно, следовало поблагодарить за то, что раздавил эту мразь, но…

Господин старший надзиратель отошел от окна.

— Но он силен, упорен и еще не потерял благородства. Он может стать лидером, сильным лидером, а лидеры мне здесь не нужны. Здесь должен быть один лидер, — он постучал пальцем себя в грудь. — Распорядитесь, чтобы заключенного отвели в карцер и дали отдохнуть… Четыре часа. Потом продолжим. Но уже снаружи ограды.

— Через четыре часа будет темно, — осторожно заметил заместитель. — А в темноте, как вы знаете…

— Да, я это знаю. Капрал должен сломаться или сдохнуть. В любом случае, Капрала больше быть не должно. Либо его будут звать Гнилью, Стукачом или еще как-нибудь похоже, либо никак. Выполняйте!

* * *
Те несколько часов, что Рой провалялся на ледяном бетонном полу, залитом гнилой водой на ширину ладони — карцер был расположен гораздо ниже уровня земли, — пролетели, как один миг. Он вдоволь напился, не думая, какая это вода — она ему казалась чище родниковой, — и немного отдохнул.

«Спасибо, господин старший надзиратель, — думал он, когда охранники опять волокли его куда-то, словно мешок. — Спасибо за такой подарок… Мы еще поборемся, господин старший надзиратель…»

В карцере было темно, но снаружи оказалось нисколько не светлее, и заключенный понял, что день уже закончился. Гаал готов был к тому, что его снова поставят по стойке «смирно», заставив так провести еще одну ночь, такую же, как прежнюю, когда назойливых мух сменили огромные комары, густо облепляющие открытые части тела и норовящие пробить длинными хоботками плотную тканькомбинезона. Но его волокли гораздо дальше, ненадолго остановились, переговорили с кем-то — звуки доносились невнятно, будто через слой ваты — и потащили дальше.

Наверное, он все-таки отключился на некоторое время, потому что, очнувшись, ощутил спиной что-то твердое, на ощупь напоминающее древесный ствол. Рой был прикован к нему наручниками и в любом случае не мог теперь упасть. И охраны рядом не было.

Пелена упала с глаз, и он вдруг понял, что его приковали за оградой лагеря, в лесу. В ночном лесу.

Огни лагеря были рядом, рукой подать — до колючей проволоки всего каких-то десять метров, но за спиной начинался темный лес, и днем-то жутковатый, а уж в темноте…

В памяти разом всплыли все рассказы о кошмарных тварях, обитающих в зарослях растений-мутантов. Тварях, предками которых были, в общем-то, вполне безобидные животные — всех более-менее опасных хищников давным-давно, еще до Великой Войны, истребили благородные дворяне, наезжавшие несколько раз в году на Большую Императорскую Охоту. Леса вдоль Голубой Змеи тогда были Императорским Заповедником, и все Эрраны веками тешили здесь свои охотничьи инстинкты. Охоты прекратились за несколько лет до войны, когда военные инженеры принялись превращать вполне культурный когда-то лес в непроходимую для врага крепость. Но зверье недолго радовалось долгожданному покою — пули охотников вскоре сменились потоками гамма-излучения, перекроившими всю сущность местных животных и растений…

Рой вспомнил звуки ночного леса, по которому ему доводилось проходить на расчистку «делянок». Но тогда большая шумная компания сама, наверное, казалась зверью огромным животным, охота на которое может стоить жизни, поэтому все шорохи были вдалеке и как бы понарошку. Но теперь беспомощное двуногое существо оказалось один на один с чащей, и весь этот шелест, скрип, чавканье и вой были рядом.

Комарье снова облепило пленника с ног до головы, жадно пытаясь добраться до его крови, которой и без того оставалось не так уж много. Головокружение накатывалось волнами, то заставляя сознание повиснуть на краю пропасти, то отпуская.

Глаза постепенно привыкли к полумраку — под фосфоресцирующим небом полная темнота никогда не наступала, к тому же оказалось, что часть растений светится сама по себе. Ослепленный огнями горожанин никогда не видел всего этого и мог бы наслаждаться окружающим его пейзажем, если бы не страх, клещами сдавливающий сердце. Ведь возможно, в этот самый момент какой-нибудь хищник на мягких лапах подкрадывается из темноты, чтобы начать свою кровавую трапезу…

Холодало, трава у ног начала затягиваться пленкой тумана, который с каждой минутой становился все плотнее и поднимался все выше. Скоро Рою уже казалось, что он по колено стоит в снегу, таком же плотном и белом, как на вершине Андак-Огу. Только вот Мирового Света тут нет, и вряд ли он когда-нибудь еще его увидит…

Против желания Гаал представил себе виденный тогда мельком светоч, фантастическую экскурсию, совершенную с бестелесным горцем, черную пустоту, наполненную мириадами ярких огоньков…

Огни лагеря превратились в огромные желтые шары, размытые туманом, а сам он, заполнив все вокруг, жил своей собственной жизнью, ежеминутно создавая и развеивая призраков, то заставляя деревья проступить из молочно-белой пелены черными великанами с растопыренными лапами, то скрадывая кисейным занавесом.

Внезапно Рой понял, что один из сгустков тьмы никуда не движется, наоборот, он вопиюще, вызывающе материален. Нечто, похожее на крупную собаку с непропорционально огромной головой, сидело прямо напротив привязанного к стволу дерева человека. Приглядевшись, Рой удостоверился, что это не обман зрения, не галлюцинация, — перед ним действительно сидела собака: в угольно-черной шерсти на морде поблескивали внимательные глаза, бока вздымались и опадали. Казалось, будто ночной гость внимательно изучает невиданную диковинку, невесть как оказавшуюся в его владениях.

«Ну вот, — как-то отрешенно подумал молодой человек. — И упырь по мою душу пожаловал…»

Конечно же он знал об этих населявших джунгли кошмарных созданиях. В байках, что заключенные рассказывали на привалах в лесу и перед сном в бараке, упыри занимали первое место, далеко обходя по популярности всяких там гривастых питонов, рогатых жаб и пауков, досуха высасывающих попавших к ним в сети жертв. Никто никогда толком не видел живого упыря — они были порождениями ночи, но рассказывали о них всякое. Что питаются они человечиной, что могут загипнотизировать, привидевшись кем-то близким — дескать, заглядывают в мозги человеку не хуже любого ментоскопа, — и выманить к себе в чащу, а главное — что разумны они, почти как люди. Кое-кто поговаривал, что даже умнее людей, потому что не они человека боятся, а человек — их. И даже говорить умеют, и язык их можно изучить. При Отцах, мол, посылали в эти места научную экспедицию с целью изучить упырий язык и наладить контакт, да только ничего из этого не вышло. Ученые подрывались на минах, их кусали ядовитые гады, которых здесь, за Голубой Змеей, великое множество, некоторые вообще пропали без вести… Так что отыскать хотя бы одного упыря им не удалось, не то что с ним поговорить. А тут война с Хонти подоспела Так и укатили восвояси ни с чем. А язык-то их изучать и ни к чему было: упыри сами отлично могут с человеком договориться, если захотят. Только обычно не разговаривать они хотят, а мясца отведать. Человечинки.

— Ты тоже меня хочешь сожрать? — спокойно спросил Рой тварь, сидящую перед ним. — Давай, начинай. Видишь, сопротивляться я тебе не смогу, даже если очень захочу. Кушай на здоровье. Только сделай милость — убей сначала, не рви заживо.

«Не отвлекайся, — с изумлением услышал он бесплотный голос: казалось, говорил окружающий туман, по крайней мере, упырь даже не изменил позы, по-прежнему гипнотизируя человека взглядом. — Покажи еще то, что ты показывал. В мыслях».

«Неужели он увидел в моих мыслях что-то интересное для себя? — То, что упырь мысленно с ним общается, Роя не удивило — рассказывали и не такое. — Может, мелькнуло что-то съестное?»

Он стал вспоминать, как и что ел когда-то. Перед его мысленным взором проплывали семейные обеды и виды заводской столовой, армейская каша в жестяном котелке и разнообразные колбасы, выставленные в витрине «коммерческого» магазина, который охранял ротмистр Лоос…

«Занятно, конечно, — перебил его мысли упырь, облизнувшись. — У тебя очень живое воображение. Но нашему народу интересно не это…»

В мозгу Роя мелькнула яркая и мгновенная, как фотовспышка, картинка: белоснежный склон Андак-Огу и Мировой Свет над ним.

«Так вот что тебя интересует…»

Беспомощный человек прикрыл глаза и стал прокручивать в мыслях события того дня, уже кажущегося сказкой или мечтой, свои чувства при виде чуда, недоступного большинству людей… И не только людей, наверное. Мысли сами собой скакнули на удивительную экскурсию в другой мир, но чудовище не прерывало «показ», и перед Роем снова, как и в первый раз, разворачивались картины «Саракша наизнанку», который уменьшался до сверкающей точки и терялся на фоне других Мировых Светил, потом — чудесных городов под ярко-голубым небом…

Он не знал, сколько времени заняло мысленное путешествие, но когда открыл глаза, увидел, что перед ним сидит уже не один упырь, а целых пять. И небо над головой уже не фосфоресцировало, как ночью, а потемнело, предвещая начало нового дня. Подумать только: он продержался рядом с упырями несколько часов!

«Не называй нас упырями, двуногий, — голос, раздающийся в мозгу, по-прежнему был бестелесен и беспол, но это говорил явно другой собеседник. — Нашему народу это прозвище обидно. Называй лучше голованами».

«Вас так зовут?»

«Нас зовут по-разному… Голованами, упырями, мороками…»

«А как вы сами себя называете?»

«Это не важно… На островах нас называют цзеху, но это нашему народу нравится еще меньше, чем упырь. Лучше уж голован».

Действительно, голова у этих существ была непропорционально велика. Так что это прозвище было ничуть не хуже «двуногого».

«Цзеху? Странное слово… Что оно означает?»

«Подземный житель, умеющий покорять и убивать силой своего духа».

«И вы это можете?»

«Хочешь попробовать?» — Рою показалось, что существо ухмыльнулось.

Голованы по одному поднимались и пропадали в тумане. Беседа была окончена. Лишь тот, первый, сидел перед Роем, будто чего-то ждал.

Человек вздрогнул: в его руки, скованные наручниками сзади, ткнулось что-то прохладное. На ощупь это походило на корневище какого-то растения.

«Что это?»

«То, что тебе пригодится».

И последний голован тоже канул в тумане, сгущающемся на глазах.

Рой тщательно ощупал подарок: больше всего он напоминал крупный редис или репку — круглый, с крысиным хвостиком-корешком и густой ботвой.

«Неужели тот самый чудесный корешок? — подумал он. — Не может быть…»

В тумане уже шарили белые клинки фонариков: охранники шли проверить, как себя чувствует их подопечный…

— Господин старший надзиратель, — помощник покачал головой. — Я бы посоветовал вам оставить этого Гаала в покое. Или сразу казнить его. В бараках только и разговоров, что о нем. Осведомители сообщают, что заключенные настроены очень решительно: как бы не было бунта.

— Хорошо, — начальник махнул рукой. — Пять суток карцера и, если не подохнет, — на расчистку…

Глава 12

— Ну, Капрал, и здоровье у тебя, — отдуваясь, покачал головой Горбатый. — Вчера еще лежмя лежал, а сейчас как новенький — не угонишься…

Рой и сам не узнавал себя: действительно, когда его, будто куль, приволокли в сырой каменный мешок карцера, он был уверен, что жизнь на исходе. Болело все тело до последней косточки, в нагноившихся порезах копошились личинки мух… И вдруг все изменилось: раны зарубцевались, как на собаке, от слабости не осталось и следа, заключенный испытывал такой прилив сил, словно его кормили не безвкусной размазней, а самыми изысканными яствами… Главное же — он был бодр, как никогда. Несомненно, причиной всего этого стал чудесный «овощ», четвертинку которого каторжник припрятал «на всякий случай».

— Двужильный, что ли? — тоскливо протянул Ботало, валясь на мох у подножия могучего дерева с серой, какой-то мертвой корой. — Зудит в одном месте — иди, свершай подвиги, а мы уж тут покемарим маленько.

Действительно, норма на сегодня была выполнена с лихвой: успешно разминированная полянка (в ушах до сих пор звенело от взрывов) и расстрелянная в упор огневая точка, пулемет которой только бессильно ворочал ржавыми хоботами стволов, не то безнадежно заклиненный, не то израсходовавший давным-давно боезапас, позволяли не заботиться о кормежке на предстоящий день. Горбатый уже заштриховал на карте почти весь подлежащий зачистке квадрат, и девственно-чистым оставался лишь его юго-западный угол. Даже не угол, а так — уголок, раз плюнуть.

— Раз пошло, то давайте и остаток зачистим, — возразил Рой. — Охота завтра сюда тащиться из-за такой мелочи?

— А нам торопиться некуда. Ходить, оно полезнее для здоровья, чем с пулей в башке валяться.

— Ну и оставайтесь. Я один схожу.

Капрал зашагал в сторону незачищенного участка, благо шальной мины можно было не опасаться — все тут было проверено и перепроверено не раз. Через несколько минут он с удовлетворением услышал за спиной пыхтение товарищей: те не захотели бросать его одного.

Минут пятнадцать топали молча: напарники игнорировали Роя, дуясь за никому не нужную инициативу, пока Ботало, устав молчать, не завел привычное:

— Найти бы склад заброшенный… Как-то рассказывали, один балбес наткнулся на склад со жратвой. Ну и лопал, пока пузо не треснуло. Так и нашли его мертвым, а вокруг пустые банки из-под тушенки разбросаны…

— Чего же не о бабах на этот раз? — спросил, не оборачиваясь, Гаал: мир был восстановлен — почему же не поболтать?

— Жрать охота… — уныло протянул Ботало. — Меня на баб только на сытый желудок тянет…

— Лопнуть не лопнешь, а пронесет так, что мало не покажется: за двадцать лет любая тушенка пропадет. Да еще в такой сырости… Проржавеет банка, и сожрут там все червяки за милую душу.

— А вдруг не проржавеет?.. Э, Горбач! Ты куда?

Бывший инженер, не принимавший участия в разговоре на больную тему, шагал куда-то перпендикулярно общему направлению, не разбирая дороги.

— Куда это он? Там же соседний участок — не расчищенный еще! Сдурел, что ли? Эй, Горбач! Стой!..

Рой быстро опередил Ботало и первым догнал товарища, когда тот уже скрывался за деревьями. Он схватил Горбатого за плечи, развернул к себе и замер, наткнувшись на пустой, остекленелый взгляд напарника. Тот явно был не в себе.

— Смотри, что там такое? — болтун показывал пальцем в ту сторону, куда только что двигался лидер тройки.

— Сейчас разберемся, — Гаал наотмашь хлестнул ладонью по колючей от двухдневной щетины щеке заключенного и с удовлетворением понял, что тот приходит в себя.

— Чего ты? — схватился Горбатый за щеку. — Крутой стал? Я и в табло могу за такое въехать!

— Ну, ты даешь, Горбач! — хлопнул его по спине Ботало. — Куда ты шел-то?

— Куда… — тот растерянно оглянулся. — Мы ж на чужом участке!

— Вот именно! Чего тебя сюда понесло?

Мужчина, похоже, действительно ничего не понимал.

— Да не знаю я… Задумался на пару секунд, а тут меня по морде.

— Какая уж тут пара секунд — метров двести за тобой бежали, — проворчал Рой и обернулся к Ботало: — Так что ты там увидел?

— Кто его знает… — болтун напряженно вглядывался в переплетение ветвей. — Мелькнуло там что-то красное. Вроде нашей робы…

— Сейчас посмотрим. — Пришедший в себя Горбатый вынул из сумки на поясе свою гордость: половинку полевого бинокля, найденного в лесу, навел резкость… — На, посмотри, — сунул он прибор Рою. — Что скажешь?

— Мне! Мне дайте глянуть! — Ботало даже подпрыгивал на месте от нетерпения, как ребенок, требующий игрушку.

— Отстань. — Гаал пытался разобрать, что это за красное пятно виднеется сквозь листву.

Пытаясь поймать фокус, он сдвинулся чуть в сторону, и пятно превратилось в сидящего, прислонившись спиной к дереву, человека. Голова свешивалась на грудь, лицо закрывали волосы. А рядом еще один. И еще…

— Люди, — опустил он «монокль». — Каторжники.

— Точно, — кивнул бывший инженер. — Я одного узнал, который сидит. Это Телеграф, он мне пайку должен. Был…

— Ну-ка! — выхватил оптику из руки Роя Ботало. — Точно, Телеграф! А мы считали, что он в бега подался. Или сожрал его кто — месяца два уже в нетях. И Зубастик там — у него одного чоботы были армейские, кованые.

— Что же там за хреновина такая? — нахмурился Горбатый. — Ладно бы подорвались там или еще что. Но почему целехонькие? Тут зверье такое, что за ночь на кусочки растащит.

— Верно! — подхватил Ботало. — Помню, был случай — занесло одного дурика на минное поле. В одной тройке мы с ним ходили, до тебя еще, Горбатый, дело было. Ахнуло, значит, дурика, как водится, на куски… Ну, не на куски, так — ногу одну отфигачило по самое не могу. Подергался он там, поорал и затих. А мы его вытащить не можем — миноискатель у него там, а у нас ни веревки, ничего. Фигня, думаем, утром вытащим…

— Ну вы звери, — брезгливо смерил его взглядом Горбатый. — Дружбан, значит, там остался, а вы — в барак, кашу трескать? Знал бы такое раньше — ни в жисть с тобой на расчистку бы не пошел!

— Да ладно! — заныл Ботало. — Ему-то уже все равно было, судя по всему. Кровища хлестала — мама не балуй. Мертвый он был!.. А утром, значит, приходим туда, честь по чести, с веревкой, с миноискателем — глядь, а нету уже дурика. Только клифт его валяется порванный да кости обглоданные.

Рой поежился: и с ним могло то же самое случиться, если бы не упыри-голованы, отпугивающие, наверное, своим видом и запахом других хищников.

— Значит, мешает что-то падальщикам Телеграфа с напарничками похарчить, — подытожил Горбатый, бережно пряча «бинокль». — Пусть себе лежат. Потопали обратно, если хотим участок наш дотемна зачистить.

— Как это «пусть лежат»?! — взвился Ботало. — Как это «потопали»?! Там добро, можно сказать, пропадает, а мы так просто уйдем? Дудки!

— Какое добро? — не понял Рой.

Ему тоже хотелось побыстрее уйти отсюда: порой волнами накатывала какая-то странная дурнота — казалось, что кто-то мягко обнимает за плечи и подталкивает к покойникам, нашептывая в уши всякую гнусь.

— Обычное! — Пустобрех уже направлялся к гиблому месту. — Комбезы у них целехонькие. Ты, может, богач, а я пожрать люблю.

— Стой, Ботало! — гаркнул ему в спину Горбатый, но тот, словно боясь, что его остановят, со всех ног припустил вперед.

Гаал в несколько прыжков догнал потерявшего голову каторжника — тот даже неразлучный свой металлоискатель бросил, чтобы не мешал, и свалил на землю. Ботало вырывался что было сил, царапался, пытался укусить Роя. Но в глазах у него была только пустота. Странная мгла начала заволакивать сознание Капрала: ему казалось, что там, за деревьями, за накрытым столом, как бывало когда-то, сидит вся его семья — трезвый и веселый отец, живая и здоровая матушка, маленькая еще, ничего не знающая о наркотиках Дона… Не хватало одного только Роя, и нельзя было заставлять их ждать…

Винтовочный выстрел хлестко ударил по перепонкам. Еще один.

Парень стряхнул липкую одурь, перехватил половчее извивающегося Ботало и волоком потащил его к Горбатому, замершему с винтовкой в руках. Цепкие щупальца никак не желали отпускать сознание: теперь родные хором звали его, как бывало в детстве, когда он, надувшись на всех, запирался в их с Доной комнате, не желая выходить к праздничному столу, где безнадежно остывал пирог со свечками… С одиннадцатью свечками, по числу его, Роя, прожитых лет…

— Сынок! Ну, давай же, все тебя ждут… — Мама, как всегда, была рядом и нельзя, немыслимо было противиться ее мягкому, негромкому голосу. — Пойдем, мальчик мой…

Снова грохнул выстрел, и пуля выбила фонтанчик гнилой болотной воды прямо под ногами у мамы, забрызгав ее пушистые домашние тапочки.

В тапочках? По болоту?

Трезвые мысли будто спугнули призрака: видение дорогой сердцу женщины заколебалось и растаяло, оставив его, Роя, одного посреди враждебного, полного опасностей леса. Его и очумело озирающегося Ботало, перемазанного с ног до головы грязью.

— А ну сюда! Оба! Живо! — с перекошенным лицом проорал Горбатый, держа их на прицеле своей древней «пушки». — Замешкаетесь — обоих в распыл пущу на..!

Все трое лежали на сухом пригорке уже на «своем», безопасном участке, и никак не могли отдышаться.

— Ты чего там увидел? — морщась и массируя под комбинезоном левую сторону груди, спросил молодого товарища бывший инженер.

— Маму, — пробормотал тот, пытаясь отряхнуть одежду от липкого болотного ила. — И отца. И сестру.

— А меня, — Ботало хлебал из фляги и никак не мог остановиться, — милки мои бывшие звали. Развалились там втроем на кровати огромной — была такая у одной, траходромом называлась, — телешом, понимаешь, и манят меня, манят. Зазывно так, понимаешь. А я вдруг подумал: а чего это они втроем-то? Они ведь друг друга на дух не переносили, все меня поделить не могли. Глаза друг другу выцарапать готовы были. Э-э, думаю…

— Думает он! — плюнул Рой и отобрал флягу, в которой едва-едва плескалось на донышке. — Не знаю, о чем ты думал, только насилу я тебя оттащил оттуда.

— Правда?.. А мне казалось… — сник болтун, выгребая из кармана раскисшую в кашу сигарету. — Ну вот, все к одному…

— На, травись! — протянул ему сухую Горбатый: рачительный инженер носил курево завернутым в несколько слоев пленки. — Да пацану оставь — вон как трясет его.

— А ты что видел? — повернулся к нему Рой.

— Что-что, — буркнул Горбатый. — Не скажу.

Помолчали, смоля по очереди сигаретку.

— Слышь, Капрал, — толкнул Роя локтем Ботало, глядя в сторону. — С тобой Копченый хочет покалякать о чем-то…

* * *
— Ты просил прийти, — Рой остановился у нар, на нижней полке которых резались в карты несколько человек. — Я пришел.

Абсолютно седой, коротко стриженный человек, с лицом, производящим редкостно отталкивающее впечатление — темное, асимметричное, оно казалось скроенным из плохо подогнанных друг к другу кусков паленой кожи, — долго смотрел на него, молча кривя губы.

— Просил?.. — проскрипел он наконец: голос был под стать лицу. — Ну, хорошо, пусть будет «просил». Присаживайся, раз пришел, Капрал, — в ногах правды нет.

Повинуясь его знаку, Рою тут же проворно освободили место, всунули в руку мятую жестяную кружку с какой-то черной дымящейся жидкостью.

— Не стесняйся, — Копченый отхлебнул из своей кружки — новенькой, блестящей — и кивнул на миску с крупно нарезанным хлебом и небрежно вскрытые консервные банки. — Отведай, чем богаты… Да, хлебни чифирку-то, хлебни.

Рой приложился к раскаленной кружке и едва не задохнулся: мало того, что напиток был просто огненным, — он был горек настолько, что тут же перехватило дыхание.

— На, закуси! — чуть не в лицо ткнулся кусок мяса, насаженный на клинок ножа, длиной напоминающего винтовочный штык. — Хорош чифирок?

— Что это? — прохрипел Гаал, как только обрел возможность говорить: в голове зашумело, как от доброго глотка неразбавленного спирта.

— Сразу видно, что зеленый! — с хохотом переглянулись авторитеты: среди солидных, в годах, мужчин Рой приметил и каптера, сделавшего вид, что не узнал его. — Не пробовал нашего фирменного чифира! Пей, пацан, пей — добрый чифирок, на травках! Да закусывай, не чинись…

Первый шок прошел, и молодой человек уже чувствовал себя легко и просто среди отпетых уголовников, почему-то относящихся к нему как к своему. Если не равному, то, по крайней мере, достойному общения. И ядовитая горечь «микстуры» уже не казалась такой отвратительной, как поначалу.

— Слышь, Капрал, — Копченый лениво ковырял широким клинком своего ножа в банке с тушенкой: постоянное чувство голода, не отпускающее Гаала с самого первого дня в тюрьме, ему, похоже, было незнакомо. — Я слыхал, ты армейский?

— Ну, — язык изрядно захмелевшего с непривычки Роя заплетался. — Г-горный егерь!

— А с чего же ты, горный егерь, родину так невзлюбил, мать нашу?

Последние слова в устах Копченого напоминали грязное ругательство, но Рой этого не заметил.

— Мать? Какая она нам мать? — горячась, выпалил он. — Да выродки эти…

Он говорил долго, путано и косноязычно, неожиданно для себя разоткровенничавшись с этим неприятным человеком, которого видел первый раз в жизни. Тот не перебивал, только переглядывался время от времени с другими слушателями.

— Ну-у… — протянул авторитет, когда Гаал, наконец, выдохся и надолго припал к кружке с остывшим чифиром. — Сразу видно, что наболело у тебя… Ты только при начальстве такое не ляпни — живо пулю схлопочешь. При попытке к бегству.

— Наплевать, — едва ворочая языком, заявил Капрал. — Еще посмотрим…

Полутемное помещение плавно вращалось перед слипающимися глазами, в которых роились мириады светящихся мушек. Совсем как те Мировые Светочи, показанные когда-то горцем.

— Э-э, да ты раскис совсем! Чифирок-то наш с непривычки развозит… Иди отдыхай, солдат.

Роя бесцеремонно вздернули под мышки с нар. Он безвольно обвис в чьих-то руках, плавая между сном и явью.

— Стой! — окликнул Копченый, и Роя тут же развернули лицом к сидящим на нарах. — Ты там, говорят, что-то брехал насчет воскресшего горца, которого расстреливал?

— Собака брешет, — икнул парень, пытаясь сфокусировать глаза на двоящейся темной физиономии. — Этот… голован… А я чистую правду говорил. Шесть пуль в него всадил капитан Фогуту… В грудь, в живот, в спину…

— А в голову? — живо поинтересовался авторитет.

— В голову не попал… Промахнулся он.

Уголовники снова переглянулись.

— А сейчас, доведись тебе стрелять в него, автомат бы не бросил?

— Не бросил бы. — Бывший солдат почему-то был уверен, что попади ему снова в руки этот горец — он садил бы в него пуля за пулей, пока затвор не клацнет вхолостую. — Только как его убить? Он же бес-смерт-ны-ы-ый.

— Все мы смертные, — буркнул каптер. — И горцы — тоже.

— Ладно, Капрал, — махнул рукой Копченый. — Спать иди. Завтра будет долгий день…

Едва переставляющего ноги Роя увели, и последнее, что он услышал в полусне, были слова каптера:

— Похоже, не врет парнишка…

* * *
Тащиться куда-то поутру не было никакой возможности. Такого похмелья Рой не испытывал еще ни разу в жизни. Теперь уже не он над товарищами, а они подшучивали над едва плетущимся, согнувшись в три погибели, под огромным рюкзаком Капралом: то ли в тяжком состоянии после вчерашнего было дело, то ли ради шутки вещмешок нагрузили сверх меры, но груз сгибал беднягу чуть ли не до земли.

— А вот не надо было жрать вчера без меры эту отраву, — злорадствовал Ботало, оседлавший еще одного конька из тройки своих любимых: женщины, еда и выпивка. — Чифир, он штука такая — без привычки очень даже легко ласты склеить. Особенно такой, как у Копченого. Он, бают, на траве какой-то его заваривает, что в джунглях растет. От обычного только сердце заходится, а от этой хреновины и глюки всякие бывают, и все такое.

Рой вспомнил кошмары, мучавшие его всю ночь, и передернулся, в сотый раз поклявшись стать убежденным трезвенником.

— Он сам, бывало, как выпьет лишку своей бурды, — разливался пустобрех, оказавшийся в родной стихии, — так будто истукан и застынет. Глаза в точку, и сидит часами. Первый раз решили, что все — помер Копченый. Ан, нет — очухался, да так могильщикам своим вставил — мало не показалось.

— Заткнулся бы ты, трепло, — с досадой сказал Горбатый, сегодня бывший мрачнее обычного. — На, Капрал, подлечись, — он протянул страдальцу бутылку из-под чего-то лекарственного, заткнутую бумажной пробкой.

Рой, по принципу «обжегшись на молоке — дуешь на воду», сначала подозрительно понюхал воняющую чем-то кислым мутную жидкость.

— Не боись, не отравишься, — подбодрил его бывший инженер. — Воздуха, конечно, не озонирует — факт, но вредного в ней ничего нет. Вчерашний чифир гораздо опаснее для здоровья.

— Что это? — Вид и, главное, запах пойла не внушали Гаалу доверия.

— Да кислушка, — махнул рукой Горбатый. — Брага из фруктов местных. Умельцы из второго барака ставят. Только всех компонентов не проси — не выдам. Но что поможет — факт.

Капрал осторожно пригубил напиток, на вкус оказавшийся очень даже ничего — сладковатый, с кислинкой, приятно пощипывающий язык, словно содовая вода. И довольно крепкий — по пищеводу прокатилась горячая волна, поднявшаяся затем в голову и смывшая куда-то «шлаки» вчерашнего перебора.

— Все, хватит, — отобрал инженер бутылку и спрятал за пазуху. — А то переборщишь — снова развезет.

— Дай глотнуть, — облизнул губы Ботало, протягивая руку.

— Перебьешься, — далее не глянул в его сторону Горбатый.

— Жмот ты, Горбач, — ничуть не обиделся вор. — Помирать будешь, а за грош удавишься…

Не слушая привычную перебранку напарников, Рой шагал вперед, радуясь избавлению от мучений.

Только сейчас он понял, что не узнает местности, — раньше окружающее как-то проходило мимо, не задерживаясь в страдающем мозгу.

— Мы что, на новую делянку идем? — спросил он спорщиков.

— Увидишь, — загадочно ответил старший тройки. — Скоро придем.

И действительно, минут через сорок они вышли к укромной полянке, посреди которой теплился костерок, а вокруг в живописных позах развалилось человек пятнадцать. Бывший солдат тут же вычленил знакомые лица: Копченый, каптер, еще пара авторитетов, смутно знакомых по вчерашнему вечеру, при одной мысли о котором желудок начинал подкатывать к горлу. И еще два лица, увидеть которые здесь он никак не ожидал: давешний попутчик по «купе» передвижной тюрьмы — интендант-растратчик, о котором он уже начинал забывать и…

— Кривой? — удивился он.

— Что, — осклабился уголовник, — не ожидал увидеть?

— Заткнись, — лениво бросил через костер Конченый, прихлебывая что-то из кружки — наверняка свой термоядерный чифир. — А вякать будешь, когда вызовут… Ну что, все, вроде, собрались. — Он аккуратно обтер кружку пучком травы и спрятал в стоящий рядом мешок. Только теперь Рой обратил внимание, что туго набитые вещмешки были у всех без исключения, как и винтовки, причем не то старье, с которым ходили на расчистку, а вполне новое оружие, и даже несколько автоматов. — Ну-ка…

Словно в ответ на его слова где-то далеко бухнул взрыв, потом еще один, тут же, будто лопающаяся ткань, затрещали автоматные очереди, чуть медленнее и басовитее — пулеметные. Снова взрыв.

— Пора, — поднялся Копченый на ноги. — След в след — тут мины кругом!

Вытянувшись длинной цепочкой, каторжники — теперь уже бывшие каторжники — втянулись в лес, сомкнувшийся за ними, как болотная трясина смыкается за канувшим в нее камнем…

ЧАСТЬ 3 БЕГЛЕЦ

Глава 13

Тусклые лучи фонариков едва-едва рассеивают липкую темноту вокруг, порой в круге света оказывается сверкающая каплями воды стена с шустро разбегающимися в панике белесыми подземными букашками, порой — спина впереди идущего, порой — бездонный провал хода. Но чаще всего — залитый стоячей водой пол, усыпанный обвалившимся со свода за десятки лет мусором. С потолка свисают длинные, похожие на мокрое мочало плети корней, и их, оказывается, нужно сторониться. Один из беглецов неосторожно влетел лицом в одну такую «мочалку» и теперь с жалобными стонами бредет в хвосте отряда — единственное, чем ему смогли помочь, это замотать багровое, вздувшееся, словно ошпаренное крутым кипятком, неузнаваемое лицо тоненьким слоем бинта.

Но это не единственная опасность, подстерегающая в темных катакомбах. За час, проведенный под землей, отряд уже лишился двух человек.

Одному на шею свалилось нечто, напоминающее змею, и не успел каторжник рта раскрыть, как мускулистые кольца сжали шею стальными тисками… Он был еще жив, когда рассеченную тесаком Каптера тварь, покрытую шевелящимися, похожими на конскую гриву отростками, удалось отодрать от кожи. Несчастный с испещренным кровоточащими язвами лицом жалобно смотрел на товарищей, но уже не мог говорить… Один из старожилов лагеря, которого так и звали — Старик, — скупо поведал о «гривастых питонах», раньше встречавшихся за Голубой Змеей повсюду, но потом как-то повыведшихся. Этот мутант не только душил жертву — все его тело было покрыто присосками, выделяющими что-то вроде желудочного сока, одновременно парализующего жертву и переваривающего ее заживо. Помочь могло только своевременное вмешательство врача, а его среди беглецов, увы, не было… Отряд ушел вперед, и чуть позже его нагнал один из каторжников, раньше ходивший с жертвой мутанта в одной тройке, а теперь вызвавшийся облегчить страдания бедняги. Никто не спрашивал мрачного уголовника, что произошло там, позади, только груз из вещмешка распределили поровну между остальными.

А второй вещмешок канул вместе со своим владельцем. Здоровенный каторжник, на воле промышлявший разбоем и поэтому не боявшийся ни Мирового Света, ни черта, ни, разумеется, никакого начальства, будь то лагерная охрана или нынешний предводитель Копченый, плюнув на запреты, отошел в сторонку справить малую нужду… Он не издал ни звука, а дна провала, куда с журчанием сбегала вода, не могли достать лучи даже самых сильных фонариков. Обломок кирпича, брошенный туда, тоже исчез без звука, и можно было только гадать, какая бездна скрывается под хрупким от старости слоем бетона на полу туннеля.

— Карстовый провал, — непонятно для остальных обронил Горбатый, отряхивая робу.

После этого Копченый велел оставшимся обвязаться веревкой и дальше двигаться, как скалолазы в сцепке.

— Мне все равно, сколько из вас, мазурики, доберется до конца, — объявил он притихшему «воинству». — Мне важен только груз, который каждый из вас тащит на своих загорбках. И терять его я больше не собираюсь. Тех же, кто решил дезертировать, как этот, — узловатый палец авторитета ткнул в тихо стонущего каторжника с забинтованным лицом, — я даже не прикончу. Просто брошу подыхать здесь. Поняли? Возражения имеются?

Возражений не имелось. Каторжники угрюмо внимали речи вождя, разносящейся под гулкими сводами, будто карканье вороньей стаи, и молчали. По глазам было видно, что многие уже успели пожалеть, что согласились участвовать в этой сомнительной авантюре. Лагерь и расчистка со всеми ее опасностями казались им теперь чуть ли не родным домом, а вожделенный побег на глазах оборачивался темной могилой наподобие провала, в котором сгинул навеки их товарищ. Могилой, из которой нет возврата.

А начиналось все просто здорово…

* * *
Звуки побоища стихли за спиной где-то через два часа пути. Копченый вел отряд быстро, не тратя времени на прощупывание пути на предмет мин и прочих ловушек, должно быть, по известным только ему ориентирам. Судя по всему, маршрут этот был ему давно и хорошо известен, а все возможные неприятности на пути, будь то замаскированные огневые точки, мины или самые коварные из ловушек — газометы, от которых полегло немало каторжников, — устранены загодя. И это при том, что квадраты, по которым двигались беглецы, считались нерасчищенными, и руки лагерного начальства должны были добраться до этих территорий еще не скоро. Чувствовалось, что побег хорошо спланирован и продуман до мелочей — была предусмотрена даже возможная погоня: шедший позади сумрачный тип время от времени отставал, производя на тропе какие-то манипуляции, а потом бегом догонял отряд.

«Ставит растяжки, — догадался Рой, понимавший толк в военном коварстве. — Да, наплачутся охранники, если надумают нас догонять…»

Все это вселяло в беглецов уверенность в благополучном исходе мероприятия, поэтому многие были веселы, переговаривались, словно на загородной прогулке, кто-то даже пытался напевать что-то бравурное. Копченый не препятствовал этому, и вскоре выяснилось почему.

— Нам сюда лезть? — удивился при виде тщательно замаскированного провала в земле здоровяк по кличке Бычара — не зря, наверное, твердят всякие оккультисты о даре предвидения, посещающем многих время от времени. — Да ни за что! Сам лезь, а я как-нибудь по поверхности…

Мнение Бычары разделяло большинство каторжников. Одно дело — топать вот так, с песнями и шуточками, по расчищенной заранее тропе, зная, что преследователей, ежели таковые объявятся, будет слышно загодя, и совсем другое — лезть в разверстую, будто пасть могилы, яму. Тут собрались почти сплошь сорвиголовы, натворившие в своей жизни так много непотребства, что при виде этого входа в загробное царство невольно закрадывалась мысль: а не тороплюсь ли я забраться в ад, прямо в лапы демонам, даже не попытавшись напоследок очиститься от грехов?

— Хочешь по поверхности? — прищурился Копченый, мгновенно став похожим на танк, выбравший цель. — Ступай. Никто тебя не держит. Только там, — он махнул рукой вперед, — начинается страна мутантов.

— Ну и хрен ли? — чвыркнул плевком на траву Бычара. — Мутанты, не мутанты… Тоже люди.

— Бывшие люди. Только уже не люди. Совсем не люди…

— Говорят, они людоеды, — вставил слово кто-то из-за спин столпившихся у провала беглецов. — Человечину очень даже уважают.

— Верно, — кивнул авторитет. — Людей жрут за милую душу. Живьем.

— Свистишь, — недоверчиво протянул уголовник. — Басни это все…

— Хорошо, пусть басни. Ты иди — проверь. А потом нам расскажешь.

— Если будет чем! — хохотнул кто-то.

— Но и не мутанты самое страшное, что ждет впереди, — продолжал Копченый. — Там — радиация. Мы сейчас тут топчемся, а нас пронизывает насквозь. А дальше будет еще больше радиации, потому что там когда-то была столица, и бомбили ее нешуточно. Так что, чем быстрее мы спустимся под землю, тем меньше потом у нас всех будет проблем со здоровьем. Поняли, ханурики?! — повысил он голос.

Толпа безмолвствовала. Было слышно, как кто-то чешет в заросшем затылке.

— Хорошо! — объявил предводитель, отлично понимая смущение подопечных. — Объявляю привал. Оправьтесь, перекусите…

Последнее было встречено гулом одобрения — какой же поход на природу без пикника!

— …попрощайтесь с белым светом — не скоро вы его увидите снова. А некоторые — никогда! Но там, — Копченый ткнул пальцем в зев провала, чернеющий между ветками колючего кустарника, — все равно лучше, чем там, — рука указала в сторону покинутого лагеря. — Там — стенка или петля, могила в любом случае, а темные туннели обычно выводят на свет. Что вас больше привлекает: жизнь без просвета или свет в конце туннеля?

Рой, наконец, смог разглядеть беглецов получше. Обычные каторжники, такие же, как он. Кто-то постарше, посолиднее, кто-то — нет… Ботало, радуясь обилию слушателей, снова завел обычную свою бодягу про женский пол и сразу же завоевал благодарность аудитории — посыпались шуточки, подколки, разные «а вот у меня было…». Горбатый насыщался по обыкновению угрюмо, не глядя на остальных. Авторитеты собрались в сторонке, лениво перебрасываясь негромкими, непонятными фразами — все познания Гаала в «блатном» жаргоне бледнели перед «ботаньем» знатоков, кажущимся непосвященному иностранным языком. Интендант, блестя линзами очков, ел торопливо, постоянно озираясь по сторонам, будто опасаясь, что еду у него вот-вот отнимут. Он отощал, выглядел на двадцать лет старше, чем тогда, в поезде, — чувствовалось, что лагерная жизнь встретила его очень и очень неласково. Нельзя сказать, что Рой сочувствовал вору, наживавшемуся на чужом несчастье, но при виде этой карикатуры на человека у него в душе шевельнулось что-то вроде жалости. Кому-кому, а интенданту дальнейшее пребывание в лагере было равносильно смертному приговору.

И вдруг взгляд молодого человека споткнулся на совершенно не вписывающейся в общую картину фигуре: худой — позвонки выпирают сквозь ткань комбинезона на спине — длиннолицый мужчина с крючковатым носом при еде пользовался не ножом или ложкой, как остальные, а неким гибридом вилки и шпателя, выструганным из дерева. Будто ощутив взгляд Роя, он оглянулся и уставился на него странного разреза глазами. Незнакомец был лыс, как колено, только вдоль щек пушились рыжие бакенбарды.

— Съем твою печень, — гортанно квакнул лысый и снова вернулся к еде.

— Он тоже тебя любит, — улыбнулся Копченый, почему-то не разделивший компанию авторитетов, а присевший рядом с Роем; улыбка на темном уродливом лице казалась противоестественной, как если бы вдруг улыбнулся глиняный горский идол — Знакомься, Капрал, это Туурлан, мой ручной айкр. Туурлан, этого юношу зовут Рой Гаал Пожмите друг другу руки, детки, вам отныне играть в одной песочнице.

Глядя исподлобья, островитянин протянул Рою узкую ледяную ладонь. Кожа его была влажной, словно у утопленника, и Рой ощутил мгновенную гадливость, как если бы ему пришлось взять в руки мерзкую жабу. Хотелось вытереть руку после этого рукопожатия, а еще лучше — вымыть с мылом или протереть спиртом Казалось, что в оскверненной коже уже зазудели, зашевелились зародыши бородавок. Молодой человек понимал, что все это — предубеждение, впитанное с детства, психическая трансформация газетных статей и рассказов взрослых, рисующих жителей Островной Империи безжалостными головорезами, чуждыми всему человеческому.

Разглядывая в газетах и журналах фото смазанных кровавых следов, оставленных «оранжевой заразой» на многострадальной земле Метрополии, Рой раньше и не представлял островитян иначе, чем уродливыми осклизлыми земноводными с бородавчатой оранжевой шкурой, выползающими из моря. У них в школе, у двери в спортзал, висел плакат, на котором был изображен черный орел-гвардеец с очень маленькой головой и могучими мышцами, смело отстригающий гигантскими ножницами голову гнусному оранжевому змею, высунувшемуся из моря. На лезвиях ножниц было, помнится, написано: на одном — «Боевая Гвардия», на другом — «Наша славная армия». Кровожадный морской змей не раз потом являлся к впечатлительному парнишке во сне, высовывая из-под кровати то когтистую перепончатую лапу, то зубастую голову с такими же, как у бритоголового, глазами…

— Познакомились? — Копченый издал сиплый звук, заменяющий ему смех. — Вот и чудненько. Небось, не так представлял себе айкров? — Черные глаза уголовника смотрели пытливо.

Рой хотел сказать, что уже видел айкров в лагере, правда, издали и без подробностей, но вместо этого выпалил:

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Знаю… — еще раз ухмыльнулся Копченый. — Я много что знаю… Гай Гаал, бывший капрал Боевой Гвардии, не родственник тебе, случаем?

— Нет… — смешался молодой человек. — У меня не было родственников с таким именем.

— Значит, однофамилец. Служил одно время под моим началом, пока не скурвился… Ты не скурвишься, солдат?

— Никак нет! — Манерой разговора Копченый чем-то напоминал Рою капитана Фогуту, ротмистра Лооса и других офицеров, встретившихся на его пути. — А вы бывший офицер?

— Офицер не бывает бывшим, солдат! Да и солдат — тоже… Но всему свой срок… Пожрали, ублюдки? — гаркнул Копченый.

Ответили нестройно, нехотя — уголовная вольница не привыкла к подобному обращению. Кто-то закурил, кто-то развалился на травке, намереваясь вздремнуть после сытного обеда, кто-то уже успел раскидать карты…

— Не слышу ответа!

На этот раз ответ прозвучал стройнее.

— Тогда подъем! Хватит рассиживаться попусту…

* * *
Ход часто ветвился или, наоборот, сливался с другим, поэтому предусмотрительность Копченого оказалась далеко не лишней: не будь беглецы связаны друг с другом веревкой, неизвестно, скольких бы из них недосчитались в этом подземном лабиринте. Как он сам ориентировался в частом переплетении туннелей (то узких — по одному пройти, царапая плечами стены, то широких, как улицы, — даже с утопленными в бетонный пол ржавыми полосами рельсов), оставалось загадкой. Вероятно, раньше на стенах, вдоль которых тянулись трубы и кабели, были указатели, но теперь лучи фонариков лишь иногда выхватывали отдельные буквы, стрелки или ничего не говорящие непосвященным пиктограммы, скрытые под слоем плесени, известковых натеков и переплетением вездесущих корней. Кто его знает, что должны обозначатьчетырехлучевая звезда или стилизованный глаз… Если у Копченого и был какой-то план, то в голове. По крайней мере, Рой, шедший через одного от ведущего — вторым шагал ненавистный айкр, — ни разу не видел, чтобы командир (а он теперь воспринимался бывшим солдатом не иначе, чем офицер) хоть раз сверялся с какой-нибудь бумажкой.

Постепенно под ногами перестало хлюпать, а круги света от фонариков выхватывали из темноты не плавающую в стоячих лужах пузырящуюся мерзость, а пыль, испещренную следами крошечных, должно быть, крысиных лапок. Бахрома корней, свисавшая с потолка, стала пожиже, а на стенах впервые удалось прочесть нечто связное. Например: «18-й блок» или «Не курить — огне…»

— Все, командир, не могу больше! — раздался отчаянный возглас. — Сил нет! Давай привал устроим!

— Разговорчики! — бросил через плечо Копченый. — Отдыхать будем, когда я прикажу! Вперед!

— Да пошел ты!..

А потом произошло странное: позади сверкнуло, будто сработали разом сто фотоблицев, пахнуло чем-то необычным, щекочущим обоняние, и тут же сменилось тяжелой вонью паленого мяса и горящей синтетики, а по стенам запрыгали багровые отсветы. Под сводами туннеля заметались крики ужаса.

— Стоять! — заорал предводитель. — Руки по швам! К стенам не прикасаться! Ни к чему не прикасаться!

Туннель озарился красноватым светом, едкий дым щипал глаза, драл горло, вызывая судорожный кашель. А потом дико зашипело, и красное сияние потухло.

— Где-то здесь, — бормотал себе под нос Копченый, пока луч его фонарика, ясно видимый в ядовитом тумане, заполнившем подземный ход, шарил по стенам. — Где-то здесь… Всем стоять на месте!.. — Голос его отдалился.

Кто-то отчаянно кашлял, будто собираясь выплюнуть наружу свои легкие, кто-то бормотал себе что-то под нос нараспев, будто молясь, сзади доносились совсем детские всхлипывания. Отряд роптал, и Рой чувствовал общее напряжение, грозящее прорваться взрывом. Щупальца фонариков шарили по стенам и потолку, ища и не находя выхода. Где-то с явственным металлическим щелчком клацнул снятый предохранитель…

И вдруг по глазам, привыкшим к темноте, ударил яркий свет, сначала показавшийся неземным и заставивший всех без исключения зажмуриться до красных кругов под веками.

«Мировой Свет… — мелькнула у Роя мысль, и он приготовился кануть в небытие или, наоборот, воспарить ввысь бесплотным духом. — Мировой Свет…»

— Живем, братва! — радостно заорал кто-то позади. — Свет, пацаны!..

«Мировой Свет» на этот раз оказался всего лишь реденькой цепочкой запыленных до невозможности плафонов, — они были заделаны в бетонный потолок туннеля, забраны решеткой и едва различимы в слое скопившегося под сводом дыма.

Источник переполоха отыскался тут же: один обгоревший до неузнаваемости авторитет… Теперь уже просто скелет, едва прикрытый обугленной плотью и клочьями грязно-желтой пены, был распят на стене туннеля. По нему все еще с веселым потрескиванием сновали электрические разряды. Другой авторитет, тучный, с багровым апоплексическим лицом, трясся рядом, будто кусок студня, выпучив глаза на погибшего жуткой смертью приятеля и сжимая в дрожащей руке обгоревший обрывок веревки.

— Видели? — протолкался к дымящимся останкам Копченый. — Это всем пример, ублюдки! Не лапайте ничего — тут напряжение такое… Да что говорить — сами видите!

— Откуда? — проблеял кто-то из уголовников. — Подземный ход ведь сто лет как заброшен…

— Не подземный ход, стервецы, — поднял вверх палец командир. — Подземная крепость! Мы находимся в самом сердце Южной подземной крепости. Да, тут лет двадцать никого не было, но в Империи умели строить на века. В нашей великой Империи!

Словно в подтверждение его слов где-то под сводом гулко щелкнуло, загудело, и дым начал быстро рассеиваться. Подземная крепость, созданная руками давно почивших инженеров Империи, продолжала жить своей отдельной от людей жизнью…

Глава 14

На ночевку остановились в большом зале, три стены которого занимал огромный пульт управления, а четвертую — гигантская карта обеих полушарий Саракша. Возможно, когда-то она подсвечивалась с обратной стороны, но сейчас под толстым слоем пыли можно было различить только контуры единственного континента, разбитого на множество больших и малых стран, нанесенные белой краской на листы черного матового стекла.

— Резервный командный пункт, — буркнул Копченый. — Кнопки не нажимать — хрен знает, что с него сейчас можно запустить и куда.

Впрочем, он мог не беспокоиться — посреди пульта мигал экран с надписью красным «Цепь разорвана», а многочисленные лампочки, которые, наверное, должны были гореть при штатной работе, наоборот, не светились. Зато в изобилии имелись кресла операторов там, где эти операторы должны были сидеть, а некоторые валялись на полу среди груд пожелтевших от времени бумаг: каких-то документов, свернутых в трубки длинных распечаток, карт, испещренных разноцветными пометками.

— Костры не разводить, — прикрикнул командир на каторжников, бросившихся было сгребать это хрустящее в руках топливо. — Тут кругом датчики, настроенные на дым, — как учуют, зальет все на хрен пеной из автоматических огнетушителей! Видели, как Шкилета потушило?

— Было бы там что тушить, — прошамкал какой-то старик. — А курить можно?

— Попробуй! — оскалился Копченый под общий хохот.

— Понастроили тут…

За крашеной серой эмалью металлической дверью обнаружился уютный кубрик на полсотни мест, заставленный двухъярусными койками. Ни матрасов, ни постельного белья не обнаружилось, но на скрипучих металлических сетках лежалось не в пример лучше, чем на нарах, и каторжники тут же начали склоку из-за самых удобных мест. Хозяйственный Каптер обнаружил дверь с трафаретной надписью «склад», которую, судя по следам, пытались и взломать, и взорвать, и даже стреляли в нее от бессилия: вмятины от пуль густо усеивали метал с оббитой краской, а пол под ногами был усыпан позеленевшими автоматными гильзами.

И тут показал свое мастерство Кривой, до сих пор державшийся в тени. Бывалый вор, на зависть Рою, для которого, как для бывшего слесаря, замки тоже не должны были представлять особенной проблемы, в два счета расковырял замок отмычкой, согнутой из подобранного тут же куска проволоки.

— Фигня замок, — поднялся он с корточек, пряча свой «суперключ». — Видали и покруче…

За дверью обнаружилось и постельное белье, слежавшееся за годы, и многое другое, включая огромное количество темно-синих комбинезонов с надписью «Командный пункт» на спине, позволивших, наконец, сбросить осточертевшие лагерные робы.

— Ну вот, стали похожи на людей, наконец, — похвалил преобразившихся беглецов предводитель, облачившийся в полковничий китель поверх комбинезона. — Ладно. Всем отдыхать, далеко от лагеря не разбредаться, ничего не трогать. В семь ноль-ноль выступаем, — взглянул он на часы, укрепленные на стене…

Из кубрика давно доносился заливистый храп, а Рою, несмотря на гудящие после долгого перехода ноги, не спалось. Он бродил по командному пункту, подбирая с пола то одну бумагу, то другую и пытаясь вникнуть в приказы и распоряжения, отчеты и перечни. Слова, слова, слова, излитые на бумагу людьми, которых, скорее всего, давно нет в живых, спаянные неистребимым канцелярским духом в длинные зубодробительные периоды. Вроде такого: «На основании циркуляра за номером 376/08-бис, на вверенном мне объекте произведена тотальная инвентаризация…» Карты тоже мало о чем говорили неискушенному взгляду. Разноцветные значки, проставленные от руки на стандартных бледно-зеленых, немых, как канувшие в лету вместе со школьным предметом «саракшеграфия» контурные карты, типографских оттисках, цифро-буквенные коды, короткие, ни о чем не говорящие непосвященному надписи на обороте, красные чернильные штампы «совершенно секретно» и лиловые — «для служебного пользования». Длиннющие, как древние свитки, бледные распечатки содержали вообще полную абракадабру.

Единственным осмысленным, что отыскал бывший капрал среди всего этого бумажного хлама, был хитрый пухленький томик: какой-то роман без титульного листа, аккуратно вклеенный в переплет «Регламента несения дежурства на объектах стратегического назначения». Видимо, операторы коротали ночи за чтением, не рискуя таким образом вызвать начальственного гнева. Между страницами книги была вложена черно-белая пожелтевшая фотокарточка с красивой светловолосой девушкой в купальнике, заразительно хохочущей на берегу не то моря, не то озера. На обороте было надписано аккуратным девичьим почерком: «Любимому Гэлу от Ланы» и проставлена дата четвертьвековой давности. Сейчас эта красавица Лана, если жива, конечно, уже чья-то мать и, возможно, даже бабушка…

Рой бережно положил фотографию на место и засунул книгу поглубже на полку под пультом: негоже ворошить призраки прошлого.

Он долго стоял перед картой Саракша.

«Какой огромной была Империя до войны и что от нее осталось сейчас, — думал он, разглядывая северную оконечность материка — Республика, Хонти, Пандея…»

Вспомнилось, как одно время вошли в моду карты, вычерченные в особой лукавой проекции: Страна Отцов на них была огромной, в разы больше остальной суши, Хонти с Пандеей — крошечными пятнышками, а Архипелаги — стайкой оранжевых инфузорий на периферии.

— Папа, — спрашивал маленький Рой у отца, тогда еще веселого и бодрого, если и пригублявшего горячительное, то только по большим праздникам. — А как такое может быть? Ведь в книжке написано, что площадь нашей страны…

— Наши художники, сынок, еще не то нарисуют. Рисовали же они нашего императора Эррана Последнего столько лет тридцатилетним бодрячком. Только грудь ему постоянно расширяли, чтобы орденов и медалей вошло побольше. А тут страну изобразить больше остальных. Скажи «спасибо», что не на весь материк растянули — с них сбудется!

Последний император действительно за долгие годы своего правления не добился почетного прозвища, как его предшественники. Зато обожал награды и, говорят, был награжден чуть ли не всеми орденами, существовавшими в мире. Августейший коллекционер наград не стал ни Миротворцем, ни Освободителем, ни даже Завоевателем. Он остался в истории Саракша Эрраном Двенадцатым Последним…

— Интересуешься географией? — проскрипел над ухом голос Копченого. — Похвально для капрала. Чего не пошел в школу фельдфебелей?

— Вам идет полковничий мундир, — вместо ответа заметил Рой. — Сидит как влитой.

— Ха! Носил бы сейчас по праву, — одернул темно-синее сукно авторитет. — Правда, не этот, а гвардейский, черный с серебром.

— Вы были полковником?

— Не, дотянул… Присвоили бригадира незадолго до… — он не договорил и махнул рукой. — Но мы еще повоюем, солдат.

— Против кого?

— Против тех, кто устанавливает здесь свои законы. Против подземных тварей, прикидывающихся людьми, — глаза Копченого горели, в углах рта выступила пена. — Ты своими глазами видел одного из этих демонов!

— Но я думал, что он горец… — пролепетал Рой.

— Они такие же горцы, как и мы с тобой! — брызнул слюной авторитет; таким Рой его еще не видел. — Я вот этой рукой влепил в одного из них шесть пуль! — пятерня ткнулась чуть ли не в лицо Гаалу. — И он не только остался жив, он едва не отправил на тот свет меня! Только жажда мести помогла мне тогда выжить… Он сам дьявол, Рой Гаал! Сам дьявол!..

* * *
В семь утра выйти в путь не получилось. Добрая половина беглецов подняла бузу, убеждая подольше остаться в комфортабельном месте, где светло, сухо, тепло и есть где поспать.

— Пошарить в округе, так и жратву найдем, — шумели уголовники, видимо подначенные за ночь двумя оставшимися авторитетами: Стариком и другим, откликавшимся на странное погоняло Полбанки. — Ну и что с того, что четверть века прошло? Склады при старой власти такие закладывали — закачаешься. Ливер там всякий протух, конечно, но консервы, сухари и все такое сто лет храниться могут!

Бедолаге, обожженному ядовитым мочалом, за ночь стало гораздо хуже — лицо превратилось в сплошной сизый волдырь, глаз не было видно под отеками. Еще вчера все считали его лишней обузой и готовы были бросить на произвол судьбы, но сегодня пострадавший выдвигался сторонниками длительной передышки в качестве аргумента: надо, мол, подождать, когда ему станет получше. То, что без квалифицированной помощи ему лучше не станет, отметалось без обсуждения. Мол, отлежится, рассосется…

В процессе спора выяснилось, что часовой, которого Копченый выставил у входа в зал перед сном, бесследно испарился, так и не разбудив сменщика. В другой обстановке это перепугало бы всех — куда может деться человек в подземелье, где, по слухам, обитают упыри и всякая прочая нечисть? Но теперь зачинщики бунта утверждали, что Колесо — тот еще ухарь — просто решил дождаться, пока все уйдут, чтобы обосноваться здесь и жить припеваючи, пока остальные будут погибать в темных туннелях. Мол, на что упырям автомат? Автомат бы они оставили. Автомат, он людям нужен, а упырям он зачем? Они и без автомата отлично себе жили…

В конце концов, Копченый махнул на спорщиков рукой и велел тем, кто согласен идти с ним дальше, отойти в сторонку. Отошло всего трое — Рой, айкр Туурлан и, не без колебаний, Горбатый. Это было поражением.

— Ну и дьявол с вами! — смачно харкнул на пол предводитель. — Обойдемся без них. Придется попотеть, но обойдемся. Набивайте мешки поплотнее.

— А вот тут ты не угадал, — осклабился Полбанки. — Всю поклажу вы оставите здесь.

— Не понял, — Копченый потянулся к кобуре на поясе, но на него смотрело уже несколько винтовочных и автоматных стволов: авторитеты, похоже, времени ночью зря не теряли.

— Так мы тебе разъясним, — добавил Старик. — Ты кинь сюда пушку, Копченый. Оно спокойнее будет. Да и вы, мальцы, тоже положите свои пукалки на пол.

Но навстречу стволам бунтовщиков тоже поднялось три автомата и, чуть помедлив, «герцог» Копченого. Выстрелить первым никто не решался — огневая мощь с обеих сторон была почти равна А той кровавой черты, которая разделяет непримиримых врагов, пока не было. Не пролегла еще черта между людьми, которые несколько часов назад хлебали баланду из одного и того же котла Они все оставались товарищами, если не по сути, то по несчастью, и все еще можно было решить…

Но атмосфера уже накалилась до предела: две группы беглецов стояли, держа друг друга на прицеле не ради шутки — вполне серьезно, и достаточно было кому-то чихнуть, как поднялась бы пальба, скорее всего, не давшая бы шансов выжить никому. Один только слепец в нелепом на фоне остальных красном «клифте» — он единственный не сменил мешковатую на его щуплой фигуре тюремную робу на синий комбинезон оператора — крутил обмотанной бинтами головой, ничего не понимая.

И в разгар этого молчаливого противоборства в зал вбежал Ботало, о котором все позабыли, — приперло беднягу еще до спора, и он тихонько выскользнул в коридор.

— Братва! — заорал с порога вор, бледный, как полотно. — Братва! Глянь там чего!.. А чего это вы? — не сразу разглядел он нацеленное друг на друга оружие. — Чего не поделили-то?

— Заткнись, трепло! — цыкнул на него Полбанки. — Лучше подумай, на чьей ты стороне!

— Я?.. А чего?.. Да бросьте вы! Лучше гляньте чего там!..

Первым отреагировал Копченый.

— Пойдем, глянем, — он щелкнул предохранителем «герцога» и сунул его в кобуру, — что там ты откопал. Склад с тушенкой?

Это простое и естественное движение как-то неожиданно открыло клапан в перегретом котле спора, стравив безвредно всю злость, что копилась с начала побега. Люди облегченно задвигались, опуская оружие, послышались шуточки и обычные подначки. На двух старых воров, застывших с автоматами в руках, смотрели с насмешкой, и они, переглянувшись, тоже решили не перегибать палку. Момент был упущен, бежать за уходящим поездом было глупо…

Прежней дружной командой отряд вывалился в коридор, и только Рой приметил, как, задержавшись в дверях, предводитель недобро зыркнул на зачинщиков, всем видом уже показывающих, что они вовсе ничего и не думали такого затевать. Зыркнул, как будто зарубку оставил. На память.

Возбужденный Ботало привел товарищей к темному узкому ходу, ответвляющемуся от основной «магистрали», хоть тускло, но освещенной. Гаал уже забегал сюда пару раз за ночь по «неотложным» делам, и, судя по тяжелому духу, перебивающему затхлый запах подземелья, далеко не он один. Но сейчас всех волновало не сортирное амбре: неподалеку от входа, привалившись к стене, сидел… человек с автоматом на коленях.

— Что за хрень? — изумился один из каторжников. — Я час назад здесь был, никого не было.

— Может, это Колесо? — Старик осторожно ткнул сидящего стволом автомата в плечо.

Фигура легко, будто сделанная из картона, завалилась на бок, загремел по бетонному полу автомат…

— Скелет!!!

— Что ты несешь? — возмутился Полбанки, вытягивая шею: опытный и осторожный вор — а другому и не дожить было до таких лет — держался за спинами других. — Шкилет вчера на проводах сгорел. Дотла!

— Сам посмотри!

На полу действительно валялся человеческий скелет, которому кто-то для смеха накинул на плечи куртку, а на колени положил автомат.

— Кто это такой веселый, а? — разом осмелел Полбанки. — Шутки шуткуете?

— Какие шутки? — Горбатый вертел в руках автомат. — Это автомат Колеса — я сам ему вчера объяснял, что тут нажимать надо и где.

— И что с того? Сам подложил и прячется где-то!

— Единственное оружие подбросить ради шутки? Что-то не верится…

— А вдруг он и правда — сам Колесо? — тихо спросил кто-то.

Все почувствовали, как холодок пробегает по спине. Разом вспомнились россказни про упырей и прочую нечисть, гнездящуюся в таких вот катакомбах. Уголовники потихонечку попятились из вонючей темноты на свет.

И только один Копченый не потерял присутствия духа. Он присел на корточки, не без труда оторвал у костяка руку и постучал ей об пол. Звук получился четкий, будто стучал он куском дерева.

— Кости-то старые, придурки. Высохли давным-давно. Если бы Колесо даже обглодали дочиста, как этого молодчика, мослы были бы свежими. Глядите сами!

Он поднял череп и с треском хватил его об пол, словно глиняный горшок. Каторжники в ужасе отпрянули, а Ботало, которому один из разлетевшихся по бетону осколков попал на ботинок, даже запрыгал на одной ноге, стараясь стряхнуть легкую как пробка костяшку.

— Ну, положим, у Колеса и при жизни мозгов не было… — пробормотал кто-то, и ответом ему был громкий хохот: все будто хотели утопить в истерическом веселье свой недавний ужас.

— Не было!.. — повторяли воры, утирая выступившие на глазах слезы. — Откуда им там быть?..

— Да и клифт на нем не наш, — указал кто-то на знаки различия, едва различимые на пыльной ткани. — У нас ведь старье сплошь красным было, а новье — синее. А это что?

Мундир и правда был армейский, старого образца, буро-зеленого цвета. Его владелец, похоже, пролежал тут не один десяток лет.

— И все-таки… — покачал головой Горбатый. — Кто это все сделал и куда девался Колесо?

— Я думаю… — начал было Полбанки, как где-то, совсем рядом, раздался жуткий хохот, одновременно похожий и непохожий на человеческий.

Бледные каторжники переглянулись и рванули к пультовой: вопрос оставаться здесь или идти дальше снялся сам собой…

* * *
Светлый туннель остался далеко позади. Растянувшись цепочкой, беглецы снова шарили лучами фонариков по хрустящему под ногами мусору, ежеминутно чертыхаясь и кляня на чем свет стоит и друг друга, и тащащего их неизвестно куда Копченого, и «понастроивших все это» неведомых инженеров. Заверения предводителя, что «осталось совсем немного» и скоро они выйдут из-под земли, вызывали только озлобление, грозящее вылиться в новый бунт. И если большая часть отряда еще не повернула назад, то только потому, что между тем местом, по которому они шли, и относительно спокойной пультовой пролегали километры темного, сулящего неизведанные опасности пути.

Каждый час отряд должен был останавливаться, чтобы перегруппироваться. Замыкающими в цепочке идти никто не хотел: побывавшие там уверяли остальных, что видели тени, крадущиеся по их следу, сверкающие из темноты глаза и даже некие светящиеся объекты, постоянно меняющие форму и прячущиеся, стоило только остановиться на них взглядом. Уже знакомый нечеловеческий хохот, то и дело раздающийся то позади отряда, то впереди, мгновенно выветривал самоуверенность даже у самых отпетых уголовников и заставлял беглецов теснее жаться друг к другу. То и дело кто-нибудь, дойдя до точки кипения, открывал огонь в темноту, и лишь чудом никто до сих пор не был убит или ранен рикошетом — отскакивающие от бетонных стен и пола, металлических труб и люков пули жужжали в опасной близости от людей. И каждый раз стрелявший врал, будто видел в темноте нечто угрожающее, хотя по бегающим глазам читалось, что все это — всего лишь результат страха, от которого нервы людей были на постоянном взводе.

Хуже всего приходилось ослепшему бедняге, которому, естественно, оружия не доверили по вполне понятным соображениям. Если остальные хотя бы чувствовали успокаивающую тяжесть смертоносного металла в руках, то он был лишен и этого «допинга», лишь тоненько подвывая от ужаса в середине колонны и отчаянно вертя замотанной бинтами головой на все триста шестьдесят градусов. Слепец каждый раз верил, что именно вот эта стрельба не была ложной тревогой и клыки и когти чудовищной твари уже нацелены на его беззащитное горло… Порой Рою казалось, что невезучий уголовник уже сошел с ума: он беспрестанно бормотал что-то себе под нос, размахивал руками в перчатках, задевая рядом идущих, и было только вопросом времени, кто из озлобленных, взвинченных людей первым всадит в него пулю…

На миг Рою привиделось в темноте хода лицо матери, она улыбалась и манила его к себе. Он даже потряс головой, чтобы отогнать наваждение.

«Нужно идти вперед, там свет, — стучало в мозгу. — Там больше не будет этой темноты и этого ужаса…»

Уголовники уже не ссорились и не палили во все стороны. Они почти бежали вперед, стремясь обогнать друг друга.

— Не туда! — прохрипел Копченый перед очередной развилкой: связанные одной веревкой беглецы, как стадо, рванулись в один из ходов, волоча его, бешено упирающегося ногами за собой. — Не этот ход! Туда нельзя!

Рой снова увидел перед собой лицо матери и вдруг вспомнил лес, мертвецов в красных тюремных робах, свои галлюцинации…

— Капрал Гаал! — услышал он рык предводителя. — Остановить их любой ценой! Это приказ!

Слова команды будто отрезвили бывшего солдата. Ни слова не говоря, он ухватил за воротники комбинезонов ослепшего беднягу и Горбатого, с силой ударил их друг о друга, приводя в чувство, и уперся изо всех сил. Но все было напрасно: тупо прущие вперед уголовники, будто упряжка взбесившихся коней, легко преодолевала их с бывшим бригадиром усилия, равно как и сопротивление присоединившихся к ним товарищей. Повторялась недавняя история: четверо против всех остальных, и трудно было представить, что может переломить ситуацию. Можно было обрезать веревку, но тогда освободившаяся «упряжка» непременно погибнет. Тягучая одурь снова начала заволакивать сознание, Рой видел, как трясут головами его товарищи, и понимал, что на решение остаются считаные секунды.

И тут он вспомнил слышанную в детстве от дедушки историю. Это произошло с их дальними предками, осваивавшими дикую тогда территорию Великой Степи, которая теперь превратилась в пустыню. Упряжка коней, запряженная в фургон с переселенцами, понесла, и повозка вот-вот могла разбиться. Виной всему был один конь, не ко времени ужаленный оводом, но остальные, пытаясь повиноваться вознице, ничего не могли поделать. До края обрыва оставалось всего ничего, когда пращур Роя спас ситуацию, уложив из своего мушкета взбесившееся животное. Повозка была спасена, а вместе с ней беременная прапрабабка Роя. Одна пуля спасла весь их род.

«Мой род тоже обрывается на мне!..»

Гаал сорвал с плеча автомат, но тут один из уголовников, раньше шедший предпоследним, отпихнул айкра, бегущего рядом, и ударом ножа обрезал веревку. Равновесие почти восстановилось, а грохот очереди, выпущенной Роем в потолок, и посыпавшиеся осколки бетона позволили стряхнуть наваждение остальным.

— Прочь отсюда! — сорванным горлом кричал Копченый, и никто даже не обернулся вслед исчезнувшим в темноте уголовникам.

Капралу представлялось скользкое чудище, ломающее своими щупальцами заманенных им в ловушку людей, трещащие кости и рвущаяся ткань комбинезонов. Он был в одном шаге от того, чтобы тоже перерезать веревку и броситься назад. Не спасти товарищей — так отомстить за них коварной твари…

Он уже нащупал рукоять ножа, когда впереди замаячил тусклый отблеск…

Глава 15

Могучая река плавно несла к близкому океану мутные вздувшиеся воды, местами сплошь сокрытые под сломанными ветвями и прочим мусором — в верховьях, наверное, прошли обильные дожди, растерявшие силу по дороге и добравшиеся сюда, к устью, гнилой обложной моросью. Водяная взвесь пополам с туманом скрадывала противоположный берег и расстилающийся за ним лес. Если глядеть на морщинистую гладь, расплывающуюся в мареве в какой-то полусотне метров, казалось, что весь мир — плоский, как бумажный лист. Или того хуже — как его жалкий обрывок, плавающий в океане белесой мути. Что нет больше огромных городов, бескрайних равнин и высоких гор. Только бесконечное во всех направлениях сырое месиво, похожее на комок раскисшей в луже ваты…

— Может, хватит там мечтать? — раздался из глубин ржавой громадины гулкий дребезжащий голос. — Я дождусь когда-нибудь ключа или мне самому за ним вылезти?

Рой встрепенулся и загромыхал ботинками вниз по металлической лестнице, именуемой трапом.

Подземные приключения завершились к вечеру, а уже в темноте поредевший отряд вышел к реке — одному из многочисленных рукавов Голубой Змеи, на которые она разбивалась перед впадением в океан. Последние десятки метров пришлось буквально прогрызаться через густое переплетение растительности, для которой регулярно удобряемые щедрыми разливами земли были настоящим раем земным. Измотанные донельзя путники повалились кто где стоял, едва оказались под крышей — в каком-то огромном ангаре из проржавевшего до дыр гофрированного металла. Копченый даже кулаками не мог заставить измотанных беглецов подняться, и караулить сон товарищей пришлось поочередно ему самому, Рою и айкру. Хотя последнему Гаал, на месте командира, не доверил бы и вилки, не то что боевого оружия — слишком прочно сидела в памяти многолетняя ненависть к островитянам-головорезам.

А наутро выяснилось, что ангар, заваленный проржавевшим хламом, — часть еще одного осколка Империи: базы военно-морского флота Его Величества, некогда мощнейшего на Саракше. Чего стоил один только дредноут «Эрран Шестой», легший на грунт еще четверть века назад — многотонная фугаска разворотила всю его носовую часть, — и теперь, стараниями неутомимой реки, превратившийся в остров. Ржавые башни главного калибра, в стволах орудий которых легко мог поместиться взрослый человек, диковато смотрелись среди росших на палубе деревьев, а надстройки, облюбованные под гнездовья морскими птицами, напоминали оранжевые стальные утесы. Больше всего Роя поразил огромный имперский флаг, до сих пор тяжело свисающий с мачты мертвого, но так и не побежденного гиганта. Прорезиненной ткани мало что сделалось за пролетевшие над палубой флагмана Западного Флота годы, и из-под грязи и потеков птичьего помета до сих пор проглядывали геральдические звери и Большая Императорская Корона. И Рой не мог удержаться, чтобы не встать вслед за бывшим бригадиром навытяжку, отдавая честь флагу, под которым ему не довелось служить…

Теперь отстиранный дочиста и приведенный в порядок — заштопаны дыры и подрублен разлохматившийся край — штандарт лениво развевался над крупным некогда портом: бродягам, в общем-то, было все равно, что за «тряпка» реет у них над головой. Однако ляпнувший такое вслух Старик заработал в зубы от Копченого и заткнулся — он вообще чувствовал себя не в своей тарелке после гибели Полбанки, — и остальные благоразумно молчали.

Отряд собрался на единственном судне, пригодном для морского перехода, — военном транспорте «Отан Тууку» (никто не смог припомнить эту выдающуюся личность), пришвартованном к грузовому причалу напротив портовых складов, превратившихся в зеленый лабиринт. Давным-давно там что-то горело и взрывалось так, что ни одного здания не уцелело.

Копченый охотно выбрал бы для дальнейшего пути что-нибудь другое — например, эсминец, благо два из четырех еще держались на плаву, — но управлять крупным боевым кораблем с малочисленной необученной командой не стоило и мечтать. Он предпочел бы какое-нибудь иное судно и по другой причине: трюмы «Отана» оказались под завязку набиты крупнокалиберными снарядами, должно быть предназначавшимися для «Эррана Шестого» и других тяжелых кораблей. Слава Мировому Свету, пороховых картузов и детонаторов к ним не было, только сами стальные чушки по полтонны весом, но стоило только представить, сколько взрывчатки находилось в каждой из них, если от взрыва такого снаряда оставалась воронка размером в половину стадиона, как желание шутить с «веселым грузом» пропадало подчистую. Транспорт, вероятно, только начали разгружать: один из трюмов был открыт, над его зевом нависала, скрипя на ветру, стрела портового крана, а на причале, намертво приржавев к рельсам, застыли несколько вагонеток с десятком выгруженных «болванок». Закончить разгрузку не стоило и мечтать: источенный коррозией кран держался на честном слове, и то, что он еще не обрушился, само по себе было чудом. И трюм-то пришлось задраивать с огромным трудом.

Оставалась сущая косметика заставить работать без перебоев капризничающие пока судовые машины и вывести «Отана» в океан. А там рукой подать до не известной пока никому цели путешествия.

— Сушей мы не пройдем, — пресек в зародыше Копченый попытки спутников возражать против опасного и отдающего авантюризмом плана. — Там на десятки километров джунгли, не хуже тех, что вы уже видели. Да к тому же еще несколько притоков Змеи и болота, болота, болота… А дальше начинается пустыня. Много мы сможем унести с собой питьевой воды на горбу? То-то… А на суденышке этом прокатимся с комфортом. Мой айкр, — бывший бригадир хлопнул по плечу невозмутимого Туурлана, — на Архипелагах был офицером и разбирается в мореходстве.

— Не маловато ли одного моряка, а, Копченый?

— Так у нас и не один. Вот, господин Луду, — командир кивнул на зардевшегося интенданта, — тоже окончил в свое время Императорский Военно-Морской Корпус. Вы ведь начали службу моряком?

— Мичманом флота Его Величества… Успел походить на линейном корабле «Эрран Третий» и крейсере «Адмирал Сэбшу».

— Видите, какой послужной список? Неужели нам не хватит двух славных офицеров, чтобы управлять этим корытом? Назначаю вас капитаном, господин Луду!

— А себя кем? — съязвил Старик. — Адмиралом?

— Адмиральские чины присваивались только Его Величеством, — отрезал Копченый. — Мне хватит и моего бригадирства, — он погладил погон кителя, который, как успел заметить Рой, уже был приведен в соответствие с настоящим чином. — А ты, если хочешь, можешь быть хоть генералиссимусом. Присвоим Старику чин генералиссимуса, а, команда?!

Бывшие каторжники захохотали: уж очень не подходил для такого звания старый вор.

— Обойдусь, — буркнул тот. — Всю жизнь вас, сапогов, терпеть не мог…

— Уж потерпи маленько, — съязвил Копченый. — Вон, нас, сапогов, сколько, — обвел он рукой Роя, айкра, приосанившегося интенданта.

«Настоящие» уголовники после гибели Полбанки и Шкилета действительно оставались в меньшинстве. Если не считать беспомощного Слепого (теперь замотанного бинтами беднягу звали только так) и, как всегда, колеблющегося между двумя лагерями Ботало, сторону старого вора держал теперь только молчаливый громила Фикса, специализировавшийся раньше на разбое. Горбатый, само собой, примкнул к «военным». Поэтому, не рискуя спорить, воры, пусть и спустя рукава, выполняли распоряжения «адмирала»: приводили в порядок захламленную палубу судна, красили найденной в трюме темно-серой «шаровой» краской, из которой состояла часть груза транспорта, борта и надстройки…

Как ни бодрились «господа офицеры», а в прибрежной зоне продолжали шнырять Белые Субмарины, и хотелось сделать судно как можно менее заметным — красно-бурый от ржавчины «Отан» бросался бы в глаза издали. «Капитан» Луду проявил неожиданную твердость, запретив переименовывать судно в «Свободу», например, или «Империю», как предлагал Копченый. «Тадехалу-Ката», предложенное Туурланом, далее не рассматривалось, равно как и робко названная Роем «Дона». Это, по его мнению, принесло бы кораблю только несчастье, и спорить со знающим толк в военно-морских суевериях человеком никто не стал. Зато оба бывших врага — интендант и айкр — отлично поладили друг с другом в вопросах навигации. Теперь они проводили немало времени в рубке, прокладывая курс по обнаруженным в штурманском шкафу полузатопленного «Эррана» картам Западного побережья. Ну, а Гаал с Горбатым, упорно не называющим своего подлинного имени, с утра до вечера копались в огромном судовом дизеле.

— Капрал, зараза! — загромыхало машинное отделение. — Где ключ?! Пришибу щенка…

— Несу уже, несу!..

* * *
— Давай, давай! Еще чуток! — командовал капитан Луду, стоя в баркасе, в который Рой, Горбатый, Ботало и Туурлан, скользя подошвами по заросшей мхом палубе, опускали на тросах, перекинутых через блоки шлюпбалки, неподъемную станину трехдюймовки. — Нормально, нормально… Стоп!

Сами пушки уже были благополучно доставлены на «Отан» — их предполагалось установить на носу (на баке, по морскому) и корме транспорта, вдобавок к спаренному пулемету на крыше рубки, стоявшему там изначально. Хвала бережливым морякам имперского флота, орудия и пулеметы были тщательно смазаны и укутаны водонепроницаемыми чехлами, поэтому оружие оказалось вполне пригодным к применению.

Вообще полузатонувший «Эрран» оказался настоящим островом сокровищ для беглецов. Пришвартованные к пирсам корабли были изрядно разграблены за прошедшие годы — видимо, мародеры наведывались сюда за четверть века не раз и не два. Стоящий же в отдалении линкор грабителям оказался не по зубам, и не составляло тайны, почему: радиоактивные воды Голубой Змеи изобиловали мутировавшими рыбами и земноводными, и порой шутки природы принимали жутковатые формы. Ботало, хваставшийся своими рыбацкими подвигами, например, едва не был сдернут в воду с палубы «Отана» каким-то чудищем, позарившимся на только что пойманную им рыбу. Рывок был настолько силен, что, не выпусти Ботало вовремя удочку из рук, о своих успехах рассказывала бы соплеменникам неведомая тварь: комель удилища тянулся за ней, как перископ подводной лодки, до тех пор, пока не исчез в дождевой мороси.

Но вместительный баркас, двигатель которого так и не удалось починить — обходились веслами, — никогда не возвращался с «острова сокровищ» пустым. Километры коридоров, переходов, бесконечных трапов, если и уступающие по размаху подземной крепости, то немного, раз за разом открывали перед гостями мертвого левиафана новые и новые тайны. Чего стоили одни только продовольственные кладовые: более чем тысячное население этого плавучего города не испытывало бы ни в чем нужды в течение многомесячного морского перехода. Большая часть хранившегося на складах великолепия, конечно, давно пришла в негодность от времени и крысиных зубов — популяция грызунов, расплодившихся в чреве «Эррана», насчитывала, наверное, миллионы особей, — но десятку человек было достаточно и того, что оказалось несъедобным для мохнатых обитателей трюмов.

Предусмотрительные моряки, сталкивавшиеся с крысами и сыростью испокон века, умудрялись запаивать в жестяные банки всевозможных размеров все, что угодно — сухари, крупы, сахар, соль, муку… Все это стало добычей беглецов, пусть слежавшееся до каменного состояния, но вполне пригодное к употреблению наряду с консервированным мясом, овощами и фруктами. И всевозможными напитками — бутылочное стекло тоже было неприступно для крысиных зубов, да и равнодушны, как правило, животные к спиртному. Животные, но не люди.

Копченый пригрозил лично взорвать «Эррана Шестого» вместе со всем его содержимым — зарядов в крюйт-камерах линкора было больше чем достаточно, чтобы сымитировать небольшой ядерный взрыв, — если спиртное будет попадать с «острова» на «материк». Но нельзя запретить невозможное…

Станина с тихим хрустом коснулась дощатого дна и, качнув суденышко, утвердилась неподвижно. Баркас глубоко осел в воду — до планшира оставалось не более четверти, — но этого было вполне достаточно, поскольку волн на реке не было. Правда, когда «команда» спустилась вниз, осадка еще больше увеличилась…

— И… раз! И… раз! — командовал капитан Луду, сидя на корме баркаса, а мрачные «матросы» налегали на весла. — Бодрее, бодрее, ребята! Не ленитесь!

— Слушай, а не пошел бы ты? — вдруг бросил свое весло Ботало. — Тоже мне капитан выискался! Шнырь поднарный! Сам садись за весло и греби, а я командовать буду!

— Прекратить, матрос! — загремел бывший интендант, давно вошедший во вкус и забывший свое незавидное, скажем, положение в лагере. — Вы будете наказаны за неповиновение!

— Наказан? — уголовник вскочил на ноги, качнув лодку. — Да я сам тебя сейчас накажу, шнурок!

— Ботало, сядь! — попытался остановить его Горбатый, но тот уже шагнул через банку к съежившемуся на корме «капитану», обдав Роя свежим запахом перегара: запасы «Эррана Шестого» не давали ему покоя давно.

— Ботало!..

— Да я тебе, — поднес растопыренную пятерню к лицу обреченно закрывшего глаза Луду уголовник. — Сейчас глаз на..

— Ботало!!!

Пьяный совсем не заботился, что сместил центр тяжести перегруженного суденышка, но грузу было вовсе не все равно. Станина пушки дрогнула и сместилась всего чуть-чуть — на несколько миллиметров, но этого было достаточно, чтобы баркас резко накренился, а уголовник, рефлекторно схватившись за плечо айкра, со сдавленным криком полетел в воду, увлекая того за собой.

— Остудился, матрос? — крикнул барахтающимся в воде разом осмелевший Луду. — Будешь знать…

— Помогите!!! — отчаянно заорал, отплевываясь, пустобрех. — Спасите!!!

Сидящие в лодке с ужасом увидели, что в нескольких метрах от их товарищей горбом вспучилась вода, как будто снизу всплывало что-то огромное.

— Сюда, ребята! — гребцы невпопад шлепали веслами по воде, даже капитан — и тот схватился за весло, но тяжелую лодку уже отнесло от людей течением на приличное расстояние.

Айкр первым сообразил, что делать, и, схватив Ботало за шиворот, принялся выгребать одной рукой к лодке — островитянин, родившийся и выросший на море, он чувствовал себя в воде, как рыба. Но то, что скрывалось под поверхностью воды, двигалось быстрее. Много быстрее…

— А-а-а!!! — дико заорал уголовник, и оба пловца разом скрылись под водой, оставив на поверхности лишь мутный водоворот и пузыри.

— Держитесь! — Рой выхватил нож и кинулся в воду.

— Сто-о-ой! — ударило ему в спину.

Река была теплой и вонючей, Рой нырнул и открыл в воде глаза, но в мутно-желтой жиже разглядеть что-нибудь было невозможно. Он увидел перед собой только какую-то белесую бесформенную громадину и, выпустив вместе с криком изо рта клуб пузырей, с размаху ударил эту тушу ножом, ощущая, как упруго, с хрустом уходит длинный клинок в чужую плоть, как содрогается тварь, и эта дрожь передается по ножу в руку. Он успел нанести три или четыре удара, когда тяжелый удар швырнул его в сторону, выбивая остатки воздуха из груди и вырывая из руки скользкую рукоять ножа. В розовой мути уже вообще ничего не было видно. Чувствуя, как легкие разрываются от нехватки кислорода, Рой загребал руками и ногами, в ужасе представляя, как это белесое нечто, которое он ранил, сейчас схватит его и увлечет за собой, как Ботало и Туурлана. Но желтое рябящее зеркало воды было так далеко…

Рука наткнулась на что-то безвольное и холодное. Инстинктивно сжав это что-то, Гаал ударил ногами по воде и с шумом вылетел на поверхность. Тусклое дождливое небо показалось ему Мировым Светом, но уже в следующий момент все погасло…

* * *
— Ожил, герой?

Рой никак не мог понять, почему взбаламученная река вдруг сменилась белизной, а плеск воды — тяжелой мерной вибрацией, отдающейся резкой болью в голове.

— Что…

— Вижу, что ожил! — Возле койки сидел Копченый в своем непременном бригадирском мундире поверх синего комбинезона. — Ну и крепок ты головой, Рой Гаал! Едва баркас не опрокинул!

— Что случилось?.. — прохрипел молодой человек, чувствуя, что во рту у него все шершавое и потрескавшееся, будто грязь в засуху, и тут же в губы ему ткнулось холодное и влажное, а в горло полилась восхитительная жидкость, казалось, даже не достигая желудка, а впитываясь на полпути.

— Ну, хватит, хватит! — Копченый отнял стакан у тянущегося за ним, как малыш за соской, Роя. — А то сиделок у нас не предусмотрено.

— Где я?

— В каюте, — пожал плечами бывший бригадир. — Вообще-то нижним чинам положено жить в кубрике, но кают у нас больше чем достаточно, и каждый получил по отдельной. Кто захотел, конечно.

Молодой человек, наконец, ощутил легкую качку и понял, что судно движется.

— Мы плывем? Сколько же я…

— Да больше суток уже. Решили не задерживаться больше на базе и отчалили, пока ты был без сознания. Сейчас мы в море. Давай, приходи поскорее в норму — каждая пара рук на счету.

Копченый поднялся на ноги и, качнувшись, шагнул к двери.

— А что с Боталом?

— Ботало больше нет, — обернулся командир, и лицо его стало жестким. — А вот за Туурлана тебе спасибо. Он был в шоке, но уже оклемался. Эта тварь ударила их электрическим разрядом, а на тебя ее ресурсов уже не хватило.

— Что это было?

— Кто знает? Все утверждают разное. Луду твердит, что это был гигантский электрический угорь — такие водились, говорят, раньше в Голубой Змее, но много, много меньше. Горбатый вроде бы видел мокрую шерсть на спине иуверен, что это была огромная выдра. Айкр разглядел в воде рыбий хвост… Но крови в воду столько вылилось, будто корову зарезали. Мой отец был мясником, и я такое только на бойне видал.

Командир помолчал и снова взялся за ручку двери.

— В общем, хватит валяться, солдат. У нас всех работы по горло. Выздоравливай, давай. Я на тебя надеюсь…

Глава 16

Отан Тууку неторопливо, но неуклонно продвигался вдоль побережья к югу. Давно остались позади леса, и теперь слева по борту расстилалась унылая пустыня: серовато-желтые песчаные дюны, перемежающиеся каменистыми отмелями или кучами камней, которые с натяжкой можно было назвать скалами. И вечный прибой, лижущий пенистым языком берег. По правому борту было еще тоскливее — серая всхолмленная равнина с частыми белыми кляксами, плавно загибающая кверху гигантской чашей, чтобы слиться в туманной дали с таким же серым и плотным небом. Уже через пятнадцать минут любования такими красотами хотелось завязать глаза и больше ничего никогда не видеть.

Но на ротозейство на верхней палубе и так не хватало времени. У Роя болела голова и еще больше шея, и Горбатый, кое-что понимавший в медицине, подозревал трещину шейного позвонка. Впрочем, кроме жесткого шнурованного воротничка он предложить все равно ничего не мог, и Рой вместе с ним целыми днями возился в машинном отделении. Один двигатель все время капризничал, а кроме бывшего инженера и Гаала, сведущих в механизмах на борту «Отана» не наблюдалось. Поэтому любые пейзажи были не для Роя. Он и переселился ближе к машинному отделению, разделив каюту с Горбатым, чтобы быть готовым в любой момент прийти ему на помощь.

Ко второй неделе плавания он научился распознавать на слух всевозможные неполадки, был способен устранить большинство из них самостоятельно, а пропахший соляркой чадный воздух машинного отделения казался даже чище, чем наверху. Руки, как и раньше в родном цеху, были покрыты мелкими ссадинами, металлическая пыль въелась в кожу. Он чувствовал себя на своем месте, и те времена, когда приходилось заниматься иными делами, уже казались привидевшимися в дурном сне.

В кают-компании они появлялись по очереди, только перекусить наскоро и бежать обратно вниз, под шуточки об огромной и горячей железной бабе, ждущей механиков, чтобы заключить в свои объятия. Корабельная жизнь проходила мимо. Да и какая это была жизнь? Капитан со «старпомом» Туурланом постоянно были заняты прокладкой курса и управлением судном, Копченый взял на себя роль сурового боцмана и гонял единственного матроса Фиксу, не давая тому присесть. Единственного, потому что Старик внезапно открыл в себе таланты кулинара и оккупировал камбуз, творя из запасенной в избытке провизии весьма приличные завтраки, обеды и ужины.

Без дела оставался только Слепой, целыми днями валявшийся в каюте. Даже еду ему туда таскал кто-нибудь из свободных на тот момент членов экипажа. Так приказал бывший бригадир: водить незрячего по ненадежным трапам в кают-компанию было чересчур хлопотно. Все были довольны, что он хотя бы сам себя обслуживал — его поселили в шкиперской каюте со своим крошечным санузлом и нимало не тяготились отсутствием убогого.

Иногда с палубы, сотрясая корпус, грохотали орудийные выстрелы и пулеметные очереди — Копченый проводил учения по отражению вероятного противника то со стороны океана, то с суши. Матеря на чем свет стоит неугомонного «сапога», облаченные в спасательные жилеты и с касками на головах члены экипажа высыпали на верхнюю палубу, разбирали оружие из пирамиды и «играли в войнушку» несколько часов кряду, пока вечно недовольный бригадир не прекращал учения. Угодить ему было невозможно, и Рой с благодарностью вспоминал покойных капитана Фогуту и фельдфебеля Набигобу с их пристрастием заветам маршала Зогу. Что ни говори, а горно-егерская подготовка стоила многого.

— Солдаты! — прохаживался бывший бригадир вдоль короткого строя «солдат», по сравнению с которыми обозники казались бы молодцами и орлами. — Да-да, солдаты! Сейчас мы уже не беглецы и тем более не каторжники. Мы вооружены и можем дать отпор любому. И что я вижу? Как мы будем давать этот отпор, если солдаты ползают, будто осенние мухи, нанюхавшиеся отравы? Да нас любой возьмет голыми руками! Чего скалитесь, капрал Гаал? Вас это не касается? Вас это касается в первую очередь! Ладно насквозь гражданские тюхи-матюхи, которые и ногти себе постричь не могут без вреда для организма, но вы-то воевали! Не скалиться нужно, а не покладая рук и всего остального натаскивать, натаскивать и натаскивать товарищей! Не можешь — поможем, не хочешь — заставим! На этом стояла, стоит и стоять будет армия! А также плавать, ездить и летать, если придется!..

Труднее всего давались «канонирам» стрельбы по мишени.

Пустой бочонок из-под сухарей сбрасывали за борт и, отплыв на приличное расстояние, поливали море вокруг него металлом. Попадание за все проведенные стрельбы было лишь одно, да и то, скорее всего, случайное — снаряды всегда ложились за мишенью, без толку вздымая водяные столбы. Попробуй объясни гражданскому азы баллистики, вбиваемые в солдатские головы первым делом: вылетевший из ствола орудия снаряд летит по сложной траектории — сначала на него действует сила отталкивания, исходящая из Мирового Света, и лишь потом — особое ускорение, поднимающее траекторию вверх… Это невозможно было понять, это не поддавалось обычной логике, но это было многократно доказано опытами. Как и во многих связанных с военным делом случаях, тут следовало отбросить гражданскую логику и включить военную: есть — значит есть. Не проверять умозаключениями, а зазубривать и помнить. И Рой с командиром пытались вдолбить в чересчур умные головы «шпаков» эту военную премудрость.

Похоже, что в Островной Империи придерживались таких же взглядов. Поскольку единственный удачный выстрел произвел все-таки Туурлан…

Айкр долго не попадался Рою на глаза. Он, как и Слепой, не появлялся в кают-компании, предпочитал пищу, приготовленную собственными руками и по собственным рецептам. Старик как-то со смехом принялся живописать, что именно и каким образом айкр готовит себе на обед, и тем самым отбил аппетит всем. После рассказов о сырой рыбе под сахарно-мучным соусом и прочих «изысках» привычные блюда просто не лезли в горло. Да и по занятиям своим Гаал теперь обитал с островитянином как бы в разных плоскостях, и нельзя сказать, чтобы молодой человек тосковал по общению с пусть и бывшим, но все равно врагом.

И каково же было его изумление, когда однажды, при случайной встрече в узком коридоре (оба спешили по своим делам), Туурлан отвесил ему церемонный поклон.

— Спятил, что ли? — растерянно спросил Рой, с опаской думая, что у айкров, возможно, с такого вот поклона начинают убивать противников и надо бы выставить блок на всякий случай.

— Я благодарить тебя. — Лицо островитянина как обычно было непроницаемо. — Я мог умирать, не исполнив свой долг. А ты не дал это. Теперь я долг тебе. Теперь у меня два долг.

— Да брось ты! — махнул рукой капрал. — Ты бы разве мне не помог, если что?

— Нет, не помог. Мой долг только Копченый, не ты. И не другой. Остальные — враг. Теперь — долг тебя тоже.

— Ничего не понял… Слушай, Туурлан: не надо долгов. Ты тонул — я помог. Замнем для ясности.

— Мой все равно твой долг. Потом.

— Ну, потом, так потом…

Молодые люди разминулись, не прощаясь, а Рой после этого разговора надолго задумался…

* * *
— Накаркал Копченый…

Почти весь экипаж «Отана» столпился у правого фальшборта, разглядывая кто в бинокль, кто просто так, из-под ладони, белесую, совсем нестрашную козявку, карабкающуюся, будто муравей по краю гигантской миски, по вздыбленному морю на пределе видимости. Определить, что это такое — Белая Субмарина или просто какое-нибудь морское животное, не представлялось возможным: в окулярах бинокля изображение плыло и дрожало, искажаясь до неузнаваемости. Иногда казалось, что четко видны обе боевые рубки вражеского корабля, а иногда не менее четко вырисовывалась голова на длинной шее или режущие волну плавники.

Непонятный объект двигался параллельным курсом, не приближаясь и не удаляясь, ровно выдерживая скорость, и непонятно было даже — виден оттуда ковыляющий вдоль берега «Отан» или нет. Серо-желтые дюны как раз сменил сплошной камень, и экипаж надеялся, что неровная окраска транспорта (уголовники напропалую халтурили, расписывая ржавые борта серым) позволяет ему сливаться с прибрежными скалами. Впрочем, надежда таяла, стоило было поставить себя на место «белых»: пестрая козявка на свинцовой глади смотрелась еще четче того, что можно было при желании спутать с барашками на волнах. Очень большим таким барашком. Огромным.

— Готовьте баркас! — приказал капитан, опуская бинокль. — Провизию, воду, оружие, боеприпасы…

— Это почему еще? — прищурился Копченый.

— Я принял решение покинуть корабль, — гордо ответил господин Луду. — Если это Белая Субмарина…

— Если это Белая Субмарина, то что ей помешает захватить «Отана», высадить десант и переловить нас на берегу, как кроликов? А потом потешиться вдоволь.

— Что вы предлагаете?

— Предлагаю подготовить шлюпку и высадить на берег всех, кто не может держать в руках оружие, — больных, женщин, детей, стариков…

— Вы с ума сошли? Откуда у нас на борту дети?

— Но больные ведь есть, — улыбнулся Копченый. — И старики.

— Ну хорошо… А что дальше?

— А дальше мы примем бой.

— Это сумасшествие! У нас на борту тысячи тонн взрывчатки! Да один шальной снаряд…

— Мы примем бой.

Сказано это было так твердо, что ни у кого не нашлось слов для возражения…

Лодка со Стариком на веслах и отчаянно крутящим замотанной бинтами головой Слепым на корме уже скрылась среди прибрежных камней, а Рой, Туурлан и Копченый, обливаясь потом, таскали во вторую шлюпку припасы, когда с моря донесся глухой удар.

— Началось… — с грохотом выронил на палубу жестянку с сухарями командир. — Боевая тревога! По местам стоять!

«Букашка» в серой морской дали превратилась в точку, и точка эта стремительно росла в размерах…

Рой только успел натянуть каску, как над головой послышался рвущий воздух звук, и его капрал отлично помнил. За спиной, между выжимающим из стареньких машин всю возможную скорость «Отаном» и береговыми скалами, вырос водяной столб, мгновением позже обрушившийся вниз водопадом. Соплеменники Туурлана показывали, что они не шутят: калибр разорвавшегося снаряда, судя по всему, вдвое, если не более, превышал тот, которым располагал транспорт.

«Спаси меня, Мировой Свет!» — молился про себя Рой, автоматически приводя кормовое орудие в боеготовность и наводя прицел на приближающийся вражеский корабль, который теперь, вблизи, спутал бы с морским чудищем лишь круглый идиот.

— Огонь!

Латунные гильзы с грохотом и звоном застучали по палубе, глотка заполнилась привычно-приторным духом сгоревшего пороха…

Сражение началось…

* * *
Сражение окончилось до обидного быстро.

Рой не успел расстрелять и пяти снарядных кассет, как замолчало баковое орудие и стало ясно, что «Отан» обречен. Подожженная прямыми попаданиями, полыхала рубка, черный смолистый дым заволакивал всю палубу, и из него вдруг выскочил перемазанный копотью капитан без фуражки, в окровавленной тужурке.

— Вы ранены?

— Ерунда! — отмахнулся господин Луду: он где-то потерял очки, и близорукие глаза без них выглядели особенно беспомощно. — Это кровь Копченого… командира.

— Он жив?

— Жив, но… Бегите к нему, он хочет вас видеть.

Копченый был еще жив, но Гаалу, повидавшему много смертей, сразу стало понятно, что это ненадолго. Осколок угодил прямо в живот бывшему бригадиру и, несмотря на все хлопоты верного айкра, зажимавшего рану какой-то подушкой, жизнь Копченого стремительно уходила из его крепкого тела. Вместе с черной кровью, толчками выплескивающейся между пальцев.

— Жив… капрал?

Смертельная бледность проступала сквозь теплые лоскуты кожи на его лице, и те казались теперь неумелой аппликацией, которой кто-то пытался скрыть истину. Словно кожа с линяющей змеи, прикипевшая намертво маска уголовника сходила с лица офицера, и становилось понятно, что все, что было до того, — бутафория, косметика..

— Жив.

— Хвалю… — бригадир говорил отрывисто: по всему было видно, как трудно ему давалось каждое слово. — А я… видишь… отвоевался…

— Ничего! — попытался успокоить его Рой, сам не веря своим словам. — И не такие раны заживали!

— Я… исчерпал… лимит… — улыбка раненого походила на гримасу. — Сколько можно… умирать и оживать… Туурлан, оставь нас на минуту, — собрался он с силами.

— Выполни долг до конца, солдат! — зашептал он, вцепившись окровавленной пятерней в руку Гаала. — Спаси ее! Доведи до конца! Погибни, но спаси ее! В нагрудном кармане карта.

Юноша вынул из кармана кителя завернутый в непромокаемую пленку сверток.

— Взял? Все, иди…

— Кого ее? — не понял молодой человек, но бригадир его не слушал.

— Главное, доберитесь до берега до взрыва, — при каждом слове изо рта раненого вылетали брызги крови, но Рой не мог, не имел права отстраниться, не выслушав последние слова этого странного многоликого человека. — Все в лодку — и на берег. Остаемся только мы с айкром. Главное, успейте до взрыва…

— Ваш приказ выполнен! — раздался за спиной Роя голос Горбатого. — Кингстоны открыты.

— Прочь!!! — умирающий приподнялся на локтях, не обращая внимания, что кровь при этом хлынула сплошным потоком. — Прочь!!! Это приказ!!!

Горбатый, грохоча по палубе подошвами, убежал, но Рой на миг задержался.

— Как вас зовут?

— Ты еще здесь… А-а… Меня звали… Бат Чачу… Давно… Очень давно… Солдат, ты еще здесь? — умирающий уже, кажется, ничего не видел.

— Здесь, господин Чачу.

— Ты… тогда говорил… про горца… Запомни… стрелять нужно в голову… Только в голову… Только так можно убить этих тва…

Руки подогнулись, и офицер повалился навзничь. Но он был еще жив, губы шевелились.

— Ты говорил… Мировой Свет… Я тоже вижу свет… я… иду…

Рой подождал еще немного, но бригадир молчал, лишь кровь гулко булькнула у него в горле. Тогда Рой наклонился и ладонью опустил веки покойного.

— Он умер, — сообщил Гаал айкру, дожидавшемуся в отдалении, как велел ему бригадир. — Пойдем с нами.

— Нет, — помотал тот головой. — Долг. Ему и тебе. Я отдавать долг.

— Пойдем! Через пять минут тут будут твои… — он замялся. — Мы еще успеем!

— Ты успей. Я — отдать долг. Торопись. Я не ждать. Пять минут.

Туурлан нагнулся, ухватил под мышки мертвеца и, оставляя за собой широкий кровавый след, потащил его в недра корабля.

Горбатый и Фикса уже вставляли весла в уключины, около шлюпбалки был один только Луду.

— Живо в шлюпку! — прикрикнул он. — Одного вас ждут, матрос! Как Копченый?

— Бригадир Чачу, — поправил Рой, которого покоробила уголовная кличка человека, настоящее имя которого он теперь знал. — Бат Чачу. Он умер.

— Мир его праху… Тогда все — спускайтесь в шлюпку и отчаливайте.

— А вы?

— Я — капитан, — слабо улыбнулся интендант. — А капитан покидает свое судно последним. На борту остается человек, поэтому и я остаюсь.

— Но вы же погибнете!

— Что с того, молодой человек? Разве стоят те годы, что я прожил, этих дней свободы? Я жил только тогда — юным мичманом, и живу сейчас. Остальное — тлен, морок… Прощайте.

Господин Луду крепко пожал руку капралу, повернулся и пошел прямо к пылающей рубке…

Айкр обманул Роя. Он дал ему много больше, чем пять минут. Шлюпка почти уже достигла полосы прибоя, когда Горбатый, нянчащий на корме больную руку — повредил, по его словам, борясь с намертво приржавевшими за десятки лет кингстонами, — вскочил на ноги:

— Смотрите!..

По уходящему под воду «Отану» — вода вплотную подбиралась к палубе — сновали темные фигурки, размахивающие оружием. Белая Субмарина, подойдя вплотную к тонущему транспорту, высадила абордажную команду.

«Все пропало, — Рой и Фикса налегали на весла так, что трещали мышцы, и все равно казалось, что шлюпка стоит на месте. — Сейчас они закроют кингстоны, потом откачают воду… А нас на берегу перещелкают по одному… Я не выполнил приказ бригадира, не спас ее… Кого ее?..»

По воде вокруг шлюпки защелкали пули — пираты обстреливали ее с борта «Отана». Одна со стуком, выбив длинную щепку, вонзилась в банку рядом с коленом Гаала, Сейчас они возьмут правильный прицел… Две фигурки на корме уже разворачивали пушку. Его, капрала, пушку, еще помнящую тепло его рук на гашетках…

Он не понял, что произошло. Тонущий «Отан» вдруг исчез, а на его месте образовался огромный, титанический столб белой, как снег на вершине Андак-Огу, вздыбленной воды. И в глаза Рою с ревом ударил ослепительный свет.

Мировой Свет…

Глава 17

Роя тащили по воде волоком. Неловко тащили, одной рукой. Так, что мокрый рукав больно врезался под мышкой.

— Оставьте, — прохрипел он, и изо рта у него вместе со словами хлынул поток соленой воды. — Я сам могу…

— Иди, раз можешь! — услышал он глухо, как через вату, голос Горбатого. — Не хрен дохлым прикидываться!

Капрал плюхнулся в воду, мучительно кашляя, перевалился на живот, встал на колени… Нахлебался воды он изрядно. Она текла изо рта и носа, булькала в горле… Его вырвало, и тут же прорезались звуки: плеск волн, крики чаек, чей-то мучительный стон.

Горбатый сидел на песке и, раскачиваясь, нянчил руку с неестественно вывернутой кистью.

— Что с тобой? — отплевался, наконец, Рой.

— Рука… Штурвалом кингстона вывернул, а тут еще добавил о камень… Вывих, наверное.

— Дай, посмотрю.

С вывихами молодой человек умел справляться еще с хулиганского своего детства…

— А-а-а-а! Совсем сдурел!!!

— Зато вправил.

Горбатый и в самом деле мог сносно шевелить кистью, правда, морщась при этом.

— Бинтом перетянешь запястье, и все будет в ажуре.

— Да сам знаю… Где только взять теперь этот бинт?

Гаал все вспомнил: последние слова командира, бегство с захваченного «Отана», темные фигурки на его борту, взрыв… Взрыв?

На взъерошенной морской глади не было видно ни транспорта, ни атаковавшей его Белой Субмарины. Зато вся поверхность, на сколько хватало глаз, была покрыта колышущимися на волнах обломками и просто темными точками. План покойного Чачу удался на славу: пиратский корабль был уничтожен, пусть и ценой гибели своего. И Туурлан выполнил свой долг перед обоими: похоронил бригадира так, как не снилось ни одному великому воину древности, и спас его, Роя.

«И господин Луду, — шепнул внутренний голос. — Он ведь тоже исполнил свой долг до конца..»

Несуразного интенданта-воришку было почему-то жаль больше всех: человек прожил долгую, как выяснилось в конце, не свою жизнь. Чтобы только перед смертью стать самим собой… Интересно, успел он почувствовать взрыв, разносящий на куски его тело вместе с огромной тушей его корабля, перемешивающий их на миг воедино в одно гигантское существо, или ворвавшиеся на борт пираты убили его до того?

— А где Фикса? — встрепенулся капрал.

Горбатый ничего не ответил, лишь указал на прибрежные камни, между которыми колыхалось ничком тело в кажущемся черным мокром комбинезоне. Вокруг головы мертвого Фиксы вода была красной от крови.

— Негоже так нашего бросать, — покачал головой Рой. — Пусть бандитом он был или еще кем… Через час тут покойников будет островитянских куча — зачем еще и его на поживу чайкам оставлять?

Фиксу закопали в песок и завалили камнями как раз тогда, когда на берег стало выносить первых соплеменников Туурлана… Живых среди них не было…

— Уходить отсюда надо, — озабоченно сказал Горбатый, глядя, как первые десятки чаек, слетающихся со всех сторон, как вороны на падаль, садятся на колышущиеся среди камней тела, первым делом выклевывая у трупов самое лакомое — глаза.

— Куда? — После похорон товарища на Роя навалилась апатия — хотелось лечь на песок и ничего больше не делать: пусть заносит его своей вечной поземкой, пусть превращает в новую дюну, пусть прорастают через него корни цепкого кустарника…

— Куда, куда… Припасов-то у нас не осталось. И оружия. Все с яликом этим погибло. Надо Старика со Слепым искать. Они-то на берег благополучно высадились. И груза у них — полная лодка.

— Где их искать-то сейчас? — Труп островитянина без головы, но в богато расшитом мундире — должно быть офицера, если не самого капитана, — вынесло прямо к ногам Роя: казалось, что мертвая рука скребет песок, стараясь добраться до своего врага.

— О! Вот это — в тему! — Горбатый нагнулся, ухватил покойника за мокрую одежду и, поднатужившись, вытащил на сушу. — Помогай, что стоишь?

— Зачем это? — солдату было противно касаться мертвого врага.

— Как зачем? — бывший инженер, присев, расстегнул широкий шитый золотом пояс и выдернул его из-под тела — отсутствующая голова позволила не расстегивать портупею. — А это тебе без надобности? — потряс он вынутым из чешуйчатой, должно быть, рыбьей кожи кобуры пистолетом неизвестной системы, но помощнее на вид, чем «герцог». — Без надобности, так кортик бери.

Кортиком оказалась средних размеров сабля или далее меч — прямой, с узким, отточенным до бритвенной остроты клинком, косо срезанным на конце.

— Патроны подмокли, наверное, — заметил капрал, изучая кортик и прикидывая его по руке.

— Ну, это уж дудки. Островитяне по морям плавают больше, чем по суше ходят, — уже придумали что-нибудь, чтобы не подмокали, — он оттянул затвор и потряс пистолетом, чтобы стекли остатки воды. — Сейчас проверим…

От выстрела все чайки, кроме одной, вбитой в песок пулей, поднялись в воздух и принялись кружить над местом пиршества, оглашая окрестности неприятными криками. Те, что подальше, тут же спикировали обратно, торопясь вернуться к дармовой трапезе.

— На, попробуй! — сияющий Горбач протянул пистолет Рою. — Подмокли, понимаешь…

— Верю, — отстранил тот руку. — Патроны поберечь стоит. Кто знает, когда…

— Горбатый! Ты, что ли? — из кустарника метрах в двадцати от беглецов приподнялась с автоматом наготове знакомая фигура.

— Стари-и-ик!..

* * *
Ялик с грузом, надежно спрятанный между прибрежными камнями, оказался не так уж далеко — не более чем в километре от того места, что волны сейчас планомерно и методично покрывали телами мертвых айкров и обломками транспорта. Смятая взрывом, как консервная жестянка, Белая Субмарина, вероятно, затонула целиком, а может, и не имела таких частей, что могли держаться на плаву.

Старик вывел товарищей прямиком к ложбине, скрытой в зарослях ползучего серо-зеленого кустарника, будто пена волны покрывающего вершины дюн повсюду, насколько хватало глаз. Наверное, только такие растения и могли выжить здесь, вдалеке от пресной воды, под жарким, как раскаленная сковорода, небом пустыни. Там скрючилась на песке жалкая грязно-красная фигурка — Рой вспомнил, что Слепой один не сменил мешковатый тюремный балахон на щегольские комбинезоны операторов — с замотанной серыми бинтами головой. Бедняга трясся, сжимая голову руками в черных от грязи толстых перчатках, и Рой только сейчас припомнил, что никогда не видал убогого без них.

— Во! Видали! — заржал Старик, пихая бедолагу ботинком. — Сначала пристрелить хотел — кому он нужен, возиться с ним. А потом решил, что лишний горб не помешает. Барахла-то вон сколько, — указал он на банки, бутылки и свертки. — И в шлюпке столько же.

«Спаси ее! Доведи до конца! — бились в мозгу слова бригадира Чачу. — Погибни, но спаси ее!.. Неужели Слепой — женщина? Этого просто не может быть!..»

— Покажите лицо, — каким-то чужим голосом приказал он. — Откройте лицо, дьявол вас побери!

Слепой не ответил, лишь теснее вжался в склон ложбинки и часто-часто замотал забинтованной головой. Рой схватил его за плечо, чувствуя под грубой тканью хрупкое, словно у подростка, плечо, вцепился пальцами в край грязного бинта..

— Постойте! — глухо донеслось из-под повязки. — Я сама.

— Сама? — переглянулись беглецы. — Так что…

А из-под разматываемого бинта уже показались слипшиеся от пота и грязи волосы, кажущиеся красноватой паклей, розовая щека…

— Баба-а-а!!!

Полминуты — и комок серой марли полетел в сторону. Под повязкой и впрямь скрывалось женское лицо — молодое и, как показалось Рою, отталкивающе некрасивое: красное в пятнах лицо, крупный нос, толстые губы, какие-то бесцветные глаза под белесыми ресницами, свалявшиеся кудельками волосы.

— Гля! И в самом деле, баба! — возбужденно окинул взглядом мрачных товарищей Старик. — Два в одном! Пустим по кругу? Чур, я первый!

Женщина кошкой метнулась к сложенному на коробках оружию и уткнула пистолет себе в грудь.

— Я… Я выстрелю! — голос у нее был низкий, но только полному идиоту могущий показаться мужским. — Вы не посмеете..

— О-па! — Старик ногой выбил из дрожащих рук женщины — нет, не женщины, девушки — оружие. — Чего ты кобенишься, дура! Три мужика в соку — еще и припрашивать будешь! Скидывай свое тряпье! Сколько бабы голой не видал!

«Кем она приходилась ему? — Рой в каком-то ступоре разглядывал лицо перепуганной девушки, и с каждым мгновением она нравилась ему все больше: пятна на щеках — от волнения, припухшие нос и глаза — от слез, губы не толстые, а искусанные: после такого ужаса-то — одна среди отпетых уголовников, боясь в любой момент быть раскрытой. — Жена?.. Слишком молода… Любовница?.. Вряд ли. Он ни разу не оставался с ней наедине… Дочь?..»

— Раздевайся! — верещал старый уголовник, расстегиваясь дрожащими руками. — Заголяйся, стерва! Видишь: невмоготу мне!

— Прекрати, Старик, — неуверенно буркнул Горбатый — он явно был выбит из колеи. — Оставь ее в покое…

— В покое? А вот хрен тебе! Я три года уже бабу живую не видел, а он — «в поко-ое». Не хочешь — вали отсюда, а другим не мешай! Мы щас ее с молодым на пару распишем…

Рой взял трясущегося от вожделения каторжника за плечо и отшвырнул его в кусты.

— Ты чего-о!.. — не понял сначала Старик, с треском выпрастываясь из цепких ветвей. — Ты чего-о! Первым хочешь? Так давай, залезай на нее, я не гордый. Мне ведь станок-то завести время надо — не мальчик, чай. А на вас посмотрю на молодших и заведусь…

Вместо ответа капрал взял его за грудки, встряхнул легкое испитое тело и снова швырнул в колючий кустарник.

Тут уже тугодум все понял.

— Все решил себе заграбастать? — по-кошачьи зашипел из кустов исцарапанный в кровь авторитет. — Делиться не хочешь, вошь? Да я тебя к ногтю…

В руке уголовника тускло сверкнул широкий клинок, появившийся будто бы ниоткуда. Взвизгнула, зажав себе рот ладонями и подобрав к груди колени, девушка.

— Иди, иди сюда! — манил свободной рукой Старик, не сводя с противника прищуренных глаз. — Я тебе не Клещ тот сопливый. Ты, пацан, не по себе сук рубанул. Я таких шустрых, как ты, еще лет тридцать назад резал на ремешки.

— Куда тебе столько ремешков? — вздохнул Рой, кладя кортик на песок. — Удавиться и одного хватит…

Вместо ответа уголовник кинулся на него…

Опытный боец все-таки достал его: парень чувствовал, как под почти просохшей уже на жаре одеждой струится горячее, но эта удача оказалась для Старика единственной. И едва не последней. Сидя на дергающейся под ним спине авторитета и выкручивая руку с ножом, казалось, прилипшим намертво, Гаал вминал и вминал свободной рукой в песок лицо каторжника, чувствуя, как хрустят его кости. Он убил бы его, поддавшись ярости, смешавшей в себе все: пустоту в душе от потери друзей и стыд поражения, усталость последних недель и горечь униженного самолюбия… Раздавил бы, словно насекомое-паразита, если бы Горбатый не вцепился в него мертвой хваткой.

— Все! Все, Капрал! Ты победил! Отпусти его!

И когда Рой, помедлив, поднялся со слабо барахтающегося в песке Старика, то почувствовал только опустошение…

* * *
— Где ночевать будем? — догнал Горбатый Роя, бредущего впереди. — Вечер скоро.

— Вон до той дюны доберемся и заночуем, — устало мотнул головой капрал.

Можно было попробовать двигаться вдоль берега на шлюпке, но море не на шутку разыгралось. И к тому же девушка, так и не назвавшая товарищам своего имени, наотрез отказалась сесть в лодку или вообще подойти хоть на десять метров к берегу, густо усеянному следами недавней катастрофы. Гвалт тысяч чаек стоял, как на птичьем базаре, запах экскрементов смешивался с вонью уже начавших разлагаться на жаре тел. Следовало убраться отсюда поскорее, и путь оставался только один…

Карта бригадира Чачу разочаровала Роя: он ждал от нее чуда, а получил пустышку. На плане был обозначен кусок побережья от устья Голубой Змеи до какого-то населенного пункта с ничего не говорящим молодому человеку названием Сардубоду. Но был отпечатан сей документ еще Императорским департаментом картографии и навигации, и никто не мог сказать, существует ли до сих пор упомянутый городок, или остались от него только занесенные песком руины. И точка, до которой доходила аккуратно вычерченная кривая, обозначавшая маршрут погибшего «Отана», не радовала: от нее до Сардубоду оставалась еще чуть ли не четверть пути. А это — десятки, если не сотни километров по безводному и пустынному побережью. Верная смерть для путников, вынужденных двигаться пешком.

Девушка, тоже нагруженная, как и мужчины, — раз не желаешь плыть морем, тащи, как все, на загорбке, — шла в середине короткого каравана. Старик — непонятно, укрощенный или только затаившийся — замыкал шествие. Оружие ему, понятное дело, не доверили, как и единственной представительнице слабого пола: Рой с Горбатым предпочли бы утопить в море «лишние» автоматы, чем рисковать получить пулю в спину.

— Гляньте, чего там! — подал голос уголовник, и все остановились.

Серо-желтая равнина, испещренная тут и там пятнами тусклой зелени, загибающаяся кверху наподобие старинного медного, окисленного местами блюда, просматривалась на километры. И не в километрах, а совсем рядом, может быть, в трех-четырех сотнях метров, по ней двигались какие-то точки.

И направлялись они к беглецам.

— Может, какие-то животные? — неуверенно предположила девушка. — Чуют мертвечину и…

— Если их привлекает падаль, то это — хищники! — Рой поудобнее пристроил мешок за спиной. — Бего-о-ом!

Последние метры в гору были самыми трудными. Сыпучий песок выворачивался из-под ног, горячий воздух не насыщал кровь кислородом. Когда беглецы один за другим попадали в ложбинку среди кустов, «хищники» были уже совсем рядом.

— Да это верховые! — возбужденно выкрикнул Старик. — Дай волыну, Капрал, не будь сукой! Лишний ствол сейчас пригодится!

— Хрен тебе, — буркнул Рой, беря на прицел странных существ, гарцующих отнюдь не на лошадях. — Припечет — девчонке автомат отдам, а тебе — никогда. Хочешь помочь — рожки будешь патронами набивать.

— Правильно, Капрал! — поддержал Горбатый.

Несколько сотен карликов, оседлавших что-то вроде огромных длинноногих кошек, с гиканьем носилось перед дюнами, где засели беглецы, осыпая их градом стрел из луков и самострелов. Стрелы сыпались на вершину дюны дождем, легкие, сделанные из чего-то напоминающего камыш и оснащенные на концах острыми шипами. Хотелось думать, что не отравленные, поскольку все без исключения уже были оцарапаны этими игрушечными, на первый взгляд, снарядами. Автоматные очереди выкашивали десятками и самих «кавалеристов», и их «лошадей», но это нисколько не уменьшало куража дикарей, наоборот, казалось, только раззадоривало. Они, похоже, презирали смерть, эти малорослые воины пустыни.

И к ним все прибывали и прибывали подкрепления…

— Стой! Куда! — завопил вдруг Горбатый. — Капрал, Старик смылся!

Действительно, воспользовавшись тем, что спутники заняты боем, уголовник скатился по обращенному к морю склону дюны и, увязая в песке, кинулся к берегу, уповая, видимо, на ненависть всех кошачьих к воде.

Но он просчитался.

Беглеца заметили, и целая орава всадников ринулась ему наперерез, осыпая стрелами и размахивая копьями. Мгновения мерзостной жизни подонка общества были сочтены…

Рой привстал на колено, не обращая внимания на сыплющиеся на него стрелы, вскинул автомат к плечу, собираясь если не помочь уголовнику, то хотя бы избавить его от страданий. Но не успел.

Звери, на которых скакали «кавалеристы», еще раз доказали, что не имеют к лошадям никакого отношения. Сразу две животины присели на задние лапы и пружинами взвились в воздух, едва не сбросив со спин вцепившихся в их шерсть наездников (ни седел, ни упряжи, те, похоже, не признавали) и в мгновение ока преодолев разделявшее их и бегущего расстояние. Ударил по ушам и оборвался истошный крик…

— Я не могу! Я так больше не могу! — простонала девушка, съежившись в комочек на дне лощины. — Когда же все это кончится?

— Уже скоро, — хладнокровно заверил ее молодой человек, вбивая в автомат новый магазин. — Патроны у нас не бесконечны, а вот враги…

Оружие выплюнуло короткую очередь в несколько патронов и замолчало — магазин не был набит до конца. Конец оказался еще ближе, чем думал капрал: рука нащупала в коробке с патронами всего несколько штук.

— Горбатый! У тебя есть патроны? Поделись!

Бывший инженер молчал, и Рой, подобравшись к нему, с трудом перевернул тяжелое тело.

Жизненный путь этого человека, так и оставшегося для бывшего солдата безымянным, завершился: легкие стрелы пустынных всадников были не слишком опасны, но эта нашла свою цель — наконечник пронзил глаз и вошел в мозг…

— Не горюй, товарищ, — Гаал вынул автомат из стиснутых рук мертвеца и пистолет из кобуры на поясе.

— Держите, — буркнул он, протягивая оружие девушке. — Нас осталось только двое, так продадим же подороже свою жизнь.

— Что вы! — оттолкнула та автомат. — Я не умею стрелять!

— Боюсь, я уже не успею вас обучить…

Оставшиеся патроны закончились быстро. Осмелевшие «кавалеристы» уже карабкались на дюну, воя от восторга. Рой вынул из трофейного пистолета магазин и пробежал пальцем по латунным бочкам патронов, виднеющихся в прорези. Восемь штук. Шесть пустынников и…

«Главное, не увлечься, — он уже выцеливал самого отчаянного карлика, почти добравшегося до вершины. — Иначе будут проблемы».

Шесть кошек скатились вниз вместе с седоками.

— Пришло наше время, — обернулся Рой к девушке. — Извините, вы будете первой.

— Я готова… — прошептала та зажмуриваясь. — Вы будете стрелять в голову или в сердце?

— Как вас зовут? — не стал отвечать молодой человек.

— Эна, — шевельнулись искусанные губы. — Это уменьшительное от Эррана.

— Надо же, — покачал головой капрал. — Прямо как императора…

— Да, меня назвали нашим родовым именем…

— Что?! — Рой был ошарашен. — Вы из семейства… Простите, — вынужден он был перебить сам себя: кошки снова ползли по склону. — Меня зовут Рой. Рой Гаал. Жаль, что наше знакомство так быстро завершается…

Тяжелый грохот перекрыл его слова, и он едва не нажал от неожиданности на спуск пистолета, нацеленного в висок девушке: у подножия дюны оседал песчаный столб, а на песке корчилось не менее двух десятков зверей и наездников.

«Это что-то помощнее моего пистолета…»

Еще один взрыв — и наездники, наконец, поняв, что на стороне их дичи появился серьезный союзник, с гиканьем устремились обратно в пустыню, напоследок осыпав вершину стрелами.

— Я уже умерла? — прошептала девушка, не открывая глаз. — Я думала, будет больнее…

— Мне кажется, вы умрете не скоро. — Рой поставил пистолет на предохранитель и оглянулся: из-за скал, окаймляющих берег, выдвинулся небольшой корабль. На мачте у него развевался очень знакомый флаг…

— Это за мной! — вскочила на ноги девушка и, заключив молодого человека в объятья, впилась ему в губы долгим поцелуем. — Мы спасены!

Над военным кораблем реял тот же флаг, что и над полузатонувшим в дельте Голубой Змеи «Эрраном Шестым».

Военно-морской флаг Империи…

ЧАСТЬ 4 ОДИН В ПОЛЕ

Глава 18

— Это невозможно, Ваше Величество, — седой мужчина в шитом золотом длиннополом мундире был возмущен. — Пожалование дворянства простолюдину еще куда ни шло — такие прецеденты случались в прошлом не раз. Но присвоение бывшему капралу маршальского чина — это уже, знаете, ни в какие ворота…

— Ну, а какой чин можно пожаловать моему спасителю? — молодая женщина, стоящая у высокого окна, выходящего в сад, повернулась к строптивому старцу.

Вряд ли Рой, доведись ему присутствовать тут же, узнал в красивой золотоволосой даме, облаченной в белоснежное шитое жемчугом платье, ту замарашку, которую защищал в дюнах от воющих орд степных кочевников и которую готов был убить собственной рукой, чтобы не отдавать им на растерзание. И как бы он удивился, узнай, что она все время, прошедшее после того памятного для обоих дня, думает о нем.

— Какой чин? — первый министр Двора, господин Хэгу Тоорн, герцог Эларский, пожевал старческими губами. — Ну, фельдфебеля…

— Фу! Какое неприличное слово! — возмутилась императрица. — Фе-фе… бель! Что там идет дальше, господин Тоорн?

— Дальше идет прапорщик, — обреченно вздохнул придворный. — Это первый офицерский чин, Ваше Величество.

— Прапорщик, прапорщик… — задумалась женщина. — Сапожник, пирожник… Тоже что-то мелкое, никчемное. Дальше!

— Лейтенант… — на вельможу было жалко смотреть.

— Лейтенант, лейтенант… — на гладком выпуклом лобике властительницы была ясно заметна работа мысли. — А больше ничего нет?

С таким же выражением дамы, перебирающие на прилавке модного магазина шляпки и сумочки, спрашивают приказчика о новых «сокровищах». Но «приказчик» был непреклонен.

— Дальше идет капитан, но…

— О-о-о! Капитан! — женщине явно понравилось это емкое, округлое слово.

— Но без надлежащего образования произвести в капитаны невозможно, Ваше Величество, — в устах придворного это прозвучало, как «не завезли-с».

— Даже для меня?

— Для вас нет ничего невозможного, Ваше Величество. Но он сам не рад будет вашей щедрости. Из капралов в капитаны… Поверьте, для офицера нет ничего более худшего, чем презрение коллег. Он для них навсегда останется выскочкой и неучем.

— Вы так считаете?..

— Да, Ваше Величество. Лейтенант, по-моему, самое подходящее звание. Конечно, и для него придется подучиться… Поэтому я рекомендовал бы сделать капрала Гаала для начала прапорщиком…

— Тема прапорщика закрыта! — отрезала императрица. — Лейтенант, так лейтенант. Готовьте указ!

— Повинуюсь, Ваше Величество, — склонился старый царедворец.

«А ведь мы еще вдоволь намучаемся с этой повелительницей», — подумал он, пятясь к двери…

* * *
Городок Сардубоду, который все теперь называли просто Столицей, понравился Рою с первого взгляда.

В нем не было помпезности старой Имперской Столицы, погибшей в ядерном пламени Великой Войны — он никогда не видел ее воочию, только на картинках и в старых фильмах, — или подчеркнутой рациональности Столицы новой. Сардубоду словно сошел с глянцевых страничек старых туристических путеводителей, которые любил когда-то листать маленький Рой: папа и мама в молодости мечтали повидать мир, но так и не успели выбраться дальше Хонти, рассказы о котором были для мальчика чем-то вроде сказок.

Да он и был когда-то туристической достопримечательностью Империи, этот древний город, некогда соперничавший за влияние на все Западное побережье с такими великими морскими державами, как Альстогру, Вегена или Фарнаки. Покоренный четыреста лет назад одним из предков Эны, он постепенно потерял свое значение и к началу Великой Войны интересовал всех лишь с исторической точки зрения. Его гавань, откуда когда-то отправлялись галеры, каравеллы и бригантины во все моря Саракша, была слишком мала и мелководна для базирования океанских флотов, для ракетных шахт здешний грунт не подходил абсолютно, а развертывать крупные сухопутные силы или авиацию здесь просто не имело смысла. Один из литераторов прошлого века верно подметил «Хоть год скачи отсюда — до ближайшей границы не доскачешь». Правда, он писал это совсем о другом городе…

Расположенный на небольшом островке, вернее, маленьком архипелаге, Сардубоду сам по себе представлял естественную крепость. А вековые старания фортификаторов и архитекторов и подавно превратили его в неприступную твердыню. Столетиями завоеватели пытались расколоть «крепкий орешек», атакуя его и с моря, и с суши, устраивали многолетние осады и морские блокады, штурмовали и бомбардировали, вели подкопы и засылали шпионов, но скорлупа «орешка» выдерживала все. Ворота города открылись завоевателям один-единственный раз, и об этом аборигены не любили вспоминать, глухо намекая, что без предательства тут не обошлось. Однако, как бы то ни было, за прошедшие века местные жители не только породнились с Империей, но и стали имперцами из имперцев по духу. Поэтому, когда Империя трещала по швам, именно Сардубоду пригрел за своими могучими стенами правительство в изгнании и именно в его главном соборе упокоился навеки последний император Эрран Двенадцатый.

Шли годы, старели монархисты, бегущие любыми путями из Страны Отцов, все более усиливающей идеологический пресс. Все меньше верилось, что когда-нибудь восстановится на одной шестой Саракша власть помазанника. Выросшим, а еще больше родившимся в Сардубоду казалось, что Империя всегда заключалась в древних стенах, осененных ее знаменем, а мечты о державе от моря до моря — проявление старческого маразма вельмож и генералов. У молодых были другие заботы: отражать натиск многочисленных врагов, как в незапамятные времена угрожавших городу-государству со всех сторон — из пустыни и с моря, заботиться о пропитании себя и своих близких — даже возделывать поля приходилось под неусыпным контролем вооруженных патрулей. Поэтому требовалось что-то из ряда вон выходящее, чтобы встряхнуть веру горожан в их великую миссию, влить свежую кровь в монархическую идею, на которой зижделся этот осколок великого некогда государства. Тем более, что ненавистная власть узурпаторов, скакнувших из грязи в князи, наконец рухнула в Метрополии на радость приверженцам Короны. Свершилось то, чего ждали десятки лет, то,что предсказывали сразу после переворота, отводя «выскочкам в погонах» сначала не более недели, затем — месяца, потом — полугода, года, пятилетия…

И в изощренных на интриги мозгах стареющих вельмож возникла идея, отдающая авантюрой: возвратить монарха на опустевший трон, заменить символ живым человеком. Это было непросто: Эрран Последний не оставил наследников, и эта ветвь древней династии пресеклась на мизантропе, больше любившем собак и лошадей, чем людей. Но ведь оставались другие — эмиссары Сардубоду рыскали по уцелевшим государствам Саракша, отыскивая чахлую поросль некогда могучего древа Эрранов. Но тот оказывался замаран морганатическим браком, этот по определению уже не мог оставить потомства. А Империи не нужна была кратковременная марионетка на троне. Ей нужно было знамя, способное повести за собой.

И такое знамя нашлось в захолустье северной Пандеи, где завершал свой жизненный путь кузен Эррана Двенадцатого. Исторический выбор пал на его дочь, молодую Эну, зарабатывающую себе на жизнь уроками музыки и пения. В ее жилах смешалась чистая кровь члена Императорской фамилии и не менее древних властителей Альстогру, а лучшего и пожелать было нельзя. Королевская Свадьба, сыгранная буквально накануне Великой Войны, была последней попыткой отсрочить неизбежную бойню, изменить расклад сил на политической арене предвоенного Саракша. Рождение наследника двух престолов должно было примирить противоборствующие коалиции или хотя бы взорвать их, заставить лихорадочно выстраивать новые комбинации. Ведь на все это нужно время, и войны порой выигрываются еще до их начала… Но родилась девочка, и все доводы королей, кроме последнего, [ «Последний довод королей» — война (иносказат.).] оказались исчерпаны…

Но какое значение сейчас, на руинах мира, имел пол августейшего ребенка? Важно было лишь то, что Эррана — плод от чресел монархов минувшего. И ничего не понимающая девушка — она, ко всему прочему, оказалась девственницей — была вовлечена в водоворот событий, не раз ставящих ее на грань жизни и смерти, чтобы швырнуть в конце концов из захолустья, буквально через огонь, воду и медные трубы, в золоченое кресло под коронованным гербом. Она стала императрицей Эрраной Первой, хотя еще не держала в руках Скипетра и Меча, и Большая Императорская Корона, воссозданная лучшими ювелирами взамен утерянной навеки, еще не касалась ее волос. Торжественная Коронация, первая за последние полвека, должна была стать событием, в конце концов, просто обязанным сплотить некогда разделенную нацию. И крошечная часть ждущей своего возрождения нации последние недели только и жила предвкушением этого события.

Рой, совсем недавно пожалованный потомственным дворянством и произведенный на зависть новым друзьям из экипажа канонерки «Эрран Десятый Освободитель», минуя несколько ступенек, сразу в лейтенантский чин, тоже оказался вовлечен в круговерть подготовки к Коронации. На учебу — формальность, конечно, но по закону он должен был сдать экзамен на офицерский чин — оставалось совсем немного времени: львиную часть дня отнимала шагистика, то, что он как раз больше всего ненавидел в армейской службе. Но не могла же Императорская Армия, офицером которой он стал, ударить в грязь на таком важном мероприятии? Вот и приходилось зубрить уставы, тактику, баллистику и прочие дисциплины по ночам, на кухне, чтобы не мешать отдыхать замечательному человеку — капитану второго ранга Кору Гечагу, командиру «Эррана Десятого», пригревшему бездомного бродягу в своей холостяцкой квартирке в Цитадели.

Вот и сейчас молодой офицер торопился пересечь Горбатый Мостик, отделяющий Цитадель, расположенную на отдельном острове — даже скале, поднимающейся из моря, — от собственно города, до наступления темноты. На территории, где проживали военные, и законы были сугубо воинские: в десять часов вечера кованые ворота запирались на могучие замки и засовы, часть моста поднималась, и Сердце Крепости до шеста утра отделялось от остальной Империи многометровой пропастью, на дне которой бушевали волны прибоя. С десяти до шести внутрь Цитадели пустили бы лишь Ее Величество, да и то если бы ее жизни угрожала опасность. За все время существования Сардубоду это случалось лишь дважды. В первый раз стражники покорились желанию Эррана Четвертого Завоевателя, объезжавшего свои новые владения, — не родилось того, кто осмелился бы отказать своенравному монарху. А во второй раз Цитадель на долгие полтора года пригрела Эррана Восьмого, укрыв его от бушевавших по всей Империи крестьянских волнений, пока военачальники Императора-просветителя огнем и мечом усмиряли взбунтовавшуюся чернь, на долгие годы отбив у нее желание жаждать августейшей крови.

Но ради какого-то лейтенантишки без патента, пусть даже если о нем судачил весь город, сторожа даже пальцем не пошевелили бы, и пришлось бы провести ночь — весьма холодную, между прочим, — на улице. Ведь горожане, такие добродушные и приветливые днем, на ночь запирались в своих домах-крепостях так же надежно, как и защитники Цитадели — в своем. И не зря, впрочем: неизвестно как, но месяца не проходило, чтобы пустынник или целая их шайка, а то и порождение дьявола — песчаная кошка — не пробрались в город, дабы испортить мирным горожанам заслуженный отдых. Как они умудрялись преодолевать городские стены — высокие и такие толстые, что по их гребню можно было не только прогуливаться, но и проехать на запряженной парой коней бричке, — оставалось лишь гадать. Сами-то кочевники еще полбеды: ну, стащат чего, ну, испугают до полусмерти, но их хвостатые фурии… Кошек-переростков боялись все от мала до велика и глухо судачили о том, что не дикари-де содержат их в качестве домашних животных, а совсем даже наоборот…

— Простите… — от стены отделилась фигура в плаще с поднятым воротником и шляпе, надвинутой на глаза.

— Что вам надо? — остановился Рой: на кочевника человек не походил ничем.

— Я испугал вас, — поклонился незнакомец. — Извините. Я не причиню вам зла.

— Почему вы должны были испугать имперского офицера? — удивился Гаал — А зло и я умею причинять.

— Еще раз извините, господин Гаал. Вот, возьмите, это вам, — в руку офицера перекочевал крошечный бумажный сверток.

— Что это? — изумился Рой, поднимая глаза от подарка незнакомца, но того и след простыл.

Не веря своим глазам, он ощупал стену темной ниши, но везде ощутил только камень — никакой потайной дверцы.

«Куда он девался? — подумал лейтенант, пожимая плечами. — Чудеса какие-то…»

В Цитадель он успел буквально за пять минут до закрытия ворот. А уже дома, в одиночестве — капитан пропадал в порту иногда по несколько дней кряду, — Рой бережно развернул сложенный в несколько раз листочек бумаги, перевязанный золотистой шелковой ленточкой.

«Завтра, в три часа дня в Парке Императрицы Озы».

И никакой подписи, только свернутый колечком локон.

Рой поднес волосы к свету, и они блеснули червонным золотом.

«Мировой Свет! А девчонка-то действительно влюбилась…»

Молодой человек и сам не раз вспоминал хрупкую фигурку, огромные, в пол-лица, светлые глаза, жаркий поцелуй, казалось до сих пор обжигающий губы… Но в то же время отлично понимал, какая пропасть между наследницей великой династии и им, мальчишкой с захолустных Заводчан; властительницей пусть крошечного, но осколка Империи и им, бывшим рабочим, бывшим солдатом, бывшим каторжником… Высочайшие милости он воспринял спокойно, посчитав благодарностью за спасение жизни Эрраны, но думал, что тем все и ограничится.

Не ограничилось…

* * *
«Что я ему скажу? — Эна уже минут пятнадцать бродила меж цветущих кустов, заботливо подстриженных умелыми руками садовников. — Как начать?..»

Она влюбилась. Считающая себя взрослой, многое знающей о жизни, женщина влюбилась, словно сопливая девчонка. Подумать только — на исходе третьего десятка лет своей жизни — и в кого? В мальчишку младше ее на несколько лет! А ведь думала, что так и состарится девственницей, — молодых людей после серии изнуряющих войн осталось немного, в разы меньше, чем девушек, и в них могли копаться, выбирая самых красивых, самых доступных. Кому нужна дурнушка с принципами, вычитанными в старинных книгах? А тут появился он…

Эне уже казалось, что она отличила его среди всех остальных еще там, в самом начале пути по подземному лабиринту, когда они с провожатым дождались их у входа и разыграли несложный трюк с «ядовитыми корнями» — инъекция в щеку одного хитрого препарата, вызывающего почти мгновенный отек кожи, бинты на лицо… Дальше она стала «Слепым» и могла только слышать, но теперь он виделся ей всюду: вступался за нее, когда каторжники хотели бросить «обузу» на посту управления, вытаскивал, преодолевая Зов, из пасти верной смерти… А как он бился за нее с этим мерзким старым насильником, как оборонял от карликов на их диковинных «конях»… И последний его мужественный шаг… Это же прямо финал из рыцарского романа, которым она зачитывалась в детстве.

«Сударыня, мне остается лишь одно, — проговорил господин Лоур, извлекая меч из ножен. — Не в силах человеческих спасти нас, и я готов пасть с мечом в руках. Но после моей гибели вы останетесь одна, а я не могу позволить лесным варварам растерзать вас или надругаться над вами. Поэтому простите меня: я сначала лишу жизни вас, а потом себя…»

В этом месте строки всегда расплывались у нее перед глазами, и слезы текли на страницу ручьем. Она ничего не могла поделать с собой, хотя читала книгу много раз и знала, что уже на следующей странице на помощь рыцарю и его возлюбленной придет отряд верных друзей, а варвары с позором ретируются восвояси. Девушка же, разумеется оказавшаяся принцессой в изгнании, возведет своего спасителя на королевский престол, чтобы сесть обок его верной женой и матерью его многочисленных отпрысков.

Как жаль было ей, повзрослевшей, что вся эта романтика осталась в прошлом, а настоящая принцесса в изгнании должна была учить туповатую деревенщину премудростям игры на музыкальных инструментах и хоровому пению…

А потом, как выгодно отличался юноша от окружающих его уголовников! По всему было видно, что он — даже не белая ворона, а голубь… нет, прекрасный сокол, затесавшийся по какому-то недоразумению в стаю крикливых грязных ворон. Как выгодно он отличался от того страшного человека с некрасивым лицом, небрежно скроенным из отдельных кусков горелой кожи, вроде бы призванного ее защищать и оберегать, но на самом деле даже пальцем не шевельнувшего ради ее блага. Сколько раз, украдкой приоткрыв щелочку в грязных бинтах, сравнивала она их и мечтала, чтобы на месте старого оказался молодой…

— Добрый день, Ваше Величество, — раздалось из-за спины, и Эррана резко обернулась.

Он стоял рядом — высокий, подтянутый, просто великолепный в новеньком мундире. Настоящий рыцарь, пусть даже не в сияющих доспехах. Ну и что с того, что лицом ничуть не походит на того, кто являлся ей в горячечных девичьих снах. А эти шрамы даже добавляют ему мужского очарования.

— Вы пунктуальны, лейтенант…

Что еще она могла сказать? Поведать ему о своих фантазиях? Как же глупо все выглядело вот так — лицом к лицу.

— Вы желали меня видеть, Ваше Величество?

«Ну да, — горько подумала она. — Я — „Ваше Величество“, некрасивая старая дева, возомнившая себе неизвестно что, а он — молодой, подающий надежды офицер…»

Пропасть между ними росла с каждой секундой, и никто из них не мог, не имел права, протянуть руку через эту неширокую пока, в общем-то, расселину. Оба чувствовали себя донельзя неловко, словно их голыми выставили на посмешище толпе. Собственно говоря, так и было на самом деле: несмотря на то, что парк казался пустынным, за императрицей и ее гостем, несомненно, наблюдали десятки глаз. Нет, агенты тайной полиции не прятались в кустах и не притворялись мраморными статуями, как в низкопробных комедиях, — для этого в современном мире существуют иные, более тонкие способы: скрытые микрофоны, видеокамеры… Наверняка снайперы на крышах окружающих зданий.

— Пройдемся немного. — Молодая женщина осторожно, одними пальцами, взяла своего рыцаря под руку — он бы никогда не решился этого сделать, — будто делая маленький шажок ему навстречу: пропасть на миг замерла, перестала расширяться. — Тут так красиво сегодня…

Властительница покривила душой: тут всегда было красиво. Парк, разбитый двести лет назад внутри крепости, чтобы супруга императора могла дышать воздухом, не думая о том, что, по сути, находится в заточении — августейший супруг охладел к Озе, предпочитая ей юную фаворитку, — по сей день считался образцом ландшафтной архитектуры и флористики. Особенно после того, как большинство прочих образцов погибло навсегда. Аккуратно подстриженные деревья, геометрически правильные фигуры из кустарника, газоны, напоминающие своей ухоженностью ковры, цветочные клумбы, идеально ровные дорожки.

Эна вела своего избранника в беседку, расположенную так, чтобы из нее можно было без помех любоваться морем и в то же время находиться в «мертвом пространстве» на случай возможного обстрела с воды. Устроители парка были не только талантливыми садовниками, но и кое-что понимали в военном деле.

Императрица, наконец, отпустила руку лейтенанта и повернулась к нему. Разница в росте заставляла ее глядеть на него снизу вверх, и это еще больше добавляло в их тайное свидание пикантности. Рой казался Эрране таким высоким, могучим, она чувствовала себя рядом с ним слабой и хрупкой. Женщиной, а не монархиней. Кто бы мог подумать, что столь высокое положение может так быстро надоесть? Давно ли она стала повелительницей, а ей уже снова хотелось быть простой учительницей музыки, способной полюбить простого лейтенанта и быть им любимой…

«Полноте, — с горечью перебила она сама себя. — Довольно грезить, дурочка! Когда ты была простой учительницей, он и не посмотрел бы в твою сторону. Рыжая длинноносая дурнушка… За ним бы бегали все записные красавицы округи, а он копался бы в них, как… как…»

— Почему вы плачете, Ваше Величество? — встревожился лейтенант, вынимая из кармана белоснежный платок. — Я чем-то обидел вас?

— Это ничего… — она с благодарностью приняла платок и прижала к лицу, вдыхая запах, его запах. — Я часто плачу в последнее время… Понимаете: перемена обстановки, государственные заботы, свалившиеся мне на голову…

«Какую чушь я несу! — Она готова была отхлестать себя по щекам за глупые и манерные слова, легко срывающиеся с губ. — Скажи ему, что ты любишь его, что дня не можешь прожить без мыслей о нем! Скажи сейчас, или будет поздно!..»

— Меня ведь совсем не готовили к подобному, — щебетала она беззаботно, но слезы все не желали униматься, а комок в горле не исчезал — А тут столько обязанностей, этикет, регламент… Иногда я чувствую себя деревенской дурочкой на дворцовом приеме! Придворные все такие важные, солидные, а я? Я ведь всего-навсего провинциальная учительница музыки… Вы играете на музыкальных инструментах?.. Почему же сложно? Вовсе нет! Хотите, я вас научу?..

Она болтала без умолку, он поддакивал, порой невпопад, и оба чувствовали, что пропасть снова расширяется, унося их друг от друга со скоростью океанской волны. Они еще были рядом, но просто физически ощущали, как падают свинцовыми каплями в пропасть последние мгновения их близости. Вот-вот упадет последняя, и пути их разойдутся навсегда. Она с отчаяньем видела, что в его глазах окончательно пропал интерес, взгляд стал рассеян, расфокусирован.

«Я не интересна ему ничуточки!..»

— Не двигайтесь! — прошептал лейтенант, напряженно глядя Эне через плечо. — Не делайте резких движений, умоляю вас!

«Что? — от изумления слезы высохли. — Что он говорит?»

А он уже отстранял ее мягко в сторону, прятал за собой, заслонял телом.

«Что там такое?»

Она оглянулась и почувствовала, как ноги становятся ватными, словно в дурном сне.

Позади стояла Смерть…

Глава 19

Ар Вану, лучший снайпер императорской охраны, вздохнул и сменил позицию — обстоятельный и аккуратный, он очень не любил суетиться во время работы. Но и с дальнего конца крыши цель не просматривалась: мешало дерево, сквозь крону которого беседка просвечивала отлично, а вот Ее Величество с этим сопливым хлыщом, которому она оказала невиданную честь — аудиенцию с глазу на глаз, — никак. Да и какая это стрельба сквозь крону дерева? Не стальной лист, конечно, но ведь пулю в полете может отклонить даже легкий ветерок, не то что ветка дерева. Стрелять, рискуя задеть августейшую особу, — упаси Мировой Свет!

Снайпер еще раз вздохнул и буркнул в микрофон переговорного устройства:

— Первый! Объект в мертвом пространстве. Как слышно?

Рация хрипнула и ответила недовольным голосом начальника охраны:

— Седьмой! Слышу вас хорошо. Пробовали сменить позицию?

— Первый! Объект закрыт для всех позиций. Прошу передать контроль другому номеру до возобновления визуального контакта.

— Седьмой! Передачу подтверждаю. При смене обстановки жду доклада.

Начальник отключился, а Ар Вану несколько расслабился, не переставая, тем не менее, зорко наблюдать за беседкой.

«Пора подумать об уходе на покой, — мысли эти возникали уже не в первый раз. — Шестой десяток уже… И глаз не тот… Лучше уж сопляков натаскивать — ответственности никакой, а деньги те же…»

* * *
Рой впервые видел кошмарное порождение пустыни так близко. Тогда, в дюнах, разглядывать чудовищ, носящихся вокруг их укрытия, было некогда, а после, хотя капитан Кору Гечагу предлагал сводить его в Императорский Зверинец, где пара песчаных кошек содержалась в надежной клетке, как-то не возникло желания.

Желто-серая с бурыми подпалинами, худая, но не производящая впечатления истощенной — сплошные мускулы и сухожилия, ни капли жира — длинноногая тварь приближалась неторопливо и бесшумно, кокетливо ставя одну лапу чуть взахлест другой, словно демонстрирующая свои прелести женщина легкого повеления. Шерсть была короткой, будто щетина, изрядно вытертая на холке, наверное — седалищем карлика. Но сейчас хищница была одна, без наездника.

Молодой человек любил кошек — у Гаалов одно время жил один бело-рыжий увалень, предпочитающий дрыхнуть по двадцать часов в сутки вместо исполнения единственной функции, от него требующейся, — ловить мышей. Но такую огромную видел впервые и далее не представлял раньше, что они могут существовать в природе. Крупные хищники семейства кошачьих раньше, до войны, водились в экзотических странах — в книгах, читанных в детстве, имелись картинки со всякими ларухами, иддлами и тагенами. Однако одно дело картинка — животное, каким бы огромным оно ни было, на бумаге кажется нестрашным, — и совсем другое реальность.

Реальность же, данная Рою в ощущениях, демонстрировала гибкую мускулистую тварь высотой ему чуть ли не по грудь. О длине когтей можно было лишь гадать — до поры эти острейшие ятаганы были аккуратно спрятаны в мягкие пока еще лапки. Лапы, далее лапищи. А вот клыки тварь прятать не считала нужным. Острые, как клинки, длиной в указательный палец белоснежные острия были выставлены напоказ. Широкая пасть будто улыбалась — песчаная кошка самой природой обречена на вечную улыбку, особенно жуткую в приложении к бесстрастным серо-зеленым глазищам с вертикальным зрачком.

— Рой!.. — пискнула императрица, впиваясь побелевшими пальцами в плечо своего рыцаря. — Рой, милый! Давай убежим отсюда… Мы помчимся быстро-быстро…

— Не получится, Ваше Величество. — Лейтенант медленно отступал, прикрывая собой женщину, и его мозг сверлила только одна мысль: «Где же эта проклятая охрана?!» — Вы же видели, как быстро они бегают… К тому же побежать — значит спровоцировать хищника на нападение… А вот если не делать резких движений и смотреть зверю в глаза, — молол он чепуху, боясь, что паника, охватившая Эну, как и любую женщину при виде хищника, выльется в истерический припадок, — то можно выйти победителем из поединка…

Он дорого бы сейчас дал за тот самый трофейный пистолет или даже кортик, но поделать тут было нечего: носить оружие в городской черте Сардубоду строжайше, под страхом смертной казни, запрещалось всем, кроме лиц, облеченных властью: полицейских и военных при исполнении прямых служебных обязанностей. Собственно, и хранить его в любом виде не приветствовалось, оттого и предпочитали горожане запираться на ночь на все замки.

«А что, если попробовать представить Мировой Свет, — мелькнула мысль, показавшаяся выходом — С упырями-голованами это помогло…»

Увы, эффект оказался обратным: в глазах твари мелькнуло на миг нечто вроде непонимания, но в следующее мгновение она уже с диким визгом взвилась в воздух, продемонстрировав, наконец, свое главное оружие — два десятка кривых лезвий.

Рой успел оттолкнуть локтем завизжавшую от ужаса не хуже хищницы императрицу и сам ринулся вперед, приняв удар груди зверя, не ожидавшего от «дичи» такого маневра, на макушку и выбив на миг его дыхание.

А потом обоим стало не до политесов.

Сцепившись в один рычащий клубок, человек и дикая тварь катались по усыпанной песком садовой дорожке, стараясь переломить ситуацию каждый в свою сторону. Передние лапы зверюги были блокированы, но задними она остервенело рвала ноги человека. Он же, теряя сознание от боли, стискивал со всей силой, на которую был способен, звериное горло, отстраняя от лица пасть, из которой несло удушающей вонью разлагающегося мяса, щелкающую клыками в опасной близости от него. Колени поршнями месили мягкое брюхо кошки и гибкие ребра, пальцы по доле миллиметра вжимали отчетливо хрустящую гортань в позвоночник, глаза хищника и глаза человека разделяли какие-то сантиметры, и ненавидящие взгляды, которыми они сжигали друг друга, были материальнее стальных мечей…

Но силы человека таяли с каждой секундой…

* * *
— Первый! Цель вижу. Ожидаю указаний.

Ар Вану аккуратно поймал непонятный клубок, выкатившийся из мертвого пространства на «зуб» прицела. Любому непосвященному сейчас показалось бы, что снайпер целится куда-то не туда, — пуля должна была неминуемо клюнуть в землю, не долетев до цели нескольких метров, но старый мастер за долгую свою практику издырявил столько мишеней — бумажных и живых…

Краем глаза он видел, что Ее Величество жива и здорова: зажав рот руками, она, должно быть, вопила сейчас, заглушая все на свете, — старый семьянин и отец трех дочерей, дядюшка Вану отлично знал, что такое женская истерика, — но через плотные наушники пробивался лишь тонкий, вроде комариного писк. Молодцы инженеры — снайпера за работой ничего не должно отвлекать, пусть хоть небо рушится вокруг — он услышит только команду.

— Седьмой! — невидимый командир помедлил. — Стрельба по готовности. Как понял?

— Первый! — голос снайпера был бесстрастен. — Подтверждаю: стрельба по готовности.

В прицеле мелькали пестрая шкура и зеленый мундир с отливающими тусклым золотом погонами, звериные лапы и исцарапанные в кровь руки, окровавленная шевелюра и прижатые к плоскому черепу уши…

— Д-дут! — привычно толкнулся в плечо приклад верного «винта», и снайпер, даже не поглядев на дело своих рук, перекатился на бок, оставив дымящуюся винтовку лежать на парапете крыши.

Зачем ему, мастеру своего дела, смотреть, если уже по отдаче, по чему-то такому, что не перескажешь словами, что существует на уровне тонких материй, что приходит только с многолетней практикой, он еще в момент вылета пули из ствола уже знал, что попал. И попал куда надо. Словно выражение «контакт с целью» было не фигуральным, а более чем реальным и на короткий миг, требующийся пуле, чтобы преодолеть не такое уж большое при ее скорости расстояние, стрелка и цель связывал в единое целое некий материальный луч…

— Первый! Цель поражена, — доложил он, вынимая из нагрудного кармана плоскую фляжку и делая длинный глоток: глаза привычно следили за стреляной гильзой, вылетевшей из казенника после выстрела и проворно катящейся по покатому покрытию крыши.

«В самом деле, пора на покой, — дядюшка Вану поглядел в низкое, привычно твердое небо, всегда помогающее ему восстановить равновесие после безупречно выполненной работы. — Внуки вон уже бегают, все мои сверстники спокойными делами заняты, а я все, как мальчишка, цели дырявлю. Не настрелялся за тридцать лет… Сегодня же подам рапорт…»

Гильза подкатилась, наконец, к краю водостока и свалилась вниз, со звоном ударяясь о стенки жестяной трубы…

* * *
Набежавшие со всех сторон люди грубо, без излишних нежностей, вырвали Роя из объятий мертвого, еще подергивающего в агонии хвостом зверя, поставили на ноги, походя, между делом, выбив дух резким, незаметным со стороны ударом под ложечку, защелкнули тесные наручники на вывернутых назад до отказу, до хруста в плечах руках…

А он все никак не мог понять, отчего вдруг остекленели бешеные глаза хищницы, застыли, пару раз рефлекторно дернувшись, лапы с так и оставшимися выпущенными когтями, а из покрытой пасти хлынул в лицо поток темной горячей крови. И все оглядывался, оглядывался на труп врага, только что едва не растерзавшего его, не понимая, как он мог выстоять в сражении с таким хищником. Выстоять и победить.

— Погодите! — ввинтился в уши истошный женский крик. — Вы с ума сошли! Он же защищал меня-а-а!!! Пошли прочь! Отпустите его!

Белая, будто выточенная из целого куска мрамора фигурка налетела откуда-то сбоку, отчаянно колотя кулачками вежливо отстраняющих ее людей в черном. Тянула к себе, вырывала у охранников человека, вяло мотающегося в чужих руках, на глазах впадающего в какой-то ступор, когда глаза все видят, тело чувствует, но мозг уже отказывается воспринимать что-либо. А те неумолимо влекли его, волокли не чувствующего израненных ног к черной сверкающей лаком машине с распахнутыми дверцами, возникшей у беседки как по мановению волшебного жезла Кто-то уже заученно пригибал окровавленную голову арестованного, дабы не нанес себе повреждений, ударившись о дверной проем…

— Стоять! В чем дело? — негромко и властно произнес кто-то рядом.

И все переменилось.

Сталь мгновенно разомкнулась, освобождая запястья, крепкие руки, только что державшие и не пускавшие, превратились в участливые объятия друзей, не дающие упасть… Эна, рыдая взахлеб, вырвала Роя из рук охраны, обняла, пачкая платье его и звериной кровью, которой он был покрыт с ног до головы, неловко принялась запихивать на заднее сиденье… И мучилась, пока остолбеневшие «люди в черном» не помогли ей, на этот раз мягко и почтительно.

— Прочь отсюда! — по голосу судя, она была на грани истерики. — Вы слышите? Прочь отсюда!

— Куда прикажете, Ваше Величество? — водитель был сама предупредительность.

— Куда угодно, только прочь! — Спохватившись, Эррана принялась стирать кровь с лица плавающего на грани забытья лейтенанта, не замечая, что причиняет тому боль. — Если мы задержимся тут на минуту, я сойду с ума!

— Может, в госпиталь, Ваше Величество? — почтительно склонился незнакомый Рою человек с неприметной, будто профиль на стертой монете, внешностью. — Лейтенант Гаал серьезно ранен…

— Убирайтесь к дьяволу, старый..! — Молодой человек и не подозревал, что бывшая учительница музыки знает такие выражения. — Во дворец. Но врач пусть тоже подъедет! Позже!

Дорогу до дворца он не помнил. Она слилась для него в череду боли и поцелуев, нежных движений рук, боящихся причинить боль и все равно причиняющих ее…

Очнулся он только в ароматной полутьме огромного помещения, лежа обнаженным на чем-то бесконечно мягком. Все тело саднило и жгло, словно с него живого содрали кожу, но все это было ерундой, не стоящей внимания: над ним, касаясь кожи на груди локонами распущенных волос, склонялась хрупкая женская фигура, облаченная во что-то невесомое, будто сотканное из утреннего тумана или облаков на вершине Андак-Огу. С золотым сиянием вокруг головы, бесстыдно раздетая падающим со спины светом, она была прекрасна, как древние статуи, изображающие Совершенство.

— Что вы делаете, Ваше Величество? — прошептал Рой, пораженный красотой женщины, ради которой только что рисковал жизнью. В который уже раз… — Позвольте мне уйти…

— Молчи! — Тонкий ледяной пальчик прижался к его губам. — Тут нет никаких величеств, дурачок. Тут только ты и твоя Эна, мой храбрый рыцарь, мой господин, мой Рой…

Пропасть между мужчиной и женщиной сомкнулась. Сомкнулась, чтобы не разверзнуться больнее никогда Мужчина и женщина слились в одно существо, которым и были созданы когда-то, разъединенные затем, чтобы всю жизнь искать свою половинку по белу свету, ошибаясь и разочаровываясь.

И все-таки находить иногда…

* * *
— Я собрал вас здесь, господа, — первый министр двора по обыкновению своему был строг и чопорен, — чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

Он сделал паузу, позволив другим членам Малого Государственного Совета, в который входил только самый узкий круг сановников, обменяться взглядами, а то и пошептаться между собой.

— Наша девушка, — он не счел нужным уточнять: собравшимся и так все было понятно без слов, — проявила непростительную слабость.

На этот раз шум в кабинете министра продолжался дольше. Но на то и были собравшиеся здесь самыми из самых, чтобы понимать все без лишних эмоций.

— Как же нам теперь ее называть? — поинтересовался самый молодой из Советников — семидесятитрехлетний государственный прокурор, склонный иногда к проявлениям юмора.

Шутку, высказанную с самым постным выражением лица, не поддержали.

— Вопрос в другом, — произнес министр внешних сношений. — Как нам называть теперь ее слабость?

Совет замолчал. Только шуршали время от времени листки бумаги, которые перебрасывали друг другу по столу советники, поскрипывали кресла, да похрустывали старческие, изъеденные ревматизмом и артритом суставы.

В старинном, полном темного дерева, тусклых гобеленов, потрескавшихся от времени кожи переплетов и мебельной обивки, благородной бронзы и легкомысленного фарфора кабинете собрался мозг Империи. Старый, порой пробуксовывающий, медлительный, но никогда не выдающий неверных решений механизм, наподобие древнего арифмометра или даже конторских счетов, сплошь и рядом дающий многоочковую фору новомодным вычислительным машинам. Те же, за небольшим исключением, люди принимали решения и четверть века назад, когда держава не съежилась еще до размеров заштатного Сардубоду.

Закавыка заключалась в том, что для такого огромного и сложного организма, каким являлась довоенная Империя, мало было решений, принятых главным нервным центром. Команды, бегущие по протяженным «нервам» пораженного вирусом своеволия и корыстолюбия государства, доходили до цели порой искаженными, а порой и просто вывернутыми наизнанку. То, что столетиями действовало безотказно, давало сбой за сбоем и в конце концов привело к катастрофе. Но то, что в живой природе привело бы к неминуемой гибели как обезглавленного тела, так и мозга, оказалось не столь уж фатальным Тело, растерявшее многие конечности и органы, обрело новый мозг, пусть не такой точный и верный, а голова… Голова постаралась, чтобы ее нынешнее тело — жалкий обрубок прежнего — не повторило судьбы того, с чем когда-то составляло единое целое. И сейчас мозг некогда огромного первобытного монстра, отраставший новые конечности и четверть века живущий отдельно от тела, вновь поглядывал на беззаботно пасущийся в отдалении организм, прикидывая, как бы восстановить «статус-кво». Теперь это была, пожалуй, единственная его задача.

— Это не вопрос, — махнул рукой министр обороны. — Скольких фаворитов и фавориток знавала история Саракша! Кто-то из них довольствовался постелью августейшего партнера, кто-то чуть большим…

— Кто-то управлял из этой постели государством… — невинно вставил министр науки, подправляя пилочкой ногти.

— Если ему это позволяли! — рыкнул маршал, занеся было кулак над столом, но сконфуженно опустив его под взглядом первого министра.

— Позволить или нет — не вопрос, — заметил прокурор. — Допустим, мы не позволим, но что дальше? Наша девушка влюблена и ничего знать не хочет, кроме своего трубочиста.

— Слесаря, — прошелестел молчавший до сих пор министр безопасности. — Он работал слесарем на военном заводе.

— Никакой разницы. — Министр науки полюбовался маникюром и взялся за другую руку.

— Замечу, что сейчас он уже потомственный дворянин и офицер, — стрельнул глазом на первого министра маршал. — А вовсе не этот… золотарь.

— Слесарь.

— Без разницы.

— Прекратите спор! — первый министр вышел из себя, что, учитывая его возраст и здоровье, мог себе позволить не часто. — Событие имеет место быть, и обратно ничего не вернешь…

— У нас говорили, — словно молотом бухнул маршал, — то, что выпер…

На этот раз на грубияна зашикали все без исключения: ценителей казарменного юмора среди советников не наблюдалось.

— Может быть… — министр безопасности сделал неопределенное движение пальцами руки, — и нет проблемы…

— Вы с ума сошли? А наша девушка? — первый министр даже покраснел от гнева. — Давайте без этих ваших, — он точно повторил движение неприметного человечка. — Предлагайте по существу, господа.

Предложений по существу не было.

Пока не было…

Глава 20

— Здравствуйте, здравствуйте, лейтенант, — неприметный человечек поднялся из-за своего титанического стола, обошел его, встретив Роя на середине кабинета, и долго тряс юноше руку, светясь самой радушной улыбкой, какую только можно было сложить на столь бесцветном и маловыразительном лице. — Лейтенант Гаал, если не ошибаюсь? — человечек замер, будто испугавшись, что сделал что-то не то.

— Да, лейтенант императорской армии Гаал, — подтвердил настороженный Рой: слишком уж озабоченным выглядел хозяин кабинета.

— Чудесно! — восхитился неприметный. — Прошу вас, садитесь, пожалуйста.

Он подвел лейтенанта к глубокому кожаному креслу и усадил на мягкое, словно пуховая перина, сиденье. Рой тут же провалился в кресло, как в болотную топь, колени высоко задрались, он попытался держать спину прямо, но получилось еще хуже. Хозяин же, кажется, совсем не замечал мучений гостя. Он неторопливо вернулся на место и уселся точно под парадным портретом императрицы Эрраны Первой, сложив перед собой на полированной столешнице маленькие, будто женские ручки. И с вопросительным выражением уставился на сидящего перед ним офицера.

Молчание длилось долго: человечек молчал, а Рой чувствовал себя просителем, явившимся к высокому начальству по какому-то важному делу, но позабывшим от волнения, зачем пришел. И вот теперь начальство ждет, ничем не желая помочь забывчивому визитеру.

— Вы меня вызывали… — неуверенно начал лейтенант, но хозяин кабинета тут же перебил его:

— Вызывал? Почему вызывал?

— А как же…

— Просил! Только просил и никак иначе! — Человечек цвел улыбкой. — Как же я могу приказать самому… самому… — Он покрутил пальцами в воздухе. — Лишь просить.

Рой чувствовал себя не в своей тарелке. Он понимал, что над ним издеваются, но не мог ответить — чересчур уж светел был взгляд «столоначальника», чересчур уж неуверенно чувствовал себя в своем новом положении молодой человек.

Положение складывалось двусмысленнее некуда. Императрица была на вершине счастья, ее просто окрылила, преобразила любовь, она порхала как мотылек, и смех ее не умолкал под сводами дворца. Рой же с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. Да, он любил эту чистую и милую женщину. Любил всей душой, не мыслил дня и ночи без этого человека, ставшего за эти недели самым дорогим и близким на свете существом. Но одновременно он понимал, что дни этого тихого счастья сочтены, что у него нет и не может быть будущего.

Да, он знал о фаворитах и фаворитках, в разные времена приближавшихся к тронам настолько, что сводили с ума императоров и императриц, королей и герцогов, президентов и султанов. Случалось так, что некоронованные властители даже брали вместо своих партнеров по постели бразды правления, и, бывало, не без успеха. У всех на слуху имя герцогини Сугу, диктовавшей свою волю слабому и нерешительному Эррану Девятому. Но все также знают, чем закончилось правление этой сильной женщины — волнениями, дворцовым переворотом и воцарением сына Эррана Сластолюбивого, на всю свою долгую и многотрудную жизнь заклейменного отцеубийцей. И заодно убийцей прекрасной Сугу, поднятой на штыки гвардейцами вопреки приказу. Что ждет жалкого лейтенантишку, свежеиспеченного барона или кого-то там — Рой даже не удосужился развернуть свиток грамоты, скрепленной Большой Государственной Печатью, так и лежавший в ларце красного дерева на квартире Кору Гечагу. Бездомного бродягу, даже собственного угла не имевшего, — то жившего из милости под крышей капитана, а теперь перебравшегося на правах любовника хозяйки в императорский дворец…

Он не боялся, что Эна разлюбит его, — он для нее был богом и повелителем в одном лице, отцом и ребенком, болью и радостью. Она лишила бы себя жизни, если бы он велел, и убила бы любого, на кого он указал, бы. С ней бы он мог быть полновластным императором своей крошечной Империи. Мог, но не хотел. Потому что с детства был воспитан на сермяжной мудрости: не в свою телегу — не садись. А он сел. И не в телегу, а в роскошную золотую карету.

Долгими ночами, лежа без сна подле утомленной предыдущим упоительным действом спящей возлюбленной, разметавшейся на постели, будто чистый и невинный ребенок, он мучительно искал и не находил выхода из сложившейся ситуации.

Бежать со своей любимой прочь из дворца? Осесть где-нибудь вдали от людей, жить честным трудом хлебопашца или охотника, воспитывать детей, любить жену… Но можно ли найти на этой оскверненной и отравленной войной земле хоть клочок, где ей будет так же спокойно и безопасно, как здесь, — за крепкими стенами и под надежной охраной людей, считающих ее земным воплощением Мирового Света? Сможет ли он обеспечить ее всем необходимым, уберечь от опасностей, нужды, болезней и лишений? Готов ли он обречь ее, с таким трудом вынесшую дорогу сюда, на новые испытания?

Уехать в другую страну? Теперь он знал, что Метрополия, Хонти и Пандея — далеко не единственные уцелели во всемирной мясорубке, едва не уничтожившей жизнь на Саракше. Но не обречет ли он свою любимую в таком случае еще и на роль разменной фигуры в чьей-то политической игре?

И вообще: кто сказал, что он, явившийся из чужих краев выскочка без роду и племени, имеет право отнять у народа Сардубоду, каким бы небольшим тот ни был, его чудом обретенный Светоч? Растоптать надежду на грядущее воссоединение с забывшей его родиной и восстановление попранной четверть века назад справедливости?

Днями и вечерами Рой витал на вершинах блаженства, любящий, любимый и вкушающий все прелести любви, а ночами казнил себя. Безжалостно, как может казнить человека только самый жестокий палач на свете — он сам…

— Так вот, — продолжил человечек. — Поскольку ваше нынешнее… э-э… положение напрямую касается государственной безопасности, принято решение изъять вас, лейтенант Гаал, из армии и перевести ближе к престолу. Теперь вы мой подчиненный, лейтенант, и именно за этим я вас пригласил. Разрешите представиться, мой друг: министр имперской безопасности, герцог Пэгу. Сидите, сидите — какие, право, церемонии между своими, можно сказать, людьми… На чем я остановился? Ах, да! Герцог Пэгу и по совместительству маршал Империи. Вот, извольте ознакомиться.

Герцог ловко пустил по столу лист бумаги, из которого, как выяснил молодой человек, следовало, что лейтенант Рой Гаал отныне является служащим государственной безопасности Империи. Документ был скреплен личной собственноручной подписью Ее Величества и печатью.

— Вы не сдали еще экзамен на офицерский чин?

— Не успел…

— И не трудитесь. Данный пергамент приравнен к офицерскому патенту. Поздравляю, лейтенант!

Рой, чувствуя себя не в своей тарелке в присутствии человека, внезапно ставшего его непосредственным начальником, больше всего желал бы сейчас оказаться в ином месте, но герцог не спешил его отпускать.

Он опять выбрался из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, вертя в пальцах костяной нож для разрезания бумаги. Гаал тоже попытался подняться: одно дело — сидеть в присутствии начальства, и совсем другое — сидеть, когда начальство на ногах, но маршал, мимолетно коснувшись плеча, усадил молодого человека на место. И тот поразился, какие жесткие пальцы у этого герцога Пэгу.

— Вы только представьте, лейтенант, какие тяжелые времена наступили на бывших землях Империи. Тех, что именуются теперь Республикой. Мы все время держим руку на пульсе нашей родины, пусть даже она знать не желает своих сынов, вынужденных коротать век вдали от нее. Мы наблюдали издали за правлением мерзавцев, именовавших себя Неизвестными Отцами. Не вредили им по мелочам, как наши коллеги из бывших провинций, — мы были выше таких вещей. Следили за тем, как после крушения их анонимной диктатуры их враги, именуемые выродками, рвали власть друг у друга из рук. И опять держали дистанцию. Но то, что происходит сейчас, никак не может оставить нас спокойными. Вам известно, сударь, кто именует себя «слугами света»?

— Просветленными? — переспросил Рой. — Да, я слышал, что это некая секта, возомнившая своим пророком некого Мах Сима. Он проповедует дикие вещи…

— Браво! Да вы гораздо больше осведомлены, чем я предполагал! И именно против этих «просветленных» был направлен, как я понимаю, неудавшийся путч, за участие в котором вы оказались на каторге?

Лейтенант открыл было рот, чтобы рассказать о горцах, ненавидимых капитаном Фогуту, и о многом другом, но герцог остановил его жестом.

— Мы знаем все, господин Гаал. Но послушайте о том, что никак не может быть вам известно. Сначала посмотрите на это.

Нож для разрезания бумаг лег на стол перед молодым человеком. Тот с опаской взял его в руки: обычная вещица, мастерски вырезанная из какой-то кости, разные оттенки которой плавно перетекали один в другой, как древесные кольца на спиле.

— Можете мне поверить, лейтенант, — этот нож изготовлен из кости какого-то животного, не известного на Саракше. И кость эта настоящая — не штамповка из пластмассы, ученые сделали анализ и подтвердили это.

— Ну и что? После войны появилось столько мутантов, что и не уследить.

— Совершенно верно. А как тогда вы объясните это?

Маршал выложил перед Роем второй нож, на вид идентичный первому.

— Они одинаковые, — сказал тот минуту спустя.

— Не просто одинаковые, — поднял указательный палец герцог Пэгу. — И-ден-тич-ны-е! Совпадает все, вплоть до срезов, изученных под микроскопом. Скажите: может так быть, если изделие не произведено искусственно, а изготовлено из кости, панциря или иной части живого существа?

— Н-нет, — подумав, ответил офицер.

— Совершенно верно! И ведь не только ножи… — Министр вынул из шкафа тяжелый ящик и поставил на стол перед собеседником. — Здесь самые различные вещи — от предметов одежды до продуктов питания, представленные в двух, трех и более экземплярах. Хотите, верьте мне на слово, хотите — изучите внимательно. Все одинаковые предметы идентичны. Странно, не правда ли? Создается впечатление, что господа просветленные просветлились настолько, что получили способность абсолютного копирования любых вещей. Чудо? Еще какое. Невозможно? Конечно. Но эта сумасшедшая теория может объяснить один интересный факт: после падения Отцов производство в Республике неуклонно сворачивается. Закрываются заводы, фабрики… Вот и ваш завод закрылся, не правда ли?

— Нам говорили, что там будут выпускать другую продукцию. Мирную.

— Вас обманули. Завод закрыт, а все помещения на его территории переоборудованы под склады. Которые забиваются вот этой продукцией, — маршал кивнул на гору предметов-близнецов. — Можно, конечно, предположить, что все это и многое-многое другое импортируется из Хонти и Пандеи, но это не так. Там все далеко от процветания. Откуда же тогда?

Герцог помолчал.

— В старину ловкие жулики обещали многим правителям извлечь из собственного дерьма философский камень, способный превратить все, что угодно, даже то же самое дерьмо, в чистейшее золото. Выходит, просветленные нашли такой философский камень? Или даже нечто другое, позволяющее превращать что угодно во что угодно?

Рой не знал, что сказать.

— А знаете, — продолжал шеф безопасности, — просветленные затеяли одно странное дело: они отнимают детей у родителей под любыми предлогами — жестокое обращение, пьянство, бедность и многое, многое другое — и свозят этих детей в особые центры. Проникнуть туда нашим агентам тоже не удалось, но мы подозреваем, что из этих бедняжек просветленные готовят себе подобных. Просветляют. В том числе и с помощью направленных излучений, которые официально давно объявлены ими вне закона. Ведь поводом вашего бунта послужила комиссия из Столицы, ставившая целью как раз изъятие подпольного излучателя, используемого в вашей части?..

Министр безопасности общался с Роем еще долго. В основном доверительно, как равный равному, рассказывал об успехах и провалах имперской разведки, загадках, которые пока не удалось выяснить. Он словно подталкивал Гаала к какому-то решению, которое тот мог принять только сам. В довершение всего герцог спросил офицера: как он сам относится к Слугам Света, коверкающим жизнь его родины на свой, одним им известный лад.

— Ненавижу! — горячо выпалил Рой, ненависть которого за время рассказа лишь усилилась. — Из-за них и их мнимого пророка погибла моя родная сестра!

— Дона Гаал? — прищурился герцог. — Извините, но мы не могли не навести справок о родственниках… Ну, это не важно. Вы не правы, мой друг, — по нашим данным, ваша сестра Дона жива…

* * *
Рой и Эна лежали в полумраке спальни, полные блаженной истомы.

Женщина, прижимаясь щекой к плечу своего избранника, нежно, едва касаясь кожи, проводила остренькими коготками по груди мужчины — ему нравилась эта ласка, и она хорошо это знала. Рой ласково гладил обнаженную спину Эрраны, и она млела от его прикосновений, прикрывая глаза. Рассыпавшиеся по подушке волосы щекотали его лицо — от них пахло свежим морским ветром, экзотическими цветами и чем-то волнующим. Императрица умела угодить своему возлюбленному, своему господину. И сердце мужчины сжималось от любви к этой женщине, которая была для него ближе всех в этом мире и которую он вскоре должен был покинуть. Как же ей сказать об этом? Где найти единственно правильные слова…

А она как будто чувствовала это, и сама была задумчива, как никогда.

— Эррана!.. — наконец решился Рой.

— Рой!.. — эхом откликнулась женщина.

Они удивленно переглянулись и неуверенно улыбнулись друг другу.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросила Эна.

— Ты первая начала. — Решительность куда-то улетучилась.

— Нет, давай ты! — капризно надула припухшие от поцелуев губки императрица. — Я тебе приказываю! Я твоя повелительница! — Она не выдержала тона и прыснула.

— Вот потому, что ты повелительница, — рассмеялся он, — я и уступаю очередь тебе. К тому же ты — женщина.

— А ты не подумал, что женщине может быть неловко говорить на некоторые темы? — блеснул из-под золотистой пряди волос лукавый глаз.

— Разве между нами, Ваше Величество, еще могут быть какие-то неловкости? — Мужская ладонь сама собой спустилась ниже, на августейшие ягодицы.

— Противный! — притворно возмутилась Эна. — Уберите сейчас же свою руку с моей… Я вам приказываю, лейтенант!

Однако она даже не сделала движения, чтобы отстраниться, и Рой продолжил свою неторопливую ласку. Он уже очень хорошо знал Эррану. Свою Эррану…

— Понимаешь, — она совсем спрятала лицо. — Я не хотела тебе говорить…

— О чем? — Гаал почувствовал, как сердце пропустило удар: неужели герцог Пэгу…

— У нас… — голос Эну звучал еле слышно. — У нас с тобой, наверное, будет ребенок…

Камень свалился с души молодого человека.

— Эна! Что ты сказала?

— Нет, если ты этого не хочешь… — голос упал до шепота — Я… Еще не поздно…

— Ты с ума сошла? — Рой перевернул прикрывающую лицо ладонями женщину и осыпал поцелуями ее руки, волосы, грудь… — Я так рад, любимая! Это же настоящее чудо!

Щеки ее блестели от слез. Сначала робко, а потом увереннее, она ответила ему, их руки сплелись… А потом слились и тела, и мир на какое-то время перестал существовать для двух счастливейших на свете людей…

— Я боялась, что ты будешь против… — пробормотала она в полусне. — Я так боялась этого… А что ты хотел мне сказать?

— Это неважно, Эна. — Рой ласкал ее податливое нежное тело и с отчаяньем думал, что не сможет, не решится ответить.

— Ну я же чувствую, что ты мне что-то хотел сказа-а-ать, — капризно протянула женщина, не открывая глаз. — Ну, скажи-и-и…

— Эна… — он будто кинулся с обрыва в ледяную воду. — Я должен уехать.

— Что-о-о! — она вывернулась из его рук и рывком села на постели. — Ты хочешь меня бросить? Теперь? Когда у меня… У нас с тобой…

— Эна, — мужчина попытался ее успокоить, но она отталкивала его руки.

— Убирайся прочь! Я ненавижу тебя! — бросала она ему в лицо тяжелые, будто камни слова. — Ты предаешь меня! Убирайся…

Слезы хлынули у нее из глаз ручьем, и она, всхлипнув, уткнулась в простыню лицом.

— Эррана! — он схватил ее за плечи. — Выслушай меня, Эррана!

— Убирайся, — всхлипывала она — Ты такой же, как все… Ты меня не любишь… Все меня бросают… И ты тоже.

— Я люблю тебя, моя девочка, — пытался утешить ее Рой, с ужасом чувствуя, что слова пусты и не могут выразить его чувств. — Я умру за тебя, Эна…

Они заснули уже под утро. Во сне все еще всхлипывающая время от времени женщина тесно прижималась к мужчине, словно боясь его потерять…

Глава 21

Рой, запрокинув голову, с трудом разобрал номер дома и название улицы, едва видные на закопченной и покрытой натеками птичьего помета табличке. Здесь, в предместье Столицы, в одном из некогда богатых, но так и не оправившихся после Великой войны кварталов, такое было не редкостью, не то что в центре, когда-то бывшем окраиной.

«Кажется, здесь, — подумал мужчина, убирая в карман листочек бумаги с адресом. — Обидно будет, если придется тащиться еще куда-нибудь на ночь глядя…»

Позади остался почти месяц кружного пути, а до этого — тяжелое расставание. Его провожали, как провожают в последний путь. Да Гаалу и самому не верилось уже в то, что тихая размеренная жизнь в Сардубоду, его любовь и счастье, оставленные там, хотелось думать, не навсегда, не были всего лишь сном. Прекрасным светлым сном, после которого так не хочется просыпаться.

— Знай: если ты не вернешься, — твердо, без улыбки на бледных губах, сказала перед тем, как поцеловать его в последний раз, Эна, — я тоже не буду жить. И не будет жить наш малыш. — Узкая кисть женщины прижала ладонь Роя к совсем плоскому еще животу. — Так что у тебя целых два заложника, Рой Гаал, целых две жизни зависят от тебя. Поэтому будь осторожен… — Она не выдержала взятого тона и всхлипнула: все последние дни глаза женщины были «на мокром месте». — Умоляю тебя, любимый, будь осторожен и вернись к нам… Молю тебя…

Город, такой родной и одновременно такой чужой, сразу взял своего блудного сына в оборот, заключил в жаркие, отдающие гарью и запахом бензина объятья. За то время, что молодой человек отсутствовал, он еще больше изменился, еще больше стало автомобилей, цветных вывесок, яркой рекламы… И еще суровее, мрачнее стали лица встречных прохожих, громче ругань, злее реакция. На глазах Роя прилично одетый мужчина накинулся с кулаками на старика, случайно толкнувшего его локтем. Но толпа равнодушно текла мимо, не обращая внимания ни на вопящего с перекошенным лицом «обиженного», ни на смиренно вытирающего кровь рукавом «обидчика». Лейтенант шагнул было к этой парочке, чтобы вступиться за слабого, но в последний момент вспомнил об Эне, ее словах, своей миссии и замер в нерешительности. А в следующий момент толпа закружила его и понесла в другую сторону, словно река — жалкую щепку, угодившую в водоворот…

И совсем не видно было на улицах детей…

Если еще совсем недавно у Роя были какие-то вопросы, то теперь все было ясно. Просветленным не нужны были все остальные. В их светлом раю не было места ни для старика с разбитым лицом, ни, скорее всего, для ударившего его мужчины. Это был балласт, не нужный никому и обреченный на вымирание. Для того чтобы стать компостом, питательной средой, из которой прорастут «ростки светлого будущего», гармоничного общества, свято верящего в бредни лживых пророков и явившихся ниоткуда вождей. И «садовники» готовы были ради этого на все. Времена противостояния «выродков» и «невыродков» прошли, а в недрах разрушенного этим противостоянием, пожравшего самого себя народа Метрополии родилась иная нация, иная порода людей. А может, и не людей вовсе — иных разумных существ, равнодушно отбрасывающих то, из чего появились на свет, как оса-паразит, вылупляющаяся из тела выеденной ею изнутри гусеницы, столько времени кормившей и защищавшей своего палача, отбрасывает ее пустую шкурку.

Рой с ужасом читал совершенно секретные документы, раздобытые подчиненными герцога Пэгу — теперь и его, лейтенанта Гаала, коллегами. Про сносимые под строительство каких-то новых объектов кварталы старой Столицы, застроенные зданиями двух-трехвековой давности, чудом уцелевшие в Великой Войне. Про ликвидацию в общеобразовательной программе школ и гимназий практически всех предметов, кроме математики, биологии и физической культуры, — просветленным нужны были лишь подготовленные определенным образом дети. Про закрытие больниц и амбулаторий. Про сворачивание пенсионных программ… Из разрозненных кусочков мозаики складывалась вполне определенная картина…

Тяжкий гул ударил по барабанным перепонкам, едва не заставив мужчину броситься на землю, — сработали инстинкты военного человека. В нескольких сотнях метров дальше по улице в огромных клубах пыли величественно оседал, заваливаясь набок, старинный особняк-красавец, мимо которого Рой только что прошел, высматривая нужный ему дом. Он был обнесен вешками, обтянутыми пестрой красно-желтой лентой, а вокруг суетились какие-то люди, но мужчина и думать не мог, что видит историческое здание в первый и последний раз в своей жизни. То, что он посчитал ремонтом, было подготовкой к разрушению.

«Варвары, — подумал он, взбегая по грязной, заплеванной лестнице на четвертый этаж: многие двери на площадках были распахнуты настежь, являя пустоту и убожество покинутого людьми жилища. — Вот где настоящие варвары, а не те бедняги из Великой Пустыни…»

Взгляд то падал на забытую на полу куклу с оторванной ногой, то скользил по ободранным обоям, когда-то наверное, скрытым вынесенным шкафом…

«Наверное, и в нашем доме то же самое. — В родных Заводчанах он конечно же не появился — это было категорически запрещено: не хватало, чтобы тайного агента узнали в лицо знакомые. — Если сносят такие вот дворцы, то у кого дрогнет рука при виде жалкой „отцовки“?»

Он лишь один раз остановился: на пороге брошенной квартиры лежала обложкой вверх растрепанная книга с оторванным корешком. Он сразу узнал ее — точно такая же была у них дома… «Великие мореплаватели и путешественники прошлых веков», — прочел он потускневшие золотые буквы на темно-синей обложке с разлохматившимися и аккуратно подклеенными уголками. Когда согласно правительственному указу запретили все печатные издания, выпущенные до Славной Революции, которой официально именовался переворот Неизвестных Отцов, хранить открыто эту книгу стало нельзя, и отец перенес ее и другие книги в принадлежавший Гаалам крошечный «бытовой» сарайчик во дворе, спрятав под кипами старых газет, ящиками с ржавым инструментом и прочим барахлом. И иногда Рой украдкой доставал знакомые до последней картинки томики, чтобы перелистать при свете фонарика…

Шершавая обложка под пальцами казалась дружеским рукопожатием из прошлого. Книга словно говорила Рою: «Я с тобой, мальчик, значит, все будет хорошо. Ничего плохого не случится…»

Книга была сигналом: там, наверху, нет засады. Но кто же знал, что это будет именно ТА книга?

Оглянувшись на миг, не видит ли кто, мужчина расстегнул плащ, воровато сунул книгу за опояску брюк сзади и застегнулся снова, чувствуя спиной твердый прямоугольник.

А через несколько минут палец его уже давил на кнопку старенького звонка у обитой видавшей виды искусственной кожей двери.

Длинный звонок и два коротких. Помедлив, дверь приоткрылась на пять сантиметров.

— Кого вам, — раздалось из темной прихожей.

— Я ищу Даку Флингу, — ответил Рой, напряженно вглядываясь в темноту: пароль был назван, и теперь он напряженно ждал отзыва.

— Сожалею, но господин Флингу в отъезде, — отозвалась темнота. — А я не могу вам чем-то помочь?

— Если только вы зубной врач, — облегченно выдохнул свежеиспеченный агент.

Под потолком прихожей вспыхнула подслеповатая лампочка, и Гаал шагнул через порог.

— С прибытием, — раздался из-за спины смутно знакомый голос — Как добрались?

— Нормаль… — Рой обернулся и проглотил окончание. — Колесо-о?..

* * *
— Да, это было несложно, — Колесо, он же ротмистр Шуду, резидент имперской разведки в Столице, развалился в кресле, щурясь на Роя сквозь дым сигареты. — Каторжники каких только небылиц про упырей не наплели. На самом деле этих тварей мало кто видел, а уж разумность их точно преувеличена.

— Ну, это спорный вопрос, — заметил лейтенант, но рассказчик не обратил внимания на его слова.

— Скелетов там предостаточно, а чтобы напугать вас, и без того трясущихся, этого оказалось достаточно. Чачу хорошо придумал с автоматом… Жаль, что он погиб, лейтенант Гаал, — толковый был мужик. Хотя и с тараканами в голове.

— Мне тоже жаль, — пробормотал молодой человек.

— Ну кто мог подумать, что островитяне перехватят радиограмму и так быстро ее расшифруют. Говорят, у них лучшие шифровальщики на всем Саракше… А так вас встретили бы в море, и все завершилось бы благополучно. Хотя вы, лейтенант, думаю, об этом нисколько не жалеете.

Ротмистр подмигнул Гаалу, и тому вдруг захотелось, чтобы этот офицер был по-прежнему каторжником по кличке Колесо, а он — Капралом. И чтобы между ними не было никакой субординации и всего прочего…

— Вообще-то вас, ротмистр, это не касается, — исподлобья бросил Рой на собеседника неприязненный взгляд. — Давайте перейдем к делу.

— Как прикажете, господин… э-э… — саркастически улыбнулся резидент, — лейтенант. Вот ваши новые документы, — он выложил на стол прозрачный пакет с бумагами. — Вот деньги, — к документам добавились две пухлые пачки банкнот, перетянутые резинками. — На первое время хватит.

— На первое время чего? — не понял мужчина.

Идя сюда, он ожидал, что вот сейчас ему дадут инструкции, снабдят оружием, возможно, взрывчаткой, и он вступит в непримиримую борьбу, которую ведет разведка с проклятыми «просветленными». Но чтобы вот так — документы, деньги и… и все?

— На первое время вашей жизни тут, — пояснил ротмистр Шуду. — В Столице оставаться нельзя. Поедете в Багелу, снимете там жилище, легализуетесь… Не вздумайте пользоваться поездом или автобусом. Лучше всего купите автомобиль — сейчас всякого старья продается масса, по дешевке. Все, понимаешь, хотят новое авто… Вы водите автомобиль, лейтенант?

— Приходилось… в армии, — пожал Рой плечами. — Бронетранспортер.

— Тогда лучше наймите такси. Кстати, обойдется дешевле.

— Хорошо… А чем я буду заниматься в Багелу?

— Чем? Да ничем, собственно. Ждать дальнейших указаний.

— А когда они последуют?

Ротмистр пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся.

— Знаете, какая там природа, лейтенант? Красота! Там раньше курорт был — со всей Империи люди съезжались… Я вам даже завидую, если хотите знать.

— Это… — Гаал даже задохнулся от возмущения. — Это… отставка?

Преобразившийся Колесо поднялся, затушил окурок в пепельнице и взглянул на часы.

— Расходимся по одному. Сейчас я, а вы через пятнадцать-двадцать минут… Да, чуть не забыл: когда устроитесь в Багелу, отправите по почте открытку по этому адресу, — ротмистр протянул лейтенанту бумажку с хонтийским адресом. — Это будет сигналом, что вы устроились. Обратный адрес укажете свой.

— А содержание открытки?

— Поздравите кого-нибудь с днем рождения или выразите соболезнования в связи со смертью. Без разницы. Все равно ваша весточка не дойдет до Хонти — в международном отделе столичного почтамта служит наш человек. Инструкции будете ожидать на «до востребования» — не стоит посвящать хозяев вашего жилья в наши дела. Ничего особенного в письме не будет — только адрес для встречи, но… Люди сейчас подозрительны.

— А чем я буду там заниматься? Бездельник с деньгами, наверное, вызовет еще большие подозрения.

— Ничуть. Вы отстали от жизни, Гаал: сейчас никого не удивишь ни бездельем круглые сутки, ни деньгами… К тому же там, в пакете, диплом выпускника университета. Вы научный работник, лейтенант. Вы ведь в детстве увлекались жучками-паучками? Вот и ловите всяких ползучих тварей, сажайте в баночки, разглядывайте в лупу… Ученых все считают немного чокнутыми, но уважают. И, главное, они никогда не вызывают подозрений. Вам бы еще очки завести для полного комплекта и бороду… Но это уже на ваше усмотрение. Все, до встречи!

Резидент спустился по лестнице, насвистывая веселенький мотивчик, а Рой остался в одиночестве.

Похоже, что он остался в дураках. Выманили из Сардубоду занимательной сказочкой и… отправили в почетную отставку. Или не очень почетную — денег было, на вид, многовато для легализации агента. Просто откупились? Вполне возможно.

Но делать все равно было нечего, и, рассовав полученное по карманам, он, выждав установленное время, последовал за резидентом…

* * *
Следовало быстрее покинуть город: инструкции, полученные от герцога, прямо и недвусмысленно запрещали любые контакты в Столице, особенно со старыми знакомыми. Но не пройтись по родному городу Рой не мог — когда еще получится это сделать и получится ли вообще. Тем более, нужно было еще отыскать водителя, согласного доставить его в Багелу — не самое близкое к столице место.

— Эй, господин, — не совсем уверенно окликнул его кто-то, и Рой обернулся.

У пестрой витрины какого-то магазина сидел на самодельной каталке — доска и четыре колесика — сгорбленный нищий. Первым делом Гаалу бросилась в глаза потрепанная и застиранная до белизны знакомая форма — серо-коричневый «горный» камуфляж. И выцветшая эмблема горных егерей на рукаве. Он непонимающе скользнул взглядом к лицу попрошайки и…

— Зарис?!

— Рой?! Ты как здесь? — распахнул глаза инвалид, но тут же осекся. — Молчу, молчу. Дайте что-нибудь ветерану, господин!.. Пойдем, — зашипел он и покатился куда-то, ловко отталкиваясь от асфальта руками в толстых перчатках. — Иди за мной! — обернулся он и скрылся за углом.

— Ты живой? — кинулся к другу Гаал, когда оба оказались в грязном проходном дворе-колодце, рядом со смердящими мусорными баками. — Как я рад! Что это за маскарад?

— Не маскарад. Нет, — покачал головой бывший егерь. — Я в самом деле не хожу. Давно. Паралич. Ноги.

— Тебя ранило?

— Нет. Проклятые штучки. Несмертельные. Ноги так и не отошли. Меня тоже судили…

Зарис в нескольких рубленых фразах поведал другу, что тогда, после разгрома мятежа, его укрыли у себя в погребе селяне, лечили как могли, но ноги так и не отошли после «наркоза». Если бы его арестовали сразу, их, наверное, можно было спасти, но он попал в лапы Слугам Света слишком поздно: процедуры обернулись лишь новыми мучениями, чувствительность вернулась, но управлять телом ниже пояса солдат больше не мог. Оттого и осудили мятежника очень мягко, зачтя ему за заключение срок, проведенный в тюремной больнице, и вышвырнув на улицу прямо из зала суда. Инвалид был ни к чему стремящемуся к свету обществу…

— А как ты? — засыпал Роя вопросами Зарис, выговорившись. — Слышал — тебя осудили на каторгу. Вечную. Бежал.? Как теперь?

Увы, рассказать всего другу лейтенант не мог, и тот это понял. Он всегда все понимал, верный Зарис.

— А как наши?

— Наши? Хорошо. Дак стал большой шишкой. Распределяет продукты. И барахло. Толстый стал — не узнаешь. Меня подкармливает. Иногда. Хотел взять на работу. Не взял. Забыл, наверное.

— Он же вроде связался с криминалом?

— Сейчас не поймешь. Криминал. Не криминал. Все перемешалось, — Зарис явно не хотел говорить на эту тему. — Аллу еще выше залетел. Служит Слугам. Вижу редко. Но он меня не забывает. Помогает больше. Дак — продался. Аллу — свой.

— Но он ведь один из Слуг Света…

— Служит им, — поднял палец инвалид. — Не Слуга Света. Человек. Пока еще…

Разговор продолжили в жилище бывшего капрала Текуду: крошечной комнатке в полуподвале. Там было чисто и по-холостяцки уютно, но бедность кричала изо всех углов. И теснились стыдливо спрятанные в закуток за железной солдатской койкой многочисленные пустые бутылки… Рой не осуждал друга: какое он имел право судить человека, перед которым до самой могилы будут тянуться одни только темные туннели без малейшего проблеска света впереди? С каторги можно сбежать, из смертельного боя выйти победителем, но как освободиться от оков, которые не сбить, не перепилить и не отомкнуть? И он покорно чокался с быстро хмелеющим другом мутной стопкой, проглатывал обжигающую жидкость, закусывал какой-то немудрящей снедью. И слушал, изредка поддакивая, речь северянина, становящуюся с каждым тостом все более плавной.

— А ведь сестра твоя жива! — спохватился Зарис, когда была почата вторая бутылка пойла, именовавшегося «Строимперской хмельной». — Жива твоя Дона!

— Где она? — подскочил на месте Рой. — Как ее найти? Она все так же…

— Ни капли, — махнул рюмкой инвалид, расплескивая спиртное. — Я тоже боялся. Но она здоровая и вся цветет. Красавица стала такая…

— А это? — Гаал покрутил рукой у виска. — Не заметил?

— Все в порядке. Она здорова. Спрашивала тебя. Но я не знал. Так и сказал ей.

— Где же мне ее искать?..

— Это я дурак! — хлопнул себя по лбу Зарис — Она дала мне свой телефон! Сейчас найду…

Через минуту на столе перед Роем лежала карточка с телефоном. Ни имени, ни адреса… Но лейтенанту было все равно: его сестра нашлась! Она жива, здорова и ищет его!

Инвалид отключился довольно скоро. Разведчик перетащил его когда-то могучее, а теперь иссохшее тело на койку, не обращая внимания на бормотание и призывы «налить еще по полста капель». Ему не сиделось на месте: как он ни рад был встрече с другом, которого считал потерянным навсегда, — у него теперь была ниточка, связывающая с воскресшей сестренкой. И это было важнее всего на свете: друга, задания… Почти так же важно, как ждущая его в далеком Сардубоду Эна.

«Они полюбят друг друга, — ликовал он. — У Эны появится сестра, которой у нее никогда не было, а у моего сына — любящая тетушка… Тетушка Дона! — эти слова никак не ложились на язык. — Маленькая Дона — тетушка!..»

У самой двери он спохватился и, вынув из кармана пачку банкнот, отделил половину бумажек и придавил их и короткую записку другу пустой рюмкой.

А пять минут спустя уже набирал номер в уличной телефонной будке.

— Слушаю, — раздался в мембране чуть искаженный расстоянием родной голос. — Кто это?

— Дона… — у Роя перехватило горло.

— Рой?!! Ты жив? Где ты!

Не понимая, что делает, лейтенант назвал адрес — табличка, на этот раз чистая и блестящая была прямо перед глазами.

— Никуда не уходи! Через десять минут я буду!..

Глава 22

Дона появилась через восемь минут, выпорхнув из серебристого автомобиля, напоминающего обводами стремительную каплю. И сердце Роя сжалось — это была одновременно его и не его Дона. Красивая, уверенная в себе женщина, в которой не было практически ничего от той сестренки, которую он помнил с детства. И совсем ничего от той оболочки человека, накачанного дурманом, какой он видел ее в последний раз.

Женщина выскользнула из-за руля авто — высокая, стройная, ослепительно красивая в легком светлом платье, огляделась, разметав по плечам волну тяжелых блестящих волос, и просияла, заметив брата. Но не кинулась к нему, как он ожидал, а направилась медленно и грациозно.

«Будто песчаная кошка», — неприятно кольнуло лейтенанта внезапно родившееся сравнение: женщина и в самом деле напоминала эту хищницу повадкой. Отличалась лишь масть…

Дона остановилась в двух шагах от Роя, так и не бросившись ему на шею. И ему что-то мешало подойти и заключить сестру в объятья. Может быть, стеснение после долгой разлуки?

— Рой. Рой Гаал, — улыбнулась женщина. — Так вот ты каким стал, братик. Возмужал, окреп, раздался в плечах… — взгляд ее тоже не был взглядом родного человека: так женщина оценивает возможного партнера для секса, самца, но никак не единокровного брата. — И шрамы тебя не портят. Шрамы вообще украшают мужчину, не правда ли?

«Она же не может простить мне прошлого! — догадался мужчина. — Что я не смог тогда оградить ее от наркотиков, вытащить из трясины. Она смогла перебороть заразу самостоятельно и теперь, естественно, смотрит на меня свысока Но это пройдет…»

— Пойдем, — поманила Дона Роя пальцем.

— Куда? — не понял он.

— В мою машину. Нам о многом с тобой нужно поговорить. Только не здесь, не на улице. Вон, и люди смотрят…

Действительно, несколько человек, которых еще минуту назад не было, заинтересованно поглядывали на беседующую парочку. Даже не заинтересованно, а как-то напряженно, что ли… И сплошь мужчины. Крепкие плечистые коротко стриженные мужчины…

«Это же засада! — окатила Роя ледяным душем страшная мысль. — Меня заманили в засаду… Нет, я сам, как последний олух, заглотал наживку! Они использовали Дону как живца!»

И сестра, конечно, легко прочла его мысли по напрягшемуся лицу.

— Только не вздумай бежать, братик, — улыбка на лице Доны никуда не делась, только глаза стали жесткими, чужими. — Тут везде полно наших людей. Лучше садись в мою машину — довезу с комфортом.

— Куда? — глупее вопроса и придумать было нельзя.

— Там увидишь, — ослепительно улыбнулась сестра-оборотень.

Но Рой все-таки сделал попытку.

Он прянул к ближайшему «прохожему», сбив его с ног «колесом» — одним из любимых приемов покойного Набигобу, — ринулся в темноту проходного двора, уклонившись от броска еще одного противника…

— Не стрелять! — ввинтился в уши женский голос. — Он нужен мне живым!

Но что-то тяжелое уже ударило в спину, отдавшись хрустом под черепом, и Рой кубарем полетел в звенящую багровую тьму…

* * *
Рой открыл глаза и долго не мог понять, куда делась вонючая тьма проходного двора, топот ног за спиной, тени, пытающиеся загородить путь… Он куда-то бежал, от кого-то спасался… Зверски, мешая сосредоточиться, болела спина, раскалывалась мутной и муторной болью голова… Совсем как тогда, в госпитале, после ранения…

«Я ранен? — удивился мужчина — Когда?»

Память, помедлив, выдала удар в спину, швырнувший беглеца лицом на асфальт.

«Наверное, Дона отвезла меня в больницу… У нее же был автомобиль… Только как она справилась — я же большой и тяжелый, а она — такая хрупкая…»

Почему-то зудела кожа на голове, словно по ней ползали насекомые. Рой хотел поднять руку, но та лишь дернулась, прижатая чем-то одновременно за плечо и запястье.

Пелена спала с глаз: он находился в каком-то освещенном приглушенным светом помещении, заставленном аппаратурой, мигающей десятками разноцветных глазков. Голова не двигалась, но, скосив до предела глаза и чуть снова не провалившись в обморок от тянущей боли в мозгу, он понял, что распят в чем-то, похожем на кресло. Блестящие захваты во многих местах сжимали его обнаженное тело, не причиняя боли, но и не давая ему двигаться. А над глазами нависало что-то вроде козырька.

Он был не один: за столом неподалеку, боком к лежащему, сидел человек, разглядывающий что-то на экране, бросающем на его лицо цветные отсветы, донельзя искажающие черты.

«Это женщина», — констатировал Рой, заметив длинные волосы, собранные в «конский хвост» на затылке.

И тут женщина обернулась…

— Рой, братишка! — Зубы Доны сверкнули в улыбке, выглядевшей на подсвеченном снизу лице жуткой гримасой. — Ты уже проснулся! Извини: доброго утра пожелать не могу. Во-первых, до утра еще далеко — сейчас за полночь, а во-вторых… Вряд ли утро покажется тебе добрым.

Гаал молчал, стиснув зубы: плохой из него получился разведчик — провалиться на первых же шагах! Но при чем здесь Дона? Неужели она теперь служит в контрразведке?

— Можете молчать, лейтенант Гаал, — продолжала сестра — А можете проклинать меня последними словами, жаловаться на судьбу… Закономерная эволюция: бунтовщик, каторжник, вражеский шпион… Да тебя в учебники можно вписывать, как пример врага! Да не скрипи, не скрипи зубами — нам все о тебе известно.

— Откуда? — разлепил Рой пересохшие губы.

— Из разных источников… Но валять дурака не советую, агент, доказательства твоего шпионажа против Республики самые весомые. Каменные. Железобетонные.

— Я ничего не скажу.

— И не нужно! За тебя уже давно рассказывает твой мозг, без утайки. Ты ведь знаешь про ментоскопирование?

«Так вот куда я попал! — с ужасом подумал Рой. — Да, это полный провал…»

— Хотя я сомневаюсь, — саркастически улыбнулась Дона, — что твои новые хозяева просветили тебя на этот счет. Тебя просто подставили, Рой. Подумать только: отправить бедолагу бороться с нами, Слугами Света, с такой экипировкой!

Женщина продемонстрировала брату знакомую ему книгу. В обложке зияло темное отверстие.

— Хотя в предусмотрительности тебе не откажешь. Я недооценила наших торопыг и не успела их остановить: если бы не этот томик — вряд ли мы с тобой сейчас разговаривали бы. Пуля из «герцога» в позвоночник — тот еще подарок. Ты военный, должен знать… Но ты как был, так и остался неисправимым романтиком. Подумать только: «Великие мореплаватели и путешественники прошлых веков». Где ты умудрился откопать этот раритет? Твой-то старый я давным-давно продала вместе с остальным барахлом, чтобы наскрести на дозу. И вообще: почему бы тебе, например, не прикрыть задницу портретом своей рыжей Эрраны? Я ожидала отыскать его хотя бы у сердца, но, увы… Мореплаватели оказались тебе дороже.

Сестрица откровенно издевалась над братом, отдавшим бы сейчас все за то, чтобы не слышать ее слов, чтобы пуля смогла пробить старую, добротно сделанную книгу и вонзиться в тело… А еще лучше, чтобы замки кандалов вдруг открылись…

«Ты мог бы причинить зло своей маленькой Доне? — язвительно шепнул кто-то, прячущийся под черепной коробкой. — Она ведь, несмотря на все, твоя сестра Твоя кровь. Плоть от плоти твоих родителей. Не ты ли с легкостью бросил ради нее самого близкого тебе человека, женщину, любящую тебя всей душой, носящую под сердцем твой плод? Твою жену перед богом и людьми».

— А знаешь, я даже умилилась, наблюдая за вами, голубками. Такая любовь, такая жертвенность… Надо будет подороже продать твои ментограммы телевизионщикам. Чуть-чуть подправить, озвучить соответственно, дать музычку в тему… Готовый сериал для слезливых домохозяек! «Солдат и императрица»! Это станет самым гвоздем сезона!

— Заткнись! — процедил через стиснутые зубы Рой.

— Умолкаю покорно, — сделала шутливый реверанс сестра: только сейчас он обратил внимание, что она облачена уже не в платье, а в ненавистный белый комбинезон «просветленных». — Да и делом пора заняться. Жаль, что пришлось перемотать большую часть твоих постельных похождений в ускоренном режиме, но я все это пересмотрю потом, в спокойной обстановке. Зато батальные сцены — просто обалденные! Особенно — на море. Ты просто герой, братишка! Жаль, что я не слишком уважаю боевички… Но пора к станку: там, наверное, подошла очередь твоего побега. Ох, и доставил же ты хлопот лагерному начальству! Столько голов полетело…

Рой вспомнил, что воспоминания считываются в обратном порядке — от более свежих, к более старым, а значит, эта стерва видела все их с Эной отношения до последней мелочи. Он даже застонал от стыда и тоски.

— Ну, что же у тебя тут еще есть интересненького? — ворковала Дона, подкручивая верньеры на пульте. — Ого! Сколько военного металлолома пропадает без толку в устье Змеи. То-то обрадуются хозяйственники…

Со своего места Рой не мог видеть того, что воспроизводилось на экране ментоскопа, только голубые и зеленые отсветы, играющие на лице сестры. Нет, не сестры: та маленькая Дона, которую он любил, умерла даже не в пронизанном чужим излучением Городе Познания, превратившись в машину, подвластную только Идее, вбитой ей в голову извне, и чуждую чувствам и сомнениям.

Она умерла уже тогда, когда впервые попробовала наркотики. Сначала — подаренную на улице добрым дяденькой безобидную конфетку, от которой серый привычный город вдруг расцветился яркими необычными красками, а на душе стало легко и весело. Потом — «энергетический напиток» в яркой баночке, стоивший ровно столько, сколько мама давала с собой на завтрак. И продавался он прямо рядом с гимназией, в пестром киоске, где покупал сигареты и пиво школьный охранник, добрый дядя Колу. Осушив баночку, хотелось прыгать и скакать до самого вечера, танцевать до упаду… Там, на танцах, веселый славный паренек угостил пилюлькой, от которой прилив сил был еще больше, и не хотелось, чтобы он уходил… Но за новые «веселые таблетки» уже нужно было платить. Сначала — собой, а потом, когда паренек пресытился, — деньгами. И школьных завтраков уже не хватало. Но парень был общителен и как-то привел с собой друга, который, уйдя поутру, оставил на тумбочке несколько мятых купюр, тут же превратившихся в вожделенные пилюли. Нет, тогда пилюль уже не хватало — их заменил маленький шприц, который можно было купить в любой аптеке за смешные деньги. Ведь эти острые яркие штучки, сами похожие на забавные игрушки, так нужны больным людям — грешно просить за них дорого. Разве виноват аптекарь, что больные эти — сплошь молодые люди с бледными испитыми лицами и дрожащими руками? Но тогда Доне, вернее, молодой женщине, как две капли воды похожей на Дону, было уже все равно, ведь Дона умерла…

Рой думал об этом, и душа у него рвалась на части: подумать только — он мог всему этому помешать, не дать погибнуть своей сестренке, не дать ей стать равнодушной куколкой, из которой неожиданно вылупилась не прекрасная бабочка, а страшный монстр. Ему всего-то надо было пожертвовать какими-то своими делами, тогда казавшимися важными и необходимыми, а сейчас — даже не помнившимися в подробностях, отказаться от веселых посиделок с друзьями и романов с легкодоступными девицами, не стараться заработать все деньги на свете, задерживаясь допоздна на работе… Если бы тогда его забота о младшей сестренке простиралась дальше ее поисков по душным подвалам и дешевым мотелям, приведения в более-менее приличное состояние и доставки домой, под крылышко заботливой маме и вечно пьяному отцу… Это он виноват, он и никто другой. Не улица, школа и государство — их доля в смерти маленькой Доны и рождении монстра по имени Дона неоспорима, но не так велика. Не мать, для которой счастье заключалось в том, чтобы доченька была сыта, одета, не гуляла допоздна и не грубила. И даже не отец, махнувший на все рукой и топящий остаток жизни в спиртном. Виноват был он, старший брат, способный защитить сестру, вытащить ее из болота, засасывающего все глубже и глубже, но не защитивший и не вытащивший… Он виноват и должен ответить за свою вину.

Стать очередной жертвой монстра по имени Дона..

— Оп-па! — вдруг откинулась на спинку кресла Дона. — Да ты гений, братик! Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

Дона вскочила и, подбежав к обездвиженному Рою, в порыве чувств поцеловала его в губы. Он увидел склонившееся к нему сияющее лицо, знакомое до последней черточки, ощутил родной запах — так сестричка, бывало, чмокала его в щеку или лоб…

«Неужели…»

Но поцелуй чужой опытной женщины был долог и чувственен. Не сестра целовала брата, а самка самца. И поцелуй этот рождал не тепло, а ледяную волну, распространяющуюся по всему телу.

— Какой же ты холодный, братик! — рассмеялась женщина, аккуратно вытирая губы платочком. — Но ничего, это ненадолго. Когда ты будешь нашим, мы все это повторим. И это, и другое… — узкая ладонь скользнула по его обнаженному телу. — Твоя рыжая самочка обзавидуется! Мы, просветленные, лишены животных предрассудков. Так что потерпи немного…

Нет, это была не его Дона.

Эта Дона ничем не походила на маленькую Дону, пахнущую материнским молоком и вообще — детенышем, над колыбелькой которой склонялся, сам еще будучи несмышленышем. На ту Дону, которой он уже подростком вытирал нос, смазывал зеленкой разбитую коленку или читал перед сном сказку. Даже на ту, грязную, провонявшую притоном, одурманенную наркотиками Дону, которую он притаскивал домой и сваливал на руки матери, хлопочущей над ее оскверненным бесчувственным телом. Это была чужая, незнакомая самка, чистая, холеная, знающая себе и другим цену. Это была не Дона, а лишь ее оболочка, каким-то чудом, каким-то ухищрением боготворимой ей техники натянутая на другое существо. Даже не на человека — на песчаную кошку, монстра, не знающего жалости, сострадания или родственных чувств…

Молодой человек не сразу понял, что его мучительница исчезла. Место возле мерцающего монитора пустовало, распятым в кресле мужчиной больше никто не интересовался…

«Что она задумала? — вдруг всплыли в памяти последние слова монстра. — Когда ты будешь нашим… Каким это нашим?»

Рой забился в своих оковах, но с таким же успехом он мог пытаться открыть замки на кандалах силой воли — кованая сталь держала человеческую плоть в надежных тисках.

В бесплодных попытках освободиться текли минуты, казавшиеся пленнику годами…

Вдруг дверь приоткрылась:

— Дона! — раздался мужской голос — Ты здесь, Дона?

Голос был знаком до боли…

* * *
— Рой?! — склонившийся над распростертым другом Аллу Даар был изумлен. — Ты-ы?! Ты же…

— Не время для расспросов, Ал! Дона что-то задумала! — Из головы Роя никак не шли слова сестры: «Когда ты будешь нашим…» — Освободи меня! Или ты тоже один из них?

— Я не могу! — простонал инженер, дергая то один, то другой стальной обруч. — Она заперла замки своим личным шифром! Тут нужны инструменты — что-то вроде дисковой пилы…

— Так беги за ней!!!

— Стоп! — вдруг замер на месте кинувшийся куда-то мужчина. — Я знаю, кто нам поможет!..

— Что ты задумал? — только и успел крикнуть ему вслед лейтенант.

«Дак — продался. Аллу — свой… — всплывали в памяти слова Зариса. — Служит им… Не Слуга Света. Человек… Пока еще…»

Только вот насколько человек? И насколько готов служить своим господам? Может, все человеческое в нем заключается в готовности помочь материально другу-паралитику? Ответов не было… Но что мог поделать сейчас Рой? Лишь смотреть в потолок, ожидая неизвестности…

— Сюда! — послышалось из коридора. — Он здесь!

Лабораторию залил яркий свет, будто под потолком полыхнул Мировой Светоч, и распятый Рой зажмурился, а когда смог различать что-нибудь, над ним склонялся мужчина, показавшийся великаном.

Еще один знакомец…

— Убирайся в ад! — прорычал Рой. — Там тебе самое место, Нэш Огуну!

— Он бредит? — с тревогой взглянул на великана инженер. — Она что-то ввела ему? Какую-то сыворотку?

— Ничего не бредит, — широко улыбнулся «Горец», примериваясь к одному из обручей, стискивающему грудь лейтенанта. — Наш друг в полном сознании… Потерпите, больной…

Жесткие пальцы верзилы протиснулись под металл.

— Оставь меня в покое! — забился мужчина в оковах: прикосновение врага жгло хуже раскаленного металла. — Убирайся!..

— Всему свое время…

Огуну уперся коленом в кресло, мышцы на его руках вздулись чудовищными буграми, и металл, казавшийся несокрушимым, со скрипом подался. А потом лопнул, не выдержав, замок, призванный сдерживать любые человеческие усилия.

Человеческие…

«Горец» расправился со всеми оковами за какие-то пять минут и отошел в сторонку, утирая пот со лба: работенка ему выпала еще та — не всякому великану по плечу. Даже Великому Гаю из древних легенд.

— Ты в порядке? — Аллу с тревогой смотрел на друга, по-прежнему распростертого в кресле. — Помочь подняться?

— Я сам… — Рой кое-как сполз с ложа, но идти не мог: руки и ногизатекли от долгой неподвижности, позвоночник казался раскаленным стержнем, медленно сжигающим тело, голова раскалывалась от боли…

— А теперь пусть кто-нибудь пояснит мне, — здоровяк присел в кресло за столом, заваленным всяким «научным» хламом, — что происходит. Только внятно, спокойно, без попыток нанести телесные повреждения и личных домыслов.

— Ты и так все знаешь!.. — простонал лейтенант, пытаясь массировать затекшие кисти: он все отдал бы сейчас, чтобы добраться до глотки «горца», но это было не в его силах — кровообращение во всем теле начало восстанавливаться и его будто варили на медленном огне. — Это ты во всем виноват! Ты и тебе подобные!..

— Реплики с мест отвергаем с негодованием, — спокойно парировал великан. — Аллу, у тебя есть внятная версия происходящего?

— Сам ничего не понимаю, — растерянно пожал тот острыми плечами под белым халатом. — Я сидел над программой, когда Дона ворвалась без стука, перерыла весь шкаф и утащила кассету. С той самой программой, помнишь?

— Разве ты не стер ее? — «Горец» так грохнул по столу кулачищем, что тот, крякнув, рассыпался, обрушив на пол книги, бумаги и все то, что было на нем навалено горой. — Я же тебе велел!

— Я… — инженер смешался и замямлил. — Я хотел еще поработать над ней… Но ведь ее нельзя применить иначе, чем с центра управления. Ваше оборудование не подходит, а резервный…

— Помолчи, — Нэш Огуну поднял ладонь-лопату, обрывая причитания Даара, и обернулся к мужественно боровшемуся с болью Рою: ему уже удалось отвоевать кисти обеих рук, и теперь он терпеливо разминал предплечья. — Рой, не подскажешь ли, о чем вы тут беседовали с Доной? Чем она интересовалась?

— Ничем, — буркнул неудавшийся разведчик. — Она снимала ментограмму, — он указал подбородком, едва не зашипев от боли, на откинутый на суставчатой штанге шлем с десятками проводов, сливающихся в толстенный кабель, уползающий куда-то за мигающие лампочками шкафы. — Похоже, добралась до момента моего бегства с каторги. Через туннели подземной крепости.

— Подземной крепости? — «Горец» и Аллу переглянулись. — Той, что за Голубой Змеей? В джунглях?

— Нет, в городском парке, — съязвил Рой. — Где в вашей любимой Республике еще используют каторжников с таким размахом?

Он хотел добавить еще несколько колкостей, но его уже не слушали.

— А ведь все сходится, — задумчиво пробормотал Нэш. — Где, как не в крепости?

— Где были наши головы? — радостно хлопнул его по плечу Даар. — Ведь все лежало на поверхности. Мы идиоты, дружище!..

— Потом будем посыпать головы пеплом! — перелился из сидящего положения в стоячее «Горец». — Рой, ты можешь показать, где это?

— Что? — Гаал с трудом поднялся на подгибающиеся ноги, и взгляд его упал на экран с застывшей картинкой: знакомые лица, раззявленные в немом крике рты, полутьма, разрываемая лучами фонарей: похоже, Дону заинтересовал момент противостояния Зову… — Это? На самом выходе из Крепости. Недалеко от военно-морской базы.

— Разберемся. — Великан уже был у самой двери, и лейтенант поразился тому, как легко и быстро тот движется: похоже, все его мечты добраться до горла этого человека-горы были пустой фантазией. — Аллу, я к флайеру. Помоги другу. Да! И дай ему прикрыться чем-нибудь, а то наша команда весь центр переполошит…

Глава 23

Рою уже приходилось летать. В горах, на вертолете. Но не с такой скоростью и не на такой высоте.

Этот полет никак нельзя было сравнить с болтанкой в дребезжащем, провонявшем бензином нутре винтокрылой машины. Они неслись высоко над землей, бесшумно и плавно, будто во сне. Снаружи машина была ярко-красной, с огромным пузырем-колпаком вдоль «спины», а изнутри была прозрачна, и казалось, что между пассажирами и проносящейся под трепещущими крыльями гигантской вогнутой чашей ничего нет. Только сотни и сотни метров чистого воздуха. Города казались россыпями спичечных коробков, леса — зеленовато-бурой пеной, дороги — серыми ниточками, а мчащиеся по ним автомобили — цветными букашками, ползущими куда-то по своим делам. Всего несколько минут прошло, а громада Столицы уже растаяла в дымке позади.

Невиданный летательный аппарат был рассчитан всего на двух человек — пилота и пассажира, но не таких же огромных, как «Горец», уверенно ведущий прозрачную «птицу» чуть ниже кромки облаков, протягивающих к ней лохматые серые щупальца. Друзья — Аллу и Рой, никогда не считавшие себя лилипутами, — легко вместились в пассажирское кресло, само собой видоизменившееся в два индивидуальных, в два раза уже пилотского. От невиданной техники у Гаала кругом шла голова, но приятель воспринимал все, как должное.

«Неужто и впрямь это не горец, а один из тех, кто прибыл к нам от другого Мирового Светоча?» — думал Рой, украдкой глядя на уверенные сильные руки, лежащие на непривычных глазу органах управления летающим чудом, будто вырастающих из приборной панели.

Сам пилот был сосредоточен, прислушиваясь к одному ему слышному, изредка бросал реплики на незнакомом языке — общался с кем-то. И этот «кто-то», скорее всего, тоже не принадлежал этому миру…

«Куда ты опять вляпался, Рой? — спрашивал сам себя мужчина. — Ведь эти люди из другого мира — почти что боги. А может, и сами боги. Если они почти бессмертны, если умеют делать такие машины, если просто смогли добраться к нам из такой дали — кто мы для них? Букашки, которых они разглядывают с ленивым интересом? Домашние животные, которыми забавляются со скуки? Или мы нужны им для чего-то еще?»

Рука сама собой тянулась к поясу, к кобуре с пистолетом. Аллу облачил друга в свой запасной кипенно-белый, такой же, как у Доны и других Слуг Света, встреченных по пути к «флайеру», ненавистный комбинезон, немного узковатый в плечах. А пояс с кобурой Рой снял с вешалки сам, не встретив ожидаемого сопротивления инженера.

«Пулю в затылок, — с неожиданной злобой подумал лейтенант, вспоминая предсмертные слова бригадира Чачу. — В голову. Две пули для верности. Или даже три… Посмотрим, как ты оживешь после такого, проклятый демон!»

То, что после этого чудесная машина камнем рухнет на далекую землю, его почему-то не пугало…

— Похоже, я был прав, — «Горец» словно подслушал мысли пассажира. — Мы приближаемся к источнику излучения, и это сказывается на вашей психике. Аллу, ты-то хоть не хочешь меня убить?

— Я борюсь с этим желанием, — улыбнулся Даар. — Изо всех сил. А вот Рою, похоже, это дается с большим трудом.

— Наверное, стоит тебя посвятить во все, Рой, — повернулся к бледному Гаалу Нэш. — Я вовсе не горец, как считаешь ты и большинство твоих соотечественников. Я один из тех, кто пришел издалека. Пришел, чтобы помочь. Наверное, ты не поймешь…

— Почему? — сквозь зубы выдавил лейтенант: кобура просто жгла ему бедро. — Я знаю о других Мировых Светочах, кроме нашего. Знаю, что возле них есть миры, где живут люди… Я видел Мировой Свет своими глазами!

— Ого! — обменялись «Горец» и инженер быстрыми взглядами. — Да наш друг не так прост! Для тебя, Аллу, помнится, мой рассказ стал крушением привычного мира… Помнишь?

— Он же был в горах, — буркнул, отворачиваясь, Даар. — Я слышал, у горных егерей особый ритуал инициации… Полагают, связанный с употреблением какого-то наркотика…

— Сам ты наркотик! — взвился Рой. — Я был на вершине Андак-Огу! За облаками! Вот за этими! — он ткнул в невидимый потолок кабины пальцем так яро, что чуть не вывихнул его. — И видел Мировой Свет! Понимаешь, ты, земляной червяк, — видел своими глазами! Я — избранный!

— Мания величия в отдельно взятом мозгу, — хмыкнул Нэш. — Легко лечится… Что бы ты сказал, избранный Мировым Светом, прокатившись на орбиту?

— Взглянуть на Саракш снаружи? — скривил губы бывший егерь. — Представь себе: я и это видел. Массаракш!..

— Ого! Массаракш не видел даже Аллу… Надо будет с тобой поболтать потом… Но речь сейчас не о том, Рой. Мы явились, чтобы помочь вам.

— Мы и сами справлялись…

— Справлялись. Но долго это не продлилось бы. Ваша природа, подорванная ядерной войной, вырождается. Ваше общество деградирует… Ты видел мутантов?

— Ну… допустим…

— Допустим! Так это только цветочки, Рой. Генетические изменения накапливаются и скоро станут — если еще не стали — необратимыми. Ведь отгремевшая четверть века назад война не закончилась.

— Как это?

— Вы употребляете в пищу отравленные радиацией и боевыми ядами пищу, пьете отравленную воду, дышите отравленным воздухом. Это лишь иллюзия, что, переселившись в наименее пострадавшие от войны местности, вы убежали от ее последствий. Она преследует вас, Рой. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно. Ветер переносит радиоактивную пыль на тысячи километров, радиоактивная вода, испаряясь, становится радиоактивными облаками, проливающимися радиоактивным дождем где-нибудь на другой стороне Саракша. Животное, съевшее «чистую», как вам кажется, травку, приносит потом радиоактивное молоко и мясо…

— И что с того? Вам-то какое дело до всего этого?

— Мы люди, Рой. Такие же люди, как и вы. Мы не столь похожи внешне, как может показаться, но абсолютно идентичны внутри… — он запнулся. — Но и об этом — потом… Стремясь вам помочь, мы совершенно неожиданно для себя обнаружили, что вы очень уязвимы для некоторых видов электромагнитного излучения. Этим пользовались ваши недавние правители, чтобы держать вас на поводке.

— Неизвестные Отцы?

— Они. И кое-кто из нас наломал тут дров, попытавшись искоренить это зло.

— Так и это ваших рук дело? Хороши же благодетели! Вы же убили и свели с ума стольких людей!..

— Мы казним себя за это, Рой, и готовы молить вас о прощении, но сделанного не вернешь: система башен ПБЗ оказалась обезглавленной, и восстановить оборудование центра, из которого она управлялась, вряд ли удастся — инженеров, которые его создавали, уже нет, а вы, как оказалось, кое в чем превзошли нас в этом вопросе…

— Но где-то существует резервный центр управления! — перебил великана взволнованный Аллу. — Скажи ему!

— Я и пытаюсь это сказать! — взорвался Нэш, и Рой увидел, что пришелец от другого Мирового Светоча очень молод, моложе его и Аллу, совсем еще зеленый мальчишка, пусть даже большой и могучий. — Оказалось, что система башен не мертва, — взял он себя в руки. — Ее и раньше пытались использовать, подключаясь то там, то тут при помощи усилителей от передвижных излучателей, но она действовала лишь локально, в ограниченном пространстве. Излучение затухало при передаче на большие расстояния.

— Пабуду? — спросил лейтенант, вспомнив скосившую всех депрессию.

— Да, Пабуду… Нам не удалось остановить тогда Слуг Света. Мы не всесильны, Рой. Мы всего лишь гости на этой… — здоровяк, забывшись, произнес какое-то непонятное слово на своем языке, звучавшее, как «паэта». — И нас обманули. Заверили, что поступят с «заблудшими» гуманно.

— Гуманно? Казни — это гуманно? А каторга? А знаешь, сколько осталось инвалидов после вашего умиротворения? Нелетальные пули — тоже ваш подарок?

— Но ведь и вы, удайся вам ваши планы… Меня, например, твой капитан расстрелял вполне реально.

— Это наши дела… Да! — едва не вскочил Гаал, но кресло тут же выпустило из себя несколько отростков и мягко зафиксировало его. — А кто создал самих Слуг Света? Скажите еще, что Город Просвещения — не ваших рук дело!

— Наших, — не стал спорить Нэш. — Нас мало, и нам нужны союзники. Помощники. Ведь мы, в конце концов, помогаем вам.

— Агенты? Приспешники?

— Не то, Рой. Совсем не то… Друзья, сторонники. Единомышленники.

— А получились палачи и маньяки.

— Случайно, Рой! Все дело в этом самом резервном центре, черт бы его побрал! Понимаешь, башни продолжали чуть-чуть излучать и после разрушения центра. Мы не придали этому значения, посчитав естественным фоном, не учли в расчетах. Все, находящиеся в Городе Просвещения, должны были стать высокоморальными людьми…

— А стали людьми, для которых цель оправдывает средства, — подал голос Аллу. — Любая цель. Любые средства.

— И ты, Брут! — непонятно выразился здоровяк. — Зачем же ты писал программу для излучателей, способную сделать таким же любого?

— Я думал… Это была чисто теоретическая работа… Дона попросила меня…

— Ну да. Если она сейчас сможет запустить ее с резервного центра управления — вы все превратитесь в ее духовных братьев и сестер. Все, кто попадет в поле действия системы ПБЗ.

— Но центр, наверное, давно не действует…

— Вот тебе! — Рой продемонстрировал другу сложенные неприличным образом пальцы. — Там все сработано на века! Все действует, как часы.

— Он прав, — добавил пришелец. — Дона поняла, что они наткнулись на Центр, когда из ментограммы Роя узнала про Зов.

— Что это такое — Зов?

— Что? Очень оригинальная система защиты, Рой. Ее создатели пошли от обратного. Как действует обычная защита? Отпугивает приближающегося к охраняемому объекту злоумышленника. Цепной пес, сторож с ружьем, автомобильная сигнализация… Тут же все наоборот. Неизвестное нам пока излучение пробуждает в мозгу приблизившегося к объекту человека неодолимую тягу. У каждого своя ниточка, за которую тянет Зов. Но никто, попавший в поле его уверенного действия, не может больше покинуть свою находку. Он так и умрет рядом с ним от голода и жажды, уверенный, что добрался до цели своей жизни.

Рой вспомнил видения, посетившие его в лесу и подземелье, товарищей, желающих, несмотря ни на что, добраться до своей Цели, мертвецов, дошедших до конца… Его передернуло: что за людоеды изобретали все это? Зачем?

— И как же она выполнит то, что задумала, в таком случае?

— У нее есть шлем, блокирующий все виды излучений, Рой, — ответил Аллу. — Как и у всех Слуг Света… Каюсь, это еще один их подарок… Она спокойно войдет в Центр Управления и отключит Зов. А потом…

— Снижаемся, — перебил инженера «горец». — Я засек ее флайер…

Дальнейшего не ожидал никто: из ярко-зеленой кипени внизу — за разговором никто не заметил, как «птица» пересекла Голубую Змею и углубилась на территорию бывшего укрепрайона, — вырвалось сразу несколько белых извилистых щупалец, протянувшихся к летательному аппарату. Машина ловко встала на крыло, пропуская под собой ближайшее, — желудок от неожиданности подкатился к горлу Роя, — кувыркнулась, уклонившись от другого… Но их было слишком много, и джунгли рождали все новые и новые дымные струи. Бывший каторжник понял, что это такое: автоматические зенитные установки, терпеливо ожидавшие летающую цель, очнулись от четвертьвекового сна, дождавшись того, ради чего когда-то были сделаны и запрограммированы.

— Держитесь! — крикнул Нэш, и Гаал с инженером вздрогнули: часть корпуса летающей машины вытянулась, охватив голову человека полупрозрачным коконом. — Попытаемся сесть живыми!

Флайер кувыркался в воздухе, заставляя пассажиров, втиснутых в кресла и залитых для верности целиком прозрачной упругой пленкой, прощаться с жизнью по сто раз в минуту. Он то планировал упавшим с дерева листом, то ввинчивался в воздух штопором, то скользил вверх тормашками, то творил вообще нечто невообразимое.

Но всему наступает конец.

Что-то за бортом полыхнуло ярким огнем, и прозрачный корпус с этой стороны мгновенно стал матовым. Воздушная акробатика сменилась беспорядочным падением, и Рой в полуобморочном ужасе смотрел на приближающиеся деревья.

«Это конец…» — мелькнуло в парализованном ужасом мозгу.

Страшный удар, казалось разорвавший тело на части, сознание восприняло как-то отчужденно…

* * *
«Как же интересно на том свете, — думал Рой, не открывая глаз. — Спина как болела, так и болит… А где же посланцы светлой или темной сторон? Раздумывают, куда бы меня приспособить?»

Все вокруг мягко покачивалось: воспоминание из раннего, еще неразумного детства — мамины заботливые руки, качающие колыбель… Так и чувствуется вкус материнского молока на губах…

— Рой, ты жив? — донесся откуда-то робкий голос Аллу. — Где это мы?

«Неужели непонятно?» — хотел ответить мужчина, но тут «колыбель» прекратила свое покачивание, а «пеленки» с легким шипением освободили руки и ноги.

Гаал осторожно открыл глаза: рядом, почти касаясь лица, качалась ветка дерева.

Он был жив!

Они оба были живы! Аллу, бледный, как полотно, но совершенно целехонький на вид, скорчился рядом, беззвучно шевеля губами. Их двухместное кресло стояло под могучим деревом на ворохе обломанных веток, а в плотной кроне прямо над головой зиял неряшливый прогал. Кресло медленно втягивали прозрачные отростки-щупальца. Громкий и четкий женский голос произнес что-то на непонятном языке, и прозрачный пузырь, окружающий чудесно спасенных людей, лопнул, пропуская хорошо знакомые Рою «ароматы» джунглей. Сейчас они казались ему райским благоуханием.

— Фу! — скривился инженер. — Ну и вонища!

— А чего ты хотел? — усмехнулся лейтенант, помогая приятелю подняться на ноги и попутно стряхивая с одежды суетливых полупрозрачных паучков: странное дело — он чувствовал себя сейчас лучше, чем когда они были в воздухе, — боль из спины уходила, смываемая волной бодрости. — Практически побывать на том свете и в дерьмо не окунуться? Так не бывает… Да отряхни ты с одежды эту пакость! — с отвращением отбросил он присосавшегося к руке друга паука. — Гнездо мы у них разворошили, что ли?

— Жаль Нэша, — пробормотал Аллу, отрывая от одежды цепких насекомых. — Он погиб, наверное…

— Скорее всего, — Рой покрутил головой — откуда-то доносился явственный запах горелого — и махнул рукой. — Кажется, он там упал. Бежим туда! И под ноги поглядывай — тут мины кругом могут быть!..

Мировой Свет был к ним благосклонен: им посчастливилось не задеть ни одной растяжки, не напороться на автоматический огнемет и даже не поломать ноги о выступающие из сырой земли древесные корни. Небольшая поляна, посреди которой лениво дымился вновь обретший видимость летательный аппарат, открылась им через двадцать минут.

— Нэш! — кинулись оба к неподвижно лежавшему рядом окровавленному телу, боясь прикоснуться к нему и ощутить под пальцами холод мертвого тела. — Нэш, ты жив?

— Дышит! — сообщил другу Рой, оказавшийся более решительным. — Нельзя его трогать — может быть сломан позвоночник…

— Вы живы? — глухой голос, казалось, шел из-под земли. — Рой прав: не прикасайтесь ко мне. Паучков на мне видите?

— Н-нет… — переглянулись друзья: видимо, их спаситель бредил.

— Плохо… Флайер далеко?

— Рядом.

— Там должен быть такой красный ящик… Тащите его сюда.

Красного ящика в изломанной, будто ее кто-то жевал, машине не оказалось. Но Аллу первым заметил медленно разгорающийся алым цветом и так же медленно затухающий, чтобы вспыхнуть снова, полупрозрачный предмет, на ящик никак не походящий: что-то непонятное, округлое, упругое, вроде бы даже живое.

И это «живое» имело по бокам выросты, вполне могущие сойти за ручки.

— Взяли! — скомандовал Рой, берясь за свою. — По-одняли!

Предмет оторвался от пола неожиданно легко. Правда, за ним тянулся какой-то полупрозрачный не то шланг, не то хвост, но, видимо, так и задумывалось.

— Принесли, — доложили друзья, поставив «ящик» у головы раненого. — Что делать дальше?

Тот отозвался не сразу, а когда ответил, голос его звучал слабее.

— Там на крышке отпечаток ладони… Приложите к нему мою руку…

Окровавленная пятерня легла в пятипалую выемку — цвет стал тревожно алым, а потом вдруг сменился на зеленый. Из ящика дождем хлынули уже знакомые паучки, тут же деловито принявшиеся сновать по лежащему телу. Лейтенант и инженер переглянулись.

— Все, — хрипло сказал Нэш. — Идите. Тут рядом должен быть вход в подземелье. Остановите Дону. У нас мало времени…

Крупный паук отклеился от полупрозрачной стенки, будто вылепился из нее, деловито забрался прямо на голову раненого, ступая по слипшимся от крови в неопрятную массу волосам и — тошнота подступила к горлу офицера — запустил белесые лапы-корни прямо в череп поверженного великана.

— Пойдем, — дернул его за рукав бледный в синеву Аллу. — Нам пора…

Глава 24

Друзья продвигались вперед осторожно, стараясь не касаться стен: Рой на бегу рассказал Аллу о судьбе Шкилета, сгоревшего заживо, когда случайно замкнул оголенный кабель высокого напряжения. А крошечный фонарик-ручка инженера давал слишком мало света…

Это был не тот портал, через который вышли наррку беглецы под предводительством бригадира Чачу. Рой не узнавал болотистых зарослей, подходивших в тот раз вплотную к выстланному бетонными плитами лазу в корнях гигантского дерева, но сомневаться не было причин: на вход в туннель им указал зеленый флайер, на вид совершенно целый, брошенный у самого провала в земле.

Никакого Зова Рой тоже не ощущал — лишь в самом начале мелькнуло что-то похожее, но это могло означать лишь одно: Дона уже добралась до Центра Управления и отключила защиту. А значит, у них оставалось очень мало времени, чтобы помешать ей превратить всех людей бывшей Метрополии в марионеток одной-единственной Идеи — синтеза неудачной попытки пришельцев и мертвого послания мертвых Отцов. Если вообще оставалось…

Аллу первым заметил тусклый отблеск, мелькнувший сбоку, — они вполне могли проскочить мимо туннеля, ведущего к цели. Но им повезло: свет отразился от эмблемы Слуг Света на принадлежащем теперь Рою комбинезоне.

— Осторожно, — прошептал лейтенант, снимая с предохранителя пистолет. — Она может начать стрелять на звук шагов…

Инженер в ужасе схватил друга за рукав:

— Ты же не будешь стрелять, Рой? Это же твоя сестра! Родная сестра!

— Не кричи, Аллу. Тише…

Друзья шагали на все более усиливающийся свет. Отвратительный запах разложения заполнил все вокруг. Рой вспомнил каторжников, вырвавшихся на Зов из цепочки беглецов. Похоже, они были далеко не единственными: под ногами хрустели кости — тысячи костей… И не только человеческих: лейтенант увидел у стены высохший, словно мумия, труп крупного, похожего на собаку существа.

«Неужели это голован? Они тоже слышат Зов?»

А вот и неплотно прикрытая дверь, из-за которой лился тусклый свет…

— Вы подоспели гораздо раньше, чем я ожидала. — Дона стояла у пульта, наблюдая за кривыми, мечущимися по нескольким экранам, голос ее был спокоен, и Рой почувствовал укол в сердце: они опоздали. — Подождите, я скоро освобожусь. И займусь вами, мальчики.

— Дона! Ты сошла с ума! — метнулся к пульту Аллу.

Но женщина, гибкая, словно змея, перехватила его, не дав прикоснуться к кнопкам, и, заломив руку за спину, развернула лицом к Рою. В руке ее блеснул металл — под челюсть инженера уткнулся небольшой пистолет.

— Ба-а! — улыбнулась Слуга Света. — Мой братик целится в меня из своего пистолетика… Прямо как в детстве… Разве ты станешь стрелять в свою маленькую Дону, братик?

— Рой! — крикнул Аллу, пытаясь выкрутиться из сильных рук женщины. — Передача еще не началась! Останови ее! Только не убивай! Я люблю твою сестру, Рой!

— Я польщена, мой маленький Аллу, — Дона, продолжая следить за братом, поцеловала инженера в ухо. — Когда все кончится, мой братик благословит нас.

— Прострели ей плечо!

Рой в отчаянье целился то в плечо, то в бедро сестры. Драгоценные секунды утекали, словно вода сквозь пальцы.

«Все бесполезно! — думал он, вспоминая то, что видел под Пабуду. — Комбинезон непробиваем… Только голова, только в голову… Но я же не самый лучший стрелок! Дона, маленькая Дона — прости меня!..»

— Дона, отпусти его, — сделал он последнюю попытку. — Мы не причиним тебе вреда!

— Мне? Вреда? Ты не понимаешь, о чем говоришь, братик!

Раздался резкий звук, и на пульте замигала красная лампочка.

— Стреля-я-яй, Рой!!! — закричал инженер, и лейтенант нажал на спуск…

Пуля ударила в висок женщине и отшвырнула ее на пульт. Всплеснув руками, обливаясь кровью, она соскользнула на пол и замерла, а Аллу повернулся к клавиатуре и застучал по кнопкам, будто исполняя фугу.

— Мы успели, Рой! Мы успели!

А потом рухнул на колени перед телом Доны и прижался к ее груди.

— Она жива? — лейтенант подошел и опустился на колени рядом с сестрой.

Тот лишь помотал головой, и на щеках его блеснули слезы. Рой и сам понимал, что не бывает такого безучастного взгляда у живых людей. Кровь больше не текла из простреленного виска женщины, а лицо ее вновь стало прекрасным — выражение злобной радости стекло с него, будто грязная вода. Почему-то он не испытывал скорби. Может, потому, что в мыслях давно уже похоронил родного человека?

Пальцы инженера опустили веки любимой, и теперь казалось, будто она спит. Это опять была его Дона, теперь брат узнал ее. Но в душе была лишь светлая грусть…

— Иди, Рой, — глухо произнес Аллу. — Там наш друг. И ему нужна помощь. Нужно присмотреть за ним.

— А ты?

— Я сделаю так, чтобы никто больше не смог включить эти проклятые башни, и приду к вам. Иди.

Гаал попятился к двери, не сводя глаз со скорбящего друга.

— Он и в самом деле так прекрасен? — спросил Даар, не поднимая лица.

— Кто?

— Мировой Свет.

— Он ослепителен! Ты еще увидишь его, Аллу! Мы поднимемся выше облаков на летающей машине и… и…

— Конечно, конечно… Ступай, Рой… Рой!

— Да, Аллу.

— Нет, ничего. Иди быстрее. Вдруг с Нэшем что-нибудь не так.

— Не задерживайся, Аллу.

— Да-да, конечно… — инженер выглядел рассеянным.

Рой бежал прочь, словно за ним неслись все демоны ада…

* * *
— Ну что там? — «горец» уже не лежал, а сидел, прислонясь спиной к искореженному аппарату, голова его была покрыта чем-то вроде пушистого мха, такие же шевелящиеся белесые нити покрывали руки и часть обнаженной груди. — Вы успели?

— Да, все кончено. — Рой опустился на траву и сжал голову ладонями: он чувствовал себя полностью опустошенным, будто только что взбежал на вершину Андак-Огу с полной выкладкой. — Аллу сейчас блокирует центр управления, чтобы никто больше…

— Что? — подался вперед Нэш. — Его нельзя испортить! Его можно лишь уничтожить!

Словно в ответ на его слова почва содрогнулась мучительной судорогой, раздался низкий звук, будто вздохнул сам Саракш, и в воздух из-за деревьев поднялся высокий дымный столб, развернувшийся в высоте грибовидным облаком. Еще через мгновение пришла жаркая волна, хлестнувшая по лицу раскаленным кнутом, осыпавшая дождем сорванных листьев и веток…

* * *
Космический корабль материализовался, как и положено призраку, из ничего, из сгустившегося воздуха. Какое-то мгновение — и на поляне, засыпанной листвой, возвышалась курящаяся паром треугольная громадина, похожая на выросший из-под земли снежный пик в миниатюре. Щелкнула, лопаясь, перепонка люка, и поляна заполнилась людьми.

— Олег, ты как? — тормошили сидящего у разбитого флайера «горца» здоровяки, похожие, как близнецы, — очень разные близнецы. — Мы получили сигнал бедствия от твоего кибер-доктора…

— Все в порядке, — отмахивался от друзей раненый.

— Но ты же чуть не погиб! У тебя было повреждение…

— «Чуть» не считается, — отталкивал руки «близнецов» Нэш, с тревогой глядя на замершего у края поляны без движения Роя.

— Как ты? — отодвинул сочувствующих еще один великан, постарше на вид.

— Порядок, Максим, — пожал здоровым плечом раненый. — Бывало и хуже.

— Аккуратненько подняли его — и на корабль, — распорядился Максим. — Сейчас стартуем. Не на Землю, не на Землю, успокойся! Но подлатать тебя смогут только на орбите. Экселенц распорядился. Здесь сейчас становится неспокойно.

— Что случилось?

— Просветленные будто сошли с ума, — отвернулся Камерер. — Эпидемия самоубийств, общая истерика… Да и вообще… Очень напоминает то, что было после взрыва телецентра.

— Поднесите меня к нему, — указал Олег на стоящего на коленях человека.

— Кто это?

— Это тот, кто исправил ваши с Экселенцем ошибки, — лица раненого не было видно из-под «повязки», но Максим понял, что тот саркастически улыбается. — И потерял при этом друга. И сестру… Оставьте нас одних.

Нэш опустился на траву рядом с Роем — ему тяжело было сидеть.

— Это твои друзья? — безучастно шевельнул губами человек с седыми висками.

— Да, они прилетели за мной.

— Счастливого пути.

— Если хочешь, полетим с нами.

Рой молчал, не глядя на раненого. Он не отрывал глаз от медленно расплывающегося дымного гриба, распухшего до ужасающих размеров.

— Мы можем доставить тебя, куда ты пожелаешь.

— Не нужно. Я остаюсь здесь. Мне многое еще предстоит сделать.

— Но ты не сможешь ничего сделать в одиночку! Знаешь, у нас в народе говорят: один в поле — не воин.

— У нас в народе такого не говорят, — Рой поднялся на ноги. — У нас сражаются и в одиночку.

— Олег! — донеслось от корабля.

— Тебе пора.

Великаны, стараясь не смотреть на щуплого по сравнению с ними человека в белом, подняли своего собрата и понесли к кораблю. А тот молча смотрел им вслед, и его лицо не выражало никаких чувств.

— Я еще вернусь! — приподнялся на руках несущих его товарищей Олег. — Я помогу тебе…

Рой молчал.

Он не сказал ни слова, пока корабль не истаял, как призрак, унося в своем чреве пришельцев от другого Мирового Света.

Он остался один.

Один в поле…


Щелково, январь — февраль 2011 г.


Оглавление

  • ЧАСТЬ 1 СОЛДАТ
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  • ЧАСТЬ 2 КАТОРЖНИК
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  • ЧАСТЬ 3 БЕГЛЕЦ
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  • ЧАСТЬ 4 ОДИН В ПОЛЕ
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24