Эмиль Золя
Праздник в Коквилле
I
Коквилль — небольшая деревушка в двух лье от Гранпорта, приютившаяся в скалистом ущелье.
Прекрасный песчаный берег расстилается перед лачугами, которые прилепились сбоку к нижнему склону утеса, словно ракушки, оставленные приливом.
Если подняться на холмы Гранпорта и держать все влево, на западе можно отчетливо различить желтую гладь песчаного берега, похожую на поток золотой пыли, извергнутый разверстой пастью скалы. Человек дальнозоркий может рассмотреть даже дома, словно ржавчина пятнающие камень, и голубоватый след дыма из труб, который тянется до самого гребня огромного скалистого ската, загораживающего небо.
Коквилль — ужасная дыра. Еще ни разу не удалось ему довести число своих жителей до двухсот. Деревня расположена у порога ущелья, которое открывается к морю и, врезаясь в глубь материка, образует такие неожиданные повороты и крутые спуски, что в экипаже здесь почти нельзя проехать. Это делает невозможным какие-либо сношения с этим уголком края. Он оторван до такой степени, что кажется, будто соседние деревушки находятся от него за сотню лье.
С Гранпортом жители тоже сообщаются исключительно морским путем. Почти все они рыбаки, кормятся от океана и ежедневно возят рыбу в Гранпорт на лодках. Крупная посредническая фирма Дюфё покупает их улов оптом.
Дядюшка Дюфё умер несколько лет назад, но вдова Дюфё продолжает дело. Она попросту наняла приказчика, г-на Мушеля, высокого белокурого парня, на которого и возложила обязанность объезжать берег и вести переговоры с рыбаками. Только этот Мушель и связывает Коквилль с цивилизованным миром.
Коквилль достоин пера историка. Есть основания предполагать, что еще в незапамятные времена деревня была основана семьей Маэ, которая поселилась у подножия утеса и постепенно разрослась.
Эти Маэ сначала, должно быть, сильно процветали, вступая в брак только с членами своего рода: в течение ряда веков здесь встречаются только Маэ.
Позднее, в царствование Людовика XIII, в Коквилле появляется некто Флош. Откуда он, собственно, явился, никто достоверно не знает.
Флош женился на одной из Маэ, и с этого момента пошли чудеса: Флоши в свою очередь начали процветать и так размножились, что поглотили Маэ, род которых, наоборот, уменьшился, а богатства постепенно перешли в руки пришельцев. Вероятно, Флоши принесли с собой новую кровь и более сильный организм, и их натура легче приспосабливалась к этому суровому краю вольных ветров и открытого океана.
Во всяком случае, теперь Флоши — хозяева Коквилля.
Разумеется, такое перемещение, количественное и имущественное, не обошлось без тяжелых потрясений. Маэ и Флоши испытывают отвращение друг к другу. Между ними лежит вековая ненависть. Несмотря на упадок, Маэ сохранили гордость древних завоевателей. Они основатели, предки. Они с презрением говорят о первом Флоше, об этом нищем и бродяге, которого они приняли к себе из милости. Они никогда не перестанут сокрушаться о том, что отдали ему одну из своих дочерей.
Их послушать, так порожденное этим Флошем потомство— сплошь развратники и воры: ночью они делают детей, а днем вожделеют к чужому богатству.
Нет таких оскорблений, которыми бы Маэ не осыпали могучее племя Флошей, когда их охватывало горькое чувство злобы обнищавших, оскудевших родом дворян, видящих, как растет буржуазия, завладевшая их рентой и замками.
А Флоши, само собой разумеется, нагло торжествуют.
Они пользуются своим положением, зубоскалят насчет древнего племени Маэ и клянутся прогнать его из деревни, если оно не покорится.
Маэ для них лишь несчастные горемыки, которым следовало бы починить свои лохмотья, а не щеголять ими.
Таким образом, Коквилль стал добычей двух кровожадных партий, и можно было подумать, что сто тридцать человек его обитателей решили пожрать пятьдесят остальных по той простой причине, что сила на их стороне.
У борьбы двух династий не бывает иной истории.
В числе прочих ссор, потрясавших за последнее время Коквилль, упоминается вражда двух братьев, Фуасса и Тюпэна, и шумные драки в семействе Рыжего.
Надо сказать, что все обитатели деревни получили какое-нибудь прозвище. Впоследствии эти прозвища превратились в фамилии, иначе трудно было бы разобраться в постоянных скрещиваниях Флошей и Маэ.
Дед Рыжего, несомненно, был огненным блондином. Прозвища же «Фуасс» и «Тюпэн» были даны по никому неизвестному поводу, так как многие клички со временем потеряли свой первоначальный смысл.
У старой Франсуазы, разбитной бабы, которая, несмотря на свои восемьдесят лет, до сих пор еще жива, родился от одного из Маэ сын Фуасс. Овдовев, она вышла вторично, за Флоша, и родила Тюпэна.
Отсюда возникла вражда двух братьев, которую к тому же сильно подогревал вопрос о наследстве.
Что касается Рыжего, то нещадные драки происходили у него от ревности: Рыжий обвинял свою жену Марию в том, что она ему изменяет с одним из Флошей, плотным черномазым верзилой Бризмоттом. Рыжий дважды бросался на Бризмотта с ножом, рыча, что проткнет. ему живот.
Рыжий, маленький нервный человечек, был страшно свиреп.
Но сейчас не ярость Рыжего и не споры Тюпэна с Фуассом разжигали страсти в Коквилле.
Всеобщее волнение объяснялось другим: двадцатилетний мальчишка Дельфин из рода Маэ дерзнул полюбить красавицу Марго, дочь Хвоста, местного мэра и первого богача среди Флошей.
Хвост был личностью весьма примечательной. Прозвище свое он получил потому, что его отец в царствование Луи-Филиппа все еще продолжал со стариковским упрямством перевязывать себе волосы, как требовала мода его юности.
Так вот, в Коквилле имелось всего две больших лодки. Обладателем одной из них — лучшей, еще совсем новой и крепкой в море, которая носила название «Зефир», — являлся Хвост.
Другая лодка, «Кит», — гнилое дозорное суденышко, — принадлежала Рыжему. Матросами у него были Дельфин и Фуасс; тогда как Хвост возил с собой Тюпэна и Бризмотта.
Матросы Хвоста только и знали, что спали и осыпали презрительными насмешками «Кита».
— Этот деревянный башмак, — говорили они, — в один прекрасный день расползется под ударом волны, как пригоршня грязи.
Когда Хвосту стало известно, что этот негодник Дельфин, юнга с «Кита» позволяет себе волочиться за его дочкой, он влепил Марго две хорошие оплеухи — без всякого повода, просто в виде предостережения, чтобы она не вздумала когда-либо стать женой Маэ.
Взбешенная Марго громко заявила, что она немедленно же передаст эту пару затрещин Дельфину, если он посмеет еще раз потереться возле ее юбок. Девушке было досадно, что ее поколотили из-за мальчишки, которому она даже ни разу не взглянула в лицо.
Марго в свои шестнадцать лет была сильна, как мужчина и, прекрасна, как знатная дама. Она слыла за девушку, которая обращается со своими вздыхателями очень надменно и сурово.
Теперь, когда вы узнали все: и о двух пощечинах, и о дерзости Дельфина, и о гневе Марго, вам станут понятны причины бесконечных коквилльских пересудов.
Однако некоторые поговаривали, что в глубине души Марго вовсе уже не так сердилась, видя, как вертится возле нее Дельфин.
Дельфин был небольшого роста, с золотистой от морского загара кожей, с гривой кудрявых белокурых волос, которые лезли ему на глаза и сзади спускались на самую шею. Несмотря на тонкую фигуру, он был очень силен и мог поколотить человека втрое толще себя. В деревне болтали, что он иногда исчезал и проводил ночь в Гранпорте. Это давало девушкам повод называть его оборотнем и обвинять в «разгульной жизни», — под этим туманным выражением явно подразумевались всякого рода неведомые наслаждения.
Марго, говоря о Дельфине, всегда не в меру горячилась.
А он улыбался про себя, прищурив на нее узкие блестящие глаза, и меньше всего придавал значения ее пренебрежению и запальчивости.
Он то проходил под самой дверью ее дома, то, крадучись, скользил вдоль кустарника и стерег ее целыми часами, с терпением и хитростью кошки, подстерегающей синицу.
И когда она внезапно замечала его возле себя — порой так близко, что его присутствие угадывалось по теплоте дыхания, — он не пытался убежать. Лицо его принимало такое грустное и нежное выражение, что она невольно останавливалась, задыхаясь от смущения, и о своем гневе вспоминала лишь тогда, когда Дельфин был уже далеко.
Если бы отец увидел ее в этот момент, он наверняка дал бы ей еще одну оплеуху.
Так дальше не могло продолжаться.
Она напрасно божилась, что в один прекрасный день Дельфин получит от нее обещанную пару пощечин; когда он был тут, ей никак не удавалось улучить момент, чтобы их влепить,
И нашлись люди, которые заговорили, что не к чему ей столько болтать об этих пощечинах, ведь счет-то им она ведет в конце концов сама!
Тем не менее никто не высказывал предположения, что она станет когда-нибудь женой Дельфина. Ее нерешительность объясняли снисходительностью кокетливой девушки. Ну, а что касается брака с одним из Маэ, нищим мальчишкой, у которого вряд ли найдется даже полдюжины рубашек, чтобы внести свою долю в хозяйство, — подобная свадьба показалась бы всем чудовищной.
Злые языки намекали, что Марго не прочь погулять с Дельфином, но уж замуж за него она не пойдет наверняка.
Богатая девушка имеет право развлекаться, как ей вздумается; но если у нее голова на плечах — глупостей она не наделает.
В конце концов весь Кджвилль заинтересовался авантюрой, гадая, как повернется дело: или Дельфин получит свои две пощечины, или Марго уступит и где-нибудь в укромном углублении скалы позволит ему расцеловать себя в обе щеки. Любопытно будет взглянуть.
Одни стояли за пощечины, другие — за поцелуи. Коквилль волновался.
Лишь двое из всей деревни, священник и полевой сторож, не склонялись ни на сторону Маэ, ни на сторону Флошей.
Полевой сторож, — никто не знал его имени, а прозывали его Императором, вероятно потому, что он вышел из служивых царствования Карла X, — был высокий, сухой человек. Ему в сущности никогда не приходилось всерьез оберегать здесь общественные владения, ибо скалы были голы, а ланды — пустынны.
Некий супрефект, который ему когда-то покровительствовал, создал для него эту синекуру, и теперь, никем не тревожимый, он спокойно тратил здесь свои годы и крохотное жалованье.
Что касается аббата Радигэ, то он принадлежал к тем недалекого ума священникам, от которых епархия стремится поскорее избавиться, законопатив их в какую-нибудь грязную дыру.
Он вел жизнь честного крестьянина, вскапывал свой крохотный садик, отвоеванный у скалы, курил трубку и наблюдал, как растет его салат. За ним водился единственный грешок, он которого он старался всеми силами освободиться: будучи лакомкой по природе, он частенько поедал макрели и выпивал сидру больше, чем мог вместить.
Вместе с тем аббат Радигэ был истинным отцом для своих прихожан. Чтобы доставить ему удовольствие, они время от времени являлись в церковь послушать мессу.
Священник и полевой сторож долго держались в стороне. Но, наконец, пришлось вмешаться в дело даже им: теперь Император взял сторону Маэ, а аббат начал поддерживать Флошей. Отношения осложнились еще больше.
Жизнь Императора проходила с утра до вечера в безделье, от скуки он занимался только тем, что считал выходившие из Гранпорта лодки. Занятие это утомило его, и он решил взять на себя функции сельской полиции.
Стать приверженцем Маэ заставил его тайный инстинкт общественной безопасности. Император начал теперь брать сторону Фуасса против Тюпэна, пытался захватить на месте преступления Бризмотта и жену Рыжего и особенно старательно закрывал глаза на Дельфина, когда тот проскальзывал во двор к Марго.
Но самое неприятное было то, что его вмешательство приводило к крупным ссорам между ним и Хвостом — деревенским мэром и его непосредственным начальником.
Уважая дисциплину, полевой сторож выслушивал упреки мэра, но затем снова поступал по своему усмотрению, и это дезорганизовало общественную власть Коквилля. Всякого, кто проходил мимо сарая, на котором красовалась вывеска «Мэрия», сразу оглушали громкие пререкания.
В другом лагере действовал аббат Радигэ, примкнувший к торжествующим Флошам, и они буквально засыпали его восхитительной макрелью. Аббат втихомолку поощрял сопротивление жены Рыжего и грозил Марго адским пламенем, если она позволит Дельфину хоть пальцем до себя коснуться.
Одним словом, наступила полная анархия: армия возмутилась против гражданских властей, религия стала пособницей утех буржуазии, целый народ численностью в сто восемьдесят человек начал сам себя пожирать в этой дыре, перед лицом необозримого моря и беспредельного неба. Во взбудораженном Коквилле только один Дельфин сохранял свой смех влюбленного парня, которому наплевать на все, лишь бы Марго принадлежала ему.
Он ловил девушку, как ловят в силки зайца. Несмотря на свой несколько странный вид, он был очень рассудителен и предпочитал повенчаться в церкви — тогда блаженство будет длиться вечно.
Однажды вечером, на тропинке, где Дельфин ее подстерегал, Марго решилась, наконец, поднять на него руку. Но она так и замерла, вся залившись румянцем, потому что, не дожидаясь удара, Дельфин схватил эту грозящую ему руку и начал неистово целовать.
Заметив, что она дрожит, он прошептал:
— Я люблю тебя. Хочешь быть моей?
— Никогда! — возмущенно крикнула она.
Он пожал плечами и сказал спокойно и нежно:
— Не говори так... Нам будет очень хорошо вместе. Увидишь, как хорошо.
II
Погода в то воскресенье стояла ужасная: налетела одна из тех внезапных сентябрьских гроз, когда на скалистых берегах Гранпорта бешеные бури словно срываются с цепи.
К вечеру в Коквилле заметили потерпевшее бедствие судно, его уносило ветром. Но уже стемнело, и о подаче помощи даже нечего было думать.
Еще накануне «Зефир» и «Кит» были отведены в небольшую естественную бухту влево от пляжа, между двумя гранитными мелями.
Ни Хвост, ни Рыжий не дерзали выйти в море. Хуже всего было, конечно, то, что тогда же, в субботу, представитель вдовы Дюфё, г-н Мушель, взял на себя труд явиться к ним собственной персоной, чтобы уговорить рыбаков серьезно приняться за лов. Он даже пообещал им премию, — ведь если они пропустят прилив, рынок начнет жаловаться.
Итак, в воскресенье вечером, укладываясь спать под грохот шквала с дождем, весь Коквилль чувствовал себя не в духе и ворчал:
— Вот уж вечная история! Заказы приходят тогда, когда море прячет свою рыбу.
Говорили в деревне и о судне, пронесенном мимо ураганом, которое наверняка уже покоится под водой.
На следующий день, в понедельник, тучи все еще закрывали небо. Ветер несколько ослабел, но море продолжало вздыматься, ворчать и не хотело успокоиться.
Вскоре ветер утих совершенно, однако волны и не думали прекращать свою яростную игру. Несмотря ни на что, обе лодки вышли после полудня в море. К четырем часам «Зефир» вернулся, ничего не поймав.
Пока матросы Тюпэн и Бризмотт отводили лодку в маленькую бухту, обескураженный Хвост, стоя на берегу, грозил океану кулаком.
— А тут еще этот Мушель висит над душой!..
Здесь же стояла и Марго, окруженная доброй половиной коквилльцев. Она смотрела на последнюю бурную зыбь и вполне разделяла, злобу отца против моря и неба.
Кто-то спросил:
— А где же «Кит»?
— Там, за мысом, — ответил Хвост. — Счастье, если этот скелет вернется нынче невредимым.
Преисполненный презрения, он во всеуслышание заявил, что так рисковать собственной шкурой хорошо только для Маэ: когда за душой нет ни гроша, можно и подохнуть. Сам же он предпочитает лучше нарушить данное г-ну Мушелю слово.
А Марго тем временем зорко вглядывалась в скалистый мыс, за которым скрывался «Кит».
— Отец, — вдруг спросила она, — разве они что-нибудь поймали?
— Они? — воскликнул Хвост. — Ровнешенько ничего.
Заметив, что Император посмеивается, он сразу успокоился и прибавил тише:
— Не знаю, поймали ли они что-нибудь сейчас... но так как у них никогда не бывает улова...
— А нынче они, быть может, все-таки что-то поймали, — со злостью бросил Император. — По-видимому, так оно и есть!
Мэр запылал гневом и уже готовился резко возразить, но появление аббата Радигэ заставило его утихомириться.
Аббат только что видел «Кита» с церковной кровли. Лодка, по-видимому, забрасывает сеть на крупную рыбу.
При этой новости Коквилль заволновался. Собравшаяся на берегу толпа состояла из Маэ и Флошей. Одни желали лодке возвратиться с небывалым уловом, другие высказывали надежду, что она вернется ни с чем.
Вся выпрямившись, Марго не отрывала глаз от моря.
— Вот они, — сказала она вдруг.
В самом деле, из-за мыса показалось какое-то черное пятно. Оно плясало на воде, словно пробка, и все на него смотрели.
Только Император не мог разглядеть это черное пятно. Нужно быть прирожденным коквилльцем, чтобы на таком расстоянии распознать «Кита» и тех, кто был на нем.
— Погодите! — продолжала Марго. Она была самая дальнозоркая на всем берегу. — Фуасс и Рыжий гребут... Малыш стоит на носу.
Малыш — это был Дельфин. Ей не хотелось называть его по имени.
Теперь все стали следить за ходом «Кита», стараясь себе объяснить странные его движения. Священник был прав: лодка, казалось, закидывала сеть наперерез бегущей впереди рыбе. Это изумило всех. Император утверждал, что у них сорвало сеть. А Хвост кричал, что они бездельники и просто развлекаются. Не тюленей же они ловят в самом деле!
Флошам эта шутка показалась забавной. Вконец возмущенные Маэ заявили в ответ, что, как бы там ни было, Рыжий — смельчак: он рискует собственной шкурой, тогда как другие предпочитают при малейшем ветерке сидеть на суше.
В воздухе раздались звуки пощечин. Снова пришлось вмешаться аббату Радигэ.
— Что же это с ними наконец? — недоумевающе заметила Марго. — Опять они ушли!
Взаимные угрозы сразу прекратились. Все шарили глазами по горизонту.
«Кит» снова скрылся за мысом. На этот раз забеспокоился сам Хвост. Он никак не мог объяснить, что значат подобные маневры, и выходил из себя при одной мысли, что Рыжий, может быть, и в самом деле ловит рыбу.
Никто не уходил с берега, хотя ничего интересного уже не происходило. Люди оставались на месте почти два часа в ожидании лодки, которая то появлялась, то снова исчезала, Наконец она вовсе перестала показываться.
С яростью в душе Хвост молча желал ей всяких ужасов, а вслух объявил, что она наверняка затонула. А так как здесь присутствовали жена Рыжего и Бризмотт, он игриво посмотрел в их сторону и хлопнул по плечу Тюпэна, как бы утешая его в потере брата, Фуасса.
Но Хвосту сразу стало не до смеха, как только он взглянул на свою Марго. Она как будто выросла на глазах и стояла молча, устремив глаза вдаль. Может быть, тут дело в Дельфине?
—- Чего уставилась? — буркнул он. — Марш домой!.. Берегись, Марго!..
Она не шевельнулась. Потом вдруг сказала:
— А! Вот они.
Раздались изумленные возгласы. Марго — а глаза у нее были хорошие — клялась, что в лодке нет ни души. Ни Рыжего, ни Фуасса, никого!
«Кит» казался всеми покинутым и несся по ветру, повертываясь то одним, то другим бортом, К счастью, поднявшийся восточный бриз толкал его по направлению к земле, но он двигался такими своеобразными скачками, от которых его кидало то вправо, то влево.
Тогда на берег спустился весь Коквилль. Все сзывали друг друга. В домах не оставалось ни одной девчонки, чтобы присмотреть за обедом.
Очевидно, произошла какая-то катастрофа, нечто необъяснимое и странное, от чего мутился ум.
Мария, жена Рыжего, после минутного раздумья решила, что ей пора разразиться слезами. Тюпэну же удалось принять лишь слегка огорченный вид.
Маэ принялись сокрушаться, а Флоши старались сохранить собственное достоинство.
Марго села, словно у нее сразу подломились ноги.
— Ты, кажется, все еще продолжаешь пялиться?! — крикнул Хвост, наткнувшись на нее.
— Я устала, — просто ответила девушка.
Она обернулась лицом к морю, сжала руками щеки и, прикрывая глаза кончиками пальцев, пристально смотрела из-под них на лодку, которая, словно пьяная, с добродушным видом продолжала покачиваться на волнах.
Между тем предположения сыпались одно за другим.
— Уж не свалилась ли эта тройка в воду? И неужели же сразу все трое?
Это казалось неправдоподобным. Сколько Хвост ни уверял, что «Кит» треснул, как протухшее яйцо, лодка продолжала держаться на воде. Все пожимали плечами.
Потом, как будто это было дело уже решенное и три человека действительно погибли, Хвост вспомнил о своем звании мэра и заговорил по поводу формальностей.
— Ах, оставьте! — воскликнул Император. — Кто же так глупо погибает? Если бы они свалились в море, маленький Дельфин давно уже был бы здесь!
Коквилльцам пришлось согласиться, что Дельфин и впрямь плавает, как селедка.
Но куда могли деваться эти люди?
Раздались крики: «Говорю тебе, что это так!..» — «А я говорю, что нет!..» — «Слишком глупо...» — «Сам ты глуп!» Дело дошло до оплеух.
Аббату Радигэ пришлось взывать о примирении, а Император принялся расталкивать толпу, чтобы восстановить порядок.
Между тем лодка продолжала медленно плясать на глазах толпы. Она кружилась, словно издеваясь над людьми. Прилив подталкивал ее, заставляя приветствовать землю долгими, размеренными реверансами. Лодка как будто сошла с ума. Марго, сжимая руками щеки, не спускала с нее глаз.
Из бухты, навстречу «Киту», выехал кто-то на челноке. Это был Бризмотт. По-видимому, он горел нетерпением первым принести точные сведения жене Рыжего.
Все коквилльцы тотчас впились в него глазами.
— Ну, что? Видно ему что-нибудь?..
«Кит» приближался к Бризмотту все с тем же загадочным видом гуляки. Наконец все разглядели, что Бризмотт встал и заглянул в лодку. Ему удалось ее остановить.
Толпа затаила дыхание.
И вдруг Бризмотт разразился хохотом.
Вот так сюрприз! Чему он так обрадовался?
— Да ну же! Что случилось?! — яростно кричали ему с берега.
Но Бризмотт не отвечал и только сильнее заливался смехом, показывая жестом, что все сейчас увидят и сами... Затем, привязав «Кита» к челноку, он повел его на буксире.
Совершенно неожиданное зрелище ошеломило Коквилль.
Рыжий, Дельфин и Фуасс, с разинутыми ртами, лежали врастяжку на дне лодки. Они храпели во всю мочь и были мертвецки пьяны. Тут же валялся небольшой бочонок с вышибленным дном. Вероятно, когда они его выловили в море, он был полон. Сначала, должно быть, решили только попробовать его содержимое, но, видимо, оно оказалось так вкусно, что они выпили все, лишь около литра утекло на дно лодки и смешалось там с морской водой.
— Ах, свинья! — грубо крикнула жена Рыжего, сразу перестав хныкать.
— Нечего сказать, хороший улов! — сказал Хвост с подчеркнутой брезгливостью.
— Ба! — ответил Император. — Каждый ловит, что может. Эти хоть бочонок выловили, а другие и вовсе ничего не поймали.
Его слова задели мэра за живое, и он умолк.
Коквилль шумел. Теперь все понятно. Когда лодка пьяна, она пляшет не хуже человека. А у этой и впрямь брюхо полно водки.
— Вот негодница!.. Экий номер выкинула. Выписывала кренделя в океане, словно пьяница, который не узнает собственного дома.
Коквилль и сердился и хохотал. Маэ находили происшествие смешным, а Флоши — отвратительным.
Все окружили «Кита». Каждый вытягивал шею и таращил глаза, торопясь поглядеть на спящих гуляк, которые выставили напоказ свои пьяные рожи, нимало не смущаясь, что на них смотрит вся деревня.
Брань и смех их ни капли не тревожили. Рыжий не слышал жены, которая обвиняла его, что все выпил именно он. Фуасс не чувствовал злобных пинков в бок, которыми награждал его Тюпэн.
Что касается Дельфина, он был красив и пьяный, его белокурые волосы обрамляли розовое, утопающее в блаженстве лицо.
Марго поднялась с места и молча сурово разглядывала «Малыша».
Кто-то крикнул:
— Надо их уложить в постель!
Но в эту минуту Дельфин открыл глаза и обвел толпу восхищенным взглядом. На него со всех сторон посыпались вопросы. Их горячность слегка ошеломила его, тем более что он все еще был пьян.
— Как было? — лепетал он. — Маленький бочонок... Рыбы нет... Вот мы и взяли бочонок...
Дальше этого он не шел и только прибавлял к каждой фразе:
— Очень вкусно...
— Но что же там было, в вашем бочонке? — спрашивали его с ожесточением.
— Ах, я не знаю... Это было очень вкусно.
Коквилль буквально сгорал от любопытства. Все совали нос в лодку и сопели во всю мочь.
По единодушному мнению, пахло водкой, но какой — никто не знал.
Император, который хвалился, что пивал все, что только может пить человек, заявил: «Надо посмотреть», и с важным видом зачерпнул в пригоршню немного жидкости со дна лодки.
Толпа моментально притихла. Все ждали.
Но Император отхлебнул глоток и покачал головой, словно не вполне распробовав. Глотнул еще раз-другой, и на лице его появилось смущение, беспокойство, удивление.
Он был вынужден заявить:
— Не знаю... Вот потеха, право!.. Не будь морской воды, я, конечно, узнал бы... Честное слово, забавно!..
Все переглянулись. Их поразило то, в чем Император не рискнул сознаться даже себе самому.
Коквилльцы с уважением посматривали на пустой бочонок.
— Очень вкусно, — еще раз повторил Дельфин, словно издеваясь; потом, указав широким жестом на море, прибавил— Если вам хочется, там есть еще... Я видел... Маленькие бочонки... маленькие бочонки... маленькие бочонки...
Он как будто баюкал себя, повторяя эти слова нараспев, а сам кротко смотрел на Марго, которую только сейчас заметил.
Она в бешенстве замахнулась рукой, будто, собираясь дать ему пощечину.
Но он даже не мигнул и, с нежностью глядя на нее, ждал удара.
Аббат Радигэ, заинтригованный неведомым ему лакомством, тоже опустил палец на дно лодки и пососал его.
Но, так же как Император, только покачал головой: «Нет, нет, он совсем не знает, что это такое!.. Что-то очень странное».
Все сошлись на одном: бочонок, несомненно, с того судна, которое, попав в беду, подавало сигналы в воскресенье вечером.
Английские суда часто провозили в таком виде груз вин и водок в Гранпорт.
Постепенно день начал бледнеть, и народ мало-помалу разошелся.
Остался только Хвост. Он был весь во власти какой-то тайной мысли, терзавшей его.
Он остановился в последний раз послушать Дельфина, который, пока его уносили, все повторял своим певучим голосом:
— Маленькие бочонки... маленькие бочонки... маленькие бочонки.... Если хотите, там есть еще...
III
За ночь погода совершенно переменилась.
Когда на другой день Коквилль пробудился, солнце ярко светило, а море расстилалось без единой морщинки, как огромный кусок зеленого атласа.
Стояла осенняя жара.
Первым в деревне поднялся Хвост, еще весь под впечатлением ночных видений.
Вид у него был угрюмый. Он заявил, что надо все-таки удовлетворить г-на Мушеля, и немедленно вместе с Тюпэном и Бризмоттом ушел в море, не забыв пригрозить Марго, что пересчитает ей ребра, если она не будет вести себя как следует.
Когда «Зефир» выходил из бухты, «Кит» еще тяжело покачивался на своей стоянке, и рыбаки слегка потешались на его счет:
— Ну, а нынче, к примеру, шалишь!.. Пьянчужки спят мертвецким сном!
Как только «Зефир» вышел в открытое море, Хвост закинул сеть, затем отправился взглянуть на свои верши, похожие на обычные, только подлиннее. В них ловились преимущественно лангусты и барвена. Но, хотя море было спокойно, он тщетно осматривал их одну за другой: они были пусты. Только на дне последней, словно в насмешку, он нашел небольшую макрель и с яростью выбросил ее обратно в море. Прямо рок какой-то: по целым неделям рыба обходила Коквилль, и именно тогда, когда г-н Мушель выражал желание ее получить...
Час спустя Хвост вытянул сеть обратно, но в ней оказался только пучок водорослей. Хвост сжал кулаки и выругался.
На море царила безмятежная тишина; ленивое, сонное, оно раскинулось под синим небом, словно огромный парчовый покрое.
И это еще больше злило мэра.
«Зефир» скользил лениво и мягко, без малейшей качки.
Хвост еще раз закинул сеть и решил вернуться домой. После полудня надо еще раз заглянуть сюда, и он разразился грозными проклятьями по адресу господа бога и всех его святых.
Тем временем Рыжий, Фуасс и Дельфин продолжали спать. Их удалось поднять только к завтраку. Они ничего не помнили, но были уверены, что угостились чем-то необыкновенным и совершенно им неведомым.
После полудня все трое собрались у бухты. Теперь, когда они снова обрели здравый рассудок, Император сделал попытку расспросить их как следует.
— Может быть, это было похоже на водку с лакрицей? Или на подслащенный и пережженный ром?
Они говорили то да, то нет.
Судя по их ответам, Император заподозрил, что то была вишневая наливка, но поклясться, что это именно так, он бы не решился.
В тот день у Рыжего и его людей слишком еще болели бока, чтобы отправиться на рыбную ловлю. К тому же они узнали, что поутру Хвост напрасно выходил в море, и потому поговаривали, что осмотр верш следует отложить до завтра.
Все трое сидели на камнях, глядя на возраставший прилив. У них не разгибалась спина, вкус во рту был скверный и все время клонило ко сну.
Вдруг Дельфин очнулся. Он вскочил на камень и, устремив глаза вдаль, воскликнул:
— Взгляните-ка, хозяин!.. Вон туда!..
— Что там еще? — спросил Рыжий, потягиваясь.
— Бочонок.
Рыжий и Фуасс сразу очнулись и горящими глазами стали шарить вдоль горизонта.
— Где ты видишь, мальчуган? Где он, бочонок? — бормотал взволнованный хозяин.
— Там... налево!.. Вон та черная точка!
Но остальные ничего не видели.
Наконец у Рыжего вырвалось:
— Клянусь богом!
Он только теперь заметил бочонок — круглый, как иллюминатор, в прозрачной воде, под косыми лучами заходящего солнца.
И он бросился к лодке, а за ним Дельфин и Фуасс, которые бежали так, что пятками задевали себя по заду и камни катились у них из-под ног.
«Кит» уже вышел из бухты, когда весть о том, что в море показался бочонок, разнеслась по Коквиллю, Дети и женщины помчались к берегу с криком:
— Бочонок! Бочонок!
— Видите? Его несет течением к Гранпорту.
— Ах, да!.. Налево... бочонок... Идите же скорее!
И мужчины кубарем летели со своей скалы, дети катились колесом, а женщины, чтобы не отстать, подбирали на ходу юбки обеими руками.
Вскоре, как и накануне, вся деревня собралась на берегу.
Марго появилась на минуту и со всех ног кинулась к дому предупредить отца, спорившего с Императором по поводу какого-то протокола.
Наконец вышел и Хвост. Он был бледен и говорил полевому сторожу:
— Оставьте меня в покое! Это Рыжий насмех подослал вас ко мне. Ну, так он ничего не получит, увидите.
Заметив «Кита», который ушел уже на триста метров вперед и греб по направлению к черной точке, колыхавшейся вдали, Хвост разозлился еще больше. Он пихнул Тюпэна и Бризмотта в лодку и вышел из бухты, не переставая повторять:
— Нет, они его не получат! Сдохну, а не дам!
И вот перед коквилльцами предстало захватывающее зрелище яростного состязания между «Зефиром» и «Китом».
«Кит», заметив, что другая лодка покидает бухту,, понял опасность и начал убегать изо всех сил. Он ушел вперед на четыреста метров. Но шансы все же оставались неравными, так как «Зефир» был легче и быстроходнее.
Волнение на берегу достигло своей высшей точки. Маэ и Флоши, инстинктивно разделившись на две группы, страстно следили за перипетиями борьбы. Каждая стояла за свою лодку.
Вначале преимущество было на стороне «Кита».
Но когда «Зефир» изо всех сил устремился вперед, все увидели, что он мало-помалу нагоняет.
«Кит» сделал последнее усилие, и ему удалось на несколько минут удержать прежнее расстояние. Затем оно снова сократилось: «Зефир» с необычайной быстротой догонял «Кита».
С этого момента всем стало ясно, что обе лодка должны встретиться где-то поблизости от бочонка. Победа будет зависеть от обстоятельств, от малейшей оплошности состязающихся.
— «Кит»! «Кит»! — закричали Маэ.
Но тут же смолкли. Так как «Кит» уже почти касался бочонка, «Зефир» быстрым маневром скользнул у него под носом и отбросил бочонок влево, и уже там Хвост метнул в него острогой.
— «Зефир»! «Зефир»! — рычали Флоши.
Император сказал что-то про вероломство, ему ответили бранью. Марго била в ладоши. А аббат Радигэ, сошедший на берег со своим требником, высказал глубокое замечание, которое сразу и утихомирило и огорчило толпу.
— Может быть, они, как и те, выпьют все сами, — грустно прошептал он.
В море между «Зефиром» и «Китом» завязалась ожесточенная перебранка. Рыжий называл Хвоста вором, тот заявил своему противнику, что он ни на что не годен. Они схватились было даже за весла, с намерением нещадно поколотить друг друга; еще немного, и стычка грозила превратиться в форменное морское сражение.
Впрочем, они лишь помахали кулаками и назначили встречу на берегу, обещая, как только сойдутся, выпустить друг другу кишки.
— Вишь, каналья! — ворчал Рыжий. — Ведь бочонок-то больше вчерашнего!.. И желтый... Должно быть, нечто из ряду вон! — И тоном полнейшей безнадежности прибавил: — Давайте осмотрим верши... Нет ли в них лангустов.
«Кит» тяжело удалился, держа влево, к мысу.
На «Зефире» Хвост старался удержать Тюпэна и Бризмотта, тянувшихся к бочонку, и страшно сердился.
Острога пробила в бочонке дыру, и оттуда стекала красная струйка жидкости. Оба матроса попробовали ее пальцем и нашли восхитительной.
— Отлично можно выпить по стаканчику, не в пример прочим.
Но Хвост воспротивился. Он заткнул бочонок, заявив, что первый, кто вздумает из него сосать, будет иметь разговор с ним, с Хвостом, На земле — дело другое. Там будет видно!
— В таком случае, — угрюмо спросил Тюпэн, — начнем тащить верши?
— Да, да... сейчас. Это ведь не к спеху, — ответил Хвост.
Он и сам начинал ласково поглядывать на бочонок. Он чувствовал, что размяк, и ему тоже хотелось немедленно повернуть обратно, чтобы поскорее отведать находку. О рыбе тошно было думать.
— Ба! — сказал он, помолчав. — Пожалуй, вернемся... становится поздно... Вытащим завтра.
Он положительно начинал увиливать от рыбной ловли, как вдруг справа от себя заметил еще один бочонок. Совсем маленький, он держался стоймя и все время вертелся, как волчок.
«Зефир» с большой охотой пустился в погоню за этой новой добычей и легко выловил ее. Подобная же история произошла в это время и с «Китом».
Рыжий успел уже осмотреть пять верш, и все они были пусты.
Внезапно Дельфин, все время бывший начеку, крикнул, что «кое-что» видит. Однако это «кое-что» не было похоже на бочонок, оно было слишком длинно.
— Это бревно, — сказал Фуасс.
Рыжий, уже вытянувший наполовину из воды шестую вершу, не стал ее тащить дальше и выпустил из рук.
— Давайте все-таки посмотрим, - сказал он.
По мере приближения плавающий предмет казался то балкой, то сундуком, то древесным стволом.
Но вот они радостно вскрикнули: это все-таки был бочонок! Только чрезвычайно забавный, никогда ими не. виданный.
Его можно было принять за трубу, вздутую посредине и закупоренную с обоих концов слоем гипса.
— Какой чудной! — в восхищении воскликнул Рыжий. — Непременно дам отведать из него Императору. Домой, ребята!
Все трое сговорились, что не дотронутся до бочонка, и «Кит» возвратился в Коквилль в тот самый момент, когда «Зефир» уже становился на якорь в маленькой бухте.
Ни один из зевак не ушел с берега. Толпа радостными криками приветствовала неожиданный улов трех бочонков. Мальчики бросали вверх свои картузики, а женщины помчались за стаканами.
Было решено отведать напиток на месте.
Такие морские находки обычно принадлежали всей деревне, это не вызвало никаких споров. Все же коквилльцы разделились на две группы: Маэ окружили Рыжего, а Флоши не отходили от Хвоста.
— Император! Первый стакан ваш! — крикнул Рыжий. — Ну-ка, скажите нам, что это такое?
Жидкость была красивого золотисто-желтого цвета.
Полевой сторож поднял стакан, посмотрел, понюхал и, наконец решившись, выпил.
— Это из Голландии, — произнес он после долгого молчания.
Других объяснений он не дал. Все Маэ выпили с чувством особого почтения. Жидкость оказалась чуточку густа, с каким-то странным цветочным запахом. Женщины находили, что это очень вкусно. Мужчины предпочли бы меньше сладости.
Однако напиток оказался достаточно крепким и уже с третьего-четвертого стакана давал себя знать. Чем больше его пили, тем он больше нравился. Мужчины развеселились. Женщины сделались очень забавны.
Между тем Император, несмотря на свою недавнюю ссору с мэром, отправился потолкаться среди Флошей.
В самом большом бочонке вино было темно-красного цвета, тогда как из маленького лилась жидкость, прозрачная, как горная вода, но такая крепкая, что прямо обжигала язык.
Никому из Флошей не был известен ни белый, ни красный напиток. И это было неприятно. Скучно пировать, когда не знаешь, чем ты угощаешься.
— А ну-ка, Император, отведайте вот этого! — сказал, наконец, Хвост, делая первый шаг.
Император, который только и ждал приглашения, снова выступил в роли дегустатора.
О красном он сказал:
— Здесь есть апельсин.
А насчет белого заявил:
— А это отдает капустой..
Пришлось удовольствоваться этими ответами, так как Император кивал очень решительно, как человек, который счастлив удовлетворить своим разъяснением всех.
Только аббату Радигэ его ответы показались малоубедительными. Он хотел знать самые названия вин. По его уверениям, они все время вертелись у него на языке. И чтобы разобраться «окончательно», он пил стакан за стаканом, не переставая повторять:
— Постойте, постойте. Я знаю, что это такое... Сию минуту я вам скажу.
Между тем и Маэ и Флоши пришли понемногу в хорошее настроение.
Особенно громко хохотали Флоши: они смешивали вина, и это еще увеличивало их веселость.
Но те и другие продолжали держаться особняком., Они не предлагали друг другу отведать из своих бочонков, а лишь обменивались дружескими взглядами, отнюдь не высказывая вслух охватившего их желания попробовать из соседского бочонка, в котором непременно вино было лучше.
Братья-враги, Тюпен и Фуасс, весь вечер просидели рядом, ни разу не пригрозив друг другу кулаком.
Многие заметили также, что Рыжий и его жена пили из одной чашки.
Что касается Марго, то она раздавала ликер на стороне Флошей. Она наливала стакан так полно, что вино текло у нее по пальцам и ей то и дело приходилось их обсасывать. Она делала это так тщательно, что, вовсе не желая ослушаться отца, запретившего ей пить, охмелела не хуже сборщицы винограда.
Нельзя сказать, чтобы ей это совершенно не было к лицу. Наоборот: она разрумянилась, а глаза горели, как две свечки.
Солнце садилось, и вечер был по-весеннему теплый.
Покончив с бочонками, коквилльцы и не думали идти обедать. Уж слишком хорошо было на берегу.
Наступила глубокая ночь.
Сидевшая в стороне Марго вдруг почувствовала на затылке чье-то дыхание.
Это Дельфин, развеселившись, по-волчьи подкрался к ней сзади на четвереньках.
Чтобы не разбудить отца, она удержала готовый вырваться крик: Хвост непременно дал бы ему хорошего пинка под зад.
— Отстань, дурачок! — полусердито, полусмеясь сказала Марго, — Как раз попадешься.
IV
Когда коквилльцы проснулись на следующий день, солнце уже стояло высоко над горизонтом.
Стало еще теплее. Море дремало под ясным небом. Погода располагала к лени, приятным казалось ничего не делать.
Была среда.
До завтрака Коквилль отдыхал от вчерашнего пиршества. Потом все сошли на берег — посмотреть, что творится на море.
В этот день было забыто все: рыбная ловля, вдова Дюфё, г-н Мушель.
Хвост и Рыжий не заикнулись о том, чтобы ехать осматривать верши.
К трем часам снова было замечено несколько бочонков. Четыре из них плясали как раз против самой деревни.
«Кит» и «Зефир» кинулись за ними в погоню. Но так как бочонков хватало на обоих, никто о них не спорил, и каждая лодка получила свою долю.
В шесть часов Рыжий и Хвост вернулись, обшарив весь заливчик. У того и другого было по три бочонка.
И пир возобновился.
Для удобства женщины снесли вниз столы и даже притащили скамейки. Устроили два открытых кафе, вроде тех, какие были в Гранпорте.
Маэ расселись на левой половине пляжа, Флоши — на правой, все еще разделенные чертой на песке.
Однако в этот вечер Император переходил из одного лагеря в другой и переносил полные стаканы, давая каждому отведать из всех шести бочонков.
К девяти часам народ разгулялся еще больше, чем накануне.
И на другой день коквилльцы никак не могли припомнить, каким образом они добрались до постелей.
В четверг «Зефир» и «Кит» поймали только четыре бочонка, по два каждый. Но бочонки были огромные.
В пятницу улов превзошел все ожидания: Рыжий поймал три бочонка, Хвост четыре — всего семь.
И вот для коквилльцев наступил золотой век.
Никто теперь ничего не делал. Чтобы дать перебродить вчерашнему хмелю, рыбаки спали до полудня. Потом они спускались на берег и, прогуливаясь, вопрошали взглядом море.
Единственно, что их занимало, — это какое вино принесет им прилив.
Они часами просиживали на берегу, устремив глаза на океан, и радостно вскрикивали при появлении какого-либо плавучего предмета.
Женщины и дети взбирались на верхушки скал и оттуда махали руками, указывая на какой-нибудь пучок водорослей, кружившийся на волнах.
«Кит» и «Зефир» были готовы идти в море в любую минуту.
Наконец они выходили, объезжали залив и принимались ловить бочонки, как ловят тунцов, не обращая внимания на макрель, которая, поиграв на солнце, теперь успокоилась, и на ленивую камбалу, дремавшую почти на поверхности.
Следя за этой ловлей, коквилльцы от хохота катались по песку.
А вечером добыча распивалась.
Вино не иссякало, и это приводило коквилльцев в восторг. Когда кончалось одно, появлялось другое.
Должно быть, потерпевшее крушение судно имело на своем борту изрядный груз.
Коквилльцы стали веселыми и эгоистичными. Они острили насчет затонувшего судна, говоря, что это был настоящий винный погреб, которого хватило бы, чтобы опоить всех рыб в океане. Рыбакам ни разу не попадались хотя бы два одинаковых по виду бочонка. Все они были разной формы, размера и цвета. И в каждом содержался особый напиток.
Призадумался над этим даже сам Император: он перепробовал все вина и теперь окончательно ничего в них не понимал.
А Хвост так прямо и заявил, что подобный груз никогда ему не попадался.
Аббат Радигэ выразил предположение, что это заказ какого-нибудь дикарского царька, пожелавшего обзавестись собственным винным погребом. Но, убаюканные неведомым хмелем, коквилльцы и не пытались разобраться в нем.
Дамы предпочитали всякого рода кремы: крем де-мокка, крем де-какао, крем де-мант, крем де-ваниль.. Жена Рыжего, Мария, в один прекрасный вечер выпила столько амизетты, что захворала. Марго и другие девицы больше
налегали на кюрасо, бенедиктин, траппистин и шартрез. Что же касается до ликера, настоенного на душистой акации, — его оставляли маленьким детям.
Разумеется, мужчины больше радовались, когда удавалось выловить коньяк, ром или можжевеловую водку — одним словом, что-нибудь горячительное.
Случались и сюрпризы. Один бочонок с китайской мастикой «Раки» совершенно ошеломил коквилльцев. Они думали, что им попалась бочка со скипидаром. Тем не менее мастика была выпита — не пропадать же ей! Но забыли о ней не скоро.
Арак
[1] из Батавии, шведская водка с тмином, румынская «цуйкэ кэлугэряскэ», сербская «сливянка» тоже перевернули все существовавшие у коквилльцев представления о том, что доступно поглощению.
В глубине души все в сущности чувствовали слабость к кюммелю и киршу — ликерам прозрачным, как вода, но прямо-таки убийственной крепости.
Господи, твоя воля!.. И кто это выдумал столько вкусных вещей!
До сих пор в Коквилле знали только водку, да и то не все.
А теперь воображение до того разыгралось, что люди начали испытывать настоящее благоговение перед неиссякаемым разнообразием хмельных напитков.
О!.. Каждый вечер опьяняться чем-нибудь новым, даже не зная его названия!..
Это была какая-то сказка, волшебный фонтан, бьющий изумительными напитками, чистым алкоголем разных видов, насыщенных ароматами всех существующих на земле цветов и плодов.
Итак, в пятницу вечером на берегу было семь бочонков. Погода стояла теплая, их так и оставили здесь стоять.
За весь сентябрь еще ни разу не выдалось такой прекрасной недели.
Пир длился с понедельника. И не было никаких причин сомневаться, что он будет длиться вечно, если только провидение не перестанет посылать свои бочонки. Ибо аббат Радигэ видел в этом именно руку провидения.
Все дела были заброшены. Стоит ли утруждать себя работой, когда можно предаваться сладостному сну?
Все превратились в настоящих буржуа, которые пьют свои дорогие ликеры, даже не платя за вход в кафе.
В предвкушении вечернего пиршества коквилльцы наслаждались солнцем, поджидая своей королевской дани.
Они уже так и не протрезвлялись, зараз вкусив все радости кюммеля, вишневой водки и наливки. За эти пять дней они познали и гневность джина, и нежность кюрасо, и веселый задор коньяка.
Ни о чем не заботясь, невинный, как новорожденный младенец, Коквилль доверчиво пил то, что посылал ему господь бог.
В пятницу Маэ и Флоши, наконец, побратались.
В тот вечер было очень весело. Еще накануне расстояние между двумя лагерями сильно сократилось, наиболее охмелевшие затоптали на песке разделявшую их черту.
Оставалось сделать последний шаг.
В то время как на стороне Флошей опоражнивались четыре бочонка, Маэ приканчивали свои три — все с разными ликерами, составлявшими цвета французского флага, — синим, белым, красным.
Первый преисполнил Флошей завистью: синий ликер казался им совершенно сногсшибательной вещью.
Хвост, который превратился в добряка с тех пор, как пил не протрезвляясь, теперь первый подошел со стаканом в руке.
Он понимал, что в качестве должностного лица обязан сделать первый шаг.
— А ну-ка, Рыжий, — пролепетал он, — давай чокнемся!
— С удовольствием, — ответил Рыжий, которого шатало от умиления.
И они упали друг другу в объятия.
Это вызвало такое волнение, что все прослезились. Маэ и Флоши, которые в течение трех веков непрестанно грызлись между собой, теперь обнимались.
Глубоко растроганный аббат Радигэ снова упомянул о персте божием.
Все чокнулись упомянутыми тремя ликерами: синим, белым и красным.
— Да здравствует Франция! — крикнул Император.
Синий ликер никуда не годился, белый был неважным, зато красный был хоть куда.
Затем бочонки Флошей заткнули пробкой, и все принялись плясать. Так как музыки не было, то парни, не чинясь, хлопали в ладоши и свистели, что приводило девиц в восторг.
Праздник получился на славу.
Все семь бочонков были построены в ряд, и каждый мог выбирать по собственному вкусу. Те, кто успел достаточно нагрузиться, растягивались тут же на песке и погружались в короткий сон, а проснувшись, начинали сначала.
Бал все ширился и в конце концов занял весь пляж.
До самой полуночи резвилась молодежь на открытом воздухе. Тихо шумело море. В глубоком небе сияли бесконечным покоем звезды.
В этом веселье была та младенческая простота, та безмятежная радость, которая охватывает племя дикарей, охмелевших от первого бочонка водки.
Тем не менее коквилльцы еще уходили ночевать домой. Когда пить уже оставалось нечего, Флоши и Маэ, поддерживая и неся друг друга, кое-как добирались, наконец, до своих постелей.
В субботу праздник длился почти до двух часов утра.
В этот день выловили шесть бочонков, из них два огромных.
Фуасс и Тюпэн чуть не подрались. Тюпэн, в котором хмель вызывал злобу, грозил покончить с братом.
Но эта ссора возмутила равно как Маэ, так и Флошей: благоразумно ли затевать ссору, когда вся деревня обнимается?
Братьев заставили чокнуться. Но вид у них был угрюмый, и Император решил про себя последить за ними.
В семействе Рыжего тоже не все ладилось. Выпив анизетты, Мария начала расточать Бризмотту знаки дружеского расположения, на которые Рыжий никак не мог смотреть спокойно, тем более что, расчувствовавшись, он тоже хотел быть любимым.
Напрасно исполненный благодушия аббат Радигэ пытался проповедовать прощение обид. Все были уверены, что вот-вот произойдет какая-нибудь неожиданная неприятность.
— Ба! — говорил Хвост. — Все уладится. Если завтра будет хороший улов, вы сами увидите... За ваше здоровье!
А между тем и сам Хвост был далеко не безупречен. Он все еще продолжал подстерегать Дельфина и, как только замечал, что тот приближается к Марго, награждал его пинком ноги.
Император негодовал: какой смысл мешать двум молодым людям посмеяться.
Но Хвост божился, что скорее убьет дочь, чем отдаст ее Малышу. Да и сама Марго не захочет.
— Правду я говорю? — кричал он. — Ты у меня гордая! Ты никогда не пойдешь за такого голяка.
— Никогда, папа, — отвечала Марго.
В субботу Марго выпила много сладкого ликера. До сих пор никто и понятия не имел о подобной сладости. Марго пила без всякой опаски и скоро очутилась возле самого бочонка.
Ей было хорошо, как в раю, и она радостно смеялась.
Она смотрела на звезды, и ей казалось, что от них исходит веселая плясовая музыка.
В этот момент Дельфин скользнул в тень бочонка.
— Скажи, Марго, ты хочешь?
Она продолжала улыбаться. Потом ответила:
— Но папа не хочет.
— О! Это ничего не значит, — настаивал Малыш. — Знаешь, старики никогда не хотят... Лишь бы ты хотела.
Он расхрабрился и поцеловал ее в шею.
Она запрокинула голову, и дрожь пробежала у нее по плечам.
— Оставь, мне щекотно.
Но она уже не заикнулась о том, что надает ему пощечин, да и не могла бы этого сделать — руки у нее стали какими-то вялыми.
К тому же эти короткие поцелуи в шею были ей приятны. Она сладостно замирала от них, как от вина.
Кончилось тем, что, повернув голову, она, как кошка, вытянула подбородок.
— Ну же! — лепетала она. —Там, за ухом... У меня там прямо зудит!.. Ох, как приятно!..
Они совсем забыли о Хвосте. К счастью, Император был на страже. Он указал на них аббату Радигэ:
— Взгляните, кюре!.. Уж не лучше ли их поженить?
— Нравы от этого только бы выиграли, — ответил священник поучительным тоном.
И он взял на себя завтра же уладить это дело, поговорив с Хвостом.
А Хвост тем временем напился до такой степени, что Император и священник должны были оттащить его домой.
Дорогой оба пытались вразумить его насчет дочери. Но ничего не добились, кроме брани.
Прячась за их спины, Дельфин и Марго уходили, озаренные звездным светом.
На другой день, к четырем часам, «Зефир» и «Кит» уже выловили семь бочонков. В семь часов «Зефир» поймал еще два. Итого девять.
Вот когда коквилльцы как следует отпраздновали воскресенье!
Они пьянствовали уже седьмой день.
Праздник был настоящий. Такого никто не видал и никогда не увидит.
Попробуйте напомнить о нем в Нижней Нормандии, и вам ответят со смехом:
— А! да... праздник в Коквилле.
V
Между тем еще со вторника г-н Мушель немало удивлялся, не видя в Гранпорте ни Хвоста, ни Рыжего.
- Чем, черт возьми, могут заниматься эти бездельники? Море спокойно, рыбная ловля должна быть превосходной. Может быть, они хотят привезти разом весь груз камбалы и лангуст?
И он стал терпеливо ждать среды.
В среду г-н Мушель уже начал сердиться.
Нужно заметить, что вдова Дюфё была особа не очень покладистая и всегда сразу же переходила на крупный разговор.
Хотя г-н Мушель был красивый парень, высокий и белокурый, но перед ней он робел, — тем более что мечтал когда-нибудь на ней жениться. Он ей постоянно угождал, надеясь, как сделается хозяином, поквитаться за все и навсегда, успокоив ее хорошей оплеухой.
Итак, утром в среду вдова Дюфё бушевала. Она жаловалась, что отправка товара остановилась и что пропущено время прилива.
Она обвиняла приказчика в том, что он бегает за девушками, вместо того чтобы заниматься мерланом и макрелью, которые должны сейчас ловиться в изобилии.
Раздосадованный г-н Мушель сослался на то, что, как ни странно, коквилльцы не сдержали данного слова.
На одну секунду вдова Дюфё даже притихла, так она была изумлена.
— О чем же они думают? Никогда еще они не вели себя подобным образом!..
Но тут же заявила, что ей нет дела до коквилльцев, Мушель обязан все предусмотреть заранее, и если он еще раз позволит рыбакам издеваться над собой, она примет свои меры.
Это так обеспокоило Мушеля, что он мысленно послал к черту и Хвоста и Рыжего.
— Может быть, завтра они все-таки объявятся?..
Но и на другой день — это был четверг — не явился ни тот, ни другой.
Под вечер обескураженный Мушель взобрался на скалу влево от Гранпорта, откуда издали был виден весь Коквилль и даже желтый песок морского берега,
Мушель смотрел долго.
Озаренная солнцем деревня дышала спокойствием. Легкие дымки поднимались из труб — должно быть, женщины варили похлебку.
Господин Мушель удостоверился, что Коквилль продолжает стоять на своем месте, никакой обломок скалы его не раздавил, и приказчик все меньше понимал, в чем дело. Уже готовясь спуститься вниз, он вдруг заметил в заливе две черные точки. Вероятно, это и были «Зефир» и «Кит». Он поспешил пойти успокоить вдову Дюфё: коквилльцы ловят рыбу.
Прошла ночь. Наступила пятница. А коквилльцев нет как нет.
Приказчик десятый раз влезал на свою скалу. Он терял голову. Вдова Дюфё рвала и метала, а он не знал, что ей сказать.
Между тем Коквилль продолжал стоять на прежнем месте, греясь на солнце, как ленивая ящерица. Только дымков г-н Мушель уже больше не видел. Деревня казалась вымершей.
— Издохли, что ли, они все в своей дыре?!
Правда, на берегу что-то копошилось. Но это, быть может, лишь водоросли, колеблемые морем?
В субботу все еще не появилось ни души.
Вдова Дюфё уже больше не кричала, взгляд ее стал неподвижным, губы побелели.
Господин Мушель провел на скале целых два часа. В нем росло любопытство. Ему захотелось во что бы то ни стало узнать причину странной неподвижности деревни. Эти благочестиво дремлющие на солнце лачуги начинали его раздражать.
Наконец он принял определенное решение: рано утром в понедельник он отправится в Коквилль сам и постарается попасть туда к девяти часам. Поездку в Коквилль г-н Мушель предпринял вовсе не ради прогулки и потому предпочел отправиться туда сухим путем. Таким образом, он нагрянет в деревню, когда его совсем там не ждут.
Экипаж доставил г-на Мушеля в Робинье. Там он вкатил его под навес, не желая рисковать им для поездки по ущелью, а затем храбро пустился в путь пешком, хотя ему предстояло сделать семь километров по самой ужасной дороге.
Дорога эта поражает своей дикой красотой. Она спускается непрерывными зигзагами между двумя огромными каменистыми скатами и так узка, что три человека не смогут пройти по ней рядом.
Дальше тропа вьется возле самого края пропасти, и вдруг ущелье открывается: перед вами море и необозримый голубой горизонт.
Но г-н Мушель не был расположен любоваться красотой пейзажа и только ругался, когда камни катились у него из-под ног.
Во всем виноват Коквилль, и приказчик давал себе слово как следует встряхнуть этих лежебоков.
Между тем он приближался к деревне. Обогнув последнюю скалу, г-н Мушель уже увидел два десятка ее домишек, висящих сбоку утеса.
Пробило девять часов.
Можно было подумать, что стоит июнь, — так горячо и сине было небо. Погода стояла чудесная. Прозрачный воздух, насыщенный морской прохладой, золотился солнечной пылью.
Мушель вступил в единственную улицу деревни.
Он нередко бывал здесь и потому, проходя мимо дома Рыжего, решил зайти. Дом был пуст. Тогда он заглянул к Фуассу, к Тюпэну, к Бризмотту. Нигде ни души.
Что это значит?
Легкий холодок пробежал у него по спине.
Тогда г-н Мушель вспомнил о властях. Уж конечно Император расскажет ему все. Но дом Императора оказался необитаем, как и прочие.
Даже полевого сторожа нет!..
Эта опустевшая, молчаливая деревня наводила на г-на Мушеля ужас. Он побежал к мэру.
Там его ждал новый сюрприз. Все хозяйство находилось в страшном беспорядке. Кровати не прибирались дня три. Посуда разбросана. Поваленные стулья словно говорили о каком-то сражении.
Ошеломленный, подозревая катастрофу, г-н Мушель решил произвести обследование до конца и отправился в церковь. Священника, как и мэра, нигде не было.
Не только власти, но и сама церковь исчезла. Всеми покинутый Коквилль замер, в нем не чувствовалось ни малейшего дыхания жизни, не было ни одной собаки, ни одной кошки.
Даже домашняя птица — куры, и те куда-то разбрелись.
Никого и ничего. Молчание. Свинцовый сон под высоким, синим небом.
— Черт возьми! Не удивительно, что коквилльцы не привозят своего улова! Коквилль переселился в другие места. Коквилль умер. Надо предупредить полицию.
Таинственная катастрофа привела г-на Мушеля в страшное волнение. А когда он решился сойти на берег, то не мог удержаться от крика: на песке полегло все население деревни. У него мелькнула мысль о всеобщем избиении.
Его вывел из заблуждения внезапно донесшийся звучный храп.
В эту воскресную ночь коквилльцы так поздно закончили свой веселый пир, что уже были не в состоянии уйти спать домой и заснули на песке, где кто свалился, возле девяти бочонков, опорожненных до дна.
Да, здесь храпел весь Коквилль, — я разумею детей, женщин, стариков и мужчин. Полегли все — кто на животе, кто на спине, кто скорчившись в виде ружейной собачки.
Какова постель, таков и сон. Хмель раскидал гуляк где попало, словно пригоршню листьев, вскруженных ветром.
Головы мужчин свисали ниже пяток, женщины показывали зад.
Все дышало истинным благодушием. Это была общая спальня на свежем воздухе. Добрые люди расположились по-семейному и без стеснения: где есть стыд, там нет удовольствия.
Было новолуние, и, погрузившись во мрак, каждый попросту решил, что задул свою свечку.,
Но вот занялся день. Солнце уже пылало, лучи его отвесно падали на спящих, но у них не дрогнули даже веки. Они крепко спали, с довольными лицами и безмятежной невинностью пьяниц.
Куры с самого раннего утра спустились на берег поклевать у бочонков и, тоже охмелев, валялись на песке. Здесь было даже пять кошек и три собаки. Они нализались оставшейся по стаканам сладости и опьянели.
Господин Мушель шагал среди спящих, стараясь никого не раздавить. Теперь он понял все. В Гранпорте тоже были подобраны бочонки с потерпевшего крушение английского судна.
Гнев приказчика сразу испарился. Какое трогательное и поучительное зрелище! Примиренный Коквилль и Флоши, лежащие рядом с Маэ.
Последний стакан вина бросил друг другу в объятия злейших врагов.
Тюпэн и Фуасс храпели, держа друг друга за руку, как и подобает братьям, которым уже никогда не придется спорить о наследстве.
Еще более приятную картину представляло семейство Рыжих: Мария спала между Рыжим и Бризмоттом, как будто говоря этим, что отныне все трое будут жить счастливо.
Но особенно умилительна была еще одна группа: Дельфин и Марго в объятиях друг друга. Они уснули щека к щеке, и губы их еще были открыты для поцелуя. У них в ногах, поперек, как бы охраняя их, лежал Император.
А над ними храпел Хвост, с видом отца, довольного, что пристроил дочку.
Аббат же Радигэ, свалившийся здесь подобно остальным, раскинул руки, как бы благословляя их.
Марго и во сне продолжала вытягивать свою розовую мордочку, словно влюбленная кошка, которой нравится, когда ей чешут под подбородком.
Праздник закончился свадьбой. А позднее и сам г-н Мушель женился на вдове Дюфё и нещадно ее колотил.
Если вы заговорите об этом случае в Нижней Нормандии, вам ответят со смехом:
— А! да... праздник в Коквилле!..
1882
Примечания
1
Арак — рисовая водка.
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
