КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Том 1. Стихотворения [Виктор Фёдорович Боков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Виктор Федорович Боков Собрание сочинений в 3 томах Том 1. Стихотворения



Вступительная статья

Весь поэт
Он всегда идет навстречу!

Не рядом, не мимо, не впереди, не сзади. Навстречу.

Много раз наблюдала впечатление, которое оставляет Виктор Боков. Испытывала на себе магию его глаз, до того как он не только не начал еще читать стихи, но даже не заговорил. Просто шел навстречу.

Принято предварять книги больших поэтов предисловиями их учителей или критиков. Но учителя Бокова давно на Олимпе, а критикам он, как правило, в руки не дается, не умещается в их рамках, вылетает из их тенет. Лучше всего говорит о себе он сам. Но такие предисловия уже были, а повторяться ему ни к чему. Вот и решила я нарушить традицию.

А почему бы нет?

Почему бы младшему не сказать о старшем, тем более что многие годы прошли с тех пор, как он сказал мне:

— Не стой около! Лети!

Сам он вылетел из родительского гнезда по имени деревня Язвицы, что в двадцати километрах от Троице-Сергиевской лавры, ныне Загорск.

Места были заповедные, лесные, родниковые. Холмистые перелески, дубы и березы, белые грибы-крепыши, в реке окуни прыгают. Люди сильные, деревенские, на слово богатые, музыку леса и поля впитавшие.

Вся эта жизнь с ее звонами и стонами пролилась в поэтическую душу Виктора Бокова, словно материнское молоко, и вернул он людям стихи:

Отыми соловья от зарослей,
От родного ручья с родником,
И искусство покажется замыслом,
Неоконченным черновиком.
Будет песня тогда соловьиная,
Будто долька луны половинная.
Будто колос, налитый не всклень.
А всего и немного потеряно:
Родничок да ольховое дерево,
Дикий хмель да прохлада и тень!
Поэт не желает терять ничего, данного природой. В этом сила и тайна молодости его стиха. Услышал всего-то разговор двух мужиков, а колокольными звуками отозвалось сердце, забилось, загудел ритм, запылало в душе — явились слова:

Я живу не в городе —
В человечьем говоре!
Будто волны майской ржи,
Перекатывается говор,
К пристаням идет с баржи
В чистом виде — не жаргоном!
Поразительно: где бы ни был Боков, куда бы ни шел, ни ехал, с кем бы ни говорил, — он ни на секунду не перестает быть поэтом. Это черта его личная, особенная. Ни у кого другого я ее не встречала. Многие поэты часто бывают просто людьми, забывая свои звучные гулы, и ничего в этом плохого нет — тем сильнее порой в человеке просыпается поэт. Но в Бокове поэт не засыпает никогда. На счастье, мне много и долго приходилось быть с ним рядом — поневоле думала, когда же поэт в нем устанет?

Идет по улице — сквозь шумы города, птичье пенье — слушает!

По рынку ходит, творожок пробует, всех торговок к себе привлечет, все свои поговорки ему расскажут и его прибаутки послушают. Даже рыбу чистит — в скрежете ножа по чешуе музыку слышит.

Чувство неразрывности с природой, естественная слиянность с нею наполняют Виктора Бокова могучей силой духа. Не книги, хотя он один из самых начитанных наших поэтов, по интеллектуальные общения, их он тоже не чужд — источники его вдохновения. Природа. Знаменательно, что один из учителей Виктора Бокова, Борис Пастернак, сам искавший силы у природы, сказал молодому тогда поэту об одном из его стихотворений:

— Это у вас от природы. Цветаева шла к такому размеру сознательно, а вы об этом не думали, это все вылилось само собой.

Вот пример многозвучия боковских ритмов из поэмы «Свирь»:

Шла корова в деревню молчком,
Потому что была с молочком…
Степенное, неторопливое повествование прерывается взрывом — животное гибнет и предупреждение живым идет на срыве ритма:

Отравлена нынче
Вода дождевая,
Вода дождевая,
Везде моровая.
Когда-то Липа Ахматова написала о Пушкине:

Какой ценой купил он право…
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть.
Я вспоминаю ее удивление, читая и перечитывая Бокова. То, что под пером иного стихотворца кажется неуместным, неловким, грубым, совершенно несовместимым с поэзией, у Бокова естественно, органично, пронизано поэтическим чувством. Вот один пример:

Народность не играет побрякушками,
И чужероден ей любой эрзац,
В ней золотом сияет имя Пушкина…
Вы прерываете чтение, в готовности отбросить стихи, звучащие так декларативно грубо, но взгляд улавливает следующие строки — и вы в плену:

…Ее не так-то просто в руки взять.
Народность — это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна,
Народность — это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.
Смелость какая! Дерзкие параллели — тара и баба — рельсы, по ним-то и уносится ввысь стихотворение, создатель которого не боится быть резким, примитивным, грубым, излишне мягким, банальным, изысканным, не боится, ибо не думает в минуту создания стиха, как он выглядит сейчас и как его поймут, — он творит в упоении — вот, по-моему, цена, которой куплено Боковым право быть самим собой.

Каковы бы ни были зигзаги жизни, у поэта Виктора Бокова счастливая судьба. Его стихи любит народ. Его стихи любили Борис Пастернак, Леонид Мартынов, Михаил Пришвин, Андрей Платонов. Перелистайте книги современных поэтов — мало найдется таких, у кого бы не было посвящения Виктору Бокову. Он вырастил целое поколение поэтов. Нет, он никогда не преподавал им в институте, не учил, не говорил, как надо. Просто он всегда окружен людьми. Каждый его шаг, каждый взгляд источает поэзию. Не знаю человека, более чувствующего истинность чужих стихов.

Шестидесятые годы. Боков сидит на семинаре молодых поэтов. Вереница людей проходит перед ним. Звучат голоса. Лицо его наклонено, трудно прочесть на нем что-либо. Вот выходит юноша. Он произнес еще только первую строку, а Боков уже встрепенулся, очи разгорелись — он весь внимание, он весь горит, и юноша устремлен к нему, только к нему, он чувствует — услышан! С этой минуты комната преображается. Потолок словно отлетает, и у всех небо над головой. Стихотворение кончается. Боков требует: — Еще! Еще! Окружающие наэлектризованы, чувствуя, что здесь сейчас происходит явление поэта. Я не знаю случая, чтобы Боков ошибся в своих прогнозах относительно того или иного дарования.

Проза Бокова?

Вот уж нет! Такого не бывает.

Правда, он порой пишет не в рифму, даже статьи пишет, но думаю, что прозы у Бокова быть но может. Возьмите любой рассказ из его — я назвала бы ее поэмой — книги «Над рекой Истермой": любой рассказ — живое стихотворение, до краев боковское. Возьмите любую статью — тоже чисто поэтическое явление, та же неоглядная смелость мысли, яркость и резкость чувств, что в стихотворениях.

А названия его книг!

«Яр-хмель».

«Ветер в ладонях».

«Заструги».

Особенно люблю название «Весна Викторовна».

Так! так! баловницу атакую, Виктор Федорович, правильно! Кто же она вам, как не родная дочь?! Не ее ли первый дождь так сильно озвучен вашими словами:

Падают полчищем стрелы косые
В гати, в горелые пни и хвою.
Эта земли моя, это Россия,
Я нараспашку у речки стою.
Скольким дождям подставлялись ладони
В поле, в седле, на плотах в камыше!
Слушал я их то в горах, то в вагоне,
В пахнущем дынями шалаше…
Не с нею ли у вас интимнейшие отношения установлены:

Была береза ранена
Осколком в левый бок,
Но так же в утро равнее
В ней бродит вешний сок.
Стоит, на солнце греется,
Белым-бела, как снег.
На лучшее надеется,
Совсем, как человек.
Легко представляю себе умного и зоркого критика, который найдет истоки поэзии Виктора Бокова в частушке, былине, народной песне, протянет ниточку к Кольцову, Никитину, Некрасову, Есенину, Клюеву. Если критик к тому же еще и глубок, он увидит у Бокова традиции Пушкина и Тютчева и, обнаружив все это, застынет перед такими строчками.

Мы с тобой два белых горностая,
Мех у нас один, в одну красу.
И квартира наша городская
Не в Москве — в большом глухом лесу…
Мы не пассажиры, не на полке,
Нас уносят вдаль не поезда,
Мы на высоченной старой ёлке,
А она не едет никуда!
Это уже чистый Боков — с его юморком, озорством, неоглядной смелостью сравнений и метафор, с его собственным миром, очень злободневным, живо откликающимся на реалии жизни. Боков — сам дающий традицию поколению — сумей только взять.

Любовная лирика Виктора Бокова — предмет особого разговора. В наше время, когда женщина сама активно заговорила стихами, лирическое начало в мужской поэзии как-то поугасло. Особенно это касается послевоенного поколения. Любовная лирика стала делом второстепенным, ей отводится, как правило, несколько страниц в конце того или иного поэтического сборника, да и то за светлым образом героя не видно лирической героини.

Боков может назвать сборник «Алевтина» — и целиком посвятить его любовной, лирической теме. Как всегда, здесь он смел неоглядно.

Встречались мне ханжи, шокированные боковскими стихами о любви.

Но вот сами стихи:

Гори, разгорайся,
Грозою грози мне, любовь!
Напитки и пытки,
Любовное зелье готовь!
Я выпью!
Мне мил твой
Спасительный, сладостный яд.
Пожары, пожары кругом…
Это дни нашей жизни горят.
Пылают озера.
Вода ключевая кипит.
Весь в саже,
Амур, как пожарник,
Не спит.
— Тушите! — кричит он.
Бьют струи По крыльям огня,
И, странное дело,
Они попадают в меня!
Вликодушие, благородство — исконные черты русского характера — отчетливо видны в лирике, обращенной к женщине:

Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим —
говорит Пушкин.

… с тобой настоящее горе
Я разумно и кротко сношу
И вперед — в это темное море —
Без обычного страха гляжу,—
говорит Некрасов.

Ах, метель такая, просто черт возьми,
Забивают крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе —
говорит Есенин.

Я тобой владеть не буду
Ни по лету, ни к зиме,
Только б ты была повсюду,
Только б пела на корме —
говорит Боков.

Не сравнивая никого ни с кем. ибо сравнения поэтов — дело глупое и ненужное, хочу заметить, что традиция лирического благородства у Виктора Бокова исключительно выдержанна. Его любовь к женщине, к героине естественно и традиционно перерастает в любовь к земле, к матери, к сестре, к незнакомой крестьянке. Этот переход органичен и, как правило, незаметен:

Я видел Россию.
Она подымалась
Туманом над речкой
И светлой росой.
Шла женщина русская
И улыбалась.
За женщиной следовал
Мальчик босой…
Все, к чему прикасается Боков, становится предметом поэзии, словно оживает под его взглядом. Однажды я сказала ему:

— Ненавижу слово «телефон». Не могу его впустить в стихи. Для меня это плохое слово.

— А для меня плохих слов нет, — улыбнулся Боков и утром следующего дня позвонил, прочитал:

Мне твой голос, как спасение,
Пробуждение от сна.
Я хожу, как ночь осенняя,
Твой звонок и я — весна!
— Так у вас нет слова «телефон», — возразила я.

— Правда, нет… Но о нем речь. Ты меня вчера задела, сказав, что плохое слово.

— Эти стихи мне посвящены?

Он засмеялся:

— Считай, что так. Хотя нет, конечно… Тебе другие.

А какое у Бокова богатство формы! Какие ритмы! Образы! Скажет — «слова молодильные знаю» — и сердце зайдется. Скажет — «и свадьбы, и свадьбы, и стон по болотам, и я, как царевич, иду в сапогах» — вмиг предстает удивительная картина чуть ли не языческого русского торжества. Рифма Бокова предмет особого большого и серьезного разговора. Тут его смелость опять не знает границ, и думаю, он не замыкается в традиционном окончании строк. Боков рифмует не строки, а звуки:

Я шел да и шел
По двинским пескам,
Я двинскую воду
Ногой плескал.
Не Боков был я —
Был колобок,
Навстречу мне дед:
— Куда, голубок?
— Иду за водой.
— Иди, дорогой!
— Быстра вода.
— Вот то-то и да!
Поэзия Бокова не страшится прикосновений ни к каким самым сложным темам. Вот раздумье у Мавзолея:

На ленинском мраморе снег отдыхает,
Он послан с далеких планет.
И кажется — снег потихоньку вздыхает,
Что Ленина нет.
Не отдам эти нежные строки за длинные громыхающие оды! Естественности интонации научиться нельзя. В этом смысле у Бокова не может быть учеников. Он не похож ни на кого на свете. Единственный. Неповторимый. Невозможно учиться у него мастерству — его мастерство применимо лишь к его индивидуальности.

И все же Боков учитель для многих. В чем тут дело? Да просто он — весь поэт — сама поэзия. Быть рядом с ним и не оказаться охваченным поэтическим пламенем — нельзя. Сама испытала, и другие поэты говорили, что, побыв с Боковым, поговорив, даже помолчав с ним, начинаешь писать как одержимый, что-то С тобой происходит необычайное, ты начинаешь видеть поэзию во всем и наполняешься ею.

— Не пишется, — пожаловался однажды один поэт другому.

— Поди, посиди с Боковым. Поможет! — не шутя посоветовал другой.

Песни Виктора Бокова — отдельная страница нашей национальной культуры. У меня есть одно воспоминание. Ехала в поезде с женщиной-крестьянкой. По радио запели «Оренбургский платок». Мне стало радостно, и я сказала спутнице, что знаю автора этих слов. Она улыбнулась:

— Тебе что, триста лет, что ли? Это народная песня.

— Это слова Бокова Виктора Федоровича.

— Какого Бокова! Мать моя еще пела. Мне ль не знать!

Спорить не стала — нет для поэта выше награды, чем прослыть народным. А Боков и впрямь сейчас — народный поэт России. Кто же, как но он!

Читатель получает трехтомное собрание Виктора Бокова. Он остается наедине с его стихами и сам сделает выводы, сам услышит оркестр народных инструментов поэзии Виктора Бокова, одного из самых лирических поэтов двадцатого века.

Лариса Васильева

20 февраля 1982 г.

Луговая

Яр-Хмель

* * *

Через ступеньку, через две, скорей
К бумаге, к вечному перу!
Что будет — ямб или хорей?
Еще никак не разберу.
Но чувствую, что где-то здесь
Родилось, торжествует, есть!
1936

* * *

Выйду за ворота —
Все мхи да болота.
Выйду за иные —
Луга заливные.
Пойду на задворки —
Плеса да озёрки.
Где мелко, где глыбко,
Где рыба, где рыбка.
Спят утки сторожко.
Краснеет морошка.
— Ау-у-у! — раздается,
Кто с кем расстается?
То голубь с голубкой
Гуляют порубкой,
Себе на дорожку
Сбирают морошку.
Заря на закате
И день на утрате.
Вот месяц выходит
И звезды выводит.
Идет он водою,
Лесной стороною.
Он лесом — не тре́снет,
Водою — не пле́снет!
1937

Октябрь

Октябрь. Который раз, все тот же и не тот,
Все так же и не так в моей стране проходит.
Ночь длится дольше. Позже день встает
И под уздцы в поля туман выводит,
И свежий холодок до десяти утра
Является стекольщиком пруда.
Над лесом, перекрестками дорог,
Над полем, где умолкла скошенная нива,
Вороний грай и суета сорок,
Да тенькает синица сиротливо,
А по ночам невидимые гуси
Прощальные свои проносят гусли.
В полях все убрано. И, как всегда,
У каждого есть хлеб, в домах тепло и сытно,
Живи и принимай дары труда,
Но все ж и этим сердце ненасытно,
И едут из колхозов к городам
Все возрасты, ума набраться там.
И с завистью печальной смотрит вслед
Престарый дедушка на сына или внука.
— Что ж, говорят, ученье свет,
И в городах есть верная наука,
И нет такой дороги из села,
Чтоб та дорога в город не вела.
Уж где-то выпал снег. Охотник в рог трубит,
Почуя холодок, собаки чуют порох.
Как много нетерпения в их взорах,
— Скорей! — и цепью каждая гремит.
Вот гончий голос по лесу зальется,
И заячья кровь на первый снег прольется.
Октябрь минует. Близится конец
Осенним дням. Садится солнце ниже,
И небосвода сумрачный свинец
Пунцовым языком заря над лесом лижет,
Слетит октябрьский лист с календаря,
Дохнет ноябрь, и нету октября!
1 апреля 1938

* * *

Какое время вот теперь?
Встал утром, видишь оттепель.
На крышах талый снег лежит,
Из-под него вода бежит.
Летят вороны стаями,
Все ожили, оттаяли!
Глядит петух на солнышко,
Нагнется, клюнет зернышко,
И окриком он кур зовет.
— Нашел! — зовет. — Скорей! — зовет.
В оврагах, где ключи гремят,
В лощинах, где ручьи стремят,
Прислушайся, замри на миг,
Под снегом бьет земли родник.
И светятся кустарники
Насквозь, как бы хрусталики.
Весна уже в лесок идет,
И по деревьям сок идет.
Проснулось все и ожило
И сердце мне встревожило.
Я жить хочу, я петь хочу,
Мне б крылья, я лететь хочу!
1940

Метель

К. Федину

Замела, закрутила:
— Я так, пошутила! —
Ничего себе шутка, эге,
Хлещет, будто кнутом, по ноге.
Взявши снегу охапку,
Поделала шапку
Да на крышу избы —
Здесь eй быть!
Запележен, в соломе,
В богатырском шеломе
Витязь снежный стоит,
И дыми-и-и-ит.
Курит трубку печную
И в темень ночную
Щурит глаз;
Р-раз! —
Снежной пылью взялась
Белоснежная риза
С карниза.
И пошла метель, закудесила,
Белый свет занавесила:
Ничего не видать!
Стала в окна кидать,
Изломала дороги,
На каждом пороге
Показала свой лик,
Закричала на крик
И завыла, волчонок,
Пугая девчонок,
Что к теплу материнских грудей,
Как меж добрых людей,
Приютились
И пьют молоко.
Далеко-о-о
По пустыне по снежной,
По равнине безбрежной
Слышны шутки, что шутит метель,
Попадется ей щель,
Заиграет на флейте,
Сиротою заплачет она:
— Пожалейте-е-е! —
Никого на ответ,
В мире жалости нет!
1942

Старушка

Старушка плетется,
Беззубо смеется:
— Ин, вишь, како дело,
Коза продается!
Сбывают нарошно,
Не очень молошна.
— Что пялишь глаза-то,
Нужна, что ль, коза-то?
Молоко густое…
— И-и-и, мелешь пустое,
Мы здешни, мы местны,
Нам козы известны! —
И дальше плетется,
Беззубо смеется:
— Что булки, аль сушки,
Аль напросто черный?
Да ты не втирайся,
Уж очень проворный!
А то вот — под шубу,
И дело с концами!
Где кашу-то брали?
Какая — с рубцами?
Вот на тебе! Пулей
Лети за кастрюлей.
Касатик, родимый,
Уважь мне, старушке,
Возьми без черёду,
Всего-то две сушки.
Да вы не орите,
Берите, берите!
Я так, попытала…
Согнулася, встала…
— Вчера ввечеру,
Вот те крест напужалась,
 Вор, думаю, лезет,
А вышло на жалость!
Стоит на пороге
В шинели безногий,
Тощой, да небритый,
Невзрачный, убитый:
«Мне б ночь ночевать,
Дом колхозника полон».
Пустила. Побыл до утра и ушел он,
Такие рассказывал страсти до свету,
Спросила: «Ты плачешь?»
«Слез, бабушка, нету!
И жизнь мне постыла,
И люди постыли.
Поймешь ли ты это?
Подай-ка костылик!
Пойду потихоньку,
Уже развиднелось».
Мне бедному чем-то
Помочь захотелось.
Стою чуть не плачу:
«Сударик, сударик,
Возьми-ка сухарик,
Возьми-ка сухарик!»
— Довольно болтать-то!
Четыреста, что ли?
— Четыреста, милый!
А сиверко в поле.
Сердешный дойдет ли,
Жену-то найдет ли?
Чать, где-нибудь строит,
Копает аль роет.
Ведь ныне везде так:
Всё эдак да эдак.
Иззябла я что-то,
И всю меня ломит,
И в сон меня клонит, —
Старушка плетется,
Беззубо смеется:
— Ин, вишь, како дело,
Стемнело, стемнело!
1942

Мать

За забором домок,
Над трубою дымок.
В двух окошках свет,
В третьем — нет.
Стала сыну мать
На войну писать.
Ничего не слышит,
Только пишет, пишет.
«Сколько темных ночек
Я не сплю, сыночек,
Весть подай скорей,
Поубавь скорбей!
Ветер в поле кружит,
Ох, и сильно вьюжит,
Вьюге ни во что,
Коль замерзнет кто».
Вышла утром в сенцы,
Защемило сердце,
Намело сугроб,
Ну, совсем как гроб.
Мать по сыну плачет:
Слезы в платье прячет:
— Нет, не может быть,
Чтобы был убит!
На бугре домочек,
Над трубой дымочек,
Смеркнулся денек,
Вспыхнул огонек.
Мать сидит вздыхает,
Скорбь не утихает.
Ничего не слышит —
Пишет… пишет… пишет!
1942

* * *

Колокольчик позванивал
Всю дорогу,
Каждый встречный выранивал:
— Ну, и народу!
Присаживался иногда,
Вынимал кисет.
— Какие берут года?
— Все!
Впереди нас маячило
Столько дуг, столько дуг.
Что бы все это значило?
Расставанье, мой друг!
Расставались с тобой
Мы на камском на льду.
— Где тебя, дорогой,
Я теперь найду?
В синем ли небе звездочкой,
В черном ли хлебе корочкой?
На лугу былинкой?
На шляху пылинкой?
Пусть уж будет враг
Подкопытный прах,
А тебе под каской-невидимкою
Сквозь бой пройти
Невредимкою.
Слезы наших разлук
Я умел беречь.
Я их помню, мой друг,
Не о них речь.
Слезы этой разлуки
Камский лед прожгли.
Они каплями ртути
Сквозь меня прошли.
Слезы этой разлуки,
Как ртуть, во мне,
Никогда их не высушить,
Ни в каком огне!
1942

Загорода[1]

Сильная, вороненая,
Ни дождем, ни ветром не ронёная,
На Ивана Купалу
Не помялась, не упала,
Вызрела, выстояла,
Напоказ себя выставила,
Напоказ, на виденье,
Как невеста на выданье.
  Я тебя, моя загорода,
Не продам ни за какие задорога,
Не дам с тебя ни единого цветка сорвать,
Не дам о тебе ни единого
Словца соврать,
По твоим задам
Проходить не дам:
Ни конному, ни пешему,
Ни ведьме, ни лешему,
Ни галкам, ни воронам,
Ни больным, ни здоровым,
Я сам тебя, моя загорода,
            выкуплю,
Я сам о тебя свою косу вытуплю,
В твоей росе звенеть моей косе,
Плохо ли, худо ли,
Гулять моей удали!
Твою траву кашивать
Моим рукам,
Твое сено кушивать
Моим коням.
Коса литовская,
Хватка московская,
У меня отец
Хоть куда косец!
Я чуть похуже,
Прокос чуть поуже.
Над моей над загородой
Шмель гудит.
У меня на косьбу
Плечо зудит.
На моей на загороде
Сарафан цветной,
Посмотри, полюбуйся,
Народ честной!
1942

Март

Везде в всюду сказывается
Март, старый капельмейстер.
Две капли с крыши скатываются,
Летят на землю вместе.
И падают на клавиши
Двух водосточных луночек,
От радости заплакавши,
Что снова неразлучны.
Что, если и поднимутся
Они обратно, наверх,
На этот раз обнимутся
Не как-нибудь, а навек.
Грачиного и галочьего
Март-месяц полон крика.
Он дирижерской палочкой
Нам воскрешает Грига.
По луночкам надраивает
Он радужную пену
И всю капель настраивает
На светлый звук Шопена.
И жмурится и светится
Капель, летя с карнизов,
Исполнена март-месяца
И всех его капризов.
1942

Скупая

Цветок, травинка каждая
И каждый лист на дереве —
Все мучилися жаждою
И на нее надеялись.
В ее смотрели сторону,
Чтобы она заметила.
Черна, подобно ворону,
Она по небу медлила.
Синеющая, гордая
И молниями пылающая,
Верблюдица двугорбая
Паслась еще, пила еще!
Вот выросли два пробела,
Две проседи на выгорбье,
Два грома время пробили
Ко щедрости, к невыгоде.
Вся вызревшая, вот она!
И званая и зовущая,
Сейчас, сейчас польет она,
Напоит все живущее.
В такое время жаркое
С ней сотворилось странное —
Вдруг стало очень жалко ей
Раздать свое приданое.
Через село и по лугу,
Виновно понахмурившись,
Как бы под тонким пологом
Она прошла, зажмурившись.
И, против ожидания,
Луга, поля, селение
Остались вне внимания,
Не получив целения.
Заохали травиночки:
— Ни слезки, ни росиночки,
И-и-и, маменьки, и-и-и, папеньки,
Ну ни единой капельки!
Хоть маленького б дождичка,
Глоточек бы, немножечко,
А то ни капли на тебе —
Тогда зачем быть на небе?!
А туча, не оглядываясь,
Наскоро ступая,
Спешила вдаль, догадываясь,
Что ей кричат:
       —Скупая!
1943

* * *

У вновь занявших наше место
Была любовь такая ли?
И так же ли у жениха с невестой
Сердца при встречах таяли?
О, если так, крыльцо простое,
Останься целым навеки,
Неси в сознанье молодое
Любви высокой навыки.
О, если так, младое племя,
Я за тебя порадуюсь,
И для тебя в любое время
Открою дверь парадную!
1943

* * *

Вьюгам всласть побродяжить
Хватает зимы.
Город варежки вяжет,
Катает пимы.
Вижу светлые серьги,
Задумчивый взгляд.
И любовь и усердье
В работе девчат.
Их послушные спицы
Низают петлю.
В холод этакий птицы
Жмутся к людям, к теплу.
«Где ж ты, где ж ты, мой милый?»
Снег. Сугробы кругом.
«Не нарвися на мины,
Осторожней — с врагом!»
Плавку медную плавит
Багровый закат.
Труд свой доблестный славит
Старик-пимокат:
— Сделал прочно. Для фронта.
Не хвастаю тут,
Что пимы без ремонта
До Берлина дойдут!
Вьюгам всласть побродяжить
Хватает зимы.
Город варежки вяжет,
Катает пимы.
1943

* * *

В пальцах девушки
Дрогнул платок и кайма.
— Что с тобою? — спросите.
Ответит:
— Война!
Над ребенком родившимся
Няньки сидят.
— Кто родился? — спросите.
Ответят:
— Солдат!
На письмо через слезы
Старушка глядит.
— Что там пишут? — спросите.
Ответит:
— Убит!
— Отстоишь ли себя? —
Мать-Россию спросил я свою.
— Если ты мне поможешь, сынок,
Отстою!
1943

* * *

За Черным морем Турция
Белеет, как окурок.
Какая конституция
Придумана для турок?
Не очень-то хорошая,
Когда ее поэты
В казематы брошены
Во главе с Хикметом!
1944

* * *

Еще тысячелистник свеж!
Все остальное выкрашено в охру.
Тревоги майские,
Свиданий трепет где ж?
Час от часу я к ним все больше
Глохну.
Вот-вот и снег пойдет.
В душе — зима, мороз.
Пишись, судьба, заглавною строкой!
Как много в сердце
Чувства собралось —
И вылилось. И нет его. Покой.
И некуда и не к кому спешить.
Иду, смотрю,
Как стебель в землю никнет.
Он попран смертью.
Мне еще здесь жить.
Была бы жизнь, а цель возникнет!
1945

* * *

Без радуги, без грома и без молнии
Прошел едва заметный миру дождь.
Прошел в людском бесславьи и безмолвии,
Никто ему не выкрикнул: — Хорош!
Он был настолько тих и незаметен,
Что в памяти мог сразу умереть.
И было б так, когда бы вслед за этим
Луга не стали буйно зеленеть!
1947

Иван Грозный и колокол Псковская легенда

Уж как ехал государь Иван во Псков город,
Что проведывал Васильевич свою землю.
Уж как кланялся свет Грозный своему люду.
Выносил народ на улицу хлеб с солью:
— Не побрезгуй подношеньем, государь наш!
У нас помыслы едины и един хлеб.
Как возрадовались храмы да в частОй звон,
Не тебя ль они приветствуют, Иван-царь?
Но откуда взяться горю средь согласья?
Кто-то в колокол ударил бунт, всполох.
Сдвинул брови царь собольи: — Что за пакость?
Еще есть во Пскове городе измена!
Приказал Иван снять колокол с собора.
— Ну-ка, вырвите ему язык поганый,
Чтобы попусту, негодный, не болтался!
Били молотом по колоколу гулко,
Говорили: — А вперед тебе наука!
7 окт. 1948

После дождя

Кто-то всхлипывал всю ночь,
А под утро громко плакал.
Это старый странник-дождь
Крыши красил свежим лаком.
Все блестело на виду —
И дороги и растенья.
Каждый злак: — Иду! Иду!—
Говорил от восхищенья.
После ливня и грозы
В зоне царствия лесного
Появлялися грибы
И тотчас же брали слово.
— Мы — лесов своих князья,
Хоть живем мелкопоместно.
Что без нас никак нельзя,
Даже Пришвину известно.
Зеленел поблекший луг,
И светлел напев пастуший.
И один лишь ясный «кук»
Выдавал восторг кукуший.
И на вымытом челе
Существующего мира
Жизнь, чуть-чуть навеселе,
Улыбалась очень мило!
1948

* * *

Скрипели сани, сыпал снег,
Стелился под ногами саван,
Метель смеялася, и сам он
Смеялся страшно вместе с ней.
Он звал ее:
     —Княжна Снежна!
В безумном смехе, в трезвом хмеле,
Как сон, как стон, как в самом деле,
Она была ему страшна.
Сияли снежные леса,
Под этой искрившейся стынью,
И все казалося пустынью,
Мир в пыль снегов поизвелся.
И этот стон:
— Сюда! Сюда!
Шли санитары.
— Где же смертник?
И на снегах алел бессмертник,
И сонно плавилась слюда.
И шли саперы,
И сопел
На дальней станции санпоезд,
И что-то ахнуло вдруг, то есть
Гвардейский миномет запел…
— О, господи!
Он встал.
На лбу
Светился крупный жемчуг пота,
К нему стучался сильно кто-то
С вопросом:
— Ты закрыл трубу?
— Закрыл.
Сосед зашел.
— Закурим?
— Давай.
— А где бумагу дел?
— А я все счет веду тем пулям,
Что обогнули мой удел.
Ужли опять стрелять придется?
— Посмотрим дальше, что с весны…
— Тревожно сердце мира бьется
И мне опять дурные сны…
Два рядовые войн обеих
Нашли забаву в табаке.
Эй, мистер атомщик, добей их,
Что держишь смерть в своей руке?!
А за окном снега, сугробы
И светлый месяца озноб.
И вечер, парень чернобровый,
Сердца ворует у зазноб.
И на заснеженном безбрежьи,
Под синим инеем ветвей,
Нам видятся все реже, реже
Следы бессмысленных смертей.
1948

* * *

Просился месяц ночевать
В забытой деревушке.
— Тебе привычней кочевать! —
Ответила старушка.
Засим захлопнула окно —
Чего пустое баить.
Сидит себе. В избе темно.
В потемках щи хлебает.
«Ну, что ж? Тогда устроюсь в стог,
На травяном постое.
У бабки нрав, видать, жесток,
С такой и спать не стоит!»
Наелся сена. Вышел пить,
В волне воды ломаясь.
«Не кипяченая! Как быть?
Я животом не маюсь!»
Напился. Фыркнул громко:
— Б-р-р-ы!
В себе души не чает.
И вот спустился под обрыв,
Там мельницу встречает.
На водяное колесо
Тотчас верхом уселся.
Не усидел на нем. Снесло.
Нырнул и осмотрелся.
Свои ученые умы
Ему представил омут.
Навстречу выплыли сомы,
Один рече другому:
— Какая светлость! Вот бы нам
Упрятать под корягу,
На удивление вьюнам,
И окуням-варягам.
Та мысль нечаянно далась
Красавцу в черном фраке.
Со дна решимость поднялась —
Мы говорим о раке.
Подплыл он к месяцу тогда
С огромными клешнями.
Что было дальше — навсегда
Останется меж нами.
Чего-то стоила гульба
По омуту светиле.
С тех пор с его большого лба
Отметки не сходили.
И коль рассматривать начну
Его лицо рябое,
Я вижу, что одну клешню
Он взял тогда с собою.
Пора подыскивать мораль
Писанию такому:
Старушка не пустила. Жаль!
Все было б по-другому!
1948

* * *

Там, где никнут таволги,
Запевают иволги,
Где березы светятся,
На макушках вертятся.
Лезет в мысли заново
Сущая безделица:
«Иволга Ивановна» —
Кто назвать осмелится?
Кто ей скажет: — Милая?
Кто ей скажет: — Славная?
Запевай, не мешкая,
Песня в жизни — главное.
Кто же, кроме нашего
Брата, рифмой бьющего,
Может водки спрашивать
У совсем непьющего?
Может прозу выпеснить,
Дать ей душу певчую,
Может песней вытеснить
То, что в жизни не к чему?!
1948

* * *

Осина и ель вперемежку.
Передники белых берез
Да груздь, что мадам сыроежку
Как будто бы замуж берет.
Изящные сгибы орешин —
Приспущенный зелени флаг.
На каждую ветку повешен
Ореховый грездень с кулак.
И посвист сосны корабельной,
Взлетевшей до облачных мачт.
И коршуна зов колыбельный.
Детей разлетевшихся плач.
Могучего дуба стовершье.
И тень и прохлада в листах.
Вот-вот и появится леший,
Чтоб лекцию лесу читать.
Иду я бесшумными мхами,
Что с древности стали седеть.
И брежу совсем не стихами —
Зову Берендея к себе.
Медвежьей чащобой лесною
Торя под собой новотор.
А рядом, совсем надо мною,
Поет краснозвездный мотор.
1948

* * *

У осени красные десны арбузов,
Кленовые лапы походки гусиной.
Люблю я
Ее
Нескудеющий кузов,
Покрытый
Мешками,
Пенькой,
Парусиной.
Дымки, точно голуби,
Веют над крышей,
Садятся на плечи
Продымленным трубам.
Березки, прощальной фатою
Накрывшись,
Выходят грустить
К заводям синегубым.
У осени
Полная сумка тетрадей
В косую линейку,
В прямую
И в клетку,
Ей любо ходить
С букварем зa оградой
В начальную школу,
Потом в семилетку.
У осени
Крик перелетных гортаней
В ночи, где покрошены
Звезды на темень,
Где гул молотилок
Стоит над скирдами,
Как древний гекзаметр,
Суров и напевен.
У осени
Бодрая поступь капусты,
Зеленая живопись росной отавы.
В осенних морозцах
Прозрачен до хруста,
До боли
И пушкинский ямб и октавы.
Она дорога
Золотой серединой
Раздумий, оглядок
И новых дерзаний,
В закатах, восходах, горящих рябиной,
В призывных мелодиях конского ржанья.
1948

* * *

Капли падают с кровель.
Каплям сливы в саду
Тихо вторят. Не ровен
Час, и я упаду.
Но поднимутся капли,
Будут сливы в саду.
Да и сам я — не так ли
Повторюсь и приду!
1948

Борец

Пали травы под косою с воплем.
Не подняться больше нм. Конец.
А в кустах не скошен и не сломлен,
Цвет с завидным званием — Борец!
Кто его назвал? Какая бабка?
Где купала крестника? В росе?
Он стоит, красуется, как справка,
Что не все подвержено косе.
1948

Мир

Слово «мир»
Произносится всюду:
В шахтах,
В штольнях,
В широких цехах.
Это слово
И я не забуду
Помянуть
И прославить
В стихах.
Пусть его
Журавлей караваны
В поднебесье планеты
Несут,
Пусть его
С подовым караваем
Вместо соли
На стол подают.
Пусть оно,
Это слово,
Как зори,
Светит всюду
В простые сердца,
Пусть при нем
Расступается горе
И уходят
Морщины с лица!
1949

* * *

Одиннадцать ударов пробили
Куранты древней Спасской башни.
Еще удар — и будет Родина
Считать сегодня днем вчерашним.
И совесть — в ком, друзья, молчит она? —
Вопросом строгим потревожит:
Ты честно ли свой труд учитывал?
Не по-пустому ль день твой прожит?
Что день? Листок на древе века.
Он, как и все, пришел однажды.
Но посмотрите: даже ветка
Дрожмя дрожит за лист зa каждый!
1949

Воспоминание

Я с детства к перу пристрастился. Частенько
Рассвет над строкою белел.
Мне мама стучала в дощатую стенку:
— Не спится? Опять заболел?
Случалось, что я как чахоточный кашлял,
И мой деревенский народ
По всякому поводу, всякий и каждый
Предсказывал: — Витька умрет!
А мать ко врачу привела меня. Светел,
Приветлив был доктор на вид.
Смотрел он, смотрел на меня и заметил:
— Ваш сын из стихов состоит.
Таких не излечишь ни счастьем, ни горем,
Пока не сгорят до золы…
Обратно мы шли то лесами, то полем,
Мать-мачехи всюду цвели.
1949

Сумерки

Синичка звенела в звоночки,
На сумерки глядя.
Мороз ледяные замочки
Старательно ладил.
А где-то под снежным покровом
Ручей откликался.
Он с тем, что морозом подкован,
Никак не свыкался.
Внимала потешница-белка
Его булькотанью.
Он ей признавался: — Здесь мелко!
К скитанью! К скитанью!
А сумерки низились густо
По зарослям частым.
И было немножечко грустно
От полного счастья.
1949

* * *

Зима. Возьму тулуп,
Лошадку пегую.
В поля, в лесной уют
На санках сбегаю.
Какой простор!
Смотри:
На снежных выстругах
Играют снегири
В горящих искорках.
Плывет сугроб к реке,
Напиться в проруби.
А где-то вдалеке
Сверкнули голуби.
И тонут, тонут в синь,
И мигом падают.
А небосвода стынь
Горит лампадою.
Привет, сосновый бор!
Ты весь, как пряности.
Любовь моя и боль
Дремучей давности.
На пнях, пышнее роз,
Лежат скатерочки.
С утра гостит мороз
В лесной светелочке.
— А где же Берендей? —
Березка всхлипнула.
А он уж перед ней.
— Ко мне привыкнула?
А это кто писал?
В снегу вывязывал?
Гонялася лиса
За косоглазыми.
Нехитрый мой конек
До дому просится
Туда, где огонек,
Белками косится.
Цепочкой белых крыш
Деревня тянется.
Холмам полсотней лыж
Пристало кланяться.
Кто поотчайней — лбом
За смелость платится.
Кувырк!
И пыль столбом,
И дальше катится.
Построились дымки
В прямые столбики.
Вам хорошо, домки?
Тепло? Не стонете?
И под ногой — снега,
И под полозьями.
И крепко спят стога,
И дышут озими.
1949

* * *

Когда шумящая дубрава
Насторожится тишиной,
Молчать и сделаться немой
Ее естественное право.
Когда поэт молчит, тогда
Кричит толпа неискушенных,
Не видит глаз его зажженных
И взлетов скрытого труда.
Поэт!
Бери пример с дубравы:
Как замолчалось — не пиши!
Пусть зреют гроздья новой славы
И новый гром растет в тиши!
1949

Природа-мать

Я видел, как Природа-мать
Укладывала детей своих спать.
Порядки везде наводила,
Сама себе говорила:
— Коростелю
На лугах постелю,
Кукушке —
На опушке,
В чужой избушке.
Галки спросили:
— А нас не забыли?
— Помню, помню,
Вам на колокольню.
Паучонка
Устроила в паутине,
Лягушонка —
В болотной тине,
Зайчонка —
В бороздке,
В зеленом горошке.
Сверчок
Полез на шесток,
Еж
Пошел в рожь,
И мыши
Сразу стали тише.
Пчелу, что к улью не долетела,
Под лопухом пригрела,
А когда для всех нашла убежища и дома,
Уснула и сама,
Положив на себя мохнатые
Еловые лапы.
Не слышала даже, как дождик крапал,
Как, к ненастью,
Где-то в лесной стороне
Звенел комар на тонкой струне.
1949

* * *

Кричат перепела,
Скрипят коростели,
Трава переплела
Глубокий сон земли.
Передо мной Ока,
Родная дочь равнин.
Летит моя рука
В зеленый вздох травин.
Спокойно дышит грудь
Без горестных замет.
И это люди врут,
Что будто счастья нет!
1949

Зеленая роща

Зеленая роща,
Дубовая пуща,
Расти, разрастайся
И выше и гуще!
Листочками — к солнцу,
Корнями — в земельку,
Расти, разрастайся
Зеленой семейкой!
Чтоб слышался всюду
Твой голос дубравный,
Чтоб всех он манил нас
Прохладою славной.
Чтоб ветры не дули
В колхозное поле,
Чтоб рожь и пшеница
Не видели горя.
Сполна б наливались
Зерном полновесным,
Дружили бы с лесом,
Как парень с невестой.
Чтоб мы не пахали,
Не сеяли даром,
Чтоб хлеб не вмещался
По нашим амбарам.
Чтоб золотом сыпалось
Крупное жито,
Чтоб нам улыбался
Достаток, зажиток.
Зеленая роща,
Дубовая пуща,
Расти, разрастайся
И выше и гуще!
1949

Трехлинейная и трехрядная

Прощай, прощай, селение,
Трубят в трубу походную!
Мне дали трехлинейную
Винтовочку пехотную.
Стою у пирамиды я:
Подружка, трехлинеечка,
Не озлобись обидою,
Побудь одна маленечко!
Держал ее в исправности
И чисткою и смазкою.
— Трехлиночка! — на радости
Не раз шептал ей ласково.
Коль брал ее, так накрепко,
А если целил — намертво.
Завод один и фабрика
Недаром были заняты.
Штыком, прикладом действовал,
Курком, прицельной рамою.
Смекалкой славлюсь с детства я
И волею упрямою!
Я с ней четыре годика —
Окопами, долинами…
Из боя в бой, без отдыха,
И честь и долг вели меня!
Мы русской силой доняли
И выкинули ворога.
Винтовочку ладонями
Я гладил: любо-дорого!
Расстались мы. Надолго ли?
Придется ли увидеться
В том городе над Волгою
Иль у того, у Витебска?
Опять село Отрадное.
Я цел и неконтуженый.
А где ж моя трехрядная?
Она ко мне:
— Мой суженый!
Скорей на шею вешаться
В порыве умиления.
— Пора и мной потешиться,
Хоть я не трехлинейная!
— Ревнуешь?
Не советую!
Пойми же, ненаглядная:
Мы трехлинейной этою
Спасли тебя, трехрядную!
К ладам прижались пальчики
Под переборы частые.
Эй, девушки… вы плачете?
— Мы так… чуть-чуть…
Мы счастливы!
У озера, у омута
Звенит моя трехрядная.
А любо, братцы, дома-то,
В моем селе Отрадное!
С душой советской, русскою
Иду, пою страдание
И славлю вместе с музыкой
Прямое попадание!
1949

Поклон

Стороне моей лесной
Шлю поклон я поясной,
Сосенкам, березкам,
Всем лесным дорожкам.
Ручейкам, озеркам,
Всем непойманным зверькам,
Белкам и куницам,
Зайцам и лисицам.
Низко кланяюсь траве,
Темной ночи и заре,
Омутам и мельницам,
Песенницам-девицам.
Два поклона соловью,
Как коллеге своему.
Говорят: у соловья
Народились сыновья.
Как ему живется?
Как ему поется?
С этой жизнью я знаком,
День начался — нужен корм!
В чаще иволга поет,
Не меня ли узнает?
Солнце тонет в небе,
Полдень полон неги.
Сел на камень отдохнуть,
Расстегнул пиджачок.
Не успел чихнуть:
— Будь, здоров, землячок!
Вся родная сторона
Говорит эти слова.
1949

Эпос

Весна.
В наступление зелень ползет.
И лес нарядился, листвою ощерясь.
Задача:
Примять, придавить этот дзот
И двинуться к западу, через.
Двенадцать бойцов.
Отделенный Петров.
Калужский.
А все остальные из Тулы.
— Рванемте, ребята,
В двенадцать ветров,
Чтоб в нас не плевались
Немецкие пули!
Эх, мать ваша!
Высверки из амбразур.
Змеиное пламя.
Огонь стоязыкий.
Не вытерпел парень,
Ботинки разул,
Пустился с гранатой
И в щель им:
— Изыди!
Дзот кровью откашлялся,
Выронил: — Оx!
Разбита стальная его диафрагма.
Вторая граната!
Ослеп и оглох,
Землей захлебнулся
Он русскою.
Амба!
— Ребята-а-а-а!
Они уже следом бегут.
— Ну, как — не скучали по пулям?
Работа моя вам понравилась?
— Гут!
— Отлично,
Давайте покурим.
А рядом деревня.
На взгорье цветут
Черемухи белым потопом.
Такие ребята и черта сметут,
А дьявол —
Сейчас вот потоптан!
1949

* * *

Спит свинец пулеметного диска.
Спят бойцы. Отдыхает война.
Но до смерти по-прежнему близко,
Даже ночью дневалит она.
Притаилась в зияющих жерлах,
На штыках откровенно блестит.
Замолчала, как дремлющий порох,
Как плакучая ива, грустит.
Не видать старика Берендея,
В белых касках макушки и пни.
Смерть стоит у березы, бледнея,
Ждет знакомого выкрика: — Пли!
У нее наготове носилки
В окровавленной сиежной пыли.
И она отправляет посылки
В адрес матери — Русской Земли!
Начат бой. Смерть все ближе,
              все ближе.
Вот уж первою кровью пьяна.
— Эй, боец! Нагибайся пониже,
Чтоб тебя не задела она!
1949

* * *

Когда я заглохну
Последнею искрой огня,
Тогда вы во мне
Не ищите меня!
Я буду землей,
Черноземом, песком,
К земле поползу
Похоронным ползком,
И вы догадаетесь сами,
Что весь изошел я стихами!
1949

* * *

Выстроились клином журавли,
Утонули в голубом пространстве.
Сто небес отдам за горсть земли.
За один привет: — Товарищ, здравствуй!
Не зови меня, печальный трубный глас
Журавлей, летящих в поднебесье.
Уговор с родной землей у нас:
Даже после смерти будем вместе!
1949

Фуфайка

Кому-то не понравится,
И кто-то здесь поморщится,
Но пусть она прославится
Как первая помощница,
Она —
Фуфайка ватная,
В линеечку стеженная,
Рабочая и ратная,
Морозами стуженная.
В ней первые строители
Кузнецкого бассейна
Свою подругу видели,
Она была — спасенье.
Она пришлася по́ сердцу
Советскому народу.
Она под землю просится,
Чтобы шурфить породу.
Ей ничего не станется!
За ней ли гнаться шубам?
В тайгу бесстрашно тянется
На плечи к лесорубам.
Удобная, просторная,
В ней нету неуклюжести!
Хотя и не бостоновая,
В сто раз милей с наружности!
Ее, свернув в калачик,
Кладут под головами,
И будят не иначе
Хорошими словами:
— Вставай, моя надеечка,
Мой ватничек, дружочек,
Подружка-телогреечка,
Опять гудит гудочек!
В ней люди ходят с гордостью
Московскою панелью,
Она сравнялась доблестью
С военною шинелью!
1949

* * *

Коль сердце черствое,
Заметит ли оно,
Что небо
В землю влюблено?
Нагнется ли
Над первою травой,
Как над дитем
С раскрытой головой?
Подымет ли пчелу,
Что вымокла в пути,
Чтобы сказать:
— Обсохни и лети?!
Нет!
Сердцу черствому
Все это не дано,
Собой живет,
Собой умрет оно!
1949

* * *

Разливы рек,
Раскаты грома,
Дождя веселые шаги.
Чего же мне еще? Я — дома,
А дом мой — плащ и сапоги.
И не беда, что сверху мочит,
Литою дробью в спину бьет.
Вот только так душа и хочет,
Уюта лучшего не ждет!
1949

Параллели

У каждого дома своя городьба:
Где колышки, а где — тынник.
У каждого человека своя судьба,
Кто довольствуется, а кто стынет.
У каждого дома свое окно,
Где пошире, где поуже.
Каждого человека куда-то влекло.
Кого — по океану, кого — по луже.
У каждого дома свое крыльцо,
Своя бабушка, свои сказки,
Но не у каждого человека свое лицо,
И даже свои маски!
1949

Девушке

Той, с которой чистой дружбой дружим,
Искренне даю такой совет:
Слишком рано, в восемнадцать лет
От всего отгородиться мужем.
Радуйся и сердце береги
В несказанной прелести наива.
Ты успеешь.
Счастье впереди.
Зрей во всем до полного налива!
Он придет.
Хороший. По тебе.
Только бы умела ты дождаться,
Только бы смогла тому не сдаться,
Кто лишь эпизод в твоей судьбе!
1949

Грачи

Грачей отлетный грай тревожен
С утра, под вечер, по ночам.
Закон природы непреложен;
Летит листва — лететь грачам.
Поднялись.
Крыльями сверкнули.
Смешались с небом голубым.
Куда лететь, давно смекнули…
Но… оторваться не могли!
Легко ль пускать такую стаю
За неба синие края,
Когда я с детства твердо знаю:
Мила им родина моя.
Мила им белая березка
И хатка с низеньким крыльцом,
И даже то, что здесь дерется
Петух с соседским петухом.
Опять к земле летят!
На ригу
Уселись.
Крышу с двух сторон
Покрыли.
Сколько шуму, крику,
Куда там древний вавилон!
Вот молодой сидит грачонок.
Расстроен. Жалко посмотреть.
Одним вопросом омраченый:
Куда лететь? Зачем лететь?
Ужели здесь нам под Калугой
Без жарких стран не обойтись?
Обзаведемся всяк халупой,
А к марту, глядь, — начнем нестись.
— Вернемся! — старый грач утешил. —
Не унывай, не трусь, не робь!
Чего ты голову повесил —
Не ты летишь, а весь народ!
Мы — русские, —
Грач гордо каркнул.
И смотрит.
Все в ответ: — Мы! Мы!
Нам географию и карту
Пришлось учить из-за зимы.
Взлетели дружно.
Взмыли.
Тонут
В небесном вымытом ковше.
Но сердце снова рвется к дому,
Который в сердце и душе.
1949

* * *

Запахано поле.
И в добрую мякоть земли
Положены зерна.
Проснулись.
Согрелись.
Взошли.
Тянуться
Зеленому стеблю,
Шуметь колоску,
Всем сердцем себя
Прикрепив
К земляному клочку.
Заполнено сердце
Любовью,
Как светом —
Большое окно,
Давно уже
Чувство им правит
Большое одно.
То песней оно
Прорастает,
То зеленым ростком.
И плещется
Счастье отдельное
В общем,
Огромном,
Людском!
1949

Мелок

Взяли Белгород мы.
Дальше прем. Куда там!
Есть замазка для зимы
И побелка хатам.
У меня в руке мелок,
Ну, а я грамотный,
Я мелком пишу: — «Милок!
А деревня занята!»
Номер почты полевой
Ставлю вслед за этим..
И улыбкой фронтовой
Улыбаюсь детям.
Прохожу деревню всю,
Эх, сейчас бы квасу!
Низко кланяюсь гусю,
Что от немца спасся.
А девчатам говорю:
— Писаные крали,
Что… хорошую мою
Немцы не украли?
— А которая твоя?
— Вон та, с челкой.
— Выбрал доброго коня,
Тут не дурачок ты.
За семнадцатой верстой,
На тропинке сбежистой.
Я мелком пишу: — «Стой!»
Вася, друг, где же ты?
С Васей мы, ох, дружки,
Повышибали пробок,
Из деревни Лужки,
А дома бок о бок.
Он проснется и — я,
Он гулять — я следом.
А в деревне девья —
Не корми хлебом!
Трактор в поле, как страж.
Я давай мелком писать:
«Был ваш, стал наш,
Мы тебя шли спасать».
По пути немецкий танк
С выкрошенным задом.
Я пишу на нем: — «Так,
Так тебе и надо!»
Вот река разлилась.
Стоп! Мост взорван.
Но не будет он у нас
Скоро беспризорным.
Не хватает ему
Семь железных матиц.
Я мелком опять пишу:
— «Восстановим, братец!»
Речку вброд пересек,
Одолел минутой.
Что я вижу? Друг, Васек,
Вот, здесь, тут он!
Вьется Васин чубок,
Все такой же юмор.
— Поцарапали чуток,
Как-никак воюем!
— Милый Вася, спешу!
На лопатке мелом
Адрес я ему пишу,
Это первым делом.
Наступает наша часть,
Движется лавиной.
Только вымолви: — Шасть!
И уже в Берлине!
Эх, мелок, мелок, мелок,
Харьков, Белгород.
Вспомни, как от нас, милок,
Немцы бегали!
1949

* * *

Голос — гром,
А очи — молния.
Обожжет — посторонись!
Речи, будто реки полные,
Только нету льда на них.
Вся, как солнце мая, светит,
Вся поет, как соловей.
Кто не дрогнет, видя этот
Озорной разлет бровей!
Вот стоит она под терном,
С плеч сбегают две косы.
Не боится тучи темной,
Так смела, что ждет грозы.
Смотрит, ветру улыбаясь,
Даже глазом не моргнет.
Приходи, беда любая,
Как траву, беду согнет!
1949

* * *

Рассвет в березах стал синеть,
Сосновой вспыхнул охрой.
Шел в ночь такой тишайший снег,
Что все кругом оглохло.
Оглохли риги и стога,
Стволы, пеньки и кочки.
Но слышно мне: звенит строка
О борт соседней строчки.
Мил этот звон моим ушам
И в радость и невзгоды.
Через него я по душам
Беседую с природой.
В лесу и в поле — никого.
В том нужды нет нимало.
От стука сердца моего
Вот-вот пойдут обвалы!
1950

Две величины

Индюк во всем богатстве оперенья
Какую-то пичужку повстречал.
И вот в припадке самомненья
С ней разговаривать начал:
— Как ты мала! Как ты ничтожна!
Тебя приметить невозможно!
Как ты раскрашена серо —
Ни в грош пойдет твое перо!
Тебя не взял бы я слугою.
Индюк, расправив хвост дугою,
Надулся важно: — Глянь-ка, ты!
Тебе такой бы красоты!
Вся жизнь твоя прошла бы в славе.
Где ты живешь?
— Вон в той дубраве.
В роскошном убранстве ветвей.
— Сама кто будешь?
— Соловей!
1950

Рожь

До горизонта,
До самого края,
Сизая,
Серо-зеленая сплошь,
Ходит,
Крутыми валами играет
Июньская рожь.
Экая силища!
Вот расходилась,
Растрепеталась,
Как флаг.
Сколько ты раз
В этом поле
Родилась?
И не упомнишь
Никак!
Ты, молодая,
Еще не слыхала,
Что нам пришлось
Пережить.
Эта вот кость
Из орды Чингисхана
Восемь веков
Здесь лежит.
Восемь веков!
Как давно мы
Решились
Силу изведать
В степи.
Ханские сабли
На крошку
Крошились
От бердышей и секир!
Ты — молодая!
И помнишь едва ли,
Милая сердцу
Июньская рожь,
Как Бонапарта
Зимой выбивали
С поля,
В котором
Теперь ты растешь.
Ну, а про это
Ты знаешь,
Родная,
Пусть и совсем
Молода,
Как мы фашистов
Проклятых прогнали,
Испепелили врага.
Сколько их шло к нам!
Незваных,
Недобрых,
Мяли, топтали
Тебя, моя рожь,
Ты подымалась
Могуче и гордо
И говорила врагу:
— Не уйдешь!
Ходишь,
Волнуешься,
Будто ладонью
Гладит тебя
Богатырь.
Стала для нас
Всенародной любовью
Наша
Колхозная ширь.
Мне не пропеть
Вдохновеннее гимна,
Чем ты сама себе
В поле поешь.
Сила твоя,
Как народ, неизбывна,
Русская рожь!
1950

Зимнее

Великолепие снегов.
Сиянье.
Солнце.
Высверки.
Плывет изба,
Как сам «Седов»,
На край села,
На выселки.
Трапезничают снегири,
Блюдя часы по солнышку.
Попробуй
Завтрак собери
Не сразу весь,
По зернышку!
Нет-нет
Да выронится «пинь!»
Из птички с желтой грудкою,
Да опрокинутая синь
Посыплет
Снежной крупкою.
В лесу задумались дубы,
Припоминая молодость.
Один взмолился:
— Не губи!
Не надо, добрый молодец!
— Не трону!
Ширься! Вечно стой
И множь свою фамилию,
Своей зеленой красотой
Веди нас к изобилию!
По грудь, по пояс
Снежный пух,
Не укатаешь каталем.
Кто изобрел бы
Снежный плуг,
Я был бы снежным пахарем.
Иду, бреду,
Совсем в бреду
От снежного сверкания.
Сороки вьются на виду,
Вступают в пререкания.
Пять суток спит
Карга-пурга.
Ни воя, ни рыдания.
Стоит зима,
Бела,
Горда,
Хранит свое приданое!
1951

В половодье

Река изменила своим берегам
И бросилась под ноги бору сосновому.
Грачи подымают строительный гам,
И делают старые гнезда по-новому.
Вся в кружевах белых бушует вода,
Воронками вьется и тянется пряжею.
Ей стало легко, как избавилась льда,
Что сдерживал удаль речную бродяжую.
В снегу под кустом, словно чудо, возник,
Чтоб слиться с своею родимою матерью,
Весенний, певучий, прозрачный родник —
Он здесь! Он работает! Будьте внимательны!
Кой-где еще снежные стынут холсты
В овражках, в ложбинках, под пнями и кочками.
Задрогли до красного цвета персты,
На вербах, стреляющих белыми почками.
Ольха принялася пыльцу рассевать,
Бессмертие ловят тычинки и пестики.
А солнцу охота в лесах вышивать
На белых полянах зеленые крестики.
Беснуется, бьется реки баламуть,
Не Ворей назвать ее можно, а Выскочкой.
Ей время найдется еще отдохнуть,
Успеет и облаком на небе выспаться!
1951

Маяковский

Ему толпа была по грудь.
Он время мерил на столетья.
Он смело мог во все взглянуть,
И даже в дуло пистолета.
Над дебрями лесных громад
Он возвышался вечным дубом.
Его стихи гудели гудом,
Зовя, как вечевой набат.
Поэзию раскрепостил
Он богатырски, без оглядки.
Простую речь в стихи впустил,
Сняв с ямба барские перчатки.
Он ни одной строкой не лгал.
Не меньше Ленина он верил.
И в революцию шагал
Через одни и те же двери.
1951

Родное поле

Серебристая гладь, белоснежная скатерть!
Это русское поле, живые снега.
Сколько жить мне придется, настолько и хватит
Самой строгой и нежной любви для тебя.
Ой ты, сердце, с чего так тревогу забило?
Что в просторе нашло, коль не можешь ты спать?
Не меня ль это поле вспоило, вскормило,
Помогло матерински мне на ноги встать?
Я стою. Я смотрю. Не могу наглядеться.
Белый снег мне мигает веселой искрой.
Уж не здесь ли прошло мое милое детство,
Не по этой ли тропке я бегал домой?
Рядом с полем дома, как сугробы большие.
Из заснеженных крыш поднялися дымы.
Смотрят на землю пристально звезды России,
Им виднее всего, как мы вышли из тьмы.
Провода прогибаются под бахромою,
В них гудит и лютует седая зима.
Свет уходит в деревню дорогой прямою,
На тока — к молотилкам, к крылечкам — в дома.
Там в деревне жива еще мама-старушка,
Не ложилась, не впрок ей под старость спанье.
Может, песни мои она ловит в наушник,
А я на поле снежном пою про нее.
Серебристая гладь, белоснежная скатерть!
Это поле родное, живые снега.
Сколько жить мне придется, настолько и хватит
Самой строгой и нежной любви для тебя.
1952

* * *

День светлеет,
Зима теплеет.
Март нет-нет
Да зайдет к Апрелю.
Скажет слово,
Попросит пить.
Даст!
Не откажет,
Как тут быть?!
Солнце восхожее
Стало восторженней,
Заявляет морозу:
— Тоже мне!
Пустился в дерзания,
Шлет замерзания,
Не потерплю,
Все растоплю!
От моей золотой головы
Люди ждут зеленой травы,
Пуще злата
Ждут хлебного злака.
С сережек березок
Летит пыльца,
Желтая — в мать,
Голубая — в отца!
С крыш капель поет,
Словно флейта:
— Скорее бы лето!
1953

Голутвин

Не арфы звон,
Не нежный голос лютни —
Со всех сторон
Гремит, поет Голутвин.
То вспыхнет автоген,
Как молния ночная,
То всхлипнет вой сирен,
Где магистраль речная.
То охают пары
В депо или котельной,
То электропилы
Высокий, чистый тенор.
А то гудит гудок:
— Кон-ча-а-ай рабо-о-о-ту!
А вот уже дружок
Собрался на охоту.
В разбеге дня
С улыбкой, смехом дружным
Везде меня
Теснят простые блузы.
А если руку жмут,
Мозоли, словно рашпиль.
С такой братвою тут
Хоть где не страшно!
Машинный лязг колес
Влетает в шум перронный.
Бежит стальной колосс,
Родившийся в Коломне.
А вот она сама,
Черней цыганки черной.
Голутвина дома
Бок в бок идут с Коломной.
Дымы… дымы…
Все небо будто вереск.
Эх, друг! Да мы
Такая сила, что не смеришь!
1953

* * *

Ей темной ночью было невозбранно
На легких санках к дому подкатить.
Легла зима. Как чуткая мембрана,
Заговорили льды из-под копыт.
Зима у нас — издревле кружевница,
Зима у нас — закройщик и портной.
Ну, как ей по сезону не срядиться,
Коль у нее приданое хранится:
Свои меха, подклад и свой покрой.
В безмолвии снегов поют синицы,
Попали сосны в белый плен зимы.
Нам подавай тулуп и рукавицы.
Выходит так, что пленники и мы!
На ветках виснет пряжа снеговая
И вспыхивает, будто канитель.
Над головою чаша круговая,
Бездонная небесная купель.
Она зовет и манит причаститься
Во всесоюзных здравницах зимы.
Ни звука! Тишина. Земля вертится
И отдыха не просит, как и мы!
1953

Лекция о попе

Живет-бывет поп.
Борода, как сноп,
Рыжая, бесстыжая,
Медная, хлебная.
Руки, как крюки,
Завидущие, загребущие,
Все гребут не от себя,
А к себе,
Ничего себе!
Рот, как арбузная выемка,
Это невыдумка.
Нос
От лица отдельно рос,
У родственника,
У дяди в продотряде.
Несоразмерной конструкции
Для нюханья продукции,
Молока, мяса, масла,
Это ясно.
Глаза, как у ангела,
Как передача по радио:
— Граждане, уверуйте,
Снизойдите до всевышнего!
Ничего лишнего.
Поп политически грамотен
И памятен.
Поет конституцию,
Как страдание:
— Свобода вероисповедания!
Иногда философствует ряса:
— Мир — от Канта и Лапласа.
Ой, хитрит, не верьте,
У святого отца
Миллион в конверте.
Выманил из кошелька
Темных масс,
При чем тут Лаплас!
Вот он, поп,
Посмотрите на его лоб:
Лоб, как заслонка от русской печки,
Поставишь девяносто три свечки.
Не сеет, не жнет, не пашет,
А кадилом машет.
Кто еще глуп —
        несет рупь!
А попу что —
      возьмет и сто!
1954

* * *

Просыпаюсь,
Тревожусь:
      «Душа-то жива?
Не скончался ль, товарищ,
          сегодняшней ночью ты?»
А в ответ мне
Из сердца выходят слова,
В строчки строятся,
Звоном звенят колокольчатым.
Появляется Муза
        и руку мне жмет,
Красотою сияя своею
           небесною.
Ни морщинки!
Все тот же смеющийся рот,
Как была, так и есть
Неизменной невестою.
Предо мною
Проносятся тысячи лиц.
Я
 слугою у них
И пожизненным пленником.
И глядят на меня
Из-под темных ресниц
Волевые
    и
     умные
        очи
Моих современников.
И опять я — к столу,
И опять я — поэт,
И с любовью слова свои
            нянчу и пестую.
И горит вдохновенья огонь,
             словно герб,
Возгласивший
       навеки
           державу Советскую!
1954

* * *

Лес-старинушка.
Сосны да ели.
Отчего вы сегодня угрюмы?
Отчего до вершин поседели?
Иль все думы да думы?
Вот и я.
Уж не мальчик, не отрок,
Не студент на стипендии.
Зрелый муж
И судьбы своей плотник,
Весь в делах и кипении.
Тем силен человек,
что надеется,
Даже если в лежачих лежит.
Разреши мне, лес, одно деревце,
Дом хочу строить — негде жить!
1954

* * *

О чем поет твоя пандури?
Скажи, Жужена, мне!
О том ли, как цветут лазури
В твоей стране?
О том ли, как на побережье
Шумит прибой
И нерастраченная нежность
Твоя с тобой?
О том ли, как в горах абхазских
Спят облака
И тянется в ночи для ласки
К руке рука?
Играй, играй,
Мне слушать мило
Восточный твой напев!
Хочу, чтобы меня пленила
Краса грузинских дев.
Да сгинет
Меж народов злоба!
Вот я за что стою.
Всему живому «гамарджоба»[2]
От всей души пою.
Играй, играй,
Под этим грабом
Я музыкой упьюсь.
Пускай всю ночь
Пробудут рядом
И Грузия и Русь!
1954

* * *

Все крыльцо запорошило,
Холодок зимы в дверях.
Сердце песен запросило
О снегах и снегирях.
О своих родных просторах,
Что знакомы наизусть,
О ледянках, на которых
Покататься не стыжусь.
Я всю жизнь с народом лажу,
А особенно с детьми,
Так и знай, что угоражу
В атаманы ребятни.
Занимай скорее горку,
Выходи — зима не ждет!
Начинай частоговорку
Каблуков о звонкий лед.
То-то дорого и мило!
Жми под пазуху, мороз!
Сколько б градусов ни было,
Все равно не выжмешь слез!
1954

Август

Звезды в Дон,
Звезды в Днепр,
Звезды в заросли и в берег.
Август яблоки и хлеб
Раздает и не скудеет.
В баржах трутся кавуны,
В омутах жирует жерех.
И плывет плужок луны,
Добела начистив лемех.
Бьют лопаты в медь зерна,
Озорно смеются очи.
Остывает смех звена
Только с ветром полуночи.
На весах скрипят возы,
По подсчетам: хлеб в излишке.
Бел исподний лист лозы,
Золоты на хмеле шишки.
Конский храп и кузова,
Запах дегтя и бензина.
Запевайте, жернова,
Есть чего смолоть на зиму.
Будет пиво, будет мед,
Будут песни, будут пляски.
Каждый труженик поймет,
Что мозоли не напрасны!
1954

На рыбалке

Час рассвета
Застал рыбаков у кисета.
Говорили,
Курили,
Хвалили
Минувшее лето.
Пахло:
Гнилостью,
Сыростью,
Картофельною ботвою.
Забирался туман
К рыбакам в рюкзаки
За спиною.
Ржали
Сытые кони
Вдали,
У залива речного.
К конюхам,
К хомутам
Пастушонок
Их гнал
Из ночного.
Синеватый дымок…
Костерок.
В котелке
Что-то булькало,
Пело.
Возвестил вестовой:
— Расставайтесь с махрой!
Вынуть ложки!
Ушица поспела!
Сели в круг.
— Хороша! —
Ели все не спеша,
Словно делали
Важное дело.
Над осенней водой
Смех гулял молодой,
И приветливо
Солнце глядело.
1954

Ерема-простота

Жил Ерема-простота
В деревеньке нашей.
Ив скота — имел кота,
На поддержку живота
Чугунок для каши.
Сам варил,
Сам солил,
Сам съедал,
Сам хвалил.
Сказки сказывал Ерема,
Песни пел да лапти плел.
Называл избу — хоромы,
Шапку рваную — короной,
Кое-как хозяйство вел.
— Мне, — смеялся, — много ль надо?
К пасхе — крашено яйцо,
К песне — красное словцо,
Пару яблок вместо сада,
Сотню сказок для отрады
Да на гроб отрез холста.—
Ой, Ерема-простота!
Как его изба держалась?
Архитектор не решит!
Два венца подгнили снизу:
— Погляди, Ерема!
— Вижу! —
А с ремонтом — не спешит.
Сядет, сделает жалейку
И зальется помаленьку.
Скажет, глядя на народ:
— Я — отрезанный ломоть!
Вечно по лесу бродяжил,
Ничего себе не нажил,
Кроме медного креста.
Ой, Ерема-простота!
Как-то лег он под икону:
— Смерть, бери меня, я дома.—
Скрыл глаза, сомкнул уста,
Побелел, как береста.
Вся деревня хоронила,
Вся деревня в голос выла,
Словно умер не простой,
А какой-нибудь Толстой.
Дом Еремы развалился,
В нем никто не поселился,
Только вырос чернобыл.
Кто на это место взглянет,
Обязательно вспомянет:
— Тут бобыль Ерема жил.
Богачи деревни нашей
Сгнили в памяти, как пень.
Почему же о Ереме
В каждой хате, в каждом доме
Не вспомянут редкий день?!
1954

* * *

Живу неоплатно,
Как в доме у тещи,
У темного бора
В березовой роще.
Мне спальнею — пни,
Мягкий мох — раскладушкой,
Стихи — изголовьем
И мягкой подушкой.
Росой умываюсь,
Травой утираюсь,
До осени в рощи
Гостить собираюсь.
До первых морозов,
До первого снега
Мне лучше, чем здесь,
Не придумать ночлега!
1954

* * *

Это высшее бескорыстие —
Счастье жизни ловить стихом
Или где-нибудь тихо под листьями
Течь холодным лесным ручейком.
Кто пройдет — припадет и напьется,
Кто услышит стихи — оживет,
В том дремучая сила найдется
Бросить плечи сквозь чащу вперед.
Я — поэт. А поодаль сквозь ветви
Бьет о ствол топором лесоруб.
От него разлетаются щепки,
Как слова с моих пламенных губ.
Накукуй мне, кукушка, подольше,
Да побольше, побольше годков,
Чтобы шел я и черпал в ладоши
Голубой разговор родников.
Чтобы весь я светился под листьями
В милом детском семействе берез,
Чтобы людям свое бескорыстие
Через все испытания нес.
1954

* * *

Кому по душе вышивание,
Светелка, уют, тишина,
А мне подавай бушевание,
В котором хозяйкой — волна!
Кому обстановка хорошая,
Наполненный золотом сейф,
Меня же устроят горошины,
Которых в Медведице — семь.
Кому б только пиршества с яствами,
Попойки, девчонки, кутеж,
А мне б только солнышко ясное
Светило, а больше чего ж!
В одной подмосковной провинции,
Себе самому по плечу,
Такой вот я создан и двинуться
К другим, не таким, не хочу!
1954

Город

Над городом грозы.
Июльские ливни.
А город не горбится,
Смотрит вперед.
Забыв про уклад свой
Бывалый, старинный,
Как гриб,
Он под дождиком даже растет!
Без устали
Носят портальные краны
Контейнеры
С известью и кирпичом.
Воочию здесь
Наши смелые планы
Касаются жизни
Рабочим плечом.
Прощай, захолустье,
Домишки-калеки!
Встают великанами
Соцгорода.
И все это нам,
И для нас, и навеки,
Во имя любви
К человеку труда.
Врывается лето
Июльской грозою
В раскрытые окна
Жилым этажам.
И кажется,
Чистым, душевным озоном
Наполнен весь город,
Сердца горожан.
Блестит
На зеленых березках
Убранство.
И празднично так
Горизонт подсинен.
Помыты панели,
Дороги,
Пространства,
И видится даль
В перспективе времен!
1954

* * *

Бороною молний ночь скорожена.
На причалах тьма. Июль. Теплынь.
Горько, горько пахнет придорожная,
Колесом помятая полынь.
Спят плуги, телеги под навесами,
Честно отдыхать они сошлись.
Спит петух с веселыми невестами,
Что с утра начнут клевать, нестись.
На Оке поют гудки осипшие,
Тишине полей свой зов даря.
И не верится, что скоро ситцами
Будет торговать княжна-заря.
Ночь моя! Ты в мягком черном бархате,
Будь хозяйкой у меня в дому.
В душу загляни, увидишь яхонты,
Знай о них, но больше — никому!
1954

* * *

Во мне частенько по утрам
Гуляет сила сильная.
Душа распахнута ветрам
И брызгам моря синего.
Не так уж молод — что таить!
А все ж силенку чувствую.
Кого за то благодарить?
Известно — землю русскую.
Она меня учила жить,
Лелея коркой черствою.
Учила жизнью дорожить,
Перед бедой упорствуя.
Она учила песни петь,
Веселые и грустные.
Учила думать и терпеть,
Как могут люди русские.
Пусть о земле о нашей врут,
Я заступлюсь заранее.
Ее фундамент — честный труд,
И мне он — основание.
1954

Ель

Ель моя древняя!
С лапами сучьев,
С посвистом хвои,
С гуденьем в пургу.
Так высока ты,
Что маковка в тучах,
Шишки, как родичи,
В звездном кругу.
Кто тебе только не пел
На веку твоем —
Желтая иволга,
Красный снегирь.
Сердце с восторгом
Возвышенным стукало
В каждом, кто близко
К тебе подходил.
Раны свои
Ты смолила смолою,
Сок успевая наверх подать,
Чтобы зеленой своей головою
Чистого синего
Неба достать!
1954

* * *

Соломенную челку сельской хаты,
Как конь буланый, ветер теребит.
Метель поет про тяжкие утраты,
И все село об этом же скорбит.
Сиротами глядят крылечки вдовьи,
Подъем ступенек и тяжел и крут.
И все тепло мозолистой ладони
Уходит не на ласку, а на труд.
Вы, что на стройках подвиги свершали,
Чтоб две больших реки соединить,
Скорей сюда, чтоб горе брать ковшами,
А вместо горя — радость подвозить!
1954

Лада

Лада моя!
Несказанная радость!
Искренне это.
Не думай, что льщу.
Вот насмешила!
Зачем же мне адрес?
Я тебя в городе так отыщу.
Незабываемы:
Белые кудри,
Гордая поступь,
Высокая грудь.
Брови с разлетом,
Синие угли,
Смелость
В душевный мой мир
Заглянуть.
Руки над пристанью
Взмыли, как чайки.
Шире разводье
Бурлящей воды.
Крики с причала вдогон:
— Не скучайте!
Ждем вас на яблоки.
В наши сады.
Мальчик из Старой Рязани
Поспешно
Будет на спасскую пристань
Грести.
Чем тебя радовать, жаловать,
Тешить,
Что тебе, юная ветвь,
Привезти?
Ландыш мой белый,
Фиалыш лучистый,
Луг мой некошеный,
Свежесть росы!
В келью твою мое сердце стучится,
Выйди, открой, обласкай, пригласи!
1954

* * *

Добрую осень лето сулило,
Сколько всего уродило для нас,
Сколько оно огурцов насолило,
Белых грибов насушило в запас.
Как оно громко аукалось в лесе,
Теплым дождем умывало траву.
Как оно гордо с подсолнухом вместе
В гору несло золотую главу.
Пахло на грядках зеленым укропом,
Сладко морковка хрустела во рту.
Девочкой лето бежало по тропам,
Пело, смеялось, играло в лапту.
Как мы тепло у ручья с ним простились,
Нежные лету сказали слова.
Долго нам ночи июльские снились,
Память о них и теперь все жива.
1954

Россия

Россия!
Сказал это слово и замер,
И руки обнять тебя
Вдаль распростер.
Ты смотришь такими
Большими глазами,
Какие имеются
Лишь у озер.
Россия!
Сказал это слово и слышу,
Как гулко молотят
В моей стороне,
Как голубь садится
На сельскую крышу
С приветствием миру,
С проклятьем войне.
Россия!
Рассветы на реках дымятся,
И мокрое солнце
Плывет на плотах.
Рабочие руки твои
Никакого труда не боятся,
Могучие крылья
Победно парят в облаках.
Россия!
Никто никогда не уронит
Ни гор твоих гордых,
Ни рощ, ни лесов.
Сто тысяч веселых
И звонких гармоник
Поют о труде и любви
В миллион голосов!
О русское племя!
Бессмертное племя!
Как буйно побеги твои
Разрослись.
В Октябрьскую бурю
В бои подымал тебя Ленин,
Чтоб поступью мира и правды
Победно идти в коммунизм!
1954

* * *

Мир наполнен мужеством и нежностью,
Соловьиной песней и грозой.
Мне сегодня ласковое грезится,
Я хочу побыть вдвоем с тобой.
Чтобы с новой силой ненавидеть,
Лягу, отдохну, как почвы пласт.
Даже солнца не хочу я видеть,
Хватит для меня и серых глаз.
Только ты!
Ресниц твоих дрожанье,
Жаркий поединок двух сердец.
Только пульс твой и твое дыханье,
Только чувства чистого ларец.
Завтра из объятий, я, как воин,
Ринусь вновь на подвиги свои.
Буду биться, зная, что достоин
Нежной ласки и твоей любви!
1954

По пути к родным

Вьется дороженька снежная, снежная,
Сыплются искры из гривы коня.
Где ты? Куда подевалася прежняя
Юность, и свежесть, и радость моя?
Помню, как по полю маленьким мальчиком
Шел я с серпом возле мамы моей.
Все, что мной сделано, здесь было начато
У колыбели родимых полей.
Возле цветов золотистого клевера,
Возле пастушеского шалаша
Русскими песнями сердце взлелеяно,
Правдою русской воздвиглась душа.
Тихо на сани ложится порошица,
Конь осторожно ушами прядет.
Дума моя не бежит, не торопится,
Медленным шагом раздумья идет.
Вот засветило огнями селение,
То, где когда-то родился и рос.
Край мой! Ты — чистый родник! Исцеление!
Снова рожденье мое началось.
Чувства в душе моей наново, начисто,
Ноги коснулись родимых крылец!
Мама не вышла, боится расплачется,
Встретил у двери парадной отец.
Мы за столом. Словно царь коронованный,
Возле отца самовар в орденах.
Выпили малость. Грибок маринованный
Белым снежком захрустел на зубах.
Льется беседа простая, нехитрая,
Про поросенка, про сено, про хлеб.
Тут уж не спросят: «Ну, как там стихи твои?»
Их для родителей будто и нет.
Мать все хлопочет и потчует ласково.
Вот принесла с погребца холодец.
Если и есть на земле что-то райское,
Это — семья. Это — мать и отец.
1954

* * *

Приходила одна.
Часами стояла над морем.
Красива, стройна
Даже перед собственным горем.
Кто-то грубо обидел,
А пожалеть не сумел.
Губ огневые рубины
Переменились на мел.
Каждый раз она представлялась мне
                 сызнова:
То была голубка сизая,
То льдинка тающая, хрупкая,
То статуя мраморнорукая,
То была вазой этрусской,
То ивою грустною, русской.
То была свирелью печальной,
То как хрусталь редчайший.
Роняла со вздохом
С легким надломом в себе:
   —Доктор!
Это относилось к солевой воде.
А волны злились и грызли
Берег морской неустанно.
На грудь ее падали брызги,
Как щедрая ласка титана.
Прибоем его оглушенная,
Стояла она отрешенная,
В тихом душевном затмении
Просила: — Дай мне забвение!
Сжалилось море,
Принесло покой.
Я ее знал уже такой.
1954. Гульрипши

* * *

Как любовь начинается? Кто мне ответит?
Как цветок раскрывается? Кто объяснит?
Просыпаешься утром, и хочется встретить,
Постучаться в окно, разбудить, если спит.
Все тревоги — к любимой,
Все тропки — туда же,
Что ни думаешь — думы торопятся к ней.
Происходит какая-то крупная кража
Холостяцких устоев свободы твоей.
Ты становишься строже, улыбок не даришь,
Как вчера еще было — и той и другой.
Ты всем сердцем ревнуешь, всем сердцем
                     страдаешь,
Ждешь свиданья с единственной и дорогой.
И когда ты кладешь к ней на плечи ладоши,
Ясно слышишь биение сердца в груди,
Вся вселенная — только любовь и не больше,
И вся жизнь твоя — только порывы любви.
Как она начинается?
Так же, как в мае
На безоблачном небе заходит гроза.
Я любви
    не сожгу,
         не срублю,
              не сломаю,
Без нее на земле человеку нельзя!
1954

* * *

Целуй меня, целуй! Ты любишь.
Я верю, вижу — это так.
Пускай моя мужская грубость,
Как талый снег, уйдет в овраг.
Роса неслышно села в косы,
В мельчайших капельках они.
И ты с мольбою тихо просишь:
— Я стыд теряю! Прогони!
Как стая бабочек-лимонниц,
Заря желтеет за рекой.
Уже автобусы из Бронниц
Везут в Москву ночной покой.
А ты в пальтишке легком стынешь
В апрельской утренней тиши,
И нет да нет глазами кинешь
Не вскользь — в меня, на дно души.
— Целуй! Не знаю я, что будет,
Мне ясно: мы в одной беде.
А если сердце очень любит,
С ним не заблудишься нигде!
1954

Черемуха

Не спится черемухе белой,
Стоит под окном без платка.
Той ночью уснуть не успела,
И эта опять коротка.
Какая-то дума большая
Ночами ей спать не дает.
Все кажется — кто-то мешает,
Все кажется — кто-то зовет.
Стоит и не спит до рассвета,
Поют ей всю ночь соловьи.
Счастлива бессонница эта
Волнением первой любви.
1954

* * *

Что заметил перед боем,
Перед тем, как дать огонь?
Сладко пахло перегноем,
Прели листья под ногой.
Вся земля большой могилой
Показалася на миг.
А потом с нещадной силой
Шел в атаку напрямик.
Что запомнил? Лист осенний,
Взрыв. Воронку. Сноп огня.
Как оно, мое спасенье,
Не забыло про меня?!
1954

* * *

Вся природа как неслух —
Не загонишь домой!
Кто там хворостом треснул?
Это лось молодой.
Нежным хорканьем вальдшнеп
Подругу зовет.
Чуть пониже, подальше
Речка ревом ревет.
Трясогузка на отмель
Уронила свой хвост.
Здравствуй, птичий народ мой,
Любимый до слез!
Дробь свинцовую льют
Над рекою дрозды,
Гнезда теплые вьют
У веселой воды.
Где серебряный вереск
Болотной луны,
Повторяется прелесть
Лягушьей игры.
Свадьбы! Свадьбы!
Сосновые свечи горят.
Вот и нас повенчать бы,
Да года не велят.
Над кладбищем старинным,
Над молчаньем могил,
В косяке журавлином
Вожак затрубил.
У ручья весь продрог,
Притаился, молчу.
Никому невдомек,
Что и сам я журчу?!
1954

Утренний город

Утренний город зарей облицован,
Утренний город и свеж и румян.
День ему долгий землей уготован,
Путь ему дальний бесстрашием дан.
Утренний город еще не проснулся,
Влага ночная на крышах лежит,
Но от спокойного, ровного пульса
Рябь по Москве-реке тихо бежит.
Кажется, старые, древние башни
Головы вертят, как совы в лесу,
Чтобы услышать, как трудятся пашни,
Чтобы увидеть земную красу.
Здравствуй, Москва! С добрым утром,
                  столица,
Жить тебе молодо и не стареть!
Твой горизонт никогда не замглится,
Звезды твои будут вечно гореть!
1954

Фабричное

Утро по локоть в мыльной пене,
У стиральных корыт, у белья.
Ивы падают на колени
Перед чистым журчаньем ручья.
На мосточках колотят вальками,
Выжимают, полощут, синят.
На плечо подымают руками,
Ни минуты зазря не сидят.
Сколько прелести, грубости милой
В лепке каждого бюста, в плечах,
Сколько скромного хвастанья силой,
Что взросла на рабочих харчах!
Загудел!
Налилась проходная,
Закачалась людская волна.
Чем мне фабрика стала родная?
Тем, что труд уважает она.
Тем, что руки здесь некогда холить,
Тем, что хлебу нет время черстветь,
Тем, что в цех сюда совесть заходит,—
Только не за что людям краснеть!
1954

* * *

Отыми соловья от зарослей,
От родного ручья с родником,
И искусство покажется замыслом,
Неоконченным черновиком.
Будет песня тогда соловьиная,
Будто долька луны половинная,
Будто колос налитый не всклень.
А всего и немного потеряно:
Родничок да ольховое дерево,
Дикий хмель да прохлада и тень!
1954

Заструги

* * *

Мне Коммуна досталась
Труднее, чем вам.
Я ее на хребте выволакивал.
Я дубы корчевал,
Я на пнях ночевал,
Сам себя и жалел и оплакивал.
Я не так кареок
И не так златокудр,
Как икона из древней
Прославленной ризницы.
Я немного согнулся
Под тяжестью пург,
Под свинцовой тоскою
Колосьев не вызревших.
Я ходил месяцами
С небритым лицом,
Вспоминал петербургские
Ночи Некрасова,
Я питался, как заяц,
Капустным листом,
А меня покрывала
И ржа и напраслина.
Зимник-ветер
Пытал меня под пиджаком,
Что ломался на сгибах,
Как пряники тульские,
Мне ресницы мороз
Закрывал куржаком,
Месяц клал на глаза
Пятаки свои тусклые.
Я не сдался.
Я выжил в бою роковом,
Как береза, бинтован
Бинтом перевязочным.
Я пришел к вам теперь
Не с пустым рукавом, —
С соловьиною песнею,
С посвистом сказочным.
Я ни разу, Коммуна,
Тебя не проклял —
Ни у тачки с землей,
Ни у тяжкого молота.
Непонятным наитием,
Сердцем я знал,
Что за грязью случайной
Не спрячется золото.
Весь я твой!
Маяковский и Ленин — мои!
Я ношу и храню их,
Как сердце за ребрами,
Доброта к человечеству —
Это они!
Я иду и рублюсь
С их врагами недобрыми!
1955

* * *

Во мне живет моя строка —
Мой лес, мой луг, моя река,
Все радуги от всех дождей.
Все радости от всех людей,
Все заросли и соловьи,
Все реки, рощи и ручьи!
Все, как огнем, я сплавлю вдруг
В единый мир, в единый звук,
И кто отнимет у меня
Сверканье гор, сиянье дня?!
Теки, как вольная река,
Живи во мне, моя строка!
1955

* * *

С. Чиковани

Все больше сжигаю и рву.
Мне не лень
Строку обтесать,
Чтоб из камня извлечь сокровенье.
Часы трудовые, как чаша,
Наполнены всклень
Терпеньем труда
И тающим льдом вдохновенья.
Мне чудится лист вырезной.
Он в прожилках, горит!
С ним солнце готово
Последним теплом поделиться.
Кто лист этот мне?
Он учитель, когда говорит,
Что каждая строчка
Должна трепетать и светиться!
1955

Размолвка

Заплакала, замолкла,
Утерла влажный след.
Так началась размолвка
Двух граждан средних лет.
Она кусает губы
И чертит по стеклу.
Он запахнулся в шубу,
Придвинулся к столу.
Чай ложечкой мешает,
А чай давно остыл.
Ничто не воскрешает
Их полюбовный пыл.
Рассвет у окон синий,
Что двух когда-то свел,
Теперь уже не в силах
Звать их за дружный стол.
Спит сын в кроватке тесной,
Ручонки на груди,
Как ангелок небесный,
Папаша, погляди!
Сын взял румянец мамы,
Ее овал лица.
А нос такой упрямый,
Совсем, как у отца.
Опять сцепились оба,
Муж в гневе весь дрожит:
— Я требую развода,
Я не хочу так жить!
Молчите! Сын проснется
От этого всего,
По-детски ужаснется,
Что предали его!
1955

* * *

Глаза у львов закрыты снегом
Зима. Москва. Тверская. Лед.
И мерзнет очередь за хлебом
И Гитлеру проклятья шлет.
День нынче сер, уныл и краток,
Невеселы его шаги.
С утра подглазья у солдаток,
Как у апостолов, строги.
Цепная очередь авосек
Умолкла горестной вдовой.
Москва, как высший дар, выносит
Свой хлеб талонно-тыловой.
Я не стою за ним, я стыну,
На мне шинель, и я — боец.
И мне сверлят глазами спину
Одним вопросом: — Где конец?
Победа будет, снег растает,
Зальет вода траншеи, рвы.
Ну а пока лишь зубы скалят
Ослепшие от вьюги львы.
А где-то там свинец метельный,
Чертя немятый снег полей,
Заводит хоровод смертельный
Под смех и стон госпиталей.
1955

Июнь

Июнь, как скульптор, лепит груди,
Что кутала зима в меха.
И чувствуют острее люди,
Как недалеко до греха.
По узким ремешкам дорожек,
Где в раструбы трубит вьюнок,
Мельканье белых босоножек
И загорелых женских ног.
И руки тянутся к объятьям,
К сплетеньям радостным — туда,
Где льющиеся складки платьев
Скользят по прелестям стыда.
Такой июнь и был обещан,
Где все в цвету и без морщин,
Где милые улыбки женщин
Встают причиной всех причин.
1955

* * *

Существует поэт.
Где сегодня он?
Это неведомо.
Болен?
Буен?
Несдержанно дерзок?
Хмелен?
Он средь вас —
Не топчите!
Как все заповедное,
И поэт, словно луч,
Весь на всех поделен.
Если он на охоте —
Щедрей токование!
Если он на рыбалке —
На утоп поплавки!
Если он на футболе,
Его ликование
Отливается
В бронзовый мускул строки.
Вот он!
С виду, быть может,
Простой и невзрачненький,
Опереньем скромнее,
Чем брат соловей.
Если чудом каким-то
И сделался дачником,
То ютится на даче
Пока не своей.
Он могучий,
И он же как травка
Подснежная,
Что лелеет мечту
Покупаться в лучах.
О, не очень тесните
Вы сердце мятежное,
Не срезайте его угловатость
В плечах!
1955

* * *

Вышел месяц на небо
Без всяких забот.
Не спеша, словно
Частная личность идет.
Покоптился дымком,
Посидел на трубе,
Даже пятнышко стало
На нижней губе.
На влюбленных
Своей светлотой посветил,
Парню — что!
А девчонку он чем-то смутил.
Опустила ресницы,
Стыдливо молчит.
Только слышно,
Как юное сердце стучит.
1955

* * *

Я жизнь теперь считаю не на годы —
На месяцы, на дни и на часы.
Все больше делаюсь жадней жадобы,
Кладу свои минуты на весы.
Я каждый день ушедший, как синицу,
Хотел бы в западню свою поймать,
Оставить от него хотя б страницу,
Что не имеет права умирать!
1955

* * *

Не заплачет камень при дороге —
От природы мужество при нем.
Если даже камню при народе
В грудь ударит молния копьем.
Сердце стало камнем. Я не плачу.
Непонятно, как душа живет.
Сколько лет я жду свою удачу,
С кем она там под руку идет?!
1955

Про синицу

В сумерках зимних, под тихими кровлями
Тенькала крошка в зеленом пушке.
Сестры ее тихо клювиком трогали
Мерзлую ягоду в теплом снежке.
Звали певунью они к себе ужинать,
Вместе родную рябину клевать.
Не соблазнялась сестра. Видно, нужно ей
Было в тот вечер лишь песни певать.
Каждая прорубь в пруде и отдушина,
Каждая тающая полынья
Проникновенно, молитвенно слушала
Песню синицы про снег, про меня.
Где-то сквозь сутемь, сквозь снежные заструги
Звездочки жгли неизбывный свой воск,
Да на окне серебристыми астрами
Обозначался художник-мороз.
Не было вьюги в трубе и гудения,
Не было тающих льдинок с ресниц,
Слышалась всюду одна колыбельная
Сумеркам, снегу, покою синиц.
1955

* * *

Может, завтра все это кончится,
Нынче жадно этого хочется:
Бегу быстрого,
Снегу чистого,
Почты свежей,
Почки нежной,
Зорь лазоревых,
Гроз озоновых,
Белых лилий,
Теплых ливней,
Родников с ледников,
Янтарей из морей,
Только нынче, немедля, скорей!
1955

Лирическое настроение

Луны светятся электрические
В тополиной аллее.
Настроенье такое лирическое,
Хоть и нет юбилея.
Хоть для выхода первого томика
Не наложено виз.
Хоть при чтенье стихов с подоконника
Не срывается: — Бис!
Хоть в сберкнижке не густо, не весело
Круглый год,
И душевное равновесие
Обретается в долг.
В тополях говорю со студентками
Глаз на глаз:
— Не знакомы с Семеном Гудзенко вы?
Я прочту вам сейчас!
— Вы поэт? —
И смеются так ветрено,
Так бездумно насквозь.
— Вы не знали Димитрия Кедрина?
— К сожалению, вскользь.
— Я свои вам!
— Не надо! —
И стайкою,
Как воробушки, в сторону — порх!
Ах вы, милые, неделикатные,
Не отталкивайте мой восторг!
И иду себе мимо Гоголя,
Пальцем трогаю медь.
— Николай Васильич, мне долго ли
Неизвестность терпеть?
Брови Гоголя долу опущены,
Гоголь делается мрачней:
— Обратитесь к товарищу Пушкину,
Он ответит точней!
Я иду себе по бульварчику,
Из кармана щиплю калач.
А в душе цветут одуванчики,
Хоть и нет никаких удач!
1955

Галка

В зеленый затылок подсолнуха
Клюнула галка.
Увидел хозяин,
И стало хозяину жалко.
— Кыш! Кыш! пустоперая,
Что ты добро мое губишь?!
Нажму на курок я,
И больше на свете не будешь!
А галка взлетела
Над крайнею хатой,
Уселась и гаркнула:
— Частник проклятый!
1955

* * *

Так вот она, милая сердцу отчизна!
Как прост ее профиль и скромен наряд!
Туман разостлался внизу, как овчина,
И тихо по склонам рябины горят.
Откуда-то тянет и тмином и дымом,
Крепчает рассол огуречный в чанах.
С морозцем в обнимку, как о другом любимым,
На грядках капуста стоит в кочанах.
Какая-то скромность и робость в пейзаже,
Свод неба сурово затянут холстом.
А скирды стоят, как надежные стражи
Всего, что мы ревностно так бережем.
И пусть предо мной оголенно, печально
Пустеют осенние дали полей,
Все так же любовно мое величанье
Единственной, милой отчизне моей!
1955

География

О земля моя! Ты — кафедра.
Мне с твоих родных страниц
Открывалась география
Гор, и рек, и русских лиц.
В Омске, в Томске, или в Глазове,
Или где-нибудь в Орле
Улыбались кареглазые
Не кому-нибудь, а мне.
Чем я радовал их? Песнями
Своей родной страны,
Не изысканностью Гнесиных —
Балалайкой в три струны.
Да частушечною азбукой
Со звоном в край зари,
Да словами, что за пазуху
Убирал, как сухари.
Да готовностью откликнуться
На каждый зов людской,
Поделиться, как из житницы,
Весельем и тоской.
1955

* * *

Позади все недоброе.
Что в награду я жду?
Только б встретила гордая,
Сказала: «Люблю».
Только б руки коснулися
Нежностью всей.
Только б встретила улица
Веселых людей.
Только б люди приветили:
— Здорово, земляк! —
Только б в тысячелетия
Рвался гордый наш флаг.
Только б с новою силою
Над весною ветвей
Пел про счастье и милую
В садах соловей.
1955

Послевоенное

Стали жить теперь снова по-мирному,
Забываем походы, войну,
Привыкаем к пейзажу овинному
И колодезному журавлю.
Руки налиты твердой весомостью,
В наковальню кувалдой стучат,
Реки налиты звонкой веселостью,
Озорною частушкой девчат.
И хотя еще есть обгоревшие
И обугленные торцы,
Над черемухами и скворечнями
Льют свое щебетанье скворцы.
И хотя костыли не заброшены,
И в народе немало калек,
Жизнь восходит чудесной горошиной
И винтом завивается вверх.
И хотя еще на человечество
Настороженно пушки глядят,
Изо всех колыбелей младенческих,
Как ораторы, дети галдят!
1955

* * *

Дождь по ружьям,
Дождь по каскам,
По брезенту,
По броне,
Дождь по линии опасной,
Словом —
Это на войне.
Нет стрельбы.
Молчат «катюши»,
Притаившись за бугром.
Им куда приятней слушать
Не себя, а майский гром!
1955

* * *

Твой голос как виолончель
И как гудение шмелиное.
Он побеждает мрак ночей,
В нем сила непреодолимая.
Мне хочется творить добро,
Растить людскую совесть чистую,
И если ты подашь ребро,
Я целый мир создам и выстрою!
1955

* * *

Поэзия! Приди женой
Ко мне в мою халупу.
Порежь мне хлеб ржаной,
Подай тарелку супу.
Входи, входи спроста,
Что мешкаешь так долго?
Неси отрез холста
За место некролога!
Я весь тобой распят
На страшной крестовине,
Весь в рифмах нараскат,
Весь в звездах и полыни.
От пота соль на лбу,
Но любо мне бурлачить,
Гулять свою гульбу
Лишь так, а не иначе.
О сладость мук и слез,
Над музыкой созвучий,
Над радугою слов,
Над собственною тучей!
1955

Моему перу

Когда тебя в ладонь беру
Приемами ружейными,
Я говорю: — Простор перу,
Простор воображению.
Гуляй, мое перо, скрипи,
Как мачта корабельная,
Не холуя во мне крепи,
А вольницу и гения.
Будь той скрипучею сосной,
Что двести лет не падает
И непоклонной головой
Лесные дебри радует.
Перо мое! Скорей, скорей
Беги, не глядя под ноги!
Клокочет, рвется мой хорей
На трудовые подвиги!
1955

Растратчик

Ему за тридцать стукнуло,
А он все в тягость ближним.
И ничего-то путного
Еще не сделал в жизни.
Он к той, что в жены прочили,
Не привязался на́веки.
Ни сына и ни дочери
Не подымает на руки.
Хоть голова и увита
Волос веселой смолью,
Но редкий день не налита
Она чугунной болью.
Он не у книжных полок,
А у пивных у стоек.
Он не с Толстым и Гоголем —
Ему другое подали.
Он пьет, не разбирается,
Нет водки — глушит рислинг.
Как нищий, побирается
Чужою крошкой мысли.
Не слышал он в лесу дрозда,
Не лазил по долинам,
Он не дышал тобой, гроза,
Не бредил летним ливнем.
Как грош меняет медный,
Растрачивает дни.
Скорей к нему, немедля
На выручку шагни!
Нам жизнь дана ненадолго,
Открой ему, поэт:
Она всего как радуга —
Была, цвела — и нет.
1955

* * *

Вот и уйдем!
И не будет нас,
Перемешаемся
С листьями рыжими.
Это случится,
И мартовский наст
Будет звенеть
Не под нашими
Лыжами.
Склонит Медведица
Синий свой ковш
В тихой печали
Над ивой плакучею.
Эта минута придет.
Ну, так что ж —
Крыльев не сложим
По этому случаю!
Будем все так же
В шинели шагать,
В робе матросской
И ватнике стеганом.
Нам, огневым,
Нелегко совладать
С нашим,
Советским
Упорством особенным.
Скоростью века,
Свету в обгон,
Устремлены мы
В коммуну, товарищи,
Не остановит
Печаль похорон,
Свежая глина
И холмик на кладбище!
1955

Тихая улица

Тихая улица.
Мост через речку.
Сердце волнуется:
Встречу? Не встречу?
Вот не ждала!
Вот когда ошарашу.
Выйдет сама
Или вышлет мамашу?
Садик как был,
Только яблони выше.
Так же ходил
Сизый голубь по крыше.
Встретила криком,
Всплеснула руками:
— Здравствуйте, Виктор!
Какими судьбами?
У самовара
Льется беседа.
— Вспомни-ка, мама,
Он был непоседа.
Фикус в окне,
У стола — олеандры.
Скажет ли мне,
Что чего-то неладно?
— Счастлива, Тася? —
Молчанье. Заминка.
— Где ты скитался,
Моя половинка?
Где ордена?
— Не имею покамест.
— Вот тебе на!
— В этом после покаюсь.
Ходим у поля,
У горькой полыни.
Детство и школа
Весь вечер в помине.
Все воскресим,
Перепашем в два плуга,
Но умолчим,
Как любили друг друга.
1955

* * *

Чувства паводок вешний
Неразлучен со мной.
В сердце, словно в скворешне,
Песен радостный рой.
А на улице вьюги,
Снег, сугробы да льды.
Песню дать им в подруги
До весенней воды?
Дам!
Душа не скудеет,
Жар не гаснет в груди.
Все живое живеет
От щедрой любви!
1955

* * *

Мне душно в пуховом снегу!
Подушек дюжина… перина.
И для кого? Для исполина!
Что хочешь делай — я сбегу!
Я не люблю любви ручной,
Мне тошно с томного уютца,
И надо мной уже смеются
Кувшинки заводи речной.
Не смей мне шею обвивать,
Уж лучше хмель пускай задушит!
Я шапку в руки и — виват! —
Леса с таинственною глушью!
Где дебри, где бормочет бор,
Где глухари секутся бровью,
Где родниковый разговор
Льнет к моховому изголовью!
1955

* * *

Шелк волос твоих ткал
Вознесенск или Вильнюс?
Я тебя не искал,
Ты сама появилась.
Тук! Тук! Тук! — каблучки.
Плащ крылатый внакидку.
Руки, словно лучи,
Потянулись в калитку.
Алый рот золотист
Не от краски продажной.
Я кричу: — Воротись!
И не думает даже.
Время в трубы трубить
С коммунальных площадок и лестниц:
— Хватит юных любить,
А кому же ровесниц?!
1955

* * *

Над рекою хатеночка слеплена,
Не из глины — из веток ольхи.
Вот моя резиденция летняя,
Мой шалаш, где слагаю стихи.
Где учусь по-есенински, блоковски
Забираться к стихам на Валдай,
Где без бубна шаманю по-боковски,
Озорую, как Васька Буслай.
1955

* * *

Раздариваю строчки, как янтарь.
Овсом отборным сыплю ассонансы.
Усердней, чем былых времен гончар,
Леплю свои словесные фаянсы.
Я верю, что для этого возник,
Как самоцвет, как радужные дуги,
Как тот в тени пробившийся родник,
К которому спешат напиться люди!
1955

* * *

Пусть мне скажут: это не бывает!
Я в стихах заметить не боюсь —
Небо на березу надевает
Голубой неношеный картуз.
От грибов в лесу землетрясенье,
Дыбится земля.
Скажете, что это вдохновенье,
Что придумал я.
На плече у тучи голубь мира.
Молнии блестят, а он сидит,
И воркует в небе мило-мило,
И спокойно на землю глядит.
Скажете, что это не бывает,
Что нельзя так слишком возвышать…
А строка, как лебедь, выплывает
Землю величать и украшать!
1955

* * *

За старым пнем, за мягкой гнилью,
Над сбитым бурею стволом
Стремительно, как эскадрильи,
Бьют папоротники крылом.
Трава щекочет грудь пыреем,
Крапива жалит пальцы рук.
Мы все уходим, все стареем,
А жизнь все зелена, как луг.
Все не уймется, все клокочет,
Побеги новые стремит.
Она в свой синий колокольчик
Над старым трухлым пнем звенит.
1955

Дымы января

Дымы января,
Как волшебные всадники,
Толпятся с утра
У меня в палисаднике.
То сизый взовьется
И встанет свечою,
То серый
Сугроб загребает
Ногою.
То темно-гнедой,
Неуемно гривастый,
Припустится с дрожью
По снежному насту.
Все понизу, понизу,
А напоследок
Поднимется наверх,
Крылатый, как лебедь.
Все утро под окнами
Конница дыма
Гарцует и скачет
Неудержимо!
1955

* * *

Еще в снегу черемуха,
В глубоком сне ветла.
Мороз! Уйди в дом отдыха,
Нам хочется тепла.
Иди, весна, по кромочке
Своих непрочных льдов.
Вези к нам в легкой лодочке
И радость и любовь.
Надень такое платьице,
Какое любит Русь.
Пускай за шутку прячется
Соломенная грусть.
Иди с дождями теплыми
В обнимку вдоль межи.
А вечером под окнами
Нам сказку расскажи.
О том, как к волку серому
Царевна льнет плечом,
О том, как парню смелому
Все беды нипочем!
1955

Волга

Все кажется мне —
Прозвучит из тумана
Над волжскою вольницей
Голос Степана.
Все кажется мне —
Там, где краны и доки,
Ночуют
Челкаш, и Чапаев, и Горький.
А возле причалов
Мне чудится Чкалов.
Подросток еще,
В лапоточках,
В онучах,
А глаз уж нацелил
На ястреба в тучах.
Гудки пароходов
Шаляпинским басом
Распелись в низовьях!
— Эй, ухнем! Да разом!
Мне слышатся
Тысячи звонких тальянок
Над берегом,
Там,
Где родился Ульянов.
О вольность святая!
О взво́день штормовый,
Раскат Октября
Пепеляще-громовый!
О Волга-река,
Колыбель недовольства,
Праматерь и матерь
Земного геройства,
Ты стала для нас
Как любимая песня,
С которой нигде нам
Не страшно, не тесно!
1955

* * *

Закат пчелою в красный клевер впился.
Он был недолгим гостем на земле.
И вот уж ясный месяц покатился,
Как самый первый парень на селе.
За ним спешили звезды-одногодки,
Звенел в ночи веселый хоровод.
И месяц был на этой сельской сходке
Как бригадир, как старший полевод.
Девчонки-звезды стали петь частушки,
А месяцу пришлось гармонь нести.
А ночь, как мать, за ним несла подушки,
Чтоб уложить сынка и нежно молвить:
— Спи!
1955

Июль

Июль травою хвастает
По грудь, по взмах бровей.
Я это лето здравствую
На родине своей.
Взял в руки косу вострую,
Прощай, хорей и ямб!
Встал в ряд, иду, проворствую,
Трудом любимым пьян.
Летит людское мнение:
— Вот это наш земляк!
Не растерял умения
У книжек и бумаг!
Роса на землю падает,
Трава как изумруд.
Как нравится, как радует
Колхозный, дружный труд!
Девчата ходят с граблями
Вдоль скошенных рядков.
Над платьями нарядными
Цветной прибой платков.
— А ну, в одно усилие! —
Вдруг бригадир изрек,—
Чтобы под небо синее
Уперся добрый стог!
Сказал и на косу нажал!
Трава под корень режется.
Косцы идут, гребцы поют,
И бодрый смех, и шутки тут,
И дисциплинка держится!
1955

* * *

Встать бы пораньше,
Шагнуть бы подальше —
От Самотека
До Владивостока!
Родина!
Я у тебя не подкидыш,
Всю тебя вижу,
Как ты меня видишь.
Вся проплываешь ты
Передо мною
То черноморской,
То волжской волною.
Бьешь Иртышом,
Прямо сердца касаясь,
Я нагишом
В твои воды бросаюсь,
Будь это Волга,
Будь это Взморье,
Будь это наша
Московская Воря.
Только глаза
На минуту прикрою,
В памяти образы Родины
Роем.
Вот она, Вологда
В белых сугробах,
В каждом крылечке
Резная подробность.
Вижу Рязань.
По Оке пароходы,
Возле паромов
Машин хороводы:
Сеялки, веялки,
Тракторы, жнейки,
Плуги, косилки,
Зигзаги и змейки.
Вижу Воронеж,
Весенний, садовый,
Встал, как невеста
С венчальной обновой.
Белое платье садов
Примеряет,
Песней людские сердца
Покоряет.
А за тайгой,
За большими горами,
Вижу Свердловск —
Это сердце Урала.
Сила —
    воочию —
Не на плакатах!
Сталь здесь ворочают
На станах прокатных.
Видится мне:
В бесконечностях сини
До океана
Березы России!
Я не петух,
Чтоб сидеть на насесте,
С детства далями
Заворожен —
Ветер скитаний,
Дым путешествий,—
За горизонт,
За горизонт!
1955

Зеленый городок

Я страну родную знаю,
Много езжено дорог.
Очень часто вспоминаю
Про зеленый городок.
Тополиная аллея
Убегает далеко,
В листьях тополя белеют
Фонари, как молоко.
Каждый, кто туда приедет
Хоть на несколько ночей,
Первым делом слышит щебет,
Шум дубравы, крик грачей.
Там забыли слово «копоть»,
Зори чище янтаря,
Там заглядывает тополь
В кабинет секретаря.
Молодой листвою зелень
Потихонечку шумит,
В центре города сам Ленин,
Как лесник в лесу, стоит.
Где лесам тесниться нечего,
Там людям не тесно́.
Там и песенно, и весело,
И вольно, и лесно́.
1955

Двадцать тапочек

Двадцать тапочек сушились
На заборе общежитья,
Десять девушек гляделись
В голубые зеркала.
Не гудок, не производство,
Не местком, не руководство,
Не техминимум станочный,
А гулянка их звала.
Крышки хлопали над супом,
Лук шипел на сковородке,
Молча жарилась картошка,
Разбухал лавровый лист.
В это чудное мгновенье
Прозвучало отровенье.
В голубой косоворотке
Подошел и тронул кнопки
Чернобровый гармонист.
Руки девушек-прядильщиц
В доме окна отворили,
Пропадай, супы и соус,
Выкипай до дна, обед!
И по лестнице немедля
Каблучки заговорили,
Крепдешин заулыбался,
Заструился маркизет!
Матерям отдав заботы,
Старикам оставив думы,
Неумолчно, неустанно
Веселилась молодежь.
К разноцветью майских платьев
Льнули серые костюмы,
Пять блондинов, три брюнета,
А один — не разберешь!
Под раскидистой березой,
У фабричного забора,
Где гараж и где в разборе
Две коробки скоростей,
Состоялся многолюдно
Праздник юного задора
И ничем не омраченных
Человеческих страстей.
После звонкого веселья,
После вздохов под луною,
После смелых, недозволенных
Заходов за черту,
Не плясалось и не пелось,—
Хлеба черного хотелось,
С аппетитом шла картошка,
Голубком летала ложка
То к тарелке, то ко рту!
Крепко спали на подушке
Шестимесячные кудри,
И чему-то улыбался
И смущался алый рот.
И стояли неотступно
Озабоченные будни
У парткома, у фабкома,
У фабричных у ворот.
1956

Соль

Мед… молоко…
Масло с редькою в сборе.
Недалеко
До поваренной соли.
Съел я ее —
Не измерить кулем,
Даже вагон —
Это малая малость!
Как равноправная
За столом
Вместе со всеми
Она появлялась.
Детство крестьянское —
Это не рай
И не кондитерская
Со сластями.
— Солоно?
— Солоно, мама!
— Давай.
Ешь на здоровье
И крепни костями.
Ел я
По маминой просьбе
И креп.
Грудь подставляя
Под ливни и грозы.
Тысячу раз
Сыпал соль я на хлеб,
На комоватые
Мягкие ноздри.
Помню, что соль
Мы всегда берегли,
Свято хранили
В красивой солонке.
Мы без нее
Даже дня не могли,
Соль же
Так скромно
Стояла в сторонке!
Мы и в капусту ее,
И в грибы,
И в огурцы,
И в соленье любое,
Чтобы она
Выступала на лбы,
По́том катилась
На сено сухое!
Из дому я уходил.
В узелок
Мать положила
Родительской соли.
Слезы прощальные,
Крики:
    —Сынок!
Счастья тебе!
Полной чаши и доли!
Помню поход.
Мы идем и молчим.
Ротой форсируем
Гать с иван-чаем.
Слышим команду:
— Соль не мочить!
— Есть не мочить! —
Старшине отвечаем.
Помню квадрат
С мертвой хваткой прутья,
Где мы истошно
Кричали до боли!
— Не приносите нам больше питья,
Если нет воли, дайте нам соли!
Соль моя!
Мелкая… крупная, градом…
Спутница жизни, жена и сестра!
Время одиннадцать,
Ужинать сядем,
Свежих огурчиков мать принесла.
Что огурцы!
Даже слово солю,
Солью пропитываю стихотворенье,
Чтобы строку гулевую мою
Ветром невзгод
Не пошатило время!
1956

* * *

У гармошки я рос,
У рязанских страданий.
Сколько песен в душе,
Сколько песенных слов!
Голубиная ругань
Дороже змеиных лобзаний,
Придорожная горькость полыни
Медовее речи врагов.
Я сидел под иконами,
Там, где ругались и пили,
Где дрожали от песен
Сосновые стены избы,
Где меня,
Я не знаю за что, но любили,
Как родную былинку,
Как посвист весенней вербы.
Я прошел по Руси
Не Батыем и не Мамаем,
Не швырялся я камнем
В озерный зрачок.
И дымилась земля аржаным караваем,
И смеялись уста:
— Заходи, землячок!
Я закинул наносную
Алгебру правил,
Я все правила выверил в жизни
Горбом.
Где я шел, там друзей человека
Оставил,
И меня поминают там
Только добром.
Вот и все.
Что сказать мне еще?
Что добавить?
Что пропеть
Голубому глядению лон?
Ничего!
Лишь вздохнуть
И умолкнуть губами
И отдать все, что сделал,
На эхо времен!
1956

Вдохновение

Встало сегодня над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель.
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель.
Что это?
Вдохновение.
Необязательно рифмами,
Необязательно звуками,
Точками и пером,
Просто прекрасным волнением,
Просто прикосновением,
Просто рукопожатием,
Встречей
С родным земляком.
— Как вы там?
Что вы там?
Где вы там?
Ловите —
Удочкой, неводом?
Ходите в обуви кожаной
Или кирза до колен?
Сеете?
Веете?
Пашете?
Пляшете вы или плачете?
Кто вам плясать не велел?
В рынок врезаюсь:
— Эй, бабоньки,
Крепко ли свиты кочаники?
Как посолены огурчики?
Люб ли вам ваш бригадир?
Пьют ли в колхозе начальники?
Щи-то какие хлебаете?
Или с картошки сдираете
Тысячелетний мундир?
Смехом мне дружным ответствуют:
— Бабоньки, мы в Белокаменной,
Нашей столице прославленной,
Встретили земляка.
Парень-то нашенский, горьковский.
Им не беда, что я боковский,
Разница невелика!
Вот постоял там, где семечки,
Тронулся в путь помаленечку
К бусам грибов, к щавелю.
По людям путешествую,
Родину в лицах приветствую,
И вдохновеньем, как нарочным,
Будто волшебною палочкой,
Души людей шевелю!
И воздвигаю над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель,
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель!
1956

Ситец

Чем этот ситец был им люб?
Никак мне непонятно.
Рвались к нему улыбки с губ,
И было всем приятно.
Кричала очередь: — Неси!
Отмеривай, не мешкай,
Торгуй, как надо, на Руси —
По совести советской!
Горячка продавцам была,
Пот в три ручья катился,
А ситец хлопал в два крыла
И на руки садился.
Он цветом близок был бобу,
В нем не было печали.
Другие ситцы, как в гробу
Покойники, молчали.
А этот… что за лиходей!
Все деньги брал по сумкам.
Он призывал к себе людей
Не голосом — рисунком!
Он был не марок, не линюч,
Как раз чтобы носиться.
Решил и я — не поленюсь,
Возьму такого ситца.
Дошел черед, я попросил
Всего четыре метра.
Рубашку сшил и проносил,
Представь себе, все лето!
Я в ней ходил по борозде,
На лодке плыл по Каме.
И всюду спрашивали: — Где
Вы ситец покупали?
Где покупал, там больше нет —
До ниточки распродан.
…Таков ли ситец ткешь, поэт,
Для своего народа!
1956

Гармонь

Подушка на подушку —
Гора под головой.
Частушка на частушку —
Мне праздник годовой.
А где в людской толоке
Хлеб песен заварной,
Так, как родник в колодце,
Веселая гармонь.
И не беда, что хают,
Бранят подчас ее,
Она не утихает
У сердца моего.
Ее разлив сиренев,
Ее печаль светла.
Она душа селений,
Она в народ вросла.
Не сможет и граната
Убрать гармонь с плеча.
Она — сестра таланта,
В ней удаль горяча.
Она проста, как правда,
Как створки у ворот.
И для нее награда —
Душа на разворот!
По-песенному кормно
Она насытит нас.
Кому с гармошкой скорбно,
Рекомендуем джаз!
1956

Радуга

На́ небе туча, как платьице летнее,
С кружевцем беленьким по подолу,
Над семихолмьем Москвы семицветие
Выгнуло яркую спину свою.
— Радуга! — слышатся возгласы звонкие.
— Радуга! — тянутся руки в зенит.
Как бесквартирная, встала над стройками,
Где листовое железо гремит.
Вот уж она на Серпе и на Молоте.
Сталелитейщики стали вздыхать:
— Вся она в жемчугах, вся она в золоте,
Нам бы ее на стану прокатать!
Вот уже радуга наша в Иванове,
Не удержали ее москвичи!
Видя такое жар-птичье пылание,
— Ситец! — с восторгом сказали ткачи.
В Волге уже ее веер павлиновый,
Недалеко и до Сальских степей.
— Спинка стерляжья, а бок осетриновый! —
Шутят по-волжски ловцы у сетей.
К Черному морю отправилась с Каспия,
Честь отдает ей военный моряк:
— Нам на тельняшки бы эту цветастую,
Чтобы украсить Октябрьский парад!
День был такой, что смотрели на радугу
В поле, на море, в цеху у станка.
День был такой, что поэзия радости
В сердце рождалась, как сталь и шелка.
1956

Великие проводы

Холодной зимой
Под гудение провода
Я видел на Каме
Великие проводы.
Навалом в санях
Новобранцы, как месиво.
В дорожных мешках
Подорожное печево.
Навеки отчаяся,
Платочками машучи.
С сынками прощаются
Согбенные матушки.
Пока не острижены
Их чада любимые,
Пока не обижены
Своими старшинами.
Еще угловатые,
Домашне-наивные,
Как снег, непомятые,
Садовые, тминные.
Еще не обстреляны,
Еще не обучены,
Ресницы стыдливо
На слезы опущены.
Уходят обозы
По наледи Камою.
А с кровель не слезли —
Сосульки упрямые!
Тоска молодая
Просторами лечится.
Ведь с вами родная
Матерь-Отечество.
Рукою нас гладит
На раннем побужденье,
На сани нас садит,
Хлопочет об ужине.
А ночью не спит,
Душит дума угрюмая,
О первом окопе
Рыдаючи думает.
Но крепко храпят
Разбиватели Гитлера,
Такие простые,
Такие нехитрые.
Котомки у ног
Крепко петлями стянуты,
Портянки с сапог —
Как охранные грамоты.
Ночь. Месяц плывет
Над полями, над Камою.
А кто-то поет:
«Россия! Река моя!»
На месяце крест —
Это к горестям, к тяжестям.
Медведица ест,
К сену с конями вяжется!
Под берегом лед
Громко хлопает выстрелом.
А кто-то поет:
«Мы выживем! Выстоим!»
1956

Ненастье

Темно-синий сумрак туч,
Как сорняк, ползет по небу.
Не скользит горячий луч
По неубранному хлебу.
В дрань, в солому ветхих крыш,
Как пырей, вросло ненастье.
Жмется, как под крышу стриж,
Человеческое счастье.
Слякоть, грязь и неуют,
Дождь ко всем дворам протянут.
Люди песен не поют,
Из печурки пар портянок.
Присмирело воронье,
До костей оно промокло.
Побирушкою спанье
Пробирается под окна.
Льет и льет из всех решет,
Несмотря на общий ропот.
Землю бог не бережет,
Как щенка, нещадно топит.
Я надену сапоги,
Выйду в даль, дождями донят.
Может быть, мои шаги
Тучи на небе разгонят!
1956

* * *

Холодно, ветрено,
Дождь на обрыве…
Будто и нет меня
С вами, живыми.
Будто я — горечь,
Запах полыни,
Будто лоза винограда
В долине.
Будто я — ветви
Белесого лоха,
Будто и в смерти
Мнетоже неплохо.
Будто я вечно —
Зеленая туя,
Тихо расту себе,
Не протестуя.
Будто я — холмик,
Камень надгробья.
Кто-то приходит
Ко мне и сегодня.
Не узнает,
Что я — травы и вереск,
Соль Черноморья,
Кефалевый нерест.
Хочет в моем
Меня видеть обличье,
Будто я новый,
Не то же величье!
Нет! Я живой!
Ясно вижу и слышу,
Хлопаю дверью,
Прячусь под крышу.
Руки к огню
Простираю и греюсь.
Волю творю
И на счастье надеюсь.
1956

* * *

Пять памятников лета на лугу!
Не бронзовых — из донника и мяты.
Я заночую эту ночь в стогу,
Под облаками, мягкими, как вата.
Я попрошу у ночи слух совы,
У камышей — умения не зябнуть,
У скошенной, идущей в рост травы
Неистребимо жизненную жадность.
Придет рассвет, и пасмурен и мглист.
Я буду птичьим выкриком разбужен.
И на плечо мне сядет первый лист,
Как первенец осеннего раздумья.
1956

Я был ручьем

Е. Евтушенко

Я был ручьем под травами,
Я грузом был под кранами,
Я тек каширским током на Москву.
Меня за белы рученьки
Вели по трапу грузчики
К ржаному и соленому куску.
Каспийская, балтийская,
Соленая, смоленая,
Высокая, веселая волна
На грудь мою кидалася,
При встрече улыбалася,
Ласкала, как любимая, меня.
На яростном, и радостном,
И на сорокаградусном
Морозе я калил себя не раз.
Ветра меня проветрили,
Моря меня приметили,
Мне руку жали Север и Кавказ!
И чем я в жизни выстоял?
Душой ли гармонистовой,
Смирением ли девичьим,
Иль тем, что я — бунтарь?
Иду в лесах аукаю,
Не прячу и не кутаю
Свой травяной букварь.
А надо мною — радуги,
А подо мною — ягоды,
И льющийся, смеющийся,
Щебечущий восторг.
И сквозь настилы старые,
Как из подземной камеры,
Моя трава растет!
1956

Застольное слово

Нет! Не целил стихи свои в вечность!
Не рисуюсь я в этом, не лгу,
Я хотел, чтобы только сердечность
В них росла, как трава на лугу.
Не хотел я себе хрестоматий.
Пусть вольнее гуляет строка!
Я хотел, чтобы стих мой с кроватей
Подымался по зову гудка,
Шел на стройку в своей телогрейке
Класть бетон в угловые торцы,
Или где-нибудь струйкою в лейке
Опрокидывался на огурцы.
Я хотел, чтобы он пробирался,
Как спаситель, в гнездовье беды,
Чтобы он под плотами плескался
У днепровского края воды.
Я не знал ни почета, ни славы,
Знал лишь бури, волненье в крови.
Полновесное жито державы
Тяжелило ладони мои.
Мне могучие сосны по росту,
Стих мой тонет по шею в хлеба,
И влюбленно ласкают колосья
Бороздящие прорези лба.
1956

* * *

Е. Винокурову

Мну слова, как глину, как тесто,
На кирпичи и на калачи.
Каждое слово не минет ареста,
Если не будет острей, чем мечи.
Сколько с утра у стола их толпится,
Возле скрипящей биржи труда.
Каждому слову на полке не спится,
Каждое слышит: — Туда! — Не туда!
Нежное слово, как нерест налимий,
Грубое, как рукава кузнеца,
Яркое, как переспевший малинник,
Горькое, как аромат чабреца.
Слуги мои! Я — ваш царь! Не покиньте!
Врезался крест мой в покатости плеч.
Самое свежее слово мне выньте!
Правду глаголить, истиной жечь!
1956

Лебеди

Три метра дороги накатанной, санной
Весенняя льдина на Каспий несет.
А лебедя — вот непонятный и странный! —
От теплого юга на север влечет.
За что он так любит его? Непонятно!
Как жаворонок и как скромный скворец,
Он каждую вёсну обратно, обратно
На Устюг, на Вологду, на Повенец.
Он пищи особой в озерах не просит,
Гусям признается: — Что мне, то и вам! —
Он даже рубаху отбельную носит,
Чтоб нравиться северу, белым снегам.
О лебеди! Милые птицы! Летите
Изведанной вами дорогой большой,
И дивные песни на север несите,
Я тоже, как вы, северянин душой!
1956

* * *

Я сегодня облюбую,
Как отраду обрету,
Эту речку голубую
И черемуху в цвету.
Эту розовую кашку
И мохнатого шмеля,
Что рассказывает сказку
Про тебя, моя земля.
Это облако над полем
С золотым шитьем боков,
Эту жажду пить запоем
Из гремучих родников.
Этот тихий полустанок,
Где за тыном огород,
Где знакомый полушалок
Целый день пилотку ждет!
1956

* * *

Эскалатор подымает на́верх
Озабоченность рабочих лиц.
Почему же я, чтоб землю славить,
Не про них пою, а про синиц?
Им железо надоело в цехе,
У мартеновских печей.
Пусть услышат радость в детском смехе,
В разговоре галок и грачей.
В этот ранний час я с вами.
Прочь заботы! Утром ли грустить?
Хорошо бы с рук над головами
Голубя пустить!
1956

Гроза

Дождь горстями крыжовника в крышу,
Конопатчиком и колотушкой в пазы.
О, с каким упоеньем, с восторгом я слышу
Голубой разговор первомайской грозы.
Тра-та-та!
И клинки из ножон уронила,
И ударила в камень, в карьер, где ломы,
Мягкой пахотой огненно проборонила
И исчезла, и только полынь и дымы.
Я калач изо ржи,
Я, канатами тертый,
Знаю скрипы лебедок
И вскрики цепей..
О, греми и выбрасывай
Воздух наш спертый
И веди к нам живое
Дыханье степей!
1956

* * *

Пушкин на паперти слов со слепцами,
Лермонтов с ревом Дарьяла в строке,
Фет под усадебными чепцами,
Тютчев в ученом своем клобуке.
Блок с утонченным лицом херувима,
Милый Есенин в траве до пупа,
Уличный лирик, Владимир — громила,
И Пастернак, рассыпной, что крупа.
Все подключились ко мне. как к МОГЕСу,
Звездочку дали свою: — Ты герой!
Катят меня, ветродуя, повесу
Благоволящей к поэтам Курой.
Слава вам, воины лиры! И в стремя
Ногу вдел, ободрав до колен.
Вижу, как тужится жалкое время
Расколдовать, обезвредить ваш плен.
Руки умеют и все же робеют,
Рядом великие образцы.
Слов не хватает, губы немеют.
Лоб в испаринах мук от росы.
Здравствуй, верстак мой! В сторону робость,
Дайте досок с терпким запахом смол.
Льется из жил моих звонкая радость,
Стих родился и без нянек пошел!
1956

* * *

То в долинах живу,
То в былинах слыву,
То струной балалаечной звонюсь,
То с колдуньями знаюсь,
То пишу, то пляшу,
То пасу, то пою,
То пчелою теряюсь
В пчелином рою,
То пью чай у соседа —
Вот какой непоседа!
Я признаюсь тебе, как писатель,
Поверь мне, читатель,
Что не трудно перо обмакнуть,
Очень трудно тебя обмануть!
1956

Письменный стол

Я. Смелякову

Мой письменный стол,
Он — двуногий,
Он — сам я.
Отлички в нем нет
От ветвей соловья.
Накрыт он не крышкою,
А небесами,
А скатерть —
Лесная дорога моя.
Бумаги не надо!
Есть сердце и память.
А перья —
Колосья, остры и прямы!
Я ригу свою набиваю снопами,
Зерно молочу
В закрома для зимы.
Я весь на ходу.
И словесные злаки
Во мне прорастают
От встречи с людьми.
Где песня — я в песне,
Где драка — я в драке,
Где руки любовно хрустят —
Я в любви!
Иду и свищу
Наподобие пташек.
Мне муза,
Как нищему сумка, верна.
А кто-то во мне
Целину мою пашет,
Готовя глубинный мой пласт
Для зерна.
1956

* * *

Как у моря в Коктебеле
Нрав сердитый, когти белы.
По песку скребет, по гальке,
Просит жалобно: — Подайте! —
Неотступно душу гложет:
— Помогите кто чем может! —
Что подать скитальцу морю,
Чтоб на мир пошло со мною?
Сердце вынуть? Душу кинуть?
Мне без них не жить, а стынуть!
Подарю ему стихи я,
Как оно, они — стихия!
1956

Омск

Омка,
Омск.
А в речи, как в ручье!
— Чо да чо! —
Город
   поднял
       легко
Коромысла дымов
На плечо.
За глухою
Тюремной стеною
Иртышского льда
Улеглась,
Успокоилась
Желто-речная вода.
Вмерзли баржи,
На трубах судов —
Вороньё.
В гулкий
     колокол
         бьет
В этом городе
Сердце мое.
По тропе,
Что идет за реку,
Наступая на грудь
Иртыша,
Я иду, как ничей,
Как никто,
Никуда,
Ни к кому не спеша.
Люди — мимо.
Сороки — нырком.
Иней — прочь,
Искры снега — вразлет.
И одно лишь
Незыблемо здесь,
Это — лед!
Лед метровый,
Лед синий,
Лед кованный
В кузнях зимы,
Лед, который хватает
Сибирских девчат
За пимы!
О, великий полон!
Снеговое стояние круч!
Сквозь белесую мглу
Пробирается
Северный луч.
А мороз,
Запахнув арестантский армяк,
Прижимает шатры
К Иртышу,
Как Ермак.
Омск, 1956

Самогуды, самоплясы

Дайте скатерть-самобранку,
Самоварчик-самолей!
Накормлю я спозаранку
Всех колхозных косарей.
Выйду сам и брошу в травы
Разудалое плечо,
Поработаю на славу,
Отдохну, потом — еще!
Дайте гусли-самогуды,
Самоплясы сапоги,
Выбивать я искры буду
Каблуком из-под ноги!
Сердце стукает мотором,
Быть на месте не хочу,
Дайте коврик, на котором
С Василисой полечу!
Раскрывай, природа, тайны,
Все теперь в тебе — мое!
…Самоходные комбайны,
Самолучшее житье!
1956

* * *

Тысячи белок на тонких ветвях,
Тысячи варег на теплых руках,
Тысячи узеньких троп соболиных,
Тысячи вылетов соколиных!
Милая родина в инее белом,
Где ни посмотришь, ты занята делом.
Там, где деляна, — стук топора,
Там, где контора, — скрипенье пера,
Там, где карьеры, — гудит аммонал,
Там, где депо, — паровозный сигнал.
Плавлюсь в любви к тебе доменной плавкой,
Не осуди, если вздумаю плакать!
Нервы мои оголенно прошиты
Током Куйбышева и Каширы,
Ленинским словом врезаны в даль,
В поле с пшеницей, в железо и сталь.
1956

Ленин

Нет весны без весеннего веянья,
Без густого гудения пчел.
Нету дня, чтобы жил я без Ленина,
Где бы ни был, куда бы ни шел.
Речи Ленина знаю на память,
Все в них правда, они нам не лгут.
Каждое слово на крыльях летает,
Каждая мысль пашет землю, как плуг.
Взгляд нацелен в тысячелетия,
В звонкое завтра, что смело идет.
Первые слезы мои — это смерть его,
Первая радость — во мне он живет.
Доброта и хитринка лукавая
Полюбились мне с детства еще.
По-отцовски ложилась рука его
Не однажды ко мне на плечо.
В бой звала и в колхозные борозды,
Чтобы мирным колосьям цвести.
И любые невзгоды и горести
Помогала с дороги смести.
Сколько зерен на хлеб перемолото!
Сколько поднято новых знамен!
Если я и сберег в себе золото,
Как беречь, мне подсказывал он!
Ленин!
Слово весеннее, юное,
С очистительным пламенем гроз.
С полной верой в него,
За Коммуною,
Распрямляясь,
Иду в полный рост!
1956

Ребята, есть работа!

Ребята, есть работа!
Нелегкая притом.
Охота, неохота —
Вы скажете потом.
В глухой тайге, в Сибири,
В горах, за пихтачом,
Такой ларец открыли,
Что сказка ни при чем!
Теперь ребенок скажет,
Что чудо-чудеса
Ушли из старых сказок
В Сибирь, на Томуса.
Там уголь вышел наверх,
Залег глубоко вниз.
Его нам хватит навек,
На нас, на коммунизм.
Там руки крепнут крепью,
Там всюду комсомол,
Там все дела конкретны,
Там не слова, а тол.
Там по три смены эхо
Дрожит взрывной волной.
Желаете поехать?
Поедемте со мной!
Не бойтесь, не вербовщик,
Ни в чем не обману.
Я от стиха рабочий
И строю всю страну.
Оставьте дом и кухню,
Галдеж и примуса.
Нам ветр споет попутный:
— Вперед, на Томуса!
Ребята, есть работа:
Двухсотметровый пласт,
И ждет он не кого-то,
А нас — и только нас!
1956

Север

Край наш — лес, да вода,
Да морошка.
Да висят невода
У окошка.
Да носами ладьи
В берег тычут,
Да тоскливо вдали
Чайки кличут.
Пахнет хвойным, лесным,
Черемшою
Да брезентом речным
С чешуею.
У реки, у весла,
У мережей
Из травы поднялся
Край медвежий.
Синева у осок
Гуще меда,
Так и льет на песок
С небосвода.
Где блеснет серебро —
Это рыбы.
— Эй, за сеть, за весло,
Неулыбы!
Край наш! Руки в смоле
И в рябинах!
Хлеб на нашем столе
Рос в глубинах!
1956

В чайной

Осенью
Первоначально
Тянет
В закусочную и в чайную,
Не на вино и квасы —
На созерцанье красы.
Там,
Среди этикеток с наклейками
И бурлящего в горлышках зелья,
Ходит, как по лесу солнышко летнее,
Молодая, тридцатилетняя
Геля.
Геля?
Русская?
Даже крестили?
Это сверх пониманья!
Сколько имен появилось в России,
Кроме Ивана и Марьи!
Геля.
Гелиос.
Роза в простенке.
Русский
Равнинно-лесной самоцвет.
Она, как светило, сияет в райцентре,
Потому что электричества нет!
Вы напрасно ей улыбаетесь,
Тешитесь тайною мыслью: «А может?»
Нет! Она не из тех,
Ошибаетесь,
Сердце свое кому зря
Не предложит.
Писали ей письма, объяснялись на слове,
Сватали, даже грозили убить,
А она глядела глазами прекрасными
И говорила: — Мне двух не любить!
Кто же он?
Балалаечник тихий,
Святой чудачок, виртуоз на струне.
И звать-то его по-чудному — Епифий,
И ходит-то он не в пальто — в зипуне.
— За что ты его полюбила? — пытают
Районные дуры, глядя в ридикюль.—
Зачем ты с ним ночи свои коротаешь?
Что значит он, твой балалаечник?
Нуль!
Она заступаться не думает даже,
Слова бережет в узелке своих уст,
Лишь скажет им робко: — А мне он гораже,
Больнее, чем погнутый бурею куст!
Торговля скомпрометирована дельцами,
Кто ее не пробовал клясть!
Но разве можно с такими глазами
Красть?
Стою у стойки, не пьющий спиртного,
Не знающий водочной азбуки,
Хотя переулками мира блатного
Водила судьба меня за руки.
Веселье из горлышка льется,
Кричат со столов во весь рот:
— Кто это возле буфетчицы вьется?
Скажите: пустой номерок!
Она как не слышит:
— Огурчик в рассоле.
Хотите семги? Кусочек сига?
Халва, холодец, колбаса, патиссоны! —
Все продает она, кроме себя!
1956

* * *

Изо всех текучих рек России
Воду пил я и поил коня.
На крыльцо хлеб-соль мне выносили
И встречали песнями меня.
И сажали в угол под иконы,
И несли с капустою пирог,
И глядел сурово мой знакомый,
Древний, окривевший с горя бог.
Пристани, разводья, полустанки,
Лапти, лыки, валенки и хром,
Молнии, прибои и раскаты —
Все срослось навек во мне самом.
Вся моя душа — пехтень и короб,
Песен в ней — что осенью опят,
Все они, как бабы у задворок,
Радуются, плачут и вопят.
Я стою, как мастер корабельный,
Паруса чиню всю ночь в порту.
И звенит восторг мой беспредельный,
И слова колотятся во рту.
1956

* * *

Лесное волхование
Само собой творится,
Здесь нет согласования —
Природа не боится!
Захочет — закукует,
В зобу ручьем забьет.
Захочет — затокует.
И кровью бровь нальет.
Захочет — онемеет,
Все закует во льды.
Напрасны, современник,
Тогда твои мольбы!
То опрокинет спектры
Над чащей голубой,
То горстью бросит ветры
Вдоль заводи рябой.
А ты пошто робеешь
В своих ветвях, поэт?
Или не умеешь?
Иль силенки нет?
Ударь крылом апреля,
Встань громом на дыбы,
Пусти такие трели,
Чтоб ветер гнул дубы.
Чтобы дождем в ладони
Твой звук ловил народ
И думал: «Ах, разбойник,
Как хорошо поет!»
1956

Возница

Под санями — снег,
От полозьев — скрип.
Под снегами — хлеб
Хорошо укрыт.
Россыпь гривы,
Звон хвоста,
Что коню
Одна верста!
Шаг — и поле,
Два — и лес.
— Прокатите!
— Нету мест!
И возница —
Озорница
Хлесь вожжами —
Наутек!
Обернулась,
Улыбнулась:
— Догоняй меня, браток!
Не догнать мне
Двадцать лет,
К ним возврата
Больше нет!
1956

Спой, Прокопьевна!

Спой мне, Прокопьевна, песню протяжную,
Спой мне вечорошную, спой мне беседную,
Спой мне сибирскую, спой мне бродяжную,
Спой мне слезовую, спой милосердную.
Спой мне!
Твой голос сквозь годы прорежется,
Как очевидец былого и старого,
Правда твоя в потаю не удержится,
Выйдет у зла свою долю оспаривать.
Вот и запела.
В углу богородица
Плачет, плачет, плачет, болезная,
В песне, как в сказке, остроги городятся,
Крепятся крепи и тыны железные.
Вот и запела — и вышли колодники,
И загремели железы постылые,
Возле седатых и хмурых — молоденький.
Это за что вас, сердешные, милые?
Хватит, Прокопьевна, кончи кандальные,
Спой мне веселые, свадебно-светлые,
Глянь за окошко на россыпи дальние.
Снежно-алмазные, радуго-цветные.
Сани трактом идут тюкалинским
С лесом, с хлебом, с железом, с крупой.
В снежные дали глядят трактористы,
Месяц им светит и звезды в упор.
Млечный Путь, будто русло речное.
Празднично ясные дали слепят.
И через это пространство ночное
Скрипом рабочим полозья скрипят.
И далеко раздается скрипенье
Возле сибирских колхозных дворов.
Я и Прокопьевна слушаем пенье,
Неумолкаемый гул тракторов.
1956

* * *

Я чудачу,
Я куд-кудачу!
Ряженый,
Рифмами слаженный,
Грубый,
Неглаженый!
Для ярмарок создан,
Для свадеб задуман,
Для судеб замыслен,
Как скобка, захватан,
Как сковородка, замаслен.
Под дугой — это я — колокольчик!
По бортам — это я на уключинах — весла!
Весь для людей!
Как ситец и соль,
Как щемящая боль,
Как струпья и раны,
Как снег и туманы.
Там, где воды ворочают мускулы.—
Я у них русло.
Там, где стебли и злаки в снопах,—
Я у них перевясло.
Парус нужен — кроите!
Хлеб потребен — несите!
Все отдам!
Я и создан затем,
Чтобы в нищих душою,
В скаредных
Ударить ладонью,
Песней, удалью,
Тульской гармонью,
Грезднем огненного петуха,
Молодою улыбкой стиха!
1956

Рядовой стиха

Ямб пятистопный в траншее окопной
Ходит в шинели, не в царской парче.
Ходит в обмотках, на толстых подметках,
С черным погоном на сером плече.
— Братцы, — смеется, — я каши наелся,
В шаге окреп, веселее гляжу,
Силу почувствовал, ставьте на рельсы,
Как паровоз, целый полк повезу!
Кто-то кричит ему:
         — Эй ты, словесный,
Спрячь-ка язык, посиди, помолчи,
Это не басня и это не песня,
Если она про одни про харчи!
На безопаску! Иди-ка побрейся,
Смой в роднике с себя копоть и дым!
Не забывай мне, что званье гвардейца
Надо оправдывать видом своим!
Волны взрывные прошли по накату.
Гул. И земля, как старушка, глуха.
Кто-то поднялся и крикнул: — В атаку!
Это был ямб, рядовой от стиха.
1956

* * *

Все сказала она:
Что жасмин — это прелесть,
Что травы прекрасны в июне,
Что в характере главное — смелость,
Что из прозы ей нравится Бунин.
Умолчала о сыне,
О том, что отец от него отказался,
Но об этом я сам догадался.
1956

* * *

Встать, пойти, засучив рукава,
В тот замес, где крутые слова,
Где бутят, где кладут,
Где дробят, где несут
Кирпичи для жилья человечьего,—
Больше делать мне в мире и нечего!
1956

Прощание с морем

В час прощанья оно не шумело,
Не мешало своею волной никому,
А покоилось тихо под серой шинелью
И еще не решалось, что делать ему.
Потихоньку волну к побережью катило,
Драгоценные камни усердно точа.
На прощание мне сердолик подарило
И вздохнуло: — Не жаль для тебя, москвича!
Я прощался безмолвно, и клятва немая
Вырастала в соленый морской поцелуй,
Море, словно невеста, меня понимая,
Утешало: — Не плачь, дорогой, не горюй!
Буду ждать тебя вновь у вершин Кара-дага,
Где закаты, как розы весной, хороши.
Только помни меня! А найдется бумага,
Оторвись на часок и письмо напиши!
Уходил я решительными шагами.
А оно продолжало покойно лежать.
А оно, обручившись со мною камнями.
Все кричало вдогон: — Приезжай, буду ждать!
1956

Песенник

Песенник потертый и помятый,
Метка сбоку — 45 год.
В каждой песне миной иль гранатой
Наш боец врага наотмашь бьет.
Кто переписал куплеты эти?
Кто их пел во тьме былых ночей?
Почему оставлен на повети
Песенник? Иль он теперь ничей?
На полях цветы в раскраске грубой,
Розы, незабудки, васильки.
Рядом с розой хлопец черночубый,
Конь его хвостом задел стихи!
Задние копыта на припеве,
На словах: «Умрем иль победим!»
Песенник! Ты был тогда при деле,
Как патрон, как хлеб, необходим.
У тебя обличие солдата,
У тебя обложка, как шинель.
У тебя саперная лопата,
Ты ходил за тридевять земель.
Спал ты и на девичьих подушках
И в карманах грубого сукна,
Умещался в маленьких ладошках
И в больших ладонях у костра.
У тебя прямое попаданье,
Цель — душа, растущая в беде.
Шли с тобою в бой и на свиданье,
Тропкой и бродами по воде!
Ночь. И никнут травы полевые,
Песенник, как близкий друг, со мной.
Я его страницы огневые
С трепетом читаю под луной.
Вспоминаю лица нашей роты —
Иванов, Петров и Лобода.
Молодость, махорка, пулеметы,
Песни, слезы, радость и беда!
1956

* * *

Гром по дну котелка
От крупности ягод
Смородины послевоенной.
Гриб-боровик над блиндажом
Смотрит в сторону немцев:
— Стреляйте! —
Мир.
Молчанье.
Ползут муравьи
Из отстрелянных гильз,
Да ржавую каску росток огибает,
Чтоб в небо нырнуть,
В синеву окунуться,
К траве приобщиться,
Кузнечиков скрыть,
Чтоб ковали они в своих кузнях
Не танки, а плуги!
1956

* * *

Хлебнул я в жизни досыта
Соленого и горького!
А не случись бы этого,
Не получилось Бокова.
Ходил бы денди этакий,
Себя плащом закутавши,
Как соловей на ветке
Звеня в речные пустоши.
Как пустельга, б посвистывал,
Как скалозуб, подсмеивал,
От скуки б книги листывал
И жизнь свою рассеивал.
Но это мимо минуло,
Как снег в ночное зеркало,
Была другая линия
Мне в жизни предначертана.
Я в почву влез кореньями,
В работу врос мозолями.
Мне те, кто знали Ленина,
Свихнуться не позволили.
Стою у террикона ли,
У мягкой ли у пахоты,
Скажу — и люди поняли
И души их распахнуты!
Дышу одним дыханием
Всех тружеников истинных,
Коротким замыканием
Рукопожатий искренних!
1956

Суббота

Женщины,
Сияя глазами,
Выходят с тазами.
Суббота!
В ней чистое, доброе что-то.
Мимо веников, мимо березовых,
Мимо мыл туалетных и розовых
Проплывают без тени обиды
Краснопресненские Артемиды,
Дорогомиловские Дианы,
Полногруды, пышны и румяны.
И подъемлется над тротуаром
Человеческий гимн: —
           С легким паром!
Чалит к дому кирпичпому тихо
Молодая ткачиха.
Не придумать такую Родену —
Шелестящую, нежно-рябую.
Я в шелка ее грубость одену,
В лучший хром ее робость обую.
Пусть она не Венера Милосская,
Не холодное изваяние,
Но зато человечески ласковая,
Обжигающая на расстоянии.
Видно, сердцем я вырос,
Когда мне открылось,
Что у каждого дома — мадонна,
У каждого сердца — заветная дверца,
Открой ее добрым ключом,
И ты облучишься лучом,
И станешь сильнее Атланта,
И грянешь всей мощью таланта.
1956

Березы января

Березы января белы,
В сугробах горбятся оседло.
Зима им снегу в подолы
Бросает пригоршнями щедро.
Как в горнице, светло вокруг,
В лес дятел почту носит на дом.
Засыпан снегом день разлук
И встречи лета с листопадом.
И где-то в глубине снегов
Вода поет под стать синице.
И снежно-громок хруст шагов,
И жарко пальцам в рукавице.
И стынет ясность января,
В глазах пестрит кора рябая,
И меж стволов бежит заря,
Румяная и молодая!
1956

* * *

В купе по утрам вот уж скоро неделю
Влюбленная девушка песни поет.
Быть может, она, я в догадках робею,
При помощи песен меня узнает?
— Откуда вы? — не утерпел.
— Из Иркутска.
— А как вы в Иркутск?
— Он мой город родной.
Пою, потому что без песен мне грустно,
Что главная песня моя — не со мной.
Запела мою, что я выносил в поле,
Во ржи, где колосья склонялись к плечу,
Где я с перепелкою вечером спорил,
Что я не иду, как она, а лечу!
Так вот моя слава! Она не в курганах,
Не в тощих книжонках, не в пыльных томах,
Не в толстых и модных московских журналах,
Солидность которых еще не талант!
Спасибо, спасибо тебе, иркутянка,
Твой голос вселился в меня навсегда!
Я новую песню сложу спозаранку,
Такую, что ты в ней узнаешь себя!
1956

Дедушка

Сняты фартуки, вымыты руки.
Время трапезы, хлеба, воды.
На колени взбираются внуки
Под широкий навес бороды.
— Милый дедушка, сказку бы, что ли…
— Про медведя с лисицей? — А то!
— Будет время, услышите в школе
От учителя — я не Барто!
Вот вам сказка: отец ваш в могиле,
Он фашистом убит у крыльца.
Только деда зачем-то забыли,
Пожалели, должно быть, свинца!
И молчанье в дому, и заминка,
И слезу утирает сноха.
А свекровь на печи, как лучинка,
Как разжожка, суха и плоха.
— Ничего! Как-нибудь подрастете!
Дед поднялся, топор на плечо,
И с порога, на полобороте:
— Не замай! Дать им хлеба еще!
Вот уж он подымает стропила,
Топором выбирает пазы.
А внучата идут по крапиве
В направленье июльской грозы!
1956

Танкист

Надбровье смотровое
Нахмурило броню.
Жара на поле боя
Железному коню!
Осколки бьют под ребра,
Стучат, как звезды, в люк.
На рычагах подробно
Надулись жилы рук.
А гусеницы стонут,
По гравию визжат.
В тиски, в железный омут
Танкист войной зажат.
В заслугах, в шлеме, в шрамах,
Чинен-перечинен,
Но свой железный замок
Не вправе бросить он.
Земля родная плачет
На пепелищах дня.
Зовет!.. А это значит:
Иди в огонь, броня!
Веди прямой, прицельный
По скопищам врага,
Мети свинец метельный
На вражьи города.
О, видели б троянцы
Кромешный этот ад!
Какие постояльцы
Святую землю злят!
В каких конях мы едем,
Чтобы ее спасти,
В какое пекло лезем
Врагу башку снести!
Чтобы рассвет дымился
Не в смотровую щель,
Чтоб спать танкист ложился
В домашнюю постель.
Храпят стальные кони,
Из башен бьют в упор,
Мы вражью силу кормим
Железною крупой.
Чисты глаза танкиста,
Как в роднике вода.
Бей, бей, кроши фашиста,
Все зло в нем, вся беда!
1956

* * *

Достучаться,
Дозваться,
Дотронуться
До руки, до плеча,
До волос,
Чтоб до зорьки,
До самого солнца
Ни тебе, ни звезде
Не спалось!
Чтобы кровь
Твоя
Южная пела
И алела
3apeй на устах,
Чтобы сердце
По ветру летело
На моих голубых
Парусах!
1956

Подсолнухи

Шли подсолнухи полем,
Держа золотые решета,
Подпирая друг друга
Зеленым плечом.
Их с утра
Собирал на собрание кто-то,
По графину стуча
Директивным лучом.
Шли и встали,
Услышав с трибуны:
— Вниманье!
Время жаркое даром терять
Нам нельзя.
Прекратите шуметь,
Открываю собранье,
Объявляю повестку,
Кто против? Кто за?
Шелест листьев умолк.
Лепестки присмирели,
Государством вдруг стал
Весь зеленый народ.
Веча не было в поле
Четыре недели,
А без этого можно ли
Двигать вперед?!
Долговязый, высокий подсолнух
Взял слово,
Начал сразу,
Забыв про конспекты свои:
— Я прошу мне на помощь
Придать часового,
Одолели меня одного
Воробьи.
«Дать!»
«Не дать!»
И пошло!
Зашумели, как дети,
Кто-то даже словцом,
Как пощечиной:
— Лжет!
Чей-то пришлый вмешался:
— У нас в сельсовете
Старичок
И сады и поля стережет!
Председатель настаивал:
— Про урожайность!
Не мельчите на частность,
Крупнее масштаб! —
Отвечали тотчас ему:
— Не обижай нас,
Не мешай объясниться
Душой на раскат!
Ох, и было!
Как будто земля
Бунтовала,
По краям, по середке,
На метр в глубину.
Кто-то в грудь себя бил:
— Не допустим провала,
Не позволим
Остаться без масла
Блину!
Как ни спорили,
Главный вопрос разрешился,
Резолюцию
Сразу послали в райком.
Председатель собранья
За лес закатился,
А подсолнухи
Так и уснули стойком!
1956

* * *

Хорошо локтям
На застолье дубовом
Прикоснуться к ломтям
К караваям подовым.
Хорошо душе
Плыть от берега слова
В семизвездном ковше.
Разговора людского.
Хорошо ногам,
Сбросив тяжесть подметки,
Изучать по слогам
И дороги и тропки.
Хорошо плечом
Лечь на сено сухое
Под большим хомутом
С ароматом супони.
Не от грубости груб,
Не от заданной фальши.
Я в словесный свой сруб
Прячу нежность подальше.
Я ее — на замок,
На суровую фразу,
А иначе уйдет,
Избалуется сразу!
1956

Далекие архипелаги

Далекие архипелаги!
Я видел вас лишь на бумаге!
На карте, на ученической парте!
Между Таиландом, Австралией, Бирмой
Сели в воде вы, как лебеди, мирно.
Налево — Борнео, правее — Гвинея,
Поблизости, рядом — Суматра и Ява.
Я не был у вас, но если бы случай
Принес меня семенем легким, летучим,
Я сразу сдружился б со смуглым гвинейцем
И верю, что стал бы он искренним ленинцем.
Я песни бы им по-загорски, по-вятски,
А с песни пошел бы на оторопь пляски.
Я им бы преподал, что Русь — это сердце,
Экватор, где можно душою погреться,
Присесть на большую, большую скамью
В единую, крепкую нашу семью!
1956

* * *

Ты сказала, что я охладел,
В чувствах сделался вдруг осторожней.
Я в окошко с утра поглядел:
Выпал снег. Это холод сторонний.
Это к нам подходила зима,
Под полою метели скрывая,
И незвано стучалась в дома,
Наши лилии грубо срывая.
Не печалься! Пусть будет метель
Гнать снега по февральскому кругу,
Мы не пустим на нашу постель
Ни измену, ни стужу, ни вьюгу.
Я к тебе все нежней и нежней,
Вкруг тебя я, как хмель вкруг тычины.
Ты слепое сомненье развей
И не мучай себя без причины.
1957

* * *

Для пас запели скрипки в зале,
Когда велел им дирижер.
Они два наших сердца взяли
И унесли в ущелье гор.
И голос твой грудной стал чище,
И вдохновеннее черты.
Как двум вершинам, нам жилище —
Безмерность горной высоты.
Бездонность свода голубого,
Припаянного к бирюзе,
Которая до дна морского
Подвластна буре и грозе.
Как сто гребцов взялись за весла,
Так музыканты — за смычки.
И все, что музыкой зовется,
Идет в тебя, в твои зрачки.
Мелодия, как боль живая,
С шероховатостью рябой…
И ты сидишь, переживая,
И я любуюся тобой!
1957

Пчелы

Сговорились долины и долы
Буйством красок июльских цвести.
Сколько меду! Успеют ли пчелы
Все собрать и на крыльях снести?
Как торопятся! Как припадают
К разогретым тычинкам цветов!
Как их сладкая тяжесть кидает
На гудение тесных летков!
Ой, страда! Пахнет медом и ядом,
Кружит голову зной и дурман.
Даже совестно как-то, что рядом
Ты стоишь, пряча руки в карман!
Из распахнутых липовых просек,
Где сохатый с оглядкой прошел,
Как солому с комбайна, выносит
Легкокрылое воинство пчел.
Не беда, что лететь им далече
До села, до родного плетня!
Разгуделось пчелиное вече,
Стонет радостный колокол дня!
1957

Коммунисты

Заполночь. Пропели петухи,
Дремлют в книжных томиках стихи,
Погасили свет в библиотеке,
Перестала хлопать дверь аптеки,
А в райкоме свет,
Там покоя — нет!
Лошади давно хрустят сенцом,
Губы шелестят в мешках овсом,
Возчики озябше дуют ртами,
Меряются силой, бьют кнутами.
— Скоро ли?
А в окнах тот же свет:
— Нет.
На морозных стеклах встала тень,
В сад шагнула, дальше — зa плетень,
Это первый секретарь, наверно.
Рама чуть подрагивает нервно,
Стекла излучают тонкий звон,
Это — он!
Та же тема: хлеб, весенний сев,
Не для сельских речь его — для всех.
Коммунистам даже в ночь не спится.
Как мечтаньям ленинским не сбыться,
Если люди есть —
Некогда присесть!
Кончилось. Час ночи. Все идут
И опять дискуссии ведут,
На ходу у коновязи курят,
Все еще кого-то критикуют,
Будто из больших печей —
Неостывший жар речей.
Первый полоз нежно заскрипел,
Песню подорожную запел,
Кони захрапели и заржали,
Как их нынче долго продержали.
Ладно, что овес
Был хорош!
Хороши в полях белы снеги́,
Выстоялся конь, теперь беги!
Люди в санях мчатся, мчатся,
Чтобы в новый день смелей стучаться.
1957

Слова мои

Слова мои, не отставать!
Нам нынче дела много.
Не спите крепко! Нам вставать,
Нам дальняя дорога.
Слова мои, за мной, за мной,
По всем земным угодьям.
Необозрим маршрут земной,
Чуть свет и мы уходим.
Слова мои, плывите вплавь,
Пусть это будет чудо.
Слова мои, ищите клад
В сердцах простого люда.
Слова мои, туда, где клеть
Гремит, в глубины штолен,
Где плавится руда, где медь
Не звоном колоколен,
А клокотаньем наших дел,
Стальным полетом кранов,
Где каждый выверен и смел
Шагами дерзких планов.
Слова мои, под шелк знамен,
К ораторам, к трибунам!
Поэт обязан и волен
Дать крылья нашим будням.
Слова мои, а ну, шагнем
Потверже да пошире.
Чтобы бродить в краю родном,
Нам сапоги пошили!
1957

* * *

Соловья запели и затерли
В льды и холод жалких слов и фраз.
Чудом уцелел в певучем горле
Звук волшебный, радующий нас.
В заросли укрыт его владелец,
В таинство лесных, зеленых лон.
Он пеленан песней, как младенец,
Росами июньскими кроплен.
Вот он серебром звенит над рощей.
Что ему забытые стихи!
Над курганом лирики усопшей
Он гремит в ветвях речной ольхи.
Как он неуимчив, как он весел,
Как в нем нота каждая жива!
Он над старым бором бессловесным
Смело ищет новые слова.
Так чего же не перенимаем?
Не поем, как он, на все лады?
Нам ведь по пути с цветущим маем,
С говором грачей, с возней воды.
Лирики! Смелее окунайтесь
В рощи, в нивы, в заросли, в зарю,
В толчею локтей — не обижайтесь,
Не на что! Я правду говорю!
1957

Максимилиану Волошину

То море разбудит, то рояль,
То шум, то раскаты Шопена вдоль клавиш.
Спасибо, Волошин, что не печаль,
Что музыку жизни ты мне посылаешь.
Спасибо, Волошин, что берег земли,
Где скифские ветры бездомно бродили,
Любовно взлелеяли руки твои,
Приют для поэтов у моря воздвигли.
То горы поманят снежной чалмой,
То сад, где вот-вот зацветут тамариски.
То сам ты беседуешь тихо со мной
Полынной строкою стихов киммерийских.
Спасибо, Волошин! За хлеб и за соль,
За право побыть у великих истоков,
За то, что ходил ты по Крыму босой
И видел всю землю глазами пророков.
1957

* * *

Рывком к поцелую,
Пробежкой к реке,
Где дети балуют
На желтом песке.
О, будоражь крови
И молодость вен!
Упругость ладоней
И плавность колен!
О, губы с надтреском
И тонкость ребра,
Святая окрестность
Тугого бедра!
Волненье живое
Без капли вина.
Весь мир — только двое,
Во все времена!
1957

* * *

Еду ль в поезде трассой земною
Или просто лечу на восток,
Ты, как звезды, как месяц, за мною,
Ты как сказочный колобок.
Говорить ли начну с посторонней
Про дорожное то да сё,
Кто-то шепчет мне: — Осторожней! —
Приревную тебя, вот и все.
Ты не бойся, не бойся — я верен!
Хоть поеду за триста земель,
Для тебя, для тебя только зелен
Мой смеющийся, вьющийся хмель!
Верь мне, верь, мое солнышко летнее!
Я лишь только к тебе ворочусь,
Повелительница тридцатилетняя,
Напоенная музыкой чувств.
И за каждой моею строкою
Так нетрудно твой облик узнать.
Алевтина! Мне имя такое
Только петь иль на скрипке играть!
1957

* * *

Я в любви не новичок,
Знал ее во всех приметах.
Слезы у меня вдоль щек,
Я-то, дурень, думал — нет их.
А они текут, текут,
Красоту лица ломают,
Как сковорода пекут,
Как крапива донимают.
Я владел тобой сполна,
Пел тебе при каждой встрече,
А теперь твоя волна
Обдает другие плечи.
И какого я рожна,
Словно не в своем рассудке,
Счастье отдал? Жизнь сложна,
Опрометчивы поступки.
Мне тобою не владеть,
Наши полюсы — далече.
Как не мог я разглядеть,
Что свою любовь калечу?!
Не зову тебя: приди.
Нет возврата оправданьем.
Боль горячую в груди
Я стужу глухим рыданьем!
1957

* * *

Ты возникла из луча
Далеко на севере
И пришла ко мне, звуча,
Музыкой весеннею.
Брови спорят с темнотой,
А глаза — с фиалками.
Надо ль спорить с добротой?
Тут вы одинаковы.
Ты, как поле, ты, как луг,
Ты, как море синее,
Взмах твоих надбровных дуг —
Пение всесильное.
О, цвети, цвети, цвети,
Славя землю русскую,
И со звоном вдаль лети
На зарю июньскую.
1957

* * *

Вышел голубь ворковать
На соломенную крышу.
Ты чего же мнешь кровать,
Почему тебя не слышу?
На лугу — еще роса,
На лужке — петух и куры.
Ночь — покоем хороша,
День — игрой мускулатуры.
Встань, взойди под свод стропил,
Там, где выведены стены,
Где на дружный окрик пил
Чуть ответствуют антенны;
Где качание крыла
До тебя доходит скрипом,
Где затворница пчела
Льнет с утра к цветущим липам.
И под сводом, под тугим,
Чистым и не канительным,
Будешь ты совсем другим —
Не постельным, а артельным.
Ляжет крепко, горячо
У тебя под самым ухом
Не подушка на плечо,
А бревно со смольным духом!
1957

* * *

Зачем ты прячешь от меня
Свои былые увлеченья?
Живые — все без исключенья —
Ожглись у этого огня!
До ревности я не унижусь
К вскипавшей некогда волне.
Я к пней прибоем не приближусь,
Как и она теперь ко мне!
1957

* * *

Раскачивай вершины, ветер!
Тряси листву, срывай плоды,
Чтобы менялась на планете
Живая графика воды.
Чтоб окна сами раскрывались,
Сметая ржавчину с петель,
Чтоб вещи в комнате смеялись
Над прирученностью своей!
1957

* * *

Осень. Листопад и грязь дорог.
Перекличка одичалых галок.
К пустырям идет чертополох
Быть царем у мусора и свалок.
Дайте плуг, я землю распашу,
Выбороню чернь чертополошью,
На земное царство приглашу
Милые июньские колосья!
1957

Мы девушек оставили в невестах…

Когда матерый враг Страны Советской
Без спросу объявился у дверей,
Мы девушек оставили в невестах,
На попеченье строгих матерей.
Мы письма им писали по-солдатски,
В них вместо точки было — «ожидай».
И чувства не стыдилися огласки,
Когда их проверял передний край.
Мы знали, что любимым нашим туго,
Что холодно, что ветер из щелей,
И вздохи издалека и оттуда
В атаку подымали нас смелей.
Свинцовые дожди в бойцов хлестали,
Рубила смерть безжалостно сплеча,
Но это нашей волей на рейхстаге
Затрепетала алость кумача.
Опять поля, ометы и одонья,
Знакомые тропинки средь лугов!
Шершавость шрамов встретили ладони,
Загрубшие от тяжести плугов.
О, этот миг, когда в потемках горниц,
В солдатском нерастраченном пылу,
Ласкали мы своих законных скромниц,
Сумевших постоять за нас в тылу!
И слышалось повсюду: — Мой отважный! —
Цвели влюбленно зори у плетней.
И открывалась родина, и каждый
Вкипал в свою работу до локтей!
1957

* * *

У меня утешение: солнце в окошке.
Радость: встреча с тобой на заветном углу.
Я на каждой тропинке, на каждой дорожке
Лишь одно говорил бы тебе, что люблю.
Я бы с солнцем условился, чтобы сквозь окна
Это слово к тебе приходило лучом,
Чтоб оно за стеною квартиры не глохло,
Чтобы ты его жадно ловила плечом.
Я его посылал бы, как срочные грузы,
По земле, по воздушным путям, по воде,
Чтобы все телеграфные ленты Союза
С этим словом повсюду спешили к тебе.
Чтобы все, что тебя окружает, гласило:
Ты любима, ты счастье свое дождала,
Чтобы вся твоя милая женская сила
Оплетала меня, как степная трава.
У меня утешение: солнце в окошке,
Радость: встреча с тобой на заветном углу.
Я на каждой тропинке, на каждой дорожке
Лишь одно говорил бы тебе, что люблю!
1957

* * *

Переведите на французский
Или на тот, что в островах,
Я все равно характер русский
Не изменю в чужих словах.
Не вставить в клетку мне грудную
Чужого сердца ход стальной.
Я буду речь свою родную
Отстаивать любой ценой.
И, несмотря на разный опыт,
На разный стих в иной земле,
Я буду в рифме звонко хлопать,
Как пастухи у нас в селе.
Я буду так же улыбаться,
Как на причалах у Оки,
С недобрыми людьми ругаться,
Не подавая им руки.
Моей строке не жить без крова
Под сводом бездны голубой.
И на чужих дорогах слова
Я постараюсь быть собой!
1957

Октябрьский сказ

Было:
Царь-бог,
Царь-батюшка,
Царь-вседержитель.
А повернулось:
Царя в острог!
Царя, как воришку:
— Держите!
Царю и знати
Пришел конец.
Шатнулся, падает
Злат-венец.
Трон-недотрога
Стронулся с места,
Царскую челядь
Меси, как тесто!
К чертям чертоги
Тупиц царей!
Щенков царевых
Топить скорей!
Из восставших
Революционных стволов
Стали сбивать
Двуглавых орлов.
Русь лабазная,
Русь купецкая,
Непролазная,
Глупецкая,
Русь сермяжная,
Посконная
Стала свободная,
Раскованная!
Не дрожит перед старьем,
Пишет первые декреты:
Мы-де сами — не с царем,
Мы-де мы, у нас — Советы!
Ленин — наша голова.
Не кадилом, не молебном
Всю страну его слова
Подымают и колеблют.
В шелке, в зареве знамен,
В звуках оркестровой меди
Встал к рулю бесстрашно он
И повел народ к победе.
Лезет плуг в свободный пласт,
Он без выкупа, он даром.
Нет! Крестьянин не отдаст
Эту землю больше барам.
Молот в наковальню бьет,
Звон и музыка металла.
Нет! Рабочий на завод
Не допустит капитала.
Фабрики дымят и ткут,
Трубы на небе разиня.
Булки пекаря пекут,
Но не для буржуазии!
Встала гордо сталь штыков,
Что за новый строй боролась.
Правдою большевиков
Налилась земля, как колос.
Все свободны, все равны,
Все — Кулибины, Колумбы!
И плывет корабль страны
К берегам родной Коммуны.
Будут жертвы, будет кровь,
Визги, хай и лай Америк.
Не отступим! Вновь и вновь
Тот же курс, на тот же берег.
Сколько лет мы без царя,
В нем и надобности нету!
И Октябрьская заря
Обнимает всю планету!
1957

Предзимье

В старых ветлах холод и скрипенье,
Ветер-стеклодув стал в дупла дуть.
Рвутся облака от нетерпенья
За углы вселенной заглянуть.
У воды пустынно, неуютно,
Волны-мыши точат берега.
И по всей стране ежеминутно
Тихо наземь падают снега.
Этого добра с лихвою хватит,
Как онуч на дедовой печи.
Ветер в небе лунный обруч катит,
Словно дыню желтую с бахчи.
Песни вьюг пока еще в зачинах,
В первом присмирении ручья.
Над прудом молчанье гнезд грачиных,
Леденящий свист и вой прутья.
Ох и время — ни зимы, ни лета,
Тает первый снег на сапоге!
Ко всему привыкла ты, планета,
К грязи, к розам, к ливням и пурге.
Сколько тысяч лет земля летела,
За собой весь мир в полет звала.
Нас она, как облака, вертела,
Но корней земных не порвала.
Снег все глубже. Глохнет лес, овраги,
Малая вода замерзших луж.
Я пьянею, как от пенной браги,
От ветров зимы и первых стуж!
1957

* * *

Пруды дрожат от стона,
Как гром, лягуший бред.
В лесах весна-сластена
Сосет последний снег.
Ее дела — едины,
У них мажорный лад.
Раскалывает льдины,
Как сахар-рафинад.
Капель запела в кадках
Мелодию свою.
Весну во всех повадках
Везде я узнаю:
В грачином оре диком,
В сиянье юных лиц,
В молчании великом
Насиженных яиц.
Весна дает гостинцы
Из своего узла.
Трава, как пехотинцы,
По взгорью поползла.
Рожь в поле раскустилась,
Как бархат, под рукой.
Аж сердцу загрустилось
От радости такой!
На соснах снова свечи.
Бурли, весна, и тай,
Целуйся с жизнью крепче,
Смелей изобретай!
1957

* * *

Глина и известь,
Камень и кельма —
Это не низость
И не смертельно.
Уголь и руды,
Шахты и штреки —
Это и трудно
И честно навеки.
Герб наш советский
Не зря колосится,
Он с каждой строчкой
Моей согласится.
Благословит
И к станку и к лопате,
К честной, потовой
Советской зарплате,
Чтобы бесстрашно
Руки ваяли,
Чтоб человеческий труд
Не роняли.
1957

* * *

Поэзия — летучесть облаков,
Морщины старца, хоть сама — ребенок.
Поэзия — певучесть родников,
Железное усилие лебедок.
Куда бы ни звала меня судьба —
В провалы, в темь иль к синему прибою,
Она клялась мне: — Я твоя раба,
Убей или возьми меня с собою!
О, как она дрожала в стужу, в стынь,
У смерзшихся снопов молила в риге:
— Начальник! Господин мой, сжалься, скинь
С меня закрепощенье и вериги!
Поэзия! Везувий твой в дыму.
А в недрах — раскаленные рубины.
Я на тебя топор не подыму,
Хотя бы даже голову рубили!
1957

* * *

Жизнь бросала меня под копыта,
Возносила под облака.
Тверже дикого камня набита
Размозоленная рука.
Разозленная на замахе,
На ударе киркой о руду,
Словно ветер, гуляла в рубахе,
Лезла в драки у всех на виду.
Пил я воду холодную в сенцах,
Про любовь в темноте говорил.
Кто мне вставил поющее сердце
И железо в крови растворил?
Ой ты, ноченька! Звезды над кровом
Мне грозят золотым кулаком.
Я хочу помянуть тебя словом,
Что у матери взял с молоком.
1957

* * *

Милые хаты,
Крытые драныо,
Вы конопачены
Лаской и бранью.
Била вас вьюга
В пазы и подворье,
Это она не для зла —
Для здоровья!
Было другое:
Свистели снаряды,
Хвастала смерть:
— Я за вами, славяне!
Черною тучею
Минуло это.
Мирно лягушки
Глядят из кювета.
Гром окликает
Оставшихся вживе.
Мирно цыплята
Пасутся в крапиве.
Где-то стучит
Колотушкою бондарь.
Хоть без ноги он,
Но к промыслу годен.
Милые хаты!
Замшелые бревна!
Как я привязан к вам
Нежно и кровно.
Милые хаты,
Родное славянство,
Непокоренное
Наше пространство!
1957

* * *

Рожь подступила к могиле бойцов,
Встала, как войско, прямыми рядами.
А по военной дороге отцов
Мирные дети идут за грибами.
В скромной ограде бушует трава,
К мертвым венкам жмутся ветви живые.
День разгулялся, дорога пряма,
Ласково льнут ветерки полевые.
Прямо из нивы зенитка торчит,
Целится башнею танк в отдаленье.
В небе безоблачном коршун кричит,
Свастики нет на его оперенье.
Дети, не бойтесь! Смелее! Смелей!
Нет за кустами врагов нечестивых.
Вы здесь хозяева этих полей,
Этих лесов, этих рек говорливых.
От попаданий дубрава черна,
Пробует с корня ожить и воспрянуть.
Как она неизлечимо верна
Этой земле, этим древним крестьянам.
Нет! Незнакома природе печаль,
Не для нее ни вдовство, ни сиротство.
Через окопы шагнул иван-чай,
Цвет небывало высокого роста.
Прячется противотанковый ров
В послевоенные ивы и кроны,
Красное полымя клеверов
Гудом гудит от пчелы златобровой.
Было за что бесноваться огню,
Крови крестьянской дымиться росою.
Дети, идите! Я вас догоню,
Оберегу ваше детство босое.
Вот и осмелились и разбрелись,
Тихо ложатся грибы в кузовочек.
Только ручей да осиновый лист
Что-то до боли родное бормочут!
1957

* * *

При первом свиданье сады бушевали,
Земля зеленела от свежих ростков
И руки весны по листве вышивали
Сиреневым крестиком в пять лепестков,
Второе свиданье у проса, у гречи,
В медовый июль, под стеклянной луной.
Ты зябла весь вечер и кутала плечи,
Тебе как-то холодно было со мной.
При третьем свиданье мы оба молчали,
И ласки привычной стыдилась рука.
И желтые листья ложились в печали,
И снегом дышали на нас облака.
Так что же тогда постоянно и вечно?
Ответь мне, осеннее поле овса!
Молчанье. И только вода быстротечно
По желобу точит и бьет с колеса.
И месяц встает со скирды круторого
И гордо проносит сиянье чела.
Одно у людей постоянно — дорога,
Куда бы, зачем бы она ни была.
1957

* * *

Мне нравятся в ней грубые черты.
В них все естественно и просто,
В них нет поддельной красоты,
И нет игры и нет притворства.
Резка улыбка, голос груб,
Заветрен он, пропитан солью,
Но как он мне бывает люб,
Когда гуляет по приволью!
Изнеженность! Иди смелей
В объятья этой силы древней!
Она звучит куда напевней,
Чем ты, запетый соловей.
1957

* * *

Белы заречья, долы,
Тут снегирям бы петь,
Но галки, как монголы,
Одолевают степь.
За Старою Рязанью
Высокий древний вал,
Он видел Чингисхана,
Друзей его знавал.
Он слышал звон кольчуги
В соломенной ночи.
Рязанские лачуги,
Мужицкие мечи!
Он кровью обливался
Под натиском татар,
Он в деле делом клялся,
В бою всю Русь братал.
Не срыт и не повален,
Он стал глубокий тыл,
Прочнее наковален,
К родной земле пристыл.
Стою и созерцаю
На синем окском льду,
И лирою бряцаю,
И строчки в бой веду.
Иду на вы к Мамаю,
К Вильгельму на усы!
Все битвы принимаю,
Что были на Руси!
1957

* * *

Роса на землю катится
С береговых ракит.
Заснуло все, и кажется,
Что Волга тоже спит.
Ни огонька, ни звездочки
И ни живой души.
Как дети, дремлют лодочки,
Уткнувшись в камыши.
Ни всплеска, ни журчания,
Вся ночь темным-темна.
И к берегам причалила
Ночная тишина.
И даже в дальней рощице
Умолкли соловьи,
Лишь сердце к сердцу просится
Для ласки и любви.
1957

Клятва

Брусничная Вологда,
Рыбная Астрахань,
Яблочный Курск,
От вас ни в застенке,
Ни в петле, ни в каторге
Не отрекусь!
Таежный Онего,
Степная Ока,
Желтоглазый Иртыш,
На голос ваш ясный
В любое ненастье,
Как чайка, летишь.
О родина!
Это не вымысел странника —
Меридианы твои под ребром.
Леса твои
Шумом дождя переполнены,
Милы твои молнии,
Отзывчив твой гром.
Я начал походы свои
Из объятия матери,
С родного крыльца.
От моря до речек районных
Я родину выведал, вызвал,
И выстрадал —
       всю до конца!
Тяжелый
Твой крест
На плече моем!
Сбросить — не думаю,
С дороги свернуть —
Я не трус и не враг.
Бьет крыльями гордо,
Летит с увлечением
Сквозь тысячелетия
Кровью окрашенный флаг!
1957

Весна Викторовна

Говор

Я живу не в городе —
В человечьем говоре!
Будто волны майской ржи,
Перекатывается говор,
К пристаням идет с баржи
В чистом виде — не жаргоном!
Будто море бьет волной,
Вьется рыжим локоном.
Что он делает со мной
Вологодским оканьем!
Он на рынке, на лотках,
Где весы и разновески,
Где народ в цветных платках,
В валенках по-деревенски.
Он у топок, у огней,
У прикладов, у винтовок,
У ларьков, и у плетней,
И у лесозаготовок.
Он меня с собой несет
Именем литературы.
Лихорадит и трясет
От его температуры.
1958

* * *

Тишина над травами,
Тишина над морем.
Я хожу и думаю:
Что мне делать с горем?
В море бросить — выплывет
И опять догонит,
Вместе с ветром северным
Под окном застонет.
Горе свое горькое
Я перегорюю
И в борьбе с несчастьями
Счастье завоюю.
1958

Листопад

Тихо ветер завывает,
Лист летит желтей песка.
Это осень открывает
Золотые прииска.
Как горят ее крупицы!
Кто ей столько красок дал?
Будто перьями жар-птицы
Ветер землю закидал.
Листья осени на веслах,
На закраинах пруда,
В их прожилках кровеносных
Рдеет рыжая руда.
Листья осени по межам,
По дорогам в колеях,
По урочищам медвежьим,
По полям на зеленях.
Листья осени на крышах,
На полях, на потолках,
На крылечках, на афишах,
На походных котелках.
Я стою у листопада,
Врытый в землю до колен,
Повторяя: — Так и надо!
Мне не страшен этот плен!
1958

Воспоминание о Кавказе

Облака белый башлык
Сел на плечи скалы, на чинару.
Ослик безропотно ставил копытца
На жаркий асфальт вдоль шоссе.
Пахло арбузами, дынями.
Так начиналось
Утро в поселке
На горной гульрипшской косе.
Море уж что-то ваяло
Резцом своим мягким, но вечным,
Старый мингрелец
С ленивой дремотцей стучал по люфе.
Небо бледнело, не хвастаясь
Поясом Млечным,
Листья лоснились
На северном древе — ольхе.
В крыши, в проломы тесовые
Лезли янтарные грозди,
Зрел виноград,
Развалясь живописно в ветвях.
В дальних ущельях
Дремали грузинские грозы,
Медленно ехало время
В скрипучей арбе на волах.
Было прохладно еще,
Будто в винной баклажке,
Будто в снеди вечерней,
Поставленной ночью на лед.
Черные камни у моря,
Совсем как монашки,
Тихо молились,
Держа животы на восход.
1958

* * *

Бывает так: то выглянет, то спрячется
Еще неполной силы майский луч.
И кажется, что кашляет мать-мачеха
На зябких глинах подмосковных круч.
И холодно, и как-то неуютно,
И леденит безлистый цвет вербы,
И ветер задувает непопутно,
И ноги созданы не для ходьбы.
А ты идешь по ржавому болотцу,
Бурлит и бьет вода по сапогу.
И до конца готов за жизнь бороться
В любую непогоду и пургу!
1958

Ливень

Беркут стоит у дороги, как нищий,
А перед ним только пыль и следы.
Чрево набил он разбойничьей пищей,
Муторно с крови, попить бы воды!
Степь обнажила себя до кореньев.
Дайте дождя! Пересохло во рту!
Смерти подобно теперь промедленье.
Тучи! Несите свою доброту!
Гром отозвался, и радостно гукнул,
И далеко о себе возвестил.
Ливень копытами звонкими стукнул,
Радужно гривы дождя распустил.
Где-то на крыше блестит черепица.
В бане и то нетакая теплынь.
Степь превратилась в одно чаепитье,
Где на заварку — ковыль и полынь.
Ливень уходит, и воздух свежеет,
Пряным из трещин земных отдает.
Радостно поле пшеницы рыжеет.
Буйно трава молодая поет.
1958

* * *

Солнце нашей любви,
Не садись и не ведай заката!
Ты плыви, отражаясь
В озерах, в колодцах, в ручьях.
Чтобы мы за тобою ходили
Влюбленно и свято
И купались в твоих
Животворных лучах.
Солнце нашей любви,
Ты горишь и сияешь,
Ты готово всю землю
Теплом обогреть.
Солнце нашей любви,
Ты и нас заставляешь
В две судьбы трепетать,
В две души пламенеть.
Так свети и веди нас
Полями, лесами,
Так не гасни во мгле
И ненастье забот!
Мы нашли тебя сами,
Зажгли тебя сами,
Отвели тебе наш
Голубой небосвод.
1958

* * *

Серые глаза, платок из мягкой шерсти,
Добрый взгляд, холодная щека.
Что нас держит этот вечер вместе?
Кто соединяет? Чья рука?
Засыпая, помню, как прощались.
Просыпаюсь с именем твоим.
Темными сентябрьскими ночами
Возле клумбы — это мы стоим.
Это я шепчу тебе признанья,
Это ты твердишь в ответ:
            — Родной!
Это лишь меня на расстояньи
Обжигает голос твой грудной.
1958

* * *

Какие худенькие плечи!
Какая хрупкая рука!
Гляжу я на тебя: ты легче
Обыкновенного цветка.
Идешь, вздыхаешь безответно.
Как быть?
Любить иль не любить?
От непогоды и от ветра
Тебя мне хочется укрыть.
Ты,
мнится мне,
В тепле и холе,
За перелеском зимних рам,
Как беззаботный ветер в поле,
Пойдешь гулять по клеверам.
И выступят на дремах смолы,
И высохнут печали рос,
И загудят шмели и пчелы
Над нимбом спутанных волос!
1958

* * *

Преследует меня
Воспоминанье:
Твое окно,
Твои глаза,
Твое дыханье.
Твой голос.
Он звучит всегда
Без фальши.
Я еду от него
Сегодня дальше.
Окно вагона
В каплях и дождинках,
Блестит вода осенняя
В ложбинках.
Я чувствую тебя,
Как трепет листьев.
Ты — песня песней,
Ты дороже истин.
Не беспокойся,
Я не донжуаню,
Разлуку,
Как и ты, переживаю.
Я ничего с другими
Не позволил.
Я все сберег,
Я ничего не пролил!
1958

* * *

Леса расписаны пестро
Под цвет кармина и сурьмы.
И сердце чувствует остро,
Что недалеко до зимы.
Она по графику придет,
Покроет русские поля.
В снегах пылая, зацветет
Улыбка милая твоя.
Начнет лесной питомец клест
Гнездо своей подруге вить.
Не в силах будет сам мороз
Любви его остановить!
И я не струшу января
С привычкой к русским холодам.
Я обернуся в снегиря,
Чтоб прилететь к твоим ногам!
1958

* * *

Этот локон, уснувший на лбу,
Много раз повторенный веками,
Много раз обрамленный венками,
Я спокойно пройти не могу.
Эта плавная линия торса
С удивительной лепкою плеч,
Я без спроса в запретное вторгся,
Чтоб его сокровенье сберечь.
Тайна вечных начал бытия
И ее проявление в форме,
О, какие глубокие корни
Ты, как в землю, пустила в меня!
Синева пламенеющих льдинок
Под ресницами тихо горит.
Взгляд на взгляд. И опять поединок,
Где безмолвно гроза говорит.
1958

* * *

Было — не было: я родился.
Было — не было: тихо рос.
Было — не было: я влюбился,
На свиданье черемуху нес.
Отражались в глазах твоих чистых
Серо-пепельные облака,
Поле, тульские трактористы
И районная наша река.
Мы садились с тобою на камень,
Предоставленные себе,
И беспечно болтали ногами
В теплой, ласковой летней воде.
Зеленела на заводи тина,
Хмель свисал с позолоченных круч,
И сияла моя Алевтина,
Как отпущенный солнышком луч.
Стрежни тихо осоку качали
На виду у поречных полян,
Два влюбленных над речкой журчали
И несли себя в свой океан!
1958

Письмо любимой из лесу

Друг мой! Я из лесу только что.
Пахну сосной, можжевелем,
Ветер лесной притаился в моих волосах.
Сядь, дорогая, поближе,
Я так тебя пожалею,
Столько тебе расскажу о лесах!
Дуб-часовой с желудями
В подсумке солдатском
Встал и глядит, охраняя
Родные леса.
Брат его старший погиб
У Смоленска, под Гжатском,
Младший растет,
Подпирая плечом небеса.
Две муравьиные кучи
Как два государства!
Ели почетной охраной
Построились в ряд.
Я постоял, помолчал, постучался,
Мне не ответили:
Все муравьи еще спят.
Спиннинг в руках.
Выхожу я к Орловским озерам.
Зыблется берег,
Осенние листья плывут.
Определяю рыбачьим, решительным
Взором,
Где, под какою корягою
Щуки живут.
Рядом рябины пылают,
Как уголь в жаровне,
Ярким пыланьем заполнены все уголки,
Каркает с ближней осины
Ворона вороне:
— Что, полетим? Поклюем?
Или ягоды слишком горьки?
Я поклонился
Земным и сыновним поклоном
Бору густому,
Глухой подмосковной тайге.
Гриб-боровик притаился под кленом,
Ни червячка
В белоснежной и крепкой ноге.
Лес зашумел.
И тоскою повеяло всюду.
Осень. Осыпались листья.
Дороги и дали пусты.
Грустно тебе, дорогая?
Я больше не буду!
Передо мною не лес,
Не осеннее поле, а ты!
Ты!
Каждый мускул
Тобою лишь дышит!
Весла беру,
Чтобы к пристани нашей грести.
Чтобы скорее увидеть,
Скорее услышать,
Руки вкруг шеи,
Как ветви лесные, сплести!
1958

Мать

У меня сегодня лучший гость
Лучший друг,
Испытанный годами.
Нежность всей земли
Собрал бы в горсть
И отдал маме!
Это здесь моих стихов начало,
От нее мой первый путь в Москву.
Это ведь она качала
Каждую мою строку.
Это ей мой первый детский лепет
Не давал уснуть.
Это ведь она со мною терпит
Весь мой трудный путь.
Это от нее любой эпитет
И любой узор моим словам.
Вот беда, что без очков не видит,
Хорошо ль пишу — поверит вам.
Старенькая-старенькая.
Пухнут ноги.
От скорбей повыплаканы очи.
Понимает, что ее дороги
С каждым днем короче.
Семьдесят годков —
          не шутка все же!
— Мама! Отдохни и посиди!
Я куплю муки, достану дрожжи,
Что еще тебе? Скажи!
— Витя, дорогой, сынок хороший,
Мне не усидеть, пойдем вдвоем. —
Вышли. А любовь через подошвы
В землю заземляется огнем.
Сколько ни жалею — все мне мало!
Говорю от всех от сыновей:
— Хочется, чтоб радугой сияла
Радость в сердце наших матерей!
1958

Музыка

Без свирели, без флейты, без скрипки,
Без певучести соловья
Что бы значили эти улыбки,
Что везде караулят меня?
Все пронизано музыкой, песней,
Откровенною радостью птиц.
Теплым вечером в роще чудесной
Светлый месяц под музыку спит.
След ее затерялся в столетьях.
В древних брянских и брынских лесах.
Я мелодию слышу и в этих
Завивающихся волосах.
И когда твои горькие губы
Негасимым огнем опалят,
Все мне слышатся медные трубы,
Что в поход собираться велят.
Все мне чудится голос органа,
Я могучим потомком раним,
И душа моя, словно мембрана,
Каждый звук повторяет за ним.
Всюду музыка. В шуме под кленом,
В соловьиных коленах в саду,
И в твоем поцелуе влюбленном,
И в твоем обещанье: «Приду!»
1958

* * *

Россия не луг, не ромашки,
Не лунная лень, не заря
Не барыня — руки в кармашки, —
Рабочие руки царя!
Царя, что у горна в горячке
Кует, вдохновенен и яр,
Царя, что идет на кулачки
И с ножницами на бояр.
Россия не только закаты,
Не только покорность в шагу,
Она, будет час, — баррикады,
Команда «Огонь по врагу».
Безмолвны таежные чащи,
Белы по степям солонцы,
Но пчелы Руси работящи,
Желты от медовой пыльцы.
Но люди ее — это чудо,
Без счету оно, без числа,
Лишь ветер от каждого чуба
И дрожь по реке от весла.
Россия — словарь мой некнижный,
Портовый, таежный, степной,
Нетесаный, крепкий, булыжный,
Круженый, каленый, лепной.
О муза! Меня не в кровати
Настигла ты этим стихом.
Иртыш предо мной, как полати,
И я на сугробе верхом.
На этой заснеженной шири
Я плакать от счастья хочу.
Со скоростью «Ту-104»
Сквозь русские дали лечу!
Омск, 1958

Шофер

Зима до крыш, до крон сосновых,
До круч отвесных, до вершин.
Она на дугах, на подковах,
На радиаторах машин.
Как далеки ее владенья!
Как глубоки ее снега!
Но держат намертво сцепленья,
На скорость твердо жмет нога.
Лицо скуластое в кабине
Глазами даль снегов сверлит,
Цветет, как грозди на рябине,
Улыбкой губы шевелит.
Не устают глаза большие
Влюбленно шарить по земле.
О, как уверенно, Россия,
Ты держишь руки на руле!
1958

Откуда вы?

Я оттуда, где ветер волён,
Где вода в половодье шальная,
Где кивает головками лен,
Голубые соцветья роняя.
Я оттуда, где лес как стена,
Где по займищам бродят зайчихи,
Где душа от гармошек пьяна,
От медовой июльской гречихи.
Я оттуда, где речь как рассол
И людские улыбки как зори,
Где того приглашают за стол,
У кого на ладонях мозоли.
Я и спеть, и сплясать, и скроить,
И прогнать хоть какую усталость.
Мне святое упорство в крови
От крестьянского плуга досталось.
1958

На закате

Вечернее солнце садится,
Спокойно идет на закат,
И в новые окна глядится,
Которые только стеклят.
А день не смолкает, гудит,
Гремит, говорит и смеется,
С перрона сиреной трубит,
А с палубы песнею льется.
Строители тянут карниз,
Встал дом на былом пепелище.
О солнце! Скорее вернись,
Чтоб завтра достроить жилище.
Чтоб всех из подвалов извлечь,
Избавить от бледного мела,
Чтоб каждую душу сберечь
Для нашего общего дела!
1958

* * *

Изделия зимы тонки и хрупки,
Будь осторожен с ними, не задень!
Мороз в теченье дня в одной прорубке
Сто стекол вставит, и ему не лень.
О чем ты, желтогрудая овсянка,
Оповещаешь тихие кусты?
Снега лежат, как скатерть-самобранка,
И снегири поэтому сыты.
Как празднично везде развешан иней!..
И невесомость тихой бахромы,
Влечет в леса свобода лыжных линий
И сказочность, задумчивость зимы.
Люблю ее! Еще какое слово
Из сердца мне извлечь и в мир пустить?
В нем сила, нежность, и оно сурово,
И больше, чем в него, мне не вместить!
1958

Театр

В театре этом не было партера.
Луна у рампы, звезды у боков.
И не со сцены слово вдаль летело —
С двух сдвинутых в степи грузовиков.
Далекие, приезжие актеры
С задором молодым играть взялись,
И, затаив дыханье, комбайнеры
Смотрели на молоденьких актрис.
Был в пьесе лодырь, вел себя позорно,
Открыто звал проститься с целиной.
Неодобряюще похрустывали зерна
У главного героя под ногой.
Он нравился. Его уже любили
За то, что прост, и прям, и речь пряма.
Зло беспощадно зрители судили,
Добро, как хлеб, ссыпали в закрома.
Одним переживаньем были лица,
Все узнавали молодость свою.
И вздрагивала чуткая пшеница,
Когда герой призналси: «Я люблю!»
Здесь не зевали после пьесы вяло,
С хорошим чувством зритель уезжал.
Пел комбайнер наутро у штурвала,
И тракторист герою подражал.
О древние! Придите и воззрите
На наше обращенье с красотой.
У нас театр живет в целинном жите,
Как добрый колос, жизнью налитой!
1958

* * *

Жизнь шумит колесом водосливным,
Алым, шелковым кумачом.
Припускает с азартом спортивным
За упругим футбольным мячом.
Жизнь поет соловьем над рекою,
Паровозным заречным гудком,
Новорожденною строкою
И звенящим парным молоком.
Жизнь горланит грачиным семейством,
Шепчет перепелиным гнездом,
Женихов посылает к невестам,
Затевая гульбу на весь дом.
Жизнь кипит и клокочет в мартенах,
Рвется наверх из недр и глубин,
Бьет о тонкие стенки артерий
Свой разгневанный гемоглобин.
Жизнь шагает босою ногою,
Жмет на рельсы стальным колесом,
Продирается тесной тайгою
Перепуганным насмерть лосем.
Я стою, где ее повороты,
Переправы, мосты и лазы,
Все таким же птенцом желторотым,
Познающим все те же азы!
1958

* * *

Голубое, синее, лиловое,
Алое, как милый детский рот…
Это было! Это все не новое,
А опять цветет. Опять цветет!
По откосам, просекам, канавам,
Даже у рабочей проходной
Смело занимает с полным правом
Каждый метр земли своей родной.
Я не молод. А душа в цветенье,
В неумолкшей, звонкой жажде жить.
Там, где строят, где возводят стены,
Свой кирпич мне надо положить!
1959

* * *

Любуйтесь закатами!
Радуйтесь зорям!
Ловите, ловите,
Ловите лучи!
Они не помирятся
С плачем и горем,
Они окунут вас
В росу и ручьи.
От солнечной ласки
Луга медоносны,
Неудержно зелен
И радостен лес.
Прямые прогретые
Медные сосны
Купаются в заводях
Синих небес.
Подставьте лучу
Свои милые лица,
Не бойтесь,
Когда прикоснется к устам,
Луч в каплю нацелит —
Она озарится,
В вино попадет —
Нежно звонок хрусталь.
Ловите, любите,
Встречайтесь с лучами,
Лучи — это музыка,
Это — концерт.
Не верите —
Поговорите с врачами,
Пускай они солнце
Запишут в рецепт!
1959

* * *

Мне чужда отгороженность сада,
Не люблю сквозь заборы глядеть.
Мне людей обязательно надо
Локтем, словом, улыбкой задеть.
С рыбаками — закидывать тони,
С трактористами — поле пахать.
С игроками — играть на гармони,
Со знаменами — полыхать.
Я родился под ними и вырос,
Сердце краснознаменно ало.
Я его как полотнище вынес,
Чтоб людскою волной подняло.
Чтоб оно и качалось, и пело,
И гуляло в улыбке колонн,
И над площадью Красной летело
На зарю шелестящих знамен!
1959

* * *

Я люблю твои глаголы:
«Не приду», «Не жди», «Не плачь».
Я люблю твои ладони,
Принимающие мяч.
Я люблю, как ты смеешься:
Губы настежь — снег во рту.
Как ты вдруг играть берешься
В волейбол или в лапту.
Я люблю сверканье пяток,
Твой мальчишеский галоп,
Своевольный ветер прядок,
Ниспадающих на лоб.
Я тобой владеть не буду
Ни по лету, ни к зиме,
Только б ты была повсюду,
Только б пела на корме.
Только б весело шутила,
Свесив косу за корму,
И, как солнышко, светила
Мне, и всем, и никому!
1959

* * *

Агитатор! Когда ты не старый,
А действительно молод и юн,
Заходи в общежитье с гитарой,
Разговаривай с помощью струн.
Не разыгрывай ты, что ученый,
Не полюбят такого старца.
Подвигайся к картошке печеной,
Не забудь попросить огурца!
О любви ты не делай доклада,
Скукой слов не томи молодежь,
Будет комната девичья рада,
Если ты о любви запоешь.
Не посмотрят девчата с упреком,
Не ослабнет к тебе интерес,
Если ты невзначай, ненароком
Вдруг расскажешь про Волжскую ГЭС.
Извинишься, конечно, при этом,
Что нечаянно, мол, сорвалось,
И опять разразишься куплетом
Про Степана, про волжский утес.
Агитировать больше не стану,
Агитатор, тебя, так и знай.
Покупай же скорее гитару,
В общежитье к девчонкам ступай!
1959

* * *

Есть у солнышка сбереженья
В замечательной кладовой.
Доказательством служит движенье
Вешних соков под каждой корой.
И оно, наше солнце, готово
Каждый день, каждый час — не потом! —
Все, что есть у него золотого,
Подарить, не жалея о том.
Не от этого ль радостный щебет
Не смолкает в лесном уголке?
Я готов тебе, солнце, за щедрость
Дом построить с окном в потолке!
1959

Зимняя сказка

Зимние гнезда безмолвны, пусты,
Не говорят полоненные реки.
Медленно снег оседает в кусты,
Мягче пушистого снега аллейки.
Встану над просекой, крикну «Ау!»
Белой зиме, старику Берендею.
Может быть, я молодую траву
Голосом, русскою речью согрею.
Может быть, выскочит заяц-беляк,
В сентиментально-доверчивом чувстве
Сядет и скажет: — Здорово, земляк!
С чем ты пришел? Не принес ли капусты?
Может быть, все разбегутся тотчас,
Где-нибудь мне обнаружить придется:
Чьи-то пугливые уши торчат,
Чье-то сердечко испуганно бьется.
Милые звери! Не буду стрелять,
Я ведь в природе поэт, чтоб вы знали,
Я ведь хочу на других повлиять
И попросить, чтобы в вас не стреляли!
Белое поле. Равнина и тишь.
Инея тонкая, нежная навись.
Сердце! О чем ты так громко стучишь?
Песню какую опять начинаешь?
1959

* * *

Ты пришла, мой друг старинный!
Открываю дверь, молчу.
Головы твоей повинной
Не даю казнить мечу.
Я тебе прощу измену,
Не напомню никогда,
Как я плакал, бился в стену,
Как у нас стряслась беда.
Не спешил обнять другую,
Знал, что это будет ложь.
Шел весь год сквозь бурю злую,
Ждал и верил: ты придешь.
Проходи, берет снимай-ка,
Вешай синее пальто.
У меня в дому хозяйка
Только ты или — никто!
Ничего и не случалось,
Я не плакал, не скорбел,
Ты ведь просто отлучалась,
Я ведь просто ждать умел!
1959

Детство

Детство дует в дудочки,
Скачет в догонялочки,
Вырезает удочки,
Выжигает палочки.
Всякие там Витеньки,
Разные там Игори
Закрутили винтики,
Ни с чего запрыгали.
И напрасно бабушки
Удержать пытаются:
— Ладушки! Ладушки! —
Нет! Не тем питаются!
Не такими травами,
Не такими яствами —
Книгами, экранами,
Рюкзаками, ластами.
Лодками и веслами,
Шашками и шахматами,
Лыжами и кроссами,
Далями распахнутыми.
Из таких вот баловней
И вихрастых россыпей
Поздно или рано ли
Вырастают взрослые!
Важные, надутые,
Чванные, степенные,
Смотрят они буками,
Ходят без кипения.
И куда все деется?
Как тому название?
То шумело деревце,
То скрипит развалина!
1959

* * *

Б. Слуцкому

Поэзия — не солончак,
Не степь, где все сгорело летом
Поэзия — она рычаг.
И Архимед ведь был поэтом.
Иначе бы он проглядел,
Как стал терять свою весомость,
Когда старик в воде сидел,
Мочалкой скреб себя на совесть.
Мы вырвались с земных орбит,
Нам стало шире на планете.
Не о Луне душа скорбит —
Об уходящем звонком лете.
Мы знаем множество наук,
Мы стали во сто раз культурней,
Но все-таки мне ближе луг,
Чем эти кольца на Сатурне.
И пусть к Луне летят ракеты,
Я убежден наверняка:
С не меньшей скоростью поэты
Летят в грядущие века.
1959

Запечный лирик

Запечный лирик, ты о чем
Сверчишь тоскливо в тьму ночную?
Побудь хоть вечер скрипачом,
Исполни музыку другую!
Есть Моцарт, Шуберт, Глинка, Глюк —
Их дар шагнет за наших внуков.
И есть не только ловкость рук,
Но есть и совершенство звуков.
Черпни неведомых миров,
Чтобы не думалось ущербно,
Чтоб над сырым шипеньем дров
Лилась мелодия волшебно.
Но нет. Тебя не убедить
Прийти к нам в наше общежитье,
И твой куток разгородить
Не может ни одно событье.
Твои прогулки — на шестке.
Ряды горшков — твоя планета,
А то, что мир еще в тоске,
Тебе у каши незаметно.
1959

Пальцы

Пальцы — тонкие ладьи,
Вы до гроба неразлучны.
Как вы музыке сродни,
Как вы Моцарту созвучны!
Ревностно держа резец,
Все решительно умея,
Вы творите образец,
Пред которым все немеют.
Опираясь на ладонь
Рук рабочих, исполинских,
Создаете вы мадонн
Вологодских и сикстинских.
Вам знакомо трепетанье,
Жар любви. И это ложь,
Если вы берете нож,
Чтоб добыть на пропитанье!
1959

Спутник

О, чем бы покрепче еще привязаться
К земле несказанно родной?
Я в спутники взял молодого рязанца
С волною волос озорной.
Дорога вся в рытвинах, полем и лесом,
А почва — подзол и пески.
— Ты чем занимаешься, парень?
                — Я слесарь,
Моя специальность — тиски.
Веснушки сидят на носу, как заклепки,
Как рыжики в чаще осин.
— Ты чем там стучишь?
           — Это туфли в коробке,
Мамане!
    — Хороший ты сын!
— Гляди! Человека видней со сторонки! —
Смеется с лукавинкой он.
— Ну, матери туфли, а что же сестренке?
— Сестренке? Сестренке — нейлон!
Он встал у подсолнухов, рыжий и робкий,
Глазами нацелился вдаль.
Признался: — У нас разговор был короткий.
Ну, что же, расходимся? Жаль!
Он машет рукой и кричит: — До свиданья! —
А губы улыбку лучат.
— Я выйду с гармошкой, услышишь страданья,
Приди поглядеть на девчат!
Я видел его. Примостившись на бревнах,
Он пальцами жал на басы.
Кружились двенадцать девчонок влюбленных,
Посматривая на часы.
Потом все гулянье делилось на пары,
Но это еще не конец,
Как гром, в тишине раздавались удары
Союз заключивших сердец.
Я видел: где клонится ива вдовою,
Росу собирая в подол,
Мой слесарь гармошку держал под полою
И девушку бережно вел.
Плыл месяц, ленивостью летнею млея,
Чтоб сельскую тишь сторожить.
Мне было той ночью грустнее, милее,
Печальней и радостней жить.
1959

Полети, моя мысль!

Полети, моя мысль,
На простор голубой,
Чтоб небесная высь
Подружилась с тобой!
Полети, моя мысль,
На цветущую рожь,
Чтобы после полей
Тебе крепче спалось!
Чтобы утром опять,
И свежа и вольна,
Ты в ущелье, в горах
Догоняла орла.
Чтобы крылья твои
Не подрезал никто,
Чтоб леталось тебе
Высоко-высоко!
1959

Я влюблен

Лето — мята,
Лето — лен.
Я-то, я-то,
Я — влюблен!
В это поле
И межу,
Где по клеверу
Хожу.
В эти сосны
И кряжи,
В даль, в дороги,
В гаражи.
В пенье
Медных проводов,
В перспективу
Городов.
В фонари,
В подземный гул,
В широту
Рязанских скул.
В звонкий голос
Топоров,
В сытый рев
Степных коров.
Лето — мята,
Лето — лен.
Я-то, я-то,
Я — влюблен!
1959

* * *

Вновь весна зашумела за рамами
Чернокрылой грачиной гурьбой.
ЖИЛ и УМЕР — два слова на мраморе
Под любой человечьей судьбой.
Но преследует не обреченность,
Не печальная боль телеграмм —
Сатанинская увлеченность
И пристрастье к любимым делам.
Я на улицу сельскую вышел.
Там, где судят про пашню и хлеб,
Вдруг такое словечко услышал,
Что душою и телом окреп.
Пусть я рухну, и руки раскину,
И земля прикоснется к губам,
Как наследство великое, сыну
Я свою жажду жить передам!
1959

* * *

Поэзия, ты та же пашня
С потребной глубиной пласта.
И для тебя всегда опасна
Поверхностная пахота.
Поэзия! Ты громовержец,
Оратор с огненным копьем.
Ничем, ничем тебя не сдержишь,
Когда ты целишься огнем.
Поэт! И ты подобен грому.
Но если пламень не велик,
Не дай слететь пустому слову.
Останься нем! Замкни язык!
1959

Кружевницы

Раньше думали: воля господа
Управляет усильем ума.
С этим девушка вологодская
Не согласна: она сама!
— Как зовут тебя, девушка? —
              — Августа.
Вот уж год я в артели плету. —
Друг мой северный,
          слушай и радуйся,
Здесь коклюшки поют на лету.
За ресницами очи серые,
Неожиданные, как весть.
Сколько в них милой скромности Севера,
Целомудрия здешних мест!
Мастерская наполнена гомоном —
Кружева, кружева, кружева.
Цех не очень-то важный, не доменный,
Но и в нем память предков жива.
Замечательное плетение!
Открывается мир чудес,
Это, собственно, изобретение,
Мастерство кружевных поэтесс.
В стекла окон стучатся синицы,
Говорят за мембраною рам:
— Не забудьте о нас, кружевницы,
Дайте место в узорах и нам!
1959

Тишина

Мне иногда мешает тишина
Уснувшего квартала городского.
Она привычной жизни лишена,
В ней нет гудков и говора людского.
Я шум люблю! Мостов тяжелый грохот
Меня, как песня, радует в горах,
Мне нравится воды зеленый хохот,
Когда она дробится на камнях.
Мне по душе подземный гул вулканов,
Качающий гранитные хребты.
Я не люблю молчанья истуканов,
Меня страшат их каменные рты.
Мне нравятся шумящие вершины
В глухую ночь, в двенадцатом часу.
Как ни свирепствуй ветер — матерщины
Ты не услышишь ни в одном лесу.
Проснись, веселый шум планеты,
За раннее побу́женье прости.
И в автоматы первые монеты
Для разговоров ранних опусти.
Я умолкаю. Тишина уходит.
Звенит заря, как утренний трамвай.
И за домами солнышко восходит,
И плещут волны у железных свай.
1959

Пшеничная царевна

Я ехал степью, узнавая
Ее приметы и черты,
И то и дело грузовая
Стелила рыжие холсты.
И вдруг, как тонкая лозинка,
Непогрешима и чиста,
Перед машиною возникла
И молодость и красота.
Шофер остановил: — Садитесь!
Чего пылиться на шляху?
Она ему: — Спасибо, витязь! —
Один прыжок — и наверху.
Привычно громоздясь над грузами,
Облокотясь на инвентарь,
Она сидела в пыльном кузове
С не меньшей важностью, чем царь.
Глаза — весенние проталины,
Ресницы — золотой ранет.
Они особенные, Танины,
Других таких на свете нет.
Лицо открытое и честное,
Хоть глину в руки — и лепи!
— Вы из Москвы сюда?
           — Я местная.
Отец и мать живут в степи.
Залатан локоток старательно
На синей кофточке ее.
Какие свежие царапины.
Какое колкое жнивье!
И вот она мне расставанье
Пролепетала милым ртом,
И косы — спелость восковая —
Вдруг зазвенели за бортом.
Она была милее вымысла.
Пшеничный, бронзовый массив
Рукой раздвинула и скрылася.
Как был уход ее красив!
Шофер, крутя свою баранку,
Хитро подмигивал глазком.
— Ну, как вам наша лаборантка? —
Пытал ехидным голоском.
И брови черные густые
Сводил упрямо у руля.
— По ней ребята холостые
Иссохли хуже ковыля!
Летело в степь воображенье.
Я вдаль глядел и представлял,
Что к ней с серьезным предложеньем
Целинный ветер приставал.
Навстречу нам орлы летели
В степных озерах воду пить,
А где-то так душевно пели,
Что мне в степи хотелось жить!
1959

Не старинная Самара

Некий скептик осушал
Содержимое фужера.
В пьяном виде вопрошал:
— Что Россия? Царь и вера!
Мед, вощина, лен, пенька,
Колокольчик — дар Валдая,
Балалайка паренька,
Лапти вятского дедая.
Хлев овечий, сеновал,
Подпоясанное лихо,
Трехведерный самовар,
Трехобхватная купчиха.
Целовальник, даль, погост,
Воры, нищие и храмы…
Были версты — нету верст:
Километры, килограммы.
Киловатты, рев турбин,
От ракеты тень косая.
Труд, когда он властелин,
Всю земельку сотрясает!
Изменилась на корню
Старорусская картина.
Я на празднике стою
Там, где волжская плотина.
Улица среди воды!
Тюбетейки, платья, блузки,
Жигулевские сады
И цветы на бывшем русле!
Миллионы киловатт
Разбегаются по свету.
Ходит тот, кто виноват,
Кто возвел плотину эту.
Нестаринная Самара,
Не чаи у самовара —
Бой воды в бетон и сталь.
Можно ль не заметить взору,
Как шагают мачты в гору,
В электрическую даль?!
1959

Люберцы

Как вам ездится?
Как вам любится?
Как вам нравится
Город Люберцы?
Асфальтированными
Проспектами
Ходят девушки
С конспектами.
Не пустячные
Увлечения —
Школы средние,
Вечерние.
Не любовное
Поветрие —
Синус-косинус,
Геометрия.
Глянешь в Люберцы,
Глянешь в Бронницы —
В каждой улице
Что-то строится.
Что-то строится,
Воздвигается,
Так у нас
И полагается,
Потому что
Власть советская —
Это действие
Совместное.
Мы растем во всем
И ширимся
И с застоем
Не помиримся.
Фонари такие
Белые,
Словно их
В молочной сделали.
Ходят люди,
Ходят парами,
С патефонами,
С гитарами.
Город Бронницы,
Город Люберцы,
Сколько девушек
Нынче влюбится!
Сколько юношей
Скоро женится,
Сколько к лучшему
Переменится!
1959

* * *

Тишина. Кукушка. Травы.
Я один в лесу глухом.
Ни тщеславия, ни славы —
Только мох под каблуком.
Только высвисты синичьи,
Тихое качанье трав,
Да глаза глядят по-бычьи
У воды лесных канав.
Да приятная истома,
И сознанье, что ты весь
Нераздельно арестован,
А темница — темный лес.
И не страшно, если коршун,
Словно узник из цепей,
Стонет в небе: — Мир мне тошен!
Так и надо — кровь не пей!
1959

Дороховы

Цвет черемухи пахнет порохом,
Лебединые крылья в крови.
Уезжает четвертый Дорохов,
Мать родимая, благослови!
Первый пал у Смоленска, под Ельней,
Не напуганный смертью ничуть,
В тишину запрокинув смертельно
Свой пшеничный смеющийся чуб.
А второй — где отыщешь останки?
Подвиг мужествен, участь горька,
Стал он пеплом пылающим в танке
И героем в приказе полка.
Третий Дорохов в рукопашной
На окопы фашистов шагнул.
Как ветряк над рязанскою пашней,
На прощанье руками взмахнул.
Что с четвертым? И он бездыханен
В госпитальной палате лежит.
Нагибаются сестры: — Ты ранен? —
Но четвертый… четвертый молчит.
Ходит Дорохова и плачет,
Ходит, плачет и ждет сыновей.
Никакая могила не спрячет
Материнских тревог и скорбей.
И лежат в позабытой солонке,
Тяжелее надгробий и плит,
Пожелтевшие похоронки,
Где одно только слово: убит.
Чем утешить тебя, моя старенькая,
Если ты сыновей лишена?
Или тем, что над тихою спаленкою
Снова мирная тишина?
Знаю, милая, этого мало!
Нет их! Нет! Свет над крышей померк.
Для того ли ты их поднимала,
Чтобы кто-то на землю поверг?
Ты идешь с посошком осторожно
Вдоль прямого селенья Кривцы.
Под ногами звенит подорожник,
Осыпая лиловость пыльцы.
1959

Ленин в Разливе

Ночь сказала: я огни гашу!
В этом у нее рассудок здравый.
Как он шел к Разливу, к шалашу?
Под ногой шумел песок иль гравий?
Кто его будил? Рассвет? Лучи?
Или песня гнева — «Марсельеза»?
Кто был рукомойником? Ручьи?
Или ковш из черного железа?
Он — косарь. И падает трава
Под его косой рядками ровно.
И растут, растут, растут слова:
Промедленье гибели подобно!
Вянет сено. Тонок аромат.
Как бодрят своим настоем сосны!
Подождем немного — и ломать
Дом, в котором людям жить несносно!
Косит он. А рядом Емельянов.
Машинист, потомок Пугача.
Не беда, что из дворян Ульянов, —
У него рабочий мах плеча!
1959

Осеннее

В поле колкое жнивье
В небо выставило спицы.
Гнезда — больше не жилье,
Не жильцы в них больше птицы.
Ходит ветер по стерне,
По соломенной подстилке,
Завывает в шестерне,
В барабане молотилки.
Отдыхать земля легла
И опять затяжелела,
Что она для нас могла,
То она не пожалела.
Под навесами плуги.
Поле. Дождь. Засохший донник.
Там грачиные круги,
Журавлиный треугольник.
Всюду кончен обмолот,
В закромах зерно осело.
В думах все наоборот:
Ждали жатвы — ждем посева!
1959

Снег

Очередь снежком припорошена,
А троллейбуса нет и нет…
В жизни так много хорошего,
Вот хотя бы — снег!
Он на шапках
И на беретках,
Несказанно нежен и бел,
И ему не надо билетов,
Он на крышу
Троллейбуса сел.
Я люблю тебя, снег!
Ты слава
И краса наших русских полей.
Как ты ловко устроился справа,
На ресницах соседки моей!
Как ты тихо
Садишься на скверы,
Отдыхаешь на чьей-то груди.
Побелевшие милиционеры
Машут палочкой:
        — Проходи!
Стало таять.
Наполнились снежницы
Зябкой влагой,
Грачиным питьем.
Скоро двинутся
Белые беженцы
Своим вечным путем.
А пока она падают,
         сеются,
Изменяют свой вид
И поземкою стелются,
Если чуть заветрит.
А пока снег на крышах гостиниц,
На соборах Кремля,
Как прекрасный небесный гостинец
Для тебя, Земля!
1959

Вечернее раздумье

Стало легче и свежей
И молитвенно покойней.
Стаи галок и стрижей
Над высокой колокольней.
Зашуршали шушуны
Чем-то прожитым и давним.
В мир полей и тишины
Сельский колокол ударил.
В тихорадостном свеченье,
Непонятном нынче нам,
Старики идут к вечерне
И старухи входят в храм.
Я у церкви с рюкзаком.
Как сосуд стою порожний,
Этой вере — чужаком,
Этим мыслям — посторонний.
То и дело слышу: бам-м-м!
Медь гудит, как божья песня,
По морщинам и по лбам
Свято ходят троеперстья.
Я взволнован и смущен —
На меня глядит иконка.
В этой церкви я крещен,
А не верю ни на сколько.
За оградой дед зарыт,
Плоть моя, мой предок ближний.
Тишина могильных плит,
Сон былого, мох булыжный.
Русь моя! Холсты, посконь,
Подпоясанные лыки.
Мертвой, каменной тоской
Скрыты бороды и лики.
Спят умельцы, мастера,
Хлеборобы, камнерезы.
Жалобно звенят ветра
О крестовые железы.
Тяжело жужжат шмели,
Мед силен, мала посуда.
О земля моя! Вели
Увести меня отсюда
На проселок, в клевера,
Где скирда стоит пузата,
Чтобы русское вчера
Поменять на наше завтра!
1959

* * *

М. Львову

У поэта сердце льва.
Он не терпит осмеянья.
Он не трус. Его слова —
Это храбрые деянья.
Он не с заячьей душой,
Не пугается пустяшно.
Там, где буря, там, где бой,
Как бойцу, ему не страшно.
Сильным мира он не льстит
Своего житьишка ради,
Без оглядки кровно мстит
Он любой людской неправде.
Вот он! Сердцем чист и смел,
Встал под пушкинскою шляпой,
Ливень мелко-вражьих стрел
Отбивает львиной лапой.
1959

* * *

Верность с кислотою серной
Встала у трубы водосточной.
Караулит:
     — Ах, ты, неверный!
Унижает:
     — Ах, ты, порочный!
Я тебя выжду,
Глаза тебе выжгу!
А я иду к той, которая
Только возникла и только запела,
Как самая главная консерватория
И самая звонкая в мире капелла.
Вы, любители назиданий,
Запишите на списке грехов:
Если нет у поэта свиданий,
Значит, нет у него и стихов!
1959

Что я знаю о России

Что я знаю о России? —
Откровенно у тропы
У меня вчера спросили
Два целинника в степи.
И глядят на авторучку,
И допрос ведут в сердцах:
Получал ли я получку
За мозоли на руках?
Натруждал ли тяжкой кладью
Спину в кузне заводской?
С кем встречался — с тихой гладью?
Или с бурею морской?
Биографией своею
Я бы мог и прихвастнуть.
Делать это не умею,
Я нашел другим блеснуть.
Сел за руль и тронул трактор.
Рокоток мотора мил.
Мой степной, стальной оратор
В борозде заговорил.
Два целинника молчали,
И понятно — я глушу.
После важно замечали:
Не глубоко ли пашу?
Целый вечер неразлучно
Как я с ними песни пел!
Колокольчик однозвучно
Над вагончиком звенел.
До щемящей сердце боли
Мне они милы, чудны.
Так и вижу, как на поле
Вьются рыжие чубы.
Выхлопное синь-колечко,
Руль в уверенных руках…
Я от них увез словечко,
И оно в моих стихах!
1959

Красиво одеваемся

Красиво одеваемся, не спорю!
Тончайшие шелка и шерсти есть!
Но я признаюсь, я от вас не скрою
Моих тревог за внешний этот блеск.
Он нужен нам. И в этом нет порока,
Что спрятана в нейлон изящность ног.
Но, барышня, возьмите томик Блока,
Прочтите вслух хотя бы восемь строк!
Я знаю, что костюм вот этот в клетку
Затмил собою новогодний бал…
Но, юноша, ты забываешь кепку,
Которую Ильич в руке сжимал.
С достоинством садишься ты за столик
В кафе, излишне вежливый с людьми.
А Моцарта ты слушаешь? А Сольвейг
Возвысила тебя мольбой любви?
А это кто мелькнул в толпе? Стиляга?
На длинной шее — грива, как у льва.
Он — пересохший ключ на дне оврага,
И около него трава мертва!
Простите мне всю прямоту признанья,
Поймите благородный мой протест,
Но форма, если нету содержанья,
И тело, если нет души, — протез!
1959

* * *

Переход
Перевал,
Берегись —
Там обвал!
Тут карниз,
Там уступ,
Выручай,
Ледоруб!
Переход,
Перелаз,
Ждите нас,
Ждите нас!
Нам не знать
Слова «трус»
Жди, Казбек!
Жди, Эльбрус!
Мы идем,
Мы спешим,
Лучший дом —
Высь вершин.
Хорошо
В горы лезть!
Лучший снег
Только здесь!
1959

* * *

Эта девушка как парус
С вольным вылетом бровей.
Неужели где-то старость
Уготована и ей?
Встаньте, рыцари в кольчугах,
И скажите смерти: «Нет!»
Оградите это чудо,
Сохраните этот цвет!
Чтобы не было причины
О старении грустить,
Чтобы ни одной морщины
На лицо не пропустить!
1959

* * *

Дом срубить для стиха!
И ему новоселье нелишне!
Сад разбить, где черешни и вишни,
Окна настежь, чтоб говор людской
Круглосуточно не унимался,
Чтобы утренний ветер морской
Самовольно в стихи забирался!
1959

Рассвет в Казахстане

Я однажды рассвет в Казахстане встречал,
В камышах Ишкаргана-реки пробирался.
Был я жадным, решительно все замечал,
Ко всему любопытной душой прикасался.
Было тихо. И сонно плескался сазан.
Было холодно. Дрожь по спине пробегала.
Но какая картина открылась глазам,
И какое видение подстерегало!
Как ударило солнце по спинам коней,
Как заржало табунное, дикое вече,
Как взметнулось в ногах серебро ковылей
И упало, подковам стальным не переча!
Как взревели верблюды, горбами тряся
И посматривая по сторонам со значеньем,
Как запела дорога из-под колеса
И пространства раздвинулись перед кочевьем!
Я гранитным надгробьем стоял и немел,
К побережью реки прирастая ногами,
И, как первый поэт на земле, не умел
Все, что вижу глазами, поведать словами!
1959

Тетеревиный романс

Я это видел, я это слышал,
Этого мне не забыть:
Тетерев на проталинку вышел
И стал из лужицы пить.
Перекатывался хрустальный горошек
В горлышке косача.
Он стоял на земле без сапожек,
Песенку бормоча:
«Ах, тетеря! Чего таишься?
Не бежишь на свиданье бегом?
Иль холодной воды боишься?
Или думаешь о другом?»
На призывную песню такую
Зазвучала ответная грусть:
«Ты не видишь — я тоже токую,
На сучке на еловом томлюсь!»
Он пошел к ней пешком по лощинке,
Глядя вверх, говорил, говорил…
А на лужицах были морщинки —
Это ветер весенний дурил.
1959

* * *

Заросли. Заросли. Хмель и крапива.
В омуте сонно стоят облака.
Иволга пела — и вдруг прекратила,
Рыба клевала — и вдруг ни клевка.
О, это туча! Лиловый передник
Темной каймой отливает вдали,
Зашелестел приумолкший березник,
Теплые капли танцуют в пыли.
Падают полчищем стрелы косые
В гати, в горелые пни и хвою.
Это земля моя, это Россия,
Я нараспашку у речки стою.
Скольким дождям подставлялись ладони
В поле, в седле, на плотах в камыше!
Слушал я их то в горах, то в вагоне,
В пахнущем дынями шалаше.
Ласково струи на плечи стекают,
Слиплись и спутались пряди волос.
Дождь не утих, а уже припекает,
Солнышко сушит листву у берез.
Снова стрекозы парят над водою,
Полдень желаньем и зноем налит.
И над ушедшей лиловой грядою
Непререкаемо солнце горит!
1959

* * *

В глазах твоих весенняя грустинка
Поблекшей медуницей зацвела.
Все потому, что узкая тропинка
Тебя в сосновый бор не увела.
Мне больно видеть — взгляд твой сходен с
                    дымом,
Не отражаться в нем речной заре.
Все потому, что ты в своем любимом
Себя хоронишь, как в монастыре.
Шагни на взгорье, к той сосне горбатой,
Которая влюбленно смотрит в дол,
И вдруг ты станешь сильной и богатой
И заключишь в объятья медный ствол!
И ты заметишь солнце над рекою,
Как золото на отмелях излук,
И ощутишь горячею щекою,
Что есть тепло теплей любимых рук.
И ты иначе милого обнимешь,
Иначе припадешь к его устам.
И, может быть, любовь свою поднимешь
К вершинам сосен, к легким облакам!
1959

У светлояра

На Булатном болоте,
На Колчанном броду
Я тропою Батыя
К татарам иду.
— Режьте голову мне!
Я москвич,
Я русак.
— Что спешить?
Заплати-ка
Сначала ясак.
Предо мною князек,
Мелкий вор,
Казначей,
Он смеется:
— Люблю вымогать с москвичей!
Заплати-ка ямщину,
Возьми-ка ярлык!..
Освещает лучина
Басурманский кадык.
Божьи лики по избам
Темнеют в углах,
Кнут ременный гуляет
По спинам в узлах.
— А-а-а! —
Молодку татарин
Схватил у плетня,
Руки вяжет пенькой,
Волочет на коня.
— Эй, пусти,
Узкоглазый,
Товар этот наш!
Не с тобою
Пойдет она ночью
В шалаш.
Врешь!
Не будет
Красавица
Эта твоей! —
Кистенем я его
Меж заросших бровей.
Кровь
И крики,
И ржанье,
И топот,
И стон!
Режут горло мне…
Тут обрывается сон.
Я встаю
И тревожно
Глазами вожу:
И себя
На лугу,
На копне, нахожу.
В мокрых травах
Лежит предо мной
Светлояр,
Ни колчанов,
Ни стрел,
Ни коней,
Ни татар,
Только где-то
Звенит луговая коса
Да заблудший теленок
Мычит из овса.
Ну и сон!
Мне такого
Не снилось вовек,
Чтобы древность такая,
Двенадцатый век.
Это предок, наверно,
В крови проскакал,
Чтобы я без ошибки
В лицо его знал!
1959

Я вышел рано

Я вышел рано.
Роса на травах,
Роса на злаках,
На всей земле.
Поклон — дорогам,
Поклон — деревьям,
Поклон — селеньям,
Поклон — семье.
В мешке дорожном
Простые вещи:
Две майки, мыло,
Порошок.
Мне с ними лучше,
Мне с ними легче,
Моя поклажа не режет плечи,
Не давит спину — хорошо!
А что там иволга
В ветвях запела?
Какую шутку
Ей дрозд изрек?
С какою целью
Пчела летела,
Потом свернула и присела
На мой погнутый козырек?
А! Отдохнуть?
Ну что же, можно!
Не пропадать в лесах добру!
Раз прилетела,
Такое дело:
Я — пчеловод
И осторожно
Ее за крылышки беру.
Лети, родная!
Скоро ульи,
И ждут тебя в твоем летке.
Колхозный пчеловод Ульяна,
Она ведь тоже встала рано,
И у нее нельзя без плана,
Да вон она
В цветном платке!
Иду лесами,
Иду полями,
Иду по кладинкам
И вброд,
И до последней капли крови
Я в каждом шаге,
В каждом слове
С тобой,
С твоей судьбой
        народ!
1959

* * *

Месяц июль — знойный и дрёмный,
Пылью полынной воздух горчит.
Возле омета месяц огромный,
Это ему перепелка кричит.
Где я? В Рязани над тихой Окою
Или в Тамбове у реченьки Цны?
У Иртыша иль за Ворей-рекою
Тихо смотрю подмосковные сны?
Волжское или другое теченье
Ласково льнет и касается плеч?
Это совсем не имеет значенья,
Только б Россия и русская речь!
Только б суровые, честные лица,
Только бы труженики — не жулье,
Только б готовые поделиться
Хлебом и радостью люди ее!
1960

* * *

Трехструнная тревога балалайки
Зовет меня на улицу села.
Я вспоминаю детство. На лужайке
Здесь верба одинокая цвела.
И вот на этом самом сером камне,
Который и тогда еще лежал,
Я трепетными юными руками
Играющее дерево держал.
Несложный инструмент, наивность детства,
Как веселил ты сельскую толпу!
Ты мне тогда достался как наследство,
Как приложенье к плугу и серпу.
Я распевал прибаски и пригудки,
Белел на балалайке белый бант.
И девки мне дарили незабудки,
И говорили гордо: — Он талант!
Чего скрывать: моя душа гордилась,
Она росла, ей делалось теплей.
Мне это ободренье пригодилось,
Оно во мне живет и по теперь.
Не я на камне, и не я играю,
Не в этом дело. Важно, что игрок
В запале чувств дает родному краю
Свой музыкально-песенный урок!
1960

За сельдью

Капитану рыболовного сейнера

А. Неверову
Палубу вымыли,
Люки задраили,
На море вышли из бухты
Во здравии.
Сутки идем
Сквозь ненастье и изморось,
Море спокойное
И не капризное.
Солнце порой
Еле-еле проклюнется.
Море — как площадь,
Море — как улица.
Море — как рожь
На июньском безветрии,
Даже спокойнее
И незаметнее!
Вдруг ни с того ни с сего
Разволнуется —
Это норд-осту
Оно повинуется.
Море — увалами,
Море — буграми,
Так и танцует
И пляшет под нами.
С качки морской,
Как ворона к вороне,
Миски летают
Друг к другу в салоне.
У капитана
Волненье, эмоции,
Смотрит то в карты,
То в толстые лоции.
Смотрит из рубки
И в голос смеется:
— Как бы на камешки
Не напороться!
А море, как русская
Баба-шутиха,
Побушевало
И снова утихло.
Стало покачивать
Бережно, плавно:
— Я успокоилось, милые,
Ладно!
Вдруг прозвучало,
Как выстрел: — Селедка! —
И завизжала
Стальная лебедка.
Шлюпку — за борт,
Кошелек — на глубины.
Здравствуй, наш промысел,
Древний, любимый!
Лбы рыбаков
Запотели, как стекла,
Куртка на каждом
До нитки промокла.
Не поскупилось
Берингово море,
Вот уж добыча,
Трепещет в каплёре!
Трюм наполняется
Свежим товаром,
Ох, и попалось —
Навалом, навалом!
Все в чешуе,
Словно рыцари в латах!
Радость, как сборище
Чаек крылатых,
Взмыла над морем,
Летит поднебесьем
Берег порадовать
Доброю вестью!
1960

* * *

Вот и вышел в дорогу, и робость
Охватила, как зябкий озноб,
Предо мною не школа, не глобус —
Шар земной с человечеством в лоб.
Предо мною не книги, не парты —
Шелест трав, огрубелая речь,
Под которую, если проспал ты,
Можно на землю втоптанным лечь.
Что ж ты смотришь рассеянно, грустно
В даль веков, золотой ротозей?
Насыпай же скорее свой бруствер
И воюй за себя и друзей!
1960

* * *

Море люблю с кораблями,
Небо люблю с журавлями,
Девушек — с гордостью взгляда.
Тех, что сразу сдаются, — не надо!
1960

Пегас

Запрягу своего Пегаса
В тряский песенный тарантас
И поеду сквозь все государство.
До свиданья! Не ждите нас!
Я Пегасу по раннему часу
Запасу клеверку, овсеца,
Чтоб машиною первого класса
Оставался мой конь до конца.
Я колеса подмажу дегтем,
А Пегасика подкую,
Буду всюду желанным гостем,
Потому что я песни пою!
Ай, люли-разлюли, молодайки!
Вьются волосы по плечу.
Что вы смотрите? Мыло дайте,
Я с дороги умыться хочу.
Отпущу я Пегаса на волю
В деревенское стадо кобыл,
Даже встретиться с кем-то позволю,
Чтобы он все на свете забыл.
До рассвета мой друг попасется,
Поотведает звездной росы
И резвее, резвей понесется
По бескрайным просторам Руси.
Мы объедем с Пегасом все стройки,
Все целинные земли в степях.
Нам завидовать будут все тройки,
Что воспели поэты в стихах.
Лебедянь, Обоянь, Криворожье,
Киров, Куйбышев, Сталинград…
Где дороги, а где бездорожье
Бьет буграми и ямами в зад.
Тут неровно, а там неловко,
Не пугают колдобины нас.
Это творческая командировка,
Без нее ты не можешь, Пегас!
Едем, едем! Дорога, дорога!
Конь со мною из ковшика пьет.
Оба слышим, как жизнь народа
В гулкий колокол времени бьет!
1960

* * *

Не обнимемся — холод мешает,
Не заплачем — не так уж близки,
Плакать гордость не разрешает —
Это на море не по-мужски.
До свиданья, мое голубое,
Отливающее свинцом,
До свидания, мое дорогое,
Помяни меня добрым словцом!
Где-нибудь в подмосковном поселке
Как мне будет тебя не хватать!
А особенно, если девчонки
Будут в песнях тебя воспевать.
Буду слышать твое колыханье
И шуршанье прибрежным песком
Близко-близко, за лопухами,
Где корова гуляет с телком.
Где курлычет журавль у колодца,
Где стучат бельевые вальки…
Все мы русские — землепроходцы,
Все мы истинные моряки!
1960

* * *

Что ты задумался, бор корабельный?
Иглам не страшно идти к январю.
— Я не задумался. Я — коробейник,
Каждому короб грибов подарю.
Вот и тебе! Опускайся в низину,
Лево бери, мимо лиственных лап.
Я не обманут, ставлю корзину
Возле семейства коричневых шляп.
Жарить не будем. Все для соленья.
Ни червоточинки. Ох, и крепки!
Лучше не выдумать для утоленья
Тех, кто под водочку любят грибки.
Любо мне это житье, боровое!
При коммунизме в борах будем жить.
Все здесь всеобщее, все даровое,
Только нагнуться и в рот положить!
1960

* * *

Что такое любовь? Тяготенье,
Встреча острых концов ножевых,
Огнедышащее смятенье
Двух, вчера еще полуживых!
Что такое любовь? Заточенье
Самым юным и самым седым.
Все мы узники, без исключенья,
Все в ее одиночках сидим.
Не убьешь ее пулей, гранатой.
Если кто-то любовь запретит,
Все равно она «Лунной сонатой»
В люди вырвется и полетит!
1960

* * *

Под липами, под вязами
Приснилась сказка мне.
Луна была отвязана,
Паслась всю ночь в траве.
В зеленой зыбке колоса
Заплакало зерно.
И ветер, беспокояся,
Баюкать стал его.
Шла в гости в светлу гридницу
Березка босиком,
Давно хотелось свидеться
Ей с дубом-крепышом.
Почти с курьерской скоростью
Шел муравей сквозь лес.
Он нес вязанку хворосту
Для муравьиной ГЭС.
Подстанция их — вот она! —
У самой у реки.
Как лампы многовольтные,
Горели светляки.
По дебрям папоротника
Через гнилую гать
Шли три отважных плотника
Жилища воздвигать.
Размашисто, уверенно
Летел топор с плеча,
Чтоб выстроить три терема
До первого луча.
На лист кувшинки рядышком
Присев, царевны их
Обмахивались ландышем
От комаров ночных.
И тоненько, по-девичьи,
Просили все втроем:
— Давай, давай, царевичи,
Мы новоселья ждем!
1960

* * *

Надоело мне в квартире
Пыльный фикус поливать.
Я уйду на все четыре
Сам себе повелевать.
Счастье — это не привычка,
Не привычка, нет — не то!
Вылетает электричка
Из зеленого депо.
Или попросту из бора
Лично мне трубит она:
— Милый мой, я за тобою —
Есть местечко у окна.
Северянин, Лось, Тайнинка,
Вот и Софрино — сойдем.
Другом мне теперь тропинка
И вода — поводырем.
На пути лежит рябая,
Перезябшая река,
Глубина невесть какая,
Перейду наверняка.
И решительно и бодро
Речку вброд перехожу,
До какого места мокрый,
Ни за что вам не скажу!
1960

Ковыль

Он стоял на обочине
Серебристо-рябой.
А его то и дело рабочие
Сминали ногой.
Он сгибался и кланялся
Пшенице степной:
— Государыня, радуйся,
Простор этот — твой!
Он следил за колосьями,
Каждый шорох ловил,
А его то и дело колесами
Каждый трактор давил.
Солнце краешком чалило,
Двигалась ночь.
Как она опечалила:
— Не могу вам помочь!
Жался он, жалко ежился,
Доходило до слез:
— Ах, зачем я размножился?
Ах, зачем я возрос?
Над степными пространствами
Без кнутов и плетей
Гнали электростанции
Тьму веков из степей.
1960

В океане

Я брился в Тихом океане.
Бил по борту соленый вал,
И прыгала вода в стакане,
И борщ чечетку танцевал.
Мне улыбалась повариха,
Кренясь в салон плечом тугим:
— Узнал, почем у нас фунт лиха?
Узнал?
   Тогда скажи другим!
Мне все в пути казалось ново:
И то, что пыль морская в грудь,
И то, что шли без останова,
И то, что нет земли вокруг.
Вода, вода, вода — и только!
Одна она со всех сторон.
Над ней моя морская койка
И мой несухопутный сон.
Непроходимые глубины,
Таясь в молчании ночном,
Скрывали, сколько душ сгубили,
В пучину приняли живьем.
Ненадобно других доходов
Коварной древней западне:
И кости русских мореходов
Лежат на дне, лежат на дне.
Не оценить ценою денег,
Ценою самых сильных чувств
Обыденного слова «берег»,
Слетевшего с рыбачьих уст.
На горизонте горы, горы,
Бесстыдно камень обнажен.
Когда тонули командоры,
Они, наверно, звали жен.
И так ли это было? Тайна,
И вымысел — еще не факт.
Но бухта с именем Наталья
Мне говорит, что было так.
Я здесь твержу другое имя!
Всем расстояньям вопреки
Глазами серыми твоими
За мною смотрят маяки!
1960

Петропавловск

Город-бухта,
Город-сопка,
Город-сад.
У тебя своя походка,
Твердый шаг.
Собирается
Москва-столица
Спать,
Ты уж выспался,
Тебе команда
«Встать!».
Выйти в море,
Выйти в горы,
Выйти в цех —
Дел найдется —
В Петропавловске
Для всех.
Мореходка
Марширует на плацу,
Бескозырки
Петропавловску
К лицу.
Каждым бревнышком
И каждою доской
Этот город —
Мореход
И волк морской.
Вот беда, что
Часто землю здесь
Трясет.
Пусть трясет,
А Петропавловск
Все растет!
Над широкою
Авачинской губой
Город ширится,
Хорош, пригож
Собой.
Волны бьют
В береговой его гранит,
Пурги хлещут,
Дождь сечет,
А он стоит!
И понятно
Это все само собой,
Потомучто
Петропавловск —
Часовой!
Из Москвы
К нему теперь
Рукой подать.
Сел на «Ту»,
Поел два раза —
И слезать!
1960

Лось на путях

А.Ушину

Лось на путях! Дайте зеленый!
Он на красный свет не пойдет.
Он стоит под ветвистой короной
И, как поезд, ждет.
Дайте ему «зеленую улицу»,
Чтобы он никуда не свернул.
Разве, скажите, лось не умница:
Дали зеленый, и сразу шагнул!
Пошел, как путеобходчик, по рельсам,
Люди ликуют: «Лось! Лось!»
Простим ему, что он первым рейсом
Не руду, а рога свои гордые нес.
Они у него своего рода индустрия.
Арматура, железная стать.
Здравствуй, здравствуй, природа русская,
Не губить тебя надо — спасать!
1960

Владимир

С. Никитину

Город спит в вишневом белом дыме,
В тишине владимирской весны.
Тихо над сердцами молодыми
Веют замечательные сны.
Камень стен церковных глух и древен,
Ржавь насквозь проела купола,
Но краса владимирских царевен
Уцелела и до нас дошла.
Я твержу девчонкам черноглазым
У обрывов клязьминских крутых:
— Встретились бы раньше богомазам,
Кинулись бы с вас писать святых.
А они смеются: — Наша внешность
Грубовата для святых досок,—
Обнажают тело, то-есть грешность,
Загорать ложатся на песок.
Предо мной ворота Золотые,
Древности былой надежный щит.
Мимо них не конница Батыя,
А такси владимирское мчит!
1960

Разговор с недовольным

«Легче поворчать,
Чем поворочать!» —
Говорил рабочий мне один.
— Бросьте вы мне голову морочить,
Гражданин!
Что брюзжите?
Что пищите горлом:
«Я устал от всяческих субботников!»
Посмотрите: вас расперло,
Вы едите за бригаду плотников!
Власть нехороша?
А где же лучше?
Лучше нет, поверьте
Нам, поэтам!
Это ведь счастливый случай,
Что родились вы в Стране Советов.
Вам бы при царе
Пыхтеть и гнуться,
Стариться от преждевременных морщин,
Вам бы царь не дал раздуться
До социалистических толщин.
Что вам не хватает?
Дачи? Площади?
Дача — это прах, жучки, гнилье!
Что вы свой язык везде полощете,
Как над грязной прорубью белье?
Вы смеетесь:
«Много ль сам доволен?»
Много! Много!
Потому что я
Радостью труда навеки болен,
Для меня он — песня бытия.
Ваше недовольное величество,
Обыватель времени ракет,
Посмотрите, всюду электричество —
То ангарский, то днепровский свет.
Это мы —
Турбины, пульты, тракторы,
Головокружительные «Ту».
Это наши мирные реакторы
Преодолевают темноту!
Не аршином расстоянье мерьте,
Наша мера — вымпел на Луне!
Не ворчите, гражданин, поверьте,
Захлебнетесь в собственной слюне!
1960

Иван-чай

Ничего я не знаю нежней иван-чая!
Своего восхищенья ни с кем не делю.
Он стоит, потихоньку головкой качая,
Отдавая поклоны пчеле и шмелю.
Узнаю его розовый-розовый конус,
Отличаю малиновый светлый огонь.
Подойду, осторожно рукою дотронусь.
И услышу мольбу: «Не губи и не тронь!
Я цвету!» Это значит, что лето в разгаре,
В ожидании благостных ливней и гроз,
Что луга еще косам стальным не раздали
Травяной изумруд в скатном жемчуге рос.
Он горит, иван-чай, полыхает, бушует,
Повторяет нежнейшие краски зари.
Посмотри, восхитись, новоявленный Шуберт,
И земле музыкальный момент подари!
1960

* * *

Здравствуй, лес, мое шумное детище!
Что ты прячешь, скажи, под полой?
Протяни ко мне ветви и ветвищи,
А не трудно — склонись головой.
Положи свои лапы мне на плечи,
Нам не знать, что такое вражда.
Тихо вырони капли и каплищи
Ночевавшего в листьях дождя.
Понимаю тебя, если, дрогнувши,
Ты кричишь своему палачу:
— Затушите преступное огнище,
Черным углищем быть не хочу!
Я люблю твои тонкие иглища,
Твой сосновый и терпкий настой,
Шаловливые гульбища, игрища
Ветра буйного с легкой листвой.
Если скажут, что лес — это веники,
Ты на это, мой друг, не гляди,
Подымай в высоту муравейники,
Глубже в землю корнями иди!
1960

Красота

Красота страшней кинжала,
Злее жулика в кустах.
У нее такое жало,
Что укус змеи — пустяк!
У нее глаза, как бритвы,
Как ножи, как лемеха.
Что бессилие молитвы
Перед вызовом греха?!
Берегитесь, братцы, беса,
Арендующего ад!
Безопасней возле ГЭСа,
С миллионом киловатт!
Тут смертельно, но не очень,
Ток запрятан в провода,
Красота же — ловкий ловчий,
Души ловит в невода.
Сортирует, солит, вялит,
Прячет в бочках и в торфу
И таких гигантов валит,
Что и Петр Великий — тьфу!
1960

Едет ветер

Едет ветер на бешеной тройке,
Кони ржут и поводья рвут,
Он бы мог и быстрее, но стройки,
Трубы фабрик ему не дают.
Даже степью не разбежишься,
Ни иртышскою, ни донской,
То амбары, то общежитья,
То пшеница кричат ему:
            — Стой!
То заборы мешают, то доски,
То промышленные штабеля.
Вдруг он врезался где-то в Подольске
В белый-белый косяк белья.
Натянулись до звона веревки,
Чье-то платье слетело к ногам.
Закричали сороки-воровки:
— Что ты делаешь, хулиган?
Ветер на землю спрыгнул, опешил,
Оробел, взял коней под уздцы:
— Кто белье это, граждане, вешал?
Выходите ругаться, жильцы!
В ожидании поединка
Ветер встал, головою поник.
Удивительная блондинка
Во дворе перед ним стоит.
— Озорство тебе я прощаю! —
И сияет от доброты. —
Что попадало, перестираю,
А сушить, извини, будешь ты!
— С удовольствием, ненагляда!—
Отвечает ей ветер в упор.
И ресницы вдруг стали преградой
Выше самых высоких гор.
Перед взглядом ее окаянным,
Перед вьющейся силой кудрей
Ветер сделался постоянным
И сказал: — Распрягаю коней!
1960

* * *

Девушка, как цапля в целлофане,
Мокнет на трамвайной остановке.
Пристает к ней мелкий-мелкий дождик,
А она не сердится нисколько!
Сквозь туман окраины рабочей
Движутся стальные донкихоты,
Башенные краны к ней шагают:
— Мы тебя проводим, дорогая! —
И идут! И хвастаются оба:
— Этот дом высотный я построил!
— Этот Дом культуры я закончил! —
Девушка смеется:
         — Вы прекрасны! —
А сама ныряет в переулок,
Умоляя:
    — Дальше не ходите! —
И стоят два башенные крана,
Как вдовцы. А девушка шагает
Через мелкий-мелкий дождик.
Светится фигура в целлофане,
Светится дождинки на ресницах,
Светится невинная душа!
1960

Пушкинский бульвар

Выхожу я утром рано
Да на Пушкинский бульвар.
Там сидят два ветерана.
Я пройдусь — ведь я не стар.
Мне еще не мемуары
В тихой комнате писать.
Мне про шумные бульвары,
Про живое рассказать.
Весь бульвар — собранье красок.
И на нем в такую рань
Демонстрации колясок,
Мамок, бабушек и нянь.
Человечество катают,
Кормят кашей, молоком.
В долг дают ему и знают,
Что оно отдаст потом.
Всходит красная гребенка,
Словно солнце в волосах,
Молодая мать ребенка
Подымает на руках.
Соской тешится мечтатель,
Сам зрачками даль сверлит.
Там, как главный воспитатель,
Пушкин бронзовый стоит.
1960

Ветер в ладонях

Родина

Милая родина!
Зори закатные,
Мачты высокие,
Голос турбин.
В золото осени
Ярко вплетаются
Флаги пунцовые,
Грозди рябин.
Я узнаю тебя
В голосе диктора,
В лязге лебедок,
Морских якорей,
В атомной станции,
В запуске спутников,
В реве пропеллеров,
В шуме морей!
Ты вдохновенная,
Ты несравненная
В шаге, в заплыве,
В размахе крыла.
Ты — это самые
Скорые скорости,
Ты — это самые
Новые новости,
Самые лучшие
В мире дела.
Ты — это счастье
Народов безбрежное!
Ты — это самая
Светлая жизнь,
Ты от Памира с Камчаткой
До Мурманска
Вся устремленная,
Буйная, бурная,
Вся как могучий
Порыв в коммунизм!
1960

* * *

Почему не поют орлы
И веселыми не бывают?
Или им очень видно с горы
И они больше нашего знают?
Иль у них недоразвит слух?
Иль природа их скована сплином?
Или совесть преследует пух,
Окровавленный клювом орлиным?
Что поделаешь — не поют!
Ни по праздникам, ни по будням.
Только клекот стальной издают,
Как положено душегубам!
1960

* * *

Манит меня самое малое —
Не моря, не большой перелет,—
Лес, малина, брусника алая
И деревня, где мама живет.
Там, как женщина незамужняя,
Разнаряжена наша изба,
Под князьком деревянное кружево,
Удивительная резьба.
Там антенны и телевизоры,
Мотоциклы и даже авто.
Ходят улицей две дивизии,
И одна из них в женских пальто!
Там дымки завиваются в кольчики,
Блещут косы в мужских руках,
Там завязаны белые кончики
На бывалых, старинных платках.
Там над сельскими сеновалами
Месяц круто подкову гнет.
Там за шумными самоварами,
Не смолкая, беседа идет.
Про картошку да про покосы,
Про телят, про утят и цыплят.
А какие там светлые косы
У моих деревенских девчат!
Что мне мешкать? Сейчас же уеду!
Жить естественней, проще начну.
Я наказывал: буду в среду,
Что мне ждать, я во вторник махну!
1960

Земное притяжение

Облака меняют очертания,
Ощутимость, цвет, величину.
Вот кому всю жизнь давай скитания
И оседлость наша ни к чему.
Мать моя свою деревню Язвицы
На Москву не может променять.
Рано утром из Загорска явится,
А под вечер примется вздыхать.
Не сидится старой: — Как там дома?
Как блюдет порядки глаз отцов?
Не упала ли труба от грома,
Не клюют ли куры огурцов?
Уж не нашу ль вишню козы гложут?..
Уж не наша ль изгородь худа?.. —
Быстро соберется, все уложит.
— Мне, — вздохнет, — сынок, скорей туда!
Я прошу: — Ну, сделай одолжение,
Поживи, понравится тебе! —
Но ее земное притяжение
К своему шестку, к своей трубе.
Из нее и дым иного свойства,
И особый запах молока!..
Этого святого беспокойства
Вам не знать, скитальцы-облака!
1960

* * *

Как пряно пахнет полдень у кювета.
В луга меня дорога увела.
Какое замечательное лето!
Какая щедрость красок и тепла!
За молодым сосновым перелеском
Кузнечиков сплошные веера
Взрываются с сухим и звонким треском,
Когда нога вступает в клевера.
Я называю травы поименно:
Вот мятлик, вот лисичка, вот пырей.
Не потому ли все они влюбленно
Меня зовут: — Иди, иди, скорей!
Тут для тебя горошек лиловатый,
Как кружевница, вяжет кружева.
Иду счастливый и невиноватый.
А счастье в том, что мать еще жива!
Исток мой главный и родник звенящий,
Я чище и целебней не найду!
И если, как поэт, я настоящий,
То только потому, что мать люблю!
Она мне родина! Ручьи и водопады!
Она мне радость и печаль полей.
И все свои заслуги и награды
Я не себе присваиваю — ей!
1960

Слова

Как голуби слетаются слова.
— Давай работу! — требуют резонно.
Они, как в океане острова,
Спасут меня, седого Робинзона.
— Все в сборе?
— Все! —
Еще одно словцо,
Чумазое, явилось из котельной.
— Вставай сюда! Твое лицо
Как раз к моей компании артельной.
Загоготал простой словесный люд
И к новобранцу-слову льнет с допросом:
— Ты где шатался? Признавайся, плут!
— Вниманье! Тишина! Мы после спросим.
Я маршал.
Объявляю смотр словам.
Стоит мое подтянутое войско.
И гул уже несется по рядам:
— Веди в атаку!
Мы с тобой! Не бойся!
Сраженье началось.
Труби, горнист!
Не упусти высокого мгновенья!
Еще минута — и на белый лист
Строку к строке поставит вдохновенье!
1960

Дрозд

Дрозд, наверно, декламатор,
Голос хриплый, хвастать нечем.
Мне, признаться, непонятно,
Почему он назван певчим.
Может, это по знакомству
Или по непониманью?
Слышите, с каким упорством
Он трещит над ранней ранью?
Иль рябины наклевался,
Иль рябиновки напился,
Иль давно не занимался,
Если с первой ноты сбился?!
Дрозд, оставь свои потуги,
Знай, певцы получше были,
Брось лесной вокал, покуда
За нахальство не избили.
1960

* * *

Поэты! Не гнушайтесь песен,
Пишите их — они нужны.
Коль рот раскрыть в застолье нечем,
Мы виноваты! Мы должны!
Мы!
Горько мне, что для России
Вам жалко песенной строки.
И выплывают расписные
Халтурщики-текстовики.
Поэты! Это нам позорно,
За это надо нас на суд,
Что высеваются не зерна
В людские души, а овсюг!
1960

* * *

Гремлю, как дождь
В водосточной трубе,
Лопаюсь, как спелый
          стручок гороха.
Все, что есть, отдаю тебе,
Моя эпоха!
Фабрики ткут —
        дым из труб,
Станы прокатные сталь катают.
А у меня слова срываются с губ
И за душу жгучим ознобом хватают.
Им нравятся ранние поезда,
Им нравится быть с машинным стуком.
Они нежнее тычинок дождя,
Грубее шершавых солдатских сукон.
Стихи — моя наковальня: тук-тук!
Мои озорные трехструнные песни.
Поэзия! Ты не собрание скук,
Не выставка глупости, чванности, спеси!
Вся как радуга,
Вся как вызов,
Вся как звончатый,
         радостный смех.
Это ты ныряешь с карнизов,
Пробивая мартовский снег!
1960

* * *

Я в рай не попаду — я слишком грешен!
Жалеть ли, сокрушаться ли о том?
Мне будет раем громкий дождь черешен,
Который я ловлю горячим, жадным ртом.
Мне будут раем голоса живущих,
Шторм на море и шлюпки вдоль бортов,
Мне будет адом, если в райских кущах
Я не найду простых, земных сортов.
Мне будет адом, если где-то рядом
Любовь подменит бытовой эрзац,
Преследовать начнет ревнивым взглядом
И верностью ненужною терзать.
Жить без любви — преступное увечье,
Уродство, оскорбление земле.
Мне будет раем — правда человечья.
Во всем! И в поцелуе в том числе!
1960

* * *

В. Сякину

Ревет зима белым зверем,
Поет зима озябшим ртом.
Стучит зима в снежный терем
Своим промерзшим прямым хвостом.
Медведь спросонку спросит:
              — Кто там? —
Зима ответит:
       — Я пришла.
— Чего ты жмешься к чужим воротам —
Своей берлоги не нашла?
Пойдет зима, как беспризорник,
И не прилечь и не присесть.
Ей ветер скажет: — Ты сезонник,
И для тебя — бараки есть!
Зайдет зима в барак постылый
В своих поношенных пимах.
И, удивившись, спросят:
            — Милый,
А где же все?
       — А все в домах!
1960

* * *

Коршуны, крылатые пираты,
Разгулялись над сосновым бором,
Разлетались над лесною глушью,
Раскричались над безмолвьем полдня.
Где-то в гнездах дремлют коршунята,
Чистые, невинные младенцы.
И они, дай срок, окрепнут в крыльях
И начнут разбойничать не хуже.
Неужели в мире зло бессмертно?
1960

Старик

Старик с утра ругает старуху:
— Хлеб зачерствел, пересолен суп,
Что ты скупишься, живем не в проруху,
Положила б побольше круп!
Заварила б покрепче чаю,
К чаю, может бы, что нашлось…—
Он не видит, а я замечаю,
Что старуху довел до слез.
Возмутительно-непонятно,
Откуда в старом столько вреда?
Почему так нахально-квадратно
Разрослась его борода?
Уж если растет борода,
Должна расти доброта!
1960

Материнство

В природе есть одно единство,
Которое ее роднит.
Она лелеет материнство,
На нем незыблемо стоит.
Вот эта яблоня у тына,
Что сломится, того гляди,
Оцепенела и застыла
От счастья, что на ней плоды.
Вот эта серая кобыла,
Пасущаяся у прясла,
Ни на минуту не забыла,
Что жеребенка принесла.
Глаза от радости слезятся,
А уши ревностно строги.
Еще бы! Рядом здесь резвятся
Четыре родственных ноги!
А ты, кукушка, что кукуешь,
Тревожа пасмурный рассвет?
Уж не о том ли ты горюешь,
Что малых деток рядом нет?!
А ты чего глядишь с тоскою,
Закоренелый холостяк?
Вот эти нивы и просторы
Тебе бесплодья не простят!
1960

Автобус влюбленных

Поздний полный автобус влюбленных
Мимо речек, ручьев и ракит
На дорогах горячих, гудронных
Тихо шинами шелестит.
Пассажиры разбились на пары,
Нежно головы положа.
От влюбленности светят, как фары,
Их торжественные глаза.
Опьяненные чувством лилеи
Обдают вас духами ТЭЖЭ.
Менделеевы, Галилеи
В поцелуе пока, в чертеже.
Но всесилен закон повторенья,
Он не минет и этих девчат.
И грядущие поколенья
К нам со скоростью спутника мчат.
Этим юношам в актовых залах
Еще надо экзамены сдать,
Но любовь, коль она завязалась,
Ни минуты не думает ждать.
У нее не бывает простоя,
Властно время находит для встреч.
Все нетронутое, холостое
Ей что спичкою порох поджечь.
На какой-нибудь остановке
В подмосковном лесном терему
Восхитительные босоножки
Вдруг с кокетством порхнут во тьму.
А за ними и туфель тяжелый,
До педантства надраенный весь,
Шлепнет на землю, словно желудь.
Громогласно объявит: — Я здесь!
И пойдут они стежкою росной
На простор сенокосных лугов.
Предложите двоим этим в космос —
Согласятся, на то и любовь!
Может, скажете: это неверно!
Что стихами дурачу я вас?
Но автобус летит вдохновенно
По маршруту: Звенигород — Загс!
1960

Базар

Ряды, возы,
Картошка, лук —
Изделия колхозной шири.
И тысячи проворных рук
Считают деньги,
Ставят гири.
— Откуда этот кочанок,
Такая белая курчавость?
— Она из Рыбнова, сынок,
Не езживал туда?
— Случалось.
— Вот то-то вижу, что ты наш,
Слова рязанские, сыночек.
— По два с полтиною продашь?
— Бери!
— Ну, свешай кочаночек.
Грузины привезли айву,
Узбеки — груши и гранаты.
Я рынком, как стихом, живу,
Я здесь слова гребу лопатой.
Как колокол над всем народом,
Весь день в ушах звенит:
           — Продам!—
Деревня катит к городам
Арбузы, дыни, бочки с медом.
Мой мед, вы знаете — слова,
Живые люди, души, речь их.
И я, как шмель или пчела,
Беру с цветов, но с человечьих!
1960

Из биографии

Былинные,
Орлиные,
Озерные края…
Жизнь терпеливая,
Сезонная моя.
Был я токарь,
Был штукатур,
Был я бондарь,
Был смолокур.
Нанимался сплавщиком,
Пас табуны.
С музыкальным ящиком
Шел вдоль страны.
Ящик треугольный,
В нем семь досок,
Очень удобный,
И свой голосок!
На ящике дырка,
Над ней три струны,
Седлом у них кобылка
С лесной стороны.
Сяду на краешке,
Подкручу колки,
А на балалаечке
Блестят уголки.
Ударю по струнам —
Трень да брень.
Идут ко мне юные:
— Добрый день!
Идут ко мне ровесники,
Один к одному.
— Прими нас в песельники.
— Ладно, приму.
Идут ко мне старые,
Пиная пыль:
— Были усталые,
Ты в нас поднял пыл!
Голос мой веселый,
Пальцы по ладам.
Шел я по селам,
Шел по городам.
Выпускал словечки,
С девками шутил.
Вдоль да по речке
Селезнем плыл!
Шел я по равнинам
С зари до зари,
Питался рябиной,
Как снегири.
Я по поднебесью
Лебедем летел
И повсюду песни
Пел, пел, пел!
1960

Трава

Мне нравится,
Мне нравится,
Мне нравится трава.
Она и называется
Трава-мурава.
Травонька шелковая,
Луг — зеленый еж…
— Что ж ты, бестолковая,
Ходишь и мнешь?!
— Ты не беспокойся,
Мил человек,
Травоньку косят,
А помять не грех!
Я иду вальяжно,
Ей ничего.
— Это не важно!
— Смотря для кого!
Синие глазища,
Косы как ручей.
А трава ложится
Под ноги к ней.
Пятки чернеют,
Как антрацит.
Не пойду за нею,
Поглядел — и сыт!
Я останусь с травонькой
На лугу стоять,
Зеленые праздники
Лета справлять.
Я траву обойду
Где тропой, где мостом.
Она бывает раз в году
Самым лучшим гостем!
1960

Кочегар

Я кочегар. В печах шурую,
Мне уголь каменный — родня.
Я ночь январскую штурмую
Багровым пламенем огня.
Он мечется то рыжей белкой,
То выгоняет стаю лис,
Берет с лопаты уголь мелкий
И замирает, словно рысь.
И вдруг — прыжок! И снова пламя,
Махая огненным крылом,
Летит решительно и прямо
В трубу, как ведьма с помелом!
Я не бобыль, есть внучки, внуки,
Вхожу к ним, сразу говорю:
— А ну, садитесь, грейте руки,
Я вам тепло свое дарю!
— Ах, дедушка! Ты где скрывался?!
— Скажу тебе, хоть ты и мал:
Лопатой в уголь зарывался
И в топке счастье добывал!
1960

* * *

Опять земля в ненастьях и туманах!
Ложатся листья тихо умирать.
Земля не на китах, а на Иванах,
И потому ей хорошо стоять.
И потому ее стальной ладонью
Поднимут и уложат в борозду,
И снова встанут скирды и одонья,
И новый хлеб потянет соль в ноздрю.
И потому в душе не безнадежно,
Она жива, как за корой стволы,
Когда на землю вкрадчиво и нежно
Роняют журавли «курлы, курлы».
Стучит ненастье топорами капель.
Спят лесорубы на лесном дворе.
А осень, закадычный друг-приятель,
Бредет болотом с клюквой в подоле.
— Дай ягодку! —
Холодная кислинка
Вдруг делает тебя богатырем.
Все, что увидим, все, что нам приснится,
Мы все с земли, как ягоду, берем!
На всех широтах и меридианах
Ее тревожат рельсы и гудки.
Она не на китах, а на Иванах.
А им — любые подвиги с руки!
1960

* * *

Возле ног моих море валялось.
Лапы мягкие, без когтей.
Как дворняжка, оно не боялось
Руки мне облизать до локтей.
Все полеживало, да поленивалось,
Да присматривалось ко мне.
Как купец, между делом приценивалось:
— Сколько стоит душа на земле?
Потускнели зеленые блики,
Холодок пробежал по ногам…
— И за все твои сердолики
Я души своей не продам!
Море гневалось, камни катало:
— Устоишь ли, — пытало, — в борьбе? —
И решительно чаек хватало
И притягивало к себе!
1961

Вода

I
Дальше поезда дальнего
Уходит вода!
К ней идут на свидание
Села и города.
Камнем падают ласточки,
Чайки дальних морей.
Пионерские галстучки
Отражаются в ней.
Через чащи и заросли
К ней ломится лось.
Пьет и плачет от зависти:
— Не могу больше врозь!
То она в послушании,
То дробит валуны.
Больше песен Ошанина
Ей просторы даны!
Закипай, голубая,
Бей в борта и в корму,
Будь со мной хоть какая,
Все равно я пойму.
Сам в бегах и движении,
Сам шумлив и текуч,
Сам с дождями весенними
Выпал из туч!
II
Пил я воду рязанскую,
Пил я воду тюменскую,
Пил степную, артезианскую,
Пил свою, деревенскую.
Черпал пригоршнями и ведрами,
Заключал в деревянный сосуд.
Не ее ли, играя бедрами,
Бабы язвицкие несут?
Не она ли воркует голубкой,
По-московски на «а» говорит?
Не она ли над каждой прорубкой
Звонче звончатых гусель звенит?
Все бежит, все волнуется,
Вот чья жизнь — в неусып, в неуем.
Мы весь вечер с тобой, моя умница,
С лодки лилии рвем.
Руки белые отражаются
В тихой заводи — это ты!
Губы смелые приближаются —
Это наши горячие рты!
Что в природе щедрей и значительней?!
С весел тихо стекает вода.
И любовь, полководец испытанный,
Как Суворов, берет города!
III
Капля катится, светится
Над моей головой.
Как ей хочется встретиться
С апрельской травой!
Чтобы землю порадовать,
Чтобы корни омыть,
Чтобы, как на параде,
Всю траву распрямить!
Вот такая-то капелька,
Хрустальная дробь,
Соберется — и на тебе,
Называется — Обь.
Называется — Черное
Или просто Иртыш.
Голубая, сплоченная,
О чем ты шумишь?
Где берешь ты начало?
У равнин? У горы?
Почему замолчала?
Говори! Говори!
1961

Священник в электричке

Священник в электричке что-то пишет,
Прижав бумагу белую к окну.
А ветер легкомысленно колышет
И путает святую седину.
Через плечо служителя читаю:
«Деньки установились горячи.
На небе незаметно тучки тают,
Черемуха цветет, кричат грачи».
Подумает чуть-чуть и вновь запишет:
«Я видел головастика в воде.
Он жабрами совсем как рыба дышит».
Святой отец! А проповеди где?!
Снуют скворцы по новеньким скворечням,
Цветет и манит пчел к себе лоза.
И вижу я, как бредят чем-то грешным
Зеленые поповские глаза.
И говорю ему я из вагона,
Стоящему где солнце и ручьи:
— А ты, отец, возьми прочти с амвона:
«Черемуха цветет, кричат грачи!»
1961

Фидель Кастро

Все пишут — Фидель бородатый.
Сравнивают бороду с ночью.
По-моему, он — крылатый,
А борода между прочим.
А все же она прекрасна!
И кто-то ее ругает.
Кому-то она опасна,
Кого-то она пугает.
А нам она самая наша,
В ней черная смоль Емельяна.
И мы ей приветственно машем
За синюю даль океана.
Всей своей красотою
Рассвет над Россией клубится.
Иду.
А колхозники с поля
Кричат мне:
      — Ну, как там кубинцы?
— Воюют!
Не будем бояться!
За революцию — вечность.
……………………………………………
Растет всемирное братство,
И гибнет всемирная нечисть!
1961

Мамая

Где это было?
В Румынии было.
Черное море
По берегу било.
Било не в скалы,
Било не очень,
Било-ласкало
Плечи и очи.
Било-манило,
Вполне понимая,
Что для трудящихся
Значит Мамая.
Люди с надеждой,
С улыбкой шагали,
Но не в костюмах,
А в темном загаре!
Люди не мешкая
В море ныряли,
Температуре воды
Доверяли!
Великолепны
Мамая, Констанца!
Может, не ехать?
Может, остаться?
Жить себе в «Дойне»,
В прекрасном отеле,
Около древней
Морской колыбели?
Жить — не тужить
И беспечно и праздно,
Невдалеке от воды
И соблазна?
Видеть все юное
И нагое?..
Можно и так.
Только в сердце другое.
Манит в Москву
От Мамаи, от моря
В лес подмосковный,
Где тихая Воря.
Где петухи,
Как копье, через реку
Звонко бросают
Свое «ку-ка-ре-ку».
Где из гудящей
Окрест электрички
Словно царевны
Выходят москвички!
1961

Киев

В.Ушакову

По берегу Днепра
Серебряные рупора.
Цветущие каштаны,
Весенняя пора.
На гребешках
Владимирских высот,
Как памятники,
Парочки темнеют.
Никто словечка не произнесет,
Перед величьем
Вечера немеют!
Зато распелись соловьи
На все лады, на все изобретенья,
Попробуй их останови,
Они другого подчиненья!
Вот город!
И трамвай и соловей —
Завидное и редкое соседство.
Один гремит
По линии своей,
Другой поет
Со своего насеста.
Прислушайтесь:
— Тиу! Тиу!
— Чок! Чок!
Уж не горох ли сыплют
           на поленце?
Бьет в соловьином горле
            родничок,
И возникаютдивные коленца.
Уж сумерки.
Пора бы свет зажечь.
Сиять весь день и солнышко устало.
Зачем же свет,
Когда светлее свеч
Горят повсюду
Люстры на каштанах!
1961

Вирве

Брови — до неба.
Косы — до талии.
Вот мы какую
Видели в Таллине!
Голос звучит
Вызывающе тонко:
— Звать меня ВИрве.
— А кто вы?
— Эстонка!
— Вирве?
— А что значит Вирве?
— Сравненье.
Это по-русски —
Рябь и волненье.
С моря ко мне
Мое имя летело,
Ветром морским
В колыбели задело.
Всем городам
Изменю ради Таллина!
Я в этот город
Всем сердцем влюблен…
Брови — до неба,
Косы — до талии,
А красота
До сикстинских мадонн!
1961

Гроза на Даугаве

Бруно Саулиту

Гроза за Даугавою
Клинки свои втыкает.
Она гремит по гравию
И смелых окликает.
На небе туча — занавес,
Бурлят бугры, буруны.
Садись за весла, Саулит,
Греби на берег, Бруно!
На нас волна-волчица
Сердито зубы скалит.
О, как бы не проститься
С женой любимой Скайдрит!
Ревет река неистово,
Но — богатырь у весел!
Он волосы волнистые
На лоб небрежно бросил.
Гребет! И волны колются
И падают с наклоном.
Он с Даугавой борется
И с богом Посейдоном!
Железные уключины
Пищат и стонут нежно.
Они давно приучены
К суровости мятежной.
Река — ее величество,
Вода — сплошные ямы.
Ну что, поэт лирический,
Поди забыл про ямбы?
Улыбка намечается
В лице его серьезном.
Такие не отчаются
Перед редутом грозным!
Звериным, рысьим выгибом
Волна волну торопит.
Мы выплывем, мы выгребем,
Река нас не утопит!
1961

Вычегодская мадонна

Вычегодская мадонна,
Шея — белые снега.
К ухажерам непреклонна,
К темным личностям строга.
Платье греющего цвета
И рисуночек рябой.
Будто вся она одета
Летней радугой-дугой.
— Мне на речку мамой велено! —
Говорит она смеясь.
А под бровью, как под берегом,
Ходит глаз, как ярый язь.
Вот она выходит к Вычегде,
Вся как стройное весло,
Осторожно ставит ичиги,
Чтобы в речку не снесло.
Ставит ноженьку на камушек,
На белый, что яйцо,
Из корзины вынимает
Голубое бельецо.
Бьет вальком по синей юбке,
Раз и два и три раза.
А за ней следят из рубки
Капитанские глаза.
— Ах, заметьте! Ах, страдаю!
От любовных гибну мук.
Я с собой не совладаю,
Выпадает руль из рук!
Снизошла она, взглянула
На того, кто кудреват.
Сто ресниц, сто стрел Амура
В капитана вдруг летят!
— Слышать это мне нелестно,
Если вы из-за любви,
Из-за личных интересов
Так рискуете людьми!
Бровь кокетливо ломает
И, прелестнейшая лань,
Энергично выжимает
Чисто вымытую ткань.
А из рубки обалдело
Капитан речной глядит
И гудком, совсем не к делу,
Вдоль по Вычегде гудит!
1961

Устюжанки

Шли бабы с туесами
По полю, овсом.
И рассуждали сами
Решительно о всем.
Одна была рябая.
Такая рябина
Бывает рано утром
На реке Двина.
Другая — вся пунцовая,
Как маки у плетней,
Наталья Огурцова,
Мать семерых детей.
А третья вся, как сыр, кругла,
Как белая лилия,
Как луна из-за угла,
Когда ее всю вымыли.
Все три не парижанки,
«Пардону» нет в словах,
Все три устюжанки,
Выросли в лесах.
Около клюквы,
Около зайчих,
И книжные буквы
Не жаловали их.
Одна сказала: — Совесть
Должна быть у всех. —
Другая возразила:
— Есть, но не у всех!
Одна сказала: — Солнце —
Раскаленный шар,
Спусти его пониже,
Получится пожар.
Другая уверяла,
Что град все тот же лед,
А третья горевала,
Что зять весь месяц пьет.
В бору все три умолкли, —
Другой был интерес.
Глаза их, как бинокли,
Обшаривают лес.
Вошли они в орешник,
Под птичий шум и крик.
Мерещился им леший,
А это был лесник!
А сыновья их где-то,
Во всех концах земли,
В университеты
С учебниками шли.
1961

Три топора

Идут три плотника веселых,
Три топора и две пилы.
За что во всех поречных селах
Их приглашают во дворы?
За то, что сказочно и чудно
Они владеют ремеслом,
При их содействии нетрудно
Пустить все старое на слом.
Все могут сделать! Даже гусли.
И не кому-то, а Садко!
Река их жизни в этом русле
Течет правдиво, глубоко.
Идут мои мастеровые,
Три молодца как на подбор.
— Вы чьи, ребята?
— Мы двинские.
Свой род ведем из Холмогор.
И вот уже встают стропила,
И щепки свежие летят.
И с вдохновенным жаром-пылом
Все три топорика блестят!
1961

Хмель

Н. Рыленкову

День начинается,
Хмель завивается!
Выпустит листик,
Сделает винтик.
С веткой обнимется,
Кверху поднимется.
Здравствовать хмелю
Эту неделю,
Даже вторую
Хмелю дарую.
Как я люблю
Его кольца витые!
Нравятся шишки
Его золотые.
Нравятся листья
В белых накрапах,
Нравится легкий,
Волнующий запах.
Хмель меня, видимо,
Располагает
Тем, что вершины
Своей достигает,
Сверху глядит
На двинское теченье.
Так бы и людям —
Без исключенья!
1961

* * *

На базаре, на самом краешке,
Где кончается толчея,
Продавала старуха варежки,
Покупал эти варежки — я.
Нитки были на совесть крученные,
Шерсть была натурально чиста.
— Хочешь белые, хочешь черные,
Хочешь в елочку —
         все цвета!
Взял я черные.
       — Кто их вяжет?
Сами вы или кто другой? —
И смотрю, а чего она скажет.
А старуха в слезу:
         — Милый мой!
Ох, какие глава сверкнули
Из-под бабкиных древних бровей.
— Гражданин! Вы на что намекнули?
Договаривайте скорей!
Я могу даже богу покаяться,
Спекулянтов в роду моем нет! —
Узловатые, старые пальцы
Стали вдруг достоверней анкет.
Искры глаз ее гневных и добрых
Подсказали уверенно мне:
Больше честных, чем грязных и подлых,
На трудящейся нашей земле!
1961

Ивы

На Иваньковском водохранилище
Заросли берега.
Ива — ивинка,
Ива — ивища,
Ива — просто карга!
Я плыву.
Острова,
Острова,
Острова.
Ива — девушка юная,
Ива — вдова!
В изголовье
По-вдовьи
Пространство и синь.
Где же муж?
Где же дочь?
Где же, милая, сын?
…Но седая молчит,
Только чайка кричит.
Не печалься, родная,
Расстанься с бедой,
Обнимись с этой
Ласковой, тихой водой!
— Обнимусь! —
Отвечает сквозь слезы она.
— Обнимайся, родная,
И стой дотемна! —
Солнце село,
Но день не погас, не потух,
Потому что в воде
Отражается пух,
Желтый, нежный,
Как жизнь, неизбежный!
1961

Лошадиное око

Я люблю лошадиное око!
Лиловатость и жадность белка.
Лошадь видит далеко-далеко,
И в глазах у нее облака.
Поле, дальние перелески,
То болотинка, то бугорок.
Словом, скромный пейзаж деревенский,
Бесконечность российских дорог.
Вот уж солнышко приседает,
Тихо прячется за кусты.
А она все шагает, шагает,
Видно, временем располагает,
Бьет копытами о мосты.
В лошадиной огромности глаза
Только путь, только путь без конца.
И одна постоянная фраза:
— Положите скорей овсеца!
1961

Северная Двина

Хорошо на Северной Двине!
Голубой простор души не давит.
Солнце бьет загаром по спине,
А подставишь грудь — и в грудь
               ударит!
Над рекою тихий небосвод,
Вдоль реки лесной дремучий шепот.
Но порой теченье корни рвет
И в двинских пучинах сосны топит.
День плывешь, а все леса, леса,
Два плывешь — кругом пейзаж таежный.
Сыплется морошка в туеса,
А оттуда в рот — маршрут несложный!
Шаг шагнешь — брусника и грибы,
Два шагнешь — не оберешь малины,
Иль встают, как звери на дыбы,
Вырванные бурей исполины.
От восхода и до темноты
Берега стоят в зеленой раме.
За речных прохожих здесь — плоты,
За знакомых — сплавщики с баграми.
Лес плывет! Дорогу дай плотам!
— Я ве-зу-у! Ве-зу-у! —
           гудит буксир натужно,
Радуются стройки:
         — Это нам!
— Это нам! И это очень нужно!
Елочками бакены кивают,
Кораблям поклоны отдают.
На быстринах стерляди гуляют,
Я ловил, но что-то не клюют!
1961

Двинская присказка

В. Мешко

Я шел да и шел
По двинским пескам.
Я двинскую воду
Ногой плескал.
Не Боков был я —
Был колобок!
Навстречу мне дед:
— Куда, голубок?
— Иду за водой!
— Иди, дорогой!
— Быстра вода!
— Вот то-то и да!
Бежит да бежит,
Течет да течет.
Воде в слободе
Большой почет.
Северяне — моряне
И стар и мал,
Не страшен им
И девятый вал!
Все пески да пески,
Все белы да белы.
На песке дети,
Как ангелы.
Стали меня звать:
Давай с нами играть,
Хошь в коробки,
Хошь в черепки.
Глубока Двина,
Горячи пески,
Живет в Белом море
Бог трески.
Спасибо ему от севера,
Спасибо от меня личное,
Одну треску ели семеро,
Треска была отличная!
1961

Руки

Присматривайтесь к опытным рукам!
Они в морщинах и в набухших венах.
Я находился вместе с ними сам
В дневных, в ночных, в вечерних сменах.
Я замечал: в них мало суеты,
Движения расчетливые, трезвые.
Сосредоточенно работой заняты,
Они минутным отдыхом не брезгуют.
Я наблюдал, как эти руки спят,
Как режут хлеб и мякоть каравая.
Когда они на скатерти лежат,
Покоится в них гордость родовая.
Когда они орудуют резцом,
Не подберешь в тот миг для них сравненья,
Не нарисуешь никаким словцом
Их занятость, высокое уменье.
Не обижайте этих рук, друзья!
Любите их от всей души, поэты!
И помните: без них никак нельзя.
Они в ладонях держат труд планеты!
1961

Берегите людей

Человеку несут
Апельсины, печенье.
Для него уже это
Не имеет значенья.
Он глядит на людей
Снисходительно-строго:
— Если б это, родные,
Пораньше немного!
Был я молод, горяч,
Всюду был я с народом.
А теперь обнимаю
Баллон с кислородом.
Как младенец, сосу
Кислородную соску.
Каши мне принесут,
Съем от силы две ложки.
Если губы замком,
Если годы согнули,
Не поможет фабком,
Не помогут пилюли.
Не помогут цветы,
Цеховые конфеты в складчину.
Не подымут они
Богатырского вида мужчину.
Надо вовремя
Душу спасать человечью
Апельсинами, отдыхом,
Дружеской речью!
О, не будьте, не будьте
В гуманности лживы!
Берегите людей!
Берегите, пока они живы!
1961

* * *

Две сестры у меня воевали,
Были ранены, были в бинтах.
Целый вечер на сеновале
Разговор о войне, о фронтах.
Сестры милые! Как вы прекрасны,
Я святую любовь к вам храню.
Всю войну вы ходили бесстрашно
На свиданье к шальному огню.
Смотрит месяц сквозь крышу сарая,
А у нас разговор об одном:
— Тяжело ты, земелька сырая,
Доставалась солдату с ружьем!
На деревне гармошка, девчата,
Поколение новых юнцов.
Не носило оно автомата
По военной дороге отцов.
Ну и пусть! И не надо! Не надо!
Миру — мир! — Этот клич не умрет.
Хорошо, что из нашего сада
Двадцать лет, как зенитка не бьет.
1961

* * *

Л. Зыкиной

За подмосковным пригородом — поле.
И ласковый июньский небосвод.
Там, как певцы, как хор на сцене — стоя,
Чуть слышно молодая рожь поет.
У запевалы нежный голос лета
По-девичьи прозрачен и высок.
Как не запеть, когда земля согрета,
Замечен солнцем каждый колосок!
Свиданье с этим полем и простором
Уверенность моей душе дарит.
Твой голос мне, наверно, тем и дорог,
Что он, как я, с поющим полем слит!
1961

Магнит-гора

Борису Ручьеву

Магнит-гора, Магнит-гора,
Стою перед тобой без кепки.
Не ты ли матерью была
Для домен первой пятилетки?
Их огнедышащие рты
Рудой прикармливала ты!
Гора-магнит, гора-магнит,
Степной, стальной, железный терем,
И что меня с тобой роднит?
Все то же, что роднит с Антеем.
Приземиста, невысока
И по-уральски коренаста,
Ты, как могучая река,
Могуществом не любишь хвастать.
Ты скромно средь степей стоишь,
Обозревая берег правый,
Но в сундуке своем хранишь
Приданое для всей державы.
Какой корабль не щегольнет
Твоим нарядом в океане?
Какая гайка подведет
Тебя в космическом тумане?
Какой целинник, сев к рулю
И тронув трактор от калитки,
Не крикнет громко ковылю:
— Старик, сдавайся! Я — с Магнитки! —
О, не забыл, наверно, Крупп
Стальных, магнитогорских круп,
Которые приправой были,
Когда фашистов били!
Свое победное «Ура!»
Ты слышала, Магнит-гора.
Так стой во тьме степных ночей
Непобедимой сталью тыла,
Вся улица твоих печей
Работает во славу мира!
1961

Два недоросля

Жил я у Марьи Ниловны
В маленькой комнатушке.
Окон в ней вовсе не было,
А я распевал частушки.
Не в том была моя трудность,
Что двести платил целковых.
А в том была моя трудность —
Два сына у ней бестолковых.
Два недоросля, два ужасных,
Толкавшихся средь москвичей,
Два обладателя ясных,
Бессмысленно-ясных очей.
Они ко мне шли за книгами,
Страницы листали, читали,
Ногами с дивана дрыгали,
Над строчками хохотали.
Фета читали, как Зощенко,
Тютчева, как Аверченко.
Потом заключали: — А в общем-то
Интересней послушать Лещенко!
Они молоко накрывали
Поэтами всех веков.
Под патефон напевали
Бессмысленный дуэт дураков.
1961

Сладкая каторга

Евг. Винокурову

Милая, сладкая каторга слова,
Ты обязательней календаря.
Ты превращаешь меня в зверолова,
В дальневосточного краболова,
В калининградского рыбаря.
Ты догоняешь меня в самолете,
В тучах, где молнии нянчит гроза,
Или в каком-нибудь ржавом болоте
Возле кочкарника, на повороте,
Словно лягушка таращишь глаза.
Ты меня мучаешь денно и нощно,
В гусли, в гудки мне гудишь:
          — Гражданин!
Ну, потрудись-ка часок неурочно, —
И заключаешь меня одиночно
В свой Петропавловский равелин.
Водишь азартно меня по базару:
— Кушай антоновку! Кушай апорт! —
В рыночной, тысячеустой Рязани
Я, как легенда, как быль и сказанье,
В шумном народе локтями затерт.
Мучай и радуй меня, мое слово,
И, как стрельца, вдохновеньем казни.
И превращай меня то в зверолова,
То в сталевара, а то в часового,
Зорко глядящего из-под брони!
1961

Памяти матери

I
Что ты, шмель, все гудишь, все гудишь
И мохнатыми лапами шаришь?
Ты кому это так грубишь?
И какому соцветью мешаешь?
Приумолкни! Послушай, как в грунт
Лезет гроб, задевая коренья.
О, навеки умолкшая грудь,
Не рассчитывай на вызволенье.
Первый раз тебя так, поэт,
Горечь горя за горло хватает.
Самой лучшей из женщин — нет,
Самой, самой святой — не хватает!
Ни одна мне не скажет:
           — Сынок! —
Ни одна не заплачет при встрече.
Я стою — одинок, одинок,
Горе горькое давит на плечи.
Давит, душит, как черная рысь,
Непролазными чащами водит.
Кто-то юн, кто-то тянется ввысь,
А кому-то итоги подводят.
Навсегда затворились уста,
Плачут иволги в сотни жалеек.
Вся природа кричит:
           — Сирота!
Подойди, мы тебя пожалеем,
Вам печали моей не унять
Ни огнем, ни вином, ни гулянкой.
Мать-земля! Береги мою мать,
Ты теперь ее главная нянька!
II
О смерти не хотела слышать!
О, как она хотела жить!
— А полотенце надо вышить!
— А кур-то надо покормить!
— Отец! А крыша-то худая,
Ей нужен кровельщик скорей! —
Мать русская! Ты, и страдая,
Не гасишь света и лучей.
В иную уходя обитель,
Где все молчит и все во мгле,
Ты все ведешь себя, как житель,
Который ходит по земле!
1961

Сговор

Я сегодня утром вылез
Из глухого куреня.
Все на свете сговорились
Останавливать меня!
Останавливают люди,
Просят: — Выслушай, утешь! —
Огурцы кричат на блюде:
— Брось ты их, садись и ешь!
Преградила путь крапива
У высокого плетня.
Что крапива — в кружке пиво:
— Стой, — кричит, — и пей меня!
Останавливают ветви,
Останавливают дети,
Реки, быстрые броды,
Яблони меня цепляют,
Откровенно зазывают:
— Заходи! Срывай плоды!
Останавливают брови,
Преграждают путь дороги,
Не пускает Млечный Путь!
А судьба мой обруч катит,
И меня на всех не хватит,
Помогите кто-нибудь!
1961

У поля, у моря, у рек

Работа

Сначала спины темнеют от пота,
Потом они белеют от соли,
Потом они тупеют от боли,
И все это вместе зовется: работа!
Мне скажут, что время бурлачье минуло,
Что спины эпоха моя разогнула,
Меня обвинят, что я век наш ракетный
Хочу поменять на старинный каретный.
А я не согласен. Любой академик
Руками — рабочий. И это спасенье.
Когда он рубанок берет в воскресенье,
И доски строгает и гвозди вбивает,
И всю математику враз забывает,
Как после ему, академику, спится,
Какая счастливая боль в пояснице!
1962

Лесная дорога

Лесная дорога!
Лесная дорога!
Ты видела, слышала,
Думала много.
Тебя донимали
Военные ветры,
Стальные изюбри,
Железные вепри.
Ты тяжко стонала,
Ты охала глухо,
Твой голос тревожил
Солдатское ухо:
— Мне руки бы дать,
Я фашиста б связала,
Сама бы его, подлеца,
Наказала.
Ты помнишь, как люди
Бросались под танки,
Как плакали
Девушки-санитарки?
Они из огня
На руках выносили
Своих женихов,
Честь и славу России.
Была ты, дорога,
Опасной и минной,
Теперь заросла ты
Крапивою мирной.
Идут по тебе
Грибники с бородами,
Грибы, как солдаты
В казарме — рядами!
Аукают дети,
Кукуют кукушки,
Ручей-балагур
Распевает частушки!
1962

* * *

Можно сложные задачи
В арифметике решать.
Можно ложечкой в стакане
Солнце красное мешать.
Можно Моцарта исполнить
На луче, как на струне,
Можно выйти на орбиту
На свидание к луне.
Но нельзя по принужденью
Полюбить кого-нибудь,
Но нельзя никак, поверьте,
В чувствах сердце обмануть.
Эту истину, бесспорно,
Каждый маленький поймет,
Но почему судья Носкова
Мне развода не дает?!
1962

* * *

Выхожу во всем простом —
В гимнастерке, как армеец.
Радость — я иду с отцом,
Связан с ним одним родством,
Как отец, косить умею.
Мне ничто отбить литовку!
У меня широкий взмах.
Я когда держал винтовку,
Брал ее наизготовку —
Думал все о клеверах,
О лугах, коростелях,
О покосах первостойных,
О моих родных полях
И родителях достойных.
Вся трава стоит в росе,
На дорогах пыль прибита.
Я по грудь стою в красе,
Время дать моей косе
Слово, острое как бритва.
1962

Реквием

Вот и меня вы хороните. Все!
Кончилась жизнь — голубая аллея.
Катится солнечное колесо,
Но я уже не ученик Галилея.
Бьет в камышах разъяренный сазан,
Плещет в садке золотистая глыба,
Я про нее уже где-то сказал,
Вы продолжайте — хорошая рыба!
Голос знакомый летит из леска,
Радугой песенной радуя лето,
Иволга, милая! Как мне близка
Влажная, нежная, нежная флейта.
Как я любил твой несложный распев,
Птичьего горла мгновенное сжатье,
Как и любил! И прошу теперь всех:
Кто-нибудь эту любовь продолжайте!
Нет меня! Нет меня! Только стихи,
Неумирающий солнечный лучик,
Рвутся в тот круг, где стоят женихи,
И выбирают, которая лучше.
Плакать хотите — поплачьте чуть-чуть,
Но не особенно все же старайтесь,
Поберегите слезу — этот путь
Каждого ждет, будет час, собирайтесь!
Но не зову я вас в холод могил,
В царство могильного, темного моха,
Я завещаю, чтоб каждый любил
Жизнь до последнего стука и вздоха!
Вот и зарыт я. И сдвинулся дерн.
Как хорошо мне лежать под травою.
Мальчик! Труби в пионерский свой горн,
Пусть мои радости будут с тобою!
1962

* * *

Я не мог бы жить на островах!
Мне морских просторов будет мало.
Надо, чтобы с поля подувало,
Чтобы ветерок звенел в овсах.
Надо, чтобы где-то под Медынью
Кто-то на лугу косу точил,
Надо, чтобы с горькою полынью
Ветер с поля песню приносил.
Может, это и не очень правильно
Так извечным бытом дорожить,
Только сердце мне такое вставлено.
Русское оно! И мне с ним жить!
1962

На могиле Пастернака

На могиле Пастернака
Расцвели два алых мака,
В изголовье таволожник
Тихо шепчет: — Спи, художник!
Он бежал ко мне бывало —
Здравствуйте! Но это мало,
Обнимал и тряс руками:
«Помните, как мы на Каме?!»
Чистополь. Сугробы, стужа,
Дров не сыщешь, мерзнет Муза,
Чья-то частная квартира,
Переводы из Шекспира.
Я теперь его не слышу.
Три сосны ему за крышу,
Мать-земля за одеяло,
Он любил меня бывало.
1962

* * *

Был ли я счастлив?
     Трудно ответить.
Был ли несчастен?
Еще трудней.
Что-то во мне и греет и светит,
Бесконечное
      множество дней.
Что-то меня подымает и будит
Нежно, негрубо:
     — Вставай, соловей!
И, как вербовщик,
         в дорогу вербует,
В дальние дали
        державы моей.
Это, быть может,
        слова моей матери,
Те, что запали в меня с молоком.
Как я люблю их!
      И как я внимателен
К ней, что ходила всю жизнь
          босиком.
Мудрая!
Добрая!
Тихая.
Скромная.
Если хоть чем-то обидел,
            прости.
Подвиг безмерный,
Счастье огромное
Слово твое
По России нести!
1962

* * *

Никого не жалеет природа,
Что ей слава и авторитет!
Отнимает она у народа,
Кто ей люб — и заступников нет.
Вот и мать мою не пожалела,
В День Победы сровняла с землей.
Для нее невозбранное дело
В некий час прикатить и за мной.
Чем прикажете отбиваться?
Заседаниями? Гостьми?!
Если скажет она — собираться!
Значит, надо ложиться костьми.
Остаются лишь небо и звезды.
И трепещущий флаг на Кремле.
И все то, что при жизни ты роздал
Всем оставшимся жить на земле.
1962

* * *

Сальери печется всегда о карьере.
А Моцарту что? Моцарт солнышку рад.
Он сядет с детишками где-то на сквере
И сказку затеет и что ему яд?!
Сальери сидит и сидит за пюпитром
И высидит что-нибудь за ночь к утру.
А Моцарт на выкрик цветочниц «Купите!»
Идет и открыто смеется: — Куплю!
Он нищего в дом свой заводит со скрипкой,
Дает ему честный и искренний грош.
Он верит в талант человека сокрытый
И знает, что горе людское — не ложь.
О, Моцарт мой милый! Ты дорог, ты близок,
Ты музыкой можешь погибших спасать.
Мне в руки бы твой карандашный огрызок.
Ах, как бы я стал вдохновенно писать!
1962

* * *

Два порядка пуговиц,
Черное пальто.
Ходит некий путаник,
Гражданин никто.
Два порядка пуговиц,
Золотой транзит.
Он кого запугивает,
А кому грозит.
Иванову скажет:
— Берегись Петрова!
А Петрову скажет:
— Бойся Иванова!
Для него все общество
Склока и клоака.
Заступись, пророчица,
Защити, Плевако!
1962

Пушкин и Маяковский

В полночь в небе московском
Звонкая синева.
Пушкин и Маяковский,
Как братья и сыновья.
Мать для них —
Родная Россия,
Ни морщинки в лице.
Старшего образовала,
Младшего не отдавала,
Не отдавала в лицей.
Не отдавала,
Наверно, знала,
Младшему будет другая судьба.
Митинг с броневика у вокзала,
Выкрик улиц: — Бей в барабан!
Младшему
Революция стала лицеем,
Взятие Зимнего,
Порох борьбы,
Огонь возмущенья,
Прямой и прицельный,
Песня — Мы не рабы!
Александр Сергеич,
Владим Владимыч,
Вы нам оба необходимы.
Вы стоите теперь по соседству
И главенствуете на площадях.
Два великие ваши сердца
Продолжают звучать в стихах!
1962

Дикарь

Дикарь плясал и пел вкруг мамонта,
Мослы глодал и кость сосал.
Чтобы оставить нам орнаменты,
Он камни и кремни тесал.
Он оглаушивал дубиною,
Чтобы дикаркой овладеть,
Не называл ее «любимою»,
Не думал ей романсы петь.
Все брал он с бою: мясо, шкуру,
Огонь и даже дикий мед.
Ну, кто теперь его натуру
Во всей реальности поймет?
Изнежены водопроводом,
Горячей ванной и теплом,
Мы называемся народом,
А под подушкой держим бром.
Нам всем бы дикости немножко
И первобытности копыт.
Но то и дело «неотложка»
О скорой помощи вопит!
1962

* * *

Я хожу на свиданье с собором
Через клязьминский мартовский снег.
Он стоит над крутым косогором,
Говоря: — Я двенадцатый век!
Архитекторы-россияне,
Как тернист и извилист ваш путь.
Если что-нибудь вы начинали,
Получалось чего-нибудь!
Дерзко в небо вы подымались
Над просторами русской земли.
И излишества не боялись,
И копеечку берегли.
Что ж сегодня вы приуныли,
Запаяли молчанием рты?
Ваша лошадь не так уже в мыле,
Ваши горы не так уж круты!
Вы доказывайте, не соглашайтесь,
Не роняйте авторитет,
На такое отважно решайтесь,
Чтобы славилось тысячи лет.
Не законы вам облисполкомы,
Ошибающиеся подчас.
Будут вечными ваши балконы,
Ваш полет, если был он у вас!
1962

* * *

Откуда начинается Россия?
С Курил? С Камчатки? Или с Командор?
О чем грустят глаза ее степные
Над камышами всех ее озер?
Россия начинается с пристрастья
   к труду,
   к терпенью,
   к правде,
   к доброте.
Вот в чем ее звезда. Она прекрасна!
Она горит и светит в темноте.
Отсюда все дела ее большие,
Ее неповторимая судьба.
И если ты причастен к ней —
              Россия
Не с гор берет начало, а с тебя!
1962

Орешник

Вл. Разумневичу

Заходите в орешник!
Орехи поспели.
Нагибайте орешник,
Не ломайте орешник,
Не губите без цели!
Всех орехов не рвите —
Оставьте для белок.
Нет им лучшей утехи,
Лесные орехи
Им нужней посиделок.
Вы весною орешник
Хоть раз навещали?
Был с пыльцою орешник,
Бил в лицо вам орешник,
Если чуть задевали.
Стал спокойней орешник
С годами.
Он натружен, орешник,
Он нагружен, орешник,
Плодами.
Покидая орешник,
Скажите «спасибо!».
И нагнется орешник,
Улыбнется орешник,
Скажет в путь вам:
         — Счастливо!
Навестите орешник
Глубокой зимою.
А зазябнет орешник,
Ослабнет орешник,
Укройте полою!
1962

Не верю!

Ужели планете под самые ребра
Ударят снаряды ракетного рода?
Ужели умолкнут все птицы земли
И люди и травы поникнут в пыли?
Неужто я есмь не хозяин вселенной —
Ничтожество ишизофреник растленный?
Ужели большой человеческий род —
Случайные клетки, белковый урод?
Неправда! Не верю! Не верю! Не верю,
Что я уподоблюсь пещерному зверю,
И встану на лапы, чтоб выть на луну
И плакаться мертвому валуну.
Не верю! Не верю, что я безоружен!
И спутник, запущенный в космос, мне нужен
Лишь только затем, чтоб войну отвратить!..
Улыбку людей никому не убить!
1962

Вон!

Гаснет медленно зорька вечерняя.
Зажигаются огоньки.
И становится тише течение
Отработавшей смену реки.
У фабричного общежития,
Где еще полыхает заря,
Может, это и не положительно,
В карты режутся слесаря.
Объявляются козыри крести,
Дама красочно падает в кон.
Королю не сидится на месте,
Он за дамой крестовой вдогон.
То шестера летит, то девята,
То смазливый червонный валет.
Кто-то жалуется: — Ребята!
Извините, но козыря нет!
Что вы сделали, братья художники,
Чтоб колоду картежную — вон?!
Чтоб фабричные эти картежники
К Аполлону пришли на поклон?!
Что вы сделали, братья поэты,
Чтобы сгинула эта беда,
Чтобы старого времени меты
С человека стереть навсегда?!
1962

Лирика

Вл. Дагурову

Лирика — это он и она,
Встречи, свиданья в означенном радиусе.
А как же с мартеновской печью? Она
Влюблена не в «него», а в две тысячи градусов!
А как же тогда с океанской волной,
Соленой, суровою спутницей Севера?
Она, как белуга, ревет за кормой
И стонет и жмется к рыбачьему сейнеру.
Лирика — это: «Милая, жду!
Приди ко мне, вырви из сердца страдание!»
А как же тогда рассказать про звезду,
Смотревшую в иллюминатор Гагарина?!
Лирика! Лирика! Шире шаги!
Твой горизонт в пене моря и извести.
Пахнут полынью твои сапоги,
И нет на земле удивительней близости!
1962

* * *

В лесу и золотисто, и оранжево,
Преобладают золото и медь.
И листья еще загодя и заживо
Хотят себя торжественно отпеть.
Мне в эту пору думается, пишется
И ходится и дышится вольно.
Меня листвы пылающее пиршество
Пьянит, как старой выдержки вино.
Не говори, что это подражание,
Что это выплеск пушкинской волны,
Наверно, это общность содержания
Поэтов, что в Россию влюблены!
1962

* * *

На лугах зацветает трава.
Середина июля и лета.
А во мне зацветают слова,—
Счастья большего
Нет для поэта!
Подорожник,
Усат и лилов,
Приютился к тропиночке торной.
Подарю ему несколько слов
Из моей мастерской разговорной.
И тебе, луговая герань,
Я словечко из сердца достану.
Только ты, дорогая, не вянь,
Ты не будешь — и я не завяну.
Всюду белые клевера
Понадели свои кивера,
Всюду розовые гвоздики —
Сколько подданных
Солнца-владыки!
1962

* * *

Я не меньше, чем поэзию,
Люблю бродить в лесах,
Чтоб грибы под пятки лезли,
Чтобы ветер в волосах.
Чтобы за руки над речкой
Крепко хмель меня хватал.
Чтобы теплый, человечный
В спину дождичек хлестал.
Чтоб кузнечики по лугу
С треском вверх взмывали с троп.
Чтоб лягушки с перепугу
С берегов под листья — шлеп!
Чтобы ящерица юрко
Уносила длинный хвост,
Чтобы ветер звонко, гулко
Звал и гаркал из берез.
Чтобы каждая козявка
Загораживала путь
И просила, как хозяйка:
— Расскажи чего-нибудь!
1962

Весенняя сказка

Весна запела в желобе,
Гром заржал, как кони…
Лопаются желуди,
Жизнь пускает корни.
И встают дубравы
Около гудрона,
Около кювета,
Где стоит Бодрова.
Лидию Александровну
Обгоняют «газики».
Лидия Александровна
Из Тимирязевки.
Сколько сияния
В молодой царевне!
Это от слияния
Города с деревней!
У агронома сельского,
Что вполне естественно,
Народилась доченька.
И это не от дождика,
И не от прохожего,
И даже не от ветра!
Хорошая, хорошая
Девочка Света!
Идет отец Светланы —
Молодой лесничий.
А кругом поляны,
Всюду посвист птичий.
Вот он нагибается,
Спрашивает деревце:
— Как приживаешься?
И на что надеешься? —
Деревце листиками
Отвечает нежно:
— Вырасту, вырасту,
Это неизбежно.—
А за лесом — храм,
Золотая луковица.
Двенадцатый век
С двадцатым аукается!
А весна идет,
Гром в болота бьет.
Прячутся лягушки,
Крестятся старушки.
А Светлана босенькая:
Топ! Топ! Топ!
Толстенькая, толстенькая,
Как первый сноп.
К радуге тянется,
Дождику рада.
Что с нею станется?
А то, что и надо.
В маминых подсолнухах
Светлане ходить.
В дубровах отцовых
Светлане любить.
С милым аукаться:
— Ау! Ау!.. —
Ах, какие капли
Падают в траву!
1962

* * *

Завтра закосят. Прощай, луговая гвоздика,
Завтра краса твоя тихо к ногам упадет.
Луг — это русское чудо. Гляди-ка, гляди-ка,
Как он невинно, нетронуто, непринужденно цветет.
Чтобы проститься мне с травами, я упаду в
                   медоносы,
К теплым кореньям, на древнее темя земли.
Кружатся пчелы, летают зеленые осы,
И приземлено гудят золотые шмели.
Вот и утихли во мне озорство и бедовость,
Замерло слово в смущенно умолкших устах.
Как оглушительна эта земная медовость,
Как упоительно это журчанье в кустах!
Все околдовано зноем, медлительной ленью
И ограничено дальним молчаньем лесов.
Этому буйству лиловому и голубому цветенью
Жить остается всего лишь двенадцать часов.
Завтра закосят. Земля обнажится исподом,
Высушит солнце зеленую эту траву.
Пчелы, спешите! Спешите управиться с медом,
Мне он не нужен, я с солью весь век проживу!
1962

Павловна

Вот и состарилась Павловна!
Силы бывалой не стало.
Никуда-то она не плавала,
Никуда-то она не летала.
Только штопала, гладила,
Пуговицы пришивала.
Изредка слушала радио,
Молча переживала.
Были у Павловны дети,
Потом у детей — дети.
Чьи бы ни были дети,
Надо обуть и одеть их.
Как это получилось,
Что ты одна очутилась?
Павловна тихо вздыхает,
Медленно отвечает:
— Старший сынок под Берлином,
Не отлучишься — военный.
Младший в совхозе целинном,
Пахарь обыкновенный.
Дочки — они за мужьями,

Каждая знает свой терем.
Я уж не знаю, нужна ли,
Старая дура, теперь им?!
Я — догоревшая свечка,
Мне уже не распрямиться.
Жизнь моя, как головешка
После пожара, дымится!..
Павловна! Я напишу им
Сейчас же о встрече нашей.
Павловна! Я попрошу их,
Чтоб относились иначе.
Скажу я им: вот что, милые,
Плохо вы мать бережете!
Она отдала вам силы,
А вы ей что отдаете?
1962

Дарья

Девочку назвали Дарья.
Дедушка просил об этом,
Бабушка того хотела.
Молодая мать сияла:
— Дайте Дашеньку скорее! —
Молодой отец сердился,
Целый день ходил не в духе:
— Дарья? Что это такое?
Дарья! Что это за имя! —
Теща зятя устыжала:
— Полно, чем ты недоволен?
Дарья — это дар природы,
Это лучше, чем Светлана,
Проще, тверже и сурьезней.
Вырастим девчонку нашу,
Выдадим за космонавта,
Унесет он имя Дарья
В межпланетное пространство.
— Разве только что в пространство! —
Потихоньку зять сдавался,
Сам улыбку в фикус прятал,
Потому что тесть заметил,
Что у Даши нос папаши!
1962

Не реквием

Ревут винты аэродромов.
Зол ветерок. Мороз жесток.
И среди прочих летчик Громов
Ведет машину на восток.
Да, Громов. Но не тот, что славен
И на служебной высоте,
А тот, что под Смоленском ранен
И вылечен в Алма-Ате.
Война его не изломала
В окопах на передовой,
Хотя волною аммонала
О землю била головой.
Он был в бинтах и в гипсе белом,
Как неживое существо.
И смерть белогородским мелом
Весь месяц метила его.
Но выдержал орел-курянин,
Кость курская — она прочна.
В анкетах Громов пишет «ранен»,
Перечисляя ордена.
Но их не носит, слишком скромен,
Геройством хвастать не спешит.
Я им любуюсь: как он скроен,
Как склепан, как надежно сшит!
Он из кабины смотрит прямо,
Уверенный в самом себе.
И солнышко лучом вдоль шрама,
И светлый зайчик на губе.
О, сколько не пришло! Он знает.
Счет всем потерям не забыт.
Прочь реквиемы! Громов занят —
Посадку дали. Он рулит.
1962

* * *

Ю. Ларионову

Соловей распевал при мамонте,
Когда не было льдов у планеты.
Не обученный книгам и грамоте,
Дикарей выводил он в поэты.
Соловей распевал при Мамае,
Тешил смердов и голытьбу.
И напрасно его принимали
За разбойника на дубу!
Соловей распевал при Гитлере.
Мы тогда понимали, что он
Ободряет Россию: враги твои
Уберутся когда-нибудь вон!
Он от горя, что рыскают волки,
В диких зарослях плакал навсхлип.
Никогда его песни не молкли,
Никогда его голос не хрип.
И теперь! Вы прислушайтесь ночью —
Над собраньем ольховых тихонь
Бьет по песенному узорочью
И бежит соловьиный огонь.
Он погаснуть, я знаю, не может,
Он в России легенда легенд.
На лопатки его не положит
Никогда никакой конкурент!
1962

* * *

Я не думал печалиться,
Когда не давали печататься!
Я вставал, открывал сеновал,
Шел к реке с полотенцем мохнатым
И подсвистывал и подпевал
В тон питомцам пернатым.
Грабли брал, шел в луга,
Где колхозницы пели.
— Я теперь ваш слуга!
— Докажи нам на деле!
Ах, как сено шумело на вилах
У проворных девиц!
Сколько было там милых,
Удивительных лиц!
Ну, какие права мои
Были тогда?
Повторяли слова мои
Люди труда.
Почему повторяли,
Не знаю и сам.
Я слова говорил,
Я слова не писал.
Жил я устно,
Жил не печатно,
Жил не грустно,
Жил не печально.
Цвел мой стих на устах,
Шел по кругу вприсядку,
Жил в живых голосах
Под гармошку-трехрядку.
Ко мне за песнями шли
Деревенские Дуни.
Где-то ждал меня шрифт,
Я о нем и не думал.
Что мне сборник стихов,
Что мне критиков мненье,
Если девушки до петухов
Распевали мои сочиненья!
1962

Муравей

Без муравья вселенная пуста!
Я в этом убежден, товарищи.
Он смотрит на меня с куста
И шевелит усами понимающе.
Вся голова его — огромный глаз.
Он видит все, что мы, и даже более.
Я говорю: — Здорово, верхолаз! —
Он промолчал. Но мы друг друга поняли.
Я говорю: — Привет лесовику!
Не слишком ли ты много грузишь на спину!
А муравей молчит. Он на своем веку
И тяжелей поклажу таскивал.
Я говорю: — Прощай! — А он спешит
По дереву, бегущему на конус.
Поднимется к вершине и решит,
Что делать дальше. Бог ему на помощь!
И я пойду. И у меня дела.
Ты знаешь, муравей, мой друг хороший,
Природа и меня ведь создала,
Что б я всю жизнь спешил с веселой ношей.
1962

* * *

Революция у нас в крови,
Как железо в яблоке антоновском.
Ну-ка, подойди, останови,
Обожжешься враз об это солнышко.
Революция — закон, металл,
Спаянный с живой людской ладонью,
Для нее любое беззаконье
Гибельно, — и Ленин это знал.
Весь я, революция, с тобой,
Я матрос, а ты моя эскадра,
Ты мой пост, а я твой часовой,
Чтоб к тебе враги не лезли нагло.
Ты прекрасна! Я тебе не льщу,
Я в тебя влюблен, как лебедь в Леду.
Ты дала мне крылья — я лечу
С верою в твою-мою победу!
1963

* * *

Готовясь ночью к новоселью,
Сама сезонница-зима
Своей размашистой метелью
Воздвигла чудо-терема.
И чьи влиятельные визы
Ей разрешили в этот раз —
Великолепные карнизы,
Балконы, двери — первый класс?!
Белы поля, леса, дороги,
Все забрала зима в свой плен.
Как жалко, что медведь в берлоге
Не видит этих перемен.
А заяц… похитрее житель,
Хотя природой он не смел,
Но захватил себе обитель,
Какой сам Пришвин не имел!
1963

* * *

Старится лес. Он какой-то порожний.
Меньше и меньше поклонники чтут.
Птицы в нем селятся все осторожней,
Как-то грибы неохотно растут.
Было: гудела февральская вьюга,
Было: хлестали и град, и гроза.
Не подводили деревья друг друга,
Горю бесстрашно глядели в глаза.
Нынче не то. Даже слабый ветришко
Валит под корень бывалых бойцов.
Так что и лес, простоявши лет триста,
Тоже сдается в конце-то концов!
Все полегает, что некогда встало
И поднялось над родною землей.
Ель на рассвете сегодня упала,
Прямо в болотину головой.
На землю хвойные лапы сложила
И простонала чуть слышно: — Народ!
Вот и конец! Я свое отслужила,
Лес молодой, выходи наперед!
1963

Дура

Звучит во мне слово — дура!
Тихое слово — дура,
Ласковое слово — дура,
Нежное слово — дура.
«Дура, оденься теплее!»
«Дура, не дуйся весь вечер!»
Дура — совсем не обидно.
Дурак — это дело другое!
Дурак — это очень обидно,
Не только обидно — опасно.
А дура почти как Сольвейг,
А дура почти как Моцарт.
Дура необходима:
Для злости, для божьего гнева,
Для ужаса и контраста.
Дура — это прекрасно!
1963

* * *

Кто ты, девушка раскосая?
Иль бурятка? Иль якутка?
Волосы — чернее кокса,
А лицо — белее первопутка.
Ну, заговори со мной!
Не гляди, что я не очень молод.
Я в душе — мальчишка озорной,
Хоть штыками времени исколот.
Я люблю людей. А ты — средь них,
Хоть еще живешь в семье у матери.
Хочешь, буду твой жених,
Рыцарь справедливый и внимательный?
Хочешь, буду дедушкой твоим,
Расскажу тебе забаву-сказочку?
В очереди вместе постоим,
Я тебе куплю баранок вязочку?
Хочешь, светлым ангелом взлечу
И зажгу на темном небе зарево,
К твоему упругому плечу
Крылышком притронусь осязаемо?
Хочешь, стану льдом средь бела дня
Возле Вереи иль возле Рузы?
Надевай коньки и режь меня,
Я стерплю во имя нашей дружбы!
Но в твоих глазах черным-черно,
Тут не жди помилованья частного.
Все, чего хочу, — исключено.
До свиданья, девушка! Будь счастлива!
1963

* * *

Зима, как белая сирень,
Заполнила все селенье.
И снег по запаху сильней
И оглушительней сирени.
Он пахнет свежею мездрой
И свежевыпеченным хлебом.
Как хорошо его
Ноздрей
Попробовать под зимним небом.
Снег будто голубь на плече,
Он пахнет то полынью горькой,
То отдает арбузной коркой,—
В нем жизни больше, чем в луче.
Зима, как мельник, вся в муке,
Она как белая палата,
В ее старинном сундуке
Полно и серебра и злата.
1963

* * *

И распален, и увлечен,
На старом вологодском рынке
Хожу, пытаю, что почем,
Пью молоко из теплой крынки.
Какая галерея лиц,
Какое пестрое собранье!
Как месяцы, из-за ресниц
Глядят глаза моих сограждан.
О Рафаэль! Иди сюда,
Есть образец красы и неги,
Не хуже твоего — да, да,
Пиши мадонну на телеге.
Она здорова, молода,
Подходит полнота, как тесто.
Ее косметика — вода,
Умылась — и краса на месте.
В телеге свежий клеверок,
Что ночью скошен на лужайке,
И окающий говорок,
И сильное лицо хозяйки.
Колеса все по ось в грязи,
Был путь — то в колею, то в лужу.
Хозяйка шутит: — На, грызи! —
И яблоко кидает мужу.
А муж татарин. Он давно
Освоился в чужой деревне.
Любовь заставила его
Причаливать к своей царевне.
Две силы, два тепла, две ржи,
Две молодых, две буйных крови.
А у хозяйки, как ножи,
Прямые, режущие брови.
От этой силищи земной
По высочайшему веленью,
Как белые грибы, стеной
Пойдут Иваны и Елены.
Россия! Твой румянец ал,
Он бьет нерасторжимым кругом,
И твой интернационал
Проверен и серпом и плугом!
1963

Казачка

Черные косы у Черного моря,
Черные брови у синей волны.
Что-то в характере очень прямое,
Руки, как вёшенский ветер, вольны.
Ты не для томных вздыханий и грусти,
Вся ты как грива коня-дончака.
Труса к себе никогда не подпустишь,
Если полюбишь, то смельчака.
Очи, как темный, немереный омут,
Всей глубиной о любви говорят.
Весла от рук твоих весело стонут,
Губы от губ твоих знойно горят.
Не принимаешь ты мелкой подачки:
Ужин, кино иль прогулка в такси.
Ты говоришь мне, что любят казачки
Напропалую, хоть солнце гаси!
Квелые, хворые все на курорте,
Каждый какое-то снадобье пьет.
Только в твоей бесшабашной аорте
Радость и сила степная поет.
1963

Отказ

Не тобой дорожка торена,
Я сама хожу по ней.
Меня в поле кличут — Зорина,
По фамилии моей.
Ты сказал, что много гордости,
Значит, так тому бывать.
Я еще на самом возрасте,
Далеко меня видать.
Я как звездочка над хатою,
Чуть темно — она зажглась.
Сто сватов меня посватают —
Так и знай, что всем отказ.
И тебе, с твоей сноровкою
Девкам головы кружить.
Рано быть мне со свекровкою,
Хорошо у мамы жить.
У отца родного весело, —
Любит, учит, бережет.
Не пойду я замуж — нечего
Караулить у ворот.
Коль свернуть — свернуть без промаха
Мне с девичьей колеи.
Вся свобода, вся черемуха,
Вся весна — еще мои!
1963

Речка Якоть

Я не буду плакать, речка Якоть,
Если даже рыбы не поймаю.
Я нарву тогда душистых ягод,
Я тогда калины наломаю.
Не всегда должна ловиться рыба,
Иначе она переведется.
Детям-то чего ловить придется?
Скажут ли они тогда спасибо?
Речка Якоть, странница лесная,
Над тобой рябины, хмель, ольшаник,
Ты, безлюдной чащей протекая,
Никому на свете не мешаешь.
Вновь заброшу леску хорошо я,
Может, окунь схватит прямо с ходу.
А не схватит — горе небольшое,
Полюбуюсь с берега на воду,
На лесное тихое теченье,
На еловый лес чернобородый,
Для меня и то полно значенья,
Что сижу я здесь сам-друг с природой.
1963

Луга

Валерьяны стоят, как царевны.
Лето на зиму мечет стога.
Да пребудут благословенны
Всероссийские наши луга!
С замечательным травостоем,
С кашкой розовой, с клеверком,
С землянично-медовым настоем
И спасительным ветерком.
Разгуделось пчелиное вече,
В бубны бьют, как шаманы, шмели.
На твои загорелые плечи
Прыгнул смелый кузнечик с земли.
Не пугайся! Он друг. Он не тронет.
И не вздумай его убивать!
Как стрекнет он с плеча в белый донник —
И скорее на скрипке играть.
Да на полное вдохновенье,
Без оглядок, на весь напор.
И заслушалось на мгновенье
Хлопотливое общество пчел.
1963

Гимн дождю

Дождь напоил дубравы досыта,
Прошелся по долине луговой.
Трава какая! А какие росы-то!
Чуть ветку тронул — стал, как водяной!
Земля набухла. Дышит в черноземе
Бессмертная душа родных полей.
Пируют корни, как в богатом доме,
И кружат буйны головы стеблей.
Прислушайтесь! Звучит земля от встречи
Небесной влаги и земных травин.
И хочется весь мир поднять на плечи
И понести в распахнутость равнин!
1963

Чертополох

И ты цветешь, чертополох!
И хочешь, чтобы были внуки.
Как страшен ты, и как ты плох,
Как безобразно колешь руки!
Не дам, не дам тебе расти
И засорять родную межу,
Я буду груб с тобой, прости,
Косой под самый корень срежу.
И высушу и разотру,
Я это знаю и умею,
И едкий прах твой на ветру
Без сожаления развею.
Где рос ты, посажу горох,
Стручков зеленых будет много,
Сгинь, сгинь с земли, чертополох,
И без тебя злодеев много!
1963

* * *

Стоят в оврагах, как царевны,
Черемухи всея Руси.
А под Москвой, в моей деревне
Они особенной красы.
Они не ломаны, не гнуты
И не были ни в чьих руках.
Они, как девушки, обуты
И на высоких каблуках.
В изящных, нежных крепдешинах,
С несмелым оголеньем плеч,
Стоят черемухи в лощинах
И ждут счастливых майских встреч.
1963

Апрель

Андрею Вознесенскому

У апреля лицо в облаках.
С полустанка лесного Раздоры
Вижу я, как он держит в руках
Обнаженные косогоры.
Припадает к земле синевой,
Как в палате сестра к изголовью,
Лечит первой своею травой,
Как единственно первой любовью.
Он коровам играет в свирель.
Там, где дачная даль и платформа.
И животные сразу смирней
И добрей от подножного корма.
Ах, апрель! Колоброд, баламут,
Закадычный приятель с громами.
Ты, как в сказке, за десять минут
Можешь землю покрыть теремами.
Где ты бродишь, Андрей, мой апрель
И мои первомайские вести?
Я твою голубую свирель
Отличу в самом сложном оркестре.
Мы два неслуха! Два сорванца,
Две пронзительных песни планеты.
И останемся мы до конца
Малой малостью — только поэты!
1963

* * *

Я однажды умру, не запомнив, какого числа,
К некрологу друзей отнесясь безразлично.
Капнет тихая капля с большого весла,
Это значит, что Волга печалится лично.
Дрогнет ветка. И дерево все до верхов
Будет зябнуть, узнав о развязке печальной,
Это значит, что я для российских лесов
Был не просто какой-то прохожий случайный.
Заволнуется в поле по-девичьи рожь,
И колосья уронит, и тихо заплачет.
Это значит, что в мире я сеял не ложь
И никто мое слово в застенок не спрячет.
Смерть меня заберет не всего целиком, —
Что-то людям оставит, и даже немало.
…А пока я тихонько пойду босиком,
Чтобы загодя тело к земле привыкало!
1963

* * *

Порою поэзия ценит молчание
И мудрое мужество тихих минут.
Она никому не прощает мельчания.
Она — высота. А высоты берут.
А ты иногда, рифмоплет безголовый,
Поэзию спутав с поденным трудом,
В пустой колокольчик заблудшей коровы
Звонишь и звонишь, ну а толку-то в том!
1963

* * *

Шерсть у мамонта светло-рыжая,
Шерсть у мамонта можно прясть.
Только мамонты вот не выжили,
Не спасла их нахальная масть.
Лед на мамонта навалился,
И однажды пришла беда.
Как же ты, таракан, сохранился
За холодною пазухой льда?!
1963

* * *

Революция на крови
И на порохе зарождалась!
Эта роща ружьем насаждалась,
Силой, вздохом пробитой брони.
Потому цвет знамен ваших ал,
Что знамена кроплены борьбою,
Потому и народ подымал
Так уверенно их над собою.
Нет! Не вылинять красной краске,
Не погаснуть от вражьих клевет,
Потому что у нашей власти
Есть всесильное слово —
            Совет!
Вновь история создается,
Вся в ожогах и вся в дыму.
Все проходит — народ остается,
Все, что есть на земле — все ему!
1963

Рассвет в лесу

Лесная держава стоит, не шелохнется.
Могучие сосны без просыпу спят.
Рассвет пробирается, словно молочница,
Надев свой неношеный, чистый халат.
Под нижними ветвями елки темно еще,
Ночь прячется в этот зеленый амбар.
На ноте высокой, пронзительной, ноющей
Работает зверь под названьем комар.
Стоят сыроежки лиловые, синие,
Налитые теплою летней водой.
Трава так и просит: «Скорее коси меня,
Бери меня в силе моей молодой!»
Белеет березок палата больничная,
Ложись в этот госпиталь — будешь здоров.
Лекарство пропишут тебе земляничное,
Оно не в аптеке — у самых стволов.
Бушует, как пламень, иван-иванчаистый,
Зелеными веслами листьев гребя.
— Здорово! — кричит мне. — Кого здесь
            встречаешь ты?
— Ванюша! Братишка мой милый, тебя!
Идут таволожники белоголовые,
Торжественна поступь, осанка горда.
Присяду на пень и открою столовую
С несложным меню — черный хлеб и вода.
О родина! Слезы под горло подкатывают,
Как сердце, до боли сжимается стих.
В твои материнские очи заглядывают
Влюбленные очи поэтов твоих!
1963

* * *

Крутые перекаты ржи,
Многострадальной, многострадной.
И ветерок летит с межи
Такой приятный и прохладный.
Кормилица моя! Я здесь,
С достоинством своим и честью.
Смотри сюда — изранен весь,
А губы складывают песню.
В беде, в кручине, в горе петь —
Вот высшее самообладанье.
И можно ль сердцу утерпеть
В такое важное свиданье?!
Волнуйся, наливайся, зрей,
Родная рожь, — ты наша совесть.
Твои волненья — для людей,
А люди что-нибудь да стоят!
1963

Весенние костры

Весенние, предмайские костры!
Когда листва едва-едва в намеке,
Когда огонь, как древние пророки,
Подъемлет к небу тонкие персты.
Все забирает он: бумагу, ветошь,
Опилки, мусор, старую парчу, —
Ежеминутно заявляя: — Нет уж,
Коль вы меня зажгли — я жить хочу!
Как ненасытен огненный обжора!
Чего в него ни кинешь, все горит.
— А ну, несите доску от забора! —
Он молодому парню говорит.
— Давай ботву!
Несите кочерыжек!
Кладите сучьев, веток, даже дров! —
Как я люблю
Собранье этих рыжих,
Весенних и веснушчатых костров!
Они горят в полях, на огородах,
Издалека волнуя и маня,
И слышится в их огненных колодах
Пчелиное гудение огня.
Одолевая версты и гектары,
По старым травам и сухой стерне
Идут костры. Они, как санитары,
Дают дорогу жизни и весне.
1963

Я видел Россию

Я видел Россию.
Она поднималась
Туманом над речкой
И светлой росой.
Шла женщина русская
И улыбалась,
За женщиной следовал
Мальчик босой.
И дрогнуло сердце:
— Уж это не я ли?
Аукни то время
И голос подай.
Мы с матерью
Точно вот так же стояли
И сыпали соль
На ржаной каравай.
Я видел Россию.
Бил молот тяжелый,
Послушно ему
Поддавалась деталь,
А рядом кузнец
Уралмаша веселый,
Играя, шутя,
Поворачивал сталь.
Я видел Россию.
Вода на турбины
Бросалась и пела
В тугих лопастях,
И древние, волжские
Наши глубины
Светили во тьму
Всей душой нараспах.
Я слышал Россию.
В некошеном жите
Всю ночь говорил
Коростель о любви.
А сам-то я что,
Не Россия, скажите?
И сам я — Россия!
И предки мои.
Особенно тот,
Под замшелой плитою,
Который Москве
Топором присягал,
Который когда-то
С Иван Калитою
Москву белокаменную
Воздвигал.
Россия!
Рябины мои огневые,
За вас, если надо,
Сгорю на костре.
Во мне и равнины
Твои полевые,
И Ленин,
И Красная площадь
В Москве.
1963

* * *

Я дам твое имя моей балалайке!
Играю — а кажется, ты говоришь.
И голосом доброй, хорошей хозяйки
Мне ласково петь о России велишь.
А я ее знаю! За каждою строчкой,
За каждым моим искрометным стихом
Я вижу то клюкву в болоте на кочке,
То месяц, который на крыше верхом.
То Вологда вспомнится мне, то Воронеж,
То лес богатырский, то степь Кулунда.
То хлеб, за который с ломами боролись,
То лагерный суп-кипяток — баланда.
Я песнями все залечу и занежу,
Я раны зажму, чтобы кровь не текла.
Чего мне! Я хлеб человеческий режу,
И руки оттаивают у тепла.
Душа моя! Колокол сельский во храме.
Ударю по струнам — и радость звенит.
Я чувствую, как над моими вихрами
Отзывчивый ангел-хранитель парит!
За жизненным новым моим поворотом
Сады зацветают в январских снегах.
И свадьбы, и свадьбы, и стон по болотам,
И я, как царевич, иду в сапогах!
1964

Голуби обленились

Голуби обленились,
Очень испортились просто.
Вся их надежда на милость,
На пенсионное просо.
Ходят они, как монахи,
Еле ступая ногами,
Их не преследуют страхи:
Как там в деревне с дождями?
Что попрошайкам за дело
До целины и пшеницы.
За душу их не заденет,
Если посохнут криницы.
Что им до войн и диверсий
И до любых изотопов.
Голуби — иждивенцы,
Приспособленцы потопа.
Может быть, это кощунство —
Так проповедовать с пылом
Явно недоброе чувство
К лодырям сизокрылым.
1964 г.

* * *

Птицы отпели. Отцвел таволожник.
Кружатся листья возерцах копыт.
Где пробивался кипрей сквозь валёжник,
Ветер в седой паутине сквозит.
Нет ни ауканья, ни кукованья,
Ни бормотанья лесных родников.
Где же ты, майское ликованье
С тетеревиною дрожью токов?
Грустно, пустынно и одиноко.
В лес ни кукушка, никто не зовет.
Ягода волчья, как Верлиока,
Глазом единственным лес стережет.
Лезут на пни с любопытством опята.
Братец на братца куда как похож!
Ах, до чего же глупы вы, ребята,
Лезете сами, дурные, под нож!
Что с вами делать? Извольте в лукошко,
Будете знать, как на пни вылезать!..
Осень открыла лесное окошко,
Будет теперь она зимушку ждать.
1964

Встреча с Шолоховым

Встретились.
Шутка ли — Шолохов!
Наша живая реликвия.
Очи его как сполохи,
Как правдолюбцы великие.
Обнял меня, как брата.
— О, ты похож на Булата.
Пошевелил бровями:
— Ты ничего — Булавин!
Наш Златоуст седоватый
Несколько угловатый.
Из-под казачьего уса
Юмор летит чисто русский.
Шолохов очень прозорлив,
Чуток необычайно.
Взгляд то нальется грозою,
То материнской печалью.
Сердце его не устало
Шляхом идти каменистым.
Он говорил даже Сталину,
Как коммунист коммунисту.
Он не боялся казни,
Он не дрожал: что мне будет?
Там, где родился Разин,
Робости люди не любят.
Муза его по-солдатски
Насмерть в окопах стояла.
Радуйся, смейся и здравствуй,
Ясная наша Поляна!
1964

Талисман

Когда на войне получил я ранение,
Сестре госпитальной сказал, улыбаясь:
— Возьми мое сердце на сохранение,
А вовсе убьют — так на вечную память.
Сестра посмотрела серьезно, внимательно,
Обшарила шрам, зажитой и зашитый:
— Уж лучше мое забери обязательно,
Оно тебе будет надежной защитой!
И я согласился. И тут же, не мешкая,
Взял сердце: — Спасибо, сестрица, огромное! —
И снова в окопы. Но пуля немецкая
Меня с той минуты ни разу не тронула.
Все небо пылало огнями салютными,
Победу и радость весна принесла нам.
Я правду сестре говорил абсолютную,
Когда ее сердце назвал талисманом.
1964

* * *

Манит меня в мальчишник,
К молодости и маю,
Я до сих пор зачинщик,
Я до сих пор атаманю.
Жизнь моя! Дон мой нетихий,
Море мое штормящее,
Дни мои, как вы летите,
Бьете в утес вверх тормашками.
Манит меня девишник,
Словно я молод и холост,
В доме, где синий налишник,
Слышится девичий голос.
Там я возьму балалаечку,
Струны, как надо, настрою,
Сяду тихонько на лавочку,
Девушкам душу открою.
Озеро образую,
Лебедя выпущу белого,
Небо покрою лазурью,
Какой никогда еще не было.
1964

Цимлянское море

Море Цимлянское необозримо!
Самый сухумский и сочинский вид.
Что его так рассердило, озлило,
Если оно третьи сутки штормит?
Прячутся в бухты рыбачьи посуды,
Чайки встревожены близкой бедой.
— Море, зачем ты теряешь рассудок?
— Это не я, а донской Посейдон!
Он молодой у нас, буйный по нраву,
Он и пастух, в рыбак, и пловец,
Гонит свою голубую ораву,
Стадо своих тонкорунных овец.
Ну, ничего, успокоится скоро,
После разгула он любит поспать.
Хватит ему и морского простора
И глубины, чтоб однажды устать.
Вот и умаялся! Тише и тише.
На море чайки спокойно сидят.
С неба, как кошки с соломенной крыши,
Первоначальные звезды глядят.
Песня в Цимлянске звучит над садами —
Старый, знакомый, знакомый мотив.
Месяц бодает своими рогами
Невозмутимый Цимлянский залив.
1964

* * *

Музыка, как небо, над землей.
Все в ней есть: восход, закат, сиянье
И нерасторжимое слиянье
Млечного Пути над головой.
Я, как в небо, в музыку лечу.
Мой корабль — восторженность и трепет.
Музыка меня, как скульптор, лепит,
Я в блаженстве слиться с ней хочу.
Безразлично — скрипка иль орган,
Балалайка, арфа или домра,
Только бы она, моя мадонна,
Музыка — и только б не уран!
1964

Художник

Алексею Козлову

Художник один на один с холстом,
Еще не касается краской и кистью,
Но как ему хочется правдой и честью
Сказать и поведать о самом простом.
О белой ромашке, о девушке в синем,
О зное, натянутом как тетива,
Оливне, который стучит по осинам,
И падают листья, рождая слова.
О, первый аккорд голубого с зеленым,
Братанье белил и несхожих цветов!
Из тюбика огненный лезет змееныш,
Удар по холсту — и татарник готов!
Смотрите: он алый, зовущий, горящий,
Как будто из космоса к нам прилетел.
Наверно, поэтому полдень палящий
С согласья цветка на тычинке присел.
Художник работает, лепит и мажет,
Решительным жестом меняет тона.
Настолько он связав с землей, что расскажет,
Насколько мила в прекрасна она!
1964

* * *

Серая сова,
Барышня залесная,
Целый день спала
Среди бора местного.
Заходило солнышко.
Просыпалась совушка,
Крылышки погладила,
Стала слушать радио.
Сделала сова
Гимнастику вечернюю.
— Этим я жива!
Это мне лечение!
Тихо полетела
По лесу кружить,
Словно не хотела
Никого будить.
Ночное путешествие
Где пни, коряги, рвы, —
Большое утешение
Для серой совы.
Там, где глушь лесная,
Признавалась совушка:
— Птица я ночная,
Мне не надо солнышка!
— Я сова, сова, сова! —
Птица говорила,
А другие все слова
На лету забыла!
1964

* * *

Все кукует, все ликует,
Все цветет и все поет
Для того, кто рано утром
Вместе с солнышком встает.
Вот, к примеру, плотник сельский,
Сел на угол: тяп да тяп! —
Как щепа, взлетает сердце,
И в душе другой масштаб.
А пастух?
Берут завидки!
Посмотрите на него:
Как затрубит у калитки,
Всполошится все село.
А рыбак?
Он притаился
И следит за поплавком,
Вся мечта, чтоб соблазнился
Крупный окунь червяком.
А грибник?
Он, как алхимик,
Что-то ищет у дубов,
От росы по пояс вымок,
Не беда — набрал грибов.
А засоня?
Этот дома
Спал всю ночь и встал в обед,
От его хандры и стона
Никому покоя нет!
1964

* * *

Руки при разлуке
Места не найдут,
Пуговицу крутят,
Занавеску мнут.
Очи при разлуке
Тихо смотрят вниз,
Словно умоляют:
— Милый мой, вернись!
Сердце при разлуке
Бьет волною в грудь.
Об одном лишь просит:
— Милый, не забудь!
Губы при разлуке
Очень солоны,
Я вернусь к ним снова
С дальней стороны!
1964

* * *

Вышла я на берег —
Рябь на реке,
Туча нахмурилась,
Гром вдалеке.
Ветер весенний
Волнует траву.
Знаешь ли, милый мой,
Чем я живу?
Все мои радости —
Ты, дорогой,
Все мои горести —
Ты не со мной.
Нынче особенный,
Ветреный май.
Милый, не мучай,
Надежду подай!
Туча весенняя
Дождик несет,
Девичье сердце
Надеждой живет.
1964

* * *

Целый берег для двоих!
Для подружек — Вали, Тани.
Ходит месяц, как жених,
Дарит девушек цветами.
Месяц тихо шепчет: — Тань!
Подойди ко мне поближе!
Таня сердится: — Отстань!
Черт веснушчатый и рыжий.
Мне экзамены сдавать,
У меня урок словесный,
Все тебе бы баловать,
Ах ты, недоросль небесный!
Он к подруге лезет: — Валь!
Ну, иди ко мне, родная!
— Говорят, не приставай,
Я сегодня выходная!
1964

* * *

Наша речка небольшая —
По колено воробью.
Я и сам порой не знаю,
Почему ее люблю?
Потому ль, что по оврагу
Сто черемух, как метель?
Потому ль, что над водою
Кольца вьет зеленый хмель?
Берега в цветах и травах,
Клевер пятками примят.
Днем на кладинках и лавах
Бабы ведрами гремят.
Наша речка — наша гордость,
Называют речку — Гордыль,
Только речка не горда,
Очень мягкая вода.
Чай из нашей речки — чудо!
По три раза пьем на дню.
Первый самовар — мы сами,
А второй — зовом родню.
Вся в кустах, в зеленой сбруе,
Только звон да погремки
Да серебряные струи
По камням вперегонки.
Нет! Ее не зауздаешь
Самым крепким удилом —
Мы ее и в синем море
Опознаем всем селом!
1964

* * *

Весна зовет меня в поля,
Под небом день весенний встретить.
Земля мне шепчет: — Я твоя!
Чем на любовь ее ответить?
Мой дед всю жизнь пахал сохой,
Невзгоды взваливал на плечи.
Я, внук его, пашу строкой,
Земле от этого не легче.
Что ей перо? Ей нужен плуг,
Ей нужен скот, навоз ядреный,
Ей нужен верный, нежный друг,
Хозяин, жизнью умудренный.
Шагают по полю столбы,
И провода о чем-то плачут,
И директивные бобы
Своей ненужности не прячут.
Лежит земля, как сирота,
В своем смущенье невеселом,
Поскольку стали города
Специалистами по селам!
Куда ни глянь, грустят поля
В тоске бесплодно обнаженной,
Земля мне шепчет: — Я твоя!
Бери меня скорее в жены!
1964

* * *

Русь — распаханная равнина.
Друг ей — плуг, неприятель — меч.
Терпелива она и ранима,
Потому ее надо беречь.
Ни французы ее не сломили,
Не замучила татарва.
Есть ли что-нибудь лучшее в мире,
Чем зеленая эта трава?!
Чем парная и ноздреватая,
Плугом тронутая земля?
Кровью политая, невиноватая,
Наша русская, кровно своя?
За Рузаевкой — поле, поле,
Нежный, нежный весенний луг.
Бросить к чертовой матери, что ли,
Все стихи, чтобы взяться за плуг!
1964

Домбра Джамбула

Она в углу стояла,
В краю степей и гор.
Стояла и молчала,
И это был укор.
Я взял домбру Джамбула
И заиграл на ней,
И на меня подуло
Просторами степей.
Свободно, нежно пела
В моих руках домбра.
Двухструнная хотела
Мне пожелать добра.
Со мной сидели внуки
Великого певца.
И брал я курс науки,
Как волновать сердца.
Спасибо вам, акыны,
За песни, за привет,
За то, что и поныне
Любой из вас — поэт!
Звучит домбра Джамбула
В душе моей с тех пор,
Как к ней я прикоснулся
В краю степей и гор.
1964

* * *

Заря января заняла янтаря
И алости тетеревиной.
Я вижу сугроб под окном у меня,
Нетронутый, чистый, невинный.
Не смейте ходить и топтать сапогом,
Не трогайте мой заповедник.
Подолгу мы думаем с ним об одном,
И снег — это мой собеседник.
1964

Снегирь

Я люблю снегиря за нагрудные знаки,
За снежок и за иней на птичьей брови.
У меня впечатление: он из атаки,
Снегириная грудь по-солдатски в крови.
Пни лесные все прячутся в белые каски,
Грозовые мерещатся им времена.
Но летает снегирь безо всякой опаски
И старательно ищет в снегу семена.
Я люблю снегиря за подобье пожара,
За его откровенную красную грудь.
Мать-Россия моя, снеговая держава,
Ты смотри снегиря своего не забудь!
1964

* * *

Счастье! Гнездо мое аистово,
Где мне тебя завить?
Может, поехать в Калистово,
Домик под елью срубить?!
Изгородью опоясаться,
Яблонями обрасти,
С легкою радостью на сердце
Воду на грядки нести?
Счастье! Мой поезд в Подсолнечную,
К озеру, к прорубям,
Где, как приятели стонущие,
Ветер и холод к губам.
Счастье! Мой спутник запущенный,
Многоступенчато ты!
Ты меня голосом Пушкина
Кличешь из темноты.
Ты меня взглядами девичьими —
Чтобы скорее сгорел, —
Ранишь своими царевичами
Черноресничных стрел!
Рань меня, счастье, и трогай,
Звени, душа-тетива,
Чтобы другой дорогой
Горе плелось, как вдова.
1964

Сом

Жил он в очень глубокой яме,
Под корягами, под соловьями,
Тихо-мирно усами, водил,
Сам собою руководил.
Там, где бабы стучат вальками,
Он охотился за мальками,
Там, где с хлебом стоит баржа,
Узнавали его сторожа.
Берегли они внуков и внучек:
— Не протягивать с берега ручек,
Будет очень большая беда,
Схватит сом — и прощай навсегда!
Но схватил он однажды спросонку
Небольшую мою блесёнку
И давай меня в яму тащить,
Только спиннинг с натуги трещит.
Я сцепился с ним, как с Поддубным,
Ох, и тяжко мне было и трудно,
Как хотел этим вечером он
Оборвать мой прекрасный нейлон.
Я не я! Я не Виктор! Не Боков!
Если сдамся над ямой глубокой,
Разразите меня грома,
Если я не достану сома!
Вот уже нас возле берега двое —
Я и сом, как бревно живое,
В воду хочет, а я не даю:
— Кто тебе говорил — поборю?!
Еле-еле в мешок его впятил,
Он по мне все хвостом колошматил,
Всю дорогу башкою мотал,
Воздух жабрами жадно хватал.
Бросил я его на соломку,
Отошел от него в сторонку,
Сом раскрыл свою страшную пасть
И признался: — Сильна твоя власть!
1964

* * *

Не называйте стариков стариками!
Это и так понятно.
Не умрете — состаритесь сами,
Будет и вам неприятно.
Называйте по имени,
Величайте по отчеству,
Вспоминая ближайшего предка.
Дорогие товарищи, вот чего
Забываем нередко.
Особенно бабушек берегите,
Им не спится до полночи.
Если можете — помогите,
Хотя и не просят о помощи.
Скажите старушке:
         — Варвара Власьевна,
А вы на пенсии помолодели. —
И засияет:
     — Спасибо на слове.
В самом деле? —
И прифасонится,
И приосанится,
И говорить станет ласково-ласково,
И телевизор смотреть останется,
И отхлебнет чайку краснодарского.
Все становимся стариками.
Все уходим в конце концов.
Не стареют одни баррикады,
Баррикады октябрьских бойцов!
1964

* * *

Я испытывал гоненья,
Безутешно горевал.
Но и в горькие мгновенья
Кто-то душу согревал.
Кто-то руку клал на плечи,
Кто-то мне шептал, как дождь:
— Успокойся, человече,
Ты до счастья доживешь!
Зла на свете очень много,
Злых людей невпроворот,
Но другая есть дорога,
И по ней добро идет.
И на дудочке играет,
Не пугаясь вражьих стрел.
Добрых сердцем собирает.
Для чего? Для добрых дел.
1964

Рузаевка

Майор во френчике защитном
Стоит и курит у окна.
Все шрамы у него зашиты,
В нем, как в кургане, спит война.
Рузаевка.
— Пивка хотите? —
Мы сходим с ним и пиво пьем.
Болтаем о семейном быте,
Судачим каждый о своем.
Все незначительное — в сторону!
Мы два мужчины, две судьбы.
Кукушка нам считала поровну,
Мы оба — с опытом борьбы.
— А вы в каких краях сражались? —
Он пиво пил, в меня глядел.
Оцепенело губы сжались:
— Я не сражался — я сидел.
И воцарился час печали.
И солнце спрятало лучи.
И только радостно кричали
Пристанционные грачи.
1964

Объяснение с землей

Л. Безрукову

Земля моя исконная,
Подопытная Вильямса,
Ты мне жена законная,
Поссоримся — помиримся.
Медовыми гречихами
Ты всклень полна, как братина,
В тебя всего напихано —
И золота и платины.
В тебя всего наливано —
И сладости и горечи,
Равнинная, долинная,
Мы — близнецы и родичи.
Твои хребты Саянские,
Шагания рабочие,
Кипенья океанские —
Все видел я воочию.
Всего касался личными
Мозолями и венами,
И песнями и мыслями,
Словами сокровенными.
Ты мне была не барщина,
Не скука-посидельщина,
Родная быль-бывальщина,
Разудаль-корабельщина.
Не сирота и пасынок —
Я сын твой, нежно окающий,
Твой песенный подпасок,
Кнутом пастушьим хлопающий.
Твой космонавт словесный,
Летающий в действительность,
Твой молодой ровесник,
Твой пожилой воспитанник!
1964

Памятник

Памятник стоит в полыни
Возле самого села.
Разговор идет поныне,
Как в степи война была.
Серый камень обелиска,
Обернувшись в степь спиной,
Так и хочет поделиться,
Кто лежит в земле сырой.
Не забыла степь донская,
Как у Дона и Донца
Долго кровь лилась людская
В горький запах чабреца.
Как вставали танки дыбом
В огненную круговерть.
Как один у нас был выбор —
Иль победа, или смерть.
За оградою татарник
Гордо голову вознес.
Выдумщик войны тотальной,
Ты какой травой пророс?
Горькой, дикой, несъедобной,
Ядовитой, как змея.
Фюрер, твой визит недобрый
Проклинает мать-земля.
Ты к нам вел такие силы,
Что в степи померк рассвет.
Ты кричал: «Конец России!»
А конца России нет.
А Россия — все могучей,
Все уверенней шаги.
Этот сверхвоенный случай
Не поймут ее враги!
1964

Песня реки Волга

Я луга заливаю,
Я — Волга.
Я себя забываю
Надолго!
Это я целый день
За кормою.
Лесу камскому
Косточки мою.
В лопастях и турбинах
Мне тесно.
Не беда —
Я работаю честно!
— Стой! — кричит мне Саратов. —
Ни с места!
— Отвяжись!
Я тебе не невеста.
Я на Астрахань-город
Подамся,
Я Хвалынскому морю
Отдамся.
Мне не жаль
Голубую аорту
Бросить под ноги
Старому черту!
Каспий любит меня,
Это ясно.
Говорит мне всегда:
— Ты прекрасна!
Видел я персиянок,
Татарок, —
Всех забыл!
Ты мой лучший подарок.
Ты хорошая
Русская баба,
Хоть немного
На личико ряба.
Я луга заливаю,
Я — Волга.
Я счастливая
Очень надолго!
1964

Шаляпин

Когда я слушаю Шаляпина,
Восторг и радость с ним деля,
Я говорю: — О, как талантами
Богата русская земля!
И мало мне сказать, что нравится
Его неповторимый бас.
Мне через голос открывается
Черта существенная в нас.
Веселость, удаль, бесшабашность,
Большой распев больших широт
И одобрение: — Шагайте!
За горизонтом счастье ждет.
О, как Шаляпин всем нам дорог!
В нем нота каждая крепка.
Не он поет — поет пригорок,
Не он поет — поет река,
Поет народ, поет Россия,
Поют ручьи, поют овсы,
Поют-звенят дожди косые,
Поют шмелиные басы.
Светясь от солнечных накрапин,
Поет листва, а с ней и синь,
Поет земля, поет Шаляпин,
Он у земли любимый сын!
1965

Весенняя мелодия

Опять звенит в весеннем небе
Неумолкающая нить!
Любая птица — даже лебедь —
Спешит свое гнездо завить.
Воды весеннее верченье
С земных и зимних рубежей
Смывает все нравоученья
Всех лицемеров и ханжей.
Весна! Любовь пиры пирует
Под звон бокалов и речей,
Она по гнездам квартирует
И подымает крик грачей.
Она стоцветна и стозвонна,
Сторадостна и стозвучна.
Она во всем живом свободна —
От человека до ручья!
1965

Моя героиня

На горячей груди паровоза
Тихо тает снежок января.
Ты приехала из колхоза
В город мой, героиня моя.
Одеваешься не по-московски,
Ну да это совсем не беда.
Чуть глаза по-уральски раскосы,
Зубы — белые жемчуга.
Брови — две золотистых лисицы,
А вернее — вечерний закат.
Ненакрашенные ресницы
Лучше крашеных во сто крат.
— Как у вас там? —
Смеешься: — Порядок!
Зиму встретили, ждем весны,
Днем работаем, вечером на бок,
Спим и видим хорошие сны.
А чего нам? На ферме моторы,
Электричества хоть отбавляй.
Выйдешь в поле — такие просторы,
Что куда там придуманный рай!
От тебя, полевая Россия,
От улыбки льняной и ржавой
Веет молодостью, и силой,
И уверенностью озорной.
1965

Первый танк

Первый советский танк, который вошел в Прагу, освобождать ее от фашистов, поднят на пьедестале.

Первый танк, что ворвался в Прагу,
Нес в броне своей дружбу и правду,
Не карающим был он мечом —
Подпирающим, добрым плечом.
Утопал он в цветах пражанок.
Это было действительно так!
Люди в Праге спокойно рожают,
Потому что есть первый танк.
В гимнастерке солдатской, защитной,
Грудь не пряча стальную свою,
Он стыдится чуть-чуть — не взыщите,
Если я без работы стою!
Нам твоя безработица нравится,
Нам она, как застольная здравица,
Как признание в первой любви,
Как братание между людьми.
Стой, земляк, на своем пьедестале,
Знай, челябинский хлопец, о том,
Что уральские, крепкие стали
Мы теперь не войне отдаем…
Май орет за окошком грачами,
Он насиживает грачат.
По маршруту Москва — Градчаны
Самолеты спокойно летят.
1965 г.

* * *

Там где частый ельничек,
Рыжики, волнушки.
Хорошо сумерничать
У лесной избушки.
В туеске берестяном
Спелая брусница.
Тихо над деревьями
Пролетает птица.
Муравьи шевелятся
В куче лесповала,
Все еще не ленятся,
Все еще им мало!
По тропе таинственной
Возле двух рябинок
Ходит еж воинственный:
— Кто на поединок?
Звезды зажигаются
Над макушкой ели,
Скромно дожидаются,
Чтобы их воспели!
1965

* * *

Становлюсь я все проще и проще,
Все бесхитростней день ото дня.
Не поэтому ль иволга в роще
Останавливает меня?
— Далеко ли? — А вот за грибами.
Встал, пошел, прихватил кузовок.
Стал беседовать с лесом, с ручьями,
Ни словечка от них на замок.
Птица-иволга мило на дереве
Разговаривает кивком:
— А грибы твои в ивовом тереме,
Как жар-птица с Иван-дураком.
Я и сам, дорогая, Иванушка,
Простофилюшка-простота.
Все богатство мое — полянушка,
На которой растет красота.
Грузди белые, рыжики рыжие,
И лимонная прожелть опят.
А еще сыроежки бесстыжие,
Как накрашенные, стоят!
Кузовок наполняется дивом,
Даровщинкою, чудом лесным.
Пахнет хлебом печеным и дымом,
Пахнет печкою, домом родным.
1965

* * *

С. Новикову

Волнуется волна.
А по какой причине?
Ужли идет война
И там, в морской пучине?
Так где же мир, скажи,
И кто о нем хлопочет,
Когда вода ножи
На мирный берег точит?!
Когда волна, как рысь,
Когтями бьет мне в спину,
И я кричу ей: — Брысь!
Дай я рубашку скину.
Покоя нет нигде!
И так же, как поэтам,
Возможно ли воде
Быть исключеньем в этом?!
1965

* * *

Я шел к тебе и не боялся
Ни бурных рек, ни черных дней,
Не сгинул я, не затерялся,
Я верен был любви твоей.
Порой судьба в меня вонзала
Свой беспощадный острый нож,
А сердце жить не уставало,
Я знал и верил, что ты ждешь.
Кому вся жизнь — цветы и розы,
А мне — шипы, чертополох.
Кому покой, мне — только грозы
И испытания дорог.
Все в нашей жизни очень сложно,
Мне тяжело, а я пою,
И неспокойно и тревожно
Любить тебя не устаю!
1965

* * *

Соловей мне крикнул:
      — Вить!
Я хочу гнездо завить.
Я ответил:
     — Соловей,
Дело жизненное — вей!
Вей, вей, завивай
Да скорее занимай,
Рядом вор-воробей,
Он при наглости своей
Заберется в угол твой,
И объявит: — Угол мой!
Соловей гнездо стал вить,
И запел: — Чу-вить! Чу-вить!
Песенка строительная,
Очень удивительная!
1965

* * *

По земле туманом расстелюсь,
У ручья, у тоненького колышка.
Если ты узнаешь — рассмеюсь,
И признаюсь: — Это я, Викторушка!
Попроси природу, чтоб опять
Стал я человек со всеми свойствами,
Чтобы мог средь ночи засыпать,
А с утра встречаться с беспокойствами.
Стану я луной, спущусь с ольхи,
На ветвях ветлы начну покачиваться,
Ты мне почитай тогда стихи,
Я смогу опять сосредотачиваться.
Ты меня стихами превратишь,
Пересилив мертвое и лунное,
Не в туман, не в звезды, не в камыш,
А во что-то светлое, разумное.
Под напев ручьев и щебет рек,
И под звонкий счет капели кадочной
Стану я всего лишь человек,
Мне вполне и этого достаточно!
1965

* * *

Я иду, а кругом кукование,
Всплески, всполохи и вода.
Нет ни жалобы, ни упования,
Что прошли молодые года.
Что природе мое утихание
Или то, что уж кто-нибудь стар,
Если жизни цепное дыхание
Каждый миг объявляет: — На старт!
Сосны снова весенние свечечки
Собираются зажигать.
Я желаю им по-человечески
Красоты, высоты достигать.
Не учебник природа, не справочник —
Мать, кормящая всех молоком.
Не ругай меня, милая травушка,
Что тебя я топчу каблуком.
Нагибаю черемуху белую,
Говорю: — Дорогая, прости,
Ничего я с тобою не сделаю,
Как цвела, так и будешь цвести!
1965

* * *

Леса мои!
Сосны, березы, осины,
Считайте меня
Близким родичем, сыном.
Приеду в деревню —
Скорее в лесочек.
Сорву для начала
Зеленый листочек.
Аукну —
И лес мне тотчас
Отзовется.
— Здорово! — кричит
И по-свойски смеется.
Сажусь на пенек,
Ставлю ухо на по́слух,
Сижу среди леса,
Как мудрый апостол.
И каждая травка —
Родная сестричка,
Зовет меня в царство
Лесное постричься.
А в нем муравьи,
Как лесные монахи,
И каждый работает
В рыжей рубахе.
Леса мои!
Посвист ветровый и вольный,
Стою на опушке
У ног белоствольных.
Березки ветвями
Мне плечи ласкают.
И ноги корнями
К земле прирастают!
1965

* * *

Зимушка! Птица моя белоперая,
С полетом таежных, саянских саней!
Давай-ка с тобою по-честному, поровну
Считать и твоих и моих соболей.
Давай-ка с тобой горностаев поделим,
И зайцев, и рыжих лисиц, и куниц,
И наших любимых мехами оденем,
Чтоб роскошь и щедрость не знала границ.
Не думай, что я тунеядец с Арбата,
Что главный маяк для меня — «Метрополь»,
Всего я хлебнул в этой жизни когда-то,
Она, как ямщик, меня била повдоль.
Спина от ударов моя задубела,
Я падал, я плакал, я шел на метель.
Душа моя! Как же ты не огрубела,
Сумела сберечь и весну и капель?
Зима моя! Белая чудо-невеста,
Взмахни лебединою силой своей,
Назначь мне свиданье у зимнего леса
И дивною сказкой на душу повей!
1965

Сибирячка

Так глазницы твои пропилены,
Так срослись твои брови — тайга,
Что хохочут и охают филины
И шарахаются снега.
По твоим припорошенным пяткам
И по азимуту очей
Я пойду за тобой, азиатка,
В преисподню сибирских ночей.
Как мне нравится нос горбинкой,
Шубка беличья, девичий смех,
Мне одною свинцовой дробинкой
Угодить бы в твой беличий мех.
Ты спускаешься стежкою зимней
К покоренному Иртышу.
Так мне нужен твой порох бездымный,
Что догнал тебя и не дышу.
Пусть собаки сибирские лают,
Пусть хватают за икры на льду,
Пусть на каторгу посылают,
Все равно я тебя украду!
1965

Монолог победителя

Земля моя,
Милая Матерь!
Я больше не воин,
Я — пахарь,
Я — сеятель,
Я — ваятель,
Я весь для работы
Распахнут.
Я — плотник:
Щепа смоляная
Поет над моим топорищем,
Решительно
Вызов бросая
Окопам и пепелищам.
Я — зодчий.
Мой камень в растворе.
Я — каменщик,
Руки в известке.
С каким упоеньем
Я строю.
Я — труд.
Мне не будет износа.
Я — мир.
Покушаться не смейте,
Мой атом
Добру присягает.
С пастушьим рожком
Нарассвете
Он мирно
Лугами шагает.
Сквозь каски
Трава прорастает,
Проходит,
Как пуля сквозная,
Вражда меж народов — растает,
Навеки исчезнет,
Я знаю!
А кто я?
Простой пехотинец,
Окопный защитник
Планеты.
С войны
Я принес вам гостинец —
Луну,
   тишину
      и рассветы.
И веру.
А что мы без веры?
Случайное сборище клеток.
Мои
Воевавшие вены
Набухли
Трудом пятилеток.
Чиста бесконечная млечность.
Над нашей землей,
Над громами
Единая человечность,
Единое пониманье.
1965

* * *

Гомер не знал о пылесосе,
Он пыль руками выбивал,
Но в каждом жизненном вопросе
Не меньше нас он понимал.
Адам и тот имел понятья,
Умел сомненья разрешить,
Он думал, а какое платье
Для Евы к празднику пошить.
Ликующий дикарь с дубиной,
Уйдя с охоты, вдруг смирел,
И, пробираючись к любимой,
Бросал дубину, брал свирель.
У самых древних, самых диких
Не пусто было в черепах,
И было поровну великих
И в наших и в других веках.
Отсюда вывод — будь скромнее
И знай, что в древности седой
Все люди были не темнее,
Чем те, что пиво пьют в пивной!
1965

Слово в день своего рождения

Жизнь меня била,
Жизнь меня мяла, как лен.
Вы посмотрите, —
Вот синяки с двух сторон.
Ломаны ребра,
Плечи потерты,
Сердце в крови.
Черные хлебы
С подовыми корками —
Торты мои!
Мама!
Печаль моя,
Ты во земельке сырой.
Не беспокойся,
Твой сын не сопьется,
Он труженик,
Мастеровой.
Фартук на нем —
Не передник разносчицы вин,
Грубый, пеньковый,
Для кузницы
И для равнин.
Мама!
Я у тебя проходил
Деревенский лицей.
Вся твоя лекция:
— Все что угодно,
Но только не пей!
— Ох, эти пьяницы!
Видела их на веку!
Если захочется пить,
Ты, сынок, к роднику!
Свежесть, прохладу
В ладонях скорее пригубь,
Светлые радости,
Счастье
К тебе прибегут.
Песни проснутся,
Начнут луговой хоровод,
Кудри завьются,
Твоя балалайка пойдет!
Смельство, весельство,
Душевность, открытость —
Все будет с тобой.
Только не пей,
Не губи себя,
Милый ты мой!
Мама!
Законом мне стал твой совет.
Не забулдыга я,
Не завсегдатай шалманов —
Трезвый поэт!
Слово твое,
Как священное знамя,
Несу я вперед.
Мне его дал твой родник,
И оно не умрет!
Как половодье,
Бушует, бурлит вкруг меня бытие.
Музыка жизни,
Музыка слова —
Вот пьянство мое!
1965

* * *

Меня природа слухом не обидела,
Я это не боюсь теперь сказать.
Не потому ль Евгения Родыгина
Я заставляю музыку писать?!
Баяны всей России мне знакомы,
Они спешат ко мне из всех углов.
Как хлеба просят сельские райкомы,
Так музыканты просят: — Дай нам слов!
Берите!
Не мое богатство это.
Мне мать слова дала и мой народ.
В них и поля, в них и зима и лето,
В них сокол правды злую нечисть бьет.
Как музыку, я всюду чутко слышу
Всплеск рыбы, всполох птицы на гнезде,
И даже то, как ласточка за крышу
Заденет, чтоб напомнить о себе.
Не для того, чтоб музыку нарушить,
Осенний ветер прячется в трубе.
Из всех умений — есть уменье слушать,
Я за него признателен судьбе!
1965

* * *

Что поэту дается от бога?
Очень мало и очень много!
Сердце чувствующее, живое,
Не лукавое, не кривое,
Пламенеющее, горящее,
Словом, самое настоящее.
Он не барин, не соглядатай,
Он рабочий с рябым лицом,
Добровольно идет в солдаты
Бить неправду своим свинцом.
Пулемет его содрогается,
Сутки целые отдыха нет.
Только так ему полагается,
А иначе поэт — не поэт!
Что за это в награду дается,
Кроме ссадин и синяков?
Ничего! Но поэт остается,
Как живая легенда веков!
1965

Памяти Есенина

На Ваганьковском кладбище осень и охра,
Небо — серый свинец пополам с синевой.
Там лопаты стучат, но земля не оглохла —
Слышит, матушка, музыку жизни живой.
А живые идут на могилу Есенина,
Отдавая ему и восторг и печаль.
Он — Надежда. Он — Русь. Он — ее
                 Вознесение,
Потому и бессмертье ему по плечам.
Кто он?
Бог иль безбожник?
Разбойник иль ангел?
Чем он трогает сердце
В наш атомный век?
Что все лестницы славы,
Ранжиры и ранги
Перед званьем простым:
Он — душа-человек!
Все в нем было —
И буйство, и тишь, и смиренье.
Только Волга оценит такую гульбу!
Не поэтому ль каждое стихотворенье,
Как телок, признавалось:
— Я травы люблю!
И снега, и закаты, и рощи, и нивы
Тихо, нежно просили: — От нас говори! —
Не поэтому ль так охранял он ревниво
Слово русское наше, светившее светом зари.
Слава гению час незакатный пробила,
Он достоин ее, полевой соловей.
Дорога бесконечно нам эта могила,
Я стою на коленях и плачу над ней!
1965

* * *

От модности не требуйте народности,
Народность — это почва, это плуг.
И только по одной профнепригодности
Решаются ее освоить вдруг.
Народность не играет побрякушками
И чужероден ей любой эрзац.
В ней золотом сияет имя Пушкина,
Ее не так-то просто в руки взять.
Народность — это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна,
Народность — это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.
Народность циркачам не повинуется,
Она для них — бельмо, живой укор.
В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются, —
Что мода для таких высоких гор!
1965

* * *

Ревновать поэта невозможно,
Бесполезно это, как ни кинь.
Надо просто очень осторожно
Говорить: — Мой милый, чуть остынь!
Ну, пойми, что это не богиня,
Не Камея, даже не Кармен.
Погляди вокруг, идут другие,
Много лучше, краше — встань с колен!
Ревновать поэта просто глупо,
Это всю вселенную смешить,
Это все равно что из тулупа
Для невесты платье к свадьбе шить.
Все в поэте — людям. Только людям!
Он для них волшебная гора.
Мы ему по-ханжески не будем
За любовь давать выговора.
1965

* * *

Душа, как линия прямая,
Как стонущие провода,
Идет проспектом Первомая,
Поет о радостях труда.
Кладите на крутые плечи
Мешки, рогожки и кули,
Не уклонюсь я — честно встречу —
И не согнусь — я сын земли.
Я сын отца, который тоже
На деле, а не на словах,
Всем существом своим, всей кожей
Любил трудиться на полях.
Душа моя, как подорожник,
Пыльцой лиловою звенит.
Я сын земли. И, как художник,
Я не могу ей изменить!
1965

* * *

Я видел Русь у берегов Камчатки.
Мне не забыть, наверно, никогда:
Холодным взмывом скал земля кончалась,
А дальше шла соленая вода.
Я видел Русь в ее степном обличье:
Сурки свистели, зной валил волов,
На ковылях с эпическим величьем
Распластывались тени от орлов.
Я видел Русь лесную, боровую,
Где рыси, глухари-бородачи,
Где с ружьецом идут напропалую
Охотники, темней, чем кедрачи.
Я видел Русь в иконах у Рублева —
Глаза, как окна, свет их нестерпим,
Я узнавал черты лица родного,
Как матери родной, был предан им.
Ни на каких дорогах и дорожках
Я, сын Руси, забыть ее не мог!
Она в меня легла, как гриб в лукошко,
Как дерево в пазы и мягкий мох.
Она в меня легла всей нашей новью,
Всей дальностью дорог и дальних трасс
И той неиссякаемой любовью,
Которая дается только раз.
1965

Крапива

Наша русская крапива
Очень добрая крапива!
Обожжешься — ненадолго,
И простишь ее за это.
От тропической крапивы
Ноги сводит в лихорадке,
Кровь течет без останову,
А отсюда делай вывод:
— Человека ей не жалко!
Наша русская крапива
Обожжет и пожалеет,
Кости в бане пораспарит!
Вот бы в тропики такую,
Все бы людям было легче!
1965

* * *

Сердце катится, как горошина,
Через просеку, через гать.
Помогите мне, люди хорошие,
Все хорошее увидать.
Доведите до тихой деревеньки,
До седатого мудреца.
Вяжет он вдохновенные веники,
Мечет мудрые взгляды с крыльца.
— Здравствуй, дедушка! —
             Тихо поклонится,
Свесит бороду с темных перил.
— Где же притчи твои и пословицы?
— Вместе с бабкой в могилу зарыл.
И нахмурится и затучится,
И дымком задымит голова.
     — Побеседуем?
            — Не получится!
— Что так, дедушка?
          — Спят слова!
Дальше двинусь
То полем, то по лугу,
Где осока и белоус.
Ну, а самое главное — по людям,
Я от них красоты наберусь!
1965

Раздумья у Мавзолея

На ленинском мраморе снег отдыхает,
Он послан с далеких планет.
И кажется — снег потихоньку вздыхает,
Что Ленина нет.
Снежинки касаются мрамора нежно
И тихо грустят.
Но что тут поделаешь — смерть неизбежна,
А годы летят!
А время, как маятник, тихо шагает,
Ветрами эпохи сквозя.
И Красная площадь вполне понимает,
Иначе нельзя!
О будущее! Ты реально конкретно,
Как воздуха свежий глоток,
И все мы и смертны, и лично бессмертны,
И есть у нас общий итог.
Снежинки над мрамором кружат и вьются,
И песню неслышно поют,
И Ленину тихо в любви признаются,
На верность присягу дают!
1965

Свидание с Россией

Россия моя ближняя,
Россия моя дальняя,
Январская, белая, лыжная,
Назначь мне скорее свидание.
Я выйду! Над прутьями голыми,
Над зимними завихреньями
Я сердце, как яркое полымя,
Отдам тебе без промедления.
Ну как же иначе сыновнюю
Любовь передать? Мне неведомо!
И нежная и суровая,
Она мне завещана дедами.
Россия моя снежная,
Россия моя сугробная,
Ты — радость моя безбрежная,
Ты — горе мое огромное.
Ты красное, красное солнышко,
Ты родина мудрого Ленина.
Как крепко прижалась ты к ребрышкам
И как от меня неотъемлема.
1965

* * *

Выйду на поле, руки раскрылю,
А потом с косяком журавлей
Облечу я родную Россию
И подслушаю песни полей.
Я и сам-то их знаю немало,
И они не забыли меня.
Мне их ласково мать напевала
И крестьянская наша родня.
Полечу я над клеверным полем,
Буду хвастать в крылатом строю:
— Эй, журавушки! Чуете, что ли,
Люди песню запели мою.
На земле подпою им, счастливый,
Чтобы песня росла и росла,
Чтоб поэзия с плугом и нивой
Никогда не теряла родства!
1965

Обелиски

Уж сколько лет по-матерински
Скорбят седые обелиски,
А рядом в поле зреет рожь
И веселится молодежь.
Ну, кто ее за то осудит?
Кто кровь горячую остудит?
Пусть молодость поет и любит,
И пусть всегда, всегда так будет!
Где снайпер не давал промашки,
Смеются белые ромашки,
Где говорил всесильный тол,
Там дружное гуденье пчел.
Там я хожу и восклицаю
И откровенно отрицаю:
— Долой войну на все века! —
И рву ромашки для венка.
И возлагаю их к подножью.
И тишина стоит над рожью,
В овраге ручеек журчит,
И жаворонок не молчит!
1965

* * *

Я связан с землею дождями, дорогами,
Желаньями делать большие дела,
Заборами, пряслами, огородами,
Где тыква зеленый подол подняла!
Я связан с землею закатами, зорями,
Которые плавят свой горн золотой,
Не кто-то иной, а они мне позволили
И песни слагать, и дружить с красотой.
Я связан с землею и плугом и пашней,
Гуденьем машин, ранним криком рессор,
Земля укоризненно вспомнит вчерашний
Мой день, если я его брошу, как сор.
Я связан с землею певучестью слова,
Железом насыщенных жилистых руд
И той нестареющей, вечной основой,
Названье которой — работа и труд!
1966

Песня русская

Песня русская — это просторы,
По которым всю жизнь мне идти.
Это батюшка-Дон у Ростова,
Это матушка-Волга в пути.
Песня русская — это пастуший,
Росный, радостный, ранний рожок.
Только встань на минуту, послушай,
Заведешься, как новый движок.
И пойдешь, полетишь над полями,
Где притихла кормилица-рожь,
И подружишься с соловьями,
И как иволга запоешь.
Песня русская — ветер и парус,
Даль невиданная досель,
Это молодость, это не старость,
Это май, это зелень земель.
Песня русская — не голошенье,
Не дебош, не надрывная грусть,
Это тихое разрешенье
Рядом сесть и в глаза заглянуть.
Все она своим сердцем объемлет.
Ей и двадцать и тысяча лет.
Песню русскую, русскую землю
Так люблю, что и слов больше нет!
1966

* * *

В туче было что-то недоброе,
Что-то явно грозящее, злое,
Что-то безжизненное, холодное,
И собралась-то она не от зноя.
Темной ночью образовалась,
Злобы достаточно накопила,
Словно вор, под окошко подкралась,
Черными крыльями небо закрыла.
В час неожиданно-неурочный
Всех известила она, что явилась,
Перепугались июньские рощи,
Поняли сразу, что это немилость.
Молнии мечутся, падают градины
В травы, которые солнышком нежены,
Листья расчетливо тучею ранены,
Клумбы помяты, пионы повержены.
Туча-разбойница, что ты наделала?
Кто научил? Чья ты на небе спутница?
Не отвечает. Молчит черно-белая,
Как на скамье подсудимых преступница!
1966

* * *

Ходит старушка-смерть в черном платье,
Черной клюкою стучит по могилам.
                  — Спите? —
Никто не проронит ни слова.
— Эк разобиделись? Знать не желают!
Всем по квартире дала я бесплатно,
Хоть бы сказали за это спасибо, —
Сходит смерть по ступеням кладбища,
К людной дороге, к шоссе, где машины.
— Сколько живых-то, — беззубо смеется, —
Всех приберу, всем ресницы закрою! —
Вышла старуха-смерть к полустанку,
Рельсы холодные перешагнула,
Мимо нее пронеслась электричка,
А машинист погрозился из будки:
              — Мать, задавлю! —
А она ухмыльнулась:
— Кто кого, милый, еще неизвестно!
1966

Гимн разуму

Стремительные крылья лайнера
Пронзают, режут воздух над леском.
Будь человек немного бесталаннее,
Ему бы до сих пор ходить пешком.
А он-то, он куда забрался,
Какую высоту преодолел!
Освоить это звездное пространство,
Кто — разум или бог — ему велел?
Конечно, разум! Это он трудился,
Светильника ни разу не гасил.
Бог за семь дней немалого добился,
Но так устал, что отпуск попросил.
А разум, непрерывный работяга,
Дал жизнь и содержание векам,
Гудит в его печах такая тяга,
Какая и не снилась печникам.
Над высотой несчитанных ступенек
Горит его высокое чело,
Не разум ли нас поднял с четверенек,
Не он ли человеку дал крыло?
И не простое — с тысячью заклепок,
Сверкающих подобием росы.
Нет надобности больше крыльям хлопать
Над тишиною лесополосы.
Могучий лайнер делает посадку,
Колеблет лес распахнутостью крыл.
Так близко до него, что скинул шапку
Пастух Иван и лоб перекрестил.
1966

Родная Россия

Росная, босая,
Русая Россия.
Люди задушевные,
Милые, простые.
Сядешь у околицы,
Хлебушка отломишь,
Ковшичек с водичкою
Холодною наклонишь.
И пройдет по горлышку
Родничок целебный,
И запахнет солнышком
Край равнинный, хлебный.
Девушки объявятся
Там, где конопляник,
Хлебом их попотчуешь,
Скажут: «Чудо пряник!»
Долго ль этим вольницам
Обувь снять, разуться —
В пляс они припустятся,
За руки возьмутся.
Заиграют мускулы
Утром среди поля,
И не будет устали,
И не будет горя.
Полюшко гречишное
В теплых, летних струях,
Мать-земля российская,
Вся ты в поцелуях!
1966

Революция

Революция — полвека
Время длившееся.
Это возраст человека
Потрудившегося.
Революция — руда,
Плавку любящая.
Это — села, города,
Это будущее.
Революция — металл,
Сталь негнучая.
Кто ее изобретал,
Верил в лучшее.
Революция — власть,
Сила метода.
Можно бы ее украсть —
Спрятать некуда!
1966

* * *

Кто старцам посохи дарит?
Кто мудрость сединою красит?
Опять листва огнем горит,
И даль полей по-вдовьи плачет.
Сидят усталые деды,
Ждут смерти, и она не мешкает.
Но дерзостно шумны ряды
И барабаны пионерские.
Кричат родильные дома,
Ручонки дети тянут слабые,
И что неверящий Фома
В сравнении с родящей бабою?
Жизнь бьет, бурлит, как этот винт,
По морю катера толкающий.
Никто ее остановить
Не в силах на земле пока еще!
Ни Хиросима, ни напалм,
Ни водород с жестоким минусом…
Еще один из нас упал,
Сомкнем свой строй и дальше двинемся!
1966

Переполох

Проснулся поселок
От страшного крику:
— Ловите! Держите!
Воруют клубнику!
Проглянул полковник
С балкона в исподнем,
Лицо перекошено
Гневом господним.
— Да кто им позволил?
Нахалы! Бандиты!
Скорее! Смелее!
Ловите! Держите!
Вяжите! Ведите!
Хватайте! Судите!
Что медлите вы
И чего вы глядите?
Но вот убедились
Все дачники скоро,
Что крики напрасны,
Что не было вора.
Шутник-рыболов,
Уходя на рыбалку,
Забросил в клубнику
Ненужную палку.
Вот все, что случилось,
Что истинно было.
Но частная собственность
Сослепу взвыла!
1967

Взаимная любовь

Брнгадиру-полеводу

В. Колодяжному
…Земля… она что-то да значит,
Цени этот пласт!
Захочет земля — все запрячет,
Захочет — отдаст.
Земля не рубаха без пуговиц,
Не рвань-малахай.
Ее бесполезно запугивать,
Кричать ей: — Отдай!
Ее уговаривать надо,
Пахать, боронить,
И нежно и ласково: — Лада! —
Земле говорить.
Она ведь всего натерпелась,
Встречаясь с людьми,
И ей наконец захотелось
Взаимной любви.
Признайся земле на рассвете:
— Люблю! Дорожу!
Она моментально ответит:
— Тогда я рожу!
И станет тяжелой, брюхатой,
Как тесто с дрожжей,
И вырастут новые хаты
До двух этажей.
1967

* * *

Волга, Волга,
Разреши
Мне раздвинуть
Камыши.
С берегов твоих
Крутых
Разбегусь
И вглубь — бултых!
Ноздри к ветру,
Грудь к волне,
Соль и солнце —
Все во мне!
Лег я на спину,
Плыву
И читаю
Синеву.
Эта книга
Для людей,
А еще
Для голубей.
Волга в кровь
Вошла мою.
Это я
О ней пою:
— Ты
Моя бродяжная,
Ты
Моя протяжная!
1967

Березы Докучаева

Горела степь в отчаянье,
Все убивал огонь.
Березы Докучаева
Кричали: — Нас не тронь!
Мы не тобой посажены,
Жестокая война.
Мы — дочки Докучаева,
И мать у нас — одна.
Она — земля российская,
Страдалица, герой,
Навеки сердцу близкая
Певучею душой.
Березы Докучаева
Задумавшись стоят,
На сердце, видно, думушку
Печальную таят.
И спрашивают путника,
Седого мудреца:
— А где могила нашего
Родимого отца?
— Не знаю! — отвечает он.
— А ты не поленись,
Отправься в путь, найди ее
И праху поклонись!
1967

Свидание с тополем

— Кого ты, тополь, ждешь?
              — Грачей.
Мне хочется весенней грязи,
Оврага, где поет ручей
В ошеломительном экстазе.
— Кто обижал тебя?
          — Мороз.
— Ах, он обидчик, тать и жулик!
— Все холода я перенес,
Теперь весна кругом дежурит.
— Кто снится тополю?
          — Луна
Над сельсоветом и над школой.
Стальная, звонкая струна
И балалаечник веселый.
— Не я ли это? — Ты и есть,
Твоя метель и песня-вьюга,
— Спасибо! Мне большая честь,
Что ты меня признал за друга.
1967

* * *

Поэзия! К тебе я обращаюсь,
Во мне огонь священный не гаси!
Я, как земля, всю жизнь свою вращаюсь
Вокруг твоей единственной оси.
Ты свыше мне дана не для корысти,
Не для забавы и пустых пиров.
На мачтах провода твои провисли
Гудящим током выстраданных слов.
Поэзия! Твои златые горы
Превыше, чем Казбек и чем Эльбрус.
Поэзия! Ты женщина, с которой
Нигде и никогда не разведусь!
Не пряники в печи твоей пекутся,
Там хлеб исконно русский подовой.
Ломоть отрежь — и запахи польются,
Пахнет укропом, тмином и травой.
На всех моих путях и перекрестках
Ты мне была, поэзия, верна.
Канат, что нас связал, не перетрется,
Он в Вологде сработан изо льна.
Поэзия! Иди ко мне вечерять,
Я рыбы наловил, уху варят.
Веди в мой дом свою большую челядь,
Томящуюся в пыльных словарях.
1967

* * *

Солнце — коврига,
Хлеб подовой,
Пахнет от солнца
Медом, травой.
Хмелем, крапивой,
Брагой в ковше,
Дынями Дона
В степном шалаше.
Солнце — бродяга,
Обходчик путей,
Сколько у солнца
Приемных детей!
Лужи, канавы,
Подсолнухи, рожь,
Рощи, дубравы,
Да разве сочтешь!
Сам я от солнца,
С его рыжиной,
Сельский, проселочный,
Весь аржаной.
Весь конопляный,
Овсяный, льняной,
Вот что ты сделало,
Солнце, со мной!
1967

* * *

Далекие миры и неизвестность
Так близко надо мной, в моем окне.
Высокий свет звезды — не бестелесность,
Когда он в изголовье льнет ко мне.
Когда всю ночь подмигивает, дразнит,
Лукавит, как любимая, со мной,
Когда он говорит: — Эй, безобразник,
Чего не спишь? А ну, глаза закрой!
Что там в небесных сферах? Кто ответит?
Кто рассекретит тайну навсегда?
Одно бесспорно — ярко-ярко светит
Высокая полночная звезда.
Пускай! Она нисколько не мешает
Ни мне, ни вдохновенью, ни стиху,
Она ведь тоже что-то разрешает,
Не зря ее поставили вверху!
1967

* * *

Когда поэт выходит на трибуну
На крыльях вдохновения парить.
Он не ребенок, «Мама, я не буду!» —
Он не имеет права говорить.
Не для успеха и рукоплесканья
Партеров и галерки молодой
Ведет он ежедневные исканья
В глубоких шахтах совести людской.
Огонь и бог поэта — бескорыстье,
Оно ему заглавный поводырь.
Богатством этим он готов делиться,
Как добротою русский богатырь.
Его авторитет непререкаем,
Равно, что он, что колокол пробил.
Он запросто беседует с веками,
Поскольку был Гомер и Пушкин был.
Спят короли с царями в тесных склепах,
Никто о них не думает тужить.
Они держали в страхе всех, но нет их!
А Пушкин жил, живет и будет жить!
1967

Разговор Солнца с Землей

Солнце говорит Земле,
По-родительски лучится:
— Ты во всем доверься мне,
И плохого не случится.
Я тебя люблю, как дочь,
Ты поспи, а я уж встану,
Чтоб тебе, Земля, помочь,
Я скаредничать не стану.
Нужен теплый дождь — лови!
Нужен снег — насыплю щедро,
Чтобы радовать твои
Нескудеющие недра.
Много у меня планет —
Марс, Сатурн, Луна, Венера,
А признаться, ближе нет
Мне твоих земных пределов.
Что Луна? Гранит и лед,
Бездыханная порода.
Там никто не запоет,
Потому что нет народа.
А Земля — шумит, ревет
Водопадами, ручьями,
Оторопь меня берет
Обниматься с ней лучами!
1968

* * *

Родина моя — бугры да кочки,
Крутояры с камнем и песком,
Перелески хвойные. До почты
Километров пять — и все пешком!
Там и жили пахотные предки,
И молились пахотным богам.
Им была черемуха на ветке
Лучшая приправа к пирогам.
Дед считался силы непомерной,
Ни локтем, ни словом не задеть!
Я теперь совсем обыкновенный,
Жму на силомер, стыжусь глядеть!
Родина моя — гармонь на зорьке,
Взмах косы над тихою травой,
А еще она — стальные дзоты,
Вражий самолет над головой.
Голошенье бабье: — Да неужто
Одолеет нас проклятый фриц? —
А потом вопрос: — Вернулся муж-то? —
И ручьями слезы вдоль ресниц.
Родина моя — я твой, я кровный!
Бил меня свинец, огонь, тротил.
От тебя я в век наш электронный
Зренья своего не отвратил.
У родного дома ниже, ниже
Гну я куст рябины огневой,
И земля родная ближе, ближе,
И по мне бежит огонь живой.
1968

* * *

В осеннем полете — тревога,
В осеннем убранстве — багрянец.
Осталось немного, немного,
Глядишь, и зима к нам нагрянет.
И примут аэродромы
С холодного зимнего неба
Порошу. И будет огромна
Держава российского снега.
На выгнутость электролиний,
Приподнятых над городами,
Лохматый прицепится иней
И будет гудеть с проводами.
Мороз, древнерусский монтажник,
Откроет великую стройку,
Мосты перекинет отважно
И план перевыполнит к сроку.
На просеках и на равнинах,
Над сизым туманом болота
Концерт косяков журавлиных,
Прощальная песня полета.
1968

Могила Пушкина

Могила Пушкина скромна,
Она сливается с природой.
Съезжается к ней вся страна,
Склоняют головы народы.
В вечерний предзакатный час
Под сенью пушкинской прохлады
Цыган сказал мне у ограды:
— Он и для вас, он и для нас!
Ну, что же, мой бродячий брат,
Потомок дикой, буйной плоти,
Мне не до ревности — я рад,
Что Пушкин у тебя в почете.
Пойдем!
И мы пошли бродить.
Молитвенно молчали оба.
Всю ночь нам здесь хотелось быть,
Как возле пушкинского гроба.
В монастыре цвела сирень,
Безумствуя, бушуя цветом.
И чувствовали мы сильней
Прямую связь с большим поэтом!
1968

Волжский залив

Сколько песен спето дивных,
Нежных, сильных, смелых, гордых,
Сколько речек воедино
Обнялось, назвавшись — Волгой!
Волга пенится напевно,
Волга гневается грозно,
Ежечасно, ежедневно
Все на Волге грандиозно.
И опоры и турбины,
И часы и киловатты,
И разливы и глубины,
И восходы и закаты.
Не шути с рекой великой,
Взялся плыть — давай работай,
Миг — и свяжет повиликой,
В плен возьмет водоворотом.
Весла взял, греби, как надо,
Покажи сноровку, опыт,
Или водная громада
Опрокинет и утопит.
Взял гармонь — играй с задором
Залихватские страданья,
Чтоб с поникшим, томным взором
Шла волжанка на свиданье.
Чтоб любила, миловала,
Исцеляла душу лаской
И влюбленно называла:
— Ты арбуз мой астраханский!
1968

* * *

Иду равниной,
Иду безлесной —
Такой ранимый
И неизвестный.
Рюкзак помятый,
Пиджак потертый,
У нашей мамы
Я четвертый.
Иду по пашне,
Чуть окосевши,
Всю ночь не спавши,
Весь день не евши.
Усталость — валит,
Бездомность — мучит.
Не калачами
Эпоха учит!
А утки крячут,
А месяц светит.
Не школьным мелом
Эпоха метят!
Опять равнина.
Опять поляна.
А жизнь моя,
Как Несмеяна.
Иду, смеюсь
И в ус не дую,
И радуюсь
И негодую!
1969

Сердце Шопена

Сердце Шопена в костеле Святого Креста.
Тесно ему в замурованной каменной урне.
Встал бы владелец его, и немедля с листа
В мир полетели бы вальсы, этюды, ноктюрны.
Сердце Шопена в фашистские, черные дни
Черным погромщикам и палачам не досталось.
Около предков и около близкой родни
Сердце Шопена с корнями деревьев срасталось.
Как ты не лопнуло, сердце
Шопена? Ответь!
Как твой народ уцелел в этой схватке неравной?
Вместе с Варшавой родной ты могло бы сгореть,
Остановили б тебя огнестрельные раны!
Ты уцелело!
Ты бьешься в груди варшавян,
В траурном марше
И втрепетном пламени воска.
Сердце Шопена — ты воин, герой, ветеран,
Сердце Шопена — ты музыки польское войско.
Сердце Шопена, тебе я усердно молюсь.
Возле свечей, отдающих пыланию тело.
Если позволишь, я всей своей кровью вольюсь,
Донором буду твоим, —
Только ты продолжай свое дело!
1969

Выходные данные

Б78 Боков В. Ф. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. Стихотворения./Вступ. статья Л. Васильевой; Худож. Е. Яковлев. — М.: Худож. лит., 1983.— 607 с., ил.

В томе помещены стихотворения 1936–1969 гг. из книг «Яр-хмель», «Заструги», «Весна Викторовна», «Ветер в ладонях», «У поля, у моря, у рек».

Редактор Т. Аверьянова. Художественный редактор Е. Ененко. Технический редактор Е. Полонская. Корректоры И. Ломанова, Л. Сахарова ИБ № 3019 Сдано в набор 29.04.83. Подписано в печать А13181 от 23.11.83. Формат 84X108132 Бумага типогр. № 1. Гарнитура «Обыкновенная». Печать высокая. Усл. печ. л. 31,92+1 вкл.- 31.97. Усл. кр. — отт. 31, 97. Уч. — изд. л. 19,37+ + 1 вкл — 19,42. Изд. № III-1156. Тираж 50 000 экз. Заказ 3591. Цена 2 р. 40 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература». 107882,ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19. Минский ордена Трудового Краевого Знамени полиграфкомбинат МППО им. Я. Коласа. 220005 г. Минск, Красная, 23.

Примечания

1

Загорода — приусадебный луговой участок в Подмосковье.

(Здесь и далее примеч. автора.)

(обратно)

2

Гамарджоба — здравствуй (груз.).

(обратно)

Оглавление

  • Вступительная статья
  • Яр-Хмель
  •   * * *
  •   * * *
  •   Октябрь
  •   * * *
  •   Метель
  •   Старушка
  •   Мать
  •   * * *
  •   Загорода[1]
  •   Март
  •   Скупая
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Иван Грозный и колокол Псковская легенда
  •   После дождя
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Борец
  •   Мир
  •   * * *
  •   Воспоминание
  •   Сумерки
  •   * * *
  •   * * *
  •   Природа-мать
  •   * * *
  •   Зеленая роща
  •   Трехлинейная и трехрядная
  •   Поклон
  •   Эпос
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Фуфайка
  •   * * *
  •   * * *
  •   Параллели
  •   Девушке
  •   Грачи
  •   * * *
  •   Мелок
  •   * * *
  •   * * *
  •   Две величины
  •   Рожь
  •   Зимнее
  •   В половодье
  •   Маяковский
  •   Родное поле
  •   * * *
  •   Голутвин
  •   * * *
  •   Лекция о попе
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Август
  •   На рыбалке
  •   Ерема-простота
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Город
  •   * * *
  •   * * *
  •   Ель
  •   * * *
  •   Лада
  •   * * *
  •   Россия
  •   * * *
  •   По пути к родным
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Черемуха
  •   * * *
  •   * * *
  •   Утренний город
  •   Фабричное
  •   * * *
  • Заструги
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Размолвка
  •   * * *
  •   Июнь
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Про синицу
  •   * * *
  •   Лирическое настроение
  •   Галка
  •   * * *
  •   География
  •   * * *
  •   Послевоенное
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Моему перу
  •   Растратчик
  •   * * *
  •   Тихая улица
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Дымы января
  •   * * *
  •   Волга
  •   * * *
  •   Июль
  •   * * *
  •   Зеленый городок
  •   Двадцать тапочек
  •   Соль
  •   * * *
  •   Вдохновение
  •   Ситец
  •   Гармонь
  •   Радуга
  •   Великие проводы
  •   Ненастье
  •   * * *
  •   * * *
  •   Я был ручьем
  •   Застольное слово
  •   * * *
  •   Лебеди
  •   * * *
  •   * * *
  •   Гроза
  •   * * *
  •   * * *
  •   Письменный стол
  •   * * *
  •   Омск
  •   Самогуды, самоплясы
  •   * * *
  •   Ленин
  •   Ребята, есть работа!
  •   Север
  •   В чайной
  •   * * *
  •   * * *
  •   Возница
  •   Спой, Прокопьевна!
  •   * * *
  •   Рядовой стиха
  •   * * *
  •   * * *
  •   Прощание с морем
  •   Песенник
  •   * * *
  •   * * *
  •   Суббота
  •   Березы января
  •   * * *
  •   Дедушка
  •   Танкист
  •   * * *
  •   Подсолнухи
  •   * * *
  •   Далекие архипелаги
  •   * * *
  •   * * *
  •   Пчелы
  •   Коммунисты
  •   Слова мои
  •   * * *
  •   Максимилиану Волошину
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Мы девушек оставили в невестах…
  •   * * *
  •   * * *
  •   Октябрьский сказ
  •   Предзимье
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Клятва
  • Весна Викторовна
  •   Говор
  •   * * *
  •   Листопад
  •   Воспоминание о Кавказе
  •   * * *
  •   Ливень
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Письмо любимой из лесу
  •   Мать
  •   Музыка
  •   * * *
  •   Шофер
  •   Откуда вы?
  •   На закате
  •   * * *
  •   Театр
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Зимняя сказка
  •   * * *
  •   Детство
  •   * * *
  •   Запечный лирик
  •   Пальцы
  •   Спутник
  •   Полети, моя мысль!
  •   Я влюблен
  •   * * *
  •   * * *
  •   Кружевницы
  •   Тишина
  •   Пшеничная царевна
  •   Не старинная Самара
  •   Люберцы
  •   * * *
  •   Дороховы
  •   Ленин в Разливе
  •   Осеннее
  •   Снег
  •   Вечернее раздумье
  •   * * *
  •   * * *
  •   Что я знаю о России
  •   Красиво одеваемся
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Рассвет в Казахстане
  •   Тетеревиный романс
  •   * * *
  •   * * *
  •   У светлояра
  •   Я вышел рано
  •   * * *
  •   * * *
  •   За сельдью
  •   * * *
  •   * * *
  •   Пегас
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Ковыль
  •   В океане
  •   Петропавловск
  •   Лось на путях
  •   Владимир
  •   Разговор с недовольным
  •   Иван-чай
  •   * * *
  •   Красота
  •   Едет ветер
  •   * * *
  •   Пушкинский бульвар
  • Ветер в ладонях
  •   Родина
  •   * * *
  •   * * *
  •   Земное притяжение
  •   * * *
  •   Слова
  •   Дрозд
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Старик
  •   Материнство
  •   Автобус влюбленных
  •   Базар
  •   Из биографии
  •   Трава
  •   Кочегар
  •   * * *
  •   * * *
  •   Вода
  •   Священник в электричке
  •   Фидель Кастро
  •   Мамая
  •   Киев
  •   Вирве
  •   Гроза на Даугаве
  •   Вычегодская мадонна
  •   Устюжанки
  •   Три топора
  •   Хмель
  •   * * *
  •   Ивы
  •   Лошадиное око
  •   Северная Двина
  •   Двинская присказка
  •   Руки
  •   Берегите людей
  •   * * *
  •   * * *
  •   Магнит-гора
  •   Два недоросля
  •   Сладкая каторга
  •   Памяти матери
  •   Сговор
  • У поля, у моря, у рек
  •   Работа
  •   Лесная дорога
  •   * * *
  •   * * *
  •   Реквием
  •   * * *
  •   На могиле Пастернака
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Пушкин и Маяковский
  •   Дикарь
  •   * * *
  •   * * *
  •   Орешник
  •   Не верю!
  •   Вон!
  •   Лирика
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Весенняя сказка
  •   * * *
  •   Павловна
  •   Дарья
  •   Не реквием
  •   * * *
  •   * * *
  •   Муравей
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Дура
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Казачка
  •   Отказ
  •   Речка Якоть
  •   Луга
  •   Гимн дождю
  •   Чертополох
  •   * * *
  •   Апрель
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Рассвет в лесу
  •   * * *
  •   Весенние костры
  •   Я видел Россию
  •   * * *
  •   Голуби обленились
  •   * * *
  •   Встреча с Шолоховым
  •   Талисман
  •   * * *
  •   Цимлянское море
  •   * * *
  •   Художник
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Домбра Джамбула
  •   * * *
  •   Снегирь
  •   * * *
  •   Сом
  •   * * *
  •   * * *
  •   Рузаевка
  •   Объяснение с землей
  •   Памятник
  •   Песня реки Волга
  •   Шаляпин
  •   Весенняя мелодия
  •   Моя героиня
  •   Первый танк
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Сибирячка
  •   Монолог победителя
  •   * * *
  •   Слово в день своего рождения
  •   * * *
  •   * * *
  •   Памяти Есенина
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Крапива
  •   * * *
  •   Раздумья у Мавзолея
  •   Свидание с Россией
  •   * * *
  •   Обелиски
  •   * * *
  •   Песня русская
  •   * * *
  •   * * *
  •   Гимн разуму
  •   Родная Россия
  •   Революция
  •   * * *
  •   Переполох
  •   Взаимная любовь
  •   * * *
  •   Березы Докучаева
  •   Свидание с тополем
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   * * *
  •   Разговор Солнца с Землей
  •   * * *
  •   * * *
  •   Могила Пушкина
  •   Волжский залив
  •   * * *
  •   Сердце Шопена
  • Выходные данные
  • *** Примечания ***