КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Код Вавилона [Уве Шомбург] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Уве Шомбург Код Вавилона

В начале сентября 2006 года папа Бенедикт XVI обсуждал в своей летней резиденции Кастельгандольфо вопрос о «творении и эволюции».

Согласно новейшему учению католической церкви вера в Бога и эволюция не противоречат друг другу — хоть внутри самой церкви это учение и встречает значительное сопротивление.

Один из участников дискуссии публично заявил: «Мне кажется, время для союза между философами и учеными-натуралистами еще не настало» — и проиллюстрировал свою мысль цитатой из Фридриха Шиллера: «Уж лучше враждуйте, союзу пока не бывать. Коль в поисках вы разошлись, узнайте вначале, где истина».

Что побудило папу затронуть эту тему?

Неужто были на то основания?

Часть первая Находка

Пришло время восстать ото сна

Устав святого Бенедикта

Глава 1

Османская империя

Округ Месопотамия

1916 г.


Вавилон.

Каков сам звук! В эти три слога вмещаются тысячи лет человеческого существования. Величие, власть, завоевания и разрушения, могучие крепостные стены и военные предводители, законы Хаммурапи и Вавилонское столпотворение.

Ничего из того не осталось. Одни холмы.

Былое величие распалось, прах обратился в прах, земля вернулась в землю.

Карл Штайнер и Альберт Крюгер, присев на корточки, ждали на квадратном насыпном холме под названием Бабил, образующем северную границу древнего Вавилона.

Само название холма напоминало о былом могуществе и великолепии Вавилона. Бабил со своими крутыми склонами возвышался как башня над равниной и тянулся на четверть километра. Его глинистая поверхность растрескалась и была изрыта шахтами и штольнями, впрочем, как и весь Вавилон.

Еще с римских времен расхитители раскопали всю местность, добывая из ям обожженный кирпич. Все строительные камни давно перекочевали в дома, зернохранилища и плотины, тогда как необожженные глиняные кирпичи стали добычей зноя, воды и солнца. Рассыпались в прах.

Штайнер чувствовал запах собственного пота. Дело было незадолго до захода солнца, но воздух все еще дрожал от зноя, а Евфрат, от которого осталось одно русло, не давал прохлады.

Его тонкая одежда — штаны и длинная рубаха — хоть и предназначалась для пустыни, однако несла отпечаток пути из Багдада, который они проделали в непереносимой жаре. Они реквизировали один из немногих грузовиков, остававшихся на ходу, которыми пока еще располагала 6-я Османская армия в Багдаде. Трехтонный «Опель» стоял за холмом, на достаточном отдалении от раскопок, чтобы быть незамеченным.

«В последний раз вдохнуть вместе с пустынным ветром аромат былого величия», — думал Карл Штайнер, перед внутренним взором которого оживали дворцы и крепостные стены… Он никогда не мог противиться этим видениям.

На корточках — они сливались с расщелинами и трещинами холма. Издали их было невозможно различить, но сами они могли видеть останки былого царственного города, и от них не ускользало ни одно движение.

Вдаль, на сколько хватало глаз, простиралась серо-коричневая пустыня, перебиваемая разве что зеленой полоской финиковых пальм по берегам Евфрата. Русло реки пролегало в добром километре к западу от холма; оно подходило к городу с северо-запада, чтобы затем в легком изломе повернуть на запад и течь вдоль руин к югу. Финиковые пальмы росли по обе стороны реки, внедряясь в сушу на полкилометра, после чего пустыня резко расправлялась с их зеленым великолепием.

Пальмы заслоняли вид на деревушку Квайреш, на северном краю которой раскинул свой экспедиционный лагерь руководитель раскопок, немец Роберт Колдевей.

Километрах в двух южнее этого места возвышался со своим замком второй приметный холм древнего Вавилона. Каср стоял не так высоко, как Бабил, однако был раза в четыре обширнее и находился как раз в том месте, где были обнаружены руины царского дворца. Там и стоял разрушенный центр некогда столь могущественной империи. Ирсит Вавилон, земля Вавилона, или Баб Илани, так называемые «врата богов», ведущие к величайшей и знаменитейшей святыне Вавилона храму бога Мардука.

Ровно в километре к югу от Касра возвышался метров на 25 холм Амран, названный так по стоящей на нем исламской погребальной святыне — усыпальнице Амрана Ибн Али, сына Али. Этот холм был самым высоким на всей былой городской территории Вавилона и располагался на равнине Захн, где были найдены также остатки Этеменанки — Вавилонской башни.

— Вот так времена сменяют друг друга, — сказал когда-то Роберт Колдевей Штайнеру. — Захн означает не что иное, как сковородка, и описывает характер местности как равнину. И это при том, что в цветущие времена Вавилона здесь располагался район священных храмов! Внутри окружной стены строилась Вавилонская башня и стоял храм Мардука. А что сегодня? Остатки храма Мардука глубоко погребены под осыпями холма Амрана, от столпотворения сохранились лишь несколько рвов для фундамента, заполненных грунтовыми водами, и по некогда священной земле проходит дорога, связывающая две деревни.

«Да, все так, — подумал Штайнер. — Ничто не вечно под луной. Достославнейший город Востока разрушен, притом так основательно, как никакое другое место. Бог и цари забыты, а дворцы распались в пыль».

Под его подошвами при малейшем движении шевелился песок пустыни. Штайнер поднял голову и взглянул на Альберта Крюгера: тот устремил взгляд на восток, в серо-коричневую даль, где когда-то располагался древний город Киш, именно там зародилось царство, на которое оглядывались и правители Вавилона.

Штайнеру казалось, что он воочию видит в дрожащем мареве пустыни полчища диких воителей, великолепные дворцы, полные золота и драгоценностей, и бесчисленные серые лица безымянных рабов, сгинувших в тысячелетнем царстве. Это было как fata morgana. Он прикрыл глаза, повернул голову, и картины исчезли так же внезапно, как и возникли.

На западе, откуда то и дело мародерствующие бедуины нападали на места раскопок, расплавленное солнце сливалось с песком пустыни, и первые фиолетовые тени все рельефнее обозначали очертания руин.

Пора. Карл Штайнер хлопнул Крюгера по плечу. Они поднялись и на негнущихся ногах спустились с холма. На равнине они ускорили шаг, чтобы достичь пояса финиковых пальм и под их защитой двинуться в сторону Касра.

— Придут ли они? — бормотал Альберт Крюгер. Он был на целую голову ниже Карла Штайнера, худой и жилистый, со светлыми живыми глазами и недоверчивый, как шакал.

— Увидим.

Внезапно тишину в пальмовом перелеске нарушил скрип.

— Джирд, — прорычал Штайнер.

То был водоподъемник — такой же древний, как сам Вавилон. Приводимый в движение волом, он поднимал из Евфрата воду по кожаному шлангу вверх, к оросительным каналам, которые доставляли ее к расположенным выше полям. Без орошения там ничего бы не выросло. Веревка на конце водяного шланга наворачивалась на ворот, закрепленный между двумя пальмовыми стволами, и издавала эти скрипучие звуки.

— Нам нужно быть начеку. Не вляпаться бы во что-нибудь, — сказал Крюгер, еще осторожнее двигаясь по перелеску.

Крюгер годами ходил по пограничным местам в Персию до самого Загросского нагорья и вниз в доисторический Элам. Будучи тайным агентом Его Величества императора Вильгельма II, он пытался ослабить влияние британцев, которые заключали договоры о протекторате с отдельными шейхами, хотя территории их племен принадлежали Османской империи.

Британцы как раз только что потерпели поражение. После того как в 1915 году Османская империя вступила в Первую мировую войну на стороне держав «оси», британцы высадились экспедиционной армией в Басре и попытались захватить Багдад. Однако Кут-аль-Амара капитулировала 29 апреля 1916 года после месячной осады, и генерал Таундсенд вместе с тринадцатью тысячами солдат — преимущественно индусов — попал в плен.

Офицер Карл Штайнер служил в Багдаде и поддерживал связи немецкого посольства в Стамбуле с победными османскими вооруженными силами, которые еще за несколько дней перед этим находились под командованием прусского генерал-фельдмаршала, барона Кольмара фон дер Гольца. С апреля 1915 года барон, который в 1909 году чуть было не стал немецким рейхсканцлером, служил в Османской империи и командовал османскими вооруженными силами в Месопотамии и Персии. До этого он добрую четверть века оказывал значительное влияние на османскую военную реформу и был одним из самых видных иностранцев в Османской империи.

Однако Гольц-паша, как они его называли, был мертв. За десять дней до великой победы он умер в Багдаде от сыпного тифа, которым заразился в лазарете во время посещения раненых.

Штайнер попал в Багдад за пять лет до Гольц-паши и с тех пор наблюдал за подозрительной активностью британцев. Агенты компании «Восток–Индия» перемещались по всей стране, а попутно объезжали очень многих археологов — арабов и персов, — которые между делом шпионили.

— Глаз не спускайте также с наших раскопок в Вавилоне, — предупреждали его в немецком посольстве. — Эти находки должны попасть в Берлин!

Вот уже три четверти века охотники за сокровищами перерывали землю и растаскивали находки по крупным музеям мира. Археология была при этом вовсе не наукой, а дикими грабительскими раскопками, которые вели авантюристы в надежде стяжать своими сокровищами богатство и снискать признание на родине.

При этом основная масса археологических находок попадала в Британский музей и Лувр. Немецкий рейх тоже хотел обогатить свои музеи и потому особенно поддерживал раскопки в Ассирии и Вавилоне. Однако война воспрепятствовала отправке вырытых сокровищ. Роберт Колдевей со своей экспедицией копал в Вавилоне вот уже семнадцать лет, без перерыва, зимой и летом, и находки складировались в сокровищнице.

«Самое время уходить, несмотря на поражение британцев при Кут-аль-Амаре», — думал Штайнер.

Месопотамия оставалась одной из самых захудалых провинций Османской империи, и было лишь вопросом времени, когда дело примет другой оборот. Египет был фактически британской провинцией, и Т. Е. Лоуренс успешно подстрекал арабских князьков. В османской политике таилось уж очень много неожиданностей, а Багдад находился слишком далеко от Стамбула, чтобы чувствовать себя здесь в безопасности.

И они — Штайнер и Крюгер — разработали план, который должен был гарантировать им выживание.


Они поднялись на Каср с северо-востока и ступили на дорогу, которая вела к вратам Иштар.

От былого великолепия здесь ничего не осталось. Ни величественных колонн, как в Греции, ни развалин храмов, как в Египте или Персии, одни лишь кирпичи — обожженные, необожженные — из глины, смешанной с тростником, иногда изолированные земляной смолой — асфальтом.

В некоторых местах еще был виден слой кирпичей, залитый асфальтом и служивший подкладкой под монументальную мостовую из каменных плит. Каждая из плит хранила на боковой поверхности надпись, указывающую на основателя этой стройки Навуходоносора II, под правлением которого Вавилон — после фазы упадка — заново стал одним из могущественных царств того времени.

Мардук, Господин наш, даруй нам жизнь вечную — гласила заключительная фраза на каждой плите.

Они шагали дальше; справа от них лежали руины наружного дворца и Северной цитадели. Взобравшись на меньший холм, они очутились в непосредственной близости к месту, где были вырыты врата Иштар.

Площадь походила на пейзаж с кратерами. Раскопки вели на глубину свыше двадцати метров. От самих ворот, правда, ничего не осталось, потому что все кирпичи были тщательно пронумерованы и перенесены в сокровищницу. Справа виднелись остатки раскопанного царского дворца, примыкавшего к северной внутренней городской стене.

Во времена расцвета Вавилон представлял собой крепость с двойными стенами. Толщина наружной стены составляла почти восемь метров, а на расстоянии двенадцати метров от нее следующей преградой служила внутренняя стена толщиной в шесть метров. Через каждые сорок четыре метра городские стены были дополнительно укреплены десятиметровыми башнями, выступающими на обе стороны. Из-за высоты эти укрепительные сооружения считались в древности неприступными, две колесницы могли ехать рядом по венцу крепостной стены.

И все же Вавилон был разрушен — из-за предательства храмовых жрецов бога Мардука, которые открыли ворота персидским войскам.

— Они идут.

Альберт Крюгер увидел их первым.

Тени в сумерках.

Штайнер устремил взгляд в ту сторону, куда указывал Крюгер. Вначале он ничего не мог разглядеть среди насыпных холмов, которые Колдевей, будучи по образованию архитектором, день за днем воздвигал силами двухсот пятидесяти рабочих, трудившихся даже в нечеловечески знойное лето. Тростник и глина. Здесь от начала времен не было другого строительного материала. Ни камня, ни металла, ни дерева. Ничего…

Рельсы узкоколейки изгибались, как черные змеи, вокруг вскрышных отвалов либо исчезали во впадинах раскопок. Какая-то фигура скользнула от вагонетки к ближайшему холму.

Штайнер подтолкнул Крюгера в спину и спустился вниз, на дно раскопок. Он остановился в середине расчищенной площадки, а Крюгер ждал у подножия.

Стремительно опускались сумерки. Через несколько минут стемнеет — хоть выколи глаза.

Внезапно две фигуры отделились от тени холма и двинулись к Штайнеру. На них была простая черная рабочая одежда. Один — в штанах и длинной рубахе навыпуск, второй — в кафтане. Головы обоих были покрыты простыми круглыми шапками.

— Масах аль-чайр, — тихо произнес Штайнер, когда араб остановился перед ним. — Рад тебя видеть, Абдулла.

— Масах ан-нур, — ответил тот, кого назвали Абдуллой, и его взгляд остановился на Крюгере, который неторопливо приближался.

Арабы были вооружены турецкими армейскими ружьями М87 калибра 9,5 мм немецкой фирмы «Маузер» с трубчатым магазином.

Штайнер отметил эту деталь, поскольку такое современное оружие редко перепадало арабам. У них в ходу были ружья, которые заряжались с дула. Однако для него это уже не имело значения.

— Гоняетесь за бедуинами? — спросил Абдуллу Штайнер, нарушая тем самым обычную церемонию приветствия, по которой вначале полагалось осведомиться о самочувствии Абдуллы.

— Мало ли что может случиться.

— Или ты меня боишься?

— Абдулла никого не боится, ты же знаешь.

— А что с остальными?

— Они либо в деревне, либо продолжают работу южнее тех храмовых сооружений, которые вы называете Вавилонской башней. Но грунтовые воды то и дело им мешают.

Штайнер кивнул. Колдевей частенько ругался, что может раскопать только нововавилонские руины времен Навуходоносора II, но никак не в силах добраться до городских слоев времен Хаммурапи, поскольку грунтовые воды в этом районе стоят слишком высоко.

— А как насчет молитвы? — спросил Штайнер.

— Аллах милостив. Это еще успеется.

— Ты говорил о некоем сокровище.

— А ты — об английских фунтах золотом.

Штайнер знал Абдуллу уже несколько лет. Араб был десятником бригады раскопщиков, разрыхлял землю и зорким взглядом выискивал и находил, тогда как трое рабочих из его бригады наполняли землей корзины, а остальные шестнадцать оттаскивали их, ссыпая в кучи.

Пяти пиастров поденного заработка десятника Абдулле не хватало. За деньги он поставлял наряду с информацией о раскопках все, что ему удавалось разнюхать у своей родни, в деревне и в окрестностях об активности англичан.

Штайнер зависел от таких людей, как Абдулла. Сам он слишком бросался в глаза как чужеземец — со своим ростом и чересчур светлыми волосами. И арабский язык давался ему с трудом. Он бы никогда не смог смешаться с местными, как Крюгер.

— Покажи их мне, — глаза Абдуллы горели от возбуждения.

Штайнер достал белый платок из черного кожаного подсумка на поясе и высыпал золотые монеты в раскрытые ладони Абдуллы:

— Все лучше, чем османские деньги.

— И сколько ты мне дашь? — спросил Абдулла, зажав монеты в горсти.

— Ну, это зависит…

Абдулла заговорщицки склонил голову:

— У меня есть кое-что особенное!


Они зажгли факелы.

Абдулла и молчаливый Камаль повели их мимо возвышающихся кирпичных стен. Они прошли вдоль остатков могучей внутренней стены и спустились в хаос перекопанной главной крепости.

Пламя факелов отбрасывало на кирпичные стены причудливые отблески и привлекало рои насекомых. Штайнер чертыхался и подавлял постоянное желание отбиваться от кровососов руками.

— Куда ты нас ведешь? — недоверчиво спросил он, потеряв ориентацию в лабиринте из стен и узких проходов.

— Навуходоносор свою добычу прятал, но иногда и выставлял, — смеясь сказал Абдулла. — За тысячи лет в этом ничего не изменилось. Великие мира сего всегда одинаковы. Какими были тогда, такими остались и теперь. Вавилоняне любовались только тем награбленным в военных походах добром, которое было предназначено для их глаз. Но того, что я покажу тебе, не видел никто. Мы уже почти пришли.

Абдулла гортанно рассмеялся, а Камаль довольно закивал.

Штайнер вдруг понял, куда вел его Абдулла. Они направлялись к склепам — тем единственным, которые обнаружил при раскопках Колдевей.

— Но ведь склепы были пусты, — сказал он и схватил Абдуллу за руку. — Что нам здесь делать?

Абдулла оттолкнул его руку, неожиданно повернул за угол и остановился перед высокой кирпичной стеной. Он направил факел вниз и осветил землю под ногами. Затем поковырял носком в песке и несколько раз топнул.

Звук был глухой.

«Дерево», — подумал Штайнер.

— Мы зарыли это здесь, — заговорщицки прошептал Абдулла и подал знак Камалю. Тот протянул Абдулле свой факел и стал разгребать руками песок, пока не показались горбыли. Камаль сдвинул их в сторонку и проделал лаз размером с квадратный метр.

— Мы нашли могилу, которая оказалась совсем не пустой, — Абдулла широко ухмыльнулся.

— Я не верю, — проворчал Штайнер. — Где? Здесь?

— Нет. У храма, который на планах у раскопщиков обозначен буквами «ЕР». Но находки мы спрятали здесь.

Штайнер всем телом ощутил всплеск адреналина. Неужто и в самом деле удастся под конец прихватить отсюда нечто такое, что по праву могло бы увенчать его собственную карьеру расхитителя гробниц?

Вавилон разграблялся веками. Все знали, где находятся руины. Но Колдевей за долгие годы смог раскопать лишь половину площади. И еще оставались тысячи мест, где можно было что-нибудь найти, особенно там, где высокие грунтовые воды до сих пор препятствовали раскопкам. Так думал Штайнер.

Камаль исчез в дыре. Абдулла подал ему вниз факелы и оружие, и потом они полезли вслед за Камалем.

Они очутились под низкими, сложенными из обожженных кирпичей сводами. Воздух был сухой и чистый. «Никакой затхлости», — довольно отметил Штайнер. Лучшие условия для хранения.

Абдулла повел их в дальний правый угол и остановился. По его знаку Камаль нагнулся и взялся за кусок ткани.

Заструился песок пустыни, и Камаль стянул ткань в сторону.

— Боже мой! — вырвалось у Штайнера. Он упал на колени и протянул руки к предметам.

То были фигурки животных из золота, мелкие и филигранно обработанные, некоторые размером всего лишь в несколько сантиметров. И украшения со вставками из лазурита, мужские и женские фигурки, цилиндрические печати с тонкой гравировкой, жертвенные чаши из прессованного золота. Штайнер разглядывал украшения из кораллов, сапфиров и слоновой кости, ожерелья из жемчуга, статуэтки богов разных размеров, предметы для освящения и бронзовый штырь в форме фигуры, подносящей первые материалы для закладки храма.

— Невероятно, уму непостижимо.

Его руки зачарованно перебегали с одного предмета на другой, пальцы ощупывали золотую проволоку и заклепки, поглаживали паяные соединения. Рядом с украшениями лежали тринадцать глиняных табличек с клинописью и три серо-коричневые кости, которые Штайнер отодвинул в сторонку.

Вся его нервная система, казалось, сосредоточилась на кончиках пальцев. Прессованное золото возбуждало нервные окончания и посылало ощущение счастья в каждую клетку его тела. Он гладил украшения и блаженно стонал.

Прошла целая вечность, и его правая рука отделилась от предметов и принялась рыться в песке рядом с сокровищами: нет ли тут еще чего-нибудь?

— Это все, — сказал Абдулла хладнокровно, но с некоторым высокомерием в голосе.

Штайнер вскинул голову, словно заслышав шипение гадюки. Взгляд его нащупал глаза Крюгера, который выронил факел.

Камаль держал факелы в обеих руках. Эта ошибка стоила проводнику жизни. Узкий темный предмет, не толще трубки тростника, метнулся ему в грудь. Черненый кинжал в руке Крюгера, оказавшийся не чем иным, как стамеской, вонзился в тело Камаля у самой груди и пропорол его сердце насквозь.

Камаль ахнул, а у Абдулы встали дыбом волосы. Он вскинул свое ружье, но не довел движение и до половины, как позади него взвилась тень и левая рука Штайнера обхватила его шею, резко рванув тело назад.

Указательный палец Абдуллы соскользнул со спускового крючка.

Лицо Крюгера исказила гримаса, в которой смешались алчность, ненависть, кровожадность и безумие. Абдулла увидел его лицо совсем близко и вдруг содрогнулся от пронзительной боли: кинжал-шкворень впился в свою следующую жертву.

Часть вторая Возвращение

Все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время

Книга Бытия

Глава 2

Ватикан

Конец мая 2005 года

Ночь со вторника на среду


Сперва, когда он увидел клюку, то сразу подумал о епископском посохе. Но эта была другая: простая, без блестящего золотого покрытия, без резьбы по слоновой кости и без характерной витой головки.

Она была прямой, но не такой прямой, как палка, изготовленная при помощи инструментов. Клюка была на редкость гладкая. Особенно вверху, у того места, где начинался изгиб. Там, где рука бралась за нее, миллионократно, поверхность была отполированной, как у шлифованного бриллианта. Черного бриллианта. Ибо палку в том месте зачернила грязь руки.

«Это не может быть епископский посох, — подумал он. — Руки епископа не бывают грязными».

Палка была темно-серая, очищенная от коры, сухая и потемневшая от света и дождя.

Если поставить ее на землю, она доставала человеку среднего роста до лба, но не выше. Внизу, на прямом конце, она завершалась металлическим наконечником. Изгиб наверху был оснащен вместо витой спирали крюком, которым удобно цеплять животных за задние ноги.

Затем он увидел человека, державшего в руках эту клюку. Мужчина был и в самом деле невысоким. Но он это знал. Ведь он видел его сейчас, наверное, в двадцатый раз. А то и больше.

Имело ли это значение?

Ответа не было.

Мужчина был одет в простую и бесцветную одежду, сотканную из шерсти. Башмаки его были прочными, а голову покрывала измятая соломенная шляпа с широкими полями.

Лицо у мужчины было худое, как, впрочем, и он сам. Лишения и физические нагрузки истощили этого человека, стоящего в ярком солнечном свете на карстовой скале, лишь кое-где поросшей сухой травой. Лицо его задубело от солнца и потемнело, и по нему невозможно было определить возраст. Кисти и крепкие предплечья поросли темными волосами, такими густыми, что они походили скорее на шерсть животного.

Картина расширилась, и папа римский увидел стадо овец. Как всегда.

Животные не стояли кучно, а разбрелись по холмистому нагорью в поисках сочного корма.

Мужчина навалился на свою клюку, держась руками за прямой конец, а изогнутый выставив вперед и уперевшись им в землю.

Он стоял на выступе скалы, высоко над стадом, откуда открывался хороший обзор всей местности. Несмотря на это, не все животные попадали в поле его зрения. Крупные валуны ограничивали видимость, и когда одно из животных забредало за такой валун, пастух больше не мог его видеть.

— Где твоя собака? Стереги свое стадо! — крикнул он.

Но пастух его не слышал.

Потом раздались взмахи крыльев. Сильные, мощные — не лихорадочные, а спокойные и решительные. Как всегда.

Пастух, однако, не шелохнулся. Он оцепенел в своей позе, как будто стадо не интересовало его.

Но пастух должен был видеть орла! И он его видел!

Точка на небе внезапно выросла до исполинских размеров. Когти на мощных ногах были выпущены. Словно под большим увеличительным стеклом он увидел желтоватый клюв и алчные глаза смертоносного хищника.

Затем когти на выпрямленных ногах глубоко вонзились в череп ягненка. Орел опрокинулся, увлекая за собой ягненка, но не выпустил его. Медленными, сильными ударами крыльев он боролся с дополнительной тяжестью в когтях, преодолел ее, поднялся, но снова осел, когда тело его жертвы стало содрогаться в смертельной агонии, осложняя взлет.

Они упали на землю. Крючковатый клюв орла вонзился в кости, стиснутые его когтями.

Пастух на выступе скалы не шелохнулся.

Орел поднимался с земли тяжелыми взмахами крыльев. Добыча в его когтях больше не трепыхалась. В несколько секунд он набрал высоту и исчез.

Вина падет на пастыря!

* * *
Обливаясь потом, папа Бенедикт XVI проснулся. Сердце его колотилось, а мыслями он снова возвращался к той ошибке, которую, возможно, совершил когда-то. Повторяющийся сон вновь и вновь напоминал ему о его миссии.

Он нащупал выключатель и с трудом выбрался из кровати. Налил из графина воды в граненый стакан и жадными глотками выпил.

Прохлада принесла облегчение. Папа подождал, когда успокоится сердце.

Он еще не привык к своим новым личным покоям на четвертом этаже Апостольского дворца, построенного в XVI веке Доменико Фонтана при папах Пие V и Сиксте V.

Папа направился в маленькую часовню, относящуюся к его личным покоям и по-прежнему обустроенную так, как ее оставил его предшественник.

В середине помещения на мраморном полу лежал ковер, на нем стоял стул с железной спинкой. Потолок украшала выразительная роспись по стеклу, которая тянулась к алтарю в виде узкой полосы от потолка до пола. У боковых стен стояли шесть табуретов из темного дерева, с сиденьями, обитыми светлой тканью.

Помещение завершалось полукругом с маленьким алтарем, на котором горели шесть свечей. Образ распятого Христа сиял на светло-красном фоне.

Папа встал перед алтарем, опустился на колени и перекрестился. Затем поднялся, сел у левой стены на табурет, ближний к алтарю, и прислонился головой к стене.

Его предшественник постоянно вымаливал у Бога совета и просил о помощи, веря, что Непостижимый может вмешаться в реальный мир.

Сегодня он понимал своего предшественника лучше, чем несколько лет назад. Ему не справиться в одиночку с непомерной задачей. Он тоже тосковал о Божьей помощи в одном вопросе.

Внезапно папа встал и бросился перед образом на холодный мраморный пол, раскинув руки в стороны.

Он нуждался в подсказке:

— Господи, помоги!

И сил вымаливал.

Уже скоро.

Повторяющийся сон приходил к нему все чаще и чаще.

И пастырем был теперь он.

Глава 3

Мюнхен

Вечер среды


Остается еще ровно пятнадцать минут.

Мобильник зазвонил.

— Какое нетерпение! Я уже добрался, Ина, — сказал Крис в головной микрофон. Его хрипловатый голос звучал довольно и насмешливо.

Ее ликующий крик взорвался у него в правом ухе. Она все еще была на рабочем месте — ждала исхода дела.

Крис поморщился. Чрезмерная эмоциональность Ины нервировала его, особенно когда он чувствовал — как сейчас, — что она переигрывает. «Но что делать, у каждого свой изъян», — подумал он с ухмылкой.

— Ина, но ведь это всего лишь конец обыкновенного задания.

Ина была душой его маленького бизнеса — с ее всегдашней готовностью вовлечься, с голосом, который очарует любого позвонившего. Она одна управляла всеми его делами.

— У меня тоже есть хорошая новость, — пропела она. — Хочешь ее услышать?

В этом была вся она. Он требовал от нее полной отдачи — и всегда получал что-то еще сверх того. Ине исполнилось ровно пятьдесят, она жила одна и полностью была сосредоточена на работе. После тяжкой жизни с мужем-алкоголиком, после его смерти она старалась забыться в работе. Крис знал, что она — истинное сокровище.

— Сейчас, как только здешние доблестные охранники меня впустят. Сможешь пока продержаться?

— Ах, если бы ты знал… ну ладно… Только не лопни от любопытства.

Она положила трубку.

Пункт его назначения находился недалеко от Мюнхена и был надежно спрятан за высокой железной оградой в стороне от главных транспортных магистралей. Могучие деревья тянулись в ночное небо. Въездные ворота в усадьбу были заперты, и рядом стояли два припаркованных джипа охранной фирмы.

Четверо мужчин в темных униформах не сводили с него глаз, когда он останавливался.

Он опустил боковое стекло.

— Меня ждет босс, — сказал Крис детине, выросшему у его дверцы. — Я привез то главное, без чего вечер явно не удастся.

Последовало две минуты обсуждений по переговорному устройству, и ворота открылись. Он ехал под сенью старых каштанов, лип и дубов к подъезду главного здания, которое находилось метрах в ста пятидесяти от ворот.

Это здание с классическим фасадом длиной в двадцать метров было ярко освещено. На парковке стояло не меньше трех десятков дорогих лимузинов. Крис припарковался под могучим каштаном и перезвонил Ине:

— Только выкладывай побыстрее, мне нужно еще войти в здание, чтобы довести дело до конца. Что там у тебя, новая работа?

— Звонил Граф. Он подтвердил свой заказ, начиная с завтрашнего дня.

— Что на сей раз? Доставить домой его грязное белье? Или перевезти дешевую подделку какого-нибудь очередного шедевра?

— Он нанимает тебя на целую неделю, — в голосе Ины звучали гормоны счастья.

— Об этом он уже извещал меня. И где же он сам? — Граф — это было прозвище, которое Крис дал одному из своих лучших клиентов. Этот человек торговал антиквариатом, жил в Швейцарии и в Тоскане. Он был богат, сказочно богат, и почему-то привязался к Крису.

Первым заданием Криса как самостоятельного предпринимателя была поездка именно для Графа. С тех пор Крис регулярно получал от него хорошо оплачиваемую работу. В последний раз полгода назад он выехал вслед за Графом и доставил небольшой пакет в Дубай, где этот деятельный человек в возрасте хорошо за шестьдесят поселился в эксклюзивном отеле.

Отель был местом встречи финансовых и хозяйственных воротил. Граф в течение двух дней вел переговоры с арабскими друзьями; молодая управляющая отелем, сама родом из Мюнхена, лично контролировала превосходный сервис. Крис сопровождал Графа вместе с Антонио Понти, его телохранителем, и не выпускал пакет из рук до тех пор, пока к вечеру второго дня переговорщики не пришли к единому решению.

— Поздравляю, — сказал тогда Крис. — Судя по вашему довольному виду, вы хорошо заработали на этой сделке.

— Как раз напротив. Я не получу ни цента. Я верну им то, что им и без того принадлежит. Мы вели переговоры лишь о том, где и как они это выставят.

— Этого мне не понять.

— Ничего. Придет время — и я вам, может быть, все объясню.

Эти слова Графа Крис тогда запомнил.

Голос Ины вернул его к действительности:

— Ты меня слышишь? Он уже забронировал для тебя напрокат автомобиль. Тебе остается только забрать его.

— Ну вот, опять у меня срываются выходные. А я так надеялся, что он откажется или перенесет на потом.

— Этого мы не можем себе позволить. Ты задолжал мне половину зарплаты за прошлый месяц. Кроме того, он уже заплатил. Деньги сегодня поступили на наш счет. Он, конечно, чокнутый, — Ина неловко засмеялась, почувствовав, что ее высказывание о зарплате рассердило его. Уж ей ли не знать, как он из кожи лезет, чтобы платить вовремя и точно. — Но и его деньги не покроют наши потребности, честно говоря…

Секунду он молчал.

— Я постараюсь получить сегодня премию для нас. Отправляйся, наконец, домой.

Крис закончил разговор, взял с заднего сиденья два пакета, за содержимым которых он ездил на край света, и вышел из машины.

* * *
«Неплохо», — с удивлением подумала Зузан Ахтернбуш, взглянув на вошедшего Криса.

Стройный, сильный, невероятно изящный, немного выше среднего роста, с густыми темными волосами, коротко — по моде — подстриженными по бокам. Быстрые, упругие движения — и возраст приблизительно ее. Только усики и насмешливая улыбка ей не понравились.

Зузан Ахтернбуш было тридцать пять, она уже три года возглавляла службу сервиса высшего руководства и сейчас ждала Криса в холле фирменной резиденции, приобретенной полтора года назад специально в качестве подобающего пристанища для нового шефа правления и его жены.

Крис только что был обыскан двумя охранниками с ручным детектором: они искали любые металлические предметы. При этом оба пакета он держал в поднятых руках и внимательно озирался.

— Зарентин, — представился он своим хрипловатым голосом, оказавшись перед самой Зузан. — Впечатлен.

Его серо-голубые глаза на секунду задержались на ее стройной фигуре, подчеркнутой темным костюмом, и затем скользнули по холлу с четырехметровыми потолками, вбирая все детали и не скрывая любопытства.

От холла в обе стороны отходили представительские помещения, тогда как личные покои располагались наверху. На дорого отреставрированном мозаичном полу лежали роскошные персидские ковры, а мебель в стиле ампир, скорее всего, была приобретена у самых именитых антикваров.

— Вы заставили меня поволноваться. Надо же, прибыть в последнюю минуту! — Она не обратила внимания на его неприкрытое любопытство и разглядывала темный цвет его кожи: — Что, не упустили случая позагорать и опоздали на самолет?

— Смуглый от природы, — весело рассмеялся он. Мимические морщинки в уголках глаз делали его еще симпатичнее, а темные, коротко стриженые усы над выпуклыми губами вдруг начали ей даже нравиться. — Но вы должны радоваться: я прибыл вовремя, и то, что было угодно вашему сердцу, находится при мне.

И снова на его лице воцарилась оптимистичная, располагающая улыбка, которая вытеснила ту решительность, которую придавали ему твердый подбородок и орлиный нос.

Зузан была сбита с толку, она не могла его классифицировать. Он еще по телефону играючи выторговал у нее дополнительную премию, потому что рейс задерживался по техническим причинам. Ему пришлось искать альтернативу, чтобы прибыть сюда вовремя.

Позади нее вдруг стало шумно.

Его взгляд тут же отвлекся на новый раздражитель. Зузан Ахтернбуш успела разглядеть в его радужной оболочке желтые крапинки, и затем в ее ушах прогремел голос босса:

— Полночь! Где же кульминация вечера? Зузан!

— Уже здесь! — воскликнула она и повернулась.

Босс шагнул к ней. Рослый, неуклюжий — человек-гора в великолепно сидящем смокинге.

— Вы курьер? — прогремел он и вперился взглядом в пакеты.

— Да, я логистик.

Босс засмеялся, и его лапы упали на плечи Криса и Зузан Ахтернбуш.

— Что, долгий перелет? — спросил он, оглядывая мятый костюм Криса. Боссом Герберта Шарфа стали называть в фирме не так давно — после того как полтора года назад он взял на себя руководство хромающей торговой сетью и, вопреки всему и всем, вывел ее в зону прибыли.

Жертвой пали тысячи служащих. Акционеры встречали его с ликованием, а уволенные — ненавидели.

Этой ночью решено было отпраздновать его успех и взлет биржевого курса последних недель. И босс затребовал себе одну особенную, личную радость.

— Я к вам прямо из аэропорта, не хотел испортить вам сюрприз.

— Ладно, ладно, юноша, — нетерпеливо прогудел Шарф.

Он втиснулся между Крисом и Зузан Ахтернбуш и повлек их с собой к салону, обняв за плечи полными руками.

— Только не урони их, — тихо сказал он Крису, когда они входили в зал.

* * *
Зал был полон людей в вечерних нарядах. Крис прикинул, что их тут было человек сто, и все они один за другим поворачивались в их сторону.

Слева от входа были устроены буфет и бар, а на другом конце зала на небольшом подиуме играл оркестр. Танцевальную площадку перед подиумом заполняли гости. Справа от входа вдоль внутренней стены зала стояли празднично накрытые столы.

Шарф потянул его за собой к подиуму. Двери в сад по левую сторону стояли открытыми настежь, и гости на ярко освещенной террасе наслаждались свежим вечерним воздухом, болтая между собой.

— Все сюда! — крикнул Шарф в сторону террасы, шагая к подиуму.

Крис видел лица, многие из которые казались ему знакомыми. Политики, художники, люди, чьи изображения украшали яркие страницы газет и журналов. Он разделил бы этих людей на две группы. Тут были те, кто всей своей осанкой, повадкой и мимикой излучал то же, что и Шарф: деньги и могущество. А были и другие, что плыли в тени великих. Сопровождающие лица всех оттенков, создающие обрамление и оживляющие пейзаж.

Крис вспомнил о роскошных лимузинах на парковке. Здесь было что-то вроде Эльдорадо для его маленького логистического предприятия. Если он сумеет правильно себя подать, то сможет заронить в эту почву семена для пары-тройки будущих заказов.

Шарф потянул его за собой на подиум к микрофону.

— Внимание! — крикнул Шарф, и музыка резко оборвалась. — Мой совершенно особенный сюрприз прибыл. — Он повернулся к Зарентину: — Вот у вас тут две коробочки. Наши сегодняшние сокровища. Откуда вы, кстати?

— Добрый вечер, — раскованно сказал Крис в микрофон. — Я Крис Зарентин из фирмы Зарентин Логистик и всегда к вашим услугам для особых, ценных и конфиденциальных перевозок. Как в личной сфере, так и в бизнесе.

— Это уже тянет на рекламу, — прорычал Шарф рядом с ним.

— …И я только что прибыл с Кариб.

Он сделал паузу и обаятельно улыбнулся.

Крис находил все это представление глупым, но, если его клиент хочет, почему бы не подыграть ему. Это были легко заработанные деньги.

Крис передал оба пакета Шарфу, мгновенно подлетели два официанта и перехватили ношу.

На маленьком столике, который оказался тут словно по волшебству, они разорвали бумагу и взломали печать.

Шарф наблюдал за каждым движением официантов и нетерпеливо потребовал себе одну из коробочек.

Широко улыбаясь, он повернулся к микрофону:

— Как вам известно, я страстный курильщик сигар. И поэтому в честь праздника велел доставить самолетом настоящие победные сигары.

Шарф открыл коробочку и взял из нее одну сигару. Она была толстая и длинная, свернутая из пяти табачных листов, шестой лист был особенно гладким и эластичным. Поверх него — как вторая кожа — был навернут оберточный лист, для изготовления которых вообще применяются лишь тончайшие и самые дорогие табачные листья.

— Гавана? — громко осведомился кто-то на фоне веселого перешептывания, когда Шарф нюхал сигару, с видимым наслаждением втягивая ноздрями ее аромат.

— Скажи им, — прорычал Шарф Крису, не прекращая своего занятия.

— Сантьяго-де-лос-Кабальерос, — произнес Крис.

— Но это же в Доминиканской Республике!

— Правильно.

— То есть второй сорт, — голос мужчины звучал заносчиво и презрительно.

Говорившему было хорошо за сорок. Он стоял в окружении двух красавиц, которые хихикали и повизгивали, когда он их обнимал.

— «Гавану» не превзойдет ничто. Вы поставляете сюда второй сорт. Если второй… Надеюсь, хоть листья не банановые, — мужчина довольно заржал. — Как Davidof с одной «f». Купленный на пляже. Эх, Шарф!

Грянувший хохот ударил Крису в лицо. Обе женщины рядом с тем мужчиной сложились от смеха пополам.

— Черт! — прошипел Шарф. При этом он широко улыбался, но когда кельнер хотел обрезать для него сигару, он отмахнулся. — Это один из моих важнейших деловых партнеров. Хуберт Шустер. Денег и влияния — немерено. Он ни о чем не имеет ни малейшего понятия, но не приведи господь показать ему это.

«Дурак! — пронеслось в голове Криса. — Я устал, целую вечность на ногах и приперся сюда для того, чтобы меня здесь оплевывали?»

— Небось, все его состояние — унаследованное. Своего-то ничего не наработал, а? — злобно пробормотал он.

В затылке появился зуд. Крис очень хорошо знал этот зуд. То был предупредительный сигнал, который еще ни разу его не подводил. Проблема была в том, что иногда он этот сигнал игнорировал.

В такие секунды он ненавидел свою работу. Половик для вытирания ног, всеми презираемый, мальчик для битья для тех, кто может это себе позволить. Улыбаться и глотать, лишь бы выполнить задание. У этого парня полно бабла, но это еще не дает ему права веселиться за его счет.

— Не наделайте глупостей! — тихо предостерег Шарф, увидев окаменевшее лицо Криса. — Бодаться с ним не надо!

«Ладно! Проглотишь! Еще раз! О’кей!»

Крис сделал вид, будто сам забавляется, осклабился, благодарно кивнул и поднял руки, признавая себя побежденным. И отвернулся, чтобы сойти с подиума.

— Стоп! — властно прогремел чей-то голос.

Крис повернулся.

Шустер нагло улыбался.

Все сосредоточились на поединке. Лица присутствующих были напряжены, они жаждали зрелища, чтобы потом было о чем посудачить.

— Ладно, парнишка! Подрядчиком года тебе все равно не стать. Так и будешь акционерным обществом самого себя.

Всеобщий хохот взорвался как граната.

«Набей ему морду, не поддавайся этому типу», — нашептывал ему внутренний голос по имени гордость.

— Почему вы так решили? — спросил Крис. — Я логистик…

— …Так теперь называют посыльных?

Опять поднялся смех, но на сей раз несколько натужный.

— …и я не эксперт по сигарам. Скорее уж вы, если я правильно понял.

— Без глупостей! — снова предостерегающе прошипел босс. — Этот человек злопамятен. И я тоже!

Хуберт Шустер помедлил немного, глянул на обеих своих спутниц, которые подзадоривали его: ну же, покажи, вмажь ему!

— Особая земля Кубы, на которой растет этот табак, поглощает и усваивает минеральные вещества. Это как с вином. От почвы многое зависит.

Голос Шустера звучал сыто и довольно. Он уже держал в руке одну из привезенных сигар и нюхал ее. Затем поморщился, как будто опознал низкое качество.

— В Доминиканской Республике сворачивают втрое больше сигар, чем на Кубе, — сказалКрис.

— Вот я и говорю: количество вместо качества.

Шустер произнес это язвительно, и окружающие его гости снова засмеялись. Крис отметил у некоторых истеричные нотки. Они испытывали любопытство к этой словесной дуэли, им хотелось знать, кто же одержит верх.

— Почва там такая же, как и на Кубе, — громко сказал Крис, внедряя свой голос в стихающий смех. — Так что дело не в ней.

Голоса смолкли. Все напряженно и с интересом слушали.

— Да? — Хуберт Шустер злобно смотрел на подиум. К возражениям он не привык.

— Оба острова принадлежат к Большим Антильским. На обоих тропический климат, оба располагаются между восемнадцатым градусом широты и тропиком Рака…

— У нас что, урок географии? — Хуберт Шустер слегка отодвинул в стороны своих красавиц.

Крис обеими ногами твердо и прямо стоял на полу, он слегка расставил локти, кисти на уровне груди — почти в боксерской стойке — и излучал не только спокойствие и благодушную невозмутимость, но и абсолютную уверенность.

— …и оба острова состоят из одних и тех же гранитов, из одной и той же изверженной горной породы с идентичными осадками мелового периода… — хриплый голос Криса звучал терпеливо, почти снисходительно.

— Ну да, — неожиданно слабо возразил Хуберт Шустер.

— …и нет ничего, ну совершенно ничего в качестве почвы на западе Кубы, в Вуэльта-Абахо, что делало бы ее лучше, чем в долине Чибао в Доминиканской Республике, — Крис изобразил улыбку. Нет, не напрасно он так подробно побеседовал с производителем сигар.

Головы повернулись к Шустеру, который стоял с пунцовым от гнева лицом и какое-то время раздумывал, прежде чем шагнуть в ловушку.

— На Кубе растет совсем другой табак. Само по себе растение — вот что, в конечном счете, и определяет существенное различие, — его голос так и сочился небрежностью. Он довольно огляделся вокруг, и некоторые из гостей услужливо закивали.

— Тут я вынужден вам снова возразить, — голос Криса был тих, доброжелателен и отчетлив.

Взгляд блондинки, спутницы Шустера, впился в Криса. Ее зрачки расширились, она приоткрыла рот, стиснула зубы и отрицательно покачала головой — почти незаметно. Крис зафиксировал ее предостережение, но уже не мог остановиться и должен был довести дело до конца.

Вот так всегда с поединками. Крис уже знал это за собой: начиная с какого-то момента он уже не мог отступить и шел напролом, будь что будет.

Крис дождался, когда Шустер вскипит, и сменил тон. Теперь слова слетали с его языка холодно и едко:

— Вы явно не знакомы с историей заселения Кубы. Как вы думаете, что привезли с собой доминиканские поселенцы, которые в XVIII и XIX веках бежали от постоянных беспорядков на своем острове и развели табачные плантации на Кубе? — Крис заметил в собственном голосе слегка торжествующие нотки и снова сделал рассчитанную паузу. Слишком разозлил его этот тип своей заносчивостью. Для завершающих слов он перешел на глумливую иронию: — Могу вам открыть секрет: они привезли с собой семена табака. Еще вопросы есть?

Шустер молчал, плотно сжав губы. Его яростный взгляд метнулся к Шарфу. Гости стыдливо опустили глаза.

— Идиот, — пробормотал Шарф и подал оркестру знак нарушить мучительную тишину бравурной мелодией, чтобы гости могли отступить на танцевальную площадку.

Шарф спустился с подиума, не удостоив Криса даже взгляда. Он обнял Шустера за плечо и повел его прочь.

Крис стоял на подиуме один. Официант, хмыкая про себя, убирал приборы для сигар.

Внизу Шарф и Шустер пробивались сквозь толпу гостей. Внезапно Шустер обернулся. Он вытянул правую руку так, будто его указательный палец был дулом пистолета, направил его на Криса и изобразил выстрел. Затем коротко прикрыл левой ладонью глаза.

Глава 4

Тоскана

Четверг


Крис чувствовал себя свободным и расслабленным. Это походило на поездку в отпуск. На заднем плане поднимались Апеннины, взгляд уносился вдаль над бескрайними полями к виноградникам на склонах. Горные хребты были размыты в сиянии солнца, как плавные волны, мягко прорисованные широкой кистью. Дорогу окаймляли нескончаемые каменные стены.

Минувшую ночь он провел в одном мюнхенском пансионе и ранним утром забрал заранее арендованный Графом автомобиль. На серебристом «Мерседесе-Е220» он катил через Инсбрук и Бозен в Верону, затем дальше в сторону Болоньи и Флоренции. На парковочной площадке он спонтанно подобрал молодую парочку, путешествующую автостопом: они пробирались на попутках в Рим.

Аня и Филипп хотели осмотреть Вечный город и мечтали увидеть папу римского. Всю дорогу они только и говорили что о Боге и Вселенной, и Крис наслаждался весельем этих двадцатилетних ребят, когда зазвонил его мобильник.

— Примолкните на минутку, ладно? — Он глянул на номер звонившего и сунул наушник в ухо.

То была Ина. Она хотела в виде исключения уйти домой пораньше, а перед этим обсудить задания для курьеров на следующую неделю. Когда после этого она спросила о погоде, он ее перебил:

— Ина, скажи, для чего ты позвонила.

Она поколебалась, прежде чем ответить.

— Звонил налоговый консультант, — произнесла она наконец. — Он в тревоге за нас. В общем, дела наши плохи. Первые месяцы оказались катастрофическими. Это подтверждается и выписками с нашего счета в банке. Сплошные минусы.

— Я знаю, что дела не блестящи. — В последнее его посещение банк уже грозил ему закрытием кредитной линии, и без того скупой, если в ближайшее время не произойдет положительных сдвигов.

Крис глянул на Филиппа, сидящего на пассажирском сиденье. Молодой путешественник с интересом прислушивался. Их взгляды встретились. Филипп понял и отвернулся.

— Так и должно быть в фазе роста. Сначала приходится инвестировать, прежде чем…

— Перестань, — умоляюще прошептала Ина. — Я тебя предупреждала. Два новых курьера сразу — это много. И с демпинговыми ценами мы хоть и получаем больше заказов, но все равно не имеем никакой прибыли.

Осенью он нанял двух новых курьеров, когда уже не справлялся силами двух своих студентов. Теперь они работали впятером плюс Ина в офисе. Но он просчитался в том, что касалось вербовки клиентов и распределения заказов на пятерых курьеров. Кроме того, были клиенты, которые предпочитали, чтобы их задания выполнял только он. Они видели доказательство исключительного доверия в том, что поручали ему доставить к месту отдыха их отпускную одежду. Малейшее изменение вносило помехи, и Крис просто недооценил чувствительность некоторых клиентов.

Как он ни старался, выкрутиться не получалось. Либо он ехал сам и тогда не мог заниматься поиском новых заказов, либо наоборот.

— Но ведь Граф уже заплатил, ты сама говорила вчера вечером.

Ина молчала, и он уже решил, что связь прервалась.

— Это так, — сказала она наконец. — Зато есть другие потери. Сегодня утром по телефону поступило четыре отказа. Эти клиенты больше не будут давать нам поручения. Самое худшее то, что это были надежные, регулярные заказы.

Крис насторожился. Он заметил в зеркале заднего вида, что юная путешественница смотрит в окно и изо всех сил старается не обращать внимания на его слова.

— Что бы это значило?

Ина нервно засмеялась:

— Это привет из Мюнхена. Должно быть, вчера ночью ты произвел сильное впечатление своим выступлением.

— Шарф? Торговый дом?

— Один отказ — да. Еще два отказа пришли от Шпренгера из Аугсбурга и из филиала здесь, в Кельне. Четвертый отказ — от Кенеманна из Эссена. Ты что, уронил кому-то на ногу кувалду?

— Глупости.

— По крайней мере, такое впечатление, что один шеф подговорил другого — и мы в пролете.

Зарентин выругался.

— Почему ты так думаешь?

— Отказ в сотрудничестве торгового дома поступил от некоей госпожи Ахтернбуш. Она сказала, что звонит по поручению шефа… и что премии тоже не будет, босс якобы сердит. — Ина помолчала. — Что ты там учинил? Опять не утерпел?


— Зачем я вообще ввязался в это дерьмо? — Крис яростно ударил по рулю. — Оставался бы себе нормальным Булем, было бы лучше.

— Что, неприятности?

— Еще какие! — Крис вспомнил, что у него в машине автостопщики, и криво улыбнулся: — Простите. В моем мелком бизнесе возникли некоторые проблемы.

— Но ведь без проблем не бывает, — Филипп серьезно кивнул: — Мои родители держали магазин музыкальных инструментов. Теперь уже не держат.

— Что, прогорели? — спросил Крис.

— Нет, продали. Поживились кое на чем и теперь живут на Майорке, а мне тут хватает на учебу.

— А у вас? — Крис посмотрел на Аню в зеркало заднего вида.

— Мой отец врач, у него собственная практика — урология. На создание этой практики ушли годы. Сейчас дела хуже, чем раньше, но в целом, пожалуй, ничего.

«Хорошие стартовые условия», — подумал Крис. Его-то родители — каменщик и продавщица — осуществили свою мечту о собственном доме, начав с нуля, и чуть было не надорвались, когда мать больше не могла зарабатывать, потому что ей пришлось ухаживать за старыми родителями. Тогда они долгое время ничего не могли себе позволить.

— А вы работали в полиции? — спросил Филипп после паузы.

— Ишь какой любопытный!

— Вы же сами намекнули. Но если это слишком личное, извините!

Они перед этим всю дорогу разговаривали, и Крис уже многое знал о них. Почему бы и ему не ответить откровенностью?

— После реального училища я попал в архивные подвалы участкового суда. Там я должен был кое-чему научится. Образцом для меня был один служащий, который целую вечность готовил выписки из поземельного кадастра и, помимо этого, предавался пьянству. Его жена регулярно изменяла ему с писарями на столах среди бумажных гор.

— Ослепительная перспектива…

— Вот именно. Кошмар. Мне было все равно куда, лишь бы бежать оттуда. Кажется, я не выдержал и трех месяцев. Я поступил на курсы подготовки полицейских, потом в дежурную полицейскую службу, в криминальную полицию. Потом наступил черед отдела убийств — самое дно человеческого существования. Но и там приходилось больше писать, чем ловить убийц. Когда мне исполнилось девятнадцать, я попал в мобильную оперативную команду. И уж там получал удовольствие от приключенческой щекотки — оперативные задания секретной службы требовали самостоятельных и быстрых решений. Командный пункт был иногда слишком далеко.

— И что же там такое приходилось делать? — мягкие черты лица Филиппа напряглись от любопытства.

— Во-первых, слежка. Полный багажник номерных знаков на замену, чтобы не бросаться в глаза, — Крис насмешливо улыбнулся ему. — Разведка под прикрытием. С фальшивыми документами и легендами проникнуть в среду торговцев наркотой, собрать информацию на местах. Следовать за наркокурьерами от польской границы по автобану до Кельна и только там брать. Или месяцами вести наблюдение за инженером, который хочет продать чертежи истребителя и подыскивает, кто больше заплатит.

— Я всегда считал, что опасную работу делает только спецназ.

— Так и я говорил своей жене, чтобы успокоить ее. Но на самом деле это не совсем так. Спецназ вызывают на решающие схватки, для опасных поединков, при захвате заложников. Они всегда действуют командой и всегда хорошо вооружены. Действия мобильных оперативных групп протекают зачастую по-другому: скорее в стадии розыска, зачастую безоружными. В зависимости от задания оказываешься иногда один и без прикрытия — как тайный агент во вражеской стране.

— И ваша жена все это пережила? — Ане было странно, как в такой жизни вообще было место для жены.

— Как раз и нет.

— Вот и я бы удивилась! — вырвалось у той.

Крис припомнил спонтанные чувства и бурные месяцы, когда он познакомился с Петрой. Они быстро поженились, и любовь на какое-то время возобладала над его потребностью испытывать кое-что посильнее, чем утомительная рутинная работа за письменным столом.

— Она была против моего перехода в оперативную команду. Она часто целыми днями не знала, где меня носит. Позвонить чаще всего просто не было возможности. А ей хотелось, чтобы муж вечерами приходил домой и заботился вместе с ней о детях, которых мы хотели завести.

— Неужто это самая худшая доля, какая может выпасть человеку? — усмехнулась Аня.

— Разумеется, нет. — Крис рассказал о субботней поездке за покупками, когда с ним вдруг заговорил мужчина, назвав его совсем другим именем. Этот парень угрожал ему и при этом мрачно смотрел на Петру. Крис в тот же день отправил ее на три недели к матери: переждать пока не закончится его задание.

— Она мне после этого заявила, что вопрос о детях даже не стоит до тех пор, пока у меня такая опасная работа.

— Я бы тоже так поступила, — сказала Аня. — Я бы и до этого не стала доводить, раньше бы все прекратила. — Некоторое время они все молчали. — Но как после такого становятся… логистиком?

Крис фыркнул, будто отряхиваясь после удара по носу.

— Моя жена нашла в кармане моего пиджака приглашение на собеседование и тестирование на мою профпригодность для GSG-9.

— Но это же спецподразделение федерального уровня, — сказал Филипп. — Тут вы поднялись на одну ступеньку выше.

— Она возмутилась, что я слишком упрям. — Крис вдруг вспомнил ту их безобразную супружескую сцену. Своими криками они перебудили весь дом, а посуды было перебито столько, что встревоженные соседи вызвали полицию.

В большинстве случаев они ограничивались словесными перепалками: но и слова вреза́лись, как скальпель в сердце.

Она бросила его.

— А потом?

— Приемные экзамены я не сдал.

— Ах, черт! — Филипп закусил нижнюю губу.

Крис посмотрел в боковое окно. Та сцена до сих пор стояла у него перед глазами: как они сидели в бетонном бараке. Помещение было абсолютно голым, только белые стены и неоновые лампы, и судья, начисто лишенный эмоций — что дохлая рыба. Психолог GSG-9 засвидетельствовал у него склонность к спонтанным, самоуправным и ни с кем не согласованным действиям. Его самая большая слабость якобы состояла в ограниченной способности действовать сообща, поскольку его импульсивные и иногда очень неожиданные решения могли поставить под удар всю команду. Это-то и было неприемлемым для GSG-9.

Этот приговор некоторое время спустя поставил в тяжелое положение и его тогдашнего начальника. В одной операции против наркодилеров он принял решение о захвате, потому что случай показался ему благоприятным, вместо того чтобы дождаться подкрепления. Его партнера ранили выстрелом в грудь, и он еле выжил. Начальник возложил ответственность за этот случай на Криса, воспользовавшись тем заключением психолога…

— Одно к одному, — понимающе сказал Филипп.

— Я на все плюнул, — сказал Крис, все еще переживая прошлое. — Познакомился с шефом одной частной службы безопасности, которая занималась охраной знаменитостей и консультировала фирмы в вопросах безопасности. Это позволило мне зарабатывать хорошие деньги.

— Тоже неплохо звучит.

— Но и там все пошло по тому же пути. Конец наступил через два года, когда мне довелось охранять на концерте второразрядную певичку и я помешал одному слишком разгоряченному фанату приблизиться к ней. Молодой человек не унимался, и мне пришлось прибегнуть к силе, когда он хотел ткнуть пальцами мне в глаза. Я сломал ему ребро. Это было не нарочно, но так уж вышло. К несчастью, это был сын певицы, он хотел сделать матери сюрприз. Мне грозило обвинение в членовредительстве и денежное взыскание, а певица потребовала, чтобы меня уволили, если хотят в дальнейшем получать заказы. Ясное дело, у шефа стресс!

— И тогда вы учредили ваш собственный бизнес?

— Да — с краденой бизнес-идеей, — засмеялся Крис. — Одна фирма как раз выстраивала побочный бизнес — транспортировка для знаменитостей и корпораций всего того, что они не хотят или боятся доверить почте. Сюда относилась перевозка драгоценностей в места отдыха для жен миллионеров, равно как и доставка чертежей для нового поколения подводных лодок с верфи в Министерство обороны. Я сказал себе: это я тоже могу.

— На слух вроде все просто, — заметил автостопщик.

— Ну да, у меня был телефон одного антиквара, которого я много раз сопровождал по аукционам еще в качестве наемного сотрудника службы безопасности. Однажды мне удалось предотвратить кражу ценной ассирийской статуэтки одним карманником. И вот я позвонил ему. Через две недели он стал моим первым заказчиком. Потом он дал мне рекомендации и обеспечил несколькими новыми клиентами.

— И сейчас вы едете как раз к этому антиквару! — сказал Филипп.

— К нему.

— Хоть дела и не так хороши, этот человек у вас в чести, верно? Ведь без него вы вряд ли встали бы на ноги, — Аня сказала это очень буднично, без оценки.

Крис посмотрел в зеркало заднего вида:

— О да, Граф действительно у меня в чести.

* * *
Высадив ребят, Крис наслаждался расслабляющим покоем одинокой поездки.

Цель его путешествия находилась на плоском хребте в Сенезе, неподалеку от Сиены. Кипарисовая аллея вела через поля и виноградники вдоль бесконечных стен, сложенных из камня, вверх к имению Графа, также огороженному двухметровой стеной из булыжников. Высокие кованые ворота стояли распахнутыми настежь.

Четыре охранника удерживали их. Одеты они были в белые рубашки с короткими рукавами и темно-синие брюки. Тяжелые ремни у всех были отягощены револьверной кобурой, двое держали в руках автоматы.

— Не туда целишься, — прорычал Крис, потому что один из охранников направил дуло автомата ему в низ живота. Те стоически кивали, выслушивали указания по переговорным устройствам и обыскивали машину. Ощупали и его, даже открыли дорожную сумку и бесцеремонно порылись в его грязном белье.

Наконец ему разрешили проехать к дому по широкой подъездной дороге, с обеих сторон ограниченной цветочными клумбами. Вазоны с цветами и апельсиновые деревья в терракотовых кадках окаймляли дорожки в строго симметричном порядке. Крытые аллеи из винограда и вьющихся растений давали тень, а сами дорожки были посыпаны цветной крошкой.

Здание со светлым оштукатуренным фасадом отвечало классическому античному стилю. Лишь две башенки по углам напоминали о первоначальной форме, когда тосканские виллы с их оборонительными башнями и галереями походили на средневековые крепости и служили местом спасения как от чумы, так и от городской летней жары. В конце подъездной дороги плескался фонтан, обрамленный фигурно подстриженными кустами самшита и лавра.

Крис вышел из машины и разминал затекшие конечности упражнениями на растяжку, пока не открылась входная дверь.

В дверях стоял Антонио Понти. Стройный, с элегантностью в осанке, присущей лишь настоящим южанам.

Крис поднял руку в приветственном жесте и направился к итальянцу. Бывший карабинер уже много лет был начальником службы безопасности и личным охранником Форстера. Антонио Понти был, как и Крис, в прошлом полицейским и служил перед тем в Ливорно в спецподразделении GIS — итальянском спецназе, одном из лучших полицейских подразделений Европы.

Крис познакомился с Понти на первом же своем задании, когда вез Форстера из Кельна в Женеву. Впоследствии они сопровождали антиквара вместе, присматривались друг к другу и обменивались опытом.

Вместо задумчивой веселости, обычно отличавшей узкое лицо Понти, сегодня его лоб прорезали вертикальные морщины. Он холодно поздоровался и отошел в сторону.

В дверях показался Форстер, приветственно вытянув в сторону правую руку, тогда как левой опирался на палку.

Крис обратил внимание на искусно вырезанную палку, стиснутую за набалдашник старческой белой рукой с голубыми венами. Он удивленно смотрел на Графа. Он знал Карла Форстера совсем другим — жизнь в нем била через край, хоть в прошлый раз, во время их совместной поездки в Дубай, он и казался немного ослабленным.

Этот же Карл Форстер был полной развалиной.

* * *
Вилла Форстера была построена в классическом стиле. К просторному залу примыкал cortile, внутренний двор, оформленный просто, как принято в здешних местах.

Стены охряного цвета гармонировали с простыми каменными плитами пола, а фрески служили сдержанным дополнением. Терракотовые корыта с цветущими растениями отделяли ту единственную часть внутреннего двора, которая была скупо меблирована. Две скамьи, стол, два стула — все было сколочено из простого дерева и пропитано темной морилкой.

Понти удалился, и слуга принес напитки, пока Форстер, тяжело дыша, выбирал скамью и грузно усаживался.

Крис обрадовался воде и залпом осушил стакан. Форстер кивнул — и слуга налил два стакана Brunello di Montalcino. Форстер, отведав вина, с чувством цокнул языком.

Вначале разговор шел ни о чем. Форстер осведомился, как Крис доехал, спросил, как идут дела, и поморщился, когда Крис поведал ему о своих трудностях. Он понимающе кивал, когда Крис комментировал ему закулисную сторону событий.

Пока Форстер обдумывал возможные встречные меры, Крис критически разглядывал своего заказчика. Форстеру было немного за шестьдесят, но выглядел он стариком.

От его былой живости не осталось и следа. Дряхлый, он беспомощно пошатывался даже сидя и опирался на посох тонкой резьбы. Дыхание его при разговоре было хриплым, иногда он казался рассеянным и терял нить беседы.

Крис был в ужасе. Лицо Графа было изможденным, серым и бессильным, волосы слиплись прядками. Распад этого человека причинял Крису боль, поскольку между ними установилось нечто вроде доверительной близости, хотя они никогда не обсуждали это.

— Не смотрите на меня так, — пробормотал Форстер. — Я знаю, каким немощным, должно быть, выгляжу. Но если бы вы знали: чувствую я себя еще хуже, чем выгляжу.

Крис вопросительно посмотрел на Форстера, и тот зло усмехнулся:

— Вы знаете обо мне очень мало. Я о вас знаю гораздо больше, верно?

Крис кивнул и отпил глоток красного вина. Со всеми его вопросами и комментариями он все же никогда не преступал невидимую границу, которой Форстер обнес свою жизнь и которую Крис чувствовал всякий раз, когда просто не получал ответа на свои вопросы.

Форстер был сейчас совсем другой, обычно именно он задавал бесцеремонные вопросы, въедливо цеплялся и выуживал из Криса детали, которые не следовало бы знать ни одному заказчику. В своей откровенности — наряду с прочим — Крис усматривал и причину, почему Граф снова и снова привлекает его для работы.

— Это будет последним заданием, которое вы выполните для меня. Вы мне поможете принести покаяние. И тогда я повернусь спиной к этой юдоли.

— Я не понимаю.

Криса охватило неприятное напряжение, какого ему еще не приходилось испытывать в присутствии Графа. Затылок его вдруг закаменел, а мускулы стали жесткими, как стальные канаты.

— Естественно, вы не понимаете, — Форстер засмеялся, тяжело дыша, и проницательно глянул на Криса своими бледно-голубыми глазами. — Болезнь Паркинсона. Они поставили мне такой диагноз. Да вы и сами видите, мое тело неудержимо распадается.

Крис опустил глаза:

— Я в этом не особенно разбираюсь…

— Ограниченная моторика, неконтролируемые реакции организма, преждевременное старение. В конце полная беспомощность, совершенная неподвижность. Мозг отмирает целыми участками. Дерьмо, а не жизнь! — взволнованно прохрипел Форстер. — Пока что я еще в себе, но депрессии, психозы и слабоумие уже заслали своих лазутчиков. Я, правда, прячусь от них, но скоро они меня найдут.

Крис молча ждал. Он предвидел неприятную неделю и спрашивал себя, так ли уж необходимо ему — наряду со своими собственными трудностями — нагружать себя еще и проблемами заказчика.

— Поэтому я решил принести покаяние и затем умереть.

Когда Крис ошеломленно раскрыл рот, Форстер вяло поднял правую руку:

— Ни слова о моем решении. Я рассказываю вам это не для того, чтобы вы комментировали. Я хочу лишь объяснить…

— Но…

— В Швейцарии, к счастью, есть организация, которая помогает умереть, помогает человеку подобающим образом привести в исполнение такое желание. Все это готовится и производится под наблюдением.

— Из этого мира так просто не уходят, — пробормотал Крис после паузы.

— А я уйду, — Форстер язвительно засмеялся. — Это решено, и я не хочу больше это обсуждать. Я это вам сказал лишь для того, чтобы вы лучше поняли, чего я от вас хочу. Я ускоренно качусь по наклонной плоскости. С каждым днем мне все хуже. Таблетки, на которых я держусь, это настоящие водородные бомбы. Несмотря на это, они помогают лишь на какое-то время и уже давно не компенсируют потери.

Крис посмотрел на Форстера долгим взглядом. В голову ему не приходило ни одной здравой мысли, которую он мог бы высказать. Этот человек прожил целую жизнь, и казалось, что он всегда знал, что делал.

— Я не хочу доводить себя до состояния полной беспомощности и быть прикованным к постели, в то время как психозы в моей голове будут пожирать последнюю ясную мысль. Понимаете вы это?

Их взгляды встретились.

Пустота в неподвижных глазах Форстера была бесконечной. Они хоть и смотрели, но не видели. Через некоторое время веки Форстера дрогнули, и Крис освободился от чар.

Он наконец кивнул — лишь бы показать реакцию. Он не мог ничего говорить. Его мать без жалоб ухаживала за его старыми дедом и бабкой. А поскольку его родители погибли десять лет назад в автокатастрофе, ему не пришлось увидеть вблизи бедствия и нужды старости, усиленные болезнями.

— Когда это исполнится, линия Форстеров прекратится. И линия Штайнеров тоже.

— Разве нет никаких родственников? — спросил Крис, не ведая, кого имел в виду Форстер, называя вторую фамилию.

— Только дальние. Очень-очень дальние. Не имеющие никакого значения для меня. Нет, моя линия вымерла.

— У вас нет детей?

Форстер смотрел в пустоту перед собой, затем презрительно засмеялся:

— Если б были, я бы, может, действовал иначе. Но нет, детей у меня нет.

Граф поднял палку и ударил по столешнице. Раздался звучный хлопок. Он еще раз шарахнул палкой по столу.

— Я сделал все возможное, чтобы изменить это положение. Я соединялся с молодыми женщинами, хотел использовать их в качестве детородных машин, предлагал им большие деньги, если они родят мне детей. Но от денег в этом деле, к сожалению, мало толку.

Крису почудилось, что глаза старика увлажнились. Форстер быстро отвернулся. Когда он снова взглянул на Криса, влага исчезла.

— У меня мертвая сперма. Абсолютно мертвая. Нет силы продолжения рода. Моя… недееспособность была подтверждена тремя лучшими медицинскими факультетами мира. Даже искусственное оплодотворение не принесло бы результата.

Крису было не по себе, и он не знал, как ему реагировать. Перед ним сидел в принципе чужой человек, для которого он в последние несколько лет регулярно выполнял хорошо оплачиваемые задания, и этот человек открывал ему самое сокровенное, изливал ему всю свою горечь.

Форстер разом посерьезнел:

— И я решил возместить кое-какую вину, ответственность за которую падает на мою семью и на меня.

Надтреснутым голосом он несколько раз кликнул своего слугу, который вскоре явился с большим подносом и подал им ужин.

— Гренки, мясо дикого кабана, артишоки, фазан, овечий сыр. Превосходно! — Глаза Форстера вспыхнули, и он ободряюще кивнул Крису: — Вот то, чего мне будет так недоставать в аду.

Глава 5

Монтекассино

Четверг


Монсеньор Тиццани смотрел из окна автомобиля. Широкая равнина у подножия горы все больше отступала на задний план. Вдали он видел автобан Рим — Неаполь, по которому мчался бесконечный поток машин.

Узкая дорога перед ними мучительно поднималась в гору на протяжении девяти километров. Умберто ехал осторожно, прижимая свой «Фиат» к скале. Сделав шесть витков, они добрались до вершины горы, к истоку всех римско-католических монастырей.

Монтекассино ежегодно осматривают около полутора миллионов паломников. Когда-то бенедиктинский монастырь разрушили лангобарды и сарацины, а во время Второй мировой войны бомбардировщики союзнических войск изгоняли отсюда немцев. При этом все было погребено в завалах и пепле, однако монастырь каким-то чудом снова возродился.

Их поездка завершилась перед массивным строением на высоте 520 метров. Когда они вышли, шум долины сюда уже не пробивался. Тиццани был тонкий, хрупкий человек небольшого роста, а темный костюм с воротничком священника делал его еще изящнее. Умберто же был рослый, тренированный и заправлял всеми делами на бензоколонке в Остии. Всякий раз, когда Тиццани требовался заслуживающий доверия шофер, Умберто был наготове.

Если Умберто был простая душа, прямолинейный в мыслях и одаренный нерушимой верой, то Тиццани знал и другую сторону. Его вере приходилось каждый божий день иметь дело с тактическими хитростями, при помощи которых церковь утверждала свое место в мире. Его мышление находилось в разительном противоречии с простыми истинами Умберто.

Тиццани вошел в монастырь, который Бенедикт из Нурсии велел возвести в 529 году на том месте, где перед тем стоял языческий храм.

Почти небрежно он прошел мимо маленькой группы бронзовых фигур, изображающей святого Бенедикта среди монахов. Внутренний двор с его тысячью двумястами квадратными метрами создавал простор и внушал ясное спокойствие, однако Тиццани, полный мрачных мыслей, остановился посередине площади. Он любил коринфские колонны и пышные венцы перекрытий, однако его задание отнимало у него всякую возможность полюбоваться этой красотой. И он поспешил дальше в сторону фронтального здания, своенравно высившегося над долиной. Там, на третьем этаже, его поджидали.

Молодой патер встретил Тиццани холодно и отстраненно. Монсеньор из Римской курии был не тот человек, которому молодой патер мог бы обрадоваться. Патер сожалел, что монсеньора не сможет принять аббат, поскольку он в отъезде.

А Тиццани и рад был, что ему не придется встречаться с аббатом. Любое глупое замечание со стороны того могло быстро дойти до ушей тех, кого его миссия не касается. Этот монастырь был для всего мира образцом монашеской жизни, и аббат, как епископ, располагал целой сетью связей, которая охватывала всю общественную жизнь Италии.

Патер провел Тиццани в комнату со стенами, обитыми красной тканью. Картины с библейскими сценами украшали помещение, меблировка которого состояла из двух стульев, письменного стола и простого шкафа.

Тиццани ждал и смотрел в окно на простертую далеко внизу долину Лири с ее маленькими селениями. На горизонте расплывались горы Аузони.

— Чудесный вид, не правда ли?

Этот громовой голос невозможно было спутать ни с чьим другим.

Генри Марвину было около шестидесяти, и ростом он был еще ниже Тиццани, зато обладал здоровой осанкой борца. Марвин был облачен в черный стихарь. Мясистое лицо американского издателя было расслаблено, кожа сияла румянцем, а темные глаза сверкали, полные жажды деятельности.

— Да, да, вы только взгляните, — с удовольствием гремел Генри Марвин. — Я сам не могу поверить. Одна неделя в келье в абсолютном уединении — и вот перед вами уже совсем другой человек. Святой Бенедикт знал, насколько здесь можно приблизиться к Богу.

Тиццани прохладно поздоровался. Он ничего не имел против того, чтобы монастыри открывали свои ворота и позволяли простым смертным за деньги на пару недель удалиться в их стены. Монтекассино хотя бы не устраивал семинары по самоидентификации, как это делали другие монастыри. Здесь была лишь чисто монастырская жизнь.

Они сели за стол.

— Даже к жестким стульям привыкаешь, — сказал Марвин смеясь и хлопнул Тиццани по плечу своей крепкой лапой.

Тиццани ненавидел жовиальные и шумные манеры американца. Он вдруг представил себе, как реагируют на этот громкий голос сорок здешних монахов в их царстве тишины.

— Монсеньор, вы слишком серьезны. Бог не запрещал радоваться.

— Передавать послания наместника Бога на земле — это иной раз тяжкое бремя.

— Но не здесь же, у истоков монастырской жизни. Где отыщешь лучшее место для хорошей новости? Когда он прибудет — сегодня или завтра? Будет ли братство мирян Преторианцы Священного Писания признано орденом, а то и вовсе персональной прелатурой? Когда об этом дадут знать? Может, он привезет послание с собой? Да скажите же!..

— Консультации, к сожалению, пока еще не завершились, — ответил Тиццани со скорбной миной. — Папа новый, все на переломе, множество посланников, которые наносят свои визиты, просители, и все хотят изложить свои важные дела, — монсеньор беспомощно развел руками.

— Я не понимаю, — Генри Марвин холодно смотрел на монсеньора.

Марвин был бизнесмен, а правила одинаковы везде. Тут и церковь не составляла исключения, церковь как раз особенно. Когда-то она изобрела торговлю индульгенциями и успешно продавала эту гениальную услугу.

— Дорогой Генри Марвин, — с трудом произнес Тиццани.

— Монсеньор, не обижайте меня.

— Святой отец сейчас не видит возможности встретиться с вами. Желание братства в настоящий момент также неисполнимо. Может быть… через несколько месяцев… но сейчас…

Генри Марвин слегка приподнялся со стула, перегнулся через стол и схватил своими сильными руками монсеньора за грудки. Тиццани уставился на его кулаки. Американец так скрутил его пиджак, что ткань натянулась на спине.

— Я еще могу понять, что в настоящий момент он избегает личных аудиенций из-за обилия ушей и шептунов в этом змеином логове. Поэтому я и расположился здесь, для того чтобы мы встретились как бы случайно. Откуда же вдруг эта перемена ветра?

Тиццани фиксировал точку на стене.

— Существует более двух тысяч орденов, — ядовито прошипел Марвин. — Отчего же мы не можем подняться до этого состояния? Мы не повторяем ни один из орденов. После недавней перерегистрации нас насчитывается более ста пятидесяти тысяч членов. Мы многочисленнее самого «Опус Деи». Братья-миряне ордена Преторианцев Священного Писания завоюют мир. Наше шествие неудержимо. Каждый день к нам примыкают верные души, которые нерушимо веруют в буквальную истину, как она записана в Священном Писании. Они готовы отдать свои души за то, чтобы защитить Священное Писание от кого угодно.

Тиццани увидел ледяные глаза и про себя простонал.

— Мы растем быстрее, чем «Опус Деи» в свои лучшие времена. Мы — за истинность Священного Писания. Мы даем людям прибежище, защиту от распада и всеобщей неустойчивости. Мы не толкуем писание, мы принимаем его слова такими, какие они есть.

Тиццани кивнул.

— Миряне Преторианцев Священного Писания радикально борются против распада церковных ценностей. И успешно. Орден мирян находит новых приверженцев даже среди протестантов Соединенных Штатов, воспринимающих слова Библии буквально. А ведь численность этих протестантов в последнее время насчитывает десятки миллионов человек. Орден снова вернет их в лоно единственной истинной церкви. Мы — те, кто не перепоручает протестантам борьбу против научной лжи, мы есть новый щит и меч католической церкви. Мы делаем то, к чему Матери-Церкви вообще-то давно уже пора было приступить.

Генри Марвин отпустил одежду Тиццани и откинулся на спинку стула.

Монсеньор отдышался. Накануне вечером он читал объемистое досье, которое составил советник Курии по организациям мирян, не имеющих духовного звания.

Марвин давно уже был мотором и фактическим лидером братства мирян, начало которому спонтанно положил в семидесятые годы один глубоко верующий католический священник из Сан-Диего после того, как его духовный сын в очередной раз в смущении и слезах поведал ему о своих сомнениях. Красивые библейские истории о возникновении человека были разрушены школьными учителями при помощи теории эволюции с ее случайными мутациями.

Генри Марвин оказался в первой сотне верующих, примкнувших к братству мирян. Тогда, как и сегодня, Марвин был твердо убежден, что в молодости выжил во Вьетнамской войне лишь потому и для того, чтобы нести в мир Слово Божье.

Он создал небольшое издательство, единственной книгой которого поначалу была Библия. Кроме того, в качестве проповедника-любителя он нес Слово Божье людям, отравленным наукой.

За истекшее время издательство Марвина стало одним из крупнейших в США по части католической литературы. Он продавал эту печатную продукцию по всей Америке, утоляя свою просветительскую потребность и радуясь за христианских собратьев.

Основатель ордена в прошлом году умер, и Марвин был близок к тому, чтобы взять на себя формальную власть в качестве префекта и преемника основателя.

Фактически эта власть у Генри Марвина давно уже была. Он контролировал финансы и преумножал богатство братства, которое уже обозначало себя как орден. Марвин привлек структуры и иерархии, которые влились в единый орган из духовных лиц и мирян, и сам, опять же, возглавил этот орган.

Тиццани про себя вздохнул. Этот человек был опасным фанатиком, готовым на государственное преступление ради своих убеждений. К тому же его поддерживало все большее число епископов и кардиналов, которые боролись против эрозии церкви.

— Святой отец очень хорошо осведомлен о ваших усилиях в завоевании достойного места для веры.

— Пожалуй что так. Это настоящая битва. — Марвин злобно смотрел на посланника Курии. — Сколь ни прогрессивна наша Конституция, но трудно даже представить, в каких высоких дозах ученикам американских школ впрыскивают отраву эволюционной теории, тогда как Божье Слово даже не разрешено к преподаванию. И я не понимаю также, как святой отец может передоверить борьбу с этой отравой протестантам. Уже пора покончить с сомнениями по отношению к Священному Писанию. Во всем мире!

Тиццани уклонился от настойчивого взгляда издателя и снова уставился на точку на стене.

— Наша Святая Церковь сегодня уже не та, что еще сто лет назад — и даже не та, что десять лет назад. В этом и состоит проблема. Вы же знаете, Святая Матерь-Церковь связала себя обязательствами. Иоанн Павел II признал эволюционную теорию.

— В 1996 году. Перед Папской академией наук. Кто же этого не знает, — Марвин фыркнул. — Эволюционная теория больше не гипотеза, сказал Иоанн Павел II. Злосчастный год.

— А его преемник еще в качестве префекта Конгрегации доктрины веры возглавлял международную комиссию теологов, которая установила, что план сотворения мира по Божественному провидению вовсе не противоречит результатам эволюционного процесса. Это было какой-нибудь год назад!

— Такие утверждения, что воск, из них каждый волен вычитать то, что хочет. Четкое «нет» было бы куда лучше, — Марвин стукнул кулаком по столу. — Но есть и другие мнения. Я знаю одного кардинала, он в ближайшие недели опубликует статью в «Нью-Йорк таймс», эта статья содержит прямые нападки на эту позицию церкви. Он разделается с высказыванием Иоанна Павла II перед Папской академией по поводу эволюции как с невразумительным и не имеющим значения.

Взгляд Марвина вгрызался в зрачки Тиццани.

— Есть влиятельные кардиналы, которые полностью разделяют ваше мнение, — ответил Тиццани. — Следует бороться со всяким сомнением в Священном Писании, говорите вы. Но сюда же относится и устранение всех текстов, которые подвергают сомнению истинность Библии. Святой же отец считает, что никакой позднейший текст не имеет значения, если уж сто пятьдесят лет сомнений в Священном Писании не смогли причинить ему никакого ущерба.

Марвин с омерзением отвернулся и покачал головой. Такого предательства он никак не мог ожидать. Потом снова рывком повернулся:

— Есть доказательства, которые убедят папу.

* * *
София-Антиполис близ Канн

Четверг


Патер Иероним с трудом тащился, шаркая ногами, по коридору клиники. Тяжкий груз давил на плечи его полноватого тела.

— «Каждый день иметь перед глазами непредвиденную смерть», — бормотал он строку из монашеского Устава Бенедикта и вопрошал себя, почему Бог избрал именно его для этого испытания.

Он провел рукой по лысому черепу, отирая капли пота, от которого свербела кожа. Он не выдержал этого испытания, не смог дать утешение, столь необходимое умирающему в пути на Страшный суд. Полное страха лицо молодого человека ему никогда не забыть.

Долгие годы, проведенные им в Римской курии, были нашпигованы дипломатией, уловками и изворотливыми толкованиями текстов, при этом все его священнические способности оказались не у дел. Не думал он, что когда-нибудь ему придется еще раз прийти в соприкосновение с миром после того, как несколько месяцев назад он удалился в монастырь.

— Сейчас туда нельзя! — испуганно воскликнула секретарша, когда патер Иероним направился прямиком к двери, за которой размещался кабинет Эндрю Фолсома.

Иероним вспомнил, как странно Жак Дюфур робел всякий раз, когда Фолсом заговаривал с ним. Центр биотехнологических исследований с примыкающей к нему клиникой в технопарке София-Антиполис близ Канн перешел к американскому фармаконцерну Тайсэби, который намеревался продвигать в Европу свои исследования и продажи. При новых собственниках обозначились и новые исследовательские приоритеты, как говорил ему Дюфур. От генерального директора американского материнского концерна Тайсэби, кажется, никто не ждал при этом ничего хорошего.

Фолсом говорил по телефону, стоя за своим огромным письменным столом и ошеломленно оглядывая полную фигуру священника, который был на голову выше него.

Седина в волосах подчеркивала искусственный загар на лице Фолсома, а сшитый по мерке темно-синий костюм, светло-голубая рубашка и подходящий к костюму галстук со сдержанным рисунком резко контрастировали с серой рясой монаха.

— Да, через двадцать минут машина должна стоять наготове, — распорядился Фолсом и положил трубку. В его глазах на секунду вспыхнула растерянность, но потом он снова овладел собой.

Взгляд монаха с отвращением скользнул по Жаку Дюфуру, который потерянно стоял посреди кабинета. Его Жак, которого он учил благоговению перед творением Божьим. «Как же он меня подвел», — подумал патер Иероним.

Дюфур за это время стал ученым-исследователем. Судьба вывела его из деревушки Коллобриер в горах Мавров, где патер Иероним проповедовал некогда Слово Божье, в университет в Тулоне, а затем в это научное заведение. С тех пор генетические исследования стали содержанием его жизни.

Тонкое тело Дюфура,казалось, с каждым часом теряло вес. Его смуглое лицо с мягкими чертами нервно вздрагивало. Он то и дело неуверенно трогал свои темные, волнистые волосы.

Фолсома, напротив, отличала скрытая агрессия. Он держит всех за идиотов! Патер вспомнил эти слова Жака, сказанные утром, когда тот встречал его.

— Вы плохо выглядите, — сказал Фолсом патеру Иерониму, рассматривая его круглое лицо с мясистыми щеками. — Круги под глазами, бледность. Может, вам плохо, может, дать стакан воды?

Патер Иероним смотрел в волчьи глаза Фолсома:

— Я только что проводил Майка Гилфорта в его последний путь.

— Значит, это уже позади.

«Это ты все-таки знаешь», — горько подумал патер Иероним.

— Трагично. Мы должны поговорить об этом. Правда, сейчас у меня мало времени, — деловито сказал Фолсом и озабоченно глянул на свои золотые наручные часы: — Собственно, меня тут уже не должно быть. Дела. Но мне казалось важным самому убедиться… может, помочь. Доктор Дюфур — ответственный руководитель проекта. Может, вы лучше с ним… — Каменное лицо с опущенными уголками рта и узкими, плотно сжатыми губами казалось циничным.

— Вас вообще не трогает смерть этого человека? — Патер сжал ладони в кулаки.

— С чего вы взяли? — холодно спросил в ответ Фолсом. Внезапно крылья его носа раздулись, и голос задрожал от волнения: — Если я не стенаю, это еще не значит, что я равнодушен. Я ученый, да. Но вы забываете, что наряду с исследованиями я руковожу в качестве генерального директора крупным и успешным фармакологическим и биотехнологическим концерном, и мне приходится решать еще кое-какие проблемы. Поэтому я вынужден немедленно уйти. Но это вовсе не значит, что меня не трогает судьба этого молодого человека.

Они смотрели друг на друга, не мигая. Патер Иероним силился побороть дрожь в мускулах выше колен. Он чувствовал полыхающий адский огонь, и в нем росло желание ударить.

В глазах Бога они были грешники, в его глазах они были как минимум трусы, а то и преступники. Пусть, может, и не в юридическом смысле, о чем судить не ему, но в моральном — точно. Во всяком случае, по его кодексу ценностей.

И Жак, который вызвал его в клинику. Жак, которого он знал очень давно, которому в юности был исповедником и советчиком. Жак, который вырвался из тесного мирка своей деревни, чтобы осуществить в науке нечто великое для человечества, — и теперь разделял вину за гибель человека.

— Я вас не знаю, и мне все равно, кто вы есть и чем вы еще занимаетесь. Я вижу вас впервые, потому что Жаку пришлось пообещать мне, что он покажет мне безбожного человека. Юноша умер!

Волчьи глаза Фолсома метнули яростную молнию в сторону Жака Дюфура, который подавленно стоял посреди кабинета. Дюфур тут же опустил глаза. Агрессивность Фолсома была ему не по плечу.

— Это удар судьбы, достойный сожаления. — Фолсом немного помедлил: — Этого невозможно было ожидать. Никакие тесты этого не предвещали. Мы предполагаем, что вирус мутировал, обосновался в организме и вызвал реакции, которые нельзя было предвидеть. Наш метод опробован тысячекратно и успешно. — Фолсом поморщился: — Удар судьбы, достойный сожаления. Кроме того, о латентном риске ему было известно. Он пошел на это добровольно.

— Вон оно как просто, — ответил патер. — Вирусы виноваты, что они делали не то, что от них ожидалось. Как же можно возбудитель, с которым обычно борются как с очагом болезни, использовать для лечения? Если это вообще было причиной. Может, виноват не метод, а тестируемое вещество. Ведь вы сказали ему, что оно не опасно.

— Уж никак не я. Ответственен за это доктор Жак Дюфур. Он руководит этой серией исследований, и с пациентом обо всем договаривался он.

Их глаза пожирали друг друга. Внезапно Фолсом уступил.

— По всему, что мы знали, это казалось вполне безопасным. — Голос его стал мягче: — В чем же заключалось дело? Всего-то — оттестировать вариант комплекса теломеразы. Получить ответы на вопросы о способе действия протеинов, определяющих активность и введенных в организм при помощи вирусного перевозчика. То есть ничего сверхординарного. Чтобы затем тысячам людей дать шанс исцелиться от их недугов.

Патер Иероним содрогнулся. Он не туда попал, очутившись в безбожном мире. Как бесконечно далеко отсюда в страхе Божьем жил он среди братии в монастыре.

Он чувствовал себя так, будто его откомандировали сюда черту на подмогу.

Фолсом был ученый, исследователь, человек из мира, с которым церковь столетиями безуспешно боролась. Теперь они ковырялись в творении, дошли уже до того, чтобы изменить его, манипулировать им. Что там познания Галилея или Кеплера в сравнении с этим греховным святотатством! Патер в эту минуту сожалел о том, что церковь в предыдущие века не довела свою работу до конца.

«Однако есть еще надежда», — думал патер Иероним.

Вот уже более двадцати лет эти новые кумиры твердили о плодах генной терапии. Они будили ожидания, которых так и не смогли оправдать до сих пор. Где те люди, что исцелились генной терапией? По-Божески ли это было — оставить их ни с чем? На Божьем ли пути пал жертвой этот молодой человек? Патер внутренне хватался за эту соломинку.

— Что вам рассказал доктор Дюфур? — спросил Фолсом.

Патер медлил с ответом, учуяв ловушку.

— Как вам известно, все, что здесь делается, подлежит строгому соблюдению секретности. Наука функционирует так же, как и все остальное в этом мире. У нас тоже успех на восемьдесят процентов определяется деньгами. Вы, наверное, догадываетесь, как ждут нашей ошибки конкуренты. Доктор Дюфур не раз заверял меня, что на вас можно положиться. Самолет стоит наготове, я должен лететь в Бостон. После этого нам следовало бы еще раз поговорить. Я уже думал о том, чтобы в качестве благодарности сделать соответствующее пожертвование вашему монастырю.

Фолсом подвинул по полированной поверхности стола чек.

Патер испугался, прочитав сумму. Это была ровно та сумма, которую ему необходимо было выложить за назревшую реставрацию маленькой часовни.

Фолсом обошел вокруг стола.

— Сойдемся на том, что смерть молодого человека есть не что иное, как выбоина на дороге, ведущей к успешной генной терапии.

Патер Иероним взял чек, скомкал его. Затем подошел к Фолсому и ухватил его левой рукой за затылок. Фолсом дергался в мертвой хватке священника, пока тот правой рукой заталкивал чек ему в рот.

Глава 6

Тоскана

Ночь с четверга на пятницу


— Без медикаментов мне долго не продержаться. Мне нужны силы еще на одну поездку. Понти обо всем побеспокоится.

Форстер натужно кряхтел, поднимаясь. Подбежал слуга, хотел ему помочь, но Форстер грубо рыкнул и прошипел проклятие. Потом, казалось, вспомнил про свои слова и дал подхватить себя под руку, шатко удаляясь в дом.

Крис встал и потянулся. Вскоре после этого во внутренний двор вышел Понти, как всегда, в темном костюме. Крис видел, что под его пиджаком что-то есть.

— С оружием? — спросил Крис.

— Ты же знаешь. Ни шагу без него! — Темные глаза сверкнули, и по узкому лицу итальянца скользнула чуть ли не смущенная улыбка. Он провел пятерней по коротким волосам: — Я был изрядно удивлен, когда охрана у ворот доложила мне, кто приехал.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Крис.

Понти криво улыбнулся, спокойным движением налил бокал красного вина и поднял его за здоровье Криса:

— Ты новый человек в игре. Я ничего не знал. Ты — шахматный ход большого мастера, и этот ход он состряпал совершенно самостоятельно.

Крис отрицательно покачал головой. Антонио Понти был телохранителем антиквара, тем человеком, которому Форстер доверял свою жизнь.

— Ты хочешь сказать, что Форстер тебе больше не доверяет?

Итальянец энергично помотал головой, отрицая этот домысел:

— Нет, я совершенно так не думаю. Однако в последние месяцы он проявляет склонность к своевольным поступкам, которые даже не обговаривает со мной.

— А он должен обговаривать?

— Должен бы. — Понти отпил глоток вина, мимикой изобразив высокую оценку напитка: — А вот вкус у Форстера пока не пострадал. Ты же сам понимаешь, каково в нашем деле. Чем больше знаешь, тем лучше можно подготовиться. Безопасность — дело не одностороннее.

— А он в опасности?

— Не больше, чем всегда. — Понти задумался: — Вообще-то, даже меньше. Он почти не выезжает: болезнь. Живет уединенно, больших дел больше не затевает. Сошел с дистанции. Он действительно готовится к своему концу. Кому он теперь нужен?

— Ты можешь хотя бы сказать мне, о чем именно идет речь?

— А я как раз хотел узнать это от тебя. Он не говорил мне о твоем приезде. Я и сейчас понятия не имею, в чем он собирается тебя задействовать.

— Я тоже до сих пор ничего не знаю. Кроме того, что он хочет совершить покаяние!

Понти заржал:

— Ну пройдоха! Никому не доверяет.

Крис перевел взгляд с задумчивого лица итальянца вниз, на кисти его рук. Они были тонкие, однако, несмотря на это, сильные и развитые. Крис заметил, как нервно они двигались, потирая ножку бокала.

— Для чего ты здесь, Зарентин?

— Для транспортировки, Понти.

— Но это уже организовано. Для этого ты нам не нужен.

Крис пожал плечами и повернулся, чтобы уйти:

— Таково задание.

* * *
Несмотря на недосыпание в предыдущие дни, Крис проснулся мгновенно. Он затаился с открытыми глазами, ожидая шороха, движения, чего-нибудь, что объяснило бы ему, почему он проснулся.

Потом он повернулся на другой бок и глянул на свой маленький дорожный будильник. Только что минуло три часа.

Он перевел взгляд на окно, створки которого были распахнуты настежь. Его комната располагалась в гостевых покоях у самого торца виллы на втором этаже.

Внезапно он услышал шорох. Будто чей-то быстрый и неосторожный шаг привел в движение гальку, и она зашуршала.

За окном кто-то двигался. Или что-то.

Ну и что с того? Есть охрана, и в пультовой днем и ночью дежурят, туда сведены мониторы со всех камер видеонаблюдения.

«Охранники двигаются иначе, — подумал Крис. — Равномерным уверенным шагом: мол, слышите, я здесь! — и никак не тайно, не крадучись».

Послышался скрип, кто-то тихо чертыхнулся, что-то стукнуло.

Крис выскользнул из кровати, бесшумно прокрался к окну и осторожно выглянул наружу. Посыпные дорожки бледными лентами выделялись в свете звезд на фоне темных кустов и цветочных клумб. Никакого движения. Он выжидательно замер. Ничего.

Потом снова звук. Он исходил с торцевой стороны виллы, которая не была ему видна. Будто кто-то кашлянул. Один-единственный раз.

Это покашливание было ему знакомо.

Крис натянул брюки и майку, сунул ноги в туфли. Затем нащупал в своей дорожной сумке карманный фонарик, который вот уже три года сопровождал его во всех поездках.

Метнулся к двери и выскользнул в коридор, ночное освещение которого тонуло в размытом полумраке. Поспешно добравшись до лестницы, прислушался.

На вилле было так тихо, как может быть только в этот час суток. Ни звука.

Он нагнулся вперед, чтобы лучше разглядеть маленький холл внизу. Ничего. Затем тихо скрипнула входная дверь, которая располагалась прямо под ним и которую он не мог видеть. Каучуковые подошвы по каменным плиткам — торопливые, частые шаги.

Он инстинктивно отпрянул назад, поскольку луч света на секунду ланцетом прорезал фойе наискосок и снова исчез, как одиночный сигнал азбуки Морзе.

Крис прошмыгнул вниз по лестнице. Из-под двери охранной пультовой пробивалась полоска света. Он побежал к двери и распахнул ее.

Помещение имело размеры небольшой гостиной, и голые стены были выкрашены в белый цвет. В середине стоял стол с консолью управления. Еще на одном столе стояли несколько мониторов с мерцающими картинками видеонаблюдения.

За пультом управления сидел мужчина, пристально вглядываясь в мониторы. Он резко обернулся на звук раскрывшейся двери.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Антонио Понти.

— А ты? — встречно спросил Крис, справившись со своим удивлением.

— Я? Я делаю свою работу. — Понти говорил приглушенным голосом, подчеркнуто по-деловому, без эмоциональной окраски. — Только что совершал обход. И что я обнаружил? Пустую пультовую, все системы тревоги отключены — и вот он вор!

Крис уставился на мониторы:

— Я не вижу вора.

— Проклятье! — Понти снова повернулся к мониторам. — Он только что был на позиции семь…

— Какой монитор?

Понти ткнул пальцем в экран. Крис увидел отчетливое изображение двери внутри дома.

— Где это?

— В полуподвальном этаже. Промежуточная дверь, дополнительно отделяет запретную зону Форстера от наружной двери в торцевой стене виллы.

Крис подумал о шорохе, который его разбудил.

— И наружная дверь не охраняется?

— Конечно, охраняется. Экран шесть.

Крис увидел низкую дверь, которую камера снимала сверху. Дверь, казалось, была заперта.

Крис глянул на остальные мониторы. У ворот виллы стояла темная тень, которая время от времени двигалась. То и дело вспыхивал тлеющий кончик сигареты в руке курящего.

— Человек на воротах на месте, — пробормотал Крис.

— Другие позиции тоже охраняются, — взгляд Понти метался от экрана к экрану.

— И все-таки что-то не так, — Крис помотал головой. — Парень-то должен бы знать, что вилла охраняется круглые сутки. Не полный же он глупец.

— Он не глупец. Это спланировано. Все системы тревоги и оповещения отключены, — Понти указал на переключатели, они горели красным.

Крис надул щеки:

— Значит, в доме сообщники?

— Заткнись, Зарентин! — сердито прошипел Понти. — Я делаю свою работу, ты делаешь свою, не знаю уж, в чем она состоит. Говорю тебе: в пультовой было пусто. Не знаю, куда подевался мой человек. Где шляется этот мерзавец?!

— Включай тревогу! — сказал Крис.

— Нет! — Понти помотал головой. — Здесь должен был сидеть Марчелло Гроссо. Если я сейчас включу тревогу, мы спугнем эту вошь. Поступим по-другому. — Он достал из кобуры свою пятнадцатизарядную «Беретту-Кугуар-G». — Сцапаю обоих своими руками.

— Не найдется у тебя такой и для меня?

Понти огляделся в поисках, стал выдвигать ящики стола.

— Вот, «Беретта-92». Оружие полицейских. По крайней мере, раньше было. В мое время.

Он бросил Крису оружие, которое тот ловко поймал и дозарядил.

— Ты не должен…

— Я знаю.

— Он в подвале. Он совершенно точно знает, что ему нужно и где это находится. — Понти бросился к выходу: — Просто жди здесь, пока не увидишь его. Потом мы возьмем его в клещи. Я выгоню его из подвала в фойе. Тебе придется его встретить. А пока оставайся у мониторов. Ты увидишь его на мониторе тринадцать, когда он будет выходить наверх.

Понти выбежал из пультовой.

Крис сел за консоль управления, положил рядом оружие и свой карманный фонарик. Каждую секунду ожидания его сознание отмеряло как удар гонга. Переизбыток гормона стресса потопил нормальное чувство времени, как оползень накрывает город.

Тишина мучительно затягивалась. Крис ждал выстрелов, криков, итальянских ругательств, когда Понти настигнет вора.

Но ничего не происходило. Просто было тихо — и все.

На мониторах тоже ничего не менялось. Понти собирался напасть на этого типа сзади и гнать его Крису в руки. Но почему ничего не происходит? Куда подевался взломщик, проникший сюда, и куда, черт возьми, запропастился человек Понти? Не могли же они раствориться в воздухе!

Куда, черт возьми, пропал сам Понти?

Он вытянул шею, поскольку на одном из мониторов отразилось нечто вроде тени. При наклоне его лоб наткнулся на темный тросик, который в это мгновение набрасывали на его голову сверху.

Тросик был холодный и ребристый. Он тотчас вновь исчез наверху, корябнув его лоб в двух местах.

Потом петля появилась снова. Размах броска на сей раз оказался шире.

Крис отпрянул назад и выбросил вверх левую руку. Он сжал ее в кулак и приставил к горлу, защищая его, когда стальная петля гарроты затягивалась у него на шее. Трос жестоко врезался в кожу его кулака, и Крис привстал и уперся, чтобы воспротивиться давлению. Петля прильнула к шее с боков. Вначале металл холодил кожу. Потом Криса пронзила жгучая боль, когда напавший сзади принялся вращать петлю из стороны в сторону, орудуя ею как пилой.

Крис захрипел и схватил правой рукой со стола свой карманный фонарик. Он глянул вверх. Лицо в маске нависло над ним как воздушный шар, видны были только рот, глаза и ноздри. Плечи и руки мужчины были напряжены.

Крис нажал на кнопку карманного фонарика и затем замахнулся правой рукой, пока спинка стула не остановила его движения.

Лезвие ножа, спрятанного в карманном фонарике, проникло в бедро душителя выше колена. Узкое лезвие было сверхострым и разрезало мясо, словно скальпель.

Нападавший дрогнул, и петля на шее Криса ослабла. Крис снова замахнулся и ударил. Но на сей раз тот ловко увернулся, сделав шаг в сторону. Зато петля ослабла еще больше, и Крис прыгнул вперед. Он резко двинул ногой назад, толкая стул.

Нападавший отпустил правую железную ручку гарроты. Крис ударился с размаху о консоль, бросил фонарик и схватил «беретту».

Он рывком развернулся. Удар пришелся сверху, и рукоять пистолета ударила его в левый висок. Он беззвучно осел на пол.

* * *
Крис ощутил прохладу и влагу и лишь через несколько секунд понял, что кто-то прижимает к его лицу мокрый платок.

Понти криво улыбнулся ему:

— Ну что, герой, снова среди живых?

— Не неженка, небось. Что ему сделается!

Крис медленно перевел взгляд на Форстера.

Антиквар стоял, опираясь на палку, и без выражения смотрел на Криса сверху вниз. Видимо, он в спешке успел продеть в рукав лишь правую руку, и теперь халат волочился за ним шлейфом по полу.

Крис застонал, от боли во лбу у него чуть не пресеклось дыхание. Он открыл глаза как можно шире, чтобы не поддаться головокружению. Какое-то время ему казалось, что у него болят зубы, поскольку тупая боль отдавалась в челюсти.

— Долго я был без памяти? — пролепетал он, с трудом поднимаясь на ватные ноги и цепляясь за край консоли с мониторами.

— Не знаю, когда он на тебя напал, — сказал Понти, — но я ушел отсюда с час назад.

— И когда вы меня нашли?

— Пару минут назад.

— А что было между?

Понти пожал плечами и указал на свою голову, где над левым глазом надувалась шишка:

— Меня они тоже вывели из строя. Сразу же, как только я выскочил за дверь.

Крис отрицательно помотал головой:

— Вот видишь, какая мы легкая добыча!

— Это была классическая ловушка. Сперва дождались меня снаружи, а потом вырубили тебя.

— Ты их видел?

— Одного. Да. Только тень. Потом — бац! — и я вырубился. — Понти виновато скривился: — Надо было мне тебя послушать. Лучше бы я включил тревогу. Тогда бы они, возможно, были сейчас у нас в руках.

— А что с твоим человеком?

— Марчелло Гроссо? — Антонио Понти покачал головой: — Скрылся. Исчез. Действовал, должно быть, заодно со взломщиком. Мы нашли на стене веревочную лестницу. Из этого бы ничего не вышло, если б не была отключена сигнализация.

— Ну, и что они взяли?

Форстер смотрел на Криса совершенно пустыми глазами. «Как он может быть таким равнодушным», — подумал Крис, но тут антиквар все-таки заговорил:

— Ничего. Абсолютно ничего. Они рассчитывали на мои ценности в сейфовом отсеке. Должно быть, они знали код! В противном случае они бы даже не пытались — разве что бомбу взорвали бы!

— Я не понимаю, — Крис стиснул лоб правой рукой, чтобы усмирить боль.

— Им не удалось войти! — злорадно захихикал Форстер и постучал своей палкой по полу, словно желая размозжить голову змее. — Два дня назад я собственноручно изменил код. Кто бы он ни был, он просчитался во времени! — Форстер довольно рассмеялся и махнул Крису рукой.

Крис поддерживал Форстера, когда они выходили, и наблюдал за Понти, тот потирал рукой бедро. Глаза его были подернуты странной пеленой.

«Ненависть», — подумал Крис.

Глава 7

Тоскана

Вечер пятницы


Все было так же, как и накануне вечером. Форстер и Крис сидели во внутреннем дворе после того, как день уполз, как будто ничего и не случилось. Крис находил поведение Форстера странным: антиквар решил не звонить в полицию.

— Ничего не украдено, а лишние неприятности нам как раз сейчас нужны меньше всего. Скоро вы поймете! — сказал антиквар, уклоняясь от любых попыток еще раз обсудить ночное нападение.

Понти весь день был занят тем, что выискивал возможные следы и перепроверял систему безопасности. Крис трижды сталкивался с итальянцем, но Понти был скуп на слова и угрюм. Крис объяснил себе это тем, что Марчелло Гроссо — подчиненный Понти — оказался в сговоре с вором и исчез.

— Как вы знаете, я антиквар.

Карл Форстер степенно пережевывал кусок холодного мяса дикого кабана и с любопытством оглядывал Криса, словно выжидал момент, когда тот раскусит спрятанную в пище капсулу с мышьяком.

— Да.

— И что?

— Не знаю, что из этого следует. — Крис чувствовал на себе испытующий взгляд своего заказчика, который, должно быть, весь был напичкан медикаментами. Ничем иным Крис не мог объяснить хорошее физическое состояние Форстера. Ночью он был явно дряхлее. — Вы, насколько я могу судить, очень успешный антиквар. Вы богаты, живете на Женевском озере и в Тоскане.

Крис осекся. Он рассеянно жевал и спрашивал себя, к чему клонит Форстер.

— Все так и есть, как вы сказали, — Форстер засмеялся и довольно причмокнул. — Но я еще и гангстер, последний из трех поколений рода гангстеров. И внук убийцы.

Крис перестал жевать и посмотрел в смеющееся лицо своего работодателя.

— Кроме того, моя семья уже давно живет под чужой фамилией.

Крис неторопливо отложил ломтик колбасы и наблюдал за этим старым человеком, шумно слизывающим с кончиков пальцев оливковое масло холодного отжима.

— Мое богатство выстроено на убийстве.

— Убивали — вы?

— Я? Нет. У меня уже не было необходимости в этом. Я давал взятки, делал заказы, а другие добывали для меня шедевры, для этого, возможно, мародерствовали и убивали — но самому мне пачкать руки уже не пришлось.

Крис вытер пальцы о брюки.

— Я думаю, мне лучше уйти. — Он поднялся со скамьи. Все его тело вдруг закаменело, а затылочные мускулы заныли. Не настолько уж плохи его дела, чтобы впутываться во что попало. — Боюсь, я в вас ошибся.

— Что, совесть взыграла? — В глазах антиквара заплясали веселые молнии: — Сказывается бывший полицейский? Но ведь это у вас уже давно в прошлом.

— Мое прошлое тут ни при чем. И вы это знаете. — Крис досадовал, что слишком много рассказал о себе антиквару. Он повернулся, чтобы уйти. — И сегодняшнее нападение ночью и ваше поведение при этом мне тоже не понравились. Дело здесь нечисто!

— Сядьте! — Форстер каркнул, как ворон, делающий мрачное предсказание. — Вы слишком чувствительны. Вам надо жить… и вам тоже приходится кое-что делать и кое-что терпеть для того, чтобы получить заказ. А ведь вы того и гляди потеряете все.

— Всему есть границы. Я не буду заниматься темными делами. — Крис сжал губы и мрачно посмотрел на Форстера сверху вниз.

— А, принципы. Мораль, — антиквар понимающе кивнул. — Похвально. А знаете, я вам в этом завидую. Вашим принципам! — Форстер широко улыбнулся. — Но вы опережаете события. Я не стану требовать от вас никаких темных дел!

Крис помедлил. Не разыгрывает ли его Форстер? Уже бывали случаи, когда он развлекался тем, что провоцировал Криса. Крис этого терпеть не мог, но если сейчас все рухнет, он лишится еще одного хорошего клиента. В настоящий момент это было бы катастрофой. Крис снова сел. Уйти всегда успеется.

— Я с юности знал лишь одну мораль. Деньги. Как и мой отец до меня, как и мой дед. Поверьте мне: тяжело менять иерархию ценностей и принимать чужие принципы, когда всю жизнь так ошибочно мыслил, как я. И когда происходишь оттуда, откуда я.

— А откуда вы?

— Из грязи, из отстоя. Вы можете себе это представить?

— Нет.

— Но это так. С точки зрения морали. По крайней мере, в настоящий момент я вижу это так.

И этот богатый старик надеется на отпущение грехов? Быть того не может. Крис был здесь для того, чтобы что-то перевезти. Но, кажется, одно связано с другим. Разве Форстер не говорил ему, что хочет принести покаяние?

— Ну, хорошо. Если вы хотите поговорить об этом, рассказывайте. Но знайте, что я не люблю, когда вы устраиваете мне мелкие провокации. Тогда уж мне лучше уйти. — Крис откинулся на спинку, больно стукнувшись о жесткое дерево.

— Как вы думаете, откуда у меня деньги? С чего это начиналось?

Крис равнодушно пожал плечами. Ему не нравилось направление разговора в целом. Поэтому и не было охоты рассуждать об отдельных моментах жизни Форстера.

— Я хоть и торгую предметами искусства всех видов, но есть у меня одна исключительно специальная область. Идемте. И вы поймете, почему я не хочу впутывать сюда полицию.


Они вошли из внутреннего двора в фойе виллы и потом спустились по мраморной лестнице в полуподвал. Крис следовал за Форстером, который продвигался вперед мелкими шажками, подволакивая ноги, левой рукой держась за перила, а правой сжимая свою палку.

В полуподвале вспыхнули лампы, управляемые датчиками движения. Крис тотчас узнал, где они находились. Этот широкий коридор он видел минувшей ночью на картинке монитора. Понти назвал эту часть полуподвала «запретной зоной» Форстера. Впереди была дверь, которую и собирался взломать грабитель. Стены и потолок были обшиты темным деревом, и Крису вдруг представился гигантский гроб, несмотря на освещение.

Он отряхнул это видение и присмотрелся к картинам, висевшим на стенах. Все они были посвящены одной и той же теме: мифологическим сценам сотворения мира.

Крис остановился перед одной картиной, изображающей наводнение.

— Всемирный потоп, — сказал запыхавшийся Форстер. — После него все началось заново. Почти во всех культурах сообщается о нем, тем не менее мало кто по-настоящему верит, что он был.

— Впечатляюще, — сказал Крис несколько растерянно: он не был сведущ ни в мифологии, ни в живописи. Всемирный потоп — он знал это по Ветхому Завету — был послан в наказание человеку. Но кроме того, что Ной спас по одной паре каждого вида животных, он ничего не мог припомнить. — Вы верующий человек? — спросил он антиквара.

— Я? Нет. Вы спрашиваете из-за картин? — Форстер даже не взглянул на них. — Моя семья в нескольких последних поколениях уже не верит в Бога и в то, что вещает церковь. Мой дед потерял Бога в Первую мировую войну. Меня пьянит сама мысль, что эти картины принадлежат мне, хоть я и держу их здесь взаперти.

Они дошли до стены, обшитой деревянными панелями. Лишь золотая дверная ручка выдавала, что они стоят перед дверью.

Справа висела картина, на которой мужчина, оседлав орла, пикировал с небес на землю, в правой руке он держал зеленую веточку, а внизу по песку ползла змея.

Крис пристально всматривался в картину, но задыхающийся голос Форстера снова его отвлек.

— Вам придется открыть ее. Мне с этим уже не справиться.

Крис взялся за золотую ручку и открыл дверь. За нею оказалась запертая сейфовая дверца из блестящей стали. Крис отступил в сторону, а Форстер сделал два шага вперед, очутившись вплотную перед кнопочным блоком, вделанным в стальную дверь на уровне груди. Дыхание Форстера успокоилось, и тишину нарушал только писк кнопок, когда он набирал шестизначную комбинацию. Он захихикал:

— Я как знал. Изменил набор всего два дня назад.

— Кому он был известен?

— Только мне. Хотя — как знать…

Сейфовая дверь бесшумно распахнулась внутрь, и в темном помещении вспыхнул свет.

Форстер пошел вперед, тяжело опираясь на палку. Помещение было довольно просторным и поразило Криса своей абсолютной тишиной. Стены были обиты кроваво-красной тканью, а с потолка падали световые конусы излучателей, точно направленные на несколько витрин. Освещение было таким, что витрины сияли, словно под ярким солнцем, тогда как остальное пространство было погружено в полутьму.

— Осмотритесь не торопясь. — Форстер захромал к одной из витрин и погрузился в созерцание: — Здесь все бесценно. Мое завещанное имущество и предметы моего покаяния.

Крис не решался войти. На какой-то миг ему подумалось, что он тем самым пересекает реку без возврата. Устыдившись этой мысли, он тряхнул головой и направился к ярко освещенным витринам.

В двух витринах лежали глиняные таблички, рядом с ними — несколько каменных цилиндрических печатей. Еще одна витрина содержала три крошечных рельефа. Один изображал сцену жертвоприношения, два других — сцены битвы полководца в его военных походах. В следующей витрине хранились несколько статуэток и нечто вроде глиняного колышка. Дно последней витрины было покрыто песком. Крис опешил, увидев в песке три кости.

— Идите сюда! — в голосе Форстера звучало нетерпение. Он стоял, опираясь на свою палку, у другой витрины.

Крис подошел к антиквару, и тот открыл витрину и осторожно достал оттуда глиняную плитку. Лицо его расплылось в самодовольной улыбке.

«Таблички с клинописью», — подумал Крис.

Маленькие плашки из глины, на которых выцарапаны знаки. Эти знаки были такие древние, что уже снова казались современными. Крису пришло в голову сравнение с пиктограммами и смайликами, которые в наши дни снова вошли в обиход, передавая через графическое изображение некое содержание. Конечно, это сравнение было сильно упрощенным, поскольку он знал, что эти значки на глине таят в себе совершенно конкретную письменность.

— Там, сзади, — прорычал антиквар.

Крис оглянулся и заметил кресло и столик в дальнем углу. Он подхватил и то и другое и поставил туда, куда указал Форстер.

Следующим своим кивком Форстер перевел его внимание на полочку, где лежала лупа.

Когда Крис принес ему лупу, Форстер ткнул пальцем вверх и руководил Крисом до тех пор, пока тот не нашел рядом с дверью выключатель. Еще один излучатель озарил своим ярким светом стол.

В конце концов Форстер указал на деревянный поднос, выстланный мягким текстилем. Крис снял его с полки и поставил перед стариком.

Форстер положил на поднос глиняную плитку и извлек из витрины следующую, которую тоже оставил на подносе. После чего с облегчением опустился в кресло.

Он взял первую глиняную табличку, повертел ее в руках, отложил назад, взял вторую, долго и задумчиво разглядывал ее.

Вторая табличка показалась Крису более пористой по структуре поверхности, она выглядела более захватанной, чем первая.

Форстер взял лупу и обследовал сначала края артефакта, затем отдельные знаки.

— Месопотамские таблички с письменами. Для меня эти таблички — нечто совершенно особенное. Свидетельство самой значительной общественной революции в истории человечества. Изобретение письменности. — Он цокнул языком.

— Вполне возможно, — сказал Крис. — Но я бы мог представить себе пару-тройку других событий, не менее значительных. Например, укрощение огня.

— Ну-ну… — Дальше антиквар не реагировал.

Крис наблюдал мимику этого человека. Он то поднимал брови, то приоткрывал рот, то вытягивал губы трубочкой и мурлыкал какую-то мелодию.

В конце концов, он положил лупу на стол и с тяжелым вздохом погрузился в кресло.

— Для этого я здесь?

— Да, — спокойно сказал Форстер. — По вашим жестам я вижу некое безразличие к предмету.

— В общем, да… — Крис помедлил и вспомнил, что когда-то читал: этих табличек существуют тысячи, а еще больше поддельных, — чтобы выманивать деньги из карманов туристов.

— Можете спокойно сказать это вслух, — забавлялся Форстер. — Месопотамские плашки с письменами — так себе, ничего особенного, если исходить из количества этого добра. Их найдено в разных раскопках до десятка тысяч. И сотни тысяч, наверное, еще лежат в песках пустыни. Как только была изобретена письменность, все начали записывать и документировать. Есть там интересное, но много и банального. Я антиквар. Не думаете же вы, что я податлив на дешевые пустяки, а?

— Не думаю.

— То-то. — Форстер осторожно отложил глиняную табличку на поднос и взял другую. — Видите здесь внизу знак? — Форстер поднял табличку и указал на одно место с чередой значков, которые Крис не мог как следует разглядеть. — Это клеймо Навуходоносора II. Табличку можно датировать, таким образом, от 604 до 562 года до нашей эры.

— То есть она очень старая. Ну хорошо. — Крис сказал это равнодушно. Он по-прежнему не находил ничего особенного в глиняных табличках с нацарапанными значками.

Форстер грозно глянул на Криса:

— Благоговение перед историей — вот то, чему и вам придется рано или поздно научиться, — проворчал Форстер. — Этот правитель разрушил целые царства, Иудейское тоже. Он угнал иудеев в плен, в Вавилон. Это оказало сильное влияние на их веру, поскольку они усмотрели в этом Божье наказание. Знаете ли вы пророка Иеремию?

— Имя — да. Но с самой юности я никогда больше не занимался этим. Кое во что… высшее я, правда, верю, но церковь и все, что с ней связано, для меня весьма сомнительно.

Форстер кивнул:

— Ну и ладно. Так вот, у Иеремии написано: Ибо Бог есть Творец всего, и Израиль есть жезл наследия Его, имя Его — Господь Саваоф. Ты у Меня — молот, оружие воинское; тобою Я поражал народы и тобою разорял царства; тобою поражал коня и всадника его и тобою поражал колесницу и возницу ее; тобою поражал мужа и жену, тобою поражал и старого и молодого, тобою поражал и юношу и девицу; и тобою поражал пастуха и стадо его, тобою поражал и земледельца и рабочий скот его, тобою поражал и областеначальников и градоправителей. И это сделал Навуходоносор II. Он создал новую вавилонскую империю, объединил раздробленные силы, пошел войной на Киш и другие самостоятельные княжества, привел империю к величию и был строителем нового Вавилона. — Форстер глянул на витрину, в которой лежал глиняный колышек. — Взгляните на тот штырь… Это краеугольный штырь храма Нинурты, который Навуходоносор велел построить после того, как победил Киш. Вы ухватываете?

— Я догадываюсь, насколько это ценно, но я не эксперт, как вы, поэтому…

— Ну, ладно. — Форстер махнул рукой. — Еще интереснее другая табличка. — Форстер отложил табличку с клеймом Навуходоносора на поднос, снова взял в руки другую и осторожно повертел ее: — Знаете, как развивалась письменность?

— Ну, приблизительно, — осторожно ответил Крис. — Символы, потом картинки, потом черточки, потом запоминающиеся значки.

— Правильно. — Форстер насмешливо посмотрел на Криса: — Вы то и дело огорошиваете меня, Зарентин. То вы невежественный обыватель, а то вдруг — остров знаний. — Он злобно хихикнул: — Эта табличка происходит из совсем раннего периода развития письменности. Вернее, из раннего периода иероглифического письма. Приблизительно третья тысяча лет до Рождества Христова.

— Как вы это узнали?

— Взгляните на этот иероглиф. Вот, — антиквар показал ему на треугольник вершиной вниз, от вершины вверх шла вертикальная черточка, не доходя до основания. — Вам это ничего не напоминает?

Крис немного подумал, прежде чем высказать свое спонтанное впечатление:

— Это похоже на лоно женщины — в самом упрощенном виде.

— Очень хорошо, — Форстер засмеялся. — Значок «лу».

— Что это значит?

— Это иероглиф «человек». В раннем иероглифическом письме. — Форстер довольно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. — А теперь вы спросите, откуда у меня такая уверенность, так?

— Вам виднее…

— На следующих ступенях развития письменности вплоть до окончательного образования клинописи «лу» больше никогда не писалось, вернее, не изображалось в таком виде.

— И сколько же было этих ступеней?

— Восемь до конечной формы клинописи, какой она применялась ассирийцами в первом тысячелетии до Рождества Христова. На второй ступени картинка сама по себе оставалась той же, правда, повернулась на девяносто градусов налево, так что вершина треугольника показывает вправо. Со временем значки все дальше отдалялись от первоначальных.

— Почему?

Форстер снова показал на полку, и Крис достал оттуда блокнот и ручку. Антиквар взял то и другое и стал выводить на бумаге разные значки. И при этом чертыхался, потому что трясущиеся руки не слушались его. Лишь после третьей попытки он отложил ручку и показал листок Крису. Отдельные части значков все больше походили на стрелы с отчетливыми треугольниками на конце.

— В принципе первые значки стояли вертикально. Предположительно их положили на бок, чтобы легче было вдавливать в глину. Но еще оставались скругления, которые с течением времени потерялись, потому что и их было трудно вдавить в глину достаточно точно. Значки претерпевали изменения из чисто практических соображений.

Крис смотрел в витрину с глиняными табличками:

— О’кей. Если я не просчитался, здесь шесть табличек этого вида.

— Да. Шесть из времен Навуходоносора II и шесть из третьего тысячелетия до Рождества Христова. Абсолютные сокровища. Не имеющие аналогов. Ни один музей мира не располагает чем-либо подобным.


Форстер заметно ожил. Глаза его блестели, а старческие руки с нежностью поглаживали таблички, ощупывая желобки клинописи так, как любящий впервые исследует округлости своей возлюбленной. Он подносил таблички к глазам, разглядывал в лупу отдельные значки, постанывая от радости.

Крис чувствовал себя лишним.

— Вы можете их прочитать? — спросил он в конце концов.

— По-настоящему — нет. Тут слишком много значков. Но то, что здесь написано, уже давно переведено. Есть целая наука, занятая расшифровкой этой письменности. Как-никак число значков, символов и иероглифов, которые в ней применяются, достигает двух тысяч…

— Кто же способен это запомнить? — вырвалось у Зарентина.

— …и поэтому позднее было сокращено приблизительно до шестисот. Нормальный писец к тому времени владел, как правило, двумя сотнями различных клинописных значков.

— Тоже немало, — проворчал Зарентин, думая об алфавите с его двадцатью шестью буквами, которыми обходятся сегодня.

— Вот именно. И надо еще знать, что одинаковые значки могут иметь разные значения, смотря по тому, в каком контексте они употребляются. Солнце означает одновременно день, светлое и приветливое. А рот и вода вместе создают слово «пить».

— Откуда эти таблички? Вырыты из могилы и потому такие ценные? Из царской гробницы?

— Эти — из особого сундучка, — сказал антиквар после некоторого раздумья. — Месопотамия — это не Египет. В отличие от Египта со множеством гробниц фараонов, в Месопотамии почти не найдено царских могил. Те, что найдены, тоже, правда, были обустроены по-царски. В царских гробницах Ура находили целые колонны колесниц, царских слуг, умерших вместе со своим господином, украшения, золото и, разумеется, глиняные таблички. В этом отношении по сей день ничего не изменилось.

— Что вы имеете в виду?

— Если уж оболочка смертна, то хотя бы деяния правителей должны быть бессмертны. Письменность хоть и развилась поначалу для записи хозяйственных фактов, однако храмовые жрецы и цари быстро смекнули, что таким образом можно сохранить собственные подвиги. Они увековечивали эти подвиги на табличках. То же самое делают и наши короли, неважно, в какой форме.

— Значит, эти таблички — из Ура?

— Нет. Более старые происходят из Киша, однако были найдены в Вавилоне и потом украдены.

Крис ждал. Он чувствовал, что Форстер уже близок к тому, чтобы высказать ему то, что лежало у него на сердце.

— Я внук вора и убийцы. — Форстер испытующе посмотрел на Криса, ожидая реакции отторжения. — Это вас шокирует?

— Нет. — Крис посмотрел ему прямо в глаза и отрицательно помотал головой: — Для этого я слишком многое пережил в полиции. Кроме того, ведь сами вы не убивали.

— Совсем недавно вы собирались уйти.

— Я еще не решил. Если бы вы убивали, я бы точно ушел. В настоящий момент мне просто не терпится узнать, что вы мне расскажете. Признаюсь, меня все это начинает занимать.

Старик кивнул:

— Мой дед похитил таблички и другие ценности в Вавилоне и ради этого убил троих человек. Поэтому я и хочу принести покаяние.

— В убийстве?

— Нет! В краже.

Крис тряхнул головой:

— И когда это было?

— Целую вечность назад. В 1916 году. Он украл плитки у двух расхитителей гробниц и вместе с другими награбленными ценностями надежно спрятал. Потом бежал с ними в Испанию. Там он убил своего сообщника, начал новую жизнь под фамилией Форстер и потом еще раз перебежал в Швейцарию. Оттуда он распродавал свои сокровища коллекционерам по всему миру, сколотил на этом состояние и утвердился в качестве антиквара. А вот эти сокровища он не продал, потому что они имеют совершенно особенное значение.

— И какое же?

Форстер пропустил вопрос мимо ушей.

— Он женился, потом родился мой отец и продолжил дело торговли антиквариатом, которое передал мне. Мы специализировались на археологических находках с Ближнего Востока и из Египта.

— Наша недавняя поездка в Дубай тоже была частью вашего «покаяния»? — осенило Криса. Он вспомнил замечание Форстера в конце той поездки: переговоры велись не о цене, а о том, каким образом выставлять некий предмет искусства.

— Если угодно — да.

Крис смотрел в бледно-голубые глаза антиквара и видел насмешливый взгляд, излучающий превосходство и уверенность, какие человек чувствует только тогда, когда все его битвы уже проиграны.

Крис с огорчением думал о том, чему научился, должно быть, еще в отделе убийств: душа человека — потемки, и никто не носит на лице печать убийцы или вора.

— Не знаю, хочу ли я еще выполнять ваше поручение.

Ведь за заданием по-прежнему скрывалась глубокая, темная пропасть. Форстер осветил своей исповедью пока лишь самую верхнюю часть.

— Неужели вы так ничего и не поняли? — в ярости прошипел Форстер. — Не забывайте: я хочу совершить покаяние. Шесть табличек пришли к нам из времен Навуходоносора, остальные шесть — из третьего тысячелетия до Рождества Христова. — Он кряхтя поднялся из кресла и снова оперся о свою клюку. — Я уверяю вас: эти шесть — древнейшие таблички с клинописью, какие только были найдены до сих пор. Нигде в мире нет ничего подобного. Вы понимаете, почему я не хотел вызывать сюда полицию? Ведь я приглашаю вас не в сообщники в преступлении, ваша помощь нужна мне для того, чтобы вернутьэти предметы туда, где им положено быть. — Карл Форстер, тяжело дыша, протопал к другой витрине. — Так поможете вы мне, черт возьми, совершить покаяние и возвратить эти ценности?

— Куда, в Вавилон? В Ирак? — Крис отрицательно покачал головой. — Это же самоубийство.

— Нет. — Карл Форстер тоже помотал головой: — Там от них и следа не останется через несколько дней. Вы же знаете, что творится после войны в Персидском заливе. Хаос. Разграбление музеев. Нет уж. Вот вы вспомнили о нашей поездке в Дубай… Тогда речь шла о статуэтке из раскопок Ассура. Ценная статуэтка, да, но в сравнении с этими находками просто мелочь. Хотя была твердая договоренность, на каких условиях я ее возвращаю, эти условия не были выполнены! — Форстер в ярости ударил клюкой об пол: — Предметы нельзя возвращать туда, где они были найдены. Это все равно что потерять их. Есть только одно-единственное место, где они будут в безопасности. И вам придется отправиться туда, где эта часть наследия Вавилона будет сохранена.

Форстер неуверенно потопал дальше и остановился перед следующей витриной. Там на песчаном ложе лежали три кости.

— Ну? Ваше решение?

Крис разглядывал кости. Они были не особенно крупные. Две сантиметров по десять в длину, третья немного длиннее. То были остатки костей, части с обломанными концами.

Крис вдруг вспомнил времена своей службы в полиции. Фиксация следов во многом напоминала кропотливую работу составления паззла. Кости были при этом совершенно особой темой. Судебные эксперты всегда ругались, когда им приходилось делать заключение по костям. Особенно если истлевшие мягкие части, которые еще хоть как-то годились для исследования, уже отсутствовали.

С первого взгляда почти невозможно было установить, человеческие это кости или кости животных. Почти невозможно было определить, как долго эти кости уже пролежали на месте их находки. Месяц, год, три столетия? Может, кто-то закопал их в другом месте, а какое-нибудь животное вырыло и уволокло?

— Ваше решение!

Кости в витрине изменили от времени цвет, из известково-белых превратившись в серо-коричневые. Крис оторвался от своих мыслей, немного смущенный. «Черт знает, какие ассоциации это вызывает», — подумал он.

— Ладно. Я сделаю это, — сказал он, наконец, и вспомнил о состоянии своего банковского счета. По-другому и не получалось. Деньги от этого заказа были ему просто необходимы.

— Я ведь уже и заплатил, — Форстер с облегчением вздохнул. — Хорошо, что я в вас не ошибся.

— Кости тоже? — вдруг спросил Крис, хотя и не мог сказать, что навело его на этот вопрос.

— Тоже, — голос антиквара вдруг осип, и в нем послышалось напряжение.

— А у них — что за история?

Карл Форстер ответил не сразу. Когда он заговорил, его охрипший голос дрожал.

— Они принадлежат к биологическому виду гоминидов, которого в наше время уже не существует.

Глава 8

Ватикан

Вечер пятницы


Папа сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете на четвертом этаже Апостольского дворца. Он отложил лист бумаги с текстом, который требовал от него огромных усилий, когда в дверь постучали.

Ему не надо было смотреть на часы, чтобы узнать время. Он сам назначил этот час.

Георг Райхе, его личный секретарь, вошел в кабинет с двумя посетителями, прихватил стопку бумаг и, выходя, закрыл за собой дверь. Бенедикт XVI вздохнул. Многое осталось неразобранным от его предшественника. Однако вместо того чтобы помочь в делах, Курия и средства массовой информации неумолчно трубили о приятной внешности его секретаря, который к тому же еще мог быть интересным собеседником и за рамками теологических проблем.

Сплетни и очернительство, видимо, неискоренимы. Человеческие свойства так же мало подлежали переменам, как и правила и ритуалы в Ватикане.

Оба его посетителя подошли ближе и сели на мягкие стулья перед письменным столом.

Кардинал Альбино Сакки был одет в сшитую по мерке черную ризу с пурпурно-красной каймой и широким поясом такого же цвета. Его могучая фигура казалась из-за этого стройнее. На нем была пурпурная шапочка. Монсеньор Тиццани был в простом черном дорожном костюме с белым воротничком священника.

— Ну? — лукавый взгляд папы остановился на кардинале. Они хорошо знали друг друга. До того как его избрали папой, он сам целую вечность возглавлял Конгрегацию вероучения в качестве префекта, а кардинал Сакки был его заместителем.

Священную конгрегацию как организацию, ставшую преемницей инквизиции, они превратили в центральный диспетчерский пункт Курии. Они бдительно надзирали за католическим учением и защищали его от всех врагов. Ни один вопрос веры не решался без этого подразделения.

И им удалось сделать свое значение очевидным. Ватикан как государственное образование под властью папы формально управлялся Государственным секретариатом во главе с кардиналом-секретарем. Его статус второго человека Ватикана был задокументирован тем, что он — в качестве избранного декана — возглавлял эксклюзивный орган Римской курии: Коллегию кардиналов.

Однако на последних выборах декана маленькая кучка кардиналов-епископов избрала своим деканом префекта Конгрегации и нынешнего папу, а не государственного кардинала-секретаря. Тем самым иерархия в Ватикане фактически изменилась.

— Быть вашим преемником, пусть и временным, в Конгрегации вероучения — это весьма ответственная задача, — ответил кардинал Сакки.

Папа плутовски улыбнулся. Он давно решил, что назовет государственным секретарем своего многолетнего заместителя по Конгрегации вероучения. Здесь все было так же, как при вступлении в должность нового императора. В ближний круг могли попасть лишь доверенные. А это снова изменит иерархию.

— А окончательное преемство уже урегулировано? Называют так много имен.

— Скоро-скоро, дорогой Сакки. Священная Конгрегация слишком важное ведомство, чтобы решать вопрос преемства наспех. Наберитесь терпения. Я знаю, как тяжело бремя этой должности, — сказал Бенедикт, мягко улыбаясь. — Для меня тоже новые задачи — большой вызов. Я работаю как раз над моей первой энцикликой. По-видимому, озаглавлю ее «Deus caritas est». Как вы на это смотрите?

— «Бог есть любовь»! Обширное и плодородное поле, — сказал кардинал Сакки.

— Да — и тяжкое. Однако оставим это. Нам нужно обсудить другое. — Папа посмотрел на монсеньора Тиццани, который следил за разговором тихо и выжидательно: — Как он это воспринял?

Тиццани склонил голову. Со времени своего разговора с Генри Марвином он снова и снова обдумывал его реакцию.

— С яростью, но, с другой стороны, и с самообладанием. А также с ужасом и обидой. — Тиццани смотрел на свои руки. — Но он ведь не мог ожидать другого, верно?

— Что он будет делать?

— Этого он не сказал. Он говорил о доказательствах.

— Он догматичен.

Тиццани поднял взгляд. Ему было удивительно слышать эти слова из уст папы, который в качестве префекта Конгрегации вероучения вызывал у одних преклонение, а у других ненависть именно как догматик.

— …И опасен, — вставил кардинал Сакки. — Нам следует глаз не спускать с него самого и с его братства мирян.

— А что вы думаете о бумаге, которую он нам передал? Нет ли в ней опасности для Святой Церкви?

Папа с любопытством оглядывал кардинала. До своего избрания папой Бенедикт никому не показывал бумагу, которую Генри Марвин передал ему полгода назад. То, что кардинал Сакки теперь знал содержание этой бумаги, было следствием обстоятельств.

«Однако Сакки знает при этом далеко не все», — думал папа. Полная правда была известна только ему и бывшему доверенному, который его покинул. И пусть так и останется. Бог избрал его для этого бремени.

* * *
— Это нечто гораздо большее, чем просто очередная деталь мозаики в числе многих, уже явившихся на свет Божий за последние сто лет. Тема, бесспорно, взрывная — она затрагивает центральное ядро. Я хочу сказать, она никогда не должна стать предметом публичного обсуждения.

Папа склонил голову:

— Но цена…

— Я знаю, что вы имеете в виду. Марвин — фундаменталист. И он руководит братством. На следующей неделе он станет официальным преемником. Это уже точно. Но чем мы поступимся, если признаем братство Преторианцев в качестве ордена или персональной прелатуры? И то, и другое — правовые институты церкви, которые помогут нам лучше контролировать их деятельность посредством правил, которые мы же сами и установим. — Сакки в раздумье постукивал кончиками пальцев. — Игра воображения. Однако Ваше Святейшество рассудило иначе.

«Да, — подумал папа, — поскольку я знаю больше, чем вы все, я и устраню настоящую опасность».

На какой-то момент его накрыло страхом за ту ответственность, что он взвалил на себя. Однако мысль, что он подготовлен и не нуждается в этом Марвине, придала ему сил. Паническая атака схлынула так же быстро, как и накатила.

— Я всего лишь держу открытыми все возможности. Дипломатия, дорогой Сакки. Во-первых, это только фрагмент, всего лишь часть копии. Сколько там не хватает, неизвестно, — Бенедикт помотал головой. — Даже если наши критики получат в руки якобы очередное подтверждение, что части Священного Писания зиждутся на более ранних записях, это все равно не поколеблет ни нашей веры, ни Священного Писания, ни незыблемости Святой Матери-Церкви.

— До сих пор такого однозначного доказательства еще не было…

Тиццани почувствовал напряжение между обоими собеседниками. Сакки делал именно то, против чего сам же предостерегал каждого посетителя папы: начал диспут с наместником Бога на земле. А нужно было только подчиниться.

— Но ведь подтверждается лишь то, что научные толкователи библейских текстов обнаружили и без того. Кого это на самом деле интересует? Наших верующих? Бог не даст себя смутить через ученых или научный анализ.

Тиццани глубоко вздохнул, различив в голосе папы резкие ноты.

— Я хочу сказать, Марвин раздувает шумиху ради собственного интереса, — продолжал папа. — Статус ордена, а то и вовсе персональной прелатуры неизмеримо повысит ценность братства мирян. Наряду с «Опус Деи» это была бы вторая организация мирян, которая бы так выделилась. При помощи своего псевдооткрытия он хочет получить для себя преимущество. И поважничать!

— Вполне возможный вариант, — ровный голос кардинала Сакки сигнализировал, что он переходит на примирительную позицию.

— К вам уже приходили шептуны? — папа снова взглянул на кардинала дружелюбно.

— Да, Ваше Святейшество. Как ходатаи, так и предостерегатели. Предостерегатели скорее осторожны и неуверенны, а ходатаи агрессивны и откровенны.

Папа Бенедикт XVI кивнул:

— Меня радует безусловность веры, которую демонстрирует братство. Если бы все братья и сестры были так же тверды в своей вере, этот мир стоял бы гораздо прочнее. Однако негоже быть тверже самой церкви. — Папа на мгновение задумался, потом вызывающе посмотрел на монсеньора Тиццани: — Вы сказали ему, что орден с его безапелляционным отказом от научных познаний в области эволюции прибегает к слишком креационистским[1] аргументам?

Тиццани провел пальцами по лицу от переносицы и сосредоточился, прежде чем ответить:

— Ему это известно. Он открыто признает, что протестантские группировки поддержат его. Он идет даже дальше: по его мнению, католическая церковь совершает ошибку, уступая это поле протестантам. Марвин считает, это задача католической церкви — защищать такую позицию.

— Познания современных естественных наук теперь отрицать нельзя. Они — Божье творение. Следовательно, следует их уважать, как это и делает католическая церковь. — Папа немного помедлил: казалось, он подыскивал нужные слова. — Иоанн Павел II от имени церкви признал эволюционную теорию. Разве мы не дискутировали об этом достаточно долго? Как Марвин может выступать против этого, будучи католиком? Мы преподаем теорию эволюции даже в наших католических школах!

— Признание братства как светского института стало ошибкой…

Папа склонил голову:

— Братства мирян — важная составная часть нашей церкви. И тогда католическая церковь еще придерживалась того же мнения. Однако наше исследование Библии привело нас к новым познаниям. Бога-диктатора не существует. Наш Бог предоставляет миру быть таким, каким он может быть в процессе длительной эволюции. Бог не вмешивается то и дело, он допускает, принимает участие, любит. С каждым новым научным познанием о Вселенной мы ведь тоже соучаствуем в сотворяющей силе Бога. Неужели этот человек не понимает, что своим подходом он противопоставляет себя официальным основам Святой Церкви? Как он может рассчитывать на то, что братство при таких условиях получит поддержку? Это значило бы усилить их позицию. И это значило бы также, что папа Иоанн Павел II заблуждался!

«И ты тоже», — пронеслось в голове монсеньора Тиццани. Мысленно он покончил с этой темой. У Генри Марвина, как видно, были плохие карты. Образ мыслей братства мирян отрицал непогрешимость папы.

После короткого молчания папа снова взял слово:

— Вы говорили, что в архиве наткнулись на след. Если я правильно припоминаю, запись относится к концу двадцатых годов. Сделана нунцием Пачелли, который впоследствии стал Его Святейшеством Пием XII.

Глаза папы испытующе всматривались в лица его посетителей. Тиццани беспокойно ерзал на своем стуле.

— Верно, — сказал кардинал Сакки. — Короткое упоминание о находке с тем же или похожим содержанием, что и та, которой — по его утверждению — располагает Марвин. Упоминание всего лишь в несколько строк, в одном из последних отчетов нунция перед тем, как ему вернуться в Ватикан на пост государственного секретаря.

Папа вздохнул. В качестве нунция Мюнхенского и Берлинского Пачелли был с 1922-го до конца 1929 года дипломатическим представителем Ватикана в Германии. В 1939 году он стал папой Пием XII. О холокосте он помалкивал, хотя был в курсе. И нацистские преступники в конце войны бежали тайными путями, воспользовавшись помощью представителей церкви.

Впоследствии были попытки канонизировать Пия, но они так и не осуществились из-за этого неблагоприятного фона, который обсуждался в Курии и муссировался в газетах. Для общественного мнения его фигура была таким раздражителем, что в 2003 году Ватикан даже вынужден был обнародовать часть своего секретного архива с письмами Пия XII и документами о нем самом.

— Кусочек исписанной бумажки и…

— Как вы на него вышли? — папа твердо перебил кардинала, хорошо зная, что тот хочет сказать.

— Мне намекнул Генри Марвин, — сказал кардинал Сакки, когда до него дошло, что вторую часть фразы ему не дали договорить вполне сознательно.

— Как это?

— Он сделал нам этот намек в последние недели, после того, как его наглым требованиям было уделено так мало внимания. Видимо, хотел утроить свои усилия, — кардинал устало улыбнулся. — Он сказал, что полный текст и другие доказательства находятся в руках церкви. Уже с конца двадцатых годов, когда…

— Как мы только что сообща установили, эта текстовая находка не могла вызвать бурю, сотрясающую основы Святой Матери-Церкви. Церковь выдерживала и не такое, если этот текст вообще соответствует истине. До сих пор всякие доказательства отсутствовали. Не было ничего, кроме смутных намеков. — Папа вдруг мягко улыбнулся: — Но что будет дальше?

— В последние недели мы не сидели сложа руки. Спасибо монсеньору Тиццани.

Папа Бенедикт XVI смотрел на монсеньора проницательным взглядом. Впервые Генри Марвин обратился с этим текстом в Конгрегацию полгода назад. Бенедикт, тогда еще префект Конгрегации вероучения, сразу понял, что время для решения созрело.

Он болезненно поморщился. Тиццани был в этом деле лишь палочкой-выручалочкой, поскольку доверенный папы трусливо сбежал, устранившись от этого бремени.

— Монсеньор Тиццани, расскажите, что вы обнаружили, — тихо попросил он.

Однако Тиццани почувствовал живое нетерпение, от которого голос папы слегка дрожал. Он очень хорошо понимал, что знает далеко не все в этой игре.

— В принципе ничего особенного, Ваше Святейшество. Несколько строчек текста в сообщении нунция отсылают нас к одному отдельному донесению, которое он передал в археологический отдел вместе с несколькими другими предметами. Однако там след теряется. Донесение нунция найти уже не удалось.

— Тогда в чем же состоит успешная работа монсеньора? — снова обратился папа к Сакки.

Кардинал склонил голову, взвешивая каждое слово.

— В археологическом отделе зафиксировано поступление этого письменного документа. Но затем след все же теряется. К сожалению. Однако мы знаем имя монаха из археологического отдела, который десять лет назад вел расследование по Пию XII. Кажется, это расследование было связано с попытками канонизации.

Папа недовольно кивнул.

— Может, хотя бы этот монах может нам посодействовать. Давайте его спросим, — продолжал Сакки.

— Если будет толк, — папа отвернулся, как будто потерял к делу интерес и заскучал.

Кардинал Сакки сделал паузу, прежде чем сказать:

— Мы оба его знаем.

— Да? — Папа медленно поднял взгляд. — Я знаю многих людей — и священников, и монахов.

— Это давний сотрудник Вашего Святейшества, который работал в Археологическом институте — до того, как поступить к нам. Это предшественник монсеньора Тиццани в Конгрегации вероучения.

Папа закусил губу.

Так вот куда они добрались.

Они становились опасны для его миссии.

Глава 9

Женева

Воскресенье


Крис не спеша брел вниз по набережной Дю Монблан, поглядывая на светлый фасад роскошного отеля на другой стороне улицы, в который его поселил Форстер. Граф умел устраивать как большие, так и мелкие сюрпризы.

— Наслаждайтесь на здоровье, — шутливо сказал ему Форстер на прощанье в субботу вечером, когда они встретились в Женеве. — Все за мой счет — в порядке исключения.

Форстер снял ему полулюкс размером с небольшую квартиру, с видом на озеро.

Форстер и Понти затем уехали на виллу антиквара. Она находилась в предместье Женевы Коллонж-Бельрив на юго-восточном краю озера, километрах в десяти от центра города, и входила в сеть роскошных строений для сверхбогатых.

Крис глянул на часы. Близилось время отъезда, Форстер и Понти будут здесь через несколько минут. Он вернулся в отель и задумчиво остановился в атриуме, который сам по себе являл захватывающий вид с фресками, светлыми мраморными колоннами и маленьким фонтаном. Крис улыбнулся, вспомнив анекдот администраторши отеля о том, как американский комик немого кино Гарольд Ллойд не пользовался лестницей или лифтом, а взбирался на свой этаж по колонне в атриуме.

В одном из кресел сидел мужчина, остриженный ежиком, с кожей оливкового цвета. Он листал газету и на испытующий взгляд Криса ответил без выражения. Крис прошел мимо него и поехал наверх в свой номер, чтобы взять дорожную сумку, в которой только и было, что грязное белье. Накануне вечером он через отель приобрел себе новое белье и одежду и велел внести все это в счет. Ничего, Форстер не обеднеет. Он тоскливо огляделся в последний раз, втянул ноздрями воздух роскоши и спустился на лифте в подземный гараж. Там он открыл багажник «Мерседеса» S-класса, который накануне вечером загнали туда люди Форстера с тем объяснением, что машины E-класса для Форстера все-таки слишком неудобны.

Он поставил сумку в багажник и ждал. Наконец послышался низкий гул приближающегося мощного мотора. Он увидел «Ягуар», который остановился в нескольких метрах от него, а затем въехал задом на парковочное место. Мотор смолк, и открылась водительская дверца.

Оттуда вышел Антонио Понти и, не говоря ни слова, направился к пассажирской дверце, чтобы открыть ее. Форстер медленно, с муками выбрался из машины.

Антиквар тяжело опирался на свою клюку, нетвердыми шагами следуя за Понти по направлению к Крису. Правую руку Форстер держал в кармане пиджака, и Крис видел, что он сжимает там оружие. Что-то здесь было совсем не так, как надо.

— Готовы?

Крис только кивнул.

— Тогда поехали. — Форстер повернул голову, будто ища кого-то.

Крис внезапно услышал шаги и обернулся. От двери, ведущей из отеля, к ним шел мужчина, стриженный ежиком, с кожей оливкового цвета.

— Рицци — давай! — распорядился Форстер.

— А, понял, — сказал Крис. — Один из ваших. Я видел его в атриуме.

Понти сделал Рицци знак, и тот пошел к «Ягуару» и вернулся оттуда, неся две сумки с провиантом и термосами.

— Один из моей команды, — прорычал Понти.

— Рицци, поторапливайтесь! — прикрикнул Форстер, недоверчиво следя, как Рицци снова идет к «Ягуару» и достает оттуда сумку с антиквариатом.

Крис вспомнил, какой легкой показалась ему эта сумка, когда он в Тоскане грузил ее в машину. Шкатулка для сокровищ была сделана из тончайшего дерева, особо легкого, и имела четыре отделения, обитых мягкой тканью.

Для каждого ценного предмета в отделениях был предусмотрен свой вкладыш-футляр, и располагались они так, чтобы двенадцать глиняных табличек, кости, цилиндрические печати, рельефы и строительный штырь занимали как можно меньше места. Рицци отправился к «Ягуару» еще раз и принес тонкую кожаную папку, которую положил на заднее сиденье «Мерседеса».

— Удачи, придурок! — вполголоса буркнул Понти.

— Э! Что это значит? — возмущенно зашипел Крис.

— Я с вами не еду, — мрачно сказал Понти. — Теперь я знаю, для чего ты здесь. Я еду другим транспортом. Вас будет сопровождать Рицци.

— Что, будет две машины? — удивился Крис.

— Спроси у Форстера, — ответил Понти, не скрывая гнева. — Он не доверяет никому. Практически он сам лично охранял свои сокровища всю ночь. Не выпуская из рук пистолета.

— Как и сейчас, — пробормотал Крис, которому почудилось, что в голосе Понти присутствуют нотки бессильной покорности.

Форстер дико ругался, с мучительным трудом усаживаясь на заднее сиденье. Понти даже не шелохнулся, лишь зло смотрел в другую сторону.

Крис размышлял, не заговорить ли ему с Понти о своем смутном подозрении, но передумал. Важнее было то, что происходило здесь и сейчас, и пора было трогаться в путь.

Крис сел в машину. Понти дождался, когда Крис выедет с парковки, и лишь потом направился к двери, ведущей в отель.

— То-то же, — Форстер на заднем сиденье, все это время не спускавший с Понти глаз, теперь довольно хрюкнул.

* * *
Восточная Германия

Ночь с воскресенья на понедельник


— Где мы?

Карл Форстер кашлял и хрипел, когда приводил свое тело в другое положение, держась при этом руками за подголовник переднего сиденья.

— Уже в Тюрингии, — сказал Крис пересохшим ртом. Это были его первые слова за долгое время. Форстер немного вздремнул по дороге; его негромкий, хриплый храп не раз заставлял Криса сдержанно чертыхаться. Рицци на пассажирском сиденье рядом с водителем все еще держал глаза закрытыми.

Ночь была безоблачной, и темные верхушки деревьев справа и слева от автобана мрачно выделялись на более светлом фоне ночного неба.

— Значит, в Берлине мы будем очень рано, — сказал Форстер с видимым удовлетворением. — Нам надо будет как следует позавтракать перед тем, как начнется последняя часть нашего путешествия. Вы знаете какое-нибудь хорошее кафе для завтрака в Берлине?

— Да уж что-нибудь наверняка найдем, — ответил Крис.

Довольно долго было тихо; покой внутри машины нарушался лишь шипением и бульканьем, когда Форстер отвинчивал пробку термоса и наливал себе кофе.

Спустя несколько минут зазвонил мобильник Форстера. Тот недовольно ответил, не назвавшись. Карло Рицци рядом с Крисом моментально открыл глаза.

Форстер беспокойно выпрямился. Крис поправил зеркало заднего вида и заметил расширившиеся глаза антиквара, который вдруг принялся, грассируя, быстро задавать по-французски короткие вопросы.

Закончив разговор, Форстер сказал три фразы, обращаясь к Рицци, и тот едва заметно кивнул. Крис бегло говорил по-английски и мог хорошо объясниться по-французски, но его познания в итальянском были слабоваты, и при быстрой речи он не ухватывал даже смысла фразы. Однако он почувствовал нервозность Форстера, словно электрическое потрескивание незадолго до удара молнии.

— Плохие новости? — спросил он и внезапно подумал о полном странностей отъезде из Женевы.

Форстер долго молчал, глядя в окно, и вдруг резко ударил кулаком по левой ладони.

— На транспорт, который ехал в Лувр, совершено нападение.

Крис растерянно смотрел в зеркало заднего вида. Его глаза встретились с глазами антиквара, который подался вперед, обеими руками вцепившись в подголовник переднего сиденья.

— Это должно быть мне понятно?

— Я же вам говорил, что совершаю покаяние и то, что не могу прихватить с собой в преисподнюю, отдаю туда, где ему, на мой взгляд, положено находиться. Большой транспорт с произведениями искусства был на пути в Лувр, — Форстер нервно закашлялся. — Лувр — это музей, которому я завещал остатки моего собрания. То, что мой отец и я собирали десятилетиями и берегли для себя. Главным образом это ассирийские рельефы и стелы из Ассура, несколько произведений искусства из раскопок в Уре и несколько египетских находок, которые очень хорошо подходят коллекциям Лувра. Меня уверяли, что там они будут размещены на самых видных местах соответствующих собраний.

— И все неизмеримой ценности.

— Оставьте ваши саркастические замечания, — со злостью сказал Форстер. — Я уже сказал вам, что не собираюсь обсуждать свои решения с кем бы то ни было или, тем более, оправдывать их. Я оставляю этот мир, и то, что у меня есть из культурных ценностей, отдаю туда, где они, по моему мнению, будут сохранятся лучше.

— Но с этим, похоже, кто-то не вполне согласен.

Форстер презрительно фыркнул:

— Зарентин, неужто вы на самом деле так наивны, а?

— Я не разбираюсь в вашей области. Я занимаюсь лишь доставкой предметов для людей и фирм — и пытаюсь при этом оставаться чистым. Не более того.

— Хищники, Зарентин. Хищники… Люди, у которых бесконечно много денег и которые стремятся к обладанию предметами искусства, единственными в своем роде, — даже если этим предметам искусства из-за своей уникальности суждено навеки исчезнуть в недрах сейфов. Само чувство обладания уже неслыханно пьянит. За это готовы заплатить практически любую цену. И люди, которым эти предметы искусства достаются — вроде меня, — тоже не особенно мучаются угрызениями совести.

— Вы хотите сказать, на ваши сокровища напал один из ваших конкурентов?

— Возможно. — Форстер грыз наманикюренные ногти. — Как бы то ни было, сокровища исчезли.

Крис повернул голову назад, посмотрел в напряженное лицо антиквара и уловил кисловатый запах его дыхания — смесь кофе и желудочного сока.

— Значит, мы тоже должны принимать в расчет нечто подобное? — поставил он вопрос, который решал все. — Вы ни словом не обмолвились о том, что поездка может быть опасной.

— О том, что мы едем в Берлин, не знал никто, — Форстер ударил ладонью по подголовнику Рицци.

— Предметы, которые сопровождаем мы, дороже, чем те, что транспортировались в Лувр. — Крис сделал небольшую паузу и, не получив ответа, стал развивать свои соображения дальше: — Если это верно, значит, мы тоже стоим в расстрельном списке. Если, опять же, это так, то я поневоле спрашиваю себя, почему мы не обеспечили нашему транспорту более надежную защиту.

Форстер долго молчал, прежде чем ответить.

— Об этой поездке никто не знает. Я сопровождаю транспорт в Париж.

— На тот транспорт совершено нападение… — не унимался Крис.

— И что? — сварливо огрызнулся Форстер. — Транспорт сопровождали Понти и мой дублер…

— …Дублер? — вклинился Крис. — Вы даже дублера завели? Значит, вы рассчитывали на нечто подобное!

— …Никто не видел, как мы вчера выехали из отеля в Женеве. Дублер ждал в отеле и отправился в ресторан отеля вскоре после того, как мы въехали в подземный гараж. Всему миру известно, что я никогда не езжу без Понти. Именно поэтому Понти и пришлось сопровождать другой транспорт. Понти забрал дублера из ресторана, когда мы уехали, и отвез его на виллу. Ведь нападение — как раз достаточное доказательство того, что я обвел их вокруг пальца.

— А я уж думал, не мог ли Понти иметь какое-то отношение к тому вторжению в Тоскане. Черт, вот бы я осрамился, если бы… — Крис помотал головой: — Но теперь я понимаю и ваше поведение! Вы знали, что за нападением стоят ваши конкуренты. Поэтому никакой полиции…

Тут у него в затылке снова возник тот зуд, который еще никогда его не подводил. Форстер его использовал. Антиквар намеренно подстроил отвлекающий маневр, даже дублера для этого завел. Если человек так поступает, значит, он рассчитывает на любой поворот событий.

— Вам следовало бы предупредить меня об этом, — упорствовал Крис. Внезапно им овладело подозрение, что все эти месяцы Форстер держал его тепленьким именно для этой поездки.

— Да? — Форстер горько рассмеялся. — Что же я должен был вам сказать? Что мы рассчитываем на то, что на нас нападут? Не ставьте себя в смешное положение. О нашей поездке не знал никто. До вчерашнего дня даже Понти.

— Как это произошло?

— Что вы имеете в виду?

— Как совершено нападение? Где? Как они это сделали?

Форстер вполголоса выругался, но потом рассказал то, что узнал по телефону:

— Между Сан-Лореном и Морезом. Примерно через час после выезда. Притом что я предупреждал их, чтоб смотрели в оба.

— Как давно это случилось?

— Несколько часов назад.

— Как так?

— Они всех связали и бросили в лесу. А Понти забрали с собой. Одному из охранников наконец удалось освободиться, и он позвонил своему шефу. А тот сразу перезвонил мне.

Крис инстинктивно глянул в зеркало заднего вида. Рядом с ними и позади них громыхали по правой полосе грузовики. Других машин в такую рань на дороге не было.

Форстер поднес мобильник к уху и ждал соединения. В конце концов захлопнул его:

— С Понти связи нет.

Неожиданно Форстер начал посмеиваться. Кто бы ни затеял это нападение, Форстер обвел этого человека вокруг пальца.

Они беспрепятственно ехали сквозь ночь.

* * *
Автобан вдруг снова стал двусторонним. Справа проносились то открытые поля, то перелески. Неровности покрытия дороги и знаки ограничения скорости показывали, что они едут по участку, который собираются расширять.

Крис убрал ногу с педали газа и притормозил, когда перед ним ни с того ни с сего выехал на полосу обгона грузовик «Скания». Но уж слишком медленно он обгонял едущий по правой полосе «Рено-Керакс».

— Не могли бы мы ехать побыстрее? От этих грузовиков уже тошнит. Мы что, не можем их обогнать? — шипел Форстер.

— Как я могу это сделать? — ответил Крис.

В Тоскане Форстер еле ползал — будто того и гляди рассыплется. Но после Женевы вдруг стал казаться более окрепшим, оживленным. Крис спрашивал себя, какими наркотиками антиквар себя напичкал, чтобы выдержать эту поездку.

Крис нетерпеливо барабанил по рулю, поскольку вышедший на обгон грузовик продолжал едва тащиться. Форстер не переставая рычал, как собака.

Крис видел, что обгоняемый «Рено-Керакс» медленно отстает. Через несколько секунд дистанция между «Рено» и идущим перед ним «Вольво» станет достаточно большой, чтобы обогнавшая «Скания» встала на это место.

— Посвети ему, поморгай, потесни, перегони по обочине. Нам надо скорее попасть в Берлин! — неистовствовал Форстер после того, как «Скания» не вернулась в положенный ей правый ряд, а приступила к обгону «Вольво».

— Вряд ли это произведет на него впечатление.

Номерной знак прицепа «Скании» был заляпан грязью и в темноте не читался. Крис таращился на брезент, на котором по-английски были написаны телефон и факс какой-то литовской фирмы.

Передний бампер «Мерседеса» вдруг оказался на угрожающе близком расстоянии от прицепа.

— Он замедляется, — сказал Рицци.

— И правда, — озадаченно сказал Крис, осторожно притормаживая.

В этот момент перед ними замигали лампочки аварийной остановки «Скании».

— У него проблемы, — сказал Крис, продолжая тормозить. При этом он смотрел в зеркало заднего вида. Сзади быстро надвигались три фары. «Легковой автомобиль и мотоцикл», — пронеслось в голове Криса.

Внезапно автомобиль, быстро приближающийся к ним сзади, замигал дальним светом. Нетерпеливо, агрессивно, необузданно.

— Кретин! — прорычал Крис, когда автомобиль включил еще и блинкер, чтобы ему уступили левую полосу.

Крис яростно нажал на тормоз. Их «Мерседес», казалось, на долю секунды приостановился, нырнув капотом в сторону асфальта.

— Не дурите! — рявкнул Форстер с заднего сиденья. — Нам ни к чему, чтоб в нас врезались. Я должен вернуть эту машину в Берлин в целости и сохранности!

Рицци пристально смотрел в окно, потом, удивленно вскрикнув, указал направо.

Там возник нетерпеливый БМВ, который только что теснил их сзади. Одновременно прозвучал негодующий гудок отставшего на правой полосе «Рено-Керакса», который БМВ нещадно подрезал.

— Что он затеял?

— Да ясно, — сказал Форстер, тоже глядя в окно. — Обгоняет справа. Он сейчас застрял между двумя грузовиками на правой полосе. Грузовик перед нами включил аварийный сигнал, то есть у него проблемы, он замедляется. Сейчас образуется промежуток, и БМВ в него сунется. И проскочит. Нам бы надо сделать то же самое!

Крис видел, как БМВ на правой полосе подтянулся ближе к идущему впереди него «Вольво» и теперь был практически окружен грузовиками спереди, слева и сзади.

— Ну, давай, за ним! — прикрикнул Форстер.

Крис вырулил на правую полосу и злобно рассмеялся, поскольку мог теперь дать сдачи БМВ, точно так же, как тот, непрерывно мигая дальним светом.

— Чтоб ты знал, каково это.

«Скания» на полосе обгона ехала все медленнее. Капот «Мерседеса» между тем поравнялся с серединой тягача, брезент которого надулся от ветра.

Грузовик «Рено» вдруг приблизился к ним сзади вплотную. Крис глянул на спидометр. Они ехали со скоростью меньше восьмидесяти километров в час и замедлялись. У БМВ зажглись красные огни торможения, Крис тоже нажал на тормоза.

— Проклятье! — выругался Форстер, неожиданно ткнувшись вперед.

— Извините.

Крис напряженно смотрел наружу. Открылся промежуток для БМВ. «Скания» оставалась слева на том же уровне, а сзади им на буфер напирал «Рено», но «Вольво» уехал вперед и освободил дорогу.

Тут наполз еще один световой конус, и Крис повернул голову. Позади над ними нависала водительская кабина «Рено». Новый луч фар появился справа. Внезапно Крис увидел, как из тени «Рено» вынырнул мотоцикл. Прежде чем он успел понять, что происходит, на них обрушилась целая световая буря.

— Ах ты, сволочь! — взревел Крис.

«Рено» позади них включил дальний свет всех фар. Яркие молнии пронзили все внутреннее пространство «Мерседеса». Свет ослепил Криса, и он дернулся головой вперед.

На мгновение все почернело.

Мотоцикл сделал рывок и поравнялся с «Мерседесом».

Крис все еще смотрел вниз. Постепенно зрение вернулось, и спидометр снова обрел четкие очертания.

Они продолжали замедляться. В этот момент Рицци вскрикнул и сунул правую руку за пазуху.

Стекло разлетелось. Голова Рицци дернулась влево. Крис увидел во лбу Рицци дыру с рваными обожженными краями.

Глава 10

Восточная Германия

Ночь с воскресенья на понедельник


Кейт Броуд бешено размахивал пистолетом «вальтер». Водитель грузовика «Скания» недовольно подчинялся его приказам и смотрел на него так, будто был живым кормом для гигантского аллигатора.

Оба грузовика они захватили на площадке для отдыха водителей, подготовили ловушку и потом ждали, когда команда мотоциклистов подаст им сигнал о приближении «Мерседеса».

Его другу Лео Эрроу было куда проще: тот разбирался в грузовиках и сам вел «Рено-Керакс», который образовывал задний край ловушки. Водитель «Керакса», связанный, валялся себе на лежанке, никому не мешал, а здесь Броуду каждый маневр приходилось буквально выбивать со скандалом.

— Медленнее! — орал Кейт Броуд. — Еще медленнее!

Он поступил в команду не так давно и страшно нервничал. Это была его вторая операция, и руководитель группы Ноэль Бейнбридж уже занес его в черный список, потому что на первой операции в Лос-Анджелесе он показал себя не с лучшей стороны.

Там им не удалось проучить одного профессора, который накляузничал на Преторианцев. В какой-то момент он крикнул: «Прекратить!» Ноэлю это совсем не понравилось. О плохой работе Броуда было доложено и Барри, шефу службы безопасности Преторианцев. Сегодня он не мог позволить себе никакого промаха.

Поскольку водитель «Скании» реагировал с запозданием, Кейт бил его по лбу рукоятью пистолета.

Водитель ни разу даже не охнул.

— Еще медленнее! — вопил Броуд, следя за «Вольво» перед ним на правой полосе. Этот грузовик они не захватывали, но он был частью игры и образовывал передний край ловушки.

Им пришлось замедлиться еще больше, чтобы обеспечить на полосе обгона левый край ловушки.

— Сигнал аварийной остановки!

Ну вот, на сей раз этот чертов татарин неожиданно подчинился.

Кейт снова уставился в боковое зеркало. «Мерседес» на правой полосе был теперь затерт со всех сторон.

— Черт! — Броуд увидел, как «Мерседес» внезапно рванул вправо и сшиб мотоцикл.

В этот момент левая рука водителя метнулась к нему — вперекрест с правой рукой на руле. Короткий нож был черненый и кое-где зазубренный.

Броуд удивился боли в груди. Кулак перед его грудью повернулся — и боль превратилась в адское пламя.

В глазах у Броуда потемнело. Ему вдруг стало безразлично, что водитель «Скании» свернул направо в промежуток, который оставил за собой уехавший вперед грузовик «Вольво». Куда-то исчезли звуки, все погрузилось в ватную тишину. «Скания» останавливалась. На холостом ходу.

Водитель перегнулся через Кейта Броуда, толчком распахнул пассажирскую дверцу.

Грубо двинул Броуда, потом тот почувствовал пинок в спину и грохнулся на асфальт. Стало холодно.

Он вдохнул выхлоп.

Уменьшающиеся огни «Скании» были как штормовые фонари удаляющегося корабля. Где же там Эрроу на своем грузовике «Керакс»? Броуд закрыл глаза — навсегда.

Кейт Броуд так никогда и не узнал, что Ивану Дашко было все равно, что за дело они тут проворачивали. Он зарезал его по одной-единственной причине. Иван Дашко натерпелся в своей жизни побоев и в какой-то момент решил, что хватит.

* * *
Рицци отбросило влево, и он повис на ремне, которым был пристегнут. Его правую руку с пистолетом отшвырнуло по дуге к Крису, и она ударилась о руль. Пистолет упал Крису под ноги, а руку убитого он оттолкнул.

Из левого бокового окна БМВ высунулось дуло. Сверкнул огонь. С треском раскололось лобовое стекло, пуля просвистела у головы Криса. Следующий выстрел — с мотоцикла — раздробил заднее боковое стекло. Рев Форстера смешался с хлопками ветра, ворвавшегося внутрь, и непрекращающимся грохотом моторов грузовиков.

Крис рванул руль вправо. «Мерседес» сбил мотоцикл, и к скрежету металла примешались глухие удары. Мотоцикл упал, ударился об асфальт и боком покатился вниз по откосу.

— Держитесь! — крикнул Крис. Он прибавил газу — и «Мерседес» пулей вырвался из своей ловушки, перелетев через откос.

Машина парила в воздухе не дольше двух секунд, а затем грохнулась о землю пашни. Резкая боль в области таза парализовала Криса. Затем последовал сухой хлопок, и его лицо облепило воздушной подушкой. Потом воздух с шипением вышел, и подушка безопасности вяло моталась, как сдувшийся воздушный шар.

Голову Форстера на заднем сиденье дернуло так, будто веревка палача разорвала его позвоночник. Форстер выгнулся и закричал от боли.

«Мерседес» двигался толчками. Крис продавил педаль газа до упора, и машина рванула вперед, пока колеса не забуксовали. Он держал ногу на педали газа, мотор с визгом надрывался, потом, наконец, «Мерседес» понесся по пашне, подкидывая зад.

Голову Рицци мотало из стороны в сторону. Из-за отсутствия мускульной силы его позвоночник сломался. Шея коротко треснула, будто переломилась сухая ветка.

«Мерседес» за что-то зацепился и со свистом и воем развернулся на месте. Внезапно Крис увидел перед собой метрах в трехстах насыпь автобана. На краю дороги стоял грузовик. Его темный силуэт прорисовывался на фоне светлеющего ночного неба. В секундном такте пульсировали красные огни аварийной остановки. Рядом на откосе валялся мотоцикл. С правой стороны наперерез «Мерседесу» мчался БМВ с включенным дальним светом.

Крис крутанул руль, чтобы взять «Мерседес» под контроль, и понесся по полю, прочь от автобана. Машина то и дело билась о борозды пашни, зарывалась в мягкую землю буксующими колесами и рывками высвобождалась из ям.

Крис правил к краю леса, который возвышался черной стеной на конце поля. Домчаться до леса и нырнуть в темноту — таков был его план.

Форстера придется бросить. Антиквар так слаб, что не продержится на ногах и десяти метров. Эти парни ведут охоту на Форстера и на его сокровища. Пусть же получат и то, и другое. Это даст ему самому шанс уйти.

Всегда с разгону врывайся в самую гущу врага, вдруг пришло ему на память выражение его инструктора в мобильной оперативной группе. Преодоление страха служит формированию собственного характера.

— Но ведь не самоубийство же имелось в виду! — крикнул Крис и вдруг по широкой дуге развернулся от края леса, пока «Мерседес» снова не встал передом к автобану. — Однако бежать я тоже не хочу!

Почему-то вдруг вспомнились приемные испытания в GSG-9 и тот психолог, который его провалил. Своими своевольными и необдуманными действиями может привести команду в опасное положение.

— Команда — это я! — рявкнул Крис. Его адреналин настойчиво требовал пищи, жаждал борьбы, а не бегства.

Он направил машину прямо навстречу БМВ, подскакивающему на ухабах.

— Что вы делаете!? — крикнул Форстер с заднего сиденья.

— Родео! — крикнул Крис.

— Вы с ума сошли!

— Напротив. Лучшая защита — это нападение. БМВ нисколько не устойчивее нашего «Мерседеса».

Обе машины неслись навстречу друг другу. Лучи фар БМВскакали через борозды, словно блуждающие огни.

Ветер через разбитое лобовое стекло хлестал Криса по лицу и терзал его кожу. Он нагнулся и шарил правой рукой в ногах, пока не нащупал пистолет Рицци.

Ощутив в ладони «корт», он удивился. Рицци явно знал в оружии толк. Цельнометаллический пистолет холодной ковки, благодаря которой сталь приобретает особую плотность. Накладки на рукояти были из древесины грецкого ореха. Предохранительная система пистолета располагалась внутри, чтобы в стрессовой ситуации стрелок не потерял голову. Когда Крис был в мобильной оперативной группе, о таком оружии он мог только мечтать.

— Нет! — закричал Форстер.

Между машинами оставалось уже меньше сотни метров.

— Боитесь? — крикнул Крис в ответ.

— Нет! Я хочу спасти мои сокровища!

— Куда там! Они свое отжили!

— Я предлагаю вам сделку!

— Круто! — ответил Крис. — Такую же, как эта?

— Вы справитесь. Но вы должны для этого сбежать и не погибнуть!

Крис дико захохотал и передернул затвор. Трижды.

— Держитесь крепче! — крикнул он.

Между машинами оставалось всего несколько метров — и БМВ увернулся от столкновения, вырулив вправо.

— Трус! — крикнул Крис.

Затем нос «Мерседеса» грохнул о переднее левое крыло БМВ. Пронзительный скрежет металла проник во все уголки его мозга, и Крис заорал от перенапряжения.

От столкновения его шибануло вверх, но ремень прочно пригвоздил обратно к сиденью. Голову мотнуло вперед, потом назад, ударив о подголовник.

БМВ накренился вбок, и водитель вывернул руль, чтобы уклониться от напора «Мерседеса». И вот они уже рядом мчались в сторону автобана. Крис поднял правую руку и выстрелил по БМВ через боковое стекло, мимо болтающегося в своем сиденье Рицци. Затем он снова нацелил свой «Мерседес» вправо — в бок БМВ. Машины со скрежетом и грохотом столкнулись. Водитель БМВ затормозил и внезапно очутился чуть сзади «Мерседеса». И вскоре нагнал и протаранил «Мерседес» сзади. И еще раз.

Пуля с визгом разорвала обшивку машины. Они мчались к откосу автобана. «Если выбрать правильный угол, то на дорогу можно выскочить», — думал Крис. Откос был высотой метра в два и не очень крутой.

Он сунул пистолет себе под правое бедро и обеими руками крепко стиснул руль.

Прожав педаль газа до упора, он направил «Мерседес» наискосок вверх по откосу. Зад машины заплясал и осел направо, снова под откос. Потом левое переднее колесо вырвалось за край дороги и зависло в воздухе, пока и правое колесо не преодолело этот рубеж.

— Давай! — крикнул Крис. «Мерседес» рывком перескочил через край откоса и ударился об асфальт.

Но полоса вынужденной остановки была перегорожена какой-то громадой. То был грузовик «Рено». Аварийная мигалка все еще стоически перекачивала свет в глубину ночи. Крис рванул руль направо. «Мерседес» ударился левым боком о прицеп и отлетел в сторону, как мячик от стены. Спустя долю секунды он снова мчался к откосу.

Глухой удар — и по капоту заскользило мужское тело. Голова его просунулась в дыру разбитого лобового стекла. Острые осколки вспороли лицо и сонную артерию мужчины, и Криса обрызгало кровью, когда туловище влетело внутрь кабины и ударилось о Рицци.

«Водитель грузовика», — промелькнуло в голове Криса.

* * *
«Мерседес» сполз по откосу вниз. Теперь Крис снова увидел БМВ — тот ехал внизу вдоль откоса параллельно автобану.

Крис нажал на тормоз и вывернул влево. Однако сил мотора больше не хватило, чтобы вырулить на дорогу. Левые колеса вращались в воздухе, машина поднималась выше, потом перевалила верхнюю мертвую точку и опрокинулась через свою продольную ось.

«Мерседес» с грохотом приземлился у подножия откоса колесами вверх. Колеса со свистом завертелись в воздухе, затем мотор начал работать с перебоями, как будто больше не получал достаточно горючего.

Крис висел вниз головой в своем сиденье, пристегнутый ремнем, так же, как и Рицци рядом с ним. Труп водителя грузовика выбросило наружу, когда машина переворачивалась.

Форстер на заднем сиденье не издавал ни звука.

Крис не отрываясь смотрел на горящие тормозные огни БМВ и дымящую выхлопную трубу.

Мотор «Мерседеса» булькнул в последний раз и захлебнулся, потом заглох и мотор БМВ. Внезапно стало невыносимо тихо.

Дверцы БМВ раскрывались, как в замедленной съемке, и с обеих сторон из машины показались ноги. Больше Крису ничего не было видно.

— Собачья смерть! — простонал Крис. — Беспомощный, вниз головой. Из-за каких-то глиняных табличек с царапинами.

— Подумай о сделке.

Форстер шепнул это так тихо, что Крис еле услышал.

Ноги не спешили, подходили к «Мерседесу» очень медленно. Луч карманного фонаря падал на землю и на мгновение осветил ботинки. Надежные армейские ботинки, прочно зашнурованные и на толстой подошве.

Ноги снова приостановились.

Руки Криса отчаянно обшаривали все вокруг. И нигде не могли нащупать пистолет. Ноги снова двинулись. Крис продолжал искать. Кончики его пальцев наконец наткнулись на ореховую древесину рукояти. Пистолет по-прежнему был зажат под его бедром, только забился дальше.

Он схватил его.

— Отставить!

Голос был ледяной и исходил справа.

Крис выругался.

Он слишком отвлекся на человека слева с карманным фонарем. И упустил из виду того, который теперь, присев на корточки у пассажирской дверцы, направил пистолет на Криса. Лицо его было угловатым, потным и напряженным.

— Только шевельнись, я тут же тебя пристрелю. Понял?

Крис преувеличенно громко слышал гул автобана. С протяжными гудками грузовики проносились мимо «Рено», как попало брошенного на полосе вынужденной остановки и мешающего движению.

Мужчина слева сделал последний шаг и тоже присел на корточки.

— Ну, говнюк, конец твоему ралли.

«Морда настоящего бандита», — непроизвольно подумал Крис.

Сломанный нос, кривая рожа, непропорциональное соотношение черт лица, тупое выражение. От таких типов всегда можно ожидать чего угодно. На сей раз тоже все сходилось.

— Медленно-медленно правую руку сюда. С погремушкой!

Позади Криса грохнул выстрел, и он вздрогнул. Парень с бандитской рожей ошеломленно дернул головой, дуло пистолета отклонилось на сантиметр в сторону. Крис, не теряя ни мгновения, выбросил руку и выстрелил. Его пуля попала сидящему на корточках бандиту в шею, и того отбросило назад.

Голова Криса метнулась на другую сторону. Гангстер справа все еще сидел на корточках перед боковым окном, но рот его был расквашен в сплошное кровавое месиво. Внезапно он свалился набок на траву.

Пистолет выскользнул из руки Форстера, глухо ударившись о потолок машины.

— Нам еще надо заключить сделку, — прохрипел он.

* * *
Они сидели на земле, прислонившись к «Мерседесу», опрокинутому вверх колесами. Крис держал в руке бутылку воды из Форстерова провианта.

— Ну что, заключаем сделку? — У Форстера была тяжелая одышка. Один из самых первых выстрелов попал ему в живот. От обработки раны он отказался: «Нет». — «Почему нет?» — «Потому».

— Это честная сделка, — сказал он.

Крис едко рассмеялся. Этот человек лгал даже в последние минуты своей жизни.

— «Честная сделка». Уже видали, что это такое. Скорее подписка в самоубийстве.

— Вы доставите мои сокровища в Берлин, в музей, передадите их человеку, которого я вам назову, и огребете за это столько денег, что в будущем вам либо вообще не придется работать, либо ваша фирма сможет по-настоящему раскрутиться.

— Я отправлюсь в Берлин — и там меня арестуют, если я вообще доберусь туда целым.

— Вы мыслите нерационально.

— А уж вы-то… рациональнее некуда!

Форстер снова закашлялся, выплюнул кровь:

— Мне до Берлина уже не доехать. Зато мне не придется выхлебывать чашу с ядом, чтобы перебраться на тот свет. Если быть честным, я боялся этого момента. Но теперь меня минула чаша сия. Все завершится прямо здесь.

Крис повернул голову и вздрогнул от боли. Уровень адреналина падал, и его нервные окончания снова реагировали на боль.

— Что-то вы размечтались о смерти.

— Вот мое последнее желание: вы доставите мои сокровища в Берлин. За это они дадут вам столько, сколько вы запросите. Не будьте слишком алчны, тогда вам заплатят безоговорочно. Им это обойдется все равно дешевле, чем выторговал я.

Крис просто ждал; через некоторое время антиквар свирепо простонал:

— Я выторговал десять миллионов евро. Чтобы пожертвовать их ЮНЕСКО и ЮНИСЕФ на помощь в восстановлении Ирака. Теперь пожертвование исключается, но эти организации и без того получат все мое состояние. Все урегулировано. Что надо сделать? Важно, чтобы эти предметы были выставлены. Это моя воля!

— Ну и фантазия у вас.

— Те люди в Берлине горят желанием. Поверьте мне. — Форстер захихикал: — Да и у кого хочешь потекли бы слюнки. Таких древностей больше нет нигде. И уже никогда не будет. Вам только не надо быть чересчур алчным, не запрашивайте слишком много.

— А если они все же не согласятся?

— Тогда у вас есть право все продать тому музею, который предложит больше. Лувр или пусть хоть Британский музей. Или в Испанию, или в Италию.

Крис выжидательно смотрел на Форстера.

— Только одно-единственное условие: ни в коем случае не продавайте антикварам, охотникам за сувенирами, частным коллекционерам. Но грозить этим вы можете. — Форстер закатил глаза и задыхался от натуги. — Я хочу, чтоб артефакты попали в музей, доступный всем. Чтобы ими любовались, дивились на их красоту.

— Вот этого я не понимаю…

— Вам и не обязательно. В Берлине хранятся находки из раскопок Вавилона. И эти должны попасть туда же, к вратам Иштар.

— Ничто не даст вам гарантии, что я сделаю то, что вы требуете.

— Вы ошибаетесь. Я знаю вас. Рицци, может, и действовал бы так, как вы сейчас намекнули. Но вы — нет! Как вы думаете, почему я так часто давал вам поручения и проверял вас в деле? Я замыслил это давно. И все подготовил для этого момента. Хоть и надеялся, что до этого дело не дойдет. — Форстер закашлялся от напряжения. — Кроме того, вы — мой единственный шанс.

— Это правда. — Крис встал и смотрел на антиквара сверху вниз: — Хватит уже важничать. Этого дела не замять.

— Вам надо всего лишь исчезнуть! — Форстер поднял голову, глядя на Криса: — На вас ничто не укажет! И Понти будет молчать! Он мой телохранитель. Вы отвезли меня до Женевы. Ваш след мы уничтожим. Здесь вы никогда не были. Две машины для отвлекающего маневра, а вы в это время в одиночку и неузнанный доставили эти древности в Берлин. Вам надо только сбежать отсюда, пока здесь никто не появился.

Крис отрицательно покачал головой:

— Типы, которые все это устроили, не упустят и меня.

— Откуда? Кто о вас знает? Даже если за мной велась слежка… В Женеве вы были в отеле, а не у меня на вилле. Машину я велел поменять. Никто вас не видел. Кто может вас знать?

— А кто они такие?

Форстер скривил рот:

— Конкуренты, гады! Я месяцами вел переговоры с Лувром и музеем в Берлине. За это время уж что-то да просочилось, иначе бы их здесь сегодня не было.

— Вы все это планировали с самого начала, рассчитывали… каждый шаг и не предполагали того, что здесь произошло?!

— Я не исключал этого, да! И что?

Крис задумчиво молчал.

— Я никогда не сумею продать эти древности.

— Чепуха. Уж если музеи покупают у грабителей, воров и расхитителей гробниц, то почему бы им не купить у вас? — Форстер цинично оттянул уголки губ вниз: — Вот номер телефона. Профессор Зельнер… Вы увидите, что алчность станет вашим лучшим помощником. Кроме того, все это на сегодняшний день официально принадлежит мне. Украдено, да, но сейчас это мое. Даже по всем международным законам. Никто не сможет вас… ни в чем упрекнуть. Вы выполняете заветную и последнюю волю умирающего.

Форстер снова закашлялся. Это длилось довольно долго, потом он попросил Криса достать из машины кожаную папку. Крису же пришлось ее и расстегнуть, и тогда Форстер трясущимися руками вытянул оттуда несколько листов бумаги:

— Читайте.

Крис уставился на листки, потом присел, чтобы прочитать их в свете внутреннего освещения салона. То был договор купли-продажи.

Форстер бессильно покопался во внутреннем кармане своего пиджака и очень медленно извлек ручку. Он взял договор и вписал вверху в пустое поле фамилию Криса. Потом ниже, в следующее пустое поле, вписал цену продажи. Форстер подписал первую страницу, потом вторую и затем весь договор.

— Вот! — антиквар протянул договор Крису. — После того как вы подпишете, все будет принадлежать вам. Вообще-то в этот договор надлежало вписать название музея, но теперь вписаны вы. Второй экземпляр договора, незаполненный, возьмете с собой, чтобы вписать туда вашу фамилию в качестве продавца и фамилию покупателя. Поле для окончательной цены я оставил пустым. Это уже ваше дело!

— Из этого ничего не выйдет.

— Почему же? Цепочка договоров прозрачна. Моя подпись в любой момент может быть подтверждена. Мои адвокаты, Понти, мои наемные служащие, мой банк — кто угодно может ее засвидетельствовать. И вы разом избавляетесь от всех забот.

Крис вспомнил неприятности в своей фирме, нехватку заказов, свои несбывшиеся мечты.

— Я должен подумать.

— Подумайте вот о чем: вам надо поторапливаться. Вас здесь никогда не было!

Крис выругался и направился к дороге.

Трупы мотоциклистов лежали в нескольких шагах от «Ямахи». Стрелок все еще сжимал в руке свое оружие. Крис забрал его и обыскал стрелявшего, ища запасной магазин. С обоих трупов он снял шлемы.

Затем он поднял мотоцикл, завел его с нескольких попыток и поехал на нем к «Мерседесу».

— Вы подумали? — Форстер стонал. — Со мной уже дело к концу. Я должен знать ваше решение. Только заручившись вашим согласием, я смогу выдержать геенну огненную.

Крис все еще медлил. Если он справится с тем, чего требует Форстер, он выпутается из всех своих проблем. Если не справится, он окажется с тем, что есть сейчас.

— О’кей, я сделаю это.

Форстер с облегчением улыбнулся:

— Хорошо. Тогда с вас причитается один евро.

Крис непонимающе смотрел на антиквара.

— Я не шучу. Я продал вам эти древности. Это сделка купли-продажи.

Крис порылся в кармане, нашел монетку в один евро и опустил ее в ладонь Форстера.

— Залезьте в мой левый внутренний карман.

Крис нагнулся к Форстеру и вынул из его пиджака конверт.

— В нем фамилия и номер телефона человека в Берлине, к которому вы должны обратиться. Достаньте шкатулку.

Крис направился к багажнику. Крышку переклинило, она открывалась лишь на узкую щелку. Поскольку машина лежала колесами вверх, шкатулка сползла по наклонной крышке багажника к щели. Однако в щель не пролезала.

Крис встал на колени, сунул руки внутрь багажника и начал вынимать из шкатулки предметы по одному. Он взял сумку из-под провианта и сложил туда древности.

— Мне больно смотреть, как безжалостно вы обращаетесь с этими сокровищами.

— А у вас есть идея лучше? — сердито пробормотал Крис и подошел к Форстеру, который бессильно поднял ослабевшую правую руку.

— Последний взгляд, а? — голос Форстера был уже еле слышен. — Последнее прикосновение. Прошу вас!

Крис пожал плечами, присел на корточки и извлек несколько табличек из их футляров. Глаза Форстера блестели от блаженства, когда он водил кончиками пальцев по древней глине.

Потом он решительно отдернул руку:

— Возьмите себе паспорт Рицци.

— Что? — Крис непонимающе уставился на Форстера.

— Ну же. Он приблизительно вашего возраста. Хоть фото и не подходит… но мало ли что…

Крис рылся в карманах Рицци, пока не нашел паспорт.

— Неплохо, — оценил он, увидев дипломатический паспорт Республики Мальта.

— Не правда ли? — Форстер улыбнулся и с усилием вытянул из внутреннего кармана пиджака свой паспорт: — Запас на крайний случай. Мой бросьте в «Мерседес». И не забудьте взять с собой мобильник и оружие.

— Я не собираюсь воевать.

— Главное — подготовиться. — Форстер вдруг впал в почти шаловливое настроение. — Помогите мне. Я уже не могу встать. К БМВ.

Крис подхватил Форстера под мышки и потащил его к БМВ. Антиквар стиснул зубы и тихо стонал.

— Еще Рицци сидит неправильно. Он должен сидеть на водительском месте.

Крис вернулся к «Мерседесу» и с трудом перетащил труп телохранителя на водительское место.

— Взгляните, нет ли в БМВ запасной канистры с бензином. Если нет, то поищите в грузовике.

Крис кивнул и действительно нашел в БМВ полную канистру. Он облил «Мерседес» бензином и в конце пролил бензиновую дорожку к Форстеру.

Теперь Крис был готов. Он выкатил «Ямаху» из опасной зоны, завел мотор и поставил мотоцикл на подножку. Ему оставалось только тронуться.

Он направился к Форстеру.

— Бегите. — Антиквар отмахнулся: — Слез не надо. Уж не настолько мы с вами близки.

Крис увидел «беретту», лежащую рядом с Форстером, ту самую, которая только что спасла жизнь им обоим.

— На случай, если конец наступит не так скоро. Вы же видите, я все еще жив. Несмотря на выстрел в живот. Или вы хотите сделать это сами?

Их взгляды встретились.

— Нет.

Крис нагнулся к уху антиквара и задал ему последний вопрос. Форстер громко рассмеялся и ответил одним-единственным словом. Крис кивнул, снова выпрямился, бросил последний взгляд на зажигалку в руке Форстера и пошел прочь. Он сел на «Ямаху» и поехал, не оглядываясь.

Форстер остался сидеть на земле, привалившись к БМВ спиной и крепко сжимая в левом кулаке монету в один евро, вырученную от своей последней сделки.

Он довольно улыбнулся. Потом щелкнул зажигалкой, и пламя, жадно пожирая бензиновую дорожку, потянулось к «Мерседесу». Бензобак «Мерседеса» взорвался, и столб огня взметнулся в небо. Выстрел «беретты» утонул в грохоте взрыва.

Крис почти не вздрогнул, когда позади него прогремел взрыв. В ушах у него все еще звучало последнее слово антиквара.

— Вы от меня что-то утаили? — спросил у него Крис.

— Многое.

Глава 11

Ватикан

Понедельник


Сперва он увидел клюку. Он сразу же подумал о епископском посохе. Но эта была другая, много проще. Не было блестящего покрытия, не было резьбы по слоновой кости, и не было типичной витой головки епископской палки.

Она была прямой, но не такой прямой, как посох, изготовленный при помощи инструментов.

Палка была гладкая, на редкость гладкая. Особенно вверху, у того места, где начинался изгиб. На месте, где рука миллионократно бралась за нее, поверхность была отполированной, как у отшлифованного бриллианта. У черного бриллианта. Ибо палку в том месте зачернила грязь.

«То не мог быть епископский посох, — подумал он. Руки епископа не бывают грязными».

Палка была темно-серой, очищенной от коры, сухой и потемневшей от света и дождя.

Изгиб палки расширялся кверху до лопатки в форме лопасти весла — ею пастух в засушливое время разрывал почву, докапываясь до грунтовых вод, чтобы напоить свое стадо.

Затем он увидел человека, который держал эту клюку в руке. Мужчина был и в самом деле среднего роста. Он знал это заранее. Он уже видел его множество раз.

Пастух был одет в простую бесцветную одежду, сотканную из шерсти. Блестела на солнце отделка под золото. Обувь его была искусно сплетена из сухого тростника, а голова повязана простым платком для защиты от солнца.

Лицо мужчины было угловатым, жилистое тело привыкло к лишениям и испытаниям, и мускулы его сильных рук вздрагивали при каждом движении в ярком солнечном свете. Кожа лица задубела под солнцем и потемнела, и невозможно было определить возраст этого человека.

Картинка расширилась, и он увидел стадо овец. Как всегда.

Животные стояли сплоченно и паслись, выбирая траву посочнее. Пастух нашел для них хорошее место. Песчаная почва была покрыта сытной зеленью.

Мужчина оперся на свой посох, навалившись всем весом на прямой конец палки, а загнутый конец под наклоном уперев в землю перед собой.

Он стоял в середине стада. Канавы орошения пересекали пастбище. Каждое из животных было у него на глазах, и он с любопытством смотрел, как еще одно стадо появилось шагах в двухстах у финиковых пальм и приближалось.

Пастух свистнул, и в поле зрения возникли две собаки. Они были с волчьими мордами. Одна тотчас обежала кругом свое стадо, другая вместе с пастухом направилась к новому стаду. Вместе они подогнали овец, пока оба стада не перемешались.

Бенедикт услышал взмахи крыльев. Сильные, мощные, не лихорадочные, а спокойные и решительные. Как всегда.

Пастух глянул вверх. Только что это была лишь точка в небе, и вот она уже разрослась до огромных размеров. На могучих ногах выпустились когти. Он видел огромный клюв и алчущие глаза смертоносного охотника.

Собаки залаяли, и пастух забегал среди стада.

Лопаткой своей клюки он метнул камень ровно в тот момент, когда орел опускался, потом еще один камень и еще один.

Орел замедлил свой полет, издал свистящий крик и, сделав элегантный разворот, растаял в небе.

Пастух опять оперся на клюку, любовно поглядывая на свое заметно возросшее стадо.

Долгое время ничего не происходило. Затем пастух снова двинулся. Среди песчаных холмов приближалось еще одно стадо. Поодиночке или маленькими группами животные брели вдоль края леса.

Пастух наблюдал за ними. Ни собак, ни пастуха при них. Легкая добыча для орла. Пастух присвистнул, подзывая своих собак. Они бросились бежать и пригнали к его стаду также и этих животных.

* * *
Папа Бенедикт XVI внезапно проснулся. Какое-то время он не мог понять, где он. Потом понял. Он был в маленькой часовне, принадлежащей его личным покоям. Он вышел сюда помолиться перед началом нового дня, да тут и заснул.

Он сидел на стуле с железной спинкой в середине помещения. Внезапно его охватила глубокая тревога. Раньше с ним такого не случалось, чтобы один и тот же сон повторялся так часто.

Папа встал и подошел к алтарю, где под простым крестом стояла маленькая шкатулка, украшенная сусальным золотом. Он открыл ее и взял в руки крест. То был маленький крест из простой, но древней древесины, якобы вырезанный в Монтекассино еще при жизни святого Бенедикта.

Он положил крест на алтарь. Затем поднял второе дно шкатулки и достал футляр, обитый бархатом.

В нем лежала маленькая глиняная табличка с нацарапанными на ней значками и несколько листков пожелтевшей бумаги.

Он взял последний листок и прочел.

Это было однозначно.

Время близилось.

* * *
Монсеньор Тиццани ждал в коридоре перед официальными покоями папы и задумчиво смотрел в окно. От слепящего солнца, стоявшего почти в зените, делалось больно глазам. Он отвернулся и снова стал раздумывать, в какие слова поэлегантнее облечь неудачу и как заверить папу в своей абсолютной лояльности.

Встречу с Марвином, этим американским издателем, он, к удовлетворению папы, провел мастерски, но через несколько минут он, не ровен час, лишится благосклонности святого отца.

Тиццани уже видел злорадные лица своих коллег-священников, которые завидовали его успеху: он удостаивался специальных заданий от святого отца и от кардинала Сакки. Если он сейчас будет выставлен за дверь, на него выльют ушат издевок, сделают его посмешищем Ватикана.

А все началось в пятницу вечером после разговора у папы, когда кардинал Сакки попросил его к себе в кабинет и еще раз завел речь о переговорах с папой.

— Святой отец все еще горюет по вашему предшественнику. Способности которого он ценил превыше всего и не смог примириться с тем, что тот удалился шесть месяцев назад в монастырь. Я доверяю вам, но вы должны устранить последние сомнения святого отца. И самое правильное для этого как раз то, о чем я вас сейчас попрошу, — сказал кардинал и сделал паузу. — Вы готовы?

Тиццани кивнул. Он не даст другим повода для издевок.

— Святой отец ожидал важную информацию, которая сегодня утром должна была поступить в Гроссето, в Археологический музей. Важная информация для вопроса веры, если вы понимаете… Но этого не произошло, и святой отец в полном отчаянии. Можете себе представить, он даже кричал, когда шеф Надзорного корпуса принес эту новость. — Кардинал Сакки покачал головой, не веря своим собственным воспоминаниям: — Я оказался при этом случайно, и теперь мне приходится еще и беспокоиться об этом… Я вас прошу: избавьте меня от этого, присмотрите, чтобы снова что-нибудь не сорвалось… Вы должны понять — я как кардинал не могу иметь дел с простыми охранниками из службы безопасности… Но святой отец просил меня присутствовать при передаче! Вы сможете?

И вот Тиццани сопровождал ранним воскресным утром этого Аугусто Пекорелли из Комитета безопасности, который представлял собой контрразведку государства Ватикан, и Эльджидио Кальви из Надзорного корпуса — полиции Ватикана численностью в сто двадцать человек. А внутри Надзорного корпуса Кальви входил в спецподразделение числом ровно в дюжину обученных снайперов, сопровождавших папу в его зарубежных поездках и тем самым отбивавших хлеб у Швейцарской гвардии Ватикана.

Они ждали, как было условлено, в Гроссето. Кальви не спускал глаз с чемодана с деньгами, и из его ответов на свои осторожные вопросы Тиццани узнал, что контакт установил Пекорелли. Пекорелли обретался в службах Ватикана всего три года — после того, как почти десять лет прослужил в итальянском спецназе в Ливорно.

Потом Пекорелли получил звонок от своего информатора, который еще раз перенес время передачи. Пекорелли нервничал и то и дело заверял, что его поставщик абсолютно надежен. Тиццани начал понимать, какую роль замыслил для него кардинал.

Он должен взять на себя неудачу Сакки. Окончательно Тиццани уверился в этом, когда и сегодня утром они снова прождали напрасно. Поставщик Пекорелли даже не позвонил.

Тиццани тяжело сглотнул, думая об этом. Должно быть, дело шло о чем-то особенном, если уж вместе с Эльджидио Кальви отправили одного из телохранителей папы. Но в чем же заключалось дело? Какими такими связями располагал этот Пекорелли?

Неужто святой отец совершил ошибку?

Неужто Господь покарал?

Глава 12

Восточная Германия

Понедельник


Дрожь в его мускулах постепенно стихала, и пульсирующая головная боль тоже ослабевала с каждым глотком кофе. Крис сидел в кафе на автостоянке, в самом дальнем углу, хорошо защищенный от взглядов остальных посетителей. Перед ним на подносе лежали остатки завтрака. Он мелкими глотками пил кофе с коньяком.

Никто не обращал на него внимания. Немногие посетители сидели в передней части помещения и пялились в телевизор. Новостные передачи вот уже который раз сообщали об ужасной аварии, в которой оказалось несколько убитых. В каких-то новостях передали, что на месте преступления стоял грузовик, в котором полиция обнаружила связанного мужчину. Тот утверждал, что он водитель этого грузовика и был захвачен на парковке.

Потом речь вдруг зашла о перестрелке незаконных мигрантов. На трассе А9 уже неоднократно задерживали высаженных беженцев, которых кто-то брался доставить через Восточную Европу на богатый Запад и по дороге бросал.

А что если покончить сейчас раз и навсегда с этим делом?! Сдать древности в полицию и дать ясные показания о том, что произошло на самом деле. Если принять в расчет попытку ограбления в Тоскане, то уже второй раз из-за махинаций Форстера он рискует своей жизнью.

Он тихо выругался. Форстер надул его, он с самого начала поддерживал его расположение, чтобы встроить в свои планы. Сам по себе он был в глазах Форстера ничто, мишень, потенциальная жертва, которую приманили достаточно большим куском.

Вполне нормальная сделка, все чисто, все прозрачно. Все просто. Он сам дал поймать себя на эту удочку. И это при том, что есть некто неизвестный, у которого достаточно средств для проведения таких акций — в двух местах одновременно. И этот неизвестный в состоянии собрать всю необходимую информацию и располагает большим резервом отморозков и оружия. И он явно ни перед чем не остановится и ничего не боится: ни последствий, ни полиции.

Есть ли у Криса вообще шанс?

Если он остается в деле, ему следует поторопиться. Как только сокровища будут там, где должны оказаться, он перестанет представлять интерес для неизвестного.

— Вы что-то от меня утаиваете.

— Многое.

Это последнее слово Форстера не шло у Криса из головы.

В шесть часов он взял в руки мобильник. И поднял Ину с постели.

— Это я.

— Кто же еще.

Ее обычно такой приветливый голос, казалось, еще спал. Он расслышал в нем опасные нотки, но не извинился за столь ранний звонок. Он лишь дал ей время громко прозеваться.

— Почему ты звонишь в такую рань? Я еще сплю.

— Мне нужна твоя помощь.

— И что я могу сделать? — Она вдруг посерьезнела.

— Навести справки.

— Только не раньше десяти.

— Постарайся поскорее добраться до офиса. Тебе придется провести кое-какие розыски.

Ина чертыхнулась.

— Послушай! — прошипел он в телефон. — Граф убит! На нас напали. — Он в общих чертах рассказал ей, что произошло. — И теперь я собственник кое-каких украшений и нескольких табличек с клинописью.

— Чур, украшения — мои. Где ты, кстати?

— В каком-то придорожном кафе по трассе А9. Дай знать, когда ты будешь в офисе. — Слыша, как она продолжает ворчать, он отключился.

Для верности он огляделся. Убедившись, что по-прежнему сидит один в дальнем уголке кафе, достал из хлопчатобумажной сумки одну из глиняных табличек с клинописью и осторожно повертел ее в руках. Он разглядывал печать Навуходоносора II. Форстер не проронил ни слова о содержании текста. Вроде бы таблички были заполнены восхвалением подвигов правителя. Допотопная историческая книга.

Он осторожно упаковал табличку обратно, снова незаметно оглядевшись. Продавцы придорожного магазинчика готовились к ранней торговле и выставляли свои прилавки, раскладывая товар.

Он взялся было за цилиндрическую печать, но потом передумал и извлек на свет одну из костей. В длину она была не больше десяти сантиметров — скорее часть кости с раздробленными концами.

Животное или человек? Почему Форстер хранил кости вместе с глиняными табличками? Зачем он их вообще хранил? Насколько они древние? Может, того же возраста, что и таблички? Если так, значит, они представляют собой определенную ценность? Археологи в своей охоте на первого человека перерывают землю по всему миру. А эти кости, пожалуй, так и остались неучтенными. Но, несмотря на это, они имеют какое-то особое значение? Может, это кости самого Навуходоносора…

Не придя ни к какому заключению, он уложил реликт на место.

Там, в сундучке, был еще листок бумаги. Он прихватил и его. На листке был набросок. План расположения, черно-белый, по краям надорванный и явно выдранный из книги. Бумага была буроватая и гладкая, посередине остро перегнутая; на обратной стороне, на месте обветшавшего сгиба, была подклеена узкая белая полоска бумаги.

Листок был не целый: вверху, на правой стороне и внизу по краям были вырезаны ножницами небольшие кусочки.

План расположения, по-видимому, изображал рельеф местности, на нем была отмечена скупая растительность, а некоторые места или площадки обозначались одинарными или двойными большими буквами. Четкая белая полоска, помеченная буквой Е, тянулась по левой половине листа через всю картинку и была похожа на кривую дорогу разной ширины. Листку недоставало расшифровки условных знаков.

На одном месте на плане был нарисован крестик.

Что-то в памяти Криса функционировало неправильно. Форстер сделал какое-то замечание, которое Крис именно сейчас никак не мог вспомнить.

— Практически он не упоминал о них, — внезапно пробормотал Крис вполголоса. — Может быть, крестик — это они и есть?

На вилле они лежали в отдельной витрине, на ложе, покрытом тонкозернистым песком.

И он вдруг вспомнил.

«Они принадлежат к биологическому виду гоминидов, которого в наше время уже не существует».


Крису разом стало ясно, что кости надо разглядеть получше. Это было предчувствие, не более того.

В этот момент зазвонил его мобильник.

— Я уже в офисе.

Голос Ины звучал по-деловому.

— К работе готова? — спросил он и прихлебнул кофе.

— Как только мой кофе процедится — да. Что нужно сделать?

Вообще-то он хотел поручить ей собрать информацию о человеке, которому он должен передать предметы в Берлине. Но сейчас на первое место вышел другой интерес.

— Попытайся разузнать, может ли обыкновенный человек, и если может, то где — заказать углеродный анализ С14.

Она громко рассмеялась:

— И что потом?

— Пока сделай то, что я сказал, — пробурчал Крис.

— Для чего?

— Для костей.

— А не разумнее потратить время на то, чтобы заполучить новый заказ? — голос Ины был холодным, как ледник. — Что вообще за кости? Твои собственные? — Она язвительно рассмеялась: — Я еще понимаю, если бы мы могли хотя бы заработать на этом…

— Мы можем, — сказал Крис с теми нотками в голосе, по которым Ина всегда определяла, что ему не до шуток.

— Говоришь, метод С14?

— Да, чтобы можно было определить возраст предметов. Полицейская школа хоть на что-то да пригождается.

— Погоди, давай по порядку.

Он смолк, давая ей возможность зайти в Интернет.

— В Киле, — сказала Ина через некоторое время, в течение которого она с разнообразными проклятиями лазила по интернету. — Университет Христиана Альбрехта, лаборатория Лейбница по определению возраста и изотопным исследованиям. Там можно заказать исследование костей.

— Просто так?

— За деньги, конечно. Можно заказать обследование чего угодно. Стоить тебе будет ровно восемьсот евро со всеми накрутками. Что вообще за кости? Раньше ты об этом что-то не особенно распространялся. Что случилось?

— Об этом потом. И университет берет деньги?

— Да, в наши дни бесплатно не бывает ничего. — Она снова рассмеялась: — Они даже готовы предложить тебе ускоренный анализ… и ты можешь выбрать, с какой степенью точности его делать. С погрешностью в восемьдесят лет или в сорок. Чем точнее, тем дороже.

— И как скоро?

— Столько ты не сможешь ждать. Четыре-пять недель.

— Это называется «ускоренный»?

На мгновение между ними установилась тишина.

— Обычно они гарантируют результаты в течение трех месяцев, так тут написано.

Он раздумывал.

— Но есть одна альтернатива, — сказал он потом.

* * *
Дрезден

Понедельник


Дорога в Дрезден заняла два с половиной часа. Крис съехал с автобана на повороте на Вильдерманнштрассе и по дороге в город остановился у магазинчика дешевой одежды. Там он купил себе свежее нижнее белье, несколько маек и двое джинсов. Затем доехал до ближайшей бензоколонки, купил там план города, полотенце и спрей для стекла, растворяющий жир. В туалете он переоделся.

Свою старую одежду он бросил в контейнер для тряпья, затем поставил мотоцикл несколькими улицами дальше среди припаркованных машин. Побрызгал спреем на рукоятки и металлические части и потом тщательно протер их полотенцем.

Он надеялся, что полиция не так скоро найдет мотоцикл, если она вообще его ищет. А если повезет, так мотоцикл угонят. Для этого он оставил ключ в замке зажигания.

Затем он отправился к ближайшей стоянке такси и попросил отвезти его к фирме по прокату автомобилей, работающей по всей Европе. С этой фирмой он всегда имел дело, когда ему нужна была машина.


Крис не знал Дрездена и немного поплутал, прежде чем добрался до цели. Это место неподалеку от Эльбы создавало границу между перенаселенными домами, нуждающимися в капитальном ремонте, и чередой улиц с виллами периода грюндерства.

Здание было построено по принципу целесообразности, без архитектурных излишеств, с гладким фасадом из природного камня и широкой наружной лестницей. Через дорогу напротив входа была кладбищенская стена.

Крис взбежал по лестнице и у приемной стойки назвался. По списку фирм он узнал, что здесь размещаются офисы предприятий исключительно из области генных технологий. Ему бросилось в глаза, что люди, которые входили и выходили, почти все были студенческого возраста.

Сам он, равно как и Уэйн Снайдер, с улыбкой выходящий из лифта, — годился уже только для сдачи в утиль.

— Уэйн Даймонд Снайдер. Сколько лет, сколько зим! — Крис сиял.

Они обнялись.

Прозвище Даймонд они дали Уэйну в школе за то, что он постоянно ходил с лупой. Отец Уэйна был одержимым коллекционером минералов и драгоценных камней, и Уэйн не отставал от него, прекрасно разбираясь в определении пород.

В последний раз Крис встретился с ним чуть больше года назад в аэропорту Франкфурта. Крис тогда как раз вернулся из Японии, куда он отвозил копии документов одного немецкого автостроительного завода на тамошнее совместное предприятие. А Снайдер летел из США с конференции по своей научной части. Они неожиданно оказались рядом в кафе. Поскольку оба спешили, то всего лишь обменялись номерами телефонов с обещанием вскоре связаться. Но так ни разу и не позвонили друг другу.

— Вот был для меня сюрприз, когда позвонила твоя секретарша и спросила, нельзя ли тебе заглянуть.

— Ассистентка, — смеясь поправил Крис. — За этим она строго следит.

— Пусть будет ассистентка.

В лифте Крис разглядывал своего лучшего друга времен юности. Уэйн Снайдер сильно сдал. Голову его украшала обширная плешь, а оставшиеся волосы поседели. Кожа была бледная, будто почти не видела солнца, а голубые глаза глубоко запали. Они хоть и блестели, но Крису показались невеселыми.

Одет ученый был в рубашку и джинсы, вылинявшие от множества стирок. Рукава рубашки были закатаны до локтей, обнажая густую темную шерсть, из-за которой в юности Уэйна дразнили обезьяной.

Они учились вместе в школе. Отец Уэйна Снайдера занимал административную должность в американском посольстве в Бад-Годесберге и вполне сознательно поощрял сына в поиске немецких друзей. Они тогда жили недалеко друг от друга и временами были неразлучны.

— Никогда бы не подумал, что когда-нибудь мы встретимся в Дрездене, — радостно смеялся Крис, хлопая друга юности по плечу. — Как ты здесь оказался? В аэропорту Франкфурта ты не особенно распространялся о своей работе.

Они вышли из лифта и вначале миновали несколько металлических дверей, перегораживающих холлы; при их приближении двери с тихим жужжанием раскрывались. Под конец они попали в длинный и широкий коридор, от которого вправо и влево тоже отходили двери.

— После учебы и нескольких довольно скучных работ я пришел на одно предприятие в Хайдельберге, которое занималось генной техникой. В какой-то момент оно было куплено, потому что не могло привлечь достаточного венчурного капитала, связанного с рисками, но зато имело в запасе несколько интересных исследовательских начинаний. Затем эта лавочка переместилась сюда, когда Саксония приняла из купели и стала продвигать свою идею Био-Сити.

Несколько дверей стояли нараспашку; помещения походили по оборудованию на кухни. Только пробирки и стеклянные колбы, центрифуги, микроскопы и насосы показывали, что это лаборатории.

— Наши технические кухни, — с улыбкой сказал Уэйн Снайдер, заметив взгляд Криса. — Место, где подрастают наши бактериальные культуры. Идем.

Они вошли в маленький кабинет. Перед просторным письменным столом стоял второй стул. Уэйн Снайдер указал на него, а сам исчез.

Крис огляделся. Довольно скромно для руководителя исследовательской группы разместился друг его юности. Кабинет был размером не больше пятнадцати квадратных метров, письменный стол побитый и старый. Правда, рабочие средства были, кажется, на уровне. Плоский монитор — огромный и с прекрасным разрешением, судя по картинке на экране.

Снайдер вернулся с двумя дымящимися чашками кофе.

— Клетка в стадии деления, — пояснил Снайдер, заметив взгляд Криса.

— И это имеет смысл? — спросил Крис.

— Что? Перебазирование? — Уэйн Снайдер ухмыльнулся: — В нескольких сотнях метров отсюда — Институт Макса Планка в огромном новом здании с высококлассными учеными и молодежью со всего мира, нацеленной не меньше чем на Нобелевскую премию. То же самое в Лейпциге, да и здешний Технический университет занимается генной техникой. Денежные потоки хлынули, и сюда сбежалось множество мелких фирм, которые вполне процветают тут в тени крупных государственных институтов. Если кто-то совершит прорыв, его тут же перекупит крупный институт — и карьера человека сделана.

— Вон как все просто, — Крис кивнул. — Но разве тебе не хотелось куда-нибудь в другое место?

— Если бы это было так просто. — Снайдер перебил его, забавляясь: — Они хотели, чтобы я был здесь.

— И твоя семья с радостью последовала за тобой?

Снайдер закатил глаза:

— Это особая история. Поначалу я жил здесь один. Два года. Так называемый брак выходного дня. Все было уже на грани распада. Но за это время все как-то свыклись — дети приспособились лучше, чем моя жена. А боссы за океаном рады, что у них здесь на месте свой человек, земляк.

— И сколько же у тебя детей?

Снайдер засмеялся:

— Четверо. А у тебя?

Крис тоже засмеялся:

— Ни одного. Я и не женат уже. У меня действительно работа все разрушила. Я был в полиции. А в последнее время все в разъездах. Тоже хорошего мало. — Он в нескольких словах обрисовал историю своей маленькой фирмы.

Наступило молчание.

Уэйн Снайдер все это время смотрел на экран, и Крис внимательно наблюдал за ним.

— Здесь сейчас проводится комплексная программа. — Снайдера явно радовал интерес Криса. — Надо дойти до следующей точки. Мощный компьютер управляет программой, которая анализирует растворы протеина.

— Звучит вроде бы интересно.

— Так оно и есть. Протеины — это соль в генном супе. Они претворяют в действительность то, что в генах записано как информация, как замысел.

— В этом я ничего не понимаю.

— Это очень просто. Протеины состоят из аминокислот, которых всего двадцать. Эти аминокислоты в разных сочетаниях выполняют совершенно специфические задачи. Когда в одной из твоих клеток что-то происходит, за это отвечает протеин со своей совершенно конкретной структурой аминокислот.

Крис с улыбкой кивнул:

— Потому-то я и ограничился реальной школой.

— И теперь ты хочешьзаполучить меня в качестве своего клиента.

— Если удастся. — Крис хитро улыбнулся: — У вас ведь всегда найдется что перевозить. Я уже работал на фирмы, связанные с генной инженерией. Даже вирусы транспортировал. Чувствовал себя при этом не особенно уютно, но деньги были хорошие.

Уэйн Снайдер кивнул:

— Да, случаются такие спецперевозки.

— Отлично, — Крис довольно рассмеялся. — Но у меня к тебе есть еще одно дело.

Глава 13

Дрезден

Понедельник


Кость легла на стол.

— Человек это или животное?

— Моя самая крупная единица — клетка, — сказал Уэйн Снайдер после некоторого молчания. — Откуда у тебя это?

Крис заранее заготовил для обоснования пряную смесь из правды и вымысла. Таким образом он хотел избавить своего друга от более глубокого втягивания в эту историю.

— Мои родители умерли десять лет назад. Среди того, что после них осталось, я и обнаружил эту кость. Ты представить себе не можешь, как я был ошеломлен. Мой старик — и эта археологическая кость… — Он встал, принялся беспокойно ходить по комнате, тряся головой, как будто сам себе не мог поверить. — Я знаю, о чем ты подумал. Со мной в первый момент было то же самое. Мой отец, каменщик, — что общего у него могло быть с костями? Я сам онемел перед этой коробочкой. — Крис сознательно сделал маленькую паузу, чтобы подготовить следующую ложь: — В коробочке, правда, лежала бумажка. На ней написано: «Залог» — и дата из 1978 года с фамилией. Я это дело связал с тем, что мой отец получал иногда дополнительные деньги. Ты же знаешь, раньше он подрабатывал как каменщик на стороне.

— А что стало с домом твоих родителей? — Ученый задумчиво смотрел на друга своей юности.

— Дом я продал. Вначале отложил вырученные деньги. На исполнение моей мечты — ну, ты знаешь, что я имею в виду. — Крис ждал обычной глупой шутки, которой Снайдер всегда комментировал когда-то его мечту. Но друг молчал. — А потом на бирже возник новый сегмент торгов с упрощенными требованиями — Neue Markt, — и я решил, что на этом можно заработать. И все вылетело в трубу. Поскольку сейчас у меня на счету каждый цент, а запасов никаких нет, я и подумал: вдруг эта кость представляет собой какую-то ценность.

— Крис, известный торговец реликвиями.

— Я даже не знаю, человеческая ли она. Это продвинуло бы меня чуть дальше. У вас же здесь есть микроскопы.

— Еще бы. Но чего ты хочешь добиться при помощи микроскопа?

— Хочу взглянуть на остеоны.

— А что ты в них понимаешь?

— Не особенно много. Но я когда-то слышал от наших следопытов, что по остеонам можно различить кости человека и животного. В человеческих костях остеоны расположены случайно, а у животных — в ряд.

— Иногда, но не всегда, — сказал Уэйн Снайдер. — Есть эксперты, которые могут их обследовать. Но я не специалист в этой области. — Он скрестил руки на груди и испытующе смотрел на Криса: — Только успела позвонить твоя ассистентка, как ты уже и сам тут как тут. А если бы меня не оказалось на месте…

Крис громко рассмеялся:

— Застукал меня. Признаюсь тебе: твоя лаборатория была на втором месте в списке и я спонтанно решил тебя разыскать. Сегодня утром я был в Лейпциге. В Институте эволюционной антропологии, который относится к Институту Макса Планка.

— Так.

— Да. У меня был заказ по доставке в Биттерфельд. А поскольку этот институт — в Лейпциге, я это объединил. Там работает этот швед. Пээбо.

— О, это элита, дорогой мой, — Снайдер заинтересованно выпрямился на своем стуле. — Сванте Пээбо, отец археологических анализов ДНК. Он первым выделил и исследовал ДНК из тысячелетней кости. Неслабо ты замахнулся — нагрузить его костью из домашних запасов твоего отца. Может, ты сказал ему, что это кость тысячелетней мумии? — Снайдер укоризненно покачал головой. — Крис, может, ты что-то умалчиваешь, но среди сказанного нет ни одного правдивого слова… Ну с чего бы вдруг Пээбо взялся ее исследовать? Чего ради он вообще должен был тебя слушать?

— Да в том-то и дело. К Пээбо я так и не пробился. Я был там и спросил, не могут ли они мне помочь. Я думал, такое исследование можно сделать быстро. Университеты ведь уже предлагают такую услугу — установление возраста при помощи углеродного метода С14 за несколько сотен евро.

— А ты, значит, хотел получить срочный анализ в Лейпциге…

— Вот именно. Но они давай выспрашивать, где я взял эту кость, принадлежит ли она мне и так далее.

Снайдер опять покачал головой:

— Крис! Еще раз!.. Если ты не добавишь чего-нибудь еще, предыдущего вранья маловато. Не потянет на серьезный разговор. Вряд ли ты отрыл эту кость в вещах отца и подался с нею прямиком к светилу археологического анализа ДНК!

Крис смотрел на друга своей юности, раздумывал, кривился — и, наконец, ответил тихим голосом:

— Хорошо. Итак. Записка моего отца содержала еще кое-какие сведения помимо тех, что я тебе уже сказал…

— Так-так, — Снайдер удовлетворенно ухмыльнулся.

— Эта кость происходит из местечка Спа в Бельгии. Там в восьмидесятые годы девятнадцатого века нашли инструменты, кости животных и скелеты неандертальцев. По крайней мере, так записал мой отец. И тем самым они имеют известную ценность. Мой отец боялся, вдруг у него спросят, откуда у него эта кость. Поэтому он ее сохранил, а не промотал, — Крис поднял ладони жестом, который должен был сказать: ну, все, теперь я действительно раскрыл всю подноготную.

— Неандерталец — поэтому ты и отправился в Лейпциг?

— Я ведь не промахнулся, да? Мне хотелось бы знать, что за кость. Животного? Гоминида? Неандертальца?

Снайдер засмеялся, явно довольный тем, что видит старого друга насквозь.

— И почему же ты не довел дело до конца в Лейпциге?

— Я вдруг испугался, что они не отдадут мне кость назад. В немецком праве об археологических находках хватает подводных камней. Я знаю один случай, который сам расследовал. Там есть обязанность доносить. А ведь у меня ни бумаг, ни доказательств, ни свидетельства о собственности, у меня только сама кость. И тогда я вспомнил про тебя. Итак: получится у нас это сделать?


Помещение, куда Снайдер привел Криса, было забито технической аппаратурой. За одним столом, задвинутым в угол, сидела перед двумя мониторами женщина; слева, поблескивая металлом, стоял какой-то сложный по своей конструкции прибор высотой не больше метра.

Крис различил в приборе подложку, головку считывающего устройства и увидел кабели, ведущие к мониторам.

— Позволь тебе представить: Джесмин Пирссон, наш шведский ангел.

Крис сперва увидел лишь затылок и русые волосы, а потом, когда она повернулась, — открытую улыбку на хорошеньком лице и светло-голубые глаза.

— Привет, — сказала Джесмин Пирссон и протянула ему руку для пожатия. Все в ней было хрупким, изящным и тонким. Белый халат был надет поверх майки и джинсов. — Так вы и есть тот друг с костью неандертальца, умеющий читать остеоны? — Ее насмешливый взгляд на миг задержался на его лице: — Кто это вас обнимал сегодня ночью? Вы что, ночевали в клетке хищника в Лейпцигском зоопарке?

Крис прошелся пальцами по двум шрамам на щеках. К счастью, это был единственный видимый след, оставшийся с ночи.

— Порезался бритвой. Рука дрожала: я предвидел, что здесь мне придется отвечать на инквизиторские вопросы.

— Ну, хорошо, объяснение принято. — Хоть это звучало не особенно убежденно, но глаза ее блестели, и она улыбалась ему.

Она натянула одноразовые перчатки и взяла у него из рук кость. Затем на вертящемся стуле повернулась в сторону и положила кость на подложку.

— Этот прибор похож на гигантскую бормашину, — сказал Крис. — Что это?

— Растровый электронный микроскоп, — сказала она, не отрываясь от работы. По ее тону он слышал, что она забавляется. — Имеет то преимущество, что нам не придется срезать с этой кости пробу, как это было бы с обычным световым микроскопом.

Она объяснила, что микроскоп шаг за шагом сканирует поверхность сильным электронным лучом.

— Точки сканирования собираются в коллекторе и выводятся на экран. Каждая точка становится пикселем на экране. Все очень похоже на построение картинки на экране телевизора.

В ее речи присутствовал легкий акцент, который только подчеркивал мелодичность голоса. Крис поймал себя на том, что глаз не сводит с ее затылка.

— Но мы считываем лишь маленький кусочек, — Джесмин Пирссон сосредоточенно манипулировала целым арсеналом переключателей, регуляторов и ручек настройки, которые напомнили Крису микшерный пульт. — Это быстро, — она повернулась к Крису, и ее глаза лукаво блеснули. Он ощутил внезапный огонь, не имеющий к исследованию никакого отношения.

Наконец на обоих экранах появилась первая картинка. На первом мониторе был виден сильно увеличенный детальный снимок, и Джесмин Пирссон управляла им, тогда как другой монитор показывал общую структуру выделенного участка кости.

— Вот маленькие кружочки, это и есть остеоны, — спокойно пояснил Уэйн Снайдер. — Похожи на слегка искаженные полые цилиндры, по внутреннему каналу которых проходят кровеносные сосуды.

Крис же видел на макроизображении выбранную поверхность кости как солидную и прочную массу.

— Остеоны — носители прочности внутри костей и на их периферии. То есть в коре кости, — деловито сказал Уэйн Снайдер в наступившей тишине. — Внутри остеонов есть каналы. Остеоны — не что иное, как система трубок в миниатюре.

Крис глянул на монитор с микросъемкой. На сильно увеличенном изображении кости с темно-светлой структурой он смог различить маленькие кружочки.

— А продольные каналы, в свою очередь, соединяются между собой поперечными каналами. Очень изощренная система. Чудо природы!

Казалось, будто кость составлена из множества отдельных, не полностью стыкующихся между собой частей. Структура напомнила Крису о балках и брусах рубленого дома, которым не хватает стопроцентно подогнанной точности посадки. Однако всю сквозную структуру он разглядеть не мог. Трубки возникали в кости нерегулярно.

— Они тянутся к продольной оси кости. Всегда в направлении действующей силы давления.

Крис повернул голову: друг его юности попал в свою стихию. Полностью сосредоточившись на картинке, слегка подавшись вперед и уперев руки в стол, он, казалось, забыл обо всем на свете.

— Длина от десяти до двадцати миллиметров, диаметр 150–200 микрон, — Уэйн Снайдер зачарованно смотрел на экран. — Остеоны, в свою очередь, состоят из нескольких — числом до двадцати — пластинок, которые строятся из параллельных спиралей коллагеновых фибрилл типа 1, эти спирали проходят в соседних пластинках навстречу друг другу и…

— Уэйн, кончай с этой китайской грамотой, — со смехом сказала Джесмин Пирссон, заметив скептический взгляд Криса.

— Вот именно, — Крис с благодарностью посмотрел на шведку. «Не стоит благодарности», — казалось, ответил ее взгляд. — Какое они имеют значение?

— Тебе следует знать хотя бы их функцию, — Снайдер покачал головой. — Не так уж много тебе преподали, когда обучали криминально-техническим тонкостям.

— Это главные носители прочности костей, — голос Джесмин Пирссон звучал мягко и бархатно, и у Криса по спине внезапно побежали мурашки. — Они находятся в постоянной перестройке. Стоит измениться условиям давления в костях — например, из-за повреждения при переломе, — и остеоны приспосабливаются, перестраиваясь.

— Значит, надо сломать кость, чтобы наступили структурные изменения, — сказал Крис.

— Кости постоянно подвергаются изменениям давления, — терпеливо возразил Уэйн Снайдер. — Начиная с тридцатого года жизни запас прочности костей постепенно снижается. Уже одно это ведет к изменению условий давления. Костные ткани перманентно перестраиваются. В ходе старения в них возникает характерная структура.

Крис снова посмотрел на экраны. Структура была отчетливо видна. Между отдельными остеонами находилась масса, непонятная ему.

— Это соединительные костные пластинки, — сказала Джесмин Пирссон, весело наблюдавшая за ним. — Возникают при перестройке остеонов и заполняют пространство между ними.

— Умнее я не стал, — сказал Крис и поднял руки, капитулируя. — И не могу сказать, то ли они расположены рядами, то ли как попало. Так человек это или животное?

Снайдер продолжал смотреть на экраны и постучал пальцем по монитору с высоким разрешением:

— Мы не знатоки костей. А ты что скажешь, Джесмин?

— Неандерталец, не так ли? — Глаза ее блестели. — Нет, не знаю.

* * *
Они снова сидели в кабинете Снайдера.

— Я-то ожидал однозначного заключения.

— Могу себе представить. Но я тебя предупреждал. Мы совсем не эксперты в этой области. Да ты и сам должен знать, насколько трудны такие исследования.

Крис кивнул. Хотя искусство исследования скелетов уже давно вошло в обиход полиции, судебные следователи тоже с огромным трудом добивались у криминалистической службы достаточно быстрого заключения. Как раз тогда, когда отсутствовали пробы ткани.

— По-настоящему уверенным можно быть только с анализом ДНК. С его помощью можно раскрыть всю структуру того живого существа, которое когда-то ходило этой костью по земле. Поэтому с Лейпцигом ты двигался в верном направлении.

— Но вы же здесь тоже можете анализировать ДНК. Ты сделаешь это?

— Если бы мы путем сравнения установили, что это кость неандертальца и что его ДНК не отличается от ДНК сегодняшнего человека, вот это была бы сенсация, — Снайдер засмеялся. Глаза его сияли, а широкая улыбка придавала чертам юношескую беззаботность. Крис на мгновение увидел в нем прежнего Уэйна Снайдера. — Это шутка. Сванте Пээбо доказал своим анализом ДНК как раз обратное. ДНК неандертальца и ДНК современного человека так далеки друг от друга, что неандерталец никоим образом не мог быть предком современного человека.

— С анализом ДНК я в любом случае узнаю больше, чем сейчас. Ты сделаешь его?

— Тебе кажется, что это просто, да? Но это не так. Изолировать ДНК из исходного материала означает возбудить клеточное деление, распутать хроматин… Вот тут — приборы для этого.

— Так в чем же дело?

— Должен ли я остановиться на уровне хромосом, если установлю, что их семьдесят восемь и кость, таким образом, принадлежала собаке? Или, если хромосом сорок шесть, мне придется исследовать клеточное ядро или ДНК митохондрий?

Оба молчали.

Снайдер наконец кивнул:

— Одно я скажу тебе сразу: я не могу обещать, что это вообще сработает. Когда я вижу, как ты возишь эту кость в хлопчатобумажной сумке, завернув ее в бумагу, доступную в любом придорожном туалете… Тут всякий ученый только за голову схватится.

— Я знаю, первый урок криминально-технической службы… я знаю.

— Загрязнения. Остатки ДНК каждого, кто брал эту кость в руки. Одна клетка кожи — и проба насмарку.

— А еще худших прогнозов у тебя в запасе больше нет? — Крис засмеялся. Он знал: если друг его юности так запальчиво аргументирует, значит, он готов приступить.

— Обычно ДНК распадается через несколько лет после смерти организма. ДНК — это длинная молекула из аминокислот, она чувствительна к воде и кислороду. Только если обстоятельства хранения благоприятны, этот процесс разложения может быть замедлен так, что еще можно найти целую ДНК или хотя бы целый ее фрагмент. Эта кость хранилась в сухом месте?

— У меня — да, — ответил Крис. — Мой отец держал эту штуку в шкатулке, а я тоже под душ ее не выставлял.

Снайдер кивнул:

— Ну, хорошо…

— Я могу подождать анализа? — взволнованно спросил Крис.

— Если у тебя есть время. — Снайдер пожал плечами: — Это продлится несколько дней. Вначале мы должны подготовить материал из кости. Всего несколько граммов. Но их надо хорошенько размолоть. Костную муку мы увлажним соляным буферным раствором, потом дадим этой массе вырасти, пока не получим достаточно материала для исследования. Мы будем кормить ее сывороткой из сахарида и аминокислот. Затем мы прервем деление клеток производными колхицина. Если только масса вырастет, ибо лишь во время деления клеток хромосомы выстраиваются так, что выдают нам свои тайны. Мы прогоним эту массу через центрифугу — и не раз, пропитаем смесью из метилового спирта и ледяной уксусной кислоты и подкрасим, чтобы можно было что-то узнать. Вот так это происходит, а не на счет раз-два. Это тебе не дольку яблока под микроскопом разглядывать. Идет?

— Идет!

Снайдер кивнул, и Крис отправился за ним в одну из лабораторий. Так же, как и Снайдер, он надел на себя белый защитный костюм, перчатки, повязку на рот и маску, закрывающую всю голову, а в области лица состоящую из плексигласа.

Снайдер направился к длинному столу, отделенному стеклянной перегородкой до потолка. Он поднял в этой перегородке окно так, что мог руками дотянуться до стеклянного ящика, и положил кость на жесткую подложку. На крюке висел подвижный шланг со сверлильной головкой на конце, и Снайдер взялся за него.

Он зафиксировал в сверлильной головке маленькую фрезу и включил прибор. Высокое злое жужжание напомнило Крису о его последнем посещении зубного врача.

Внезапно в помещении очутилась Джесмин Пирссон. В руках она держала несколько распечатанных снимков костной структуры.

Снайдер снова выключил фрезу и вопросительно посмотрел на женщину.

— Может, еще одно, пока вы не начали. Тут кое-что привлекло мое внимание…

— Что? Чего тут такого уж привлекательного? — Снайдер с любопытством смотрел на шведку.

— Вы, мужчины, никогда не видите того, что лежит на поверхности, — она засмеялась.

— Ну-ну, — пробормотал Уэйн Снайдер.

— Три месяца назад у меня под микроскопом лежала другая кость. Маленькие кружочки на той кости я тоже видела… Здесь эти кружочки — с разломами. Это бросается в глаза. — Она показала Снайдеру и Крису две распечатки, тыча пальцем в разные места на картинках.

Снайдер пристально вгляделся в те места, которые она указала.

— Ты права, — сказал Снайдер через некоторое время. — Разломаны, разорваны, разомкнуты. Верно.

— Практически все, — сказала Джесмин Пирссон. — А у той, другой кости такого не было.

Крис услышал в ее голосе задумчивые нотки. Это звучало так, будто она в чем-то сомневалась.

— Ту кость, трехмесячной давности, мы исследовали для судебно-медицинского института. Их собственный прибор сломался, а запасные части вовремя не подоспели. Я тогда разговаривала с судебным медиком, пока он разглядывал картинки на мониторе.

— Да, и что? — нетерпеливо буркнул Снайдер. — Какое это имеет значение, если имеет вообще?

— Судебный медик тогда сказал, что остеоны тоже могут быть отправной точкой для определения возраста человека. У молодых людей остеоны целые.

— Так… Дальше.

— Чем старше живое существо, тем больше их разрушено. Здесь надтреснуты практически все. Если верно то, что мне сказал судебный медик, то эта кость старая. — Она склонила голову набок и прислушалась к собственному голосу. Затем подняла глаза: — Очень старая.

Часть третья Открытие

Библейский бог — также и бог человеческого генома

Френсис Коллинз, руководитель проекта генома человека

Глава 14

Вилкабамба, Эквадор

Понедельник


— Что его манит сюда, дьявол его побери? — Зоя Перселл с отвращением ощупала простую, жесткую лежанку и в ужасе огляделась. Маленький шкаф, стол и два жестких стула — все из грубой древесины.

Зое было лет сорок пять, и она руководила финансами Тайсэби, одного из быстрорастущих фармакологических предприятий. Ее смоляные волосы были острижены до плеч и обрамляли треугольное, сдержанно подкрашенное лицо с мягкими чертами и темно-зелеными глазами. Она была изящна, носила обычно темные костюмы со светлыми блузками и чувствовала себя не в своей тарелке в теперешней одежде, состоящей из джинсов и майки.

Важнейшей задачей ее как шефа финансовой службы было непрерывное продвижение акций Тайсэби. Однако в настоящий момент об этом не могло быть и речи. Через несколько минут ей предстояло оправдываться перед председателем совета директоров компании Хэнком Торнтеном.

— Это истинный мир Хэнка, — сказал Нед Бейкер, стоя в открытых дверях и забавляясь ее реакцией. — Хэнк — ученый и не терпит никакого комфорта на своей исследовательской станции.

Нед Бейкер обладал мягкими чертами лица и умными глазами, был среднего роста, бегал каждый день по десять километров и работал генетиком. Она наняла его когда-то в качестве научного консультанта, чтобы в профессиональных вопросах ей не приходилось полагаться на одно лишь «нутряное» чутье.

Зоя Перселл, являясь специалистом по банковским инвестициям, знала мир финансовых жонглеров и венчурного капитала. А естественные науки — профессиональная территория Тайсэби — были для нее «черным ящиком». Тут она безнадежно подчинялась генеральному директору Эндрю Фолсому, который, как и председатель, был генетиком.

Она знала, что в должности генерального директора была бы лучше Фолсома. Хэнк должен был доверить ей эту должность. Однако председатель поставил на руководящий пост ученого, а не финансового эксперта. Пока. Но Зоя держала в рукаве козырного туза.

— Истинный мир — не смешите меня! — Она фыркнула. — Анализировать воду, фиксировать рост деревьев, драть мох и лишайник, копаться в помете летучих мышей в поисках непереваренных семян — и это председатель совета директоров концерна!

— Это наука, Зоя! — мягко ответил Нед Бейкер.

Они направились через дорогу к главному бараку.

— Что есть, то есть. Вилкабамба — «горячее» место, на котором произрастает необъяснимое множество растений. Нигде в мире старики не доживают до такого возраста, как здесь, некоторым уже далеко за сто. Поэтому ученые и пытаются понять, отчего это так.

— Ну ладно! — проворчала Зоя, поднимаясь на три невысоких ступеньки к входной двери барака. — Пожелайте мне удачи в битве, Нед!


Она шла через переднюю часть барака мимо перепачканных ученых, которые, вдоволь наползавшись по лесу, теперь сидели вместе, вбивая свои наблюдения в ноутбуки.

Один разглядывал рассеченную летучую мышь на весу и рассмеялся, когда Перселл с омерзением тряхнула головой.

Она открыла дверь и вошла в дальнее помещение.

Хэнк Торнтен даже не поднял взгляда.

— Привет, Зоя. Я по смеху догадался, что это ты. Эндрю уже здесь.

Темные локоны Хэнка Торнтена были перепачканы и слиплись в прядки, какие-то семена застряли в волосах, а кончики пальцев были черные.

Зоя Перселл коротко кивнула председателю, а потом и Фолсому. Генеральный директор Тайсэби сидел рядом с Торнтеном у гладко выскобленного деревянного стола. Вопреки своей привычке одеваться только в дорогое и сшитое по мерке, Эндрю Фолсом, как и Торнтен, был в джинсах и клетчатой рубашке. Его волчьи глаза язвительно оценивали ее.

На массивной плите стояли горшки с растениями, цветы и листья валялись по всему столу. Хэнк Торнтен рассматривал через увеличительное стекло структуру листка, держа его в пальцах.

— Поставь свой лэптоп так, чтобы не повредить какого-нибудь ботанического чуда.

Хэнку Торнтену было тридцать пять лет, и уже три года из них он был председателем совета директоров Тайсэби. После того как его отец удалился от дел, ему — как самому крупному акционеру бывшего семейного предприятия — эта должность сама собой упала в руки. Слияния, при помощи которых он двигал предприятие все ближе к лиге крупных фармакологических концернов, затевались им и его консультантами так ловко, что власть всегда оставалась в его руках.

— Что говорит Уолл-стрит?

— Мы как раз преодолели кризис, — ответила Зоя Перселл. — Мы сумели остановить курс акций на восемнадцати долларах. Авинекс чуть не утащил нас в пропасть. Дело выглядит так, что вывести его на рынок мы уже не сможем. По крайней мере, таково теперешнее заключение Управления по контролю за продуктами питания и лекарствами.

— Я знаю. Мой онлайн-опрос функционирует и здесь. Завести портал председателя было неплохой идеей с твоей стороны. Хорошо сделано, Зоя. Но как дело дошло до кризиса?

— Роль спускового крючка сыграла независимая экспертиза Авинекса. Эта независимая экспертиза камня на камне не оставила от нашего собственного заключения и от клинических испытаний. Авинекс ведь должен был стать нашим новым лидером продаж. А независимая экспертиза засвидетельствовала у Авинекса полную неэффективность и опасные побочные воздействия. Эндрю должен был меня предупредить! Ему следовало убрать Авинекс с рынка намного раньше.

— И тем самым отказаться от пары сотен миллионов долларов оборота?

— Курс бы не упал так низко. Тебе хоть ясно, какое состояние ты потерял?

— Это все я уже просчитал. При твоем предложении курс обрушился бы еще раньше. И оборот бы весь ухнул. А так мы каждый день зарабатывали на обезболивающих. — Торнтен с наслаждением отпил из бутылки пива. — Курс опять поднимется, не так ли? Ведь для этого ты здесь, верно?

Он метнул один из своих косых взглядов, которые она поначалу не умела толковать. Но теперь она уже знала, что таким образом он начинает решающий поединок. Отступать некуда.

— Эндрю неправильно оценивает последствия и слишком мало говорит с Управлением по контролю за продуктами. А мы покупаем не те патенты.

Председатель отвернулся и смотрел в окно.

— Мы каждый год расходуем сотню миллионов на генные патенты, которые мы не можем использовать.

— …Пока не можем, — презрительно пробормотал Фолсом и бросил на нее взгляд свысока.

— Какой-нибудь ученый открывает генную последовательность, регистрирует на нее патент, а мы покупаем права на этот патент, потому что когда-нибудь он нам, возможно, пригодится.

Зоя знала, что несправедлива к Фолсому. Естественно, некоторые патенты пригождались в собственных исследованиях. Но многие из покупок были рискованными сделками, потому что стало уже дурной привычкой патентных служб скоропостижно выдавать патенты на генные исследования и тем самым скрывать их от свободного использования.

— Зоя, поди сюда, — Хэнк Торнтен подошел к окну, открыл его и ждал, пока она не окажется рядом с ним. — Видишь ту гору и ту долину?

— Да. — Она уже успела удивиться здешнему необычайно мягкому воздуху. Весеннему воздуху. А ведь они находились южнее экватора на высоте тысячи шестисот метров, но и в более высоких местах гор все было зеленым. Она вдруг сообразила, что в бараках нет отопления.

— Долина называется «Святая долина». И гора тоже — святая гора, Манданта, — Хэнк говорил чуть ли не шепотом.

— Я знаю. Последнее убежище инков.

— Насколько мало мы знаем об этой горе, настолько же мало мы знаем о горе патентов, которую нагромождаем. Мы исследуем и надеемся, что в один прекрасный день сделаем великое открытие. Ты меня понимаешь?

Зоя хотела ответить, но председатель властно поднял руку:

— Но настоящей катастрофой было все же то, что в заключении независимой экспертизы было процитировано наше же собственное исследование. В нем еще до всякого применения было установлено то, что теперь подтверждает эта независимая экспертиза.

— Верно. Эндрю и его люди прохлопали ушами. Такие вещи ни в коем случае не должны документироваться.

— Это верно — с одной стороны. — Председатель снова сел и разглядывал структуру листка в своей руке. — Эндрю за это уже получил. Однако за область безопасности отвечаешь ты. Какая скотина нагадила в собственном стойле, мы все еще не знаем! Плохо дело, Зоя.

Зоя Перселл сглотнула. Эндрю Фолсом перевел службу безопасности на нее год назад. «Такая лавочка никогда не бывает вполне герметичной — и по определению не может быть такой, — сказал ей тогда Фолсом с глазу на глаз. — И если вдруг найдет коса на камень, то служба безопасности затянется у тебя петлей на шее».

Она должна была это выдержать. Ее время еще придет.

А Фолсом, между тем, уже повел следующую атаку.

— Кажется, есть еще одна пробоина в системе безопасности, — сказал он, пристально следя за ней. — Кто-то хочет продать конкурентам результаты наших исследований! Зоя, что ты предпринимаешь, чтобы защитить нашу новую противоожоговую мазь?

Зоя Перселл поперхнулась от неожиданности.

Фолсом широко улыбнулся. Он наслаждался своим упреждающим ударом.

— Досадная мелочь…

— Я вижу это иначе. — Хэнк Торнтен поднял взгляд. Его кисть с увеличительным стеклом зависла в воздухе. — Зоя, это миллиарды оборота, которые хотят у нас похитить.

Ученые Тайсэби несколько лет работали над антибиотиком из человеческой кожи и как никогда были близки к тому, чтобы вывести на рынок новую мазь от ожогов.

Кожа — самый большой орган человека, он ограждает организм от окружающей среды. Поскольку иммунная система вообще одна из старейших и эффективнейших систем защиты, само собой напрашивается стремление ее скопировать. В конце девяностых годов было обнаружено, что человеческая кожа вырабатывает антибиотик, основанный на белке, этот антибиотик мгновенно умерщвляет вирусы, бактерии и грибки — гораздо быстрее, чем традиционные антибиотики. Возбудители не успевают создать устойчивость против них. Со времени этого открытия было найдено уже свыше тысячи различных веществ — на коже, в слезной жидкости, в кишечнике, в легких и в белых кровяных тельцах…

— Да, где-то мы недоглядели, — сокрушенно сказала Зоя, которая сама лишь на днях узнала от Питера Салливана, шефа службы безопасности Тайсэби, об этой бреши. Об этом Салливану намекнул один из его осведомителей. Она никак не ожидала, что эта информация уже дошла до Фолсома.

— Еще ничего не случилось. Салливан как раз выясняет имена и место передачи. Мы этого не допустим.

Хэнк Торнтен кивнул:

— Позаботься об этом лично. Выведи суку на чистую воду!

* * *
Каймановы острова

Понедельник


Питер Салливан на прощанье окинул взглядом салон «Гольфстрима-G550». В длину он был пятнадцать метров и в ширину чуть больше двух. На девятнадцать пассажирских мест. Шестеро его парней потягивались в мягких креслах с кожаной обивкой шафранового цвета и наслаждались комфортом класса люкс.

Не зная, что их ждет, он на всякий случай заказал этот принадлежащий фирме реактивный самолет, рассчитанный и на дальние рейсы свыше 12000 километров.

Шеф службы безопасности Тайсэби вышел на трап. Душная жара облепила его и с первым же вздохом проникла внутрь. Из каждой поры его жирного тела моментально выступил пот, и бритый наголо череп тотчас увлажнился.

— Может, мне с вами пойти? — Пит Спэрроу, один из командиров группы, с тревогой разглядывал Салливана. Бледный, с запавшими щеками, вспотевший Салливан выглядел так, будто с ним вот-вот случится инфаркт.

— Нет! — Эти молодые акулы не догадывались, какой он выносливый.

Ожидавший автомобиль привез его прямо в город, к современному офисному зданию, в котором держали свои представительства с десяток юридических фирм, которых на Каймановых островах насчитывались сотни. А уж счет фирмам, которые состояли из одних почтовых ящиков и обслуживались этими сотнями на правах доверенных лиц, поскольку истинные владельцы не хотели «светиться», давно уже шел на десятки тысяч. Эти джинны, готовые прийти на помощь в чистых и нечистых делах, и составляли подлинное богатство островов, подчиненных британской короне и с восьмидесятых годов принадлежавших к десятке самых крупных оффшорных центров мира.

Большие деньги были здесь мерой всех вещей. Откуда они взялись, никого не интересовало. Так здесь наряду с чистым бизнесом отмывались миллиардные прибыли наркоторговли.

Салливан назвался у приемной стойки адвокатской конторы, и приветливый помощник провел его в конференц-зал. Там он остался один и в ожидании осмотрелся. Конференц-зал был обставлен темной мебелью, вдоль стен тянулись стеллажи со специальной адвокатской литературой. На торцевой стене висел портрет основателя конторы, написанный маслом. Салливан и потел, и зяб одновременно. После удушающе-влажной жары прохладный кондиционированный воздух бросал его кровообращению новый вызов. Когда дверь открылась, у него перехватило дух. Вот она, «Краса Карибики».

К нему гордой поступью шагала женщина высокого роста, с длинными сильными руками и ногами. Черная юбка элегантного покроя выгодно подчеркивала ее бедра. Блузка была золотистого цвета.

— Добрый день. Ноана Вебб, — назвалась женщина.

Когда она шла вокруг совещательного стола, ее пластичные движения напомнили Салливану черную пантеру.

Он сел напротив, ее черные, блестящие глаза насмешливо встретили его взгляд:

— Я адвокат и представляю интересы господина, с которым вы договорились. Хорошо ли вы долетели?

— Очень хорошо, спасибо. — Глядя на ее волосы, отливающие синевой, он вспомнил историю, которую слышал как-то на Антильских островах. Якобы бог задумал наказать скучающего и вечно капризничающего Адама. В один прекрасный день он взял из тела Адама несколько различных жидкостей. А у черта одолжил магическую соль, хорошенько все перемешал и сотворил антильскую женщину. С тех пор Адаму есть чем заняться, и больше он не ноет.

— Вы сегодня же улетите назад?

— Увы, сразу же, как только уладим дело, — с сожалением сказал Салливан. Он не мог отвести глаз от ее крепких округлостей под блузкой.

— Главное — результативность. Я хотела бы взглянуть, — беззастенчиво сказала Ноана Вебб.

Салливан еле оторвал от нее взгляд и поставил свой дипломат на стол. Он отстегнул оба замка и раскрыл крышку. Потом развернул дипломат в ее сторону.

Она лишь мельком глянула на содержимое дипломата и улыбнулась:

— Вы ничего не будете иметь против, если я велю это пересчитать?

— Нет. — Он увидел ее сверкающие белые зубы и про себя застонал.

В конференц-зал вошел тщедушный мужчина в поношенном деловом костюме и удалился с дипломатом в угол к маленькому столу.

На столе перед адвокатшей откуда-то взялся конверт. Все это время она держала его в руках, но Салливан его не замечал.

— Вы впервые на Каймановых островах?

— Нет. — Его глаза были прикованы к мерцающей коже в вырезе блузки, взгляд доставал до начала груди.

— Значит, у вас здесь бывают иногда дела. Как и у многих других.

— Бывали. — Салливан поднял глаза и улыбнулся так обаятельно, как только мог. — Я знаю Семимильный пляж с его великолепным белым песком. Мечта.

— Надеюсь, вы всегда были довольны тем, как разрешались ваши дела. Если нет, наша контора в любой момент готова выступить в вашу пользу.

— Я надеялся встретить здесь моего делового партнера…

Адвокатша покровительственно улыбнулась ему:

— Для этого мы здесь. Конфиденциальность — наше немалое преимущество.

Адвокатша глянула мимо Салливана. Счетчик денег кивнул ей и покинул помещение, унося дипломат с собой.

— Надеюсь, я заплатил за информацию не слишком дорого, — сказал Салливан.

— Это не мое дело.

«Какой превосходной формы ее рот», — подумал Салливан и принялся пожирать взглядом тонкие линий ее изогнутых бровей.

— Десять миллионов — очень серьезные деньги, — проворчал он и вспомнил, что в сделках по отмыванию денег ровно половина отходит отмывателям.

— Вы так считаете? — Адвокатша подвинула конверт через стол.

На какой-то момент его охватило желание перетащить ее через стол и обнять. Руки его дрожали. Затем он взял конверт.

Вскрыл его. Листок бумаги. На нем напечатана фамилия, название фирмы и город. И еще — дата, время, два места встречи.

Подняв глаза, он наткнулся на ее испытующий взгляд. Он кивнул, и она с холодной улыбкой простилась с ним.

Час спустя он уже сидел в самолете и снова и снова возвращался мыслями к этой красивой недостижимой женщине.

* * *
Вилкабамба

Понедельник


Она кипела. Обзывала себя идиоткой за то, что оказалась не готова к хитрому маневру Фолсома. Придется выложить козырного туза.

— У нас есть куда большая проблема, Хэнк, — ринулась она к своей цели. — На совести Эндрю — один умерший. На доклинических испытаниях. Если об этом станет известно, то акции рухнут, как лифт с лопнувшего троса. Мы должны подготовиться, разработать стратегию, как преподнести этот случай.

— Преподнести мертвого? — съязвил Эндрю Фолсом и покачал головой. И тут же взревел: — Нельзя допустить, чтоб об этом стало известно!

— Зоя! Смерть при тестировании медикаментов никогда нельзя исключить в принципе, — спокойно ответил председатель, неодобрительно глянув на Фолсома. — Искусство состоит во всемерной минимизации рисков, ибо последствия для предприятий, которых это коснулось, катастрофические. Падение курса, расследования, прокуратура, конфискация результатов исследований… Ты же знаешь! — Торнтен схватился за голову: — Иски о материальном возмещении в астрономических цифрах — и предприятие парализовано на месяцы. Зоя, ты хоть думаешь, что говоришь?

Она сглотнула. Выговор председателя усиливал позицию Фолсома.

— Это не останется в тайне. Дни Эндрю сочтены. Это случилось на его проекте. Он был там, когда человек умирал. Нельзя допустить, чтобы он не реагировал на внешние реалии. Не принимать рынок всерьез — это смертельно.

— Рынок. А что это такое?

Хэнк Торнтен потянулся и положил увеличительное стекло на стол. Гладкие черты его лица омрачились.

— Зоя, рынок есть искусственный продукт денег, — Фолсом высокомерно фыркнул. — Рынок — ничто без его корней. А корни его здесь.

Хэнк Торнтен указал на растения:

— Лечебные средства, которые надо найти, изучить, разработать, испытать, вынести о них суждение, произвести и довести до людей, чтобы помочь им. Только тогда, действительно только тогда, придет твой рынок, рынок денег, рынок акций. — Торнтен выдержал точно рассчитанную паузу: — Акциями рак не вылечишь, даже простой насморк не вылечишь. А служба безопасности — в твоем ведении.

Зоя обвела их гневным взглядом:

— А известно ли тебе?..

— Разумеется, я все знаю. Ты думаешь, Эндрю стал бы утаивать от меня такие вещи?

— Хэнк, ты собираешься все это провернуть под ковром?

— Я? Нет — ты.


Она отрицательно помотала головой и закрыла ноутбук. Ей стало плохо. Как она могла так неверно оценить ситуацию?

Не для того ли Хэнк все эти месяцы подбадривал ее и разоблачал слабости Эндрю, чтобы сейчас взять и окатить ушатом ледяной воды? Он любит решающие поединки и столкновения, с горечью вспомнила она. Его собственные слова. Она не подумала о том, что может проиграть в этом поединке.

— Хэнк, мне кажется, я здорово ошиблась, — она горько рассмеялась.

Он встал и взял ее за плечи, привлек к себе — так, что его рот оказался у ее уха:

— Так ничего не выйдет. Сначала убери за собой. Займись лично брешью в системе безопасности, хорошо? И потом подумай вот о чем: ты живешь в мире, который все больше и больше определяется учеными. Тут тебе нужен другой подход.

Его голос вибрировал, в нем звучали нотки увлеченности и пророческого напряжения. Его глаза цвета морской волны пронизывали ее насквозь. Когда он пускал в дело этот взгляд, его харизма действовала неумолимо, как колдовство шамана.

— Что, в конечном счете, мы все тут сегодня исследуем? — Он посмотрел на нее с вызовом. — Открой глаза, не будь мелочной, Зоя. Think big.

Эндрю Фолсом беспокойно ерзал на своем стуле.

— Неужто ты думаешь, Зоя, что я не знал, над чем Эндрю работает как одержимый? Неужто ты думаешь, что он мог делать это без моего одобрения? И надо ли тебе рассказывать, что творилось в лабораториях мира, когда этот профессор из Фрайбургского университета в Германии года три назад выступил с сообщением, что он обнаружил на хромосоме-4 ген старения?

Фолсом кашлянул, но председатель не обратил внимания на своего генерального директора.

— Мы с Эндрю ищем то же самое. Я — через растения, он — через людей. А ради этого позволено все.

Глава 15

Дрезден

Ночь с понедельника на вторник


Пиццерию подыскала Джесмин Пирссон.

— Класс! — вырвалось у Уэйна Снайдера, когда они вышли в небольшой дворик на задах пивного зала. — Хорошая наводка. Надо запомнить эту пиццерию. Почему мы раньше сюда не заглядывали?

Столы под развесистыми липами были аккуратно накрыты белыми скатертями с крахмальными салфетками. Терракотовые кадки с цветами напомнили Крису о Тоскане. Невысокие стоячие светильники с мягким желтоватым светом создавали романтическую атмосферу.

Они сели за последний свободный столик и заказали красное вино и пиццу. Джесмин Пирссон долго сидела молча, улыбаясь, пока мужчины вспоминали смешные случаи из времен их юности. Отчужденность долгих лет уступала место новому чувству близости.

— Завидую тебе. Собственная фирма, сам себе хозяин, хоть какая-то независимость — мечта… ну да, пожалуй, — задумчиво сказал Снайдер, чокаясь с Крисом.

— Как к этому приходят? — с любопытством спросила Джесмин.

Крис вкратце повторил то, что уже рассказывал Снайдеру днем.

— Вот так, внезапно, и делаешь это. Хотя не все так просто. — Крис приоткрыл неприятные стороны дела, рассказал о своих клиентах, о погоне за заказами, чтобы уже закруглиться с этим. И даже про свое мюнхенское выступление, после которого лишился нескольких заказчиков. — Ошибки и завышенная самооценка наказываются тут же. Мой парусник — по крайней мере, в настоящий момент — опять отодвигается в неопределенную даль.

— Что за парусник? — Джесмин Пирссон с интересом прислушалась.

Он посмотрел в ее голубые глаза, и ему захотелось остаться с ней наедине. Это было то самое чувство, которое он испытал до сих пор лишь однажды — при знакомстве со своей женой. Блокбастер, который, как он считал, ему уже больше никогда не увидеть.

— А ты все еще продолжаешь о нем мечтать? — Снайдер засмеялся, засовывая в рот кусочек пиццы.

— Еще как! Я по-прежнему иду по следу капитана Джеймса Кука. Да. Человек, ушедший гораздо дальше, чем кто-либо до него. Великие открытия, Таити, остров Пасхи.

— Ах, вон оно что! — Джесмин Пирссон весело рассмеялась, откинула волосы назад и призывно сверкнула на Криса глазами. — Наконец-то вижу человека, который мечтает не о Нобелевской премии, а очем-то другом.

— Ты мечтаешь о Нобелевской премии? — спросил Крис, повернувшись к Уэйну.

— Об этом, пожалуй, мечтает любой ученый, — Снайдер вдруг посерьезнел.

— Тебе не мешает знать, что ученые способны насмерть враждовать между собой, — заявила Джесмин Пирссон доверительным тоном. — До такой степени они завидуют друг другу.

— Ну, в этом ты преувеличиваешь, — возразил Снайдер.

— Разве что чуть-чуть.

Зазвонил мобильник Снайдера. Он глянул на дисплей и сбросил звонок.

— Что-то мне не верится. Ведь вы работаете в той области, где еще так много предстоит открыть, — сказал Крис.

— Не забывай, мы работаем, чтобы зарабатывать деньги. И мы там все сидим под колпаком, из-под которого ничто не должно просочиться наружу. Никакая секретная служба не имеет такой защиты, как мы.

— А как же все эти отчеты об испытаниях и экспериментах?

— Их чаще всего пишут ученые, работающие в университетах и институтах, они ведут свои работы на официальные деньги и обязаны публиковать результаты.

Мобильник Снайдера опять зазвонил. На сей раз он ответил.

— Я сейчас приду, — только и сказал он.

Джесмин Пирссон мельком глянула на него и повернулась к Крису:

— Так что там у нас с капитаном Куком?

— С моим Индевором мне сейчас как раз предстоит совершить первое из трех его больших путешествий. Огненная земля, Таити, Новая Зеландия, Terra Australis Incognita, у римлян уже описанная картографом Помпонием Мелой. Легендарная Южная земля. — В голосе Криса звучала эйфория и тоска.

— Я и раньше тебе говорил, что Кук плохо кончил, — Уэйн Снайдер ухмыльнулся.

— А именно? — спросила Джесмин Пирссон.

— В последнем путешествии его убили и расчленили жители Гавайских островов. Они вернули от него кусок вонючего бедра, весом восемь фунтов, а позднее еще скальп с ушами. А кости оставили себе и сварили, потому что верили в божественную силу в костях великого вождя.

Джесмин Пирссон с отвращением скривилась.

— Тебе меня не испугать. Так же, как и раньше, — пробормотал Крис. Ритуал был тот же, что и в их юные годы. Уже тогда Снайдер предупреждал Криса об ужасном конце великого открывателя, когда друг слишком уж погружался в грезы.

— Я знаю, — Уэйн Снайдер засмеялся.

— Но для этого нужны деньги. А с этим дело пока стопорится. — Крис зевнул от усталости. Он был на ногах уже больше тридцати часов, после того как в воскресенье утром проснулся в женевском отеле. До сих пор напряжение держало его в бодром состоянии, но сейчас красное вино грозило свалить его с ног.

— Я уже тогда сказал тебе, что Индевор — это было судно для перевозки угля, с мелким килем, похожее на гроб. Длиной тридцать метров, вонючее, закоптелое и, как все тогдашние суда, тотально завшивленное.

— Мой Индевор будет современным, быстрым и элегантным. Парусник со всеми современными прибамбасами.

— А правами на вождение парусника ты уже обзавелся? — Снайдер сделал последний глоток вина и встал: — Крис, мне нужно идти. Дома горит. Было прекрасно. В другой раз запасемся временем получше. Я позвоню, когда будут результаты. — Уэйн Снайдер с улыбкой повернулся к своей сотруднице: — Джесмин, будь осторожна. Дело в том, что его мечта получила первый импульс в подростковом возрасте, когда он впервые прочитал про Кука. Там был описан ритуальный таитянский секс, который наблюдал Кук. Это и есть основа его мечты, — Снайдер засмеялся блеющим смехом, прощально поднял руку и заспешил прочь.

— Что случилось? — Крис смотрел вслед уходящему другу юности.

— Его жена, — сказала Джесмин Пирссон между двумя глотками красного вина. — Оба звонка были началом ссоры.

— Она могла бы пойти с нами.

— А четверо цыпляток? Ты знаешь, что это такое?

— Не-ет.

— Вот то-то же, — Джесмин помедлила немного, потом подняла глаза: — Что-то в их браке не так. Он представлял себе это по-другому. Он не создан для того, чтобы менять подгузники, купать, кормить с ложечки, складывать кубики и учить первоклассников читать. Несколько дней назад они узнали, что их пятнадцатилетний сын торгует наркотиками. И все лежит тяжелым бременем на его жене.

— Тут мне нечего сказать.

— Его это нервирует, он нетерпелив, агрессивен. День ото дня все хуже. Как раз в последние месяцы. Разумеется, он мечтает о прорыве в науке, о великом открытии. Он предпочел бы день и ночь работать в лаборатории.

— Вид у него изнуренный.

— Логично. Его терзает совесть. С другой стороны, он хочет заниматься наукой. Из-за этого они постоянно ругаются. Я за него беспокоюсь.

* * *
Она повернула ключ и открыла дверь.

— Тебе это правда не в обузу?

— Нет! — Она глянула на него через плечо. В ее взгляде была смешливость и уверенность в себе.

Крис вошел в квартиру вслед за ней. Когда в пиццерии он спросил ее, не знает ли она поблизости какой-нибудь отель или пансион, она ответила, что он может переночевать и у нее.

— На диване! — смеясь добавила она.

Квартира состояла из трех комнат, была недавно отремонтирована и находилась недалеко от института. Обстановка оставляла место для света и воздуха, в гостиной на стенах висели современные офорты.

— Спать тебе придется в кладовой. — Она показала ему место для ночлега в третьей комнате: старый диван стоял там среди нагромождения коробок и полок. — Я надеюсь, беспорядок тебе не очень помешает. А если все же помешает, то придется потерпеть. Я только недавно въехала и еще не все разобрала.

Она оставила его одного, и он поставил свои вещи. У двери стояли две дорожные сумки. Из одной торчал зеленый плюшевый дракон. Крис нагнулся и отодвинул края сумки. В глаза ему бросились два круглых пластиковых футляра, один из них он достал. На упаковке были изображены воинственный монстр с угловатой головой, металлическая маска, желтые глаза и руки-клешни. Надпись гласила: Бионикл.

«Не слишком ли воинственно для детской игрушки?» — подумал Крис и достал из сумки два компакт-диска. Легенды Метру Нуи. Для детей от 6 лет, — прочитал Крис. DVD и радиопьеса.

Он снова положил все это в сумку и уже некоторое время нерешительно топтался на месте, когда дверь открыла Джесмин.

— Ой, какой у тебя усталый вид. Несмотря на это, по глотку вина перед долгим сном, а? — Она уже переоделась, и теперь на ней была шелковая желтая пижама, скроенная как домашний костюм из двух частей и просторно болтавшаяся.

— С удовольствием.

— Вино в кухне, — сказала она и пошла вперед.

Он последовал за ней, принес уже открытую бутылку красного вина. Она поставила два бокала на стол в гостиной и села в кресло, натянув до подбородка плед.

— Я временами быстро мерзну.

Он налил вино и сел на диван.

Они молчали.

Всю вторую половину дня он раздумывал, как она будет реагировать, если он за ней приударит. Когда она пригласила его переночевать, он сперва подумал, что это прямой призыв. Но потом она вдруг стала отстраненной и холодной, и теперь она тоже излучала отторжение, необъяснимое для него.

От той невысказанной доверительности, которая царила между ними весь вечер, от ее невозмутимого и мягкого подтрунивания не осталось и следа. Он уже раздумывал, не уйти ли все-таки в отель.

Она задумчиво смотрела в бокал, время от времени прихлебывала и мыслями витала где-то далеко. Ее глаза были неподвижными и влажными.

Взгляд Криса блуждал по комнате и остановился на том месте, где стену украшали фотографии. Там было фото пожилой супружеской пары, Джесмин среди группы молодых людей в исследовательской лаборатории, затем ее снимок на лоне природы…

— Это твоя сестра? — неожиданно спросил он, увидев на следующем снимке Джесмин, еще одну женщину и мальчика. Обе женщины явно были сестрами, хоть другая и казалась отчетливо старше Джесмин: ее лицо было полно тревожных морщин. Мальчику было лет пять-шесть. Он смотрел в объектив умными глазами не по годам серьезного ребенка. Крис вспомнил про игрушки в дорожной сумке.

Не дождавшись ответа, он повернул к ней голову. Она в это время как раз вытирала руками глаза.

— Да. Моя сестра и ее семилетний сын. Они живут в Южной Швеции. — Голос ее звучал отстраненно, будто ей неприятно было говорить об этом.

— Без мужа?

— Нет, был. При зачатии. Потом бросил — вскоре после родов. — Она поморщилась: — Я устала. Пойду спать, — внезапно сказала она.

— Я видел дорожную сумку с плюшевым драконом.

Она кивнула, резко отставила бокал, отбросила плед и вскочила:

— Завтра я к ним еду.

* * *
Крису понадобилось время, чтобы сориентироваться. Половина десятого.

Он встал и открыл дверь в холл. В подъезде плакал ребенок, потом ругалась его мать. На кухне гремела посуда, и по квартире распространялся аромат кофе.

— Доброе утро, — сказал он заспанно.

— Привет, — она стояла у тостера, смотрела через плечо и улыбалась. То снова была ее насмешливая улыбка, которую он видел в институте и потом в пиццерии. Она казалась немного искусственной, но от подавленного настроения вчерашней ночи не осталось и следа. — Хоть немного выспался?

— Все отлично. — Он изобразил улыбку и удалился в ванную, побрился и принял душ. Потом надел одну из маек, купленных накануне в дешевой лавке.

— Исключительно радует глаз, — сказала Джесмин, потешаясь, когда он вошел на кухню в майке с яркой пляжной сценой на груди. — Особенно хороши пальмы.

Она была в джинсах и светлом топике, немного подкрашенная.

— Вынужденная покупка. Слишком мало вещей взял с собой в дорогу. — Он сел за маленький стол и наблюдал, как она проверяет свой билет на самолет.

— Ты улетаешь сегодня?

— Да.

Он взял кофе и ждал, но она ничего не добавила к своему краткому ответу.

— Я вчера вечером уже плохо чего понимал. От усталости. Ведь ты едешь к сестре и племяннику?

— Скорее к племяннику, да.

Он мгновенно почувствовал перемену в ее голосе. Опять возникла эта отстраненная меланхолия, которая охватила ее и прошедшим вечером. Она стояла к нему спиной и снова рылась в сумочке, потом нервно отставила ее в сторону.

«Черт», — подумал он. Это была явно неприкасаемая тема.

— Ты пока ничего не рассказывала о себе. Чем, например, ты занимаешься? — спросил Крис в надежде, что она отвлечется.

— Я? — Она беспокойно засмеялась. — Я занимаюсь биохимией. Сначала в Институте Макса Планка, еще студенткой, там я и познакомилась с Уэйном. И позже он помог мне получить работу в фирме. С тех пор я ему помогаю. Молекулы, протеины, раньше их называли белком, исследование энзимов. Это маленькие посыльные, которые только и делают возможным все, что происходит в организме.

Она повернулась и села за стол. Ее голубые глаза были прозрачными и светлыми, и лукавая улыбка в них снова одержала верх. Она отхлебнула кофе.

— А как ты попала в Дрезден? Именно в Дрезден?

— Случайно, — она улыбнулась. — У меня в Дрездене была подруга по переписке, и однажды я к ней приехала. Дружба окрепла, я так и так искала место учебы где-то за границей — а тут как раз создавалось нечто интересное. Так и произошло.

— Ты ничего не ешь? — Крис указал на тосты, но она отрицательно помотала головой:

— Я уже поела.

Крис взял себе два тоста, намазал их маслом и джемом:

— Значит, протеины. А я думал, гены…

— Это трудно объяснить для неспециалиста.

— Все же попытайся.

— Протеины составляют больше пятидесяти процентов сухого веса клеток и являются важнейшей группой веществ в организме. В человеческом организме действуют более десяти тысяч протеинов.

Крис ухмыльнулся:

— Ну вот, я сразу и понял. Ты занимаешься самыми мелкими штучками, какие только есть в биологии.

— Можешь посмеиваться сколько угодно. Есть и меньшая единица — это аминокислоты, из которых и составлены протеины.

— Про эти я тоже слыхал, — подтрунивал он. — Их вроде бы двадцать?

— Тебя это правда интересует? Такое редко встретишь.

— Я хотел преумножить свои сбережения и для этого в годы бума «нового рынка» все инвестировал в биотехнологии. Мой финансовый гуру тогда сказал, что за два года я сколочу себе мой Индевор.

— Ах, опять этот пресловутый Индевор. И все пропало?

— Пара ушлых ребят закупили на мои деньги партию пробирок и пипеток, устроили себе хорошую жизнь, а потом все пошло прахом.

— Наука сильно продвинулась вперед, но далеко не так, как это иногда изображают. Это надо суметь представить себе как вселенную. Пара галактик открыты, до определенной точки можно кое-что увидеть и кое-что объяснить. Но об истинном объеме того, что мы изучаем, мы даже не догадываемся. Да и как?

Она встала и отнесла свою чашку в мойку, убрала масло и джем в холодильник.

— Мне скоро уходить…

Он кивнул и помог ей убрать.

— На чем мы остановились? — напомнил он.

— До недавнего времени наука полагала, что все определяют гены. Сегодня мы знаем, что протеины и сочетания аминокислот играют куда большую роль, чем было принято считать. Взять, например, змей…

— Змей?

— Да, их яд. Лишь недавно открыли, что их яд состоит из совершенно определенной комбинации аминокислот, которые они носят в себе. Или взять бактерии. До сих пор считалось, что существует твердое правило: бактерии не стареют. Теперь мы знаем: бактерии тоже стареют. Как и все живое.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать.

Они стояли у раковины рядом. Он мыл чашки и тарелки, она их вытирала. При этом они часто соприкасались плечами. Внезапно он увидел, как волоски на ее руках встали дыбом, словно наэлектризованные. Собственное его возбуждение почти не оставляло ему возможности ясно мыслить.

— Мы только начинаем. Мы лишь приоткрыли дверь, чуть-чуть… И как же мы можем с уверенностью сказать, что это так, а то — иначе?

— Мы еще увидимся?

— Мы только начинаем с нашими почему. Даже про многие медикаменты, которые сегодня продаются, мы порой знаем только то, что они оказывают какое-то действие, а почему — не знаем.

Он взял ее за руку и притянул к себе. Ее тело скользнуло к нему без сопротивления.

— Мы еще увидимся?

— А ты хочешь?

Он ощущал ее теплое гибкое тело. Его охватило неукротимое желание. Она вдруг прильнула к нему и улыбнулась. Он вдохнул ее свежий аромат, а она притянула его голову ближе к своему лицу.

Ее губы были полуоткрыты, а белые зубы внезапно поймали его нижнюю губу и нежно покусывали.

— Да! — прохрипел он, не в силах отвести взгляд от ямочки в уголке ее губ. — Да, непременно. А ты?

— Со второй минуты.

Ее зубы снова принялись покусывать его нижнюю губу. Он застонал.

— Почему только со второй?

— Тсс. Об этом потом.

— Я думал, тебе надо уезжать…

— Через два часа, — сказала она, и ее зрачки сверкнули.

Но так же внезапно она высвободилась из его объятий, и по ее лицу пробежала тень. Она искала в его глазах ответы на вопросы, которых он не знал. Он увидел таинственную дымку, которую не мог себе объяснить.

— Пожалуйста, не сейчас. Это так тяжело. Как было бы хорошо, если бы мы встретились раньше и ты был бы рядом… смог мне помочь… — В ее голосе слышалось отчаяние. — Но все-таки давай встретимся… в субботу, хорошо? Пойдет? Тогда, может быть, мы созвонимся…

— Что случилось?

— Пожалуйста! Не спрашивай… мне очень жаль… но не сейчас.

Глава 16

Кельн

Вторник


Крис стоял у окон своего офиса в кельнском Медиапарке и смотрел вниз, на площадь с прудом. На площади не было ни души, и порывы ветра стегали воду.

Она обещала объявиться, но от нее так и не было ни слуху ни духу. Он не знал, где она. Навещает своего племянника?.. И где она пропадает! Он уже наговорил ей на автоответчик, но она так и не перезвонила. Неужто он гонится за призраком?

Он смотрел, не отрываясь, на мелкие серые волны пруда, потом на небо, обложенное тучами. Пасмурная погода — пасмурные мысли, или наоборот. Он нерешительно повернулся.

Его кабинет на восьмом этаже был размером в двадцать метров, у стен стояли шкафы с папками, и несколько крупноформатных принтов Энди Уорхола украшали белые стены.

Он мрачно уставился на наследие Форстера.

На письменном столе лежали несколько листов бумаги с калькуляцией на следующие недели, а дальше — глиняные таблички и кости.

Уэйн звонил ему с утра, чтобы сообщить, что ничего не вышло. ДНК из кости не реагировала на сыворотку роста. Была мертвая.

— Давай уже, наконец, выкладывай правду, — требовал Снайдер. — Откуда эта кость на самом деле? Это могло бы дать мне хоть какую-то зацепку.

Крис сперва колебался, но потом все же рассказал ему о двенадцати табличках и о своем неудавшемся рейсе в Берлин. Друг его юности только зло рассмеялся в ответ:

— Твое вранье становится все бесстыднее! Крис, оставь это, избавь меня от твоих мюнхаузеновских историй. Если не хочешь говорить — ну и не надо.

Снайдер просто положил трубку, и Крис увидел лишнее подтверждение старой истины, что правда часто оказывается неправдоподобнее всего.

Больше незачем было тратить на это время. Курьерский план на следующую неделю они с Иной уже обговорили, и он мог полностью сосредоточиться на том, что задумал.

Он сел за компьютер и в Интернете просмотрел последние сообщения женевских газет. Форстера идентифицировали. По «Мерседесу» и по фирме проката машин они разузнали, кто был арендатором.

Последнее известие гласило, что женевская полиция провела пресс-конференцию, на которой выступил и адвокат, управляющий наследством Форстера. Как сказал адвокат, присутствие Форстера в Германии совершенно необъяснимо, поскольку транспорт с античными коллекциями ассирийских сокровищ был на пути в Лувр — на этот транспорт, впрочем, тоже было совершено нападение.

Согласно завещанию Форстер оставил свои произведения искусства различным музеям. Деньги от продаж, равно как и остальное свое состояние, он завещал ЮНЕСКО и ЮНИСЕФ, чтобы на эти деньги была оказана помощь в восстановлении Ирака. Особое внимание при этом должно быть уделено окрестностям Вавилона.

«Ни слова про него, ни слова про его груз», — довольно подумал Крис. Но это могло ничего не значить. Полиция — если она его ищет, — из тактических соображений будет умалчивать ту информацию, от которой зависит успех розыска.

Он еще раз посмотрел на расчеты. Вид у них был безнадежный. Тогда он взял мобильник Рицци и набрал номер, который дал ему Форстер.

— Да, — голос на другом конце казался сильно прокуренным.

Крис ошеломленно молчал. Он не рассчитывал, что ответит ему женщина.

* * *
София-Антиполис близ Канн

Вторник


Джесмин Пирссон с подгибающимися коленями стояла в коридоре клиники и не отрываясь смотрела через открытую дверь палаты на взрослую кровать, на которой совсем терялось под одеялом детское тело.

Маттиас Кьельссон с бледным лицом и болезненно-известковым цветом кожи смотрел на свою мать, которая сидела на краю кровати и улыбалась ему. Яркое постельное белье с радостными рисунками по мотивам какой-то детской книжки словно издевалось над ними всеми.

Семилетний мальчик слабыми руками поднял вверх фигурку Бионикла. Он попискивал своим ослабленным голоском почти как мышка, изображая сцену из Легенд Метру Нуи. Пару часов назад он посмотрел фильм, который привезла ему Джесмин, и после этого в изнеможении заснул.

У Джесмин выступили слезы, и глаза сестер встретились. В глазах Анны Кьельссон слез не было, только бесконечная печаль.

Жак Дюфур спокойным шагом прошел по коридору и вошел в палату, не взглянув на Джесмин. Анна что-то сказала Маттиасу тихо и проникновенно, потом встала и последовала за врачом. Они направились через холл в помещение для посетителей.

Обе сестры молча сели, не сводя глаз с Дюфура, а тот, странно измученный и задумчивый, взял со стола папку.

— Я должен вам с сожалением сказать, — обратился Дюфур к Анне, — что ваш сын действительно страдает наследственно обусловленной болезнью обмена веществ, недостатком Альфа-1-антитрипсина. При выраженном фенотипе ZZ образование сыворотки находится на уровне не более двадцати процентов от нормальной концентрации, соответственно присутствует высокая опасность, что болезнь будет прогрессировать.

Врач только подтвердил то, что они уже знали. На длинном плече хромосомы 14 образовалась точечная мутация. Аминокислота глютамин была подменена аминокислотой лизин.

Энзим антитрипсин принадлежит к протеинам острой фазы, он усиленно образуется в печени при воспалениях в организме — для борьбы против разрушения протеина в клетке. Из-за недостатка энзима клетки печени могут разрушаться.

— Маттиас относится к числу детей, у которых самая тяжелая форма, и — как следствие — у них развивается необратимая болезнь печени.

Джесмин не отрываясь смотрела на свою сестру. Морщины прорезали лицо Анны, словно каньоны. Губы выродились в тонкие и ожесточенно сжатые черточки, а мимические морщинки мутировали в горестные складки.

Джесмин знала, как беспощадно Анна корит себя, что не спохватилась вовремя. Но это была нелепость. Болезнь была не такой уж редкой, и тяжелые заболевания печени не были ее автоматическим следствием.

— Когда заметили, это уже нельзя было остановить, — Анна с трудом выговаривала слова. — Врачи говорили, что трансплантация — единственная возможность спасения. Это кошмар.

— Почему же не прибегли к этому? — спросил Дюфур и внутренне вздрогнул. Опять это «почему». Почему эксперимент с Майком Гилфортом не удался? Почему молодой американец умер? Почему он уговорил его дать согласие на эксперимент? Почему теперь этот маленький мальчик?

— Прежде всего необходимо было, чтобы в нашем распоряжении оказалась соответствующая детская печень. Донор и реципиент не должны отличаться по весу больше, чем на двадцать пять процентов. Маттиаса могла спасти только смерть другого ребенка. Но та печень ему не подошла. Такое случается процентах в двадцати донорских органов.

Джесмин содрогнулась, вспомнив о том, что Анна проделывала после этого.

Тогда сестра все чаще стала обсуждать с ней возможность пересадки печени живого человека. Поскольку печень состоит из двух долей, а левая доля гораздо меньше правой, существовала возможность пересадить ребенку левую долю печени здорового родителя. Благодаря этой возможности лист ожидания у детей был сравнительно коротким.

Джесмин с ужасом вспоминала тот вечер, когда Анна спросила ее, смогла бы она пойти на такую жертву.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Даже чисто гипотетически. Я не могу просто сказать: да, я это сделаю. Я смогу ответить, только если дойдет до конкретного дела. Все остальное, на мой взгляд, нечестно. А почему ты спрашиваешь?

И Анна безутешно разрыдалась.

— Я решила отдать мою левую долю печени. Для моего сына! — выкрикнула она сквозь слезы. — Но из этого ничего не вышло! У меня другая группа крови. А условие пересадки — одна группа.

Два дня Джесмин бродила по родным лесам, как оглушенная, а потом подвергла себя обследованию, от результатов которого все зависело. Но и ее группа крови не подошла, и она была избавлена от самого тяжелого решения в своей жизни.

Еще одна надежда забрезжила, когда показалась возможной трансплантация левой доли чужой взрослой печени. Однако предоперационное иммунологическое обследование прошло отрицательно. Проба на перекрестную совместимость из сыворотки реципиента и белых кровяных телец донора показала абсолютную непереносимость. Трансплантация оказалась бы смертельной.

Последней надеждой Анны было то, что ее сыну поможет генная терапия.

— Джесмин, зря, что ли, ты работаешь в такой организации? Тебе ведь лучше знать, как далеко вы продвинулись. Ты же можешь разведать, где проходит испытания программа с новыми медикаментами, которые спасут моего сына! Прошу тебя! Иначе он умрет! Даже если вы используете святую воду — дай нам знать. В какой бы части света это ни происходило.

Анна кричала, грозила, негодовала, плакала, она молила, она обнимала, прижимала к себе, чуть не душила, отталкивала и валилась в истерическом плаче.

Джесмин порасспросила в концерне Тайсэби и поспособствовала контакту.

Она тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, и снова вслушалась в спокойный голос Жака Дюфура:

— А что с отцом? Почему он не предложил себя в качестве донора?

— Он исчез вскоре после родов. Сын так нуждается в нем, а его — нет. — Анна так скрипнула зубами, что Джесмин пробрало до мозга костей.

Джесмин неуверенно взглянула на врача. Дюфур показался ей странно задумчивым и нерешительным, он то и дело смотрел на стол.

Там лежало еще нетронутое заявление о согласии. Строка подписи была помечена точками. Пункт о юридических гарантиях в пользу врачей был обведен рамочкой и набран жирным шрифтом.

— Прежде чем вы это подпишете, мы предпримем еще кое-какие обследования, — вдруг сказал Жак Дюфур. — Из-за этого начало терапии задержится на несколько дней. Но я хочу быть совершенно уверен.

* * *
Кельн

Вторник


— Кто это? — спросил женский голос.

— Профессор Зельнер?

— Кто говорит?

Крису понадобилась одна секунда, чтобы справиться с эффектом неожиданности.

— Слово «Вавилон» вам о чем-нибудь говорит? На раннее утро минувшего понедельника у вас была запланирована встреча. К сожалению, она не смогла состояться.

— Кто это? Если вы не скажете, кто вы, я положу трубку.

Тон был спокойный, решительный, последовательный. Самоуверенность этой женщины сквозила в каждом слоге.

— Речь идет о передаче древностей в Музей Передней Азии. — Крис напряженно ждал, какая будет реакция. Он слышал ее тяжелое дыхание, как будто она поднималась вверх по лестнице. Потом щелкнуло. Связь прекратилась.

Крис нажал на кнопку повтора набора. Занято.

Он выругался. Потом горько рассмеялся. С чего это он взял, что все должно пройти как по маслу? Через полчаса он наконец опять услышал в трубке этот прокуренный голос.

— Почему вы бросаете трубку? Если бросите еще раз, это будет решение в пользу Лувра. Артефакты у меня.

Там помолчали.

— Вы не тот, с кем велись переговоры до сих пор.

— Верно. Ваш прежний контакт выпал из сделки. Он, скажем так, больше не имеет к ней интереса. Все полномочия он передал мне.

В телефоне снова установилась тишина. Крис довольно ухмыльнулся. Первый барьер был взят.

— Хорошо. Мы можем попробовать, — наконец-то спокойно сказала профессорша. — Не был ли моим прежним собеседником тот человек, о котором в последние дни так подробно вещает швейцарская пресса?

Теперь онемел на какое-то время Крис.

— Почему вы так решили?

— Вы думаете, нападение на транспорт с ассирийскими ценностями для Лувра могло остаться незамеченным? Это событие обсуждалось уже через пару часов. И пресс-конференцию сегодня утром я тоже посмотрела. Нападение на трассе А9 — это ваших рук дело?

— Нет. Кто бы ни был этот нападавший, он промахнулся. Не того убил. Таблички с клинописью у меня. До сих пор я ждал распоряжений. Но их теперь уже не будет… Тем не менее свою часть договора я исполню.

— Вы хотите сказать, что поездка Форстера в Берлин была еще одним отвлекающим маневром, тогда как на самом деле таблички доставляли вы?

«Да, госпожа профессор, так и считай», — подумал Зарентин.

— Вы его знали?

— Форстера? Нет. Лично — нет. — Она покашливала. — Но как антиквар он мне, естественно, известен. Человек с более чем сомнительной репутацией.

— И, несмотря на это, вы хотели у него купить.

— Это легальная сделка, — холодно сказала она.

— И что? — спросил Крис после некоторой паузы. — Теперь владелец этих предметов — я.

— Идите с ними в полицию.

— Этого я не сделаю. Наша скромная отрасль редко впутывает в свои дела полицию.

— А вы считаете, я должна в них впутываться?

— Я собственник. Это зафиксировано договором.

Опять стало тихо.

— Вы хотите денег?

— Естественно.

— Немецкое общество востоковедов и его спонсоры — не торговый дом.

— А я не самаритянин.

— Форстер собирался передать нам древности безвозмездно.

— Форстер мне сказал, что о цене условились.

В воздухе повисло напряжение, как будто мобильник передавал гигантское силовое поле.

— Наше последнее слово было сто тысяч.

— Плохая из вас лгунья, — Крис весело рассмеялся. — Чтобы не тянуть время: вы сошлись на десяти миллионах. Для перевода их на счета ЮНИСЕФ и ЮНЕСКО. В понедельник утром вы должны были взглянуть на древности, во вторник — перевести деньги, а в среду должна была состояться передача. Такова была сделка.

— Что у вас есть для передачи? — Ученая дама ни на миг не смутилась.

— Шумерские глиняные таблички.

— Идите в полицию, объясните все там. Нашу сделку мы сможем провести и потом.

— Они все конфискуют.

— Вот именно. А мы должны заплатить, чтобы потом эти находки были конфискованы у нас? Вы меня не убедили. Находки так и так принадлежат нам. Они были у нас похищены.

Крис довольно ухмыльнулся. Форстер все это предвидел.

— Что касается древностей, швейцарские законы в принципе лояльны к контрабанде. Покупаешь древности под честное слово, кладешь их на пять лет в приписной таможенный склад — и все возможные претензии преодолены. Вы же знаете, что древности попали в собственность Форстера намного раньше. Так что здесь это не пройдет.

— Существуют международные конвенции.

— Конвенция ЮНЕСКО? — Крис язвительно рассмеялся. — Закон о перевозке культурных ценностей? Срок давности — тридцать лет. Тоже давно прошел. Кроме того, во многих странах это зависает в законодательном процессе. И Германия это до сих пор не реализовала. У нее на это есть свои причины. Германия — один из крупнейших рынков древностей. Лицемерие всюду, куда ни глянь.

— А вы как представляете эту сделку?

— Единовременная цена покупки один миллион евро в пятисотенных купюрах наличными мне. Это предложение не обсуждается. Если у вас нет интереса, то повезет Лувру или Британскому музею. У тех ведь давняя соринка в глазу — тот факт, что Вавилон раскопал немец Колдевей.

Снова на какое-то время стало тихо.

— У вас есть фамилия?

— Рицци. Подойдет?

— Итальянская? Синьор Рицци, вы превосходно говорите по-немецки. Позвоните мне еще раз завтра вечером.

— Нет — завтра утром. Ибо сделка состоится либо завтра, либо никогда.

Глава 17

Париж

Вечер четверга


Генри Марвин стоял в роскошном номере люкс и не отрываясь смотрел из окна отеля вниз, на Елисейские поля. Пальцы его судорожно стискивали ткань гардин. Ему стоило больших усилий подавить ярость, клокочущую с того момента, как он увидел корректурные оттиски брошюры, при помощи которой Преторианцы хотели распространить свои идеи в Европе.

В следующую среду в Париже открывался инициированный орденом конгресс, с которого начнется кампания в Европе. На конгрессе и собирались презентовать эту брошюру.

Издатель вернулся к своему креслу, разглядывая при этом тонкие черты Эрика-Мишеля Лавалье, подчеркнутые дизайнерскими очками. На темном костюме не видно было ни пылинки, ни волоска, и Марвин заподозрил, что костюм для этого человека все равно что униформа, придававшая ему уверенность и силу.

Лавалье был молодой интеллектуал с тонким вкусом и философским образованием, эксперт в древних языках. Ему рано предсказывалось большое будущее. Еще в начале карьеры он вместе со своим покровителем, профессором, обнаружил в запасниках Лувра аккадские тексты об узурпаторе трона Саргоне и перевел их. Этот царь одержал 34 победы над царем Урука и затем основал великое Аккадское царство, которое сто шестьдесят лет господствовало в Месопотамии.

Однако потом на Лавалье обрушился, словно торнадо, научный и общественный бойкот. Молодой человек подделывал сертификаты для нечистых на руку торговцев, чтобы легковерные коллекционеры покупали древности по самой высокой цене.

Ранний духовный кризис толкнул Лавалье в руки Преторианцев. Там он попал в поле зрения Марвина.

Молодой француз был пока еще нужен ему. Но для этого Джастин Барри наконец должен был раздобыть то, что Марвин хотел предложить папе в виде готового товара. В качестве ответной услуги он рассчитывал добиться признания Преторианцев орденом, а еще лучше — персональной прелатурой. Этим он увенчает свое избрание в префекты Преторианцев.

Вторник должен стать великим днем. Вровень с «Опус Деи»! Его заслуга! И он — во главе ордена! Его стадо из ста пятидесяти тысяч верующих братьев-мирян по всему свету, более непоколебимое в своей вере и ведомое строже, чем стадо ордена «Опус Деи», последует за ним во всем, до конца, и никто не посмеет усомниться в его планах.

Чтобы кампания получила дополнительный толчок, надо вывести из тени авторитетных приверженцев. Эти мягкотелые европейцы наконец поймут, почему ожесточенная борьба, бушующая в США между наукой и верой, должна и здесь подобно пожару обратить безбожный храм в пепел и прах. Ученые ведь еще не догадываются, что он пойдет до конца!

И вот Лавалье подкачал. Он должен был создать брошюру, которая будила бы эмоции читателей и увлекала их за собой. Однако Лавалье не обладал бойким пером и не имел чутья к тому, в какой духовной пище нуждаются эти оробелые овцы.

— Не говоря уже о затянувшейся подготовке к печати, плохо то, дорогой Лавалье, что брошюра по построению и тексту совершенно не попадает в цель. Слишком много наворочено в направлении физики и космологии — и слишком мало об ископаемых, о микробиологии и — о здравом человеческом рассудке! Почему вы не придерживались наших исходных материалов?

— Я хотел создать нечто новое, — вяло сказал француз. — То есть благодаря выбранному мной способу аргументации сила убеждения становится еще весомее.

— Достойно уважения! Но поверьте мне, предыдущий текст мы изменяли и улучшали много раз, нам ли не знать силу его воздействия. — Марвин взял один из листов корректуры и, сокрушенно качая головой, прочитал несколько строк. — Первым делом мы должны вступить в битву с наукой, отчетливо дать понять, что речь идет о двух альтернативных моделях возникновения жизни: случайность или план. Эволюция или творение.

Марвин смотрел на француза с мягким отеческим дружелюбием, хотя охотнее всего передал бы его в руки инквизиции.

— И затем, дорогой Лавалье, должен появиться один из наших коренных аргументов. Мы не можем слишком долго держать людей в неопределенности. Мы должны с самого начала сказать им, что теория эволюции тоже всего лишь модель, то есть вера науки. В то время как наша вера в божественное творение считается религией, их вера считается научной. При этом их выбор слов уже сам по себе говорит, что модель эволюционной теории как раз и есть теория — и не более того.

Лавалье непонимающе посмотрел на американского издателя:

— Но вы же знаете, что в науке понятие теории используется совершенно иначе, оно описывает высшую форму познания.

— Лавалье, тем не менее.

— Я сам ученый. И для меня действительно это научное понятие теории.

— Но не в обиходном языке, Лавалье. И мы должны воспользоваться этим. Именно здесь кроется ваша ошибка. Мы должны аргументировать на языковом уровне читателей — и их языком. Для них теория — это гипотеза, ничем не доказанная.

Медлительная мимика Лавалье показывала, насколько неприемлемо для него перетолкование научного понятия теории.

— Но все же нам не следует прятаться за такими… — он помедлил, чтобы найти подходящее выражение.

Генри Марвин склонил голову набок и поднял брови. Ему было любопытно, как Лавалье выпутается из этого положения. Марвину достаточно часто приходилось видеть, как близкие к науке братья-миряне впадали в этом вопросе в сомнения.

— …семантическими толкованиями. Нам это не нужно.

— Дорогой Лавалье, вы правы. Однако мир не настолько порядочен, как вам хотелось бы. Наши противники выдумали мутации, потому что они до сих пор не обнаружили недостающее звено в цепи от одноклеточного к человеку, не нашли программу ДНК, которая доказывала бы преобразование видов. Бактерии обладают геном бактерий, не более того. Никаким отключенным геном человека или геном акулы.

Марвин с каждым словом разгорячался, становился эмоциональнее. Его недавно еще расслабленное лицо наливалось кровью, указательным пальцем, словно копьем, он тыкал в Лавалье.

— Будучи беспомощными, они стали аргументировать конструктивным сходством, рудиментарными органами. Жабры у них становятся каналами внутреннего уха человека. Они подставляют беспорядочные мутации, чтобы объяснить столь сложное существо, как человек. Такое количество невероятных случайностей — статистически просто невозможно. Так что мы можем себе позволить игнорировать эту маленькую неточность, а? И мне вообще не нравится, что у вас ни разу не упомянут Бог, наш создатель.

— Месье Марвин, я при этом придерживался только разработок вашей родины. В новейших дебатах те, кто выступает против науки и эволюционной теории, не упоминают Бога. Сознательно не упоминают.

— Я знаю. — Марвин отпил глоток красного вина и со стуком отставил бокал. — Новейшая хитрость протестантских мятежников — помериться силой с учеными и убедить людей. Они вытаскивают на свет божий одно уязвимое место и надеются преуспеть в придирках. Уже сам президент говорит о дебатах двух научных школ.

Лавалье непонимающе уставился на самого могущественного человека Преторианцев.

— Что же в этом неправильного? Ведь это служит цели разоблачения эволюционной теории и науки.

— Творение — дело Бога! Это написано в Библии, в главах один и два Первой книги Моисеевой. Творение описано в десяти действиях и в безошибочной последовательности — в какой и наука описывает возникновение жизни по своим представлениям…

Марвин сосредоточился и, словно гипнотизер, погрузил взгляд в глаза Лавалье.

— Вначале создание неба и всего мира, то есть универсума. Затем первый свет, который Бог называет Днем, пронизывает мантию из газа и пыли пустынной Земли в качестве подготовки всяческой жизни. Бог разделяет небо и землю и так создает гидрологический цикл, то есть температуру и давление. Наконец, четвертым шагом он дает возникнуть суше и морю…

Марвин возбуждался все сильнее, и Лавалье уже махал руками, утихомиривая его, но Преторианца уже нельзя было остановить.

— …в одиннадцатом стихе, наконец, — создание растений: из воды, света и большого количества двуокиси углерода. В качестве шестого шага, опять же, растения производят кислород, из-за чего атмосфера изменяется и становится «прозрачной», становятся видимы небесные светила — такие, как Солнце и Луна, они дают Земле свет и отделяют день от ночи, а времена года друг от друга. Седьмым шагом Бог повелевает, чтобы в воде и в воздухе зародилась жизнь, затем — скот и дикие животные на суше. — Он набрал воздуха. — И затем Бог создает человека и завершает свое творение на седьмой день. С тех пор он не создал ничего нового! — Голос Марвина, только что гремевший, понижается до едва слышного шепота. — Лавалье, вы только подумайте. Вероятность того, что Моисей правильно отгадал и записал эту последовательность, лежит в расчетах теории вероятности за пределами миллионов. Не говоря уже о самой последовательности — как Моисей пришел к тому, чтобы отобрать именно эти шаги творения, которые и наука признает как основополагающие для возникновения Земли и жизни! В отличие от других мифов о творении с их ошибками.

— Месье Марвин, но ведь я с вами целиком и полностью согласен!..

— Это дело рук Бога! — Марвин опять раскричался. — Это должны знать все! Мы — Преторианцы Священного Писания. И в этом великое различие между нами и протестантами. Мы обращены к нашему Богу. А те аргументируют без Бога, предают Бога, они отрекаются от него. Они не лучше, чем эти, которые выступают за эволюцию.

— Месье Марвин, почему тогда католическая церковь признала эволюционную теорию?

— Замешательство, Лавалье. Замешательство на высшем уровне. Но наша священная задача будет поддержана…

На последнем слове его перебил звонок мобильника. Он отпил глоток вина и ответил коротким «да».

Услышав фамилию звонящего, Марвин встал и вышел в соседнюю комнату. Лавалье был чем-то вроде ассистента Марвина по Европе. Он был близок к отцам церкви, но последнее испытание молодому французу еще только предстояло выдержать. До тех пор ему дозволялось знать далеко не все.

— Рассказывайте. — Глаза Марвина сузились в щелки. — Кто эта свинья?

— Он называет себя Рицци, — сказал мужской голос в трубке.

* * *
Берлин

Немного спустя


Телефонный разговор поднял кровяное давление Джастина Барри до уровня, грозящего инфарктом, и его лицо побагровело. Хоть Марвин и ни словом не обмолвился о его предыдущей неудаче, он знал, что на сей раз это был его последний шанс.

Он пригладил ладонями свои темные, по-военному коротко подстриженные волосы, выпил хороший глоток коньяка и холодно посмотрел на своего заместителя Колина Глейзера.

Колин Глейзер мог бы сойти за брата-близнеца молодого Алена Делона. Год назад Марвин сделал его шефом службы безопасности по работе в Европе, даже не спросив его согласия, еще раз давая тем самым понять, что все определяет он.

Барри был шефом службы безопасности Преторианцев, причем уже пять лет. Бог был для него неким реликтом до тех пор, пока на первой войне в Персидском заливе рядом с ним не взорвалась иракская граната, а он каким-то чудом выжил.

Тогда, в тихие и звездные пустынные ночи, он припомнил забытые молитвы своей юности. На солдатской койке, в палатке, хлопающей брезентом на ветру пустыни, он заключил однажды ночью среди храпящих товарищей новый союз с Богом и дал обет вечной верности и повиновения.

Послевоенная жизнь привела его в контрразведку на военно-морской базе в Сан-Диего, где он годы спустя столкнулся с Преторианцами и примкнул к ним. Марвин и Барри сразу нашли общий язык. Оба пришли к Богу на войне. Марвин — во Вьетнаме, а Барри — в Персидском заливе. Оба видели в войне необходимое испытание, чтобы обрести свой истинный путь. Для Марвина к тому же был значим опыт Барри в контрразведке, этот опыт хорошо ложился в его планы, и он сделал его шефом службы безопасности.

Барри создал команду, целиком и полностью преданную Марвину и его целям. Погоня задревностями была до сих пор их важнейшей задачей, потому что от этого зависело признание братства мирян в качестве церковного ордена.


— На этот раз провала допустить нельзя, — пробормотал Барри, падая в кресло. Они поселились с удобствами в одном из берлинских шикарных отелей. — Иначе я застряну в заднице.

— Да уж не застрянешь, — Глейзер пялился в телевизор и прибавил громкость, которую он отключил на время телефонного разговора Барри с Марвином.

«Ты только того и ждешь», — подумал Барри, налил себе еще коньяка и припомнил события последних дней.

Поначалу они несколько месяцев не могли идентифицировать Форстера в качестве загадочного музейного мецената, который делал предложения музеям Берлина, используя все время разных посыльных и разные каналы. И только полторы недели назад им это наконец удалось — когда они сумели отследить маршрут последнего посыльного от Берлина до женевского охранного предприятия.

Их выбор пал на Фредерика Берга. Этому человеку уже недолго оставалось до пенсии, он был приземистый, полноватый, с пухлым лицом и глазами проворной белки, которые постоянно смотрели виновато. Он отвечал за подбор персонала в том охранном предприятии, которое предоставляло последнего посыльного, и за пачку долларов был готов продать все, что они хотели знать.

Решающую информацию от Берга Барри получил днем в субботу в Кафедральном соборе св. Петра в женевском Старом городе.

— Наши люди сегодня с утра загружают транспорт. Он готовится к отправлению завтра вечером. В Париж. Лувр. Прибывает туда утром в понедельник. Выгружается. Ночует там. А во вторник следует дальше в Берлин. Вечером в среду отправляется назад.

Они уже несколько дней следили за виллой Форстера в Коллонж-Бельрив и наблюдали его прибытие к вечеру субботы. Старик все воскресенье продержал их на ногах. Он ездил в парк Малагну и любовался в Musée d'histoire naturelle копией скелета Люси, прежде чем к вечеру основательно пообедать в изысканном ресторане одного шикарного отеля.

Его телохранитель Антонио Понти всегда находился при нем. Он отвез антиквара назад на виллу, и поздним вечером они выехали в направлении Франции.

Люди Барри следовали за этим транспортом, но незадолго перед тем, как начать нападение, позвонил по телефону Берг с ужасным известием:

— Он не сопровождает транспорт в Лувр.

— Я своими глазами видел его в «Ягуаре», — возразил Барри. — Вместе с его телохранителем.

— Так и есть. Понти — это отвлекающий маневр. Он охраняет дублера, очень похожего и хорошо подготовленного. Но это не Форстер.

— Почему вы так уверены?

— Я только что разговаривал с моим шефом. Он охранял отъезд транспорта с виллы и пару минут назад вернулся в контору. Он узнал дублера и заговорил об этом с Понти. Форстер уже несколько часов находится на пути в Берлин с очень важными предметами.

Звонок на несколько минут парализовал Барри, пока он не решился поверить Фредерику Бергу. Он развернулся и погнал в сторону Берлина, в то время как Колин Глейзер напал со своей группой на транспорт вскоре после пересечения французской границы. Фредерик Берг не соврал, и Барри был рад, что дал этому человеку на пару долларов больше.

От Антонио Понти, верного и преданного телохранителя антиквара, они узнали номер, марку и цвет машины — после того как Глейзер приставил ему ко лбу дуло пистолета.

Барри передал информацию берлинской резервной группе, которую тут же поднял на ноги. Мотоциклисты мчались из Берлина добрых двести пятьдесят километров по автобану к Хермсдорфскому перекрестку, где сходятся дороги А4 с запада и А9 с юга. Не имело значения, какой из этих путей выбрал Форстер, отсюда на Берлин шла уже одна дорога — А9.

Группа обнаружила машину сразу после перекрестка — у места, где велись ремонтные работы. Там экипаж сымитировал поломку на дороге и приборами ночного видения проверял проезжающие мимо машины, которые на неисправном участке вынужденно замедляли ход.

Это известие радовало Барри целых несколько минут. Ноэль Бейнбридж все хорошо подготовил, захватив два грузовика. Однако потом Барри пришлось пережить фиаско в нескольких сериях, не имея возможности вмешаться, поскольку он получал информацию на мобильник. Он находился на расстоянии в сотни километров, когда его группа была уничтожена.

* * *
Дрезден

Ночь четверга


Уэйн Снайдер проклинал чудовищные меры безопасности, принятые на фирме. Они установили такой порядок, чтобы ни один сотрудник не имел на своем системном блоке дисковода или носителя для записи вводимых данных. Чтобы записать какие-то данные, нужно было получить на это разрешение «админов», как сокращенно называли системных администраторов. И те четко отслеживали, что копировалось. В случае сомнения они даже уточняли в штаб-квартире, как поступить. У них хватало наглости контролировать даже электронную почту и информационные потоки.

Каждое подразделение предприятия позволяло себе держать в штате хотя бы одного компьютерного гения, подчиненного центру, где, в свою очередь, о каждом подозрительном случае сообщалось в службу безопасности. Однако один неприкрытый фланг у них все же оставался: бумага. Они не могли контролировать еще и то, что изо дня в день распечатывалось.

Снайдер включил принтер и стал выводить на печать всю информацию. Принтер выплевывал листы с формулами и расчетами. Снайдер трижды пополнял лоток принтера. Затем упаковал полученную стопку распечаток в сумку, которую предусмотрительно принес с собой.

Он уже хотел выключить свет в своем кабинете, как вдруг вспомнил Криса и анализ его кости. С пробой до сих пор так ничего и не произошло. Клетки были мертвы, а с ними и их ДНК. Сыворотка роста не сработала. Снайдер больше не рассчитывал на перемены. Он использовал пусковой набор с сильным питательным раствором — без успеха. Питательный раствор содержал витамины, сахар, соли, незаменимые аминокислоты, глютамин, цистеин и сыворотку. Температура в инкубаторном ящике поддерживалась на уровне 37 градусов. Тем самым он предоставил этим господам все возможности, чтобы из бесполезной костной массы возникла клеточная культура, пригодная для исследований.

Может быть, питательный раствор, несмотря на всю его крепость, все еще был слабоват. Если клеточные остатки старые и изношенные, то побуждение к делению клеток может оказаться недостаточно сильным. Если в клетках вообще остается хоть какая-то жизнь.

В последние три дня он почти совсем не вспоминал о друге юности. Слишком был занят своими собственными проблемами. Он должен был свести всю новейшую информацию в единый меморандум, в который входили бы все формулы, результаты исследований и производственные фазы в деталях. Много времени он потратил на то, чтобы встроить туда три решающих ошибки, которыми он подстраховался.

Крис с его костью был для него маленькой отдушиной, и он согласился на эксперимент ради старой дружбы, хотя ему так и не удалось вытянуть из друга юности историю этой кости. Утренний телефонный разговор с дичайшим разъяснением про кость был уже просто наглостью. Какой-то антиквар, который хотел совершить покаяние, последняя воля… Транспортировка и нападение… За какого же идиота, однако, держит его Крис!

Ну, неважно. Если у его друга есть свои тайны, то у него самого они тоже имеются.

Снайдер презрительно фыркнул: взглянуть на пробы еще раз — и покончить со всеми этими сантиментами. Лучше лишняя минута в лаборатории, чем мысль о домашних неприятностях. То, что разбито, уже не склеить. Только что он жалко врал жене, что вынужден ненадолго уехать. Опять?..

Он отставил сумку и вышел из кабинета в лабораторию. Оставить для Джесмин записку, чтобы она уничтожила культуры, когда в выходные придет кормить животных.

Такого прорыва он никак не ожидал. Он распахнул дверцу инкубаторного ящика. Там, где еще утром дно чашек Петри покрывал питательный раствор, теперь пышно взошли клеточные культуры. Дно некоторых сосудов было уже полностью покрыто ими.

— Невероятно, — пролепетал Уэйн Снайдер. — Что же это такое? Крис, может статься, ты еще получишь эти долгожданные анализы.

Он натянул одноразовые перчатки и маску и наполнил питательным раствором новые чашки Петри, перенес туда пипеткой части разросшейся клеточной ткани в качестве новой культуры.

Он вообще не задумывался о том, понадобятся ли ему когда-нибудь эти субкультуры. Он действовал машинально, по привычке — заложить субкультуры, чтобы на случай неудачных анализов запастись дальнейшим материалом для исследований.

Снайдер посмотрел на часы. Если действовать быстро, то можно успеть сделать анализы. Надо только следить, как бы нечаянно не выпасть из собственного расписания. Никакая дружба не стоит того.

Его охватили напряжение и чертовская радость, как будто он впервые в жизни определял кариотип. Выяснив число хромосом, он сможет сказать Крису, человеческая это кость или останки какого-то животного.

— Крис, если тут шестьдесят хромосом, то это кости домашней коровы. А если их сорок восемь, тогда это крыса — как я.

Глава 18

Берлин

Пятница


Все окрестности Музея Пергамон представляли собой одну сплошную строительную площадку. Улицы были перекопаны, прокладывались новые трубы, и накатывался новый асфальт. После долгих поисков Крис припарковал машину неподалеку от Университета Гумбольдта, повернув запретительную табличку с надписью «Только для строительной техники!» лицом к тротуару. Вряд ли существовала опасность, что к вечеру пятницы это свободное место понадобится какому-нибудь самосвалу.

Один бдительный пешеход осудил его наглость, пригрозил полицией и пошел своей дорогой, все еще продолжая зудеть, когда Крис уже двигался в сторону Шлосбрюкке. В Люстгартене нежились на просторной поляне любители солнца, наслаждаясь послеполуденным теплом. Крис снял льняной пиджак и тоже улегся на траву, подложив под голову рюкзак и глядя на струи фонтана. Он чувствовал, как солнце согревает его лицо, закрыл глаза и слушал смех и гомон голосов вокруг себя.

Утром Крис выехал из Кельна на машине, взятой напрокат, и устроился в Вильмерсдорфе в маленьком пансионе, который всегда бронировал при посещении Берлина.

Когда зазвонил его мобильник, он подумал, что это Ина: хочет что-то уточнить к очередному заказу. Но то была Джесмин.

— Как я рад слышать твой голос, — нежно сказал он. — Где ты пропадаешь? — Он заставил себя реагировать спокойно, хотя от радости готов был подскочить и пуститься в пляс.

— Я еще в дороге. — Голос ее звучал чопорно и отстраненно.

Крис насторожился. Он столько раз оставлял ей сообщения в голосовом ящике, так беспокоился за нее, а она была холодна, как арктический лед.

— Я что, уже в прошлом? — спросил он. — Когда еще ничего даже не началось?

— Что-что?

— Я рад твоему звонку…

— Извини, я никак не могу сосредоточиться. — Ее голос немного смягчился.

— Что случилось? Ведь мы же собирались увидеться в выходные. И что?

Она молчала. Потом засопела. Плакала, что ли? Крис сел на траву.

— Джесмин, что случилось?

— Не сейчас, ладно? — Она снова замолчала, потом ее голос отвердел: — Я еду домой. Я буду рада, если в выходные мы увидимся. Завтра, да?

— Я буду несказанно рад.

— Когда?

— Во второй половине дня, сразу после полудня. Дрезден ведь не так далеко от Берлина.

— Берлин? Почему ты в Берлине?

Он засмеялся:

— Должен провернуть здесь одно дело, но после этого голова у меня свободна. — Он сделал маленькую паузу: — А у тебя? Будет ли у тебя завтра свободна голова — для нас?

— Может быть, — ответила она не сразу.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Я все расскажу тебе завтра. Тогда ты меня поймешь, да? Пожалуйста, не сердись, сейчас я не хочу об этом говорить. Прошу тебя! С тобой это никак не связано.

Крис встал, отряхнулся и направился к Музею Пергамон, в здании которого располагался и Музей Передней Азии.

Улочка перед музеем тоже ремонтировалась. Высокий забор с крышей и деревянным тротуаром для пешеходов загораживал вид на здание.

Он перешел на другую сторону улицы и долго смотрел через строительный забор на огромный комплекс зданий, состоящий из трех корпусов, строительство которых — от стадии проекта до сдачи в 1930 году — длилось почти полвека. Он видел лишь нескольких человек на широкой лестнице, которая вела посетителей с улицы через канал Купферграбен к высокому входу.

Он быстро прошел к следующему перекрестку и повернул налево. По правую руку теперь находилась сложенная из могучего плитняка дамба городской железной дороги, у основания которой приютился ресторан. На тротуаре стояли в два ряда столы и стулья. Почти все столы были заняты, и ему пришлось довольствоваться местом непосредственно у информационного столба автобусной остановки. Скользнув взглядом по ожидающей парочке в мотоциклетных костюмах, он сел спиной к стояку. Так ему была видна улица в сторону музея. Потом он заказал себе капучино и воду.

Место встречи предложила Рамона Зельнер — после того как Крис отказался от встречи в музее. Он бы с удовольствием осмотрел врата Иштар, но слишком велика была опасность быть арестованным в музее, имея на руках глиняные таблички, по подозрению в краже.

Профессорша пришла за пять минут до условленного времени. Она хорошо описала себя — Крис легко узнал изящную женщину с распущенными волосами орехового цвета, ниспадавшими ниже спины. Ее лицо казалось юным и свежим, а глаза внимательно осматривались вокруг. Одета она была в топик кремового цвета, темно-синюю юбку и блейзер. Крис дал бы ей чуть меньше сорока. Мужчина рядом с ней, одетый в темный костюм, был на голову выше. Оба направились сначала в ресторан, но вскоре снова вышли оттуда и сели за освобождающийся столик. Профессорша оглядывала посетителей, словно орду новых студентов.

«Госпожа профессор Рамона Зельнер, а ведь ты, пожалуй, та еще чертовка», — подумал Крис. Он выждал десять минут, наблюдая, как они заказывают себе напитки.

Ее спутник все время беспокойно ерзал на стуле. То, что издали казалось классическим бизнес-костюмом, на поверку оказалось темным одеянием с пасторским воротничком. Уличная форма церковной одежды. Мужчина был священник. Его лицо казалось напряженным, а очки с круглыми стеклами придавали ему совиный вид.

«Ничего подозрительного», — думал Крис, в последний раз осматривая улицу и посетителей. Затем он встал и направился к ним, лавируя между столиками.

— Госпожа Зельнер?

— Да? — Ее живые глаза были такого же орехового цвета, что и волосы. Прокуренный голос был ему уже знаком по телефону. Вживую он звучал еще привлекательнее.

— Если у вас нет возражений, то спокойнее нам было бы там, — Крис жестом пригласил их за свой столик.

— Что, отсюда виднее? — весело спросила она, когда они уселись напротив Криса. В уголках ее рта, демонстрируя высокомерие, возникли насмешливые морщинки.

— Да, виднее… — пробормотал Крис.

— Как мне вас называть?

— По-прежнему: Рицци.

Когда он позвонил ей утром, она пыталась отложить встречу до следующей недели. Крис настоял на своем, пригрозив ей, что уже назначил — на всякий случай — на понедельник встречу с представителем Британского музея.

— Ну, хорошо — Рицци. Вот вам и встреча, которой вы добивались. Что дальше? — В ее прокуренном голосе прозвучала некоторая издевка.

Крис разглядывал ее спутника.

— О, прошу прощения, — она обаятельно улыбнулась: — Томас Брандау. Еще один любитель искусства Передней Азии.

— И к тому же священник. Почему вы так нервничаете? — спросил Крис. — Вас что-то беспокоит?

Руки Брандау вцепились в бокал белого вина:

— Мне не нравится вся эта конспиративность.

— Здесь нет ничего конспиративного, — сухо сказал Крис. — Я всего лишь хочу избавиться от того, что мне передал для вашего музея человек по имени Форстер. Не более того.

— И что это? — Она закинула ногу на ногу и сложила ладони на правой коленке, как раз на том месте, где заканчивалась юбка и открывалась голая загорелая кожа.

Крис заставил себя отвести глаза и достал из-под стола рюкзак. Он извлек оттуда конверт, из которого вынул несколько фотографий.

— Только фотографии? — Профессорша взяла картинки и мельком глянула на них. Со скучающим видом вернула снимки Крису: — Если у вас ничего больше нет…

— Мы лишь начали. Не думаете же вы, что я таскаю с собой сокровища.

— С Форстером мы продвинулись дальше, — ехидно сказала она. — Тот хотя бы переправил мне копию текста.

— Тем лучше. — Крис рассмеялся, забавляясь. — Значит, вы уже знаете, насколько ценны эти предметы.

Она высокомерно улыбнулась и слегка надавила на стол ладонью:

— Рицци — или как уж там вас зовут, — вы хоть знаете вообще, что вы сюда привезли?

— Ну так расскажите мне, — негромко произнес Крис.

— Таблички бесценны, если говорить об их значении для истории культуры.

— И принадлежат они Немецкому обществу востоковедов, — вмешался Брандау. Его голос слегка вибрировал и был полон нетерпеливого презрения. — Поскольку именно оно финансировало раскопки в Вавилоне, где эти предметы были найдены. Общество когда-то заключило правомочный договор о находках. Вы должны радоваться, что мы не подключили сюда полицию.

— Найдутся другие покупатели…

— Конечно же, они есть. — Ореховые глаза Рамоны Зельнер угрожающе сверкнули: — Другие музеи, частные коллекционеры. Но как раз этого-то Форстер и не хотел. Во всяком случае, именно так мне передали его слова.

— Вы его знали?

— Нет. Он присылал ко мне своих людей. Сам Форстер никогда не появлялся. Но мы провели несколько телефонных переговоров.

— Значит, вы еще не видели эти клинописные таблички вживую? — спросил Крис, все больше склоняясь к мысли, что Форстер его здорово надул.

— Нет. До сих пор мы видели только фотографии. Хоть качеством и получше тех, что у вас в конверте. И у нас есть части текста в копии и перевод. У вас есть больше?

Крис медлил, но понимал, что без доказательств ему не сдвинуть дело с мертвой точки. Он достал из рюкзака обтрепанный чертеж на желтоватой бумаге, который обнаружил при табличках.

Рамона Зельнер без спешки взяла листок и стала разглядывать его, не отрываясь. Указательным пальцем она прослеживала линии чертежа, то и дело возвращаясь к кресту в нижней части листа.

— Вы знаете, что это такое?

— Нет, — сказал Крис. — Ни малейшего представления. Выглядит как напечатанный, как будто вырванный из книги.

— Так оно и есть. — Она проигнорировала протянутую руку Брандау и не выпустила листок. — Это чертеж местности из книги «Новообретенный Вавилон» 1913 года. Написана Робертом Колдевеем, человеком, который вел раскопки Вавилона по поручению Немецкого общества востоковедов. В этой книге Колдевей представляет результаты раскопок. — Профессорша вертела схему в руках: — Здесь не хватает расшифровки знаков… Слева — это Евфрат. Вот вся разбивка местности. Гениально снятая и начерченная, — сказала она наконец.

— Что же в ней такого особенного?

— Вы что, действительно не понимаете, что к чему? — зашипел Брандау и презрительно воззрился на Криса.

— Нет, не понимаю. — Крису хотелось влепить пастору оплеуху. Этот человек с каждой минутой становился все невыносимее.

— Колдевей — отец современных раскопок, — объяснила Рамона Зельнер. — Он первым подошел к раскопкам систематически и предпринимал замеры местности. Его метод и поныне остается основой новейших раскопок. Он установил критерии для современной археологии.

— Вы были в музее? — вдруг спросил между прочим Брандау.

— Нет, — ответил Крис.

— Жаль. — Его голос сочился презрением. — Как раз в этом году открылась специальная выставка, посвященная личности Колдевея и его достижениям. К стопятидесятилетию со дня рождения. Вам надо посмотреть. Расширяет кругозор.

— Ну, хорошо, — вмешалась профессорша и помахала чертежом. — Крест — это место, где были найдены таблички, от которых вы хотите избавиться.

— Откуда вы знаете?

— От Форстера, откуда же еще.

Крис протянул руку, и она вернула ему чертеж. Крис пристально вгляделся в него.

— Крест обозначен буквами «ЕР». А рядом — «Z». Что это значит?

— Боже мой! — Брандау презрительно закатил глаза.

— Колдевей обнаружил храм, который был возведен в честь неизвестного тогда божества, — сказала профессорша и бросила на священника предостерегающий взгляд. — Поэтому «Z». Сегодня это уже известно. То был храм богини Ишары, покровительницы юриспруденции. Возможно, вам что-нибудь говорит кодекс законов царя Хаммурапи. Вавилон имел четкую правовую систему, как раз для защиты слабых. И у них на все были свои отдельные боги. Обозначение «ЕР» относится к храму божества Нинурты.


— Расскажите мне, что написано на табличках.

Крис наблюдал за священником, настроение которого колебалось между нервозностью и нетерпимостью. В зависимости от того, какое чувство побеждало, он беспокойно ерзал на стуле, теребил свой костюм или издавал сокрушенный стон и недовольно кривился.

— Как мы можем это сделать? Таблички-то у вас, вы забыли? — Женщина обаятельно улыбнулась и демонстративно одернула ухоженными руками подол своей юбки.

— Но вы получили копию текста, вы же сами сказали, — Крис засмеялся и посмотрел ей прямо в глаза. — Именно текст вас и взвинтил. Иначе бы вы не приняли цену Форстера.

Это продлилось несколько секунд — и дождь искр в ее глазах иссяк.

— Эта цена действительна лишь в том случае, если подтвердится все, что утверждал Форстер…

— Вы же получаете их теперь намного дешевле.

— Для этого я должна увидеть таблички.

— Когда вы дадите мне деньги. — Крис широко ухмыльнулся: — Я не вижу при вас сумки. Такую сумму по карманам не рассовать.

— Денег у нас с собой нет.

— Жаль. Я не думал, что вы хотите расстроить сделку.

— Я и не хочу. Я должна проверить древности, тогда мы достанем деньги.

Разумеется, она должна была проверить. Прежде чем взяться за рюкзак, он оглянулся на соседние столы.

По улице прополз автобус и остановился у него за спиной; двери с шипением раскрылись.

Он повернул голову. Парочка в черных мотоциклетных костюмах продолжала стоять под навесом остановки. Голова мужчины была побрита наголо, а глаза молодой женщины зловеще накрашены. Брандау и Зельнер проследили за его взглядом. Она улыбнулась, потешаясь, а священник покачал головой.

Крис полез в рюкзак, достал противоударный футляр из твердого пластика и открыл его. Брандау шумно выдохнул, когда Крис развернул два хлопчатобумажных платка, в которые у него была завернута табличка.

— Профан, — зашипел священник.

— Это практично, — возразил Крис.

— Можно мне? — спросила профессорша.

Все препирательства и взаимные упреки прошедших минут как ветром сдуло. Женщина, которая только что была насмешлива, теперь превратилась в сосредоточенного эксперта, целиком захваченного археологическим раритетом.

Ее руки зависли над табличкой. Дрожь в пальцах выдавала алчность, с какой она брала в руки этот реликт.

От других столиков доносился громкий смех, звенели бокалы, гремела посуда, однако профессоршу как отрезало от этого мира.

Ее руки осторожно взяли маленькую глиняную табличку длиной сантиметров десять, испещренную наползающими друг на друга знаками. Строчки к концу едва заметно клонились вниз, будто писец не выдерживал высоту линии.

Женщина то и дело поворачивала табличку, подносила ее к глазам. К напряженному выражению ее лица примешивалось разочарование.

— Жаль, — сказала она, наконец, и решительно положила табличку назад, на платок.

— В чем дело? — Брандау посмотрел сначала на нее, потом на Криса: — Разве это не то, что?..

— И да и нет. — Профессорша злобно посмотрела на Криса: — Рицци ориентируется в вопросе лучше, чем хочет показать.

Брандау, все еще непонимающе качая головой, взялся за хлопчатобумажные платки, на которых лежала табличка, и подтянул их к себе. Лицо его было багровым, а сонная артерия билась, словно насосная станция. Он взволнованно взял табличку. При этом платки соскользнули со стола. Брандау чертыхнулся и отложил табличку. Потом он нагнулся, неловко нашарил на полу платки, положил их на стол и снова потянулся за табличкой.

Крис перехватил запястье священника еще до того, как его рука коснулась таблички:

— Не надо. Эксперт — она. А вы, не дай бог, еще уроните.

— Отпустите меня! — зашипел священник. — Мало того, что я вынужден сидеть за одним столом с авантюристом и вором, так меня еще и оскорбляют!

Крис сдавил запястье сильнее, пока священник не убрал руку. Когда Крис отпустил его, взгляд Брандау затуманился. Крис ухмыльнулся. Священник пожелал ему всех мук преисподней.

— Это одна из табличек Навуходоносора. Его печать ни с чем не спутаешь. — Профессорша посмотрела на Брандау: — Но она не из тех табличек, которые составляют истинную ценность этих древностей.

— Простите, — Крис улыбнулся. — Но маленький тест был необходим. Как бы иначе я узнал, те ли вы люди, за кого себя выдаете?

— Недоверие подчиняет себе всю вашу жизнь, да? — Голос Брандау сочился презрением.

— Форстер убит — этого мало? — Крис покачал головой. Брандау был неприятный человек, но безобидный и жил за своей каменной стеной явно на острове блаженных. Двух месяцев в комиссии по убийствам хватило бы любому человеку, чтобы он изменил свой образ мыслей. — Что там написано?

— Вы правда этого не знаете? — Рамона Зельнер недоверчиво взглянула на Криса. Потом засмеялась: — Впрочем, откуда? Навуходоносор II поведал на своих табличках об успешном военном походе на Киш, который он захватил и включил в свое царство. Так, во всяком случае, следует из перевода, присланного Форстером. Эта же табличка описывает триумфальное вхождение в Киш, если я вкратце правильно поняла. После своей победы Навуходоносор II взял из храма Нинурты в Кише святыни и перенес их в храм Нинурты в Вавилоне.

— Киш? — Крис припомнил, что слышал это название от Форстера еще в Тоскане.

— Бывший царский город в Месопотамии времен Шумера — как и Урук.

— Недалеко от Вавилона, — покровительственно вставил Брандау. — Чуть ли не в пределах видимости. Их не разделяло и ста километров. Тогда были одни лишь города-государства, каждый город — отдельное царство. То было время образования первых крупных государств, процесса кровавого и насильственного.

Крис наморщил лоб:

— Что общего может быть у человека церкви с шумерскими глиняными табличками и языческими богами Вавилона?

Глава 19

Берлин

Пятница


Крис настороженно ждал ответа священника, но Брандау лишь безмолвно смотрел на профессоршу, предоставляя слово ей.

— Когда нам некто неизвестный сделал через подставных лиц предложение и мы узнали, откуда происходят эти предметы и какая с ними может быть связана история, мы, естественно, провели поиск по нашим архивам. Логично? — Глаза Рамоны Зельнер сверкали, как будто она отчитывала своего студента.

— В одном своем отчете Обществу востоковедов Колдевей действительно сообщал об убийстве двух участников раскопок. Он квалифицировал этот случай как акт личной мести в разборках между разными племенами. — Она некоторое время раздумывала. — Помимо того, в те времена частенько нападали бедуины.

— Значит, вы считаете, история Форстера о том, как были похищены эти произведения искусства, правдива?

Пока Рамона Зельнер взвешивала свой ответ, Крис воспользовался паузой, чтобы снова пробежаться взглядом по посетителям, но никто из них интереса к ним не проявлял.

— Рассказывал ли он вам о том, что произошло в конце двадцатых годов? — спросила она.

Крис отрицательно покачал головой.

— Эти предметы были нам предложены уже тогда.

Криса это не удивило. Вор и убийца, естественно, хотел получить свои деньги.

— Вы знаете, что Общество востоковедов и весь Музей Передней Азии существуют благодаря одному-единственному человеку, которому берлинские музеи обязаны и многими другими своими экспонатами? Вы когда-нибудь слышали о Джеймсе Саймоне?

— Нет.

— Как, впрочем, и почти весь Берлин. Спросите сегодня, кто знает имя этого человека, — Зельнер негодующе тряхнула головой. — Даже улицу какую-нибудь не назвали его именем.

— И кто он был?

— Джеймс Саймон происходил из предпринимательской семьи с корнями в Мекленбурге. Эта семья сделала состояние на торговле сукном. Его тайной страстью было искусство, причем во многих направлениях. Он собирал коллекции и помогал вести археологические раскопки.

— Вы должны рассказать мне об этом больше. У меня нет ни малейшего представления, — смущенно пробормотал Крис.

— Англичане и французы десятилетиями рылись в песках пустыни — в Египте и Месопотамии. Германия тоже хотела участвовать в этом, но не находилось человека, который бы по-настоящему организовал это и к тому же собрал необходимые средства. Потом это взял в свои руки Саймон. Он основал Немецкое общество востоковедов и при помощи своих связей и своих денег позаботился о том, чтобы Германия тоже могла вести раскопки на Ближнем Востоке. Это он финансировал самые разные археологические экспедиции и добывал разрешение на ведение раскопок. Он же и завещал музеям находки, равно как и многие другие произведения искусства. Если бы этого человека не было, нынешние берлинские музеи были бы далеко не такими, какие они есть.

— That’s life, — пролепетал Крис. — И как в это дело вклинился Форстер?

— В конце двадцатых годов некий человек обратился к Саймону и предложил ему купить как раз те таблички, которыми теперь располагаете вы. За деньги. За большие деньги. Таким же способом — через подставных лиц, не объявляясь.

— И почему тогда это не состоялось?

— Мы не знаем точно. Во всяком случае, контакт был не с Саймоном, а с другим представителем Общества. Таким положение дел предстает из фрагментов сообщений, которые мы нашли. Может, Саймон не имел в наличии необходимую сумму и не смог ее достать. Первая мировая война и послевоенное время разорили его, как и многих других. Он уже не был богатым меценатом. Все кончилось. Кроме того, он был очень болен. Но для нашей сделки это и неважно. Главное то, что контакт был, и человек, который выходил на контакт, подключил затем церковь.

Крис порылся в своих воспоминаниях. Об этом Форстер не обмолвился ни словом. Ни в тот вечер в Тоскане, ни на пашне у дороги.

— Мы, конечно, хотели восстановить тот след. Нам было известно, что тогда все данные пошли в нунциатуру. Вскоре после этого тогдашний нунций отправился в Рим. Мы пытались узнать об этом больше — после того, как Форстер впервые вышел на нас. Это произошло добрых полгода назад. Теперь вы знаете задачу Брандау в этой сделке, как вы ее называете. Он активно сотрудничает с Обществом востоковедов, он сотрудник епископата и наводил справки в Риме после того, как была восстановлена цепочка тогдашних событий.

— И что? — спросил Крис с нескрываемым интересом.

— Церковь имеет двоякое отношение к раскопкам в Месопотамии, — спокойно объяснила Рамона Зельнер. — Со времен Французской революции власть церкви сильно поубавилась, ее имущество во многих странах было конфисковано. Монастыри закрывались, ордена запрещались. Церковь рассматривалась как оплот феодальной власти. А с раскопками ее настиг еще один удар. Удар, направленный против веры, против ее основ.

— Расскажите об этом подробнее, — попросил Крис. — Очень интересно.

Его познания в истории церкви были так же малы, как и в толковании ее основ. Его церковное воспитание было протестантским и закончилось с подготовкой к конфирмации. Он венчался в церкви, но помимо этого если и переступал ее порог, то лишь как турист.

— С раскопками в Персии и Месопотамии, которые по-настоящему начались только в первой четверти девятнадцатого века и велись в то время почти исключительно французами и англичанами, на свет божий явились тысячелетние сокровища и строения ранних высоких культур. И глиняные таблички, — профессорша кивнула в сторону маленькой таблички на столе. — Возникла новая наука: ассирология, названная так в честь ассирийцев, которые основали в этом регионе первое крупное государство. Наука, которой занимаюсь и я. Когда записи на табличках были расшифрованы, а тексты переведены, на столе лежала готовая сенсация. — Она сделала паузу и отхлебнула воды.

— И как выглядела эта сенсация? — спросил Крис.

Священник приступил было к ответу, злобно скривившись. Но профессорша осадила его коротким косым взглядом и начала первой:

— Ученые идентифицировали народы и местности, описанные в Ветхом Завете, и тем самым пришли к новому пониманию содержания Библии. Вскрылись и противоречия, порой весьма глубокие. Возникли сомнения в уникальности Библии. Значительным открытием стало то, что отдельные части Ветхого Завета, как оказалось, были закреплены в литературной форме гораздо раньше — как раз на таких табличках.

— То есть Библия списана с других источников? — Глаза Криса весело блеснули.

— Вот этого я и ожидал, — прервал Брандау свое молчание. — Библия не списана. Сам Бог является творцом Библии. Она учит истинам, необходимым для нашего душевного исцеления.

— Но если все-таки…

— Мы, христиане, чтим Ветхий Завет как истинное Слово Божье. Вы хотите усомниться в каноне Священного Писания?

— Что ж, — сказала Зельнер слегка наставительно, — по крайней мере, дело дошло до горячих дискуссий. Бюргерство заинтересовалось раскопками, поскольку вдруг возник вопрос об истинности содержания Библии. В Германии ученый Фридрих Делитцш, руководивший Переднеазиатским отделением Королевских музеев, вызвал настоящую бурю, взявшись утверждать, что Библия не только литературно, но и религиозно, и этически развилась из вавилонских предтеч. Он отказывал Ветхому Завету в Божьем Откровении.

— Заблуждение одиночки, — возмущенно прошипел Брандау. — Глупые нападки на святая святых нашей веры.

— Делитцш объездил со своим докладом всю Европу и Америку и раздул бурю.

— Но тут же со всех сторон на него обрушился град критики. И с полным основанием. Сам кайзер Вильгельм II поставил его на место. Делитцш! — Брандау пренебрежительно махнул рукой.

Крис чувствовал напряжение, которое установилось между профессоршей и священником. Зельнер оперировала фактами, Брандау побивал их интерпретациями.

— Такого рода познания ставят церковь в трудное положение. Я правильно понимаю? — спросил Крис.

Брандау пренебрежительно рассмеялся:

— Кишка у них тонка. Пока что наша вера вполне устояла против этих безграмотных нападок.

— А они набирают силу?

— Еще как, — снова перехватила инициативу Зельнер. — Есть критики церкви, со строго научных позиций занятые этой темой и желающие сорвать маски, как они говорят, с этой поддельной веры.

— Заблудшие, под предлогом просвещения они тщатся осквернить Божественное. Но это им не удастся!

— Не надо приписывать всем ученым лишь дурные мотивы, — внезапно повернулась профессорша к своему спутнику. — Если мы затеем здесь диспут о науке и религии, это нам ничего не даст.

Напряжение между ними озадачило Криса. В чем же тогда их общая заинтересованность, если они придерживаются столь разных взглядов относительно значения глиняных табличек? Что за всем этим стоит?

Крис снова полез в свой рюкзак и достал следующую табличку, завернутую, как и первая, в два хлопчатобумажных платка.

— Это одна из самых древних табличек, — сказал он, разворачивая ткань. — Форстер говорил мне, что это можно определить по значкам на глине. Вы наверняка сумеете это сделать.

Профессорша кивнула.

— Скажите мне, почему эти предметы так ценятся, и мы приступим к сделке. Потом я исчезну, а вы сможете без помех предаться вашему спору. У меня другие проблемы.

Как и перед этим, она изучала маленькую табличку в полной сосредоточенности. Потом достала из сумочки футляр, раскрыла его и извлекла лупу.

Склонившись над столом, она долго разглядывала вдавленные в глину значки.

— Это действительно одна из старых табличек. Насколько я успела разобрать, текст на ней совпадает с одним куском из перевода, предоставленного Форстером.

— С каким куском? — прорычал Брандау.

— Про Всемирный потоп.

— Про Всемирный потоп? — Крис даже рассмеялся: — Да о нем есть сообщения почти во всех культурах. А в Черном море найдены доказательства, подтверждающие его. Какие-то затопленные селения на больших глубинах. Что же в этом такого уж значительного?

— В шумерском городе-царстве Ур при раскопках тоже нашли доказательства. Метровые слои осадков между культурными слоями поселений. И с подходящей по времени датировкой. Но вот это — нечто большее. Это старейшее описание Всемирного потопа. — Она пригладила ладонями свои длинные волосы, размашисто закинула их за спину. — Старше, чем описание Потопа в эпосе «Гильгамеш», и еще старше, чем описание Зиусудры, которое считалось до сих пор самым первым упоминанием о нем.

Крис задумался. После своего возвращения из Дрездена в Кельн он два дня потратил на то, чтобы больше узнать о происхождении письменности, о Месопотамии и о том, что ему пришлось перевозить.

Наткнулся он при этом и на эпос, в котором описаны приключения царя Гильгамеша. Царь был родом из Урука, первого крупного города-царства в Шумере, и пустился на поиски вечной жизни, но так и не нашел ее. В этом эпосе содержалось первое описание Всемирного потопа.

— Кто или что это такое — Зиусудра? — спросил Крис.

— По рассказам в Библии Бог дает человеку, а именно Ною, и, тем самым, человечеству, шанс выжить. И дает из милости Божьей.

Священник перебил профессоршу:

— Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли. Знакомо вам это, Рицци? — Он строго посмотрел на Криса: — Или вы Язычник? И благословил Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю… Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас… поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли. Библия, Рицци, истинная история записана в Библии.

Профессорша смотрела на священника, выжидая, когда он замолчит.

— Шумерский текст о Зиусудре старше эпоса о Гильгамеше, который долгое время считался самым ранним упоминанием о Потопе. И этот текст гласит нечто совсем другое: там боги поклялись уничтожить людей, которые своим шумом нарушали их покой. Они стали им докучать — люди, которых они сами же сотворили из глины, чтобы заставить их батрачить на себя в качестве рабов. И почему люди выжили? Не потому, что боги или один бог заключил с ними союз, как это описано в Библии. Нет. А из-за предательства. Один бог по имени Энки выдал человеку по имени Зиусудра: О Зиусудра, правитель Шуриппака, / разрушь свой дом, / построй корабль, / пренебреги богатством, / оставь богов, / получишь жизнь. А Форстер утверждает, что его таблички и его упоминание о Потопе еще старше, чем у Зиусудры…

Постепенно Крис начинал понимать, в чем состоит интерес профессорши. Для исследователя древностей появление более ранних свидетельств становилось сенсацией. Но так ли уж сенсационно — найти более ранний текст того же или похожего содержания?

— Должно быть, за этим кроется что-то еще…

Рамона Зельнер долго смотрела на Криса, прежде чем ответить:

— Форстер, правда, дал нам ознакомиться лишь с частью перевода…

— И что?..

— …но если верно то, что написано в этом переводе, то… — Она поколебалась, потом начала снова: — …эти таблички — от царя, который жил после Потопа и который поначалу пересказывает историю Зиусудры…

— Да говорите уже, наконец, — не выдержал Крис. — Если все это и без того было известно, и текст Зиусудры был уже найден, что же тогда нового в пересказе или еще одном варианте?

— Повествование царя начинается с подтверждения рассказа Зиусудры, это так. А затем следует новое, а вообще-то — неслыханное.

— Не томите…

— Текст, наряду с мифом о Зиусудре, содержит и совершенно другое послание.

Крис видел, как Брандау положил ладонь на руку профессорши, явно желая напомнить о себе. Но она, наоборот, повысила свой прокуренный голос. Теперь он звучал почти благоговейно.

— Таблички содержат фрагменты Декалога. В основной форме. В самой ранней начальной форме.

— Декалог. — Крис шумно выдохнул и поколебался, прежде чем обнаружить свое невежество: — А что это такое?

Брандау презрительно фыркнул.

— Вы что, правда не знаете? — Профессорша строго взглянула на него.

— Нет. А я должен?

— Заповеди…

— Десять библейских заповедей? Из Ветхого Завета?

Глава 20

Канны

Пятница


Маленький паром двигался к острову Св. Гонората. Дюфур сидел на корме и неотрывно смотрел на великолепную панораму приморских Альп. Он жил в Вальбонне, недалеко от исследовательского центра Тайсэби. Но сегодня он отправился не в клинику, а поехал на машине к местечку, расположенному на несколько километров ниже Канн. Там он оставил машину на просторной парковке на юго-западном конце порта, купил себе на пристани билет на островной паром и вместе с туристами ждал отправления.

Когда они добрались до острова Св. Гонората, он от причала сразу же свернул налево, тогда как туристы направились прямиком к монастырю. Под сенью сосен он шел к восточному краю острова, который тянулся километра на полтора в длину и метров на пятьсот в ширину; море по левую руку сияло лазурью.

Через некоторое время он вышел на поляну, где стояла маленькая часовня. Она была сложена из камня, а кровля состояла из прочно сцементированных пустотелых кирпичей. Могучие каменные плиты образовывали раму и порог приземистой двери, которая казалась заброшенной. Деревянные доски ее потемнели до черноты. На стыках образовались щели. Дверь была заперта, и замок проржавел.

— Что, отыскала дорогу грешная душа? — Дородная фигура патера выступила из-за стены, обращенной к морю. Его светло-серая ряса отчетливо выделялась на темном фоне деревьев.

Дюфур шагнул к брату Иерониму, который любовно оглядывал фасад.

— Я обещал аббату отреставрировать часовню Де лаТрините во благо Господа. Это последнее задание, которое я себе предписал.

Они обошли часовню кругом, на восточной стороне она принимала форму трех полукружий с маленькими окнами, напоминая очертания клеверного листа.

— Но она не в таком уж плохом состоянии. — Дюфур и в оконных проемах заметил полые кирпичи, прикрывавшие грязные стекла.

— Это верно. Из семи часовен на острове эта еще относительно хорошо сохранилась. Св. Капре на другом краю острова был отреставрирован в 1993 году. И св. Совье реставрация намного нужнее. Но часовня большая, она мне не по силам.

На южной, длинной, стороне находилась еще одна дверь, такая же щелястая и старая, как на фасаде. В руке у Иеронима вдруг оказался большой ключ, и он отпер ее.

— Почему здесь? — Дюфур не спешил войти в полутьму часовни вслед за Иеронимом. — Это же кладбищенская часовня.

— Куда как кстати. На тебе запах смерти. Ты убил! Вы убили!

Дюфур смущенно молчал.

Его взгляд скользил по неровному каменному полу, на котором стояло несколько деревянных скамей. Справа, в круглой стороне часовни, выделялся светлый каменный блок высотой до пояса с рельефно вырезанным крестом. Этот узкий крест был единственным украшением, указывающим на христианское предназначение часовни.

— Жак, я вызвал тебя сюда, чтобы поговорить. Ты знаешь о чем?

— То был несчастный случай! — устало сказал Дюфур.

— Не лги! — Иероним перешел почти на шепот. В сумеречном свете часовни Дюфур различал лишь общие очертания головы патера. Лицо было скрыто тенью. — Разве я не преподал тебе в юности Божьи заповеди? И разве ты не дал обет их придерживаться? Как же бес тебя попутал?

Патер Иероним в юности наставлял его на путь истины и принимал у него первую исповедь. Даже будучи призван в епископскую резиденцию, патер не упускал из виду молодого Дюфура. Но потом Иеронима отослали в Рим, и их связь надолго прервалась.

— Бес меня не попутал!

— Не перечь мне! — неожиданно прикрикнул патер Иероним. — Мне лучше знать. Я провожал этого молодого человека на его последнем пути к Богу, а вы с шефом в это время разглядывали под микроскопом пробы. Если бы я знал, какие вы жалкие!.. Вы надругались надо мной. Ты надо мной надругался!

Дюфур опустил голову и молчал. Когда он узнал неотвратимое, то попросил патера о помощи: исповедать умирающего.

Патер Иероним вернулся из Рима полгода назад и нашел прибежище в монастыре цистерианцев, среди тридцати братьев. Монастырь стоял на обращенной к морю стороне острова и считался одним из первых монастырских сооружений вообще. Три месяца назад они случайно встретились в их родном местечке Коллобриер, и после этого Дюфур уже однажды приезжал сюда к священнику.

— Я не хотел, чтобы Майк Гилфорт умер без церковного благословения. Последняя услуга…

— Лучше бы ты оказал услугу Богу! А ты, наоборот, помогаешь нести в мир безбожие! Зачем ты совершаешь прегрешения против Божьего творения? — громким голосом взывал священник в полутьме часовни. — Жак, да веруешь ли ты еще?

— Верую.

— Сомневаюсь, Жак. Я сомневаюсь в тебе. — Патер исторг глубокий вздох: — Жак, я много лет работал в Риме, и мне там пришлось заниматься многими вещами. В том числе и генетикой. Жак, ты продал душу дьяволу!

— Я хочу помогать, я хочу открывать, исследовать, изучать, почему все так, как есть…

— Ложь!

— Чистая правда!..

— Не что иное, как ложь!

— Патер, умоляю… Мы считаем, что нашли способ и сможем успешно применить энзима теломеразу в регенерации печени.

Монах удивленно смотрел на него.

— Теломеразу? — покачал он головой. — Насколько я припоминаю, это энзим, который восстанавливает теломеры на концах хромосом или удлиняет концы, если они укоротились.

— Откуда?.. — Дюфур смолк на полуслове, потому что Иероним перебил его:

— Я же сказал, что в Риме мне пришлось заниматься и генетикой…

«И намного больше, чем ты можешь себе представить», мысленно закончил фразу Иероним.

Дюфур кивнул:

— На концах у хромосом есть теломеры, да. Это повторения определенных пар оснований. Концы хромосом — это места, где начинается клеточное деление. Теломеры защищают концы хромосом наподобие колпачков, чтобы при клеточном делении они не слипались с другими. У человека на концах хромосом несколько тысяч таких пар оснований — то больше, то меньше, в зависимости от рода тканей. При каждом делении клетки, то есть при обновлении клеток, человек теряет несколько этих пар оснований, и концы хромосом укорачиваются. Когда эти пары оснований на конце хромосомы израсходованы, клеточное деление прекращается.

— У кого теломеры изначально длиннее, тот дольше живет, ибо его клетки могут делиться большее число раз. Я знаю это научное положение.

— Однако есть энзим, который эти укороченные теломеры на концах хромосом снова удлиняет или может задержать их укорачивание. Теломераза. Этот энзим действует так, что теломеры никогда не достигают той точки, где они настолько коротки, что деление клеток останавливается. Старение исключается, клетки продолжают делиться дальше.

— Энзим бессмертия, — буркнул патер Иероним, внимательно следивший за научными исследованиями. Когда в печати появились первые упоминания об этом, по Ватикану поползли сомнения, словно тот змей грехопадения по саду Эдема.

— Но и энзим смерти тоже. — Дюфур вздохнул: — В восьмидесяти-девяноста процентах всех раковых клеток работает этот энзим. Он преодолевает естественную смерть клеток и обеспечивает раковым клеткам возможность бесконечно расти и тем самым убивать организм. Однако с некоторых пор ведутся эксперименты, в которых клетки, обработанные энзимом, не стареют к ожидаемому моменту времени, но и не образуют опухоли. Теперь мы знаем, что у клеток опухоли теломеры очень коротки и что раковые клетки растут потому, что могут активировать теломеразу и поддерживать теломеры в постоянстве. Раковые клетки отмирают, как только лишаются этой способности. Конечно же, требуется комбинация многих факторов, чтобы теломераза вызвала рак. Из этого мы и исходим.

— Однако теломераза действует лишь в тех клетках, которые еще делятся. То есть в клетках кожи и печени. Но мозговые клетки или клетки сердечной мышцы по достижении взросления больше не делятся. Ваш путь ошибочен.

— Патер, мы исследуем этот гигантский океан мелкими погружениями. У червей-нематодов удалось при разведении отчетливо удлинить теломеры посредством энзима теломеразы. Это факт. Средняя продолжительность жизни выросла с двадцати до тридцати четырех дней. Больше пятидесяти процентов дополнительного времени жизни.

— Несчастные, что только не приходит в ваши больные головы! Старение — биологический процесс, который сильно зависит от социальных отношений, стрессов, душевного и телесного здоровья, питания. Применение теломеразы, насколько я знаю, развивается в сторону выращивания запасных частей. Берут у поврежденного колена хрящевые клетки, дают им разрастись под воздействием теломеразы и снова сажают на место.

— Существует три сотни теорий старения. Никто пока не знает, как оно действует на самом деле. Наше вмешательство тоже может быть ошибочным. Теломераза состоит из двух функциональных частей. Одна часть — большая доля протеина, вторая — рибонуклеиновые кислоты, то есть РНК с приблизительно ста шестьюдесятью основаниями. РНК — это матрица, из которой может быть сформировано удлинение концов теломеров. Ген для доли протеинов находится на пятой хромосоме, ген для доли РНК — на третьей.

Священник пристально смотрел на Дюфура. Он видел воодушевление исследователя, напомнившее ему о собственном просветлении, когда он полностью обратился к Господу.

— Мы внедряемся, опережая тот момент, когда теломеры клеток становятся слишком коротки и активность теломеразы вызывает образование раковых клеток. Ибо мы хотим при помощи нужного протеина теломеразы регенерировать поврежденные клетки печени, не допуская перерождения их в раковые клетки.

Иероним понял. Они пытались использовать способность энзима в тот момент, когда он еще не вызывал неконтролируемый рост клеток.

— Мы экспериментировали с разными протеинами, из которых состоит теломераза, и в опытах на животных добились однозначного успеха, — сказал Дюфур, наткнувшись на угрюмый взгляд патера. — При этом мы применяли энзим для продолжения деления — а вредного его действия не наступало. Тогда мы пошли на следующий шаг. У Майка Гилфорта мы применили те протеины теломеразы, которые не оказали вредного побочного воздействия в опытах на животных. У Майка были лишь слегка поврежденные клетки печени и теломеры: им по длине еще было далеко до той точки, в которой, по всем научным наблюдениям, можно было ожидать мутаций в раковые клетки из-за теломеразы.

— И отчего тогда он умер?

— Не знаю, — очень тихо ответил Дюфур. — То ли структура протеина, то ли особый компонент его ДНК вызвал взрывной рост раковых клеток, то ли вирусы-переносчики — мы этого просто не знаем. — Дюфур потупился: — Я отпущения хочу, мне надо исповедаться!

— Нет!

Дюфур был в отчаянии. Укол Майку Гилфорту делал он сам. Когда он выдавливал содержимое шприца, Гилфорт следил за этим, и во взгляде его было безмолвное доверие. Молодой человек улыбался.

— Патер, я болен от своей вины!

Он отложил очередной плановый тест — на Маттиасе Кьельссоне, — хотя мать мальчика возлагала на этот тест последнюю надежду. Она смотрела на Дюфура, полная недоумения, но он не мог ей объяснить, да и не стал бы этого делать. Вначале он должен найти причину.

Патер Иероним содрогнулся от двойного расчета божественного планирования. С одной стороны, жизнь ограничивалась предопределенным числом делений клетки на основе длины теломеров на концах хромосом. Но если все-таки барьер был преодолен, начинался безудержный рост болезненных клеточных мутаций, пока они не умерщвляли организм.

Божественное Слово исполнялось в очередной раз. И эта часть Божественного плана была твердо прописана в Библии:

Пусть будут дни их сто двадцать лет.

Глава 21

Берлин

Пятница


Крис подогнал свой шаг под темп профессорши. Они прошли мимо Музея Пергамон, свернули налево, прошли вдоль задней стены Старого музея и затем снова свернули в сторону Люстгартена.

Он назвал свои условия для проверки табличек, и профессорша после некоторого колебания приняла их. Священник с совиным лицом запротестовал было против того, что его присутствие исключается, но потом смирился и ушел. Из его слов Крис понял, что он будет ждать ее в офисе Общества востоковедов.

— Нам налево, — сказала Рамона Зельнер, когда они проходили мимо западного фасада Собора. На другой стороне улицы располагался Дворец Республики, реликт из коммунистических времен Восточной Германии, который уже несколько лет ждал экскаватора для сноса.

Она пересекла мост Либкнехта, который соединял с городом восточную сторону острова Музеев. На другой стороне она остановилась, роясь в сумочке в поисках талона для оплаты парковки.

Крис использовал момент и оглянулся. Группа шумных туристов шла по мосту к автобусу или к отелю.

Среди них шагала одна парочка. В отличие от остальных, они были серьезны и ни с кем не разговаривали. Одеты были оба в черные кожаные мотоциклетные костюмы и тяжелые ботинки.

Мужчина был обрит наголо, в бровях болтался пирсинг, а на лице застыла не поддающаяся определению ухмылка. Ноздри молодой женщины тоже украшал серебряный пирсинг, а глаза были зловеще размалеваны — с красной обводкой на веках.

Они были еще на расстоянии десяти шагов, а Крис их уже вспомнил. Они довольно долго стояли на автобусной остановке рядом с рестораном.

Случайность.

Не случайность.

Крис отвернулся и стал смотреть вдоль улицы. Слева большой квартал из новых зданий с мраморными фасадами и обилием стекла, с улицы — въезд в подземную парковку, где профессорша оставила свою машину.

Дальше, в конце квартала, был перекресток, а за ним на другой стороне улицы начиналась обширная зеленая лужайка перед телевизионной башней.

— Сюда нам надо войти, — сказала Рамона Зельнер, когда они двинулись дальше, и в новоотстроенном квартале он увидел небольшой проход.

— Потом. Сперва я хочу убедиться, что ничего не случится.

Он ускорил шаг, дошел до перекрестка и повернул налево. Профессорша, ругаясь, еле поспевала за ним. Он несколько раз оборачивался, спонтанно останавливался у магазинов, ощупывал то, что было выложено на уличных прилавках, перебирал открытки на стендах.

— Нечасто мне случалось видеть столь ярко выраженную паранойю. У вашего психиатра надо отобрать лицензию. — Она стояла рядом с ним и смотрела на выложенные на стенде почтовые открытки с видами Берлина.

Крис ступил в широкий коридор следующего здания. Над входом яркими буквами было написано: Sea Life. В глубине фойе он увидел кассу и купил там два входных билета. Кассирша объяснила ему, что входные билеты аквариума включают в себя также поездку на лифте в соседнем здании. Крис рассеянно кивнул и нырнул с Рамоной Зельнер в темноту выставки.

Отмеченная дорожка вела через разные помещения с аквариумами разной величины. Некоторые аквариумы Крис оставлял без всякого внимания, а у каких-то надолго задерживался. То и дело он оглядывался.

Профессорша безмолвно следовала за ним, избегая дальнейших комментариев после того, как он шикнул на нее, что смерть Форстера вряд ли была паранойей.

Дети прижимались носами к стеклам, отцы объясняли, что форель может жить только в проточной воде, а какой-то мужчина лет шестидесяти вслух пожелал себе в сковородку на Рождество одного крупного карпа.

Крис остановился, прислонившись к искусственной скале у края бассейна: он ждал. Каждый, кто совершал экскурсию, должен был неизбежно пройти мимо них.


Немного понаблюдав, Крис так и не заметил ничего подозрительного, но, тем не менее, он хотел подождать еще пару минут.

— Вот вы сказали, что текст содержит часть десяти заповедей в их основном виде и это якобы делает его таким актуальным для религии и таким интересным для науки. Что вы имели в виду?

— Что-то вы поздно вспомнили. Я была уверена, что вы сразу же спросите об этом.

— Брандау казался таким раздраженным — мне не хотелось его провоцировать. Для меня важнее было, чтобы мы пришли к соглашению. Но теперь-то вы можете мне это сказать?

Рамона Зельнер посмотрела на подплывающего ската:

— Что вы знаете о десяти заповедях или о Библии? Или, вернее сказать, о возникновении Ветхого Завета?

Крис задумался.

— В нем закреплено Слово Божье — когда-то кем-то записанное. Так говорит церковь. — Он смутно вспомнил, что были такие вопросы и противоречия, которые его пастор просто отметал. Позднее это все отступило на задний план, перестало иметь значение. Столько времени прошло.

— Понимаете ли вы, что Декалог, то есть десять заповедей, является воплощением ветхозаветного Закона?

— Ну, раз вы так говорите…

— Если рассматривать текст десяти заповедей с точки зрения ученого и анализировать его с разных сторон, то неизбежно приходишь к выводу: источником было не Божье Слово, а предостережения пророков, которые затем сформировались в непреложные Божеские законы.

— Что вы хотите этим сказать?

— В ряду заповедей Декалога чередуются заветы и запреты, прямая речь Бога чередуется с речью о Яхве в третьем лице. Декалог содержит короткие и длинные, обоснованные и необоснованные предписания. Баланс показывает, что надо различать ядро и позднейшие дополнения.

— Вы хотите сказать, что нет единого, твердо установленного изначального текста? Скорее стена, сложенная из отдельных камней, чем монолит?

— Вот именно. По крайней мере, так интерпретируют научные эксперты, которые анализируют тексты Библии. Это не моя область, но я пытаюсь обобщить. Они говорят, что есть основной ряд заповедей, который может происходить из перечня пороков в храмовой речи пророка Иеремии. Это вот что: …вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи и кадите Вааалу, и ходите во след иных богов, которых вы не знаете. Именно это и повторяется потом в качестве норм в десяти заповедях. Пророческое оглашение Божьей воли воплотилось в череду заповедей. Ученые считают, что в заповедях прослеживается их происхождение из полемики.

— Тем самым они говорят, что десять заповедей исходят от пророков.

— Именно. Этот основной ряд, должно быть, позднее был дополнен. Следующие заповеди произошли уже не от пророков, а из массы других законов и были заимствованы культом. «Я есть Яхве» происходит из культа. Тем самым череда заповедей заявляет себя в качестве откровения. Свое право Яхве подтверждает своим основным спасительным подвигом — выведением сынов Израилевых из Египта. Из этого он выводит свое условие: «Ты не должен иметь наряду со мной других богов». Это в Декалоге выдвинуто в самое начало. Это первая заповедь.

— Интересно, но сложно, — проворчал Крис.

— Этические предписания следует рассматривать уже как следствия. При этом три заповеди добавляют важные черты именно первой заповеди: запрет злоупотреблять Божьим именем, принося присягу, запрет изображать идолов и заповедь субботнего покоя. Все три вошли в иудейскую и христианскую веру. Послушание по отношению к первой заповеди влечет за собой и послушание по отношению к этим трем.

Крис прислушивался к своей внутренней реакции, искал момент сопротивления, неверия, протеста против этого трезвого анализа. Нет, ничего такого не находил… Все звучало убедительно.

— Итак, вы утверждаете, что десять заповедей не были переданы Моисею самим Богом на горе Синай в завещанной потомству форме, как это описано в Библии.

— Научные интерпретаторы говорят: да, это так.

Крис посмотрел в ореховые глаза профессорши.

— Вы тоже ученая. Скажите, вы веруете? Можете ли вы после этого веровать?

Она смущенно засмеялась:

— Вопрос поставлен неверно. Будь я чем-то вроде фундаменталиста, который рассматривает тексты Библии как бумажный фетиш, как абсолютное творение, буквально истинное, а не как нечто выводимое из других источников, тогда бы у меня наверняка была проблема. Либо я принимаю Библию дословно, верю и отвергаю все прочее, в том числе и научные познания. Либо я принимаю Библию как историческое произведение общества, которое тогда находилось в становлении; как находку, объясняющую прошлое, как руководство, созданное для лучшего будущего, как историческую книгу — тогда она открыта для многих смыслов, в том числе и конкурирующих между собой.

— Какое отношение к этому имеют глиняные таблички?

Вместо ответа профессорша вперилась взглядом в проходящего мимо посетителя, который не таясь разглядывал ее.

— Ваш знакомый? — спросил Крис.

— Знакомый? Нет, — она рассмеялась, забавляясь. — Я всегда в упор смотрю на типов, которые пялятся на меня. Это отпугивает лучше всяких слов.

— Если верно все, что вы говорите, где же связь?

— Шесть более поздних табличек происходят от Навуходоносора II. В них с этой точки зрения нет ничего особенного. Он описывает свой военный поход и победу над Кишем. — Она сделала маленькую паузу, словно требуя его безраздельного внимания: — Более старые таблички, которые Навуходоносор захватил в этом походе и которые затем хранились в Вавилоне, в храме Нинурты, содержат нечто сенсационное. Некий царь описывает, как на земле после Потопа возникло царство Киш и какие заповеди это царство получило. Энлиль и Забаба не почитали и богохульствовали, приносили жертвы чужим богам, убивали, крали, нарушали верность в браке и ложно клялись, все это грехи, от которых мой народ должен отречься. Так сказал Нинурта, посланник Бога и бог Киша. Понимаете?

— Вы хотите сказать, это почти идентично заповедям пророков, которые, по вашим же словам, заложили основу десяти заповедей.

— Именно так. И все отчетливее проясняется, что древнееврейская литература, то есть Библия и Ветхий Завет, должна прочитываться как часть древневосточной культурной и религиозной истории.

Постепенно до Криса стало доходить, какие вещи открывала ему профессорша. Пусть для него самого это не имело значения, но он легко мог себе представить, что эти познания совсем не понравятся убежденным приверженцам Библии.

— Сравнительные тексты из Месопотамии и Египта, из Хеттского царства и Угарита, многие из которых давно известны, получают новое научное объяснение. Взгляды и мотивы Ветхого Завета, общественные предпосылки, даже представления древнего Израиля о Боге сегодня уже не являются исключительными. И вот представьте: они читают полную аналогию — да еще и на древнейших табличках. Эта находка — своего рода победа науки над верой.

Глава 22

Берлин

Пятница


В это мгновение на входе показалась парочка в мотоциклетной одежде.

«Они пришли сюда за нами, а не за скатами», — подумал Крис, провожая парочку взглядом. На скатов они даже внимания не обратили, а ведь здесь останавливались все. Это был один из главных аттракционов, но они не удостоили его даже взглядом.

Значит, все-таки не случайность?

Неужто для него подстроена ловушка? А эта профессорша — та ли, за кого себя выдает?

Они могли вернуться назад, ко входу, и там покинуть Sea Life. Если их преследуют, то преследователи сразу догадаются, что обнаружены. Здесь никто не возвращается ко входу. Возможно, там, за входом, оставлен пост для подстраховки. Сам бы Крис, во всяком случае, поставил бы такой пост.

Он решил идти дальше: чтобы окончательно убедиться, что их преследуют, он должен подыграть им.

— Идемте!

— Ну, наконец-то. — Рамона Зельнер оторвалась от скатов.

Крис неторопливо двинулся вперед по полутемным помещениям и вскоре остановился у последнего аквариума, в котором морские коньки умелыми движениями хвоста погружались вниз и снова поднимались вверх.

Потом они прошли через рамку и оказались в торговом зале. Парочка в мотоциклетных костюмах стояла перед стеллажом с надувными пластиковыми рыбами. Крис прошел мимо них и вышел наружу.

Перед ними был переход, соединявший два здания. Он был уставлен столиками двух кафе.

— Нам надо направо, если мы хотим попасть к моей машине, — сказала профессорша.

Он повернул голову. Парочка вышла в переход вслед за ними.

— Пока нет! — пробормотал сквозь зубы Крис.

Мимо них протиснулось семейство и на другой стороне перехода вошло через тонированную раздвижную дверь в следующее здание.

«Последний проверочный круг», — подумал Крис и последовал за семейством.

Внутри следующего здания путь лежал через ресторан, прежде чем достигнуть основного помещения.

Высоту квадратного крытого зала Крис оценил метров в сорок. Стены с однообразными окнами придавали залу вид крытого внутреннего дворика.

В середине зала на колонне метров в десять высотой возвышался гигантский, высотой больше двадцати метров, цилиндр. Все сооружение походило на мороженое на палочке, вертикально установленное на пол зала.

Сама палочка была круглой и состояла из стеклянного двухэтажного лифта, подход к которому был отгорожен веревками на металлических столбиках. В прозрачной кабине на второй этаж лифта вела винтовая лестница из нержавеющей стали. Крис прикинул, что на обоих уровнях кабины может уместиться около тридцати человек.

Гигантский цилиндр поверх палочки имел диаметр метров десять и был заполнен водой. Цилиндр представлял собой аквариум, внутри которого вверх устремлялись четыре базальтовые колонны и плавали рыбы роскошных расцветок. Лифт скользил наверх прямо внутри аквариума.

На подступе к лифту столпились люди. Молодой человек в синей майке стоял у заградительной веревки и не давал прохода к аттракциону. Взволнованный ропот посетителей эхом отражался от стен.

Крис обернулся и глянул в сторону ресторана.

Вот они.

Двое рослых, крепких мужчин с мрачными лицами не таясь смотрели на него. Они стояли, расставив ноги и скрестив руки, в проходе к ресторану. «Здесь тебе не выйти!» — сигнализировала их стойка. Волосы у обоих были коротко острижены, а легкие летние блузоны как нельзя лучше подходили для того, чтобы спрятать под ними оружие. Рядом с ними стояла парочка в мотоциклетной одежде. Женщина нагло ухмылялась, глядя на него.

Крис поднял голову. Лифт уже добрался доверху, преодолев водную стихию. Пассажиры покидали кабину и шли по мостику до края зала. Крис видел их ступни — сквозь матовое стекло мостика на высоте двадцати пяти метров.

— Идемте! — Он сжал запястье профессорши и потянул ее за собой.

— Что такое? Мне больно!

— Сейчас.

Он быстрыми шагами пересекал зал, на ходу пытаясь понять, какую роль выполняет стальной несущий каркас в нескольких метрах над ним. Каркас тянулся от ресторана до лифта. На середине зала с боков поднимались другие стальные балки, словно внутренние строительные леса, сбегаясь к лифту.

В другой части зала, позади балок, были установлены передвижные перегородки древесного цвета, а перед перегородками располагались стойки, у которых стояли люди с чемоданами.

Крис сообразил. Отель. И гулкий шум. Они хотели отделить зону отеля от подступов к лифту. На стальные опоры над его головой скорее всего настелют стеклянную крышу и тем самым отгородят зону отеля от шума посетителей, никого не лишая вида на аквариум.

Крис увидел еще один выход, который явно принадлежал отелю. Но через секунду он и там заметил двух шпиков. Один был среднего роста, с русыми волосами и кустистыми усами. Другой имел приземистую фигуру борца, от вида которой Крис содрогнулся. Мужчина с фигурой борца очень медленно поднял правую руку на уровень груди, вытянул ее и быстро нацелил указательный палец на Криса.

— Гад! — выругался Крис.

Он повернулся и рванул профессоршу за собой. Они побежали назад, в середину зала. Она протестовала, но он ее не слушал.

Лифт приехал вниз и вобрал в себя новую порцию людей.

Парочка в мотоциклетных костюмах тоже скользнула внутрь. Они заняли последние места, лишив Криса возможности бегства.

* * *
— В чем дело? — сердито спросила Рамона Зельнер.

— А то вы не знаете… — Крис окатил ее холодным взглядом. — Если дело дойдет до серьезного, вы отправитесь вместе со мной. Вы меня поняли? В настоящий момент я вижу дело так: вы с ними заодно, понятно?

— С кем?

— Оглянитесь.

Профессорша повернула голову.

— Вы имеете в виду двух мужчин там, на входе?

— Вот именно. Они охотятся за мной. И те два типа слева от нас…

— С чего вы решили?.. — Она осеклась. Правые руки мужчин были необычайно длинными, свисая почти до колен. Лишь со второго взгляда она увидела стальные матированные стволы. — У них оружие…

— …С глушителями. С чего бы это?

Крис бросился к лифту, рванув за собой женщину. Два противника — меньше, чем четыре. Они проскочили мимо растерявшегося лифтера в кабину и протиснулись между другими пассажирами на несколько ступенек вверх по винтовой лестнице. На самом верху у выходной двери стояла парочка.

В последний момент борец и его усатый партнер тоже вскочили в лифт. Лифтер покачал головой, потом двери закрылись.

Лифт медленно пришел в движение и плавно поехал вверх. Лифтер попросил внимания и стал распространяться о различных видах рыб, которые плавали вокруг в аквариуме.

Крис не спускал глаз с тех двух у нижней двери кабины. Поначалу они стояли тихо, но потом двинулись к лестнице, протискиваясь мимо протестующих зрителей.

Крис все еще крепко держал Рамону Зельнер за запястье. Она старалась освободиться от его мертвой хватки.

— Прекратите, — внушительно прошептал он ей на ухо. — Пока что я не знаю, заодно ли вы с ними. Но я просто вынужден это допускать. Так что рассматривайте себя как мою заложницу!

— Вы с ума сошли! — зашипела она, и ее глаза гневно сверкнули. — А что вы будете делать, если я закричу?

— Возможно, это нам поможет, — прошептал он. — Но будет лучше, если вы поможете мне в нужный момент.

Она вопросительно взглянула на него.

— Подождите! — шепнул он и посмотрел вверх на парочку.

Мужчина копался в своей кожаной куртке, зарывшись правой рукой во внутренний карман. Между тем тип с кустистыми усами вплотную придвинулся к лифтеру.

— Идите уж наверх, если вам кажется, что оттуда лучше видно, — сказал уязвленный лифтер.

Кто-то удивленно вскрикнул, и Крис отвлекся. Три ныряльщика парили в аквариуме рядом с ними.

— Да, вам не примерещилось, — сказал лифтер. — Ныряльщики спускаются в бассейн каждый день, чтобы чистить стекла. Сегодня, правда, они припозднились.

У ныряльщиков на спине были маленькие баллоны со сжатым воздухом, а в руках они держали губки.

— Акриловое стекло этого аквариума вверху толщиной восемь сантиметров, а внизу двадцать два. Сам бассейн шириной три метра… Масса воды составляет миллион литров, и свыше 2500 рыб из разных ареалов живут в искусственно произведенной морской воде. Да — это рыбы-наполеоны, а вон там — рыбы-бабочки.

Между ними и преследователями теперь стояла лишь пожилая супружеская пара и молодой человек, который крепко вцепился в перила лестницы и не сдвигался с места, как ни теснил его преследователь. Чем больше напирал усатый, желая протиснуться выше, тем сильнее упирался парень.

— Сейчас, когда мы приедем наверх, пожалуйста, перейдите через мостик и потом спускайтесь вниз на пассажирском лифте. Мы благодарим вас за посещение.

Крис отпустил профессоршу и сорвал рюкзак с плеча. Он слегка наклонился вперед и таким образом прикрыл рюкзак от любопытных взглядов. Дрожащими пальцами он расстегнул молнию и стал рыться внутри. Вначале он нащупал футляры из твердого пластика, в которых хранились глиняные таблички, потом, наконец, ощутил металл.

Он вытащил «корт» Рицци и сунул его за пояс брюк. Холодная сталь оружия успокоила нервы. Он уже не чувствовал себя таким беззащитным.

Лифт мягко остановился, и дверь наверху раскрылась в сторону мостика.

— Папа, у дяденьки пистолет!

Мальчику, на взгляд Криса, было лет пять-шесть, он стоял ступенькой выше рядом со своим отцом и смотрел на Криса глазами, полными любопытства. Отец мальчика взглянул на Криса сперва удивленно, потом с ужасом.

— Бегите! Бегите! — крикнул он своей жене и дочке, которые стояли на ступеньку выше. — У него и правда оружие!

Вдруг поднялся общий крик. Крис посмотрел вверх, к выходу. Там стояла парочка, перегородив дорогу. Но напор из лифта был так велик, что им пришлось отступить в сторону. Семейство перед Крисом взбежало на последние ступеньки и выбралось на мостик.

Крис получил два толчка в спину. Пожилая супружеская пара позади него рвалась вперед, не считаясь ни с чем.

— Держитесь вплотную ко мне! — приказал он профессорше и бросился вверх по ступеням. Путь ему внезапно преградила парочка. Крис тараном налетел на женщину. Она куда слабее могла противостоять его массе, чем мужчина.

Их тела столкнулись, и Крис ощутил ее мягкую грудь. Одновременно его пронзила жуткая боль в районе правой почки.

Крис на мгновение ослеп от боли и рухнул вместе с женщиной на пол. Он повернул голову, и ее острые зубы больно впились в его левое ухо. Сверху его догнал кулак, который попал ему выше виска. Его голова стукнулась о ее переносицу. Женщина под ним взвыла.

Он вскочил и напряг правую руку. Левым предплечьем он блокировал следующий удар, затем ребром ладони ударил своего противника по шее, и тот беззвучно осел на пол.

Крис прыгнул на мостик.

— За мной! Бежим! — крикнул он. Рамона Зельнер, спотыкаясь, бежала за ним.

Внизу в зале посетители задрали головы вверх, поскольку крики, отражаясь от потолка, гулко разносились по залу.

Перед ними по мостику бежало семейство. Отец непрерывно орал, отдавая команды, и тащил за собой мальчика. Крис добежал до середины мостика и резко развернулся.

Позади него на мостик выскочил тип с борцовской фигурой и упал на колени. Его правая рука дернулась вверх, дуло оружия нацелилось на Криса.

— Ложись! — крикнул Крис Рамоне Зельнер, пробегающей мимо него. — На пол!

Крис метнулся вправо и рухнул на матовый пол мостика. Позади него упала Рамона Зельнер.

Над ним просвистела пуля.

Крис выстрелил. «Корт» дернулся в его руке, и выстрел стегнул воздух. Пуля попала в металлические перила, и рикошетный удар издал зловещий визг.

За стрелком на мостик, спотыкаясь, выбежала пожилая супружеская пара. Женщина налетела на стрелка, стоящего на коленях, и упала на него. Ее муж хотел удержать ее, но сам не удержался и рухнул вместе с ней.

Теперь усатый, выбежав на мостик после стариков, получил свободное поле для обстрела.

Крис снова нажал на спуск своего «корта».

Руки усатого взлетели вверх. Пуля попала ему в грудь. Он попятился, шатаясь, и исчез с мостика.

Крис вскочил и побежал к кабине лифта.

Преследователь с фигурой борца отпихнул в сторону лежащих на нем стариков. Крис бил его по голове рукоятью пистолета, пока тот снова не осел мешком. Крис быстро побежал дальше, не сводя глаз с кабины лифта. Парочка повисла друг на друге, как двое пьяниц.

Того бандита, в которого Крис стрелял, все еще шатало у кабины лифта на краю бассейна, и, наконец, он зацепился за лестницу, по которой ныряльщики спускались в воду. Рубашка у него на груди окрасилась кровью. Пятно росло, как распускающийся цветок. Потом он покачнулся, и руки его соскользнули с перил. Он сорвался в бассейн вниз головой. Разлетелись брызги. Ноги его замедленно дергались в воде, потом кулак разжался — и пистолет пошел на дно.

Снизу к мужчине подплыл ныряльщик и подхватил барахтающееся тело. Обоих мужчин опутали кровавые нити. Эти нити отрывались, сливались в хвосты, все больше смешиваясь с водой и окрашивая пространство вокруг тел в бледно-розовый цвет.

Мужчины вцепились друг в друга, будто боролись. Потом ныряльщик попытался высвободиться. Раненый явно не понимал, что ныряльщик хочет ему помочь.

При этом они медленно погружались вниз. Ныряльщик отталкивался ластами, но его сил не хватало, чтобы поднять на поверхность обоих. Они продолжали бороться, переплетясь, как змеи в брачной игре.

Сверкнула яркая белая молния.

Вода метнулась от них во все стороны, и облако пузырьков забилось, отлетая от тел. В воде закружились клочья мяса, обрывки плоти и человеческие внутренности. Кровь била из разорванных тел, как из насосной станции.

Крис с ужасом смотрел в воду, которая обагрялась на месте взрыва. «Ручная граната, — пронеслось у него в голове. — Этот тип взорвал гранату».

В следующее мгновение стена бассейна лопнула. Странный скрипучий звук раскалывающегося акрилового стекла гулко отозвался в стенах зала.

— О боже! — Рамона Зельнер вдруг очутилась рядом с Крисом и вцепилась в его руку.

Вода потоком хлестала в зал из прорехи, которая образовалась на высоте примерно двадцати метров. Как расходящийся шов, разрыв, все удлиняясь, тянулся от прорехи вниз. Эхо превращало шум воды в бушующий рев водопада.

Крис обернулся. Парочка убегала через мостик прочь. Преследователь с фигурой борца все еще лежал, оглушенный, на мостике; последние бегущие перешагивали через него.

Крис снова уставился на бассейн. Тяга вытекающей воды увлекала растерзанные останки тел к месту разлома. Они исчезали в водовороте из воды и рыб, который выливался в зал. К шуму воды вдруг примешался мучительный хруст. Потом стекло раскололось вдоль трещины.

С оглушительным шумом водные массы обрушились в зал. Крис видел барахтающиеся тела оставшихся двух ныряльщиков, которые боролись против тяги, но в конце концов рухнули в зал в волне из миллиона литров воды.

Глава 23

Прага

Вечер пятницы


— Я его не вижу, — сказала Зоя Перселл, агрессивно оглядывая людей вокруг. Требование Торнтена в Вилкабамбе, чтобы она лично уничтожила гадину, готовую продать конкурентам результаты исследований Тайсэби, загнало ее в Прагу. Теперь она стояла у башни Карлова моста, пытаясь разобраться в толпе народа.

— Не пяльтесь так на людей. Это лучший способ привлечь к себе внимание. — Питер Салливан, шеф службы безопасности Тайсэби, был из тех парней, что вызывали у Зои Перселл отвращение, но и внушали уважение. — Мы все держим под контролем.

Из-за гладко выбритого черепа он казался еще беспощаднее, чем и без того был в ее глазах. Впалые щеки сильно контрастировали с его грузной фигурой, которая в любую секунду могла ожидать смерти от сердечного приступа.

Неделю назад Салливан оповестил ее о предстоящей передаче результатов исследований. Она спросила, откуда у него такая информация.

— Я получил ее у нашего друга, работающего у конкурентов. Это стоило недешево, и он хочет иметь еще больше, если скажет нам, кто это и когда состоится сделка, — ответил он ей в тот раз, и она, улетая в Вилкабамбу, дала ему разрешение не ограничивать себя в расходах на эту сделку на Каймановых островах.

Информировал ли Салливан таким же образом и Фолсома, который в Вилкабамбе, в присутствии председателя, загнал ее этим в угол, было пока не ясно и стояло между ними стеной. Но вначале надо было помешать измене, а потом уже разбираться с остальным. В том числе и с ценой, за которую Салливан на Каймановых островах купил информацию о передаче.

— Если здесь сейчас у нас сорвется, я вышвырну вас из кресла! — прошипела она, сжав губы в ниточку. — Сцапайте его! И это вам не шуточки!

Это походило на шипение целого змеиного питомника, однако Питер Салливан невозмутимо откусывал свой брамборак. Бумажная обертка в его руке насквозь пропиталась жиром картофельных оладий.

Эта мелкая гнида испоганила ему все оперативное задание своими нервными вопросами и всезнайством. У Салливана было три группы по два человека. А в последней его операции в Праге, в конце 1985 года, их было больше двадцати человек. То были еще времена холодной войны. С той поры минуло двадцать лет. И пятнадцать с тех пор, как они выставили его за дверь. С окончанием холодной войны целая армия агентов вдруг стала ненужной ЦРУ.

Ему повезло, он снова сумел подняться в Тайсэби в качестве шефа службы безопасности. А старые контакты из прежних времен и сегодня были на вес золота. Один из этих старых контактов поставлял информацию, инвестируя тем самым, как догадывался Салливан, в свою будущую сладкую жизнь с яхтой на Багамах.

— Объект только что имел контакт, — передал Пит Спэрроу, руководивший первой группой. — Его связной — мужчина среднего роста, темный костюм, светло-голубая рубашка, без галстука, моего возраста, накачанный, слегка нервозный. Исчез в направлении Number One.

— Что это значит? — спросила Зоя Перселл.

— С крысой заговорила другая сторона. Началось. Number One — это я, — Салливан потянулся и несколько минут спустя увидел, как из толпы появился связной другой стороны. Мужчина остановился около фольклорной группы из шести человек.

Предатель быстрым шагом шел по мосту и миновал фольклорную группу, даже не переглянувшись со своим связным.

«Хорошо проделано, — подумал Салливан. — Если ты еще умеешь менять темп и делать крюки, то хлопот с тобой не оберешься. До этого бы лучше не доводить».

Когда связной отделился от группы певцов, Салливан включился. Теперь было не до шуток. Его грузное тело напряглось как тетива, и он ринулся вперед так ловко, как при таком телосложении никак нельзя было от него ожидать. При этом он коротко отдавал приказания в микрофон, закрепленный под лацканом.

* * *
Уэйн Снайдер миновал фольклорную группу, не взглянув на нее. Вокруг мелькали лица, но вместо ожидаемой нервозности он был спокоен и полон уверенности в себе. Он бодро шел по Карлову мосту. Объемная пачка бумаги в его кожаной сумке, висящей на плече, со временем стала неприятно тяжелой.

«Хочешь пойти на попятный? — то и дело спрашивал он себя. — Нет, — отвечал он сам себе и ускорял шаг. — Нет, тысячу раз нет. Ты в полосе удачи. Поставь все и выиграй!»

— Ты едешь в Прагу, чтобы снова играть! — кричала на него жена перед отъездом.

В те два года, которые он провел в Дрездене один, он пристрастился к игре. Вначале он ходил в игорный дом, чтобы отвлечься, но как-то незаметно перешагнул черту зависимости. Он проигрывал и не мог найти в себе силы вовремя остановиться. Он дошел уже до сбережений и постепенно спустил все.

Его жена чуть с ума не сошла, и он клятвенно пообещал ей, что покончит с игрой, если она приедет в Дрезден. И действительно некоторое время подавлял свою страсть.

Однако она не ошиблась в своих подозрениях. Он снова играл. При этом избегая официальных казино и проводя время в нелегальных игорных притонах. Его долги за это время доросли до двухсот тысяч евро. Последние кредиты он брал у одного частного заимодавца под колоссальные проценты, поскольку банк больше не продлевал ему кредитную линию.

— Я еду в Прагу за лучшим будущим. Поверь мне! — сказал он ей и поехал в лабораторию, чтобы распечатать данные.

Его информация об аутогенных, стерилизующих и сосудообразующих белковых антибиотиках из иммунной системы кожи была золотым дном. С новыми сведениями о старейшей защитной системе человека можно было затевать совершенно новые концепты терапии и выводить на рынок противоожоговые мази нового поколения. Он поставлял информацию на предварительной ступени готовности лекарственных препаратов.

Атмосфера Староградской площади позволила ему немного перевести дух. По левую руку высилась ратуша с астрономическими часами XIII века, перед которыми к наступлению каждого нового часа собирались люди, чтобы полюбоваться движением фигур. Справа от него на южной стороне площади тянулись дома с барочными и ренессансными фасадами. Эти фасады очаровали его еще в первые посещения.

В ста метрах перед ним находилась его цель. Величественный темный памятник Яну Гусу сзади был ограничен кустами, а спереди обрамлен полукругом ступеней, на которых сидели люди.

Он помедлил. Но не потому, что боялся. Нет, он наслаждался мгновением. Мощеная площадь с памятником представляла собой арену, на которой он выиграет свою большую игру.

Они были у него на крючке. Формулы в трех местах были неверными — эту его подстраховку они приняли нехотя, но он таким образом отнимал у них всякий шанс обвести себя вокругпальца.

Они заплатят Даймонду Снайдеру бриллиантами. Это куда сподручнее наличных денег, и — никаких тебе переводов на швейцарский банковский счет, которые впоследствии легко можно отследить. Он сообщит им верные формулы лишь тогда, когда обменяет бриллианты на деньги. А в качестве командировочных они дадут ему наличными пятьсот тысяч. Пару-тройку купюр он сегодня же вечером поставит в игорном доме.

Он довольно рассмеялся.

А потом он вернется в Дрезден и посмотрит, что там делается с пробами кости Криса. Клетки начали делиться, надо же, здесь он наткнулся на нечто неслыханное…

Кажется, действительно пошла полоса везения, наконец-то, наконец, после стольких ударов судьбы! Сегодня деньги, а потом, возможно, и научная сенсация.

«Но по порядку, сначала одно, потом другое», — напомнил он себе. Может, в спешке он сделал ошибку, и открытие не состоится. Надо сперва разобраться с деньгами…

Внезапно перед ним остановилась молодая женщина. Джинсы, блузка, легкая куртка, среднего роста. Рыжеватые волосы средней длины, приветливое лицо и прямоугольные очки, которые делали ее старше.

— Извините, вы здесь ориентируетесь? — с застенчивой улыбкой спросила она по-немецки. В руках она держала полураскрытый план города.

Снайдер хотел отмахнуться, но потом ответил. Его подкупила то ли беспомощность в ее улыбке, то ли склоненная набок голова.

— А в чем дело?

— Я ищу Музей Дворжака.

Снайдер с сожалением покачал головой:

— Увы, я тоже там еще не был. Если у вас нет путеводителя, то…

Он все еще с сожалением смотрел на нее, когда его кожаная сумка скользнула с плеча. Давление, которым ремень сообщал плечу всю тяжесть предательства, вдруг прекратилось. Конец ремня стегнул его по щеке и юркнул вниз. Правая рука, которой он поддерживал дно сумки, вдруг зависла в пустоте. Пространство между его телом и правой рукой опустело.

Уэйн Снайдер резко повернулся.

Вор был уже в пяти метрах от него и бежал через площадь в сторону отеля «Мелантрич» и узкого прохода напротив ратуши.

— Ах ты, свинья! — крикнул Снайдер.

Кровь бросилась ему в лицо, жилки на висках забились в темпе стаккато. Обрывки мыслей понеслись по нейронной сети.

— Предали… надули… продали… к черту…

Ну, нет! Он рванулся вдогонку, но на ногах у него, казалось, висели чугунные гири. В спешке он расталкивал прохожих.

— С дороги! — кричал он на бегу.

Вор пропал из виду. Отчаяние пульсировало в его жилах, голова готова была расколоться. Все погибло! Все тщетно.

— Идиот!

Двое мужчин обогнали Снайдера. Они были молодые, быстроногие и крепкие. Они безоглядно врезались в толпу, сбивали людей с ног и при этом кричали. Он понял. Если они сейчас еще…

Снайдер вдруг добежал до места, откуда все было видно. Какой-то мужчина схватил молодого вора за шкирку и вырывал у него из рук сумку.

То был его связной.

Что, с другой стороны, означало…

Надежда вернулась к нему.

Может, это действительно была лишь нелепая случайность, обычный карманник, выбравший его в качестве жертвы. Он бежал за теми двумя, что обогнали его и мчались прямиком к вору. Против связного и этих двоих вор не имел никаких шансов.

Еще в то время, когда он внутренне ликовал, позади связного появились три фигуры: изящная женщина с темными волосами, молодой человек и массивный детина с голым черепом.

Снайдер подивился быстроте, с какой этот мужчина двигался, несмотря на свою грузность.

У его связного вдруг подломились колени, и он замедленно упал на мостовую, до последнего вытягивая голову вверх.

Снайдер завыл.

Массивная фигура застыла на дороге, как Колосс Родосский, указующим жестом вытянув правую руку в сторону двух подбегавших мужчин. И те, так и не добежав до него, на ходу осели и рухнули на мостовую как подкошенные.

Грузный схватил вора за локоть и потянул за собой, прочь от переулка, к краю площади.

Снайдер побежал следом.

Глава 24

Берлин

Пятница


Крики заставили Криса стремительно обернуться.

На другом конце мостика что-то преградило путь бегущим. Тут же двое мужчин отделились от толпы и шагнули на мостик. По освободившемуся проходу позади них убегали к пассажирскому лифту последние экскурсанты.

«Те, нижние двое, — подумал Крис. — Поднялись из зала на пассажирском лифте».

Их лица источали мрачную решимость. Пистолеты с глушителями они уже не скрывали.

— Что будем делать? — спросила профессорша.

Крис выругался.

— Идемте! За мной, быстро!..

Они спрыгнули с мостика в лифт и сбежали вниз по винтовой лестнице. Перепуганный лифтер сидел на корточках у панели управления, сжимая рукой правое плечо.

— Быстро вниз! — крикнул Крис, толкнув лифтера в спину. Тот нажал кнопку, и дверь в верхней части лифта сомкнулась. — Облом! — пробормотал Крис, глядя, как первый преследователь молотит рукоятью пистолета по стеклу.

— Что тут вообще творится? — забормотал лифтер, когда кабина уже скользила вниз. Он трясся всем телом, вперив взгляд в панель управления.

— А побыстрее нельзя? — крикнул Крис.

По разрушенной наружной стенке бассейна с неровными разломами проходила линия смерти. Рыбы и клочки человеческих тел висели на зубцах стекла, как на пиках. В зале о стены плескалась вода. Поверхность ее медленно успокаивалась, и колебания волн становились все тише. Скрюченные тела разбившихся ныряльщиков лежали на затопленном каменном полу.

Лифт остановился.

— Открывай! — прохрипел Крис, указывая дулом «корта» в сторону двери.

— Но вода…

— Не утонешь! — взревел Крис. — Открывай!

Дверь открылась, и вода с бульканьем хлынула в кабину лифта. Крис выпрыгнул в воду, высота которой уже едва доставала до икр, и двинулся вперед, нагнувшись; Рамона Зельнер брела за ним.

— Надо выбраться наружу! — крикнул он, направляясь к той двери, через которую они вошли в это здание.

Брызги фонтанчиком взлетели рядом с ним, когда две пули вонзились в воду, как мини-торпеды.

Крис поднял голову и заметил на мостике, на высоте 25 метров, голову и руку. Тут же сверкнуло. На сей раз пуля просвистела прямо у его лица.

Рамона Зельнер тоненько взвизгнула, когда следующая пуля ударила в воду перед ней.

— Быстрее! — Крис наконец добежал до ресторана и был за пределами незащищенной зоны зала.

Он оглянулся. Профессорша бежала за ним с побагровевшим от напряжения лицом. Крис бросился дальше; вода булькала и чавкала, вытекая через открытую дверь в проход и растекаясь там во все стороны.

Столы и стулья стояли в воде. Справа, в стороне Либкнехтштрассе, уже столпились первые зеваки.

— Налево! — крикнула Рамона Зельнер.

Крис обернулся. За ними гнался мужчина. Второй преследователь, спустившийся на пассажирском лифте.

Они побежали по проходу, в другую сторону от улицы.

— Направо! — крикнула она сзади, когда на следующей развилке он приостановился перед фонтаном. Обогнав его, она вбежала в переулок, на ходу раскрывая сумочку и роясь в ней в поисках парковочного талона.

У двери в подземный гараж она остановилась перед невысоким серебристым столбиком.

Крис нажал на дверь. Заперто.

Рамона Зельнер дрожащей рукой провела парковочным талоном через считывающую прорезь в столбике. Но ничего не изменилось.

— Черт! — крикнула она.

Преследователь бежал к ним со всех ног. Крис отскочил от двери и встал у него на пути. За три шага до Криса мужчина прыгнул. Крис дернулся в сторону и перекатился через плечо. Преследователь, пролетев мимо него, рухнул на мостовую. Крис одним прыжком очутился рядом с ним и ступней со всего размаху ударил его в подбородок. Тот, оглушенный, остался лежать без движения.

Рамона Зельнер еще раз провела карточкой через считывающий паз. С едва слышным щелчком запорное устройство двери разомкнулось.

Они прошмыгнули внутрь и побежали по бетонным ступеням вниз. Позади них стекло вибрировало от яростных ударов преследователя.

* * *
Крис припарковал «SL Кабрио» на площади Монбижу, не очень далеко от подземного гаража. Он сидел на водительском месте и нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Напряжение все еще не отпускало его, судорогой сводя живот, но он уже вернул себе способность ясно мыслить.

— Вы меня не убедили. Не сам же я себя подставил. Значит, под подозрением вы и священник.

Крис сидел босиком. Мокрые носки лежали на прорезях вентиляции и сушились на теплом воздухе отопления, включенного до отказа.

— Я не знаю, что мне вам еще сказать. По крайней мере, я не заинтересована в том, чтобы прикончить вас. Мне нужны таблички! — Профессорша курила сигарету за сигаретой.

Опять раздался вой сирены. Полиция и спасательные машины продолжали съезжаться к месту битвы.

— Не слишком ли мы тут близко? — Она вздрагивала при каждом звуке.

— А что? Кто-нибудь знает вашу машину? Им сейчас есть чем заняться помимо того, чтобы обыскивать припаркованные машины. Несколько минут у нас еще есть. Вот вы сказали, что уже была одна попытка продажи в двадцатые годы, и эта попытка сорвалась. И якобы кто-то подключил к делу церковь. Расскажите об этом подробнее.

— Мы не так много знаем. Почему? Как? Все сокрыто мраком. Кто? С кем?.. Фрагменты текста, которые Форстер прислал нам полгода назад, мы смогли частично идентифицировать и воспроизвести.

— Как это? Вы же сказали, что поиск в архивах церкви ничего не дал.

— Верно. Но мы нашли фрагменты одной копии в запаснике музея, в одном из ящиков. Раньше мы не обращали на этот ящик внимания.

— Как такое может быть?

— Такова немецкая реальность. Запасники музеев все еще полны необработанных находок — так во всех музеях мира. Многое дремлет, дожидаясь своей очереди, по темным углам подвалов. — Она сделала маленькую паузу. — И добавляется еще один аспект. Саймон, великий меценат берлинских музеев, был иудейской веры. Надо еще сказать спасибо, что в той ужасной драме тридцатых и сороковых годов не все было вывезено и уничтожено. В силу каких-то причин никто не заинтересовался его наследием.

Крис перебил ее движением руки, пристально глядя на старого и неопрятного мужчину, который с ухмылкой обошел вокруг машины, с любопытством их разглядывая. Он погладил рукой правое крыло, а потом сжал руку в кулак и с силой ударил по капоту. При этом он захохотал, а потом заковылял прочь.

— Скотина! — выругалась профессорша.

— Оставьте его. Дно жизни. И дальше?

— После войны музеи грабили русские, в конце пятидесятых пошла волна возвратов — между братьями-то по социализму. Но поначалу все сосредоточились на главном: на восстановлении. И опять многое так и осталось в запасниках.

По мере того как она говорила, напряжение отпускало ее. Концентрация на привычном и знакомом помогала преодолеть кровавый шок.

— И как вы натолкнулись на ящик с фрагментами?

— Мы давно готовили выставку о Колдевее, которую сейчас как раз показывают в музее к его стопятидесятилетию. Поэтому в последние годы мы обыскивали запасники, изучали документы, каталогизировали. Потом поступило предложение Форстера. По его копиям мы без труда определили, что текст написан уже давно.

— Как это?

— Перевод текста с табличек был отпечатан на пишущей машинке. Так что нетрудно было понять, что текст написан десятки лет назад. Форстер явно скопировал части старого перевода. К сожалению, копия не полная. Текст обрывается на середине фразы.

— И вы поэтому хотите сперва увидеть все таблички, чтобы узнать, интересны ли они настолько же, как те, которые вы уже знаете по записям.

— Вот именно. По крайней мере, с отрывком Форстера мы могли искать целенаправленно, упорядочить фрагменты, заново найти место тому, на что раньше не обращали внимания. Поначалу это было рутинной работой, пока мы не натолкнулись на упоминания, которые несколько прояснили тот давний процесс.

— Однако полной копии, сделанной в двадцатые годы, у вас нет, — подытожил Крис.

— Нет. Она исчезла.

— И в церковных архивах ее тоже нет?

— Нет — насколько я могу знать.

— Собственно, для меня это не имеет большого значения, — сказал Крис. — А что с деньгами?

— А что с табличками? У вас же не все с собой в рюкзаке.

— Мы прекрасно можем совершить эту сделку через два часа. Я покажу вам таблички, вы отдадите мне деньги.

Она вскипела:

— Ваша алчность — это одно, а реальность — совсем другое! Я же не разгуливаю по Берлину с такой суммой! Тем более не зная, что́ я за нее получу!

— Скоро узнаете. Так хотите или нет?

— Если остальные таблички сдержат то, что обещали предыдущие, тогда оговоренная цена остается в силе. Брандау ждет моего звонка, тогда и будут деньги.

— Сегодня же вечером, — настаивал Крис.

— Как договорились — сегодня же вечером.

— Что это вы вдруг заторопились?

Рамона Зельнер нервно взмахнула рукой:

— Да эти древности надо как можно скорее обезопасить от таких сумасшедших, как вы или те, что напали на нас. Только это и удерживает меня здесь.

Крис покачал головой.

— Вы изолгались, — со злостью сказал он. — Вас послушать, так кругом сплошные самаритяне. Уж признайтесь, что вам не терпится завладеть этими табличками! Случай — уникальный, большинство ученых всю свою жизнь мечтает о таком шансе.

Установилась ледяная тишина, потом она откашлялась:

— Ну хорошо: я хочу их изучать, я хочу о них писать. Да, черт возьми, все верно! Это уникальная возможность, которая, судя по всему, уже больше никогда не повторится. Вы довольны?

— Еще бы, — Крис издал смешок. — Вот теперь я вам их покажу. — И он завел мотор.

— Но у меня есть еще один вопрос: можете ли вы распоряжаться этими ценностями на законных основаниях?

— Я заключил договор купли-продажи. — Крису было ясно, к чему она клонит. Если что не так, она уйдет в сторону и будет разыгрывать невинного ягненка.

— И на ваших руках нет крови?

Крис звучно расхохотался:

— Да вы только что присутствовали при этом… Вы что, уже забыли? А я всего лишь защищался. Но раз уж речь зашла об этом — то как насчет вас?

— Да вы с ума сошли?

— Как насчет вашего жеста доброй воли? — спросил он.

Она немного поколебалась.

— Наше Общество не так богато, как нам хотелось бы. Поэтому Брандау — после того как Форстер сделал свое предложение — разыскал одного мецената, и тот дает деньги. Древности станут его собственностью, но в виде долгосрочной аренды отойдут музею.

— Хорошо, что у вас снова есть меценат. Второй Саймон?

— Вы не представляете, как это делается в наше время. Нас поддерживают частные лица и предприятия, но этого никогда не бывает достаточно. Вы хоть знаете, во что обходится культура?

— Теперь я понимаю, откуда у вас так быстро нашлись наличные. А то меня мучили подозрения. И кто же он?

— Один издатель. Человек, приближенный к церкви.

— А, тогда Брандау — его шпион. Теперь я понимаю, — Крис довольно ухмыльнулся.

— У этого человека особый интерес к находкам в Передней Азии. Он поддерживает нас, Лувр и Британский музей. Он как безумный гоняется за всеми новыми археологическими находками и за результатами исследований.

— А там все еще копают?

— Еще как. Сейчас это очень опасно, но по нашему заданию копали целые десятилетия — с перерывами.

— А почему этот человек так гоняется за находками?

— Он очень верующий. Издает церковную литературу и является, насколько мне известно, членом одного церковного ордена.

— Может, он и стоял за нападением?

— Ну и мысли у вас. — Рамона Зельнер покачала головой: — Как может человек давать деньги и тут же нападать на нас?

* * *
Крис выехал с парковки. Они пережидали здесь больше часа.

— Сейчас я покажу вам все таблички. Едем в Вильмерсдорф.

Улица неожиданно оказалась очень оживленной, люди наслаждались теплым вечером и заполнили пивные и кафе.

— О, какая тут бурная жизнь.

— Ораниенбургская улица. Впереди на перекрестке поезжайте сначала направо, потом опять налево.

— И куда мы приедем?

— К новому Вавилону этого города.

Он следовал ее маршрутным указаниям.

— А вы точно изучили фрагменты текста?

— Разумеется, — Рамона Зельнер с недоумением уставилась на Криса.

— Тогда расскажите мне что-нибудь и про кости. Что говорил про них Форстер? Что о них сказано в текстах?

Профессорша весело рассмеялась:

— Кости? Про кости я не знаю ничего. Впервые о них слышу.

— Может, в переводе что-нибудь написано про кости?

Она долго размышляла.

— Верно… Навуходоносор упоминает на своих табличках — если содержание копии верно, — что он завоевал Киш и перевез в Вавилон святыни из большого храма Нинурты в Кише. Якобы он снова объединил государство и взял с собой кости пастуха из храма Нинурты.

— Кто такой Нинурта?

Крис вздрогнул и дико засигналил, когда на узком — из-за ремонта — участке Шоссештрассе его стремительно обогнала машина. Рамона Зельнер подождала с ответом, пока он не перестал ругаться.

— Нинурта был городским богом в Кише, так же, как Мардук был городским богом в Вавилоне. Тогдашний мир богов был многообразен и велик. На все был свой отдельный бог. С другой стороны, один бог объединял в себе многое. Нинурта в пантеоне шумерской истории — бог города, бог войны, бог плодородия, бог растительности, сын бога ветра, сын Энлиля, советник богов. Другие источники свидетельствуют, что в нем растворился Забаба, городской бог Киша. Нинурта после Потопа привел царство в Киш. Так написано на одной из табличек.

— А кто был пастух, о котором говорит Навуходоносор?

— Может, царь. Был один с таким прозвищем, он якобы впервые объединил шумерское царство. Но, может быть, имеется в виду жрец. Ведь это слово и сегодня является синонимом личности, которая в переносном смысле пасет, оберегает паству. В ранние времена должность пастуха была почетной и важной. В преданиях с этим понятием связана целая галерея поэтических образов. Пастухи вели кочевую жизнь; они сопровождали стада, зачастую очень далеко от населенных мест, по скудным полям, и отвечали за поголовье стада. — Она смолкла.

— Рассказывайте дальше. Я слушаю.

— Именно по этим причинам таблички и представляют такой интерес. До сих пор еще не было текстов, которые происходили бы из времен непосредственно после Потопа. Известные до сих пор записи датируются намного более поздним временем — периодом Урука.

— А что, такие кости могли бы представлять собой ценность? Кости царя или этого бога… как его, Нинурты?

Рамона Зельнер громко рассмеялась:

— Ценность? Смотря для кого. Как вы думаете, сколько костей было извлечено на свет божий при раскопках в Хорсабаде, Сузах, Вавилоне или Уруке? Да каждая могила, которую вскрывали, была полна костей. И каждая из найденных костей ценна — особенно когда ты коллекционер реликвий. Есть люди, которые приписывают костям магическую силу. Но в это уж надо действительно верить, — она снова рассмеялась. — Но вот кости бога были бы действительно интересны. Поскольку таковые пока что вряд ли есть.

— Католическая церковь — вот лучший пример…

— Ага. — Она насмешливо взглянула на Криса: — Католическая церковь кишмя кишит реликвиями, там поклоняются ногтям с ног святых, гвоздям распятия, клочкам шерсти с монашеских ряс, щепкам якобы с креста Господня. На мой взгляд, это особая форма фетишизма.

— Хорошо, что ваш священник этого не слышит, — Крис хмыкнул. — Значит, вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Если есть кости, мы определим их возраст. После этого мы сможем их выставить и скажем при этом, что они, возможно, принадлежат царю или шумерскому богу. Если вы посетите Музей Передней Азии, вы увидите, что мы уже сейчас выставляем там целую гробницу.

Она смолкла, когда слева перед ними в красных лучах закатного солнца возник колосс. С востока на запад на триста метров протянулась стеклянная крыша нового берлинского Главного вокзала. Солнце дробилось на десятках тысяч выкроенных по единой мерке стекол.

— Видите это? — сказала Рамона Зельнер, указывая на четыре стальные опоры, вздымающиеся метров на семьдесят вверх. — Наш Вавилон. Наше столпотворение. Стальные опоры держат две офисные башни, которые поначалу строятся вертикально в виде стального и бетонного скелета, а потом будут наподобие подъемного моста опущены над железнодорожными путями. Стальные тросы должны быть толщиной тридцать сантиметров. Такого еще никогда не бывало. Просто невероятно.

— Гигантомания и расточительство, вы хотите сказать?

— Миллиарды. Одно только строительство вокзала обойдется в семьсот миллионов, а запланировано было двести пятьдесят.

Крис лишь мельком глянул на стройку, где возвышались две офисные башни, которые позднее лягут поперек стеклянной крыши.

— Впереди перекресток. Дорога налево ведет к правительственному кварталу и Тиргартену. А потом — на Вильмерсдорф, — сказала она, и он стал выезжать на поворотную полосу.

Справа мимо них с ревом проносился «Форд-Мондео». Машина ускорилась, и ее вдруг занесло.

Крис получил сильный удар в спину, и его швырнуло вперед. Ремень безопасности удержал его и дернул назад. Рамона Зельнер уперлась руками в «торпеду» и испуганно вскрикнула.

«Мондео» неуправляемо несло на них. Потом еще один удар сзади! В зеркале заднего вида Крис заметил блестящие штанги джипа.

Он нажал на педаль газа, рванул руль влево, и «Кабрио» вылетел на встречную полосу. Обе машины мчались наискосок друг к другу, пока их траектории не пересеклись: «Мондео» ткнулся в бок «Кабрио» на уровне заднего сиденья. Тут же последовал удар и спереди: идущий навстречу грузовичок чиркнул по радиатору «Мерседеса», тогда как идущий позади него фургон врубился в этот радиатор окончательно.

Джип сзади снова ударил «Кабрио». Долю секунды спустя грузовичок с горой песка в открытом кузове вонзился в бок джипа.

— Выскакивай! Быстро!

Крис распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Он тут же присел на корточки и рванул из-за пояса «корт». Потом вытянул рюкзак из-под сиденья. Профессорша глянула на заднее сиденье, где лежал ее блейзер, помешкала, затем, чертыхаясь, перебралась с пассажирского сиденья на водительское. Крис схватил ее за плечи и вытащил наружу.

— Да поосторожнее! — заорала она, поскольку дуло пистолета в его руке так и плясало у ее лица.

Крис перекинул рюкзак через плечо, вскочил и обежал вокруг кузова грузовичка. Слева от него орали мужские голоса. Визжали тормоза. Донесся сухой скрежет очередного столкновения.

Крис перемахнул через капот какого-то автомобиля и приземлился на асфальт.

— Подождите! — Профессорша вслед за ним взобралась на тот же капот и неловко ползла по нему в своей юбке. Снова окликнула его.

— Быстрее! Быстрее! — торопил ее Крис.

Они перебежали через дорогу на тротуар, огороженный высоким забором из сетки. За забором громоздились в два этажа жилые контейнеры строителей.

Они пустились наутек вместе. Взгляд Криса метался по улице, высматривая следующую опасность в образовавшейся лавине покореженных машин. Откуда берутся эти преследователи? И в чем он допустил промах?

Крик Рамоны Зельнер заставил его посмотреть вбок. Ее больше не было рядом с ним…

Снова раздался ее крик, и он оглянулся назад. Она упала и лежала на земле в пятнадцати шагах.

Рядом с ней остановился первый преследователь. У него были густые темные волосы и орлиное лицо с тяжелыми мешками под глазами.

Преследователь поднял правую руку с оружием. Потом левой схватил профессоршу за волосы.

Глава 25

Берлин

Вечер пятницы


Он рванул ее за волосы так, что голова запрокинулась, а тело изогнулось дугой. Потом он приставил дуло пистолета к ее сонной артерии:

— Бросай оружие и иди сюда!

Их отделяли десять шагов.

— Не прикидывайся, ведь она из ваших! — Крис не шелохнулся.

— Иди сюда, говорят тебе! Я пристрелю ее! Слышишь? Бросай оружие!

Никогда не выпускать оружие. Руки вверх — но оружие держи в руках!

Крис медленно выдвинул правую ногу вперед, так же замедленно подтянул левую. Киллер еще грубее рванул профессоршу за волосы. Она стояла на коленях, обеими руками вцепившись в запястье своего мучителя.

— Бросай оружие!

Крис отрицательно покачал головой и снова сделал медленный шаг вперед. Крики ужаса донеслись со стороны улицы, где сгрудились разбитые машины. Смертельная драма разыгрывалась под открытым небом.

Киллер слегка повернул голову в сторону, чтобы краем глаза глянуть на место аварии, где среди покореженных машин застряли его сообщники.

Прошли лишь секунды, но они врезались в память Криса как целая вечность.

Он снова сделал шаг, остановился и ждал. Тянул время. Отвлекающие моменты возникают всегда. Возникнут и здесь. Надо только дождаться. Если повезет.

В куче искореженных машин раздался выстрел, и бандит непроизвольно оглянулся. Правая рука Криса с «кортом» из положения «руки вверх» сама собой упала вниз. Плавным движением дуло оружия навелось на цель. Палец в тот же миг преодолел сопротивление спускового крючка, и дуло «корта» из-за отдачи слегка дернулось вверх. Пуля угодила в череп выше уха.

Оружие вскинулось от шеи профессорши в сторону Криса. Выстрел вырвал из тротуара кусочки асфальта, затем киллер рухнул, так и не выпустив из судорожно сжатой руки волосы профессорши. Она лежала на асфальте рядом со своим мучителем.

Крис пнул киллера в запястье, вырвал и отшвырнул в сторону его оружие. Затем отцепил его пальцы от волос Рамоны Зельнер и поднял ее на ноги.

Она была легкая, как перышко, будто вообще ничего не весила. Всхлипывая, она снова двинулась за ним.

— Живее! Бежим! Подальше отсюда!

— Я больше не могу! — Женщина упала. Крис остановился, снова поднял ее. Она кричала и ругалась.

Он добежал с ней до ближайшего угла, свернул налево. Высокие строительные леса перегораживали спуск к будущему туннелю «Север–Юг», ведущему к правительственному кварталу.

«Подальше от дороги, — думал Крис. — Подальше от главной улицы!»

Внезапно он заметил подъездную дорогу на левой стороне, проходившую между огороженным бараком и жилым домом напротив. Крис бросился туда. Только бы подальше от улицы!

Через сотню метров дорога закончилась перед домом.

— «Бюро планирования», — прочитал Крис вывеску. Они пробежали мимо здания по узкой дорожке и вдруг очутились перед обширным песчаным пустырем, посреди которого торчали бетонные барьеры высотой по пояс.

Укрыться негде! Но и назад пути тоже нет. Позади них по подъездной дороге катился темный автомобиль.

— Что это? — крикнул Крис.

— Не знаю…

Так и есть. Не надо было допускать ошибку, хотя он до сих пор не понял, в чем состоял его промах.

Он по щиколотки погрузился в тонкозернистый песок.

Машина была уже в тридцати метрах, и дистанция сокращалась. Две пули прожужжали мимо головы, словно злобные осы.

Наконец они добежали до бетонного бруствера, и Крис уставился в гигантскую дыру. Там, внизу, проходило восемь железнодорожных путей. Они тянулись с севера в подземное чрево нового берлинского Главного вокзала.

Узкая бетонная лестница вела к путям, и они сбежали по ней и бросились налево. Туда, где рельсы заглатывала полукруглая акулья пасть.

— Я больше не могу! — Рамона Зельнер остановилась на путях и, тяжело дыша, смотрела в гигантское жерло. Пробежка по глубокому песку вытянула из ее ног все силы.

— Бежим! Вперед!

Полетели искры — это в паре сантиметров от нее пуля угодила в рельсу и с воем отскочила рикошетом.

Стрелок наверху, у бруствера, снова прицеливался. Они нырнули в туннель и прыгнули с путей на перрон.

Через несколько метров картина изменилась. Вместо мрамора из китайских каменоломен у них под ногами был голый бетон. Стены лишь наполовину были выложены кафелем. До самого потолка поднимались строительные леса с узкими деревянными мостками.

Хотя людей не было видно, строительный шум гулко разносился под сводами новостройки. Глубоко внутри этой мамонтовой пещеры работа не утихала ни днем, ни ночью. После девяти лет трудов этот монумент современного строительного искусства отделывался и готовился к скорой сдаче.

Строительный шум, казалось, доносился со всех сторон. Удары молотка отдавались эхом, визжала мотопила, и сквозняки приносили из полутьмы обрывки жутких ругательств. Потом к строительному шуму примешалось пение. Крису показалось, что они попали в кафедральный собор. Стройка образовала могучий резонатор.

Они взбежали по бетонной лестнице вверх до следующего уровня. На промежуточной площадке Крис оглянулся.

В темноте подземного этажа движения первого преследователя лишь схематично угадывались. Рамона Зельнер вдруг вскрикнула, и ноги у нее подкосились.

Крис бросился на бетон рядом с ней, голова его оказалась у ее ног. Икру прочертил кровавый шрам. Кожу и мясо сорвало пулей. Но звука не было! «Глушитель», — подумал Крис.

— Меня ранили! — она тяжело дышала, и слезы наполнили ее глаза.

— Всего лишь царапина! Не так страшно. Бежим!

Она осталась лежать на светло-сером бетоне и не шевелилась.

— Мы не можем здесь оставаться! — Крис всматривался вниз, в темноту.

Преследователь медленно выступил из полутьмы и шагнул на нижнюю ступеньку лестницы.

— Ах ты, мерзавец! — гаркнул Крис и поднял руку для выстрела. Мужчина отпрыгнул назад и скрылся за мощной бетонной опорой. — Бежим, мы здесь без прикрытия!

Под тяжелыми сапогами захрустело стекло. Группа строительных рабочих, смеясь, шла к лестнице, ведущей вниз. Они ненадолго примолкли, потом снова наперебой загалдели.

Крис быстро спрятал оружие за пояс. Рабочие обступили их, дико жестикулируя. От них пахло цементом и строительным раствором. Испанцы? Португальцы? Крис поднялся на ноги. Круг строителей был превосходной защитой. Он поставил на ноги и профессоршу.

— Она упала, — сказал он, указывая на ее кровавый шрам. — I’m collecting news for newspapers! I am a reporter! — Крис смущенно улыбался и протискивался сквозь круг растерянных рабочих. Чьи-то руки пытались его удержать за плечо. — I’m looking for a good story! — Он показывал в зал и протискивался дальше, таща за собой Рамону Зельнер.

Один из строительных рабочих что-то нервно буркнул и пошел вниз по лестнице. Группа мужчин отделилась, и Крис метнулся с профессоршей вверх по лестнице. Снизу опять послышались громкие возгласы: то рабочие наткнулись на преследователя.

Они добрались до следующего уровня. Укрыться в пустом зале было негде. Из глубины от путей, с самого нижнего уровня поднимались строительные леса. Они тянулись до самого потолка, который уходил высоко вверх. Леса были завешены светлым пластиковым полотном.

— Дальше наверх! — Крис побежал к следующей лестнице. Рамона Зельнер отставала. Ее повело куда-то в сторону.

Он на бегу оглянулся. Два преследователя уже взбежали по лестнице и гнались за ними по пустому залу. У одного на лбу была повязка, которой он укрощал свои светлые волосы до плеч, тогда как у другого стрижка ежиком странно подчеркивала яйцевидную форму его головы.

Рамону Зельнер относило прочь, как планету, покинувшую свою траекторию.

Крис удивленно смотрел ей вслед. Какого черта!.. О черт! Маленькое грязное пятно красовалось на ее топике кремового цвета, словно родимое, аккурат посередине между лопатками. Пятно набухало, быстро вырастая. Потом вдруг возникло еще одно, чуть пониже и со смещением вправо. Ее тело вздыбилось, руки разлетелись в стороны.

Ногти его левой руки беспомощно впились в ремень рюкзака на плече.

Она упала, споткнувшись, вперед, ступила в пустоту шахты с железнодорожными путями, потом ударилась о пластик, занавешивающий строительные леса.

Ее пальцы даже не пытались ухватиться за пластиковое полотно. Пластик подался под ее тяжестью и спружинил, отбросив тело назад.

Рамона Зельнер беззвучно падала в глубину.

* * *
— Мы уже наступаем ему на пятки. Сейчас догоним, — голос Колина Глезера звучал в переговорном устройстве буднично и пресно.

Джастин Барри глубоко вздохнул. Он не мог еще раз допустить фиаско. Он и так уже сидел на куче трупов, если считать аварию на автобане.

Ну и пусть. Главное — завладеть древностями. Считается только это. И только за это спишется все остальное. Команду, которая напала на транспорт Форстера, Барри привез в Берлин, исходя из того, что рано или поздно древности должны добраться до Берлина. И он был прав. Звонок Рицци Рамоне Зельнер снова ввел его в игру. Брандау тотчас передал информацию дальше, и Марвин нетерпеливо ждал известия об успехе.

Но дело опять чуть было не сорвалось. Они упустили эту свинью из виду в подземном гараже и только после долгих поисков снова обнаружили. «Жучок» просто не посылал какое-то время сигналов. Притом что техника была по последнему слову. Должно быть, Брандау сделал что-то не так, когда подбрасывал свинье «жучок» в ресторане. Видимо, нервничал священничек.

Барри сидел в машине на подъездной дороге к зданию с надписью: «Бюро планирования». Тем самым он был достаточно далеко от места аварии. Когда туда прибыли первые полицейские машины, его людей там уже и след простыл.

Барри выскочил из машины:

— Нам осталось только пойти и взять его.

* * *
Крис видел, как она упала.

Преследователи были от него уже шагах в двадцати. Киллер с повязкой на лбу побежал к шахте, а второй стоял в зале, расставив ноги, и обеими ладонями вытянутых рук сжимал пистолет для финального выстрела.

Крис на бегу вырвал из-за пояса оружие и бросился на пол. Он ударился о бетон, перекатился и нажал на спусковой крючок «корта». Хлопок выстрела раскатился по залу эхом.

Яйцеголовый опрокинулся назад, снова передергивая при этом затвор. Несмотря на непрерывный огонь, не было слышно ни звука, глушитель поглощал все шумы.

Белобрысый услышал выстрел Криса и оторвал взгляд от шахты. Он увидел, как его партнер упал, и побежал.

Крис помчался вверх по лестнице. На следующем уровне какой-то рабочий шагах в двадцати от лестницы толкал тачку.

На полу повсюду лежали кучи строительных материалов. Доски опалубки, упаковочный материал, листы стиропора, кучи щебенки и мусора — все беспорядочно громоздилось, то в рост человека, то по колено. Колесо тачки скрипело при каждом обороте.

На ушах у рабочего были громоздкие противошумовые наушники, и направлялся он в другой конец руинного ландшафта, к сетчатой выгородке, внутри которой стоял металлический контейнер. Пространство перед контейнером было уставлено ведрами, мешками с цементом, валялись какие-то остатки древесины и камня. Там же стояли в ряд синие пластиковые канистры.

Рабочий нашарил в кармане ключ и отомкнул висячий замок. Потом раскрыл сетчатые воротца, вкатил тачку внутрь и погрузил в нее четыре канистры.

Крис, прячась за кучами строительного материала, пробирался в сторону этого человека. Ему нужно было попасть к лестнице, ведущей вверх; она начиналась слева от сетчатой выгородки.

Справа от нее широкий проход вел к просторному залу, зияющему пустотой. В проходе были сложены мешки с цементом, образуя барьер шириной в два метра и высотой по пояс. Перед этим барьером и заканчивался руинный ландшафт.

Рабочий снова выкатил из выгородки свою тачку, закрыл воротца и запер склад на висячий замок.

Внезапно в проходе показались двое мужчин. Один был левша; выпуклый шрам под левым глазом искажал его лицо. У другого на голове была бейсболка, повернутая козырьком назад.

Тот, что в бейсболке, издал звонкий блеющий смешок. Левша собрал рожу в тысячу морщин, таких глубоких, что они казались засечками в честь каждой из его жертв. Их пистолеты с глушителями свисали, как дубинки, до колен.

Крис упал за кучу щебня. С другой стороны послышались шаги. Сзади приближался белобрысый киллер с повязкой на лбу, застреливший Рамону Зельнер.

«Взяли в клещи!» — подумал Крис. Осколки камня брызнули ему в лицо. Пули просвистели с двух сторон, попадая в кучу щебня и впереди, и позади него. Крис отполз дальше, вскочил и побежал к рабочему.

Тот, выпучив глаза, въехал тачкой в кучу щебня. Тачка перевернулась, и канистры вывалились на бетон. Рабочий пустился бежать в сторону лестницы.

Крис перебегал от одной кучи к другой. Рюкзак ерзал по его спине при каждом перемещении. Наконец он добрался до последней кучи щебня, рядом с которой валялась перевернутая тачка.

Впереди лежал ничем не защищенный путь к лестнице, по которой только что взбежал рабочий.

У него над головой свистели пули.

Спрятаться негде! Все! Конец!

* * *
Адреналиновый душ все никак не иссякал, и мысли Криса выписывали крутые виражи. Он словно со стороны видел себя ползущим, стреляющим и вновь и вновь выпрыгивающим из укрытия.

Он сменил магазин пистолета.

— Эй, Рицци! Сдавайся. Мы не собираемся тебя убивать! Нам нужен только твой рюкзак! Может, договоримся? Что скажешь?

Голос был высокий, натянутый и исходил слева. Крис приписал этот голос типу в бейсболке. Его противный смех звучал примерно так же. Он говорил почти без акцента, но паузы между словами выдавали в нем иностранца, который подыскивает правильные выражения.

Крис прополз вокруг тачки на другую сторону кучи, поднял голову и приглядывался к штабелю досок, за который нырнул блондин.

— Тебе отсюда не выйти! Позади тебя пустота, ты же знаешь! — гулко носился по залу насмешливый высокий голос.

Блондин высунулся из-за укрытия.

— Все врете, — пробормотал Крис и прыгнул вверх. При этом дважды нажав на спусковой крючок «корта».

Блондин снова спрятался за своим укрытием.

Крис упал на живот и двинулся по-пластунски от кучи щебенки в неразбериху мусорных куч. Пули ударили в то место, где он только что сидел. Он полз на локтях, как галапагосская ящерица на своих коротких лапах.

Потом лег на бок и отдышался. Куча, за которой он лежал, была высокая и хорошо скрывала его. Но если его здесь обнаружат, ему конец. Листы стиропора от пуль не защитят.

— Рицци, последний шанс. Выходи!

Голос звучал с некоторым сомнением — скорее даже неуверенно. И ближе!

«Они не знают, где я, — подумал Крис. — Но они приближаются».

Что-то покатилось по полу. Потом ругательство.

Крис пополз дальше. Перед ним оставались еще две мусорные кучи. За ними следовал узкий проход с метр шириной, а потом временный деревянный барьер, ограждающий бездну шахты с железнодорожными путями.

Он услышал металлический щелчок. Трижды. Потом трижды сухой шорох вставляемых металлических шин.

— «Новые магазины, — мелькнула мысль. — Максимальная огневая сила. Сейчас начнут!»

Он отжался на руках, прыгнул на корточки и выглянул из-за кучи. В десяти шагах от него стоял, пригнувшись, блондин, подавая левой рукой знаки. Крис снова спрятался.

Выжиданию пришел конец. Он укоротил ремни, чтобы рюкзак плотнее прижимался к спине, сунул оружие за пояс, вскочил и побежал. На бегу оглянулся. Все три киллера мчались к куче щебня, за которой валялась опрокинутая тачка. Они не заметили перемены его позиции.

Они стреляли!

Он узнал это по тому, как дергалось в их руках оружие.

Крис прыгнул.

Путь Рамоны Зельнер в смерть должен был стать его спасением.

* * *
Крис проломил временный деревянный барьер и налетел на пластиковое полотно строительных лесов. Полотно натянулось, принимая на себя тяжесть его тела. Металлические штанги заскрежетали и пошатнулись от нагрузки. Большой берцовой костью он ударился о доску настила, и режущая боль почти оглушила его.

В этот момент за кучами разверзлась геенна огненная.

Последняя пуля левши попала в одну из синих канистр с бензином.

Предельное натяжение полотна было достигнуто, и тело Криса на долю секунды зависло, как в прыжке с эластичным тросом в его максимальном натяжении, затем пластик отшвырнул его назад, и он упал вниз.

Сзади накатывалась ударная волна, гоня перед собой облако из щепок и щебенки. Киллеров разметало взрывом, словно песчинки в бурю.

Над Крисом в пластиковое полотно забарабанил град снарядов из раздробленных стройматериалов, тысячекратно продырявив его.

Он падал в глубину, задевая за штанги и металлические углы. Удары сминали его ребра, от одного удара в правую почку он чуть не потерял сознание.

Его левая рука онемела; он лихорадочно пытался за что-нибудь зацепиться правой рукой. Голова ударилась о металлический край помоста. Над ним бушевала взрывная волна, от которой содрогалось бетонное перекрытие.

Мощный толчок остановил его падение и чуть не разорвал мускулы. По бетону перекрытия над ним барабанил град раздробленных камней и деревяшек.

Он повис вниз головой над рельсами на половине высоты. Его ремень зацепился на спине за выступ лесов. Внезапное давление на его живот было нестерпимым. Поясом пережало какую-то артерию на животе, и от боли у него закипели мозги.

Перрон внизу поплыл перед глазами. Оценить высоту он не мог. Но если он сорвется, костей не собрать.

Со звериным ревом он выгнулся так, чтобы ухватиться правой рукой за перекладину, а потом подтянулся к лесам. Он болтал в воздухе ногами до тех пор, пока его правая ступня не нащупала какую-то скобу для опоры.

Давление на живот ослабло, и Крис трудился у себя за спиной довольно долго, пока не отцепил ремень от металлического крюка. Но тут же поскользнулся, снова упал и ударился о доску, которая торчала из строительных лесов двумя метрами ниже.

Он лежал, вдыхая запах цемента и боясь шевельнуться.

Внутренний голос вновь и вновь нашептывал ему, что надо бежать. Но этот внутренний голос никак не мог убедить его. Ведь он не предлагал ему ничего, кроме боли при малейшем движении.

«Сперва отдышусь, соберусь с силами. — Он смежил веки. — Только пару минут отдохну, а потом сделаю еще одну попытку».

Он провалился в беспамятство; сквозь туман видел падающие тела, искаженное лицо профессорши, потом возникло совиное лицо Брандау с круглыми стеклами очков. Появилось еще одно лицо. Серьезное и чем-то раздосадованное.

К картинкам присоединились голоса — они с агрессивным шипением отдавали приказания, хотя все казалось таким мирным.

Ему чудилось, что он парит. Боль несколько секунд была невыносимой. Он закричал, и пот прошиб его с такой силой, будто каждая пора превратилась в фонтанчик.

Сквозь пелену он видел Брандау у своего рюкзака. Брандау расстегнул застежки пластикового футляра и рылсяв хлопчатобумажных платках, пока не отыскал «жучок».

Так вот в чем дело. А он и не заметил. Да и подумать бы такое не посмел про священника.

— Все взять: рюкзак, ключ от отеля, самого ублюдка тоже!

Крис понял. То был вовсе не сон.

Это происходило на самом деле.

Глава 26

Ватикан

Утро субботы


Монсеньор Тиццани неуверенно вошел в кабинет. Папа в своем кресле с высокой спинкой за огромным письменным столом совсем терялся. Тиццани остановился и устремил взгляд на узор светлых обоев за спиной у папы.

Он ждал, когда папа пригласит его приблизиться к столу. Тиццани сел напротив и ненадолго задержал взгляд на склянке с обломочком кости святого Петра. Может быть, символическое присутствие первого апостола придало ему сил, в которых так нуждался его истомленный дух.

— Монсеньор, у вас усталый вид.

— То особое задание, которое Ваше Святейшество препоручило мне, изнуряюще сказывается на нервах. — Тиццани слегка нагнул голову жестом смирения перед святым отцом.

— Мой секретарь сказал мне, что вы его очень торопили. Время не терпит? — Папа опустил глаза, читая текст, лежавший перед ним на столе.

— Я ведь должен обо всем докладывать без промедления… Генри Марвин звонил сегодня утром.

Папа задумчиво поднял голову.

— Марвин снова ходатайствует об ответе — в положительном смысле. Приближается его избрание префектом Преторианцев Священного Писания. Марвин говорит, у него есть доказательства кощунства… — Тиццани прервался. Дрожащие руки папы сложились как для молитвы. Совсем ненадолго, но этот жест не мог остаться незамеченным. И глаза его увлажнились. На какой-то момент Тиццани посетила безумная мысль. Неужто Марвин все-таки добился своего? Но как? Благодаря чему?

— Якобы он готов передать доказательства Вашему Святейшеству — чтобы Священное Писание было в безопасности. И он говорит, будто он уверен, что…

— …В порядке взаимной услуги за что? — Глаза папы озабоченно глядели на Тиццани.

— Его просьба по-прежнему — равноправие с «Опус Деи». Он ожидает срочно хотя бы неформального согласия Вашего Святейшества…

— Он просто не хочет понять, что церковь и наука нашли консенсус, который позволяет жить обеим. Он нарушает компромисс, найденный с таким трудом. И даже некоторые епископы в последнее время склонны поддержать его кампанию. Только если он все же… — Папа осекся, встал и беспокойно стал ходить взад и вперед. — Где он?

«С каких это пор папа стал бить кулаком по ладони?» — подумал Тиццани и смущенно потупил взор.

— В Фонтенбло. Вы знаете, там их европейская резиденция…

— …Оттуда он хочет развернуть кампанию по пропаганде своих идей — в ущерб Святой Матери-Церкви. О чем он говорил? Какие у него доказательства?

— Шумерские глиняные таблички. Еретические тексты, которые можно истолковать превратно. — Тиццани ошеломленно отметил, что папа не сразу отреагировал четким отказом.

— Больше ничего?

— Что имеет в виду Ваше Святейшество?

— Не говорил ли он о других доказательствах или предметах?

— Вы заставляете меня бояться. Нет, он говорил о шумерских табличках именно того содержания, копию которого он нам уже передавал.

Бенедикт остановился, потом отмахнулся и снова принялся ходить. Он вспомнил о последних днях, наполненных сомнениями. Он поставил не на ту лошадь, отклонив предложение Марвина только потому, что другой прохиндей за те же самые древности потребовал всего лишь денег. Но товар тот прохиндей так и не предоставил. Теперь было понятно почему.

Не было ли это Господним испытанием? Не был ли Марвин заложником Бога?

Папа выпрямился. Он не имел права сомневаться в путях Господа, даже если он их и не понимал.

— Монсеньор Тиццани, у меня есть другие обязанности… и хоть я этого и не одобряю, поезжайте к Марвину, взгляните на его доказательства.

— Он получит то, о чем ходатайствует? — Тиццани был еще очень далек от того, чтобы понять перемену позиции святого отца.

— Поезжайте скорее. И так, чтобы это не привлекло внимания.

— Я могу воспользоваться личным самолетом одного бизнесмена, который нам уже неоднократно помогал.

— Обратите внимание… — Папа стиснул руки, беспокойно пошел в дальний угол, потом повернулся к Тиццани и проникновенно посмотрел ему в глаза: — Обратите внимание на кости, монсеньор! Обратите внимание, нет ли среди этих древностей костей!


Папа дождался, когда монсеньор уйдет. Потом посмотрел на часы. Владыкам приходится править неотлучно, и нет у них ни отдыха, ни выходного. Он взял телефонную трубку.

Понадобилось целых полчаса, чтобы была установлена связь с его собеседником.

— Ах, дорогой президент, да, я очень хорошо помню. Ваши поздравления и бесценные пожелания к моему вступлению в должность… моя просьба, да… необычное время… и обстоятельства — я знаю. Я хотел бы посетить Сен-Бенуа-сюр-Луар. Да, верно. Вы очень хорошо ориентируетесь. Крипта базилики — мы хорошо понимаем друг друга. Верно. Мощи святого Бенедикта. Нет, не официальный визит. Совершенно неофициально, вот именно.

После разговора папа подошел к маленькому алтарю у боковой стены. Шкатулка, украшенная сусальным золотом, в целости и сохранности стояла под простым деревянным крестом.

Он открыл ее и кончиками пальцев погладил крест, лежавший внутри. То был маленький крест из простого, но древнего дерева, якобы вырезанный в Монтекассино в те времена, когда святой Бенедикт был еще жив.

Он вынул крест и положил его на алтарь. Потом поднял дно шкатулки и вынул оттуда вкладыш, обитый бархатом. В нем по-прежнему лежали маленькая глиняная табличка с вдавленными значками и несколько листков пожелтевшей бумаги.

«Я воспрепятствую этому. На то я и пастырь».

Глава 27

Дрезден

Суббота


В дверь позвонили, и Джесмин Пирссон посмотрела на часы. Самое начало второй половины дня. Ее взвинченность сразу сменилась облегчением. Она уже дважды пыталась дозвониться до Криса. Но его мобильник был отключен.

Поскольку доктор Дюфур отложил тест, желая продолжить обследование Маттиаса, она решила вернуться в Дрезден. В субботу она отработает лишнюю смену, чтобы потом — может быть, в четверг — еще раз взять несколько дней и побыть с сестрой и Маттиасом.

За обратную дорогу она уже немного отошла от забот и тревог и теперь хотела отдохнуть. Она предвкушала радость встречи с Крисом.

Она поспешила к двери и нажала кнопку, отпиравшую дверь подъезда.

Сердце ее учащенно билось. Сейчас его радостная улыбка и горящие глаза поднимут ей настроение. Она надеялась побольше узнать об Индеворе, а также, может быть, о сексуальных ритуалах таитянцев. Может, с Крисом у нее случится то, что поможет ей пережить эту тяжелую фазу. О большем она в настоящий момент и думать не хотела.

Она открыла дверь и прислушивалась к торопливым шагам, которые на каждом этаже ненадолго замедлялись. Каково же было ее удивление, когда она увидела незнакомца, который поднимался по последнему пролету лестницы. Он был среднего роста, темноволосый, приблизительно ее возраста и смотрел на нее серьезным взглядом.

— Джесмин Пирссон? Меня зовут Спэрроу, — сказал мужчина по-английски. — Я из службы безопасности Тайсэби. — Она молчала, совершенно застигнутая врасплох. — Ведь вы сотрудница концерна Тайсэби здесь, в Дрездене, и ваш шеф — Уэйн Снайдер?

— Да… — Джесмин медленно переваривала неожиданность. — Что-то случилось с Уэйном? — она тут же перешла на английский. Будучи студенткой Института Макса Планка, она с первого дня вынуждена была говорить там по-английски.

Мужчина потоптался, поморщился и неуверенно откашлялся:

— У нас есть одна проблема в лаборатории. Поскольку вы его ассистентка, я прошу вас отправиться туда со мной.

— В чем же дело?

— К сожалению, я не могу вам сказать. Я в этом ничего не понимаю. Меня всего лишь послали за вами. Внизу ждет такси.

— И кто вас послал?

— Шеф службы безопасности, мистер Салливан. Он специально прибыл из Штатов. — Мужчина достал из кармана карточку.

Она узнала фирменное удостоверение Тайсэби, имеющее по всему миру единый вид. Фото на удостоверении принадлежало однозначно тому мужчине, который стоял перед ней. Под фотографией значилось: «Служба безопасности. Бостон».

— Тогда Уэйн, должно быть, попал в трудное положение.

— На это мне нечего сказать.

Она ненадолго задумалась. Не похоже было на то, чтобы этот мужчина что-то замышлял против нее.

— Я жду гостей.

— О, мне очень жаль. Но это в самом деле не терпит отлагательства.

Она помедлила.

— Одну минуту, — сказала она потом, закрыла дверь и пошла в гостиную. Взяла мобильник и набрала номер Криса. Опять только голосовой ящик. Но ведь он же собирался давно уже быть здесь! Почему он отключил телефон?

Спэрроу всю дорогу молчал и расплатился с таксистом долларами. Джесмин заключила из этого, что Спэрроу тоже прибыл в Дрезден совершенно неподготовленным.

— Подождите в холле. Я сейчас вернусь, — сказал он, когда они вошли в лабораторный отсек.

Спэрроу скрылся в кабинете Уэйна. Вскоре после этого в холле показался и сам Уэйн. Рядом с ним шел толстый мужчина с голым черепом, который, несмотря на грузную фигуру, направлялся к ней с необычной живостью.

Уэйн выглядел измученным и обессиленным, но, по крайней мере, был цел. Он смотрел на нее неотрывно и скривил лицо в гримасу сожаления.

— Это она? — спросил толстый еще до того, как остановился перед нею.

— Да. Джесмин Пирссон. Моя ассистентка. Она не имеет к этому никакого отношения.

* * *
Салливану не нравилась вся эта история и то, как она была спланирована.

Пока он шел на встречу с этой женщиной, он думал о том, что случилось в Праге. Тогда он эбонитовыми пулями уложил трех парнишек… А шокированный Снайдер бежал за ними прямо до места, где они затащили его в поджидавшую «Шкоду».

Воровскую парочку дал ему взаймы его старый друг Лобковиц, равно как и «Шкоду», и дом, в котором они потом допрашивали Снайдера. То был пришедший в упадок крестьянский двор в забытом богом захолустье километрах в пятидесяти севернее Праги. Лобковиц был человеком, умеющим жить, беззастенчивым и с некоторых пор богатым. С окончанием холодной войны он торговал всем, что только продавалось. А до этого торговал сведениями. Причем абсолютно все равно — кому. В принципе, он остался верен своей прежней профессии, только теперь предлагал более широкий ассортимент услуг.

Лобковица не интересовало ничто, кроме гонорара. Лишь одно условие он все-таки поставил. «Если тебе понадобится спрятать труп, то, пожалуйста, только не в доме». Лобковиц еще мыслил в старых категориях.

Доказательства были неоспоримыми. Нед Бейкер, научный консультант Зои Перселл, просмотрел все бумаги и установил факт предательства. Конечно, они могли затеять судебное разбирательство, вынести приговор и тут же привести его в исполнение. Даже эта вошь Зоя Перселл жаждала крови. Она вела себя как палач в лондонском Тауэре.

Но потом, однако, все повернулось по-другому.

Снайдер предложил сделку. Вначале на него все посмотрели ошарашенно, но этот мерзавец явно не шутил. Перселл еще вопила, что это отвлекающий маневр, но Нед Бейкер навострил уши и принялся задавать вопросы. Снайдер пел какую-то песню об одном эксперименте и об открытии.

Бейкер пошушукался с Зоей Перселл, и та вдруг растеряла всю свою уверенность. Потом Бейкер перебудил по всему миру каких-то ученых и в конце концов уединился с Зоей Перселл в углу полуразрушенной гостиной. После чего красивому плану Салливана — выбить у мерзавца кровь из почек — пришел капут.

Зоя Перселл сразу настояла на том, чтобы проверить информацию Снайдера на месте. Еще ночью они вылетели на фирменном «Гольфстриме-G550» из Праги в Дрезден…


— Салливан, когда начнем? — Перселл шла по холлу быстрыми и мелкими шажками. Шеф службы безопасности что-то недовольно буркнул.

— Кто это? — шепотом спросила Джесмин у Уэйна.

— Главная финансовая акула Тайсэби. Ты знала, что каждый месяц нам зарплату перечисляет женщина?

— Что ты сделал такого, Уэйн?

— Сейчас… — пробормотал Снайдер. — Дело в пробе из кости Криса, в анализе ДНК.

— Итак, начинаем! — Зоя Перселл окатила Джесмин холодным взглядом: — Это ассистентка?

— Да, — сказал Салливан. — Я бы ее расспросил кое о чем.

— Не сейчас. Кто-то же должен ассистировать мерзавцу. Итак, начнем.

— Ты мне понадобишься! — шепнул Снайдер Джесмин.

— Для чего?

— Не бойся. Всего лишь анализировать пробы.

Никто и не думал отвечать на ту гору вопросов, которые занимали Джесмин. Она вошла в лабораторию вслед за остальными и услышала изумленные возгласы. Уэйн позвал ее, и она протиснулась вперед.

Увидев, что стало с пробами, она застыла как вкопанная. Ничего подобного ей еще не приходилось видеть.

— Не может быть! — вырвалось у нее.

Снайдер дрожал от возбуждения. Взрыв роста клеточных культур был еще поразительнее, чем ночью в четверг.

Из некоторых чашек Петри взошедшие культуры вывалились на дно инкубаторного ящика и теперь ползли по смотровому окошку вверх. Казалось, культуры продолжали делиться и вне чашек без всякого питательного раствора, просто так.

— Вообще-то это невозможно, — пролепетал Нед Бейкер. — Сколько, вы считаете, делений тут прошло?

— Сотни! Тысячи! — бормотал Снайдер, сам не в силах отвести завороженный взгляд от чашек Петри.

— Кто-нибудь может дать мне пояснения? — потребовала Зоя Перселл.

— Способность клеток к делению ограничена, — Снайдер растерянно засмеялся. — У всех живых существ. Даже при идеальных условиях это правило действует. Число делений кажется предопределенным. Каждая клетка носит в себе часы клеточного деления, которые ограничивают их число. И эти часы невозможно перехитрить. Эмбриональные фибробласты человека, например, то есть клетки соединительной ткани, делятся в культуре от сорока до шестидесяти раз. Потом конец. Бесповоротный. Норма клеточных делений мыши достигает максимум двадцати восьми.

— Это и есть ваша сенсация? — нетерпеливо спросила Зоя Перселл.

— Это сенсация… — тихо начал Снайдер.

— …Но не та, которую вы хотели нам показать, не так ли? — настойчиво переспросил Нед Бейкер.

Джесмин все еще непонимающе смотрела на культуры. Сила деления у клеток убывает с возрастом. Чем старше донор, тем меньше число делений. Клетки очень старого человека способны максимум на двадцать пять делений.

Но эти клетки взяты из кости, которой, по словам Криса, тысячи лет.

«Какова, однако, жизненная сила», — думала Джесмин.

* * *
— Хорошо. Клеточная линия, которая делится неограниченно. Сенсация? Это действительно сенсация? — Зоя Перселл обвела всех присутствующих провоцирующим взглядом. — Если я правильно припоминаю… Нед, вы же всегда говорили, что бывают клетки, которые делятся неограниченно.

— Раковые клетки, — ответил Нед Бейкер. — У раковых клеток ограничение деления прекращается. В культурах раковые клетки делятся неограниченно…

— Ну вот.

— В человеческом организме это происходит лишь до тех пор, пока организм живой. Как только человек умирает, раковые клетки тоже погибают, и их деление окончательно останавливается.

— Может, это раковые клетки? — Зоя Перселл посмотрела на Снайдера. — Вы хотели обвести нас вокруг пальца? Вы что, действительно думали, что мы этого не просечем?

— Это не раковые клетки, — Снайдер энергично помотал головой. Голос у него осип, и в нем послышались гневные нотки.

— Откуда они взяты?

— Из одной старой кости.

— Если я сейчас же не получу более подробных разъяснений, мы будем разговаривать по-другому!

— Джесмин, помоги мне, — Снайдер вышел из оцепенения.

— Что будем делать?

— Анализ. Я хочу вам кое-что показать. Для начала приостановим деление клеток.

Снайдер выбрал одну клеточную культуру, а Джесмин надела халат и перчатки. Она добавила туда колцихин, яд безвременника осеннего. Тем самым клеточное деление было приостановлено на два-три часа, и они могли исследовать хромосомы, все глубже продвигаясь от одного уровня к другому.

— Долго это продлится? — Нетерпение было написано на лице Зои Перселл.

— Это сложный процесс, — сказал Снайдер, стараясь выдерживать нейтральный тон.

Джесмин тем временем поместила культуру в центрифугу.

— Объясните мне, что происходит. Раз уж все равно больше нечем заняться.

— Сложность начинается уже с определения рода клеток и рода ДНК. В испытаниях предпочитают работать с клетками бактерий, поскольку с ними легче обращаться: малые размеры, размножение и короткое время генерации; но также и по причине простоты клеточной организации. Эукариоты, то есть клетки человека, животных и растений с их клеточным ядром, митохондриями, клеточной плазмой и рибосомами, структурированы намного сложнее.

Зоя Перселл посмотрела на Бейкера, и тот подтверждающе кивнул.

— Ядро клетки ДНК человека можно представить в виде нити длиной около двух метров, которая содержит всю релевантную информацию об устройстве человека. Нити ДНК и информация, в свою очередь, распределены по хромосомам. Число их — различное. Каждое живое существо можно идентифицировать по числу его хромосом.

Нед Бейкер посмотрел на свою начальницу. До сих пор она всегда отказывалась вникать во все эти научные детали. Он взял Снайдера за локоть и сам продолжил пояснения:

— Хромосомы состоят из множества спиралей волокон, которые, в свою очередь, содержат протеины. Так называемые гистоны. Вокруг этих гистонов жгутик ДНК обвивается ровно два с половиной раза. Под микроскопом эти гистоны похожи на жемчужинки, нанизанные на нитку. Гистоны и нити ДНК — это нуклеосома, основная единица хромосомы.

— Эта высокоорганизованная структура вообще только и делает возможным размещение длинного жгута ДНК в таком маленьком ядре клетки, — Снайдер восхищенно рассмеялся. — Гены — это не что иное, как информационные единицы на жгутике ДНК, как слова в предложении. Эти информационные единицы существуют в форме пар оснований. Каждый ген имеет свою определенную позицию на жгуте ДНК, индивидуальную структуру и функцию. Это как код.

— Я поняла, дальше! — Зоя Перселл окинула обоих мужчин пренебрежительным взглядом.

— Ген, опять же, состоит из кодированных участков, так называемых экзонов. Отрезки, которые не содержат информации, называют интронами. Интересно вот что: большинство пар оснований у человека содержат и некодированные участки. — Нед Бейкер с сомнением посмотрел на Зою Перселл. Действительно ли она понимает все это?

— Гены на различных отрезках жгута отделены друг от друга пустыми участками и регуляторными последовательностями ДНК, которые указывают генам их задачи. Это что касается темы сложных структур, — угрюмо закончил Снайдер.

— Это я тоже поняла, — сказала Зоя Перселл после некоторого раздумья. — Долго это продлится?

Джесмин после центрифугирования отделила на дне пробирки клеточный осадок от питательного раствора и поместила в раствор хлористого калия, в котором клеточная культура должна была инкубировать минут двадцать.

— После успешного клеточного деления самое продолжительное уже позади, — холодно сказала Джесмин подчеркнуто покровительственным тоном. Эта женщина с каждой секундой становилась ей все неприятнее. Язык жестов выдавал ее высокомерие, нетерпение и барство. — Хромосомы можно анализировать только в стадии клеточного деления.

— Тогда я хочу знать это прямо сейчас, — Зоя Перселл мстительно оглядела Джесмин.

— Она имеет в виду, что митоз у нас уже позади, — вмешался Нед Бейкер, заметив нарастающее напряжение между женщинами. — Вначале клетки растут, потом происходит удвоение ДНК, затем они стабилизируются, и только после этого начинается митоз. При этом клетка делится, и из удвоившейся перед этим информации в клетке получается новая, идентичная вторая клетка.

— Понятно, — буркнула Зоя Перселл, все еще не сводя мрачного взгляда с Джесмин. — И что происходит в митозе?

— В митозе волокно веретена осуществляет клеточное деление. Это волокно состоит из тысяч нитей протеина и с гениальной точностью обеспечивает передачу информации клетки хромосомам вновь созданной дочерней клетки. Только когда это происходит, хромосомы выстраиваются в так называемой экваториальной плоскости и могут различаться по размерам и форме под световым микроскопом. Вот как это сложно, — закончил Снайдер.

Джесмин заново центрифугировала до тех пор, пока клеточный осадок не достиг следующей ступени. Этот клеточный осадок она смешала с фиксирующим раствором из метилового спирта и ледяной уксусной кислоты в соотношении три к одному и снова центрифугировала это, чтобы теперь, наконец, капнуть клеточный осадок пипеткой на предметное стекло.

— Теперь я, — сказал Снайдер.

Он немного подогрел препарат и окрасил его в красильной кювете флюоресцирующим веществом.

— Процесс многоцветной идентификации хромосом базируется на том факте, что определенные белки могут в качестве зондов разрезать ДНК и помечать ее цветом, — Нед Бейкер пояснял своей начальнице действия Снайдера. — При этом индивидуальные различия отдельных хромосом в последовательности ДНК и позволяют себя идентифицировать.

Нед Бейкер смолк, когда Снайдер подвинул предметное стекло под микроскоп.

Вначале Снайдер исследовал препарированные метафазы при стократном увеличении микроскопа и отфильтровывал те, по которым уже при таком увеличении было видно, что они не годятся для дальнейшего анализа из-за ошибок препарирования.

Его опыт подсказывал ему, что надо исследовать около десятка клеток, чтобы получить уверенный результат. Но при комплексной постановке вопросов и при исследованиях особых участков отдельных хромосом ему случалось израсходовать в анализе и больше сотни метафаз, чтобы достигнуть цели.

Снайдер работал с эпифлуоресцентным микроскопом и фиксировал результаты подключенной камерой, которая переводила картинки на экран.

— Как их различить? — Зоя Перселл разглядывала сгорбленную спину Снайдера.

— Хромосомы человека по некоторым признакам можно различить под микроскопом в фазе деления. Каждая хромосома в этой фазе обладает индивидуальной структурой. Смотрите, — Бейкер указал на экран. — Во-первых, хромосомы отличаются по размеру. Например, Y-хромосома на удивление маленькая.

— Я так и знала! — Зоя Перселл злобно захихикала: — Мужчины. Меньшая половая хромосома, меньшие мозги, меньший интеллект…

Нед Бейкер ткнул в другое место на экране:

— Видите, у хромосом к тому же одно короткое и одно длинное плечо. Эти плечи соединяются центромерой, которая пережимает хромосому в определенном месте, словно корсет талию женщины. Центромера — место, к которому при клеточном делении прикрепляется микротрубочка веретена деления хромосомы. Поскольку центромера пережимает хромосомы в разных местах, это еще один признак различия.

Снайдер уже рассматривал выбранные клетки при 1250-кратном увеличении. Хромосомы создавали под микроскопом палочковидную структуру и уже были хорошо различимы.

Он поднял увеличение до 3000.

— Хорошо, очень хорошо, — урчал Бейкер, когда ленточные узоры на отдельной хромосоме благодаря окрашиванию становились различимы и на экране.

Хромосомы под микроскопом все еще представляли собой беспорядочное нагромождение. Бейкер не держал в памяти ленточные узоры отдельных хромосом, но уже по малому размеру узнал хромосомную пару 22 с ее утолщенным придатком на коротком плече и хромосомы 1 и 2 — по их размерам.

— Первый барьер взят. Человек, однозначно человек! — сказал Снайдер, с нетерпением выжидая. — Не сто тринадцать хромосом. Не ящер какой-нибудь с гигантскими костями.

— Ну, давайте же поскорее! Иначе мы пустим здесь корни!

Бейкер догадался раньше, чем увидел. Что-то было не так с клеточным ядром, зафиксированным на предметном стекле и лопнувшим. Он обыскивал картинку.

Обнаружив отклонение, он откинулся на стуле.

— Это в точности так же, как в тот вечер? — спросил он.

— В точности, — пробормотал Снайдер.

— Не проанализировать ли нам на компьютере кариотип набора хромосом? Для полной уверенности?

Снайдер, не говоря ни слова, сел за клавиатуру и задал ряд команд. На одном из мониторов появился результат анализа:

— А вот компьютерный анализ ночи четверга. Они идентичны.

— Аберрация хромосом, — пробормотал Нед Бейкер. — Трисомия.

— Что это значит? — забеспокоилась Зоя Перселл.

— Отклонение хромосом, — задумчиво объяснил он. — Но, во-первых, это не так уж и необычно. Численные мутации генома случаются у одного из ста шестидесяти новорожденных. При этом трисомия составляет основную часть.

— Чаще всего трисомии затрагивают хромосомы 21, 18 и 13. Они вызывают болезнь. — Снайдер подождал немного, прежде чем продолжить. — Один из шестисот пятидесяти новорожденных страдает синдромом Дауна, вызванным трисомией по хромосоме 21. Последствия — замедленное моторное развитие и ослабление интеллекта, зачастую врожденный порок сердца и подверженность инфекциям. Особенно часто это случается, когда мать старше сорока пяти лет.

— Еще хуже синдром Эдвардса на почве трисомии по хромосомам 18 и 13, — сказала Джесмин. — Половина пораженных умирает в первые же три месяца, а случается эта трисомия у одного из пяти тысяч.

— Но здесь трисомия другая, — Снайдер выпрямился, тело его напряглось: — Тоже известная, тоже изученная — и все-таки необычная.

— Да не томите же! — Зоя Перселл гневно воззрилась на Снайдера и Бейкера.

— Сорок семь хромосом, — сказал Снайдер.

— На одну больше нормы, — довершил Бейкер. — Тоже трисомия.

— Дополнительная хромосома — это гоносомально.

— Черт, Бейкер! — закричала на него Зоя Перселл. — Что это значит?

— Отклонение затрагивает половые хромосомы.

— Синдром дубль-Y, — негромко сказала Джесмин, отчетливо видевшая отклонение на мониторе.

— Трисомия XYY, — сказал Снайдер.

На несколько секунд зависла тишина.

— На одну Y-хромосому больше… и что? — Зоя Перселл хлопнула ладонью по столу. — Уж коли ваша мужская половая хромосома такая на удивление маленькая, должны же среди вас попадаться типы, у которых их хотя бы две! И что?

— Но эта дополнительная Y-хромосома очень длинная и толстая. Она, как видно, битком набита генами…

Глава 28

Фонтенбло под Парижем

Полдень субботы


Крышка багажника распахнулась. Крис зажмурился. Хотя небо было облачное, свет причинял глазам боль после столь долгих часов в темноте.

— Фу, надо бы тебе помыться!

Мужчина над ним злобно осклабился. Крис заметил три бородавки, которые обезображивали его щеки и подбородок, образуя треугольник. Второй тип был светлокожий и ржаво-рыжий. Бородавчатый взял Криса за связанные лодыжки, а рыжий подхватил под плечи. Они вынули его из багажника и бросили на землю.

Песок и кустики травы царапнули ему щеку. Он повернул голову и увидел высокие лиственные деревья с могучими стволами и густыми кронами.

Глухая боль в ребре не давала вздохнуть. В предплечьях и тыльных сторонах ладоней все еще торчали осколки дерева и камня. Какие-то отпали, какие-то вонзились в кожу еще глубже. Некоторые раны уже воспалились и образовали кроваво-гнойные волдыри.

Рыжий сорвал с его рта пластырь и посадил его. Крис застонал и снова упал. Потребовалось время, чтобы он привык к сидячему положению.

Они освободили его от веревок на ногах и подняли. Крис тотчас же снова рухнул на землю. Они поднимали его снова и снова, а у него всякий раз подкашивались ноги. Их пронизывала режущая боль, и он, стиснув зубы, стонал.

Потом в ногах забегали мурашки, кровь начала циркулировать, и, наконец, он остался стоять. Рыжий поддерживал его, когда он делал первые шаги. Бородавчатый привязал веревку к его связанным за спиной рукам и стал водить его вокруг, как пса на поводке:

— А ну пошел! Еще быстрее!

Криса шатало от машины к деревьям и назад. Они водили его по кругу минут десять.

— Где мы? — спросил Крис.

— Какая разница…

— Для меня — есть разница, — Крис пришепетывал и не мог отчетливо говорить. Он чувствовал вкус крови на полопавшихся губах.

— Ну, если есть, то… где-то во Франции.

Крис оторопел, потом снова огляделся.

Солнце стояло на западе, но до темноты было еще далеко. Метрах в ста поодаль Крис увидел строение, отгороженное кустарниками, — что-то вроде небольшого замка.

Четыре черных лимузина были припаркованы у водонапорной башни из желтоватого кирпича, какие строили двести лет назад. Местность пересекали канавы с водой, в которых прела листва. Немного в стороне от водонапорной башни стояла часовня, вся в строительных лесах.

Со стороны замковидного здания к ним двигались трое мужчин. Совиное лицо Брандау было отталкивающим. И с чего это Крис взял, что от священника не надо ждать коварства? Ведь он подбросил «жучок» ему в рюкзак.

Рядом с Брандау шел парень с задубелой кожей, руководивший нападением. Он самодовольно рассказал Крису, как они, завладев ключом от пансиона, заявились в его комнату после полуночи и собрали остальные артефакты.

Третий мужчина был приземистый, здоровый, одетый в светлый, почти белый стихарь, расшитый жемчугом и золотыми нитями. Вышивка изображала наверху с каждой стороны — начальные буквы имени Христа, а внизу — два креста. На груди стихарь удерживала искусно выточенная пряжка.

Крис вначале решил, что это какой-нибудь епископ, но потом разглядел под стихарем обычный пуловер и брюки.

— Вот наш фруктик, — сказал Джастин Барри.

— Так-так. — Генри Марвин оценивающе оглядел Криса. — Ну, в настоящий момент вид у него довольно потрепанный. Смотрите за ним в оба. Вы верите в Бога и Библию?

— А вы, наверное, тот издатель, который так охотно выступает в роли щедрого мецената знаменитых музеев мира, когда речь идет о древностях из определенных мест Переднего Востока.

— Кто же это вам рассказал?

— В Берлине жила профессорша, которая выдала мне кое-что про вас.

Генри Марвин громко рассмеялся:

— Ну, тогда вам есть над чем подумать.

— Я уже несколько часов назад перешагнул тот рубеж, за которым я еще о чем-то думал. Я рад, что выбрался из этого гроба.

— О, юмор висельника! Посмотрим, как вам понравится в настоящем гробу. А пока я займусь вашими подарками. Тогда посмотрим, что дальше. Может, ваша новая квартира подойдет вам больше. Ночами там бегают крысы.

Марвин отвернулся и зашагал с Брандау прочь. Барри и рыжий подтолкнули Криса в сторону водонапорной башни. Там они повели его вниз по каменной винтовой лестнице до помещения, от которого расходилось несколько коридоров. По одному из них они довели его до следующей развилки.

Барри открыл тяжелую стальную дверь, запиравшую левый ход, и ступил в узкое, низкое ответвление, выбитое в скалистом подземелье.

Искусственное освещение было ярким, и Крис увидел слева решетки, вмонтированные в скалу и отделяющие склепы от коридора. Клетки были пустые.

Барри дошел до конца коридора и остановился перед последней решеткой.

Рыжий втолкнул Криса в склеп, задняя часть которого лежала в полутьме. Дверь за ним со скрежетом закрылась.

— Привет, — сказал Крис, пристально глядя в угол, где на полу лежало, не шевелясь, чье-то тело.

Потребовалось время, пока фигура медленно повернулась.

— Привет, Крис, — сказал Антонио Понти.

* * *
Дрезден

Полдень субботы


— Y-хромосома задает пол человека. Это известно. Здесь у нас две таких хромосомы, — Зоя Перселл зло смотрела на Снайдера. — Ну, хорошо. Однако вы говорили, что известны и такие случаи. Что же тогда такого особенного в этом открытии, которое, получается, вовсе никакое не открытие?

— В нормальном случае Y-хромосома маленькая, и при XYY-трисомии есть две маленьких Y-хромосомы. А здесь эта дополнительная Y-хромосома, как уже было сказано, большая и толстая, — Уэйн Снайдер встал со стула и потянулся.

— Нед, что вы на это скажете? Он нас попросту дурит? — Зоя Перселл смотрела на своего научного консультанта, а тот как мог избегал ее взгляда.

— Ну, что я могу на это сказать… Нормальная Y-хромосома в наше время несет в себе, если мне не изменяет память, семьдесят восемь генов с указаниями по созданию двадцати семи протеинов и тем самым располагает лишь третьей частью своей изначальной величины.

— Она что, сокращается? — Зоя Перселл засмеялась: — Нед, а как обстоит дело с женской половой хромосомой? Она-то, надеюсь, растет?

— X-хромосома с ее тысячью девяноста пятью генами осталась неизменной со времен ее возникновения сто-триста миллионов лет назад.

— Итак, вы хотите мне внушить, что половые хромосомы развиваются по-разному? — Зоя Перселл захихикала: — И с каких же пор? В последние сто тысяч лет? И если это так, то ведь это означает, что когда-то был один исходный пункт.

— Когда они возникли и с какого времени их развитие пошло по-разному, рассуждение во многом умозрительное, — вмешался Снайдер. — Почему эти две хромосомы отошли от других хромосомных пар и взяли на себя образование пола, сегодня вам никто точно не скажет. Но произошло это в ранние времена появления млекопитающих.

— А что было перед тем? — Зоя Перселл обвела взглядом всех присутствующих. — Как пол определялся прежде?

— Кто знает? Может, раньше мужской пол млекопитающих задавался температурой, как это сегодня происходит у каретт или у аллигаторов Миссисипи, — Джесмин тоже поднялась со стула и стояла перед финансовой начальницей, скрестив на груди руки. — Или через социальные сигналы, как у зеленушковых рыб, у которых самая крупная самка гарема в течение одной недели превращается в мужской экземпляр и становится новым хозяином гарема, если самец умирает или если кончается корм.

— По крайней мере, есть бесчисленные примеры в мире животных, когда пол задается иначе, чем через хромосомы, — самодовольно сказал Снайдер, сам удивляясь своему хорошему настроению. — Если уж ты мужчина, то должен быть птицей, рептилией или бабочкой. Там самки носят XY и определяют пол.

— Что вы хотите этим сказать? — Зоя Перселл зло зыркнула на Снайдера.

— Женщины подмяли нас, мужчин, — брюзжал Снайдер. — Мы согласились на тяжкое бремя определения пола и платим за это. Наша Y-хромосома, как вы только что слышали, находится в плачевном состоянии. С тех пор, как из-за какой-то маленькой мутации она однажды взялась задавать пол, она только чахнет.

— Я сейчас запла́чу!

— Раньше X- и Y-хромосомы при слиянии зародышевых клеток, то есть при возникновении новой жизни, взаимозаменялись, поскольку располагали многими идентичными отрезками ДНК. Однако новая задача определения пола через Y-хромосому привела к тому, что ДНК стали дрейфовать друг от друга, и сходства постепенно исчезали, все меньше отрезков ДНК совпадало. Это, в свою очередь, имеет следствием то, что не совместимые более отрезки Y-хромосомы при возникновении новой жизни уже не могут участвовать в рекомбинации с X-хромосомами. Так в ходе эволюции на Y-хромосоме умолкал один ген за другим. Сегодня совпадает и рекомбинируется при возникновении новой жизни всего пять процентов ДНК половых хромосом. А обе X-хромосомы женщины, напротив, полностью взаимозаменяемы. Y-хромосома из этого во многом исключена. Мужчина — вымирающий экземпляр, — Снайдер закончил свое пояснение горьким смехом.

— Зато Y-хромосома умеет себя ремонтировать, — отчаянно воскликнул Нед Бейкер.

— Отдельные отрезки Y-хромосомы действительно способны к этому. Но это, к сожалению, касается лишь уже имеющейся информации: она воссоздается. Новой информации в распоряжение хромосомы не поступает. И в этом кроется проблема при изменяющихся условиях окружающей среды.

— Хорошо. Мы, женщины, имеем две одинаковые половые хромосомы, которые умеют постоять друг за друга, а мужчины — одну, которая хиреет. Природа знает, что делает. — Зоя Перселл язвительно рассмеялась.

— Однако из двух женских X-хромосом активна только одна, — вмешалась Джесмин. — Вторая с самого начала отключается. Отключается необратимо!

— Тоже хорошо. — Зоя Перселл нервно уставилась на своего советника: — Нед, что дальше?

— Здесь мы далеко не уйдем, — Бейкер задумчиво оглядел всех присутствующих. — Чтобы исследовать хромосому точнее, надо приложить больше ресурсов. Здесь всего лишь маленькая лаборатория. В Бостоне у нас было бы больше возможностей…

Зоя Перселл кивнула. Бейкер подтвердил то, о чем она и сама думала все это время. Она помнила слова председателя в Вилкабамбе. Может, она как раз и нашла тот бриллиант, который поможет ей устранить Фолсома. Она должна знать больше, но так, чтобы Фолсом об этом не пронюхал. Тогда Бостон — неподходящее место. В главном офисе все тотчас все узнают. Втайне она была довольна, что предусмотрительно подготовила другое место.

— Нет. Мы полетим в Софию-Антиполис. Отправимся сейчас же. Салливан уже все организовал.


Джесмин повернулась и зашагала к двери.

— Куда это вы? — крикнула ей вдогонку Зоя Перселл.

— Домой — куда же еще?

Зоя Перселл презрительно рассмеялась:

— Вы что, не поняли, что здесь происходит, а?

— Нет, откуда мне знать, чего вы от меня хотите.

— Тогда я вам скажу. — Зоя Перселл ехидно поведала о предательстве Снайдера. — …И мы подозреваем, что вы действовали в сговоре.

Джесмин устремила взгляд на Снайдера:

— Уэйн, скажи, что это не так.

— Увы, это так. — Он с сожалением посмотрел на Джесмин, которая непонимающе трясла головой. Снайдер повернулся к Зое Перселл: — Она не имеет к этому никакого отношения.

— Кто в это поверит. — Зоя Перселл отвернулась с холодной улыбкой. — Салливан, мы всех берем с собой.

— Могу я хотя бы покормить животных? — вдруг спросила Джесмин.

— Каких животных? — Зоя Перселл вопросительно глянула на Снайдера.

— Наших подопытных животных…

— Что за чушь. Что, больше некому это сделать?

— Некому, — решительно сказала Джесмин. — Я уже вызвалась в эти выходные кормить животных. До понедельника здесь никто не появится.

— Да, у нас так — ради экономии средств, — сказал Снайдер. — В выходные люди ухаживают за животными по очереди, кормят их и наблюдают за текущими экспериментами.

— Тогда пусть животные сдохнут от голода, — проворчала Зоя Перселл.

— Ничего не выйдет, — Джесмин отрицательно покачала головой. — Тут есть животные, за которыми надо наблюдать ежедневно. Они проходят активные тестовые испытания, и их реакции должны записываться. Если угодно, эти животные — гарант грядущего оборота Тайсэби.

Нед Бейкер подтверждающе кивнул финансовой начальнице.

— Хорошо, сделайте это. Только быстро.

Спэрроу сопровождал Джесмин в отсек с подопытными животными, преимущественно мышами. Они вошли в первое помещение с клетками, и Джесмин придерживалась при кормлении заданного плана, который висел на стене у двери.

В четвертой клетке вынюхивали воздух шесть полевок, когда она открывала дверцу и насыпала им зерна и сена.

Три из них были молодые и сильные, а остальные три — старые и уже близкие к смерти. Полевки живут до трех лет, и Джесмин знала, что три старых уже почти достигли этого библейского мышиного возраста.

Три старых сидели в задней части клетки. У них уже не было достаточно сил, чтобы пробиться к корму, растолкав молодых, и им приходилось довольствоваться тем, что останется. Если молодые вообще что-нибудь оставят.

Если память ей не изменяла, в клетке номер четыре находились мыши, с которыми экспериментировал Уэйн Снайдер, добиваясь прорыва в новом поколении противоожоговых и заживляющих мазей.

Мыши набросились на корм. Молодые вновь и вновь оттесняли старых. Надо будет предложить Уэйну, чтобы он их рассадил.

Она наполнила поилку водой и вернулась со Спэрроу в лабораторный отсек.

— Теперь, пожалуй, можно отправляться, — Зоя Перселл огляделась.

— Еще один момент, — Джесмин повернулась к Снайдеру: — Уэйн, зачем ты подсадил к старым мышам молодых? У старых уже нет сил бороться с молодыми.

— Ну что там еще? — простонала Зоя Перселл.

Джесмин повернулась к ней:

— Вас это не касается. Не вмешивайтесь!

— Какие еще молодые? — спросил Уэйн Снайдер.

— Вместе со старыми — из серии по противоожоговым мазям — живут еще три…

— Какие еще три…

Она закатила глаза. Уэйн ведь сам просил, чтобы шестеро последних мышей не подвергались никаким стрессам. Он сам ухаживал за этими животными во время серии опытов и даже дал им имена — вопреки инструкциям: это было запрещено, чтобы не возникали эмоциональные мостики к подопытным животным.

— Уэйн, там в клетке шесть мышей. Три старые и три молодые.

Лицо Снайдера багровело прямо на глазах. Сонная артерия на шее набухла, точно пожарный рукав, а глаза вылезли из орбит.

— Клетка номер четыре? — прохрипел он.

— Да.

Снайдер пустился бежать. Он ворвался в отсек подопытных животных, распахнул дверь и ринулся прямиком к четвертой клетке. Пальцы его вцепились в прутья. Шесть мышей. Три старых, три молодых.

Старые забились в заднюю часть клетки, тогда как молодые все еще поглощали корм.

Ему стало дурно. Он почувствовал, как кровь отхлынула от головы, потом заколотилось сердце. Грудь сводило от колющей боли, а в животе будто бы залег огромный камень.

Бежавшие вслед за ним Спэрроу, Салливан и Джесмин остановились рядом, секундой позже подоспел и Нед Бейкер.

— Что такое? — спросила Джесмин. — Все так, как я сказала. Чего ты так взвинтился?

Он начал смеяться. Он хихикал, он раскатисто хохотал, он бил ладонями по прутьям клетки. Его смех постепенно превращался в настоящую истерику, он ржал, он сотрясался. Слезы выступили у него на глазах и потекли по щекам.

Внезапно он повернулся, шагнул к Джесмин и обнял ее. Дрожа всем телом, положил голову ей на плечо, и слезы капали ей на шею.

— Куда вы подевались? Безумец наконец пришел в себя? — воскликнула Зоя Перселл, входя в отсек.

Снайдер оторвался от плеча Джесмин. Глаза его победно сверкнули, прежде чем он, полный презрения, плюнул под ноги финансовой волчицы.

— С этой минуты я требую почтения! —Глаза его горели, как извергающаяся лава.

— Уэйн?.. — Джесмин мягко погладила его по руке.

Снайдер снова повернулся к клетке:

— В четверг здесь сидели шесть старых полевок. Трем из них я ввел ДНК посредством готовой синтетической липидной смеси.

Все молчали. Мышки тоже, казалось, в оцепенении замерли. Из клетки не было слышно ни шороха, ни возни.

— Ты хочешь сказать?..

— Да! Именно это я и хочу сказать! — вскричал Снайдер.

— О чем вообще речь? — высокий голос Зои Перселл выдавал ее волнение. Она не столько понимала, сколько догадывалась, о чем говорит Снайдер.

— В качестве перевозчика генов часто используются вирусы. Но он экстрагировал ДНК и подмешал к транспортной субстанции, готовой к употреблению. Это альтернативный способ. Существуют готовые липидные смеси для экспериментальных трансфекций. Смесь он впрыснул трем старым мышам. — Джесмин была словно в трансе. — И результат — три молодых и сильных мыши…

— Вы имеете в виду ДНК из проб. Тех, что мы только что…

— Из дополнительной Y-хромосомы, да. — Джесмин с сомнением смотрела на Снайдера: — Ведь это ты имеешь в виду, да?

Снайдер кивнул и нагло ухмыльнулся. Отныне он был звездой.

— Я просто не верю в это, — сказала Джесмин.

— Отчего ж? — Снайдер смеялся и от радости хлопал в ладоши: — Мы же знаем, что маленькая захиревшая мужская Y-хромосома имеет способность регенерироваться. А эта дополнительная Y-хромосома такая большая, она же переполнена генами… И разве это не достаточное доказательство? Посмотри на мышек!.. Эта Y-хромосома полностью регенерирована.

Часть четвертая Искушение

И вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать

Бытие

Глава 29

Фонтенбло

Воскресенье после полудня


— По крайней мере, он пунктуален, — буркнул Генри Марвин, когда подъехал «Ситроен», посланный им в аэропорт. Он победно улыбнулся и пожал руку монсеньора Тиццани чересчур крепко.

Монсеньору стало больно, однако он не поморщился, а со снисходительной улыбкой оглядел одеяние Марвина:

— Стихарь из лучшей ткани с драгоценной вышивкой. Неплохо, дорогой Марвин. Вы знаете, что вначале его носили с капюшоном для защиты от дождя, и он призван был быть символом богатства? — Тиццани указал на щитовидную затылочную часть.

— Я очень хорошо знаю историю этого предмета одежды, дорогой Тиццани. — Марвин передразнил колкую интонацию монсеньора. — Во времена Каролингов он возник из монашеской рясы…

— Тогда вам известно также, что теперь его надевают священники во время литургических действий под открытым небом. Неужели вам мало руководства всемирным орденом мирян? Вы хотите стать еще и священником? — Тиццани лукаво глянул на него: — На гербе нового папы отсутствует тиара, корона как знак всемирной власти. Бенедикт — первый папа новейшего времени, отказавшийся от него. А вы хотите большего, чем папа?

Марвин подавил поднимавшуюся в нем ярость и успокоил себя мыслью, что Тиццани компенсирует оскорблениями свой челобитный визит к папе. То, что Рим так быстро отреагировал на его звонок, было хорошим знаком. Вопреки всему их притворству, они наверняка сильно заинтересованы в его находках.

— У вас есть поддержка, дорогой Марвин. А вот я один. — Тиццани кивнул Эрику-Мишелю Лавалье и Брандау, которые выжидательно стояли позади Марвина.

Марвин принял такой выход из положения и кивнул себе за спину:

— Месье Лавалье — моя правая рука, кроме того, он эксперт по древним языкам. А почтенный Томас Брандау, как и вы, человек церкви. Он тоже читает тексты на древних языках. И поддерживает дела Преторианцев в Берлине.

— Так-так.

Монсеньор Тиццани запрокинул голову и оглядел главное здание. Стоящий на открытом месте замок с его ренессансным фасадом был построен в конце XIX века. Здание было метров семьдесят в длину, двадцать в ширину и подразделялось на пять конструктивных элементов. По бокам замок был одноэтажный, к середине следовали двухэтажные участки, которые переходили в более узкую трехэтажную среднюю часть. На крышах всех частей здания торчали десять труб.

— Ваши реставрационные работы поистине грандиозны, — негромко заметил священник Римской курии.

— Соразмерно Преторианцам, — довольно сказал Марвин и жестом пригласил гостя в дом.

— Вам известно, что думают об этом ваши противники, — пробормотал монсеньор.

— У меня нет ни одного противника, которого можно было бы воспринимать всерьез! — Марвин самодовольно улыбнулся. — Преторианцы — сплоченный орден. В Риме же случается и по-другому…

Генри Марвин решил основать европейскую резиденцию Преторианцев в Фонтенбло десять лет назад, когда ему было предложено это гигантское имение в пятидесяти километрах к юго-востоку от Парижа.

Исторический город, в королевском замке которого Наполеон Бонапарт отрекся от престола, находился достаточно близко от Парижа. При этом местечко с двадцатью тысячами жителей было на редкость спокойным и удаленным от суеты метрополии.

— Ваши противники говорят, что вы разбазариваете деньги братства мирян!

— Чепуха. Просто удачная покупка. Но задним числом можно извратить все что угодно. — Этой покупкой Марвин обеспечил одному несчастному графу роскошный закат жизни после того, как тот потерял на биржевых спекуляциях остатки своего состояния.

Имение стояло на краю обширной зоны отдыха площадью в 25000 гектаров неподалеку от Фонтенбло.

Они вошли в замок, в средней части которого размещались залы для приема, тогда как два холла налево и направо вели к комнатам.


— Как дела с признанием ордена? Продвинулись ли мы хоть на несколько шагов?

Они обедали, и Тиццани все время ждал этого вопроса.

— Братство мирян — Преторианцев Священного Писания, несомненно, получило бы больше поддержки, если бы во главе его, как в «Опус Деи», стояли рукоположенные священники. Вы простите мне мой прямой ответ?

— Римская курия, к счастью, определяет не все, — возразил Брандау.

— Немецкое епископство известно своей подчас критической и своевольной позицией, — ответил с мягкой улыбкой Тиццани. — Однако, насколько я помню, позиция Римской курии несокрушима как никогда.

Челюсти Марвина терлись друг о друга, как два могучих жернова. Тиццани был всего лишь проситель, а держал себя, как крупный феодал. Если он не привез нужного ответа, то может уходить отсюда прямо сейчас.

— В Ватикане есть шептуны, которые убеждают святого отца, что статус ордена, а тем более персональной прелатуры, для Преторианцев — ошибка. И что позиция нетерпимости нарушит компромисс и покой, найденный в отношениях между церковью и наукой.

— Если хотите знать мое мнение, это гробовой покой, — Марвин отпил глоток красного вина и с удовлетворением цокнул языком. — Мы поднимем мир из спячки.

Тиццани поморщился. Что замышляет этот безумец?

— Это требует больше времени, чем можно было ожидать. Папа настолько занят другими вещами, что до ваших выборов его согласие, пожалуй, скорее всего не последует…

— Тогда почему вы вообще здесь? — вскричал Марвин, не владея собой. — Вы опять хотите провести меня, как в Монтекассино? — Он ударил кулаком по столу так, что бокал с красным вином опрокинулся. Вино разлилось по белой камчатной скатерти, как лужа крови.

Тиццани утихомиривающе поднял ладони.

— Однако если заслуги ордена действительно настолько велики… Для того я и здесь: чтобы проверить…

* * *
Стены помещения были уставлены дорогими книжными стеллажами, искусная резьба которых изображала библейские сцены в миниатюре.

Книги стояли вплотную. Их было огромное количество, но книга была все же одна.

Библия.

— Преторианцы собирают по всему миру различные издания Священного Писания. Я сам слежу за каталогизацией вместе с одним ученым архивариусом, — Марвин кивнул в сторону Лавалье и Брандау. — Вы ведь этого не знали?

Они стояли перед свободным проемом между стеллажами. Его заполняла стеклянная витрина высотой метра два. Витрина на полметра выступала в комнату, так что ее содержимое можно было видеть с трех сторон. Маленькие датчики с внутренней стороны стекла выдавали электронную охрану.

На стеклянных полках в верхней части витрины стояли подставки, похожие на нотные пюпитры. Их было десять.

На пюпитрах лежали пергаментные листки. То были рукописные страницы с выразительным шрифтом — скорее рисованным, чем писаным. Краска шрифта поблекла.

— Как вы знаете, принято считать, что самый старый полный список Библии — это Кодекс В-19 Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге, — сказал Марвин.

— «Кодекс Петрополитанус». Старейший полный текст на древнееврейском, — тихо произнес Лавалье. — Написан масоретами, комментаторами Ветхого Завета одиннадцатого века, которые вокализировали еще более древние библейские тексты, записанные консонантным письмом. — Голос Лавалье вибрировал от научного воодушевления.

— В одном существенном пункте я должен вам возразить, Лавалье. На самом деле Кодекс из Алеппо на несколько десятилетий старше и тем самым является старейшей редакцией исходной Библии. — Генри Марвин стоял перед витриной, широко раскинув руки. Его приземистая, крепкая фигура излучала безграничную гордость.

— Но она, к сожалению, сохранилась не полностью, — Тиццани улыбнулся. — Это и подчеркивалось в ответе Лавалье, не так ли?

— Она сохранилась полностью и содержит весь древнееврейский библейский текст, который по объему, правда, заметно меньше, чем библейский текст греческой диаспоры евреев, — Марвин улыбался, уверенный в себе.

— Неважно. Для нас, христиан католической церкви, Vulgata все еще является мерилом.

— Не надо обижаться, монсеньор Тиццани, — Марвин улыбался, забавляясь. — Здесь речь идет не о вопросах веры. Я говорю о культурно-историческом уникуме.

Лавалье весело рассмеялся:

— Во всяком случае, это факт: единой Библии нет. Перевод Иеронима из четвертого века тоже ведь был попыткой преодолеть разночтения между еврейской и греческой Библией.

Монсеньор Тиццани поднял ладони:

— Из какой Библии взяты эти листки?

— Это десять из отсутствующих ста девяноста двух листов Кодекса Алеппо, — голос Марвина сочился гордостью.

Монсеньор Тиццани властным жестом оттеснил Лавалье с его места и молча уставился на пергаменты.

— Откуда они у вас? — от напряжения Тиццани разбил слова на отдельные протяжные слоги.

— Это моя тайна, — Марвин гордо засмеялся. — В 1947 году синагога в Алеппо горела после того, как в ООН было принято решение о разделе Палестины и об основании государства Израиль. Кодекс был сильно поврежден. Его разделили на части, и члены общины попрятали эти части у себя. В 1959 году ее тайком вывезли через Турцию в Иерусалим. Цели достигли только двести девяносто пять листов из четырехсот восьмидесяти.

— А эти здешние?..

— Ну, а эти десять из исчезнувших страниц теперь здесь, — в голосе Марвина послышались темные, угрожающие нотки. — Я всего лишь хочу дать вам тем самым понять, насколько серьезно Преторианцы относятся к своей миссии. Ибо теперь нам придется заняться болотом язычества.


Марвин нажал на кнопку дистанционного пульта, и перегородка в стене разъехалась почти беззвучно. За ней обнаружилась небольшая комната, в которой стояло несколько кожаных кресел и стол.

Едва слышное жужжание электромотора смолкло. Словно по волшебству с потолка упали световые пучки и осветили стол, на котором лежали двенадцать глиняных табличек, три кости и глиняный строительный штырь.

Марвин подошел к столу и простер руку, немного помедлил и неторопливо убрал ее.

— К сожалению, вот этим нам приходится интересоваться в настоящий момент больше, чем Библией из Алеппо.

Голос его прозвучал сипло, а тело содрогнулось в благоговейном ознобе. Потом он вновь овладел собой, отступил в сторону и с мрачной миной уселся в кресло.

Лавалье взял со стола свои записи, сделанные от руки:

— Но и это — тоже бесценные сокровища.

— Как вы можете ставить на одну доску тексты языческих глиняных табличек со Словом нашего Господа? Лавалье! Опомнитесь! — грубо одернул его Марвин. Его вдруг начали грызть сомнения. Куда подевался дух Преторианцев? Давно бы уже следовало подвергнуть этого Лавалье испытанию на зрелость… и сделать это как можно скорее.

Лавалье, несмотря на предостерегающие слова, самодовольно улыбнулся. Он свернул свои листки в трубочку.

— Мы с месье Брандау проработали текст и сравнили его с содержанием тех переведенных фрагментов, которые месье Брандау привез из Берлина.

— Что написано на табличках? — Тиццани нежно провел кончиками пальцев по глиняным табличкам. Не спуская при этом задумчивого взгляда с костей. «Обратите внимание на кости», — напутствовал его святой отец.

— Итак, сперва к текстам Навуходоносора II. Это, насколько я знаю, первое описание военного похода Навуходоносора II на Киш.

Лавалье, казалось, стал выше ростом. Его тело вытянулось в струнку, а радостное возбуждение передавалось вибрациями в голосе. Он начал читать вслух.

«Я — Навуходоносор, царь вавилонский, благочестивый князь, фаворит Мардука, любимец Неба, Заветный, стремящийся к мудрости, идущий путями богов, замирающий в благоговении перед их величием, неутомимый правитель города, ежедневно пекущийся о благе Эсагилы и Изиды, неизбывно памятующий о благополучии Вавилона и Борсиппы, мудрый, благочестивый, блюститель Эсагилы и Изиды, первородный сын Набопаласара, царя вавилонского.

С тех пор как Мардук, великий Господин, воздвиг главу моего царского величества и доверил мне господство над всеми людьми, с тех пор, как Небо, хранитель всего, что есть на небесах и на земле, вручил мне законный скипетр для руководства всеми народами и для поддержания процветания человечества, я чту их, пекусь об их божественности, исполняюсь благоговения перед богом и богиней при упоминании их почетных имен. Под их высоким заступничеством я избороздил дальние страны, далекие горы от верхних до нижних морей, непроходимые пути, нехоженые тропы, где нога не знала отдыха, дороги, полные тягот и жажды.

Я подавлял бунты, брал в плен врагов. Страну я держал в порядке, способствовал процветанию народа. Злых и дурных я чурался. Серебро и золото, драгоценные камни и все, что ценно и великолепно, всю полноту блеска, сокровища горных недр и морей, несметные драгоценности, богатые дары приносил я в мой город Вавилон».

Лавалье от напряжения тяжело дышал и сделал паузу, прежде чем приступить к пояснениям.

— Первые таблички вавилонского царя есть не что иное, как иллюстрация или оправдание его господства. Ничего особенного, все это известно и из других табличек других владык. Тем не менее это, разумеется, большая ценность. — Он улыбнулся и встал у стола так, будто был центром Солнечной системы.

Марвин насторожился. Он еще не видел Лавалье таким.

«Слушайте, что Навуходоносор возвещает по воле бога Мардука, бога богов и верховного пастыря. Так говорит Мардук, царь и пастырь Вавилона. После Великого потопа боги привели царство в Киш, чтобы наказать плохих пастырей и объединить стада, дабы они слушались богов, и дабы возникло могучее царство.

Ныне земли пришли в упадок, царство, преданное плохими пастырями, ослабло. И воля богов забыта.

Так говорит Мардук, господин: царь и пастырь, чти твоего бога, объедини царство, сделай Вавилон сильным и чти и сохраняй наследие царства. Ибо Вавилон есть молот, орудие войны, чтобы сокрушать народы и царства, непослушные воле богов. Чти пастыря Киша, которому было отдано царство как первому объединителю стад, чтобы те служили воле богов и слушались ее.

Слушайте, как Навуходоносор чтил своего бога: я ходил на восток, одолел Киш, объединил царство и стада, очистил храмы и принес в Вавилон кости пастыря. Я возвел храм в честь Нинурты, чтил Мардука и принес в дар в его честь семь табличек и кости пастыря.

Вавилон снова силен, царство вновь окрепло, так что народы узнали могущество Мардука, чтут тебя и возносят как верховного бога. Я был послушным слугой, добрым пастырем.

Великий Мардук, сын богов и верховный бог, честь твоему имени, даровавшему мне власть и величие».

Лавалье закончил чтение на высокой ноте, с патетически воздетыми руками, которые он опустил лишь после того, как почувствовал, что подействовал на слушателей.

— Знаете ли вы пантеон богов Месопотамии? — спросил он с полуулыбкой.

— Расскажите, если это нам послужит, — тихо произнес Тиццани, скрывая свое облегчение за опущенными веками. Пока что тут не было ничего, что затрагивало бы текст Библии.

— Мардук изначально был лишь богом-покровителем Вавилона, однако позднее стал всесильным богом. Чем могущественнее бог какого-либо города, тем больше власть царя этого города. С подъемом Вавилона начался и подъем Мардука — или наоборот. Как вам будет угодно.

— Хорошо, дальше… — правая рука Тиццани дрожала от нетерпения.

— Правда, номинальной верховной власти, истинного царствования можно было достичь лишь тогда, когда властвуешь и над Кишем, где, судя по всему, возникло царство. — Лавалье невозможно было остановить. Он фонтанировал, как под высоким давлением. — Нинурта был богом-покровителем Киша, к тому же еще богом войны и охоты, богом плодородия и растительности. Он идентичен Забабе, как иногда еще называли бога-покровителя Киша. Если угодно, конкурент Мардука. Навуходоносор II при строительстве нового Вавилона возвел для Нинурты храм, который, правда, был ощутимо меньше, чем храм городского бога Мардука. И это имеет свое обоснование на шести более старых табличках, — он довольно улыбнулся.

— И что там с шестью старыми табличками? — Тиццани нетерпеливо уставился на Лавалье.

— Ну, эти шесть табличек не относятся к Навуходоносору II. Они происходят из того времени, из которого до сих пор не было никаких записей. Это фантастика! Самые древние из найденных до сих пор глиняных табличек возникли гораздо позднее. Послушайте!

«Так говорит Нинурта, сын Энлиля, божественный посланник и бог Киша: ты, человек, творение богов, передай вождям: слушайте, что говорит Нинурта, господин, от имени всех богов: перед Великим потопом вы насмехались над богами. Вы были дурны. Созданные для того, чтобы служить богам, вы отвратились от них. Боги произнесли свой приговор. Великий потоп должен был вас истребить. Но Энки смилостивился, предупредил Зиусудру и спас вас.

Вы хотели исправиться. Так говорили пастыри стад; но вместо того чтобы заботиться о стаде и чтить богов, вы и после потопа думали только о самих себе. Теперь вы должны поплатиться за это!

Вместо благодарности вы остались такими же плохими. Вы пили молоко овец, из их шерсти вы делали себе одежду и забивали лучших животных. Но о хорошем пастбище вы не позаботились. Если какое животное ослабевало, вы не помогали ему; если какое заболевало, вы его не лечили. О раненых и отбившихся от стада вы не беспокоились; заблудших вы не искали. Поскольку у моих овец были плохие пастыри, овцы разбредались и становились жертвами хищников. И воля богов ушла в забвение.

Посему слушайте, что говорит вам Нинурта от имени богов.

Я не стану больше смотреть на это. Я привлеку вас к ответу. Больше вы не можете быть моими пастырями. Я отстраняю вас; впредь вам не суждено использовать мой народ и пренебрегать волей богов. Я поставлю над моими стадами нового пастыря. Он выведет их на пастбища, будет заботиться о них и уважать волю богов.

Повсюду я искал того, кто встанет грудью. И я его нашел. Я, Нинурта, стану вашим богом, а пастырь, который последует моей воле, станет вашим царем. Я, господин, добьюсь этого.

И он избрал меня, пастыря из западных пустынь, сына человеческого, рожденного Иштар, исполнить то, что не исполнили правители.

Господин сказал мне: возьми палку и начертай на ней: правитель Киша и его народ. Потом возьми вторую палку и начертай на ней: правитель Мари и его народ. Потом возьми третью палку и начертай на ней: правитель Аккада и его народ. Потом возьми четвертую палку и начертай на ней: правитель Исина и его народ. Потом возьми эти четыре палки в руку как единый посох.

Пастырь Киша, объедини стада, чтобы возникло могучее царство, и помни: не чтить и порочить вашего бога, приносить жертвы не тем богам, убивать, красть, нарушать брак и лживо клясться — все это грехи, от которых народ должен отречься. Пастырь, укажи правителям и стадам, чтобы они чтили и славили своего бога».

— На этом текст обрывается, — устало пролепетал Лавалье.

Тиццани покачал головой. Его лицо окаменело:

— На шумерской глиняной табличке!

— Основной текст Декалога на старейших из когда-либо найденных шумерских глиняных табличек. Библия разоблачена как плагиат! — Лавалье закашлялся, поскольку он перенапряг свой голос. — Библия из Алеппо, Codex Vaticanus, Vulgata — все это сокровища христианского мира и иудаизма. Но вот это — ценность всего человечества. Какому музею следует передать эти таблички?

Издатель вскочил:

— Монсеньор Тиццани, теперь вы понимаете, что я имею в виду?

Посланник папы стоял у стола, прикрыв глаза, и пальцы его правой руки поглаживали одну из костей.

— Текст не полон, — вдруг сказал Тиццани.

— Что вы имеете в виду? — Лавалье растерянно переводил взгляд с одного на другого.

— Шесть табличек от Навуходоносора и шесть более старых — от этого царя из Киша. Всего двенадцать. — Тиццани смолк, потом пробормотал с по-прежнему закрытыми глазами: — …принес в дар в его честь семь табличек и кости пастыря. Так гласит одна из строк, которые вы зачитывали. Она все еще отчетливо звучит у меня в ушах. Здесь недостает одной из самых древних табличек! Где она, и что на ней написано?

— Минуточку, — Лавалье лихорадочно просматривал текст на своих листках.

Тиццани открыл глаза и устремил взгляд на кости:

— И чьи это кости?

Глава 30

Фонтенбло

Вечер субботы


— Они нас убьют. Или мы просто сдохнем здесь от голода. — Антонио Понти говорил вялым, монотонным голосом, вертя в пальцах обломок затвердевшего цементного раствора.

Он сидел на каменном полу клетки, прислонившись спиной к стене. Лицо его осунулось, щеки запали. С начала его заточения — а это случилось неделю назад — он голодал, получая ежедневно лишь отмеренную порцию воды.

Крис ковылял вдоль стены клетки, опираясь о нее рукой. Боль накатывала волнами. Он стискивал зубы, стонал, хрипел, вновь и вновь пытаясь сделать свое тело менее чувствительным. С каждой волной боли набегали воспоминания. Как отрывочные сцены из фильма, в голове мелькали отдельные события последних дней. Сперва Джесмин, потом Форстер и вдруг массивная фигура этого Шарфа в Мюнхене.

В тот вечер все и началось — с его несдержанности. Если бы тогда он придержал язык, то не лишился бы премии и мог бы подцепить пару новых клиентов. А так у него не оставалось выбора, и он заглотил отравленную наживку, которую Форстер преподнес как лакомый кусок.

Он снова мысленно увидел зал со множеством людей в вечерних нарядах и богатый буфет у стены. В нем заворочался голод. Ему они тоже выдали лишь порцию воды. Сказали, что здесь он сможет наконец испробовать на себе, насколько очистительно действует пост на грешную душу.

— Почему они нас не допрашивают? — спросил Крис, чтобы отвлечься.

— Еще, может, допросят, — ответил Понти, скучающе наблюдая за Крисом. — Не усугубляйте.

Крис вновь и вновь сознательно растягивал мускулы, потягивался всем телом и стискивал зубы, как только колющая боль пронизывала его реберные дуги. Если он хочет бежать, ему важно знать, что он может положиться на свое тело.

— Тебе бы тоже надо что-то делать, — возразил Крис. Понти был слишком безразличен к нему. Может, ему и самому через неделю в этом подземелье все станет безразлично. — Если верно то, что ты говоришь, почему бы им сразу не сделать то, что они хотят? Почему они не прикончили тебя сразу?

— Это циничные фанатики. У них идеология. Может, они получают удовольствие, давая нам потрепыхаться, — Понти презрительно фыркнул. — До сих пор они сомневались: вдруг я им еще понадоблюсь. Но вот поймали и тебя. Теперь у них есть все.

— У меня нет охоты подыхать в этой норе. — Крис подумал о Джесмин. Он ощутил ее запах, мечтательно вспомнил ее мягкие движения. Когда это было? На какой-то момент он почувствовал ее нежные пальцы на своей руке. Ему стало нехорошо. Он услышал вдруг ее смех. В последние два дня он не раз представлял себе, каким прекрасным мог быть их общий отпуск.

На его Индеворе.

— Слышишь? — Понти поднял голову, прислушиваясь.

Лицо Джесмин растаяло. Крис различил легкий стук, бормотание вполголоса, шаги и шум.

— Если твои предположения верны, мы должны попробовать сейчас… — Крис пытался поймать взгляд Понти.

— Согласен. Но как?

— Как получится… — Крис лег рядом с Понти на пол. «Если не подведут мои кости», — подумал он, стараясь сконцентрироваться.

Вскоре у решетки остановились Марвин, Барри и бородавчатый. Барри открыл дверь.

— Фу! Ну и вонь! — Марвин отвернулся в сторону и сплюнул.

«Оружия ни у кого не видно, — подумал Крис. — Это шанс!»

Бородавчатый втащил в темницу компрессор, держа в руках шланг с металлическим наконечником. И шланг, и кабель тянулись за прибором, исчезая в коридоре.

— Побудка! — Марвин стоял в дверях темницы, расставив ноги.

Затарахтел мотор.

Струя воды ударила Крису в грудь. Ледяной кулак вышиб у него из легких весь воздух. Он стал ловить воздух ртом и с ревом вскочил на ноги.

Внезапно давление ушло, и теперь в водяном каскаде скрылось тело Понти. Его крики смешались с хохотом в дверях.

И вновь холодная вода забарабанила по телу Криса. На сей раз ледяная струя ударила по его правой ноге, и Криса опрокинуло.

Он со стоном вновь поднялся на ноги, тогда как Понти рухнул на пол. Трясясь всем телом, Крис стоял посреди камеры. Ледяное кольцо все еще стискивало его грудь, и вода стекала по ногам, собираясь в лужи.

— Достаточно! — Громкий окрик Марвина разорвал пелену помутнения в голове Криса. — Выйдите вперед!

Крис дрожал, в его ботинках хлюпала вода.

— Дальше! Ну же! Еще дальше! Стоп! — Марвин следил за их движениями. — Вот теперь вы настоящие мокрые курицы. Теперь — о правилах! Я задаю вопросы, вы на них отвечаете. Если нет, то…

Струя воды снова ударила в грудь Криса. По силе удара это было сравнимо с молотом, и он опять не устоял на ногах. Оглушенный, он с трудом поднялся на ноги.

— Что это за кости, Зарентин? И где недостающая табличка?

Что этому Марвину от него нужно? Ни Форстер, ни Рамона Зельнер ему об этом не говорили. А кости — о них он бы и сам хотел узнать побольше.

— Мне ничего не известно ни о костях, ни о недостающей табличке.

Генри Марвин поднял руку.

Бородавчатый коротким движением сменил насадку. Струя воды на сей раз ударила Крису в левую ключицу. Сила сжатой струи на маленькой дистанции была чудовищной. В полуобмороке от режущей боли Крис снова рухнул на пол.

— Прекратите, наконец! — взревел он. Острое жало ненависти снова вернуло ему сознание. — Я ничего не знаю. Ничего! — Превозмогая боль, он вскочил и двинулся на Марвина.

Бородавчатый поднял руку чуть повыше. Крис инстинктивно пригнулся и нырнул головой вниз.

Струя резанула кожу его головы, словно касательный выстрел. Крис упал, когда струя опустилась ниже.

Удар в затылок — это было последнее, что он почувствовал.

Он очнулся, лежа на полу. Несколько секунд не понимал, где он, потом услышал голос Понти:

— Он ничего не знает. Может, я смогу сказать вам то, что вас интересует. Но это вам кое во что обойдется. Я готов слегка поторговаться. А вы?

— Поторговаться я всегда готов, — издатель язвительно засмеялся. — Особенно тогда, когда у меня на руках лучшие карты. Что ты можешь нам предложить?

— Форстер был очень скрытный человек. Но кое-что мне все-таки известно.

— Говори.

— Мы же хотели поторговаться. Для этого необходима соответствующая обстановка, — Понти нагло ухмыльнулся.

Марвин презрительно фыркнул.

Крис все еще лежал на полу, когда Понти, ухмыляясь, захромал из клетки прочь, говоря при этом:

— Табличек действительно тринадцать.

* * *
Все расплывалось и лишалось контуров. Крис вдыхал запах сырости, и у решетки в свете коридорного освещения поблескивали лужицы.

Он лежал у стены, раздевшись до трусов. Его одежда, которую он снял с себя и выжал, была расстелена на сухих местах.

Тело его тряслось от холода, и вначале он подумал, что голоса ему мерещатся. Но потом Крис заметил у двери в клетку очертания трех фигур.

— А ну-ка в темницу!

Они толкнули Понти в спину, и итальянец, спотыкаясь, ввалился внутрь и рухнул, угодив лицом прямо в лужу.

— Суки! — крикнул Понти.

Бородавчатый вошел в клетку и подождал, когда Понти поднимется на колени. Потом с размаху пнул его в бок. Понти снова рухнул и остался лежать. Бородавчатый вышел из клетки.

Понти со стоном отполз к стене. Некоторое время они молчали.

— Ну что, совершил свою сделку?

Понти не ответил, выковыривая из стены кусочек цемента.

— Если сухая одежда — это все, что тебе удалось выторговать, то это как-то маловато. Хоть я и завидую твоим шмоткам.

На Понти был тренировочный костюм, который при падении тоже намок вверху, у шеи.

— Он скотина. Фанатичная мразь!

На сей раз помалкивал Крис.

— Но мы поторговались, — Понти торжествующе захихикал.

— Тогда почему же ты снова здесь?

— Он мне не верит. Хочет перепроверить кое-что из того, что я ему рассказал. Верно ли это. Я бы и сам так сделал. Да и ты тоже!

— Что ты ему рассказал? — От холода мускулы Криса бесконтрольно дрожали, зуб на зуб не попадал.

— Все! У меня нет ни малейшей охоты подвергаться пыткам. Для этого мне слишком мало платили.

— И что? Откуда он сможет узнать то, что знаешь ты?

— Поживем — увидим.

Они снова помолчали несколько минут.

— Ты рассказал ему не все… Ты тут крикнул, уходя, что существует тринадцатая табличка.

Понти молчал, потом вдруг зашептал хриплым голосом:

— Я хотел продать таблички. И кости. Просто все. Я хотел сделать деньги и отойти от дел, оставить в дураках эту суку Форстера за все те унижения и оскорбления, которые я претерпел от него за все эти годы. Он был изрядная свинья… или ты думал, что он самаритянин? Точно так же, как он использовал тебя, он эксплуатировал и меня все эти годы для своих делишек. Таков он был!

Крис припомнил тот полный ненависти взгляд, который он заметил в глазах Понти еще в Тоскане.

— Но ты тогда мне помешал, встал поперек дороги.

— Я?

— Да, ты, — Понти фыркнул. — Помнишь то нападение?

— Да. — Крис втайне подозревал Понти, но отмел свои подозрения, когда Форстер после бойни на автобане говорил о Понти как об абсолютно верном человеке.

— То был я. Никаких посторонних воров не было. Я хотел открыть сейф и в ту же ночь смотаться. Покупатель уже ждал меня. Но скотина Форстер всего за несколько часов до этого сменил код. А ведь мне стоило нескольких недель разузнать предыдущий. А он взял и сменил его!

Крис снова ощутил гарроту у себя на шее.

— Не хочешь ли ты сказать, что это ты пытался удушить меня?

— А что мне было делать. Я должен был как-то тебя устранить. Он же мне ничего про тебя не сказал. А мне надо было довести дело до конца. Твоя смерть была предопределена в тот момент, когда ты вошел в пультовую.

— Я же тебя…

— …порезал? К счастью, всего лишь колотая рана — повязка, новые брюки… всего-то и проблем.

Это было странно. Признание Понти совсем не задело Криса. Теперь, когда Понти во всем сознался, Крису казалось, что он и так знал это всегда.

— И куда же подевался твой охранник? Или его вовсе не было?

Понти презрительно фыркнул:

— Он мертв. Я прикончил его снаружи и спрятал в деревянной кадке с торца здания. Но едва я вошел в пультовую, как туда приперся ты. — Понти с досадой ударил кулаком в ладонь. — В Женеве я хотел еще раз попытаться. Но Форстер снова вышиб меня из седла. Всю ночь напролет на вилле он глаз не спускал со своих драгоценностей. Он просто перечеркнул мой план провернуть дело по дороге в Лувр тем, что тайно организовал поездку в Берлин.

— Ты ничего про это не знал?

— Ничего. Ни про двойника, ни про тебя, ни про Берлин. Только по дороге в отель он выпустил кошку из мешка. Он обвел меня вокруг пальца. Я уже ничего не мог изменить. Он всех обвел вокруг пальца.

Крис вдруг заново увидел ту сцену в гараже отеля: да, Понти явно был раздосадован и растерян, когда наблюдал их отъезд.

— Почему ты не попытался сделать это в гараже?

— Может, ты и не заметил, но Форстер все время держал оружие дулом в мою сторону. Заряженное! А Форстер был отличный стрелок!

— Но зачем? Понти, зачем?

— Деньги — зачем же еще! Большие деньги. — Понти сделал паузу, прежде чем продолжить: — Ты ведь тоже купился на подачки Форстера.

— Я? Да. Я продался Форстеру за перевозку. Это же мой бизнес.

— Весь мир продается. Все имеет свою цену.

— Значит, к нападению и к этим ребятам ты не имеешь никакого отношения, — пробормотал Крис.

— Я хотел провернуть свое собственное дельце… Если бы сработал мой план тогда, в Тоскане, то не было бы никакого транспорта, и эти подонки не гноили бы меня здесь.

Они помолчали.

— Что тебе известно о тринадцатой табличке? И кому ты хотел все это продать?

Понти усмехнулся:

— Форстер проговорился в минуту слабости. Выпил лишнего. Одной таблички не хватает с конца двадцатых годов. Той самой, тринадцатой. Его дед уже пытался однажды продать таблички. Две из них тогда — для доказательства — он взял с собой. Первую и последнюю. Но допустил одну ошибку и лишился как раз последней таблички. Она как раз и объясняет значение костей. Так сказал Форстер. И эта табличка лежит в Ватикане.

— В Ватикане? — Крис вспомнил об объяснениях Рамоны Зельнер. Это могло быть правдой. — Почему ты так уверен?

— Потому что Форстер тем самым навел меня на мысль. Я предложил таблички и кости через посредника на продажу Ватикану. Поначалу они, вроде бы, не заинтересовались, а потом вдруг так заторопились, что все им казалось слишком медленным. — Понти яростно фыркнул: — Но теперь всему конец. Кранты.

— В чем состоит тайна, Понти?

— Спроси у папы, — не сразу ответил Понти.

— У папы?

— Да, Зарентин. Сейчас, при моем разговоре с ними, присутствовал один священник из Рима…

— Священник из Рима?

— Он снова и снова упорно расспрашивал про кости. Папа, Зарентин. Он и есть покупатель.

* * *
Внезапно перед клеткой появились Барри, бородавчатый и рыжий.

— Поди сюда, — в руках у Барри было оружие, и дулом он указывал на Понти. Потом перевел его на Криса:

— А ты остаешься на месте!

Крис, в одних трусах, откинулся спиной на стену. Он пытался совладать с мышечной дрожью. Его одежда все еще лежала на полу, мокрая.

— Чао, Зарентин. Мне очень жаль, что приходится бросать тебя здесь. Но такова жизнь. Моя сделка сработала.

Понти ухмыльнулся и направился к Барри, который кивком указал ему на дверь клетки. Итальянец прошел мимо Барри.

Крис наблюдал за происходящим. Барри все еще держал пистолет нацеленным на него. Крис напряг мускулы. Он слегка поднял правую ногу и уперся ступней в стену. Тут было пять или шесть шагов. Два больших прыжка, потом сигануть на детину и схватить за руку, в которой тот держит оружие…

Понти уже дошел до двери клетки и на какой-то момент загородил вход двум остальным.

«Ну повернись же!» — мысленно заклинал Крис, подстерегая движение Барри.

— Эй! Что такое?

Ошеломленное восклицание Понти разрушило концентрацию Криса.

Понти снова выругался, раздался металлический щелчок.

— Теперь ты! — Барри широко осклабился. — Быстро! Марш!

— Что это значит? — крикнул Понти. Его втолкнули обратно в клетку.

Барри приказал Крису идти к двери, а сам не сводил с него дула пистолета и все время сохранял необходимую дистанцию.

Грубая рука схватила Криса за волосы и нагнула его голову назад. Другая — поддела снизу подбородок. Ему заломили руки за спину, и он почувствовал холодное железо наручников. После этого голову отпустили.

— Проклятье, что все это значит? — продолжал ругаться Понти и замолк лишь тогда, когда послышались еще два голоса.

По коридору шли Генри Марвин и Эрик-Мишель Лавалье. Они вошли в клетку.

— Я не понимаю… — Лавалье растерянно уставился на Марвина.

— Сейчас, Лавалье, сейчас.

Барри выволок Криса и Понти на середину клетки и принудил их опуститься на колени у сточной канавки.

— Голову на грудь! — Марвин подошел к арестантам и по очереди нагнул им головы так, чтобы подбородок упирался в грудь.

— Что за свинство? — кричал Понти.

Крис хотел вскочить, но было поздно. Рыжий прижал дуло к его виску.

Марвин простер свою правую руку, протягивая Лавалье пистолет «корт», который они отняли у Криса.

Лавалье был в полной растерянности.

— Я ничего такого не держал в руках.

— Я знаю, — Марвин улыбнулся. — Сегодня будет первый раз. Но не последний. Сегодня вы докажете, что хотите принадлежать к числу посвященных среди Преторианцев. Лавалье, вы будете принадлежать к самому узкому кругу посвященных, которые действительно защищают Библию. Всеми средствами, всеми силами, всей своей властью. — Голос Марвина осип, вкрадчивый и полный убежденности. Глаза его сверкали, как бриллианты.

Лавалье немо помотал головой. Пустым взглядом он смотрел мимо Марвина — на коленопреклоненных.

— Я… все… еще… не понимаю. — Слова его с трудом преодолевали порог слышимости. Однако он очень хорошо понимал, что имеет в виду Марвин.

— Лавалье, неужели вы думаете, что наша кампания против врагов веры, против ученых и прочих неверующих может обойтись без жертв? — Марвин засмеялся: — Это было бы неправильно. Мы должны позаботиться о том, чтобы среди врагов были большие жертвы. Мы уничтожим их карьеры, разгласим их тайны. Против тех, кто предает Библию, любые средства хороши. А худшие из них предстанут перед Богом, нашим и их Господом, и дадут отчет. Мы начнем с этих двоих.

— Вы… хотите… убить…

— Вот именно, — Марвин засмеялся. — Врагов веры.

Лавалье молчал.

Крис, стоя на коленях, слегка повернул голову. Понти рядом с ним то и дело сплевывал. Его губы дрожали. То ли от гнева, то ли от страха, Крис не смог бы сказать точно.

Он и сам чувствовал невыразимое давление в голове. Оно лишало его способности думать. Безропотное смирение накрыло его волю, словно туман. Все кончено. Защититься больше не было ни малейшего шанса.

— Вы не можете это сделать! — закричал Лавалье. — Вы не можете их убить! Бог есть любовь, а не убийство.

— Предатели веры, предатели Священного Писания умрут. Мир снова узнает, что распространение веры мечом — самый плодотворный метод.

Лавалье содрогался всем телом, будто его знобило.

— Какое это имеет отношение ко мне? — тихо спросил он, не разжимая зубов.

— Ваша очередь представить доказательство, месье Лавалье, — Марвин шептал, приставив губы к его уху. — Докажите же, что вы принадлежите нам. Докажите мне, что вы убеждены. Убейте их во имя Бога!

— Я не могу! — Лавалье энергично помотал головой. — Нет!

— Вспомните о миссионерах Святой Матери-Церкви в средние века.

— Я не могу этого сделать! — Лавалье дрожал.

— Вы должны! — Марвин закричал на Лавалье, их лица были в сантиметре друг от друга.

— Я не могу убить человека! — Он упал на колени, закрыл лицо руками и заплакал. — Неужто вы на это способны? — Он в ужасе глянул вверх.

— Я? — Марвин засмеялся: — Лавалье, вы слишком мало знаете меня. Известно ли вам, как я пришел к Богу? Я был во Вьетнаме «туннельной крысой». Я ползал по узким подземным ходам, в которых окопался Вьетконг — и убивал. Либо я его, либо он меня. И тогда, Лавалье, да, тогда я пришел к Богу. Всякий раз, когда я полз по такому туннелю, я обещал Господу чтить его и бороться за него, если только выживу и вновь увижу белый свет. И Бог меня услышал! Я сдержу свое обещание!

Марвин подхватил всхлипывающего француза под мышки, поставил его на ноги и сунул в руку оружие.

— Покажите мне, как много значат для вас цели Преторианцев. Убейте их обоих!

— Я не могу!

Марвин вырвал из безвольной ладони Лавалье оружие и встал позади Криса и Понти.

— Смотрите сюда! Кого из них отправить на Божье попечение? Вот этого, который доставил нам столько неприятностей? Который убил наших людей, Божьих воинов? — Марвин прижал дуло «корта» к затылку Криса.

Крис ощутил холодное железо и содрогнулся. Кружочек дула вжался в напряженные затылочные мышцы прямо под черепной костью. Кровь моментально отхлынула от головы. Перед глазами заплясали черные точки.

Внезапно давление исчезло.

Марвин подступил к Понти и приставил оружие к его затылку:

— Или этого? Изменника, предавшего того, кого он был обязан защищать? И тоже убивал. Он собственного подчиненного убил. Чтобы обогатиться. Чтобы украсть. Он сам в этом сознался. Оба заслуживают смерти. Что написано в Бытии, глава девятая, стих шестой? Лавалье, что там написано?

Лавалье медлил, тяжело дыша.

— Что там написано? — крикнул Марвин.

— Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию.

Марвин повернулся к Лавалье:

— Так говорит Бог. Смотри же сюда.

Лавалье всхлипывал, слезы бежали у него по щекам.

Глава 31

София-Антиполис близ Канн

Вечер воскресенья


Джесмин не обманывалась на свой счет. Она была пленницей. Ее тюрьма находилась на третьем этаже клиники и состояла из палаты, которую она не имела права покинуть.

За дверью сидел охранник, который сердито рыкнул на нее, как только она высунула нос. Мобильник у нее отнял Салливан, а потом и стационарный телефон палаты отключили.

Вся группа прилетела в субботу вечером из Дрездена в Ниццу на самолете, принадлежащем фирме. Там их принял нервозный шеф службы безопасности научного центра Тайсэби в Софии-Антиполис. По трассеА8 они проехали несколько километров к западу и минут через десять достигли международного технопарка близ Канн. Городок располагался на холмистой местности у Вальбонна.

Уэйна Снайдера она с тех пор больше не видела. Дважды к ней приходил Салливан с доктором Дюфуром и Недом Бейкером. Они хотели знать все, что касалось костей и посещения Криса.

Профессиональные вопросы задавал Дюфур, который был и лечащим врачом Маттиаса. Его поведение сбивало ее с толку. Он ни словом не обмолвился о том, что они знакомы и что она была здесь пару дней назад. Причину этого она не могла найти, и чем дольше об этом думала, тем тревожнее ей становилось.

Джесмин открыла окно и вышла на тесный балкончик. Здания клиники полукругом обступал обширный газон с гравийными дорожками, деревьями и цветочными клумбами.

Подкравшаяся ночь безнадежно поглощала приглушенный свет фонарей вдоль дорожек. Не видно было ни души. Джесмин перегнулась через перила балкона.

Это было как в юности, когда она в бассейне впервые стояла на пятиметровой вышке. Сверху высота казалась как минимум вдвое больше, чем была на самом деле.

Джесмин охватила паника. О прыжке нечего было и думать. Но не могла же она сдаться просто так!

Она вернулась в комнату, связала вместе простыню и покрывало, а конец импровизированной веревки привязала к перилам балкона сбоку.

Осторожно перелезла через перила и нащупала ногами край балконного цоколя. Обеими руками ухватилась за скрученное жгутом покрывало, зажала его ступнями и скользнула вниз.

Она соскальзывала быстрее, чем рассчитывала. Простыня в каком-то месте порвалась, сухой треск расползающейся ткани заставил Джесмин посмотреть вниз. Секунду спустя ее ступни уперлись в перила балкона второго этажа. Она оттолкнулась и продолжила спуск. Поскольку ее импровизированная веревка оказалась коротковатой, последние два метра ей пришлось просто падать.

Приземлилась она на клумбу с желтыми и белыми цветами, вскочила на ноги и быстро прижалась к стене. Ее задачей было пробраться в главный корпус и оттуда попасть в отделение к Анне.

Она прошмыгнула вдоль стены в сторону главного корпуса. Как нарочно на последних метрах перед входом в одном из окон загорелся свет.

Подоконник был высоко, метрах в двух от земли, и окно стояло раскрытым. Наружу доносились голоса. Она прижалась к стене дома и старалась двигаться бесшумно, следя за тем, куда ступает.

Под самым окном Джесмин замерла. Она узнала голоса. Один — совершенно точно.

Внезапно квадрат света, падающий от окна, перекрыла тень.

* * *
У Зои Перселл болела спина. Все это время она сидела на деревянном стуле Дюфура, жестком и неудобном, и теперь встала у подоконника, опершись о него спиной. Она недовольно смотрела на Дюфура, чей костюм, казалось, был ему на размер велик. Он сидел у письменного стола рядом с Недом Бейкером.

— У мышей сильные тела молодых животных, а ведь им уже пора быть при смерти. Как это возможно?

— Этого мы не знаем, — Дюфур беспомощно пожал плечами.

Зоя Перселл холодно взирала на обоих ученых.

— Насколько я понимаю вашу профессию, вы имеете дело с точными данными и сведениями. Пока же ваши сведения таковы: мышам была впрыснута порция генов с этой доселе неведомой Y-хромосомы, после чего мыши мафусаилова возраста мутировали в сильных, молодых попрыгунчиков. Верно?

Нед Бейкер кивнул:

— Если верно то, что нам рассказали.

Зоя Перселл нетерпеливо отмахнулась:

— Но дальше все так, как быть не может. Ибо до сих пор наука исходила из того, что хоть некоторые клетки — печени, например, или кишечника — в течение жизни то и дело обновляются, но мускулы и соединительные ткани — никогда. Верно? Несмотря на это, мыши заменили свои старые, изношенные, съежившиеся и ослабевшие мускулы на мышцы молодых животных.

Нед Бейкер снова неуверенно кивнул и только потом подкрепил кивок:

— Да. Если послушать Снайдера, то так оно и есть.

— Почему вы так осторожны, Бейкер? И вы, Дюфур, почему вы так сдержанны? Вы что, боитесь открытия, к которому вы, быть может, как раз причастны? Где же ваше научное честолюбие, готовность поверить в немыслимое?

— Это, кажется, немыслимо настолько, что я не смею ни надеяться, ни верить, — Дюфур в раздумьях покачал головой.

— Вы хотите сказать, почему это именно вам выпало стать соучастником открытия источника молодости? Ведь именно это вас занимает! А вовсе не факт сам по себе. Вы боитесь поверить, что можете стать тем человеком, которому дано такое пережить. Верно?

Жак Дюфур пожал плечами:

— Да, пожалуй, это так.

— Но почему? А если бы так считал Коперник, сделал бы он свое открытие? Или Крик и Уотсон, когда описывали модель ДНК? Я-то тут действительно никто, я не ученый, но на вашем месте я бы шла напролом, разматывая нить, которую мы держим в руках, и потом с гордостью поведала миру, кто разгадал тайну старения.

Зоя Перселл невольно подумала об Эндрю Фолсоме, потратившем сотни миллионов на патенты, чтобы изучить именно эту мечту человечества, и про себя рассмеялась. Потом снова повернулась к Дюфуру:

— Объясните мне еще раз, что вы на сегодняшний день узнали об этой хромосоме.

— Мы еще далеко не со всеми анализами управились. Только начали идентифицировать гены. Когда это удастся, нам еще придется разобраться, как эти гены взаимодействуют. А после этого будем выяснять, влияют ли эти гены — и если влияют, то как и почему — на другие области ДНК и управляют ли ими. Я думаю, пройдут годы, прежде чем мы поймем эти взаимосвязи.

— Но не думаете же вы, что все это время я буду здесь сидеть в ожидании результатов? — съязвила Зоя Перселл. — Неведомая хромосома, ДНК которой превращает дряхлых мышей в резвый молодняк. Вывод из этого, как ни крути, однозначный! Что говорят результаты вскрытия мыши?

Дюфур сглотнул, потом тихо приступил к объяснению:

— В ядрах клеток и митохондриях обнаружено повышенное количество энзима каталазы. Митохондрии — это электростанции клеток, они преобразуют энергию в аденозинтрифосфат. Но при этом они производят и отходы: свободные радикалы кислорода и агрессивные оксиданты — такие, как перекись водорода. Повышенная доля каталазы означает, что радикальная молекула перекиси водорода обезврежена. Отходы, которые вредят клеткам при обмене веществ, то есть вызывают их старение, побеждены.

— Это что-то новое?

— Факт тот, что опыты с энзимом каталазой у мышей уже производились и были успешными. Время жизни животных может удлиниться таким образом более чем на двадцать процентов. Ново то, что здесь энзим активирован явно через хромосому в якобы естественном процессе.

— И о чем вам это говорит?

— Первые предположения доходят до того, что Y-хромосома имеет гены, которые управляют протеинами в митохондриях. С новым анализом мы узнаем больше.

Зоя Перселл сверлила обоих ученых взглядом.

«Трусы, — думала она. — Ну и пусть!» Она, по крайней мере, полна решимости воспользоваться этим неповторимым шансом. Но для этого ей все же придется принудить этих малодушных к тому, для чего они явно еще не созрели.

Она задумчиво вернулась от окна к письменному столу и снова села на жесткий стул. Сосредоточенно полистала стопку историй болезни, лежащую перед ней.

— Мы должны обсудить еще ваши дальнейшие опыты, — она холодно воззрилась на Дюфура. — Нас беспокоит смерть пациента Майка Гилфорта.

— Несчастный случай, — сдержанно буркнул Дюфур.

— Да-да, это я уже поняла. Однако весьма опасный для фирмы. Публикации, конкуренты, зависть. — Она строго глянула на Дюфура: — Можем ли мы исключить повторения этого? Я хочу сказать, есть ли здесь испытуемые, с которыми нечто подобное может случиться?

— Почему вы об этом вспомнили?

— Вопросы здесь задаю я, — резко ответила Зоя Перселл и вскочила. Она подалась вперед, опершись руками о стол, и продолжала повышенным тоном: — Вы, может быть, не отдаете себе отчета, в какое положение вы и Фолсом поставили фирму. Если об этом просочится наружу хоть одно слово, курс наших акций рухнет ниже плинтуса. Столб пыли от падения поднимется такой, что будет походить на извержение вулкана. Как минимум! Знаете ли вы, что после этого произойдет? Во-первых, эту вашу здешнюю лавочку мы разнесем в щепки! Потом мы бросим вас на растерзание толпе. Итак: должны ли мы прекратить дальнейшие опыты?

Про себя Дюфур был с ней согласен. Прессу не будет интересовать то, что смерть Гилфорта была несчастным случаем. Одни только заголовки его уничтожат, а концерн загонят в угол. Потом вмешается прокуратура…

— В настоящий момент у нас идут четыре серии доклинических испытаний. В трех из них все под контролем. Нет никаких проблем. Четвертая серия, в которой участвовал Майк Гилфорт, остановлена. У меня был подготовлен следующий испытуемый, но тесты я еще не начал.

— Кто этот испытуемый?

— Мальчик, ему нет и десяти. Маттиас Кьельссон.

Зоя Перселл порылась в историях болезни и нашла тонкую папку, в которую были подшиты несколько листков с лабораторными анализами и другими результатами обследований.

— Чем он болен?

— Цирроз печени. Он умрет, если мы ему не поможем. Трансплантация по разным причинам сорвалась, мать видит последний шанс в наших опытах с теломеразой.

— Ему всего семь лет.

Дюфур кивнул:

— Он племянник этой Джесмин Пирссон, которая во всем этом…

Зоя Перселл ошеломленно подняла глаза:

— Да вы что?

Она задумалась. Это был шанс, которого она так ждала. Теперь в руках у нее было все, чтобы устранить Фолсома и убедить Торнтена, что настоящий гендиректор — это она. Если действовать решительно, она за несколько недель форсирует результаты многолетних исследований и поставит в угол этих робких ученых.

У нее есть средство и есть больной, для которого все равно нет спасения и родственница которого понимает в деле настолько, что вынуждена будет содействовать. Зоя Перселл схватила мобильник и вызвала к себе Салливана.

— Другие испытуемые тоже страдают болезнями, которые их неизбежно убьют?

— Нет, — Дюфур отрицательно покачал головой: — Одна серия тестов касается нового средства от астмы, вторая — средства от ревматизма, а третья серия опытов тестирует вариант синтетического инсулина.

Салливан вошел в комнату с тремя папками под мышкой и положил их на письменный стол:

— Вот все, что касается смерти молодого человека — Гилфорта.

Зоя Перселл встала и отвела Салливана в сторонку. Шепнула ему что-то, и он поднял брови. Потом кивнул и вышел.

— Что это значит? — с удивлением спросил Дюфур. — Для чего вам эти документы? Они пока еще нужны мне.

— Зачем? — Зоя Перселл снова села. — Чтобы подсунуть прессе? — Она враждебно рассмеялась: — Есть кое-что, о чем мне нельзя забывать: хоть с пациентами работаете вы, я знаю, что этим проектом руководит Фолсом. А представьте себе, что произойдет, если станет известно, что гендиректор нашего предприятия находится под подозрением, поскольку соучаствовал в смерти одного из наших больных?

— То был несчастный случай! — Дюфур вскочил и взволнованно заговорил, с каждым словом становясь все агрессивнее: — Пациент был заранее информирован в полном объеме и сознательно взял на себя все риски, в чем и подписался. Он также дал разрешение в крайнем случае, который, против всех ожиданий, все-таки наступил, обойтись с его трупом по нашему усмотрению. У нас есть право исследовать его и дальше в научных целях… — Дюфур прервался, прислушался к собственному тяжелому дыханию и упал как подкошенный. Опять его грудь сжимал обруч, а в голове возникла глухая пустота, которая пожирала его со времени смерти молодого человека.

Нед Бейкер напряженно смотрел в пол, а потом поднял глаза на Зою Перселл; та нагло ухмылялась Дюфуру.

— Я врач. Свидетельство о смерти подписано мной… Никем больше… — Дюфур клятвенно поднял руки.

— В том-то и дело, — Зоя Перселл порылась в документах и извлекла свидетельство о смерти. — Очень важный документ. Если кто-то пожелает вам зла, Дюфур, этот документ даст ключ. И этот ключ теперь у меня в руках. Поэтому вам следует подумать над моим предложением.

«И Фолсом теперь тоже у меня в руках», — подумала она. Она не забыла позор, который пережила в Вилкабамбе, и вся ее плоть взывала к мщению. Но вначале она разыграет другой свой козырь, чтобы сменить Фолсома на посту гендиректора. Если это не сработает, тогда ей останется только месть, а для мести эти документы были необходимы.

— Каким предложением? — спросил Дюфур. С каждой секундой он дышал все тяжелее. Его рассудок отказывался понимать то, что открыла ему Зоя Перселл. Однако слова были ясны и недвусмысленны. Минутой позже он побледнел как мел.

* * *
Джесмин дрожала всем телом, распахивая входную дверь главного корпуса. Словно в трансе, она стянула с ног туфли и в колготках прошмыгнула через вестибюль, погруженный в зеленоватые сумерки дежурного освещения.

Она долго искала, потом нырнула на аварийную лестницу и по каменным ступеням взбежала на третий этаж, снова вышла в коридор и повернула направо, чтобы добраться до двери отделения.

Тихо приоткрыв дверь, она заглянула в коридор внутри отделения. Комната медсестры, насколько она помнила, располагалась недалеко от входа.

Джесмин проскользнула в дверь отделения и притаилась за уборочным контейнером на колесах. Он был заполнен использованными полотенцами и постельным бельем. Она вздрогнула, когда входная дверь у нее за спиной с громким звуком защелкнулась.

Джесмин выждала несколько секунд и уже собиралась выпрямиться во весь рост, как тут из сестринской вышла медсестра и направилась в ее сторону, устремив взгляд на входную дверь. Потом она вдруг остановилась, отвернулась и скрылась за другой дверью.

Джесмин метнулась из-за контейнера. Держа в руках туфли, она пробежала мимо двери, за которой скрылась медсестра.

Перед палатой Маттиаса она прислушалась, помедлила и наконец открыла дверь. Над кроватью горел ночник, в слабом свете которого едва можно было различить очертания тщедушного тела. Она беззвучно подошла к кровати.

Маттиас ровно дышал и мирно спал на правом боку, выпростав из-под одеяла левую руку, которая время от времени вздрагивала.

«По ночам мне всегда снятся истории про Метру Нуи, — рассказывал он ей в предыдущий приезд. — Я каждый вечер слушаю эту пьесу, а когда засыпаю, мне снятся новые истории».

Она вспомнила огоньки в его взгляде, когда он говорил ей об этом, и на глаза у нее навернулись слезы. Она быстро накрыла его кисть своей ладонью и мысленно дала ему обещание.

Потом выскользнула из палаты в коридор.

Анна размещалась в соседней палате, чтобы всегда быть поблизости, если понадобится мальчику. Джесмин на цыпочках подошла к ее кровати. Сестра крепко спала, закутавшись в одеяло.

Джесмин коснулась ее кончиками пальцев, потом потрясла.

Анна открыла глаза, мигом вскочила с постели и испуганно вскрикнула.

Джесмин закрыла сестре рот ладонью:

— Тсс. Не пугайся. Это действительно я. Тихо!

Почти десять минут у Джесмин ушло на то, чтобы объяснить Анне, почему она так внезапно снова очутилась в Софии-Антиполис. Анна то и дело непонимающе мотала головой.

— Не хватало еще тебе грузить свою жизнь проблемами? Мало потрясений у нашей семьи?

Джесмин молчала, стиснув губы. Сердце ее снова заколотилось, как тогда, когда она стояла под окном. Тем, что она там услышала, ей нельзя было обременять Анну.

Поэтому она напряглась, нежно погладила руку сестры:

— Я забыла свой мобильник, а мне срочно надо позвонить… Как дела у Маттиаса?

— Врач все тянет с началом терапии.

— Он не сказал тебе почему?

— Я так и не поняла этого. Вроде бы все было ясно. А сейчас он только повторяет, что хочет дождаться каких-то результатов.

— Каких результатов?

— Я не знаю.

— А Маттиас?

— Он храбрится и ждет. — Анна сглотнула: — Джесмин, здесь все стало как-то странно. Этот доктор Дюфур вдруг стал такой задумчивый и неуверенный, а ведь раньше был полон оптимизма. Все говорит о новых исследованиях, выражает сомнения, подойдет ли это лечение Маттиасу. А ведь говорил, что испытания уже идут… А Маттиас все это чувствует. Только сегодня он мне сказал, что, наверное, здесь ему тоже не помогут… Как ребенок может чувствовать такое?

Джесмин с трудом подавила дрожь в коленях:

— Ему становится хуже?

Анна кивнула.

— Завтра я поговорю с доктором Дюфуром. Мне-то он скажет, что случилось. Как-никак мы работаем в одной фирме. — Джесмин заставила себя поднять глаза на сестру: — Но сейчас я должна срочно позвонить в связи с другим делом. У тебя мобильник здесь?

Анна удивленно посмотрела на нее.

— Прошу тебя… это совсем по другому делу… это действительно важно! Это история с одним мужчиной, — добавила она, все еще видя в глазах сестры сомнение.

Анна повернулась и достала из ящика ночного столика мобильник.

Джесмин включила телефон и ждала, когда он поймает французскую сеть. Потом набрала номер Криса, считывая его с листка, который еще в Дрездене инстинктивно вырвала из своей записной книжки до того, как у нее отняли сумочку. Как ей пригодилась старая привычка записывать важные номера не только в память мобильника, но и на бумажку.

Он ей поможет. Он должен помочь!

Однако с каждым новым гудком ее надежда угасала.

— Проклятье! — прошипела Джесмин, борясь со слезами, когда снова ответил голосовой ящик.

Она сделала еще одну попытку, потом наговорила сообщение на голосовую почту.

— Если уж и на это он не среагирует, — злобно фыркнула Джесмин, отключая телефон, — тогда действительно все кончилось, так и не успев начаться.

В этот момент распахнулась дверь, и в палату с холодной улыбкой вошел Салливан.

Глава 32

Париж

Понедельник


Остров Сите в Париже несколько веков считается центром правосудия — после того как с римских времен до Столетней войны здесь билось политическое сердце Франции.

Эрик-Мишель Лавалье нервничал, входя в кованые ворота Дворца юстиции на бульваре Суда. Он покинул Фонтенбло воскресным вечером с последними корректурными оттисками брошюры, подписанными Марвином. То, что типография напрасно прождала все выходные, считая каждую минуту, и что будут выставлены наценки за дополнительные смены, Марвина не интересовало. Начальник типографии довольно улыбнулся, когда Лавалье сдал ему ночью корректуру. И если типография потребует цену, хоть в тысячу раз больше оговоренной, это уже Лавалье не касается.

Он стоял перед огромным зданием Дворца юстиции и дрожал при мысли о последних часах в Фонтенбло. Уже на пути оттуда ему стало ясно, как далек он от всего того, что делал и планировал Генри Марвин.

Почти всю ночь он пролежал без сна, с содроганием думая о своем предстоящем возвращении.

«Я уничтожу его за тебя, Лавалье. Докажи, что ты будешь настоящим преторианцем». Воспоминание о холодных глазах Марвина не давало ему заснуть.

Лавалье сделал над собой усилие и вошел во Дворец. Он сориентировался в холле с дорическими колоннами и уточнил у приемной стойки, где ему найти следственного судью.

— Гражданское или уголовное дело?

— Уголовное, — поколебавшись, ответил Лавалье. Охранник указал ему дорогу, и он долго шел по бесконечным коридорам, пока не оказался в нужном кабинете.

Мориц Алазар был маленького роста, костлявый и усталый как собака, поскольку все воскресенье прорабатывал документы по большому коррупционному скандалу. Поэтому посетитель, которого направили к нему по недоразумению, был ему совсем некстати.

Алазар был полностью поглощен своей работой и имел репутацию человека, которого не пугали громкие имена. Его одержимость разрушила его брак, а поскольку он был слишком скуп, чтобы тратить на свою внешность больше, чем необходимо, то ходил в неглаженых рубашках вот уже несколько лет.

Следственный судья холодно поздоровался с Лавалье и указал ему на стул перед письменным столом, заваленным необозримой грудой документов.

— С нас слишком большой спрос. Кажется, мир состоит из одних преступников, посему здесь так все выглядит, — сказал он, зевая.

Поначалу Лавалье никак не мог начать и требовал абсолютного сохранения тайны. Но когда он продолжал тянуть со своим рассказом и после согласия Алазара, тот, наконец, поднялся из-за стола:

— Если вы мне не верите, я ничем не могу вам помочь. Но тогда, пожалуйста, уходите и не отнимайте у меня время.

Это, кажется, переломило ситуацию.

В несколько минут Эрик-Мишель Лавалье излил все, что имел сообщить.

Поначалу Алазар кривился, ибо все это воспринималось как банальная кража, хоть речь и шла о похищении десяти страниц всемирно известной в кругах специалистов Библии из Алеппо.

Насторожился следственный судья лишь после того, как Лавалье заявил, что усадьба охраняется тяжеловооруженной частной армией, а наемники из разных стран держат там в плену людей и убивают их. Через полчаса Мориц Алазар наконец начал задавать вопросы. Ему не понадобилось и десяти вопросов, чтобы выявить сенсацию: группа организованных преступников со связями по всему миру под прикрытием христианской общины скрывается в огромном имении близ Парижа и планирует террористические акты.

Встревоженный, он взялся за трубку.

* * *
Бьевр под Парижем


Бьевр — маленькое сельское местечко с пятью тысячами жителей в департаменте Эссон южнее Парижа на линии С региональной железной дороги. Здесь обосновалась резиденция «Черных пантер». Это полицейское спецподразделение, учрежденное в 1985 году, имеет на своей эмблеме, помимо надписи «РПИР» («Реакция, Поддержка, Интервенция, Разубеждение») изображение черной пантеры, откуда и берет свое название. Как спецподразделение полиции оно действует на всей территории Франции.

С его учреждением министерство внутренних дел сбросило с себя зависимость от министерства обороны. А прежде для опасных операций приходилось подключать спецназ, подчиненный министерству обороны, устроенный скорее по военному образцу и вербуемый из военных и десантников.

Заявка следственного судьи на поддержку РПИРа поступила днем в штаб-квартиру главному инспектору Полю Камбре.

Камбре прочитал сообщение и уставился в график. В его распоряжении была сотня мужчин, которые действовали небольшими оперативными группами по восемь-десять человек. Но почти все они сейчас были заняты в других операциях. «Дел невпроворот», — думал Поль Камбре, входивший в число первых семидесяти «пантер», отобранных из тысячи двухсот добровольцев при основании спецподразделения.

Камбре было около пятидесяти, он был рослый и крепкий, с резко очерченным лицом, на котором доминировал огромный нос картошкой. Раньше он злился, когда его нос называли рубильником, но со временем принял это как свой отличительный знак.

Он прочитал сообщение еще раз и покачал головой. Алазар был следственный судья, вызывающий доверие: из тех, кто не остановится ни перед какой дверью, если заподозрит там неладное. Поэтому полицейские симпатизировали ему, тогда как некоторые из неприкасаемых его за это ненавидели.

Главный инспектор, довольно хмыкнув, углубился в детали заявки. Этой операцией он решил руководить сам.

* * *
Фонтенбло


Генри Марвин, прижав мобильник к уху, расхаживал по комнате, то довольно гримасничая, то нервно посмеиваясь, то сжимая левую руку в кулак и боксируя им воздух. Его сияющий взгляд кочевал от Барри к Брандау и обратно.

Марвин говорил с Римом.

И Рим сообщал ему хорошие новости.

— Большое спасибо, дорогой монсеньор Тиццани. Передайте святому отцу, что для меня и для ордена большая честь — сослужить Святой Католической Церкви такую службу. Я могу вас заверить, что Преторианцы покажут себя достойными этой чести.

Марвин отключил телефон и громко рассмеялся:

— Я добился своего! Свершилось! Это был наш славный монсеньор Тиццани. У него вчера вечером по возвращении состоялся разговор с папой. Недавно он еще раз звонил святому отцу. Старик страстно жаждет завладеть артефактами. Персональная прелатура Преторианцам Священного Писания обеспечена, — Марвин снова рассмеялся.

Барри не дрогнул ни единым мускулом. Марвин был человек вздорный, как дива, и теперешняя эйфория могла моментально обернуться своей противоположностью. Но если все идет так, как хочет Марвин, это сильно укрепит позицию Барри. Только его грязная работа сделала возможным этот триумф.

— Наконец-то! Наконец-то! Я так и знал! — Брандау захлопал в ладоши.

Марвин уселся в кресло и с признанием оглядел немца:

— Брандау, вы проделали хорошую работу. Сегодня я могу признаться: когда вы пришли ко мне полгода назад и заговорили об этом предложении, я поначалу принял вас за сумасшедшего. Но вы оказались правы. Рим должен изъять их из обращения!

— Я рад, что смог внести такой весомый вклад в успех Преторианцев, — Брандау страстно жаждал еще больших похвал.

— В будущем вы возглавите немецкую секцию Преторианцев, — покровительственно сказал Марвин. — Об этом я распоряжусь сразу же после своего избрания. Папа лично прибудет во Францию…

— Святой отец?

— Да, Брандау. Он приедет во Францию. Тиццани только что сказал мне, что завтра святой отец посетит склеп базилики Сен-Бенуа-сюр-Луар, чтобы поклониться мощам святого Бенедикта. Тихий, маленький частный визит. Никакой шумихи!

В базилике, которая вновь наполнилась монастырской жизнью лишь в 1944 году, покоились останки святого Бенедикта, перевезенные во Францию из Монтекассино в VII веке ради спасения их от лангобардов.

Брандау улыбнулся. Фонтенбло лежало к северу от Сен-Бенуа и было практически по пути. Удобно.

Марвин довольно хрюкнул. Наконец-то все получилось. Артефакты у него, и он на расстоянии вытянутой руки от своей цели. В лице Зарентина, он же Рицци, он имел наготове в случае необходимости еще одного классического козла отпущения. Но до сих пор, по словам Брандау и Барри, полиция Германии не продвинулась ни на шаг ни по берлинскому нападению, ни по нападению на автобане.

— Что-то вы так мрачно поглядываете, Барри! Выкладывайте, что там у вас? — Марвин сверкнул взглядом на начальника своей службы безопасности, все еще выжидательно стоящего перед письменным столом.

— Лавалье исчез.

— Что это значит?

— Он все еще не вернулся. А намеревался сегодня в полдень быть снова здесь. Но его нет. Мы пытались с ним связаться. Он не отвечает.

— А в типографию звонили?

— Там все в порядке. Лавалье привез им последнюю корректуру вчера ночью, с тех пор машины и запущены в печать. Завтра утром тираж нам доставят.

Марвин поневоле вспомнил о банкротстве Лавалье.

— Он еще не разобрался со своей вчерашней реакцией. Если у него хватит ума, он подготовится к тому, чего я от него требую. В противном случае…

* * *
Жан Сантерье и Виктор Фэйвр кивнули своему начальнику в последний раз.

— Удачи! — пробормотал Поль Камбре, когда те взбирались по приставной лестнице на крышу автофургона. Фургон стоял среди деревьев непосредственно у металлической ограды высотой два с половиной метра, которая на этом месте огораживала имение Преторианцев. Еще один из «черных пантер» притаился на крыше с двумя большими рюкзаками, приготовленными для лазутчиков.

«Территория не просматривается. Если наши люди влезут на деревья, мы, конечно, всмотримся при помощи камер и инфракрасного излучения на пару метров вглубь, но до главного здания все равно не доберемся», — припомнил Сантерье свой собственный анализ, когда они обговаривали обстановку, и теперь этот анализ определял их действия.

— Что там видно на въезде? — спросил Камбре в свой микрофон.

— То и дело прибывают гости. Сейчас как раз въезжает очередная машина. Лавочка постепенно наполняется.

Главный инспектор глянул вверх на крышу, где ждали двое его ребят, и в знак подтверждения поднял вверх большой палец.

По показаниям Лавалье, территория охраняется свободно бегающими собаками. Но пока что они в процессе наблюдений не обнаружили ни одной и предполагали, что это связано с прибытием гостей. Этим шансом они и хотели воспользоваться.

Камбре не сомневался, что его люди управятся с собаками. Сантерье был в «черных пантерах» уже десять лет. Ничто не могло вывести его из равновесия с тех пор, как в Марселе, во время усмирения тюремного бунта, стоившего жизни двум охранникам, он — в качестве обменного заложника — ждал смерти в любую минуту. Дважды за четыре дня его выводили на казнь — для психологической пытки.

Его угловатое лицо с резкими чертами на большинство людей действовало устрашающе. Зачастую ему приписывали жестокость, хотя на самом деле он был опытным переговорщиком и умел разруливать критические ситуации с большим терпением.

Виктор Фэйвр был в «черных пантерах» всего несколько месяцев и считался многообещающим талантом. На десять лет моложе Сантерье, стройный и на редкость ловкий, в единоборстве среди «черных пантер» Фэйвр пока что был непобедим.

Фэйвр перемахнул через ограду первым и элегантно покатился по земле, устланной сухой листвой. После того как прыгнул и Сантерье, за ними полетели оба рюкзака. Лесная почва поглотила глухой звук падения.

Они надели рюкзаки и зашагали прочь. Сантерье держал план имения в голове и направился прямиком на запад. Сумерки должны были уступить место ночи через несколько минут. До того времени они хотели как можно ближе подобраться к основному зданию. Сантерье пустился бегом.

Обширное имение лишь кое-где было снабжено видеокамерами. Электронные ловушки здесь наверняка не применялись, поскольку тут водилось много мелкой дичи, которая бы то и дело вызывала тревогу.

«Итак, остаются только собаки», — думал Сантерье. Ночами их наверняка спускают с привязи. Но к тому времени он надеялся уже найти укрытие.

Они спешили по подлеску, прокрадывались в стороне от торных троп и небольших полян, через колючие кустарники и под укрытием лиственных крон приближаясь к шато. Через километр они увидели перед собой открытый участок, за которым возвышалась церковь, обнесенная строительными лесами. Они забились в кусты, и Сантерье обследовал местность через бинокль. Недалеко от церкви стояла старая водонапорная башня. По показаниям Лавалье, оба строения были под землей соединены между собой.

— Что будем делать? — спросил Виктор Фэйвр, тоже посмотрев через бинокль. — В церковь?

— Неплохое решение. Водонапорная башня — тоже вариант. Или сарай.

— Надо спешить. Сейчас стемнеет.

Сантерье кивнул. Вокруг них потрескивало и шелестело. С наступлением темноты появлялись неопознаваемые лесные шумы.

— Давай в церковь.

Они выбрались из кустов и обежали свободное пространство по краю леса. Они перебегали от дерева к дереву, используя прикрытие подлеска. Двигался всегда только один, второй в это время прикрывал его с оружием в руках.

Им не понадобилось прибегать к орудиям взлома. Портал церкви не был заперт, и дверь без скрипа раскрылась внутрь, стоило только Сантерье нажать на ручку.

Они прошмыгнули внутрь церкви, нашли подъем к колокольне и поспешили по каменным ступеням наверх, под самый колокол.

Сантерье достал из рюкзака рацию и передал сообщение Камбре. Виктор Фэйвр в это время стоял с прибором ночного видения у стены колокольни и глядел наружу сквозь узкую амбразуру.

В зеленоватом свете оптики показался массивный источник тепла.

Источник был четвероног и внезапно остановился. Огромное тело замерло, и тяжелая опущенная голова, казалось, слилась с землей. Потом голова оторвалась от почвы, и зверь, вытянув шею, принюхался к ветру.

Бока у животного задрожали, и по спине у Фэйвра пробежал холодок. То была боевая машина весом в семьдесят килограммов, и ее могучие челюсти могли перемолоть любую кость.

Зверь учуял след и теперь уже не потеряет его. Уткнувшись головой в землю, собака побежала в точности по их следам.

Глава 33

Фонтенбло

Утро вторника


Они явились вскоре после пяти и прижали Криса лицом к полу. Давление мозолистых рук на его затылок разбудило его.

Губы его коснулись растресканного каменного пола, и он почувствовал на языке пыль. Холодный металл наручников лег на его запястья ледяными браслетами. Мозолистые руки рванули его за волосы вверх. Крис пошатнулся и получил толчок в спину. Нетвердыми шагами он двинулся к выходу из клетки. На том месте, где был казнен Понти, осталось темное засохшее пятно.

Впереди него шел рыжий, а бородавчатый и Барри замыкали шествие. Они вывели его в основной коридор и там двинулись по ведущему вниз туннелю в скале. Через сотню шагов остановились перед стальной дверью. На потолке Крис заметил маленький глазок камеры.

Они вошли в тамбур, который через несколько шагов перешел в просторный подземный зал.

Высотой он был метра четыре; дальний конец зала терялся в непроницаемой тьме. Чернота начиналась в нескольких шагах, за напольными подсвечниками, стоящими в ряд, с зажженными свечами. Мрачные тени плясали по голым скальным стенам. Справа Крис увидел ниши, которые в игре теней казались входами в пещеры. «Саркофаги», — подумал он, присмотревшись и заметив в нишах смутные очертания.

Пламя свечей на другой стороне зала заметалось, когда откуда-то из тьмы донеслось дуновение воздуха.

Тяжелые звуки органа раскатились по залу, как звуки далекой грозы, и яркие снопы света внезапно пролились из потолочных желобов и озарили прямоугольник в полу.

«Мы где-то под церковью», — подумал Крис, в недоумении уставившись на ярко освещенную площадку.

Толчок в спину погнал его вперед. Вокруг освещенной площадки равномерно стояли стулья. Между ними были насыпаны горки камней высотой по колено. Камни были величиной с теннисный мяч.

Прямоугольник располагался немного ниже остального пола и резко отличался от этого скального основания зала совершенно ровной и белоснежной поверхностью.

Навскидку Крис оценил площадь этого прямоугольника как пять на десять метров. Поперечная щель делила эту площадку пополам. На дальней от него половине в поверхность был вделан длинный и узкий крест.

Крису невольно представилось, что это могила гигантских размеров. И еще он успел задаться вопросом, из чего сделана плита: из шлифованного камня или из искусственного материала. Но тут из темноты вдруг выступила фигура, пройдя между рядами подсвечников.

Звуки органа оборвались.

На кремово-белом стихаре Генри Марвина плясали пятна света. Золотые нити, пронизывающие ткань, поблескивали в пламени свечей, а отдельные светящиеся точки медленно угасали в полутьме, словно падучие звезды.

Крис вспомнил ангельские одежды, виденные в детстве на картинках. Но сходство нарушала кроваво-красная вышивка на одеянии Марвина.

— Молились ли вы сегодня? — спросил Генри Марвин, не сводя глаз со своего пленника. — Матутьна — первая утренняя молитва. Вы ее уже прочли? — снова спросил Марвин, поскольку Крис не отозвался.

Крис отрицательно покачал головой.

— Даю вам пять минут помолиться Богу и начать ваш тяжелый день в смирении и благоговении перед Господом.

— Это так важно? — Крис ни разу не молился со времен своей юности.

— Для меня — да! — громовым голосом произнес Генри Марвин. — Надо делать различие между теми, кто верит, и теми, кто не верит. Неверующие не вправе ждать милости, они не могут иметь долю в милосердии Господнем.

— То есть вы считаете, что неверующие заслуживают худшего обращения, чем верующие.

— Вы это постигли. А предатели веры и Бога — хуже всех. Они подлежат наказанию гневом Божьим.

— Я не стану молиться гневливому Богу!

Марвин кивнул Джастину Барри. Внезапно зажужжал мотор. Половинки светлого прямоугольника стали раздвигаться, исчезая под скальным полом в торцовых сторонах.

Постепенно раскрывалась яма глубиной метра два с половиной, и расставленные стулья возвышались над ее краями, как над ареной.

Крис спонтанно подумал о бассейне с песчаным дном. Песок был желтоватый, гладкий и ровный, как нетронутый пляж южного моря.

Марвин поднял правую руку. Мотор снова загудел, и в левой торцовой стене ямы поднялась решетка.

* * *
Щебет птиц вырвал Жана Сантерье из полудремы. Он открыл глаза и посмотрел на Виктора Фэйвра — тот сидел у узкой бойницы колокольни и смотрел вниз.

Сантерье протер глаза и вспомнил по порядку события последних часов. Вначале они отправили сообщение, что нашли убежище. Там они пролежали до полуночи, ведя слежку и контролируя приборами ночного видения все перемещения вокруг главного здания. По территории ходили патрули — по два человека, — но они не сохраняли равномерную дистанцию. И время от времени из леса появлялись собаки, крадясь по полянам, словно тигры на охоте.

Около часу ночи в главном здании погасли последние огни, и, выждав еще полчаса, оба «чернопантеровца» приступили к осмотру церкви.

Они сбежали вниз, в центральный неф, и обыскали помещение инфракрасными приборами, а затем спустились по каменной лестнице в просторный подземный зал. Там бросалась в глаза прямоугольная светлая площадка с вделанным крестом, окруженная рядом стульев.

Цифровая камера, закрепленная на голове Виктора Фэйвра, передавала изображение на командный пункт. Оттуда потребовали разузнать побольше об этой светлой площадке, но через несколько минут они прекратили попытки, так и не добившись результата. Нигде не было видно ни углубления, ни ручки, чтобы заглянуть под поверхность, а им в любую минуту могли помешать.

В конце концов они установили — как в церкви, так и в подземном зале — миниатюрные камеры, которые, благодаря поворотной оптике, охватывали помещения целиком. Радиоуправляемые приборы наблюдения были крохотные и имели запас энергии, рассчитанный на тридцать шесть часов работы.

Нашли они и стальную дверь, за которую, должно быть, уходил подземный ход, ведущий к другим зданиям. Главный инспектор Камбре запретил им открывать эту дверь. По показаниям Лавалье в коридоре были установлены камеры наблюдения.

Они пробрались назад на колокольню, так и не узнав почти ничего нового. Свидетельства Эрика-Мишеля Лавалье оставались единственным основанием их операции. Из собственных наблюдений они не узнали ни численности противника, ни его вооружения, не увидели похищенного и не могли сказать, действительно ли здесь держат в плену людей.

Главный инспектор Поль Камбре запретил им всякую дальнейшую разведку. Их пост на колокольне давал ему тактическое преимущество на случай, если придется штурмовать территорию. Даст ли следственный судья Алазар такое указание, и если да, то когда, было неизвестно. После этого Сантерье и Фэйвр вернулись на свой наблюдательный пост и по очереди поспали.


Теперь Жан Сантерье подполз к Фэйвру, который, сидя у бойницы, наблюдал за основным зданием. Несколько минут назад там засветились первые окна.

— Что-нибудь особенное? — спросил Сантерье.

— Пока нет.

Вдруг Виктор Фэйвр что-то прошептал. Сантерье схватил бинокль и через другую бойницу глянул вниз.

На просторной площадке перед шато появился мужчина, одетый в белоснежный балахон. Он был приземист и крепок. По описанию Лавалье это и был тот самый Генри Марвин.

К нему присоединились еще двое мужчин. Казалось, они ждали, но чего? Вдруг из подлеска в разных местах выбежали собаки.

У Сантерье озноб прошел по коже. Он увидел мускулистые тела животных, каждое из которых, навскидку, весило не меньше семидесяти килограммов. Они мчались к троим мужчинам в умопомрачительном темпе, и языки их свисали из полуоткрытых пастей.

Сантерье насчитал семерых собак. Они не издавали ни звука, тогда как утреннее пение птиц наполняло воздух по всей округе.

Сантерье ждал прыжка животных, однако собаки резко остановились перед мужчинами и уселись на задние лапы. Марвин прошел вдоль ряда животных и указал на двух собак, после чего один из мужчин взял их на поводок. Третий мужчина с остальными собаками направился в шато.

— Это наш шанс: они запирают монстров, — тихо сказал Сантерье и посмотрел на часы. Было около пяти.

— Но что это? — насторожился Фэйвр.

Марвин с двумя собаками двинулся к церкви.

* * *
Собака вытянула шею, принюхалась. Потом пришла в движение, дошла точно до середины ямы и там притормозила. Ее лапы оставили на песке первые следы.

Крис содрогнулся.

Высота зверя в холке составляла три четверти метра, свинцово-серая короткошерстная шкура с виду казалась жесткой и грубой, а на массивной голове собиралась в морщины и складки. Небольшие треугольные уши спадали на щеки. Крис подумал, что животное весит не меньше семидесяти килограммов.

— Мастино-наполитано, — с глубоким удовлетворением сказал Марвин, внимательно наблюдавший за реакцией Криса. — Еще Александр Великий и Цезарь имели устрашающих молосских догов, которые вонзались в ряды их противников, сея ужас и страх. Это — один из потомков тех животных. И этот — тоже.

Тут Крис увидел вторую собаку, гордо шествующую к середине ямы. Все в этом животном было сила и пластика. Вторая собака, казалось, весила еще больше, была еще выше в загривке, имела еще более широкую грудную клетку и рельефную мускулатуру. Могучий широкий череп казался квадратным из-за пасти, тупым углом отходящей от носовой перегородки. Шерсть отливала песчаным цветом.

— Мастиф, — гордо сказал Марвин.

Оба зверя стояли беззвучно и смотрели неподвижно вверх, подняв головы.

— К чему все это? — гневно спросил Крис.

Марвин с чувством превосходства улыбнулся и направился к горке камней. Взял один камень и взвесил его на ладони.

— Сегодня я буду избран префектом Преторианцев. И с завтрашнего дня Преторианцы приступят к борьбе против неверующих с последовательностью, никогда доселе не виданной. С одной стороны, мы поведем открытую кампанию, при помощи которой речами и аргументами добьемся необходимого послушания Слову Божьему. Но это лишь начало. Среди нас есть люди, полные решимости и готовые на все; они позаботятся о том, чтобы принести в мир справедливый гнев Божий против богохульства.

— Что вы имеете в виду? — спросил Крис.

— Есть люди, у которых любое слово — богохульство. И хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество:пришлец ли, туземец ли станет хулить имя Господне, предан будет смерти. Третья Книга Моисеева, глава 24, стих 16.

Крис уставился на кучи камней вдоль краев ямы и все понял.

— Вы хотите…

Марвин серьезно кивнул:

— Да, избранные из числа Преторианцев справедливо накажут богохульников. Так, как это предписано Библией.

— Вы не в своем уме.

— Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Матфей, глава 5, стих 18.

— Меня тоже? Вы хотите побить меня камнями? Для этого я здесь?

— Зарентин, вы возносили на Бога хулу!

Их взгляды встретились, и Крис выдержал его неумолимый взгляд.

— И когда же? И как?

— Форстер был богохульник. Он хотел предать Слово Божье и тем самым Бога. Вы спутались с ним, помогали ему, жили под его кровом, образно говоря. — Марвин строго кивнул, словно прислушиваясь к отзвуку своих слов. — Но перед этим я хочу узнать еще кое-что. И Бог пусть решает, окажет ли он вам свою милость.

— Вы хотите устроить здесь Циркус Максимус, чтобы получить пару ответов? — Крис мельком глянул на собак: — Я так и понял.

— Явно не поняли. Знаете ли вы историю о Данииле в львиной яме? Даниил был оклеветан и провел ночь в яме со львами, куда велел его бросить персидский царь Дарий. Его надежда на Бога была вознаграждена. Его клеветники, однако, которых после этого бросили в яму ко львам, тут же были ими растерзаны.

Марвин вдруг нагнулся вперед и крепко стиснул плечо Криса:

— Зарентин, сейчас мы увидим, Божий ты сын или клеветник.

— Вы больны! — Ноги Криса дрожали.

Марвин зло улыбнулся и достал из кармана мобильник. То был мобильник Криса, и он протянул его Барри.

— Я хочу получить ответы на некоторые вопросы, — сказал Марвин с угрозой в голосе. — Тут записано несколько сообщений. И никакие лживые истории я не желаю слушать. Ни одной секунды. Вниз!

Марвин указал в яму, и Барри направил на Криса пистолет.

— Никогда! — Крис помотал головой. — Никогда!

Удар в затылок был внезапным. У Криса подломились ноги. Рыжий и бородавчатый подхватили его и поволокли к краю ямы, и он ощутил неповторимое чувство падения с высоты. Он ударился о дно ямы, и рот его заполнился песком.

Крис со стоном перевернулся, выплюнул песок. Собаки наблюдали за ним, но не сдвинулись с места ни на миллиметр.

— Вы прекрасно спланировали, Зарентин. — Марвин смотрел на него сверху вниз. — Вообще-то Лавалье должен был доказать с вашей помощью, насколько он предан Преторианцам. Помните? Но трусишка куда-то смылся. Однако и ему не миновать Божьей воли. А сейчас мы увидим, простирается ли на вас милость Божья… — Марвин ехидно ухмыльнулся.

— Что я должен сделать, чтобы… — Крис кивнул в сторону собак.

— А! Все понятно! — Марвин довольно засмеялся. — Я нащупал ваше слабое место, Зарентин! Вы боитесь собак!

— Кто же их не боится?

— Есть кое-что и похуже, Зарентин. Поверьте мне, есть вещи похуже. Например, побивание камнями, — Марвин громко рассмеялся. — Расскажи мне, чего хочет Джесмин.

Крис оцепенел:

— Я не понимаю.

Марвин подал знак Барри, и тот включил последние сообщения в голосовом ящике, максимально увеличив громкость.

Голос Ины звучал взволнованно и нервно. Она хотела обсудить с ним маршруты на неделю и явно была недовольна, что он не перезвонил, бросив ее одну с проблемами принадлежащей ему фирмы.

— Моя секретарша, — пробормотал Крис, еще раз поблагодарив судьбу за это сокровище.

— Это я еще понимаю, — холодно ответил Марвин. — Но следующий звонок — его вы должны мне объяснить.

Барри нажал на кнопку.

— Крис, это Джесмин. Почему ты не отзываешься? Я опять в Софии-Антиполис… это во Франции, недалеко от Канн. Моя сестра Анна тоже здесь. Я тебе еще не рассказывала… Ее сын тяжело болен. Я в клинике Тайсэби…

Пауза.

— Уэйн нам подложил свинью… Они нас привезли сюда из-за твоей пробы… и теперь мне нужна твоя помощь. Проба твоей проклятой кости все-таки размножилась и… Как бы это сказать… Это, если все подтвердится, вообще научная сенсация. Кажется, эти гады что-то замышляют. Перезвони! У меня забрали мой мобильник. Позвони моей сестре, позвони Анне! — Она протараторила ее номер телефона. — Почему ты не отзываешься? Мне нужна твоя помощь! Если не позвонишь, то все!

Глава 34

Фонтенбло

Утро вторника


Крис перенесся в тот вечер в ее квартире, увидел ее лицо с такими выразительными глазами. Джесмин посмеивалась — и потом вдруг опять та печаль, которой он не мог тогда найти объяснение. И вот теперь…

Он видел ее сидящей в лаборатории на стуле: узкая шея вытянута свечкой, плечи напряжены; видел ее смеющейся в ресторане — и потом снова этот ее умоляющий голос, ее зов о помощи…

— Что я должен сделать, чтобы выбраться отсюда? — услышал он собственный вопрос.

— Зарентин, вы что, торгуетесь со мной? А что вы можете мне предложить? — скользко спросил Марвин.

— Мне уготован такой же конец, как Понти. Это и есть ваш образ Бога? Мстительный Бог? Вы знаете Библию наизусть, от начала до конца, я — нет. Но насколько я припоминаю, образ Бога неотделим от добра. Любовь — разве не она центральная тема христианства?

— Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти. Кто убьет скотину, должен заплатить за нее, скотину за скотину. Третья Книга Моисеева, глава 24, стих 17 и 18. Закон Божий говорит нам, что делать, Зарентин. Вы убивали. Христиан. Преторианцев. Защитников Священного Писания. Вам следовало бы читать Священное Писание. Вы не приняли Бога всерьез! — Генри Марвин покачал головой, будто от всего сердца сожалел об этом выводе.

— Вы хотите видеть, как я буду ползать перед вами на брюхе и валяться в пыли, вымаливая свою жизнь? Вы из таких? Вы и ваши люди убивали ради того, чтоб добраться до этих табличек. Вы давно уже завладели ими — чего ж вам еще?

— Кто полагается на Бога, то примет свою судьбу смиренно.

— Одно мне становится ясно: ваш Бог — не мой.

— Что там с костями? О каких таких пробах идет речь? Что имеет в виду эта Джесмин, говоря о научной сенсации? Растолкуйте мне ее звонок!

— Тут нечего особенно объяснять. — Крис в нескольких словах обрисовал, как на автобане Форстер уговорил его довести транспортировку до конца и как он приехал в Дрезден, чтобы узнать о костях хоть что-то.

— Как вам пришла в голову эта мысль?

— Форстер однажды обмолвился, что якобы это кости особенного человека. Или вроде того. — Крис ненадолго задумался: — Мне было любопытно, хотелось узнать больше, и я вспомнил, что есть метод определения возраста костей. Форстер много рассказывал о табличках, но о костях почти ничего. Это у меня была спонтанная идея.

— И что потом? — выжидательно спросил Марвин.

— Ничего. Оказалось, по структуре кости невозможно даже определить, человеческая ли она. Поэтому мой друг решил провести анализ ДНК. Но проба была мертвая. Я не могу объяснить вам этот звонок!

— Слушайте, как Навуходоносор чтил своего бога: я ходил на восток, одолел Киш, объединил царство и стада, очистил храмы и принес в Вавилон кости пастыря. Я возвел храм в честь Нинурты, чтил Мардука и принес ему в дар семь табличек и кости пастыря. — Марвин сделал паузу, давая словам отзвучать. — Так написано на табличках, Зарентин. Это и есть кости пастыря?

— Что за пастырь? Я совсем не знаю текста на табличках! Поймите же это, наконец! — в ярости вскричал Крис и пнул стенку. Потом он вспомнил про собак и глянул на них, но животные сидели на задних лапах, словно окаменев.

— Известно ли вам значение пастыря, Зарентин?

— Пастырь? Пастух! Охранять стада. Что еще, Марвин?

Внезапно под сводами разнеслись звуки органа. Марвин поднял руку и замер, как памятник, пока звуки не смолкли.

— Вы слышите орган, Зарентин? Его настраивают. Для богослужения. В этом разница между нами. Сегодня я буду избран пастырем Преторианцев. — Марвин засмеялся: — А вы что, пастырь? Есть у вас к этому способности? Не думаю. А у меня они есть. Зарентин, у пастыря есть власть оказывать милость. Расскажите мне все, что вы знаете, и с вами обойдутся милостиво!

— Вы бредите! — взревел Крис. Опять послышалось жужжание мотора, и левая торцовая стенка ямы наполовину открылась. В яму робко выступила овца, остановилась, и дверцы за ней снова сомкнулись. Обе собаки сидели как вкопанные, даже не повернув головы.

— Покажите мне, хороший ли вы пастырь, Зарентин. Тогда я вас отпущу. Но только после этого…

Марвин отвернулся. Когда он снова обратился лицом к яме, в руке у него была палка, и он бросил ее в яму.

* * *
Крис поднял палку. Она была прямая и необычайно гладкая. Особенно наверху, у того места, где начинался изгиб клюки. Дерево было совершенно сухое и потемневшее от солнечного света и дождей.

Изгиб посоха завершался крюком, которым удобно было цеплять животных за задние ноги. Нижний конец был усилен железным наконечником. Крис поставил посох в песок. Он доставал ему почти до лба.

Овца заблеяла и прижалась к стене. Внезапно мастино, раскрыв пасть, сделал рывок.

Мощное тело всеми своими семьюдесятью килограммами обрушилось на овцу. Массивный загривок собаки закаменел, и ноги овцы задергались под его свинцово-серым телом. Раздался хруст, и овца обмякла в пасти зверя.

— Вы не защищаете ваши стада. Вы плохой пастырь.

Марвин стоял на краю ямы, держа во рту свисток для собак. Он осклабился и окинул животных сверкающим взором. Свистнул, и мастино тут же выпустил овцу.

— Зарентин, что вам известно о костях? Почему папа хочет их заполучить? Какая тайна с ними связана?

— Спросите у папы!

Марвин шевельнул губами.

Мастиф вскочил. Дрогнули пластичные рельефы мускулов под шкурой песчаного цвета. Крис щучкой прыгнул в сторону и ткнул животное железным наконечником пастушьей палки.

Лязгнувшие челюсти мастифа промахнулись на какой-нибудь сантиметр. Но и удар палки тоже пришелся неточно. Железный наконечник соскользнул с каменных мускулов зверя, как с панциря. Зверь приземлился в песок, повернулся и изготовился для нового прыжка, но, однако, уже в движении затормозился и сел на задние лапы.

— Ваша очередь следующая, — Марвин свистком остановил новую атаку мастифа.

— Я ничего не знаю! — крикнул Крис, втыкая посох в песок.

— Будьте же пастырем хотя бы самого себя!

Марвин вытянул губы трубочкой, приставил к ним собачий свисток и неслышным для человеческого уха звуком дал собаке команду к новой атаке.

Мастиф прыгнул.

Беззвучно.

Крис в то же мгновенье метнулся в сторону и вперед, присев при этом и направив палку вперед и вниз.

Железный наконечник был нацелен на могучую грудь зверя, который уже не мог изменить направления прыжка.

Острие вонзилось в грудную клетку. Рука Криса вибрировала от напряжения столкнувшихся противодействий. Он выпустил палку и бросился в сторону.

Палка изогнулась, но железный наконечник все-таки нашел свой путь в сердцевину плоти зверя, и палку вгоняло все глубже, пока она не треснула под весом тела.

С разверстой пастью мастиф пролетел мимо Криса, царапнув его своей жесткой шерстью. Падая, Крис услышал, как когти разрывают ткань рубашки, вонзаясь ему в плечо. Мелькнула свинцово-серая шкура мастино, и перед глазами возникла его пасть. Ряд зубов поблескивал слоновой костью. Шок где-то в мозгу прервал избыточный поток раздражителей.

Словно издалека он увидел морщины на шкуре массивного тела. И зубы метнулись к его беззащитному горлу.

* * *
— Вперед! Под церковь! Атакуем!

Жан Сантерье и Виктор Фэйвр мчались по ступеням колокольни вниз, а главный инспектор Камбре наблюдал за происходящим через инсталлированные миникамеры.

Они добежали до нефа, там мерцали свечи, и громкие звуки органа наполняли церковь.

Они продолжали стремительный спуск. Перемахнули через последние ступени и замерли, пригнувшись и приготовившись к прыжку.

Перед ними был подземный зал. Четверо мужчин стояли вокруг ярко освещенной ямы. Один мужчина с ярко-рыжими волосами стоял к ним спиной на торцовой стороне ямы, другой — на длинной стороне, а напротив него — еще двое мужчин, один из которых был одет в светлый стихарь.

Сантерье, пригнувшись, метнулся к рыжему на торце ямы. Громовые звуки органа перекрывали все шумы.

Виктор Фэйвр отстал от своего партнера на два шага, держа перед собой семнадцатизарядный пистолет «глок» из усиленного сталью полимерного искусственного материала.

Ребро ладони Сантерье пришлось рыжему по правой половине шеи, и тот осел мешком. Сантерье глянул в яму и не смог отвести взгляда от того, что там увидел.

Мужчина в яме благополучно отразил одну атаку, чтобы стать жертвой другого монстра.

Сантерье перебросил оружие в правую руку. Точка прицела бегала по свинцово-серой шкуре. Красное световое пятнышко прочно впилось в область сердца пониже лопатки. Сантерье дважды нажал на спуск. Пули поймали мастино в прыжке, но остановить этот прыжок не могли. Массивное тело пролетело по воздуху и рухнуло на мужчину, лежащего на дне ямы.

Человек на другом краю ямы, увидев Сантерье, рванул свой пистолет из кобуры под мышкой. Виктор Фэйвр вскинул оружие и выстрелил на бегу. Первая пуля просвистела мимо цели, но вторая пуля Фэйвра попала ему в шею. Он отшатнулся назад, потом снова качнулся вперед и упал в яму.

Марвин и Барри резко повернули головы, увидев, как их человек сорвался вниз. Марвин в ярости крикнул, потом развернулся и пустился вместе с Барри наутек.

Фэйвр дотронулся до Сантерье, который так и не сводил глаз с ямы:

— Догнать?

Сантерье таращился на могучие бездвижные тела животных.

Наконец из-под тела собаки показалась рука.

Сантерье кивнул.

* * *
Распахнутая пасть мастино лежала на груди Криса, из нее свисал, дрожа, язык.

Ряды острых зубов желтовато поблескивали. На клыках еще висели клочья перекушенной глотки овцы; маленькие лужицы крови, собравшись на деснах, ручейками стекали в пасть зверя. Короткая жесткая шерсть царапала горло Криса, а устрашающий вес давил на его тело.

Складчатая морда зверя была всего в нескольких сантиметрах от его глаза. Он видел небольшое треугольное ухо. Руки его осязали свинцово-серую шкуру. Он ощутил пальцами влагу и поднял руку, чтобы глянуть на нее. Красное. Кровь.

Приступ начался внезапно, его желудок поднялся и опустился, и желудочный сок хлынул по пищеводу вверх. С диким напряжением он вывернулся из-под тела собаки, и его вырвало в песок. Хрипя, он упал на бок и лежал, пока в дальней стороне зала под сводами не загремели выстрелы.

Он со стоном толкал и дергал зверя, пока не высвободился из-под него. Кровь мастино смочила песок, просочилась сквозь него и оставила коричнево-рыжие пятна. Он уставился на две дыры от выстрелов и постепенно понял, что спасен. Потом он перекатился по песку и неожиданно вскочил.

Скорее бежать отсюда!

На другой стороне ямы в неестественной позе лежало тело бородавчатого, неподалеку от трупа овцы. Из перекушенной шеи животного все еще текла кровь. Крис учуял запах смерти.

У стены ямы он подпрыгнул, но лишь коснулся края кончиками пальцев. Ничего не выйдет!

Спотыкаясь, двинулся на другую сторону, подтащил безжизненное тело бородавчатого к краю ямы и прислонил его к стене в сидячем положении. Потом разбежался, оттолкнулся от левого плеча трупа и катапультировался вверх.

Опершись локтями о край ямы, он подтянулся и закинул правую ногу наверх. Хрипя, перебрался через край и откатился в сторону.

Потом вскочил и побежал к торцовой стороне ямы, вырвал у неподвижно лежащего рыжего пистолет из кобуры и кинулся к тому месту, где перед тем стояли Марвин и Барри. Его мобильник все еще лежал на стуле.

* * *
Тяжело дыша, Крис добежал до двери, за которой тоннель разветвлялся. Правый коридор уходил в сторону темниц. Все еще гремели одиночные выстрелы, чередуясь с автоматными очередями. Под землей все это звучало непривычно глухо.

Он бежал по скальному грунту и через сотню метров очутился перед второй дверью. Распахнул ее и продолжал бежать по другим коридорам, минуя следующие двери, пока не попал в просторное помещение, на другой стороне которого вела наверх лестница.

Над ним гремел мужской голос, отдавая приказы, рассылая людей и выясняя, что происходит на въезде в имение. Главные ворота, насколько понял Крис, протаранил бронетранспортер, против которого автоматы охранников оказались бессильны.

Автоматные очереди приблизились, потом удалились, и низкий голос то и дело звал Марвина и Барри. Потом, наконец, все стихло.

Крис выждал полминуты и прокрался наверх.

Он явно находился в главном здании. От импозантного фойе с хрустальными люстрами, скульптурами и мраморным полом в обе стороны отходили коридоры.

Где же здесь могут быть кости? А таблички?

«Марвин, сука! — кипел Крис. — Это все мое!»

Он кинулся направо, одну за другой распахивая двери. Комнаты были полны тишиной и пышно обставлены мебелью прежних веков. Он побежал вдоль другой стороны коридора, снова раскрывая двери и заглядывая в комнаты.

Сколько времени у него еще оставалось? Не придется ли осматривать еще и комнаты верхнего этажа? Насколько вероятна возможность, что кости и таблички просто лежат на виду?

За следующей дверью раздавались какие-то стуки. Крис крепче сжал пистолет, левой рукой нажал на ручку и толкнул дверь.

Марвин стоял у стеклянной витрины и от нетерпения стонал. Он лихорадочно срывал с пюпитров пергаментные страницы и укладывал их в папку с мягким подкладом.

— А вам все нипочем, а?

Марвин резко обернулся, сверкнув на Криса глазами:

— Зарентин! Надо же! А вы думали, что я дрожу от страха? Может, вы думали, что я не подготовлен?

Крис не слушал. Взгляд его упал на стол у окон. Глиняные таблички и кости аккуратно лежали рядком на темной гладкой подложке в металлическом чемодане серебристого цвета, готовые к перевозке. Рядом лежал карманный фонарь. Его собственный рюкзак валялся на полу.

Крис не спускал с Марвина глаз.

— Слово Божье! — воскликнул Марвин, продолжая доставать из витрины листки и укладывать их в папку. — Вы видите это? — Марвин указал на полки: — Слово Божье! Запротоколированное, благоговейно сохраненное. Сокровище!

— Крепкие же у вас нервы…

Глаза Марвина фанатично вспыхнули:

— Бог со мной! Как во Вьетнаме. Там он явился мне в откровении, подарил жизнь, когда я, как крыса, рылся в земле. — Голос Марвина понизился до еле слышного шепота, передавая неизбывное благоговение. — Неужели вы думаете, что теперь, когда я служу ему, он лишит меня своего благоволения? О нет, Зарентин! Он взирает на мои деяния благосклонно, понимает меня и поддерживает!

Крис молчал. Марвин, казалось, был неколебимо убежден в том, что говорил.

— Знаете, чего мне еще не хватает? — Марвин снова закрыл доступ к сокровенному в своей душе. Голос его обрел прежнее спокойствие и равновесие. — Хотелось бы мне иметь один фрагмент из генизы в синагоге Каира. В тамошних закрытых запасниках есть находки аж из шестого века… Или остаток Гексаплы, греческой Библии из шести частей с их шестью переводами.

— В тюремной библиотеке вы найдете, пожалуй, лишь стандартный перевод.

— Не создавай мне препятствий, молокосос. Иди со мной и послужи Господу — либо иди прочь! — Марвин продолжал укладывать листки.

— Вы не в своем уме! — Взгляд Криса скользнул по стеллажам. На другой стороне комнаты он заметил одну секцию стеллажа, выступающую на несколько сантиметров вперед. Марвин вдруг выпрямился. Его лицо окаменело. Крис шагнул к противоположной стене и потянул полку на себя. Стеллаж выдвинулся еще сильнее, и за ним обнаружился ход с лестницей, ведущей вниз.

— Куда ведет этот ход? Вы пришли сюда оттуда?

— Это путь на свободу, Зарентин.

Крис немного подумал, потом бросился к своему рюкзаку, поднял его с пола и положил на стол рядом с металлическим чемоданчиком. Левой рукой открыл рюкзак, не сводя с Марвина дула пистолета, и уложил в него глиняные таблички и кости. Карманный фонарь сунул в карман.

— Куда ведет этот ход? В преисподнюю?

Марвин молчал, потом захихикал:

— В конце его вы окажетесь в сарае посреди леса. Давайте уйдем вместе…

— С какой стати я стану вам помогать?

— Хотя вы этого еще не осознали, но вы есть орудие Бога! Так же, как и я! — Марвин говорил со смертельной серьезностью. — Это и определяет наши пути. Вот с какой стати. — Издатель спокойно уложил в свою папку последний листок, застегнул ее и повернулся к Крису: — Вы что, не понимаете? Это и определяет наши пути!

— Уйдите прочь с дороги! Оружие у меня, не у вас.

— Вы думаете, я его боюсь? — Глаза Марвина гневно сверкнули. — Во время Вьетнамской войны я душил Вьетконг прямо в его катакомбах. Только Бог мог спасти мне жизнь в этих подземных норах, нашпигованных ловушками. И вы всерьез считаете, что я могу испугаться вашего пистолета? Да вы дрожите!

Марвин шагнул к Крису.

— Я уйду, а вы околевайте здесь! Расплачивайтесь за свои грехи! — Крис поднял оружие.

— Вы не знаете Бога. Даже если бы я грешил: Ибо в доброте своей говорит Господь: я не хочу смерти грешника… — Марвин заржал: — Зарентин, знаете ли вы, кто это сказал? Нет? Святой Бенедикт. — Марвин снова рассмеялся: — Нам не уйти от воли Божьей. Наши жизни прочно связаны одна с другой, это вы еще поймете…

Рука Криса вскинулась вверх, и рукоять пистолета обрушилась на череп подскочившего преторианца.

Марвин вскрикнул:

— Зарентин, и вам не уйти от воли Божьей. — Он рухнул на пол: — Это еще не конец…

Глава 35

Остров Св. Гонората

Вторник


Было пять часов, когда Дюфур поднялся с постели с ознобом и беспокойно бродил по своему маленькому дому вблизи Вальбонна. Потом наконец помылся и оделся. Он поехал в Канны, одиноко бродил там по пляжу и сидел на корточках перед набегавшей на песок волной, пока не началась посадка на первый, девятичасовой, паром.

На острове Св. Гонората он направился к монастырю Де Леринз — то медленно, то снова ускоряя шаг по слегка поднимавшейся в гору дороге мимо виноградников — и у ворот монастыря вошел в маленькое приемное помещение. Последний мирской бастион представляла собой пожилая женщина за тяжелой, коричнево-мореной стойкой.

Прошло больше получаса, прежде чем к нему вышел брат Иероним:

— Грешники чуть свет — уже в дороге.

— Мне нужен совет!

— Ты снова согрешил? — Иероним увидел полные мольбы глаза ученого. Жак Дюфур судорожно напряг ладони и поднял их в просительном жесте. Тогда Иероним неохотно кивнул.

Они вышли наружу, в яркий свет. Иероним двинулся в сторону церкви; Дюфур молча плелся сзади, не замечая великолепия глициний, разросшихся у деревянных колонн и выступов кровли. Нежный морской бриз играл в листьях двух могучих пальм у портала церкви. Они вошли внутрь, и их окружила возвышенная тишина.

Внутренность церковного строения была выдержана в светлом и аскетическом стиле цистерцианцев и подействовала на Дюфура успокаивающе. В оформлении стен и потолка преобладало светло-серое, расслабляя воспаленные глаза и утишая лихорадочные мысли.

В середине церковного нефа мир был разгорожен поперечной балюстрадой из темного дерева; по эту сторону стояли ряды скамеек для заблудших грешников, каким как раз и был Дюфур, а за балюстрадой с примыкающим к ней помостом для хора начинался мир внятных и ясных правил и посланий, по которым так тосковал сейчас Дюфур. Через проход от певческого помоста находился алтарь.

Иероним подошел к балюстраде, опустился на колени и перекрестился. Дюфур сделал вслед за монахом то же самое и сел рядом с Иеронимом на скамью.

— Говори и помни о том, что братья недосчитываются меня в винограднике, — тихо сказал Иероним, испытующе всматриваясь в белое как мел лицо ученого. — И помни о том, что это не исповедь.

Дюфур смотрел, не отрываясь, на продолговатый и от этого кажущийся узким деревянный крест в приделе. Снопы света из двух укрепленных на колоннах излучателей были точно направлены на крест. Они выделяли распятого Христа, словно звезду, на фоне светло-серой стены.

И он заговорил.

С каждым словом он освобождался от бремени, гнетущего его душу. Он рассказал о странном открытии 47-й хромосомы, которая оказала необъяснимое целебное воздействие и в опытах на животных превратила старых мышей в брызжущих силой юнцов. И он рассказал, что хромосома была получена из кости, якобы найденной при раскопках в Вавилоне.

Ради научной сенсации его начальство было готово наплевать на все принципы и как можно скорее испытать действие препарата на человеке. Без обычных предварительных исследований, не считаясь с возможными последствиями для больных.

С каждым словом к Дюфуру возвращались силы, цвет лица оживал.

Рядом с ним раздался стук. То монах упал на колени прямо в ряду скамей. Его руки были сложены для молитвы. Он непрерывно стонал.

— Иероним, что случилось? — Дюфур вцепился в монаха.

Монах оттолкнул его руку и встал, перешел через балюстраду и рухнул на колени по ту сторону. Иероним так и полз на коленях через проход, потом по ступеням вверх к алтарю, а потом и к кресту. При этом он то и дело выкрикивал одни и те же слова:

— Господи, избави меня от этого испытания!

* * *
Фонтенбло


Генри Марвин сидел на мягкой лесной почве, привалившись спиной к гладкому стволу граба. Ноги у него болели, голова остро нуждалась в кислороде, чтобы вернуть ясность мысли.

С утра они с Барри плутали по лесу в окрестностях шато. Трижды чуть не угодили в лапы полицейскому патрулю, но Бог был на их стороне.

Барри обнаружил Марвина в библейском зале в бессознательном состоянии после того, как прекратил обороняться. Нападавшие были слишком сильны, и пришлось уходить через тоннель, под грохот выстрелов.

Марвин надеялся где-нибудь встретить Зарентина. Но этот пес был достаточно хитер и мог найти выход.

Мотоцикл из сарая исчез. Они нашли лишь две непромокаемые куртки, и дальше им пришлось пробираться пешком. Чтобы иметь шанс, они должны были действовать иначе, чем от них ожидалось. И именно поэтому они подкрадывались все ближе к командному пункту. Когда-то ведь эта орда снимется и уедет, тогда и они смогут скрыться.

Марвин поднялся, сделав над собой усилие. Они крадучись двинулись дальше; через несколько минут Барри указал вперед. На небольшой поляне была отгорожена пластиковой лентой кучка машин. В центре, как и положено, было место «пчелиной матки»: фургон временного командного пункта со штыревой антенной на крыше.

— Подберемся ближе? — тихо спросил Барри.

— Насколько удастся!

Они прошмыгнули к городку из автомобилей, нашли укрытие за толстыми стволами и по-пластунски проползли за гнилым упавшим деревом.

Барри протянул Марвину бинокль, и тот несколько минут наблюдал за командным пунктом. Те уже сворачивались. Еще немного — и они уедут.

По лесной дороге, покачиваясь, подкатил лимузин и остановился у фургона. Марвин подвел бинокль к дверцам и увидел, как из машины вышли трое.

Он ошеломленно затаил дыхание. Внезапно по всему его телу, согревая мускулы, разлилась неукротимая сила.

«Вот и мой козырный туз», — эйфорически подумал он и набрал полные легкие воздуха. Ему сразу стало ясно, что будет дальше.

* * *
Фонтенбло


«Куда же подевались артефакты? — думал монсеньор Тиццани. — Это важный вопрос!»

Тиццани сидел в переоборудованном фургоне, служившем полиции командным пунктом. Вместо ответа на решающий вопрос ему приходилось выслушивать беспрерывные споры французов.

— Значит, вы говорите, этот Марвин и несколько его людей — сколько, неясно — исчезли. Просто взяли и пропали. — Голос Тротиньона звучал резко, особенно когда он задавал вопросы.

Рене Тротиньон был руководитель группы в спецназе жандармерии, которая во Франции ведает и личной охраной. Его группа была назначена от французской стороны для охраны папы. Тиццани привез тоже он.

Папа был не так далеко отсюда — на пути в Сен-Бенуасюр-Луар, чтобы в тамошней базилике поклониться мощам святого Бенедикта. Такова была официальная версия.

На самом деле речь шла о закулисном торге с Генри Марвином, который хотел передать папе эти устрашающие артефакты. Но из этого, судя по всему, уже ничего не выйдет, и Тиццани теперь знал причину, по которой Марвин был недоступен по телефону.

— Когда начался штурм, мы ворвались на бронетранспортере через главные ворота. Но дальше нам путь преградила целая армия. В шато мы переполошили блестящее общество собравшихся гостей. Уважаемые лица со всего света. Впечатляющее сборище. Там было даже несколько священников, но Марвина и след простыл. — Поль Камбре был раздражен, и его огромный нос картошкой то и дело нервно вздрагивал.

«Тоже мне, черная пантера», — презрительно думал Тиццани. Он смотрел на эмблему на груди Камбре и вздыхал про себя: «Еще одно полицейское спецподразделение с шефом, уже перешагнувшим, пожалуй, свой зенит. Не хватало еще, чтобы они выспрашивали у меня, что я обо всем этом знаю».

Эта мысль тревожила Тиццани все больше. Он нетерпеливо смотрел на Эльджидио Кальви, сильного, рослого — за метр девяносто — личного охранника папы. Кальви принадлежал к маленькому спецподразделению внутри Надзорного корпуса, которое охраняло папу в его заграничных поездках.

— Пора начинать! — прошипел Тиццани.

— Сейчас! — буркнул Кальви. — Или вы уже знаете то, что хотели узнать?

Тиццани молчал. Кальви был прав. Снова предстать перед папой с пустыми руками — вряд ли это поспособствует его карьере.

— Что послужило поводом для штурма? — спросил Тротиньон.

— Спасение жизни. Под церковью есть катакомбы. Этот Марвин как раз собирался… казнить одного человека. А в церкви было двое моих людей. Они избавили беднягу от ужасной участи. Однако тут есть подземная система тоннелей — такого я еще не видел. Мои люди до сих пор находят все новые и новые ходы…

— Но записи из катакомб ведутся без звука, так что нельзя проследить, что там говорилось?

— К сожалению, без звука, — Камбре посмотрел на Тиццани.

— Я бы хотел поговорить с Томасом Брандау, этим священником из Берлина, — тихо сказал Тиццани.

— Брандау упорно молчит.

— Но вы полицейский, — возразил Тиццани. — Я же посланник святого отца. Дайте мне поговорить с ним как священник со священником.

— Не получится. Все арестованные увезены — либо в тюремные камеры, либо в больницы, — главный инспектор Камбре с сожалением развел руками.

Тиццани покачал головой и понизил голос до бормотания:

— Есть жертвы?

— Это был настоящий бой. Мы и представить себе не могли, что этот орден содержит целую армию.

— И этот Лавалье тоже не может сказать, где находятся артефакты и кто их мог взять? Но ведь он их видел.

— Говорит, что видел. — Камбре склонил голову: — А что, эти таблички и кости в самом деле имеют какое-то особое значение? Ну, раз уж этим заинтересовался посланник папы…

— Мы никогда здесь не были, — резко ответил Тротиньон вместо Тиццани. — Вы знаете, чего от вас ждут? — Тротиньон холодно оглядывал командира «черных пантер».

— Мы должны нанести удар по банде расхитителей искусства и торговцев оружием, грабителей и рецидивистов… Мне дальше перечислять? — глаза главного инспектора сверкнули.

— Этого достаточно. — Тротиньон встал: — Речь идет о реликвиях церкви, то есть это внутреннее дело другого государства. И мы действуем только… по личному указанию папы.

— Реликвии? — Камбре вспомнил показания Лавалье. — Разве шумерские глиняные таблички являются реликвиями католической церкви?

* * *
Тиццани, холодно простившись, поспешно покинул командный пункт.

— Не густо, — буркнул он, когда они опять сидели в лимузине. Тротиньон медленно вел машину по лесному проселку назад, к асфальтированной дороге.

— Неужто вы всерьез ожидали чего-то другого? — отозвался Тротиньон. — У них все еще перестрелка в голове. Им надо сперва прийти в себя.

Он притормозил, потом машина наконец выехала на асфальт.

— Надеюсь, все это не просочится наружу. Последствия могут быть самые непредвиденные…

— Мы сделаем все, что в наших силах, — ответил Тротиньон. — А Камбре будет делать то, что скажет президент.

— А следственный судья, о котором вы говорили?.. Почему он не согласовал свои действия?

Тротиньон убрал ногу с педали газа, поскольку дорога поворачивала под резким углом, а густые кусты загораживали вид на проезжую часть.

— Об этом можете не беспокоиться. Следственные судьи в нашей стране имеют сильную позицию, но уж это мы утрясем. Для того мы и здесь… — он осекся и уставился на дорогу за поворотом.

В нескольких метрах впереди на проезжей части стоял человек. Тротиньон затормозил.

— В чем дело? — спросил Кальви на переднем сиденье.

— Что же, мне его давить?

Кальви сунул правую руку за пазуху и сжал рукоять своего пистолета.

Тротиньон остановил лимузин на таком близком расстоянии от мужчины, что Тиццани мог видеть его фигуру только выше бедер. Капюшон непромокаемой куртки был надвинут на глаза. Правой ладонью он прикрывал рот и нос, а туловище его сотрясалось, как в приступе кашля.

Задняя дверца лимузина распахнулась.

Тиццани охнул. Дуло пистолета больно уперлось ему в правую скулу.

— Подвиньтесь. Мне нужно такси.

Барри все еще стоял перед машиной и нагло ухмылялся.

Но Тиццани не видел его ухмылки. Он вперился в хитро поблескивающие глаза Генри Марвина.

* * *
Остров Св. Гонората


— Идемте!

Брат Иероним скорым шагом вышел из церкви, Дюфур еле поспевал за ним. Перед порталом им встретилось семейство с двумя маленькими детьми, и Иероним выждал, когда они войдут в церковь и тяжелая дверь закроется за ними.

— Еще раз: значит, эта хромосома вернула старым мышам молодость?

— Да.

— И вы думаете, что нашли то, над чем бились ученые всего мира, и победили старость. Ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь?

Дюфур кивнул:

— Я сам не хочу в это верить. Но если тесты подтвердятся, то, кажется, так оно и есть…

— Ты сам не уверен.

— Как я могу быть уверен?

— И этот ученый из Дрездена сказал, что проба взята из кости, которую принес для исследования его друг?

Дюфур снова кивнул и выдержал испытующий взгляд монаха.

— И эти кости вроде как часть античного сокровища, состоящего из шумерских глиняных табличек и этих самых костей? И происходят якобы из раскопок Вавилона?

Дюфур опять кивнул.

Иероним снова почувствовал слабость в ногах.

— Рассказывал ли он что-нибудь о Генри Марвине? Что-нибудь о Преторианцах Священного Писания?

— Нет, об этом речи не было. А что?

Иероним неотрывно смотрел в сторону ворот, где у выхода с монастырской территории ничто не привлекало взгляд, кроме рощицы высоких пальм.

— Не найдется ли у тебя мелочи или телефонной карты? А лучше и то и другое.

Дюфур непонимающе глянул на Иеронима. Он вспомнил, что по пути сюда на последнем повороте дороги видел телефонную будку. Но что так испугало Иеронима, почему он не хотел звонить из монастыря? Ведь никто не знал о приезде Дюфура!

— У меня есть второй мобильник: фирма контролирует, чтобы мы не делали личных звонков со служебных мобильников…

— Давай сюда…

Дюфур в недоумении кивнул.

— Я так ничего и не понял…

— Тебе и не надо, да тебе и не понять. Жак, доверься Богу. А теперь иди! Мне надо подумать. Господни пути требуют земной подготовки — и, может статься, твоей помощи.

Глава 36

София-Антиполис близ Канн

Вечер вторника


«Нет, не фантом», — подумал Крис.

На указательном щите над автобаном наконец-то появилась надпись «София-Антиполис». Если ехать с запада — это первый указатель на международный научный городок, построенный среди лесистых холмов между Каннами и Грассом совсем рядом с живописным городком Вальбонн.

Крис повернул свой мотоцикл на выезд, где у пункта платы за проезд скопились съезжающие машины. Он порылся в карманах, ища деньги, которые обнаружил в сарае во время побега. Эти события уже казались делом далекого прошлого, а ведь минуло всего несколько часов.

Он вспомнил утро, свое бегство через туннель после того, как оглушил Марвина… Этот туннель никак не хотел кончаться, в нем царила тьма, он вел то вниз, то снова вверх, а в некоторых местах сужался и снижался так, что Крису приходилось идти пригнувшись, то и дело натыкаясь плечами на скальные стенки. Тело отзывалось сильными болями, напоминая обо всем, что ему пришлось пережить в последние дни. На руках лопались гнойные нарывы, и он сам чувствовал, как воняет, и мечтал о ванне.

Луч карманного фонаря плясал по стенам, рисуя тысячи призраков с размытыми очертаниями. Крис чуть не налетел с разбегу на глухую стенку. Подземный ход внезапно кончился.

Скалистая стена, изломы и трещины — а выхода нет. Он заставил себя успокоиться и посветил на скалу. Глухо. Он простукал ее, ища полости. Ничего.

В конце концов он отправился назад. Через тридцать шагов он миновал выступ скалы, который выдавался в коридор наподобие опорной колонны. Он уже почти прошел мимо, как вдруг увидел в луче света небольшую горку камней. Остатки выломанного камня. Если идти с другой стороны, эту кучу не видно за выступом. И просто проходишь мимо.

Он отодвинул камни ногой, и в свете лампы вдруг блеснуло железное кольцо. Он быстро нагнулся и потянул за него, почувствовал сопротивление, потянул сильнее. Из кучи камней постепенно вытягивались звенья цепи. Потом глухо стукнуло.

В скалистой стене рядом с ним открылась узкая дыра, ровно такой ширины, чтобы мог протиснуться человек.

Он сунулся в щель и осветил темноту фонариком. Слева лежал кусок скалы с другим концом цепи. Свет плясал по нижним перекладинам деревянной лестницы, которая вела наверх, в узкую шахту.

Крис пролез в щель полностью, втащил за собой рюкзак и присел в низенькой пещерке на корточки. Он с трудом заставил себя ступить на лестницу. Ведущая вверх шахта была узкая, и лестница стояла почти отвесно. Он поднимался вверх, ступенька за ступенькой, спиной задевая о шероховатую скалистую стену.

Лестница кончалась у люка, который Крис поднял вверх головой и руками. Когда он протиснулся через отверстие люка, его взгляд уперся в шины мотоцикла.

Грубые доски сарая обветшали и покоробились, у стен громоздилась всевозможная утварь. На верстаке валялись слесарные инструменты, а на стене над верстаком висели два кожаных мотоциклетных костюма со шлемами.

Ключ торчал в замке зажигания. Крис влез в мотоциклетную одежду и нащупал в кармане что-то твердое. Вынул металлическую коробочку и ухмыльнулся, обнаружив внутри кредитную карточку без подписи и несколько сотен евро в купюрах и монетах — Марвин действительно предусмотрел все…

Вскоре он добрался до ближайшего населенного пункта, потом доехал по автобану до Экс-эн-Прованса и затем направился вдоль побережья по трассе А8 на восток.

«Близ Канн», — сказала Джесмин.

Сзади засигналили машины, и это вырвало Криса из его воспоминаний. Он заплатил пошлину за проезд и поехал по съезду с автобана вниз. Вскоре он выбрался на дорогу, ведущую к Софии-Антиполис.

У информационного стенда остановился. Территория научного городка казалась огромной и была поделена на зоны по научным направлениям. Технические учреждения располагались в другой стороне от медицинских. Наконец он отыскал на схеме название Тайсэби и сообразил, как ехать.

Многие участки на холмистой местности были еще не застроены. Дорога вела то в гору, то под гору, так что вскоре он потерял ориентацию. Он затормозил у пожарной охраны в конце парка, развернулся и снова отправился плутать по холмистым дорогам, пока наконец не наткнулся на подъезд к фармакологическому концерну.

Въезд был отмечен двумя колоннами, облицованными темным мрамором, на которых было выфрезеровано светлым название Тайсэби. Дорога вела в гору к комплексу зданий на склоне.

Подъем был пуст и шел в объезд холма. Территория слева от дороги была не застроена, но лес уже вырубили, благодаря чему открывался свободный вид на долину.

Он медленно проехал на мотоцикле мимо въезда. От дороги участок отделяла высокая металлическая ограда. Холм до самых зданий был засажен кустарниками и цветами.

Четырехэтажное здание на холме возвышалось, словно средневековая крепость.

За поворотом Крис затормозил. Сошел с мотоцикла, снял шлем и проверил, надежно ли висит рюкзак. Потом стал подниматься по склону между сосен и пробковых дубов. Наверху он повернул направо, не выходя из укрытия деревьев.

За кустами и деревьями начинался газон, и лишь за ним возвышалась глухая задняя стена здания, похожего отсюда на бункер.

Крис на несколько минут остановился под деревьями, глядя на бетонную громаду. Свет заходящего солнца освещал верхнюю половину здания, тогда как нижняя часть лежала в тени деревьев.

Он достал мобильник и заново прослушал сообщение Джесмин. Ее голос, полный отчаяния, заставил его сердце забиться сильнее. Он опять набрал номер, который она назвала. И опять соединения не было. Как и весь день.

— Дьявол! — Крис сплюнул.

София-Антиполис, здание Тайсэби… Он попал правильно.

Но что делать дальше, он не знал.

* * *
— …Не надо необдуманных решений! Зоя? Эндрю? Долго держать это в тайне мы не сможем. Нам надо поторопиться, она просто должна нам по…

Голос с американским акцентом смолк, когда в скромный конференц-зал вошла Джесмин в сопровождении Салливана. У одной из стен был накрыт буфет, а в середине стоял круглый стол.

Все повернулись к вошедшим.

Взгляд Джесмин упал на Уэйна Снайдера, который держал в руке бокал с шампанским и деловито улыбался. Нед Бейкер покровительственно ей кивнул, тогда как Зоя Перселл, скривившись, стояла рядом с двумя мужчинами, которых Джесмин знала по снимкам из фирменного журнала. Ее поразило, насколько мал ростом оказался Эндрю Фолсом, генеральный директор Тайсэби.

Застывшее лицо генерального директора с опущенными уголками рта казалось циничным, а тонкие губы, наряду с волчьими глазами, подчеркивали жесткое выражение лица.

Другой мужчина был лет тридцатипяти, стройный, в темных брюках и бледно-желтой рубашке поло под свободным пиджаком — тем самым он был одет гораздо непринужденнее, чем генеральный директор с его темным костюмом и бордовым галстуком. Под кудрявой шевелюрой блестели глаза цвета морской волны. Все относились к нему с особым уважением, что выражалось уже в том, что никто не приближался к нему, соблюдая дистанцию.

Хэнк Торнтен, председатель совета директоров и главный акционер Тайсэби, присутствовал здесь собственной персоной.

— Рад видеть вас здесь! — Торнтен улыбнулся; держа в руке стакан воды, он шагнул к Джесмин, чтобы поздороваться.

Его голос низко вибрировал, и его обаятельная, но сдержанная улыбка создавала ауру абсолютной доверительности. Это он говорил те слова, которые она услышала, входя.

Председатель, который сам ползал по джунглям Южной Америки и вел научную работу, имел репутация человека взвешенного и открытого аргументам.

«Как можно, обладая такой репутацией, работать с такой тварью, как Зоя Перселл?» — подумала Джесмин. Или она несправедлива к этой женщине?

— Как видите, раздоры минувших дней забыты. Не так ли, Уэйн? — Хэнк Торнтен радостно рассмеялся.

Джесмин холодно взглянула на Уэйна. Он свою сделку совершил.

Торнтен заметил скептический взгляд Джесмин.

— Мы можем друг друга простить и поставить науку на первое место. Идемте, я хочу показать вам нечто абсолютно сенсационное.

У торцовой стены стоял телевизор. Нед Бейкер направил пульт в сторону аппарата. На экране появилась лаборатория, и камера сосредоточилась на двух клетках, в которых резво бегали туда-сюда по две молодых, сильных мыши.

— Четыре мыши — и что?

— Мисс Пирссон, откуда такое неприятие? — Торнтен улыбался, и его зеленые глаза сияли, как звезды. — Я специально пересек океан, потому что действительно произошло нечто сенсационное. И вы входите в состав группы! — Он указал на стулья у стола и сел сам: — Почему же вы так сдержанны?

— Что здесь происходит? Мы арестанты…

— Кто мог вам такое сказать? — Торнтен удивленно рассмеялся: — Ах, я понял! Извините, может быть, Салливан немного переусердствовал.

С тех пор как Салливан неожиданно застал ее воскресной ночью в палате Анны, она находилась под арестом. Он забрал мобильник Анны, проверил звонки и хотел знать, с кем она говорила. Но Джесмин до сих пор хранила железное молчание.

— …Мы соблюдаем чрезвычайную осторожность. Изоляция — первейшая заповедь при открытии! Никто не должен у нас его отнять! Даже Большой Брат еще не получил никаких сведений. Но это отнюдь не значит, что вы арестантка! — Торнтен указал на стул справа от себя и дождался, когда Джесмин сядет. Затем показал на экран: — Видите? Четыре старые мыши за несколько дней обрели молодые тела. Две из них — дрезденские, а двум другим впрыснули последовательность генов Y-хромосомы уже здесь, в воскресенье вечером.

— В Дрездене было три мыши, — холодно сказала Джесмин.

— Одну уже вскрыли. Ну, вы знаете: пробы… — Он заглянул в глаза Джесмин. — Ведь это одна сплошная загадка. Мы хотим ускорить наши анализы. Что вы знаете о происхождении кости, из которой взяты пробы, мисс Пирссон?

— Не так много. — Она взглянула на Уэйна Снайдера, сидящего напротив: — Спросите Уэйна. Это его друг принес к нам в лабораторию эту кость.

— Этот друг в тот вечер больше ничего вам не рассказывал? В тот вечер, когда вы остались в ресторане, а Уэйн ушел домой?

Она удивленно взглянула на Снайдера, но тот лишь пожал плечами:

— Джесмин, мы просто все проходим заново. Не рассказывал ли он тебе об этом что-нибудь еще? Позднее по телефону он уверял меня, что кость — из Вавилона.

— А это важно? — спросила Джесмин.

— Мы всего лишь хотим понять. Всякое дополнительное указание может продвинуть наши анализы, мисс Пирссон. — В зеленых глазах Хэнка Торнтена плясали светлые точки. — Вы же сами знаете, как это трудно. Определить гены — это еще самая простая работа. Однако их взаимосвязь, способ их действия, влияние на энзимы, вся эта цепочка… Мир не должен слишком долго ждать результатов нашего открытия!

Джесмин обвела всех присутствующих ледяным взглядом:

— Поэтому вы хотите испытать его на Маттиасе?

* * *
Крис стоял в вестибюле и нетерпеливо смотрел на привратника, одетого в униформу. Тот сидел за стеклом и на все его вопросы отвечал равнодушным пожиманием плеч, не собираясь открывать при этом запертую дверь.

Нет тут никакой Джесмин Пирссон, никого из Дрездена, никакого Уэйна Снайдера, никакой Анны.

Кроме того, уже слишком поздно, чтобы кого-нибудь найти или что-нибудь передать. Время посещений клиники истекло, а в лабораториях тоже, разумеется, никто уже не работает.

Крис снял со спины рюкзак, достал оттуда пистолет, демонстративно дозарядил его и прицелился в маленькое переговорное оконце привратника:

— Немедленно откройте!

Детина раскрыл рот и тут же боком нырнул под свой письменный стол.

— Откройте! — Крис ударил рукоятью пистолета по стеклу.

В стене позади привратника приоткрылась дверь и ненадолго показалась чья-то голова. Потом дверь снова закрылась, а несколько секунд спустя уже трое мужчин с оружием в руках стояли по другую сторону запертой двери.

Их оружие было направлено на Криса, который, широко осклабившись, поднял руки вверх и затем снова опустил. Один из охранников что-то взволнованно говорил в переговорное устройство.

* * *
Хэнк Торнтен взял Джесмин за руки. Она закаменела, но он неумолимо их удерживал.

— Это звучит неправдоподобно, но мыши, которых вы здесь видите, были старые и уже должны были умереть. Но они все еще живут. Хромосома омолодила животных в Дрездене. И здесь это повторилось. Вы это понимаете?

Она кивнула.

— Я — нет. — Торнтен серьезно смотрел на Джесмин. — Я только вижу: это действует. Болезнь печени убьет Маттиаса. Спасенья нет. Ведь ваша сестра уже перепробовала все.

— Чего вы хотите? — взволнованно воскликнула Джесмин.

— Спасти мальчика! — Торнтен сверкнул на нее глазами. — Результаты однозначны. — Его рот приблизился вплотную к ее уху: — Убедите вашу сестру сделать Маттиасу эту генную инъекцию — и мальчик будет жить! Взгляните, как оживились эти древние мыши.

Словно оглушенная, она смотрела на экран и бегающих мышей.

— Вы хотите испытать эту хромосому на Маттиасе, не зная, что из этого получится?

— Нет. — Торнтен энергично помотал головой: — Мы знаем результат! Взгляните как следует. Вы же разбираетесь в этом. Ведь вы правая рука Уэйна. То, что вы видите перед собой, есть результат испытания на животных. Успешного испытания.

— Вы сами знаете, что испытание — еще не все, — стояла на своем Джесмин. — Мышь — не человекоподобное животное! Что вам даст эта спешка? Почему не провести следующие тесты? Маттиас не умрет до завтра. Почему не провести дальнейшие исследования, чтобы выяснить, что за гены таятся в этой хромосоме? Вы ничего не знаете о способе их действия. Вы видите лишь результат, который при другом стечении обстоятельств может выглядеть совершенно иначе. То, что вы задумали, безответственно! — Джесмин закашлялась от волнения и сжала кулаки.

— Но мы же не новички. — Торнтен обиженно скривился: — Как, однако, мало вы доверяете нашим способностям! А ведь вы — одна из нас! И наши лаборатории — на мировом уровне. Вы это знаете! Подумайте, разве бы мы предложили вам нашу помощь, если бы Маттиасу что-то при этом грозило? За кого вы меня принимаете? — Глаза его сверкнули. — Если испытания на животных однозначно успешны, то можно рассчитывать на такой же успех у человека. Это шанс для Маттиаса! Неужели вы этого не понимаете?

— Что дает вам уверенность и право быть таким самодовольным? Я думала, мы несем ответственность за то, что делаем. До сих пор я жила в убеждении, что не может быть того, что вы сейчас предлагаете… — Джесмин дрожала всем телом. — Неужто мы дожили до того, что подобное стало возможно?

— Почему вы так самонадеянны? — Торнтен подался вперед. — Вы обвиняете нас в неблаговидных намерениях там, где мы хотим помочь. Мы верим в наше призвание и в то, что мы изучаем. Что конкретно может пойти не так? Не умерли же эти мыши! Они живы! С молодыми телами! Это просто завораживает. Процесс регенерации затронул все клетки… — Торнтен указал на экран: — По правую сторону — здешние мыши. Когда им сделали укол? — Торнтен слегка повернул голову в сторону зала.

— В воскресенье вечером, — подсказал Снайдер.

— Вот видите, всего два дня — и животных не узнать. Представьте себе, что вы могли бы это сказать через два дня про Маттиаса. Вы же знаете, как плохи его дела и как сильно он страдает!

Джесмин неотрывно смотрела на экран и покусывала губу. Внезапно на нее нахлынули картины отчаяния из прошлого, надежды на спасение Маттиаса, потом новое отчаяние. Нет ли в доводах Торнтена правды, которую она просто не видит?

— Где Анна? — спросила она.

— У сына. Она при нем дежурит. Ему все хуже день ото дня. — Торнтен подчеркивал каждый слог.

— Что она ответила на ваше предложение?

— Ну, она отказывается дать согласие.

— Значит, у нее есть свои основания, — сказала Джесмин с видимым облегчением после сомнений, которые она только что пережила. — Это ее родительское право. Ей и решать.

— Но она не видит, какие шансы открываются благодаря новому открытию.

— Я тоже не вижу. Я научная ассистентка Уэйна, я не эксперт. Но мой здравый смысл подсказывает мне, что все идет чересчур быстро.

— Но вы же понимаете гораздо больше, вы можете лучше оценить шансы. Убедите вашу сестру. Пожалуйста! — взмолился Хэнк Торнтен. — Подумайте: без лечения Маттиас умрет, а с этой терапией у него появляется шанс… Чего тут медлить? Я сделал бы все, чтобы спасти жизнь моего ребенка! А мать Маттиаса делает все? Будьте честны: она боится ответственности, она медлит и увиливает и тем самым наносит непоправимый вред своему сыну. А вы? Будь это мой племянник, я бы ни секунды не раздумывал, чтобы спасти его!

— Нет! Прекратите! — воскликнула Джесмин, почти не владея собой. — Почему вы не применяете другую терапию, запланированную для Маттиаса?

Фолсом откашлялся и провел ладонями по лицу:

— Потому что эта терапия у другого пациента прошла неудачно. Не дала результатов, которых мы ожидали, — и это при гораздо меньшем поражении печени.

Джесмин закрыла глаза и подавила слезы. Она уже готова была уступить давлению. Но они сказали ей не всю правду.

Джесмин вспомнила подслушанный под окном разговор. Вспомнила холодный ядовитый голос Зои Перселл. И ни слова о смерти того пациента.

Разве можно этим людям доверять? Нет! Она должна выиграть время. Она должна найти какой-то выход…

— Где доктор Дюфур? Мне кажется, он очень ответственный человек.

— Ему нездоровится, — буркнула Зоя Перселл.

— Но здесь — не прямой репортаж, а запись, — сказала она, глядя на экран. — Насколько эта запись свежая — день, час назад? Что с этими мышами сейчас? Они еще живы? — Ее губы сжались в тонкую полоску.

— Такие же резвые, — Торнтен высокомерно улыбнулся.

Джесмин глянула на Снайдера, и тот кивнул, уверенный в победе:

— Все так, как он говорит, Джесмин.

— Уэйн, ты знаешь, сколько испытаний необходимо провести, прежде чем…

— Джесмин, это научная сенсация. Она действительно работает. Взгляни на мышей. Они чувствуют себя превосходно. Чем быстрее мы проведем испытания в реальных условиях, тем скорее получат помощь многие люди. Мальчик станет знаменитым. Вместе со мной! Тебе осталось только согласиться.

— Что это ты вдруг за них, а?

— Но это же мое открытие! — Уэйн Снайдер просто лопался от гордости. — Давай, Джесмин. Помоги нам осчастливить мир этой сенсацией.

— Подумайте о мальчике! — добавил Торнтен. — Он погибнет самым жалким образом! Конечно, не сегодня и не завтра, а постепенно, его хватит всего на несколько недель. И его мать будет сходить с ума от отчаяния, глядя на это. И вы тоже! Потому что виноваты будете вы. Вы согрешите против ребенка! Только потому, что у вас недостало мужества дать ему шанс, который у него есть сейчас. — Он сунул руку во внутренний карман своего свободного пиджака и неожиданно извлек оттуда ампулу с прозрачной розоватой жидкостью: — Вот вещество, готовое для инъекции. Это чудесная жидкость, растворенная в синтетической липидной смеси, при помощи которой мы можем вводить ДНК. Убедите Анну — и спасите Маттиаса!

Глава 37

София-Антиполис

Вечер вторника


По другую сторону запертой внутренней входной двери появился жирный детина, который, несмотря на свою полноту, двигался очень пластично. Череп у него был голый, а лицо казалось странно худым при таком массивном теле. Один из охранников отпер дверь, и Салливан вышел в тамбур. Глаза его сканировали Криса.

— Что это значит? Чего вы тут размахиваете оружием? — Салливан, не таясь, наморщил нос.

Крис игнорировал этот намек.

— Потому что мне надо войти. Я ищу одного человека.

— Однако ж вы умеете привлечь к себе внимание. Меня зовут Салливан. Я начальник службы безопасности Тайсэби, и сумасшедшим, размахивающим пистолетом, здесь делать нечего. Сейчас я вызову полицию — если, конечно, у вас не найдется убедительного объяснения вашей выходки.

— Мне срочно нужно к Джесмин Пирссон…

Крис пристально следил за шефом службы безопасности. Имя Джесмин, казалось, не вызвало у того видимой реакции.

— Почему бы вам не спрятать оружие? Стрелять вы все равно не станете.

— Если вы не заблуждаетесь на мой счет…

— Довольно. Я начальник службы безопасности международного концерна, и у меня есть нечто более ценное, чем любое оружие. Я знаю людей. Не станете вы тут палить куда попало.

— Мне нужна Джесмин Пирссон. Она мне звонила отсюда. Сказала, что она в опасности. А я ее друг.

— Так-так! — Голос был полон насмешки. — Ваша фамилия?

— Крис Зарентин.

Салливан немного помолчал, потом кивнул:

— Идемте. Я думаю, вас в самом деле ждут. Только спрячьте подальше оружие.

Крис последовал за Салливаном. Тот молча поднялся по лестнице, провел его по длинным коридорам и открыл дверь.


Лицо Джесмин горело румянцем и было прелестно.

Его пульс участился, и кровь застучала в висках.

— Джесмин… — собственный голос показался ему хрипом старого ворона. Проклятье, почему она даже не смотрит на него?

Взгляд Джесмин был прикован к губам сидящего рядом с ней мужчины, а ее стиснутые кулаки крепко прижимались к столу.

«Кажется, я вовремя», — подумал Крис.

Румянец Джесмин выдавал ее волнение.

Он с трудом оторвался от нее и быстро оглядел остальных. Вот удивленное лицо Уэйна. Взгляд Криса скользнул дальше. Центральной персоной всего собрания, несомненно, был человек, сидящий рядом с Джесмин.

— К нам посетитель! — возвестил Салливан, и все головы повернулись к ним.

Лицо Джесмин потемнело еще больше. Ее взгляд выпустил целый сноп стрел с огненными остриями.

— А вот и человек, который сможет ответить на ваши вопросы. Костной пробой мы обязаны ему. — Джесмин вскочила и бросилась к Крису.

— Джесмин, я так сильно… — Крис радостно раскрыл объятия.

Она остановилась перед ним с дрожащими губами.

От ее пощечины из его глаз потекли слезы.

* * *
Жак Дюфур вздрогнул, когда зазвонил мобильник, хоть и ждал этого звонка.

— Хорошо, что ты сдержал обещание. Ведь ты в лаборатории? — голос патера Иеронима был исполнен силы и решимости.

— Да.

— Ты сделал то, что мы обговорили?

Жак Дюфур медлил с ответом. Все это время сомнения глодали его, словно гиены падаль.

— Нет.

— Ты должен довериться Богу! — голос Иеронима напирал, не допуская возражений. — Докажи свое упование на Бога! Ведь ты примешь на себя это испытание?

— Я не могу. Я… все-таки ученый. — Во рту у Дюфура вдруг разом пересохло, как в пустыне.

— Ты сможешь. И должен. Он просит тебя об этом.

— Почем тебе знать?

— Я знаю. Доверься! Доверься Богу. Доверься мне.

— Когда ты будешь здесь?

— Скоро. Но ты не можешь ждать. К моему приходу все уже должно произойти. Приступай!

— Иероним, не оставляй меня одного. Я уже не знаю, что правильно, а что — нет. Я… подожду, когда приедешь ты.

— Нет! Надо быстро, надо сейчас.

Дюфур молчал.

— Я не могу…

Жак Дюфур встал. Его кости болели и весили центнеры. С момента смерти Майка Гилфорта его физические резервы таяли, как снег на солнцепеке. Он в отчаянии помотал головой. Слишком многого требовал от него Иероним. Тут как ни поступи — быть тебе предателем.

Дюфура стало трясти. Ляжки его дергались, и он, не веря своим глазам, смотрел на этот нервный тик, заметный даже через брюки.

— На то воля Божья! — своим четким неотступным голосом монах все больше разрушал сопротивление Дюфура. Иероним немного помолчал и продолжал ласково, но твердо:

— Божьей милостью мы те, кто мы есть. И ты, и я. Жак Дюфур, всегда помни о том, что Бог судил для людей. Для тебя и для меня. Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня. Так говорил Господь наш Иисус. И такого же послушания требует в своем Уставе святой Бенедикт от нас, монахов. Ты веришь в Бога, так что следуй и ты его воле. Никто не может уклониться от Божьего испытания. Ведь и я как ни молил, а Бог правит дело так, что я не могу от него уклониться. Ты теперь орудие Бога и действуешь по его воле. Пойми, Жак Дюфур, Он избрал тебя. Подчинись! Такое на тебя возложено испытание.

Дюфур измученно опустил трубку. Он не знал, как правильно, но это знал Иероним. Дюфур благодарно цеплялся за его неколебимую веру. Иероним указывал ему путь.

Дюфур взял дорожную сумку, которую еще днем похитил в одной из палат, и тяжелыми шагами направился в лабораторию, включил у двери свет и смотрел на потолок до тех пор, пока все до одной лампы не засветились с тихим жужжанием.

* * *
— Таковы женщины, — Зоя Перселл рассмеялась. — Садитесь и переваривайте это доказательство любви. — Ее язвительный взгляд сопровождал Джесмин, когда та возвращалась на место.

— Приятно познакомиться с таинственным незнакомцем, благодаря которому вообще стало возможно это научное открытие. Что привело вас сюда? — Торнтен приветствовал Криса.

Крис пролепетал что-то о важных и неотложных делах и о тревожном звонке Джесмин.

— И вы примчались освобождать мисс Пирссон из лап чудовища… — Торнтен забавлялся. — Оглянитесь вокруг. Целое собрание ответственных ученых. Мисс Пирссон, пожалуй, несколько преувеличила, этого мы и боялись. Мне она только что заявила, что считает себя арестанткой. Что, разумеется, не имеет с действительностью ничего общего.

— Значит, мы с мисс Пирссон можем удалиться отсюда, если захотим?

Торнтен засмеялся:

— Я думаю, вы этого не сделаете. — В нескольких хорошо структурированных фразах он изложил то, что случилось в Дрездене и Праге. Крис ни единым мускулом лица не выдал, что он думает по поводу предательства Уэйна, а слушал внимательно, чтобы усвоить детали генной техники.

— Для меня генетика — огромный, неведомый океан, — сказал Крис, когда Торнтен закончил. — Но, насколько я понял, Уэйн все же довел клетки до деления и затем, исследовав их, открыл 47-ю хромосому, дополнительную мужскую Y-хромосому. Что, опять же, аномалия, которая, однако…

— …Трисомия, да, XYY-трисомия…

— …научно не то чтоб неизвестна. — Крис сделал паузу, сосредоточился. — Далее, я понял, что трисомия практически всегда связана с тяжелыми болезнями.

— Да, причем у половых хромосом существуют особенности, так что с обобщающими высказываниями надо обходиться осторожно, — Торнтен склонил голову набок. — Я намного лучше разбираюсь в растениях. Эндрю, это твоя область.

Эндрю Фолсом поднял брови, однако Торнтен нетерпеливо кивнул, и Фолсом принялся трещать.

— Дополнительные хромосомы обычно вызывают сильные повреждения, например синдром Дауна при трисомии по 21-й хромосоме. Но лишние половые хромосомы, кажется, не так вредоносны, как другие трисомии. Женщины с тремя или четырьмя X-хромосомами часто не проявляют признаков тяжелых заболеваний. Кажется, это связано с тем, что лишние X-хромосомы надолго отключаются. Это попадает в систематику нормальных случаев, ибо у женщины обычно две X-хромосомы — одна от матери, другая от отца. Одна из них отключается уже на ранней стадии. Надолго, навсегда.

— Пока что я все понимаю, — сказал Крис, уловив во взгляде Фолсома невысказанный вопрос: успеваешь ли ты за мыслью?

— Мужчины с трисомией половых хромосом имеют больше проблем. Если наличествует две X-хромосомы, то есть XXY-трисомия, то такие мужчины в большинстве случаев страдают синдромом Клайнфельтера, они стерильны, необычайно высоки ростом, имеют ненормально длинные руки и ноги, иногда у них развивается женская грудь, и тело почти лишено волосяного покрова…

— Но здесь у нас XYY-трисомия, верно? — Крис язвительно улыбнулся, поскольку Фолсом смотрел на него, как на ученика средней школы.

— Она тоже может оказывать свое действие, но не обязательно. Такие мужчины ростом выше среднего, у них наблюдается сильная акне, увеличенные пропорции в области лица, крипторхизм, порок сердца, пониженное качество спермы. И еще — такие мужчины чаще всего обладают повышенной агрессией.

— Но все это не тянет на научную сенсацию, а, скорее, похоже на болезнь, — Крис с сомнением покачал головой.

— Действительно, раньше XYY-мужчинам говорили, что они не должны размножаться. — Торнтен рассмеялся: — Были даже исследования, которые хотели припечатать этих мужчин к криминальным социопатам. Но это прошлогодний снег. Сегодня можно утверждать, что XYY-трисомия не несет в себе патологических и даже тяжелых отклонений. К тому же эта трисомия, как правило, не наследуется. Шанс наследственности меньше одного процента. — Голос Фолсома трещал, как газонокосилка.

— Этому есть какое-нибудь объяснение?

— Трисомия — это результат ошибки при образовании мужских зародышевых клеток, когда в результате мейоза, второго редукционного деления клетки, два хроматида Y-хромосомы не отделяются друг от друга. Так сказать, ошибка кустарного исполнения, причина которой крайне редко передается дальше. Y-хромосома сама себя ремонтирует. — Фолсом ударил ладонями по коленям, сигнализируя, что объяснил тупому уже достаточно.

— Значит, удвоение Y-хромосомы — индивидуальная беда, которая больше не наступает у мужского потомства, — повторил Крис.

— Однако мое открытие показывает нечто другое! — Уэйн Снайдер беспокойно ерзал на стуле, полный эйфории и воодушевления. — Эта дополнительная Y-хромосома огромна и битком набита генами, тогда как известные Y-хромосомы маленькие и рудиментарные. — Уэйн, учащенно дыша, ударил кулаком по левой ладони: — Эта Y-хромосома не может произойти от известной Y-хромосомы. Это совершенно другое. Ибо в противном случае…

— …опыт с мышами завершился бы иначе. — Крис попал в такт Уэйну. — Ты подготовил генный материал, впрыснул его престарелым мышам, и те вновь обрели молодость.

— Да, Крис! Да! В это трудно поверить, но это действительно так! — Снайдер вскочил и широкими шагами заходил по залу. — Понадобится целая вечность, пока мы это как положено изучим и хотя бы начнем догадываться, как оно действует, но какое это имеет значение? Многие вещи прекрасно функционируют, хотя мы не можем их объяснить.

— Честно говоря, я просто не верю в это. Можно мне взглянуть на этих мышей?

— Вы увидите всего лишь молодых активных мышей. Больше ничего, — Торнтен засмеялся.

— Тем не менее.

Торнтен глянул на Снайдера и Бейкера:

— Принесете мышей? Мы с удовольствием сделаем все, чтобы развеять сомнения.

* * *
Пройдя в лабораторию, Дюфур пристроил сумку.

Обе клетки с мышами стояли на столе у входа. Чтобы исключить опасность инфекции, их не разместили среди других подопытных животных.

Крепкие мыши взволнованно шныряли по опилкам. Дюфур покачал головой. Его опять охватили сомнения. Как может Иероним требовать от него такое? Каким таким знанием обладает этот монах, что настолько уверен в своей правоте?

— Бывают пути, которые кажутся человеку верными, но в конце ведут в преисподнюю. Так святой Бенедикт цитировал из книги пословиц. Ты это понимаешь, Жак? — Голос монаха, который все еще гремел в его ушах, помог Дюфуру одолеть сомнения. С дрожью он несмело пошел дальше, к инкубаторному ящику. Новые пробы разрастались там, как плесень на сырой стене.

Несколько долгих минут он неподвижно стоял и смотрел сквозь стекло на растущую слизь, которая неукротимо размножалась, полная жизненной силы. Ее белесая масса уже наползла на стекло смотрового окошка.

Чудо жизни. Величайшая в мире тайна. Дюфур почувствовал, как жар бросился ему в лицо, и вновь услышал голос Иеронима.

— Послушание — вот позиция тех, для кого Христос превыше всего. О таких говорит Господь: с первого слова он послушен мне, — непоколебимо возвещал Иероним.

И все-таки… верен ли этот путь? Его ли это дорога? Он предает науку! Свою науку!

— Вспомни о Майке Гилфорте. Он на твоей совести. Неужто его смерть для тебя — недостаточное предостережение? Неужто теперь и мальчик должен умереть, чтобы ты, наконец, осознал и послушался?

Громовые слова Иеронима продолбили Дюфуру череп. Он отчаянно схватился за голову, которая готова была разорваться.

Не раздумывать больше! Не поддаваться этим мучительным сомнениям, которые гложут его. Ведь Иероним указал ему путь.

Он поставил регулятор инкубаторного ящика на «выкл.». Потом натянул защитные перчатки и маску и открыл дверцу ящика. Внутри он ощутил температуру жизни: 37°.

Тепло погладило волоски на его запястьях. Он брал чашки Петри одну за другой и бросал их в свою дорожную сумку. Слизь со стекла смотрового окошка он вытер платком и тоже бросил в сумку.

Он хватал предметы быстро, как жалит змея: схватить и отпрянуть. Слезы текли по его щекам. Он всхлипывал и дрожал в ознобе.

Покончив с инкубатором, он перешел к холодильнику и открыл дверцу. Там уже хранились замороженными два десятка проб. В двух розоватых пробирках генная субстанция поблескивала в готовом липосомном растворе. Еще одну пробирку носил при себе Торнтен, а две они уже использовали, чтобы превратить в молодых животных двух древних мышей.

Неужто это грех? Неужто Богу это неугодно?

Дюфур опять отмел сомнения, побросал пробы в сумку и несколько раз перепроверил, все ли он забрал. Ничего нельзя было оставить.

«Ни единой пробы, ни капли слизи», — требовал Иероним.

Потом он сел к компьютеру и кликнул мышкой в ту область данных, которая была выделена специально для анализов. Обычно все данные исчезали в ненасытной пасти центрального сервера в Бостоне, но на сей раз по указанию Зои Перселл данные сохранялись лишь на местном сервере.

«Вы хотите окончательно стереть файлы?»

Стрелка нацелилась на «Да».

* * *
— Раскрыта дверь к главной тайне человечества.

— Я просто не могу в это поверить, — бормотал Крис.

Все это звучало слишком патетично. Как можно с рудиментарными знаниями о поверхности великого океана сказать, что происходит на глубине в десять тысяч метров?

— Поэтому мы и должны узнать все о происхождении кости.

Крис засмеялся:

— Я должен был всего лишь доставить ее куда велено. И больше ничего. Человек, который что-то знал о ней, уже мертв.

— Пожалуй, вы не понимаете всей важности этого открытия! — В голосе Торнтена зазвучали враждебные нотки. — Мы можем остановить старение, вновь омолодить старые тела. Вы понимаете, что это значит? Продление жизни каждого из нас…

— Бессмертие? — тихо спросил Крис.

— Может быть, и это, — Торнтен кивнул. — Но даже если и не оно, то хотя бы существенное продление срока жизни, не говоря уже о преодолении болезней. Триста теорий старения единым махом сменяются найденным нами решением. Важна любая дополнительная деталь. А от вас что-то не очень много проку.

— А я вам ничего и не обещал.

— Эту кость вы так и носите в своем рюкзаке? — Голос Торнтена предельно напрягся.

Крис не ответил.

Торнтен коротко кивнул, и Салливан со Спэрроу тут же очутились у стула Криса. Салливан без выражения смотрел на Криса сверху вниз, протягивая руку, тогда как ладони Спэрроу легли на плечи Криса.

— Воздержитесь от глупостей! — Хэнк Торнтен окатил Криса ледяным взглядом. — Я вижу, о чем вы думаете. Но даже если это вам не по вкусу: здесь делается то, чего хочу я. Рюкзак у вас отнимут силой, если что.

— В рюкзаке есть и другие вещи, кроме кости…

— В этом я не сомневался, — Торнтен язвительно хмыкнул: — Может, и еще одна кость? Я уверен, что этот рюкзак — настоящая археологическая находка. Итак!

Крис немного помедлил, затем пожал плечами и отпихнул рюкзак ногой.

— Очень хорошо. Вы разумный человек, — Торнтен покровительственно ухмыльнулся.

— Я знаю свои границы. — Крис выдержал холодный взгляд и откашлялся. — Но… эта Y-хромосома… Откуда она взялась? Почему мы все не носим ее в себе? Отчего она вымерла?

— Откуда она взялась? Совершенно непонятно. Но она есть! Почему мы не носим ее в себе, этому есть вполне объяснимые до определенной точки биологические причины. Вам это интересно?

Крис кивнул.

— Информация откладывается в клеточном ядре ДНК. На особой Y-хромосоме. — Торнтен насмешливо улыбнулся: — Если мужчина с дополнительной Y-хромосомой зачинает дочь, та обладает обычно двумя X-хромосомами. В этом случае наследство Y-хромосомы пропадает в первом же поколении. Допустим, зачинается сын, тогда он, возможно, унаследует вторую Y-хромосому. Если теперь этот сын, в свою очередь, породит дочь, цепочка обрывается на этом месте. Если он остается бездетным, цепочка тоже обрывается. Лишь при зачатии сына одна, а возможно, и вторая Y-хромосома наследуется дальше. Допустим теперь, что с самого начала лишь немногие мужские линии — по каким бы то ни было причинам — были оснащены этой второй Y-хромосомой, тогда эта особая структура ДНК очень быстро исчезнет из природы.

Крис с сомнением смотрел на председателя.

— Зарентин, таково учение о наследственности! И есть еще одно предрасположение, которое тоже может подыграть: клетки состоят из клеточного ядра и цитопротоплазмы. ДНК в клеточном ядре содержит всю наследственную информацию, которая делает из нас людей с нашими индивидуальными свойствами. Цитоплазма, в свою очередь, содержит митохондрии, которые имеют собственную митохондриальную ДНК. Эти митохондрии — электростанции клеток. Они каждую секунду отвечают за то, чтобы клетки функционировали. Они — заправилы! Без обмена через митохондрии информация ДНК клеточного ядра была бы только формулой на бумажке в ящике стола: она есть, но никак не используется.

Клеточные же электростанции — исключительно женские, и у любого человека наследуется только наследственная информация матерей. Понимаете? Из-за того, что эта информация лежит на Y-хромосоме в ДНК клеточного ядра, она не используется. Ибо митохондрии имеют свою собственную ДНК.

Крис помотал головой, с сомнением заглянул в лица присутствующих:

— Но вы же сами не верите в это, разве не так?

— Вера — это не научная категория. Я не верю. Я лишь позволяю себе высказать мнение, подумать над моделью объяснения, которая включает в себя уже известные научные факты. Многие великие открытия поначалу имели еще более умозрительные основания.

— Где же зацепка, которая дает хотя бы смутную возможность, что все это реально? Где те млекопитающие… люди, которые могли бы в какой-то форме подтвердить ваше допущение?

— Люди? Только мужчины, Зарентин. Но никак не женщины, — Торнтен засмеялся.

— Что вы имеете в виду?

— Хоть я и ученый, но в этом случае вынужден сослаться на Библию.

Торнтен, слегка забавляясь, глянул на растерянные лица: Эндрю Фолсом непонимающе мотал головой, Зоя Перселл недоверчиво распахнула глаза.

— Спокойно, Зоя. Я не ударился в религию. — Торнтен встал, сделал несколько шагов и снова повернулся: — Однако в этом случае Библия может выступить в роли свидетеля. Там написано: Аврааму было сто семьдесят пять лет. Адам умер в девятьсот тридцать лет, Мафусаилу было девятьсот шестьдесят девять лет. Ной умер в девятьсот пятьдесят лет.

Часть пятая Крест

Служба папы означает крест, причем наитягчайший

Кардинал Регинальд Поль

Глава 38

Папа перекрестился и еще раз попробовал сосредоточиться.

Он был благодарен за строгие правила бенедиктинской общине Сен-Бенуа-сюр-Луар, которая возродилась на этом паломническом месте лишь в 1944 году, после того как прекратила свое существование во время Великой французской революции.

Современные здания общины бенедиктинцев располагались к югу от базилики и для посторонних были запретной зоной. Аббат, правда, предложил сделать исключение для гостя папы, но папа Бенедикт выбрал для разговора келью недалеко от входа, достаточно удаленную от средоточия богобоязненной монашеской жизни.

Всю вторую половину дня папа провел в раздумьях и молениях в крипте базилики у раки с мощами и спрашивал себя, надо ли ему вообще принимать этого гостя.

Кальви приоткрыл дверь кельи и вопросительно просунул голову. Папа кивнул, и телохранитель отстранился, пропуская Марвина внутрь. Тот опустился на колени и поцеловал кольцо рыбака.

— Вы и ваши Преторианцы ввергают церковь в тяжелейшее положение, — начал разговор святой отец, как только они уселись на два простых стула. — По тому, что я сегодня услышал, вам вменяются в вину большие ошибки.

Марвин сполз со стула и упал на колени. Он смиренно опустил голову.

— Святой отец, Преторианцы в своей вере неукоснительно держатся церкви. Никто, ну никто не сможет утверждать, что мы предаем нашу веру. Преторианцев, должно быть, оболгали.

Марвин пел песню о зависти, предательстве и заблуждениях.

— Если вы помните, святой отец, именно я понял опасность этих языческих писаний и поспешил в Рим, когда вы были еще префектом Конгрегации веры. Признаюсь, на тот момент было ошибкой — выражать желание Преторианцев о признании в качестве персональной прелатуры. Если у вас возникло впечатление, что я ставлю условия, то… — Марвин опустил голову еще ниже и тихо продолжил: — Брат Иероним мог тогда понять меня неправильно…

— Вот это вряд ли, — ответил папа.

— Да, но тем не менее ничто не может заменить личного разговора, поэтому я также благодарен Богу, что это все-таки свершилось.

Папа молчал, уставившись на темные волосы коленопреклоненного. Внезапно Марвин вскинул голову:

— Святой отец, Преторианцы нуждаются в помощи. Мы предаемся под вашу защиту, дабы произвол мирской юрисдикции не растерзал нас, верующих, которые только и думают что о защите Священного Писания, Слова Божия. Лжи не удастся разрушить истину Священного Писания.

— А вам известно, в чем ложь, а в чем истина?

— Я видел таблички своими глазами, я с ужасом держал их в руках. В них прочно въелся запах дьявола. Каждое слово там — диффамация, поношение нашего Священного Писания. Это правильно, что Ваше Святейшество хочет навеки их похоронить.

— Кто это сказал?

Глаза Марвина сверкнули. Он поднялся и снова сел на стул.

— Я говорил с итальянским убийцей и вором, я читал текст двенадцати табличек. И я знаю: одной таблички не хватает — и она находится в распоряжении Вашего Святейшества.


Марвин упивался тишиной, возникшей после его слов, ибо она доказывала, что он попал в яблочко.

Папа крепко сплел пальцы на коленях.

— Я знаю даже больше. — Марвин довольно улыбнулся. Папа все еще не вышвырнул его. — Итальянский убийца и вор хотел продать таблички Вашему Святейшеству.

— Вы слишком далеко заходите, Генри Марвин.

Марвин смиренно склонил голову, но голос его был вызывающим и резким:

— Ваше Святейшество — умелый стратег и тактик с ясным представлением о пределах возможного. Мое желание рассчитывать на ваше покровительство Преторианцам кажется мне соразмерным тому, что я имею вам предложить.

Папа Бенедикт XVI встал и повернулся к двери:

— Полагаю, я ничего не смогу для вас сделать. Вы — торговец, Марвин. Торговец без товара!

— Отец, не уходите… Ваша миссия…

Папа медленно повернулся.

— Что вы знаете, Генри Марвин, о моей миссии? — Папа чувствовал себя беспомощным, не выдержавшим испытания. Артефакты исчезли, и никто не знал куда. Неужто его миссия состояла в том, чтобы потерпеть в этом поражение? Это и было истинное испытание?

Он вспомнил своего предшественника, который жаловался: Самая большая трагедия — молчание Бога, который больше не являет себя в откровении, а как будто прячется на небесах, словно ему опротивели деяния человечества.

— Еще ничего не потеряно… — заискивающий голос Марвина вырвал папу из его скорбных мыслей. — Таблички… и кости…

— Какие кости?

— Святой отец, я не знаю текста тринадцатой таблички. Но он имеет отношение к костям — как и ваша миссия. И я догадываюсь, что это свыше сил человеческих.

Папа неотрывно смотрел на издателя. Что известно Марвину?

— Святой отец, эти кости!.. Ученые взяли из них пробу!

Лицо папы разом побледнело как мел, и Марвин про себя уже торжествовал.

— Скоро это невозможно будет удержать в тайне.

Папа устало поднял голову.

— Я прошу вашей защиты — для меня и Преторианцев. И статуса ордена. И обещания, что я останусь при нем…

— Почему я должен это сделать? — перебил его папа.

— Еще не поздно. Я знаю, где эта чертовщина. А вы — нет.

Глава 39

София-Антиполис близ Канн

Вечер вторника


— Возьмите себе что-нибудь в буфете. У вас голодный вид. — Хэнк Торнтен встал и наполнил себе тарелку салатом и рыбой.

— И ванна бы не помешала, — зло хихикнула Зоя Перселл. — Где вы провели последние ночи?

Крис повернулся к Джесмин, которая напряженно его разглядывала. У нее тоже были к нему вопросы, и она ждала ответа.

«Почему ты явился так поздно? Почему ты меня обманул, почему тебя не было, когда я так нуждалась в тебе? Ведь мы же договорились! Ты даже не позвонил…»

Крис опустил голову. По глазам Джесмин он видел, что от его ответов зависит многое. Но он не мог пускаться в объяснения. Не здесь и не сейчас.

«Поверь мне, — молил его взгляд. — Пожалуйста!»

В глазах Джесмин блеснули слезы. Взгляд ее смягчился.

— Вы не поверите, но задания логистика бывают иногда весьма своеобразны, — громко сказал Крис в сторону Зои Перселл и ждал, когда та повернется к нему. — В последние дни я сопровождал кой-кого в одной продолжительной экспедиции со спуском в пещеры. Транспортировал оснастку.

— А, то есть вьючный осел… И где это было?

— В Фонтенбло. Вам знакома эта лесистая местность под Парижем? Там есть причудливые горы из песчаника, просто рай для скалолазов. В нашем же случае это была экскурсия по пещерам. Когда сегодня утром мы снова выбрались наверх, я прослушал голосовую почту и немедля выехал сюда.

— Ах да, тот звонок, — Перселл задумчиво кивнула. — Мисс Пирссон так и не созналась нам, что она вам сказала. Вы тоже уклонялись до сих пор. Может, расскажете сейчас?

— Она сказала, что ее удерживают взаперти, как и ее сестру.

— Зачем бы нам понадобилось это делать?

— Затем, что вы собираетесь испытать действие хромосомы на Маттиасе! — воскликнула Джесмин, вскакивая со стула. — Я нахожу это безответственным! Еще слишком рано…

— Рано! — Хэнк Торнтен громко рассмеялся. — У Маттиаса нет другого шанса. Вернее даже так: это шанс, которого вообще не существует! А вы тут разглагольствуете, мол, слишком рано! Если не Маттиас, то найдется другой, кто ухватится за эту последнюю спасительную соломинку. А вы как думали! — Торнтен смотрел на Криса, неторопливо поглощая свой салат.

— Разумеется, на это нужно согласие пациента, — беспомощно сказал Крис.

— В случае Маттиаса — согласие матери как ответственного родителя, — скучно сказал Торнтен и кивнул. — Она, к сожалению, медлит.

— Я могу понять ее сомнения, — пробормотал Крис. Он чувствовал тянущую пустоту в животе, ползучее недомогание. Сомнения изгложут всякого, когда разрываешься между надеждой и страхом, а время уходит сквозь пальцы, и решающий момент неумолимо надвигается. Не хотел бы он оказаться перед таким выбором.

— Вы должны знать, Маттиас здесь потому, что должен был участвовать в других испытательных тестах генной терапии. Добровольно! К сожалению, на этом пути возникли трудности. Но сейчас у нас есть нечто лучшее!

Торнтен с внезапной яростью отодвинул тарелку в сторону.

— Сейчас ваш друг вернется сюда с живыми доказательствами. Тогда вы сможете помочь мне убедить дам. Да чего они там застряли? Посмотрите, что там происходит, — Торнтен кивнул Спэрроу, который все это время стоял у двери, скрестив на груди руки, и теперь покинул помещение.

В тот же момент зазвонил мобильник Салливана, и все повернулись в его сторону.

— Внизу, у бокового входа, патруль задержал монаха или священника, который ждет Жака Дюфура, — сказал Салливан, отнимая мобильник от уха.

— Дюфура? А разве он здесь? Ведь он же отпросился. Он хотел… — Фолсом недоверчиво смотрел на Салливана, но тот лишь пожал плечами.

— Священник? — Торнтен фыркнул: — Какие дела могут быть у моего исследователя со священником?

— Как зовут этого священника? — неожиданно спросил Эндрю Фолсом.

Салливан передал вопрос охранникам и получил ответ:

— Брат Иероним.

Фолсом мгновенно побледнел.

* * *
Сен-Бенуа-сюр-Луар


Рене Тротиньон устроил свой импровизированный штаб в бенедиктинском монастыре, в самом первом помещении у входа. Дальше они его не пустили. Он лежал на лавке и смотрел в беленый потолок. Тротиньон и его люди образовали лишь наружное кольцо оцепления. У папы были при себе и собственные личные охранники из Надзорного корпуса; его же команда была чем-то вроде французского фигового листка.

В дверь постучались.

Тротиньон поднял правую руку, давая Клоду Дориаку знак, чтобы тот открыл. Дориак был его заместителем и держал его в курсе всего происходящего, когда он ездил в Фонтенбло.

В скупо обставленную комнату вошелЭльджидио Кальви.

— Могли бы мы поговорить с глазу на глаз?

Тротиньон сел на лавке и кивнул Дориаку — тот бесшумно вышел.

— Мне нужна ваша помощь, — пробормотал Кальви, навалившись на дверь спиной. — Это связано с нашим беглецом из Фонтенбло.

Тротиньон поморщился. Их провели, как желторотых новичков. Он до сих пор не представлял себе, как ему все это изложить в своем отчете.

— Вы гость. Что я должен сделать?

— Нам нужен вертолет.

Тротиньон вопросительно поднял брови.

— Есть такой международный технопарк недалеко от Канн. София-Антиполис. Знаете его? — спросил Кальви.

Тротиньон отрицательно помотал головой.

— Там у одной фирмы под названием Тайсэби есть исследовательский центр. Нам срочно надо туда. Там происходит нечто такое, что наносит ущерб церкви. Было бы хорошо, если бы жандармерия еще до нашего прибытия наведалась туда и осмотрелась. Это ваше внутригосударственное дело.

— Я понимаю, — ответил Тротиньон. — На французской же земле.

— Это просьба святого отца, — тихо сказал Кальви.

Тротиньон пожал плечами:

— Я поставлю в известность моего шефа. Что мне сказать, если он захочет знать больше?

— Пусть обратится к президенту и спросит, надо ли идти навстречу желанию государственного гостя, — Кальви криво усмехнулся.

— Он не станет переспрашивать.

— Вот именно.

* * *
София-Антиполис близ Канн


— Что вы здесь делаете?

Дюфур резко обернулся.

Нед Бейкер и Уэйн Снайдер стояли в дверях лаборатории.

— Я работаю!

— В такое время? Один? — Нед Бейкер сделал два шага вперед. — Но по инструкции никто не имеет права находиться в лаборатории один.

— Мне пришла в голову одна идея…

— Что за идея?

Нед Бейкер увидел на столе дорожную сумку. Он шагнул к ней и раскрыл. На дне сумки валялись чашки Петри с растущими культурами из инкубатора вперемешку с пробирками из холодильника. Глубоко замороженные пробы уже оттаивали. Некоторые пробирки побились, и розовая жидкость вытекла в мешанину из стекла и клеточных культур.

Нед Бейкер задохнулся:

— Скотина! Что ты наделал! — Голос Бейкера сорвался.

— Что случилось? — воскликнул Уэйн Снайдер.

— Он все разрушил! Побросал в сумку пробы из морозилки и из инкубатора. Он все уничтожил!

Уэйн Снайдер пробежал мимо Неда Бейкера и подскочил к Дюфуру. Лицо его исказилось от ярости:

— Ах ты, сволочь! Ты не можешь простить мне мой успех, да? — Снайдер ударил Дюфура кулаком в лицо. Дюфур вскрикнул и упал со стула. Его палец машинально успел нажать на клавишу.

— Проклятье, он стер файлы! — крикнул Снайдер. На экране ярко-красными буквами светилось «Cancel».

Снайдер снова занес кулак. Его удар пришелся Дюфуру по черепу; от боли он отдернул руку. Дюфур вскочил и двинул Снайдера плечом в корпус.

— Вы меня не остановите! — крикнул Дюфур и с неожиданной силой ударил Снайдера кулаком в грудь. Снайдера отшвырнуло назад.

Он вскинул руки, потерял равновесие и упал навзничь. В падении он повернулся, и его затылок со всего размаху ударился об угол мраморной столешницы. Раздался хруст костей.

— Я… не хотел! — истерично завопил Дюфур, в ужасе глядя на Уэйна Снайдера, тело которого на долю секунды зависло в воздухе одеревенелой куклой. И только потом ударилось о плитки пола.

— Предатель!

Нед Бейкер подскочил к Дюфуру и сдавил тщедушного француза руками. Они упали на пол и катались по каменным плиткам. Дюфура забросило на безжизненное тело Снайдера и правой щекой прижало ко рту мертвого.

Бейкер надавил сверху на голову Дюфура. Тот ощутил своей щекой еще теплые губы Снайдера.

«Как поцелуй», — в ужасе подумал Дюфур, чувствуя кожей чужую слюну.

Он отчаянно отбивался, попал Бейкеру по носу, и тот ослабил хватку. Потом Дюфур с силой отпихнул Бейкера, и того отбросило назад.

На ноги они вскочили одновременно.

— Ты за это заплатишь!

— Я нечаянно, я не хотел! — кричал Дюфур.

Бейкер оглянулся и стал отступать назад, пока не наткнулся спиной на рабочую столешницу на другой стороне лаборатории. Он стал выдвигать ящики в поисках лотка со скальпелями и ножами.

— Зарежу! — крикнул он, сжав скальпель в кулаке. Потом топнул ногой и принялся сокрушенно бить себя кулаками по голове. Скальпель торчал из его кулака, как сверкающий рог единорога. — У меня в голове не укладывается! Я не могу понять!

— Я случайно! — снова крикнул Дюфур.

— Случайно?

— Он сам упал, вы же видели!

Глаза Неда Бейкера метались, потом его взгляд остановился на трупе Уэйна Снайдера:

— Я не об этом! Я о пробах! — Бейкер дышал тяжело и учащенно. — Ведь вы же уничтожили научную сенсацию!

На рабочей столешнице, о которую Снайдер сломал себе шею, стояла батарея пробирок и стеклянных колб. Дюфур лихорадочно схватил большую колбу.

Нед Бейкер, замахнувшись, бросился вперед и нанес удар скальпелем. Дюфур выставил вверх согнутую руку, защищаясь.

Скальпель прошел по его предплечью, разрывая одежду. Он почувствовал страшную боль. Острие задело нервные окончания.

Закричав, он тоже нанес удар. Утолщенное дно стеклянной колбы попало Бейкеру в висок, в то время как колено Бейкера ударило Дюфура в живот.

Дюфур выронил колбу и схватил Бейкера за правую руку. При этом ноги у него подкосились, и он упал на колени, увлекая за собой Бейкера, который после удара в висок был наполовину в беспамятстве.

Они стояли на коленях друг перед другом с перекошенными лицами. Дюфур обеими руками вцепился в правое запястье Бейкера. Острие скальпеля так и плясало перед глазами Дюфура. Он изо всех сил потянул его руку вниз и удивился, как легко она поддалась.

Бейкер хрипел, не контролируя себя. Глаза его остекленели. Дюфур продолжал налегать на его руку, и скальпель уже почти коснулся пола.

Пелена на глазах Бейкера становилась все плотнее. Внезапно он прекратил всякое сопротивление. Беспамятство поглотило в его голове все нервные сигналы. Силы оставили его.

Дюфур смотрел в наполовину закатившиеся глаза Бейкера и продолжал налегать изо всех сил. Прекратить? Ну уж нет, или он — или ты! Страх быть побежденным отключил все остальные чувства, а стремление выжить придало Дюфуру сил.

Рука Бейкера согнулась к его собственному животу. Скальпель проткнул одежду и вонзился в живот, перерезал артерию и затем прочно застрял в брюшной полости.

Бейкер без сознания стоял на коленях, потом его тело повалилось набок. Прямо из обморока он соскользнул в смерть.

* * *
Торнтен свирепо сверлил монаха глазами.

— Ни один поп не может подойти к моим ученым ближе, чем на пять метров. Тем более ко мне. Что вам здесь нужно?

Иероним многотерпимо улыбнулся:

— Вы неверующий человек!

— Я верю в науку, а не в тот маскарад, который вы и подобные вам устраивают вот уже две тысячи лет. Что вам здесь нужно?

— Вы не достигли и первой ступени смирения. Знаете, что говорит нам святой Бенедикт? Человек, постоянно помни о страхе Божием и берегись когда-либо забыть о Боге. — Иероним смотрел в пол, потом энергичным движением поднял голову: — Еще несколько дней назад мне здесь предложили чек на реставрацию Божьего храма.

Иероним направился к Фолсому и вцепился ему в руку выше локтя:

— Вот этот человек хотел купить себе спасение души, собирался подкупить меня и Бога. Он тоже не ведает смирения. Ни перед Богом, ни перед жизнью. Он хотел выкупить себя у собственных грехов.

— Бессмысленные речи, — Торнтен отмахнулся: — Что вам нужно от Жака Дюфура?

— На Жака возложено большое испытание. Господь выбрал его, чтобы осуществить свою волю и покончить с пагубным экспериментом.

— Вы говорите загадками, — Фолсом засмеялся. — После несчастного случая мы остановили все тесты впредь до выяснения причин. Так что наш славный Дюфур не может взять на себя никаких «испытаний».

— О чем он говорит? — Торнтен требовательно смотрел на Фолсома.

Фолсом поморщился и нехотя, сквозь зубы, ответил:

— О серии тестов с теломеразой, когда умер этот Гилфорт. А это — священник, которого Дюфур вызывал, чтобы принять у Гилфорта исповедь. Это произошло без моего ведома! — добавил он, опережая гневную реакцию Торнтена.

Глаза монаха сверкнули.

Джесмин молчала, не выдав ни одним движением, что знает все обстоятельства из подслушанного разговора.

Крис внимательно следил за перепалкой и не сразу смог подобрать точное слово для выражения лица монаха: триумф.

— Я думаю, он говорит не об этом, — вырвалось У Торнтена.

— Тогда он может только… — Фолсом осекся, поскольку снова зазвонил мобильник Салливана.

Шеф службы безопасности ответил. И при первых же услышанных словах смертельно побледнел.

— Скорее… в лабораторию, это звонил Спэрроу… Дюфур уничтожил… все пробы!

* * *
Крис бежал вместе со всеми. Он держался рядом с Джесмин, которая вцепилась в его руку и бросала на него отчаянные взгляды.

В лаборатории пол был усеян блестящими осколками стекла и в неестественных позах лежали тела Неда Бейкера и Уэйна Снайдера. Спэрроу с пистолетом в руках стоял посреди помещения, нацелившись на Дюфура, а тот с пластиковыми чашками в руках дрожал у холодильника.

Торнтен тотчас понял, что произошло, и взревел. Его дикие ругательства посыпались на Спэрроу и Дюфура. К его крикам примешивался голос Зои Перселл.

— Что у него в руках? И кто он вообще такой? — шепнул Крис на ухо Джесмин, которая в ужасе прикрыла рот рукой. Иероним стоял неподалеку и улыбался.

— Это доктор Дюфур. Они вскрыли мышь, чтобы исследовать действие хромосомы. У него в руках — пробы тканей той мыши.

Крис кивнул, пристально глядя на Дюфура, потом на Иеронима.

— Какая между ними связь?

— Этого я не знаю.

Непрерывно оравший Торнтен ударил кулаком по лабораторному столу и в ярости двинулся вперед. Он остановился перед Дюфуром, держа в руках скальпель. Перекошенное лицо председателя было в пятнах гнева.

Ученый стоял, оцепенев, предавшись своей участи. Острие скальпеля плясало у него под подбородком.

— Так и перерезал бы тебе глотку… — голос Торнтена вибрировал, рука тряслась.

Как в замедленной съемке, острие скальпеля пошло вверх, коснулось кожи Дюфура и снова отпрянуло, словно язык змеи. Глаза Торнтена расширились. Крис уже видел, как рука рванется вверх.

— Он был послушен до самой смерти. — Голос Иеронима прогремел на всю лабораторию. Спина Торнтена замерла, потом рука бессильно упала вниз. Торнтен выронил скальпель.

— Вот к чему это привело! Все эти ваши рассусоливания! — Голос Зои Перселл пресекался. — Эта скотина все порушила! Хэнк, и ты это потерпишь? Я нет!

Зоя Перселл бросилась к Дюфуру и с размаху ударила его коленом в пах. Дюфур взвыл от боли и выронил чашки. Скорчившись, он упал на колени, сжав ладонями ушибленное место.

— Заткни пасть, Зоя! — Торнтен сухо глянул на Салливана: — Приготовьте все для отъезда. Сваливаем отсюда. Все!

Салливан посмотрел на Спэрроу, прежде чем перевести взгляд на Криса. Спэрроу перенацелил свой пистолет с Дюфура на Криса.

— Идиоты! Вы же все дураки в мелкую клеточку! — Зоя Перселл гневно повернулась к Торнтену: — Хэнк, дай сюда ампулу! Отдай ее мне! Я сама поставлю мальчику укол! И прямо сейчас!

Глава 40

София-Антиполис близ Канн

Ночь вторника


Крис вышел из клиники на подъездную дорогу, где стояли две машины неотложной помощи. Два лимузина «Ситроен» замыкали этот небольшой конвой спереди и сзади.

Уже подкрадывались сумерки, и яркие краски дня смягчились в лучах заходящего солнца. Подъездная дорога лежала в тени зданий, и фонари уже зажглись.

Воздух был приятный и мягкий — самое время посидеть у пляжного променада с бокалом красного вина. А вместо этого Спэрроу подгонял Криса вперед, уперев дуло ему в спину.

Люди из команды Салливана стояли у машин, моторы уже работали. Свет фар привлекал насекомых, которые так и летели к своей жаркой смерти.

— Теснее друг к другу! Ну наконец-то! — Торнтен нетерпеливо дал отмашку, когда Крис дошел до заднего бампера ближней санитарной машины.

Торнтен спешил поскорее убраться отсюда. Он чуял опасность. Он даже не стал спрашивать у Криса о значении глиняных табличек. Все это могло подождать.

Крис оглядел здоровенного охранника рядом с Торнтеном:

— Охрана и путы? Что, так надо? Достаточно было связать меня одного. — Он указал на Джесмин, которая уже сидела с монахом в машине. Ее руки тоже были связаны на запястьях. Веревка корябала кожу.

— Из чистой предосторожности, — Торнтен самодовольно улыбнулся. — Садитесь уже, пора ехать! — И, повернувшись к Салливану: — Наш самолет в Ницце стоит наготове?

Салливан кивнул:

— Все распоряжения отданы.

— Приберите здесь все. Нельзя, чтобы трупы нашли. Это ясно? Как управитесь, сразу поезжайте за нами. Вы мне там понадобитесь.

— И не забудьте документы по этому Гилфорту, — напомнила Зоя Перселл. — Здесь ничего нельзя оставлять. Ни одной бумажки.

Салливан игнорировал ее и смотрел только на Торнтена.

— Там за это время все подготовят. И в Калифорнии, и в Бостоне. Можете выбрать себе лабораторию.

— Проследите, чтобы здесь все держали язык за зубами.

— Хэнк, надо ехать! — Зоя Перселл беспокойно переминалась с ноги на ногу.

— Эндрю поедет впереди, сам лично будет стеречь мышей, пробы и кости.

— Как Голлум кольцо! — язвительно хихикнула Зоя Перселл.

— Ведьма.

— Хэнк! Он присвоит их.

— Ученый здесь он, а не ты.

— Почему ты так несправедлив ко мне? Герой-то не Эндрю, а я. Это я поймала Снайдера. Фолсом и Дюфур — ничтожества. И ты знаешь, чего я хочу…

— Да, Зоя. Ты хочешь стать генеральным директором. Прекрати, наконец.

Короткий вой сирены разорвал ночную тишину.

— Проклятье, что такое? — Торнтен всматривался вдаль.

По подъездной дороге в горку подъехала машина жандармерии и остановилась у конвоя.

— Ни раньше ни позже, как назло! Я так и знала! — простонала Зоя Перселл.


Несколько секунд не происходило ничего, потом медленно, бесконечно медленно открылись дверцы. Два жандарма в темно-синих униформах вышли — рослые, невозмутимые, полные самоуверенности безраздельные властители. Они так и остались у своей машины, вновь и вновь окидывая взглядом конвой.

— Салливан, урегулируйте вопрос, — прошипел Торнтен. — Мы должны отсюда выехать — неважно как.

Салливан немного постоял, потом кивнул охраннику. Вдвоем они направились к жандармам.

— Случайность или чей-то сигнал? Но чей?

— Молчать, Зарентин. — Торнтен покусывал нижнюю губу. — Если вы сделаете хоть одно неверное движение, я вас прикончу.

Один из жандармов жестом остановил Салливана и его спутника.

Жандармы медленно двинулись с места. Ленивой походкой они приближались, как два льва к стаду антилоп. Не доходя метров десять, они двинулись параллельно машинам, держась за кобуру своих пистолетов. Передний поднес к лицу переговорное устройство.

Поравнявшись со второй машиной, они вдруг повернули к ней.

— Кранты, — засмеялся Крис.

— Их всего двое, — тихо сказал Торнтен, не сводя глаз с полицейских.

Крис отступил на шаг и оказался рядом со Спэрроу.

— Они что-то заподозрили! — пробормотал он и сделал еще шаг назад.

Внезапно тишину разрезал женский вопль. То был нарастающий звук, который преодолел уже пару октав и никак не хотел кончаться, становясь все протяжнее.

— Это Анна! — воскликнула в санитарной машине Джесмин и вытянула шею.

Оба жандарма остановились, достали оружие и сосредоточились на передней санитарной машине.

Салливан двинулся с места и медленно направился к полицейским. Он поднял руку, чтобы его люди следовали за ним.

— Уймите ее! — прошипела Зоя Перселл рядом с Торнтеном.

Внезапно санитарная машина качнулась. То Джесмин вскочила с сиденья и бросилась наружу. Она налетела на Спэрроу, который от неожиданности потерял равновесие и упал на асфальт. Джесмин упала на него, ожесточенно отбиваясь. Спэрроу попытался удержать ее, но она откатилась в сторону.

Крис нырнул вниз и обрушил связанные руки на грудь Спэрроу. У того изо рта со свистом вырвался воздух. Он закатил глаза, и голова его отвалилась на сторону.

— Что? — Зоя Перселл повернулась: — Хэнк!

Председатель зачарованно следил, как люди Салливана окружали двух жандармов.

Крис вырвал оружие из полураскрывшейся ладони Спэрроу.

Джесмин вскочила на ноги и бросилась вперед.

Крис прыгнул и отшвырнул Зою Перселл в сторону. Потом приставил дуло к затылку Торнтена. Торнтен оцепенел.

— Дальше все пойдет по моим правилам, — Крис нажал посильнее. — К передней санитарной машине!

Между тем люди Салливана взяли жандармов в плотное кольцо. Патовая ситуация давала Крису время.

— Быстро! Быстро! Быстро!

Они добежали до задней двери передней санитарной машины. Джесмин первая вскочила внутрь и приникла к Анне, которая по-прежнему пронзительно кричала. У левой стенки стояла каталка с детским тельцем под одеялом. Жак Дюфур апатично сидел на скамье напротив, глядя в пустоту перед собой.

Под каталкой стоял небольшой дипломат, в который были уложены кости, сыворотка, пробы ткани и глиняные таблички. Рядом стояла клетка, в которой испуганно затаились четыре мыши.

Крис ударил Торнтена по затылку рукоятью пистолета. Председатель медленно начал оседать, и Крис подтолкнул его в спину так, что Торнтен упал вперед — головой на пол санитарной машины.

— По местам!

Крис толкнул бездвижное тело Торнтена внутрь машины и закрыл дверцы связанными руками.

— Ах ты, свинья!

Зоя Перселл налетела на него сзади и впилась ногтями ему в лицо. Они проехались по коже, разорвав ее. Царапины тут же начали саднить так, будто их разъедало кислотой.

Крис чувствовал затылком ее жаркое дыхание, потом припавшее к нему лицо. Она впилась в него зубами и повисла на его затылке как вампир. Он рванул свои связанные руки вверх через голову назад. Дуло пистолета угодило Зое по макушке, и ее бульдожья хватка ослабла. Она сползала по его спине вниз, на асфальт.

Крис снова распахнул задние дверцы и всунул Зою Перселл внутрь, швырнув ее на Торнтена.

— Вот! — он протянул Джесмин пистолет: — Если пошевелятся, просто бей по башке!

Она отрицательно покачала головой.

Грянул выстрел, и Крис обернулся. Люди Салливана, словно гиены, набросились на двух жандармов.

Скорее прочь отсюда!

Он захлопнул заднюю дверцу и бросился к водительской. Перед санитарной машиной, работавшей на холостом ходу, стоял лимузин, на заднем стекле которого красовалась броская рекламная наклейка. «Пиццерия „Кактус“», — было написано на ней поверх изображения зеленого яркого кактуса.

Он немного подумал — и прострелил левую заднюю шину «Ситроена», прежде чем влезть на водительское сиденье санитарной машины. Он бросил оружие на пассажирское сиденье, включил первую передачу, взялся за руль снизу — и так все время перехватывался, чтобы вести машину и переключать скорости со связанными руками.

Выехал, объехал лимузин. В зеркале заднего вида заметил, как Салливан бешено машет руками.

* * *
Крис кружил по Софии-Антиполис. Когда его связанные руки соскальзывали с руля, машина билась о бордюр тротуара. Он съехал на какую-то проселочную грунтовую дорогу и остановил машину.

Потом выскочил наружу и побежал к задним дверцам:

— Развяжи меня! Поторопись! — сказал он Джесмин.

Перселл и Торнтен все еще валялись без сознания. Маттиас лежал под одеялом на каталке. Тельце его было зафиксировано ремнями.

В Анне легко угадывалась сестра Джесмин. Но лицо ее, усталое и дряблое, было испещрено морщинами. Она не замечала Криса. Все ее внимание было сконцентрировано на мальчике, с которого она не спускала глаз.

— Вы пойдете со мной вперед, — сказал Крис Дюфуру тоном, не допускающим возражений. Ученый безмолвно выбрался из фургона.

Наконец-то веревки упали с запястий Криса. Освободившись, он освободил и руки Джесмин, а затем связал руки Зои Перселл. Джесмин в это время выпустила на свободу Анну, а Крис связал за спиной руки Торнтена.

— Ничего, что я оставлю тебя здесь с этим типом?

— Но ты ведь уже оставлял.

Он сунул ей в руки пистолет:

— На всякий случай.

— Я не умею с ним обращаться, — Джесмин помотала головой: — Я не хочу.

— А вдруг они что-нибудь сделают?

— Должен быть какой-то другой путь.

Крис испытующе глянул на Дюфура:

— У вас есть шанс. Вы мне поможете?

Дюфур неуверенно кивнул.

Крис освободил его, и вдвоем они перетащили оба обездвиженных тела к стене, примыкающей к водительской кабине. Веревками Дюфура Крис опутал «восьмеркой» шеи Перселл и Торнтена, а концы веревки отдал Джесмин:

— Только потянешь, и начнется удушение. Это покончит со всяким сопротивлением.

* * *
Крис уже хотел вернуться в кабину, но Джесмин удержала его:

— Мальчик болен, — она указала на Маттиаса. Тот лежал с закрытыми глазами, и Анна любовно поглаживала его. — Видишь?

— И что, по-твоему, я должен делать?

— Ехать в отделение жандармерии или в ближайшую больницу.

Крис молчал.

— Я вижу по тебе, что ты на этот счет думаешь совсем иначе, так ведь?

— Джесмин, здесь разворачивается большое дело. Я мог рассказать тебе далеко не все из того, что было в Фонтенбло…

— Поезжай в жандармерию!

— Джесмин…

— У тебя на уме одни твои дурацкие таблички! — вдруг крикнула она. — Ты же все время пялишься на чемоданчик с пробами! Тебе только деньги важны. Ты все еще надеешься за них чего-то получить!

— Джесмин, причина уже далеко не эта, — тихо сказал Крис.

— Ах, не эта? Я хочу тебе кое-что сказать: когда мы встретились в первый раз, у меня в голове «кликнуло». «Возможно, это он», — говорила во мне каждая жилочка… Понимаешь? И в последние дни это чувство только и делало, что бросалось на твою защиту, когда рассудок пытался подать голос. Рассудок-то говорил, что в это положение мы попали из-за тебя с твоими дурацкими костями!

— Джесмин, хочешь — верь, хочешь — нет. Да, у меня есть денежные проблемы. И я хотел срубить бабки, да. Но, помимо этого, я такой упертый бык, который на дух не переносит, когда наступают ему на мозоль. Тебе, Анне и мальчику, кстати, тоже. Я хочу знать, что и кто за всем этим стоит. Я просто должен все это узнать! Есть одно подозрение, которое не дает мне покоя!

— И все-таки. — Она энергично помотала головой: — Маттиас — на первом месте. Если ты пойдешь на поводу у своего безумия…

— С Маттиасом ничего не случится… Ведь вы же лечащий врач мальчика, — Крис повернулся к Дюфуру, который, выжидательно понурившись, стоял рядом: — Как обстоят с ним дела?

— Он тяжело болен. Цирроз печени, — механически ответил Дюфур.

— Его неотложно надо везти в больницу?

— Это было бы самое лучшее.

— А если нет — он что, умрет?

Дюфур помедлил:

— В ближайшие часы или дни он не умрет. Нет, уж это нет.

Глаза Джесмин метали молнии, когда она посмотрела на Криса.

Внезапно Анна повернулась к Джесмин и сказала короткую фразу по-шведски.

Джесмин осеклась и затем вымученно кивнула. В следующий момент ее глаза наполнились слезами. Джесмин схватила Дюфура за локоть:

— Моя сестра не понимает, почему Маттиаса не стали лечить так, как собирались. Скажите ей!

Дюфур нерешительно глянул на Анну, потом перевел сострадательный взгляд на Маттиаса, прежде чем ответить:

— Изначально предусмотренное лечение Маттиасу не поможет. Другой пациент от него умер — и мы не знаем, почему.

* * *
Они покинули территорию Софии-Антиполис, миновали въезд на автобан и направились в сторону Канн.

Джесмин и Анна сидели в фургоне напротив каталки. Анна впала в задумчивое молчание после того, как Дюфур окончательно разрушил ее надежду на целительную опытную серию.

— Что вас связывает с этим монахом? С этим Иеронимом? — спросил Крис ученого, который сидел на пассажирском сиденье и показывал ему дорогу.

Дюфур долго молчал.

— Я знаю его с юности. Он был моим духовником, — сказал он наконец.

— Он говорил, что Бог избрал вас, чтобы осуществить свою волю. Мол, тяжкое испытание. Уничтожение проб и было этим испытанием?

Дюфур опять молчал. Потом наконец смущенно откашлялся:

— Иероним это говорил, да. Я был у него после того, как этой жуткой женщине взбрела в голову идея испытать действие хромосомы на мальчике.

— Вас мучила совесть?

— Я ученый и врач, а не авантюрист. Я чту жизнь.

— Это вы-то? Только что вы убили своими руками двоих!

— Это случайно, несчастный случай! Я всего лишь защищался! Я в отчаянии. И больше не знаю, что правильно, что нет. Иероним велел мне уничтожить пробы! Теперь я сомневаюсь во всем, что мне казалось правильным… Никто не может обвинить меня в убийстве! — крикнул Дюфур и ударил кулаком в боковое стекло. Потом стало тихо.

— Так на вас подействовала смерть того больного, что вы испугались научной сенсации? И что это были за опыты? — Крис то и дело поглядывал в боковое зеркало, нет ли погони.

— Новое клиническое воздействие при циррозе печени. Оно обсуждается уже давно. Наши испытания не первые, но у нас был свой, особенный подход.

— И это все? — провоцировал его Крис. — Видимо, не все протекало как надо, так?

Дюфур медлил с ответом.

— Предварительно мы провели испытания на мышах, — вздохнув, ответил он. — Это обычный метод. Мыши — самые предпочтительные объекты для лабораторных испытаний.

— И что было не так?

— Наши мыши сдохли. Но не сразу после тестов, а спустя долгое время. Мы просто сделали вид, что их смерть не связана с нашими экспериментами.

— И когда потом умер этот молодой человек…

— Я день и ночь спрашивал себя, как это могло случиться. Я и по сей день не знаю причины смерти Майка Гилфорта.

— И вы не хотели снова остаться виноватым. Я понимаю. — Крис поглядывал на Дюфура, а тот нервно грыз ногти. — А какие движущие мотивы у этого монаха?

Дюфур припомнил истеричную реакцию Иеронима в церкви. Он снова видел его на полу: как тот подползал к кресту, стенал, плакал и молил Бога, чтобы тот избавил его от этого испытания. А потом он взвалил это испытание на него.

— Мне кажется, он знает, что было найдено в костных пробах.

— Как это?

— Не знаю. Он задавал мне наводящие вопросы и чуть не свихнулся от моих ответов. Еще он спрашивал у меня фамилию.

— Какую фамилию?

Дюфур задумался.

— Он спрашивал, не был ли в этом замешан…

— Марвин. Генри Марвин, — это имя само сорвалось у Криса с языка.

Дюфур вцепился в правый бицепс Криса:

— Да-да, эту фамилию и спрашивал Иероним!

Крис язвительно засмеялся:

— Круг замкнулся. Жак Дюфур, где бы мы могли перевести дух? На пару часов. Мне надо все обдумать, подготовиться.

— Вы что, хотите продолжать борьбу? В одиночку, без помощи — против такого могущества?

— Я должен. И вам это тоже поможет, как знать… Так где бы нам остановиться?

— Я живу в Вальбонне, это местечко рядом с технопарком.

— Слишком близко. Там они станут искать в первую очередь.

Дюфур задумался:

— Дом моих родителей на родине пустует…

— Где это?

— В Коллобриере. Два часа езды отсюда. Смотря как ехать. Небольшое местечко в массиве Мавров.

— А города покрупнее там поблизости есть? С аэропортом?

— Тулон недалеко. Марсель немного дальше.

— Как туда ехать?

— На юг. Лучше всего развернуться и — по автобану до съезда…

— Нет, — Крис помотал головой. — Автобан хоть и быстрый, но с него трудно съехать. Всюду ограждения, на съездах терминалы со шлагбаумом. То ли дело дорога вдоль побережья. Развилки, проселки, возможность свернуть где угодно. Куда ехать?

— Сюда! — крикнул Дюфур, когда они миновали Конгресс-центр у Каннского порта. Некоторое время их сопровождал песчаный пляж, потом морские волны стали разбиваться о скалистый берег. Справа от прибрежной дороги вверх поднимался массив Эстерель.

— Скажите мне, что вы задумали, — с неожиданной твердостью в голосе попросил Дюфур. — Я помогу вам.

Крис глянул на него сбоку:

— А я действительно могу вам доверять? Вы перебегаете с одной стороны на другую. То вы ученый, то холоп корыстного предпринимателя, то, наконец, послушный исполнитель у догматичного священника. А теперь вы кем будете?

Дюфур потер ладонями лицо и ответил не сразу:

— Назад к истинной науке. Ко всему, что связано с наукой: изучать, постигать и помогать, помогать людям. Ко всему, что изначально заставило меня выбрать этот путь. Достаточно ли вам такого доказательства?

— И как бы это могло выглядеть?

— Мальчик. Маттиас. Опытная серия, в которой он должен был участвовать, казалась его последним шансом.

— Этой надежды сейчас больше нет.

— Этой нет. Но есть другие опытные серии по циррозу печени. И успешные. В последние дни я разыскал один метод, который нахожу очень интересным, но в нашем концерне он не исследовался. — Лицо Дюфура стало серьезным и сосредоточенным. — В Южной Германии есть небольшая биотехфирма, которая развивает идею одного изобретательного врача. В больную печень через катетер вводятся здоровые, живые клетки печени, они там размножаются и таким образом воссоздают жизненно важные функции. Клетки печени берут из донорских органов, которые не подошли для трансплантации. Большое преимущество метода в том, что одним донорским органом могут воспользоваться несколько пациентов.

— И я должен вам верить? — спросил Крис.

— Не нужно объяснять вам, что мы следим за тем, что делают другие ученые. Однако поскольку это связано с большими деньгами, каждый, естественно, держит свои результаты под замком до тех пор, пока не будет в них вполне уверен и не запатентует их. Но в этом методе, по крайней мере, есть реальный прогресс. Несколько кандидатов на смерть, среди которых женщина со смертельным отравлением грибами, были спасены.

Крис долго молчал.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Я говорю, что есть надежда, поскольку наука не стоит на месте и делает открытия.

— И Маттиасу это поможет?

— Заранее я не могу сказать. Я знаю не все детали.

— Что? — Крис с трудом выбирался из пучины мыслей. — Ах, да. Что я задумал? Я хочу кое с кем встретиться. И эту встречу надо подготовить. Все, с чем мы сейчас столкнулись, лишь маленькое действие в одном большом спектакле. Я хочу узнать, на чем стоит весь этот театр!

— Этого вам никто сказать не сможет.

— Вы ошибаетесь.

— Кто же может это знать?

Крис вспомнил Фонтенбло, свой разговор с Понти и вопросы Марвина.

— Папа римский.

Глава 41

София-Антиполис близ Канн

Ночь со вторника на среду


Папа нервно бил по губам костяшками пальцев. Здесь, в исследовательском центре фармаконцерна, как сказал Марвин, он найдет то, за чем охотится.

Однако стойло оказалось пусто. Несмотря на вертолет, они опоздали. Кальви доложил ему о двух трупах и посоветовал немедленно скрыться.

Но несколько минут назад у входа жандармерия высадила одного монаха. Неужто брат Иероним? Да может ли такое быть?

За несколько часов до этого монах был увезен отсюда и, связанный, брошен на обочине дороги в Ниццу. Какой-то испанский турист обнаружил его во время короткого привала. Священник был явно поврежден умом и все твердил, что его папа — в Риме. Его доставили в ближайший полицейский участок.

Там он тоже нес ахинею про странные события в Софии-Антиполис, в клинике Тайсэби, и все требовал немедленного разговора с папой.

Только уважение к сану священника заставило полицейских передать сообщение по инстанциям, и оно дошло и до французской службы сопровождения. Об этом информировали Кальви, тот поговорил с монахом по телефону и распорядился, чтобы его привезли.

Открылась дверь — и опасения папы подтвердились.

Брат Иероним упал на колени.

— Святой отец, я сделал все, что было в моих силах. Я пытался позвонить Вашему Святейшеству, но Рим не принимал меня всерьез. Слава Богу, что вы все-таки приехали. Я слишком ничтожен для такого испытания.

Папа взял монаха за плечи и поставил его на ноги.

— Сядьте.

Они сели к столу, и Иероним отметил про себя, что папа выбрал тот же стул, на котором сидел Хэнк Торнтен.

— Расскажите мне все по порядку! — сказал папа и зарылся лицом в ладони.

Иероним говорил, запинаясь, то и дело путаясь в деталях, и виновато опустил голову, когда закончил.

— И что, ошибки быть не может?

Иероним отрицательно помотал головой:

— Я пытался уклониться от этого испытания.

— Бог правит нашими путями, не мы, — ответил папа. — Помните, что я сказал, когда вы попросили об освобождении от ваших обязанностей? Это было, когда Марвин объявился в Ватикане в первый раз и сообщил о табличках. Мы оба знали, что настало время испытаний. Как вы могли предположить, что своим удалением в монастырь сможете избежать Божьей воли? Табличку в археологическом архиве нашли вы. Бог избрал вас. Примите же, наконец, это испытание — как принял его я!

— Оно мне не по силам! Я пытался переложить решение на другого, — Иероним опустил голову.

— Это ни к чему. Брат Иероним! Это бремя Господь взвалил на меня. Время близится. Я это чувствую. — Папа устало провел ладонями по лицу. — Но скажите мне, это действительно…

Иероним, дрожа, кивнул:

— Я это видел. Они испытали это на мышах.

— Значит, Марвин сказал правду.

Иероним удивленно поднял глаза.

— Да, да, он тоже здесь. Господь использовал его, чтобы показать мне дорогу сюда.

— Но Господь нас, кажется, оставил! Они сбежали со всем этим!

— Вы слишком мало полагаетесь на Бога! — прошипел папа. — Это еще не конец. — Он вдруг снова почувствовал странную пустоту в голове. — Если бы мы могли их догнать…

Иероним нерешительно смотрел на папу. Потом ему вдруг пришла мысль.

Но папа больше ничего не слышал, с такой силой его охватило видение.

* * *
Началось как всегда — и тем не менее на сей раз было по-другому.

Вначале он увидел пастуший посох. Уже епископский, но опять без позолоты, без резьбы по слоновой кости и без типичного витого рога.

Посох был прямой, из гладкого металла, с серебристым блеском.

Если поставить его на землю, человеку среднего роста он доставал бы до лба. Внизу он переходил в железный наконечник.

Частью палки на верхнем конце был искусно вырезанный крест, изображающий распятого Христа.

Затем он увидел человека, который держал эту палку в руке.

На голове у того была светлая шапочка из муарового шелка, одет он был в белую сутану с тридцатью тремя пуговицами и крестом на груди, обут в красные кожаные башмаки, какие носили еще римские цезари.

Румяный и приветливый, седой, как лунь. Мужчине было далеко за семьдесят. На правом указательном пальце он носил золотое кольцо рыбака с образом святого Петра, основателя церкви, и монограммой Бенедикта.

То был он сам.

Картина расширилась, и он увидел стадо овец. Как всегда.

Животные не жались друг к другу, а паслись кто где, разбредясь по холмам, а то и отбившись от стада.

Он сжимал посох левой рукой под самой резьбой с крестом, уперев железный наконечник в землю.

С выступа скалы, где он стоял, местность хорошо обозревалась. Тем не менее он видел не всех своих животных: обломок скалы загораживал видимость.

Он услышал взмахи крыльев. Сильные и мощные, не лихорадочные, а спокойные и решительные. Как всегда.

Человек, который был его точным подобием, не шелохнулся. Он застыл в своей позе, будто не видел двойника. Но ведь этого быть не могло! Двойник-то его видел!

Орел — поначалу лишь точка на небе — вдруг вырос до огромных размеров, с выпущенными когтями на сильных ногах. Бенедикт увидел непомерный клюв и алчные глаза смертоносного хищника.

Ноги орла напряглись, он выпустил когти и вонзил их в голову ягненка. От резкой потери скорости орел перекувырнулся, увлекая за собой ягненка, но не выпустил его. Медленными сильными ударами крыльев он пытался одолеть тяжесть добычи, оторвался от земли, но снова осел, когда жертва затрепыхалась в агонии. Крючковатый клюв вцепился в мякоть.

Бенедикт закричал!

Однако его точное подобие на выступе скалы не шелохнулось.

Орел поднялся в воздух, тяжело ворочая крыльями. Добыча в его когтях больше не дергалась. За несколько секунд он набрал высоту и исчез.

Вина падет на пастыря!

Глава 42

Массив Мавров в Южной Франции

Ночь со вторника на среду


Крис ехал по прибрежной дороге у подножия массива Эстерель до Сен-Рафаэля, потом дальше через Сен-Эйгюльф и Сен-Максим. Торнтен попытался было бунтовать, но Джесмин потянула за концы узла-восьмерки. С тех пор в фургоне стало тихо.

У Порт-Гримо Крис свернул. Теперь они поднимались в горы массива Мавров. Леса из сосен, пробковых дубов и масличных деревьев задавали тон картине вдоль узкой и извилистой дороги.

— Привал, — объявил Крис, когда справа у дороги открылась площадка, посыпанная щебнем. Пленным разрешили сделать несколько шагов, потом их привязали к бамперу. Джесмин и Анна в это время занялись Маттиасом.

— Долго еще? — фыркнула Джесмин. — Мальчику необходим покой!

Она пошла за Крисом к середине площадки, где Дюфур стоял у низкой ограды из цепей и столбиков. Внутри ограды располагался гранитный камень, а перед ним лежали букеты цветов. На камне была закреплена плита с надписью и тремя именами.

— Лесные пожары, — пробормотал Дюфур. Он прошел к стоящему поодаль пробковому дубу, провел рукой по коре и показал свою почерневшую ладонь: — Сажа. Приглядитесь к соснам. Все голое. Если бы было светло, вы бы увидели, что стволы обуглены. Лесные пожары — бич Южной Франции. И достаточно часто причина их — человек.

— А что за камень?

— Памятник трем пожарным, которые в сентябре 2003 года пожертвовали жизнью, чтобы спасти других.

Внезапный звонок мобильника вернул их к действительности. Джесмин глянула на Криса, но тот покачал головой: Салливан перед отъездом обыскал его и все забрал.

— Это мой! — сообразил Дюфур и порылся в кармане куртки. Посмотрел на дисплей и ответил: — Да! Брат Иероним?!

Крис не поверил своим ушам.

— Да, мы свободны. Нет, погони за нами нет. Да, они с нами… В качестве пленных? Да, если угодно… Что? Где мы?

Крис потребовал мобильник, отрицательно мотая головой.

— Да? — сказал Крис в микрофон.

— Зарентин, это я, брат Иероним. Где вы?

— Зачем вам это?

— Вы захватили с собой пробы и кости…

— Да.

— Ну, если вы помните, эти пробы были причиной моего визита к Жаку.

— Он должен был их уничтожить по вашему указанию.

— Потому что так написано.

— Перестаньте. Я в последние дни досыта наслушался про то, что сказано в Писании. Вы что, тоже один из безумцев, которые, ссылаясь на Библию, мучают и убивают людей?

— Что вы собираетесь делать?

— Вас это не касается. Может, пойду в жандармерию.

— Очень хорошо. Жандармерия здесь.

— А вы где?

— Я? Все еще в Софии-Антиполис.

— И чего вы хотите? Вы переметнулись на сторону противника? Это вы для Салливана пытаетесь узнать, где мы находимся?

— Салливана здесь больше нет. Он ищет вас!

— Искать ему придется долго.

— Мне нужны кости и пробы, Зарентин. Все!

— И вы туда же? — Крис засмеялся, забавляясь: — Они многим нужны. Чем вы лучше других?

— Я уже много лет занимаюсь этим для церкви. Я долгое время пробыл в Риме. И там я сделал одно важное открытие.

Крису показалось, будто электрический импульс пробежал по невидимой до сих пор сети и озарил все связи.

— Вы знаете Генри Марвина? — спросил наконец Крис.

— Да. — Голос Иеронима натянулся. — Это он предложил Ватикану артефакты несколько месяцев назад.

— Он ваш друг?

— Нет!

— И весь этот сыр-бор из-за текста Декалога на табличках?

— Если бы дело было только в этом, Зарентин! Ведь вы же, небось, уже узнали, в чем истинная тайна.

Крис озадаченно молчал. Такой откровенности он не ожидал.

— Вы хотите сказать, что и папа заинтересован в этой 47-й хромосоме и ее возможностях? Спасибо за подсказку. Это облегчает мое решение спросить его об этом лично.

— Вы хотите поговорить со святым отцом?

— Да, подумывал. Взбрело мне такое в голову. Некоторые считают непредсказуемость моим самым большим недостатком.

— Зарентин, святой отец стоит рядом со мной.

* * *
— Они все еще стоят. Не далее двух километров отсюда.

Салливан кивнул и жадно затянулся сигаретой. Два часа назад он снова начал курить.

Торнтен, Перселл и еще ряд лиц из руководства концерна носили при себе специальные GPS-приемники, которые можно было активировать через спутник и таким образом установить их местонахождение. Такой приемник представлял собой маленький чип, встроенный в кредитную карточку.

Эту систему внедрил Салливан, потому что в некоторых регионах мира похищения, невзирая на телохранителей, были обычным делом. А председатель совета директоров международного концерна, к тому же страстно изучающий растительность Южной Америки, представлял собой чрезвычайно привлекательную цель.

Они связали полицейских и спрятали их вместе с их машиной в Софии-Антиполис. Сразу после этого помчались в аэропорт. По дороге выгрузили на обочину монаха, связанного по рукам и ногам. На обратном пути быстро получили первое определение позиции. Зарентин ехал по прибрежной дороге на юг.

Салливан погнался за ним по автобану, повернул на съезде 36 и несся в сторону Сен-Максима. Участок дороги, ведущий в долину, был извилистый и не просматривался. Когда добрались до места, Зарентин уже ехал дальше к югу. Но в Гримо они наконец сели ему на хвост.

— Берите же его, наконец! Хватит резину тянуть! — Фолсом на заднем сиденье рядом с Салливаном трещал, как газонокосилка.

— Ночь. Шум мотора и свет могут нас выдать издалека.

— Надо подождать, — прошипел боевик на пассажирском сиденье.

— Пятнадцать минут, Салливан. Они стояли пятнадцать минут! Времени было достаточно, чтобы подобраться поближе и покончить с этим делом. Вы делаете слишком много ошибок.

* * *
Санитарная машина сперва с трудом ползла по извилистой дороге в гору, затем, на другой стороне горы, они катились сквозь лес в долину, вниз. Повороты следовали один за другим.

— Далеко еще доКоллобриера? — вдруг спросил Крис.

— Километров десять.

Дюфур смотрел в боковое зеркало.

— Что там?

— Показалось, что свет… Нет, не показалось. Вот снова пропал!

Крис молчал. Он и сам перед этим заметил светящуюся точку, потому и спросил про расстояние.

— А кто-нибудь может знать?..

— Вообще-то никто. Кроме… Иеронима…

— Их двое, — сказал Крис несколько минут спустя. — И они быстро приближаются.

И правда: свет двух машин приближался все быстрее и наконец их догнали. Когда после очередного виража последовал короткий прямой участок, первый автомобиль вырулил на встречную полосу и пошел на обгон.

— Быть того не может! — воскликнул Крис, когда лимузин обогнал его. На заднем стекле красовалась рекламная наклейка «Пиццерии „Кактус“» с зеленым древовидным кактусом.

— Что вы имеете в виду? — не понял Дюфур.

— Люди из Тайсэби! Однозначно!..

Лимузин подрезал санитарную машину, и тут же вспыхнули его тормозные огни.

— Держитесь! — взревел Крис.

Он надавил на тормоз. Джесмин и Анна вскрикнули, потом послышался и голос Торнтена, который с ненавистью выругался.

Крис убрал ногу с педали тормоза и тут же снова ее прожал.

— Держитесь крепче! — рявкнул он, пытаясь избежать столкновения. Если машины столкнутся, их побегу конец.

Он рванул руль влево. Но лимузин с легкостью тоже вырулил на встречную полосу, загородив ему дорогу. Крис увидел слева от себя обрыв, поросший в этом месте лишь кустарником. Деревьев, которые могли бы остановить падение, не было.

Он снова быстро вырулил машину вправо, в сторону горы, но лимузин впереди него опять оказался проворнее. Вторая машина подстерегала их сзади.

Дорога вдруг стала поворачивать по дуге в сторону от обрыва. Теперь отвесная гора громоздилась слева, а по правую сторону местность лишь полого спускалась вниз. Крис крутанул руль и снова вывернул машину на встречную полосу.

Лимузин позади него вдруг ускорился и поравнялся с санитарной машиной.

— Они хотят стрелять! — крикнул Дюфур. Заднее окно лимузина было опущено, и он отчетливо увидел руку с пистолетом.

Дорога уходила в правый поворот. Здешний лес состоял из могучих пробковых дубов и редкого подлеска. Передний лимузин затормозил, а тот, что был справа, загородил им выезд.

— Впереди налево! — крикнул Дюфур.

От основной дороги на холм отходила почти незаметная еще одна дорога, поуже. Полосатый шлагбаум на въезде был поднят.

Крис резко затормозил и слегка повернул руль. Лимузины промчались по главной дороге вперед.

— Осторожно! — рявкнул Крис и дал газу. Санитарная машина понеслась вверх и перемахнула через вершину холма.

Дюфур вдруг издал радостный вопль.

— Что такое? — прокричал Крис.

— Они столкнулись! — Дюфур все еще вертел головой, хотя давно уже ничего не мог видеть.

— Это даст нам пару минут, не больше. Куда ведет эта дорога? — Крис жал на газ.

— В тупик! — заорал Дюфур. — Это тупик!

— Как так? С виду нормальная дорога!

— Дорога через пару километров кончится, — буркнул Дюфур.

— И что там?

— Развалины монастыря. Картезианский монастырь де ла Верне. Грааль тишины и уединенности. Нечто вроде конца света.


Крис гнал машину по лощине. Горы отступили; справа у дороги в лунном свете поблескивал ручей. Они переехали через мост, и дорога снова круто повернула вверх.

— А куда мы денемся потом?

— Есть пешеходная тропа, она ведет вниз по другой стороне холма.

Асфальт сменился щебенкой. Санитарная машина закачалась, камни забарабанили по днищу. Слева от них склон круто обрывался, и пробитая в лесу просека открывала вид на окрестные долины.

Картина захватывала дух. Словно с охотничьей вышки, взгляд Криса скользил над лесистыми долинами и цепочками холмов.

На ближайшей гряде холмов, на горном плато виднелась каменная крепость. Укрепленная стена тянулась метров на триста. Над стенами возвышались строения разной высоты, и все в целом походило на корабль с надстройками. При этом здания носовой части массивно устремлялись в небо, тогда как на корме они припадали к земле.

— Монастырь? — Крис вздрогнул.

— Монастырь. Тысячелетний.

Они смотрели на западную, продольную сторону крепости. Каменная кладка упрямо поднималась из далекой низины. Тем не менее издалека сооружение казалось странно легким. Крис не сразу понял этот эффект. Крепостные стены, начинаясь глубоко внизу, в долине, создавали плато, на котором и были построены здания. Поскольку они видели крепость не снизу, а находились с ней вровень, ее мощь казалась относительной.

— Похоже на крепость.

— Раньше монастыри так и строились: укрепленными.

— Вы хорошо разбираетесь в этом!

— В юности я часто здесь бывал. Картезианский монастырь. Тишина, уединение, место для сокровенных бесед.

Щебеночная дорога огибала холм. В некоторых местах проезжая часть так сужалась, что две машины не смогли бы разъехаться. Впереди у них был последний поворот налево и подъем, который упирался в черную крепостную стену.

Крис остановил машину.

— Помогите мне! Скорее! — Он выпрыгнул из кабины и подбежал к задней дверце: — Надо бежать!

Джесмин уставилась на него:

— Ты не в своем уме!

— За нами погоня. Люди из Тайсэби. Они уже пытались нас задержать.

— Мне все равно. Ты это понимаешь? — Она выскочила из фургона. — Нас загнал сюда твой эгоизм!

— Скрываемся в монастыре! Быстро выходите! Все!

Анна оттолкнула его руку и выбралась из фургона сама. Крис запрыгнул внутрь и схватил Торнтена за связанные запястья.

Торнтен и Зоя Перселл осторожно поднялись, все еще связанные друг с другом «восьмеркой» на шее. Медленно и неловко выбрались наружу. Крис отогнал их от машины на несколько шагов и протянул Анне пистолет:

— Если они захотят бежать, стреляйте. Это ублюдки!

Он бросился назад, к машине, и возился там с каталкой, отстегивая крепления. Потом вытянул носилки наружу и вдвоем с Дюфуром перенес их на обочину дороги.

— Все в порядке, Маттиас! Тебе ничего не будет! — Крис улыбнулся мальчику, а тот молча разглядывал его. До сих пор он не слышал от мальчика практически ни слова. Но это было и понятно: мальчик говорил по-шведски и наверняка не понимал той смеси языков, на которой изъяснялись остальные.

Крис снова вернулся к машине, схватил чемоданчик с пробами и клетку с мышами.

— Это понесешь ты! — Он искал взгляд Джесмин, но она резко отвернулась от него, как от прокаженного. Крис сердито посмотрел ей вслед, потом извлек карманный фонарь из сумки внутри фургона и протянул его Дюфуру:

— Позвоните вашему другу, скажите ему, где мы.

— Вы имеете в виду Иеронима?

— Кого же еще?

— Зачем?

— Черт возьми! Мы договорились с папой встретиться в Коллобриере, если вы помните. Они уже в пути, на вертолете. Так пусть теперь летят сюда. Валяйте же! Нам надо продержаться до их прилета!

Хэнк Торнтен повернул голову и прислушался. Он понимал лишь обрывки слов.

— Зоя, о чем они там? С кем и когда они договорились? — тихо спросил он, продолжая прислушиваться.

Анна стояла в сторонке и ласково успокаивала Маттиаса.

— Кого они ждут?

— Не знаю… Может, что-то решили во время привала? — Зоя Перселл осеклась, поймав на себе злобный взгляд Анны.

Торнтен все еще ничего не понимал. Но времени оставалось мало, это было очевидно. Он сделал несколько шагов к Дюфуру, который что-то взволнованно говорил в мобильник, но Анна встала на его пути с оружием в руке. Торнтен остановился и продолжал прислушиваться.

Крис сел за руль и задом доехал до ближайшего поворота. Со стороны горы там был выступ, который сужал проезжую часть. По другую сторону дороги на крутом склоне росли три дерева, их толстые стволы поднимались до самой проезжей части.

Крис проехал вплотную у склона горы, вывернул руль, и машина сделала дугу фургоном в сторону обрыва. Он остановился, выровнял машину поперек дороги, проехал вперед, снова откатился назад. В последний раз нажал на педаль газа. Машина дернулась вперед и уткнулась носом в скалистую стенку. Разбилось стекло, вспучился капот.

Санитарная машина наглухо перекрыла проезжую часть в узком месте. Крис высунулся из кабины и посмотрел назад. Задние колеса были сантиметрах в двадцати от обрыва.

Крис включил заднюю передачу, нажал на газ и включил сцепление. Машина рванула назад, и задние колеса зависли над пропастью. Фургон уперся в стволы деревьев. Машина просела, днище заскрежетало о край дороги. Задние колеса со свистом вращались в пустоте. Теперь ее нельзя было сдвинуть с места.

Крис выпрыгнул из кабины и побежал к монастырю.

— Вы позвонили?

Дюфур кивнул.

— И что?

— Они летят.

— Ну, тогда вперед! В монастырь!

Анна теребила его за рукав. Ее голубые глаза были совсем как у Джесмин.

— Вы должны знать две вещи, Крис!..

— У нас нет времени!

— Послушайте! — Ее голос дрожал. Анна указала на сестру: — Джесмин в вас влюбилась. Она сама сказала мне. Поэтому в машине, пока мы ехали, она проплакала все глаза, потому что вы тупо прете напролом, вместо того чтобы идти простым путем…

— Все будет хорошо…

— …Но я… я ненавижу вас. — Она вдруг задрожала всем телом, и лицо ее задергалось в нервном тике. — Из-за вашего упрямства и этих проклятых костей мой сын оказался в опасности. Ваша непредсказуемость преступна! — Глаза ее загорелись. — Если с моим сыном что-нибудь случится, я убью вас!

Глава 43

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Ночь со вторника на среду


Джесмин шла вверх по склону первой. За ней следовали Торнтен и Перселл, их конвоировала Анна с оружием в руке. Замыкали шествие Крис и Дюфур, неся на носилках Маттиаса.

«Крепость», — думал Крис, глядя на глухую булыжную стену высотой метров десять.

Надежная преграда тянулась метров на сто к востоку. Они стояли у западного угла, над которым царила круглая башня, высоко возносясь над стеной.

Они осторожно поставили носилки, и Крис побежал к воротам монастыря в середине стены. Массивные брусья ворот были обиты железом; рама, выступающая из каменной стены, была сложена из серо-синего серпентина. Наверху стояла Мадонна, глядя на площадь перед воротами.

— Забаррикадировано и заперто, — тихо сказал Крис, вернувшись.

— У меня то же самое, — беспомощно вздохнул Дюфур. Он только что тряс небольшую дверь башни.

В тишину ворвался рев моторов, и все напряженно уставились в сторону леса.

— Быстро уходим! — закричал Крис.

От площади перед воротами они спустились к дороге у подножия западной стены монастыря. Теперь справа от них возвышались метров на двадцать вверх каменные стены хозяйственных строений, образуя собой оборонительную западную стену.

Через пятнадцать метров к северу стена под прямым углом поворачивала на восток и переходила в высокое здание. Примыкающая к нему и направленная на север каменная стена высотой всего метра три представляла собой стену террасы, к которой вела деревянная лестница.

На террасе громоздились кучи строительного мусора, и следующая деревянная лестница вела еще выше, на второй уровень террасы, и там поднимались к небу мрачные монастырские строения.

— Ну что, поднимаемся?.. — Крис осекся и сам же отрицательно покачал головой, подумав о носилках с мальчиком. И тут он заметил в стене две двери.

— Куда ведет эта дверь? — спросил он Дюфура, когда они остановились перед первым, темным и низким, входом. Нажал на ручку — заперто.

— Я здесь не был целую вечность, — Дюфур огляделся по сторонам. — Эта дверь может вести в масляную давильню. Жерновая мельница, чтобы получать масло.

Крис повернулся. Слева короткая дорожка в несколько шагов вела к зданию, задвинутому вглубь, и там заканчивалась перед другой дверью.

— А там?

— Там я не знаю, — пробормотал Дюфур, но потом улыбнулся: — Нет, знаю, там маленькая часовня.

Крис поспешил к низкой и узкой двери и довольно хмыкнул, когда ручка поддалась. Он посветил карманным фонарем в открывшийся ход и взбежал по каменным ступеням вверх до следующей двери. Влево отходила еще одна лестница, но через несколько ступеней заканчивалась перед запертой решеткой.

Рядом с дверью на низком цоколе стояла Мадонна. За дверью ступени снова уходили вниз, и через несколько шагов он очутился перед следующей дверью. Крис толкнул ее; луч фонаря заплясал под сводами.

Лучшего места они не могли найти.

* * *
— Быстро — входите! — Крис втолкнул в часовню Зою Перселл и Хэнка Торнтена, по-прежнему связанных.

Часовня была метров десять в длину и метров пять в ширину. Стены от пола поднимались метра на полтора отвесно, а потом сходились в своды, которые в высшей точке достигали высоты метра два с половиной.

Пол был вымощен каменными плитами, а по бокам за барьерчиком были закреплены на полу светильники — так, что их свет уходил вверх. Стены от этого сияли мягкой, рассеянной белизной.

— Ха, вот и роскошные хоромы Бога, — съязвил Хэнк Торнтен, войдя в часовню. — Наконец-то мы попали куда надо. Я так и знал, что вы тоже латентный фанат Иисуса.

Крис огляделся, что-то ища. Тут стояли три темные мореные скамьи и несколько стульев с сиденьями из прутьев. В одном углу на каменном выступе стояла фигура Мадонны. Перед нею на полу — ваза с букетом маргариток в полном цвету, а в каменной посудинке, наполненной песком, торчали две обгоревшие свечи.

— Вам туда! — Крис указал пистолетом на середину помещения, где сложенная из камней стена делила часовню надвое. — Открывайте и проходите.

В стене была кованая дверь-решетка; по обе стороны от двери в стене были проделаны зарешеченные проемы наподобие окон.

Торнтен толкнул решетчатую дверь, и она беззвучно повернулась на петлях. Зоя Перселл сердито зашипела, когда Торнтен слишком быстро двинулся вперед и «восьмерка» врезалась ей в шею.

Крис обошел помещение. В наружной стене было окно. Он приник лицом к стеклу и вгляделся в темноту. За окном виднелся промежуточный дворик. Не было заметно никакого движения. Одни стены.

Крис успокоенно отвернулся от окна. Напротив, на другой стороне сводчатой комнаты, каменная лестница вела вверх к темной и низкой деревянной двери. Крис взбежал по ступеням и попал в узкий проход, ведущий вверх. Там царила полная темнота.

Крис прислушался. Все было тихо.

Он закрыл дверь и подпер ее скамейкой.

— И что теперь? — Торнтен злобно рассмеялся. Ищущий взгляд Криса веселил его. — Нигде никакого крюка, а?

«Руки у них связаны», — подумал Крис.

На восточной торцовой стене посередине висел коричневый, узкий деревянный крест с фигурой распятого Христа. Крест доставал от пола до свода. Перед ним в качестве алтаря стоял квадратный столик из светлого дерева.

Крис пристально вгляделся в мученическое лицо на кресте и помедлил.

Ведь это всего лишь фигура.

Нет, нельзя!..

Он простит!

И отодвинул столик в сторону.

— Подойдите сюда, — Крис взялся за концы узла-«восьмерки», пропустил их под колени подогнутых ног распятого Иисуса и связал. — Это чтоб вам в голову не лезло лишнее.

Торнтен грубо выругался.

Джесмин поставила чемоданчик с пробами на стол, а клетку с мышами под стол. Взгляд ее скользнул по Торнтену и Зое Перселл, которые стояли у креста, привязанные, словно к пыточному столбу.

— Как-то не по себе, — сказала Джесмин.

— К чему-то же их надо привязать… Он простит…

Крис выбежал наружу, и вдвоем с Дюфуром они внесли на носилках Маттиаса. Потом он схватил деревянную скамью и подпер ею наружную дверь.

Когда Крис вернулся в часовню, женщины сидели около Маттиаса. Крис подсел к Дюфуру. Все молчали. Движения их были странно осторожны, почти неловки. Подспудный страх охватил Криса, как будто они осквернили помещение своим присутствием.

* * *
Чип на кредитной карточке Торнтена отражал поисковые сигналы на спутники — сердце стучало в том же ритме. Салливан неотрывно смотрел на экран ноутбука. Метров пятнадцать, не больше. Они находились в этом самом здании.

Салливан нажал на ручку двери, но она не поддалась.

— Они где-то внутри. Найдите ход.

Он прошел назад, поднялся по деревянной лестнице на первый уровень террасы и сунул в рот сигарету. Этому негодяю удалось-таки устроить так, что они воткнулись в санитарную машину. Оба лимузина. Оглушенные, они несколько минут сидели в покореженных машинах, прежде чем смогли двигаться. На другую сторону они перебрались через кабину санитарной машины.

Салливан пристально вглядывался в темноту, глубоко вдыхая прохладный воздух. Жар в его голове постепенно стихал.

«Тебя мне тут только не хватало», — подумал Салливан, когда к нему подошел Фолсом.

— Хэнк побьет вас камнями. Вы опять не уследили — ни в лаборатории, ни там, на повороте. Нам давно бы уже следовало взять их.

— Я знаю. Моя ошибка. — Салливан просто отошел прочь.

Через полчаса наверху, на втором уровне террасы, показалась чья-то тень и подала сигнал. Салливан поспешил наверх.

— Мы кое-что нашли.

Его человек повел его через двор, где были штабелями сложены обрезки древесины и пронумерованные камни. Салливан прошел в здание через взломанную дверь. Они двигались по темным проходам и потом вышли в промежуточный дворик. Под ногами шелестела сухая трава; кругом валялись каменные плиты. У здания напротив стоял, приникнув к стене, Спэрроу и махал им.

Салливан скользнул к нему и тоже прижался к стене у окна. Комната за окном тонула в мягком свете. Салливан вытянул шею и увидел у торцовой стены помещения деревянный крест с фигурой распятого Христа.

* * *
Стекло фонтаном брызнуло внутрь часовни, словно вода из пожарного шланга. На некоторых осколках преломлялся свет, и они сверкали, как бриллианты.

Два камня цвета серпентина, каждый размером в два кулака, упали на каменные плиты и с грохотом покатились по ним.

Крис вскочил. Каменная стенка посреди часовни загораживала ему видимость. Он прыгнул к решетчатой двери и глянул сквозь нее.

Двое мужчин впрыгнули в разбитое окно. У всех перехватило дыхание. Крис вскинул пистолет. Он выбрал себе того, что слева, и согнул указательный палец. В точке нажима ощутил сопротивление.

— Нет! Крис, нет!

Крик Джесмин заставил его вздрогнуть. Она окликнула его по имени — после того как все это время игнорировала! Он помедлил секунду, которая в бою могла решить — победа или поражение.

Оба мужчины вскочили на ноги, выставив вперед оружие. Красные лазерные штрихи их прицелов упирались Крису в грудь.

Крис оглушенно глянул на себя. Тонкие черточки слегка дрожали. Одна полезла вверх, потом опять спустилась вниз. Его рука с оружием устало повисла.

Через окно в часовню влез Салливан. Стекло хрустело под его ботинками, когда он шел к кресту.

* * *
Торнтен гневно сверкнул на Салливана глазами. Фолсом только что закончил свое сообщение про разбитые машины.

— С транспортом у нас действительно проблема, — буднично сказал Салливан. — Обе машины изрядно побиты. Пару километров они, может, и выдержат, но…

— А санитарная машина?

Салливан пожал плечами:

— Задними колесами она висит над пропастью. Нам ее не вытащить. Пару часов придется продержаться. Завтра, когда приедут туристы…

— Идиот! — Хэнк Торнтен яростно ткнул Салливана в грудь.

— Хэнк, мы сейчас же должны это сделать! — встряла в разговор Зоя.

— Я знаю, Зоя, на сей раз ты права. Если пробы достанутся им, считай, что их никогда и не было. Но если мальчик будет уже носителем, тогда им придется убить его ради того, чтоб уничтожить генную субстанцию хромосомы. А этого они не сделают!

Торнтен подошел к маленькому алтарю, открыл чемоданчик, взял капсулу с готовым к применению раствором и насадил на нее иглу.

Потом направился в другую половину часовни, где около Маттиаса сидели Анна и Джесмин. Дюфур и Крис сидели наискосок от них, у разделительной стенки. Перед ними стояли двое из людей Салливана с пистолетами в руках.

— Что такое? — Джесмин подняла глаза на Торнтена, который с каменным лицом шел к ним со шприцем в руке.

— Что такое? Спросите у вашего друга! Если бы вы не сбежали, сидели бы сейчас в самолете на пути в Бостон.

— Нас никто не спрашивал, хотим ли мы бежать.

Торнтен отмахнулся:

— Мне известно, что Дюфур недавно говорил по телефону с этим Иеронимом или с папой. И я знаю от Салливана, что София-Антиполис сейчас кишмя кишит полицейскими. Вы думаете, я стану ждать, когда этот лицемер и обманщик погребет нашу тайну в подвалах Ватикана?

— О чем вы говорите?

Торнтен рассмеялся:

— Перестаньте. Я с этим монахом, как бишь его? Иероним. Я с этим Иеронимом разговаривал в Софии-Антиполис. Незадолго перед тем, как мы собирались ехать. Он уговаривал меня отдать все папе. — Торнтен покачал головой: — Чтоб я своими руками уничтожил научную сенсацию! Священник требует от ученого отказаться от знания! — Он махнул рукой, и два боевика Салливана, до сих пор выжидательно стоявшие у стенки, подошли к Анне и Джесмин.

Они схватили женщин за руки и оттащили от носилок в угол. Анна кричала и отбивалась, даже укусила мужчину за руку. Джесмин тоже отчаянно билась, но против безжалостной хватки она была бессильна.

— Нет! — крикнул Крис и вскочил. Охранник поднял пистолет, и Крис остановился.

Зоя Перселл повернулась к Крису:

— Заткни, наконец, свою пасть!

Хэнк Торнтен со шприцем в руках присел у носилок и смотрел на Маттиаса.

— Этот укол тебе поможет, мой мальчик. Он сделает тебя снова здоровым. — Торнтен бегло говорил по-шведски.

— Вы лжете! — Маттиас смотрел Торнтену в глаза прямо и бесстрашно. — Моя мама говорила, что никто не знает, что делает этот укол.

— Твоя мама в этом не разбирается.

— Моя тетя тоже говорила. А она разбирается.

Торнтен кивнул и взял правую руку Маттиаса:

— Но она ошибается.

— Я не хочу!

Маттиас пытался вырвать руку, извернувшись всем телом, и звал мать. Торнтен крепко держал худосочную руку мальчика и тянул ее к себе. Маттиас закричал громче и стал беспомощно кататься из стороны в сторону. Он выгнулся, и его пронзительные крики о помощи гулко отдавались под сводами.

Анна визжала, пытаясь встать. Охранник крепко держал ее, но она с неукротимой силой вырывалась. Охранник швырнул ее на пол и упал на нее сверху.

Крис рванулся, но салливановский боевик нацелил дуло ему в лоб.

— Фолсом, держи его! Ну же!

— Хэнк, но мы не можем этого сделать!

Торнтен гневно посмотрел на него:

— Эндрю, я не ослышался?

— Он сказал, что не хочет.

Хэнк Торнтен заглянул в глаза своему генеральному директору:

— Эндрю, ты что, оглох? Я сказал, держи его!

Взгляды их схлестнулись. Через несколько секунд Фолсом опустил глаза и встал на колени над головой мальчика. Анна билась и извивалась в тисках охранника, как человек-змея. Она кусалась и царапалась. Ничто не помогало.

Торнтен поднял шприц к глазам и выдавливал воздух, пока капелька жидкости не собралась на кончике иглы.

— Нет! — Крис бессильно сжал кулаки. Дуло пистолета уткнулось ему в переносицу.

Маттиас кричал и вырывался из рук Фолсома, а тот придавливал вниз его худосочные плечи. Анна и Джесмин бессильно выли.

Хэнк Торнтен ощупал вену мальчика и уже приставил иглу.

В этот момент открылась дверь, и четыре фигуры в длинных белых одеяниях вошли в часовню. Их головы были спрятаны под капюшонами.

Глава 44

Массив Мавров в Южной Франции

Ночь со вторника на среду


Сперва он увидел клюку. И сразу подумал о епископском посохе. Но эта была другая. Простая, без позолоты, без резьбы по слоновой кости и без типичного для епископской палки витого рога.

Она была прямая, но не такая прямая, как епископский посох, изготовленный современными инструментами. Палка была гладкая, до странности гладкая. Особенно вверху, под самым набалдашником.

На том месте, где за нее бралась рука, поверхность была гладкой, как у отшлифованного бриллианта. У черного бриллианта. Ибо грязь с ладони зачернила палку в этом месте.

То не мог быть епископский посох. Руки епископа не бывают грязными.

В остальных местах палка посерела от дождя и солнца и была сухой, как кость.

Наверху палка изменяла сечение, расширяясь в форме весла — такой лопаткой пастух в засушливое время может докопаться в земле до грунтовых вод, чтобы напоить свое стадо.

Потом он увидел мужчину. Он видел его уже много раз.

Мужчина был среднего роста, одетый в тонкий светлый балахон, сотканный из шерсти животных. Золотая отделка блестела на солнце. На ногах у него были сандалии, искусно сплетенные из тростника, а голову покрывал простой платок.

Лицо мужчины выражало силу, как и весь его облик. Лишения и труды не сломили его, крепкие мускулы рук, полные силы, играли при каждом движении. Кожа лица задубела и потемнела под солнцем, и возраст мужчины определить было невозможно.

Картина расширилась, и он увидел стадо овец. Как всегда.

Бараны и овцы паслись на зеленом лугу. Пастух разыскал им хорошее место. Песчаная почва была покрыта сочной травой, и пастбище пересекали канавы орошения.

Пастух навалился на посох, косо уперев его в землю впереди себя. Он стоял среди стада.

Враг напал решительно и мощно. Как всегда. Только что был точкой в небе — и вот уже огромный и всесильный. Смертоносные когти твердо нацелены вперед.

Он увидел громадный клюв и алчные глаза хищника.

Лопаткой своего посоха пастух метнул камень, потом еще один и еще.

Однако орел, слегка качнувшись, уклонился от камней, и вот уже его когти вонзились в плоть ягненка.

Орел кувыркнулся, увлекая за собой ягненка. Медленными и мощными взмахами крыльев он преодолел тяжесть, нагрузившую его когти, оторвался от земли, но снова осел на землю.

Мужчина швырнул еще один камень, и на орла набросились собаки. Яростно шипя и усилив удары крыльев, хищник поднялся в воздух, оставив добычу на земле.

Пастух поспешил к истерзанному животному и ощупал раны. Его руки были перепачканы кровью, а собаки взволнованно обнюхивали следы крови на траве.

Пастух опустил голову.

«Печаль твоя понятна, — подумал папа. — Это было молодое животное, оно могло бы тебе доставить еще много радости».

Пастух помедлил, встал, беспокойно зашагал, опять вернулся к мертвому животному, погладил его. Потом вытянул из ножен нож. Он отогнал собак и сделал себе на левом предплечье надрез.

Из раны забила кровь. Пастух поднес свою руку к открытой пасти ягненка и повернул ее раной вниз. Кровь теперь капала прямо в пасть.

— Нет, тебе нельзя! — крикнул папа. — Тебе запрещено. На все времена! Вина падет на пастыря!

* * *
Папа почувствовал, что его трясут за плечо, и вернулся в действительность. Тревога на лице Иеронима сменилась облегчением, когда папа поднял на него вновь прояснившийся взор.

— Мне было видение…

— Я знаю, — тихо сказал Иероним.

Размеренный стрекот винтов напомнил папе о том, что скоро все закончится. Но потом его вновь одолели сомнения.

— Где мы?

— Скоро будем на месте, святой отец.

— Все должно получиться…

— Мы подлетаем с юга. Пилоты говорят, с этой стороны высокие вершины прикроют нас, и нас заметят очень поздно. Сейчас я позвоню Жаку Дюфуру. У нас все получится.

Папа содрогнулся при мысли о своем видении.

«Пастух не устоял перед искушением. Неужто и меня ждет та же участь?»

Глава 45

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Утро среды


Белые фигуры неподвижно застыли в дверях. Мгновенно установилась тишина. Торнтен отвел шприц от руки мальчика.

— Мы рады, что вы сделали в этой часовне остановку для молитвы. Именно для этого она и служит. Даже если время необычное для посетителей. — Голос был высокий.

Крис отступил на шаг в сторону и вытянул шею, чтобы лучше видеть. Дюфур сделал то же самое. Два боевика перед ними беспокойно задергались, поскольку они стояли спиной к молельне и не видели происходящего.

Головы людей, облаченных в белое, закрывали капюшоны. Когда передняя фигура повернула голову, Крис увидел мягкие черты женского лица.

— Вы смотрите на нас несколько удивленно, — Торнтен встал и, располагающе улыбаясь, вышел вперед. — Время и впрямь необычное.

— Время для тихой молитвы.

Крис глянул на свои часы. Чуть больше четырех.

— Мы заблудились в ночи, потом у нас случилась авария, и вот мы нашли спасение здесь, — мягким тоном говорил Торнтен.

— Мальчик ранен? Вы врач? Вы хотите ввести ему успокоительное? Можем ли мы чем-нибудь помочь?

Монахиня сделала шаг вперед.

— Спасибо, я справлюсь, — Торнтен поднял руку останавливающим жестом. — Мальчик перевозбужден. Но ничего страшного нет. Мы завершим, если только… Вы ничего не имеете против?

Монахиня оглядела Фолсома, который все еще нависал над мальчиком, но уже убрал руки с его плеч.

— Я викарий картезианского монастыря де ла Верне, замещаю настоятельницу. — Монахиня снова повернула голову, и взгляд ее скользнул по Жаку Дюфуру.

На вид женщине было чуть за пятьдесят. Но Крис мог и ошибаться. Его восхищало, с каким спокойствием она справляется с этой ситуацией. Ведь она не могла не заметить оружие!

— На мирском языке нас бы назвали строго медитативной общиной, которая ищет путь к нашему Господу в тишине и уединении.

— Невесты Христовы, — Торнтен давился словами, пытаясь скрыть пренебрежительный тон, которым они были наполнены. Потом он снова овладел собой: — И что вы делаете в этом уединении?

— Любовных историй можно не рассказывать? — Ее глаза блеснули. — Нас здесь шестнадцать сестер этого ордена, и мы восстанавливаем монастырь из руин. Уже два десятилетия. У нас много помощников. Раньше здесь жили отшельники картезианского ордена. Вот здесь была кухня. Первые сестры переоборудовали ее в часовню, чтобы было где помолиться. Сегодня она служит для молитвы посетителям. Мы пришли подготовить помещение к новому дню.

Монахиня сделала еще один шаг вперед и повернулась к Крису:

— Ты находишься здесь в доме Господа. Поклянись перед Богом, что будешь соблюдать мир, и тогда мужчины смогут убрать свое оружие. Оружию вообще не место в Божьем храме.

Она снова обратилась к Торнтену:

— Он что, опасный разбойник? Для чего оружие?

— Ну, он виноват в дорожной аварии, к тому же он вор…

— Он лжет! — крикнула Анна. — Как раз он сам и есть преступник!

— Мама, мама! — слабым голосом позвал Маттиас и сел на носилках. Фолсом нажал руками на его узкие плечи. Маттиас, всхлипывая, опять упал.

Монахиня, казалось, стала выше ростом. Голова ее поднялась. Крис видел, как ее левая рука подала знак, и остальные монахини тоже шагнули вперед.

— Людям, которые подходят к Христову алтарю с оружием, я не доверяю. — Монахиня раздвинула перед собой два стула и направилась к Торнтену.

— Остановитесь, это не ваше дело! — Лицо Торнтена застыло в ледяную маску. Поскольку монахиня не сбавила ход, он рявкнул: — Салливан!

Шеф службы безопасности вышел через решетчатую дверь из другой половины часовни, где все это время стоял, выжидая.

— Да?

— Задержите ее!

— Как?

— Просто сделайте это!

— Я не могу! — Салливан беспомощно стоял на месте.

Монахиня остановилась перед Торнтеном и простерла руку:

— Вы неверующий…

— Ну, довольно, в самом деле, — перебила Зоя Перселл, стоявшая рядом с Торнтеном, и уперлась ладонями в грудь монахини.

Их взгляды встретились лишь на секунду. Волосы у Зои Перселл встали дыбом. В жизни она не видела такого твердого, безжалостного взгляда. Руки ее поневоле обмякли, и, опустив глаза, она попятилась.

— Хэнк, может быть…

Остальные три монахини, протиснувшись мимо Торнтена и Зои Перселл, прошли к носилкам. И встали, образуя стенку.

— Не думаете же вы, что нас можно испугать. Мы знаем: с нами Бог, и на все его воля. — Монахиня подступила к Торнтену еще ближе, почти вплотную.

Торнтен машинально поднял руку со шприцем вверх — чтоб не достали. И завопил, ощутив на своем запястье крепкую хватку монахини.

Охранники Криса уже давно отвернулись от него и нерешительно взирали на орущего председателя. Потом один из них отпрыгнул и налетел на монахиню, по-прежнему сжимавшую запястье Торнтена, сзади.

Крис рванул руку вверх. Ребро его ладони прицельно попало в незащищенную шею второго охранника. Тело у того обмякло, и ноги подломились. Рука Криса дернулась вниз и вырвала из ослабевшей руки оружие.

Торнтен — все еще с поднятой рукой, в которой дрожал шприц, — пытался удержать равновесие под тяжестью тела упавшей на него монахини. Уже падая навзничь, Торнтен крикнул Салливана, а Зоя Перселл, трясясь, стояла у изголовья носилок рядом с Фолсомом.

Рука монахини и в падении не выпустила запястье Торнтена. Они вместе рухнули на пол, охранник сверху — третьим. Салливан подскочил, склонился над клубком человеческих тел и схватил вытянутую руку Торнтена со шприцем.

Остальные монахини фронтом двинулись на боевиков, стерегущих Анну и Джесмин, и оттесняли их. Анна, получив свободу действий, вскочила и бросилась сквозь общую суматоху к носилкам, подхватила Маттиаса на руки и прижала к себе.

Крис прыгнул к Салливану и ударил его дулом пистолета по голове. Шеф службы безопасности откинулся набок и упал рядом с Торнтеном.

Анна с Маттиасом на руках пустилась бежать. Зоя Перселл вышла из оцепенения и успела схватить ее за волосы. Голова Анны запрокинулась назад, тогда как руки протягивали истощенное тельце мальчика вперед, как поднос.

Тело Маттиаса выскользнуло прямо в руки Криса, а Анна упала навзничь, не выдержав звериной хватки Зои Перселл. Крис метнулся к решетчатой двери, перебегая в другую половину часовни.

Он оглянулся через плечо, ища глазами Джесмин.

Тельце мальчика в его руках казалось странно легким, а лицо было залито слезами. Крис бросился по маленькой лестнице наверх.

Он отшвырнул ногой скамью, подпиравшую дверь, и нырнул в проход.

Джесмин позади пронзительно звала его.

* * *
Крис бежал по проходу и скоро очутился в маленьком холле. Он не сразу понял, что здесь было не так. Перед этим в проходе царила полная темнота.

«Монахини, — подумал Крис. — Должно быть, они проходили здесь на своем пути в часовню».

— Все будет хорошо, — то и дело бормотал он Маттиасу, соображая в это время, куда бежать. Где-то тут должна быть еще одна лестница, ведущая вниз, ко входу, через который монахини вошли в это здание. Он вспомнил про вторую дверь неподалеку от входа в часовню. Она должна быть где-то справа от него. Но ему-то надо уйти подальше от часовни. Значит, налево.

Через пятнадцать метров он выбежал из здания и очутился на боковом дворе размером с небольшой огород. Этот двор был открыт на восток и заканчивался двухуровневой террасой. Под стенами зданий громоздились кучи камня, штабеля досок, мусор и обрезки металла.

Две монахини в светлых хлопчатобумажных рясах твердым шагом шли к нему по террасе с восточной стороны.

Одной было лет шестьдесят пять. Глаза ее излучали уверенность и силу. Другая была намного моложе — лет тридцати.

— Помогите мне! Отнесите мальчика в безопасное место! — сказал Крис по-французски.

Старшая монахиня, не таясь, оглядела его с головы до ног, потом долго смотрела на Маттиаса.

— Можете спокойно говорить по-немецки. Я здешняя настоятельница и родилась в Австрии.

Крис коротко рассказал о том, что разыгралось внизу, в часовне, и на какую помощь он рассчитывает. Молодая монахиня издала возглас удивления. Настоятельница же, в отличие от нее, и бровью не повела. Она ничем не выказала, верит ли Крису.

— Вот! Присмотрите за мальчиком. Пожалуйста! — Крис протянул Маттиаса, и молодая монахиня приняла его на руки.

— Многие из нас живут во временных строениях на восточной стороне монастыря. Это наше пристанище вот уже двадцать лет. — Настоятельница указала в ту сторону, откуда они пришли. — Туда мы его и отнесем. А вы что будете делать?

* * *
Торнтен отпихнул монахиню в сторону и принялся орать на Салливана. Их лица были в сантиметре друг от друга, и Салливан со стоическим спокойствием выдерживал град оскорблений, проклятий и просто ругательств. Лишь побагровевшее лицо и дрожащие руки, вытянутые по швам, выдавали его волнение.

Джесмин и Анна сидели в углу, тесно прижавшись друг к другу. Анна беспрестанно нашептывала имя Маттиаса.

— Крис присмотрит за ним. Он в безопасности! — то и дело шептала Джесмин ей в утешение.

Торнтен со всего размаху пнул глиняную фигуру Мадонны в углу, она упала и разбилась на куски. Он кинулся к кресту, швырнул кадильницу на пол и в ярости остановился перед распятой фигурой:

— Скажи, это ты за всем этим стоишь?

Он, как безумный, пристально вглядывался в распятую фигуру Христа и победно рассмеялся, когда монахини в ужасе вскрикнули. Он вцепился в крест и, задыхаясь, дико тряс его, пока ярость не улеглась.

Зазвонил чей-то мобильник. Мгновенно воцарилась тишина.

— Чей мобильник? — налитые кровью глаза Торнтена сочились злобой.

— Мой, — не сразу ответил Дюфур и достал мобильник из кармана куртки. — Брат Иероним, — пробормотал он, взглянув на дисплей.

— С которым вы переговаривались по дороге сюда?

Дюфур кивнул.

— И что?

— Сейчас он будет здесь.

— Но ведь он, наверно, не один? Кто с ним?

— Папа Римский.

Торнтен молчал.

— Что, встретим гостей? — Салливан подошел к Дюфуру.

Торнтен посмотрел на обломки разбитой Мадонны. Потом отрицательно помотал головой:

— Нет! Нам надо скорее отсюда бежать. Как только они будут здесь, у нас уже вряд ли останется шанс. Надо сделать попытку с машинами. А какие еще у нас есть варианты?

— Я могу попытаться организовать вертолет. — Внешне Салливан полностью владел собой, но внутри у него все кипело. Этих унижений он не простит никогда. — Через наших людей в аэропорту. Клиника отпадает. Там жандармерия. Доберемся на машинах, куда сможем, и там нас заберут.

— Сколько времени на это уйдет?

— Два часа, а то и три.

— Слишком долго!.. Но другого шанса нет! Выполняйте! И потом трогаемся.

— Все? Мы даже наших людей не всех сможем взять.

Торнтен пренебрежительно отмахнулся:

— Чем больше у нас заложников, тем лучше. Бросить их мы всегда успеем. Звоните же, наконец!

Несколько минут спустя Салливан подтверждающе кивнул Торнтену.

Торнтен подошел к носилкам, у которых сидели Анна и Джесмин.

— Мы уходим. Вы идете с нами.

* * *
Крис прижался к каменной стене и выглянул в обширный монастырский двор, который тянулся с запада на восток через всю территорию метров на сто в длину и на тридцать в ширину. Здания напротив образовывали южную стену монастыря.

Крис побежал в сторону запада. Здесь все строения переплетались, переходя одно в другое, и всюду были арки и проходы. Как сказала настоятельница, дорога там есть.

Вдруг он увидел подворотню. Такую широкую, что в нее могла проехать телега. Ухабистая дорога вела вниз, переходя на другой стороне в наклонный пандус, спускавшийся на первую террасу.

Он прошмыгнул в подворотню и на другой стороне прильнул к стене. Теперь он находился чуть сбоку над тем местом, где они нашли вход в часовню.

Он присел на корточки. Нигде не было никакого движения. Но ведь должны же они были выставить посты! Тогда где они?

Внезапно он услышал голоса, что-то стукнуло. Шум шел оттуда, где находился вход в часовню.

Низенькая и узкая дверь располагалась в мертвой зоне, которая не просматривалась с того места, где стоял Крис. Он поднялся и, пригнувшись, метров на десять прокрался по пандусу вниз. Легкий бриз с запада был свеж и холодил его разгоряченное лицо.

С этого места он уже мог увидеть мертвое пространство наискосок. Дверь в часовню еще лежала в ночной тени, и вышедшие фигуры различались лишь схематично. Они прокрались к дороге, там свернули на юг, прочь от Криса в сторону главного входа.

Крис считал. Вот четверо в светлых рясах с капюшонами. Монахини. Вот Анна. Вот люди Салливана. Джесмин, вон идет Джесмин!

Если бы она сейчас оглянулась, посмотрела вверх в его сторону, он бы подпрыгнул. На мгновение, на секунду, чтобы она видела, что он еще здесь.

В этот момент одна из монахинь сорвалась с места и побежала прочь от группы в северную сторону.

До Криса донеслись негромкие окрики.

Монахиня внизу, на дороге, уже почти поравнялась с ним.

Один из охранников поднял правую руку.

— Нет! — Крис вскочил и вскинул свое оружие.

Из дула его пистолета полоснула молния. Хлопок его выстрела совпал с хлестким ударом другого выстрела.

Глава 46

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Утро среды


Торнтен стоял в тени стены и пристально смотрел на дорогу, которая налево уходила к главным воротам и к подъездному пути. По другую сторону дороги склон, поросший кустарником, круто обрывался, так что взгляду открывалась даль поверх темного моря холмов и долин на западе.

Светало.

— Все тихо, — сказал Салливан.

Торнтен вытянул шею и посмотрел направо, где на отдалении метров в двадцать деревянная лестница вела на первый уровень террасы.

— Надо торопиться. Десять минут — и мы у машин. — Он нес чемоданчик с остатками проб, а Фолсом держал в руках клетку с мышами.

Салливан жестом подозвал к себе двоих боевиков и поставил их во главе процессии. За ними отправились Фолсом и Зоя Перселл, потом Салливан и председатель. Позади них шли Джесмин, Анна, Дюфур и монахини под конвоем остальных пяти охранников.

Торнтен обдумывал следующий шаг. Когда они доберутся до машин, ему придется решать, кто останется. Он помотал головой, как будто мог тем самым отогнать от себя странный шум. Что-то было не так.

Внезапно он услышал удивленные возгласы. Они отвлекли его от глухого шума. Крики удивления не прекращались. Салливан беспокойно смотрел в небо.

— Салливан, меня что, окружают одни идиоты? — губы Торнтена дрожали от гнева.

Одна из монахинь пустилась наутек. Охранник помедлил, потом вытянул руку.

Глухой шум в голове Торнтена усилился. То был сигнал опасности!

Грянул выстрел.

Спина бегущей монахинипрогнулась от удара пули. Руки ее взметнулись в стороны, и тишину пронзил короткий резкий крик. Монахиня упала на землю, раскинув руки.

Грохот выстрела казался странно долгим, и стрелок с подкошенными коленями пошатнулся и беззвучно упал на откос.

Торнтен не сразу сообразил, что выстрела было сразу два. Его взгляд метнулся вверх, к террасам, и успел поймать фигуру на каменной стене.

Глухой шум в его голове нарастал.

— Там, наверху! — рявкнул он.

— Джесми-и-и-н!

Она вскинула голову, Крис стоял во весь рост на стене и махал.

— Это Зарентин! Пристрелите его! — Торнтен указал на Криса.

— Кри-и-и-ис!

Двое из людей Салливана вскинули оружие и прицелились.

— Не-е-е-ет! — отчаянно завопила Джесмин.

Пистолеты обоих стрелков разразились очередями. Грохот выстрелов разогнал стук в голове Торнтена.

— Вперед! — крикнул он, увидев, что Зарентин упал. — Подгоните их! Ну же, давайте! — Пульсирующий шум теперь снова вернулся и был уже совсем близко.

Равномерный гул нарастал, превращаясь в пронзительный свист. Вертолет опускался с высоты гор на монастырские сооружения, перелетел через южную стену и появился над долиной западнее монастыря. Там он развернулся и полетел к западной стене.

Пилот повернул вертолет параллельно стене монастыря и парил над крутым обрывом. Он медленно приближался к дороге, задрав нос. В открытой боковой двери сидели на корточках двое мужчин, надежно пристегнутых ремнями, с ружьями в руках. Позади них стояли еще двое стрелков.

— Не двигаться! — раскатистый голос громкоговорителя носился над склоном.

У людей Салливана, шедших во главе процессии, сдали нервы. Они упали на колени и принялись палить по вертолету.

У ног Торнтена разлетелись камни, и пуля со свистом ушла в землю. Потом еще одна и еще одна. К шуму винтов примешивались выстрелы автоматического оружия.

Автоматная очередь прошла мимо Фолсома и Зои Перселл, не задев их. Затем град пуль растерзал двух боевиков во главе процессии. Торнтен в ужасе таращился на кровавую массу перед собой.

Фолсом остановился и вскинул ладони вверх, прикрываясь, тогда как Зоя Перселл склонилась над одним из убитых и вырвала у него пистолет.

— Назад! Назад!

Торнтен повернулся и ткнул в живот Джесмин, идущей вплотную за ним, дуло пистолета.

— Если будете дергаться, вам конец! — Торнтен надавил посильнее. — Вам понятно?

Их лица почти соприкасались. Глаза Торнтена безумно сверкали. Ужас в них боролся с дикой решимостью.

— Повернитесь к вертолету и шагайте медленно, широко разведя руки. Чтобы они видели, что вы не вооружены. — Торнтен повернулся вместе с ней, укрывшись за ее спиной.

Люди Салливана лежали на насыпной дороге и целились в вертолет, но не стреляли.

— Сдавайтесь! Бросайте оружие! — снова раздалось из громкоговорителя.

Салливан стоял рядом с Дюфуром, зажав под сгибом локтя шею Анны. Дуло пистолета он упер ей в висок.

— Нам надо вернуться! — крикнул Торнтен Салливану.

В этот момент пустились наутек две монахини, тогда как монахиня-викарий выжидала с поднятыми руками.

— Сделайте что-нибудь! — крикнул Торнтен.

— Застрелить и этих? — огрызнулся Салливан и потом ткнул одного из своих людей, лежащих на земле, кончиком ботинка: — Сэм! Взять их!

Сэм поднял голову, нерешительно глянул на вертолет и вскочил. Он рванул за убегающими монахинями. Пять секунд ему понадобилось, чтобы догнать их.

Грянул одиночный выстрел.

Огонь, вырвавшийся из дула в боковой двери вертолета, был ярким, как молния. Сэм покачнулся и рухнул. Его рука, вцепившись в рясу монахини, увлекла ее за собой.

Однако монахиня вновь вскочила, побежала дальше к двери часовни и прошмыгнула за другими монахинями внутрь здания.

Вертолет неподвижно висел в воздухе, и из громкоговорителя снова прозвучало требование сдаться.

— Они могут прикончить нас при малейшем движении! — прошипел Салливан и коротко глянул на застреленного боевика.

— Мы наших заложников — тоже! У нас есть только этот шанс! Вперед! — Торнтен от напряжения хватал ртом воздух.

Они продвигались назад, к монастырю, мелкими шажками, прикрываясь заложниками как живым щитом. Монахиня нерешительно остановилась, но Зоя Перселл приставила к ее спине оружие.

— Давно я об этом мечтала. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я выстрелю в случае чего!

* * *
Клод Дориак стоял у боковой двери вертолета и холодно смотрел на уничтоженных боевиков.

В людей из спецназа Национальной жандармерии стрелять нельзя. Во Франции это известно каждому. Тюремные бунтовщики прекращали мятеж, как только появлялись эти люди, и организованная преступность давно поняла, что спецназ применяет огонь, не колеблясь.

Дориак был уверен в поддержке своего начальства. В спецподразделении действовало неукоснительное правило, которое гласило: самая эффективная защита заложников и своих людей — применение огнестрельного оружия.

Они были ударной силой, неукротимой штурмовой группой. Предупреждение и устрашение были важными составными частями их философии. Кто, несмотря на это, оказывал сопротивление, сам отвечал за последствия. Не спецназ. Тут было не до сантиментов.

Дориак знал, что их действия иногда подвергаются резкой критике. Даже в собственной стране и несмотря на успехи.

И теперь он должен был действовать особенно осторожно. Папа ясно дал понять, что хочет говорить и убеждать. Не убивать.

Дориак засопел. Да, он был бы осторожен, если бы на него не напали. А так — пусть пеняют на себя.

* * *
Крис лежал на пандусе и наблюдал за отступлением.

Он сосредоточился на Торнтене, который, используя Джесмин в качестве живого щита, показался на том углу, где стена здания, ведущая к двери часовни, переходила в мертвую зону.

Вертолет возник над пропастью, словно джинн из бутылки. Это могла быть только служба безопасности из команды сопровождения папы. Но все же он остался лежать. Ведь они не знали, кто он такой. А стреляли они беспощадно.

Он вытянул руку и прицелился. Торнтен стоял в ослепительном свете прожектора, и его спина была превосходной мишенью. Но Крис колебался. Если он убьет Торнтена не наповал, у того еще останутся силы нажать на спусковой крючок.

«Ты всегда был хорошим стрелком», — подбадривал он сам себя.

Крис сглотнул, по-прежнему медля.

Торнтен и Салливан пятились к двери часовни. Салливан орал при этом на своих людей, которые поднимались неохотно и, пригнувшись, тоже пятились назад. Зоя Перселл тащила за собой монахиню, прикрываясь ею, а Фолсом держался вплотную к ним.

Истекли последние секунды. Торнтен и Джесмин скрылись в мертвой зоне.

Крис тяжело вздохнул. Ожидание и переговоры измотают осажденных. Со временем маятник качнется в пользу осаждающих, и при удачном раскладе может не прогреметь ни одного выстрела, пока Торнтен не сдастся.

Тут Салливан неожиданно остановился.

Какие-то проблемы!

Торнтен снова показался в поле зрения и прикрикнул на Салливана.

«Дверь заперта! — пронеслось в голове Криса. — Сбежавшие монахини забаррикадировали дверь часовни изнутри!»

Торнтен притянул к себе Джесмин, снова выставил ее перед собой и погнал направо, в ту сторону, где притаился Крис.

Они будут проходить прямо под ним.

В то время как Торнтен с Джесмин подходил все ближе, вертолет подлетал к дороге. Механический звук громкоговорителя перекрывал шум винтов. Жесткий и искаженный голос начал отсчет. Каждые две секунды — очередное число.

Ультиматум! После этого они начнут стрелять А Джесмин была живым щитом Торнтена!

Крис вскочил и подступил к краю стены. Дождался и спрыгнул.

Он упал прямо на левое плечо Торнтена. Тот выронил чемодан и рухнул, увлекая Джесмин за собой. Крис ударил. Торнтен плюнул, лицо его перекосилось. Крис еще раз ударил его рукоятью пистолета по черепу, и Торнтен со стоном обмяк.

Крис поднял Джесмин на ноги. Громовой голос все еще вел свой обратный отсчет. Крис повернул голову и близко от себя увидел Салливана с Анной. Один из людей Салливана стоял чуть поодаль и целился в вертолет.

Одиночный выстрел из вертолета попал боевику в грудь, и рука с оружием дернулась вверх от удара пули. Убитый упал на колени, но его оружие успело сработать.

Волосы у Криса встали дыбом.

Вертолет загорелся, превратившись в маленькое солнце. Огненный шар понесся вперед. Лопасти винта чиркнули о стену монастыря и разлетелись вдребезги. Потом о стену ударилась кабина, деформировалась и расплющилась.

Крис и Джесмин стояли, не в силах оторвать взгляд от адского огня. Обломки летели во все стороны, осколки металла с визгом врезались в каменные стены или вонзались в человеческие тела. Вертолет с расплющенной кабиной рухнул на дорогу.

Крис схватил Джесмин за руку, чтобы притянуть ее к себе. В этот момент над ними пронесся ураганный вихрь взрыва. Жар опалил им лица, не давая вздохнуть.

Джесмин отшвырнуло, и Крис ощутил мощный толчок в спину. У него подкосились ноги, и в падении он повернулся вокруг своей оси, даже не почувствовав, как его голова ударилась о землю.

* * *
Крис, оглушенный, с трудом поднялся на ноги и увидел, что рядом с ним без движения лежат Джесмин и Торнтен. Никто не кричал и не стонал. «Все мертвы», — подумал Крис.

Руки и ноги у него онемели и были нечувствительны, но двигаться он мог. Он осмотрел себя сверху. Крови нет. И на Джесмин и Торнтене крови тоже не было видно.

Он склонился над Джесмин, потрепал ее по щеке и приставил ухо к ее губам. Ощутив ее слабое дыхание, улыбнулся. Снова погладил по щекам и хриплым голосом позвал по имени — она открыла глаза.

— Надо уходить отсюда! — Крис приподнял ей голову, потом подтянул к себе чемоданчик с пробами, который валялся в трех шагах от Торнтена.

— Анна! Где Анна? — спохватилась она.

Крис огляделся. Анна и Салливан лежали в пяти метрах от них. Крис помог Джесмин встать на ноги, и они заковыляли к Анне.

— Анна, идем, Анна… — Джесмин подхватила вялое тело сестры под плечи и тянула его вверх.

Крис не мог отвести взгляда от зияющей раны в затылке Салливана. В большой дыре поблескивали красноватые мышечные волокна и светлые жировые ткани.

— Надо уходить отсюда!

— Я не брошу сестру! — Джесмин снова принялась трясти ее за плечи. Губы Анны дрогнули, и с них сорвался первый жалобный стон.

— Я и не собирался ее бросать, — Крис присел на корточки и пощупал у Анны пульс. Когда она открыла глаза, он встал: — Сейчас вернусь. — Спотыкаясь, он пошел проверить, не представляют ли еще опасность люди Торнтена. Он чувствовал в голове вялую тупость и был неспособен ни к какой мысли.

В нескольких шагах лежали Зоя Перселл, монахиня и Жак Дюфур. На спине ученого, на уровне легких, зияли две дыры. Он лежал поверх монахини, лицо которой было залито кровью. Финансовая директриса концерна Тайсэби, лежавшая в самом низу, тоже не шевелилась.

Джесмин окликнула его. Он поднял руку и поспешил к стене у самого входа в часовню. Там из земли торчал большой обломок обшивки вертолета, а между обломком и стеной застряло тело Фолсома с повисшей набок головой. Крис потянул за железяку, и она упала. Тело Фолсома, лишившись опоры, сползло по стене.

Рубашка на животе Фолсома была пропитана кровью. Весь живот был разворочен обломками железа, похожими на ножи для метания.

Джесмин снова позвала его по имени.

— Сейчас! — пробормотал Крис.

Он оглянулся. Огонь уже настолько раскалил воздух, что подобраться к вертолету было невозможно. Он ничего не смог бы сделать, разве что позвать на помощь монахинь.

Его взгляд упал на землю. Клетка для перевозки мышей валялась в двух шагах от Фолсома. Крышка была распахнута настежь. Крис поднял клетку и заглянул внутрь.

Одна мышка лежала в куче опилок на боку. Из обширной раны на животе сочилась кровь. Остальные три мышки исчезли.

Глава 47

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Утро среды


Два вертолета сели на большом дворе монастыря.

Папа снял наушники и отстегнул привязной ремень. Кальви открыл боковую дверцу и спрыгнул на землю. Он протянул папе руку, и у того от легкого прыжка на землю слегка подогнулись колени.

За ним из машины спустились Иероним, Марвин и два телохранителя. Тротиньон, Тиццани и Барри торопливо подходили от другого вертолета.

— Вашему Святейшеству ни в коем случае нельзя подвергать себя опасности. — Тиццани сделал еще одну попытку: — На вас лежит ответственность за весь христианский мир. Подумайте об этом…

На западной стороне монастыря гремели выстрелы. Телохранители осматривались, оценивая ситуацию.

— У меня тут есть миссия. — Папа не обращал внимания на выстрелы и посмотрел на Тиццани, отрицательно качая головой: — И я буду ее выполнять. А уж выполню ли — все в воле Божьей. И от выстрелов я не побегу.

Иероним дернул папу за рукав и показал на проход в сплошной череде зданий. Там стояла фигура в светлой рясе с капюшоном:

— Одна из сестер, которые восстанавливают монастырь.

Папа кивнул. Вифлеемская сестра. Безымянная монашка, рядовая сестра на службе у Господа.

Он энергичным шагом направился к ней. Монахиня упала на колени:

— Святой отец, какое благословение!..

Папа поднял монахиню с земли.

— Благослови Господь тебя и твоих сестер.

Ей было за шестьдесят, но глаза излучали силу и уверенность.

— Зло поселилось среди нас.

— Я знаю! Потому я здесь.

В этот момент на западной стороне монастыря взорвался вертолет.

* * *
Сперва он увидел пастуший посох. На сей раз это был епископский посох, но опять без позолоты, без резьбы по слоновой кости и без типичного витого рога.

Посох был прямой, из гладкого металла и серебристо поблескивал.

Если поставить его на землю, то человеку среднего роста он доставал бы до лба. Внизу он завершался острым наконечником.

Пятую часть длины палки составлял искусно вырезанный крест с распятым Иисусом Христом.

На голове у мужчины была светлая шапочка из муарового шелка, одет он был в белую сутану с тридцатью тремя пуговицами и в красные кожаные башмаки, какие носили еще римские цезари. На груди висел крест.

Лицо у мужчины было румяное, а волосы совершенно седые. Ему было далеко за семьдесят, глаза его приветливо светились, а фигура была изящной.

На правом указательном пальце он носил золотой рыбацкий перстень с изображением основателя церкви Петра и с монограммой Бенедикта.

Он видел самого себя.

Картинка расширилась, и он увидел стадо.

Овцы и бараны стояли, не сбившись в кучу, а разбредясь по холмам в поисках сочного корма — где группами, где поодиночке.

Его левая рука держала палку под самой резьбой с крестом, твердо уперев железный наконечник в землю.

Он стоял на небольшом выступе скалы, возвышаясь над стадом. Оттуда открывался хороший обзор местности. И все-таки он видел не все стадо. Крупные обломки скал загораживали видимость, если какое-то из животных забредало за камень.

Точка в небе, только что едва заметная, вдруг выросла в огромного орла. Взмахи его крыльев были мощными, спокойными и решительными. Как всегда. Он увидел гигантский клюв и голодные глаза смертоносного хищника.

Затем когти его напрягшихся ног глубоко вонзились в череп ягненка. Он неловко бросился на помощь. Орел перевернулся, ударился о землю, увлекая за собой добычу. Потом медленными и сильными ударами крыльев пытался преодолеть тяжесть в своих когтях, поднялся над землей и снова осел.

Крючковатый клюв орла впился в податливую плоть.

Он нанес удар пастушьей палкой.

Орел попытался отбиться клювом, выронил ягненка и взмыл в воздух, негодуя и крича.

Растерзанный ягненок лежал на земле и не шевелился.

Он видел себя опустившимся на колени и ощупывающим рану животного. Его любимец был мертв. Глубокая скорбь охватила его.

Однако выход был.

Он порылся в своих одеждах и извлек небольшой флакон. Поднес горлышко к пасти животного. На горлышке собралась капля жидкости.

— Нет! Это запрещено! На все времена!

Папа выкрикнул это своему двойнику, и сердце у него судорожно сжалось. Рука продолжала наклонять флакон все ниже и ниже.

Внезапно вместо головы животного он увидел человеческое лицо. Слезы застили ему глаза.

Вина падет на пастыря!

* * *
— Вы просто упали. — Иероним улыбался, помогая папе подняться.

— Долго я был без сознания?

— Несколько секунд, — тихо сказал Иероним.

— Что-то взорвалось.

— Другой вертолет, — ответил Эльджидио Кальви. — Французы выслали своих людей, чтобы присмотреть и в случае чего помочь. Кроме того, они затребовали подкрепления.

— Как нам пройти?..

— Через руины старой церкви, — сказала настоятельница, стоя рядом с папой. Лицо ее было полно тревоги. — Так ближе. Но если вы хотите отдохнуть?..

— Покажите нам дорогу.

— Вашему Святейшеству следует знать…

— Да?

— Один из пленных бежал от них. Он передал мне маленького мальчика, мы отнесли его в мою комнату, там он в безопасности.

— Одной заботой меньше, — пробормотал папа. — Спасибо. Покажите нам дорогу. — Внезапно он обернулся и, глядя на Тиццани, Марвина и Барри, сказал: — А вы останетесь здесь.

— Это против нашего уговора! — запротестовал Марвин.

— Я требую послушания! — прогремел папа грозным голосом. — Я недостаточно вам доверяю! Кальви!

Телохранитель папы бросил несколько слов Тротиньону, и его люди оттеснили Марвина. Никто не обращал внимания на его ругань.

Тиццани смотрел в сторону развалин церкви вслед удаляющейся группе. Он не заметил, что Генри Марвин и Барри внезапно побежали по двору на восток.

Глава 48

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Утро среды


Горящий вертолет перегораживал путь к дороге, а если идти в другую сторону, они дошли бы только до обрыва горного плато. Оставался лишь один выход.

— Скорее отсюда! Наверх! — Крис указал на деревянную лестницу к террасам. Потом подтолкнул Джесмин, которая сжимала в объятиях свою дрожащую сестру.

Спотыкаясь, они поднялись по лестнице и заковыляли по террасе. Анна то и дело звала своего сына.

— Маттиас в безопасности! — крикнул Крис, подталкивая обеих женщин к следующей лестнице на вторую террасу.

— Где мой сын? — Анна вывернулась из объятий сестры и набросилась на Криса с кулаками.

— За ним присматривают монахини, — ответил он, перехватив запястье Анны и пригнув вниз ее занесенную для удара руку. — Мы его заберем! Мы как раз и идем к нему! Монахини нам помогут! Нам надо только перебраться на другую сторону. Идем!

Терраса переходила в квадратный двор среди монастырских строений, сложенных из камня. Эти строения располагались в средней части монастыря и создавали собой преграду на север и восток.

Они перебежали через двор и под арками свернули налево, прошмыгнули под строительными лесами через проем в свежесложенной стене и внезапно очутились перед руинами другой стены.

— Руины церкви, — пробормотала Джесмин, глядя на остатки придела на восточном конце. — С алтарем в сторону Святой земли и Гроба Господня. — Джесмин оглянулась на свежевозведенную стену: — Они ее отстраивают заново.

— Еще одна! — Крис остановился в нескольких метрах правее перед следующим зданием, отходящим на юг перпендикулярно руинам. Через запертую решетку он разглядел тамбур реставрируемой часовни.

Удивленный возглас Джесмин заставил его резко обернуться.

* * *
На восточном конце руин в разрушенный придел ввалилась группа людей.

Крис увидел светлую шапочку и белую сутану с крестом на груди. Папа выделялся светлым одеянием на фоне остальных, как солнце отличается от окружающих его планет.

По обеим сторонам от папы шли телохранители с оружием в руках; за спиной у него Крис заметил настоятельницу, которой он доверил Маттиаса. Ее светлая ряса казалась темной по сравнению с лучистой белизной папской сутаны.

Джесмин и Анна остались под прикрытием руин, а Крис поспешил в середину разрушенного церковного нефа.

Группа вошедших остановилась.

— Зарентин! Рад вас видеть! — сказал папа после того, как к нему подошел Иероним и что-то шепнул на ухо.

— Оставайтесь там, где стоите! — крикнул Крис. Он бегло оглянулся и попятился к плите из серпентина. На ее слегка наклоненную, гладкую поверхность положил чемоданчик с артефактами и пробами.

— А где остальные? — озабоченно крикнул Иероним. — Где Жак?

— Вертолет взорвался, — Крис махнул рукой назад.

Иероним кивнул:

— Мы слышали взрыв. Тем, кто еще жив, будет оказана помощь. Где Дюфур?

— Дюфур погиб. И две монахини… тоже.

— Господь да будет милостив к их душам, — папа перекрестился и замолк. Потом, казалось, он собрался с духом: — Мне нужно с вами поговорить!

— Кто вы — друг или враг? — Крис указал на Кальви и Тротиньона, которые держали его на прицеле своих пистолетов.

Папа проследил за его жестом и что-то сказал телохранителям. Тротиньон и Кальви опустили оружие. Крис презрительно фыркнул: еще двое охранников во втором ряду продолжали держать его на мушке.

— Мы не хотим вам ничего плохого… — папа призывно глянул на Иеронима, и оба выступили вперед. — Вы ведь знаете брата Иеронима… Нам необходимо поговорить. У вас есть то, на что претендует церковь.

Крис рассмеялся:

— Может, и мне позволено будет вставить словечко? Я хочу получить от вас ответы на свои вопросы, а там будет видно.

— Спрашивайте! — Папа крепче сжал свой посох.

— Мальчик в безопасности?

— Да.

— Хорошо. Только, чтоб вы заранее знали: я разговаривал с неким Антонио Понти.

Папа вопросительно глянул на Криса, потом повернулся к Кальви, и тот что-то шепнул ему на ухо.

— Теперь я понимаю. Вы имеете в виду вора. Ну, этот человек хотел продать артефакты в Ватикан. По тому, что написано на двенадцати табличках, вы тоже понимаете, что таблички должны быть у нас.

— Больше вы ничего не можете предложить?

— Чего вы хотите? Денег? Как этот Понти?

— Денег. Сейчас это интересует меня меньше всего. Я хочу знать!

Крис пристально смотрел на папу, а тот неподвижно ждал. После нескольких минут, которые могли показаться бесконечными, Крис жестом подозвал к себе Джесмин и Анну:

— Есть у вас какая-нибудь идея?

— Покажи их ему! — тихо сказала Джесмин. — Что мы еще можем сделать? Ты же сам хотел с ним встретиться. Вот и встретились… Подумай о Маттиасе.

Он увидел ее взгляд, полный сомнений, и, в конце концов, кивнул. Потом открыл чемоданчик и выложил на каменную плиту, словно игральные карты, двенадцать табличек.

— Вот объекты вашего вожделения! Или, скорее, это? — В последнюю очередь он достал из чемоданчика три кости и положил их впереди табличек. — Подойдите, взгляните на них!

Папа и Иероним подошли к плите с другой стороны. Тротиньон и Кальви с настоятельницей застыли в десяти шагах, тогда как остальные два телохранителя по знаку Кальви отступили в дальний конец руин.

— А теперь скажите мне, чьи это кости? Судя по вашему интересу, это скорее божество или библейская фигура, чем какой-нибудь вельможный персонаж, — в тоне Криса звучало ехидство, но он поправился, когда рука Джесмин сдавила его бицепс: — Я хочу сказать: увольте меня от вранья!

Медленно, бесконечно медленно папа переводил взгляд с одной кости на другую.

— Можете их потрогать! Они не заразные!

Папа пропустил замечание Криса мимо ушей и повернулся к Иерониму. Монах лишь обозначил кивок.

— Это кости одного язычника, — голос у папы был ровный, лишенный эмоций. — Одного языческого царя.

— И у этого царя есть имя? — спросил Крис, поскольку папа замолчал.

— Эго кости Этаны, тринадцатого шумерского царя после Всемирного потопа, — сказал в конце концов Иероним, тогда как папа продолжал молчать.

— И что, его полагается знать? — Крис не понимал. — Он был чем-то знаменит?

— Согласно спискам шумерских царей Этана прожил тысячу пятьсот лет.

* * *
Крис озадаченно молчал, а потом нерешительно рассмеялся:

— Кажется, я начинаю понимать: 47-я хромосома…

— Некоторые тексты гласят, что он наполовину происходит от…

— Иероним! — оборвал его папа. Голос его вибрировал от возмущения.

— Пусть договорит! — негодующе воскликнул Крис.

— Якобы родила его Иштар, шумерская богиня. Кто знает, что тогда происходило и какие люди присваивали себе право считаться богами.

— Шумерские боги. Сын богини Иштар? — Крис усмехнулся. — Полубог, получеловек. Тут, возможно, расшатываются ваши монотеистические представления о Боге? Ваше представление о Едином и Единственном оказывается под угрозой, а?

Иероним молчал.

— Вы боитесь, как бы люди не подумали, что это больше соответствует действительности, чем то, что написано в Библии? Если действие хромосомы станет известно всем и будет приведено в качестве доказательства. — Крис вспомнил, как Рамона Зельнер рассказывала о библейских баталиях во времена Вильгельма. — Уже многие места из текста Библии и библейские сцены найдены на шумерских глиняных табличках. Однако Декалог на шумерских табличках — это совсем другое доказательство. Вы боитесь, как бы над церковью опять не разразилась буря, как сто лет назад?

— Глупости, — буркнул папа, отвернувшись и обратившись взглядом на восток. — Это вопрос давно решенный. И больше никого не интересует.

— Вас тревожит, что записи о долгой жизни Этаны научно подтвердятся! — Джесмин ахнула от этой догадки и прикрыла рот ладонью. — Что старение можно победить. Что долгожители на самом деле были и могут появиться снова… Вот чего вы опасаетесь.

— Но действие сорок 47-й на мышей вы уже не можете опровергнуть. О Боже! — Волосы у Криса на затылке встали дыбом, и сердце забилось учащенно. — Я начинаю понимать.

— Ничего вы не понимаете! — Папа снова повернулся к нему.

Они враждебно смотрели друг на друга. Крис видел перед собой ясные и умные глаза папы.

— Нет, понимаю! — возразил он. — Поэтому вы и хотите уничтожить эти кости! Вы просто обязаны — с вашей точки зрения — их уничтожить. — Крис видел по глазам папы, что попал своей догадкой в точку. — Да вам нельзя отдавать эти пробы и кости, они будут потеряны для науки.

— Это не вам решать. — Папа дрожал от ярости. — Если так случится, значит, на то воля Божья. Но этого не случится! Бог не предаст себя сам. Его воля записана в Библии. И Господь говорит: Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками; потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет.

* * *
Яростный крик разорвал тишину прозрачного утра. В проеме северной стены стояли Хэнк Торнтен и Зоя Перселл.

Перселл, крепко вцепившись в рясу монахини-викария, держала пистолет у ее головы. Лицо Торнтена было перемазано кровью, и стоял он скособочившись — в позе, которая, видимо, смягчала его боль. В одной руке он тоже держал пистолет, а в другой нес клетку для перевозки мышей.

Не обращая внимания на Кальви и Тротиньона, Торнтен шагнул вперед и крикнул срывающимся голосом:

— Зарентин! Не отдавай их ему! Они принадлежат науке! — И захромал в их сторону.

— Пристрелите его, если он сделает еще хоть один шаг! — заорал Крис, обращаясь к Кальви и Тротиньону.

Торнтен ковылял вперед с упорством робота. Выстрел Тротиньона пришелся ему под ноги, в каменную плиту.

— Идиоты! — взревел Торнтен, но все же остановился. — Зарентин, кости принадлежат науке… и пробы тоже… Вы знаете, какой шаг мы могли бы сделать для исцеления людей. Отдайте их мне!

Зоя Перселл толкала монахиню перед собой, пока они не поравнялись с Торнтеном.

— А если нет? Тогда вы убьете монахиню?

Торнтен зло ухмыльнулся и потом рассмеялся в голос. «Да, и это я тоже сделаю, — подумал он. — Эта тайна стоит любых жертв. Со стороны каждого».

Себя самого он уже принес в жертву. За несколько дней он из руководителя концерна, человека высокого положения превратился в фанатика, способного на все ради этого знания. Он не понял, когда и где окончательно перешагнул точку невозврата.

«Неважно, — думал он. — Лишь бы раскрыть эту тайну. И настало время пожертвовать ради этого и другими».

— Вы же не допустите такого. Вы же человек рассудка. — Торнтен неотрывно смотрел на чемодан, стоявший рядом с Крисом на земле. — Мне нужны пробы.

— Это я понял.

— Он что, привел вам аргументы, которые вас убедили? — Торнтен указал на папу. — У него их нет. Потому что он не знает ответов. Ни он, ни его вера, ни все философы, вместе взятые. Наступила эра торжества естественных наук. И началась она триумфальным шествием биологии. Наконец-то, наконец-то она на марше, ее не остановишь. Естественные науки находят ответы на вопросы, в которых терпят поражение философия и вера. Сейчас движущая сила — биология, она определяет грядущую эпоху. Ты хоть понимаешь это, Зарентин?

— Вы ничтожный, дрянной эгоист — и больше никто! — Джесмин дрожала от волнения. — Вы не ученый, вы алчная акула. У вас нет благоговения перед чудом жизни, откуда бы она ни возникла. Вам не знакомо чувство ответственности! Иначе бы вы не решились на то, чтобы принудительно испытать на Маттиасе генную субстанцию! Для вас существует только ваша точка зрения, вам даже не приходит в голову мысль, что все исходит из одного источника, как его ни обозначить! На самом деле знание не имеет для вас значения! Вы хотите открытия только для себя! Вы хотите обессмертить свое имя и огрести денег! Больше вам ничего не надо! Вы — позор для науки!

Издевательский смех Торнтена перекрыл ее последние слова.

— Вера и психология лишь вторично используют старые посылы. Воспринимать слова Библии буквально! Это значит остановиться в развитии! Естественные же науки ставят вопросы! Мы — новые гуманисты этого мира!

Крис ненадолго задумался, но потом отрицательно покачал головой:

— Нет, Торнтен, вы ничем не лучше фанатиков веры. Ваш путь — не гуманизм. Вы пренебрегаете людьми. И даже не осознаете этого! Должен быть какой-то третий путь…

— Я — есть третий путь! — Голос папы был тверд и спокоен.

— Вы? Не делайте себя смешным, — Крис помотал головой.

— Вы забываете, что церковь признала эволюционную теорию. Творение и эволюция — больше не антагонисты. Павел II провозгласил это, и я тоже стою на его позиции. Какое еще более убедительное доказательство попытки примирения между церковью и наукой вы можете себе представить, как не связь этих двух идеологий?

— И тем не менее ваша миссия состоит в уничтожении костей и проб? — Крис горько рассмеялся. — Какое уж тут примирение?

Папа и Крис смотрели друг на друга, полные вражды. Джесмин снова дернула его за рукав, но Крис не унимался.

— Вы забываете, что я разговаривал с Понти. Существует тринадцатая табличка. И она находится у вас! Однако до сих пор вы ни словом о ней не обмолвились! Что на ней написано?

Папа долго не сводил с Криса пристального взгляда. Потом наконец извлек из своих одежд маленькую шкатулку и поставил ее на плиту. Бесконечно медленными движениями он достал из нее маленькую глиняную табличку и осторожно положил рядом с остальными.

Потом он протянул Крису лист бумаги.

Крис узнал текст. Он видел его часть в виде копии у профессорши в Берлине.

— И табличку, и перевод брат Иероним нашел в наших архивах. Напомню вам: из текста на других табличках следует, что Этана объединил разные страны и племена в одно царство. Таково было повеление его бога. Читайте!

Крис и Джесмин склонились над листком.

Я сказал: «Господь, пусть будет так. Я стану служить и повиноваться».

И Господь спросил меня: «Чем мне наградить тебя, пастух?», и я ответил: «Полубог, получеловек, я ищу бессмертия, равного богам».

Но Господь сказал: «Пастух, сын человека. Отрекись от этого».

Он привел меня на равнину. Вся земля была усеяна костями мертвых. Тогда спросил меня Господь: «Ты, пастух и человек, могут ли эти кости снова стать живыми людьми»?

Я ответил: «Господь, это знаешь лишь ты».

Господь сказал: «Заговори с этими костями, крикни им: „Вы, иссохшие кости, слушайте, что хочет сказать вам Господь: Я снова вдохну в вас жизнь. Я сделаю так, что жилы и мясо вновь нарастут на вас, и обтяну вас кожей. Я вдохну в вас свое дыхание, чтобы вы снова ожили“».

Я сделал, что повелел мне Господь. Не успел я договорить, как услышал шорох. Кости двинулись друг к другу так, как они должны быть составлены. Я видел, как жилы и мясо наросли на них, а поверх всего образовалась кожа.

И было в них дыхание.

Тогда сказал Господь: «Видишь, в тебе живет сила, и все-таки ты человек и останешься человеком. Я дам тебе тысячу пятьсот лет, чтобы через тебя жила и пребывала моя воля. А в конце твоих дней твоя душа должна вознестись на небо!»

Крис задумчиво положил листок на табличку.

— Отсюда вы и выводите вашу миссию?

Папа молчал.

— Этот Этана был шумерский пастух! А вы — глава католического мира.

Папа молча смотрел на табличку.

— Святой отец, по-моему, ему нужно понять, какой крест отягощает вас. — Иероним немного выждал, затем повернулся к Крису: — Вы должны интерпретировать прочитанное в контексте основных принципов христианской веры, если хотите понять папу.

— Помогите мне, в Библии я не силен. — Крис помедлил. — Этот Этана, должно быть, имел силу оживлять мертвых. Так я понял.

Глаза монаха подернулись туманной дымкой.

— Да, пожалуй, так. Он мог оживлять других. Пожалуй, можно истолковать это так.

— И он… должен вознестись на небо…

Иероним потупил взор.

— Зарентин, по христианскому учению есть только один, кто мог воскрешать к жизни, а потом вознесся на небо.

Глава 49

Картезианский монастырь де ла Верне

Массив Мавров в Южной Франции

Утро среды


Крис невольно глянул вверх, на небо. Лучистая, свежая синева утра отличалась невероятной ясностью, какую ему хотелось бы иметь и в своих мыслях.

— Правильно ли я понимаю, к чему вы клоните? — Крис оглянулся на Джесмин, которая не сводила глаз с губ монаха.

Иероним строго смотрел на таблички:

— А как вы понимаете?

— Этана мог оживлять мертвых. Христос творил чудеса, исцелял больных — но чтобы оживлять мертвых? Что-то я не припомню.

— Он воскресил дочь Иаира, юношу из Наина и Лазаря, одного из своих друзей. — Иероним говорил с бесконечным терпением.

— Все вранье! — крикнул Торнтен. — Вся Библия — одна сплошная ложь. Ветхий Завет с его десятью заповедями, Новый Завет с Иисусом Христом, на котором зиждется все христианство, все это содрано из Шумера. И воскресение Христа, и его воскрешение мертвых к жизни. Таблички это доказывают. Неужто вы не понимаете, Зарентин?

Папа гневно прикрикнул:

— Прекратите эту пагубную ложь! Я не позволю больше поносить нашего Господа. Отдайте мне таблички! И пробы!

Папа требовательно протянул руку.

Крис отрицательно покачал головой:

— Не так это просто. Кто даст нам право упустить шанс, который кроется в открытии этой хромосомы?

— Вот именно! — Торнтен довольно рассмеялся. — Зарентин, почитайте ранние апокрифы, не вошедшие в состав канонической Библии. А почему их не взяли туда? Да там нет ни слова о чудесах или воскрешении мертвых, которые якобы осуществлял Иисус. А почему нет? Да потому что они сфабрикованы…

— Зарентин, не думаете же вы всерьез, что текст на табличках соответствует истине? — папа говорил тихо, и голос его дрожал.

— Разве успешные опыты на мышах не доказательство? — спросила Джесмин. — Ведь сцену, изображенную в тексте, можно интерпретировать и так, что кости Этаны содержат в себе сорок седьмую хромосому. Не можем же мы отмахнуться от этого. Разве это знание не принадлежит человечеству?

— Это грех науки, за который Бог накажет.

— Вы человек веры, и ваши побудительные мотивы — религиозные. — Крис беспомощно огляделся. — Этот текст на тринадцатой табличке, это озадачивающее сходство с Христом заставит усомниться и в Новом Завете, и в Христе. По крайней мере, в том, что говорит о нем церковь. Затем — Декалог на табличках. А когда из костей одного так называемого язычника, поклонявшегося другому богу, извлекается субстанция, которая продлевает людям жизнь куда дольше пресловутых ста двадцати лет, оговоренных в Библии, это становится взрывоопасным! Это сокрушает все ваши представления о Боге: его всемогущество, его исключительность, его слова — все, не так ли, все опровергает, все рушит. Все основы христианства!

— Но можно ли из-за этого лишать человечество такого научного открытия? — гневно вклинился Торнтен. — Это было бы средневековье с инквизицией и кострами!

— Нет, это не так. — Папа все это время рассматривал таблички и теперь решительно поднял голову: — Давайте мы на время отвлечемся от религиозного вопроса. Тогда останется вопрос о том, что нам делать! Должна же наука задаваться вопросом: не преступно ли порой то, что она причиняет миру. Зарентин, не случалось ли вам видеть снимки собак, которым пришили головы обезьян? А ведь такое бывает!

— Ха! Он спасовал. Если не проходит религиозная риторика, тут же на передний план выдвигается мораль! — Торнтен взвинченно засмеялся: — Зарентин, вы не должны допустить, чтобы этот неповторимый шанс человечества пошел прахом!

— Вы ученый, а никак не хотите понять! — зашипел в сторону Торнтена папа. — Довольно разговоров. — Папа повернулся к Крису и протянул руку.

Крис бессильно оглянулся, посмотрел на Джесмин, взглядом моля ее о помощи.

— Я не знаю, как поступить! — воскликнул он. Силы его были на исходе. В теле не было живого места, которое бы не болело, ноги дрожали. Сколько он еще продержится? Недолго, точно. В нем разрасталась пустота. Безразличие овладевало его мыслями и волей. Пусть делают, что хотят. А он хочет лишь одного: уйти. С Джесмин. Но уйти.

— Зато я знаю! — эхом откликнулся чей-то голос.

Крис вздрогнул. Он знал этот голос, полный победной решимости.

Из тени руин с восточной стороны вдруг выступил Марвин. Рядом с ним шел Барри, держа на руках Маттиаса. Мальчик лежал на руках Барри так, будто спал.

— Смотрите, кто тут у нас! — крикнул Марвин, наставив на мальчика свой пистолет. — Зарентин, мы совершим одну очень простую сделку. Мальчик в обмен на пробы, кости и таблички!

Марвин и Барри медленно подходили ближе. Торнтен беспокойно переступал с ноги на ногу.

Анна вышла из оцепенения и истерично закричала. Она оттолкнула Джесмин и бросилась бежать.

К Крису мгновенно вернулись силы. Он метнулся ей наперерез, и оба рухнули на землю.

— Ему ничего не будет! Ему ничего не будет! Я обещаю! — снова и снова кричал Крис и прижимал Анну к земле.

Потом Крис вскочил, поднял чемоданчик и поставил его на плиту. Осторожно достал оттуда шприц с готовой генной пробой.

— Вот она! — Он медленным шагом направился к Марвину, высоко подняв руку со шприцем.

— Стоять на месте! — рявкнул Марвин. — Отдайте шприц папе.

Крис повернулся и протянул шприц папе.

— Это не наш путь, Марвин! — воскликнул папа твердым голосом. — Никакого насилия!

— Может, и не ваш, а у меня не так много сдерживающих факторов. Преторианцы защищают Слово Божье! Всеми средствами! Вы ведь не справились с вашей задачей! — Марвин гневно сверкнул на папу глазами. — Делайте же!

— Нет! — Вопль Торнтена был полон отчаяния. — Да взгляните же вы на это! — Торнтен нагнулся и открыл дверцу клетки. Сунул руку внутрь и извлек оттуда мышь. Из его кулака торчала лишь голова мыши. — Она уже была почти мертва, с открытой раной в животе — но смотрите, она жива. Ее рана зажила! Не берите на душу грех против человечества.

— А кто сказал, что у нее в животе была рана? — воскликнул Иероним.

— Взгляните сами! — Торнтен поднял мышь за загривок. Животное сучило лапками, как на виселице.

— Я видел рану, — буркнул Крис.

— Фокус очень простой. Мыши-то было четыре. Он показывает нам ту, что не была ранена! — крикнул Иероним.

— Нет. Остальные мыши разбежались! — сказал Крис и снова растерянно оглянулся.

— Зарентин, я больше ждать не стану! — Марвин поднял дуло пистолета и под крик Торнтена начал давить на спусковой крючок.

— Подумай о Маттиасе! — крикнула Крису Джесмин, поскольку он все еще медлил. — Отдай ему то, что он хочет!

— Я видел эту мышь совсем недавно. После взрыва вертолета. Она была почти мертвая. Если правда, что это она… — Крису пришла неожиданная мысль, и он издал стон облегчения, найдя выход: — Но это уже не играет роли. Ведь три-то мыши разбежались. А они носят в себе эту хромосому.

— Вы наивный глупец! — выкрикнул Торнтен. — Эти животные, может, и проживут очень долгую жизнь, если не станут жертвой какого-нибудь хищника. Но они не смогут передать свою способность по наследству. Их стволовые клетки не изменились!

Марвин засмеялся:

— Видите, Зарентин, это ничего не изменило.

— Отдай их ему, наконец! — Глаза Джесмин опасно сверкнули. — Отдай их ему!

— Возьмите пробу. Но чтоб с мальчиком ничего не случилось, — пробормотал Крис и протянул пробу папе. Тот решительно схватил ее.

— Идиоты! — Хэнк Торнтен толкнул монахиню вперед так, что она упала на колени, и приставил оружие к ее затылку.

— Это ничего не изменит. Они пропали, — посмеялся над ним Марвин. — Стоять!

Анна после падения молча сидела на земле. Теперь она встала и по шажочку двигалась к Марвину и Барри.

— Стоять! — снова рявкнул на нее Марвин.

Анна не обращала на его крики внимания. Камень величиной с кулак в ее ладони был для нее источником силы. Рука ее тряслась от напряжения, и она твердым шагом шла к Барри, который неуверенно поглядывал на Марвина.

— Стоять! — Дуло оружия Марвина переметнулось от Маттиаса к Анне.

— Сделай что-нибудь! — выдохнула Джесмин Крису.

— Не стрелять! — крикнул папа.

Анна замахнулась.

Крис вырвал из-за пояса пистолет и нажал на спуск.

Удар Анны пришелся Барри в лоб. Кость хрустнула, обломки надавили на мозг, и Барри потерял сознание.

Марвин как-то странно застыл на месте, потом его голова упала на грудь. Пальцами левой руки он ощупывал дыру в груди. В конце концов, он со стоном рухнул.

Анна выронила камень и подставила руки, чтобы подхватить своего сына, выскользнувшего из рук Барри.

Торнтен ринулся к папе. Тротиньон и Кальви выстрелили одновременно. Из груди Торнтена хлынула кровь, вторая дыра зияла над переносицей. Зоя Перселл с яростью толкнула монахиню и нажала на спусковой крючок. Выстрел Криса догнал Зою Перселл слишком поздно.

Председатель совета директоров Тайсэби на мгновение приостановился, потом, как в замедленном кадре, выставил правую ступню вперед. Глаза его были упрямо устремлены на папу. Он попытался подтянуть и левую ступню, но не хватило сил.

Он ударился о потрескавшуюся каменную плиту, и ладонь его раскрылась. Мышь выбралась из нее и, пошатываясь, побежала по земле. И юркнула под первый же камень.

* * *
— Помощь запрошена. Но это потребует времени, — сказал Тротиньон настоятельнице, которая поддерживала голову раненной монахини, стоя на коленях.

Врач, сопровождавший папу, сделал все, что мог. Он остановил наружное кровотечение от выстрела в живот и сделал монахине обезболивающий укол. Против внутреннего кровотечения он был бессилен.

Крис сидел с Джесмин в нескольких метрах поодаль. Анна держала Маттиаса на руках и нежно баюкала его.

Крис неотрывно смотрел в сторону умирающей монахини.

— Почему бы ему не попробовать? — Крис вспомнил о мужестве, с каким монахиня защищала Маттиаса в часовне.

— Что?

— Укол. Если он подействовал на мышь, может, был бы шанс и для монахини? — Он подумал, какая нелепость: час назад они пытались предотвратить инъекцию. Теперь он был уверен в обратном.

Джесмин отрицательно покачала головой:

— И не подумает.

— Где он вообще?

— Молится в часовне.

— Надо хотя бы попробовать. Идем!

Крис вскочил и вместе с Джесмин прошел мимо охранников в часовню, примыкавшую к руинам церкви. Они вошли в тамбур, уставленный простыми стульями, а потом и в саму часовню, предназначенную только для вифлеемских сестер.

Высокое и тесное помещение было светлым и аскетичным, единственной мебелью у алтаря был помост для хора монахинь. Папа лежал ниц на плитах пола перед алтарем, раскинув руки.

Позади него на подобающем расстоянии стоял на коленях Иероним.

Когда они вошли в часовню, монах обернулся и предостерегающе поднял руку. Они поколебались, но двинулись дальше. Иероним встал и преградил им путь.

— Не мешайте святому отцу. Он просит у Господа помощи.

— Монахиня умирает.

— Вы думаете, он не знает об этом?

— Возможно, он мог бы ее спасти! — пробормотал Крис, не сводя глаз с вздрагивающего тела папы. — Проба могла бы…

— Отче, скажи!

То был возглас отчаяния.

Папа запрокинул голову, тогда как тело его по-прежнему лежало, распростершись, на полу.

— Со всем моим смирением молю тебя: как поступить?

Крис смущенно примолк. На полу, распластавшись, лежал один из могущественнейших людей мира, не зная, как быть, и моля о помощи.

— Почему ты молчишь? Господи… прошу тебя!

— Что…

— Тс-с-с! — прошипел монах, когда папа снова подал голос:

— Монахиня умирает. Святой Бенедикт говорит: Забота о больных должна быть превыше всего: надо служить им так, как будто они есть сам Христос. — Папа выкрикнул это, полный отчаяния. Голова его тряслась от напряжения.

Джесмин невольно шагнула вперед, но монах стиснул ее плечо, остановив своей железной хваткой:

— Нельзя. У него опять видение.

Ладони папы сжались в кулаки и неуправляемо били по полу.

— Господи… ответь! Скажи!

Гневный зов перешел в глухие рыдания, которые закончились разрывающим сердце стенанием.

Крис начал дрожать, слыша собственное тяжкое дыхание, как будто это он нес многотонный груз, гнетущий папу. Джесмин, казалось, чувствовала то же самое, зубы ее безостановочно стучали.

— Я знаю! Я знаю! — вскричал папа. — Вина падет на пастыря!

Голова его упала ниц, на каменные плиты. Судорога пробежала по всему телу от плеч до пяток. Тело продолжало изредка содрогаться. Потом напряжение спало, и он тяжело задышал.

Это длилось минуты, потом папа с трудом поднялся на ноги. Он оперся на свой епископский посох и тяжелыми шагами двинулся к алтарю. Спина была сгорблена, а посох пошатывался от бесконтрольной дрожи в его руке.

В конце концов папа простер свою левую руку и взял шприц с розовой жидкостью.

Когда он повернулся, Крису стало страшно.

Бледное, как у покойника, лицо было изборождено морщинами и постарело на несколько лет. Казалось, он никого не видел, глядя пустыми, как в трансе, глазами на дверь часовни.

* * *
Дрова горели ярким пламенем. Огонь вырывался из штабеля, его прибивало ветром, потом его языки снова устремлялись вверх. Порывы ветра прилетали с западной стороны, где в четырехугольнике монастырской галереи отсутствовала одна стена, и опять раздували огонь.

Крис и Джесмин стояли на открытой стороне и смотрели вниз, на монастырскую дорогу, где все еще дымились обломки вертолета.

Трое людей Тротиньона все еще переходили от трупа к трупу, хотя врач уже сказал, что живых там нет.

Они снова повернулись к дворику. Папа стоял у костра и смотрел на огонь. Рядом с ним стояли в ожидании Иероним и Эльджидио Кальви, который то и дело поглядывал на часы.

Дворик галереи лежал в тени часовни. Солнце между тем взошло над вершинами гор и затопило лесистые долины согревающим утренним светом.

Папа кивнул, и Иероним открыл чемоданчик. Предмет за предметом он вынимал оттуда оставшиеся клеточные культуры и пробы ткани убитой мыши и передавал их папе, который решительно швырял их в огонь.

Последним в руках у папы оказался шприц с готовой к применению пробой. Он сделал два шага вперед. Секунду казалось, что он упадет. Но прежде, чем Кальви успел среагировать, папа снова овладел собой.

Рука его описала петлю броска. Крис проследил, как колба упала на горящее полено, где и осталась лежать, хорошо видимая.

Огонь, казалось, вдруг разгорелся сильнее. Порывы ветра налетали, пламя змеилось все ярче, и треск огня преувеличенно гремел в ушах Криса.

Он смотрел на горящую головню, на которой лежала стеклянная колба шприца. Выгоревшие дочерна места головни покрылись миллионами тлеющих точек, пламя поголубело, лишь вверху приобретая красный и желтый цвет.

Прошло немного времени, и колба лопнула. Жидкость испарилась, и пар смешался с дымом костра.

Бенедикт повернулся. Не говоря ни слова, он тяжелой поступью покинул дворик галереи. Эльджидио Кальви последовал за ним с чемоданом, в котором остались только таблички и кости.

— Вот как это просто, — пробормотал Крис и посмотрел на Джесмин.

К ним подошел Иероним.

— Как же это тяжело, — возразил он в ответ на слова Криса.

— Он-то отдает себе отчет, что сделал? — спросил Крис. — Я бы не смог.

Монах посмотрел на него утвердительным взглядом:

— Да, я уверен: он знал, что делает. И так будет лучше.

— Ну да, вы ведь человек церкви. Какого еще ответа я мог ожидать от вас.

— Как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно, — процитировал Иероним.

— Да-да. Слова Библии. По крайней мере, он позаботился о том, чтобы основы его веры не попали под сомнение.

— Он сделал гораздо больше — для человечества.

— Интересно, что же?

— Он действовал в духе эволюции. И тем самым в интересах человечества.

— Ученые взглянули бы на это совсем иначе.

— Вот это вряд ли. Подумайте об эволюции, о библии ученых: если бы не было смерти, не было бы и жизни. Только благодаря смерти и новой жизни продолжается развитие видов. В том числе и человек. Жизнь и смерть обусловливают друг друга. Они неразлучные братья. Эту аксиому эволюции не обойти никаким окольным путем. Это — познание не церкви, а как раз науки.

— Но примирению веры и науки это не поможет.

— Давайте не будем слушать фанатиков. Понимающие и толерантные люди обеих сторон пошли уже гораздо дальше, ибо они знают: естественные науки — это богослужение. А на что направлено богослужение верующих? На сотворение. Что же подразумевается под сотворением? Оглянитесь вокруг. И те, и другие имеют в виду одно и то же, только обозначают это разными словами.

* * *
Рим

Среда


Обычно общая аудиенция папы перед собором Святого Петра начинается в половине одиннадцатого каждую среду. Но в этот день папа запаздывал. Было уже одиннадцать часов.

— Что-то мне не терпится, — ворчал Филипп, вытирая пот со лба. Солнце припекало уже несколько часов.

Минувшую ночь они провели у фонтана Треви, и не было еще и восьми, как они уже прошли сквозь заграждения, ведущие на площадь, чтобы обеспечить себе места вблизи широкой лестницы.

— Да приедет он, — Аня запустила пальцы в свои короткие темные волосы.

Темно-серые ряды пластиковых стульев в передней части площади были заняты уже с раннего утра. На остальной территории люди стояли вплотную друг к другу.

— Что-то я часто вспоминаю того типа, который подвозил нас сюда.

Филипп смотрел на один из огромных мониторов, установленных по обеим сторонам площади, которые транслировали изображение собравшейся толпы и священнослужителей наверху, под балдахином.

— Ты имеешь в виду того бывшего полицейского, который ехал к антиквару? — Аня сразу вспомнила, о ком говорил Филипп.

— Да, именно его. — Филипп смотрел на лестницу перед собором Святого Петра. Огромный балдахин давал приятную тень высокопоставленным лицам церкви, которые постепенно рассаживались по своим местам позади пустующего стула папы. — Интересно, удалось ли ему довести свой рейс до конца?

Он стал разглядывать ряды сидений слева и справа от балдахина, где на подобающей дистанции за своим отдельным заграждением из недели в неделю сидели привилегированные, званые и избранные.

Раздался голос из громкоговорителя.

— Что он сказал? — спросил Филипп.

— Папа прибудет из Кастельгандольфо, из своей летней резиденции. У его вертолета случилась какая-то поломка, поэтому он опаздывает. Но сейчас он будет здесь.

К ожившему гомону голосов примешивалось пение молодежных групп и церковных общин, которые лишний раз репетировали, прежде чем представить свои песнопения в честь Господа, папы и христианской веры.

Немного спустя над Ватиканом пролетели два вертолета. Филипп несколько раз нажал на кнопку фотоаппарата. Через некоторое время сквозь ликующую толпу проехал папа, стоя в открытом кузове маленькой белой машины. Он крепко держался левой рукой за перекладину, улыбался и махал правой рукой.

Машина проехала по лабиринту коридоров по всей площади. Затем, слегка покачиваясь, въехала наверх. Папа вышел из нее и сел на свой стул под балдахином.

Перед тем, как папе начать свою аудиенцию, Филипп бегло просмотрел последние отснятые кадры.

Если бы он внимательнее пригляделся к снимкам двух подлетающих вертолетов, он бы, может быть, заметил, что вертолеты носили французские государственные знаки.

Эпилог

Швеция

Середина августа 2005 года


Джесмин легким шагом подошла к Крису. Он не слышал, как она подходила. Они стояли у небольшого пруда в глубине шведских лесов недалеко от норвежской границы. Теплое послеполуденное солнце превращало поверхность воды в бескрайнее море сверкающих бриллиантов.

Они были здесь уже три дня, и он переживал лучшие моменты своей жизни.

Если бы только не…

Он глянул на нее.

После возвращения из Франции они привели в движение все рычаги, чтобы помочь Маттиасу. Крис, воспользовавшись подсказкой Дюфура, рассказал о небольшой больнице в Южной Германии, где успешно спасали людей, через катетер вводя им в больную печень здоровые клетки. Ина нашла эту больницу.

— Это звонила Анна. — Радостная улыбка скользнула по ее лицу. Джесмин все еще не могла поверить.

— Ну что, подействовало, да? Я же по тебе вижу! — С тех пор как они приехали сюда, они все время ждали звонка. Маттиас провел в клинике уже почти две недели.

— Да, — Джесмин кивнула, и в ее глазах вдруг заблестели слезы. Она прижалась к его плечу. — Анна говорит, ему уже два дня как лучше. Но поначалу она не верила в это и не звонила. Все очень довольны результатом.

Они обнялись.

— Я тебя люблю! — пролепетала она и бегло поцеловала его в губы.

— Я тебя тоже.

— Ты всегда будешь меня любить?

Он поднял ее подбородок, взял в ладони ее голову и снова поцеловал. Раскрыл губы, стал настойчивее и нетерпеливее, но она со смехом отстранилась:

— Я жду ответа.

— Опять эта «вечность»! Ты же знаешь, как опасно загадывать.

— Я знаю тут одну чудесную полянку… — Она засмеялась и побежала вдоль берега пруда.

* * *
Кельн

Середина августа 2005 г.


В это же время в Кельне католики праздновали Всемирный день молодежи. Звездой мероприятия был папа римский, встреченный всеобщим ликованием.

Наряду со множеством месс, молений и других утомительных выступлений, у папы состоялась в Кельнском соборе одна встреча, о которой не суждено было узнать даже лицам самого высокого сана.

Лишь один неизвестный дородный монах, прибывший за день до того из Франции, в ранний час сопровождал папу в собор.

Неизвестного монаха перед этим инструктировал брат, которому бросились в глаза натруженные руки француза.

— Еще два дня назад я работал на острове Святого Гонората на реставрации маленькой часовни, — ответил тогда монах на вопрос своего немецкого брата.

Однако неизвестный монах из Франции не рассказал, что под алтарем маленькой часовни он замуровал тринадцать шумерских глиняных табличек.

Монах отпер дверь, и они вошли во внутреннюю часть собора, где на возвышенности красовалась золотая рака.

Монах дождался кивка папы и затем открыл раку. Папа вынул из принесенной шкатулки три кости пастуха Этаны и положил их в раку, к мощам трех святых волхвов.

Потом достал последний, маленький обломок кости, лежавший в шкатулке. Неизвестный монах засунул его боком в уголок раки, где его не было видно. Кусочек был гладкий, почти черный и на одном конце переходил в белое.

«Рог барана, — подумал Иероним. — Знак примирения».

Примечания

1

Креационизм (от лат. creatio — сотворение и anima — душа) — направление в христианском учении о душе. Сторонники К. полагают, что душу Бог соединяет с телом человека в момент рождения, каждый раз создавая ее из ничего. Сторонники же противоположного направления — традуцианизма — считают, что душа дана Богом человеку (Адаму) лишь при его сотворении, а далее передается от отца детям при зачатии.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая Находка
  •   Глава 1
  • Часть вторая Возвращение
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  • Часть третья Открытие
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  • Часть четвертая Искушение
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  • Часть пятая Крест
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  •   Глава 43
  •   Глава 44
  •   Глава 45
  •   Глава 46
  •   Глава 47
  •   Глава 48
  •   Глава 49
  • Эпилог
  • *** Примечания ***