КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Журнал "Вокруг Света" №11  за 1997 год [Журнал «Вокруг Света»] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Земля людей: Таиланд

В нише у входа во дворец подвешен колокол.

Если с жителем королевства случится какое-нибудь несчастье или что-то иное, что раздирает его внутренности и мучит его душу, и если он желает рассказать об этом королю, — это нетрудно, стоит лишь только позвонить в колокол, который там висит. Каждый раз как король Рама Камхенг слышит этот призыв, он расспрашивает жалобщика и решает дело по справедливости.

(Из первой дошедшей до нас тайской надписи на каменной плите, 1300 г.)

Здесь почти всегда светит солнце, а от экзотики захватывает дух. Таиланд, поразивший мир темпами экономического роста, до сих пор остается загадочным, таинственным и непонятным для европейцев. Но при этом не менее притягательным. Свыше шести миллионов иностранных туристов ежегодно приезжают в страну, несмотря на тропический муссонный климат и жару — до 40 градусов Цельсия.

Правда, у Таиланда — Земли тайцев, раскинувшейся на площади 514 000 квадратных километров, есть неоспоримые преимущества перед другими государствами Юго-Восточной Азии: там почти не бывает стихийных бедствий. Таиланд граничит на севере с Лаосом, на западе с Бирмой, на востоке с Камбоджей и на юге — с Малайзией.

До 1939 года Таиланд назывался Сиамом, и тамошних узкомордых кошек с короткой, шелковистой шерстью до сих пор именуют сиамскими. Независимый и непокорный нрав этих животных по душе самим тайцам. Кстати, в Индокитае тайцы единственные, кто в прошлом не попал в колониальную зависимость.

Население Таиланда — 58,5 миллиона человек. Кроме тайцев тут живут китайцы, малайцы, кхмеры, вьетнамцы, индийцы и малые народы, объединенные под названием «горные племена».

Трехцветный государственный флаг введен королем Рамой IV в 1917 году. Национальный символ Таиланда — человекоптица Гаруда, воплощение индуистского бога Вишну.

Главный официальный праздник в стране, день рождения нынешнего короля Рамы IX, отмечается 5 декабря. С 1932 года после буржуазной революции монархия в Таиланде носит конституционный характер.

«Страной улыбок» Таиланд называют не случайно. Действительно, в Таиланде бросается в глаза множество улыбающихся людей. Причем, даже в нелепом, с точки зрения европейца, положении. Улыбка на лице тайца неизменна и в радости, и сквозь слезы.

Поэтому, если вам доведется побывать в Таиланде, — улыбайтесь, что бы ни происходило. Вас сочтут воспитанным и умеющим держать себя в руках человеком. Достойным уважения тайцев.

Земля людей: Май пэн рай, Сиам!

Тук-тук
Тук-тук, сэр? — спросил меня низенький паренек, растягивая на лице улыбку. Он показал на трехколесный мотороллер с кабинкой под крышей-тентом, над которой красовалась надпись «Такси».

— Это такси? — переспросил я.

— Тук-тук, сэр, — уточнил паренек. Через минуту я летел по ночным улицам Бангкока со скоростью гоночного автомобиля, вцепившись в никелированный бортик кабинки и постепенно теряя веру в завтрашний день. «Наверняка, этот парень — камикадзе, истребляющий иностранцев!», — подумалось мне в тот момент.

Воспользовался я столь необычным для европейцев, но привычным для тайцев скромного достатка видом такси, поскольку иного транспорта на невзрачной ночной улице видно не было. Вот я и клюнул. Тук-тук так тук-тук! Естественно, как и принято на Востоке, предварительно поторговался.

— Сколько стоит доехать до отеля «Роял Принсесс? — не только из любопытства поинтересовался я.

Парень задумался, как бы производя в голове дюжину числовых операций, и через пару секунд запросил сумму, которой явно хватало, чтобы трижды объехать весь Бангкок. В конце концов, сойдясь на 50 батах — двух американских долларах, мы поехали. На всякий случай хозяин тук-тука спросил, не желаю ли я тайского массажа, и достал пачку фотографий миловидных девушек. Впоследствии я заметил, что каждый бангкокский извозчик прямо-таки считает своим долгом предложить иностранцу местные услады.

Примечательно, что на перекрестках и поворотах камикадзе-таксист даже и не думал тормозить, и его трехколесная мотоколяска едва не опрокидывалась. То и дело тыкаясь макушкой в брезентовую крышу, я подпрыгивал на обитой клеенкой скамейке. На ней уместилось бы трое тощих пассажиров. Чтобы рассмотреть из-под крыши-тента окрестности, нужно было сильно пригнуться, рискуя при очередном маневре вывалиться на дорогу.

— Друг мой! А нельзя ли ехать помедленнее? — прокричал я сквозь треск мотора и свист ветра, причем из-за тряски только с третьей попытки успешно наклонившись к уху паренька.

— А?

Не выпуская из рук руля и не сбавляя оборотов, парень на 180 градусов развернулся ко мне, вновь растягивая улыбку. Я с ужасом в глазах повторил просьбу как можно быстрее, надеясь вернуть внимание водителя на дорогу. Ответ получил весьма лаконичный:

— Помедленнее, сэр, будет стоить вам не пятьдесят, а уже сто бат.

Одарив меня за 15-минутную поездку массой острых ощущений, водитель тук-тука вывернул из очередного закоулка, надавил на тормоз, и трехколесная мотоколяска, осветившаяся тремя направленными в кабину фонарями, как вкопанная остановилась, да так, что я чуть не слетел с нее напоследок, едва поймав на лету свою фотоаппаратуру.

— Май пэн рай! — смеясь, провозгласил бангкокский камикадзе, забрал обещанные мною 50 бат и пулей укатил прочь.

«Май пэн рай?» — повторил я про себя последнюю фразу туктукиста. К концу путешествия по Таиланду я понял, что ее смысл красной нитью проходит сквозь всю жизненную философию тайцев. Но об этом чуть позже...

Я оказался в Бангкоке с маленькой группой российских журналистов по любезному приглашению департамента информации министерства иностранных дел королевства Таиланд. Нас приняли тепло и даже жарко — на улице температура упорно держалась плюс 40.

Бангкок — название, используемое главным образом иностранцами. Официально же город именуют иначе, а именно:

Крунгтеп-Маханакхон-Боворн-Ратанакосин-Махаинтхара-Аютхайя-Махадилокпоп-Нопарат-Раджатхани-Буриром-Удомраджанивей-Махасатхан-Аморнпиман-Аватарнсатхит-Саккатхаттийя-Ависнукармпрасит.

Толкуется это примерно следующим образом: «Великий город ангелов и бессмертных духов, хранилище небесных драгоценностей, славный город бога Индры, трон повелителя королевства Аютия, город сверкающих храмов, великолепного дворца и владений короля, дом Вишну и других богов».

К счастью, сами тайцы произносят из всего этого исчерпывающего набора эпитетов только начало, а именно Крунгтеп (но все же не Бангкок!), а полностью название города, занесенное, кстати, в Книгу рекордов Гиннесса как самое длинное и труднопроизносимое, могут выговорить, как выяснилось, лишь единицы.

Что же касается общепринятого названия Бангкок, то так или примерно так именовался поселок на месте этого современного, безумного города до того, как он был провозглашен столицей в 1782 году. Точнее говоря, его называли Банг ма-кок, где «банг» означало «деревня», а «ма-кок» — зеленоватый плод не то дикой сливы, не то оливкового дерева. Вот и переводят иногда название Бангкока то как «Оливковая деревня», то как «Деревня дикой сливы».

Понятно, что теперь его деревней никак не назовешь, и жители славного города на мутной, но широкой реке Менам-Чао-Прая этого и не делают, предпочитая официальное название Крунгтеп. В столице на площади в 600 квадратных километров имеют честь, но не всегда удовольствие проживать более 9 миллионов человек и толкутся в нескончаемых пробках около двух миллионов автомобилей.

Тем, у кого нервы недостаточно крепки, в Бангкоке лучше вообще не ездить на машине, а ходить пешком. Дороги постоянно ремонтируются, расширяются, поднимаются к небу эстакады, а автомобилей становится с каждым годом все больше и больше — прямо пропорционально темпам дорожных работ.

Нам довелось передвигаться по таиландским дорогам в основном на микроавтобусе. В отличие от поездок на тук-туке, занятие это куда скучнее, хотя чудо XX века — кондиционер воздуха — вместе с мини-караоке и создавал определенный комфорт. Всего час езды черепашьим шагом вызывал неукротимое желание выскочить наружу и размять конечности. Но стоило бросить взгляд на тайцев в окнах соседних машин и душных автобусах, как к этому желанию добавлялось изумление — ни на одном лице не было ни тени тоски и дискомфорта!

«Май пэн рай!», — говорят они и сохраняют спокойствие. Ведь сколько ни смотри на часы, ни ерзай на сиденье, ни вздыхай и ни сотрясай воздух проклятиями, пробка на дороге не станет меньше, а если и станет, то не от траты нервов и эмоций.

Но не автодорожное движение — главное в Бангкоке. То лишь издержки неминуемого прогресса, с которыми сталкиваются Сеул, Пекин, Тайбэй и другие индустриально развитые азиатские города. Универмаги и торговые центры тоже не вызывают удивления. Тук-тук, разумеется, яркая деталь, визитная карточка, отличающая «Великий город ангелов», но его суть, дыхание и уникальность заключены в другом. Это тугое сплетение двух священных для тайцев идеалов — монархии и религии.

Рама IX и изумрудный Будда
Как нигде, в Таиланде король и его семья пользуются абсолютным авторитетом. Даже мизерная медная монета или бумажная банкнота с его портретом требуют осторожного обращения. Нынешний монарх Его Величество Король Пумипон Адульядет Рама IX династии Чакри, взошедший на трон в 1946 году, поистине уникален — он не только глава государства и вооруженных сил, не только хранитель буддийской веры, не только символ нации, но и прежде всего человек с широким кругом талантов и интересов. Яхтсмен, музыкант, мастер фотографии и поэт, Рама IX воплотил в себе в полной мере образ сугубо народного монарха. Одетого в строгий серый пиджак европейского покроя поверх рубашки без галстука, неизменно с фотоаппаратом на шее, короля можно встретить в любой точке Таиланда, где по его личной инициативе обретают жизнь сотни проектов, благодаря которым жизнь подданных должна стать здоровее, удобнее и зажиточнее.

Королевская семья в Таиланде исторически связана с Россией. В 1890 - 1891 годах наследник русского престола Николай Александрович побывал в Бангкоке, где до сих пор хранятся его портрет и некоторые вещи, а летом 1891 года в Петербурге гостил сиамский принц Дамронг. Затем в 1897 году король Чулалонгкорн посетил Петербург и Москву, и между Россией и Таиландом были установлены дипломатические отношения. Принц Чакрабон, сын короля Чулалонгкорна, пробыв в России с 1898 года по 1906, встретил русскую девушку Екатерину Десницкую и взял ее в жены. Про историю их союза, закончившегося, к сожалению, разводом, в Таиланде издана книга «Катя».( См. Илья Куксин, «ВС» № 3/97.«Принцесса Сиама».) Большой королевский дворец в центре старого города уже перестал быть резиденцией монарха и ныне служит национальной реликвией, местом паломничества туристов, достопримечательностью номер один. Мы оказались там в то время, когда солнце плавило головы людей горячим полуденным дыханием. Огромное скопление народа усиливало ощущение зноя. Ротозеи со всей планеты таращились на дворцовые павильоны, выискивая свободное место, чтобы запечатлеть себя на фоне безмолвных, но великолепных зданий, воплотивших целый букет восточных и европейских архитектурных стилей. Дворец начали строить в 1782 году по указанию короля Рамы I, когда Бангкок стал столицей сиамского королевства.

Сделав несколько снимков, я ретировался в тень от крыши над воротами, охраняемыми двумя китайской внешности каменными стражниками. Их серые неподвижные глаза были устремлены в отблескивающие золотом оконные наличники на отбеленных стенах буддийского храмового комплекса. Ват Пхракео — храм Изумрудного Будды — сиял во всем своем великолепии.

Свое название этот ват — известнейший из четырех сотен храмов по всему Бангкоку — получил от хранящейся в нем святыни, 75-сантиметровой статуи Будды, которая, правда, на деле оказалась не из изумруда, а из не менее редкого цельного куска нежно-зеленого нефрита. Нам удалось лицезреть ее в украшенном позолотой павильоне, куда нас допустили в виде исключения на зависть толпам туристов, суетившихся за высокими лаковыми створками дверей под строгим надзором гигантских изваяний «якшей» мифических стражников, защищающих храм от всякой нечисти.

Будда восседал на высоком золоченом троне-алтаре в зале со стенами, покрытыми фресками. Кто и когда изваял Изумрудного Будду, никто не знает, но рассказывают, что в 1434 году статую нашли на месте города Чианграй в старой ступе — конической башне, в которой хранят священные реликвии.

В Таиланде, за мизерным исключением, жители привержены буддийской вере, которую, как принято считать, завезли из Индии еще в III веке до нашей эры монахи Пхра Сона и Пхра Уттара.

По глубокому убеждению сторонников буддийского учения тхеравады, которое господствует в странах Индокитая, Будда был совершенно земным существом, своим умом достигший просветления в процессе 550 перерождений. Сиддхартха Гаутама родился и умер как человек, оборвав цепь перерождений достижением нирваны.

Будда в храмовом комплексе ват По покоится в лежачем положении со спокойной улыбкой на лице — как раз в позе перехода в благостное состояние нирваны. Чтобы обойти вокруг его позолоченной фигуры, мне потребовалось шагов двести. Гигантская статуя умещается в тесном павильоне, который по-тайски называется «вихан».

Перед тем, как войти в него, обувь следовало оставить за порогом, довольно высоко выступающим над каменным полом, и ни в коем случае не ступать на него: это могло быть воспринято как оскорбление святыни. Другое дело — благоговейно перешагнуть порог, укрытый на всякий случай панцирем из прозрачного пластика. Скинув ботинки, я аккуратно переступил его и оказался у изголовья Будды. Великий Учитель лежит на правом боку, подложив под голову согнутую в локте руку. С противоположной стороны — в другом конце вихана — ступни статуи слиты в единой плоскости, инкрустированной перламутром. Мельчайшими пластинками ракушек по черному лаку сложены 108 изображений физических воплощений Будды.

Тишину храма прорезал ненавязчивый звон — с тыльной стороны лежащей статуи вдоль всей стены были выставлены в ряд медные горшки размером с тыкву, их больше ста, и в них с ладоней посетителей сыпались монетки. Я огляделся и заметил канцелярский столик, за которым сидела дама, а рядом с ней стояла урна для бумажных денег и плошки с латунными монетками.

— Сколько я должен заплатить?

— Это — добровольные взносы, — не глядя на меня, ответила дама по-английски.

Я бросил бумажную банкноту в урну с пожертвованиями, взял плошку с пригоршней монет и пересыпал их в руку. Каждая из них была самой мелкой — по 25 сатангов. Я шел мимо горшков и бросал по одной монете в каждый, свидетельствуя свое восхищение храмом. Ват По, или ват Пхра Четупон, как его называют официально, построен королем Рамой I в 1793 году и остается крупнейшим в Бангкоке. Помимо великолепных зданий, беседок и испещренных узорами остроконечных башен, храм начинен «наглядными учебными пособиями», к примеру, по гимнастике по системе йогов. Во дворе вата По из камней сложена искусственная горка, на которой среди цветущих растений застыли цинково-оловянные фигуры в замысловатых гимнастических позах.

Насколько я понял, каждый буддийский храм в Таиланде несет в себе просветительское начало, имеет собственную библиотеку и набор изобразительных или скульптурных иллюстраций, помогающих постигать суть буддийского мировоззрения.

В небольшом вате Сутхорн Тхаммат-хан, поблизости от отеля «Роял Принсесс», всю внешнюю торцевую стену одного из павильонов занимает любопытный барельеф, демонстрирующий земной путь человека. Выйдя из земных недр, он шагает на ступени пирамиды: на первой — ребенок, играющий в мяч, на второй — влюбленная пара в обнимку, на третьей — семья с младенцем, далее — изображения человека в расцвете творческих и физических сил. Затем лестница идет вниз, ступающий по ней человек стареет и в конце концов снова возвращается в недра Земли.

Милостыня с почтением
Чтобы ближе познакомиться с взаимоотношениями священников и мирян в Таиланде и стать свидетелем старого обычая сбора буддийскими монахами пожертвований, нужно в субботу к самому рассвету выйти на улицу невдалеке от какого-нибудь вата. Для этого я встал в пять утра, перешел дорогу перед «Роял Принсесс», свернул в переулок и оказался у храмового комплекса ват Сутхорн Тхамматхан.

Обошел вокруг центральный павильон храма, позолоченные двери которого были еще закрыты, а по периметру всей крыши свисали медные колокольчики и позвякивали на ветру. Как ни старался ветер, но не мог навеять никакой прохлады даже в столь ранний час. Так я постепенно начал понимать, почему движения тайцев всегда плавны и именно такими им предписывает быть строгий этикет. Ведь при жаре в 35-40 градусов малейшее резкое движение -и начинаешь чувствовать себя будто огретым веником в русской бане.

С внутренней стороны ограда храма представляла собой колумбарий. Сплошными рядами тянулись ячейки для урн с прахом усопших. Кое-где виднелись портреты, под ними — привязанные к бетонной стенке вазочки с цветами, талисманы, палочки с благовониями. Кремация у буддистов в Таиланде обязательна, поскольку предполагает высвобождение души из тела.

На веревке для белья проветривались оранжевые полотнища — тоги монахов. Пока я огибал храм, первые его обитатели начали появляться во дворе. Молча и невозмутимо оглядывая меня, они проходили мимо символического изображения цикла жизни за ширму у ограды, где чистили зубы пастой «Колгейт». Затем они наматывали на себя оранжевые полотнища, то и дело закручивая края, да так замысловато, что я понял — это большая наука. Без единой застежки тога держится на теле монаха, ничуть не стесняя движения и не спадая.

Появились уличные торговцы с лотками, предлагая напитки и сладости в маленьких полиэтиленовых кульках.

— Кхун крап! Хэллоу! — позвал меня один из них. — Кхун, зачем сюда пришел?

— Просто посмотреть и сфотографировать.

— Тогда пусть кхун сфотографирует меня, — серьезно сказал он, и я выполнил его просьбу.

Тем временем из храма мелкими шажками стали выходить монахи, прижимая к животам латунные горшки с крышками. Я пристроился за одним из них. Монах, казалось бы, ни на кого не обращая внимания, спокойно шел по улице. Навстречу ему попадались его коллеги точно с такими же горшками в руках. Утренняя тишина сменялась треском проносившихся мимо тук-туков, грохотом распахивающихся металлических штор магазинов и лавок, криками поставщиков товара.

На небольшом бордюрном камне сидел человек средних лет с полиэтиленовым кульком риса и каких-то пампушек. Как только слуга Будды поравнялся с ним, он встал, почтительно улыбаясь, опустил в горшок свои скромные дары и, слегка поклонившись, выразил свое почтение монаху, сомкнув у подбородка ладони — жестом тайского приветствия «вай». Монах молча закрыл крышкой горшок и, не отвечая на поклон мирянина, прошествовал дальше.

О жестах вай стоит упомянуть особо, но чтобы не утомлять читателя, лишь кратко сообщу то, что мне удалось узнать об этой стороне тайского этикета. Во-первых, новичку-европейцу лучше вообще не прибегать к такой форме приветствия, поскольку с ним можно просто поставить себя в неудобное положение. В принципе, тайцы уже сами при встрече с европейцем сразу пожимают ему руку, освобождая того от премудростей жестов вай.

И все же главное, что надлежит знать: для очень вежливого приветствия следует сжать ладони и медленно поднести их как можно ближе к лицу так, чтобы сомкнутые пальцы находились на уровне где-то между подбородком и кончиком носа. Не стоит особо усердствовать, чтобы не вознести ладони выше уровня глаз — это делается лишь при выражении почтения к образам Будды или короля. Иными словами, чем выше положение рук и ниже наклон головы, тем большая степень почтительности, но всему свои пределы.

Первым всегда здоровается низший по должности или младший. Перепутать этот порядок — не только поставить в неловкое положение себя, но и устыдить того, к кому приветствие обращено, ведь тот должен сделать жест вай первым. Отвечая на приветствия детей или низших по социальному положению, скажем, горничной в отеле, человек вправе просто улыбнуться или слегка наклонить голову. Именно так отвечают монахи на приветствия мирян, подносящих свои дары в утренние часы по выходным дням.

Кто же постригается в монахи в Таиланде? Такая участь, хотя бы на три месяца, ждет каждого молодого человека 20-25 лет. Не был исключением и король Пумипон Адульядет, который в 1956 году на две недели тоже стал монахом. Но для многих эта почетная служба продолжается всю жизнь.

Монашество всегда начинается с семейного торжества — церемонии проводов, которая называется «буат нак» от индийского мифологического персонажа Наги — гигантского водяного змея, чьи изображения мы видели в буддийских храмах. По преданию, Нага был восхищен Буддой и его учением и, чтобы пойти в монахи, превратился в юношу. Но однажды чары улетучились, и змей предстал в своем истинном облике, что в немалой степени всполошило окружающих. Обман был раскрыт, а именем змея, которое в тайском произношении звучит как «нак», стали называть тех, кто претендует на монашество. Поэтому во время церемонии посвящения будущему служителю культа задают, казалось бы, странный вопрос: «Человек ли ты?»

Женщине следует быть особо внимательной при приближении монаха, ведь ей не только не дозволено дотрагиваться до него самого и его тоги, но даже сидеть напротив монаха. Тому же предписаны еще более строгие нормы поведения в отношении слабого пола, поэтому трудно сказать, кому из них проще.

Этикет учит, что если женщине непременно нужно передать какой-то предмет служителю культа, то он расстелит край своей оранжевой тоги на столе или на полу, подождет, пока женщина, нагнувшись как можно ниже, не положит на нее подношение, и только потом примет его.

В повседневной жизни религиозность тайцев не очень бросается в глаза. Удивительно, но даже монахам дозволено есть мясо — главное завершить трапезу до полудня. Ведь все остальное время им надлежит учиться, зубрить священные тексты и заниматься медитацией, а на полный желудок это не так легко.

«Май пэн рай» — успокаивают себя убежденные в предопределенности судьбы тайцы, когда что-то в их поведении и поступках трудно считать праведным. Главное — вовремя накопить побольше заслуг, добрых дел для улучшения кармы, то есть энергетического кода, определяющего судьбу и последующие перерождения живого существа. Естественно, подношение монахам и помощь храму — поступки благороднейшие, и если не в этой, то в будущей жизни они обязательно зачтутся.

Тайская грамота
Сами тайцы, как полагают современные ученые, вышли из южных районов Китая в XI веке, спасаясь от нашествия монголов Хубилай-хана. К тому времени на территории нынешнего Таиланда рее жили племена высококультурного народа мон.

Язык тайский постороннему уху может напомнить певучий гуандунский диалект китайского, на котором говорят жители Гонконга. Много и сходных слов, особенно обозначающих счет. Корейцы тоже без труда смогли бы торговаться на бангкокском рынке, рассыпая числительные на своем родном языке, в котором также масса китайских заимствований. Тайцы пользуются собственной азбукой, которую я вознамерился было освоить в первый же день путешествия по Таиланду, чувствуя себя неловко от того, что не в состоянии прочесть окружающие меня письмена.

Купив, так сказать, букварь, я засел за изучение сиамской письменности, и через час она показалась мне труднее китайской грамоты. Сами по себе знаки тайского письма не сложнее, чем русская или латинская пропись — каждый из них следует выводить, начиная с маленького кружочка. Проблема в том, что в тайском алфавите оказалось 44 согласных и 32 гласных, причем чтение одних и тех же знаков — в зависимости от их положения в слове — вовсе неодинаково. Гласные пишутся над, под или перед согласным, и чтение короткого слова превращается в разгадывание настоящего ребуса. Но самое главное то, что одно и то же слово может иметь пять значений, если произносить его с разной интонацией или, говоря языком лингвистов, в тайском языке пять различных тонов передают совершенно разный смысл. Голос может то звучать спокойно, то подниматься, то падать, то стелиться, то петь на высокой ноте. В стране говорят также на схожем с тайским лаосском, кхмерском (на северо-востоке) и местном самобытном диалекте китайского языка, который таиландские китайцы называют «тео-чу».

Районгские будни
Собственно, путешествие по Таиланду у нас началось не с Бангкока, а с поездки на микроавтобусе прямо из столичного международного аэропорта «Дон Мыанг» на море — берег Сиамского залива в провинции Районг. Дорога туда заняла часа четыре. Наконец монотонный шум и суета автотрассы, пролегающей сквозь потрепанные пыльные пальмы, сменилась чудесной тишиной и спокойствием, которыми хотелось вдоволь налиться. У сладостной жажды не было ни конца, ни края...

Всюду были цветы — на кустах, деревьях, в траве; в густом, разогретом и влажном воздухе они не источали запахи, подобные, скажем, нежному аромату лесного ландыша, но изящно разбавляли собой общий тон тропической зелени. Еще пахло морем, на изумрудной глади которого была рассыпана горсть дощатых рыбацких лодок. Возникло непреодолимое желание спуститься к воде и погрузиться в ее глубину. Вскорости мне это удалось, и я был разочарован, почувствовав себя опущенным в теплый чай: солнце разогревает прибрежные слегка мутноватые воды. Удовольствия купание в такой среде мне не доставило, и я предпочел любоваться морем со стороны, а купаться только под холодным душем. Нам объяснили, что на островах с коралловым песком совсем по-другому — и чисто, и прохладно, но побывать там так и не удалось.

А собственно, как я себе представляю, именно на побережье, а не на коралловых островах протекает незатейливая жизнь тайцев. Размеренная сельская жизнь, хотя и несколько взбаламученная туризмом.

Прямо на песчаном берегу, поросшем пальмами, располагался ресторан «Руомдзай», что, как нам объяснили, означает примерно «прогресс». Такая вывеска украшала одноэтажную постройку, сколоченную из досок и картона от упаковочных коробок. От нее в сторону моря тянулся пластиковый навес-крыша, а под ним — десятка полтора столиков.

Тут нам предстояло отобедать. Такие ресторанчики очень популярны среди населения Таиланда, хотя они и не попадают на страницы рекламных проспектов для европейцев.

Сопровождавший нас почтенный господин Чана заказал с дюжину блюд местной кухни, а мы настырно напросились посмотреть на процесс их приготовления и протиснулись на кухню — в единственную одноэтажную постройку со стенами из упаковочного картона. Уместиться в ней оказалось совсем не просто, но теснота и адский жар от пылающих газовых плит, казалось, ничуть не волновали пятерку поварих, колдовавших над заказами посетителе и, пока те прохлаждались на дующем с моря ветру. Посреди кухни на сдвинутых большим квадратом столах были расставлены миски с зеленью, овощами, ракушками, креветками, кальмарами и прочими дарами моря. Над ними нервно суетился рой мух, а смешение запахов вызывало не самые приятные ощущения.

Блюда готовились быстро. Одна повариха мешала креветочный фарш с тестом и, отщипывая от него щепотку, бросала в растительное масло, кипевшее в глубокой круглой сковороде.

Руки другой поварихи были заняты нехитрой разделкой рыбы — не очищая ее, она наносила огромным ножом косые глубокие разрезы с каждой стороны рыбины и запускала ее в кипящее масло. Темно-золотистую и хрустящую рыбину оставалось лишь залить острым кисло-сладким соусом. В третьей сковороде шипели королевские креветки, в четвертой перемешивалась толстая белая лапша с креветками поменьше, зеленым горошком, зеленью, перцем и соусом «нам пла» из броженой соленой рыбы.

Не в силах терпеть жар кухни, мы выскочили на свежий воздух. Я заказал минеральную воду, умоляя не класть в нее льда, который в тропиках нередко становится причиной распространения холеры. К счастью, пластиковые бутылки с водой были охлажденными и казались единственным спасительным средством от духоты и зноя.

Тем временем несколько растерянная от появления группы иностранцев молодая официантка выставляла на стол в пластмассовых, но не одноразовых тарелках приготовленные на наших глазах яства. К ним добавились запеченные на углях каракатицы, салаты с тертой зеленой папайей и знаменитый кислый суп «том-ям гун» с креветками. Ко всему изобилию блюд полагался набор маленьких плошек с соусами — от густого, ярко-красного до прозрачного с кусочками перца.

— Арой май? — спросила официантка, испытывающе окидывая взглядом тронутые яства.

— Она хочет знать, вкусно или нет? — пояснил почтенный Чана.

— Арой, арой маак. Вкусно, очень вкусно!

Страна улыбок
Как-то я пережидал жару в тени цветущей акации. Мимо прошествовал строй школьниц лет 12-13 в одинаковых кофточках-матросках и темных гофрированных юбках. Как и в некоторых других странах Азии, тайские родители нередко — по традиции — предпочитают раздельное обучение своих детей. Правда, достопочтенный господин Чана заверил меня, что и смешанные школы теперь тоже не редкость.

Надо заметить, что учат детей в таиландских школах тоже по-восточному строго, если не сказать сурово. В этом я убедился, посмотрев по гостиничному телевизору серию какого-то телефильма о проблемах воспитания. Как раз я застал тот момент, когда одна из школьниц проявила невнимательность и неисполнительность на уроке, и после его окончания учительница велела ей задержаться. Потом она взяла хворостину и хватанула девочке по ногам. Получив наказание, та лишь сомкнула ладони в жесте вай и чуть поклонилась. Но суть спектакля была как раз в том, что теперь не все школьницы готовы столь беспрекословно сносить такого рода взыскания, если не чувствуют себя виновными. Новое поколение, так сказать — новые проблемы...

В целом же тайцы выглядят мягкими, добродушными людьми, отчего, видимо, и называют Таиланд «страной улыбок». «Май пэн рай», — говорят они улыбаясь, когда им неловко, трудно и даже горько на душе, — ничего, обойдется. Но и обидеть и даже вывести из себя ранимых тайцев очень легко, что при столкновении с европейской душевной прямотой и раскованностью становится причиной конфликтов и недопонимания. По сути, это — столкновение двух совершенно разных цивилизаций, поэтому, по-моему, просто не стоит воспринимать слишком близко к сердцу то, что может показаться странным в поведении и образе жизни тайцев.

Мы видели и воспринимали тайцев такими, какими есть, и любовались их страной, столь не похожей на остальные. Ну а если что-то я и забыл еще рассказать, да ладно! Май пэн рай!

Бангкок

Иван Захарченко, наш спец. корр. | Фото автора

Земля людей: Феникс, глотающий ласточку

Наверное, у каждого из нас есть несбывшаяся мечта или неосуществленное желание, возникшее давным-давно, может быть, забавное или несерьезное, но которое время от времени всплывает в памяти, и мы спохватываемся: «Жизнь проходит, а мне так и не удалось этого сделать, увидеть, попробовать...» Вот и произнесено слово «попробовать», которое и является ключевым в данном случае.

Когда-то мне рассказали историю, что много веков назад посланника китайского императора попотчевали на Индокитайском I полуострове кушаньем из «ласточкиных гнезд», которое ему показалось настолько необыкновенным и изысканным, что он, захватив несколько гнезд с собой на родину, собственноручно приготовил из них суп для своего владыки. Император зачерпнул горячий бульон ложкой, подул, осторожно попробовал и, зажмурившись от удовольствия, попросил добавки.

Подтверждение этой легенде я нашел в изысканиях известного знатока истории «ласточкиных гнезд» китайского профессора Юнь Чен Конга, утверждающего, что этот деликатес был известен в Китае уже полторы тысячи лет назад. Но собственные гнездилища «ласточек» в прибрежных пещерах были быстро истощены, разорены, что подтверждают раскопки культурных слоев времен династии Тан, свидетельствующие об импорте деликатеса еще в 700 году до нашей эры. В начале правления династии Мин (1368 - 1644 гг.) евнух Чен Хо неоднократно возглавлял экспедиции императорского флота в Юго-Восточную Азию. В числе прочих поручений ему вменялось в обязанность доставить ко двору местные деликатесы, в том числе и «ласточкины гнезда».

Вот это-то экзотическое блюдо и хотелось мне давно отведать. Но сразу же я хочу извиниться перед эрудированным читателем за употребление названия «ласточкины гнезда», которое привилось в литературе по невежеству как охотников за этими гнездами, так и участников экспедиций, в коих не было орнитологов. Ласточки здесь совершенно не при чем, так как вьют или скорее строят эти гнезда птицы совсем другого семейства, а именно стрижи, или, еще точнее, каменные стрижи. Ласточки относятся к отряду воробьиных, и хотя похожи на стрижей, но гораздо ближе к воронам, галкам, даже к австралийскому лирохвосту, чем к стрижу. Я не случайно уточнил, что съедобные гнезда принадлежат каменному стрижу, так как именно они гнездятся в пещерах, где удивительно ловко лазают по стенам, цепляясь своими цепкими когтями, похожими на веерообразные грабли.

Я сам столкнулся с «поселением» двух видов стрижей, которые по-научному называются серая и большая салангана, хотя они, на мой взгляд, что тот, что другой — небольшие птички буроватого цвета.

Произошло это для меня неожиданно, когда случайно я оказался на острове Пхукет в Андаманском море, принадлежащем Королевству Таиланд. Остановился я в отеле «Шератон» в Лагуне Пхукет — европеизированном тайском курорте, раскинувшемся на сотни гектаров среди пальмовых рощ и глубоко врезающихся заливов. Отправляясь как-то утром на самый длинный в мире пляж из чистейшего песка Бенг-Тао-Бей на бесплатном автобусе с открытым верхом, я познакомился и разговорился с приветливым юношей, оказавшимся сыном... охотника за «ласточкиными гнездами», и рассказал о своей мечте.

— Отец, к сожалению, даже не выходит ловить рыбу в море, а раньше он уже в марте, когда начинался сезон, отправлялся на баркасе на маленький островок, где гнездились саланганы, — ответил Пхра Ахаан, фамилия которого с тайского переводилась, как «учитель». Он на минуту задумался, забавно собрав морщинки на лбу, и, всплеснув небольшими ручками, воскликнул:

— Выход есть. Теперь к островам ходят катера. Завтра пораньше с утра и отправимся...

На пристани выяснилось, что вначале катер заходит на Пхи-пхи-дон (большой остров), а затем уже на Пхи-пхи-лей, где находится пещера Пиратов.

Я с некоторым волнением взошел по трапу на катамаран «Кинг». Заработал мощный двигатель, и катамаран мягко отошел от причала.

Впереди расстилалось безмятежное голубое море, пронзенное солнечными лучами. Даже невооруженным глазом было видно, как в глубине резвятся рыбы. Навстречу попадались рыбачьи лодки, возвращавшиеся с уловом. Кроме рыбы, на побережье Сиамского залива, у островов (а их тут десятки) таиландцы вылавливают массу крабов, креветок, устриц, которых тут же отвозят перекупщикам или на базары.

Пока мы плывем, Пхра объясняет мне, что задолго до сезона охоты в Бангкоке происходит сдача в аренду островков, где гнездятся саланганы.

— Отец говорил мне, что там кроме скал, в которых потоки воды вымыли пещеры, а ветры довершили их разрушительную работу, да редких деревьев — ничего нет. Охотники каждый сезон строят хижины под крышами из пальмовых листьев, но муссонные дожди смывают их со скалистых берегов в море, — Пхра замолкает, так как из корабельного динамика слышится голос гида, рассказывающего об островах.

Гид оказался прав. Действительно, на большом острове, который еще называют Братом, кроме нескольких деревень, окруженных полями, да кемпинга для туристов, ничего нет. В этом мы убедились воочию. Но сведения о малом Пхи-пхи, «сестре» большого, несколько нас озадачили.

Пещеру, куда мы стремились, гид почему-то назвал «Пещерой Викингов».

— Откуда здесь викинги? — удивился Пхра. — Возможно, гид разжигает любопытство туристов, заманивая туда побольше публики, которая и так платит по 45 долларов за билет.

Когда же наш катер подвалил к хлипкому причалу у скалистого берега малого Пхи-пхи, волнение мое достигло предела: вот оно обиталище саланган, угодья охотников за «ласточкиными гнездами»! Но гид, обходя бамбуковые шесты (об их назначении я расскажу чуть позже), ввел всех в пещеру и стал что-то показывать внизу скалы. Я вгляделся и увидел три силуэта кораблей с парусной оснасткой, слегка выступающих на темной поверхности стены.

Кто изобразил эти корабли легкими штрихами на скале? Когда? Мне так и не удалось точно выяснить. Не викинги же, на самом деле! Вот доподлинные слова гида:

— Триста-четыреста лет назад сюда приплывали китайцы за «ласточкиными гнездами» для своего императора, вероятно, именно они оставили эти наскальные рисунки.

Гид еще что-то объясняет, а Пхра меня тянет за рукав к центру пещеры, где высится огромный разноцветный сталагмит, весь в белых потеках.

— Это тотем, — поясняет он, — которому поклоняются охотники. Они приносят к его подножию нехитрые дары из своих припасов, поливают его кокосовым молоком и пальмовым маслом, моля богов пещеры о защите от опасностей и злых духов. И главная их молитва всегда: «О, боги, сохраните нам жизнь!» Посмотри вокруг на «рабочую площадку» охотников, и ты увидишь, какому смертельному риску они подвергают себя.

Своды пещеры уходили во тьму, и туда тянулись гигантские бамбуковые шесты, связанные друг с другом и увитые лианами, напоминая высоченные строительные леса.

— Перед началом сезона охотники привозят на острова не только запасы продуктов, но и канаты, крючья, словно заправские альпинисты, — говорит Пхра. — Дело в том, что часть пещер напоминает кувшины, в которые можно забраться только через горлышко. Вот на краях такого горлышка сооружается помост, и на нем закрепляются канаты, по которым охотникам приходится на десятки метров спускаться вниз, извиваясь, раскачиваясь, чтобы приблизиться к стенам пещеры.

Я оглядываю пещеру Пиратов и киваю на гигантские леса из бамбука:

— А как же используются эти сооружения?

— О! По преданию, которое передается из поколения в поколение в нашей семье, мой прапрадедушка разработал целый ритуал охоты за гнездами, — поясняет мой спутник. — Прежде всего он требовал соблюдать тишину в пещере, чтобы не разгневать верховное божество и не привлечь внимание злых духов, затем намазывал лицо белым тальком (белый охотник за «белым золотом»), а руки — порошком из гуано, чтобы не скользили. Он лазал в одиночку, забивая колышки, как альпинисты крючья, в расщелины, а затем уже поднимал лианы, привязывая к ним бамбуковые шесты, соединенные друг с другом. Но это далеко не все...

Пхра, сделав молитвенное движение ладонями, неслышно приблизился к бамбуковому сооружению и несильно постучал по нему костяшками пальцев. Бамбук запел...

— Вот по такому бамбуку можно лазить, а когда исходит глухой звук — значит, ствол уже сгнил, — продолжает Пхра. — Сейчас не все охотники верят в пещерных духов, но заповеди все соблюдают: не садятся на узлы из лиан (их завязывали по-особому колдуны и охраняет божество), не срывают гнезда руками — не только потому, что они намертво зацементированы слюной стрижей на камне, но и потому, что гнезда сооружены по наущению свыше, и их можно лишь срезать освященным трезубцем — радой; чтобы злые духи не сбросили тебя в пропасть, нельзя произносить слова «страх», «опасность», «смерть», нельзя даже крикнуть от испуга, иначе тебе сразу придет конец.

Пхра замолкает. Полная тишина в пещере, словно глыба нависает над нами.

— Не слышно криков стрижей — сейчас не сезон. Но видишь вверху скал белые пятна — это фундаменты срезанных гнезд. Первый раз саланганы лепят белые гнезда из чистой слюны (клейкое вещество, вырабатываемое двумя железами под языком), которые очень ценятся у перекупщиков; второй раз, после срезки, гнезда получаются темные, так как на «строительство» идут веточки, морские водоросли и даже перышки, — их стоимость гораздо ниже; собирают еще гнезда и в третий раз, дав подрасти птенцам. Они бывают окрашены в красный цвет, который часто принимают за кровь птиц, хотя это скорее всего примеси окислов железа. Такие гнезда любят брать для готовки шеф-повара дорогих ресторанов.

— Слушай, Пхра, хочу тебя спросить, если это не секрет, насколько дорого продают гнезда?

— Вообще их цена колеблется в зависимости от «урожая»: в засуху стрижей прилетает меньше. Ценятся лишь свежие гнезда, за их килограмм могут заплатить тысячу и больше долларов. Их везут в Гонконг, Китай, в США — всюду, где живут китайцы, а у нас этим выгодным промыслом заправляют местные китайские дельцы.

Пхра идет к выходу, а я гляжу на причудливый рисунок входа в пещеру, открытую на озаренное солнцем море, и пытаюсь вспомнить, где, в каком сне или кино я видел и этот вход, и эти фантастические декорации из бамбука и сталактитов, и уходящие в тьму бесконечные своды пещеры. Над голубой волной чиркает крылом одинокий стриж и... влетает в пещеру, пропадая в темноте. Последний стриж или первый вестник нового сезона? Вспомнил. Лет десять назад я видел фотографии этой пещеры в журнале «Нэшнл джиогрэфик». Там были сняты и охотники, и сами стрижи. Тогда их, несомненно, было больше, сейчас многие гнездовья разорены...

Да, а каков же на вкус этот экзотический деликатес, который здесь называют «ранг нок»? Честно говоря, соглашаясь со знатоками, что бульон из «ласточкиного гнезда» полезен для больных и спортсменов, восстанавливает силыблагодаря своим витаминам и протеинам не хуже женьшеня или рога носорога (утверждают, что даже помогает при СПИДе), я все же не заметил сходства сваренного гнезда с белужьей икрой (мнение гурманов), а пожевав кусочек сырого чистейшего «белого золота», нашел его несколько безвкусным, слегка похожим то ли на желатин, то ли на резину.

Но не хочу обижать любителей этого деликатеса; я все же не пробовал такое изысканное блюдо, как «Феникс, глотающий ласточку», — отваренный дважды в фарфоровой посуде цыпленок с начинкой из гнезда.

о-в Пхи-пхи-лей, Андаманское море.

Владимир Лебедев, наш спец. корр. | Фото В. Лебедева

Всемирное наследие: «Шагающий Будда» из Сукхотая

Материалы рубрики готовятся редакцией «Вокруг света» совместно с Центром Всемирного наследия в Париже, постоянным представительством РФ при ЮНЕСКО и Комиссией Российской Федерации по делам ЮНЕСКО МИД РФ.

Сукхотой — одно из пяти значительных исторических мест страны — превращен по решению правительства Таиланда в Национальный археологический заповедник. Здесь, также как и в Кампхенгпхете, Сатчаналае, Чиангсене и Аюттхае, ведутся реставрационные работы, очищаются от зарослей памятники древнего зодчество.

Город лежит у подножия холмов в долине реки Ем, на севере Таиланда. Здесь находится более пятидесяти храмов. Строительство их было начато в XIII веке. Крупнейший храм — Маха Тат — насчитывает 189 архитектурных сооружений.

Почти век Сукхотай являлся столицей страны. Именно в этот период и сформировалось тайская национальная школа скульптуры.

Сукхотай был включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО в 1987 году.

В Сукхотай мы приехали вечером, но даже в темноте виднелись огромные статуи Будды. Сегодня здесь отмечали очередной буддийский праздник.

При зыбком свете тысяч свечей и масляных ламп в священном городе собрались сотни людей в праздничных одеждах. Их окружали храмы, похожие на декорации, мерцающие позолотой, резьбой, скульптурными украшениями. В храмах сидели, стояли и лежали бесчисленные скульптуры Будды и других божеств. Охрану храмов несли фантастические существа — то ли звери, то ли птицы, то ли люди или демоны... Все непонятно, театрально, непривычно. Картину дополняли ритмические звуки гонгов, барабанов, флейт. От воздуха, пропитанного ароматами тропических цветов и дымящихся благовонных палочек, приятно кружилась голова. Собравшиеся вели себя по-разному. Одни сидели в полной неподвижности в молитвенной позе. Другие, следуя древнему ритуалу, усердно поливали статуи водой, чтобы остудить тела своих богов после тропического зноя. Третьи, собравшись группой, внимали речитативу буддийского монаха. Многие просто гуляли, глядя на красочные картины праздника. Кое-кто ужинал с друзьями, сидя на принесенной с собой циновке. А были и такие, кто сладко спал, не обращая внимания на праздничную суету.

Европеец, впервые попавший в буддийский храм, особенно во время какой-либо церемонии, уходит потрясенным, но так и не постигшим тайну Востока.

План Сукхотая

1. Руины городских ворот

2. Национальный музеи

3. Руины древних дамб и водохранилищ

4. Хром Мохо Тот

5. Храм Сри Совой

6. Храм Сри Чум

...Летописи свидетельствуют, что к моменту восшествия на престол Рамы Камхенга (1275 — 1318) Сукхотай превратился в могущественную страну, простиравшуюся от реки Меконг до Малаккского полуострова.

«...Тем, кто приезжает к Раме Камхенгу на слонах, чтобы отдать свою землю под его покровительство, он оказывает помощь и поддержку. Тем, кто приходит к нему, не имея ни слонов, ни лошадей, ни слуг, ни жен, ни золота, ни серебра, он дает все, и они ведут себя как в родной стране», — гласит первая дошедшая до нас тайская надпись, которая датируется 1 300 годом.

Этот текст, выбитый на каменной плите, установлен в пальмовой роще, где более семи веков назад совершались религиозные церемонии. Долгое время он был никому не известен. Только через шесть веков, случайно обнаружив плиту, потомки открыли, что небольшой городок Сукхотай некогда был столицей огромного государства.

Сегодня в древнем Сукхотае никто не живет. Лишь безмолвно стоят среди пагод и храмов статуи Будды и огромных каменных слонов. Старый Сукхотай окружен крепостной стеной и тремя кольцами земляного вала, между которыми сохранились рвы с водой.

С восточной стороны Сукхотая находится величественный храм Маха Тат, обнесенный кирпичной стеной. На его цоколе высечена хорошо сохранившаяся скульптурная композиция с изображением фигур учеников и последователей Будды, слонов, демонов и ангелов, восседающих на спинах львов. Храм имеет сходство со ступой.

Неподалеку — другой храм, заросший фиолетовыми бугенвилиями. В нем сохранился зал приемов короля Рамы Камхенга. В центре его висит большой колокол. Согласно легенде, любой горожанин, решивший подать жалобу королю, мог прийти сюда и ударить в колокол. Услышав звон, король выходил на встречу с посетителем.

Уже несколько часов мы путешествуем по древнему городу. Все чаще встречаются полуразрушенные пагоды, зарастающие кустарниками и травами. Многие дворцы и храмы обросли белесыми мхами, все уже становятся рвы, прорытые вдоль крепостных валов, через которые перекинуты мосты с обвалившимися сводами.

Внезапно среди этого буйного зеленого царства возникает храм Сри Чум. В нем находится кирпичная статуя «Шагающего Будды» высотой 11 метров. В толще трехметровых стен храма проходит лестница, ведущая к окнам, из которых можно почти вплотную видеть голову Будды. Но главное — чувствуется магическая сила. Невольно хочется сжаться, согнуться перед таким величием. Что это: мистика или талант древних зодчих?

Наверху лестница перекрыта каменными блоками с высеченными на них сценами, традиционными для тайского изобразительного искусства.

Изображения Будды периода Сукхотай отличаются от более ранних узким выразительным лицом; стилизованная в каменной скульптуре прическа переходит в колпак с несколькими рядами упорядочение расположенных завитков.

...Как и везде на Востоке, сумерки наступили мгновенно. Еще минуту назад мы любовались древними скульптурами перед входом в храм Сара Сери, и вот уже с трудом различаем друг друга. Приходится прощаться с Сукхотаем,городом, который по праву считается родиной тайской цивилизации. Именно здесь был введен в употребление алфавит, изданный королем Рамой Камхенгом в 1283 году. Во времена Сукхотая в стране распространилась цейлонская школа буддизма — хинаяна. Здесь королем Литием была создана «История трех миров», оказавшая большое влияние на тайскую литературу. В древних постройках Сукхотая найдены исторические хроники, указы, сведения по медицине и астрономии, высеченные на каменных плитах.

На обратном пути наш гид-таец с болью заметил:

— А ведь Сукхотай умирает, медленно, но умирает. Наша природа разрушает храмы и статуи.

Однако тот факт, что этот редкий памятник тайской культуры внесен в список Всемирного наследия, рождает надежду...

Елена Чекулаева

Дело вкуса: Кисло-сладкие воспоминания

Помню с детства: вечерами, когда солнце пряталось в кустах за дальним рисовым полем и возле домов зажигались фонари, над нашим маленьким городком начинали витать волшебные запахи съестного, способные дотянуться до звезд. Казалось, только чудотворцы могут создавать такие аппетитные кушанья. Взять хотя бы печеного кальмара — очищенный и нанизанный на бамбуковые палочки, он всего лишь обжаривается над раскаленными головешками и так скоро, что, едва не уследишь, и на решетке останутся лишь угольки.

Конечно, печеный кальмар, если его все-таки не спалить, и так хорош — аромат моря, сдобренный сладковатым дымком от древесины, наполняет мякоть чудо-моллюска, но всякий, питающий к себе малейшее уважение, воспользуется хотя бы соусом «нам прик». В этой маленькой добавке к простой трапезе и кроется большой секрет — окунешь кусочек кальмара в плошку с соусом и забудешь от восхищения даже собственное имя.

Сейчас, когда у меня за плечами этнографическое образование в Европе, я всерьез занимаюсь изучением традиций нашей национальной кухни, вобравшей в себя немало полезного из культур Индии, Южного Китая и народов Индокитая. И все равно не перестаю изумляться бесконечности кулинарной фантазии тайских мастеров.

При этом всякий раз вспоминаю свой родной городок с ароматами печеных на углях кальмаров...

Моя бабушка, перенявшая премудрости тайской кухни от своей бабушки, готовила соус «нам прик» так: в пиалу плескала пару ложек уксуса, насыпала ложку сахара, мелко рубленного жгучего стручкового перца и горсть измельченных свежих листьев кориандра, добавив к этому четверть стакана рыбного соуса «нам пла». Конечно, вместо него можно применить и соевый соус, если «нам пла» вдруг не окажется, но разве такое возможно?

Нелишне разъяснить, что кориандр продается на любом российском рынке и известен под кавказским названием «кинза». Свежие клубневидные корни имбиря также встречаются в продаже на рынках и в супермаркетах. Лимонную траву и ростки гороха маш можно приобрести на вьетнамских продовольственных развалах, в том числе в районе метро «Тимирязевская» в Москве. Там же бывает и рыбный соус «нам пла», только спрашивать его надо на вьетнамский лад «ныок мам» — Прим. ред.

Белый пресный рис тонко оттеняет вкус блюда. Таиландский рис, с жемчужными тонкими зернами, — лучший в Индокитае, и ныне его можно купить всюду. Много рецептов есть для приготовления риса, но тот рис, что готовят в северных, гористых районах, не имеет равных. Секрет предельно прост: рис варят на пару в маленьких, на одну порцию, корзиночках из тонких бамбуковых щепочек. Накрытые такими же плетеными крышечками, они так и подаются горячими на стол. Рис впитывает от распаренного бамбука удивительный аромат, которого иным путем просто не добиться.

Хотя коробки для риса продаются на всяком базаре не только на севере Таиланда, но и в Бангкоке, вполне может случиться, что под рукой их не окажется. В таком случае можно воспользоваться изобретенной японцами электро-рисоваркой. Но есть и более традиционный способ. Моя почтенная бабушка для этого промывала и чуть отмачивала белый рис в воде, затем слегка просушивала, перекладывала в кастрюлю с круглым выпуклым дном и наполняла ее примерно таким же количеством чистой воды. Затем ставила на сильный огонь. Когда вода выкипала и на поверхности риса появлялись крошечные кратеры, а из них вырывались струйки пара, бабушка накрывала кастрюлю крышкой и ставила ее на самый слабый жар. Минут через десять рис вбирал в себя остаток влаги и был готов, но ему еще надлежало выстояться под крышкой, пока к столу подавали основные блюда.

Не ошибусь, если скажу, что излюбленным среди блюд, доставляющих удовольствие большинству моих земляков, можно считать суп «том ям гун». Особую прелесть ему придает оловянный «самовар», типа тех, что есть у китайцев и корейцев, но для совершенно иных блюд. В центре его емкости проходит труба, в которую помещают раскаленные угли. Внизу через открытое поддувало поступает воздух. Крышка у такого «самовара» — с круглым отверстием — чтобы сверху труба всегда оставалась открытой. Две ручки по бокам позволяют легко обходиться с этим чудом кулинарной техники. Впрочем, можно воспользоваться и обычной кастрюлей, но эстетика будет нарушена.

Чтобы получился настоящий суп «том-ям гун» — острый, кислый, с богатым букетом пряностей, следует взять по горсти черного перца, свежих кореньев кориандра и имбиря, чесноку. Еще нужна лимонная трава «та край» — растение типа осоки, стебель которого в несколько утолщенном основании внутри обладает резким лимонным ароматом. Все эти специи следует измельчить и растолочь в однородную массу. В крайнем случае можно обойтись и без «та край», но вкус супа уже не будет столь выразительным.

Впрочем, в основе знаменитого супа — креветки; чем крупнее, тем лучше. Их надо очистить, оставив шелуху лишь на кончике хвоста. Остальные очистки и головы ни в коем случае не выбрасывать! Они и задают вкусовой тон. Чуть осушив на салфетке, их надлежит бросить в кипящее растительное масло и жарить до тех пор, пока шелуха не станет ярко-розовой и хрустящей. На то потребуется минут пять-шесть. Затем добавляется вода, так чтобы она только покрыла содержимое. Когда жидкость закипит, огонь следует тут же убавить. Поварив так десять минут, бульон процеживают и наливают в разогретый углями «самовар».

Прямо перед подачей к столу во вновь закипевшем бульоне растворяют приготовленную пасту из специй, добавляют очищенные креветки, вливают лимонный сок, рыбный соус «нам пла» и посыпают целыми листьями лимона и измельченной зеленью кориандра. Для пущей остроты нелишне покрошить стручок жгучего перца. Суп «том-ям гун» готов, и из дымящегося «самовара» в центре стола его пора разлить по пиалам.

Без салата из свежих овощей мы вообще не признаем трапезу полноценной. Особенно лакомый — тот, что с тонкой соломкой из зеленой папайи, которую можно смешать с ошпаренным мясом креветок, красным перчиком, салатными листьями, ростками гороха маш, арахисовой крошкой и окропить лимонным соком с солью, сахаром и соусом «нам пла».

Для званого обеда в Таиланде не лишним будет рисовый плов в ананасе — готовый рис смешивают на горячей сковороде с обжаренными заранее грибами, креветками, курицей, орешками, зеленым горошком, чесноком, кусочками свежего ананаса, добавляют кокосовое молоко, «нам пла» или соевый соус. Приготовленный таким образом плов подают к столу в половинках ананаса, из которого предварительно извлечена мякоть. Если уже выложенный в ананас плов самую малость подержать в пароварке или на медленном огне в накрытой плотно кастрюле, а затем украсить цветком розовой орхидеи, блюдо это достигнет своего предельного совершенства и изысканности.

И это мы, тайцы, ценим в еде больше всего.

Наронг Баймакарм

Земля людей: Пионеры штата ЮТА

«Горные штаты» — Монтана на севере, Аризона и Нью-Мексико на юге — сильно к западу от Восточного побережья, чуть-чуть к востоку от Западного — точно укладываются в понятие «американская глубинка». Малонаселенные, с одноэтажными городами, с белым, в основном, населением. Здесь не запирают дома, здороваются на улицах, много и добросовестно трудятся. Штат Юта — один из таких типичных «горных штатов». Отличается он от соседей — Вайомиога, Колорадо — религией большинства своего населения. В Юте живут мормоны.

Впервые о мормонах я прочитал в детстве в «Записках о Шерлоке Холмсе». Герой рассказа «Этюд в багровых тонах» мстит мормонам, сгубившим его невесту в своих гаремах. Сюжет рассказа я почти забыл, зато странное слово «мормон» прочно засело в памяти, окрашенное в самые мрачные тона: многоженцы, пьяницы, заговорщики. И конечно, угнездилось это не только в моей памяти. Сразу скажу, что Конан Дойл оклеветал мормонов самым беспардонным образом; слишком уж странными они казались ему из британского далека. В штате Юта — «Стране Святых» (см. А.Конан Дойл) он никогда не бывал.

Спустя много лет я встретил первого мормона. Профессор-географ, он стажировался в Москве несколько лет. Это был очень доброжелательный и знающий человек, но когда мне сообщили о его вероисповедании, я немедленно спросил: «А сколько у него жен? Он тут со всеми?» Я был неоригинален до неприличия; то же спрашивали все (прописью: все!), кто об этом узнавал. Что-что, а «Шерлока Холмса» у нас читали! Кстати, больше на эту тему читать было почти нечего, не считая идиотской редакционной сноски в том же «Холмсе», гармонично дополнявшей невежество сэра Артура: «Мормонская вера — смесь христианства, ислама и буддизма», да коротких заметок в справочниках.

Чем больше, однако, мы узнавали профессора Леона Грира, тем стыднее становилось за первую (стандартную и банальную) реакцию. Отличался он от известных нам людей лишь тем, что не пил ни кофе, ни чая и, конечно, не курил и не потреблял спиртного.

Старинный мой университетский друг, физик и математик Виктор Привальский, последние несколько лет работает в Юте. Во время его очередного отпуска в Москве мы обсуждали план моего возможного приезда в США. Доктор Привальский установил прекрасные связи с индейцами хопи в северной Аризоне и готов был свозить меня туда. А жизнь штата Юта, куда не ступала нога нашего корреспондента? Вся его история и нынешняя жизнь тесно переплетены с Церковью Иисуса Христа Святых Последних Дней — таково полное название мормонской церкви. Так что встреча с мормонами была предопределена.

Более того: согласована с ними по всем правилам.

Вязкая земля долины
Ясным утром воскресенья 9 марта сего года я сошел с самолета в Солт-Лэйк-Сити — столице штата Юта. Гостиничный микроавтобус забрал меня через полчаса, и по безлюдным улицам пригородного типа я поехал в гостиницу. Все время казалось: вот сейчас въедем в центр, но этого так и не произошло — появилась светлая громада храма, несколько огромных стеклянных зданий, а потом опять вполне окраинная улица, где мы остановились. И все время, пока ехали и когда я вышел, взгляд упирался в горные цепи, словно присыпанные сахарной пудрой. То были Скалистые горы, и где бы я ни был в Юте, Скалистые горы замыкали горизонт, даже когда пересекаешь их: за хребтом высится следующий. Горы — сквозь сахарную пудру — коричневые и коричнево-серые — замыкают со всех сторон Долину Соленого Озера. Небо было прохладно-голубым.

Программа начиналась с завтрашнего утра. С минуты на минуту должны были приехать друзья: супруги Грир и Привальские и с места в карьер начать знакомить меня с городом и его достопримечательностями. Здесь, в этом штате история началась 150 лет тому назад, в 1847 году.

Мы съехали с шоссе на более узкую, но не менее обустроенную дорогу и, несколько поднявшись в гору, остановились у монумента. На высокой квадратной колонне стояли бронзовые люди в сапогах и широкополых шляпах. Более низкие постаменты венчали всадники, барельефы изображали огромные фургоны, влекомые волами, мужчину с женщиной, тащущих двухколесные тележки, нагруженные скарбом. Тележку подталкивал мальчик. Были изображены не символы, а реальные люди. Жилы напряглись на лбу мужчины, обширная шаль облегает плечи женщины, и видно, что шаль пропотела; грубые башмаки и толстые чулки подростка задубели от пота и грязи.

— Места эти, — профессор Грир начал лекцию, которую я ждал, — были безлюдными, но переселенцы, шедшие на сулящий надежды Запад, проходили через Долину. Немногим это удавалось. В 1846 году здесь застряла группа Доннера: снег завалил перевалы, оползни их закупорили. И не было никаких средств к пропитанию. Пришлось есть друг друга. Буквально. Остатки группы вывел весной охотник-траппер, торговавший в этих местах с индейцами. Трапперам-одиночкам добраться сюда было легче, чем переселенцам с семьями и скарбом. Индейцы тут появлялись только для охоты в горах: проклятыми считались места. Поэтому траппер был поражен, когда на следующий год встретил в Долине наших предков-мормонов. Еще больше он удивился, узнав, что они намерены здесь поселиться. А когда узнал, что они посадили пшеницу и кукурузу, совсем развеселился и обещал сто долларов, если что-нибудь взойдет и созреет. Сто долларов по тем временам были большие деньги. За них можно было купить здорового раба.

— А здесь торговали рабами? — спросил я.

— Нет. Мормоны были решительно против рабства, и те, у кого рабы были, придя в Юту, тут же их освободили. Таких было немного; у моих предков, например, были. Для всех, как я говорил, это была проклятая земля. Для мормонов — Земля Обетованная, куда вывел их Бригем Янг, второй пророк, четко выполнявший заветы первого пророка — Джозефа Смита. Все соответствовало здесь библейским описаниям Святой Земли: Соленое Озеро — аналог Мертвого моря (в Библии — Соленого озера), река, впадавшая в него и вытекавшая подобно Иордану из пресного озера Юта (реку нарекли Иорданом), пустынные засушливые земли. Все это предсказал Смит, и все это подтвердилось. Через некоторое время обнаружили залежи меди, точь-в-точь, как в Израиле. Только размеры куда больше.

Бригем Янг осмотрел Долину и сказал, что здесь — на том самом месте, где мы стоим, — будет заложен город. Точно по плану, составленному Джозефом Смитом. Янг был справедливым и крутым человеком, руководил всем. Он был, как и другие его единоверцы, многоженцем и отцом пятидесяти одного ребенка. И он же отменил полигамию, чтобы не злить федеральные власти. Отношения с ними налаживались с трудом. Многоженство было введено самим Смитом: ветхозаветные патриархи и цари истово его придерживались, а они были главным образцом. Кроме того, мужчины умирали и погибали чаще, и многие женщины оставались одни, без поддержки и супружеской помощи. Увы, этот обычай стал одной из причин напряженности между мормонами и их соседями. И одним из устойчивых стереотипов, связанных с сынами созданной Смитом Церкви. Но о вере мормонов — в самом кратком виде — мы поговорим ниже. Просто, говоря о Деревне Переселенцев — музее под открытым небом, — никак не обойтись без упоминания о Бригеме Янге.

Широкая коричневая долина, окаймленная горами, собственно говоря, и была Деревней Переселенцев. Дощатый настил заменял тротуар, а вдоль от него тут и там чернели избы. Невысокие, бревенчатые, проконопаченные белой глиной (но с хорошими окнами), они едва возвышались над человеком даже среднего роста. За ними стояла церковь, потом общинный дом — уже обшитый досками и заботливо покрашенный. И вполне комфортабельный, как и жилые дома, построенные сразу после того, как люди обжились. Избами их называть уже не стоило.

А к концу улицы деревня стала просто уже цивилизованной, разве что с деревянными мостками. Таким, кстати, и был город Солт-Лэйк-Сити лет сто тридцать назад.

И кукуруза и пшеница все же взошли. Но у траппера вдруг появился шанс сохранить свою сотню: когда колосья стали тяжелыми, внезапно налетела саранча — совершенно как в Ветхом Завете. И когда казалось, что труды пошли прахом, произошло чудо: прилетели тучи чаек и склевали саранчу. С тех пор чайка — символ штата Юта. А второй символ — улей. Ибо пчелиное трудолюбие — одна из главных добродетелей верующих. И отрицать этого не стал даже сэр Артур Конан Дойл (что хоть чуть-чуть оправдывает его в наших глазах вместе с блестящими сюжетами).

Заслушавшись рассказами потомка пионеров (истинного географа!), интересными и подробными, в которых импровизация зиждилась на обильных знаниях, я нечаянно сошел с мостков и ступил на коричневую, казавшуюся сухою, землю. В тот же момент мой башмак с хлюпаньем вошел вглубь, и вытащить его еле удалось — пуд грязи налип на него. Земля оказалась вязкой и опасной. Как же шли по этой земле, подталкивая фургоны, волоча тележки, 17 тысяч человек! Они прошли 1300 миль от Миссисипи, двигаясь на Запад, в полную неизвестность. Я, сделавший всего один шаг, не могу себе этого представить, но если каждый из миллионов их шагов был таким же, то это был подвиг. Из десяти отрядов с тележками дошли — с потерями — восемь. Два погибли.

У них не было пути назад. Они уже покинули — по очереди — штаты Нью-Йорк, Огайо, Миссури и Иллинойс.

Мормоны
(самые краткие сведения)

Скажу сразу: все, что я сообщаю, взято мною из источников, изданных самой Церковью. Я был всем этим заботливо снабжен.

Мормоны — христиане, они верят в Вечного Бога-Отца, в Сына Его, Иисуса Христа, и в Святого Духа. Вот — дословно — некоторые основные символы:

«8. Мы верим, что Библия — слово Божье, поскольку она переведена правильно; мы также верим, что Книга Мормона является Словом Божьим».

«10. Мы верим в подлинное воссоединение Израиля и в восстановление десяти колен; в то, что Сион (Новый Иерусалим) будет основан на Американском континенте; что Христос будет лично царствовать на земле и что земля обновится и получит свою райскую красоту».

...В 1805 году в штате Вермонт родился мальчик по имени Джозеф Смит. Лет через девять его отец переехал в штат Нью-Йорк. Народ в тех местах жил крайне религиозный, протестанты различных сект, очень озабоченные тем, чья секта лучше. Юного Джозефа отвращала от всех их вражда проповедников и верующих между собой. Он посещал разные церковные собрания, но держался в стороне. И решил обратиться прямо к Богу. Лет в четырнадцать с небольшим Джозеф молился в уединенном месте в лесу. Страшная тьма вдруг окутала его. В тот момент, когда он готов был отчаяться, увидел у себя над головой столп света ярче солнца и двух персон, стоявших в воздухе над ним. Один из них назвал Смита по имени и сказал, указывая на другого: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный. Слушай Его!» Они запретили ему вступать в любую секту. (Все это и далее — пересказ собственного рассказа Джозефа Смита.)

Следующее видение было года через четыре. Тогда к его кровати ночью явился из воздуха человек, осветивший комнату ярче солнца. Он сказал, что имя ему Мороний и что у Бога есть поручение для Джозефа Смита. И рассказал о сокрытой книге, написанной на золотых листах и содержащей историю прежних жителей Америки. Мороний являлся еще два раза вьяве. И еще раз — голосом с неба. Смит точно нашел место, где хранилась книга и два камня в серебряных оправах — Урим и Туммим; эти камни (из тех, что носили на нагрудном щите первосвященники Иерусалимского храма) должны были помочь ему в переводе. Но время для извлечения листов из хранилища еще не пришло. Следовало прийти через год, потом — снова через год. И снова. Несколько лет разрешения не поступало — оно пришло лишь в 1827 году, когда Джозефу Смиту было 22 года и он обзавелся семьей. Полученный дар нельзя было никому показывать. Люди, избранные для этого, будут названы. Когда Смит переписал письмена на бумагу — оказалось, что это — несколько измененные египетские иероглифы. — Морони забрал сокрытую книгу.

В апреле 1829 года в дверь дома Смитов постучал дотоле неизвестный им человек по имени Оливер Каулерп. Он слышал историю о золотых листах и хотел узнать все из первых уст.

Через два дня оба сели за работу: Смит переводил, а Каудери записывал. Через шестнадцать дней перевод был закончен. После этого позволено было показать золотые листы трем свидетелям и еще раз — восьми. О чем они, с характерным для англосаксов уважением к документам, и составили свидетельства с подписями и печатью.

Так появилась «Книга Мормона». И вот самое краткое ее содержание.

«Книга» рассказывает об израильтянине Легии, жителе Иерусалима, человеке праведном. Бог повелел ему покинуть в 600 году до Рождества Христова осажденный Иерусалим. Иерусалим вскоре был разрушен. Легий же «со чады и домочадцы» построил корабль, Божьей волею ведомый, пересек океан и высадился где-то на Американском континенте.

От него и сыновей его Нефия и Ламана пошли два могущественных народа: Нефииты и Ламаниты. Причем Нефииты остались богобоязненными, ламаниты же впали в грех и питали к своим родственникам вражду. Нефииты сохранили свою культуру и берегли записи об истории Народа Израилева до дней, когда предки их покинули Иерусалим, и истории других народов, и письменность их. Пророки и священники учили их морали и вере. И Спаситель посетил этот народ в Америке сразу же после Воскресения. О чем прямо говорится в «Евангелии от Иоанна»: «Есть у Меня и другие овцы, которые не от сего двора, и тех надлежит Мне привесть». Спаситель учил Нефиитов тому же, что и народ в Палестине, и основал Церковь.

Пока люди следовали заповедям Христа, они процветали. Но чем более богатели, тем слабее становилась их вера. Пророки предупреждали Нефиитов об опасности неверного пути. Среди сих пророков был и Мормон, который хранил хроники своего народа. Он свел их воедино, записал на золотых листах и отдал своему сыну Моронию. Судьбе было угодно, чтобы Мороний пережил гибель соплеменников от рук родственных ламанитов. И незадолго до смерти своей закопал листы в холмах именем Кумора, что оказались спустя четырнадцать столетий в штате Нью-Йорк, округе Вейн — недалеко от города Пальмира.

Такова краткая история «Книги Мормона».

Следует добавить, что остатки народа Ламанитского стали предками многих индейских племен.

Исход
Весной 1830 года «Книга Мормона» вышла в свет — пять тысяч экземпляров. И тысячи людей приняли новое учение. В апреле 1830 года шесть человек из числа трех и восьми свидетелей, узревших золотые листы, основали новую Церковь и провозгласили Джозефа Смита «провидцем, пророком и апостолом Иисуса Христа».

Еще большее количество людей приняло мормонов в штыки. Сразу после создания Церкви Смита арестовали. Его проповеди якобы создавали беспорядки, «вызываемые чтением Книги Мормона». Правда, очень скоро и выпустили. Затем начались преследования, сопровождавшие пророка до самой смерти.

В 1831 году старейшины решили переселиться к западу, чтобы там основать общину: в штате Нью-Йорк им бы этого сделать не дали.

Не удалось им это и в Миссури. Тут к религиозным расхождениям прибавилось еще одно важное обстоятельство: Миссури штат сугубо рабовладельческий, а мормоны, как говорили, были решительно против рабства. Тем не менее мормоны прожили в Миссури около семи лет и построили в городе Кертланд первый Храм, пока толпы погромщиков не разгромили их дома. Пророка выволокли на улицу, избили до полусмерти, вымазали смолой, обваляли в перьях и бросили умирать. Пророк выжил. Но оставаться в Миссури стало невозможно. Тем более, что губернатор штата Боггс распорядился изгнать мормонов или уничтожить их.

Перейдя замерзшую реку, верующие оказались на иллинойском берегу Миссисипи. Здесь, в болотистой местности был построен ими город Наву, что на известном пророку библейском языке значило «Прекрасное поселение». Сюда стекались уверовавшие: из восточных штатов, из Канады, из Англии. Вырос Второй Храм. К 1844 году город Наву стал самым благоустроенным и крупнейшим в штате Иллинойс: двадцать тысяч жителей! В немощеном Чикаго тогда обитало двенадцать тысяч.

Мир в Наву продолжался недолго. Религиозная нетерпимость — казалось бы, странная у потомков людей, самих вкусивших ее в Европе, — вспыхнула вновь. Джозефа Смита с братом заключили в тюрьму города Карфаген. Стены тюрьмы должны были защитить их от народного суда Линча. 27 июня 1844 года оба были застрелены убийцами с завязанными платками лицами.

Характер верующего человека тем и отличается от характера неверующего, что преследования — так похожие на те, что вынес ветхозаветный Избранный Народ! — лишь укрепляют его веру. А мученическая смерть пророка? Разве не умер Моисей, не узревший Землю Ханаанскую? Разве не были мучениками христианские святые?

И число мормонов лишь выросло.

Чем больше я читал об истории мормонского исхода, тем больше думал: в чем же причина вражды, которая окружала их в восточных штатах? Наверное, несхожесть их учения с теми, что буйно — секта на секте — цвели в этих местах. Слово «Америка» отсутствовало в Священном писании: а для протестантов Библия — основа всего и вся. Почему-то мне стало казаться, что не последнюю роль сыграло и то, что пророк — современник и соотечественник, а также его простецкая фамилия Смит. У пророка должно быть какое-нибудь неудобопроизносимое древнееврейское, древнегреческое или арабское имя. И что это за чудеса? В наше время?!

И конечно, раздражало многоженство, особенно дававшее тему для пересудов и возмущения. В этих пересудах оно, кстати, присутствует и по сей день.

Вторым пророком стал Бригем Янг, и под его водительством 17 тысяч человек в феврале 1846 года пересекли замерзшую Миссисипи. Началось Великое-Переселение-в-Фургонах-на-Запад. Как предрек Джозеф Смит, «в сердце Скалистых Гор вы станете великим народом».

Ужин у Блэнчердов
Каждое утро, тщательно начистив ботинки, я, как на работу, приходил в административное здание Церкви. Я проходил мимо Львиного дома — бывшего особняка Янга, мимо его монумента. На постаменте выгравированы фамилии всех глав семей, пришедших с ним, включая трех «цветных служителей» — негров-рабов. Золотыми звездочками отмечены те, кто дожил до пятидесятилетия основания города. Среди них — один цветной, сразу же освобожденный в Юге. В воротах Храмовой площади улыбались молоденькие, скромно одетые девушки, всегда по двое:

— Доброе утро! Вам нужна помощь?

Проходили плечистые парни в галстуках, тоже вдвоем:

— Вы что-то ищете, сэр?

Ровно в десять я входил в фойе, но не успевал дойти до кресла, как из лифта выходил Дон ЛеФевр из отдела по связи с прессой, подтянутый пожилой джентльмен. Он опекал меня все время в городе: возил в город Прово в университет; договорился со своей соседской семьей.

— Я бы вас пригласил к себе, но вам интереснее семья с детьми, а наши уже разлетелись из гнезда. У нас было трое, жена потом рожать не могла, и мы еще двоих усыновили. Все уже выросли...

В семье Блэнчерд детей было семеро. Я застал дома пятерых: двое старших уже отправились миссионерствовать. Миссионерство — религиозный долг, и каждый отдает ему два года. Поэтому в разговорах с мормонами миссионерство — такая же временная отметка, как у нас служба в армии. Услышав «Это еще до миссионерства было» или «Только, помню, я из миссии вернулся», — сразу понимаешь, что собеседнику тогда исполнился 21 год. И также понимаешь, что тогда он женился.

Один сын Блэнчердов трудился на филиппинском острове Себу. Второй — в еще более трудных условиях: в южной части Бронкса в Нью-Йорке. Себуанскому сыну как раз исполнился 21 год, и вся семья собралась, чтобы отметить это.

Стол был обильный и американский, а вода — единственный за весь вечер напиток — напоминала мне, что я в мормонском доме. Чая и кофе мормоны тоже не пьют, и помнится, отыскать в городе кофе, а тем более приличный, оставалось вечной моей заботой.

В конце вечера записали на магнитофон письмо юбиляру. Кто пел, кто рассказывал. Мне это очень напомнило старательно отрепетированный концерт самодеятельности. Попросили сказать пару слов и меня. Я пожелал парню добра, извинился за произношение и честно признался, что чувствую себя в его семье очень тепло и хорошо.

Долго мы бродили по здешнему музею: собрано в нем все, что накопила недолгая история Юты. Штат довольно большой — пол-Франции с гаком, а народу всего — два с половиной миллиона, в столице — сто семьдесят тысяч.

— И все мормоны? — спросил я.

— Не все, — отвечал мистер ЛеФевр, — но большинство. А всего-то нас в мире 10 миллионов. Пойдемте в Археологический зал.

Сначала он не привлек моего внимания: видал я археологию побогаче. Потом стал смотреть с большим интересом — находки доколумбова периода: какие-то изображения бородатых людей с просто-таки ханаанскими лицами, восточные монеты. Под каждой — дата. Что-то меня смутило в ней. Я все старался понять: что? Найдено в нашем веке, в основном. В нашем веке? И Джозеф Смит не мог об этом знать.

Разговор с апостолом о чудесах
Меня согласился принять апостол. Апостола звали Джеффри Р.Холланд.

Согласитесь, мало кто может похвастать тем, что беседовал с живым апостолом. Когда я рассказывал об этом дома, все воспринимали как розыгрыш. В Москве не привыкли к тому, что в наши дни апостолы ходят по земле и общаются с людьми. Они ходили в другие времена и в других местах. Кстати, тут москвичи особенно ошибаются: именно в Москве Джеффри Р.Холланд побывал и поработал. Но заблуждения москвичей простительны: где Солт-Лэйк-Сити, а где наша столица! Американские знакомые тоже слушали меня недоверчиво. Они-то могли бы знать реальность своей страны и получше.

Но и американцам недоверчивость простительна. Просто и мы, и они не вдумываемся в смысл слова «апостол», что по-гречески значит «проповедник», «посланник». И двенадцать апостолов Библии были вначале обычными людьми — рыбаками к примеру. Но, став учениками Иисуса, они были призваны проповедовать истину и оставили свои обыденные дела. Мормоны же считают, что они восстановили христианство в том виде, каким оно было во времена Иисуса. А потому высший их орган называется Советом Двенадцати Апостолов. Выше его только Президент Церкви. Его называют Пророком.

Обо всем этом я прочитал заранее и многому уже не удивлялся; к примеру, что епископом здесь, как и во времена первых христиан, зовут человека, который в других местах именуют приходским священником. Но все же... Все же не каждый день рядовой человек встречается с живым апостолом. Заранее я осведомился у мистера ЛеФевра, как мне следует к нему обращаться: «апостол» просто, «апостол Холланд» или как еще? Следовало говорить «элдер Холланд», старейшина.

В назначенное время в приличествующем случаю пиджаке и неярком галстуке я вошел в приемную. Тут сидели два референта: в приемную выходили кабинеты двух апостолов. И через минуту меня приветствовал средних лет мужчина в отлично сшитом костюме. Он был любезен и доброжелателен. И конечно же, очень занят. Поэтому мы сразу договорились, что я отниму у него полчаса. Это было мое предложение, но, думаю, если бы я попросил времени больше, он бы согласился. В конце концов, объяснять правду незнающим было его делом. И призванием: до того как стать апостолом, он был профессиональным педагогом — ректором университета Бригема Янга в городе Прово, час езды на машине отсюда.

Мы договорились, что элдер Холланд начнет с некоторых постулатов, особо важных для общего понимания, а потом постарается пояснить то, что остается для меня непонятым.

— Прежде всего, — сказал он, — запомните: наша Церковь — не протестантская. Протестантизм возник в недрах католичества, мы же восстановили живую Церковь Иисуса Христа тех времен, когда никакого раскола в христианстве не было. Да, мы знаем, что многие считают нас одной из протестантских сект. Но если вы усвоите наше отличие, вам будем нас легче понять.

Я почувствовал себя студентом, и это было приятное ощущение: студент имеет право задавать преподавателю любой вопрос, не опасаясь показаться глупым и невежественным.

Я задал свой первый вопрос.

— Элдер Холланд, — спросил я, — а почему надписи на листах, имевших вид золотых, данных Смиту, были на египетском языке? Почему не на древнееврейском или древнегреческом, как водится в священных книгах?

— Интересный вопрос, — одобрил меня апостол, — я сам пытался это объяснить. И знаете к какому выводу пришел? Египетские иероглифы — каждый целое слово — гораздо экономнее букв: на меньшем количестве пергамента или металла можно записать больше. А читать это могли многие. Он был языком коммерции Древнего Востока. Его, конечно же, знал Авраам. В Египте он общался со жрецами. С родом Легиевым египетский язык попал в Америку.

Эту тему элдер Холланд, несомненно, знал и любил.

— Я занимаюсь исследованием «Книги Мормона» много лет. И вижу в ней много чудес. Наверное, она выглядела так,

— он передал мне стопку миниатюрных медных листков на красивой подставке, — студенты сделали в подарок.

Каждый листок был покрыт аккуратными иероглифами.

— Посмотрите, на каждом маленьком листочке — несколько фраз, а все можно разобрать. Вы читаете по-египетски? Я тоже нет. А мы с вами образованные люди. Явление Смиту было в четырнадцать с половиной лет. Бог избирает молодых. Фермерский парнишка, в школу ходил две зимы. А перевод он сделал — с древнеегипетского! — за 16 дней. Это ли не чудо?

Хорошо, говорят наши противники, не перевел, а сам сочинил. Но даже если бы это было так, как смог это сделать необразованный сельский мальчишка?

Я — профессор, к моим услугам компьютер, помощники. Написал две книжки. Сколько я их писал? И кто будет о них помнить? А ведь я всего лишь анализирую его книгу. Дальше. В тексте Смита полно гебраизмов и египтизмов. Заверяю вас, что в церковно-приходских школах никогда не учили ни древнееврейского, ни древнеегипетского. У него описание монетной системы — мы до сих пор толком не можем это объяснить по-английски. В 24 года он женат, содержит семью, выпускает книгу. И создает план Града Сионского — один к одному нынешний Солт-Лэйк-Сити. Как вы знаете, он никогда не был в Юте, он не вошел в нее со своим народом, как Моисей в Землю Обетованную, но он все точно знал: Соленое озеро, нашу реку Иордан.

Я не перебивал апостола, хоть и не все до меня доходило. Вопрос чудес очень важен в любой религии, и нет религии без чудес. Я имею в виду то, что нельзя объяснить ни опытом, ни знаниями. Кстати, знаменитое выражение «Верю, ибо это нелепо», над которым потешались многие поколения научных и не очень атеистов, понимать-то следует, как «если что-то существующее не укладывается в рамки моего сознания, мне остается только верить, а не пытаться объяснить».

— Ну и наконец. Вы видели рукопись Джозефа Смита в музее?

Я видел ее накануне. Четкий почерк, ровные строки без помарок. Кажется, самый ценный экспонат.

— А теперь слушайте. В ней нет ошибок. Так, отдельные диалектизмы, — голос элдера Холланда набрал профессорскую торжественность. — Могу сказать вам, что это подлинное чудо. Я тридцать лет преподавал английский язык. И за это время не видел человека среди самых образованных, кто бы выражал мысли по-английски без ошибок!

Окруженный горами
В городе Солт-Лэйк-Сити так мало курящих, что встретившись на улице (а больше их нигде и не встретить), они приветствуют друг друга стыдливой улыбкой: «Привет тебе, о брат мой отверженный!» Некурящее подавляющее большинство тоже здоровается с незнакомым путником на своей улице.

Город, по которому я много гулял в свободное от работы время, оказался гораздо разнообразнее, чем при первой встрече. Стоит отойти от двух центральных улиц, от Храмовой площади, как углубишься в кварталы, незаметно переходящие друг в друга. Очень чистые, малолюдные, с серебрящимися горами в конце, они вроде бы и не так уж отличались друг от друга, но углубляясь в следующий, я наблюдал, как эти различия нарастали, пока их количество не переходило в качество.

Эвенюс Куортер — двухэтажные дома из великолепного кирпича разбросаны среди мягких холмов, осененных старыми деревьями, — богатый квартал в Англии, да и только. Проехавший на велосипеде человек вформе полиции штата Юта — «Хай! Как дела?», — напоминает, что до Старой Родины — Англии далеко. И все-таки здешние кривые улицы такие европейские...

А чуть дальше — и дома хорошие, но чуть пожиже, и улицы прямые. Дальше — дома еще чуть послабее, одноэтажные и через две улицы выходят на шоссе. Все встречные — белые, других почти и не увидишь. Лишь раза два я встречал чернокожих — в деловых пиджаках и галстуках, вдвоем, с любезными улыбками, они, скорее всего, были мормонскими священниками. То, что город — столица Церкви Иисуса Христа, подтверждают и светлая громада Храма, и памятники, и даже над горсоветом — учреждением светским — сверкает золотая статуя ангела Морони, подсвеченная ночью прожектором.

Однако я издали находил дорогу в гостиницу по высокому шпилю с католическим крестом; для кого-то же продавался в редких местах и приличный кофе.

Как-то, идя по совсем незнакомой улице, я заметил здание восточной архитектуры. Я даже подумал, что такое мог построить себе состоятельный индус. Но с противоположного тротуара увидел прикрепленный над входом православный крест и застекленную икону Богоматери. С ориентальным обликом строения это не очень вязалось. Но уж совсем не вязалась идущая дугой по фронтону еврейская надпись: «Община Монтефиоре».

Я перешел на ту сторону. Объявления принадлежали православным: по-английски и на сербском языке, но латинскими буквами и без должных значков. Прошла, направляясь в церковь, немолодая женщина.

— Простите, — спросил я по-русски, — это чья церковь?

— Не понимаю, — отвечала дама, — папа мой хорошо знал церковнославянский, а я только английский.

Я повторил вопрос.

— Как чья? — удивилась она. — Православная. Русская, украинская, сербская, болгарская. Разницы нет, а говорим все по-английски.

— И греки сюда ходят?

— Они же тоже православные, — подтвердила женщина и махнула рукой. — У них все-таки свой храм. Они хоть и тоже говорят больше по-английски, но любят, чтобы служба была на греческом. Я здесь родилась, так всегда было.

На таблице у входа я прочитал, что здание это строили как ортодоксальную синагогу в начале века. Когда же община ослабела (то ли уехало большинство прихожан, то ли обратилось к более модернистским формам иудаизма), дом стал ветшать. Но в Юте, бережно относящейся к памятникам своей не Бог весть какой древней истории, его отреставрировали, а потом уступили разросшейся славянской православной общине.

Как и каждый небольшой город, Солт-Лэйк-Сити не узнаешь и не поймешь с первого взгляда: жизнь его куда сложнее и разнообразнее, чем кажется залетному гостю.

Семейная история
Я думаю, что одно из самых интересных мест, которые мне довелось увидеть в Солт-Лэйк-Сити, — Библиотека семейной истории. Ее еще называют Генеалогическим центром.

Еще в Музее я обратил внимание на то, что реализму здешних живописцев позавидовал бы сектор наглядной агитации и пропаганды Главного политического управления Советской армии. Мне даже показалось, что подобные полотна и плакаты я хорошо изучил в далекое время своей армейской молодости. Мистер ЛеФевр со мной согласился: он служил в армии потенциального противника примерно в то же время. Это искусство ему нравилось.

— Пикассо у нас точно нет, — заметил он, — зато каждому понятно и доступно. А это главное.

В этот момент мы стояли перед обширным полотном. В левом его нижнем углу взрослые люди свежего вида в белых одеждах протягивали руки нестарым женщине и мужчине и детям — в центре картины, а те, принимая пожатие одной рукой, другую протягивали в правую верхнюю часть картины. Оттуда, в свою очередь, к ним тянулись люди разных возрастов.

— Связь поколений? — предположил я.

— Точно. Мы считаем, что ушедшие, живущие и будущие поколения сосуществуют. И умершие воскреснут во плоти и крови. Связь поколений между собой — не только духовная, но и физическая, крепка. Человек должен знать своих предков. Он несет ответственность не только за потомков, но и за них.

Все сказанное можно было бы принять за декларацию («Вернуться к истокам! Помнить заветы предков!»), если бы я имел дело с кем-нибудь другим, кроме Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней. В Церкви к генеалогии (как, впрочем, и ко всему остальному) относятся серьезно и конкретно и поставили на широкую ногу. С привлечением всех достижении науки и техники.

Америка — страна иммигрантов, корни ее жителей в Старом Свете. И мормонские миссионеры во всех — где возможно — странах мира снимают копии с церковно-приходских, общинных и муниципальных книг. Потом все данные закладывают в компьютер. Сейчас в нем заложено 2 миллиарда имен.

Меня интересовала сама работа собирателей генеалогий, тем более, что их плодами может пользоваться любой желающий, но, в отличие от членов Церкви, за плату. Правда, довольно умеренную. Из-за расхождений мормонов с другими христианами сведения представляют им далеко не во всех церковных приходах мира. Не дают своих данных и ортодоксальные еврейские общины: прежде всего потому, что человек, принимающий мормонскую веру, крестит и всех своих предков.

Церковные и общинные книги — вещь очень даже полезная. Ведь в них записывали не только кто, где и когда родился, женился и умер, но и указывали причину. И если это крепко, по науке свести в компьютере, получается интереснейшая картина — интереснейшая, к примеру, для врачей, определяющих наследственность заболевания. Кстати, медики и составляют немалую часть платных пользователей Библиотеки.

Библиотека была совсем рядом — через дорогу от административного здания. Она даже не показалась столь большой, как можно было предположить по обилию хранимого материала. Выяснилось, что два ее этажа под землей. Но это я узнал потом, когда меня отвела туда любезная и очень знающая дама по имени миссис Шокетт — ударение на последнем слоге и с французским «ш».

Французская эта фамилия, кстати, — мужнина, сама же ее носительница — шведка родом из Финляндии, да еще и с каплей то ли русской, то ли карельской крови. Во всяком случае, фамилия одного из ее дедов была Нифонтов. Она говорила по-английски, по-французски, по-шведски, по-фински. И совсем неплохо по-русски с очень симпатичными старомодными оборотами. Дед Нифонтов, судя по ее разговору, был человеком образованным.

Мы начали с компьютеров.

— Как пишется ваша фамилия? «Mints» в английском написании? Сейчас посмотрим, сколько у вас однофамильцев на Западном побережье США.

Оказалось, что в бережливой памяти машины хранятся и все телефонные книги Штатов и Европы. Экран замелькал, из принтера полезла бумага. С полстраницы ее занимали Минтсы, никакого ко мне отношения не имеющие. Я все же вглядывался с надеждой. А вдруг? После Дэйвида, Роберта и совсем никуда уже не лезущего Кристофера Минтса, промелькнули Минчев Атанас и Минченко Леонид. Зато фалангой пошли Минцулисы: Ангелос, Ангелос, Ангелос, Деметриос. За Деметриосом Минцулисом двинулись ровные ряды Минцопулосов: Ангелос, Андреас и прочая. На Минцопулосе Агамемноне я попросил остановить машину. Агамемнона у меня в родне, даже дальней, не водилось.

Не знаю мормонского описания рая, но для любого человека, интересующегося наукой об именах — ономастикой, он расположен в подземных этажах Библиотеки. Там в скандинавском и славянском отделе и трудится госпожа Шокетт.

На стеллажах лежали стопки книг. Скандинавские приходские книги, своды образцов писарского почерка (и не за один век!), справочники типичных и нетипичных ошибок. Оказывается, простецкое мужицкое имя Юхан (где тут ошибиться?) можно переврать семью разными способами. Если же учесть, что за свою долгую историю Швеция успела побывать частью Дании, Норвегия — Швеции, а Финляндия, будучи объединена с Россией личностью монарха, языком делопроизводства, оставила шведский, замененный финским, и названий каждый населенный пункт имел по два (помните: Турку — Або), да к тому же писарь мог плохо владеть предписанным языком, вы поймете, какое обширное поле деятельности у миссис Шокетт.

— Это еще не все, — уточнила она. — Там ведь и фамилий почти не было. Нильсен, Свенссон, Хансен — это отчества, пойди разберись.

Я представил себе одних лишь Александровичей и Александровен, которых я знаю, и мысленно возблагодарил то наше правительство, которое (тоже, кстати, относительно недавно) присвоило гражданам разнообразные и благозвучные фамилии.

— Но в Америке это становилось фамилией? — спросил я. — А здесь все-таки Хансенов и Свенссонов не такой процент, как на старой родине. Так что вам полегче.

— Если бы, — вздохнула миссис Шокетт, — многие приехали с более сложными фамилиями. А англосаксы выговорить иностранное слово не в силах. Так что многие их меняли, а то и просто вынимали середину и ходили с остатком. Звали человека Грим мал ьдурссон — стал Гримсон. Хорошо хоть, если еще об этом помнит.

Она показала мне готовое генеалогическое древо. Ей-Богу, это выглядело не хуже, чем у августейших персон. Разве что вместо герцогов Ангальт-Цербтских и герцогинь да-Браганса-э-Фуншал в ветвях дерева гнездились простые Линдгрены и Райнарсудссоны. Фамилии менялись, но древо рода оставалось одним и тем же. Я повел пальцем по изменениям: миссис Шокетт кивнула.

— Почти все гласные были сверху украшены значками, их убирали, и фамилия как бы лысела, а сочетания букв были столь непривычны, что, найдя свои корни, произнести их американец во втором поколении не сможет даже под угрозой смертной казни.

Я представил себе, как приходит к ней этакий старичок, вовсе не мормон, а просто на старости лет решивший приникнуть к корням и способный заплатить за это 200 долларов. Ему составили древо, компьютер выдал данные, и осталось одно: узнать, а как исконное имя звучит. Сам-то он себя именует мистер Вид.

Миссис Шокетт смотрит в бумажку и говорит:

— Это, мистер Вид, пишется Аскольгрустенвид. А читать нужно, видите «а» с кружком, это — почти «о»: Ошйоолгруушнвий.

— Как? — спрашивает потрясенный клиент дрожащим голосом. — Ошк... Ошйо... Нет, это невозможно! А из какого прихода предки?

— Это совсем несложно, — отвечает миссис Шокетт, — они, кажется, из Финляндии? Сейчас посмотрим. А, вот. Ванхатурмосъярви.

— Как?! — бедняга падает в обморок.

Или примерно так. Я, кажется, выдумал слишком простой пример.

Насчет себя я почти ничего не выяснил — по причинам, приведенным выше. Но что-то все-таки узнать удалось. И надеюсь, что узнаю больше. Во всяком случае, каждый вечер, когда возвращался в гостиницу, портье передавал мне пакет из Библиотеки с новыми деталями.

Последнее письмо оттуда я получил уже в Москве.

Солт-Лэйк-Сити

Лев Минц, наш спец. корр. | Фото В.Привальского

Читатель в пути: К Коммунизму — по ребру Буревестника

Володя, Дима, Боря и я ходим в горы давно.

На сей раз мы хотим попытать счастья на Памире — взойти на пик Коммунизма (7495 м).

Восхождение начинается... со спуска. Наш маршрут на пик Коммунизма проходит по так называемому ребру «Буревестника», и чтобы попасть к его началу, мы должны спуститься из альплагеря, что на поляне Москвина, на ледник Фортамбек и добраться до поляны Сулоева.

На второй день пути, пройдя по леднику, достигаем поляны Сулоева, названной в честь одного из исследователей этого района. Большую часть своей души этот геолог и альпинист отдал горам. Теперь они владеют и его телом: могила Валентина Сулоева находится именно здесь.

Лет десять назад на уютной, хорошо прогреваемой солнцем поляне Сулоева располагался альплагерь. Работала и биологическая станция, где ученые исследовали повеление животных в условиях высокогорья. В общем, жизнь здесь кипела. Теперь альплагерь переместился на поляну Москвина, биостанцию закрыли, и полновластными хозяевами этих мест остались лишь любопытные сурки.

Впечатление такое, будто мы оказались на раскопках умершей цивилизации. Европейцы пришли на Памир, обживали его несколько десятков лет и убрались восвояси. Ощущение прошедшего подкрепляют и камни-памятники, мемориальные доски: «Погибли... , ушли... , не вернулись... , помним... , храним в сердцах...» Такие камни есть и на поляне Москвина, но там они — фон живущего лагеря, а здесь — только камни и остались. Мемориальных досок много, они расположены на краю поляны. К ним подходишь, смотришь, и, уже не отрываясь от них, идешь до конца... Поляна Сулоева умерла, и новых досок не прибавляется. Отвожу взгляд, и в провале ледника Трамплинного, как в открытую форточку, вижу верхушку пика Коммунизма.

На ребро «Буревестника» уходим до восхода солнца, хотя вот оно уже осветило макушку пика Москва. Через каждые пятнадцать-двадцать минут с Трамплинного и со склонов пика Москва глухо гремят ледовые обвалы. Но за пять дней, на поляне Сулоева и на ребре «Буревестника», мы оборачиваемся только на самые громкие — уж очень их много. На ребре старые веревки; они нам служат скорее ориентирами тропы — испытывать их надежность, а заодно и свою судьбу, как-то не хочется. Используем для страховки свою веревку. В последний день подъема когда мы достигаем высоты около шести тысяч метров, на нас прилетает посмотреть орел. Громадная птица кружит чуть в стороне и как бы решает, кто мы — добыча или конкуренты...

Ребро выводит на Памирское фирновое плато — огромное снежное поле (в длину примерно 9 км, в ширину — до 3 км) на высоте около шести километров. Когда-то оно было дном древнего океана, а теперь здесь лежит никогда не тающий снег. Ровное, почти без трещин, белое плато окаймлено по сторонам вершинами высотой до шести с половиной тысяч метров и производит впечатление какого-то неземного пейзажа. Наша гора расположена на противоположном от нас краю плато, на расстоянии около семи километров. Рассказывают, что, стремясь выбрать момент, когда смерзшийся наст держит особенно надежно, некоторые альпинисты пересекали плато на лыжах вечером или ночью. Мы все же решаем отложить выход на более традиционное время — раннее утро.

Чтобы от плато подняться на вершину, нужно два дня. Пик Коммунизма с запада опирается на пик Душанбе, высота которого около семи тысяч. В первый день поднимаешься на Душанбе и там ночуешь, на следующий день — вершина и спуск обратно на Душанбе. В эти два дня должна стоять подходящая для восхождения погода: несильный ветер и нормальная видимость. Поэтому, уходя с плато вверх, важно угадать погоду на день вперед.

К счастью, погода, все предыдущие дни как бы игравшая с нами в прятки, стала, похоже, улучшаться и на плато потянулись альпинисты. Первой подошла группа иранцев. Они с благодарностью приняли предложенный нами чай, установили палатку, выставили внешние пластиковые ботинки наружу (сразу вспомнилось, что на востоке обувь оставляют за порогом) и запели. Оказалось, что, поднимаясь к вершине, иранцы на каждой стоянке закрепляют флаг и поют песню. Потом, взойдя на вершину, они с восторгом говорили, что обязательно пошлют телеграмму своему правительству, потому что после революции 1979 года это первая удачная экспедиция иранцев на семитысячник. За иранцами появились французы, потом кое-кто еще. Лагерь на фирновом плато, где еще утром кроме нас и чего-то ждущих черных птиц с крепкими клювами не было ни единой живой души, быстро превращается в маленький интернациональный палаточный городок.

Утром никто не торопится идти наверх; очень рано выходить не стоит — несмотря на август месяц, можно обморозиться, однако и слишком задерживаться тоже не следует — под жарким солнцем будет тяжело идти. Кроме того, тот, кто идет первым после непогоды, готовит тропу другим — «тропит», а это занятие не из легких. В горах расплата организма за нагрузку наступает не сразу. Сегодня ты тропишь, прекрасно себя чувствуешь, а назавтра у тебя уже нет сил идти вверх, и — прощай, вершина.

Наконец, все, кто решился идти, выходят, тропят по очереди, кто сколько может, и радуются, что в непогоду не было сильного снега. К концу дня добираемся до перемычки между пиками Душанбе и Коммунизма, где и ставим палатку.

Штурмовой день выдается почти без ветра, и поэтому идти сравнительно легко. Надо подняться на полкилометра по высоте по фирновому склону и преодолеть последние сто метров по скально-снежному гребню.

Немного опередив товарищей, вылезаю, наконец, на вершину. Перевожу дух и понимаю, что торжественной встречи не предусмотрено. Сбылась мечта, я достиг географической точки, господствующей над одной шестой частью суши. И что же? Вокруг никого. Тихо. Под ногами — такие же камни и снег, как и внизу, на леднике. Рядом со мной — металлический крест на самой вершине, неподалеку — какая-то жердь. На ее конце ветерок лениво шевелит выцветший лоскут, бывший когда-то вымпелом.

Удачное восхождение на семитысячник воспринимается не как собственная победа, а как результат снисходительности горы к твоему стремлению вверх. Гора улыбнулась хорошей погодой так настойчиво идущему к ней.

Течение моих мыслей прерывает подход ребят: отдуваясь после крутого подъема, они один за другим вылезают на вершинную площадку, которая сразу становится немного тесной и — странно — делается как-то более уютной. Начинается деловитая суета вокруг вершинной шоколадки, взаимные поздравления и жадные взгляды во все стороны, попытки опознать окрестные вершины. В горных долинах нет горизонта, видны только косые вершины ближайших хребтов. От этого в солнечную погоду горы кажутся плоскими картонными декорациями на фоне такого же плоского синего неба. Здесь же взору открывается необыкновенный простор. Прямо перед нами — красавица Корженевская в белом пояске из облаков, а немного правее, в Заалайском хребте, видна гора, по размерам значительно больше своих соседок: это — пик Ленина. Еще правее привлекает внимание белая гусеница ледника Бивачного, удобно улегшаяся между хребтами Федченко и Академии наук. За нею — знаменитый ледник Федченко; он так длинен, что кажется, будто у него нет ни начала, ни конца. На юге, в необозримой дали Каракорума, стоит К-2, вторая по высоте вершина мира. Говорят, что иногда ее можно увидеть в хороший бинокль. Прямо из-под наших ног на юго-запад уходит хребет Петра I с пиками Крошка, Бородино, Москва... Ничего себе «крошка» — он ведь выше Эльбруса! А вот и окруженный со всех сторон ледником пик Подводная лодка. Эта стоящая особняком громадная скала действительно смахивает на субмарину, вынырнувшую из пучин древнего океана. На севере от нас — глубокая долина реки Муксу и вершины Заалайского хребта, плавно исчезающие в голубовато-сером мареве сырдарьинских равнин.

Пора вниз. Как учат новичков в горах, восхождение на любую вершину заканчивается только в базовом лагере, не раньше. Вползая вечером в штурмовую палатку, чувствуем, что высота и усталость начинают одолевать: в самом деле, уже почти неделя, как мы находимся выше шести тысяч метров, где насыщенность воздуха кислородом меньше половины того, чем дышит человек на уровне моря.

За один день успеваем сбросить больше чем два с половиной километра высоты и уже в густых сумерках подходим к «базе». Нас поздравляют с восхождением и угощают дымящимся борщом, который кажется мне лучшей наградой...

Андрей Аносов | Фото Дмитрия Ничипорова

Загадки, гипотезы, открытия: Как я искал кваггу в парке Крюгера

Около ста лет назад на необозримых просторах южноафриканских саванн паслись огромные стада квагг — зебр необычной расцветки. На них очень любили охотиться буры. А потом квагги взяли и исчезли — причем повсеместно...

— Да ты неисправимый романтик. Ник! — и Луи с треском захлопнул толстый том «Млекопитающие Южной Африки»,

— Какие квагги! Мы знаем всех своих зебр по кличкам и полоскам, все места, где они водятся, а ты говоришь о каких-то затерянных, нехоженых уголках. Да, парк огромен, но изучен досконально. — И Луи Трихардт закинул фолиант на полку.

— Давай лучше спать. Завтра в пять подъем. Если пропустим рассвет, не увидишь «большую пятерку»...

Сильный ветер раскачивал акации за хлипкими стенками нашего охотничьего домика посреди огромного, самого большого в Африке национального парка. Мы были в Скукузе, на одной из центральных усадеб «Крюгера» — так привыкли называть этот заповедник южноафриканцы. (Парк получил имя президента республики Трансвааль Пауля Крюгера (1845 — 1904), много сделавшего для сохранения природы страны.) У крыльца нас ждал джип с сухим пайком, биноклями и подробной картой маршрута. Но мне не хотелось смотреть «большую пятерку», я уже много раз видел этих животных — слона, носорога, льва, леопарда и буйвола, мне нужно было другое... То, за что я был высмеян знатоком местной фауны, научным сотрудником и попутно — егерем заповедника Луи Трихардтом. Мне нужна была квагга.

— А элладотерия не надо? — помнится, рассмеялся Луи, когда я в первый раз обратился к нему с просьбой «поездить по местным зебрам» и поискать среди них квагг. Но, узнав, что я всерьез занимаюсь криптозоологией и везде, где бываю, досаждаю маститым зоологам с нелепыми, чудными просьбами, вошел в положение:

— По зебрам я тебя повожу. Сам ищи среди них своих квагг. Да ты хоть знаешь, как они выглядели?

Я знал. Знал не хуже Трихардта печальную историю замечательных лошадок, не похожих на настоящих зебр, во множестве водившихся в саваннах Южной Африки.

...Еще какие-то двести лет назад несметные стада квагг кочевали по Южной Африке. Эти животные, известные теперь как южный подвид степной, или обыкновенной зебры, а ранее ошибочно фигурировавшие в научной литературе под названием зебра Бурчелла, получили свое название благодаря свойственному только им ржанию — «ква-ха». И если большинство степных зебр были с черными полосами на белом или коричневом фоне, то квагги имели красивый красновато-коричневый окрас, разбавленный полосами только на голове, шее и передней части туловища.

Численность этих когда-то распространенных животных начала стремительно снижаться с прибытием в «охотничий рай» Южной Африки европейских поселенцев во второй половине XVII века. Но, конечно, главная причина исчезновения квагг в том, что хозяйственные буры делали из их шкур емкости для хранения зерна. Считается, что последняя квагга была застрелена в 1878 году, за восемь лет до принятия закона о защите этого вида, а вернее подвида...

Совсем поздно ночью ветер, мешавший спать, неожиданно стих, но сон не шел. С трудом верилось, что ты — в самом сердце дикой Африки, в местах, о которых приходилось только мечтать и... писать, так здесь и не побывав. Вернее, я бывал в Африке и раньше, но на полтысячи километров восточнее, в Мозамбике, на границе с которым находится парк Крюгера. Чудилось, что со всех сторон к домику сходятся звери, заглядывают в окошки. Бесшумно прыгает на крышу леопард...

На рассвете меня растолкал Луи.

— Вставай, посмотри, что там, за дверью, что-то не открывается...

Ничего спросонья не понимая, я растворил противомоскитные створки и толкнул дверь. Она не поддалась. Налег плечом. Никакого результата. Выглянул в окошко.

Вплотную к двери стояла зебра и меланхолично жевала жухлую желтую траву.

— Не квагга? — ехидно осведомился Луи, добривая левую щеку.

— А как же мы теперь выберемся отсюда?

— А ты шлепни ее как следует по полосатой заднице! — изрек потомок французских гугенотов, а ныне бур-африканер и расхохотался удачной шутке.

Но зебра, испуганная моей возней, сама отошла от двери и присоединилась к стаду своих родственников, облюбовавших площадку, вокруг которой стояли наши хижины.

— Скажи спасибо, что не носороги пожаловали, а то бывало и такое. Тогда бы мы долго не смогли отсюда выбраться!

Луи плавно объехал полосатых лошадок, и мы покатили в буш.

Вид бескрайней саванны с однообразными вкраплениями густого кустарника быстро сморил меня. Ехать пришлось довольно долго, и, пребывая в полудреме, я вспоминал первые скупые сведения о кваггах, доставленные в Европу путешественниками по Южной Африке.

Изначально упоминание о диких лошадях на Капе появилось в путевом журнале Яна ван Рибека, первооткрывателя Капской провинции, в 1657 году, через пять лет после того как там было основано голландское поселение. Запись ссылается на сообщение некоего Абрахама Габбемы, возглавившего в те годы первую экспедицию в неведомое — на север. А оно начиналось уже в пятидесяти милях от берега... Прошло два года и некто по имени Даппер посетил племя сонква, жившее в «горах неподалеку» и произвел четкое разграничение между «лошадьми», бедренная часть которых была покрыта необычными пятнами, а остальное туловище — желтыми, черными, красными и небесно-синими полосами, и мулами, также имевшими полосы, но без пятен. По-видимому, это была первая попытка описать разницу между дикими лошадьми (зебрами) и мулами (кваггами?).

Прошло сто с небольшим лет, и известный шведский путешественник по Южной Африке Андерс Спаррман делает такую запись в дневнике: «Здесь я в первый раз в жизни увидел то животное, которое готтентоты и колонисты называют кваггой. Это вид дикой лошади, очень похожий на зебру. Различие же состоит в том, что у квагги короче уши и нет полос на передних ногах, бедрах и вообще сзади».

Но самые подробные сведения о квагге оставил французский натуралист Франсуа Левайян, побывавший в районе Фиш-Ривер и решивший положить конец всем связанным с этой лошадкой недоразумениям. (Кстати, путевые очерки Левайяна были настолько хороши, что их перевели на некоторые европейские языки, а в России их могли читать по-русски современники Пушкина и Грибоедова.)

«...Это было чуть южнее 25 градуса ю. ш., когда мне довелось лицезреть некий вид дикого осла серой или бледно-желтой окраски. Во всей Африке наверное не сыщешь столь подозрительных и пугливых животных. Они везде держатся большими стадами, и мне ни разу не удалось приблизиться к ним на удобное для стрельбы расстояние... Кваггу часто рассматривают как самку зебры, а ведь это, без сомнения, разные виды, которые вопреки близости обитания друг от друга контактируют между собой не более, чем с антилопами». И еще одно замечательное наблюдение Левайяна: «Это животное гораздо меньше зебры и его ржание замечательно похоже на собачий лай. Голос же зебры в точности имитирует звук скользящего по льду камня, брошенного с силой...»

Наверное мой унылый вид разжалобил Луи, и он, оторвав взгляд от дороги, — а смотрел он на нее исключительно ради того, чтобы не задавить какого-нибудь мелкого зверька типа мангуста, — повернулся ко мне:

— Все не так безнадежно, Ник. Ты ведь знаешь, что в начале века кваггу все же видели живьем...

— Это произошло в Намибии в 1917 году. Некий майор Меннинг, вернувшись из района Каоковелд, поведал, что заметил целое стадо квагг, но ему тогда не поверили, — вспомнил я.

— Да, не поверили, но вскоре снова  поступили  сведения  из  того  же района! И опять ученые только улыбались в ответ на такие свидетельства. А вот совсем недавно один француз разговаривал с людьми племени топнар, и те рассказали ему, что встречали квагг в местах их традиционной охоты. Но это очень далеко отсюда, на другом конце страны.

— Так что шансов нет?

— Ну как тебе сказать... Вон, кстати, смотри, огромное стадо... зебр!

М ы остановились. Я пристально рассматривал животных в бинокль, пытаясь обнаружить хоть маленькую оплошность природы — отклонения от обычного бело-черного окраса. Увы, лишь разный рисунок полос (как у нас — отпечатки пальцев) отличали особей друг от друга.

— Не расстраивайся, Ник, вспомни, что  квагга  — лишь  подвид обычной зебры.

— И что это меняет?

— Очень многое, и вот почему. — Мы снова поехали, аккуратно объезжая дымящиеся на утренней прохладе свежеиспеченные кучки навоза.

— Как ты уже понял, у ученых не

сложилось единого мнения о том, вид квагга или подвид. Ее часто путали с подвидом степной зебры — зеброй Бурчелла, хотя последняя дожила в саваннах Южной Африки «аж» до 1910 года! К чему я все это говорю? Ты слышал о клонировании?

— Ну кто не видел фильм «Парк юрского периода»?

— Вот-вот, и я о том же. Думаю, что история с кваггой окажется не менее захватывающей. К тому же это — правда. Слушай...

Кейптаунский таксидермист Рейнхольд Pay, перенабивая чучело жеребенка квагги для Южноафриканского музея, обнаружил фрагменты ткани и кровеносных сосудов, приставшие к шкуре. Хотя животное умерло за век до этого, обстоятельства оказались счастливыми: методы дубления кожи в отличие от современных не разрушали и химически не меняли строение ткани.

Pay, знакомый с достижениями науки в области изучения ДНК и возмечтавший в один прекрасный день репродуцировать кваггу, аккуратно удалил и сохранил образцы ткани, надеясь на интерес к ним биологов. Но не смог сразу найти ученого, согласившегося бы заняться проектом. Когда он был в отпуске в Германии, к нему обратились кураторы Музея естествознания в Майнце с просьбой реставрировать и перенабить чучела двух квагг и бурчелловой зебры.

Закончив работу, Рейнхольд вернулся в Кейптаун, привезя с собой останки обгоревшего во время бомбежки в войну зародыша квагги, хранившегося в музее, которого впоследствии восстановил в первозданном виде.

— И что, на этом все закончилось?!

— Только началось! Слушай дальше. — Луи свернул к небольшому бунгало, возле которого в тени стояли несколько столиков с плетеными креслами. Взяв в шкафчике пива и кока-колы, мы продолжили разговор, скрывшись  от жары под раскидистой бугенвиллией.

— Вскоре к Pay обратился доктор Оливер Райдер из Зоологического общества в Сан-Диего, Калифорния: ему нужны были образцы крови и тканей живых зебр для цитологических тестов. Вот тогда-то Pay и сообщил, что у него есть образцы ткани квагги. Райдер тут же вызвался подвергнуть их анализу. Образчики полетели в США. Впоследствии было доказано, что некоторые из оригинальных протеинов ДНК действительно остались в ткани квагги и их можно извлечь. Далее была предпринята попытка получить несущую генетический код субстанцию ДНК из клеток майнцских квагг.

Небольшой кусок сухой мышцы обработали специальными веществами, чтобы высвободить ДНК, после чего доктору Райдеру удалось получить ее ничтожное количество, весившее одну стомиллионную грамма. При проведении сравнительного анализа полученной ДНК квагги и ДНК горной зебры Хартманна выяснилось, что они идентичны. Обрадованный Райдер написал Pay: «Теперь у нас есть часть генов вымершей квагги!»

И вот тут-то окончательно установили, что квагга была подвидом степной зебры, а никак не самостоятельным видом.

— Но ведь это открывает невероятные возможности для восстановления облика этого животного!

— Вот именно. Долгие годы в академических и околонаучных кругах бушевали споры: репродуцировать ли кваггу через программу выборочного разведения. Ведь несмотря на то, что некоторые особи степной зебры демонстрировали свойственные квагге черты, как то отсутствие полос на ногах и коричневатый окрас, многие ученые были против программы в принципе, утверждая, что любое животное, выведенное таким способом, будет лишь выглядеть как настоящее, не неся в себе истинного генетического родства.

Но любопытство все же взяло верх над косностью традиционной науки. К тому же три группы молекулярных биологов, работавших независимо друг от друга в США, убедительно доказали, что зебра и квагга принадлежат к одному виду, где последняя просто составляет подвид.

— Значит, если я тебя верно понял, Луи, тот генофонд, который нужен для возрождения квагги, имеется в популяциях зебры, только в рассеянном ослабленном состоянии. То есть нужна программа разведения под неусыпным контролем ученых.

— Да. Любое животное, полученное таким путем, будет во всех отношениях настоящей кваггой!

И Луи рассказал, что был срочно сформирован комитет из ведущих ученых Южноафриканского музея в Кейптауне, сотрудников крупнейших университетов страны и департамента охраны природы для контроля за программой репродукции квагги. В Этоша-парке в Намибии тщательно отобрали девять зебр и перевезли в центр охраны природы близ Робертсона. Чуть позже в «племенной скот» влились еще четыре зебры из провинции Наталь. Первый жеребенок родился в ноябре 1988 года. Дело это долгое, но скоро можно ждать первых результатов.

— Я думаю, они будут положительными, ведь удалось же ученым возродить монгольскую дикую лошадь! — сказал Луи. — Успех с лошадью Пржевальского в пражском зоопарке был, по-моему, для южноафриканских генетиков лучшим стимулом в работе. А вот и слоны пожаловали... Надо удирать, мы уже нарушили режим заповедника — сидим больше часа в незащищенном месте.

Но я словно не слышал Луи. «Что же получается? Если найти шкуру стеллеровой коровы... А сумчатый тигр? А мамонт?!»

— Луи, давай еще немного погуляем, что-то меня в машине укачивает.

— Нет, здесь пешком ходить нельзя, смотри вон, слоновье семейство уже совсем близко.

Действительно, большой папа стал выказывать беспокойство, сделав несколько ложных выпадов в нашу сторону и размахивая хоботом.

— Быстро уезжаем.

Через несколько минут, уже на знакомой дорожке, Луи снова обернулся ко мне:

— Если только удастся опыт с кваггами, я лично доставлю первых зверушек в «Крюгер» И сразу позвоню тебе в Москву, идет?

Николай Непомнящий, наш спец. корр.

Исторический розыск: Мой прадед — купец Кузнецов

Дом в ордынском тупике
Мне всегда казалось, что дом, где жил мой дед, — в Ордынском тупике, совершенно опустел и даже не существует вообще после того как в нем не осталось никого из моих родных. Не знаю, чего это меня после стольких лет потянуло вдруг туда. Видимо, участившиеся в последнее время разговоры о Москве, о 850-летии столицы.

Иду я по Пятницкой, захожу в кондитерский магазин Абрикосова — старые москвичи с его именем связывают сеть прекрасных магазинов сладостей, как, к примеру, молочные по всей Москве — с именами Бландова и Чичкина или булочные — с именем Филиппова... Раньше в витринах кондитерской на Пятницкой, помню, стояли две фарфоровые вазы с изображениями Ломоносова и Шувалова. Они стояли и во время войны, и после, но несколько лет назад вдруг исчезли. Хожу, смотрю. На другой стороне — бакалейный магазин Григорьева... Теперь уже многое смешалось, не знаю, что я сам запомнил, а что осело с годами в памяти от прогулок с моим дедом.

— А вот на месте станции метро «Новокузнецкая» стояла церковь Параскевы-Пятницы, — говорил он, — а это дом Бабанина. Кто такой Бабанин, я и сейчас не знаю, а он знал его лично. Останавливаюсь у дома №6 в Ордынском тупике. Но заходить в подъезд так и не стал. Идти было не к кому. Постоял, осмотрелся, вспомнил.

В Ордынском доме жили какие-то Кусиковы. Недавно прочитал в эмигрантской литературе чьи-то воспоминания, как в скучающее парижское кафе вдруг вваливаются поэты С.Есенин и А.Кусиков, с гитарой.

И я представил себе, как они когда-то вот так же вваливались, гурьбой, с друзьями в замоскворецкий дом. Помните, строки Кусикова: «...Что прошло, никогда не настанет. Так о чем же, о чем горевать...»

И еще помню, возле закрытой церкви Климента в одно время появилась новая достопримечательность — «пьяный» сквер с кабаком-забегаловкой. В узком Климентовском переулке мне бросались в глаза странные люди, они о чем-то всегда говорили, спорили. В моем представлении, они были последние из коренных замоскворецких жителей...

Обычно я приезжал в Ордынский тупик на праздники и, когда поднимался на шестой этаж к деду, чувствовал, как из каждой квартиры тянет своим, особенным ароматом теста. Мне повезло, я попробовал настоящих замоскворецких пирогов! По старинным рецептам.

В столовой комнате собиралось много народа: родственники — дяди, тетки, племянники и племянницы; какие-то знакомые, соседи со своими домочадцами. Усаживались за большой круглый стол, а в огромном окне, перед нами, открывался вид на Кремль. И Кремлевские башни, казалось, были совсем рядом.

Сколько ни помню себя, у нас дома стоял старый ящик из-под колониальных товаров, обклеенный рекламой чайных компаний, он никогда никому не был нужен. Сперва этот ящик стоял в подсобном сарае моего деда, там же в Ордынском тупике, позже его забрала себе мать. Только недавно я заглянул в него. Оказалось, что в нем лежали аккуратно сложенные письма, телеграммы, документы и кое-какие вещи моих предков по линии матери И.М.Кузнецовой. Меня одолевало любопытство, и я решил в них покопаться. Столько обнаружил в нем, что ящик этот смог стать предметом моих исследований. Вот на большой старинной фотографии запечатлен московский купец Федор Петрович Кузнецов с супругой. Он красиво держит руку в кармане визитки. По его виду не скажешь, что он из крестьян...

Может, он так бы спокойно и жил в родной деревне Власьево, в захолустном Зарайском районе всю жизнь, не будь человеком энергичным, наделенным от природы острым умом. Мой прадед загорелся желанием выбиться в люди. У него появилась цель — во что бы то ни стало попасть в Москву и заняться там предпринимательством. Был он женат на простой деревенской девушке из соседнего села Городня. И выбрал Ирину Ивановну Апраксину за красоту и нрав. Что еще надо было деревенскому парню? Но, живя во Власьеве, он знал, что многие подростки и парни постарше уезжали в Москву к родственникам или землякам, чтобы пристроиться в ученики к банщикам, или парикмахерам. Там они зарабатывали на харчи и одежду, а потом, со временем некоторым удавалось завести свое дело.

Оказавшись в большом, многолюдном городе, Федор Петрович недорого снял подходящую квартиру у Серпуховских ворот. Небольшой капитал он сколотил еще в деревне: как предприимчивый человек воспользовался провозглашением полной свободы для занятия торгово-промышленной деятельностью. В Москве начал свое дело. Брал кредит в банке, а надо было быть кредитоспособным, пускал деньги в оборот. Стал присматриваться к жизни москвичей. По собственному небольшому опыту видел, что многие горожане живут тесно, нуждаются в хорошей бане.

Тогда-то Федор Петрович нашел компаньона и организовал фирму: «И.В.Виноградов и Ф.П.Кузнецов». Фирма в 1903 году взяла в аренду у Хлудова Центральные бани, которые становились убыточными, не выдерживая конкуренции с только что отреставрированными роскошными Сандунами. Прадед не только платил аренду, но и сумел поставить дело так, что оно стало прибыльным.

Кузнецова стали принимать в деловых кругах. Купцы оказывали ему доверие. Да он был и сам не промах... Дома я много раз слышал историю, как мой прадед за одну ночь заработал целое состояние.

Купцы гуляли у Яра. Под звуки Соколовской гитары, в окружении красавиц-цыганок забывали обо всем. А Федор Петрович вдруг бросил кутеж и исчез, не сказав никому ни слова. Он один сумел провернуть в эту ночь очень выгодное дело. Купцы долго не могли себе простить, что их обставил молодой, начинающий Федор Кузнецов.

В 1905 году прадед начал строить в Замоскворечье свои бани по проекту архитектора А.Э.Эрихсона. Строительство шло с большими затруднениями, но, заводя перспективное тогда дело, Федор Петрович не ошибся. Когда бани заработали, на его счет стали поступать большие деньги, и расходы быстро окупились. В этих банях было несколько отделений с учетом достатка населения. Банщиков хозяин нанимал опытных, уже обученных, а парикмахеры были высшего класса — из деревень Зарайского района. Новые бани были комфортабельны: хозяин назвал их Европейские, теперь они известны москвичам как Кадашевские. Бани славились своей какой-то необыкновенной парилкой.

Совсем недавно житель Кадашей, кажется, поэт, выступая по телевидению, сказал, что теперь он живет в другом районе Москвы, но не может забыть настоящее чудо — «наши Кадашевские бани». «Наши» — надо понимать, как общедоступные, любимые всеми жителями Кадашей. И понятно почему.

В прежние годы предприниматель, если заводил дело, то думал не только о личном доходе, его не менее заботили социально-бытовые потребности населения. Сейчас, в особенности москвичи, это понимают и считают, что все, что было построено в старину, делалось добросовестно и для людей. Теперь, к сожалению, я часто слышу, что в Кадашевских долгое время ведется капитальный ремонт, что бани моего прадеда находятся в очень тяжелом состоянии и, наверное, их будут ломать.

Я очень люблю бродить по старым московским улицам, разговаривать с коренными москвичами.

Так, однажды я шел по Кадашевскому переулку и смотрел на небольшие домики, построенные еще в те времена, когда застройщикам предлагались фасады прямо из альбома. Это были либо служебные постройки бывших купеческих усадеб, либо — дома, принадлежащие небогатым купцам и чиновникам.

Я прошел мимо церкви Воскресения Христова, построенной жильцами Кадашевской слободы на месте прежней деревянной. Вокруг сохранились даже слободские дома XVII — XVIII веков, за которыми виднелись купола церкви Всех Скорбящих Радости. Кстати, Кузнецов до революции был старостой этой церкви...

Вдруг впереди вижу добротное, красивое здание в стиле модерн начала века. Сохранилась великолепная витая, выступающая крылом старая вывеска: «Бани».

Да, это были те самые бани моего прадеда, они самые, я проверял их адрес по книге «Вся Москва», 1914 г. Их адрес: Москва, 3-й Кадашевский переулок, д. 7.

И что меня уж совсем порадовало, так это то, что одно отделение бань находится в рабочем состоянии. Туда шли люди, и я остановил человека и спросил:

— Скажите, пожалуйста, сколько стоит билет в баню?

— Тридцать тысяч, — ответил он.

— Вам нравятся Кадашевские бани? — не отпускал я незнакомца.

— Да, лучше, удобнее наших бань ничего нету, — услышал я. — Здесь тебя обслужат, как нигде. Вот видите, я с собой несу моченые яблоки, а знаете, как полезно отдохнуть после парилки на мягком диване и... закусить. Мне еще родители говорили, что бани были построены неким Кузнецовым.

Вот так и получилось, что мой прадед около бань в Ордынском тупике стал строить большой шестиэтажный доходный дом.

Дом был построен в 1913 году, крепкий и добротный. Жильцы, поселившись в доме Кузнецова, ни на что не жаловались. Квартиросъемщики побогаче снимали пятикомнатные квартиры с двумя коридорами, с ванной комнатой и другими удобствами.

Хозяин в своем доме не жил. Онснимал для своей семьи в самом центре Москвы бельэтаж Хлудовского дома в Театральном проезде, 3.

У Федора Петровича в Большом театре была постоянная ложа, дед говорил, — рядом с царской. Кузнецовы видели все спектакли с участием Неждановой, Собинова и Шаляпина. Дед любил рассказывать историю, как однажды спектакль не состоялся. Из-за занавеса появился сам Шаляпин и обратился к публике: «Господа! Я сегодня пьян и петь не смогу».

Мой прадед в коммерческих и общественных делах добился значительных успехов. За участие в строительстве Москвы ему было пожаловано звание «личного почетного гражданина».

Купец первой гильдии, он имел свои конторы в Москве, стал членом правления одного из ведущих банков России — «Русско-Азиатского», сотрудничал с банком «Лионский кредит».

Занимался он и благотворительной деятельностью. Тогда при непосредственном участии московских купцов, в том числе и Ф.П.Кузнецова, Московским обществом коммерческого образования было создано Коммерческое училище. Частные пожертвования составляли 358 тысяч рублей, государственные ассигнования — 368 тысяч...

Читаю телеграмму Федора Петровича сыну Михаилу, уже моему деду, которого он послал по торговым делам на Цейлон, кажется, для заключения договоров о закупке чая, и понимаю, что мой дед до Цейлона не добрался, застрял где-то по дороге. «Ничего не надо, — телеграфировал прадед, — деньги на дорогу выслал. Возвращайся обратно. Ф.П.Кузнецов».

Видно, что прадед был строг, и когда до него стали доходить слухи, что его сын не по назначению проводит время, он его немедленно отозвал.

Хотя у меня в руках диплом моего деда об окончании Коммерческого училища имени цесаревича Алексея, но, видимо, коммерсантом надо было родиться, а мой дед так им и не стал. Читаю письмо прадеда из-за границы, куда Федор Петрович с супругой ездил «посмотреть на людей и себя показать», а заодно и отдохнуть. Кузнецовы писали домой, что скучают по Москве и едва ли дотянут свое пребывание в Западной Европе до намеченного срока.

После революции, в 20-м году, Кузнецовы оказались в Крыму. Оттуда отплывал пароход с эмигрантами. Прадеду были взяты билеты. Пароход уже отходил, и вдруг Федор Петрович подумал и сказал: «Не еду». Его решение было твердым. Ему, наверное, тогда казалось, что скоро все пройдет, как наваждение.

Вернулся в Москву и в своем собственном доме в Ордынском тупике ему выделили власти всего одну комнату. Купцы еще формально проводили свои собрания. Но с последними иллюзиями скоро расстались...

В Москве все постройки моего прадеда сохранились. А вот в деревне Власьево от имения не осталось ничего.

Власьево расположено на высоком, крутом берегу реки Осетр. Окружающая местность очень красива, гориста, перерезана глубокими лощинами и живописными оврагами. В природе все сохранилось, как было. Кузнецовы не могли забыть родные места. Даже после того как у них все было отобрано и разграблено, они на лето снимали дачу в соседней деревне и долгие годы проводили там летние месяцы.

Каждый год по праздникам не одно поколение родственников Федора Петровича и их знакомые собирались большой компанией и шли во Власьево. Переходили Осетр вброд и, таясь, шли по деревне. Там, где-нибудь на природе устраивали пикник.

В деревне о прадеде напоминало многое.

Спас дощатый
В оконце августа прошлого года я специально посетил подмосковный Зарайский район. Хотел сам увидеть церковь Спаса Преображения, которую реставрировал и построил (зимнюю часть ее с колокольней) все тот же мой прадед — Федор Петрович Кузнецов.

Я сразу пошел к Спасу. За заборами свисали гроздья переспелых вишен. Обклеванные, почти черные, они падали на землю... Такой вишневой осени я никогда не видел.

Подошел к церкви и был поражен, когда увидел своими глазами ее заброшенность и запустение. Мне удалось проникнуть внутрь через разворот стены, где раньше был вход. Страшное опустошение представилось мне: оголенные стены, мрак, сырость, пол разворочен. Среди груды кирпича и мусора навалены откуда-то свезенные старые газовые плиты. Вверху, вместо сводов, зияли сквозные отверстия, как после бомбежки. Со второго и третьего ярусов вот-вот обрушатся деревянные перекрытия, шпиля у колокольни уже нет.

Путешествуя по местам своих предков, я узнал, что первоначальная постройка церкви Спаса Преображения связана с именем царя Ивана Грозного. Тогда еще совсем юный великий князь московский отправился с войском в Коломну. Гонцы сообщили, что крымский хан идет к этим местам. С небольшим отрядом Иоанн пробирался к Зарайску вдоль берега Осетра. И вдруг неожиданно они наскочили на татар. Татар было много больше, и княжеский отряд отступил, отстреливаясь из пищалей. Побросали доспехи и быстро переправились на досках на другую сторону Осетра. И здесь на высоком, крутом обрыве на месте своего спасения будущий царь повелел сложить из досок часовню, а место назвать — «Спас Дощатый».

Может быть это только легенда, но, как бы там ни было, — это была одна из первых часовен в краях, где раньше бродили кочевые орды и русские еще не начали строить на Оке церкви христианские. Позже в селе Спас Дощатый была построена деревянная церковь. В конце XVIII столетия на месте деревянной уже стояла кирпичная церковь Спаса Преображения...

Человек, которого я встретил в пути — уроженец деревни Власьева Василий Степанович Панферов, полковник в отставке, сказал мне:

— Я уважаю вашего прадеда за то, что он выбился из простых крестьян и добился всего своим трудом.

— Строил он основательно.

— Да, это он построил на свои деньги церковь, построил для нас школу. В ней учились многие мои товарищи, жаль, что ее недавно сломали. Продали землю случайным людям...

А лес тоже он посадил — вон, там за деревней. Его не вырубили. Школа, построенная прадедом, до последнего времени была в рабочем состоянии — теплая, с двойным полом, множеством комнат, в деревне гордились своей школой. Красивый шпиль придавал ей изящество, а резные наличники на окнах были ручной работы местных мастеров. По праздникам, совершая прогулки, деревенские считали шиком пройти парами мимо школы. Мне рассказали во Власьеве, что когда советская власть отдала на разграбление имение моего прадеда, все начали растаскивать.

Как-то на сходе Федор Петрович вышел вперед и сказал:

— Мужики, что я вам сделал плохого? Я для ваших босоногих ребят школу построил, чтобы не бегали за много верст. Жена моего сына Михаила — учительница. Окончила гимназию, потом Высшие женские курсы в Москве. Мой сын и ваш друг — односельчанин, Михаил, — офицер. Он на фронте защищает нашу Родину. С 1914 года находится в действующей армии. Другой мой сын, Николай, окончил Московский университет, медицинский факультет и, работая врачом в Москве, добровольно поехал во Власьево лечить своих земляков во время эпидемии тифа.

Местные жительницы Зинаида и Наталья Орловы рассказывали мне, что Николай Федорович взялся было строить больницу в деревне. Уже были завезены больничные койки. Но делу молодого врача не суждено было сбыться. Он вскоре по приезде, во время лечения тифозников, заразился и умер. Я знаю, что сыновья Федора Петровича — Николай и Сергей умерли во Власьеве и похоронены у Спаса, около церкви.

Во время своей последней поездки я встречался у Спаса с людьми, которые еще застали церковь, когда она была действующей, в 30-е годы. Они говорили, что церковь была тогда очень богатой, и все ее святыни находились в сохранности. С детства они помнили, как у Спаса во время престольных праздников было красочно и людно. На молебен стекалось множество народа. Шли из Власьева, Ильясова, Круглова, Новой Деревни и с другого берега Осетра — Бебехова, Притыки. «Все шли и шли», — повторяли мои рассказчики. Устремленная ввысь колокольня Спасской церкви была видна на многие километры. Из разных районов приезжали сюда на подводах коробейники со всякой всячиной: «Ленты, кружева, ботинки — что угодно для души».

Привозили сладости — конфеты и пряники... Подходи и бери, что захочется! Во время праздничных гуляний «фиверки путали».

И сейчас на возвышенном месте, на фоне природных красот — среди бугров, расщелин, тысячелетних валунов — церковь еще стоит. Противоположная сторона реки с линией лугов и лесов, как бы выписанная кистью мастера-живописца, полностью сохранилась. Разве что село, где стоит церковь, с таким редким историческим названием «Спас Дощатый» кому-то понадобилось переименовать в «Горный». Местным жителям это не нравится, они никак не могут привыкнуть к нему.

— Селу верните его исконное имя. Верните нам и нашим потомкам церковь, — говорили мне. — Ведь церковь у нас была одна.

Когда я ехал обратно в Москву по железной дороге, то издали иногда были видны церкви, подобные этой. Всеми забытые, они стоят, как безмолвные стражи нашей истории. А ведь в наши годы ни Батый, ни Мамай здесь не были…

Николай Терентьев, директор Центра «Отечественная культура» | Фото из семейного архива автора

Загадки, гипотезы, открытия: Деревня вампиров?

В 1991 году был издан путеводитель магические места Чехословакии». Но городок Челаковицы в нем не значился. Призраки, привидения, вампиры бывали в иных местах, только не там. Хотя Челаковицы и упоминаются в старинных хрониках. И вот...

В то погожее майское утро ничто не предвещало зловещего оборота событий для пана Франтишека Змека, пенсионера. Он решил поработать в своем огороде — выкопать сточную канаву.

Едва начав копать, он наткнулся на какие-то кости. Копнул дальше — снова кости...

И тут пан Змек окаменел от ужаса: из-под кома земли на него таращился пустыми глазницами человеческий череп. Присмотревшись к другим останкам, Франтишек понял, что и они — человеческие...

Что это значит!? Ведь кладбище находится в двух километрах от городка, на холме. И только там хоронили усопших в течение последних двухсот лет — во всяком случае, так свидетельствовали надписи на могильных камнях. Следы преступлений времен второй мировой войны? Однако нацисты здесь не зверствовали, а боевые действия обошли эти места стороной. В смятении чувств пан Змек бросился в полицейский участок.

Далее все происходило как в кошмарном сне: полицейские быстро выяснили, что это — древний могильник, и призвали на помощь ученых. Из соседнего Стара-Болеслава приехал куратор тамошнего замка вместе с директором музея, а на следующий день пожаловали археологи из Праги — целая экспедиция. Полицейский наряд взял под охрану усадьбу и оттеснил толпу любопытных (слухи по округе разнеслись мгновенно).

Быстро начали копать пробные шурфы на огороде и в цветнике. От протестов пана Змека ученые только отмахивались: все, дескать, восстановим, за все, мол, заплатим.

Уже на второй день определили примерное время захоронения — конец X — начало XI века. У Франтишека Змека отлегло от сердца: предыдущие владельцы не были прича-стны к злодеяниям.

Судя по оживленным разговорам ученых, захоронение оказалось необычным.

Вскоре о находке прознали журналисты, и вековая тишина Челаковиц была нарушена. А Франтишек Змек между тем отправился в Прагу, где в его присутствии публично огласили предварительные результаты исследований: «В Челаковицах, впервые в истории, обнаружено кладбище вампиров».

В средневековом «Толкователе черных сил» читаем: «Вампиры — это мертвецы, оживленные дьяволом; они встают из могил, исчезают в кладбищенских зарослях, ноябрьских туманах и движутся в сторону жилищ человеческих. Ночью глубокой проникают они к спящим, садятся на них верхом, душат и пьют кровь. Жертвы их тоже становятся вампирами...»

Археологи установили, что в одиннадцати ямах захоронены тринадцать мужчин в возрасте 30-40 лет. Они, видимо, нагоняли такой страх на жителей Челаковиц при жизни, что их боялись и после смерти. Мертвецы были уложены на бок или на живот, со связанными руками. Ребра слева были сломаны — там, где в сердца вбивались осиновые колья. Ноги тоже были связаны (сохранились полуистлевшие обрывки кожаных ремней).

Но все эти средства, похоже, оказались недостаточными — считалось, что вампиры вставали из своих могил и рыскали по земле в поисках новых жертв. И потому — это выяснилось в процессе раскопок — некоторые могилы были разрыты не раз: покойникам после первого погребения пришлось отрубить головы, кисти рук и стопы. Как видно, мертвецы уж больно досаждали живым.

Сколько же людей жило в Челаковицах — сто... двести? Может и так — но едва ли больше. Однако тринадцать вампиров на такое количество жителей — это уж слишком!

Но почему вампиры объявились именно тогда? И именно в Челаковицах? С какой стати именно там мертвецы вдруг стали «подниматься из могил»?

Челаковицы находятся рядом со Стара-Болеславом, центром чешской христианизации. Как раз во время «нашествия» вампиров там начал складываться культ святого Вацлава, который наверняка приняли далеко не все челяковицкие язычники. Так, может, последние и поубивали пришлых христиан? Или наоборот?

Впрочем, это маловероятно: вероотступников в загробной жизни должны были сопровождать их жены и дети, также становившиеся жертвами религиозной нетерпимости в те далекие времена. Да и потом, на человеческих останках были обнаружены характерные следы насилия — так могли убивать только вампиров...

Тогда, быть может, в Челаковицах под личиной вурдалаков орудовала шайка маньяков из какой-нибудь ортодоксальной секты? Что ж, вполне возможно.

Но ведь на Челаковицы могла обрушиться и эпидемия? Почему бы и нет?..

Однако, какая бы напасть ни одолевала бедное селение, виной тому, считали древние, могла быть только нечистая сила. И вот тут-то начиналась жестокая охота на людей, заподозренных в связи с дьяволом: их отлавливали, убивали, зарывали в землю, потом выкапывали, расчленяли, ну и так далее...

Согласно средневековым преданиям, хроникам и протоколам инквизиционных процессов, в одном и том же месте, в одно и то же время, могли объявиться два-три вампира, от силы четыре. Но никак не больше. О нашествиях полчищ вампиров можно прочесть лишь в сказках. В действительности же такое было только в Челаковицах. Но почему?

Сергей Первушин

Рассказ: В разведку — под лед Северного Ледовитого океана

Впервые — подробности уникального плавания советской подводной лодки подо льдом Северного Ледовитого океана. Это был канун Нового 1960 года…

Для редакции было большой неожиданностью, когда давний автор «Вокруг света» Владимир Весенский, известный журналист-международник, принес очерк, далекий от его привычных тем. Но еще большей неожиданностью для нас (и уверены, для читателей) оказалось событие, о котором рассказывал автор, его участник. ...Известно, что 17 июля 1962 года атомная подводная лодка «Ленинский комсомол» прошла подо льдом Северного Ледовитого океана и всплыла на полюсе. Это была победа, подобная первому полету в Космос. И подводников, как и космонавтов, правительство отметило такими же наградами.

Но этому, как и полету первого космонавта, предшествовала большая работа других экипажей, других подлодок.

Плавание, в котором участвовал В.Весенский, тогда штурман подводной лодки, было одним из первых, может, и первым: люди шли в неизвестность и мало что знали, и многое из того, что сказано в очерке, еще до недавнего времени оставалось за семью печатями. Они должны были проложить путь для атомохода ценой живучести своей старой дизельной подлодки. И теперь, спустя столько лет, становится ясно, что в этот проект был заложен и крайний вариант — гибель подлодки.

Море теплое — семь градусов плюс, воздух холодный, минус двадцать — туман, носа лодки не видно. Все стоят (на самом деле сидят) по боевой тревоге. Идем в узкости, так положено: проходишь узкость, объявляется боевая тревога. На малюсеньком судоремонтном заводе нам поставили новую радиолокационную антенну — большую, мощную, так что нам светит стать большими глазами Северного Флота.

На мостике вахтенный офицер, сигнальщик в гнезде, командир и я. Три головы над рубкой торчат и одна сверху — сигнальщика. Все смотрим в молоко тумана. Старший штурман сидит внизу в радиолокационной, докладывает курсы и время поворотов. В общем обстановка напряженная, но ничего необычного в ней нет. В море, а тем более в узкости, не расслабишься. Вдруг на мгновение туман рассеивается, и мы видим нос лодки, а на нем матроса со шваброй, как с винтовкой на перевес — будто в атаку на врага собрался. Всем становится не по себе. Нос лодки острый, зализанная палуба, скользкая от примерзшего на ней тумана, как каток. Не дай Бог, подскользнется матрос, упадет за борт. Все, пропал человек. Мы его не подберем, лодку не остановим, и развернуться негде — узкость. Если провозиться минут сорок, то упавшего за борт и искать-то нужно только, чтобы похоронить, — умрет в воде от переохлаждения. Как он туда попал, что делает? Вот еще напасть, чертовщина.

Командир смотрит на меня: «Твой?» Я сразу узнал его по большим оттопыренным ушам, торчащим по бокам пилотки. Мой, Жуков. Командир негромко вахтенному: «Мегафон на мостик». Вахтенный по переговорке: «Мегафон командиру».

Подали мегафон. Тот выставляет мегафон над ветроотбойником, словно пушку, и ласково, совсем не командирским, а материнским, заботливым голосом говорит: «Матрос Жуков, подойдите к рубке». Мегафон тем не менее придает его голосу металлический оттенок и не нужную сейчас никому громкость, и мне кажется, что Жукова этот звук просто сдует за борт. Жуков вздрагивает, переминается с ноги на ногу, разворачиваясь, подскальзывается, но не падает, слава Богу, и идет к рубке со шваброй на перевес. Подошел, поставил швабру, как винтовку к ноге, и смотрит рыжими глазами, преданно так на командира. Не давая ему и слова сказать, командир, приподнявшись на цыпочки — роста он был очень маленького, и мы шутили, за глаза, конечно, что, мол, захожу в каюту, а там, свернувшись калачиком под подушкой, спит командир, — так вот он, перегнувшись за ветробойник, спрашивает ласково: «Что это ты, Жуков, там на носу делал?» Жуков, распираемый чувством исполненного долга и слегка озадаченный, как это командир не знает, что он там на носу, рискуя свалиться, делал, громким голосом докладывает: «Так что товарыщ командир, товарыщ боцман приказали туман разгонять».

Мы все уже, конечно, и без его доклада догадались, что именно он там делал. Таких шуток на флоте не так много: к примеру, лапы у якоря точить, чтобы острее были. Представляете себе, сидит матрос и точит лапы пятисоткилограммового, а то и в две тонны якоря. Все покатываются со смеху в душе, но подходя к несчастному, качают серьезно головами и советуют еще немного подточить, чтобы лучше грунт забирал... Туман разгонять шваброй — как раз и была одна из этих веселых незатейливых шуток. Но в тот день она могла обернуться трагедией, или, как говорят на флоте, «ЧП» — чрезвычайным происшествием.

Командир этого простить не мог. Но за то мы его и любили, что он не вызвал боцмана и не распек его или наказал, а сделал по-своему.

— Молодец Жуков, иди вниз, видишь, туман уже поредел, — сказал он.

Туман и правда поредел, и Жуков отправился вниз отдыхать. Как только он скрылся, командир приказал: «Боцмана наверх». В верхнем рубочном люке показалась круглая морда боцмана.

— Боцман, скажите акустикам, пусть пришлют ведро реверберации. Командир был сама вежливость.

Суть флотских шуток, в принципе, заключается в том, что исходят они от авторитетов. Кто же может не подчиниться командиру? Командир на лодке высший авторитет и высшая власть.

Этот авторитет командира растекается сверху вниз по ступенькам власти. Подводная лодка — маленький, как Земля в Космосе, мир. И даже если крестьянский сын Жуков сообразил, что разгонять туман шваброй глупо, он не мог усомниться в разумности приказа самого боцмана. Теперь боцману надлежало побывать в его шкуре. Он и глазом не моргнул. Спустился вниз, в центральный, и постучал в железную дверь акустиков. У акустиков, лодочной интеллигенции, своя рубочка, места там полтора квадратных метра, аппаратуры напихано — палец сунуть некуда, свободного места нет. Но там все же сидят два человека и напряженно слушают океан. Что он им скажет? Океан им говорит: чук-чук-чук — буксир прошел, ду-ду-ду-ду — подводная лодка под дизелем, а это большой охотник винтами звенит... Так они слушают океан. Но могут и спрашивать его, посылая эхо-сигналы. ПАМ! Пошел эхо-сигнал. Наткнулся сигнал на предмет, отразился от него и раздалось: ТЕНГ! Акустики сразу знают, на каком он расстоянии, вычислят, если это корабль, куда и с какой скоростью он идет. А если сигнал не нашел предмета в воде, то он все равно отразится от самой воды. И разговор будет такой: акустики — ПАМ! А океан — Ш-Ш-Ш! Вот это Ш-Ш-Ш! и есть реверберация. Боцман стучит в дверь акустиков, кандейка в руках. Старшина акустиков выглядывает из окошка в железной двери.

— Чего тебе?

— Чего, чего. Командир приказал ведро реверберации на мостик поднять.

В центральном отсеке хохот. Командир слышит. Доволен. Нельзя так рискованно над молодыми шутить. Боцман этот эпизод запомнит. Я его тоже запомнил, но не из-за Жукова, а из-за акустиков, поскольку самый интересный эпизод в моей флотской жизни оказался связанным с их профессией. Из-за них мы и полезли под лед Ледовитого океана.

Меня на этой субмарине попросил пойти Алик, с ним мы росли с четырнадцати лет вместе. Он был одним из тех двухсот моих братьев, с которыми я учился сначала в подготовительном, а потом в высшем училище подводного плавания в Ленинграде. Если бы это был кто-то другой, я бы, наверное, отказался. Ибо только что женился в Ленинграде на самой красивой девушке и привез ее на Север. Оторваться от нее не мог без дикой, никогда ранее не испытываемой боли и тоски. «Но дружба ведь выше любви к женщине!» — говорил наш неписаный закон моря. И я согласился, оставил свой экипаж на месяц и отправился с Аликом в автономку, то сеть в автономное плавание, заменив собой младшего штурмана, который был еще сыроват для автономки, а мы с Аликом могли работать на равных. «Будет полегче и будет интересно», — пообещал он и не обманул. Мы должны были разведать, можно ли проходить подо льдом Северного Ледовитого и как далеко. Не сходится ли кое-где лед со дном, может ли лодка поднырнуть под толщу льда и не быть раздавленной на глубине? И еще, это, наверное, было самым главным: нужно было найти гидроакустический канал.

Поиск канала был самым большим секретом нашей экспедиции. Мы спешили. Американский атомоход «Наутилус» уже прошел подо льдом Северного Ледовитого океана и всплыл на полюсе в 1958-м. Они отрабатывали задачи ракетной атаки на Советский Союз из-подо льда. А мы? Чем ответить? Вот и мы готовились к войне. Командование заботилось о том, чтобы наши лодки, не встречая сопротивления противника — «мериканцев», так мы их шутя называли, не беспокоясь о противодействии их воздушной и надводной противолодочной обороны, могли действовать свободно. Если загнать лодки с ракетными установками под лед Северного Ледовитого, — полагали наши стратеги, — они, пробив лед, или из естественной полыньи смогут неожиданно атаковать США ракетами. Кто сможет им воспрепятствовать? Никто, по всей видимости. Но для атаки баллистическими или средней дальности ракетами необходимо знать не только точные координаты объекта, который подвергается атаке, но и того места, из которого ракета запускается. А как это место узнать подо льдом?

Способ этот не был секретом ни для нас, ни для американцев: нужно найти в океане звукопроводящий канал, то есть такой слой воды, который, отличаясь по плотности от всей другой воды океана, создает условия неограниченного распространения звука. В нем, как в водосточной трубе, звук отражается от стенок и мчится от одного берега к другому на тысячи миль.

Представьте себе подводную лодку с ракетами подо льдом. Задача атаковать один из городов военно-промышленного потенциала США. Как я уже сказал, командир должен знать свое точное место подо льдом. Это место можно определить по расстояниям. В определенный момент, известный штурману, в разных точках океана, также ему известных заранее, под водой взрываются бомбы. Штурман засекает время прохождения звука от того момента, когда бомбы по расписанию взорвались, и тем моментом, когда он слышит взрыв, и получает, при несложных подсчетах, дистанцию до точек взрыва, и определяет свое положение достаточно точно по тем временам.

Но, чтобы звук дошел, необходимо знать, на какой глубине находится звукопроводящий канал. Вот за ним мы и пошли, полезли под лед...

Из Ура-Губы, что на северном побережье Кольского полуострова, мы повернули направо, дошли до Териберского маяка, повернули налево и пошли прямо по меридиану курсом на Северный полюс. Декабрь, ночь, штормило. Но ветер попутный, мы шли по волне, и качка была вполне терпимой. Я последний раз взял пеленги на три маяка, спустился в центральный, нанес место на карту и только записал координаты в журнал, как услышал по трансляции: «Штурмана во второй отсек». Второй отсек на средних лодках-«эсках» — офицерский. Там же кают-компания. Туда мог вызвать меня с вахты только командир... зачем бы это?

Открываю переборку, придерживая тяжелую дверь — люк, привычно сгибаюсь — голова и нога вперед, перехожу во второй. Разгибаюсь и вижу весь офсостав за столом, командир во главе стола. Все улыбаются. Настораживаюсь, не розыгрыш ли какой? Нет, кэпа в хохму так просто не вовлечешь, море ведь... А командир смотрит на меня отеческим взглядом и ласково говорит:

— Садись, штурман, с нами к столу и возьми стакан.

Стакан вина к обеду в море традиция и часть пайка подводника. Как объясняют врачи — для пищеварения. «Наверное, выход решили отметить», — подумал я и сел. А командир говорит:

— Давай, замполит!

У замполита, как в цирке у фокусника, появился микрофон, и он торжественным голосом на всю лодку по трансляции объявил:

— Сегодня штурману исполняется 25 лет, поздравляем его с этой замечательной датой!

И тут я вспомнил, что сегодня 6 декабря 1959 года, и что 25 лет это как раз мне. Я поднял свой граненый стакан и, сделав первый глоток, понял, что это спирт, подкрашенный вином. Я посмотрел на командира:

— Я же на вахте...

Он понял мой взгляд и сказал громко и великодушно:

— Алик поведет, отдыхай! День рождения все же...

Не раздеваясь, не снимая канадки и сапог, надвинув поплотнее шапку на голову, засовываюсь на мое штурманское спальное место тут же в отсеке. Короткий сон, еще одна вахта, еще сон и, казалось проспал меньше минуты, услышал голос матроса:

— Товарищ старший лейтенант, вас штурман просит.

Ногами вперед в отверстие двери протискиваюсь в проход отсека, иду в центральный. Алик уже наверху, кричит мне прямо в открытый люк:

— Поднимайся сюда, сало пошло.

Я и сам заметил, что лодку уже не качало, а так, просто баюкало. Поднялся на мостик. Действительно «сало». Когда приближаешься к кромке льда, первое, что видишь — это подмороженная вода. Она еще не лед, но уже загустевает и становится как сало, ветер уже не рвет с нее пену, волны еще большие, но покатые, гладкие. Идешь сначала в сале, потом начинаются «блины» — отдельные льдины, потом они становятся все гуще и наконец входишь в лед.

По всей видимости, мы с Аликом молодцы, поскольку прямо по курсу первыми видим тральщик, приданный нам в сопровождение. Мы знаем, он должен нам помогать в выполнении задачи, хотя придан скорее для моральной поддержки, поскольку ни спасти нас, ни помочь чем-либо ни этот корабль, ни какой другой не сможет, если что случится подо льдом. Это нам всем до самого молодого матроса ясно. Но никто об этом не задумывается, и мы радостно отмечаем — первый, пусть самый простой, этап нашего плавания закончен.

— Это надо отметить, — говорит командир.

Ему лет тридцать пять — тридцать шесть, он в звании капитана второго ранга, опытный, совсем седой.

— Будем подходить к тральщику, — продолжает он.

Меня это радует, можно сходить в теплый чистый гальюн, помыться, побриться и вообще почувствовать себя как на базе. Но радость моя омрачается всплывшей в памяти строчкой из секретного приказа-задания на плавание: «Не подходить к тральщику». Теперь я уже не помню, было ли там сказано: «Ни при каких обстоятельствах» или «без крайней необходимости». Но наш кэп немедленно пренебрег указаниями штаба флота и начал маневрировать во льду, чтобы пришвартовываться к тральщику. Тот, кто писал нам инструкцию, был не дурак. Он наверное знал, что во льду швартоваться сложно и что корабль, особенно сигарообразная лодка, не будет вести себя так, как в чистой воде. Мы убедились в этом немедленно. Лодка своим острым форштевнем тут же пропорола корму тральщика, сделав ему пробоину сантиметров двадцать шириной и метра два длиной. Хорошо, что эта часть кормы тральщика нависает над водой и в пробоину не пошла вода. Мы могли его утопить. Командиров, однако, эта небольшая неудача не смутила, и они продолжали маневрировать, пока не пришвартовались друг к другу.

Команде лодки, кроме вахты, было разрешено сойти на тральщик. Все радовались, знакомились с экипажем, смотрели кино и вернулись на лодку только к ужину.

Всю ночь мы били зарядку — заряжали аккумуляторные батареи, а наутро началось первое подныривание под лед. Мы, конечно, готовились к плаванию подо льдом и прочли все имевшиеся на флотах в то время наставления. Помню указания, как надо всплывать из-подо льда: «Лодка из подводного положения должна создать дифферент на корму и всплывая пробить лед форштевнем, образовать полынью и затем уже, отработав назад электромоторами, всплыть в полынье так, чтобы не повредить рубку». На берегу, на базе, этот маневр казался возможным. Во льдах мы сразу поняли, что писавший наставление представления не имел, как в кромешной тьме, подо льдом найти эту полынью, пробитую форштевнем, в масштабах океана — просто лунку, подобную той, что просверливают рыбаки в озере. «Может быть, есть естественные полыньи», — подумал я, недаром же нас снабдили секретным новым прибором — эхоледомером. Прибор был простенький, но важный в нашем плавании, и его тоже нужно было испытать. В отличие от стандартного эхолота, определявшего глубину под килем, прибор показывал толщину льда над лодкой.

Командир скомандовал «к погружению», поднял перископ, и мы без хода начали погружаться. Бух! Вышел воздух из систерн легкого корпуса. Мы погрузились по рубку — позиционное положение. Еще команда — и лодка повисла на перископе. Механик у нас был классный. Так вывесить огромный корабль, чтобы, по закону Архимеда, чуть прибавить объем — приподнять перископ, и лодка всплывет; опустить и она погружается — может не каждый. Нам это удалось сразу. Первый блин получился просто отличный. Командир убрал перископ. Глубина 30 метров. И мы пошли по меридиану на Северный полюс.

Дойти до него мы, конечно, не могли. Запаса электроэнергии наших аккумуляторных батарей в лучшем случае могло хватить миль на сто — двести. А как возвращаться назад, к спасательной кромке? Поэтому с самого начала мы экономили электроэнергию и воздух.

Для подводника экономить энергию означает: никаких отопительных приборов, лишнего света, идти не на главных электродвигателях, а на электромоторах экономхода — скорость 2,5-4 узла, то есть километров пять — семь в час... За бортом тишина, в лодке холодно, влажно. Часа через два начинает болеть голова. Кислород из воздуха мы выдыхали, и теперь нужно вскрыть регенерационные патроны. Они поглощают углекислый газ, восстанавливают кислород и дают тепло за счет химической реакции.

Идем на Север дальше и дальше. Меряем толщину льда над лодкой, глубину под килем. Все тщательно записывается. Это ценнейший материал для тех, кто пойдет за нами. Мы должны ответить на вопросы: нет ли в океане такого льда, что не позволяет лодке под него поднырнуть? Ведь глубина погружения подлодки ограничена прочностью ее корпуса. Наша рабочая глубина 170 метров, опасная 200, но кто знает, не вырвет ли какую-нибудь заклепку на глубине 150 метров, например, лодка-то старая. Еще вопрос: нет ли в океане подводных гор, что сходятся со льдом и не дадут лодке пройти?

Идем как слепые, нащупываем нашей гидроакустической станцией дорогу. Так прошел час. Начинаем искать акустический канал: переходим на главные электромоторы, уходим с шестидесятиметровой глубины на десять метров вниз. Замеряем температуру и соленость воды, еще на десять метров — и опять замер, и так до 170 метров. Начинаем всплывать на 60-метровую. На лодке, кроме экипажа, четверо штатских инженеров. Их называют геодезистами для конспирации. Это они ищут канал в океане. Но для нас это пока секрет.

Время проверить, далеко ли мы ушли от кромки. Пускаю секундомер. Слышу — бум-ax! Это тральщик взорвал глубинную бомбу. Подсчитываю дистанцию до него. Нет, не утащило нас неведомое нам подводное течение. Чувствуем себя уверенней. Так проходит полтора суток. Лед над нами тонкий, всплываем, радуемся, как будто уже все позади и мы пришли на базу. На самом деле еще 25 суток испытаний.

Время дневное, но дня полярной ночью ведь нет, только сумерки, и в сумерках видим, как идут к нам белые медведи. Один из них, самый большой, подходит к корме лодки. Корма сидит низко, медведю на палубу лодки легко зайти, для него это лишь пологая горка, ведь вместо воды сейчас лед.

Вижу, наш боцман засуетился на мостике, что-то крикнул вниз, и ему подали мороженую рыбу. Боцман через рубку спускается с рыбой выходит из надстройки лодки в дверь и направляется к медведю на корму. Тот на железную палубу взойти не решается. Запах не тот — соляркой пахнет. Медведь действительно, как в зоопарке, крутится возле кормы. Боцман подходит близко и бросает ему рыбу.

Медведь нюхает рыбу и внимательно смотрит на боцмана. Ему боцман нравится больше, чем мороженая рыба. Все, кто наблюдает эту сцену с борта тральщика и с мостика лодки, разом заорали: «Беги, дурак! Беги, твою мать!» А медведь уже в двух метрах. Тут только боцман соображает, что это не зоопарк и что медведь не шутит. Он поворачивается и бежит к спасительному барбету и стальной двери рубки. Бежит быстро, но и медведь не отстает. На палубу он ступить боится и потому бежит на трех лапах вдоль борта, а четвертой пытается достать боцмана и стащить вниз. Вахтенный офицер на лодке стреляет из пистолета в воздух. Медведь чуть замешкался, и боцман скрывается в двери рубки. Все облегченно вздыхают, секундная пауза — и раздается дружный хохот. Медведь в недоумении (счастье было так близко...) идет к оставленной было рыбе. А на мостик уже подали мелкашку. Вахтенный офицер с мостика лодки стреляет в медведя, попадает ему в зад. Медведь подбирает рыбу и обиженно, не спеша уходит, тряся брезгливо задней лапой, как недовольный кот.

Выстрелы отпугнули медведей, они отошли метров на двести, постояли и начали новый подход, легко переступая по льду. Какое-то странное чувство шевелится в заскорузлой от техники и скоростей душе. Кто это сказал нам, что мы, люди, самые совершенные существа, хозяева на Земле? Что мы можем во имя человека всех съесть и шкуру содрать. Как это мы уверовали в свое божественное происхождение. Нет, здесь, в Арктике, самым совершенным творением был белый медведь и он же был здесь хозяином. Команда подкармливала мишек с высокого борта тральщика, а медведи развлекали нас своим любопытством и неожиданной для всех нас любовью к музыке.

Так продолжалось несколько дней или, лучше сказать, несколько передышек от плавания подо льдом, пока не произошло нечто, смутившее всех, даже самых зачерствевших просоленых мореманов. Один из «геодезистов», видимо, уже не первый раз ходивший во льды, взял с собой в экспедицию двустволку. Взял с целью убить белого медведя и привезти его шкуру домой в Москву. Мы об этом узнали слишком поздно. Рано утром, когда все еще спали, он вышел на лед, подманил медведя рыбой и, пока тот грыз замороженную треску, в упор расстрелял его. То, что неписаный мир был нарушен, как-то никого не возмутило, и матросы даже помогли «геодезисту» затащить медведя на тральщик в умывальник. Медведь оказался огромным, трехметровым. Он занял весь умывальник, и, пока он лежал там неподвижно дохлый, никто этого как бы не замечал, хотя у всех, как потом выяснилось, было неприятное чувство совершенного предательства. Но когда «геодезист» ночью содрал с медведя шкуру, команда заволновалась.

— Пойди посмотри, кого «колдун» убил, — сказал мне Алик. «Геодезистов» на лодке прозвали колдунами, поскольку они колдовали над своими приборами и никого к ним не подпускали. Алик только что спустился на лодку с тральщика.

— Да, я знаю, медведя... — сказал я.

— Медведя? А ты посмотри, — настаивал Алик. Вид у него был расстроенный, и я пошел. Я знал, что медведь лежал в умывальнике. Со снятой шкурой я его не видел и не ожидал такого зрелища. Без шкуры, без головы и без когтей он лежал на спине ободранный так, что я сразу не понял что это медведь. Передо мной лежал труп женщины. Окровавленный ободранный живот, большие груди... Меня замутило. Убить медведя было преступлением перед законом уже в то время, убить медведицу — вдвойне. Конечно, никто за исполнением закона не следил, но так откровенно выставить напоказ свою жертву? Это было слишком. К ужину «геодезист» пришел в кают-компанию с подбитым глазом. Кто-то из моряков не сдержался. До конца плавания в кают-компании никто с «геодезистом» не разговаривал. А мясо медведицы, когда прошел первый шок, все же съели. Мне это казалось кощунством, но жизнь есть жизнь.

Я где-то читал, что самое опасное время для разведчика наступает тогда, когда он привыкает к опасности. Так было и с нами. Мы привыкли нырять под лед и уже не волновались и не перестраховывались. А опасности поджидали нас каждую секунду, хотя мы об этом и думать не хотели. Даже обидно было как-то. Такой поход, а ничего не происходит, рутина: ныряем, идем под моторами экономхода, мерзнем, погружаемся на предел рабочей глубины, делаем замеры, неизвестно для чего, всплываем и снова погружаемся... На эти погружения даже командир перестал выходить из своей каюты. Доверил старпому. Старпом, грузный мужчина с большим, как блин с маслом, лицом был опытным моряком-подводником. И что мне в нем нравилось — не пил в море. Я много повидал отважных людей, выполнявших свой долг, но, к сожалению, почти все они крепко пили. И не потому, что следовали какой-то флотской традиции, а потому, что слишком хорошо знали, на какой технике мы плавали и боялись погибнуть. Они не были трусами, они справлялись с самыми невероятными заданиями (об одном из них и речь), но в конце концов нервы сдавали, и они начинали пить. Но, впрочем, это я знаю теперь, а тогда я не мог оценить опасность, не догадывался о причине пьянства и возмущался в душе: черт возьми, на тебе лодка, люди, а ты пьян?

Идем на глубине 60 метров, ночь, все спят, кроме вахты. Идем под одним мотором экономхода, скорость 2,5 узла. В центральный пост приходит старпом. Начинаем глубоководное погружение. Все по местам. Я слышу, как вахтенный офицер, уступая место у переговорки, говорит старпому: «Нужно перейти на главные двигатели». Старпом отмахивается: «Ничего, и так хорошо». Я думаю, что он не прав, но кто спорит в море с командиром, теперь он командир и это его ответственность. Витя — вахтенный офицер слегка обижен. Я его знаю еще с училища. Витя грамотный подводник, зря говорить не будет. Напрасно старпом пренебрег советом. Проблема в том, что на экономходу скорость лодки слишком мала, чтобы наши горизонтальные рули, как крылья самолета, могли бы нести дополнительный вес. А что этот вес появится — и ежу ясно. На глубине лодку обожмет колоссальным давлением, ее объем станет меньше, вес больше и... интересно что будет?

Я встаю со своего ящика и внимательно слежу за происходящим в центральном посту. А погружение уже началось. Рутина: глубина 70 метров, замеры сделаны — температура, соленость, плотность, пробы взяты, первый отсек докладывает: глубина 80 метров, седьмой — глубина 80, центральный — 80. Взять замеры...

Все идет по плану. На глубине 120 вдруг лодка начинает проваливаться, горизонтальные рули не держат заданную глубину. Погружаемся все быстрее: 130, 140...

Слышу, как скрипят обжатые толщей воды шпангоуты. Первая реакция старпома — дуть! Рули на всплытие! Лодка продолжает проваливаться. «Дуть» — это значит подавать воздух высокого давления в систерны с водой. Это первая реакция любого подводника. На такой глубине, однако, воздух в систерны дуть бесполезно. Газы сжимаемы, и пузырек воздуха оказывается совсем маленьким — не спасает. Спасение только в скорости, тогда наши рули, как крылья, вынесут... «Полный вперед!» — командует старпом, забывая о том, что главные двигатели не готовы. Надо еще на них перейти. Время, время...

Глубина 200 метров. Электрики понимают, что происходит, и работают как черти в пекле. Нервы у всех на пределе, но внешне все спокойно. Витя поворачивается ко мне и, показывая через спину большим пальцем, говорит: «В хорошенькую историю они попали». Будто мы с ним сторонние наблюдатели. Я понимаю его шутку. Он тоже привлеченный, с другой лодки, и мы начинаем беззвучно хохотать. Мы, конечно, сознаем всю сложность положения и смертельную опасность для всех нас, но мы молоды, и жизнь кажется бесконечной. Я ему показываю глазами на старпома. У него отвисла и мелко дрожит челюсть.

Глубина 207 — почти предел. Из шестого спасительный доклад: «Главные электромоторы на товьсь». «Полный вперед!» — командует старпом, и мы сначала медленно, а потом все быстрее начинаем всплывать. Воздушный пузырь, о котором все забыли, начинает работать, вытесняя балласт. Теперь мы уже летим вверх, но не к спасению, а к ледовому панцирю. Разобьемся? Опомнились на глубине 40 метров, рули на погружение, сбросили скорость, выпускаем воздух, принимая балласт, и все же по касательной бьемся об лед рубкой. Страшный удар — и мы снова уходим на глубину. Теперь уже на спасительную глубину. Осмотрелись в отсеках, все нормально, живем. Находим с помощью эхоледомера лед потоньше, метра два толщиной, и всплываем без хода. Оказалось, это самый простой способ — не нужно лед пробивать, его можно поднять собственным весом лодки.

Вышли на мостик. Картина безрадостная: стекла мостика выдавлены, козырек вмят, антенна-рамка — мы ею пользовались для определения места по радиомаякам — сбита... Но главное — можно продолжать плавание. Выносим на мостик секстан с искусственным горизонтом, звезды на черном небе яркие, манящие, температура -25 С, определяем местоположение и, главное, бьем зарядку — заряжаем аккумуляторные батареи, даем подышать команде свежим воздухом. Опасность миновала, но не надолго.

Короткая передышка закончилась, и мы снова погружаемся. Командир поднимает перископ, в которыйон видит только черноту полярной ночи, принимаем балласт, то есть запускаем воду из-за борта в систерны. Лодка должна погрузиться. Командир смотрит на глубиномер центрального поста и ждет доклада из первого и седьмого отсеков. На лодке три глубиномера, по давлению за бортом легко определяется глубина: каждые десять метров водяного столба — одна атмосфера. Глубиномер в центральном показывает — глубина ноль. Из первого и седьмого — тоже ноль. Лодка не погружается. В чем дело? Принимаем дополнительный балласт в уравнительные систерны, увеличиваем вес лодки. Опять ноль. Автоматически, по инструкции, включаю эхолот, замеряю глубину под килем. Вижу, что оранжевый огонек — индикатор глубины быстро движется по круглому диску шкалы, показывает: расстояние между килем лодки и дном океана стремительно сокращается. Еще не сообразив в чем дело, также автоматически, громко докладываю: под килем 450 метров, 440, 430... Да мы же, как двухпудовая гиря, летим ко дну! А на глубиномере все еще ноль. Не верю своим глазам. И вдруг, прорвался первый отсек: глубина 130 метров. Вслед за ним — седьмой — 140... Но тут уж мы были готовы: оба мотора полный вперед — и на спасительных рулях выносим лишний груз балласта. Катастрофа нас миновала. Поживем, братцы, еще поживем.

Почему же врал глубиномер? Оказалось, устройство у этого прибора простенькое: микроскопическое отверстие в корпусе лодки переходит в гибкую трубочку, на ней стрелка, которая на шкале показывает глубину. Мы простояли несколько часов во льду на сильном морозе, и вода в отверстиях замерзла. Только десять атмосфер протолкнули лед. Невероятно просто, но смертельно опасно.

Еще десять часов мы идем «туда» — это к полюсу и поворачиваем обратно к кромке льда, к тральщику, ближе к дому, скоро Новый, 1960 год. Успеть бы. Это последнее подныривание. Но что-то еще скажет штаб флота? Штаб флота говорит: «Ладно, так и быть, идите домой». И мы идем под дизелями.  Если считать по оборотам, то со скоростью 9 узлов. Обидно, но на самом деле скорость наша всего 5. Шквальный ветер, полный мордотык, в лицо. Сердце радуется, стою на мостике, темнота, только белый огонь на козырьке рубки светит вперед.

Владимир Весенский

Рассказ: Автобус до Чатаноги

Очень трудно шить платье при свет керосиновой лампы в два часа ночи. К тому же у Джейн Хиббинс до сих пор болела спина от очередной порки, которую задал ей дядя Елмор вчера вечером.

Джейн ни в чем не провинилась. Впрочем, как всегда. Просто в сутках всего двадцать четыре часа, из них невозможно управиться с той работой, что взвалил на нее дядя Елмор. Джейн отчаялась. С тех пор как умерли ее родители и дядя Елмор занял их дом, жизнь Джейн превратилась в сущую пытку.

Стоило Джейн не так взглянуть — и дядя тут же хватался за ремень. А то и за старые вожжи.

Сегодня он хоть уехал в Чатаногу. «По делам»! У него уже давно не было никаких дел. Перед тем как выйти из дома, дядя вдруг вспомнил про ее день рождения.

— Надо будет купить тебе подарок, — сказал он. — Но ты должна хорошо работать.

— Да, сэр, — послушно ответила Джейн.

— Без шалостей тут! Сколько тебе лет-то исполнится?

— Восемнадцать.

— Ну что ж, это все равно не избавит тебя от порки. Ты, конечно, самая красивая девушка в горах. Но ремень по тебе плачет. Ты должна научиться работать быстрее, Джейн Хиббинс.

— Я обязательно научусь, дядя Елмор.

— Принеси-ка мне стаканчик «лунного света» на дорожку. Джейн торопливо схватила большую флягу и плеснула в стакан кукурузного виски. Дядя выпил, сел в свой ржавый драндулет и сказал напоследок, погрозив пальцем:

— Учти, ремень на стенке не просто так висит. Ты меня знаешь.

И уехал. Стоя в дверях, Джейн проводила машину взглядом. Узкая дорога петляла в Скалистых горах, спускаясь постепенно к шоссе, ведущему в Чатаногу.

Теперь была ночь. Джейн сделала последний стежок и повесила платье в шкаф. Часы в соседней комнате пробили три. Джейн вскочила, задула лампу и подбежала к окну.

Автобус в Чатаногу проезжал через Пини-Ридж как раз в это время. Джейн любила смотреть из окна на автобус. Она мечтала о том, как было бы чудесно иметь столько денег, чтобы сбежать на этом автобусе в Чатаногу и забыть обо всех дядях елморах на свете. Наверное, в Чатаноге ее не будет преследовать повсюду запах виски, и уж точно там не будет тяжелого ремня.

Луна сегодня светила полная, яркая, и весь Пини-Ридж был виден как на ладони — словно днем.

Но то, что Джейн увидела в лунном свете, заставило ее забыть об автобусе. По горной дороге ехал автомобиль с выключенными фарами. Он остановился прямо у входа в пещеру, которая называлась Пещера Китайской реки. Джейн знала эту пещеру как свои пять пальцев, потому что часто играла там, когда была еще ребенком. Из машины вышли двое. Их силуэты сливались с силуэтом автомобиля, но когда они двинулись к пещере, стало видно, что они тащат, подхватив под мышки, еще одного человека. Люди исчезли в темной пасти пещеры. Вскоре двое появились, взяли из машины какой-то мешок и понесли его к пещере. На этот раз они оставались там довольно долго, а затем вышли с пустыми руками. Потом эти двое сели в машину и уехали.

Джейн смотрела широко открытыми глазами. Вход в пещеру выделялся черной заплатой на фоне серебристо-серых скал.

«Надо быть ненормальной, чтобы сейчас туда пойти, — говорила она себе. — Даже думать об этом и то чистое безумие!»

Рассуждая так, Джейн взяла керосиновую лампу, коробку спичек и пошла к пещере.

За свою жизнь она пробежала эту дорогу, наверное, тысячу раз, перепрыгивая то через колючую проволоку, то через ямы-ловушки. И зачем они понадобились дяде Елмору? Может быть, он хотел спастись от налоговой инспекции и местного шерифа Орви Лунси?

Пещера Китайской реки называлась так странно потому, что внутри протекал стремительный поток, уходящий глубоко под землю. Возможно, и в самом деле до самого Китая.

Небольшая, впрочем, пещера. Размером со среднее бунгало. Джейн зажгла фонарь, поставила его на камень и оглянулась.

Она не увидела ничего особенного. Джейн помнила тут каждый выступ — не хуже, чем свою каморку. Надо было умудриться спрятать здесь мешок, не говоря уже о человеческом теле. Она взяла фонарь и прошла в тот конец пещеры, где бурлила река. Поток несся и клокотал. Казалось, что вода кипит. Джейн вздрогнула, когда представила, что случилось с тем человеком. Страшный поток мгновенно засосал тело в черную дыру, и теперь оно летит по бесконечным подземным лабиринтам.

Когда Джейн повернулась, чтобы уйти, в пыли, под ногами у нее что-то блеснуло. Она нагнулась и подняла узкий золотой зажим для галстука, на котором было выгравировано имя: «Дюк». В задумчивости Джейн посмотрела на зажим и швырнула его в реку. Зачем кому-то знать, что Джейн видела этот зажим? Люди могут сделать вывод, что она видела и все остальное. Джейн погасила фонарь и покинула пещеру.

Лучи фар ударили из-за поворота дороги. Машина была еще далеко, но быстро приближалась.

Джейн знала, что это возвращается дядя Елмор, и, если она не хочет неприятностей, то ей нужно поторопиться, чтобы оказаться в доме прежде него.

«И хорошо, что на мне короткая юбка», — думала Джейн, стремглав пробегая Лягушачий распадок и карабкаясь вверх по склону. Дальше лежал участок дяди Елмора. С такой скоростью она не бегала здесь даже днем. Она отчаянно прыгала через проволоку и ямы-ловушки. Огибать их не было времени. Джейн успела шмыгнуть за угол дома за секунду до того, как фары автомобиля осветили крыльцо. Машина затормозила во дворе. Но Джейн уже влезла в окно своей спальни. Скрипнули половицы, и дядя Елмор забарабанил в ее дверь, крича и ругаясь.

— Эй, просыпайся! — орал он пьяным голосом.

— Это ты, дядя Елмор? — спросила она, притворившись сонной.

— Ты отлично знаешь, кто это, — рявкнул дядя. — Ну-ка, иди сюда, цыпочка! У нас гости.

Джейн подождала немного, чтобы создать впечатление, что она одевается, и осторожно выглянула из спальни.

— Давай жратву! — потребовал дядя Елмор. — И поторопись!

Он был лысый и беззубый, но с широченными плечами и мощным торсом. Стоило ему слегка повести руками — под задубевшей кожей перекатывались, словно змеи, стальные мускулы. Действительно, на кухне он был не один. Вместе с ним за столом сидел какой-то парень.

— Шевелись, Джейн Хиббинс! — захохотал дядя. — Тащи ветчину, яйца и какие-нибудь консервы, черт их побери.

— Да, сэр, — смиренно ответила Джейн и метнулась исполнять приказ.

Юноша был черноволос, темноглаз — настолько же красив, насколько дядя Елмор ужасен. Увидев Джейн, парень сделал движение, чтобы подняться. Но дядя остановил его.

— Сиди! Это всего лишь моя племянница Джейн Джун.

— Боже мой! — воскликнул тот.

— Что с тобой, Барт? — спросил дядя.

— Ты никогда не говорил, что твоя племянница так хороша, — сказал Барт, глядя на Джейн, которая хлопотала у плиты.

— Что толку, если у нее все из рук валится, — проворчал дядя Елмор и обратился к Джейн: — Включи приемник. Может, там музыка... Или что поинтересней, а, Барт?

— Возможно, — сказал Барт, не отводя глаз от короткой юбки. И добавил: — Меня зовут Барт Коннор.

— Очень приятно с вами познакомиться, мистер Коннор, — ответила Джейн.

Бренчание гитары заполнило комнату, и дядя Елмор потянулся к приемнику, чтобы убавить громкость.

— Принеси-ка ты нам «лунного света», дочка, — попросил дядя.

Джейн поставила на стол графин виски и два толстых стакана.

— У тебя есть жених, Джейн Джун? — спросил Барт.

— Нет, сэр.

Дядя Елмор прыснул со смеху.

— Ты что, никогда девок не видел, Барт?

— У меня их было миллион, но такую...

— Тихо! — зашипел на него дядя. — Слушай...

Он поднял свой стакан, но не выпил — так и замер, уставившись на радиоприемник.

«...полиция Чатаноги пока не может напасть на след преступников, ограбивших казино и похитивших хозяина, Дюка Махэнна, — говорил диктор. — В сейфе находилось тридцать тысяч долларов... А теперь о погоде...»

Дядя Елмор выключил радио и в два глотка опорожнил стакан «лунного света». Потом подмигнул Барту.

У Джейн Джун не оставалось никаких сомнений насчет того, кто похитил владельца казино и забрал деньги из сейфа.

— Я хочу спать, дядя Елмор, — жалобно протянула она.

— Посиди с нами немного! — предложил Барт.

— Нечего ей тут сидеть, — буркнул дядя. — Пусть спит, а то будет завтра целый день как вареная. Иди ложись, Джейн Хиббинс!

— Спасибо, сэр.

Джейн прошла в свою комнату, закрыла дверь на задвижку и легла не раздеваясь. Полчаса она прислушивалась к разговору на кухне. Голоса с каждой минутой становились все ленивее и тише. А затем раздался дружный храп. С бьющимся сердцем Джейн заглянула в щелочку и увидела, что дядя лежит на кушетке, а Барт уснул прямо за столом.

Вылезая из окна, Джейн справедливо полагала, что вряд ли дядя Елмор и его молодой приятель, называющий себя Бартом, швырнули в реку не только тело несчастного Дюка, но и мешок с деньгами. Она знала, где надо искать тридцать тысяч долларов.

В пещере Джейн поставила фонарь на камень у берега реки и легла плашмя, опустив правую руку как можно глубже в воду. В этом месте поток перегораживал плоский выступ.

Она нащупала прочный трос, обмотанный вокруг камня. С трудом вытащила большой пластиковый мешок. Он был туго набит.

Джейн попыталась отвязать мешок, но вдруг послышались шаги. Она замерла и даже перестала дышать. Шаги приближались к пещере.

Это мог быть дядя Елмор. Или Барт. Кто бы это ни был, он убьет ее. Убьет ее, так же как и Дюка, а тело скинут в реку.

И сразу мелькнула мысль: кто бы это ни был, он уже заметил свет фонаря. Значит, бежать бесполезно. Но еще не поздно спрятаться. В реке! Мокрая одежда выдала бы ее позже, и Джейн быстро сняла платье — все, что на ней обычно было. Она запихнула платье между двумя камнями, бросила в реку мешок и нырнула туда сама — прямо перед выступом. Вода тут бурлила, и Джейн вцепилась двумя руками в камень, прижавшись к нему всем телом, чтобы ее не унесло в страшную дыру, откуда уже нет выхода. Только вечный путь под землей.

Шаги забухали под сводами пещеры, а затем она услышала, как ругается дядя Елмор. Ясно — он был раздосадован, что никого здесь не «застукал». Чертыхаясь, дядя потянул за трос и вытащил мешок из воды. Вдруг дядя перестал сыпать проклятьями и произнес резко: — Барт! Я не слышал, как ты вошел.

— Вот я и поймал тебя с поличным, — процедил Барт.

— О чем ты говоришь? — удивился Елмор. Смех Барта был ужасен.

— Я знал, что ты меня обманешь, но не думал, что так скоро.

— Эй! Да ты что, Барт! — закричал дядя. — Убери нож!

— Ты мертвец, Елмор, — сказал Барт.

— Я только решил проверить, — дрожащим голосом проговорил дядя. — Мне показалось, что кто-то хочет своровать наши деньги. Я видел свет в пещере!

— Вранье, — сказал Барт.

— Брось нож! — завопил Елмор. — Не подходи ко мне! Барт, я клянусь...

— Прощай, Елмор!

И тело дяди Елмора плюхнулось в воду рядом с Джейн. От неожиданности она вскрикнула. И тут же сильные руки Барта подхватили Джейн и вытащила на берег.

Но когда Барт вытащил девушку и увидел ее абсолютно голой, он и сам ахнул. На какой-то момент он ослабил хватку, и Джейн рванулась, побежала к выходу. Барт попытался поймать Джейн, но его руки лишь скользнули по ее мокрым обнаженным бедрам.

Она летела вниз по склону, и Барт — всего в метре за ней.

Успеть добежать до хижины и сорвать со стены ружье! Только так она могла защитить себя.

Вдруг она поскользнулась на густой влажной земле и упала. Мгновение, и Джейн вскочила и побежала дальше, но теперь Барт был совсем близко. Она оглянулась и увидела, как блеснул нож в его руке. Нет-нет, не успеть ей уже до хижины! Через секунду этот страшный нож вонзится ей в спину.

И тут Джейн вспомнила. Колодцы! Ямы-ловушки, прикрытые сверху хворостом, которые понарыл на своем участке дядя Елмор.

Ближайший колодец находился в десяти метрах. Она резко повернула и перепрыгнула через колодец, надеясь, что Барт в него провалится. Но ее преследователь пробежал буквально в дюйме от ямы.

Оставалась последняя надежда — колючая проволока. Джейн уже чувствовала дыхание Барта за спиной, когда перемахнула через проволоку, натянутую в густой траве на уровне щиколоток. Нога Барта зацепилась за острую стальную колючку, и он покатился кубарем по земле.

Джейн вбежала в хижину, схватила ружье и выскочила на улицу. Она бы убила Барта. Чтобы он не убил ее. Но Барт лежал неподвижно. Джейн, крадучись, подошла к нему и увидела, что его голова очень странно повернута. Он был мертв. Падая, Барт сломал себе шею.

Джейн долго стояла над ним, не зная, что делать. Потом она решилась. Стащить тело Барта вниз по склону было не очень трудно. Сырая трава в Лягушачьем распадке облегчала задачу. Труднее было на горке, перед пещерой. Дальше оставалось последнее...

Часом позже, одетая в новое платье, Джейн Джун Хиббинс стояла на дороге, крепко прижимая к себе потертый чемоданчик дяди Елмора. Когда из предрассветного тумана появился автобус, она махнула рукой.

Найдя свободное место, Джейн села и положила чемоданчик на колени. Мотор снова взревел, и автобус покатил вниз по шоссе, ведущему в Чатаногу.

— Надо же, как эта девчонка вцепилась в свой старый чемодан, — услышала Джейн шепот пассажирки напротив. — Можно подумать, у нее там целое состояние!

Джонатан Крейг, американский писатель | Перевел с английского Геннадий Доновский

Геральдический альбом: Геральдический альбом. Лист 26

Колосья единства
Более 300 лет Венесуэла находилась под испанским владычеством. В 1797 году возник антииспанский заговор сторонников независимости во главе с Мануэлем Гуалем и Хосе-Мария Эспаньей под флагом из белой, синей, красной и желтых горизонтальных полос, символизировавших белых, негров, мулатов и индейцев. Хотя сторонники независимости потерпели неудачу, цвета флага (за исключением белого) использовались и в будущем во флагах освободительного движения.

Создателем флага, на основе которого в дальнейшем возникли флаги трех государств — Венесуэлы, Колумбии и Эквадора, был выдающийся руководитель южноамериканского освободительного движения Франсиско Миранда. Этот флаг из желтой, синей и красной горизонтальных полос впервые был поднят в 1806 году на корабле «Леандр», на котором группа добровольцев во главе с Мирандой отправилась из Нью-Йорка в Южную Америку. Желтая полоса символизировала богатый золотом и другими полезными ископаемыми американский континент, красная — кровавое владычество Испании, синяя — разделявший их Атлантический океан. Это означало, что золотая, богатая и процветающая Латинская Америка будет свободна и отделена от кровавой Испании океаном. Под этим флагом была предпринята попытка провозглашения независимости в 1810 году, провозглашены первая и вторая Венесуэльские республики в 1811 — 1812 и 1813— 1814 годах. Под этим же флагом армия Симона Боливара в 1816 — 1822 годах освободила Венесуэлу от испанцев, и она окончательно обрела независимость. С 1817 года на синей полосе флага появляются 7 звезд, символизирующих 7 провинций страны: Каракас, Баринас, Барселона, Кумана, Маргарита, Мерида и Трухильо. Расположение звезд было различным в разные периоды, но до начала XX века они чаще всего располагались по кругу с одной звездой в центре.

В 1821 — 1829 годах Венесуэла вместе с Колумбией и Эквадором находилась в составе Великой Колумбии и под ее флагом, а в 1830 году восстановила независимость под прежним трехполосым флагом безо всяких изображений. С 1859 года (по другим данным — с 1863) на синей полосе вновь появились 7 звезд, а в верхнем левом углу — государственный герб. С 1905 года звезды на флаге изображаются в виде полукруга. В современном виде флаг официально утвержден в 1954 году (после последнего изменения девиза на гербе). Существует и национальный флаг без герба.

Герб страны с 1830 года представлял круг с изображением ликторского пучка в окружении двух рогов изобилия, а с 1836 года приобрел вид, подобный современному. С 1864 года, после введения федеральной системы, сноп в первом поле гербового щита стал изображаться не сплошным, а состоящим из двадцати колосьев — по числу штатов страны. В 1905 — 1930 годах герб отличался от нынешнего тем, что сноп был белым на желтом поле и состоял из семи колосьев по числу первоначальных провинций, второе поле гербового щита было красным, а не желтым, флагов в нем было два, а не три, и располагались флаги и сабли по-другому, а в третьем поле конь скакал по белой, а не зеленой траве. В 1930 году герб был восстановлен в прежнем виде, а некоторые его мелкие стилистические детали были уточнены позднее.

Цвета полей гербового щита соответствуют цветам полос флага. Пшеничный сноп символизирует сельское хозяйство страны, плодородие ее почв, богатство народа и национальное единство Венесуэлы, а его 20 колосьев соответствуют числу входящих в нее штатов. Три национальных флага и две сабли, соединенные лавровым венком, напоминают о славных победах в освободительной борьбе и о достижении независимости. Белый конь, скачущий по бескрайним просторам (по одной версии — это дикий конь, по другой — личный конь Боливара), олицетворяет свободу. Расположенные над щитом два рога изобилия с различными плодами и цветами, напоминающие герб 1830 года, представляют природные богатства Венесуэлы и ее процветание. Щит окружен лавровой и пальмовой ветвями.

Соединяющая их лента имеет цвета флага. Испанская надпись на ней означает: «19 апреля 1810 г. Независимость. — Республика Венесуэла. — 20 февраля 1859 г. Федерация». Первая дата — дата начала национально-освободительной борьбы (восстание в Каракасе и создание революционной хунты), вторая — дата начала четырехлетней гражданской войны, завершившейся установлением федеративного государственного устройства страны. Республика Венесуэла — официальное название государства. Надпись неоднократно менялась. В 1905 — 1930 годах она гласила: «Независимость. — Свобода. —5 июля 1811 г. — 24 марта 1854 г. — Бог и Федерация». Первая дата — день, когда была впервые провозглашена независимость, вторая — дата отмены рабства. «Бог и Федерация» — прежний девиз страны. В 1930 — 1954 годах надпись отличалась от современной лишь официальным названием государства, которое именовалось «Соединенные Штаты Венесуэлы». Все штаты Венесуэлы имеют собственные гербы, а некоторые и флаги.

Под знаками зодиака и крыльями кондора
Страна, расположенная на экваторе и обязанная ему своим названием, почти три века была испанским владением под названием «Область Кито». Во время освободительного восстания 1820 года в провинции Гуано патриоты провозгласили независимость под флагом из синих и белых полос с белыми звездами, а своей эмблемой избрали окруженную венком звезду свободы. Однако после окончательного освобождения от испанцев в 1822 году Эквадор оказался в составе Великой Колумбии. Став в 1830 году независимым, он первоначально сохранил желто-сине-красный флаг Великой Колумбии.

Эмблемы Эквадора часто менялись. На них встречаются изображения солнца, окруженного звездами и знаками Зодиака, над горами, на которых сидят кондоры, ликторской эмблемы в окружении рогов изобилия и т.д. В 1843 году герб приобрел форму щита с изображением коня, вулкана, парусника и камня с надписями, а также солнца в сопровождении знаков Зодиака. Герб увенчивал кондор и окружал венок.

Вся политическая жизнь Эквадора в XIX веке проходила под знаком борьбы либеральной и консервативной партий. Либералы представляли интересы торгово-промышленных кругов экономически наиболее развитой провинции Гуано, а консерваторы — помещиков и церковников более отсталых внутренних районов. В 1845 году либералы свергли консерваторов и приняли новый флаг и герб. Флаг состоял из белой, синей и белой вертикальных полос (напоминая цвета повстанческого флага 1820 года), причем на синей полосе изображались 7 белых звезд по числу провинций и новый герб.

Этот герб, за исключением некоторых деталей, явился прообразом современного герба. Он включил многие прежние эмблемы: гору, кондора, солнце, ликторский пучок, знаки Зодиака (теперь их стало четыре, обозначавших лишь те месяцы, в которые проходило победоносное восстание либералов), но композиция была принципиально новой.

В 1859 году власть вновь захватили консерваторы. На следующий год они восстановили прежний флаг 1830 года, а с герба убрали знаки Зодиака и заменили на нем обрамляющие щит флаги на новые. Диктатура консерваторов была свергнута в 1875 году, а три года спустя либералы восстановили герб и (с небольшими изменениями) флаг 1845 года. На синей полосе флага были теперь лишь звезды, а герба не было. Хотя в 1884 году у власти вновь оказались консерваторы, они в тот период стремились к примирению с умеренными либералами и не стали менять герб и флаг.

В 1895 году к власти вновь пришли либералы. В тот период они стали выступать за воссоздание Великой Колумбии и поэтому в 1900 году приняли флаг колумбийских цветов, который с тех пор не менялся. Флаг Эквадора длиннее флага Колумбии (пропорции соответственно 1:2 и 2:3) и на государственном флаге Эквадора изображен герб (национальный флаг — без герба), в то время, как в Колумбии флаг без герба является и государственным и национальным. Желтый цвет на эквадорском флаге символизирует солнечное сияние, плодородие земли, природные богатства, поля пшеницы и кукурузы, благосостояние страны; синий цвет — небо, реки и Тихий океан; красный — кровь патриотов, пролитую в борьбе за свободу. В Эквадоре, в отличие от других стран, существует и особый муниципальный флаг, вывешиваемый на официальных местных учреждениях. Это упрощенная версия государственного флага, на котором герб заменен кругом из белых звезд, число которых соответствует числу провинций.

Современный герб Эквадора в основном повторяет герб 1845 года. В последний раз небольшие изменения в его детали внесены в 1930 году. Центральная часть герба занимает пейзаж Эквадора с его высочайшей заснеженной вершиной — потухшим вулканом

Чимборасо (6267 м). На склонах Чимборасо укрывались патриоты во время антииспанской освободительной войны. Река, стекающая с гор, — это крупнейшая река Эквадора — Гуаяс. Она впадает в одноименный огромный залив Тихого океана. Старинный пароход в океане под эквадорским флагом не только символизирует торговлю (на это указывает установленный посреди судна кадуцей — жезл бога торговли Меркурия. На одном из гербов XIX века кадуцей помещался внизу герба рядом с ликторским пучком), но и напоминает, что именно в Эквадоре был построен первый пароход на Тихоокеанском побережье Южной Америки. Кстати, крупнейший город и порт страны Гуаякиль находится именно на побережье залива Гуаяс.

Солнце символизирует свободу, а весенне-летние знаки Зодиака — Овен, Телец, Близнецы и Рак напоминают о событиях весны-лета 1845 года, когда проходило победоносное восстание либералов против консерваторов. Хотя либералы давно являются лишь одной из многих политических партий Эквадора, эта эмблема сохраняется на гербе в память о том, что в период 1845 — 1859 годов были отменены рабство, феодальная зависимость индейцев и смертная казнь, а также осуществлен ряд важных политических, экономических и культурных реформ. Кроме двух пар национальных флагов, гербовый щит окружают пальмовая и лавровая ветви — символы славы и мира. Изображенный под щитом ликторский пучок символизирует республиканский государственный строй и справедливость. Щит увенчивает андский кондор — олицетворение силы. В районе вулкана Чимборасо эта гигантская птица встречается даже на высоте более 6 тысяч метров. Каждая из провинций Эквадора имеет особый флаг и герб, а каждый из кантонов, на которые делятся провинции, — герб.

Особые статус, флаг и герб имеют расположенные в Тихом океане Галапагосские острова. Это провинция Эквадора со статусом национального парка, именуемая «Архипелаг Колон». Зеленая, белая и голубая полосы ее флага напоминают об уникальной природе заповедной провинции и местонахождении в океане. Синий и желтый цвета каймы герба в сочетании с рассекающей щит красной вертикалью, повторяя цвета эквадорского флага, напоминают о принадлежности архипелага Эквадору. Тринадцать звезд на синей кайме соответствуют числу крупнейших островов, представляя их россыпь среди просторов Тихого океана. Парусник в первой четверти щита подчеркивает значение мореплавания в открытии и жизни островов. Извергающийся во второй четверти щита вулкан — это высочайший вулкан архипелага — Вулф (1707 м) на острове Исабела. Цвета третьей четверти щита соответствуют цветам островного флага. Рог изобилия в четвертой четверти щита — символ богатства и процветания. В центре щита — знаменитая галапагосская слоновая черепаха, прославившая острова и ныне охраняемая. Ее панцирь достигает 110 см, вес — до 400 кг, а продолжительность жизни — более 100 лет. Пылающий факел и лавровый венок над щитом — символы торжества человеческого разума и охраны природы. Дата «1832» — это время установления суверенитета Эквадора над Галапагосами, которые сейчас одна из провинций страны.

Флора и фауна «страны вод»
Когда страна именовалась колонией Британская Гвиана, на бэдже ее колониального флага с XIX века изображался несущийся в океане на всех парусах клипер под английским флагом. Эмблему окружала подвязка с британского герба с латинским девизом «Мы уступаем и добиваемся попеременно». Девиз отражал историю колониального захвата страны, которую англичане неудачно пытались отвоевать у своих соперников-голландцев в 1685, 1781 и 1796 годах, но окончательно захватили лишь в начале XIX века, В 1954 году, после предоставления самоуправления, Британская Гвиана получила собственный герб, на щите которого был тот же рисунок, что и на бэдже.

Современные герб и флаг приняты в 1966 году, когда страна добилась независимости и стала называться Гайана. Преобладающий на флаге зеленый цвет символизирует тропические леса, покрывающие 83 процента территории страны, ее поля и плантации, сельское и лесное хозяйство — основу гайанской экономики. Белый цвет обозначает реки и водоемы. Желтый цвет —полезные ископаемые, которыми богаты недра страны. Стреловидная форма желтого поля выражает надежду на стремительный прогресс и светлое будущее, которые должны быть достигнуты прежде всего на основе эффективного использования минеральных ресурсов. Красный треугольник символизирует энергию и энтузиазм народа на пути строительства процветающей жизни, а черная кайма — волю и упорство в достижении этой цели. Кроме того, считается, что цвета флага символизируют основные этнические группы населения (и занимают площадь, примерно пропорциональную их численности); зеленый — индийцев, желтый — негрое, красный — мулатов и метисов, белый — португальцев и других лиц европейского происхождения, черный — индейцев.

Синие волны на белом щите герба как и соответствующая им расцветка венка и намета над шлемом, — это обильные внутренние воды страны, давшие ей название (на языке местных индейцев Гайана означает «страна вод»). Три волны — это три главные реки страны — Бербис, Демерара и Эссекибо, давшие название первоначальным европейским колониям, в результате объединения которых затем и возникла нынешняя страна. Изображенное на щите гигантское водное растение виктория регия (или виктория амазонская) символизирует богатую тропическую растительность Гайаны. Круглые плавающие листья виктории достигают двухметрового диаметра и выдерживают груз до 50 кг. Почти полуметровые цветы распускаются лишь в течение двух ночей, постепенно меняя при этом свою окраску и закрываясь на день (на гербе левый цветок уже раскрылся полностью, а правый — частично).

Животный мир Гайаны представляют на гербе гоацин — обитающая в джунглях редкая птица, похожая на фазана и замечательная тем, что ее птенцы имеют на крыльях когтистые пальцы, а также два ягуара. Кирка, которую держит один из ягуаров, символизирует промышленность (главным образом горнодобывающую), а стебли сахарного тростника и риса (основных сельскохозяйственных культур страны) в лапах другого ягуара — земледелие. Рыцарский шлем традиционен для геральдики бывших британских владений. Увенчивающий его головной убор индейского вождя из пестрых перьев напоминает об историческом прошлом Гайаны, первыми обитателями которой были именно индейцы (ныне они составляют менее 5 процентов населения), а алмазы по бокам — природные богатства страны. Девиз на английском языке означает: «Один народ. Одна нация. Одна судьба» и выражает стремление единству всех национальных и расовых групп населения страны. л

Юрий Курасов | Художник Юрий Семенов

Гербы и бэджи:

1. Щит герба Венесуэлы 1905-1930 годов.

2. Государственный герб Республики Венесуэла.

3. Герб Эквадора 1830 года.

4. Государственный герб Республики Эквадор.

5. Провинциальный герб Галапагосских островов.

6. Колониальный бэдж Британской Гвианы.

7. Государственный герб Кооперативной Республики Гайана.

Флаги:

1. Флаг венесуэльского заговора 1797 года.

2. Флаг Венесуэлы 1817-1821 и 1830-1859 годов.

3. Государственный флаг Республики Венесуэла.

4. Повстанческий флаг эквадорской провинции Гуаяс 1820-1822 годов.

5. Флаг Эквадора 1878-1900 годов.

6. Государственный флаг Республики Эквадор.

7. Провинциальный флаг Галапагосских островов.

8. Государственный флаг Кооперативной Республики Гайана.


Оглавление

  • Земля людей: Таиланд
  • Земля людей: Май пэн рай, Сиам!
  • Земля людей: Феникс, глотающий ласточку
  • Всемирное наследие: «Шагающий Будда» из Сукхотая
  • Дело вкуса: Кисло-сладкие воспоминания
  • Земля людей: Пионеры штата ЮТА
  • Читатель в пути: К Коммунизму — по ребру Буревестника
  • Загадки, гипотезы, открытия: Как я искал кваггу в парке Крюгера
  • Исторический розыск: Мой прадед — купец Кузнецов
  • Загадки, гипотезы, открытия: Деревня вампиров?
  • Рассказ: В разведку — под лед Северного Ледовитого океана
  • Рассказ: Автобус до Чатаноги
  • Геральдический альбом: Геральдический альбом. Лист 26