Волшебные сказки Норвегии (илл. Теодор Киттельсен) [Народный фольклор] (fb2) читать онлайн

Волшебные сказки Норвегии

Сказка о художнике

Художник Т. Киттельсен. Составитель Е. Рачинская

Теодор Северин Киттельсен. Для любого норвежца имя этого художника звучит как приглашение в сказку. Сказку высоких, неприступных гор, каменистых плоскогорий, глухих дремучих лесов, таинственных озёр и — моря, бесконечного и переменчивого, как сама царица-природа, наделившая художника бесценным даром видеть загадочное и необыкновенное — всё, что скрывает она в своих чертогах…

27 апреля 1857 года в маленьком приморском городке Крагерё, что в Южной Норвегии, в купеческой семье родился мальчик, и назвали его родители Теодор Северин. Семья была зажиточной, весёлой, дружной, и рос Теодор в окружении семи братьев и сестёр, не зная забот и печалей. Вместе с друзьями исследовал он окрестные леса, где запросто можно было встретить огромного лесного тролля, вглядывался в озёрца, где в глубине притаился коварный водяной нёкк. Подолгу мог стоять Теодор, любуясь прекрасными цветами и забывая обо всём на свете. А больше всего мальчика влекли к себе море, загадочные островки и скалы, разбросанные вдоль побережья, и корабли — ведь город был торговый, в порту стояло множество судов из разных стран.

Друзья любили собираться на крыльце одной из местных купеческих лавок и рассказывать страшные истории. Непогода, море бушует, скрипят корабельные мачты. До жути хорошо лежать потом ночью, вслушиваться в шторм и представлять себе кораблекрушения, морского царя хавмана, играющего на арфе на морском дне… Казалось бы, мальчишка как мальчишка. Да не совсем. С детства умел Теодор подмечать всё необычное, странное, смешное, и не только подмечать, но и зарисовывать. Особенно удавались ему карикатуры на горожан.

Постепенно в душе мальчика зрела мечта — стать художником. Но на пути к этой мечте ему, как настоящему сказочному герою, пришлось пройти не одно испытание.

Когда Теодору исполнилось одиннадцать лет, умер его отец. Семья потеряла кормильца, и мальчику пришлось самому зарабатывать на жизнь. Кем только не работал Теодор: и помощником часовщика в родном городке, и подмастерьем маляра в столице, носившей тогда название Кристиания, пока волею судеб не оказался в соседнем городе Арендале. Там он поступил учеником к немцу-часовщику Штейну. Хозяин только вздыхал да охал: «Ну какой из тебя выйдет часовщик, если ты всё время только и делаешь, что мечтаешь!» Однако рисунки Теодора так ему нравились, что в один прекрасный день он собрал их и отнёс показать одному из самых знатных горожан. Известный покровитель искусств Дидерик Мария Олл сразу оценил талант Киттельсена и пригласил его к себе. Так Теодор встретился со своим волшебным помощником. Убедившись в решимости юноши стать художником, Олл объявил, что собрал необходимые средства и теперь Киттельсен должен немедля отправляться в Кристианию учиться. Теодор не мог поверить своему счастью и в волнении принялся благодарить своего благодетеля.

Но как бы то ни было, а сказка стала реальностью, и осенью 1874 года семнадцатилетний Киттельсен уже приступил к занятиям в художественной школе архитектора Вильгельма фон Ханно, а по вечерам брал уроки рисования с натуры у известного скульптора Юлиуса Миддельтуна. За два года в Кристиании Теодор многому научился. Но как станешь настоящим художником, не поучившись за границей! В те времена в Норвегии столицей изобразительного искусства считался Мюнхен, вот добрые учителя Теодора и похлопотали за него перед Оллом, который с радостью отправил юное дарование в Мюнхенскую академию художеств.

Два года в Мюнхене стали одними из самых безоблачных в жизни Киттельсена. Здесь он обрёл много новых друзей среди земляков-однокашников, здесь судьба свела его с Эриком Вереншёллом, вместе с которым он будет иллюстрировать норвежские народные сказки. В местных кабачках зоркий глаз художника находил множество забавных типажей и характеров для своих карикатур, а в окрестных Альпах — прекрасные виды для пейзажей. Здесь Киттельсену пришла идея проиллюстрировать знаменитую драматическую поэму Хенрика Ибсена «Пер Гюнт».

Тем горше было, когда в 1879 году пришло известие, что Дидерик Мария Олл больше не в состоянии оплачивать пребывание Киттельсена за границей, и в 1880 году Теодор вернулся домой. Но, как и в каждой сказке, не бывает худа без добра.

В Норвегии тем временем только что вышло первое иллюстрированное собрание норвежских народных сказок Петера Кристена Асбьёрнсена и Иогена Му, которых по праву называют норвежскими братьями Гримм. Оно принесло славу художнику-иллюстратору Эрику Вереншёллу. Неутомимые собиратели сказок уже планировали следующее издание, и Вереншёлл предложил в качестве иллюстратора кандидатуру своего однокашника Киттельсена. Правда, Асбьёрнсен после знакомства с его работами выразил опасение, как бы такие рисунки не напугали детей, но его сомнения не оправдались. Время подтвердило: если кто из норвежских художников и может рисовать волшебных существ будто с натуры, то только Киттельсен.

Отныне в жизни Теодора сказка и действительность соединяются навсегда, а кроме того, становится ясна его судьба — он будет иллюстрировать книги. Однако к иллюстрации народных сказок художник снова вернётся только через долгие двадцать лет. А пока продолжаются его путешествия по миру.

В 1883 году Киттельсен получает стипендию и едет в Париж, но, не прижившись там, снова отправляется в Мюнхен. За границей ему приходится нелегко — денежные невзгоды ещё можно было бы перетерпеть, хотя ему временами и приходится голодать, но вот тоска по родине становится нестерпимой. «Мне более всего по душе таинственное, сказочное и величественное в нашей природе, и, если я не смогу впредь совмещать свою работу с разумным изучением природы, боюсь, я невольно отупею в своих чувствах. Мне становится всё яснее, что я должен делать, у меня всё больше и больше идей — но мне необходимо вернуться домой, иначе из этого ничего не выйдет», — пишет он в письме Андреасу Ауберту. И снова на помощь приходят друзья. Они собирают деньги на билет, и весной 1887 года Теодор возвращается на родину.

А там Киттельсена ждёт новое путешествие, на сей раз в настоящую сказку. В 1887 году мужу его сестры предлагают место смотрителя маяка на самом севере Норвегии, на Лофотенских островах, и Теодор отправляется с ними. На крохотном, обдуваемом всеми ветрами островке Скумвэр Теодор продолжает работу над иллюстрациями к «Перу Гюнту», а главное, создаёт свою самую сказочную книгу «Волшебство». В ней в полной мере раскрывается дар художника видеть существ, издревле обитающих по соседству с людьми: на хуторе, в дремучих лесах, в непроходимых горах, в рокочущих водопадах, в тихих лесных озёрах и в бурлящем штормовом море.

В этой книге благодаря Теодору Киттельсену мы знакомимся с норвежским домовым ниссе; со скрытым народцем, живущим в своём, но так похожем на людской, мире; с коварной обитательницей норвежских лесов красавицей хюльдрой; с вселяющим ужас духом утопленников драугом, чей крик предвещает рыбакам скорую гибель; с королями царства гор великанами-ютулами и конечно же с троллями. Художник не только пишет «портреты» фольклорных персонажей, но и сочиняет про каждого из них истории, основанные на быличках и преданиях, а их уже не одно поколение норвежцев считает самой что ни на есть взаправдашней правдой.

Суровая и таинственная северная природа и живущие там мужественные люди вдохновляют Киттельсена на создание ещё двух книг — серии пейзажей и бытовых зарисовок «С Лофотенских островов» I и II, в которых находит своё выражение его талант художника и рассказчика.

Пока книги ждут своего часа, чтобы встретиться с читателем («С Лофотенских островов» были изданы в 1890–1891 годах, а «Волшебство» — в 1892 году), Киттельсен уезжает на юг страны, где продолжает писать пейзажи. А сказка идёт за ним по пятам. В 1889 году Теодор встречает свою принцессу, уроженку, пожалуй, одного из самых сказочных городков Норвегии Дрёбака, считающегося родиной юлениссе, норвежского Деда Мороза. Инга Кристине Дал на одиннадцать лет моложе своего избранника, однако, несомненно, обладает всеми необходимыми талантами, чтобы стать спутницей жизни художника и разделить его непростую судьбу. Их брак становится настоящим благословением, и у счастливых родителей один за другим появляются на свет девять детей.

У Киттельсена начинается самый плодотворный период творчества. Он много выставляется, готовит к изданию альбом «Времена года» (1890), серию акварельных пейзажей «Йомфруланн» (1893), возвращается к своей любимой карикатуре и анималистике в альбоме «Есть ли у животных душа?» (1894), создаёт один из шедевров графического искусства — книгу «Чёрная смерть» (1900), пишет пейзажи, среди которых стоит особо упомянуть серию «Тирилиль Тове» (1900), где каждое дерево, сук, корень или пень буквально оживают и превращаются в сказочное существо, выполняет заказ для оформления здания только что построенной на водопаде Рьюкан гидроэлектростанции (1907), иллюстрирует книги, в том числе и народные сказки. В 1908 году Киттельсен становится кавалером ордена Святого Улава, высшей государственной награды Норвегии.

Однако, несмотря на признание и успех, прокормить семью художнику трудно. Супруги часто переезжают, пока наконец в 1899 году не находят место, в которое невозможно не влюбиться: в долине Сигдал нежно шелестят листвой берёзы и осины, с возвышенности открывается завораживающий вид на озеро, а за ним, насколько хватает взгляда, возвышаются горы. Киттельсен называет новую усадьбу поэтическим именем Лаувлиа. И дом строит имени под стать — настоящий сказочный терем. Ведь у Теодора много талантов — он ещё и прекрасный резчик по дереву. Да и Инга Кристине просто мастерица — и прясть, и шить умеет, по словам самого Киттельсена, «как и подобает бедной принцессе, пленённой в горе троллем». И для детей лучше дома не найти. Семья часто бывает на природе, мать обучает детей грамоте, а отец делится с ними секретами художественного мастерства.

Но суровая действительность снова вмешивается в сказку. В 1910 году из-за денежных затруднений Киттельсен вынужден продать Лаувлию. Семья снова переезжает, на сей раз в пригород Осло. Болезни и ощущение безнадёжности мучают Теодора. Наконец, в 1911 году, приходит спасительная весть: стортинг, норвежский парламент, назначает художнику национальную стипендию. В этом же году Киттельсен издаёт автобиографию с характерным названием «Люди и тролли. Воспоминания и мечты», лирический рассказ о своей жизни, сопровождаемый любимыми стихами и рисунками. На следующий год семья покупает дом на живописном острове Йелёй, недалеко от дома другого знаменитого норвежского художника, Эдварда Мунка.

Здесь, спасаясь от болезни и одолевавших его тревог и печалей, Теодор снова погружается в любимый мир народной фантазии. Киттельсен не прекращает работать до последнего дня, 21 января 1914 года.

По словам его друга, художника Кристиана Скредсвига, «после смерти Киттельсена мир будто опустел. Киттельсен был уникален… Никто с ним не сравнится… Даже тролли исчезли вместе с ним навсегда. Во всяком случае, я с тех пор их больше не видел». Но ведь сказка на то и сказка, чтобы никогда не кончаться плохо. Книги и картины художника продолжают жить. Благодаря им мы снова и снова имеем возможность заглянуть в страшноватый, но удивительный мир троллей, полюбоваться одухотворённой художником природой и, быть может, тоже научиться видеть красоту и загадки окружающего нас мира.

Елена Рачинская

Волшебство

Лесной тролль

Перевод Е. Рачинской, С. Капустиной

Лес, бескрайний и дикий, оставил в нас свои след, мы стали частью этой природы. Мы любим лес таким, какой он есть, — сильным и мрачным.

Детьми смотрели мы вверх, на шумящие ветви сосен и елей. Глазами и душой следили за мощными стволами, взбирались по ним, цепляясь за их узловатые ветви-руки, туда, наверх, на самую верхушку, качающуюся от ветра, — в эту прекрасную синеву.

Садилось солнце. На поляны плотной пеленой опускались одиночество и покой. Казалось, земля не осмеливается перевести дыхание, а лес застыл в безмолвном ожидании. Только сердца наши бешено колотились. Мы хотели ещё — мы просили, мы умоляли, мы требовали сказок! Суровых, диких сказок для нас, бедных детей.

И лес дарил нам сказку.

Она бесшумно подкрадывалась, словно на мягких кошачьих лапах.

Всё, что до этого точно окаменело, теперь начинало двигаться.

Вдалеке подалась вперёд поросшая лесом гора. Удивление и страх будто бы витали над ней… Вот у неё появились глаза… она пошевелилась… и направилась прямо к нам! А мы замирали от восторга и ужаса, мы всей душой любили это чудо!

Это же лесной тролль! В его единственном глазу были для нас страх и ужас, золото и богатство — всё то, чего жаждала наша детская душа.

Мы хотели бояться — но мы хотели и противостоять этому страху! Такие маленькие, мы мечтали подразнить тролля, догнать его и украсть его золото. Но больше всего мы хотели заполучить его светящийся глаз. Подумать только! У такого ужасного тролля — такой чудесный глаз!

Он светился и переливался, как ясный день посреди тёмной ночи. То, чего ты раньше не замечал, о чём даже и не думал, отражалось в нём и становилось прекрасным. Лесной ручей струился с серебряным журчанием, сосна расцветала красноватыми шишками, даже неприметный мох на скале сверкал, будто россыпь драгоценных камней, и хотелось упасть и прижаться к нему, как к материнской груди.

— Мы любим тебя, глухой, тёмный лес, таким, какой ты есть, — сильным и мрачным. Ты наша любимая книжка с картинками: вот белка грызёт шишку, синица выглядывает из сосновых веток, медведь ревёт в рощице. И лесной тролль идёт, тяжело ступая и держа голову высоко над верхушками деревьев: «Бу, бу!»

На пир в замок троллей

Перевод Е. Рачинской, С. Капустиной

Великий пир ожидался в замке троллей. Но путь туда не близок, вот и решили тролли пойти все вместе, чтоб веселее было: Тронд и Коре, Ивар Женолюб и Борд, Бобб из Мусьерда и старуха Гури Свиное Рыло. Шли они по горам-косогорам, по лесам нехоженым. Густо поросли горы елями и соснами, да такими высокими, что доходили троллям до пояса. Тяжелей всего приходилось Гури, ведь она несла мешок с едой в дорогу. Но торопиться им было некуда. Хоть сотню лет иди — всё равно вовремя поспеешь.

Впереди у них, насколько глаз хватит, высокие тёмные кручи. Идут взрослые тролли, покашливают, бормочут что-то себе под нос, и троллята не отстают, глазеют во все стороны, а Гури плетётся в хвосте, клянёт свою долю. Споткнётся кто — схватят его за шкирку, а как совсем трудно станет — за хвост друг дружку держат. Так и продираются сквозь бурелом. Наконец пришло время отдохнуть. А когда собрались было дальше, заспорили промеж собой, в какую сторону идти. Тронд говорит: нужно идти прямо, куда нос указывает. А Ивар своё: задом наперёд надо бы — навыворот оно вернее. А Гури всё на мешок жалуется: день ото дня он всё тяжелее становится, а еды в нём — всё меньше. Но как бы то ни было, а идти надо. Выбрали они тропу, по которой, как видно, тролли и прежде ходили. Пролегала она через горы, как глубокая расселина.

А тут ещё в ближайшем же леске Бобб из Мусьерда споткнулся, ступня у него возьми да и отвались. Впрочем, могло быть и хуже! Пришлось им оставить ступню там и шагать дальше.

Долго-долго шли они и вот пришли к месту, где тоже лежала ступня. Для Бобба это как-никак утешение: приятно всё-таки узнать, что не у тебя одного такое несчастье. Но всё же эта находка показалась им странной.

А когда тролли прошли ещё целую вечность и нашли ещё одну ступню, они и вовсе удивились. А Бобб присмотрелся к этой ступне и воскликнул:

— Тронд!

— Чего тебе? — откликнулся Тронд.

— Это же МОЯ ступня!

И поняли тролли, что вот уже сто лет ходят они по кругу. Коре взял ступню и швырнул её изо всех сил. Перелетела она через гору и упала в лесное озеро, где и лежит, небось, по сей день. А тут ещё незадача. Мешок с едой протёр у Гури на спине большущую дырку. Рассердилась она и говорит, мол, пусть теперь Ивар несёт. Да вот беда, старуха так ослабла в дороге, что потеряла равновесие и опрокинулась, когда с неё мешок-то сняли, — уж лучше вернуть его на место, без мешка у неё будто и спины нет.

Долго ли, коротко ли, вышли они наконец на верный путь. В голубой дали, за тёмными горами, мерцало что-то, как звезда. Чудесное сияние переливалось всеми цветами радуги. И старые тролли кивнули друг другу — они-то знали, что найдут дорогу.

То и был замок троллей.

Троллята от удивления даже рты пораскрывали. Ничего похожего они в своей жизни ещё не видели. Ах, как же здесь чудесно! Подумать только, замок весь из золота! Он сверкал, искрился — и всё это великолепие отражалось в глади озера, по которому тут и там плавали серебряные уточки. Из замка доносились звуки танцев и золотых арф, и тёмные верхушки елей шумели в такт музыке. Дух водопада играл на скрипке, да так, что от струн разлетались молнии. Хюльдра кружилась в танце, да так, что своим хвостом задевала уши гостей. Вдоль стен сидели тролли и бонды из скрытого народца, пили пиво и мёд из золотых рогов и огромных кружек. Ниссе веселились напропалую, придумывали озорные проделки одну за другой, чуть из штанов не выскакивали, только бы превзойти друг друга. Они дрались, мерились силой, сцеплялись пальцами и тянули друг друга в разные стороны с такой силой, что костяшки хрустели.

Через тёмные горы и леса со всех сторон тянулись к замку вереницы странных существ. Некоторые были такие старые, что поросли мхом и кустарником, другие были и того старше, да такие скрюченные, что походили на корни сосен. Они уж и идти сами не могли, их приходилось нести. Кругом всё гремело и звенело, дышало и фыркало: все хотели на пир, в это золото и блеск, в сияющий замок, дворец Сория-Мория, дрожащий от шума голосов.

Дух водопада

Перевод Е. Рачинской, Н. Сницаренко

Светлой лунной ночью присядь у водопада — ты увидишь и услышишь, как внизу, в чёрной пропасти, среди пенистых водоворотов дух водопада, фоссегрим, исполняет величественную музыку — мелодии, созданные самой природой. Сначала ты различишь лишь могучий рокот, но потом музыка очарует тебя, и тебе самому захочется слиться с бурлящим потоком созвучий.

Все песни, что боязливо таились в лесах и в горах, все голоса природы оживают в струнах его скрипки, и венчает их мощный аккорд, сотканный из звуков языка древних карликов.

Шумят ели, шелестят осины, журчат ручьи и звенят берёзы. Свежие ветры ликуют высоко в горах, вздыхает лесная тишина, а глубокое лесное озеро поёт под нежные и печальные звуки ивовой свирели.

Дух водопада мечтательно склоняется над своей скрипкой. Смычок звучно ударяет по струнам и своим беспрерывным движением влечёт за собой — ввысь над пропастью, вниз в пучину.

Глаза фоссегрима закрыты. Он вглядывается внутрь себя. Кажется, музыка пронизывает его — послушай, как он притопывает ногой в такт.

Игра его вечна. И вот блестящие чёрные скалы становятся могучими стенами храма, где свободно парят мелодии вечности. Высоко по синеве небесного свода плывёт прозрачная луна, отражаясь в глубоких чёрных омутах и искрящихся водах извилистой горной реки.

Одна за другой загораются звёзды. И звуки скрипки становятся всё неистовей, и каждая капля водопада словно рвётся в небо, чтобы, сияя, слиться с мириадами звёзд. А вдохновенный музыкант-виртуоз сидит с закрытыми глазами на дне ущелья, склонившись над скрипкой. Игра фоссегримма — это цепь, что приковывает его к водяной бездне.

Хюльдра

Перевод Л. Высоцкой

Не печалится хюльдра, нет! Сидит себе на пеньке да на лангелейке^[1] играет. Глаза её горят, она так и стреляет ими во все стороны — не идёт ли пригожий паренёк, над которым можно подшутить. А сама она красавица, вот если б только не этот жуткий коровий хвост! Но его-то хюльдра прятать умеет — от обычной женщины и не отличишь!

Красавчик был Иене Клейва. И сам знал, что красавчик. Вбил себе в голову, что все женщины в него по уши влюбляются, едва увидят. Вот и поклялся, что не женится, пока все девчонки в округе по нему сохнуть не будут. Сейчас он водил за нос шестерых, так-то.

«А седьмой будет Маргит Бротен», — решил он и принялся, как был, в одной рубахе, вырезать большую ивовую свирель.

Вдруг как треснет что-то над ухом: «Трах!» Иене вскочил. А перед ним — девушка. Красоты несказанной, в жизни таких не видывал.

«Что это ты строгаешь, Йене?»» — спрашивает. «Да вот свирель. Хочу попытать, не выйдет ли из неё какого мотивчика».

«Попытка не пытка, Йене. А тебе и вовсе плёвое дело».

Давай, Йене, будь достойным кавалером! Да не тут-то было, чёрт возьми! Красавица так на него смотрит, прямо пожирает глазами. Он покраснел, губы его не слушаются. Всё, что он смог выжать из свирели, было жалкое: «Пф-пфи-пфи-ти-ти!»

«Да уж, — сказала она, — много поту, да мало проку. Дай-ка я теперь попробую». И тут свирель будто сама по себе запела. Йене и размяк как хлебный мякиш. Играла девушка так, что и свирель, и Иене плакали.

Иенсу страсть как захотелось взять красавицу в жены, да и она вроде бы не прочь. На том и порешили.

Только поставила она три условия. Коли Иене их выполнит, будет она принадлежать ему со всеми своими угодьями. Первое: до свадьбы не спрашивать, как её зовут, второе: не рассказывать никому о том, что с ним случилось, ни одной живой душе. Третье же условие было: встретятся они через год, не раньше, и он слово даст, что её дождётся.

«Хорошо, — сказал Иене, — уговор есть уговор».

Вытащила красавица что-то из кармана и смазала свирель. «Если любишь меня, принесёшь с собой эту свирель, когда свидимся в следующий раз».

«В этом можешь не сомневаться», — обещал он.

Не успела девушка уйти, как Йене побежал по округе с хутора на хутор. Хвастался да хвалился без зазрения совести. Мол, берёт за себя девушку, да не какую попало, а самую настоящую богачку. У неё и хутор, и земли, и большие леса, а уж коров без счёта. В их долине ни одна ей в подмётки не годится. Да и плевал он теперь на всех!

Такой Иене стал важный, ходит руки в карманы, только о свадьбе и думает каждый божий день. Уж об этой свадьбе заговорят! Перед свадебным поездом — шесть музыкантов, два с барабанами, четыре — со скрипками. Четыре здоровяка в модных шляпах всю дорогу палят из пистолетов, а шестеро прислужников подают пива и браги без меры. Потом он и невеста садятся на холёных коней, а на головах у них подвенечные короны сверкают. Народу за ними видимо-невидимо: все собрались подивиться, вся округа, и стар и млад…

Вот так Йене сдержал своё обещание. Настал заветный день, год истёк. Взял он свирель и пошёл на то же место, где встретил красавицу. Сел и ну дуть.

А свирель-то пересохла. Тьфу, что за напасть! Только шипит да хрипит. Ни одной ноты не взять, даже жалкое «фью-фью» не выходит. Одно старушечье сипение:

«Иенс-хвастун! Иенс-дурак! Иенс-пустобрёх! Иене — телячий потрох!»

«Бу!» — раздалось у самого его уха. Девушка тут как тут. Глаза сияют, провела руками по темечку, золотую копну волос надвое разделила, на грудь себе положила, — так и сверкают волосы на солнце.

«Ну, теперь-то я могу узнать твоё имя?» — спросил Йене.

«Зовусь я хюльдрой, — ответила она. — И вот что, Иене, я тебе скажу. Такого разгильдяя и болтуна, как ты, я себе в мужья брать не хочу, зря ты мной хвастал. И сам ты — как твоя растрескавшаяся свирель!»

«Ах так! — закричал Иене. — Не очень-то и хотелось! Да у меня таких, как ты, на каждом пальце по дюжине. И все без хвостов!»

«Да я-то не такая! Вот я тебе покажу!» — рассердилась хюльдра.

Подхватила она руками свой хвост да как огреет Пенса по ушам — он и с ног долой.

Эту оплеуху Йене на всю жизнь запомнил. Глухой, полоумный, ходит он с сумой по хуторам, побирается. А девичья любовь так его и колет. Куда бы бедняга ни пришёл, везде находится одна воструха, которая непременно спросит: «Что, Иене, много красоток в твоей деревне?» И Иене аж весь просияет: «О да, они там такие ладные да статные!..»

Горный тролль

Перевод Е. Рачинской, Л. Амеличевой, Ю. Митяиной

В высокой чёрной скале жил горный тролль. Только раз увидел он солнце — и окаменел.

Веками лежал он в мрачных горных чертогах и стерёг богатства: серебро, золото и драгоценные камни. Своим сиянием груды сокровищ озаряли тёмные своды, а когда тролль шевелился, раздавался звон золотых монет.

Однажды услыхал тролль про небесное золото — солнце — и захотел заполучить его. Не для того чтобы радоваться его лучам — нет, просто чтобы владеть им, прятать его в своём огромном медном сундуке.

И вот как-то ночью вылез тролль из горы и принялся рыскать по ущельям, опрокидывая на ходу каменные глыбы и обломки скал. Рёв его раздавался на всю округу. Так тролль искал солнце… Подумать только, как бы оно сверкало в его медном сундуке! Ночь долгая, так что в конце концов он непременно найдёт небесное золото! И тролль раскидывал и крушил камни так, что грохот стоял повсюду и искры сыпались с гор.

Далеко-далеко меж горных вершин будто бы что-то блеснуло. «Что ещё может так сверкать в темноте; наверное, это и есть солнце», — подумал он.

Тьфу, да это лишь жалкое озерцо! Нет, так солнце не найдёшь, это ясно. Лучше взяться за дело поосновательнее. Но как?

И он уселся на вершину горы Ротанутен и задумался.

Но и думать оказалось нелегко — не легче, чем найти солнце. Ой, как трудно двенадцатиголовому троллю договориться с самим собой. Какой уж тут покой для размышлений! Головы орут, перебивают друг друга — одни ссоры да склоки. Да-а, в ту ночь на Ротанутен была страшная перебранка! Головы плевались так, что слюна летела во все стороны, корчили друг другу рожи и даже бились лбами от злости. Спокойным оставалось только туловище, на котором они сидели. Всю ночь так и про-ругались. Фу, страсть какая! Будто стучали по жестяному ведру, по стеклу камнем возили, били стенные часы, грохотали отбойные молотки, да в придачу гнусаво орали коты — такой стук, визг, рёв и шум разносились в темноте.

…Между тем рассветало. Медленно струясь, разливался свет. Солнце согреет и обрадует всех — никого, ничего не забудет. Скорбящих и счастливых, ликующих и трусливых — всех покроет оно своими нежными поцелуями. Лучи солнца не знают ненависти…

И вот первая заря восходит над тёмной горной грядой. Словно отнялись языки у голов. Ужас охватил тролля, в диком страхе бросился он бежать, перепрыгивая горные пики и вершины. Прочь! Быстрее, спрятаться в темноте, среди золота и серебра! В бессильной ярости тролль заскрежетал зубами и до крови прикусил свои злые языки, скрючились грубые пальцы, жилы напряглись, словно стальные дуги.

И тут настигло его солнце. У тролля закружились головы, подкосились ноги, он упал и окаменел… А в это время маленький горный цветок в расщелине распускал свои лепестки с серебристыми каплями росы навстречу новому дню.

…Далеко внизу, в долине, где светятся маленькие окошки, живёт бедный народ, и терзает его страшная нужда. Зима там долгая и суровая. Слишком долгая для таких бедных людей. Только снег да ветер, ветер да снег… А наверху, на горе, так высоко, что кружится голова, застыли в камне скалящиеся гримасы! Тёмными ночами снятся они людям, пугая и угрожая…

Ведьма

Перевод Е. Рачинской

Про то, что старый Чёрт рыскает по горам и долам и все подметки себе истер, все знают.

Но есть у него и свита. Погляди-ка на старую ведьму, притулившуюся на горном уступе; верно служит она старому Чёрту, вернее служанку ещё поискать. Жалованье у неё, правда, невелико, но она довольна. Последний раз Чёрт отплатил за носки, что она ему связала, пощекотав её под мышкой: «У-тю-тю-тю!» Щекотал до тех пор, пока у неё ноги судорогой не свело. И спросите меня, чем не достойная плата!

«А как же старик без носков-то будет, горемычный! Свяжу ему тёплые да ноские. Нелегко Чёрту нынче, почти никто и знаться с ним не желает — разве что те, на кого ему самому наплевать. Вот и приходится бегать язык на плечо из-за какой-то пары-тройки жалких душонок, да и то попадается одно барахло, годное разве что на блошином рынке торговать средь прочего хлама. Куда ни придёт, всюду ему от ворот поворот: „Не знакомы с тобой, мил человек. Извиняйте! Прощайте!" Да уж, свяжу носки бедняге, он их честно заслужил…» «Р-р-р-р-р», — рокочет прялка.

— Да разве ты не дарила ему пару носков к Рождеству?

— Дарить-то дарила, да вот только поистрепались они изрядно — смотреть больно. А чего ж ещё ждать? Ведь шалопай какой, носится повсюду и в дождь, и в снег, и в жару, и в стужу — нет бы переобуться хоть раз. В конце концов на ногах остались одни паголенки^[2]. И что вы думаете — старик стянул их пониже, а дыру пенькой замотал. Так и бегал, пока всё в клочья не изодрал.

И знаешь, шерсть для чёртовых носков не простая, а то проку от неё было бы мало. Ворсистая да вычесанная, лежит она в ведьминой корзинке, однако уж больно чудна на вид. Смешана шерсть эта и с глупостью, и с оговорами, и со сплетнями, и с завистью, и со злобой — словом, с чертовщиной всякой. Но больше всего с глупостью — её, почитай, больше половины — потому как глупость придаёт нити лёгкий сероватый оттенок и носки получаются наимягчайшие, о таких лишь мечтать.

Но не только носки Чёрту вяжет ведьма. Рядом с корзинкой у неё ворох всякой всячины для распрекраснейших пакостей и ворожбы. С этой работой тоже надо поспеть к сроку. Так что крутись прялка, чтоб только искры летели!

На горе Колсос Перевод Е. Рачинской

Давеча в гостях у мадам^[3] Сювертсен йомфру^[4] Энерсен горевала о зле и греховности мира. Из глаз капали слёзы величиной с кофейные зёрна, а из носа текло так, что клетчатый носовой платок не знал роздыху.

И кто бы, чёрт возьми, мог подумать, что она ведьма! Однако через пару часов она уже смазывала дома свою метлу.

На горе Колсос готовился великий шабаш. Сам Чёрт обещался пожаловать, да ещё и скрипку с собой прихватить. Как тут не принарядиться! И потому все ящики комодов йомфру Энерсен были выдвинуты, и везде раскиданы кружева, панталоны, флакончики с нюхательными солями, кринолины, шиньоны и всякая прочая красота. Долго ли, коротко ли, наконец йомфру Энерсен собралась в дорогу. Села верхом на метлу, крикнула: «Неси на гору Колсос!» — и вылетела через дымоход, только сажа заклубилась.

Но на сей раз за дверью пряталась кухарка Анна и подсматривала за хозяйкой сквозь замочную скважину. Сначала она никак не могла взять в толк, с чего это вдруг йомфру Энерсен наряжается на ночь глядя, но, когда увидела, как та достает из ящика рог и мажет чем-то метлу, Анне всё стало ясно. И ей страсть как захотелось тоже попасть на шабаш. Ну хоть один-единственный разочек! «Греха великого ведь в этом не будет, — подумала она. — Веселья в жизни и так никакого — отскребай день-деньской котлы да сковородки».

Взяла Анна ящик от комода и намазала его дно погуще тем же зельем. «Надо только раньше госпожи вернуться, она ничего и не заметит», — решила кухарка.

Правда, через дымоход в ящике протиснуться было трудновато, но когда Анна вылетела на простор, оказалось, что лучшего перевозочного средства и не придумаешь — во всяком случае, то, на чём обычно сидят, в аккурат разместилось. Тут Анна перевернулась вверх тормашками, и ей показалось, будто весь шар земной падает из комодного ящика в глубокую чёрную дыру…

Облака были точно сваляны из мягкой шерсти, и луна перекатывалась из одного в другое словно начищенная до блеска монета. Анне так захотелось дотронуться до неё!.. Но это она решила оставить на потом… Ящик стремительно несся вперёд.

Вдруг он стал падать. Теперь облака клочьями висели прямо у неё над головой. Ба-бах! — и вот Анна уже лежит на горе Колсос, болтая в воздухе руками и ногами, а дно ящика рассекла большая трещина…

Всего в двух шагах на вершине горел огромный костёр. Тут следует поостеречься! Анна нашла три тяжёлых камня и опустила в ящик, а сверху сложила крест-накрест две палки. Затем подкралась поближе к костру и спряталась в расщелине.

Вокруг костра сидело множество ведьм: кто на спицах вязал, кто на коклюшках^[5] плёл.

Ты, наверное, думаешь, они кружева плели? Да уж, чудесные то были кружева! На первый взгляд вроде бы ничего, а если приглядеться — змеи вместо ниток, а внизу шипящие змеиные головы болтаются. И носить носки, связанные ведьмами, тебе вряд ли захотелось бы! Паголенок на вид вполне сгодился бы, но заканчивались носки большим пузырём, до краёв наполненным желчью.

Сплетни рекой лились. Ведьмы хохотали, злословили и судачили, перебивая друг друга, — слушать противно.

Анна сидела в своей расщелине и от души развлекалась — не удастся ли ей отыскать кого-нибудь из знакомых?

«А вот и йомфру Энерсен… а вон Северине Трап!.. И Малла Бёрресен, та, что вечно зубами мается, тоже здесь… Нет, вы только поглядите! Да это же старуха Берте Хаугане, торговка черникой, от которой вечно воняет навозом… и сидит она будто ровня с чопорной фрекен^[6] Ульриккой Пребенсен. Подумать только! Рядом с самой благородной фрекен, которая всегда говорит лавочнику: „Будь любезен, голубчик, обслужи меня первой!"».

Анне пришлось закусить губу, чтобы не расхохотаться.

Языки мололи, будто мельничные жернова. Ведьмы только что живенько перемыли косточки пасторше — ох уж эта тихоня-книгочейка, подцепила себе муженька, да такого толстого, что, как проповедь читать, он еле на кафедре умещается. Уж мы её! Пусть поостережётся!..

Затем настал черёд губернаторши, жены судьи, полицмейстерши, а потом и всех остальных.

Казалось, они совсем с ума посходили от злобы. Йомфру Энерсен как закричит: «Плевать нам на них всех, вместе взятых! Тьфу!»

«Тьфу!.. Тьфу!.. Тьфу!..» — раздалось со всех сторон.

«И я на йих плювать хотела!» — гаркнула Берте Хаугане. И все расхохотались.

Тут появился страшный чёрный ворон. «Едет! Едет!» — заголосил он.

И откуда ни возьмись прилетел и бухнулся среди них длинный чёрный оборванец. А под мышкой у него скрипка.

«Вечер добрый, друзья мои!» — выкрикнул он. «Добро пожаловать, любезный Сатана!» — ответили все хором. От радости чуть было не забыли, что кофе Чёрту приготовили. А кофеёк-то был ядрёный! Напились они им допьяна. Однако Чёрту, известное дело, не привыкать к горяченькому. Каждую чашку кофе он закусывал горстью раскалённых углей.

Вдруг Чёрт возьми да и прыгни прямо в костёр и заиграй ведьминскую плясовую, так что от струн искры посыпались. Ведьмы взялись за руки и давай вокруг него плясать.

Такой гадости Анна отродясь не видывала и не слыхивала — точно камнем по стеклу скребли. А отвратительнее урода с рогами, что восседал посреди жаркого огня, на всём белом свете не сыщешь.

А уж как ведьмы-то разошлись! Они кружились в танце всё быстрее и быстрее, аж в глазах рябило — будто на водопад с тысячами разлетающихся брызг смотришь. И каким бы страшным ни было это зрелище, Анна не могла удержаться от смеха. Вновь ей пришлось губу закусить, истинная правда! Видели б вы фрекен Пребенсен… нос кверху, шёлковые юбки развеваются вокруг тощих ног, а на губах застыла прелестная улыбка. Рядом выплясывает Берте Хаугане: «Опп-ля, хопп-ля-ля!»

«А йомфру Энерсен, вы только поглядите!.. Ха-ха-ха!»

Но самое веселье началось, когда Малла Бёрресен, закружившись в танце, хлопнулась навзничь и сломала свой длинный нос. Вот уж все хохотали; сам Чёрт, восседавший на костре, ржал как сивый мерин.

.. Анне была девушкой смышлёной. «Хорошего понемножку, надо и на следующий разок оставить», — подумала она. Потихоньку прокралась обратно к комодному ящику, вынула камни и шепнула: «Неси с горы Колсос!», и ящик во весь опор понёс её домой…

На следующий день йомфру Энерсен всё удивлялась, откуда на дне ящика такая большая трещина.

Малла Бёрресен, очевидно, упала с лестницы, потому как на носу у неё красовался огромный пластырь.

А когда Анна отправилась к лавочнику за зелёным мылом, ей снова пришлось закусить губу, чтобы не расхохотаться. В лавку важно вплыла надменная фрекен — нос кверху, шёлковые юбки шелестят вокруг тощих ног: «Шпилек для волос на три шиллинга^[7]… И будь любезен, голубчик, обслужи меня первой!»

Морской тролль

Перевод Е. Рачинской

Как-то поплыли Юхан Перса и Элиас Нильса на острова поохотиться на морских птиц и собрать птичьих яиц. В тот день им везло: жирных гаг настреляли да яйцами целый ящик наполнили. Из дома они взяли с собой кофе и еду, да к тому же в лодке припасли небольшую фляжку — надо ж себя побаловать. Развели костёр, закурили, поболтали немного о том о сём, а потом Элиас и говорит Юхану: «Последи-ка ты за кофе, а я возьму лодку и порыбачу».

В тот день клёв был отменный, но ни одной рыбёшки поймать не удавалось. Казалось, будто чья-то крепкая рука дёргает за крючок, а когда вытаскиваешь леску — крючок пустой. Тут Элиас и заподозрил, что дело нечисто.

«Ну, погоди, раз ты такой голодный, может, вот это попробуешь?» — пробормотал тогда Элиас, посмеиваясь в бороду. Взял старую рыбацкую рукавицу, наполнил её всяким хламом и прицепил на крючок.

Не успел удочку забросить, как леску потянуло на дно. Чувствует Элиас — на крючке что-то тяжёлое. Стал тянуть изо всех сил, да всё напрасно. Но не таков он, чтобы вот так просто сдаваться: намотал леску на уключину, поплевал на руки и давай опять тянуть. Вдруг поклёвка прекратилась. Элиас уж было подумал, что крючок оборвался, как вдруг из воды появился здоровенный морской бычок: головой во все стороны мотает — от рукавицы избавиться хочет. И несётся рыбина прямо на Элиаса. Стукнулась с треском об лодку и легла на воде — на Элиаса во все глаза смотрит. Такой страсти Элиас отродясь не видывал: пасть широко раскрыта, на губе крючок с приманкой болтается, а сама рыбина пыхтит и стонет, жабры раздуваются, словно огромный пузырь, а маленькие косые глаза так и зыркают во все стороны. Тело сплошь покрыто шипами, а кожа висит на ней словно лохмотья.

Тут Элиаса зло взяло, что какой-то проклятый бычок испортил ему всю рыбалку. «Эй ты, глазей сколько влезет, — крикнул он, — а только я тебя ничуть не боюсь!» Изловчился Элиас, схватил морского зверя, выдернул крючок и плюнул с досады прямо ему в пасть. «Вот тебе, свинья ты этакая!» — и выбросил рыбину в море…

Прошло время, и случилось так, что Элиас опять отправился на рыбалку в те места. На сей раз он был один. Оставил Элиас лодку в тихой заводи и пошёл приготовить кофе. А пока кофе варился, решил побродить по острову. Волны бились о каменистый берег, заливая водой каждую расселину, а вокруг на скалах кричали птицы.

Тут и вспомнил Элиас о рыбине, что попалась ему здесь на крючок не так давно. Видит — откуда ни возьмись, прямо перед ним на камне лежит та самая тварь. «Должно быть, выдра её тут бросила. Дохлая поди, вон как вся высохла», — подумал он и потрогал её ногой. А рыбина возьми да и оживи: стала биться, извиваться как сумасшедшая, пастью воздух хватать. Тогда Элиас поддал её ногой покрепче так, что полетела она прямо в море.

И вдруг стала рыбина расти, расти и превратилась в жуткое чудище. Поднялось чудище из воды, разинуло пасть размером с корабельный сундук и проревело:

«Ну что, может, и теперь захочешь плюнуть мне в пасть, Элиас! Только вот что я тебе скажу…»

Дальше Элиас слушать не стал. Кинулся он прочь, да с такой прытью — только пятки засверкали. Вскочил в лодку и всю дорогу до дома грёб так, что пот лил с него градом. И только когда к берегу причалил, вспомнил Элиас, что на острове у него кофе варится…

Дракон

Перевод Л. Амеличевой

Тысячелетиями лежит дракон на золотых сокровищах. Крылья его покоятся на королевских коронах, драгоценных камнях и сундуках, набитых блестящими кольцами. Зорки его огненные глаза, а пасть изрыгает пламя и дым. Лишь изредка выползает чудовище из своей пещеры, с шумом летит над морем, оставляя за собой дым и искры, как падающая звезда. У людей подгибаются колени от страха: только бы укрыться где-нибудь поскорее.

Немногие смельчаки отваживаются проникнуть в его пещеру, чтобы отвоевать сияющий клад. И никто не возвращается назад. Меч скользит из ножен… но его уже встречают скрюченные когти. Тлетворное дыхание дракона разъедает щит и приносит смерть. Выбеленные веками черепа героев становятся убежищем для змей и мышей.

Лишь время побеждает страшного дракона. Сон его раз от разу становится всё длиннее и длиннее. Сменяется не одно поколение людское, но вдруг появляется в небе дракон и снова предвещает войны, чуму и всяческие беды, вселяя ужас в сердца.

В наши времена дурные предвестия дремлют. Дракон стал преданием. Он спит тяжёлым смертным сном. Зияют его пустые глазницы, крылья бездвижны.

Вход в пещеру зарос кустарником и рябиной, а снаружи светло и солнечно. С моря веет лёгкий свежий ветерок, деревья и кусты волнуются и шелестят листвой. На ветке рябины сидит маленькая птичка и щебечет: «Фюить! Я так рада, так счастлива! На горном склоне свила я гнездо из травинок и былинок! Солнце освещает моё гнездышко, и шиповник раскрыл свой цветок прямо над ним! Фюить!Фюить!»

Драуг

Перевод Е. Шаульского

В рыбацком посёлке у самого моря жил Кристиан Вестервал. Теперь его уже и в живых-то нет, но многие наверняка его ещё помнят.

Он держал лавку и слыл посему богачом, но также и чудаком изрядным — с таким никогда не знаешь, как себя вести. Вечно угрюмый ходил, словно его тяготит что. Высокий, здоровенный, волосы белее снега, лицо бледное, неподвижное. Но добрый и мягкосердечный, как дитя, хоть и упрямый, как бык, ежели что не по его.

О Вестервале шла молва, что лучшего старшого на рыболовецкий бот^[8] не сыщешь. Дважды его бот переворачивался, и люди говорили, будто предсказано, что на третий раз живым ему не выбраться. Наверно, потому и осторожен стал в последние годы — в море и носа не кажет.

Дом Вестервал себе диковинный выстроил: одна половина на склоне горы, а другая на сваях над самым морем, чтобы рыбакам было сподручнее. От люков в полу вели лестницы к воде. Там завсегда рыбаки со своими лодками возились. У дома вдоль скалистого берега тянулась пристань, заваленная сушёной рыбой. Отсюда тоже можно было подняться наверх через люк, пришвартовав лодку под дощатым настилом.

Имелся в доме и склад со множеством дверей и подъёмников. На полу ровными рядами лежали мешки с мукой, рыболовные снасти, смолёные бочки, тюки гагачьего пуха и сушёная рыба, а на стенах сотнями висела птица — чайки, крачки, гагары и чистики. В укромном уголке были припрятаны гигантские морские раковины, парочка полярных сов, а над ними прибиты на растяжку шкурки выдр и бакланов.

Вестервал вёл оживлённую торговлю и держал в кулаке всех до единого рыбаков в посёлке. Они приносили ему раковины, кораллы, необычных рыб, морских звёзд, а взамен получали кофе и жевательный табак.

Жил Вестервал в своём доме один, не считая экономки. Ей, конечно, там было скучновато, да и жутковато порой, а её хозяину в самый раз — он любил море и одиночество.

Спальня была самым удивительным местом во всём его удивительном доме. Вестервал редко спал больше пары часов, а засыпал почти всегда на рассвете. По его словам, ночью ему не давали покоя тяжёлые думы. Над кроватью он прибил себе полку для лампы и читал все ночи напролёт. Старые обои на стенах пузырились, а под полом шуршали и пищали крысы, так что по ночам развлечений хватало. В крошечной комнате было полным-полно всякой всячины: на столе и подоконнике — табак, трубки, трубочные ёршики, пустые бутылки, камни с кораллами — чего там только не сыщешь; на стене — большая полка со старыми книгами; повсюду ящики и стулья, в углу — старый продавленный диван, над которым висели шесть-семь часов с маятниками, больших и маленьких, создававших жуткий шум. «Какая-никакая, а компания», — говорил о них Вестервал.

Однажды ночью Вестервал лежал в кровати и дымил трубкой, углубившись в старый роман. За окнами бушевала страшная буря. Флюгер на крыше вертелся, как ветряная мельница, и пронзительно скрежетал. Дом скрипел, ветер свистел во всех щелях.

Вдруг под кроватью раздался сильный удар, будто в пол снизу стукнули огромным кулаком в мокрой рукавице. Стёкла потом долго дрожали, жуть да и только. Вестервал был не из пугливых, однако и он немного побледнел. Он слышал, как волны клокочут и бьются о сваи, с плеском набрасываются на скалистый берег. На рассвете он вздремнул, как положено, пару часов, а утром спустился к воде через люк. Море по-прежнему бурлило, волны шумели и пенились. Но ничего, кроме комка водорослей у самого пола, он не заметил.

Шторм не прекращался, становился день ото дня всё сильнее. Иного и нельзя было ждать поздней осенью. Тёмным вечером Вестервал сидел у себя, закрыв лавку после суматошного дня. Весь день там толклись рыбаки; на влажном деревянном полу остались следы их сапог. Вестервал подсчитал дневную выручку, сделал записи, потом разложил плитки жевательного табака на завтра и стал переставлять что-то на прилавке.

«Слава Богу, и этот день прошёл», — сказал он сам себе.

Тут возле двери раздался плеск. При свете свечи Вестервал разглядел высоченного парня в рыбацкой одежде и низко, до самых глаз надвинутой зюйдвестке. Лица не было видно, только клок бороды.

«Тебе что нужно? И как ты вошёл через запертую дверь?» — спросил Вестервал.

«Как вошёл, так и уйду. Только подпорку возьму для переборки, больше мне пока что ничего не надо», — отозвался незнакомец глухим голосом и так лязгнул зубами, что у Вестервала мурашки по спине побежали.

Теперь-то он догадался, кто перед ним. Это он в ту ночь стучал ему в пол, он лишил его сна на долгие годы.

В Вестервале вскипела ярость. Хоть он уже в возрасте был, как лунь седой, а перемахнул через прилавок, набросился на незваного гостя с кулаками и взревел:

«Богом клянусь, смерти я не боюсь!.. Убирайся к себе на дно, мертвечина проклятая!»

Зелёные глаза сверкнули из-под зюйдвестки. Мертвец прижался спиной к двери и выдавил её, как картонку, проковылял мимо ящиков и мешков, оторвал крышку люка и кинулся в воду.

«На суше ты храбрец, Вестервал, но на третий раз тебе не жить!» — презрительно бросил он на прощание.

* * *

Настал тот памятный день, когда ураган сокрушил церковь — только её обломки ветром носило над кладбищем.

Рыбакам, вышедшим в море, оставалось лишь бороться за свою жизнь, ведь шторм напал на них так внезапно, будто кто-то невидимый развязал тугие тесёмки и выпустил его из мешка.

Лодки переворачивались одна за другой. Некоторым несчастным удавалось взобраться на киль, но их тут же накрывало и уносило волной. Кто-то видел смерть своего брата, кто-то — отца, но о том, чтобы помочь им, нечего было и думать.

А вдалеке разрезал пенящиеся волны красивый, искусно построенный бот. Это Кристиан Вестервал вышел в море в третий раз, чтобы показать своё бесстрашие. Он стоял у руля, бледный, с упрямым выражением лица.

О том, что было дальше, рассказывал Иене Глеа, который всё время был рядом с Вестервалом. Юхан Перса, сидевший на носу лодки, вдруг закричал: «Господи Иисусе, бот Улы и Ларса перевернулся!»

«Постарайтесь их ухватить! Идём прямо на них!» —

крикнул Вестервал, белый как мел.

Волна подняла бот Вестервала над перевёрнутым судёнышком. Какой тут скрежет раздался! А с обеих сторон тянулись к ним руки утопающих… Ларса удалось вытащить, но Ула был слишком тяжёл. Он уцепился за борт и жутко вопил. Бот же несло с такой скоростью, что пена летела хлопьями, а вокруг вздымались белые валы.

«Возьми руль, Иене!» — крикнул Вестервал, свесился за борт, схватил Улу и потащил его. Силы-то у Вестервала было не занимать! Ула вцепился в него мёртвой хваткой обречённого.

В то же мгновение из воды поднялась громадная ручища и отбросила Улу в сторону. Потом показалась ещё одна — схватила Вестервала и утащила за собой в пучину. Старый Иене у руля с ужасом наблюдал за дикой схваткой в бушующем море. Вдруг один из троих превратился в высоченного парня в рыбацкой одежде и схватил Вестервала за горло… На этом всё и кончилось. Все трое ушли на дно, а бот как стрела понёсся дальше.

Тогда-то все и поняли, что Вестервала утащил не кто иной, как драуг.

«Добрый был человек Вестервал. А уж Господь держит небесные врата открытыми и для худших грешников, чем он», — говаривал старый Иене.

Водяной

Перевод А. Комковой

Коварен водяной, всё норовит человека под воду утащить. Потому после захода солнца будь настороже.

Иной раз прячется он в нежной белой кувшинке. Рука так и тянется сорвать прекрасный цветок… Но стоит лишь его коснуться — в миг провалишься в глубокий омут, и водяной схватит тебя мокрыми, скользкими лапами.

А то присядешь как-нибудь вечером один на берегу лесного озера… И поплывут воспоминания, одно за другим, — такие живые, тёплые, будто солнечные блики меж листьев кувшинок. Но берегись! Это водяной играет на струнах человеческой души. Волшебное озеро навевает воспоминания, а в глубине затаился водяной. Он знает, как легко поймать человека в сеть чудесных мерцающих отражений.

Водяной может превратиться во что угодно. Вот лежит он на берегу, обернувшись драгоценной сверкающей брошью; дотронешься — и ты в его власти. Ох уж хитёр, даже забытой в траве удочкой с леской и крючками прикинуться ему ничего не стоит.

Есть у водяного ещё одна уловка: обратиться в старую, наполовину вытянутую на берег лодку. Но он так часто к ней прибегал, что теперь уж мало кто на неё покупается. Однако случается и такое. Идёт мимо какой-нибудь простак, видит лодку и думает: «Что ещё за ветхое корыто! А воды-то в нём сколько… Ой, да тут и старое ведро осталось!» И давай вычерпывать водяного. Ну, а после садится в лодку — и вперёд!

Поначалу всё идёт хорошо: водяной любит поиграть со своей жертвой как кошка с мышкой. Как чудесно скользить среди кувшинок по неподвижной, будто зеркало, озёрной глади! Её и веслом-то грех замутить… Вон, вдалеке островок, поросший берёзками, виднеется — славно было бы к нему пристать!

Глядь — на середине озера старая лодка даёт течь. А потом и вовсе трескается пополам и тонет. Тогда водяной обвивается вокруг своей жертвы и тянет её на дно.

Бывает и так: водяной обращается в серую лошадь, ходит, пощипывая травку, по берегу и ждёт, чтобы кто-нибудь взобрался на него верхом, — тут он и прыгнет в воду вместе с седоком.

Как-то раз увидал такую серую лошадь один крестьянин. Её откормленные бока так и лоснились, потому мужик решил, что из неё выйдет отличная рабочая лошадка. Правда, сперва он долго макушку чесал — откуда бы этакой лошади здесь взяться? — но так ничего и не придумал, бросился домой за уздечкой. Спрятал узду хорошенько за пазуху — и назад. А лошадь бродит, как и прежде, склонив голову к траве.

«Ну, жеребчик! Поди сюда, милый, поди!» — стал приговаривать мужик.

«Жеребчик» и пошёл. А сам только и думает, как бы усадить мужичонку к себе на спину.

И вдруг мужик — хвать его за обе ноздри! Тут уж пошла другая пляска. Как ни прыгал, как ни брыкался водяной, уздечка сидела прочно. Хлопнул мужик коня ласково по лоснящемуся боку: «Ну, теперь со мной пойдёшь, радость моя!»

Отныне водяной был в его власти. Но жеребец так и не присмирел, ведь его заперли в душной, вонючей конюшне, его, привыкшего плескаться в прохладных лесных озёрах меж водяных лилий. А когда его выводили из стойла, было и того хуже: крестьянин вздумал пахать на новом жеребце свой надел. Делать нечего, водяной тянул плуг — только земля во все стороны летела: силищи-то в нём — как у двадцати лошадей.

«Жеребец просто на вес золота! Работает как чёрт и не ест ничего», — радовался мужик.

Но иногда пугал его пронзительный взгляд колдовских лошадиных глаз, зелёных, как глубокий омут. А после захода солнца серый конь впадал в такое неистовство, что никому в конюшне покоя не было. Он громко ржал, лягался и рыл землю копытом — аж пыль столбом стояла.

Мужик поначалу лишь посмеивался над этим, но день ото дня на душе у него становилось всё тяжелее. Вскоре он и вовсе сон потерял. Непонятная тревога обручем сдавливала грудь, а по телу пробегала дрожь. Ему всё время мерещились глубокие, тёмные воды да отражённые в них лучи солнца, и чудилось, что сам он медленно погружается в бездонную пучину.

В конце концов позвал мужик своего работника и сказал: «Ула, снимешь уздечку с серого жеребца, дам тебе десять далеров^[9]!»

«Отчего ж не снять! Тут работы-то всего на двенадцать шиллингов», — ответил Ула.

Стоило парню снять уздечку, как конь кинулся напролом сквозь стену конюшни, так что брёвна, как пушинки, разлетелись.

А старая Ингер Баккен, что жила у озера, рассказывала потом, как серый жеребец одним махом перескочил через её огород. «Из ноздрей его валил дым, хвост стоял трубой, — добавляла она. — А как он летел! Богом клянусь, кинулся прямиком в воду — брызги стеной поднялись!»

Скрытый народец I

Перевод Д. Солдатовой

Познакомился я как-то с одним парнем, который свято верил в существование скрытого народца, и спросил, видел ли он его сам. Но тот ответил: «Я — нет, вот мой брат видел. А мой брат никогда не врёт!»

Родился парень на пустынном и безрадостном островке. Всюду камни да поросшие травой кочки, лишь изредка попадаются одинокие бедные домишки, а вокруг — бескрайнее море, волны накатывают на выбеленные ветрами, покрытые водорослями валуны. Брат его, человек степенный и серьёзный, рассказывал, что часто, лёжа без сна светлыми летними ночами, слышал, как откуда-то доносится церковное пение — такое искреннее, берущее за душу. И вот однажды ночью он вдруг почувствовал, будто в комнате кто-то есть. Огляделся — не видать никого. Вдруг шорох, шёпот — и по полу раскатились серые клубки, видимо-невидимо, скачут, подпрыгивают, словно в дикой пляске. Брат так и подскочил в кровати. Едва произнёс он имя Христа, как клубки укатились в печь под заслонку и растворились как дым. Поначалу он ещё слышал шум в печной трубе, но потом всё стихло.

В стародавние времена скрытый народец кишмя кишел повсюду. Из курганов и холмов доносились звуки скрипки. А то глядишь — длинный свадебный поезд из маленьких, одетых в серое мужчин и женщин. Всем встречным они подносили угощение в золотом роге и чаше. Но горе тем, кто его принимал, — навечно попадали они во власть скрытого народца. С наступлением сумерек скрытый народец выбирался из своих прибежищ, и людям — в особенности молодым девушкам — было очень опасно уходить далеко от дома. Не одну красавицу заманил скрытый народец в горы и курганы. А если кому и удавалось вернуться, то ходили они по округе, словно ума лишившись, — только и говорили, что о своих богатых женихах, владевших тучным скотом и большими хуторами.

Жутковато бывало, когда проснёшься вдруг посреди ночи и увидишь: одетые в серое маленькие человечки кишмя кишат в избе, угощаются, будто у себя дома, веселятся. Страшные лакомки, они выбирают всё самое вкусное: сметанную кашу, копчёную солонину, картофельные лепёшки, сливки, да к тому же непременно разнюхают, где припрятаны водка и жевательный табак. Сколько ни ругайся, ни бранись — всё попусту. Лучше уж сразу схватить ружьё да выстрелить. Закричат тогда незваные гости и, будто клубки серые, выкатятся сквозь щели.

Скрытый народец II

Перевод Д. Солдатовой

В прежние времена скрытый народец то и дело похищал новорождённых младенцев, а взамен подкладывал своих собственных. Такой подменыш, прямо скажем, не красавец. Голова у него большая, тело — маленькое; день-деньской лежит в люльке да ревёт во весь голос.

Я хорошо помню одну женщину — как она мучилась с таким подменышем, бедняжка. Наверняка ушла, а положить нож и Псалтырь в люльку к новорождённому забыла. Вот скрытый народец и забрал его. Вернулась женщина, глядит — в люльке жуть какой уродливый детёныш с глупыми глазищами лежит и палец сосёт. Сперва напугалась, а после рассердилась, выволокла подмены-ша во двор и принялась стегать так, что он взвыл. И хотя била она его три четверга подряд, всё равно пришлось ей растить уродца.

Вырос подменыш, борода у него появилась — ещё страшнее стал. Говорить не умеет, лает, как лисица, и ползает на четвереньках. Целыми днями сидит подменыш на табуретке у красной стены дома за зелёным столиком. Игрушкой ему служит столовый нож. Воткнёт его в трещину в ящике стола и бьёт по нему, а нож жужжит, как колесо прялки: «Бурр-рурр-рурр-рурр!» Порой подменыш оглядывался по сторонам и кричал своё имя:

«Ханс!» Это единственное, что он говорить умел. А после опять схватит нож и — «Бурр-рурр-рурр-рурр-рурр!»

Однако хитёр был, чертяка. Под столом у него — целая куча камешков. Проходит кто мимо, запустит подменыш руку под стол. Уить! И просвистел камень прямо над головой. А подменыш смеётся во весь рот.

Ниссе

Перевод А. Солдатова

Странное существо, этот ниссе — у него всего по четыре пальца на каждой руке, так как не хватает большого. С ниссе лучше дружить, потому что своими восемью коротенькими пальчиками он схватил как-то одного силача и избил его так, что тот остался калекой на всю жизнь. А вообще-то ниссе не так и плох, если только, конечно, давать ему его законную кашу.

И каша с маслом не такая уж большая плата за всё то, что он делает. Ниссе ухаживает за коровами и за лошадьми, крадёт сено и зерно с соседских хуторов, словом, старается для своего хозяина как может. Немногого стоит хутор без ниссе. Но любит он и пошалить. То на чердаке, то в сарае услышишь, как ниссе, проказничая, хихикает и посмеивается. Часто при луне сидит он на высоком въезде в сарай, свесив ножки. А иной раз дёргает на дворе кота за хвост или дразнит собаку. Или прикинется комочком пыли и лежит тихонько. Если же кто, проходя мимо, подберёт этот комочек, раз — и выпрыгнет ниссе прямо у него из рук, а потом встанет в своём настоящем облике — маленький, коренастенький — и расхохочется. Лучше всего ниссе в сарае, где он шуршит, возясь в сене, или на заросшем паутиной пыльном чердаке среди сундуков и рухляди. И чем больше там грязи, тем лучше. На чердаке так много всего чудного: крысы, мыши, жирные пауки, на подоконнике полно высохших мух и длинноногих комаров; а если ударить по мешку с тряпьём, висящему под потолком, то оттуда вылетит рой моли.

Не так уж и приятно лежать ночью и слушать, как забавляется ниссе. Иногда он катается клубочком, потом начинает пищать и фыркать — и вдруг грохот: упало на пол жестяное ведро, опрокинулись пустые кувшины и бутылки, а вокруг что-то шуршит, будто семенят сотни крысиных лапок. Внезапно всё затихает. И так может продолжаться всю ночь. Неудивительно, что хозяину неохота вставать и в одной рубашке плестись проверять чердак.

О том, как ниссе подшучивает над припозднившимися женихами, может рассказать Улавес Ленэс, сын Берты Сутры. Добряк, каких свет не видывал, добрее всех, кто когда-либо ходил по нашей земле в башмаках, вернее в сапогах, — ведь был он моряком. Если уж он сердился, то мог стукнуть кулаком, чтобы доказать свою правоту, — что ж он, не человек, что ли. Но делал это не так, как другие: кулаком по столу. Улавес был не в пример тактичен: занеся кулак, он бросал хмурый взгляд на стол, а потом садился на корточки и ударял по полу так, что аж звенело.

Посватавшись к Улаве, повадился он навещать её поздним вечером. И вот однажды дождался он, пока народ улёгся и всё стихло. Улавесу надо было пройти через прачечную — глупо и стыдно разбудить кого-нибудь в столь поздний час, — поэтому он снял с себя сапоги и поставил их за ведро, полное рыбьих отходов и другого мелкого мусора. А потом отправился к своей возлюбленной в одних носках. Когда же он вернулся, сапог на месте не оказалось. Он точно знал, что поставил их за мусорное ведро, — но они пропали бесследно.

«Что за чёрт!» — подумал Улавес. На ощупь попытался он отыскать сапоги в темноте и чуть не споткнулся о них. И тут отчётливо услышал, как кто-то фыркнул и захихикал в углу. «Хорошо, что я их нашёл», — подумал он. Но сапоги были как-то странно тяжелы, будто свинец. А когда он присмотрелся, то увидел, что они до отказа набиты мусором из ведра. Улавес так разозлился, что швырнул сапоги об стену, и из них разлетелись во все стороны рыбьи молоки и обрывки рыболовных сетей. Вот ниссе была потеха! Его так разобрало, что он чуть не лопнул со смеху.

И ещё известен случай о проказах ниссе. Произошло это в одном из тех старых белых деревянных особняков с высоким парадным подъездом, что надменно и независимо возвышаются среди соседских домов. Хозяин — органист, сухой старый хрыч. Под носом у него было черно от нюхательного табака. Из-за длинного выдающегося подбородка нижняя часть лица его точь-в-точь походила на молочник. Я никогда не видел этого лица без улыбки, но улыбался он так высокомерно-снисходительно, что меня это всегда раздражало, и я первым спешил откланяться. Сестра его, следившая за домом, была старой девой. На шее она носила шнурок с серебряным сердечком, которое всё время открывала и нюхала. Ей-то и пришлось иметь дело с ниссе.

На кашу для ниссе в этом доме скупились, и потому в отместку он шалил изо всех сил. По ночам он так шумел, что нигде нельзя было найти покоя. На кухне с полок летели тарелки и миски, из плиты валил дым и искры сыпались — приходилось открывать и окна, и двери. Ниссе обстреливал стёкла бумажными шариками, и они трескались то здесь, то там. Хуже всего было зимой: ниссе открывал чердачные окна, и снегу наносило целые сугробы. Пусть ниссе у органиста с едой было туго, зато веселья хоть отбавляй!

Однажды вечером соседи видели, как ниссе выплясывает на лестнице с серой кошкой органистовой сестры. Кошка шипела и изворачивалась хуже грешника на раскалённой сковородке, ведь ниссе держал её за передние лапы и крутил вокруг себя, напевая:

Да уж, старая дева с серебряным сердечком на шее многое могла порассказать о ниссе, если б захотела. Только её брат-аристократ лишь снисходительно улыбался, если об этом заходила речь, и цедил из своего молочника: «Ах, моя сестра и эти её истории о ниссе!.. Да она просто дурочка».

Морской змей

Перевод Л. Амеличевой

Не много я знаю о змее морском, Его никогда я не видел живьём И не особо жажду. Однако люди говорят — Достойные, не все подряд, — Что он ужасно страшный.

Петер Дасс «Нурланнский горн», 1739

Споры и ссоры по поводу морских змеев никогда не прекращались. Кто-то при одном лишь упоминании о них смеётся в лицо рассказчику. Другие твёрдо стоят на своём, уверяя, что змей существует. И даже если сами не видели морского чудовища, то в запасе у них всегда найдётся их почтенный дедушка или ещё какой «достойный» старик.

Старый шкипер Ларсен — честный морской волк, который не зря носит свои сапоги, — до сих пор утверждает: «Говори что хочешь, отец, а я, чтоб мне провалиться на этом самом месте, видел его!»

…Лучше всего я могу представить себе морского змея на севере, где необъятные пустынные просторы дают разгуляться и взгляду, и мысли. Должно быть, он огромен. Я вижу, как голова его с разверстой пастью лежит где-нибудь у Рёста, крайнего мыса Лофотенских островов, а хвост кольцом обвивает Трэнен, скалистый остров далеко в море. Здесь его, змея, родная стихия — конечная туманная тоска, застилающая серым всё, насколько хватает глаз.

Попробуй, выйди в море на своей лодчонке, земляной червяк! Печально и монотонно вздымаются и опускаются волны. Они захватят, увлекут тебя — ты почувствуешь себя пылинкой, парящей в этом глубоком тяжёлом дыхании. Мысль твою стянет железный обруч… Великое неукротимое море играет тобой, ты всего лишь пушинка, которую оно даже не заметит на своей могучей волнующейся груди.

И тогда ты ощутишь присутствие чудовища — морского кошмара, — дремлющего на дне! И замрёшь в ожидании: вот-вот оно, покрытое слизью, извивающееся огромными петлями, вынырнет из глубин.

Предание гласит, что морской змей рождается на суше. Лежит крошечный змеёныш среди камней и корчится в страшной злобе. Тело его — членистое и уродливое, как у древесной гусеницы, что заползает на ветви и пожирает листву. Пусть он ещё совсем маленький, но уже настолько зол, что бросается и кусает всё живое вокруг, и смертельный яд течёт из его пасти.

Змеёныш подрастает, нора его становится слишком тесной — и он рвётся на волю. Ползёт он по лесам и полям, от озерца к озерцу, и становится всё больше и всё ужаснее, вызывая страх и отвращение у других созданий. Но нет на земле ему покоя, везде ему мало места. Без устали движется он вперёд, от озера к озеру, глаза сверкают зелёным огнём, он извивается и жалит самого себя, подхлёстываемый вечным проклятием самого своего существования.

И вот он видит море.

Огромное могущественное море притягивает его своей чудесной печальной песнью: «Иди ко мне, иди ко мне!» Там, в глубине, довольно места. В кипящей пучине вод находит он покой от жуткого дневного света, от острых солнечных лучей, жалящих, словно шипы.

Там, глубоко-глубоко, на морском дне, лежит змей… И растёт, растёт… Тело его, покрытое водорослями и тиной, тысячами растений и моллюсков, вытягивается на много миль^[10].

Слышали ли вы убаюкивающие, однообразные звуки моря? Знаком ли вам ужас морских пучин?

Теперь змей стремится обратно, наверх. Хочет взбить море в пену, чтобы оно бурлило огромными волнами, разбивать вдребезги суда и рыбацкие лодки, приводить в ужас людей и зверей — превратить море в пустыню…

Создатель, защити нас от морского змея!

…Выйди в море на своей лодчонке в серый холодный туманный день! Пустота и одиночество натянут на тебя смирительную рубашку. Они научат тебя считать каждую упавшую песчинку в песочных часах твоей жизни… Вот тогда и примчится по бурлящим волнам кошмар морских пучин — жуткий морской змей!

Волшебные птицы

Перевод Е. Рачинской

Далеко-далеко от берега сереют одинокие безлюдные островки — скалистые горные вершины самых причудливых форм — и птиц на них видимо-невидимо: воздух дрожит от хлопанья миллионов крыльев. А вокруг, насколько хватает глаз, лишь могучее синее море. Вздымаются водные кручи и обрушиваются на шхеры и утёсы, окатывая их белоснежной пеной.

В паре миль оттуда жил бедный рыбак, и звали его Тостен. Любил он порыбачить в тех краях и заприметил, что не всё чисто на птичьих островах. Сойти на берег он не решался, будто кто-то нашёптывал ему — место-де недоброе, но с каждым днём его всё больше и больше разбирало любопытство — совсем покой потерял. Ему казалось, будто птицы, кружась у него над головой, глядят на него как-то чудно. А когда они охотятся за рыбой и выныривают из воды, в клюве у них всегда поблёскивает что-нибудь странное. Раз пролетавший мимо тупик нёс в клюве что-то вроде сельди. В тот день птица, видно, совсем зоркость потеряла, потому как врезалась прямёхонько в мачту Тостена и в замешательстве выронила добычу ему в лодку. Тостен услыхал, будто что-то звякнуло. Нагнулся посмотреть, а там два больших куска чистого серебра. «Ничего себе!» — подумал он.

И вот однажды Тостен снова рыбачил неподалёку. Нежданно-негаданно разыгрался такой шторм, что, если не хочешь с жизнью расстаться, только одно верное средство — убираться оттуда подобру-поздорову на всех парусах. Лодку понесло ветром мимо птичьих островов. Волны бились о крутые тёмные скалы, клочья пены разлетались во все стороны. Нигде не причалить… И вдруг Тостен вспомнил о небольшом плоском островке немного поодаль. Может, там ему удастся спастись от бури? Лодку кидало с волны на волну — одна выше другой. Ледяные брызги хлестали в лицо, а лодка скрипела и трещала по швам. Однако Тостен крепко держал руль. Вдруг над его головой пронеслась большая чёрная птица. Она окинула его диким взглядом, открыла огромный грязно-жёлтый клюв и плюнула в лодку. Тостен возмутился, конечно, но ему было не до того, главное — следить за рулём и парусом, он уже почти добрался до островка…

Прибой кипел и пенился, но Тостен был лёгок и скор. В один миг он сорвал с себя куртку и сапоги, спустил парус, вскарабкался на скамью и приготовился прыгать.

Лодку несло на скалы на пенистом гребне волны, вот-вот разобьётся… и Тостен, оглушённый грохотом прибоя, босиком прыгнул на скользкий утёс. За его спиной ударилась о камни лодка, и волны утащили с собой её обломки.

Жизнь спасена! Но что его ждёт впереди? Как, ради всего святого, ему выбраться с этого островка?! В этих краях годами ни одной божьей души не встретишь! Мидий и морских ежей он конечно же найдёт, с голоду не помрёт первое время, но на них долго не протянешь…

Вокруг было пустынно и тоскливо… Усталый, насквозь промокший и жалкий, Тостен побрёл по островку, чтобы найти место для ночлега. Неподалёку, среди песчаных кос, под двумя огромными валунами он увидел небольшую пещеру, забрался туда и заснул… Вскоре его разбудили крики, шум, гам.

Перед входом в пещеру расселась целая стая иссиня-чёрных птиц, к ним с громким хлопаньем крыльев присоединились ещё несколько. Потом все они сбросили птичье оперение, и Тостен увидел странных, одетых в синее, маленьких человечков. Они, видно, из-за чего-то ссорились — ругались и кричали во весь голос, перебивая друг друга, но слов Тостен разобрать не смог. Больше всех доставалось одному седобородому. Они его пихали, дёргали, а потом принялись таскать за клочковатую бороду. После они стали метаться по островку, завывая и причитая. В конце концов человечки снова надели оперение, и длинный косяк птиц улетел на другой остров.

Тостен долго лежал и прислушивался, прежде чем осмелился выйти наружу. Шторм немного поутих, вокруг — ни души. Был отлив, и на берегу Тостен нашёл черпак из своей лодки. Он наклонился, чтобы поднять его, и тут же заметил седого человечка. Тот сидел на камне и уплетал морского ежа прямо с иглами и потрохами.

Тостен набрался смелости и пошёл к нему. Но только седобородый его увидел, вскочил да давай зубами лязгать, визжать, ногами топать — противно смотреть. Тостен со страху возьми и тресни его черпаком прямо в лоб, тот и повалился.

Гляди-ка — и оперение рядом лежит. Тостен обрадовался: ну, теперь он скорёхонько до дому доберётся, да к тому же ему любопытно было, что остальные человечки делают. Накинул он оперение и полетел…

Около остова большого корабля одетых в синее человечков было видимо-невидимо. Они таскали ящики, катили бочки, что-то грузили — словом, работа кипела вовсю. Прямо в склоне горы Тостен увидел открытые настежь огромные ворота. Оттуда на землю падал голубоватый свет, и раздавались команды и окрики громадного ютула. Тут только Тостен и понял, что это за народ. Скорей, скорей домой!..

В деревне люди стали поговаривать, что Тостен каким-то чудаковатым сделался. Странно и то, что вернулся он без лодки. Тостен никому ничего не рассказывал, ни про то, что видел, ни про оперение — его он потихоньку припрятал в каменной осыпи. Когда выдавалось время, Тостен доставал его и летал понемногу в своё удовольствие.

Однажды страсть как захотелось Тостену снова слетать на птичий остров. Надел он оперение и отправился в путь. Он надеялся, что человечки его не узнают. На острове всё было по-прежнему — шум, гвалт. Тостен опустился прямо в стаю птиц с такими же перьями, как у него.

И это, скажу я вам, было большой глупостью. Тотчас же все забеспокоились и стали гадать: «А это кто такой? А это кто такой?.. Может Сакариас?.. Это ты, Юхан?.. Кто это?»

«Ну, добром дело не кончится, — подумал Тостен, — надо выбираться отсюда». «Это я», — крикнул он, взмахнул крыльями и что есть мочи полетел. Поднялся ужасный переполох: «Да ведь это Тостен! Хватай его, это Тостен!» И птицы бросились вдогонку, воздух наполнился свистом крыльев. Тут и закончились полёты Тостена, — птицы догнали его и разорвали на мелкие кусочки.

Битва ютулов

Перевод Е. Рачинской, Ю. Митлиной

Высоко в горах всё внизу кажется таким ничтожным. В торжественной тишине летит мысль, широко распахнув крылья.

Свет вечернего солнца окрашивает багрянцем одну вершину за другой, будто великое божество степенно обходит свои владения и освещает их огромным фонарём.

Испуганной птицей вздрагиваю я в тревожной тиши каменистой пустыни — малейший шорох отдаётся здесь гулким эхом, как в пропасти. Спокойно и равнодушно взирают на мой смятенный трепет горы. Я ощущаю, как земной шар парит в мировом пространстве, как облака щекочут мне затылок. Всё вокруг такое величественное, такое пустынное… Смотри, солнце садится! Кровь стынет в жилах, и в сердце рождается отчаянная молитва: «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня!»

Над головой собираются тучи, предвещая непогоду, ледяной ветер проносится по нагорью, спрашивая на все лады: «Куда, куда?»

Что за чудовищный грохот прорезает тишину? Тучи наливаются чернотой. И вокруг слышится шелест миллионов дождевых капель, как будто кто-то вдруг разразился слезами от нестерпимой боли.

Из тёмных туч сверкает молния… Горы гудят…

Нет, это не пастух гремит своей колотушкой!

Из тумана раздаётся вопль, такой громкий, что камни осыпаются с гор: «Я хозяин в Йотунхейме!»

И очертания двух ютулов, схватившихся в яростной битве, видны над остроконечными вершинами. Дрожит гора, грохочет лавина. Смотри, кровь плещется, словно горное озеро, тёмное и глубокое!

Во всю ширь открываются небесные шлюзы. Хлещет потоками дождь, грохочет гром, будто небесные тела сталкиваются друг с другом, раз за разом с треском сверкают молнии: это Тор кидает свой молот в Йотунхейм! Прячьтесь, прячьтесь! Смотри, олени кидаются врассыпную, только камни летят из-под копыт: «Клип-клап, клип-клап — прячьтесь!»

Становится темно как в могиле. В горе ворчат сердитые великаны. Огромный молот Тора загнал их туда, заставил спрятаться.

Мягко и тихо падает дождь. Из расщелин и трещин по нагорью далеко разносятся звонкие голоса, рассказывающие об ужасном происшествии. И в звенящей темноте сливаются они в монотонную песню — шелест жёлтой листвы, опадающей с древа жизни.

Но далеко-далеко за горами всё ещё слышится глухое ворчание: «Я хозяин в Йотунхейме. Я хочу быть один. Не смейте нарушать мой покой — покой смерти!»

Русалка

Перевод А. Шаховой

Сверкает и играет волнами море. Вокруг разносится его мечтательный шёпот, исполненный тихой дрожащей печали. И вот уже море и воздух будто сливаются в единое целое, и весь этот трепещущий мир простирается далеко-далеко, дальше голубых очертаний вод.

Тогда из глубин и появляется русалка. Её роскошные золотые волосы волнами ниспадают на плечи, а взгляд бездонных, как море, глаз мечтательно устремлён на берег. Мерцая, будто жемчужины, пенятся вокруг неё белыми барашками волны, а она всё глядит вдаль, словно её мысли белыми птицами парят в скрытой от нас непостижимой вечности.

О чём она мечтает?

Нет — и не пытайся поймать эту легкокрылую чайку! Полюбуйся лучше, как кружит она на тонких, гибких крыльях, как взлетает и стремительно падает вниз!

А за синим горизонтом грохочет беспокойный мир… Даст ли он тебе золото, о котором ты мечтаешь? Не летит ли и твоя мысль тревожной пугливой птицей неведомо куда?

Из бездонной морской пучины слышится песнь русалки, тихая, едва различимая. Там, в глубинах, среди водорослей и кораллов, родилась её тоска. Русалка стремится наверх, к свету, взглянуть, как небо куполом уходит ввысь.

Тсс! Послушай, как она поёт…

Песнь русалки по-детски чиста и прекрасна. Звуки её искрятся, словно морская пена, — то радостные, то печальные… Морская птица качается на волнах и прислушивается. Как она понимает русалку! Птица прихорашивается, вздымает крылья и молнией кидается в глубину.

Солнце опускается всё ниже и ниже. Море и воздух горят в золотом пламени заката. А русалка поёт свою дивную песнь. Огненный шар погружается в воды, и голос трепещет, исполненный тихой грусти… Ещё мгновение — и солнце скрывается, а вместе с ним — и русалка.

Ух, как холодно! Море темно и неспокойно. Ветра носятся над ним, поднимая бурные, пенистые валы. На одинокий скалистый островок выбирается из пучины тюлень и устремляет взор, полный ледяной безутешной печали, в иссиня-чёрную бесконечность. На горизонте появляется шхуна^[12]. Она взрывает носом клокочущую стихию, и брызги стеной стоят вокруг неё. Ветер раздувает паруса. Не жалея сил, борются моряки за собственные жизни, за счастье и трудом добытые богатства: «Эй, ребята! Свистать всех наверх! Зарифить паруса! Ночь скоро. Похоже, шторм надвигается».

Теодор Киттельсен

Дворец Сория-Мория

Перевод Е. Рачинской

Как-то раз лежал Аскеладд по своему обыкновению у очага и копался в золе. Вдруг выкатились оттуда сверкающие угольки, видимо-невидимо, и сложились в чудный узор — золотой дворец. С тех пор потерял Аскеладд покой. Страсть как ему захотелось отыскать такой же прекрасный дворец.

Положила матушка Аскеладду еды в старенькую котомку, и отправился он по свету дворец искать. Шёл по горам, по долам, по дремучим лесам. Долго ли, коротко ли, наконец засверкало что-то вдали, будто крохотная звёздочка. Подходил он всё ближе, ближе — к востоку от солнца, к западу от луны искрился золотым блеском дворец Сория-Мория.

Вдруг на пути встал густой лес. Идет Аскеладд по лесу и видит — сидит лис Миккель.

«Ох, любезный, не найдётся ли у тебя чего перекусить? У меня в животе аж урчит и свистит от голода!» — простонал лис.

«Бедняжка Миккель! С собой-то у меня негусто, да чем могу — угощу», — ответил Аскеладд.

«Благослови тебя Господь за твою доброту!» — протявкал льстивый лис.

Пошёл Аскеладд дальше и встретил в самых дебрях медведя Ворчуна.

«Добр человек, накорми горемыку! — проревел медведь. — У меня от голода в брюхе всё бурчит и ворчит!»

«Боже милостивый! Придётся, видно, поделиться с тобой тем, что осталось», — ответил Аскеладд.

«Вот и славно, благодарствуйте. И не тужи, я много не съем», — сказал медведь.

Меж тем стемнело, и из чащи засветились два жёлтых глаза.

«У-у-у — завыл волк. — Есть хочу-у! Есть хочу-у! У меня в животе всё воет и ревёт, аж кишки от голода дерёт! У-у-у!»

«Что ж, разделю с тобой последние крохи», — вздохнул Аскеладд.

«У-у-у, тогда тебя есть, уж ладно, не буду», — сказал волк.

Долго-долго брёл Аскеладд и набрёл на тролля, такого огромного, что земля сотрясалась под его шагами. Шёл тролль, покряхтывал, человечинку полакомиться искал. Его сопение дрожью отдавалось в окрестных холмах.

Но Аскеладд-то был налегке — и в котомке, и в животе пусто. Как припустил по валунам и пригоркам да спрятался в зарослях — только его и видели.

Отдышался, выглянул — а перед ним дворец Сория-Мория: весь из чистого золота, высокий, как гора, туманом окутан. И тишина кругом неописуемая. А Аскеладду любопытно: сидит, небось, во дворце принцесса и по белу свету тоскует. Надобно её спасти. Только бы сквозь туман пробраться!

Видит Аскеладд — на страже у дворца лежит огромный многоголовый дракон. Сотни тысяч лет как спит. Кожа потрескалась, мхом да травой поросла, глазищи глубоко ввалились. Боязно стало Аскеладду, ну а потом вроде ничего, отпустило — прокрался он потихоньку мимо страшного чудища.

Зашёл во двор, а там растёт золотая липа, а на ней спит жар-птица и всё вокруг, будто солнце, освещает. Сотни тысяч лет как спит.

И так хороша была птица, что Аскелладду захотелось к ней прикоснуться. Но тут вспомнил он про дракона и испугался, что птица разбудит его своим криком. Вздохнул Аскеладд и прошёл мимо ко дворцу.

Двери были открыты настежь, а в зале сидела принцесса и вычесывала гребнем громадного спящего тролля.

«Ой-ой-ой, да как же ты осмелился прийти! Сюда крещёный люд отродясь не заглядывал!» — воскликнула принцесса.

«Да вот так случилось…» — ответил Аскеладд. «Когда тролль проснётся, он тебя живьём съест, — прошептала принцесса, — скорей выпей глоток вон из того кувшина, тогда ты сможешь поднять меч, что стоит в углу».

Аскеладд немедля сделал большущий глоток из кувшина и поднял меч будто перышко.

Тем временем проснулся тролль.

«Фу, человечьим духом пахнет!» — взревел он.

«Да, вот он я, — крикнул Аскеладд в ответ, — и у меня найдётся затычка для твоего длиннющего носа, чтоб запах тебе не досаждал!»

Замахнулся мечом и отрубил страшенному троллю голову. Уж принцесса-то обрадовалась, можешь мне поверить.

Взял Аскеладд всё золото и серебро, что было во дворце Сория-Мория, и принцессу в жёны, и полкоролевства в придачу. И сыграли они свадьбу, какой раньше никто отродясь не видывал. Свадебный поезд был во всю деревню длиной. Сам король пожаловал, не говоря уж о священнике и звонаре. И медведь Ворчун, и лис Миккель, и волчище-серый бочище, даже самая распоследняя старуха-бродяжка пришли.

Такой гомон и шум стояли, такое веселье, что было слышно в двенадцати королевствах.

А не веришь, отправляйся и спроси у людей, гостивших на той свадьбе.

Норвежские народные сказки

Белый медведь король Валемон

Перевод Н. Кулиниченко, Е. Рачинской

В стародавние времена жил да был король. Дал ему Бог трёх дочерей: двух — неказистых да зловредных, зато третью — такую чистую и нежную, что твой ясный денёк. Король да и все остальные души в ней не чаяли.

Случилось ей однажды увидеть во сне венок из золотых цветов, и до смерти захотелось принцессе его заполучить. Да попробуй его сыщи! Вот и загрустила принцесса, говорить и то отказывается. Узнал об этом король и разослал по всему миру весть, задал работу кузнецам да золотых дел мастерам — пусть-де отольют венец, чтоб королевской дочери по вкусу пришёлся. День и ночь трудились мастера — но, сколько венков принцессе ни показывали, не могли они красотой сравниться с тем, что её пленил; она и глядеть на них нежелала.

И вот как-то раз гуляла она по лесу. Вдруг, откуда ни возьмись, появился перед ней белый медведь. А в лапах у него — тот самый, из сна, венок, и медведь с ним играет.

Захотела принцесса купить у лесного зверя чудное украшение. Да как бы не так: отказался медведь от денег, потребовал в обмен на веночек её самоё к себе забрать, в жёны взять. А девушке без веночка и жизнь не мила — будь что будет: куда бы ни идти, к кому бы, лишь бы венец ей достался. И порешили они с медведем, что явится он за ней через три дня, в четверг.

Вернулась принцесса домой с золотым венцом, все и обрадовались, что повеселела она, а король решил: уж с одним белым медведем он как-нибудь сладит. И на третий день всё королевское войско выстроилось вокруг дворца, чтобы не пускать дикого зверя к принцессе. Да не тут-то было. Когда медведь пришёл, никто не мог с ним совладать и никакое оружие против него не помогало: раскидал он воинов на все четыре стороны, так и остались они мёртвые лежать. Решил тогда король обойтись меньшим убытком — отправил к медведю старшую дочь. Тот её на спину подхватил и помчался во весь дух.

Бежал медведь, бежал, вдруг спрашивает принцессу:

— Мягко ли сидишь, далеко ли глядишь?

— Мягче было на матушкиных коленях, дальше видно из батюшкиного дворца.

— Э-э, да ты и не та вовсе, что мне нужна! — прорычал медведь и прогнал её домой.

В следующий четверг всё сызнова: выставил король вокруг дворца свою рать, но остановить медведя не смог — ни сталь, ни железо его не брали, косил он воинов, что траву.

Взмолился король о пощаде и выслал к нему среднюю дочь. Забрал её медведь и пустился в путь.

Бежал медведь, бежал, вдруг спрашивает принцессу:

— Мягко ли сидишь, далеко ли глядишь?

— Мягче было на матушкиных коленях, дальше видно из батюшкиного дворца.

— Э-э, да ты и не та вовсе, что мне нужна! И прогнал её домой.

На третий четверг дрался медведь ещё яростнее. Не решился король погубить всех своих солдат — благословив, отдал медведю младшенькую. Тот вскинул её на загривок, и только их и видели. Долго-долго вёз он её,

завез в лес и снова спрашивает, как прежних двух, сиделось ли ей когда-нибудь мягче, видела ли она когда-нибудь дальше.

— Нет, никогда! — отвечает принцесса.

— Вот ты-то мне и нужна!

В конце концов приехали они в замок, такой великолепный, что королевский дворец рядом с ним показался бы убогой крестьянской избой. Стала принцесса там жить без забот да тепло очага хранить. Медведь где-то бродил целыми днями, а по ночам превращался в человека. Так и шло у них всё мирно да ладно целых три года.

И каждый год рождалось у неё по ребёнку, но, как только дитя появлялось на свет, отец куда-то увозил его.

И Медведева жена затосковала. Стала проситься у мужа домой, хоть с родителями повидаться. Медведь ей в том не препятствовал — лишь одно наказал ей строго-настрого: отцовых советов слушаться, а материных — ни в коем случае.

Приехала принцесса в родной дворец. Как только осталась наедине с родителями и рассказала про то, как живёт, мать давай её уговаривать, чтобы взяла она свечу да рассмотрела хорошенько ночью, каков из себя её супруг. А отец — наоборот: ни к чему, говорит, это, только во вред.

Но как бы то ни было, а, уезжая, взяла принцесса с собой огарок свечи. Только муж уснул, зажгла она огонёк и посветила ему в лицо. Был он в человеческом облике так хорош, что она насмотреться на него не могла. Вдруг капля свечного воска скатилась и упала спящему прямо на лоб — и муж проснулся.

— Что же ты наделала, — говорит. — Обоих нас на несчастье обрекла. Потерпела бы ты ещё месяц, был бы я свободен от заклятья; ведь заколдовала меня колдунья, потому я днём медведь. А теперь всё кончено для нас: я должен уйти и жениться на ней.

И как принцесса ни плакала, ни металась, пришлось ему отправляться в путь. Тогда она стала просить взять её с собой, но муж ей отказал наотрез. Но когда выбегал он со двора в медвежьем обличье, вцепилась принцесса крепко-накрепко в его шкуру и вскочила к нему на спину. Так скакали они по горам и холмам, по лесам и перелескам, пока платье на ней не превратилось в лохмотья, а сама она вконец не обессилела и не лишилась чувств.

Когда принцесса очнулась, увидела она вокруг себя глухой лес. Поднялась и пошла дальше, сама не зная куда. Шла, шла, пока не наткнулась на домишко. Жили в нём две хозяйки — старушка да маленькая девочка.

Стала принцесса их расспрашивать, не видали ли они белого медведя короля Валемона.

— Да, был он здесь за день до тебя. Только бежал так быстро, что не догонишь ты его, — отвечали они.

Смотрит принцесса, девочка сидит и забавляется, играя золотыми ножницами. Стоит малышке щёлкнуть ими в воздухе, как вокруг неё вьются шёлковые и бархатные ткани. Тот, у кого были такие ножницы, никогда не нуждался в одежде.

— Тяжело тебе придётся в дороге, — сказала девочка принцессе. — Много одежды придётся износить. Тебе ножницы нужнее, чем мне.

И стала просить у старушки разрешения отдать страннице чудо-ножницы.

Поблагодарила принцесса за подарок и снова пошла сквозь бескрайний лес. Шла она день и ночь, а на утро вышла к другой избушке. В ней тоже жили старушка с девочкой.

— Доброго вам дня, — говорит она им. — Не видали ли вы здесь белого медведя короля Валемона?

— Уж не ты ли жена его? — спрашивает старуха. — Да, пробегал он тут вчера. Только так мчался, что едва ли за ним угонишься.

А девочка в это время играла на полу с кувшинчиком: какого напитка ни пожелаешь, он в нём окажется. Тот, у кого был такой кувшинчик, мог жажды не бояться.

— Далеко тебе идти, нелёгок будет твой путь, — сказала девочка принцессе. — И жажда тебя измучит, и много чего вытерпеть придётся, тебе кувшинчик нужнее моего.

И выпросила у старушки разрешения отдать ей кувшинчик.

Взяла бедная принцесса подарок — и снова в дорогу сквозь ту же чащу. День, ночь — и вот уже третий домик, а в нём опять две женщины: старая да малая.

— Доброго дня, — говорит странница.

— И тебе того же, — кивает старушка.

— Не видали ли вы здесь белого медведя — короля Валемона?

— А, так это ты его потеряла… Вчера вечером он промелькнул — только его и видели. Не вернуть тебе его.

А у девочки игрушкой — скатерть. Скажешь ей: «Расстели-ка, скатерть, край, вкусных кушаний подай», — и появится еда. Хозяин такого чуда может голода не страшиться.

— Долго тебе ещё идти придётся, а в дальней дороге голод плохой помощник. Тебе скатерть нужнее, чем мне.

Уговорила девочка старушку расстаться со скатертью.

Сказала принцесса «спасибо» и пошла со двора в тёмный лес. Долго, долго брела, день прошёл, и ночь миновала, а наутро вышла она к угрюмой горе — гладка, как стена, была гора, а высока и широка настолько, что и глаз не хватало, чтобы её край увидеть. У подножия стояла хижина, и как только вошла в неё странница, сразу спросила, не пробегал ли этой дорогой белый медведь король Валемон.

— Три дня как перемахнул через гору, — отвечала хозяйка хижины. — Только тому, кто летать не умеет, на другую сторону вслед за ним не перебраться.

А хижина-то полным-полна маленьких ребятишек, и все лезут к матери, за фартук дергают — есть просят. Поставила хозяйка на очаг чугунок и доверху насыпала в него круглых камешков. Королевская дочка удивилась — для чего это. А женщина ей в ответ говорит, мол, так они бедны, что ни еды у них нету, ни одёжи. И до того ей тяжко слушать, как дети плачут и кушать требуют, что насыплет она в чугунок камней и успокаивает ребят — потерпите, дескать, скоро яблочки приготовятся. Авось, пока ждать будут, хоть минутку да помолчат.

Принцесса, недолго думая, вытащила чудо-скатерть да кувшинчик, накормила всех, напоила, а когда детки досыта наелись и развеселились, скроила им волшебными ножницами одежду.

Поблагодарила её хозяйка:

— Стыд мне будет и позор, если оставлю тебя без помощи, раз ты так добра ко мне и к моим детям. Пособлю я тебе через гору перебраться. Мой муж — искусный кузнец; не волнуйся, дождись его прихода. Уж я его упрошу сковать тебе когти на руки и на ноги — на них и вскарабкаешься на гору.

Пришёл кузнец и тут же взялся за работу. На следующее утро когти были готовы. Не медля ни минуты, принцесса поблагодарила всех и бросилась в гору.

День и ночь, цепляясь стальными когтями за камень, лезла она по отвесному склону. Порой она так уставала, что и руки не могла поднять; но, соскользнув вниз, вновь принималась карабкаться. Наконец взобралась она на гору. Пред ней расстилались поля и луга, такие большие да ровные, что принцесса раньше и не думала, что такие бывают. А чуть поодаль высился замок, где суетилось множество всякого рабочего люда — точно муравьи в муравейнике.

— Куда это все спешат, чем заняты? — стала расспрашивать принцесса встречных.

Ей отвечали, что в замке живёт колдунья, околдовавшая короля Валемона, и через три дня должна состояться их свадьба, к ней и готовятся.

— А нельзя ли поговорить с этой колдуньей? — допытывалась королевская дочь.

— Нет, — отвечали ей. — Что ты! Никак нельзя. Тогда уселась странница под окошком замка и давай щёлкать ножницами. Тут же вокруг неё вихрем стали виться в воздухе шёлк да бархат. Увидала это колдунья и захотела ножницы купить: сколько, мол, ни шьют портные, всё равно одежды на всех не хватает.

— Продать-то можно, — говорит принцесса. — Только деньгами не беру.

И поставила условие: получит колдунья ножницы, если позволит страннице провести ночь со своим возлюбленным. Колдунья на это охотно согласилась, прибавив лишь, что сама убаюкает жениха и сама разбудит. А вечером напоила короля-медведя сонным зельем — так он и не проснулся, как ни звала его принцесса, как ни плакала.

На следующий день принцесса снова уселась под тем же окошком и принялась кувшинчиком забавляться. Полились из горлышка вино да пиво, словно вода из источника, а кувшинчик всё не пустеет. Опять позарилась колдунья на чудо: «Сколько ни варят пива, сколько вина ни делают, а всё не хватает — слишком многих напоить надобно». Согласилась принцесса отдать ей кувшинчик за ту же плату. И вновь всё повторилось: опоенный сонным зельем жених не услышал ни плача, ни крика. Однако в этот раз неподалёку от комнаты проходила одна из служанок. Догадалась она, что к чему, и на утро предупредила короля-медведя о том, что ночью придёт его возлюбленная и освободит его.

И со скатертью было то же, что и с ножницами, и с кувшинчиком: в полдень развернула её принцесса под колдуньиным окошком, приговаривая: «Расстели-ка, скатерть, край, вкусных кушаний подай», — и тотчас на скатерти появилась трапеза, которой хватило бы и сотне приглашённых. Но принцесса уселась за обед одна.

Захотелось колдунье и скатерть: «Сколько ни парят, сколько ни варят — всё не хватает: слишком многих угощать придётся». И условились они опять, что хозяйке скатерти разрешено будет ночь пробыть у колдуньиного жениха, если сама колдунья его спать уложит, а за это станет она владелицей скатерти.

Когда король лёг, принесла ему злодейка сонное зелье; но он был начеку и только притворился, что выпил и заснул. Не очень-то она ему поверила, достала иголку и уколола его изо всех сил в руку, чтобы проверить, так ли глубок его сон. Он боль стерпел, виду не показал, и принцессе было разрешено войти в его комнату.

Наконец-то всё сладилось — оставалось только расквитаться с колдуньей. И король-медведь потихоньку подговорил слуг повредить мост, по которому должна была проезжать свадебная процессия: невеста, по обычаю, ехала первой.

Стал мост для неё ловушкой; попались и её подружки — злые волшебницы. Только их и видели.

А король-медведь, принцесса и гости вернулись в замок целые и невредимые, забрали всё золото и серебро, что смогли увезти, и поехали домой, справлять настоящую свадьбу. По дороге король Валемон забрал тех девочек, что помогали принцессе в дороге: тут принцесса и поняла, зачем он детей у неё забирал и чужим людям отдавал, — чтобы помогли дочки принцессе его освободить.

И была свадьба, такая весёлая да шумная, что и словами не опишешь.

Аскеладд и его добрые помощники

Перевод Е. Рачинской

Жил-был король. Как-то раз услыхал он, что есть на свете корабль — и по морю, и по суше ходит. Захотелось королю иметь такой же. Тому, кто построит чудо-корабль, обещал он свою дочь в жёны, да полкоролевства в придачу и пустил слух об этом по всей стране. Многие, скажу тебе, пытали счастья, ведь половиной королевства неплохо обзавестись, полагали они, да и принцесса в придачу никому не помешает. Но сколько они ни старались, ничего у них не выходило.

В те времена в одной маленькой деревеньке далеко в лесу жили три брата. Старшего звали Пер, среднего — Пол, а младшего — Эспен Аскеладд. Аскеладдом, или Зольником по-нашему, прозвали его потому, что он всё время сидел у очага и копался в золе. Однако в то воскресенье, когда у церкви объявили весть о корабле, Эспен случайно был рядом. Вернулся он домой и рассказал новость. Пер, старший, велел матери собрать еды в дорогу, потому как вознамерился он построить корабль и получить принцессу и полкоролевства.

Закинул Пер котомку за плечи и отправился в лес. По дороге встретился ему сгорбленный и убогий старичонка.

— Куда путь держишь? — спрашивает.

— Да вот в лес иду, хочу выдолбить отцу миску. Не желает он есть с нами из одной плошки, — отвечает Пер.

— Ну, будет тебе миска! — говорит старик. — А в котомке у тебя что?

— Навоз, — отвечает Пер.

— Будет тебе и навоз, — пробормотал старик. Пришёл Пер в дубовый лес и принялся за дело.

Но сколько бы ни рубил, сколько бы ни долбил, получались у него одни только миски. Тем временем уж полдень настал. Решил Пер перекусить. Открыл котомку, а там вовсе и не еда лежит. Ну а на голодный желудок какая работа! Подхватил он топор, котомку и отправился домой к матери.

Вслед за ним решил попытать счастья Пол. Кто знает, может, ему удастся построить корабль и получить принцессу и полкоролевства. Попросил он мать собрать еды в дорогу, закинул котомку за плечи и отправился в лес. По дороге встретился и ему горбатый убогий старичишка.

— Куда путь держишь? — спрашивает.

— Да вот в лес иду, хочу выдолбить нашему поросёнку лохань, — отвечает Пол.

— Ну, будет тебе лохань! — говорит старик. — А в котомке у тебя что?

— Навоз, — отвечает Пер.

— Будет тебе и навоз, — пробормотал старик. Добрался Пол до лесу и взялся изо всех сил рубить

да долбить. Но сколько бы ни рубил, ни долбил, ничего окромя лоханей у него не выходило. Но не таков был Пол, чтобы так просто сдаться! Трудился чуть не до самого вечера, пока ему стало совсем невмочь голод терпеть. Бросился к котомке, а там еды как ни бывало. Осерчал он, вывернул котомку, выбил её о пень, схватил топор и отправился восвояси.

Теперь и Аскеладду пришла охота удачи попытать. Стал он просить матушку собрать еды в дорогу. «Может, мне посчастливится. Построю корабль, принцесса да полкоролевства мне и достанутся», — заявил он. «Да уж куда тебе, — вздохнула мать, — ты отродясь ничего не делал, только в золе ковырялся! Не будет тебе еды!»

Аскеладд же на своём стоит: пусти да пусти! Умолял до тех пор, пока мать не согласилась, но еды с собой всё одно не дала. Всё ж ухитрился он тайком прихватить две лепёшки да выдохшегося пива на глоток и отправился в путь.

Шёл-шёл, и повстречался ему тот самый нищий старичок.

— Куда путь держишь? — спрашивает.

— Да в лес иду. Если дело заладится, построю корабль, что ходит и по морю, и по суше, — отвечает ему Аскеладд. — Ведь король обещал за это принцессу в жёны да полкоролевства в придачу.

— А в котомке у тебя что?

— Ой, да и сказать стыдно! Так, еды на зубок да питья на глоток.

— Угостишь меня, я тебе помогу, — говорит старик.

— Будь добр, не побрезгуй! Только у меня всего и есть что две лепёшки да капля выдохшегося пива.

А старичку и неважно, что за еда, лишь бы поесть, а уж помочь-то он поможет.

Пришли они к старому дубу в лесу, старичок и говорит: «Отруби щепку и вставь её обратно, как была, а потом ни о чем не думай — ложись спать». Аскеладд так и сделал — лёг и уснул. Вот спит он, и слышится ему сквозь сон, будто стучат сотни топоров, визжат пилы, долбят долота, надсаживается рубанок, а проснуться Аскеладд не может, пока старичок его не разбудил. Глядь, а перед ним корабль готовый. «Садись на корабль и всех, кого в дороге встретишь, бери с собой», — сказал старичок. Поблагодарил его Аскеладд и тронулся в путь.

Идёт корабль быстро, ветер паруса раздувает. Видит Аскеладд — лежит на уступе скалы длинный тощий оборванец и камни грызёт. «Ты кто таков? Зачем камни ешь?» — спрашивает Аскеладд.

Да вот незадача, такой он всегда голодный, что никак не может наесться. Особливо до мяса охоч, но где столько мяса возьмёшь! Вот и приходится камни есть, поведал оборванец и попросил Аскеладда взять его с собой.

«Полезай!» — отвечал Аскеладд.

Тот и залез, а в дорожку перекусить прихватил с собой пару камней покрупнее.

Двинулись они дальше, вдруг видят — лежит на пригорке мужик и затычку от бочки сосёт.

«Ты кто таков? — удивляется Аскеладд. — И зачем затычку сосёшь?»

«Коль бочки нет, то и затычка хороша, — отвечает мужик. — Меня вечно жажда мучит, никак не могу пива и вина вдоволь напиться. Возьмите меня с собой!»

«Хочешь с нами, поехали!» — сказал ему в ответ Аскеладд.

Залез мужик на корабль, а затычку с собой прихватил, чтоб жажда не одолела.

Ехали-ехали, видят — лежит на поляне старик, ухо к земле прижал и слушает.

«Ну а ты кто таков? — спрашивает Эспен Аскеладд. — Зачем ухо к земле прижал?»

«Как трава растёт, слушаю, потому как слух у меня острый, всё слышу. Можно и мне с вами?» — отвечает старик.

Чего ж доброму человеку отказывать! И его посадили на корабль.

Отправились дальше. Видят — стоит человек и вдаль из ружья целится.

Аскеладд опять спрашивает: «Ты кто такой будешь? Зачем вдаль целишься?»

«Глаз у меня острый, — говорит тот, — моя пуля до самого края света долетит. Возьмите меня с собой!»

«Полезай», — отвечает Аскеладд.

Они опять в дорогу, вдруг видят — мужичонка на одной ноге скачет, а к другой привязаны у него семь гирь тяжеленных.

«Ты кто таков? — спрашивает Аскеладд. — Зачем на одной ноге скачешь, а к другой у тебя гири привязаны?»

«Да я такой лёгкий, что ветром унести может, — отвечает мужичонка. — Будь у меня обе ноги свободны, меньше чем за пять минут до края света доскакал бы». И попросился на корабль.

И его взяли.

А по пути повстречали чудного парня — сидит, рот себе ладонью зажимает.

«Ты кто такой будешь? — спрашивает Аскеладд. — Зачем рот ладонью зажал?»

«Во мне семь лет и пятнадцать зим, — отвечает тот, — и все удержать надобно. Выпусти я их — конец белу свету!» Глядь, и он на корабль просится.

Взяли его и дальше отправились. Так до королевского двора и добрались.

Аскеладд сразу к королю. Говорит, мол, принимай работу, корабль готовый на дворе стоит, а взамен отдавай обещанное.

Король смотрит — перед ним замарашка какой-то, да ещё дочь в жёны требует, оборванец эдакий. Не понравилось это королю. Велел он Аскеладду обождать. Не может-де отдать за него принцессу, пока тот не поможет ему освободить кладовую, где хранятся три сотни бочек мяса. «Справишься до завтра, — говорит, — отдам за тебя дочь».

«Что ж, попробую, — отвечает Аскеладд, — только дозволь товарища с собой взять».

Король позволил: «Бери хоть всех шестерых». А про себя думает: «Да хоть шестьсот их у тебя будет, всё одно не управишься».

Аскеладд взял с собой того, кто ел камни и по мясу стосковался. Не успели они в кладовку зайти, как тот уже рот рукавом утирает. Осталось только шесть вяленых лопаток, по одной для каждого из попутчиков. Аскеладд опять к королю.

Зашёл король в кладовую, видит — пуста-пустёхонька. А дочь оборванцу отдавать всё одно неохота. Вот король и придумал: есть, мол, у него погреб, а в погребе пива и старого вина триста бочек каждого сорта. Надо бы их выпить. «Справишься до завтра, — говорит, — отдам за тебя дочь».

«Отчего ж не выпить, — отвечает Аскеладд, — только дозволь товарища с собой взять».

«Бери», — говорит, а сам думает: «Столько пива да вина довольно, чтобы всех семерых до смерти упоить».

Аскеладд взял с собой того, что затычку от бочки сосал и вдоволь напиться не мог. Запер их король в погребе, а тот и давай бочку за бочкой осушать, только в последней оставил немного, чтоб попутчиков угостить.

Как открыли утром погреб, Аскеладд сразу к королю: выпить всё выпили, отдавай, мол, обещанное.

«Пойду сначала проверю», — ответил король, потому как не мог в это поверить. Спустился в погреб, а там только бочки пустые лежат. Смотрит на Аскеладда — тот чище-то не стал, не к лицу королю такого зятя иметь. И велел он ему за десять минут добыть воды с края света, принцессе к чаю. Ну, думает, будет тебе и принцесса, и полкоролевства.

«Что ж, попробую», — ответил Аскеладд.

Пошёл к своему попутчику, что был на ногу скор, попросил отвязать гири и принести королевне редкой водицы, да за десять минут туда-сюда обернуться.

Отвязал тот гири, взял ведро и — только его и видели. Семь минут прошло, а его нет как нет. Всего-навсего три минуты осталось. Король довольный стоит, будто у него ещё владений прибавилось.

Позвал Аскеладд того, что слышал, как трава растёт, и стал молить послушать, куда скороход подевался.

«Заснул у колодца, — говорит слухач, — слышу, как храпит, а тролль его почёсывает».

Крикнул тогда Аскеладд стрелка и попросил его подстрелить тролля. Попала пуля троллю прямо в глаз, и он взревел так, что скороход тотчас же проснулся и возвратился на королевский двор за минуту до установленного срока.

Аскеладд и говорит королю, что теперь-то он должен выполнить обещание, больше тут и говорить не о чем. Но король никак не хотел брать такого замарашку себе в зятья и задумал вот что: в бане заготовлено-де у него триста охапок дров зерно сушить. «Раз ты такой молодец, сходи-ка в баньку, а заодно и дрова сожги. А принцесса никуда не денется, можешь не сомневаться».

Делать нечего, взял Аскеладд того, в ком семь лет и пятнадцать зим, и отправился вечером в баню. Король жара не пожалел — хоть изразцы для печи обжигай. И обратно не выскочишь — только вошли, король приказал все засовы накрепко закрыть, да ещё пару замков навесить. «Ну, выпускай с полдюжины зим, чтобы как в летний денёк тепло было», — говорит приятелю Аскеладд. На том и порешили. Однако к ночи прохладно что-то стало. Велел тогда Аскеладд подпустить парочку лет, так и проспали до позднего утра. Проснулись и слышат — король по двору ходит. Аскеладд и просит приятеля: «Выпусти-ка парочку зим, да последнюю прямо королю в рыло». Тот так и сделал. Король двери открыл — думал, сгорели все там заживо, — а Аскеладд с товарищем сидят, от холода у них зуб на зуб не попадает. А ветродуй ещё возьми да и выпусти последнюю зиму прямо на короля. Всё лицо-то ему и обморозил.

«Ну как, теперь дочку в жёны отдашь?» — спрашивает Аскеладд.

«Забирай, забирай ради Христа, и полкоролевства в придачу не забудь», — простонал король. Не осмелился больше Аскеладду перечить!

И сыграли они свадьбу, шумную да весёлую, вовсю из пушек палили. А когда пыжи кончились, зарядили меня в пушку, дали каши в кувшине да молока в корзине и выстрелили. Вот я и прилетел к вам рассказать, как дело было.

Мастер Ветробород

Перевод А. Солдатова

Жили-были крестьянин с женой, и был у них сын по имени Ханс. Задумала мать отдать Ханса в ученье и говорит мужу: «Поезжай с сыном и сделай так, чтобы он стал мастером над всеми мастерами». Потом собрала она им еды и табаку в дорогу, и отправились они в путь.

У многих мастеров побывали, но каждый говорил, что обучит мальчика лишь тому, что может сам, а лучшего мастера из него не сделает.

Вернулись они домой ни с чем. Рассказал крестьянин всё жене, а она в ответ: «Мне всё равно, кому в подмастерья ты отдашь сына, но мастером над всеми мастерами он стать должен».

И пришлось им снова в путь отправляться. Долго ли, коротко ли, приходят они к леднику и видят человека верхом на вороном коне.

— Куда идёте? — спрашивает он.

— Да вот ищу хорошего мастера, сына к нему в ученье отдать. Моя жена не из простых и хочет, чтобы он стал мастером над всеми мастерами.

— Что ж, ладно, — отвечает всадник. — Я мастер что надо и как раз хочу взять себе способного ученика. Садись мне за спину, парнишка!

Сел Ханс на коня, и он тотчас взлетел ввысь.

— Постой, постой! — закричал отец. — Скажи, как тебя зовут и где ты живёшь?

— Дом мой на севере, на юге, на востоке и на западе, а звать меня Мастер Ветробород. Приходи через год, и я покажу тебе, чему научился твой сын, — произнёс всадник, и только их и видели.

Миновал год, отправился отец за весточкой о сыне.

— За год многому не научишься, — сказал мастер. — Но он уже выучился ходить, держась за табуретку.

Условились они, что Мастер Ветробород оставит парнишку у себя ещё на год, чтобы довести учение до конца, а отец придёт через год его проведать.

Год пролетел, и они снова встретились на том же месте.

— Ну, всему ли выучился мой сын? — допытывается отец.

— Теперь он мой мастер, и ты его никогда больше не увидишь, — крикнул Мастер Ветробород, и не успел отец взять в толк его слова, как Ханс и Мастер Ветробород пропали.

Пришёл крестьянин домой, а жена к нему: не вернулся ли их сын, куда он запропастился.

— Бог знает, где он теперь, — ответил крестьянин и рассказал, как дело было.

Когда жена поняла, что муж не знает, что стало с их сыном, она снова послала его в путь:

— Верни сына, даже если он в руках у самого чёрта! — отрезала она и дала в дорогу еды и табака.

Шёл крестьянин, шёл и пришёл к большому лесу. Пробирался он сквозь чащу целый день, а когда стемнело, увидел яркий свет и пошёл к нему. Видит — стоит под горой маленькая избушка, а у избушки старушка с длинным-предлинным носом черпает им воду из колодца.

— Добрый вечер, матушка! — сказал крестьянин.

— И тебе добрый! — молвила старушка. — Вот уже сто лет никто не называл меня матушкой.

— Можно переночевать в твоём доме? — поинтересовался крестьянин.

— Даже не думай, — ответила она.

Достал тогда крестьянин немного табаку, высушил его и угостил старушку понюшкой. Она так этому обрадовалась, что пустилась в пляс и разрешила крестьянину переночевать. Тут крестьянин и спрашивает:

— Не знаешь ли, кто такой Мастер Ветробород, матушка?

— Ничего о нём не слыхала. Но я повелеваю всеми зверями, может, они что знают.

С этими словами достала она дудочку, созвала всех зверей и стала их расспрашивать. Но никто ничего о Мастере Ветробороде не знал.

— Нас три сестры, — сказала старушка. — Может, две другие знают, кто он такой и где его найти. Я дам тебе лошадь, и ты доедешь к моей второй сестре к вечеру. А живёт она в трёхстах милях отсюда.

Сел крестьянин на лошадь и к вечеру был у второй сестры. Когда он приехал, она стояла у колодца и своим длинным-предлинным носом черпала воду.

— Добрый вечер, матушка! — приветствовал крестьянин.

— И тебе добрый! — молвила старушка. — Вот уже сто лет никто не называл меня матушкой.

— Можно переночевать в твоём доме? — спросил крестьянин.

— Даже не думай, — ответила она.

Взял крестьянин пригоршню табаку, высушил его и угостил старушку. Она так этому обрадовалась, что пустилась в пляс и разрешила крестьянину переночевать. Тут крестьянин и задал вопрос:

— Не знаешь ли, кто такой Мастер Ветробород, матушка?

— Ничего о нём не слыхала. Но я повелеваю всеми рыбами, может, они что-нибудь знают.

Достала она дудочку, созвала всех рыб и стала их расспрашивать. Но никто ничего не знал о Мастере Ветробороде.

— Есть у меня ещё сестра, — сказала старушка. — Может, она знает о нём. Живёт она в шестистах милях отсюда, но я дам тебе лошадь, и ты доедешь до неё к вечеру.

Отправился крестьянин в путь и к вечеру был у третьей сестры. Приехал, видит — она своим длинным-предлинным носом выгребает жар из печки.

— Добрый вечер, матушка! — поздоровался крестьянин.

— И тебе добрый! — молвила старушка. — Вот уже сто лет никто меня матушкой не называл.

— Можно переночевать в твоём доме? — попросил крестьянин.

— Даже не думай, — ответила она.

Взял тогда крестьянин полную горсть табаку, высушил и угостил старушку. Она так этому обрадовалась, что пустилась в пляс и разрешила крестьянину переночевать. Тут крестьянин и спросил:

— Не знаешь ли, кто такой Мастер Ветробород, матушка?

— Ничего о нём не слыхала. Но я повелеваю всеми птицами, может, они что-нибудь знают.

С этими словами она достала дудочку и созвала всех птиц. Стала она их расспрашивать и заметила, что нет среди птиц орла. Чуть погодя прилетает орёл и говорит, что он только что был у Мастера Ветроборода.

— Так отнеси крестьянина к нему! — велела старушка.

— Я голоден и устал. Накорми меня и дай отдохнуть до утра, я так долго летел, что у меня совсем сил нет, — взмолился орёл.

Когда орёл наелся и отдохнул, старушка выдернула у него со спины перо, а вместо него усадила туда крестьянина, и они полетели. К Мастеру Ветробороду прилетели только за полночь. Орёл и говорит:

— Увидишь у двери горы падали да мертвечины — не пугайся и знай своё дело. Все в доме крепко спят. Иди прямо к буфету и возьми там три куска хлеба, а если услышишь храп, вырви из головы храпящего три волоса, от этого он не проснётся.

Так крестьянин и сделал. Взял три куска хлеба и вырвал первый волос.

— Ох! — вскрикнул Мастер Ветробород. Затем он вырвал второй волос.

— Ох! — снова вскрикнул Мастер Ветробород.

Когда крестьянин вырвал третий волос, Мастер Ветробород закричал так, что стены задрожали, но он не проснулся.

Орёл научил крестьянина, как быть дальше, и тот его послушался. Подошёл к хлеву, увидел большой камень, что дверь подпирал, поднял и взял с собой. Под камнем лежали три щепки, их он тоже себе в карман положил. После постучал в дверь хлева, и она мигом открылась. Бросил он у порога три кусочка хлеба, к нему выскочил заяц и съел их. Взял крестьянин и зайца с собой. Тогда велел орёл вырвать у него со спины три пера, а на их место сесть самому да взять с собой камень, зайца и щепки и понёс крестьянина со всем добром домой.

Долго летел орёл, потом сел на камень и говорит:

— Видишь что-нибудь?

— Вижу стаю ворон, летящую нам вслед, — сказал крестьянин.

— Надо дальше лететь, — вздохнул орёл и поднялся в воздух.

Пролетели они ещё немного, орёл опять свое:

— А сейчас что видишь?

— Вороны уже совсем близко!

— Брось три волоса, что ты сорвал с головы Мастера Ветроборода, — велел орёл.

Сказано — сделано. Бросил крестьянин три волоса — превратились они в стаю воронов и прогнали ворон прочь.

Летели они, летели, устал орёл и присел отдохнуть.

— Видишь что-нибудь? — спрашивает.

— Кажется, кто-то скачет вдали, — отвечает крестьянин.

— Пролетим-ка ещё.

Пролетели они ещё, орёл опять спрашивает:

— А теперь видишь что-нибудь?

— Да, Мастер Ветробород почти нагнал нас.

— Брось три щепки, что ты подобрал под камнем, — велел орёл.

Сказано — сделано. Бросил крестьянин три щепки — вырос большой густой лес, и Мастеру Ветробороду пришлось ехать домой за топорами, чтобы прорубить себе путь.

Вновь полетел орёл. Долго летел он, устал, сел отдохнуть на сосну и говорит:

— Видишь что-нибудь?

— Кажется, что-то сверкает вдали.

— Тогда полетели, — произнёс орёл, и они снова взмыли в воздух.

Летят-летят, орёл и спрашивает:

— А сейчас что видишь?

— Мастер Ветробород уже совсем близко.

— Брось камень, что ты взял у двери хлева, — велел орёл.

Сказано — сделано. Бросил крестьянин камень, и превратился он в высокую-превысокую гору. Пришлось Мастеру Ветробороду сквозь неё путь себе прорубать. Но когда он был в середине горы, то сломал ногу и полетел назад её залечивать.

А орёл и крестьянин с зайцем за пазухой тем временем добрались до дому. Пошёл крестьянин на кладбище, посыпал зайца святой землёй, и тот превратился в Ханса.

Долго ли, коротко ли — пришло время ярмарки. Ханс обернулся буланым конём и говорит отцу:

— Возьми меня и поезжай на ярмарку. Когда придёт человек и захочет купить коня, продай за сто далеров. Но не забудь снять уздечку, иначе мне никогда не уйти от Мастера Ветроборода, ведь это он придёт меня покупать.

Так и случилось. К крестьянину подошёл торговец и купил у него коня за сто далеров. Ударили они по рукам, торговец заплатил крестьянину и просит отдать ему коня с уздечкой.

— Нет, такого уговора не было, — произнёс в ответ крестьянин. — Не дам тебе уздечки, потому как у меня есть и другие кони и их нужно привести в город на продажу.

Так каждый и остался при своём. Но не успели они разойтись далеко, как Ханс превратился в человека. Вернулся отец домой, а сын уже его поджидает, на печке полёживает.

На второй день обернулся Ханс гнедым конём и велел отцу ехать на ярмарку:

— Когда придёт человек и захочет купить меня, проси двести далеров, и он даст. А потом будет угощать тебя. Ешь и пей вволю, но не забудь снять с меня уздечку, иначе ты никогда меня больше не увидишь.

Так и случилось: торговец уплатил отцу двести далеров и выставил угощение. А когда они прощались друг с другом, вспомнил крестьянин про уздечку и снял её с коня. И не успел торговец уйти далеко, как Ханс превратился в человека. Вернулся отец домой, а сын уже его поджидает, на печке полёживает.

На третий день всё произошло, как и в первые два. Ханс обернулся вороным конём и говорит отцу:

— Придёт к тебе торговец и даст за меня триста далеров и богатое угощение. Продай меня, ешь и пей вволю, но не забудь снять с меня уздечку, иначе мне никогда в жизни не уйти от Мастера Ветроборода.

— Будь по-твоему, — отвечал отец.

Пришли они на ярмарку, а Мастер Ветробород тут как тут, купил коня за триста далеров и так напоил отца, что тот забыл снять с коня уздечку. Так Мастер Ветробород и уехал — и с конём, и с уздечкой. Ехал-ехал и захотелось ему ещё выпить вина. Спешился он и поставил перед конём унизанную гвоздями бочку, а сзади — кормушку с овсом. Потом привязал уздечку к крыльцу и вошёл в харчевню. А конь стал топать и брыкаться, храпеть и фыркать. На шум вышла служанка, и стало ей жалко коня.

— Бедный, что же у тебя за хозяин? — спросила она и отвязала уздечку от ограды, чтобы конь мог повернуться к овсу.

— Я хозяин! — закричал Мастер Ветробород и выбежал из дверей.

Но конь уже стряхнул с себя уздечку, превратился в рыбу и нырнул в пруд к гусям. Мастер Ветробород прыгнул следом и превратился в огромную щуку. Тогда Ханс превратился в голубя, а Мастер Ветробород — в большого ястреба и полетел вслед за голубем.

Долетели они до самого королевского дворца, а там у окна стояла принцесса. Увидала она, как ястреб гонит голубя.

— Будь ты умён, как человек, то влетел бы в моё окошко, — говорит принцесса голубю. Голубь так и сделал, превратился в Ханса и рассказал принцессе обо всём.

— Стань золотым перстнем и полезай ко мне на палец, — велела принцесса.

— Так не пойдёт, — возразил Ханс, — Мастер Ветробород нашлёт на короля болезнь, и никто не сможет излечить его, кроме самого Мастера Ветроборода, а за это он попросит твой перстень.

— А я скажу, что перстень достался мне от матери и я не хочу отдавать его, — нашлась принцесса.

Превратился Ханс в золотой перстень, принцесса надела его на палец, и Мастер Ветробород не смог добраться до парня. И всё произошло, как Ханс и предсказывал. Послал умирающий король за дочерью.

— Не отдам перстень, он мне от матери достался, — заупрямилась принцесса.

Услыхал король такой ответ и страшно разозлился, потребовал кольцо, от кого бы оно ей ни досталось.

А принцесса в ответ: «Злостью делу не поможешь. Кольцо-то с пальца не снимается. Хочешь кольцо — придётся весь палец отрубить».

— Я помогу снять кольцо, — говорит Мастер Ветробород.

— Нет уж, уволь!

Подошла принцесса к печи и посыпала палец золой.

Кольцо соскочило и затерялось в пепле. Оборотился Мастер Ветробород петухом и стал искать кольцо — аж зола столбом поднялась. А Ханс превратился в лиса и откусил петуху голову — тут и пришёл конец злому Мастеру Ветробороду.

Как Аскеладд с троллем наперегонки ели

Перевод А. Шаховой

Жил-был крестьянин, и было у него три сына, еле-еле они концы с концами сводили: отец стар стал и слаб, а сыновья ленивыми выросли. Дом их стоял в лесу. И решил старик отправить туда сыновей нарубить дров, чтоб с долгами расплатиться.

Первым пошёл старший брат. Только за ель принялся, откуда ни возьмись появляется громадный-прегромадный тролль и как заревёт: «Кто это тут посмел рубить мой лес? Смерти захотел?» Парень испугался, бросил топор и припустил со всех ног. Добежал до дому еле живой и давай рассказывать, что с ним приключилось. А отец его стыдит: «Эх ты, заячья душонка! Вот я молодым никаких троллей не боялся».

На следующий день пришёл черёд среднего брата в лес отправляться. И с ним всё было точно так же. Занёс он топор над ёлкой, а тролль тут как тут: «Кто это тут посмел рубить мой лес? Смерти захотел?» Паренёк и взглянуть на тролля побоялся, бросил топор и бежать, прытче брата. Отец ещё пуще разозлился, говорит: «Меня молодого тролли не пугали». На третий день собрался в лес Аскеладд. Братья над ним потешаться стали: «Ха-ха, уж ты-то справишься, ты дальше порога-то никогда не ходил». Но Аскеладд котомку собирает да на них внимания не обращает. А в доме-то шаром покати, только немного сыра мать припасла. Взял его Аскеладд и отправился в путь.

Дошёл до места и давай ель рубить. А тролль уж его поджидает: «Кто это тут посмел рубить мой лес? Смерти захотел?» Но Аскеладд не растерялся, вытащил сыр из котомки и сжал его в кулаке так, что из него сыворотка потекла. «А ну закрой свой рот, а не то возьму и сожму тебя, как вот этот камень, вишь — вода из него сочится», — крикнул он троллю.

Испугался тролль: «Пощади меня! А я тебе помогу».

Так и быть, смилостивился Аскеладд. Тролль дровосеком был умелым, и дров они нарубили немало. Когда же стало смеркаться, тролль говорит: «Пойдём ко мне, перекусим, передохнём, — ко мне ведь ближе, чем к тебе». А хитрец и не прочь.

Добрались они до троллева дома, хозяин принялся огонь в печи разводить, а Аскеладда за водой послал. Тот как взглянул на огроменные бадьи, сразу смекнул, что ему их и с места не сдвинуть.

Вот он и говорит троллю:

— Твои вёдра — будто наперстки, пойду-ка я лучше весь колодец принесу.

— Что ты, смилуйся, не надо! Как же я без колодца-то буду! — снова взмолился тролль. — Ты пока печь растопи, а я сам за водой схожу.

Вернулся, и наварили они огромный котёл каши.

— Ну, теперь давай поглядим, кто кого переест, — предложил Аскеладд.

— Давай! — согласился тролль. Он был уверен, что уж в этом-то ему равных нет.

Сели они за стол. Пока тролль отвернулся, Аскеладд привязал к животу котомку. Ест мало, больше туда складывает. А когда она наполнилась, взял нож, дыру в ней прорезал, каша и вывалилась. Тролль всё это видит, но молчит.

Ели они ели, пока тролль не отложил ложку.

— Всё, не могу больше, — простонал он.

— Нет, братец, давай! Я ещё не наелся. Ты вот что, проделай-ка себе дыру, как я, дыру в животе и ешь сколько захочешь, — говорит Аскеладд.

«А это не больно?» — спрашивает тролль. «Да ты даже и не почувствуешь», — отвечает паренёк. Тролль послушался на свою беду, прорезал себе в животе дырку и тут же околел. А Аскеладд забрал всё троллево золото да серебро и пошёл домой. Теперь-то ему было чем с долгами расплатиться.

Пер, Пол и Эспен Аскеладд

Перевод А. Турунтаевой

Жил на свете старик, и было у него три сына: Пер, Пол и Эспен Аскеладд. А кроме сыновей ничего за душой не имел, так он был беден. Оттого и поговаривал частенько, что, мол, хорошо бы сыновьям отправиться белый свет посмотреть — а там, глядишь, и на хлеб себе заработают. Не помирать же дома голодной смертью!

Недалеко от его дома стоял королевский дворец, и прямо перед окнами короля рос большой-пребольшой дуб. Он был такой огромный, что заслонял от света весь дворец. Король обещал много-много денег тому, кто срубит дуб. Но никто не мог с этим справиться. Стоило отрубить от дуба одну щепку, как на её месте вырастали две новых,

А ещё хотелось королю иметь колодец, вода в котором не иссякала бы круглый год. У всех его соседей были колодцы, а у него не было, и король считал это величайшим позором. Того, кто сможет вырыть такой колодец, он обещал щедро вознаградить. Но и эта задача оказалась непосильной, ведь королевский дворец стоял на высокой-превысокой горе. Стоило раз копнуть, как тут же натыкались на твёрдый камень. Но что король задумал, так тому и быть. И велел он глашатаям объявить по всей стране, что тот, кто срубит огромный дуб и выкопает колодец, который не пересыхал бы круглый год, получит в жёны принцессу и полкоролевства в придачу.

Желающих было много, что и говорить. Уж они рубили-рубили, копали-копали, а ничегошеньки сделать не могли. С каждым ударом топора дуб становился всё толще, да и гора, сколько ни копай, мягче не становилась.

Настал день, когда трём братьям тоже захотелось попытать счастья. Отец обрадовался. Даже если им и не удастся добыть принцессу и полкоролевства, думал он, может статься, они найдут работу у хорошего человека, и всё устроится как нельзя лучше. Когда братья сказали отцу, что собираются во дворец, он тут же согласился, и Пер, Пол и Эспен Аскеладд отправились в путь.

Шли они, шли и пришли к склону горы, поросшей лесом. Слышат: с вершины доносится стук, будто кто-то дерево рубит.

— Вот странно, икто это там вздумал лес рубить? — говорит Эспен Аскеладд.

— Вот чудак! Чему ж тут удивляться? — отвечают Пер и Пол. — Дровосек на то и дровосек, чтобы лес рубить.

— А все ж охота мне посмотреть, кто это, — с этими словами Эспен Аскеладд свернул с дороги и пошёл вверх по склону.

— Сходи-сходи. Такому младенцу, как ты, невредно будет и ходить поучиться, — закричали ему вслед братья, а он и в ус не дует, знай себе вверх лезет.

Взобрался он на гору и пошёл к тому месту, откуда доносился стук. Видит: топор сам, один-одинёшенек рубит ель.

— День добрый! — говорит Эспен Аскеладд. — Так вот кто здесь лес рубит!

— Да уж, давненько я здесь стучу, всё тебя поджидаю, — отвечает топор.

— Ну, вот и я, — сказал Эспен, снял топор с топорища и сунул в котомку.

Потом вернулся назад, к братьям, а те давай над ним потешаться:

— Ну и что ж за диковину ты там увидел?

— Да всего-навсего топор, — ответил Эспен. Пошли они дальше. Шли-шли и видят отвесную скалу.

Слышат: сверху доносится стук, будто кто-то скалу долбит.

— Вот странно, и кто это там вздумал так стучать? — говорит Эспен Аскеладд.

— Да ты, видать, от большого ума всему удивляешься! — отвечают Пер и Пол. — Ты что, никогда не слышал, как стучит по дереву дятел?

— А все ж охота мне посмотреть, кто это, — сказал Эспен.

И как братья над ним ни насмехались, он знай себе вверх карабкается. Взобрался Эспен на уступ и видит: кирка сама, одна-одинёшенька, долбит скалу.

— День добрый! — говорит Эспен Аскеладд. — Так вот кто здесь так стучит!

— Да уж, давненько я здесь стучу, всё тебя поджидаю, — отвечает кирка.

— Ну, вот и я, — сказал Эспен, снял кирку с рукояти, сунул в котомку и спустился к братьям.

— Ну и какое диво дивное ты там увидал? — спросили Пер и Пол.

— Да ничего особенного, всего-навсего кирку.

И снова тронулись братья в путь. Шли они, шли и пришли к ручью. И им сил нет как пить захотелось, путь-то они прошли немалый. Только собрались утолить жажду, Эспен Аскеладд и говорит:

— Вот странно, и откуда это вода в ручье взялась?

— Странно, что ты ещё умом не рехнулся, так всему удивляться! Откуда ручей течёт?! Да ты что, никогда не видал, как из земли ключ бьёт?

— Видать-то видал, а все ж охота мне посмотреть, — ответил Эспен и отправился вверх по течению. Сколько братья ни кричали ему вслед, он с пути не свернул.

Шёл он, шёл, а ручей становился всё меньше и меньше, пока Эспен не увидал грецкий орех, из которого тоненькой струйкой сочилась вода.

— День добрый! — поздоровался Эспен Аскеладд. — Вот откуда в ручье вода берётся! Так и лежишь здесь один-одинёшенек?

— Да уж, давненько я здесь лежу, всё тебя поджидаю, — отвечал орех.

— Ну, вот и я, — сказал Эспен, взял кусочек мха и заткнул им дырку, чтобы вода не вытекала. Потом положил орех в котомку и пошёл обратно.

— Ну что, увидал, откуда ручей течёт? Должно быть, редкостное чудо! — дразнили его Пер и Пол. I

— Да нет, обычная дыра, — ответил Эспен Аскеладд. Братья снова принялись смеяться над ним, а он и ухом не ведёт.

— А мне, — говорит, — всё равно охота было взглянуть.

Прошли они ещё немного и пришли ко дворцу. К тому времени все в королевстве уже знали, что можно получить в жёны принцессу и полкоролевства в придачу, если срубить высокий дуб и вырыть королю колодец.

Многие уже попытали счастья, и дуб стал вдвое толще, чем прежде, — ведь, как вы помните, стоило отрубить от дуба одну щепку, как на её месте вырастали две новых. Королю это надоело, и он решил наказывать тех, кто не смог срубить дуб. Он приказал отстригать им уши и ссылать на пустынный остров. Но старших братьев напугать было нелегко: уж дуб-то срубить у них сил хватит, думали они.

Пер, как самый старший, вызвался идти первым. Однако с ним случилось то же, что и с остальными: только он отрубил одну щепку, как на её месте выросли две новые. Королевские слуги тут же схватили его, отстригли уши и отвезли на остров.

Потом пришел черед Пола. Но и с ним приключилась та же история: ударил он пару раз топором, и дуб стал расти на глазах. И его схватили и отправили на остров, а уши остригли ещё короче, потому как мог бы и остеречься, глядя на брата.

Наконец и Эспен Аскеладд захотел попытать счастья.

— Уж если тебе во что бы то ни стало охота выглядеть, как клеймёная овца, Эспен, можешь не утруждаться — мы отстрижём тебе уши прямо сейчас! — воскликнул король. Он был зол на Эспена из-за братьев.

— А мне все ж охота сначала попробовать, — сказал Эспен, и королю ничего не оставалось делать, как разрешить.

Эспен Аскеладд достал из котомки топор и насадил его на топорище.

— Руби сам! — приказал Эспен топору, и топор принялся рубить — только щепки полетели. Не успели все и глазом моргнуть, как дуб лежал на земле.

Тут Эспен достал кирку и насадил её на рукоять.

— Копай сама! — велел Эспен. И кирка принялась долбить и копать, да так, что камни и земля полетели во все стороны, и уж можете мне поверить, колодец получился что надо — просторный и глубокий.

Тогда Эспен вынул из котомки орех, потихоньку положил его на дно колодца и вынул из ореха мох.

— Теки! — шепнул Эспен.

Вода полилась ручьём, и скоро колодец был полон до краёв.

Так Эспен срубил дуб, заслонявший от света окна дворца, и выкопал колодец, вода в котором не иссякала круглый год. За это он получил принцессу и полкоролевства, как король и обещал. И по правде сказать, не так уж и плохо, что Пер и Пол лишились своих ушей, а то пришлось бы им до скончания века слушать, как народ говорил, что, мол, не так уж и глуп этот Эспен Аскеладд, даром что всё удивлялся да нос повсюду совал.

Рыжий Лис и Аскеладд

Перевод Л. Амеличевой

Далеко ли, близко ли, высоко ли, низко ли, не на небе — на земле жил король в одной стране. Добра всякого было у него видимо-невидимо: и овец, и коз, и коров, и лошадей, а уж золота и серебра — не счесть. Одна только беда — одолела его печаль, не хотел он никого видеть, а уж тем паче с кем-то разговаривать. А стал он таким, когда пропала его младшая дочь. Да если бы она и не пропала, королю вряд ли жилось бы лучше, потому как по соседству обитал тролль и постоянно творил всякие пакости, так что к королевскому дворцу люди боялись и приблизиться. То выпустит лошадей из конюшен, те затопчут все поля и луга и съедят подчистую посевы. То вдруг поотрывает головы у королевских гусей и уток. То убьёт коров в хлеву или загоняет овец и коз по лесам и горам до полного изнеможения. А уж рыбу из садков — ту завсегда вытащит на берег.

Жили в том же королевстве старик и старуха, и было у них три сына: одного звали Пер, другого — Пол, ну а третьего — Эспен Аскеладд, потому как он постоянно в золе копался.

Уродились парни на славу, но Пер, самый старший, был и самым бравым, и потому попросил он как-то отца отпустить его мир посмотреть, себя показать да счастья попытать.

— Уж лучше поздно, чем никогда, дитятко, — сказал старик. Дали Перу вина в дорогу да еды в торобу, мешок завязали — и только его и видали. Долго ли, коротко ли, набрёл он на старушку, а у той ни двора, ни избушки. Лежит, бедолага, на обочине и просит:

— Ох, паренёк, дай хоть корки кусок!

Но Пер и глазом не моргнул, лица не повернул, что слышал, виду не подал и дальше зашагал.

— Иди, иди, — сказала старушка, — и будь что будет. Шёл Пер, шёл и пришёл прямо к королевскому двору.

А там король кур кормит.

— Вечер добрый, Бог в помощь, — поприветствовал короля Пер. А тот в ответ лишь: «Цып-цып-цып», как ни в чём не бывало.

«Ах так, ну и кудахтай тут, пока в петуха не превратишься, тогда и говорить с тобой не о чем будет», — подумал Пер, а сам отправился на королевскую кухню и развалился на скамье словно барин какой.

— Это что ещё за молокосос? — ахнула кухарка, Пер-то молод был, даже бороды не отрастил. Дюже разобиделся он и решил как следует вздуть кухарку, но тут явился король и приказал схватить Пера, вырезать ему из спины три ремня, насыпать в раны соли и отпустить на все четыре стороны.

Не успел Пер домой воротиться, как Пол вздумал на мир поглядеть. Дали ему вина в дорогу да еды в торобу, мешок завязали — и только его и видали. Долго ли, коротко ли, встретилась Полу голодная старуха, и он тоже прошёл мимо — не помог ей. И у короля Пол повёл себя не лучше, чем Пер. Король не обратил на него никакого внимания, а кухарка назвала его невоспитанной деревенщиной. И только Пол собрался поколотить её за это, король тут как тут — взял большущий нож и вырезал у него из спины три ремня, насыпал туда углей и отправил его восвояси.

В конце концов и Аскеладд вылез из-за печки, стал одеваться — в дорогу собираться: первый день — от золы отряхался, второй — причёсывался да умывался, а третий — как на праздник наряжался.

— Нет, да вы только поглядите на него! — не удержался Пер. — Нечего сказать, хорош, сияет как медный грош! Никак к самому королю собрался, дочку его в жёны взять да полкоролевства в придачу? Сиди лучше за печкой да в золе копайся!

Но Аскеладд и ухом не повёл, а пошёл к отцу позволения просить на мир поглядеть.

— Да что тебе там? — спросил старик. — Смотри, что с Пером и Полом приключилось, а уж с тобой-то что станется?

Но Аскеладд не отставал, пока не получил разрешения.

Братья не хотели, чтобы ему давали еду в дорогу, но мать всё же положила Эспену сырную корку да супную кость, и отправился он в путь. Аскеладд никуда не торопился и так сам с собой рассуждал: «Если у тебя целый день впереди, то ты всегда поспеешь вовремя, а если повезёт, как только сядет солнце, то и луна взойдёт». Ногу за ногу переставлял, так неспешно и ковылял, да по сторонам поглядывал.

Долго ли, коротко ли, добрёл он до старухи, что в придорожной канаве лежала.

— Бедняжка, ты ведь, наверно, голодная! — пожалел её Аскеладд.

— Да уж, страсть как есть охота, — подтвердила старуха.

— Я поделюсь с тобой, — сказал Аскеладд и отдал ей корку сыра.

— Тебе ведь, наверно, и холодно? — спросил он, увидев, что у неё зуб на зуб не попадает. — Отдам-ка я тебе свою старую одёжу, она, конечно, в рукавах коротковата и в спине маловата, но новая была очень даже ничего.

— Погоди, — сказала старуха и вывернула свой карман, — вот тебе старый ключ. Мне больше нечего тебе дать, но если ты посмотришь сквозь его ушко, то увидишь всё, что бы ни захотел.

Шёл Аскеладд, шёл, да тоже к королевскому двору пришёл, а там кухарка воду носит, из сил выбивается.

— Тяжеловато для тебя это занятие, — сказал Аскеладд, — а мне в самый раз.

Вот уж кухарка обрадовалась, и после всегда оставляла ему котлы — остатки соскрести. Но недолго Аскеладд шкварки соскребал — горя не знал, появились у него завистники и донесли королю, что он, мол, нос выше всех задирает, стыда не знает, только хвастает да завирает.

А король возьми и спроси Аскеладда, правду ли говорят, что он умеет удерживать рыбу в садке, чтобы тролль не мог его разорить: «Говорят, ты хвастался этим».

— Я такого не говорил, — ответил Аскеладд, — но скажи я так, то, пожалуй, и сделал бы.

— Ну, как бы там ни было, придётся тебе постараться, коль хочешь, чтобы кожа на спине целее была, — пригрозил ему король.

— Да уж, видно, придётся, — согласился Эспен, — кому ж захочется с тремя красными шрамами на спине красоваться.

Вечером Аскеладд поглядел сквозь ушко в ключе и увидал, что тролль боится тимьяна. Тогда Аскеладд собрал весь тимьян, который только смог найти: что в воду опустил, что на земле разложил, а что по краю садка приладил.

И пришлось троллю оставить рыбу в покое, но уж досталось тогда овцам: тролль всю ночь гонял их по холмам и горам.

А завистникам неймётся, опять к королю бегут: похваляется-де Аскеладд, что и овцам может помочь, если только захочет.

Король снова к Аскеладду. Грозит, что вырежет у него из спины три ремня, если он тролля от овец не отвадит.

Что поделаешь, надо выполнять королевское приказание. Может, оно и неплохо — щеголять в красном кафтане, пожалованном самим королем, но не когда тот скроен из твоей собственной шкуры.

Аскеладд запасся тимьяном, но на этот раз дело у него не заладилось: стоило ему привязать тимьян к овце, как другие тут же объедали его. А время шло и шло, потому как овцы ели быстрее, чем Эспен успевал привязывать. В конце концов Аскеладд сделал из тимьяна масло и хорошенько смазал всех овец — пусть лижут себя на здоровье. И коров, и лошадей смазал он тимьяновым маслом — уж теперь тролль к ним и не сунется!

Отправился как-то король на охоту, да и заблудился в лесу. Много дней и ночей ездил он в поисках обратной дороги, без еды и воды, всю одежду поистрепал в лесной чаще, так что под конец ни нитки на нём не осталось. Тогда вышел к нему навстречу тролль и говорит, что отпустит его домой, коль отдаст король ему первое, что встретит, вернувшись на родную землю. Король с радостью согласился — думал, выбежит к нему его любимая собачонка. Но когда подъехал к своему двору — навстречу ему родная дочь кинулась.

Увидал король, что первой оказалась старшая его дочка, да с горя рухнул на землю как подкошенный, и с тех пор умом тронулся.

Пришло время выполнять зарок — отдавать троллю девушку. Нарядили её, проводили да на лютую смерть оставили. Сидит принцесса у лесного озера, слёзы льет. А к ней слуга приставлен был по прозвищу Рыжий Лис, но тот со страху залез на ёлку и там притаился. То ли дело Аскеладд — подошёл к принцессе и сел рядом. Уж как она обрадовалась, и не описать, — хоть один человек тролля не испугался. «Положи голову ко мне на колени, а я расчешу тебе волосы гребнем», — сказала девушка. Эспен так и сделал и сам не заметил, как заснул, а принцесса сняла с руки золотое кольцо и крепко-накрепко привязала его к волосам Аскеладда.

Вдруг появился тролль. И был он такой огромный — от каждого его шага в лесу всё шумело и гремело на четверть мили вокруг. Увидал он Рыжего Лиса, что, как тетерев, на верхушке ели сидел, плюнул — тот вместе с ёлкой враз на земле оказался — лежит, дрожит, не дышит.

— Фу! Фу! Человечьим духом пахнет! Ух, я сейчас пообедаю! — взревел тролль.

— Тьфу на тебя! — проговорил проснувшийся Аскеладд и посмотрел на тролля сквозь ушко ключа.

— Уф-фу-фу! Что это ты уставился на меня? — проревел тролль, да как швырнёт в Эпена железный посох — тот аж на пятнадцать локтей в землю ушёл. Но Аскеладд проворным был и легко увернулся.

— Эх ты, старая развалина! — крикнул Аскеладд, — Неси сюда свою зубочистку! Сейчас я тебе покажу, как бросать надо!

Тролль одним рывком выдернул посох. Он был в три раза больше, чем столбы в частоколе. А Эспен как ни в чем не бывало знай себе небо разглядывает — с юга на север и с севера на юг.

— И куда ж ты опять уставился? — прорычал тролль.

— Да вот выбираю, на какую звезду заброшу твою палку, — ответил Аскеладд. — Пожалуй, во-о-он на ту малюсенькую, что горит прямо на севере.

— Нет уж, оставь её в покое, — взмолился тролль, — и не надо никуда забрасывать мой посох.

— Ну, если не хочешь с ним расставаться… то, может, ты не против, чтобы я тебя на Луну забросил?

Но тролль и на это не согласился.

— А жмурки? Может, хотя бы в жмурки со мной сыграешь? — спросил Аскеладд.

Тролль подумал и решил, что он не прочь:

— Только ты первый води!

— С удовольствием, — обрадовался Эспен, — а все ж лучше давай посчитаемся, чтоб никому обидно не было.

На том и порешили. И конечно же Аскеладд устроил так, что первому пришлось водить троллю. Видели бы вы эти жмурки! Завязали троллю глаза и давай по всему лесу гоняться. А тролль о пни спотыкается, на деревья налетает — те ломаются, как хрупкие соломинки.

— Тьфу! Надоело мне водить! — взревел тролль, так он разозлился.

— Погоди, я остановлюсь и крикну — ты меня быстро поймаешь, — сказал Аскеладд, а сам взял гребень и перепрыгнул на другую сторону глубокого озера.

— Теперь ищи, я здесь! — крикнул Эспен.

— Ой, там, наверно, сплошной бурелом?

— Да ты прислушайся! Не то что деревца, ни единого пенька нету! — поклялся Аскеладд.

Тролль шагнул и — плюх! — упал в воду. И как он ни пытался выбраться — ничего не получалось. Стоило ему высунуть голову из воды, как Аскеладд тотчас тыкал ему в глаза острым гребнем.

Тролль стал просить пощады, Эспен его и пожалел. Однако взял с него обещание, что тот оставит в покое старшую королевскую дочь и отпустит ту, что уже похитил, и больше не будет мучить ни скот, ни людей. И только тогда отпустил тролля с миром домой в гору. Но тут Рыжий Лис не растерялся, схватил принцессу, отвёл во дворец и заставил сказать, что это он освободил её. Потом прокрался обратно, да и вторую девушку забрал, что Аскеладд у тролля отнял. Устроил король пир горой, слышно было на всё королевство, а Рыжий Лис собрался жениться на младшей принцессе.

Вот уж все были счастливы! И только троллю не до веселья — спустился он со злости под землю и забил камнями все родники. «Раз по-другому навредить им нельзя, — подумал тролль, — то пусть у них хоть на свадьбе воды не будет — не на чем и каши сварить». Ничего не оставалось, как послать за Аскеладдом. Наказал он выковать железную жердь в пятнадцать локтей длиной да раскалить её добела. А сам посмотрел сквозь ушко ключа и увидал тролля под землёй как на ладони. Тогда Аскеладда взял жердь и проткнул ей землю насквозь — прямёхонько троллю в спину попал. Палёным запахло на всю округу!

— Ой-ой-ой!!! Отпусти меня!!! — завопил тролль и выскочил из-под земли.

Но Аскеладд был наготове, он тут же схватил тролля и положил его на тимьян. Тролль лежит, стонет, а Эспен колет его гребнем да выспрашивает, где он раздобыл такие глаза, что и под землёй видеть может.

— Украл я сырую репу, хорошенько смазал её маслом, а потом вырезал из неё, что хотел, и посадил на гвозди. Лучших глаз никому не пожелаешь.

И король с дочерьми подошёл взглянуть на тролля, а с ними и Рыжий Лис, разряженный в пух и прах, — нос кверху высоко задирает, тот аж за деревья цепляется. Вдруг король заметил, что у Аскеладда в волосах что-то поблёскивает.

— Что это у тебя? — спросил король.

— А, это кольцо, которое подарила мне твоя дочь, когда я освободил её от тролля, — ответил Аскеладд.

Тут правда и раскрылась. Уж Рыжий Лис и рыдал, и простить его умолял, да всё напрасно — бросили его в змеиную яму, там он и сгинул.

С троллем расправились да свадьбу сыграли. Пили, танцевали — на славу гуляли. Аскеладд взял в жёны младшую принцессу и получил полкоролевства в придачу.

Вот и всё, кладу сказку в возок и отправляю тебе, ведь у тебя лучше голосок, а если твой голосок не так уж звонок и высок, то запру сказку на замок!

Фрикк Коротыш и скрипка

Перевод Л. Высоцкой

Жил на свете старик, и был у него единственный сын по имени Фрикк, хилый да хворый, ни к какой работе не годный. Росточком он был невелик, вот и прозвали его Фрикк Коротыш. Дома не больно-то еды было, и пошёл старик искать, куда бы сына пристроить — пастухом или на посылки. Никто его взять на службу не захотел, кроме старосты. Прежнего посыльного он выгнал, а больше к такому скряге никто не хотел наниматься.

«Все лучше, чем ничего, — подумал старик, — хоть с голоду не помрёт». У старосты должен был Фрикк Коротыш работать за харчи, о плате да о платье даже речи не заводили.

Прослужил парнишка три года, стал домой собираться, и тут ему староста жалованье заплатил.

Причиталось Фрикку по шиллингу за год, как сказал староста. Куда уж меньше! И так три шиллинга вышло.

Фрикк Коротыш и рад. Таких больших денег он прежде и в глаза не видывал. А всё ж не удержался, спросил, не причитается ли ему чего ещё.

— Ты и так получил больше, чем договаривались, — возмутился староста.

— А одёжи какой не дадите? — снова спросил Фрикк. — Ведь та, в которой я сюда пришёл, совсем износилась, а другой у меня и нет. Вон, поглядите, одни лохмотья болтаются.

— Я уговор выполнил, да ещё три шиллинга прибавил, а больше у меня для тебя ничего нет, — буркнул староста.

Однако отправил Фрикка на кухню, где положили ему в котомку немного еды в дорогу. Так и пошёл он в город, одежды себе купить. Шёл он, весёлый и довольный, да проверял то и дело, всё ли богатство на месте.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли шёл, а пришёл в тесную долину — куда ни взглянешь, горы вокруг, да такие высокие, что и не перебраться. Стал он думать да гадать, что там, за горами, и как бы туда попасть.

Никак не миновать подъёма, и полез Фрикк Коротыш в гору. Силёнок-то у него мало — нет-нет отдохнуть присядет, а пока отдыхает, всё свои деньги считает. Поднялся на самую вершину, ан это не вершина, а только уступ, а за ним равнина, вся мхом поросла. Присел на камень, достал шиллинги и стал пересчитывать. И не успел он до трёх досчитать, как откуда ни возьмись нищий, да такой рослый и мосластый, что хоть в голос кричи от страха. Ну, Фрикк Коротыш и закричал, как нищего целиком оглядел.

— Не бойся, — сказал бродяга, — ничего я тебе не сделаю. Подай нищему шиллинг Христа ради!

— Провалиться мне на этом месте, — отвечал парнишка, — у меня всего-то три шиллинга, и на них надобно мне одежонки себе купить в городе.

— Ты счастливей меня, у меня нет ни одного, а платье моё ещё хуже поизносилось, чем твоё.

— Твоя правда, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.

Долго ли коротко, снова сел Фрикк Коротыш передохнуть. Поднял глаза и видит — опять перед ним нищий, ещё выше и уродливее первого, — как разглядел его паренёк хорошенько, так и завопил не своим голосом.

— Не бойся меня, я тебе ничего не сделаю, я прошу всего один шиллинг во имя Господне, — сказал бедняк.

— Не сойти мне с этого места, у меня есть всего два шиллинга, и иду я в город, чтобы купить себе платья. Кабы я раньше тебя встретил…

— Ты счастливей меня: во мне росту больше, одежды меньше, а денег и вовсе нет.

— Ну, коли так, держи, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.

Шёл он шёл, пока снова не устал, а уставши, присел дух перевести. И не успел он вздохнуть, как откуда ни возьмись перед ним нищий. И был он такой огромный, страшный и рослый, что, пока голову не запрокинешь, всего целиком не разглядишь. Паренёк чуть шею себе не сломал, пока его оглядывал, а как разглядел всего уродину и его рваный наряд, заревел от страха.

— Не бойся меня, малыш, — заговорила громадина, — я тебе ничего не сделаю, я всего лишь нищий, прошу подаяния во имя Господне.

— Это я и сам вижу, — ответил парнишка, — но у меня всего один шиллинг, в городе я смогу купить на него одежды. Кабы ты мне раньше встретился…

— Ну, а у меня ни одного шиллинга, вместо одежды лохмотья, а сам я вон какой огромный, так что ты счастливее меня.

— Тогда вот тебе шиллинг, — сказал Фрикк Коротыш. А как же иначе, раз такая его нужда. Получив шиллинг, бедняк опять заговорил: «У тебя очень доброе сердце, раз ты отдал всё, что имел, поэтому за каждый шиллинг я выполню одно твоё желание». Ведь встречался пареньку трижды один и тот же нищий, просто каждый раз он менял обличье, чтобы Коротыш его не узнал.

— Частенько мне хочется скрипку послушать да посмотреть на народ, как он пляшет и веселится, поэтому попрошу-ка я, если можно, такую скрипку, чтобы всё живое под её музыку в пляс пускалось, — сказал паренёк.

— Будет тебе скрипка, хоть и непутёвое это желание, — отвечал нищий. — Со следующим шиллингом не ошибись.

— Всегда мне страсть как хотелось охотиться и метко стрелять, поэтому попрошу-ка я, если можно, такое ружьё, чтобы било без промаха, куда ни прицелюсь.

— Будет тебе ружьё, хоть и это желание непутёвое, — вздохнул нищий. — Хоть с последним шиллингом не прогадай!

— Хотелось мне сызмальства водить дружбу с хорошими и добрыми людьми, — сказал Коротыш, — потому, если можно просить всё что хочешь, я бы попросил сделать так, чтобы никто не мог мне отказать, о чём бы я ни попросил.

— Вот это неглупое желание, — сказал бедняк, шагнул за гору и исчез, а мальчик лёг и заснул.

На следующий день спускается Фрикк Коротыш с гор со скрипкой и с ружьём.

Первым делом зашёл он к местному лавочнику и попросил одежды. Затем на одном хуторе попросил он коня, на другом — сани, у добрых людей — шубу, и ни в чём не было ему отказа; даже самый прижимистый хозяин отдавал ему всё, что он ни попросит. Под конец проехался Фрикк Коротыш по всей деревне, эдакий барин-щёголь, и конь, и сани при нём.

Тут и встретился ему на дороге староста, у которого он служил.

Остановил Фрикк коня и поздоровался:

— День добрый, хозяин!

— День добрый! — отвечал староста. — Разве я тебе хозяин?

— Неужто забыл, как я у тебя целых три года служил за три шиллинга?

— Ну и ну, как скоро сумел ты разбогатеть, — подивился староста, — Как же ты в большие господа-то пролез?

— Такова, видно, моя доля.

— Да ты забавник, как я погляжу, вот и скрипка при тебе.

— Всегда мне охота было народ веселить, чтоб люди

в пляс пускались, — сказал парнишка, — а еще есть у меня ружьё — настоящее сокровище! Во что ни прицелюсь, во всё попадаю, нет для этого ружья далёкой мишени. Видишь там, на ёлке, сороку? Спорим, я её собью прямо нам под ноги?

Староста готов был поставить и коня, и дом, и сто далеров на то, что Фрикку Коротышу такое не под силу. А пока вот — ставит все деньги, какие у него при себе случились — мол, остальное принесёт, когда проспорит. Не сомневался староста, что ни одно ружьё в мире так далеко не стреляет. Грохнул выстрел, и грянулась сорока в кусты шиповника, в самую гущу. Полез староста сороку доставать, вытащил и подаёт Коротышу. А тот — за скрипочку, и пошёл староста кренделя выписывать по кустам, колючки в него так и впивались. Парнишка всё играл, а староста плясал. Как он ни плакал и ни умолял, играл Фрикк Коротыш до тех пор, пока староста всю одежду в клочья не разодрал — и нитки целой не осталось.

«Ну вот, теперь ты такой же оборванец, каким был я, когда уходил с твоей службы, — сказал Фрикк Коротыш, — иди с Богом». Но прежде должен был староста отдать ему всё, что проспорил из-за сороки.

Придя в город, обосновался Фрикк Коротыш на постоялом дворе. Играл себе на скрипке, людям на радость, и горя не знал: ведь никто ни в чем не мог ему отказать.

Здесь бы и сказке конец, да пришла за ним стража. Хотели было его схватить и отвести в городской совет, потому как нажаловался на него староста. Дескать, напал на него Коротыш, ограбил и так избил, что чуть душа не отлетела; надо его за это повесить. Но на любой совет был у Коротыша ответ, его скрипочка. Заиграл он на ней, и заплясала стража: плясали-плясали, пока совсем не уморились и на пол не повалились. Отправили за ним солдат и караульных, да только так же дело обернулось: достал Фрикк Коротыш скрипку, и солдаты в пляс пустились и не могли остановиться, пока скрипка не умолкла. А сил у них не осталось и того раньше.

Наконец скрутили Фрикка Коротыша обманом: ночью, пока он спал. Как его схватили, тотчас осудили и решили тут же повесить. Повели к виселице. Поглазеть на это чудо много народу собралось, пришёл и староста. Места себе от радости не находит, что к нему деньги вернутся, да и за обиду заплатит теперь Фрикк сполна. Нетерпелось ему увидеть, как Коротыша вздёрнут.

Только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не силён был Фрикк Коротыш ходить, а теперь и вовсе едва тащился. Волок он за собой скрипку и ружьё, которые ему из жалости оставили. Доплёлся он до виселицы, полез по лестнице, на каждой ступеньке дух переводит. Уселся на самой верхней и спрашивает: не откажут ли ему в последнем желании — страсть ему охота в последний разок на скрипке сыграть. Стыд и позор — отказать в этом человеку, решили все. Никто же не мог сказать ему «нет». Только староста взмолился, чтобы бога ради не давали Коротышу до струн дотрагиваться, иначе всё пропало. А если им так неймется, то пусть хоть его, старосту, к берёзе привяжут. Фрикк Коротыш мешкать не стал — на скрипке заиграл. И все и вся, кто тут ни случился, пошли выкидывать коленца, кто на двух, кто — на четырёх: и поп, и дьяк, и умный, и дурак. Писаря, лекари, староста и судья, собака и свинья. Они плясали, смеялись и друг на друга пальцами показывали: кто плясал до упада, а кто — до обморока. Никто на своих ногах домой не ушёл. Но хуже всего пришлось старосте, ведь его к берёзе привязали: пока его ноги плясали, он всю спину себе ободрал.

После этого уже не нашлось дураков связываться с Фрикком Коротышом, и он мог идти со своим ружьём и со скрипкой куда пожелает. Так что прожил он весь свой век счастливо, ведь никто ни в чём не мог ему отказать.

Зелёный Рыцарь

Перевод А. Комковой

Жил-был на свете король. Жена его умерла, и осталась у него одна-единственная дочь. Но, как гласит пословица, горе вдовца что та мозоль — сильно болит, да скоро проходит. Долго ли, коротко ли, женился король снова, на королеве с двумя дочерьми. Ну, а новая жена, как то обычно бывает с мачехами, невзлюбила свою падчерицу и стала её всячески со свету сживать.

Шли годы, и вот, когда принцессы были уже на выданье, разгорелась война. И надо было королю выступать в поход и сражаться за своё королевство. Но прежде призвал он трёх своих дочерей и спросил, какие гостинцы им привезти, если он вернётся с победой. Первыми заговорили приёмные дочери. Одна попросила прялку из чистого золота, только такую крохотную, чтобы уместилась на серебряном шиллинге. Другая попросила золотую яблоньку, и тоже чтобы не больше серебряного шиллинга была величиной. Победит король или нет, это его дело, но гостинцы им пусть привезёт во что бы то ни стало! А его родная дочь попросила только об одном — передать поклон Зелёному Рыцарю.

Отправился король на войну и одолел врага, и купил, как было обещано, гостинцы своим приёмным дочерям. Лишь про то, о чём просила его родная дочь, совершенно позабыл. Устроил король пир по случаю своей победы, а на том пиру повстречал он рыцаря в зелёных одеждах. Вспомнил тогда король о просьбе дочери и передал рыцарю от неё поклон. Зелёный Рыцарь поблагодарил и в ответ протянул королю книгу, похожую на молитвенник с застёжкой. Просил передать книгу принцессе и строго наказывал: никому другому её не открывать, в неё не заглядывать. Принцесса же пусть откроет, только когда будет одна.

Закончив воевать и пировать, возвратился король домой. Не успел и на порог ступить, как окружили его приёмные дочери в ожидании обещанных подарков. И получили они всё, о чем просили. Лишь его родная дочь стояла в сторонке и ни о чём его не спрашивала, а сам он обо всём позабыл. Но однажды, собираясь в свет, надел король платье, в котором был на победном пиру, и, потянувшись за носовым платком, обнаружил в кармане забытую книгу — подарок Зелёного Рыцаря. Передал он тогда дочери поклон и подарок от рыцаря и велел открыть книгу, только когда останется одна.

Вечером, оставшись в одиночестве в своих покоях, открыла принцесса книгу, и в тот же миг зазвучала чарующая мелодия, прекрасней которой она в жизни не слыхала, и неведомо откуда явился Зелёный Рыцарь. Он поведал ей, что стоит лишь открыть книгу, как он сразу же явится, где бы она ни была, а стоит закрыть её, как он сразу исчезнет.

Теперь принцесса частенько вечерами, запершись в своих покоях, открывала волшебную книгу — и рыцарь всегда являлся ей и сидел рядом тихо, как мышка. Но от мачехи ничего нельзя было скрыть. Пронюхала она, что кто-то бывает у падчерицы вечерами, и не замедлила сообщить об этом королю. Но король не хотел в это верить: прежде чем обвинять в чем-то родную дочь, он должен был сам во всём убедиться. Как-то вечером стояли они с мачехой у принцессиных покоев, и явственно слышался им из-за дверей тихий разговор. Но когда они вошли, в покоях никого не оказалось. «С кем это ты тут говорила?!» — рассерженно закричала мачеха. «Ни с кем», — испуганно пролепетала принцесса. «Не отпирайся, я собственными ушами слышала!» — настаивала королева. Падчерица отвечала, что просто читала молитвенник. «Покажи мне его!» — потребовала мачеха. «Да это же обычный молитвенник, — сказал король, увидев его. — Мы же не можем запретить ей книги». Но королеву разубедить было непросто. Она проделала дырку в стене и стала подслушивать. Однажды вечером услыхала она, что у принцессы гость, опрометью бросилась к двери и ворвалась в покои падчерицы. Но та успела захлопнуть книгу, и рыцарь исчез. Но как бы ни был он скор, королеве всё же удалось мельком его увидать, и теперь она наверняка знала, что у принцессы кто-то бывает.

Как-то раз отправился король в далёкое путешествие. Тем временем королева повелела вырыть глубокую яму и возвести над ней башню. Стены башни наказала она пропитать крысиным ядом и прочей отравой — чтобы даже мышь не смогла проникнуть. Каменщик получил за свою работу хорошую плату и пообещал покинуть страну, но обещания не сдержал и остался жить на прежнем месте. В яму посадили королевскую дочь со служанкой и замуровали вход, оставив только маленькое окошко, через которое им спускали еду.

Много дней и ночей горевала принцесса в темнице, пока вдруг не обнаружила, что волшебная книга всё время была при ней. Раскрыла она книгу и услыхала знакомую дивную мелодию, но затем её сменили горькие стенания, и вот откуда ни возьмись явился перед ней Зелёный Рыцарь. «Я едва дышу», — простонал он и поведал принцессе, что королева пропитала стены ядом, так что одному Богу ведомо, выйдет ли он отсюда живым. И когда принцесса закрывала книгу, снова раздались его жалобные стоны.

По счастью, у служанки, что сидела в заточении вместе с принцессой, был жених. Ей удалось передать ему весточку, чтобы он разыскал каменщика, попросил его расширить окошко и помочь им выбраться на волю. Королевская дочь обещала наградить его за это так щедро, что он до конца жизни ни в чем не будет знать нужды. И каменщик исполнил её просьбу. Принцесса и служанка выбрались из заточения и отправились далеко-далеко в чужие края, и всюду, куда бы ни пришли, спрашивали про Зелёного Рыцаря. Долго ли, коротко ли, оказались они у стен замка, убранного в траур. Хотели уж было мимо пройти, как вдруг хлынул сильный ливень. Поспешили они укрыться под навесом у церковной стены. А пока пережидали непогоду, появились ещё двое — старик и юноша, тоже искавшие спасения от дождя. Девушки затаились в укромном уголке, незнакомцы их и не заметили.

«По ком это в королевском дворце траур?» — спросил старика юноша. «Разве ты не знаешь? — удивился старик. — Наш принц, тот, кого зовут Зелёным Рыцарем, смертельно болен». И он рассказал юноше, как всё случилось. И когда юноша узнал, от чего приключилась эта болезнь, он спросил, не может ли кто-нибудь исцелить принца. «Нет, одно только есть верное средство, — отвечал старик, — дева, что сидит в заточении под землёй, должна собрать целебные травы, сварить их в сладком молоке и трижды омыть этим зельем принца». И он назвал травы, которые нужны, чтобы вылечить принца. Принцесса не упустила ни словечка из этого рассказа. И когда дождь кончился и юноша со стариком ушли, она не медлила ни минуты. Вернулись они со служанкой в дом, где на время остановились, и тотчас же взялись за дело: с утра до вечера собирали они в полях и лесах разные целебные травы, которые следовало добавить в снадобье. Приготовив его, принцесса нарядилась бродячим лекарем, отправилась во дворец и предложила королю исцелить принца.

«Нет, всё напрасно, — отвечал ей король, — столькие уже пытались, но лучше не становилось, только хуже». Но принцесса не сдавалась, она клялась и божилась, что принц скоро и наверняка встанет на ноги. «Так уж и быть, попробуй», — согласился наконец король. И тогда вошла она в покои Зелёного Рыцаря и омыла его волшебным зельем в первый раз. Вернулся таинственный лекарь на другой день, а принц настолько поправился, что мог уже сидеть в кровати. Днём позже он мог уже пройтись по комнате, а на третий день, когда она омыла его в последний раз, он был уже совершенно здоров. «Может хоть сейчас на охоту скакать», — сказала принцесса-лекарь. Король обезумел от радости и не знал, как отблагодарить чудо-лекаря, но тот сразу же поспешил восвояси.

Дома принцесса скинула лекарский костюм, нарядилась, приготовила богатый стол и раскрыла свою волшебную книгу. И вновь зазвучала прежняя радостная мелодия, и тут же явился к ней Зелёный Рыцарь. Удивился он: как так случилось, что далёкая возлюбленная вдруг оказалась в его королевстве. Сели они к столу и за питьем и яствами принцесса поведала ему свою историю. А после принц отвёл невесту во дворец к королю-отцу, и они рассказали ему обо всём от начала до конца.

И сыграли свадьбу, пышную да весёлую, а как отгуляли, отправились в родной дом принцессы. И не было предела радости отца, когда увидел он любимую дочь живой и невредимой. А злую мачеху посадили в утыканную гвоздями бочку и сбросили с высокого утеса.

Пряничек

Перевод Д. Солдатовой

Жила на свете одна женщина. Она страсть как любила печь всякие вкусности. И был у неё маленький сынок, кругленький да пухленький, и такой сладкоежка, что звала она его Пряничек. А ещё была у неё собака по имени Златозубка. Вот однажды ни с того ни с сего залаяла собака.

— Иди, Пряничек, погляди, на кого это Златозубка так лает, — попросила женщина.

Парнишка сбегал, посмотрел и, воротившись, говорит:

— Спаси и помилуй! К нам идёт большущая, длиннющая троллиха и несёт голову под мышкой, а на спине у неё мешок.

— А ну-ка скорей, прячься за противень! — только и успела сказать ему мать, как вошла троллиха.

— Добрый день! — поприветствовала она хозяйку.

— Здравствуйте!

— Пряничек дома? — спросила троллиха.

— Нет, он с отцом в лесу на куропаток охотится, — ответила мать.

— Какая жалость! А у меня для него есть замечательный серебряный ножичек!

— Ку-ку, вот он я! — пропищал Пряничек за противнем и вышел.

— Ох, стара я, спина вовсе не гнётся. Полезай-ка ты сам в мешок за ножичком.

Пряничек и залез, а троллиха завязала мешок покрепче, закинула на спину и припустила во весь дух.

Долго они шли или коротко — устала троллиха и спрашивает:

— Где бы мне поспать?

— В четверти мили отсюда, — говорит Пряничек. Сняла троллиха мешок, положила у дороги, а сама пошла в лес отдохнуть. Тут Пряничек не растерялся, взял

нож, проделал дыру в мешке и выбрался наружу. А вместо себя положил тяжёлую корягу и побежал к матери. Пришла троллиха домой, увидела, что у неё в мешке, и ужасно разозлилась.

На следующий день печёт женщина пироги, а собака опять лает.

— Иди, Пряничек, погляди, на кого это Златозубка так лает, — попросила женщина.

— О нет, опять эта жуткая троллиха идёт! — говорит Пряничек. — Голова под мышкой, мешок — на спине.

— Беги прячься за противень! — крикнула ему мать. А троллиха своё:

— Добрый день! Дома ли Пряничек?

— Нет, он с отцом в лесу, на куропаток охотится, — отвечает мать.

— Ах, незадача! — бормочет троллиха. — А у меня для него в мешке красивая серебряная вилочка!

— Ку-ку, вот он я! — пропищал Пряничек и вышел.

— Ох, совсем спина моя разболелась, полезай-ка ты сам в мешок за подарком.

Залез Пряничек в мешок, троллиха закинула его на спину, и только её и видели. Долго ли, коротко ли — устала троллиха и спрашивает:

— Где бы мне поспать?

— Да хоть в полумиле отсюда, — отвечает Пряничек.

Сняла троллиха мешок, положила у дороги и снова пошла в лес отдыхать. А Пряничек проделал дыру в мешке, выбрался из него и положил вместо себя большой камень. Вернулась троллиха домой, растопила печь и поставила на огонь громадный котёл — Пряничка варить. Но только взяла мешок, камень оттуда вывалился и пробил дыру в котле. Вода вся вытекла и потушила огонь. Троллиха ужас как разозлилась и говорит: «Ну, больше он меня не проведёт, я сама его перехитрю».

В третий раз всё было точно так же. Залаяла Злато-зубка, и мать отправила Пряничка поглядеть, кто идёт. Он сбегал, а вернувшись, сказал:

— Ой-ой-ой! Опять идёт троллиха и несёт голову под мышкой, а мешок — на спине.

Спрятала мать сына за противнем, а троллиха тут как тут, спрашивает, дома ли Пряничек:

— Нет, он с отцом в лесу охотится на куропаток, — отвечает мать.

— Вот досада! — расстроилась троллиха. — А у меня для него в мешке красивая серебряная ложечка припасена!

— Ку-ку, тут я! — пропищал Пряничек и вышел из-за противня.

— Ох, моя спина! Полезай в мешок, достань сам. Только Пряничек залез в мешок, троллиха закинула его на спину и бежать. На этот раз троллиха без всякого отдыха домой припустила. К воскресенью добралась и велит своей дочке:

— Достань Пряничка, зарежь и свари к моему возвращению из него суп. А я пойду к церкви, созову гостей.

Когда хозяйка ушла, достала троллихина дочка Пряничка и хотела было зарезать, а как — не знает.

— Погоди, я тебя научу, — говорит ей Пряничек. — Клади голову на скамеечку, сама увидишь, это проще простого.

Бедняжка так и сделала, а Пряничек взял топор и отрубил ей голову, будто цыплёнку. Потом положил её голову на кровать, а тело в котёл и сварил из троллихиной дочки суп. Когда всё было готово, выбрался Пряничек за порог и приволок корягу и камень. Корягу положил над дверью, а камень — на печную трубу.

Пришли из церкви тролль с троллихой, увидели голову в кровати и подумали, что дочка спит, а сами стали суп есть.

— Ох уж и вкусный из Пряничка суп получился! — нахваливает троллиха.

— Ох уж и вкусный из дочки суп получился! — вторит ей Пряничек. Но никто его не услышал.

Потом взял ложку тролль и давай уплетать за обе щеки, приговаривая:

— Ох уж и вкусный из Пряничка суп!

— Ох уж и вкусный из дочки суп! — вторит ему Пряничек, сидя на печной трубе.

Удивились они, стали гадать, кто это тут разговаривает. Хотели было выйти посмотреть, но, когда подошли к двери, бросил Пряничек в них корягу да камень и забил насмерть. Забрал Пряничек всё золото и серебро, что было в доме, и отправился домой к матери. С тех пор, говорят, богаче его человека и не сыщешь.

Семилетняя каша

Перевод А. Шаховой

Задумал как-то один паренёк жениться. А мать его любила, чтобы в доме «всё блестело, — ни соринки, ни пылинки не отыскать». Да и пареньку это по душе было, и потому решил он найти себе жену матери под стать. Но как понять — чистюля она или грязнуля? Думал он, думал и, наконец, придумал. Укутал руку, будто она болит невмочь, и отправился в путь. На хуторе, куда он пришёл, встретили его как полагается: задушевною беседой, пивом-брагой да едой. Спросили перво-наперво, что с рукой приключилось. «Да вот незадача, тролль у меня в пальце завёлся, люди его ещё водяным зовут. Я уж и к лекарям ходил, и к знахаркам — ничего не помогает». «Не тужи, — утешают его хозяева, — со всем можно справиться, кроме смерти».

— Да есть, говорят, одно средство, — отвечает паренек.

— И какое же?

— Семилетняя каша. Но где ж её сыщешь!

— Ха, и всего-то? — рассмеялись хозяева. — Тогда мы знаем, как тебе помочь: в наших горшках пригоревшей каши полно. Семь лет ей уж точно будет, а то и больше.

Вот так чистюли!

Медведь и лис

Перевод Е. Рачинской

О том, как лис Миккель решил конским мясцом полакомиться

Как-то раз завалил медведь коня. Лежит себе на боку да мясцом угощается. А лис Миккель тут как тут. Подкрался потихоньку, увидел, и слюнки у него потекли. И так, и эдак зайдёт. Наконец притаился у медведя за спиной, нацелился — и как прыгнет. Отцапал кусочек и мигом назад. Да не на того напал. Медведь тоже прытким оказался — как даст лапой, и ухватил лиса за кончик хвоста — это с тех самых пор у лиса кончик хвоста белый.

«Ты, Миккель, не торопись, подойди поближе, — проревел медведь, — я научу тебя, как коня изловить». Лису страсть как захотелось научиться, но совсем уж близко подходить он все же поостерёгся. А медведь и говорит: «Как увидишь, что конь разлёгся на солнышке и спит, привяжи себя намертво конским хвостом, волос-то у него крепкий, да и вцепись зубами коню в ляжку».

Лис долго ждать не стал. Бросился со всех ног искать и нашёл коня, что на солнышке спал. Тут уж Миккель не растерялся, сделал всё, как медведь учил: обмотал себя конским хвостом как следует и вцепился что есть мочи зубами в конскую ляжку. Конь как вскочит и давай во все стороны метаться, лиса пытаться стряхнуть, по камням-корягам его бить-таскать. Так избил-истаскал, что живого места на лисе не осталось — еле дышит, бедняга. Вдруг откуда ни возьмись заяц.

«Куда это ты, Миккель, так спешишь?» — спрашивает.

«Ой, дорогой Йене, некогда! Вот и коня взял, чтоб не опоздать», — пролепетал лис.

Тут заяц и давай потешаться над тем, какой лис себе знатный выезд справил, да так хохотал, что рот порвал.

С тех пор пропала у лиса всякая охота коней ловить. Наконец-то и медведю удалось верх взять, а то ведь говорят про него: такой он, мол, легковерный, прямо как тролли.

Прожорливая кошка

Перевод Л. Амеличевой

Жил-был один человек, и была у него кошка, да такая огромная и до еды охочая, что не мог он её прокормить. Решил тогда мужик кошку утопить, а перед тем едой порадовать. Поставила хозяйка перед кошкой миску каши и плошку сала. Та вмиг всё съела и выскочила из окна. Смотрит — в амбаре хозяин зерно молотит.

— Здравствуй, хозяин!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Сказала так и проглотила мужика.

Отправилась после этого кошка в хлев, где хозяйка доила корову.

— Здравствуй, хозяйка!

— Здравствуй, кошка! Как поела ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Только сказала — и проглотила хозяйку.

Видит кошка — корова-то осталась.

— Здравствуй, коровушка!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе. Тобой лишь ещё не полакомилась… — И проглотила корову вместе с колокольчиком.

Вышла кошка в сад, а там как раз работник кусты рубил.

— Здравствуй, работник добрый!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, да бурёнка с колокольчиком. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Тут и работника проглотила.

Забралась кошка на осыпь каменную, а оттуда горностай выглядывает.

— Здравствуй, горностай!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Вмиг и горностая проглотила.

Пошла кошка дальше, смотрит — орешник, а там белка орехи собирает.

— Здравствуй, белка!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, да горностай в норе. Тобой лишь ещё не полакомилась… — После этих слов не стало и белки.

Долго ли, коротко ли, встретила кошка лиса Миккеля, рыскавшего по лесу.

— Здравствуй, Миккель Резака!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле. Тобой лишь ещё не полакомилась… — И отправился лис следом за остальными.

А вот навстречу и заяц бежит.

— Здравствуй, заяц Попрыгуша-длинные уши!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, да Миккель Резака. Тобой лишь ещё не полакомилась… — И не осталось от зайца даже ушей.

Вскоре по дороге и волк случился.

— Здравствуй, Волчище-серый бочище!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша-длинные уши. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Проглотила волка, тот даже охнуть не успел.

Шла кошка и шла, всё дальше и дальше, через леса, через горы и долины, через реки и быстрины… Вдруг навстречу медвежонок.

— Здравствуй, медвежонок Прыжонок!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша-длинные уши, да волчище-серый бочище. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Съела и медвежонка.

Вскорости увидела кошка медведицу, крушившую и ломавшую всё, что под лапы попадалось, от ярости, что потеряла своего медвежонка.

— Здравствуй, медведица Кусака!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Проглотила кошка и медведицу.

А тут и сам медведь.

— Здравствуй, медведь Грохотун!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, да медведица Кусака. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Так и медведь в брюхе у кошки оказался.

Отправилась кошка дальше, шла и шла, пока не вышла к деревне. А на дороге — свадебный поезд.

— Здравствуйте, люди весёлые!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Мик-кель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун. Вами лишь ещё не полакомилась… — Прыгнула кошка да и съела всех до единого: лошадей, трубачей, поваров, скрипачей, жениха с невестой, да всех гостей вместе.

Вот и церковь показалась, а там — похороны.

— Здравствуйте, люди печальные!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун, да свадебный поезд. Вами лишь ещё не полакомилась… — Бросилась кошка на них — проглотила и покойника, и живых.

И вот оказалась кошка на небе. Идёт себе потихоньку, так и набрела на луну в облаках.

— Здравствуй, луна в облаках!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун, свадьба весёлая да похороны печальные. Тобой лишь ещё не полакомилась… — Вмиг не осталось в облаках ни луны, ни месяца.

А кошка шла всё дальше и дальше, пока не увидела солнце.

— Здравствуй, солнце в небе ясном!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун, свадьба весёлая да похороны печальные, да луна в облаках. Тобой лишь ещё не полакомилась… — И не осталось от солнца ни лучика.

Раскинулся перед кошкой широкий мост, а на том мосту огромный козёл.

— Здравствуй, козёл!

— Здравствуй, кошка! Ела ль ты сегодня?

— Да так, немножко — только ещё больше проголодалась. Всего-то и было что миска каши да плошка сала, да хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун, свадьба весёлая да похороны печальные, луна в облаках да солнце в небесах. Тобой лишь ещё не полакомилась… — сказала кошка.

— Посмотрим, как это у тебя получится, — ответил козёл. Боднул он кошку, та свалилась с моста, да и лопнула.

И вышли на свет все, кого проглотила кошка, да ещё лучше, чем прежде, стали: хозяин с женой вместе, бурёнка с колокольчиком да работник в саду, горностай в норе да белка в дупле, Миккель Резака да заяц Попрыгуша — длинные уши, волчище-серый бочище да медвежонок Прыжонок, медведица Кусака да медведь Грохотун, свадьба весёлая да похороны печальные, луна в облаках да солнце в небесах.

Примечания

1

Лангелейк — норвежский народный музыкальный инструмент; напоминает гусли, но имеет всего восемь струн.

(обратно)

2

Паголенок — часть длинных носков, охватывающая голень

(обратно)

3

Мадам — в Норвегии XIX — начала XX века замужняя женщина из среднего сословия.

(обратно)

4

Йомфру — в Норвегии XIX — начала XX века незамужняя женщина из среднего сословия, например, дочь лавочника, ремесленника, управляющего, шкипера или мелкого чиновника.

(обратно)

5

Коклюшки — деревянные палочки, на которые наматываются нитки, для плетения кружев.

(обратно)

6

Фрекен — в Норвегии XIX — начала XX века незамужняя женщина, происходящая из семьи зажиточного торговца, высокопоставленного чиновника или крупного землевладельца.

(обратно)

7

Шиллинг — мелкая разменная монета, имевшая хождение в Норвегии в XVI–XIX вв.

(обратно)

8

Бот — небольшое рыболовецкое судно.

(обратно)

9

Далер — старинная серебряная монета, заменённая в 1875 году на крону.

(обратно)

10

Миля — путевая мера для измерения расстояния; 1 норвежская миля равна 10 км.

(обратно)

11

Перевод Л. Амеличевой

(обратно)

12

Шхуна — парусное судно, имеющее не менее двух мачт с косыми парусами.

(обратно)

Оглавление

Сказка о художнике

  Художник Т. Киттельсен. Составитель Е. Рачинская

Волшебство

  Лесной тролль

  На пир в замок троллей

  Дух водопада

  Хюльдра

  Горный тролль

  Ведьма

  На горе Колсос Перевод Е. Рачинской

  Морской тролль

  Дракон

  Драуг

  Водяной

  Скрытый народец I

  Скрытый народец II

  Ниссе

  Морской змей

  Волшебные птицы

  Битва ютулов

  Русалка

Теодор Киттельсен

  Дворец Сория-Мория

Норвежские народные сказки

  Белый медведь король Валемон

  Аскеладд и его добрые помощники

  Мастер Ветробород

  Как Аскеладд с троллем наперегонки ели

  Пер, Пол и Эспен Аскеладд

  Рыжий Лис и Аскеладд

  Фрикк Коротыш и скрипка

  Зелёный Рыцарь

  Пряничек

  Семилетняя каша

  Медведь и лис

  Прожорливая кошка

*** Примечания ***