КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Когда герцог вернется [Элоиза Джеймс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элоиза Джеймс Когда герцог вернется

Пролог

Фонтхилл
Загородное поместье лорда Стрейнджа
19 февраля 1784 года
— Женщины использовали одежду для обольщения мужчин со времен Евы, прикрывшейся своим первым фиговым листком. Адам наверняка испытывал раздражение после этой истории с яблоком, так что Еве пришлось приложить немало усилий, чтобы соорудить что-нибудь сногсшибательное из листьев и веревочки.

Значит, именно поэтому ей так трудно решить, во что одеться?

Горничная бросила на кровать уже седьмой из отвергнутых госпожой нарядов, а Исидора, герцогиня Козуэй, задумалась о том, в каком платье ее предпочтет увидеть муж: в бархатном рубиновом с глубоким декольте или в открытом, небесно-голубого цвета, с небольшим шлейфом.

Ей было бы проще принять решение, если бы она наконец-то познакомилась с мужем, о котором шла речь.

— Ваша светлость выглядели великолепно в белом блестящем шелке, — промолвила горничная. Судя по всему, она уже начинала терять терпение от возни со всеми этими крохотными пуговками и крючочками, с нижними юбками и кринолинами, которые приходилось менять при каждом переодевании.

— Все было бы не столь сложно, если бы мне, как и Еве, пришлось иметь дело всего с несколькими виноградными лозами, — сказала Исидора. — Хотя мое замужество едва ли можно назвать райским.

Люсиль закатила глаза: невыносимо было выслушивать философские рассуждения госпожи о замужестве.

Не то чтобы портновские возможности Евы были ограничены, но они с Адамом отправились в дикую местность. А вот она, Исидора, выманила своего мужа, герцога Козуэя, из дикой Экваториальной Африки. Однако судя по записке, в которой он сообщал, что приедет вечером, герцог был раздражен не меньше Адама. Мужчины никогда не любили получать наставления.

Может, ей стоит надеть бледно-желтое платье — то, что вышито цветочными лепестками. Такой наряд действует на мужчин обезоруживающе, подчеркивая женскую хрупкость.

Исидора снова взяла его в руки и, приложив к груди, посмотрела на свое отражение в зеркале. Не важно, что покорность никогда не была ее главной добродетелью: в этом платье она будет выглядеть послушной скромницей. Хотя бы некоторое время.

— Отличный выбор, ваша светлость, — с энтузиазмом проговорила Люсиль. — Вы в нем очень хороши. Выглядите как свежее масло.

Платье было отделано тонкими кружевами и светлыми лентами.

— К волосам мы приколем цветы, — продолжала горничная. — Или мелкие жемчужинки. Можно даже добавить немного кружев на лиф.

Скрывать бюст — это уже чрезмерная скромность, подумала Исидора.

— Жемчужинки? — с сомнением переспросила она.

— Ну да, — кивнула Люсиль. — А еще вы могли бы взять в руки маленький молитвенник вашей матери — ну тот, что украшен кружевами.

— Молитвенник?! Ты хочешь, чтобы я спустилась вниз с молитвенником? Люсиль, ты забыла, что мы собираемся на домашний вечер, пользующийся самой дурной славой во всей Англии? Без сомнения, среди гостей лорда Стрейнджа нет ни одного, у кого вообще есть с собой молитвенник. Кроме меня, разумеется.

— У ее светлости герцогини Берроу есть молитвенник, — заметила Люсиль.

— Знаешь, Гарриет приехала на этот вечер инкогнито, да еще и переодевшись в мужчину, — возмутилась Исидора. — Так что я сильно сомневаюсь, что она станет расхаживать по дому с молитвенником в руках.

— Но книга придаст вам добродетельный вид, — упрямо стояла на своем горничная.

— Она придаст мне вид жены викария, — заявила Исидора, бросая платье на кучу остальных туалетов.

— Вы встречаетесь с его светлостью в первый раз. Не захотите же вы выглядеть так, будто часто бываете в гостях у лорда Стрейнджа. А в этом платье вы походите на дебютантку, — добавила Люсиль, явно считая, что задела нужную струну в душе своей госпожи.

Это решило дело. Исидора не собиралась надевать ни желтое платье, ни жемчуг. Никакая она не дебютантка: ей двадцать три года, и даже несмотря на то что она должна впервые увидеть своего мужа, они женаты уже одиннадцать лет. Они вступили в брак по доверенности, но Козуэй не счел нужным вернуться, когда ей исполнилось шестнадцать, восемнадцать и даже двадцать. И он не имеет права ждать, что она будет выглядеть как дебютантка. Должен же он представлять себе, что это такое — становиться все старше и старше, когда твои друзья то и дело женятся и заводят детей. Даже странно, что она не высохла, как яблоко.

Чудовищная мысль. Вдруг он решил, что она и в самом деле похожа на высохшее яблоко? К тому же она намного старше дебютанток, которые только начинают выходить в свет.

Подумав об этом, Исидора приосанилась. Долгие годы она играла роль покорной жены, берегла репутацию и ждала возвращения мужа. Да что там ждала — изнывала по встрече с ним, если уж говорить правду самой себе. Но что заставило Козуэя наконец-то отправиться домой? Неужели он внезапно вспомнил, что они никогда не виделись? Нет. Действовать его заставила новость о том, что его жена собралась на домашнюю вечеринку, прославившуюся скорее дебошами, чем лимонными пирожными. Ей уже давно следовало забыть о своей репутации, и тогда он радостно выбежал бы из джунглей и помчался бы за ней, как собачка на поводке.

— Серебро и бриллианты, — решительно проговорила она.

— Ваша светлость! — воскликнула горничная, всплеснув руками. — Если уж вы не намереваетесь надевать желтое платье, выберите такое, в котором есть хотя бы намек на скромность.

— Нет! — отрезала Исидора. Она твердо приняла решение. — Тебе известно, что именно его светлость написал мне, Люсиль?

— Нет, конечно, ваша светлость. — Люсиль осторожно перекладывала целую кучу сияющего шелка и атласа, разыскивая самый скандальный туалет госпожи. Тот самый, который Исидора надевала очень редко, потому что первое же ее появление в нем закончилось неожиданной дуэлью между двумя французами, настолько потерявшими голову, что они учинили драку прямо на мостовой перед Версальским дворцом.

— В письме говорится, — промолвила Исидора, разворачивая листок почтовой бумаги, который ей принесли несколько часов назад, — что… Ага, вот: «Я обнаружил, что у меня кое-что пропало». И еще он добавил таинственный комментарий, который, надеюсь, намекает на его скорый приезд: «Сегодня вечером».

Недоуменно заморгав, Люсиль подняла голову.

— Что? — переспросила она.

— По-моему, муж считает, что я — это пропавшее тело. Возможно, он полагает, что слишком хлопотно ехать из Лондона, чтобы забрать меня с вечера у лорда Стрейнджа. Возможно, он думает, что я буду ждать у причала, когда подплывет его лодка. Возможно, он уверен, что я стою и жду его там на одном месте долгие годы, а из моих глаз катятся и катятся слезы!

У Люсиль был типично французский трезвый ум, а потому она не обратила внимания на истеричные нотки в голосе Исидоры. Горничная выпрямилась, держа в руках пышный роскошный ворох светло-серебристого шелка, в котором сверкали крохотные бриллиантики.

— Хотите, чтобы я и вашу прическу украсила бриллиантами? — спросила она.

Это платье так плотно облегало фигуру Исидоры, что она могла надеть самый маленький корсет, скроенный так, чтобы увеличивать ее грудь, а талию делать еще тоньше. Платье шила личная портниха королевы Марии Антуанетты, и предполагалось, что, облачившись в это великолепие, его обладательница удостоит своим вниманием зеркальные залы Версаля, с которыми дымные коридоры резиденции лорда Стрейнджа имели весьма отдаленное сходство. Не говоря уже о том, что ей придется толкаться там среди самой разнообразной публики, в которой будут и герцоги, и фокусники. И все же…

— Да, — сказала она. — Конечно, к концу вечера я могу потерять несколько бриллиантов. Но я хочу, чтобы муж понял, что я не какая-нибудь заблудшая бессловесная овца, которую можно просто забросить в экипаж и отвезти в Лондон.

Услышав эти слова, Люсиль рассмеялась и принялась ловко зашнуровывать подходящий корсет. Исидора смотрелась в зеркало, спрашивая себя, какой, интересно, представляет себе свою жену герцог Козуэй? Она совсем не походила на бледную английскую розу, учитывая ее пышные формы и темные волосы.

Исидоре было ужасно обидно, что Козуэй долгие годы путешествовал по миру, а она ждала его возвращения. Интересно, за последние десять лет он хоть раз вспомнил о ней? Подумал ли о том, что стало с той двенадцатилетней девочкой, на которой он женился по доверенности?

Исидора была почти уверена в том, что для Козуэя она не более чем небольшая часть забытой когда-то собственности. Это буквально сводило ее с ума. Еще бы, ведь она годами размышляла о том, что за человек ее муж, а он пропадал где-то в поисках истоков Нила и даже не думал о ней.

— Помаду для губ, — сказала она Люсиль. — Кстати, я надену еще и туфли с бриллиантами.

— Шикарный туалет! — проговорила Люсиль и неожиданно рассмеялась, как умеют смеяться только француженки. — Герцог даже не узнает, что с ним приключилось.

— Именно так, — удовлетворено кивнула Исидора. — Знаешь, Люсиль, я ошибалась. Ева не самая лучшая модель. Мне следовало думать о Клеопатре.

Люсиль боролась с кринолином Исидоры, поэтому лишь пробормотана в ответ что-то невнятное.

— Клеопатра плавала по Нилу на корабле, обшитом золотом, — мечтательно промолвила Исидора. — Марку Антонию было достаточно только взглянуть на нее, чтобы он навсегда потерял свое сердце. А ведь так случилось вовсе не из-за того, что она выглядела женой-скромницей.

Люсиль выпрямилась.

— Думаю, герцог и не вспомнит слово «скромность», увидев вас в этом платье, — сказала она.

— Вот и отлично, — заявила Исидора, улыбаясь своему отражению, пока Люсиль набрасывала ей на голову серебристую вуаль. Лиф сидел на ней так, словно был сшит точно по ее фигуре, хотя, собственно, так оно и было. Примерки очень утомляли ее, но каждая потраченная на них минута того стоила. На талии шелк был заложен глубокими складками, так что приоткрывалась нижняя юбка из шелка цвета морской лазури. С первого взгляда можно было и не заметить крохотных бриллиантов, которыми были расшиты лиф и юбки, но благодаря им весь туалет искрился всеми цветами радуги. Такое платье превращало его обладательницу в королеву.

Точнее, в царицу Клеопатру.

* * *
Но все бриллианты мира не могли бы унять тот леденящий душу ужас, который охватил Исидору, когда она спускалась по лестнице. Она наконец-то увидит своего мужа. Впервые!

А что, если он уродлив? Без сомнения, у него обветренное на солнце лицо, и это самое малое. Скорее всего с соблюдением правил гигиены в Африке беда, сказала она себе. Козуэй мог также лишиться нескольких зубов. А глаза? Возможно, у него…

Исидора заставила себя остановиться, прежде чем эти предположения окончательно ее доконают. Кем бы он ни был, как бы ни выглядел — у нее наконец-то появится настоящий муж. И она сможет родить детей. Станет настоящей герцогиней, а не женщиной, известной всем как герцогиня Козуэй, а друзьям — как леди Дель Фино. Долгие годы она ждала этого события.

Эта мысль придала Исидоре решимости, когда она вошла в гостиную лорда Стрейнджа. Едва она появилась, в комнате наступила тишина: все присутствующие там джентльмены устремили на нее взоры — хотя, возможно, не на нее, а скорее на ее крохотный лиф, — после чего все как один поспешили ей навстречу. Исидора вздрогнула. Герцога среди них нет. Козуэй приедет позже.

Мужчины — это мужчины, твердила она себе, почувствовав, что при мысли о муже ее пульс бьется все быстрее и быстрее. Француз или англичанин, исследователь или фокусник — серебристое платье повергает на колени всех до единого.

Однако на сей раз чувственность ее туалета была не такой, как всегда. Прежде она игнорировала мужчин, глазеющих на ее бюст. Теперь Исидора внезапно поняла, что реакция мужа должна быть иной и что едва ли он просто бросил бы на нее полный страсти взгляд. Говоря откровенно, Козуэй имеет полное право сразу же повести ее наверх.

В постель.

Постель!

Конечно, она хочет спать со своим мужем. Она любопытна, она хочет детей, хочет…

Ее подруге Гарриет было достаточно одного взгляда на Исидору, чтобы понять, что происходит. Она подхватила ее под руку и буквально выволокла из гостиной, и это тут же случилось.

Парадная дверь была открыта, на улице валил снег. Дворецкий говорил что-то о нежданно плохой погоде, и тут…

Совсем рядом раздался мужской смех, и Исидора сразу же поняла: это Козуэй. Вначале она видела только его спину: это был очень крупный человек, в теплом пальто, в меховой шапке. Исидору охватила паника.

— Мне нужно подняться наверх! — прошептала она, едва не бросившись наутек.

— Слишком поздно, — сказала Гарриет, снова схватив ее за руку.

Так оно и было. Человек-гора повернулся к ним, и поскольку возле входа больше никого не было, их взгляды встретились. Он ее узнал. На платье он даже не взглянул, лишь посмотрел ей в глаза. Исидора с трудом сглотнула.

Когда он снял шапку и отдал дворецкому, по его плечам рассыпались черные волосы. При этом он не сводил с Исидоры взора. Его кожа цвета темного меда казалась теплой и уж никак не обветренной.

Не промолвив ни слова, он низко поклонился. Губы Исидоры шевельнулись, чтобы сказать… Что? В ответ на его поклон она присела в реверансе слишком поздно. У нее было такое чувство, будто она играла в какой-то пьесе. Он был…

Если бы Козуэй был Марком Антонием, Клеопатра скорее всего упала бы к его ногам. На английского герцога он не походил. Его волосы не были напудрены, на нем не было галстука и даже жилета. Он казался каким-то диким, неприрученным.

— Полагаю, вы — моя герцогиня, — промолвил он, взяв ее руку и поцеловав.

Исидоре удалось овладеть собой, но ее мысли неслись вскачь. Каким-то образом, несмотря на все ее предположения, она совершенно забыла, что ее муж — мужчина.

Не какой-нибудь вельможа с тонкими пальцами, отполированными ногтями и напудренными волосами. И не повеса вроде большей части тех мужчин, что посещали вечера в доме лорда Стрейнджа. Нет, это был мужчина, двигавшийся легко и грациозно, как лев, который, казалось, поглотил весь воздух в прихожей и который смотрел на нее, как на собственность…

Сердце Исидоры забилось так быстро, что она ничего не слышала.

Не был он ни одноногим, ни беззубым. Более того, его можно было назвать одним из самых красивых мужчин Лондона.

Исидора потеряла дар речи.

— Мы с герцогиней уезжаем утром, — обратился Козуэй к дворецкому.

Утром? Исидора была настолько охвачена страхом, что не могла даже представить себе, как пойдет к карете. Честно говоря, она представляла себе человека, который будет безумно рад, обнаружив, что его жена такая красавица. И вот теперь…

Исидоре всегда казалось, что власть принадлежит ей. Ничего подобного!

Она должна взять верх.

Клеопатра, в отчаянии подумала Исидора. Клеопатра никогда не позволила бы кому-то увезти ее, как багаж!

— Вообще-то я не собиралась уезжать в ближайшие дни, — проговорила она, улыбаясь ему, несмотря на то что сердце тяжело колотилось у нее в груди.

Козуэй не носил галстука. На нем был роскошный камзол бледно-голубого цвета, но сверху он был распахнут. Длинные манжеты спадали вниз, а пуговицы не были даже застегнуты. Одним словом, вид у него был такой, как будто он готов лечь в постель.

При мысли об этом Исидора содрогнулась.

Герцог снова поднес ее руку к губам. Наблюдая за тем, как он прикасается к ее перчатке, Исидора вновь ощутила дрожь.

— О, моя дорогая, — промолвил он. — Я сгораю от желания поскорее обвенчаться.

Исидора была поражена этими его словами — «моя дорогая», — тем, как его взгляд согревал ее, странными ощущениями, которые заставили ее колени подгибаться.

Но потом она поняла, что именно он сказал.

— Мы уже женаты, — напомнила она. Поскольку он, кажется, удивился, она добавила: — Вы не замечали этого долгие годы, но, уверяю вас, это правда.

А потом все пошло кувырком.

Все началось там… а закончилось, когда Исидора оказалась ночью одна в спальне.

Не говоря уже о том, что на следующий день Исидора отправилась в Лондон, по-прежнему оставаясь девственницей.

У нее было ощущение, будто муж повесил на нее ярлык — как на дорожный сундук: «Исидора, собственность герцога».

Глава 1

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
21 февраля 1784 года

— Он девственник.

— Что-о?!

— Он девственник и…

— Твой муж девственник?

— И он не будет спать со мной.

Джемма, герцогиня Бомон, упала в кресло с выражением комичного смятения на лице.

— Дорогая, да лучших оснований для расторжения брака не придумаешь! Подумать только! — добавила она с некоторым смущением. — Может, он монах?

Исидора покачала головой.

— Признаться, у меня не было возможности увидеть это, — сказала она. — Но он сказал, что в конце концов уложит меня в постель — правда, не раньше, чем мы поженимся.

— Но вы и так женаты!

— Совершенно верно, — кивнула Исидора. — Конечно, я могу называть себя леди Дель Фино, но правда в том, что перед лицом закона я — герцогиня Козуэй. — Она опустилась в кресло напротив подруги. — Мы женаты уже более одиннадцати лет, по моим подсчетам. Но в том, что мой муж до сих пор остается девственником, нет моей вины. И если бы он долгие годы не разъезжал по всей Африке в поисках истока Голубого Нила, мы бы уже надоели друг другу до смерти.

Джемма удивленно посмотрела на нее.

— Это просто невероятно! — прошептала она. И повторила: — Не-ве-ро-ят-но!

— Последние семь лет я провела, кажется, во всех европейских дворах, отбиваясь от тамошних распутников, в ожидании его возвращения домой. И что же он сделал? Решил, что мы женаты не по-настоящему!

— Но почему же он не упал прямо в твою постель — девственник он или нет?

Исидора и сама не знала. Мужчины домогались ее с того времени, как ей исполнилось шестнадцать лет, но с тех пор она не сильно изменилась: те же черные волосы, бледная кожа, роскошный бюст. Одним словом, она весьма напоминает Венеру, но при этом она настолько очаровательна, что мужчины буквально сходят по ней с ума.

— Можно предположить, что Козуэя привлекают экзотические женщины, — продолжала Джемма. — И ты совсем не похожа на англичанку. У тебя такие красивые глаза удивительной формы, не то что наши глазки, напоминающие мелкие изюмины.

— Но я не считаю свою внешность экзотической, — сказала Исидора. — Кстати, у меня сложилось впечатление, что ему хочется иметь дело с женщиной, которая хорошо разбирается в домашних делах.

— Не думаю, что тебе следует впадать в панику, Исидора. Полагаю, ты не на шутку очаровала Козуэя, и он хочет провести церемонию бракосочетания с участием епископа, чтобы выразить глубочайшее уважение к тебе.

— Создается впечатление, что он выведен из состояния равновесия, — спокойно проговорила Исидора. — Наверное, все дело в африканском солнце. Да, мы заключили брак по доверенности, но он действителен и сегодня. Мне было всего двенадцать лет, однако я все прекрасно помню.

— Что ж, — с улыбкой сказала Джемма, — возможно, герцогу хочется устроить романтическую церемонию сейчас, когда он вернулся.

— А может, он абсолютно безумен или просто невероятно эксцентричен, — промолвила Исидора, доверяя словам все свои страхи. — Ну какой мужчина может остаться девственником, дожив до тридцати? Это отвратительно! Как я поведу его в спальню, Джемма? Обычно такие вещи делают мужчины.

— Должно быть, он исповедует некую странную религию и выполняет ее требования. Он говорил что-нибудь о церкви? — спросила Джемма. — Похоже, он — пуританин. Они становятся особенно суровыми, когда дело доходит до того, чтобы умерить собственные аппетиты, желания.

— Да я почти не общалась с ним, к тому же у нас было так мало времени, — вымолвила Исидора. — Так что если он и вступил в секту пуритан, то мне он об этом не сказал ни слова. Он приехал на домашнюю вечеринку, прихватил меня, как будто я сверток какой-нибудь, заявил, что нам следует еще раз заключить брачный союз, и бросил меня в Лондоне.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он «бросил» тебя в Лондоне? — нахмурившись, спросила Джемма. — Где это он тебя бросил?

— В отеле «Неротс», — равнодушно ответила Исидора. — Мы провели там прошлую ночь. Но, полагаю, нет нужды добавлять, что спали мы не в одной комнате. И он сказал мне — не спросив моего мнения, разумеется, — что я должна дожидаться в отеле, когда он вернется из своего поместья.

Джемма откашлялась.

— Судя по всему, Козуэй не так осведомлен во всех делах, как того требуют английские обычаи, — сказала она. — И что ты ему ответила?

— Я была не так уж резка, как ты, должно быть, предполагаешь, — вздохнула Исидора. — Он считает, что я должна беспрекословно подчиняться ему. Знаешь, мне самой трудно в это поверить, но я действительно была готова его слушаться. Зато теперь мне на ум приходят лишь те язвительные слова, которые я должна была ему сказать.

— Ты натолкнулась на одну из невеселых сторон супружеской жизни, но очень быстро нашла подходящие случаю выражения, — вымолвила Джемма. — Мне понадобилось много недель на то, чтобы сформулировать все те колкости, которые я бы хотела обрушить на голову Бомона.

— Мне все же удалось ввернуть ему, что я уж лучше побуду у тебя, чем останусь коротать время в отеле, — заметила Исидора.

— А почему он не обсудил эту ситуацию с отелем, пока вы ехали с вечеринки в Лондон?

— Я и без того почувствовала себя униженной. К тому же Козуэй заснул, едва сел в экипаж.

— Козуэй уснул, увидев тебя впервые в жизни?! — изумилась Джемма. — Впервые в жизни встретив собственную жену?!

Исидора кивнула.

— Знаешь, Джемма, мне кажется, все дело в том, что я не оправдала его ожиданий. Должно быть, он мечтал о другой женщине.

— Думаю, тебе лучше приготовиться к самому худшему, — заявила Джемма. — Потому что мне кажется, что в основе всех этих странностей лежит неспособность к амурным отношениям. К тому же это вполне бы объяснило, почему он до сих пор девственник и к тому же устраивает такой шум из венчания.

— Но почему ты так считаешь?

— Еще одно венчание отодвигает неминуемое. Возможно, он считает, что если прежде у него чего-то и не получалось…

— Ну а кубок теплой крови поможет ему, да? — не сдержавшись, съязвила Исидора.

Она снова засмеялась, и в ее смехе радость перемешалась с отчаянием.

— Да, — кивнула Джемма. — Полагаю, именно об этом подумал бы любой мужчина.

Глава 2

Ревелс-Хаус
Загородная резиденция герцога Козуэя
21 февраля 1784 года

Симеон Джермин, герцог Козуэй, ожидал, что его накроет волна самых разнообразных эмоций, когда его карета остановится перед Ревелс-Хаусом. В конце концов, он не видел свой отчий дом больше десяти лет. Он прибыл сюда, когда только начинали сгущаться сумерки и каждая башенка, каждый угол (а их в Ревелс-Хаусе было немало) обретали очень четкое и ясное очертание на фоне синеющего неба.

Разумеется, он собирался совладать с этими чувствами. Как последователь золотой середины, он понимал, что жить в мире — это ожидать опасности хаоса. Ревелс-Хаус погряз в хаосе. Еще ребенком ему хотелось сбежать от бесконечных ссор родителей, от яростных речей отца, от безумных претензий матери. Они отправили его учиться в Итон, а это означало, что он получил свободный доступ к огромной библиотеке, книги в которой рассказывали о странах, так непохожих на его собственную страну. И о семьях, непохожих на его семью.

Разумеется, возможно, что когда он вернется домой в сонную, безвольную английскую провинцию с Ревелс-Хаусом в центре, напоминающим круглый заварочный чайник, его охватит чувство праведной гордости.

Однако вместо гордости он попросту смотрел на приближающиеся поля, замечая их заброшенный вид. Гравий на длинной дороге давным-давно не разравнивали граблями, кучи земли, высившиеся около выбоин на дороге, сильно смахивали на крыс, вырезанных из сухой грязи. Деревья много лет никто не подстригал.

Так что вместо гордости — или радости — герцог Козуэй испытал неприятное чувство вины, которое усугубилось, когда, выбираясь из кареты, он увидел разбитое окно в восточном крыле особняка и вываливающиеся из стен кирпичи, которые было необходимо укрепить.

Хорошо, что хоть Хонейдью, семейный дворецкий, почти не изменился. На мгновение Симеону показалось, что он никогда не уезжал из дома. Трехъярусный парик Хонейдью заканчивался толстым хвостом на спине, его камзол был сшит по моде двадцатилетней давности, к тому же его украшали медные пуговицы. Лишь лицо дворецкого стало другим: много лет назад у Хонейдью было молодое лицо, а выделявшийся на нем нос казался какой-то ужасной ошибкой. Ну а теперь физиономия дворецкого стала старой и унылой. Это выражение ему вполне подходило. Обычно он весьма походил на мальчика, который неожиданно наткнулся на труп; теперь он казался мужчиной, который судил жизнь и нашел ее нелепой.

Спустя мгновение Симеон вошел в гостиную матери. Детские воспоминания хранили память о ее нравоучительных лекциях, которые проходили когда-то в этой комнате. Его мать верила в то, что доказывать свою правоту надо с энтузиазмом. Причем многократно. Как-то раз она не пожалела получаса, чтобы объяснить ему, что джентльмен не должен кривить губы, глядя на портрет предка. Даже если, добавила она, этот предок смахивает на полного болвана в нелепом жабо.

Как и Хонейдью, вдовствующая герцогиня выглядела так же и в то же время не совсем так.

Она сидела на стуле очень прямо. Симеон мало знал о современной женской моде, хотя она явно переменилась с тех пор, как он уехал из Англии. Но его мать по-прежнему носила те вещи, которые были в моде двадцать лет назад.

Герцогиня поднялась, и он увидел вышитый лиф ее платья, украшенный рядами бантиков, которые спускались вниз. Симеон понял: этому платью больше двадцати лет. По правде говоря, наряд матери ничуть не изменился с тех пор, как он видел ее в последний раз, другим стало только лицо. Он помнил, что мать была буквально переполнена жизнью и властью, а ее розовые щеки и пронзительный взгляд выдавали в ней герцогиню-генерала. А теперь она выглядела сморщенной и удивленной, как яблоко, пролежавшее всю зиму в подвале. Мать стала старой.

Она протянула ему руку. Симеон опустился на колено и поцеловал ее окольцованный палец.

— Козуэй, — сказала вдовствующая герцогиня, — надеюсь, ты вывез жену из этого гнезда разврата?

Приехав в Лондон, Симеон обнаружил встревоженные письма матери, в которых она писала, чтобы он немедленно отправился в дом Стрейнджа и спас Исидору. Что он и сделал.

— Мама, я так скучал по тебе все эти годы, — промолвил Симеон.

Ее взгляд стал сердитым, и он увидел перед собой призрак той женщины, которую помнил и которая с презрением относилась к проявлению любых чувств, кроме досады.

— Ну да, — ледяным тоном проговорила она. И он вспомнил, как мать сотни, нет, тысячи раз произносила эти самые простые, но неодобрительные слова в ответ на любое его замечание. — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я сомневаюсь в твоей искренности, потому что ты мог вернуться домой в любую минуту.

Справедливый упрек.

— Как только я получил твое письмо, — примирительным тоном начал он, — я тут же отправился в Фонтхилл. С женой все было в порядке. — Симеон помолчал, спрашивая себя, не должен ли он отчитаться перед матерью за состояние девственности Исидоры.

— Надеюсь, вы оба немедленно уехали оттуда, — сказала герцогиня.

Она сцепила руки. Ее пальцев почти не было видно из-за блеска бриллиантов. Это Симеон тоже помнил в матери: она всегда напоминала ему сороку из-за любви к сверкающим вещам, бриллиантам, золоту, серебру.

Он кивнул.

— И где же герцогиня? Она должна быть здесь, с тобой. К сожалению, ты безответственно отнесся к своей обязанности продолжить род Козуэев.

Симеон невольно подумал о том, что мать, похоже, намеревается следить за тем, как часто он посещает спальню жены.

— Исидора в Лондоне, — ответил он. — И она останется там, пока я занимаюсь приготовлениями к венчанию.

— К венчанию? — изумленно переспросила герцогиня. — Но ты уже женат, так что о каком венчании может идти речь?

— Мы вступили в брак по доверенности, — промолвил он. — Поэтому я бы хотел повторить брачные клятвы подобающим образом.

— Что за чушь! — бросила герцогиня. — Все это весьма сильно смахивает на тот романтический вздор, которым ты привык забивать себе голову. Ерунда!

— Исидора с тобой согласна.

— Исидора? Исидора?! Кто это — Исидора? Не имеешь ли ты, случайно, в виду герцогиню Козуэй? Не ее ли так легкомысленно называешь по имени?

— Да, — согласился Симеон.

— Ну да…

Ну вот, теперь они ступили на знакомую тропу. Его ждет целая лекция. Симеон сел и лишь секунду спустя вспомнил, что сначала должен был попросить разрешения.

Однако вместо того, чтобы вскочить на ноги, он откинулся на спинку кресла. Лекция началась с указания на недопустимость обращения к жене по имени, потом она плавно перетекла к рассуждению о том, что у его жены вообще нелепое имя — Исидора. Слова текли легко, журча, как вода в ручье весенним днем, и это дало Симеону возможность передохнуть и оценить нелепые аспекты его возвращения.

Мать была разодета в узорчатый шелк. Ее гостиная выцвела, к обивке мебели и драпировкам, похоже, никто не прикасался еще задолго до смерти отца, которого не стало три года назад. В доме даже плохо пахло. Принюхавшись, можно было ощутить легкий запах уборной. Неужели этого никто не замечает?

Он бы вернулся раньше, но у него возникли проблемы с деньгами. Поверенный ежегодно высылал ему отчет о состоянии усадьбы, однако он ни разу не обмолвился в письмах о том, что ему не хватает средств на то, чтобы приводить в порядок дом, подстригать деревья и ухаживать за полями.

Давно пора этим заняться.

Глава 3

Ревелс-Хаус
22 февраля 1784 года

— Куда это ты собираешься в такой одежде? — Вдовствующая герцогиня Козуэй умела кричать, но в этом случае она почла за лучшее не делать этого. Любой разумный слон предпочел бы пуститься в бегство.

— Хочу побегать, — ответил Симеон. Чтобы не смущать окружающих, он надел простую рубашку, хотя обычно делал пробежки в коротких штанах и с голым торсом.

— Куда это ты побежишь? — спросил его тринадцатилетний брат Годфри, выходя следом за матерью в холл.

Резонный вопрос. Как-то раз Симеон перегнал случайно встреченного льва (правда, ему помогло дружески расположенное к нему дерево). Однако с крокодилом такой номер не прошел, и его едва не съели в качестве наказания. А вот в скучной английской провинции, окружающей Ревелс-Хаус, бегать было не от кого, и это наводило на размышления о том, что даже волки не рисковали забредать на пастбища герцога.

— Я хочу просто побегать, — объяснил Симеон. — Это отличная зарядка, и она мне нравится.

Мать с братом заговорили в один голос.

— Что это у тебя за туфли? — спросил Годфри.

А герцогиня приказала:

— Ты должен немедленно бросить это занятие.

Симеон вздохнул.

— Может, вернемся в гостиную и там поговорим? — предложил он.

— В гостиную? — возмутилась мать. — Да ты… ты в таком виде… ты полуодет… — Похоже, от возмущения она даже не нашла подходящих слов, поэтому просто махнула рукой.

— Ты не одет, — захлебываясь от смеха, проговорил Годфри. — Я вижу твои колени.

— Так удобнее бегать, — сказал Симеон. — Хочешь попробовать? У меня есть еще несколько таких же штанов.

— Даже не пытайся приобщить его к этому! — рявкнула герцогиня.

— Мама… — укоризненно бросил Симеон.

— Можешь назвать меня «ваша светлость», когда мы на людях, — огрызнулась она.

— Но мы же не на людях.

— Пока я не приглашу тебя в свои личные покои, мы на людях! — упрямилась она.

Симеон проигнорировал ее слова.

— Надеюсь, к моему возвращению ты окажешь мне честь и дашь мне аудиенцию — минут на пять, не больше, — сказал он. И добавил: — Я буду тебе весьма признателен за это. — Симеон поклонился.

— Окажешь честь, дашь аудиенцию… — повторил Годфри. — Ты именно так обращаешься к дикарям, когда знакомишься с ними, Симеон?

— Не смей так фамильярно обращаться к герцогу! — прикрикнула на сына мать.

Подмигнув брату, Симеон отворил дверь и спустился по ступенькам, временно оставив свою семью.

А через пару минут он уже бежал по безлюдной дорожке за усадьбой. Впрочем, и саму усадьбу можно было тоже назвать «безлюдной». Отогнав от себя эту неприятную мысль, Симеон переключился на свои ощущения, — он очень любил бегать.

О том, что бегать можно для удовольствия, а не для того, чтобы избежать опасности, Симеон узнал от абиссинского горного короля по имени Барнагаш. Для того чтобы попасть в Абиссинию по горной тропе, нужно было чем-то задобрить Барнагаша. Симеон знал о привычке этого монарха убивать людей и делить их имущество между соплеменниками, и это его тревожило.

Так что когда Симеону предложили побегать и в награду пообещали его собственную жизнь и жизни его спутников, он решил, что это дело стоящее. Барнагаш оказался коротеньким человечком с выбритой налысо головой, в монашеской сутане и в коротких штанах. На вид ему было лет пятьдесят. На нем не было обуви, и он не выказал ни малейшего желания снять с себя грубый ремень, за который был заткнут тяжелый нож. Поэтому Симеон заключил, что сможет без труда добежать до свободы.

Они собрались в большом дворе горной крепости. Кавалькада Симеона вовсю веселилась с отчаянием людей, окруженных превосходящими их по численности горцами, которые громко обсуждали, как им вот-вот вспорют животы. Люди Барнагаша веселились с энтузиазмом людей, впервые в жизни увидевших лошадей и верящих, что они схватили удачу за хвост.

Выстрелило ружье — и Барнагаш пустился бежать. Он взбежал вверх по тропе с такой легкостью, будто был горной козочкой. Симеон следовал за ним, опустив голову, его сердце тяжело забилось в грудной клетке.

Барнагаш бежал впереди, ловко перепрыгивая с камня на камень. Симеон старался не отставать. Длинные ноги позволяли ему быстро передвигаться по земле, но его легкие пылали.

Барнагаш всего на шаг опережал его, они бежали и бежали. Воздух был очень тяжелым, и голова Симеона поплыла. Словно сквозь сон он подумал, что, возможно, выиграть забег ему не удастся и он умрет при попытке сделать это.

Спустя три часа силы его оставили. Барнагаш замедлил бег, задумался и остановился. Грудь у Симеона ужасно болела, и он опасался, что его легкие полны крови.

Через некоторое время он сел и спросил Барнагаша, собирается ли тот заколоть его и скормить его тело шакалам, или сначала они вернутся в крепость.

Барнагаш в это время ковырял в зубах своим большим ножом. Он усмехнулся, показав все свои большие белые зубы. До сих пор еще никто не выдерживал трехчасового забега, так что вместо того, чтобы убивать Симеона, Барнагаш предложил ему вступить в свою армию.

Симеону понадобилось несколько недель, чтобы уговорить своего нового наставника отпустить его: ему было необходимо продолжить путешествие в Абиссинию.

— Никому не известно, почему в этой стране идет война, — сердито сказал ему Барнагаш, — но они постоянно воюют. Они могут просто так отрезать тебе голову. — Симеон не стал напоминать Барнагашу, что прием абиссинцев может оказаться куда менее опасным, чем тот, который оказал ему сам горный король.

Когда Симеон смог наконец уехать, он прихватил с собой традиционный дар провинциального правителя — долгую дружбу. А также любовь к бегу.

Бег прояснял ему разум. Заряжал энергией тело. Симеон твердо решил в ближайшие же дни приобщить к бегу Годфри — он был немного полноват в талии. Младшему брату просто необходима физическая активность, а также мужская компания.

Симеон пробежал еще одну милю, и мысли его перешли к отцу.

Разумеется, он знал, что отца не стало. Известие о его смерти пришло довольно быстро — месяца через два после похорон. Симеон тогда путешествовал по Пальмире и направлялся в Дамаск. Он заглянул в англиканскую церковь, расположенную на одной из улиц Дамаска, и заказал заупокойную службу. Но лишь оказавшись возле дверей Ревелс-Хауса, Симеон явственно осознал, что случилось. Его крепкого отца — человека, который легко подбрасывал его в воздух, сажал на коня, — не стало. И дом стал похож на пересохший колодец — пустой и безжизненный. А мать превратилась в крикливого диктатора. Младший брат тучен и вял. Усадьба в полном упадке. Даже дом разваливается, многие вещи в нем поломаны или разбиты. Ковры покрыты пятнами, драпировки выгорели.

«И кто в этом виноват?» — спросил его внутренний голос.

«Но я же теперь здесь», — ответил Симеон сам себе.

Он вернулся в Англию, чтобы привести в порядок поместье, заняться семьей, познакомиться с женой.

С его женой.

Еще один объект, который следует рассматривать очень осторожно. Похоже, в их первую встречу он вел себя не так, как надо. Она оказалась прямой противоположностью тому, что он ожидал увидеть. Золотая середина учила, что красота — это всего лишь внешняя оболочка, однако красота Исидоры исходила изнутри и была яркой, как пламя факела. Его жена походила на принцессу, только он никогда в жизни не видел принцесс со всеми зубами.

При одной мысли об Исидоре Симеону захотелось замедлить бег — из-за странной реакции его тела на возникший в голове образ. Бежать? Или?..

Бежать.

Симеон одернул спереди штаны и побежал быстрее.

Обед не задался с самого начала, когда Хонейдью расставил на столе тарелки с бульоном. Симеон совершенно забыл нелепое английское убеждение в том, что бульон подходит всем, кроме разве что несчастных инвалидов.

Он был зверски голоден после пробежки.

— Я подожду смены блюд, — сказал Симеон дворецкому.

Хонейдью кивнул, но Симеону показалось, что в его глазах мелькнула тревога. Стол бы освещен сальными свечами, годившимися только для комнат слуг, так что Симеон не мог хорошенько разглядеть лицо дворецкого, но причина тревоги Хонейдью скоро стала понятна. Следом за бульоном подали по тонкому, как бумага, ростбифу.

Следующее блюдо было еще более удивительным. Опустив глаза на порезанное кружочками крутое яйцо, сбрызнутое каким-то коричневатым соусом, Симеон потерял терпение.

— Хонейдью, — сказал он, силясь говорить спокойно, — будьте так добры сообщить мне, что у нас сегодня в меню.

В разговор вмешалась мать.

— Это я составляла меню — именно такие блюда нам подходят, — заявила она. — Если хочешь, можешь меня поблагодарить. Перед тобой блюдо под названием oeufs au lapin [1].

— Ну да, яйца, — кивнул Симеон. — Это я вижу.

— А соус сделан из крольчатины, — сообщила герцогиня.

— А-а…

— Похоже, ты привык к более грубой пище, — заявила она.

Годфри с отчаянным энтузиазмом тыкал вилкой в яйцо, и это заставило Симеона задуматься о том, что подадут на стол дальше.

Больше на обед ничего не было.

— Должно быть, вы шутите? — недоверчиво проговорил Симеон.

— Яйца и мясо мы получили в одном блюде, — промолвила герцогиня, глядя на него. — А начали обед с бульона. Мы в Англии, знаешь ли, не едим филе из льва! И мы с твоим отцом всегда питались умеренно.

— Никакой это не умеренный обед, — сказал Симеон. — Это обед для голодающих.

Наклонившись к нему, Годфри громко прошептал:

— Симеон, если хочешь, кто-нибудь из слуг принесет тебе перед сном большую тарелку с хлебом и сыром. А иногда они еще добавляют жир со сковороды, на которой жарилось мясо.

Мать явно это слышала, однако она с деланно равнодушным видом уставилась на противоположную стену.

Неудивительно, что несчастный мальчик округлился. Поскольку мать не давала ему той пищи, в которой нуждается его растущий организм, Годфри научился запасать жир, как голодный нищий, и при каждой возможности переедал.

Симеон повернулся к дворецкому.

— Хонейдью, — промолвил он, — прикажите миссис Балок подать к столу все, что она может приготовить в ближайшие несколько минут. Кстати, я сейчас говорю не о хлебе с сыром.

Поклонившись, Хонейдью быстро вышел из столовой. Мать Симеона надулась и закатила глаза с таким видом, словно он рыгнул в ее присутствии.

А Годфри застенчиво спросил:

— Симеон, а ты правда ел льва?

Герцогиня строго посмотрела на него, и мальчик тут же поправился:

— Ваша светлость?

— Не то чтобы это было очень часто, — ответил Симеон. — В варварских странах есть племена, которые едят львов, а потому зависят от них. Можешь мне поверить, что если бы они время от времени не ели львов, то этих хищников стало бы намного больше и они давно покончили бы с людьми.

Даже удивительно, как мать могла выражать свое презрение, не глядя на него и не говоря ни слова. Симеон снова повернулся к брату, в глазах которого загорелся непритворный интерес.

— Как-то раз я ел тушеное мясо льва, и у него был привкус дичи. Но оно показалось мне слишком грубым, — сказал он. — Честно говоря, мне бы не хотелось еще раз его пробовать.

— А ты когда-нибудь ел змею?

— Нет. Но…

— Довольно! — прикрикнула герцогиня.

На этом беседа за обеденным столом для герцога Козуэя завершилась.

Глава 4

Тор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
22 февраля 1784 года

— Как ты считаешь, я заказала достаточно соблазнительную ночную сорочку? Или тебе кажется, что его вообще невозможно возбудить? Джемма, у тебя есть знакомый, с которым можно было бы потолковать о мужских проблемах?

Джемма поморщилась.

— Исидора, а об этом обязательно говорить за завтраком? Поскольку бедняга никогда в жизни не видел ночной сорочки, я бы посоветовала тебе выбрать самый простой фасон. К примеру, заменить кружева лентами, — предложила она. — Возможно, он не сумеет справиться с кружевами.

Опустив глаза на яйца всмятку, Исидора ощутила тошноту.

— Как бы мне в самом деле хотелось, чтобы мама была жива, — прошептала она.

— Ну и что твоя мать могла бы сделать в этой ситуации?

— Она бы посмеялась, — ответила Исидора. — Мама вообще часто смеялась. Тебе же известно, что она была итальянкой и считала англичан довольно глупыми. Кстати, отец тоже был итальянцем, и мама говорила, что он глупеесамого худшего из англичан.

— Как она умерла? — спросила Джемма.

— Они плыли под парусами. Внезапно началась сильная гроза, и их яхта перевернулась. — Теперь, когда прошло столько лет, Исидора уже могла произнести эти слова недрогнувшим голосом. И это было немалым ее достижением.

— Мне так жаль, — промолвила Джемма.

— Хорошо хоть у меня сохранились воспоминания о ней и о папе, — вздохнула Исидора. — И тетушка, которая меня вырастила, была просто чудесной.

— Тетушка со стороны матери?

— Нет, сестра моего отца. После похорон она отвезла меня в поместье Козуэев. Все считали, что раз уж меня выдали замуж за герцога, будет разумно, если моим воспитанием займется его мать. Поскольку самому Козуэю уже исполнилось восемнадцать лет, мы смогли вступить в брак по доверенности. Но я была так несчастна в их доме, что тетушка вскоре забрала меня оттуда.

— Наверное, герцогиня вела себя просто чудовищно, — кивнула Джемма. — Я всего лишь однажды встречалась с ней, и она сразу сделала мне строгий выговор.

— Герцогиня, точнее, вдовствующая герцогиня, не верит в горе, — вспоминала Исидора. — Она много раз мне об этом говорила. Думаю, она была рада тому, что я уезжаю. Правда, узнав побольше о моей тетушке, она попыталась меня вернуть.

Джемма вопросительно приподняла брови.

— Моя тетя — скрипачка, — продолжала Исидора. — Она сказала герцогине, что отвезет меня к родственникам отца в Италию, но на самом деле мы с ней путешествовали по Европе, и она давала концерты. Временами мы жили в Венеции, но частенько уезжали и подальше: в Пруссию, Францию, Брюссель, Прагу…

— Как необычно… — промолвила Джемма. И через мгновение добавила: — Невестка герцогини Козуэй путешествует в компании с бродячим музыкантом. — Она усмехнулась. — Твоя тетушка еще жива?

Исидора кивнула:

— Сейчас она ведет довольно спокойную жизнь. Несколько лет назад она заявила, что устала ездить по Европе. Мы все время ждали возвращения Козуэя, поэтому тетя то и дело повторяла: «Это наша последняя поездка в Вену!» Но каким-то образом мы снова и снова возвращались в Вену, а от Козуэя так и не было никаких известий… Когда мне исполнился двадцать один год, она уехала в Уэльс.

— Одна?

— Нет, она вышла замуж за художника.

— Правда? Я могла о нем что-то слышать?

— Он один из Сарджентов, — неохотно ответила Исидора.

— Не Оуэн ли Сарджент? Тот самый, что написал обнаженного лорда Люсьена Джурдена с букетиком фиалок?

— Тот самый…

— Тогда ты должна была видеть этот портрет, — с восхищением проговорила Джемма. — Фиалки были написаны там, где ты думаешь? А на нем был парик? Я сама слышала о картине, но не видела ее.

Исидора вздохнула.

— Не знаю уж, как это произошло, но в вопросах нравственности я куда более нетерпима, чем члены моей семьи. Видишь ли, Джемма, я правда не хотела видеть лорда Джурдена без одежды.

— Исидора… — умоляющим тоном промолвила Джемма.

— Ну разумеется, на нем был парик, — ответила Исидора. — Помню, я была действительно очень удивлена размером его… м-м-м… фиалок. — Взяв остывший чай, Исидора сделала глоток и поставила чашку обратно на стол. — Может, мне стоило отправиться в путешествие вместе с Козуэем и все выяснить? Я же могу раздеться в его спальне и посмотреть, как он на это отреагирует. Если он отреагирует…

— Это зависит от того, насколько сильно ты хочешь стать герцогиней, — сказала Джемма. — А то вы бы оба оказались в неловком положении.

— Да, я хочу быть герцогиней. Я много лет представляла себя герцогиней! И все эти годы я говорила себе, что приму герцога, каким бы человеком он ни оказался. Я была готова смириться с тем, что у него окажется одна нога или что он будет большим грешником. И я все повторяла себе, что хочу иметь настоящего мужа, родить детей и покончить наконец с этим полусуществованием.

Джемма кивнула.

— Я так хорошо тебя понимаю, дорогая.

— Так какая же на самом деле разница между одноногим и безумным мужем? Я вполне могла бы перенести такого рода недостатки. К тому же он не слышит голосов, как, к примеру, лорд Крампл.

— Вот и отлично, — кивнула Джемма. — Ты очень смелая.

— Но если лорд Козуэй не может ответить мне… то, возможно, нет. — Исидора сдвинула яйца к краю тарелки. — Представить даже себе не могу, что я найду себе любовника лишь для того, чтобы родить наследника. Я не очень авантюрная женщина.

— Большинство женщин не остались бы девственницами, оказавшись на твоем месте, учитывая, что их муж отправился в Африку на долгие годы. Ты же, как говорится в Библии, бесценная жемчужина.

— Я скучная жемчужина, — пробормотала Исидора, опять передвигая яйца на тарелке. — Я это поняла в то время, когда жила в поместье лорда Козуэя. Мне не хочется вести интересные разговоры о французском языке или смотреть неприличные пьесы о жизни греческих богов. И я не желаю из-за своих проблем находить замену мужу.

— В таком случае тебе действительно необходимо выяснить, может он что-то в постели или нет, — сказала Джемма. — Если не может, ты имеешь право аннулировать брак. Зато если может, ты должна привыкнуть к его эксцентричности.

Исидора кивнула. Она читала у Тацита о том, как вести войну, и у Макиавелли — о том, как завоевать королевство. Так что она в состоянии организовать такую изощренную кампанию против мужа, что он никогда и не догадается, кто сделал его мишенью. Вдовствующая герцогиня наверняка убедит сына одеться в платье, подобающее герцогу. Что ж, Исидора готова потратить время на то, чтобы попытаться уговорить мужа снять с себя это платье.

Она отодвинула тарелку. Преждевременное планирование пагубно для любого военного плана.

— Если я напишу синьоре Анджелико, она быстро пришлет мне ночную сорочку, — сказала Исидора.

Джемма усмехнулась.

— Отличная ловушка, — заметила она. — Нормальный мужчина должен немедленно отреагировать, когда увидит на тебе соблазнительную ночную сороку. А если он не…

Потянувшись, Исидора взялась за шнурок звонка, чтобы позвать горничную. Дни Козуэя — холостяка и девственника — сочтены.

Глава 5

Ревелс-Хаус
22 февраля 1784 года

Отец Симеона редко пользовался своим кабинетом. Он больше любил проводить время вне дома. У Симеона сохранились счастливые детские воспоминания о том, как они днями напролет бродят по сырому лесу в поисках дичи.

Симеон нерешительно вошел в отцовский кабинет и сел за большой дубовый стол. У него было такое чувство, что отец вот-вот вернется к жизни и закричит на него. Симеон помотал головой. Его великий учитель, Валамксепа, научил его тому, как достичь мира с самим собой, контролируя свои эмоции. Он буквально слышал тихий голос этого человека — как он говорит ему о голоде, боли, жажде, страсти… Все эти напасти — не более чем укусы насекомых, терзающих его душу.

Человек идет по жизни по дорожке, которую создает сам. Он не позволит мелочам сбить себя с пути. Уроки Валамксепы позволяли ему оставаться спокойным, когда в племени вспыхивали беспорядки, когда от кишечной лихорадки и яростных песчаных бурь умерла половина его погонщиков верблюдов. Так что это было несравнимо.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, Симеон сел и отодвинул в сторону стопку бумаг. Потом он помедлил и просмотрел их еще раз. Чек без даты на покупку кровельных материалов из соломы — вероятно, для починки крыш в деревне. Письмо от владельца коттеджа с просьбой выдать ему зерна. На нем паучьим почерком его матери было подписано: «Выполнено». Симеон просмотрел первые десять — пятнадцать документов. Лишь на нескольких стояли пометки его матери; остальные она проигнорировала.

Гнев — не более чем оборотная сторона страха… Но и то и другое заставляет человека пасть на колени.

Симеон взял еще несколько бумаг и просмотрел их.

Спустя несколько часов он поднял голову и невидящим взглядом уставился на дворецкого.

— Ваша светлость, хотите, чтобы я подал вам легкий завтрак? — спросил тот.

Симеон запустил пятерню в волосы.

— Который час? — поинтересовался он.

— Одиннадцать утра. Вашей светлости следует лечь спать, — неодобрительным тоном проговорил дворецкий.

Неужели он просидел в кабинете всю ночь? Похоже, что так. А на столе все еще остаются огромные стопки документов, требующих его внимания. В четыре часа утра он нашел новый тайник, в котором были письма от разных поверенных, умоляющих оплатить услуги их клиентов, послания от поверенных его отца с информацией о поместье, о капиталовложениях… Единственное, что характеризовало эту стопку, — то, что письма в ней были написаны на вощеной, а не на обычной писчей бумаге.

Неужели мать не ответила на эти письма, потому что ей не нравилась бумага, на которой писали авторы писем?

При одной мысли об этом Симеону захотелось застонать.

— Завтрак, — подсказал Хонейдью.

— Да.

— Без сомнения, вы захотите умыться перед едой, — сказал дворецкий. — Я прикажу лакею приготовить вам ванну немедленно. — Это был не намек. Это было королевское приказание.

— Мне нужно прочитать еще несколько документов, — промолвил Симеон.

Через несколько минут он поднял голову.

— Кстати, Хонейдью, я забыл…

— Сейчас уже час дня, — сообщил ему дворецкий.

Симеон с некоторым удивлением увидел перед собой поднос. Кажется, он съел все тосты и даже не заметил этого.

— Бумаги ждали несколько лет, ваша светлость, — сказал Хонейдью. — Так что еще ночь-другая никакой разницы не составит.

— Для некоторых из них — нет, для многих — да, ведь они написаны еще при жизни моего отца.

— М-да… — Лицо дворецкого оставалось безучастным.

— Но отец не страдал от какой-то долгой болезни, он погиб от несчастного случая с его каретой. Как могло так случиться, что… — Симеон прикусил губу, не договорив фразы до конца. Нехорошо спрашивать дворецкого о том, почему отец перестал отвечать на письма, касающиеся его поместья.

И все же это правда. Невероятно, но, кажется, отец имел привычку не оплачивать счета до тех пор, пока в этом не возникала крайняя необходимость, пока в письмах от поверенных не начинали звучать истерические и неприятные нотки. Теперь он был в этом уверен. Он нашел все письма. Симеон даже думал, что у отца была целая система: он раскошеливался только после четвертого или пятого письма, причем часто он оплачивал счет лишь частично.

Очевидно, торговцы были так счастливы получить хотя бы несколько пенни с одного фунта, что они переставали жаловаться. Это непостижимо! Хотя, возможно, отец находил это вполне приемлемым, имея дело с людьми небогатыми. При этом самого герцога Козуэя едва ли можно было назвать бедняком.

Симеон продолжал листать отчетные книги поместья с аккуратными записями, аккуратно переплетенные. Поместье голодало. Он не мог объяснить, как это случилось и почему. Долгие годы не производились никакие улучшения. Отец много лет назад уволил управляющего поместьем. Но дело от этого не менялось. Он не оплачивал даже самые большие счета и не испытывал при этом никаких угрызений совести.

Почему он так поступал?

Лишь один человек мог ответить на этот вопрос — мать, но Симеон не хотел разговаривать с ней.

— Приехал мистер Киннэрд, ваша светлость, — объявил Хонейдью.

Слава Богу! Отец почему-то не уволил Киннэрда, управляющего его лондонской собственностью, — может быть, из-за того, что он не слишком часто видел его.

— Прошу вас, немедленно приведите его сюда, — сказал Симеон.

Киннэрд вошел и поклонился. Это был высокий, нервный на вид человек с тощим задом, на котором одежда висела мешком.

— Киннэрд! — резко бросил Симеон, подумав о том, что его гость смахивает на полного глупца. А потом к этой мысли добавилась другая: «Этому глупцу я годами беспечно пересылал тысячи фунтов в виде тканей и бриллиантов».

Рука Симеона сжалась под столом в кулак, но когда он заговорил, его голос зазвучал спокойно и ровно:

— Прошу вас присесть, мистер Киннэрд. Простите меня за резкое приветствие. Дело в том, что я серьезно обеспокоен состоянием дел в поместье Ревелс-Хаус.

— Это вполне понятно, — довольно неожиданно заявил Киннэрд.

— Могли бы вы объяснить мне, где можно найти те ткани и другие вещи, которые я много лет кряду отсылал своей матери? — спросил Симеон.

— На восточном складе в Саутуорке, — с готовностью ответил Киннэрд. Вытащив из кармана маленькую черную записную книжку, он открыл ее. — В первый раз вы прислали товары из Индии в 1776 году, ваша светлость. Их сложили на верхние полки склада. По мере прибытия товары переписывали и складывали на такие же стеллажи. В 1779 году мы купили еще один склад, который более тщательно охранялся. Его караулят круглосуточно, все товары сухие, не заражены паразитами.

— Там находятся и камни, и все остальные товары, кроме тканей? — полюбопытствовал Симеон.

— Бриллианты мы получали дважды: они прибыли в Англию в марте 1781 года и в ноябре 1783-го. Ни в одном случае я не счел, что их безопасно хранить на складе. Эти камни я отправил в хранилище лондонского банка «Хоарз». Вот тут у меня депозитные счета, подписанные банковским управляющим, мной и капитанами судов, на которых прибыл груз.

— Мистер Киннэрд, я недооценивал вас, — сказал Симеон. — Признаюсь, что когда я вошел в дом и увидел, в каком он состоянии, мне пришло на ум самое худшее.

Киннэрд огляделся по сторонам.

— Я не могу обижаться на вас, ваша светлость, — кивнул он. — Дело в том, что вдовствующая герцогиня не одобряла мои визиты и не пользовалась теми вещами, которые вы ей присылали. Если вы посмотрите на мои списки, то увидите, что я отправлял полученные от вас сундуки на склад.

Симеон напряженно выпрямился.

— Она объясняла чем-то свое поведение?

— Она весьма упряма, ваша светлость. Я заметил, что такое часто бывает с пожилыми дамами. Возможно, Индия и Африка кажутся ей слишком далекими.

— Насколько я понимаю, она не позволяла вам выполнять свои деловые обязанности, касающиеся ее, учитывая… — Симеон обвел рукой бумаги на столе, — то, сколько документов тут скопилось.

— Нет, ваша светлость, — помотал головой Киннэрд. — Герцогиня сообщила мне, что она продолжит вести дела точно так же, как это делал ваш отец. Я сообщил вам об этом в своем письме, ваша светлость.

— Я получал не все письма, — покачал головой Симеон, опустив невидящий взор на стопки бумаг, которыми был завален отцовский стол.

— Да, ваша светлость, разумеется.

— Что ж, мистер Киннэрд, могу я попросить вас вернуться в Лондон и отправить мне все товары, которые я прислал в качестве подарков? — спросил Симеон. — Отправляйте их прямо сюда. А я займусь оплатой всех просроченных счетов.

Киннэрд откашлялся.

— Я хочу проинформировать вас, ваша светлость, что мистер Хонейдью временами отправлял мне срочные счета, нуждающиеся в оплате, и я позаботился о них.

— Вы хотите сказать, что он воровал их с этого стола и оправлял вам в Лондон?

— Благодаря этому тут можно было вести хозяйство, ваша светлость, — сказал Киннэрд.

Симеону было нелегко согласиться с тем, что мать потеряла рассудок.

— Очень хорошо, Киннэрд, — кивнул он и спросил: — После смерти отца слугам повышали жалованье?

— Нет, милорд. Не повышали даже за несколько лет до этого печального события. Однако я взял на себя смелость делать каждому из них презент в день рождественских подарков, так что выходило, что их жалованье более или менее уравнивалось с тем, какое обычно платят слугам сегодня. И вновь хочу заметить, что это было бы невозможно без неоценимой помощи мистера Хонейдью.

— Как и без вашей, мистер Киннэрд.

— Благодарю вас, ваша светлость.

Симеону хотелось еще раз побегать, однако вместо этого он направился в покои матери и постучал в дверь.

Герцогиня сидела у окна перед небольшим секретером. У Симеона сердце упало, когда он увидел, что и ее стол завален бумагами.

Как она и требовала, он ей поклонился, подождал, пока она протянет ему руку, поцеловал ее, а затем подождал, когда она поудобнее устроится в своем кресле и предложит ему сесть.

Несмотря на то что они находились за городом и не ожидали утренних визитеров, на герцогине был высокий напудренный парик, украшенный крупными жемчужинами.

— Полагаю, ты явился для того, чтобы извиниться передо мной, — сказала она, складывая на груди руки. — Именно так должен поступить сын своего отца.

Когда голос матери стал таким высоким и дрожащим? Когда она стала слегка прихрамывать? Когда так сильно постарела?!

— Мама… — начал было Симеон.

Герцогиня предостерегающе подняла руку.

— Не понимаю, с какой стати ты, герцог, должен обращаться ко мне как школьник?

— Ваша светлость, — поправился Симеон, — меня беспокоит состояние документов в отцовском кабинете.

— Вот об этом как раз можешь не тревожиться, — промолвила она, награждая его милостивой улыбкой. — Я постоянно обо всем забочусь. Меня еще в детстве научили управлять делами в большом поместье, так что с тех пор, как твой отец скончался, я без труда веду дела. В каждом случае я отдавала необходимые распоряжения Хонейдью, так что ты можешь посмотреть все его записи.

— Я увидел много неоплаченных счетов, — заметил Симеон.

— Ну да, я не оплачивала те счета, которые сочла абсурдными, — заявила мать.

— Возможно, я не совсем понимаю, что происходит. К примеру, местному свечнику, кажется, не платили больше года.

— Совершенно верно. Но объясни мне, пожалуйста, каким это образом мы могли сжечь двести сальных свечей? Я, знаешь ли, выступаю в роли опекуна твоего же поместья и не могла допустить, чтобы тебя продолжали водить за нос! Одно из двух: либо слуги крали свечи, либо свечник нас обманывал. Как бы там ни было, счет не будет оплачен до тех пор, пока у меня не появится уверенность в том, что все правильно. Твой отец был очень тверд — очень, можешь мне поверить, — когда дело касалось воровства. Он терпеть не мог воров!

— Ну конечно, — пробормотал Симеон. — А не знаете ли вы, матушка, почему он не оплачивал счета поместья? Я увидел в кабинете целые стопки неоплаченных счетов, которые приходили еще задолго до его смерти.

— Неоплаченными оставались только счета воров, — пренебрежительным тоном проговорила герцогиня. — Они дважды нас обманывали — и все из-за нашего титула. Они считают, что воровство сойдет им с рук, потому что наше герцогство все уважают.

Вот в этом Симеон как раз сомневался. Более того, у него были подозрения, что большинство людей, живущих неподалеку, старались не иметь с его семьей дела, потому что знали; что оплаты, возможно, придется дожидаться годами.

— Ну а теперь… я готова услышать твои извинения. — Она выжидающе посмотрела на сына.

Симеон никак не мог понять, за что же именно он должен перед ней извиниться. Он откашлялся.

— Как ты похож на отца! — воскликнула герцогиня. — Вечно мне приходилось учить его, что надо говорить в подобных случаях. Ты же пришел ко мне, чтобы извиниться за то, что самым бесстыдным образом показал свои голые ноги не только мне, но и домашней прислуге. А эти люди, между прочим, весьма чувствительны.

— К чему чувствительны, матушка?

— К аморальному поведению и греху, само собой.

— При чем же тут мои голые коленки?

— Ваши коленки, Козуэй, не только непривлекательны, но еще и неинтересны, — вызывающим тоном промолвила герцогиня. — Я абсолютно уверена, что лакеи предпочли бы их не видеть. И я тоже.

— Ну хорошо, а почему это аморально?

— Да потому что мы не должны появляться при простолюдинах без одежды, кроме исключительных случаев. Поэтому таких вещей надо избегать любой ценой.

— Ладно, извини за мои голые колени, — послушно кивнул Симеон. — Ваша светлость, — поправился он тут же, — вы позволите мне взглянуть на корреспонденцию, которая лежит на вашем столе? Вы же явно не успеваете заниматься ею. — Он указал на стол.

Герцогиня приподняла бровь:

— Неужели я похожа на инвалида? Нет? Тогда с чего ты взял, что я захочу, чтобы ты занимался моими письмами?

— Я просто подумал…

— Нет! — резко оборвала его мать. — Что-то слишком много у нас в доме стали думать. Вот Хонейдью вечно о чем-то раздумывает, а я уверена, что это плохо сказывается на его пищеварении. Сколько раз я ему об этом говорила!

Бедняга Хонейдью, подумал Симеон. Вероятно, дворецкий нередко раздумывал над тем, как оплатить счета. От чувства вины у Симеона подвело живот.

— Ну а теперь прошу меня простить, — сказал он, поднимаясь.

Герцогиня поморщилась. Симеон снова сел в кресло.

— Ты не должен вставать, пока я сижу, — заявила она, похлопав себя по груди.

Симеон заскрежетал зубами.

— Мне нужно идти, ваша светлость. Я хочу отдохнуть.

— Что же ты сразу не сказал мне об этом? — Она неловко поднялась. — Ты свободен.

Симеон поклонился и ушел, чувствуя себя разгневанным и маленьким, как… как школьник.

Глава 6

Ревелс-Хаус
24 февраля 1784 года

На следующее утро погода поменялась. Вместе с этой переменой запах в доме стал сильнее и превратился в настоящее зловоние — настолько сильное, что от него было невозможно спастись, оно хватало человека за горло и гнало его прочь из помещения, на улицу. Не сказать бы, что Симеон никогда не чувствовал такой и даже более сильной вони, однако он никак не ожидал, что она будет стоять в его собственном жилище.

Проведя пятерней по волосам, Симеон посмотрел на Годфри.

— Что это такое, черт возьми?

— Ты имеешь в виду уборную? — уточнил Годфри.

— Я знаю, что это. — Ему ужасно хотелось призвать на помощь сарказм, но он слишком устал.

Наклонившись, Годфри заглянул в отверстие.

— Чудовищный запах, — сказал он. — Ненавижу уборные в нашем доме. Между прочим, в уборной для слуг, которая находится за огородом, гораздо лучше.

— Ты хочешь сказать, что все уборные в доме в таком состоянии?

— Да, — кивнул Годфри. — И вонь становится еще хуже, когда на улице влажно или идет дождь. Понюхал бы ты, чем тут пахнет после десятидневного дождя.

— Но тут же ничего не работает, — безучастным тоном проговорил Симеон. — Все необходимо прочистить.

Похоже, Годфри это даже в голову никогда не приходило.

— Не думаю, что Хонейдью отправит сюда кого-то из слуг, — сказал он. — Они же могут не вернуться. Ты знаешь, как мы платим лакеям?

Симеон вздохнул. Ему было отлично известно, сколько нужно заплатить слуге за годовую работу, а в поместье Козуэев им платили едва ли половину этой суммы.

— Лакеи такими вещами не занимаются, — промолвил он. — Возможно, это дело кузнеца или жестянщика.

— Жестянщика? — Казалось, Годфри эти слова просто ошеломили. Без сомнения, ни один из представителей этих профессий долгие годы не прикасался к их горшкам.

— Нам нужна помощь. — Похоже, придется отложить венчание до весны. Симеон снова запустил руку в волосы. Одному Богу известно, что Исидора скажет, услышав такую весть. Не может же он сообщить ей, что его мать стала настолько прижимистой, что уборные в их доме не чистили со времен старой доброй королевы Бесс.

— Так ты считаешь, — неуверенно заговорил Годфри, — что мы вообще-то могли бы иметь нормальные уборные в доме? Ты помнишь Оглеторпов из соседнего графства? Руперт показывал мне их новую уборную. Она из мрамора. Я хочу сказать, не могли бы мы позволить себе что-нибудь в этом же роде да еще и с водопроводом?

Симеон вышел из уборной.

— Годфри, если хочешь, мы можем весь дом отделать мрамором, — сказал он.

Его брат был в том возрасте, когда ноги составляют половину длины всего тела. Он быстро засеменил рядом с Симеоном.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он.

— У нас огромное голодающее поместье, — промолвил Симеон, опуская глаза на младшего брата.

Глаза Годфри округлились, рот открылся.

— Мама говорила, что мы никогда не должны обсуждать такие вещи, — сказал он.

— Почему?

— Это неприлично.

— А прилично позволить дому барахтаться в помоях, как свинье в летний день? — бросил Симеон. Он не мог критиковать герцогиню в лицо и не мог ругать ее при брате-подростке. Но на факты он указать мог. — Вообще-то наше поместье способно приносить большой доход. Мои путешествия увеличили наше состояние вдвое. Так что мы можем провести водопровод в каждую комнату, хотя я и не уверен, что в этом есть необходимость.

Годфри споткнулся и едва не упал.

Симеон остановился.

— Кстати, а почему ты не в Итоне? — спросил он.

— Мы не можем себе этого позволить, — ответил Годфри. — Я учусь сам с тех пор, как мама уволила моего наставника.

— Что?! Черт!

Оставив оторопелого Годфри в коридоре раздумывать над тем, что он отправится в Итон в конце учебного года, Симеон вернулся в кабинет и сел за стол. Перед ним лежало письмо от мистера Пегга с просьбой оплатить работу, которую он выполнил между 1775-м и 1780 годами. Мистер Пегг подковывал лошадей герцога и отлично чинил кареты. Все Пегги на протяжении долгих лет служили Козуэям, но Симеон опасался, что теперь он не сможет упросить их…

Схватив письмо, он направился наверх, в гостиную матери. И терпеливо прошел все затейливые церемонии, предваряющие обыденный разговор: поклон, поцелуи, просьбу присесть и т. д.

— Ваша светлость… — начал он.

Мать подняла руку.

— Тему для разговора должна выбирать леди, Козуэй, — объявила она.

Симеон стиснул зубы.

— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что будешь вести себя как подобает, иначе твоя жена может испугаться всех этих твоих странностей, — сказала герцогиня.

— Сделаю все, что могу, — сухо проговорил Симеон. — Завтра я собираюсь поехать в Лондон и извиниться перед ней: боюсь, праздничную церемонию по поводу нашего венчания придется отложить.

— Я отправлю с тобой письмо, — промолвила мать. — Я сообщу ей, что ты переболел мозговой лихорадкой. И ты окажешь мне услугу, если подтвердишь мои слова.

Симеон недоуменно заморгал.

— Мозговой лихорадкой? — переспросил он.

— Ну да, — кивнула герцогиня. — Всем известно, что за границей люди часто болеют мозговой лихорадкой. И это может многое объяснить. — Она наклонилась вперед. — Твоя жена — добрая женщина. Да, не стану спорить: нам было трудно ужиться с ней в одном доме. Она упряма и порой дерзка, да к тому же имеет странную привычку петь. Я пришла к выводу, что мне нелегко, когда она рядом. Однако я уверена, что теперь, когда она стала старше, все будет иначе.

— Мозговой лихорадкой? — повторил Симеон.

— Этим можно объяснить все в тебе, — сказала она. И любезно добавила: — Все. В тебе. — При этом герцогиня взмахнула рукой.

— Во мне?..

— Только посмотри на себя, Козуэй! Ты ничуть не похож на герцога. Выглядишь как какой-то младший управляющий. В тебе нет ничего от истинного аристократа. У тебя черные круги под глазами, а на манжете чернильное пятно. Ты не носишь парик, не пудришь волосы, ты одеваешься неподобающим образом. Да, мне удалось заставить тебя соблюдать правила приличия, когда ты ко мне приходишь, однако я не дурочка какая-нибудь и понимаю, что перед другими ты едва ли устроишь такое же собачье шоу. Иными словами, для того, чтобы вывести тебя в свет, мне необходима какая-то история про тебя. — Герцогиня наклонилась вперед, при этом на всю комнату раздался треск китового уса. — Ты уверен, что не перенес мозговую лихорадку, Козуэй?

Хорошо бы на его месте сейчас оказался Валамксепа, подумал Симеон. Было бы интересно увидеть, что сделает гуру для того, чтобы сохранить спокойствие. В конце концов, чем больше он стал думать об этом человеке, тем чаще ему приходило в голову, что тот разрабатывал свое учение, сидя в шатре. Шатер был чудесным и чистым, к тому же в нем не было ни единой герцогини. В таких условиях нетрудно сдерживать гнев.

— Нет, мама, — процедил Симеон сквозь зубы. — Мне повезло, я не подхватил лихорадку. Все дело в том, что я именно таков, каким ты меня видишь.

— М-да… Так я и думала. — Наступила зловещая пауза. — Поэтому и считаю, что мозговой лихорадкой можно было бы все объяснить.

— Не было у меня никакой мозговой лихорадки!

— Зато теперь есть! — Она указала на стопку запечатанных писем. — Я всем рассказала о состоянии твоего драгоценного здоровья. И хочу, чтобы ты заранее оплатил доставку этих писем, так тебе же будет удобнее. Мои знакомые будут добры к тебе, Козуэй. Знатные люди всегда добры друг к другу.

— Мама, ты можешь объяснить мне, почему счет мистера Пегга, который подковывал наших лошадей и всегда следил за нашими же каретами, так и не был оплачен?

— Пегга? Какого еще Пегга? Кто это?

— Пегги несколько поколений служили кузнецами у герцогов Козуэев, так он, во всяком случае, мне сказал.

— Ах, он тебе это сказал! — усмехнулась герцогиня с видом кошки, готовящейся наброситься на мышь. — Вот оно в чем дело! Все они так говорят, все! И не вздумай ему платить! Пусть сначала покажет тебе свою работу, а до этого не давай ему ни пенни!

— Работа была выполнена четыре года назад, — сказал Симеон.

— Вот что я тебе скажу: если кузнец поработал на совесть, то он может продемонстрировать свою работу и через четыре года, и через пять, и даже через десять! А если он сделал что-то спустя рукава, то нечего ему и платить! Не за что!

— Если ты позволишь, мама, мне нужно вернуться в кабинет.

— Нет, не позволю, я еще не закончила разговор, — заявила она. — Хонейдью сообщил мне, что тебе что-то не нравится в наших уборных.

— Да! Из них воняет!

Герцогиня закипела от негодования, но теперь настала очередь Симеона поднимать руку.

— Они смердят, мама! А все потому, что отец устроил в доме несколько уборных, но ни разу не приказывал чистить их. Я уверен, что трубы лопнули уже много лет назад. Вода не может протекать через них, потому что их необходимо регулярно прочищать.

Лицо герцогини напряглось от ярости.

— Герцог делал все так, как следует! — выкрикнула она.

— Он должен был следить за тем, чтобы трубы чистили раз в год. Хонейдью сказал мне, что отец считал это бессмысленной тратой денег. Не понимаю почему. Зато теперь в результате этого весь дом наполнен отвратительной вонью. Господи, да в герцогском доме стоит более сильное зловоние, чем в бомбейских трущобах!

— Ты не имеешь права разговаривать со мной таким тоном! Герцог провел водопровод в дом из самых лучших побуждений. Но оказалось, что трубы сделаны из плохого материала, который чуть ли не сразу рассыпался.

— Почему же отец не приказал их починить?

— Нет, он требовал, чтобы их чинили, поверь мне!

— Но, надеюсь, за первоначальную работу он заплатил?

— Он заплатил больше, чем требовалось, учитывая качество работы. Ведь дренажная система вышла из строя почти что сразу после установки. Герцог правильно поступил, не дав ни гроша тем негодяям, которые ею занимались.

— Ну да… — Симеон встал, проигнорировав требование попросить на это разрешения. — Надеюсь, я смогу поверить в то, что так оно и было. Прими мои извинения. — Поклонившись матери, он ушел и тихо закрыл за собой дверь.

Глава 7

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
26 февраля 1784 года

Карета остановилась перед городским домом Бомонов ровно в десять часов. Симеон был уверен в этом, потому что привык, чтобы его требования выполнялись беспрекословно. Он привык так планировать свои экспедиции, словно это были небольшие военные операции, и рассчитывал на возможные встречи с непредсказуемыми племенами, грабителями, на песчаные бури. В Лондоне, правда, дороги были ровными, его карета не сломалась, и поблизости не было видно ни единого воришки, который осмелился бы похитить у него лошадей. Симеон приехал в Лондон прошлой ночью, встал на рассвете и дожидался того часа, когда правила приличия позволят явиться с визитом к жене. Все очень просто.

Нет, все как раз очень непросто.

Достаточно одного того, что ему придется сказать жене, которая уже думает, что он не в своем уме, что свадьба будет отложена. Снова.

Исидора наверняка захочет аннулировать брак, и, возможно, ему следует согласиться на это. Они оба смогут найти себе более подходящую пару.

Она не такая, как он себе представлял.

Когда Симеон думал о своей жене — а это происходило довольно часто, — он вспоминал портрет маленькой девочки с милым личиком. На портрете девочка была разодета в пух и прах, словно она какая-нибудь принцесса времен Возрождения. Разумеется, именно поэтому отец устроил всю эту историю со свадьбой. Дель Фино были богаты, как Крез, и его отец мечтал прибрать к рукам ее приданое, а потому ему и в голову не пришло, что его собственный сын к моменту подписания брачных документов был еще совсем мальчишкой.

Симеон в ту пору находился в Индии, ему было всего восемнадцать, и он с готовностью согласился на брак по доверенности. Он только что начал заниматься с Валамксепой и наотрез отказался ехать домой для того лишь, чтобы увидеть, как его отец расписывается за получение приданого невесты, которой он никогда в жизни не видел. Следующие три года Симеон провел в суровом одиночестве, обучаясь мужественности и выносливости — иными словами, постигая золотую середину. Он научился создавать вокруг себя оазис спокойствия, независимо от того, что происходило слева или справа от него.

И вот теперь он вернулся в Англию, где все так сложно и запутанно. Одного взгляда на Исидору было довольно для того, чтобы он забыл о девочке-невесте с милым личиком.

Она действительно походила на принцессу времен Ренессанса. Или на королеву, царицу — вроде Клеопатры.

Исидора оказалась самой чувственной женщиной из всех, кого он видел в жизни, а он повидал их немало — например, в гареме султана Иллы.

Но если бы Исидора надела прозрачное платье и пару браслетов, любимая жена султана вмиг оказалась бы в тени. Она была обольстительна с этими ее сочными, как вишня, губами и таким соблазнительным телом, при виде которого взвыл бы даже евнух. Не этого он ждал от жены.

По правде говоря, она не такова, какой он хотел видеть свою жену.

Многолетние путешествия по Востоку научили его многому в отношении мужчин и женщин, но все его заключения вели в одном направлении: мужчине куда проще, если его жена покорна.

Однако каким-то образом, даже не осознавая этого, он представлял себе Исидору именно такой. Робкой, милой, прикрывающейся вуалью. Само собой, ему предлагали женщин — да и женщины предлагали себя — много раз в его жизни. Но еще ни разу они не оказывались настолько соблазнительными, чтобы он забыл уроки Валамксепы. «Страсть, — то и дело повторял Симеон про себя, — это сердце множества зол». Правда, он был вынужден признаться, что о зле в данном случае лучше забыть, если, конечно, не считать его врожденного смущения. Да, он сказал Исидоре о том, что это его моральное решение, однако обманывать себя самого Симеон не собирался.

Ему нравится быть здоровым. Очень здоровым. При этом достаточно провести на Востоке один-единственный день, чтобы узнать, как выглядит лицо сифилитика с провалившимся носом. А ведь он не раз слышал еще и шутку о том, что у больных сифилисом отваливается мужское достоинство.

Симеон быстро решил, что плотские удовольствия того не стоят. Все женщины, которых ему предлагали, были из гаремов. Женщины, которые предлагали ему себя сами, регулярно развлекали мужчин в постели, и этих мужчин было очень много. Он мог подождать.

И он ждал.

Постоянно представляя себе свою холодную, покорную жену… такую, от которой придется добиваться поцелуя, которая тихо вскрикнет при виде его тела. Через месяц после того, как Симеон принял решение вернуться в Англию, он пробежал ночью по пустыне много миль, стараясь обуздать свое тело, готовя себя к тому, как бережно и осторожно ему придется обращаться с испуганной женщиной.

Он был полным идиотом!

Его жена переполнена чувственностью. Когда он впервые ее увидел, на ней было платье, обтягивающее ее, как перчатка. Цвета летнего дождя, поблескивающее множеством мелких бриллиантов. Сверкали эти драгоценные камни и в ее волосах, и на ее туфельках. Все в ней говорило: «Я восхитительна. Я дорога. Я — герцогиня». А ее лицо выражало лишь одно желание: «Я не хочу быть девственницей».

Парадная дверь особняка герцога Бомона распахнулась, и лакей спустился вниз по ступенькам. Шаферы Симеона соскочили на землю и теперь окружали карету, напряженные, как оловянные солдатики.

Исидора пригласила его пройти в гостиную. Она была не из тех, кто послушно ожидает в кресле прибытия мужа. На ней было платье, напоминающее мужскую военную униформу. Широкие отвороты лифа прикрывали плечи, сужались к талии, а потом сливались с юбками, которые колоколом падали вниз — по кринолину, подумал Симеон. В последние годы он редко встречал женщин в подобной одежде, и в основном то были жены миссионеров, которые пытались хоть чем-то скрасить свою жизнь, оказавшись вдали от цивилизации.

Но, глядя на Исидору, Симеон внезапно понял, что это модно. Такой фасон наверняка разработан специально для того, чтобы привлечь мужской взгляд к талии. А потом к тому, что находится повыше ее, — к нежным выпуклостям груди, прикрытой лишь тканью платья…

Симеон с усилием отвел от нее взгляд.

Что он делает? Ему же никогда не было дела до женского платья. И уж тем более до тела, которое под этим платьем скрывается. Валамксепа сказал бы, что подобные вещи фривольны.

— Доброе утро, — сказал он, как только дверь за дворецким закрылась.

— Герцог! — ответила Исидора, склоняя голову.

— Даже моя мать не обращалась к отцу так официально, когда они оставались наедине, — заметил Симеон.

— Доброе утро, Козуэй, — промолвила Исидора, встречаясь с ним взглядом. У нее были глаза миндалевидной формы — такие красивые, что сердце подскочило у Симеона в груди.

Через мгновение Симеон почувствовал раздражение.

Не нужна ему такая прекрасная жена, чтобы каждый шакал на много миль вокруг смотрел на нее с вожделением. Неудивительно, что его мать пришла в негодование, узнав, что Исидора собралась на домашнюю вечеринку к лорду Стрейнджу. Да каждая гончая в округе унюхает ее запах!

Может, другой бы на его месте задумался о том, не потеряла ли его жена девственность… Нет! Взор у Исидоры чистый и правдивый. Правда, презрительный, высокомерный… раздраженный… и девственный. Она ждала его. Было в осознании этого что-то такое, от чего по его телу пробежала дрожь.

— Мое имя — Симеон, — сказал он.

— Мы с вами едва знакомы.

Перестав восхищаться ее красотой, Симеон заметил в ней еще кое-что. Его жена сердита.

Долгие годы он сдерживал желания своего тела, но теперь каждая его клеточка повторяла, как барабан: «Она твоя, твоя, твоя… Бери ее!» Все его чувства были на пределе, а интуиция, не подводившая его в самые опасные мгновения, подавала ему сигналы тревоги.

Проживет он и без нее.

Вся его жизнь, ее ритм, спокойствие — все рухнет, когда Исидора Дель Фино станет его настоящей женой.

Она повернулась, уселась на маленький диванчик и стала стягивать с рук перчатки. У нее оказались тонкие, красивые пальцы с розовыми ногтями.

— Вот что, — проговорил Симеон, приближаясь к ней, — мне кажется, что нам надо обсудить вопрос об аннулировании брака.

Она охнула, подняла на него глаза, и одна из ее перчаток упала на пол.

— Полагаю, вы об этом думали? — проговорил он более ласковым тоном.

Подняв перчатку, Симеон положил ее Исидоре на колени.

— Разумеется, — почти беззвучно произнесла она.

— Если вы захотите аннулировать брак, я не стану противиться.

Несколько мгновений она молча смотрела на него, а потом сказала:

— Я вас не понимаю.

Да он и сам себя не понимал. Ему предложили самую красивую женщину на трех континентах, а он ее отталкивает. Но она… Она несет с собой беду, более того, она сама — беда.

— Я понимаю, что вел себя неподобающим образом, колесил по миру и даже не вернулся в день заключения брака, — проговорил Симеон. — Поэтому самое меньшее, что я могу сделать, — это предложить вам такой выбор, если только он вас устраивает. Моя мать недвусмысленно дала мне понять, что я не подхожу в качестве мужа дочери истинного джентльмена. Женитьба — одно из самых важных решений, — продолжил Симеон. — Если бы мы с вами были женаты — действительно женаты, — то я непременно захотел бы еще раз пройти с вами обряд бракосочетания, потому что он отмечает это важное решение. Есть вещи, которым я бы не позволил случиться по договору. Например, брачные клятвы я хотел бы произнести сам, и я бы их непременно сдержал.

— Или не произнесли бы их вовсе, — равнодушно проговорила Исидора. — На самом деле, Козуэй, проблема в том, что, увидев меня, вы решили, что не хотите подтверждать наш брак. Я права?

— Я…

— Сначала вы просто горели желанием еще раз пройти церемонию бракосочетания, — сказала она. — И вот теперь вы заявляете о желании аннулировать брак.

Исидора снова поигрывала перчаткой, выпрямляя пальцы. Где-то в животе Симеона полыхнул огонь. Эта маленькая ручка… принадлежит ему. Он волен снять с нее перчатку, волен поцеловать ее, волен… Она его!

Он опустил глаза на свой камзол, чтобы убедиться в том, что все пуговицы на нем застегнуты.

— Вы не такая, какой я себе вас представлял, — признался Симеон. — Мать прислала мне вашу миниатюру, когда мы поженились. Именно по ней я узнал вас в доме Стрейнджа.

— Помню, — кивнула Исидора. — Миниатюра была сделана в то время, когда я жила в доме вашей матери.

— Вы кажетесь на миниатюре такой милой и покорной. И еще очень хрупкой, ранимой.

Исидора прищурилась.

Она вдруг очень ясно поняла, почему ее так называемый муж завел разговор об аннулировании брака. Он не считает ее теперь милой и покорной. И он прав.

— Мои родители умерли за несколько месяцев до того, как был написан портрет, — заметила она. — Понятно, что я тогда была ранимой, иначе и быть не могло. Вы считаете, что я должна извиниться за то, что уже оправилась за эти годы после той трагедии?

— Нет, конечно, нет! Я всего лишь попытался объяснить вам, что у меня было превратное представление о вас, — горячо промолвил Симеон.

— За то короткое время, что я провела в доме ваших родных, ваша мать постоянно высказывала свои сомнения в том, что я смогу стать вам хорошей женой, — сказала Исидора. — И теперь я вижу, что вы с ней согласны.

— Боюсь, что она превратила свое желание в реальность.

— Что вы хотите этим сказать?

— Все эти годы она регулярно писала мне — гораздо чаще, чем этоделали вы, хотелось бы мне добавить, — вздохнул Симеон.

Разинув рот, Исидора вскочила на ноги.

— Вы смеете критиковать меня за то, что я вам не писала?! — воскликнула она.

— Да нет, я вовсе не критикую вас, — проговорил Симеон, тоже вставая с кресла.

Исидора сделала шаг к нему.

— Вы?! Вы же и сами не написали мне ни строчки! Вы пересылали мои письма сразу своим поверенным, и это они отвечали мне!.. А теперь вы смеете говорить мне о том, что я должна была писать вам чаще?!

Наступила тишина.

— Я как-то об этом не подумал, — признался Симеон.

— Ну да, вы не думали об этом… — передразнила его Исидора. — То есть вы не подумали о необходимости писать собственной жене?

— Но вы же мне не настоящая жена, — растерянно проговорил Симеон.

Тут Исидора окончательно потеряла терпение.

— Нет, черт возьми, я — ваша жена! Я ваша единственная жена, и уж позвольте мне сказать — аннулировать брак будет нелегко! До чего же вы глупы! Вы не понимаете, что, давая согласие на брак по доверенности, вы соглашаетесь на то, чтобы у вас появилась жена! Я там была, хоть вас и не было! И церемония связала нас.

— Я не хотел этого, — проговорил Симеон.

То, что он сохранял невозмутимость, заставило Исидору рассвирепеть еще больше. Она глубоко вздохнула.

— Тогда чего же именно вы хотели?

— Боюсь, у меня было весьма смутное представление о женитьбе.

— Это понятно, — усмехнулась Исидора.

— Но я повидал в жизни много семейных пар. И провел немало времени, размышляя о том, какие из браков наиболее удачны. Сейчас это кажется абсолютно нелепым, но тогда я считал, что и наш брак такой же.

— Да вы только что сказали, — с деланным спокойствием промолвила Исидора, — что мы с вами и не женаты вовсе. В таком случае с кем же это у вас был удачный брак?

— Ну как это с кем? — пожал Симеон плечами. — С вами! Но только я теперь понимаю, что на самом деле мы не были вместе. Сочетание миниатюры, которую прислала мне мать, и ее описание…

— И что же ваша мать поведала вам обо мне? — перебила его Исидора.

Симеон поднял на нее глаза.

— Можете сказать мне самое худшее, — подзадоривала она его.

— Она ни разу не сказала о вас ничего плохого.

— Теперь настала моя очередь удивляться.

— Мать описала мне вас как безупречную английскую леди: милую, покорную — одним словом, совершенство во всех отношениях.

Исидора недоверчиво покачала головой.

— Вот я и нарисовал в своем воображении именно такую жену, — вымолвил Симеон. — Но вы явно гораздо более умны, чем та сговорчивая особа, которую описала мне мать. И я должен сказать вам, Исидора, что из всех тех семей, которых я так много повидал, самые счастливые те, в которых жена покорна мужу.

Исидора вновь почувствовала, как в ней поднимается гнев, но она смогла сдержать его. А чего еще она могла ожидать? Да, возможно, он и выставит на ее пути те ловушки, которые можно ждать от английских джентльменов, но он вслух произносит то, чему верят очень многие мужчины.

— Я согласна, — вымолвила Исидора. — Однако я предпочла бы смотреть на вещи… шире. Если бы, к примеру, мне пришлось выбирать себе супруга, то я бы хотела, чтобы он был… как бы это поточнее выразиться… хорошо воспитанным, культурным мужчиной.

Симеон улыбнулся, и его зубы показались Исидоре очень белыми на фоне его смуглой кожи.

— Иными словами, покорным и послушным, не так ли?

— Мужчин редко называют такими словами. Но я бы хотела видеть себя рядом с мужчиной, который был бы поспокойнее меня. Видите ли… — Она закашлялась. — У меня прямо-таки взрывной темперамент.

— Нет!

— Едва ли ваш сарказм поможет вам, — сказала она. — В карете вы обмолвились, что вам нравится прямолинейность.

Симеон рассмеялся.

— Так и вижу, как вы скачете верхом на бедняге муже, пришпоривая его.

— Нет, я бы не стала этого делать, — язвительным тоном возразила она. — Мы могли бы просто обсудить все вместе. И прийти к соглашению, при котором я бы не считалась бессловесной тварью лишь потому, что он — мой муж.

— В этом есть смысл, — согласился Симеон. — Но правда заключается в том, что вы будете улыбаться ему, грозить ему пальчиком, и он станет рядом с вами чем-то вроде послушной комнатной собачки.

Исидора покачала головой.

— Такие отношения понять невозможно, — сказала она.

— Я бы с удовольствием понаблюдал за там, как у вас с кем-то складываются такие отношения, — вымолвил Симеон. — Это, разумеется, в том случае, если мы аннулируем брак и я увижу, как с вами развлекается какой-то другой парень. Честно говоря, я бы расплатился за ваше приданое своим огромным интересом.

Итак, он даже приближаться к ней не хочет. Исидора была настолько разъярена, что слова давались ей с трудом. Ее отвергает — отвергает! — собственный муж, которого она ждала много лет.

Она снова поднялась с места и отошла в сторону, чтобы овладеть собой.

Козуэй предпочитает аннулировать брак, а не жениться на ней!

Исидора ждала, когда эта мысль уляжется у нее в голове, но единственным, что она могла ощущать, было биение ее собственного сердца, гнев и унижение, так и пульсирующие в ее теле.

— Так уж получилось, — проговорила она, изо всех сил заставляя себя сохранять равнодушный тон, — что Джемма дала мне адрес поверенного герцога Бомона в «Судебных иннах». И я постараюсь навести справки о том, что требуется для аннулирования брака.

Что-то промелькнуло в его глазах. Но что? Сожаление? Нет, конечно, нет.

— Почему бы нам не съездить туда завтра же? — спросил Симеон.

Исидора не желала допустить, чтобы его готовность отправиться к поверенному еще больше унизила ее. Ее муж — глупец, и она поняла это, как только увидела его впервые в жизни.

Да, уж лучше аннулировать их брак.

Она села напротив него, будучи почти уверенной в том, что ее лицо не выражает ничего, кроме слабого раздражения.

— В одиннадцать утра у меня встреча с портнихой — мне нужно обсудить с ней интимный туалет.

— Интимный — что? — переспросил Симеон.

— Ночную сорочку для моей первой брачной ночи, — разоткровенничалась она.

— Если мы для начала сходим к поверенному, то я буду счастлив сопроводить вас к портнихе, — пообещал Симеон.

Исидора прищурилась, пытаясь прочитать выражение глаз Симеона. Она, конечно, не большой знаток в таких делах, однако и без этого понятно, что ее муж не из тех мужчин, которые могут держать под контролем свою страсть.

Существует ведь всего три вещи, с которыми мужчины не играют, не правда ли? Гнев, страсть и… мысль о женитьбе, в которую входит — что?

О да!

Умная женщина, находящаяся на расстоянии не ближе десяти футов от него. И вот тогда у них появляется страх.

Глава 8

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
26 февраля 1784 года

— Ваша светлость!

Джемма, герцогиня Бомон, подняла глаза от шахматной доски. Она велела поставить доску в библиотеке в надежде, что ее муж вернется из палаты лордов раньше, чем ожидалось.

— Да, Фаул?

— Герцог Вильерс прислал свою карточку.

— Он ждет в карете?

Фаул наклонил голову.

— Попросите его войти в дом, если у него есть время.

Фаул вышел из библиотеки с таким же достоинством, с каким вошел в нее. Грустно, подумала герцогиня, что ее дворецкий больше всего походит на пухлого деревенского священника, но при этом он явно видит себя по крайней мере герцогом. А возможно, и королем. Было в его манере держаться что-то особенное, он всем своим видом давал понять, что «положение обязывает», — например, именно так он относился к увлечению Джеммы шахматами.

Само собой, герцог Вильерс вошел к ней не просто так, а с церемониями. Для начала он замер в дверях — этакое видение в бледно-розовом с черными оборками на кружевах, спадающих на его запястья и шею. А потом он отвесил ей шикарнейший герцогский поклон — о таком Фаул мог только мечтать.

От увиденного Джемма пришла в легкое замешательство, но она была от души рада видеть Вильерса. Ей всегда казалось, что у него самые холодные глаза из всех светских мужчин. Однако, выпрямляясь после глубокого реверанса и взяв Вильерса за руки, она изменила свое мнение. Его глаза были черны, как ночная рубашка дьявола, — так выражалась ее старая няня. И все же…

— Мне не хватало вас в Фонтхилле, — проговорил Вильерс, поднося руку Джеммы к губам для поцелуя.

Вовсе не холодные!

Его густые волосы были перехвачены на затылке розовой лентой. Он был бледен, но здоров и явно уже оправился после дуэли, которая едва не убила его несколько месяцев назад. Джемма ощутила чувство вины: победителем в той дуэли оказался ее брат, который к тому же после нее женился на невесте Вильерса. Джемма полюбила свою невестку, но она бы предпочла, чтобы родство с ней не причинило таких неприятностей ее любимому партнеру по шахматам.

— Проходите! — приветливо сказала она, указывая герцогу на камин. — Бомон вернется из палаты лордов меньше чем через час, — проговорила она, не сводя с него глаз. — Желаете ли вы с ним встретиться?

Вильерс едва заметно улыбнулся.

— К сожалению, я уже назначил встречу на это время, — сказал он. — А вообще я приехал просто повидать вас. — Он протянул ей листок бумаги. — Прочитайте это, Джемма!

Она развернула листок. Сверху на нем красовалось перо из герба герцога Козуэя.

— От мужа Исидоры? — удивилась Джемма.

— Он вернулся в Англию.

— Мне это известно. Исидора сейчас живет у меня. Он оставил ее в отеле, если только вы в состоянии вообразить себе, Вильерс, что это за отель. Отель! Он оставил герцогиню в отеле, а сам отправился за город, к своей матери.

— Учитывая то, что я с ним знаком, мне это вовсе не кажется удивительным, — усмехнулся Вильерс.

Джемма развернула послание. Официального приветствия в нем не было.

«Вильерс!

С тех пор как я вернулся домой, мне чертовски не везет. Окажете мне честь, нанеся мне визит? Похоже, кое-кто осуждает мои идеалы и идеи. На мой взгляд, вы — тот человек, который может дать совет в вопросах респектабельности и превосходства».

Джемма усмехнулась.

— Насколько я понимаю, вы дошли до той части письма, где он говорит о моей способности высказывать мнение в вопросах респектабельности, — промолвил Вильерс. — Но письмо имеет продолжение.

«Моя мать уверяет меня, что я очернил титул Козуэев и опозорил его на всю Англию на ближайшие сотни лет. Я был бы очень вам благодарен, если бы вы навестили меня в Ревелс-Хаусе.

Искренне ваш, Козуэй».

Джемма подняла голову.

— Боже, что же он задумал? Исидора говорила мне, что он хочет устроить брачную церемонию, во время которой будут принесены в жертву животные, но не может же быть, что он действительно подумывает о том, чтобы провести тут какой-то дикарский обряд! Его арестуют!

— Нет, если он принесет в жертву животных, то нет, — заверил ее Вильерс. — Как человек, который очень любит филей, я должен вам сказать, что немало скота было принесено в жертву тому, чтобы сделать меня счастливым.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — вздохнула Джемма. — А Исидора упоминала еще и оргии.

— Что ж, тогда все понятно. Я знал, что именно с вами могу поговорить об этом. Непременно нанесу ему визит, если только таким образом смогу стать частью запланированной оргии.

— Вы участвовали во многих? — удивилась Джемма.

— Оргиях или свадьбах?

— Сомневаюсь, что вы бывали на свадьбах, — заметила Джемма. — И, насколько мне известно, приглашение на мою свадьбу было для вас первым и последним.

— Увы, — пожал он плечами, — но мой опыт участия в оргиях столь же ничтожен. Так что для меня это будет хорошим уроком, учитывая, что я добьюсь двух целей, которых избегал по религиозным соображениям.

Герцог встал.

— Мне пора отправляться на встречу, мадам.

Несколько мгновений Джемма сидела не двигаясь, а затем подняла на него глаза.

— Леопольд!

Лишь по легкому трепету его ресниц можно было понять, что Вильерс услышал, как она назвала его по имени.

Джемма не знала, что сказать.

— Ох, едва не забыл! — бросил герцог. — Я привез вам подарок.

Джемма встала. Она была не в силах подобрать нужные слова, потому что не знала, каким будет его ответ.

— Подарок? — переспросила она.

Он вынул из кармана веер и положил его на столик.

— Просто безделица, знак внимания, — вымолвил Вильерс. — Он заставлял меня думать о вас. — Герцог повернулся к двери.

— Подождите…

Вильерс оглянулся.

— Когда вы собираетесь в Ревелс-Хаус?

— Завтра я вернусь в Фонтхилл, — проговорил он. — Если дочь Стрейнджа до сих пор больна, я отправлюсь в Ревелс-Хаус через несколько дней.

Джемма кивнула.

— Я позабочусь о том, чтобы и вас пригласили на свадьбу.

— Мы с Бомоном будем счастливы посетить церемонию. — Джемма и сама не могла понять, почему ей захотелось упомянуть имя мужа в разговоре. И дело даже не в том, что Элайджа отказывался спать с ней до тех пор, пока игра в шахматы с Вильерсом не закончится. Просто он понимал, что она может стать любовницей Вильерса.

Еще долго после того, как дверь за Вильерсом и его розовыми шелками закрылась, Джемма сидела на месте и думала… о мужчинах. О мужьях, любовниках, опытных шахматистах, наследниках.

В общем, о мужчинах.

Глава 9

Гop-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
27 февраля 1784 года
На следующее утро

Сказав кучеру, куда держать путь, Исидора села в карету и принялась стягивать с рук перчатки.

— Вы всегда при первой же возможности снимаете перчатки? — поинтересовался Симеон.

Исидора посмотрела на мужа.

— А вы вообще их не носите, — заметила она. К тому же на нем не было ни галстука, ни парика, ни жилета, но к чему говорить об этом?

— Я не люблю перчатки, да и вы, по-моему, тоже, — заметил он.

— Да, — призналась Исидора.

Наклонившись вперед, он взял ее за руку и перевернул ладонью вверх. У него была большая мозолистая рука, как у простого рабочего, и он не носил колец.

— Предскажете мне будущее? — спросила Исидора.

— Не знаю, как это делается, — пожал плечами Симеон. — Как-то раз мне самому в Индии сделали предсказание. Но вся процедура предсказания напугала меня до полусмерти, и я никогда в жизни больше не играл с теми людьми.

— И что же вам сказали? — Трудно было представить себе большого и бесстрашного Козуэя, который испугался предсказателя судьбы.

— Он мне сказал, что только я сам могу сделать так, чтобы то, что он мне предсказал, не сбылось, — ответил Симеон.

Исидора сгорала от любопытства.

— Прошу вас, расскажите, как было дело! — взмолилась она.

Он лишь покачал головой:

— Нет, может быть, лишь тогда, когда мы состаримся и поседеем.

— Если только мы будем стариться и седеть вместе, — промолвила она.

— Вы сердитесь на меня за то, что я не вернулся, когда вы повзрослели, или за то, что я предлагаю вам воспользоваться шансом и аннулировать брак? — спросил Симеон.

— Вовсе я на вас не сержусь, — ответила Исидора, отнимая у него руку. В ее голосе звучало нетерпение, но она не могла держать себя в руках рядом с этим огромным мужчиной.

Стыдно, но, глядя на него, она думала о том, что он… девственник. Как он мог остаться невинным? Он такой мужественный — настоящий самец!

Исидора почувствовала, что ее лицо заливает краска.

— Или, может, вы сердитесь на меня за то, что я не знаком с интимной стороной жизни супругов?

— Нет! — ответила она, отворачиваясь к окну. — Смотрите, Козуэй, мы проезжаем Сомерсет-Хаус. Если вы повернете голову, то сможете увидеть лоджию на южной террасе. Она только что сооружена… «Судебные инны» совсем рядом.

Прошел почти час, прежде чем они вернулись в карету. Исидора была абсолютно шокирована.

— Просто не могу в это поверить! — воскликнула она. — Наш брак должны были без проблем аннулировать на том основании, что он так и не состоялся. Уверена, что мне об этом за последние несколько лет говорили тысячу раз.

Козуэй приподнял брови.

— Я понятия не имел о том, что кого-то может до такой степени интересовать то, что происходит у нас в спальне, — заметил Симеон.

— Козуэй, — нетерпеливо заговорила Исидора, — мне уже двадцать три года. Я много лет ездила по Европе. Люди, которым и в голову не приходило заглянуть в справочник «Дебретт», всегда считали, что мы с вами всего лишь обручены, и я не разубеждала их. Даже Джемма, одна из моих ближайших подруг, тоже некоторое время была того же мнения. Я чувствовала себя менее униженной, когда люди придерживались такого мнения.

— Но…

— Однако есть на свете немало людей, который зачитываются справочником «Дебретт», как Библией, и уж им-то было известно о браке по доверенности, — горячо продолжала она. — И они наверняка наводили справки о том, когда вы вернетесь. Мне много раз намекали о том, что наш брак можно считать несостоявшимся. Я знаю, что и Вильерс что-то говорил об этом. И вот теперь выясняется, что это не так!

— Извините меня, — пробормотал Симеон. — Даже если бы это было законно, мне пришлось бы пройти тест на мою неспособность. Я бы этого не перенес.

Исидора заставила себя произнести эти слова вслух, потому что должна была знать на них ответ:

— Вы в этом уверены?

— Да.

— Правда уверены?

— Абсолютно. Так вы об этом беспокоитесь?

— Я не беспокоюсь!

— Потому что я мог бы показать вам.

Ее глаза округлились.

— Что показать? — спросила она.

Лукаво улыбнувшись Симеон принялся расстегивать свое пальто.

— Я мог бы показать вам…

— Не надо! — закричала она.

— Признаюсь, мне довольно трудно находиться рядом с вами, — промолвил Симеон, который, к большому облегчению Исидоры, откинулся назад и привел пальто в порядок.

Как ни странно, она почувствовала себя обиженной, задетой. Конечно, ему очень хочется аннулировать брак, но при этом ни к чему вести себя с ней так грубо.

— Судя по тому, что сказал поверенный, существуют другие способы добиться аннулирования брака, — сдержанным тоном произнесла она. — Так что можете не оставлять мечту о покорной маленькой наседке.

— Наседке? — переспросил он. — Не слишком-то доброе слово, Исидора… Но я имел в виду не аннулирование брака, а состояние собственного петушка.

Исидора охнула.

— Да вы…

— Или я не должен употреблять это слово в присутствии леди? — спросил он, не сводя с нее масленого взгляда смеющихся глаз.

— Нет! — наконец нашла в себе силы сказать Исидора. — Да оно звучит, как… как…

— Ш-ш-ш, Исидора! У меня есть странное чувство, что вы с моей матерью очень похожи. Но как такое может быть? В конце концов, это же я спас вас, увезя с одной из вечеринок у Стрейнджа, о которых ходят такие дурные слухи, разве не так? Даже я слышал о том, что обстановка там как в борделе. И вот вы относитесь к старому доброму англосаксонскому словцу, как к…

— Не надо! — перебила его Исидора.

— Неужто вы хотите сказать мне, что слова, подобные этому, не звучали в столовой Стрейнджа?

— Я старалась не прислушиваться к разговорам, в которых употреблялись такие слова, — заявила Исидора.

— Правда? — Неожиданно он наклонился вперед. — Что ж, Исидора, тогда я попробую, не используя непристойных слов, заверить вас, что в вашем присутствии одна часть моего тела настойчиво требует внимания.

Исидора почувствовала, что ее щеки запылали еще ярче. А ей всегда казалось, что с красными щеками она выглядит хуже некуда.

— Как вы можете говорить мне такое?

— Вы ставите под сомнение мои мужские способности, — сказал он. — Я не могу допустить, чтобы вы считали меня увядшим цветком.

— Но как… — начала было Исидора, однако замолчала на полуслове.

— Откуда мне это известно? — помог ей Симеон, лицо которого буквально засияло от возбуждения. — Исидора, в самом деле, я должен показать вам.

— Нет!

Он расхохотался.

— Представить не могу вас в доме Стрейнджа! Даже за те полчаса, что я провел там, мне умудрились рассказать абсолютно неприличную историю о епископе. И о его митре.

Исидора поежилась.

— Там было отвратительно, — заметила она.

— Но что же вы в таком случае там делали?

Она глубоко вздохнула.

— Разумеется, я отправилась туда, чтобы вынудить вас вернуться домой, — ответила она.

— Так говорила и моя мать.

— Она была права. Я дошла до той точки, когда мне казалось, что либо вы вернетесь домой, либо…

— Либо — что?

Исидора неожиданно для себя поняла, как отплатить ему за то, что он рвался показать ей свое мужское достоинство. Наклонившись к Симеону, она похлопала его по руке.

— Джемма как-то раз сказала мне, что жена обязана родить наследника, даже если ее муж не в состоянии зачать его, — промолвила она. — Ну и поскольку ничто не говорило о вашем желании вернуться из Африки, я пришла к выводу, что пора мне взяться за поиски подходящих возможностей.

Выражение удовольствия мгновенно погасло на его лице.

— Вы собирались родить для меня наследника? — изумленно спросил он.

Она пожала плечами.

— Кстати, Козуэй, если в нашу первую брачную ночь все пойдет не так, как надо, — ну, это в том случае, если мы останемся супругами, — я попрошу вас не тревожиться. Я всегда смогу…

— Вы никогда не замените меня каким-то другим мужчиной! Понятия не имею, откуда вам в голову пришла эта нелепая мысль о том, что я сам не могу зачать ребенка!

— Никто из нас не знает, в чем правда, — заметила она. Исидора играла с огнем, и это доставляло ей большое удовольствие.

Его рот начал открываться и закрываться, как у рыбы, которую вытащили из воды.

Исидора снова наклонилась к нему и на этот раз похлопала его по колену.

— Девственник в вашем возрасте… М-м-м… Никогда не скажу об этом ни единой живой душе. — Она радостно улыбнулась.

Это был чудесный миг. Исидора почти отомстила Симеону за то, что он планировал аннулировать их брак на основании того, что она не устраивает его как жена.

Симеон ее удивил.

Несколько мгновений он молча смотрел на нее, а затем буквально зашелся в приступе смеха.

Исидора молчала, однако Симеон так заразительно хохотал, что ей захотелось присоединиться к нему, поэтому она невольно улыбнулась.

— Вы считаете, что мой мужской инструмент не работает, потому что я еще не испробовал его действие? — спросил он.

— Это вполне естественно…

Симеон снова расхохотался, но через несколько мгновений он немного успокоился и выпрямился.

— Не понимаю, что тут такого смешного?! — с негодованием произнесла Исидора.

— Вы… Думаю, это все из-за того, что вы — леди. Вот вы напридумывали себе чего-то о моих причиндалах, а из этого, между прочим, можно сделать вывод, что и вы сами никогда… — Он выразительно приподнял брови.

— Что-о? — окончательно смутившись, спросила Исидора.

— Вы сами никогда не пытались доставить себе удовольствие, — пояснил он.

Исидора изумленно смотрела на него.

— Что-о? — повторила она.

— Черт возьми, так оно и есть!

Она опять стала краснеть.

— Не думаю, что вам следует разговаривать со мной об этом, — промолвила она.

— Дьявол и преисподняя…

— Не смейте!

— Я толкую об удовольствии, — сказал Симеон. — Об удовольствии, какого вы явно никогда в жизни не получали.

Исидора молчала. Его вообще не касается, какое удовольствие она когда-либо получала, а какое — нет.

— Мне следовало догадаться об этом, — пробормотал он. — А теперь послушайте меня, Исидора. Мои… Какие слова мне дозволено использовать?

— Не знаю, — покачала она головой. — Ну-у… возможно, краник. Хотя никто и никогда не говорил со мной о краниках.

— А ведь им этого хотелось, — сказал Симеон. — Просто вы не давали им этой возможности. Господи, краник! Такое слово употребляют матери пятилетних мальчиков, объясняя им, как надо проситься на горшок. Вы уверены, что мы не можем произносить более смелое слово, которое бы соответствовало его размеру?

Исидора открыла рот, закрыла его, а потом настойчиво повторила:

— Краник.

— Ну хорошо. Но тогда я бы назвал свой краник «большим краном», Исидора.

Он по-прежнему смеется над ней. Исидора сложила руки на груди.

— Нет ничего нелепее мужчины, который испытывает необходимость хвастаться размером своего естества, — с улыбкой промолвила она.

— Это не хвастовство, а утверждение.

— Хм!

— Хотите, чтобы я это доказал? — Он снова положил руки на застежки своего пальто.

— Нет!

Симеон посмотрел на Исидору. Она одновременно смущалась и негодовала. Она не производила впечатления покорной, милой или послушной… Нет, скорее, она походила на сухие дрова, подготовленные для костра, которым необходима всего лишь искра, чтобы вспыхнуло пламя. Она никогда не доставляла себе удовольствие… никогда… она ждала!

Кровь запульсировала в его жилах. Симеону потребовалось все его самообладание, чтобы не заключить Исидору в объятия.

— Я вполне понимаю ваше беспокойство, — сказал он.

— Вы так считаете?

— Вы покупаете кота в мешке. В отличие от остальных англичан, которые живут вокруг вас, я в последние пятнадцать лет не шлялся по борделям. Но если мы все-таки поженимся, Исидора, то я не заражу вас никакой болезнью.

Она кивнула.

— Вы вполне резонно предполагаете, что мой краник находится в нерабочем состоянии, — продолжал Симеон, — что он бесформенный, сморщился от отсутствия тренировок, устал от того, что я рукой…

— Довольно! — перебила она его.

— Таким образом, я должен доказать вам, что с ним все в порядке, прежде чем вы согласитесь перейти к брачным отношениям.

— Вопрос в том, согласитесь ли на это вы, ведь я оказалась не той маленькой наседкой, какой вы ожидали меня увидеть.

В карете наступила тишина. Теперь Исидора иначе относилась к его физическим возможностям.

— Не то чтобы я хотел взять в жены неумную женщину, — осторожно начал он.

Однако Исидора перебила его:

— Вы просто не хотите на мне жениться!

— Дело не в вас, Исидора.

И вновь он обрел уже знакомый ей вид абсолютного спокойствия и самоконтроля. Исидора стала лучше понимать Симеона и даже жалеть его. Ее муж считает, что он сумел укротить гнев и страсть, не говоря уже о страхе. Он считает, что сама жизнь у него под контролем. Он глупец, но это не означает, что он безумен, как они с Джеммой предполагали. И, судя по его же словам, он далеко не бессилен в интимной сфере. Совершенно ясно: ей надо подумать о том, как вести себя дальше.

— Если мы аннулируем брак, я немедленно уеду в Африку, — промолвил он. — Подпишите бумаги, забудьте обо мне и займитесь поиском другого мужа.

Она кивнула:

— Как великодушно с вашей стороны.

Опустив глаза, она сжала кулаки. «Мы аннулируем брак…» Симеон до сих пор считает, что он в состоянии определить дату конца их брака, как это было в течение первых одиннадцати лет.

— Вполне возможно, что старый муж сгодится для того, чтобы оценить достоинства нового мужа, — заметил Симеон.

Исидора натянуто улыбнулась.

— О чем вы толкуете, не пойму?

— Я видел такое в Смирне, — ответил он.

— Где это?

— На Средиземном море, в Анатолийской империи, — принялся объяснять Симеон. — Путешествуя по тем местам, я познакомился с визирем и его братом, которые направлялись к одному шейху, чтобы предстать перед ним в качестве претендентов на руку его дочери. Решающий фактор? Состояние краника.

— Его размер?

— Размер и длина, — ответил Симеон. — Шейх пригласил на это… состязание весь свой гарем. Ну и меня тоже.

— Выходит, шейх приглашал туда кого попало? Нет, я не хочу сказать, что он не должен был предлагать этого вам, но вы же женатый человек, — заметила она.

— Да шейха не интересуют английские браки, — объяснил Симеон. — Для того чтобы попасть на состязание, надо было предложить шейху тигровый рубин. Так уж получилось, что у меня есть нечто вроде коллекции таких рубинов. Мне кажется, что некоторые из джентльменов и не надеялись получить руку принцессы, однако они были счастливы предложить правителю свои тигровые рубины.

— И все из-за гарема? — предположила Исидора, приподнимая брови.

— Там были прекрасные женщины, — сказал Симеон. — Прекрасные и изысканные.

— Замечательно! — промолвила Исидора таким кислым тоном, от которого могло бы свернуться молоко. — И как же вам удалось устоять перед искушением?

Симеон усмехнулся:

— У меня же были вы.

— Ха! Да вы даже не…

— У меня есть вы, — перебил он Исидору. — Впрочем, вы правы. Давайте скажем так: у меня не было вас. Тогда. Но вы стоите целого гарема и тигрового рубина.

Исидоре пришло на ум множество язвительных замечаний, которые она могла бы сделать в ответ на эти слова, например, сравнить себя с той самой наседкой, однако она сдержалась.

— А как выглядят тигровые рубины? — спросила она. — Никогда о таких не слышала.

— Они великолепны! Представьте себе рубины с тонкой желтой прожилкой. Это очень-очень редкие камни. В конце концов шейху удалось набрать все со лишь восемь таких рубинов — и это несмотря на красивых девушек из гарема.

— Но как вы об этом узнали? Вы были на свадьбе?

— Разумеется, — кивнул Симеон. — Победил визирь Такла Хейманот, и после восьми дней празднеств (ему был необходим отдых после состязания), он женился на дочери шейха. Ну а потом я купил у шейха восемь рубинов, и мы все были счастливы.

— Покажете мне один из них?

— Только не сейчас, — ответил Симеон. — Они в банке.

— В банке?! История каждого такого камня весьма сомнительна.

— Сомнительна? Да их покупают для удовольствия!

— Сомневаюсь, что наложницы из гарема испытывают удовольствие.

— Даже если это и так, они очень старательно его изображают, — проговорил Симеон. — Видите ли, им пришлось выбирать.

Исидора опять почувствовала, что ее щеки горят, однако его рассказ заворожил ее.

— Им пришлось выбирать? — переспросила она.

— Вы должны понять: именно у этого шейха в гареме было двести тринадцать жен. А сам шейх был уже немолод. Так что у юных леди из гарема было совсем немного развлечений. На руку дочери шейха было восемь претендентов — из них наложницам и позволили выбирать. Кстати, это еще одна сторона состязания: если ни одна из наложниц не захотела бы лечь в постель с кем-то из женихов, то он выбывал из списка претендентов.

— О! — только и смогла выдохнуть Исидора.

— А вы бы прелестно смотрелись в вуали, какие носят наложницы.

Если она будет вынуждена как-то подтвердить их брак, то появится перед ним только в вуали, и вот тогда-то Симеон пожалеет о том, что задумал аннулировать брак. Об этом стоит подумать.

— А мне нравится, как шейх все устроил, — заметила Исидора.

— Правда?

— Хотя если бы я была принцессой, то попросила бы его изменить кое-что в состязании, — заявила она.

— Что же именно?

— Мне кажется, было бы очень интересно, если бы и у принцессы была возможность выбирать своего будущего супруга — так же, как это делали наложницы из гарема. Полагаю, джентльмены, о которых шла речь, были не одеты?

Симеон был крайне удивлен ее вопросом, и она испытала удовлетворение от этого. Пусть не думает, что он — единственный, кто может разговаривать на весьма скользкие темы.

Карета остановилась, и Исидора принялась натягивать перчатки.

Симеон наклонился к ней и забрал у нее одну из них.

— Что?..

Он снял с ее руки вторую перчатку. А когда дверь кареты распахнулась, он выбросил перчатки прямо на дорогу. Они пролетели перед лицом оторопевшего кучера. Тот вскрикнул, попятился и упал.

— Вы невыносимы! — воскликнула Исидора, наклоняясь вперед и выглядывая на улицу. — Не могу же я пойти на встречу без перчаток. — Ее голубые перчатки валялись в дождевой луже.

— Ты же их ненавидишь, — промолвил Симеон, выходя из кареты и протягивая ей руку — тоже без перчатки.

Исидора заскрежетала зубами, но вложила свою руку в его.

Она ничем не могла объяснить тот шок, который испытала, когда ощутила исходящее от него тепло.

Глава 10

Блэкфраерс-стрит, 65
27 февраля 1784 года

Они остановились перед рядом домов в той части Лондона, которой Симеон совсем не знал. Правда, он вообще мало знал этот город.

— Разве у твоей портнихи нет мастерской? — спросил он.

Кучер стоял перед дверью маленького дома.

— Мы приехали в студию синьоры Анджелико, Козуэй, — сказала Исидора. — Это большая честь, которую она оказывает только своим землякам, так что, пожалуйста, ведите себя прилично.

— Ты не могла бы называть меня на ты и по имени? — спросил он.

— Это невежливо, — заявила Исидора.

Козуэй проигнорировал ее слова.

— Меня зовут Симеон. Это хорошее, достойное имя, и я благодарю Бога, что меня не нарекли, к примеру, Годфри, как моего беднягу брата.

— Мы не должны называть друг друга по именам, — заметила она.

— Но я уже называю тебя Исидорой.

— Кстати, я не давала вам на это разрешения!

— Каждый раз, когда ты называешь меня Козуэем, это звучит для меня как «петушок», — задумчиво произнес он. — Хотя, возможно, это не так уж плохо. Может, тебе стоит и дальше именовать меня Козуэем, а я просто…

Исидора рассмеялась.

— Отлично! — воскликнула она. — Симеон!

Синьора Анджелико работала в большой просторной комнате на первом этаже. Симеону бросились в глаза открытые полки вдоль стен. Рулоны тканей — шелк, атлас, тафта — занимали все их пространство до самого верха. Это напомнило Симеону марокканские базары. Из краев рулонов робко выглядывали их цвета: темно-красный шелк, сиреневый с серебристым отливом, чистый желтый цвет лютиков, расцветающих ранней весной. Под тканями стояли коробки, битком набитые принадлежностями для шитья: нитками, пуговицами, бесконечными ярдами лент. И повсюду были кружева. Кружева свисали с деревянных столбов и лежали кучами на полу; тонкие ручьи и полноводные реки кружев текли по столам, которыми была заставлена комната.

Исидора сразу прошла в комнату, а Симеон задержался в дверях. И теперь Исидора приседала в глубоком реверансе перед немолодой дамой с удивительно женственной фигурой. Модистка энергично поцеловала Исидору в обе щеки и назвала ее bella — красавица.

Потом они обе повернулись и посмотрели на Симеона.

Он прошел вперед и отвесил поклон.

— Герцог, — промолвила Исидора, — могу я представить вам синьору Анджелико?

— Onorato di conoscerla, signora. [2]

Исидора приподняла брови.

— Понятия не имела, что ты говоришь по-итальянски, — сказала она.

— Вообще-то не говорю, зато знаю португальский, так что с трудом, но могу составить предложение. — Симеон повернулся к синьоре Анджелико, которая заговорила о том, как рада наконец познакомиться с мужем маленькой дорогой герцогинюшки, которую она от души полюбила в тот же миг, когда впервые увидела ее.

— Синьора Анджелико много лет шила платья для моей тетушки, — объяснила Исидора.

— Твоей тетушки?

— Я жила с тетушкой, когда мы поженились, — пояснила Исидора.

— Ну да, конечно! Твоя тетушка!

— Августина Дель Фино, — добавила она.

Итак, он не имеет ни малейшего представления о том, чем она занималась последние восемь лет с тех пор, как они поженились… хотя, возможно, прошло уже больше восьми лет.

Синьора Анджелико отвернулась и принялась размахивать руками, разгоняя помощниц-швей.

— Сколько же лет мы женаты? — спросил Симеон.

Исидора подняла на него глаза. Из нее бы вышел отличный политик: она умела поставить этого парня на место, всего лишь слегка приподняв брови.

— Разве ты не помнишь?

— Если бы я помнил, то разве стал бы спрашивать? — недоуменно пожал плечами герцог.

— Мы обручились в июне 1765 года и поженились по доверенности в июне 1773-го.

— Ну да, конечно! Ты же говорила, что тебе было двенадцать, когда мы стали супругами.

— А тебе — восемнадцать.

— Я был в Индии. И сколько времени ты прожила с моей матерью?

— Всего несколько месяцев. Боюсь, мы не подходили друг другу по темпераменту, поэтому мы и пришли к согласию, что я буду более счастливой со своей тетушкой. — Она повернулась к модистке. — Дорогая синьора, я готова, — промолвила она.

Синьора Анджелико принялась болтать с Исидорой по-итальянски так быстро, что Симеон был не в состоянии уследить за разговором. Она снимала с полок рулоны тканей и бросала их на стол, кричала на своих помощниц и размахивала руками…

Симеон вернулся к раздумьям. Итак, Исидора жила со своей тетушкой и ждала, что в один прекрасный день он заберет ее.

Когда синьора отвернулась, он спросил у своей герцогини:

— И когда, по-твоему, я должен был вернуться?

— Когда мне исполнилось шестнадцать лет.

— Но это было…

— Семь лет назад, — перебила она его.

Он изумленно уставился на нее.

— Ты ждала меня семь лет?

— А что, по-твоему, еще я делала? — Она снова отвернулась и принялась со знанием дела обсуждать с модисткой выбранные ткани.

Симеон перевел взгляд на рулон ткани. Материал был настолько тонким, что напоминал паутину, и все же он знал, что на его складах есть ткани и получше. Он привез домой на судах целые сундуки с тканями.

— Ты когда-нибудь получала ткани, которые я присылал из Индии?

Исидора подняла на него глаза, которые теперь походили на кусочки голубого льда.

— Должно быть, они где-то заблудились… как и ты, — усмехнулась она.

С неприятным чувством Симеон вспомнил, что отправлял все свои товары на имя матери, которая потом отказывалась их принимать. Только теперь он подумал о том, что поступал довольно странно.

Он выбирал прекрасные ткани и отправлял их домой с просьбой доставить их герцогине. И лишь в это мгновение ему пришло в голову, что на самом деле вот уже много лет существуют две герцогини Козуэй.

Модистка приложила к серебристой ткани тонкое кружево с голубой отделкой. Исидора в таком наряде будет похожа на снежную принцессу из русской волшебной сказки — ту самую, в которой у принцессы было ледяное сердце.

— Мне это не нравится! — резко произнес он.

Синьора Анджелико явно не привыкла к тому, чтобы ее перебивали. А еще к тому, чтобы кто-то ей возражал. И она принялась громко возмущаться, путая английские и итальянские слова.

Исидора повернулась к нему.

— Ты не можешь говорить такое синьоре Анджелико! — недовольно промолвила она. — Да сама королева Франции заказывала у синьоры ночное белье.

— Да мне ведь все равно, что и кому она шила — хоть панталоны для королевы, причем, собственными зубами, — заявил Симеон. — Я не хочу, чтобы ты носила ткань такого качества. Возможно, я не слишком-то хорошо веду себя в обществе, Исидора, но в тканях я разбираюсь.

— Ты не…

Симеон посмотрел на модистку. Она вся взъерошилась, как курица под дождем, яростно размахивала руками вокруг головы, а ее щеки покрылись алыми пятнами.

Но Симеон не раз заключал сделки в таких местах, где упустить сделку было равноценно потере головы.

— Эта ткань недостаточно хороша, — заявил он.

— Недостаточно хороша?! — взвыла синьора Анджелико, лицо которой покраснело от досады. — Да это же лучшая ткань, она хороша во всех отношениях и подходит для…

Симеон потер ткань пальцами и покачал головой.

— Индийский шелк, — сказал он.

— Да эту ткань соткали по приказу самого магараджи…

Симеон покачал головой:

— Синьора, синьора… Надеюсь, вы не принимаете меня за идиота? — Отбросив ткань в сторону, он уселся на стол.

— Встань немедленно! — быстро проговорила Исидора. — Ты не можешь сидеть перед нами.

Симеон щелчком пальцев подозвал одну из помощниц синьоры, которые нервно жались к стенам с таким видом, словно опасались того, что он упадет в обморок под недовольным взглядом их хозяйки.

— Стулья для ее светлости и синьоры Анджелико, — велел он.

Две девушки тут же схватили два стула с высокими прямыми спинками, на которые они садились, занимаясь шитьем. Отлично.

Козуэй улыбнулся.

— Могу сказать, что вы — женщина, которая обожает ткани, — промолвил Симеон, обращаясь к синьоре Анджелико. — И вы сделали отличный выбор, обратив внимание на этот легчайший блестящий шелк, к которому так удачно подходят кружева с едва заметным оттенком резеды.

Лицо синьоры вмиг изменилось.

— Вы хорошо разбираетесь в тканях, ваша светлость, — проговорила она.

Он снова улыбнулся:

— Ну а это… — Он с презрением прикоснулся к шелку, который она только что предлагала Исидоре. — Это падуасой — богатый и тяжелый шелк. Возможно, некоторым он и подойдет. Но не моей… — Он очень четко проговаривал слова, делая ударение на каждом. — Не моей синьоре!

— Вы! — воскликнула она. — Вы собираетесь бегать за моей маленькой бедной герцогиней, не так ли? — В ее глазах полыхнул огонь, но Симеон почувствовал, что ее помощницы немного расслабились.

— Это обязанность мужчины, который оказывается лицом к лицу с такой красотой, которой обладает моя жена, — серьезно промолвил Симеон. Наклонившись, он взял руку Исидоры и поднес ее к своим губам. — Разумеется, если бы я увидел вас в молодости…

Синьора, качнувшись, вскочила на ноги.

— Можно подумать, меня мог бы соблазнить какой-то неоперившийся, неотесанный герцог! — Она всплеснула руками. — Лючия! Принеси-ка мне рулон шелкового газа!

— Смею ли я надеяться, что шелковый газ привезен из ткацких мастерских магараджи?

— Сами увидите! — сказала она.

Исидора выпрямилась, напряженно молча. Похоже, синьора не смеет противоречить ее мужу. Он грубо отверг газовый шелк, но потом неожиданно нашел приемлемой тафту. Она была вишнево-красной и чуть-чуть жестковатой.

— Так и вижу, как она пышной пеной спадает к ее ногам, а сзади тянется небольшой шлейф, — проговорил он.

— Но цвет… — Синьора Анджелико покачала головой. — Если бы только я могла…

— Постирайте ткань в чае, — посоветовал Симеон.

— Постирать ткань в чае? — переспросила модистка, опуская глаза на рулон. — Кажется, ее соткали феи, а если провести по ней рукой, пропустить ее сквозь пальцы, то слышится нежный шорох, как будто кто-то напевает шепотом какую-то чудесную мелодию.

— Конечно, — кивнул Симеон. Он еще раз поцеловал руку Исидоры, и дело было решено. Она будет ходить в платье из постиранной в чае тафты, отороченной тонкой полоской блестящих кружев, связанных в Брюсселе.

Синьору пьянил один вид ткани, которую нарисовало ей ее воображение.

— Ну а здесь, разумеется, будет декольте, — пробормотала она, обращаясь ксебе самой.

— Мы закончили? — вставая, спросила Исидора.

— Ш-ш-ш… — Симеон приложил палец губам, призывая ее к тишине. — Некоторые вещи требуют времени.

— Только не для меня, — промолвила Исидора, оглядываясь, чтобы убедиться, что синьора Анджелико ее не слышит. Та и не слушала: прикрыв глаза, она слегка раскачивалась, погрузившись в собственные мысли — в точности как ее тетушка, когда та мурлыкала про себя новую сонату. — Первый материал был вполне подходящим. Не понимаю, почему ты проявил такой интерес к выбору ткани, если уж ночная сорочка мне понадобится для того, чтобы доставить удовольствие другому мужчине!

Симеон открыл было рот, но тут же снова закрыл его. Она своего добилась. Исидора сводила его с ума: когда она была рядом, он был готов забыть обо всем на свете.

— Мы могли бы уже быть дома, — вымолвила Исидора. — У меня еще одна встреча. — Она опустила глаза на часы, которые носила на ленте, и слегка вскрикнула. — Ох, я уже опаздываю! Прошу тебя!

— Я должен немедленно вернуться в Ревелс-Хаус, — сказал Симеон, когда они оказались в карете. — У меня возникло несколько серьезнейших проблем, связанных с поместьем. В Лондон я вернусь на следующей неделе, и мы сможем продолжить разговор об аннулировании брака.

Исидора подняла на него глаза.

— Само собой, — кивнула она. — Если я все еще буду в резиденции.

Ее слова поразили его снова, особенно если учесть, что произнесены они были абсолютно спокойным тоном.

Глава 11

Тор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
27 февраля 1784 года

У герцога Бомона был отвратительный день. Он до того устал, что даже неловко покачнулся, выходя из кареты. Один из лакеев бросился к нему, словно герцог был восьмидесятилетним стариком, но Элайджа отмахнулся от него. Это было унизительно.

Тело отказывалось ему повиноваться.

Нет, он больше никогда не упадет в обморок на людях, как это случилось в прошлом году. Тогда он потерял сознание прямо в палате лордов.

Но сейчас невозможно ничего заподозрить: на вид с ним все в порядке.

Однако герцог понимал, что это не так. Он так и чувствовал, как над его плечом тикают часы, и этот звук стал громче с тех пор, как они вернулись с рождественских каникул. Потому что было так замечательно расслабиться, отдохнуть, съездить на праздники за город, повеселиться на одном из маскарадов, которые устраивала Джемма, поиграть с женой в шахматы, миролюбиво поболтать о политике со знакомыми, которые и не думали о том, что лишний голос на выборах — очень важная вещь. А вернуться в кипящее варево, какое представляла собой палата лордов, было очень трудно.

Нет, он больше не падал в обморок после того первого случая. Однако он то и дело отключался — всего лишь на секунду-другую. Поскольку он всегда сидел в эти мгновения, то никто ни о чем не догадывался.

А правда заключается в том, что ему необходимо поговорить с женой.

Джемма приехала из Парижа, чтобы они смогли зачать наследника. Элайджа с трудом мог выудить эти слова из глубин сознания. Не так он хотел спать с Джеммой. Их прошлогоднее примирение стало результатом сложной, но изящной игры. Они только начинали…

Надо сказать, герцог не понимал, что именно они начинают. Но он знал, что это важно. Куда важнее, чем что-либо.

И вот тело подводит его.

— Вы слишком много работаете, ваша светлость, — проворчал дворецкий. — Этим бездельникам из правительства следует научиться обходиться без вас какое-то время.

Однако лишь сам герцог знал, что он и без того сократил до минимума свою нагрузку. Улыбнувшись, он отдал Фаулу пальто и справился, где герцогиня.

— В библиотеке, ваша светлость, — ответил дворецкий. — Сидит у шахматной доски и ждет вас, я полагаю.

Зайдя в библиотеку, он на мгновение замер, чтобы полюбоваться открывшимся его взору зрелищем. Джемма была потрясающе красива, так красива, что его сердце замирало, когда он смотрел на нее. Окутанная светом множества свечей, она изучала шахматную доску. Ее волосы были уложены в сложную прическу, но не припудрены. На ней было открытое платье из цветастого газа, отделанное золотыми шнурами, которые завязывались под глубоким V-образным вырезом.

Его пульс забился быстрее. Как же он скучал по ней, по ее остроумию, красоте, по ее груди, блеску… Как, черт возьми, он мог не понимать всего этого, когда они поженились? Как мог он пропустить все эти годы, потратить их на политику и любовницу?

Чувство вины было его старым знакомцем, и, похоже, с годами оно становится все яростнее, а не исчезает.

Со своей стороны Джемма, кажется, простила его. Кажется.

Она подняла на него глаза, и от ее улыбки его сердце замерло.

Жизнь подарила ему жену, которая была — это герцог знал совершенно определенно — самой умной женщиной в Европе. И он оттолкнул ее ради другой женщины, единственным интеллектуальным достоинством которой было то, что она никогда не опаздывала на их встречи за все те шесть лет, что Сара Кобетт была его любовницей. А сейчас герцог Бомон даже не мог вспомнить ее лица, и это лишь усугубляло его чувство вины.

— Ты только посмотри! — воскликнула Джемма.

Подняв голову, он подошел к шахматной доске, сел и невидящим взглядом посмотрел на фигуры.

— Это контргамбит, который приписывают Джиоко! Но похоже, я его усовершенствовала. Взгляни-ка… — Она принялась так быстро передвигать фигуры на доске, что герцог едва успевал следить за ее движениями. Но все же успевал. И еще он хотел ее.

Жизнь… Вот бы остаться здесь навсегда, рядом с Джеммой! Увидеть ребенка, которого они родят, если ему хватит времени.

— Элайджа… — удивленно проговорила Джемма. Соскользнув с кресла, она села ему на колени. Он уткнулся лицом в ее плечо. От нее исходил аромат роз.

Конечно, он не плакал. Он никогда не плачет. Из его глаз не выкатилось ни слезинки, когда умер отец; не станет он плакать и по поводу собственной смерти.

Однако он обвил рукой талию жены и крепче прижал ее к себе. Уже много лет она не была так близко от него.

Как хорошо!

Глава 12

Ревелс-Хаус
29 февраля 1784 года

Едва Хонейдью отворил дверь кабинета, Симеон понял: случилось еще что-то. Он опустил перо.

Весть о том, что герцог Козуэй вернулся и намерен оплатить семейные долги, распространилась со скоростью пожара. Казалось, у дверей в комнату прислуги выстроилась в очередь половина Англии, и все эти люди умоляли выделить на рассмотрение их дел хотя бы пять минут и обратить внимание на те счета, которые отказывались оплачивать его отец с матерью. Некоторые из них были выписаны два десятка лет назад.

— Да?

— У нас гость, — объявил Хонейдью.

Стараясь держаться спокойно и уверенно, Симеон выпрямился в ожидании разгневанного кредитора.

— Ее светлость герцогиня Козуэй! — объявил дворецкий.

— Да… — Симеон едва сдержал ругательство. Он вымотался, весь покрылся пылью и уже не мог вдыхать отвратительную вонь из уборной, проникавшую в кабинет даже при закрытых дверях. Исидоре будет достаточно одного взгляда на герцогский дворец, чтобы завтра же потребовать аннулирования брака. Впрочем, с определенной точки зрения это даже неплохо.

Хонейдью теперь держался более дружелюбно и даже перестал давать Симеону советы относительно его платья и манер. Однако на этот раз он явно не мог промолчать:

— Если вы хотите…

Симеон поднял на него глаза, и дворецкий оборвал свою речь. Наверняка Исидора ждет, что он появится в парике и жилете, застегнутом на все пуговицы. И еще скорее всего она предполагает, что Ревелс-Хаус — это благоухающее свежестью и элегантное жилище.

Герцог одернул камзол и расправил манжеты. Заметив чернильное пятно, он решил не обращать на него внимания. Вот когда он отправится в Лондон с новой женой, тогда и позаботится о галстуке и о том, чтобы манжеты его сорочки были белыми.

— Ее светлость в Желтом салоне, — нервничая, проговорил Хонейдью.

— В Желтом? А где такой?

— Там когда-то были желтые портьеры, — объяснил дворецкий.

— А-а… — протянул Симеон. — Салон прокисшего молока.

На лице дворецкого мелькнуло подобие улыбки.

— Сюда, ваша светлость.

Исидора сидела на диване цвета соломы и смотрела куда-то в сторону. Цвет соломы когда-то был лимонным, заметил про себя Симеон. Исидора походила на яркий бриллиант, засунутый в стог сена. Волосы его жены были такого же цвета, как блестящие перья на грудке ворона, а губы напоминали спелую вишню. Исидора казалась сказочной принцессой из его мальчишеских фантазий, в которых та танцевала перед ним, одетая только в полупрозрачный шарф.

Опустив глаза, Козуэй едва не застонал. До встречи с женой он считал, что научился управлять своим телом и справляться с плотскими желаниями.

Направляясь к ней, Симеон принялся застегивать пуговицы на своем камзоле, начиная снизу.

— Исидора, — заговорил он, пройдя к ней по выцветшему ковру.

Она тут же поднялась с дивана и повернулась к нему. На ней был узкий жакет, надетый поверх застегнутого до горла жилета, а на самой макушке красовалась шляпка, напоминающая улей. У жакета был сочный сливовый цвет; перчатки такого же цвета лежали на диване рядом с ней.

— Герцог, — промолвила она, приседая перед ним в реверансе.

Симеон подошел к ней, но не поклонился. Вместо этого он взял ее за руки и улыбнулся, глядя ей в глаза и сдерживая внезапное желание заключить ее в объятия и похитить у нее поцелуй.

— Какой приятный сюрприз, — промолвил он.

Она улыбнулась ему в ответ.

— Я же говорила тебе, что могу и не дождаться твоего приезда в Лондон, — произнесла она приветливым тоном. — Надеюсь, я тебе не помешала? — Высвободив руки, Исидора села.

Симеон сел рядом с ней. При этом диван под его весом застонал так жалко, что, казалось, он вот-вот развалится.

— Поверь, мне неловко принимать тебя здесь, — заговорил Симеон. — Дом в ужасном состоянии. Например, эта комната…

— Да нет, тут вроде чисто, — вымолвила она, оглядываясь по сторонам.

В салоне и правда было чисто. Хонейдью не выносил грязи, однако у Симеона возникло подозрение, что он до смерти измотал работой горничных, служивших у его матери. Надо как можно скорее перейти к делу.

— Мать уже давно перестала оплачивать счета, — сообщил он. — К тому же она уволила большую часть прислуги…

У Исидоры на лице появилось странное выражение, и он понял, о чем она думает. Зловоние распространялось по комнате с настойчивостью опостылевшего ухажера.

— Она не приказывала чистить уборные, ремонтировать крышу, красить стены, обивать мебель, платить слугам, покрывать соломой дома в деревне…

Исидора прикрыла рукой рот и нос.

— Боже!..

Симеон кивнул:

— Именно поэтому я не приглашал тебя в Ревелс-Хаус. Когда идет дождь и усиливается ветер…

Исидора опустила руку, и, к его облегчению, на ее лице появилась улыбка.

— Когда я впервые увидела тебя, ты выглядел уставшим, — промолвила она. — Сейчас ты выглядишь еще хуже.

— У меня слишком много работы с бумагами, — признался Симеон. — Неоплаченные счета, письма от поверенных… — Он пожал плечами. — Я мало спал…

— У меня большое поместье, и ты — мой муж, Козуэй. Оно твое. Во всяком случае, оно должно было стать твоим давным-давно, да только ты не выражал желания заниматься им, так что за дело взялась я.

Ему стало еще легче на душе.

— Дело в том, что у меня очень много денег. И, как ни странно, у герцогини тоже. Мне не нужна финансовая помощь, но все равно от всего сердца благодарю тебя за предложение, — сказал он.

— Но тогда почему…

Симеон кивнул.

— Именно так, — вымолвил он. — Мать давно стала для меня загадкой. Ты понимала ее, когда вы жили тут вместе?

Исидора взяла в руки перчатки и тщательно разгладила каждый пальчик.

— Боюсь, я была слишком юна и груба, — вздохнула она. — А твоя мать очень чувствительна.

Симеон подумал, что ей удалось иносказательно выразить очевидное: его мать безумна, если не хуже.

— Итак, ей это было не по нраву, — проговорил он. — Боюсь, шок, вызванный смертью отца, лишь усугубил ее состояние.

— Чем я могу помочь?

— Ничем, но все равно спасибо.

— Ерунда, — сказала Исидора, вставая. — Тебе не справиться со всем в одиночку, Симеон. — Она огляделась по сторонам. — А ты хоть раз говорил о ремонте дома с матерью?

Герцог встал, думая о том, как осторожно она произнесла его имя. Наконец-то…

— У нее сейчас трудное время, она еще не привыкла к моему присутствию, — сказал он. — Мать огорчена тем, что я оплачиваю счета, которые, по ее мнению, были выписаны ворами. Но прошло так много времени с тех пор, как их сюда прислали, и я не могу проверить их, чтобы выяснить, есть ли необходимость оплачивать их полностью.

Исидора кивнула.

— Что ж, в таком случае я хочу задать тебе самый важный для меня сейчас вопрос: какая из свободных спален расположена как можно дальше от уборной?

Само собой, она не собирается остановиться в хозяйской спальне. Разумеется, нет. Он же сказал ей, что намеревается аннулировать их брак. О чем, черт возьми, он думал?!

— Я спрошу у дворецкого, ладно? — сказала она, отворачиваясь.

У нее была такая прямая спина, такая тонкая талия. А еще эти обручи под юбками… Когда она двигается, юбки колышутся на них так соблазнительно, что ему безумно хочется провести рукой по ее спине вниз, к округлым бедрам…

Мысленно застонав, Симеон распахнул перед ней дверь, и Исидора выскользнула из комнаты.

Как поступит Хонейдью, когда герцогиня попросит его устроить ее в самой дальней спальне? Впрочем, дворецкий был невозмутим.

— Разумеется, у вдовствующей герцогини есть собственная уборная, — услышал Симеон голос Хонейдью, разговаривавшего с Исидорой. — Но вот как она выносит зловоние в сырую погоду…

— Вероятно, она просто к нему привыкла, — резонно заметила Исидора.

Еще в то время, когда Симеон только обучался медитации и умению контролировать собственное тело, все это казалось ему очень простым. Когда он приехал в Африку и стал делать пробежки, Симеон понял, как можно обуздать телесные аппетиты — голод, например.

Но здесь, в Англии, его внешняя невозмутимость была под угрозой. Симеон был в ярости оттого, что отец не выполнял своих обязательств. Мать раздражала его. Однако хуже всего было то, что он сгорал от страсти к собственной жене. Сказать по правде, в это мгновение желание поглотило его целиком, и он не мог думать ни о чем другом.

В голове у Симеона так и звучал голос Валамксепы, который говорил, что мужчина не должен идти на поводу чувств, и уж тем более телесных желаний. Воспоминания о его уроках напоминали ему журчание ручья, бегущего по камням где-то далеко-далеко.

Исидора положила руку ему на рукав, и от этого легкого прикосновения в его чреслах тут же вспыхнуло пламя.

— Симеон, а Годфри сейчас в школе? — спросила она. — Когда я его видела, он был совсем малышом. Должно быть, сейчас он уже ходит в длинных панталонах.

Симеон криво улыбнулся:

— Ему уже тринадцать, и он почти одного роста со мной. Вечером ты его увидишь, — пообещал он.

Исидора охнула.

— Неужели тринадцать?

— Мне нужно как можно скорее найти ему наставника, — продолжал Симеон. — Мать решила, что Итон нам не по карману, но наставника брату так и не наняла. К счастью, он оказался довольно смышленым и занимался обучением сам, но обучение это было довольно эклектичным: он просто наугад брал книги из отцовской библиотеки.

— Наверняка Бомон поможет найти подходящего молодого человека, — сказала Исидора. — Так Годфри обучался сам?

Еще один его позор. Он должен был приехать и следить за тем, чтобы брата воспитывали и обучали как полагается. Но Симеон держал себя в руках, его лицо оставалось невозмутимым. Демонстрировать кому-то собственную слабость — это слабость.

— Уверен, что он быстро догонит сверстников.

Вопросительно взглянув на него, Исидора повернулась к Хонейдью.

— Я приехала не с пустыми руками, — промолвила она. — Несколько экипажей с моей одеждой медленно едут следом.

Дворецкий поднялся наверх, чтобы отыскать наиболее подходящую — с обонятельной точки зрения — спальню.

Симеон вернулся в кабинет. Меньше всего ему хотелось оказаться в одной комнате с Исидорой.

Глава 13

Ревелс-Хаус
29 февраля 1784 года

Исидора никогда не искала комнату по запаху: они с Хонейдью входили в каждую спальню и принюхивались. Однако зловоние было повсюду, оно не отставало от них ни на шаг, следуя за ними, как комнатная собачка.

Исидора уже начала подумывать о том, чтобы остановиться в какой-нибудь гостинице неподалеку, но тут Хонейдью сказал:

— Возможно, вам подойдет вдовий дом, ваша светлость… Хотите взглянуть на него? Правда, боюсь, его давно не открывали и не проветривали, но это очень милый маленький домик.

— Хонейдью, меня устроит любой дом, в котором нет неисправной уборной, — сказала она в ответ.

— Уборные в этом доме могли бы находиться в отличном состоянии, если бы только я смог уговорить отца его светлости, покойного герцога, должным образом заботиться о трубах, — промолвил дворецкий.

— Когда же их почистят? — поинтересовалась Исидора.

Хонейдью скривился.

— Боюсь, герцог столкнулся с некоторыми трудностями, когда пытался обратиться за помощью, однако я уверен, что через день-другой мы сумеем найти работников. Поверьте мне, все и в самом деле было не так уж страшно до этой недели… Видите ли, дождливая, сырая погода… — Он заломил руки.

— Полагаю, вы немногое могли сделать в такой ситуации, — кивнула Исидора.

Спустившись вниз, они вышли из дома через боковую дверь, и хотя Исидора никогда бы не призналась в этом вслух, возможность вдохнуть полной грудью свежего, хоть и холодного воздуха привела ее в восторг. Она заметила, что и Хонейдью тоже сделал несколько глубоких вдохов.

— Надо понимать, кто-то к этому привыкает? — спросила она.

— Некоторые люди — да, — ответил Хонейдью. Судя по его виду, он не относился к их числу.

Они обошли дом по усыпанной гравием дорожке, и взору Исидоры предстал запушенный сад.

Она с разинутым ртом повернулась к дворецкому, но у того уже был готов ответ на ее вопрос:

— Два дня назад его светлость велел последнему оставшемуся в поместье садовнику поскорее нанять людей. Они быстро приведут сад в порядок.

Вдовий дом оказался даже и не домом вовсе, а небольшим коттеджем. Но он был очарователен и, увитый вьющимися розами, которые окружали каждое окно, напоминал милый кукольный домик.

— Какого цвета эти розы? — полюбопытствовала Исидора.

— Бледно-розового, — ответил Хонейдью. — Их тут очень много. Виноград тут не прижился, так что все место отдано розам. За домом вы увидите несколько кустов сирени, но понятно, что они не зацветут до конца апреля.

Вытащив из кармана внушительную связку ключей, он умудрился вставить один из них в замок.

— Здесь никто не жил после бабушки его светлости, — сказал он через плечо. — Обычно мы регулярно проветривали дом и наводили повсюду порядок, но в последние несколько лет…

Понятно: у него просто не осталось людей, которые могли бы этим заняться.

Пройдя через небольшой коридорчик, они оказались в залитой солнцем гостиной, которая, к удивлению Исидоры, была очень просторной. Мягкая мебель пряталась под холщовыми чехлами. Здесь и не пытались демонстрировать герцогскую роскошь — как раз наоборот. Снизу стены были обиты панелями из вяза, а сверху — покрашены кремовой краской с маленькими анютиными глазками. Пол был выложен плитами, но посередине лежал веселый, хоть и выцветший ковер.

— Как мило! — воскликнула Исидора.

— Матушка покойного герцога терпеть не могла формальностей, — проговорил Хонейдью, проходя к окнам, чтобы раздвинуть шторы. — Фу! Только посмотрите на эту пыль! Немедленно пришлю сюда всех служанок, ваша светлость, и мы быстрехонько приведем дом в порядок.

Исидора обнаружила в доме маленькую уютную спаленку с большой кроватью и столом, заставленным книгами в истертых кожаных переплетах.

— Бабушка герцога очень любила читать, — сообщил ей Хонейдью. — Да и ее собственная жизнь была романтической сказкой.

Исидора подняла взгляд от «Сказок Нила», которые она обнаружила на столе. Книга почти рассыпалась, однако трудно было понять, что стало тому причиной: время или то, что ее слишком часто брали в руки.

— Романтической? — переспросила она.

— Да, — кивнул он. — Попросите его светлость рассказать вам об этом. — Обойдя Исидору, он подошел к окну, чтобы распахнуть ставни. — Ну вот, а теперь я бы попросил вас вернуться в большой дом, а мы наведем тут порядок.

Исидора покачала головой. Она предполагала, что ей и без того придется вернуться в дом на обед. Однако она не была готова к этому. Исидора уселась в кресло-качалку с книгой в руках.

— Кажется, я похожа на бабушку моего мужа, — улыбнувшись, проговорила она. — Я тоже очень люблю читать. А когда придут горничные, я просто отправлюсь на прогулку.

— А ваша личная горничная приедет с остальными экипажами? — поинтересовался Хонейдью.

— Да. У Люсиль вечно болит желудок, когда мы отправляемся в путешествие, так что она обычно следует за мной в медленных экипажах. Кстати, если это возможно, я бы приняла ванну. Мне кажется, я с головы до ног покрылась пылью в дороге.

— Вам приготовят горячую ванну, как только горничные закончат уборку, — пообещал дворецкий. — Если вы вполне уверены, что вам тут удобно… — Он медлил, ему явно не хотелось оставлять ее одну.

Но Исидора уже успела открыть книгу.

— Я буду здесь абсолютно счастлива, Хонейдью, — вымолвила она уверенно. — Честное слово. Прошу вас, передайте вдовствующей герцогине мои сожаления по поводу того, что я не могу повидаться с ней до того, как приедет моя горничная.

Внезапно ей пришла в голову идея.

— Знаете, у меня такое ощущение, что я как-то странно устала во время пути. — Она улыбнулась дворецкому, который и виду не подал, что жена герцога так и сияет здоровьем. — Так что, пожалуй, я сегодня поужинаю здесь.

Хонейдью поклонился.

— Я буду рада, если герцог сможет изменить свое расписание и присоединиться ко мне, — добавила она. — Разумеется, это будет неофициальный ужин, так что он может прийти без галстука.

Хонейдью улыбнулся:

— Непременно передам ему ваши слова. — Он поклонился еще раз. — Могу я добавить, что ваше великодушие относительно костюма его светлости будет высоко им оценено?

Глава 14

Ревелс-Хаус
29 февраля 1784 года

— Ее светлость во вдовьем доме, — сообщил дворецкий герцогу. — Горничные должны привести его в порядок, и она, похоже, чувствует себя вполне комфортно. Мы развели огонь в кухонной печи. Стены в доме влажные, но печь быстро прогреет их.

Герцог, писавший до этого письмо, отложил перо и запустил пальцы в волосы.

— Правда? Она там из-за вони? Послушайте, Хонейдью, я, кажется, начинаю привыкать к ней.

— Нет, ваша светлость. Просто воздух стал суше, чем утром, поэтому зловоние не так ощущается. Но ночью или завтра утром пойдет дождь — так, во всяком случае, мне сказал мистер Самеролл, садовник.

— Что ж, тогда хорошо, что она ушла из большого дома, — сказал герцог. Вид у него был измученный.

— Герцогиня просит, чтобы вы поужинали с ней во вдовьем доме, — передал дворецкий Симеону слова Исидоры. Он считал, что герцогиня не вернется в большой дом, пока уборные не приведут в порядок. Даже если мистеру Киннэрду удастся найти в Лондоне чистильщиков — а учитывая ту сумму, которую его светлость распорядился на это потратить, нужные люди будут найдены, — по мнению Хонейдью, они не приедут раньше чем через два-три дня.

К тому же дворецкий с некоторой тревогой обнаружил, что его отношение к молодому герцогу становится все лучше, ведь тот работал дни и ночи напролет и начал честно оплачивать все счета. Местные жители только и говорили об этом. Еще год назад Хонейдью не мог найти спелой дыни, не предложив за нее денег, и вот теперь фрукты и овощи поступали со всех сторон.

— Этот мистер Перфью, утверждающий, что он оказал большую услугу покойному герцогу… — заговорил Симеон. — Вы имеете хоть какое-то представление о том, кто это может быть?

Хонейдью поджал губы.

— Понятия не имею, — произнес он после непродолжительной паузы. — Но вот был еще некий Перслоу…

Герцог повернулся к огромной папке, которая лежала открытой справа от него.

— Я уже отметил, что Перслоу вчера были отправлены деньги — за четыре парика, купленных для моего отца десять лет назад. Платить ему отказались, сославшись на то, что парики старомодные.

Дворецкий счел за лучшее промолчать. Но герцог едва заметно улыбнулся.

— Насколько я понимаю, мой отец был похоронен в одном из этих старомодных париков? — спросил он.

— Полагаю, сэр, что где-то здесь должно быть письмо от мистера Уэстби, мастера по изготовлению париков, который и сделал покойному герцогу парик для похорон. Это был его любимый парик.

Улыбка на лице Симеона погасла, и он со вздохом посмотрел на папку.

— Я не нашел письма Уэстби, Хонейдью, — сказал он. — Но в какой-то момент мне захотелось вздремнуть, и я обнаружил, что вместо сломанной ножки под диван подложена целая стопка писем. Когда у вас будет минутка, пожалуйста, попросите слуг унести отсюда этот диван. Его уже не починить.

Только сейчас дворецкий заметил, что обитый бархатом диван с ножками в виде когтистых лап, завалился набок, лишившись одной ножки. Более того, под ним валялся клок соломы, а это свидетельствовало о том, что внутренности дивана тоже начали высыпаться. Хонейдью смутился.

— Прошу прощения, сэр, но ваш отец не стал…

Герцог остановил его, подняв руку.

— Не нужно извиняться, — устало промолвил он. — Честно вам скажу: читаю я письмо за письмом, и с каждым из них я все больше убеждаюсь в упрямстве отца, поэтому мне остается лишь восхищаться тем, что вы не оставили своей должности. Я велел Киннэрду удвоить вам жалованье, учитывая, сколько трудностей вам пришлось перенести.

Хонейдью приосанился.

— Благодарю вас, ваша светлость. — Перед его глазами заплясали радостные картинки его будущего: он наконец уйдет на покой и поселится в маленьком коттедже. Однако он тут же вернулся к насущным делам. Ему казалось весьма странным, что герцог и герцогиня вроде бы и женаты, но в то же время еще не женаты. И это не говоря уже о том, что они, без сомнения, спят в разных комнатах.

Стало быть, необходимо сделать все, чтобы они сошлись.

— Ее светлость попросила подать ужин во вдовий дом, — сообщил Хонейдью. — Я поставлю прибор и для вас.

Герцог кивнул. Но потом, когда дворецкий уже выходил из комнаты, он оторвался от своих бумаг и сказал:

— Только не забудьте пригласить и Годфри.

Годфри? Приглашать тринадцатилетнего подростка на интимный ужин супругов, которых связывает столь странный брак? Такого Хонейдью одобрить был не в состоянии.

— Сначала я выясню, сможет ли молодой господин присоединиться к вам, — промолвил дворецкий, который был готов поклясться в том, что Годфри будет очень занят.

— Да нет, конечно, я свободен, — раздался звонкий голос паренька из другого конца комнаты.

— Лорд Годфри?

Над затерявшимся в полутьме диваном показались каштановые кудри подростка.

— Я ведь даже еще не познакомился с герцогиней, — сказал он.

— А я и не знал, что ты здесь, — с улыбкой глядя на брата, промолвил Симеон. — Еще часок — и я вытащу тебя на пробежку по местным дорогам, Годфри.

Потерпев поражение, Хонейдью поклонился и ушел.

Глава 15

Вдовий дом
29 февраля 1784 года

Исидора тщательно готовила свой коттедж к приему гостей. Небольшая армия горничных отмывала его от пола до потолка. Потом Исидора отправила двух наиболее надежных из них в большой дом — поискать что-нибудь из мебели.

Ко второй половине дня кукольный домик стал немного удобнее. Повсюду в комнате горели свечи.

Вместо любимых покойной вдовствующей герцогиней громоздких кресел в коттедже поставили стулья с мягкой обивкой. На столе появилась ваза с цветами, которые Исидора срезала в саду, а постель (достаточно широкая, чтобы на ней уместились двое) была застелена белоснежным бельем и завалена подушками.

Конечно, это все еще был кукольный домик, но уже до блеска отмытый и уже благоухающий сиренью (благодаря очень дорогим духам), так что здесь появилось ощущение комфорта.

И еще дом вполне годился для обольщения.

Лакеи принесли маленький обеденный стол, и Исидора заставила их несколько раз передвинуть его, прежде чем решила, что самое подходящее для него место — угол гостиной, где они с Симеоном смогут поужинать в таинственном интимном полумраке.

Она отправила Хонейдью предполагаемое меню ужина, включающее в себя и специи для горячего винного напитка, который собиралась сама приготовить на огне.

Она уже представляла, как это будет: герцог появится в распахнутом камзоле, с рассыпавшимися по плечам волосами, а она предстанет перед ним в образе безупречной, тонкой и желанной жены. Если он мечтает, чтобы его жена была покорной, изысканной англичанкой, она станет именно такой.

Все это напоминало Исидоре одну из ее любимых пьес, которую она любила перечитывать и в которой вот-вот сыграет свою роль. Укрощение дикаря…

Опустившись в ванну с горячей водой, Исидора немного переиначила историю, и теперь ее действующими персонажами стали трепещущая невинная невеста и дикий король пиратов.

Наверное, такое должно понравиться Симеону. И ему наверняка захочется поверить во все это. Вспомнить хотя бы, как он отреагировал, узнав, что она никогда не занималась самоудовлетворением.

Исидора почувствовала, что улыбается. Похоже, все будет замечательно. Она придумывала фразы, которые обязательно произнесет при нем: «Боже мой, какой он огромный!» Или лучше сказать: «Какой ты огромный!»

Каковы же правила этикета для таких вещей?.. А может, ей стоит вздрогнуть, закрыть глаза рукой и застонать: «Нет, нет, нет!»?

Само собой, дикий пират быстро преодолеет сопротивление нежного цветка. А суть в том, чтобы сделать вид, что ей это не доставляет удовольствия.

Или лучше притвориться испуганной?

Симеон не сумасшедший. К тому же она почему-то верит в то, что в постели он и в самом деле не оплошает. Он странно одевается. Но на вид он настоящий мужчина. Признаться, представляя его без одежды, Исидора не боялась, а как раз наоборот.

Выйдя из ванны, она взяла полотенце, которое при готовила для нее Люсиль. Все, что нужно, — это лишь слегка пофлиртовать с ним, пока он не почувствует себя свободнее. Ну а потом она запустит в дело свою версию о хрупкой английской розе, и, надеялась Исидора, в этот момент Симеон превратится в необузданного пирата и все ее проблемы будут решены.

Глава 16

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
29 февраля 1784 года

— Чем ты хочешь заняться сегодня вечером? — спросила Джемма, глядя через стол на своего мужа. — Нас пригласили к леди Феддрингтон на суаре в честь визита прусского принца, герцога Фердинанда Брунсвика. Можем отправиться и на музыкальный вечер, который устраивает леди Колмондели. Разумеется, есть еще и спектакль «Как вам это нравится», который мы обсуждали на прошлой неделе. Все женские роли там играют мальчики.

Отложив салфетку, Элайджа встал и, обойдя вокруг стола, подошел к Джемме. Она вопросительно смотрела на него. После обеда он стал выглядеть немного лучше, однако для его возраста он слишком изможден и худ.

— У меня нет настроения смотреть на мальчиков, которые будут скакать по сцене, — промолвил он и, взяв Джемму за руку, помог ей встать, — но я буду счастлив сопроводить тебя на любой из вечеров.

Джемма недоуменно заморгала. Она была абсолютно уверена в том, что он откажется, сославшись на работу. На необходимость читать те документы, которые он вечно читает, даже за обеденным столом.

— Ты хочешь сказать?.. — нерешительно спросила она.

Бомон протянул ей руку.

— Я решил не работать по вечерам, — заявил Элайджа. — Так что я в полном вашем распоряжении, герцогиня.

— О! — только и смогла выдохнуть Джемма, правда, весьма неуверенно.

Они направились в гостиную.

— Я полагаю, лучше всего пойти на званый вечер, — подумав, приняла решение Джемма. — Я бы хотела потанцевать. — На ней было новое платье — изящный туалет из узорчатого бледно-желтого атласа с рисунком в виде мелких зеленых листочков. Подол юбки был оторочен двумя рядами оборок, а сама юбка была гораздо короче тех, что носили в прошлом году.

Элайджа с улыбкой в глазах оглядел жену.

— Да, я надела новое платье и хотела бы появиться в нем на людях, — сказала Джемма, подумав о том, что есть все-таки положительные стороны в столь долгом браке.

— Под подолом виднеются твои очаровательные туфельки, — серьезно промолвил он.

— Ты заметил? — Она приподняла ногу, показав ему мысок туфельки. Туфли были желтые, на каблуках, и украшенные прелестными маленькими розочками.

— Желтые розы встречаются чаще, чем такие стройные щиколотки, как у тебя, Джемма, — заметил Элайджа.

— Боже правый! — воскликнула Джемма с улыбкой. — Должно быть, сегодня голубая луна. Ты делаешь комплименты жене! Погоди, дай мне найти веер и сумочку для рукоделия.

Фаул протянул ей и то, и другое.

— Какой милый веер, — заметил Бомон, забрав его у жены. — Что тут изображено?

— Да я как-то даже не посмотрела, — промолвила она, поворачиваясь, чтобы Фаул помог ей надеть плащ.

— Венера, Адонис… Надо же, какое оригинальное прочтение древнего мифа!

Джемма вернулась и встала на цыпочки, чтобы рассмотреть рисунок на веере, который раскрыл перед ней Элайджа.

— Ну да, теперь я вижу… Подумать только, действительно Венера! Боже мой!

— Кажется, она пытается утащить беднягу Адониса в кусты, — сказал Бомон, захлопнув веер. — Откуда он у тебя, Джемма? Ты ведь никогда ничего не покупала, не посмотрев на картинку!

Фаул набросил ему на плечи плащ.

— Нынче модно дарить веера, — сказала Джемма. — Этот мне преподнес Вильерс. Несколько дней назад.

— А я и не знал, что он был у тебя с визитом, — заметил Элайджа.

— Он заходил ко мне, чтобы рассказать о некоторых странных поступках герцога Козуэя, — объяснила она.

Краем глаза она заметила, что Элайджа презрительно бросил веер одному из лакеев. Но из-за этого она останется вечером без веера! Ни одна дама не появляется в свете без веера. Впрочем, она сможет сказать, что оставила его в карете.

Забравшись в экипаж, Джемма нырнула в уголок сиденья. Неожиданно ей пришла в голову поразительная мысль. Вильерс ничего не добьется — ни с помощью веера, ни каким-то другим способом.

Правда заключается в том, что она по уши влюблена в мужа. Дни напролет Джемма проводила в библиотеке, ожидая его возвращения из палаты лордов. Втайне от Элайджи она прочитывала все газеты, чтобы быть в курсе всех событий и иметь возможность поддерживать умные разговоры. Она волновалась, читая отчеты о его выступлениях, и дрожала от волнения, когда утром выяснялось, что днем он будет произносить речь в парламенте.

Само собой, Бомон ничего об этом не знал.

Джемма скорее бы умерла от унижения, чем позволила бы своему мужу узнать, что она безумно влюблена в него.

Она не могла преследовать его, умолять или какими-то иными способами дать ему понять, что он для нее всегда желанен, а ее сердце распахнуто перед ним.

Вот только нужно ли ему это?

Нет, едва ли.

Джемма хотела Элайджу — не так, как это было, когда они поженились, в первый раз, не с тем деланным весельем и энтузиазмом, которые он демонстрировал во время их неуклюжих соитий. Она хотела, чтобы он, герцог Бомон, один из самых влиятельных людей в политике, был у ее ног.

На меньшее она не согласна.

Вильерс будет ей полезен. Они с Элайджей были друзьями детства, а теперь стали чужими людьми. Хорошо. Она воспользуется им. Воспользуется любым мужчиной в Лондоне, который пригласит ее потанцевать, если это вызовет приступ ревности в благородном сердце ее мужа. Но не ревность способна сделать это. Все дело в ней самой, это она может быть более остроумной, более прекрасной и желанной, чем когда бы то ни было.

Глава 17

Вдовий дом
29 февраля 1784 года

Стол поблескивал старинным серебром. Хонейдью передал Исидоре слова миссис Балок, которая пообещала, что еда будет отменной. Дворецкий мрачно намекнул на какие-то распоряжения из недавнего прошлого, но Исидора не стала больше задавать вопросов. Она пришла к выводу, что комбинация блаженного неведения и больших ожиданий — лучшая политика, когда дело касается домашних проблем.

Она надела неофициальное открытое платье из отличного шелка темно-бордового цвета. Впереди на верхней юбке был разрез; ткань по бокам от него отгибалась в стороны, открывая взору нижние юбки из почти прозрачной тафты, а уголки были подвязаны бантами из шелка цвета лесной зелени. Это было очень необычное и очаровательное одеяние, но, возможно, его лучшей чертой было глубокое декольте.

В области груди было много самой Исидоры. Она относилась к этому бесстрастно, считая, что благодаря этому некоторые корсеты под это платье просто не надеть, а в других ей будет неудобно. Но она не была слепой и замечала, с каким удовольствием мужчины глазеют на подобное изобилие. Если Козуэй окажется человеком, которого может очаровать такое количество обнаженной плоти, которое могла бы продемонстрировать хорошая дойная корова, то Исидора готова предоставить ему этот шанс.

Честно говоря, она была почти уверена, что сумеет разбудить мужскую фантазию девственника. Едва прикрытая грудь и вздымающиеся юбки, которые с виду так легко с нее снять, — это шах. Ненапудренные волосы, завитые в свободные локоны, — это два шаха. Капелька соблазнительных духов того сорта, в котором больше чистоты и невинности, чем французского обольщения, — это шах и мат.

Оказывается, те годы, когда она училась оценивать мужскую привлекательность, не прошли даром. Исидора считала вполне возможным, что на герцога, ее мужа, ее женственность подействует, как удар молнии.

Исидора не подготовилась лишь к одному — что в дверях появятся две мужские фигуры. Два девственника. Но когда они оба вошли в переднюю дверь, причем Симеон пригнул голову, опасаясь удариться о притолоку, то у его брата Годфри был такой вид, словно его поразила молния. Годфри, шедший первым, замер на месте, и Симеон ткнулся головой ему в спину.

Он открыл рот. Раздался какой-то странный звук, напоминающий кваканье лягушек в летнюю ночь.

— Добрый вечер, Симеон, — поздоровалась Исидора, делая шаг им навстречу.

У него совсем ума нет? Неужели он не догадался… Похоже, что нет. В его глазах даже не промелькнуло сожаление.

Повернувшись к брату, Симеон сказал:

— Годфри, держи спину прямо! Ты не видел герцогиню много лет, но я уверен, что ты ее помнишь.

Годфри поклонился так низко, что Исидора испугалась, что он не сможет выпрямиться.

Исидора присела в реверансе, но так неудачно, что ее бюст буквально уткнулся в нос Годфри. Его лицо побагровело, и он бросил растерянный взгляд на брата.

— Я очень рада, — произнесла Исидора и наградила Годфри доброй улыбкой, которая так и говорила: «Успокойся!»

Герцог прошел в комнату, которая вдруг стала казаться вдвое меньше. Исидора едва не упала от удивления. Все дело в том, что Симеон… мужчина. Он — самец. Очень крупный самец.

— Какая милая маленькая комнатка, — заметил он, проходя по комнате с таким видом, словно Исидоры здесь и не было.

— Да, действительно милая, — кивнула она, глядя на его плечи. Такие широкие и красивые. Если он даже не поцелует ее на ночь, решила Исидора, это послужит признаком его мужской несостоятельности.

Впрочем, нельзя исключать и ту возможность, что Симеон находит ее непривлекательной. Хотя нет. Такого быть не может.

Симеон отодвинул для нее стул, и она села, внутренне содрогнувшись. Совершенно ясно, что разработанный ею план срывается. Однако когда-то она хвалилась своей способностью спровоцировать любого мужчину на флирт. А флирт — это уже полпути к постели.

Сам герцог даже не заметит, как это происходит, а Годфри получит урок взросления.

Наклонившись вперед, Исидора улыбнулась той улыбкой, которая воспламенила половину Парижа, когда ей было двадцать лет. Разумеется, мужскую половину.

— Расскажи мне о себе, Симеон, — промурлыкала она. — У меня такое чувство, что я мало о тебе знаю. — Опыт показывал, что ни о чем мужчины не любят говорить так подробно и пространно, как о себе.

Симеон положил на колени тяжелую льняную салфетку.

— Я совсем неинтересный человек, — заявил он. — Так что я бы предпочел узнать что-нибудь о тебе. Что ты делала те годы, пока я путешествовал по Абиссинии и другим местам?

Похоже, он достойный противник. Общительный, доброжелательный, абсолютно спокойный, но смотрит на нее так, будто она его няня.

— Я путешествовала по Европе с тетей, — ответила Исидора. — Полагаю, ты помнишь об этом из моих писем? — В ее голосе прозвучала лишь еле различимая насмешка.

Лакей налил в бокалы вина, и Исидора краем глаза заметила, что Годфри пьет с чересчур большим энтузиазмом. Разве мальчики в его возрасте пьют вино? Этого Исидора не знала, потому что обычно подростки его возраста проводят время в школах. Во всяком случае, она точно не видела ни одного из них на официальных обедах.

— Думаю, большая часть твоих писем до меня не доходила, — промолвил Симеон. — Помнится, лишь однажды мой поверенный сообщил, что предпринял какое-то действие от твоего имени.

— А тебе не приходило в голову, что я могу писать о каких-то интимных вещах?

Похоже, ее слова удивили Симеона.

— Конечно, не приходило, ведь мы с тобой даже не были знакомы, — произнес он. — О каких интимных вещах ты могла писать? Разумеется, я отдал распоряжение поверенным внимательно относиться ко всем посланиям из дома и действовать от моего имени. Но никому не известно, сколько идут письма, не говоря уже о том, сколько времени требуется для того, чтобы мои инструкции доходили до Лондона.

— И тебе даже не было интересно, где находится твоя жена?

Помолчав мгновение, он ответил:

— Нет.

Да уж, прямолинейно, ничего не скажешь.

— Мне было интересно, где вы, — вмешался в разговор Годфри. — До сих пор помню, как вы жили в нашем доме, хотя это было совсем недолго.

— Это невозможно! — покачала головой Исидора. Годфри был в том забавном возрасте, когда ноги кажутся невероятно длинными. У него был нос мужчины и глаза ребенка. — Тебе было всего… Сколько? Дело было в семьдесят третьем году.

— Мне было почти три года, — ответил Годфри. — Разве вы не помните, как играли со мной в прятки? Я думал, что вы всегда будете жить с нами.

— Я тоже. — Исидора не видела смысла лгать ему. — Но я так мешала твоей маме, что мы с тетей решили: лучше, если я отправлюсь путешествовать.

Годфри кивнул.

— Слуги еще много лет судачили о том, как вы приезжали, — сказал он.

Исидора приподняла бровь.

У этого младшего брата Козуэя такая забавная улыбка.

— Никто ни раньше, ни потом не называл герцогиню в лицо мегерой.

— Ну вот, — сказала Исидора. — Как хорошо, что тетя согласилась взять меня с собой. И твоя мама избежала множества сердечных приступов после того, как я уехала, — осторожно добавила Исидора. Она вспомнила, что разговаривает с ребенком, который нуждается в наставлениях. — Надеюсь, ты не последуешь моему дурному примеру?

— Да она не такая уж ужасная, — искренне проговорил Годфри. — Честное слово! Правда, она все время переживает из-за денег, поэтому и кажется, что у нее дурной характер.

Наклонившись к Годфри, Симеон похлопал его по плечу — этот жест Исидора оценила как братский.

Вошел Хонейдью, за которым следовали лакеи с блюдами в руках. Все блюда поставили на небольшой стол — как и велела Исидора, задумывая обед, который должен помочь ей соблазнить мужа. Хонейдью кивком головы отпустил лакеев и стал подавать еду сам, в то время как они трое сидели молча. Годфри допил вино, и дворецкий вновь наполнил его бокал, прежде чем вернуться в большой дом. Годфри порозовел, из чего Исидора заключила, что к выпивке он не привык.

В глазах Симеона появилось ленивое, слегка ироничное выражение. Это нравилось Исидоре, особенно учитывая, что обычно мужчины глазели на нее с лихорадочным блеском в глазах, если она оказывала им знаки внимания, тем более когда почти вся ее грудь была открыта.

— А вы с тетушкой жили в каком-то одном месте? — поинтересовался он.

Он явно либо не получал ее письма, либо просто игнорировал их.

— Большую часть времени мы жили в Венеции, — объяснила Исидора, — потому что моя семья из этого города. Но тетя играет на скрипке, поэтому мы ездили по разным европейским столицам, где она выступала при дворах.

— Она музыкант? Вы путешествовали по Европе с музыкантом, который дает концерты? — Теперь у него был удивленный вид.

— У нас всегда было достаточно еды, Симеон. Я говорю это на случай, если ты представляешь себе, что она играла за гроши, стоя на обочине дороги.

— А почему вы не сообщили моему поверенному, что оказались в такой ситуации? Такое не подобает герцогине, и я бы этого никогда не допустил!

Годфри, выпивший уже половину второго бокала, замер, прижимая бокал к губам.

— Вы ездили по ярмаркам? — с интересом спросил он. — Мне нравятся ярмарки. Когда ярмарка приезжает в нашу деревню, мама разрешает мне туда ходить. Помню, там однажды играл уличный скрипач мистер Макгерди. Вы его, случайно, не знаете?

— Нет, я никогда не встречала мистера Макгерди, — ответила Исидора, которая очень нравилась сама себе. — Но, Симеон, неужели ты хочешь сказать, что вернулся бы в Англию, не закончив своих исследований Нила, если бы узнал, что я нахожусь в сложной ситуации?

Он бросил на нее кислый взгляд:

— Я велел своим поверенным помочь тебе, если ты не захочешь вернуться в дом моей матери.

— Может, отправить меня в женский монастырь? — насмешливо спросила Исидора.

На мгновение его взгляд задержался на ее груди.

— Да нет, я не об этом.

Исидора торжествовала.

— А что плохого в том, чтобы спать на обочине дороги? — спросил Годфри. Он допил второй бокал вина и, отрезая себе кусок курицы, оттолкнул ее в сторону — вероятно, координация его движений уже была нарушена.

— Я никогда не спала на краю дороги, — сказала Исидора. И честно добавила: — Слава Богу!

— Не понимаю я эту семью! — воскликнул Симеон, откладывая приборы. — Исидора, у тебя был доступ к деньгам, ты могла взять сколько захочешь. Я не говорю уже о том, что твои родители оставили тебе немалое наследство, так ты еще могла в любую минуту воспользоваться моими деньгами. Так почему вы путешествовали с ярмарками? Почему все так странно относятся к деньгам?

— Мама и не знает о твоих деньгах, — сказал Годфри, поворачиваясь к брату. — Она считает, что у нас нет средств.

— Да знает она все, — мрачно бросил Симеон. — Она просматривает бухгалтерские книги. Просто ей невыносима мысль о том, что деньги можно тратить.

Годфри нахмурился.

— Ты хочешь сказать, что…

Исидора выразительно посмотрела на мужа. У его младшего брата был недоуменный вид ребенка, который понял, что ему все время лгали.

— Ничуть не сомневаюсь, что ее светлость в знак уважения к покойному мужу продолжала вести дела в имении так же, как это делал он, — проговорила она.

Годфри заулыбался:

— Да, конечно! Папа никогда не допускал лишних трат. Он считал это делом чести.

— Не много чести в том, чтобы не платить людям, которые честно выполняли свою работу, — промолвил Симеон.

Годфри снова весь сник.

— Помню, когда я приезжала в ваш дом много лет назад, меня поразила его бережливость. Но как-то мы разговорились с твоей мамой, и она поведала мне, что он считал себя всего лишь хранителем герцогства и надеялся сохранить свое имущество, а не растратить его, как это делают многие вельможи.

Годфри потянулся к боковому столу, на котором стояло вино, но Исидора грозно на него посмотрела, и он опустил руку. Мальчик взял в руку вилку, но спустя мгновение Симеон подлил вина им троим.

— Я был бы очень тебе признателен, если бы ты объяснила мне, как вы с тетей дошли до того, чтобы играть на ярмарках, учитывая твое происхождение, не говоря уже о нашем браке, — произнес Симеон, в голосе которого послышались ледяные нотки. Ясное дело, она виновата в том, что в двенадцать лет не захотела отправиться в женский монастырь и дожидаться там его возвращения.

— Многие говорили, что моя тетушка — одна из величайших скрипачек, когда-либо живших на земле, — сказала Исидора.

Годфри доел курицу, вид у него был немного сонный.

— Тогда, наверное, она играет лучше мистера Макгерди, — пробормотал он. — Хотя он мог играть на скрипке и одновременно на тамбурине. Правой ногой, — добавил он.

— Моя тетя играла только на скрипке.

Симеон снова опустил свою вилку.

— В последние две недели меня не оставляет чувство, что я живу в двух мирах, и эта история служит тому подтверждением, — промолвил он. — Не хочешь ли ты сказать, что на твою тетю был большой спрос и что вы не играли на ярмарках?

— Нет, не играли, — ответила Исидора. — У нее был длительный договор с французским двором, согласно которому она выступала там в пасхальную пору. Знаешь ли, королева Мария Антуанетта очень любит музыку. Моя тетушка выступала перед ней соло в Версале. А иногда она пряталась в большом лабиринте, и дамы искали ее до тех пор, пока не находили по звукам музыки.

— Хотел бы я это увидеть, — сказал Годфри.

— А я хотел бы играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, — заявил Симеон. — Как-то раз я был на индийском базаре. Один старый бродячий музыкант так проникновенно играл там на каком-то инструменте, напоминающем скрипку, что я расплакался.

— Расплакался? — переспросил Годфри, голос которого перешел чуть ли не на крик. — Ты плакал там, где тебя мог увидеть кто угодно?

Симеон улыбнулся брату.

— Нет ничего постыдного в мужских слезах, — сказал он.

«И в том, чтобы до тридцати лет оставаться девственником», — мрачно подумала Исидора.

— А мне кажется, это позор, — заявил Годфри. — Кстати, брат, я хотел бы сказать, что мне стыдно за то, что ты сидишь за столом без галстука. И без жилета. Ее светлость… — Он запнулся на полуслове, но потом произнес: — Ее светлость — герцогиня, знаешь ли. Ты не проявляешь к ней должного уважения. Или ты ее не уважаешь. — У него был немного сконфуженный, но упрямый вид.

Симеон посмотрел на Исидору, словно спрашивая, как быть дальше.

— Ты согласна с моим братом, что размер галстука или его наличие может каким-то образом выражать уважение к женщине? — спросил он.

— Сначала — да, — с улыбкой ответила она. — Ну а потом, конечно же, должно появиться уважение к точке зрения женщины.

Исидора была вынуждена признаться: Симеон, бесспорно, умен. Он сразу понял, о чем она толкует.

— Дело не в том, что я не уважаю точку зрения своей жены…

— Она — твоя жена! — перебил его Годфри.

— Да, но когда дело касается каких-то непредвиденных случаев, ответственность должен взять на себя один человек.

— Непредвиденных случаев?.. — эхом отозвалась Исидора. На ее лице появилась изрядная доля презрения. — О каких это непредвиденных случаях ты говоришь?

— Да о каких угодно, — пожал плечами Симеон. Он поднес к губам бокал, и поверх него заблестели его темные мрачные глаза. — Я побывал во многих серьезных переделках, Исидора, и не понаслышке знаю, что опасность может подстерегать нас где угодно.

— Ну например?

— А на тебя когда-нибудь нападал лев? — спросил Годфри. Язык у него начал немного заплетаться. Он явно очень хотел спать, и, похоже, его подташнивало.

— В последнее время — нет, — ответил Симеон.

— Годфри, ты не хочешь посидеть на моем стуле? — предложила Исидора.

Мальчик устремил на нее недоуменный взгляд, но тут Симеон строго сказал:

— Годфри! — Голос герцога звучал спокойно, но его авторитет у брата был непререкаем.

Спотыкаясь, Годфри перебрался на ее стул, и его глаза немедленно закрылись.

— Это и есть твой пример? — спросила Исидора.

— Полагаю, такой пример вполне возможен.

— Да, но этой ситуации можно было избежать, если бы ты был внимательнее, — заметила она. — Третий бокал вина был для него лишним.

— Это дело мужской чести. Думаю, это первый обед, на котором Годфри смог выпить столько вина. Поверь мне, лучше, что это случилось с ним сегодня, дома, во всяком случае, он получил урок. Куда хуже, если бы он перебрал спиртного на людях.

— Я не согласна с тобой в том, что в каждом браке кто-то должен быть главным, — промолвила Исидора.

— Но бытует мнение, что мужчина должен быть лидером, — сказал Симеон. — Я видел всего лишь несколько семейных пар, в которых дело обстояло наоборот. Один из двух супругов должен взять на себя эту роль.

Заснувший на стуле Годфри тяжело дышал. Уж лучше она займется обольщением, когда в углу комнаты не будет подвыпившего тринадцатилетнего подростка.

Однако Симеон, видимо, был полон решимости подождать с интимной близостью до первой брачной ночи и мог просто уйти от нее.

Она должна что-то предпринять.

Исидора наклонилась к Симеону, чтобы он оценил тяжесть ее груди.

— Ты не скажешь лакею, который стоит за дверью, что Годфри заснул? — спросила она. — Может, Хонейдью проводит его в дом и уложит в постель?

— И герцогиня обо всем узнает, — проворчал Симеон.

Он говорил с ней таким тоном, будто она была его дальней знакомой, которая предложила ему конфету-тянучку. Исидора уже слышала у него такой голос. Он становился еще более спокойным и отдаленным.

Исидора выпрямилась, решив, что ее бюст свое дело сделал.

— Пожалуйста, — добавила она.

Симеон встал, отворил дверь и быстро сказал что-то лакею. Через мгновение Годфри, покачиваясь, вышел из комнаты. Лицо у него было зеленоватым.

— Думаю, его вырвет в кустах, — сказал Симеон.

Маленький дом наконец стал для них убежищем на двоих — уютным, романтичным. А потом дверь распахнулась, и Хонейдью внес блюдо с грушами, сваренными в портвейне. Но он тут же ушел, оставив им полные бокалы игристого вина.

Исидора много лет флиртовала. Опустив глаза, она бросила на Симеона многозначительный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Но он увлекся разрезанием груши и не заметил этого. Исидора подождала, однако внимание Симеона настолько поглотила груша, словно он разделывал фазана. Замечательно. Исидора занялась своей грушей, отчаянно пытаясь придумать тему для разговора, которая помогла бы ей соблазнить его. Но ничего не приходило на ум, а потому Исидора заговорила о том, что вообще не имело никакого отношения к обольщению:

— Как ты думаешь, когда в доме починят туалеты?

— Мы с Хонейдью сегодня осмотрели трубы, — ответил Симеон, поднимая глаза. — Они почти сгнили. Ты можешь себе представить: трубопровод сделан из дерева! Неудивительно, что дерево прогнило меньше чем за год.

— Должно быть, твой отец первым устроил в доме уборные с канализацией, — заметила Исидора. — Это очень прогрессивный поступок.

— Знаешь, судя по письмам, отцу предложили устроить канализацию за сущие гроши, — признался Симеон. — А за это он должен был позволить производителям пользоваться его именем, хвалить их продукцию. Предполагаю, что вся эта затея провалилась, когда он отказался платить даже те небольшие деньги, которые у него попросили, потому что система нормально не работала. После этого трубы сгнили, но заменить их было некому.

Исидора доела кусочек груши.

— Наверное, очень трудно судить своих родителей, когда становишься взрослым, — сказала она. — Поскольку мои мама с папой умерли, когда я была еще совсем маленькой, я знала их только как родителей, а не как людей.

— Они любили тебя?

— О да! Они же были итальянцами, как тебе известно, поэтому у них был совсем иной взгляд на семью, чем в Англии. Конечно, у меня были няньки, но папа с мамой приходили ко мне в детскую каждый день. Особенно много времени я проводила с мамой.

— И когда они умерли, тебя отправили сюда, к моей матери?

— Ну да — до тех пор, пока тетя снова не забрала меня.

— Думаю, что даже если бы она была уличным музыкантом и играла на обочине дороги, это было бы правильным решением, — сказал он, опуская нож и вилку.

— Жена будущего герцога, собирающая пенни рядом с мистером Макгерди? — с усмешкой проговорила Исидора.

— У моей матери трудный характер, — вымолвил Симеон. — Твоя тетя была права. Я не имел права критиковать ее. Никого не касается, как ты проводишь время с тетушкой. И в особенности я не должен был делать какие-то замечания, ведь меня не было рядом с тобой.

Исидора ощутила приятное тепло, разливающееся в груди. Но к обольщению оно не имело никакого отношения, так что спустя некоторое время ее так называемый муж выходил из коттеджа, не позволив себе с ней ничего лишнего. Он даже не попытался с ней пофлиртовать.

— Подожди! — окликнула его Исидора, когда он положил руку на дверную ручку.

Симеон оглянулся.

Исидора подошла к нему, но на сей раз она не бросала на него соблазнительно-томных взглядов и не улыбалась ему кокетливо — одним словом, не использовала ни один из тех приемов, к которым прибегала в прошлом, чтобы свести мужчин с ума и заставить их упасть перед ней на колени. Вместо этого она просто приблизилась к нему, оглядела четкую линию его волевого подбородка, его слегка взъерошенные волосы, его широкие плечи. Он выглядит как мужчина, как взрослый человек. Взрослый мужчина.

Исидору это немного встревожило, потому что до сих пор она затевала свои игры с мальчиками. Было в Симеоне что-то особенное, какой-то неистовый огонь.

— Пожалуйста, поцелуй меня перед сном, — попросила она.

— Поцеловать тебя? — удивился он.

— Да. Это обычное дело для супругов.

Она ожидала, что он скажет ей, что они еще не супруги, но Симеон этого не сделал. Вместо этого он шагнул к ней, наклонился и поцеловал.

Все закончилось в одно мгновение. Она едва ощутила прикосновение его твердых губ и еще какой-то аромат… Его запах, такой мужской, немного пряный… И он тут же отодвинулся от нее.

Исидора заморгала. Она думала, что поцелуй — это что-то совсем иное, а этот ей даже не понравился.

— Черт! — Симеон говорил тихо, но ночь тоже была тиха.

— Что такое?

— Это ведь не был твой первый поцелуй, не так ли?

— Вообще-то был, — промолвила она в ответ. — Хотя… — Исидора не договорила. Зачем она ждала, ускользала от множества губ, почему никогда не позволяла кому-то поцеловать себя? Все это ерунда! Ничего особенного!

Но тут он снова приблизился к ней.

— Все в порядке, — торопливо проговорила Исидора, чувствуя, что он хочет еще раз поцеловать ее.

На этот раз его руки медленно обхватили ее, она успела разглядеть линии его лица, встретить его взгляд, устремленный прямо в ее глаза, ощутить, как его тело прижимается к ней… И когда его губы прикоснулись к ее губам, он не поспешил отодвинуться от нее.

Исидора видела, как люди целуются. Ей было известно, что обычно они открывают при этом рты и что от поцелуев женщины так и льнут к своим любовникам, словно их колени подгибаются.

Да, все это было ей известно — все, но сейчас…

На этот раз он поцеловал ее по-настоящему. И это была не мимолетная ласка, а властный поцелуй. Симеон уперся ладонями в стену по обе стороны от нее, и она оказалась в плену его объятий, а его тело прижалось к ее телу. Исидора успела только охнуть, поражаясь исходящему от Симеона жару, а потом их губы соединились. Ей показалось, что ее тело вмиг охватил огонь — так на нее подействовал его вкус, ощущение его близости, сам поцелуй.

Она вздрогнула, из ее груди вырвался какой-то невнятный звук, стон. А потом их языки переплелись. Голова Исидоры пошла кругом, и она обвила руками шею Симеона.

Забылись все мысли об обольщении, о хрупких английских невестах.

— Да, — прошептала Исидора прямо ему в рот. Теперь ей уже не хотелось дразнить его своим бюстом: ее грудь пылала, покрывалась мурашками в том месте, где соприкасалась с его камзолом. Симеон сжимал ее все крепче, и она снова застонала. А потом он сильнее прижал ее к стене. Исидоре хотелось открыть глаза, но желание ослепило ее, лишило голоса, способности думать, вспоминать какие-то планы. Она могла лишь прижиматься к мужу и отвечать на его поцелуй, то прикасаясь языком к его языку, то пряча его.

Где-то в глубине существа Симеона раздался сдавленный стон.

Наконец он отпрянул от нее.

— А у тебя это был первый поцелуй? — спросила Исидора, когда к ней вернулась способность говорить.

Несколько мгновений он стоял молча, отблески языков пламени, плясавших в камине, отражались на его блестящих волосах. Половина его лица была в тени.

Наконец Симеон тихо ответил:

— Нет.

— А-а… — Исидора даже не знала, какие слова она хотела услышать от него. Ну конечно, он большой знаток поцелуев. Да и как он мог… как могли они…

— Это мой второй поцелуй, — сказал он. — Первый был пару мгновений назад, хотя я не уверен, что это можно назвать поцелуем.

С этими словами Симеон ушел. Дверь за ним закрылась, впустив в дом струю прохладного вечернего воздуха.

Глава 18

Ревелс-Хаус
1 марта 1784 года

Проснувшись на следующее утро, Исидора увидела, что идет дождь. Она приняла ванну, села у камина и стала читать «Сказки Нила», пока Люсиль занималась ее одеждой.

Но это ей не нравилось. Исидора не хотела сидеть в своем коттедже, когда Симеон находится в большом доме. Исидоре не хотелось походить на маленькую серую мышку, которая покорно ждет, пока кот нанесет ей визит, а потому она не стала дожидаться, когда Симеон придет к ней, чтобы обсудить, как закончится их брак. Потому что, если он этого не знает, их брак еще не закончился.

Поэтому спустя несколько минут Исидора уже стряхивала дождевые капли со своей шляпы с пером.

— Ваша светлость. — Поклонившись, дворецкий забрал у нее шляпу. — Могу я предложить вам чаю?

Исидора покачала головой. Она осмотрела большой холл. Сказать, что он находится в чудовищном состоянии, было нельзя, хотя мрамор кое-где откололся, да и двери выглядели не лучшим образом.

— Что с ними случилось? — спросила она и, даже не сняв плащ, подошла к дверям, чтобы получше рассмотреть повреждения.

— Собака покойного герцога ужасно все царапала, — сказал Хонейдью. Исидора узнавала его все лучше и теперь по тону его голоса поняла, что в нем звучит неодобрение.

— Нам понадобится бумага и перо, — заявила она, передавая лакею мокрый плащ. — Я составлю список того, что необходимо сделать. Начнем со входа в дом.

Исидора пошла вдоль стен, внимательно разглядывая картины, панели и лепнину.

— Ваша светлость позволит мне выступить в роли вашего секретаря? — предложил Хонейдью, в голосе которого смешивались удивление и благодарность.

— Да, благодарю вас, — сказала она. Исидора заметила небольшую картину, висевшую возле входа в гостиную. Полотно висело криво, к тому же рама была сломана. Картина изображала собаку, играющую с голубем.

— Та самая собака? — спросила она у Хонейдью.

— Именно так, ваша светлость, — ответил он. — Покойный герцог просил изображать его собаку в разных позах.

— Чудесная картина, — заметила Исидора. — А художнику за нее заплатили?

— Да, — с некоторым удивлением ответил Хонейдью.

Исидора удовлетворенно кивнула.

— Герцог в библиотеке? — спросила она.

— Он работает. К моему огорчению, горничные обнаружили целую кипу писем в одном из буфетов в господской спальне, — промолвил Хонейдью. — Боюсь, в них тоже немало неоплаченных счетов.

— А мать герцога?

— Ее светлость редко выходит рано утром, — ответил дворецкий. — Обычно она проводит это время в молитвах.

Исидора попыталась представить герцогиню молящейся, но это у нее не получилось. Она вошла в самую большую гостиную.

— Желтый салон, — сообщил Хонейдью.

По правде говоря, когда-то он был желтым, цвета сливочного масла, но сейчас обивка выцвела и превратилась в серо-кремовую. Пропорции комнаты оказались восхитительными. На верхней части стен еще сохранились карнизы, покрытые выцветшей позолоченной и голубой штукатуркой.

— Разумеется, сюда нужны новые портьеры, — сказала Исидора. — Этот диван вроде бы неплох, так что ему всего лишь нужна новая обивка. Но я очень сомневаюсь, что всю работу можно выполнить здесь, да еще быстро. Может, отправим мебель в Лондон? Помнится, герцогиня Бомон обращалась в мастерскую мистера Джона Седдона.

Хонейдью засиял от удовольствия.

— Совершенно с вами согласен, ваша светлость. — Он понизил голос. — Осмелюсь ли я предложить, чтобы вместе с мебелью мы послали туда и деньги за работу? А то, боюсь, у покойного герцога была репутация человека, который не любит платить.

— Мы заплатим вдвое больше, — пообещала Исидора. — Но я хочу, чтобы мебель обили как можно быстрее. — По правде говоря, чем больше она думала о прошлой ночи и о поцелуе… — Мне кажется, нам хватит десяти дней, чтобы в доме все заблестело, Хонейдью. Что скажете на это?

Улыбка на лице дворецкого тут же погасла, он явно немного огорчился.

— Мне трудно представить, что это возможно, — признался он.

— А мне легко представить. Деньги творят чудеса, — сказала Исидора. — У нас найдется телега для всей этой мебели?

— Да, ваша светлость, — кивнул дворецкий. — Найдется, вот только…

Исидора лучезарно улыбнулась ему.

— Я абсолютно доверяю вам, — заявила она.

Хонейдью взял себя в руки и кивнул.

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, — проговорил он.

— Тогда давайте внесем в список эти желтые диваны и вот этот большой… — Она не договорила. — Боже, неужели это арфа?

Хонейдью кивнул.

— Да, только у нее не осталось ни единой струны, — сказала Исидора. — Вот что, давайте составим два списка. Одну часть мебели отправим прямиком в Лондон, снабдив инструкцией о том, что следует отремонтировать, а что — обить. Остальную, включая арфу, пусть отнесут на чердак. Также нам понадобится штукатур: комната очень неплохая, но ее стены в плачевном состоянии, так что их необходимо привести в порядок. Да и позолоту с голубым на потолке необходимо освежить.

Хонейдью сделал пометку на своем листе.

— Да, ваша светлость.

— Слава Богу, это зеркало не разбито, — облегченно вздохнула Исидора, останавливаясь перед встроенным в стену высоким зеркалом. — А чей это портрет сверху, на медальоне?

— Это его светлость, — ответил дворецкий. — В детстве, — добавил он. — Кстати, на люстре недостает всего одной нитки стеклянных бусин с перламутровым отливом.

— Запишите и это, — кивнула Исидора. — Мне безумно нравятся новые стулья с вышивкой на обивке, Хонейдью, и в этой комнате они будут смотреться отлично… Что скажете о ткани с цветущей вишней на бледно-желтом фоне, Хонейдью?

Внезапно дверь у них за спиной отворилась. Исидора оглянулась. В дверях застыла вдовствующая герцогиня. Она постарела и вся как-то сморщилась, но ее глаза не утратили задиристого выражения, которое Исидора так хорошо запомнила.

Исидора тут же склонилась в таком глубоком реверансе, что едва не опустилась на пол. Надолго застыв в этой почтительной позе и не поднимая глаз, она проговорила спустя несколько мгновений:

— Какая честь, ваша светлость. Я не решилась побеспокоить вас в столь ранний час.

— Хонейдью, — сказала герцогиня, — я уверена, что у вас полно дел.

Исидора повернулась к дворецкому.

— Если вы сможете договориться о повозке, о которой шла речь, я скоро подойду к вам, — сказала она.

Герцогиня устроилась на одном из диванов, и Исидора к ней присоединилась.

Свекровь не стала тратить время на светские приветствия.

— Мы всегда терпеть не могли друг друга, — мрачно проговорила она, — однако нужда заставляет, так что нам надо научиться действовать вместе.

— Рада видеть вас в таком добром здравии, ваша светлость, — промолвила Исидора.

Старшая из женщин раздраженно взмахнула рукой.

— Мое поколение не привыкло обращать внимание на такую болтовню, — заявила она. — Тебе абсолютно наплевать на мое здоровье, зато мой сын тебя интересует — как и меня. Ты провела с ним хоть какое-то время? — прищурившись, осведомилась она.

— Да, — кивнула Исидора. — Вчера вечером мы ужинали вместе с Годфри.

Лицо герцогини смягчилось.

— Годфри — хороший мальчик, — сказала она. — С другой стороны, мой старший… — Герцогиня покачала головой. — Наше поколение не привыкло ходить вокруг да около, поэтому я тебе прямо скажу: Симеон ненормальный. Сначала я думала, что мне следует скрыть это от тебя, чтобы это не довело тебя до аннулирования брака, но потом я поняла, что разговоры о мозговой лихорадке — не дело для мужа и жены. Если бы мой муж сошел с ума, я бы об этом узнала, так что тебе тоже следует об этом знать.

Исидора откашлялась.

— Он действительно весьма оригинально мыслит, — заметила она.

— Мой сын ненормален, — бросила герцогиня. — Он безумец. И тебе придется испытать немало унижений, если не расторгнешь брак.

Поначалу Исидора считала так же.

— Но, — продолжала мать Симеона, — он же герцог! Это факт, и этого у него никто не отнимет, выглядит ли он как обычный воришка или нет. — Она наградила Исидору ледяным взглядом. — С другой стороны, ты еще можешь найти себе другого мужа. Но, позволю себе заметить, человека с таким же титулом тебе не встретить. Ты же итальянка и все такое, так что барон — это предел твоих возможностей.

Исидора почла за лучшее не отвечать на эти слова.

— Он герцог, благодаря чему и ты тоже герцогиня, — не унималась мать Козуэя. — А быть герцогиней — дело не такое уж обычное. Ты принадлежишь к числу самых высокопоставленных людей на свете. У тебя за спиной люди могут судачить о странных склонностях твоего мужа, но в лицо они тебе не скажут ни слова. Но кто знает, что именно они будут говорить у тебя за спиной?

И сейчас Исидора с трудом заставила себя промолчать.

— Хватит притворяться! — прикрикнула герцогиня. — Я в жизни не страдала бессонницей из-за того, что кто-то сплетничает у меня за спиной. И тебе советую вести себя так же. Ты не рождена для того, чтобы стать герцогиней, но мы тщательно выбирали тебя.

— Вы выбрали меня благодаря приданому, которое дал мне мой отец, — спокойно проговорила Исидора. Она чувствовала, как в ней закипает ярость. Как может мать говорить о собственном сыне такие слова?! Да, Симеон не такой, как все, но…

— Он обещал, что ты окажешься сговорчивой девушкой, — уничтожающим тоном промолвила свекровь.

— Папа ошибался, — сказала Исидора с притворной улыбкой.

— Я это поняла сразу, как только впервые тебя увидела, — заявила герцогиня. — Тебе было всего двенадцать, но ты вела себя как последняя служанка. Мне, разумеется, еще тогда пришло в голову, что ваш брак развалится, так и не начавшись, а произойдет это из-за того, что мой сын отказывается возвращаться в Англию. Само собой, он и тогда страдал мозговой лихорадкой.

— Не было у него никакой мозговой лихорадки, — заметила Исидора.

— Надень перчатки! — сердито воскликнула мать Симеона. — Ни одна герцогиня не покажется на людях с голыми руками! Теперь я вижу, что превратить тебя в настоящую знатную леди не легче, чем придать моему сынку приемлемую форму.

— Ваш сын более чем приемлем, — промолвила Исидора, аккуратно положив перчатки на стол перед собой.

Это был знак начала войны.

— Так и вижу, что потомки семьи Козуэй окажутся втоптанными в грязь, — сказала она.

Исидора ласково улыбнулась ей.

— А я сделаю все возможное, чтобы отчистить от грязи и эту комнату, и этот дом, в котором смердит хуже, чем в трущобах.

— Герцогиня не должна опускаться до столь низменных дел!

— Ваш — я намеренно использую это слово — ваш дом выглядит как полуразвалившаяся хижина обнищавшего крестьянина, — промолвила Исидора. — Здесь стоит зловоние, как в уборной, вся мебель поломана, слугам не платят. Да, может, меня и вырастили не как герцогиню, но мой отец сгорел бы со стыда, если бы ему стало известно, что с людьми, которые от него зависят, обращаются так же, как обращаетесь вы с вашей прислугой. — Она сделала паузу, но, похоже, герцогиня не была готова к такому повороту разговора, так что Исидора продолжила: — И моему отцу было бы стыдно, если бы дом, в котором жили когда-то его предки, оказался бы в таком состоянии, что трудно даже отремонтировать!

— Как это — трудно отремонтировать? — удивилась герцогиня. — Возможно, кое-где есть разрозненные предметы мебели, которым необходим ремонт, но проблемы с…

— А разбитые окна? — перебила ее Исидора. — Деформированные детали из дерева необходимо заменить. Дымоход в западном крыле, насколько я поняла, осыпался и обвалился. Мой отец назвал бы это позором, ваша светлость!

Наступила тишина.

Свекровь покраснела и, казалось, немного надулась, как лягушка, которая собирается заквакать. Исидора взяла свои перчатки.

— Возможно, вам будет лучше в собственных покоях, — продолжала она спокойным тоном. — Всю мебель из нижних комнат в течение нескольких часов отправят в Лондон. Кое-что отремонтируют, что-то заменят.

К герцогине вернулся дар речи.

— Кто позволил тебе тут хозяйничать? — завопила она. Исидора встала.

— Я сама, — ответила она, надевая перчатки и аккуратно расправляя их на каждом пальце. — Я, герцогиня Козуэй.

— Ты разоришь все имение!

— Ерунда! Имение Козуэев — одно из самых богатых в королевстве, но даже если бы это было не так, не стоит забывать о том, что я получила в наследство от отца наше родовое поместье. Между прочим, это я — самая богатая женщина в королевстве, ваша светлость, не считая особ королевской крови. И я не говорю уже о том, что ваш сын привез из Африки в Англию целое состояние — тигровые рубины. И если нам захочется позолотить все вокруг так, чтобы Ревелс-Хаус было видно из самого Лондона, мы сможем себе это позволить.

— Господи, до чего же мы докатились! — воскликнула герцогиня. — Молодежь готова в одночасье потратить все, что с таким трудом зарабатывали отцы, и на что потратить?! На какие-то безделушки, безвкусные украшения, позолоту для стен…

— В таком случае, — перебила ее Исидора, — я хочу сказать, что молодежь готова вложить необходимые средства в ремонт дома и привести в порядок все, что годами рушилось и портилось из-за беспечного отношения…

— Не смей называть меня беспечной! — взвизгнула герцогиня. Она вскочила с дивана, и при этом ее корсет громко заскрипел. — Да, возможно, я не считала, что разбитое окно — это так уж важно, и я уж точно никогда не гордилась тем, что я — самая богатая женщина в королевстве, как это делаешь ты, но я заботилась о поместье. Я люблю его. Оно… — Не договорив, она повернулась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

— О!.. Черт! — вырвалось у Исидоры. Ясное дело, в этом ее вина. — Все дело в моем темпераменте, — громко проговорила она, глядя на собственные перчатки.

Дверь снова отворилась, и в комнату вошел Хонейдью в сопровождении рослых и сильных с виду мужчин.

— Буду очень признателен, если ваша светлость соблаговолит выбрать мебель, которую надо погрузить на телегу, — сказал он.

К концу утра нижние комнаты были пусты. Увезли даже обеденный стол.

— На нем полно зазубрин, — сказала Исидора дворецкому. — Мне нравится этот черный дуб, но ему необходим ремонт. И, честно говоря, я бы предпочла стол с более грациозными линиями. Мне пришло в голову, что следует заказать обеденный гарнитур у Джорджа Джакоба. Он сделал великолепный гарнитур для королевы Марии Антуанетты в ее Малом Трианоне.

Хонейдью с трудом сглотнул.

— Та самая, из Франции, ваша светлость? — спросил он.

— Да, разумеется, — кивнула Исидора. Она стала загибать пальцы, вспоминая пункты из своего списка. — Итак, мебель отправляется в мастерскую мистера Седдона. Сегодня же я пошлю письмо синьоре Анджелико с просьбой подыскать портного, который сошьет хорошие портьеры. Еще одно послание получит Антуан-Жозеф Пейр, в котором я спрошу его совета по поводу разбитой статуи, что стоит в бальном зале. — Исидора замолчала, потому что Хонейдью удивленно посмотрел на нее. — Месье Пейр выполнял кое-какую работу в моем венецианском палаццо, а сейчас он очень кстати оказался в Лондоне, — пояснила она. — Я уверена, что он сможет нам помочь.

— В палаццо? — переспросил Хонейдью.

Исидора улыбнулась дворецкому.

— Будь это чуть поближе, я попросила бы привезти мебель оттуда морем, — сказала она. — Месье Пейр расписал все стены моего дома в Венеции чудесными цветами в том стиле, который я предпочитаю.

— Он все сделает к следующей неделе? — еле слышно спросил Хонейдью.

— Разумеется, к следующей неделе он не успеет.

Исидора обернулась, услышав, что дверь кабинета отворилась. Кабинет был единственной комнатой на первом этаже, из которой еще не вынесли мебель. Оттуда вышел Симеон. Его волосы были взъерошены, под глазами залегли темные круги.

— Хонейдью, — заговорил он, явно не замечая собственной жены, — вы когда-нибудь слышали о братьях Вербект?

Дворецкий нахмурился.

— Они просят у меня большие деньги, — промолвил Симеон. — Причем очень невнятно объясняют за что, но я все-таки предполагаю, что речь идет об охоте. Вот я и решил, что, возможно, письмо написано немцем.

— Должно быть, это Верби, из деревни! — догадался Хонейдью. — Ну и ерунда! Об охоте, он говорит? Да, этот Верби несколько раз ездил с вашим батюшкой на охоту — чистил ему ружья, но герцог звал его с собой лишь в тех случаях, когда рядом не оказывалось более подходящего человека. Подумать только, братья Вербект!

Заметив наконец Исидору, Симеон поклонился.

— Прошу прощения, герцогиня, я вас не сразу увидел, — сказал он.

Это ложь. Исидора ощутила его присутствие в то самое мгновение, когда дверь из кабинета открылась. Более того, она чувствовала, что он рядом, даже составляя свои списки. А когда они оказались вместе в одной комнате, желание так и забурлило в них, притягивая их друг к другу невидимой нитью.

Исидора улыбнулась мужу. Ему хочется пребывать в иллюзии, что в его жизни нет ни желания, ни страха.

— Доброе утро, — промолвила она.

Он окинул ее взглядом с головы до ног, и, несмотря на усталость, Исидора внезапно ощутила под его взглядом все соблазнительные изгибы своего тела, всю свою женскую красоту.

— До меня доносились какие-то странные звуки, — заговорил он, первым приходя в себя. — Что тут, черт возьми, происходит, Хонейдью?

— Ее светлость отправила всю мебель в Лондон, — ответил дворецкий. Глупцом он не был, потому предпочел попятиться назад, к холлу. — Прошу меня простить, ваша светлость, но мне пора заняться приготовлениями к ленчу. — Он остановился. — Но что делать со столом?!

— Мы поедим во вдовьем доме, — успокаивающим тоном промолвила Исидора. — А ее светлость, без сомнения, захочет перекусить в своих покоях, как она сделала это вчера вечером.

— Так что же случилось со столом? — поинтересовался Симеон, когда Хонейдью исчез. — Может, у него ножка отломилась?

— О нет! — покачала головой Исидора. — Как и сказал Хонейдью, я отправила всю мебель в Лондон. Ты разве не хочешь взглянуть?

Они направились в столовую. Теперь, когда там не осталось мебели и даже рваные шторы были сорваны, комната казалась очень большой, каждый звук отдавался от ее стен эхом. Как только мебель отсюда унесли, Хонейдью прислал в столовую горничных, так что теперь здесь даже стены сияли чистотой.

— Максимум через несколько недель дом будет готов принять гостей, — заявила Исидора. Симеон, казалось, никак не мог прийти в себя, увидев, что в доме не осталось мебели.

— Ты избавилась от всей обстановки? — наконец спросил он.

В его голосе послышался сдерживаемый гнев. Исидора прищурилась.

— Я от нее не избавлялась, — сказала она. — Хотя нет, кое от чего действительно избавилась. Но все, что можно привести в порядок, было отправлено в Лондон.

Симеон подошел к двери, ведущей в большую гостиную, и остановился. Исидора точно знала, на что он смотрит: на пустой, покрытый пятнами пол, на котором еще совсем недавно лежали два вытертых персидских ковра и стояла мебель. Что-то из нее можно было починить, что-то — нет.

— Ты отправила отсюда всю мою мебель, — произнес он, проводя пятерней по волосам.

Исидора смотрела мужу в спину. Похоже, его плечи сильно напряглись.

— Вообще-то это и моя мебель тоже, — заметила она.

— Если только мы останемся женатыми, — отозвался Симеон. Потом он резко повернулся к ней. — Ты не имела права вывозить из дома всю мебель! Здесь живут люди! Я тут живу! Из вежливости ты должна была хотя бы спросить моего разрешения.

— Твоего разрешения? — переспросила Исидора. — Разрешения на что? Ты сказал бы мне, что хочешь сохранить в доме ковер, который невоспитанная собака твоего отца использовала в качестве личного туалета? Или, может, тебе был особенно дорог другой, порванный посередине?

— Ты смеешься надо мной?

Наверняка многие женщины испугались бы, струсили в такой ситуации. Но Исидора вообще никогда никого не боялась, включая мать Симеона, и сейчас бояться не собиралась.

— Да ничуть, — пожала она плечами. — Смеяться можно там, где насмешкам есть место, я бы сказала.

— Да ты… — прорычал Симеон, выходя из себя, но тут же замолчал.

— Что — я?

Он не ответил, и тогда Исидора продолжила:

— Ты уверен, что не желаешь охарактеризовать мое гнусное преступление? Ну, то самое, состоящее в том, что я отправила в ремонт ту мебель, которую можно привести в порядок, чтобы в этом доме можно было жить? Более того, чтобы он стал гостеприимным?!

— Где будет обедать моя мать?

Исидора открыла было рот, но заговорила лишь после небольшой паузы:

— Во вдовьем доме.

— Да? Мы там будем есть вчетвером, счастливо забившись в угол?

— Хонейдью найдет стол побольше, — сказала Исидора.

— Будь так любезна советоваться со мной перед тем, как станешь воплощать в жизнь свои проекты по опустошению дома, — процедил сквозь зубы Симеон.

Он снова взял себя в руки, и Исидору едва это не огорчило. Было что-то волшебное в ее муже, когда он впадал в ярость. Хотя, конечно, ее не радовало это состояние.

— Конечно, — язвительно промолвила она. — Немедленно. Каждый раз. Я буду задавать тебе так много вопросов, что ты устанешь от моего голоса.

Симеон бросил на нее сардонический взгляд, но его губы остались расслабленными.

— А что случилось с этими стенами? — спросил он после минутной паузы, подходя ближе к одной из них, чтобы осмотреть дыру в штукатурке.

— Это сделал твой отец, — объяснила ему Исидора.

— Отец…

— Он пнул стену после игры в карты, — договорила она. — Сила удара была такова, что его нога застряла в стене, и ему пришлось стоять на другой, пока слуги не помогли ему освободиться.

Симеон оглянулся и опять провел рукой по волосам.

— Исидора, я что, обезумел? — спросил он. — Это обычная манера поведения в английских семьях?

Она улыбнулась мужу.

— Откуда мне знать? — пожала Исидора плечами. — Я же итальянка, ты не забыл?

— Все утро я провел, читая письмо за письмом, и ни одно из них я бы не назвал приятным, — проговорил Симеон. — Все эти письма были написаны шесть — восемь лет назад. В каждом из них просьбы о деньгах, и на каждое отец не счел нужным ответить.

Как же он красив! Высокий, худощавый, диковатый на вид. Даже его глаза, наполненные отчаянием, остаются красивыми.

Симеон вновь запустил пятерню в волосы.

— Так, может, я действительно обезумел, Исидора?

— Нет, — честно ответила она. — Должна сказать тебе, что сегодня утром я слегка повздорила с твоей матерью.

— Сразу прошу за нее прощения, наверняка она оказывала на тебя давление. — Симеон прислонился к стене рядом с ней.

— Я потеряла терпение, — призналась Исидора, встречаясь с ним глазами. — И говорила с ней в неподобающей манере. А еще я сказала ей такое, чего не должна была говорить.

— Все это вполне соответствует тому, что я увидел в Англии, — заметил герцог, опуская на нее взгляд.

Внезапно Исидора почувствовала, что у нее подгибаются колени. Он собирается поцеловать ее!

И действительно, он наклонился к ней и поцеловал. Его губы уже были ей знакомы. Симеон лизнул ее рот, и Исидора едва не засмеялась, но потом она обвила его шею руками и привлекла мужа к себе.

Все мысли исчезли, когда их тела соприкоснулись.

Тело Симеона было напряжено, как тетива, а она, казалось, тает от нежности. От обоих пахло пылью. Но помимо запаха пыли и легкого запаха чернил,Исидора ощутила аромат пряной чистоты, исходящий от мужа. И этот аромат вскружил ей голову, она задрожала. А потом обняла его за шею обеими руками и крепче прижалась к нему.

Глава 19

Ревелс-Хаус
1 марта 1784 года
В тот же день

Перебирая пачки писем, Симеон испытывал чудовищное разочарование в своем отце и даже в себе. Прошлым вечером он вернулся из вдовьего дома и работал в кабинете до тех пор, пока глаза у него не стало заволакивать пеленой.

И все же проблема не только в его отце, но и в Исидоре. Он может привести в порядок дом, оплатить счета. Однако не в состоянии держать себя в руках, когда его жена находится рядом. Глядя на нее, он чувствовал себя загнанным зверем, словно даже каждый волосок у него на спине знал, что она в этой же комнате.

Подумать только, в своем возрасте он наконец-то понял, что такое романтика, ощутил силу желания и страсти. Валамксепа нередко цитировал ему отрывки из поэмы Руми, жившего 500 лет назад, и Симеон торжествовал, радуясь тому, что его не донимают некоторые вещи, от которых мучился поэт. И вот теперь он вынужден признаться, что Руми прав: разум теряет свою силу перед лицом страсти, которую он испытывал к Исидоре. Ему хотелось одного: вернуться в спальню и отдаться зову плоти.

Как животному.

Не как принципиальному и разумному человеческому существу, каким Симеон всегда считал себя.

Кстати, об этом он тоже начинал тревожиться.

Наконец он опустил перо и понял, чего боится: женившись на Исидоре, он предаст самого себя. Он даст волю самым разнообразным эмоциям. Его дом наполнится воплями матери и жены, которые будут постоянно скандалить друг с другом. Он не сможет выносить ее общество, потому что страсть к ней ослепляет его, лишает способности думать.

Симеон почувствовал себя больным: это было то же чувство, какое он с его людьми испытывал, когда их преследовал тигр.

Опасность…

Его жена беспокоилась ничуть не меньше. Исидоре хотелось быть герцогиней. Так она, во всяком случае, считала до появления мужа. Но ее желание стало еще сильнее, когда она выяснила, что Симеон настолько привлекателен, что при виде его у нее подгибаются колени.

Однако жизнь с ним может превратиться в сплошное унижение.

Она переживет любое неприятие общества. Он может разгуливать по Лондону без парика и бегать по Гайд-парку в подштанниках. Проблема в том, что она не очень-то ему нравится.

Исидора видела это по тому, как он старается казаться ей непривлекательным, по холодку в его глазах, появившемуся, когда она описывала перемены, которые собирается провести в доме. Да просто по тому, как он на нее смотрит!

Муж, которому не нравится жена. Не этого Исидора ждала, хотя нередко думала об этом. Женщинам она нравится. Мужчины ее хотят. Некоторыми она восхищалась, большинство просто терпела.

Исидора опустилась на один из немногих стульев, оставшихся в доме. Возможно, она заслуживает презрения, вспыхивающего в глазах Симеона. В конце концов, не такую жену он хочет.

Но что она может сделать? Как заставить мужчину полюбить себя? Как? Что мужьям нравится в их женах? Чувство юмора, дружеские, даже партнерские отношения…

Партнерство! Она может больше помогать ему!

Исидора вскочила на ноги. Симеон то и дело задает дворецкому вопросы о разных счетах. Уж если Исидора что и умеет делать, так это расспрашивать.

— Хонейдью, я хочу сходить в деревню, — сказала она спустя несколько минут. — И если вы прикажете приготовить мне ванну, то я переоденусь.

— Когда подать карету, ваша светлость?

Исидора опустила глаза на грязные юбки.

— Мне понадобится не меньше двух часов, чтобы привести себя в порядок, — сказала она.

Вообще-то она провозилась на час больше, зато, садясь в экипаж, Исидора была уверена в том, что выглядит подобающим образом: вроде и герцогиня на вид, но не слишком величественная. Она взяла с собой Люсиль и лакея, который нес тугой кошелек.

Деревня состояла из шести-семи заведений: пекарни, мясной лавки, кузницы, пивной и лавки, в которой, казалось, торговали всем, начиная с тканей и заканчивая керамическими кувшинами. Ах да, была еще церковь. Исидора немного помедлила, раздумывая о том, что викарий — это, конечно, очень важно, но что она может сказать викарию?

В считанные секунды она оказалась в главной лавке. Там было довольно темно, потому что потолок подпирался стопками всевозможных товаров. Стол был завален тканями, лентами, пуговицами и кулинарными принадлежностями; там стояла даже маслобойка.

— Ваша светлость, — прошептала Люсиль, — а что мы, собственно, тут делаем?

К ним вышел мужчина с худым лицом и низко поклонился.

Исидора стянула с рук перчатки.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросил он.

— Да, — кивнула она. — Я бы хотела кое-что купить.

Выражение его лица не изменилось.

— Может, ленту? — предположил он.

В его голосе послышалась едва — едва! — различимая дерзость. Как будто если она герцогиня, то ей может понадобиться только какая-нибудь красивая ленточка — как игрушка ребенку. Словно герцогиня может позволить себе только ленту.

— Рулон шерстяной ткани, — сказала Исидора, выбирая самую большую и полезную вещь, которая попалась ей на глаза. Ей нужно было купить что-то крупное, что-то, что убедит торговца в том, что герцогиня Козуэй вполне способна истратить немалую сумму денег.

— Рулон ткани? — переспросил он. — Разумеется, ваша светлость.

Итак, ему известно, кто она такая. Послышался какой-то странный звук, и внезапно щеки торговца надулись. Потом он отвернулся, выбрал рулон грубой домотканой шерстяной ткани красно-коричневого цвета и выложил его перед Исидорой.

— Такой подойдет? — спросил он. — Ткань по восемь шиллингов за ярд. Сколько ярдов вам нужно? В своем магазине я принимаю только наличные деньги.

Этого недостаточно. Ей нужно куда больше.

— Мне нужно еще, — заявила Исидора.

— Еще ткани? — Он снова надул щеки и издал тот же странный всасывающий звук. — У меня есть синяя, серая, зеленая и всякая другая шерсть. Ткань нужна вашей светлости сегодня?

Да он смеется над ней! Исидора прищурилась.

— Мне нужно очень много ткани, — промолвила она, награждая его ослепительной улыбкой. — Возможно, мне нужна вся ваша ткань до последнего ярда. Она мне нравится.

— Шерсть всем нравится, — сказал он. И, оглянувшись, громко выкрикнул: — Рулоны шерсти!

Исидора взяла из рук лакея кошелек.

— Сколько домов в деревне? — спросила она.

— Двадцать три.

— Я хочу купить по пять ярдов для каждого дома.

— У реки стоит еще несколько хижин, — сообщил торговец.

— В таком случае я куплю ткани для двадцати семи хозяйств, то есть сто тридцать пять ярдов, если не ошибаюсь. — Исидора открыла кошелек.

— Это больше чем на тысячу шиллингов, — проговорил торговец, голос которого стал чуть сдавленным.

— Тысяча восемьдесят, — весело сказала Исидора. — Или пятьдесят четыре фунта. — Она отсчитала нужную сумму, а затем добавила к ней еще гинею. — Это за доставку ткани в каждый дом в деревне.

Торговец почти улыбался.

Исидора выложила на прилавок еще одну гинею, и его глаза расширились от изумления. Она добавила к ней еще дну. На прилавке образовалась целая горка золота.

Опять всасывающий звук. Никто не промолвил ни слова, даже лакей, казалось, затаил дыхание.

— В деревне двадцать семь домов, — сказала она. — Я добавлю еще одну гинею, чтобы вы также доставили в каждый из них еще и нитки с иголками.

— Да, — хрипло бросил торговец. — Однако нет нужды…

— Я — герцогиня Козуэй. И я всегда плачу за товар, который покупаю, а также, разумеется, за его доставку. Нет ничего более ценного, чем ваше время, мистер?..

— Мистер Мопсер, ваша светлость, — поспешил подсказать торговец. — Гарри Мопсер.

Исидора протянула ему руку.

— Мистер Мопсер, нам было приятно зайти в ваше заведение.

— Бла…бла… — запинаясь, пролепетал он, а затем нашел в себе силы произнести лишь одно: — Ваша светлость…

Исидора вышла из магазина, пряча улыбку. В пекарне она заказала двадцать семь мясных пирогов. Заглянула она и в церковь. Поскольку надо было хоть что-то сказать викарию, Исидора пообещала церкви новую колокольню.

К тому времени, когда она добралась до кузницы, Исидора чувствовала себя женщиной-послом в иностранном государстве. Викарий с огромным энтузиазмом выслушал ее рассказ о том, что она решила подарить каждому дому по рулону шерсти; жена пекаря призналась, что в память о матери покойного герцога она каждую неделю отправляла в Ревелс-Хаус несколько пирогов, так что Исидора заплатила еще и за двадцать пять пирогов.

Из-за двери кузницы до нее донесся какой-то неприятный запах, напоминающий запах серы.

— Здесь же нечего купить, — попыталась остановить Исидору Люсиль.

— В таком случае мы всего лишь поздороваемся с кузнецом, — улыбнулась Исидора.

Оказавшись в кузнице, она смогла разглядеть лишь низкий потолок, почерневшие балки да слабый огонь в очаге. Не успела она и рта открыть, как ее лакей выкрикнул:

— Герцогиня Козуэй!

Раздался какой-то скрежет, и прямо возле очага возникла фигура человека, который, видимо, до этого сидел на корточках, а теперь выпрямился. Он не поклонился и даже не улыбнулся. Он всего лишь подбоченился и посмотрел на нее, и это не был добрый взгляд. У него был крючковатый нос и глубоко посаженные глаза, прячущиеся в глазницах, как угли в его очаге прятались в золе.

— Новая герцогиня, я полагаю, — наконец промолвил он.

Исидора заморгала.

— Новоявленная герцогиня, — медленно добавил кузнец, — которая явилась сюда в сопровождении лакея, чтобы он защитил ее, если голодающие жители деревни вздумают забросать ее грязью.

Он производил впечатление человека, обладающего невероятной физической силой, хотя и был на удивление тощ.

За спиной Исидоры Люсиль издала какой-то тихий звук, словно была мышкой, собиравшейся ускользнуть из кузницы.

— И вам бы хотелось держать сейчас в руке целую пригоршню грязи? — спросила Исидора, посмотрев ему прямо в глаза.

— Герцогиня, которая не боится оскорблений… Как необычно!

— А я и не заметила никаких оскорблений, — сказала она, удержав рукой лакея, который с угрожающим видом шагнул было к кузнецу. — Знаете, я давно обратила внимание, что никто не бывает так невежлив к другим, как люди, равные по положению…

— Стало быть, они бранят друг друга за разговоры о голодающих детях, да? Или за поля, на которых не всходит урожай, потому что семена оказались испорченными? А может, за предательство или грубое отношение тех, кто должен особенно заботиться о них?

Сердце Исидоры забилось быстрее. Так вот в чем дело! Оглядевшись по сторонам, она увидела трехногий табурет, покрытый толстым слоем пыли. Ни секунды не раздумывая, она подошла к нему, осторожно села и сложила на коленях руки.

— Люсиль, я буду очень признательна, если вы с лакеем подождете меня в карете. А я посижу тут и потолкую с мистером…

— Пеггом, — подсказал кузнец. — С Сайлесом Пеггом.

— О нет, ваша светлость, — взмолилась Люсиль, оглядываясь на дверь с таким видом, словно перед ней были врата в преисподнюю.

Исидора бросила на нее поистине герцогский взгляд, и через мгновение кузница была пуста.

— Вы можете сесть, — сказала она.

Он пожал плечами.

— Если хотите, — добавила она.

— Я сижу только в компании равных. — У него были очень белые зубы. — Герцогиня.

У Исидоры появилось стойкое ощущение, что ее он этими словами опустил ниже равных ему людей.

— Пожалуйста, расскажите мне о детях, — попросила она. — И о полях.

Он недовольно скривил рот.

— Если только вы не хотите оказаться из тех людей, которые любят всего лишь указывать на болезненные места, а на остальное им наплевать, — заметила она.

— До меня дошли слухи, что ваш герцог оплачивает старые счета, — сказал мистер Пегг.

— Каждый счет, — уточнила Исидора. — Он оплачивает каждый счет, который был получен старым герцогом.

Кузнец проворчал что-то невнятное.

Исидора не стала прерывать наступившее молчание.

— Нам в деревне нужна повивальная бабка и аптекарь, — наконец промолвил он. — Мост через реку нужно отремонтировать, ездить и ходить по нему опасно.

— Повивальная бабка? — переспросила Исидора. — А хирург у вас есть?

— Пастерби, в соседней деревне, — ответил кузнец. — Но я не знаю ни одного человека, который может позволить себе обратиться к нему за помощью. — Повернувшись, он вынул щипцами из огня подкову. От жара металл покраснел, и от него пахло, как от адского пламени, подумалось Исидоре. А кузнец, словно ее здесь не было, бросил подкову на наковальню, выбрал подходящий молот, занес его над головой и обрушил на подкову с оглушающим лязгом.

— В деревне есть школа? — спросила Исидора, дождавшись паузы между ударами.

Он усмехнулся:

— Школа? Да вы шутите!

Она помолчала.

— Школы могут быть созданы только по решению герцогства, — промолвил Пегг наконец, переворачивая подкову длинными щипцами.

— Хорошо, а когда-нибудь тут была школа? — поинтересовалась она.

— За время моей жизни — нет, — ответил кузнец.

— А повитуха?

Должно быть, удар по подкове пришелся криво, потому что та вдруг пролетела мимо щеки Исидоры и со звоном ударилась о противоположную стену.

Исидора даже голову не повернула, а смотрела прямо в лицо кузнецу. Он слегка побледнел. Осторожно положив молот, он взял табурет и сел напротив нее.

— Что будет, если человек убьет герцогиню? — спросил он почти дружелюбным тоном.

Глаза Исидоры улыбнулись, но на губах улыбки не появилось.

— Его повесят, — неуверенно ответила она.

Кузнец положил руку ей на колени.

— Старый герцог обратился к кузнецу из соседней деревни, чтобы тот починил мост через реку. Это случилось после того, как я отказался работать на него. Чтобы снизить затраты, этот человек подмешал песок к железу, надеясь на то, что сможет взять с герцога двойную плату и таким образом покрыть собственные расходы, — проговорил он.

— Но зачем он все это затеял? — удивилась Исидора.

— Если вы не принимали условий герцога, он за что-нибудь вас арестовывал, — объяснил кузнец. — Во всяком случае, так говорили люди.

— Но вы же не в тюрьме, — заметила она. — Как странно!

— Он вел себя как маленькая собачонка: лаял, но не кусался, — равнодушно произнес мистер Пегг. — После того как я отказался выполнять для него работу, он больше никогда не приходил ко мне, так что в этом смысле ничего плохого не произошло. Ничего, если не считать… — Он замолчал.

— Не считать — чего? — нетерпеливо спросила Исидора.

— Повивальной бабки, — пояснил он. — Она не захотела остаться, потому что ей не могли заплатить. Я-то работал, потому что лошадей всегда надо подковывать. И пекарь тоже работал, так как людям нужен хлеб. Но почти все торговцы уехали. Люди не понимают, как здесь, в деревне, может существовать такой большой дом. Вам наверняка известно, что они перестали платить слугам или платили им всего лишь раз в год. Никто не смог жить на половину жалованья. И местные не смогли оставаться тут дальше.

— Но кто же сейчас работает в Ревелс-Хаусе?

— Самые отчаявшиеся, — вздохнул кузнец. — Хонейдью — хороший человек, он прогнал отсюда преступников.

Исидора кивнула.

— Итак, мост, — промолвила она. — Жалованье, школа, аптекарь, почтовая дорога. И повитуха?

Глаза кузнеца потемнели.

— Да.

Исидора снова оглядела пыльную, неприятно пахнущую кузницу. Возле стены стояла койка, накрытая серым одеялом. Это не дом, это всего лишь какое-то логово, в котором можно провести время. И все же кажется, что кузнец именно тут и живет.

— Ваша жена потеряла ребенка? — спросила Исидора.

— Ну, это с какой стороны посмотреть. Она оставила ребенка в себе, так что я его никогда не видел.

Исидора опустила глаза на грязный пол, потому что в его взоре было слишком много боли. Но она спросила:

— Ребенок так и не родился?

Она не подняла глаз, но услышала грубый голос, полный того мужского гнева, который часто сопровождает боль.

— Роды у Джоан тянулись два дня. Я нашел в соседней деревне хирурга — Пастерби, уговорил его приехать к нам. Но было уже слишком поздно.

Исидора так и не подняла головы, но услышала, как кузнец встал и подошел к противоположной стене, чтобы поднять подкову.

Положив ее на наковальню, он снова ударил по ней молотом, только на сей раз удар был более мягким, чем прежде.

— Конечно, она могла бы умереть, даже если бы повивальная бабка была при ней. — Новый удар по наковальне. — Но она умерла в одиночестве, страдая от боли, пока я ездил верхом в соседнюю деревню. И за это…

— Она знала, куда вы поехали, — перебила его Исидора. — Знала, что вы хотите ей помочь.

— За это я помочился на мраморный гроб герцога, — сказал кузнец. И добавил: — За это я едва не убил его невестку.

Исидора снова кивнула.

— Разве вы не собираетесь устроить истерику, выскочить отсюда с воплями?

— Я многому здесь научилась, — сказала Исидора. — И непременно попрошу Хонейдью хорошенько отмыть семейное надгробие.

Наступила тишина, а потом он издал странный лающий звук. Исидора в это мгновение пыталась смахнуть навернувшуюся на глаза слезу, поэтому сразу не поняла, что это был за звук. Но потом она осознала: он смеялся. Смеялся!

Встав, Исидора откинула назад полы плаща.

— Мистер Пегг, мне нужен помощник.

Замолчав, он посмотрел на нее.

— Полагаю, вы не удивитесь, узнав, что я заставляю всех герцогинь платить мне вперед, — промолвил Пегг.

— Викарий жаловался, что на кладбище много могил без надгробных камней, потому что людям не по карману их купить, — проговорила она. — И я ему ответила, что герцог намеревается привести кладбище в порядок, чтобы на каждой могиле был достойный камень.

Кузнец поднял на нее глаза:

— Но у моей Джоан есть надгробный камень.

Исидора кивнула:

— Вы поможете мне убедиться, что каждый, кому повезло меньше Джоан, тоже получит надгробие?

— Повезло?! — переспросил он. И фыркнул.

— Повезло, — подтвердила Исидора. — Не повезло в одном, повезло в другом.

— Святой Господь! — воскликнул кузнец. — Герцогиня-философ! Вот кто нужен нашей деревне.

— Богатый философ, — добавила Исидора.

Кузнец подошел к двери и распахнул ее перед герцогиней.

— Как я сказал, ваша светлость, именно это необходимо нашей деревне.

Глава 20

Ревелс-Хаус
2 марта 1784 года
На следующий день

У человека из Лондона глаза были навыкате, как у древесной лягушки, которую Симеон видел в Марокко. А его впечатляющий живот обтягивал бархатный жилет бордового цвета.

— Ваша светлость, — промолвил мистер Меркин, с усилием поклонившись. Он поклонился бы ниже, да живот не давал.

— Я очень благодарен вам за помощь с этой проблемой, — сказал Симеон.

— Канализация — это мой бизнес, — промолвил мистер Меркин. — Никто лучше меня не знает о том, что находится внутри труб.

— Дело не столько в трубах, — возразил Симеон. — Отец установил водонагнетательную систему…

— Трубы, — весело проговорил мистер Меркин. — Если водонагнетательная система плохо работает, это может быть признаком того, что трубы не в порядке. Я чувствую запах, так что попросите вашего дворецкого показать мне трубы, и я скажу, в чем дело.

Симеон встал.

— Я сам проведу вас к трубам, — заявил он. — Мне любопытно узнать, что там случилось.

— Вот что я могу вам сказать уже сейчас, — промолвил мистер Меркин, засовывая в нос щедрую понюшку табака, когда они выходили из комнаты, — видал я такие вещи не раз. Все там должно литься, протекать, а оно не течет. Вы тоже могли бы сделать кому-то гадость, но вы этого не сделали.

— А-а… — протянул Симеон.

— Стоит обратить на это внимание, — продолжил мистер Меркин.

. — Я правильно понял, что вы говорили о гадости? — спросил Симеон.

Тем временем они приблизились к двери уборной на первом этаже. Хонейдью, всем своим видом выражая отвращение, жестом велел следовавшему за ними лакею убрать войлочное одеяло, заткнутое в щели по периметру двери и таким образом закрывавшее ее.

— Здесь корень проблемы, — сказал мистер Меркин. — Трубы остальных уборных ведут именно сюда, и здесь в яму стекается все содержимое. Я пришлю сюда людей. Надеюсь, вы понимаете, что нам придется все прочистить?

— На это я как раз и надеялся, — сказал Симеон.

— И нам придется выносить содержимое через переднюю дверь, — продолжал мистер Меркин. — Понимаю, что у кого-то при одной мысли об этом участится сердцебиение, но другого выхода нет. Трубы забиты. Нам придется прочистить их, вытащить и заменить на другие. Дело в том, что старые пришли в негодность.

— А может, стоит просто…

Лакей тем временем вытащил из щели последний уголок зеленого войлока и открыл дверь. Симеон невольно отшатнулся назад. Их накрыло волной отвратительной вони — такой же густой, как лондонский туман.

Мистер Меркин двинулся вперед, словно и не почувствовал этого запаха.

— Вашей светлости не стоит заходить туда, — сказал Хонейдью, в голосе которого послышались героические нотки. — Я сам пойду с мистером Меркином и узнаю, не нужна ли ему помощь.

— А не мог тут кто-нибудь умереть? — спросил Симеон, чувствуя, что бледнеет. — Как-то раз я побывал в деревне, жители которой умирали от чумы, и запах там стоял очень похожий.

— И такое нельзя исключать, — отозвался мистер Меркин. — Крысам воздух нужен, как ничто другое. Если хотя бы одна из них попала сюда, то она сдохла в считанные секунды. А я сейчас… — послышался шорох рассыпающегося дерева, — я сейчас уберу сиденье, чтобы оценить размеры… — Через мгновение Меркин, пятясь, вышел из уборной, и Симеон с некоторой долей удовлетворения заметил, что он вытирает лоб красным носовым платком. — Дела обстоят очень плохо, вот что я вам скажу.

— Вы сможете очистить яму? — спросил Симеон.

— О, с этим мои люди справятся, — заверил его мистер Меркин, — Мы установим специальный лифт и будем вытаскивать содержимое при помощи тачек. Ваш человек сказал, что вы хотите получить первоклассную работу, и вы ее получите. Я привез с собой стражников мертвых.

Симеон наблюдал за тем, как Хонейдью закрывает дверь в уборную. Вид у него был такой, словно он только что застрелил дикое животное.

— Что еще за стражники мертвых? — спросил Симеон.

— Стражники мертвых, — повторил мистер Меркин. — В Лондоне они — лучшие. Разумеется, вы платите им двойную плату, но это того стоит. Не надо крохоборствовать, как я часто повторяю. Парни в два счета спустятся вниз и отчистят все до блеска, ваша уборная заблестит, как мытая тарелка. Но, само собой, порядок придется поддерживать, ваша светлость. Больше никаких глупостей. Я буду раз в три месяца проверять состояние труб, а дважды в день их будет необходимо промывать чистой водой. Я все подробно расскажу вашему дворецкому. Если вы полюбите свою канализацию, она полюбит вас.

Симеон слышал, как Хонейдью издал какой-то странный звук, который, должно быть, означал, что он не совсем готов полюбить канализацию.

— Так я спросил о стражниках мертвых, — настойчиво напомнил он.

— Это часть той группы, которая собирает трупы, — ответил Меркин. — Как вы понимаете, я говорю о тех, кто утонул в реке. Но бывает и так, что кто-то умер в доме, и покойника никто не обнаружил. Есть еще и убийцы, разумеется. Стражники мертвых никого не убивают. Но существует же неприятная и грязная работа, которую кто-то должен выполнять.

От его веселого задора Симеона слегка затошнило.

— Я всегда приглашаю их, когда возникает необходимость для такой работы, как у вас, — продолжил Меркин. — Они дожидаются меня внизу, в пабе, так что, с вашего позволения, мы возьмемся за дело.

— Конечно, — кивнул Симеон.

— Сначала нам понадобится спустить туда трубу, чтобы вывести газ, иначе мои парни задохнутся. Там вообще нет воздуха. Потом мы с вашим дворецким придумаем, как вынести содержимое с наименьшим ущербом для вас. И еще я попрошу вашу светлость уйти, — договорил мистер Меркин.

— Уйти? Я не могу, я…

— Уйти, — повторил Меркин. — Я же вижу, что вас тошнит уже сейчас, а ведь вы даже еще не нюхнули того зловония, которое заполнит дом. Вы должны покинуть дом завтра утром и не возвращаться до следующего дня, ваша светлость. Это касается всех — и горничных, и тех, кто еще есть в доме. Дворецкий может остаться, чтобы проследить за сохранностью вещей и серебра.

Симеон услышал тихий стон, раздавшийся оттуда, где стоял Хонейдью.

— Сначала мы откроем дверь и откачаем весь газ. Это займет день и ночь или, может, два дня. Потом мы спустимся вниз, выгребем яму и почистим ее, — продолжал объяснять Меркин. — После этого я заменю трубы, но это уже совсем другое дело.

— И вы сами будете спускаться вниз? — спросил Симеон, который не мог представить себе, что пафосный мистер Меркин спускается в выгребную яму.

— Нет-нет, — нетерпеливо ответил Меркин. — Это дело стражников мертвых. Имейте это в виду. При нормальном порядке вещей я бы воспользовался парочкой грязевых жаворонков. Ну а теперь мне пора, ваша светлость. Буду вам обязан, если завтра утром вы покинете дом. Как вы понимаете, стражники мертвых могут понадобиться в Лондоне в любую минуту, так что нам надо поторапливаться.

Помолчав, он одернул жилет, чтобы тот получше облегал его живот.

— Ну а теперь я должен вам сказать еще кое-что, ваша светлость, — вновь заговорил мистер Меркин. — Стражники мертвых — это не мои слуги, так что я не могу отвечать за их поведение.

— Почему вы так тревожитесь за них? — полюбопытствовал Симеон.

— Меня беспокоит воровство, — ответил Меркин. — Своих грязевых жаворонков я знаю.

— Грязевых жаворонков? — переспросил Симеон.

— Парней, которые выросли в грязи Темзы, — нетерпеливо пояснил Меркин. — Видите ли, я выбираю лучших из очень большого количества, и мои парни не воруют. Но стражники мертвых — настоящие пираты. Они ходят туда, куда не пойдет никто из целого города. И они выполняют ту работу, за которую не возьмется никто другой. Понимаете, ваша светлость, они живут вне закона.

Хонейдью громко застонал.

— Они нужны вам, ваша светлость, потому что мне больше не к кому обратиться для того, чтобы выгрести из ямы нечистоты. Они — единственные.

— Даже если мы заплатим… — начал было Симеон.

— Не хватит никаких денег в мире, — остановил его Меркин. — К тому же если я отправлю в яму кого-то из своих парней, он может там погибнуть, и тогда мне придется, кроме всего прочего, возиться с трупом. Это если в яме уже нет покойника, — добавил он. — Там стоит чудовищная вонь, и это меня серьезно тревожит. — Повернувшись, Меркин посмотрел на Хонейдью. — В доме за последние несколько лет кто-то пропадал? Может, горничная какая исчезла или еще кто?

Хонейдью приосанился.

— Нет, ничего подобного не было.

— Вот и хорошо. Но там, внизу, скопился газ, понимаете? Не воздух! А у стражников мертвых легкие сделаны из стали. Я видал их в действии, наблюдал за тем, как они спускаются в воды Темзы. Не думаю, что есть еще кто-то, кто смог бы так же долго задерживать дыхание, как они.

— Хонейдью, — извиняющимся тоном заговорил Симеон, — нам необходимо вычистить выгребную яму, независимо от того, что это может причинить беспокойство домашним.

— Они привыкли заходить в дома, где труп пролежал уже месяц-другой, — снова вступил в разговор мистер Меркин. Зацепив большие пальцы за карманы жилета, он слегка покачивался взад-вперед. — Они забирают себе все деньги, которые обнаруживают на мертвеце, и считают это своей обязанностью. И у утопленников — тоже. Так что если они и возьмут какие-то пустяки с найденного в доме покойника, то кого это волнует? Родственников же нет, понимаете? Иначе они разыскали бы беднягу, прежде чем он разложился.

— Именно так, — кивнул Симеон.

— Я отнесу все в сарай, — сказал Хонейдью. — И буду сам стеречь его.

— Думаю, так и следует поступить, — согласился мистер Меркин. — Они не грабители.

— Простые воры, — вставил Хонейдью.

— Да, они могут прихватить то, что плохо лежит, — не стал спорить Меркин, — но, как я уже говорил, ваша светлость, эти парни выполняют ту работу, за которую больше никто не возьмется. — Он повернулся. — А теперь, с вашего позволения, мне нужно провести кое-какие приготовления. Мистер Хонейдью показал мне, где трубы выходят на склон холма. Мы будем вытаскивать их оттуда до тех пор, пока они не начнут ломаться в наших руках, а стражники мертвых тем временем займутся своей работой. — С этими словами он откланялся и ушел.

— Я останусь в доме, Хонейдью, — сказал Симеон. — Можете отнести серебро в мой кабинет. Я только что начал приводить в порядок бумаги отца.

— Во вдовьем доме есть чудесный письменный стол, — успокаивающим тоном проговорил дворецкий. — Я велю немедленно отнести туда все документы. А теперь прошу вашу светлость меня извинить: у меня еще очень много дел. И я не доверяю этим мошенникам, нельзя их оставлять возле серебра, так что его нужно вынести из дома. Серебро и все то, что они могут украсть.

Вернувшись в кабинет, Симеон сел. Он оставил на столе открытое письмо от мистера Киннэрда. Симеон попытался восстановить в памяти подробное описание состояния городского дома на Сент-Джеймс-сквер. Крыша протекла, и вода залила чердак. Крысы устроили в кухне гнезда…

Казалось, вонь из канализации так и липнет к его коже. Симеон закрыл нос рукавом. Нет, это всего лишь игра его воображения. Если только…

Герцог встал. Он принимал ванну всего лишь пару часов назад, но, похоже, настало время сделать это снова.

Глава 21

Ревелс-Хаус
2 марта 1784 года

Войдя после полудня в дом, Исидора увидела, что слуги снуют взад-вперед и у всех в руках какие-то украшения и небольшие статуэтки. Потом она заметила Хонейдью, который указывал им, куда идти.

— Что тут происходит? — поинтересовалась она.

— В Ревелс-Хаусе будут прочищать канализацию, — ответил дворецкий. — Этим займутся люди из Лондона, которые попросили нас освободить дом. Вдовствующая герцогиня отказалась уходить.

— А-а… — протянула Исидора.

— Мастера Годфри отправили на денек-другой к викарию, — продолжал Хонейдью. — Это очень кстати: местный викарий — ученый-латинист, а мастеру Годфри как раз необходимо подтянуть латынь, коль скоро он возвращается в школу.

— Может, мне поговорить с герцогиней? — спросила Исидора, слишком поздно вспомнив, что она не должна спрашивать о таких вещах у дворецкого. Правда, Хонейдью был больше чем дворецкий.

— Я полагаю, это нежелательно, — не моргнув глазом ответил он. — Уж если ее светлость решила не выходить из дома, она не выйдет, что бы ни случилось. И прошу простить меня за такое предположение.

— Уверена, что вы правы, — кивнула Исидора. — Где мне найти мужа, Хонейдью? Хочу поговорить с ним о моей вчерашней поездке в деревню. — Ей нравилось произносить слово «муж». Исидоре казалось, что это делает ее нелепую ситуацию более приемлемой, хоть она и не понимала, каким именно образом.

— Он в своих покоях, ваша светлость, — ответил дворецкий.

— О! — Исидора помолчала.

— Он занят кое-какими бумагами, — добавил Хонейдью. — Можете зайти к нему, ваша светлость, вы ему не помешаете. А теперь, с вашего позволения… — Мимо них прошел лакей, с трудом таща ванну, в которую были сложены подсвечники. — Мы выносим из дома все — от греха подальше, ваша светлость, и я должен руководить этими работами. — Быстро поклонившись, он исчез.

Исидора поднялась наверх по лестнице, подошла к хозяйской спальне и распахнула дверь. Симеон не работал с бумагами.

Она увидела его спину. Голую спину. К тому же очень красивую: сильная, мускулистая, загорелая.

Исидора замерла. Пока она молча наблюдала за мужем, он потянулся к одному из кусочков мыла, лежащих на столике слева от него. Вода заструилась по его телу, попадая на бугорки мускулов, когда он наклонился и провел правой рукой вверх по руке левой. Блестящие пенные пузырьки заскользили по его коже, как мелкие поцелуи.

В воздухе стоял запах пряностей и чего-то сладкого, приятного. Исидора никогда не замечала, чтобы от него пало парфюмерией, впрочем, у нее еще и не было возможности ощутить его запах…

Симеон наклонил голову вперед, а затем пробежал пальцами по мокрым и чистым волосам. Исидора затаила дыхание, когда он оперся руками о края ванны и встал.

У него было совсем не такое тело, как у нее. Ее фигура представляла собой сплошные грациозные изгибы — дар ее матери-итальянки. В зависимости от того, как туго она шнуровала свой корсет, ее талия оставалась совсем тонкой. У нее была пышная грудь и роскошные бедра — не худосочные, как у англичанок, а роскошные, налитые, как у жительниц Средиземноморья.

В фигуре Симеона никакой роскоши не было. Вся она, включая ягодицы, состояла из натренированных мышц. Когда он встал, последние пенные пузырьки скатились вниз по его ногам. С боков его бедра не только не выделялись, но были даже уже, чем талия. Пальцы Исидоры дрогнули, когда она поняла, что в мыслях ее руки ловят эти пузырьки, скользят следом за ними по его бедрам и ногам. Потянувшись за полотенцем, Симеон наклонился вперед. Боже, это из-за бега у него такие сильные ягодицы? Она слышала, что некоторые джентльмены подкладывают что-нибудь себе в панталоны, чтобы казаться покрупнее. Но у Симеона были мускулы докера.

Поставив одну ногу на край ванны, он принялся вытирать ее. Исидора молча попятилась назад.

— Не уходи! — приказал он, не оглядываясь.

Должно быть, он заметил, что дверь открыта, и решил, что вошел кто-то из лакеев. Исидора сделала еще один шаг назад и попыталась бесшумно прикрыть дверь.

— Исидора!

Она открыла рот.

Двигаясь, как всегда, грациозно и явно тщательно выверяя каждое свое движение, он обвязал полотенце вокруг талии и повернулся к ней. Исидора закрыла рот.

— Прошу прощения за то, что помешала тебе принимать ванну, — пролепетала она, стараясь говорить спокойным голосом. — Я хотела потолковать с тобой о том, что твоя мать не желает покинуть дом.

Она с трудом сглотнула. На груди у него не было ни волоска, так что она различала форму и размер каждого мускула и видела его тело таким, каким оно должно быть.

— Как ты узнал, что это я? — Она заставила себя встретиться с ним глазами. Его взгляд, как всегда, был спокоен и непроницаем.

— Почувствовал, — ответил он.

Исидора откашлялась.

— У твоего мыла такой интересный аромат.

Боже, какую глупость она сморозила! Ее слова повисли в воздухе между ними. Без сомнения, у нее появилась отличная возможность соблазнить Симеона.

— Это кардамон, — промолвил он.

— Полагаю, ты нашел такое мыло где-нибудь на Востоке? — Исидора с ужасом подумала о том, что опять ляпнула глупость.

— В Индии, — ответил он. — Эта специя применяется также и в кулинарии.

— Интересно, — с усилием проговорила она. Белое полотенце, которым Симеон повязал бедра, слегка шевельнулось, и Исидора невольно опустила на него взгляд, а затем перевела его на лицо Симеона. Муж смотрел на нее с вежливым спокойствием, словно они находились в гостиной и он ждал от нее ответа на вопрос, выпьет ли она чашку чая.

Исидора не могла соблазнить его. Она понятия не имела о том, что нужно для этого делать, и то, что казалось ей в Лондоне таким простым, на деле оказалось очень даже сложным. Похоже, Симеона ничуть не волновал тот факт, что жена находится в его спальне, а на нем почти нет одежды.

К тому же…

Он такой большой. Все в нем велико, начиная от плеч и заканчивая ступнями.

Чтобы скрыть неловкость, Исидора присела в книксене.

— Умоляю тебя простить меня за вторжение и за то, что я помешала тебе принимать ванну. — Произнося эти слова, она пятилась назад мелкими шажками, а затем повернулась, чтобы уйти. Она захлопнула дверь так быстро, что раздался громкий стук, который эхом отозвался по коридору.

Оставшись один, Симеон смог наконец разжать зубы и отбросить со сдавленным ругательством проклятое полотенце. Похоже, она не заметила, что оно вздернулось вверх впереди, однако не заметить того, что он был готов потерять над собой контроль, Исидора не могла. Она убежала из комнаты с такой скоростью, словно целое племя пустынных жителей обратили на нее свои мечи.

Опустив глаза на свое собственное орудие, Симеон упал в кресло. Господи, вот это испытание! Он не осмеливался прикоснуться к своей плоти, опасаясь немедленного взрыва. Он сидел в горячей воде, думая о ней, представляя, как рассыпаются по плечам ее волосы, напоминающие черный шелк. Казалось, они вот-вот превратятся в волшебное и легкое одеяние, в которое мужчина сможет зарыться лицом. А потом он погладит ее щеки, другие части тела…

Кровь закипела в его жилах, но тут раздался легкий стук, и не успел Симеон взять себя в руки, как дверь распахнулась. Это была она. Разумеется, он сразу это понял. Разве еще кто-то в доме благоухал жасмином так же, как целая поэма о цветах? Даже несмотря на то что в доме возникли проблемы с канализацией, его обоняние мгновенно улавливало исходящий от нее аромат.

Хотя на самом деле аромат Исидоры не был запахом жасмина. Нет, это не чистое и свежее благоухание цветка, а какой-то другой аромат, щекочущий его ноздри сильнее любых духов, заставлявший его думать о том, как он зароется лицом в ее волосы, осыплет поцелуями ее кожу, оближет ее с головы до пят.

Она смущала его. Вот в чем дело.

Исидора напоминала ему горящую головню, которая пылала сильнее и ярче, чем любая женщина, которую он когда-либо знал. Он мог принять их брак — и всю жизнь ходить вокруг нее кругами, словно житель Востока, который как зеницу ока охраняет своего драгоценного осла, опасаясь, как бы того не украли.

Есть ли у него выбор?

«У человека всегда есть выбор. Если ты скажешь себе, что выбора нет, ты солжешь… причем солжешь самым худшим образом. Потому что почти всегда, когда человек говорит о том, что у него нет выбора, это означает, что он уже принял решение и сделал самый плохой выбор…»

Полный ненависти голос Валамксепы зазвучал в ушах Симеона, и он понял, что его гуру прав. Разумеется, у него есть выбор. Он знает, что можно аннулировать брак, как советовал ему поверенный, и черт с ними, с британскими законами! Он же герцог. На своих землях он — верховный правитель, подчиняющийся только королю, так что с помощью денег и собственной власти, которые он использует, как клюшку для гольфа, он добьется того, что не под силу другим.

Вот только правильно ли это? Этично ли? Исидора больше не будет герцогиней. Однако до него доходили слухи, что она нередко представляется как леди Дель Фино. Она…

Симеон вздрогнул, ощутив, что начинает скрежетать зубами. Необходимо взять себя в руки. Исидора лишь номинально принадлежит ему. Номинально.

Глава 22

Менсфилд-плейс, номер 1
Лондонская резиденция лорда Броуди
2 марта 1784 года.

Лорд Броуди устроил званый вечер в честь своей дочки на выданье — ходячему маленькому прыщеватому кошмару с копной кудрявых волос. Джемма ходила по комнатам, стараясь не подать виду, что она ищет своего мужа.

Ее остановила мадам Бертье:

— Ваша светлость, посмотрите-ка, кто только что приехал из Парижа. Не сомневаюсь, что вы хорошо друг друга знаете.

Сердце Джеммы упало. Речь шла о маркизе де Пертюи, самой неприятной для Джеммы француженке. Почему-то при французском дворе их всегда считали соперницами, хотя Джемма никак не могла понять, из-за чего они могут соперничать. Однако их взаимная неприязнь была столь очевидна, что люди вроде мадам Бертье были просто счастливы посудачить о них.

Как обычно, маркиза была разодета так, что, казалось, занимает больше места, чем лондонский Тауэр. Джемма нарочно обвела медленным взором ее парик внушительных размеров, задерживая глаза на чучелах каждой из четырех птичек. Само собой, птички были очаровательными — черные и белые. Маркиза всегда носила только черное и белое.

Джемма присела перед ней в глубоком реверансе.

— Разумеется, я знакома с маркизой, — проговорила она. В ее улыбке было точно отмерено равное количество равнодушия, смешанного с узнаванием.

На лице маркизы застыло почти безучастное выражение женщины, знающей толк в пудре и умело использующей ее. В общем-то маркизу можно было бы назвать привлекательной, если бы не ее страсть к черно-белой одежде, отвлекающей внимание от лица. Более того, мелькнула в голове Джеммы безжалостная мысль, из-за этого маркиза выглядит куда старше своих двадцати семи лет.

— Боже мой, кого я вижу! Великолепная герцогиня Бомон! Как счастливы были все дамы при дворе французского короля, когда вы вернулись в Англию! Знаете, — добавила маркиза, поворачиваясь к мадам Бертье, — герцогиня заставляет всех мужчин за ней бегать.

«Отличный удар, — подумала Джемма. — Маркиза умудрилась похвалить меня, но при этом уколола».

Раскрыв веер, она посмотрела на маркизу де Пертюи поверх него.

— Какое на вас чудесное платье, мадам, — промолвила она. — Как бы я хотела обладать вашей смелостью и идти против моды, как это делаете вы. Уверена, что я чувствовала бы себя очень неуклюжей, будь мои бедра такими же широкими, как ваши, но вам удается двигаться с удивительной грацией.

Маркиза была достаточно искушенной светской дамой и не показала, что слова Джеммы задели ее. Вместо этого она одарила ее милой плутоватой улыбкой.

— А мне безумно нравятся эти миленькие цветочки на вашем платье, герцогиня, — проворковала она. — Я отлично понимаю, почему вы носите такие маленькие кринолины. Если Господь одарил женщину столь же внушительным бюстом, как у вас, то в большом кринолине она будет походить на песочные часы. Или на стог сена. Ваше умение одеваться меня восхищает!

— Вы надолго приехали? — полюбопытствовала Джемма.

— Знаете, приходится порой пускаться в путешествие, чтобы избежать скуки, — вздохнула маркиза. — По правде говоря, с тех пор как вы уехали из Парижа и перестали нас развлекать, он превратился в сущее пуританское логово.

«Еще один удар, — промелькнуло в голове Джеммы. — Хотя и не такой сильный». Видно, маркиза немного утомлена, раз ее уже не так увлекают остроумные словесные баталии, которыми они развлекались в Версале.

Внимательнее приглядевшись к маркизе, Джемма заметила, что лицофранцуженки под толстым слоем пудры весьма исхудало.

Джемма подхватила ее под руку — такого она никогда не сделала бы в Версале.

— Мы с маркизой сделаем пару кругов, чтобы все смогли полюбоваться нами, — сказала она мадам Бертье. — С моей стороны это проявление невероятной доброты, ведь, учитывая элегантность маркизы, я окажусь в ее тени.

Дамы двинулись вперед сквозь толпу, то и дело кивая на ходу знакомым. Джемма повела маркизу де Пертюи прямо в дамский салон. Войдя туда, они обнаружили трех дебютанток, весело болтающих друг с другом. Девушки почли за лучшее уйти. Джемма повернулась к горничной.

— У меня кружится голова, — сказала она слабым голосом. — Прошу вас, встаньте за дверью и никого сюда не пускайте.

Горничная послушно выскользнула из салона.

Маркиза тяжело опустилась на стул, как будто вес огромного кринолина прижимал ее к земле. Она изменилась и уже не походила на ту женщину, которую Джемма знала два года назад. Тогда она уверенно и со смехом пробивала себе дорогу во французском дворе, беззаботно давя придворных подхалимов своими каблучками, усыпанными бриллиантами, создавая и разрушая репутацию дам одним насмешливым взглядом. Хорошим человеком она не была никогда. Но в то же время всегда оставалась человеком сильным.

— А теперь скажите мне, мадам маркиза, — проговорила Джемма, усаживаясь напротив нее, — с вами все в порядке? Вы на себя не похожи.

Маркиза де Пертюи, как обычно, рассмеялась. Однако смех ее быстро оборвался, и она вдруг стала громко икать. Джемма ждала.

— Вы видели моего мужа? — наконец спросила маркиза. Ее голос стал хриплым.

— Нет, — ответила Джемма. — Насколько мне известно, в Лондоне его нет. — Она задумалась.

Однако маркиза заговорила прежде, чем Джемма успела подумать, как бы потактичнее расспросить ее, в чем дело.

— Он уехал… Отправился следом за какой-то женщиной в Англию. Говорил, что это будет совсем короткая поездка, несколько недель. Но его нет уже восемь месяцев.

— Я что-то такое слышала, — осторожно промолвила Джемма.

В руке у маркизы был зажат тонкий кружевной платочек. На мгновение Джемме показалось, что та вот-вот изорвет его в клочья и разбросает их по сторонам — как безумица из какой-нибудь пьесы. Однако маркиза всего лишь разжала пальцы, и платочек упал на пол.

Он и лежал там, пока их взгляды не встретились.

— Так он со мной обращался, — проговорила маркиза. — Как с куском грязного льна, который выбрасывают, когда он испачкается.

— О…

— Я должна разыскать его. — В голосе маркизы послышалась скрытая ярость такой силы, что Джемме захотелось немедленно встать и уйти.

— Вы хотите, чтобы он к вам вернулся? — спросила она.

— Этот… этот негодяй?! Никогда! Но я хочу сказать ему в лицо, что он за мужчина. А его petite amie [3] — что она за женщина. Я хочу… хочу…

Наклонившись к маркизе, Джемма взяла ее за руку.

— Простите меня за дерзость, — ласково сказала она, — но что изменит такой разговор?

Маркиза подняла на нее глаза.

— Он оставил меня, — сказала она.

Джемма неожиданно вспомнила, что маркиза де Пертюи была дочерью герцога, состоявшего в родстве с королевской семьей. В этот момент она была похожа на королеву, все вассалы которой по непонятной причине сбежали от нее и пересекли границу, отправившись в другое королевство.

— Он не имел права оставлять меня!

— Мужчины часто совершают абсолютно нелепые поступки, — заметила Джемма.

— Он унизил меня на глазах всего двора! Он причинил мне чудовищную боль!

Джемма так расчувствовалась, что уже была близка к тому, чтобы рассказать маркизе, как муж ударил ее на рыночной площади.

— Но на что же вы надеетесь?..

— На раскаяние я, конечно, и не надеюсь, — сказала маркиза де Пертюи. — Никто больше не раскаивается. Это так же немодно в наши дни, как сохранять верность. Но он опустил меня до своего уровня! Он должен…

Она замолчала. Джемма кивнула.

— Много лет назад я оказалась лицом к лицу с той же проблемой, — медленно произнесла она. — Мой муж в открытую демонстрировал отсутствие уважения ко мне, он любил другую женщину. В результате я на долгие годы уехала во Францию. И мне понадобилось немало лет, чтобы понять: брачные узы не контролируют сердце.

Маркиза скривилась.

— Мой муж любил еще кого-то, — повторила Джемма. — И я не могла сказать что-то или сделать, чтобы изменить ситуацию. Поэтому я от души советую вам: не стоит ездить следом за ним. Живите своей жизнью. Я не всегда была счастлива в Париже, зато часто бывала довольна.

Маркиза поспешно открыла веер, однако Джемма все же увидела, что ее глаза заблестели от слез. Джемма встала и протянула ей руку.

— Мы должны вернуться на бал, — сказала она. — Мужчины чувствуют себя не в своей тарелке, когда узнают, что женщины беседуют без них. Они так боятся заговоров, что начинают переоценивать добродетель женщин. В результате это доводит их до консерватизма.

Маркиза де Пертюи усмехнулась. Это не было похоже на те смешки, которые помнила Джемма, однако чем-то их напоминало.

Выйдя из салона, они увидели Элайджу, стоявшего напротив двери, небрежно прислонившись к стене. Не сдержавшись, Джемма улыбнулась ему, и это была улыбка, рожденная в ее сердце.

Маркиза бросила на нее кислый взгляд.

— Похоже, не только мужчины слишком высокого мнения о добродетели, — заметила она. — Будьте осторожны, герцогиня, как бы и вам не оказаться чересчур консервативной.

А вот в этом замечании уже звучала ее обычная язвительность.

Поклонившись маркизе, Элайджа поднес ее руку к губам.

— Вы великолепны, как обычно, — произнес он голосом политика, который говорил так же искренне, как будто предсказывал дождь при виде первых капель на шляпе.

Отступив, маркиза оглянулась и встретилась с Джеммой взглядами. В ее лице мелькнуло что-то вроде зависти или, может, ярости.

— Никогда не успокаивайтесь, герцогиня, — сказала она. — Именно такую ошибку я совершила.

И, взмахнув юбками, маркиза де Пертюи быстро скрылась в толпе, заполнившей бальный зал.

— Господи, ну что за несносная женщина! — воскликнул Элайджа. — Вечно в черно-белом! Она напоминает мне шахматную доску.

Джемма захлопнула веер.

— Но все же она красива. Ты разве так не считаешь?

— Несомненно, — кивнул Элайджа. — Вильерс здесь. Он спрашивал, начали ли мы с тобой третью игру матча.

— Ты ему сказал? — Она подняла глаза на мужа, оглядела его выступающие скулы, глубоко посаженные, умные глаза, оценила чуть утомленный вид.

— Я сказал ему лишь то, что хотел завязать тебе глаза и уложить в постель, — ответил он, глядя на нее.

— Должно быть, это шутка?..

— Нет, это не шутка.

Его глаза оставались серьезными.

— Правда? — спросила она. Ей было трудно даже набрать в грудь воздуха, чтобы произнести это слово.

— И еще я посоветовал ему закончить игру немедленно, учитывая сложившиеся обстоятельства.

— Ты хочешь сказать, что если люди заподозрят, что у меня с ним связь, то они решат, что наш ребенок не от тебя?

Элайджа кивнул. Но было в их разговоре еще что-то — нечто недосказанное. Сердце Джеммы забилось быстрее, поднявшись куда-то к горлу.

— Я не… — Ее голос сорвался, но она откашлялась и с усилием договорила: — Я не хочу играть эту последнюю игру.

Внезапно его лицо как-то странно застыло. Несколько мгновений герцог Бомон просто молча смотрел на свою жену. А потом на его губах появилась дразнящая, очаровательная улыбка, и он поклонился Джемме.

— В таком случае, миледи, я обещаю, что никогда больше не огорчу вас, — промолвил он.

Бомон пошел прочь, а Джемма смотрела ему вслед.

— Игру с Вильерсом, — уточнила она.

Но муж уже не слышал ее.

Глава 23

Вдовий дом
2 марта 1784 года
Ранний вечер

Бумаги Симеона перенесли во вдовий дом. Когда вошла Исидора, он встал из-за небольшого письменного стола, держа в одной руке какой-то листок, а другой опираясь о край стола.

Исидора села, всеми силами стараясь не думать о том, что, когда она в последний раз видела своего мужа, он был обнажен.

— Поскольку ты не присоединился вчера ко мне за ужином, у меня не было возможности сообщить тебе, что я ходила в деревню. Я купила сто тридцать пять ярдов шерсти и двадцать семь мясных пирогов.

Недоуменно заморгав, он положил листок на стол.

— У нас возникла неожиданная нужда в мясных пирогах? — спросил Симеон. — Или в шерсти?

— Это подарок от герцогства жителям деревни — чтобы наладить отношения, — объяснила Исидора. — Каждый из этих людей получит мясной пирог и пять ярдов шерсти, и это будет знаком внимания от герцога и герцогини.

— А-а… — протянул Симеон, опуская глаза на лежащий перед ним документ. — Ты была в лавке Мопсера?

— Да, — кивнула она. — Он и продал мне шерсть.

Симеон сжал руку в кулак.

— Я получил от него письмо, в котором он требует плату за свечи, — сказал он.

— Полагаю, таких писем ты можешь получить немало, — пожала плечами Исидора. — Люди считают, что твой отец отправил бы их к мировому судье, если бы они не выполняли просьб герцога, несмотря на то что тот не платил им, — весело добавила она. И, стянув с рук перчатки, Исидора разгладила их на коленях.

Взгляд Симеона на мгновение устремился на них, а потом он промолвил:

— Исидора, мне придется заплатить по счетам, даже если я считаю их жульническими.

— О!

— К примеру, я наскоро проверил просьбу Мопсера, — продолжал он. — Для того чтобы сжечь то количество свечей, которое он, по его словам, отправлял в наш дом за последние пять лет, мы должны были бы постоянно, ночью и днем, держать зажженными от семи до девяти свечей в каждой комнате.

Исидора покусала губу.

— Но канделябры… — начала было она.

— В своих расчетах я предположил, что свечи горят около четырех часов, хотя обычно их хватает примерно на шесть, — перебил ее Симеон, складывая на груди руки. — К тому же, по словам Хонейдью, в доме не зажигали канделябров уже много лет.

— Возможно, Мопсер пытался таким образом компенсировать другие счета, которые твой отец не считал нужным оплатить, — предположила Исидора.

— Что ж, может быть, — согласился Симеон. — Но также возможно и то, что он — обычный негодяй, который поспешил воспользоваться ситуацией.

— Знаешь, не верится мне в это, честное слово, — сказала Исидора. — Как бы там ни было, я попросила его доставить в каждый деревенский дом по пять ярдов шерсти. Таким образом и получилось больше сотни ярдов, учитывая, что в деревне двадцать семь домов.

— Двадцать семь, говоришь?

— Включая хижины, расположенные вниз по реке, — добавила Исидора.

— В деревне девятнадцать домов, — сказал Симеон. — В тринадцати живут люди. На берегу реки действительно стоят какие-то хибары, но они входят в число девятнадцати. Мопсер — вор.

— Все в деревне тяжело страдали из-за выходок твоего отца, — возразила Исидора. Вот они и научились изворачиваться, где-то хитрить… Кузнец Сайлес Пегг сказал мне, что по мосту ездить опасно, потому что в сталь подмешали песок. Сам Пегг отказался выполнять просьбы твоего отца из-за того, что его прежние счета не были оплачены. Однако кузнец из соседней деревни все сделал, хотя это и случилось лишь после того, как он дважды обращался к герцогу с просьбой покрыть его убытки… — Ее голос дрогнул.

Симеон так сильно нахмурился, что его брови почти сошлись на переносице.

— Ты сейчас толкуешь мне о том, что кузнец из соседней деревни прислал отцу фальшивый счет, — заметил он.

— Он был вынужден сделать это! — воскликнула Исидора. — Он подсчитал, что твой отец в лучшем случае оплачивает лишь половину счета, поэтому и увеличил сумму в два раза.

— Именно такие вещи довели моего отца до безумия, — кивнул Симеон.

— Безумия… — беззвучно повторила Исидора.

— Наверняка он был безумен, — проговорил Симеон, двигая бумаги по столу.

На мгновение Исидора залюбовалась его длинными пальцами. Симеон вытащил какой-то документ.

— Это от деревенской швеи, которая просит вознаграждение за две крестильные рубашечки. Крестильные рубашечки! — повторил он. — Ей так и не заплатили!

— Полагаю, этому счету тринадцать лет, учитывая возраст твоего брата, — сказала Исидора.

— Долгая болезнь, — вымолвил Симеон. — Только болезнью можно все это объяснить.

— А твой отец не указал на письме, почему он ей отказывает?

— Он написал, что рубашки ему ни к чему и что она должна забрать их, — ответил Симеон. — Дата его записи не проставлена, но я почему-то уверен, что он сделал ее уже после крещения.

— Не думаю, что Мопсера стоит наказывать за безумие старого герцога, если уж ты так это называешь.

Симеон снова сжал кулаки.

— Его извели фальшивыми счетами. Отец чувствовал, что его окружают преступники, которые охотятся за его деньгами. Впрочем, по сути, так оно и было.

— Эти люди были в отчаянном положении.

— Вероятно. — Симеон снова сложил документы. — Сейчас можно сделать лишь одно: заплатить по счетам, несмотря даже на то, что они могут быть фальшивыми.

— Самое главное для нас — доказать всем, что мы — люди чести, — проговорила Исидора. — Убедить их, что мы будем платить по счетам честно и вовремя.

— Я не совсем уверен, что давать деньги вору вроде Мопсера — это самый лучший путь добиться в них этой уверенности.

— Но он же не сможет и дальше дурачить тебя, — заметила Исидора. — Судя потому, что ты мне сказал, ты сможешь подсчитать каждую свечу, которую мы сожжем в будущем.

Его руки слегка расслабились.

— Не знаю, стоит ли рассматривать твои слова как комплимент, — сказал Симеон.

Встав, Исидора обошла угол письменного стола. А затем прикоснулась к его густым ненапудренным волосам. Исидора была вынуждена признаться, что без пудры они просто восхитительны на ощупь. А ведь она привыкла к мужчинам, у которых плечи вечно засыпаны белым порошком, а их волосы стоят торчком, застыв от помады, напудрены либо завиты. Но волосы Симеона сияли здоровьем, нависая над бровями взъерошенными кудряшками.

Он вопросительно посмотрел на нее, и их глаза встретились. Ее палец пробежал по его волосам ко лбу, а затем спустился вниз к переносице и губам…

— Пытаешься отвлечь меня? — В его голосе зазвучал некоторый интерес.

Исидора уселась к нему на колени.

— А это возможно?

— Да.

— В таком случае я отвечаю на твой вопрос утвердительно. — Исидора обвила его шею руками, но он не шевельнулся, не обнял ее в ответ. А в его глазах появилось такое выражение, которое не… — Почему ты так осуждающе смотришь на меня? — спросила Исидора. — Неужели запрещено целовать собственную жену, даже если она останется ею ненадолго?

— Пытаюсь понять, не нарушаю ли я правил, — сказал Симеон.

Исидора тихонько вздохнула. От него пахло виноградом, специями и чистотой. Если она будет держаться ближе к нему, то даже не сможет вспомнить, какое зловоние распространяют нечищеные уборные. У него такие красивые губы, поэтому Исидора потянулась, желая поцеловать.

Симеон погладил ее губы — лишь для того, чтобы твердо отстранить ее от себя.

Исидора почувствовала, что в ней вспыхнула обида. Она опустила глаза, пытаясь придумать, как бы грациозно соскользнуть с его колен и не подать виду, что ее обидел его жест.

— Черт! — неожиданно проревел Симеон и накрыл ее губы своими губами. Это был страстный поцелуй. Если сама Исидора только пощекотала его рот губами, то он на этом останавливаться не собирался. Симеон целовался так же, как говорил: решительно, прямо, удивительно честно. И его поцелуй сказал ей: «Я тебя хочу!»

Исидора откинула голову назад и всем телом прильнула к Симеону, позволяя прикосновению его рта воспламенить каждую ее клеточку. Она все крепче прижималась к мужу, понимая: то, что она сейчас испытывает, — это страсть. Добрая, старомодная страсть. Эта страсть, обнаружила Исидора, заставляет ее дрожать и плавиться. Она заставила ее забыть, что Симеон только что продемонстрировал ей такую же скупость, какой прославился его отец.

Да, страсть затмила ее разум, все мысли исчезли из ее головы, там лишь снова и снова повторялись одни и те же слова: «Не останавливайся!»

Разумеется, он остановился.

— Все эти годы я избегала поцелуев, потому что мне сказали, что в них нет ничего хорошего, — промолвила Исидора, силясь взять себя в руки. Она старалась говорить беззаботным тоном, словно ей вовсе не составляло труда держать спину прямой.

Его взгляд был неистов, как у проповедника. Застонав, Исидора позволила себе уронить голову ему на плечо.

— Только не говори, что хочешь извиниться.

— За что?

— За то, что поцеловал меня. У тебя такой вид, словно тебе кажется, что ты совершил большой грех.

— Нет.

Однако Исидоре показалось, что его голос звучит неуверенно.

— А ты когда-нибудь терял над собой контроль? — с любопытством спросила она.

— В каком смысле?

Даже его ответы осторожны и продуманны!

— Ты когда-нибудь ругаешься? — с надеждой спросила Исидора. — Употребляешь имя Господа нашего всуе? Богохульствуешь?

Симеон задумался.

А Исидора, которую немного смутило его замешательство, решила отвлечь Симеона своим любимым словечком: «bastardo» [4]. Правда, оно напомнило ей ее мать, добрую католичку…

— Иногда, — наконец ответил Симеон.

— А в каких именно случаях? Когда ты убегаешь от льва или когда случайно ударяешься локтем о дверной косяк?

В его темных глазах мелькнула улыбка, которая взволновала ее, как опера волнует каждого итальянца.

— В случаях, когда человек убегает от льва, — произнес он медленно.

Уголок рта Исидоры дрогнул.

— Так я и думала, — промолвила она.

Но его взгляд вновь стал серьезным.

— Если ты готов ко всевозможным случайностям, то у тебя не возникнет необходимости бояться неизвестного или сердиться на него.

— Потому что неизвестного не существует?

— Именно так.

— Стало быть, ты никогда не будешь кричать на меня?

— Надеюсь, что нет. Мне было бы стыдно кричать на жену. Или на любого слабого человека, — сказал Симеон.

Брови Исидоры сошлись на переносице, а спина напряженно выпрямилась.

— Любой слабый человек — это, конечно, тот, кто имеет какое-то отношение к супружеской жизни? — спросила она.

— Нет ничего неуважительного в моем отношении к супружеству, Исидора, — промолвил Симеон. — Я вовсе не толкую об отсутствии уважения. Судя по тому, что я уже узнал про тебя, мне кажется, что ты лучше управляешь людьми, более образованна, щедра, чем я. Будь ты капитаном корабля, я был бы рад служить под твоим началом.

Исидора прищурилась.

— Но я обеспокоен. — Похоже, Симеон очень тщательно выбирал слова. — Будь моя воля, я предпочел бы не швырять деньги в сторону лавки Мопсера.

Поднявшись, Исидора сказала:

— Я заплатила ему не только за шерсть. Вдобавок к этому я дала ему еще и двадцать семь гиней.

Симеон ошеломленно разинул рот.

— Ты… Что ты сделала?

— Дала ему двадцать семь гиней, — повторила она. — За то, чтобы он привез шерсть.

— Может, ты хочешь сказать не гиней, а полпенсовиков? Ты дала ему… дала ему двадцать семь гиней?!

Исидора и сама была рада при случае покричать, но еще ни разу в ее жизни никто не смел повышать на нее голос. Она резко повернулась.

— Ты кричишь на меня, — промолвила она с некоторым удовлетворением.

Симеон соскочил было со стула, но тут же остановился. Его голос стал тише, но глаза полыхали гневом.

— Ты хотя бы знаешь, сколько это — двадцать семь гиней?

— Ты ведь никогда не приезжал ко мне, чтобы хоть как-то подтвердить наше супружество, — сказала она. — Так что мне пришлось управлять поместьем с девятнадцати лет.

Симеон вытаращил на нее глаза. Помолчав несколько мгновений, он проговорил каким-то деревянным голосом:

— Я горжусь тобой.

Это катастрофа. Полная катастрофа. Исидора чувствовала себя ходячим суккубом [5], этакой особой, которая лишает мужчин воли и мужественности и превращает их в кашу.

— Ты мной не гордишься! — крикнула она. Неожиданно в ее голосе послышались итальянские нотки, хотя обычно их почти не было слышно.

У Симеона голова пошла кругом. Почему от ее хрипловатого голоса он начинал дрожать?

Вот в чем дело. Она говорит о своем приданом.

Симеон сделал глубокий вдох, сосредоточился и напомнил себе, что он не больше чем камешек на берегу вечности.

— Прошу прощения за то, что не вернулся и сам не позаботился о твоем приданом, — промолвил он.

— Дело не только в моем приданом! — продолжала кричать Исидора.

— Ты повышаешь голос.

— Ты тоже! Дело не только в моем приданом, — повторила Исидора. — Я унаследовала еще и родительское поместье, кретин!

— Кретин? — медленно переспросил Симеон.

— Cretino! — выкрикнула Исидора по-итальянски. Без сомнения, она совершенно потеряла над собой контроль. Черные как смоль пряди выбились из прически и, растрепавшись, спадали ей на лицо. Она пригрозила Симеону пальцем, словно была его гувернанткой. — А по-твоему, о чем я говорю?

— О своем приданом, — повторил он, стараясь держаться спокойно.

— Тринадцать виноградников, — проговорила она, делая шаг к нему. — Палаццо в Венеции, на Гранд-канале, дом в горах недалеко от Флоренции, который моя мать унаследовала от дедушки, герцога из рода Медичи, и еще дом в Триесте, который принадлежал когда-то моей прабабушке со стороны отца.

Симеон снова открыл рот, а Исидора еще на шаг приблизилась к нему. Ее глаза были полны ярости.

— Всего я наняла двести слабых людей! — Теперь в ее голосе зазвучали язвительные нотки. — Но ни один из них не живет в доме, в котором стоит вонь экскрементов! Ни один из моих домов не окружен пересохшими землями! Нет ни единого счета, который я бы не оплатила! Ни единого!

Ее слова подействовали на него, как удар грома.

— Ты права, — проговорил Симеон.

— Эти счета следует оплатить, это будет жест доброй воли — в частности, потому, что в данный момент ты не можешь узнать, кто тебя обманывает, а кто — нет. И уж позволь напомнить тебе, Симеон, что твой отец тоже тот еще обманщик: это он заказывал товары и услуги, но никогда не платил за них.

— Я никогда… — Симеон осекся на полуслове. — Я никогда не рассматривал эту ситуацию в таком свете. Мне же следовало понять, что моя мать не сможет управлять поместьем. И если бы я внимательнее относился к письмам поверенных, то, пожалуй, догадался бы, что отец потерял рассудок.

Гнев в ее глазах сменился симпатией. И Симеону это не понравилось. Он поклонился.

— Прошу прощения, но у меня назначена встреча, — сказал он и ушел.

Симеон остановился на крыльце дома. Шел дождь, но воздух благоухал чистотой и свежестью. Птицы, не обращая внимания на непогоду, заливались веселыми трелями. Симеон направился в запущенный сад.

Услышав за спиной звук шагов, он оглянулся, готовясь сделать выговор Хонейдью, в конце концов, тот должен знать свое место…

Но это была Исидора.

Она спешила по дорожке следом за ним, прикрываясь нелепо кокетливым розовым зонтиком с оборочками. Ее волосы все еще были в беспорядке, и мелкие кудряшки смешно подпрыгивали над плечами, когда она побежала к нему. Симеон едва не ушел с дорожки в кусты, но все же передумал и повернулся к Исидоре.

Она резко остановилась перед ним. Симеон постарался взять себя в руки, но увидел, что в ее глазах не осталось больше симпатии, зато в них появилось раздражение.

— Считаю, нам следует придумать правило, — сказала она.

— Какое? — Его губы онемели, он слегка покачивался. Такое всегда происходило с ним, когда рядом оказывалась Исидора. — Какое еще правило?

— Не уходить во время спора, не закончив его. — Взяв его под руку, она повыше подняла зонтик. Ее лицо было мокрым от дождя. Крупная капля скатилась по ее щеке.

Симеон осторожно смахнул ее.

— Извини, — сказала она.

— И ты меня.

— Наверное, в Африке было замечательно, не то что здесь, — заметила Исидора.

Симеон тихо вздохнул. Судя по всему, Исидора начала понимать, почему он уехал на Восток, едва ему исполнилось семнадцать.

— Я никогда не выхожу в дождь, — промолвил он, противореча сам себе. — Я практичен, обдумываю все свои поступки и никогда не теряю контроля.

Исидора засмеялась, и Симеона даже испугало, как ему был приятен этот звук.

— Я сама никогда не выхожу в дождь и уж тем более не сижу на мокрых скамейках, — ответила она, плюхаясь на кованую железную скамью, мокрую от дождя.

Исидора снова засмеялась, и Симеон сел рядом с ней. Дождь стал слабее.

— Когда умерла мама, я была так напугана, что даже не могла нормально дышать, — проговорила Исидора.

Забыв о том, что ему было очень холодно сидеть на металлической скамье, Симеон взял ее руки в свои. У Исидоры были такие маленькие и теплые руки.

— Я часто не могла ночью заснуть и лежала в кровати, думая о том, что мое дыхание наполняет комнату и из-за этого в ней скоро не останется воздуха, так что я не смогу дышать.

Симеон хотел было сказать очевидное, объяснить, что ее страхи бессмысленны, однако он промолчал. Исидора не из тех, кто ценит очевидное.

— И когда это чувство прошло? — спросил он.

— Как-то раз я рассказала об этом тете.

— Она смогла разубедить тебя?

— Нет, — покачала головой Исидора. — Тетя не смогла убедить меня в том, что я не права.

Повернувшись к ней, Симеон увидел, что она улыбается ему своими мягкими рубиновыми губами, напоминающими те яркие цветы, что он видел на берегу Ганга.

— А-а… — неуверенно протянул Симеон, вновь впадая в то оцепенение, которое охватывало его рядом с Исидорой. Ее первое предположение о его невинности справедливо. Он слишком долго тянул, не вступая в физическую близость с женщинами, и вот теперь, кажется, лишается рассудка.

— Видишь ли, я с трудом меняю точку зрения, — сказала Исидора. — И я пытаюсь сказать тебе…

— Как ты с этим справилась? — резко спросил он. — Это было в ту пору, когда тебя привезли сюда, в этот дом?

Исидора кивнула:

— Я действительно чуть не сошла с ума. Помню, я лежала в постели, затаив дыхание, чтобы не тратить воздух и дожить до утра.

Выпустив ее руки, Симеон обнял ее.

— Исидора!

Вздохнув, она опустила голову ему на плечо.

— И что же сказала твоя тетя?

— Она сказала, чтобы я пела. Тетя сказала, что пение создает воздух, что когда во время пения ты набираешь воздух в легкие, а потом выдыхаешь его, воздуха в комнате становится больше. — Исидора подняла на него глаза. — Разве ты не скажешь мне, что эта мысль — чистой воды безумие?

Симеон поцеловал ее в кончик носа. У нее был маленький и прямой нос. Очень красивый нос. У Симеона мелькнуло в голове, что страсть к женскому носу — это всего лишь начало длинного списка нелепостей.

— Нет, — ответил он.

Она снова положила голову на его плечо, и он крепче сжал ее.

— Я все пела и пела. Твоей маме было не по нраву, когда я распевала за столом. Но я должна была петь, потому что всякий раз, когда чувствовала, что у меня перехватывает горло, это означало, что в комнате не хватает воздуха… — Она на мгновение замолчала, а потом добавила: — Я знаю, что это безумие.

— Я никогда не переживал по поводу смерти отца, — сказал Симеон. — Кажется, я даже не верил в нее до тех пор, пока не вернулся домой и не увидел поместье в его нынешнем состоянии.

— Думаю, ты очень сердит на него, — безразличным тоном заметила Исидора.

— Я сердит на самого себя, — сказал Симеон. — Было же понятно, что он теряет рассудок, но я даже не приехал, чтобы прояснить ситуацию. Если бы я был в Англии, то понял бы, что происходит.

— Но ты же ничего не мог сделать, — сказала она. — Четыре года назад я видела твоего отца в опере. Мне он показался вполне нормальным.

— Ну да, на вид, может, так оно и было, — с горечью промолвил Симеон.

— К тому же что бы ты ему сказал? «Папа, ты сошел с ума. Почему бы мне не взяться за управление имением?..»

Симеон задумался. Но, вспомнив о том, как ему холодно сидеть, он быстро поднялся и поставил Исидору на ноги. Она изогнулась, чтобы посмотреть на себя сзади.

— Ты вся вымокла, — заметил он. А затем, к собственному ужасу, положил руку прямо на ее мокрые юбки. — И замерзла.

Под рукой он почувствовал ее теплые мягкие ягодицы и, застонав, привлек Исидору к себе и поцеловал.

— Что… — Исидора отпрянула от него, но он не дал ей договорить и снова приник к ее губам. Исидора прильнула к нему всем телом и обхватила руками за шею.

Своих рук Симеон не убрал. Похоже, он был не в состоянии этого сделать. Исидора целовала его и говорила одновременно. Симеон слышал лишь какие-то обрывки слов, ласковые звуки: вот его имя, вот незаконченная фраза, тихий стон. Он слегка прикусил ее губу, и ей это явно понравилось.

Внезапно Исидора обхватила губами его язык и стала посасывать его. Тело Симеона опалило огнем. Он словно издалека услышал стон, вырвавшийся из его груди, но не обратил на него внимания. Мягкая грудь Исидоры под его ладонями пьянила его. Голова у него закружилась, кровь закипела. Он может сейчас отвести ее домой. Может подняться с ней в спальню, бросить ее на кровать. Она ведь его жена, жена!

Это слово вернуло его в реальность. Симеон с усилием разжал руки, но Исидора пробормотала что-то и крепче прижала его к себе. Подождав мгновение, он поднял голову.

Исидора смотрела на него, ее глаза затуманились от желания.

— Думаю, ты права, — сказал он. — Я ждал слишком долго.

Она недоуменно заморгала.

— С тем, чтобы переспать с женщиной, — пояснил Симеон.

Ее руки упали.

— Почему ты это сказал?

Симеон честно ответил:

— Я не чувствую себя нормальным, целуя тебя.

Это Исидоре понравилось. Печальное выражение мгновенно сменилось лукавым, на щеках заиграли ямочки.

Симеону захотелось поцеловать их, но он сдержал этот порыв.

— Может быть, это делает тебя истинным членом семьи? — предположила Исидора.

Симеон так увлеченно смотрел на ее губы, что не понял смысла фразы.

— Когда я пела по всему дому днем и ночью, мне казалось, что во мне что-то сломалось. — Она улыбнулась ему дразнящей улыбкой. — И когда твой отец отказывался оплачивать счета, в нем, видимо, тоже что-то сломалось.

— А мать? — спросил Симеон, приподнимая брови.

— Ее сразило горе, — сказала Исидора. — Горе. В ней ничего не ломалось, но она изо всех сил бережет память о нем.

— А-а…

Исидора явно сказала что-то очень важное, но Симеон не мог думать об этом, поэтому взял ее за руку и повел в дом. Ее ресницы были мокрыми от дождя, и Симеон видел, что они сияют, как бриллианты.

— Почему ты пела? — спросил он.

— Кстати, ты имей в виду, что я не слишком-то музыкальна, — с улыбкой промолвила Исидора. — Просто я не хочу, чтобы ты думал, что я своим пением добавляла вашему дому какое-то особое очарование.

— А там уже стояло зловоние в это время? — с ужасом спросил Симеон.

— Да нет, — ответила Исидора. — Никакого зловония не было. Разве Хонейдью не говорил тебе, что уборные были установлены всего пять лет назад? А это было одиннадцать лет назад. Помню, твою маму особенно раздражало, когда я пела печальную балладу о несчастной девушке, которая бросилась вниз со скалы, потому что была беременна. Когда-то мне пела ее еще моя няня, однако герцогиня сочла балладу крайне неприличной.

— Могу себе представить, — пробормотал Симеон. На его губах промелькнула улыбка.

— Твоя мать не чувствовала, что я была очень женственна… — Она вздохнула. — Между прочим, я до сих пор пою в неподобающее время и в неподходящих местах. Я буду это делать, даже если ты станешь браниться. Я пошла в свою мать, а она была весьма темпераментной итальянкой.

— Знаю… — Симеон понимал, что этим мгновением следовало бы воспользоваться и прямо сказать Исидоре, что ей нужен не такой высохший сморчок, как он, а кто-то более страстный. Но вместо того он промолвил: — Мне очень жаль, что твоих родителей не стало, Исидора. — И он снова обнял ее.

Она ничего не ответила, и они молча продолжили путь к дому под дождем. К тому времени, когда супруги подошли к коттеджу, дождь превратился в настоящий английский ливень, хлещущий, казалось, со всех сторон.

У дверей вдовьего дома их встретил Хонейдью.

— Серебро вынесли из дома, равно как и все мелкие безделушки, — сообщил он. — Убрали также небольшие полотна из западной галереи и севрский фарфор.

— И куда все это спрятано? — поинтересовался Симеон, глядя вслед уходящей Исидоре. Ее юбки вымокли еще сильнее и липли сзади к ногам. Теперь, когда ему известно, каково это — обнимать ее, дотрагиваться до ее тела, он никогда больше не будет прежним.

— В западный амбар, — ответил Хонейдью. — Само собой, там будет постоянно находиться лакей. Всех горничных на несколько дней отпустили домой. Кухарка будет в деревне, а пекарня окажется в нашем распоряжении.

Симеон перевел на него глаза лишь в тот момент, когда Исидора закрыла за собой дверь.

— А моя мать?

— Вдовствующая герцогиня отказалась покидать дом. Также она не разрешила забрать свои драгоценности, так что ничего в ее покоях не трогали.

— Разумеется, я останусь с ней, — со вздохом промолвил Симеон.

— Воспользовавшись случаем, я отправил всю мебель в Лондон — на реставрацию, — спокойно проговорил Хонейдью. — Вам с герцогиней лучше находиться во вдовьем доме. Только, боюсь, вам будет тесновато, ведь вы окажетесь практически в интимной обстановке.

Симеон бросил на дворецкого резкий взгляд, но лицо Хонейдью оставалось невозмутимым.

— Постелите постель в гостиной, — сказал он. — Хонейдью, полагаю, вы сможете найти для этого что-то подходящее?

Симеон почувствовал, что его слова не по нраву Хонейдью, поэтому он просто ушел. Печальные настанут времена, если он начнет побаиваться собственного дворецкого.

Глава 24

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
3 марта 1784 года

Джемма невидящим взглядом посмотрела в зеркало над своим туалетным столиком, расправила лежащий перед ней смятый листок бумаги и снова прочла записку.

Ничего не изменилось — слова были теми же, что и минуту назад. Его светлость герцог Бомон передавал герцогине поклон, извинялся за то, что письмо написано его секретарем, и сообщал, что не сможет увидеться с ней сегодня. Похоже, и завтра он будет так же занят. «Прими мои сожаления» и проч. Подписано мистером Каннингемом, секретарем Элайджи.

Элайджа еще никогда так не поступал — никогда не просил секретаря писать за него, если они находились в одном доме. Послание было доставлено вместе с запиской от ее родственницы, леди Каслмэн, словно собственный муж герцогини был всего лишь одним из ее знакомых.

Он ушел. Элайджа вернулся в свой кабинет в «Судебных иннах».

Без сомнения, он ее неправильно понял.

Не видеть его — настоящая пытка. Джемма только что вернулась с завтрака, но Элайджи уже не было. А ведь она извела горничную, примеряя два утренних платья. Выбрав наконец подходящее, она вышла в нем в столовую — такая же элегантная и свежая, как обычно. И все эти старания лишь для того, чтобы ей сообщили, что его светлость воздержался от завтрака.

Само собой, Джемма изобразила полнейшее равнодушие. Может ли быть что-то более унизительное, чем выставлять напоказ свою жизнь перед слугами, которые не только наблюдательны, но и умны? Временами Джемме казалось, что она играет в какой-то пьесе и из-за этого разучилась притворяться. Ясное дело, Бриджит, ее горничная, что-то подозревает. Да похоже, и ее дворецкий Фаул — тоже.

Унизительно искать внимания собственного мужа. Млеть от его взглядов и прикосновений, а потом переживать, когда он внезапно отворачивается от нее.

Возможно, у Элайджи опять свидание с любовницей, сказала себе Джемма. Сказала лишь для того, чтобы проверить, какую боль причиняют ей эти слова. Однако сейчас она верила в существование у него любовницы не больше, чем в ту пору, когда она еще не сбежала в Париж. Она бы никогда и ни за что не подумала, что у Элайджи может быть любовница. Джемма даже представить себе не могла, что, встав с ее постели, он отправляется на встречу с другой женщиной в свой кабинет.

Даже теперь…

Даже теперь она не могла в это поверить.

Джемма безучастно смотрелась в зеркало. Может, как ей кажется, она слишком красива для того, чтобы быть обманутой? Единственным человеком, который, так сказать, водил ее вокруг пальца, был ее собственный муж. Возможно, причина этого кроется в том, что и единственным человеком, который оставался к ней равнодушен, тоже был Элайджа.

На мгновение перед ее внутренним взором мелькнуло лицо Вильерса. Месть совсем рядом, вот она, под рукой. Она может пойти к Вильерсу. И спустя несколько часов всему Лондону станет известно об их первом появлении на публике.

Элайджа будет унижен, но так ему и надо!

Но, даже представляя это, Джемма понимала, что не в состоянии сделать этого. И не сделает! Вильерс не пешка, он — мужчина. Опасный мужчина: красивый, остроумный. И его так легко полюбить! Вот в чем опасность — в том факте, что она может влюбиться в него.

И тогда их браку с Элайджей действительно придет конец.

Каким-то образом Джемма внутри себя никогда не считала его законченным — ни тогда, когда она уехала во Францию, а Элайджа не последовал за ней, ни тогда, когда она впервые оказалась в постели с другим мужчиной. Даже тогда, когда она мучила себя, вспоминая, как Элайджа объяснялся в любви своей любовнице.

Он никогда не говорил о любви ей, Джемме, его жене. Да одного этого достаточно для того, чтобы считать, что их браку конец, разве не так?

Невидимые связующие их нити ослабли, пока она жила во Франции без него.

Однако эти нити так и не оборвались.

И вот теперь все воспоминания ожили. Она вспомнила их свадьбу, первую брачную ночь, когда она была неуклюжей, а он — задумчивым. Хотя, возможно (так стало ей казаться уже сейчас, когда Джемма вспоминала об этом), он ждал. Элайджа ведь был влюблен в другую женщину. И все же…

Есть что-то особое в том, как супруги мыслят, говорят. Эта интимность, связывающая их, сохраняется даже тогда, когда брак оказывается под угрозой — примерно как их брак.

Наверное, это можно назвать любовью. Только странно скрытной, незаслуженной. Элайджа не сделал ничего, чтобы заслужить ее любовь, но, по ее мнению, и он тоже не давал ей любви. Правда, в последнее время Джемме казалось, что она увидела какую-то нежность в его взгляде, к которой примешивалась тоска, но…

Каким-то образом она отдала ему всю любовь до своего бегства в Париж, и ее нельзя было забрать назад, как Джемма ни старалась.

Как бы Элайджа ни противился этой любви.

Возможно… возможно, она делает из мухи слона. Элайджа так много работает. Он всегда очень много работал, а потому и потерял в прошлом году сознание в палате лордов.

Может, стоит напомнить ему, что жизнь — это не только работа. Она могла бы…

Но при мысли о том, что она пойдет в его кабинет в «Судебных иннах», Джемме становилось не по себе. Она до сих пор помнила волосы его любовницы, рассыпавшиеся по поверхности стола. Без сомнения, этот письменный стол стоит на прежнем месте. Это был большой дубовый стол, достаточно устойчивый для того, чтобы выдержать вес крупной женщины.

Стол даже не поскрипывал, хотя Элайджа наверняка старался вовсю.

Все это было так давно, но память Джеммы сохранила каждую деталь.

Она не может пойти туда. Что, если она придет и увидит там следы пребывания его нынешней любовницы, если, конечно, она у Элайджи есть?

Разве он сказал ей, что сейчас у него нет любовницы?

Джемма была не в состоянии припомнить этой важной детали.

Джемма встала, и письмо упало на ковер. Она не из тех женщин, сказала себе Джемма, которые ноют и заламывают руки. Она — женщина, которая…

Которая идет и берет мужчину, если ей хочется.

Она больше не глупая девчонка. И если ей хочется увидеть своего мужа, она это сделает. Разумеется, сначала она велит клеркам объявить о ее приходе, так что если он будет в это время развлекаться с любовницей, то у него появится шанс выпроводить ее через заднюю дверь.

Ей нужно придумать причину для визита.

Джемма безуспешно пыталась сочинить что-нибудь важное. Что заставило ее прийти к нему на службу? Зачем любая жена могла бы заглянуть к мужу? Лишь для того, чтобы сообщить о внезапном изменении планов. Например, если она вздумала неожиданно уехать на несколько дней из Лондона за город. Например, она может поехать в их загородный дом, чтобы проверить, как идет ремонт в северном крыле.

Тут ей на глаза попалось упавшее на пол письмо, и Джемму осенило: она знает, куда поехать. Ее невестка Роберта прислала ей чудесное письмо, в котором очень забавно описала, как ее отец готовится вступить в брак с женщиной, с которой он познакомился на ярмарке Бартоломью. Должно быть, это нехорошо, но, кажется, эта особа зарабатывает деньги тем, что, нацепив на себя рыбий хвост, читает стихи, а ведь отец Роберты маркиз.

Само собой, она просто обязана поехать к мужу на службу и рассказать ему, что маркиз Уортон и Малмесбери отдал сердце русалке, а потому ей необходимо как можно скорее нанести Роберте визит и своими глазами увидеть эту русалку. Возможно, ей удастся заставить Элайджу пригласить ее на обед или на прогулку в парк.

Выглянув в окно, Джемма увидела, что идет дождь.

Поездка под дождем.

Нет. Она не может уехать из Лондона, не поцеловав мужа еще раз.

Печально, но это правда.

За последние девять лет муж лишь дважды поцеловал ее, а она целовала его всего раз. Глупо молить мужа о поцелуях, однако она так ценила воспоминания о них.

Ну вот. Все решено. Она прикажет Бриджит подготовиться к короткому путешествию, а сама тем временем поедет к Элайдже на службу. Если его там нет, она подождет. А когда он наконец приедет, она поцелует его на прощание.

Улыбка на ее губах была приправлена радостью, однако Джемма занервничала, взглянув на свое отражение в зеркале.

Когда все это произошло?

Когда…

Она отвернулась. Человеческое сердце непостижимо — так часто говорила ее мать.

Глава 25

Вдовий дом
3 марта 1784 года

По-прежнему лил дождь. Сидя перед окном, Исидора наблюдала за тем, как капли стекают по шипам вьющейся дикой розы, обвивающей ее окно. Она вполне проживет и не будучи герцогиней. Хотя, честно говоря, эта мысль была ей неприятна. Ведь уже много лет она считала себягерцогиней, хоть и называлась леди Дель Фино.

Но, в конце концов, кто такая герцогиня?

Это всего лишь титул. А Симеон — всего лишь единственный человек, к которому она позволила себе почувствовать желание. Между тем вокруг полно мужчин, которые так и ждут, когда она их найдет. Она может попросить поверенного распространить сообщение об аннулировании их брака, поехать в Лондон и начать флиртовать с каждым встречным.

Исидора чувствовала себя несчастной, как дождевые капли.

Когда пришла Люсиль, возбужденная последними событиями в опустевшем доме, Исидора оделась, не промолвив и нескольких слов. К чему ей соблазнять Симеона, как она задумала? Можно не сомневаться: более неудачного поступка для начала семейной жизни не придумаешь.

Исидора отказалась от изящного платья, которое предложила ей горничная, и указала на сине-черное, украшенное веточками черной смородины. Простое платье, скромное. В нем она ходила в церковь.

Когда Исидора вышла наконец из комнаты, Козуэй сидел за письменным столом в гостиной. Перед ним лежала кипа бумаг. Исидора почувствовала раздражение за то, что он так хорош, сдержан… и так не любит ее.

Впрочем, это не его вина.

— Надеюсь, ты простишь меня, но я бы хотел поесть вместе с тобой, — сказал Симеон. — Стражники мертвых уже должны были проникнуть в выгребную яму и начать очистку. Хонейдью попросил нас самих поухаживать за собой, потому что большая часть прислуги занята охраной серебра. Остальные стерегут дом.

— Боже! — воскликнула Исидора, усаживаясь за стол, прежде чем Симеон успел помочь ей. — Может, стоит заплатить тем, кто вынужден находиться в этом зловонии?

— Отличное предложение! — согласился Симеон.

Взяв булочку, Исидора очень аккуратно намазала ее маслом. Они же могут быть друзьями. И ей ни к чему пребывать в меланхолии. Все мужчины мира у ее ног.

— Какая у тебя работа на сегодня?

— Самые сложные письма я оставил напоследок, — ответил Козуэй.

— В каком смысле сложные? Ты не доверяешь содержащимся в них просьбам?

— Нет. Я послушался твоего совета и оплатил те счета, которые казались мне сомнительными.

Исидора отложила булочку и улыбнулась.

— Как это великодушно с твоей стороны, учитывая, что ты боишься оказаться обманутым, — проговорила она.

— Вовсе это не великодушие, — отозвался Симеон. — Честно говоря, я бы даже добротой это не назвал.

Не зная, что на это ответить, Исидора откусила булочку.

— Я хочу сохранить то, что принадлежит мне, — продолжал он.

«Я тоже была твоей», — с горечью подумала Исидора.

— В некоторых письмах содержатся намеки на другие нарушения, — сказал Симеон.

— Какого рода? — с интересом спросила Исидора.

Привстав, Симеон выбрал из кипы бумаг пожелтевший листок и протянул его Исидоре. Письмо было написано аккуратным наклонным почерком и до сих пор слегка благоухало розами. Письмо было коротким, но каждое его слово было проникнуто горечью.

Исидора подняла на него глаза.

— Я полагаю, это послание от любовницы твоего отца?

— От одной из них, — кивнул Козуэй.

— От одной? А сколько же их было всего?

— Таких писем всего четыре, — ответил Симеон. — Есть еще пять или шесть менее печальных.

— Пять или шесть?! Но это же…

— По меньшей мере десять женщин, — безучастно промолвил Симеон.

Исидора прикусила губу.

— Насколько я понимаю, это обычное дело, — проговорила она спустя мгновение. — Конечно, десять — это слишком много, но твой отец был человеком немолодым, и он…

— Все десять писем написаны в последние шесть лет его жизни, — добавил Симеон.

— М-да… — протянула Исидора, лихорадочно подбирая подходящие слова. — Думаю, он и в самом деле был очень привлекательным мужчиной.

Подбородок Симеона напрягся. Судя по всему, он не слишком высоко ценил привлекательность своего отца.

— Хорошо, что твоя мать об этом не знает, — заметила Исидора, пытаясь найти хоть какую-то положительную сторону в этой истории.

— Вообще-то знает.

— Откуда тебе это известно?

В ответ Симеон опять встал и вручил жене еще один листок. Это письмо уже не было столь же горьким: в нем содержалась грустная просьба к герцогу выполнить хотя бы некоторые из его обещаний — например, о небольшом домике и о пенсии. Внизу была приписка, сделанная паучьим почерком герцогини, которая велела выплатить автору письма четыреста фунтов.

— Четыреста фунтов? — переспросила Исидора. — Коттедж она по крайней мере получила.

— Да. — В голосе Симеона слышалась такая ярость и решимость, что Исидора опять замолчала. — А у твоего отца была любовница? — наконец спросил он.

— Не думаю. Моя мать… — Она осеклась на полуслове.

— Что?

— Мама убила бы его, — договорила Исидора. — Симеон, ты ведь говорил, что мой темперамент, моя эмоциональность весьма досаждают тебе. Они достались мне от матери. У нее был взрывной характер, она часто впадала в ярость и кричала. — Исидора улыбнулась, вспоминая об этом.

Симеон был шокирован ее словами.

— Сначала отец спорил с ней, а потом начинал смеяться, — сказала Исидора. — А затем и мама присоединялась к нему, так что все заканчивалось хорошо.

— У меня такое ощущение, что я попал в семью, которой никогда не знал, — сказал он. — Я ведь понятия не имел о том, что отец плавает в море лжи и обманывает всех подряд, начиная от торговцев и заканчивая любовницами. И я опасаюсь, что в любой момент мне станет известно о долгах чести.

— Он был игроком?

— Понятия не имею, — пожал плечами Козуэй. — До сих пор ко мне никто не обращался с просьбой оплатить карточные долги. Но я совсем не знал отца.

— Возможно, дело в том, что человеку вообще трудно постичь другого человека, — предположила Исидора.

Симеон с резким стуком положил на стол нож и вилку.

— Я человек постоянства, привычек, Исидора, — сказал он. — Я не привык к хаосу.

— Знаю, — ответила Исидора, чувствуя, что ее меланхоличное настроение вполне подходит его состоянию.

— И мне не нравится — поверь, очень не нравится — постоянно опасаться того, что в любой момент может выявиться еще какая-нибудь неприятная правда об отце. В детстве я был ненаблюдательным и не замечал, о чем спорят родители. Меня больше увлекали мысли о путешествиях.

Исидора улыбнулась.

— Неужели ты мечтал ездить по миру с самого детства? — спросила она.

— Я уехал из страны, как только стало возможно, — ответил Симеон. — Отец думал, что я буду путешествовать только год. Я знал, что года не хватит, хотя и не предполагал, что мое путешествие затянется так надолго. Но я непременно вернулся бы назад, если бы только предполагал, что моя семья трещит по швам.

— Как ты изменился, — заметила Исидора. — Раньше ты жаждал приключений, а теперь тебе хочется той спокойной жизни, которую ты прежде презирал.

— Существует такая вещь, как… избыток приключений, — сухо проговорил Симеон.

— Ну, если уж ты решил расплачиваться даже по необычным счетам, то, уверена, хаос тебя не одолеет. — А вот эти слова Исидора должна была сказать, и она это сделала. — Вот что, Симеон, я подумала о твоем нежелании жениться на мне, и теперь мне кажется, что твоя интуиция с самого начала тебя не подвела. Я не самая подходящая жена. Поверенный говорил, что мы могли бы расторгнуть брак, и я считаю, что мы должны его послушать.

Симеон взял в руки нож, а потом очень осторожно положил его назад.

— Ты будешь гораздо счастливее с той женщиной, с которой у тебя будет много общего, которая окажется столь же сдержанной и организованной, как ты. А я не очень сдержанна, Симеон. И ты еще не видел меня с худшей стороны. Если мы надолго окажемся рядом, со мной ты не будешь чувствовать себя хорошо.

— Я начинаю задумываться о своем понимании брака, — невыразительно проговорил Симеон.

— Я уверена в собственной правоте, — не обращая внимания на его слова, сказала Исидора, отодвигая тарелку. — Мы стали друзьями, тебе не кажется? Возможно, это случилось из-за того, что у нас обоих нет большого опыта. Но ты сам назвал страсть преходящим чувством, и я думаю, что ты прав. К тому же прежде я никогда не позволяла себе испытывать что-то в этом же роде.

— Хотелось бы мне надеяться, что это так.

— Хотя почему бы и нет? — пожала плечами Исидора. — Разве тебе не было бы приятно узнать, что я раньше испытывала страсть, но сдержала себя? Впрочем, это не важно, — ответила она на собственный вопрос. — Просто я думаю, что тебе будет лучше с такой же спокойной женщиной, как ты.

— Ты описываешь ее как личного секретаря, — заметил Симеон.

— Да нет же, нет! — с энтузиазмом возразила Исидора. — Мы найдем тебе подходящую девушку.

— Сладенькую?

— Это слово мне совсем не нравится, — покачала она головой. — Почему именно сладенькую? Тебе будет хорошо с более сговорчивой, покорной женщиной. А я не покорная, Симеон. Ничуть! Я так много лет сама пробивалась в жизни. Знаешь, раньше я этого не понимала, но теперь мне кажется, что я превратилась в настоящую мегеру.

Симеон тихонько охнул, но Исидора заметила, что в его глазах промелькнуло изумление.

— Нет! — воскликнул он.

— Смейся, если хочешь, — заметила она. — Да ты доволен, что я это сказала, и не притворяйся, что это не так. Как я уже говорила, мы найдем тебе какую-нибудь миленькую англичанку, для которой сдержанность и рассудительность — вторая натура.

— Такую, как моя мать?

— Твоя мать? — переспросила Исидора, теряя нить разговора.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Моя мать так хорошо усвоила уроки отца, что использовала его путаный метод оплаты счетов еще много лет после его смерти. Единственный намек на желание взбунтоваться я нахожу в том, что она так щедро заплатила его любовнице. Он был бы в ужасе от этого. Но уже сам этот факт указывает на отсутствие страсти, ты не находишь? И мне трудно поверить в то, что она не знала о существовании всех этих женщин.

Исидора уже не знала, что думать о матери Симеона.

— Тебе не по нраву страсть, — заметила она. — Она причиняет неудобства. И твоя мать такого же мнения. В конце концов, что может сделать женщина, если ее муж привык развлекаться на стороне?

— А как поступила бы ты? — поинтересовался Симеон. И уточнил: — Если бы я завел любовницу?

Исидоре даже задуматься не пришлось.

— Я бы тебя убила, — мгновенно ответила она, слегка улыбнувшись, чтобы смягчить свои слова. — Как видишь, Симеон, я была бы очень неудобной женой.

— Но я не собираюсь заводить любовницу или любовниц, — сказал Симеон.

— Это просто замечательно, — кивнула Исидора. — Я уверена, что твоя жена будет гораздо счастливее.

— Меня даже подташнивает при мысли о том, что ты будешь выбирать мне невесту.

— Не забывай, — сказала Исидора, — я ни во что не буду вмешиваться. — После короткой паузы, она добавила: — Само собой, я буду искать себе мужа, поэтому мне не придется тратить время на то, чтобы подобрать тебе подходящую девушку. Нам обоим предстоит потрудиться.

— А ты не против потерять титул герцогини?

— О нет! — покачала она головой. — Это не так уж важно для меня.

— Возможно, ты изменишь свое мнение, если хорошенько подумаешь.

— Ну что ж, если так, то я устремлю свои помыслы на герцогов, — улыбнулась Исидора — Взять, к примеру, герцога Вильерса. Он удивительно привлекателен. Помню, мы с ним сопровождали мою подругу Гарриет на вечер к лорду Стрейнджу. Я тогда и предположить не могла, что Вильерс настолько остроумен.

— Проблема не в тебе, Исидора, а во мне.

— Ты это уже говорил, — отозвалась Исидора, начиная раздражаться. — Я прекрасно понимаю, почему ты находишь меня неугомонной. Я это принимаю и, по сути, только что сказала, что абсолютно с тобой согласна. В конце концов, что такого в том, что я захотела бы иметь мужа, готового показать страстный интерес ко мне?

Взгляд Симеона оставался непроницаемым.

— Да, и что тогда?

— Мне не нужен муж, который вечно будет спокоен и предсказуем, — промолвила Исидора. — Мой отец всегда заботился о маме.

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

— И он бы никогда не завел любовницу — не потому, что опасался бы того, что мама станет с ним скандалить, а потому, что они были хорошей парой. Они смотрели на мир одними глазами. Даже… — Было видно, как у нее перехватило горло, но она нашла в себе силы договорить до конца: — Несмотря на то что это причинило мне огромную боль, я рада, что они умерли вместе. Я просто не могу представить себе одного из них без другого.

— Им повезло, — заметил Симеон.

— Это не так, — сказала Исидора. — Они ссорились, спорили, ругались. Иногда верх одерживала мама, а иногда — отец. Хотя, честно говоря, мама выигрывала чаще. Помню, я видела, как они целовались. И еще я запомнила, как мама отправила меня в детскую, да и папе велела пойти вздремнуть.

Губы Симеона растянулись в улыбке.

— После этого я долгие годы была уверена, что все взрослые спят днем, — договорила она. — В отличие от меня папа не возражал.

— Еще бы он возражал!

— И я хочу такого же брака, какой был у моих родителей, — объяснила Исидора. — Я благодарна тебе за то, что ты не вернулся домой, когда мне было шестнадцать. Я все время повторяла себе, что мне просто нужен подходящий муж. Но теперь я понимаю: я была готова принять любого мужчину, приехавшего из пустыни, потому что у меня не было выбора. — Встав, Исидора быстро подошла к камину и обернулась к Симеону. — Да, я должна поблагодарить тебя, Симеон. Я никогда не считала, что у меня может быть выбор, поэтому и не позволяла себе думать о том, чего жду от брака.

— И чего же ты ждешь? — Он встал следом за ней. В голосе Симеона зазвучали какие-то подозрительные, даже напряженные нотки, поэтому Исидора внимательно посмотрела на него. Но перед ней был обычный Симеон: бесстрастный, сдержанный. А воспитание не позволило ему радоваться ее словам.

— Я хочу нравиться, — сказала Исидора с воодушевлением. — Думаю, я бы даже хотела полюбить. Да, еще я бы хотела, чтобы за мной ухаживали. Знаешь, многие мужчины пытались это делать.

— Ничуть не сомневаюсь. — Его лицо слегка омрачилось.

— Дарили цветы и все такое прочее, — добавила она. — Порой даже бриллианты. Но они не понимали, что я за женщина. А я бы хотела иметь такую семью, в которой… — Она сделала небольшую паузу, а затем продолжила: — Как ты считаешь, с моей стороны опрометчиво надеяться на то, что муж будет всегда прислушиваться к моему мнению?

— Да, — ответил Симеон.

Исидора поморщилась.

— Ну тогда хотя бы большую часть времени, — сказала она. — И еще я мечтаю о страсти, которая так тебе не нравится. Мне не по нраву спокойная и уравновешенная жизнь. Я бы предпочла какие-нибудь приключения… — Признаться, Исидоре нравилось даже думать об этом.

Неожиданно Симеон оказался совсем рядом с ней. Он двигался тихо и осторожно, как хищник, однако ей показалось, что он не знает, что сказать.

— Симеон? — недоуменно спросила Исидора.

Он не поцеловал ее, хотя, едва взглянув в его глаза, Исидора почувствовала, что у нее подгибаются колени.

— Я хочу, чтобы ты знала, Исидора: ты мне очень нравишься, — прошептал Симеон.

Она не смогла найти подходящих слов в ответ.

Глава 26

3 марта 1784 года в тот же день

Джемма приехала в «Судебные инны», где располагался рабочий кабинет Элайджи, справедливо пребывая в полной уверенности, что неотразима. Эта уверенность появилась у нее, как появилась бы у любой женщины, которая провела три часа перед зеркалом. В конце концов она надела шелковое платье янтарного цвета и туфельки, отороченные темно-золотой косичкой, с бриллиантовыми пряжками. Волосы она убрала в высокую прическу — слегка припудренную и поблескивающую мелкими бриллиантами, которые прекрасно сочетались с драгоценными камнями на туфлях.

Скорее всего Элайджа не заметит всех этих деталей, но женщина всегда чувствует себя увереннее, когда выглядит безупречно с головы до ног.

Когда Джемма впервые побывала на службе у Элайджи — а случилось это в самом начале их брака, — было уже за полдень, и в кабинете никого не было. Она тогда быстро прошла по анфиладе комнат, заметив лишь темные панели на стенах да портреты тучных мужчин, и оказалась во внутреннем рабочем кабинете Элайджи. Сейчас все было иначе. Джемма распахнула дверь в кабинет мужа и увидела целую толпу мужчин, которые кричали что-то друг другу.

Наступила тишина, все они повернулись в ее сторону, а потом снова зашумели. Однако Джемма заметила, что один клерк, заметив ее, явно занервничал и юркнул в какую-то дверь. Сама Джемма замерла на месте.

Прямо перед ней стояли два достойных лондонских торговца. Об их занятии Джемма поняла по одежде. Они спорили с каким-то третьим господином — явно правительственным чиновником — о том, что называли «гнездом чумы». Джемма не успела даже понять, где это гнездо может находиться, как вдруг появился личный секретарь Элайджи. Вид у него был обеспокоенный.

Мистер Каннингем пробрался сквозь толчею и, едва оказавшись рядом, принялся горячо извиняться.

—. Все в порядке, — остановила его Джемма. — Мне тут даже интересно.

— Сегодня среда, ваша светлость, — проговорил секретарь, направляя Джемму к двери, из которой он только что вышел. — К сожалению, в середине недели у нас царит полный хаос. Впрочем, по вторникам тоже, да и во все…

— Да и во все остальные дни, — договорила за него Джемма. — Кто все эти джентльмены?

— Просители, — объяснил он. — Как вам, возможно, известно, в Ост-Индской компании служит множество людей, единственная обязанность которых — информировать членов парламента о том, что компания хотела бы сделать. В кабинете его светлости всегда находится несколько человек, надеющихся получить слово. В последнее время здесь появилось очень много людей, которые предлагают различные решения возросшей проблемы разорительных грабежей.

— Я что-то читала об этом, — заметила Джемма. — Но, Бог мой, что Бомон может предложить бедным ограбленным людям?

— О, мы беспокоимся вовсе не о жертвах, — заверил ее Каннингем. — Умы членов парламента в настоящее время заняты совсем иным: они думают, как поступать с преступниками. Прежде мы отправляли их в колонии, но война в Америке заставила прекратить эту практику.

— Конечно, — кивнула Джемма. — Такое ощущение, будто крысоловы внезапно покинули город. И теперь с крысами никто не может справиться.

— Мы пытались отправлять их в Западную Африку, но это не помогает, — сказал Каннингем, пробираясь сквозь битком набитую людьми вторую комнату. — Только подумайте, нам приходится сажать их за решетку на списанные военные корабли, что стоят на Темзе, и запирать на старых судах.

— Полагаю, со дня на день они убегут оттуда, — сказала Джемма. Они вошли в третью комнату, полную просителей. — Мистер Каннингем, а есть ли более подходящее время навешать мужа?

— Да нет, что вы, тут у нас так с утра до вечера, — бросил Каннингем через плечо.

— Господи, я не была тут много лет и понятия не имела…

— Благодаря тому факту, что его любит мистер Питт, а также уважает мистер Фокс, его светлость находится в незавидном положении брокера, вынужденного идти на компромисс.

Наконец они дошли до комнаты, в которой было всего несколько худосочных мужчин, что-то торопливо записывающих на листках бумаги.

— Если вы пройдете сюда, ваша светлость, — сказал мистер Каннингем, указывая на дверь, — герцог будет рад принять вас в своем кабинете.

Джемма вошла в помещение, а мистер Каннингем растворился где-то у нее за спиной.

У Элайджи был чудесный кабинет с камином в стиле рококо. Муж тут же вскочил с места и бросился ей навстречу. Однако сердце Джеммы упало, когда она увидела ледяной взгляд его глаз.

— Нам надо поговорить, — заявила Джемма. — Но извини, что я побеспокоила тебя, когда так много людей дожидается твоей аудиенции.

— Проходи, — сказал герцог, указывая на маленький диванчик.

Она приподняла бровь.

— Вишневая саржа? Отлично. — Диван был обит такой же тканью, как и стулья в ее парижском салоне.

— Она мне понравилась еще в твоем доме, — просто сказал Элайджа. — Я вспоминаю о тебе, когда смотрю на этот диван.

Джемма не знала, как реагировать на эти слова. Действительно ли ей хочется, чтобы муж вспоминал о ней благодаря паре стульев?

Элайджа сел — скорее напротив нее, чем рядом.

— Я получила забавное письмо от Роберты, которая пишет, что ее отец женится на русалке, — проговорила она. — Мне ужасно хочется съездить к ней и посмотреть на все своими глазами. Я хотела бы уехать сегодня же днем или завтра утром, вот и решила сообщить тебе об этом.

— Очень мило, что ты захотела сама сказать мне о поездке, — промолвил Элайджа. — Русалка… Хотел бы и я встретить русалку.

— Я надеялась увидеться с тобой утром, — сказала она в открытую, и слова соскочили с ее языка сами по себе.

Несколько мгновений герцог молчал.

— Я… — начал он наконец.

— Я знаю, что ты очень занят, — перебила мужа Джемма, — но мы так давно женаты, что не должны лгать друг другу, Элайджа.

— А я бы подумал, что чем дольше длится брак, тем больше неправды накапливается между супругами.

Джемме было неприятно, что ее сердце так и подскочило в груди, когда на его губах появилось некое подобие улыбки.

— Я бы предпочла обратное, — сказала она. — Я подумала, что ты написал свою записку из-за того, что недопонял моих последних слов, обращенных к тебе. Я сказала, что не хочу играть последнюю игру в матче с герцогом Вильерсом. — Она затаила дыхание.

Выражение лица герцога не изменилось, и она опустила глаза на затянутые в перчатки руки. Как же она глупа — сама создала ситуацию, соткав ее из тонкого воздуха. Он так рано уехал из дома, потому что был занят. Как же она глупа! Сердце Джеммы билось в унисон с теми обвинениями, которые она мысленно бросала самой себе.

Элайджа откашлялся.

— Могу я присесть рядом с вами, герцогиня? — спросил он.

Джемма почувствовала, как на ее губах заиграла улыбка, вызванная его ласковым голосом.

— Да, — кивнула она. И еле слышно добавила: — Герцог.

— Я подумал, что ты выразила желание прервать нашу последнюю игру, — сказал он, присаживаясь рядом с ней.

Стянув с рук перчатки, Джемма прикоснулась к его щеке.

— У тебя усталый вид, Элайджа, — промолвила она.

— Так это не последняя наша игра? — спросил герцог, демонстрируя жене свою знаменитую вежливую настойчивость, которая, вероятно, и вознесла его на верхушку правительства.

— Да нет же, я говорила о Вильерсе, — сказала Джемма. — Я собиралась отказаться от матча с Вильерсом и не играть последнюю игру.

— Ему это не понравится, — заметил Элайджа.

Джемма рассмеялась.

— Ты жалеешь собственного соперника?

— Леопольду никогда не везло в любви.

— Я буду играть с ним в другие игры, — пообещала она, — но не с завязанными глазами и не в постели.

Его губы прикоснулись к ее губам — всего лишь слегка погладили их, но от этого прикосновения по телу Джеммы пробежала дрожь. И дело даже не в ее чувственности, а в том влиянии, которое он на нее оказывал. Но сколько же зла было между ними прежде!

— Мне тоже надо уехать из Лондона, — сообщил Элайджа. — Пит устраивает встречу в своем загородном доме, поскольку парламент на несколько недель уходит на пасхальные каникулы. — Глубокое, неприкрытое сожаление в глазах герцога подтверждало его слова.

— Как долго тебя не будет? — поинтересовалась Джемма, спрашивая себя, могут ли давно женатые супруги чувствовать такое же волнение, как и недавно познакомившиеся любовники.

— Я скажу ему, что должен вернуться на королевский праздник, который будет двадцать шестого, — ответил он, снова целуя ее. Но Джемме был нужен не только поцелуй, поэтому она обвила руками шею мужа и привлекла его к себе. Такой знакомый запах — запах ее Элайджи… А его поцелуй имел сложный вкус власти и еще чего-то такого, что обещало…

Однако все ее мысли исчезли, когда его рот накрыл ее губы — властно, уверенно. От Элайджи исходила такая сила, такая мощь, что Джемма почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы.

Он не прикасался к ней. Ее руки не гладили его плечи, не ворошили парик. Только их губы соединились в страстном поцелуе.

Они продолжали целоваться, когда в дверь громко постучали и в кабинет заглянул мистер Каннингем. Джемма заметила, что лицо секретаря ошеломленно вытянулось. Похоже, мистер Каннингем был лучше осведомлен о плачевном состоянии их брака, чем она сама. Но Элайджа даже не оглянулся.

— В чем дело, Рансом? — спросил он, не сводя глаз с Джеммы и улыбнувшись своей мимолетной неповторимой улыбкой.

— Еще несколько узников сбежали с корабля, — объяснил Каннингем.

— Говорил я им, что не стоит, черт возьми, запирать людей на корабле, — проворчал Элайджа.

— Ты хочешь сказать, что преступникам не место на военном корабле? Или что для этого выбрали неподходящую часть реки?

— Так тебе об этом известно? Ты не перестаешь удивлять меня, Джемма. — Он снова склонил к ней голову.

— Я уеду до твоего возвращения домой, — сказала она спустя некоторое время.

Джемма слегка задыхалась, была счастлива и напугана одновременно.

— Ох, не надо бы отпускать тебя туда, — вздохнул Элайджа.

Джемме показалось, что приглушенные крики из соседних комнат внезапно стали гораздо громче.

— Они захотят, чтобы я обратился в палату лордов и спросил, как поступить, — пробормотал он, взяв ее лицо в ладони.

— И что ты скажешь? — с усилием проговорила она.

— Я всегда считал… — он погладил ее губы своими губами, — что использование кораблей… — еще один поцелуй, — это чудовищная ошибка.

Шум из-за двери стал до того громким, что Джемма высвободилась из объятий мужа и встала. Однако она еще не была готова уйти.

— Почему? — спросила она.

Элайджа вполне в своем духе серьезно ответил на ее вопрос:

— Большинство заключенных — это безработные ветераны разных войн. Они не в состоянии найти работу, поэтому занимаются грабежом. Из кораблей вышли ужасные тюрьмы, потому люди только и думают, как бы сбежать оттуда. За первые три года заключения умирает каждый четвертый.

— Гнезда чумы… — выдохнула Джемма. — Я слышала, как о них разговаривают в соседней комнате.

Элайджа кивнул.

— Ты хороший человек, — проговорила Джемма, поправляя мужу галстук.

Он поймал ее руки, повернул правую ладонью вверх и поцеловал.

— Не всегда, — отозвался герцог.

— Когда дело касается чего-то очень важного, — сказала она.

— Мне начинает казаться, что все как раз наоборот, — заметил Элайджа. — Потому что самое важное — это ты. — Подержав ее руки в своих руках еще несколько мгновений, он выпустил их. — Двадцать шестого я приеду прямо на королевскую яхту, Джемма. И буду искать там тебя.

До этого мгновения Джемма не понимала значения слов «поющее сердце», но когда она пробиралась сквозь заполненные людьми комнаты, в которых каждый говорил что-то о милости к заключенным, о ссылке в другие страны, изгнаниях, казнях, повешениях, Джемма не могла перестать улыбаться. И заставить замолчать чудесную песню, звучащую в ее груди.

Глава 27

Вдовий дом
3 марта 1784 года

Исидоре не хотелось оставаться наедине с Симеоном: это вызывало слишком много переживаний. Она так много лет считала его своим мужем, что ей уже трудно было думать о нем как-то иначе. И в основном, если уж быть до конца честной, это касалось ее тела.

Ей достаточно было лишь увидеть Симеона, чтобы тут же захотеть поцеловаться с ним. И если они окажутся за столом наедине, она будет испытывать неловкость.

Весь день они вдвоем разбирали последнюю стопку бумаг. Одно письмо стало причиной их спора. В нем говорилось больше о любви, чем о деньгах. Исидора решила, что написавшая его женщина заслуживает не только подарка в виде четырехсот фунтов, которые они договорились посылать пассиям покойного герцога.

— Да может, ей вообще ни к чему деньги, — заметил Симеон. — В отличие от остальных она не пишет ни о каких обещаниях.

— Но ей же было известно, что он женат. Он герцог, и именно ему она адресовала свое письмо. Зачем бы она стала писать, если бы ей не были нужны деньги? — возразила Исидора.

— Она любила его.

Исидора взяла у него письмо.

— Она называет его на ты.

— Она просит его приехать к ней. И говорит, что скучает по нему.

— Бедная твоя мама, — вздохнула Исидора. Симеон заморгал.

— А я уж начал было думать о том, как все-таки хорошо, что отец не проторил путь в ее постель с помощью финансовых посулов и не исчез впоследствии. Кажется, она даже не сердится на него.

— Нет, не сердится, но она очень одинока. Возможно, твой отец был честен с ней. И не исключено, что эта любовница не имеет финансовых проблем.

— Ну да, может, она богатая вдова, — подхватил Симеон, в голосе которого зазвучала тоска.

— Прости, пожалуйста.

— А ты — меня.

На этом спор и закончился.

Весь день, пока проникавший в комнату свет менял свой оттенок от желтого до золотистого, он играл в его волосах. Как это ни глупо, но Исидоре начинали нравиться ненапудренные волосы. Когда Симеон поворачивался в лучах солнца, временами казалось, что в его шевелюре вспыхивают почти голубые огоньки. Когда он отбрасывал непокорные пряди со лба, одна кудряшка упрямо падала назад и закрывала ему глаз.

Исидора ерзала на стуле, чувствуя, что ее тело посылает ей всевозможные предательские сигналы, которые никак не вязались с ее решимостью найти себе подходящего кавалера, который будет за ней ухаживать.

Конечно, Симеон очень вежливо сказал, что она ему нравится, но этого недостаточно.

Исидора хотела, чтобы ее любили.

Много лет она убеждала себя, что примет герцога любым, каким бы человеком он ни оказался, но теперь выяснилось, что, будь у нее выбор, она бы захотела, чтобы ее любили — страстно, горячо, нежно. И чтобы муж смотрел на нее с тем же выражением, какое появлялось в глазах ее отца, когда тот целовал ее мать.

Почему же она до сих пор не понимала, как важна в супружеских отношениях любовь?

Глава 28

Ревелс-Хаус
марта 1784 года

После того как Исидора несколько часов разбирала бумаги покойного герцога, ей стало казаться, что она так же безумна, как и ее свекор.

— Мне кажется, что твоя мать должна буквально задыхаться в большом доме, — сказала она наконец. — Схожу-ка я к ней, попробую уговорить прийти к нам на ужин.

Явно озадаченный ее словами, Симеон поднял голову.

— Я попробую, — продолжала Исидора. — А ты, пожалуй, убери со стола эти письма, вдруг она согласится.

— Она очень настойчиво отказывалась от этого, — заметил Симеон.

— Не стоит ей находиться в доме, заполненном зловонием, — стояла на своем Исидора.

— Да разве я возражаю? Дай мне только несколько минут закончить работу с этим письмом и убрать бумаги, которые могут огорчить мать, — попросил Симеон.

— Ты не думаешь, что я могу справиться с этим делом?

— Меня бы это шокировало, но это, скорее, относится к упрямству моей матери, а не к твоей способности убеждать. Будь я на ее месте, я бы предпочел составить тебе компанию.

Исидора вышла из дома и стала его ждать, но после пяти минут ожидания у нее лопнуло терпение. Зловонием ее не испугаешь. В ее венецианском доме постоянно стоял неприятный запах, поднимавшийся от каналов, но она никогда особенно из-за этого не страдала.

Исидора вошла в дом через бальный зал и тут же ощутила тяжелый запах. В главном коридоре стоял какой-то шум, и Исидора осторожно приоткрыла дверь. Какой-то мужчина катил мимо нее тачку. Исидора опустила на нее глаза и тут же пожалела об этом.

Мужчина ее не заметил, и Исидора незаметно скрылась на лестнице. Чем выше она поднималась, тем сильнее был запах. Когда она постучала в дверь герцогини, раздался какой-то странный звук, больше походящий на лай.

— Ваша светлость! — закричала Исидора. — Это герцогиня! Откройте мне!

Через мгновение мать Симеона распахнула дверь и сердито воззрилась на невестку.

Исидора присела в глубоком реверансе.

— Разве герцог не приказал лакею охранять вас? — спросила она.

— Этот дурак начал блевать, — раздраженно ответила герцогиня. — А ты что здесь делаешь, скажи на милость? Да от такой вони любой начнет блевать, не только прислуга. Немедленно уходи!

— Я пришла, чтобы пригласить вас во вдовий дом, — сказала Исидора. Честно говоря, она действительно чувствовала легкое головокружение от омерзительного запаха. — Ужин нам привезут из деревни. Не можете же вы есть в доме.

— Сомневаюсь, что я вообще смогу есть.

Только сейчас Исидора заметила, что герцогиня бледна как мел.

— Ваша светлость, я настаиваю на том, чтобы вы покинули дом вместе со мной, — проговорила Исидора. — Вы вот-вот упадете в обморок из-за недостатка свежего воздуха.

— У меня голова кружится от вони, — сказала герцогиня. Но руку на спинку стула положила. — Я подумала, что…

Исидора взяла ее за руку.

— Вы сможете вернуться в свои покои, как только здесь можно будет находиться без вреда для здоровья, — с мольбой сказала она.

— Не разговаривай со мной, как с ребенком! — воскликнула герцогиня, невольно делая шаг к двери. — Я не могу бросить свои бриллианты.

— Они будут…

— Я никуда не пойду без своих бриллиантов. Никто не понимает, как они мне дороги.

Исидора кивнула.

— Мы возьмем их с собой, — сказала она.

— К тому же я работала над письмами, — продолжила герцогиня. — Их мне тоже надо взять с собой. Я должна закончить работу.

Исидора покосилась на стол, заваленный бумагами.

— Мы не можем сами нести это, — сказала она. — А это ваша шкатулка с драгоценностями? — Она кивнула на большую шкатулку из розового дерева с серебряными петлями.

— Одна из них, — ответила герцогиня. — Другая — там. — Она указала кивком головы на шкатулку побольше, сделанную из кожи и украшенную выцветшим бархатом.

— Господи! — воскликнула Исидора. — Тяжеленькая!

— Я понесу ту, что поменьше, — объявила герцогиня. — Дай ее мне. Думаю, все лакеи сбежали из дома.

— Они в амбаре, — объяснила Исидора.

— Все это чушь и ерунда, — заявила вдовствующая герцогиня, беря в руки шкатулку из розового дерева.

Она распахнула дверь, и зловоние буквально обрушилось на них. Вдовствующая герцогиня отшатнулась.

— Держитесь! — крикнула Исидора. — Ваша светлость, может, мне позвать вашего сына? Слуги могли бы вынести вас из дома.

— Как же я устала от старости, — вздохнула мать Симеона. — Нет, я выйду из дома на своих ногах.

Они посмотрели на лестницу. Внизу в коридоре Исидора увидела двух мужчин — таких грязных, каких она не видывала никогда в жизни. Грязь покрывала не только их сапоги, но даже рубахи. Их лица были отчасти прикрыты платками, но волосы и лбы оказались заляпанными экскрементами.

Тот, что был ближе к основанию лестницы, улыбнулся, и его зубы оказались на удивление белыми на фоне платка, закрывавшего ему нос.

Вдовствующая герцогиня издала какой-то странный звук, и ее пальцы, вцепившиеся в руку Исидоры, стали разжиматься.

— Ваша светлость! — прикрикнула на нее Исидора, помогая свекрови спуститься с последней ступени.

Вдовствующая герцогиня стала хватать ртом воздух, как рыба, вытащенная на сушу.

— Это… это… — пролепетала она.

— Согласна, но мы должны продолжить путь, — твердо сказала Исидора.

— Боже мой, леди видят то, чего они видеть не должны, — раздался рядом чей-то веселый голос.

Подняв глаза, Исидора увидела третьего мужчину, который только что вышел из уборной. Одного взгляда на этого стражника мертвых было довольно, чтобы понять, что он порядочный негодяй. Об этом говорили его удивительно прямой взгляд пустых глаз и то, как он улыбался, хотя это и улыбкой-то было трудно назвать.

— Джек Бартлеби, старший стражник мертвых, — представился он. — А вы обе, должно быть, герцогини. Обожаю аристократов! Нет, правда! Когда король по воскресеньям проезжает по улице, я всегда преклоняю перед ним колени. Правда, парни?

— Да, ты так и делаешь, Джек, — кивнул второй стражник.

— Стыдно сказать, герцогини, но мистер Хоней-как-его-там спустился вниз с холма, чтобы решить маленькую проблему с трубами. Так что нам придется помочь вам.

Вдовствующая герцогиня издала сдавленный звук и крепче сжала в руках шкатулку с драгоценностями.

— Тише-тише, — предостерег напарника Бартлеби. — Ты разговариваешь с леди, Уиглет. Ты всегда так прямолинеен. Леди любят ласковое обращение и изысканную речь, не так ли?

— Сэр, — заговорила Исидора, — прошу вас отойти в сторонку, чтобы я могла вывести герцогиню на свежий воздух.

— Да я вам помогу, — заявил Бартлеби. — О чем речь! Возьму эту милую маленькую шкатулку, что леди держит в руках…

— Не прикасайтесь к ней! — прикрикнула вдовствующая герцогиня, но ее голос звучал куда тише, чем обычно. — Я не позволю вам дотрагиваться…

Все трое протянули к ним руки. Исидора сделала шаг в сторону, увлекая с собой герцогиню. Надо было выходить из дома через бальный зал, а не через коридор. Мужчинам нравилось наводить на них страх. Их лица засияли от какого-то странного удовольствия.

— Да как вы смеете запугивать пожилую женщину?! — внезапно разъярившись, завопила Исидора. — Она вас боится!

Бартлеби рассмеялся в ответ, причем засмеялись даже его странные глаза, в которых к тому же промелькнуло удивление.

— Она получает ценный урок, — заявил он. — Дерьмо герцогини точно такое же, как и дерьмо всех остальных. И если бы вы так же часто видели дерьмо, как видим мы, то знали бы, что у всех оно одинакового цвета.

Двое других дружно его поддержали.

— Ну хватит! — неожиданно сказал Бартлеби. — Мы сделали еще только половину работы, герцогиня. А вы ведь хотите, чтобы она была выполнена полностью, не так ли? Потому что никто другой не захочет спускаться в выгребную яму. Никто во всей Англии. Так что мы просим вас преподнести нам маленький подарочек за то, чтобы мы продолжили.

— Нет! — отрезала Исидора. — Вам хорошо заплатили.

Герцогиня неожиданно затихла, глядя на стражников испуганными глазами.

— А молодая леди, кажется, и не испугалась вовсе, — сказал Бартлеби, поворачиваясь к своим дружкам. — Это довольно необычно.

— Я вас не боюсь, — промолвила Исидора. — Но мне отвратительно, что вы так всех ненавидите. Разве у вас самих нет бабушек?

— Да разве это бабушка? — с интересом спросил Бартлеби. Он подошел ближе к герцогине, которая попятилась назад с тихим стоном. — Теперь вижу. Это, должно быть, морщины, Уиглет, не так ли? Чем больше морщин, тем ты старше. Я что-то слышал об этом. Но поскольку мы, стражники мертвых, от морщин не страдаем, то они нас не тревожат. Вообще-то у нас даже семей нет в обычном понимании этого слова.

Все стражники расхохотались.

— Прошу меня простить за то, что я вам не сочувствую, — проговорила Исидора. — Но если у вас нет семей, то дело, должно быть, в ваших криминальных наклонностях. Не сомневаюсь, что ни одна женщина не захочет иметь с вами дела.

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь… — передразнил ее Бартлеби. — Но чтобы вам стало полегче, я скажу, что присутствующий здесь Уиглет женился на Бетси на извозчичьем дворе, что на Понд-стрит. Ну что, вам от этого лучше?

Исидора покосилась на Уиглета. У него не было зубов, и он плотоядно посматривал на нее.

— Разве я высказала сожаление по поводу вашего одиночества? — довольно вежливым тоном спросила Исидора. — Если так, то знайте: я сделала это ненамеренно.

— Ладно, хватит с нас светской болтовни, — сказал Бартлеби. — Мы все равно заполучим эту шкатулочку с драгоценностями, раз уж вы настолько бестолковы, что уронили ее в тачку с дерьмом, прошу прошения за откровенность. А в качестве награды за нашу очаровательную беседу мы заберем у вас не маленькую шкатулку, а ту, что побольше.

— Герцог велит бросить вас в тюрьму! — просипела вдовствующая герцогиня. Ее пальцы, как когти, впивались в руку Исидоры.

— А вот этого не будет, — спокойно проговорил Бартлеби, — в чем я счастлив вас разуверить. Никто не знает, куда уходят стражники мертвых. Это ставит нас вне закона, так скажет вам любой в Лондоне.

— Никто не может быть вне закона! — воскликнула Исидора. Если ей удастся затянуть с ними разговор, Симеон закончит свою работу с письмами. И Хонейдью вернется. Она сделала еще один осторожный шажок в сторону, увлекая за собой герцогиню. Ей удалось дотащить ее почти до двери в бальный зал.

— Вот если бы я убил кого-нибудь, — продолжал Бартлеби со своей чудовищной ухмылкой, — то ваше утверждение имело бы смысл, не скрою. Местный констебль, возможно, постучал бы в мою дверь, если бы, конечно, он ее нашел. Порой мне даже хочется этого. Ведь все, что мне нужно было бы сделать для этого, так это случайно столкнуть человека в выгребную яму. И из-за этого печального-препечального несчастного случая этот человек заснул бы там мертвым сном. Что скажете на это, парни?

— Ага! — усмехнулся Уиглет.

Бартлеби продолжал ухмыляться, но третий стражник явно почувствовал себя не в своей тарелке.

— Вам всем должно быть стыдно, — сурово промолвила Исидора, повышая голос. — Мы платим вам достаточно много денег за выполняемую работу. И чем же вы отвечаете? Тем, что пугаете пожилую женщину до полусмерти?

Вдовствующая герцогиня словно по команде застонала и тяжело привалилась к плечу Исидоры, хотя та успела заметить, что ее свекровь по-прежнему крепко сжимает в руках шкатулку с драгоценностями. Теперь дверь была прямо у нее за спиной.

Бартлеби шагнул к ним, и она поняла, что ей придется сейчас отдать ему шкатулку, так как никакие драгоценности на свете не стоили даже единственного прикосновения его пальца. Исидора не могла повернуться и открыть дверь, не отпуская герцогиню и не выпуская шкатулки.

Но тут она услышала у себя за спиной голос:

— Исидора!

Это Симеон! Дверь у нее за спиной стала приоткрываться. Бартлеби с ухмылкой тянул к ней руки, но он в любое мгновение мог увидеть открывающуюся дверь.

Ни секунды не раздумывая, Исидора что было сил закричала:

— Сюда! — А потом она приподняла свою шкатулку и с размаху бросила ее на пол. Шкатулка с грохотом упала, раскрылась, и бриллианты разлетелись по сторонам.

В это же мгновение дверь распахнулась, и Симеон бросился вперед. Он оказался между матерью и рабочими, стоявшими посреди кучи запыленных ожерелий.

— В чем дело, джентльмены? — спросилСимеон. Его голос был абсолютно спокоен, словно он разговаривал с Хонейдью.

Сердце Исидоры забилось чуть быстрее, когда она увидела, что Бартлеби явно ни капельки не испугался. Да и его дружки больше не казались смущенными, а их глаза загорелись в предвкушении драки.

— Ого, да это сам герцог! — с довольным видом проговорил Бартлеби. — Смотрите, парни, он знает все про земные законы. Ему известно, что мы выполняем омерзительную работу и просим за это всего лишь доброго отношения. И как мы только что говорили герцогине, мы не сможем завершить работу, если нам не дадут чего-то, что могло бы хоть немного облегчить нашу участь.

Внезапно Симеон пнул Уиглета, и тот опустился на колени и принялся шарить руками по полу.

Все произошло так быстро, что Исидора и глазом моргнуть не успела. В одно мгновение Симеон спокойно стоял перед ней, а уже в следующее ногой ударил Уиглета в челюсть. Потом он повернулся и нанес удар по голове Бартлеби, а потом сделал еще один небольшой поворот, и третий стражник тоже получил удар в челюсть.

Симеон повернулся к матери.

— Прошу прощения, ваша светлость, — сказал он спокойным, как обычно, голосом. — Я не мог драться кулаками, учитывая то, что на них места чистого нет. Надеюсь, из-за моего запоздалого появления вы не слишком встревожились?

Все трое стражников лежали на полу. Уиглет и третий рабочий пытались подняться, но Бартлеби лежал на мраморном полу с открытым ртом и закрытыми глазами. Теперь, когда он был без сознания, от него не исходило прежней угрозы.

— Боже! — сказал Симеон. — Кажется, у мистера Бартлеби возникли проблемы с шеей. — Он потрогал Бартлеби ногой, тот застонал, но не пошевелился. — Вроде жив. — Симеон повернулся к двум другим стражникам, пытавшимся подняться на ноги. — Насколько я понимаю, он сам тут разглагольствовал о том, как легко убить человека. Вечно мне приходится напоминать себе, что не нужно бить так сильно.

— Надо тебе это запомнить, — промолвила Исидора, едва сдерживая торжествующий смех. Потом она поудобнее подхватила герцогиню, которая все еще практически висела на ее плече, и смерила Уиглета с дружком насмешливым взглядом. — Вам еще повезло, что герцог не искалечил вас за то, что вы так сильно напугали его мать! — заявила она.

— У Бартлеби некоторое время будет кружиться голова, — сказал им Симеон. — Оставьте его пока тут, а сами продолжайте работу.

Уиглет медлил с исполнением приказания.

— Мне что, повторить? — спросил Симеон. Его голос был спокоен, но Уиглет засуетился, как будто герцог направил на него пистолет.

С трудом сглотнув, Уиглет разжал руку и выронил темный рубин, который покатился по полу и остановился у локтя Бартлеби.

— Ты второй в вашей бригаде? — спросил Симеон.

— Да, — кивнул Уиглет. Его губа распухла и стала раза в два больше своего обычного размера.

— Тогда берись за дело. Через час-другой узнаешь, будет ли твой начальник еще когда-нибудь ходить. А я искренне надеюсь, что ни у меня, ни у моей матери, ни у моей жены, ни у моих слуг не появится больше поводов для тревоги и опасений за собственную безопасность и сохранность имущества.

Уиглет попятился назад.

— Никогда, ваша светлость, — пробормотал он. — Не беспокойтесь, никогда!

А потом они с третьим стражником поспешили в уборную и сразу же спрыгнули в выгребную яму, чтобы оказаться подальше от Симеона.

Вдовствующая герцогиня выпрямилась.

— Мои бриллианты! — воскликнула она. — Они валяются на полу. Я никогда больше не буду любить их как прежде. Никогда!

Симеон наклонился, чтобы собрать драгоценности.

— Встань! — завопила герцогиня. — Этим должны заниматься слуги.

— Ваша светлость, все в порядке, — успокоила ее Исидора. — Давайте…

Симеон уронил рубин в расколовшуюся шкатулку и выпрямился.

— Вы предпочитаете, чтобы мы оставили драгоценности на попечение Хонейдью, матушка?

— Я бы предпочла никогда не появляться на свет, — всхлипнув, промолвила вдовствующая герцогиня. — Ты… ты так много раз унижал меня. Так много раз!

Исидора от изумления разинула рот.

— Твой отец вышиб бы их из дома ударом кулака в челюсть, как и всякий респектабельный английский джентльмен, — все еще всхлипывая, сказала герцогиня. — А ты… мой сын… ногой…

Исидора переглянулась с Симеоном через голову его матери.

— А сейчас мы выйдем из дома, ваша светлость, — сказала она, забирая вторую шкатулку из рук вдовствующей герцогини. — Прошу вас, следуйте за мной.

Они ушли, оставив Симеона посреди разбросанных по мрамору драгоценных украшений, какие носили с полвека назад. Исидора оглянулась один раз, но ее муж смотрел на пол.

Глава 29

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
3 марта 1784 года

Герцог Вильерс отдал плащ Фаулу, дворецкому Бомона, и выслушал сообщение о том, что Джеммы дома нет, а вот герцог дома.

Им с Элайджей надо поговорить.

Вот уже много лет они не разговаривали нормально, хотя лакей Вильерса Финчли не раз рассказывал всем о том, как Элайджа спас Вильерсу жизнь, когда у того была лихорадка. Но поскольку сам Вильерс об этом не помнил, то он вряд ли был бы в состоянии оценить их примирение.

Все дело в том, что Вильерс постоянно делал все возможное для того, чтобы соблазнить жену Элайджи, хотя очевидно, что он должен поблагодарить Бомона за легендарное спасение собственной жизни.

Неужели это все, что он сможет сказать старому другу?

— Я сам объявлю о своем приходе, — бросил он Фаулу.

Войдя в библиотеку, он сразу увидел точеный профиль Элайджи на фоне высокой спинки стула. Кажется, тот закрыл глаза. Вильерс терпеть не мог, когда кто-то дремал. Правда, Элайджа посвятил жизнь спасению мира или хотя бы его британской части, а сам он сосредоточился на всяких фривольностях вроде шахмат.

Как и всегда, когда он замечал разницу между собственной жизнью и жизнью другого человека, Вильерс остановился, чтобы подумать о том, захотел ли бы он предпочесть тот образ жизни, который выбрал Элайджа.

Нет. У него нет ни малейшего желания заседать в палате лордов. Честно говоря, даже сама мысль об этом была ему противна.

Вильерс бесшумно прошел по ковру и обошел вокруг стула.

Элайджа и в самом деле спал.

Или не спал?

Было что-то странное в неподвижности его лица, в том, как его тело осело на стуле.

— Герцог! — позвал Вильерс, наклоняясь к нему. Неужели Элайджа в обмороке? И лицо у него такое бледное… — Элайджа!

На фоне лица его ресницы казались невероятно темными. Элайджа был красив и в детстве. Он вообще был единственным человеком на свете, которого Вильерс любил.

Протянув руку, он осторожно прикоснулся к плечу Элайджи.

И потряс его.

Потом еще раз потряс…

Глава 30

Ревелс-Хаус
3 марта 1784 года

Последнее, что сказала вдовствующая герцогиня Исидоре, перед тем как уехать в поместье своей сестры, — это чтобы она велела слугам почистить бриллианты до того, как они вновь к ней вернутся.

— Он дарил их мне каждый раз, — проговорила она, многозначительно глядя в глаза Исидоре. — Уверена, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Нет.

— Ну тогда скоро поймешь. В конце концов, ты вышла замуж за одного из Козуэев. Мне никогда не нравились эти ожерелья, но они напоминают мне о муже. — Маленькую старую шкатулку с серебряными петлями она поставила на противоположное сиденье кареты. — Эти драгоценности принадлежали моей матери. Я не буду возражать, если ты оставишь себе что-нибудь из тех, других, ведь ты жена герцога. Но эти я беру с собой. Я подарю их детям сестры. Ты можешь сказать об этом моему сыну.

— Герцог принимает ванну, — сказала Исидора. — Вы не могли бы подождать, пока он закончит, и попрощаться с ним?

— Нет. Я остановлюсь у соседей, а завтра к вечеру буду у сестры в поместье. Сама скажи ему, куда я уехала, — заявила герцогиня. — Он мне не сын, я в этом уверена.

Исидора нахмурилась.

— Не строй из себя дурочку, — промолвила вдовствующая герцогиня своим скрипучим голосом, как обычно, чуть задыхаясь. — Да, Господь свидетель тому, что в его жилах течет моя кровь. И Годфри тоже. Но Годфри уедет в Итон, а я так от всего устала. Я сделала все, что могла!

— Разумеется…

— Я была хорошей женой, идеальной женой, — перебила ее герцогиня. — И никогда не задавала мужу вопросов о женщинах. Он дарил мне бриллианты из чувства вины. Да, оно у него было. — Она наградила Исидору обвиняющим взглядом. — А это уже что-то!

— Да, — кивнула Исидора.

— Я не хочу оставаться в этом доме, полном воспоминаний и писем, на которые я не ответила, и глупостей — глупостей! — которые он натворил. — В ее голосе появились яростные нотки. — Эта вонь… Это вонь от глупости!

Исидора кивнула.

— Да, моя сестра, вдовствующая графиня Дуглас, живет в старомодном доме, но мне там будет хорошо. Этот сын мой, судя по тому, как он выглядит и как себя ведет… Но я больше не могу. Я не могу оставаться здесь и делать вид, что мне наплевать, когда нарушаются традиции и когда глупые-глупые мужчины делают то, что хотят. Он бегает по дорогам голый!

— Не совсем, — успела вставить Исидора.

— Они живут для того, чтобы нас унижать. Снова и снова. Мой муж никогда не бегал трусцой в каком-то тряпье. Но когда я думаю обо всем этом, мне тоже кажется, что он порой был голым. А теперь можешь идти. — Она махнула рукой.

Исидора выбралась из кареты.

— Сама в этом убедишься, — пообещала вдовствующая герцогиня. Она смотрела на Исидору недобрым взглядом. — Пошлешь мне мои вещи, когда горничные смогут войти в этот жалкий дом. Я отправлю Годфри свои утешения и напишу, что ему нужно сделать в будущем для собственного благополучия. А тебе придется терпеть выходки герцога, его странности. Видит Бог, я пыталась, но он никогда меня не понимал. А я не понимала его.

Исидора присела в таком глубоком реверансе, как будто отдавала дань уважения свергнутой королеве.

Но королева этого не заметила.

Глава 31

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
3 марта 1784 года

Казалось, окружающий мир на мгновение застыл. Вильерс потряс Элайджу. Голова его упала на грудь, словно цветок мака, которому переломили стебелек.

— Не-ет! — Ни секунды не задумываясь, Вильерс стал яростно трясти Элайджу. — Проснись! — Внезапно его охватил страх.

Элайджа очнулся. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, словно видел нечто недоступное взглядам других, но потом его взор устремился на Вильерса, и он улыбнулся:

— Привет!

Вильерс попятился назад, нащупал за спиной стул и буквально рухнул на него.

— Святой Господь, черт побери! — выругался он.

Улыбка на лице Элайджи погасла.

— Что это было? — спросил Вильерс. — Что сейчас произошло?

Не услышав ответа на свои вопросы, он закричал:

— Элайджа!

Они не называли друг друга по именам с тех пор, как обоим было пятнадцать-шестнадцать лет… и они ссорились из-за девушки, а потом долго не разговаривали.

— У меня совершенно нет сил, — признался Элайджа. — Должно быть, я упал в обморок. Это все сердце. Мне уже тридцать четыре.

— Тридцать четыре? — покачав головой, переспросил Вильерс. — Тридцать четыре? И что, ты решил, что это подходящий возраст для болезни сердца?

— Отец умер, когда ему было тридцать четыре, — проговорил Элайджа, снова откидывая голову на спинку стула и поднимая глаза к потолку. — Сердце подвело, — пояснил он. — Я надеялся, что его участь меня минует, но, кажется, надеялся напрасно: у меня то и дело случаются такие вот небольшие приступы. Не вижу причин обманывать себя.

— Святой Господь!

— Но видно, пока еще рано, — продолжил Элайджа, на губах которого заиграла его чудесная полуулыбка. Он покачал головой. — Впрочем, добавить мне нечего, Лео.

Вильерс терпеть не мог, когда его называли Леопольдом. Он привык, чтобы его называли только Вильерсом, да, собственно, никто, кроме Элайджи, по-другому к нему и не обращался. Звучание собственного имени лишало его равновесия, словно двадцать лет вмиг исчезали.

— Ничего слышать не хочу, — заявил он. Слова застревали у него в горле. — Ты говорил с доктором?

Элайджа пожал плечами:

— Не вижу в этом необходимости.

— Но ты же потерял сознание!

Элайджа кивнул.

— Черт возьми!

— Да.

— Я пытался соблазнить твою жену, а ты не говорил мне ни слова.

Элайджа улыбнулся.

— А что бы это изменило? — пожал он плечами.

— Да весь мир! — отозвался Вильерс. Звук собственного голоса раздражал его, поэтому он встал, отошел к окну и невидящим взором уставился во двор.

— Не понимаю, как это было бы возможно, — промолвил Элайджа. — Ведь мы с тобой вечно спорили из-за женщин.

— Ну да, — усмехнулся Вильерс, тщетно пытаясь взять себя в руки.

— Да ты извел меня этими спорами, когда у тебя была лихорадка, — сказал Бомон. — Ты говорил мне, что у меня есть любовница, собака и Джема. Я ничего не понимал, потому что собака к тому времени давно умерла. Но мне было вполне понятно, почему ты жаждешь заполучить Джемму.

Вильерс повернулся к нему. Элайджа по-прежнему сидел, глядя на него с тем терпеливым и вежливым любопытством, которое прославило его на весь парламент.

— Черт возьми, разве ты не сердишься? — спросил он.

— Из-за того, что ты позволил моей старой собаке сдохнуть, пока сам спасал мне жизнь? — Элайджа приподнял брови. — Я сердился, когда был шестнадцатилетним глупцом.

— Да я не об этом… Ты не сердишься на то, что тебя подводит сердце?

Элайджа молчал.

Наконец Вильерс добавил:

— Извини за то, что твоя собака умерла.

— Она была для меня всем и очень много для меня значила.

Вильерс резко дернулся.

— Кроме тебя, разумеется, — добавил Элайджа, поднимая на него глаза. — Ты был моим лучшим другом, а я украл у тебя любовницу и оттолкнул тебя, потому что ты был настолько невыносим, что спас мне жизнь на реке, но не сумел также спасти и мою собаку.

— Мы оба были глупцами, — пробормотал Вильерс.

— В жизни есть всего несколько вещей, которыми я дорожу, и одну из них я выбросил. Потом я увлекся работой в парламенте, мне вскружила голову сила власти, и я упустил собственную жену. Одним словом, я даром терял годы, так что ты был совершенно прав, когда назвал меня глупцом.

— Я больше никогда близко не подойду к Джемме, — пообещал Вильерс. — Поверь мне, я и не думал мстить. Это всего лишь…

— Это Джемма, — просто сказал Элайджа.

— Да! Ей известно, что ты болен?

— Нет. И она не должна об этом узнать.

— Это несправедливо.

— В жизни вообще нет справедливости, — мрачным тоном проговорил Элайджа. — Я уйду независимо оттого, будет у нее время переживать и бояться моей смерти, или нет. Поэтому я хочу, чтобы то время, которое нам еще отпущено, не было омрачено горем.

— Разумеется, — кивнул Вильерс, проклиная себя за то, что так долго пытался соблазнить Джемму.

— Я, знаешь ли, все равно выигрываю. — На лице Элайджи снова засияла его прекрасная улыбка. Именно она не раз помогала ему одерживать победу в многочисленных словесных баталиях в парламенте. Именно она завоевала сердце сердитого и уродливого молодого герцога по имени Вильерс, когда им обоим было по девять лет. — Джемма собирается отказаться от последнего матча вашей игры, когда вы встретитесь.

— Да, ты выигрываешь, — согласился Вильерс. И повторил: — Выигрываешь…

— Я всегда так медлил, так тщательно просчитывал ходы, — сказал Элайджа. — И так много времени потратил даром. Я спланировал все как крупную, самую крупную кампанию в жизни. И ты тоже принимал в ней участие, Лео.

— Я…

— Мне была нужна стоящая оппозиция, Лео, — продолжал Бомон. — И ты обеспечил меня ею.

Вильерс снова сел напротив Элайджи.

— Ты должен ей сказать, — настойчиво произнес он. — Как часто у тебя бывают такие приступы?

— О, примерно раз в неделю или что-то вроде того, — ответил Элайджа. — В последнее время чаще.

— Ты представляешь себе, сколько примерно времени у тебя осталось?

Элайджа покачал головой.

— Не желаю этого знать, — сказал он.

— Я ухожу, — вымолвил Вильерс. — Господи, я…

— Не уходи, — попросил Элайджа. — Я хочу, чтобы ты играл со мной в шахматы. Время от времени.

— Это для меня большая честь.

Наступила тишина. Не будь они знатными британскими вельможами, они могли бы и обняться. Возможно, они даже всплакнули бы. Сказали бы что-то о любви, дружбе, печали… Но британским вельможам не пристало говорить о таких вещах: когда их глаза встречались, они и без слов видели в них все. Мальчишескую дружбу, детские потасовки, удары, которые наносили друг другу.

— Я больше никогда к ней не подойду, — еще раз пообещал Вильерс. Его слова звучали как клятва.

— Ты должен.

— Нет…

Элайджа улыбнулся ему, но его глаза были опущены.

— Ты должен быть рядом с ней, Лео. Я хочу знать, что так оно и будет.

— Ты хочешь, чтобы я продолжал волочиться за ней, но для чего?..

Иногда даже британский джентльмен чувствует, как печаль болезненно сжимает ему горло. В такие мгновения он подходит к окну и смотрит в сад, просыпающийся после зимы.

Если только он не подумает, что это не по-мужски.

Но потом, будучи англичанином, он обязательно повернется и увидит своего старинного друга, который сидит на прежнем месте и ждет. Тогда он раскроет шахматную доску и начнет расставлять фигуры.

Глава 32

Вдовий дом
3 марта 1784 года

Когда карета с вдовствующей герцогиней отъехала от усадьбы, Исидора направилась к дому с одной мыслью. Она — настоящая дурочка. Да, возможно, Симеон ее не любит, но он принадлежит ей. И она не допустит, чтобы он оставался в одиночестве в своем большом доме, полном отвратительного зловония. Симеон мог бы научиться любить ее. Исидора вспомнила, как ловко он развернулся и нанес удары стражникам, и, кажется, она поняла, какое чувство появилось в ее сердце. Она на полпути к тому, чтобы безнадежно влюбиться в Симеона по тем же причинам, которые заставляли вдовствующую герцогиню презирать его. И эти причины — сила и уникальность.

Как только она вошла, Симеон встал из-за письменного стола.

— Ты вошла в Ревелс-Хаус без моего разрешения, — сказал он вместо приветствия. — А я просил тебя дождаться меня, потому что знал, что эти люди опасны.

— Я считала, что ты хочешь сопровождать меня лишь для того, чтобы присоединить свой голос к моей мольбе.

— И поэтому ты решила, что мое присутствие может тебе только помешать, — заметил Симеон. Его лицо помрачнело, спина напряженно выпрямилась.

— Да, — не стала возражать Исидора.

— Я же приказал тебе, — напомнил он.

— Я не признаю приказаний, — произнесла Исидора, надеясь, что он понимает смысл ее слов.

— Я не хотел пугать тебя упоминаниями о стражниках мертвых.

— Меня не так-то легко напугать, — заверила его Исидора. Но, поскольку ей не хотелось вступать в пререкания, она добавила: — Симеон, я просто хочу тебе сказать, что ты был великолепен!

— Очень мило с твоей стороны, — бросил Симеон.

— Мне показалось, что твоя мать была просто шокирована, — сказала Исидора, поспешив сменить тему после того, как он так сухо отреагировал на ее комплимент.

— Если она от чего и пришла в ужас, так это от того, как я дрался, — промолвил он. Его голос звучал сухо, но обиды в нем не было.

— А мне показалось, что ты сделал это потрясающе.

Их взгляды встретились.

— Я никогда ей не понравлюсь, — сказал Симеон.

— В этом ее слабость и ее беда, — твердо сказала Исидора. — Должно быть, Хонейдью говорил тебе, что она уехала к сестре. Думаю, она будет рада приезжать сюда с визитами.

— Хонейдью считает, что она никогда сюда не вернется, — сказал Симеон. — Мать попросила прислать ей все ее вещи, включая и мебель из спальни.

— Тогда мы с радостью отправим ей ее мебель, — сказала Исидора. — Зато нам не придется везти ее в Лондон для ремонта, хотя, боюсь, она может сломаться в дороге.

— Если бы ты зашла в дом к моей тетушке, то тебе показалось бы, что время повернулось вспять и тебя отбросило на два века назад.

— В таком случае мебель твоей матери окажется там как раз к месту, — заметила Исидора, подходя ближе к Симеону. Да, она заслуживает любви итого, чтобы за ней ухаживали, но иногда женщина может брать и сама то, что ей принадлежит.

— Именно так.

Исидора глубоко вздохнула, вспоминая уроки Джеммы, касающиеся мужчин. Наклонившись, она сняла с ноги одну из туфелек. Симеон наблюдал за тем, как она бросила ее на пол. Исидора сняла вторую туфельку и поставила ее рядом с первой.

— Исидора! — воскликнул Козуэй. В его голосе звучало легкое любопытство — таким тоном можно было бы спросить, останется ли викарий к ужину.

Она не ответила. Приподняв юбки, Исидора отстегнула один чулок от подвязки. Чулок соскользнул вниз и задержался на лодыжке. Исидора опустила ногу, и чулок упал на пол. Ей показалось, что взгляд Симеона стал менее спокойным, и тогда она таким же образом избавилась от второго чулка.

— Исидора, — повторил Симеон, — что ты делаешь?

— Раздеваюсь.

— Хонейдью может войти в любое мгновение.

Исидора снова приподняла юбки и развязала тесемки на талии, на которых держался кринолин. Кринолин сполз на пол, и она перешагнула через него.

— Лучше тебе отослать его, — сказала она. — Не хочу, чтобы ты стеснялся собственной жены.

— Ты же не хочешь быть моей женой, — отозвался Симеон, но в его голосе зазвучали хриплые нотки.

— Не хочу, верно, — кивнула Исидора. Теперь она сражалась со своей нижней юбкой. — Я заслуживаю мужчины получше тебя.

— Так и есть.

— Заслуживаю того, чтобы за мной ухаживали. — Нижняя юбка наконец упала, и она отбросила ее ногой в сторону. — С цветами, драгоценностями и стихами, написанными специально для меня. Заслуживаю того, чтобы меня обожали. Кто-нибудь должен падать к моим ногам. — Она посмотрела прямо в глаза Симеона, который не продемонстрировал ни малейшего желания упасть перед ней на колени, поэтому она принялась расшнуровывать лиф. — Я заслуживаю, — продолжала она, — любви.

— Да, — кивнул Симеон. Но по-прежнему не двинулся с места.

Исидора почувствовала, как по ее спине покатилась ледяная капля пота. Симеон не упал к ее ногам, как обещала Джемма. Может, он считает, что у нее слишком пышные бедра? Но многим мужчинам нравятся женщины с пышными бедрами.

Так он и стоял напротив нее, не произнося ни слова, хотя она уже распустила шнуровку на лифе. Она может молча уйти в спальню, сделав вид, что ничего не было, а может и уронить платье. Исидора снова посмотрела на Симеона и почувствовала, что ее лицо заливает краска. Ее лиф расшнурован сверху донизу, правда, грудь еще прикрыта сорочкой. Еще секунда — и она нарушит все приличия.

Но уже через короткое мгновение Исидора убежала в спальню и закрыла дверь. Задвинув щеколду, она упала на колени с тяжелым стуком. Из ее груди рвались рыдания, но она сдержала их. Она притворится, что ничего не произошло. Ничего! Она только что почти разделась перед ним, и если он услышит, что она плачет, то начнет жалеть ее.

Она не услышала из коридора ни шороха, но вдруг прямо из-за двери раздался голос:

— Исидора!

— Нет! — ответила она, радуясь тому, что ее голос даже не задрожал. Исидора чуть передвинулась на коленях по твердому деревянному полу и дрожащими руками соединила на груди половинки лифа.

— Нет?

Она откашлялась.

— Сейчас я не в состоянии, — отозвалась она.

— Почему это не в состоянии?

Приступ ярости поднял Исидору с колен.

— Почему? Для чего, по-твоему, я была готова?

Наступила тишина. Ведь Симеон — джентльмен. Он не виноват в том, что она наслушалась советов Джеммы, которая уверяла ее, что все мужчины идут на поводу у собственных желаний. Совершенно очевидно, что ей посчастливилось выйти замуж за мужчину, который в состоянии контролировать свои чувства. Чудесно!

Правда, похоже, мужчинам удается лучше контролировать себя, когда они не испытывают настоящего желания.

— Исидора, я сейчас войду к тебе.

— Не стоит этого делать, — бросила она в ответ. — Давай просто забудем все, что произошло.

— Нет.

Исидора с трудом сглотнула.

— Уходи, пожалуйста, — попросила она.

Раздался какой-то глухой удар, но не по двери. Кажется, Симеон ушел. Исидора села на кровать спиной к двери. Он мог впасть в ярость, но ей все равно. Да в Лондоне огромное количество мужчин будут готовы упасть в обморок, когда она перчатку при них снимет, не то что нижнюю юбку!

— Исидора, открой дверь!

— Ради Бога! — закричала она, теряя терпение. — Оставишь ты меня в покое или нет?! Мало тебе того, что ты меня вогнал в краску?

— И как долго ты будешь мне мстить?

Что за дурацкий вопрос!

— Ты в полной безопасности, — заверила мужа Исидора. — А теперь, пожалуйста, прошу тебя, уходи!

— Я не могу, — последовало в ответ. — Я снял с себя одежду.

— Ты…

— Я совершенно голый. Сегодня, правда, не холодно, но в любое мгновение может войти Хонейдью.

Руки Исидоры, которые она до сих пор прижимала к губам, упали. Симеон — человек практичный, просто так болтать языком не станет.

— Кажется, я слышу голоса на садовой дорожке, — сказал он.

— Ничего ты не слышишь, — отозвалась Исидора. Она сгорала от любопытства. — Ты правда голый?

— Еще ни разу в жизни я не стоял голым в гостиной, — заметил он.

— Что ж, наслаждайся этим, — слабым голосом проговорила Исидора.

Наступила небольшая пауза, во время которой Исидора раздумывала о том, что Симеон стоит сейчас за дверью без одежды. Неужели он ее снял?

— Исидора, — наконец спокойно промолвил Симеон, — Хонейдью идет сюда, я вижу его из окна.

Исидора рывком распахнула дверь, схватила Симеона за руку и затащила в комнату.

Вот он.

Полуденное солнце освещало широкие половицы, покрытые от времени темными пятнами. Сначала Исидора увидела только его ступни. Большие мужские ступни. Симеон бросил на пол одежду, которую держал в руках.

Ей следовало посмотреть ему в глаза, но она не решилась.

— Предлагаю, — услышала она довольно странный голос где-то возле своего уха, — лечь в постель.

Его голос лишился обычного спокойствия. Он стал низким и проникновенным.

Исидора улыбнулась, правда, немного напряжено.

— Я совершенно не хотел вгонять тебя в краску или смущать, — сказал Симеон. — Я вообще-то медленно соображаю, — добавил он. — Выслушай меня, Исидора.

Она подняла на него взгляд. Честное слово, он действовал на нее завораживающе…

— Когда что-то происходит быстро, я просто не в состоянии подобрать нужных слов. И дело не в том, что я не…

— Все в порядке, — заметила она.

— Я хочу тебя, — вымолвил он. — Отчаянно хочу.

— О! — Он опять заставлял ее испытывать смущение.

— Я не очень хорошо выражаю свои мысли. — Когда он подошел к ней, это было так неожиданно.

Исидора даже не поняла, что происходит, пока не почувствовала, что лежит на кровати, а Симеон склонился над ней и осторожно разводит в стороны ее лиф.

Исидоре пришло в голову, что ей, должно быть, следует закричать от страха, но вместо этого она изогнулась, чтобы он смог высвободить ее руки из рукавов. Мускулы на его плечах чуть напряглись, когда он бережно развязал тесемки и снял с нее сорочку.

— Что будем делать дальше? — спросила Исидора.

Кажется, Симеон все знал. Он опустился на нее и замер, опираясь на локти.

Исидора сглотнула.

— Разве ты не собираешься?..

Вместо того чтобы ответить ей, Симеон накрыл ее губы своими губами. Поцелуй был таким властным и нежным одновременно, что Исидора невольно обвила руками его шею и привлекла ближе к себе.

Его ладони соскользнули вниз по ее телу и обхватили ягодицы — такие теплые и нежные.

— Ты… — выдохнул Симеон, приподнимаясь. — Господи, Исидора, как же хорошо!

Она рассмеялась, и он снова припал к ее губам страстным поцелуем. А потом всем телом прижался к ней. Это было очень странно. Как будто открылась дверь, подумала Исидора. Сначала она чувствовала только себя, а потом вдруг оказалось, что в ней есть еще и место для него.

Из груди Симеона вырвался низкий рык, и он вошел еще глубже. Исидора ждала боли, считая ее неизменной спутницей потери девственности, но боли не было.

Что ж, это прекрасно.

Симеон чуть отодвинулся и снова глубоко вошел в нее.

Даже приятно. Ну да… Хотя, может, и не так уж приятно. Исидора подумала, что, пожалуй, ей все это не так уж и нравится. Впрочем, она тут же постаралась отогнать от себя эту недостойную мысль. Он может делать все, что угодно, она — все, что хочет. В данный момент ей хотелось прикасаться к нему.

Она уже как-то поглаживала спину Симеону, но тогда ощущения были совершенно иными. Сейчас под ее рукой были сплошь напряженные мышцы, какие-то бугры, которые так и ходили взад-вперед под ее пальцами, пока…

Новый толчок.

По правде говоря, ей это уже совсем не нравилось.

А вот ему, похоже, очень хорошо. Его лицо преобразилось от наслаждения. Исидора провела рукой по его скулам, но тут он сделал такой резкий выпад, что она, слегка вскрикнув, инстинктивно подняла колени.

Как ни странно, это немного помогло.

В горле Симеона что-то заклокотало, как будто он умирал. Она улыбнулась.

— Исидора… — заговорил Козуэй. — Ты… Ты…

— Да? — попыталась она помочь ему.

— Я не могу больше сдерживаться. — Казалось, его голос был полон страдания.

— Неудивительно, что женщины так любят постельные развлечения. Так и должно быть, — успокаивающим тоном проговорила она.

Стоило ей чуть шевельнуться, он вскрикивал, поэтому она снова выгнулась. Ей так было гораздо удобнее. Если она будет двигаться, он потеряет над собой контроль. Впрочем, подумалось Исидоре, именно этого она и хотела. Тут Симеон чуть отодвинулся и вцепился в ее бедра с такой силой, что она испугалась, что на них наверняка останутся синяки, приподнял ее и рывком дернул на себя.

Нет, он точно не владеет собой.

Из его груди рвались хриплые крики, его тело ритмично двигалось, словно он много лет назад освоил все движения этой любовной пляски.

У Исидоры такое теплое, нежное тело, такое шелковистое, готовое принять его… Он не в состоянии ждать дольше. И все же у него такое чувство, как будто он сейчас взлетит.

Исидора с готовностью приподняла бедра, встречая его плоть. Глядя на нее, Симеон подумал, что ему хочется впиться зубами в ее плечо, словно он не человек, а неистовствующий хищник.

Запах Исидоры, ее точеная фигурка, ее смех, звук ее голоса, то, как она прикасалась к нему без страха и стыда, — все это перенесло его в какой-то иной мир. Его глаза почти застила черная пелена, когда он наконец дошел до финиша в этой безумной, дикой скачке. Он рванулся вперед еще раз и, откинув голову назад, зарычал, как человек, не знающий покоя, как лев, одолевший своего врага.

Глава 33

Вдовий дом
3 марта 1784 года

Симеон очень медленно возвращался к реальности.

Его тело покрылось потом, он тяжел дышал, словно совершил долгую пробежку, и был счастлив, как никогда. Исидора закрыла глаза, и он с наслаждением рассматривал ее: чуть раскосый разрез глаз, маленький нос, сливочного оттенка кожа. Она потрясающая. И принадлежит ему. Импульсивная, вспыльчивая, чрезмерно эмоциональная — да, но она — его судьба.

Иногда очень даже неплохо подчиниться собственной судьбе.

— Тебе было больно? — поинтересовался Симеон, вспоминая, что жена его тоже была девственницей. Скатившись с Исидоры, он вопросительно посмотрел на нее.

Она открыла глаза.

— Нет, ни капельки, — ответила она. — А тебе?

— Нет, но мне не говорили, что мужчины тоже могут испытывать боль.

— И даже неприятно не было, — проговорила Исидора, приподнимаясь на локтях и осматривая свое тело.

Симеон проследил за ее взглядом. У Исидоры самое изящное, самое нежное тело, какое он когда-либо видел.

— И крови не было, — с облегчением вымолвила Исидора, снова падая на кровать. — Только несколько синяков на бедрах. Так что скажешь?

Симеон никогда не обладал большим искусством правильно выражать свои мысли. Ну как объяснить словами, что он испытал такое наслаждение, что ему казалось, будто кожа у него живая, будто он знает ее тело, как свое собственное, будто он прозрел после долгих лет слепоты и увидел мир во всем его великолепии?

— Мне понравилось, — сказала Исидора.

Что ж, это хорошо. Симеон лег на спину, понимая, что если он немедленно не отведет от нее глаза, то снова подомнет ее под себя. При мысли об этом его плоть шевельнулась.

— Конечно, я бы не хотела заниматься этим каждый день, — продолжала Исидора, — но, судя по тому, что я слышала, люди не так уж часто это делают.

Симеон повернул к ней голову.

Исидора смотрела на него, причем довольно робко.

— Ты не против того, что мы наконец закрепили наш брак, Симеон?

Непохоже, чтобы Исидора была потрясена, занимаясь с ним любовью. По сути, когда он сейчас задумался об этом…

Не то чтобы он очень много знал о женском теле. Ведь он обычно избегал фривольных разговоров. Но кажется, Исидора не получила большого удовольствия.

Что, если ей не захочется снова делить с ним ложе?

Нет, это неприемлемо.

Симеон составил план и воплотил его в жизнь в одну секунду.

— Мы оба еще не очень большие умельцы в любви, — проигнорировав ее вопрос, произнес он, приподнимаясь на локте.

Исидора недоуменно заморгала.

— Правда? — спросила она.

— Конечно.

— Я подумала…

— Нам надо практиковаться. Ведь ты не захочешь оказаться в проигрыше, не правда ли?

Честно говоря, он ожидал, что она ответит с большим воодушевлением.

— Не думаю, что я оказалась в проигрыше, — промолвила Исидора. — Да и ты тоже… А чего ты ожидал?

— Большего, — сказал Симеон, хотя и не понимал, что от занятий любовью можно получить еще больше ощущений, чем получил он. — И это все потому, что мы еще начинающие.

— Может быть, ты и прав, — сказала Исидора. — А что, по-твоему, мы сделали не так? Что ты почувствовал?

— Все произошло слишком быстро, — промолвил Симеон, внезапно осознавая, что так оно и было. — Наверняка такие вещи делаются не за несколько минут.

— Не знаю… — задумчиво проговорила Исидора. — Ты… ты такой… — Она взмахнула рукой.

— Одна из странностей — это то, что мы были так близки, — сказал Симеон, понимая, что и это тоже соответствует действительности. — Наши тела соединились, но я до сих пор до конца не знаю твоего тела.

— Но как ты можешь познать его?

— Ну-у… — начал он осторожно, — каково это — осознавать, что у тебя есть грудь?

Исидора рассмеялась тихим мелодичным смехом.

— Осознавать? — переспросила она. — Симеон, ты считаешь себя нормальным человеком?

— Что ж, вполне логичный вопрос. Но у меня грудь не такая, как у тебя. Ты все время ее чувствуешь? Постоянно ощущаешь, что они там?

— А ты все время ощущаешь, скажем, свои колени и думаешь о том, что они у тебя есть?

— Только когда я ими пользуюсь, — ответил Симеон. — Но твою грудь использовать невозможно. Это…

— Почему же невозможно? — возмутилась Исидора, усаживаясь. — Просто пока у меня нет ребенка, которого я должна кормить грудью.

— А ты будешь сама кормить своих детей?

— Мама меня кормила, — сказала Исидора. — Итальянки, даже знатные, всегда сами кормят своих детей. Мама считала, что у ребенка меньше шансов выжить, если отдать его кормилице.

Симеону не хотелось говорить о детях.

— Я просто подумал, — медленно сказал он, — что женская грудь такая приятная на ощупь. Например… — Протянув к ней руку и отмечая про себя, что его пальцы дрожат, Симеон приподнял налитую и такую нежную грудь Исидоры. — Что ты сейчас чувствуешь?

— Мне приятно, — ответила она. — Боже, как странно осознавать, что ты таким вот образом дотрагиваешься до меня! Никто никогда не трогал меня.

— Но я теперь твой муж. По правде и по закону. — Он позволил большому пальцу прикоснуться к ее соску.

— Ну да…

— А как тебе вот это? — Палец слегка покатал сосок.

— О!

Он повторил это же движение.

— Исидора?

Она приоткрыла рот, но слов не было.

— Я слышал, что женщинам такое тоже нравится, — сказал Симеон, чувствуя себя все лучше. Наклонившись, он прижался губами к ее соску.

Исидора откашлялась.

— Симеон, ты же не ребенок и…

Его губы сжались вокруг соска. Дети понятия не имеют о том, какое желание опалило его сердце.

Ее рука бессильно упала с его плеча. Симеон стал ласкать ее грудь, и Исидора запрокинула голову. Из ее груди вырвался тихий стон. Тело Симеона напряглось и пульсировало, но он держал себя в руках.

Наконец он поднял голову.

— Видишь? — спросил он, имея в виду спазм в горле, из которого наружу рвался крик. — Мы еще не понимаем.

Исидора открыла глаза — такие милые, чуть затуманенные.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она дрожащим голосом.

Симеон заставил себя откатиться в сторону и сесть.

— Мы ничего не знаем о телах друг друга, — бросил он через плечо. Если он не отвернется от нее, то не выдержит и вновь овладеет ею. — Нам надо практиковаться.

— Практиковаться? — Голос у Исидоры стал хриплым и чуть раздраженным. И это ему нравилось.

— Может, сегодня ночью. — Все еще не глядя на нее, Симеон надел рубашку. — Если нам захочется.

Она зашевелилась и неожиданно села. А потом сказала такое, чего он вовсе не ожидал услышать от воображаемой нимфы с хрипловатым голосом.

— Симеон! — завопила она. — Что ты наделал?!

Симеон резко повернулся.

— Что? — не понял он.

Она с ужасом смотрела на свои ноги.

— Ты… ты помочился в меня? — Исидора сглотнула. — В меня?!

— Это не моча. Разве никто не рассказывал тебе о том, что происходит с мужчиной?

— Моя тетушка забыла упомянуть об этой очаровательной детали, — съязвила Исидора.

— Это всего лишь небольшое количество жидкости, содержащей мою часть будущего ребенка, — объяснил он.

Исидора продолжала смотреть на свои ноги, теперь стыдливо прикрытые одеялом.

— Ночью я тебе все покажу, — пообещал он.

— Что покажешь? — с подозрением спросила Исидора.

— Как функционирует мое тело.

По правде говоря, он думал о том, как Исидора прикасается к его телу. Кажется, даже в это мгновение ее глаза были прикованы к нему.

— Я могу показать тебе все, не занимаясь любовью, — осторожно произнес он, встречаясь с ее глазами, которые она наконец подняла на него. — Если уж тебе это не доставило большого удовольствия.

— Тебе тоже! — бросила Исидора в ответ.

— Мы постараемся добиться успехов.

— Ну конечно, — кивнула она. — Хорошо.

— Сегодня ночью, — повторил Симеон и стал одеваться.

Глава 34

Вдовий дом
3 марта 1784 года

Сегодня ночью? Что он хотел сказать? Исидора не была уверена в том, что ей захочется так скоро снова заняться любовью. Она испытывала легкую боль. И чувствовала себя немного странно. Даже слегка разочарованной, что вообще нелепо. К тому же Годфри вечером возвращался от викария, стало быть, у них не будет возможности уединиться. Конечно, Годфри будет спать в гостиной вдовьего дома. Исидора не хотела, чтобы кто-то оставался в Ревелс-Хаусе до тех пор, пока стражники мертвых не уедут в Лондон.

Она вышла прогуляться. Был один из тех дней, когда кажется, что весна уже полностью вступила в свои права, однако на самом деле она еще только начиналась. Воздух был полон чудесных ароматов, светило солнце. Большой терн в саду уже зацвел, и повсюду вокруг него были разбросаны семена, словно какой-то шаловливый ребенок, кружась на месте, кормил птиц и кидал вокруг себя корм.

Симеон должен быть хорошим мужем. Он рассудителен и заботлив. А его печальная улыбка заставляла ее млеть от нежности. И он так хорош, так любвеобилен, когда теряет над собой контроль, как это было, когда он признался, что не знает, как вести себя дальше. Прошедший день — прекрасный тому пример. А еще Симеон признался, что их первая близость дала им далеко не все, что могла дать. Надо сказать, он был невероятно привлекателен, когда…

Исидора остановилась. Должно быть, легко любить мужчину, который признает свои ошибки и сбрасывает с себя одежду, осознав, что он смутит ее. Когда Симеон ведет себя спонтанно, сопротивляться ему невозможно.

Однако когда она дает волю воображению, он теряет голову. Сначала Симеон кричал, а потом целовал ее. Иными словами, он потерял над собой контроль.

— Само собой, Годфри будет пока жить во вдовьем доме, — сказала Исидора дворецкому, вернувшись с прогулки. — Я уверена, что в большом доме еще слишком плохой воздух, а он ведь растет. К тому же мы вывезли всю его мебель, — добавила она. — Уложим его спать в гостиной.

Хонейдью и бровью не повел, узнав, что герцог, разумеется, будет спать с женой. Конечно, Симеон слегка прищурится, услышав, как она распоряжается его жизнью, однако золотая середина не позволит ему слишком громко возмущаться этим.

Ха! Вот что сказал бы ее отец. Иди налево или направо. Вверх или вниз…

Исидора не смогла сдержать усмешки, вспоминая тело мужа. Путь вниз не выбрал бы ни один достойный английский джентльмен. Однако даже при мысли о его фигуре кожа Исидоры покрылись мурашками и ей стало не хватать воздуха.

Когда он наклонился к ней, его глаза затуманились и потемнели. Можно было даже подумать, что в них появилось страдальческое выражение.

Исидора вновь принялась раздумывать о том, что имел в виду Симеон, обещав показать ей, как функционирует его тело. Функционирует? Да она и без всяких объяснений знает, как именно. Например, одна его часть увеличивается и напрягается.

Тело Симеона длинное и худощавое, как у человека, который может пробежать двадцать миль, чтобы спасти любимую. У человека, который может справиться с негодяями, даже не запачкав рук.

Да, она, возможно, захочет узнать, как функционирует его тело.

Подумав об этом, Исидора улыбнулась.

Именно ее улыбка невероятно раздражала Симеона за ужином. Исидора смотрела на него как-то по-особенному, и в результате, не в силах прекратить это, он почувствовал, что его сотрясает дрожь. Мелкая, но дрожь.

Он дрожит!

Симеон вспомнил было про золотую середину, но тут же отогнал от себя мысли о ней. Они кажутся совершенно неуместными, когда Исидора находится рядом с ним, а в ее глазах светится радость, ее волосытак мило кудрявятся, и она порой бросает на него та-акие бесстыдные взгляды…

Ему было приятно думать, что, когда Исидора так улыбается, она думает о нем. О близости с ним.

Так что пытаться совладать с собой бессмысленно. Особенно если представить, что Исидора думает о чем-то еще.

Ко всему прочему Симеону понадобилось все его самообладание, чтобы поддерживать за ужином спокойный разговор. Исидора не надела соблазнительного платья вроде того, в какое она облачилась, когда они втроем ужинали в прошлый раз. А сам он был в бриджах, а не в своих неприличных штанах. На этот раз чулки не так уж раздражали его, и, возможно, это признак того, что он постепенно превращается в истинного джентльмена. Но ни один истинный джентльмен не может так сгорать от страсти, как сгорает он. Единственное, что ему хотелось, — это уложить в постель милую, нежную Исидору.

Хонейдью налил Годфри лимонаду. Не вина, хотя он вопросительно посмотрел на Симеона.

Симеон почувствовал, что его челюсти крепко сжались.

Ну разве не может Годфри переночевать в амбаре? Почему Исидора должна быть так внимательна к его младшему брату? У него есть…

У него есть планы на этот вечер.

Симеон заерзал на стуле. Похоже, именно об этом толковал ему Валамксепа. Страсть — это яд в крови, безумная неуправляемая буря, которая затмевает разум. Впрочем, у него нет разума. Он просто хочет ее.

И это не золотая середина. Одному Богу известно, что это такое. Должно быть, это плохой выбор, недостойный путь. Он пьет вино, но думает о ее груди. Во всей концепции золотой середины нет ни слова о том, что кровь мужчины закипает, когда он оказывается рядом со своей женой. А Исидора — его жена. В этом нет сомнений…

Нет, есть.

В конце ужина он встал, готовясь куда-нибудь пойти. Кажется, во вдовьем доме для него не найдется кровати, поэтому он отправится спать в амбар вместе с Хонейдью.

Однако вскоре стало ясно, что у Исидоры другие планы. Ужин был позади, и не успел Симеон понять, что происходит, как жена оказалась перед ним — точно порыв ветра, взмах шелка и одурманивающий аромат ее кожи. Исидора говорила что-то, и постепенно Симеон понял, что она мгновенно расставила все по местам: ласковым голоском отпустила Хонейдью, отправила Годфри в постель, а ему, кажется, велела сопровождать ее на прогулку в сад.

— Сегодня такая чудесная ночь, — с улыбкой сказала она ему. — Луна уже взошла.

У Исидоры были длинные ресницы, которые загибались вверх так изящно, что Симеон несколько мгновений думал только о них.

— Хм! — наконец бросил он, не в силах придумать даже самой простой фразы.

Спустя минуту они вместе шли по дорожке. Было уже совсем тепло, как и должно быть в погожий весенний день.

— Куда пойдем? — спросила Исидора. Ее голос был полон радости, как у ребенка, которого привели в гости.

— На прогулку? — уточнил Симеон. Голова у него шла кругом. Больше всего ему хотелось прижать Исидору к дереву и впиться руками в ее ягодицы. И как он мог заниматься с ней любовью, но при этом не ласкать ее грудь? Теперь ему казалось, что те божественные мгновения ожили.

Что-то в выражении лица Исидоры слегка изменилось, и Симеон постарался отвести глаза от ее лифа. Откашлявшись, он в отчаянии предложил:

— Может, зайдем в летний домик?

— В летний домик? У тебя есть летний домик?

Симеон был готов на все ради этой улыбки. Его уязвимость была так опасна, что он просто брел рядом с Исидорой и молчал. Вскоре они спустились в нижнюю часть сада.

— Это скорее развалюха, а не настоящий летний домик, — пробормотал он наконец.

Они сделали последний поворот.

— Ну вот, смотри.

Исидора открыла рот.

— Вообще-то он не предназначался для того, чтобы превратиться в руины, — сказал Симеон, решив, что честность — это лучшая политика. — Хотя, насколько я понимаю, развалины постепенно входят в моду. — Задрав голову, он попытался посмотреть на дом ее глазами. Романтическое нагромождение камней, возможно, развалившийся средневековый замок? А может, она увидела еще одно свидетельство чудачеств его отца, строение, которое должно было быть нормальным летним домиком, но превратилось в груду камней из-за того, что он не расплатился со строителями?

Исидора прошла вперед.

— А ты бывал внутри? — спросила она, поворачиваясь к Симеону.

В ушах у него так шумела кровь, что он почти не слышал вопроса. Исидора принадлежит ему, и он должен взять ее, овладеть ею, прикасаться к ней, целовать ее…

Прислонившись к обломку каменной стены, Исидора улыбнулась Козуэю. Это приглашение? Черт!

Выругавшись вполголоса, Симеон подошел к Исидоре и поднял ее на руки так бережно, будто носить на руках молодых женщин для него было обычным делом.

— Трава может быть мокрой, — сказал он, с удивлением отмечая про себя, каким грубым вдруг стал его голос.

Исидора ничего не сказала, но и не попыталась высвободиться. Она просто уютно прижалась к нему — этакий надушенный мягкий сверток. Обогнув дом, Симеон направился к разрушенной арке. Там должен быть дворик.

Да. В лунном свете на земле белела плитка. Упавшие стены защищали их от посторонних взглядов… Впрочем, едва ли кто-то решился бы прогуливаться тут в это время суток.

Поставив Исидору на ноги, Симеон снял с себя камзол. Он все еще не мог заглянуть ей в глаза. Она будет в ужасе, узнав, что он за человек, какой силы страсть его обуяла… Он настолько безумен, что готов выть на луну и наброситься на Исидору, как животное.

— Симеон! — позвала Исидора. Судя по ее голосу, она не напугана. Правда, голос звучал хрипловато. И было в нем что-то такое, отчего у Симеона заныли чресла. А потом она провела руками по его волосам, причем этот жест был каким-то робким, и тогда, не выдержав, он буквально бросился на нее и прижал к себе. Если Симеон и думал о том, что ему удастся держать себя в руках и остановиться на сдержанном джентльменском поцелуе, этим надеждам не суждено было сбыться, потому что, едва их губы соприкоснулись…

Симеон пил ее, наслаждаясь ее сладостью, ее дивным вкусом, ароматом ее тела.

Он не может… просто не может сделать то, что…

Исидора застонала. Это был совсем тихий звук, вырвавшийся из ее горла, но и этого было довольно для того, чтобы Симеон обезумел. Господи, да он должен уложить ее и…

Само собой, очень аккуратно.

На землю? На холодную и влажную землю?

И вновь в разговор с ним вступил его внутренний голос, который принялся нашептывать Симеону, что его камзол ничем не хуже одеяла. На мгновение ему удалось трезвыми глазами взглянуть на Исидору.

Ее глаза были затуманены, ее рука утонула в его волосах. Она была похожа на женщину, сгорающую от желания. Она будет…

Нет!

— Я обещал, — проговорил Симеон, ненадолго замирая. Исидора облизнула ему губы, отчего у него вновь заныли чресла — как же иначе?

Он снова обхватил ее руками и слегка приподнял, отчего ее ноги слегка задели его.

Нет!

— Я должен показать тебе, как функционирует мое тело, — сказал он, отталкивая ее в сторону.

Губы Исидоры слегка припухли и потемнели от прилива крови, ее глаза походили на два глубоких колодца.

— Завтра, — промолвила Исидора, прижимаясь к нему. — А сейчас давай просто целоваться.

Он должен взять ситуацию под контроль. Так надо. Отступив назад, Симеон снял с себя рубашку. Раздался явственный вскрик, за которым последовало хихиканье. Симеон рискнул посмотреть на нее.

— Симеон! Да ты же раздеваешься… Наклонившись, он по очереди снял с ног туфли и остался стоять на голой холодной земле в одних чулках.

— Да я едва тебя вижу, — запротестовала Исидора. — Луна еще не очень яркая, и… — Ее огромные глаза сияли. Она хорошо видела Симеона. А Симеон видел каждую тень, каждый изгиб ее тела, каждый дюйм ее кожи, которую ему так хотелось целовать.

Он снял с себя бриджи, помедлил с минуту, а затем спустил вниз и чулки. Уж если хочешь остаться в саду нагим, то надо снять с себя всю одежду.

А потом он наконец встретился с ней глазами.

Волосы рассыпались по плечам Исидоры, обрамляя ее лицо и делая ее похожей на робкую и покорную девушку, о какой, как еще совсем недавно казалось Симеону, он мечтал. В смысле — мечтал тогда, когда еще ничего не знал. Да, Исидора, может, и выглядит робкой, только все это игра лунного света.

Ее взгляд скользил по его телу, останавливаясь то тут, то там. Наконец он задержался чуть пониже его живота, и Симеон едва не улыбнулся, но сдержал улыбку. Он ждал.

Она должна познать его, чтобы захотеть, решил Симеон.

— Ты такой мускулистый, — заметила она. — Почему?

— Потому что я бегаю, — ответил Симеон.

Она стала подвигаться ближе к нему, пока не оказалась в каком-то дюйме от него. Это невероятно эротично: стоять перед ней обнаженным в лунном свете. Подняв руку, Исидора дотронулась до груди Симеона. Его кожа запылала, и ему пришлось сжать руки в кулаки, чтобы совладать с собой. Исидора слегка качнулась и опустила руку. Он ощутил холод в том месте, где она касалась его.

— Так как же функционирует твое тело? — шепотом спросила она. Однако Исидора больше не смотрела в нужное место.

Его плоть приподнялась. Симеон взял ее в руку. Глаза Исидоры блеснули — так, во всяком случае, ему показалось в лунном свете.

— Это специально для тебя, — промолвил он. — Мужчины и женщины созданы так, чтобы их тела подходили друг к другу. — Он опустил руку.

Само собой, она — девушка не робкая.

Исидора обхватила его жезл рукой, и Симеон откинул назад голову. Лишь в последнее мгновение ему удалось унять рвущийся из груди стон.

— Хорошо, что он не волосатый, — задумчиво промолвила Исидора. — А ведь на груди у тебя тоже не так много волос, правда, Симеон?

С этими словами Исидора чуть расслабила пальцы, но едва Симеон собрался ответить ей, как она принялась поглаживать его естество по всей длине. Слова застряли у него в горле, и он не сдержал какой-то невнятный звук.

Судя по блеску в ее глазах, Исидоре это понравилось.

Но ведь именно этого он хотел, не так ли? Она экспериментирует, привлекает его ближе к себе, скользит…

— Не-ет! — выдавил из себя Симеон.

— Да, — возразила Исидора, крепче сжимая его плоть и продолжая ласкать ее. А ее другая рука… Она…

Огонь охватил его чресла. Схватив ее за руки, Симеон остановил Исидору.

— Нет!

Исидора тихо вскрикнула, а затем с нежностью прижалась к нему всем телом.

— Ты моя, — прошептал Симеон. Голос исходил из самого его нутра и совсем не походил на его обычный спокойный голос.

Приложив губы к его груди, Исидора поцеловала мужа. Один раз, потом второй. Ему казалось, что его опалило пламенем. Симеон никак не мог вспомнить вторую часть собственного плана. Но в его голове снова и снова повторялась одна и та же фраза: джентльмены не занимаются любовью со своими леди вне дома. Это неприлично. Это неправильно. Неспокойно и уж совсем неуравновешенно.

Это…

— Я покажу тебе. — Его голос слегка прерывался, потому что ее волосы касались его груди, и они были похожи на шелк, и ему больше всего на свете хотелось проглотить ее, облизать ее с ног до головы. Пусть пойдет дождь — он слижет с нее каждую каплю и согреет ее.

Но прячущийся в глубине его существа джентльмен закричал: «Не-ет! Спокойно!»

— Что покажешь? — тихим, зазывным шепотом спросила Исидора. — Симео-он!

— Да.

— Ты разве не хочешь помочь мне развязать тесемки?

Безумие вступило в бой с его планом и благовоспитанностью. И… проиграло битву.

— Нет, — решительно ответил он.

Судя по ее глазам, Исидора явно была разочарована.

— Когда я… я кончу… — собрав волю в кулак, промолвил Симеон.

— Когда ты что сделаешь? — переспросила Исидора.

— Кончу… Господи, Исидора, если ты не остановишься, я кончу… — Он прислонился к колонне у себя за спиной. Мрамор был ледяным, и это помогло Симеону немного собраться с мыслями.

— Давай! — выдохнула Исидора, шагнув ближе к нему. Но Симеон не хотел пугать ее, не желал, чтобы она испытала какие-то неприятные чувства. Он осторожно оттолкнул ее.

— Сейчас просто смотри, — сказал он.

Ее глаза стали огромными, наполнились любопытством. Симеону удалось отвлечь мысли от собственной набухшей плоти.

— Для того чтобы достичь вершины наслаждения, когда мы лежим в постели, мы должны понимать, что доставляет каждому наибольшее удовольствие.

Исидора приоткрыла рот, но ничего не сказала. И все же было что-то в ее глазах, заставившее его продолжить.

— Завтра я попрошу тебя показать мне, — твердо произнес он.

— Что показать? — поинтересовалась она.

— Что доставляет удовольствие тебе, — пояснил Симеон. — Мое тело далеко не так интересно, как твое, но на нем есть такие места… — Он приложил палец к своему соску. — Он не такой красивый, как у тебя, и совершенно бесполезен, но мне приятно, когда его трогают.

Ее губы изогнулись в улыбке, которая произвела на Симеона куда большее впечатление, чем прикосновение к собственному соску. Опустив руки, он медленно обхватил свою плоть. И стал ее поглаживать, чтобы получать то же удовольствие, что дарила ему она, когда гладила его, чувствуя жар между ног при воспоминании об их недавней близости.

— Мне кажется, сейчас он больше, чем раньше, — прошептала она.

Его тело мгновенно отреагировало на ее слова: плоть инстинктивно поднялась, а Симеону захотелось овладеть Исидорой и довести ее до вершины наслаждения, на которой сам он уже побывал.

— И что происходит, когда ты теряешь над собой контроль?

Вопрос повис в воздухе. Наконец Симеон откашлялся.

— Из моей плоти вырывается жидкость — это, если можно так выразиться, мой вклад в будущего ребенка, мое семя. — Помолчав, он добавил: — И я бы не назвал это потерей контроля.

Исидора дотронулась до его плоти, и тело Симеона содрогнулось. Огонь обжег ему спину, пробежал вниз по ногам, словно готовя его к тому, что ждет впереди.

— Но если я буду и дальше ласкать тебя так… — Исидора показала, как именно, — разве ты не потеряешь контроль?

— Нет, — едва слышно ответил он.

— Потому что ты никогда не теряешь контроля? — не унималась Исидора.

— Потому что… — он судорожно вздохнул, — это не совсем точное описание.

Ее пальцы ласкали его плоть, поглаживали ее, разжигая в Симеоне желание.

— Ты уверен, что я не могу заставить тебя потерять контроль над собой?

— Ты можешь дать мне самое большое удовольствие, — сказал Симеон. — А я — тебе.

Исидора криво улыбнулась.

— А что еще тебе нравится? — спросила она.

Симеон недоуменно моргнул.

— Ты любишь, когда ласкают только эти части твоего тела?

— Этого довольно, — ответил он.

Исидора вновь заулыбалась.

— А могу я показать тебе, что нравится мне?

— Сейчас ночь, тут слишком темно и холодно для леди, — сказал Симеон, натягивая через голову рубашку. Все его тело пульсировало, кровь в жилах кипела.

— Я подумала, что, возможно, наша кровать…

— Не забывай: в гостиной спит Годфри.

— Мы просто не будем шуметь, — вымолвила Исидора, поворачиваясь, чтобы уйти со двора. Лунный луч упал на ее волосы, окрасив их в темно-серебристый цвет; драгоценный жидкий свет очертил линию ее скул, припухлость губ, высветил озорное выражение глаз.

Вдруг она остановилась.

— Конечно, это хорошо, что ты ни при каких обстоятельствах не теряешь над собой контроль, правда ведь, Симеон?

— Да, — ответил он.

— Потому что если я и буду беспокоиться о том, что издаваемый мной шум может разбудить Годфри, то хоть о тебе мне думать не придется, — промолвила Исидора и пошла к дому.

Глава 35

Вдовий дом
3 марта 1784 года

Хонейдью поздоровался с ними при входе во вдовий дом с таким видом, словно видеть двух растрепанных супругов для него — дело обычное.

Сняв с себя мокрую накидку, Исидора протянула ее дворецкому.

— Боже мой, Хонейдью! — воскликнула она. — Вам пора отправляться спать, ведь снова начинается дождь.

— Мне кажется, что велика возможность наводнения, — промолвил Хонейдью.

— Какая ерунда! — возразил Симеон. — Мы же находимся на склоне холма.

— Не забывайте о мосте, который ведет в деревню, — напомнил Хонейдью. — Я взял на себя смелость отправить горничную вашей супруги в тамошние временные жилища. Если мост снесет водой, то придется всех поселить в амбаре, и мисс Люсиль будет недовольна.

— Вы тоже останетесь в деревне? — поинтересовался Симеон.

— Этой ночью я снова лягу в амбаре, ваша светлость, — промолвил в ответ дворецкий. — Мы должны следить за серебром.

— Вы хороший человек, Хонейдью, — отозвался Симеон. — Мы не будем вас задерживать. — Он закрыл дверь за дворецким с мыслью о том, что ему всегда хотелось иметь такого надежного слугу. Он бесконечно предан и честен, а это многого стоит.

Исидора исчезла. Симеон заглянул в дверь гостиной. Огонь в камине горел слабо, поэтому он подкинул пару поленец и пошел взглянуть на своего младшего брата. Годфри спал. В неровных отблесках огня он был невероятно похож на отца. Он даже храпел, как отец.

Пару секунд Симеон слушал этот храп, а затем на его лице появилась улыбка.

Маленькая спаленка не примыкала к гостиной — к ней вел небольшой коридорчик длиной примерно в половину холла.

На мгновение Симеон замешкался, спрашивая себя, должен ли муж стучать, входя в спальню собственной жены.

Услышав его шаги за дверью, Исидора почувствовала, как сердце подскочило у нее в груди едва ли не до горла. Господи, чем только он занят? Можно ли надеяться на то, что Симеон не задумал отправиться спать в амбар вместе с Хонейдью?

Исидора уже прилегла на кровать. Окинув себя взглядом, она крикнула:

— Заходи!

Дверь отворилась, и вошел Симеон. Исидора несколько мгновений дала ему посмотреть на себя, пытаясь представить, что он видит перед собой. Все округлости у нее на месте, подумала Исидора, то, что должно быть ровным, ровное. Она зажгла свечи, и отблески их маленьких огоньков играли на ее коже, делая ее похожей на мраморную статую времен Римской империи. Ее волосы рассыпались по плечам, и Исидора уложила их таким образом, что они прикрывали одну грудь, а другую оставляли открытой.

— Ты можешь подойти, — нервно посмеиваясь, промолвила она.

Симеон очень осторожно закрыл дверь и сунул руки в карманы.

— Теперь твоя очередь изучать мое тело.

Симеон подошел к кровати.

— Можно мне присесть рядом? — спросил он.

Он казался Исидоре таким огромным, что у нее закружилась голова. Сев на стул, он положил ногу на ногу. Исидора подумала, что он на вид стал моложе. А в его глазах появилось что-то дьявольское.

— Я хочу, чтобы ты был очень внимателен на этом уроке, — заявила Исидора, приподнимаясь на локте.

Симеону пришлось отвести взгляд от ее груди и посмотреть Исидоре в лицо.

— Хорошо, — кивнул он. И добавил: — Хорошо, я буду внимателен.

Исидора не смогла сдержать усмешку. Она села.

— Это моя грудь. — Вообще-то прежде она не слишком часто трогала ее, а сейчас легонько приподняла, демонстрируя Симеону, как он должен это делать. — Сегодня днем… — Она покачала головой.

Его ясные глаза широко распахнулись.

— Я сделал что-то не так? — встревожился Симеон.

— У тебя очень сильные руки, так что мои бедра теперь в синяках, — сказала она.

— Извини… — Желание в его глазах погасло, и он отвел взгляд от ее груди.

— Я вовсе не это имела в виду, — торопливо добавила Исидора. — Мне понравилось, но… Вот это мне нравится еще больше. — Она лучезарно улыбнулась мужу, и его взгляд снова вспыхнул страстью.

— Но я ведь не сделал тебе больно?

— Нет!

— Если я буду слишком сильно сжимать тебя, просто говори мне об этом, — попросил он. — Я не знал… У меня нет опыта… — Казалось, он даже не шевельнулся, однако каким-то непонятным образом оказался возле Исидоры. Но даже не прикоснулся к ней, а просто смотрел на ее руки, все еще сжимавшие грудь.

Покраснев, Исидора уронила руки на кровать.

— Какая красота! — прошептал Симеон. И осторожно провел пальцем по округлости ее груди. — Красота! — Палец обвел нежно-розовый сосок, прикоснулся к пику, и Исидора вздрогнула.

Она была не в состоянии отвести глаз от его лица. У него прекрасное лицо — не для мужчины, а просто прекрасное. Глаза окружены густыми черными ресницами, все еще немного влажными после дождя. У него впалые щеки, а подбородок говорит о том, что этот человек всегда будет защищать ее и никогда не бросит.

Исидора пробормотала что-то так тихо, что сама не расслышала собственных слов, а потом прижалась к Симеону так, чтобы его большая рука обхватила ее грудь.

— Тебе нравится? — спросил Симеон. Его голос изменился. Стал глубже. Не таким усталым или утомленным, каким становился, когда он говорил с Хонейдью или матерью.

Исидора кивнула и откинулась назад.

— Не больно? — спросил Симеон.

Она покачала головой:

— Это глупо, но я чувствую… — Она опустила глаза. — Такое ощущение, как будто мои соски очень-очень чувствительные. Сначала мне приятно, а потом становится больно.

— Но сначала хорошо?

Исидора улыбнулась мужу. Ей нравилось, что его глаза потемнели от желания, но в то же время он думал о ней, любовался ею, учился.

— Ну а теперь настала пора изучить мое тело, — сказала она почти веселым тоном.

Симеон кивнул.

— До тебя я ни разу не была с мужчиной, но часто думала об этом, — призналась Исидора.

— Расскажи мне, о чем ты думала, дорогая, — попросил он.

— Я бы хотела, чтобы меня целовали не только тут. — Она приложила палец к губам и подождала, чтобы его взгляд проследил за ним. — Но еще и тут, и там. — Она притронулась к плечу, шее, животу, внутренней части бедер. — Повсюду, — шепотом добавила она.

В его глазах вспыхнули веселые искорки. Это немного смутило Исидору, правда, смущение нередко подзадоривало ее.

— Я хочу, чтобы меня целовали повсюду, — повторила она. Почему бы нет? Конечно, это не вполне прилично. Но ей ведь уже двадцать три года, и она уже о многом слышала. Например, о том, что мужчины делали с некоторыми женщинами.

И ей всегда казалось, что эти истории звучат как райские напевы.

Судя по улыбке, слегка скривившей губы Симеона, это не показалось ему таким уж ужасным.

— Нежно, — добавила она.

— А сегодня днем тебе понравилось? — спросил он.

Исидора быстро заморгала.

— Говори правду, — велел Симеон.

— Честно говоря, не очень, — призналась она. — Но… — удивленно протянула она, — ты ведь тоже был не в восторге. Помнишь, ты говорил мне, что…

— А что именно тебе не понравилось? — спросил он. — Мы больше не будем этого делать.

Исидора откашлялась.

— Мне кажется, я бы предпочла некоторым прикосновениям поцелуи, — сказала она. — У тебя очень сильные руки.

Симеон улыбнулся:

— Поцелуи… Ты хочешь еще что-нибудь мне показать? — Он медленно окинул ее тело взглядом, словно лаская его. Его ладонь скользнула вниз по ее животу и задержалась у небольшого треугольника, покрытого курчавыми волосиками. — Что скажешь об этом уголке?

— Это очень нежное место, — с усилием проговорила Исидора.

У нее было такое чувство, будто она подхватила лихорадку. Его нога, обтянутая бриджами из дорогой тонкой шерсти, прикоснулась к ее голой ноге и слегка потерла ее. Исидора запустила руку в волосы Симеона.

— Тебе не нравится, что я не пудрю волосы? — спросил он.

Его волосы были очень густыми и шелковистыми на ощупь, а еще такими же сильными, как и он сам. От них не пахло фиалковой пудрой, зато исходило непередаваемое благоухание чистого мужчины, самца.

— Сейчас уже нравится, — прошептала Исидора. Он потянулся к ее губам, но не поцеловал. Его пальцы раздвинули створки ее лона.

— Что ты делаешь? — шепотом спросила Исидора. Лихорадка становилась все сильнее, причем горячее всего было между ног, что немного ее озадачило.

— Целую, — ответил Симеон, глядя ей прямо в глаза.

— Но это не…

— Считай, что это прелюдия к поцелую.

Исидора была не в состоянии думать о чем-либо, когда его пальцы так ласкали ее. Это было совсем не похоже на то, что он делал в прошлый раз… Исидора вцепилась в его волосы и потянулась к его губам.

— Поцелуй меня!

Симеон поцеловал ее долгим и страстным поцелуем, а в это же время его пальцы тоже своеобразно целовали ее лоно, исследовали его так нежно, что она испытывала сладкую боль, заставлявшую ее дрожать и ощущать блаженный жар между ног. Завершив поцелуй, Симеон облизнул ее губы. К большому смущению Исидоры, из ее груди вырвался хриплый тихий стон.

— Тебе хорошо? — прошептал Симеон.

Он поцеловал ее подбородок, а затем слегка прикусил мочку уха, но, честно говоря, Исидора всего этого уже не замечала. Потому что от того, что делала его рука, внутри у нее все пылало, а изо рта все чаще вырывались стоны. Потом словно сквозь сон она поняла, что Симеон осыпает поцелуями все те местечки на ее теле, на которые она сама ему указала. К сожалению, ей уже было все равно.

Исидора ощутила, что поцелуи прекратились, лишь в тот момент, когда его рука замерла.

— Дорогая?

Она нахмурилась. Симеон не обещал ей таких ласк. И прежде он так не улыбался, ведь сейчас на его губах играла широкая улыбка.

— Ты слишком крепко вцепилась в меня, — произнес он с лукавым блеском в глазах. — У меня на руках синяки появятся. — Тут его пальцы снова задвигались, и она со стоном выгнулась.

Но все же Исидора показала зубки, предупредив его:

— Симеон!

— Ну довольно предварительных ласк, — пробормотал Симеон.

Не успела Исидора понять, что происходит, как Симеон припал к ее лону губами. Однако руку он не убрал и продолжал мягко, но настойчиво ласкать ее. Дело кончилось тем, что Исидора снова впилась ногтями в его руки и закричала.

Но через полминуты она вспомнила, где они находятся.

— Годфри! — пробормотала она.

Симеон прислушался.

— По-прежнему храпит, — весело промолвил он.

Исидора снова легла на спину.

— Боже мой… — прошептала она. Ее тело постепенно возвращалось на землю. Но чувство наслаждения осталось.

Симеон прервал ласки и стал раздеваться. Делал он это аккуратно и методично, как и ожидала Исидора. Бережно поставил туфли возле стены. Снял с себя шейный платок и повесил его на спинку стула.

Если бы Исидора еще не покачивалась на волнах удовольствия, все эти манипуляции с одеждой вызвали бы у нее раздражение. Но, взглянув на мужа, она забыла обо всем на свете. Он хотел ее, и она это видела. Покончив с одеждой, Симеон скользнул на постель и прижался к Исидоре.

В его глазах появилось выражение контролируемой силы и чистой страсти. Тело Исидоры напряглось, и все его клеточки завибрировали в ожидании.

Симеон привстал и наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза.

Исидора сдержала улыбку. Он боится. Заниматься любовью и держать себя при этом в руках не так-то просто. Исидора догадывалась: то, что ей нравится больше всего, как раз не нравилось Симеону. Но чего ей хотелось больше всего, так это увидеть то самое выражение на его лице, которое появилось, когда он полностью отдался своим ощущениям, удовольствиям. Отдался ей!

Выпрямившись, Симеон стал устраиваться рядом с ней, вероятно, намереваясь вежливо спросить у жены, что именно она предпочтет. Ну или что-то в этом духе.

— Моя очередь, — сказала Исидора, зажимая мужу рот рукой, прежде чем он успел ей ответить. Ее снова охватывала лихорадка. Исидора подтолкнула Симеона, и он упал на спину. Джентльмен до мозга костей, он не стал сопротивляться ей, хотя, заметила Исидора, ему это не очень-то понравилось. Симеон хотел все держать под контролем, и все же, лежа перед ней на спине, он казался таким ранимым и уязвимым.

Исидора улыбнулась милой, опасной улыбкой. Он сейчас там, где ей хочется. Она потянулась к нему рукой. Его тело твердое, как мраморная статуя, а еще оно гладкое и такое эротичное. Симеон не шелохнулся, пока она рассматривала его, успокаивала, уговаривала.

Он не издал ни звука до тех пор, пока ее рука не обхватила его плоть и не сжала ее слегка…

И вот тогда из его груди вырвался сдавленный крик, и Исидора отшатнулась. Но она знала — знала! — что это не боль, а потому сжала его плоть сильнее.

Затем Исидора перешла к тем же предварительным ласкам, какие испробовал он, только при этом она действовала не одной рукой, а двумя. И, не переставая, осыпала его золотистую кожу поцелуями. Когда ее губы коснулись его сосков, Симеон вздрогнул. Приподняв голову, она увидела, что его глаза широко распахнуты и полны страсти. И в них нет ни единой мысли о контроле, самообладании или порядке. Ей было трудно одновременно целовать и улыбаться, вкус его кожи немного успокаивал ее, увлекал в новый водоворот страстей. Исидора наслаждалась его вкусом, пила его запах. Само собой, Симеон не закричал, как она. Но его дыхание участилось, а сердце забилось быстрее.

И Исидора не останавливалась.

От Симеона приятно пахло мылом, его тело было мягким и твердым одновременно. Он сказал: «Нет, Исидора!» — и, кажется, хотел даже встать, поэтому она обхватила его плоть губами.

И он сдался: снова упал на спину. Она играла с ним, дразнила и любила его до тех пор, пока внезапно Симеон не перекатился со спины на бок, увлекая ее за собой.

— Исидора! — прорычал он.

Контроля не было ни в его глазах, ни в руках, ни в том, как он схватил ее бедра, подминая под себя. Исидора послушно выгнулась — ей нравился его напор. Опустив голову, Симеон стал ласкать ее сосок, и ее тело зазвенело от удовольствия, она едва не закричала…

На этот раз все было по-другому. Исидора была мягче, податливее. И он осторожно вошел в нее.

Вскрикнув, она обхватила его тело ногами.

— Даже не проси меня остановиться, — прохрипел Симеон, и при звуках его голоса она ощутила небывалую радость.

— Не останавливайся! — исступленно воскликнула Исидора. — Только не останавливайся!

Его толчки следовали один за другим, один за другим, пока она не стала вскрикивать при каждом его выпаде. Глаза Симеона пылали, он впился в ее губы горячим поцелуем. Исидора думала, что он вот-вот остановится, но он не останавливался, снова и снова входя в нее. И с каждым движением напряжение в ее животе все возрастало, она задыхалась, стараясь двигаться с ним в одном ритме. И когда ей это удалось, их тела слились в одно целое, упрямо двигаясь к вершине наслаждения.

Наконец Исидора прервала поцелуй и закричала от переполнявшего ее счастья. А через мгновение и он, сделав последний, самый глубокий толчок, присоединился к ней…

Потом они оба замерли. Все было совсем по-другому, совсем… Два тела, слившихся в одно.

Наконец Симеон откатился в сторону, и Исидора обняла его. Она все еще немного дрожала и не могла произнести ни слова.

Когда такой джентльмен, как Симеон, забывает о том, что такое сдержанность, истинная леди не должна показывать, как ее переполняют чувства.

Глава 36

Вдовий дом
4 марта 1784 года
На следующий вечер

— Видишь ли, принцесса Айябдар — выдающаяся женщина. Она бабушка обеих императриц и Раса Майкла. И она замужем за Повуссеном, губернатором Бегемдера. Мне была дарована привилегия проводить возле нее немало времени.

— А зачем тебе это было нужно? — с подозрением спросила Исидора.

— Потому что я был назначен королевским магом.

— Что-о?!

— Я продемонстрировал, что могу проткнуть три щита одной сальной свечой, — ответил Симеон.

— Но как ты это сделал?

— Я зарядил свое ружье порохом и грошовой свечой, и она прошла сквозь кожаные щиты. И еще у меня было магическое оружие.

— Какое же?

— Моя девственность. — Заметив, как вытянулось лицо Исидоры, Симеон рассмеялся.

— А я-то думала, что ты берег ее только для меня, — заметила она.

— Девственность — очень полезная вещь. Ее факт подтвердили мои люди, и что куда более серьезно — придворный волшебник, который прочел истину по моим ладоням. Ну а это означало, что я имею право разговаривать с принцессой.

Исидора фыркнула.

— Интересно, сколько еще девственников было допущено к ней для разговоров? — спросила она.

Наклонившись к Исидоре, Симеон дотронулся губами до ее губ.

— Я был единственным, — ответил он. — Немного найдется взрослых мужчин, которые сохранили девственность.

— Кто знает? Я никогда не встречала мужчину, который говорил бы об этом так же свободно, как и ты.

— Придворный волшебник изучил мои ладони при входе в Суд, а потом громко объявил результат, — сказал Симеон.

— Ты смутился?

Симеон слегка пожал плечами. Исидора кивнула.

— Я бы тоже почувствовала себя униженной на твоем месте, — заявила она. — Да я и собственной невинности уже начала стесняться в двадцать три года. Ты даже представить себе не можешь, сколько мужчин считали это настоящей трагедией.

— Почему же, могу.

— Я уже начала было думать, что никогда не узнаю на своем опыте, что такое — заниматься любовью.

— Бывали дни, когда мне казалось, что я больше не выдержу этого, — признался Симеон. — Так что я вполне мог наскочить из-за кустов на какую-нибудь бедную женщину, а не на льва.

Исидора засмеялась.

— Зато ты превратился в мага! А тебе не приходило в голову уложить в постель принцессу?

— Об этом было невозможно не думать, — с легкой улыбкой произнес Симеон. — Она во всех отношениях великолепна: говорит на пяти или шести языках, часами может цитировать индусскую поэзию.

Исидора решила, что принцесса ей не нравится.

— Индусскую? — переспросила она. — Но принцесса абиссинка!

— Она специально снарядила людей для поездки в Индию, чтобы они привезли ей поэтические произведения. И она переводит их, чтобы сохранить для своего народа и его культуры, — ответил Симеон.

— Великолепно! — воскликнула Исидора, заставляя себя расслабиться. Принцесса осталась где-то далеко, в песках, в своей хижине. Так что она может позволить себе быть великодушной.

— А ее дворец… — задумчиво произнес Симеон. — Ты даже не представляешь себе, до чего он роскошен! Дворец построен целиком из розового мрамора, а его окна выходят на громадную зеленую равнину. Иногда равнина покрывается белыми цветами — тысячами белых цветов. А когда идет дождь, равнина превращается в гигантское зеркало, в котором отражается небо.

— Да, думаю, это красиво, — с усилием промолвила Исидора.

— И я никогда в жизни не встречал женщины умнее, — продолжал Симеон. — Мы спорили часами. Ей удалось изменить мои взгляды на некоторые вещи.

Конечно, почти невозможно представить себе Симеона, который меняет свои взгляды. Вздохнув, Исидора сменила тему разговора.

— Надо же, во всех местах, где у меня на теле изгибы, у тебя прямые линии, — сказала она, проводя рукой по бедру Симеона.

Их руки на мгновение соприкоснулись, и он потянулся, чтобы тоже дотронуться до нее.

— Не могу не прикасаться к тебе постоянно, — заметил он. — Не могу не думать о тебе. А при мысли о возвращении в Ревелс-Хаус мне даже как-то не по себе становится.

Рассмеявшись, Исидора перекатилась на спину.

— Теперь, когда зловоние оттуда изгнано, я вполне могу обдумать эту возможность, — проговорила она. — Но пока…

Стоит ли говорить, что Симеон принял предложение?..

Прошел час. Простыни были смяты, а Исидора вспотела в тех местах, о которых раньше и не задумывалась — под коленями, например. Стоило ей замереть, как она чувствовала, что по самым интимным уголкам ее тела пробегает приятная дрожь. Ей казалось, что даже воздух слегка вибрирует, как это бывало, когда ее тетя опускала свою скрипку. Можно было подумать, что она поет, но молча.

— Думаешь, у всех такие же ощущения? — спросила она.

— Поэты много об этом писали, — лениво промолвил Симеон. Он лежал на спине, закинув одну руку себе за голову, а вторую положив на ее бедро. — Был такой древний персидский поэт-суфий по имени Джалаладдин Руми… Он говорил о желании, как о болезни, дарящей радость.

— Но это же удовольствие, — сказала Исидора. — И если плотская близость всегда так приятна, почему люди постоянно не занимаются любовью?

Симеон потянулся.

— Знаешь, мне кажется, мы ждали так долго, что стали похожими на вулканы, готовые в любой момент извергнуть лаву. И мне известно, что порой физическая близость может быть очень-очень неприятной, — добавил Симеон, поворачиваясь к ней лицом. — Нам с тобой повезло, мы счастливчики. Иногда люди не подходят друг другу, насколько я понимаю. И тогда им плохо вместе. А бывает, что один человек не находит другого привлекательным. — Сонная улыбка Симеона говорила о том, что такие вещи для него не проблема.

Да и для Исидоры — тоже. Когда они занимались любовью, ей порой казалось, что ее сердце обнажается. Занимались любовью…

— А как ты считаешь, неженатые люди могут испытывать такие же ощущения? — спросила она, будучи не в силах произнести слово «любовь». Любит ли она его?

Симеон рассмеялся в ответ, а Исидора скорчила гримаску.

— Ты спрашиваешь, может ли свидетельство о браке увеличить удовольствие?

— Да, похоже, я глупость сморозила, — сказала Исидора.

Однако в глубине души ей казалось, что Симеон не понял, что она имеет в виду. Впрочем, она и сама до кон-ца не понимала.

— Нам надо поговорить серьезно, Исидора, — промолвил Козуэй.

— М-м?

— Мы должны разработать план.

— План? — удивилась она.

— План, касающийся нашего брака, — уточнил он. — Ни один из нас не соответствует полностью тому образу супруга, который сложился у нас в голове. Поэтому мы просто должны попробовать измениться. Насколько это возможно. И тогда мы уже не будем казаться друг другу такими странными. Итак, если бы я был не я и если бы у тебя была возможность выбрать любого светского мужчину, каким бы ты хотела его видеть?

Исидора захихикала.

— Может, рыжим?

— Я серьезно говорю, — обиделся Симеон.

— К чему нам быть серьезными? — простонала Исидора. — Уже давно за полночь. Я устала.

— Можем подольше поспать утром, — отозвался он. — Никто не посмеет нас разбудить. Послушай меня, Исидора, это важно.

Исидора попыталась собраться с мыслями.

— Так ты серьезно? Тебе интересно, какого мужчину я бы предпочла?

— Давай, я уточню. Думаю, было бы правильнее спросить у тебя, насколько он отличался бы от меня?

Она задумалась.

— Исидора, — терпеливо продолжал Симеон, — я не глупец. Я твой муж, который только что сделал тебя очень счастливой. И я не почувствую себя оскорбленным, если ты скажешь, что мне следует чаще носить галстук.

— Знаешь, теперь, когда ты об этом заговорил…

— Но только не парик, — встревожился Симеон. — Я не уверен, что смогу носить парик.

— А что скажешь насчет небольшого количества пудры для важных случаев?

— Например, для поездок ко двору?

— Да нет, не только для поездок ко двору, — покачала головой Исидора. — Например, на балы в Лондоне. Для тех мест, в которых ты окажешься единственным мужчиной в толпе с ненапудренными волосами.

— Но только не парик, — повторил Симеон. — Я не смогу терпеть эти чудовищные букли над ушами, похожие на улиток.

— А ты не мог бы выглядеть более респектабельно? — Она улыбнулась мужу. — Ты мой, а это означает, что не все леди смогут любоваться твоей наготой.

— Мне это нравится, — с медленной улыбкой произнес Симеон.

— И я бы предпочла, чтобы они не увидели твои голые ноги в обожаемых тобой коротких штанах, — добавила она.

Похоже, Симеон встревожился.

— Я не смогу прекратить бегать, Исидора, — сказал он. — Бег — часть моей сущности.

— Но может, ты сменишь короткие штаны на длинные?

Он кивнул.

— Что еще?

— Я правда не могу сейчас думать о чем-то, — сказала Исидора. Ее охватывала сладкая нега.

— Но я еще не сказал тебе, чего хочу я, — напомнил Симеон.

Сон, словно огромное уютное одеяло, окутывал Исидору, затуманивал ее сознание.

— М-м-м… — простонала она. — Я готова… Все, что хочешь…

— Ну вот! — бросил он.

— Что — вот?

— Ты сама сказала, чего я хочу.

— Правда? — Исидора боролась со сном, пытаясь припомнить, что же она только что говорила.

— Ты сказала: все, что хочешь.

— М-м-м…

Симеон сел.

— В последние годы у меня было много времени, чтобы подумать о браке, — начал он. — Именно потому мне казалось, что мы должны аннулировать наш брак, Исидора. Мы не можем стать подходящими супругами друг другу.

— Правда? Разве прежде ты мне об этом не говорил? — сонно спросила Исидора.

— Ты бы описала себя как кроткую и покорную женщину? — спросил он.

Исидора фыркнула.

— Готовую спокойно выслушать любой совет? — продолжал Симеон.

— «Да» в отношении второй части и «нет» — в отношении первой, — пробормотала Исидора.

Однако Симеон, похоже, твердо вознамерился изложить ей все свои мысли о браке, которые формировались в его голове много лет.

— Ты готова позволить мужу в случае необходимости командовать тобой? — не унимался он.

— Иногда…

Симеон опустил на нее глаза.

— В постели? — с надеждой спросила Исидора.

— А вдруг ты попадешь в беду?

— А-а…

— Видишь ли, я беспокоюсь, что пока у нас не разработаны методы действовать сообща, какие были у меня с моими людьми. Наш брак может разрушиться. И, хуже того, в момент кризиса я не смогу спасти его.

— Послушай, Симеон, в Англии не бывает моментов кризиса, — сказала она. — Вещи, которые приходят тебе на ум, — нападения львов, песчаные бури, племена дикарей… всего этого просто нет в Англии.

— Стражники мертвых очень даже напоминали мне стаю оголодавших львов, — напомнил он ей.

Исидора кивнула.

— Если я еще раз столкнусь со стражниками мертвых или если возникнет опасность нападения голодного льва, обещаю, что я буду подчиняться твоим командам, — сказала Исидора.

Симеон улыбнулся:

— Мы оба должны знать, кто из нас главнее.

Исидоре эти слова пришлись не по нраву.

— Если речь пойдет не о внезапной ситуации, подвергающей нас физическому риску, я предпочту выслушать твои объяснения по поводу того, почему ты даешь тот или иной совет.

Настала очередь Симеона недовольно поморщиться.

— Я должен знать, что ты принадлежишь мне, Исидора, — сказал он.

— Принадлежу, — кивнула она. — По британскому закону я являюсь твоей собственностью, как корова или уборная.

— Вот видишь! Ты даже этого принять не хочешь!

— Дело в том, что я не в состоянии этого изменить, — парировала Исидора. — Но я всегда знала, что, как только ты вернешься домой, у меня будет муж.

— Это очень важно, — искренне проговорил Симеон. — Я должен знать, что ты уважаешь мою точку зрения ибезоговорочно послушаешься меня. Иначе наш брак не состоится.

Исидора покачала головой.

— Что, если ты прикажешь: «Вылей ту чашку кофе мне на руку», а кофе будет обжигающе горячим?

— С какой стати я попрошу тебя ошпарить меня кофе? — На его лице появилось типично мужское, смущенное выражение.

— Я просто так сказала это, для примера, — пояснила Исидора.

— Тогда лей, — решительно произнес Симеон. — Если я скажу такое, это будет обозначать, что я лишился рассудка или впал в детство. Так что тебе придется учить меня, как учат детей.

Исидора вздохнула.

— Ну а если ты прикажешь мне сделать что-то такое, что я сочту абсолютно абсурдным? Что, если я смогу придумать более рациональный план выхода из той или иной ситуации?

— Зачем я это сделаю?

Исидора едва сдержалась, чтобы не сказать: «Потому что ты не всемогущий Господь». Вместо этого она промолвила:

— Давай сделаем вид, что такое все же произошло.

— Иногда я совершаю ошибки, — к ее удивлению, вздохнул Симеон. — Помню, одно время я покупал огромное количество красных и зеленых бус для продажи. Мне казалось, что они гораздо красивее ожерелий из мелких, небесного цвета бусин, которые советовал мне покупать торговец из Джидды. Я думал, что он хочет обмануть меня. Но когда мы привезли мои бусы в абиссинскую пустыню, никто не захотел их покупать.

— Но зачем ты повез с собой бусы?

— Их куда проще перевозить, чем пищу или воду, — ответил он. — И я всегда возил с собой бусы.

— Но почему не деньги? — все еще не понимала Исидора.

— Деньги в каждом месте разные, — объяснил Симеон. — А женщины повсюду любят украшать себя… — Он улыбнулся жене.

— И где же мои небесно-голубые ожерелья? — со смехом спросила она.

Он перекатился прямо на нее.

— Так ты будешь меня слушать, если мы окажемся в опасности?

Исидора посмотрела Козуэю в глаза.

— Нет, если ты выберешь неподходящие бусы, — ответила она. — Но не против слушаться, если ты сделаешь правильный выбор.

— А что, если нам придумать специальный сигнал, какой-то знак, понятный только нам? — предложил Симеон. — Если ты увидишь, что я подаю тебе этот знак, то безоговорочно и сразу подчинишься мне.

Исидора кивнула:

— Хорошо, но только если ты не будешь злоупотреблять этим.

Симеон склонился над ней, опираясь на локти и колени, его губы бережно накрыли ее рот. Ну разве можно подумать, что тело крупного мужчины может оказаться таким невесомым и что, как это ни странно, ей будет так приятно лежать под ним?

Он приподнял голову.

— Если я скажу: «Теперь, Исидора», — ты должна будешь послушаться меня.

— Ты говоришь это сотню раз на дню, — съязвила Исидора.

— Ты поймешь разницу, если я действительно захочу предупредить тебя.

— Опасность, — подсказала она. — Помнишь, мы говорим об опасности. И в опасной ситуации я могу не расслышать нюансов твоего тона.

Исидора слегка поерзала, чтобы напомнить мужу о других вещах, которые он получил после женитьбы, кроме итальянки с дурным характером. Без сомнения, ее усилия не пропали даром: глаза Симеона вспыхнули.

— А что, если сказать что-то на иностранном языке? — предложила она.

Лицо Симеона прояснилось.

— Если я скажу «Как твой Бааломаал», Исидора, ты должна меня послушаться, — промолвил он.

— Что же этот твой «бааломаал» обозначает? — с подозрением спросила она.

Он снова наклонился к ней, и в его глазах мелькнул озорной огонек.

— Как лорд твоей спальни, Исидора, я приказываю тебе поцеловать меня. Немедленно, — прошептал он.

Она привлекла к себе его голову.

— Как скажешь, — проговорила она таким покорным тоном, о каком может только мечтать каждый муж.

Глава 37

Гостиница «Крикет энд сонг»
К западу от Лондона
4 марта 1784 года

Джемма, герцогиня Бомон, выглянула из кареты и обнаружила, что двор гостиницы покрыт толстенным слоем грязи. Застыв на верхней ступеньке экипажа, герцогиня с сомнением оглядела своих слуг, пытаясь оценить их силу. К сожалению, те двое, что стояли возле двери кареты, казались совсем хилыми. Меньше всего Джемме хотелось, чтобы ее уронили в грязь.

— Ваша светлость, — услышала она чей-то голос.

Вздрогнув, Джемма подняла голову и увидела, что дверь второй кареты, въехавшей во двор гостиницы, распахнулась и оттуда выглянул герцог Вильерс.

— Вильерс! — закричала она. — Ну скажите же мне, что у вас есть пара сильных лакеев, которые смогут отнести меня в гостиницу. Я ужасно боюсь, что мои слуги с этим делом не справятся.

Герцог ступил в грязь с таким видом, словно ее там и не было. Разумеется, одет он был изысканно и аккуратно. Капюшон плаща спадал на плечи так элегантно, как может спадать только вещь из очень дорогой шерсти.

Джемма невольно улыбнулась ему. Герцог выглядел великолепно, однако теперь, когда она узнала его лучше; его элегантность и великолепие блекли по сравнению со всем остальным. Вильерс подошел прямо к ней.

— Надеюсь, вы не ждете, что я сброшу с себя плащ, — проговорил герцог своим обычным медленным тоном. — Видите ли, я надевал его лишь один раз, и он мне очень нравится.

— Я жду, что вы одолжите мне крепкого лакея, Вильерс! Мне необходимо попасть в эту гостиницу. Я уже несколько часов провела в дороге, и мне необходимо отдохнуть, подкрепиться, потому что я умираю с голоду. Поверить не могу, что я выехала из Лондона вчера. Мы потеряли колесо, и мне пришлось провести ночь в какой-то захолустной гостинице, расположенной в часе езды от города.

Он протянул к ней руки:

— Идите ко мне!

Джемма застыла.

— Я смотрю, вы выздоровели, — заметила она.

Он забрал ее со ступеньки кареты с такой легкостью, словно Джемма была пятилетней девочкой.

— Я чувствую себя лучше, — сказал он. — Конечно, не исключено, что я переоценил собственные возможности. — Он замедлил шаг. — О!..

Джемма взвизгнула, потому что его руки внезапно слегка разжались и он чуть не выронил ее на землю.

— Нет! — закричала она.

— Да все в порядке, — поспешил успокоить ее Вильерс. В его голосе зазвучал смех.

— Вы — настоящий злодей! — бросила ему Джемма.

— И вы далеко не первая, кто говорит мне это, — довольным тоном отозвался герцог, опуская Джемму на землю возле двери в гостиницу.

— Что ж, — промолвила она, расправляя юбки, — в таком случае я должна поблагодарить вас. Само собой, я бы предпочла пройти к дверям по вашему шикарному плащу, но при сложившихся обстоятельствах лучше что-то, чем ничего.

— Разумное желание, — заметил Вильерс. — Но наша жизнь, увы, полна компромиссов.

Его замечание вызвало у Джеммы какое-то странное чувство.

— Ваша светлость, — невнятно пробормотал хозяин гостиницы. — Боюсь, в настоящее время у нас нет свободных комнат. Южный дымоход сломался.

Вильерс обратил на него свой холодный взгляд, и уже через мгновение выяснилось, что в общей комнате нет постояльцев. Хозяин оставил комнату за собой, но решил пустить в нее нежданных гостей.

— До тех пор, пока герцогиня не выпьет чаю, — вежливо сказал Вильерс.

Джемму все это настолько выбило из колеи, что она, к собственному удивлению, начала болтать, и когда они входили в комнату, она оживленно рассказывала герцогу о том, что едет навестить его бывшую невесту.

— Отец Роберты, маркиз Уортон и Малмесбери, женится на русалке, с которой познакомился на ярмарке, — сообщила она.

— Признаюсь, теперь я рад, что наша помолвка была разорвана, — медленно проговорил герцог. — А что, к русалке прилагается какой-нибудь забавный водоем?

— Само собой, — кивнула Джемма. — Думаю, ее подвешивают на ремнях, и она за несколько шиллингов декламирует стихи.

— Ну да, именно это и требуется от мачехи, — усмехнулся Вильерс. — Да, мне повезло, что я вовремя расстался с Робертой.

— Я хотела бы выпить чашку чаю, — сказала Джемма хозяину гостиницы. — И, если можно, чего-нибудь поесть. — У нее появилось какое-то странное ощущение в желудке, а в таких случаях всегда лучше перекусить. — Удивительно, что мы встретились в той же гостинице.

— Я направляюсь с визитом к герцогу Козуэю, ведь я говорил вам, что непременно съезжу к нему, — сказал Вильерс.

Владелец заведения принес поднос, и Джемма принялась разливать чай. Как-то неловко находиться в гостинице с Вильерсом. Можно подумать, что это свидание, хотя, конечно, это не так. Интересно, поверил бы ей Элайджа?

Даже удивительно, как ей хочется, чтобы Элайджа не счел это свиданием, любовной интрижкой.

— То, что нас с вами занесло в те места, куда люди нашего круга обычно не заглядывают, говорит само за себя, — заметил Вильерс. — Однако это неудивительно. К кому еще обратиться герцогу Козуэю и Роберте?

— Да к кому угодно, — сказала Джемма, уже жалея о том, что обратила внимание на письмо Роберты.

В общей комнате гостиницы царила суета.

— Но хозяин гостиницы сказал, что оставил эту комнату… — начала было Джемма, однако не успела она договорить фразу до конца, как дверь распахнулась. Подняв голову, она увидела маркизу де Пертюи в черном дорожном платье, подол которого был густо запачкан грязью.

— Какая радость! — воскликнула маркиза, проходя вперед. — Мой экипаж застрял в грязи, и я целый час проскучала в нем. Господи, как же замечательно, что я повстречала вас, моя дорогая герцогиня!

Заскрежетав зубами, Джемма присела в реверансе — почти неуважительном.

— Ого, да вы тут с герцогом Вильерсом, — продолжала болтать маркиза. — Как мне повезло, что всех нас занесло в этот угол!

Худшее, что могла сделать Джемма, — это преувеличить значение ее слов. Никто не поверит, что она с Вильерсом встретилась в гостинице случайно. Поэтому Джемма подчеркнуто холодно произнесла:

— В этом нет ничего странного. Не сомневаюсь, что мы все направляемся в одно и то же место.

Лицо маркизы застыло.

— Нет! — бросила она, однако у ее улыбки появился ледяной оттенок.

Джемма помедлила несколько мгновений, чтобы обратить внимание маркизы на то, что у нее нет приглашения.

— Впрочем, все в порядке, — торопливо промолвила она. — Я абсолютно уверена, что церемония будет совсем короткой. Разве герцог Козуэй не сказал вам об этом, Вильерс?

— Такой короткой, что мы ее и не заметим, — медленно проговорил Вильерс в ответ, чего делать не стоило.

— Да о какой же церемонии идет речь? — спросила маркиза, принимая у лакея чашку чая. Торжествующий вид, который она на себя напустила, увидев их вместе, исчез, и Джемма немного расслабилась. Уж пусть лучше маркиза чувствует себя не слишком популярной, чем пышет радостью, считая, что у Джеммы с Вильерсом любовная интрижка.

— О, речь идет о свадьбе, — вздохнув, ответила Джемма. — О свадьбе Козуэя.

Маркиза приподняла брови.

— Боже мой! — воскликнула она. — Я совсем не знаю английских… А кто этот Козуэй?

— Если я не ошибаюсь, титул герцога даровал графу Козуэю король Генрих Восьмой, не так ли? — промолвил Вильерс.

Джемма никогда не обращала внимания на подобные вещи.

— Нынешний герцог Козуэй женился по доверенности, — сказала она. — Недавно он вернулся из долгих странствий за границей и собирается повторить церемонию.

— Бог ты мой, как трогательно! — заметила маркиза. — Опыт подсказывает мне, что большинство мужчин жаждет разорвать брачные узы, а не подтверждать их. — В ее глазах мелькнуло печальное выражение.

— А к кому вы направляетесь в гости, мадам маркиза? — спросила Джемма.

Маркиза повертела в руках чайную ложечку, и Джемма тут же пожалела о том, что задала ей этот вопрос. Потом маркиза слегка пожала плечами, но это был какой-то беспомощный жест.

— Глупо, что все так считают, — промолвила она со вздохом. — Просто до меня дошли слухи, что мой Генри может быть в Линкольншире, вот я и еду туда в надежде найти его там.

— Маркиз де Пертюи? — уточнил Вильерс. — В Линкольншире… самой заброшенной провинции Британии? Конечно, его там нет.

— Вполне возможно, — проговорила маркиза, положив в чай еще одну ложечку сахара, несмотря на то что, по мнению Джеммы, чай и так был чересчур сладким. — Но я не могу сидеть в Лондоне и переживать. — Ее голос был спокойным, но глаза — нет.

Вильерс взглянул на Джемму, и та поняла, что он, как и она, сочувствует маркизе де Пертюи. Неужели это возможно? Герцог был известен своим жестоким равнодушием.

А маркиза все помешивала и помешивала свой чайный сироп, и все они втроем невидящими взорами следили за ее чайной ложкой. Наконец она подняла голову и посмотрела на Джемму.

— А вы бы сделали это еще раз? — спросила она. — Насколько я помню, ваш брак был устроен специально для вас. Так вот, если бы у вас был еще один шанс, вы бы вышли замуж за своего герцога?

— Да, — ни секунды не раздумывая, ответила Джемма.

— Тогда вы по уши, до глупости влюблены, — с горечью проговорила маркиза. — Как и я была влюблена когда-то. Говорят… — в ее голосе зазвучала ярость, — что уж лучше полюбить хоть раз по-настояшему и быть брошенной, чем вообще никогда не любить. Это неправильно. Так что предупредите этого Козуэя, если он вам друг.

— Не верю я, что он влюблен, — спокойно сказал Вильерс, — стало быть, ему удастся уберечься от всех бурь и невзгод семейной жизни. Его женили, когда он был еще юношей.

— Когда у меня будут дети, я устрою их семейную жизнь, пока они будут еще совсем маленькими, — заявила маркиза, по-прежнему размешивая чай. — И выберу им супругов, основываясь на этических принципах.

— Вы уверены, что Козуэй не влюблен, Вильерс? — спросила Джемма. — Я получила письмо от Исидоры, и мне кажется, что дела там обстоят совсем неплохо, если внимательно читать между строк.

— А кто его предполагаемая жена? — поинтересовалась маркиза. — Она когда-нибудь бывала во Франции?

— Она несколько лет жила в Париже, — ответила Джемма. — Это леди Дель Фино.

— А-а, да-да… — Ложечка быстрее заходила в чашке. — Генри развлекался в ее компании.

— Как и каждый мужчина, — сказала Джемма. — А Исидора все же терпеливо дожидалась возвращения своего герцога из путешествий чуть ли не по всем континентам.

— Ничего плохого я о ней не слышала, — смилостивилась маркиза.

— Козуэй не влюблен, — повторил Вильерс. — Более того, я почти уверен, что он сомневается, стоит ли устраивать вторую свадебную церемонию.

Маркиза наконец опустила ложечку на блюдце, и ее глаза тут же наполнились печалью.

— Разумеется, брак еще не подтвержден, — заметил герцог.

— Ах! — вздохнула маркиза.

— Хотя, повторю, я абсолютно уверен в том, что любви там нет.

— Ну разумеется!

Вильерс наклонился к маркизе.

— Я правда так считаю, Луиза, — сказал он.

Джемма изумленно заморгала, а Луиза — маркиза — без затей постучала герцога по руке своей ложечкой.

— Прошу вас, Вильерс, расскажите мне обо всем подробно, — взмолилась она. — Мне просто необходимо узнать что-нибудь интересное, чтобы было о чем подумать.

— Я обратил на это внимание, — отозвался Вильерс, откидываясь на спинку стула. — Ты должна научиться забывать о своем муже, моя дорогая маркиза.

«Моя дорогая маркиза»? «Луиза»? Джемма не могла припомнить, чтобы до нее доходили хотя бы отголоски сплетен, касающихся маркизы де Пертюи и герцога Вильерса.

Маркиза засмеялась.

— А знаете, что я подумала, войдя в комнату? — спросила она.

— Если только герцогиня простит мне бестактность, — пряча улыбку, произнес Вильерс. Однако звучали в его голосе и серьезные нотки, так что маркиза прищурилась. — Моя дорогая маркиза приходится мне кузиной, только дальней, — сообщил Вильерс, поворачиваясь к Джемме. — Нам не раз доводилось оказываться в одном и том же месте, когда мы были детьми.

— Даже не детьми, — пожала плечами маркиза. — Скорее, младенцами. Но мама никогда не позволяла мне оставаться с ним, как только я достигла определенного возраста. — Маркиза улыбнулась, и только сейчас Джемма заметила, что Луиза весьма привлекательна, когда счастлива.

— Все это грязные сплетни, — спокойно проговорил Вильерс. — Могу я побеспокоить вас, герцогиня? Налейте мне, пожалуйста, еще чашечку чая.

— Сплетни? — фыркнула маркиза. — Ну, раз уж мы теперь так близки, мои дорогие… Про тебя, Вильерс, между прочим, говорили, что у тебя родился ребенок лет в восемнадцать — в самом нежном возрасте. Это было не так уж давно, чтобы ты мог об этом забыть, Вильерс…

— Грязные сплетни, — повторил Вильерс.

— А сколько же вам было лет, когда родился этот ребенок? — с любопытством спросила Джемма. Ее всегда поражало, с какой легкостью мужчины оставляют по всей стране незаконнорожденных детей.

— Года двадцать два, — ответил герцог. — Однако вот что я вам скажу: это неприятная тема для разговора, которая к тому же наводит на мысли о моих юношеских глупостях. Так что, если позволите, поговорим о чем-нибудь другом.

— Хорошо, — кивнула маркиза. — Ты можешь объяснить мне, почему вдруг герцог Козуэй вздумал аннулировать свой брак. В конце концов, леди Дель Фино очень хороша, и мне трудно даже представить себе мужчину, который не захотел бы быть ее мужем.

— Но я не уверена также в том, что Исидора хочет выходить замуж за Козуэя, — промолвила Джемма, чувствуя, что возникла необходимость встать на защиту приятельницы. — За границей герцог набрался всяких неприятных привычек.

Маркиза поморщилась.

— Он отказался от обычая регулярно принимать ванну? — спросила она.

— Нет, но он регулярно бегает по деревне в коротких штанах, — ответила Джемма.

— А может, он нарочно выставляет свое тело напоказ? — предположила маркиза.

— Мне кажется, герцог полагает, что делает что-то весьма важное, — объяснила Джемма.

— Жду не дождусь, когда смогу это увидеть, — вставил Вильерс.

— Как бы там ни было, герцог Козуэй — глупец, — сказала Джемма. — Конечно же, ему следует еще раз узаконить свой брак. — Ее чай остыл, и она поставила чашку на стол нетронутой.

— Я с вами не согласен, — заявил Вильерс. — Если он чувствует, что его не тянет к этой леди, — а он говорил мне, что так оно и есть, — им обоим лучше воспользоваться случаем и аннулировать брачный союз.

Маркиза открыла было рот, чтобы что-то сказать, но передумала.

— Он не имеет права говорить о любви и подобных глупостях, — проговорила Джемма. Судя по ее тону, это интересовало ее куда больше, чем она хотела показать. — Козуэй согласился жениться на Исидоре много лет назад. Она ждала его и по доброте душевной не устроила скандала. Поэтому он не имеет права аннулировать соглашение между ними. Никакого права!

— Но это будет наиболее честным поступком, — заметил Вильерс. — Правда, честь — далеко не лучший критерий, по которому следует оценивать жизнь, достойную счастья.

— Если он неуважительно относится к своей жене, — вмешалась маркиза, — их брак не будет счастливым.

— Возможно, брак и не предполагает счастья, — вздохнула Джемма. — Господи, когда мы все стали такими нелепо эмоциональными, по-детски наивными? Козуэй обязан жениться на Исидоре и выполнить свои же обещания.

— Непохоже, что леди Дель Фино будет трудно найти себе жениха, — промолвил Вильерс. — Она и красива, и богата. Так что на обочине жизни не останется.

— Едва ли это ее волнует, — заметила Джемма. — Будет ли она герцогиней? Наверстает ли упущенное за те годы, что она ждала, пока Козуэй вернется из своих путешествий?

— Совершенно с вами согласна, — кивнула маркиза. — Брак по договоренности, в котором ни один из супругов не испытывает чувств к другому, — это всего лишь условность. Козуэй никогда не будет беспокоиться о том, где она. И наоборот.

— Но ведь ты любила Генри, Луиза, — продолжал атаковать Вильерс. — Я прекрасно помню вашу свадьбу, ты была полностью очарована. И сама очаровывала. Скажешь ли Козуэю, что он не имеет права на подобную радость?

Джемма и Луиза обменялись понимающими взглядами. Вильерс никогда не был женат и понятия не имел, о чем толкует.

— Дождемся, пока Вильерс женится, — сказала Джемма маркизе, проигнорировав его наивный вопрос.

— Да, — кивнула маркиза. Ее улыбка стала шире. — Достойная месть! Может, он повстречает кого-то подходящего на свадьбе Козуэя, если она вообще состоится. Мой кузен по уши влюбится!

— В таком случае этой женщине, увы, придется меня дождаться, — сказал Вильерс.

Джемма приподняла бровь.

— Я только что вспомнил, что у меня свидание в Лондоне, — промолвил герцог.

— Как это на вас похоже, Вильерс, — сказала Джемма. — Вы вспомнили об этом свидании только сейчас?

— Он боится, — улыбнулась маркиза, помешивая чай. — Боится того, что его захлестнут чувства во время этого трогательного обряда и дело кончится тем, что он и сам женится.

— Боюсь, для того, чтобы напугать герцога, нужно нечто большее, чем пустая угроза, — вымолвила Джемма. — Ну скажите мне, Вильерс! О каком это невероятно важном свидании вы напрочь забыли до этого момента?

Леопольд Дотри, герцог Вильерс, должен был первым сказать, что пустой угрозой его не испугаешь. Но, к собственной досаде, он только что понял, что страх — это неотъемлемая часть человеческой натуры.

Если Джемма едет навестить свою родственницу, то Элайджа будет вечером дома один. А это показалось Вильерсу невыносимым. Глупо, конечно, что он стал таким чувствительным, однако отогнать от себя эти переживания он не мог. Элайджа не умрет в одиночестве, пока его лучший друг может помешать этому.

— Ничего особенно важного, — ответил он, аккуратно положив ложечку на блюдце рядом с чашкой. — По-просту я забыл о партии в шахматы, которую обещал сыграть с вашим мужем, моя дорогая.

— С Элайджей?! — изумилась Джемма.

— Именно.

— Вы возвращаетесь в Лондон и игнорируете письмо, которое прислал вам герцог Козуэй, опасаясь, что пропустите партию в шахматы с моим мужем?

— Видите ли, Бомона я знаю почти всю свою жизнь, а Козуэя — лет десять или около того, — сказал он. — Я понятия не имел о том, что вы уехали из дома, а Бомон остался в одиночестве. Вот я и решил, что должен выполнить свое обещание.

— Это не из-за того, что вы так долго избегали друг друга? — поинтересовалась Джемма. Она повернулась к маркизе. — Не думаю, что это секрет: мой муж и Вильерс были друзьями с детства, но потом из-за какой-то глупости их пути разошлись.

— Из-за собаки, — пояснил Вильерс.

— Точно! Глупость мужчин не перестает меня удивлять, — сказала Джемма. — Как бы там ни было, они лишь недавно снова наладили отношения.

— Именно из-за этого мне не хотелось бы хоть чем-то обидеть его, — медленно проговорил герцог. — Ваш муж такой ранимый.

— Элайджа? Что за ерунда! Я ни на мгновение не поверила в вашу болтовню, Вильерс. Думаю, есть еще что-то…

— Вильерс внезапно вспомнил о свидании после моего вопроса о детях, — приподнимая бровь, заметила маркиза.

— Больше меня в Лондон не гонит ничего, — уверенно сказал Вильерс. — Хотя…

— Я так и знала! — воскликнула Джемма. — Так что хватит болтать чепуху! Так как же обстоят дела с этими несчастными, забытыми вами детьми, Вильерс?

— Я пообещал молодой женщине, которая ухаживала за мной во время болезни, что буду не только содержать их, но и не забуду о своей отцовской роли, — ответил Вильерс в надежде, что эта история послужит для Джеммы наживкой и отвлечет ее.

— Боже мой! — вздохнула маркиза. — Должно быть, она была пуританкой. Чего она от тебя ожидала? Что ты сам их вырастишь?

— Полагаю, — отозвался Вильерс, допив последний глоток чаю, — что так оно и есть.

— Что за чушь, — равнодушно проговорила маркиза. — Если бы ты собрался поселить своих бастардов под собственной крышей, Вильерс, тебе было бы очень непросто заключить союз с уважаемой женщиной.

Герцог посмотрел на нее с улыбкой в глазах.

— Ты правда так считаешь? — спросил он.

— Вы провоцируете его, — засмеялась Джемма. — Так вперед же, Вильерс! Откройте собственный приют, а затем объявите, что собираетесь жениться и что вам нужна жена.

— Между прочим, люди с голубой кровью могут быть особенно вульгарными, — заметила маркиза, и по ее тону было понятно, что она думает о собственном муже.

— Полагаю, сам факт существования детей свидетельствует о моей вульгарности, — сказал Вильерс. — Но я серьезно обдумаю этот вопрос. Чрезмерное внимание общества никак не вяжется с моим ощущением собственного «я».

— Понятно, что о детях должны хорошо заботиться, — сказала маркиза. — Если этого не произойдет, ты будешь достоин морального порицания. Однако я не вижу причины, которая обязывала бы тебя принимать этих детей.

Вильерс просто улыбнулся в ответ.

— Мне пора в путь, — вставая, сказала маркиза. — Я надеюсь, что до вечера мне удастся проехать еще часа четыре.

Они расстались у входной двери. Хозяин гостиницы предусмотрительно сделал настил из досок, чтобы по нему можно было пройти к экипажам, не ступая в грязь.

— Моим сапогам этим уже не поможешь, — сказал Вильерс. Дождавшись, пока маркиза взберется в свою карету, он наклонился к Джемме. — Извините меня также за эту деревянную дорожку, да и за все остальное.

Его дыхание коснулось ее уха, и Вильерс заметил, что Джемма слегка порозовела.

— До свидания, — сказала она, отворачиваясь. — Передайте Элайдже привет.

— Непременно, — сказал герцог. И повторил: — Непременно.

Вильерс смотрел Джемме вслед, пока она пробиралась к своей карете, но она так и не оглянулась на него.

Глава 38

Ревелс-Хаус
5 марта 1784 года

Избавление Ревелс-Хауса от зловония казалось почти чудом. Войдя в переднюю дома, Симеон глубоко вздохнул, а потом даже приоткрыл дверь в уборную на первом этаже. От выгребной ямы запаха не было.

— Стражники мертвых ушли? — спросил Симеон у мистера Меркина. — Надеюсь, мистер Бартлеби вновь обрел возможность ходить?

— Это будет для него уроком, — заметил мистер Меркин. — Между прочим, я сделал очень приятное открытие, ваша светлость.

Симеон вопросительно приподнял брови.

— Я говорю о течении реки, — объяснил Меркин. — Полагаю, мы можем устроить так, чтобы часть воды затекала по трубам в ваш дом и постоянно промывала центральную выгребную яму. Ни у кого не будет такой дренажной системы, как в Ревелс-Хаусе! Никакого запаха, даже в самый дождливый день!

— А куда будет выливаться вода? — осторожно спросил Симеон.

— Мы выроем яму у дальнего склона холма. И уже через десять лет там будут самые плодородные земли герцогства, — пообещал мистер Меркин, снимая сюртук. — Мы заменяем прогнившие трубы новыми, самыми лучшими, но мне известно, что вы с герцогиней придерживаетесь единой точки зрения на эти вещи, ваша светлость. «Не думайте о тратах», — сказала мне герцогиня. Да, денег понадобится немало, но ваш дом будет абсолютно чист и лишен неприятного запаха!

Говорил он, конечно, витиевато, но Симеон отлично понял, что Меркин имеет в виду.

Хонейдью вошел в кабинет со стопкой бумаг для Симеона; следовавший за ним лакей тоже нес документы. Но Симеон замер в дверях. В комнате не было мебели, кроме полупустых книжных полок. Хонейдью разложил стопки бумаг на пустых местах книжных полок.

— Где мои книги? — спросил Симеон, слыша резкие нотки в собственном голосе. — Где стол моего отца?

— Герцогиня велела мне отправить в Лондон письменный стол аккурат в тот день, когда вы переехали во вдовий дом, — ответил Хонейдью. — Мы ожидаем, что мебель привезут назад буквально в считанные дни. Герцогиня абсолютно права: предложение двойной оплаты наличными творит чудеса.

Переварив это сообщение, Симеон воскликнул:

— А книги?! Их тоже отправили в Лондон?

— Лишь те, что уже рассыпались, — кивнул дворецкий. Он указал на потолок. Подняв голову, Симеон увидел грязное пятно, которое растеклось из угла примерно на треть потолка. — Боюсь, что когда канализационные трубы текли, кабинет залило, книги намокли, и многие из них начали гнить. По распоряжению герцогини…

Симеон перебил его:

— Я все понял! — Он почувствовал знакомый приступ ярости против своего отца. Некоторые из книг представляли собой образцы первой печатной продукции в Англии. Он вспомнил издание поэм Джона Донна с авторским автографом… Теперь книга, должно быть, напоминает заплесневелую кучу сгнивших страниц.

— Герцогиня считает, что книги можно отреставрировать, — сказал Хонейдью. Успокаивающие нотки в его голосе еще больше разозлили Симеона.

— Само собой! — рявкнул он.

В кабинет вошел лакей, который принес из вдовьего дома маленький письменный стол и установил его ровно посередине комнаты. Хонейдью немедленно вынул из книжного шкафа пачку документов и переложил их на стол.

— Вот, ваша светлость, — сказал он спокойно. — Питерс сейчас принесет стул, и вам будет удобно, насколько это возможно в сложившейся ситуации. К тому же зловония больше нет!

Судя по всему, исчезновение удушающей вони приводило Хонейдью в полный восторг.

Как только появился стул, Симеон уселся на него и взялся за бумаги, которые не успел разобрать накануне. Принесли еще четыре новых счета, выписанных за расходы герцогства в последние десять лет. Доставили Симеону и письмо от очередной женщины, которой его отец пообещал богатства в обмен за любовные утехи.

И почему только его отец давал всем этим женщинам немыслимые обещания — обещания, которые он и не собирался сдерживать? Было в этом что-то невыносимо жалкое. Наверняка отец клялся, что был сражен любовью с первого взгляда. Потом он обещал поддерживать «любимую» материально до конца жизни, щедро предлагал ей маленький коттедж и денежное содержание. Получив желаемое он, надо полагать, возвращался домой и избегал дальнейших встреч.

У Симеона все это вызывало негодование. Правда жгла ему нутро и вызывала раздражение.

В дверях показался Хонейдью.

— Вас хочет видеть мистер Пегг, ваша светлость, — сообщил он. — Мистер Пегг — это…

— Да знаю я, кто он такой, — перебил его Симеон. — Я уже распорядился оплатить все услуги кузнеца.

— Он пришел поговорить о кладбище, — сказал дворецкий. Пройдя в комнату, Хонейдью продолжил, чуть понизив голос: — Должен вам сказать, что благодаря ее светлости в мистере Пегге произошли поистине чудесные перемены. Он теперь чувствует себя мэром городка. Кухарки рассказали мне вчера вечером, как повел себя мистер Пегг, узнав о том, что мистер Мопсер взял двойную плату за хибары на берегу реки. Кузнец ворвался в лавку Мопсера и заставил того дать обещание, что ничего подобного больше не произойдет.

— Пригласите его войти, — велел Симеон.

Вид у Пегга был так себе — как у человека, который слишком долго вел караван верблюдов по пустынным пескам. Но спина у него была прямая, а блеск в глазах выдавал в нем честного малого. Без сомнения, Исидора хорошо разбиралась в людях.

Впрочем, уже через четверть часа Козуэй перестал так восхищаться про себя собственной женой. Некоторые предложения Пегга, касающиеся деревни, были вполне приемлемы: вдова нуждалась в новой крыше, в церкви необходимо обновить уборную и так далее. Следует разрешить жителям пользоваться деревенскими лугами и выделить для каждого коттеджа по шесть штук дичи. К тому же нужно позволить жителям охотиться на кроликов и мелкую дичь в герцогских лесах и при этом не опасаться быть арестованными егерем. Правда, егеря в герцогстве не было: отец уволил его несколько лет назад.

Но двести фунтов стерлингов на восстановление кладбища?

Симеон с Пеггом немного поспорили, переходя от колокольни к кладбищу и обратно. Однако к концу очередного получаса оба оказались удовлетворены. Да, стоит признаться, что Исидора сделала правильный выбор. Пегг действительно беспокоится о деревне и ее жителях. И он сдержит неблаговидные порывы Мопсера. Просто Исидора могла бы заранее посоветоваться с ним. Не то чтобы он с ней не согласился, но…

Хотя, возможно, все дело в том, что уже через минуту после ухода кузнеца Хонейдью сообщил о приходе очередного незнакомца.

— Месье Антуан-Жозеф Пейр! — объявил он.

Симеон изобразил приветливую улыбку, которая должна была развеять разочарование просителей, обращающихся к нему с просьбой об оплате счетов, выписанных раньше, чем на свет появились их дети. Впрочем, на лице Пейра не было того смущенного выражения, которое отличало обычных просителей. Он поклонился с видом человека, который так и лучится самоуверенностью. На нем был огненно-рыжий камзол, украшенный большими пуговицами и серебряной вышивкой в виде лилии. Выпрямившись, Пейр вынул из кармана маленький флакончик с чем-то ароматным и понюхал его.

— Месье Пейр, — ответив на поклон, заговорил Симеон, — чем я могу вам помочь?

Оглядев венчающие потолок фризы, Пейр опустил голову и промолвил:

— Видите ли, ваша светлость, дело в том, что это не вы можете помочь мне, а я — вам. — И, не сказав больше ни слова, он принялся ходить по комнате, а его флакончик источал сильный цветочный аромат.

Симеон ждал, сдерживая улыбку. Пейр в своем ярком одеянии больше всего напоминал рыжего петуха, гордящегося своими перьями и уверенного в том, что одного его гребешка достаточно для того, чтобы всходило солнце. И Симеон был не так уж удивлен, когда выяснилось, что Пейр приехал не один, а в компании девятерых штукатуров, которые твердо намеревались работать в Ревелс-Хаусе по крайней мере десять дней, а то и дольше.

— Разумеется, все зависит от того, насколько затейливыми вы захотите сделать стены, — беззаботно проговорил Пейр. — В венецианском жилище ее светлости стены декорированы чудесной росписью в виде золоченых растений, цветов и тому подобных вещей. Это… — он поцеловал собранные в щепотку пальцы, — великолепно! Но я понимаю, что тут Англия, здесь не любят подобного блеска, подобной изысканности. Полагаю, вас устроит классический стиль. Я вижу эту комнату отделанной бледными панелями…

Пока месье Пейр разглагольствовал о том, что он сделает в кабинете, Симеон мрачно думал, что Исидора позвала этих штукатуров для крупных переделок в его доме, но даже не поставила его в известность об этом.

— Ваша светлость, — громче заговорил Пейр, — а ведь я совершенно не чувствую неприятного запаха.

Обернувшись, Симеон увидел, что Пейр закрывает пробкой свой ароматический флакон. Бутылочка находилась в нелепой золотой клетке, украшенной цветами из эмали.

— Все уборные в доме привели в порядок, — объяснил Симеон.

— А посланец от герцогини передал мне, чтобы я приготовился к неприятному запаху, — пожав плечами, сказал Пейр. — Я уже было подумал отказаться от приглашения. Но… — он очень широко распахнул глаза, — кто может хоть в чем-то отказать герцогине?

— В самом деле, — кивнул Симеон. Однако он тут же вспомнил, каким кислым тоном говорила эти слова его мать, и поспешил приветливо улыбнуться. — Прошу вас, месье Пейр, делайте все, как сочтете нужным. Мы полностью полагаемся на ваш опыт.

— Само собой! — воскликнул Пейр. И повторил: — Само собой! — Но было видно, что он доволен.

Пейр ушел, оставив за собой облако цветочного аромата, а Симеон сел за стол и, подумав с минуту, посмотрел через окно в сад. Исидору он оставил во вдовьем доме. Верный адепт учения о золотой середине унял бы гнев с помощью дополнительной пробежки в милю-другую. Он сосредоточится на вселенной, вспомнит о том, что гнев — пособник сил зла и что воды веков омоют камни вечности.

Симеон вышел из комнаты и направился в бальный зал. Месье Пейр стоял в окружении своих людей и указывал им на потолок. Симеон услышал лишь пару слов по-французски. Вероятно, подумал он, дело кончится тем, что его Ревелс-Хаус станет похожим на Версаль.

Симеон направился ко вдовьему дому. Он просто попросит жену консультироваться с ним, когда она будет принимать очередные важные решения, касающиеся поместья. Разумеется, он будет вести себя в рамках приличия. И даже не вздумает спорить с ней.

Все бы так и вышло, если бы Симеон не был так разгневан.

— Проблема в том, — отчеканил он, — что ты никогда не думаешь, прежде чем что-то делать.

— Нет, думаю! — возмутилась Исидора.

— Ты отправила в Лондон всю мебель, даже не подумав о том, где моя мать сможет перекусить вечером. Ты накупила ярды тканей у деревенского вора и заплатила ему целое состояние за то, чтобы он развез эти ткани по домам. Ты благословила не сдержанного на язык кузнеца на должность мэра. Ты едва не спровоцировала кражу, из-за чего только чудом не пострадала моя мать, — и все потому, что ты не захотела подождать пять минут, пока я закончу писать письмо.

— Но это не…

— Ты безответственна и беспечна и совершенно не думаешь о других, — заявил Симеон. — И ты привыкла добиваться своего…

— Ты тоже!

— А еще ты постоянно вмешиваешься в мои дела! — Симеон спокойно отметил про себя, что Исидора слегка побледнела и, кажется, немного рассердилась. — Мне не нравится иметь жену, которая не уважает мое мнение.

— Дело вовсе не в этом, — перебила его Исидора с такой же уверенностью, с какой нож режет масло. — Ты можешь критиковать все мои поступки, даже не оценив их должным образом. Может, все дело в том, что я просто мыслю быстрее тебя и я дальновиднее? Между прочим, эти ярды тканей позволили мне наладить отношения с жителями деревни. Да, я практически назначила мэра, но это хоть немного успокоило человека, который ненавидел твоего отца из-за смерти своей жены и ребенка.

Симеон прищурился.

— В деревне некому оказать медицинскую помощь, — сказала она. — Уверена, что я могу не объяснять, почему жители деревни совершенно обнищали. Кузнец поехал в соседнюю деревню, чтобы молить хирурга о помощи, но когда тот приехал, роженица уже была мертва. Конечно, ты можешь считать мои методы необычными, но они по крайней мере эффективны!

— Эти решения хочу принимать я, — упрямился Симеон.

— В таком случае какую роль в твоей жизни играет жена? — Лицо Исидоры уже совершенно побледнело, и Козуэй понял, что видит ее в самом яростном приступе гнева.

Симеон всегда представлял себе свою жену этаким полупрозрачным, незаметным существом, какой описывала ему в письмах его мать; эта девушка должна была сидеть в уголке комнаты и вязать кружева — нежные, как лунный свет. Таким девушкам и в голову не придет принимать решения. Они, скорее, предпочтут не выходить из своего угла в комнате и оставаться такими же привлекательными, как пыль.

— Я не знаю, — признался Симеон.

— Зато я знаю! — взорвалась Исидора. — Ты хочешь, чтобы твоя жена была всего лишь ребенком, который открыв рот слушает каждое твое слово. Думаю, ты бы даже предпочел, чтобы она не знала твоего языка. Никак не могу понять, почему ты не женился на какой-нибудь абиссинской леди — да хотя бы на той самой принцессе, о которой ты мне рассказывал.

Симеон почувствовал, как застыло его лицо — всего лишь на короткое мгновение, но Исидора была намного умнее женщин, которых он когда-либо встречал, умнее даже самой принцессы со всеми ее способностями к языкам. Исидора расхохоталась.

— Теперь я понимаю: так оно и было! Ты действительно хотел жениться на женщине, которая даже не говорит на твоем языке. Замечательно! Она могла бы сидеть в уголочке и переводить поэмы, а ты бы тем временем принимал нелепые решения. И она не задавала бы тебе вопросов, потому что даже не понимала бы, чем ты занимаешься!

— А почему ты считаешь, что я принимаю нелепые решения? — спросил Симеон.

Наступила короткая пауза.

— Я причинил тебе хоть какой-то вред? — спокойно продолжал он. — Вытащил из-под тебя стул, забрал у тебя самую необходимую мебель?

— Ты пытаешься превратить меня в некое подобие африканской принцессы и при этом спрашиваешь меня же, почему это я считаю твои решения нелепыми? — парировала Исидора.

— Что ж, это понятно.

Симеон решил, что слышал достаточно. Его подбородок напрягся, но не успел он и рта раскрыть, как Исидора набрала полную грудь воздуха.

— Наш брак никогда не будет действительным, — заявила она. — Никогда!

Он снова попытался заговорить, но она вновь перебила его:

— Мне казалось, что если я смогу помогать тебе, то ты со временем будешь относиться ко мне как к партнеру, — громко проговорила Исидора. — Какой же я была дурой! Для меня важно жить с человеком, который уважает мою точку зрения, хочет быть рядом со мной, который…

Симеон встретил ее взгляд.

— Но ты мне очень нравишься, Исидора.

— Знаешь, мне почти хочется тебе верить, — покачала она головой. — Правда, одновременно я бы хотела, чтобы это не имело для меня никакого значения. Но увы, это не так. Когда-то в те десять лет, которые мы провели врозь, хотя уже должны были стать мужем и женой, я раздумывала, понравишься ли мне ты. Но мне и в голову никогда не приходило, что это я могу не понравиться тебе такой, какая есть. Думаю, во мне говорило тщеславие.

— Ты мне очень нравишься, — повторил он.

Исидора продолжила, словно не услышав его:

— Возможно, это моя вина. Наверное, мне следовало быть более покорной в возрасте шестнадцати лет. Но сейчас слишком поздно об этом говорить. Я не могу перестать быть личностью лишь потому, что тебе нужна жена, которая не говорит по-английски. — Она огляделась по сторонам. — Так почему же ты не женился на принцессе?

— Я был обещан тебе, — ответил Симеон.

— Позволю себе заметить, — язвительно проговорила Исидора, — что ты уже был в ту пору женат. На мне. Но все в порядке. Как сказал нам поверенный, мы вполне можем аннулировать наш брак.

— Нет, не можем, — возразил Симеон. — Мы по-настоящему вступили в брак, так что подтвердили его.

— Но я же не беременна, — сквозь зубы процедила она. — Не беременна!

Симеон едва не спросил ее, откуда ей это известно, но слова застряли у него в горле.

— О! — только и смог выдохнуть он.

— Никто и никогда не должен узнать, что я по глупости — импульсивно, как, без сомнения, скажешь ты, — разделась перед тобой, чтобы добиться хотя бы хиленькой интимности. Уверена, что мой следующий муж будет более понятлив.

— Твой следующий…

Их глаза встретились.

— Ты же не хочешь иметь такую жену, как я, Симеон.

— Я…

Похоже, ему не суждено договаривать начатое, когда они рядом. В ее глазах вспыхнула злоба, как у попавшего в капкан зверя.

— Я не желаю зарабатывать любовь, отказываясь от способности принимать решения, от которых зависит мой образ жизни, — заявила Исидора.

Ну что он мог на это сказать?

— Ты еще найдешь себе подходящую женщину, — промолвила она с усмешкой. — Я бы сказала, что тебе следует обращатьвнимание на молоденьких девушек. Может быть, твоя мать сможет подыскать тебе подходящую невесту — это куда лучше, чем сочинять всякие истории обо мне. А я уезжаю завтра же утром.

— Что?!

— В Лондон, — продолжила Исидора. — Я сообщу поверенному, что мы начнем процедуру аннулирования брака, а он, надеюсь, сообщит мне, какие основания лучше всего назвать.

— К чему так торопиться? — спросил Симеон, внезапно почувствовав себя разбитым и усталым.

— В этом есть необходимость. Мне уже двадцать три года, — сказала Исидора. — А большинство невест вступает в брак в шестнадцать, Симеон. Мне уже двадцать три! Думаю, ты простишь меня за то, что я так спешу.

Он схватил ее за руку.

— Похоже, ты обезумела!

— Без сомнения! — вырвалось у нее. — Поскольку я не понимаю, почему мне не пришло в голову аннулировать наш брак уже несколько лет назад.

— Ты моя!

— Только не веди себя так, будто я принцесса из пустыни, на которую ты можешь кричать. — Исидора вырвала у него руку.

— Ты и я…

— Не существует никаких «ты и я»!

— Прошлой ночью ты так не думала, — напомнил Симеон.

— Ни один из нас до последнего времени не знал, что такое — заниматься любовью, — закатывая глаза, сказала Исидора. — Хорошо, что мы научились быть вместе и делить удовольствие, только давай не будем делать вид, что в этом было что-то невероятное, ладно? Думаю, в следующий раз все будет еще лучше.

В следующий раз? В следующий раз? В душе Симеона раздался дикий вопль, который перепугал бы Исидору, услышь она его. Он почувствовал, что скалит зубы, как какое-то дикое животное. Она даже не понимает, что было между ними, черт возьми! Не понимает!

— Почему ты так торопишься уехать? — спросил он. — Мне кажется, тебе не нравятся те чувства, которые ты ко мне испытываешь.

Ее губы дрогнули.

— Не нравятся, — подтвердила она. — Ты прав. Я хочу восхищаться собственным мужем.

Он предпочел не услышать этого. Исидора иногда выражается, как итальянская рыбачка, но ее глаза говорили что-то еще.

— Ты поешь? — вдруг спросил он.

Мелодия оборвалась.

— Ты меня любишь.

— Нет!

— Нет, любишь, — стоял на своем Козуэй. Сердце подсказывало ему, что он не ошибается.

Когда Исидора наконец заговорила, в ее голосе звучали ласковые нотки:

— Ты, наверное, думал, что принцесса тоже тебя любит, не так ли, Симеон?

Он недоуменно заморгал, потому что совершенно забыл, о какой принцессе она толкует.

— Некоторые мужчины таковы, — промолвила Исидора, обращаясь скорее к себе, чем к нему. Ее голос стал выше, будто она пела — медленную, печальную песню в миноре. — Они уверены, что все на свете их любят.

— А иногда женщины думают, что никто на свете не может полюбить их, — сказал Симеон, снова хватая Исидору за руку, потому что она собиралась выскользнуть из комнаты.

— Я не позволяла ни одному мужчине обладать мной, — заметила Исидора. — Кроме тебя.

— Я тебя люблю. — Симеон произнес эти слова с уверенностью, зная, что не противоречит истине.

Но Исидора никак не отреагировала на его признание.

— Я буду в Лондоне, — сказала она. — И попрошу поверенного написать прямо тебе, Симеон. — С этими словами она оттолкнула его руку с таким видом, словно он был всего лишь прохожим, и вышла из комнаты.

Симеон долго стоял не двигаясь, думая о маленькой девочке, которая потеряла обоих родителей и пела, когда ей хотелось плакать. И о взрослой женщине, которая не верила в его любовь и пела, когда он говорил. Но никогда не плакала.

Приехав в Лондон, она все поймет. Она осознает, что соединяло их.

А Исидора прошла в свою спальню во вдовьем доме и разразилась сердитыми рыданиями. Ну почему только у Симеона такие чудесные карие глаза, чересчур красивые для мужчины? В некотором смысле даже обидно, что этим утром он оделся как английский джентльмен. Из-за этого ей трудно считать его смешным, человеком, который бегает трусцой в коротких штанах и рассуждает о золотой середине.

Труднее высмеивать его, когда он кланяется с такой легкостью и с безразличной вежливостью, держит ее руку в перчатке ровно столько, сколько позволяют правила приличия, словно никогда сам же не советовал ей не носить перчаток.

Он снова контролирует себя.

Когда на следующий день Исидора поехала в Лондон, злость переполняла ее всю дорогу до дома Джеммы.

Но, прибыв к подруге, она обнаружила, что дом полон слуг, а самой Джеммы в нем нет…

Глава 39

Гор-Хаус, Кенсингтон
Лондонская резиденция герцога Бомона
8 марта 1784 года

Возвращения Джеммы Исидора дожидалась два дня, и все это время она безуспешно пыталась не думать о своем браке, точнее, о его отсутствии.

— Я не нравлюсь Симеону, — сказала она Джемме, как только та вернулась домой. — Что ж, возможно, он прав. Дело в том, что он предпочитает покой и порядок. А вот я, боюсь, совсем не люблю, когда мне указывают…

— Когда указывают? — переспросила Джемма. Вид у нее был недоумевающий. — Ты о чем? И что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему не нравишься?

— Он хочет, чтобы вместо меня была другая, — ответила Исидора, шаря в карманах в поисках носового платочка. — Видишь ли, Симеон вбил себе в голову, что жена должна быть милой и покорной.

Джемма фыркнула.

— Его мать написала ему целую пачку писем, в которой описывала меня, как какую-то добродетельную швею… и это несмотря на то что я жила в ее доме и уехала из него несколько лет назад.

— Ложь браку не поможет, — заметила Джемма.

— Так оно и есть, — кивнула Исидора, утирая покатившуюся по щеке слезу. — Но это была не моя ложь. Как бы там ни было, я, конечно, его ужасно шокировала. Ты же знаешь, что я очень быстро принимаю решения и к тому же имею обыкновение не думать перед этим.

— Ты просто замечательная, хоть и немного импульсивная, — сказала Джемма.

— Очень мило с твоей стороны говорить такое, — кивнула Исидора. — Но только Симеон более грубо оценивает меня…

— Да он просто глупец, — перебила ее Джемма. — Но вот что я тебе скажу, дорогая: ты должна простить его за эту глупость. Такие вещи для представителей сильного пола — дело обычное.

Исидора поджала губы.

— Я бы не против, но… — Она замялась.

— Он ранил твои чувства? — подсказала Джемма.

Слезы закапали на руку Исидоре.

— Я была так глупа, Джемма! И кажется, полюбила его. Но я ему даже не нравлюсь — как личность, вот что я имею в виду. Это просто невыносимо. Мне так больно!

Джемма обняла ее за плечи.

— Послушай, моя дорогая, ты мне нравишься, и я тебя люблю — как и каждый здравомыслящий человек в Европе, — сказала она убежденно.

— Всякий раз, когда мне хочется… ну, ты понимаешь, о чем я… у меня такое чувство, будто я должна соблазнить его. Ты представить себе не можешь, каково это, Джемма! Я чувствую себя такой униженной!

— Ты хочешь сказать, он даже не подходит к тебе?

— Нет, — всхлипнула Исидора. — Когда это случилось у нас первый раз, я сама разделась перед ним.

Джемма расхохоталась.

— И в этом твоя вина! — продолжала Исидора. — Ты же сама говорила мне, что мужчины… Ох, не могу припомнить точно твои слова, но в любом случае ты была абсолютно права. Я разделась, и он не смог сдержаться, но потом он был совсем не рад этому.

— Не рад? Ты уверена? — спросила Джемма.

— Сначала — да, а потом — нет. А во второй раз во вдовьем доме ночевал его брат, поэтому я попросила Симеона пойти со мной на прогулку.

— И ты снова разделась? — восхищенным шепотом спросила Джемма.

— Нет, но я дала ему понять… Видишь ли, я была вынуждена попросить его пойти со мной на прогулку!

Джемма задумчиво постучала пальчиком по губам.

— Очень необычно, — заметила она.

— Он даже не хотел заниматься со мной любовью, так что мне пришлось практически силой заставить его, — качая головой, вымолвила Исидора. — И вот теперь он называет меня импульсивной и непослушной. Так что я думаю, что он был бы счастлив иметь дело с более покорной женщиной. — Она вздохнула. — Да, это так… И еще я не…

— Только не говори мне еще раз, что ты ему не нравишься, — торопливо остановила подругу Джемма. — В это я не верю ни секунды. Мне кажется, что он просто потерял голову.

— О нет, Симеон никогда не теряет голову.

— Никогда?

— Даже тогда, когда на его мать и на меня напали рабочие, — сказала Исидора. — Симеон даже не дрогнул. Он оставался абсолютно спокоен, а потом просто сбил с ног двоих из них, ударил третьего и…

— Неужели?

Исидора скомкала свой носовой платочек.

— А потом он сказал, что это я во всем виновата, потому что не дождалась его.

— Как неприятно! Создается впечатление, что герцогу необходимо терять голову, чтобы спуститься со своих ханжеских высот, — проговорила Джемма.

— Нет, этого с ним не бывает, — безучастно вымолвила Исидора. — Мне кажется, что я могу у него на глазах поцеловать другого мужчину, а он будет просто наблюдать за этим со своим обычным хладнокровием.

— Хотелось бы мне это увидеть, — заявила Джемма. — Правда хотелось бы.

— Что?

— Увидеть, как ты целуешь другого мужчину на глазах собственного мужа — того самого мужа, который считает, что занятия любовью — это исключительно плотское развлечение, а сердце тут ни при чем.

— Думаю, скорее всего он отвернется. И это было бы… — Исидора шмыгнула носом.

Но глаза Джеммы засияли.

— Думаю, и тебе это пошло бы на пользу. Мне кажется, что ты слишком много позволяешь своему мужу. Он вынуждает тебя чувствовать себя маленькой, ничтожной и совсем не такой прекрасной, какая ты есть на самом деле. Необходимо преподать ему урок, — заключила она.

Исидора подняла глаза.

— Ты считаешь…

— Считаю, — твердо сказала Джемма. — Один твой призывный взгляд, и все мужчины будут готовы упасть перед тобой на колени.

Исидора снова шмыгнула носом.

— Тогда почему мой собственный муж ведет себя иначе, Джемма? Я пыталась целовать его, пыталась обнимать, как последняя потаскушка, а он просто отталкивал меня!

— Не знаю, — призналась Джемма. — Я еще никогда в жизни не встречала мужчины, который был бы похож на твоего мужа, Исидора.

— Наверное, мне следовало бы радоваться тому, что он такой необычный, — заметила Исидора.

— Все было бы куда проще, если бы он был обычным, — промолвила Джемма. — Я сама предпочитаю, чтобы муж был как диванная собачка.

Исидора заставила себя улыбнуться:

— Ты хочешь сказать, у тебя именно такой муж?

— Этого я как раз не говорила, — возразила Джемма. — Я имела в виду лишь то, что он невероятно привлекателен.

Печальная улыбка Джеммы свидетельствовала о том, что ее муж Элайджа никогда не отзывался на ее свист.

— Леди Фартингуорт устраивает сегодня вечер, — сказала Джемма. — Ты сможешь насладиться всеобщим восхищением.

— Но Симеон не в Лондоне, так что у него не будет возможности увидеть, как я целуюсь. Он самым вежливым образом распрощался со мной. Прошло уже два дня, а он и не подумал приехать в город.

— Что ж, пусть не сегодня, — кивнула Джемма. — Но скоро. Ему не понадобится слишком много времени, чтобы обдумать ваш последний разговор, Исидора. Он обязательно приедет в Лондон.

В тот вечер Симеон в Лондон так и не приехал. Неприехал он и на следующий день, и ни через день.

Прошла неделя.

Отлично, сказала себе Исидора. Все просто отлично. Ей нужен мужчина, который будет заботиться о ней. Симеон сказал, что любит ее, но она стала сомневаться в его словах. Он действительно говорил ей, что любит? Или это всего лишь игра ее воспаленного воображения?

Возможно. Потому что если бы он действительно любил ее, то не позволил бы ей уехать. Он бы не спал ночами — как и она, вспоминая о том, как он улыбается или как хмурит брови, просматривая одно из этих нелепых писем, присланных его отцу. А к утру он бы все-таки засыпал, но просыпался мокрым от пота, с простынями, обмотавшимися вокруг ног, а во сне ему бы снилось, что она его ласкает.

Исидоре до боли — до боли, которая, казалось, терзает не только ее сердце, но даже кости, — хотелось иметь то, чего у нее нет.

Иметь мужа.

Но разве не этого она всегда ждала от Симеона? Ей так хотелось, чтобы он стал ей настоящим мужем. Чтобы, вернувшись из Африки, он занимался с ней любовью, любил ее, признавал ее.

Через неделю Исидора, сжав зубы, принялась присматривать подходящего мужчину. Мужчин было много, очень много. Похоже, вся Англия знала о том, что их брак будет аннулирован, и все благодаря тому, что вдовствующая герцогиня очень живописно рассказывала всем о мозговой лихорадке ее сына. Исидора заставляла себя не переживать из-за того, что Симеон думает о предательстве собственной матери.

Он сам постелил себе постель, как говаривала вдовствующая герцогиня. И должен в ней спать. Наверняка он счастлив — руководствуется во всем постулатами золотой середины, занимается домом…

Прошла еще одна неделя. Симеон так и не приехал, и Джемма была вынуждена признаться, что ошибалась.

— Он не виноват, — беспомощно повторяла Исидора. Бессонные ночи помогли ей привести в порядок мысли. — Он действительно не может быть человеком, которому по нутру беспорядок. Думаю, это из-за того, что и его отец был таким же, причем с самого детства.

— Ну да, особенно учитывая запах из канализации, — съязвила Джемма. Она сильно невзлюбила все семейство Козуэев. — А его мать — самая обычная женщина, если судить по письмам, которые она пишет. — Вдовствующая герцогиня не скупилась на слова, описывая качества Симеона. — Его отец был абсолютным подлецом и прогнил до мозга костей. А он…

— Не надо! — взмолилась Исидора. — Не надо!

Джемма присела на ее кровать.

— Брак — это завидное состояние, — сказала она. — И тебе обязательно понравится быть замужней леди — но только в следующий раз.

— Я много лет думала, что так оно и будет, — вздохнула Исидора.

— Сколько времени потребуется на аннулирование?

— Поверенный сказал, что к нашему делу проявил интерес сам король, так что понадобится всего лишь месяц или что-то около того, — ответила Исидора.

Джемма кивнула.

— А Козуэю известно, что дела идут так быстро? Как же это унизительно!

— Думаю, да.

— Тогда считай, что браку конец.

Исидора чувствовала, что ее тело слабеет, как цветок без воды. Но это же глупо, глупо, глупо!

— Мне хочется все время лежать в постели и не вставать, — прошептала она.

— Я тебя понимаю, — сказала Джемма.

Некоторое время обе женщины молчали.

— Все это дурно пахнет, — наконец промолвила Джемма. — Я говорю не об уборных, Исидора. Я имею в виду твоего мужа. Что-то тут не так.

— Знаешь, чего я не понимаю? — подняла голову Исидора. — Он сказал, что любит меня. Сам сказал!

— Но ты мне раньше об этом не говорила!

— Потому что я ему не поверила.

— Ты должна была поверить! Мужчины никогда не говорят таких вещей, пока они не уверены в них. Обычно они предпочитают скрывать свои чувства. — Джемма заулыбалась. — Он попросту глупец.

— Нет, это не так, — возразила Исидора.

— Он не знает, чего хочет. Хотя нет — полагаю, он знает, чего хочет, но боится протянуть руку и взять это.

— Симеон ничего не боится, — сказала Исидора с грустью.

— Он боится тебя.

Исидора фыркнула.

— Он боится тебя, потому что эта старая корова — его мать — раззвонила всей Англии, что он безумен. А его папаша был еще хуже со всеми своими любовницами и со своей безответственностью.

— Но ко мне это не имеет никакого отношения.

— Тогда почему он так долго не возвращался, когда мамаша то и дело писала ему об образце совершенства, который дожидается его дома? — ехидно спросила Джемма.

— Потому что он искал истоки Нила, — неуверенно проговорила Исидора.

— Ерунда! Прошло много лет! Он вполне мог приехать сюда, взять тебя в охапку и увезти в Африку умирать от нильской лихорадки. Также он мог приехать в Англию, аннулировать брак и возвратиться назад, чтобы с чувством удовлетворения шлепать вокруг Нила. Но он не сделал ни того ни другого, — торжествующе произнесла Джемма.

— Мне все это известно, — отозвалась Исидора, подумав о том, что ее подруга временами бывает невыносимой.

— Так вот, думаю, он тебя боится. Боится владеть чем-то, — пояснила Джемма.

— Но он мной не владеет, — с достоинством проговорила Исидора. — Я человек, а не корова.

Джемма только рукой махнула.

— Думай, как мужчина, Исидора! Думай, как мужчина, — повторила она. — Я уверена, что он никогда и не мечтал об образце совершенства. И это ты спасла его от нудного идеала.

— Я гораздо лучше, — мрачно заметила Исидора.

— Скорее всего ты просто оказалась чуть более властной, чем надо, — заметила Джемма. — Знаешь, мужчины любят завоевывать.

— Это так глупо, — промолвила Исидора, чувствуя, что слезы опять жгут ей глаза. — Если я правильно тебя поняла, ты хочешь сказать, что он выбросил меня, как кусок вчерашнего торта, только потому, что я чуть более властная, чем надо? Да я… я… — Она хотела сказать, что заслуживает большего, но забыла все нужные слова, а потому разразилась горькими слезами.

— Ему необходимо взять ситуацию под контроль. Именно поэтому он и хочет устроить еще одну свадебную церемонию. И в Лондон он не ехал потому, что это означало бы, что он слушается твоего свиста. А Козуэй не диванная собачка.

— Нет, — возразила Исидора, всхлипывая.

Джемма по-прежнему улыбалась.

— Мы должны заставить его понять, что он может потерять, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Узнав, что у моего мужа есть любовница, я собрала вещи и уехала.

Исидора прищурилась.

— Сначала я его убью, а потом уеду, — сказала она.

— Это ты всегда успеешь сделать, — усмехнулась Джемма. — Но теперь, обретя некоторую мудрость, я могу сказать, что если бы у меня появилась возможность повернуть время вспять, я бы заставила Элайджу испробовать его собственного лекарства.

— Ты завела бы любовницу? Или… я забыла слово…

— Любовника, — подсказала Джемма. — Долгие годы раздумывая о случившемся, я пришла к выводу, что мне надо было в самом начале нашей семейной жизни завести любовника, и тогда, возможно, Элайджа относился бы ко мне по-другому.

— Почему? — спросила Исидора. — Я не вижу в этом логики, Джемма, хотя мне хотелось бы, чтобы так оно и было. Если твоего мужа волновало только появление на свет наследника, я правда не понимаю, как три года могли что-то изменить.

— Сейчас я знаю о мужчинах гораздо больше, чем прежде. Когда мы были женаты в первый раз и жили в Лондоне, я принадлежала ему. А через три года он практически обо мне забыл. Таковы мужчины! Если ты позволишь Симеону вернуться в Абиссинию и взяться за поиски очередного истока какой-нибудь реки, он забудет о тебе.

Исидора почувствовала, что ее глаза заволокло слезами.

— Но тебе этого не хочется, — ласково добавила Джемма.

— Это так ужасно, — судорожно вздохнув, промолвила Исидора. — Я… я…

— Я полюбила Элайджу, который и не думал отвечать мне взаимностью. Мне потребовалась целая вечность, чтобы пережить это — призналась Джемма.

— Боюсь, я никогда не буду на это способна, — дрожащим голосом сказала Исидора. — Это же смешнее всего на свете. Подумать только, какая нелепость! Выходит, мне нравилось, как он взялся задела в доме, не говоря ни единого плохого слова и о своей мамаше, которая так и пышет ненавистью, и об отце — настоящем преступнике по сути! Я знаю, что ему не пришлось по нраву то, как я взялась за дела, но мне казалось…

— Думаю, он безумно тебя любит, — постаралась утешить ее Джемма. — Да и кто бы не любил?

— Но я не могу позволить ему вернуться в Африку! — воскликнула Исидора. — И я не хочу выходить замуж за кого-то еще!

— Тогда ты этого не сделаешь, — кивнула Джемма. Как ни странно, на ее лице заиграла улыбка. — Мы так устроим, что он придет в себя. Ты знаешь, что иногда человека, сбитого с ног ударом и потерявшего сознание, можно привести в себя, нанеся ему еще один удар? Это мы и сделаем.

— Я не хочу, чтобы Симеона били по голове, — испуганно сказала Исидора.

— Мы его бить не будем, — заверила ее подруга. — Мы просто сделаем то, что заставит его выйти из себя.

— Что же? — все еще недоумевала Исидора.

— Не что, — с улыбкой поправила ее Джемма, — а кто.

— То есть?..

— Вильерс!

Глава 40

Ревелс-Хаус
26 марта 1784 года
Ранним утром

Перед тем как войти в дом, герцог Вильерс немного помешкал. По правде говоря, он был весьма брезглив. Иногда он даже сам удивлялся, до чего ему неприятны разные функции собственного организма. Другим мучинам, кажется, нравилось потеть, да и вообще валяться в собственном дерьме. К нему это не относилось, а канализация для него служила прямо-таки символом тех процессов в организме, результатов которых он предпочел бы не видеть и не чувствовать.

Однако дворецкий уже ждал его у входа, а потому Вильерс со вздохом поднялся по ступенькам. Герцог даже понять не мог, как вышло так, что он стал рабом собственных знакомых. Впрочем, Элайджа поправил бы его и сказал: «Рабом собственных друзей». Правда, осторожно втянув носом воздух в холле, Вильерс немного повеселел.

Сбросив на руки дворецкому свой плащ, он повернулся к нему.

— До меня доходили слухи о том, что в Ревелс-Хаусе стоит чудовищная вонь, — сказал он.

Дворецкий засиял улыбкой.

— Этого больше нет, ваша светлость. Позвольте мне проводить вас в Желтый салон. Я уверен, что герцог вскоре к вам присоединится.

Перед дверью в салон герцог Вильерс ненадолго остановился и опустил глаза на ковер под ногами. Покрывавший весь пол ковер с изысканным рисунком так и горел яркими красками вишнево-красного и темно-алого оттенков. По периметру ковер был украшен потрясающим орнаментом в виде оленьих рогов.

— Боже правый! — воскликнул Вильерс. — Я никогда не видел ничего подобного.

— Насколько мне известно, в мире существует всего два или три таких ковра, — сказал ему дворецкий. — Его светлость купил эту вещь у монгольского хана. Ковер соткан из шерсти и шелка с добавлением золотых и серебряных нитей.

Вильерс владел огромным поместьем, но, кажется, он вот-вот должен ступить на вещь, которая по цене не уступает его собственности. От волнения его даже слегка затошнило.

Вошедший в салон Козуэй на ковер ступил без малейших раздумий.

— Прошу прощения за то, что написал вам это письмо, — сказал он вместо приветствия. — Я приостановил подготовку к свадебной церемонии. — Вид у него был усталый, волосы взъерошены. Впрочем, ничего странного в облике Козуэя не было, как писала его мать в своих письмах.

— Что же заставило вас надеть бриджи? — спросил Вильерс, проигнорировав вопрос о свадьбе. — Судя по многочисленным сплетням, вы шокировали все окрестности, бегая по дорогам в коротких штанах.

Козуэй пожал плечами.

— По-моему, эти штаны не стоили того беспокойства, которое они вызвали у моих знакомых, — сказал он. — Не говоря уже о моих близких.

— Волосы вы не пудрите, — заметил Вильерс. — Зато надели бриджи и вполне приличный жилет. Похоже, скоро мы сделаем из вас настоящего герцога.

По лицу Козуэя пробежала легкая улыбка.

— У меня даже есть камердинер, — сказал он.

— Вы можете за час подготовиться к поездке в Лондон?

— Что?

— За час, — повторил Вильерс. — Вы могли бы прямо сейчас сказать вашему лакею, чтобы он начал собирать вещи.

Улыбка Козуэя стала еще шире.

— Нет, — промолвил он.

— Сегодня вечером король устраивает праздник на борту королевской яхты «Перигрин», которая пришвартовалась на Темзе прямо напротив Тауэра.

— Великолепно! — воскликнул Симеон. — Надеюсь, вы получите большое удовольствие от праздника.

Вильерс опустился в кресло и воспользовался моментом, чтобы привести мысли в порядок. Затем он заговорил, тщательно подбирая каждое слово:

— Король лично интересовался расторжением вашего брака на основании вашего безумия, и он распорядился, чтобы и парламент, и церковь не тянули с этим делом. Герцогиня — я имею в виду вашу герцогиню, — пояснил он, — тоже приглашена на праздник. У меня такое впечатление, что король лично поможет расторжению брака.

Это был настоящий удар — Вильерс сразу это понял. Но уже через мгновение лицо Козуэя приняло упрямое выражение, а его спина выпрямилась.

— Я не могу ее остановить, — сказал он. — Она заслуживает того, чтобы выбрать себе мужа.

— За ней уже волочатся охотники за состоянием с трех континентов, — сообщил Вильерс.

— Да, думаю, дело именно в этом. — Сев в кресло, Козуэй положил ногу на ногу с таким видом, словно они обсуждали завтрашнюю погоду.

Может, кто-то другой и поверил бы деланному равнодушию в голосе Козуэя, но каким-то образом Вильерс научился распознавать признаки душевной боли, даже спрятанной глубоко в глазах человека.

— Вот и хорошо, — кивнул он, — просто я хотел, чтобы вам стало об этом известно. Должен сказать, я рад, что вам все это неинтересно.

— Почему?

В голосе Козуэя только послышались подозрительные нотки, однако Вильерс был слишком хорошим актером, чтобы засмеяться.

— Видите ли, — начал он, — не помню, говорил ли я вам, но у меня много незаконнорожденных детей.

Брови Козуэя взлетели вверх.

— Это представляет для вас какое-то неудобство? — спросил он.

— Да нет, — искренне ответил Вильерс. — Правда, кажется, ситуация начинает меняться. Дело в том, что я решил собрать всех этих детей под своей крышей.

— Сколько же их? — поинтересовался Симеон.

— Шестеро, — вздохнул Вильерс. — Мне даже самому трудно в это поверить. Грехи юности к старости превращаются в тяжкую ношу.

— Но вы еще не старый, — возразил Козуэй. — Сколько вам? Тридцать? Полагаю, вы без труда сделаете и дюжину ребятишек, если вам такое придет на ум.

— Тридцать четыре, — ответил Вильерс. — Но, поверьте мне, моя душа куда старше. Как бы там ни было, шесть незаконных детей — это серьезная помеха моим матримониальным планам.

Козуэй хмыкнул.

— Но вы же не… — Он не договорил.

Вильерс с удовлетворением наблюдал за тем, как правда постепенно доходит до Козуэя.

— Я должен найти для них мать, — заметил он. — В сложившихся обстоятельствах женщины моего круга едва ли захотят принять меня. А вот разведенная женщина… К тому же Исидора такая очаровательная! — Он произнес эти слова осторожно, но, судя по всему, недостаточно осторожно.

Вильерс был готов поклясться, что Козуэй даже не шевельнулся, однако через какой-то миг его сильная рука схватила гостя за горло.

— Она не станет матерью твоих незаконнорожденных детей! — проговорил он. В голосе Симеона было столько ярости, что Вильерс не сдержал улыбку, однако у него тут же возникло подозрение, что он может от этого умереть. — Она моя! — Козуэй оттолкнул Вильерса. Кресло под ним качнулось назад, но не упало.

Вильерс осторожно ощупал шею. Джемма будет перед ним в долгу за это. Одно дело дружба, но совсем другое — физическое насилие. Оно ему не по нраву. Вильерс закашлялся. Кажется, на Козуэя это не произвело никакого впечатления, и тогда Вильерс закашлялся сильнее.

Козуэй по-прежнему склонялся над ним, прожигая взглядом.

— Черт возьми! — выругался он и, повернувшись, рухнул в свое кресло. — Ты солгал мне. Мерзавец!

— Почему это? — осторожно спросил Вильерс.

— Ты и не собирался жениться на Исидоре, не так ли?

— Если это доводит тебя до физического насилия, то нет.

— Я, скорее, вырву у тебя кишки, — пригрозил Козуэй.

— Очаровательно, — покачал головой Вильерс. — А как же обстоят дела с этой твоей золотой серединой, о которой ты мне все уши прожужжал, когда мы вместе плыли на корабле? Разве ты больше не спокойный камушек на побережье вечности и прочее?

— Я познакомился с Исидорой, — процедил Симеон сквозь зубы.

— Женщины!.. — вздохнул Вильерс. Поднявшись, он позвонил в колокольчик.

Дворецкий появился немедленно.

— Могу я подать вам напитки? — предложил он.

— Мокрое полотенце для моего горла, — велел Вильерс. — И передайте лакею герцога, что мы через час едем в Лондон. Вечером мы отправимся на прием на королевскую яхту, так что лакей должен собрать все необходимое.

— Черт! — выругался Козуэй у него за спиной.

— Ну вот, начинает проявляться ваша мужская сущность, — успокаивающим тоном проговорил Вильерс. — А вся эта дребедень про камни — не для вас. Вопрос теперь в том, как вам вернуть жену и при этом не попасть в Тауэр за убийство.

— Она сказала, что хочет выбрать себе мужа, — мрачно проговорил Козуэй. — Она хочет, чтобы за ней ухаживали. Цветы… Стихи…

— Бриллианты, — добавил Вильерс. — Забудьте о цветах — они быстро увядают. У вас есть какие-нибудь драгоценности?

— Тигровые рубины, — ответил Козуэй. — Я как раз приказал привезти их сюда из банка «Хоарз».

— Отлично!

— Но Исидора вообще-то не интересуется такими вещами, — заметил Козуэй.

— А чем же она интересуется?

— Диванными собачками, — промолвил Козуэй в ответ. — Кем-то, кто позволит ей принимать решения и верить всему, что она говорит.

— Она со всем справится, — заметил Вильерс. Встав с места, он прошел по салону, разглядывая стенные панели. — У вас тут великолепные фризы, Козуэй. Их делали специально для этой комнаты?

— Нет, — покачал головой хозяин дома. — Исидора пригласила сюда мастера, однако она уехала, не успев увидеть его работу.

Вильерс повернулся к нему.

— Вот что я хочу вам посоветовать, Козуэй. В вашем браке не было ничего романтического.

— В каком таком браке?

— Да-да, — не обращая внимания на его вопрос, продолжал Вильерс. — Она уехала в Лондон, чтобы заняться его аннулированием, а вы даже не подумали отправиться следом за ней.

— Я не диванная собачонка, чтобы бегать следом за ней!

— Именно так, — кивнул Вильерс. — Вы больше смахиваете на пирата.

Козуэй прищурился.

— На кого?..

— На человека, который с помощью силы пробирается к своей даме сердца, — медленно проговорил Вильерс словно в полусне. — Который справится со всеми трудностями и устранит любого, кто может встать на его пути, включая даже самых высокопоставленных особ в государстве, за что, кстати, его вполне могут и повесить. Так вот, он с помощью любых средств доберется до своей невесты, перекинет ее через плечо и бросится навстречу свободе через…

— Я понял, — кивнул Козуэй, перебивая его. — Полагаю, вы тайком пишете мелодрамы.

— Думаете, мне стоит этим заняться? — спросил Вильерс. — Мне так приятно осознавать, что вы считаете меня человеком талантливым.

— Господи, — промолвил Козуэй, — если бы мне не было известно, что вы — один из лучших фехтовальщиков в Европе, я бы усомнился в вашей мужественности, Вильерс.

Тот поправил кружева на манжетах.

— Я только что проиграл одну дуэль, — сказал он. — Проиграл влюбленному мужчине.

— А-а…

— Так что, как видите, — продолжал он, — я с большим уважением отношусь к этому чувству. Я даже готов подставить себя под удар ради такого человека, если меня хорошенько попросить.

Вильерс видел, что Козуэй задумался над его словами, принял их. Наконец лицо его прояснилось, и он почти заулыбался.

— Итак, кто же заставил вас приехать сюда? — спросил он.

— Джемма, герцогиня Бомон, — ответил Вильерс. — Ну а теперь нам надо ехать. Мне понадобится не меньше трех часов, чтобы подготовиться к королевскому празднику. — Он посмотрел в глаза Козуэю. — В зависимости от способностей вашего камердинера вам будет нужен по крайней мере час.

Глава 41

«Перигрин», яхта его королевского величества Георга III
26 марта 1184 года

Исидора понимала, что это будет молчаливый, вызывающий жест. Поверенный убедил ее, что сам король намерен потолковать с ней о разводе этим вечером; она решила надеть платье, в котором впервые увидела своего мужа. Она пребывала в полной уверенности, что большая часть мужчин на королевской яхте не станут ломать себе голову над тем, являются ли ее вкусы общепринятыми.

— Боже мой! — воскликнула Джемма, приблизившись к ней сзади. — Ты выглядишь потрясающе, Исидора.

— Для меня это что-то вроде первого бала, — сказала Исидора, улыбаясь ей в зеркало. — Я намерена произвести впечатление на всех собравшихся мужчин.

— Ни одна дебютантка не решилась бы надеть такое платье, учитывая размер лифа и твои весьма пышные формы, — сказала Джемма. — Но какой же чудесный фасон! Мне так нравятся эти нижние юбки из шелка нежно-голубого цвета под серебристой верхней юбкой. Великолепно! А еще эти бриллианты! Ты выглядишь как фея!

— Мне всегда казалось, что феи — это крохотные зеленые существа с прозрачными крылышками, — с сомнением заметила Исидора.

— Королева фей, — поправилась Джемма. — Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы простой смертный потерял разум и навечно отправился бродить по дремучим лесам.

— А ты довольно странная, Джемма, тебе это известно?

— Я это в себе принимаю, — кивнула герцогиня. — Я не из тех, кто украшает себя бриллиантами с головы до пят.

— А я как раз хочу дать всем понять, что я именно такова… Это смешно, не так ли?

— Всем известно, чего ты стоишь, дорогая, — принялась утешать подругу Джемма. — Мне нравится блестящая внешность. В твоем платье будет отражаться свет свечей, так что никто не упадет за борт. Представляешь, когда прошлый раз король устраивал праздник на своей яхте, лорд Пиддл споткнулся и свалился в воду.

— Надеюсь, он сумел выбраться из воды?

— Само собой, — кивнула Джемма. — Он плавает, как корка.

— Если я упаду за борт, — сказала Исидора, — то пойду ко дну, как камень. Бриллианты на платье мелкие, но все вместе они немало весят.

— Предлагаю тебе сесть на трон и слушать восхищенные возгласы.

Исидора прикусила губу.

— Вильерс поехал за ним, — сказала Джемма, сразу догадавшись, о чем она думает.

— А что, если Вильерсу не удалось его уговорить? — спросила Исидора, чувствуя, что ее сердце наполняется страхом. — Вдруг Симеон абсолютно счастлив без меня и считает, что от меня одни лишь проблемы?

— Что ж, в таком случае продашь свое платье на базарном аукционе и купишь себе нового мужа, — усмехнулась Джемма.

К десяти часам вечера Исидора начала думать, что даже герцог Вильерс не в состоянии творить чудеса. Король Георг III приехал и уехал, не забыв сообщить ей, что документ о разводе, подготовленный ее поверенным, быстро получит одобрение светских и церковных властей. Его слова должны были бы согреть сердце Исидоры и убедить ее том, что даже счастливо женатый монарх неравнодушен к ее бюсту, однако этого не случилось.

Ну почему Симеон не приехал?! Она равнодушно смотрела по сторонам, вложив руку в ладонь какого-то джентльмена. Исидора даже не могла вспомнить его имени. Вокруг нее вертелось так много потенциальных ухажеров, что она начала описывать их Джемме по одежде. На этом был камзол бирюзового цвета с зелеными пуговицами. Не слишком-то удачное сочетание. Исидора заставила себя улыбнуться ему.

Бирюзовый Камзол подчеркнуто поклонился ей, излишне сильно потряс ей руку, и они направились к толпе собравшихся. Для яхты судно было весьма внушительных размеров, но король отправил так много приглашений, что на борту (по мнению Исидоры) оказалось слишком много людей. Ее кринолин то и дело со стуком задевал кринолины других леди, поэтому отовсюду то и дело слышались извинения. Более того, из-за небольшой качки танцевать было довольно трудно, особенно учитывая высокие каблуки и громоздкие наряды дам.

Исидора вытаскивала подол своего платья из-под ноги одного из неуклюжих королевских герцогов, как вдруг раздался какой-то шум, и яхта подпрыгнула на воде, словно чья-то гигантская рука подбросила ее в воздух на дюйм-другой.

Герцог нахмурился с таким видом, словно ее платье загромождало палубу и мешало танцующим.

— Ничего себе, — проговорил он. — Интересно, что это было? Наверное, надо посмотреть на воду.

Музыканты как один взяли фальшивую ноту, но потом заиграли правильно.

Некоторые гости продолжали танцевать, однако многие направились через открытые двери на палубу. Исидора слышала какие-то крики за бортом. Внезапно до ее плеча дотронулась Джемма, ее глаза сияли.

— Кажется, яхту задело другое судно! — перекрикивая шум, обратилась она к Исидоре. — Я ищу Бомона! — С этими словами она ушла.

Бирюзовый Камзол принялся пространно жаловаться. Пьяные капитаны речных судов представляют опасность для всех на реке… У нее заболела голова, и лучше не становилось, поскольку он продолжал бубнить о том, что виновные непременно будут наказаны, потому что из-за пьяных капитанов произошло столкновение с яхтой короля.

— Если вы позволите, милорд, — заговорила Исидора, — мне нужно выйти на минутку в дамский салон.

— Сомневаюсь, что это безопасно, — сказал Бирюзовый Камзол. — Что, если судно было повреждено? Нам надо выбраться на берег.

— Если бы судно получило повреждение, оно бы накренилось, — заметила Исидора.

— Но я же слышу какие-то крики, шум…

Исидора вырвала у него руку.

— Мне было очень приятно, милорд…

Он что-то промолвил в ответ, и она оглянулась.

— Прошу прощения? — переспросила Исидора.

— Я не лорд, — бросил он. Это явно его задевало.

Не ответив, Исидора отвернулась, но ее охватило чувство вины, когда она пошла по опустевшему бальному залу. Яхта все еще покачивалась из стороны в сторону. Исидора предположила, что она сорвалась со швартовов и теперь дрейфовала по Темзе. А это означало, что минут через пять она ударится бортом о противоположный берег. Так что беспокоиться не о чем.

Однако, что бы там ни было, Исидора не захотела присоединяться к толпе на палубе, где ее платье будет всем мешать и она вполне может упасть за борт, особенно если учесть, что в ее туфельках на высоких каблуках, инкрустированных бриллиантами, не так уж удобно ходить по яхте. Исидора мелкими шажками прошла по полированному полу и наконец добралась до дамского салона.

Само собой, горничные разбежались. Усевшись в кресло, Исидора устремила невидящий взор на противоположную стену.

Она его любит, но она его потеряла. Потому что была властной мегерой.

— Высокомерная дура, — прошептала она. Носовой платочек Исидора где-то потеряла, так что ей пришлось задрать обшитую бриллиантами юбку и вытереть глаза подолом сорочки.

— Заблудилась?

Она не слышала, как открылась дверь. Не слышала звука шагов, не почувствовала, что за ней наблюдают. И не подумала о том, что сказать, а это, должно быть, хуже всего.

Одетый в роскошный камзол из темно-синего шелка, украшенный вышивкой в виде гранатов, Симеон выглядел как и любой британский герцог.

— Это не твоя одежда, — заметила Исидора.

— Да, это платье Вильерса, — промолвил он, не отрывая от нее глаз.

— Ты выглядишь как настоящий герцог, — сказала она, слегка усмехнувшись.

Но это же Симеон, а потому его не особо интересовала болтовня об одежде.

— Ты можешь выбрать себе мужа, как мне сказали? — спросил он.

Исидора с трудом сглотнула. Ее сердце билось так сильно, что она слышала его стук в ушах.

— Да, — едва слышно промолвила она.

— Я мог бы предложить и свою кандидатуру, так что готов присоединиться к той толпе ухажеров, которые, по словам Вильерса, так и шныряют вокруг тебя.

Искра надежды зажглась в сердце Исидоры.

— Ты бы мог, — кивнула она. — Ты же надел бриджи, а я уверена, что это было одним из требований.

— Я даже напудрил волосы перед встречей с королем, — сказал Симеон. — Но…

— Но что? — прошептала Исидора.

— Я не предлагаю себя.

Исидору замутило.

— Понимаю, — еле слышно проговорила она.

Он стоял так близко, так близко от нее, что она не могла заплакать. Она не должна этого делать. И не сделает.

— Наверняка это тебя не удивляет, — сказал Симеон, заходя в салон и закрывая за собой дверь.

— Это дамский салон, — сообщила ему Исидора. Ее голос задрожал, что было совсем нелепо. А еще ее охватило смущение. Исидора поверила ему, когда он сказал, что любит ее. Ее глаза затуманились, и она была вынуждена сильно прикусить губу. Она отвернулась от мужа. — Думаю, пора идти, — произнесла она с огромным усилием. — Джемма будет меня искать.

Симеон не ответил, так что она наконец повернулась. Он был занят тем, что впихивал золоченый стул между дверью и туалетным столиком.

— Что ты делаешь? — шепотом спросила она.

— Я не прошу твоей руки, — сказал он, приближаясь к ней и взглянув на нее сверху вниз.

— Ни к чему делать акцент на своем решении! — бросила Исидора. — Я прекрасно понимаю твое решение.

— Правда, Исидора? Правда понимаешь?

Она вздернула подбородок.

— Разумеется, понимаю. Я вела себя неподобающим образом и не спрашивала у тебя разрешения, задумав устроить какие-то переделки в доме, и из-за этого ты был разгневан, — сказала она.

— Нет.

— Нет?!

— Я не прошу твоей руки, потому что я просто беру ее, — заявил он.

Исидора заморгала.

— Я не дрессированная собачонка, которая побежит за тобой в Лондон и будет кружить вокруг твоих юбок. Я хочу тебя! — добавил он неистовым тоном. — Потому что я люблю тебя, а ты любишь меня. Да, черт возьми, ты — настоящая чертовка, с которой мне придется жить. Но ты — моя чертовка, и я не могу позволить, чтобы ты досталась кому-то другому, а еще я не могу представить жизнь без тебя.

Исидора издала какой-то звук, напоминающий нечто среднее между всхлипыванием и пением.

— Я думала…

— Ты думала, что я недостаточно люблю тебя, а потому не осталась со мной, — проговорил он. — И ты решила проверить меня: уехала в Лондон и ждала, что я последую за тобой.

Исидора неловко вскочила со стула и в буквальном смысле слова бросилась в объятия Козуэя.

— Я люблю тебя! — дрожащим голосом сказала она.

— Я подумал, что не могу ехать следом за тобой, потому что это означало бы, что ты мной верховодишь.

— Да мне это и в голову никогда не приходило! — воскликнула Исидора.

— Я не мог принять правды, Исидора. Но ты управляешь моим сердцем, и я этого не стыжусь.

Она взяла его лицо в руки.

— Я люблю тебя, — повторила Исидора.

Он поцеловал ее так крепко, что ее руки соскользнули ему на шею. Он поцеловал ее так сладко, что ее сердце стало не таким, каким было раньше. Он поцеловал ее так неистово, что она поняла: лев добровольно шагнул в ее объятия. Исидора Дель Фино, герцогиня Козуэй никогда не забудет этого урока.

Его рукизаскользили по ее телу.

— Ты не можешь… — выдохнула она, думая о тех людях, которые ходили по палубе. Однако это не остановило Симеона. — Ты не должен!.. — вскрикнула она спустя несколько минут, но он уже взялся за дело.

Лиф платья был скроен таким образом, чтобы прикрывать ее грудь при любых обстоятельствах, но против напора Симеона он не устоял.

У Исидоры перехватило дыхание, когда она увидела его лицо.

— Ты такая красивая, — произнес он. Голос у него стал хриплым, а руки вдруг застыли, как будто он боялся к ней прикоснуться. — Зрелая, изысканная и прекрасная, как роза.

Но у них не было времени на поэзию. Поэтому Исидора запустила пальцы ему в волосы и выразительно сказала:

— Симеон!

Он заглянул ей в глаза — они были темными, как безлунная ночь.

— Поцелуй меня! — приказала Исидора.

— Так? — спросил он. В его озорном взгляде вспыхнули искорки смеха. И он вежливо поцеловал ее сосок.

Исидора покачала головой.

— Так? — спросил он, слегка лизнув ее грудь. Ее бедра дрогнули, но этого было мало.

— Симеон!

Рассмеявшись, Симеон взял сосок в рот и стал посасывать его, а другую грудь обхватил своей грубой рукой. Все мысли тут же улетучились из головы Исидоры.

Не прошло и нескольких минут, как Симеон уже стоял на коленях перед Исидорой. Ее юбки были задраны вверх, а сама она лежала в шезлонге, издавая такие стоны, какие могут вырываться из груди женщины, которая испытывает очень большое наслаждение.

Как же она была прекрасна! Волосы, выбившиеся из сложной прически, спадали ей на плечи мелкими кудряшками и локонами. Ее губы стали краснее любого рубина, а ее кожа могла бы цветом посоперничать с персиком и сливками. А на вкус она напоминала нектар, однако настоящим афродизиаком был ее взгляд.

Она дрожала, а потом принялась молить Симеона о пощаде. Он же сначала довел ее до края бездны, целовал до тех пор, пока с ее губ не сорвались крики, напоминающие песню… А потом отпрянул в сторону.

Он погладил ее кончиками пальцев, отчего ее тело содрогнулось.

— Я просто пытаюсь убедиться, что ты понимаешь, кто я.

— Симеон… — выдохнула Исидора. — Мой муж.

В это мгновение он услышал какие-то тихие удары у себя за спиной. Симеон проигнорировал их, сосредоточившись на том, чтобы дать Исидоре именно то, чего она хотела. Кроме…

Шум уже не был отдаленным. На палубе раздавались крики и слышался треск. А потом кто-то забарабанил в дверь салона.

— Выходите! — кричал чей-то высокий и встревоженный голос. — Плавучая тюрьма ударилась в яхту, и узники…

— Что? — резко переспросил Симеон, поднимая голову. Сначала ему пришло в голову, что это королевские слуги хотят войти в салон, и он хотел прогнать их. Однако теперь стало понятно, что ситуация куда более серьезная.

— Он сказал что-то об узниках, — тяжело дыша, произнесла Исидора. — Плавучая тюрьма… Симеон… Прошу тебя, не останавливайся! Только не останавливайся!

Но Симеон уже взял себя в руки, все его тело в одно мгновение напряглось от тревоги.

— Вставай! — приказал он, одновременно расправляя ее юбки.

— Что? — Исидора поднялась, но ее ноги ослабели, и она прижалась к Козуэю.

— Должно быть, нашу яхту задел один из тех кораблей, которые превратили в тюрьму, — объяснил Симеон. Он быстро натянул бриджи.

— Боже! — Исидора выпрямилась, пытаясь выровнять дыхание. — Кажется, нам лучше уйти отсюда. — Она нашла одну из своих туфелек и повертела в руках.

— Ты сможешь бежать в этом? — спросил Симеон, прислушиваясь.

— Нет.

— Тогда бросай их.

— Но бриллианты… — Оглядевшись по сторонам, Исидора забросила туфельки под диван. Позже она сможет забрать их.

Симеон убрал стул, которым он загородил дверь.

— Насколько я понял, узники сбежали с корабля-тюрьмы и забираются на яхту, — сказал он. — Нам надо выбираться отсюда.

— А разве этот стул не смог бы защитить нас? — спросила она.

— Нет, если они начнут обстреливать судно.

Глаза Исидоры округлились.

— Но я не смогу плыть в этом платье, Симеон, — сказала она.

— Ты помнишь наш разговор, когда я сказал тебе, что опасаюсь какого-нибудь происшествия, а ты возражала мне и говорила, что ничего такого в Англии быть не может? — Симеон не смог сдержаться: Исидора была так хороша, что он снова поцеловал ее.

— Ты мой балли-что-то-там… — спустя минуту проговорила Исидора. Похоже, она была напугана немногим больше, чем тогда. — Просто скажи мне, что делать.

— Мы спустимся за борт, — сказал Симеон. — Мы не можем оставаться тут, когда ты в таком платье. И нам надо пошевеливаться как можно проворнее.

Кивнув, Исидора вложила свою руку в его ладонь. Симеон осторожно толкнул дверь и выглянул наружу. В бальном зале никого не было. Но теперь, когда дверь была открыта, шум с палубы стал более явственным. До них донеслись крики и звон шпаг.

— Господи, там дерутся… — прошептала Исидора.

— Полагаю, на яхте находятся королевские гвардейцы. И это не говоря о констеблях, часовых и тюремных стражниках, — сказал Симеон. Но, честно говоря, ему на все это было решительно наплевать. Потому что самое ценное, что было во всей его жизни, — это Исидора, которая стояла рядом и доверчиво держала его за руку. — Не беспокойся! — уверенно произнес он.

Ее улыбка ослепила его.

— А я и не беспокоюсь, — сказала она.

Они тихо прошли в бальный зал, держась стены, и направились в сторону от палубы к двери в противоположном конце зала. Выйдя за дверь, Симеон быстро повел ее по каким-то коридорам, пока они не оказались у лестницы где-то на корме яхты.

— Поднимемся наверх здесь, — сказал он ей на ухо. — Нам надо будет продвигаться вдоль поручней, Исидора. Если они тебя увидят, то будут биться до смерти, лишь бы заполучить тебя.

Она кивнула. Обхватив жену за плечи, Симеон наградил ее страстным поцелуем.

— Я отойду в левую сторону от поручней и постараюсь отвлечь их. Не думаю, что они умеют плавать, хотя, пожалуй, их это не волнует. Но они обязательно подойдут к поручням с этой стороны. — Симеон говорил очень тихо. — Стой за этой дверью и досчитай до двадцати. А потом выбегай из двери и прыгай через поручни направо, не медля ни секунды и не прислушиваясь. Обещаешь?

Исидора кивнула.

Симеон приоткрыл дверь и протиснулся в образовавшуюся щель. Исидора начала считать. «Не слушай, — говорила она себе. — Ты сказала, что не будешь прислушиваться. Просто сосчитай до двадцати, а потом беги. Это все…»

Она не удержалась. Уши для того, чтобы слушать.

Исидора услышала шаги Симеона, всплеск, а потом крики. Счастливые вопли грубых людей. Оцепенев от ужаса, она поняла, что ее муж прыгнул за борт и уже в воде его тут же схватил какой-то мерзавец.

Подкравшись к двери, она выглянула наружу. Несколько взъерошенных типов перегнулись через поручни, потом над ними появилась голова, и они втащили наверх Симеона — мокрого и разъяренного. Ему тут же заломили руки за спину.

Узник, поймавший Симеона, забрался на ограждение палубы.

— А он хорошо меня приложил, — сказал он и добавил словечко, какого Исидора в жизни не слышала. — Но теперь он за это ответит!..

Не успела Исидора понять, что происходит, он замахнулся и изо всех сил ударил Симеона по щеке. Герцог отшатнулся, но двое узников крепко его держали.

Исидора едва не закричала, но вовремя сдержалась. Симеон не удостоил ударившего ни единым словом, он лишь обвел лица узников, столпившихся над ним, медленным взглядом.

— Эй, что это ты делаешь? — спросил один из бандитов, явно чувствуя себя не в своей тарелке из-за того, что Симеон не издает ни звука.

— Запоминаю ваши лица, — ответил Симеон. В его голосе было столько ярости, что Исидора вздрогнула.

— А поставлю-ка я ему пару синяков под глазами, — заявил один из нападавших. — Это его немного успокоит.

Исидору затошнило. Она не может прятаться тут, пока они бьют мужа. Она должна отвлечь их, чтобы они отпустили его, и тогда он сможет сокрушить их своим сногсшибательным ударом.

Исидора бесшумно спустилась вниз по лестнице. Ей нужно какое-то оружие. Но, к сожалению, на королевской яхте оружия не держали. Ей не найти даже тяжелого подсвечника.

Внезапно ее осенило. Исидора бросилась в дамский салон за своими туфельками с бриллиантами. Вот что их отвлечет! Она быстро взлетела вверх по лестнице и, тяжело дыша, прислушалась. Кажется, ничего не изменилось.

Двое по-прежнему держали Симеона за руки, но, похоже, новых ударов ему не нанесли. Насколько Исидора поняла, они решили обменять его жизнь на свободу.

Дождавшись подходящего мгновения, Исидора приоткрыла дверь и бросила на палубу туфельку с бриллиантами.

В свете факелов, освещавших палубу, драгоценные камни засияли всеми цветами радуги. Туфелька упала прямо перед узниками. Несколько мгновений они молча смотрели на нее, словно на палубу села райская птица. Бриллианты так и переливались.

А потом все пятеро с воплями бросились на туфлю.

Симеон ударил одного из них, что был ближе других к нему, с такой силой, что тот отлетел к стене яхты. А потом молниеносными движениями раскидал по палубе остальных четверых разбойников. Распахнув дверь, Исидора бросилась к мужу. Обхватив ее руками за талию, Козуэй попятился к поручням и прыгнул за борт.

Они ударились о воду с такой силой, что Симеон расцепил руки. Тяжелые юбки потащили Исидору, словно карманы у нее были набиты камнями, и вскоре ее с головой накрыло ледяной водой.

Что-то дотронулось до ее лица, и Исидора тут же вспомнила о трупах, которых стражники мертвых вытаскивали из Темзы. Она неистово забила руками, пытаясь подняться к поверхности, однако совладать с внушительным весом бриллиантов было нелегко.

А потом — как благословение, как молитва — сильная рука Симеона обхватила ее и рывком вытащила на поверхность воды. Исидора схватила ртом воздух, закашлялась.

— Все в порядке, успокойся, дорогая, — сказал Симеон, не выпуская ее. — Я вытащил тебя, вытащил…

— Я… я подумала…

Он запечатлел на ее губах быстрый поцелуй.

— Я хочу вытащить тебя из реки. — С этими словами Симеон поплыл к берегу, держа ее с такой легкостью, словно она весила не больше ребенка. У Исидоры было достаточно времени, чтобы поблагодарить про себя Симеона за его пристрастие к бегу и ту силу, что дарил ему спорт.

А потом они оказались на берегу, где к ним потянулись сотни рук людей, готовых прийти на помощь. Симеон быстро встал и поднял Исидору. Ее юбки стали раз в десять тяжелее, а из-за веса бриллиантов и воды шелк обмотал ее ноги, так что юбки превратились в ловушку. Дело кончилось тем, что Симеон поднял Исидору и понес на руках вверх по склону крутого берега.

Толпа, собравшаяся на берегу, закричала: «Ура-а!» Звук получился оглушающим. Исидоре стало холодно. Опустив глаза, она увидела, что ее вышитый бриллиантами лиф сдался в борьбе с тяжестью камней и сполз вниз, обнажив ее грудь. Исидора в ужасе посмотрела на Симеона. Он смеялся.

Спустя секунду они оказались на берегу, и Симеон закутал ее в свой камзол.

— Не могу же я допустить, чтобы весь Лондон понял, что он пропустил, — прошептал муж ей на ухо.

— О, Симеон, — икая и едва не плача, проговорила Исидора. — Он ударил тебя, Симеон… Ударил, и я не могла ничего сделать, чтобы помочь тебе.

— Но ты же их остановила, — сказал Симеон. — Если бы не ты, я бы мог погибнуть.

— А потом мы оказались в воде, — снова икнув, сказала Исидора, — и я пошла ко дну. Я могла думать только о том, как будут гоготать стражники мертвых, когда их отправят искать мое тело.

— Никогда, — сказал он, крепче обнимая ее. — Я бы никогда не позволил такому случиться.

— Никогда не проси их найти мое тело, Симеон, — попросила она серьезным тоном. — Обещай мне!

— Ты не утонешь, дорогая. Никогда!

Прижавшись к его груди, Исидора слушала сильное биение его сердца. Они в безопасности.

По ее щекам потекли слезы. Симеон сказал что-то, но она не расслышала.

— Что?

— Разве ты не понимаешь, как мы счастливы, Исидора? — повторил он.

— Да, — ответила она тихо. Ее сердце все еще тревожно стучало в груди от страха, несмотря на то что она находилась в его теплых, сильных объятиях.

Симеон взял ее лицо в свои руки.

— Мы с тобой как твои родители, дорогая, — сказал он. — Если одному из нас придется уйти, то другой уйдет вместе с ним. Я бы никогда не перестал искать тебя, если бы наше судно перевернулось.

А потом он целовал ее властными и жадными поцелуями, какие ее отец дарил ее матери сотни раз. Слезы рекой текли из ее глаз. Исидора обхватила Симеона за шею и крепко прижалась к нему.

Кажется, радостные крики стали громче, когда он снова склонил к ней голову… хотя, быть может, то было всего лишь игрой ее воображения.

Пару минут спустя Симеон снова поднял ее и понес сквозь толпу, не обращая внимания на то, что подол ее мокрого и тяжелого платья хвостом тянется за ними. Исидора не замечала того, что творится вокруг них, но когда слуга захлопнул за ними дверь кареты и Симеон усадил ее на сиденье, она наконец огляделась по сторонам. Еще никогда она не ездила в таком роскошном экипаже, обитом изнутри красным бархатом с золотыми коронами, поблескивающими на свету. Лошади пустились вскачь, но Исидора почти не ощутила этого.

— Где мы? — со смехом спросила Исидора.

Симеон, стягивавший в тот момент с себя мокрую рубашку, даже не поднял голову.

— В карете герцога Букингема, — ответил он.

— Королевская карета! — воскликнула Исидора, наблюдая за мужем из-под полуопущенных ресниц. И вдруг ее словно огнем опалило от собственного дыхания. Не может же он…

Однако Симеон имел в виду именно это.

Потому что уже спустя мгновение он стал осторожно стягивать ее вымокший лиф вниз, на талию. В тех местах на ее коже, куда впились бриллианты при ударе о поверхность воды, появились красные пятна. Он поцеловал каждый синячок, спускаясь все ниже и ниже, с уверенностью человека, который понимает, где его поцелуи нужнее всего.

А потом, хоть Исидоре такое и в голову не могло прийти — заниматься любовью в карете, да к тому же в карете принца, — она осознала, что лежит на красном бархатном сиденье, а ее муж ласкает ее, доводя до того блаженного состояния, в котором она пребывала, когда выяснилось, что на яхту пробрались узники.

— Мы не должны… — пролепетала Исидора в какое-то мгновение, однако она очень быстро забыла нужные слова, потому что наслаждение унесло ее в тот мир, где все слова теряют смысл.

И когда он рывком вошел в нее, Исидора оказалась в таком состоянии, что могла лишь вскрикивать и стонать от удовольствия.

Тело Симеона молило его последовать за ней, но вместо этого он предпочел медленно заниматься любовью с Исидорой. Лишь с помощью поцелуев и неспешных ласк он мог донести до нее правду, которая жгла им обоим сердца.

Однако вскоре Симеон больше не смог выдерживать этот медленный ритм. Его толчки становились все быстрее и глубже, и он не закрывал глаза, чтобы видеть, как плавится и стонет от любви Исидора. Да просто для того, чтобы любоваться ее чудесными глазами и губами.

Карета завернула за угол, и от этого движения наслаждение стало еще острее.

— Симеон, — прерывистым шепотом проговорила Исидора, — мы должны быть уже неподалеку от дома.

— Я велел им не открывать дверь экипажа, — ответил он, чувствуя, что окончательно теряет над собой контроль.

— Симеон! — воскликнула Исидора, привлекая его к себе, отчего проникновение стало еще глубже, заставляя его забыть обо всем на свете и сдаться чему-то прекрасному и безумному. Чему-то, что заставило Исидору расплакаться (совсем чуть-чуть) и наполнило глаза Симеона влагой (совсем чуть-чуть).

В последующие за этим мгновения, когда тишина нарушалась лишь их едва слышными постанываниями, Симеон понял то, что уже знало его сердце. Они — партнеры. Исидора всегда будет принимать импульсивные решения, а он — тщательно продуманные. Он всегда будет побаиваться того, что она станет смотреть на него с тем же презрением, какое он видел в глазах собственной матери. А она не перестанет опасаться, что он недостаточно сильно любит ее.

Короче говоря, они созданы друг для друга.

Симеон задумался, как ему выразить свои чувства, как передать ей всю нежность, страсть и надежду, которые заполнили его сердце, и наконец выразил все свои эмоции в одной короткой фразе:

— Я люблю тебя.

Она поцеловала его. А потом поцеловала еще раз.

— Куда бы ты ни пошла, — прошептал он тихо, — я пойду за тобой.

Глава 42

Сент-Джеймсский дворец
Лондон
10 апреля 1784 года

Прошло две недели, прежде чем Исидора окончательно поняла, что произошло. До этого она не осознавала, что весь Лондон видел, как они бежали с яхты и как Симеон спас ее. Не говоря уже о том, что сам король наблюдал за тем, как Симеон вынес ее из воды, а потом целовал. И король поклялся, что больше никогда в жизни не послушает заверения какого-нибудь поверенного, который скажет ему, что один из его вельмож обезумел, и уж тем более не позволит аннулировать его брак на этом основании.

Не осознавала она и того, что благодаря Симеону, расправившемуся с главарями мятежа, королевской гвардии не осталось работы по подавлению беспорядков. И уж совсем она не могла представить, что ее мужа пригласят в королевский дворец, чтобы выразить ему благодарность от всей нации, а он, в свою очередь, скажет, что действовал столь успешно лишь потому, что ему помогала герцогиня.

После речи короля начался бал, и Исидора почти час не видела Симеона. Она то и дело выглядывала из-за плеч своих партнеров по танцам, выискивая его глазами. Серебристое платье теперь приводило ее в ужас, поэтому Люсиль пришлось осторожно спороть все бриллианты с его подола — точнее, те, что не остались на илистом дне Темзы, и пришить их на платье для приемов.

Однако на этот вечер Исидора его не надела. Честно говоря, она подумала о том, что еще не скоро ей захочется выходить в наряде, украшенном бриллиантами. Поэтому на вечер во дворце предпочла облачиться в бледно-розовое бархатное платье с кружевами шантильи, а из украшений Исидора надела на себя целое состояние в виде тигровых рубинов.

Все ее бывшие ухажеры были забыты. Правда, большинство из них не теряли надежды, что она разочаруется в Симеоне. Даже если она не аннулирует свой брак, верили они, то, возможно, обратится к ним за утешением из-за эксцентричных выходок герцога Козуэя. Поэтому они улыбались, острили и кланялись… Исидору раздражал исходящий от них цветочный аромат, раздражало то, как они «случайно» прикасались к ее груди и как, улыбаясь, показывали зубы.

Поэтому она пришла к выводу, что мужчина должен улыбаться с мрачным видом, чуть пахнуть кардамоновым мылом и дотрагиваться до ее груди, лишь когда они останутся наедине в супружеской спальне.

Суть брака в том, что женщина оказывается способна сформулировать его правила только тогда, когда… их нарушают.

Вдруг чья-то рука коснулась ее плеча. Вздрогнув, Исидора повернулась. Симеон. Она улыбнулась ему.

— Симеон! Где же ты был?

— У короля имелась ко мне личная просьба, — с улыбкой промолвил он в ответ. — Кажется, королеве очень понравились тигровые рубины.

Граф Бисселбейт откашлялся.

— Простите, пожалуйста, — сказала Исидора, поворачиваясь к поклоннику. — Я…

— Как твой Бааломаал?.. — произнес Симеон. Он говорил очень тихо, так как эти слова были предназначены только для ее ушей.

Ни секунды не раздумывая, Исидора попятилась назад, приложив руку ко лбу. Она знала, что Симеон, уже взявший ее за талию, в нужный момент поддержит ее.

— О! — застонала она. — У меня голова кружится, я сейчас упаду в обморок! Это все жара…

Симеон беззвучно засмеялся. Он быстро пронес ее сквозь толпу болтающих между собой вельмож, вышел из зала и уверенно направился куда-то по лабиринтам коридоров Сент-Джеймсского дворца.

Исидора положила голову ему на грудь, наслаждаясь биением его сердца и даже не спросив, в чем именно заключалась опасность. Симеон с ней. И все будет хорошо.

Через несколько мгновений он толкнул какую-то дверь. Они оказались в полной темноте. Симеон поставил Исидору на пол.

— Симеон! — окликнула она его, поняв, что они находятся в какой-то крохотной комнатке. — Где мы?

— В шкафу, — ответил он. — Но тут хватит места и для того, чтобы лечь, если тебе вдруг захочется.

Она засмеялась, но он упал на колени и поднял ее юбки. Исидора положила руки на его сильные плечи и полностью отдалась тому наслаждению, которое ей дарили его горячие поцелуи.

— Но, Симеон… — пролепетала она, чувствуя, что у нее начинают подгибаться колени, и понимая, что уже через минуту она будет лежать на полу шкафа для метелок, который находится во дворце самого короля. — Я считала, что ты будешь использовать это свое слово «бааломаал» только в минуты опасности.

Симеон предпочел не отвечать до тех пор, пока ее дыхание не участилось, а с ее уст не начали срываться тихие стоны. Потом он встал, снял с себя камзол и расстелил его на полу. Это был великолепный камзол, сшитый личным портным Вильерса, — черные розы на темно-коричневом… Правда, он оказался очень мягким, так что из него вышла отличная постель.

— Опасность была, — сказал он, когда Исидора уже считала, что он не станет говорить об этом.

Симеон дождался, когда ее дыхание станет совсем прерывистым. Склонившись над ней в полной тьме, он чувствовал, как она льнет к нему, обхватив его ногами, молит, упрашивает…

Одним резким толчком Симеон вошел в ее нежное лоно, деля с ней ее тело, ее дыхание, ее любовь.

— Потому что я тебя люблю, — сказал он. Его голос вдруг стал грубым. Это был голос мужчины, понимающего, что контроль над собой нужен лишь для того, чтобы терять его в исключительных случаях.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала Исидора, выгибаясь навстречу мужу.

— Да, некоторая опасность была, — сказал он ей. Симеон услышал, как Исидора засмеялась.

— Хм-м-м…

Время для разговоров подошло к концу, но он должен был сначала объяснить ей, что имеет в виду.

— Эти мужчины в опасности, Исидора. В большой опасности. Мне больно на тебя смотреть. Я испытываю ярость, когда вижу, как они следят за тобой, не говоря уже о том, как они прикасаются к тебе.

Ее руки заскользили вниз по его спине, и это еще сильнее распалило Симеона.

— Ты моя, — прохрипел он, прежде чем накрыть ее губы горячим и властным поцелуем.

— Я твоя, — сказала она, прежде чем поцеловать его в ответ. — И ты мой.

Эпилог

Кентерберийский собор
Месяц или около того спустя
Архиепископ Кентерберийский был вынужден признать, что правила повторного вступления в брак оказались весьма смутными и непонятными даже для него. И в этом едва ли была его вина: никто и никогда не просил провести такую церемонию. Он тратил огромное количество времени на то, чтобы соединять пары, которые, как епископ прекрасно понимал, не были созданы для семейного счастья.

А эта пара явно будет счастлива. Точнее было бы сказать, что она уже счастлива.

Они произнесли брачные клятвы, крепко держась за руки. И сказали «да» достойными похвалы громкими голосами.

Но даже несмотря на это, им, похоже, хотелось без конца повторять слова клятв.

— Я всегда буду любить тебя, — пообещал жених. — Ты успокаиваешь мою душу.

— Я обещаю стать менее импульсивной, — говорила невеста.

Епископ понимал, что она имеет в виду. Его мать была импульсивной. Вздохнув, он спросил себя, уйдут ли они наконец.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть, — прошептал жених.

Боже правый! Они снова целуются.

Епископ налил себе еще бокальчик хереса. Похоже, вечер будет долгим.

Примечания

1

Яйца с кроликом (фр.).

(обратно)

2

Для меня большая честь познакомиться с вами, синьора (ит.).

(обратно)

3

Маленькая подружка (фр.).

(обратно)

4

Ублюдок (ит.).

(обратно)

5

В средневековых легендах демоница, посещающая ночью молодых мужчин и вызывающая у них сладострастные сны.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Глава 35
  • Глава 36
  • Глава 37
  • Глава 38
  • Глава 39
  • Глава 40
  • Глава 41
  • Глава 42
  • Эпилог
  • *** Примечания ***