КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

«Если», 1998 № 03 [Владимир Гаков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

«Если», 1998 № 03

Роберт Силверберг
ЗОВИТЕ МЕНЯ ТИТАНОМ

Неужели тебе удалось освободиться? — спросила Афродита.

— Удалось, как видишь. И вот я здесь.

— Да, — сказала она. — Ты — последний. Последний в этом чудном краю. — Взмахом руки она указала на блистающую лазурь моря, на сверкающую полоску пляжа, на беленные известью дома. Остров Миконос — настоящая жемчужина. — И что же ты теперь намерен делать?

— То, для чего я создан, — ответил я. — Ты же знаешь.

Мои слова заставили ее призадуматься. Мы пили охлажденное вино в патио маленького отеля, стоящего среди утесов, за шеренгами сохнущих рыбацких сетей.

Через несколько секунд она рассмеялась — о, этот чарующий звонкий смех! — и чокнулась со мною.

— Удачи, — сказала она.

* * *
То была Греция. А до Греции были Сицилия, гора, извержение…

Гору трясло, колыхало, пучило, а затем по опаленным склонам с прогоревшей насквозь вершины потек жидкий огонь, и в первые же десять минут извержения погибли шесть селений. Надо быть безумцем, чтобы строить жилье на склоне вулкана. Но люди всегда отличались безумием.

Пламенный вал неудержимо мчался вниз. Еще два часа, и он доберется до города Катанья и сотрет с лица земли все его северо-западные районы, а завтра Сицилия облачится в траур. Ибо хотя на этом острове извержения не редкость, столь мощного не бывало со времен динозавров.

Сам я еще не знал, что происходит на вершине. Не знал, потому что находился в недрах горы, в трех милях от поверхности.

Но и в своей темнице под корнями гигантского вулкана, носящего имя Этна, я по грохоту, тряске и жару определил, что это стихийное бедствие отнюдь не из рядовых. Вот и настал в конце концов обещанный Час Освобождения. Пятьсот веков пробыл я пленником Зевса…

Я потянулся, перевернулся на спину и сел впервые за пятьдесят тысяч лет.

Ничто на меня не давило.

Мой уродливый тюремщик Гефест когда-то построил кузницу прямо на мне. Наковальню поставил на мою спину и безжалостно, от зари до зари, ковал бронзу и железо. Великим искусником был этот колченогий мастер. Где он сейчас? Где его наковальня?

По крайней мере, я ее не чувствую. Уже давно.

До чего же это приятно!

Я разминаю плечевые мышцы, вправляю суставы. Дело это долгое. Да и вы бы не сразу управились, если бы у вас была сотня голов.

— Гефест! — кричу я в сотню глоток. И чувствую, как надо мной содрогается и корчится гора, и знаю, что от одного моего голоса десятки раскаленных валунов срываются и катятся, катятся, катятся вниз.

Не отвечает Гефест. Не стучит его молот. Не слышна его ковыляющая походка.

Ну что ж, попробуем кликнуть кое-кого поважнее.

— Зевс!

Молчание.

— Зевс, ты меня слышишь?

Нет ответа.

— Эй, куда же ты подевался? Где вся честная компания?

Только вулкан отзывается адским ревом.

Ладно, не хотите — не отвечайте.

Я медленно поднялся на ноги, выпрямился во весь свой изрядный рост. Скальная толща разверзлась надо мною. Делать подобные фокусы я еще не разучился.

Стоять прямо — тоже дело приятное. Полежали бы вы пятьдесят тысяч лет, поняли бы, что я имею в виду. Да где уж вам, малявки.

Еще одна попытка:

— Зевс! — хором выкрикнула это имя сотня моих ртов. Фортиссимо-фортиссимо. По недрам горы разбежалось эхо. За эти века заново отросли все мои головы. Я залечил нанесенные Зевсом раны. Знать, что я исцелился, приятнее всего. Подумать только, еще совсем недавно мне казалось, что все кончено!

Ну что ж, похоже, никто не откликнется. Нет смысла продолжать этот кошачий концерт. Свершилось главное: наступил Час Освобождения. Цепи распались, как по волшебству, а взамен отрубленных голов выросли новые. Пора выбираться отсюда.

* * *
Я прошел сквозь гору, будто она была соткана из воздуха. Скала для меня не преграда. Беспрепятственно миновал разломы, где кипела рвущаяся наверх, в жерло, магма и очутился под солнцем, на засыпанном пеплом склоне Этны. Затем поднялся на самый верх фонтанирующего огнем конуса и заглянул в раскаленное добела чрево горы. Сотня драконьих морд расплылась в сотне ухмылок, а вокруг бушевал жгучий ветер. Огненный смерч овевал меня, и потоки лавы выплескивались на склоны горы. С вершины вулкана открывалось великолепное зрелище: до чего же отрадно видеть перед собой мир после многих веков заточения во тьме!

Внизу, далеко на западе, раскинулось море. Позади жались друг к другу покрытые лесом холмы. А надо мной пламенело солнце.

Да, это было прекрасно!

— Хо-о-ха! — прокричал я.

Мой торжествующий рев подобно сотне ураганов промчался по склонам величавых сицилийских гор. Он выбил оконные стекла в Риме, снес лачуги в селах Сардинии и разрушил десяток мечетей в тунисской Сахаре. Но самая мощная звуковая волна помчалась на запад, к Греции. Она пересекла море и, точно коса, прошлась вдоль побережья, срубив верхушки деревьев от Айоса-Николаоса в Ионии до Афин на берегу Эгейского моря, и понеслась дальше, в Турцию.

Это была разминка. Теперь я сам направлюсь туда, чтобы свести кое-какие древние счеты.

Я быстро спускался с горы. Оранжевая лава чавкала под могучими стопами, а мне все нипочем.

Ведь меня зовут Тифон[1]!

Наверное, я привлек к себе внимание, пока спускался огненными склонами к цепочке симпатичных морских курортов, где в те минуты царили паника и истерия, и входил в море на полпути между Фьюмефредцо и Таорминой. Как ни крути, для вас я что-то вроде чудовища: рост четыреста футов, уйма драконьих голов, глаза, мечущие молнии, густые черные перья по всему туловищу и огромные ядовитые гады вместо ног. В свое время даже боги, едва завидев меня, обращались в бегство. Однажды некоторые из них бежали до самого Египта, стоило мне крикнуть: «Вот я вам!»[2]

Впрочем, извержение вулкана сопровождалось землетрясением, а потому охваченные ужасом жители западной Сицилии могли и не заметить меня. Или не поверить собственным глазам — мало ли что померещится в такой кутерьме? А может, они просто кивнули и сказали: «Ну да! А почему бы и нет?»

Я вбежал в море, нырнул и доплыл в холодной синеве до самой Греции. Даже ни разу не поднялся на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Да и на что мне воздух, насыщенный гарью и ядовитыми газами вулкана? К тому же я спешил.

Зевс! Я иду к тебе. Теперь держись!

Мы, титаны, старейшие из богов. Нас первыми призвали в ряды тех, кому спокон веку поклоняются люди. И нас, титанов, Зевс наголову разбил задолго до того, как с горы Синай спустился Билл Гейтс со своим MS-DOSom. Задолго до того, как Гомер впервые взялся за арфу. Задолго до Великого Потопа. Задолго до всего, что ныне имеет для вас хоть какой-то смысл.

Матерью моей была Гея. По-вашему — Земля. Если уж на то пошло, она породила нас всех.

А на заре мира обширное чрево Геи породило всех богов, гигантов и чудовищ. Из него вышел зоркий Уран, или небо, и вместе с Геей они сотворили первую дюжину титанов и титанид, в том числе Океана, Кроноса и Рею.

От первых двенадцати титанов произошло много других: Атлас, который ныне подпирает мир; искусник Прометей, научивший людей пользоваться огнем и поплатившийся за это самой острой формой цирроза из известных медицине; недотепа Эпиметей, свалявший дурака с Пандорой, и другие. Были великаны со змеиными конечностями, такие, как Порфирион и Алкионей, и сторукие пятидесятиглавые твари вроде Бриарея, Котта и Гиеса, и прочие верзилы наподобие трех одноглазых циклопов: Аргуса — повелителя бурь, Бронта — властелина грома, Стеропа, коему подчинялись молнии. Сами видите, родня у меня была та еще.

Нянькой нам была Вселенная. Так мне говорили. Похоже, намучилась она с каждым из нас в отдельности и со всеми вместе. Когда царствовал Уран, меня еще на свете не было. В ту эпоху Уран повздорил со своим отпрыском Кроносом, и для папаши дело кончилось плохо: сынишка недолго думая полоснул серпом по родительским ядрам и стал верховным богом всего сущего. И жил припеваючи, пока не дал маху, позволив родиться Зевсу. Кронос глотал своих новорожденных детей, чтобы они не поступили с ним, как он с родным отцом, но честолюбец Зевс, самый младший, избежал участи братьев. Не повезло Кроносу, что и говорить.

Ладно, это дело семейное. Грязное белье.

Что же касается Зевса, то он, как вы сами видите, поднялся на сцену с опозданием, однако сразу взял быка за рога. Зевс — сын моей двоюродной сестры Реи, так что можете считать его моим племянником. Да, повезло мне с племянничком…

Прикончив Кроноса, Зевс взялся за остальных титанов и расколошматил их в череде свирепых войн. Кипели моря, рикошетили молнии, пламя охватывало целые континенты.

Некоторые из нас соблюдали нейтралитет, а иные даже приняли сторону Зевса. Конец известен. Когда улеглась вся эта суматоха, уйма титанов оказалась распихана по разным «санаториям» вроде моего каменного мешка под Этной, а в «родовом гнезде» стал командовать Зевс со своими прихлебателями.

Я результат последнего эксперимента Геи в области материнства. На свет я появился под самый занавес войны богов и титанов. Кое-кто называет меня последним из чудовищ. Я рожден неуемным. И опасным. Мне поручено отомстить Зевсу за все надругательства над моей родней. В прошлый раз мне это едва не удалось.

А теперь, похоже, судьба предлагает вторую попытку.

* * *
И здорово же изменилась Греция за все эти тысячелетия! В мое отсутствие родилась так называемая цивилизация: скоростные автомагистрали, бензоколонки, телефонные столбы, рекламные щиты, многоэтажные гостиницы и еще много всякой всячины.

Да и природа выглядит неплохо: густая небесная синь, золотые блестки звезд, сверкающая белизна прибоя. Крашенные известью домики лепятся к коричневым склонам острых, как ножи, отрогов.

Я вышел из моря на острове Закинфе, на обращенный к Пелопоннесу берег. Передо мной раскинулся симпатичный приморский городок: древние крепости на вершинах холмов, вокруг — оливы и кипарисы. Похоже, геологическая катастрофа, связанная с моим побегом, не причинила здесь особого вреда.

Я решил, что показаться здешним жителям в моем настоящем обличье — не самая лучшая идея. Достаточно вспомнить, каким чудовищем считали меня смертные в далеком прошлом и сколько было с этим хлопот. Поэтому, прежде чем выйти из воды, я приглядел тело, которое плескалось в море перед одним из прибрежных отелей.

Вполне подходящее тело: атлетически сложенный мужчина, высокий, немолодой, но весьма энергичный, с волевым подбородком, длинным острым носом и высоким лбом. Я заглянул в его сознание. Проницательный ум, ясный, быстро схватывающий. И битком набитый знаниями, как стандартными, так и всякой эзотерикой. Ну, я имею в виду эту дребедень насчет Билла Гейтса, Гомера, пятизвездочных гостиниц и телефонных столбов — все это я почерпнул оттуда. А еще я узнал, как подобает себя вести человеческим существам. И много чего еще намотал на ус — запас есть не просит, верно?

Пытливый и творческий ум. Хорошая личность. Мне понравилась. Я решил ею попользоваться.

В мгновение ока я уподобился этому человеку и пошел в город, а он так и остался в воде, ни о чем не подозревая. Да если бы и заметил своего двойника, что с того? Мало ли в Греции похожих людей? И если случай свел двоих в одном месте в одно и то же время — что теперь, кричать об этом на каждом углу?

Я еще покопался у него в уме и узнал, что он иностранец, турист. Женат, трое детей, дом на холме в засушливой стране, отчасти похожей на Грецию, но далекой. Говорит на английском, немного знает еще два языка. Греческим не владеет. Ничего страшного, у меня свои способы.

Я уже понял: чтобы ходить по суше, не привлекая к себе излишнего внимания, нужно иметь одежду, деньги и паспорт. Всем этим я тут же и обзавелся — что может быть проще? Для таких, как мы, это не проблема.

Затем я снова копнул в разуме двойника — не знает ли он случайно, где обретается Зевс?

Очень упорядоченный ум. Сведения о Зевсе там хранились на отдельной полочке под названием «Греческая мифология».

Мифология?!

Да. Да! Он знал о Гее, Уране и склоке Урана и Кроноса. Знал и о других титанах, по крайней мере, о нескольких: Прометее, Рее, Гиперионе, Иапете. Где-то что-то читал о гигантах и разномастной орде сторуких чудовищ, о войне между Зевсом и титанами и о полном разгроме последних. И о том, как славный победитель со своей шайкой — Посейдоном, Аполлоном, Аресом и К0 — прибрал к рукам всю власть. Но для моего симпатичного двойника все это были сказки. «Мифология».

Не буду скрывать, в этом недурственном архиве я поискал и упоминания о себе. И нашел такие сведения: «Тифон, сын Геи. Его часто путают с Пифоном».

Увы, это так. Имена похожи, но все-таки Пифон — это раскормленный дракон, которого прирезал в Дельфах Аполлон. А я — это я.

Плохо, очень плохо. Не пристало хорошо организованному разуму слепо копировать чужие заблуждения. Позор, я бы сказал. Конечно, в истории мироздания я не такая крупная фигура, как Кронос или Уран, но ведь и у меня был звездный час, когда я с голыми руками вышел против Зевса и едва не победил. Но хуже всего — несказанно хуже! — то, что все наше славное жизнелюбивое племя, от великой владычицы Геи и ее небесного консорта до последнего сатира и лесной нимфы, ныне считают «мифологией».

Что же приключилось с миром и его богами, пока я маялся под Этной?

Это предстоит выяснить. И для начала поисков, на мой взгляд, вполне подходит гора Олимп.

Беда в том, что я оказался на другом конце Греции, в юго-западном краю, тогда как Олимп находится далеко на севере. Но я не растерялся и, упакованный в человеческое тело и человеческую одежду, сел на катер на подводных крыльях и добрался до Патры, затем на другом катере пересек Коринфский залив и высадился в Нафрактосе, а оттуда поездом и автобусом доехал до Фессалии, где стоит Олимп. Кроме этого названия, все остальные были мне внове. Катеров, поездов и автобусов в годы моей молодости тоже не существовало. Но я легко приспосабливаюсь. Я ведь как-никак сверхъестественное существо. Если уж на то пошло, я своего рода бог.

Все-таки интересно было сидеть среди вас, смертных, в автобусах и поездах. В былые времена я уделял вам не больше внимания, чем муравьям, шмелям или тараканам. На заре мира людей было мало, да и те представляли собой плоды бессистемных экспериментов богов. Сами знаете, вас создал Прометей по каким-то одному ему ведомым причинам; вылепил из глины и ила, и вдохнул жизнь, и выпустил на волю, дабы вы украсили ландшафт. И вам это удалось, верно?

Так вот, сидя в битком набитых чесночных вагонах, вдыхая ваши выделения, я не мог не оценить по достоинству целеустремленность и упорство, с какими вы, люди, покрыли столько земли жилыми домами, магистралями, супермаркетами, парками аттракционов, стадионами, высоковольтными линиями и мусором. Мусором — в особенности. Мало что из всего вышеперечисленного можно назвать украшением ландшафта, но факт остается фактом: вы потрудились на совесть. Прометей должен вами гордиться. Кстати, любопытно, где он сейчас?

До сих пор мается на цепи, а орел Зевса клюет его печень[3]?

Я порылся в умах попутчиков, но они оказались не столь эрудированы, как мой пляжный избранник, и ровным счетом ничего не знали о Прометее. Да и обо всех моих современниках, за исключением Зевса, Аполлона, Афины и еще нескольких божков-последышей. Похоже, Греция успела поменять своих богов. Теперь здесь к месту и не к месту поминают Христа, который оказался сильнее нас, хотя никакой битвы вроде бы не было. Неужели старина Зевс сдался без боя? Приятно, конечно, было узнать, что Зевс слетел с трона от христова пинка, как сам в свое время поступил со стариной Кроносом, но когда и при каких обстоятельствах это случилось?

Найду ли я Христа на вершине Олимпа, во дворце Зевса?

Не найду. Очень скоро я выяснил, что на вершине Олимпа вообще никто не живет.

Местечко нисколько не утратило былой красы, и спасибо вам, люди, за это от всей души. Широченное плато, над которым высится гора, вы содержите в безупречной чистоте. Олимп все такой же величавый и гордый, все так же надменно глядит на дикие, безлюдные пустоши, его отроги — великолепный природный амфитеатр, его верхние террасы эффектно окутаны облачной вуалью.

Правда, на горе появилось несколько дорог. У подножья я остановил машину и проехал две трети пути к вершине, до хижины отшельника в елово-ореховом лесу (сейчас она служит приютом для самых упорных туристов). Там я простился с шофером, сказав, что остаток пути одолею пешком. Он как-то странно на меня посмотрел — наверное, для покорения вершины мне следовало иначе одеться и запастись специальными снастями.

Когда машина скрылась с глаз, я сбросил человеческую личину и опять сделался выше самого высокого дерева в мире, затем обзавелся привычными крыльями с черными, как смоль, перьями и вознесся в ту сферу, где воздух прозрачен и сладок и где некогда восседал на троне Зевс.

Ни трона, ни Зевса.

В войне богов моим кузенам Оту и Эфиальту пришлось обрушить гору Пелион на вершину горы Оссы, чтобы взобраться на Олимп, но они там не удержались. Я же на этот раз беспрепятственно поднялся на заиндевелый пик и стоял там, гоняя пышное облачное руно, готовый к битве, но никто не бросил мне вызов.

— Зевс? Зевс?!

Да, однажды я уже побывал здесь. В тот раз уста мои исторгали грозный драконий рык, очи излучали горгоний свет, и божки из шайки Зевса разбегались от страха. Он расстрелял меня крупнокалиберными молниями, обратил в пепел, растоптал в пыль, а то, что осталось, утопил в толще скал под огнедышащей Этной, велев божественному ремесленнику Гефесту придавить меня мастерской со всеми инструментами, и я пролежал пятьдесят тысяч лет, кляня своего врага и обещая восстать из праха и отомстить.

И вот я восстал и требую реванша. Этна изрыгает огненные реки на прекрасные сицилийские долины, а я вновь на свободе. Но где же мой враг?

— Зевс! — кричу я в пустоту.

Олимп по-прежнему великолепен, но никто из богов им больше не пользуется.

Пришлось слететь к приюту альпинистов и вновь обернуться поджарым, высоколобым и длинноносым американским туристом. Кажется, три спортсмена-туриста стали невольными свидетелями моей метаморфозы. Во всяком случае, когда я подошел к ним, они стояли с выпученными глазами и отпавшими челюстями — мой облик, почище взгляда Медузы, заставил их окаменеть.

— Привет, ребята, — поздоровался я. — Денек-то, а?!

А они молчали и таращились. Я спустился ельником в глубокую долину и там, как заправский проголодавшийся смертный, заказал в ресторанчике долмады[4], жареную кефаль и мусаку[5] и залил все это несколькими литрами рецины. А потом, как неутомимейший из смертных, прошагал через полстраны до Афин. Шел я много дней и отдыхал лишь два-три часа еженощно. На тело грех было жаловаться — крепкое оказалось, я ведь его не больно-то берег. Долгая выдалась прогулка. Все дело в том, что до меня уже доходило: спешить-то больше некуда. А значит, можно полюбоваться красотами.

* * *
Афины — кошмар наяву. Царство Гадеса, поднявшееся на поверхность земли. Шум, толчея, вездесущее запустение, неописуемое уродство, убожество, ветхость и такое плотное зловоние, что можно ногтем процарапать на нем свои инициалы. Если, конечно, у вас имеются ногти и инициалы.

Я уже понимал, что вряд ли найду в этом городе кого-нибудь из пантеона. Ни один бог в здравом рассудке не провел бы там и десяти минут. Но столица Греции — это город Афины Паллады, а она, как известно, богиня знаний, и я не оставлял надежды разведать, как, когда и при каких обстоятельствах всемогущие греческие божества перешли в разряд мифологических и где их можно разыскать. По крайней мере, одного из них.

Я бродил по улицам из кошмаров. Куда ни глянь — пыль, песок и бетонные блоки; ржавые металлические балки без всякого смысла валяются на обочинах дорог; даже в центре города стоят обветшалые дома. Транспортные средства суетливы и безжалостно-стремительны (люди, как вы все-таки ошиблись, отказавшись от воловьих упряжек!). Невзрачные лавчонки с дрянными и дешевыми товарами. Полчища тощих длинноногих кошек — каждая сочла своим долгом зашипеть на меня. Я тоже шипел в ответ. Мы с ними понимали друг друга.

В центре всего этого убожества и суеты, на вершине холма, стоят древние мраморные храмы. Место носит имя Акрополь, в городе оно самое высокое и до сих пор считается священным. Храмы недурны по сравнению с другими постройками смертных, но содержатся в ужасном небрежении: всюду валяются колонны, выветривание превратило изящных кариатид в бесформенные глыбы. Люди, да разве можно так наплевательски относиться к лучшим творениям ваших же рук? Не пойму я вас, хоть убейте.

На всякий случай я решил туда подняться — вдруг повстречаю какого-нибудь затаившегося бога или полубога. Я долго бродил по развалинам некогда величественного храма Парфенон вслед за человечком, который, пряча глаза за большими стеклами, рассказывал толпе о том, как выглядело сооружение в годы своей наивысшей славы, когда в городе правила Афина. Говорил он на языке, в котором мой прототип не смыслил ни бельмеса, но я все понял без труда. Эх вы, смертные, за столько веков даже общего языка не сумели создать! Вот мы в наше время говорили на одном, и это всех устраивало. Правда, мы все-таки боги.

Ну так вот, иду я за экскурсоводом и слышу: «А сейчас мы посетим святилище Зевса. Сюда, пожалуйста».

Святилище Зевса я увидел сразу за Парфеноном, но от него мало что осталось. Поводырь прочитал небольшую лекцию насчет исторической роли Зевса как отца богов, при этом наврал с три короба.

«Давайте-ка лучше я расскажу вам про Зевса, — так и вертелось у меня на языке. — Например, о том, как он не давал' проходу девицам. Или о том, как стонал и рычал, когда мы с ним сцепились в первый раз, и я сначала придушил его своими ногами-змеями, а потом подрезал сухожилия, чтобы не дергался, и запер его в киликийской пещере».

Но я промолчал. Судя по облику этих людей, они не были расположены слушать комментарии незнакомца. Вдобавок, рассказав свою историю, я был бы вынужден заодно объяснить, как это плюгавому Гермесу удалось залезть в пещеру и вылечить Зевса. И как потом Зевс нашел меня и поджарил молниями, после чего я — живая головешка — тысячелетиями оклемывался в кутузке под Этной.

Что ни говори, одну тоску наводит этот ваш Акрополь.

Я спустился с холма в Плаку и облюбовал ресторанчик с видом на руины. С человеческим телом уйма хлопот, день-деньской в него надо запихивать еду. Ну, что там в меню? Шашлык из рыбы-меча с луком и помидорами, рецина, фрукты и сыр. Годится. М-м-м, а ведь вкусно!

Заморив червячка, я направился в Национальный Музей. Два часа ходьбы, пыль, пот. Там я полюбовался разбитыми статуями и купил путеводитель, где объяснялось, какому богу какая статуя посвящена. Ни малейшего сходства во всех без исключения случаях. Да неужто вы всерьез верите, что этот дюжий бородатый молодец — Посейдон? А дама в жестяной шляпке — Афина? А вон тот хвастун — Зевс? Не смешите меня. Забыли, что мой смех рушит города?

И ни одного титана на весь музей! Только Зевс, Аполлон, Афродита, Посейдон и иже с ними — из молодых да ранних. Целая толпа — яблоку упасть негде. Как будто само наше имя напрочь соскоблено со скрижалей истории.

Это, мягко говоря, досадно. Впрочем, я и так пришел в музей далеко не в лучшем расположении духа.

Из путеводителя я узнал, что в городе есть храм Зевса-Олимпийца, где-то неподалеку от Акрополя. Я все еще не оставлял надежды найти след моего врага, а потому решил обойти его капища.

Но храм Зевса-Олимпийца — всего лишь уродливый частокол полуразрушенных колонн, учуять там удалось только запахи тления и запустения. К тому времени уже стемнело, и тело мое вновь проголодалось. Опять в Плаку. Жаркое, вино, сладкий пудинг.

Потом я бесцельно брел по извилистым улочкам к новым кварталам, как вдруг услышал слабый голос. «Помогите! Умоляю, помогите!» — взывали из переулка на родном языке моего прототипа.

В этот мир я прибыл без намерения кому-либо помогать. Но тело, которое я скопировал, чтобы упростить свое пребывание в современной Греции, явно принадлежало существу доброму и отзывчивому. Его рефлексы мигом взяли верх и увлекли меня в переулок — посмотреть, что я могу сделать.

Я увидел ее в густой тени. Она лежала на земле, в чем-то похожем на лужу крови. Я опустился рядом с ней на колени, и она бессвязно залепетала что-то по поводу нападения и ограбления.

И тут мне в плечи неласково вцепились чьи-то руки, острый клинок уперся в хребет, а окровавленная и избитая женщина вмиг перестала нуждаться в моей помощи. Она проворно откатилась подальше от меня и преспокойно встала на ноги. А затем хриплый голос не терпящим возражений тоном изрек мне в левое ухо: «А ну, фраерок, сымай котлы и выкладывай лопатник».

Признаюсь, сначала я растерялся. Я ведь еще не привык к людским повадкам, и часто приходилось рыться в мозгу моего носителя, чтобы понять, чего от меня хотят.

Но довольно скоро я выяснил, что в этом мире существует так называемая «преступность», и я столкнулся с одним из ее проявлений. Женщина в переулке — приманка, я — добыча. И еще двое соучастников держатся за моей спиной.

Можно было бы отдать им часы и бумажник, и пусть бы шли с миром. Ну в самом деле, что для меня часы? И точно таких же бумажников я могу создать хоть тысячу (кстати сказать, потом я так и сделал). И жалким ножиком трудно испугать того, кто не устрашился молний Зевса. Надо было, пожалуй, с божественной невозмутимостью простить этих ничтожных вымогателей…

Но, к несчастью для них, у меня был очень неудачный день. И к тому же очень жаркий. Я устал от духоты и вездесущей вони. И не следовало, наверное, чересчур щедро поить рециной мое тело. А может, всему виной раздражительность смертных.

— Ну, держитесь, глупцы! — проговорил я.

И показал им, каков я на самом деле.

Да, я встал перед ними во всей своей красе — громадное, как гора, чудовище о ста головах и двухстах пылающих глазах, на туловище — жесткие черные перья, вместо ног — огромные корчащиеся гадюки. Когда-то даже у богов при виде меня душа уходила в пятки.

Вы, конечно, скажете, что вырастать до небес в тесном переулке — не самая лучшая идея, нет простора для маневра, и все такое. Но вы забыли, что мне, в отличие от смертных, доступны иные измерения. Что такое проницаемость, знаете? Впрочем, трое жуликов явно не знали, они чуть не померли от страха, когда я сбросил перед ними личину.

Я поднял ногу и размазал их по мостовой, словно омерзительных червей.

А потом в мгновение ока снова превратился в стройного, худощавого американского туриста средних лет, с редеющей шевелюрой и дружелюбной улыбкой и даже взглядом не удостоил три мокрых пятна в переулке.

Ладно, согласен: я чуть-чуть перестарался. Но и вы меня поймите: за весь день — одни огорчения. Как, впрочем, и за все последние пятьдесят тысяч лет.

* * *
Все-таки в Афинах жизнь адская, я не раз и не два вспоминал настоящий ад — царство Гадеса[6]. Туда-то я и направился, решив, что мертвые должны знать больше, чем живые. Для меня подобный визит не проблема. Я создал вихрь, пробурил им земную твердь, прыгнул в отверстие, и вот передо мной черные тополя и ивы Рощи Персефоны, а сразу за ними Врата Гадеса.

— Цербер! — позвал я. — Где ты, песик? Ца-ца-ца! Церберчик, что ж ты прячешься? А ну-ка, выйди к папочке и скажи «здрасьте»!

Куда подевалась любимая собачка, родное мое дитятко? Да-да, это я произвел на свет трехглавого стража врат царства мертвых, когда стал любовником своей сестры, чешуйчатой Ехидны, дочери Тартара и Геи. Еще мы с нею сделали гарпий, химеру, сциллу и лернейскую гидру — целый выводок ярких и веселых чудовищ. Но особенно я гордился Цербером — за его преданность. До чего же отрадно было смотреть, как он вприпрыжку несется на мой зов! Как я любил гладить его шерстку, где вместо волос — змеи, и слушать звонкий, как бронза, лай и клацанье капающих черным ядом зубов!

Но в этот день мне пришлось идти по миру мертвых без собаки-поводыря. Я так и не дождался Цербера, не нашел у Врат даже его сверкающих экскрементов. Врата были отворены нараспашку, во всем чертоге Гадеса — ни души. Ни перевозчика Харона на смоляной глади Стикса, ни Персефоны, ни царской свиты, ни душ усопших, коим надлежало там ютиться. Только пустые и пыльные бараки. Меня пробрали тоска и жуть, и я поспешил вернуться на солнечный свет.

* * *
Я решил наведаться на остров Делос — вдруг найду там Аполлона? Полсотни тысячелетий назад Делос был вотчиной этого типа, коего я всегда считал самым хладнокровным и уравновешенным из шайки Зевса. Что если эти качества помогли ему пережить катастрофу, стершую с лица земли олимпийских богов? А если он жив, я сумею вытрясти из него нужные мне сведения насчет Зевса.

Очередное унылое путешествие по жалким развалинам былого величия Греции… В этот раз я летел — только не на красивых черных крыльях, а на умной машине — металлической трубе под названием самолет. Она была под завязку набита людьми, очень похожими на мое тело. Самолет с ужасающим ревом взмыл над Афинами, повернул к югу, набрал высоту над морской лазурью, испещренной желто-коричневыми архипелагами, и очень скоро приземлился на не богатом растительностью островке под названием Миконос. Там я купил билет на катер, который несколько раз в день возил пассажиров на близлежащий Делос.

Какой сюрприз! Остров Делос есть, Аполлона нет…

На Делосе я обнаружил только залежи щебня, развалины храмов и почти сравнявшиеся с землей пеньки колонн. Среди них каким-то чудом остались целы — сравнительно целы — несколько каменных львов. Все они поджары, сидят на задних лапах и выглядят очень голодными, — кажется, вот-вот прыгнут. А кроме них, смотреть почти не на что. Куда ни глянь, везде мрачный покров тления, черная аура смерти.

Тем же катером я вернулся на Миконос и поселился в небольшой гостинице неподалеку от уютного прибрежного городка с узкими улицами. Поужинал и выпил вина в ресторанчике для смертных. Тело вроде бы осталось довольно.

А еще на Миконосе я нашел Афродиту.

Точнее, это она меня нашла.

* * *
Я тихо сидел в гостиничном баре на свежем воздухе, думал о своих делах, рассеяно поглядывал на мозаичные плитки патио, на ограду, украшенную сетями, веслами и иными атрибутами рыбачьего промысла, и пропускал уже третий бокал охлажденного вина за час, позабыв о скромных возможностях позаимствованного тела. Внизу плескалось лазурное море, рокот прибоя настраивал на безмятежный лад. Скажете, «лазурное море» — избитое клише? Не буду спорить. Но Греция всех заставляет говорить подобными штампами, а я стараюсь не привлекать к себе внимания.

Ну так вот, сижу я в горечи и грусти, и вдруг подходит ко мне шикарная длинноногая блондинка и спрашивает сочным грудным голосом:

— Что, морячок, недавно в городе?

Я изумленно посмотрел на нее.

От нее так и веяло божественной силой. Мой внутренний счетчик Гейгера, настроенный на богов, вмиг зашкалило. Оставалось лишь недоумевать, как это я не уловил ее эманаций, когда в первый раз высадился на Миконосе. Да и сейчас узнал ее, только когда подошла вплотную. Она-то меня, между прочим, заметила издалека.

— Ты кто? — выпалил я.

— Гляди, какой шустрый? Может, сначала предложишь даме присесть?

Я вскочил, как ужаленный, с шумом придвинул шезлонг к столику и усадил блондинку. Потом махнул официанту.

— Что будешь пить? — спросил я незнакомку, зацинаясь от волнения. Во рту пересохло. Я мысленно обругал себя: суетишься, как школьник!

— То же, что и ты.

— Мартини со льдом, — заказал я.

У нее были пышные золотистые кудри до плеч и желтые, как у кошки, глаза, а ее полные спелые губы совершенно непринужденно складывались в теплейшую из улыбок. Ее аромат наводил на мысли о молодом вине, о зеленых полях на рассвете, о быстрых горных потоках, а еще о лаванде, летнем зное, ночном ливне, бьющих в берег волнах и штормовых ветрах.

Я понял, что передо мной — враг. Но не испугался.

— Ты кто? — повторил я.

— Догадайся.

— Афродита? Нет, это было бы слишком просто. Ты, наверное, Арес, или Гефест, или Посейдон.

Мое предположение вызвало смех — мелодичную каденцию бьющего через край веселья, а затем женщина проговорила с чувственными обертонами:

— Ты переоцениваешь мои артистические способности. Но вообще-то мне нравится ход твоих мыслей. Арес в юбке! Посейдон с чисто выбритой физиономией! Гефест в белокуром парике! — Она наклонилась ко мне. Ее запах стал сокрушительней урагана. — Ты угадал с первого раза.

— Афродита?

— Да. Я теперь живу в Лос-Анджелесе. Но вот решила погостить на родине. А ты? Ведь ты — из старших, верно?

— Почему ты так решила?

— От тебя веет древностью. Доолимпийским прошлым. — Она задумчиво позвякала кубиками льда в бокале, сделала большой глоток и посмотрела мне прямо в глаза. — Прометей? Титий?

Я отрицательно покачал головой.

— Все же ты из этого племени. Я думала, вы давным-давно исчезли… Титанов за версту узнаешь — вибрация у них особая. И все-таки, кто именно? Наверное, из самых малоизвестных. Тавмант? Форкий?

— Еще малоизвестнее, — усмехнулся я.

Она сделала еще несколько попыток. Холодно. Холодно. Холодно…

— Тифон, — признался я наконец.

* * *
Ужинать мы пошли в город. На узких улочках на нас оглядывались прохожие. Точнее, на Афродиту. На ней было просвечивающее оранжевое платьице, а под ним — ничего, и тем, кто оказывался восточнее нее на ведущей к закату улице, открывалось великолепное зрелище.

— Так ты в самом деле не веришь, что я ищу Зевса? — спросил я.

— Я верю, что у тебя есть дело, которое ты считаешь важным.

— Хорошо, пусть так.

— Зачем?

— Мне это необходимо, — ответил я. — Ничего личного. Просто я родился мстителем. Мое единственное предназначение в жизни — отплатить Зевсу за войну с детьми Геи. Ты же знаешь.

— Тифон, война давным-давно закончилась. Все в прошлом. Да и недолго Зевс радовался победе. — Мы шли по лабиринту извилистых улочек города Миконос. Она указала на симпатичный ресторанчик «У Катерины». — Зайдем? Я тут вчера ужинала — кормят неплохо.

Мы заказали бутылку белого вина.

— А ты выбрал приличное тело, — сказала она. — Не красавец, конечно, но симпатичный. Особенно глаза. Взгляд ласковый, искренний, но при этом еще и проницательный.

Я не из тех, кого легко отвлечь от важной темы.

— Что случилось с олимпийцами?

— Почти все вымерли. Один за другим. От забвения.

— Ерунда. Боги бессмертны.

— Некоторые — да, некоторые — нет. Ты ведь и сам это знаешь. Разве стоглазый Аргус не убил твою Ехидну? А она после этого разве ожила?

— Да, но главные боги…

— Если и живы, то забыты, а забвение — все равно что смерть. Пока ты лежал под Этной, пришел новый бог. Даже войны не было. Просто он появился, а нам пришлось исчезнуть. Уступить место.

— Это я уже заметил.

— Да. Мы оказались не у дел. Ты видел, в каком состоянии наши храмы? Видел, чтобы кто-нибудь сжигал требы на алтарях? Нет, для нас все в прошлом — и поклонение, и жертвоприношения. В далеком прошлом. Мы всем скопом, до последней мелкой сошки, отправились в изгнание, рассеялись по миру. Мне думается, большинство из нас просто решило умереть. Я уже тысячи лет никого не встречала.

— А в последний раз кого видела?

— Аполлона. Он был седой и обрюзгший. И разок заметила Гермеса… да, наверное, тот дряхлый старик был Гермес. Он хромал.

— А Зевс? — допытывался я. — Он тебе не попадался с тех пор, как ты покинула Олимп?

— Нет. Ни разу.

Я поразмыслил над услышанным.

— А как же тебе удалось сохранить столь цветущий вид?

— Я же Афродита. Сила жизни. Красота. Страсть. Все это еще долго не выйдет из моды.

Вокруг нас порхала официантка. Меня переполняли вопросы, но мы отвлеклись и заказали долмаду, жареную рыбу, овощной салат. Обычную греческую еду. И еще бутылку вина. У меня уже гудело в голове. В ресторане было тесно и шумно. Перед глазами все плыло. Изумительные ощущения!

Спустя некоторое время я сказал:

— И все-таки я убежден, что Зевс где-то рядом. Я его непременно найду. Теперь его очередь корчиться под Этной!

— Удивительно, до чего же напоминают мальчишек иные бессмертные боги. Даже такие грозные, как ты.

Я густо покраснел. И промолчал.

— Забудь ты о нем, — убеждала она. — И Тифона забудь. Останься человеком. Ешь, пей, веселись. — У нее блестели глаза. А у меня возникло такое чувство, будто я неудержимо клонюсь вперед, падаю в сладкую бездну меж ее грудей.

— Давай путешествовать вместе. Я научу тебя радоваться жизни. Наслаждаться своим телом. И моим. Скажи, ты когда-нибудь влюблялся?

— Да. Мы с Ехидной…

— С Ехидной! Как же, помню. Вы с ней наплодили целую свору чудищ. Нет, говоря о любви, я имела в виду вовсе не ее. Мы с тобой — на Земле. Я — женщина, ты — мужчина.

— Но Зевс…

— Зевс! — Она состроила гримаску. В ее устах имя владыки Олимпа звучало как непристойное словечко.

Я заплатил за ужин, мы вышли в теплую и ветреную ночь и минут пятнадцать — двадцать бесцельно брели извилистыми улицами. Они нас привели к берегу, в темный, безлюдный квартал, где стояли длинные складские строения, где ширина улиц между ветхими белеными стенами не превышала пяти футов.

Она вдруг повернулась ко мне лицом, порывисто обняла и привлекла к себе. В ее глазах полыхали озорные огни. Ее губы нашли мои. Тихонько шипя, она клонила меня назад, пока я не уперся лопатками в стену. Она прижималась ко мне изо всех сил, и потоки энергии, способные изжарить целый континент, кочевали по нашим телам. Наверное, никто, будь он человеком или богом, не отказался бы в ту минуту поменяться со мной местами.

— Быстро! — прошептала она. — В гостиницу!

— В гостиницу!

Пешком? Еще чего! Вспышка — и нас нет в лабиринте портовых улочек, мы уже в гостиничном номере. И до рассвета мы генерировали энергию такой мощности, что весь островок гудел, и дрожал, и тонул в сладостной буре. Мы извивались, бились, стонали и рычали, с нас текли реки пота, сердца стучали, точно молот Гефеста, а глаза закатывались от упоительного изнурения. Мы позволили себе такую роскошь, как границы возможностей, чтобы наши смертные тела переступили эти границы. Зато мы вновь и вновь пополняли их силы и много раз испытали наивысшее блаженство, прежде чем на востоке, над высоким частоколом стен, заря взялась розовыми пальцами за краешек неба.

* * *
Обнаженные, но невидимые для чужих любопытных глаз, мы с Афродитой рука об руку бродили по залитому утренним солнцем берегу кишащего рыбой моря, и она шепотом рассказывала о том, где нам предстоит побывать, и о том, что нам предстоит испытать.

— Тадж-Махал, — говорила она. — Летний дворец махараджи в Удайпуре. Персеполь, весенний Исфахан. Баальбек. И, конечно, Париж. Водопад на реке Игуасу. Синяя мечеть, Фонтаны Голубого Нила. Мы будем любить друг друга в вилле Тиберия на Капри, и между лапами Сфинкса, и в снегах на вершине Эвереста…

— Да, — говорил я. — Да. Да. Да.

И думал при этом: «Зевс. Зевс. Зевс».

* * *
И мы с Афродитой странствовали по всему миру и видели все его красоты и чудеса, и было их не счесть. Словом, она заставила меня не думать о моем предназначении. Путешествовать с Афродитой, скажу я вам, это настоящая сказка. Поэтому я позволил себе отвлечься.

Но не забыл, для чего рожден на свет.

Я — воплощенное беспокойство и всесокрушающая сила. Таким я родился. Того, с кем я должен поквитаться, поблизости нет. Но он жив, я знаю! Он прячется под чужой личиной. Притворяется смертным — может, потому, что ему это нравится, а может, у него просто нет выбора. Как ни крути, в этом лучшем из миров бродит тот, кого Зевсу надо бояться, от кого надо скрываться. Тот, кто сильнее Зевса, как Зевс был сильнее Кроноса, как Кронос был сильнее Урана.

Но я его разыщу. И когда это случится, я сброшу маску и явлюсь таким, каков есть. Ростом с высоченную гору. И вы увидите сотню моих голов, и ярость моя вырвется на свободу. И снова мы с Зевсом сойдемся в рукопашной, и на этот раз победа будет за мной.

Это я вам обещаю, милые смертные малыши. Можете считать мои слова предостережением.

Когда грянет битва, погибнут многие из вас. Как это ни печально. Да, человеческий разум в моем нынешнем теле мало-мальски научил меня состраданию, а потому хочу заранее попросить прощения за ущерб, который неизбежно вам нанесу. Мне очень жаль, честное слово, но ничто не заставит меня отказаться от возмездия.

Зевс! Ты слышишь? Это Тифон, последний титан, вызывает тебя на бой!

Зевс, где же ты?!


Перевел с английского Геннадий КОРЧАГИН

Владимир Губарев
Мириам Салганик
ОКО ЗА ОКО?

*********************************************************************************************
В рассказе Р. Силверберга, последнем из опубликованных автором на данный момент, звучит неожиданная для современной цивилизации тема языческого возмездия, безграничного и беспощадного. О трансформации этого понятия, движении от возмездия к воздаянию, размышляют культуролог, специалист по религиям Востока М. Салганик и журналист-политолог В. Губарев.

*********************************************************************************************

Один из авторов этой статьи, побывав год назад в горах Чечни, взял интервью у местного жителя, казнившего по приговору «шариатского» суда односельчанина — убийцу своей жены и детей. «Ну, теперь-то вы чувствуете себя удовлетворенным?» — спросил корреспондент. — «Нет, у меня троих убили, а я только одного. Еще двух родственников убить надо», — последовал ответ. — «А кого?» — «Не знаю. Мы над этим думаем. Может, отца, может, мать».

Понятия возмездия, мести появились, видимо, еще в ту пору, когда человек еще не совсем выделился из звериного царства. Изначально это было продолжением никогда не прекращавшейся борьбы за сохранение своего вида, позднее — семьи, рода, племени. Не случайно осуществление кровной мести чем-то напоминает то, как разъяренная медведица или тигрица идет по следу охотника, лишившего ее детеныша.

Долгие тысячелетия институт кровной мести помогал нашимпредкам удерживать внутренний мир в своих сообществах, столь уязвимых перед лицом могущественных внешних сил. Не случайно языческие боги, возьмем ли мы пантеон древних греков, славян или германцев, не склонны были отказываться от сладкого чувства мести. Однако по мере усложнения форм человеческого общежития из своего рода регулятора месть превратилась в угрозу развитию. И становление любой цивилизации, как правило, начиналось с введения табу на кровную месть. В одних случаях ответственность переводилась в материальную плоскость — родичам убитого выплачивался выкуп, в других — виновного просто изгоняли «с поражением в правах». Но постепенно право на месть становится атрибутом либо государственной власти (в той части, которую сейчас мы бы отнесли к сфере уголовного права), либо, все более четко приобретая характер понятия «воздаяние», отходит к сфере Божественного провидения.

Что же такое воздаяние?

С самого начала времен люди подозревали, что некая Иная Сила имеет власть над миром и всем сущим в нем, не исключая и человека с его — предположительно осознанными — действиями.

Стремление к гармонии в форме социальной справедливости всегда и повсеместно укладывается в формулу столь же простую, сколь и непосильную для человека: зло должно быть наказано, добро — вознаграждено. По справедливости.

Говоря о справедливости, мы неизменно имеем в виду людское — кто же станет попрекать за несправедливость ураган или землетрясение? Слепые силы природы, говорит человек, тем самым неявно приписывая людскому поведению и взаимоотношениям между людьми некую зрячесть, осознанность, регулируемость. И ответственность.

Конечно, даже самая примитивная организация человеческих сообществ зиждется на законе, начинается с закона, вводящего в некие рамки наказание за проступки. Заметьте — все начинается с попыток регулировать наказание за дурное, но отнюдь не вознаграждение за добро.

Почитать Конрада Лоренца, так это даже не с человеческих сообществ начинается, а с организации жизни стаи. Но человек лишь отчасти животное. Во-первых, ему с самого начала жизни объявлен смертный приговор, а животное не знает своей смертности. Но главное в том, что стремясь к гармонии, человек распознает во Вселенной Бога.

И узнает в нем
Высшего судию всего.
Ему и только Ему вершить
высшую справедливость,
воздавая за все.
В Ригведе — одной из древнейших священных книг мира — сказано:

«Бог один, но мудрые зовут его разными именами…» И идут к нему разными путями.

Считается, что на свете есть шесть мировых религий, и все они зародились на Востоке. Это три авраамические религии — иудаизм, христианство и ислам, а также индуизм, зороастризм и буддизм.

Авраамические религии и зороастризм строго дуалистичны, в том смысле, что ими признаются как средоточие абсолютного добра, так и средоточие абсолютного зла, пребывающие в извечном противостоянии; буддизм, по сути, отрицает бога, утверждая, что Вселенной правит высший Закон; индуизм с его неисчислимым сонмом богов, провозглашает высшей Реальностью всеобъемлющий Брахман (Абсолют).

Махатма Ганди совершенно справедливо говорил, что перегородки между религиями и верованиями все равно не достают до неба. Пожалуй, лучшее тому доказательство — поразительное сходство в описаниях духовного опыта, мистических прозрений и переживаний, которые испытывали последователи различных религий, будь то христианские святые, великие мусульманские суфии или индусские и буддистские подвижники. Почитайте «Цветы» Франциска Ассизского или «Евангелие от Рамакришны», и вы убедитесь в этом.

Вместе с тем различия между религиями несомненно сказываются на представлениях их последователей, в частности, на представлениях о том, как вершится воздаяние. Похоже, что человек одновременно осознал и свою смертность, и то, что конец его земной жизни не означает конца счетов за его деяния.

Уже в языческой Древней Греции начинается трансформация идеи возмездия в понятие воздаяния. Богини мести Эринии, преследующие Ореста, превращаются в Эвменид, что в переводе означает «благостные». Наказывается уже не конкретная личность — наказывается проступок.

Геродот рассказывает историю некоего царя Гигеса, который взошел на престол, убив своего предшественника, да еще по наущению супруги. Приверженцы убиенного царя взялись было за оружие, но их утихомирил оракул: Пифия изрекла признание Гигеса, но добавила еще, что в пятом потомке Гигеса придет возмездие за содеянное.

Древние греки верили в рок, мусульмане верят в предначертания судьбы, индусы и буддисты — в карму, но даже крепкая вера далеко не всегда останавливает человека — ибо не дано ему понять, что хорошо, что дурно из совершаемого им.

Есть дзэн-буддистская притча о старухе, которая пожелала проверить истинность веры монаха и подослала к нему юную красавицу. Монах не поддался соблазну и красавицу прогнал, после чего старуха прогнала его со словами: «Если нет у тебя чувства к ней, то должно быть сочувствие к ее чувству, и должен был ты, не поддаваясь соблазну, деликатно обойтись с ней».

Суровый бог пастушеских иудейских племен дал им Ветхий завет. «Око за око, зуб за зуб» есть его заповедь. Но не человеку определять меру возмездия; милосердный бог христиан сделал первой заповедью любовь, бог мусульман призвал своих последователей к смирению — слово «ислам» и означает смирение, но при этом во всех трех религиях, из единого корня, очень важна концепция единого и всевластного Бога, а также концепция греха, который неизбежно влечет за собой кару — если не в земной жизни, то в загробном мире. При этом самый страшный грех можно замолить, искупить его искренним покаянием и делами добрыми, способными перевесить дела дурные.

В отличие от авраамических религий, ни в индуизме, ни в буддизме этих концепций нет. Всевластен не бог, но карма, непреложная причинно-следственная связь, протянутая через бесконечную череду жизней и смертей, которую немыслимо ни искупить, ни замолить — только изжить, снова и снова рождаясь на свет, ведя праведный образ жизни, и далеко не всякий раз в человеческом облике.

Греху в этой системе просто нет места. Греха нет, есть авидья — неведение, невидение последствий проступка. Человек, совершивший проступок — помыслом, словом или действием, — что бы он ни сделал, самое большое зло причиняет самому себе, ибо расплачиваться за содеянное он будет сам — если не в этой жизни, то в следующих.

Здесь нет Судии и никто не может сказать: мне отмщение, и Аз воздам. И воззвать о милосердии тоже не к кому.

Какая религия как бы ни рассматривала вопрос о воздаянии, суть едина — человек не способен ни проникнуть в глубины души другого человека, чтобы судить о мотивах его поступков, ни понять все далеко идущие их последствия. Но человек вынужден формулировать свои, человеческие законы — без них не может существовать никакая общественная структура. Между Законом и законом всегда будет существовать трагическое несоответствие. Понятно, что человеческие законы, созданные различными цивилизациями, — а основой цивилизации является господствующая религия, — отражают каноны соответствующей религии. Отсюда и возникает взаимонепонимание между людьми, что еще хуже — между целыми народами, и что совсем плохо — между цивилизациями.

Возьмем такую область, как международное право, которое, по определению, должно регулировать глобальные отношения всего человечества. Но базируется оно на римском праве, а подавляющая часть человечества — Китай, Индия, арабский мир — существует совершенно в ином измерении (и культурном, и правовом, и религиозном). И получается, что ценности, которые западная цивилизация провозгласила общечеловеческими, такие, как, например, права человека, на самом деле таковыми не являются. Свобода личности есть основополагающий кирпичик европейского бытия, но для арабов или китайцев с их представлениями о личной ответственности перед социумом, подобный подход просто немыслим и неприемлем.

Оттого, что западная цивилизация, построенная на европейском варианте христианства, чуть ли не четыре века доминировала в мире, другие цивилизации оказались отодвинутыми на некий край культурной ойкумены, откуда зачастую предстают в искаженном виде перед нашими глазами, привыкшими к европейским стереотипам. Понятно, что именно европейская цивилизация дала миру тот технический прогресс, плоды которого мы сегодня пожинаем — все сильнее страшась их вкуса и последствий. Между тем прометейское начало этой цивилизации, стремление вырвать огонь из рук богов, совершенно чуждо цивилизациям другим. Например, ислам строится на строгой гармонии божественного, ангельского и людского уровней; сама мысль посягнуть на божественную власть представляется дикой мусульманину. Индуизм и буддизм, исходя из единства всего сущего, которое представляет собой воплощение Абсолюта в различных формах, не приемлют идею владычества человека над природой — человек есть часть ее и искать должен гармонии с ней и в ней.

В середине XIX века ведущие мировые державы — Великобритания, Франция, США — развязали против Китая серию войн, получивших название Опиумных. Если оставить в стороне политические мотивы, то одной из основных целей этих войн было заставить китайцев производить в промышленных масштабах опиум. Прошло более ста лет, и Западный мир захлестнула волна наркомании, изрядно пошатнувшая устои этого влюбленного в свои ценности общества. Что это? Воздаяние?

Не Прометей ли, вырвав огонь у Высшего начала, положил начало и прогрессу, и одновременно, экологическому кризису наших дней? И не обращение ли к опыту других цивилизаций — не взамен, а в сопряжении с христианской — может быть выходом из положения?

Что бы ни творилось с миром людей, во все времена и среди всех народов появляются одиночки, особо наделенные даром восприятия божественной гармонии, которые обращают свой редкий дар на служение человечеству. Эти люди не судят, но сострадают, в меру сил своих воздавая человеку за страдания, выпадающие на его долю, не задумываясь над тем, заслужил он их или нет — ибо знают, что не им судить об этом.



«Сильнее всех побед — прощенье!»


Фридрих Шиллер

ФАКТЫ

*********************************************************************************************
Человеческое общение не роскошь…

Нередко приходится слышать: «Когда я простужен, то лучше себя чувствую на работе, чем дома. Останешься в постели — раскиснешь!» Этим интуитивным ощущениям найдено научное обоснование. Психолог Шелдон Кохен из Carnegi Mellon University (Питтсбург) доказал, что бороться с насморком весьма помогают… социальные отношения. Исследования проводились на 276 испытуемых, от 18 до 55 лет, в нос которым был впрыснут препарат, содержащий вирус. По наблюдениям ученого, группа, члены которой поддерживали не менее шести социальных контактов в день, подверглась заболеванию лишь на 35 %. Малообщительные испытуемые (3 контакта) подхватывали насморк в два раза интенсивнее (62 %). Так что на миру и простуда не страшна.

И листок с листочком говорит…
Растения табака общаются друг с другом. Группа ученых из университета «Ратжерс» (США) лишний раз нашла подтверждение тому, что коммуникативные функции присущи не одним лишь представителям животного мира. Исследователи также уточнили, что передаваемая информация может быть жизненно необходимой. Например, как только растение табака инфицируется болезнетворным вирусом, оно начинает вырабатывать летучую молекулу так называемого метилового салицата. Здоровые растения улавливают сигнал тревоги и тут же синтезируют антивирусные протеины, усиливая таким образом свою сопротивляемость заболеванию.

Трепещите, маньяки!
После окончания «холодной войны» Центральное разведывательное управление США приняло мудрое решение поделиться с гражданскими властями — и в особенности с полицией! — кое-какими секретными разработками. Недавно публике была представлена компьютерная видеосистема, способная опознать искомую личность под любой маскировкой, включая хирургические изменения внешности.

Телекамера, сканируя лица в толпе, обращает их изображения в цифровые и отсылает на компьютер, где специальное программное обеспечение выявляет костные структуры, лежащие под изменчивыми мягкими тканями, а затем сравнивает их с предварительно обработанными тем же способом фотоснимками преступников, находящихся в розыске. При совпадении установленных черепных характеристик подозрительную личность вежливо просят пройти в участок и ответить на несколько вопросов… Кстати, при первой же экспериментальной проверке системы в крупном аэропорту был опознан и задержан некий маньяк-насильник, несколько лет безуспешно разыскиваемый полицией.

С одной стороны, это хорошее средство в борьбе с преступностью. С другой — любители фантастики без труда назовут десяток книг и фильмов, в которых подобные методы вели к созданию тотального контроля и возникновения полицейского государства.

Элиот Финтушел
ИЗЗИ И ОТЕЦ СТРАХА

Чувствующий себя проколотым

Был прежде пузырем.

Лао-цзы

1. Дырка в сознании

Я тащился по Нью-Мексико с пустыми руками, не зная, куда податься, и случайно повстречался с шаманом по имени Шаман, пробуравившим дырочку у меня в голове. Дырочка была крохотная, но все впускала и выпускала, и вскоре я уже не видел разницы между собой и другими, между собственным телом и остальным миром.

— Не бойся, Мэл, — сказал Шаман. Но мне все равно было очень страшно. Мы сидели в длинной брезентовой палатке, служившей коммуне Космического Народа кухней. Весь прочий Космический Народ задрых. Они подобрали меня под Альбукерке, привезли к себе в пустыню и накормили. Все потому, что я приглянулся Шаману. В те времена случалось, что чиканос, не выносившие хиппи, проникали к ним в коммуны и открывали стрельбу; и хотя сам я смуглый и низкорослый, как мексиканец, они все равно меня подобрали.

В распахнутую с обеих сторон темную палатку заглядывали звезды. В ночи горела тусклая свечка, звенели цикады, завывали души мертвецов. На земляном полу стояла в треснутом стакане ритуальная свеча. На стулья, длинный стол, стены палатки, на нас самих ложились причудливые тени.

— Ты разрушил меня. — Что-то выгибалось и фыркало у меня внутри, точно испуганная кошка. Я ли произнес эти слова?

Шаман решил, что произнес их я.

— Ты — это я.

— Непонятно!

— Расслабься.

Космический Народ мирно спал. Я ушел, покинул Шамана, умевшего убивать и врачевать словом. Или он просверливает дырочку у вас в голове и позволяет истекать кровью или захлебываться в крови, изливающейся из всего мира и проникающей в эту дырочку. Напоследок я увидел отражение огонька свечи в глазах Шамана — два колеблющихся язычка пламени. Я вывалился в пустыню, под звезды, в звон цикад и завывание мертвых.

2. Разговор с деревом Иосии

Я поговорил в темноте с деревом Иосии, коротколистной юккой. Я сказал: «Все хорошо. В Нью-Йорке у меня мать, братья и сестра. Отец нас

бросил, но я его не забыл. Я помню все лица, какие когда-либо видел, всему знаю названия, и никто на Земле никогда не усомнится в моих словах». Но у дерева сомнения были. Ведь я не помнил лицо родной матери. Я стоял вдали от дорог, от Космического Народа, и меня видели только звезды. Кто сказал эти слова? Возможно, я, может быть, дерево или песок.

3. Иззи


Я сидел у дороги и ждал рассвета. Я сам был предрассветным сумраком, я еще не возвысился над низкорослым смуглым человечком, очутившимся посреди пустыни. И плакал. Я был лужей слез, дрожью, рыданием, цикадой, душой умершего, вслушивающейся в вечность. Не знаю, кем я был. Наверное, я был приближающейся машиной, лучом фары, ударившим в залитое слезами лицо, водителем, заметившим в темноте, среди пустыни, безутешного скитальца.

Машина проскочила мимо меня, затормозила, подала назад. Пассажирская дверца распахнулась, наружу высунулся мужчина — худой, лысоватый, с одной бровью — и сказал в нос:

— Залезай. Не вечно же здесь торчать.

Я уловил сладкий жасминовый аромат. Зеркальце заднего вида было украшено кисточкой и слоником. Мои бивни путались в нитях. Я был многорук и в руках сжимал пузырьки, ножи, бриллианты, черепа, побежденных демонов, змей. Голая женщина вскрывала мне ножницами брюхо.

Индус-водитель похлопал меня по спине.

Не исключено также, что заодно я был и этим пакистанцем. Иззи меня разозлил. Не отрываясь от руля, я сказал:

— Лучше бы мы остались в мотеле. Обязательно подбирать каждого встречного?

— Правильно, Сарвадука! — отрезал однобровый. — Он и есть каждый встречный. Верно?

Я мазнул по лицу рукавом, утирая слезы. Машина, полная света и тепла, казалась раем, только я никак не мог найти, чем бы ответить: «Да». Я уже зашевелил губами, но услышал скрип дверцы. Дверца захлопнулась. Я очутился внутри, между дверцей и человеком с одной длинной бровью. «Как вы узнали?» — хотел я спросить, но вместо этого взошло солнце.

4. Реликтовая фоновая радиация

Сарвадука нажал кнопку и устроил Соединенные Штаты Америки: новости музыки, рекламу трактора, помехи, евангелическую проповедь, песенку Джонни Абилена:

Вспышка в южных небесах
Зовется моей любовью к тебе,
И я знаю, него ты ожидаешь
От взрослого мужчи-и-и-ины.
Прости, что оставил тебя грусти-и-и-ить
Под матушкину колыбе-е-е-ельную…
…подержанные автомобили, платные политические объявления, сводки погоды…

— Погоди! — не стерпел Иззи. — Настройся-ка на «Косарей». Любопытная песенка!

— На «Косарей»?

— Не мешай! — Он оттолкнул руку Сарвадуки и стал сам крутить ручку настройки. Возникло ощущение, словно меня дергают за пупок. Рысканье по шкале сопровождалось такими завываниями, что я предпочел бы умереть, только бы не слышать этого. Наконец он отыскал желанную песенку. Судя по некачественному исполнению, транслировался живой концерт:

Рано или поздно я привезу тебя назад,
Ведь я ни в чем не виноват,
На чудеса способен я,
Что называются «оп-ля».
— Оп-ля? — Сарвадука оторвал взгляд от дороги, то есть от меня — плоского черного треугольника, уходящего в пустынную даль, — и хмуро глянул на Иззи. — Кажется, «Косарь» пропел про «оп-ля»?

— Заткнись! Дай послушать.

Внимай отцовскому совету,
Хотя отца давно уж нету:
Из сердца ты меня не изгоняй!
В следующую секунду сработал пейджер Иззи. Я никогда в жизни не видел пейджеров. Их тогда вообще ни у кого не было.

— Плохо дело. — Он снял пищалку с ремня и поднес к глазам. — Четыре градуса по Кельвину. Черт, на целый градус больше. Значит, он попробовал.

— Что попробовал?

— «Оп-ля», что же еще! О чем мы тут болтаем — не о салями же! Кто президент, Сарвадука?

— Маккарти, а что?

— Все еще Маккарти? Какого цвета американский флаг?

— Красно-бело-желтый.

— Значит, все по-прежнему. Не получилось. И Мэл все еще с нами. Ладно, время пока есть. Джонни рыщет. Пускай попробует нас найти! Я посплю.

— Подожди! Какие четыре градуса?

— Реликтовая фоновая радиация. Разве я раньше не объяснял? Словно сигнальная лампочка: вспыхивает всякий раз, когда кто-нибудь делает «оп-ля». На этот раз не сработало. Я посплю.

Иззи выключил радио и сполз пониже.

— Катайся тут с психом, и даже баб нет! — пожаловался Сарвадука.

5. Временное

Мысли валили от меня, как дым.

— Он что, оборотень? — шепотом спросил Сарвадука.

— Дай вздремнуть! — отмахнулся Иззи.

— Ты себе дрыхнешь, Иззи, а где бабы? — проворчал Сарвадука. — Мы делаем только то, что хочется тебе. Теперь еще и парень с нами. А баб как не было, так и нет. Напрасно я не прихватил с собой видео.

— Он извлек конус ладана из-под пепельницы, вложил его в отверстие в спине Ганеши[7] и поджег с помощью карманной зажигалки. Из хобота Ганеши повалил дым.

— Похотливый козел! — проворчал Иззи. — Я же говорю: дождись Мемфиса! Надо бы сперва покончить с парнем, но я слишком устал. Вот заморим червячка — тогда другое дело. Можешь накопать червей?

Я был завитком дыма, ароматом жасмина, тетрахлоридом углерода. Я пополз в сторону от Иззи, наэлектролизованный ужасом. Он зевнул, потянулся. Его рука легла мне на плечо, голова врезалась мне в подбородок. Меня передернуло от прикосновения лысого черепа. Я попытался стать Солнцем — огромным, далеким, всесильным.

В дыру у меня в голове вливались видения: жрецы майя с гомосексуальными наклонностями, хирурги в масках и в перчатках, роющиеся в моих внутренностях, Шаман, качающий головой, Космический Народ, пустыня, мой папаша. Бежать!

— Пожалуйста, выпустите меня! — взмолился я… то есть один из тех, кто был мною.

— Черт! — выругался Иззи. — Я забыл, что так бывает. — И он заткнул пальцем дыру.

КАК ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ? Но он меня не расслышал.

— Останови-ка машину! — приказал однобровый Иззи водителю. Сарвадука закряхтел и бросил через плечо:

— Не будет нам покоя, пока мы не сделаем ему прижигание.

Я чувствовал себя погребенным заживо. Внезапное сжатие Вселенной перекрыло мне кислород, хотя теперь мой мозг принял нормальный объем и снова заработал. Иззи ампутировал мир! Когда машина затормозила, он распахнул дверцу и выпихнул меня наружу. Я упал, он навалился сверху, прижав меня к земле.

— Сарвадука! — заорал он. — Помоги!

— А это законно? — осведомился индус. Я услышал, как распахивается, потом захлопывается дверца. Я судорожно нашаривал что-то — то ли дыхание, то ли собственное имя, которое никак не мог произнести. Имя, недавно бывшее слишком крохотным, чтобы обозначать меня, многоликого, теперь застряло в трахее. Иззи зашивал, заливал гипсом, свинцом дырку, пробуравленную в моей голове Шаманом.

— Это временно, — заверил он.

— Я — Мэл Беллоу! — прохрипел я удивленно. Ведь я только что побывал небом, Солнцем, шакти Ганешей, песком, носимым ветром.

— Да знаем мы, кто ты! — фыркнул Иззи. — Ты удрал из дому на следующий день после того, как США ушли из Вьетнама и президент Маккарти отменил призыв. 6 мая 1970 года, точно? Для меня это тоже одна из вех. Больше не надо было сидеть у почтового ящика и гадать, как сложится судьба. Ба-бах дверью! Кто подсадит паренька? «Иззовидение», если тебе интересно.

— Полегче, Иззи, он в шоке, — раздался голос Сарвадуки.

— Не мудрено! — Я увидел, что он дрожит от усталости, стоя надо мной на четвереньках. Теперь я мог отличить себя от них! — Иззи, — представился он. — А это мистер Сарвадука. Счастливы с тобой познакомиться. А теперь возвращаемся в машину, потому что нам еще надо добраться до места, где можно перекусить.

6. Вытекающая ответственность

— Меня зовут Иззи Молсон, — сообщил он мне за водянистым кофе из кофейного автомата в придорожной закусочной вблизи Амарилло. Сарвадука углубился в журнальчики. — Одни считают меня ясновидящим, другие — психом, а я тебе говорю, что просто умею держать нос по ветру. Сейчас я работаю на заводе Гибсона в Локпорте, штат Нью-Йорк, чиню станки.

— Сочувствую. — Я медленно потягивал кофе, чувствуя, как меня заполняет тепло. Это было, как краска, отмечающая часть Вселенной, именуемой мною.

— Чего там… В общем, я умею заглядывать внутрь предметов — к примеру, вижу насквозь твою кочерыжку, а также прошлое, настоящее и будущее — иногда. Из этого вытекает кое-какая ответственность. Вот почему я трачу свой отпуск, — а у Гибсона я успел заработать только двухнедельный отпуск, — на тебя… Боже, потрясающая способность испохабить простейший кофе! — Он сморщил нос и опрокинул в себя содержимое пластмассовой чашки. Потом раздавил ее и с омерзением отшвырнул.

— Ты тратишь на меня свой отпуск? Что вообще творится? Какой-то тип что-то сделал с моей головой…

— Шаман.

— Он самый. А ты меня починил. Больше я ничего не знаю.

— Не понимаю, как ты умудряешься пить такую дрянь. Можно подумать, что тебе нравится эта бурда! Между прочим, о состоянии цивилизации можно судить по кофе, которым она потчует… Слушай меня внимательно. Шаман, дружище Мэл, хочет употребить тебя в пищу.

— Съесть?!

— Вот именно, Мэл. Но, конечно, в фигуральном смысле. Надоело ему, видишь ли, жить охотой и собирательством. Он уже пять-шесть тысяч лет этим пробавляется, а теперь решил, что настало время осесть, обзавестись семьей. Между нами говоря, он не очень-то соображает, что к чему, но не желает ко мне прислушиваться, и все тут! Я, конечно, человек маленький, но мы можем выставить против него межзвездные силы, потому что они хотят вернуть тебя на Сандулек.

— ?..

— Ты слушай. Сейчас Шаман должен удобрить поле, чтобы на следующий год посеять и еще через год убрать урожай, потому что иначе — зубы на полку. Поэтому я и гроблю целых два отпуска, хотя, видит Бог, мне и без этого есть чем заняться, хотя бы Фэй из Ист-Тонаванды. Сечешь?

— Откуда мне знать, что ты не сумасшедший?

— А кто тебя починил?..

7. Ферма Шамана

Я не знал о многом из прописей, зато там, где я теперь живу, все все знают. В двухстах тысячах световых лет от моей прежней галактики время течет иначе. Я смотрю на небо Сандулека, успевающего произвести пять оборотов за одну секунду, и вижу истории всех миров, собранных на «оп-ля»…

Шаман избрал для своего появления на свет утробу жительницы Северной Америки XX века. Он выяснил, что вербовать себе сторонников среди египтян слишком трудно, среди индийцев слишком легко, японцы оказались чересчур властными, австралийцы излишне анархичными; зато американская буржуазия пришлась в самый раз. Он гипнотизировал детей, рассказывая им байки про фараонов и инопланетян; причем себя он неизменно помещал в середину — Тутмос[8], потомок Хефрена, сына Великого Сфинкса. Сравните статую Хефрена и Сфинкса: разве не одно и то же лицо? В древности, будучи Тутмосом, он выкопал и оживил человека-льва со звезд.

В доказательство он заставлял сверкать молнии, танцевать звезды, старых делал молодыми. Он калечил и убивал без зазрения совести, твердя, что черпает силы у Отца Страха — Абу-аль-Хаула, Великого Сфинкса. Каждый год он навещал Гизу, обитель Отца Страха. Путешествие было нелегким, и он придумал новый, более надежный путь. Для того и собрал свой Космический Народ, для того и просверлил дыру у меня в мозгу. Он просверлил много дыр во множестве голов, он издырявил весь Космический Народ, и все без толку.

И только на дне дыры, пробитой в моем мозгу, он узрел Абу.

8. Клеверное масло


— Что же мне делать? Что?! Вы же ничего мне не сказали!

Они собрались уезжать, оставив меня на обочине. «Жук» затормозил, обдав меня пылью. Я подбежал к окну Иззи. Сарвадука скрипел зубами и брюзгливо повторял:

— Бабы, бабы! Ты обещал, Иззи. Я хотел посвятить этому отпуск.

— Не обращай на него внимания, — посоветовал мне Иззи. — Что ж, увидимся через годик! Не бойся, доживешь! Я тебя запломбировал — на год должно хватить. Только помни, пломба временная. Если ты начнешь чувствовать давление… что сказать? Попробуй клеверное масло или молитву. У меня связаны руки, парень. Через несколько дней мне надо быть на фабрике, иначе меня вышибут… Кстати, я только что узнал: Северный Вьетнам опрокинул Южный. Полный раз-гром! Все кончено. Не забудь, Мэл, это хорошая точка отсчета. Ничего, на будущий год мы тебя вспашем и посеем соль, чтобы никто не мог собрать на тебе урожай.

Они унеслись прочь. Солнце жгло, как оголтелое, вокруг было белым-бело. Я не знал, что делать, а просто остался стоять, как столб. Я глазел в точку, где недавно находился Иззи, пока у меня не свело шею. Тогда я поплелся к торговым автоматам и туалетам.

9. Утко-кролик


Они вернулись, но не сами по себе, а через музыкальный автомат. Автомат стоял в кафе с противоположной стороны шоссе. Помочившись, я понял, что податься мне больше некуда. Я побрел по стеклянному подвесному переходу, все еще зачарованный волшебным ощущением, когда что-то, хотя бы жидкость, покидает мое тело: здесь целых двенадцать часов я держал в себе ВСЕ.

На каждом столике было по музыкальному автомату. Я сел за ближайший и выудил из кармана невесть откуда взявшийся четвертак. Я сунул монету в прорезь и нажал кнопку А-1 — «Если хочешь пищи для размышлений, выкуси вот это» Джонни Абилена и «Косарей». Через секунду я услышал голос Иззи.

— Эй, приятель, наркотики здесь ни при чем.

Остальные продолжали есть, не обращая внимания на голос Иззи, сочащийся из всех динамиков. Передо мной пил кофе и задумчиво любовался дымом от собственной сигареты худой загорелый водитель-дальнобойщик с блеклыми татуировками на обеих руках. За несколькими столиками устроились многочисленные и говорливые туристские семейки. Толстый старый хиппи в подрезанных обтрепанных джинсах расположился рядом с кассой и рассматривал объявления, людей, водителя и меня. Выходит, слова Иззи были понятны мне одному.

— А ты меня слышишь? — испуганно прошептал я.

— Нет, — ответил он и засмеялся. Из левого динамика донеслось раздраженное бормотание. Я узнал Сарвадуку. — Ладно, ладно, — ответил ему Иззи, — постараюсь. Ну, не удержался… Только что вошел тип, — обратился Иззи ко мне, — вон тот, в шлепанцах на босу ногу, видишь? Он с Сандулека, но на нашей стороне. Главное, не отдавай ему ничего своего. — Помехи. — Я же сказал: в Мемфисе! Дай передохнуть, Вадука: все-таки здесь — межгалактические проблемы. «После того, как ты обвела меня вокруг пальца и сделала беглецом, нечего совать мне в лицо свою любовь!»

Джонни Абилен! Голос Иззи потонул в гитарном вое. Я учуял жасмин Сарвадуки, потом запах пропал. Остались одни «Косари».

Толстяк подвалил к моему столику.

— Не возражаешь, если присяду? — Я пожал плечами. Усаживаясь и пристраивая свое брюхо, он задел соседний столик, за которым восседал татуированный дальнобойщик.

— Эй! — У татуированного расплескался кофе.

— Прошу прощения, — пропищал мой сандулекский связной, виновато оборачиваясь.

— Полегче! — Дальнобойщик накрыл кофейную лужу салфеткой и снова погрузился в созерцание сигаретного дыма.

Хиппи сосредоточился на мне:

— Как тебя зовут? Я Цыган. Дожидаюсь сестру. Она в сортире. Никак не выходит, хоть тресни! Прямо не знаю, почему она столько времени там торчит! Как, говоришь, тебя зовут?

— Мэл, — отозвался я. Перед глазами у меня всплыло какое-то неясное изображение, отказывавшееся фокусироваться. Напрасно я пытался присмотреться, что это такое. Наконец я догадался, что это мысль, чье-то имя на кончике языка, полузабытое лицо, мерцание, за которым ничего нет.

Это осталось во мне от Иззи. Мое подсознание шарило по неясной мысли, как язык шарит по ниточке, застрявшей между зубами, как лейкоциты распознают вирус. В мозгу засело что-то чуждое, но твердое.

— Чего ты таращишься на мою бороду? — осведомился сандулеанин. — В ней что-то застряло?

Я как будто нашел разгадку. В голове сидел мой папаша, Беглый Джо! Его рука дергала изнутри затычку, которую Иззи загнал мне в башку. Папаша пытался ее выбить. Кстати, он сгинул, когда мне было всего два года: пока мы с матерью пропадали в сувенирной лавке у Ниагарского водопада, его и след простыл.

Если поиграть с кнопками видеомагнитофона, то можно различить под фильмом, который вы смотрите, обрывки другого. Он прерывает действие, делает неузнаваемыми лица актеров, портит диалог, превращает лужайку в озеро, семейную комедию в гадкий «ужастик». Получается такой утко-кролик. В бороде Цыгана мне почудилась старая фуражка Беглого Джо.

— Да что у меня там? Фунт масла? Птичка снесла яичко?

— Ничего, простите. Вы с Сандулека?

У Цыгана отвалилась челюсть. Не в переносном смысле, а буквально: она упала бы на пол, если б не его брюхо. Челюсть отскочила от брюха и встала на место. На это ушло секунды две, за которые я успел разглядеть настоящее тело Цыгана. То была желтая шипящая змея. Кто-то из туристов вскрикнул, потом все стихло. Цыган вскочил, задев окороком стол дальнобойщика.

— Чертов жирняк! — Водитель треснул стаканчиком о стол и вскочил.

— Страшно извиняюсь, — пролепетал Цыган. — Видите, какой я толстый? Потому и неуклюжий. Ничего не попишешь.

Лицо татуированного затуманилось. Он не ожидал такой реакции. Он помолчал, нахмурил брови и сказал:

— Хиляк. — Он сел и бросил в лужу еще одну салфетку. — Давай поосторожнее, понял?

— Понял! — обрадовался Цыган. — Большое спасибо.

— Весь чертов Техас мне свидетель, за что здесь благодарить, толстячок?

— А вот и Нора, моя сестра, — еле слышно объявил Цыган. Красивейшая женщина из всех, кого мне доводилось видеть, подошла к нашему столику и встала рядом с Цыганом, заслонив Беглого Джо. Ее вид был мне знаком, но строить догадки было невозможно: недаром Иззи закупорил мне башку.

10. Каково быть ангелом

Дальнобойщик — и тот бросил наводить порядок у себя на столе и вытаращил глаза. У такого братца — эдакая сестричка?! Буквально ничего общего! Как же она была хороша! Очень хороша, причем как-то по-домашнему. На ней были джинсы, заправленные в сапожки, и цветастая майка. Волосы — каштановая лавина с редкими серебряными нитями — падали ей на спину. Большой рот, полные губы, темные глаза. Лицо ее было умыто печалью, подобно тому, как камень становится благородным от плеснувшей на него волны. От нее так и веяло состраданием. В этом и заключался секрет ее красоты.

Походка Норы, движение ее глаз, лишенное аффекта и сладострастия, — все превращало меня в ее поклонника. Это было именно то лицо, которое я выбрал бы из миллиона. Я тотчас в нее влюбился.

Даже Беглый Джо на время оставил в покое пробку у меня в черепушке. По кафе пробежала волна прохлады. Туристы прекратили свой треп, водитель затушил сигарету.

Цыган выдвинул для Норы стул, дождался, когда она сядет, тоже сел, на этот раз — аккуратно.

— Он знает, — предупредил Цыган сестру.

Наши глаза встретились. Мы дышали в унисон. Она чуть замету кивнула, и я понял, что она признает наше родство.

— Откуда? — спросила она. — Пожалуйста, ответь мне, откуда знаешь о нас.

Ее голос меня поражал и одновременно умиротворял. «Вот что значит быть ангелом!» — подумал я.

— Знаю, — ответил я.

Нора чуть заметно наморщила лоб. Озабоченно вздохнула; ее рука скользнула по столу и легла на мою руку. Я едва не зарыдал.

— Расскажи, — попросила она. — Расскажи мне, Мэл. Все.

11. Докладываю

— Мне двадцать три года. Я из… — Так и не вспомнил, откуда я родом. — Я снялся с места, потому что хотел… увидеть тебя, Нора. Она смотрела на меня невозмутимо, как спокойная океанская гладь, как закат, как мать, как луна. — Я хотел увидеть тебя, но тебя не было там, где… Неважно. Тогда я начал бродяжничать. Моя мать… — При чем тут мать? — Себе самому я, конечно, не признавался, что ищу тебя. Мой путь лежал на Юкатан — поглядеть на затмение, в Атланту — посетить фабрику «Кока-Колы», в Британскую Колумбию, чтобы стать земледельцем, в Большой Каньон, чтобы изучить образ жизни индейцев гавасупаи. Так все и шло. Помню, как-то раз… — Я заехал в тупик: у фразы не было концовки. — Одним словом, я тебя люблю. Когда меня подобрал Шаман…

Беглый Джо тужился, пытаясь вырвать из скважины затычку, но пока безуспешно. Я догадался, что отходы этой его деятельности засоряют мой мозг. Попутно он причинял мне мелкие повреждения, создававшие лакуны и белые пятна.

— Продолжай, — молвила Нора.

Я сосредоточился.

— Значит, Космический Народ подобрал меня, дал поесть, привел к себе в лагерь. Это просто палатки, козы и куры где-то в Нью… Не' важно. То ли Нью-Йорк, то ли Нью-Гемпшир, то ли Нью-Мексико, то ли Новый Орлеан. Я уже говорил, что хотел соединиться с тобой, полностью и навсегда?

Она кивнула.

— Вот. Потом я остался наедине с…

— С Шаманом, — подсказал Цыган.

— Благодарю. С Шаманом. Он произнес какие-то слова, продырявившие мне черепушку. Но Иззи залатал дыру.

— Иззи! — Это слово вырвалось изо рта Цыгана, как воздух из продырявленной камеры. Он вскочил, и его челюсть опять отвалилась. На сей раз она долетела до колен. В теле от шеи до пупа появилась дыра, и я увидел желтую лоснящуюся змею, которая извивалась за человеческим фасадом, как кишка, пытающаяся распрямиться. Нора недовольно нахмурилась, ее рука потянулась за подбородком Цыгана. Он пристыженно закрыл рот. Все это было доступно только нашему взору. Косясь на беспечных туристов, расплачивающихся у кассы, я думал о том, сколько еще диковин пропустил просто из-за невнимательности.

Подбородок встал на положенное место. Цыган заправил рубаху и уселся.

— Расскажи нам о своем знакомстве с Иззи, Мэл, — попросила Нора.

— Он и Сарвадука… — Я опасливо покосился на Цыгана, но тот не пошевелился. — Они подобрали меня в этом Нью… Неважно. В общем, усадили меня к себе в вертолет, в машину, в поезд. Внутри у них был слон. С жасмином. Иззи заделал пробитую Шаманом дыру. Теперь мне гораздо лучше, только вот здесь будто засела шрапнель…

От улыбки Норы, адресованной мне, сердце превратилось в тягучий мед.

— Ты ничего не хочешь нам отдать, Мэл? — спросила она.

— Как будто нет. К тому же Иззи предупреждал об осторожности.

— Все, конец! — гаркнул Цыган, ударяя по столу кулаком. Кулак расплющился и оторвался от руки. Я увидел вместо крови серое осми-ножье щупальце. — Всюду он сует свой чертов нос! Я его убью, Нора! В клочья разорву паразита! Мы пропутешествовали почти двести тысяч световых лет, добрались до этой захолустной системы — и нате! Иззи! Все-то ему неймется, все-то он делает по-своему! Нет, Нора! Нет, нет и нет! Хватит!

Тут Цыган вспомнил, где находится, и застыл. Сильно скосив глаза, он попытался оценить обстановку. Туристы и кассир смотрели в нашу сторону. Татуированный дальнобойщик отлучился, но теперь возвращался. Он приближался к нашему столику со свежей красной розой, зажатой в кулаке. Подмигнув Цыгану, он повернулся к Норе.

— Это вам, мэм. Вот, купил в подарочной лавке. Такой красотки, как вы, я не видывал на этом шоссе с 1957 года.

12. Взлет

Уверен, я не говорил этого вслух. Я только подумал: «Помоги, Беглый Джо! Пожалуйста, не исчезай! Помоги мне! Я не знаю, чего от меня хотят. Все так странно…»

В трудных ситуациях я частенько взывал к Беглому Джо. Так было, когда я оказался в школьной раздевалке нос к носу с защитником бейсбольной команды, пожелавшим меня отлупить: ведь я правильно назвал столицу Массачусетса после того, как он осрамился, вякнув: «Айдахо». В другой раз так было, когда я остался в шестнадцать лет наедине со сверстницей. В обоих случаях Беглый Джо советовал мне одно и то же, а я внимал совету. «Беги!» — говорил он.

Правда, теперь ситуация была иной, ибо Беглый Джо вцепился в мой рассудок ногтями. Еще немного — и он меня покинет. «Не приставай, сынок», — пробурчал он. Из меня уже торчала его рука от локтя до кисти. Я смотрел на мир сквозь его манжету. Беглый Джо норовил от меня удрать.

— Бедняга Мэл! — мягко произнесла Нора. — Ты такой храбрец! Мы знаем о твоих терзаниях. Мы для того и явились, чтобы это прекратить, чтобы тебе помочь. Куда это годится? Шаман — дурной человек. Дурной, но могущественный. Как тебе вообще удалось от него улизнуть, Мэл? — Ее рука лежала на моей, большой палец щекотал внутреннюю сторону локтя.

— Просто ушел.

— Он тебя не пытался догнать?

— Нет.

— Не нравится мне это, — проворчал Цыган.

— Ты прав, — ответила ему Нора. — Нам пора. Неизвестно, что у Шамана на уме. Избавься от другого. Мэла мы прихватим с собой.

— Момент. — Цыган сбросил одежду вместе с кожей, подлетел к кассиру, разинул чудовищную змеиную пасть и проглотил беднягу вместе с башмаками.

— Все в порядке, — проворковала Нора, заставляя меня с ней согласиться.

Кассир встал у Цыгана в глотке комом. Цыган заскользил к двери, лизнул щели между створками, запаяв их. Отовсюду, где побывал его язык, повалил дым. Раздался рев двигателей. Мы стартовали.

— Лопух! — обругал меня Беглый Джо. — Говорил тебе Иззи: ничего не отдавать! Теперь они перенесут к себе на Сандулек твою паршивую задницу. — Я все еще видел Беглого Джо в глазах Норы.

Цыган вернулся к столику и снова залез в человечью шкуру, как аквалангист, натягивающий мокрый костюм. Кассир уже почти не был заметен: у Цыгана оказалось ураганное пищеварение.

— Прости, что мы обошлись без обратного отсчета, — сказал он, когда у него снова появился рот. Пол у нас под ногами ходил волнами. — Проклятый Иззи Молсон! Ничего, рано или поздно он окажется у меня вот здесь! — он похлопал себя по раздувшемуся брюху.

Нора укоризненно покачала головой. Я переводил взгляд с нее на Цыгана.

— Иззи сказал, что вы на нашей стороне…

— Так и есть. — Земля за окошком превратилась в дымный шарик, потом в точку, потом стала невидимой в сиянии Солнца. Само Солнце уменьшалось на глазах.

13. Техасские виды

Чего только не увидишь из кафе на шоссе, особенно в таком местечке, как Техас, где люди оттягиваются вовсю! Это первое, что замечаешь, когда направляешься на Запад: на Западе люди ни на что не обращают внимания, они сами себе хозяева. Им начхать, если вы увидите, как они чешут себе пупок, поправляют ширинку, сплевывают, утирают пот между грудей. Подумаешь! К западу от Сент-Луиса места хоть отбавляй, здесь нечего стесняться. Не нравится — ступай куда подальше, места хватает. Послушайте западную музыку — хотя бы Джонни Абилена с его «Косарями». Они на всех плевать хотели: и на начальство, и на девушек, и на отцов, и надетей… Выкуси вот это!

Однажды я попивал какао в придорожном кафе в северном отростке штата и увидел, как подрались в кузове своего грузовичка мужчина и женщина. Никогда еще не пробовал такого вкусного какао! Драка не привела к тяжким телесным повреждениям, хотя пятеро детишек — бледные, перепуганные — не знали, куда деваться от страха. В Нью-Йорке людям достаточно обменяться угрожающими взглядами, а их детям расстроиться — и они в центре внимания. Стоит кому-то повысить голос — и на него уставится весь ресторан, а кто-то уже набирает «911». В Техасе извольте сперва устроить побоище, и, как минимум, с тремя обязательными трупами.

Чего там только не увидишь!

14. Про Сфинкса

Речь шла обо мне.

— Видишь? — говорил Цыган. — У него паралич. Он больше ни на что не способен. Все попадает внутрь, а наружу ничего не выходит. Он даже не знает, кто такой. Не помнит ничего более серьезного, чем Млечный Путь.

— Тсс! — отозвалась Нора. — Вдруг он услышит?

— Ну и что? Какая разница? Ты только на него взгляни! Его здесь вообще нет.

— Бедный мальчик! Зато Шаману поделом. Второй раз у него это не пройдет! Мэл — его пищевая скважина. Вот и пускай голодает там, внизу. Можешь вернуть Мэла на Санди. Пусть ходит героем.

— Какой еще герой? Вокруг него возведут мавзолей. Его засунут в стеклянный футляр. Он не знает, кто он такой, Нора! Там, внутри, никого нет.

— А все из-за Шамана. Он выбил из Мэла рассудок. Он теперь, как Сфинкс до Тутмоса: наполовину занесен песком.

— Какой еще рассудок? — возмутился Цыган. — Держу пари, он сам его отсек себе еще в детстве, подобно тому, как лиса, угодив в силки, отгрызает себе лапу. Может, на Земле таким не житье? Потому Шаману и не составило труда пробуравить в нем дыру.

— Иззи попробовал ее залатать. Взгляни!

Они склонились к моему лицу, как хирурги. Цыган пощелкал у меня перед глазами своими маскарадными пальцами. Я находился в оцепенении. Пока что мне не хотелось на них реагировать. Я предпочитал размышлять о сценах, подсмотренных на западных шоссе. То есть на Земле.

— Временная заплатка, — заключил Цыган.

— Да, сработано неряшливо.

— Черт бы побрал Иззи Молсона! — не выдержал Цыган. — Ну-ка, что это у нас? — Я почувствовал, как палец Цыгана проникает мне в глаз и прикасается к чему-то рядом с пломбой.

— Беглый Джо, — определила Нора. — Надо же, какой типчик живет у Мэла в голове. Кажется, ему хочется выйти вон.

— Обыкновенная история. Урон, конечно, немалый, но сам жилец крохотный, поэтому в памяти лишь небольшие провалы, ничего страшного. А вот затычка Иззи продержится считанные месяцы. Хочешь что-нибудь туда ввести, пользуясь возможностью?

— Что ты! Личность неприкосновенна, Цыган!

— Какая еще личность? Так, оторванная конечность. Дыра Абу-аль-Хаула. Личность Мэла Беллоу — это всего лишь помехи, тень на телеэкране. Не забывай, Нора, через него питается Шаман. Этот парень — словно вена наркомана.

— Теперь ты сам рассуждаешь, как Шаман. Гляди, он приходит в себя. Немедленно вынь руку!

Я действительно стал оживать. Спешить мне было некуда. Кому охота плюхнуться на вулкан? У меня в голове оставалось достаточно топлива, мне было о чем подумать, чем восхититься. Я не считал себя обязанным присоединяться к Цыгану и Норе в их невероятной действительности. Но стоило мне услышать, как Нора за меня вступилась, вспомнив о неприкосновенности личности, как мне полегчало.

Я появился на сцене с банальными вопросами:

— Где мы? Что происходит? Почему здесь так темно? — Для начала я изображал балбеса, чтобы успеть привыкнуть к обстановке. Резкие рывки очень вредны для самосознания.

Цыган глянул на наручные часы — если только это были часы, да и если то, на чем они располагались, было рукой.

— Пятнадцать минут. Значит, мы преодолели порядка ста миллионов миль.

— Беги! — посоветовал Беглый Джо.

— Мне здесь не нравится, — признался я. Это почему-то привело Цыгана в ярость. Он метнулся в закуток и перевернул там тележку с посудой.

— Сию минуту! Сейчас развернемся и доставим тебя назад к Шаману. Может, он сперва украсит тебя пучком петрушки? Надо же позаботиться о внешнем виде блюда.

— Осторожно, Цыган, не сбейся с курса, — молвила Нора, словно няня, приводящая в чувство капризного малыша. — Мы долетели до Магелланова Облака?

— Еще нет. — Цыган смотрел на меня зверем. О его ярости говорил полный яда тон.

— Давай-ка совершим «оп-ля», Цыган. Надо сделать так, чтобы Шаман нас не догнал. Ступай в кухню и включи посудомоечную машину.

— Нора…

— «Оп-ля», Цыган!

Цыган развернулся, толкнул плечом дверь кухни и пропал из виду.

— Со мной тебе ничто не угрожает, Мэл, — сказала Нора. — Сам знаешь, как поступил бы с тобой на Земле Шаман. Иззи тебе об этом говорил?

— Через год Иззи вернется, — ответил я. — Вот что он мне сказал! В следующий отпуск. У него короткий трудовой стаж.

Без Цыгана я чувствовал себя лучше. Я огляделся. Если не считать разгрома, устроенного Цыганом, и нескольких неубранных столиков, все выглядело сносно. Неподалеку на стене висела карта автострады номер 40 с лампочками в местах мотелей и пересечений дорог; наше кафе горело красным. На стенах были намалеваны длиннорогие быки и кактусы. Над нашим столиком красовалось изображение походного костра, окруженного пьянчугами; у одного из пьянчуг лежала на коленях гитара. У моего локтя, рядом с солонками и перечницами, стояло объявление с приглашением стать владельцем коллекции западных пейзажей. Все было прекрасно. Вот только за окном…

— Мэл! — сказала Нора.

Как назвать мгновение, когда мужчина начинает видеть не только женское лицо, а всю женщину — целиком? Когда его глаза превращаются в органы осязания? Когда ее дыхание согревает воздух между ними?

— Нора, у тебя внутри то же самое, что у него? Змея или еще какая-нибудь пакость?

— Иззи тебе не рассказывал?

— Нет.

— Беги! — завопил Беглый Джо.

Нас клонило друг к другу, как листочки на ветру. Наши колени соприкасались.

— Мэл, почему же ты не знаешь, кто ты такой? — Ее нос прикоснулся к моему. Мы потерлись носами. Я застонал.

— Шаман хочет меня сожрать, — сказал я. — Откуда мне знать: а вдруг и ты хочешь того же?

— Я тебя люблю, Мэл. — Она поцеловала меня. По залу пронесся пурпурный ураган, окрасив все в один цвет. Стены, столы, картины, музыкальные автоматы, тележки, раздаточные столики со специями, касса — все слилось, съежилось, приняло цилиндрические формы. Ее поцелуй отдался у меня в животе, в пальцах ног.

Она медленно оторвала губы от моего рта. Я был готов прослезиться. Мы находились в космическом корабле, я оказался за сотню миллионов миль от дома. Ничто здесь не должно было вызывать у меня доверие. Я стал озираться. Как только прекратился Норин поцелуй, космический корабль снова стал смахивать на придорожное кафе.

— Я ехал на попутках… — начал я.

— Как Сфинкс, — сказала она.

15. Твоя мать никогда не делала этого с моим ремнем

Беглый Джо был наполовину занесен песком. Он уже добрался до прокола, сделанного Шаманом, и каким-то образом высунул наружу кончик ногтя, хотя и не сдвинул затычку Иззи. Из меня торчал ноготь его правого безымянного пальца, который появлялся и исчезал в поле моего зрения, как кривой ятаган, как полумесяц, как блик на воде — наполовину видение, наполовину реальность. Я то и дело прижимался к Норе, моя пылающая щека скользила по ее щеке, я терялся в гуще ее волос. Тогда я открывал глаза, словно с их помощью можно дышать, ибо воздух вокруг становился непригодным для дыхания. Я недоуменно косился на окно, за которым расплылась мгла, испрещенная звездами и сполохами света, и замечал там Луну Беглого Джо: она принадлежала всей Вселенной и путешествовала со мной заодно, подобно тому, как луна сопровождает путника на Земле. Казалось, несмотря на свою величину, она осталась невообразимо далеко; в действительности Луна была мала и висела совсем рядом.

Ноготь Беглого Джо царапал все, что попадалось, в том числе гладкий Норин бок. Ей это как будто нравилось. Она даже издала слабый крик, вонзившийся мне в грудь. Мы завибрировали вместе. Нора сидела на своем стуле, а я на ней верхом, как слон Ганеша. Я пил ее, как вино, я прикасался грудью к ее груди, животом к ее животу; на мне уже не было рубашки. Мой язык шарил по ее небу, ее — по моему. Я снял с нее через голову майку; несколько секунд, пока лицо Норы оставалось под майкой, длилось затмение, и я уже сходил с ума от страха, что больше ее не увижу. Без ее глаз я переставал жить. Обнимая ее, я пытался прикоснуться к ней всем телом, поглотить без остатка. Меня бесило, что она остается снаружи. Она в ответ томно стонала и целовала меня.

Беглый Джо требовал Нору себе. Он накладывался на нее, подобно лепесткам на тело купальщицы. Стоило ей улыбнуться, как одно ее веко стало ртом Беглого Джо, и он крикнул: «Беги!».

— Что? — переспросила она.

— Ничего, — поспешно ответил я. — Я люблю тебя, Нора! Я всегда любил тебя.

Беглому Джо, засевшему у меня внутри, я заявил:

— Прекрати! Заткнись! Убирайся!

— Ты свихнулся, — гнул он свое. — Эта штучка — дрянь, каких мало! Видел ее братца? Внутри у нее свернулась змея, желтая змея! Не говоря уже о том, что она затащила тебя в глубокий космос. Она тебя использует и выбросит, как кожуру!

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.

— Тебя что-то беспокоит? — осведомилась Нора. Она уже расстегивала мой брючный ремень.

— Убей ее! Задуши! Сбеги! Задави этого боа-констриктора в кухне и поверни домой с помощью посудомоечной машины. Недаром она обмолвилась о посудомоечной машине. Знаешь, как ей пользоваться?

— Отец…

— Не называй меня так! Чего это она возится с твоим ремнем?.. Эй, не забывайся, слушай, что я тебе говорю! Не упускай ситуацию из-под контроля. Да натяни ты штаны, будь оно все проклято! И она пусть прикроется. Что ей надо от твоего ремня? Твоя мать никогда не возилась с моим ремнем! Учти, Мэл, если ты все это не прекратишь и не дашь деру, я награжу тебя такой головной болью, от которой ты рехнешься!

Внезапно Нора дернулась. Я сидел на ней верхом, поэтому тоже дернулся.

— Палец в воздухе! — завизжала она. — Он указывает на меня!

16. Водружаю флаг

— Прошу тебя, отец, вернись на место, — громко произнес я.

— Прекрати меня так называть! — раздалось у меня внутри. Его палец тем временем вылез наружу целиком, до самого основания. Ближе к основанию палец был волосатым. Еще он был мозолистым, как подобает пальцу трудящегося человека.

Палец не торчал у меня из башки. Собственно, он нигде не кончался, просто я смотрел на окружающее сквозь него. Он вообще не относился к объемному миру, а присутствовал в пространстве сам по себе — реальный, но непостижимый. Палец Беглого Джо торчал у меня не из головы, а прямо из сознания.

— Что это, Цыган? — раздался крик Норы. Мы уже успели свалиться вместе со стулом на пол.

Цыган просунул голову в кухонную дверь. Это была человеческая голова, с глазами и волосами.

— Беглый Джо! — определил он и стал приближаться. Дверь, которую он распахнул, зловеще заскрипела на петлях. — Чертов Иззи! Надо же было так напортачить! Теперь из сознания паренька лезет тот, другой.

— Мэл, Мэл… — повторяла Нора, сжимая мое лицо ладонями. — Люби меня, Мэл! Люби немедленно, здесь!

Палец затеял вокруг ее головы опасную игру в «ножички». Она изо всех сил старалась уклониться.

— Не нужен тебе Беглый Джо, Мэл! — твердила она. — И Иззи не нужен. Тебе никто не нужен, кроме меня, Мэл!

— Вот-вот! — подхватил Цыган. — Ты же единственный землянин на полтриллиона миль! Водружай свой флаг, Мэл!

Показалась кисть Беглого Джо, потом рука, локоть, плечо, шея, подбородок, физиономия — сморщенная, как у новорожденного.

— Беги!

Нора, по-прежнему не отпуская меня, отбросила стул могучим движением бедер. Беглый Джо находился в непосредственной близости, у нас на пути, но еще не превратился в непреодолимое препятствие. Мне не хватало воздуху. Все мои органы чувств били тревогу, словно я нанюхался нашатыря. Но, запрокинув голову, чтобы глотнуть воздуха, я увидел над нашим столиком окно, в которое лился розовый божественный свет.

— Черт! — прохрипел Цыган. — Шаман!

17. С услужливой улыбкой

У Шамана был елейный голос. Он проникал в нас без задержки. Сами слова не имели значения. Они словно волочились сзади, словно были цепочкой следов, оставляемых чем-то невообразимым, значительным и одновременно крохотным. От Шамана разбегались волны смысла. Обрушиваясь на наше сознание, волны затвердевали, превращаясь в слова.

— Он мой. Вам это известно.

Беглый Джо вылез уже по грудь и твердил свое:

— Беги!

Он отталкивался обеими руками от краев моего сознания. Его плечи никак не могли пролезть в отверстие, зато голова уже вырвалась и тянула за собой остальное тело.

Цыган очумело скакал по столам, подпрыгивая до потолка и тщетно пытаясь заслонить меня от Беглого Джо. Стоило ему сделать резкое движение, как в нем появлялась новая прореха. Но он не обращал внимания на такие мелочи: для него было важнее, чтобы я не отвлекался на Беглого Джо. Цель состояла в том, чтобы я не забывал про Нору.

— Ты ведь меня любишь? — прижималась ко мне она.

— Да! — Меня уже было не оторвать. Пол, правда, оказался холодный и жесткий, колени болели, хоть плачь.

Шаман стал виден отчетливее.

— Прекратить! — распорядился он.

— Прекратить! — собезьянничал Беглый Джо. Во мне оставались теперь только его ноги до колен. На нем был синий комбинезон механика с табличкой на нагрудном кармане. В центре таблички было написано большими буквами: «ДЖО», а вокруг — «Обслуживание с улыбкой». В кармане лежала ручка — сувенир из Ниагара-Фолз. В ручке плавала взад-вперед картинка водопада Конское Копыто.

Шаман сохранял спокойствие. Можно было подумать, что это специалист по спасению самоубийц, вылезающих на подоконник. Я слышал его спокойную речь кожей, кровью, легкими — в промежутках между толчками, приколачивающими Нору к линолеуму:

— Цыган, Нора, уймитесь. Вы сами знаете, что пора остановиться. Землянин принадлежит теперь моему Космическому Народу. Он — часть меня. Лучше не становитесь поперек дороги, сандулеане, иначе поплатитесь!

Нора затеяла непонятную возню. Она поглаживала что-то у меня в душе, какую-то невидимую мне часть — подобно тому, как нос невидим для глаз. Так ласкают собаку, когда хотят, чтобы она выпустила мячик. Какой мячик она вознамерилась у меня отнять?

— Знает ли землянин, кто ты, Нора? Здесь все-таки не Сандулек. В этой галактике вам подобное с рук не сойдет.

Цыган выпустил облако красного пара. Его кожа превратилась в пузырь, похожий на раздувшееся бычье брюхо, и лопнула. Мокрые ошметки полетели во все стороны. Он все-таки оказался змеей, вернее, гигантским желтым нервом — раздутым внизу и с серыми щупальцами, вроде волос Медузы Горгоны, в головной части.

— Беги! — неизобретательно крикнул Беглый Джо, уже освободившийся целиком.

На этот раз я его послушался. Я все равно не мог больше оставаться с Норой: слишком съежились мое тело и душа. Нора разочарованно заворчала и ушла из моего сознания, оставив «мячик» на месте. Беглый Джо бросил взгляд на Цыгана и скрылся в кухне.

— Достала? — спросил Цыган. Языком ему служило теперь все пресмыкающееся тело.

— Нет, — ответила она.

— А я что говорил! — злорадствовал Шаман. — Мальчик не похож на вас, сандулеан. Он гораздо крепче.

— Вот черт! Как ты тут оказался, Шаман? — крикнул Цыган. — Я же знаю, на «оп-ля» ты не способен.

— Мне это без надобности, — раздалось как будто из кухни. В двери, где только что находился Беглый Джо, теперь стоял Шаман. У меня на глазах он превратился из Беглого Джо в того, кого я видел в Нью-Мексико, в палатке, при свете свечи. Казалось, из мыльной воды вынырнула старенькая резиновая уточка.

— Я сидел в нем. Удачная контрабанда, не правда ли? Я догадывался, что кто-то, вроде вас, попробует испортить мне праздник. Ваша карта бита, сандулеане. Спасибо, что подвез, Мэл.

— Ты мой отец? — спросил я.

— Я — это ты.

18. Ты — мое сладкое буррито (только не врать!)

Много лет спустя на Сандулеке, успевшем превратиться в нейтронную звезду, пульсар в Большом Магеллановом Облаке, мне довелось услышать одну песенку Джонни Абилена и его «Косарей». Любимейший тамошний стиль — бибоп, но станция, на которую я настроился, то и дело прерывала трансляцию «миллиона хитов» ради стареньких штучек в стиле «кантри-вестерн», особенно тех, что имеют отношение ко мне: все-таки я герой галактики или, скорее, талисман.

Сандулеане — забавный народец, все равно что знатоки Библии на Земле, которых хлебом не корми, дай приправить любую ерундовую сделку библейской цитаткой:

«Ты только представь, Этел! За пару паршивых спортивных носок с меня содрали три с полтиной!»

«Кесарю кесарево, Джорджетт».

На Сандулеке все похоже. Там говорят: «Сидит прочно, как Беглый Джо у Иззи на запоре». Когда кто-то чего-то очень хочет, но в последний момент упускает из рук, все сразу вспоминают «про Мэла и Нору в Техасе».

Ведущий объявил песенку «Ты — мое сладкое буррито (только не врать!)». На нейтронной звезде все происходит быстро. Сначала передали песенку, потом сводку новостей.

Кстати, в песенке была упомянута «Космическая шляпа» — головной убор, ставший популярным благодаря Абу-аль-Хаулу, Великому Сфинксу из Гизы. Это что-то типа межзвездной тюбетейки, с помощью которой он совершал свои «оп-ля». Во времена Пятой египетской династии (около 2500 г. до н. э.) она вошла в моду у землян, живших неподалеку от места его посадки. На Сандулеке к ней по-прежнему относятся, как к диковине.

19. Лингва франка

— Будем же людьми! — предложил Шаман. — У тебя наверняка найдется запасное тело, Цыган?

Здоровенный желтый нерв добрался, как гусеница, до кассового аппарата и выбил на дисплее «Не работает». Потом он выдвинул ящичек, в котором обычно держат крупные купюры, извлек оттуда комок резины, похожий на спущенный пляжный мяч, и стал натягивать резину на себя, как штаны. В итоге он превратился в пожилого хиппи в потертых джинсах и майке, какого запросто можно встретить на дороге.

Нора сжала мне руку и устремилась в туалет для дам, чтобы привести себя в порядок.

— Ты молодец, Мэл, — подбодрила она меня по пути. — Ничего, мы это переживем… Вы меня подождете? — обратилась она к Шаману.

— Валяй, — великодушно согласился Шаман.

— Я мигом. Вернусь — и все обсудим. Ты его не тронешь?

— Что ты, Нора! За кого ты меня принимаешь? — На нем был комбинезон Беглого Джо, на кармане по-прежнему было написано «ДЖО» и «Обслуживание с улыбкой».

— Прекрати! — сказал Цыган Шаману. — То, что она с Земли, еще не означает, будто Нора полная дура. Когда мы ее нанимали, ей подробно растолковали, что к чему. Она все про тебя знает, старый плут.

Цыган подал мне «руку», помог встать с пола и сел рядом со мной за стол. Шаман тоже уселся.

Нора оставалась в туалете. Она пропадала там, когда я только появился в этом кафе, когда увидел Цыгана, когда музыкальный автомат играл «…выкуси вот это». Чего она там торчит? Уж не меняет ли личину, как Цыган? Я все еще изнывал по ней. Но я был мелким смуглым ничтожеством. Зато Шаман был рослым, мускулистым, с сильным точеным лицом, квадратным подбородком, ясными голубыми глазами, аккуратно причесанными волосами — черными и густыми. Теперь на нем оказался белый кафтан и свободные белые штаны; на одной штанине еще оставались пятна — это не успели испариться мои мысли. Да, Шаман мог запросто овладеть Норой и закончить начатое мной. В голове у меня кружилась кровавая муть; моему скольжению вниз не было конца.

Я слушал Шамана так, как радиоприемник «слушает» трансляцию: его голос вибрировал у меня в кишках. Мне бы заплакать, но сколько я ни таращил глаза, в них никак не появлялись слезы.

20. Прививка

— Иззи Молсон тебе не помощник, Мэл, — заявил Шаман. Цыган знай себе вертел пальцами да покрякивал. — Я — это ты. А ты не тот, кем себя считаешь, Мэл. Ты — это я. Нора хотела, чтобы ты взорвался в ней и исторг не только семя. Ты — это я.

Я чувствовал себя коровой в процессе дойки, с безнадежной тупостью жующей жвачку. Шаман сдавливал мое вымя, его пальцы были белы от моего молока. Струйка молока била в его ведерко. Давление у меня внутри становилось все слабее. Я жевал все задумчивее.

Потом Шаман зашептал:

— Я — это ты, Мэл. Они хотят протащить Сфинкса сквозь твой рассудок, как детеныша гориллы через задницу тли, чтобы водрузить его у себя в Магеллановом Облаке. Ты — это я. Ты этого хочешь, Мэл?

— Смех! — не выдержал Цыган. — Вот зазнался! Ты что, решил, что сможешь впиявиться в него прямо тут, у меня под носом?

— Я уже это делаю. Он мой, старина Цыган. Я победил по очкам. Взгляни только на этого жалкого червя! Даже если ты затащишь его на Санди, Абу из него все равно не сделать. Это я над тобой смеюсь, сандулеанин.

— Учти, Шаман, единственная причина, почему я позволил тебе зайти так далеко, — это чтобы ты сделал ему прививку против себя. Теперь он поймет, что ты за птица.

С этими словами Цыган залепил мне звонкую пощечину. У меня вспыхнула щека и зазвенело в ушах. Я внезапно осознал, что надо мной совершается другое, гораздо более грубое насилие, и грозно глянул на Шамана. В этот момент я казался себе богатырем, размахивающим палицей.

Он испуганно отпрянул. В его глазах мелькнул страх, но тут же погас, как луна, заслоненная дымом. Шаман тотчас стал самим собой. От его безжалостной улыбки я мигом сник.

— Понятно, — сказал Шаман Цыгану. — Хочешь лишить меня моих угодий?

Нора бочком приблизилась к столу и встала над Шаманом. Ее шея, руки, грудь были выпачканы кровью.

— Все-таки ты им занялся! Кто обещал, что не станет?

— Шаман пытался его муштровать — прямо здесь, на моих глазах! Но Мэл его выпихнул. Смеху-то, Нора! Ты бы это видела! Мэл отвесил ему хороший пинок!

— Землянин тут ни при чем! — окрысился Шаман. — Это он, Цыган, вертит парнем, как куклой. А парень мой! У него нет воли. Он себя не сознает. Ноль без палочки! Он попросту моя соломинка с шоколадным вкусом, которую я вставил в мозг Абу. Это не касается ни вас, ни Сандулека, ни всего Магелланова Облака.

— Ошибаешься, Шаман, — возразила Нора. — Абу и нам приходится отцом. Нечего притворяться, будто тебе это невдомек.

— Я не угрожаю вашим галактикам. Почему вы не можете жить сами и давать жить другим?

Шаман вскочил из-за стола и кинулся к тому, что было прежде стеклянной дверью, ведущей в подвесной переход. Там он застыл, уставившись в черную пустоту. Цыган насмешливо зааплодировал: Шаман вел себя, как актер из драмы Шекспира.

— Нора, — пролепетал я, — ты вся в крови!

— Это татуированный — ну, тот, он еще подарил мне цветок. Во время взлета он оказался в мужском туалете. Спрятался, видать. Я услышала его через стену…

21. Если, только если

Вампиры!

В башке у меня тарахтела испорченная сушилка. Пощечина Цыгана взбаламутила сор, оставшийся от заплаты Иззи. Моим мыслям губительно не хватало связности. Я убежал за салат-бар и занял позицию за прозрачным щитком, готовясь обстрелять недругов салатными заправками.

(Теперь, встречаясь с Иззи, я покорно выслушиваю от него выговор по поводу этого позорного эпизода. Он называет это Межгалактической Битвой на Жратве.)

Русской заправки осталось кот наплакал, но я уповал на «рокфор» и особенно на итальянский майонез (входящий в его состав уксус должен был вызвать у моих недругов временную слепоту). Куски сыра, запущенные в противника, были призваны замедлить его наступление. Потом я бы метнулся к посудомоечной машине и повернул домой, отстреливаясь черпаками, топорами для рубки мяса и прочим кухонным инвентарем.

Впрочем, сорт сыра вызвал у меня сомнения. Не хватало только погибнуть в межзвездном пространстве по вине жуликоватых владельцев придорожного ресторана!

— Поберегитесь, вампиры! — выкрикнул я.

(Сокращение от «Межгалактической Битвы на Жратве» — МБЖ. Но мне нравится другое — «ЕТЕ», «Если, только если». Я был обречен на страдания и чудовищное невежество только ради того, чтобы Абу-аль-Хаул попал домой, а Джонни Абилен смог взойти на трон в Малом Магеллановом Облаке; я должен был добиться сдвижения крупных пластов, сделав все предначертанные мне мелкие глупости. «ЕТЕ»! Иззи все предвидел наперед.)

— Назад, вампиры!

— Интересно! — процедил Цыган.

Нора не спеша двинулась ко мне.

— Доверяй мне, Мэл.

— Нет. — Я схватил и угрожающе занес миску с мелко нарезанной свеклой. — Ты убила дальнобойщика, Нора. Наверное, ты его съела? Цыган слопал кассира. Теперь вы оспариваете друг у друга право закусить мной.

— Зря ты ему врезал, Цыган! — засмеялся Шаман. — Ты его разбудил.

— Мэл… — Нора продолжала наступать, не боясь свеклы. — Напрасно ты огорчаешься из-за какой-то крови. Тело ничего не значит. Ты забыл, как мы с тобой чуть не перенеслись ТУДА?

— Больше никакой любви! — предостерег Шаман. — Учти, Нора, я тоже могу совершить «оп-ля». Тебе не понравится, как тебя встретят там, где ты окажешься.

— Не посмеешь, — отмахнулась она, не сводя с меня взгляда. — Ты не знаешь, как это делается, Шаман. Смотри, не выверни мир наизнанку! Тебе самому придет конец.

Сейчас она была даже красивее, чем прежде. Меня почему-то даже перестало пугать зрелище крови. Я жаждал ее. Она приближалась.

— Что я должен помнить, Нора? — Сейчас она станет моей.

— Вспомни Сфинкса по имени Абу-аль-Хаул! — закричал Шаман.

— Вспомни создателя Хефрена. Сфинкс все еще в ожидании. Сандулеане не смогли его забрать за многие тысячи лет. Так что стой на месте, Нора. Как бы тебе не очутиться надолго в безводном месте, лишенном сортира.

Цыган исторг пламя.

— Я — это ты, Шаман! — сообщил он.

— Держи карман шире! — Шаман выбросил вперед руку, как пожарный шланг, и пламя померкло.

— А я-то кто? — спросил я, роняя миску со свеклой.

22. Я — это ты

— Ты — Абу-аль-Хаул, — ответила мне Нора, — Отец Страха Ра-Харахти[9], Бог-Солнце Обоих Горизонтов. А я — царица Пунта созданная из ладана и чистого желания. Цыган — мой слуга, а Шаман — низкий кладбищенский вор. Абу-аль-Хаул, тебе ведомо все! Абу. аль-Хаул, душа великого Сфинкса, к тебе я взываю!

Нора смотрела на меня, но я не верил, что она обращается ко мне, Она говорила в меня, как в телефонную трубку. Шаман корчился у нее за спиной от смеха и, чтобы не упасть, держался за дверной косяк.

— Лучше признайся пареньку, чем ты любишь заниматься в сортирах, о, дородная царица Пунта! — Он добрался до нас, спотыкаясь и сгибаясь от хохота. Встав между нами, он положил одну руку на стеклянный козырек салат-бара, другую — на окровавленное Норино плечо. Цыган встал. — Расскажи ему, как любуешься водой, устремляющейся в сток унитаза или раковины, как балдеешь от водоворотов и всякой уходящей вниз воды, о, царица сортиров!

— Ты называешь это туалетом, — ответила Нора, лица которой я теперь не видел, потому что ее загораживал от меня Шаман. — По-твоему, это звучит оскорбительно. А я говорю тебе, Шаман, что это — явление Абу-аль-Хаула, чья обитель — на Сандулеке, среди звезд, но сам он пронизывает все мысли и все предметы. Все, что уходит в вихре, уходит к нему. Он не проводит различия между нечистотами и ладаном. Тот, кто отворачивается от чего-то одного, отворачивается сразу от всего.

Шаман обернулся ко мне.

— Я — это ты, — пророкотал он. — Ты — это я. Я — это ты.

Меня охватило прежнее чувство: я был тупой, беспомощной скотиной, терпящей от хозяина и ласку, и побои.

— Вспомни, Мэл, — не унималась Нора. — Вспомни пустыню. Не Нью-Мексико, не Нью-Неизвестно-Что, а Египет. Это было не день и не два, а пять тысяч лет назад.

Цыган, пытаясь удержать на скользком змеином туловище искусственную плоть, поплелся к нам, не сводя с Шамана своих пристальных маленьких глазок. Я заморгал и попытался ухватить мысль, казавшуюся недосягаемой. Я узрел пирамиды, высящиеся в песках, рабов-нубийцев, густые толпы, долбящие гранит и выкладывающий известковые глыбы. Это происходило где-то между Альбукерке и Эспаньолой, недалеко от Саккары, вблизи Абу-Сира, Каира или Санта-Фе…

— Я — это ты, — нудил Шаман. Позади него показалась зевающая морда Цыгана, покрытая сукровицей. До меня донеслось его смрадное дыхание. Видал я Хефрена на 25-й автостраде с ликом в точности, как у меня, как у Сфинкса. Все, что понаписали историки и археологи о гизейском Сфинксе, — чушь. Я вспомнил — сам не знаю, как! — что не фараон Хефрен придал лицу Абу-аль-Хаула сходство с собой: все было с точностью до наоборот…

Цыган сомкнул клыки, ухватив Шамана, но я успел опрокинуть салат-бар вместе с дымящимися супами и полными мисками и принялся метать вилки, ножи и ложки, метя Цыгану в язык и в небо. Обслюнявленный Цыганом Шаман широко улыбнулся.

— Я — это ты, — гнул он свою линию. — Ты — это я. Я — это ты.

Нора в страхе удрала от него и от меня. Цыган рухнул.

Да, все было именно так: я, Сфинкс, изваял Хефрена по своему образу и подобию — а не наоборот! Точно так же я слепил Мэла и миллион прочих воплощений моего Ка[10] — священного Ка Абу-аль-Хаула.

23. Абу-аль-Хаул

У меня было все необходимое: дорожные карты, музыка, еда, санузел, даже забавные произведения искусства на стенах. В сувенирной лавке было навалом игр, книжонок, всяких мелочей, даже маечек с моим ликом — усталым, иссеченным несчетными песчаными ураганами и винтовочными пулями, с наляпанными реставраторами заплатами из цемента на древнем тесаном камне, даже в космической шляпе. У меня ни в чем не было недостатка для длительного перехода из царства жизни. Главная погребальная камера завершалась двумя рядами священных фонтанов — за двумя дверями, обозначенными соответственно: «мужчины» и «женщины». Стоит нажать там на посеребренный рычаг — и извергнется водопад, символ преданности Изиды Осирису, царицы Пунта — мне. Я вошел в Течение, в разреженный водородный поток, льющийся под воздействием приливных сил между Магеллановым Облаком и Млечным Путем.

Куда бы ни упал мой взор — да будет почва плодородна, — вот что я смекнул: существа тянутся ко мне. Мысли их — что пена на волнах моей мысли. Любое крохотное создание — это дверь, ведущая в меня, ибо создания ищут свою подлинность. Провозглашая мое имя, они находят успокоение во мне.

Так приди же, царица Пунта, обвей мои чресла, вбери мое семя. Я раскроюсь в тебя.

Я пополз к Норе через склизкие останки Цыгана. По пути я подмял Шамана.

— Я — это ты! — напомнил он тонким, сдавленным голоском. Норин цветок раскрылся вокруг меня, как шакти Ганеша. — Дай уничтожить тебя изнутри!

— Тело ничего не значит, — стонала Нора.

— Мое тело — тот самый водоворот, которого ты искала. — Я хлынул в нее. — Тебе не удержать меня на Сандулеке. И на Магеллановом Облаке не удержать. Моя жизнь неизмеримо больше.

Цыган закашлялся. Шаман с трудом выполз из-под меня.

— Ты по-прежнему там, в Гизе, ты все еще на Земле, — сказал он мне. — Я — это ты. Я задержал тебя там, Абу-аль-Хаул. Ты — это я. Я задержал тебя, как человек задерживает кусок вилкой, чтобы нарезать его и съесть. Я — это ты. Это существо — всего лишь жалкий осколок твоей иссушенной плоти, листок, дрожащий на твоем ветру. Ты — это я. Это существо — Мэл, безвольный Мэл, кочующий на попутках по Нью-Мексико. Я — это ты. Я проложил через него свой трубопровод. Я обращаюсь к тебе, Сфинкс, стараюсь докричаться, как кричат в жерло пещеры, обращаясь к захоронению среди камней. Тебя нет здесь.

Солнце жжет мне спину. Полдень в пустыне. Я сижу в огромной известковой канаве. Между моими передними лапами, там, где прежде высился обелиск Тутмоса, кишат крохотные создания. Они таращатся на меня, и я чувствую давление от их мыслей на своей каменной коже. Двумя тысячелетиями раньше я внушил Тутмосу (теперь это Шаман) собственную мысль: «Открой меня, о, благородный! Разгреби песок, что занес меня. За это я сделаю тебя царем». Он раскопал меня, и я сделал его фараоном. Потом он изменил мне, приковал меня к этому месту, где я мучаюсь от однообразия, прибегнув к силе, которую я же в него вдохнул. Нет больше его обелиска, само место, где он высился, затоптано, но сам Тутмос жив.

Это он обращался ко мне комариным голоском с невообразимого расстояния:

— Я обращаюсь к тебе, Сфинкс, стараюсь докричаться, как кричат в жерло пещеры, обращаясь к захоронению среди камней. Тебя здесь нет.

Людишки шаркали себе, лепетали, щелкали затворами камер в тени моего головного убора. Я догадался, что Тутмос, должно быть, в тысячный раз сменил имя. Выброшенные им имена засоряют историю, как сброшенная змеиная кожа, как оболочка саранчи, повисшая на древесной коре. Теперь он именовался «Шаманом».

— Я — это ты, — вещал Шаман. Огромный камень зашатался и выпал из моего плеча. Туристы бросились врассыпную. — Сандулек не смог бы тебя удержать, но Земле это по силам. Ты вовсе не в Космосе, о, Великий — ты находишься в пустыне, вблизи Назлет-аль-Семмана. Это Цыган с Норой кладбищенские воры, а не я. Они хотят забрать тебя в галактику Цыгана, но ты, Абу-аль-Хаул, совершенно счастлив среди песков! Это такое счастье для тебя — быть моим солнцем, моей кровью, моим свечением, вечным источником меня! Смуглый коротышка, который терзает Нору на космическом корабле, — всего лишь Мэл, а не ты. Ребенок, который родится от их соития, будет чудовищем, о, Великий, а не порождением твоего гения, не вместилищем твоей силы, не сосудом, полным твоего свечения. Все это — мираж. Ты — это я, Тутмос. Твой сосуд — Шаман. Я — это ты.

Я страшно отяжелел и не мог шелохнуться. Меня медленно осушали, и это было даже хорошо: вдруг мне полегчает? Я наблюдал за толпой человечков, испугавшихся осколков от вывалившегося из меня камня. Они в ужасе улепетывали к своим туристическим автобусам. Лишь один не сбежал, а остался стоять там, где прежде был обелиск. Я с усилием пригляделся к фигурке между моими лапами. На нем была майка с моим розовым изображением, позади которого высились пирамиды Хеопса и Хефрена, почему-то синие. На нем были цветастые шорты и шутовской головной убор араба. В руке у него был пакет с надписью «Рынок Нефертити».

Глаза и половину лба скрывали огромные темные очки. Он сорвал их, и я увидел бровь — одну бровь на оба глаза, да еще приподнятую.

— Понял? — крикнул он. — Я же сказал, что мы через год увидимся! Привет, Мэл, дружище! Ох, и летит же время!

24. Не тот Мемфис, что в Теннесси

— У тебя появилась перхоть? — Иззи пнул мои осколки. — А мне, например, не мешало бы побриться. Зато сам я выныриваю, как пробка, после всех опаснейших космических приключений.

Он несколько раз щелкнул фотоаппаратом, утер лоб, попил водички. Вода забулькала в его фляжке, когда он наконец оторвал ее от губ.

Солдаты, вооруженные дубинками, удерживали толпу туристов на почтительном расстоянии. Мимо шелестели тысячелетия: песок, ветер, солнце…

— Ну, как тебе здесь нравится? Сарвадука отводит душу в лавках и в борделях. Я сказал ему, что он не подцепит заразу и не наделает детей — все мое иззовидение! — вот у него и закружилась голова. Он распсиховался, когда узнал, что Мемфис, в котором я наобещал ему баб, находится вовсе не в штате Теннесси, так что я был вынужден его успокоить.

Отлично смотрится эта метеостанция на твоем огузке! «Институт Гетти», кажется? Ничего, можешь не отвечать, я обойдусь. Главное, лежи смирно, парень, не то туристов хватит кондрашка. С них достаточно вывалившегося из тебя куска и психа, который точит с тобой лясы.

Ты особенно не переживай. Шаман только болтает, но поделать пока ничего не может. Ночью я вернусь. Все, не прощайся, не благодари меня, вообще ничего не говори, Великий и Ужасный.

Усатый солдат в хаки, в берете и с «Калашниковым» на плече схватил Иззи за локоть и поволок из-за загородки со Сфинксом, из выемки, которая образовалась вокруг меня, когда я впервые плюхнулся на Землю и создал людей. Длительный же это был, доложу я вам, и утомительный процесс: соединять нуклеотиды, управлять эволюцией, чтобы было, через кого передавать свои мысли, вести дело к рождению Тутмоса IV, претендующего на мое доверие… Но человек разумный получился себе на уме, вот я и лежу здесь в просторном одеянии, которое унес с родных звезд, и нахожусь в полной зависимости от хитроумия рабочего из Локпорта, штат Нью-Йорк.

Ветер доносил до меня писк мотылька: «Я — это ты, ты — это я!» До чего же я устал!

25. Загадки монофиситов

Этой ночью Иззи не вернулся, потому что угодил в египетскую каталажку. Об этом мне поведал Сарвадука. Ему пришлось заплатить каирской проститутке здоровенный бакшиш, чтобы она согласилась провезти его на верблюде через Назлет-эль-Семман и западный погребальный комплекс к моей загородке. Сарвадука по пути чуть не рехнулся от страха.

Провожатая Сарвадуки оказалась христианкой коптской веры по имени Лила Кодзи, любительницей комментировать загадочную религию монофиситов в самые неподходящие моменты.

Сарвадука и его провожатая подобрались ко мне сбоку. Пирамиды Хеопса, Хефрена и меня, траченного временем, освещали яркие лучи прожекторов. Приближалось к завершению пятничное светомузыкальное шоу на немецком языке. Видимо, на души с человеческими телами и с глазами такие шоу производят впечатление, но сообщаемая в них информация — ложь от начала до конца: я же говорю, это я создал Хефрена, а не наоборот!

26. Что можно почерпнуть из сора

Самое лучшее средство, как обзавестись чувством перспективы, — это проваляться несколько тысячелетий в песке. Что-то внутри меня смягчилось за тысячелетия, истекшие после моих приключений в Нью-Мексико, каковые, как я теперь понимаю, имели место еще до Четвертой древнеегипетской династии — хотя, с другой стороны, гораздо позже ее. Главное, не позволять датам вас дурачить.

Если Иззи чему-то меня научил, так это истине, что время на часах — совсем не то, за что мы его принимаем. Иногда пять часов вечера отделяет от шести часов неделя, а то и две, а иногда они наступают одновременно. Так называемая исключенная середина — настоящие джунгли, кишащие бесчисленными вариантами. Причинность — это, вопреки Канту и Хьюму, вовсе не прямая линия, а дикое верчение сора в водовороте.

Скажем, на Сандулеке, где я сейчас обитаю, температура поверхности в триста-четыреста раз выше, чем на Земле или на Марсе. Как-никак, наш Санди превратился в сверхновую и скукожился в нейтронную звезду, так что здесь вся тысяча по Кельвину — и это в тени! Поэтому события разворачиваются здесь быстро. По земным меркам, жизнь достойного гражданина Сандулека длится квадриллионную долю секунды, но здесь это очень долго. Вы скажете, что такая пропасть не может быть преодолена, что землянам и сандулеанам друг с другом не общаться, — и будете правы, только надо учесть, что в нашей Вселенной нет абсолютных стандартов. У нас скользящая шкала. И до чего скользкая!

Правильно сказал землянин Протагор: «Человек есть мера всех вещей». Ну, не сам человек — зачем такой антропоцентризм? — а Разум. Все эти шкалы, числа, научные законы — всего лишь выражение чего-то такого, что в действительности принадлежит к сфере Сознания. Оно все это создало, а теперь взвешивает, сравнивает, подгоняет, объясняет, меняет. Вот вам и объяснение «оп-ля». Поэтому Шаман — такая страшная угроза даже на расстоянии пары сотен миллионов миль; скорость света не является предельной скоростью во Вселенной, если вам под силу сделать «оп-ля». Природа гораздо гибче, уверяю вас.

Взгляните на сор в водовороте.

27. Дуализм

— Мэл! Это ты, Мэл? Абу-аль-Хаул? — Шепот Сарвадуки долетал до меня откуда-то сбоку. За спиной у него высилась пирамида Хефрена, а также Лила Кодзи и два верблюда, привязанные к камню. — Прямо не верится, что я вез тебя в своем «фольксвагене» по сороковой автостраде. Так это ты? Иззи называет тебя Отцом Страха, предшественником самих фараонов. Говорит, будто это ты выделил ДНК из первичного бульона и довел нас до теперешнего состояния. Мол, ты прародитель всей жизни на Земле. Иззовидение, понимаешь! Это правда? В Нью-Мексико и Техасе ты показался мне не таким. Надеюсь, я не оскорбил тебя своими речами и делами, о, Великий!

— Вы обращаетесь к большому камню, сэр, — сказала Лила. Сарвадука проигнорировал ее.

— Сам Иззи не смог приехать, о, Ужасный! Его задержали местные власти. Они приняли его за террориста, но он сказал, что беспокоиться не о чем. Он попросил передать тебе следующее, Великий, Древний и Невыразимый! Во-первых, он приносит извинения, что все сработало не совсем так, как он предполагал…

— Во-первых, во-вторых! — Лила Кодзи хлопнула Сарвадуку по плечу. — С самого Каира репетирует: во-первых, во-вторых…

— Цыц! — прошипел Сарвадука. Лила недовольно заворчала. — Во-первых, — продолжил он, — Иззи хотел, чтобы сандулеане спасли тебя от Шамана, а не забрасывали далеко-далеко от Земли. Тут вышла накладка. Он приносит тебе свои извинения, Величайший.

— Куда ж ему деваться? — опять вмешалась Лила. — А в каком смысле «далеко-далеко»? Вот еще дуалист на мою голову!

— Никакой я не дуалист. Я твой работодатель. Сама не знаешь, что болтаешь, Лила. Мэл Беллоу находится сейчас в межзвездном пространстве.

— А я думала, что ты называешь его Сфинксом.

— Да и нет.

— Дуализм!

— Цыц, дура! — рявкнул Сарвадука и тут же перешел на елейный тон. — Во-вторых, Иззи просит, чтобы ты употребил свою огромную силу и перенес в Эль-Гизу Джонни Абилена с его «Косарями». Это единственный способ спасти тебя от вечного рабства у Шамана, по совместительству — Тутмоса IV.

— Опять дуализм.

— Милостивый и Всемогущий Абу-аль-Хаул, умоляю, заставь эту шлюху заткнуться!

28. Кто я?

Я встрепенулся, как будто меня разбудили среди ночи.

— Кто я?

Напротив меня сидел Цыган — банан с наполовину спущенной кожурой, уродливыйчеловеческий торс с торчащим наружу клубком щупалец, напоминающим глистов в бычьем брюхе. Цыган не двигался, Нора, молча сидевшая рядом, тоже. Ее рот был слегка приоткрыт, она тупо смотрела мимо меня. Нора была обнажена, она сохранила человеческий облик, ее длинные волосы закрывали лицо, плечи, грудь. Я дотронулся до ее руки. Она была холодной.

Из кухни доносились разнообразные звуки, издаваемые посудомоечной машиной; иногда к ним добавлялся стук, как в засоренной водопроводной трубе; после стука все кафе сотрясалось. Всякий раз пейзаж за окном менялся: звезды начинали мерцать под другими углами, сгущались или, наоборот, рассеивались, образовывали кольца или располагались слоями, как ингредиенты коктейля. Мы пролетали мимо мерцающих сгустков, похожих на замерзшую слизь, из яркого света ныряли в смоляные потемки.

Среди звяканья приборов можно было расслышать глухое ворчание Шамана.

— Нора, — позвал я.

Шум в кухне внезапно стих, и в двери появился Шаман. Его белые штаны были теперь покрыты жирными пятнами. Он сжимал в кулаке гаечный ключ и имел усталый вид.

— Ты — это я, паршивец.

Я опять упал на стул. Он сделал несколько шагов в моем направлении и пролаял:

— Тебя здесь нет, понял?

Я сразу пропал. В Сахаре была ночь. Краем глаза я успел увидеть, как Шаман подходит ближе и прикасается к затычке у меня в башке чем-то вроде пестика для колки льда. Он сделал это без всякого воодушевления, словно уже дюжину раз пытался и потерял всякую надежду на успех. Потом он похлопал Нору и Цыгана (не знаю уж, по какому месту он похлопал Цыгана), чтобы проверить, сохранили ли они чувствительность. Результат был отрицательным. Тогда он в полнейшем унынии вернулся в кухню, к посудомоечной машине.

— Придется самому сделать «оп-ля», раз эта дрянь не работает, — проворчал он.

29. Оп-ля

— «Кто я»… Ты слышала, Лила Кодзи? Сфинкс заговорил. — Сарвадука поежился.

— Это, наверное, один из верблюдов. Скорее всего, Хамад.

— Не сомневайся, о, Великий, я передам твой вопрос Иззи! — забубнил Сарвадука. — «Кто я?» Сам я — всего лишь бедный маленький человечек, работник гостиничной отрасли. Владею двумя-тремя мотелями, да и то на паях с родственниками, хотя они ничего не делают, а знай себе пялятся в ящик да хлещут спиртные напитки. Я спрошу у Иззи, он знает много всякого такого. А ты перенесешь Джонни Абилена, о, Дивный? Иззи спрашивает, сделаешь ли ты это честь по чести? Он бы сам этим занялся, но ему сейчас недосуг.

— Может, Абу подаст нам знак? — предположила Лила.

— Именно — знак. Только помолчи, Лила. Я сам этим занимаюсь.

О, Великий, подай знак!

Мое сознание пребывало в смятении. Ко мне обращались существа, чье изготовление я сам начал примерно семьсот миллионов лет тому назад в попытке оторваться от Млечного Пути, где я сидел на мели. Одновременно я находился в кафе, унесенном с техасской автострады в космос, почти что в Магелланово Облако. К тому же я представлял собой местную достопримечательность.

Шаман хотел меня сожрать, я хотел домой. Я не мог нашарить свой центр. Где моя Архимедова точка опоры, без которой бессильна душа?

— Знак, о, Великий! Подай нам знак!

Попробуйте сесть, когда у вас нет спины. От отчаяния я все больше погружался в смятение, все меньше думал, все меньше чувствовал. Я уходил на дно, и даже отчаяние покидало меня, поднимаясь вверх, как пузырьки воздуха, выпускаемые ныряльщиком.

Я щурился, пытаясь пронзить взором темень и муть, — так щурится художник, стараясь увидеть за частностями целое. Взгляд то и дело натыкался на рыбешек и водоросли, замутняющие сознание: все это, не имеющее ни названия, ни привязи, находилось в процессе непрерывного самопоедания и одновременно пыталось расшириться. Но то были не помои, хлынувшие из дыры Шамана, ибо ныряльщиком теперь был я сам, и найденный жемчуг мог принадлежать только мне.

Но потом слово «я» стало стремительно терять содержание. Оно превратилось в знак препинания, кавычки, между которыми зияла пустота.

Голос Шамана («Я — это ты!»), Сарвадуки, Лилы Кодзи, свето-звуковое шоу, бодрое и насквозь лживое, — все слилось в один поток без начала и конца. Завывание ветра, атомная бомба, ностальгия, планета Марс, «в-третьих», я сам, Африка — все пропало.

Не вздумай заниматься этим дома!

Не стало ни места действия, ни последовательности, ни времени. Не стало ни мыслей, ни предметов для размышления. «Я» погружалось все глубже, не противясь поглощению, расплывалось в темную бесформенную массу, достойную именоваться разве что «дном». Примитивные морские обитатели меняли очертания на глазах и прекращали существование, стоило отвести от них взгляд.

Неясное копошение не прекращалось ни на секунду. То был далеко не мистический туман. Зовите это зудом, «дао», «принципом исключения Паули», изгнанием сжимающегося мира из собственного пупка… «Какие бы слова ни использовать, они не абсолютны», — говорил об этом зародышевом состоянии Лао-цзы.

«Я» невольно совершило «оп-ля». Сейчас я находился в самой его сердцевине. «Я» нашло точку опоры и получило безраздельную свободу. Теперь оно было способно на все.

Я облегченно перевел дух. Только что было холодно, но теперь мне стало жарко. Весь «я» был там — маленький и большой, как раньше: Мэл и Абу-аль-Хаул, один — пленник безнадежной ситуации, другой — занесенный в чужую галактику, и все по милости Шамана. Да, все они существовали на самом деле: и Шаман, и Цыган с Норой в Магеллановом Облаке, и Иззи в своей кутузке, и Сарвадука с Лилой Кодзи, и шарахающиеся верблюды, и туристы…

Я увидел свою точку опоры, даже нашел ей применение. Я стал свидетелем рождения мира «из ничего» со мной посредине. «Оп-ля»! Непонятно… Посмотрим, что это такое.

Кое-что, между прочим, изменилось. Я был теперь в курсе, словно услыхал или прочел, что умер Гамаль Абдель Нассер (до «оп-ля» он был жив). Вьетнамская война продолжалась при активном участии американской армии.

Президента звали не Юджин Маккарти. Благодаря «оп-ля» я побывал в Овальном кабинете. Вернее, не я сам, а часть моего сознания. Согласно принципу, именуемому магелланянами «непроизвольным исцелением», требующему локального сохранения причинно-следственной связи, в кресле материализовался человек вместе со своим прошлым, настоящим и будущим, школьными учителями и гробовщиком; звали человека Ричард Никсон. Изменилось и еще кое-что. Скажем, американский флаг стал красно-бело-синим (к тому же выяснилось, что он был таким всегда!).

О различиях было ведомо одному мне: моя новая вселенная возникла сразу, с полной историей и соответствующими воспоминаниями. Разве что Иззи мог бы мне посочувствовать.

Я сообразил, что произошла еще одна перемена. Тип в ковбойских сапогах со шпорами, в огромной широкополой шляпе и с гитарой под мышкой, торопился к загородке со Сфинксом, где гримасничали Сарвадука и Лила Кодзи.

— Мэл! — приветствовал меня тип с гитарой. — Это ты, сынок? Неужто и впрямь ты?

— Беглый Джо! Отец! — каким-то образом откликнулся я.

А он каким-то образом меня услышал. Не обращая внимания на миазмы, он подбежал к моей каменной заднице, обнял холодеющий, грубый камень, прижался ко мне, стал меня целовать и плакать от радости.

30. Фотография на паспорт

— Вы настоящий Джонни Абилен? — восхитилась Лила Кодзи. — Я собрала все ваши пластинки. Обожаю вашу музыку.

Сарвадука истерически дрожал, пытаясь сообразить, каким образом на сцене появился Джонни Абилен. Видимо, у Сарвадуки непроизвольное исцеление произошло не полностью. Он грубо оттащил Лилу Кодзи.

— Увези меня в Каир! Задание Иззи выполнено. Свето-звуковое шоу близится к концу. Не хочу, чтобы меня здесь поймали, когда начнется уборка… Здесь все еще воняет. Что это за вонь?

Она оттолкнула его.

— А как же «в-третьих»?

Сарвадука хлопнул себя по лбу.

— Совсем забыл. Фотография на паспорт! Давай «Кодак».

— Это «Полароид».

— А ты дай мне «Кодак».

Ему пришлось довольствоваться «Полароидом». Ничего не поделаешь, «оп-ля». Он недоуменно заморгал, но аппарат взял, чтобы запрыгать передо мной в гуще туристов и запечатлеть меня анфас, в профиль, вместе с головным убором и со всем прочим. Потом, дрожа крупной дрожью, он вернулся к Лиле и лошадям — теперь это были не верблюды, а лошади. «Оп-ля!»

Он оторвал Лилу от Джонни Абилена, не обращавшего внимания на ее заигрывания: гитарист обнимал меня и продолжал шептать. Не прекращая спорить, Сарвадука с Лилой сели на лошадей и затрусили прочь, нацелившись в пространство между пирамидами Хеопса и Хефрена.

31. Норе не понять

Вот какие слова шептал мне Джонни Абилен:

— Наконец-то получилось, сынок! Провалиться мне на этом месте, если ты не одно целое с Абу-аль-Хаулом! Я знал, что у нас получится! Ты уж прости меня, что оставил тебя и твою мамочку, ладно, Мэл? Ты ведь уже знаешь, что я не землянин. Значит, вы с Абу — наполовину магелланяне. Ничего, теперь я доставлю вас обратно на Облако, ваше место там. Ты ведь не откажешься? Жаль, что мы не сможем захватить туда твою матушку, но она — землянка. Поверь мне, Мэл, Норе просто не понять.

И в Магеллановом Облаке, и в Сахаре у меня встали дыбом мозги.

— Ты сказал «Нора»?

32. Не понимаешь ты истории, землянин

Джонни Абилен был поражен, узнав, что Нора к тому же — сандулеанский агент. Вернее, она была землянкой, нанятой сандулеанами с целью возвращения Абу-аль-Хаула на Магелланово Облако. Магелланов император, который вместе со своим Объединенным конгрессом мелких и крупных облаков затащил все Магелланово Облако на орбиту вокруг Млечного Пути и превратил Сандулек в «сверхновую», чтобы переправить Джонни Абилена на Землю, нашел Нору с помощью «оп-ля» и приставил тайной надзирательницей к Абилену.

«В таких делах никому нельзя доверять», — сказал мне много позже сам император. Один Иззи знал в то время все подробности, но сейчас на Санди эта история отражена в песне «Брак — это когда двое чужих прячутся друг от друга», занявшей в списке 432-е место: так, по крайней мере, обстояли дела, когда я слышал ее последний раз — одну миллиардную секунды назад.

Путем осеменения землянина и смешивания Магеллановой и млечной ветвей великой семьи Абу император и мой папаша (а также, втайне от них, Нора) собирались создать Мессию-Сфинкса. «Но всякий раз, когда мы пытались достучаться до Абу, ответ гласил: «Адресат неизвестен», — сказал мне как-то раз император за нейронным коктейлем. — Сам понимаешь, тут того и гляди станешь агностиком. Вот мы и решили прибегнуть к психологии».

Но они все равно не знали, как воспользоваться мной, чтобы добраться до Абу. Тайный агент «Джонни Абилен», посол доброй воли, путешествующий по миру под личиной музыканта, ставший моим отцом, бросил Нору и меня, чтобы заняться поиском ключа. Но всюду, куда он совался, уже кишели египтологи или астрофизики.

Никто — ни император, ни Джонни, ни Нора — не мог сообразить, как добраться до Абу через Мэла, пока Шаман по небрежности не показал им путь. Дальше началась гонка на опережение: земной Шаман, преследуя собственные эгоистические цели, угрожал сорвать все их планы. Магелланов император послал Цыгана в корабле-кафе на помощь Норе. Этому, естественно, предшествовала подготовка: американская дорожная сеть была усеяна кафе, похожими на корабль, чтобы кафе Цыгана смогло незаметно приземлиться.

Кстати, если все это, по-вашему, менее достоверная информация, чем сведения о битве при Гастингсе или изобретение хлопкового джина, которые то и дело пересматривались из-за «оп-ля» или в угоду политическому ревизионизму, — то вы ничего не понимаете в истории.

Джонни Абилен был сильно удивлен. А представьте себе мое изумление! Нора, моя мать, снова была беременна, теперь уже моим ребенком… Не знаю только, что теперь входило в понятие «мой».

33. После смерти Нассера

В суматохе, последовавшей за смертью Нассера, Иззи был вызволен из тюрьмы. Погребальный комплекс в Гизе был закрыт для туристов. Лила Кодзи привезла Иззи на лошади в сопровождении Сарвадуки, Джонни Абилена и одного из «Косарей», только что прилетевши го «Люфтганзой» из другого Мемфиса. Их никто не остановил. Я наблюдал за ними сверху и со спины, слушал, как в подземных погребальных камерах отзывается стук конских копыт, смотрел на них, крохотных, с высоты миллионов миль. Еще я ощущал их изнутри, причем это было не хаотическое созерцание, которым меня наделил Шаман, продырявив мне голову, а вполне ясное, уверенное: недаром я был Абу-аль-Хаулом.

Иззи помахал маленькой синей книжечкой.

— Готово, Мэл, бродяга! Это твой паспорт. Теперь мы смоемся из Сахары. — Они въехали ко мне в загородку. — Слава «Полароиду»! Сарвадука — герой, ты тоже молодец. Теперь при нас Джонни Абилен, значит, дело в шляпе.

Иззи слез с лошади и показал мне паспорт. Лила тоже спрыгнула и повисла на его руке.

— Мой однобровый красавчик, ты полный псих! Интересно, как ты протащишь Великого Сфинкса через таможню?

Мой папаша обнял могучей рукой Сарвадуку. Сарвадука был бледен и хмур, как труп. Это снаружи. Изнутри он готов был взорваться.

«Все у него получается! — доносились до меня его мысли. — И бабы на нем виснут, и мой «фольксваген» он гоняет в хвост и в гриву… А что имею с этого я? Только мозоли от седла».

— Тут такое дело, — стал объяснять Иззи. — Если мы доберемся туда через час после заката, то таможенник его пропустит. Он подумает, конечно, что творится что-то забавное, но не поймет, что к чему. Хорошо усекли?

— Зачем тебе вообще его трогать? — спросил Сарвадука и мысленно добавил: «Тупой развратник, провалиться тебе на этом месте!»

— Последнюю часть мы опустим. На вопрос отвечу так: мне надо заняться им в мастерской. Здесь, в Сахаре, я не сумею защитить его от Шамана. У меня слишком бледная кожа.

— Не стану спрашивать, как ты собираешься переместить известковую статую высотой в шестьдесят пять футов через пустыню, протащить ее через таможню, поднять по трапу в самолет, да еще убедить окружающих, что это простой менеджер «Кока-Колы». Кстати, в длину он насчитывает все двести сорок футов!

— Ты внимательно следил за свето-звуковым шоу, — похвалил Иззи. — Но забыл, что я провозил в самолетах и не такое.

Они стояли у меня под подбородком, там, где прежде свисала моя бородка, создававшая тень Тутмосу, когда он выкапывал меня из песка. Мой папаша, Джонни Абилен, угощал присутствующих водой из своей фляжки — видавшего виды сосуда, подобранного в Долине Смерти.

— Я долго ждал этого момента, Ваше Величество, — сказал он Иззи.

— Не называй меня так при НЕМ, — прошипел Иззи.

34. Уменьшенный Сфинкс

— Ты знаешь, что делать, Джонни А., — сказал Иззи.

«Косарь» достал гавайскую гитару и стал что-то наигрывать, а Джонни напрягся. При этом он поджал губы и прищурился. Небо сначала почернело, а потом засияло так ярко, что всем пришлось прищуриться и прикрыть глаза. Откуда-то снизу раздалось глухое урчание.

— Сейчас этот громила станет у нас карликом, — прохрипел Джонни. — Будет расхаживать среди нас, как обычный человек. Главное, не смотреть на него слишком пристально. Я постараюсь сделать так, чтобы никто не мог к нему приглядываться, пока он не окажется в мастерской у Иззи.

На Сарвадуку это не произвело впечатления.

— А самолет? — спросил он. — Самолет не выдержит такой невероятной тяжести.

— Все, что соприкоснется со стариной Абу после того, как я его уменьшу, тоже «прищурится».

— За дело, ковбой! — распорядился Иззи, обливаясь потом под полуденным солнцем.

Джонни поднатужился еще раз.

— Йэ-эх!

Ничто вроде бы не изменилось, но все вдруг стали смотреть на меня по-другому, не задирая голов. Я был уже не Сфинксом, а соринкой в уголке глаза. Я превратился в иллюзию. Джонни небрежно похлопал меня по каменному плечу и чмокнул в щеку. Все залезли на лошадей и поехали.

35. Космический Народ

прокатился по пустыне, как полчище саранчи. На головах у них болтались «духоуловители» — такие антеннки.

Мы покинули загородку Сфинкса. Отец дал мне темные очки и белый синтетический костюм, Иззи сунул мне в лапу кейс и сказал, что мой головной убор сойдет за туристскую придурь. По какой-то неведомой причине именно головной убор, в отличие от моего гигантского роста, землистого цвета лица, отсутствия половых признаков И львиного телосложения, не удалось скрыть. Я шествовал в середине, охраняемый по бокам Джонни и другим «косарем» — баритоном в косо повязанном галстуке; впереди шагали Иззи и Лила Кодзи; Сарвадука обеспечивал тылы.

Отец и «косарь» исполняли дурацкую песенку. Тут налетел Шаманов Космический Народ — человек двенадцать в каких-то перекрученных простынях. Целью им служили мы. Отец с «косарем» заткнулись, у Иззи подал голос пейджер.

— Нет! — Иззи уставился на прибор. — Три с половиной, явный рост! Черт, Шаман пытается совершить «оп-ля»!

В воздухе заходили горячие волны. Космический Народ надвигался на нас среди сияющего песка — точь-в-точь Большое Соленое озеро. Потом мираж растаял, и за спинами людей в простынях, но ближе к нам, чем рынок в Назлет-эль-Семмане, появился большой сервисный комплекс, которого не было всего мгновение назад; впрочем, все, кроме Иззи, Джонни, меня, а также Шамана, отлично помнили, что его место — здесь.

На высоком шесте висел, дожидаясь ветра, техасский флаг. Вход в комплекс был внизу, а также на втором этаже — стеклянная дверь, открывающаяся в пустоту. Очень похоже на придорожное кафе с ампутированным подвесным переходом.

— Лила, — сказал Иззи, — как там дела с вьетнамской войной?

— С чем?

— Война во Вьетнаме. Это важно.

— Насколько я знаю, Вьетконг удерживает Вашингтон и большую часть Восточного побережья США, но правительство в Мемфисе не дает им легко продвигаться внутрь территории. А что?

36. План В

— А президент кто? Колись, Лила, детка, мне нужно узнать счет, прежде чем Шаман отойдет от посудомоечной машины.

— Какой еще президент? — вмешался Сарвадука. — Последним президентом был Кеннеди. После 1963 года установилась монархия. Ты окончательно сбрендил, чертов развратник?

— В общем, так, братцы, — сказал Иззи, — переходим к плану В. Кажется, нам все равно не добраться до таможни к полуночи. Кстати, как у нас с полночью? Куда подевался баритон? — Лошадь «косаря» испуганно храпела, седло пустовало. Под копытом лошади валялась дохлая гадюка с плохо завязанным галстуком, съехавшим на глаза.

— Проклятье! — сказал Джонни. — Вот она, судьба лучшего земного баритона!

Сарвадука сплюнул и тронул свою лошадь пятками.

— Кому пришло в голову сажать в седло эту гадюку?

Космический Народ столпился в двухстах ярдах от нас. За дверями кафе кто-то замаячил.

— Это Цыган, точно, — сказал Джонни. — Я не видел его с тех пор, как мы вместе тусовались в Магеллановом Облаке.

Цыган монотонно барабанил по стеклянной двери. Через некоторое время он сполз на пол, оставив на стекле гнойный след. Позади него появилась высокая фигура в белом.

— А это, видать, Шаман! — испуганно воскликнул Джонни.

«Где Нора?» — подумал я. Потом я — Мэл — закрыл глаза и чуть не ударился лбом о столик.

— Что с ней сделается? — сказал Иззи, путешественник по пустыне. — Она бьет в «яблочко», зато у нас проблемы. Не нравится мне улыбочка Шамана.

Джонни Абилен расстегивал свою человечью кожу. И это мой отец!.. Широкополая шляпа съехала ему на щупальца. Сапоги вместе со шпорами и ногами упали в песок. Обезумевшая лошадь, на которой только что восседал Джонни, помчалась в сторону пирамиды Хеопса. Джонни немного повисел в воздухе, а потом упал со скоростью, не достигающей 32 футов в секунду в квадрате.

Лилу Кодзи несильно стошнило. Сарвадука спешился, подбежал к Иззи и рухнул на колени.

— Нам ничего не угрожает, Иззи? Космический Народ нас не тронет? У тебя есть план В? Что это за план, Иззи?

Иззи шлепнул лошадь «косаря» по крупу и проводил ее взглядом. Лошадь поскакала к Космическому Народу. За ней устремилась лошадь Сарвадуки.

— Дай подумать, — сказал Иззи.

37. Пьяный буравчик

— Нора! — прохрипел я, словно собираясь проститься с жизнью.

Я оторвал голову от стола. Моя щека была мокрой — не иначе, я распустил слюни. Нора была холодной и неподвижной. Шаман стоял у стеклянной двери, у его ног валялся Цыган. От останков Цыгана поднимался едкий пар.

— Нора?..

— Я — это ты, — изрек Шаман. Он глядел на пустыню, а не на меля. Он дырявил меня без всякого воодушевления, как пьяный, не обращая внимания, что сверло со времени моего «оп-ля» сильно затупилось. — Ты — это я!..

До чего же мне надоела эта волынка. Масло масляное… Я уже видел свою точку опоры, я подглядел краем глаза, кто я такой; правда, я очень устал.

Шаман наклонил голову под противоестественным углом и стал смотреть на команду Иззи. Космический Народ ему не мешал.

— Уменьшение… — пробормотал он. — Хитрая бестия!

Он оглянулся на меня и дернул подбородком. Я знал, что он манит меня к себе, хочет, чтобы я встал рядом. Мое тело налилось свинцом, пульс застучал во рту. Я должен был оставить Нору и подойти к нему. Он обнял меня за плечи.

Внизу Космический Народ тянулся к нам, как гелиотропы к Солнцу. Сарвадука цеплялся за седельные сумки Иззи. Лила закрывала ладонью глаза и втягивала голову в плечи, как черепаха, прячущая голову в панцирь. Силой Шамановой мысли Джонни Абилен был повержен в песок. Стоя за стеклом, Шаман обращался ко всем сразу. Его голос раздавался во всех головах.

— Это моя собственность. Он — это я. Он — мой ручей, мой древний источник. Я — это он. Его глубокие воды оплодотворяли и ласкали меня, пока я не порвал пуповину и не проклял Абу ради собственной забавы. Он — это я. Абу навечно останется на Земле. Абу — это я, моя вечная жизнь.

— Дело в том, Шаман, — возразил я, — что я не ты.

38. Вывод сотрудника полиции Доминго

Иззи рылся в своих седельных сумках, словно там был спрятан загадочный план В. Лила слезла с лошади и сидела на песке, стукаясь головой о Сарвадуку, который по-прежнему стоял на коленях перед Иззи и умолял того что-нибудь сделать. Джимми, поблескивая на песке худосочным тельцем, пытался подняться.

— У меня появилось ощущение… — сообщил Иззи, выбрасывая из сумки заплесневевшие бисквиты, карты, лосьон для загара, авиабилеты, астрономические таблицы и прочую заваль. — Сильное ощущение!

Я, Абу, многое пережил. При мне расцветали и угасали цивилизации. Космический Народ мог бы оставить от Иззи и всех остальных мокрое место, а я и глазом бы не повел. Но я, Мэл, был в этом мире сущим новичком, всего-то двадцати четырех лет от роду, и для меня мельчайший трепет материи был откровением. Действуй, Иззи!

— Вот! — Иззи достал брошюру для путешественников, которую прихватил в американском посольстве в Каире, и стал ее листать, по. ка не нашел место, что было там всегда, еще до «оп-ля» Шамана. Он почуял его своим «иззовидением». — Взгляни, Сарвадука!

Он сунул брошюру Сарвадуке под нос.

— Ну и что? — не понял тот.

— Мотельный бизнес вконец замутил тебе мозги. — Сказав это, Иззи побежал к Космическому Народу, размахивая над головой своей книжицей. — Эй! А вот это видали? Это вам Шаман показывал?

Космический Народ пытался разглядеть Шамана через стекло. Иззи пришлось одергивать каждого, чтобы заставить взглянуть на заветное место. У одних это вызывало ужас и оцепенение, у других — злость, отторжение и желание дать Иззи пинка, третьи принимались спорить с Иззи и друг с другом.

Нора пошевелилась. Я подбежал к ней.

— Мама!

— Ты — это я! — запротестовал Шаман. Я не обратил на него внимания.

— Я всего лишь дальний потомок созданного тобой Хефрена, — ответила мне Нора. На ее лице опять появилась краска, глаза ожили.

— Нет. — Я поцеловал ее в лоб. — Ты царица Пунта, земли благовоний, моя возлюбленная супруга. Хефрена я не создавал. Я вообще не имею к нему отношения.

Шаман вскипел.

— Хефрен явился мне во сне и велел откопать тебя, неблагодарный червь! Ты отрекаешься от Хефрена?

— Это твое «оп-ля» все изменило, Шаман, — сказал я.

Внизу Иззи торжественно зачитывал, чтобы было слышно всем:

— Вот что тут написано черным по белому, ребята: «Посетителям Долины Царей будет любопытно узнать, что, вопреки прежним предположениям, Сфинкс не имеет отношения к Хефрену. Фрэнк Доминго, старший судмедэксперт управления полиции Нью-Йорка, заключил на основании пристальных наблюдений и подробных исследований, что между лицом гизейского Сфинкса и статуей Хефрена, прежде считавшейся моделью для него, отсутствует какое-либо сходство». И наоборот. Вот так-то, мальчики и девочки. Ваш ощипанный предводитель вешал вам лапшу на уши.

— Я тебя предупреждала, Шаман, — сказала Нора. — «Оп-ля» тебе не по зубам. Теперь ты ноль без палочки. Сфинкс вовсе не прародитель нашей расы. Мы сами народились из грязи. Сфинкс ни при чем. Ты такой же человек, как я.

Космический Народ взялся обстреливать стеклянную дверь камнями. Шаман мысленно приказал им прекратить, но без всякого толку.

39. Гибель Цыгана

Пестик для колки льда, с которым на меня накинулся Шаман, был смертельным оружием, при всей своей нематериальности. Он вонзил его в затычку, поставленную Иззи. Мысли хлынули из меня с шипением, как горячий пар, но затычка устояла.

— Ты спал с собственной матерью! — крикнул он. — Теперь тебе осталось только покончить с собой.

— Ты забыл, что я человек лишь наполовину, — возразил я. — У нас, магелланян, все по-другому.

Стекло разбилось, обсыпав Шамана осколками. Космический Народ стал штурмовать кафе. Иззи проник туда на плечах у Джонни Абилена — так можно было бы сказать, если бы тот сохранил земную шкуру. Космический Народ схватил Шамана за руки, Джонни завладел его рассудком.

Я стоял подле Норы, наблюдая за происходящим.

Еще я стоял внизу, в пустыне, за спинами Лилы Кодзи и Сарвадуки. Я рвался из темных очков и костюма: уменьшение сходило на нет, и я снова превращался в гигантский монолит, упавший со звезд.

Джонни Абилен опустился на колени рядом с Цыганом, своим сандулекским собратом.

— Тело — это пустое, — напомнил тот, а потом увидел Иззи. — Ваше Величество!

Космический Народ привязал Шамана к стойке со специями. Иззи дотронулся до останков Цыгана.

— Ты говорил обо мне гадости, Цыган. Иззовидение!

— Почему вы мне не доверяли, Ваше Величество? Вы послали меня сюда с заданием, а потом явились сами и не сообщили мне об этом.

— Я не знал, что все произойдет так быстро. Мне пришлось поспешно устроить «оп-ля», когда Космический Народ убил Шамана.

— Шаман жив.

— У нас тут получилась мешанина из прошлого и будущего. Ничего, мы еще поговорим, прежде чем все случится. Дай только выкроить минутку.

— Ненавижу тебя, Иззи, — заявил Цыган и поцеловал его по-магеллански, то есть потерся об него своими останками, после чего испустил дух у него на руках.

Джонни пошевелил щупальцами.

— Что ж, мой господин, вот и скончался лучший сандулеанский агент.

Иззи скорбно вздохнул.

— Когда мы вернемся, я назову в его честь парочку недель.

— Я думал, вы не захотите, чтобы я покидал Землю. Я думал, что вы работаете на фабрике Гибсона в Локпорте, — сказал я.

— Там я занят неполный рабочий день, — объяснил Иззи. — По совместительству я — император Магелланова Облака.

40. Посрамление Эдипа

— Но это все равно не основание для того, чтобы не явиться в понедельник в восемь тридцать утра к проходной фабрики, — продолжил Иззи. — Иначе меня уволят, а на черта мне увольнение?

— Дуализм! — возмутилась Лила Кодзи. Она и Сарвадука отошли от основания придорожного кафе, служившего одновременно космическим кораблем: Сарвадука был слишком напуган, чтобы и дальше оставаться в моей тени. — Дуализм! Ты не можешь быть одновременно здесь и там, лжец! Если ты император, то не можешь быть одновременно токарем-наладчиком, как ты утверждал в нашей супружеской постели в отеле «Кейро-Хан». Иззи Молсон, я отрекаюсь от всех прежних отношений с тобой!

— Это меня устраивает, — ответил Иззи. — Все равно у меня есть еще Фэй из Тонаванды.

— Жулик! — Она отвернулась, схватила Сарвадуку за нижнюю челюсть и влепила ему поцелуй. Сначала он визжал, потом перестал визжать и тоже стал целоваться.

Я посмотрел на Нору — и мир перестал существовать. Пускай Космический Народ раздирает на части Шамана, Иззи усаживает Джонни Абилена на один из тронов в империи Магелланова Облака, а сам владеет императорским скипетром всех галактик и вкалывает по совместительству на свой фабричонке в Локпорте, Сарвадука дорывается до баб, а Лила талдычит о дуализме. Цыган мертв, но тело — пустяк. Нассер тоже мертв.

— Нора… — сказал я.

— Это невозможно, Мэл, — ответила она.

— Почему? Мы отправимся вместе на Сандулек и будем жить там вечно — Абу-аль-Хаул и царица Пунта, Мэл и Нора Беллоу.

— Ты сам знаешь, что это невозможно, даже путем «оп-ля». Ты должен вернуться на Санди, освободить Абу, возвратиться, снова статьим на нейтронной звезде. Ты наполовину магелланянин, а я землянка. К тому же я беременна.

— Я люблю тебя, Нора.

— Я буду растить наше дитя, твоего внука и брата.

— Я не смогу зажмуриться, Нора.

— Я не прошу тебя об этом. Живи с раскрытыми глазами. Широко раскрытыми.

— Хорошо… Эй! — Кафе затряслось, как огонек на ветру. У Иззи опять запищал пейджер.

— Кто делает «оп-ля» на этот раз, Иззи?

— Я сам, Мэл. Тут многое происходит не так. Скажем, мне не нравятся монархии и вьетнамские войска в Америке — по крайней мере, пока. К тому же это придорожное кафе относится к Техасу, а Абу, то есть ты, должен прямо сейчас убраться подобру-поздорову на Магелланово Облако. Главное, чтобы у меня хватило времени поставить тебе постоянную заплатку и позавтракать кофе с плюшками перед утренней сменой. Так что не дрейфь. Десять, девять, восемь…

— Держи, сынок! — Джонни бросил мне гитару.

Реликтовая фоновая радиация подскочила до трех целых восьми десятых, потом снова упала до трех. Мы отправились в путь.

Эпилог

В тот момент, когда Иззи устроил «оп-ля», Нора стояла между цуккини и помидорами позади домика, который выстроил ей Джонни Абилен на севере штата Нью-Йорк. Каким-то образом пролетел целый год, и ее рот наполнился прищепками. Она уже развешивала пеленки, глядя на юго-запад, на розовые пальцы заката. Из ее полушария Магелланова Облака не разглядеть, зато я видел и ее, и малыша, спавшего в плетеной колыбельке рядом с Нориной кроватью. Иззовидение!


Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Сергей Лукьяненко
ХОЛОДНЫЕ БЕРЕГА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Печальные Острова

Глава первая, в которой я делаю выводы и пытаюсь их проверить.

Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Рассвирепев, она начинала бросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником.

— Ну, разбойнички, душегубцы… бунтовать будем? Нестройный хор голосов ответил, что нет, никак не собираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку:

— Хорошо, радуете старика…

Для надсмотрщика Шутник и впрямь был стар — лет сорок, пожалуй. На такой работе не заживаются — кого придушат цепью, кого затопчут ногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше.

Но этот был слишком осторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злить без нужды весь этап.

— А ты, Ильмар? Еще не ковырялся в замках?

Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Не хотел бы я его сердить — даже без цепей.

— Что ты, Шутник. Они мне не по зубам.

Надсмотрщик осклабился.

— Это верно… Только у тебя за зубами еще и язык есть. А? Может, у тебя Слово, а на то Слово отмычка прицеплена?

Его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными.

— Будь у меня Слово, Шутник, — тихо ответил я, — не нюхал бы вторую неделю эту вонь.

Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий, и он невольно горбился.

— Тоже верно, Ильмар. Значит, такой твой фарт — дерьмо нюхать.

Он наконец отошел, и я перевел дух.

Дерьмо не беда. И не такое терпели. Другое дело — рудничная вонь, от нее живо дышать разучишься.

Надсмотрщик вышел, повозился с засовом и забухал сапогами по трапу. Трюм сразу ожил.

— Куда колоду дел, Плешивый? — заорал Локи, карманник, залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы. По всем законам полагалась ему хорошая плеть, ну, может, еще отсечение пальца. А вот не приглянулся судье — и все. Плыви к Печальным Островам, мотай три года. Впрочем, Локи не унывал — такие никогда не унывают. Свое прозвище в честь северного бога проказ он получил не зря…

В дальнем углу Волли затянул прерванную песню. Длинный язык в третий раз довел его до каторги. Волли честно вкалывает пол года — больше за крамолу не дают — и принимается за старое.

Пел бы лучше не о налогах, а про любовь, про лунную дорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно и людей радовал.

— Новую! — завопил Локи; ему сегодня везло.

— Хватит, — глядя в деревянный потолок, сказал я. — Наигрались. Спать пора.

— Ильмар, да ладно тебе… — неуверенно начал Локи.

— Поговорили!

Я встал, потянулся — цепь напряглась — и затушил фитиль. Запахло горелым маслом. В темноте будто стал сильнее плеск волн за бортом. Поскрипывали койки, кто-то торопливо бубнил вечерние молитвы Искупителю, а Волли вполголоса допевал песню. Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в борта волны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа не набрали. Потому и плыли долго.

Кутаясь в тонкое одеяло, я машинально разминал пальцы — словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная. Спать бы и спать… вот только начала по ночам мерещиться всякая чушь или… Вот! Нет, не показалось!

Я услышал, как сверху тихо звякнул металл. И это не цепь гремит — я-то знаю, как поет замок, когда в нем ковыряют куском стали.

Расслабившись, я шептал благодарения Сестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землю на семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег — приду в храм, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу, хоть и знаю, ни к чему богам деньги, все в карман священника попадет. Спасибо, Сестра, послала удачу мне, неумелому!

Ай да мальчишка! Пронес на корабль с этапом железо! И где прятал — досмотрщик ведь был ушлый, в такие места заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно пронес!

Целую неделю я трюм проверял: нет ли подарочка от прежнего этапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал — только на пацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача!

Мальчишка едва вошел в возраст, чтобы по эдикту об «искоренении младенческого злодейства» на каторгу загреметь. То ли карманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез. Молчаливый паренек сам ничего не рассказывал, а расспросы я пресек — не положено!

Кто-то вскрикнул сквозь сон, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего. Теперь дождусь.

Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконец скрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки беззвучно — цепь рукой зажимая, чтоб не гремела.

Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно — схватил я его за руку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса:

— Тихо, дурак!

Он замер.

А мои пальцы разжали ладонь, проверили — ничего.

Я осторожно выпустил цепь и двумя руками провел по койке, надеясь, что пальцы почувствуют холод металла. Ничего!

Ощупал замок, обыскал постель, под мальчишкой пошарил рукой и вокруг, потом его ощупал — спал он, как все, в одежде. Пусто.

— Уберите лапы! Я кричать буду!

Я руки мальчишке сдавил. Потом перехватывать начал — правой рукой его левую взял, левой правую и наоборот. Мальчишка молчал — видно, все понял.

— Не будешь ты кричать дружок, — прошептал я. — Никак не будешь. Даже если пальцы тебе сломаю, промолчишь. Только ты не бойся, малыш, мы теперь друзья лучшие…

Правая ладонь у него была холодной! Просто ледяной! Вот и ответ.

— А сделаем мы вот что, — шептал я, лихорадочно вспоминая, как мальчишку зовут. — Сделаем мы, Марк, вот что — сядем рядышком и поговорим. Тихонько и по-дружески…

— Не о чем нам говорить! — огрызнулся Марк.

— Есть о чем, — прошептал я на ухо. — Ты Слово знаешь!

Он чуть дернулся, но я держал крепко.

— Ты не спеши, — уговаривал я пацана. — Подумай. Вторую ночь впустую замок ковыряешь. А завтра — порт. Потом — рудник. Из рудника выход один, и замков там нет — там стражники караулят. Не поможет и Слово! Я знаю, бывал.

Мальчишка притих.

— Ну а снял бы замок? — я тихонько засмеялся. — Что дальше? Думаешь, я не могу открыть? Потрогай!

Я заставил его взяться за дужку замка, сам быстро выдернул из шва припасенную на крайний случай щепку — прочную, хорошую, еле отодрал от койки. Замок тихонько щелкнул, отпираясь.

— Хочешь, тебя выпущу? Беги! Только железку мне отдай…

Марк сделал вид, что не услышал.

А вообще-то можно уйти, — добавил я.

— Как?

Я зажал ему рот.

— Тихо! Как — не твоя забота. Металл нужен, щепкой я только с такой ерундой справлюсь. А придется отпирать большой замок.

— Ножом сможете?

— У тебя нож? Покажи!

Я сказал и прикусил язык. Но Марк решился. Пошевелил еле слышно губами и протянул мне руку.

Ладонь была холодной, словно мальчик несколько минут подержал ее на льду. С замиранием сердца я осознал: рядом со мной и впрямь знающий Слово! А вот сталь — теплая, согретая рукой. Не зря говорят — Слово лишь живое морозит.

— Осторожно, острый! — запоздало предупредил Марк.

Зализывая палец, я ощупал нож другой рукой. По форме — короткий обоюдоострый кинжал. Видимо, хорошая сталь, раз пацан не сломал его, неумело ковыряясь в замке.

— Годится, — сказал я. — Дай-ка…

Конечно, он не дал. Еще секунду я держал лезвие, потом оно исчезло. Растворилось под пальцами, и я схватил воздух.

— Парень, все равно нож мне отдашь. Доверяешь или нет… Когда нас поведут на канате, не опоздай. В старых шахтах, куда напихано тысяч двадцать каторжан, ничего хорошего нам не светит. Утром держись рядом. Выведут — станешь за мной. Придет время, я тебе дам знать.

— Нельзя мне на Острова… — прошептал мальчик. — Я… случайно на этап попал.

Старая песня. Все мы тут невинные, верные сыны Искупителя, несчастные братья Сестры. А вокруг нас — злодеи, душегубцы…

— Меня должны были казнить.

Пацан не врал, я это сразу понял. Судьи, может, и сволочи, но они лучше душегуба на каторгу упекут, на рудниках вкалывать, чем без толку веревку потратят. Да и казнят лишь таких злодеев, которых все равно попутчики-каторжане на части разорвут. Ну, если кто убьет женщину, что ребенка носит, — это понятно, сама Сестра заповедовала, как с такими быть, когда ее на костер вели. Сонного или беспомощного убить — тоже грех смертный. Если жертвам обычным счет за двенадцать перевалит — и тут дело простое, Искупитель же сказал: «если кто дюжину положит, все равно передо мной чист», а про вторую дюжину промолчал. Можно, конечно, и перед Домом провиниться — только какую крайность измыслить мальчишке, чтобы Дом рассердить?

На всякий случай я отодвинулся. Если он такой лиходей, ему миг нужен, чтобы Словом в Холод потянуться и нож достать. Хоть чуть-чуть бы света! Ко всему привычен, по саксонским подземельям ползал, в курганах киргизских копался, китайские дворцы ночами обчищал, когда одна смальта фосфорная с потолка светила… Но без света ждать, не вонзится ли в бок кинжал!

— Ложись-ка спать, — велел я, будто Марк сам на разговор напросился, и с койки слез. — Завтра силы понадобятся. Учти, хитрость хитростью, а если бегать не умеешь — конец.

Подсадил я мальчишку обратно на койку, сам прилег, щепкой своей верной замок закрыл и задумался.

Великое дело — Слово знать. Видал я таких, только издали. На войне, по молодости. Или из темного угла в чужом доме, молясь Сестре, чтобы прошел мимо хозяин, не вынуждал грехи множить.

А вот чтоб рядом — никогда. Был, правда, такой Гомес Тихой. Лихим делом промышлял, но не зверствовал. И пили вместе, и гуляли крепко. А потом нашли его в переулке, так подло изрезанного, что всякому стало ясно — Слово пытали. На лице у Гомеса улыбка застыла, страшная, злая. Видно, все стерпел, а Слово не открыл…

Но мальчишке-то, мальчишке откуда знать? Отец подарил? Тогда точно — из аристократов. Ах, Шутник, ко мне приглядывался, на Плешивого посматривал, но впустую. Значит, такой твой фарт…

Кормили нас дрянью. Осмелели морячки, бунта больше не боятся. Шутник сам принес котел с вонючей кашей. Стоял у дверей, поглядывал, как каторжники набивают животы, плеточку баюкал.

— Ну, пора! — Шутник изобразил самую разлюбезную улыбку. — Честным трудом, ворье несчастное, вину искупите — сам назад отвезу!

— Не опоздай только, — буркнул Локи.

Шутник двинулся по трюму, отпирая цепь.

Возле меня Шутник остановился, покачал головой:

— Чтоб такой, как ты, и не сумел щепкой замок снять…

И прошел дальше. Разочаровался, наверное, что Ильмар Скользкий оказался не таким уж ловким. Ничего, будет тебе спектакль…

— По одному, по одному вверх! — крикнул Шутник. — Двинулись!

Я шел пятым или шестым, за мной Марк.

Кораблик, на котором нас привезли к Печальным Островам, был небольшой, но крепкий и чистенький. Палуба — отдраена, паруса — аккуратно спущены и уложены. Не был бы вором, стал бы моряком…

Стражники куда расхлябаннее матросов. Даром что вооружены и скорострелами, и палашами, а у одного даже пулевик в руках. Форма грязная, морды кислые и опухшие. А перед ними — бухта толстого каната. Все, как заведено. Это хорошо.

Отведявзгляд от охраны, я залюбовался островами.

Печальных Островов — три, но мы сейчас стояли у берега большего, самого обжитого и красивого. Обрывистые берега, поросшие сочной зеленью, меловые холмы вдали, форт на крутом утесе, господствующем над бухтой, городок, прижимающийся к порту — бестолковый, шумный и яркий. Вдали, в горах, поднимались дымы плавилен… вполсилы, раньше куда сильнее дымило. Красиво было, и красиво той умирающей, последней красотой, что я больше всего люблю… Посреди города, как положено, вздымался шпиль собора Искупителя и купол храма Сестры-Покровительницы. Я ревниво отметил, что шпиль куда выше и вызолотка на дереве недавно обновлена. Эх, Сестра, жив буду — принесу подношение, нехорошо, что забывают тебя нынче…

Вылез Марк, поплелся, едва находя дорогу. Стражники похохатывали, глядя на наши неуклюжие движения, и не ждали дурного. Кое-кто из каторжников даже падал, это вызывало бурное веселье.

— К канату, — приказал один из стражников. — Ну, кто смелый…

И Марк вдруг шагнул вперед.

Молокосос! Мальчишка!

Я чуть не завопил — «стой!», но вовремя сдержался.

— Молодец, — похвалил Марка стражник, пожилой и добродушный на вид. — Приказов слушайся, Искупителя чти — домой вернешься…

Он ловко набросил на шею мальчишке веревочную петлю, короткой веревкой соединенную со второй петлей, заботливо осведомился:

— Не давит?

Марк качнул головой и, конечно, затянул петлю. Все заржали.

Пожилой стражник ослабил узел, наставительно сказал:

— Головой не дергай, удавишься… Следующий!

Придуманный план летел ко всем чертям. И все же, оттолкнув уже шагнувшего вперед Локи, я пошел к канату. Молча дождался, пока мне на шею наденут поводок, потом нагнулся и стал бухту разматывать.

— Эй, ты чего? — удивился стражник.

— Удушится мальчишка, если между двумя взрослыми будет стоять, — объяснил я. — Ему первому придется идти.

— И впрямь… — стражник зашарил взглядом, соображая, кого из каторжников поставить за Марком, ростом поменьше.

Но все как на подбор были рослыми. Только я старательно сутулился.

— Ладно, иди за ним, — озабоченно сказал стражник. — Сдохнет пацан — получишь плетей!

Я ждал, кипя от злости. Наконец всех нас нанизали на канат, а концы его зажали в деревянных брусках на тяжелые замки. Так… ключ большой, бородка двойная, три прорези, поворачивается влево…

На двадцать секунд работы ножом. Надо быстрее. Хоть стражники службы не чтут, за двадцать-то секунд любой заметит неладное.

— Вперед, пошли! — крикнул Шутник.

И мы двинулись к трапу.

Глава вторая, в которой все бегут, но немногие знают куда и зачем.

Давненько я не был на Печальных Островах, лет пятнадцать прошло. Попал сюда чуть старше Марка, хорошо хоть по мелочи и на неполный год.

— Зачем полез вперед? — шепнул я Марку.

— Я сам. Разрежу канат, и убежим.

— Побрякушки себе отрежь! Ты смоляные тросы резал когда? Его мечом не перерубишь! Лезвие завязнет!

Мальчишка сбился с шага. Провел ладонью по канату, обернулся. В глазах теперь была растерянность. Понял, значит…

— Только не вздумай поводок сечь, — сказал я. — Один далеко не уйдешь, надо, чтобы все… сразу…

Мимо нас прошел стражник. Глянул подозрительно:

— Что разболтались, тля рудничная?

— Страшно пацану, успокаиваю, — сказал я.

На миг в глазах стражника появилось сочувствие.

— А нечего разбойничать… — самого себя одергивая, изрек он. И пошел вперед, на толпу мечом помахал — расходитесь, мол…

Толпа, конечно, не сдвинулась. Не боялась его толпа, стражнику туг еще жить, вечерами по улицам ходить.

— Душегубцы! — тоненько взвизгнула в толпе девчонка.

Знаю я таких дур с горящими глазами. Сама небось каждый год в чреве плод травит, потому и других обвинить всегда готова.

— Вперед подай, — шепнул я Марку. — Чтобы жердь на плечи легла.

И тут же с криком:

— Что плетешься, как вошь! — пнул мальчишку по заду, да так, что Марк дернулся, рванулся вдоль каната и прижался к деревяшке, которая его канат щемила.

Стражники захохотали. Все развлечение.

Я продвинулся вперед, глянул на замок. Эх, не везет, германская работа! Отмычку бы мне тонкую, да с двойным изгибом, тогда бы справился…

А мы уже к площади Кнута приближались. Самое место бежать. Дальше по холмам места голые да безлюдные, не укрыться.

Ну держись, германская работа, доброе железо и тугая пружина!

— Нож! — прошипел я в спину Марку.

Не ослушался! Холодом дохнуло, когда в руке у него кинжал сверкнул. Хороший клинок. За такой — домик в пригороде отдают без торга.

Протянул я руку Марку через плечо, нож взял — у парня пальцы задрожали, но отдал, смирился. Одно хорошо — стражники сейчас на нас не смотрели, в хвосте колонны порядок наводили. И впереди толпы не было. Только маленькая девочка-замухрышка на углу стояла, сосала грязный палец, да на нас смотрела. Смотри, смотри, маленькая, только не кричи! Сестра-Покровительница не велит беглецов выдавать! Не кричи, пошлет тебе Сестра куклу фарфоровую, платье новое, как вырастешь — мужа богатого и дом — полную чашу. Только не кричи!

Так я про себя девочку заклинал, а сам в замке орудовал и вроде нащупал что-то, только вот сталь скрипела и нож блестел на солнце, значит, времени у меня — до пяти сосчитать, не больше…

— Эй, чего творите? — крикнул кто-то из конвоя.

Сестра, за что так насмеялась?.. Помоги, Сестра!

И стоило мне к Сестре обратиться, как замок щелкнул, и деревяшка под ноги упала. Марка я спихнул с каната, и сам следом рванул. А дальше уже напирали: кто и впрямь бежать решил, кого напором понесло.

На это я и рассчитывал.

Как рыбешки с порвавшегося кукана, каторжники рассыпались по улице. Те, кто подурнее, вперед кинулись бежать. Ага, на площадь, прямо толпе в лапы. За поимку беглого — три монеты плата. Те, кто по-злее, да поотчаяннее, на стражников бросились. Может, и задавят гуртом. Все бывает. Могут и корабль в порту отбить. Только поднимут с гарнизона пару планёров, да и сожгут их вместе с кораблем…

А я, как последний идиот, с мальчишкой боролся. Марк у меня нож выдирал, уже все пальцы изрезал, но не отпускал.

Нет, парень, мне с тобой умирать не с руки! Я выпустил нож и бросился в узкую боковую улочку, на ходу петлю с шеи сдирая.

— Ильмар!

Я обернулся на бегу. Надо же, сообразил, куда бежать, догнал. Ножа в руках уже не было, конечно, и от петли тоже избавился.

— Щенок сопливый! — выдохнул я. — Чуть все не испортил…

— Не бросайте меня!

Хотел было я огрызнуться, но передумал. Нельзя после такой милости судьбы в помощи отказывать. Вмиг все переменится.

Направление я правильно выбрал. Дома вокруг тянулись все плоше и плоше, а потом пошли развалины. Под ногами уже не мостовая, а земля утоптанная, трава кое-где лезет. Полгорода вот таких руин. И когда я совсем было решил, что ушли, Марк вдруг вскрикнул.

Я остановился. Марк лежал, хватаясь за левую ногу. Сломал, что ли?

Штанина вся в крови — неужели кость наружу вышла? Тут я сообразил, что у мальчишки ладони изрезаны, сам себя и замарал. Засучив брючину, прощупал кости. Вроде целы. Мышцу потянул сильно.

Но какая разница — погоня следом, и медлить нельзя!

— Попробуй встать.

Он встал. И даже шаг сделал, перед тем как рухнуть.

Мы оба молчали.

— Судьба твоя такая, Марк, — сказал я. — Понимаешь?

Он кивнул. На глазах уже слезы блеснули — не от боли, от страха.

— Может, и обойдется, — утешил я. — В развалины отползи, укройся. К вечеру полегчает, дальше сам думай… Тут каждый за себя, один Искупитель за всех… Не поминай злым словом.

Мальчик начал медленно отползать к развалинам.

— Если… соври, что я туда убежал, — я махнул рукой к морю.

И я пошел дальше.

— Ильмар!

Все-таки я обернулся. Марк взмахнул рукой. Сверкнула сталь, и я решил, что нож летит мне прямо в лоб.

Нож упал к ногам.

— Мне… ни к чему теперь…

Марк на четвереньках потащился к осевшим на гнилых деревянных петлях дверям. След за ним тянется, только слепой не заметит.

Я нагнулся и подобрал кинжал. По костяной рукояти шла узорная вязь. И лезвие протравлено тем же узором. Старая работа, настоящий металл. И мальчик сам отдал. Значит — приживется нож.

Как там Сестра сказала Искупителю, когда кинжал ему в тюрьму принесла? «От меня откажись — не обидишь, а нож возьми…»

— Сволочь ты, Марк, душегуб, убивец, — беспомощно выругался я.

— Оба ведь сдохнем!

По любому разумению сейчас следовало мне бежать из города, то ли в холмах затаиться, то ли в береговых утесах, но не прятаться в пустом доме. Пустят хоть одну собаку вслед — пропаду.

Забивать голову переживаниями было некогда. Первую залу я пробежал с Марком на руках, не останавливаясь, — очень уж грязно тут было. Люди тут ночевали, и крысы, и собаки бродячие. И каждый жрал, и каждый гадил. Во второй зале оказалось почище. Наверное, потому, что потолок тут давно провалился, пол весь в деревянных обломках и осколках черепицы. Кому охота под открытым небом ночевать?

— Ильмар… Этот дом… богатый? Был богатый?

Как будто сам не видит! Залы громадные, в два этажа вышиной, стены до сих пор стоят, на потолке рухнувшем вроде как остатки фресок проглядывают. Хороший был дом, и хозяин не бедствовал.

— Да. Купеческий дом или офицерский.

— Если бы вы здесь воровали… где искали бы тайники?

Я секунду молчал. Надо же. То ли и впрямь мне весь ум отшибло…

— Жди, — велел я и бросился из залы.

Сразу у входа, ясное дело, торговый зал был. А где потолок проломлен, гостевая зала. Купец не то второй, не то первой гильдии, таким положено приемы устраивать. Хороший был дом лет двадцать назад. И стены небось в гобеленах, и потолки в росписи, и двери с железными замками… Вот здесь прислуга жила. А эти комнаты получше, тут обитали дальние родственники, приживалы.

На втором этаже разгром был еще тот. Тут не бродяги с крысами постарались, а сами хозяева. Когда уезжали, все ценное содрали — и доски резные, и барельефы мраморные. Даже паркет с пола выбрали.

Это хорошо. Значит, бродягам тут делать было нечего.

А тайники должны быть. И большие тайники. Не все же золотом да железом платят. Мех, ткани, пряности в мешочках — их на складе не оставишь. Должен быть у купца надежный тайник. Пустой, конечно, но я сейчас не вор, я сейчас беглец. А там, где от воров ценности прячут, там и беглецу самое место укрыться.

Я уже и спальню нашел хозяйскую — из нее не смогли вынести огромную кровать, а потому просто разбили в щепы, чтоб никому… Кровать была огромная — видно, купец из восточных стран или из Руссии имел двух-трех жен, как у них заведено. И кабинет я нашел — совсем пустой. Выглянул в пробоину окна — никого пока не было, лишь налетевший ветерок гонял по улице пыль.

Где же ты все хранил, хозяин богатый? Где меха мягкими грудами лежали, где штабеля тканей, где пахучий перец и мускатный орех…

Я вздрогнул от безумной надежды. Нет, не получится, конечно. десять лет прошло. Или двадцать. Вдруг получится?

Закрыл глаза, принюхался. Пылью пахло. Всяким дерьмом и чуть-чуть — свирепым южным солнцем, пряными травами, далекими морями…

Я задрожал. Погоня рядом, это я чувствую, только ведь и спасение рядом. Заметавшись вдоль стен, шаря ладонями по доскам, я пытался отыскать щель. Впустую: или так ладно все пригнано, или ошибся я. Нет потайных дверей в стенах. Не в полу же люк — на втором этаже!

И все-таки я посмотрел на пол. Крепкие широкие доски. Лишь в одном месте пол чуть неровный…

Бросившись на колени, я смел пыль, сдул ее — и увидел контуры люка. В полу. На втором этаже!

Вогнав кинжал между досками, я сильно поддел. Сталь изогнулась дугой, но сдюжила. Люк поддался. Вцепившись в доски ногтями, я поднял и откинул люк. Посмотрел вниз, готовый увидеть комнату прислуги. Может, любвеобильный хозяин не только жен ублажал?

Это была маленькая темная комната. Волна густого пряного запаха шибанула в нос. Все ясно. Сюда не было хода с первого этажа. Она была затеряна между клетушками слуг, коридорами и залами. Только из хозяйского кабинета и можно было сюда спуститься по приставной лестнице. Я попробовал ногой перекладины — они держали.

Я поспешил вниз, за Марком. Хороший вор тем от плохого и отличается, что опасность загодя чувствует.

Мальчишку я посадил на закорки, спустился вниз, усадил на пол. В тайнике было сухо и чисто, сюда даже крысы не проникали. Надо же! Может, им запах пряностей не нравится?

Вскарабкавшись наверх, я осторожно закрыл люк. Темно.

Теперь можно и бежать. Пацана припрятал, совесть чиста. Но куда бежать? Время упущено. Этап, наверное, весь переловлен. И кто замок открыл — известно. Вся стража на Островах моей крови жаждет.

— Имбирем пахнет… — тихо сказал Марк. — Перцем, имбирем… Здесь пряности хранили?

— Да.

Я обошел тайник. Десять на десять шагов. Два раза рука натыкалась на держалки, в которых были зажаты факелы.

— Искру бы, — сказал я. — Факелы тут.

Марк завозился… и на меня вдруг дохнуло холодом.

В мою ладонь лег теплый металлический цилиндрик. Не веря удаче, я откинул колпачок, провернул колесико. Вспыхнул желтый язычок пламени, вырвал из темноты бледное лицо Марка.

— И что еще у тебя на Слово привязано? — спросил я.

Мальчишка не ответил. Я запалил факел. Зажигалка-то: до чего ж хороша работа! Корпус серебряный, ни щелочки, керосин держит крепко, зубчатое колесико, крышка на стальной пружинке. На серебре узорная вязь… та же, что на клинке, кстати.

Либо, парень, ты вор лучше меня, либо…

— Держи, — я отдал зажигалку. — Что еще у тебя есть?

Марк колебался.

— Не отберу. Надо знать, что у нас в запасе на трудную минуту.

— Кольцо… перстень.

— Еще?

— Больше ничего.

Слишком быстро он ответил. Я воткнул факел в держалку, сел перед Марком, сказал наставительно:

— Мальчик, из-за тебя я жизнью рискую. Мне твоя ухоронка не нужна. Но сейчас нам каждый гвоздь, каждая монетка в помощь.

— Книга у меня еще там. И все.

— Большая книга?

— Не очень.

— Все равно, может, сгодится. Факелов надолго не хватит…

Мальчишка замотал головой, отодвигаясь от меня:

— Нет… Не дам! Она одна в мире такая! Нельзя ее жечь!

— Успокойся. Сказал не дашь — все.

Мальчишка неуверенно кивнул.

— Нам тут сидеть долго, — сказал я, — уходить под утро станем. Факел сейчас догорит, новый побережем. Так что располагайся.

И сам я последовал этому совету. Прошелся по камере… хоть что-то бы осталось — сукна грубого кусок или полено под голову подложить. Все выгреб купец. И в стенах дверей больше нет, один выход.

А в полу? Мысль была дурацкая. И все же видал я тайники в тайнике. Опустив факел, я всмотрелся в доски пола.

Надо же! Еще люк.

— Подержи огонь, — велел я Марку. — Еще одна ухоронка.

Этот люк я открывал не спеша и тихо. Вдруг стража в дом заглянула. Когда люк пошел вверх, Марк подполз под самую руку, с любопытством заглянул вниз.

— Сестра-Покровительница… — только и вымолвил я.

Под вторым люком была просто большая яма. Зато не пустая. Вся заложенная мохнатыми рыжими кирпичами.

— Чуешь, пацан, чем пахнет? — схватив Марка за плечо, спросил я.

Нагнувшись, я поднял один кирпич. Руки обсыпала ржавая труха.

Ну и мерзавец купец, гад заезжий! Ладно, что ворованное скупал — так зачем бросать было на погибель!

— Железо! Одиннадцать предателей и праведник… это ж надо…

— Хорошее железо? — поинтересовался Марк.

— Плохое. Десятой пробы, а то и восьмой… но…

Я покачал кирпич в ладони.

— Только все равно. Здесь центнера два будет, а то и три…

По нынешним скудным временам выходило, что перед нами чуть ли не дневная добыча большого рудника. Если доставить на материк все это железо… даже если через жадных скупщиков перепродать…

Мне сразу представился огромный каменный дом в центре Парижа, рядом со станцией рельсовой дороги, собственный конный выезд, мордоворот-охранник у входа. Шутника можно нанять, для смеха… Появлюсь в столице, как граф Крист из книжки, начну светскую жизнь.

Конечно, если через год-другой рудники здесь вконец оскудеют, охрану отзовут, народец разбежится… Можно нанять корабль или купить небольшую яхту. И вот он — дом в городе, экипаж, охрана, вино из лучших погребов, шепот дам на светских приемах: «А кто такой этот Ильмар? Таинственный богач… это так романтично…»

Впрочем, и Марку эта мысль придет в головенку через год-другой. Или брякнет по дурости приятелям за кружкой пива.

Спаси от искуса, Сестра!

Кирпич был тяжел. Когда я швырнул его обратно в яму, металл отозвался недовольным хрустом. Марк вздрогнул и посмотрел на меня.

— Не суй голову, расшибет! — прохрипел я.

Захлопнул люк. Стал судорожно отряхивать ладони. В кожу будто въелись и корабельная грязь, и крысиный помет, и кровавая железная ржа.

— Прости, парень, — сказал я. — Убить я тебя хотел, понимаешь? Искус большой… прости уж.

На секунду губы у него дрогнули, потом сжались. Марк молчал.

— Ладно, забыли, — я махнул рукой. — Ты мне помог, я тебе.

— Вы меня могли убить… из-за этого? — растерянно выдохнул Марк.

— Из-за полусотни железных кирпичей?

Эх, мальчик! Сразу видно — сладко ел, мягко спал. Не знает, что такое голод, не знает, что такое смерть.

Из-за ржавого гвоздя убивают. Из-за монеты. Пусть не я, но чем я лучше других? Честь соблюсти, товарища стражникам на поживу не бросить — я готов. И тут же едва-едва удержался, чтобы не убить мальчишку на груде ржавого железа. Это что же получается?

Жизнью рискнуть я могу, лишь бы все по совести было, как Искупитель велел, как Сестра заповедовала. Сам в петле виси, а товарища спаси. Просто так, выходит. А вот за деньги, которые и сгинут-то здесь, готов пацана железом в висок…

Злая скотина — человек. Злая и глупая.

— Не бойся, — сказал я. — Не душегуб я, простой вор. Будет на то воля Искупителя — уйдем.

Он завозился в темноте. Подполз, привалился ко мне спиной.

— Как нога? — спросил я.

— Уже получше, — без особой уверенности сказал Марк.

— Возьми-ка, — протянул я ему нож и зажигалку. Рука Марка вздрогнула, касаясь металла. — Припрячь на Слово, а то потеряем.

Порыв холодного ветра.

— Спасибо, — сказал Марк.

Так оно спокойнее будет.

Глава третья, в которой я довожу счет до восьми, а Марк его уменьшает до семи.

Проспал я часов пять-шесть.

Марк тоже уснул, уронив голову мне на живот.

Нет, есть в нем правильность. Как над аристократами не смейся, сколько анекдотов не трави: «Попали на необитаемый остров лорд, купец и вор…» А все равно — посмотришь на дворянина и позавидуешь. Словно все его предки высокородные за спиной стоят, подбородки гордо выпятив, руки на мечи положив. Не подступись… такого даже убей — все равно победы не почувствуешь.

Видел я однажды атаку преторианского полка. По молодой дури завербовался в иберийский легион, что против германцев под Дортмундом выступил. Ох… дали же нам жару. Понятно, все эти бароны да графы германские экипированы были — нам не чета. Стальные доспехи, мечи, самострелы, у каждого третьего — пулевик многозарядный. Да только не этим они нас взяли, совсем не этим. У нас тоже оружие имелось приличное. А по флангам два наших лорда засели, со скорострельными пулевиками… как начали палить — свои в землю зарылись. Я рядом был, видел, как Слово его светлость лорд Хамон произнес, да из ниоткуда пулевик вытащил. Личная охрана вокруг сомкнулась, мечи на. голо, в глазах — ярость. А Хамон пулевик установил, оруженосец воду в ствол залил… и началось. Грохот, будто все барабанщики легиона туда собрались и в припадке о свои барабаны бьются.

Смяли. Многих положил лорд Хамон, а уж сколько ранил — не сосчитать. Только все равно дошли германцы до позиции, порубили охра, ну, да в спину лорда пику вонзили, пока он с замолчавшим пулевиком возился. Вот она — дворянская стать!

Только и Хамон не слабее был. Умирал, кровью захлебывался, а Слово сказал. Исчез пулевик, прямо из рук германцев-победителей исчез. Навсегда. Вряд ли Хамон кому свое Слово при жизни раскрыл…

Я потрепал Марка по голове:

— Подымайся, мальчик, и достань огонек.

— Сколько времени? — спросил Марк.

— Часов нету. Ты уж извини. Может, у тебя имеются? На Слове?

Марк сердито засопел.

— Какой толк от часов в Холоде! Они не идут там. В Холоде, как положишь, так и достанешь.

Вот оно как. Не знал. Значит, и пулевик лорда Хамона сейчас там, в Холоде, вечно паром из ствола брызжет…

Я зажег факел, посмотрел на трущего глаза Марка.

— Сядь, — сказал я. — Штаны снимай.

Пока он покорно расшнуровывал ботинки и раздевался, я снял куртку, начал отдирать рукава. Пыхнуло холодом. Марк протянул нож.

Два взмаха — и вместо куртки я получил жилетку.

— А зачем это?

— Ногу тебе перетянуть.

Минут десять я массировал ему голень. Марку было больно, но он терпел. Потом я плотно замотал мальчишке ногу разрезанными вдоль рукавами, чтобы поддержать мышцы.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Марк.

— У Искупителя сочтемся.

Брюки у него были узкие, из плотной, крашеной индиго парусины. На замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.

— Вот теперь ты нормальный оборванец, — решил я, поглядев на Марка. — Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.

Марк испуганно посмотрел на меня.

— Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.

— Почему вы… решили, что я высокородный?

У тебя на лбу фамильное древо нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела… Благородные предки, камердинер, гувернантка, охранник до нужника ведет… Что, не так?

Марк молчал.

— Ну и Слово… Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.

— И что?

— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя… А матушка небось попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши, вдруг придется род наследовать.

Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.

— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж… стал ты обузой. Могли и прикончить. Повезло.

Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.

— Перестань, — я присел рядом. — Как жизнь ни крутит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. Еще у тебя кое-что осталось…

Марк тут же затих.

— Да не буду я Слово пытать… Ты скажи, что чуешь при этом?

— Холод.

— И все?

— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.

— Ладно, — сказал я. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты чему обучен?

— Фехтовать. Стрелять.

Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?

— Из пулевика?

— Да.

— И впрямь в наследники готовили, — признал я. — Дюжину-то начал?

Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:

— Не знаю. Может быть.

— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю Не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.

— Я знаю.

— Хорошо. Диалектам обучен? Романский тебе не родной, верно?

Марк промолчал.

— Не беда, говоришь хорошо, не придерешься. Чуть по-ученому, такое бывает. Славянский ты знаешь, слышал, как ругаешься. По-галлийски можешь?

— Oui.

— Иберийский, германский?

— Si, claro.

— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?

Мальчишка кивнул.

— Молодец, — похвалил я. — Сможешь толмачом работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу устроиться… Голова у тебя умная, с такой головой на мануфактуру идти — Искупителя гневить.

Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!

— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого.

— Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий.

Я так живо начал описывать радости купеческой жизни, словно всю жизнь провел в лавке. Марк спросил:

— А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?

— Я птица вольная. Но я ворую то, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почему Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не вздернули?

— Откупился, — спокойно ответил Марк.

— Шепнул кое-что судье, когда писарь отлить ушел, — признался я.

— Ты грабишь могилы?

Голова у него работала.

— Мертвых тревожить — гнусное дело. Знаешь, сколько старых го-родов по миру раскидано? Пустых, заброшенных. Городов, храмов, курганов, склепов. Всеми забыты, никому не нужны. Знаешь, как раньше люди жили? Ты видел когда железные двери? Я видел. Сил унести не было, а так… сидел бы я тут.

Он грустно посмотрел на меня.

_ Кирпичик железный?

— А хотя бы и кирпичик.

_ Нет, Ильмар. Честно говорю, нет, Слово не то…

— Тяжело тащить?

— На Слово можно что угодно подвесить. Дело в том, какое Слово.

— Понятно. У тебя — слабое.

— Тут не в силе дело. И от Слова зависит, и от человека. Может, другой с этим Словом сумел бы все кирпичи…

Марк замолк и съежился под моим взглядом.

А я несколько раз глубоко вдохнул, вспомнил, что Сестра заповедала, да представил себе ад, куда Искупитель подлецов отправляет.

— Если нас поймают… не ляпни про Слово, — посоветовал я. — Видел я однажды мужика, из которого Слово пытали…

— Спасибо, Ильмар. Пусть Сестра тебя отблагодарит. А я, что хочешь, для тебя сделаю, Искупителем клянусь!

Я не стал ловить его на клятве и просить Слово. Вместо того потрепал по плечу и начал подниматься по лесенке.

Марк шел сзади с факелом. Он хромал и оттого шумел, но двигался быстро. А я бесшумно крался впереди.

Но никого в доме не было.

У дверей я дождался Марка. Молча забрал факел, затоптал. Взял его за руку. Темно было, очень темно, луну тучи закрыли.

— Хорошо складывается, — прошептал я на ухо Марку. — В горы пойдем. Отсидимся, доберемся до побережья, найдем корабль с жадным капитаном, вернемся домой. Все хорошо будет. Если уж Сестра с этапа вытащила, так теперь…

Размяк я. И почуял засаду шагов за двадцать, хотя должен был — за пятьдесят. Впрочем, и засада была хороша — ни костра, ни палатки, — застыли у стены три силуэта, без болтовни, без курева. То ли новобранцы ретивые, то ли опытные служаки.

Я застыл, сжал ладонь Марка до боли. Мальчишка понял, замер.

Они нас пока не слышали, может, задремали все же? Но не ровен час… треснет щепка под ногой пацана, откроет он рот… Осторожно я подхватил Марка под коленки, поднял на руки, шагнул вперед. Бесшумно, не Подвели ботинки на каучуке, и мальчик застыл, цепляясь мне за шею.

Вот только тот силуэт, что поменьше, шелохнулся — и залаял!

— Кто идет! — рявкнул от стены голос — совсем не сонный, крепей: опытный стражник там сидел.

Уже не таясь, я поставил Марка на землю, выхватил кинжал.

— Взять их, Хан!

Свирепая русская овчарка метнулась к нам, я вытянул вперед руки с кинжалом. Пес прыгнул, норовя вцепиться в горло.

Вот только я уже присел, вскидывая руки, ловя беззащитное собачье брюхо на стальное острие.

Пес взвыл, когда металл вспорол ему живот. Сила прыжка была велика, и ударил я хорошо. Пес перелетел через меня, сбил с ног Марка, задергался — но уже в предсмертных конвульсиях.

— Сукины дети, душегубцы! — заорал стражник. Видно, понял, что с его псом случилось, и остервенел. — На клочки разорву!

Все бы ничего, в темноте он бы мигом отправился свою собаку догонять, вот только второй стражник времени даром не терял.

Ночь расступилась под светом новой карбидной лампы.

Оказались мы перед стражниками, как на ладони, — я с кинжалом, весь в крови и Марк, по земле от дергающегося пса отползающий.

— Оба тут! — сказал стражник с фонарем.

Голос был не испуганный и не злой, а это хуже всего. Еще и лампа у них оказалась не с зеркалом, что только в одну сторону светит, а круговая — не вырвешься из света. Стражник поставил фонарь и потянулся к поясу.

Сверкнули палаши. Хорошие, стальные, может, и не такие острые, как мой кинжал, только длиннее его раз в пять.

Они оба на меня двинулись, а стражник с фонарем сказал товарищу:

— Пацана не тронь, награда за него.

Братцы-воры, не за меня — Ильмара Скользкого, о котором по всей державе лихая слава идет, — а за маленького бастарда награда!

Я начал отступать, отведя кинжал к плечу, к броску изготовившись. На миг-другой это их сдержит. Без кинжала я добыча легкая, только тому, кто первый вперед шагнет, от этого не легче.

— Эй, шваль…

Марк, согнувшись, стоял над затихшей собакой. И голос у него был… правильный голос, настоящего аристократа, которому глупый стражник на улице дорогу заступил. Солдаты невольно обернулись.

Руки у мальчишки были погружены во вспоротое собачье брюхо. Он распрямился, сжимая ладони лодочкой, взмахнул ими — как детишки, играющие и брызгающиеся в воде.

Густая темная собачья кровь плеснула в лицо стражникам. Вот уж чего они не ожидали — так это умыться кровью.

— А… — как-то глупо и растерянно сказал стражник, который спустил на нас пса. А в следующий миг обида перестала его занимать — я прыгнул вперед и дотянулся клинком до шейной артерии. Что там брызги собачьей крови… теперь он в своей был с ног до головы.

Второго стражника я ударить не успел. Он отступил, умело прикрываясь палашом, не тратя времени на напрасную атаку. Только теперь силы были неравные — он один, а нас двое. И мальчишку он больше со счетов не сбрасывал, не решался к нему спиной повернуться. Так и пятился, отступая, ловя взглядом кинжал в моей руке. Взгляды наши встретились, и в его глазах я прочитал страх. Достаточный для того, чтобы рискнуть нагнуться и вынуть из мертвых рук палаш.

— Брось оружие, — сказал я. — Слово Ильмара — не трону!

Я бы его и впрямь пощадил. Только стражник не поверил. Пятился, а потом бросился бежать, на ходу что-то из кармана доставая. Мне померещилось, что это ручной пулевик.

Ножи метать я умею. Самое воровское оружие, что уж тут говорить. К этому кинжалу я еще не привык да и не пробовал его метать. Но баланс был правильный, кровь кипела в горячке драки, и я решился.

Кинжал вошел ему под лопатку, и стражник кулем рухнул.

Я подошел к стражнику. Тот отчаянным усилием перевернулся на бок, скривился в злой ухмылке и поднял руку с короткой трубочкой.

Нет, это был не пулевик. Ракета сигнальная. С самозапалом. Стражник последним усилием сжал трубку, и в небо с воем взмыла огненная стрела. Над городом расцвела алая звезда. Ракета визжала еще секунд пять, потом разорвалась красивым карнавальным дождем.

— Конец тебе, душегуб, — прошептал стражник. — Линкор завтра в гавань входит… десант весь остров прочешет.

— Не ври перед смертью, — сказал я, чувствуя противный холодок по хребту. — Ради двух каторжников десант…

Стражник дернулся предсмертно и закрыл глаза.

Вот тебе и восьмой из дюжины, Ильмар. Видишь, как Искупитель с небес грустно смотрит? Скоро он вздохнет да и отвернется…

— Если Серые Жилеты за остров возьмутся, тут мышиной норы неучтенной не останется, — сказал Марк. Я повернулся:

— Чего ты натворил, парень, — спросил я, — коли высокородные по твоему следу отборные войска пустили?

— Вор я, Ильмар Скользкий. Но то, что я украл, дорогого стоит.

И на этот раз я ему поверил. Перевернул мертвое тело, выдернул из его спины нож, отер о мундир, протянул мальчишке.

— Возьми. Я палаш прихвачу.

— Разделиться нам надо, — сказал Марк. — Если Серые Жилеты меня схватят, то за тобой гоняться не станут.

Секунду я размышлял, нет ли в его словах чего дельного. Потом покачал головой. Меня все равно в покое не оставят.

— Вместе уйдем, — сказал я. — Обшарь карманы у того стражника.

Марк вместо этого прикоснулся к мертвому телу и проговорил:

— Беру его смерть на себя, Искупитель.

Я раскрыл было рот, но промолчал. Поздно уже. Чего теперь. Имел Марк такое право, как-никак мы вместе сражались.

А мне все же полегче. Семь — не восемь. Чувствовал я, что придется пролить еще немало крови.

Глава четвертая, в которой я решаю, какая смерть веселее, но ни одна из них мне не нравится.

Я снял со стражника плотную зеленую куртку, надел вместо своей. В карманах ничего стоящего не оказалось. У второго Марк нашел три маленькие медные монетки и еще одну сигнальную ракету.

— Пошли, — велел я парню.

Тот вопросительно смотрел на меня. Я вздохнул.

— Нет, не в горы. К порту идем. Вдруг повезет!

Мы уже почти до порта добрались, когда с окраины с визгом взмыли сигнальные ракеты. Три красных, желтая, а потом еще красная.

— Армейским кодом сигналят, — шепнул я мальчишке. — «Дозор потерян, враг не обнаружен».

Марк промолчал.

— Постой здесь, — велел я. — Если услышишь шум… ну, шум — ничего. А вот если после шума минут десять пройдет, а меня не будет — уходи. Куда хочешь уходи, Сестра тебе в помощь. Я немного стерплю, потом все выложу, уж не серчай.

Место было удобное, за толстыми колоннами, поддерживающими полукруглый балкон, в полной тьме.

Я собирался присмотреть корабль, что готовится в море выйти. Вся надежда у нас была — укрыться в трюме да выйти в море. Тогда, может, и столкуемся с капитаном. Была у меня еще на материке заначка, на черный день берег, но куда уж чернее!

Вот только все мои надежды рухнули, когда я выбрался к набережной и посмотрел на порт. Сердце в пятки рухнуло, и пот прошиб.

Весь порт был яркими огнями опоясан. Прямо на земле расставили карбидные фонари, у каждого солдат сидел, да еще несколько патрулей прохаживалось. И корабли в гавани стояли, вытравив канаты на всю длину, и тоже в огнях, как на именинах главы Дома.

— Сестра-Покровительница… — прошептал я. — За что же так? А? разве я последний гад на земле? Разве заветов не чту?

Молчала Сестра, и ночной ее лик тучами был скрыт.

В порт не пробиться, а завтра придет к острову линкор… тут-то потеха и начнется. Выйдут на берег высокородные, в своих жилетах цвета серого металла, что и пулей-то не пробить. Выгонят всех жителей из домов, с собаками прочешут остров…

Тихонько застонав, я двинулся обратно.

Марк ждал меня под балконом.

— Плохо дело, — честно сказал я. — Порт оцеплен, не пройти. Стражи — как блох на псе. Да и псов хватает…

— Много солдат в порту?

— Прорва.

— А город плотно оцеплен?

— От души.

— Тогда прямая дорога — в форт!

Я заглянул мальчику в глаза. Глаза были злые и упрямые.

— Что ж, ты прав. Другого пути нет.

Может, когда раньше и был форт неприступной крепостью. Сам Наполеон острова осаждал, и кипела здесь настоящая схватка. Теперь он служил каменной казармой для трех сотен стражников, которые сейчас по городу бегают.

На дороге, что вела к утесам, пост, конечно, стоял. Трое солдат-новобранцев сидели в кругу света фонаря да в карты играли.

Обошли мы их легко, по крутому, заросшему колючей жимолостью склону. Вышли снова на дорогу — мощенную камнем, широкую.

Сумерки начали рассеиваться. Еще часок нам обеспечен — хорошо, что небо тучами затянуто. А дальше — все, конец.

— Планёрная площадка за стенами, — шепнул я Марку. — Может, жратвы удастся раздобыть…

Марк меня и не слушал. Смотрел на развилку — одна дорога к стенам форта вела, к единственным воротам, другая к ровной площадке на утесе, где планёры садились.

— Давай попробуем, Ильмар, — сказал он вполголоса. — Клянусь, я сумею планёр поднять.

— А посадить сумеешь?

— Должен.

Спрятаться в форте — безумие, но безумие Скользкого Ильмара, а вот поверить, что он планёр поднимет — я столько не выпью.

Но почему бы не поискать укрытие на планёрной площадке?

— Идем.

Дальше постов совсем не было.

А в общем-то, чего планёры охранять? Кому они подвластны кроме летунов высокородных?

Площадка была велика, занимала почти столько же места, сколько и сам форт. Камень стесали ровнее, чем площадь перед графским дворцом. Идешь, как по льду. Только подошвы не скользят, камень ровный, но шершавый. На краю площадки, ближе к форту, высилось несколько строений, мы обошли их стороной.

А планёры и впрямь стояли. Два поменьше, брезентом укрытые, один большой, незачехленный. Марк сразу потянул меня к нему.

Планёр казался птицей. Огромной птицей, расправившей крылья да и замершей устало, не решившись взлететь. Казалось, исполинское тело вот-вот дрогнет, повернет к нам острый клюв и разразится насмешливым клекотом. Я даже не заметил, что шепчу молитву Искупителю, во всех грехах каюсь.

Лишь рядом с планёром я чуть успокоился. Живого в нем было не больше, чем в телеге. Крылья оказались из дерева, из тонких, решеткой переплетенных планок, обтянутых плотной, глянцевой — будто лаком покрытой — материей. Все разукрашено большими яркими аквилами и иными эмблемами. Впереди — маленькая застекленная кабина. Высокий раздвоенный хвост — тоже из дерева и ткани; все это подрагивало на ветру и тонко, жалобно стонало. Под кабиной была закреплена длинная труба, охваченная серыми металлическими обручами. Планёр держали крепкие веревки, иначе он укатил бы в пропасть.

Мальчишка уже лез в кабину. Я заглянул туда — два хлипких деревянных креслица; перед передним — рычаги, педали, тяги на тросах. На доске — несколько циферблатов — механические часы, вроде бы барометр, компас да еще что-то. Стрелки и цифры на приборах были покрыты фосфором и светились. Все остеклено, только потолок — из туго натянутой ткани, но тоже с окошечком в деревянной раме.

Марк уселся в кресло, потом достал из Холода зажигалку.

— Подсвети, Ильмар. Только осторожно, планёр горит, как спичка.

Зажигалка быстро нагрелась, обжигала пальцы, но я терпел.

— Керосин есть, — сказал вдруг Марк.

Он откинулся в кресле, вздохнул.

— Можно попробовать.

Сестра, вразуми дурака! Триста миль по воздуху пронестись! Такое не всякому летуну под силу!

Марк между тем запустил руку под кресло. Поискал там, покачал головой. Перегнулся назад, обшарил второе кресло. Посмотрел под доской с циферблатами — я послушно вел зажигалку вслед за его лицом.

— Карт нет, — тихо сказал Марк. — Беда. Карт нет и…

Он уставился на приборную доску. Циферблаты, рычажки… Круглая дырка, из нее торчат два стальных штыря.

— И запала нет… — устало добавил Марк.

— Не полетим? Ну так пошли отсюда, живо!

— Подожди.

Марк выскользнул из кабины. Безнадежно глянул на другие планёры, покачал головой.

— Летун нужен.

Летун? Это мне понравилось.

Марк пацан, не может он планёром управлять. А вот если настоящему летуну нож к горлу приставить…

— Светает уже, — напомнил я. — В форт лезть…

— Летун далеко от планёра не уйдет. Надо в тех домиках посмотреть.

Я послушно шел за Марком. Голова у него работает, и сейчас его наивная отвага полезнее моей осторожности.

Два строения были без окон, большие, хоть планёр в них загоняй. А третье — просто домик, аккуратный, небольшой.

Марк потянул дверь и беспомощно посмотрел на меня. Ага, мальчик, заперто?

Я протянул руку — он молча отдал кинжал.

Замок простенький. Я провернул механизм, даже не выбив ключ, вставленный изнутри. Подергал дверь — засов.

Засов не поддавался. И щели не было, чтобы клинком отодвинуть.

Я отошел шагов на пять, окинул домик взглядом. Нет, не может тут быть крепкого засова от непрошеных гостей.

Разбежавшись, я ударил в дверь плечом. Задвижка звякнула, дверь распахнулась. Кубарем вкатившись внутрь, я вскочил — Марк, умница, влетел следом, подсвечивая. Нормальному человеку от жалкого язычка огня пользы никакой, а я разглядел шкафы, грубую лавку, кадку с водой, вторую дверь. Пнул ее ногой — настежь!

А вот в этой комнате живут. Раздался шорох, вскрик. Я скорее почувствовал, чем увидел, движение, прыгнул, навалился, нащупал горло и прижал к коже кинжал. Человек затих.

— Лампу ищи! — крикнул я.

Марк заметался по комнате, зажигалка погасла. Ойкнул, налетев на что-то.

Наконец-то звякнуло стекло, зашипел фитиль керосинки.

Я посмотрел на своего пленного.

Вот незадача! Не летун — молодая девица.

Застонав от досады, я убрал нож, сел на краю постели. Девушка сжалась у стены, натянув одеяло до подбородка. Хорошенькая. Светловолосая, волосы в косу заплетены по модному русскому обычаю, голое плечо светится в сумраке.

Девица всхлипнула.

— Где летун? — спросил я строго.

— В форт пошел… комендант его позвал… — она всхлипнула. — Не убивайте меня, люди добрые, ради Искупителя — не убивайте.

Голос приятный. Гулящая девка, но пока еще свеженькая. Куревом не балуется, с солдатами не таскается. Расстарался комендант ради высокородного летуна.

— Не хнычь, не трону, — успокоил я.

Марк закружил по комнате, словно вынюхивая что-то. В шкаф заглянул, к диванчику у стены метнулся, поднял какие-то голубые тряпки.

— Ильмар, форма!

— Летун голый к коменданту пошел? — нахмурился я.

— Только плащ накинул…

Девка разревелась. Ох, у этих баб всегда глаза на мокром месте…

— Ты сюда погляди, — странным голосом сказал Марк.

До меня дошло не сразу, потом все понял.

— А что, подружка, — спросил я. — Летун твой в юбке ходит?

Словно кистенем по морде отвесили!

Я охнуть не успел — лежал на полу, кинжала, правда, не выпустив, и никак подняться не мог.

А девушка — девицей или девкой ее назвать язык не поворачивался, уж больно зубы болели — стояла у кровати. Голая, красивая и опасная. Один взгляд на меня — ирванулась к Марку. Мальчишка так и застыл, таращась, видно, не приходилось ему голых женщин видеть. Сейчас И ему достанется.

Не досталось. Юбкой взмахнул, набросил ей на голову да и отскочил к стене. Девушка в окно влетела — чудо, что стекло не разбилось. Через миг оба они стояли в замысловатых позах, и было это одинаково смешно, потому что никогда раньше я не видел ребенка, который бы русское або знал, а уж голая женщина в стойке задиристого петуха — ничего смешнее на свете нет.

— Не сопротивляйся, Марк, — процедила девица. — Хуже будет!

Он молчал: то ли дыхание берег, то ли на движении ее ловил.

Я помотал головой и стал подыматься.

— Остынь, вор, не за тобой охота, — сказала девушка.

Может, и не за мной, верю теперь. Только когда охота медведя гонит, лисой случайной тоже не побрезгуют.

Тут она на меня бросилась! Ну и фурия! Русское або — вещь страшная, оно не для обороны придумано, для убийства.

Налетела на мой кулак — руки у меня длиннее, а ловкостью Покровительница не обделила. А дальше я полный ряд провел — от подсечки под колено, до удара в пах. На мужиков, конечно, рассчитано, только и ей несладко пришлось.

Прости Сестра, но ты же видишь — не женщина, а дикий зверь!

Скрутил я ее, прижал покрепче и крикнул Марку:

— Кидай сюда ее тряпки. Только карманы проверь.

Мальчишка повиновался. Я заглянул девушке в глаза, удовлетворенно кивнул. Пропала из них вся уверенность.

Неужто думала с мужиком в честном бою сладить?

— Одевайся… летунья, — сказал я, поднимаясь. — Не срамись перед мальчишкой.

Марк ухмыльнулся. Он весь был в горячке драки, а глаза нет-нет, да и елозили по голому телу.

Она молча стала одеваться.

— Нужно нам кое-что от тебя, летунья, — сказал я. — Дашь — свяжем, но не тронем. А нет… уж прости…

Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма у летунов — как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белые кружевные оторочки. Даже теплые чулки — в тон, из белой и голубой шерсти. Знаки различия на форме в виде серебряных птичек.

— А нужна нам карта, — продолжил я. — И еще запал.

— Ну и что? — спокойно сказала девушка.

— Думай, подруга небесная, — я подошел, крепко взял ее за руку. — Будешь драться, руки переломаю. Давай карту и запал.

Девушка презрительно усмехнулась.

— Как тебя зовут? — властно спросил Марк.

Она вздрогнула. Ответила без особой охоты:

— Хелен.

— Романка? — на всякий случай уточнил я, хотя как может высокородная летунья старые корни сохранить. — Так вот, Хелен, выхода у тебя нет. Сделаешь, что велю, — будешь жить.

— Жизнь без чести — хуже смерти.

— Это верно. Только чести тебя лишить — дело недолгое.

Хелен пожала плечами. Стояла гордо, как истинная дама перед виноватым слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болеть могло.

— Когда дворовый пес гадит на тебя — это не позор. Позор псу под хвостом вытирать.

— Мы для тебя — псы дворовые? — я разозлился. — Сейчас узнаешь, зачем псам зубы…

— Ильмар…

Марк подошел к нам. Покачал головой:

— Она карты и запал на Слове прячет. Летунов учат любую боль терпеть… глянь ей на плечи, там следы от игл должны остаться.

Хелен яростно сверкнула глазами.

— Веди ее к планёру.

— Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.

Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздух мальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку, повел перед собой, не выпуская руки.

Что он задумал, мой странный попутчик?

В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, уже светло стало, уже со стен форта можно нас увидеть — двух каторжан, что высокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.

Возле планёра Марк ускорил шаг, влез в кабину. Пояснил:

— Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холод спрятать. Только теперь не выйдет.

Хелен молчала.

— Руби тросы, Ильмар! — велел Марк.

Не выпуская Хелен, я обошел планёр, обрезая удерживающие веревки. Летунья болезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: «не вздумай».

Мы вернулись к кабине, где вовсю орудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, крутил ручки. Планёр дергался, как живой, колебались концы крыльев, ходил налево-направо хвост.

— Машину погубите и сами погибнете, — предрекла Хелен.

— Может быть, — согласился Марк. — Выхода у меня нет.

— Тебе даже с полосы не стронуться!

— Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может, и выпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь нет?

— Все равно не дотянешь!

— Я попробую, — сказал Марк, и в голосе была такая твердость, что я понял — он полетит.

— Я с тобой, парень, — сказал я, — все равно один конец.

— Дай запал и карты, — потребовал Марк.

— У тебя налета нет, до материка не каждый ас дотянет!

— Конечно, Хелен, Ночная Ведьма… куда мне до тебя. Только я попробую.

Когда он назвал ее Ночной Ведьмой, по лицу девушки скользнула гримаса. Смесь гордости и обреченности.

— Не делай этого, Марк. Вспомни честь!

— Моя честь со мной, капитан! Свою береги.

Вот это да. Женщина — а в чине капитана.

Она стряхнула мою руку, и я не стал ее удерживать. Убивать Марка она не собиралась, чувствую, трясется за его жизнь.

— Садись сзади, Ильмар, — велел Марк. — А ты гляди, Хелен, как твоя птичка летать умеет.

Отодвинув девушку, я полез на заднее кресло. Сестра, Сестра, образумь, что ж я делаю? Хоть часок бы еще пожить… рассвет увидеть… Мысли в голове метались, будто певчие сверчки в клетке, руки тряслись. И все же я забрался в тесную клетку кабины, скорчился на втором сиденьи, просунув ноги под кресло летуна, на решетчатый деревянный пол.

— Втроем точно не дотянуть, — мертвым голосом сказала Хелен. — Пусть он вылезет. Я… я поведу.

Что же это, унесется Марк на планёре с Печальных Островов, а мне расхлебывать?

Марк улыбнулся во всю перемазанную физиономию. Подмигнул, и страх, что меня бросят, вновь сменился ужасом перед полетом.

— Втроем полетим, Хелен. И не спорь.

Не дожидаясь ответа, он полез ко мне, плюхнулся на колени, заерзал, пытаясь устроиться удобнее.

Ночная Ведьма, летунья Хелен, обреченно огляделась по сторонам. Будто надеялась увидеть толпу солдат, что навалятся на хрупкий планёр, не дадут ему взлететь.

Но никого не было на летной площадке.

— Искупитель… — прошептала она, глянула в небо и решительно полезла на переднее сиденье.

Мы с Марком затихли. Дохнуло холодом. В руках Хелен возник маленький железный цилиндрик, и она всадила его в пустующее гнездо на доске с приборами.

Марк обмяк у меня на коленях. Задышал часто, словно до того от напряжения сдерживал дыхание.

Еще один порыв холода — зашуршала бумага, Хелен прижала к боковому стеклу несколько листков, щелкнула пружинным зажимом.

— Держитесь, — сказала она и дернула что-то на доске.

Сзади взревело. Я в ужасе обернулся.

— Не бойся, Ильмар, не бойся, это толкач, чтобы скорость набрать, без него трудно подняться, — торопливо сказал Марк. — Только не дергайся, не качай планёр.

Рев нарастал. Сквозь заднее стекло я видел, что из хвоста планёра вырывается сноп дымного огня. Не загореться бы… но они же все так летают… наверное, по уму сделано…

Планёр дрогнул и покатился вперед.

— Спаси, Искупитель! — вскрикнула летунья.

Я закрыл глаза и начал молиться Сестре. Кому молился Марк — не знаю. Может, и никому.

Открыв один глаз, я увидел, как несется навстречу край обрыва. А еще увидел взмывающие сигнальные ракеты. Заметили.

Только поздно.

Под нами мелькнуло море.

Вот и все…

Или еще нет?

Планёр дрожал, бился в судорогах, сзади ревел «толкач».

А море неслось под нами и не думало приближаться. Наоборот, мы поднимались все выше. Хелен застыла впереди мраморным изваянием, руки ее вцепились в рычаги.

Я открыл второй глаз. Посмотрел на Марка. Тот слабо улыбнулся.

Глава пятая, в которой нам салютует линкор, а мы отвечаем.

Ко всему можно привыкнуть.

Даже к тому, что летишь, как птица… да нет, быстрее и выше любой птицы. Я был весь в испарине, и к горлу подкатывал комок, но оцепенение сменилось какой-то бесшабашностью.

— Эй, летунья! А пожрать у тебя ничего не найдется?

На миг Хелен повернула голову, одарила меня ненавидящим взглядом. Снова уставилась на свои приборы.

Марк заерзал. Крикнул:

— Сбрасывай толкач!

— Ты меня еще рожать поучи, — презрительно откликнулась девушка. Я подумал, что рожать-то ей вряд ли доводилось, судя по крепкому животику, и поддержал мальчишку:

— Давай делай, что велят!

На этот раз она ответила:

— Будь ты один — сама бы планёр в воду воткнула. Но мальчишку я довезу… попробую… молчал бы, душегуб.

— Я честный вор, — обиделся я.

— Сбрасывай толкач! — рявкнул Марк. — Хвост подпалим!

Хелен помедлила еще миг. Потом тронула на доске рычаг. Планёр дернулся, рев мигом стих, и я увидел в окно, как падает, кувыркаясь, дымящийся цилиндр. Вот был здоровый длинный бочонок, вот он превратился в карандаш, а вот уже точка несется к волнам, рассыпая искры и оставляя дымную полосу.

Мне снова стало жутко. Я оценил высоту.

Планёр летел ровно. Небо светлело. Машина больше не тряслась, а будто по невидимым волнам скользила. Я покосился налево, направо, вверх глянул. Небо самое обычное, ничуть ближе не стало.

Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди, затаился, давил на сердце, но все-таки не овладевал всем моим существом.

— Ильмар… — сказал вдруг Марк совсем тихо, на выдохе. — Глянь налево…

Я посмотрел — и вздрогнул. По свинцовым волнам полз, рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным… неужели эти точки на палубе — люди?

— «Сын Грома», — сказал Марк.

Странное что-то прозвучало в его голосе — гордость вперемешку с тоской.

Паруса на корабле были спущены, значит, он под машиной. Из трех коротких толстых труб валил пар, линкор шел на полном ходу. Это с небесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле вода бурлит за кормой, и от материка до островов корабль за два-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля была деревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты позолоченной медью до самой ватерлинии. Дом и на железо бы не поскупился для лучшего корабля державы, но проржавеет такой корабль.

— Какой сигнал приветствия? — вдруг спросил Марк, но Хелен молчала. — Качни крыльями! Быстро!

Она повернула голову. Зло улыбнулась Марку.

— Умный ты, жаль, что дурак. Корабль первым сигналит.

Над бортом встал дымок — ударила пушка. Холостым, вроде.

Планёр качнулся: Хелен ответила на приветствие. Было в этом что. то титаническое, божественное. Плывущий по океану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр, хрупкий, презревший тупую силу.

Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает — за Дом, за державу, за гений человеческий. И в то же время — смешно. Я, тать ночной, планёр угнал, и мне же преторианский линкор салютует…

— Сколько лететь будем? — спросил Марк у Хелен.

— Если повезет — часа четыре. Падать и минуты хватит.

Я снова спросил:

— Хелен, так есть у тебя что из еды или нет?

— На твоем кресле — карман сзади.

Мы с Марком столкнулись руками, выдирая из кармана пакет.

— Не трясите машину! — крикнула летунья.

Какое там! Нам теперь все равно было, мы до еды дорвались. Не слишком много в пакете нашлось — пара засохших бутербродов с сыром, яблоко, апельсин, половинка жареной курицы, стеклянная фляжка. Я откупорил фляжку, нюхнул…

Эх, Галлия, земля щедрая! Коньячок из лучших, таким и аристократ не побрезгует! Сивухой не прет, язык не обжигает, а в животе словно костер развели, тепленький, ласковый.

Хмелеть я начал тут же, на третьем глотке. С устатку да хорошего коньяка — много ли надо?

— Будешь? — дружелюбно спросил я Марка.

— Угу, — он сделал маленький глоток, поморщился, вернул фляжку. Виновато признался: — Я вино больше люблю.

— А ты, летунья?

— Жить надоело? — отрезала Хелен.

Через минуту меня потянуло в сон. Марка тоже сморило. Какое-то время мы возились, пытаясь устроиться удобнее на крошечном сиденье. Хоть мальчишка и худой, но уже не такой маленький, чтобы на коленках его держать. Эх, маловат планёр… будет ли когда такое, что планёры размером с линкор над океаном понесутся? Я бы слетал. Дело нехитрое, когда летун умелый…

Дважды я просыпался — так, на миг, когда планёр начинал кружить в поисках попутного ветра. Один раз заметил, что солнце в спину светит, и схватил Хелен за плечо:

— Куда летишь, ведьма!

Она вздрогнула:

Поток ищу! Успокойся, вор, назад ходу нет, не тот ветер!

Марк открыл глаза, взял карты, потом вернул Хелен.

— Все правильно, Ильмар…

И тут же заснул снова.

Правильно так правильно. Я тоже смежил веки. Мне снилось, что мы снова взлетаем с острова, ревет толкач, только это уже было не страшно, наоборот, я сам сидел на переднем креслице, дергал рычаги, и матерчатая птица послушно взмахивала огромными крыльями…

— Марк! Ильмар! Марк!

Колени у меня затекли, не разогнуть…

— Плавать умеете? — отрывисто спросила Хелен.

Впереди тянулись скалы. Берег! Сестра-Покровительница, и вправду — берег! И не какой-нибудь там остров, Европа впереди, держава…

Вот только море было под нами. Казалось, что пенные брызги с верхушек волн вот-вот захлестнут планёр и утянут за собой, на дно.

— До берега доплывешь? — спросила Хелен.

— Нет, — ответил я. — Ноги затекли.

— О тебе речи нет, хам, — отозвалась она. — Марк, доплывешь?

— Нет, Хелен, — спокойно сказал Марк. — Не доплыву я. Тяни уж… Звездный час твой пришел… сама знаешь, какая мне цена!

Она обожгла его разъяренным взглядом. И снова в свои рычаги впилась. А планёр дергался, носом клевал, все ниже и ниже клонился.

Когда с острова взлетали, я того боялся, что море далеко. Теперь вот как все повернулось, наоборот. Убиться-то мы не убьемся, наверное. Только намокнет вмиг материя, да и пойдет планёр камнем ко дну. И даже если выбраться — не доплыть…

— Тяни, ну тяни же, Хелен! — крикнул Марк. — Как в Сербии тянула, когда зажгли тебя! Тяни, Ночная Ведьма! Прошу тебя!

Девушка молчала, вся в свою механику ушла, будто частью планёра стала. Страшно мне было, но не восхититься ею я не мог.

Неужто и впрямь она из тех летунов, что в горах воевали, бомбы на головы гайдукам бросали? У нее же, наверное, Железный Орел за храбрость, особой аудиенции с Владетелем удостоена… Тяни, Хелен, тяни свою машину! Сестра, Сестра-Покровительница, глянь на меня, пропадаю! Искупитель, дай время повиниться, много зла на мне, не успею все вспомнить, пока тонуть буду!

Планёр уж было совсем к воде прижался, и Хелен такое словечко выдала, что не всякий мужик решится повторить. И словно того дожидаясь, планёр вдруг вверх подался, тяжело, но все же вверх! Правду, видно, говорят русские, что матерное слово беду прочь гонит!

— Давай! — радостно крикнул Марк.

Скалы надвигались, и летели мы на одном с ними уровне. Высокий берег, больно уж высокий. Неужели врежемся в камень?

Перед самыми скалами, когда, казалось, я уже листики на кустах случайных различал да ополоумевших чаек, над гнездами мечущихся, вздернула она машину, будто норовистого коня перед барьером. И не подвел планёр, перемахнул скалы, чиркнул брюхом по земле, захрустело дерево, затрещали колеса на буграх. Помчались мы, еще быстро, но уже по тверди, и планёр на ходу рассыпался, нас, драгоценных, оберегая, стекла в окошках бились и сыпались — я Марка к себе прижал, лицо от осколков укрывая, и сам зажмурился. А Хелен впереди ругалась по-черному и плакала навзрыд при каждом треске — все это в те короткие мгновения, пока мы останавливались…

Небо-то какое далекое…

Лежал я, присыпанный щепками и стеклом вперемешку, пол-лица тряпка оторвавшаяся прикрывала. Только одним глазом и мог смотреть вверх. А пошевелиться страшно. Ног не чую. Неужели хребет сломал? Кому безногий вор нужен? Только палачу…

Не дело, видно, людям по небу летать. Совсем не дело.

— Ильмар!

Марк сдернул с моего лица тряпку. Мальчишка вроде не пострадал, стоял прямо, лишь на ногу чуть припадал, но это еще с Островов.

— Ты как?

— Ног не чую, — пожаловался я. — Конец мне, парень.

Марк задумчиво смотрел на меня. Потом сообщил:

— Ты вроде не обделался…

— Чего несешь! — рассвирепел я.

— Когда позвоночник ломают, то под себя ходят, — сообщил Марк.

— Пошевели ногой.

Я попробовал, но ничего не ощутил.

— Нога шевелится, — сказал Марк.

Приподнявшись на локтях, я глянул на ноги. Напрягся.

И впрямь двигаются.

— Как же так, словно немые… — прошептал я.

Мальчишка вдруг засмеялся:

— Ильмар… да я же у тебя на коленках четыре часа просидел… отдавил тебе ноги. Пройдет!

— Тьфу ты…

Встать не получилось, зато я сел. Ноги и впрямь начало покалывать.

— Наел задницу, — ругнулся я на мальчишку. — Где летунья?

— Вон…

Хелен сидела в стороне. Левая рука у нее была замотана в самодельный лубок, она как раз затягивала зубами последний узел.

— Поломалась немного, — пояснил Марк. — Главное — живы.

Я огляделся. Вокруг, метров на сто, не вру, валялись обломки планёра. Берег был ровный, пустынный. Пригорки, песок, чахлые кустики. Шум моря почти не слышен.

— Хелен! — крикнул я. Летунья обернулась. — Спасибо!

Она непонимающе смотрела на меня.

— Хелен, ты посмелее любого мужика! — сказал я. — И поискуснее. Спасибо, что жизнь спасла. Может, я и вор презренный, только все равно буду за тебя Сестру с Искупителем молить!

Девушка дернула плечами. Но все же ей явно понравились мои слова.

— Плохая я летунья, Ильмар-вор. Планёр разбила.

— Мы вблизи Байоны упали, — сказал Марк. — Знакомые места?

— Не пропадем, — успокоил я его. — Доберемся до города, отъедимся… ветчину тут хорошо готовят, переоденемся.

Что-то меня тревожило. Не так все шло. Совсем не так.

— А деньги откуда? Воровать будешь?

Я помедлил, но все же полез в карман и достал железный слиток.

— Сукин сын! — закричала Хелен. — Лишний вес тащил!

Ладно. Невелик вес — килограмм железа. Зато будут деньги.

Марк улыбнулся, глядя на железо. Конечно, он не заметил, как я прихватил его из купеческой ухоронки.

— Встать можешь, Ильмар?

Я попробовал.

— Нет пока. Да не стой ты, парень, помоги ноги растереть…

— Не можешь — это хорошо, — вдруг сказал Марк.

Глаза у него были виноватые, но не слишком.

— А ноги ты сам разотрешь. Ладно? Мне пора, Ильмар-вор. Спасибо тебе за все, теперь разойдемся.

У меня челюсть упала.

Хелен захохотала, откидывая голову. Радостно и неподдельно.

— И тебе спасибо, Ночная Ведьма, — сказал ей Марк. — Ты и впрямь лучшая из лучших.

— Никуда тебе не деться, Марк, — она перестала смеяться. — Все равно ведь схватят. Сам знаешь.

— Знаю, — согласился он.

Повинись, мальчик. Повинись и сдайся. Дом простит…

— А вот это уже не твое дело, — отрезал Марк. — За себя бойся.

— Ты что же, гаденыш, уходишь? — ко мне вернулся дар речи. Я тебя от рудника избавил, а ты бросаешь? Да я тебя придушу, щенок!

Мальчик повел в воздухе рукой. Губы его шевельнулись.

Я первый раз увидел, как лезут в Холод при ярком свете, — и так близко.

Просверк — солнечный луч на острие, что выползает из ниоткуда.

Порыв ветра. Холодного ветра.

Марк стоял с кинжалом в руке и смотрел на меня.

— Достойный поступок для мальчика твоей крови, — сказала вдруг Ночная Ведьма. Марк ее будто и не услышал. Протянул мне нож, держа за лезвие, как положено.

— За мое спасение, Ильмар-вор, жалую тебя клинком Дома и титулом графа… — он замялся, — графа Печальных Островов.

Хелен от хохота упала на землю. Ударилась сломанной рукой, взвыла, но смеяться не перестала.

— Владей по праву, применяй с честью.

Я машинально взял клинок. Посмотрел на узорную рукоять, на протравленное лезвие.

И впрямь — герб Дома. Аквила — орел, парящий с мечом в лапах.

Неужто он так родовит, что с малых лет вправе титулы жаловать?

— Прощай, Ильмар-вор.

Марк повернулся и пошел. Спина все же напряженная была, будто боялся он, что метну кинжал. Но шел ровно и не спеша. По песку, через кусты, все дальше и дальше.

— Граф Ильмар, позволено ли будет бедной баронессе присесть в вашем присутствии?

Хелен стояла надо мной, согнувшись в насмешливом поклоне.

— Хозяин Печальных Островов, почему вы так спешно покинули свои ленные владения?

Она не удержалась, снова прыснула, как молоденькая глупая девчонка. Уселась рядом, сказала почти ласково:

— Граф… Граф-вор.

— Все воры, — сказал я. — И графы тоже. А над больным смеяться — последнее дело. Мальчишке ум растрясло…

Хелен покачала головой:

— Ты не прав, граф Ильмар. Есть у него право в дворянство принимать. Или было. Так что не радуйся, титул с тебя мигом снимут…

— Титул не снимают, — огрызнулся я, будто принял слова о дворянстве всерьез.

— Еще как снимают. Вместе с головой. Давай, разотру тебе ноги.

Я молча спустил штаны, и Хелен принялась здоровой рукой массировать голени. Без брезгливости, не морща нос от грязи и пота.

Она и не такую грязь повидала, наверное.

— Он что, столь высокороден? — спросил я.

— А ты даже не знаешь, кто твой дружок? — Хелен ухмыльнулась. Ох, какие графы нынче необразованные… Колет ноги?

— Колет.

— Хорошо. Сейчас за мальчишкой двинемся.

— Зачем?

Хелен вздохнула:

— Возьмем его живым, так и ты жить останешься. И не просто жить, а с титулом. Я скажу, будто ты с самого начала мне помогал. Слово чести!

Кажется, она не шутила.

— Нет. Пусть идет. Вместе бежали, он за меня смерть в вину взял.

— Я и не надеялась, — просто ответила Хелен.

— Сама беги… если хочешь.

— Не могу, зашибла ноги. Из меня сейчас ловец… как из тебя граф.

— Давай тоже разотру, летунья…

Потянулся было к ней я и замер. Мы уставились друг на друга.

— Это от страха, — сказала Хелен. — От страха всегда так. Хочется… жизни радоваться.

Я провел ладонью по гладкой белой коже. Спросил:

— Ну и как, летунья, рады мы жизни?

Секунду она колебалась. Зрачки у нее расширились, губы дрогнули:

— Рады… граф.

И черные женщины у меня были, и китаянки. А вот высокородных — никогда. Происхождением не вышел. И все дружки, что про любовниц-графинь рассказывали, врали напропалую, это уж без сомнения.

Одно обидно — не меня она хотела, а жизнь в себе почувствовать.

И не Ильмару-вору отдалась, а графу. Пускай даже графу на час.

А так… как с черными. Вначале непривычно, а потом видишь — женщина как женщина. Страстная, будто ее год в одиночной камере продержали, да еще со связанными руками. Только и я — от пережитого, от свободы нахлынувшей, от тюремного воздержания — был грубый, Как насильник.

Кажется, именно это ей и понравилось.

Потом я лег рядом, положил Хелен руку на упругий животик, Посмотрел искоса. Довольна? Довольна.

— Ноги-то разошлись? — спросила Хелен. — У меня вроде да. Даже рука меньше болит.

Мне вдруг противно стало. Что же это, я для нее лекарством послужил? Поднялся — ноги и впрямь слушались, стал одеваться.

— Не сердись, Ильмар, — сказала летунья. — Злая я сейчас. Марка упустила, планёр разбила. Перед Домом ответ держать…

— Пошли со мной, — сказал я. — Выбираться вдвоем легче.

Хелен облизнула губы.

— Ты иди, Ильмар-вор. И быстрее. Здесь пост, башня неподалеку.

— Какая еще башня?

— Наша башня, летунов. Погоду изучать, ветра. Карты составляют, чтобы летать над побережьем. Они планёр должны были увидеть, вышлют сюда конный разъезд. Уходи на север, к Виго.

Судьба у вора простая. Хватай да беги. О друзьях не думай, девиц выбирай на час. Кинжал я за пояс спрятал. Может, я теперь и граф, только все одно — Слова не знаю.

— Удачи тебе, вор Ильмар.

— Какой мне сейчас удачи, Ночная Ведьма?

— Тебе теперь жизнь сохранить — вот и вся удача. Забейся в щель да и живи тихонечко. Кинжал выбрось, слишком приметный.

Хелен улыбнулась. Она лежала нагая, не стесняясь… хотя чего уж теперь стесняться? Красивая, умная — и не моя…

Отвернулся я и захромал на север, к Байону, к Виго. Ноги еще слушались плохо. Но Хелен была права — разошлась кровь в жилах.

Испытанный, видно, способ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Веселый город

Глава первая, в которой я начинаю паниковать и, как выясняется, не зря.


Осень, она всюду осень. Даже на солнечной лузитанской земле. А уж в веселом вольном городе Амстердаме — тем более.

Холодно нынче, и дождь накрапывает. Две недели прошло, как я с Печальных Островов удрал… из ленного своего владения — посмеемся-ка вместе. За полмесяца всю державу с юга на север пересечь — занятие утомительное. Даже если превращенный в денежки железный слиток позволил путешествовать с комфортом: в одежде торговца, на быстрых дилижансах во втором, а то и в первом классе. И отсыпался я не под кустом или в притонах бандитских, а в хороших гостиницах, что нынче вдоль дорог как грибы растут. Отъелся, даже раздобрел немного. В зеркало посмотреть — не жесткая грязная морда каторжника, а благообразный лик мирного гражданина. Чем-то на священника похож. Надо будет запомнить для случая.

Почему же я себя чувствую дурак дураком?

Вот сейчас, например, когда стою пялюсь на плакат, от дождей уже посеревший и разлохматившийся. Всю дорогу я эти плакаты вижу, от самого Бордо, а все равно не могу мимо пройти.

На плакате — типографском, немалых денег стоящем, — два рисунка. Один — угрюмый тощий мужик с лицом душегуба, с гладко выскобленным подбородком. Над портретом написано «Ильмар-вор», но только никто меня в этом уроде не узнает.

Дело-то, в общем, нехитрое, когда тонкости знаешь. Как перед тюремным рисовальщиком сядешь, уголки рта опусти, щеки втяни, брови нахмурь, глаза прищурь. Все по чуть-чуть, а в натуре — ничего похожего. Рисовальщик, конечно, тоже все эти приемы знает, но он один, а каторжан много, и у каждого — свои способы обмануть наметанный глаз. Крикнет рисовальщик раз, другой, ты вроде и послушаешься, а все равно — толку с такого портрета нет.

Вот он я, стою перед плакатом, призывающим меня поймать и обещающим награду в тысячу стальных марок! Ну, кто первый? А вот второй рисунок — первому не чета. Марк, как живой, и не быстрой кистью рисовальщика набросан, а опытным живописцем на картину перенесен.

Над портретом надпись: «Маркус, младший принц Дома».

Аристократы бывшими не бывают, потому здесь этого слова нет. А следовало бы, раз весь Дом — от Владетеля нашего, Хельмута, до последнего захудалого барона — призывает схватить Марка, аристократа тринадцати лет от роду, пусть младшего, но все же — принца…

По мостику я перешел через канал. Постоял в раздумье, решая, сразу ли податься к станции дилижансов или позволить себе хороший Ужин. В хорошем ресторане, таком, где беглого каторжника никак ждать не станут, как «Медный шпиль» или «Давид и Голиаф». Много есть приятных заведений в вольном городе.

Народу вокруг негусто. Плохая погода всех по домам разогнала, что ли? На набережной отец с сыном-подростком кормили уток, кидая куски белой булки с сосредоточенным, серьезным видом. Утки жрали хлеб лениво. Сытый город, благодушный. Тут даже нищие истощенными не выглядят. Вот в той же Лузитании вроде бы и климат благодатный, и земля родит щедрее, а поглядишь по сторонам — нищета нищетой.

Бюргеры птиц докормили, отряхнули руки да и пошли вдоль канала. Отец трубку достал, сынок со спичками засуетился, огонь поднес. Вот жизнь у людей безмятежная… завидно мне или нет?

Нет, наверное. Я бы такого не вынес.

Лучше уж по краю ходить, чем со скуки уточек кормить.

С этой мыслью я двинулся — так, без цели особенной, не слишком-то таясь и не спеша. Прошел по Реестраат, вышел на другой канал — Кайзерсграхт, где дома были еще выше, некоторые позолоченными шпилями увенчаны. Здесь и людей гуляло побольше. Вот богатый русский с двумя тощими женами и одним мордоворотом-охранником, за ними следом карманник крался — я наметанным глазом сразу увидел. Вряд ли что сопрет, русский, похоже, из аристократов, все ценное на Слове держит, а у охранника-татарина движения ловкие, взгляд цепкий, живо отсечет чужую руку кривой саблей…

Потом навстречу стайка девиц попалась, молоденькие бюргерские дочки. Из женской гимназии небось возвращаются. Вон и охранники сзади, двое с короткими, обтянутыми свиной кожей дубинками, удобными в уличных стычках. Лица постные, а глаза нет-нет, да и стрельнут по девицам, по тугим попкам, по крепким икрам в теплых чулках. К этим стражам еще одного надо приставить, чтобы за ними присматривал…

Я поплутал чуть по узким улочкам, перешел еще один канал, вроде бы Лауриерграхт, и направился к площади Дам, к ресторану «Давид и Голиаф», месту в Амстердаме известному и популярному. Там, конечно, всегда хватает офицеров армии и стражи, морских капитанов, просто аристократов. Но как раз в таком месте никто и не подумает в посетителе каторжника подозревать.

Сдал я плащ слуге, запоздало сообразив, что в кармане пулевик — разжился у одного купца. Да ладно, не рискнет слуга в таком месте по карманам шарить. Прошел в зал, подбежала девушка-прислуга, провела к свободному столику. Прямо между скульптурами.

Козырное место. То ли случайно освободилось, то ли вид у меня стал уж совсем благообразный. Сел я, вполуха щебетание девушки слушая — сегодня у них лосось удался да и вся остальная рыба, а вот перепелки не очень, хотя если господин пожелает…

Само название — «Давид и Голиаф» — возникло от статуй, внутри установленных.

Скульптуры были мраморные. Старые, деревянные, при пожаре сгорели, тогда дед нынешнего хозяина и заказал великому Торвальдсену новые. Тот еще не во славе был, но талантом уже известен.

Давид стоял, опустив пращу, улыбаясь уголками рта. Скульптор все предал — и молодость безусого лица, и небрежную ловкость обнаженно тела, и хищный прищур глаз. Давид был красив, зол и красив, как в преданиях.

А Голиаф уже упал на одно колено. Могучий муж в доспехах, вышедший на честный бой и сраженный подлым ударом в висок. На простом, бесхитростном лице застыли мука и удивление, он еще пытался подняться, но ноги не держали. Только Голиаф все равно вставал, каменные мышцы вздувались, как канаты, и жизнь, которой в камне лет и не было никогда, опаляла любого, взглянувшего на сраженного героя. Казалось — он все-таки встанет. Дойдет до Давида и опустит тяжелый кулак на кудрявую голову…

Великие скульптуры. Великий скульптор. Я знал, за эту пару хозяину ресторана немалые деньги предлагали. Еще два ресторана смог бы открыть… только что же он, дурак, сук под собой рубить? На этих скульптурах, на могучем герое, умирающем, но рвущемся в бой, и на насмешливом юнце, зло глядящем на дело своих рук, вся слава ресторана держится. Конечно, и кухня хороша, но мало ли где вкусно кормят…

Будь хозяин ресторана из простых, рано или поздно отобрали бы скульптуры. Но он и сам был аристократ, барон захудалый, но Слово знающий и в Дом вхожий. А что ресторацией занимался — так это тяжелая судьба вынудила, это еще не позор…

— Да, господин? — терпеливо повторила девушка.

Я сообразил, что минуты три уже пялюсь на скульптуры, не делая заказа. Виновато улыбнулся:

— Каждый раз любуюсь…

Девушка кивнула, украдкой кидая взгляд на скульптуры. Ей они тоже нравились. Интересно, кто больше: мужественный Голиаф или женоподобный красавчик Давид?

— Принесите финскую праздничную закуску, — начал я. — Потом лосося в красном вине, только именно в красном, ваш повар этот рецепт знает. Кофе крепкий. Сейчас — молодое белое, лучше из южных Провинций, к кофе — хороший коньяк.

Девушка исчезла.

Я остался наедине с Голиафом и его убийцей.

Понимаю я тебя, ох, как понимаю! Ты от сопляка Давида беды не ждал. Я — от мальчишки Марка. Только мне еще тяжелее, я ведь его уже другом считал. К купцам хотел пристроить… дурак, дурак…

Зал постепенно наполнялся мужчинами в костюмах от хороших портных, женщинами в драгоценностях. Стареющая, но еще красивая дама в сопровождении молодого кавалера щеголяла железной цепью толщиной в мизинец. Цепь в благородной рже, а сверху лаком крытая. То ли и впрямь древняя, то ли нарочно водой раненая. Этого я не люблю, железо не для того дано, чтобы на женских шейках умирать.

А вот и мой заказ поспел…

Финская закуска была блюдом дорогим, но оно того стоило. Нежирная тонко вымоченная селедочка, порезанная кусочками, лучок, черный хлеб, вареная в кожуре картошка, маленькая рюмка — стопка, как русские называют, с водкой.

Сервировалось все это на целом листе свежей газеты. В ней половина цены и была. Есть полагалось руками, потому к закуске принесли две чаши с водой — для омовения рук до и для споласкивания после.

Я потихоньку еду смаковал, потом рюмку опрокинул. Не коньяк, конечно. Как пьется! А народ все прибывал, вскоре уже и пускать в зал перестали. Удачно я пришел. Сидишь в тепле, в окружении искусства, ешь дорогие блюда, мимоходом газету проглядываешь. Что мне держава, что мне злая стража!

Вошло несколько аристократов. Им, конечно, место нашлось. Сам хозяин появился, без подобострастия — ровня все же. Поручкался, дамам плечики поцеловал, по итальянской моде.

А я газету читал. Мне уже и лосося принесли — мастерски сделанного, мало где умеют лосося в красном вине тушить. А я увлекся. Когда-то газеты совсем дорого стоили, только аристократам по карману, неблагородным — глашатаи да менестрели оставались. Сейчас-то печатные машины в каждом большом городе ставят, гелиографы и почтовые голуби новости разносят. Профессия газетчика теперь уважаемая, даже младшие дети аристократов в репортеры идут… Тьфу ты, пакость, ну их, этих младших сынков и младших принцев!

К моему столику подошли двое. Я поднял глаза — и невольно вздрогнул. Офицеры стражи. Один здоровый, морда кирпичом, другой маленький, тощенький, в очках роговых, такому в книжной лавке сидеть, а не с мечом и пулевиком на поясе разгуливать.

— Господин, вы не будете так любезны, — девушка выпорхнула из-за спин стражников, заулыбалась, — весь зал полон, разделите вечер с доблестными стражами…

— Буду рад, — только и сказал я.

Офицеры расселись по другую сторону стола, девица начала им кухню расписывать, особо рекомендуя рябчиков в имбирном тесте. Я глаза в газету опустил. Кто во мне каторжника Ильмара узнает?

Ковырял я лосося, запивал молодым вином, что девушка исправно в бокал подливала, только не шла еда в горло. Никак не шла.

Офицеры свой заказ сделали, заговорили вполголоса. Вроде и дела им до меня нет… только один раз здоровый и глянул… а по спине холод пробежал.

Нехороший взгляд. Слишком уж равнодушный.

Сестра, сохрани дурака для покаяния!

Хозяин ресторана снова мелькнул, к столику подошел, офицерам руки пожал.

— Проголодались, господин Арнольд? — спросил он того, что покрепче.

— Да, как собака… — буркнул офицер на плохом романском.

— Говорят, облава была в городе?

— Да.

Не очень-то он разговорчив…

— Схватили душегубцев? — любопытствовал хозяин.

— Не душегубца ловили, — встрял очкарик, — Ильмар-каторжник в городе объявился. Все побережье в постах, а он, зараза, к нам добрался…

— Тот, что принца похитил? — воскликнул хозяин.

Вот уже как все повернули!

Я сообразил, что жую кусок лосося вторую минуту, торопливо проглотил, сам подлил себе вина. Вопросительно глянул на стражников, улыбнулся льстиво. Им вина еще не принесли, и очкарик не чванясь согласился. Плеснул себе и Арнольду, залпом выдул. Хозяин возмущенно завертел головой, отыскивая прислугу. Две девушки уже тащили и вино, и закуску…

Арнольд не пил. Крутил бокал в пальцах, смотрел на очкарика с таким неодобрением, что только дурак бы не заметил.

Очкарик не заметил.

— Тот-тот, — подтвердил он. — Старые дружки его приметили и в точности описали. Никуда теперь ему не деться.

Сестра- Покровительница…

— Граф, не стоит это говорить, — сказал Арнольд. Прибавил по-германски: — Я позволю себе предложить вам сменить бокал и попробовать розовое токайское…

Я лениво повернулся к суетящимся девушкам:

— Кофе. И турецкую медовую сигару.

Они растерянно переглянулись. Хозяин пришел им на помощь:

— Увы, любезный, сегодня медовых сигар предложить не можем. Есть американские, есть турецкие с коноплей…

Конечно, медовых не предложат. Таких просто на свете нет.

Всем своим видом я изобразил возмущение. Потом сказал:

— В моем плаще, во внутреннем кармане… Нет, принесите плащ, я сам достану.

Один взгляд хозяина — и девица двинулась к входу.

Арнольд мял в руках бокал, вот-вот треснет. Он, наверное, как и я, не верил в случайные совпадения. Вот и не решался устраивать проверку в ресторане, на глазах знати. Сам, видно, из молодых выскочек, знает, как посмеются аристократы над его оплошностью.

Я ждал, проглядывая газету, но уже не различая букв.

Девушка вернулась с плащом на железном подносе. Смешно. Плащ полупросохший, в собственном соку.

— Медовые сигары должны быть в каждом уважаемом заведении! — скандальным голосом произнес я, потянувшись к плащу. Взгляд Арнольда скользнул по серой ткани. Видимо, это был последний штрих моего портрета, которого ему не хватало для полной уверенности.

— Не двигайся, Ильмар-вор! — с жутким акцентом рявкнул он.

Поздно.

Ударом ноги я опрокинул на стражников стол — за секунду до того, как Арнольд собрался сделать то же самое. Вырвал из кармана плаща пулевик многозарядный.

— Всем лечь! — завопил я, одной рукой курок взводя. Щелкнула железка, и Арнольд замер, на ствол глядя. — Всем ложиться, подлецы, я душегуб, счета не знаю!

Посетители за столиками сразу лицами в пол уткнулись, и аристократы, и бюргеры, и стражники, которых в зале было чуть ли не с десяток. Все понимали, что такое пулевик многозарядный в злых руках.

И если бы офицер-очкарик геройствовать не стал, так бы я и вышел из ресторана, задом пятясь, сто человек враз напугав.

— Ильмар! — радостно взвизгнул придавленный столом очкарик. Ему уже аудиенция в Доме виделась, награды, слава, титул новый.

Пулевик у него был попроще моего, не многозарядный, а двуствольный. Зато орудовал он им ловчее. Как я ствол увидел, так сразу на курок и нажал. В молодости доводилось мне стрелять из армейского ружья, кремневого, но то совсем другая стать. И палит с заминкой, и отдача другая, и курок легче.

Грохнул выстрел на весь зал, вспухло облако вонючего черного дыма, а пуля между Арнольдом и очкариком в пол ушла. Арнольд вмиг скользнул вбок, а очкарик не испугался. Отвага у него была — глупая, но крепкая. Я уже бежал, прыгал между статуями. Пуля меня минула, угодила прямо в несчастного Голиафа. От грохота и ударившей в лицо пыли я дернулся, неуклюже упал, снова лицом к страже развернувшись. Пулевик к руке будто прирос, а что с ним дальше делать, я и забыл.

— Держи вора! — вопил радостно очкарик.

А хозяин ресторана, вот уж чего не ожидал, тоже решил геройствовать. Только не меня ловить — тут он свои шансы хорошо понимал, а спасти несчастные скульптуры. Бросился к Давиду, припал, на лице решимость вперемешку со страхом отразились, даже сам похож стал на каменного юнца. Может, и впрямь с его предков лепили? Ударил холодный ветер… о-го-го, такую махину на Слово взять!

— Не стрелять! Стой, вор! — кричал Арнольд, поднимаясь, доставая свой пулевик. Стол от его движения отлетел, как бумажный.

Тот, что в очках, пальнул еще раз. Хозяин ресторана как раз к покалеченному Голиафу припал, одной рукой в воздухе знак странный чертя. Слово — оно не только в звуке заключено…

Еще удар холода — на этот раз совсем уж страшный, в мраморном Голиафе весу было килограммов триста. Исчезла статуя, и аристократок, на Слово ее взявший, спасший от разрушения, в улыбке радостной расплылся. И даже дырка посреди лба, от пули, что щуплый стражник послал, улыбку не согнала. Так он и рухнул — руки раскинув, навсегда свое сокровище от беды укрыв.

— Шайсе! — рявкнул Арнольд, повернулся и ногой со всех сил очкарику по челюсти въехал. Никто уже на побоище не смотрел, хруста позвонков не слышал, все носами в полу норы сверлили, Искупителю молились. Только один я и понял, что убил стражник напарника: за глупость, за плохой выстрел, за то, что навсегда вольный город Амстердам Давида с Голиафом лишился…

Посмотрели мы с Арнольдом друг на друга, и я понял — конец.

Теперь ему один выход — меня кончить. Не простят Арнольду самоуправства. Из-под земли меня достанет — я теперь его жизнь в руках держу.

Словно со страху руки все сами сделали, по курку ударили, взвели, барабан провернулся, новый патрон подставляя, крючок спусковой Щелкнул, и ударил выстрел.

Скользнула пуля по лицу Арнольда, оставляя кровавую полосу по виску. Вскользь пошла, череп не пробила, и стражник, припав к полу, сразу вскочил, стряхивая с лица кровь.

Но я уже бежал сквозь зал, перепрыгивая через посетителей благоразумных, — пальцы чужие давя нещадно. Ударило два выстрела подряд.

Обе пули рядом прошли. Хоть и хороший был стрелок Арнольд, да не с залитыми кровью глазами по бегущему человеку стрелять.

Нырнул я в дверь, охранника ресторанного, ничего еще не понимающего, одним ударом уложил, с вешалки чей-то дорогой плащ сдернул — мой-то на полу остался — и выбежал в ночь. Перед рестораном уже люди столпились, в окна жадно заглядывают. Выскочил я в круг света от фонаря и взвыл дурным голосом:

— Душегубцы идут! Спасайся, народ!

Толпа — дура.

Как они все от ресторана рванули, будто им уже ножи спину кололи! И я вместе со всеми.

Эх, хорошо поужинал, даже бежать тяжело!

На час-другой я в безопасности. Амстердам — не городишко Печальных Островов, где каждый всегда готов каторжников беглыхловить. Можно затаиться. Только надолго ли? Если такая охота идет, что весь город в кольце солдат, если порты закрыли, долго ли я прятаться смогу? Меня же любой сдаст и правильно сделает. Перед совестью чист, перед Домом — в фаворе, награда велика, а что Сестра говорила о милосердии, так кто о том вспомнит, перед такой-то кучей денег!

Я бы не вспомнил.

Если поначалу я был в горячке и страха не испытывал, то теперь он накатил, как волна. Некуда мне деться!

Дождик сильнее зарядил, и это было плохо. Скоро весь народец по домам разбежится, легче будет страже меня ловить. А развалин спасительных тут нет, Амстердам город живой, место в нем дорого стоит.

Шел я по Дамрак, улице широкой, людной, но и она пустела на глазах. Даже слишком быстро, и я недоумевал, пока не вышел на глашатая. Стоял молоденький паренек на перекрестке, кутался в промокший смоленый дождевик и кричал, не жалея охрипшей глотки:

— Жители и гости вольного города! Стража просит вас пройти по домам для пущего спокойствия и безопасности! В Амстердаме замечен беглый каторжник Ильмар, войска будут введены с минуты на минуту! Проходите по домам, честные люди!

Паренек глянул на меня мельком, и ничего не заподозрив, добавил:

— А то описание душегубца скверное, любой под него подходит. Вначале убьют, потом разбираться станут!

Народ к его словам отнесся серьезно, ускоряя шаг. Быть убитым по ошибке никому не хотелось.

Я тоже быстрее пошел, как и полагается честному бюргеру. Только дом мой далеко… Куда деваться?

Сестра, помоги…

Поднял я взгляд к небу с мокрой булыжной мостовой да и замер. Впереди, на площади, купол храма высился. Раадху, амстердамский собор Сестры-Покровительницы. Купол, золотом тонким оклеенный, фонарями опоясанный, горел в ночи. И двери в храм еще открыты были, правда, стоял у них глашатай, тоже выкрикивал про каторжника Ильмара и войска, но стражи не видно пока.

Неужели озарение Сестра ниспослала? Да нет, не достоин я того, чтобы так вот мне помогать, от дел небесных отрываться. Но ведь и впрямь… эфам большой, главные люстры лишь по праздникам зажигают, можно в полутьме затаиться. И даже грехом это не будет, где еще прятаться, как не в храме Сестры, что милостью своей беглых не обделяет…

Я пошел через площадь. Проезжали редкие экипажи, расходился после вечерней мессы народ, а я напрямик шел, старался шаг тверже держать. Не тать я, не беглец, простой бюргер, что спешит грехи отмолить, прежде чем с женой на постели возлечь… А на площади светло, как на беду, и от храмовых фонарей, и из окон раскрытых — по амстердамским обычаям занавеси вешать не положено, честному человеку нечего от соседей таить, наоборот — пусть все видят, какой у него, у честного человека, дом добрый да чистый…

Одна радость — стражников нет.

А храм все ближе, стены каменные словно выше становятся, вот уже витражи на узких окнах можно разглядеть, сцены из жизни Сестры без прикрас описывающие. Красив храм и славится на всю державу, а только не до красот. Убежище…

Прошел я мимо уставшего глашатая, вступил под каменный свод. Народ еще был в храме, значит, подождать надо. Кто свечи жег, кто у святого столба поклоны бил. Только и тут пробежал мимо юноша-служка, каждому шептал:

— Стража просит по домам расходиться…

Купил я свечей у старика-прислужника, хотел одну, а на монетку мелкую две вышло. Подошел к лику Сестры, раскаявшегося душегубца на добро наставляющего, самая правильная для меня икона, поставил свечи. Одну — за себя, Ильмара-вора, чтобы не схватили его, не дали Умереть в позоре. Другую за Маркуса, младшего принца. Что уж теперь, он мне зла не хотел…

И раскаяние меня охватило, и стыд, и позор. Перед ликом Сестры стоишь — во всех грехах винишься.

Прежде чем я понял, что делаю, ноги сами к кабинкам для исповеди понесли. Почти все они были пустые. Эх, прав ли я?

Вошел я в кабинку, шторку за собой задернул, в окошечко постучал. Замер, глядя на лампадку перед иконой. Может, нет духовника поблизости?

Приоткрылось чуть окошко, и невидимый священник сказал вполголоса:

— Слушаю тебя, брат мой. Во имя Искупителя и Сестры, сними с души грех…

— Не один у меня грех, брат, — прошептал я. — Весь я во грехе.

— Для Сестры все едино — один грех или жизнь во грехе, — устало и знакомо успокоил священник. — Говори, брат…

— Виновен я, ибо отнял жизнь у человека, — сказал я. — И случилось это уже в седьмой раз.

Священник помолчал, потом уточнил:

— Во злобе или по жадности?

— В бою, брат мой. Только он стражник был, а я… я каторжник.

— Тяжек твой грех. Но сказала Сестра — «Жизнь защищая вправе кровь пролить, чья жизнь важнее — лишь Искупителю ведомо…» Прощаю тебя, брат.

Про второго стражника, на Островах убитого, я говорить не стал. Взял ведь Маркус на себя ту вину, как Искупитель вину учеников своих брал, так что нечего по мелочам Сестру тревожить.

— Виновен я, ибо убежал с каторги, — продолжил я.

— Отпускаю тебе грехи, брат мой. Не цепи держат, а воля Искупителя. Смог уйти — значит, нет на тебе вины.

Совсем хорошо. Я почувствовал, как груз с души упал, подумал секунду, добавил, вспомнив «Давида и Голиафа»:

— Виновен я, пусть не моими делами, но из-за меня, погиб человек, случился разор и переполох…

— Винись лишь в делах, тобой совершенных, — поправил священник. — Это не грех, не о чем мне за тебя Сестру просить.

— Виновен я, ибо час назад украл плащ чужой… нужда заставила.

— На тех, кто еду или одежду ворует, нет перед Искупителем греха, нет и перед Сестрой. Людского гнева бойся.

Я подумал, в чем еще должен покаяться:

— Виновен я, ибо разгневан на меня Дом. Разгневан напрасно, но никому это неведомо.

Священник молчал. Странно. Уж гнев мирской власти отпускают сразу, тем более, если гнев неправедный…

— Как твое имя, брат? — спросил священник.

Я вздрогнул. Не положено этого спрашивать!

— Как твое имя, брат мой во Сестре?

— Ильмар, — прошептал я. — Ильмар-вор.

— Тот Ильмар, что убежал с Печальных Островов вместе с младшим принцем Дома Маркусом? На планёре, ведомом летуньей Хелен?

Это уже не на исповедь походило, а на допрос…

Да… — признался я.

Священник ответил не сразу:

— Греха в этом нет, но… Во искупление прочти семь раз «Славься, Сестра!», не медля, но без торопливости.

Нa миг он запнулся. Я все понял, куда он клонит, но покорно ждал.

— И не выходи из исповедальни. Жди, брат мой, я подойду.

— Зачем? — прошептал я. Но окошечко уже закрылось.

Что же делать? Исповеднику перечить нельзя, епитимью нарушить — тоже. Что делать?

— Славься, Сестра, радость нашей радости, печали утоление, проступка наказание… — начал я. Осекся. Все во мне кричало: «Беги!». Все воровские повадки бунтовали против ожидания.

— Славься, Сестра, — начал я снова, с трудом заставляя себя не частить. Может, успею дочитать, да уйти… Но, видно, исповедник точно знал, сколько идти от его кабинки до моей, едва успел я в седьмой раз прошептать: «И тем возрадуемся…», как шторка отодвинулась.

Стражи нет, ни городской, ни храмовой. И то хорошо.

Только исповедник, в белом плаще с откинутым капюшоном, по возрасту — мой ровесник, на вид, правда, телом послабее, зато в глазах — подлинная вера. Смотрел он на меня и с брезгливостью, и с сомнением, и с любопытством невольным.

— Ильмар-вор? — еще раз спросил священник.

— Да, брат мой…

— Надень.

Он бросил на пол передо мной тугой сверток. И тут же, сам устыдившись презрительного жеста, поднял его, развернул, подал в руки. Это оказался плащ священника, такой же, как и на нем.

— Надень его, брат, капюшон накинь и за мной следуй.

— А грехи? — на всякий случай спросил я, потому что не сказал он традиционной фразы!

— Во имя Искупителя, Сестры и Святого Слова я, брат Рууд, отпуске тебе грехи, брат мой. Иди с миром.

Священник подумал и добавил неположенное:

— За мной иди…

Глава вторая, в которой я прошу об отпущении грехов, а получаю кое-что в придачу к титулу.

В плаще исповедника, накинутом поверх моего, краденого, я выглядел как очень-очень крупный, даже толстый священник. Среди Сестриных слуг такие редкость — хоть и отказываются многие из них от мужской сути, жертвуют грешной плотью, но расплываться себе не позволяют. Слуги Сестры — они в лихие годы не хуже преторианцев воевали, это не священники Искупителя, которым чужую кровь вообще проливать нельзя.

Но народа было уже мало, никто на меня не смотрел, и мы быстро прошли к неприметной двери, куда молящимся входить не велено. Оглянулся я напоследок на пустеющий зал — эх, сейчас бы самое время под скамейкой притаиться или за богатой драпировкой на стенах…

— Не отставай, брат мой, — бросил священник, не оборачиваясь. Смирился я с судьбой и пошел следом.

За дверью оказался коридор — без окон, тускло освещенный, лампы висели редко, а горели вообще через раз. Убранства богатого нет, зато под потолком балки удобные, можно влезть и затаиться.

Тьфу, пропасть мне на этом месте!

Воровскими глазами на святое место смотрю!

Шел мой исповедник быстро. Дважды навстречу другие священники прошли, в обычных темно-желтых одеждах. На меня не взглянули — видно, много их тут, все друг друга не знают, или приезжают часто из других храмов. Тихо очень было, и от этого глубокого безмолвия я слов-но слабел, последней воли лишался, скажи мне сейчас исповедник — выходи, сдавайся страже, так пошел бы…

Мы кружили по коридорам, мне даже показалось, что священник нарочно меня запутывает. Потом он отворил прочную дубовую дверь, и мы вошли внутрь. Достал спички, запалил тусклую масляную лампу.

— Садись, брат мой.

Комнатка крошечная, без всякой роскоши. На полу ковер лежит, так — лишь камень холодный, ни камина, ни окна, ни панелей деревянных. Стоит койка простая, узенькая, стол крошечный, жесткий стул. Все. Икона с ликом Сестры, простая, будто у бедного крестьянина. На столике лампа, кувшин с водой, кружка глиняная, да лист бумаги со стилом.

Аскет.

Священник бережно стило колпачком прикрыл, в карман спрятал — будто смутился такой роскоши, стило и впрямь хорошее было, резное, бамбуковое, медными колечками опоясанное. Он сел на койку, я на стул, больше-то и некуда было.

— Скажи, брат, кого вы в пути с Печальных Островов встретили?

— Никого, там даже птиц не летало… — ответил я.

Священник вздохнул, поглядел на меня с явным разочарованием.

— А! — вспомнил я. — Корабль встретили, линкор имперский…

— А что подарил тебе Маркус, младший принц Дома?

На предыдущий вопрос он явно знал ответ. И спрашивал, лишь проверяя меня. А вот сейчас… сейчас тон чуть изменился.

— Титул. Сделал меня принц графом Печальных Островов.

— Еще.

— Кинжал, — под пристальным взглядом священника я полез под одежду, из ножен, еще в Лузитании купленных, достал кинжал.

Он бросил на нож короткий взгляд.

— Еще?

— Больше ничего, — растерянно ответил я. — Да он сам нищий, принц беглый… я богаче его был, когда на берег попали.

— Допустим, Ильмар… Зачем ты в храм пришел?

— Сестре исповедаться… укрыться…

Священник на миг сложил ладони столбиком, прикрыл глаза, беззвучно шевельнул губами — видно, возносил короткую молитву.

— Это благодать Сестры на тебя снизошла, Ильмар. Ее рука тебя вела. Восславь Сестру, поблагодари Искупителя, — продолжал исповедник. — Я укрою тебя от Стражи.

Вот те на!

Даже в самых безумных мечтах я такого не мог представить. Конечно, слуги Сестры беглого не выдадут, это им заказано. Но чтобы Укрыть! Гнев Дома навлечь!

Я посмотрел на священника — взгляд его тверд и невозмутим.

— Ты под моей опекой, брат Ильмар. Я укрою тебя.

— Зачем? — спросил я.

— Сестра завещала спасать несчастные заблудшие души…

Брат Рууд! Милость Сестры безгранична. И души ее слуг полны доброты. Только ответь, почему тогда на площадях казнят душегубов, секут пальцы ворам, плетьми учат беглых крестьян? Ответь, почему вы не укрыли от беды всех?

Преемник Юлий, пасынок Божий, велел всем слугам Искупителя и Сестры доставить к нему Ильмара-вора и младшего принца Маркуса… буде таковые отыщутся.

Я вздрогнул.

К самому Преемнику?

Это что же, сын Господний меня, каторжника, видеть желает?

— Повинуешься ли ты воле Преемника Юлия?

— Повинуюсь, брат Рууд, и твоей защите себя вручаю.

— Брат Ильмар, не так все легко, — неохотно сказал священник. — Я не могу просто взять и доставить тебя к Преемнику Юлию. Стены имеют уши, а люди имеют языки. У Дома другие планы на твой счет, Ильмар. Если до Стражи дойдет, что ты здесь…

Ох, грехи мои душу леденят!

— Я недостойный и слабый слуга Божий, — Рууд посмотрел на меня. — Я не смогу сам доставить тебя в Рим. Мы пойдем к епископу — и ему ты признаешься, кто ты есть. Больше никому! Запомнил?

— Да, брат мой… — прошептал я. — Можно мне напиться?

— Утоли жажду. Но у меня нет ничего, кроме чистой воды…

Я жадно выпил всю кружку. Вода-то была не такая уж чистая и свежая. Стоялая, и хорошо если со вчерашнего дня. Брат Рууд — аскет… прости Сестра, я даже сейчас предпочел бы глоток доброго вина…

Почему-то мне думалось, что резиденция епископа где-то наверху, под крышей храма. А пришлось подниматься совсем немного. Стар, наверное, епископ, сообразил я, тяжело ему карабкаться…

Здесь встречалась охрана. Тоже священники, только в алых одеждах, с короткими бронзовыми мечами, дозволенными Сестрой.

Нас не останавливали. Видно, брат Рууд к епископу вхож. Мы миновали два поста, остановились у двери, ничем от других не отличающейся. Рууд тихонько постучал. Миновала минута, и дверь открылась. В проеме стоял молодой человек, такой же бледный и просветленный, как сам Рууд.

— Добрый вечер, брат Кастор.

— Добрый, брат Рууд.

Кастор глянул мимолетно на меня, но любопытствовать не стал.

— Мы должны поговорить с его святейшеством.

— Брат Ульбрихт готовился отойти ко сну…

— Служение Сестре не знает отдыха.

Как все просто у них! Кастор пропустил нас внутрь. Мы вошли в зал, похожий на чиновничью канцелярию. Столы, заваленные бумагами, стило. У стены — большая счетная машина, масляно поблескивающая медными шестеренками и рычагами.

Ого! Неужели у храма такая потребность в бухгалтерии?

— Я спрошу брата Ульбрихта… — без особого энтузиазма сказал Кастор и скользнул в боковую дверь.

Я подошел к окну. На площади горели фонари, и в их свете поблескивали кольчужные нашивки на кожаных куртках стражников. Два или три патруля прохаживались вокруг храма.

Вовремя же я успел.

— Входите, братья, — тихо позвал Кастор. — Его святейшество вас примет.

Брат Рууд зачем-то взял меня за руку — будто боялся, что я растаю в воздухе. Провожаемые взглядом Кастора, мы вошли в опочивальню.

Да. Брат наш во Сестре аскетом не был.

Дорогой персидский ковер устилал весь пол. Стены тоже в коврах, гобеленах, картинах — словно бы и не роскоши ради, потому что на каждом выткан, вышит или нарисован лик Сестры. Наверное, подношения храму от богатых прихожан. И все же эти горы мягкого хлама больше подошли бы опочивальне старой аристократки, чем обиталищу духовного лица.

Мебель тоже была дорогая, пышная, а уж кровать с железными шариками, украшающими блестящие спинки, подобает богатому повесе, а не священнику.

И запах — да что ж это, сплошные благовония и духи разлиты в комнате! Куда такое годится?

Но когда я увидел самого епископа, все насмешливые и неодобрительные мысли разом вылетели из головы.

Епископ амстердамский, брат во Сестре Ульбрихт, был парализован. Он сидел в легком деревянном кресле на колесиках, одетый в одну ночную рубашку. Еще не старик, но уже весь высохший, прикрытые пледом ноги тонки и неподвижны.

— Подожди там, брат Кастор… — велел епископ.

Священник за нашей спиной молча вышел, прикрыл дверь.

— Добрый вечер тебе, брат Рууд, — вполголоса сказал епископ. — И тебе, незнакомый брат. Прости, что не встаю, но я ныне и перед пасынком Божьим не встал бы…

Я рухнул на колени. Подполз к епископу, припал губами к руке:

— Благословите, святой брат. Благословите, грешен я и нечестив.

Шел от брата Ульбрихта тяжелый дух болезни. Вот почему так духами в комнате пахнет — чтобы запахи немощного тела отбить…

— Прими мое прощение, — спокойно сказал епископ. — Как звать тебя, брат?

— Ильмар, Ильмар Скользкий. Вор.

Рука епископа дрогнула.

— Ты тот самый Ильмар?

— Да, святой брат…

— Рууд?

— Это он, ваше святейшество, — отозвался священник. — Я спросил все, что было в скрытом послании, и он ответил, как должно.

Слезящиеся глаза брата Ульбрихта всмотрелись в меня.

— Засучи правый рукав, брат Ильмар.

Я подчинился.

— Откуда у тебя этот шрам?

— Это с детства, ваше святейшество, — прошептал я. — Упал с дерева. Я всем говорю, что это след от китайской сабли, но вру. На самом деле — поранился об острый камень.

— Что ты унес из языческого храма в Афинах семь лет назад?

— Там не было ничего ценного, святой брат… Несколько древних свитков, я не смог их прочитать, и никто не дал хорошей цены… я пожертвовал их Храму Сестры в Мадриде…

Брат Ульбрихт улыбнулся:

— А если бы тебя дали хорошую цену?

— Продал бы, ваше святейшество. Грешен.

— Мы все грешны… — епископ посмотрел на Рууда. — Милость Сестры с нами, брат. Это действительно он. Есть и другие вопросы… но они излишни. Это Скользкий Ильмар. Вор воров, ночной тать.

— Прости меня, святой брат…

— Ты прощен. Уже прощен. Отвечай на мои вопросы, и все будет хорошо.

Откуда в его слабом теле бралось столько силы? Я сразу успокоился, будто малый ребенок, впервые вкусивший таинства веры.

— Брат Рууд, кто еще знает о нем?

— Никто, брат Ульбрихт. Ильмар исповедовался…

— Рука Сестры… — снова сказал епископ и сложил руки святым столбом.

Я последовал его примеру.

— Скажи, Ильмар, где принц Маркус?

— Я не знаю, святой брат… Тогда, на побережье, он словно сквозь землю провалился! Я пытался его найти, но не смог.

— А зачем ты его искал?

Я пожал плечами. Если уж Сестра меня сейчас слышит, то и видит, наверное. Поймет. Что я могу сказать, как объяснить? То ли привязался я к мальчику, то ли объяснений хотел, то ли помочь собирался…

— Отвечай, Ильмар.

— Не знаю. Зла я ему не желал.

— И правильно делал. Проклят будет во веки веков тот, кто убьет его, ввергнут в холод адский, в пустыни ледяные… а уж о земном наказании слуги Сестры позаботятся!

Я вздрогнул. В глазах епископа блеснул такой яростный огонь… такая святая вера! Словно не о мальчишке, родными преданном, говорил, а об одиннадцати предателях, Искупителя толпе отдавших…

— Не бойся, Ильмар… — епископ почувствовал мое замешательство.

— Не к тебе мой гнев. Так ты не ведаешь, где Маркус?

— Нет.

Епископ вздохнул. Задумался. Брат Рууд стоял в сторонке, беззвучный, неподвижный, словно и дышать разучился.

— Скажи, а мальчик научил тебя Слову?

— Нет.

— Ты хотя бы слышал, что он произносит, когда тянется в Холод?

— Нет… он одними губами шептал…

— Движения рук? Позу? Время между Словом и Холодом?

Я молчал, сбитый с толку неожиданным потоком вопросов.

— Ваше святейшество, — заговорил Рууд. — Искусный магнетизер может погрузить Ильмара в сон, и тот вспомнит многое.

— Это все равно ничего не даст, — возразил епископ. — Ничего…

— Но Сестра привела Ильмара к нам!

— Возможно для того лишь, чтобы мы укрыли Ильмара. Он заслужил покровительство Сестры тем, что спас Маркуса с каторги.

— Но если хоть малейший шанс…

— Да, конечно, — епископ поднял взгляд на Рууда. — Ты молод и преисполнен надежд. Ты горишь святым огнем подвижничества. А я стар и немощен. Брат мой, ты повезешь Ильмара в Рим. Ты представишь его Преемнику Искупителя, и если будет на то Божья воля — это поможет всем нам. Брат Рууд, подойди ко мне!

Через миг священник стоял на коленях рядом со мной. Епископ возложил на его голову руку, произнес:

— Именем Сестры, ее волей… на радость Искупителю… дарю тебе сан святого паладина. Снимаю с тебя все обеты, освобождаю от новых пока не достигнешь ты Рима и не сопроводишь вора Ильмара к пасынку Божьему! Отныне все в твое воле, нет и не будет на тебе грехов, любой твой поступок мил Искупителю и Сестре!

Рууд задрожал.

Еще бы. У меня колени подогнулись со страху. Святой паладин это даже не епископ, не кардинал. Сан этот дается тому, кто ради веры ни себя не щадит, ни других, кто должен совершить такое дело, что весь мир в восторг повергнет! Неужели ради того, чтобы доставить меня в Рим, ради надежды слабой, что я чего-то вспомню, готов епископ такую ответственность взять, через себя — все грехи Рууда, прошлые и будущие, на безгрешную Сестру отвести?

И тут епископ произнес Слово.

Ледяной ветерок дохнул на нас. Брат Ульбрихт потянулся в ничто и достал крошечный блестящий предмет. Стальной столбик на шелковой нити, святой знак…

— Это столб из того железа, которого Искупитель касался… — спокойно сказал епископ. Не было в голосе благоговения, только усталость. — Носи его знаком святого подвижничества, брат Рууд. Знающие — узнают. Вера с тобой.

— Вера со мной, брат Ульбрихт, — прошептал Рууд, целуя святой столб, бережно надевая его на шею.

— Иди. Возьмешь мой экипаж… пусть брат Кастор приказ заготовит. И отправляйся немедленно. Никому сейчас веры нет.

— Если нас остановит стража?

— Скажи, что вы едете… нет, не в Рим. Другой город назови. Брат Ильмар пусть священником назовется…

— Как я могу, брат Ульбрихт? — спросил я.

Епископ вздохнул:

— Прав ты. Негоже святое дело с обмана начинать. Брат Ильмар, крепка ли твоя вера?

— Крепка, святой брат…

— Веруешь, что Искупитель — приемный сын Божий, первый из сыновей земных, что Сестра — ему сестра названная, Господу дочь?

— Верую…

— Не отступал ли ты против веры, хоть в самой малости? Не творил ли языческих обрядов, не молился ли лживым богам, не поносил ли святой столб и чудеса Слова Господнего?

— Нет, ваше святейшество…

— Хорошо. Милостью Искупителя и Сестры, недостойный брат мой, дарую тебе сан святого миссионера, истинное слово во тьму несущего. Отпускаю грехи твои.

Не было у меня никаких сил ответить. Поцеловал я слабую руку епископа, и только о том подумал, что судьба человеческая — игрушка

В руках Всевышнего. Две недели назад был я просто беглым татем. Ну, положим, каторжником-то я, как был, так и остался, но вот в придачу стал графом Печальных Островов и святым миссионером.

Судьба.

— Идите, — сказал епископ.

— Брат Ульбрихт, предан ли вам брат Кастор? — спросил Рууд.

— Да, насколько я ведаю. Но я не знаю, мне ли одному он предан.

— Добр ли он к вам?

Да, брат Ульбрихт. Очень добр и заботлив.

Глаза у епископа стали грустными и печальными.

— Ваше святейшество, как мне поступить?

— На тебе нет грехов, брат Рууд.

Мы поднялись с колен. Епископ взял с кровати колокольчик, позвонил. Через несколько мгновений дверь опочивальни открылась.

— Брат Кастор, — тихо сказал епископ. — Подготовь все приказы, что велит тебе брат Рууд, святой паладин Сестры.

Брат Кастор вздрогнул. Склонил голову.

— Отпускаю тебе все грехи, брат Кастор, — добавил епископ.

Он не понял. Уже я все понял, а брат Кастор так и не сообразил. Выписал бумаги, названные Руудом, скрепил их печатями, своим росчерком, а подпись епископа там заранее была. Я украдкой поглядывал на дверь из канцелярии в опочивальню: может, одумается епископ, подкатит на своем кресле, окликнет…

— Все готово, — сказал брат Кастор, протягивая бумаги Рууду.

Тот молча принял их и, так молниеносно, что любой душегубец бы позавидовал, выхватил тонкий стилет.

— Прости, брат Кастор, — сказал святой паладин, вонзая лезвие в грудь секретаря епископа.

Не издав ни звука, Кастор рухнул на пол.

— Отпускаю тебе грехи, — сказал Рууд. — Прощаю то, что был соглядатаем Дома, прощаю, что совершил и что хотел совершить.

Лицо его даже не дрогнуло. И злобы в глазах не было.

— Идем, брат мой Ильмар, — отворачиваясь от тела, сказал Рууд. — Надо тебе одеяние подобрать. Идем, нет у нас времени.

Глава третья, в которой меня учат благочестию, а я учу разуму.

При виде приказов, подписанных епископом, вся святая братия пробила достойное рвение.

Рууд меня сразу же услал в свою келью. Там я и сидел, глядя тупо на крошечный лик Сестры, что на стене висел.

Скажи, Всемилостивейшая, неужели стоило брата Кастора убивать? Даже если был он наушником Дома, так ведь есть у храма подвалы, камеры для покаяния провинившихся священников.

Запереть, да и дело с концом…

Нет — убил. Не колеблясь, не медля. Один брат — другого.

А чего тогда мне ждать? Если интересы веры заставляют святых братьев друг друга резать! Кто я для них? Титул насмешливый, сан, мимолетно положенный, — разве это брата Рууда остановит? Вот расскажу я все, что знаю, Преемнику Юлию, стану не нужен, и…

Мысли были неприятные. Тяжелые и почти грешные. Без позволения Сестры святой паладин греха не совершит. Если Сестра дозволила — значит, правильно Рууд поступил!

Вспомнил я тот блеск в глазах епископа, когда он о принце Маркусе заговорил, и нехорошо мне стало. Знал святой брат что-то такое, что и Рууду, наверное, неведомо.

Ох, не стоит в игры сильных мира сего играть! На все мои козырные шестерки у них по тузу найдется.

Раздались за дверью шаги — быстрые, уверенные. Вошел брат Рууд. Я его не сразу узнал.

Плащ на нем теперь малиновый, с синей каймой. Плащ священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На поясе длинный меч, и по строгой красоте рукояти, по ножнам я оценил, что клинок хорош. Кожаные сапоги, на груди — святой столб поблескивает.

— Одевайся, брат Ильмар.

Дал он мне одежду миссионера — все из палевого сукна, неприметного и скромного. Редко такую встретишь в державных владениях. Миссионерская судьба — свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в болота. Редко такой встретится в портовом городке — торопящийся на корабль, в чужие края. И еще реже возвращаются они…

Может, и меня такая судьба ждет? Как поведаю все, что знаю, так и напомнят — сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Японию или иную окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар…

Обо всем этом я думал, переодеваясь под пристальным взглядом Рууда. Вроде бы и не обыскивали меня, а теперь — все вещички спутнику знакомы. И деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного туалетного несессера. И пулевик.

— Стрелять умеешь? — спросил брат Рууд.

— Доводилось.

— Хорошо. Путь трудный.

Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи и двинулись по бесконечным коридорам. Конюшни были не при храме, к ним тянулся под площадью подземный туннель. Под большими городами все изрыто и тайными ходами, и катакомбами древними, и канализацией. А под Парижем, говорят, подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, от Лувра до самого Урбиса.

— Брата Кастора вспоминаешь? — спросил вдруг Рууд.

Я промолчал.

— Мне неведомо, что такое важное в принце Маркусе, — сказал вдруг Рууд. — Но Преемник сказал, что сейчас он для веры — как фундамент для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера простит, большего бы не сотворить…

— Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, — ответил я. — Вот только малым грехом я это никогда не считал.

— И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее немало пролито. Если невинен был брат Кастор — Сестра его милостью не оставит. А если прав я — значит, спас душу его от предательства.

Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.

Вышли мы наконец из туннеля — прямо в конюшни, к выезду крытому, где нас ждал экипаж. Крепкая карета для дальних поездок, на железных рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебреные, снаружи ничего и не углядишь. На закрытом облучке ждали два кучера — тоже в одеяниях священников. Кто-то из младших братьев.

— Садись, — сказал Рууд, и пока он говорил с возницами, я забрался в карету.

Уютно. Видно, сам епископ на ней выезжал. Два мягких дивана — хоть сиди, хоть спи, на них пледы теплые. Буфет, а там и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная лампа, столик откидной, переговорная труба к возницам, даже рукомойник дорожный есть. Это лучше первого класса в самых хороших дилижансах.

Устроившись на диване, я почувствовал, как наваливается усталость. Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?

Следом забрался брат Рууд. Экипаж сразу же тронулся, двери распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.

— Располагайся удобнее, брат мой, — сказал Рууд. — Путь длинный. Сейчас мы двинемся на Брюссель, так меньше подозрений у стражи будет. Потом уже к Риму направимся.

Экипаж мягко катился по площади. Патрульные, что были вокруг храма, на карету поглядывали, но не препятствовали.

— Присоединяйся, брат, — предложил Рууд добродушно. Достал из буфета бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.

— А как же твои обеты? Ты вроде вина не пьешь? — спросил я.

— Не время теперь плоть умерщвлять, — спокойно ответил брат Рууд. — Сейчас глоток вина не грех. Только фанатики посты соблюдают и обеты держат, когда надо в бой идти.

— А ты боя ждешь, брат?

— Я всего жду, Ильмар.

Его глаза блеснули.

— И запомни… брат мой… ты теперь себя беречь должен. Ты ниточка, которая может к Маркусу привести.

— Спасибо, брат Рууд, остерегусь, — пообещал я.

Карета выехала наконец с площади, загрохотала по неровной мостовой вдоль Принсенграхт.

— Успокойся, — посоветовал Рууд. — На выезде из города нас все равно будут проверять.

Успокоил называется.

Но путь предстоял долгий, а скоротать его в беседе со святым паладином — шанс редкий, раз в жизни, да и то не всякому, выпадает.

— Скажи, брат, что такое Слово?

— Слово Господне дано людям как пример чуда повседневного, ежечасного, лишь самым достойным доступного. Позволяет Слово в пространстве духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть до времени…

— А вот Жерар Светоносный писал, что Слово — искушение, данное людям в испытание…

— И достойный Жерар прав. Слово — будто оселок, на котором каждый свою душу правит. Кто отточит до достойного блеска, а кто и напрочь в труху сведет.

— Но разве все люди не едины перед Богом? Почему тогда те, кому дано Слово, не спешат им с другими людьми поделиться?

— Каждый достойный рано или поздно свое Слово находит. А найдя прямой путь к душе Искупителя получает. Дальше уже его воля, как употребить полученное.

— Что-то редко Слово благу служит. Ну святой Николай под Рождество Искупителя по бедным домам бродил, из Холода монетки доставал да беднякам дарил. Святой Парацельс в Холоде лекарства прятал, больных исцелял. Только и тут сумой могли обойтись, разбойников И простым словом усовестить можно… Еще могу кое-кого вспомнить. А в основном-то, брат Рууд, как получит человек Слово — так одна страсть наружу выходит! Прятать, копить, от людского глаза укрывать.

— Значит, далеки мы от Господа. Вот и нет пока на земле царства любви и добра. Слыхал ли ты, Ильмар, о пороховом заговоре в Лондоне? О том, после которого Британия уже не оправилась?

— Слыхал.

— Тогда заговорщик на Слове Божьем пронес порох и взорвал парламент… А король Яков, правивший тогда Британией и не признававший власти Владетеля, с перепугу все сокровища своей короны в Холод убрал и ума лишился. Не смог ничего достать обратно.

— Говорят, — тихонько вставил я, — что искусный вор, предатель из да приближенных, Слово подслушал. Достал сокровища, перепрятал, но, вскоре и сам сгиб.

— Может быть, Ильмар. Четыреста лет прошло, никто правды не знает. Но что в итоге получилось? Все достояние британское — в Холоде. Ни денег, ни оружия! Власть рухнула, резня началась, Британия в крови потонула. Добро это или зло?

— Зло.

— А то, что после этого острова под державную власть попали, истинную веру без оговорок приняли? Если бы сейчас в Европе не единая власть была, если бы отдельные провинции свои законы имели и не мелкие войны под присмотром Дома вели, а настоящие побоища? Сейчас, когда пулевики в ходу, когда планёры могут бомбы сбрасывать? Так чему послужило Слово?

— Добру. Наверное — добру.

— Вот так, брат мой Ильмар. Невозможно слабым человеческим умом постичь, к чему отдельный поступок приведет. Малая капля крови, сегодня пролитая, завтра большой пожар погасит.

Я замолчал. Не мне спорить с настоящим священником.

— Слово — тайна огромная, непостижимая, — задумчиво сказал Рууд. — Вот представь — нет Слова! Вообще нет! Что бы стало с миром? Где могли бы хранить дворяне свои ценности — от разграбления, от воров… да, от воров, брат мой Ильмар… Вместо потаенного Слова, на котором вся графская казна хранится, — сотни людей охраны, трудом не занятые. Вместо того чтобы в Холод налоги спрятать, да и довезти без помех до Дома — целые обозы по дорогам двинутся; значит — надо эти дороги огромным трудом поднимать, чинить, в порядке держать…

Нас как раз тряхнуло, и я рискнул вставить:

— Хорошие дороги — они и людям полезны.

Брат Рууд слегка улыбнулся.

— Не спорю, брат. Пришло время — построили дороги. Но каким чудом, скажи, удалось бы русскому темнику Суворову пушки через Альпы перетащить, когда в швейцарской провинции битва состоялась? Каким чудом — кроме Слова? А как святой брат наш, Самюэл Вандер Пютте, незадолго до той баталии, смог бы из Китая в Европу тайну пороха доставить? Через русское ханство пронести — и пулевики, и порох, и книги тайные? Как он смог бы в Китай нефрит и железо доставить для подкупа? Если бы Дом против Русского Ханства без пушек и пулевиков воевал — жили бы под игом! Все в мире связано, брат. Одно Слово беду сеет, другое — пользу приносит, от беды спасает.

— Слышал я, что в давние годы в Европе порох знали, — возразил я. — Потом был утерян секрет, спрятан на Слове, а мастера убили. Пришлось из китайских земель заново тайну доставлять.

— А если и так? Видишь, Слово все время работает, одно теряется, другое находится. И благо в нем, и зло.

Я кивнул.

— Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была великая мудрость. Для стороннего взгляда — все просто. Сказал человек что-то, потянулся куда-то, с силами собрался — и достал вещь из Холода. А теперь подумай сам. Мог принц Маркус от цепей освободиться?

— Нет, конечно. Навык нужен.

Брат Рууд усмехнулся:

— А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на Слово?

— Но… — я задумался. Мальчик касается цепи… прячет в ничто… остается свободным? — У него сил не хватало?

— Не в том дело. Цепь не ему принадлежала, он в цепи был. Вот если вначале снять цепь, власть над ней ощутить — то пошла бы она в Холод без задержек. Об этом еще святой Фома рассуждал — чем мы руками владеем, то и духу подвластно… А вот если веревка или цепь — один конец свободный, а к другому привязан ослик или человек. Берет принц Маркус эту веревку-цепь, да и кладет на Слово. Что случится?

— Живое и жившее Слову не подвластно.

— Правильно. А то, что к живому привязано? Уйдут путы в Холод, станет пленник свободным?

— Не знаю.

Брат Рууд улыбался.

— Скажи! — попросил я. — Скажи, брат!

— А вот это, Ильмар, от того, кто Словом владеет, и от того, на ком путы, зависит. Может, так случится, что исчезнут. А может, и нет… Хорошо представь, что берутся за одну вещь два человека, знающих Слово. И каждый вещь на Холод прячет. Кому она будет принадлежать?

Я молчал. Все в голове смешалось.

— А если…

Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине, останавливаясь. Я глянул в окно.

— Брат Рууд, дозор армейский!

— Не бойся, брат…

Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных кирасах, десяток солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке был двуствольный пулевик. О чем говорят, слышно не было, но, похоже, ответы возниц их не удовлетворили.

— Брат Рууд…

— Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит человек со Словом к вещи составной. Например, к нашей карете. Берется за колесо, да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета или ничего не случится? А что с нами будет? В Холод не уйти, значит, на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя…

Дверь открылась. Офицер заглянул, почтительно произнес:

— Святые братья…

— Мир тебе, слуга Дома, — невозмутимо отозвался Рууд. — Так вот, рассуди, брат, что случится?

— Не знаю, — сказал я учтиво, голову склоняя. — На все воля Искупителя и Сестры…

— Святые братья, — с легким нажимом повторил офицер.

Брат Рууд повернулся к нему:

— Мир тебе. Говори.

— Из города запрещен выезд, — заявил офицер. Властно, но под этой твердостью пряталась неуверенность. Наверное, не один экипаж он назад завернул, но что сейчас делать — не знал.

— Мне это известно, офицер. Только касается ли сей приказ нас?

— В приказе сказано — всем без исключения…

— Повтори приказ дословно.

Офицер обрадовался и произнес:

— Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома запрещен для всех без исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а также отдельных путников проверять в поисках беглого каторжника Ильмара, после чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар или младший принц Дома Маркус будут замечены или хоть подозрение в том появится…

— Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам запрещает город покидать?

— В приказе не сказано ни о каких исключениях.

Рууд достал бумаги, протянул офицеру. Тот молча начал читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на Рууда.

— Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в части, что касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два смиренных брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности.

— Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! — с мукой в голосе воскликнул бедолага.

— Беру твой проступок на себя, брат, — безмятежно ответил Рууд.

— Именем Сестры прощаю грех.

Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся испариной лбу офицера.

— Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу.

— Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника Ильмара и принца Маркуса, — прошептал офицер.

Видимо, крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от святого паладина.

— Здесь лишь два священника храма Сестры, — ответил Рууд. — Все. Иди и не греши.

Офицер кивнул. И посмотрел на меня.

— Благословите, святой брат.

Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога. В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих глазах. И с облегчением произнес:

— Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди с миром.

— Спасибо, братья, — офицер подался назад. — Мягкого пути, святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер.

Он махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета тронулась.

— Трубачей нам не хватает, — сказал я. — Десятка трубачей да пары глашатаев.

— О чем ты, Ильмар? — удивился Рууд.

— И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: «Мы едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин — дело самое обычное. А скромный миссионер в епископской карете — явление заурядное. Не удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания».

Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами.

— Ты считаешь, что мы выдаем себя?

— Конечно, брат, — удивился я. — На самом-то деле, нам надо было пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете.

— А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили…

— Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину — такими тропками проведет, что ни одного стражника не встретим.

— Это воровские повадки.

— Конечно. Может, стоило их вспомнить ради святого дела?

Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить его уму-разуму.

— В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока дозорные сообщат начальству, пока старшие офицеры у кардинала истину опросят, пока раздумывать будут — мы уже в Риме окажемся.

Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может, на таких рысях да по хорошим дорогам дней за пять до Рима доберемся?

Брат Рууд разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения удерживает, на себя набросил, закрепил.

— Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо.

Я тоже лег, полог пристегнул. Потом сказал:

— А ведь ты солдат не испугался, святой брат… Ты кого-то другого боишься.

Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился.

Я немного подумал, не надо ли теперь, став миссионером, как-то иначе молитвы Сестре возносить. На коленях или еще как. Но брат Рууд подобным себя не утруждал, и я тоже решил не тревожиться.

Проснулся я уже в Брюсселе.

— Брат… — Рууд склонился надо мной. — Свежих коней на станции нет. Возницы предлагают дать нашим отдых до вечера.

— Почему бы не дать, — согласился я. — Выспались вроде славно, можно и вторую ночь в дороге провести.

Рууд махнул рукой возницам, те стали распрягать коней.

Отменно пообедав в хорошем ресторане, мы решили прогуляться. Благо, время до отправления у нас еще оставалось.

Глава четвертая, в которой я узнаю, кого боятся святые паладины, но все еще не понимаю — почему.

Мы гуляли по Брюсселю до темноты. Еще два раза заходили в ресторанчики — выпить кофе, перекусить ойленболен — пончиками с изюмом. Посетили Европейскую Выставку, находящуюся под патронажем Дома. Раз в год тут показывали действительно диковинные вещи паровые машины и кареты, стрельбу из пушек и пулевиков по мишеням, полеты планёров, счетные машины, способные меньше чем за минуту перемножить два десятизначных числа, типографскиестанки, печатающие настоящие газеты, механические пианино и оркестрионы. Много диковинок есть в Доме. Да еще приезжают торговцы из Руссии, из Китая… сейчас мир, пусть хрупкий, но мир, всем хочется показать свои достижения, а порой и сменять их на чужие…

Но этим серым осенним днем смотреть на выставке было особенно не на что. Даже газовые фонари еще не зажгли. Стражи не наблюдалось, так, одни охранники с выставки, значит, не было и ученых, знающих Слово. А стало быть, ничего по-настоящему редкого и ценного. Так, машут крыльями две маленьких телеграфных башни, скучает возле зрительной трубы паренек — подмастерье оптика…

По ковру из желтых листьев, устилающему каменные дорожки, мы дошли до маленькой часовенки — двойной, сразу и Сестре, и Искупителю поставленной. Редко такие делаются. Рууд сразу повел меня к лику Искупителя, и это было правильно. Мы оба Господу через Сестру молимся, значит, сейчас важно Искупителю молитву вознести.

Служитель, похоже, принадлежащий к священникам Сестры, почтительно остановился в стороне, не рискуя мешать паладину. Мы молча помолились. Стоя на коленях, я смотрел на скорбный лик Искупителя, грубым вервием привязанного к святому столбу.

Вразуми!

Ты самому Господу — сын приемный, рядом с ним вставший. Редко я к тебе обращаюсь, строг ты к грешникам, уж легче через Сестру прощение попросить. Но вот теперь… может, укажешь путь? Что мне делать? Веру диким чернокожим нести? В монастыре укрыться?

Искупитель молчал. Неужели и ему не до меня?

Вразуми!

Наверное, на миг я взмолился так сильно, что в голове помутилось. Мне показалось, что я вижу… нет, не деревянную скульптуру, пусть и сработанную святым мастером и со всем возможным мастерством. Мне показалось, что я вижу Искупителя наяву. Показалось…

На миг.

Если это был ответ Искупителя — то я его не понял.

Брат Рууд закончил молитву, подошел к служителю. Они облобызались, поговорили минуту. Потом паладин направился к лику Сестры. Я еще постоял на коленях, пытаясь вызвать ушедшее ощущение… ощущение жизни, застывшее в мертвом дереве.

Нет. Больше ничего не было.

Отъехав немного, возницы свернули на неприметную лесную дорогу, и обогнув Брюссель, мы направились на юг. Как они собирались добираться до Рима — через Берн, или Париж, или более не заезжая в крупные города, — я не понял.

Быстро темнело. Вскоре возницы зажгли яркие карбидные фонари, но ход все равно пришлось сбавить. Не та дорога, что между Амстердамом и Брюсселем, не та…

— Брат Ильмар, скажи, каким тебе показался принц Маркус?

Я пожал плечами.

— Да ничего особенного. Мальчишка как мальчишка. Хотя нет, конечно, порода чувствуется. Умный, волевой, собранный… Упрямый.

Брат Рууд кивнул.

— Куда он мог податься? А, Ильмар?

— Мне неведомо. Я же ничего о нем не знаю, Рууд. Попался на пути… втравил в беду. Век бы его не видеть!

Карета вдруг стала тормозить. Святой паладин глянул в окно и вдруг дернулся, застыл.

— Беда, Ильмар, — тихо сказал он.

Я тоже приник к стеклу.

Впереди, в тусклом закатном свете, виднелась другая карета. Стояла она, преграждая путь, а для надежности еще и бревно через дорогу лежало. Рядом маячили силуэты — человек пять-шесть…

— Готовь свой пулевик, — резко сказал Рууд. — И моли Сестру о помощи…

Он распахнул дверь, спрыгнул. Пошел вперед. Кучеры тоже сошли, Двинулись с ним рядом. Я помедлил, прикидывая, не лучше ли выскользнуть через другую дверь и под прикрытием кареты в лес броситься… Мысли недостойные отбросил и выбрался следом, низко надвинув на лицо капюшон. Пулевик тяжело оттягивал карман.

Кто же это нас остановил, да еще так по-воровски? Неужели стража? Или простые лесные бандиты? Душегубцы-то пропустят, они гнева Сестры убоятся, не тронут святых братьев… Что?

На перекрывшей дорогу карете были церковные знаки — святой столб и епископская корона. Как и на нашей, только ниже — эмблема города Кельна.

И стояли перед каретой не смущенные солдаты, не насупленные стражники, не грязные душегубы. Стояли перед ней священники в желтых плащах. И один — в малиновом, с синей каймой.

Святой паладин.

Еще один!

Может, епископ обеспокоился о помощи? Передал — гелиографом или иными быстрыми путями — в Кельн… Да нет, как бы он успел. И зачем подмоге преграждать нам дорогу?

— Мир вам, братья, — приветствовал чужой паладин.

— И вам мир, — спокойно откликнулся брат Рууд.

— Милостью Искупителя мы встретились…

— Милостью Искупителя и Сестры.

Так!

Перед нами были священники не из храма Сестры, а из Церкви Искупителя. Конечно, разницы нет… одному Богу служат…

— Куда направляешься, брат?

Чужой паладин игнорировал всех, кроме брата Рууда. И его дюжие спутники стояли невозмутимо и безучастно.

— По святому делу.

— Далеко ли? Не нужна ли помощь в пути?

— Благодарю, брат, не нужна.

Может, так и разойдемся? Постояв, поговорив, обменявшись поцелуями и рукопожатиями?

— Дозволено ли мне спросить, брат, кто с тобой отправился в путь?

— Святые братья нашего храма. А сейчас помогите оттащить деревья, что случайно упали на дорогу, и сдвинуть к обочине вашу карету.

Я восхитился братом Руудом. Сейчас он вел себя так, как и должен вести настоящий мужчина перед лицом опасности. Без лишней бравады, но и без страха.

— Подожди, брат. Не случайно упали эти деревья, а волею Искупителя.

— Что же случилось, брат?

От этих бесконечных «братьев» уже в ушах звенело. Храни Господь от таких родственничков!

— Мы сами перегородили путь, чтобы не пропустить злодеев.

— И кто же эти злодеи?

— Беглый принц Маркус и каторжник, душегубец Ильмар Скользкий.

Что-то такое я и ожидал услышать. А на «душегубца» обиделся.

— Мне неведомо, где беглый принц Маркус, — вздохнул Рууд.

— Жаль. Но, может быть, нам стоит проверить вашу карету? Вдруг негодяи тайком пробрались внутрь?

В голосе паладина мелькнула насмешка.

— Проверьте, братья. Осторожность никогда не помешает, — спокойно рассудил Рууд.

Чужой паладин помолчал.

— Верю, что их там нет. Скажи, брат, а дозволено ли нам будет рассмотреть лица — твое и твоих спутников?

— Ты подозреваешь нас в укрывательстве преступников? Опомнись, брат! — голос Рууда зазвенел.

— Именем Искупителя, брат! Его правда во мне! Покажите лица!

— Именем Покровительницы! Ее правда во мне! Освободите путь!

Страшное и невозможное творилось на глухой дороге. Святой паладин Искупителя и святой паладин Сестры сошлись друг против друга, угрожали — именем единого Бога, которому Искупитель приходится сыном приемным, а Сестра, получается, приемной дочерью…

Потом чужой паладин поднял навстречу Рууду святой столб, что висел на его груди.

— Деревом, к которому Искупителя привязали, кровью его…

— Железом, которого Искупитель касался… — поднимая навстречу свой знак, ответил Рууд.

Опять ничья. У каждого — великий сан, дающийся для великих дел. У каждого в руках святыня, которой подчиняться надо. Это что же получается — Сестра с Искупителем спорит? Или сам Бог не знает, что ему делать?

— Брат…

Чужой паладин протянул руку. Коснулся плеча Рууда.

— Мы служим одному Богу. Искупитель и Сестра — два знамени веры, две опоры небесного престола…

— Ты говоришь истину, брат…

— Зачем лгать? Разве Искупителю и Покровительнице неведома истина? С тобой каторжник Ильмар, а возможно, и принц Маркус…

У меня вспотели ладони. Глянул я на лес, примерился, как в кусты кувыркнуться. Не найдут. По темноте — никак не найдут.

— Ты не во всем прав, брат. Со мной Ильмар, но со мной нет Маркуса. Я везу каторжника…

Какой же я каторжник! Я теперь святой миссионер!

— В Риме ему помогут вспомнить все, что наведет нас на след принца.

— Вряд ли вор что-то знает, — брезгливо произнес чужой паладин.

— Брат, найти и убить Маркуса — наш святой долг…

Вот это да!..

Я отступил на шаг. Чужой паладин бросил на меня короткий взгляд.

Им заповедано крови не проливать! Они ни мечей, ни пулевиков не носят! Как он может говорить об убийстве мальчишки! Как его язык в жабу не обратится!

И как Искупитель позволяет своему паладину о таком думать!

— Брат, наш долг — найти принца Маркуса…

— Убить, — холодно перебил чужой паладин.

— Ты говоришь ересь. Преемник сказал…

— Пасынок Божий безмерно добр. Он на себя готов принять этот грех. Но наш долг — взять его на себя.

— Во имя Сестры — пропустите нас! — рявкнул Рууд.

Отступил на шаг, руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело достал, клинок прямо ожил в его руках.

— Во имя Искупителя…

Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил что-то вроде цепа — две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое оружие я видел в Китае, понял, что дело плохо. Крови-то проливать служитель Искупителя не будет. А вот убьет запросто.

Но и Рууд понял опасность невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.

Остальные братья к ним приближаться не стали. Может, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. И четверка чужих священников бросилась на двоих наших.

Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки — и огласил лес страшный крик умирающего.

Ох, беда…

Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула — даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом — да и пошел на меня.

— Тебе же убивать — грех! — закричал я нелепо.

А он все шел, и когда вступил в круг света фонаря — увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.

Достал я пулевик, нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:

— Стой, брат, стой…

— Умри с миром, — ответил он, будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.

Зря он так думал.

— Прости, Сестра, — прошептал я да и нажал на спуск. Пулевик грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза пожухли. Постоял он миг да и упал навзничь.

Не хотел я убивать святого брата, да только что же делать, когда тебя самого призывают умереть?

А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.

— Во имя Искупителя! — крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…

Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться — но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.

Вся схватка и минуты не длилась. А вот — закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, а картечью. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился — уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.

— Умри с миром, — сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан.

Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. А брат Рууд еще дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было — видно, обломок ребра кожу порвал.

— Брат Ильма… — прошептал Рууд, открыв глаза. — Беги…

— Не бойся, брат, — сказал я. — Все. Кончен бой. Победили мы…

— Ильмар… в Рим… в Урбис… пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…

Взял я его за руку, кивнул.

— Темно… ничего нет… темно… — я едва слова-то разбирал, кровь У Рууда в горле булькала. — Ильмар…

— Я все сделаю, — сказал я. — Доведется попасть к пасынку Божьему — о твоем геройстве поведаю…

Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:

— Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…

Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.

— Холодно… — жалобно сказал Рууд. — Тут… холод… брат!

В последнем порыве сил он попытался поднять руку:

— Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…

— Говори, — я приник к лицу паладина. — Говори, брат! Говори!

— А….

Он попытался вдохнуть воздуха — и забился в конвульсиях.

— Да скажи, тебе ведь без надобности! — завопил я, тряся Рууда за плечи. — Говори!

Никому и ничего он уже не скажет. Ушел — вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно — что?

Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненый был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.

Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.

— Что же вы наделали, братья святые? — спросил я. На душе так гадко было — словно лучше бы погиб под дубинками. — Как же так — одному Богу служим, добра хотим, а ради того, чтобы мальчишку и каторжника убить — готовы против веры пойти?

Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.

Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение — не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже — лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…

— Что же все это значит, а, Сестра? — вопрошал я, таская изувеченные тела. — Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?

Нет ответа. Нет. Холодно и темно.

Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями — их я тоже выпустил на волю.

Напослед коснулся руки брата Рууда и сказал:

— Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу — Сестру восславлю. Но голову под дубину не подставлю.

Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.

Сел я на лошадь — та тревожилась, да и седла не было, но мне прибилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:

— Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?

Лошадь со мной не спорила. И я поехал сквозь ночь — прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.

Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят — и ждать примутся?

Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать — только адские льды…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Галлия

Глава первая, где я рассказываю про моря и океаны, а мне дают хороший совет.

Весь день жарило немилосердно, а к вечеру тучи дождевые наползли. Отшагав с рассвета сорок километров, чувствовал себя разбитым. И до города мне точно не успеть, значит, снова ночевать в чистом поле.

Три дня прошло, как погиб Рууд и прочие святые братья. На мне уже давно не было одежды священника — вместо того я щеголял в парадном костюме моряка, купленном за немалые деньги. Зато и Стража особо не приглядывалась, и народ смотрел по-доброму. Моряков державных все уважают. Лошадь я отпустил близ первого же городка, как обещал, и сейчас двигался по галлийским землям налегке, лишь иногда, если предлагали, подсаживаясь на попутные повозки и дилижансы.

Последний поселок я миновал часа два назад и возвращаться было глупо. Зато впереди, чуть в стороне от дороги, на берегу мелкой речушки, окруженный некошеными лугами, стоял аккуратный домик. Странный такой дом — вроде и не фермерский, но и на загородную виллу не похож. Словно пришел человек, купил землю да и поселился, ничего не делая, скотину не выращивая, виноградники не разводя.

Я свернул с дороги и двинулся к домику. Тропинка едва заметна — хорошо, если раз в неделю кто ходит. И в то же время жилище не похоже на заброшенное. На окнах занавески, цветочки, перед домом клумба. Маленькое строение рядом — вроде бы курятник — свежевыбелено. И в то же время — никакой ограды. Неужто здесь Стража такая свирепая, что народ ни воров, ни разбойников не боится?

— Убирайся!

Дверь скрипнула, чуть приотворившись, и в щель высунулся длинный медный ствол пулевика. Пулевик казался таким же древним, как и надтреснутый голос.

— Добрый день! — остановившись, произнес я. — Зачем на честного человека, слугу Дома, оружие наводишь?

— А кто тебя знает, честного слугу, — ворчливо отозвались из-за двери. — Может, ты душегуб, матросика придушил, одежду снял, а теперь у старика последнее хочешь отнять?

Старик, но глаза острые — разглядел, что штаны на мне флотские, рубашку-то я жгутом скрутил и на плечо закинул…

— Не душегуб я. И форма — моя, вот те столб!

— Все вы так говорите, — ответил недоверчиво хозяин, словно его за последнюю неделю убивали раз пять. — С какого судна?

— С «Сына Грома», — не задумываясь соврал я. — Старший матрос, Марсель меня зовут.

— А чего здесь делаешь?

— В Лион я иду, к своим. Вот хотел ночевать напроситься…

— Так я и думал, — мрачно ответил старик.

Я топтался перед дверью, жалея, что свернул сюда.

— Дождь сильный собирается?

— Сильный, — подтвердил я.

— Тогда иди в курятник. Выбери курицу, придуши и тащи сюда.

Ствол пулевика качнулся и скрылся. Хозяин так и не объявился.

— Какую курицу? — растерянно переспросил я.

— Пожирнее! — рявкнул дед с неожиданной силой.

Пожав плечами, я пошел в курятник, прикрытый на щеколду, и обнаружил там десятка два кур. Пинками отогнав самых проворных от дверей, я схватил первую попавшуюся и свернул ей шею.

Неужели для деда нет разницы, хорошую несушку в суп пустить или бестолковую старую птицу?

— Поймал? — осведомился дед из-за двери.

— Ну да…

— Тогда входи.

Дверь открылась, и я наконец-то увидел хозяина. Выглядел он и впрямь лет на восемьдесят, но при этом вполне бодрым, чтобы поймать курицу самостоятельно. Пулевик — немногим его моложе, кремневый, с длинным стволом — дед по-прежнему держал наготове.

— Счастливый ты, — непонятно сказал он. — Дай куру.

Я вручил ему птицу, ожидая, что теперь мне прикажут убираться вон, а на прощанье дроби в задницу вкатят.

Дед глянул на курицу, покачал головой:

— Ты, парень, не только птицам привык шею скручивать. Верно?

— Верно, — признал я. — Я же все-таки военный человек.

Внутри домик тоже был чистым и опрятным. Вряд ли старик сам порядок поддерживает. Значит, приходит кто-то. Большая комната, стол внушительный, не на одного, на нем керосиновая лампа. Камин пылает, к нему два кресла придвинуты. Шкаф — а на полках, помимо посуды, десятка три книг. Ого!

— Знаем мы таких военных, — изрек дед. — Сумеешь ощипать?

— Дело нехитрое.

— Пошли.

За одной из дверей оказалась кухня. Я огляделся — растопленная плита, в железной кастрюле кипит вода, на полках — немало продуктов. Столовые приборы — деревянные, но нож железный, и кастрюль медных — две, и сковорода чугунная… Богатый старик! Зачем ему жить в глуши? И уж тем более — зачем пускать незнакомцев?

— Дед, а ты сам не душегуб часом? — осведомился я.

Дед захихикал. Сухой, жилистый, даже сейчас, слегка горбясь, он был выше меня ростом. Сил, конечно, у него немного, но, в общем, все выглядело, как в страшной детской сказке. Заблудились дети в лесу, пришли в домик, а там их старик встретил да в печь хотел посадить…

— Конечно. Я такой душегуб, что на солнечный свет боюсь высунуться, — охотно ответил он.

— Ладно, старик, пойду… — сказал я.

— Да подожди… — он отставил свое ружье в угол. — Не душегуб, не бойся. Свари куру, я картошки почищу. Есть-то хочешь?

— Всегда, — освобождая ему место у стола, ответил я.

Пока курица варилась, дед молча достал бутылку вина, разлил по хрустальным бокалам, первым отпил.

— За твое здоровье, старик, — сказал я, делая глоток.

— Жан. Меня зовут Жан. А тебя как звать?

— Я ведь говорил — Марсель.

— Недослышал, прости уж старика.

Ага, такой недослышит.

— He боишься случайных людей в дом пускать? — спросил я. — Живешь богато…

— Ты же честный человек! — хмыкнув, отозвался дед.

— Честный, но не дурак. Странный ты, дед!

— Я мирный селянин…

— Да какой ты селянин, — ухмыльнулся я. — Не сеешь, не пашешь, лозу не растишь, из живности — одни куры…

— Живу не с земли.

— Дело твое, — пожал я плечами. — Приютишь на ночь — спасибо.

— Пущу, пожалуй, будет с кем поговорить. Достань-ка из шкафа сыр, нарежь…

— Кто ты, старик? — тихо спросил я. — Если простой человек — то как живешь тут один, никого не боишься? Если святой — то не слишком-то святую жизнь ведешь. Если ангел Господний — то не к лицу тебе таиться, правды не говорить.

— Э-э, святых-то я еще встречал, — вздохнул старик. — А вот ангелов — не приходилось… Я всего лишь отшельник.

Отшельников встречать мне доводилось. Не похож дед…

— Дед, я человек прямой, военный…

Старик усмехнулся. Ну и ну, за три дня никто в моем маскараде не сомневался, а этот будто в игру со мной играет!

— Я простой лекарь. Когда-то им был. А сейчас доживаю свой век.

— Кто же тебя здесь от душегубов хранит?

— Есть хранители… — сказал старик.

— Лихих людей лечишь? Нехорошо!

— Лечить всегда хорошо. Я законов не нарушаю — если исцелю душегубца, то Страже о том сообщу. А дальше ее дело… пусть ищет.

— Встречал я таких лекарей. Только лекарская клятва от Стражи…

— Может, и не спасает. А вот титул — да.

Я оторопело смотрел на старика.

— Я барон.

— А я граф.

За окном застучали первые капли дождя. Дед нахмурился:

— Парень, я не лгу.

— Допустим, и я тоже, — зло огрызнулся я.

Старик захихикал.

— Ладно… хочешь — верь, хочешь — нет. За плитой следи!

Я разлил по тарелкам суп. Неужели старик не врет? Что лекарь — возможно. Но чтобы барон… и в такой глуши… один… в маленьком доме…

— А где же владения вашей милости?

— В Багдаде. Я барон Жан Багдадский.

— Персия уже сорок лет не под Домом…

— Ага, — прихлебывая суп, согласился барон-лекарь. — Только разве Дом это признал?

— Верно. А за какие заслуги высокий титул пожалован?

— За пятьдесят лет честной службы Дому. За лечение дурных болезней, переломанных костей, за принятие родов, исцеление от мигреней и прочую ерунду.

Я отложил ложку.

— Ваша милость, а ведь вы правду говорите.

— Конечно.

— Значит, самого Владетеля видели?

Старик хмыкнул.

— И лечили?

— Вот этого не было, — признал старик. — Те, кто к Владетелю допущен, получше меня мастера. Зато, — он развел руками, — и доживать век по-своему им не позволят. Если в заднице Владетеля ковырялся, значит, причастен великих державных тайн.

— Дозволено мне сидеть в вашем присутствии? — пытаясь разрядить напряжение, спросил я.

— Ты же граф, значит, дозволено… — хихикнул старик.

— Неужели только титул да мастерство от бед спасают?

— Не только, — уклончиво ответил дед.

— Ну и дела, — всем своим видом я выказывал уважение. — Простите грубому матросу…

— Ладно, что уж там. Ты человек злой, но не жестокий. Меня это больше устраивает, чем если наоборот… как в Доме.

Он поднялся. Махнул рукой:

— Посуду не трогай, завтра служанка придет убирать… Пошли.

В гостиной старик уселся в одно из кресел. Достал из шкатулки две сигары.

— Будешь, матрос?

Ильмар Скользкий модным табачным зельем редко балуется. А вот моряк Марсель, наверное, должен оценить.

— Благодарствую, барон…

— Мелочи, граф…

Старик явно потешался надо мной. Может, умом ослаб? Да нет, не похоже. Ладно, впустил, накормил, есть с кем поговорить. Но если он так с каждым встречным поступает — недолго ему сельской жизнью наслаждаться.

Мы раскурили по сигаре, старый барон иронически посмотрел на мою борьбу с дешевыми ломкими спичками.

— И где ты бывал в последнее время, Марсель?

— О… — я затянулся, едва сдержал кашель. — В Америку ходили. В прошлом году… Там еще спокойно было.

— Говорят, оттуда собираются возить руду?

— Нет, руду не будут. Невыгодно! Но шахты там богатые. Повелением Дома на месте станут производить товары и привозить в метрополию. Ножи, мечи, плуги, гвозди…

Старик покивал:

— Разумно, но глупо.

— Это почему?

— Если развить в колонии производство, она может и отделиться. Бросит старушку Европу, начнет сама империю строить.

— Возможно. Но Дому виднее.

— Виднее, виднее… А еще где был?

— Собирались в Австралию, — сказал я. — Но тут Лондон взбунтовался… две недели вдоль берегов ходили, народец пугали.

— И как в Лондоне, стрелять довелось?

А я знаю? По слухам — да, по официальным эдиктам — нет…

— Не без этого. Так… умиротворили.

— А потом что?

Жаден дед до новостей.

— Потом нас к Печальным Островам направили. Там вроде объявился этот… беглый принц Маркус… Серые Жилеты должны были его взять, только принц раньше ушел.

— Молодец, Марк… — кивнул старик.

— Что, простите?

— Молодец мальчик, говорю, — барон иронически посмотрел на меня. — Что, изменой запахло? Рад я, что Марк ушел.

— Да ты ведь его, наверное, знал? — догадался я.

— Как сказать — знал… Я его на свет принимал. Ногами вперед шел, паршивец. Думал, что либо ему конец, либо и ему, и матери…

От волнения я не мог слова вымолвить. Это же надо — брести по дороге и вдруг напроситься на ночь к полусумасшедшему старику, лекарю Дома, принимавшему на свет Марка!

— Интересно, да? — спросил старик.

Я кивнул.

— Очень болезненный был ребенок, — заметил барон-лекарь.

Что-то я не замечал за ним такого.

— Дурная наследственность, — продолжил лекарь.

Как — дурная?

— Ты понимаешь, что такое титул младшего принца?

— Младший — это, в смысле, возраст, а принц…

— Эх, нет ныне дисциплины во флоте. Когда я, по молодости, после Сорбонны, службу на «Сыне Грома» нес… — быстрый взгляд в мою сторону, — да нет, не пугайся, не на нынешнем, на старом еще… так каждую неделю в общей молитве весь Дом поименно перечисляли. От Владетеля до младшего принца… со всей генеалогией. А уж что чей титул значит, как его приветствовать, если решит на корабль наведаться… Хочешь не хочешь, а запомнишь. Так вот, Марсель, младший принц может быть самым старшим из детей Владетеля. Для простолюдина ребенок со стороны — ублюдок, для графа или барона — чуть повежливее, бастард. А вот кровь Владетеля — священна. Владетель бастардов не плодит. Младший принц — и все в порядке.

— А… — прошептал я, прозревая. Вот от чего Марк перекосился, когда я назвал его бастардом! Значит, я попал в самую точку!

— Титул уважительный, — продолжал старик. — И самые древние фамилии ничего не имеют против младшего принца в своих семьях. Маркус — сын Владетеля и княжны Элизабет, из варшавской ветви Дома. Как-то удостоил Владетель визитом приграничные земли. Княгиня только семнадцатилетие отпраздновала. Но, скажу честно, в рождении Маркуса — ее заслуга. Три дня перед Владетелем вертелась, как могла. Добилась своего. И в Париж после рождения мальчишки перебралась. Будь покрепче… стала бы и законной женой. Красота у нее была… ангельская. Вся светится, тоненькая, прозрачная, даже после родов девочкой выглядела… От туберкулеза сгорела за две недели.

— Что ж ты, лекарь, чахотку прозевал.

— Да скрывала она, дуреха! — рявкнул дед. — Стать женой Владетеля хотела, дурочка! А потом уже — вылечиться! Только болезнь ждать не стала! Когда я ее первый раз осмотрел, от легких одни лохмотья остались, в костях уже зараза сидела!

Он взмахнул сигарой, роняя тяжелый серый пепел. Поморщился.

— Так вот и не вышло у красивой, умной, ловкой девочки… не сложилось. Отвезли ее обратно, в Варшаву, там и схоронили. А принца Владетель при себе оставил. Как бы в память… он и впрямь о княгине печалился. Потом, конечно, ему стало не до мальчишки. В Лувре таких Десятка два бегает… младшие принцы на государственных харчах. Ни поместий, ни денег, ни власти им не жалуют. Хочешь — живи при своих семьях, хочешь — вечно при дворцах околачивайся до самой старости. Все равно наследовать трон не могут…

— Понятно, — сказал я. — Потому он и сбег, верно? Захотелось приключений, ушел, тем Дом опозорил, и начали его ловить…

Старик улыбался.

— Эх, как тебя там… Марсель… Это купеческий сынок с ветром в голове или бюргерский ублюдок, из жалости на кухне пристроенный, может возжаждать приключений и в странствия податься. А младшему принцу, тем более мальчишке, никакой нужды в том нет. Приключений… да подойди он к Владетелю, попросись — тот бы ему с готовностью и любовью устроил приключения. Назначил бы сопляка офицером и отправил в Америку краснокожих бить. Или капитаном на мелкий корабль. Или послом в какое государство… что улыбаешься? Я видел, как преторианцы честь отдавали командиру, которого кормилица на руках держала! Я помню как, смеха ради, Владетель младшую принцессу — девочку девяти лет от роду — назначил послом в Египет!

— Какой же тут смех? — не понял я.

— А когда ее принять должным образом отказались — вот тут и был смех, а для преторианцев — разминка! Чем не повод для войны — дикари отказались Дом уважить! Так что… не просто так Маркус убежал. Никто не стал бы шум поднимать и награду объявлять за поимку. Оповестили бы тихонько Стражу, что младший принц Дома путешествует инкогнито, и все дела.

— Почему же он убежал?

— Не знаю, морячок, не знаю. Вроде я Маркуса понимал хорошо — как-никак десять лет за его здоровьем присматривал. Все боялись за его наследственность, но хранила Сестра… Закалялся по методу темника Суворова, окреп… Больше любил в библиотеках рыться, чем с оружием упражняться. Может, потому Владетель к нему и охладел совсем — был бы нормальный, в отца, отпрыск, а то книгочей юный…

— За книги он душу готов отдать, — согласился я, вспоминая, как Маркус отверг мое предложение пустить книжку на факел.

— Да. Учителям он нравился. Больше, пожалуй, никому. Мне лично проще было десяток идиотов со сломанными конечностями и колотыми ранами врачевать, чем за ним одним присматривать. Ухитрялся даже детскими болезнями по два раза переболеть. Нервы ни к черту как у старика. Эх…

Старик отложил сигару, задумчиво произнес:

— А все-таки вру я. Скучаю по нему. Подлости в мальчике не было. Наоборот, этакая обостренная жажда справедливости. То он учением Энгельса увлекается, то начинает славянский учить — чтобы эмира Кропоткина почитать в подлиннике. Неплохо для ребенка? В храме Сестры со священниками спорил, в Церкви Искупителя такие вопросы задавал, что ответы только через пару дней находили. Думали, что младший принц Маркус пойдет по духовной линии. И было бы это лучше всего, лет через двадцать, глядишь, и стал бы внебрачный сын Владетеля приемным сыном Божьим…

Он потер щеку.

— Забавно, кем бы после этого Владетель Богу приходился?

Я усмехнулся.

— Но теперь тому уж не быть. Маркус что-то такое сотворил… — старик посерьезнел.

— Что?

— Не знаю, морячок. Не знаю. Может, дружок его, тот каторжник Ильмар, сумел бы ответить?

У меня спину приморозило от взгляда лекаря.

— Да его небось со дня на день схватят! — с жаром сказал я. — Куда вору скрыться? Да за награду его дружки выдать готовы.

— Не скажи, моряк, не скажи. С Островов каторжник ушел. Через целую страну до Амстердама добрался — слышал, наверное? Когда весь город в кольцо взяли — ускользнул! Как это?

— Сестра хранит, — мрачно ответил я.

— Сестра всех хранит, да не каждому впрок. Когда у человека головы на плечах нет, то и Бог новую не приставит. Нет, морячок, не прост этот Ильмар. Не зря его Маркус с собой в побег взял.

— Что? — возмутился я. — Да я… Я сам слышал, как офицеры говорили, что это каторжник пацана с собой прихватил!

— Ерунда, — отрезал старик. — Полагаю, дело было так… Маркус оценил, кто из каторжан более полезен ему будет, потом подставился, будто невзначай, ну, показал, что у него на Слове отмычка есть, например. Дальше уж каторжник его с собой тащил, как склад ходячий. А когда добрались они до большой земли, так Маркус Ильмара и бросил. Убивать, конечно, не стал, он добрый. Просто скрылся.

— Ты будто о тайном агенте говоришь…

— А ты подумай, где мальчик этот рос, какие интриги на его глазах закручивались. Он людьми умеет вертеть, куда до него простому вору.

Я молчал. Я был раздавлен и оплеван. Дед говорил с такой убежденностью, что трудно было не поверить.

— Выходит, принц Маркус хитрее всей Стражи?

— Да нет, морячок. Конечно, нет. Один против всех — тут конец все равно придет. Разок не сложится у него — например, ошибется в чело, веке или где-то на мелкой краже попадется, питаться-то ему надо… Возьмут мальчишку. Темное дело творится, Марсель.

— Одна радость… как возьмут мальчишку, так всей панике конец. Небось и каторжника искать перестанут?

— А это вряд ли. Каторжника ищут потому, что боятся — не сболтнул ли ему мальчик чего лишнего. Для Дома самое разумное — загнать Ильмара в могилу. Может, охоту и прекратят, но награду не снимут. Рано или поздно… сдадут его дружки.

Сдадут, это точно.

— Чего же ему делать, а?

— Кому?

— Каторжнику Ильмару, — глядя в глаза старому барону, сказал я.

— Он, конечно, может в чужие страны податься. Всегда есть шанс на краю мира укрыться. А коли родина дорога, так можно со старым порвать, уехать в маленький городок, лавчонку открыть.

— Мне кажется, что Ильмар не такой человек.

— Ну, он может по-другому поступить…

— Как это?

— Самому найти Маркуса да и сдать Дому. Возможно, что за такую услугу Владетель его и помилует.

— Тебе, вроде, парнишка не чужой, — задумчиво сказал я. — А ты на подлянку толкаешь. Как понимать?

— Я же не Ильмару советую, — ухмыльнулся старик.

— И то, — согласился я. — Одному человеку не найти того, за кем вся страна охотится.

— Не знаю. Шататься по миру Марку не с руки. Он уже попробовал — и угодил на каторгу за мелкую кражу. А теперь, когда Стража оповещена, каторгой не отделается.

— Ага…

— Значит, паренек попробует укрыться. Где?

— В Варшаве. У родственников.

— Не те родичи, чтобы у них прятаться… В чужих землях ему делать нечего, там тоже интересуются, кто такой принц Маркус и почему за ним охота идет. Поместий и замков у мальчика нет.

— Тогда и зацепиться не за что.

— Верно. Надо его хорошо знать, чтобы след найти.

— Вот как ты, например, Марка знаешь…

— Да что я знаю? Мелочи всякие. Помню, например, как мальчик с увеселительной поездки в Миракулюс вернулся.

— Это на Капри?

— Да. Тогда Страну Чудес только открыли. Владетель визитом не удостоил, а вот несколько младших принцев туда съездили… Маркус две недели на острове был. Никогда не видел паренька таким радостным.

— Глупо… — сказал я. — Миракулюс — место особое, под властью Дома, Стража там за порядком строго следит.

— Это так. Только кроме Страны Чудес нет в Европе другого места, которое Маркус знает досконально.

Я молчал, глядя в огонь.

— Да что я все о каторжниках да о принцах! — вдруг засмеялся старик. — Рядом с таким интересным человеком сижу, а слушать не желаю. Расскажи лучше, какие диковинки видел в Америке?

Лучше бы я сказал, что ходили мы в азиатские земли. О них не понаслышке знаю. Но теперь делать нечего…

— Америка — страна большая, вся населена дикарями, кроме наших да руссийских поселений, — мрачно сказал я. — Дикари те в большинстве своем поклоняются лживым богам, цивилизации не знают, не знают цены железу и не умеют его обрабатывать. Торговать с ними хорошо стеклом…

— А какие у них есть чудеса?

Почему-то мне не хотелось повторять те истории, что я плел в тавернах накануне. Лекарь — человек мудрый, и книги у него на полках не для вида стоят.

— Да много ли простому моряку удается увидеть? — вздохнул я. — В Бостоне ходили в увольнительную, так город почти как европейский. Краснокожие встречаются, но и то, куда больше на людей походят, чем черные или желтые.

— Это верно, верно… — вздохнул старик. — Ладно, Марсель-моряк, не буду я тебя расспрашивать. Ты человек неприхотливый, ночуй здесь, У камина. Вот, плед тебе оставлю, подушку. Отдыхай. А я в свою спальню пойду, дверь от греха запру да и лягу тоже.

— Не причиню я тебе зла, Жан-лекарь.

— Знаю. За свой век уж научился в людях разбираться. А дверь все же прикрою. Не уйдешь ночью с моими вещичками?

— Не уйду, Сестрой клянусь.

— Тоже верю. И без вещичек не уходи, вымокнешь зря.

Старик поднялся и пошел к двери в ту комнату, куда я не заходил.

— Скажи, барон, а почему ты меня в курятник посылал? — спросил я вслед. — Ведь не потому, что сил нет из дома выйти.

— Не потому, — буркнул дед. — Решал я, что с тобой делать. Впустить, прогнать или картечью угостить.

— И чем же я угодил? Неужели так удачно курицу выбрал?

Старик постоял у двери, прежде чем ответить:

— Да нет… Марсель. Было мне что-то вроде знака… Спи.

Дверь он захлопнул с неожиданной силой и сразу же с грохотом задвинул засов.

Я походил по комнате, поглядел в окно — тьма кромешная, дождь хлещет, иногда гром вдали бормочет. Знак… Какой еще знак?

Мой взгляд упал на пулевик. Старик оставил его в комнате… надо же. Я подошел и взял оружие.

Знакомая штучка, такие у многих офицеров были, когда я в армию нанимался. И солдат учили, как с нею обращаться, на случай если убьют в бою стрелка. Пулевик старый, но верный, бьет далеко и точно. Только осечки часто дает. Вот как этот, например. Курок у него спущен, а искра почему-то порох не подожгла.

Счастлив я, наверное. С двух метров мне бы картечью голову снесло начисто.

— Ах ты сволочь… — прошептал я. — А еще лекарь… змея старая…

У меня задрожали руки. Значит, знак свыше? Да нет, не знак, кремень стерся, отсырел порох, вот и все.

Первой мыслью было прихватить у негодяя все вещички поценнее да и уйти в ночь. А то еще и подпалить дом изнутри. Но я опомнился.

Нет, старый лекарь смерти не заслужил. Я на его месте, наверное, взвел бы курок повторно и уж точно не пустил бы чужака в дом.

Припер я аккуратно дверь в спальню стулом, чтобы без шума и заминки нельзя было выйти, затушил лампу, разулся, лег у камина, в плед завернувшись. На душе было гнусно. В одном старик прав — нет и не будет нигде спасения каторжнику Ильмару Скользкому. Пока Дом ищет младшего принца Маркуса — не будет.

Значит, путь мой лежит на остров Капри, в Миракулюс, Страну Чудес, построенную для увеселения детей и взрослых высочайшим повелением Дома, в место развлечений и забав. Не понимаю я, как на маленьком острове, полном народа, может укрыться мальчишка, которого вся держава ищет! Но проверить придется. Не хочу я убегать в чужие страны, не смогу я жить в обличье бюргера, не дана мне такая святая вера, как Рууду, паладину покойному. Значит, один путь — найти Маркуса и лично сдать его Дому. Владетель суров, но справедлив, этого никто не оспорит. Что я ему — мелочь досадная. А тайн никаких я все равно не знаю, могут меня магнетизмом испытать, могут на дыбу вздернуть — нечего мне сказать, нечего…

Уснул я под шепот дождя, под треск углей в камине, в тепле и уюте. Но снились мне холод и снег, снилась бесконечная ледяная пустыня, по которой я бреду во тьме. Долго брел, ног не чуя, бездумно, но зная, что надо идти. А потом выступила из темноты женщина со светлым ликом, тьму вокруг раздвигая. Рухнул я на колени, глаз поднять не смея. И главное, понимал, что это сон, и такие сны посылают свыше.

Но Сестра ничего не сказала. А когда я протянул руку и коснулся ее — только холод почувствовал. Ледяной, смертный…

И какая польза в таких снах? Полежал я в темноте, таращась на последние искорки огня в камине, и уснул снова. Может, что хорошее приснится? Но больше в ту ночь мне ничего не снилось.

Глава вторая, в которой меня дважды узнают, но ничего страшного не происходит.

Встал я раньше старика Жана. Убрал стул от двери.

Кончился дождь, отплакала Сестра по людским грехам. Светило солнце, на траве искрилась роса. А вот цветы на клумбах поникли, будто признались себе — осень и впрямь наступает, кончилось их время.

У цветов век недолог.

Пошел я на кухню, растопил плиту, чайник поставил. Сходил на улицу, нашел сортир, после умылся из колодца мутной от дождя водой. Постоял босиком на холодной траве, в небо глядя.

Сестра, ну подскажи! Вразуми дурака!

Может, и впрямь убраться на край света?

— Хороша погода!

Я оглянулся — барон-лекарь стоял в дверях, кутаясь в халат.

— Хороша, — признал я. — Только осенью запахло.

Старик вздохнул:

— Пошли, перекусишь перед дорогой. Тебе ведь путь дальний, так?

— Знать бы, какой… — я вошел в дом.

Мы позавтракали остатками вчерашней курицы, сыром, выпили по чашке кофе.

— Деньги-то у тебя есть, моряк? — спросил барон.

— Есть.

— Оружие, оборониться если что?

— Найду.

Он кивнул, снял со шкафа плетеную корзинку:

— Выйду, яички свежие соберу…

Я вышел вместе с ним. Поколебавшись, протянул руку, мы обменялись рукопожатием.

— Какой тебе во мне прок, старик?

Бывший лекарь Дома вздохнул:

— Я, моряк,жизнь прожил, в такие места высокородным заглядывая, где аристократ от крестьянина не отличается. Служил верой и правдой. Получил в награду титул глупый, малое содержание и повеление жить вдали от городов. Чтобы меньше болтал, значит. Зато могу жить так, как мне хочется. Мало кого могу вспомнить добрым словом… а вот принц Маркус — славный мальчик. Не хочу я, чтобы с ним беда случилась… Удачи тебе, Марсель-моряк.

— Ладно уж, Жан-лекарь…

— Хорошо. Удачи тебе, Ильмар-вор. Если не зря тебя Скользким прозвали, то и сам выпутаешься из беды, и другим горя не принесешь.

— Как же ты все-таки меня узнал, старик?

— Глаза надо иметь, Ильмар… Знаешь, чем я двадцать лет при Доме занимался? Физиономии дамам правил. Шрамы бретерам убирал. Такие лица делал, что родная мать не узнает. Может, кто другой смотрит на портрет, да видит все по отдельности — губы, глаза, нос, скулы. А я не так… мне надо настоящее лицо человеческое видеть, все наносное отбросить, понять, где и как править. Так что не бойся. Вряд ли кто еще по газетным портретам тебя узнает.

— Старик, а ведь, наверное, это и правда знак свыше? То, что я к тебе забрел, что ты меня не застрелил, что совет дал…

— Это не знак. Если бы принц Маркус ко мне забрел, если бы я ему совет дал — то было бы чудом. А так — случайность.

— Удачи тебе, барон.

— А тебе дороги легкой.

Кивнул я старику и зашагал к дороге.

Знак — не знак. Удача — случайность.

Вся жизнь из таких случайностей сложена.

Часа два я шел пешком. Дорога раскисла, но все равно идти было куда легче, чем по жаре. И все это время я, не переставая, ругал себя.

Во-первых — искать Марка в Миракулюсе — занятие глупое и бесполезное. Во-вторых — пользы от этого все равно ни на грош, никаких гарантий, что меня помилуют, приволоки я мальчишку за шиворот в Дом… В-третьих — гнусно все это.

Нет. Пусть старик Жан не рассчитывает. Не пойду я по его наводке.

Отдохну денек в Лионе, потом доберусь до Парижа — хоть это и под самым носом у Дома, от Урбиса всего в двух шагах, но все же надо открыть тайник, забрать припрятанное на черный день. Потом через Прагу, через Варшаву в Киев. Назовусь чужим именем, подмажу жадных чиновников — они всюду продажные. Получу вид на жительство.

У меня как-то прибавилось сил от этого решения. Я успокоился, а тут еще солнце согрело меня окончательно. И даже когда проезжающий мимо дилижанс остановился, и кучер дружелюбно махнул рукой, зовя к себе на козлы, я это принял как должное.

Вот такие знаки свыше я люблю!

— Далеко, морячок? — спросил пожилой кучер.

— В Лион, папаша, в отпуск к родным.

Из дилижанса высунулось хмурое желчное лицо. На скверном галлийском человек спросил:

— Почему стоим, возница?

Кучер взмахнул кнутом, и лошади рванули.

— У меня брат моряком был, — сказал кучер. — Ходил на державном корвете, двадцать лет службу нес. Сейчас-то он…

Продолжать рассказ о брате кучер не стал. Видимо, служба на корвете являлась самым достойным эпизодом его биографии.

— Зачем пешком идешь? — неожиданно спросил он. — Неужели проездных бумаг не выдали?

— Выдали, отец, — вздохнул я. — Ну, я немного погулял на берегу.

— Потерял?

— Продал, — мрачно сказал я. — Продал одному типу за гроши. Вот теперь то пешком, то с добрыми людьми…

— Нехорошо, — вздохнул кучер. — Это ведь тебе Дом бесплатный проезд пожаловал, а ты его жулику отдал.

Я вспомнил бесплатный проезд на каторжном корабле и сокрушенно опустил голову.

— Ладно, дело молодое. Только ты про это не болтай. Мне-то что, а другой может Страже на тебя донести…

Ловко пошарив рукой, кучер вынул из-за спины флягу.

— Глотни.

Вино было кислое, но я благодарно кивнул. Вернул флягу.

— Разве что глоточек, — вздохнул тот. — Что-то ты носом клюешь. В лесу ночевал?

— Ага.

— Я так и понял. Тут места глухие, только сумасшедший барон у дороги живет…

— Барон? — изумился я. — Да неужели? Он на меня пулевик выставил, я и ушел, от греха подальше.

— Совсем с катушек съехал… Барон самый настоящий. Не родовой, правда, за какие-то заслуги ему титул пожаловали. Титул есть, земли нет. Дряхлый уже. Каждый раз, как езжу, жду, что вместо дома пепелище окажется — или сам сгорит, или лихие люди прикончат…

Я покивал. Рано или поздно что-то такое и впрямь случится.

— Если устал, так переползай на крышу, — предложил кучер. — Вижу, спать охота.

— Спасибо, — поблагодарил я.

По маленькой лесенке я перебрался с козел на крышу дилижанса. Я лег было на узкую деревянную скамейку, потом понял, что долго тут не удержусь, и пристроился прямо на полу. Мы не гордые. И в епископской карете можем ездить, и на крыше, и пешком брести…

Небо качалось надо мной, чистое и прозрачное, с той осенней холодной голубизной, что бывает совсем недолго. Грустная, прощальная, уходящая чистота, живущая на грани тепла и холода. Самые красивые в мире вещи — хрупче стекла и мимолетнее снежинки на ладони. Так вспыхивают искры угасающего костра, в который не хочется подбрасывать веток — всему отмерен свой срок. Так проливается первый весенний дождь, вспыхивает над землей радуга, срывается увядший лист, чертит небо зигзаг молнии. Если хочешь, то найдешь эту красоту повсюду, ежечасно, ежеминутно. Только тогда, наверное, станешь поэтом.

Какой из меня поэт…

А все-таки вряд ли кто сможет поверить, что Ильмар Скользкий, проползший сквозь все преграды и наполненную призраками тьму в нутро египетской пирамиды, миновавший и падающие с потолка камни, и ложные ходы, и открывающиеся под ногами бездонные колодцы, ушел с пустыми руками из усыпальницы фараона. Не взял ничего из каменного мешка, потому что в ослепительном свете, впервые за тысячи лет озарившем склеп, наполненный золотом, медью и драгоценными камнями, увидел ту самую умирающую красоту, что нельзя трогать.

Может, потому и миновало меня древнее проклятие, сгубившее неведомой египетской чахоткой других грабителей пирамид?

Да, я такую красоту вижу редко, значит, не поэт.

— Эй, морячок! — крикнул кучер. — Глянь, летун над нами!

Я поморщился, его голос рвал очарование, грубо, словно ржавая пила, нарезающая дрова из алтаря заброшенного храма…

— Вижу…

Планёр вдруг дернулся, и за ним потянулась дымная полоса.

— Храни, Искупитель… — испуганно пробормотал возница. — Эй, моряк, чего он горит?

— Нет, не горит, летун толкач включил… торопится или восходящий поток ищет.

Кучер замолчал. Не обиженно, а скорее, с уважением. Видно, счел, что морячок толковый, раз в планёрах разбирается.

Прощальная красота осеннего неба ушла. Вернулась тряска, стук копыт, холодный ветер, уносящийся вдаль планёр. Я закрыл глаза.

Когда дилижанс покатил по лионской мостовой, тряска стала совсем невыносимой. Я вынырнул из дремы.

Дилижанс вкатился под исполинский козырек из стекла и дерева — конная станция здесь была новая, огромная, одним видом внушающая путникам уважение. Вспомнилось сразу, что совсем рядом была пивная, где подают прекрасные жареные колбаски с легким светлым пивом.

— Выходите, господа, — говорил внизу добрый кучер. — Прошу прощения, если растряс, тут дорога совсем разбита, безобразие…

— Ничего, — отозвался кто-то из пассажиров. — Не суетись.

Приятно звякнули монеты — возница получил чаевые.

— Благодарю, буду рад вас возить снова… — судя по его тону, чаевые были хорошие.

— Не приведи Искупитель, — мрачно ответил пассажир. — Люко!

Голос казался знакомым. Я даже поморщился, пытаясь вспомнить.

— Слушаю, капитан.

А этот голос тоже знаком. Тот пассажир, что в окно выглядывал, когда я подсел…

— Ты говорил, что знаешь хорошую гостиницу? Пока не приму ванну, я не в состоянии думать.

— Конечно…

Голоса удалялись — пассажиры уходили. Теперь полезли еще какие-то люди — явно ехавшие во втором классе, впрочем, на дороге, где нет крутых подъемов, и не приходится толкать дилижанс, разница эта невелика. Я привстал, заглянул через низенькую ограду крыши. Какие-то купцы с портфелями, два молодых чиновника, мгновенно сунувших в зубы сигары, пышно и безвкусно одетая дама с хорошенькой юной компаньонкой… А где те двое, что вышли первыми и, несмотря на недовольство дорогой, дали хорошие чаевые?

Вон они, идут к зданию вокзала, и неудивительно, что назойливые нищие стараются исчезнуть с их пути. Оба одеты в форму Стражи. Люко, тот, что выглядывал, к счастью, мне незнаком. А рядом с ним — офицер Арнольд, с которым мы так славно разминулись в ресторане «Давид и Голиаф». Белая повязка через лоб — эх, повезло ему.

Ладони вспотели. Я скорчился, будто нашкодивший ребенок, опустил голову, краем глаза наблюдая за стражниками.

Это что получается — я у них над головой ехал? Еще и говорил в полный голос? Кого мне за спасение благодарить — Бога, крепкий сон Арнольда или скрипучие колеса дилижанса?

Я вскочил, мигом спрыгнул с крыши на противоположную сторону. Слегка отбил ноги, но даже не почувствовал боли.

— Ловок ты прыгать! — похвалил кучер. — Хочешь, морячок, пивом угощу? Подожди тогда полчасика…

— Спасибо, друг, не могу. Спешу очень. Родных хочу увидеть, сестренку Жанет, братика Поля…

Я нес какой-то вздор, всем своим видом выражая желание побыстрее кинуться к несуществующим родственникам, но из-под спасительного прикрытия кареты не выходил.

— Ну что ж, ступай, — отозвался кучер. — Счастливо.

Кивнув, я пошел, смешиваясь с людьми, спешащими на свои дилижансы. На стене вокзала звякнул колокол, глашатай хрипло крикнул:

— Полуденный на Париж, есть места первого и второго класса, полуденный на Париж, семнадцатая стоянка…

Лишь затерявшись в человеческом потоке, торопящемся навстречу долгой дороге, я рискнул оглянуться. Арнольд раскуривал сигару, внимательно слушая Люко. Почему-то я понял — речь идет обо мне, о морячке, подсевшем в дилижанс по пути. Я не стал дожидаться развязки — махнет ли офицер рукой или решит порасспросить кучера о попутчике. Нырнул в здание, быстро миновал его насквозь, выскочил на маленькую площадь. Желание убраться подальше от офицера Стражи, знающего меня в лицо, было невыносимо острым.

Через пару минут я уже сидел в открытом экипаже, а довольный покладистым седоком кучер вез меня к гостинице «Радушие Сестры», заведению скромному, несмотря на громкое название, но зато знакомому и очень уютному. Последний раз я был там года четыре назад, ни с кем особо не общался и не опасался, что меня узнают. Напряжение медленно спадало — в конце концов Лион город большой, и шансов, что я еще раз наткнусь на Арнольда, немного.

И все же та неумолимость, с которой судьба свела нас во второй раз, испугала меня.

В последние годы дела в «Радушии Сестры» явно шли неважно. Трехэтажное здание казалось осевшим. Может, оттого, что давно не знало ремонта, может, из-за высоких домов, поднявшихся вокруг, — были тут здания и в пять этажей, и в семь, а одна кирпичная громадина оказалась двенадцатиэтажной. Судя по большим окнам — роскошное жилье или контора преуспевающей фирмы, а белые выхлопы пара над крышей наводили на мысль о лифтах. Потом я углядел над застекленным входом в небоскреб вывеску «Ганнибал-отель», и все понял. Конечно, гостиница, по соседству с которой обосновалось такое роскошное заведение, обречена. Все богатые постояльцы предпочтут жить в «Ганнибале», а здесь обоснуется всякое отребье.

Вроде меня…

Но внутри гостиницы еще сохранялись остатки прежнего уюта. Ковры на полу старые, но вычищенные, цветы в вазах увядшие, но живые. У лестницы навытяжку стоят мальчишки из обслуги, два охранника держатся довольно уверенно, перед портье новый письменный прибор, а вместо счетов — простенькая, из кости и дерева, счетная машинка.

У меня отлегло от сердца. Не хотелось оказаться в клоповнике вместе с тупыми крестьянами и мелкими лавочниками.

Я взял приличный номер, с туалетом и ванной. Мог бы раскошелиться на более роскошный, но моряку на побывке, пусть и с преторианского крейсера, не положено шиковать. Мальчик из обслуги, явно разочарованный отсутствием вещей, провел меня на второй этаж, до номера. Я придирчиво осмотрел туалет — чисто, ванную — горячая вода лениво текла из медного крана, присел на кровать — не скрипит. Пойдет. Паренек уныло дожидался у дверей и был вознагражден мелкой монеткой. Вторую я задумчиво крутил в пальцах, расспрашивая его о питейных заведениях и магазинах поблизости. После честного ответа, что есть и пить лучше за пределами гостиницы, а лучшие девушки перебрались работать к «Ганнибал-отелю», мальчик получил и вторую монету.

Закрыв дверь и растянувшись на кровати, даже не снимая ботинок, я задумался. Стоит ли вообще задерживаться в городе? Если уж решил бежать… Но до Парижа самый лучший дилижанс будет ехать двое суток, а я устал от дороги. Лучше уж отоспаться по-человечески, поесть, Посидеть вечером за пинтой-другой пива…

Противиться искушению сил не было. Я разделся, набрал полную ванну горячей воды, забрался в нее, расслабился. Офицер Стражи Арнольд уходил из мыслей все дальше и дальше. Забавно лишь, что он сейчас, наверное, тоже лежит в горячей воде, может быть, не выпуская изо рта сигары, мрачно смотрит в потолок и размышляет — не был ли случайный попутчик Ильмаром…

Ничего. Такие, как он, сразу чувствуют неладное, но его губит добросовестность, как ищейку со слишком острым нюхом — обилие старых следов. Одно удивительно — почему он вообще поехал в Лион? Связано это со мной или нет? Если связано, то что навело его на след? Почему не бросился на север, почему именно в галлийские земли?

Вопросов много, ответов нет. Как обычно…

Через полчаса я выбрался из остывшей воды, растерся чистым, но ветхим полотенцем, оделся. Запер комнату — замок был такой смешной, что не удержал бы и новичка, но у меня все равно вещей нет. Вышел и двинулся по улице в сторону ближайшего магазина готового платья. Одежда моряка свое отслужила. Лион — город большой, всегда есть опасность наткнуться на настоящих матросов.

Пока рылся в одежде, предназначенной для студентов, клерков и всякой богемной шушеры, одна из девушек-продавщиц суетилась рядом, сыпля советами и болтая всякую чепуху, вроде того, что одежда, сделанная на мануфактурах, крепче и красивее настоящей. Я терпел, а под конец уступил, взял предложенные вещи и скрылся в примерочной кабине. Скинул моряцкие тряпки, надел штаны из крашеной «под сталь» плотной парусины, рубашку в красно-черную клетку. С тяжелым сердцем обернулся к небольшому мутному зеркалу.

Выглядел я вполне пристойно. Не школяром, конечно. А вот каким-нибудь художником или музыкантом — вполне можно представиться…

Я пожевал губами, разгладил щеки, слегка взъерошил волосы. Так, теперь детали. Ворованный плащ никак не годится. Нужен более яркий или вообще кожаная куртка. На голову — какой-нибудь дурацкий берет или руссийскую мурмолку с кисточкой. Яркий шарф. А вот ботинки еще послужат.

Вынырнув из кабинки, я поймал удивленный и одобрительный взгляд продавщицы. Подобрал среди имеющихся серый берет и клетчатый шарф, глянул еще раз в зеркало.

Прекрасно.

Во-первых, выгляжу моложе. Только надо побриться, бородка слишком мала и смотрится неряшливо. Во-вторых — совершенно не мой вид. Пожалуй, в таком облачении даже дряхлый физиономист барон Жан меня бы не опознал.

— Вам очень идет, — сказала девушка.

Я с любопытством посмотрел на нее. Девушка улыбнулась.

— Пожалуй, — признал я. — А в каком заведении можно было бы провести вечер, никого не напугав мануфактурной одеждой?

— В «Индейской тропе», например.

— Схожу, — согласился я. — А…

— Я, кстати, туда тоже хотела заглянуть вечером.

Начало было многообещающим.

Прогулявшись по улице, я вышел на какую-то лавку, где продавали всякую ерунду — раскрашенные печатные плакаты с лицами местных знаменитостей, дешевые гитары, тоненькие цепочки из плохого железа и прочую отраду обеспеченных юнцов. И еще я нашел два последних штриха к портрету — кожаную куртку, косо застегивающуюся на десяток костяных пуговиц, и латунный значок с надписью «Я — скользкий тип». Подобную дрянь таскали школяры и бедные художники, рисующие портреты на улицах.

Усмехаясь про себя, я нацепил значок прямо на куртку. Да, я скользкий. Кто поверит, что Ильмар свое прозвище на грудь нацепит?

Избавившись от моряцкой одежды и плаща самым простым образом — кинув все тряпки кучке нищих, ошивающихся вокруг дешевой распивочной, я зашагал дальше. За моей спиной шел энергичный дележ одежды. Скоро весь маскарадный костюм моряка Марселя окажется разобранным пятью оборванцами, а через пару ночевок на улицах превратится в грязные, мерзкие тряпки. Никаких следов.

Настроение стремительно улучшалось. В первом же кафе я перекусил жареной телятиной с пивом, поболтался по городу, поглазел на прохожих.

Когда начало смеркаться, я уже сидел в «Настоящем Американском Баре Индейская Тропа». Снаружи это было здание в два этажа со скромной вывеской. А вот внутри — действительно все стильно. Стены бревенчатые, с воткнутыми кое-где стрелами и каменными томагавками. Девушки и юноши, разносящие еду, все как на подбор загорелые и полуголые, в замшевых тряпках и побрякушках, а показывающаяся временами с кухни женщина-повар и впрямь — краснокожая. Вряд ли она готовила, скорее, придавала заведению колорит. Музыка гремела варварская, одни барабаны и бубны, но забавно смотреть, как под нее танцуют.

Вот только выпить толком нечего. Виски — мерзкое, бренди уступал самому плохому галлийскому коньяку, пиво — хуже, чем в Амстердаме, вина и вовсе нет. Неужели они в Колониях только это и пьют?

«Настоящая американская еда» тоже оставляла желать лучшего.

И что посетители тут нашли? Народу, на удивление, много. В основном молодежь и придурки вроде меня, только не фальшивая богема, а настоящая. Видимо, мода. В последнее время стали популярны разговоры про американские колонии, про неизведанные земли, про край, где много железа и меди. Конечно, уезжала в основном голытьба, а такая вот молодежь больше прикидывалась. Глотают мерзкое пойло, орут дурные песни, танцуют на столах… Я тоскливо пил безвкусное пиво и думал, придет ли девица из магазина.

На соседний стул кто-то опустился. Я повернул голову и улыбнулся. Пришла все-таки.

— Привет…

Вне магазина девушка держалась куда увереннее. И одета была, кстати, не в мануфактуру.

Я щелкнул пальцами, подзывая официанта. Спросил:

— Что будешь пить? Только, на мой взгляд, все здешние напитки — гадость. Может, переберемся куда-нибудь?

Я хотел устроить небольшой кутеж.

Девушка хихикнула.

— Ну… не знаю. Тут дешево, и ребята знакомые… А мы ведь даже не познакомились! Меня зовут Сара.

О, как она подгоняет события!

— А меня зовут… — начал я, торопливо сочиняя имя к новому имиджу. Но так ничего придумать и не успел. На мое плечо опустилась чья-то крепкая ладонь. Сердце екнуло.

— Милый, тебя невозможно оставить в одиночестве, ты сразу заводишь знакомства…

Я поднял глаза. Хелен, Ночная Ведьма. Через плечо была перекинута маленькая изящная сумочка, на шее поблескивала скромная золотая цепочка. Летунья была в платье, а не в форме, и это, признаться, ей шло. Даже то, что левая рука до локтя была закована в лубок, казалось причудой, а не ранением.

Бедная девушка из магазина мануфактуры вспыхнула, вскочила.

— Надеюсь, ты уже расплатился, милый? — спросила Хелен.

Лицо Сары пошло пятнами. Она посмотрела на Хелен так, что я бы не удивился, вспыхни на летунье платье. Потом на меня. И как я со стула не упал? Презрительно дернула плечиками и пошла в центр зала, к танцующим вразнобой парням и девчонкам.

Хелен спокойно села на ее место.

— Зачем ты так? — глупо спросил я. — Она вовсе не шлюха…

— Я спросила, расплатился ли ты с официантом. Ильмар…

Я облизнул пересохшие губы.

— Что тебе надо? — спросил я. — Поднимешь шум…

— Убьешь? — летунья подалась вперед, всмотрелась мне в лицо. —

Хм. Точно, убьешь… Какой ты злой. Не пугайся. Хотела бы взять — вышла бы и крикнула Стражу.

— Ты днем в Лион прилетела, — сказал я. — Верно? Километрах в тридцати от города запалила толкач.

— Верно… — Хелен на миг растерялась.

— Я видел твой планёр.

Мы молчали. Подошел официант. Хелен окинула парня оценивающим взглядом, задержавшись на расшитой бисером набедренной повязке. Паренек покраснел, на миг став похожим на настоящего индейца. Взгляд у летуньи был не меньшей убойной силы, чем у оскорбленной Сары.

— Счет, — велела она, то ли удовлетворившись осмотром, то ли наоборот, оставшись недовольной. — Мы уходим.

Я не стал спорить. Хелен и впрямь могла крикнуть стражников. Я молча расплатился, и мы вышли из «Индейской тропы».

Слуга подал Хелен плащ — богатый, отороченный мехом, слишком теплый для нынешней погоды, но летуны, видно, любили закутаться поплотнее. Я натянул свою куртку — Хелен фыркнула, но промолчала.

На мостовой стояли кареты с оживившимися при нашем появлении возницами. Хелен молча потянула меня в ближайшую, бросила кучеру:

— В «Старый погребок».

Возница щелкнул кнутом, и мы покатили прочь от места увеселения лионской молодежи.

— Кстати, кровать широкая? — спросила Хелен.

Вечерок закручивался на славу.

— Чтобы спать вдвоем — узковата.

— А если не спать?

— Тогда пойдет.

Хелен обняла меня и склонила голову на плечо. Со стороны мы выглядели как неразлучная пара, пережившая короткую размолвку и ступившая на сладостный путь примирения.

— Ну что ты от меня хочешь, летунья? — с мукой сказал я, хотя плоть моя отозвалась благодарно…

— Многое, Ильмар. Только и тебе от меня не меньше требуется. Мы оба по уши в дерьме, вор. И выбираться будем вместе.

Глава третья, когда я наконец-то делаю выбор, но сомневаюсь в его правильности.

«Старый погребок» был лучше «Индейской тропы». Первые полчаса Хелен не заикалась о наших делах. Мы поели, выпили незаметно бутылку отличного сухого вина. Нет, не собирается летунья меня выдавать. По крайней мере, сейчас.

— Теперь готов к серьезному разговору? — спросила Хелен, когда официант подал десерт и коньяк.

— Теперь готов, — ответил я.

Мы молча сдвинули бокалы.

— Когда все закончится, Ильмар, я хотела бы видеть тебя в добром здравии и с подтвержденным титулом.

— Думаешь, возможно?

— Возможно. Граф, я хотела бы ввести вас в ситуацию. Вначале — кто такой младший принц Дома Маркус…

— Сын Владетеля и польской княжны Элизабет. Принц без права наследования.

— Быстро ты!.. Молодец, Ильмар. Так вот… я давно не была при дворе. Но у меня там есть друзья… хорошие друзья, — летунья улыбнулась, и я вдруг ощутил внезапный и глупый укол ревности. — Принц Маркус — очень умненький мальчик.

— Я заметил.

— Ко всему еще он показал себя большим любителем диспутов… Духовенство двора относилось к нему серьезно. Настолько серьезно, что Маркус получил возможность рыться в древних архивах. В самых закрытых архивах… Ну какая, скажи, беда, если мальчик почитает древние манускрипты времен Искупителя и его учеников?

— Даже так?

— Вот тут самое неясное — даже мои источники ничего не могут выяснить. Мальчик раскопал какую-то книгу… датируемую чуть ли не сотым годом от рождения Искупителя. Ему позволили взять в руки эту святыню, посидеть в библиотеке храма. Как я понимаю, эти напыщенные придворные святоши сами толком не понимали, что у них хранится. Но на всякий случай оповестили Преемника и высшую канцелярию о найденной инкунабуле. Ответ пришел уже через сутки — пасынок Божий дал сан святого паладина своему доверенному секретарю и отправил в Лувр на планёре.

— Урожайная осень… на святых паладинов… — буркнул я.

Хелен, прищурившись, глянула на меня, но переспрашивать не стала.

— Однако когда паладин прибыл в Лувр с повелением доставить под охраной найденную книгу и самого Маркуса — просто для проверки, понял он что-нибудь в тексте или нет, младший принц уже исчез. Неизвестно, что он там вычитал, но выводы сделал правильные.

— Какие?

— Да такие, что его жизнь теперь ничего не стоит! В этой книге что-то настолько ценное, что Владетель после разговора с паладином лично отдал приказ о поимке Маркуса. Своего сына, пусть даже и внебрачного! Такие тайны убивают любого, кто прикоснется к ним!

— А книга?

— А книгу Маркус унес с собой. На Слове.

Хелен наморщила вдруг лоб, побледнела:

— Ты знал? У него на Слове была книга?

— Была…

— Ты ее видел?

— Нет.

— Десять и один! — грязно выругалась Хелен. — Что же ты…

— Зато жив. И смертельной тайны не касался.

— Кто поверит! Если схватят, запытают до смерти.

— А тебя, часом, не подозревают? Доставила мальчика на материк, а в благодарность получила книгу…

Хелен мрачно улыбнулась:

— Чего бы иначе я с тобой сидела, граф. Подозревают.

— Ну, ты!..

— Ильмар, ты не понимаешь, как плохи дела. Я не из самого захудалого рода, поверь. А уж мои заслуги перед Домом Владетель трижды отмечал лично! И все равно… Святой паладин, что прибыл в Лувр, требует моего ареста и допроса. Как он сказал Владетелю: «Пусть лучше тысячи праведников погибнут в муках, чем один нечестивец заглянет в святую книгу».

— Да что это за книга такая!? — ужаснулся я.

— Не знаю. Личный дневник Искупителя? Записки его учеников — причем не те, что в святые книги вошли, а подлинные, без купюр и недомолвок? Нет, ерунда… Ильмар, если бы дело было лишь в наших святынях, Владетель бы в панику не впадал. А тут весь двор гудит, как осиное гнездо. Указ о моем аресте и дознании лежит у Владетеля на столе, и со дня на день его подпишут.

— Дела!

Хелен кивнула, глотнула коньяка.

— Рука болит, — вздохнула она. — У нас без переломов редкий год обходится… Не вовремя… На свое горе повстречались мы с принцем Маркусом.

— Лучше бы я на руднике кайлом махал…

— Церковь не едина в отношении к Маркусу и к тебе, Ильмар.

— Неужели?

— Для твоей-то шкуры тут разницы нет. Но мне удалось узнать, что братья в Искупителе считают, что и тебя, и Маркуса… и меня, кстати… надо уничтожить на месте. Пусть даже книга, за которой они охотятся, пропадет в Холоде навсегда. А братья во Сестре хотят вначале любыми путями выдавить из Маркуса и всех, встречавшихся с ним, правду. Раздобыть книгу. Преемник пока не дает ответа, но скоро выбор станет неизбежен…

— Раскол? — прошептал я.

— Да. И побоище по всей державе. Это конец всему, Ильмар. И те, и другие пользуются примерно равным влиянием. Брат пойдет на брата, сын на отца. Несколько месяцев кровопролития, а потом нас проглотит Руссийское Ханство.

— А что Владетель? — тихо спросил я. — Кого он поддерживает?

— Себя, Ильмар. Владетель всегда поддерживает лишь себя. Если запахнет жареным, то он попробует сместить духовную знать, поставить своих людей. Опять кровь прольется.

— Чего же он от нас хочет?

— Книгу. Если она окажется в его руках, то мы можем вывернуться. Как я понимаю, Владетелю известно о ее содержании. То ли пасынок Божий поведал, то ли свои источники… Нам-то все одно, от стражи не уйдем.

— В городе сейчас находится капитан Стражи Арнольд… — я коротко рассказал о случае в ресторане «Давид и Голиаф», а потом о путешествии на крыше дилижанса.

Хелен покачала головой:

— Тебе повезло. Но не я одна такая умная. Стража начнет облавы во всех городах и селениях окрест. Святые братья тоже присоединятся, можешь не сомневаться.

— У тебя планёр, махнем в Руссию, в Китай…

— Я думала об этом… вот ведь до чего дошла… — Хелен грустно улыбнулась. — Как только узнают, что мы сбежали, все решат, что книга у нас. Станут искать миссионеры, тайные агенты, за наши головы объявят награды… А в чужих странах, что, полагаешь, идиоты правят? Уже сейчас все посольства зашевелились. Будут искать и свои, и чужие.

— Только ты ведь не зря меня искала, Хелен.

Мы снова сдвинули бокалы.

— Ильмар, может, мальчишка обмолвился, где схоронится? Если мы его сами возьмем, то сможем выйти сухими из воды.

Я вдохнул полной грудью. Прости, Сестра! Нехорошо товарищей выдавать, только если из-за Маркуса и мы безвинно страдаем, и вся страна в пучину войны упадет — нет у меня иного выхода. Лучше приму грех на душу, там все равно черным-черно…

— Хелен, он ничего не говорил. Это я, дурак, хотел его в подмастерья пристроить… Но по пути в Лион я встретил одного старика, бывшего придворного лекаря, барона Жана Багдадского…

— Знала такого, — перебила Хелен. — Ну-ну…

— Мы идем вместе, Ночная Ведьма? — спросил я, помолчав.

— Да! Конечно!

— Клянись. Сестрой, Искупителем, Господом нашим, Домом, честью дворянской! Небом, что твои крылья держит!

Она вздохнула и будто обмякла.

— Хорошо, Ильмар-вор, граф Печальных Островов. Я принесу клятву — от чистого сердца, не тая обмана. Клянусь, Господом нашим, сыном его приемным, грехи людские искупившим, Сестрой его, что Богу дочерью стала, своей честью, что в крови и титуле…

Я внимательно слушал ее, готовый поправить, если слукавит в клятве.

Но все было сказано точно.

— Хорошо, Хелен. Я тебе верю. Миракулюс.

— Что?

— Страна Чудес на Капри. Барон сказал, что для мальчика это самое радостное и светлое воспоминание в жизни. Он будет добираться именно туда. Скорее всего, уже там.

Лицо Хелен просветлело.

— Возможно… Ты молодец, Ильмар.

— И не стоит медлить. Знаешь… не обижайся, но я бы предпочел узкой койке кресло планёра за твоей спиной.

— Ильмар, я два раза ночью летала. Не приведи Господь. Даже альтиметр не всегда выручает на незнакомой трассе. А уж восходящий поток ночью поймать… Нет, любезный граф, вам придется пригласить меня в гости.

— Знаешь, я не слишком огорчен, — признался я.

Ночью Хелен доказала мне, что огорчаться и впрямь не стоило. Очень убедительно доказала.

Но утром я проснулся с тоскливым ощущением неправды в душе.

Я для летуньи — случайный попутчик, с которым можно и переспать, и делом заняться, и за бокалом вина посидеть. Забавный спутник — вроде и вор, а вроде и граф. Не более того. Так что пользуйся, вор, тем, что дают. Цени расположение высокородной и отважной летуньи. Но на большее не рассчитывай.

Хелен шевельнулась, соскочила с кровати — легко, словно и не спала совсем, пошла в ванную. Через полчаса мы торопливо покидали наш ночной приют.

Мальчишка-коридорный, болтающий с горничной в углу холла, окинул Хелен любопытным взглядом и заговорщицки подмигнул мне. Что ж, пускай себе подмигивает: приехал моряк на побывку, скинул надоевшую форму да и пустился в загул.

За ночь на улице стало еще ветренее, накрапывал мелкий противный дождь. Хелен плотнее закуталась в плащ, и мы двинулись по улице мимо роскошного небоскреба «Ганнибал-отеля». Было пустынно, плохая погода всех разогнала по домам.

Потом я вспомнил, где недавно видел так вот опустевшие улицы, и сердце тревожно заколотилось.

— Хелен, слишком мало людей…

— Дождь.

— Хелен, надо найти ближайшего глашатая.

Она окинула меня удивленным взглядом, но мы все же двинулись к отелю. У входа стоял парень в яркой оранжевой форме. При виде нас парень подтянулся и произнес — как бы и не для нас:

— Жители и гости Лиона… По распоряжению Стражи предписано оставаться в домах, не выходить без крайней нужды. В городе ищут беглого каторжника Ильмара, каждый, кто встретит похожего, должен сообщить властям! Приметы…

Пожав плечами, я повел Хелен прочь, и глашатай немедленно замолчал.

Хелен вся подобралась:

— Быстро на планёрную площадку, туда Страже доступа нет…

— В такую погоду разве можно летать?

Хелен помолчала, неохотно молвила:

— Нельзя. Но я полечу.

Вдруг она резко остановилась. На перекрестке, прячась под карнизом богатого дома, скучал страж порядка. Вряд ли офицер, хоть знаки отличий и не разобрать, скорее, мелкий чин. Он уже косился в нашу сторону. Сворачивать было глупо, только лишние подозрения бы вызвали. Не сговариваясь, мы продолжали идти.

— Господа… минутку… — стражник поманил нас, даже не соизволив выглянуть из-под навеса.

По внешности он казался саксонцем, но говорил по-галлийски чисто — явно родной язык. Совсем молодой, лет двадцати.

— В городе особое положение, — его взгляд шарил по моему лицу, — Не рекомендовано выходить на улицу. Ваше имя?

— Анатоль, скульптор Анатоль, — я гордо вздернул голову. — Спасибо за предупреждение, я провожу даму и вернусь домой.

— Извините, господин, но вы нарушили распоряжение Стражи. Придется пройти со мной.

Нет, он не думал, что я и есть Ильмар. Просто надеялся, что высокородная дама гуляет ранним утром с любовником и предпочтет не доводить дело до огласки, уладив дело мздой.

Все это на его простой, как кирпич, морде читалось явственно.

— Парень, ты делаешь ошибку, — сказал я.

— Споришь со Стражей? — оживился молокосос и поднял дубинку.

— Хорошо. Тогда давай уладим дело на месте? — подмигнул я.

Стражник на секунду замялся.

— Так или иначе, а наказание должно быть, верно? — спросил он. — Ну, присудят вам штраф в участке… марок пять, а то и больше.

— Понимаю, — согласился я.

Сунул руку под плащ, и подаренный Маркусом кинжал радостно ткнулся в руку. Я глянул на Хелен — та пожала плечами.

— Все же ты дурак, — сказал я стражнику.

Я отер нож о его одежду и спихнул труп в водосточную канаву. Бегущая вода потемнела.

— Скот, — прошептал я. — Не люблю скотов.

— Ильмар, ты, наверное, свою дюжину давно прошел?

Хелен была спокойна, как старый, закаленный солдат.

— Нет. Это восьмой.

— Пошли.

Мы двинулись прочь. Стражник остался в канаве — это восьмой, и гнев Искупителя все ближе и ближе.

Глава четвертая, в которой Хелен делает невозможное, а я не сразу это понимаю.

К северу от Лиона, рядом с заброшенными бараками гарнизона, стоявшего когда-то на охране города, тянется летное поле. Не самое большое, как сказала Хелен, однако меня впечатлило. Куда там узенькой полосе на скале, что на Печальных Островах. Здесь все огорожено крепким деревянным забором, за ним нервно лаяли собаки, ангаров было штук двадцать, а взлетные полосы выложили камнем так искусно, что это сделало бы честь площади перед Лувром.

— Ты уверена, что меня пропустят? — тихо спросил я, когда экипаж остановился перед воротами.

— Не забывай, кто я, — бросила Хелен.

Пока я расплачивался, летунья уже подошла к преторианцам. Судя по непринужденному разговору, Ночную Ведьму знали даже младшие чины… причем разговор с ней был для них предметом гордости. Я вдруг снова, как тогда, на Островах, ощутил неловкость. Хелен все-таки была не просто женщиной, с которой я провел ночь, и не только надменной аристократкой. Это живая легенда. Женщин-летуний и так немного, но прославилась среди них одна Хелен.

— Идем… — окликнула меня Хелен, а когда я приблизился, пояснила старшему караула. — Не люблю позировать. Но придется.

Ага. Я буду то ли рисовать, то ли делать скульптуру летуньи, сидящей в планёре…

Пропустили меня без единого вопроса, а в глазах солдат читалось жадное любопытство — позировала мне Хелен обнаженной или нет? Наверное, им на весь день хватит этой темы для разговоров.

По раскисшей земле мы подошли к одному из строений. У дверей тоже была охрана, но здесь Хелен лишь поприветствовали. Мы прошли коротким коридором — за открытыми дверями какие-то люди возились с бумагами, двое считали на огромной машине, ручной привод которой по команде уныло крутил рослый солдат.

У крайней двери Хелен остановилась. В крошечной комнатке сидел пожилой штатский, пил чай из кружки. Радостно заулыбался, привставая.

— Сиди, Питер, — остановила его Хелен. — Выпиши-ка разрешение на полет. И пошли ребят готовить планёр.

Штатский посмотрел в окно — дождь зарядил не на шутку.

— Хелен, милая…

— Питер, выписывай.

Не отводя от нее взгляда, мужчина достал из тоненькой стопки расчерченный лист бумаги, снял колпачок, спросил:

— Срочность?

— Экстренный. Приоритет Дома.

Питер молча заполнил несколько граф в листке, протянул его Хелен. Я заметил, что он вписал имя летуньи, какие-то цифры, а в графе с крупной надписью «погода» поставил рядок жирных единиц.

— Да-да, старый бюрократ… я поняла… — сказала Хелен, склоняясь над столом. Перечеркнула «погоду», написала «под ответственность летуна», еще в одной графе размашисто вывела «Рим, Урбис». Перевернула листок — там тоже были какие-то надписи и клеточки, которые она быстро заполнила цифрами. — Все?

— Разрешение коменданта, Хелен, — негромко сказал Питер.

— Ладно. Но техников направь немедленно. И готовь карты.

— Облачный фронт тянется до Турина, — предупредил Питер.

— Я поняла. Полная загрузка, хорошо? И посмотри, чтобы поставили новые толкачи, с усиленным зарядом. Пойду над облаками.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

У кабинета коменданта тоже стоял охранник. И снова Хелен пропустили без разговора, а вот меня остановили. Я терпеливо ждал в коридоре, пока летунья не выглянула и поманила меня внутрь.

Кабинет был роскошный. Комендант стоял у окна.

— Вот ты какой… — мрачно сказал он. — Значит, знаком с Ильмаром?

— Ну, как вам сказать… — замялся я.

— Уверена, что долетишь? — обратился он к Хелен.

— Все в воле Господа.

Комендант пожевал тонкими губами.

— Хелен, девочка, ты уверена, что этот маратель холстов столь важен?

— Да. Важнее сейчас никого нет.

— На север облачность реже, доставь его в Версаль…

— Велено препроводить в Урбис. Пасынок Божий и Владетель хотят размножить портрет Ильмара как можно скорее. А в Урбисе скоропечатни лучше.

Комендант кивнул. Снова покосился на меня. Взгляд был по-прежнему строг, но голос чуть смягчился:

— Ты хоть понимаешь, живописец, какая честь тебе? Сама Хелен — Ночная Ведьма — в Урбис доставит!

Вернувшись к столу, комендант быстро расписался на разрешении. Покровительственно улыбнулся.

— Удачи, госпожа графиня.

— Надеюсь и впредь пользоваться вашим расположением, господин барон.

Низко поклонившись, я вышел вслед за Хелен.

Дождь вроде бы ослабел, но Хелен подставила ладошку и недовольно покачала головой.

Планёр стоял в самом начале длинной каменной дорожки. Над ним был растянут на прочных жердях брезент, техники копошились, подвешивая под брюхо трубы толкачей.

А еще происходило что-то странное. Дальше по взлетной дорожке, с обеих ее сторон, стояли две невысокие каменные башенки. И сейчас две упряжки могучих тяжеловесов тащили от башенок толстые канаты. Натужно, словно разматывая их с неподатливых барабанов.

— Буксир новый, подбросит хорошо, — сказал Питер. — Побереги толкачи.

— Питер, не учи летать!

Он замолк.

Мы подошли к планёру как раз тогда, когда лошади дотащили канаты, а толкачи были подвешены под крылатую машину. На вид планёр был такой же, как прежний, разбившийся. Хотя крылья длиннее, концы даже высовывались из-под брезента и дрожали под струями воды.

— Цепляйте, живо! — крикнул Питер.

Солдаты бросились к канатам и принялись заводить их за крюки в носу планёра.

Пока шла вся эта суета, пока цепляли тросы и проверяли толкачи, я чувствовал себя самым ненужным человеком в мире. Но вот уже Хелен полезла в кабину, забросила туда свою сумку, выбралась, заглянула под планёр, скомандывала:

— В машину!

Я торопливо забрался на заднее кресло, привычно скорчился, завязал на животе страховочный ремень.

Летунья села впереди, привязалась, повела рукой, доставая из Холода маленький цилиндр запала. Теперь я его рассмотрел хорошенько — из черного полированного дерева, вроде бы разборный — посередке шла тонкая линия, словно выдавая резьбу. Металлические штырьки торчат из донца.

Хелен закрепила карты, опустила правую руку на рычаг сбоку, левой подхватила рычаг управления. Крикнула в окно:

— Давай, Питер!

Планёр дернуло так резко, что я испугался за его хрупкую конструкцию. Мы рванули вперед — тент, солдаты, Питер, машущий флажками сигнальщик вмиг остались позади. Стекла кабины тут же залило дождем, потом ветер сорвал капли. Планёр несся все быстрее и быстрее, тросы с огромной скоростью сматывались, исчезая в узких косых амбразурах башенок.

— Сестра нам в помощь! Спаси и возлюби! — крикнула Хелен.

И от этой запоздало тревожной молитвы меня обдало страхом. Вовсе она не уверена в удаче, летунья Хелен…

Толчки прекратились. Тросы еще тянули нас вперед, но планёр уже оторвался от дорожки и взмывал в небо. Еще через миг канаты отцепились. Было невыносимо тихо — тонкое пение ветра казалось наваждением. Внизу мелькали мокрые серые камни летного поля, вмиг ставшие крошечными строения. Вверху колыхалось низкое небо.

— Держись, Ильмар!

Хелен коснулась запала. Как она ухитрялась все делать со своей сломанной рукой, не представляю.

Подо мной взревел толкач. Как Ганс-дурак, в Китай на ракете собравшийся, как барон Мюнхенгольц, мы мчались на огненном коне…

Хелен делала с машиной что-то странное: задирала ее нос все выше и выше, будто мы и впрямь были карнавальной шутихой, пущенной в зенит.

— Хелен… — охрипшим от ужаса голосом прошептал я.

Умом я понимал, что мы летим прямо в небо, в то время как все чувства утверждали, что валимся вниз. Планёр раскачивало и кидало из стороны в сторону.

Сжав зубы, я сдержал крик — и когда облачная фланель накрыла нас, не издал ни звука. Словно в мутную воду окунули!

За стеклами стало темным-темно, лишь сзади, от ревущего толкача, шел оранжевый свет. А за пределами его — серая муть, войлок…

— Ильмар, ты как?

— Выпить у тебя найдется? — прохрипел я.

— Там же, где и раньше.

Я обернулся, нащупывая за креслом карман с продуктами. Ага…

После доброго глотка полегчало. Я даже спокойно глянул на серую муть. И впрямь — пар, туман, одна видимость…

— Хелен, зачем ты в тучи влетела?

— Надо подняться выше облачного слоя.

Она дернула рычаг, планёрподбросило, наступила тишина.

— Что там? — спросил я.

— Выгорел толкач.

В тот же миг мир вокруг просветлел — и мы вынеслись из облаков!

Я вскрикнул — не от страха, от восторга. Это было так красиво… человеку просто нельзя видеть такую красоту.

Тут зарычал второй толкач, и мы взмыли еще выше, белое море под нами сгладилось, стало почти ровным. Когда второй толкач тоже сгорел, воздух стал совсем холодным, обжигающим.

— Как дышится? — спросила Хелен. Голос ее как-то изменился, стал тоньше, пронзительнее.

Дышалось и впрямь странно… будто высоко в горах. Ну да, мы же одним махом поднялись на альпийскую высоту…

— Трудно, Хелен!

— Терпи. Мы на высоте трех километров. В горах был?

— Был. А ты залетала выше?

— Ненамного. Это почти предел для планёра. На шарах поднимаются до десяти километров — но там вообще нельзя дышать. Сидят в закупоренной кабине, дышат тем воздухом, что с земли на Слово взяли… воздуха много взять можно, он веса почти не имеет…

Она помолчала немного.

— Небо там черное, как ночью, и звезды видно вместе с солнцем. Я бы хотела посмотреть…

Мне стало страшновато. Ночь, которая прячется в высоте, в ярком небе… звезды, которые мерцают вокруг солнца. Во страх-то!

Я замолчал, потихоньку прихлебывая коньяк. Тучи приближались. Начало кидать из стороны в сторону. А в облаках вдруг сверкнуло.

— Гроза, — сообщила Хелен. — Плохо.

— А толкачи кончились?

— Последний берегу, — неохотно сказала Хелен.

Планёр накренился на крыло, скользнул влево, вправо, закружил… Летунья искала ветер.

— У тебя там есть компас? — спросил я.

— Ильмар, ради Сестры, помолчи!

Еще десять минут мы снижались, а когда тучи стали совсем близко, Хелен с крепким словцом положила руку на запал.

Последний заряд она истратила не столько на набор высоты, сколько на полет куда-то к востоку. Солнце било в глаза, под конец я стал смотреть лишь вниз. С удивлением заметил в тучах разрывы.

— Хелен, облака расходятся!

— Вижу.

Планёр дрогнул: последний толкач, кувыркаясь, полетел вниз.

— А не было такого, что людям на голову…

— Редко. Над городами запрещено толкачи включать.

Теперь уже мы были всецело отданы во власть ветру. Но облачное море и впрямь разорвалось на отдельные лоскутки, а Хелен то и дело находила восходящие потоки, исполинской спиралью поднимала планёр выше и вновь продолжала путь.

— Кажется, выбрались… — сказала летунья. — То ли ты счастлив, Ильмар, то ли мне везет.

Вскоре бессонная ночь и выпивка укачали меня. Закрыв глаза, я расслабился, убаюканный пением ветра и покачиванием планёра. Грезилось мне белое облачное поле, и я иду по нему, не проваливаясь. А надо мной сияет ослепительное солнце, воздух холоден и чист, а под ногами грохочет гром и сверкают молнии…

— Ильмар…

Открыв глаза, я заметил, что солнце в зените, светит сквозь туго натянутую ткань кабины, и вроде бы даже стало теплее…

— Ты спишь, что ли?

— Да… немного.

— Молодец. Глянь вниз.

Я приник к стеклу.

Облаков не было и в помине. Зеленеющая, цветущая земля, лоскутки полей, крошечные домики… ой, люди! Едва-едва ползущие точки!

Это все слева от планёра. А справа — ярко-синее ласковое море.

— Долго я спал?

— Часа три, Ильмар.

Надо же! Второй раз на планёре лечу, а уже дрыхну словно в обыденном дилижансе.

— А где мы, Хелен?

— Миновали Неаполь. Приближаемся к Сорренто.

Мысль о том, что мы приземлимся вблизи Урбиса, где меня жаждут схватить многочисленные слуги Сестры и Искупителя, не радовала.

— Неплохо… — протянул я.

— Ильмар, я сделала то, что ни одному летуну не удавалось, — ледяным голосом сказала летунья. — Долетела без посадки от Лиона до Сорренто.

Она обернулась, окинула меня негодующим взглядом:

— И это, по-твоему, просто «неплохо»?

— Хелен, я в этом не разбираюсь. Ты лучшая в мире…

Планёр тряхнуло.

— Держись крепче, — сказала Хелен. — Посадка будет жесткая, на Капри всего одна полоса. Видишь остров?

Остров я видел. Утопающий в зелени, весь застроенный, с желтыми полосками пляжей. Небольшой совсем остров, и мысль о том, что здесь может укрыться беглый принц, показалась нелепой.

Планёр по плавной дуге огибал остров. Потом вдруг клюнул носом, резко пошел вниз. Земля все приближалась, а я никак не мог углядеть посадочную полосу. Казалось, что мы или врежемся в какое-нибудь строение, или бухнемся в море, или, в лучшем случае, сядем на кишащем людьми пляже…

Потом я увидел впереди, за низким белым забором, короткую каменную дорожку. Крошечный ангар, невысокая мачта с вяло болтающимся на ней конусом флюгера…

— Эх… — крикнула Хелен, когда планёр перемахнул над самым забором.

По полосе бежал, размахивая руками и торопясь убраться с нашего пути, голый мужчина. Загорал на каменных плитах, что ли?

Толчок, другой…

Планёр покатился ровнее, и я понял, что мы все-таки сели. Подергиваясь на стыках плит, планёр замедлил бег и остановился перед самым концом полосы. Видимо, не всем это удавалось — на крепких столбах перед забором была натянута прочная сеть.

— А, Ильмар? Неплохо? — сказала Хелен.

— Тебе надо было птицей родиться, — сказал я.

— Не хочу. Птицам это проще дается. Неинтересно…

К планёру бежал, подпрыгивая и на ходу застегивая штаны, загоравший мужчина. Глаза у него были растерянные, безумные; руки, когда он помогал Хелен выйти, тряслись.

— Почему полоса оказалась занята? — рявкнула Хелен с такой яростью, что даже я вздрогнул. — Почему нет наблюдения за воздухом, не подаются сигналы? Где старший по взлетному полю?

— Я старший, госпожа…

— Нет, ты не старший. Ты будешь драить полосу и чистить гальюн, когда выйдешь с гауптвахты. Две недели ареста!

— Есть две недели ареста…

Судя по тому, как перевел дыхание этот крепкий, мускулистый мужчина, он ожидал куда больших неприятностей.

Я выскочил следом за Хелен.

От башенки тем временем бежали, торопливо приводя в порядок форму, люди. А с самой башенки вдруг взвились в небо две зеленые ракеты.

— Спохватились… — Хелен покачала головой. — Что, бездельники, может, мне взлететь и сесть снова, по правилам?

Она вдруг засмеялась.

— Пошли… А вам привести планёр в порядок, поставить толкачи! Машина должна быть готова к взлету в любую минуту!

Глава пятая, в которой я не удивляюсь чудесам, но поражаюсь простым вещам.

О Миракулюсе слава идет по всей державе. Да и чужеземцы сюда постоянно наведываются. Я-то, конечно, не верю всему, что говорят о Стране Чудес. В Миракулюс одна плата за вход такая, что можно неделю на итальянском побережье отдыхать. Но мы вошли бесплатно, туристы на планёрах не летают.

Мы вышли со взлетного поля — на воротах, ведущих в Страну Чудес, даже не было охраны.

За воротами оказался небольшой парк. Посыпанные песком дорожки, фонтанчики и беседки… Гуляли люди — причем порода у всех на морде написана. Ясное дело, кто же сможет заплатить двадцать пять марок за вход, кроме аристократа или богатого купца?

— И это хваленый Миракулюс? — спросил я. — В любом городе таких парков…

— Ильмар, ищи кафе. Есть хочу ужасно.

На нас никто внимания не обращал. Хелен в своей яркой форме не выделялась среди многочисленных дам в дорогих туалетах. Да и я тут оказался не единственным представителем богемы — у мраморной ротонды художник, одетый почти как я, рисовал портрет главы семейства. Я торжественно раскланялся, получил в ответ вежливо-холодный поклон, и мы прошли дальше.

По широкой аллее, выложенной шестигранными каменными плитами, мы пошли сквозь редеющий парк. Сквозь деревья проглядывали какие-то здания, причудливой архитектуры и совершенно немыслимые по богатству. На миг я даже остановился, когда сообразил, что сверкающее будто алмаз здание целиком построено из стекла и стали!

— Хелен!

— Что? А…

Она улыбнулась.

— Это Хрустальный Дворец. Красиво, да?

— Дюжина без одного… Хелен, я думал, это вранье!

— Этот дворец посетило столько народа, что он небось трижды окупился. Миракулюс не только место для показа мощи Дома — это еще и очень прибыльное предприятие.

— Сходим туда?

— Сначала обед!

Я с трудом оторвал взгляд от сияющего в солнечных лучах Хрустального Дворца.

За спиной раздался странный неприятный шум. Обернувшись, я увидел вереницу громыхающих повозок, маленьких, будто рудничные вагонетки, движущихся по аллее. Из передней валил вверх дым, но никого это не пугало. Раздавались временами детские и женские повизгивания, но скорее восторженные, чем напуганные. Во всех вагонетках, кроме самой первой, чинно сидели на скамьях люди. В первой, положив руки на торчащие вверх рычаги, гордо стоял молодой парнишка в ярко-оранжевой форме.

А самое странное, что повозки двигались сами. Никаких лошадей!

— Хелен, смотри!..

Летунья оттащила меня к обочине. Повозки, соединенные тросами, прогрохотали мимо. Парень в оранжевой форме покосился на нас и дернул за длинный рычаг. Из медного котла за его спиной с ревом вырвалась струя пара. Пассажиры привычно завизжали.

Я уже понял, что передо мной паровая повозка. Штука, конечно, забавная, но бесполезная.

— Игрушки, — равнодушно сказала Хелен.

Понятно, что игрушки. И все же… восхитительные игрушки.

— Большая пицца — вот что сейчас мне нужно. И стакан апельсинового сока… — Хелен потянула меня с аллеи. — Вон, гляди…

У круглого павильончика толпился народ, вокруг были расставлены на траве плетеные столики. Запах горячей еды мог привести сюда даже слепого.

Я взял две пиццы, стакан сока для Хелен и бокал белого вина себе. Мы сели за столик в сторонке, молча принялись за еду. Поглядывая по сторонам, я заметил, что в толпе есть несколько охранников в штатском. Выдавал их взгляд — внимательный, профессиональный, оценивающий, цепкий…

Ну что ж, они свое высматривают, мы — свое. Закончив обед, мы с Хелен отправились на поиски Маркуса.

Вроде бы Капри — островок маленький. Но здесь столько всего настроили, что лишь через три часа мы обошли все гостиницы.

Но Маркуса, конечно же, нигде не оказалось. Мы с Хелен старательно изображали взабалмошную пару: высокородную даму с любовником-художником, ищущую сбежавшего после ссоры сыночка. Конечно, для Маркуса было глупо появиться здесь не изменяя внешность, да и нам не стоило описывать известного ныне всей державе младшего принца. Поэтому летунья спрашивала о мальчике скупо — только возраст, телосложение, а на вопрос о цвете волос буркнула «рыжие». Хелен сочувствовали, уверяли, что никакой беды с мальчиком в Стране Чудес не случится… но никого, никакого подростка, ни рыжего, ни черного, ни светловолосого, что поселился бы в гостинице один, не нашлось.

В последнем отеле мы сняли скромный номер — расплачивалась Хелен, а я уже порядком поиздержался.

— Тупик, — обреченно сказала Хелен, когда мы снова вышли на цветущие аллеи Миракулюса. — Лекарь на старости лет съехал с ума. Маркуса здесь нет и быть не может.

— Ему действительно некуда податься, Хелен. Его портрет видел каждый в державе. И это настоящий портрет, не то что мой. Маркус не может бродяжничать по дорогам, не может побираться в городах…

— А здесь он что может, Ильмар? Тут частенько бывают приближенные ко двору! Те, кто его знает в лицо!

— Хелен, вначале мы обшарим Страну Чудес. Подчистую. Потом решим, кто виноват и что делать.

Летунья искоса глянула на меня. Примиряюще улыбнулась.

— Ладно. С чего опять начнем?

— Пойдем в Хрустальный Дворец.

— Думаешь, Маркус может быть там?

— Нет, не думаю. Мне самому туда хочется.

Мы расхохотались.

— Ну не помирать же дураком, а? — попросил я. — Хоть увижу, чего умные люди напридумывали!

Влившись в оживленную толпу, мы пошли к огромной арке ворот, ведущих в Хрустальный Дворец.

Вблизи Дворец был еще более впечатляющим. Железо и стекло, все сверкает, все видно насквозь. И лишь в двух шагах от арки я пригляделся к строению.

— Хелен, это чугун! — так громко сказал я, что на меня даже недовольно оглянулись. — Точно!

Конструкции Дворца и впрямь были из чугуна, искусно обложенного тончайшей сталью. Лишь кое-где проглядывали стыки.

— Ну и что? — спокойно отозвалась летунья. — А ты думал, чистую сталь на эту показуху пустили? И без того цена вышла…

Маленький ребенок, семенящий рядом с мамашей, разинув рот, уставился на меня. Плачущим голосом воскликнул:

— Мама, это ненастоящее?

Женщина смерила меня негодующим взглядом и сказала:

— Настоящее, настоящее… Видишь, как блестит?

Я прикусил язык. Дворец все равно был чудом из чудес.

Внутри царил механический шум. И неудивительно — все этажи дворца были соединены лифтами, по лестницам почти никто и не ходил. Залы с прозрачными стенами наполняли экспонаты, каждый из которых был одним из державных достижений. Вначале — как-то так сложилось — мы поднялись в зал воздухоплавания. С потолка на прочных нитях свисали макеты — достаточно высоко, чтобы их не хватали руками. Там были и наши планёры, и огромные руссийские, и четырехкрылые китайские. А посреди зала стояли три настоящих, на вид вполне пригодных для полета, планёра. Один совсем древний, видно, копия с китайского, который украли когда-то. Другой — точь-в-точь старый планёр Хелен, даже с толкачами под брюхом. А третий выглядел совершенно диковинно — у него было два крыла, одно над другим, между ними толкачи, снизу — похожий на лодку корпус с тремя поплавками. На них планёр и стоял, никаких колес не было.

— «Король морей», — сказала летунья. — Их теперь не строят.

— Почему?

— Дорогой оказался и в управлении очень сложен. Зато может на воду опускаться. Мощные толкачи впервые на нем опробовали… Только они да вооружение, что для «Короля морей» разрабатывали, и вошли в обиход, а сами «Короли» уже не летают…

Летунья обошла планёр, чуть ли не принюхиваясь к нему, и начала целую лекцию. К нам стали прислушиваться. Но Хелен так увлеклась, что продолжала рассказ, без всяких деталей — видно, о них говорить было запрещено, — зато очень красочно. Описала, как два таких вот «Короля морей» сожгли руссийский крейсер в северном море, один после того упал, и летуну нипочем бы не выжить, но его товарищ сел рядом и выловил друга из студеной воды. Он даже взлететь попытался, но толкачи замочило водой, и ничего не получилось. Так они и качались на волнах сутки, ждали, пока первый же шквал разнесет их планёр в щепки. Но, на счастье, проходил мимо торговый корабль, подобрал героев и их машину.

Сквозь собравшуюся толпу, которая разразилась аплодисментами, едва Хелен закончила рассказ, пробился служитель. Уставился на летунью с явным восторгом:

— Простите… графиня Хелен?

Я уже давно делал летунье знаки, но только тут она замолчала.

— Никаких комментариев! — отрезала Хелен, и мы ушли, оставив посетителей в приятном недоумении.

— Теперь каждый будет знать, что здесь великая летунья.

— Ну и ладно!

Ругать ее я не стал. Уж больно был хорош рассказ. Конечно, если Маркус тут, и до него дойдет весть о Хелен, он сразу ударится в бега. Но тут ли младший принц… вот в чем вопрос…

Вскоре у меня начало рябить в глазах, а все увиденное и услышанное спуталось.

Чего стоил один лишь оружейный зал! Умом я понимал, что самые хитрые и новые вооружения не показаны. Но все равно хватало того, что я видел лишь мельком, того, о чем только слышал, и такого, о чем и не догадывался.

Пулевики — старые, кремневые, и новые, в которых пуля и порох вместе в картонную гильзу зажаты. Ручные пулевики — и револьверы, и перечницы многоствольные. Скорострельные пулевики — правда, только самые старые, да и то с залитыми медью коробами; эти тайны держава оберегает ревностно. Огнеметы — и большие, где меха пять человек качают, такие обычно на крепостных стенах ставят, и мелкие, ручные, где заранее в медный цилиндр сжатый воздух накачивают, а потом стоит лишь кран повернуть…

Ручные бомбы — мелкие и большие, медные, чугунные, керамические…

Пушки — самых разных калибров, с ядрами обычными и взрывающимися, штучные, с нарезным стволом, с ракетным зарядом, с зажигательной смесью…

А уж оружия попроще — мечей, кинжалов, арбалетов и луков…. Глаза разбегались. В этих залах толпились мужчины и дети, женщин почти не было. Воняло порохом — за отдельную плату можно стрельнуть из простенького пулевика в толстый дубовый щит. Этим развлекались мальчишки. Я стал приглядываться — здесь было полно ребят возраста Маркуса. Нет, конечно, его не оказалось…

Под самой крышей Хрустального Дворца, в залитом красным светом заходящего солнца пирамидальном зале, помещалось «Царство Электричества». Хелен здесь было интересно, мне — не очень. Я посмотрел, как с треском проскакивают между медными шарами искры; потолкавшись в очереди, подставил руку под щелчок электричества от медной пластины — забавно, конечно… На высоких подставках стояли, как гласила табличка, «дуговые лампы» — и служители учтиво объясняли, что их зал следует посещать вечерами, чтобы вдоволь полюбоваться электрическим светом. Впрочем, желающие могли посмотреть на него в специальной темной комнате. Я заглянул — это, как ни странно, было бесплатно. Зрелище оказалось интересным, но быстро приелось. Между двумя угольными стержнями трещала и билась электрическая дуга. Света от нее было чуть больше, чем от большой свечки, причем свет дуги был неприятным, утомлял глаз. А когда экскурсовод стал объяснять, что электричество добывается в специальной динамической машине, на которую пошло сто килограммов меди и тридцать килограммов железа, а крутит ее водяное колесо… Глупо это все, что уж тут говорить. За такие деньги да такой мертвенный неприятный свет? Куда уж лучше газовый рожок, которыми в больших городах новые дома оборудуют, или карбидный фонарь…

И только в одном месте этого расхваленного, но скучного зала я остановился как вкопанный. Там показывали электрическую машинку для взрыва пороха, пригодную и в военном деле, и в разных строительных работах. Показывали, конечно, не в работе — стали бы они так рисковать своим драгоценным стеклянным дворцом… Никто особо и не смотрел на этот макет. Только я — потому что маленький цилиндрик, где хранилась электрическая искра для запала, был мне знаком.

Подошла Хелен. Глянула, кивнула:

— Догадался? Запал на планёре электрический. А ты что думал, я каждый раз фитиль поджигаю?

— Нет, но… разные есть штуки…

— Раньше мы использовали химический запал. Только недели не проходило, чтобы он сам по себе не сработал, причем когда не нужно. А с электрическим надежнее.

— Надо же, все-таки нашлось полезное применение, — признал я.

Спускались мы по лестнице неторопливо, у лифтов собралась слишком большая очередь. Видно, все торопились по ресторанчикам, гостиницам, а кто и на последние паромы. Небольшая толпа еще была в кунсткамере, но ни у меня, ни у Хелен не было желания любоваться уродами, и мы покинули Хрустальный Дворец.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Страна чудес

Глава первая, в которой я дважды нахожу принца Маркуса, а Хелен оба раза смеется надо мной.

Ни один город в мире, даже Париж или Рим, не выглядит ночью так красиво, как Миракулюс.

Все сияет!

На аллеях зажглись газовые фонари, причем зажглись сами по себе, фонарщиков я так и не увидал. То ли к ним шли электрические запалы, то ли применялось что-то еще более хитрое. Хрустальный Дворец весь сиял — верхний этаж неживым светом дуговых фонарей, остальные — от нормальных ламп. На нижних ветках деревьев раскачивались маленькие фонарики, их развешивали, быстро скользя на деревянных роликовых коньках, подростки в униформе. Разноцветными огнями пестрели пиццерии, ресторанчики, пивные. И людей меньше не стало, наоборот, все переместились из павильонов и дворцов на аллеи.

— Мне надо заглянуть на планёрную, — сказала Хелен. — Пойдешь со мной или подождешь?

— Подожду, — решил я. — Давай встретимся вон там, у сцены…

Огромный открытый театр и впрямь был одним из центральных мест ночной жизни. Никакой платы за билеты не бралось, люди просто сидели перед сценой за столиками, пили, ели и общались, временами поглядывая на актеров. Хелен кивнула и двинулась по аллее. А я сел за свободный столик, заказал подавальщице коньяк и кофе, уже начиная привыкать к местным ценам, и погрузился в раздумья.

По всему выходило, что наша авантюра обречена на провал. Нет здесь Маркуса, и не было никогда. Еще день-другой мы его поищем, а потом? Нет, надо бежать. А что делать Хелен? Повиниться перед Домом? Убежать со мной? Или сдать меня Страже?

Я сделал маленький глоток коньяка. Посмотрел на сцену. Шел там какой-то водевиль из современной жизни. Актеры то ли не в духе были, то ли просто посредственные, но играли неважно. Зато острили удачно, видно, текст писал хороший комедиограф. Временами шутки пробивали даже увлеченно жующих аристократов, и те к месту начинали аплодировать.

Водевиль был про Дом и Владетеля, озабоченного роскошью Миракулюса, превзошедшего Версаль. Вот Владетель и размышляет, не перебраться ли двору на Капри, а этого не хотят придворные…

Что ж, водевильчик рискованный, а потому даже слабенькая труппа срывала порой аплодисменты. Я лениво наблюдал за действием, размышляя, кто был его автором — почти наверняка из высокородных, чтобы позволить себе подобные шутки. Потом со сцены прозвучало имя Маркуса, и я напрягся.

— А младший принц поможет нам! — заявил один из интриганов. — Я подучу его забраться в рабочий кабинет высокого лица, взять со стола эдикт, а после с ним скрываться… эдикта нет — и гнев его отца обрушится на Маркуса немедля…

Ничего себе! Либо совсем новая пьеса, либо ее каждый раз заново переписывают, отражая все интриги и сплетни Дома.

Я на минуту отвлекся, а когда снова глянул на сцену — по ней крался Маркус!

Чуть не поперхнувшись коньяком, я смотрел, как мальчишка хватает со стола эдикт и бросается наутек. Меня вывел из оцепенения хохот зрителей, услыхавших, что вместо эдикта о переезде глупый принц украл страстное письмо китайской императрицы, тайно влюбленной во Владетеля.

До сцены было далеко, но я готов был руку дать на отсечение, что видел Маркуса. Гениально! Прятаться от розыска, играя самого себя, на виду у сотен аристократов и стражников!

— Что пьешь, Ильмар… — Хелен присела рядом, удивленно уставилась на мое лицо. — Ты словно привидение увидал.

— Маркус…

— Где? — летунья вздрогнула.

— На сцене. Он самого себя в пьесе играет…

— Пошли!

Я бросил на стол монеты, и мы двинулись в обход сцены. Пристройки для актеров и декораций оказались наглухо закрытыми изнутри, и Хелен уж было собралась стучать.

— Подожди… — я склонился над замком. — У тебя есть шпилька?

Хелен вытащила из волос заколку, я одним движением отпер простейший замок.

— Как ты… — она изумленно тронула дверь. — Никогда больше замкам не поверю…

Помещения театра были захламленными и грязноватыми. Даже в Стране Чудес своя изнанка. Мы вышли в узкий коридор, по которому сновали актеры и рабочие. Слышались какие-то невразумительные шутки, смешные лишь их авторам, реплики, непонятные из-за жаргона актерского сословия. У Владетеля, оказывается, «брови текут», а «лорд-клеветник переиграл на балконе». На нас внимания не обращали, то ли все были заняты идущим спектаклем, то ли привыкли к неожиданным посетителям. Я решил, что медлить не стоит, а тут как раз навстречу попался один из «лордов», в ходе действия уехавший с тайной миссией в Руссию. Рассудив, что уж этому комедианту в ближайшие минуты не выходить на сцену, я поймал его за руку.

— Что нужно вам? — с пафосом возмутился «лорд». — Позвольте узнать ваше имя…

Вблизи на актера было смотреть смешно и даже неприятно. Яркий театральный грим делал его лицо похожим на грубо размалеванную маску. Из-под пудры и румян блестели капельки пота. Костюм, такой роскошный издали, оказался аляповатой дерюгой, кружева — рваными и штопаными, меч на боку — откровенно бутафорским.

— Не на сцене, не командуй, — отрезал я. — Где мальчишка, игравший младшего принца? Быстро!

Секунду актер смотрел на меня. Потом улыбнулся.

— А… Прошу вас, уважаемые господа, прошу…

Вслед за ним мы подошли к одной из дверей. Насмешливо раскланиваясь, комедиант распахнул дверь.

Маленькая комната, дешевые зеркала на стенах. Окон нет. Очень душно. Полуголая девица подправляет грим, двое мужчин пьют вино, скинув свои фальшивые драгоценности и пышные одеяния. Перед одним из зеркал торопливо переодевается мальчишка, меняя костюм принца на арестантскую робу.

Я шагнул вперед, Хелен за мной. Комедиант остался в дверях.

— Не пытайся бежать, Маркус! — рявкнул я.

Комедиант в дверях зашелся от хохота. Актеры чуть не уронили бокалы со смеху. Девица захихикала, даже не оборачиваясь, следя за нами в зеркало.

— Опять тебя арестовывать пришли, принц! — еле выговорил наш провожатый.

Мальчишка медленно обернулся. Это был не Маркус. Одного с ним возраста паренек, и фигура похожая, и лицо — но только издали.

— А можно половину награды за себя получить? — спросил он.

Во взгляде, который бросила на меня Хелен, было куда больше, чем можно выразить словами.

— Уважаемый лорд… — девица наконец-то развернулась, присела в книксене. — Прекрасная маркиза… Моего младшего брата ловят каждый день, едва лишь мы ввели его в пьесу.

— У меня есть бумага от Стражи, — мрачно сказал паренек. — Там написано, что я не Маркус, хоть и похож немного лицом. Показать?

— Извините… — брякнул я, даже не подумав, что не стоит графу извиняться перед нищими комедиантами. — Но похож…

— Мой друг когда-то видел принца, — спокойным тоном произнесла Хелен. — Вот и обознался. Браво, мальчик, ты каждый день обманываешь высокородных слепцов.

Я кинул ему мелкую монетку, паренек ловко поймал. Судя по довольному лицу, примерно так и оканчивался визит каждого слишком умного аристократа, надумавшего схватить принца.

— Там дальше еще вор Ильмар появится, — сообщил актер, игравший уехавшего в Китай лорда. — Это буду я. Сейчас переоденусь. Желаете поймать?

Стоило мне обернуться, как актер сообразил, что напрашивается на неприятности, и исчез в коридоре.

— Остынь граф… — Хелен взяла меня за руку.

Мы вышли из той же двери. Возле нее уже стоял рабочий, недоуменно разглядывая замок.

Мы с Хелен нашли свободный столик, выпили коньяку, потом съели каких-то безумно дорогих фруктов. Хелен задумчиво сказала:

— А ведь автор пьесы — кто-то из Версаля.

— Высокородный?

— Необязательно. Может быть, из придворных комедиантов. Но эти детали… явно по высочайшему повелению.

— Какие еще детали? — я с сомнением посмотрел на Хелен. — Если ты думаешь, что принц спер любовное письмо…

— Я не о том. Но вот диалоги… Это и впрямь речь Владетеля. Обстановка. Намеки на интриги. Понимаешь, сам спектакль — пустышка, забавная глупость. Но в нем намек таится для понимающих.

— На что намек?

— А на то, что принц Маркус, если явится с повинной, будет прощен. Слегка наказан, но прощен. Конец-то благополучный. Да и вора не казнят, а на рудник отправят, поскольку ничего он не знает…

По спине пробежали мурашки.

— А фразу актера о том, что доставь он Маркуса Страже — получил бы прощение, ты прослушал? Ильмар… эта пьеска с двойным дном. Во-первых, она высмеивает всю охоту, затеянную Домом. Мол, не волнуйтесь, господа, все это пустое, никакой беды нет. Владетель в курсе… А во-вторых, в пьесе есть намек для самого Маркуса. И для тебя. Я уверена, по всем крупным городам сейчас играют эту постановку. И народ успокаивают, и слухов не пресекают.

— Может, ты и права, Хелен, — признал я. — Но что дальше?

— Я лично буду спать, граф. У меня уже глаза слипаются.

Осушив бокал, я уж было собрался встать из-за столика. И тут увидел мальчишку, игравшего в пьеске Маркуса. Уже в обычной, простой одежде, без грима, утратив сходство с принцем начисто, он бродил между столиков, высматривая кого-то.

— У меня такое ощущение, что спать еще рано, — пробормотал я и помахал рукой. Мальчик подошел к столику.

— Ну? — спросил я.

— Ваша светлость, простите мою дерзость… — здесь, среди аристократов, мальчик держался подобострастно. — Но не скажите ли вы, где ваши владения?

Наверное, мы с Хелен одновременно сделали стойку.

— В море, мальчик. Я граф Печальных Островов, — тихо сказал я.

Актер просиял:

— Граф, у меня для вас послание!

— Давай.

— Граф, мне сказали, что вы заплатите стальную марку.

Я бросил на стол две монеты. Накрыл ладонью:

— Получишь две.

— Слово графа крепче железа. Ваша светлость, меня просили передать следующее: «Смоленый канат кинжалом не разрезать…»

— Так, — я поймал его за руку, заставил сесть рядом. — И все?

Мальчишка испугался:

— Нет… если для вас эти слова не пустые.

— Что еще?

— Жди.

— Что?

— Жди. Одно слово.

— Кто велел это передать?

— Женщина, такая… средних лет, лицо постное, темноволосая, одета небогато. Наверное, не высокородная.

Женщина? Почему женщина, откуда?

— Когда ты ее встретил?

— Неделю назад, когда сцену про Маркуса вставили, и я первый день играл, она тоже подошла в актерскую, вроде как вы. И сказала, что если меня спутает с принцем граф Печальных Островов, то я должен передать эти слова. Она сказал, вы будете довольны…

— Ты ее видел потом?

— Нет, слово чести!

— Если ты вспомнишь еще что-нибудь важное, то заплачу вдвое, — я убрал ладонь с денег.

— Нет, — с сожалением сказал он, взяв монеты. — Больше ничего не знаю. Я поначалу внимания не обратил, я радовался очень, что сыграл хорошо. Я ведь хорошо играю?

— Замечательно, — похвалил я. — Вспомнишь что, подойди.

— А куда?

— Гостиница «Золотой Ритон». Знаешь?

— Конечно, мы тут каждый год играем… А кого спросить?

— Графиню Хелен, — переглянувшись с летуньей, сказал я. — Сам я путешествую инкогнито.

— Благодарю, ваша светлость.

Мальчик встал, старательно поклонился Хелен и торопливо зашагал прочь. Я посмотрел на летунью:

— Ты хоть что-то понимаешь?

— Что значили слова о смоленом канате?

— Я говорил это Маркусу, когда мы бежали.

— Маркус в Миракулюсе, — сказала Хелен.

— Похоже на то.

— И еще нам дали понять, что искать его бесполезно. У него есть здесь покровитель… точнее покровительница.

— Значит — ждать?

Хелен вздохнула:

— Ильмар, замки ты открываешь ловко, а вот соображаешь туго. Ты даже не обратил внимания, как изящно и непринужденно этот ребенок выманил наш адрес.

— Побойся Сестры, Хелен! Я сам его назвал, чтобы он…

— Вот именно.

Лицо летуньи стало жестким.

— Пошли, — она резко поднялась. — Я не знаю, сколько придется ждать и чем кончится ожидание. Но нам лучше быть в гостинице.

Среди гуляющих в Стране Чудес мы, по-видимому, были редкой парой, возвращающейся в гостиницу так рано. Портье вручил нам тяжелый медный ключ, и мы поднялись на четвертый этаж. На лифте — не хотелось упускать оплаченного удовольствия.

— Паровой? — спросил я паренька-лифтера в темно-синей форме. Тот кивнул гордо, будто сам пар вырабатывал. Лифт полз медленно.

— Скажи, дружок, — Хелен достала из сумочки монетку. — Если бы ты искал на острове женщину средних лет с невыразительным скучным лицом… куда бы двинулся?

Паренек скривился:

— Я бы помоложе искал. И веселую.

Летунья улыбнулась:

— Ответ неверный и денег не прибавит.

Лифтер старательно соображал. Неуверенно пожал плечами:

— У нас тут скучающих мало… Может, среди монашек в монастыре Исцеляющих Слез? Они там все скучные, им положено.

— Ладно, держи.

Паренек распахнул решетчатую дверь, и мы вышли из лифта. Хелен задумчиво постукивала пальцами по гипсу.

— Нет, отпадает, — с сожалением сказала она. — Им даже младенцев мужского пола запрещено в стены монастыря вносить.

— Откуда ты только все знаешь? — полюбопытствовал я.

— А… по молодой дури собиралась в монастырь уйти, — Хелен задумалась. — Потом поняла, что это не по мне.

У двери я полез за ключом. Летунья усмехнулась:

— Зачем ты вообще им пользуешься?

— Я же не на работе.

Позвонили слуге — тот явился, не успел еще колокольчик затихнуть. Заказали шампанского и икры, уселись у окна, наблюдая за островом.

Миракулюс будто ждал ночи, чтобы предстать во всем великолепии.

То с одного, то с другого конца острова били в небо фейерверки, затейливые, не хуже китайских. Прошла карнавальная процессия, направляясь куда-то к сверкающим стенам Хрустального Дворца. Завязалась было под окнами пьяная ссора, но откуда-то набежали крепкие, хорошо одетые парни и вежливо растащили подгулявших гостей.

— Бдят, — вздохнула Хелен. — Нет, я не представляю, как Маркус мог здесь хоть сутки продержаться. Как вообще он мог попасть в Миракулюс! Ясное дело, в Стражу тупые идут, но не слепцы ведь…

Я кивнул. Казалось мне, что разгадка рядом и проста до чрезвычайности. Стражники… слепцы… тупые… Как мог их обмануть мальчишка, не привыкший, в общем-то, убегать и прятаться?

В дверь тихонько постучали. Мы переглянулись, я набросил куртку, потрогал пулевик во внутреннем кармане и открыл.

Слуга кланяется:

— Прошу прощения, к вам посетители.

Хелен удовлетворенно хмыкнула.

— Кто?

— Две женщины внизу. Говорят, что графиня Хелен их ждет.

— Проси! — я слегка прикрыл дверь, уменьшил свет. Вернулся к Хелен, и мы, не сговариваясь, уселись подальше от окна и газовой лампы, так, чтобы вошедшие нас сразу не увидели. Я достал пулевик, положил на колени.

Минуту мы просидели молча, потом за дверью послышались шаги.

— Сейчас все станет ясно, — негромко сказала Хелен. Она была на взводе, и я заметил, что правая рука ее замерла в том положении, в котором обычно тянутся в Холод.

Что там у тебя припрятано, кроме безобидного запала, Хелен?

Дверь открылась, и в наш номер вступили двое. Мелькнуло на миг любопытное лицо слуги, но перед его носом дверь захлопнули.

— Проходите, дамы, — негромко сказала Хелен.

Одной женщине было за тридцать, а может быть, и под сорок. Такой тип лица, что трудно возраст понять, в молодости они не блещут, зато потом свое берут. Незнакомая, в чем-то красивая… и при том характеристика юного актера была абсолютно точной. Лицо скучное, постное, отрешенное. Даже у ученых женщин такое редко встретишь. И одежда под стать — монашеское темное платье до пят, платок на голове, поверх еще клобук. Ни сумочки, ни зонта, ни иной мелочи, которой женщины так любят руки занимать.

Руки, кстати, красивые. Не измученные тяжелой работой.

А вторая была совсем юная девушка, на которой такое же мрачное платье сидело как на корове седло, и лицо под надвинутым на глаза платком было знакомо до жути…

— Одиннадцать проклятых! — завопил я, вскакивая и роняя пулевик. — Марк!

Хелен нервно засмеялась, начала:

— Опомнись, граф…

И затихла, когда переодетый в женское Маркус стянул платок. Лицо-то безусое, нежное, а вот волосы короткие выдают.

Женщина, пришедшая с принцем, бросила на него быстрый взгляд. Глянула на пулевик, валяющийся на полу, на миг сложила руки лодочкой:

— Прошу вас, уберите оружие. Мы пришли с миром.

Я быстро подошел к Маркусу, взял его за подбородок, запрокинул голову, посмотрел в глаза. Только и сказал:

— Что же ты, Марк?

Даже сам не пойму, что имел в виду. То ли то, как он бросил меня на побережье. То ли их нынешнюю глупость, когда Маркус со своей покровительницей сами дались нам в руки.

— Выслушай, — быстро сказал он. — Выслушай сперва меня и сестру Луизу.

Хелен уже пришла в себя. Поднялась, жестом гостеприимной хозяйки указала на диванчик.

Гостеприимство гостеприимством, а усаживала она их хорошо, так чтобы на свету были.

— Графиня Хелен, летунья.

Я взял руку сестры Луизы, коснулся губами:

— Счастлив познакомиться, сестра. Граф Ильмар, вор.

Похоже, сестра Луиза была несколько растеряна. События разворачивались быстрее, чем она ожидала. Неужели думала, что я не узнаю паренька, с которым с каторги бежал, даже в женской одежде?

— Сестра Луиза, — наконец ответила она. — Настоятельница монастыря Исцеляющих Слез. Мир вам, графиня и граф.

— Если желаете пройти умыться… — начала Хелен. Сестра Луиза покосилась на летунью и резко ответила:

— Оставьте любезности, Ночная Ведьма. Я не в вашем замке в Богемии, и у нас не светская беседа.

— Как будет угодно. — Хелен пожала плечами. — Прошу вас, садитесь. Принц Маркус, простите, я действительно не узнала вас.

Мальчишка слабо улыбнулся:

— Наверное, трудно представить, что сын Владетеля унижается до подобного? Ужасный вид, да?

— Да нет, тебе даже идет, — насмешливо ответила летунья. — Как вы нас нашли? Мальчик-актер?

Сестра Луиза подтолкнула Маркуса к дивану, опустилась рядом, сложив руки на коленях:

— Да. Марк почему-то был убежден, что Ильмар попытается его найти. Я… поставила несколько ловушек. Честно говоря, не ожидала, что сработает именно эта, в театре.

— И кто же попал в ловушку? — поинтересовалась Хелен.

Мне показалось, что между женщинами мгновенно и беспричинно возникла неприязнь. Это было плохо, но вмешиваться в таких случаях бессмысленно. Только масла в огонь подливать.

— Мы все, — сестра Луиза игнорировала колкость. — Позвольте мне рассказать вам кое-что.

Ох, не нравилось мне это.

Раз уж мы собираемся схватить и выдать Маркуса — ничего нам слушать нельзя. Связать паренька, заткнуть рот кляпом да и доставить на планёре прямо в Версаль или Урбис. Даже на местную Стражу нельзя полагаться, всю честь поимки себе отберут.

— Ильмар, вы человек не совсем пропащий, прошу, выслушайте мои слова…

Сестра Луиза глядела мне в глаза, будто мысли читала.

— Говорите, — сказал я. — Но я буду честен с тобой, Маркус, потому что мы с тобой вроде как друзья…

Мальчик насторожился.

— Только выхода у меня нет. Ты мне вначале врал, потом в своих целях использовал. А под конец бросил, ушел. Так что — мы в расчете. Сейчас я из-за твоих дел по всей державе в розыске, обложен как волк последний. У меня выхода нет…

— Кроме как меня выдать?

— Да.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

— Был бы ты честным со мной, Марк, я бы так не поступил. А теперь — извини.

— Выслушайте меня наконец, Ильмар! — сестра Луиза говорила по-прежнему тихо, но властно.

Я замолчал, развел руками. Все, я предупредил, совесть чиста.

— Маркус, младший принц, мне знаком уже почти три года. Когда высочайшая делегация Дома Капри посетила, мне было поручено за ним приглядывать…

Настоятельница глянула на Маркуса: мне почудилась в ее взгляде теплота, на миг из скорлупы гладенькой ее душа показалась…

— Жаль, что младшим принцам не дано наследовать власть. Хоть раз встал бы добрый человек во главе державы.

Хелен на подобную крамолу не отреагировала, мне все равно было. Одернул Луизу Маркус:

— Сестра, не говорите так.

— Прости, мальчик… Я укрывала бы Маркуса в любом случае. Будь он даже и впрямь в чем-то виновен. Но…

Они опять переглянулись с Маркусом, и я понял, что между ними идет незримый диалог, что настоятельница знает куда больше, чем младший принц мне, например, доверил.

— То, что мальчик взял в Версале не принадлежит Владетелю.

— Что в этой книге? — резко спросил я.

Сестра-настоятельница вздрогнула.

— Я не говорил! — быстро произнес Маркус.

— Что в ней? — повторил я. — Святая сестра, ты к Господу ближе, тебе за себя решать легче. Но если хочешь меня переубедить…

Хелен по-прежнему разминала пальцы на здоровой руке, чертила ими в воздухе, и я вдруг трезво, будто холодной волной окатило, понял — ее-то уж точно не переубедить.

— Книга, которая попала к Маркусу… — сказала Луиза, и прозвучало это так, словно не мальчик нашел книгу, а та позволила ему себя найти, — написана рукой Сестры.

У меня морозом спину свело, а к лицу кровь прихлынула. Да что это со мной творится?

Летунья вздохнула — в тишине вздох прозвучал слишком отчетливо, чтобы его игнорировать.

— Добрая сестра наша… я всем сердцем радуюсь столь чудесной находке. Любой гражданин державы готов поздравить принца Маркуса и вознести молитву за его здравие. Но, добрая сестра, я не могу понять, к чему было скрывать эту божественную книгу. И более того…

Хелен на миг замолчала:

— Я считаю, что принц Маркус действительно виновен, если посмел скрыть от святой Церкви и Дома драгоценную реликвию.

Хелен была права, безусловно.

— Маркус… — сестра Луиза посмотрела на мальчика. — Покажи им книгу, дитя.

Это было слишком просто! Немыслимо легко.

То, за чем гонялась вся держава, что пытались вытрясти святые паладины и сам Владетель!

Маркус медленно поднялся. Бросил на Хелен быстрый настороженный взгляд — и потянулся в Холод. Я видел, что летунья впилась в него напряженным взглядом, пытаясь уследить, понять, запомнить Слово. А я даже не пытался. Куда мне, дураку, до высшей мудрости.

Дохнуло ледяным ветром, расступилось Ничто, повинуясь Божьему Слову. И в руках Маркуса, затравленного паренька, безмерно нелепого сейчас в женской одежде, никому не нужного младшего принца, оказался маленький томик в темной коже.

Книга, самой Сестрой писанная!

Той, что Искупителю вровень стала, не по веленью Господа, что себе приемного сына среди людей пять тысяч лет выбирал, а исключительно собственными достоинствами и добродетелями.

Самой Сестрой…

Покровительницей грешников, заступницей униженных.

Я и не заметил, как встал, протянул руку — и наткнулся на бешеный взгляд Маркуса.

— Стой… — прошептал младший принц, и я понял: сейчас уберет книгу обратно на Слово.

— Не надо, — быстро сказал я. — Покажи, хоть издали. Дай на почерк Сестры глянуть! Прочти, хоть что-нибудь! Марк!

Наверное, в моем взгляде было слишком много мольбы — Маркус чуть остыл. Осторожно поднял томик, раскрыл — страницы были из желтоватого, плотного пергамента, чернила не выцвели и строки, на незнакомом языке написанные, были отчетливыми.

— Я бы не сказала, что этой книге почти две тысячи лет, — сказала Хелен, оставаясь в кресле, не делая даже попытки подойти.

— Ее хранили на Слове, — спокойно ответил Маркус. — Тут есть записи, в конце. Каждый, кто берег ее, оставлял свое имя. От отца к сыну, столетиями, почти без перерывов. Тридцать пять имен. Последний хранитель не нашел, кому передать святую книгу… и спрятал ее среди манускриптов.

— Ты хочешь сказать, что это почерк Сестры?

Хелен то ли не верила до конца, то ли просто тянула время, не решив еще, что делать.

— Нет, — мальчик покачал головой. — Сестра не знала грамоты. Она рассказывала, а брат Матфей и сестра Петра записывали.

Я осторожно скосил глаза на сестру Луизу. Неужели она верит? Неужели не сложит сейчас руки в святом столбе? Не одернет мальчика…

— Он говорит правду, — сказала сестра Луиза.

— Сестра-настоятельница, принц Маркус. — Хелен поднялась из кресла, склонила голову. — Я верю вашим словам. Но если это и впрямь откровения Сестры Марии, двумя раскаявшимися апостолами записанные, наш долг немедленно вручить их пасынку Божьему и скромно удалиться. Владеть этой книгой — гордыня и грех! Не нашим рукам ее касаться. Вы согласны, сестра?

Сестра Луиза молчала.

— А что ты скажешь, Маркус? — ласково спросила Хелен. — Я ведь все понимаю. В моем замке хранятся мощи святого Анджея Пражского, я знаю этот трепет… Прикоснуться к святыне…

Ее голос был так мягок и одновременно тверд, что Маркус отвел глаза.

— Ты почувствовал себя в ответе за святую книгу, за бесценное сокровище, что оказалось погребенным в библиотеке, ты решил хранить ее… но зачем? Мальчик, ты добрый слуга Господа, и положение твое предписывает тебе быть в рядах истинных защитников веры… Так зачем же ты уподобляешься тем, кто извращает веру? Зачем впадаешь в ересь и таишь от нас святое писание Сестры?

Летунья подошла к Маркусу, положила руку ему на плечо. Парнишка отвел книгу в сторону, сразу напрягся, как пружина, но Хелен вроде не собиралась выдирать из его рук святыню.

— Маркус, у меня планёр. Летим в Версаль. Решим по дороге, что объяснить Владетелю… повинную голову петля не душит. И твоему бедному другу Ильмару облегчение… — взгляд на меня, и едва заметный взмах бровей. — И мне, которую угораздило тебе на пути попасться. И сестру Луизу, — вежливый кивок, — от большой беды избавишь. Разве Владетель накажет тебя, если вернешь книгу?

— Сестра моя, ты не веришь. — Луиза еще сидела, прямая как палка, вся закостеневшая. Но взгляд ее наливался огнем: — Графиня Хелен, ты слишком много провела в небе, чтобы преисполниться почтения к святыне. Тогда хотя бы подумай своей хорошенькой головкой! Девятнадцать веков эту книгу прячут! И не варвары, не язычники, не одержимые гордыней безумцы!

Настоятельница поднялась во весь свой немалый рост, простерла к Хелен руку:

— Сейчас ты сама впадаешь в грех, в котором обвиняешь мальчика! Возомнила судить о поступках Сестры и раскаявшихся апостолов! Опомнись!

Хелен подалась ей навстречу. Ее голос взвился:

— Да неужели я осмелюсь… Святая сестра, я видела много чудесных реликвий! Пила из колодца, что Сестра в пустыне вырыла, чтобы Искупителю воду принести! Частицу святого столба трогала! Писания подлинные видела! Рубища Искупителя касалась! Я все понимаю! Если эта книга и впрямь Сестрой надиктована…

Она вдруг замолчала.

— Почему ее прятали, графиня Хелен? — настоятельница покачала головой. — Подумай. Хорошенько подумай! Писание сквозь века пронесли, труды апостолов к нам дошли, а эту книгу — скрыли!

— Говори, сестра, — Хелен кивнула. — Если я не права — покаюсь! Но в неведении не держи! Пока все, что вижу — гордыня и преступление. И эта книга…

Луиза и Маркус переглянулись. Миг — и книга скрылась, исчезла в Холоде. Хелен осеклась. Махнула рукой, будто смиряясь с безнадежностью спора, и отошла к окну.

— Они должны знать, — сказал Маркус. — А то не помогут.

— Ильмар тоже? — настоятельница спрашивала обо мне с явным сомнением.

— На нем грехов смертных нет, а раскаянье все прочее очистит, — Маркус глянул на меня, кивнул: — Скажи, сестра. Или я скажу. Искупитель всех прощать велел, Сестра людей на злых и добрых не делила.

Сестра Луиза кивнула, осенила себя святым столбом. Заговорила, и в голосе мелькнули неуверенные нотки:

— Граф Ильмар. Графиня Хелен. От имени Сестры прошу вас… помочь. Оставить прежние мысли и помочь!

— В чем? Святыню от людей скрыть?

— Когда Маркус пришел в монастырь… переодетый девочкой, затравленный… — ее глаза опять на миг потеплели, — я укрыла бы его в любом случае. Долг мой спасать и безвинных, и виноватых. Но когда я узнала правду…

— Тогда дай и нам узнать.

— Я скажу. — Маркус сделал жест, словно умоляя Луизу помолчать. Видно, той не хотелось, очень не хотелось хоть чем-то с нами делиться. Но она не ослушалась. — Ильмар, Хелен… в этой книге — Слово.

— Какое слово? — не поняла летунья.

— Изначальное. То, которому Искупитель Сестру учил. Первое Слово, что в начале всего было.

Я задрожал.

Хелен побелела, как полотно.

Глава вторая, когда все ругаются, но по разным поводам.

Всем известно, от малых детей до стариков, что Слово, Искупителем людям даренное, одно на всех.

Вот только произносим мы его по-разному.

Если кто, по дурости или по великой любви, что, в общем, едино, другому свое Слово доверит — Слова неравны будут. И опасность не в том, что можно свое достояние потерять, наоборот. То Слово, которое раньше звучало, в себя и новое вбирает. Вот если, к примеру, Хелен со мной поделится Словом, на котором запал ее планёра да и всякие женские побрякушки, наверное, хранятся… Мне к ним все равно доступа не будет, никак. Мое Слово — от ее Слова произойдет. Может, оно и сильнее окажется, и я куда больше добра на него сложить смогу, но вот Хелен в любой миг ко всему дотянуться сможет, ну, конечно, если будет знать, что там у меня спрятано.

Потому и хранят Слово, от детей родных, от жен любимых скрывают. Страшен искус. Как жить, зная, что все достояние в любой момент может тому достаться, кто тебя Слову научил? Не проще ли покончить с тем, от кого ниточка протянулась?

Когда аристократ обучит наследника Слову — то еще игрушка малая. К главной казне все равно доступа не будет. Надо со Слова на Слово ценности передать… если успеешь, конечно… А вот если ценностей особых нет, кроме самого Слова — то велик искус, ох, велик!

И понятно, что то Слово, что вначале было, которое Искупитель произнес, римских солдат устрашая — нож Сестрой принесенный да копья в него нацеленные зараз в Холод пряча…

Это Слово — самое главное.

Словно дерево, от тонкого корня растущее, крону до неба раскинувшее, тянутся, ветвятся Слова, в которых сила и власть всей державы.

А внизу, тьмой веков скрытое, первое Слово. Изначальное. Истинное. Искупителем сказанное.

И если знать его, если суметь произнести, потянуться…

Обдало меня таким ознобом при этой мысли, словно я и впрямь это Слово узнал и дотянулся до вечного Холода.

Все! Все сокровища мира, спрятанные ныне да в прежние века утерянные!

То, что Наполеон в Руссии взял да и унес с собой на Бородинском поле саблей казачьей сраженный… Сокровища Кромвеля и Марии Антуанетты… Чудесные машины Леонардо… Баронские накопления, казны графов и маркизов… Кладовая Владетеля, залог всей его власти… Церковные богатства… Мелочь, мелкими людишками на Слове потерянная… только таких безвестных обладателей Слова за две тысячи лет немало было…

— Спаси, Сестра… — прошептал я. — Пощади, Искупитель…

Маркус будто осунулся и посерел, сказав нам про Изначальное Слово. Сестра Луиза мрачно следила за Хелен.

— Да как ты еще жив, принц? — прошептала летунья. — Как ушел с таким… с такой силой?..

— Сестра берегла! — торжественно произнесла настоятельница.

— Сестра того бережет, кто сам не зевает… — Хелен с силой прижала ладони к лицу, будто и позабыв, что одна рука сломана. — Это смерть. Смерть, мальчик. Всем, кто к тебе прикасается. Всем, кто рядом стоял. Просто так… на всякий случай! Я думала, врали…

— О чем врали? — тихо спросил Маркус.

— Да про этап ваш несчастный, на который ты, щенок, попал… Всех каторжников допросили, загнали обратно на судно, велели отойти от берега, а потом линкор его сжег начисто, огненные бомбы не пожалели…

Я даже не вскрикнул — тихое сипение вырвалось из горла, стянутого ужасом. Закричал Маркус:

— Как? — Кинулся к Хелен, схватил ее за руки, повторил: — Как?

— Просто! Из главного калибра, в упор! Вместе с командой! Как зачумленных! А потом по городу…

У меня круги поплыли перед глазами. Будто всех я увидал: и душегуба Славко, и верзилу-кузнеца, и хитрого Локи, и безобидного певца Волли, и казнокрада Плешивого, и надсмотрщика с безобидным прозвищем Шутник, и тех, чье имя уже забылось, и матросиков из команды, и девчонку сопливую, и всех…

— Гад, — вдруг прошептала Хелен. — Ох, какой гад… сдохнуть тебе без покаяния!

Не к Маркусу были ее слова, она мальчишку, на ней повисшего, и не замечала. И не ко мне. Кому-то другому, далекому, проклятие адресовалось.

Огонь и вода. Качается на волнах золотая туша линкора и палит из всех орудий. С неба огонь, под ногами вода, на руках кандалы. Пылает палуба, рушатся мачты, вопят в трюме каторжники, смерть почуяв, капитан в ужасе линкору сигналит… А что в городе творится! Может, кто успел в горы уйти?!

Смерть. Огонь и вода все скроют. Вдруг да и выдал мальчик кому-то Изначальное Слово? Сам понял и другим передал?

Вдруг кто получит такую власть, которой никогда над миром не было!

— Что же ты наделал! — закричал я, вскакивая. — Зачем? Зачем ты нашел эту книгу? Зачем в руки взял, зачем рассказал, как посмел уйти с ней?

Маркус что-то лепетал о том, как по глупости своей, по незнанию простой жизни, как бродяжка в тюрьму попал. Судье надерзил, забывшись, кто он такой… и вошел на этап, словно прокаженный в здоровое селение.

Я не слушал его и тряс младшего принца, а тот не сопротивлялся. Дурацкий платок, под которым он прятал коротко стриженные волосы, свалился на пол.

— Зачем? — кричал я. — Зачем, зачем…

Будто все остальные слова забыл…

— Думал — не станут сильно искать, — отчетливо произнес Маркус.

— Думал, не поймут, что у меня на Слове. А они поняли. Знали. Про эту книгу знали, только найти не могли. Отпусти меня, Ильмар! Отпусти!

На меня его властность врожденная не действовала, я как Маркуса с этапа тихим беспомощным пацаном запомнил, так уже никогда принцем высокородным не приму. Другое меня остановило — в глазах у него были слезы. Плакал маленький принц Маркус, и не за себя, дуралея, чья жизнь — как последний лепесток пламени на гаснущей свече, а за всех тех, заживо в факелы превратившихся. И за дубину Славко, что не упускал случая над ним поиздеваться, и за глупого доброго Волл и, что вечно уговаривал ему подпевать, и за кузнеца-славянина, ласково успокаивавшего перепуганного мальчишку, и за горожан, ему незнакомых вовсе…

Нет, не хотел он того. Не хотел и не ждал.

Отпустил я Маркуса, и тот стоял, пошатываясь, слезы глотая. Молчала настоятельница Луиза, и гордость, что на миг мелькнула в ее глазах — «поняли теперь?» — исчезала. Молчала летунья Хелен, молчал и я, глядя в окно, где били фейерверки над шумным карнавалом… Обнял я Маркуса, похлопал по спине, а потом глянул в глаза Хелен.

— Что еще ты сказать позабыла, Ночная Ведьма?

— Ты о чем, Ильмар-вор?

— Говори начистоту.

— В чем ты меня упрекаешь?

— Двойную игру ты ведешь, Хелен!

Летунья тряхнула головой, с иронией спросила:

— И давно заподозрил?

— По пути сюда, Хелен. Уж больно ловко ты сломанной рукой рычаги тягала.

Хелен молча посмотрела на свою руку. Вздохнула.

— Да, Ильмар. Нет там ни перелома, ни трещины. Только ушиб…

Настоятельница печально покачала головой.

— Решила выдать Маркуса Владетелю, — сказал я. — Мною, как ищейкой попользоваться, а чтоб уж совсем тебя не подозревал, беды не ждал — калечной прикинуться?

— Не выдать, а домой доставить, — неохотно сказала Хелен. — И тебе, Ильмар, впрямь было прощение обещано, полное. Так что я не лгала. Маркусу — прощение и ссылка, мне полная реабилитация, тебе — прощение и титул.

— И ты поверила? — спросил я.

— Да. Я не знала, что в той книге.

Маркус отошел от меня, спросил, заглядывая Хелен в лицо:

— Так у тебя была аудиенция… с Владетелем?

Летунья молчала.

Младший принц мимолетно глянул на меня. Глаза у него блестели, но уже не только от слез, но и от робкой надежды.

— Он сам сказал? Ночная Ведьма, он сам сказал, что я буду прощен?

— Нет, — неохотно сказала Хелен. — Нет, мальчик. Не он. Мне передал… человек, которому я всецело верю. Именное повеление Владетеля перехватить вора Ильмара, двигающегося в епископской карете по направлению от Брюсселя к Лиону. Объяснить ему, что единственное спасение — отыскать и доставить в Версаль Маркуса. И… и награда мне, прощение тебе, снисхождение к Ильмару.

— Владетель не лжет, — тихо сказал Маркус. — Но только если сам дает обещания.

— Тому, кто передал его слова, я верила, как себе!

— Глупые вы, женщины, — вздохнул Маркус.

Настоятельница Луиза встала, простерла вверх руки, словно призывая всех замолчать:

— Остыньте, высокородные! Графиня Хелен, тебе было поручено отбить Ильмара у святого паладина Церкви?

— Да!

В пылу перепалки я как-то не обратил внимания на эти слова Хелен. Но тут стало совсем тошно.

Церковь пыталась доставить меня в Урбис втайне от Дома. Владетель, прознав про то, послал Хелен, да и не одну Хелен, наверняка, это просто ей удача привалила, отбить меня и использовать как ищейку. Что уж говорить, Владетель поступил умнее, видно, лучше знал своего незаконнорожденного отпрыска, понимал, что тот со мной тайной никогда не поделится.

Значит, мало того, что в самой Церкви раскол назревает! Еще и власть светская с властью духовной на ножах!

И все из-за старого фолианта, что лежит у Маркуса на Слове…

— Марк! — крикнул я. — Кто учил тебя Слову? Кто? Он может забрать с него книгу?

Меня вдруг обуял страх, что мальчик по наивности об этом не думал. Но Маркус покачал головой, ничуть не удивившись запоздалой панике.

— Никто меня не учил, Ильмар-вор. Я сам… прочитал.

— Так у тебя то самое Слово? — выпалил я, уже не соображая, к чему катится мир. — Изначальное?

— Да… нет… не знаю… — Маркус смешался. — Это трудно, понимаешь? Я пробую по-разному, но Слово все еще слабое. Может быть, у меня способностей нет. Может, я просто не умею.

— Покажи мне книгу, — попросил я. — Те страницы, где описано…

— Нет!

У меня никаких сомнений не было — Маркус не покажет.

— Мальчик, — Хелен подошла ко мне, словно подчеркивала — мы сейчас действуем заодно. Маркус чуть отстранился. — Что бы там ни было, на твоей совести уже полсотни жизней. И скоро могут наши прибавиться. Что нам делать?

Маркус затравленно посмотрел на настоятельницу. И взгляд этот возымел свое действие, та вздохнула, укоризненно взглянула на Хелен:

— Графиня, чего вы требуете от бедного затравленного ребенка? Он понял, что люди еще недостойны этой святой книги. Понял, что знания, в ней описанные, не для нашего жестокого века. И сделал то, что смог придумать — убежал, унося с собой бесценное сокровище…

— Скорее — все сокровища мира, — тихо сказал я.

И вспомнился мне вдруг, встал перед глазами, старый лекарь Жан. Как он о Маркусе говорил: «Решил, кто будет для него более полезен…»

Неужели и впрямь?

Когда же он настоящий: когда по невинно убиенным плачет или когда помощников себе вербует? Или и так, и этак?

А Маркус, словно решив подтвердить мои слова, шагнул к Хелен. Опустил голову и прошептал:

— Графиня, лучше вы скажите, что мне теперь делать… Скажите…

Он вдруг вскинул на летунью сияющий взгляд:

— Давайте, я отдам вам книгу! Доставьте ее в Урбис или в Версаль! Пусть не ищут меня только…

Я мысленно крикнул: «Соглашайся!» Проверь, всерьез ли говорит! Но Хелен вздрогнула, будто от удара.

— Мне такого счастья не надо, мальчик. Я… я недостойна.

— Тогда что же мне делать? — жалобно спросил Маркус.

Вот. Уже не мы вопросы задаем, а он. Связаны мы теперь, едва узнали тайну, страшной силой святой книги. Именно страшной, прости, Господи. Рано она из тьмы вынырнула, не готовы к ней люди. Не рассказ о жизни Искупителя, Сестрой написанный, каждому нужен, а только лишь — Изначальное Слово. И пусть желание это каждый объяснит благородно и возвышенно — Владетель заботой о державе и простых гражданах, Преемник — тягой к святому. Одно, одно стоит перед глазами у каждого, знающего тайну, — горы сокровищ. Железо и сталь, медь и золото, оружие и доспехи, машины и книги, картины и скульптуры… Власть — чего стоят заносчивые маркизы и герцоги, когда в любой миг можно лишить их всего состояния?

— Раньше надо было делать… Вешаться! — рявкнула Хелен.

— Думайте, что говорите, графиня! — настоятельница вновь повысила голос. — Святая книга сама решает, когда к людям прийти! Из тьмы веков выплыла, себе хранителя избрала! И наш долг теперь…

— Луиза Миллер, баронесса Франкфуртская, вам не к лицу напыщенность и экзальтация! — бросила Хелен.

Они знакомы!

— Я давно не баронесса, милая графиня, и моя мирская жизнь…

— То-то и оно, что мирская жизнь вам покоя не дает, — устало сказала Хелен. — Ваш долг, как верной служительницы Церкви, состоял в том, чтобы со всей любовью и заботой проводить принца Маркуса в Урбис. И тем спасти множество жизней.

Женщины окинули друг друга ненавидящими взглядами.

Беда с этими высокородными! Все они друг друга знают, за каждым тянется хвост титулов, интриг, тайн. Даже помыслить страшно, что произойдет, если в их кругу окажешься.

— Тихо, тихо! — завопил я, бросаясь между Хелен и Луизой. Похоже, и старая баронесса, и молодая графиня уже были готовы выяснять отношения словно базарные торговки. — Забудем старые распри! Опомнитесь! Что произойдет, если мы доставим мальчика в Версаль или Урбис?

Маркус тихо стоял в углу, будто всецело отдался нашей воле. Ох, не люблю таких тихих и покорных!

— Смерть! — рявкнула Хелен. — Кто бы ни завладел книгой — всегда будет опасаться, что мы тоже знаем Изначальное Слово.

— Смерть, — подтвердила Луиза. И, словно смутившись оттого, что согласилась с летуньей, добавила: — Возможно, вечное заточение. Под Версалем глубокие подземелья.

— Под Урбисом тоже, — буркнула Хелен, ухитрившись оставить последнее слово за собой.

— Так оно и есть, — согласился я. — Маркус?

Мальчик пожал плечами:

— Если Владетель сам не клялся нас помиловать лично, значит…

Все ясно.

— Хорошо, — я не давал женщинам времени на перебранку. — Сдавать Маркуса уже поздно, все равно нас прикончат.

Хелен промолчала.

— Что тогда нам остается? Я говорю нам — потому что мы теперь все меченые, обреченные и в одной западне. И ссориться — только себя карать.

Летунья вздохнула:

— Не знаю. Я даже не думала, что так все повернется. Наверное, бежать надо, Ильмар. Куда угодно. В Колонии, в Африку, в Китай. Чем дальше уйдем, тем больше проживем.

— Нельзя нам убегать! — радостно возвестила Луиза. — Книга не зря на державной земле хранилась, тут ее место! Судьба нас свела, чтобы мы святую книгу берегли, хранили, ждали, пока сердца людские смягчатся, и станем мы достойны подлинного Слова. Тогда… тогда и подарим ее Церкви, Дому, людям. Каждый бедный крестьянин Словом Божьим владеть станет! Все в мире станет общим, кому что понадобится — тот в Холод потянется и возьмет, сколько нужно! Вот тогда и настанет Железный Век, воцарится на земле Царство Божие, уверуют язычники, просветлеют грешники…

— Маркус?

Я заметил, что взгляд принца быстро обежал всех — и Хелен, и Луизу, прежде чем на мне остановился.

— Да, надо бы затаиться, — сказал мальчик наконец. — А где — это вам виднее.

— Ладно, — решила летунья. — Пока нас здесь не ищут, и мы еще живы. Завтра утром мы сядем в планёр… и отбудем на материк.

— Вчетвером?

Хелен вздохнула.

— Да, сестра. Я не в восторге, скажу прямо, в планёре лишь два кресла. Но есть грузовой отсек, а перелет небольшой, дотянем на толкачах.

— Пойдем, сестра…

Куда они собрались?

— Мы будем ночевать в монастыре, — не терпящим возражений голосом пояснила Луиза. — Мне надо оставить распоряжения сестре-экономке, привести в порядок бумаги и вещи. Я ведь ухожу навсегда.

— И все-таки… — начала Хелен.

— Пойдем, Маркус!

Мальчик со вздохом поднял платок, стал повязывать. Луиза молча помогла ему, спросила, не глядя на летунью:

— Нам прийти утром?

— Да. В шесть.

— Мы придем, — сказала Луиза и, взяв Маркуса за руку, потянула к двери.

Едва дверь за ними закрылась, как Хелен издала тихий, придушенный вой:

— Старая дура… сумасшедшая святоша… наивный щенок…

Мечущаяся по комнате летунья сама казалась безумной. Я не рискнул ее останавливать, пусть сбросит пары.

— Я ее в грузовой отсек посажу, чтоб он под ней, толстозадой, провалился! Вот ведь нашла свою судьбу, зараза!

— О чем ты? — спросил я, держась на безопасном расстоянии.

Хелен села в кресло, провела по лицу ладонью. Попросила:

— Дай чего-нибудь выпить, Иль…

— Ничего уже нет. Подожди, я позову слугу…

— Коньяк! — велела летунья.

Когда слуга принес маленькую бутылку «Реми», я разлил коньяк по бокалам и спросил:

— Откуда ты знаешь эту монашку?

— Мир тесен, Ильмар… — Хелен покачала головой. — Да и знаю-то я ее… чуть-чуть. Когда стала в свете появляться, она уже в веру с головой нырнула.

Одним глотком осушив бокал, летунья удивленно произнесла:

— Маркус… нет, словно знал, к кому за помощью идти…

— Почему?

— Ну, есть такая порода женщин, которым вечно кажется, что они рождены для великих дел. Положенное место их не устраивает. Или супругой Владетеля стать…

Я невольно вспомнил рассказ про мать Маркуса и кивнул.

— Или в науках прославиться, воинским делом овладеть…

— Ты ведь тоже из таких, — сказал я.

— Конечно. Только кто-то все силы свои прикладывает, как Сестра приложила. А кто-то руки заламывает, головой о пол бьется да сокрушается, почему жизнь не удалась. Так вот баронесса Луиза Миллер — из таких. Муж у нее был дворянин добрый, но небогатый. Жену любил очень. Она, стерва, из него все соки выжала. Устраивала приемы, разъезжала по всей державе, в Дом стала вхожа, а тот чуть ли не сам киркой на рудниках махал да плетью из крестьян последнее выбивал, лишь бы ее прихотям потрафлять. Лучше б любовника себе завела богатого! Так нет, в этих делах она всегда отличалась редкостным благочестием. Себя блюла строго, всегда могла другим укор высказать, а то и ославить молоденькую девицу…

Ага. Вот оно что, летунья.

— С мамашей Маркуса, кстати, была знакома. Явно хотела через красивую фаворитку сама вверх подняться. А потом, когда муж ее вконец разорился, связи все рухнули, хода в Дом не осталось — внезапно набожность Луизы в фанатизм переросла. Имение, земли — все подарила Преемнику на богоугодные дела. На самом-то деле все угодья и так были в долгах перед Версалем, перед Урбисом, у нее просто выхода иного не оставалось. Но в награду за такое благочестие получила Луиза Миллер сан и была удостоена настоятельницей в монастырь, в Миракулюс. Тогда это обычный курорт был, но все же местечко приятное.

— Все-таки она своего добилась, — сказал я.

— Конечно. Стала покровительницей хранителя Святой Книги. Почти как Сестра при Искупителе, наверняка уже в том знамени и подобие углядела… — Хелен мрачно усмехнулась. — Ильмар, скажи, есть у тебя такое чувство, будто нас на поводок посадили?

— Есть, — признался я.

— Ну, ведь все было так хорошо задумано… — вздохнула Хелен. — Все! Одного я не учла, против такой беды не устоять!

— Ты заметила, как ловко Маркус загнал нас в угол? — спросил я.

— Кровь Владетеля, что ни говори. Он это умеет.

— А ведь сам Маркус о своих планах ни слова не сказал?

Мы переглянулись.

— Да нет у него никаких планов… — неуверенно ответила Хелен.

— Я тоже так думал, когда с Печальных Островов бежал.

— Влипли, — зло сказала Хелен. — Ох, влипли. А не обидно, что я тебя искала по заданию Дома?

— Я все равно это подозревал. Ну, странно было, что ты меня нашла без чужой помощи, так ловко все факты соотнесла, рассчитала, куда я двину. Надеялся лишь, что ты и впрямь поможешь мне наказания избежать.

— Если бы все сложилось, как я надеялась. А теперь… Ильмар, может быть…

Она не закончила, но я все понял по взгляду.

— Улететь? Сейчас?

— Пусть выпутываются сами.

Я размышлял. Что ни говори, а в словах Хелен был резон.

— Их схватят, — предположил я. — Почти наверняка. С Луизой он быстро на неприятности нарвется.

— Все в воле Божьей, — Хелен сложила лодочкой руки. — Ильмар, та книга, она и впрямь написана Сестрой?

— Полагаю, да. С чего бы Дом и Церковь так всполошились?

— Тогда надо уходить немедленно.

Подумал я о Маркусе, который надеется на нашу помощь. А потом опять старика-лекаря вспомнил с его словами, как принц умеет людей вокруг себя использовать. И этап наш несчастный вспомнил.

— Ты права, Хелен, — сказал я. — Спасать их — пользы нам с того не будет никакой. А ради чего шеей рисковать — не вижу. Уйдем сами, пересидим беду.

— Если есть на то воля Искупителя, так Маркус и сам уйдет, — жестко добавила Хелен. — А если решил Господь, что пора людям узнать Истинное Слово — то прятать Маркуса грех, причем грех бесполезный. Ночью, конечно, не пойдем, чую это…

Мы смотрели друг на друга и невольно улыбались. Шок, охвативший нас, когда Маркус достал из Холода Святую Книгу, прошел. Осталась злость на то, как ловко нас пытаются втянуть в чужие игры.

— Поспим, — решила Хелен. — Часа три хотя бы, а то совсем сил нет. В пять встанем, я умею просыпаться, когда нужно, — и на планёрную площадку. Машина готова, сразу улетим.

— Куда?

Летунья поникла.

— Далеко, Ильмар. Далеко-далеко… в чужие страны. Я подумаю, гляну на погодные карты, да и ты реши, где прятаться легче. У меня есть кое-что ценное на Слове, у тебя — опыт большой. Вдвоем сможем укрыться.

Глава третья, в которой появляются двое старых знакомых, один очень большой, а второй все равно неизмеримо больше.

Проснулся я оттого, что Хелен водила ладонью мне по лицу. Медленно, плавно, словно слепая, что лишь руками видит. Я открыл глаза, посмотрел на летунью, она сразу убрала руку.

— Пора, — сказала она. — Уже пять. Умывайся да пойдем.

Пока я умывался, Хелен собиралась. Сон с меня быстро слетел, лишь тяжесть в голове осталась. Много выпили вчера.

— Я вызову слугу, — крикнула Хелен. — Пусть приготовят счет.

Звякнул колокольчик. Я кивнул своему отражению в зеркале, продолжая скоблить ножом намыленную щеку. Щетина отросла, будь здоров…

В дверь постучали, Хелен легкими шагами пересекла комнату. А я замер с ножом в руках, пытаясь понять, отчего кольнуло сердце.

Стук подозрительный.

Будто не слуга осторожненько стучит, а кто-то, лишь пытающийся придать стуку несвойственную деликатность.

— Стой, Хелен! — крикнул я, бросаясь в комнату. — Не отпирай!

Поздно.

Даже вскрика не было — так быстро все произошло. Стояла Хелен с белым от ужаса лицом, к голове был приставлен ручной пулевик.

А держал оружие офицер Стражи Арнольд, от которого я так ловко ушел в вольном городе Амстердаме, над головой которого так удачно путешествовал в дилижансе до Лиона.

Сколь веревочке ни виться…

При виде меня каменное лицо офицера озарилось улыбкой.

— Брось нож, Ильмар! — гаркнул он.

Значит — понял, как я ушел из Лиона. И мало того, что понял. Другой планёр взял, иначе никак бы не успеть ему! И не в Риме меня искать стал, а до Страны Чудес добрался.

— Оружие на пол! — приказал Арнольд. Толкнул голову Хелен стволом пулевика так, что летунья вскрикнула от боли.

— Отпусти меня! Я графиня!

У Арнольда губы скривились в ухмылке:

— Вас тоже ждет суд, графиня. За измену, за укрывательство каторжника Ильмара.

Хелен сделала неуловимое движение. Я понял: потянулась в Холод.

В ее руке возник… нет, не пулевик, как я надеялся, и даже не нож. Всего лишь цилиндрик планёрного запала. И этим бесполезным цилиндром она с размаху ткнула Арнольда в лицо.

Эффект был потрясающий.

Издав короткий крик, здоровяк рухнул головой в коридор, в открытую дверь.

Я обалдело смотрел на Хелен, убирающую свой драгоценный запал в Холод.

— Он… он мертв? — только и спросил я.

— Не думаю. Минут через десять очухается.

Я подскочил к Арнольду, выглянул в коридор — пусто. Втянул офицера в номер, захлопнул дверь.

Да, он действительно дышал, под глазом дергалась какая-то мышца, будто сраженный стражник пытался весело мне подмигнуть.

— Как ты его? — спросил я, подбирая его пулевик — хороший, барабанный — и снимая с Арнольда широкий кожаный ремень. В карманах ничего интересного не нашлось — несколько монет, полицейский жетон и чековая книжка. Я взял лишь деньги.

— Электричество, Иль. Запал заряжен полностью, а сила у него большая. Мы, летуны, знаем этот фокус. Убить трудно, а вот дух вышибить… Ты что с ним делаешь?

— Вяжу, — объяснил я, переворачивая Арнольда на живот и стягивая руки за спиной. — Давай в ванную его…

Это и впрямь была хорошая идея. Брошенный в глубокую бронзовую ванну Арнольд даже не сможет перетереть путы о что-нибудь. Но мы едва не надорвались, закидывая его в ванну.

Арнольд замычал, но глаз не открыл.

— Крепок, — сказала Хелен, задумчиво посмотрела на меня, коснулась крана.

— Не надо…

— Ильмар, грех-то грехом, но…

— Пошли! — твердо сказал я. Выволок Хелен в комнату, подивившись ее кровожадности. Прошептал на ухо: — Да ты что, летунья? Не понимаешь, что ли?

Она недоуменно смотрела на меня. Потом вздрогнула.

— Маркус и Луиза…

— Да! — прошипел я. — Он все равно освободится. Не сомневаюсь. Порвет эти тряпки или кляп выплюнет, извернется, сгрызет. Но час-другой это у него займет. А тут как раз…

— Думаешь, прекратят за нами гнаться? Сам же говорил…

— А вдруг? Хоть чуть успокоится Владетель, своих псов отзовет.

Мы молча смотрели друг на друга.

— Ну и ловкач ты, Ильмар, — голос Хелен чуть дрогнул. — Полагаю, не стоит мне переживать, что я за твоей спиной вела двойную игру. Ты в таких играх и сам силен.

— Не переживай, — согласился я.

— Дай-ка ключ, — попросила Хелен. — Мысль одна появилась…

Мы спустились в холл, осторожно выглянули, ожидая увидеть стражников или всполошенных сотрудников безопасности гостиницы. Нет, все тихо. На диванчике под лампой дремлет пара слуг, уныло сидит за своей конторкой немолодой, лысый портье.

— К нам приехал друг, — сообщила ему Хелен. — Важный полицейский чин из Фландрии…

— Да, я знаю, он предъявил жетон, иначе я не позволил бы беспокоить вас, — затараторил портье.

— Все в порядке, — Хелен мило улыбнулась. — Он сейчас принимает ванну, а мы решили прогуляться, чтобы не беспокоить его. У вас ведь безопасно на улицах?

— В Миракулюсе безопасно везде и в любое время! — гордо изрек портье.

— Вот и славно. Скоро к нам должны заглянуть еще гости. Может быть, две монашки, может быть, женщина с мальчиком…

— Так вот, — Хелен положила перед портье ключ. — Когда гости придут, вы их на минутку, только на минутку задержите, а сами незаметно пошлите слугу. Пусть откроет дверь, пройдет в ванную, да и скажет господину стражнику, что пришли гости. Хорошо?

— Конечно, — портье явно не углядел в просьбе ничего странного.

— Я прямо сейчас вручу ключ слуге, и когда ваши друзья появятся, он быстренько поднимется в номер.

Я кивнул и положил на конторку монету. Слишком крупную, не разобрался на ощупь, но теперь придется держать фасон.

— Благодарю, — портье закивал. — Андреас!

Оставив портье втолковывать заспанному парню распоряжение, мы вышли из гостиницы. Я тихо сказал:

— Ну, Хелен… Подстраховалась?

— Конечно. Господин офицер встретит Маркуса и Луизу во вполне подобающем расположении духа.

Мы торопливо шагали по дорожке, довольно прилично освещенной фонарями. Предутренний ветерок нагонял легкий озноб. Миракулюс готовился проснуться, но когда по острову пронесется слух, что беглый принц Маркус схвачен доблестным стражником, нас тут уже не будет.

— Полагаю, это хорошее вознаграждение за удар электричеством… — фыркнула вдруг Хелен. — Сильный он мужчина. Люблю таких.

— Уже ревную, — мрачно сказал я.

— Не надо. Я еще больше люблю таких ловких, как ты. Ловких и на все способных.

— Хелен, мне не нравится, когда меня водят за нос. Когда загоняют в угол. Когда начинают использовать. Вот и все. Будь Маркус откровенен — я бы его не сдал!

Дальше мы шли молча, выходя к берегу. Наконец деревья расступились, и мы оказались на пляже, в конце которого виднелся забор летного поля. На востоке небо уже розовело, песок был испещрен птичьими следами — вороны и чайки потрудились на славу, очищая пляж. Дул теплый ветер, и все вокруг было так тихо, мирно, красиво.

Вот только присутствовал еще один элемент пейзажа, который уж никак нельзя было назвать пасторальным. Ранее отсутствовавший элемент. Большой такой…

Огромный, исполинский крейсер с блистающими золотом бортами. «Сын Грома». Корабль лучшей преторианской гвардии державы, Серых Жилетов.

Стоял он в полумиле от берега, паруса были спущены, но машина работала, тянулись из труб струйки дыма. С обоих бортов спускали на воду баркасы, уже не меньше десятка их плыло к берегу. Быстро плыло, видно, умели высокородные веслами махать, как простые моряки.

Хелен издала писк, хватаясь за мою руку. А я просто онемел, глядя, как приближается к острову наша погибель.

— Бежим, — я встряхнул Хелен. — Быстрее, сядем в планёр…

— Не успеть… — выдохнула летунья. — Что ты, смотри, они первым делом к взлетной полосе идут…

Словно в подтверждение ее слов на борту линкора вспыхнули тусклые огни. Будто многоглавый дракон разинул пасти и чихнул — потянулись к берегу пологие дымы, и не просто к берегу — именно к взлетной полосе.

— Ложись! — крикнула Хелен. Через миг мы уже лежали уткнувшись в теплый влажный песок.

Песок вдоль берега горел, покрытый жирной масляной жижей, забор, ограждавший взлетную полосу рухнул, и видно было перепаханное взрывами, искореженное поле, на котором пылал планёр. Чуть дальше, у маленького ангара, стоял еще один, точно такой же, но пока целый, видно, на нем и прилетел Арнольд. Повсюду метались какие-то обезумевшие фигуры, на мачте вытягивали флаги, пытаясь сигналить линкору. А над всем этим, словно час Страшного Суда пришел, носились, падали, огненными клубками разметывали песок горящие птицы. Полет их был недолог, те, кого зацепило огненными зарядами, усеяли берег, прочие разлетелись. Наверное, они кричали. Не знаю, в ушах звенело, и я услышал бы разве только новый залп линкора. Но линкор больше не стрелял.

Хелен что-то говорила, я потряс головой, приник к ней и с трудом разобрал последние слова:

— …Высадка десанта по плану «Дворец», для захвата чужих столиц. Уничтожают весь транспорт…

— Бежим! — я потащил ее к деревьям, к парку, подальше от воды и линкора. Вряд ли в самую хорошую трубу нас могли узнать с корабля, но я теперь ожидал от преторианцев любых чудес.

Не сговариваясь, мы бежали к гостинице. Видно, хватило суток в «Золотом Ритоне», чтобы начать думать о нем, как о доме, как о спасении.

Мы с трудом пробились сквозь прущую наружу толпу — полуодетые постояльцы желали сами убедиться в причине взрывов. Некоторые улыбались — видимо, не могли представить, что на острове случилось что-то страшное, и ждали очередного чуда.

Прислуга сохраняла спокойствие. Мы сразу увидели портье, что-то втолковывающего двум монашкам, молодой и старой, и слугу, торопливо поднимающегося по лестнице.

— Луиза! — завопила Хелен. — Сюда!

Почему летунья передумала? Зачем решила их спасать? Не было времени спросить…

Под удивленным взглядом портье настоятельница и переодетый Маркус побежали к нам. Хелен не стала тратить времени зря.

— На острове Серые Жилеты. «Сын Грома» расстрелял планёрную полосу.

Сестра-настоятельница изменилась в лице. Маркус тоже побледнел, но пока держался.

— Надо спасти Книгу, — прошептала Луиза. — Надо спасти Слово Истинное! Графиня, придумайте что-нибудь…

— Я уже придумала. Идем, быстро. Бросьте же свои тряпки!

Под ее разъяренным взглядом Луиза выпустила увесистый саквояж, тот глухо стукнул о пол.

— Все равно на планёр лишний вес не взять! — пояснила Хелен. — За мной.

— Какой планёр? — оторопело сказал я. — Сожгли ведь все…

— Ильмар! Не учи меня летать!

И только на улице, когда я понял, что мы бежим к Хрустальному Дворцу, до меня дошло.

— Да ты что, Хелен! — крикнул я. Она не слушала.

А у стен Хрустального Дворца было тихо. Никто еще не пришел любоваться чудесами науки, да и служителей пока не было. Двери закрыты, только за стеклом, прижавшись лицами, стояла пара людей, судя по фигуре и одежде — охранники. Хелен немедленно принялась колотить кулачками в стекло, охранники переглянулись, заговорили между собой.

Судя по всему, наша странная компания не вызвала у охраны ни подозрения, ни сочувствия. Они стали знаками показывать, что дверь закрыта, а открывать нам не собираются!

— Хелен, от стекла! — крикнул я. Летунья поняла, вмиг отступила, повернулась. Я выхватил пулевик и был вознагражден редкой картиной — ошеломленными лицами стражников.

Выстрел — оружие не подвело. В стекле образовалась аккуратная маленькая дырочка, от которой побежали во все стороны ниточки трещин. Я злобно пнул толстое стекло — и оно послушно развалилось, брызнули осколки. Это было глупо, но я зажмурился. По щеке чиркнул кусок стекла, потекла кровь. Но глаза не задело.

— Стоять! — крикнул я. Моя окровавленная физиономия сейчас была пострашнее, чем у краснокожего дикаря. — Руки поднять!

Охранники повиновались — у них, видно, не было пулевиков, а идти в бой с дубинками они не собирались.

— Службу не знаете? — рявкнул я. — Руссийский линкор на остров десант высаживает! Хотят наши чудеса украсть! Встать!

Растерянные охранники вскочили. И, словно в подтверждение моих слов, вдали грохнул взрыв, защелкали пулевики.

— Кто старший?

Среди них старших не оказалось, охранники переглянулись, будто надеясь, что один из них возьмет ответственность на себя.

— Передайте старшему, пусть делает все по предписанию! — заявил я. — Самое ценное — уничтожить, занять оборону, врага не подпускать. Они, подлецы, в форму преторианской гвардии переодеты!

Видно, охранникам было проще представить себе безумную агрессию со стороны Руссийского Ханства, чем вооруженную высадку на Капри преторианского десанта. Страх и растерянность на лицах сменились ужасом и мрачной решимостью.

— Дозволите выполнять? — спросил один из охранников, безоговорочно признавая меня главным.

— Живо! Мы посланы уничтожить планёры, залом воздухоплавания можете не заниматься!

Кто я такой, почему со столь важной миссией в Хрустальный Дворец прибыли в числе прочих две монашки — охранникам было не до вопросов.

Лифты не работали, и мы бежали вверх по лестницам. Пару раз попадались другие охранники, я повелительно махал пулевиком и кричал:

— Вниз! Вниз, занять оборону! Русские идут!

Действовало это великолепно.

— А у тебя неплохой командный голос… — бросил на бегу Маркус. Я взглянул на него и скривился. Платок слетел, платье съехало набок, и выглядел он уже не малолетней монашкой, а именно тем, кем являлся — мальчишкой, пытающимся притвориться девушкой.

— Не лезь вперед, принц, тебя сейчас любой идиот узнает…

Маркус отстал, прячась за нашими спинами. Луиза пыхтела, видно, настоятельнице не часто приходилось утруждать себя физическим трудом. Я прикинул, сколько она весит, и понял, что план Хелен безумен изначально.

Даже если эти древние экспонаты умеют летать, то четверых планёру не поднять. Никак!

— Дверь! Выбивай дверь!

При входе в зал воздухоплавания я не стал тратить заряды пулевика да и бить стекла ногами поостерегся. Подхватил с пола большую тяжелую вазу и швырнул ее на стеклянную дверь. Та разлетелась.

Хелен проскользнула первая, бросилась к «Королю морей». Приникла к толкачам, постучала по ним.

— Ты что, думаешь, они настоящие? — растерянно спросил я. Не станут же в Хрустальном Дворце держать толкачи с пороховой смесью. Слишком риск велик.

Я замолчал, когда Хелен произнесла Слово. В подвеске возник новый толкач. Поворот рычага — и он уже закреплен.

— Каждый летун, кому Слово позволяет, запасные толкачи на нем хранит… — Хелен насмешливо взглянула на меня. Перешла ко второму толкачу, сняла и заменила его. Постояла миг, опираясь на крыло — видно, нелегко ей далось дважды подряд забраться в Холод.

Хелен уперлась в бок планёра — крылья закачались, поплавки неохотно сползли с деревянных колодок.

— Помогите!

Мы навалились все вместе и сдвинули планёр с места. Паркетный пол был гладко натерт мастикой, видно, каждый вечер убирали, и поплавки скользили легко.

— Вот теперь у нас толкачи настоящие, — тяжело дыша сказала летунья. — Но обычного старта не выйдет, не хватит силы. Надо сразу все четыре запалить. Понимаешь, Маркус?

— Улетим?

— Может быть. Не знаю. Но иного шанса нет. Только запал не сработает сразу на все толкачи, заряда не хватит. Надо их снаружи поджечь, я покажу как.

Теперь я понял. И Луиза поняла, лицо ее исказилось:

— Ты к чему клонишь, Хелен?

— Книгу спасти хочешь? —спокойно ответила летунья. — Книга у Маркуса. Значит, он летит. Поднять планёр отсюда лишь я смогу… может быть. Значит, я лечу. Кто еще? Ты или Ильмар? И пойми, сестра, четверых планёр не донесет. Кто лучше сумеет укрыть мальчика? Кто летит, а кто остается запалы поджечь?

Настоятельница молчала.

— Решай, сестра Луиза. Что тебе важнее — спасти святое Слово или себя?

— Как поджигать? — тихо спросила Луиза.

— Сейчас покажу. Ильмар, Маркус, выбейте стекло. Все, напрочь! Чтобы этой стены, — она протянула руку, — вообще не было больше!

— Как? — тупо спросил я. — Тут взрывать надо… стекло ладно, а балки чугунные?

— Как хотите! Взрывчатки у меня нет.

Я посмотрел на Маркуса. Тот не отрывал взгляда от настоятельницы.

— Ну, принц, теперь твой черед!

— Ильмар, я не полечу без сестры Луизы, она меня спасла, прятала…

— Вначале стена, — я взял его за руку. — Помоги. С Луизой что-нибудь придумаем.

То ли он мне поверил, то ли задумал что, но Маркус послушно пошел за мной. Перед стеклянной стеной я остановился, покачал головой.

Невозможно.

— Маркус… — я глянул на мальчика. — Если твое Слово Истинное… Помоги!

— Нет, не смогу я.

— Можешь, парень! Помоги нам всем!

Маркус на миг прикрыл глаза. Кивнул:

— Хорошо. Я… я уберу стену. Попробую. И улетайте вдвоем, а я с сестрой Луизой останусь. Держи меня, граф!

Я растерялся.

— Держи меня, Ильмар, ты же не знаешь, что сейчас будет! — пронзительно закричал Маркус.

Я опомнился и схватил его за пояс. Уперся в пол, чуть отклонился назад, подальше от стекла. Луиза и Хелен тоже замерли, глядя на нас.

Медленно, будто к огню, протянул Маркус руку вперед, коснулся стекла. Я почувствовал, как содрогнулось его тело, будто прошел сквозь принца такой заряд энергии, по сравнению с которым сразившее стражника Арнольда электричество было ничем…

Дворец покачнулся.

Стон прокатился по чугунным балкам, пижонски обшитым сталью, по блистающим стеклам, по всем чудесным экспонатам.

Никогда еще не знали эти стены такого Слова.

Меня ударило ледяной волной, когда Ничто раскрылось перед нами, алчно вбирая в себя тонны металла и стекла. Клочья тьмы слились в одно сплошное пятно, разлились на всю стену, закрывая от нас встающее солнце, бегущих к дворцу преторианцев, перепуганный Миракулюс. В зале стало темно — и мне вдруг пригрезилось, что весь мир сейчас рухнет в ледяное Ничто, повинуясь Слову Божьему, все туда уйдет, и живое, и не живое, и державные земли, и чужие страны…

Маркуса трясло, будто в лихорадке, он был одновременно и обмякшей ватной куклой, и стальной пружиной, и отпущенной тетивой. Слово, что обычно лишь краткий миг звучит, все еще боролось с неподатливой стеной дворца и, видно, высасывало из мальчишки все его силенки, начисто, и если он не продержится, то всему конец — я был уверен в этом.

А потом последняя волна холода так ударила по нам, замораживая мне руки, что я едва не выпустил Маркуса, и длись это на секунду больше — так бы и случилось…

Тьма рассеялась.

У павильона воздухоплавания больше не было стены.

Словно огромный нож вырезал ее ровненько по линии пола, стен и потолка. Сквозь проем врывался морской ветер, планёры дрожали под его порывами, будто все разом хотели взмыть в небо…

А принц Маркус обмяк в моих руках и осел на пол. Если бы я не успел его подхватить, то он точно бы вывалился наружу.

Преторианцы внизу замерли. Все или почти все из Серых Жилетов владели Словом. И понимали, что это такое — убрать огромный кусок стены.

Закричала Луиза, бросилась к нам, но я уже нес Маркуса к планёру. Мальчишка весь был покрыт изморозью — ударило Холодом страшно. И у меня заледенели ладони и лицо, на бровях повисли снежные иглы.

— Это всего лишь обморок! — остановил я настоятельницу.

Настоятельница и сама была близка к потере сознания. Сжимала в руке скрученный из тряпок факел и все смотрела на своего драгоценного Маркуса, будто не верила мне.

— Все в машину! — приказала Хелен. — Сестра Луиза, поджигайте факел!

Луиза еще не пришла в себя.

— Не дай его подвигу пропасть даром! — прошипела летунья. — Опомнись!

Это подействовало. Спички ломались в руках Луизы, пришлось Хелен ей помочь. Из двух толкачей свисали коротенькие запальные шнуры, и я подумал, что, видно, была у летунов в ходу эта уловка — поджигать толкачи снаружи…

— В кабину! — Хелен обожгла меня взглядом.

Она уже была в кресле. Достала запал, воткнула в гнездо на пульте.

Высунувшись в полуоткрытую дверь, Хелен глянула на Луизу. Та стояла у левого крыла с горящим факелом, будто святая Диана, собравшаяся подпалить под собой костерок в устрашение язычникам.

— Готова?

Луиза молча кивнула, глядя на Хелен безумными глазами.

— Давай поджигай! Спасай Маркуса!

Словно услышав свое имя, мальчик у моих ног застонал и слабо прошептал:

— Нет… оставьте… я тут…

Луиза протянула факел к толкачу.

— Дальше держись, сгоришь! — закричала Хелен. — И сразу ко второму!

Запальный шнур вспыхнул, начал плеваться искрами. Мать-настоятельница метнулась под высокое брюхо машины, выскочила с правой стороны, тыкала в болтающийся шнур. Я заметил, что запалы разной длины, видно, Хелен специально подгадывала, чтобы оба толкача вспыхнули одновременно.

Загорелся второй шнур. Луиза опустила руку, глянула на бегущий огонек… И вдруг, кинув факел, бросилась к кабине, вцепилась в дверцу.

— Уйди! — крикнула Хелен.

— Пусти! Держать буду, не улетишь, в стену врежешься! Пусти меня!

Вот так святая… вот так самопожертвование!

Ей хватило бы сил, чтобы придержать с одного боку хрупкий планёр и не позволить нам нормально взлететь. Вот только хватит ли на это духу?

— Помилуй, Господи… — только и сказала Хелен, сдвигаясь на своем сиденье. Луиза вмиг села рядом, одной рукой уперлась в пульт, другой схватилась за плечо летуньи. Та даже не заметила этого. Толкачи взревели, оба сразу, планёр вздрогнул, и летунья рывком повернула рычаг, зажигая остальные заряды.

Планёр заскользил по натертому паркету вперед, к проему.

Глава четвертая, в которой Хелен вновь демонстрирует чудеса мастерства, но то, что делает Маркус — все превосходит.

Сколько раз я уже видел, что с людьми жажда жизни делает, а все равно не перестаю удивляться.

Самопожертвование, самоотречение — это уж больше для деяний святых и для детских сказок. Нет, оно бывает, конечно. Но обычно в горячке боя, в приступе ярости. Тогда и впрямь — солдат простой, за которым ни древности рода, ни дворянской чести, грудью на пулевик ложится, путь товарищам прокладывая. Тогда в горящее здание кидаются, в омут прыгают, с усмешкой на казнь идут. Ярость! Ярость и ненависть — вот они лишь творят настоящее самопожертвование.

А чтобы любовь и благочестие… нет, не знаю.

Думал, хоть сестра Луиза, что после светских неудач к духовным делам амбиции свои обратила, пример покажет. Какое там!

В реве толкачей, поджигая за собой пол, мигом затянув дымом весь зал воздухоплаванья, несся планёр к выбитому Словом проему. И был он перегружен так, как его строители и помыслить не могли. И не с планёрной полосы взлетаем, без буксиров и канатов, а на четырех толкачах, что, в общем-то, совсем не для взлета предназначены.

Сила в них была огромная, что уж тут говорить. Только главная беда в другом крылась. Посмотрел я на крылья двойные, между которыми грохотали огненные струи. И понял, о чем тревожилась Хелен.

Все равно будто в хрупкую двуколку запрячь четырех могучих коней. Им-то радость, мчаться по дороге, а вот каково легкой повозке?

Падение было недолгим, и мне показалось, что Хелен сама опустила нос планёра к земле, чтобы тут же рвануть рычаги на себя, будто останавливая закусившего удила коня. В паре метров от земли планёр выправился и наступил короткий, будто вечность, миг, когда «Король морей» завис, раздираемый земной тягой и рвущимися вверх ракетными толкачами.

А потом планёр взмыл в небо.

За ревом толкачей ничего слышно не было. Взлетали мы под неимоверным углом, посильнее, чем когда сквозь тучи прорывались. А сейчас облаков не было никаких, встающее солнце удивленно заглянуло в стекла кабины и ускользнуло. Планёр мотало и крутило, крылья дугой выгибались вперед, и как ухитрялась Хелен вести машину — один Господь знает.

Луиза так и не успела пристегнуться. Сейчас она почти лежала на спинке, медленно сползая на меня. Нетрудно было сообразить, что если настоятельница, почти не уступающая мне весом, слетит с кресла, то вылетит сквозь заднее стекло кабины, возможно, прихватив и меня.

Вот и облегчение машине…

Упершись в шею Луизы, я изо всех сил удерживал ее от падения. К счастью, Хелен заметила неладное и стала выправлять полет. Мы уже были над водой, и планёр разворачивался, ложась на курс к берегу.

— Крылья сейчас лопнут! — вдруг крикнула Хелен.

А перед нами уже возникал линкор. Мы должны были пронестись над ним, и кажется, нас заметили.

С острова в планёр палили все, кому не лень. Вспышки и клубы белого дыма пестрели среди деревьев и зданий, видно, преторианцы готовы были нас угробить, лишь бы не дать уйти. Но попасть оттуда в нас или важную тягу перебить — это невозможная удача нужна.

А вот с линкора били серьезнее.

Полыхали по бортам вспышки — в нас стреляли из скорострельных пулевиков. Расстояние еще было велико, но неумолимо сокращалось, а когда в воздухе сразу тысячи пуль — одна, да и отыщет цель.

— Сворачивай! — закричал я. — Хелен!

Но летунью больше волновал стонущий от напряжения планёр, чем стрельба. Покачивание планёра — будто Хелен выбирает курс… Она рванула рычажок, знакомый мне еще по прежней машине.

Вот только раньше толкачи отцеплялись уже пустыми, гаснущими. А сейчас они были в самом разгаре работы.

Две дымные струи ушли из-под крыльев. Бочонки толкачей, освобожденные от необходимости тащить планёр, мигом ушли вперед. И не беспорядочно кувыркаясь — видно, узкие ребра-крылышки придали им устойчивость. По ровной дуге они мчались к линкору.

Оставшаяся пара толкачей несла нас вперед. В скорости мы будто и не потеряли, видно, сказалось уменьшение веса.

Хелен издала воинственный клич. Это был не просто выкрик, а какая-то безумная боевая песня…

Планёрной атаки недолог век,
Ведь крылья нам Бог не дал,
И падаем с неба, в песок и снег,
На вражьих мечей металл…
Луиза издала слабый стон, то ли протестуя против богохульства, то ли просто в ужасе.

А умчавшиеся толкачи летели к кораблю. Я вдруг понял, что Хелен не просто убегает. Она атакует! Державный линкор! Да что там мои грехи — Ночная Ведьма, считай, подняла мятеж!

Повешение. Или четвертование.

Один толкач пронесся сквозь паутину мачт и снастей: будь у линкора паруса подняты — точно бы вспыхнули. А так пронесся над бортом, воткнулся в воду и сгинул.

Но второй толкач, оставляя за собой полосу огня и дыма, ударил в палубу, рядом с большой оружейной башней, откуда шла беспрерывная пальба. Вспыхнуло пламя, повалил дым. Конечно, урона серьезного горючая смесь из расколовшегося толкача не нанесла, это же не боевая ракета. Но палубу затянуло дымом.

А это было хорошо, потому что нам все равно лететь над кораблем, и там никто пуль жалеть не станет…

Для неба придумал Бог синий цвет,
Но тут он промашку дал.
Багровым и черным затмило рассвет,
Когда мой планёр взлетал…
Хелен пела не очень-то музыкально, но зато от души, громко. Но тут Луиза издала тонкий визг, и летунья осеклась. Видимо, поняла, что монахиня способна вцепиться ей в волосы, и это никак не будет способствовать полету.

— Ильмар! Маркус очнулся?

Я посмотрел вниз, встретился глазами с мальчишкой.

— Я в порядке, — сипло подтвердил Маркус.

— На линкоре выдвигают катапульты. Хотят запустить свои планёры. Это конец. Или собьют, или проследят, куда летим.

Хелен сейчас изъяснялясь фразами, короткими будто удар кнута. Я понимал — ею овладело боевое безумие, она близка к состоянию берсерка. Еще миг — закусит конец рулевого рычага и кинет планёр на корабль…

— Надо помешать. Бомб у нас нет. Слышишь?

— Да, — Маркус привстал, и от этого движения планёр качнуло. — Что я могу? — на самое ухо крикнул он Хелен.

— У тебя на Слове тонны три стекла и железа!

Маркус посмотрел на меня круглыми глазами. Я, честно говоря, тоже решил, что летунья с ума сковырнулась.

— Пройдем над палубой. Низко. Крикну, когда сбрасывать.

— Я же в кабине! Я не могу сейчас Слово говорить!

— Высунься! Выпрыгни! Что хочешь делай, но палубу накрой!

Планёр клюнул носом и начал снижаться.

Я понимал, что Хелен права. Погонятся за нами другие планёры — все. Пусть даже не собьют с небес — летунья не зря говорила, что бой в воздухе почти невозможен, но увидят, где мы опустились, поднимут тревогу…

Вот только как сбросить чудовищный груз, принятый Маркусом на Слово? Что рукой взял, то в руке и появляется. Разрежет наш планёр пополам стеклянная стена, вот и все дело.

— Быстрее! — не оборачиваясь, велела Хелен. — У вас две минуты!

Я задергал головой. Так, выбить стекло или прорвать обшивку… нам ведь не привыкать, точно, Маркус? А что дальше? Пусть даже высунет пацан руки, ухитрится Слово произнести — возникшая из Холода стена сломает крылья. Но под кабиной ничего нет!

Выхватив нож, я дернул Маркуса на себя, тот кое-как втиснулся на сиденье. Нагнувшись, я принялся рубить рейки под ногами.

— Сломаешь опорный киль или лонжероны — вмиг рухнем! — сообщила Хелен, даже не оглядываясь. По звукам все поняла.

Знать бы еще, где эти кили и лонжероны… Сплошные планки и бамбуковые трубки, порой какие-то тросики попадаются… их лучше не трогать.

Наконец лопнул последний слой ткани, и под ногами у меня засвистела дыра. Узенькая, но Маркус вроде должен протиснуться. И планёр пока не рассыпался, значит, угадал я.

— Лезь, — коротко, будто от Хелен заразился, велел я.

Мальчишка в ужасе смотрел вниз. Метрах в ста под нами бежали волны, видно было даже желтое песчаное дно. Мелко здесь, не зря линкор к берегу не подошел.

— Давай! Головой вниз! Я держу! Когда надо будет бросать…

А как подать знак? От ветра даже в кабине кричать приходится, а когда Маркус высунется, так вообще ничего не услышит.

— Я тебя ущипну, — порадовал я Маркуса. — Первый раз — приготовиться, второй — произносить Слово!

Мальчишка смотрел на меня, не в силах вымолвить ни звука. Я его понимал. Я сам бы в эту дыру не полез. Болтаться вниз головой, на такой высоте, в мчащемся планёре, и при этом еще Слово произнести.

Точно, Хелен ума лишилась. И я с ней за компанию, видно.

— Марк! — я схватил его за плечи. — Я удержу! Не бойся!

В глазах у него ужас — но уже вперемешку с обреченностью. Маркус скрючился и полез головой в дыру. Я схватил его за ноги — мешало дурацкое одеяние. Не думали святые братья-интенданты, что в этих Платьях придется кому-то из летящего планёра высовываться…

Я ухватил Маркуса под коленки и, чувствуя, что он в любой миг может забиться в истерике, впихнул головой в отверстие.

Едва Маркус оказался в дыре по пояс, как отчаянно задергался. Может, ему там было холодно, но скорее — просто страшно. Платье сползло, колоколом накрыв пол и прореху, наружу торчали лишь голые ноги и тощий зад в кружевных панталонах. Надо же, какое белье монашки носят!

— Маркус готов, — сообщил я.

— Может, так его и оставить? — неожиданно сказала Хелен. — Не задувает, и вроде даже устойчивость повысилась… дураки ученые, не додумались на планёр нижний киль поставить…

Я не смотрел, что происходит вокруг. Чувствовал, что снижаемся, слышал, что толкачи еще работают, а все остальные силы занимал Маркус. От страха он вспотел, и держать его стало труднее.

— Внимание, захожу на цель!

Понимала ли сейчас Хелен, кто сидит в планёре, какой груз мы готовимся скинуть, кто под нами? Не знаю. Может быть, для нее слились воедино воспоминания и реальность, война с гайдуками и побег из Миракулюса… И не гордость державы, линкор «Сын Грома», она под собой видит, а вражеский караван, и не мне, вору, приказы отдает, а своему товарищу-летуну, бомбометанием занятому…

— Сброс! — крикнула Хелен. Так требовательно, что я едва не выпустил Маркуса. Нет, держал крепко, но в уме разом пронеслась картина — я разжимаю пальцы, мальчишка проскальзывает вниз, оставляя в рваной дыре все свои тряпки, и летит на палубу линкора…

В голове ужасы всякие, но руки не подвели. Я ущипнул Маркуса еще раз и стал ждать.

— Три, два, один… — быстро и размеренно считала летунья. Видно, дала команду с запасом по времени.

Только все зря. Не шевелится Маркус, не чует моих сигналов. Лишился уже разума со страху и…

Тряхнуло. Ох, как нас тряхнуло!

Солнце мигом во все окна заглянуло, играя с морем в чехарду.

И линкор я увидел, с двумя планёрами на палубе.

И несущуюся вниз, крутящуюся будто опавший лист, стену из стекла и металла.

Сказал Маркус Слово! Вовремя сказал!

Упираясь ногами в пол, рыча от натуги, я вытягивал его из дыры. Хелен успокоила планёр почти мгновенно, и теперь мы ползли вверх, но в какой-то краткий миг я успел распрощаться с жизнью.

Еще в воздухе стена развалилась и продолжила путь отдельными кусками стекла и чугуна. Большая часть накрыла палубу, серебристыми искрами сверкнули разлетающиеся осколки, металлические балки пробили палубу и нырнули куда-то в недра линкора. Видно, одна из них зацепила паровой котел или трубу — с палубы ударил фонтан белого пара.

Ни в одном бою «Сын Грома» не получал столь молниеносного и чудовищного удара!

И если раньше мы были просто беглые преступники, то теперь наше имя будет проклято на веки вечные.

Маркуса трясло, когда я наконец-то втащил его в кабину. Лицо у мальчишки было красное, глаза будто у кролика. Это встречным ветром вмиг исстегало… и как он ухитрился Слово произнести…

— Жив? Марк?

Он беззвучно раскрывал рот, силясь что-то сказать.

— Точно! Опять рулей еле слушается! — крикнула Хелен. — И задувает! С принцем в днище куда лучше летели!

Обезумела!

Хелен повернулась, посмотрела на Маркуса, улыбнулась.

— Нет, я не согласен, — быстро ответил Марк. Голос был осипший, но твердый, даже с иронией. — Сама туда лезь, а я поведу.

— Молодец, — удивленно сказала Хелен. — Маркус, спасибо.

Мальчишка обернулся, посмотрел на линкор. Тоскливо сказал:

— Какой тут молодец! Свой линкор изувечил. А я к нему приписан флаг-капитаном, по достижении совершеннолетия…

Луиза смотрела на Маркуса с таким блаженным лицом, будто собиралась лизнуть в щеку на манер верной собаки.

— Думал, что ты сознания лишился, — сказал я. — Затих совсем.

Маркус заколебался, словно не зная, стоит ли говорить.

— Ильмар… там… так прекрасно. Я вначале назад смотрел, глаза ветром не резало. Небо, остров, море, хвост планёра, мелкие островки какие-то, красивые…

— Фаральоне, — сказала Луиза. — Дивное творенье Господа.

Мальчик послушно кивнул, продолжил:

— И все это перевернуто. Страшно и красиво. Не думал, что так бывает.

Я глянул в дыру под ногами:

— Нет. Не полезу. Ты меня не удержишь.

— Ага. Не удержу, — Маркус потер зад, поморщился: — Подлец ты, Эльмар. Я теперь сесть не смогу.

— Спокойно, сядем все, — откликнулась Хелен.

Глянув назад, я высматривал, нет ли в небе планёров. Смотреть против солнца было нелегко и хоть разок почудилась в облаках белая точка, но это могло быть что угодно, от птицы, до мушек в глазах.

— Да нет, нет никого, — сказала Хелен. — Я видела, мы оба планёра накрыли. Крылья им разнесло, а кабины, слава Сестре, целы… Пока новые выкатят, пока палубу очистят…

Как это она видит, что я делаю? Я подозрительно глянул на летунью и вдруг заметил крошечное зеркальце на приборной доске. Интересно, все летуны такими пользуются или только женщины?

Шум толкачей стал стихать. Хелен вздохнула и рванула рычаг. Выдохшиеся толкачи понеслись вниз, не так эффектно, как предыдущая пара, горючее в них кончилось. Планёр подался вверх.

— Дотянем? — спросил я.

— Надеюсь. Втроем бы точно дотянули.

Луиза промолчала, только побледнела слегка, будто ей предложили спрыгнуть. Я посмотрел вперед, на берег, и решил, что дотянем точно. Расстояние-то небольшое, не через полдержавы лететь…

— Задувает, — мрачно сказал Маркус. Поводил ногой над дырой в полу, будто краткий полет вниз головой начисто лишил его страха высоты. Потом стал стягивать монашеское облачение. Глянул на Луизу, пояснил: — Это не мужской стриптиз, не могу больше в этом ходить!

Мужчина… Через минуту он уже забил дыру в полу скомканным платьем, зябко поежился, оставшись в одних панталонах и сорочке.

— Если хочешь, возьми мою куртку, — предложила Хелен.

— Не надо, у меня старая одежда с собой.

— Ага. Поняла. Ты чувств не лишишься, снова в Холод лезть?

Маркус на миг задумался, будто вслушиваясь в ощущения своего организма.

— Нет, вроде ничего. После этой стены, как на гору поднялся, теперь легче.

Он лишь вздрогнул, когда по кабине пронесся ледяной ветерок.

— Осторожнее, дубина! — ругнулась Хелен. — Простите, принц…

Планёр поплясал немного в воздухе и успокоился.

Марк оперся о мое плечо, принялся натягивать штаны. Я помог, в крошечном пространстве кабины любое действие превращалось в акробатический этюд.

— Маркус, — спросила Хелен, — ты овладевал Словом сам?

— Да.

По Книге?

— Угу, — плюхнувшись мне на колени, мальчишка взялся за рубашку. Одежда была чистой и заштопанной, наверное, Луиза постаралась.

__ Первый раз было трудно?

— Очень.

— Что ты смог в первый раз взять на Слово?

— Перстень. Это подарок Владетеля.

Интересно живут в Доме, если он родного отца зовет Владетелем.

— Потом тебе стало легче это делать?

— Ну да, я смог саму Книгу взять, и нож, и зажигалку.

— Все, что было лично твоим?

— Да. У меня не только это было…

— Понимаю, — Хелен замолчала.

— Почему ты спрашиваешь, Ночная Ведьма?

— Маркус, для тебя я летунья Хелен. Или графиня Хелен. Или просто Хелен. Договорились?

— Извольте, графиня, — с обидой ответил Маркус.

— Твоя сила растет, — задумчиво сказала Хелен. — И очень быстро. Порой дети, которым дарят Слово, не сразу овладевают им в полную силу, но такой значительный рост… да еще скачком. Ученый люд с ума бы сошел от такого знания.

Маркус задумался.

Я тоже. Кажется, до меня стало доходить, почему Хелен решила-таки спасти Маркуса и атаковала линкор.

— Сидеть тихо, поток! — произнесла Хелен. Планёр закружился по спирали, набирая высоту. Луиза начала молиться. На мой взгляд, поздновато спохватилась, сейчас уже опасности почти не было, и планёр выдержал, и от линкора мы ушли…

— Хелен, где будет граница? — вдруг спросил Маркус. — А?

— Какая граница? — занервничала Луиза. — Куда мы летим?

— Я не о том, — терпеливо объяснил Маркус. — Я о силе своего Слова, о его пределах!

— А у Искупителя были пределы? — вопросом ответила Хелен.

Планёр снова выровнялся, пошел к берегу. Теперь уже у меня не было никаких сомнений, что мы долетим.

— Хелен… — тихонько позвал Маркус. Летунья молчала. Мальчик посмотрел на меня: — Ильмар, я боюсь.

— Ровно же идем, тебе ли полета бояться! — я похлопал его по плечу, обнял.

— Да нет, не полета!

— Себя? — сообразил я.

— Слова в себе. И себя в Слове.

— Теперь уже поздно бояться, Маркус. Ты уже перевернул мир с ног на голову, — Хелен вела планёр легко и бездумно, мысли ее были заняты другим. — Когда ты прочитал Истинное Слово, когда убежал, унося книгу, — ты выбрал, кем станешь.

— Хелен! — Луиза возвысила голос. — Не богохульствуй!

— Это я богохульствую? — возмутилась летунья. — Полно, сестра Луиза. Я правду говорю. Хочешь — еще больше скажу. Когда я тебя увидела в гостинице, от ярости чуть… ладно, что уж. Сама знаешь, в мирской жизни мы подругами не были.

— А у тебя вообще подруги были? — взвилась Луиза. — Одни мужики без счета…

Она вдруг посмотрела на меня и осеклась.

Разве я сам этого не понимаю? Хелен, молодая и красивая женщина, с ее славой, титулом, чином, не десятками любовников считала!

— Луиза, выслушай меня, — очень спокойно и вежливо сказала Хелен. — У нас есть минут десять до берега, потом не знаю, как сложится. Я вот что хочу сказать: видно, не зря так получается, что вокруг Маркуса самые разные люди собираются. Вот Ильмар… Ну, титул у него теперь есть, а в общем-то кто он? Вор. Тать ночной. Авантюрист безродный. Не обижайся, Ильмар, ведь так?

— Так, — признал я.

— А ведь, должен ты был стать купцом или мастеровым?

— Ну, не по мне это. Лучше уж в гробницах древних шарить.

— О чем и говорю. А я… Какая из меня высокородная дама, Луиза?

Лицо Луизы пошло красными пятнами.

— Ладно, дело прошлое. Пошла я в летуньи, это теперь мой дом и моя судьба. Я военный человек, пусть и женщина. А вот ты. Ну, со светскостью у тебя тоже плохо получилось? Верно? А вот настоятельница из тебя хорошая вышла, уверена. Раз никто из монашек немедля Маркуса не выдал, ну не слепые же они, должны были заподозрить, что мальчик он, а то и лично признать… Наверное, тебя твои сестры любили. И простить были готовы. Может, молились втихую, чтобы одумалась ты да раскаялась, но не предали.

Сестра-настоятельница молчала.

— Так вот… — Хелен оглянулась на напряженно слушающего Маркуса. — Теперь ты сам. Бывший младший принц.

— Принцы не бывают бывшими!

— Думаю, мальчик, мы еще не про такие чудеса услышим, как лишение титула и рода… Что получилось? Бывший принц, сейчас — хранитель Истинного Слова. И Слово в нем растет. Вокруг — тоже все неудачники, что в предназначенной судьбе счастья не нашли. И сами себе судьбу выбрали. Разбойник, военная, духовное лицо…

— Остановись, летунья, — тихо сказала Луиза. — Не множь грехов, молчи, слова твои хуже ереси!

— Молчу. Ты и сама все поняла.

— Я не понял ничего! — воскликнул Маркус.

— А я понял, — прошептал я.

Не думаю, что Маркус хуже меня или летуньи писание знает. Просто на себя приложить — тяжело.

Две тысячи лет назад Искупитель, которому судьбой иная жизнь предназначалась, за добродетели свои стал Господу приемным сыном, отражением его земным. И пошел по земле арамейской, вокруг себя учеников собирая. Не силой, не убеждением даже, любовью и добротой. Сами к нему люди приходили, прошлое свое отвергая… И были среди них и военный, и вор-душегубец, и даже сборщик податей, что уж совсем последнее дело… Всех принял, всех простил, всех в Истинную Веру направил…

А потом попал Искупитель под земной суд по лживым наветам людей неправедных. Одиннадцать учеников от него отреклись, предали, пусть и сами того не понимая, а лучшего желая. Один лишь ученик верность сохранил да Сестра, которая и не Сестрой тогда была, а простой женщиной. Смешна была римлянам вера, не признали они Искупителя сыном Божьим сразу. И только когда сотворил Искупитель подлинное чудо, Слово произнес — не стены темницы руша, а всего лишь оружие вокруг себя в Холод убирая, Сестру спасая, только тогда римских солдат свет истинной веры озарил. Преклонили они колени перед Искупителем, из темницы его вывели и пошли с ним до самого Рима, вечного города, где склонились перед пасынком Божьим все — от цезаря, до последнего раба…

Сразу все для меня сложилось.

Давно уж пора было вернуться Искупителю. Давно.

Планёр уже шел над землей, над поселками прибрежными, летунья выбирала, где садиться станем. Маркус ответа так и не дождался и сидел, вцепившись в потолочные рейки. А я, чувствуя его невеликую тяжесть, частое биение сердца под ладонью, думал об одном.

Я же его чуть не предал! Хотел бросить!

А кто же потом, когда Маркус себя осознает, двенадцать вокруг себя соберет да в полную силу войдет, останется единственным верным?

Кто?

Нас сейчас трое, еще девять должны прийти.

Через сомнения, через ненависть даже…

И кто из нас не обречен предать Искупителя, желая ему блага, кто, единственный, поймет, в чем истинное деяние?

Что если все по-иному выйдет?

Не знаю. Не умею я наперед загадывать.

Планёр носом клюнул, пошел на снижение. Я обнял Марка крепче. Он пока еще — Маркус. И удар о землю, и лезвие меча, и пуля свинцовая — могут убить его, как любого человека. Значит, долг мой отныне — беречь его.

Как смогу.

Глава пятая, в которой я всех спасаю, но не получаю никакой благодарности.

Из всех мест для посадки, что только были перед нами, Хелен выбрала самое необычное. Не на воду морскую у берега решила сажать планёр, не на дорогу, не на поле — впрочем, что бы из этого вышло, с поплавками-то, а на маленькое озерцо, километрах в пяти от ближайшего рыбацкого поселка.

Над поселком мы прошли уже совсем низко, и я разглядел, что люди особенно на планёр не дивились. Так, задирали головы, кое-кто руками махал, и все. Лишь ребятишки пытались бежать вслед, упрямо соревнуясь с рукотворной птицей.

Потом мы перемахнули несколько оливковых рощ, апельсиновую плантацию, на которой работали сборщицы, и понеслись над озерцом. Мне даже показалось, что Хелен не рассчитала, и мы воткнемся в заросший осокой берег.

Поплавки коснулись воды, за планёром раскинулся веер брызг, будто еще одни крылья выросли — из сверкающих капелек. Подскок, другой — никак не хотела машина с небом расставаться, потом мы понеслись по воде. Я крепко сжимал Маркуса, слегка растерявшегося от такой заботы. Тряпка в дыре вмиг намокла, отяжелела и выпала наружу. Хелен с натугой потянула какой-то рычаг сбоку от поплавков, раздался скрип, они слегка развернулись, и планёр начал тормозить.

В осоку мы въехали уже медленно и вальяжно, будто экипаж к подъезду дворца подкатил. Затрещала осока, с треском начала рваться материя на крыльях и на кабине. С щелчком вылетело переднее стекло.

И все стихло. Планёр стоял носом на берегу, на песке, а опустившимся хвостом окунувшись в воду.

— Все, — сказала Хелен. — Сели…

Никто и слова не произнес. Какая-то усталость накатила на всех. Хелен выдернула из приборной доски запал, сунула в карман — сил взять на Слово не было, вяло оглянулась, подмигнула мне, потом стала дергать дверцу.

Не открывается. Видно, заклинило.

— Милости прошу через окно, — не смутившись, решила летунья. И подала пример, на четвереньках выбравшись на короткий, смятый при посадке нос планёра. Следом полезла Луиза, потом я подсадил Маркуса и выбрался сам.

Мы стояли возле помятой машины и глупо смотрели друг на друга. Переход от захваченного десантом, бьющегося в истерике Миракулюса к этой сельской пасторали был слишком резок.

— Люди идут… — задумчиво сказала Луиза.

Я резко повернулся — но это были всего лишь две женщины, простолюдинки, явно из тех, что собирали на плантации поблизости апельсины.

— Поговори с ними, сестра, — попросила Хелен. — Спроси, как нам быстрее добраться… да куда угодно. До любого города, где станция дилижансов есть.

— Хорошо… сестра…

Надо же. Какое-то примирение между ними намечается!

Присев на песок, я разулся, вытряс из ботинка завалившийся туда невесть когда камешек.

— Хелен, — Маркус не отводил взгляд от летуньи. — Что ты про меня и про Слово говорила?

— Ничего. Компания у нас собралась неплохая, вот и все.

Маркус пытливо вглядывался в Хелен, но прочесть хоть что-то на лице графини было невозможно.

— Угу. Спасибо, что сестру Луизу взяли. Ее нельзя было бросать.

— Конечно, Маркус.

Мальчик переступил с ноги на ногу, глянул на Луизу, осенявшую склонившихся крестьянок святым столбом, сказал:

— Я отойду, ладно?

— Куда? А… конечно.

Маркус быстро пошел по берегу, заворачивая за тростники.

— Не убежал бы, — глядя вслед, пробормотал я.

— Не думаю. Присоединись, если боишься.

— Лучше тут посижу. Совсем скрючился в этом полете.

— Сиденье неудобное, — согласилась Хелен, присела рядом.

— Скажи, летунья, ты уверена?

— В чем?

— Да в том, что про Маркуса сказала! Он ли, — я сглотнул, набираясь духу, — он ли тот… Ну, ты понимаешь…

Ночная Ведьма молчала.

— Он всего лишь мальчишка, — размышлял я вслух. — Высокородный, но, в общем, обычный.

— Ага, вон, в кустики убежал.

— Хелен, я серьезно…

— Не знаю я, Ильмар. Нет, конечно, он не Искупитель. Пока. Но что дальше? Когда Слово в нем прорастет окончательно? Искупитель вначале был человек от других неотличимый.

— Вот и я так думаю, — с облегчением сказал я. — Он может стать кем угодно. А пока — обычный мальчик…

— Не все так просто, — задумчиво протянула Хелен. — Тут надо ждать больших чудес.

— Опять кощунствуешь.

— Бог за дела судит, не за слова.

— Ты еще на острове поняла? Потому и решила его взять?

— Да нет, Ильмар, ничего я там не поняла. Злость меня охватила, когда увидела, что планёр пылает, а преторианцы на берег валят. Знаешь… решила, что если и не уйдем, то хоть Маркус им не достанется. А если доведется уйти — то теперь уж лучше с ним. Раз Владетель пошел собственный остров штурмом брать, никого не предупредив — то на пощаду рассчитывать не стоит.

— Особенно теперь.

— Да уж, — Хелен мрачно усмехнулась. — Но все равно хорошая была атака. А когда Маркус груз на палубу скинул… сказка, а не бой. Ребята оценят.

— Что?

— Нет, меня они не простят. Но такой маневр всякого летуна восхитит, кто бы его не провел. Хоть китаец, хоть русский, хоть дикарь-майя… Гляди-ка, возвращается!

Маркус и впрямь шел обратно. У меня отлегло от сердца — я уже ожидал повторения старой истории. Хелен помахала ему рукой.

— Сняла бы ты свой лубок, — кивнул я на замотанное предплечье.

— Призналась ведь уже, что нет там ничего.

— Почему же? Кое-что есть, — летунья усмехнулась. — К тому же мне не мешает, а у встречных сочувствие вызывает. А вон и Луиза. Как они дружно с делами управились.

И впрямь — сестра Луиза и принц Маркус возвращались одновременно. Настоятельница выглядела довольной.

— Добрые новости! Недалеко отсюда — проезжий тракт, можно подсесть в любой дилижанс. Ходят они часто, и обычно места находятся. Только надо обогнуть селение, оно за леском…

— Это хорошо. Как бы нам еще Маркусу обличье поменять, — задумчиво сказала летунья.

— Я платье больше не надену! — сразу завелся тот. — Хватит!

— Один трюк два раза повторять не стоит, — согласился я. — Но способов много придумано. Можно зайти в село без Маркуса. Заказать гроб у местного столяра.

— В гробу не поеду!

На Маркуса напала строптивость. Может, почувствовал, что наше отношение к нему изменилось?

— Не пойдет, — согласилась с ним Хелен. — Не всякий дилижанс согласится гробы возить. Да и возни много.

— Сундук, — упорствовал я. Мне не давали покоя листы, что развешаны по всей державе. Лицо у Маркуса приметное.

— Время, Ильмар. Время. Надо идти быстрее, линкор уже пары разводит и сюда двигается. Нет, вру, ему надо преторианцев обратно принять… часа три форы есть.

Я вздохнул. Она была права. К тому же, спрятав Маркуса в сундуке, мы лишились бы свободы маневра.

— Хорошо. Тогда вспомню старые навыки.

— Какие? — подозрительно спросил Маркус.

— Как розгой от пререканий отучивать! — прикрикнул я. И сам остолбенел. Не на бродяжку маленького кричу, не на принца…

Но Маркус, как ни странно, притих и угомонился. Оглядываясь на планёр, мы пошли к лесу.

— Поджечь стоило, — заметил я. — Выгорел бы за десять минут. Меньше следов.

— Все равно крестьяне видели, — махнула рукой Хелен. — Да и не могу я. Как старого боевого коня зарезать. Не могу…

Что меня смущало — так это странность нашей компании. Допустим, я по-прежнему человек из богемы. Возвращаюсь из Миракулюса. Летунья — куда ей из формы своей деться, тоже могла там развлекаться. Луиза в монашеском облачении — ничего особенного, конечно. Маркус — мальчик, по одежде не высокородный, но из приличной семьи. Тоже бывает.

Но все вместе!

Вот так алхимики соединяют обычные вещи, и получается гремучая смесь. При взгляде на всю нашу компанию любой насторожится. А, приглядевшись к Маркусу, поднимет тревогу.

Разделяться мне тоже не хотелось. Одного поймают, он под пыткой выдает остальных. Тем более Хелен никогда в бегах не была, а в сообразительность Луизы я верил еще меньше.

Значит, надо сделать нашу компанию обычной, не заслуживающей внимания. По пути я все обдумал и невольно начал улыбаться. Никому мои действия не понравятся — но иного выхода нет.

Мы остановились на краю рощи, там протекал ручеек, а вода была нужна. Я посмотрел на свою команду — и вдруг осознал, что все ждут моих решений. Все-таки я был здесь единственный мужчина, какими бы военными подвигами ни прославилась Хелен, какую бы силу ни нес в себе Маркус, сколь угодно строптивой ни была Луиза…

— Так, — сказал я, — у меня есть план. Но вначале пообещайте, что будете слушаться!

— Если не в женском платье, и не в гробу… — буркнул Маркус.

— Договорились.

Хелен подозрительно смотрела на меня:

— Только меня не наряжай мужчиной. И не брей наголо. И… ну… и не заставляй изображать сумасшедшую.

— А хорошая идея! — задумался я. — Ладно, не стану.

Луиза мучительно пыталась придумать то, чего она никак не допустит. Но то ли настоятельница уже на все была готова, то ли воображением слаба. Махнув рукой, Луиза сказала:

— Тебе виднее, Ильмар-вор.

— Спасибо, — от души сказал я. Настоятельница вызывала у меня наибольшие опасения. — Итак, мы с Хелен — муж и жена. Луиза — приживалка Хелен, из милости взятая на содержание…

Летунья мстительно улыбнулась, но тут же задавила улыбку. Луиза пожевала губами, но смолчала.

— А я? — подозрительно спросил Маркус.

— А ты — наш сын.

Мальчик с сомнением посмотрел на летунью.

— Глупо. Разве что Хелен меня в тринадцать лет рожала…

— Вполне могла! — коротко вставила Луиза.

Господи Боже! Ну что за змеиный клубок? Без шпилек и часа прожить не могут!

— Тихо! — закричал я, заставив Хелен проглотить ответную реплику. — Хватит! Моя жена любит свою тетушку, тетушка обожает племянницу! Так себя и вести! Клянусь, иначе я беру Маркуса и ухожу с ним вдвоем! А вы можете лаяться до прихода преторианцев!

Маркус глянул на меня — и сообразил. Подошел, демонстративно взял меня за руку.

Бунт был подавлен в зародыше. Женщины пыхтели, мерили друг друга совсем не любезными взглядами, но молчали. Потом Хелен обратила свой гнев на меня:

— И это лучшее, что ты придумал? Кем мы будем теперь?

— Нет, не все. Сейчас устроим маскарад. Доставайте пудреницы.

Женщины переглянулись.

— Хелен, Луиза, если у вас нет с собой косметики — где угодно, на Слове, за пазухой, в потайных карманах — значит, я последний дурак в державе!

Хелен вздохнула, прикрыла глаза. Потянулась в Холод. Я принял из ее рук увесистую сумочку, кивнул.

Луиза извлекала пузырьки, баночки, тюбики из многочисленных, хотя и совершенно неприметных карманов монашеского одеяния. Это заняло у нее гораздо больше времени.

— Сестра Луиза, простите и раздевайтесь.

Маркус веселился от души.

— До белья. Ничего страшного. Компаньонки не ходят в монашеском балахоне.

— А в чем мне тогда ходить? — возмутилась Луиза. — В белье? Я компаньонка или блудница с лицензией!

— Компаньонка, — успокоил я. — Но в трауре по почившему мужу. Сестра, речь идет о спасении… вы сами понимаете кого!

Луиза сдалась. Только велела Маркусу отойти шагов на двадцать — большего ей не позволял страх за него, меньшего — стыдливость. Мальчику, похоже, карнавал доставлял искреннее удовольствие — он отошел, громко считая шаги.

Можно было поблагодарить тех церковных чинов, что придумывали подобное облачение для монашек. Когда Луиза избавилась от верхней накидки с капюшоном и платка, из четырех юбок оставила одну, самую короткую — почему-то она оказалась благородного серого цвета, длинную блузу заправила в юбку…

— Одиннадцать раскаявшихся! — воскликнул я. — Хелен, погляди!

Летунья моего восторга не разделяла. А зря. Я любовался делом своих рук — новым обликом Луизы. Весьма обольстительная, хоть и в возрасте, дама. И все при ней. Многие от таких вмиг соображение теряют.

— Луиза, теперь тебе придется отбиваться от мужчин, — озабоченно сказал я.

Настоятельница скривилась, но вышло это фальшиво. С жадностью схватив зеркальце, она стала оглядывать себя.

— Юбку повыше стоит поднять, — сказал я. — Почти до колен. И подкраситься — скромно и неброско, но ярко и вызывающе.

Монахиня — или правильно теперь говорить бывшая монахиня? — приняла это без вопросов. Лишь вздохнула:

— Я совершенно забыла, как это делается…

Зачем тогда косметику с собой носила, ханжа!

— Теперь ты, Хелен, — я подошел к летунье.

Она подозрительно посмотрела на меня, но чуть расслабилась.

— Во-первых — рука, — сказал я. — Снимай повязку. Или давай я…

— Подожди, — Хелен вздохнула. Провела рукой по повязке — лубок разлетелся на куски, а в руке летуньи остался тонкий стилет.

— Господь карающий… ты с этим ходила все время? — я был в ужасе. Сразу вспомнились самые неподходящие моменты, когда лубок мог разлететься, а тонкий, как шило, стилет — пронзить что-нибудь ценное.

— Повязка не так просто снималась, как тебе кажется.

Да, в предусмотрительности Хелен не откажешь. Достать стилет быстрее, чем тянуться в Холод, а убить им — одно мгновение. Мне стало нехорошо. Понял я, кому предназначалось это оружие.

— Ильмар, забудь о старом, — тихо сказала Хелен.

— Ладно. Стилет!

Летунья покорно протянула мне оружие. Трехгранное лезвие было заточено великолепно, и я удовлетворенно кивнул.

— Ильмар, что мне делать с прической? — требовательно спросила Луиза. Я оглянулся на монахиню… на бывшую монахиню. Да, волосы были скручены каким-тонекрасивым пучком, который только под платком и скрывать.

— Уложи помоднее… Нет, по старой моде. Вот, как в мирской жизни носила, так и уложи.

Луиза глянула на Маркуса, уныло ковыряющего ногой землю. В нашу сторону мальчик старательно не смотрел. Позвала:

— Маркус! Поможешь мне!

Да, пожалуй, столь высокородного пажа еще не было ни у одной самой светской дамы. Оставив обрадованного окончанием ссылки Маркуса помогать Луизе, я вновь обернулся к Хелен. Скорчил злодейскую ухмылку, поднял кинжал. Потом вздохнул и спросил:

— Хелен, ты позволяешь мне…

— Делай, что считаешь нужным, — твердо, хоть и с тревогой, ответила летунья.

Я крепко взял ее за летунские нашивки на коротком рукаве пиджака — парящий орел с мечом в когтях. И спорол начисто.

Хелен вскрикнула, будто я отрезал кусок ее тела, даже Маркус и Луиза обернулись. Спороть с офицера знаки различия — это позор. В глазах летуньи вспыхнула ярость.

— Только не убей меня своим запалом, — неуклюже скаламбурил я.

— Хелен, ты не должна выглядеть летуньей.

— А кем? Разжалованной летуньей?

— Женщиной, одетой в костюм летуньи! В одежду похожего кроя! Сейчас полувоенные костюмчики в моде! Особенно на увеселениях!

Говоря, я отступал от Хелен, и впрямь ожидая, что та выхватит из Холода пулевик или свой электрический запал. Хорошо, что повязку сняла, а то стилет был бы не у меня руке, а в моем боку.

Летунья остановилась, тоскливо покосилась на плечо. Все равно я уже натворила дел на двадцать трибуналов. Ты лишь приводишь приговор в исполнение. Работай, вор! Времени у нас нет!

Превращая мундир летуньи в веселенький костюмчик молодой взбалмошной дамы, я чувствовал себя не слишком уверенно. Но Хелен терпела, даже давала советы. И когда через четверть часа я закончил — результат превзошел все ожидания.

Какая летунья, какая героиня карпатской войны?

Женушка преуспевающего торговца или мелкого аристократа. Любительница балов, тщащаяся придать себе экстравагантный вид, за неимением подлинного богатства и вкуса. Кстати, немало в этом преуспела…

— Великолепно, — сказал я, возвращая стилет. — Сразу видно — ничего опаснее скалки в руках не держала. Верхом ездит только боком, кораблей боится, планёров тем более…

— Доволен? — спросила Хелен.

— Конечно. Теперь моя очередь.

Одеяния непризнанного скульптора погибли через пять мину. Я оставил лишь рубашку и брюки, все остальное бросил, на радость первому прохожему. Пришлось потрудиться, пряча пулевик под рубашку, но и это удалось. Над своим лицом я поработал косметикой — самую малость, убрав тени под глазами и морщинки на лбу.

— Видок у нас… — сказала Хелен.

— Это и хорошо. Теперь займемся Маркусом.

Мальчик, уже закончивший помогать Луизе, подозрительно уставился на меня.

— Твоя затея с переодеванием была хороша, — сказал я. — Не бойся, повторять не станем. Что, в первую очередь, важно для стражника или просто для внимательного человека, желающего опознать беглеца? Учти — незнакомого беглеца.

— Пол, — мрачно сказал Маркус.

— Конечно. Глаза охотника на людей работают, как сито. Половину встречных сразу отсеивает из-за другого пола. А дальше? В черты лица вглядываться — занятие тяжелое.

— Возраст? — неуверенно спросил Маркус.

— Правильно.

— Сделать меня старше или младше ты никак не можешь!

— Не могу. А вот заставить тебя выглядеть младше — запросто. Снимай штаны и рубашку. Хелен, Луиза, займитесь его одеждой. Штанишки должны быть короткие, рубашка — с кружавчиками. Возьмете те, что я спорол с формы. Маркус, идем!

Мальчик покорно пошел со мной к ручью. Я макнул его головой в воду, взлохматил мокрые волосы. Конечно, полноценных кудрей не завить, но волос мягкий, что-нибудь да получится.

— Мне же почти тринадцать, — фыркнул Маркус. — Я буду глупо выглядеть в коротких штанах!

— Ты и сейчас-то выглядишь на год-полтора младше, — безжалостно сообщил я. — А будешь десятилетним.

— Что???

Ну почему люди так неблагодарны? Я творил сейчас шедевр маскировки, а Маркус сидел с таким несчастным лицом, будто попал в лапы дикарей и готовится принять пытки.

— Художник, что гравюру делал, польстил немного… — разбираясь в косметике, сказал я. — Лицо точно передал, ну, тут нужды не было врать. А плечи пошире сделал, подбородок покрепче… повзрослее тебя нарисовал. И это хорошо. Все будут искать крепкого подростка. Увидят маленького мальчика…

Тушь. Тени. Подводка.

Маркус и так был большеглазый, теперь я еще больше усилил эту черту. За моей спиной Луиза и Хелен, ругаясь по поводу фасонов, детей, отсутствия ножниц, иголок и ниток, моих безумных идей, корпели над одеждой принца.

Румяна. Помада. Тональный крем. Пудра.

Маркуса надо было не размалевать, как малолетнего, актера или клоуна в цирке, а чуть-чуть усилить детские черты. Последние остатки детства, еще живущие в лице. И это было самое сложное — все-таки я не Профессиональный гример, а любитель. Эх, сюда бы Толстую Джули из Венеции! Или Биттл Джуса из Гамбурга! Вот это гример высшего класса! Он и среди ночного люда славу имеет, и среди знатных дам.

Я в последний раз встрепал ему волосы.

Отступил на шаг, любуясь эффектом.

— Щеки не надувай, Маркус… Хелен, Луиза, гляньте!

Женщины прекратили спор, грозящий вновь перерасти в ссору, и уставились на Маркуса.

— Ну как? — спросил я.

— А в грудного младенца ты его загримировать не сумеешь? — почти серьезно спросила Хелен. — Десять лет, не старше! Великолепно!

Почему-то обе женщины разволновались так, будто я не внешность мальчику чуть подправил, а совершил подлинное омоложение. Хелен продолжила допрос:

— Взрослых тоже сумеешь… так?

— Конечно. Со взрослыми-то обычно и приходилось работать. Любой хороший вор должен уметь внешность изменить.

Я замолчал. У них возник какой-то нездоровый блеск в глазах.

— Женщину тоже можно так преобразить?

— Как литвина обмануть.

— А сколько лет можно убрать? Как ты это делаешь? — встряла Луиза.

— Ну, тут важно детские черты разглядеть и от них идти. Главное — в карикатуру не впасть… — бросившись к Маркусу, я схватил его за руку, уже занесенную, чтобы пригладить волосы. — Не смей! Забудь, что у тебя голова имеется!

— Ильмар, а… — Луиза никак не могла успокоиться.

Надо же! Высокородные дамы, а не владеют искусством лица лепить, что любой городской шлюшке известно!

— Потом. Хорошо? Мы уже час потеряли!

— А если нас схватят? — выкрикнула Луиза. — Ты же тогда не успеешь рассказать!

— Если нас схватят, то куда вам краситься? Перед плахой?

Даже этот аргумент подействовал слабо. Но все же они умолкли, быстро закончили возню с одеждой Маркуса, и вскоре негодующий мальчишка влез в свой костюмчик.

— Прекрасно, — подвел я итог. — Мы имеем семейную пару из средних сословий, их высокого, но с невинным младенческим лицом сыночка, и стареющую компаньонку.

Все трое уставились на меня возмущенными глазами…

— Пойдем, надо спешить, — быстро сказал я.

Мы вышли из-под прикрытия деревьев, двинулись по самой кромке леса. На ходу я оглядывал своих спутниц и мальчика, пытаясь найти слабые места в маскараде. Вроде бы ничего подозрительного.

Я посмотрел в небо.

— Хелен, ты погляди, какая птица! Парит в вышине, как планёр!

Летунья подняла голову, сделала еще пару шагов, застыла:

— Это не птица, дурак! Это планёр и есть!

— С линкора? — выдохнул я.

— Нет… это «фоккер», он с палубы не стартует. Не знаю. Может, с острова? Или с берега, тут три площадки есть поблизости…

Планёр кружил в небе высоко-высоко, белая большекрылая точка. Теперь, всмотревшись, и я понял, что для птицы он слишком велик.

— За нами?

— Не знаю. Был он в небе, когда мы к лесу шли?

— Я не смотрел.

— И я тоже… дура…

Неведомый летун вроде бы и не собирался снижаться. Шел в небе огромными кругами… как коршун, выглядывающий добычу.

Сравнение мне не понравилось.

— Хорошо идет, — с завистью и восхищением произнесла Хелен. — Слишком высоко, чтобы стиль понять. Но что-то знакомое есть…

— Может, обратно в лес? — предложил я.

— Заплутаем. Идем дальше, как шли. С такой высоты лиц не разобрать.

Мы продолжили путь, но вскоре Хелен добавила:

— Впрочем, лица разглядывать вовсе не обязательно. Любая группа из четырех человек привлечет его внимание. Я бы именно так искала!

Но впереди уже показалось село, за которым тянулась накатанная дорога. А планёр продолжал кружить. И мы только ускорили шаг.

Эпилог, в котором мы встречаем врага, но обретаем друга.


Село было маленькое и по дневному времени совсем пустое. Проводили нас любопытными взглядами несколько стариков, да девочка вынесла нам свежего апельсинового сока. Летунья расплатилась, и мы по очереди напились из кувшина.

Пока наш новый облик подозрений не вызывал. Даже унылое лицо Маркуса, который был вынужден идти, держа за руку «компаньонку», общего впечатления не портило, наоборот. Когда он пару раз безуспешно попытался вырвать руку, я только удовлетворенно усмехнулся. Нормально. Детские капризы…

Неизвестный планёр по-прежнему кружил в небе, и мы уже как-то свыклись с его присутствием. Скорее всего, он и впрямь был тут из-за нас. Но вряд ли с такой выси летун способен был нас разглядеть.

Дорога проходила мимо села, и никакой стоянки не было. Но я повел всех к маленькой группе деревьев у обочины. Наверняка, тут все и встают, чтобы остановить дилижанс. В тени, и рядом ручей.

— Куда поедем? В Сорренто не стоит… — размышляла вслух летунья.

Я кивнул. От Сорренто как раз паром на Миракулюс и ходит. Будь я один или вдвоем с Хелен — был бы смысл там спрятаться, под носом у преследователей. Но с Маркусом, с Луизой — которую там, наверняка, все монахи знают…

— Значит, в другую сторону. В Рим.

— Все тропы ведут в Рим, — сказав эту банальность, Луиза просияла. Я с тоской понял, почему ей не удалось ничего добиться в миру, а вот в лоне Церкви она пришлась к месту. У святых братьев и сестер одно занятие — прописи излагать. И хоть бы кто из них подумал, что когда Искупитель веру принес — она замшелой не была. Потому, наверное, я и предпочитаю верить и молиться сам, а не через посредство Церкви. Уж слишком много посредников по пути будет, обязательно заплутает молитва…

— Дилижанс! — звонко выкрикнул Маркус. — Дилижанс!

Дилижанс был огромный, с восьмериком лошадей. Чудище на колесах, а не дорожная повозка. Это меня смутило — такие роскошные экипажи могут и не остановиться ради случайных путников. Да и отправляют в путь такие махины, лишь дождавшись полной загрузки. Зато в дилижансе была целая череда дверок — отдельные купе для пассажиров первого класса.

Самое удачное для нас.

Возниц было двое. Увидев нас, они обменялись короткими репликами, и дилижанс начал притормаживать. Я вышел вперед, дамы и мальчик остались ждать. Эх, Хелен бы сейчас пошел веер в руки, а Луизе — бумажный зонтик!

— Денек добрый! — приветствовал я возниц. — Не возьмете попутчиков?

Возницы были молодые, загорелые, черноволосые парни. Один с интересом уставился на летунью, другой повел разговор:

— Места только в первом классе есть. Двадцать марок до Рима.

Я нахмурился — для торговца средней руки сумма великовата.

— В Сорренто вы бы тридцать заплатили, — сообщил возница. — А других дилижансов сегодня не дождетесь. Мы только выехали, как город перекрывать стали. Ищут кого-то.

Как быстро!

— Ох, ну если выхода нет… — я глянул на крышу дилижанса — там и впрямь народу было много. Больше крестьяне, какие-то смуглые девицы, уныло торчала голова чиновника в жесткой черной шляпе. — Ночевать тут…

Я обернулся на село. Скривился.

— Решайте быстрее, сеньор, — возница сверкнул белозубой улыбкой.

— Идемте! — я махнул рукой спутницам и Маркусу. Выгреб из карманов деньги — хватило в обрез. Возница, не таясь, проверил перстнем-магнитиком, не фальшивые ли у меня марки, указал на ближайшую дверь. Я первым вскарабкался по подножке, подал руку Хелен, подхватил поданного Луизой Маркуса… да, весу-то в нем на все двенадцать, хорошо, что настоятельница — женщина крепкая.

— Зато будет о чем вспомнить! — утешил меня возница, пряча деньги в карман. — В первом классе, словно высокородные! Рессоры новые, ободья каучуковые! Графы только так ездят!

Эх, знал бы ты, дурачок, с кем говоришь…

Купе оказалось уютным, как все купе первого класса, в которых я немало поездил за свою жизнь. В сравнение с епископской каретой не идет, конечно, но очень мило.

Два мягких кожаных диванчика вдоль стены, оба раскладываются. Между ними узкий столик, который можно сложить. На стенах — вазоны с пышными бумажными цветами. Я постучал по стенке — толстая. Можно свободно общаться.

— Очень миленько, — чопорно сказала Луиза, усаживаясь. В этот миг возница щелкнул кнутом, дилижанс тряхнуло, и она с визгом полетела на пол. Хелен кое-как удержалась. Мы с Маркусом предусмотрительно устроились против хода.

— Вовремя, — помогая Луизе подняться, произнесла Хелен. — Я не ошиблась? Кучер сказал, что город закрыли?

— Да. Это уже добрая традиция для меня.

— Удивительно, что мы не вызвали подозрений. Без багажа, никаких курортов рядом…

— Хелен, эти двадцать стальных пошли вознице в карман. В таких случаях сомнения куда-то улетучиваются. Так что можно ехать спокойно. Вопрос — куда?

Летунья пожала плечами. Прильнула к окну, всматриваясь вверх.

— Планёр ищешь?

— Да… Вроде нет. И так он долго держался, мастер вел…

— Тогда предлагаю решить, куда мы едем? Я оплатил путь до Рима, но стоит ли нам появляться в святом городе — не уверен.

— Я тоже, — согласилась летунья.

Луиза, уже оправившись после полета на пол, энергично замотала головой:

— Рим давно уже утратил истинную святость и стал лишь символом веры. Нет!

— Единогласно… — начал я. — Прости, Марк. Твое мнение?

Мальчик замялся:

— Я не знаю. Я редко из Версаля выезжал…

— Но все-таки?

— Лучше в Рим не ехать.

— Единогласно, — повторил я. — Значит, сойдем по дороге, где-нибудь, где есть хорошая транспортная развилка.

— Неаполь, — предположила Хелен.

— Вполне годится, — одобрил я. — Там есть планёрное поле?

— Кто меня теперь пустит к планёрам…

— Угоним.

В глазах Хелен блеснул огонек. Отлучение от неба, пожалуй, было для нее пострашнее, чем гнев Дома и Церкви.

— Возможно…

— Но это все второстепенные вопросы, — охладил я ее радость. — Вопрос в том, где мы на самом деле собираемся укрываться? Ставки слишком высоки, чтобы оставаться в державе. Маркус! Скажи, когда ты бежал из Версаля, у тебя был четкий план?

— Я хотел уехать подальше, устроиться в какой-нибудь гильдии учеником, а когда вырасту — пойти учиться в университет, — немедленно сообщил он.

— О, Господи, — я покачал головой. — Святая невинность. Миллионы детей по всей Европе хотели бы того же. Сыновья крестьян, ремесленников, простых горожан… И ты думал, что тебе повезет?

— Я умнее, — коротко сказал Маркус.

Осекшись, я кивнул:

— Да. Пожалуй, ты прав. Но этот план годился бы, не начнись такая охота за твоей головой. И только для одиночки. Теперь ты не один и хочешь того или нет — мы повязаны крепко-накрепко.

Мальчик кивнул.

— Хелен?

— Я предлагаю уехать в Китай, — немедленно ответила летунья. — Это далеко. Там может найтись работа для меня. И вряд ли когда-нибудь держава будет воевать с Китаем. А я не хотела бы оказаться на чужой стороне.

— Это правильно, но… Ты была там?

— Нет.

— А я был. Это умный народ. Великий. Но они живут по своим законам, и чужаку принять их очень нелегко. К тому же мы будем выделяться, тут никакая маскировка не годится. Когда до Китая дойдут слухи о случившемся, а они дойдут, нас немедленно схватят. Тебя учили держать боль, но под руками китайских умельцев даже статуи заговорят..

Хелен молчала. Я повернулся к Луизе:

— Сестра-настоятельница?

— Думаю, нам стоит уехать в глушь, но не покидать державы, — Луиза чувствовала себя весьма неуверенно. — Все-таки тут нам проще скрываться, да?

Я кивнул. Это и впрямь было верно.

— Что предлагаешь ты, Ильмар? — резко спросила Хелен. — Уверена, у тебя уже готов свой план.

— Да, конечно. Я предлагаю бежать в Руссию.

— Не менее опасно, — немедленно отреагировала Хелен. — Русская разведка уже давно все выведала, не сомневаюсь. А мастера заплечных дел у них еще те умельцы! Вытрясут все из нас, вытрясут из Маркуса. Знаешь их любимые пытки? «Сибирский валенок» — это когда ноги суют в сапог из шерсти, мочат в ледяной воде и выставляют на мороз. «Царь-колокол» — тебя впихивают под большой колокол и начинают неритмично по нему стучать. «Московский свет», «Ежовые рукавицы», «Ханское седло», «Полезай в кузов», «Березка»…

Маркус вздрогнул. Мне тоже стало не по себе. Впрочем, я и назвал Руссию ради того, чтобы Хелен было что отвергать.

— Все. Убедила. Можешь детали не уточнять. Тогда остаются Колонии.

— А вот это дело, — кивнула Хелен. — Какие? Америка, Индия?

— Не знаю. Там я нигде не был.

— Главная проблема не в том будет, как добраться до портового города, — размышляла Хелен. — На корабль сесть — вот в чем беда. Прервать все сообщения Дом не мог, это уж совсем крайнее дело. Но проверки в портах должны быть такие… Грим тут не спасет.

— Жаль, планёры через океан не летают.

Хелен горько рассмеялась.

— Значит, добираемся до ближайшего порта, — решил я. — Нет, не до ближайшего, конечно. Полагаю, нас вполне устроит Марсель или Нант. Галлийцы — народ ленивый. Может, и обманем Стражу.

— И все? — возмутилась Хелен. — Ты считаешь, что мы все обсудили? Ильмар!

— Во-первых, обсуждать особо нечего. Мы пока не знаем, что Дом предпримет. Какие введут проверки, насколько поиски усилятся. Во-вторых, лучше мы надолго загадывать не будем.

— Почему?

— Если кто-то из нас, ну, исключая Маркуса, попадет в руки Стражи — остальные должны уходить. И лучше, чтобы пленный не знал точно куда. Знаешь, какие у нас искусники водятся? «Сибирский валенок», это, наверное, страшно. А вот «Белая роза, красная роза»? Или «Венецианский гриль», «Раскаянье» или «Любовь Шарлотты»?

Луиза сложила руки лодочкой и принялась молиться.

— Ты что… все это пережил? — растерянно спросила Хелен.

— Господь миловал. Трех таких пыток не пережить! А говорить начинают на первой, уж можешь поверить. Когда меня на Печальные Острова отправили, я во всем признался после «Раскаянья». А ведь даже тело не увечат, следов нет. Только боль — такая, что перед глазами все красно…

— Мир жесток, — тихо сказал Маркус. — Ильмар, я вот слышал про все эти пытки в Версале. Только не знаю, что это такое.

— Лучше тебе и не узнать, — я обнял Маркуса за плечи. — Сам будешь молить, чтобы позволили Слово сказать, да Святую Книгу вернуть…

— Нет! — возмущенно крикнул Маркус.

— Да. Ты не знаешь, что такое настоящая боль.

Наступила тишина. Напряженная, тягучая.

Кто тут знал про боль, про пытки, про унижения?

Только я.

Даже хваленая закалка летунов, которой их еще в училище подвергают — детские шалости. Одно дело, когда сам идешь, знаешь, что будут твою храбрость испытывать, к боли приучать. Совсем другое — сидеть в каменном узилище и никакого просвета, никакой надежды…

— Я боюсь, — сказал Маркус. — Если Владетель узнает Истинное Слово…

Мы молчали, боясь вспугнуть этот всплеск откровенности.

— Однажды я с ним разговаривал, — глядя в пол, произнес Маркус. — Года три назад, не больше. Тогда Владетель сказал, что я был бы хорошим принцем. Настоящим. Если бы еще немного жесткости взял в себя, а не мягкость, как у мамы.

Я не считал его ни слишком мягким, ни недостаточно жестким. Но откуда мне знать мерки Дома?

— Я даже старался потом. Только не в этом дело. Тогда Владетель показал мне Слово. Свое. Вынул кинжал тот, который теперь у тебя, Ильмар. Подарил мне. А потом вдруг взял меня…

Маркус замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал.

— Взял меня за воротник, приподнял и сказал: «Если бы мое Слово было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя, мальчик».

— Не очень-то приятно, — осторожно сказал я.

— Да не очень, — ответил Маркус. — Он меня на секунду приподнял. Владетель, он же слабый, если честно…

Мальчик улыбнулся.

Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их поднимать за шкирку, раз такие улыбочки.

— А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и…

— Понятно, — сказал я. — Хорошо, Марк. Я тебя понял.

Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало.

Казалось бы — наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и уныло.

— Церковь того же боится. Так, Ильмар? — спросила Хелен.

— Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить Маркуса вместе с его Словом, а кто — употребить Слово по своему разумению.

— И кто хочет меня убить? — резко спросил Маркус. — Я не знал, Ильмар! Правда, не знал.

— Слуги Искупителя, — через силу сказал я. Посмотрел на Луизу — ха кивнула, сказала:

— Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему по-разному обращаться? А когда ушла от мира… Каждый сам решает, через кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная… добрая твердость, или злая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное. Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только служить Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро требовать, из неразумных людей добро выбивать — разве выдержит слабая душа? Отсюда и костры, и походы столбовые…

Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял — Хелен давным-давно, Маркус позже, я только-только, что собой представляет настоятельница Луиза, бывшая баронесса.

Не блистала она умом, если честно говорить.

И слышать от нее что-то необычное и, на первый взгляд, правильное было странно.

— Я глупость сказала? — вполголоса поинтересовалась Луиза. Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с поля боя.

— Нет, — таким же шепотом ответила Хелен. — Вот именно, что нет…

Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я просто не вынесу!

Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь отвернулась от нас.

— Вот как, оказывается, внимание завоевывать. В кои веки что-то умное сказать?

Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Маркус:

— У тебя вполне получилось.

Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную ссору или в истерику, стих. Луиза вздохнула:

— Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть навсегда. Оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре… Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира, не стоит.

— Ты права, сестра, — сказала Хелен. — Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

— Иного выхода нет, — твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Маркус завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справиться. Да и все равно проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.

Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Маркусом и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть — прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет.

На мягком диванчике да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами — кучер не солгал — спать можно лучше, чем на перине. Только усыпляют мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме — лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня — без конца, без края. Небо — темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной — столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози.

И человек на нем — привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята — будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо…

Я взвыл, закричал — от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать, — чтобы не видеть, не сметь видеть…

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову.

— Проснулся, Ильмар?

У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Маркуса, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел.

— Кошмар? — догадалась Луиза.

За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков. Весь день проспал, надо же, и в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне.

— Свет зажги, — выдавил я. — Свет…

Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по обитой тканью стене, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю?

Я глянул на Маркуса — тот проснулся от моих движений.

— Ущипни, — попросил я.

— Охотно.

Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.

— Это раскаянье, или тебе стало интересно, что я чувствовал?

Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно — ни огонька, спросил:

— Луиза, мы что, ехали все время?

— Два раза останавливались. Но ты так крепко спал, что я решила не будить. Что с тобой, Ильмар, ты сам не свой?

— Кошмар, — просто сказал я. — Сон гнусный.

— Тогда не рассказывай, — глянув на Маркуса, попросила Луиза.

— Скорее, наоборот… Сестра, вы можете отпускать грехи?

Луиза сразу подобралась.

— В случае необходимости, брат мой. Говори.

— Мне снился… — я сглотнул. — Снился ад. Или что-то очень на него похожее. Ледяная пустыня… с неба темный свет… холод…

— Это не грех, — недоумевающе ответила Луиза. — И не знак свыше. Принято давней церковной буллой, что дурные сны ничего не значат. Успокойся и…

— Еще мне снился Искупитель, — я отвел глаза.

— А это, скорее, добрый знак…

— Мне снился Искупитель в аду! — крикнул я.

Сестра Луиза осенила меня святым столбом. Заворочалась и проснулась Хелен. Боюсь, крик мой сквозь тонкие стенки долетел и до соседних купе.

Пришлось повторить рассказ и для Хелен. Теперь — более подробно. Луиза уже опомнилась, лишь держала руки сложенными — лодочкой, а не столбом, значит, мне требовалось милосердие Сестры…

По мере рассказа сон смывался, терял остроту. И все же неприятный осадок не исчезал.

— Это не может быть знаком свыше, — решила наконец Луиза. — И грехом не может. Идьмар, твои темные сны — лишь отражение мятущейся души, что идет к свету.

Ну, началось.

Любят служители Церкви, едва что-то им самим непонятно, перевести разговор либо на промысел Божий, людьми непостижимый, либо на смятение души и борьбу света и тьмы.

— Спасибо, сестра Луиза, ты права, — покорно сказал я. Но настоятельница еще долго говорила, объясняя мне весь смысл аллегории — даже в аду, который есть моя душа, придет ко мне любовь Искупителя. И надо не отвергнуть ее, а растопить лед страха.

Увидала бы она то, что я видел!

Так… так реально.

Так холодно.

Так далеко-далеко отсюда.

А за окнами дилижанса замелькали огоньки, потянулись домишки, другие экипажи. Наш дилижанс замедлил ход, перестук копыт стал глуше, размереннее.

Мы въезжали в Неаполь.

— Даже не будем говорить вознице, что сходим, — предложила Хелен. Ее мои кошмары ничуть не тронули, она сохранила спокойствие.

— Пусть везет дальше пустоту.

— Отправимся в порт, — согласился я. — И морем — до Нанта. Там решим…

Сон не то чтобы совсем стерся в памяти, но поблек настолько, что можно было думать о чем-то другом. И взамен бессильного ужаса ко мне вернулась обычная легкая тревога.

Слишком гладко все прошло.

Слишком легко мы убежали.

Пока дилижанс, раскачиваясь и дергаясь на узких улочках, протискивался к станции, я все размышлял, где и в чем ждать беды. Что-то меня насторожило, когда я проснулся и начал рассказывать свой сон.

Маркус!

Он не сказал ни слова. Не задал ни единого вопроса.

Я посмотрел на мальчика — тот сидел на диванчике по-османски, скрестив ноги. Размышлял о чем-то там своем.

— Марк, — тихо спросил я. — А тебе не снятся сны? Серые, ледяные сны?

По тому, как он прямо… заиндевел, я понял, что попал в точку, а точка эта вдруг начала превращаться в воронку, водоворот и затягивает, уносит в мутную холодную тьму….

Маркус глянул на меня, раскрыл даже рот, но промолчал, а тут еще толчок дилижанса и невнятная брань кучеров разрушили возникшую было на миг картину, в которой и мне, и ему было место, и странные же это были места!

— Приехали? — спросила Хелен.

Посмотрела в окошко, пожала плечами.

Я последовал ее примеру. Сердце вдруг принялось частить, ладони вспотели. Что-то надвигалось, стремительно, неумолимо, и вся наша поездка была лишь отсрочкой, насмешливым и ненужным прологом к самому главному действию.

— Маркус, обувайся, — бросил я. — Хелен…

Мы обменялись понимающими взглядами. Летунья прикрыла глаза, потянулась — и достала из Холода пулевик. Тот, что мы забрали у офицера Арнольда.

— Что, зачем… — испуганно заквохтала Луиза.

Дилижанс по-прежнему был неподвижен, но нестройная ругань возчиков разом оборвалась, словно они поняли, что лучше сейчас внимания к себе не привлекать, или кто-то заткнул им рты большим кляпом…

Я глянул на Маркуса — тот уже обулся, лицо побледнело, но смотрел решительно, готовый встрять в любую драку.

— Сейчас все узнаем, сестра, — только и сказал я Луизе.

Хелен потянулась к дверной задвижке, но я мягко остановил ее Руку.

— Извини, сперва я.

Распахнул дверь и спрыгнул на булыжную мостовую.

Не на всякое железо есть свое точило, не любая тропинка доводит до жилья. Тропинка наших приключений добежала до конца, но жизнью для нас здесь не пахло. Кладбищем — это точнее…

Засада поджидала нас в узкой, двум повозкам не разъехаться, улочке. По обеим сторонам — высокие приличные дома. Фонарные столбы. Из окон — свет в узких щелях ставен, и кое-где промельки теней мирных горожан.

А спереди и сзади из подворотен спокойно и не таясь выходили стражники.

Путь назад нам закрывали пятеро, да с такими пулевиками… Мне одного взгляда на их лица хватило, чтобы увидеть — эти сразу палить начнут, чуть что не так.

Впереди — четверо. Без пулевиков, трое — с мечами и дубинками, один — вообще безоружный. Но этот один стоил многих.

Я посмотрел на офицера Арнольда, он изобразил мне что-то вроде улыбки, только улыбка это обещала так много плохого, что пуле-вик в руке моей вдруг почудился жалким, тяжелым и ненужным булыжником.

— Оружие на землю, Ильмар, — негромко сказал Арнольд и медленно двинулся ко мне.

Кто-то из возниц тихо и жалобно завыл, сообразив, кого вез и чем это ему обернется. Несколько полуоткрытых ставен беззвучно захлопнулись.

Лихая же слава обо мне пошла.

— Я отдам оружие и пойду с тобой, — сказал я. — Пропусти дилижанс.

Улыбка Арнольда стала еще шире. В глазах фонари отражались, но я то знал, что ему не только я вижусь на фонаре вверх ногами, но и слава, деньги, титул… Сообразил, кто в дилижансе затаился, только одного, наверное, сообразить не может, что тому, кто Маркуса в Версаль доставит, жить ровно столько, сколько пуле лететь. Такого свидетеля тем более уберут, на всякий случай.

— Ничего ты не понимаешь, офицер, — начал было я. — Ты…

Неуловимое движение, и короткий меч с широким лезвием, что болтался у его пояса, оказался в руке Арнольда. Пулевика моего он не боялся, знал, что сзади меня на мушке держат.

— Брось пулевик, вор, — повторил Арнольд. — Или прямо сейчас…

В дилижансе раздался шум, рядом со мной возникла Хелен. Потом, после короткой возни — Маркус. Глаза Арнольда блеснули, он чуть склонил голову:

— Принц Маркус, немедленно подойди ко мне. Графиня Хелен, бросьте оружие…

Мы даже не пошевелились. Стояли на свету, прекрасная мишень, даже однорукий стрелок попадет, и деваться совершенно некуда. Из дилижанса высунулась Луиза, с ужасом посмотрела на стражу, охнула. И стала неуклюже выбираться наружу.

— Подойдите ко мне, принц. Остальным бросить оружие, — повторил Арнольд.

Терпение в его голосе было такое, словно он способен был до утра нас уговаривать, пока мы от усталости не свалимся. Знал, что никуда не денемся. Но тут опять на краткий миг показалось мне, что все мы несемся вместе с улочкой, домами, миром в каком-то странном сером вихре, стремительном и вместе с тем застывшим.

— Прекратить! — вдруг крикнул Маркус, посмотрел строго на стражников и властно произнес: — Я младший принц Дома! Повелеваю пропустить нас!

— Сегодняшним указом Владетеля вы, принц, лишены всех прав. Смиритесь.

Арнольд сделал еще шаг, протянул руку, словно приглашая Маркуса взяться за нее. И я вдруг понял, что выстрелю в офицера.

Стражники начнут стрелять в ответ. И все в меня. Пулевики у них простые, однозарядные, такие специально для Стражи делают, в городах службу нести. Начнется паника — и будет шанс, пусть маленький, у Хелен и Луизы увести Маркуса, скрыться, свинцом и сталью проложить себе путь…

Я поднял пулевик и спиной почуял, как притянул все стволы. Арнольд с любопытством посмотрел на меня, покачал головой:

— Тебе лучше сдаться мне, Ильмар-вор. С минуты на минуту здесь будут святые братья. С ними тебе лучше не встречаться.

— Ты не понимаешь, Арнольд, — его лицо было на линии ствола, и я вдруг понял, что попаду, и в этот раз могучий офицер упадет бездыханным. — Не во мне уже дело…

Глаза стражника расширились. Он не верил, что я стану стрелять… не дурак же, понимаю, что с толпой не справиться… не верил, но только до этого мига.

— Не во мне, — повторил я, давя на курок.

— Нет! — крикнул Маркус. И бросился вперед, между мной и Арнольдом, но выстрел уже нельзя было остановить, мой палец коснулся спускового крючка, потянул — в тот миг, когда мальчишка, вставший между нами, вскинул руки, и губы его шевельнулись.

Я сжал ладонь в кулак, ногти впились в кожу. В моей руке не было больше пулевика. В руках Арнольда исчез меч.

Холод прокатился по улочке, испуганно заржали лошади, с которых исчезла упряжь. С дилижанса будто отрезало передние колеса, и он завалился набок, закричали перепуганные пассажиры. Стражники, оставшиеся в один миг с голыми руками, дергались, будто в безумном танце, ощупывая себя, оглядываясь, пытаясь понять, кто же их обезоружил.

Маркус забрал в Холод все, что только могло послужить смертоубийству. Забрал, даже не прикасаясь, даже не глядя — одним усилием. Но, видно, это далось непросто.

Ноги у мальчика подкосились, и он рухнул на мостовую. Луиза бросилась к нему.

Вокруг творилось что-то невообразимое. Уже до самых тупых дошло, что Маркус сказал Слово — и Слово это невиданной силы и возможностей. Чудо явленное одних в бегство обратило, двое рухнули на колени, уподобляясь римским легионерам, Искупителем обращенным, двое в безумии затеяли драку друг с другом.

Я смотрел на Арнольда. Сейчас, когда мы остались без всякого оружия, он мог стать куда более опасным противником. Данная ему от природы мощь куда как превосходила мои силы. Короткий миг мы разглядывали друг друга, потом офицер сделал шаг вперед, взял из рук Луизы безвольное тело Маркуса — настоятельницу будто ураганом отнесло в сторону.

— Надо уходить… Ильмар… — его голос плыл, ломался, как и он сам сейчас. — Надо… уходить. Святые братья будут здесь вот-вот.

Хелен и Луиза глядели на него с пугающим спокойствием, словно иного и не ожидали. Один из стражников вдруг метнулся к ним — то ли помрачившийся рассудок вспомнил какой-то приказ, то ли он просто не нашел иного направления для бегства. Арнольд, не оборачиваясь, выкинул руку, стражник напоролся на нее, хлюпнул и упал с окровавленным лицом.

Четвертый сподвижник присоединился к нам.

Как встарь, как две тысячи лет назад, после такого же Слова, но прозвучавшего тогда первый раз…

Но почему-то я видел перед собой не пустеющую на глазах улицу, не обращенного к правде Арнольда, не лишившегося сознания Маркуса, а серую льдистую равнину и человека, прикрученного к столбу, застывшего в последней попытке поднять взгляд к небу.



Владислав Гончаров
ИСТОРИЯ: ЕСТЬ ВАРИАНТЫ?

*********************************************************************************************
Что было бы, если бы человечество так и не вступило в «железный век»? Говорят, что прошлое не знает сослагательного наклонения…

Но с этим утверждением могли бы поспорить многие писатели-фантасты, по крайней мере, те из них, кто работает в направлении так называемой «альтернативной истории».

О становлении этого жанра в России и современных опытах писателей рассказывает критик.

*********************************************************************************************

В 20-х годах вышла книжка В. Гиршгорна, И. Келлера и Б. Липатова «Бесцеремонный Роман», герой которой, изобретатель Роман Владычин, в полном соответствии с названием книги отправлялся в прошлое на машине времени собственной конструкции и, появившись перед Наполеоном Бонапартом в самый критический момент сражения при Ватерлоо, помогал ему выиграть эту решающую битву. Дальнейший ход событий комментариев не требовал — бесцеремонный Роман становился ближайшим советником Императора и получал полную свободу перекраивать историю на свой лад. Эрудиция авторов позволила им весьма реалистично воссоздать колорит эпохи, а их герою — подключить к своим действиям практически всех выдающихся личностей Европы первой четверти XIX века.

Кажется, в тогдашней советской фантастике этот роман оказался едва ли не единственным представителем данного направления. Хотя в зарубежной эмигрантской литературе мелькнула вышедшая в Румынии книга М. Первухина под названием «Пугачев-победитель». Сюжет ее, как явствует из заглавия, составляло описание победы известного бунтовщика и последовавших за этим бедствий, постигших землю русскую…

Времена с конца двадцатых до середины пятидесятых годов были глухими в отношении абсолютного большинства направлений фантастики — господствующим и практически единственным жанром оставалась пресловутая «фантастика ближнего прицела», на разные лады описывающая приключения комсомольцев, строящих радиоуправляемый трактор или экономичный автомобиль.

Следующим по массовости жанром были так называемые «романы о будущей войне», по которым специализировались забытые ныне Ник. Шпанов или П. Павленко. К жанру утопии отнести их было трудно, тем более что утопия, пусть даже коммунистическая, в те годы тоже была негласно запрещена — считалось, что ничего лучше советского настоящего придумать невозможно. Поэтому эти произведения можно отнести и к альтернативной истории. Бытует также мнение, что альтернативной историей можно назвать и романы типа «Кубанских казаков» Семена Бабаевского, поскольку описанные в них утопические картины благоденствия советского народа иначе как фантастикой назвать чрезвычайно трудно.

Наступившие во второй половине пятидесятых годов перемены тоже отразились в первую очередь на других жанрах — герои фантастических романов предпочитали осваивать космос или изучать глубины атома. На историю обращали внимание совсем мало. А если и обращали, то это была в основном античная история — эстетический канон, заданный И. Ефремовым, черпал свои истоки именно в культуре античной Греции.

Кажется, единственной попыткой обратиться к не столь древней истории поначалу были «Записки хроноскописта» Игоря Забелина. Даже машина времени долгое время оставалась в нашей фантастике всего лишь забавным аттракционом, а о параллельных мирах и альтернативных вероятностях-отражениях большинство писателей тогда еще и не помышляло.

Видимо, первым опытом описания альтернативной вероятности была небольшая повесть Севера Гансовского «Демон Истории», опубликованная в альманахе «Фантастика-67». Главная мысль автора вполне соответствовала традиционной материалистической философии — законы Истории жестко детерминированы, изменить ее ход невозможно, а конкретная личность не играет никакой роли: вместо убитого героем в 1913 году некоего Юргена Астора приходит некто Адольф Шикельгрубер, и история второй мировой войны повторяется. Но с некоторыми нюансами — именно эти, блестяще и вкусно выписанные детали придают повести очарование, не тускнеющее со временем и сменой литературных вкусов и политических реалий. Впоследствии Гансовский еще не раз возвращался к этому жанру. Рассказ «Человек, который сделал Балтийское море» декларирует уже диаметрально противоположный подход — географию Земли нашего времени определяет воля одного-единственного неандертальца, которому пришло в голову прокопать новое русло протоки… Однако следующий и гораздо более солидный опыт Гансовского в этом жанре, несмотря на возросшее литературное мастерство,выглядит все же менее эффектно, чем первый. Роман «Побег» не выходит за рамки сформированного канона — герой, будучи заброшен в Россию конца XVIII века, начинает менять историю по своему разумению: строит крестьянскую утопию, готовит современное оружие и даже изготовляет атомную бомбу… Но, организовав восстание и придя к власти, осознает, что изменил мир только к худшему, ввергнув страну в пучину бесконечной и кровопролитной войны.

В конце 80-х годов вышел сборник повестей Андрея Аникина «Вторая жизнь», тематика которого прямо анонсировалась как альтернативная история. Правда, общее направление философии автора сводилось к невозможности глобальных изменений в общей исторической канве — смерть Бонапарта весной 1812 года приводила лишь к тому, что поход на Россию возглавил Евгений Богарнэ (повесть «Смерть в Дрездене»). В других вещах автор вообще не стал затрагивать судьбы сильных мира сего, а ограничился описанием вариантов судьбы «маленьких людей».

Впрочем, маленькими бывают не только люди, но и страны — вот и замыкается история некоего микроскопического островного государства на бесконечном повторении одного и того же цикла, а судьба каждого жителя острова на ближайший день публикуется в утренней газете (повесть Геннадия Прашкевича «Счастье по Колонду»).

Собственно же теория множества параллельных миров-отражений закрепилась в нашей фантастике в начале восьмидесятых. Примером может служить повесть Олега Кора-бельникова «И распахнутся двери», где продемонстрировано существование альтернативных реальностей, в одной из которых трагически погибший в нашем мире герой повести остается жив. Вообще-то впервые параллельные пространства мелькнули у нас еще в повести А. и С. Абрамовых «Хождение за три мира» (1966). Однако там они использовались героями в основном для исследования будущего…

В романе Владислава Крапивина «Голубятня на желтой поляне» герои-дети способны путем несложного магического обряда переходить в миры, которые оказываются всего лишь искаженными отражениями нашего. В последующих вещах Крапивина мироздание выглядит как грандиозный многомерный кристалл, гранями которого и являются параллельные миры. Попасть в них можно и с помощью суперсовременной науки. Но магия, зачастую недоступная прагматичным взрослым, служит для этого гораздо эффективнее. Естественно, история в этих мирах тоже течет по-разному, хотя отдельные персонажи способны стать героями сразу во многих мирах.

Немного позже к альтернативной истории обратился и другой классик отечественной фантастики — Кир Булычев (кстати, профессиональный историк). В ряде рассказов, собранных в сборник «Апокриф», давались новые трактовки известным историческим событиям. А затем уже стали издаваться романы из цикла «Река Хронос», в которых описывались иные ветви развития истории нашей страны, начиная с первой мировой войны и революции.

А вот Василий Звягинцев к началу 90-х годов был всего лишь начинающим и совсем малоизвестным писателем. Известность ему принес роман-сериал «Одиссей покидает Итаку». Начавшийся как космическая опера, в которой волей судьбы приходится принимать участие пятерым нашим современникам, он постепенно превращается в альтернативную историю — когда представителям одной из участвующих в запутанной борьбе космических сверхцивилизаций вдруг приходит в голову изменить земную историю. Автор, а вместе с ним и герои, начинает с Великой Отечественной войны — и эта часть романа, видимо, является у Звягинцева самой удачной. Изучение реальных событий 1941 года позволяет автору показать, насколько сложно было даже всезнающему герою, ставшему личным советником Сталина, переломить ход войны летом и осенью сорок первого.

Однако в продолжении, романе «Разведка боем», осторожность в обращении с историей отсутствует. Теперь его бравые герои берутся уже за переиначивание — в духе нашего времени — всей советской истории, начиная с гражданской войны. Всякие постулаты «не навреди» и тезисы об осторожном вмешательстве забыты. Автор упивается силой и могуществом своих героев, резвясь на руинах отечественной истории.

К альтернативной истории можно отнести и многоплановый роман Андрея Лазарчука «Опоздавшие к Лету», действие которого происходит во множестве миров-проекций, большинство из которых сильно отличаются от нашего. Полностью роман был издан только в 1996 году, однако отдельные его части публиковались раньше. В частности, вышедший еще в 1989 году «Мост Ватерлоо» вполне подходит под канон альтернативной истории.

Вообще, альтернативная история, похоже, стала для Лазарчука любимым жанром. В романе «Иное небо» он демонстрирует нам мир, где Германия выиграла вторую мировую войну, Советский Союз разгромлен, большая его часть находится под протекторатом Германии и Японии, независимость сохранила лишь Сибирь. С первого взгляда тема кажется слегка избитой — тотчас вспоминается уже хрестоматийный «Человек в Высоком замке» Филипа Дика. Однако автором создан мир, где господствующей культурой стала не американская, а немецкая, и даже откровенно перекликающийся с Диком финал романа вовсе не вызывает ощущения вторичности.

А вот следующий роман Лазарчука — «Транквилиум» отнести к альтернативной истории можно лишь с некоторой натяжкой. Ведь мир Транквилиума не отражение нашей Земли, а некое промежуточное пространство, щель в мироздании, созданное с неизвестными целями гипотетическими «атлантами» и лишь по случайности заселенное переселенцами из разных государств Земли, создавших в нем аналоги земных держав XIX века. Тот факт, что события в этом мире способны влиять на историю Земли, выясняется лишь в финале и оказывается для всех без исключения героев весьма неожиданным. Ведь основная задача большинства персонажей — добраться до рычагов управления этим искусственным миром и использовать их в своих целях, иногда дьявольских, иногда благородных. Впрочем, в методах достижения этих целей все они удивительно однообразны.

Вообще интерес именно к отечественной истории в наше время представляется вполне естественным. Лев Вершинин в своей повести «Первый год Республики» реалистично описывает ситуацию: что бы было, если бы восстание Черниговского полка 30 декабря 1825 года увенчалось успехом. Россия ввергнута в пучину кровавой гражданской войны; соседи — Турция, Польша и совсем уж крошечная Валахия — не упускают возможности урвать свой кусок; многочисленные национальные движения тоже не дремлют. Да и внутри Российской Республики (занимающей, правда, территорию Украины) логика революции заставляет новую власть ради грядущей победы «пожирать своих детей»… Даже несмотря на откровенную заданность сюжета и слишком явные намеки на известные события российской истории, повесть производит хорошее впечатление мастерской реконструкцией реалий, событий и характеров героев-декабристов. Последнее же — реконструкция характеров реальных исторических личностей и поведения их в изменившемся мире — является в нашем жанре немалой редкостью.

В последние годы параллельно собственно альтернативной истории появился еще один близкий к ней жанр, который можно назвать «криптоисторией». Это повествование о «тайной истории» — секретной (и, чаще всего, политической) подоплеке вроде бы хорошо известных событий. Естественно, самой лакомой темой явилось давно знакомое «секретное оружие третьего рейха», казалось бы, благополучно забытое нашей фантастикой с 60-х годов. Таков цикл рассказов Виктора Пелевина, объединенных под общим названием «Память огненных лет» или «Реконструктор». Несмотря на явную пародийность отдельных моментов, мистическая атмосфера вокруг тайных исследований в фашистской Германии воссоздана автором весьма реалистично.

Той же самой теме — таинственным событиям двадцатого века в разных странах мира и мистической подоплеке тайной борьбы различных спецслужб — посвящен новый совместный роман Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ». Главный герой, поэт Николай Гумилев, тайными силами вызволенный из застенков петроградской ЧК, становится тем самым романтическим рыцарем без страха и упрека, который, кочуя из страны в страну и от тайны к тайне, ведет нескончаемую борьбу за сохранение, земной цивилизации и культуры.

А вот цикл Андрея Валентинова «Око Силы» посвящен практически только событиям российской (точнее, советской) истории. Подоплека их опять-таки вполне мистическая, и поэтому никаким спецслужбам так и не дано до конца разобраться в до предела запутанном сюжете — это может лишь автор, да с его помощью еще и читатель. Сериал, который на настоящий момент составляют девять вышедших книг, явно относится к типично развлекательной литературе, однако эрудиция автора и его умение держать напряженный сюжет, не забывая время от времени сводить концы с концами, вызывают уважение.

Совсем уж небольшим тиражом вышла, но не осталась незамеченной и даже попала в тройку финалистов премии «Странник» книга Кирилла Еськова «Евангелие от Афрания». Главный герой этого текста — колоритный персонаж «Мастера и Маргариты», начальник секретной службы при прокураторе Иудеи военный трибун Афраний. А в центре сюжета история тщательно спланированной провокации римской контрразведки, приведшей, однако, к совсем неожиданным результатам. Как видно, спецслужбы становятся весьма популярными персонажами мистической фантастики наряду с привидениями и вампирами.

Словом, тема эзотерической истории стала весьма популярна, так что в ближайшем времени можно ожидать и других произведений аналогичного содержания. Впрочем, традиционная альтернативная история тоже не собирается умирать — в журналах «Уральский следопыт» и «Если» публиковались весьма многообещающие рассказы Василия Щепетнева и Михаила Тырина. Если у Тырина вслед за этим вышла отдельная книга — правда, к альтернативной истории отношения не имеющая, — то сборник повестей Щепетнева, целиком принадлежащих к этому жанру, еще только ждет своего часа. Как и книги многих других, совсем еще молодых авторов — среди которых может оказаться немало интересных.



Если мы думаем, что история прогрессирует или что мы вынуждены прогрессировать, то мы совершаем такую же ошибку, как и те, кто верит, что история имеет смысл, который может быть в ней открыт, а не придан ей.


Карл Поппер. «Открытое общество и его враги».

ФАКТЫ

*********************************************************************************************

Электронный чтец
Оказывается, теперь можно читать и одновременно слышать прочитанное! Правда, для этого нужен особый сканер, созданный японской фирмой «Olympus», а текст должен быть не только напечатан, но и дополнительно закодирован специальным штрих-кодом. Само устройство напоминает авторучку, которой надо водить по строке: как только сканер скользнет по слову, оно сразу же и прозвучит. Чем хорош новый прибор? Изучая иностранный язык, вы сможете самостоятельно «поставить» произношение, а штудирующий зоологию школьник, к примеру, узнает, какие звуки издают различные животные. И разумеется, этот прибор будет крайне полезен людям с неважным зрением. Отсюда всего один шаг до «электронного говоруна», который вашим голосом будет наговаривать любые тексты, декларировать, петь и т. п.


Антирадар для десанта
Из соображений безопасности прыжки с парашютом редко осуществляются с высоты менее 400 метров. Специально тренированные войска могут прыгать с высоты 250 метров, что в реальности означает менее двухсот. Такую сноровку продемонстрировали, например, американские десантники при высадке на Гренаду в 1983 году. Раскрыть парашют еще ниже невозможно.

Британцы разработали совершенно новую модель парашюта, способного раскрываться на высоте 75 метров. Это позволит самолетам сбрасывать войска вне зоны прослушивания радарами противника. Купол такого парашюта смахивает на буй или спасательный круг. Он надувается за 4 секунды, что оставляет для спуска только 30 метров.


Парк культуры и отдыха имени Гомера
В последнее время античные мифы вновь обрели популярность, и греческий архитектор Панос Панайоту, подхватив эту тенденцию, спроектировал свой смелый «ответ Диснейленду». В новом парке развлечений, который предполагается возвести на окраине Афин, посетители увидят античных богов и героев, полюбуются троном Зевса в натуральную величину, залезут в брюхо Троянского коня и прогуляются по знаменитому Лабиринту Минотавра… Словом, приобщатся к основам европейской культуры: ведь сценарии для аттракционов написаны не кем-нибудь, а Гомером и прочими великими греками!


Поп-корн: два в одном
Зачем изводить тонны нефти и многострадальную экологию на изготовление упаковочного полистирола, когда есть натуральный материал, биологически разрушаемый и пригодный к многократной переработке? Это… поп-корн. Хорошо известный промышленникам Канады, с недавних пор он осваивается и во Франции. Компания «Agripack» производит до 15 ООО кубических метров упаковочного поп-корна, поставляя ее благодарным клиентам, среди которых «France Telecom» и «L’Oreal».


Звездный порт

*********************************************************************************************
Репортаж № 2

________________________________________________________________________

Не знаю, сколько прошло времени на Земле, но я торчу на астероиде уже полтора стандартных месяца. Из-за временного парадокса прямой диалог с родной планетой невозможен, зато сообщений из разных эпох предостаточно. Каждый день на мой инфосайт поступают новые: предложение баллотироваться на пост президента Фонда по обмену рецессивными генами, уведомление о расторжении договора на покупку 1/35000 части Московского Кремля, приглашение на презентацию фирмы по оказанию условных услуг. А вчера раздался призыв: «Вернись, я все прощу!»

Не выдержав, я обратился к рекламному менеджеру космопорта с требованием оградить меня от посягательств. Но выяснилось, что в этом секторе пространства я единственный представитель Земли. А потому любые сообщения по инфосети, адресованные землянину, автоматически сбрасываются на мой сайт.

Я тут же решил записаться в гро-мальдианцы (паспорт и виза — 200 кредитов), но менеджер по рекламе отсоветовал. Во-первых, двухсот кредитов у меня нет, а администрация порта скорее…[11], чем выдаст их; во-вторых, в таком случае я рискую пропустить сообщения из редакции.

Какие сообщения? Такое впечатление, что обо мне все забыли. Я перекопал всю инфосеть за последние две недели и ничего не обнаружил. Обычный информационный шум: руководство по эксплуатации памперсов с автономной памятью, операции по обналичке сестерций, приглашение открыть офшорную компанию в Помпее и глупые фразочки, типа: «Чем ты занят, черт возьми?!», «Отзовись немедленно!», «Где материалы? По возвращении не получишь ни копейки!»

Последняя фраза показалась смутно знакомой, однако, зная главного редактора как глубоко культурного и высоко интеллигентного человека (или наоборот?..), который с пониманием относится к тяжелому труду репортеров[12], я тут же отмел все подозрения.

Между прочим, мое молчание вызвано объективными причинами. В последний месяц астероид потрясли по-истине драматические события, свидетелем и прямым участником которых явился ваш корреспондент.

Началось все с того, что Старому Капитану отказал в кредите бар «Тормози!». Капитан устроил безобразную сцену, так что даже у заглядывающей в окно Динамической Скульптуры встал дыбом гребень (через 84 часа), затем хлопнул дверью и удалился в отель «Лакуна», где его опять-таки ждал неприятный сюрприз — в номере отключили подачу воздуха. Старый космический волк пошел на принцип и провел в номере всю ночь, однако наутро в разговоры ни с кем не вступал. По всему, Капитан задумался о бренности всего сущего и, в первую очередь, своего финансового состояния.

На следующий день он исчез. Его излюбленный столик у окна с видом на Динамическую Скульптуру украсила табличка: «Сдается в аренду на три дня. Деньги — на стол!»

Через три дня Старый Капитан действительно появился — на старом грузовичке компании «Транслин Бетельгейзе». Среди кучи квантового барахла, которое он притащил на астероид и отдавал практически за гроши[13], оказалась вещь по-настоящему ценная — деревянные счеты фабрики «Заря Востока». Раритет пожелала приобрести администрация отеля «Лакуна», однако Капитан, узнав предлагаемую цену, с презрением отказался от сделки.

А через два дня произошла катастрофа.

Дисплей центрального компьютера космопорта в 00 часов 30 минут местного времени вспыхнул бледно-сиреневым светом и предъявил первую страницу «Арктурского Полного Свода Правил Этикета — повседневных, торжественных и приличествующих случаю». Ровно через 40 секунд — стандарт ВОЗ[14] для чтения одной страницы — он выдал следующую, затем еще и еще… На лихорадочные действия операторов компьютер никак не реагировал.

Через час воздух в помещении компоцентра стал напоминать приторный сироп. Из отеля «Лакуна» посыпались жалобы на удушье.

Аварийная бригада, срочно вызванная в корпус жизнеобеспечения, перевела компрессоры и систему регенерации на ручное управление. В воздухе, сменяя друг друга, появились запахи мангровой рощи, фомальгаутской псевдожужелицы, альконских грязевых ванн, суринамской кухни и тройного одеколона «Привет блондинкам!». Путем нечеловеческих усилий (в бригаде, в основном, были голосеменные) техникам удалось установить аромат цветущего миндаля.

Попытки переключить управление на другие компьютеры к успеху не привели. Абсолютно все дисплеи на астероиде, включая счетные мини-компы и кредитные компокарды, упрямо листали страницы «Правил Этикета».

Утро застало космопорт обезлюдевшим и обездвиженным. Редкие прохожие жались к стенам домов, с ужасом наблюдая, как застывшие робоуборщики судорожно подергивают манипуляторами.

Зато бар «Тормози!» был переполнен. Экипажи кораблей, маясь вынужденным бездельем, шумно спорили и пытались найти объяснение случившемуся. После того как дело чуть не дошло до рукопашной, звездолетчики решили обратиться к Автосоветчику. Съев два десятка монет, тот рассказал о методах релаксации, принципах самоизоляции, поисках нирваны, распаунской системе отрицания внешнего мира и, наконец, выдал:

«Локальные частицы, оставшиеся после Большого Взрыва, блуждают по Вселенной, подобно морским течениям. Захватывая определенные участки реального космоса, они влекут за собой непредсказуемые флюктуации — от увеличения числа разводов до искажения пространственно-временного континуума. (Д-р А. Бейкер) Регул-III)».

Сообщение Автосоветчика было признано исчерпывающим, поскольку в «от» и «до» доктора А. Бейкера вписывалось все, что угодно, и теперь перед пленниками локальных флюкточастиц во всей своей полноте встал великий вопрос: «Что делать?»

Твердое мужское «Ждать», произнесенное капитаном марсианского крейсера «Не поймаешь!», поначалу вызвало одобрение и даже сдержанные аплодисменты. Однако членистоногий эрудит из линарейской тургруппы сообщил, что арктурский «Свод Правил» содержит 48 томов по 1200 страниц каждый. А на чтение одной страницы требуется 40 секунд…

За вычисления взялись шесть навигаторов. Без привычных миникомпов, которые по-прежнему листали страницы «Этикета», задача оказалась невероятно сложной. Трое навигаторов «сломались» в первые полчаса. Через час, угрюмо поникнув, пошли заказывать выпивку еще двое. Последний продержался полтора часа и, наконец, обведя туманные взглядом притихшую публику, возвестил: «Очень долго».

Астероид тонул в отбросах. По центральной площади носимые случайными ветерками катались банки из-под пива и пластиковые бутылки, летали обертки и обложки журналов. Робоуборщики тупо смотрели на творящийся беспорядок, изредка пытаясь двинуться сразу в четыре стороны.

Псевдосолнце светило и гасло в ритме блюза. Утилизаторы не столько поглощали, сколько выбрасывали содержимое. Над городом висел тяжелый запах жареной трески.

Капитаны кораблей, способных оторваться от поверхности, были готовы покинуть астероид, махнув рукой, лапой или щупальцем на незаконченный ремонт. Но траекторию взлета, ускорение, пусковой режим могли рассчитать только компьютеры. Граждане галактики, вне зависимости от расы, пола и количества конечностей, могли вычислять только на миникомпах. Таблица умножения была уделом редких фокусников, срывающих бурные аплодисменты зала. «Дважды два — четыре» казалось детской скороговоркой. Без цифр на экране дисплея математика не имела никакого смысла.

Жилая зона космопорта оказалась на грани гибели. Каждая система имела ручной режим управления, но подсчитать, что кому когда необходимо, было решительно невозможно.

Я пытался выстирать носки под тонкой струйкой ядовито-зеленой жидкости, лениво текущей из крана, когда в номер постучали. Открыв дверь, я увидел Старого Капитана с объемистым пакетом в руках. Гость прошествовал мимо меня, опустился в кресло и плюхнул на столик пакет. Бумага с мелодичным звоном дематериализовалась, и передо мной оказались деревянные счеты фабрики «Заря Востока».

— Предлагаю открыть дело, — сказал Капитан. — Видишь ли, малыш, я никогда не был силен в археологии. Помнится, на Арктуре… впрочем, неважно. Короче, с этим агрегатом может справиться только неандерталец, от которого ты, похоже, ушел не слишком далеко. Учти: от тебя зависит жизнь космопорта. Твой долг землянина и человека… ну и все такое прочее. Словом, почасовую оплату гарантирую.

Фирма «Капитан, Землянин и Ка[15]» выбрала своей резиденцией бар «Тормози!». Рядом со своим излюбленным столиком Старый Капитан установил силовой барьер, перед которым быстро выстроилась очередь. Капитан небрежно принимал заказы и перебрасывал мне: «Слышь, парень, сколько надо робогрузчиков, чтобы перевезти всю эту дребедень на полтора километра со средней скоростью 3 км/час к 14.00».

Я покрывался холодным потом. Сквозило детскими ужасами — подтекающими трубами в бассейнах, сумасшедшими поездами, упрямо летящими навстречу друг другу, усталыми путниками, бесцельно бредущими из пункта А в пункт Б.

Видя мое состояние, Старый Капитан объявил:

— Прием окончен. Все ответы — завтра.

Едва мы вошли в номер, я потребовал:

— Немедленно сворачиваем дело. Поймите, я журналист! Икса от игрека не отличу даже при личной встрече!

Старый Капитан задумчиво посмотрел на меня.

— Успокойся, малыш. Вы, земляне, самые консервативные существа в галактике. Вы упрямо верите в то, что итоговую цифру, результат ваших нуднейших и бессодержательных вычислений, надо выводить из реальных соотношений. Это математика ящеров, парень, — да что там, подобными забавами увлекались еще триболиты! На самом-то деле все наоборот. Как говорил мой учитель, головобрюхий Ю-Ю, пусть реальность соответствует нашим замыслам! Она просто обязана подстраиваться под результат наших вычислений, ибо Итоговая Цифра есть единственная объективная величина во Вселенной. В этом суть фатумной математики, провозвестником которой явился мой учитель, да будет Космос ему пухом…

— Не хочу! Не имею права!

— Пожалуйста, — холодно сказал Капитан. — Предлагаю пари: через три дня вся эта лавочка закроется на вечный капитальный ремонт… Пойми, землянин, им нужны любые Цифры. Неважно, какие — но чтобы они были.

— Что же мне делать? — взмолился я.

— Умножать. Или делить. Что хочешь. Главное — вычисляй.

И я стал вычислять. Делить грузчиков на автоклавы, уборщиков на пустые бутылки; возводить в квадрат техников, складывать с операторами и извлекать корень из стюардесс; вычитать постояльцев из номеров и умножать на количество спиртного; делить литры на метры и выводить уравнения из килограммов.

На душе было холодно и пусто, и лишь деревянные пуговицы счетов клацали, словно в ожидании пира.

Как ни странно, астероид ожил. Центральная площадь приобрела более или менее пристойный вид: вакуум-урны росли, словно грибы, так что для пустой сигаретной пачки уже просто не оставалось места, равно как и для прохожих. Из кранов в баре потекло пиво. Администрация порта выдала зарплату служащим на полгода вперед по северному тарифу.

Накладки, конечно, были. Жильцов отеля «Лакуна» вместе с кроватями, антигравами и силовыми гамаками выселили на площадь, хотя половина номеров пустовала. Два дня в столовой звездного порта вместо завтраков и обедов читали лекции по разведению кроликодилов. Однажды весь персонал порта принялся раздавать приезжим вафельные полотенца, что едва не привело к межгалактическому скандалу, поскольку для веспасиан-цев подобные полотнища означают приглашение к добровольному отсечению псевдоподий.

А затем появились конкуренты.

Четырехрукий картежник с Дефалоса объявил себя Безграничным адептом комбинаторной математики. По его теории выходило, что, составляя партию в очко, покер, дабльтоун, кригли и тому подобное, игроки подсознательно желают получить решение своих проблем. Решением является сумма выигрыша или проигрыша, выраженная в кредитах. Комбинаторную математику активно поддержали экипажи кораблей, и Старый Капитан лишился трети клиентов. Ныне силы и средства, необходимые на погрузочно-разгрузочные работы, вычислялись за карточным столом с помощью преферанса.

Но самым болезненным ударом по фирме стало появление в баре штатного мага юпитерианского лайнера «Три звезды». Объявив о том, что цифры суть отголоски инобытия, познаваемые трансцедентально, а не рационально, кудесник продемонстрировал это на практике. Получив заявку на расчет дневной нормы выработки посудомоечных машин, маг воскурил фимиам, возжег плошки с пыльцой ядовитой орхидеи и погрузился в транс. Через три минуты, дико вращая зрачками и стуча в бубен, он выкрикнул Итоговую Цифру.

Конечно, это выглядело эффектнее, чем мои упражнения со старыми счетами, и вся сфера услуг подалась к магу.

Старый Капитан заметно поскучнел. Заказы резко сократились: фатумная математика явно проигрывала комбинаторной и трансцедентальной.

Как-то поздним вечером, когда Капитан пытался подсчитать выручку, а я устало щелкал счетами, решая очередную задачу с бассейном, за окном раздались жуткие стенания.

С десяток космолетчиков выбежали на улицу. К бару двигалось стальное чудовище. Металлическое тулово венчала керамитовая голова, напоминающая мусоросборник с рекламными челюстями корпорации независимых дантистов. Щупальца монстра, смахивающие на шланги, заканчивались острыми наконечниками вакуумных масленок. Нижняя часть покоилась на гусеничной платформе автоклава. На груди чудовища флюоресцентной губной помадой было крупно выведено: «Только со мной! Незабываемое впечатление!»

Бывалые космолетчики дрогнули и стали отступать к двери.

Тонко взвизгнув, чудище страстно вытянуло щупальца и рванулось к ним, кренясь на правый бок.

Старый Капитан сделал шаг вперед, наклонился и, словно шар в кегельбане, метнул недопитую банку пива — пенясь и расплескивая драгоценный напиток, она покатилась прямо под гусеницы.

Металлический голем коротко всхлипнул, затормозил, протянул щупальца и, неловко подхватив банку, затолкал ее в рот. Через пару секунд из его глаз посыпались искры, щупальца конвульсивно дернулись и обвисли.

Монстр рухнул на мостовую.

— Закоротило, — удовлетворенно сказал Капитан.

Космолетчики внесли поверженное чудовище в бар и водрузили на стол. После детального осмотра эксперты сошлись во мнении, что на астероиде обнаружен новейший образец боевой машины грознаков с автономной системой выбора цели.

Я не произнес ни слова. Как Франкенштейн (или Станиславский?), я обливался невидимыми миру слезами. На столе лежал плод моих математических усилий — робоуборщик, умноженный на автоурну и поделенный на стиральную машину фирмы «Канопус Электронике». Бедное создание пыталось в точности соответствовать моим вычислениям.

— Ничего, малыш, — ободряюще шепнул мне Капитан. — Эти невежды не знают, что любой локальный поток флюкточастиц существует в пространстве не более трех стандартных недель, десяти часов, тридцати минут. Я не раз сталкивался с этой гадостью. Помнится, в правом рукаве созвездия Скорпиона… ну да ладно. Иди-ка ты спать.

Всю ночь меня мучили кошмары. Злобные котангенсы носились по комнате, подмигивая совиными глазками и мерзко хихикая. Числитель взобрался на шкаф и обстреливал всех шариками жеваной бумаги. Зверского вида катет пытался овладеть юной длинноногой гипотенузой.

А ровно в 9 утра монитор центрального компьютера космопорта вспыхнул бледно-сиреневым светом и погас. Ошалевшие от счастья операторы запустили компьютер вновь.

И он заработал!

Жизнь в порту наладилась довольно быстро. Постояльцев отеля, спавших на улице, возвратили в номера. У автопогрузчиков отвинтили лишние манипуляторы; морозильные установки, работавшие на обогрев, разобрали на запчасти; привели в порядок транспортеры, закрутившиеся в ленты Мебиуса; отобрали у детей дезинтеграторы и малые противометеоритные гаубицы.

Дня через три, копаясь в инфосети в поисках сообщений из редакции, я наткнулся на короткую информацию. Туристический лайнер, следующий курсом на Альтаир, заметил вблизи астероида небольшой искусственный объект, напоминающий зонд-излучатель. На несколько секунд на экране корабельного компьютера появилась страница с текстом, затем объект неожиданно взорвался, оставив после себя пятно на дисплее, которое, впрочем, быстро исчезло…

Деревянные счеты Старый Капитан подарил мне, сказав, что, когда станет совсем туго, я могу продать их за хорошие деньги. Несмотря на столь широкий жест, я старался не встречаться с Капитаном и в баре появляться как можно реже.

Но сегодня, заглянув туда по пути в отель, я получил нежданный подарок. Я подошел к доске объявлений и увидел на титановой плите бланк Статистического Бюро космопорта с распоряжением об учете вдохов и контроле выдохов. От моего вздоха листок отклеился и упал мне в руки. На обратной стороне я вдруг обнаружил текст на родном языке. Весточка с Земли обрадовала меня несказанно.

ЗВЕЗДЫ, ЧЕЛОВЕК, ПУТЬ…
________________________________________________________________________
Наверное, любителям фантастики не раз приходилось сталкиваться с теми, кто категорически отказывается «поверять гармонию алгеброй». Действительно, встречаются такие люди, которые с большим сомнением относятся к различным графикам, сводкам и особенно — к статистическим данным. Девиз таких скептиков: «Есть просто ложь, есть великая ложь, но не будем забывать и о статистике'». Однако возразить очевидным данным не сможет даже самый распоследний ненавистник точных сведений. И тут вдруг выясняется, что статистика вторглась в святая святых — художественное творчество — и подвергла драгоценное золото вдохновения пробе сухих чисел.

Александр Каширий, руководитель известного в России и СНГ московского клуба «Стожары», проделал адскую работу, рискуя ее результатами вызвать неудовольствие отдельных творческих лиц. Как известно всем пишущим, самое главное в произведении — название. Порой на то, чтобы придумать его, тратится больше сил и нервов, чем на написание самого текста. Но тут выясняется, что и эти творческие муки выстраиваются в таблицу. Исследование А. Каширина, проведенное на огромном фактологическом материале, позволило ему выделить дескрипторы названий фантастических произведений, опубликованных в России с 1946 г. по настоящее время. Таблица получилась очень большой, и здесь представлена лишь ее «верхняя» часть, т. е. почти полсотни самых часто используемых дескрипторов. Первое число указывает на количество произведений, в которых встречается данный дескриптор, второе — количество вариантов (падежи, число, однокорневые слова). В принципе, такая таблица весьма полезна для писателей и издателей — порой в поисках броского названия вылезают такие пошлости или трюизмы, что просто диву даешься!

Три дескриптора, вынесенные в заголовок, — те, которые наиболее часто встречаются в фантастической литературе. В этом есть что-то возвышенно-символическое: ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА К ЗВЕЗДАМ или ЗВЕЗДЫ — ПУТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА… А еще говорят, что статистика — сухая дисциплина!



Размякнув и даже, кажется, всплакнув, я двинулся к Автосоветчику — беднягу совсем забыли за событиями последних недель. Что выбрать? Наверное, опять «ЗДОРОВЬЕ» — самая актуальная тема в галактике.



Ларри Триттен

КАК СДЕЛАТЬ ПУТЕШЕСТВИЕ ПРИЯТНЫМ И СОХРАНИТЬ ЗДОРОВЬЕ

Советы роботам или андроидам

Добавьте примечания к Первому и Второму законам роботехники Азимова, например:

1. Робот может ударить по физиономии человека, который, по единодушному мнению людей и роботов, является придурком;

2. Робот может игнорировать приказы любого человека, который носит бейсбольную шапочку козырьком назад или дает чаевые в кафетерии.

Если ваш владелец приказывает начистить все его ботинки в субботу вечером, когда вы собирались пойти на собрание роботов-ветеранов, выполните его приказ, но спрячьте лучшую пару хозяйских ботинок в подвале. Если вы красивая женщина-андроид, и ваш создатель в вас влюбился, женился, а потом умер, то походите некоторое время с безутешным видом, но затем преодолейте страдания, начните вращаться в высшем обществе и выходите вновь замуж. Если правительство захочет отправить вас на войну, переберитесь в Швейцарию. Верьте, что настанет день, когда робота увековечат на почтовой марке или в списке особо опасных преступников, разыскиваемых ФБР. Когда услышите шутку о роботах (например: «Сколько надо роботов, чтобы ввинтить лампочку? Два. Один держит лампочку, а второй выясняет, что это такое — животное, овощ или минерал»), то отвечайте шуткой о людях (например: «Сколько нужно людей, чтобы ввинтить лампочку? 586. Один держит лампочку, а 585 работают в энергетической компании»). Считайте Железного Дровосека из «Волшебника Изумрудного города» примером антропоцентризма. Если вы домашний робот, и вас попросили почитать детям сказку на ночь, прочтите им «Буратино». Если вы одинокий и сексуально озабоченный робот, просматривайте частные объявления в «Популярной механике».


Советы телепатам

Не проводите много времени в компании кредиторов и близких родственников. Никогда не покупайте дом рядом с психиатрической лечебницей. Пригласите на ланч френолога. Если люди в вашем присутствии напрягаются, попробуйте успокоить их, продемонстрировав свое чувство юмора: скажите, что знакомы с малограмотным телепатом, который шевелит губами, когда читает мысли. Считайте компьютеры дилетантами и обывателями, можете сказать кому-то из них, IBM обозначает «Я Безмозглая Машина». Если вы вольнодумец, получайте удовольствие от экстрасенсорных извращений и захаживайте на вечеринки, где обмениваются разумами. Проверьте свои способности, читая мысли тройняшек или лингвиста, принявшего психоделический наркотик. Переберитесь в Голливуд, пошатайтесь по студиям, побывайте в «Спаго» и на бульваре Сансет, а затем подпишите контракт на шестизначную сумму и начните вести колонку сплетен в «Лос-Анджелес тайме». Никогда не пытайтесь выуживать комплименты из потока сознания человека, страдающего нарциссизмом. Не пейте спиртного, собираясь проецировать себя через пространственно-временной континуум. Согласитесь стать объектом научного эксперимента, проводимого правительством, но отказывайтесь сотрудничать, пока вам не предоставят статус человека, чьи доходы не облагаются налогами. Пообедав в китайском ресторане, попросите официанта не приносить печенье с предсказаниями судьбы.


Советы последнему человеку на Земле

Почаще раскладывайте пасьянсы. Одежду из химчистки можете не забирать. Забудьте свой номер социального страхования. Подумайте о том, что вся почта Земли, адресованная «до востребования», теперь ваша. Прочтите «Три лика зла» и задумайтесь, как развить в себе множественную личность. Потренируйтесь в чревовещании. От нечего делать пройдитесь по городу и переверните все таблички с надписью «ОТКРЫТО». Если вы курите, садитесь в ресторане в зале для некурящих. Придумайте слово для описания вашей новой формы правления — монократия. Продайте себе поместье в Беверли-хиллз за 16 долларов. Позавидуйте Робинзону Крузо. Устройте себе день рождения, пригласив на него штук пятьдесят красивейших женских манекенов из лучших магазинов города. По вечерам развлекайтесь, изображая на стене тени животных. В новогоднюю ночь ложитесь спать. Сделайте попытку понять привлекательность мизантропии и женоненавистничества. Прихватите в магазине новое ружье и оправляйтесь охотиться на наклейки с ухмыляющимися физиономиями и плакатики «ПРИЯТНОГО ВАМ ДНЯ». Если вас зовут Адам, поставьте в телефонном справочнике крестик рядом с каждой женщиной по имени Ева и методично позвоните по всем номерам. Возле двери разложите штук тридцать или сорок ковриков с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» — так, на всякий случай.


Советы инопланетянину, захватчику или гостю

Если вы захватчик, примите облик гуманоида с внешностью атлета-олимпийца и легким коварством во взгляде и ходите в униформе с фуражкой, на кокарде которой изображена нога в ботинке, пинающая планету. Второй вариант внешности — гибрид игуаны и «тасманийского дьявола» плюс темперамент проповедника-фундаменталиста. Можете прикинуться бесформенным комком протоплазмы с выдвигающимися конечностями и склонностью к похищению красивых женщин-физиков. Если вы турист, постарайтесь незаметно слиться с толпой, всегда давать на чай не менее доллара. Не фотографируйте военные объекты! Не спрашивайте людей, зачем они надевают на своих детей ошейники и водят их на поводке. Если вы симбиот, не ходите на лекции по самовыражению. Не принимайте надувные фигуры на параде в День благодарения за доминантную форму жизни на Земле. Если вы весите более трехсот фунтов и прилетели с планеты, где гравитация втрое превышает земную, держитесь подальше от танцплощадок. Не приветствуйте радостными криками Годзиллу в театре возле Таймс-сквера. Не ешьте пластиковые цветы из вазы на столике в ресторане и не просите после этого официанта, чтобы он передал ваши поздравления шеф-повару. Не спрашивайте таксиста, знает ли тот, где можно купить унцию смазки. Если вы птицеподобное существо с планеты, где правительство ввело нормы потребления насекомых, выдает разрешения на полеты только элите и требует, чтобы после десяти вечера все сидели по своим клеткам, попросите политическое убежище в обществе защиты животных. Отведайте батончики «Милки вэй» и «Марс». Задумайтесь, не является ли «Книга рекордов Гиннеса» сборником шуток. Если вы не турист, а официальный представитель, предложите Земле членство в Галактической федерации — при условии, что земляне перестанут читать журналы по астрологии и астрологические прогнозы.


Кажется, мне не дадут воспользоваться ценной информацией. Вот он, вечный оппонент Автосоветчика, поднялся со стула и зовет меня за столик.

Компаньон, понимаешь… Партнер, чтоб ему… Машет руками, как ветряная мельница, будто я и не вижу. Как вы думаете, подойти?


ЛУЧШАЯ НАГРАДА ДЛЯ СТАРОГО КАПИТАНА
— Что-то тебя давно здесь не было, парень! Ты не обращай внимания на эту свихнувшуюся тарахтелку. Что она понимает в инопланетных захватчиках! Поверь, вашу планету только безногий и безрукий не завоюет. А уж сколько раз ее подгребали под себя до Ригелианской конвеции, сосчитать невозможно. Вот, например, вспомни динозавров… Что, не помнишь? Ну да, вы, приматы, — остатки альтаирского десанта, который был разгромлен силами умиротворения Третьей Спирали. Одичали быстро, но еще быстрее размножились… Вы-то с динозаврами и разобрались! Впрочем, и эти ящеры в свое время выбили с вашей Земли кротких флороподий. Ну, правда, не такие уж они были кроткие, эти росянки-переростки, но чего уж теперь вспоминать. Да ты не обижайся, сынок, в нашей галактике обитаемые планеты столько раз из рук в руки переходили, что никто уже не помнит, где его историческая родина.

Видишь, в том углу сидит такой зеленый, хобот в колбу запустил, а всеми девятью щупальцами за стойку держится, чтоб не упасть, когда отключится. Так он тоже из ваших, из приматов, только приспособился к аммиачной атмосфере и повышенной гравитации. Если я расскажу, какой у твоих предков был вид, ты со стула улетишь…

Ты меня послушай, я в стольких войнах принимал участие, что наградами могу вымостить дорогу от бара до Наплевательского колодца…

Ты прав, зеленый, хотя и вмешиваешься без разрешения в разговор гуманоидов, — кассиопейский «Знак Отчета» будет побольше стойки бара, но что с того? Главное, чтобы награда нашла героя, не так ли?

То-то же, штафирки несчастные! А ты, малыш, держи нос по ветру, иначе не успеешь ахнуть, как на вашу планету новые завоеватели повалятся. Вы, земляне, народ решительный, но иногда слабину даете. Надо брать пример с фомальгаутцев. Очень горячие ребята были, пока их конвенционеры к порядку не призвали. Слышал про их знаменитые «Шесть пунктов наставления по борьбе с космическими агрессорами»? Ну, запоминай, пригодится.

Пункт первый — выяви агрессора.

Пункт второй — определи его уязвимые места.

Пункт третий — нанеси сокрушительный упреждающий удар по его базам, коммуникациям, уничтожь его флот, столицы, промышленные центры.

Пункт четвертый — проведи суд над военными преступниками агрессора.

Пункт пятый — установи демографический и генетический контроль.

Пункт шестой — выяви нового агрессора.

Неплохо звучит, а? Я забыл сказать, что был еще секретный нулевой пункт, в котором агрессором называлось любое разумное существо нефомальгаутской расы. Но об этот узнали, когда работали по четвертому пункту — только уже с фомальгаутскими военными преступниками. Я тогда барражировал в паре с земным крейсером у Фомальгаута…

Тыэтого, конечно, не знаешь, но вам пришлось бросить все силы на строительство крейсеров на кварковой тяге, дредноутов на гравиторах и трирем на психогенераторах. Поверь, хуже этих психогенераторов ничего нет: ненадежные, все время кто-то из коматозников ходовой части с катушек слетает, а кто-то, наоборот, влетает. Шизометы перегреваются после десятка залпов, а в капитанской палате вечно сгорают дефибриляторы. Очень подвели вас психогенераторы во время Четвертой Метановой войны! Не вмешайся тогда объединенные силы Третьей Спирали, слизняки с Ганимеда сейчас расхаживали бы по вашим улицам и приставали к вашим женщинам… Кто это засмеялся? А, бармен… Ты прав, старина, я пошутил. У ганимедян интерес к землянам был сугубо гастрономическим.

Во, смотри, уползает, уползает! Эй, приятель, вернись, чего уж там, дело прошлое… по крайней мере, для нас с тобою. Ну-ка поверни свой транслятор, что-то мне твои псевдоподии напоминают! Нет, свободен!

Показалось мне, малыш, что старого знакомого встретил. Я ведь за твою планетку сражался с этими скользкими и вечно голодными ребятами. Даже, помню, вывел из-под удара кассиопеский рейдер, когда нагрянула комиссия по выявлению перерасхода. За это я «Знак Отчета» и получил. Показал бы его тебе, да только он куда-то запропастился… Красивый знак, а по краю кассиопейским полууставом история моего подвига выведена. До сих пор, кстати, стажерам боевого флота рассказывают, как я от неминуемой гибели трех адмиралов спас. Известно ведь, что один свой инспектор страшнее десяти вражеских истребителей.

Как вывел? Да все пропавшее имущество на вас, землян, списали по моей подсказке. Ты уж не обижайся, слава о вас идет… пойдет… да нет, уже пошла по всей обозримой Вселенной. Как там говорится — бойся фомальгаутца трезвого, канопусца неверующего, а землянина…

Эй, кто там меня перебивает? Нет-нет, никаких оскорблений религиозных чувств!.. Поверишь ли, малыш, эти ребята с Канопуса за веру себя умертвить готовы, а заодно и все живое. Но вояки отменные! Они здорово ганимедянам всыпали! И, главное, вовремя — эти слизняки уже с поясом астероидов начали возиться, чтобы Землю камешками закидать.

Но тут и мы подоспели с объединенными силами. Хоть и звучит фантастично, но всю процедуру согласования и поправок к согласованию утрясли за каких-то полгода. Пропустили, конечно, пару-тройку камней, хотя по ним вдогонку из хронической плюшки пару раз вмазали. Мой дружок-землянин потом рассказал, что промахнулись немного — один камешек в Аризоне упал, а другой в Подкаменной Тунгуске с разбросом где-то в шестьдесят миллионов лет. Так ведь на войне всякое бывает! Скажи спасибо, что мы взяли вашу сторону, когда вы отбивались от разумных вирусов с Веги. Не такое уж ваше дело было правое, хотя победа осталась вроде бы за вами… Что значит — агрессоры? Извини, вирусы-то как раз и есть самые исконные обитатели Земли, а все остальное — это ходячие, ползущие и растущие поселения, города и материки жителей-вирусов.

Ну а эти, с Веги, вообще-то прилетели очень дальних родственников проведать, а вы сразу в панику — вторжение, война… По секрету тебе скажу, они даже и не подозревали, что вы с ними воюете, вы для них* вроде ландшафта. Шутка ли, жизненный ритм в миллионы раз быстрее нашего. Все эти военные действия для них — явления природы, причем настолько вялотекущие, что перемены замечаются только через много поколений особо въедливыми исследователями старых летописей.

Трудно поверить? Для динозавров вы тоже были настолько быстрыми, что они даже не замечали вас, пока… Да что теперь вспоминать!

Нет, первую награду я заработал не у вас. Нагрудный жетон «Королевский яйцеклад» я получил за непревзойденную доблесть во время битвы под Левой Скалой Большой Лагуны, что на пятой планете забыл какой звезды… Память, понимаешь, ослабела. Ну, угости!

Так вот, возможно, это была вовсе Правая Насыпь Малого Пруда, неважно. Главное, что под огнем ядовитых упреков и ливнем обжигающего сарказма я, молодой романтичный наемник, прополз через все поле брани и доставил Главнокомандующему флягу с отборным пойлом. Смейся, смейся, посмотрю, как ты будешь смеяться на планете, где любое бранное слово в атмосфере из гремучего газа немедленно поджигает все вокруг в радиусе семи метров. Главнокомандующий, хлебнув пойла, выдал такую конструкцию в шести семантических измерениях, что спалил обе армии — свою и вражескую. Тогда мне вручили жетон и повысили до взводного. Ты догадался, что это дает мне право всегда быть на взводе.

Потом много было войн, баталий, локальных конфликтов и глобальных беспорядков, а когда я покинул доблестные ряды и ушел в торговый флот, для моих наград понадобился отдельный транспорт. Как-нибудь я покажу тебе «Поющее сердце Окнада». Красивая штука и ведь действительно пела, пока я на нее случайно не наступил. Хорош также орден «Пурпурного пищевода», который полагается носить не снаружи, а изнутри. Но лучший все-таки был «Знак Отчета»! Куда он исчез, не иголка все-таки…

Словом, давай-ка еще по одной и лучше поговорим о кораблях и погрузках, чем о парадах и наградах… Что? Ты полагаешь, надо предупредить землян о грядущей агрессии? Так ведь сейчас кто разберет — агрессор ты или жертва? Это ведь как посмотреть и, главное, другим объяснить!

Ганимедяне, кстати, напирали на то, что они потомки земных устриц и мстят людям за невинно истребленных сородичей. В межгалактическом третейском суде вам с трудом удалось опровергнуть обвинения ганимедян в геноциде и ксенофагии. Так что давайте жить мирно и не есть друг друга по мере возможности. Тогда исчезнут поводы для вторжений, завоеваний и прочих глупостей.

Что ты там бормочешь, зеленый? Ну и что с того, что я стар? Вам, молодым, только оружие в руки дай, никто до старости не доживет! Горячая кровь хуже мочи в голову бьет.

Бар уже закрывается? Ну что ж, можно прогуляться минут тридцать— сорок, пока он снова не откроется. За что люблю малые планеты, так это за то, что не успевает день закончится, как уже и ночь на исходе. Пошли, землянин, плюнем в колодец, вдруг оттуда мой «Знак Отчета» вылетит. Красивая такая штука, большая… Ну-ка, подожди! Эй, бармен, а скажи-ка мне, откуда у тебя стойка бара взялась и что это здесь с краю полууставом выгравировано?..


От редакции.
Похоже, нашему корреспонденту приходится несладко. Однако никто ведь не обещал ему хорошей жизни. Не на курорт летел.

Но сами видите: человек явно тоскует. Так что, если вам по пути, заворачивайте в звездный порт. Послушайте историю Старого Капитана (обязательно запишите), пообщайтесь с Автосоветчиком (непременно передайте нам его рекомендации), побеседуйте с нашим корреспондентом о жизни и о фантастике. Загляните в местный ксенопарк — возможно, у вас найдется, чем пополнить его коллекцию. Хозяин оружейной лавки с удовольствием купит у вас новые модели оружия. А патентное бюро звездного порта рассмотрит любые новаторские идеи, касаемые перемещения в пространстве и во времени.

Не забывайте о доске объявлений в баре «Тормози!».

Кстати, Динамическая Скульптура по-прежнему движется по направлению к бару. До катастрофы осталось четыре месяца и восемь дней. Если вы знаете способ, как остановить ящера, НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЕ!

Гарри Гаррисон
«НЕ БУДЬ Я ПИСАТЕЛЕМ, СТАЛ БЫ МИЛЛИОНЕРОМ»
На вопросы читателей «Если» отвечает писатель-фантаст

*********************************************************************************************
Кто послужил прототипом ДиГриза? Менялся ли характер «Стальной Крысы» на протяжении столь длительного времени? Собираетесь ли Вы бросить своего героя в очередную «заваруху»?

Реального прототипа не было — это полностью мое «дитя». Конечно, характер героя менялся, как менялся и сам автор. ДиГриз и старел вместе со мной, и, надеюсь, становился мудрее, терпимее… Однако по-прежнему оставался неунывающим любителем приключений. Расставаться с ним мне бы не хотелось. Думаю, он еще не раз отправится в путешествие, и в России читатели «Если» будут первыми, кто об этом узнает и познакомится с новыми подвигами героя.

Говорят, Вы задумывали серию о «Стальной Крысе» как пародию на боевик, но потом увлеклись и сами начали писать боевик. Так ли это?

Скорее, наоборот. Я планировал романы как крутые приключенческие книги. Вообще, первую книгу самого первого романа я написал в стремительном темпе, не задумываясь о том, что будет дальше, — мне просто надо было задать для себя эмоциональный настрой и динамику повествования. Ну а затем уже всей последующей историей пришлось оправдывать начало, а следующими романами — первый… Но постепенно в произведения стал проникать юмор, элементы пародии, и теперь это важная и неотъемлемая часть каждой книги.

Не являются ли экзотические истории о ДиГризе и Дин Альте реакцией автора на скуку повседневной жизни?

Не исключено. Но в первую очередь привлекала возможность повеселиться самому и развлечь читателя.

Утверждают, что «Билл — герой галактики» представляет собой сатиру. Это так?

Я не задавался целью написать сатирическое произведение. Просто писатель должен быть жизнерадостен и жизнелюбив, чтобы ненавидеть дураков, ханжей, зануд — и высмеивать их.

В отличие от подавляющего большинства писателей-фантастов, Вы почти не замечены в грехе фэнтези. Чем Вас не устраивает этот жанр? (В. Щербицкий, Киев)

Действительно, я написал всего одну трилогию, которую критики причисляют к фэнтези (хотя сам я так не считаю). Это «Молот и крест», «Крест и король» и «Король и император». Кстати, в прошлом году они изданы и в России. Фэнтези, в особенности так называемая «героическая», мне представляется абсолютно неизобретательным жанром. Терпеть не могу эти безразмерные тома тягомотной дряни.

Почему Ваши яркие и, казалось бы, «киногеничные» произведения не экранизируются?

Для этого нужно проявлять активность самому автору, чем я никогда особенно не занимался. Но вообще-то к сегодняшнему дню куплены права на экранизацию шести моих произведений. Однако опцион на «Стальную Крысу» продлевается уже 12 лет подряд… Один фильм по моей книге все-таки вышел — это «Сойлент Грин» по роману «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». А сейчас я надеюсь, что состоится экранизация «Фантастической саги» с Мэлом Гибсоном.

Как бы Вы провели сегодняшний день, зная, что завтра Земля прекратит свое существование?

Постарался бы изменить историю так, чтобы завтрашний день все-таки наступил.

Известно, что когда-то Вы были хорошим художником. Рисуете ли Вы сейчас?

Я больше не занимаюсь рисунком и живописью. Однако всегда даю рекомендации художникам по поводу оформления моих книг. А сейчас выступаю в роли дизайнера своей последней книги, которая пока находится в работе.

Если бы Вы не были писателем, кем бы Вы стали?

Миллионером. Это самая приятная профессия. А фантастику писал бы в качестве хобби.

Есть мнение, что Вы — воплощение одного из скандинавских богов. Кого же — Бальдра или Локи? (А. Трапезников, Самара)

Скорее всего, Тора, поскольку у меня неважно со зрением и я люблю молотки.


По просьбе редакции интервью организовал и перевел Александр КОРЖЕНЕВСКИЙ

Напоминаем, что в рубрике «Прямой разговор» вопросы авторам задают сами читатели. Редакция отбирает наиболее типичные вопросы (они подаются от лица всей аудитории) и наиболее оригинальные — «именные». Автор «именного» вопроса получает книгу с автографом писателя.

Вопросы Е. Лукину уже поступили в редакцию. Следом за ним, как мы и обещали, выступит Р. Шекли. Ну а следующий автор, с которым мы предлагаем побеседовать нашим читателям, — А. Лазарчук. Вопросы принимаются до 15 апреля 1998 года. Пожалуйста, не тяните: иные письма приходят в редакцию уже после того, как интервью подготовлено.

Эдуард Геворкян
ЧТО ТО СТРАННОЕ ГРЯДЕТ…

*********************************************************************************************
В каком состоянии находился книжный рынок во втором полугодии 1997 года? Традиционный обзор фантастической литературы приводит обозревателя к неожиданным заключениям, которые могут послужить темой для дискуссии о судьбах отечественной и мировой фантастики.

*********************************************************************************************

Вот и еще полгода пролетели: пришла пора дежурного обзора. Оценить этот период, на первый взгляд, дело простое. Все мрачные прогнозы вроде бы сбылись, заклинания о том, что все будет хорошо, кажется, так и остались благими пожеланиями. Книжный фронт фантастики на глазах распадается, случаи дезертирства уже не редкость, а о мародерах и говорить не приходится — грабят живых и мертвых, не стесняясь в открытую передирать сюжеты. Издатели один за другим покидают поле битвы, открывая фланги дружному натиску надушенной кавалерии дамских романов, чернопиджачной пехоте политических триллеров и ржавым латникам исторической прозы.

Устояли самые крепкие или просто упорные — «Азбука», «Армада», ACT, «Русич», «Северо-Запад», «Центрполиграф», ЭКСМО… Немного на отшибе стоит рижский «Полярис», который лишь номинально не является российским издательством. «Локид» прекратил выпуск фантастики. «Русич» хоть и запоздало, но сдержал обещание и не только начал серию отечественной фантастики, но и «разбавил» традиционно переводную «Сокровищницу…» нашим автором. «Армада» несколько сбавила темпы выброса книг на лотки, впрочем, не только она. Время от времени выходят книжки в доселе неведомых издательствах, таких, как «Символика», «Х.Г.С.» и т. п., но это носит настолько случайный характер, что говорит, скорее, о капризе, а не о плане. Серии продолжают усыхать, остаются лишь самые жизнеспособные либо же просто дорогие издателю как память. Хотя выпуск собраний сочинений ряда наших авторов — в основном переиздания — говорит о том, что есть еще издатели, готовые рисковать. Очевидно, можно констатировать ко всему еще и факт некоторой монополизации книжного рынка — систематическое издание фантастики сейчас под силу лишь тому, кто способен на массированный и регулярный сброс самой разнообразной книжной продукции на прилавки.

А что мы, собственно, видим на прилавках? Оказывается, не все так плохо, как мерещится обозревателю, утомленному чтением книг в глянцевых обложках.

В магазинах и на лотках мы обнаружим много фантастики хороших и разных авторов: Б. Штерн, А. Столяров, Е. Лукин, А. Лазарчук, М. Успенский, С. Лукьяненко, Ю. Брайдер и Н. Чадович, С. Иванов, В. Звягинцев, Л. Вершинин, А. Громов, С. Логинов и другие, всех не перечислишь. Вышла, наконец, первая большая книга В. Покровского. От книги к книге на наших глазах растет мастерство М. и С. Дяченко. Странные эксперименты продолжает Ант Скаландис, балансируя между фантастикой и «правдой жизни». В. Васильев медленно, но верно переходит от текстов в духе игр-махаловок к нормальной фантастической прозе. Появились новые имена — А. Волков, С. Костин, О. Ерохин, М. Тырин… Мощное пополнение влилось в женский батальон нашей фантастики. По-прежнему его возглавляет матриарх отечественной фантастики последних десятилетий Ольга Ларионова. Но уже заявили о себе во весь голос Д. Трускиновская, М. Семенова, Е. Хаецкая, Э. Раткевич, а за ними подтянулись и новые авторы — Е. Дворецкая, Е. Сенявская, М. Симанова, Ю. Горишняя… Женский десант в современную фантастику — тема для отдельного исследования, вполне достойная любого библиографа, например, Е. Харитонова, выпустившего несколько лет назад коллекционным тиражем брошюрку о вкладе милых дам в отечественную НФ. Из мэтров продолжают активно работать Кир Булычев и Владимир Михайлов. Существенно улучшилось качество оформления книг, наши художники постепенно догоняют своих западных коллег по технике, но безнадежно отстают по оригинальным творческим идеям — отсюда и легкое ощущение «второй свежести».

Безусловным событием в нашей литературе за «подотчетный период», на мой взгляд, явилась книга Бориса Штерна «Эфиоп» — загадочное произведение, вызвавшее откровенный восторг одних и столь же явное неприятие других (см. рец. в «Если» № 1 за 1998 г.). Роман-бурлеск, роман-шарада, роман-анекдот и вместе с тем весьма симптоматическое явление, свидетельствующее не то чтобы о творческом кризисе целого поколения писателей, а просто о некоторой усталости от традиционных сюжетов и тем фантастики. В этом же ключе, вероятно, следует рассматривать и «Европейское лето» Андрея Столярова, «Звезды — холодные игрушки» Сергея Лукьяненко и некоторые другие романы. Теснота границ фантастики как жанра (а по большому счету — всего лишь жанрообразующего приема) стала очевидной для многих. Выбор простой: либо раздвинуть рамки, либо играть строго по правилам. В первом случае удачные эксперименты будут радовать тонких ценителей и ввергать в отчаяние издателей, ориентирующихся на «массы». Во втором — ровный крепкий профессионализм и никаких отклонений от нормы: шаг в сторону рассматривается как отказ от гонорара.

Забавно, что именно издательская ориентация на «усредненную» прозу привела, с одной стороны, к возрастанию общего уровня «творческой грамотности», а с другой — к падению тиражей. Дело в том, что читатель фантастики пока еще немного отличается от других покупателей. Если многие издатели дамских романов, детективов и подобного чтения рассчитывают на потребителя в основном одноразовой литературы, то издатель фантастики должен учитывать, что он пока имеет дело с собирателем. Отсюда, возможно, и неудачные эксперименты с покетбуками, тогда как те же дамские романы и детективы в мягкой обложке можно увидеть чуть ли не в каждом вагоне метро у каждого третьего, держащего в руках книгу. Приятно, что фантастика имеет свой специфический контингент ценителей, сохранивший некоторые рудименты собирательства. Но, увы, всякий собиратель-коллекционер рано или поздно набивает книжные полки под завязку, а любовь сменяется безразличием (в лучшем случае), когда уже невозможно отличить издания друг от друга ни по языку, ни по сюжету, ни по обложке. Дело доходит до смешного — авторы (или редакторы) уже ленятся придумать оригинальное название. Так, например, книга Елены Сенявской «Звездный Скиталец» почему-то воспроизводит название книги Николая Гацунаева, которая хоть и вышла 12 лет тому назад, но тираж-то у нее был двести тысяч экземпляров! Впрочем, возможно, это всего лишь совпадение, бывало и не такое.

Усталость чувствуется даже у самых продвинутых издателей. Идет поиск новых издательских идей. Неожиданный коммерческий успех проекта «Время учеников» заставляет предположить, что сработало не только имя братьев Стругацких и игры «продолжателей» в их вселенной, но и жажда чего-то новенького. Можно ожидать появление книг-буриме, красочных фантастических альбомов с минимумом текста, книг с приложением в виде CD, аудио- или видеокассет…

Но и старая гвардия не сдается! На что вроде бы изданы и переизданы братья Стругацкие, так ведь снова и снова издаются трех-, пяти- и более томники и, что характерно, быстро и хорошо раскупаются. Особняком стоит проект «Миры братьев Стругацких» издательства ACT. Это не только самое полное собрание сочинений классиков, но и попытка внести элемент новизны — комментарии и хронологии, прилагаемые к каждому тому, помимо традиционной экзегетики расставляют весьма неожиданные акценты в, казалось бы, известных вдоль и поперек произведениях. Сработает ли аналогичная схема, если издать комментированные собрания сочинений иных адептов фантастики, будут ли они раскупаться так же споро?

Хор издателей уже который год дружно (если не сказать — отрепетированно) стенает по поводу плохой реализации книг. Действительно, тиражи, которые раньше ушли бы со свистом в одном отдельно взятом «спальном» районе Москвы, сейчас киснут на складах, мокнут под снегом и дождем на лотках, покрываются пылью в магазинах. Возникает мрачное подозрение, медленно переходящее в уверенность: так называемый кризис фантастики, а равно и иной литературы, во многом обусловлен не только падением спроса из-за элементарного обнищания (на книги деньги всегда находились, да и по нынешним временам они не так уж дорого стоят), но и тем, что книги распространяются лишь в паре-тройке больших городов. Тогда как глубинка, искони бывшая кузницей российских интеллектуалов, практически лишена доступа к литературе. Рентабельность — великая вещь, из-за десятка пачек книг никто не будет гонять транспорт из центра по городкам и весям. Так что разговоры о застое в книгоиздательстве как о кризисе реализационных сетей имеют под собой изрядное основание. Не исключено, что тот, кто первый сообразит, как диверсифицировать торговый капитал в широко раскинутую сеть магазинчиков, в которых книги будут продаваться (и куда, естественно, они будут доставляться) вместе с товарами массового потребления — да хоть с сосисками, — тот и сорвет куш. Качественный скачок в книжной торговле давно созрел, осталось либо эволюционировать, либо вымереть. Ко всему еще крепнет ощущение того, что объектом рекламной раскрутки должны быть не только отдельные книги конкретных авторов, но и сама фантастика в целом. Профессиональный шоумейкер сейчас, возможно, нужнее десятка критиков, иначе Золушка будет вечно точить слезу на грязной кухне. Косвенным свидетельством в пользу такого предположения может служить тот факт, что на конвенты по ролевым играм собирается в несколько раз больше людей, чем на традиционные фантастические коны. Можно ли это рассматривать как смещение активности латентных аутсайдеров? Или же мы наблюдаем переформатирование книжной культуры в нечто иное, пока не имеющее названия? Если раньше каждый грамотный человек в глубине души мечтал написать книгу, то сейчас любой имеет возможность в нее сыграть, «вписать» себя в некий континуум иной реальности. Но это отдельная тема.

Вернемся к книгам.

Как мне представляется, среди обилия переводной литературы самым интересным автором является Тим Пауэрс. Его романы «Врата Анубиса» и «На странных волнах», несомненно, могли стать событием года, если бы их заметили критики. Увы, это уже становится привычным: чем необычнее произведение, чем больше оно выламывается из привычного ряда, тем меньше шансов на успех, скандал или просто внимание. Но это, очевидно, судьба любого новатора, даже хорошо законспирированного. Впрочем, выход целого ряда доселе неизданных произведений Урсулы Ле Гуин в «Мирах…» издательства «Полярис» тоже не вызвал здорового ажиотажа — а ведь на что автор известный и «апробированный».

Не прижилась серия «Виртуальный мир». То ли наш читатель оказался невосприимчив к киберпанку, то ли причины внелитературного характера заставили свернуть проект. Впрочем, как заявил в Санкт-Петербурге на «Страннике-97» один из отцов киберпанка Брюс Стерлинг: киберпанк и в США отошел в иной, виртуальный мир.

Вообще-то оснований для пессимизма не так уж и много. Цикличность взлетов и падений книжного рынка — явление для нас привычное. Ко всему еще заметны признаки явного оживления издательского дела, а где-то к осени, после неизбежного летнего затишья, мы, по всей видимости, станем свидетелями очередного бума фантастической литературы.

С другой стороны, серия очерков о мировой фантастике, опубликованных в журнале «Если» за последние полтора-два года, составляет довольно-таки невеселую мозаику, в которой хоть и выпали некоторые фрагменты, но общий мрачный фон все же проглядывает. Имеет ли смысл говорить о глобальном кризисе фантастики? Разумеется, нет. Даже одно-единственное стоящее произведение, появляющееся раз в сто лет, оправдывает существование жанра. В фантастике, в отличие от многих иных направлений, процент откровенной халтуры все-таки немного ниже — по крайней мере, мы льстим себе этой надеждой, — поскольку критерии отбора остаются относительно стабильными.

Если принять на веру тезис об общем упадке фантастики или, скажем мягче, некотором застое, то можно попытаться определить причины этого явления.

Не исключено, что фантастическая литература (не в единичном проявлении, а как социокультурный фактор) есть один из атрибутов того, что можно назвать «имперским вектором». Действительно, взлет фантастики отмечался в тех странах, которые когда-то были империями или претендовали на эту роль. Франция, Германия, Япония, Италия, США, СССР… Причем, неважно, воплощался ли «имперский дух» в ностальгическую, эсхатологическую или футурологическую фантастику — все зависело от момента, когда означенный «дух» либо сублимировал национальное унижение, либо, наоборот, вселялся в апологетов фронтира — идеологического, экономического и т. п. В эпоху расцвета фантастика является носителем романтических образов, в той или иной форме воспевая экспансию, движение, энтузиазм и иные аспекты «крылатой мечты». В период упадка — апокалиптические образы конца времен, гибель богов и т. д. Сейчас осталась фактически одна империя — США, — в которой фантастика осуществляет узкопрагматическую задачу, обеспечивая формирование менталитета налогоплательщика, нерезистентного тем или иным стратегиям элиты.

Однако время традиционных империй проходит. Счет идет на десятилетия. На смену «географическим» империям идут нелокализованные империи банковские, нефтяные, компьютерные, продовольственные и иные транснациональные конгломераты. Возможно, возникновение новых подвидов фантастики, отпочкования всех этих киберпанков, баттлтехов и прочих технотриллеров — всего лишь первые ласточки узкопрофессиональной литературы, обслуживающей именно эти «эмбрионы» будущих метаимперий.

Впрочем, все эти геополитические спекуляции можно развивать до бесконечности. Тезис о фантастике, как атрибуте имперскости, более чем спорен. Однако, когда речь о фантастике, лучше спор, чем эпитафия.

КУРСОР

*********************************************************************************************

Присуждены всемирные премии фэнтези

--------

за 1997 год. Это произошло в ноябре, на состоявшемся в Лондоне Всемирном фэнтезийном коне. Приз за общий вклад в развитие жанра получила известная детская писательница Мадлен Л’Энгл, а среди лауреатов знакомые читателям «Если» Джеймс Блэйлок (за рассказ «Тринадцать фан-тазмов») и Джонатан Летем (за сборник «Стена небес, стена очей»).



Семинар Бориса Стругацкого

--------

возобновил работу. В конце прошлого года продолжил свою деятельность Петербургский семинар фантастов. Его работа ведется по двум направлениям — во-первых, это своего рода писательский клуб, где писатели могут обсудить творческие и профессиональные проблемы, а во-вторых, семинар для начинающих авторов, где любой из них может рассчитывать на суровую, но справедливую оценку своих трудов.



Новая французская премия в жанре научной фантастики

--------

названа незамысловато: «Эйфелева башня», поскольку спонсором выступает компания «Общество эксплуатации Эйфелевой башни». Присуждать награду (а это около 20 тысяч долларов!) будет авторитетное жюри — за «литературное достижение в фантастике». Лауреатом может быть как автор-француз, так и все «пришлые». Первым стал Пьер Бордаж, автор романа «Ван», обогнавший таких американских соперников, как Роберт Джордан, Дэвид Брин, Тимоти Зан, Дэн Симмонс…




Сенсационный контракт Стивена Кинга

--------

потряс даже видавшую виды Америку. Дело не в величине аванса — а в том, что аванса… не будет! «Король бестселлеров» подписал с издательством «Саймон энд Шустер» контракт на будущие три книги на условиях для Америки и авторов масштаба Кинга непривычных: вместо гарантированного аванса (по 2 миллиона долларов за книгу) Кинг Царственно согласился получать только процент с прибыли от продаж! Не роялти, заметьте (процент от продажной цены книги), а именно процент с прибыли…




Порадуют новыми романами

--------

красноярские фантасты А. Лазарчук и М. Успенский. В этом году будет завершена вторая фэнтезийная книга Лазарчука, которая является продолжением его «Кесаревны Отрады…». Продолжением нашумевшего боевика «Посмотри в глаза чудовищ», созданного красноярцами в соавторстве, явится новый роман с интригующим названием «Пролетарская машина времени «Красный Янус».




Дело «Дюны» живет и побеждает!

--------

Объявлено о скором появлении трех «приквелов», иначе говоря, трех романов-предисловий к классической «Дюне» Фрэнка Херберта. Продолжить дело покойного писателя взялись его сын Брайан (тоже автор нескольких фантастических книг) и Кевин Андерсон. За права на аукционе боролись сразу несколько издательств, в результате победителем вышло издательство «Бэнтам букс», заплатившее соавторам 3 миллиона за все три книги. Предварительные названия трех томов, написанных на основе черновых набросков Херберта-папы, — «Дом Атридесов», «Дом Харконненов» и «Великая война за Снадобье». В настоящее время тираж первого и лучшего тома саги о Дюне, вышедшего в 1965 году, составил 10 миллионов экземпляров, но можно не сомневаться: прежде чем «раскрутить» новые книги, обязательно переиздадут все старые…



Второй сэр Артур

--------

появился в фантастике. Королева Великобритании наградила рыцарским титулом всемирно известного фантаста Артура Кларка в связи с его 80-летием. Первым сэром Артуром фантастики был, как известно, не легендарный хозяин Камелота, а Артур Конан Дойль.



Трудно первые сто лет.

--------

Писательница Наоми Митчинсон, сестра известного биолога и философа Д. Холдейна и автор многих книг, в том числе и научно-фантастических, в ноябре отпраздновала редкий даже в мире фантастов юбилей: 100 лет!



Сколько стоит «Хьюго»?

--------

Над этим вопросом, кощунственным для всякого пишущего фантастику, ломают сейчас голову представители английской страховой компании, разбирающей дело о пропаже премий «Хьюго», «Локус» и иных (точнее, статуэток и памятных знаков). Потерпевшим стал известный английский специалист-фантастовед, автор наиболее полных на сегодняшний день энциклопедий НФ и фэнтези, Джон Клют, предоставивший одной кинокомпании для рекламных целей свою коллекцию «трофеев». Все они были либо потеряны, либо украдены — кажется, это первый случай подобного рода.


Самые интересные события

--------

этого года произойдут в урочное время. В начале мая состоится очередной «Интерпресскон», собирающий многочисленных фэнов на ежегодную встречу для вручения премий «Бронзовая улитка» и «Интерпресскон», а осенью в Санкт-Петербурге пройдет Третий Конгресс фантастов России, во время которого будут вручены литературные премии «Странник».



О сенсационной находке

--------

сообщила английская газета «Таймс»: в итальянской провинции Тоскана обнаружена рукопись никогда не издававшегося и никому из исследователей не известного рассказа для детей, написанного Мэри Шелли. В том, что это не фальшивка и не розыгрыш, убеждены все эксперты, установившие подлинность руки автора «Франкенштейна».



Сорокалетие «Туманности Андромеды»

--------

отметят любители фантастики в апреле. В московском клубе «Стожары» пройдет вечер, посвященный памяти И. А. Ефремова и юбилею книги, сформировавшей целое поколение читателей и писателей.



Продолжение классического романа

--------

«Песнь по Лейбовицу» скончавшегося недавно Уолтера Миллера, судя по первым отзывам, не уступает первому роману. В декабрьском номере «Локуса» Терри Биссон, которого покойный автор незадолго до кончины попросил «довести» неоконченный роман-продолжение, делится своими воспоминаниями и скромно называет себя «редактором» блестящего романа, «который был почти закончен». Среди прочего выясняются и драматические обстоятельства кончины Миллера: оказывается, писатель, несколько десятилетий молчавший, ни с кем не встречавшийся, тяжело болел и, находясь в состоянии депрессии, покончил жизнь самоубийством.

Агентство «F-Press»
В обзоре использованы материалы журнала «Locus»

Рецензии

*********************************************************************************************

Николай ГУДАНЕЦ

ПОЛИГОН

Москва — Санкт-Петербург: ACT — «Terra Fantastica», 1997. — 588 с.

(Серия «3вездный лабиринт»). 10 000 экз. (п)

=============================================================================================

Произведение, в котором фантастические реалии и описания идут лишь фоном, не влияя на развитие основного действия, порой вызывает досаду — зачем же автору требовалось переносить действие в будущее, да еще на другую планету, если тот же сюжет можно развернуть, не выходя за рамки реалий нашего мира? Поначалу новый роман Николая Гуданца вызывает именно такое ощущение. На отдаленной планете, где испытывается один из новых видов оружия, призванный укрепить обороноспособность Федерации, действует имперский шпион. Для его разоблачения на испытательную базу направляется опытный контрразведчик Кин, на которого сразу же по прибытии совершается покушение. Количество действующих лиц ограничено, преступник и сыщик знают друг о друге, ходы производятся поочередно — словом, классическая ситуация детективного романа или шпионского боевика. Попутно, правда, выясняется, что одновременно ведут свои грязные игры фирма-производитель и военное ведомство — ситуация весьма заурядная для наших будней. Круг подозреваемых сужается, а между тем контрразведчик начинает «обрастать» личной жизнью… Все это очень благородно, но вот только как насчет фантастики?

А фантастика таится где-то рядом и делает свое дело — просто автор до поры до времени ловко отводил читателю глаза. Но вот финал уж близок, преступник вычислен и сейчас будет назван — тут, наконец, фантастический антураж занимает в сюжете подобающее место. «Это очень печальная история. В общем, все умерли» — как было сказано в одной смешной книжке. Вот только развязка очень смахивает на вытянутого за уши «бога из машины», да и сама идея разумной планеты отнюдь не блещет новизной. И даже прозрачный намек на рождение очередного Мессии не спасает финал, который сделан в лучших традициях «производственного романа», посвященного освоению «чегототам-народнохозяйственного» с одновременной ловлей иностранных шпионов и вредителей.

Рассказы, вошедшие в сборник, хотя и не лишены легкого ностальгического очарования, немного все-таки отдают нафталином. Написаны они, если судить по датам, еще в далекие времена. Так что перед нами классический образец советской фантастики добротного среднего уровня — что выглядит довольно пикантно, если учесть, что автор живет в давно уже ставшей дальнезарубежной Риге.


Владислав Гончаров



--------

Гарри ТАРТЛДАВ

ДЕЛО О СВАЛКЕ ТОКСИЧНЫХ ЗАКЛИНАНИЙ

Москва: ACT, 1007- 528 с. Пер. с англ. М. Гитт, Н. Кудряшова —

(Серии «Век Дракона») 10 000 экз. (п)

=============================================================================================

У автора нет никаких сомнений в том, что отходы любого производства являются токсичными, особенно в том случае, если предприниматели имеют дело с Вельзевулом. Поэтому в районе Девонширской свалки появляются вампиры и оборотни, а дети рождаются без души Разумеется, это не может не привлечь внимания инспектора Агентства защиты окружающей среды. Доблестному инспектору в результате расследования удается разоблачить заговор, способный привести к Третьей Магической войне.

Практически по чистой случайности герой узнает, что злобные боги ацтеков собираются положить конец пятисотлетней теологической и экономической экспансии европейцев. Для этой цели адепты кровожадных богов возрождают человеческие жертвоприношения. Отбросив в сторону неуместные сомнения по поводу врожденного права белого человека прийти, увидеть и захватить, инспектор вызывает магов-омоновцев и ковролетчиков-бомбардиров, которые под звуки фанфар уничтожают всякую нечисть.

Рецензента смутили два момента. Во-первых, не вполне понятно, почему автор демонстрирует предубеждение к христианству: инспектор Фишер и его невеста с регулярностью в десять страниц сообщают каждому встречному, а заодно и читателю, что они правоверные иудеи, и потому находятся вне юрисдикции христианской магии. Оказывается, за последние пять веков Церковь разжирела и обленилась, кардинал — твердолобый ирландец, недалекий упрямец, а иудейские амулеты являются на порядок действеннее христианских. Но и этого мало — кульминацией романа является сцена в Девяти преисподнях, где только языческие Девять Солнц Перкунаса смогли разогнать вечный мрак, в то время как христианские обряды оказываются бесполезными. А во-вторых, самыми живыми персонажами у автора почему-то получились совсем не люди, а точнее просто нелюди, дух библиотеки монастыря святого Фомы и оперативный призрак Центральной разведки Генри Легион.


Константин Белоручев


--------

Глен КУК

ХРОНИКИ ЧЕРНОГО ОТРЯДА:

БЕЛАЯ РОЗА

Москва — СПб. АСТ. — «Terra Fantastica», 1997. -512 с.

Пер. с англ. Д. Смушковича

(Серия «Век Дракона») 20 000 экз. (п)

--------

ИГРА ТЕНЕЙ

Москва — СПб. АСТ. — «Terra Fantastica», 1997. -448 с.

Пер. с англ. Д. Старкова

(Серия «Век Дракона») 20 000 экз. (п)

=============================================================================================

Пыль летит из-под копыт коней последнего Вольного Отряда Хатовара. Эта банда наемных убийц создает и разрушает империи, население втоптанных в историю городов помнит об их зверствах более ста лет, они так скверны, что даже боги предпочитают с ними не связываться. Для солдат Черного Отряда не существует понятий добра и зла — есть только «наши» и «не наши». Но каждый покровитель рано или поздно нарушает договор, и тогда наемники переходят на службу врагов своих бывших нанимателей или же отправляются на дальнейшие поиски сокровищ и приключений. В «Белой Розе» Черный Отряд сражается против своей бывшей Госпожи, но наступает момент, когда враги объединяются против восставшего из могилы Властелина. Ради победы Белая Роза и Госпожа вынуждены пожертвовать своей властью над миром. И только Дерево, в незапамятное время появившееся из другого измерения, может удержать в земле самое древнее Зло.

В «Игре Теней» раскручивается новая спираль событий. Последний настоящий офицер Черного Отряда, летописец и лекарь, ведет своих товарищей в неведомый Хатовар, который находится за тысячу миль от границ любой карты. Но истинная цель отряда — раскрыть тайну своего пятисотлетнего существования, найти Утраченные Летописи и пропавшие исторические свидетельства, сохранить Анналы Отряда для будущих поколений.

Изысканные романы Кука чем-то напоминают шахматные баталии — используя одни и те же фигуры, автор разыгрывает бесчисленное множество комбинаций. В «Игре Теней» вновь появляются Взятые, которых в предыдущем томе на куски разрубили, сожгли, а прах развеяли по ветру. До последнего мгновения остается неясным, откуда исходит угроза, и атака оказывается лучшим оружием обороны. Финал второго романа совершенно непредсказуем, и, по правде говоря, рецензент так и не смог понять писателя: создается ощущение, что партия просто отложена — путь продолжается, а Хатовар так же недосягаем, как и прежде. Одно обнадеживает: Черный Отряд вечен, как, вероятно, и его «Хроники». Быть может, в обещанных издательствами трех последующих книгах ситуация прояснится? А там, глядишь, появится очередное продолжение…


Константин Белоручев





--------

Ларри НИВЕН, Стивен БАРНС

ПРОЕКТ «БАРСУМ»

Смоленск: Русич, 1997. — 454 с. Пep. с англ. Р. Муфтахова —

(Серия «Сокровищница боевой фантастики и приключений»). 11 000 экз.(п)

=============================================================================================

Доверчивый читатель должен знать — название романа вовсе не означает, что это произведение написано в духе Э. Берроуза («Барсум» — так зовут туземцы Марс в соответствующем цикле классика американской фантастики), легко и непринужденно повествующее о приключениях героя. Непринужденности хватает, а вот что касается легкости…

Действие разворачивается в будущем, в эпоху расцвета фантоматов. Моделирование реальности достигло совершенства, хотя техническое описание «Парка Грез» подозрительно напоминает аналогичные места в фильмах «Дикий Запад» и «Мир будущего» с несравненным Юлом Бриннером. Впрочем, приключения Алекса Гриффина, главного секьюрити Парка, вполне могли бы придать роману тот необходимый и достаточный минимум «читабельности», который способствует лучшему перевариванию авторского замысла. Но, увы, некоторой легкости произведению как раз и не хватает. Действие все время прерывается нудными объяснениями, пояснениями, разъяснениями… Это фирменный стиль Ларри Нивена, тут уж никуда не деться. А жаль — на таком экзотическом материале, как эскимосская мифология, можно было бы построить роскошный сюжет.

Персонажи — почти все неврастеники. Это понятно: по замыслу авторов Парк как раз и является своего рода гигантской кушеткой психоаналитика, на которой они должны избавиться от своих комплексов и фобий. Впрочем, где-то в последней трети романа авторы забывают об этом. Равно как и не получает должного развития линия взаимоотношений Макса и Эвианы. Зато обложка вполне симпатичная…


Павел Лачев



--------

Роджер АЛЛЕН

ВЛАСТЬ МОШЕННИКОВ

Москва: Армада, 1997. — 394 с.

Пер. с aнгл. У. Сапциной —

(Серия «Фантастический боевик»). Тираж не указан.

=============================================================================================

Если политически ангажированный читатель рассчитывает в книге с таким роскошным названием найти очередную сатиру на злобу дня, то он будет разочарован. Действие происходит в будущем, когда звездные корабли бороздят просторы космоса. В этих просторах попадаются и негодяи. Космические пираты-гардиане, потомки сбежавших с Земли расистов-фашистов, захватывают корабль с курсантами. Пленных курсантов держат в плену близ некой планеты, на которой вдруг именно в это время обнаруживают разумную жизнь. Лингвистические способности плененной Люсиль Колдер, а также тот факт, что один из космических негодяев, Густав, внезапно (исовершенно немотивированно) начинает терзаться угрызениями совести, приводит к тому, что Люсиль с однополчанами устанавливают контакт с аборигенами-кентаврами. Но туземцы тоже всякие бывают — одна из обитательниц этого мира, зловредная Д’еталлис, предлагает гардианам биологическое оружие в обмен на земное. А в это время несправедливо разжалованный командир флота, умный и отважный Мак Ларсон…

Словом, любитель очередных битв между «космическими авианосцами» будет доволен. Хватает всего — и подвигов, и доблести, и славы. Другое дело, что в этом мельтешении, пальбе и беготне характеры героев смазываются, их образы теряют свою выразительность, и вместо того чтобы сопереживать им, гадаешь — успеют или не успеют сбежать, сумеют или не сумеют передать разведданные о местонахождении злодейской Столицы… Но, с другой стороны, произведение и не претендует на что-то серьезное — это честная приключенческая развлекалочка, по мотивам которой вполне можно сделать компьютерную игру. Или наоборот…


Павел Лачев



--------

Елена СЕНЯВСКАЯ

ЗВЕЗДНЫЙ СКИТАЛЕЦ

Москва: ЭКСМО, 1997. — 464 с.

(Серия «Абсолютное оружие»). 15 000 экз. (п)

=============================================================================================

Перо дрожит в руке злодея-рецензента: нелегко подвергать критической экзекуции столь беззащитные образчики дамской прозы. Но, увы, читатель должен знать своих героев и, разумеется, героинь.

Три романа вошли в сборник Елены Сенявской «Звездный Скиталец». Самое примечательное в них — последние строчки, даты написания. Роман «Первая заповедь» творился 12 (это не опечатка — двенадцать!) лет, «Звездный Скиталец» — полтора года, а «Легенда о Мятежном Капитане» — четыре с половиной года. В наши времена, когда торжествуют борзописцы, выпекающие по три-четыре книги в год, такая кропотливая работа вызывает искреннее уважение. Что же касается содержания.

По стилю это напоминает очень ранних Альтова и Журавлеву времен их дебюта — «Легенды о Звездных Капитанах». Но если в те далекие времена высокий слог и романтический пафос в общем-то не вызывали раздражения, то в серии «Абсолютное оружие» подобный стиль вызывает, по меньшей мере, недоумение.

Пересказывать содержание не имеет смысла — много красивых и совершенно необязательных эпизодов, многое происходит не в силу логики сюжета, а «вдруг», герои порой вещают, что твой оракул, порой изъясняются слогом персонажей американских видеобоевиков. Если бы не даты написания романов, то можно было предположить, что автор обчитался книжками последних лет и решил (решила), что и он (она) тоже не лыком шит(а). Великие Созидатели и Темный Страж, Звездный Волк и Лорд Империи… все персонажи словно взяты из современных поделок на скорую руку, которые в обилии украшают книжные лотки Вполне возможно, что изначально это была нормальная романтическая проза, и только впоследствии автор сильно разбавил ее приключениями или, по крайней мере, тем, что считает таковыми Есть страницы, когда хочется вскричать: куда же смотрел редактор? Но если кто-то доберется до последних страниц, пусть не поленится и заглянет в выходные данные. Загадочная надпись «Книга опубликована в авторской редакции» означает, по всей видимости, что издательство снимает с себя ответственность за качество данного продукта. А жаль! Талант автора нуждается в шлифовке, порой даже принудительной.


Павел Лачев





--------

Уильям ФОРСЧЕН

КРУГ АЛЕКСАНДРА

Москва. Армада. — 1997. - 379с.

Пер. с англ. Д. Воронина —

(Серия «Фантастический боевик»). 21 000 экз.(п)

=============================================================================================

Очень далекое будущее. Представители трех рас, обнаруживших «точку искривления пространства», получили возможность извлекать из разных миров и эпох персонажей с целью проверки Теории Великих Людей в Истории. Предполагается, что «когда рождается великий человек, наделенный исключительными личными качествами, его предназначение — править и творить историю». Но Форсчен не собирается полемизировать со Львом Толстым относительно роли личности в истории. Для него это дело ясное — его задачей является как раз демонстрация торжества яркой личности над серыми массами.

Итак, Земля, разумеется, давно погибла в галактических войнах. Однако вмешательство могущественных Надзирателей прекратило реальные кровопролития. Агрессивные импульсы теперь можно разряжать в виртуальных сражениях, сталкивая реальных героев древности, «изъятых» их своего времени. Вот и предстоит схватка между Александром Македонским и неким Кубар Тагом, полководцем гаварниан. Гаварниане — это такие двухметровые мохнатые и клыкастые существа. А дальше все в лучшем виде — сражения, интриги, кровь и так далее. Но ближе к концу автор немного отходит от традиционных сюжетных ходов, и неожиданно трогательный финал достойно завершает роман. Не очень ясно, правда, почему гаварнианин Кубар зовет нашего полководца на «восточный» манер Искандером. Попадаются небольшие неточности в исторических и топонимических реалиях Но все это не портит впечатления от романа


Олег Добров

PERSONALIA

*********************************************************************************************

ЛУКЬЯНЕНКО Сергей Васильевич
Родился в 1968 году в Джамбуле. Закончил медицинский институт в Алма-Ате. В настоящее время живет в Москве. Фантастику любит с детства — это и определило будущую судьбу одного из самых популярных ныне российских фантастов. Первое свое художественное произведение — фантастический рассказ «Нарушение» — опубликовал в алма-атинском журнале «Заря» в 1987 г. Известность автору принесли книги «Рыцарь Сорока Островов», «Линия Грез», «Императоры иллюзий», «Осенние визиты», «Звезды — холодные игрушки» и др. В настоящее время московское издательство ACT переиздает лучшие его произведения. Известно, что в планах автора — продолжение романа «Холодные берега». Лукьяненко — лауреат премии «Старт» и двукратный лауреат премии «Интерпресскон» и премии «Меч Руматы». Любимые писатели — А. и Б. Стругацкие, В. Крапивин, Ч. Диккенс, В. Гюго.


СИЛВЕРБЕРГ, Роберт
(См. биобиблиографическую справку в № 10, 1995 г.)

«Никто сегодня не подвергает сомнению выдающийся вклад Силверберга в развитие современной научной фантастики — ив качестве автора, и в качестве редактора-составителя антологий. Главная проблема — это разобраться со всем тем, что он успел сочинить, поскольку по продуктивности он если кому и уступал, то только Айзеку Азимову. А в свою самую продуктивную «эру» — за четыре года, начиная с 1955-го, — Силверберг написал фантастики больше, чем, вероятно, кто-либо из выступавших в этом жанре…»

Томас Кларсон, профессор, автор книги о Силверберге (1983 г.)



ФИНТУШЕЛ, Элиот
(FINTUSHEL, Eliot)
Основная сфера деятельности Элиота Финтушела — шоу-бизнес: он талантливый актер-мим, клоун, неистощимый выдумщик, выступавший, по его собственному признанию, «на Международном фестивале клоунов в Майами, под палубным орудием военного корабля (для группы дипломатов из ООН), в Центре искусств имени Помпиду в Париже (за скромные монетки в шапку), в доках, в лифтах, в местах заключения, в тысячах школьных столовых… И, конечно, мое главное предстоящее шоу — в качестве правой руки Всевышнего на Судный День!». Писать научную фантастику Финтушел начал в 1992 году и на сегодняшний день имеет в своем активе более полутора десятков опубликованных рассказов и повестей (в основном, в журнале «Azimov’s SF»). Живет писатель в Северной Калифорнии.


Подготовил Михаил АНДРЕЕВ

ВЕРНИСАЖ
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ ШЕХОВ

*********************************************************************************************
Сергей Шехов хорошо знаком любителям фантастики. На счету художника более ста книг, треть из которых — фантастические. Он частый гость нашего журнала. В 1993 году стал первым лауреатом премии «Странник» по номинации «Художник, иллюстратор».

*********************************************************************************************

Начинал свою карьеру Шехов с того, что блистательно завалил экзамен в Строгановку. Это не было случайностью. Таким образом вчерашний школьник отстаивал свое право на свободу творчества. Учась в художественной школе и активно «тусуясь», пытливый юноша знал непременное условие поступления в этот вуз. Для того, чтобы быть принятым в Строгановку, надо рисовать, как рисуют в Строгановке. По фотографиям Сергеи освоил эту манеру, которую и теперь распознает с двадцати шагов — жесткую, напористую. А на экзамене решил «выпендриться» — рисовал так, как было ему свойственно: нежно, ловя светотень.

Па следующий год поступал в Полиграфический. Вовсе не потому, что имел тягу к оформлению книг, тогда он вообще плохо представлял, что это такое. По душе пришелся демократичный дух вуза, преподаватели которого не навязывали студентам жестких схем. И действительно, в стенах Полиграфа мирно уживались и импрессионисты, и экспрессионисты, и сюрреалисты…

А за его стенами? Всем этим вольным детям демократического института предстояло трудиться в отечественной полиграфии середины 70-х. Работа иллюстратора, оформителя вообще подведомственная — изволь следовать авторскому замыслу, воплощать чужие идеи, вникать, так сказать, и претворять.

«Издательский художник, — говорит Сергей, — связан даже чисто технологически: тебе задается формат, технология воспроизведения, которую ты обязан учитывать.

Зато у художника графика развивается такое ценное качество, как универсализм. «Книжнику» приходится делать все и иллюстрации, и дизайн, и шрифт, и товарный знак, и буклет, и плакат. Правила игры, которые диктует издательское дело, на самом деле не так уж страшны Главное — не стать рабом собственной косности, какого-то одного наработанного приема. А универсализм позволяет быть свободным».

Случай воспользоваться этой свободой представился Сергею еще на чаре его трудовой деятельности. По окончании института он сотрудничал с издательством «Знание». А поскольку, как надо рисовать, знают все, и в «Знании», видимо, по принадлежности, то внутрь картинки влезали прямо с ногами. Сносить это становилось все труднее, и Шехов покинул издательство. Стал дизайнером в издательстве «Планета». Чувствовал себя прекрасно: никто не знал, что такое дизайн, и, стало быть, не вторгался в творческий процесс.

Позже, когда Шехов сам стал главным художником журнала «Энергия», он никогда не пытался редактировать художников ввиду полной бесполезности этого занятия.

«Энергия» стала своего рода поворотным моментом в творческой судьбе Шехова. Здесь состоялась его профессиональная встреча с художественной литературой, сим точнее — фантастической. Каждый номер журнала давал по рассказу, переводному или отечественному. Позже Шехов стал главным художником издательства «Титул», специализировавшегося, в основном, на выпуске фантастики

Впрочем, Сергей не делает для себя принципиальной разницы между художественной литературой и фантастической художественной литературой. Фантастика, давая художнику некоторую раскованность (он может пофантазировать на тему внешнего облика инопланетян или сверхтехники будущего), ставит перед ним те же задачи, что и нефантастика.

Какая разница, из какого оружия целится персонаж в свою жертву — из бластера или из винчестера? Главное, что он убийца. Или — на какой планете переживают герои сложную психологическую драму? Надо вникнуть в суть отношений этиx героев, их сложный мир.

Литература решает общечеловеческие проблемы, и задача иллюстратора, по Шехову, — это создание параллельного ряда, некоей визуальной среды, в которой существует произведение. Потому-то у Шехова не найдешь прямого иллюстрирования, перенесения на бумагу какого-либо эпизода рассказа, повести А еще потому, что, тщательно оберегая свой внутренний мир, художник трепетно относится к миру писательскому.

Его иллюстрации — это «вариации па тему», а не самоуверенное «я так вижу».

Читателю «Если» наверняка запомнился почерк Шехова. Внутренний драматизм его графических работ «затягивает», заставляет прочесть произведение первым, независимо от местоположения в журнале. А потом, по прочтении, еще раз вернуться к иллюстрации, чтобы сверить свои ощущения с видением художника.

Не удивительно, что Шехова привлекает литература философская, психологическая. Любимый писатель — Фолкнер. Из фантастов Сергей почитает Дика, Вестера, Робертса, Шекли, Хайнлайна, Азимова. Это не значит, что он иллюстрирует исключительно элитарную литературу. Активно работающему художнику приходится иллюстрировать и не самых любимых авторов, и с мнением издателей считаться. Правда, до поры…

Рынок на дворе, господа! Теперь рисованию учат не худреды замшелые, а книгопродавцы. Теперь они знают, что нужно народу. Известное дело…

Недавно в одном издательстве Шехову заказали обложку для книги. Одобрили и главный редактор, и директор. Потом звонок: недоволен замдиректора по реализации. В вопросах оформления, оказывается, последнее слово — за ним. Претензия звучала так: «Женщина на обложке этнически не определена». «Народ» жаждал блондинок европейского типа. И Шехов ушел. Из этого издательства. Хорошо, что не из фантастики.


 

Елена НИКОЛАЕВА

ВИДЕОДРОМ


Тема
ЭКСПЕРИМЕНТЫ С РЕАЛЬНОСТЬЮ

*********************************************************************************************
Направить историю по иному пути..

Эта проблема волнует не только писателей-фантастов, но и создателей фантастического кино. Об их вкладе в развития этой темы читайте на следующих страницах.

*********************************************************************************************

Литературные образцы этой темы в зарубежной НФ хотя и составят обозримый список, в отличие, скажем, от путешествий во времени, но будут занимать не одну страницу. Без этого магического «что было бы, если…» — какая же фантастика!

Но то — в литературе. В кино ситуация иная, примеры приходится собирать буквально «по крохам» — тема, несмотря на кажущуюся привлекательность для постановщиков (перемешать разные эпохи, конных рыцарей с пилотами истребителей, мечи с пулеметами), выражена в кинематографе на удивление скупо.

Хотя кое-что все-таки имеется. И отсчет следует вести с экранизации бессмертного романа Марка Твена «Янки при дворе короля Артура»…

Многие считают эту книгу первой литературной «альтернативной историей». Ведь не будем забывать, что великий американский сатирик отправляет своего героя в прошлое, чтобы это прошлое не созерцать, а изменить (другое дело — удалось ли это оптимистично настроенному янки или нет), направить историю по иному пути.

Первая экранизация романа Марка Твена датирована 1921 годом. Увы, кроме этой минимальной информации, никакой иной (кто поставил, насколько близка картина литературному первоисточнику) отыскать не удалось… Зато следующее обращение к роману — спустя десятилетие — не прошло незамеченным: фильм режиссера Дэвида Батлера вышел, по отзывам критиков, смешным и полным самых язвительных намеков на современность. Одним словом. Марк Твен остался бы доволен!

После этого словно прорвало плотину. Одноименный мюзикл 1949 года с неподражаемым Бингом Кросби, который попадает в прошлое и становится ведущим чародеем вместо вышедшего в тираж Мерлина; беззубая и какая-то выхолощенная диснеевская версия — фильм «Неопознанный летающий чудик» (1979)… Закончилась «янкиана», насколько мне известно, в 1989 году, когда вышел потрясающе красивый — и потрясающе сумбурный — фильм талантливого украинского режиссера Виктора Греся. Его «Новые приключения янки при дворе короля Артура». Нельзя не отдать должное впечатляющему Ланселоту в исполнении Александра Кайдановского или фантастическим пейзажам какой-то совершенно неземной «Англии»; однако собственные мысли и философские воззрения постановщика впечатляют куда меньше, чем те, что мы находили и находим у Марка Твена…

Тем не менее советская экранизация романа серьезна и трагична. Ведь и в романе американского писателя, если вспомнить, хихикаешь лишь на первых главах — потом становится не до смеха. Самые удачные и запоминающиеся кинематографические «альтернативные истории» тоже все как на подбор трагичны и полны драматизма.

А как же иначе — человеческая история, увы, мало располагает к веселью. Но что мне представляется более интригующим — трагизм порой появляется в подобных фильмах даже вопреки замыслу постановщиков!

Например, возникает в чьей-то голове коммерчески перспективная идея — объединить два типа исторического боевика: с одной стороны, современные солдаты, поддержанные вертолетом и танком, а против них — самураи, вооруженные пиками и мечами. Чтобы столкнуть их лицом к лицу, проще всего отряд современных японских сил самообороны каким-то образом «отправить» в прошлое, в жестокий и до блеска отшлифованный японским кинематографом самурайский XVI век.

И что же получилось в результате?

А получился японский фильм «Провал во времени» (1981) — одно из самых трагических и непростых произведений «альтернативной истории» в кино. В картине, конечно, хватает и батальных сцен, и кровь льется рекой, и все эффектные возможности обоих популярных киножанров — «самурайского» и современного «военного» — постановщики выжали из фильма до последней… кровинки! Но неожиданно для подобного — коммерчески кристально-ясного и беспроигрышного — замысла возникает и другое.

Бесперспективность вмешательства в ход собственной истории. И неэффективность какой угодно фантастической военной техники по отношению к «дикарям», еще не вышедшим из мифов и сказочных историй. Нашим ли предкам пугаться сказочных огнедышащих драконов! Ну а фанатизма и презрения к смерти самураям не занимать…

Может быть, поэтому финал японского фильма художественно логичен и убедителен: прошлое не дает себя изменить, сопротивляется — и побеждает пришельцев. И история в результате течет своим ходом, не сбиваясь на альтернативный виток. Даже память о чудесных воинах-пришельцах обретает форму нового мифа — только и всего.

Герой английского фильма «Бигглз» также непостижимым образом проваливается из относительно мирного Нью-Йорка 1986 года в Европу 20-х годов, где германские войска с помощью новейшего сверхоружия начинают крушить авиацию союзников и склонять ход войны к своей неизбежной победе. Это, как нетрудно догадаться, наше альтернативное прошлое, которое должен каким-то образом уничтожить герой. В конце концов, он с помощью английских и французских летчиков выполняет свою миссию. Одних эффектно снятых «собачьих схваток» — воздушных боев допотопных бипланов — было бы достаточно для остросюжетного и легкого боевика! А фильм получился странно-тревожный, драматичный и отнюдь не легковесный…

А вот авторам американского фильма «Последний отсчет» (1980), в котором заняты такие звезды, как Керк Дуглас, Мартин Шин и Кэтрин Росс, успех у американского зрителя, хотя бы понаслышке знакомого с историей своей страны, казалось, был гарантирован. Какая завязка: современный авианосец (его прекрасно «сыграл» вполне реальный «Нимиц») случайно проваливается во временную «дыру» и оказывается как раз на пути японских эскадрилий, волнами идущих бомбить Пёрл-Харбор! Снимай — не хочу! Но взвинтив до предела патриотические чувства экипажа авианосца и зрителей, постановщики фильма как будто впали в ступор: а что делать дальше? Профессиональный писатель-фантаст с легкостью предложил бы целый веер возможных продолжений, но такового, видимо, не нашлось. И авторы почли за благо вовремя захлопнуть временную дыру как раз перед тем, как реактивные истребители с ядерным оружием готовы были взмыть в небо, чтобы отомстить за Пёрл-Харбор!

Еще одна несостоявшаяся «альтернативная история»…

Зато с самых первых кадров недавнего фильма «Филадельфийский эксперимент-11» (1993)[16] зритель понимает: вот она — долгожданная «альтернативная история», что называется, в чистом виде! Америка под властью нацистов — результат случайно «провалившегося» в 1940-е годы одного современного самолета с единственной атомной бомбой на борту (ее-то и использовал Гитлер для устрашения Америки, заставив последнюю капитулировать); а плюс к этому — целый клубок временных парадоксов (хроноклазмов), который авторам фильма не без изящества удалось развязать.


Между прочим, популярная тема «Гитлер победил» получила развитие еще раньше — в интересном английском фильме 1966 года под характерным названием «Это случилось здесь». Здесь — это в «альтернативной» Англии, переживающей нацистскую оккупацию. Фильм снят почти любителями по оригинальному сценарию, словно предваряющему популярные романы «Правь, Британия» Дафны Дюморье, «СС-Великобритания» Лена Дейтона и многие другие более поздние произведения. Почти документальная стилистика картины потрясает больше, чем любое живописание зверств оккупантов. Гордые британцы хотя и поджимают презрительно губу при виде «арийских хамов», однако большинство с мыслью о неизбежности жизни при «новом порядке», кажется, вполне свыклось.

Для полноты картины упомяну три отечественных фильма, в которых тема затронута «по касательной». Это, во-первых, серьезный, сложный и неоднозначный фильм Владимира Хотиненко «Зеркало для героя» (1988), герои которого прошлого не изменили, но от столкновения с ним разительно изменились сами. Вышедшая годом позже экранизация повести Кира Булычева «Похищение чародея» (1989) — традиционное для отечественной фантастики решение темы вмешательства в прошлое. А фильм «Стрелец неприкаянный» (1994) — о трагических последствиях использования двери во времени «в личных целях»…

Я начал обзор с бессмертного романа Марка Твена — на редкость удачного и органичного сочетания безудержного веселья, ядовитого сарказма и подлинного трагизма. Если говорить о первой составляющей, то тут у американского сатирика среди кинематографистов нашлось куда больше последователей.

В знаменитой кинотрилогии Роберта Земекиса «Назад, в будущее» (1985–1990) присутствуют элементы собственно «альтернативной истории»: юный герой меняет не только собственное прошлое, но и историю (например, «подталкивает» Чака Берри на изобретение рок-н-ролла!). А герои французского четырехсерийного телефильма «Путешественник в веках, современная жюльверниана» (1971) пытаются — также в юмористическом ключе — предотвратить Французскую революцию. С юмором решены и многие эпизоды известного телесериала «Скользящие», целиком посвященного теме «альтернативной реальности».

И наконец, целый веер встреч с историческими персонажами (Жанна д'Арк, Наполеон, Линкольн), изменяющих ход реальной истории, ждет нерадивых американских учащихся — героев фильма «Превосходное приключение Билла и Теда» (1989). В этой анархично-веселой и бесшабашной эскападе два подростка, одного из которых играет «культовый» актер Кеану Ривз, проваливаются в прошлое — перед тем как провалиться на экзамене по истории!

И еще две картины хотелось бы упомянуть: английскую «Эпоха за эпохой» (1979) и американскую «Франкенштейн Раскованный» (1990). Фильмы неравноценны: первый — это изящный и умный рассказ о путешествии из викторианской Англии в Сан-Франциско 1979 года; второй представляет собой малоудачное возвращение в кино после почти 20-летнего перерыва мастера-ветерана американского фантастического кино 1950 — 1960-х годов Роджера Кормана. Его герой, наоборот, совершает путешествие из XXI века в Англию начала XIX (фильм снят по роману Брайана Олдисса). Но вся изюминка — точнее, две — в том, кто меняет историю и кого в ней встречает.

В первом случае в будущее отправляется сам молодой Герберт Уэллс (в прекрасном исполнении Малколма Мак-Дауэлла), преследующий знаменитого Джека-Потрошителя. А во втором фильме ученый будущего, сыгранный не менее блистательным Джоном Хартом, встречает в 1818 году… конечно же, коллегу — «Дока» Франкенштейна. А также начинающую писательницу — Мэри Шелли…

Все вернулось на круги своя. Впрочем, странно, если бы этого не случилось — тема обязывает.


Вл. ГАКОВ

Рецензии

СКВОЗЬ ГОРИЗОНТ (EVENT HORISON)

*********************************************************************************************
Производство компаний «Paramount Pictures», «Lawrense Gordon» (США), 1997.

Сценарий Филиппа Айснера.

Продюсеры Лоуренс Гордон, Ллойд Левин, Джереми Болт.

Режиссер Пол Андерсон.

В ролях: Лоуренс Фишборн, Сэм Нил, Кэтлин Куинлан, Джоэли Ричардсон.

2 ч.

--------

Ну, скажите, почему нас опять пытаются напугать? Уж, казалось бы, имеем дело с картиной весьма известной студии «Paramount». Знакомясь с выходными данными фильма, можно предположить (поверив надписи на упаковке кассеты — «фантастика»), что наконец то лента, помеченная этим популярным жанром, сможет гарантировать своему зрителю более или менее спокойный вечер у телеэкрана (я надеюсь на то, что большинство читателей «Если» все-таки имеют не только возможность, но и желание хотя бы время от времени просматривать у себя дома некоторые новинки видеорынка). Однако безмятежное времяпрепровождение теперь, как ни прискорбно, нам только снится. Судите сами, во-первых, авторы картины забрасывают нас аж в 2047 год и не на матушку-Землю, а Бог знает куда… Место действия фильма — космический корабль-спасатель, получивший приказ лететь к границе Солнечной системы. Кто же отправил несчастный экипаж в этот «медвежий угол»? Оказывается, те, кому абсолютно все равно, что в дальнейшем может случиться с космическими путешественниками, посланными отыскать в бескрайних просторах галактики суперзвездолет с запоминающимся названием «Черная дыра». Это единственный аппарат, способный перемещаться в пространстве быстрее скорости света. Бесчисленное множество трагических приключений выпадает на долю героев фильма: потеря большей части экипажа, весьма призрачная возможность вернуться на любимую Зеленую планету, странное перерождение создателя «Черной дыры», решившего отправиться на своем детище прямо в ад и многое другое… Однако, наверное, хватит бояться. Ведь мы всегда верим в то, что на экране победит добро и восторжествует справедливость. Нечто подобное случится и в финале фильма «Сквозь горизонт». Так что все прекрасно…

Оценка по пятибалльной шкале: 3.


Сергей НИКИФОРОВ

УПЫРЬ

*********************************************************************************************
Производство киностудии им. Горького (Россия), 1997.

Сценарий Сергея Добротворского.

Продюсер Александр Антипов.

Режиссер Сергей Винокуров.

В ролях: Алексей Серебряков, Николай Лавров, Георгий Штиль, Людмила Варфоломеева.

1 ч. 20 мин.

--------

Когда эстеты-авангардисты (режиссер — ученик Александра Сокурова, сценарист — один из теоретиков новаторской киноволны «параллельное кино») берутся за создание развлекательного фильма, это, как правило, обещает свежие и нешаблонные решения. Даже Голливуд осознал этот факт: взять хотя бы картину «Чужой-4», постановка которой была поручена французскому киноэстету Жан-Пьеру Жене. А если речь идет о дефицитнейшей в нашем современном кинематографе вампирическои тематике, это обстоятельство интересно вдвойне. Другое дело, что от неудач никто не застрахован… Мода на «чернуху» диктует нормы поведения даже вурдалакам. Упырь эпохи постперестройки не находит ничего лучшего, чем искусать преступных авторитетов и преданное им прочее уголовное воинство затерянного в российских просторах уединенного городка. Кто же защитит несчастных горожан от лихих вампиров-неофитов? А если и отыщется такой человек (он, разумеется, находится), то как обернется для «госсобственности» нравственного мира борьба с безмерно превосходящими силами неприятеля, и не превратится ли он сам из носителя добра в упыря? Но, кажется, фильм не выдерживает столь серьезной философской «нагрузки». Слишком уж в комиксовом ключе поданы сюжетные коллизии этого мистического триллера, в силу чего элементы философской притчи плохо стыкуются с фабульным каркасом. Неоднозначный финал, представляющий собой некий интеллектуальный ребус, кажется чужеродным образованием, своеобразным «фильмом в фильме». К числу же безусловных удач картины можно отнести незаурядное исполнение главной роли истребителя упырей Алексеем Серебряковым; «Фанат», «Серп и молот», «Патриотическая комедия») и в еще большей степени музыку популярной отечественной группы «Tequilajazzz».


Оценка: 3,5.


Игорь ФИШКИН

ДЖОННИ 2000 (JOHNNY 2.0)

*********************************************************************************************
Производство компании «Promark Entertainment Group» (США), 1997.

Сценарий Винна МакЛафлина.

Продюсер Сюзан Мэрдок.

Режиссер Нейл Фирнли.

В ролях: Джефф Фейхи, Таня Уэлч, Майкл Айронсайд

1 ч. 34 мин.

--------

2013 год. Клонирование человека стало реальностью. Наконец-то мы можем разобраться со своими проблемами без вмешательства очередных пришельцев. Спасибо создателям нового чисто научно-фантастического фильма: совсем нечасто нынче зрителей оставляют на родной планете и к тому же полностью избавляют от необходимости сопереживать героям, борющимся за выживание против безжалостных членистоногих или жукоглазых посягателей на нашу матушку-Землю. Ура, в этой картине мы должны разобраться с теми проблемами, которые сами же себе создали. Итак, к делу. Федеральное государственное устройство рухнуло. Власть захватили мощнейшие индустриальные корпорации, располагающие огромным научным и финансовым потенциалом. Руководители одной из самых крупных — «Азимут» — получили безграничную власть и, конечно же, возможность бесконтрольно распоряжаться любыми материальными ресурсами. Чего же еще желать? На самом деле, им не хватает только одного — бессмертия И действительно, кто в такой ситуации откажется от подобного подарка? Однако не все так просто. Оказывается, дубликату человека без всяких проблем можно передать полный объем памяти, а соответственно, и знаний воспроизводимого индивидуума, но душу его отсканировать и перенести в тело клона не позволяет отсутствие необходимой компьютерной программы. А ее создатель (тоже дубликат), узнав, что его компаньоны для достижения своих целей используют людей в качестве подопытного материала, предпочел скрыться и войти в движение сопротивления корпорации… Сами видите — очень захватывающая история. К сожалению, опять приходится повторяться: перевод названия фильма, мягко говоря, не точен. В картине действует не «двухтысячный» Джонни, а всего лишь «третий», пытающийся отыскать «второго» (достаточно обратиться к оригинальному заглавию ленты — «Johnny 2.0»).


Оценка: 3.


Сергей НИКИФОРОВ

Интервью
РУССКИЕ В ГОЛЛИВУДЕ

*********************************************************************************************
Сегодня в России фантастические фильмы практически не снимают, и некоторые из наших актеров отправляются за океан, где с успехом участвуют в кинофантастических проектах американских студий.

О своих впечатлениях рассказывает Александр Балуев.

*********************************************************************************************

— Александр, как вы проникли в Голливуд?

— Я уже несколько лет являюсь клиентом актерского агентства «Макс», к ним из Голливуда пришел запрос на актеров с определенными внешними данными. Сотрудники агентства отобрали более или менее подходящие кандидатуры, послали кассету, те отсеяли часть претендентов, и в результате на пробы вызвали 15 человек.

— На одну роль?

— Нет. по сюжету требовалось четверо русских. Поехали мы, правда, не в Лос-Анджелес, а в Братиславу — «отсев» проводился там. Пробы делала сама режиссер Мими Ледер, которая создала себе имя нашумевшим сериалом о «скорой помощи», после чего Спилберг и дал ей работу на своей новой студии «Дрим Воркс». «Миротворец» — первый фильм, снимавшийся на этой студии.

— Александр, чем, на ваш взгляд, эта студия отличается от «Мосфильма» или студии Горького? Заметно, что это студия именно Спилберга?

— Ну, собственно, в данном случае речь идет пока лишь о продюсерской компании Спилберга, так как сама студия еще только строится. Конечно, я думаю, там можно будет снимать фильмы типа «Парка Юрского периода». Мы же «Миротворца» снимали в Европе, а на второй картине работали в павильонах «Уорнер Бразерс» и «Парамаунта». Если сравнивать с нашими студиями, то американские — более функциональны. Там нет таких парадных зданий с колоннами, как на «Мосфильме»; павильоны, конечно, огромные, но это функциональные коробки, похожие на ангары.

— Вы играли очередного русского злодея?

— К сожалению… В «Миротворце» это был кровожадный русский генерал, способный зарезать родного отца. Он воровал ядерные заряды и «толкал» их террористам, которые намеревались взорвать полмира, подложив заряды не куда-нибудь, а под здание ООН. А два хороших американца, Джордж Клуни и Николь Кидман, весь фильм гонялись за ними и, конечно, обезвреживали злодеев.

— В «Миротворце» у вас была роль, скажем так, второго плана. А сейчас вы закончили работу в фильме, название которого переводят как «Глубокое потрясение» или «Глубокое проникновение», и у вас главная роль?

— В фильме несколько главных персонажей, и одного из них играю я. Режиссер — та же Мими Ледер. Это крупномасштабная история про вселенскую катастрофу: к Земле летит громадный астероид. Столкновение неизбежно приведет к концу света. Но людям свойственно надеяться, и на Земле идет лихорадочная дележка пещер и убежищ. Я играю одного из шести астронавтов, которые высаживаются на этот астероид, чтобы взорвать его.

— А чем мотивируют наличие в этой группе русского?

— Ну, все же знают про наш Чернобыль, и русского (по фильму) пригласили как специалиста по ядерным взрывам. Думаю, дело в том, что русские персонажи сейчас в Голливуде в моде. К сожалению, главным образом они ассоциируются с терроризмом или угрозой миру: американцы представляют русских почти поголовно головорезами. И уже то, что я играю на этот раз не злодея, а вполне хорошего человека, — большой прогресс. Мой герой даже пытается спасти друга-американца, которого «уносит» в открытый космос. Действие фильма разворачивается следующим образом. Астронавты высаживаются на астероид, закладывают заряды, происходит взрыв, но случается непредвиденное: астероид раскалывается пополам, и одна из половин продолжает двигаться к Земле. Сама планета от столкновения уже не погибнет, но земляне вряд ли выживут. И тогда астронавты принимают решение взорвать этот кусок, пожертвовав собой. В фильме потрясающие компьютерные кадры катастрофы, так как упавшие в океан осколки вызывают страшную волну, которая сметает половину материка: Нью-Йорк, Вашингтон…

— Это — компьютер. А как снимался космос, ваша высадка на астероид? У нас вот режиссер Юрий Кара задумал актеров в космос запустить на самом деле. Стеклов, говорят, уже тренировался в Центре подготовки космонавтов.

— Вы знаете, в Голливуде слышали об этом проекте и относятся к нему с юмором. Ну, положим, запустят актеров, поставят камеру, но ведь это ж не кино будет: надо ведь играть, оператору и режиссеру работать — иначе эффекта присутствия все равно не добиться. Нет, в Голливуде многое гораздо проще и экономичней. Все снимали в павильоне.

— А невесомость? Как ее создавали, какие-нибудь специальные установки?

— Вы знаете, я тоже думал, что будет какая-нибудь сложная техника, а на самом деле почти все делалось вручную. Пара мужиков тягали нас на тросах вверх-вниз — вот и вся гравитация. Одно слово — фабрика грез! И космических кораблей, поскольку фильм не из малобюджетных, было понастроено немало, но это все макеты из папье-маше. Так же как и астероид, на который мы «прилетали». Правда, скафандры при этом были настоящие, НАСАвские. В космосе, может, в них и удобно, но в условиях Земли… Тяжеленные, жарко невыносимо. Руку или ногу поднять — пытка, а надо ведь плавно: будто и правда невесомость. И все это по 16 часов в сутки!


Беседу вела Наталья МИЛОСЕРДОВА

Примечания

1

Самый младший из титанов, сын Тартара и Геи, бросивший вызов Зевсу, поскольку Гея требовала отмщения за пленение и гибель своих сыновей-титанов, рожденных от Урана. В дальнейшем автор, несмотря на своеобразие стиля, излагает древнегреческую теогонию близко к «Мифологической библиотеке» Аполлодора. (Здесь и далее прим. ред)

(обратно)

2

Одна из немногих неточностей Р. Силверберга. «Я — вас!» — так угрожал непокорным богам Юпитер (Зевс в греч мифологии).

(обратно)

3

Как известно, позже Прометей был прощен, и его освободил Геракл.

(обратно)

4

Фаршированные овощи. Наиболее популярная разновидность блюда — голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса, лука и мяса ягненка.

(обратно)

5

Рубленая баранина с баклажанами и в остром соусе.

(обратно)

6

Более употребительно — Аида.

(обратно)

7

Ганеша — божество индуистской мифологии с человеческим телом и головой слона. (Здесь и далее прим. ред.)

(обратно)

8

Речь идет о Тутмосе IV (1413–1405 гг. до н. э.), который, увидев вещий сон, раскопал Сфинкса, засыпанного к тому времени песком

(обратно)

9

Ра-Харахти — солнечное божество египетской мифологии, в котором соединены боги Ра и Хор

(обратно)

10

Ка — одна из нескольких «душ» человека в египетской мифологии

(обратно)

11

Помехи на линии. (Прим. администрации)

(обратно)

12

Подхалимаж. Не обращать внимания. (Прим. ред.) Точная и нелицеприятная оценка. Гонорар удвоить (Прим. гл. ред)

(обратно)

13

Милликредиты (межгалакт)

(обратно)

14

Всегалактическая организация здравоохранения. (Прим авт.)

(обратно)

15

Чье Ка — мое, Капитана или кого-либо еще — осталось невыясненным (Прим. авт.)

(обратно)

16

В первом «Филадельфийском эксперименте» (1984) речь шла о путешествии героев в будущее. (Прим. авт.)

(обратно)

Оглавление

  • «Если», 1998 № 03
  •   Роберт Силверберг ЗОВИТЕ МЕНЯ ТИТАНОМ
  •   Владимир Губарев Мириам Салганик ОКО ЗА ОКО?
  •   ФАКТЫ
  •   Элиот Финтушел ИЗЗИ И ОТЕЦ СТРАХА
  •     1. Дырка в сознании
  •     2. Разговор с деревом Иосии
  •     3. Иззи
  •     4. Реликтовая фоновая радиация
  •     5. Временное
  •     6. Вытекающая ответственность
  •     7. Ферма Шамана
  •     8. Клеверное масло
  •     9. Утко-кролик
  •     10. Каково быть ангелом
  •     11. Докладываю
  •     12. Взлет
  •     13. Техасские виды
  •     14. Про Сфинкса
  •     15. Твоя мать никогда не делала этого с моим ремнем
  •     16. Водружаю флаг
  •     17. С услужливой улыбкой
  •     18. Ты — мое сладкое буррито (только не врать!)
  •     19. Лингва франка
  •     20. Прививка
  •     21. Если, только если
  •     22. Я — это ты
  •     23. Абу-аль-Хаул
  •     24. Не тот Мемфис, что в Теннесси
  •     25. Загадки монофиситов
  •     26. Что можно почерпнуть из сора
  •     27. Дуализм
  •     28. Кто я?
  •     29. Оп-ля
  •     30. Фотография на паспорт
  •     31. Норе не понять
  •     32. Не понимаешь ты истории, землянин
  •     33. После смерти Нассера
  •     34. Уменьшенный Сфинкс
  •     35. Космический Народ
  •     36. План В
  •     37. Пьяный буравчик
  •     38. Вывод сотрудника полиции Доминго
  •     39. Гибель Цыгана
  •     40. ПосрамлениеЭдипа
  •     Эпилог
  •   Сергей Лукьяненко ХОЛОДНЫЕ БЕРЕГА
  •     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Печальные Острова
  •       Глава первая, в которой я делаю выводы и пытаюсь их проверить.
  •       Глава вторая, в которой все бегут, но немногие знают куда и зачем.
  •       Глава третья, в которой я довожу счет до восьми, а Марк его уменьшает до семи.
  •       Глава четвертая, в которой я решаю, какая смерть веселее, но ни одна из них мне не нравится.
  •       Глава пятая, в которой нам салютует линкор, а мы отвечаем.
  •     ЧАСТЬ ВТОРАЯ Веселый город
  •       Глава первая, в которой я начинаю паниковать и, как выясняется, не зря.
  •       Глава вторая, в которой я прошу об отпущении грехов, а получаю кое-что в придачу к титулу.
  •       Глава третья, в которой меня учат благочестию, а я учу разуму.
  •       Глава четвертая, в которой я узнаю, кого боятся святые паладины, но все еще не понимаю — почему.
  •     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Галлия
  •       Глава первая, где я рассказываю про моря и океаны, а мне дают хороший совет.
  •       Глава вторая, в которой меня дважды узнают, но ничего страшного не происходит.
  •       Глава третья, когда я наконец-то делаю выбор, но сомневаюсь в его правильности.
  •       Глава четвертая, в которой Хелен делает невозможное, а я не сразу это понимаю.
  •       Глава пятая, в которой я не удивляюсь чудесам, но поражаюсь простым вещам.
  •     ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Страна чудес
  •       Глава первая, в которой я дважды нахожу принца Маркуса, а Хелен оба раза смеется надо мной.
  •       Глава вторая, когда все ругаются, но по разным поводам.
  •       Глава четвертая, в которой Хелен вновь демонстрирует чудеса мастерства, но то, что делает Маркус — все превосходит.
  •       Глава пятая, в которой я всех спасаю, но не получаю никакой благодарности.
  •     Эпилог, в котором мы встречаем врага, но обретаем друга.
  •   Владислав Гончаров ИСТОРИЯ: ЕСТЬ ВАРИАНТЫ?
  •   ФАКТЫ
  •   Звездный порт
  •   Гарри Гаррисон «НЕ БУДЬ Я ПИСАТЕЛЕМ, СТАЛ БЫ МИЛЛИОНЕРОМ» На вопросы читателей «Если» отвечает писатель-фантаст
  •   Эдуард Геворкян ЧТО ТО СТРАННОЕ ГРЯДЕТ…
  •   КУРСОР
  •   Рецензии
  •   PERSONALIA
  •   ВЕРНИСАЖ ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ ШЕХОВ
  •   ВИДЕОДРОМ
  •     Тема ЭКСПЕРИМЕНТЫ С РЕАЛЬНОСТЬЮ
  •     Рецензии
  •       СКВОЗЬ ГОРИЗОНТ (EVENT HORISON)
  •       УПЫРЬ
  •       ДЖОННИ 2000 (JOHNNY 2.0)
  •     Интервью РУССКИЕ В ГОЛЛИВУДЕ
  • *** Примечания ***