КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Фиеста в Кала Фуэрте [Розамунда Пилчер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Розамунд Пилчер Фиеста в Кала Фуэрте

1

Подвенечное платье было кремовато-белое и отливало розовым, как раковина изнутри. Когда Селина сделала шаг вперед, тонюсенький жесткий шелк зашуршал по красному ковру, а когда повернулась, подол остался на месте, и у Селины возникло ощущение, что она запелената в роскошную оберточную бумагу.

Мисс Стеббингс прощебетала своим высоким голоском:

— О да, лучшего выбора вы не могли сделать. Сидит идеально! — Последнее слово у нее прозвучало как «идэально». — Ну а что скажете насчет длины?

— Не знаю… а вы как считаете?

— Давайте чуточку подкоротим… Миссис Беллоуз!

Миссис Беллоуз выскользнула из угла, где терпеливо ожидала, пока ее позовут. Мисс Стеббингс была в чем-то креповом и пышном, а миссис Беллоуз вся затянута в черный нейлон, в туфлях, смахивавших на домашние тапочки. На запястье у нее болталась бархатная подушечка для булавок. Опустившись на колени, мастерица принялась подкалывать подол. Селина посмотрела на себя в зеркало. Она не была уверена, что платье сидит так уж «идэально», как утверждала мисс Стеббингс. В нем она выглядела худее, чем на самом деле (а ведь вовсе не так сильно и похудела!). Теплый цвет подчеркивал бледность лица, ярче выделялась помада, и почему-то заметнее стали уши. Селина попыталась прикрыть их волосами, но только сдвинула атласную диадему, которую мисс Стеббингс водрузила ей на макушку; когда же подняла руки, чтобы ее поправить, юбка перекосилась, и миссис Беллоуз со свистом втянула сквозь зубы воздух, словно произошло что-то ужасное и непоправимое.

— Простите, — сказала Селина.

Мисс Стеббингс поспешила улыбнуться, показывая, что ничего страшного не случилось, и завела светскую беседу.

— И когда же этот радостный день?

— Мы думаем… наверное, через месяц…

— Пышной свадьбы не будет?

— Нет.

— Естественно… в таких обстоятельствах…

— Я даже подвенечное платье не хотела шить. Но Родни… мистер Экленд… — Поколебавшись, Селина добавила: — Мой жених… — Мисс Стеббингс расплылась в сладкой улыбке. — Он настаивает… Сказал, бабушке бы хотелось, чтобы я венчалась в белом…

— Ну конечно. Ваш жених совершенно прав! Я тоже считаю, что скромная свадьба — если при этом невеста в белом — обладает особым, неповторимым очарованием. И подружек не будет?

Селина покачала головой.

— Прелестно. Только жених и невеста, вдвоем. Вы закончили, миссис Беллоуз? Ну как, нравится? Пройдитесь немножко. — Селина безропотно повиновалась. — Так гораздо лучше. Нельзя было допустить, чтобы вы путались в шлейфе.

Селина медленно повернулась внутри шуршащего тафтового панциря.

— По-моему, оно на мне висит.

— Вы, кажется, похудели, — сказала мисс Стеббингс, одергивая платье.

— Может быть, к свадьбе поправлюсь.

— Не уверена. Лучше все-таки немного убрать в боках.

Миссис Беллоуз поднялась с колен и в нескольких местах заколола шелк на талии. Селина повернулась, еще немного прошлась. Наконец платье было расстегнуто, аккуратно снято через голову и отдано миссис Беллоуз.

— Когда будет готово? — спросила Селина, надевая джемпер.

— Недели через две, — сказала мисс Стеббингс. — Диадему оставим?

— Да, пожалуй. Она очень миленькая.

— Я вам ее отдам заранее, чтобы вы успели показать своему парикмахеру. По-моему, стоит поднять волосы и пропустить через нее…

Вот уж этого Селине меньше всего хотелось: она считала свои уши чересчур большими и безобразными, — но сейчас только едва слышно пробормотала: «Да, да» и потянулась за юбкой.

— А туфли вы уже подобрали, мисс Брюс?

— На днях куплю. Белые. Большое спасибо, мисс Стеббингс.

— Не за что.

Мисс Стеббингс помогла Селине надеть жакет. От ее острого взгляда не укрылась в два ряда обвивающая шею Селины жемчужная нитка — бабушкино ожерелье с украшенной сапфиром и бриллиантом застежкой — и обручальное кольцо с огромным сапфиром посреди жемчужной и бриллиантовой россыпи. Мисс Стеббингс нестерпимо хотелось поделиться своими замечаниями на этот счет, но она боялась показаться излишне назойливой или вульгарной и, храня изысканное молчание, следила за тем, как клиентка натягивает перчатки. Затем, отдернув парчовую штору примерочной, пропустила ее вперед.

— Всего доброго, мисс Брюс. Вы доставили мне истинное удовольствие.

— Спасибо. До свидания, мисс Стеббингс.

Селина спустилась на лифте, долго кружила по коридорам и наконец, толкнув вращающуюся дверь, вышла на улицу. После жарко натопленного салона мартовский день показался прохладным. По голубому небу резво бежали белые облака; когда Селина остановилась на краю тротуара, чтобы подозвать такси, сильный порыв ветра взлохматил ей волосы, задрал юбку и засыпал пылью глаза.

— Куда? — спросил таксист, молодой человек в клетчатой спортивной кепке. Глядя на него, можно было подумать, что все свободное время он проводит на гонках борзых.

— Бредли, пожалуйста.

— Так точно!

В такси стоял застарелый смешанный запах какого-то дезинфицирующего средства и сигарного дыма. Селина протерла запорошенные пылью глаза и опустила окно. В парке цвели нарциссы; проехала девушка на каурой лошадке; деревья были окутаны зеленоватой дымкой: городская пыль и сажа еще не успели осесть на листву. Глупо в такой день торчать в Лондоне — надо было поехать в деревню, побродить по холмам, спуститься к морю… Улицы, как всегда в пору ланча, запружены народом: бизнесмены, нагруженные покупками дамы, машинистки, битники и индусы, обнявшиеся смеющиеся парочки. Какая-то женщина продавала с ручной тележки фиалки, и даже у старого бродяги, что-то искавшего в сточной канаве, в петлице обтрепанного пальто красовался нарцисс.

Машина свернула на Бредли-стрит и остановилась возле гостиницы. Швейцар распахнул перед Селиной дверь. Он ее знал, так как знал бабушку, старую миссис Брюс. Селина еще девочкой часто с ней здесь обедала. Миссис Брюс умерла, и теперь Селина пришла одна, но швейцар ее помнил и сразу назвал по имени.

— Доброе утро, мисс Брюс.

— Доброе утро. — Селина полезла в сумочку за деньгами.

— Хороший сегодня денек.

— Ужасный ветер. — Селина расплатилась с таксистом, поблагодарила его и направилась к двери. — Мистер Экленд уже пришел?

— Да, пять минут назад.

— О Боже, я опоздала!

— Ничего страшного, им не вредно иной раз подождать.

Швейцар толкнул вертящуюся дверь, и Селина вошла в теплый роскошный вестибюль гостиницы. Там пахло хорошими сигарами, изысканной горячей пищей, цветами и духами. Повсюду небольшими группками сидели элегантные дамы и господа. Селина, почувствовав себя растрепанной и неопрятной, устремилась в туалет, но тут ее заметил сидевший возле бара мужчина. Встав, он неторопливо направился к ней. Это был высокий красивый человек лет тридцати пяти, в темно-сером деловом костюме и рубашке в едва заметную полоску, со скромной расцветки галстуком. Гладкое лицо с правильными чертами, плотно прилегающие к голове уши, прямые и густые темные волосы, спускающиеся сзади на белоснежный воротничок. Из кармашка безукоризненно скроенного жилета свисала золотая цепочка от часов; часы и запонки тоже были золотые. С первого взгляда можно было понять, что перед вами состоятельный, холеный и слегка напыщенный человек.

— Селина!

Застигнутая на пути в дамскую комнату Селина обернулась.

— О, Родни… — И смущенно умолкла.

Мужчина поцеловал ее и сказал:

— Ты опоздала.

— Знаю. Прости. Повсюду ужасные пробки.

Судя по слегка укоризненному, хотя и вполне дружелюбному, взгляду, Родни заметил беспорядок в ее туалете. Селина только собралась сказать: «Я должна пойти попудрить нос», как он произнес:

— Пойди и попудри нос.

От этого можно было сойти с ума! Селина секунду помедлила, раздумывая, не сказать ли, что она как раз собиралась в туалет, когда он ее остановил; впрочем, на такие мелочи не стоило обращать внимание. Поэтому она только улыбнулась; Родни улыбнулся ей в ответ, и, вполне довольные друг другом, они разошлись в разные стороны.

Когда Селина вернулась — причесанная, с напудренным носом и подкрашенными губами, — Родни сидел, поджидая ее, на полукруглом обитом атласом диванчике. Перед ним на маленьком столике стояли два бокала: один с «мартини», второй — с сухим хересом, который он всегда для нее заказывал. Селина подошла и села рядом. Родни сказал:

— Дорогая, прежде всего хочу тебя предупредить, что сегодня во второй половине дня я занят. В два ко мне придет клиент по довольно важному делу. Придется перенести наши планы на завтра. Ты не против?

Они собирались пойти на новую квартиру, которую снял Родни и в которой должна была начаться их совместная жизнь. Ее недавно отремонтировали, и все работы, связанные с сантехникой и электричеством, были закончены; оставалось только измерить полы, подобрать ковры и занавески и решить, в каких цветах должен быть выдержан интерьер.

Селина сказала, что, разумеется, она не против. Все прекрасно можно будет сделать и завтра. В душе же обрадовалась, что получила отсрочку на двадцать четыре часа и пока не обязана думать о расцветке ковра в гостиной и оценивать преимущества мебельного ситца перед плюшем.

Родни улыбкой поблагодарил ее за вынужденное согласие. Потом взял за руку, чуть-чуть повернул обручальное кольцо, чтобы сапфир приходился точно на середину ее тонкого пальца, и спросил:

— А чем ты занималась сегодня утром?

На этот неизбежный вопрос у Селины был готов романтический ответ.

— Примеряла подвенечное платье.

— Умница! — просиял Родни. — И где же?

Селина сказала, где.

— Наверное, это звучит прозаично, но мы с бабушкой всегда шили у мисс Стеббингс, и я решила пойти в знакомое место. Иначе бы растерялась и выбрала что-нибудь несусветное.

— Ну почему же?

— Ты ведь знаешь мое дурацкое свойство: в магазинах меня всегда уговаривают покупать совершенно ненужные вещи.

— Ну и какое же у тебя будет платье?

— Белое, с розовато-кремовым отливом. Не могу описать…

— С длинными рукавами?

— Конечно.

— А само — короткое или длинное?

Короткое или длинное! Селина, повернувшись, уставилась на Родни.

— Короткое или длинное? Разумеется, длинное! Неужели ты думаешь, я б могла выбрать короткое? Да я и не знала, что подвенечные платья бывают другими…

— Мне кажется, ты излишне волнуешься, дорогая…

— А может, действительно надо было сшить короткое? Как бы длинное на такой скромной свадьбе не показалось нелепым…

— Еще не поздно переделать.

— Поздно. Оно уже почти готово.

— Ну и ладно, — успокоил ее Родни. — Это не имеет никакого значения.

— Ты, правда, не считаешь, что у меня в нем будет дурацкий вид?

— Честное слово.

— Оно очень красивое. Правда.

— Не сомневаюсь. А теперь… У меня хорошая новость. Я говорил с мистером Артурстоуном: он согласен быть твоим посаженным отцом.

— О!

Мистер Артурстоун — старший партнер Родни, старосветский пожилой холостяк — страдал от артрита коленных суставов, и ему, вероятно, даже страшно было подумать, что придется подниматься в придел, кого-то поддерживая, а не самому опираясь на чужую руку.

Родни, подняв брови, сказал:

— Дорогая, я думал, тебя это обрадует.

— Ну конечно. С его стороны это очень любезно. Но неужели нельзя пригласить кого-нибудь другого? Или вообще подойти к алтарю вдвоем?

— Нет, это невозможно.

— Но ведь я очень плохо знаю мистера Артурстоуна.

— Что ты говоришь! Он много лет вел бабушкины дела.

— Это вовсе не означает, что мы близко знакомы.

— Тебе понадобится всего лишь подняться с ним в притвор. Должен же кто-то тебя вести.

— Не понимаю, зачем.

— Дорогая, так принято. А обратиться нам больше не к кому, и ты это прекрасно знаешь.

Да, Селина это прекрасно знала. Нет ни отца, ни деда, ни дяди, ни брата. Никого. Один мистер Артурстоун.

Она тяжело вздохнула.

— Ну что ж…

Родни потрепал ее по руке.

— Молодец, девочка! Я приготовил тебе сюрприз. Подарок.

— Подарок? — Селина встрепенулась. Неужели и на Родни подействовал этот веселый, яркий, совсем уже весенний мартовский день? Неужели он, по пути в гостиницу, где назначил ей встречу, зашел в одну из очаровательных модных лавчонок и купил какой-то бесполезный, но романтический пустячок? — Серьезно? Где же он?

(В кармане? Дорогие подарки обычно невелики по размеру.)

Родни вытащил из-за спины завернутый в плотную бумагу и перевязанный тесемкой пакет, в котором, скорее всего, лежала книга.

— Вот, — сказал он.

Селина попыталась скрыть разочарование Книга! А она-то думала, что-нибудь эдакое…

— О, книжка!

Пакет был тяжелый, и надежда получить какую-нибудь забавную ерунду рассеялась. Наверняка это нравоучительный, побуждающий к размышлениям трактат, посвященный актуальным социальным проблемам. Или книга о путешествиях, повествующая о диких обычаях одного из африканских племен. Родни очень заботился о повышении интеллектуального уровня Селины и огорчался, когда она проявляла интерес к иллюстрированным журналам, романам в мягких обложках и детективам.

Иные ее культурные интересы Родни тоже не одобрял. Селина обожала театр, но не могла заставить себя четыре часа кряду слушать диалог двух обитателей мусорного ящика. И балет она очень любила, но предпочитала балерин, танцующих в пачках под музыку Чайковского; ее музыкальные пристрастия не распространялись на скрипичные концерты, во время которых от скуки сводило челюсти.

— Да, — сказал Родни. — Она произвела на меня такое впечатление, что я решил купить еще один экземпляр для тебя.

— Очень мило с твоей стороны. — Селина взвесила на руке пакет. — А про что тут?

— Про испанский островок в Средиземном море.

— Да, должно быть, интересно.

— Вероятно, это автобиография. Автор поселился на острове шесть или семь лет назад. Переоборудовал дом, подружился с местными жителями. Его наблюдения, касающиеся тамошнего образа жизни, просто меня поразили — он необыкновенно здраво и умно рассуждает. Тебе тоже понравится, я уверен.

— Безусловно, — сказала Селина и положила пакет на диванчик рядом с собой. — Большое спасибо, Родни.

Пообедав, они попрощались на улице — Родни в своей низко надвинутой на лоб шляпе и Селина с развевающимися волосами и книгой в руке.

— Что ты собираешься делать? — спросил Родни.

— Не знаю.

— Почему бы тебе не пройтись по Вулленду и не поискать занавески? Если что-нибудь тебе приглянется, мы завтра по дороге на квартиру за ними заедем.

— Хорошо. — Это он, в самом деле, неплохо придумал. — Замечательная идея.

Родни ободряюще улыбнулся Селине. Она ответила ему улыбкой.

— Ну что ж, пока, — сказал Родни. Целовать ее на улице он не стал.

— До свидания, Родни. Спасибо за ланч. — И, спохватившись, добавила: — И за подарок.

Родни небрежно махнул рукой, желая показать, что ни ланч, ни подарок не стоят благодарности. Затем, улыбнувшись на прощанье, повернулся и пошел прочь, опираясь на зонт, как на трость, и ловко лавируя в толпе. Селина — без особой, правда, надежды — немного подождала, не обернется ли он, чтобы ей помахать, но Родни не обернулся.

Оставшись одна, Селина вздохнула. День выдался на редкость теплый. Ветер разогнал облака, и сама мысль о том, что придется торчать в душном магазине, выбирая занавески для гостиной, была невыносимой. Селина бесцельно побрела вниз по Пикадилли, с риском для жизни перешла мостовую и свернула в парк. Деревья стояли в легком светло-зеленом наряде, пожухшая за зиму травка тоже начинала зеленеть. От нее исходил такой упоительный свежий запах, что Селине почудилось, будто она идет по летнему лугу. Там и сям расстилались ковры желтых и фиолетовых крокусов; под деревьями были расставлены стулья — по два под каждым.

Селина села на один из таких стульев, откинулась на спинку и, вытянув ноги, подставила лицо теплым лучам. Вскоре кожу на лице стало пощипывать от солнца. Селина выпрямилась, сняла жакет, закатала рукава джемпера и подумала: «В Вулленд я успею и завтра утром».

По дорожке на трехколесном велосипеде проехала девочка лет пяти; за ней шел отец с маленькой собачонкой. На девочке были красные колготки и синее платьице, волосы перевязаны черной ленточкой. Отец, еще довольно молодой человек, был в рубашке с отложным воротничком и твидовом пиджаке. Когда девочка слезла с велосипеда и побежала на газон, чтобы понюхать крокусы, он не стал ее останавливать и, придерживая велосипед, наблюдал, как дочка наклоняется над цветами, демонстрируя прелестную попку, обтянутую красными колготками. Девочка сказала:

— Они не пахнут.

— Я тебе говорил, — сказал отец.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Я думала, все цветы пахнут.

— Не все, но большинство. Пойдем.

— Можно, я сорву цветочек?

— Нет.

— Почему?

— Садовник рассердится.

— Почему?

— Такие здесь правила.

— Почему?

— Потому что другим тоже приятно на них смотреть. Пошли.

Девочка вернулась, села на велосипед и закрутила педалями; отец последовал за ней.

Селина наблюдала за этой сценой с восхищением и легкой завистью. Всю жизнь она приглядывалась к тому, как живут, и прислушивалась, о чем говорят незнакомые люди — чужие дети, чужие родители, — и пыталась себе представить, как устроена их жизнь, какие у них взаимоотношения в семье. Когда в детстве няня, Агнесса, водила ее на прогулки в парк, Селина застенчиво следила за играми других детей, надеясь, что вот-вот они ее позовут, но сама подойти не решалась. Звали ее не слишком часто. Она всегда была чересчур опрятно одета, да и Агнесса, с вязаньем сидящая неподалеку на скамейке, выглядела чересчур сурово. Если няне казалось, что Селина играет с детьми из категории тех, кого старая миссис Брюс называла «неподходящими», она подбирала свой клубок, втыкала в него спицы и заявляла, что пора возвращаться в Куинс Гейт.

А там было царство женщин — маленький женский мирок, управляемый миссис Брюс. Агнесса, которая раньше была ее горничной, миссис Гопкинс, кухарка, и Селина были покорными подданными, а мужчины — за исключением мистера Артурстоуна, бабушкиного адвоката, или в последние годы часто его заменявшего Родни Экленда — в дом почти не допускались. Стоило какому-нибудь мужчине прийти, чтобы прочистить трубу, покрасить стены или снять показания счетчика, Селина немедленно оказывалась рядом и засыпала его вопросами. Женат ли он? Есть ли у него дети? Как их зовут? Где они проводят каникулы? В таких случаях Агнесса — что ей было совсем не свойственно — ужасно сердилась.

— Что скажет бабушка, если услышит, как ты мешаешь человеку работать?

— Я не мешаю. — Иногда Селина становилась очень упрямой.

— О чем ты можешь с ним разговаривать?

На этот вопрос Селина не находила ответа: ей непонятно было, что тут плохого. И об отце ее в доме не говорили — его имя вообще никогда не упоминалось. Селина даже не знала, как его звали, — миссис Брюс была матерью ее матери, и Селина носила бабушкину фамилию.

Однажды, чем-то рассерженная, она взбунтовалась и без обиняков заявила:

— Я хочу знать, где мой отец. Почему у меня нет папы? У всех есть.

Ей мягко, но холодно объяснили, что отец умер.

Селину регулярно водили в воскресную школу.

— Значит, он в раю?

Миссис Брюс резко дернула запутавшуюся нитку на своем рукоделии. Даже мысль о том, что Этот Человек общается с ангелами, казалась ей кощунственной, но нормы христианской морали запрещали разочаровывать детей.

— Да, — сказала она.

— А что с ним случилось?

— Его убили на войне.

— Убили? Как? (Селина не могла себе представить ничего более ужасного, чем смерть под колесами автобуса.)

— Мы сами не знаем, Селина. И, правда, не можем тебе ничего сказать. А теперь… — Миссис Брюс поглядела на часы, давая понять, что разговор окончен, — пойди к Агнессе и скажи, что пора гулять.

Агнесса, стоило на нее нажать, оказалась чуть более словоохотливой.

— Агнесса, мой папа умер.

— Да, — сказала Агнесса. — Я знаю.

— Давно?

— Во время войны. Война кончилась в сорок пятом году.

— Он меня когда-нибудь видел?

— Нет. Он умер до твоего рождения.

Селина была ошеломлена.

— А ты его когда-нибудь видела?

— Видела, — нехотя ответила Агнесса. — Когда твоя мать с ним обручилась.

— Как его звали?

— Этого я тебе сказать не могу. Я обещала бабушке. Она не хочет, чтобы ты знала.

— Ну а какой он был? Хороший? Красивый? Какого цвета у него были волосы? Сколько ему было лет? Он тебе нравился?

Агнесса — как и бабушка, особа высоконравственная, — ответила только на тот вопрос, на который могла ответить честно.

— Он был очень красивый. Ну и довольно об этом. Поторопись, Селина, и не шаркай ногами — испортишь новые туфли.

— Мне б хотелось, чтобы у меня был отец, — сказала Селина и на прогулке в тот день целых полчаса наблюдала, как отец с сыном пускали на пруду игрушечную яхту, и все норовила подойти к ним поближе, чтобы услышать, о чем они говорят.

Фотографию Селина нашла, когда ей уже исполнилось пятнадцать лет. В унылую промозглую лондонскую пятницу она слонялась без дела, не зная, чем заняться. У Агнессы был выходной, миссис Гопкинс сидела, положив свои искривленные артритом ноги на скамеечку, погруженная в чтение «Друга народа». Бабушка играла с гостями в бридж. Из-за закрытых дверей гостиной доносились приглушенные голоса и просачивался запах дорогих сигарет. Ну просто хоть подыхай со скуки! Селина прокралась в пустующую спальню, посмотрела в окошко, покрутилась перед трюмо, воображая себя кинозвездой и строя соответствующие мины, и уже собиралась уйти, как вдруг заметила небольшой книжный шкаф между двумя кроватями. В надежде найти книгу, которой она еще не читала, Селина опустилась перед шкафом на колени и пробежала пальцем по корешкам.

Палец остановился на «Ребекке». Довоенное издание в желтой обложке. Селина вытащила книгу, раскрыла. И тут из нее выпала лежавшая между заполненными убористым шрифтом страницами фотография. Селина подняла ее. На фотографии был запечатлен мужчина в военном мундире. Темноволосый, с ямочкой на подбородке, с бровями неправильной формы. Его черные глаза искрились от смеха, хотя на лице застыло приличествующее обстоятельствам торжественное выражение. На плечах аккуратного, хорошо сшитого мундира красовались офицерские погоны.

С этого все и началось. В душу Селины закралось волнующее подозрение. В смуглом веселом лице на снимке угадывались ее собственные черты. Подойдя с фотографией к зеркалу, она попыталась обнаружить сходство в овале лица, форме головы, твердой линии подбородка. Общего, увы, оказалось мало. Мужчина был очень красив, а она, Селина, — дурнушка. Его уши плотно прилегали к голове, а ее торчали, как ручки кастрюли…

Селина перевернула фотографию. На обороте была надпись:

Дорогой Гарриет от Д.

и два крестика, обозначавшие поцелуи.


Гарриет звали ее мать; теперь Селина уже больше не сомневалась: это была фотография отца.

Поставив книгу на место, Селина унесла фотографию в свою комнату. С тех пор, никому ничего не сказав, она повсюду носила ее с собой, завернутую в тонкую бумагу, чтобы не помять или не испачкать. Наконец-то и у нее появились — пускай, эфемерные — корни; тем не менее Селина продолжала наблюдать за другими семьями и прислушиваться к чужим разговорам…

Детский голос нарушил ленивый ход мыслей задремавшей на солнышке Селины. В ее сознание ворвался неумолчный шум забитой машинами Пикадилли, автомобильные гудки, лепет малышки в коляске. Девочка на велосипеде с отцом были уже далеко. Рядом, на газоне, сидели другие люди; в нескольких ярдах от Селины, тесно обнявшись и не замечая никого вокруг, расположилась какая-то парочка.

Деревянный стул угрожающе заскрипел. Селина осторожно переменила позу. Пакет, который ей дал Родни, соскользнув с коленей, упал на траву. Селина, нагнувшись, подняла его, машинально развернула. На глянцевой белой суперобложке красными буквами было написано:

Джордж Даер
ФИЕСТА В КАЛА ФУЭРТЕ
Селина поморщилась. Книжка была очень тяжелая. Перелистав несколько страниц, Селина захлопнула ее и, перевернув, положила на колени.

И тут увидела среди колонок мелкого шрифта на задней странице обложки лицо и фамилию автора. Человек на фотографии был в белой рубашке с открытым воротом, подчеркивавшей смуглость лица. От уголков глаз разбегались морщинки, глубокие борозды пролегли от ноздрей ко рту, исчертили лоб.

И тем не менее Селина сразу узнала это лицо. Оно даже не сильно изменилось: та же ямочка на подбородке, те же аккуратные уши, смеющиеся глаза — можно было подумать, фотографа с клиентом рассмешил остроумный анекдот.

Джордж Даер. Автор книги «Фиеста в Кала Фуэрте». Человек, живущий на острове в Средиземном море и описывающий его обитателей здраво и рассудительно. Вот как его зовут. Джордж Даер. Селина трясущимися руками раскрыла сумку, вытащила фотографию отца и положила рядом со снимком на обложке книги.

Джордж Даер. И он опубликовал книгу. И он жив.

2

Селина взяла такси и вернулась в Куинс Гейт. Бегом поднявшись по лестнице, она влетела в квартиру и позвала Агнессу.

— Я здесь, на кухне, — откликнулась Агнесса.

Она заваривала чай и, не переставая помешивать в чайнике ложкой, подняла глаза на ворвавшуюся в кухню Селину. Маленькая женщина без возраста, Агнесса казалась весьма суровой. Однако внешность ее была обманчива — добрее человека трудно было сыскать. Она искренне страдала от любых проявлений жестокости и от чужой боли. «Бедные алжирцы!» — могла воскликнуть она, надевая шляпу, чтобы пойти на почту и отправить «бедным алжирцам» денежный перевод, сумма которого, скорее всего, превышала ее скромные возможности. А во время кампании по борьбе с голодом Агнесса целую неделю не брала в рот ни крошки и потом ужасно мучилась от слабости и несварения желудка.

Право на аренду Куинс Гейт уже было продано, и Агнессе предстояло — после того как Родни и Селина поженятся, — вместе с ними переехать на новую квартиру. Уговорить ее оказалось не так-то просто. Уж конечно, Селине не захочется, чтобы старушка Агнесса путалась под ногами... новую жизнь надо начинать самостоятельно. Селина долго убеждала Агнессу, что она и подумать такого не могла. «Ну хорошо, а мистер Экленд? — возражала Агнесса. — Это же все равно, что жить с тещей!» Пришлось попросить Родни, чтобы он сам поговорил с ней на эту тему. Тогда она заявила, что слишком стара и не хочет никуда переезжать; услышав этот аргумент, Родни с Селиной повезли ее на новую квартиру. Как они и предполагали, Агнесса пришла в восторг. Ей понравились светлые и удобные комнаты, а особенно — прекрасно оборудованная американская кухня и предоставленная в ее распоряжение очаровательная маленькая гостиная с видом на парк, где у нее будет собственный телевизор. И Агнесса сдалась: ведь, в конце концов, она не будет сидеть сложа руки! А мысль о том, что рано или поздно опять станет няней, с новой силой пробудила дремлющий в ее душе материнский инстинкт.

Теперь же Агнесса сказала:

— Почему ты так рано вернулась? Я думала, вы пойдете измерять полы.

Синие глаза Селины на раскрасневшемся от быстрого подъема по лестнице лице ярко сверкали. Агнесса нахмурилась.

— Что-то случилось?

Селина шагнула вперед, положила на разделявший их стол книгу и, глядя няне прямо в глаза, сказала:

— Ты когда-нибудь видела этого человека?

Агнесса посмотрела на книгу. Ее реакция превзошла все ожидания. Тихонько ойкнув, она выронила ложку и плюхнулась на выкрашенную в голубой цвет табуретку. Селина испугалась, как бы у старушки не начался сердечный приступ. Тем не менее, перегнувшись через стол, она спросила:

— Ну что скажешь?

— Уф! — еле перевела дух Агнесса. — Как ты меня напугала!

Но Селина была безжалостна.

— Признайся, ты ведь видишь его не в первый раз!

— Ох, Селина... где же ты... Как ты узнала... Когда...

Ни одной фразы она не могла договорить до конца. Селина пододвинула к себе табурет и села напротив няни, не сводя с нее глаз.

— Это мой отец, да? — Агнесса, казалось, вот-вот расплачется. — Джордж Даер? Так его звали?

Агнесса наконец взяла себя в руки.

— Нет, — сказала она. — Не так.

— А как? — не сдавалась Селина.

— Его звали Джерри... Джерри Даусон.

— Джерри Даусон. Д.Д. Те же инициалы. То же лицо. Это псевдоним. Ну конечно, псевдоним!

— Но... Селина, твой отец убит.

— Когда?

— Сразу после дня Д. После вторжения во Францию.

— А откуда мы знаем, что он убит? Были свидетели? Он скончался у кого-то на руках? Мы уверены, что он умер?

Агнесса облизала губы.

— Он пропал без вести. Скорее всего, убит.

Померкшая было надежда снова вспыхнула.

— Стало быть, мы не знаем.

— Мы ждали три года. Бабушке сообщили, что он убит. Бабушке, потому что Гарриет... ты знаешь... умерла при родах.

— Какие-нибудь родственники у отца были?

— Мы никого не знали. Это, кстати, не нравилось бабушке. Она говорила, что у него нет корней. Гарриет познакомилась с ним на вечеринке; толком он никогда не был представлен, а бабушка считала это дурным тоном.

— Агнесса, побойся Бога: ведь шла война! Целых пять лет. Может, ты скажешь, что бабушка этого не заметила?

— Возможно, заметила, но у нее были свои понятия о жизни и строгие правила, которых она твердо придерживалась. Не вижу в этом ничего дурного.

— Ладно, неважно. Моя мать в него влюбилась.

— По уши, — вставила Агнесса.

— И они поженились.

— Без согласия миссис Брюс.

— Она простила маму?

— О да, злопамятностью твоя бабушка не отличалась. Кроме того, Гарриет вернулась домой. Твоего отца отправили... тогда говорили «куда-то в Англию», но на самом деле — во Францию... Вскоре он был убит. Мы так больше его и не увидели.

— Значит, они были женаты...

— Три недели. — Агнесса проглотила застрявший в горле комок. — Но медовый месяц все-таки провели.

— И мама успела забеременеть, — сказала Селина.

Агнесса с ужасом уставилась на свою воспитанницу. Такого она от нее не ждала: по мнению старушки, Селина и представления не должна была иметь о подобных вещах.

— Мм... да.

Осторожно пододвинув к себе книжку, Агнесса всмотрелась в темные глаза, в которых сверкали насмешливые огоньки. Да, глаза у него были карие. Джерри Даусон. Неужели это он? Очень уж похож... Вполне мог бы сейчас быть таким, если б его не убили. Молодым и красивым.

Прошлое всплыло в памяти Агнессы, и далеко не все в нем было так уж плохо. С появлением Джерри Гарриет неожиданно изменилась — стала веселой и жизнерадостной. С Агнессой Джерри шутливо заигрывал и, когда никто не видел, украдкой совал в карман фунтовую бумажку. Возможно, ей и следовало бы обидеться, но все это выглядело действительно милой шуткой. Притом тогда, когда жизнь к шуткам никак не располагала. Сквозь заселенный женщинами дом, как ураган, промчался мужчина. Одна только миссис Брюс устояла перед его обаянием.

— Никчемный человек, — говорила она. — С первого взгляда видно. Ну что он из себя представляет? Снять мундир — и останется красивый бездельник. Ни малейшего чувства ответственности. Ни малейшего желания думать о будущем. Какую жизнь он может предложить Гарриет?

Конечно, миссис Брюс ревновала дочь. Она любила управлять чужими жизнями, учить других, как себя вести, на что расходовать деньги. И мужа дочери хотела найти сама. Но Джерри Даусон, при всем своем обаянии, обладал сильным характером и не желал никому подчиняться: из схватки с миссис Брюс он вышел победителем.

Однажды, уже после его гибели и смерти Гарриет, у которой пропала охота жить, миссис Брюс сказала Агнессе:

— Нужно поменять ребенку фамилию. Селина должна быть Брюс, а не Даусон — тут нет никаких сомнений. Я уже говорила с мистером Артурстоуном.

Агнесса так не считала, но она никогда не противоречила миссис Брюс.

— Да, мадам, — сказала она.

— И я хочу, чтобы она росла, ничего не зная о своем отце. Иначе это плохо кончится — у нее разовьются какие-нибудь комплексы. Я тебе доверяю, Агнесса, смотри, не подведи.

Девочка сидела у бабушки на коленях; миссис Брюс подняла глаза; взгляды двух женщин скрестились над кудрявой головкой ребенка.

Помолчав, Агнесса повторила:

— Да, мадам.

И получила в ответ холодную улыбку. Потом миссис Брюс передала внучку няне.

— Теперь мне гораздо легче, — сказала она. — Спасибо, Агнесса.

— Ты ведь тоже считаешь, что это мой отец, да? — спросила Селина.

— По совести говоря, не уверена.

— Почему ты никогда не называла его имени?

— Я обещала бабушке молчать. И вот сейчас нарушила обещание.

— У тебя не было выбора.

— А ты-то откуда знаешь, как он выглядел? — вдруг осенило Агнессу.

— Несколько лет назад я нашла его фотографию. И никому не сказала ни слова.

— Надеюсь, ты не собираешься... ничего предпринимать? — Голос Агнессы задрожал при одной мысли, что Селина способна на такое.

— Я бы хотела его найти, — сказала Селина.

— Зачем? Даже если это твой отец.

— Что он мой отец, я не сомневаюсь. Просто уверена. Все говорит за это. Все, что ты мне рассказала. Каждое твое слово...

— А почему тогда он после войны не вернулся к Гарриет?

— Откуда нам знать? Может, был ранен, потерял память. Такое случается, и тебе это известно не хуже меня. — Агнесса промолчала. — Может быть, бабушка так плохо к нему относилась...

— Нет, — сказала Агнесса. — Твоя бабушка ко всем относилась одинаково. И даже для мистера Даусона не делала исключения.

— Ему, наверное, будет приятно узнать, что у него есть дочь. То есть я. А я хочу знать, какой он. Как выглядит, как говорит, что думает и что делает — все-все. Хочу чувствовать, что кому-то принадлежу. Тебе не понять, как это ужасно: никогда никому не принадлежать.

Селина ошибалась: Агнесса всегда понимала, как девочка нуждалась в отце. Не придумав ничего лучшего, она сказала:

— А почему бы тебе не посоветоваться с мистером Эклендом?


Издательство находилось на последнем этаже; Селине пришлось долго трястись в крошечном лифте, подниматься по лестницам, плутать по узеньким коридорчикам и снова взбираться по ступенькам. Запыхавшись и подозревая, что сейчас окажется на крыше, она наконец добралась до двери, на которой висела табличка с надписью «Мистер А.Д. Ратленд».

Селина постучала. Ответа не последовало — из-за двери слышалось только стрекотанье пишущей машинки. Селина заглянула вовнутрь. Сидевшая за машинкой девушка, прекратив на секунду печатать, мельком взглянула на нее и сказала:

— Слушаю вас.

— Я бы хотела поговорить с мистером Ратлендом.

— Вам назначена встреча?

— Я звонила сегодня утром. Моя фамилия Брюс. Мистер Ратленд сказал, чтобы я пришла в десять тридцать. — Она посмотрела на часы. Было двадцать минут одиннадцатого.

Машинистка сказала:

— У мистера Ратленда сейчас посетитель. Присядьте и подождите.

И снова застучала по клавишам. Селина переступила порог, закрыла за собой дверь и села на маленький жесткий стул. Из соседней комнаты доносились приглушенные мужские голоса. Примерно через двадцать минут голоса зазвучали громче, затем скрипнул отодвигаемый стул и послышались шаги. Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел человек. На ходу надевая пальто, он выронил папку с бумагами.

— Ох, растяпа... — Мужчина нагнулся и стал собирать рассыпавшиеся листки. — Спасибо за все, мистер Ратленд...

— Не за что; придете, когда придумаете новый финал.

— Да, непременно.

Попрощавшись, издатель направился обратно в свой кабинет; Селина поднялась и его окликнула. Он обернулся и вопросительно на нее посмотрел.

— Да?

Мистер Ратленд оказался старше, чем она думала: лысый, на носу очки-половинки, в которых удобно смотреть поверх стекол. Именно так он и смотрел на Селину и поэтому был похож на старомодного школьного учителя.

— Я... мы, кажется, условились.

— Это вы?..

— Да. Меня зовут Селина Брюс. Я звонила сегодня утром.

— Я очень занят...

— Я отниму у вас не больше пяти минут.

— Вы писательница?

— Нет, отнюдь. Я просто хотела попросить вас мне помочь... ответить на несколько вопросов.

Мистер Ратленд тяжело вздохнул.

— Ну что ж...

Посторонившись, он пропустил Селину в кабинет. На полу лежал ярко-красный ковер, письменный стол бы завален бумагами, стены сплошь увешаны книжными полками, повсюду — на столах, на стульях, под стульями — валялись книги и рукописи.

Мистер Ратленд и не подумал извиниться за беспорядок. Он явно не считал это необходимым — да так оно и было на самом деле. Пододвинув к Селине свободный стул, он направился к своему столу, но не успел даже сесть, как Селина заговорила.

— Мистер Ратленд, мне очень неловко вас беспокоить, но я не займу ни одной лишней минуты. Речь идет о книге, которую вы опубликовали: «Фиеста в Кала Фуэрте».

— А, да. Джордж Даер.

— Вам... вам что-нибудь про него известно? — скороговоркой выпалила Селина; ответом было ледяное молчание и столь же ледяной взгляд поверх очков.

— А вам? — спросил наконец мистер Ратленд.

— Да. С недавних пор... Он был... другом моей бабушки. Она полтора месяца назад умерла, и я... ммм... мне бы хотелось его известить.

— Я могу послать ему от вашего имени письмо.

Селина набрала воздуха в легкие и бросилась в атаку с другого фланга.

— Вы много про него знаете?

— Думаю, не больше вас. Вы, вероятно, прочли его книгу.

— Я хотела сказать... вы когда-нибудь с ним встречались?

— Нет, — сказал мистер Ратленд. — Не встречался. Он живет в Кала Фуэрте на острове Сан-Антонио. И не выезжал оттуда, если не ошибаюсь, последние шесть или семь лет.

— И ни разу не приезжал в Лондон? Даже, когда вышла книга? — Мистер Ратленд отрицательно покачал головой; падающий из окна свет сверкнул на его лысине. — Вы... вы не слышали, он женат?

— Некоторое время назад не был. Не знаю, как сейчас.

— А сколько ему лет?

— Понятия не имею. — В голосе мистера Ратленда послышались нетерпеливые нотки. — Милочка, вы, кажется, зря отнимаете у меня время.

— Да, да. Простите, я надеялась... я подумала, вдруг он сейчас в Лондоне, и вы поможете мне его найти.

— Боюсь, я вам ничем не смогу помочь. — Мистер Ратленд решительно встал, давая понять, что аудиенция окончена. Селина тоже встала; издатель подошел к двери и открыл ее перед ней. — Но если вы пожелаете связаться с мистером Даером, мы охотно перешлем ему ваше письмо.

— Благодарю вас. Простите, что отняла у вас столько времени.

— Ничего страшного. Всего доброго.

— До свидания.

Селина вышла в приемную. Вид у нее, вероятно, был такой удрученный, что сердце мистера Ратленда — вопреки желанию — дрогнуло. Нахмурившись, он поправил очки и произнес:

— Мисс Брюс...

Селина обернулась.

— Мы посылаем всю корреспонденцию на адрес яхт-клуба в Сан-Антонио, но дом, в котором живет мистер Даер, называется Каса Барко и находится в Кала Фуэрте. Если вы напишете прямо туда, письмо дойдет быстрее. Будете писать, напомните, что я все еще жду конспект второй книги. Я послал ему уже дюжину писем, но, похоже, у него врожденное отвращение к переписке.

Селина улыбнулась; от внимания издателя не укрылось, как изменила ее лицо улыбка.

— Большое спасибо. Я вам страшно признательна! — воскликнула она.

— Не за что, — сказал мистер Ратленд.


Пустая квартира была не лучшим местом для важного разговора, но выбирать не приходилось.

Селина коротко изложила Родни свои соображения о сравнительных достоинствах узорчатых и гладких ковров, после чего сказала:

— Родни, нам нужно поговорить.

Родни бросил на нее недовольный взгляд. Еще во время ланча он заметил, что Селина сама не своя. Она почти ничего не ела, казалась рассеянной и задумчивой. Больше того: на ней была блузка, которая, по мнению Родни, никак не подходила к желтовато-коричневому пальто и юбке, а на левом чулке спустилась петля. Обычно Селина была элегантна и грациозна, как сиамская кошка, и поэтому Родни с раздражением отметил мелкие огрехи в ее туалете.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Селина, глядя ему в глаза, вздохнула поглубже, пытаясь успокоиться, но сердце ее стучало, как кузнечный молот, а желудок куда-то проваливался, точно она взлетала вверх на скоростном лифте.

— Нет, ничего не случилось, просто мне надо с тобой поговорить.

Родни нахмурился.

— А нельзя ли отложить разговоры до вечера? У нас единственная возможность измерить...

— Нет, Родни, пожалуйста, выслушай меня.

Родни заколебался, но все-таки, с миной вынужденного покориться судьбе человека, отложил альбом с образцами ковров, свернул свой складной метр и спрятал его в карман.

— Ну? Слушаю.

Селина облизала губы. Пустая квартира ее раздражала. Каждое слово эхом отдавалось в голых стенах, и не было никакой мелочи, никакой безделушки, которую можно было бы повертеть в руках. Селину не оставляло ощущение, будто она стоит на огромной пустой сцене, где нет ни партнеров, ни суфлерской будки, а текст начисто вылетел у нее из головы.

Собравшись с духом, она выпалила:

— Это насчет отца.

Выражение лица Родни почти не изменилось. Он был хорошим адвокатом и опытным игроком в покер. О Джерри Даусоне ему было известно все: миссис Брюс и мистер Артурстоун давным-давно сочли необходимым его проинформировать. И что Селина ничего не знает о своем отце, они ему тоже сообщили. Родни был бы последним человеком, которому бы вздумалось говорить с Селиной на эту тему.

— Что именно? — мягко спросил он.

— Мм... я думаю, он жив.

Облегченно вздохнув, Родни вытащил руки из карманов и скептически хмыкнул.

— Селина...

— Не надо ничего говорить. Не убеждай меня, что он умер. Просто секунду послушай. Ты знаешь, какую дал мне вчера книгу? «Фиеста в Кала Фуэрте». А знаешь, что на обложке есть фото автора, Джорджа Даера?

Родни кивнул.

— Дело в том, что он... очень похож на моего отца...

Переварив услышанное, Родни сказал:

— А откуда ты знаешь, как выглядел твой отец?

— Я много лет назад нашла в книжке его фотографию. И... мне кажется, это один и тот же человек.

— Ты хочешь сказать, Джордж Даер... — Родни вовремя спохватился и прикусил язык.

— Джерри Даусон, — торжествующе докончила за него Селина.

Родни показалось, что несуществующий ковер уплывает у него из-под ног.

— Откуда ты узнала, как егозовут? Никогда и виду не подавала...

— Агнесса вчера сказала.

— Это не ее дело...

— Родни, попытайся понять! Не надо осуждать Агнессу. Я застала ее врасплох. Показала фото Джорджа Даера — просто положила перед ней на стол книжку, — и она чуть не грохнулась в обморок.

— Селина, ты понимаешь, что твоего отца нет в живых?

— Нет, Родни: ведь он пропал. Пропал без вести и только предположительно был убит. Всякое могло случиться...

— Тогда почему после войны не вернулся?

— Он мог заболеть. Мог потерять память. Мог узнать, что моя мать умерла.

— А что делал все это время?

— Не знаю. Последние шесть лет он живет на острове Сан-Антонио. — Селина сообразила, что сейчас Родни спросит, откуда у нее эти сведения, и быстро добавила: — Обо всем этом написано в его книге. — Ей отнюдь не хотелось говорить, что она побывала у мистера Ратленда.

— Фотография отца у тебя с собой?

— Нет, я оставила книгу дома.

— Я не об этой. Настоящая.

— Да, с собой, — ответила Селина после секундного колебания.

— Покажи.

— А ты... мне ее вернешь?..

В голосе Родни послышалось раздражение:

— Девочка, за кого ты меня принимаешь?

Селине стало стыдно: Родни никогда не давал оснований заподозрить себя в чем-то дурном. Она раскрыла сумку, достала драгоценную фотографию и протянула жениху. Он поднес ее к окну — поближе к свету; Селина подошла и встала рядом.

— Ты вряд ли запомнил фотографию на обложке, но я могу поклясться: это тот же самый человек. Все совпадает. Ямочка на подбородке. Глаза... уши...

— Что сказала Агнесса?

— Она не захотела себя выдавать, но, конечно, не сомневается, что это мой отец, я совершенно уверена.

Родни ничего не ответил. Веселое смуглое лицо на фотографии всколыхнуло в его душе разные чувства, и прежде всего страх — боязнь потерять Селину. Родни, как человек болезненно честный, никогда не обманывал себя и не пытался себе внушить, что без памяти любит Селину, но она — почти неощутимо — стала едва ли не самой приятной составляющей его жизни. Стоило Селине с ее шелковистыми светлыми волосами, нежной кожей и ярко-синими глазами оказаться рядом, Родни попадал во власть ее очарования. Конечно, в отличие от своего жениха, Селина не интересовалась высокими материями, но проявляла трогательное желание всему обучиться...

Кроме того, Родни не могла не встревожить совсем другая проблема — деловая. После смерти бабушки Селина осталась богатой наследницей, лакомым кусочком, на который мог позариться какой-нибудь прощелыга. Пока еще Родни и мистер Артурстоун, в полном согласии, распоряжались ее имуществом и акциями, но через шесть месяцев Селина становилась совершеннолетней и, следовательно, получала право решающего голоса. От мысли, что контроль над большими деньгами уплывет из рук, Родни бросило в дрожь.

Покосившись через плечо, Родни перехватил Селинин взгляд. Он в жизни не встречал девушки с такими голубыми белками глаз. Точно на рекламе стирального порошка... От Селины исходил легкий запах свежего лимона — вербена... Откуда-то из прошлого донесся голос миссис Брюс, отпускающей колкие замечания в адрес Джерри Даусона. Лоботряс — точно наяву услышал Родни. И еще много всякого. «Безответственный... Не заслуживающий доверия... Финансово несостоятельный...»

Держа фотографию за уголок, Родни похлопывал ею по ладони левой руки. Наконец, почувствовав необходимость свалить на кого-нибудь вину за то, что он попал в малоприятную ситуацию, брюзгливо проговорил:

— Во всем виновата твоя бабушка. Нельзя было от тебя скрывать правду об отце. Таинственность, запрет упоминать его имя... нелепо и неправильно.

— Почему? — полюбопытствовала Селина.

— Потому, что ты на своем отце помешалась! — резко бросил Родни.

Селина, больно задетая, подняла на жениха глаза и, как обиженный ребенок, надула губы. Родни безжалостно продолжал:

— Да, помешалась: отцы, дети и вообще семейная жизнь... Нашла фотографию и хранила, никому не говоря, — типичный симптом!

— Послушать тебя — можно подумать, я больна заразной болезнью.

— Не говори чепухи! Я просто пытаюсь объяснить, что у тебя развился комплекс, связанный с покойным отцом.

— Не исключено, что он жив, — возразила Селина. — И даже если у меня есть такой комплекс — это не моя вина, ты сам сказал. Да и что тут плохого? Это не косоглазие и не бельмо на глазу. Никому ничего не видно.

— Селина, это совсем не смешно.

— А я и не думаю, что смешно.

Глаза у Селины горели; их взгляд, казалось, прожигал Родни насквозь. Вот они и поссорились. Им еще никогда не случалось ссориться, и начинать сейчас было совсем некстати. Родни поспешно проговорил:

— Прости, дорогая. — И наклонился, чтобы поцеловать Селину в губы, но она отстранилась, и поцелуй пришелся в щеку. — Неужели ты не понимаешь, что я забочусь прежде всего о тебе? Не хочу, чтобы тебя завлек в свои сети неизвестный человек и ты бросилась разыскивать его на край земли, а потом обнаружила, что все это — дурацкая ошибка.

— Хорошо, но давай предположим, — сказала Селина, — только предположим, что он действительно мой отец. Что мой отец не погиб и живет на острове Сан-Антонио. Пишет книги, путешествует на маленькой яхте и дружит с местными испанцами. Неужели ты не хочешь, чтобы мы познакомились? Чтобы у тебя был настоящий тесть?

Вот уж этого Родни хотелось меньше всего. Он мягко сказал:

— Нельзя думать только о себе. Подумай и о нем — о Джордже Даере — независимо от того, отец он тебе или нет.

— Не понимаю.

— Прошло много лет... он живет своей жизнью. Жизнью, которую сам для себя избрал и которая ему по душе. Захоти он иметь семью... обузу в виде жены, сыновей и... дочерей... давно бы уже их завел...

— Ты намекаешь, что я ему не нужна? Что он не рад будет, если я его разыщу?

Последние слова ошеломили Родни.

— Надеюсь, ты к нему не собираешься? — воскликнул он.

— Для меня это очень важно. Почему бы нам не слетать на Сан-Антонио?

— Нам?

— Поедем со мной. Пожалуйста.

— Об этом не может быть и речи. Да и мне необходимо на три-четыре дня съездить в Боурнмаут. Я тебя предупреждал.

— Неужели миссис Вестмен не может подождать?

— Конечно, нет.

— Мне б хотелось, чтобы ты был со мной. Помоги мне, Родни.

Родни неправильно истолковал просьбу Селины. Он решил, что в слова «помоги мне» она вкладывает практический смысл. Помоги выбрать подходящий самолет, помоги купить билет, помоги найти такси и носильщика, помоги пройти таможню. Селина никогда в жизни не путешествовала в одиночку, и Родни почти не сомневался, что и теперь не решится.

Поэтому он нежно улыбнулся и, взяв Селину за руку, примирительно сказал:

— Послушай, к чему такая спешка? Наберись терпения. Я понимаю: вообразив, что твой отец жив, ты страшно разволновалась. И понимаю, как многого тебе в жизни не доставало. Надеюсь, я сумею заполнить эту пустоту.

Слова Родни прозвучали возвышенно и благородно. Но Селина сказала:

— Не о том речь, Родни...

— Мы же ничего об этом Джордже Даере не знаем. Прежде чем предпринять какие-то шаги, о которых мы, возможно, потом будем жалеть, нужно спокойно навести справки. — Родни говорил торжественно и назидательно.

— Я родилась уже после того, как нам сообщили, что он пропал. Он даже не подозревает о моем существовании.

— Вот именно! — Родни рискнул усилить нажим. — Знаешь, есть одна старая мудрая поговорка: никогда не буди спящего тигра.

— Да какой он тигр! Я просто надеюсь, что мой отец жив. Всю жизнь я нуждалась в нем больше, чем в ком бы то ни было.

В Родни боролись два чувства: злость и обида.

— Ты рассуждаешь, как ребенок.

— Понимаешь, это все равно что монетка. У монетки две стороны: орел и решка. И у меня так. С одной стороны я — Брюс, с другой — Даусон. Селина Даусон. Вот кто я. Это мое настоящее имя. — Селина улыбнулась, и Родни с горечью подумал, что такую улыбку он видит впервые. — Ты будешь любить Селину Даусон так же, как Селину Брюс?

Родни продолжал держать в руке фотографию ее отца. Селина забрала ее у него и положила обратно в сумку.

Родни ответил — чуть позже, чем следовало бы:

— Да, конечно.

Селина закрыла сумку и бросила на пол.

— А теперь, — сказала она, одергивая юбку, точно перед выходом на сцену, — не пора ли заняться обмером пола?

3

Барселонский аэропорт, слабо освещенный лучами встающего солнца, утопал в лужах после грозы, настигшей самолет над Пиренеями. С гор дул легкий ветерок, от служащих аэропорта разило чесноком, все скамейки и стулья в зале были заняты истомившимися от долгого ожидания бледными полусонными людьми, кутавшимися в пальто и пледы. Ночь выдалась тяжелая. Рейсы из Рима и Пальмы были отменены, из Мадрида — опаздывали.

Селина, еще не избавившаяся от противного чувства тошноты, вошла в зал через вращающуюся стеклянную дверь и остановилась, обдумывая, что делать дальше. У нее был прямой билет в Сан-Антонио, но прежде следовало пройти паспортный контроль. Усталый служащий за стойкой взвешивал чей-то багаж, и Селина долго возле него стояла, а когда он наконец поднял глаза, спросила:

— Вы говорите по-английски?

— Si[1].

— У меня билет в Сан-Антонио.

С безразличным видом взяв билетную книжку, служащий вырвал нужный листок, поставил штамп в паспорт, положил его в книжку и вернул Селине.

— Спасибо. Когда отправление?

— В семь тридцать.

— А багаж?

— Пойдет прямо в Сан-Антонио.

— А таможня?

— В Сан-Антонио.

— Понятно. Большое спасибо.

Благодарная улыбка Селины осталась без ответа. После мучительной ночи служащему было не до любезностей.

Отыскав свободное место, Селина села. Она ужасно устала, но была слишком возбуждена, чтобы уснуть. Самолет вылетел из Лондона в два часа ночи, и Селина всю дорогу смотрела в темноту за окном и пыталась заставить себя не думать обо всем сразу. Барселона. Сан-Антонио. Таможня, паспортный контроль, багаж. Наконец, такси. Найти такси будет нетрудно. А потом — Кала Фуэрте. Вряд ли Кала Фуэрте большой город. Где живет англичанин Джордж Даер? — спросит она, и ее сразу направят в Каса Барко, и там она его увидит.

Гроза разразилась, когда самолет переваливал через Пиренеи. Командир корабля был предупрежден заранее, пассажиров разбудили и велели привязаться ремнями. Самолет швыряло из стороны в сторону, он то взмывал вверх, то нырял вниз. Некоторым пассажирам стало плохо. Селина закрыла глаза, надеясь, что с ней этого не произойдет, но тошнота упрямо подступала к горлу.

Неподалеку от Барселоны их атаковали молнии: казалось, на крыльях самолета развеваются огненные флаги. Внезапно тучи разверзлись и хлынул дождь: когда самолет, преодолев сильный встречный ветер, приземлился в Барселоне, посадочная полоса была мокрая и блестела в отраженном свете прожекторов. Едва колеса коснулись бетона, из-под них вырвались фонтаны брызг, когда же самолет наконец остановился и рев моторов умолк, все с облегчением вздохнули.

Селине показалось странным, что ее никто не встречает. Что она не видит ни большой удобной машины с шофером в форменной фуражке, ни Агнессы, навьюченной пледами. И никто не собирается отыскивать ее чемодан и улаживать всякие формальности. Увы: никаких встречающих не предвиделось. Это была Испания; Барселона, прохладный мартовский день, шесть часов утра; и Селина была одна.

Когда стрелки на часах приблизились к семи, Селина пошла в бар и попросила чашечку кофе, расплатившись песетами, которые уговорил ее взять в банке заботливый кассир. Кофе оказался скверный, но, к счастью, горячий; Селина выпила его, глядя на свое отражение в зеркале за стойкой бара. На ней было коричневое джерсовое платье и светло-бежевое пальто; шелковая косынка соскользнула с головы на плечи. Дорожная форма одежды — как говорила миссис Брюс. Она точно знала, в чем следует отправляться в путешествие. Джерси — удобный материал, поскольку не мнется; пальто должно быть универсальным, сумка — большой и вместительной, а туфли легкими, но прочными — не исключено, что придется долго брести по продуваемому ветром летному полю. Селина — даже в критические моменты — автоматически следовала не подлежащим обсуждению замечательным бабушкиным советам, но сейчас и они были ни к чему. Селина боялась летать, и сознание, что она одета как записная путешественница, ничуть не помогало ощутить себя таковой и избавиться от страха погибнуть в авиакатастрофе или потерять паспорт.

Самолет на Сан-Антонио с виду был очень маленький — просто игрушечный. «Да нет же, это только так кажется», — уговаривала себя Селина, пока шла к нему, шлепая по лужам и отворачиваясь от выхлопных газов, которые ветер швырял ей в лицо. Пассажиров было немного; все они садились в самолет с обреченным видом, словно разделяли опасения Селины. У входа Селина получила леденец и сразу сунула его в рот, точно спасительное средство, позволяющее преодолеть страх. Леденец не помог, однако самолет не разбился.

Погода между тем не улучшилась, и Сан-Антонио пассажиры увидели только перед приземлением: всю дорогу окна застилали обрывки туч, похожие на клочья серой ваты. Потом прошел дождь; а затем в разрыве между облаками внезапно появились поля, крыши домов, мельница, островки пиний, кирпичного цвета земля — все мокрое и блестящее. Аэропорт еще только строился, недавно проложенная бульдозерами взлетная полоса представляла собой сплошное красноватое месиво. После приземления двое механиков вручную подкатили к самолету трап. На них были желтые непромокаемые плащи, брюки по колено заляпаны грязью. Никто из пассажиров не спешил покидать самолет. Наконец все вышли и, огибая лужи, потянулись к зданию аэровокзала.

Воздух был пропитан влажным смолистым запахом. Дождь — о чудо! — прекратился. И ветер унялся, стало теплее. Снежные вершины скрылись из виду — везде, насколько хватал глаз, простиралось спокойное море. Вот он, Сан-Антонио. Полет закончен, и она осталась жива. Селина сняла с головы косынку; волосы затрепетали на ветру.

Перед стойкой паспортного контроля выстроилась очередь, окруженная грозными солдатами Гражданской гвардии. Гвардейцы были вооружены — явно не для парада; казалось, они ожидают вторжения уголовных преступников. Иммиграционный чиновник не спешил: он увлеченно беседовал с коллегой. Разговор был долгим и бурным — возможно, собеседники о чем-то спорили, — и чиновник лишь изредка его прерывал, чтобы тщательно, страничку за страничкой, просмотреть каждый иностранный паспорт. Селина, хотя и стояла третьей в очереди, прождала не меньше десяти минут, пока он поставил штамп «ENTRADA»[2] и вернул ей паспорт.

На всякий случай она спросила: «А багаж?» Чиновник вопроса не понял или не захотел понять и знаком велел ей отойти. Селина сунула паспорт в свою вместительную сумку и отправилась на поиски багажа сама. Несмотря на ранний час, маленький аэропорт был переполнен; вдобавок барселонский самолет в девять тридцать отправлялся обратно, и в зале была настоящая свалка. Взрослые суетились, дети плакали, матери громогласно призывали их замолчать. Мужчины препирались с носильщиками, толкались в очереди перед билетными кассами и таможенниками. Влюбленные парочки, держась за руки, бесконечно долго прощались, загораживая проход. Шум под высокими сводами стоял ужасный.

— Простите, — повторяла Селина, прокладывая себе путь в толпе. — Извините... прошу прощения... — Увидев нескольких своих попутчиков под табличкой с надписью «ADUANA»[3], она попыталась к ним пробраться. — Простите... — Селина перешагнула через набитую до краев корзину и чуть не упала, наткнувшись на толстого малыша в желтой вязаной курточке. — Прошу прощения.

Багаж уже начал прибывать; чемоданы вручную взваливали на импровизированную стойку, осматривали, иногда открывали и наконец, после проверки офицером таможенной службы, отдавали владельцам.

Селинин чемодан так и не появился. Не узнать его она не могла: он был очень приметный — синий с белой полосой; прождав целую вечность, Селина поняла, что больше вещей не принесут. Пассажиры постепенно рассеялись, и она осталась одна.

Таможенник, который до этой минуты с успехом умудрялся ее не замечать, подбоченился и вопросительно поднял густые черные брови.

— Мой чемодан... — сказала Селина. — Он...

— No hablo inglese.[4]

— Мой чемодан... Вы говорите по-английски?

Из-за спины таможенника высунулся какой-то человек.

— Он говорит «нет».

— А вы?

Человек выразительно пожал плечами, что, вероятно, должно было означать: на худой конец пару слов связать сумеет.

— Мой чемодан. Мой багаж. — От отчаяния Селина перешла на французский: — Mon bagage.

— Здесь его нету?

— Нет.

— Откуда вы прибыли? — Человек очень раскатисто произносил букву «р». — Откуда прррибыли?

— Из Барселоны. А вообще-то из Лондона.

— О! — Прозвучало это так, словно Селина сообщила чрезвычайно важную новость. Затем таможенник повернулся к коллеге, и они затараторили по-испански; вполне возможно, о чем-то своем. Селина уныло подумала, что они обсуждают семейные неурядицы. Наконец человек, говорящий по-английски, обернулся и снова пожал плечами. — Сейчас я выясню, — пообещал он и исчез.

Селина осталась ждать. Первый таможенник начал ковыряться в зубах. Где-то надрывно рыдал ребенок. Как на беду, радист включил музыку, ассоциирующуюся с боем быков. Через десять или пятнадцать минут Селинин благодетель вернулся в сопровождении одного из стюардов барселонского самолета.

Стюард, широко улыбаясь, точно принес приятное известие, сообщил:

— Ваш багаж потерялся.

— Потерялся! — Это был вопль вконец отчаявшегося человека.

— Мы полагаем, ваш чемодан в Мадриде.

— В Мадриде?! Что он там делает?

— К сожалению, в Барселоне его погрузили не на тот автокар... так мы думаем. Из Барселоны в Мадрид одновременно отправлялся другой самолет. Мы полагаем, ваш багаж в Мадриде.

— Но на нем была бирка с надписью «Сан-Антонио». Ее прикрепили еще в Лондоне.

При слове «Лондон» таможенник скорбно вздохнул. Селине захотелось его ударить.

— Мне очень жаль, — сказал стюард. — Я дам знать в Мадрид, чтобы чемодан переправили в Сан-Антонио.

— Сколько на это уйдет времени?

— Я не сказал, что чемодан в Мадриде, — заявил стюард, явно не желавший связывать себя какими-либо обязательствами. — Это еще нужно проверить.

— Хорошо. Сколько времени уйдет на проверку?

— Не знаю. Часа три-четыре.

Три или четыре часа! Селина поняла, что, если не даст воли гневу, расплачется.

— Я не могу здесь столько торчать! — воскликнула она.

— Может быть, вам имеет смысл уехать, а потом вернуться. Например, завтра — чтобы посмотреть, прибыл ли багаж. Из Мадрида.

— А позвонить вам я не могу? Позвонить? По телефону?

Ее слова были восприняты как шутка. Таможенники заулыбались:

— Сеньорита, здесь очень мало телефонов.

— Значит, чтобы выяснить, нашелся ли чемодан, мне надо завтра сюда приехать?

— Или послезавтра, — сказал стюард с видом человека, озаренного блестящей идеей.

Селина выложила последний козырь:

— Но в чемодане все мои вещи!

— Очень вам сочувствую.

Стюард продолжал любезно улыбаться. Селине вдруг показалось, что она тонет. Переводя взгляд с одного лица на другое, она постепенно начинала понимать, что помогать ей никто не собирается. Да и не может. Она одна и должна со всем справляться сама... Помолчав, она произнесла только чуточку дрожащим голосом:

— А такси я сумею найти?

— Ну конечно. Перед входом. Там их полно.

Такси, действительно, было целых четыре. Обливаясь потом в своем универсальном плотном пальто, Селина направилась к машинам. Завидев ее, водители принялись нажимать на клаксоны, размахивать руками и кричать: «Сеньорита!» Затем трое из них выскочили из машин и наперегонки бросились к ней с явным намерением затащить каждый к себе.

Селина громко спросила:

— Кто-нибудь из вас говорит по-английски?

— Si. Si. Si.

— Я хочу поехать в Кала Фуэрте.

— Кала Фуэрте, si.

— Вы знаете, где Кала Фуэрте?

— Si, si, — закричали таксисты хором.

— Может, кто-нибудь все-таки говорит по-английски?..

— Да, — раздался голос. — Я говорю.

Это был водитель четвертого такси. Пока его товарищи соблазняли Селину, он спокойно стоял, докуривая сигару, а теперь, стряхнув ароматный столбик пепла, растоптал его и присоединился к остальным. Нельзя сказать, что Селина почувствовала себя увереннее. К ней приблизился огромный — очень высокий и очень толстый — человек. На нем была синяя рубашка с распахнутым воротом, открывавшим черную мохнатую грудь, штаны поддерживал замысловатый кожаный пояс, а на макушке торчала дурацкая соломенная шляпа из разряда тех, которые туристы привозят из дальних странствий. Несмотря на то, что утро было пасмурное, на носу у великана красовались солнцезащитные очки; тоненькие черные усики заставляли предполагать, что их обладатель мнит себя донжуаном. В общем, вид у толстяка был такой злодейский, что Селина вздрогнула.

— Я говорю по-английски, — сказал он с сильным американским акцентом. — Я работал в Испании на военно-воздушной базе США.

— Ну что ж... — Селина предпочла бы этому бандиту любого из остальной троицы, как бы прекрасно он ни говорил по-английски!

Гиганта ее нерешительность не смутила.

— Куда хотите ехать?

— В... Кала Фуэрте. Но...

— Я вас отвезу. Шестьсот песет.

— О! Мм... — Селина с надеждой взглянула на других таксистов, но они, казалось, уже смирились с поражением. Один даже вернулся к машине и принялся драной тряпкой протирать ветровое стекло.

Селина повернулась к великану в соломенной шляпе. Он ухмыльнулся, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов. Проглотив комок в горле, Селина сказала:

— Хорошо. Шестьсот песет.

— Где ваш багаж?

— Пропал. Потерялся в Барселоне.

— Это плохо.

— Да. Чемодан погрузили не в тот самолет. Мне обещали его разыскать и велели приехать завтра или послезавтра. Но пока я хочу добраться до Кала Фуэрте и...

Что-то в лице великана помешало Селине договорить. Таксист пристально смотрел на ее сумку. Селина проследила за его взглядом и увидела действительно нечто странное. Хотя два крепких ремешка по-прежнему висели у нее на плече, сумка болталась открытая, будто широко разинувшая рот. Защелка была аккуратно, как бритвой, срезана. И кошелек исчез!

Таксиста звали Тони. Представившись, он взял на себя роль переводчика в долгой и утомительной беседе с гражданским гвардейцем.

— Да, сеньориту ограбили. В толпе в аэропорту сегодня утром орудовал вор с бритвой.

— У нее утащили все. Все, что она имела.

— И паспорт?

— Нет, паспорт на месте. Украдены деньги — британские и песеты, а также дорожные чеки и обратный билет в Лондон.

Гвардеец внимательно изучил содержимое Селининой сумки.

— Сеньорита ничего не почувствовала?

— Нет конечно. Разве можно было что-то почувствовать в такой толчее?

— Похоже, сумку взрезали бритвой.

— Так оно и есть. Бритва. Вор с бритвой.

— Как зовут сеньориту?

— Мисс Селина Брюс. Прилетела из Лондона. С британским паспортом.

— А где мисс Брюс собиралась остановиться? В Сан-Антонио?

— В... — Селина на секунду заколебалась, но ситуация требовала решительности. — Каса Барко, Кала Фуэрте.

— Какого цвета был кошелек? Сколько там было денег? Это точно? Чеки подписаны?

Селина через силу отвечала на вопросы. Стрелки часов показали десять, потом половину одиннадцатого, побежали дальше... Сбылись ее наихудшие предчувствия. Она лишилась чемодана и денег. И еще не добралась до Кала Фуэрте.

Наконец все было кончено. Гвардеец собрал свои бумаги и встал. Селина поблагодарила его, они обменялись рукопожатием. Вид у представителя власти был озадаченный; он ни разу не улыбнулся.

Селина и Тони пересекли опустевшее здание аэропорта, вышли через стеклянную дверь и остановились, уставившись друг на друга. Селина ждала, пока Тони заговорит первым. Стало жарко, она сняла и перебросила через руку пальто.

Тони снял свои темные очки.

Селина сказала:

— И все равно мне нужно в Кала Фуэрте.

— У вас нет денег.

— Не беспокойтесь, вам заплатят. Как только мы приедем в Кала Фуэрте, мой... отец... Он с вами расплатится.

Тони нахмурился.

— Отец? У вас там отец? Почему сразу не сказали?

— Это не имело значения. Ведь мы... не могли с ним связаться. Верно?

— Ваш отец живет в Кала Фуэрте?

— Да. В доме, который называется Каса Барко. Я уверена, что он там и сразу же с вами расплатится. — Тони недоверчиво на нее покосился. — Не оставите же вы меня здесь! У меня даже нет обратного билета...

Тони устремил задумчивый взгляд в пространство, достал сигарету, закурил. Ему явно не хотелось рисковать.

— Вы обещали меня отвезти, — продолжала Селина. — Я прослежу, чтобы вам заплатили. Даю слово.

Тони затянулся, выпустил облачко дыма и перевел взгляд на Селину. Его черные глаза, казалось, сверлили ее насквозь. Бледная и взволнованная, но ясно, что не из бедных. Пострадавшая сумочка — из крокодиловой кожи, и туфли хорошие, в цвет. Косынка шелковая, платье и пальто — из дорогой шерсти. Несколько раз, когда Селина делала резкое движение, Тони видел у нее на шее тоненькую золотую цепочку; часы тоже были золотые. Денег, небось, куры не клюют — даже если сумочка пуста, найдутся где-нибудь в другом месте. В марте не больно много желающих прокатиться на такси — глупо упускать такой случай. И непохоже, что эта красотка, эта молодая inglesa[5], способна кого-нибудь обмануть.

Тони взвесил все за и против. И наконец решился.

— Хорошо, — сказал он. — Едем.

4

Умиленный собственным великодушием, Тони болтал не умолкая.

— Пять лет назад Сан-Антонио был захудалый островок. Связи с материком практически никакой: маленькое суденышко два раза в неделю. Но теперь у нас есть аэропорт, летом приезжает много туристов — в общем, дела пошли на лад.

Селина подумала, что на состоянии дорог это не отразилось. Проселок, по которому они ехали, был весь изрыт колесами грузовиков; старенький «олдсмобиль» Тони дрожал и подпрыгивал на колдобинах, как корабль в бурю. По обеим сторонам тянулись низкие каменные ограды. Равнина позади них была расчерчена на небольшие квадраты фермерских усадеб. Земля казалась каменистой и неплодородной, приземистые строения под безжалостными лучами солнца выгорели до светло-песочного цвета. Все работавшие в поле женщины были в черных юбках по щиколотку и низко повязанных черных платках. Мужчины в выцветших синих рубашках вспахивали неподатливую землю или тряслись на деревянных тележках, запряженных парой мулов. Там и сям виднелись стада коз и стайки тощих куриц; примерно через каждую милю попадались колодцы с колесом, приводимым в движение покорной лошадкой в шорах; вода ведрами выливалась в ирригационные канавы.

Увидев это, Селина сказала:

— У вас же только что прошел дождь.

— Впервые за несколько месяцев. Воды нам никогда не хватает. Рек нет, одни родники. Солнце всегда жаркое, и земля очень быстро пересыхает.

— Ночью, когда мы летели над Пиренеями, была сильная гроза.

— На Средиземном море уже много дней плохая погода.

— В марте всегда так?

— Нет, обычно в марте тепло. — И тут, как бы в подтверждение его слов, в разрыве между облаками показалось солнце, заливая все вокруг золотистым светом. — Прямо над нами, — продолжал Тони, — город Сан-Антонио. На вершине — кафедральный собор — очень древний, укрепленный как крепость.

— Укрепленный?

— Ну да. От кого только ни приходилось отбиваться — и финикийцы тут побывали, и пираты, и марокканцы. Эти вообще несколько веков здесь хозяйничали.

Город на фоне моря казался изысканным серебряным украшением. По склону горы были разбросаны белые дома, увенчанные стройными башенками, а над ними высился шпиль собора.

— Мы не поедем через Сан-Антонио?

— Нет, эта дорога ведет прямо на Кала Фуэрте. — Помолчав, Тони спросил: — Вы впервые на острове? А отец постоянно здесь живет?

Следя за медленно поворачивающимися крыльями ветряной мельницы, Селина ответила:

— Да, впервые.

— Кала Фуэрте вам понравится. Махонькая деревушка, но очень красивая. Туда приезжает много яхтсменов.

— Мой отец яхтсмен. — Эти слова вырвались у Селины непроизвольно, но, произнесенные вслух, как будто стали реальностью. У меня есть отец. Он живет в Кала Фуэрте. В доме, который называется Каса Барко. Он яхтсмен. Облака рассеивались, все чаще открывая солнце, и постепенно, словно бы нехотя, перемещались на край горизонта. Остров купался в теплых солнечных лучах. Селина закатала рукава своего незаменимого в дальних странствиях платья и опустила стекло; пыльный душистый ветер растрепал ее волосы. Они проезжали через деревеньки и маленькие городишки, где в домах из золотистого камня окна были закрыты ставнями, а двери, наоборот, открыты, только завешены занавесками из нанизанных на шнурки колечек; перед домами сидели на табуретах старухи, лениво переговариваясь или приглядывая за внуками; их узловатые пальцы быстро двигались: старухи вышивали либо плели кружева.

Машина въехала в Курамайор, сонный городок с желтовато-белыми домами и узкими улочками, и Тони, проведя тыльной стороной ладони по губам, заявил, что ему хочется пить.

Селина, не совсем понимая, как должна реагировать, промолчала.

— Неплохо бы выпить пива, — продолжал Тони.

— Я... я бы вас угостила пивом, но у меня нет денег.

— Я сам себе куплю, — сказал Тони. Улочка упиралась в большую вымощенную булыжником площадь, на которой стояла высокая церковь, росли пышные деревья и было несколько лавчонок. Тони покружил по площади, пока не увидел достойное его внимания кафе. — Это подойдет.

— Я... я вас подожду.

— Вам тоже нужно что-нибудь выпить. Жарко становится. Я принесу. — Селина начала было отказываться, но Тони ее оборвал: — Ваш отец вернет мне деньги.

Селина села за маленький железный столик перед кафе. За ее спиной, в баре, Тони беседовал с хозяином. Появилась стайка возвращающихся из школы девчушек в синих льняных передниках и белоснежных носочках. Они выглядели просто прелестно — опрятные, с яркими лентами в черных волосах и золотыми сережками в ушах, со стройными, покрытыми золотистым загаром ножками и остренькими, ослепительно белыми зубами.

Заметив, что Селина на них смотрит, девочки захихикали. Две самые смелые подошли к столику; в их черных, как виноградины, глазах сверкали веселые искорки. Селине захотелось сделать им что-нибудь приятное; открыв сумку, она вытащила длинный карандаш с выдвигающимся грифелем и желто-синей кисточкой на конце и положила на раскрытую ладонь, показывая, что его можно взять. Девочки застеснялись, но потом одна, с длинной косой, опасливо, словно карандаш мог ее укусить, решилась. Тогда вторая трогательным движением протянула руку Селине, вероятно тоже рассчитывая получить подарок. Ручка была пухлая и гладкая, с золотым колечком на пальце.

Из бара вышел Тони с баночкой пива и стаканом апельсинового сока для Селины. Дети, испугавшись, разлетелись как стайка голубей, прихватив с собой карандаш с кисточкой. Селина проводила их восхищенным взглядом. Тони сказал:

— Наши малышки... — с такой нежностью и гордостью, будто это были его собственные дети.

Путешествие продолжалось. Характер местности резко изменился: теперь дорога бежала вдоль горной гряды, а поля отлого спускались к морю и терялись в дымке где-то у далекого горизонта. Часа через три Селина увидела перед собой на верхушке горы силуэт креста, четко выделяющийся на фоне неба.

— Что это? — спросила она.

— Крест Сан-Эстабана.

— Один крест? На вершине?

— Нет, там большой монастырь. Закрытый орден.

Деревня Сан-Эстабан лежала у подножья горы, в тени монастырских стен. Знак на перекрестке в центре указал наконец-то на Кала Фуэрте — раньше таких знаков Селина не видела. Тони свернул направо, на дорогу, спускавшуюся с горы между оливковыми рощами, лужайками, поросшими кактусами, и купами благоухающих эвкалиптов. Берег впереди казался обнесенным сплошной стеной пиний, но, когда они приблизились, Селина разглядела за деревьями отдельные белые домики в садах, где росли ярко-розовые, голубые и алые цветы.

— Это Кала Фуэрте?

— Si.

— Непохожа на другие деревни.

— Да, это курорт. У многих здесь свои виллы, люди приезжают на все лето. Не знали? В жаркое время тут полно туристов из Мадрида и Барселоны.

— Понятно.

Они въехали под прохладную, пахнущую смолой сень пиний. Миновали ферму, оглашаемую писком цыплят, несколько домов, винный погребок; затем дорога уперлась в маленькую площадь, посреди которой одиноко торчала раскидистая пиния. На площади находилась лавка; перед ней были навалены груды овощей, а в витрине выставлены сандалии на веревочной подошве, фотопленки, соломенные шляпы и открытки. Напротив красовался оштукатуренный белый дом в затейливом марокканском стиле; перед домом на вымощенной плитами террасе стояли столики и стулья. Вывеска над дверью гласила: «Гостиница Кала Фуэрте». Тони затормозил под деревом и выключил мотор. Пыль осела; воцарилась тишина.

— Приехали, — сказал Тони и вылез из машины.

Селина тоже вышла. Лицо ей обвеял ласковый бриз. На площади почти никого не было — только какая-то женщина, вероятно владелица лавки, накладывала картошку из корзины в бумажный пакет, да несколько ребятишек играли с собакой. На террасе перед гостиницей сидела супружеская чета в кардиганах домашней вязки — явно англичане; оба сосредоточенно писали открытки. Они посмотрели на Селину, узнали в ней свою соотечественницу и поспешно отвели глаза.

Селина следом за Тони вошла в гостиницу. За занавеской из колечек был бар, чистенький и прохладный, с побеленными стенами, коврами на каменном полу и простой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж. Из двери под лестницей, по-видимому, можно было попасть в заднюю половину гостиницы. Смуглая девушка невозмутимо гоняла метелкой пыль из угла в угол.

Подняв глаза, она улыбнулась:

— Buenos dias.[6]

— Donde esta el proprietario?[7]

Девушка отставила метлу.

— Momento[8], — сказала она и, бесшумно ступая босыми ногами, исчезла за дверью под лестницей. Дверь захлопнулась. Тони взгромоздился на высокий табурет у стойки бара. Вскоре дверь отворилась и появился мужчина. Нестарый, небольшого роста, с бородой и добрыми, слегка навыкате глазами. На нем была белая рубашка и темные подпоясанные ремнем брюки; на ногах — синие эспадрильо.

— Buenos dias, — сказал он, переводя взгляд с Тони на Селину и обратно.

Селина быстро спросила:

— Вы говорите по-английски?

— Si, señorita.

— Простите за беспокойство, но я ищу одного человека. Мистера Джорджа Даера.

— Да?

— Вы его знаете?

Он улыбнулся и всплеснул руками.

— Еще бы! Вы ищете Джорджа? А он знает, что вы его ищете?

— Нет. Откуда?

— Вы же могли ему сообщить.

— Это сюрприз, — сказала Селина, постаравшись, чтобы ее слова прозвучали шутливо.

Бородач, похоже, был заинтригован.

— Вы откуда приехали?

— Из Лондона. А сейчас прямо из аэропорта. — Селина указала на Тони, угрюмо прислушивавшегося к разговору: казалось, ему не нравится, что инициатива уплывает у него из рук. — Этот человек привез меня на такси.

— Я не видел Джорджа со вчерашнего дня. Он уехал в Сан-Антонио.

— А мы только что оттуда!

— Возможно, он уже дома. Но точно сказать боюсь. Я не заметил, чтобы он возвращался. — Бородач усмехнулся. — Никогда нельзя знать, не отправился ли он в долгое путешествие.

Тони прочистил глотку и слез с табурета.

— Где можно его найти?

Хозяин пожал плечами.

— Если он в Кала Фуэрте, ищите в Каса Барко.

— А как найти Каса Барко? — Бородач нахмурился, и Тони, почувствовав, что тот недоволен, пояснил: — Мы должны обязательно разыскать сеньора Даера, иначе мне не заплатят. У сеньориты нет денег...

Подавив гнев, Селина сказала:

— Да... к сожалению, это так. Может, вы объясните нам, как добраться до Каса Барко?

— Это слишком сложно. Сами вы не найдете. Хотя... — добавил он, — я попрошу кого-нибудь вас проводить.

— Вы очень любезны... Спасибо большое, мистер... простите, не знаю вашего имени.

— Рудольфо. Безо всякого мистера — просто Рудольфо. Если вы минуточку подождете, я попытаюсь что-нибудь для вас сделать.

Он вышел из бара, пересек площадь и скрылся в лавке напротив гостиницы. Тони снова взгромоздился на табурет, который был явно мал для его огромной туши; настроение его портилось с каждой минутой. Селина сама начала нервничать. Чтобы умиротворить Тони, она сказала:

— Вы столько для меня сделали, а я заставляю вас терять время...

— Еще неизвестно, застанем ли мы мистера Даера в Каса Барко. Они не уверены, что он вернулся из Сан-Антонио.

— Если его там нет, можно будет подождать...

Этого говорить как раз и не следовало.

— Я не могу ждать. Я — человек рабочий. Для меня время — деньги.

— Да, конечно. Я понимаю.

Тони хмыкнул, словно желая показать, что вряд ли она способна это понять, и отвернулся — надувшийся, похожий на обиженного школьника-переростка. Когда вернулся Рудольфо, Селина почувствовала облегчение. Рудольфо договорился с сыном владелицы бакалейной лавки: тот покажет дорогу в Каса Барко. Ему все равно нужно отвезти сеньору Даеру продукты. Если они не против, машина может ехать за его велосипедом.

— Ну конечно, лучше не придумаешь! — Селина повернулась к Тони и сказала с напускной веселостью: — Мистер Даер с вами расплатится, и вы сразу поедете обратно в Сан-Антонио.

Тони не выказал особой радости, однако слез с табурета и вышел вслед за Селиной на площадь. Около такси уже стоял худощавый подросток с велосипедом. С руля свисали две огромные корзины; Селина по дороге видела такие у крестьян. Корзины были набиты небрежно упакованными свертками разных форм и размеров; сверху лежали длинные батоны хлеба, связка лука, торчало горлышко бутылки.

Рудольфо сказал:

— Это Томеу, сын Марии. Он вам покажет дорогу.

Томеу, как рыбка-пилот, покатил вниз по ухабистой дороге, повторявшей извивы береговой линии. Побережье острова было изрезано бухтами с переливчато-синей водой, среди скал виднелись прелестные белые виллы, садики с яркими цветами, солярии и вышки для прыжков в воду.

— Я бы с удовольствием здесь пожила, — сказала Селина, но не услышала ответа: настроение Тони явно не стало лучше.

Дорога, между тем, превратилась в тропу, петляющую между увитыми плющом оградами. Немного поднявшись в гору, она затем начала спускаться к последней, самой большой, бухте, где виднелась крошечная гавань с несколькими рыбачьими лодками; поодаль, на глубине, стояли на якоре яхты.

Тропа приводила к задам домов, где уже ждал опередивший машину Томеу. Увидев крышу такси над гребнем холма, он слез с велосипеда, прислонил его к стене и принялся сгружать корзины.

— Вот, наверное, и Каса Барко, — сказала Селина.

Дом оказался небольшим. Задняя побеленная стена была глухой, если не считать узенькой прорези оконца и закрытой зеленой двери, прячущейся в тени толстой черной пинии. Дорога в этом месте раздваивалась; вдоль обеих ее ветвей тоже стояли дома. Там и сям между ними были выбиты в камне спускающиеся к морю ступеньки. Картину дополняло развевающееся на веревках белье, развешенные для просушки сети и парочка умывающихся на припеке тощих котов; все это, вместе взятое, производило очень приятное впечатление.

Машина, подпрыгивая, преодолела последние несколько ярдов. Тони понуро размышлял о том, что развернуться будет негде, что его такси не приспособлено для езды по таким кошмарным дорогам и что надо будет за каждую царапину потребовать дополнительную оплату.

Селина напряженно прислушалась. Томеу открыл зеленую дверь и, волоча свои тяжеленные корзины, скрылся в доме.

— Такси резко затормозило, и Селина выскочила наружу.

— Я попробую развернуться и приду за деньгами, — сказал Тони.

— Хорошо, — рассеянно ответила Селина, глядя на дверь. — Да, да, конечно.

Тони стремительно рванул с места — Селине, чтобы он на нее не наехал, пришлось отскочить в канаву. Как только такси скрылось из вида, она пересекла тропу и робко вошла в открытую дверь Каса Барко.

Снаружи дом казался маленьким, но, переступив порог, Селина очутилась в огромной, вероятно единственной, комнате с высоким потолком. Жалюзи на окнах были опущены, и внутри царил прохладный полумрак. Кухней, больше напоминавшей то ли бар, то ли корабельный камбуз, служила часть комнаты, отгороженная невысокой стойкой; там Селина увидела Томеу: стоя на коленях перед холодильником, мальчик вытаскивал из корзин и перекладывал в него продукты.

Когда Селина перегнулась через стойку, он поднял голову и улыбнулся.

— Сеньор Даер? — сказала Селина.

Томеу покачал головой:

— Нет aqui.

Нет aqui. Здесь нет. У Селины упало сердце. Джордж Даер не вернулся из Сан-Антонио, и ей придется обманом удерживать Тони, надавать ему обещаний и уговорить набраться терпения, хотя она понятия не имела, сколько предстоит ждать.

Томеу что-то сказал. Селина непонимающе на него уставилась. Тогда мальчик вышел из камбуза и, подойдя к дальней стене, принялся поднимать жалюзи. Солнечный свет ворвался в дом, и все предметы сразу приобрели окраску. Обращенная к гавани южная стена представляла собой почти сплошное окно; двустворчатая дверь в центре вела на террасу, защищенную от солнца навесом из деревянных реек. На низкой балюстраде стояли глиняные горшки с геранью, а над ними расстилалась ослепительная синева моря.

Дом был спланирован на современный лад. Внутренние перегородки отсутствовали, над камбузом нависали небольшие антресоли с деревянными перилами; подняться на антресоли можно было по лестнице, похожей на корабельный трап. Под лестницей находилась крохотная ванная. Свет в нее попадал через проделанное высоко в стене отверстие; оно же служило для вентиляции; в ванной была раковина, унитаз, примитивный душ, полочка, уставленная пузырьками, тюбиками зубной пасты и прочими мелочами, зеркало; на полу стояла круглая бельевая корзина.

Остальная часть дома представляла собой исполненную своеобразного очарования гостиную с побеленными стенами и каменным полом, устланным яркими коврами. В углу помещался большой треугольный очаг; куча душистой золы на дне, казалось,готова была воспламениться от легчайшего дуновения. Спереди очаг огораживала довольно высокая — около восемнадцати дюймов от пола — стенка, на которой, вероятно, было очень удобно сидеть; стенка переходила в длинную полку, заваленную подушками и ковриками; тут же стояла лампа, лежали книги, наполовину сплетенный канат, стопка газет и журналов и ящик с пустыми бутылками.

Свободное пространство перед камином занимала огромная продавленная тахта, на которой могли бы свободно улечься минимум шесть человек. Она была небрежно застелена светло-голубой простыней и сверху одеялом в красную и белую полоску. Напротив — так, чтобы свет падал под прямым углом, — стоял простой двухтумбовый письменный стол. На столе лежали кипы газет, а возле открытой коробки с нераспечатанными письмами приютилась пишущая машинка и бинокль. В машинку был вставлен лист бумаги, и Селина не смогла удержаться от искушения...

— «Новый роман Джорджа Даера, — прочитала она. — Лиса лениво перескочила через какое-то препятствие; возможно, это была гончая».

Затем следовало многоточие и восклицательный знак.

Селина невольно прищелкнула языком. Да, плохи дела мистера Ратленда!

Между камбузом и дверью был колодец, над которым на железном крюке висело ведро; рядом на широкой полке стояла початая бутылка вина и горшок с кактусом. Селина заглянула в колодец и увидела темную сверкающую поверхность воды; от нее исходил приятный сладковатый запах, и Селине захотелось выпить глоток; правда, бабушка запрещала пить некипяченую воду... да и сейчас только не хватало подцепить какое-нибудь желудочное заболевание.

Отойдя от колодца, Селина постояла посреди комнаты; потом, одолеваемая любопытством, поднялась на антресоли. Наверху находилась спальня с покатым потолком; в высокой ее части стояла гигантская резная двуспальная кровать (как ее удалось сюда втащить?). Единственной мебелью кроме кровати были два стоящих у низких стен корабельных рундука; гардеробом служил завешенный занавеской угол, а ночным столиком — поставленный на попа ящик из-под апельсинов; внутри лежали книги, а сверху стояла лампа, транзисторный приемник и судовой хронометр.

Томеу крикнул с террасы: «Сеньорита!», и Селина спустилась к нему. Мальчик сидел на балюстраде в обществе громадной белой персидской кошки. Он улыбнулся Селине и поднял кошку, словно предлагая ее подержать.

— Сеньор Даер, — сказал он. Кошка патетически замяукала, а затем, после недолгой борьбы, вырвалась у него из рук и с независимым видом уселась на солнышке, обвив хвостом передние лапы.

— Какая огромная, — сказала Селина. Томеу недоуменно поднял брови. — Огромная, — повторила Селина и развела руки, показывая, что кошка размером с тигра. — Очень большая.

— Si. Muy grande, — засмеялся Томеу.

— Это кошка сеньора Даера?

— Si. Señor Daer.

Селина подошла к мальчику и перегнулась через балюстраду. Внизу она увидела маленький треугольник каменистого сада с двумя или тремя кривыми оливковыми деревьями. Теперь Селина поняла, что, как всякий построенный на крутом склоне дом, Каса Барко спереди и сзади был разной высоты, и терраса служила крышей эллингу с пандусом, спускающимся в воду. С террасы вели вниз ступеньки; на нижней сидели на корточках два человека и чистили рыбу; ритмично двигавшиеся в их руках ножи сверкали на солнце. Мыли они рыбу прямо в море, мутя спокойную зеленоватую воду. Томеу нагнулся, поднял камушек и кинул в рыбаков; они одновременно подняли головы и, увидев мальчика, заулыбались.

— Hombre, Tomeu![9]

Мальчик в ответ крикнул, по-видимому, что-то дерзкое; мужчины засмеялись и снова принялись за дело. Каменная балюстрада была теплой на ощупь; на платье Селины, словно мел со школьной доски, осыпалась штукатурка. Она присела на ограждение спиной к морю и увидела растянутую между двумя крюками бельевую веревку, на которой висела пересохшая мятая одежда. Выцветшая синяя рабочая блуза, плавки, белые парусиновые брюки с заплатами на коленях и пара драных теннисных туфель, привязанных за шнурки. На террасе стояла кое-какая мебель — явно не из фирменного магазина «Дом и Сад». Старое продавленное плетеное кресло, деревянный крашеный стол и нечто вроде шезлонга, который вряд ли выдержал бы тяжесть человеческого тела. Селина пожалела, что не говорит по-испански. Ей хотелось расспросить симпатичного паренька о сеньоре Даере. Что он за человек? Какая из яхт его? Когда, по мнению Томеу, он вернется из Сан-Антонио? Но она не успела завести с мальчиком разговор: тишину, точно глас судьбы, взорвал рев мотора. Машина остановилась у дверей, и через секунду в дом вошел мрачный, как туча, Тони; вид у него был устрашающий. Селине пришлось напомнить себе, что он ее не съест. Собравшись с духом, она выпалила:

— Сеньор Даер еще не вернулся.

Тони выслушал это сообщение в ледяном молчании. Затем достал зубочистку и принялся ковырять в зубах. Закончив эту процедуру, вытер зубочистку о штанину, сунул обратно в карман и сказал:

— Ну и что мы будем делать, черт подери?

— Ждать. Рудольфо сказал, что он должен скоро вернуться. Но если вы не хотите задерживаться, оставьте мне свою фамилию и адрес и уезжайте в Сан-Антонио. В любом случае я позабочусь, чтобы вам заплатили.

Селина невольно заговорила бабушкиным голосом, и, к ее удивлению, это подействовало. Тони сдался. Со свистом втянув в себя воздух, он объявил о своем решении:

— Я подожду. Но не здесь. В гостинице.

В гостинице всегда найдется коньяк, а сиесту вполне можно провести в машине в тени дерева. Была уже почти половина третьего, Тони же в этом время любил часок вздремнуть.

— Когда сеньор Даер вернется, вы меня позовете.

Селина от радости готова была броситься ему на шею, но только сказала:

— Конечно, я так и сделаю. — И, взглянув на унылую физиономию таксиста, добавила: — Мне очень жаль, что так получилось, но все будет в порядке, я уверена.

Тони пожал плечами, вздохнул и пошел к машине. Взревел мотор, и такси покатило к горе, скрывавшей Кала Фуэрте. Селина успела подумать: «Бедный Рудольфо», и вернулась к Томеу.

— Я остаюсь, — сказала она.

Томеу нахмурился.

— Usted aqui.

— Да. Здесь. — Селина ткнула пальцем в пол. Томеу улыбнулся, обрадованный собственной сообразительностью, и пошел собирать свои пустые корзины.

— До свидания, Томеу. Спасибо.

— Adiós, señorita.

Мальчик ушел, и Селина осталась одна. Она вышла на террасу и стала сама себя уговаривать, что все в порядке и она просто ждет своего отца: ей все еще трудно было в это поверить. Интересно, догадается ли он — если его не предупредят, — кто она такая. А если нет, то как ему об этом сказать?!

Было очень жарко. Палящие солнечные лучи проникали под крышу террасы. Такой жары Селина не помнила. Она буквально изнемогала в нейлоновых чулках, кожаных туфлях и шерстяном платье. Ничего нелепее этой одежды в такую погоду придумать было нельзя!

Бабушка не разрешала ходить без чулок — даже в летнем платье — и считала необходимым носить перчатки. Истинную леди узнают по перчаткам. И без шляпы элегантные дамы не ходят...

Но бабушка умерла. Любимая, незабвенная — но ее больше нет. Селина уже никогда не услышит ее голоса, ее категорических суждений — она вольна делать все, что угодно, в доме своего отца, за тридевять земель от Куинс Гейт... Вернувшись в комнату, Селина сняла туфли и чулки и, почувствовав невероятное облегчение, отправилась на поиски пищи. В холодильнике нашлось масло; Селина намазала кусок хлеба, взяла помидор и бутылку холодной содовой воды. Пикник она устроила на террасе, присев на каменную балюстраду и наблюдая за лодками в гавани. После еды Селину стало клонить в сон, но она не хотела, чтобы ее застали спящей, а значит — совершенно беззащитной, и решила усесться на что-нибудь твердое и неудобное и ни за что не засыпать.

Что и сделала: поднявшись по лестнице на антресоли, устроилась на верхней ступеньке в достаточно неудобном положении. Чуть погодя огромная белая кошка, покинув свое место на солнцепеке, с громким мурлыканьем прыгнула ей на колени.

Стрелки Селининых часов медленно двигались по кругу.

5

Франсис Донджен сказала:

— Не понимаю, куда ты спешишь.

— Я же говорил: нужно покормить Перл.

— Пёрл сама найдет, что поесть. Возле твоего дома полно дохлых рыб — хватит для целого полчища кошек. Милый... останься еще на одну ночь.

— Дело не только в Пёрл: есть еще «Эклипс»...

— Она прекрасно отстоится на якоре...

— Не уверен, да и, похоже, опять будет штормить...

— Что ж, — сказала Франсис и потянулась за сигаретой. — Если ты так считаешь, поезжай.

Много лет назад, когда она была еще девочкой и жила в Цинциннати, штат Огайо, мать говорила ей, что лучший способ удержать мужчину — позволить ему по крайней мере считать себя свободным. Джордж Даер пока еще Франсис не принадлежал, но она обладала большим опытом в увлекательной игре в кошки-мышки и терпеливо дожидалась своего часа.

Франсис сидела на маленькой террасе своего дома, расположенного на склоне горы в старой части Сан-Антонио. Наверху, всего в нескольких сотнях ярдов, высился собор, а внизу простирался лабиринт извилистых вымощенных булыжником улочек с высокими узкими домами и густой паутиной бельевых веревок, прикрепленных к стенам старой крепости. За стенами раскинулся новый город; широкие улицы и тенистые бульвары вели в гавань, где стояли шхуны местных рыбаков, белоснежные яхты с высокими мачтами и пароход, только что прибывший из Барселоны, куда он ходил раз в неделю. Франсис уже два года жила в этом чудесном месте, куда пристала яхта, на которой она путешествовала со своими богатыми американскими друзьями. Шести недель в их обществе оказалось достаточно, чтобы Франсис начала подыхать со скуки и — когда однажды вся компания сошла на берег на какую-то вечеринку, — назад не вернулась. После трехдневного кутежа она проснулась на неудобной постели с жуткой головной болью и поняла, что яхта со всеми ее приятелями отчалила без нее.

Это нисколько не огорчило Франсис. Она успела обзавестись кучей новых друзей, была богата, дважды разведена, и ее ничто ни с кем и ни с чем не связывало. Сан-Антонио как нельзя лучше ей подходил. Среди обитавших там эмигрантов — художников, писателей и битников, — Франсис, которой довелось несколько месяцев прожить с художником-неудачником в Гринвич-Виллидж, почувствовала себя в родной стихии. Задолго до того, как обосноваться в своем нынешнем доме, она начала подумывать, чем бы себя занять. И остановила выбор на картинной галерее. В городке, где постоянно живут художники и который регулярно посещают туристы, содержание такой галереи могло стать выгодным вложением денег. Франсис купила заброшенный рыбный рынок в гавани, переоборудовала его и принялась за дело со сноровкой, унаследованной не только от отца, но и от двух бывших мужей.

Франсис было уже за сорок, но прожитые годы мало на ней отразились. Высокая, загорелая, с мальчишеской фигурой и копной светлых волос, в художественном беспорядке украшавших голову, она одевалась — и это ей шло, — как подросток. Обтягивающие брючки, мужские рубашки и бикини из двух полосок материи размером с носовой платок. Франсис очень много курила и слишком много — что сама прекрасно понимала — пила, но почти всегда — и в это утро, в частности, — была чрезвычайно довольна жизнью.

Устроенный накануне вечером по случаю первой выставки Олафа Свенсена прием удался на славу. Олаф был молодым человеком, грязнее которого — даже в Сан-Антонио — трудно было найти, с редкой бороденкой и черными ногтями на пальцах ног; его скульптуры в стиле поп-арт вызывали главным образом изумление, но Франсис любила шокировать публику. Джордж Даер, ставший после выхода книги своего рода знаменитостью, получил специальное приглашение, однако Франсис сомневалась, приедет ли он, и потому была приятно удивлена, когда увидела его пробирающимся к ней сквозь заполонившую прокуренную комнату толпу. Даер сказал, что приехал в Сан-Антонио за запасными частями для своей яхты; выслушав его замечания о работах Олафа, Франсис поняла, что на прием его привела заманчивая перспектива выпить задарма, но это ее нисколько не огорчило: ведь он пришел и — более того — остался; сначала до конца приема, а потом с ней, у нее дома. С Джорджем она была знакома уже около года. Прошлой весной, поехав в Кала Фуэрте, чтобы посмотреть работы молодого французского художника, который там жил, Франсис, естественно, зашла в бар к Рудольфо, где поставила художнику несколько бокалов «мартини». Когда в бар вошел Джордж Даер, она оставила заснувшего прямо за столом француза и заговорила с Джорджем; потом они вместе пообедали, засиделись за чашечкой кофе до шести вечера, и тут выяснилось, что настала пора бренди.

Джордж Даер обычно приезжал в Сан-Антонио раз в неделю, чтобы забрать почту из яхт-клуба, зайти в банк и запастись необходимым снаряжением для яхты; в таких случаях он почти всегда навещал Франсис, и они вместе обедали или присоединялись к какой-нибудь компании, веселившейся в одном из баров на берегу. Джордж очень нравился Франсис; она не была уверена, что он отвечает ей тем же, но от этого ее только сильнее к нему тянуло. И она ревновала его ко всему, что не имело отношения к ее жизни. К его книгам, его яхте, и прежде всего — к замкнутому существованию в Кала Фуэрте. Франсис хотелось, чтобы он в ней нуждался, но, похоже было, Джордж не нуждался ни в ком. Его оставляли равнодушным ее деньги, но безусловно нравилось грубоватое, чисто мужское чувство юмора. И сейчас, наблюдая за ним, Франсис удовлетворенно подумала, что это первый настоящий мужчина, который встретился ей за много лет.

Джордж стал собираться, уложил покупки в корзину. Франсис смотрела на его загорелые руки, занятые таким обыденным делом, и ее одолевало физическое желание. Чтобы хоть ненадолго задержать Джорджа, она, вопреки главному своему правилу, сказала:

— Ты ничего не ел.

— Не беда, дома поем.

Дома. Франсис хотелось, чтобы его дом был здесь.

— А как насчет выпить?

Джордж поднял на нее глаза в красных прожилках и рассмеялся.

— Детка, мне еще три часа вести машину.

— Один стаканчик тебе не повредит. — Франсис сама была не прочь выпить.

— Стаканчик не повредит, а огромный грузовик, когда я засну за рулем, вполне может. — И продолжал заниматься своим делом. Наконец корзина была упакована. Джордж встал и сказал: — Надо ехать.

Франсис тоже встала, погасила сигарету и взяла корзину; Джордж поднял увесистый ящик с гребным винтом. По каменным ступеням они спустились в закрытый дворик, где у колодца росло лимонное дерево. Франсис открыла тяжелую двойную дверь и вышла на узенькую, залитую солнцем улочку. Там, на крутом склоне, стоял смешной автомобиль Джорджа — допотопный «моррис каули» с желтыми колесами и капотом, похожим на детскую ванночку. Они погрузили вещи в машину, и Джордж повернулся, чтобы попрощаться с Франсис.

— Было очень славно, — сказал он.

— Потому что не запланировано, дорогой. Как это называется?.. Экспромт. — Франсис поцеловала Джорджа в губы. Для этого — при ее росте — ей не пришлось подниматься на цыпочки: она просто подалась вперед и застигла его врасплох. Джордж почувствовал на губах вкус яркой жирной помады, которой пользовалась Франсис, и, когда она отстранилась, вытер губы тыльной стороной ладони и сел в машину.

— До свиданья, милый.

— Пока, Франсис.

— Пока.

Франсис убрала камень, который они прошлой ночью, изнемогая от смеха, подкатили к переднему колесу, Джордж отпустил ручной тормоз, и машина, набирая бешеную скорость, срезая углы, покатила вниз по крутой улочке, распугивая кошек и цыплят и заставляя дежурящих у ворот древней крепостной стены гвардейцев неодобрительно присвистнуть сквозь зубы.

Джордж мчался обратно в Кала Фуэрте по пыльным проселкам среди старательно возделанных полей, минуя ветряные мельницы и покорных лошадок, крутивших водяные колеса. У подножья горы начиналась извилистая дорога, над которой возвышался крест святого Эстабана. Выехав на нее, Джордж покосился на море — не надвигается ли снова шторм, но голова его была занята Франсис. Он размышлял, не поселиться ли ему с ней в Сан-Антонио — исключительно ради удовольствия в письменной форме послать своего издателя Ратленда ко всем чертям: с сочинительством книг покончено, отныне он — лицо без определенных занятий, праздный бездельник на содержании у богатой американки.

В Сан-Эстабане сиеста уже закончилась, ставни широко распахнулись, и кое-где за столиками перед кафе уже расселись безмятежные завсегдатаи. Когда Джордж, сигналя клаксоном, проезжал мимо, они кричали «Hombre!», поскольку все — хотя бы в лицо — знали взбалмошного англичанина, который в капитанской фуражке раскатывает по острову на автомобильчике с желтыми колесами и иногда пишет книги.

Когда Джордж на холостом ходу спустился на последний перед Кала Фуэрте виток дороги, он провел сам с собой краткую дискуссию на тему: заходить или не заходить к Рудольфо, чтобы пропустить стаканчик. И, к своему удивлению, решил этого не делать. В баре, безусловно, найдутся приятели, он задержится дольше, чем следовало бы, и выпьет лишку. Погода не вызывала у Джорджа доверия, да и Пёрл сидела голодная, поэтому он ограничился тем, что, пересекая площадь, дружески протрубил в рожок и помахал сидящим на террасе кафе знакомым. Рудольфо не было видно, но один или двое пьянчуг, вздрогнув, махнули ему в ответ. С приятным чувством, что скоро он окажется дома, Джордж засвистел какую-то веселую мелодию.

Он продолжал насвистывать и подъехав к дому. Селина, все еще сидевшая на лестнице, услышала, как машина переваливает через холм, спускается по склону, а потом с жутким скрежетом древних тормозов останавливается перед Каса Барко. Она не шелохнулась; тяжеленная белая кошка по-прежнему спала у нее на коленях. Рев мотора смолк, и вот тогда Селина услышала свист. Наружная дверь открылась и с грохотом захлопнулась. Свист становился все громче. Дверь в комнату распахнулась, и в Каса Барко вошел мужчина.

В руке он нес корзину, под мышкой держал картонный ящик, а в зубах — свернутые газеты. Закрыв задом дверь, опустил корзину на пол, бросил в нее газеты, а ящик осторожно поставил на стол рядом с машинкой. Лица его под козырьком потрепанной морской фуражки Селина разглядеть не могла. Сняв с ящика крышку, он стал в нем копаться, шелестя оберточной бумагой. Потом, явно удовлетворенный результатом осмотра, взял бинокль и вышел на террасу. Селина не двинулась с места, но кошка начала просыпаться. Селина шлепнула ее — отчасти от волнения, отчасти потому, что не хотела, чтобы та уходила. Немного погодя мужчина вернулся в дом, положил бинокль, снял фуражку и бросил ее на стол. Волосы у него оказались темные, очень густые и чуть-чуть тронутые сединой. На нем была выцветшая синяя рубашка — униформа местных фермеров, застиранные хлопчатобумажные штаны цвета хаки, на ногах — запыленные эспадрильо. Не переставая насвистывать, он поднял с пола корзину и понес на кухню, снова скрывшись из поля зрения Селины. Хлопнула дверца холодильника; потом Селина услышала звук откупориваемой бутылки, звон стекла и бульканье льющейся жидкости. Когда он опять появился, в руке у него был стакан — похоже, с содовой водой. Выйдя на террасу, он крикнул: «Пёрл!». Кошка потянулась. «Пёрл! Пёрли! Кис-кис!» Кошка мяукнула. Мужчина вернулся в дом. «Пёрл...»

Селина облизнула губы, перевела дух и сказала:

— Вы ищете кошку?

Джордж Даер замер и, подняв глаза, увидел девушку, сидящую на верхней ступеньке лестницы. У девушки были длинные босые ноги; на коленях у нее, как огромная белая меховая подушка, лежала Пёрл.

Джордж наморщил лоб, явно пытаясь что-то припомнить. Потом сказал:

— Вы уже были здесь, когда я пришел?

— Да.

— Я вас никогда раньше не видел.

— Совершенно верно. — Джордж про себя невольно отметил, что голос у незнакомки очень приятного тембра. Она продолжала: — Вашу кошку зовут Пёрл?

— Да. Я вернулся, чтобы ее покормить.

— Она полдня просидела у меня на коленях.

— Полдня... Вы что, тут давно?

— С половины третьего.

— С половины третьего? — Он посмотрел на часы. — Но уже начало шестого.

— Да, знаю.

Тут в разговор вмешалась Пёрл: она приподнялась, потянулась, протяжно мяукнула и, легко соскочив с колен Селины, спустилась вниз. Неторопливо подошла к Джорджу и, урча, как закипающий чайник, начала тереться о его ноги, но он оставил эти ласки без внимания.

— Что вас сюда привело? Что-нибудь важное?

— О да. Я приехала с вами повидаться.

— Не стоит ли, в таком случае, спуститься с лестницы?

Что Селина и сделала. Она с некоторым трудом встала, расправила затекшую от долгого сиденья в неудобной позе спину и стала медленно спускаться, обеими руками откидывая волосы с лица. По сравнению с Франсис Донджен и другими бронзовыми от загара обитательницами Сан-Антонио, она казалась очень бледной; прямые светлые волосы падали на плечи, челка закрывала лоб. Глаза у нее были синие, затуманенные от усталости. Джордж подумал, что девушка слишком молода, чтобы ее можно было назвать хорошенькой.

— Мы ведь с вами незнакомы... или я ошибаюсь? — спросил Джордж.

— Нет, не ошибаетесь. Надеюсь, вы не сердитесь на меня за вторжение?

— Отнюдь.

— Дверь была не заперта.

— Она не запирается.

Селина улыбнулась, решив, что это шутка, но, похоже, Джордж не шутил; поэтому, согнав с лица улыбку, она принялась напряженно думать, что говорить дальше. В глубине души Селина надеялась, что он ее узнает, скажет: «Кого это вы мне напоминаете?» Или: «Да нет же, мы с вами где-то встречались». Однако ничего подобного не произошло, и она расстроилась: пожалуй, у этого человека нет ничего общего с ясноглазым чисто выбритым молодым офицером — ее отцом. Она предполагала, что его лицо будет коричневым от загара, но не ожидала увидеть столько морщин и красные прожилки на белках глаз. Густая щетина не только скрывала твердую линию нижней челюсти и ямочку на подбородке, но и придавала выражению лица что-то бандитское. Ко всему прочему, он нисколько ей не обрадовался.

Селина проглотила обиду.

— Я... я думала, вам захочется узнать, зачем я сюда пожаловала.

— Разумеется, но рано или поздно вы, вероятно, мне сами расскажете.

— Я прилетела из Лондона... сегодня утром, вчера ночью... Нет, сегодня утром.

В душу Джорджа закралось страшное подозрение.

— Вас прислал Ратленд?

— Кто? А, мистер Ратленд, издатель. Нет, нет, хотя он сказал, что надеется получить ответ на свои письма.

— Ни хрена он не получит! — Однако на всякий случай спросил: — Стало быть, вы с ним знакомы?

— Конечно. Я к нему заходила, чтобы узнать, где вас найти.

— А сами-то вы кто?

— Меня зовут Селина Брюс.

— А меня — Джордж Даер, хотя, полагаю, вам это известно.

— Да, известно... Опять наступило молчание. К своему изумлению, Джордж почувствовал, что заинтригован.

— А вы не из фанатов, случайно? Не секретарь Клуба поклонников Джорджа Даера? — Селина отрицательно покачала головой. — Ага, значит, вы остановились в гостинице «Кала Фуэрте» и прочли мою книгу. — Она опять покачала головой. — Давайте сыграем в «угадайку». Вы знаменитость? Актриса? Поете?

— Нет, мне понадобилось вас увидеть, потому что... — Тут мужество оставило Селину. — Потому что, — помолчав, закончила она, — я хотела попросить у вас в долг шестьсот песет.

У Джорджа Даера от удивления отвисла челюсть, и он поспешил поставить стакан с содовой на стол, чтобы не уронить.

— Что вы сказали?

— У вас найдется, — звонко, отчетливо, словно разговаривая с глухим, произнесла Селина, — шестьсот песет взаймы?

— Шестьсот! — Джордж рассмеялся; правда, смех прозвучал невесело. — Вы, должно быть, шутите.

— Увы, не шучу.

— Шестьсот песет! Да я и двадцати не наскребу!

— Но мне нужно шестьсот, чтобы заплатить за такси.

Джордж огляделся.

— А где же таксист?

— Мне пришлось в аэропорту взять машину, чтобы добраться до Кала Фуэрте. Я пообещала водителю, что вы с ним расплатитесь — у меня нет ни гроша. Пока я ждала, не отыщется ли мой багаж, у меня украли кошелек... Посмотрите... — Она подняла сумку и показала Джорджу. — Полицейский сказал, что вор, видно, был очень опытный: я ничегошеньки не почувствовала, да и вытащил он только кошелек.

— Только кошелек. А что в этом кошельке было?

— Дорожные чеки, немного британской валюты и несколько песет. И, — добавила Селина с видом человека, решившегося на чистосердечное признание, — обратный билет.

— Понятно, — сказал Джордж.

— Водитель сидит в гостинице «Кала Фуэрте». Ждет вас. Чтобы вы ему заплатили.

— Вы хотите сказать, что взяли в аэропорту такси, чтобы отыскать меня и заставить заплатить по счетчику? Бред какой-то...

— Я же объяснила... Мой чемодан так и не пришел...

— Ах, значит, вы и багаж потеряли?

— Они потеряли, а не я. Авиакомпания.

— Замечательное путешествие! Специально для богатеньких любителей острых ощущений. Завтрак в Лондоне, ланч в Испании, багаж в Бомбее.

— Багаж прибыл в Барселону, но они полагают, что его по ошибке отправили в Мадрид.

— Итак, — изрек Джордж с видом конферансье, собирающегося произнести остроумную репризу, — ваш багаж в Мадриде, кошелек украден, и вам необходимо раздобыть шестьсот песет, чтобы расплатиться с таксистом.

— Да, — сказала Селина, обрадовавшись, что он, наконец-то все понял.

— А как, вы сказали, вас зовут?

— Селина Брюс.

— Что ж, мисс Брюс, я, конечно, рад был с вами познакомиться и, естественно, весьма вам сочувствую, однако решительно не могу понять, какое я ко всему этому имею отношение.

— Самое что ни на есть прямое, — сказала Селина.

— О! Неужели?

— Да. Видите ли... по-моему, я ваша дочь.

— Что, что?!

Первой его мыслью было, что она сумасшедшая. Ну конечно! Из разряда ненормальных баб, воображающих себя императрицей Евгенией; только эта зациклилась на нем.

— Да. Я полагаю, что вы мой отец.

Нет, она не сумасшедшая. Просто наивная девчонка, которая вбила себе в голову какую-то глупость и искренне в нее поверила. И Джордж призвал себя к спокойствию.

— С чего это вы так решили?

— У меня есть маленькая фотография отца. Я считала, что он умер. Но вы с ним похожи как две капли воды.

— Не повезло бедняге.

— О нет, я бы этого не сказала...

— Фотография у вас при себе?

— Да, она здесь... — Селина снова нагнулась, чтобы поднять сумку, а Джордж попытался определить ее возраст и, судорожно напрягая память, стал соображать, возможно ли, что это чудовищное обвинение — правда. — Вот... Я всегда ношу ее с собой — с тех пор, как нашла... пять лет назад. А когда увидела снимок на обложке вашей книги... — Селина протянула фотографию Джорджу. Не сводя с девушки глаз, он взял карточку и спросил: — Сколько вам лет?

— Двадцать.

От облегчения Джордж почувствовал слабость в коленках и, скрывая радость, принялся изучать фотографию, которую ему дала Селина. Потом, ничего не говоря, подошел с ней поближе к свету — точно так же недавно поступил Родни в пустой лондонской квартире. Повертел карточку в руках, помолчал еще немного и наконец спросил:

— Как его звали?

— Джерри Даусон. Инициалы совпадают, — с трудом выдавила Селина.

— Вы б не могли что-нибудь о нем рассказать?

— К сожалению, очень мало. Мне всегда говорили, что он погиб до моего рождения. Мою мать звали Гарриет Брюс, она умерла сразу после родов. Поэтому меня воспитывала бабушка и моя фамилия Брюс.

— Бабушка. Мать вашей матери.

— Да.

— И вы нашли эту фотографию...

— Пять лет назад. В маминой книжке. А недавно... недавно мне подарили «Фиесту в Кала Фуэрте», и я увидела фотографию на обложке, и подумала, что вы — это он. Одно лицо, понимаете? Один и тот же человек.

Джордж ничего не ответил. Подойдя к Селине, он вернул ей фотографию. Затем закурил, помахал в воздухе спичкой и, когда она погасла, положил точно в середину пепельницы.

— Вам говорили, что отец погиб, если я правильно понял. Почему же у вас возникли сомнения?

— Мне постоянно это внушали. Но я знала, что бабушке он не нравился. Она не хотела, чтобы мама выходила за него замуж. Поэтому, когда я увидела фотографию, я... подумала, что, может быть, произошла ошибка. Что его вовсе не убили. Что он был ранен, или... мало ли что... например, потерял память. Согласитесь, всякое могло случиться.

— Но не с вашим отцом. Его нет в живых.

— Значит, вы...

— Я не ваш отец, — очень мягко сказал Джордж.

— Но...

— Вам двадцать лет. А мне тридцать семь. Возможно, я выгляжу старше, и тем не менее — всего тридцать семь. Я даже не успел побывать на войне.

— А как же фотографии...

— Джерри Даусон — мой троюродный брат. Мы похожи — наследственность, ничего не попишешь. Да и не так уж сильно, если приглядеться. Ваш отец сфотографирован много лет назад. Я даже в лучшие времена не был так красив.

Селина смотрела на Джорджа во все глаза. Ей еще не случалось видеть такого загорелого человека... надо бы пришить ему пуговицу — рубашка распахнута до пупа, видна темная поросль на груди... и рукава закатаны кое-как, словно он поленился сделать это аккуратно. У Селины появилось странное ощущение, будто она теряет контроль над собственным телом. Казалось, колени ее вот-вот подогнутся, из глаз хлынут слезы... еще секунда, и она его ударит — ударит человека, стоящего перед ней и уверяющего, что никакой он ей не отец. Что Джерри Даусон мертв и это чистая правда.

Джордж еще что-то говорил, тщательно подбирая слова...

— Мне очень жаль, что вам пришлось тащиться в такую даль. Не расстраивайтесь... подобные ошибки случаются... в конце концов...

К горлу Селины подступил комок, лицо Джорджа стало затуманиваться, расплываться, точно он погружался на дно пруда. Только что ей было жарко, но внезапно по телу пробежала холодная дрожь, руки, спина, лицо покрылись гусиной кожей. Откуда-то издалека она услышала:

— Вам нехорошо?

И тогда — к своему стыду — поняла, что не упадет в обморок и не набросится на него с кулаками, а просто позорно разревется.

6

Селина сказала:

— Такой вещи, как носовой платок, у вас, конечно же, нет.

Платков у Джорджа действительно не было, но он принес и сунул Селине в руки толстую пачку бумажных салфеток. Вытащив одну, она высморкалась и сказала:

— Так много мне вряд ли понадобится.

— Не уверен.

— Простите. Я не хотела... не собиралась плакать.

— Я в этом не сомневаюсь.

Она взяла еще одну салфетку, снова высморкалась.

— Я так долго ждала. И вдруг стало ужасно холодно.

Джордж за локоть подвел ее к гигантской тахте, усадил и, поскольку она дрожала, накинул на плечи красно-белое одеяло. Потом сказал, что сейчас принесет немного бренди. Селина заявила, что не любит бренди, но он все же ушел, а она с тахты наблюдала, как он, зайдя за стойку своего маленького камбуза, ищет бутылку и стакан и наливает ей бренди.

Когда он вернулся, Селина сказала:

— Вообще-то я бы чего-нибудь поела.

— Хорошо, но сначала все равно надо выпить.

Стакан был маленький, из толстого стекла, а бренди — неразбавленное. Селину передернуло. Когда она выпила все до дна, Джордж забрал пустой стакан и, по пути на кухню ногой разворошив кучку золы в камине, кинул туда кусок плавника. Зола взметнулась и осела, запорошив дерево легким серым налетом. Селина увидела, как сверкнул красный огонек и затрепетало робкое пламя.

— Даже раздувать не придется... уже занялось.

— Местные жители умеют делать очаги. Чего б вам хотелось поесть?

— Что дадите.

— Суп. Хлеб с маслом. Холодное мясо. Фрукты.

— У вас есть суп?

— Из пакетика...

— Если не сложно...

— Это куда легче, чем утирать вам слезы.

Селина обиделась.

— Я, кажется, вас не просила.

Пока грелся суп, Джордж присел на стенку, огораживающую очаг, и принялся расспрашивать Селину.

— Где вы живете? — спросил он, достав сигарету и прикурив от щепки.

— В Лондоне.

— С бабушкой?

— Бабушка умерла.

— Но вряд ли вы живете одна?

— Не одна. С Агнессой.

— Кто такая Агнесса?

— Моя няня, — сказала Селина и тут же прикусила язык. — То есть... бывшая няня.

— А еще кто-нибудь у вас есть?

— Да, — сказала Селина. — Родни.

— Он кто?

У Селины округлились глаза.

— Мой... мой адвокат.

— Кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Агнесса знает, что я собиралась.

— А адвокат?

— Его не было в Лондоне. Уехал по делам.

— Значит, никто не будет беспокоиться? Вас не станут разыскивать?

— Нет.

— Что ж, это уже кое-что.

Суп в кастрюльке забулькал. Джордж пошел на кухоньку за миской и ложкой. Селина сказала:

— Мне нравится ваш дом.

— Серьезно?

— Да. Такое впечатление, будто он возник сам по себе. Совершенно случайно, без всякого плана. Это очень приятно.

Селина подумала о лондонской квартире, где они с Родни собирались жить, когда поженятся. О том, сколько часов потрачено на обсуждение: какого цвета должны быть ковры и занавески, где повесить лампы, разложить подушки, куда поставить корзины для бумаг, какие кастрюли и сковородки приобрести для кухни... А вслух сказала:

— Я думаю, дому и надо быть таким. Со временем он должен меняться. Вместе с живущими в нем людьми. — Джордж Даер, казалось, был занят тем, что наливал себе виски с содовой, и ничего не ответил. Селина продолжала: — Какие-то вещи, конечно, необходимы: крыша над головой, очаг, ну и... место, где спать. — Джордж вышел из-за стойки с мисочкой супа, из которой торчала ложка, в одной руке и стаканом — в другой. Селина, взяв миску, спросила: — Как вы втащили на антресоли кровать?

— По частям. А потом собрал.

— Очень уж она большая.

— В Испании такие кровати называют Matrimoniale. Супружеское ложе.

Селина смутилась.

— Не могла понять, как вам это удалось. Наверное, нехорошо, что я... повсюду сую нос... простите... но уж очень хотелось все осмотреть до вашего прихода.

— Что же вы намерены делать дальше? — спросил Джордж.

Селина, машинально помешивая суп, глянула в миску. Среди кусочков овощей плавали вермишелинки в виде букв.

— Наверное, надо возвращаться домой.

— Без билета и без гроша в кармане?

— Если удастся занять у кого-нибудь денег, я поеду с Тони в Сан-Антонио и первым же рейсом улечу в Лондон.

— У меня правда нет шестисот песет — я вас не обманываю. И в Сан-Антонио вчера ездил, в частности, для того, чтобы получить в банке деньги, но в Барселоне вышла какая-то неурядица, и, пока их не переведут, я пустой.

— А как быть с таксистом? Надо же ему заплатить.

— Попробуйте обратиться к Рудольфо.

— За такой большой суммой?

— Ничего, он привык.

— Шестьюстами песетами я не обойдусь. Еще ведь билет в Лондон...

— Да уж.

Суп все еще был слишком горячий. Селина опять помешала его и сказала:

— Вы, должно быть, считаете меня круглой идиоткой.

Джордж не стал возражать, и она продолжала: — Конечно, я могу написать в Лондон или еще что-нибудь придумать, но ждать, пока придет ответ... нет, это ужасно. — Джордж по-прежнему молчал, и Селина решила добавить что-нибудь в свое оправдание. По-вашему, наверное, нетрудно смириться с тем, что у тебя нет отца, в особенности если ты его в глаза не видала. Но мне это не удалось. Наоборот: я постоянно о нем думала. Родни говорит, у меня навязчивая идея.

— Навязчивые идеи не такая уж плохая штука.

— Я показала Агнессе фотографию на обложке вашей книги, и она была просто потрясена: вы действительно очень похожи на моего отца. А ведь Агнесса его прекрасно знала... вот я и решила сюда поехать. И не попала бы в это дурацкое положение, если б у меня не вытащили кошелек. До тех пор я все делала правильно. Пересела на нужный самолет... а то, что багаж отправили в Мадрид, не моя вина.

— Вы что, никогда не путешествовали одна? — усмехнулся Джордж.

— Наоборот, тыщу раз. Но только на поезде, например в школу... — Что-то в выражении лица Джорджа заставляло Селину говорить правду. — И меня всегда кто-нибудь встречал... — Она пожала плечами. — Вы же знаете.

— Не знаю, но готов поверить.

Селина принялась за суп.

— Если мой отец в самом деле ваш троюродный брат, то мы с вами родственники.

— Вы — моя троюродная племянница.

— Седьмая вода на киселе. Но звучит впечатляюще.

— Это верно. Вы хоть были знакомы с моим отцом?

— Нет, не был. — Джордж нахмурился. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Селина.

— Селина. Что ж, если понадобится доказать, что вы не моя дочь, много труда прикладывать не придется.

— Не понимаю.

— Я бы в жизни так не назвал девочку!

— А как?

— Нелегко найти мужчину, который мечтает о дочери. Сын — другое дело. Джордж Даер младший, например. — Он поднял стакан, словно бы чокаясь с воображаемым сыном, выпил до дна и отставил. — Доедайте скорее суп. Пойдем искать вашего таксиста.

Пока Джордж относил миску и стаканы в раковину и кормил голодную Пёрл, Селина помыла лицо и руки в ванной на антресолях, причесалась и надела чулки и туфли. Когда она спустилась, Джордж в своей фуражке уже был на террасе и в бинокль рассматривал гавань. Селина подошла и остановилась у него за спиной.

— Которая лодка ваша?

— Вот эта.

— Как она называется?

— «Эклипс».

— Большая — одному трудно управляться.

— Да. Я обычно собираю команду. — И, помолчав, добавил: — Ненавижу, когда портится погода. Море как безумное накидывается на мыс; «Эклипс» уже несколько раз срывалась с якоря.

— Но здесь она в безопасности.

— Как сказать — тут очень много подводных скал.

Селина поглядела на небо. Его сплошь затянули свинцовые тучи.

— Опять гроза собирается?

— Да, ветер переменился. И прогноз плохой. — Оторвавшись от бинокля, Джордж взглянул на Селину. — Ваш самолет попал в грозу вчера ночью?

— Она догнала нас над Пиренеями. Мы с большим трудом сели в Барселоне.

— Грозы на море я не боюсь, а вот в воздухе у меня буквально отнимаются руки-ноги. Вы готовы?

— Да.

— Мы поедем на машине.

Они вернулись в дом, Джордж положил бинокль на стол, Селина собрала сумку и мысленно попрощалась с Каса Барко. Она так стремилась сюда попасть, а теперь, пробыв в доме всего несколько часов, уезжает обратно. Оно и к лучшему. Селина взяла пальто.

— Это еще зачем? — удивился Джордж.

— Зачем пальто? В Лондоне холодно.

— А я и забыл. Ну и ну... Давайте, я понесу. — Он перекинул пальто через плечо и добавил: — Единственная польза от пропажи багажа — возможность путешествовать налегке.

Они вышли из дома. Увидев машину, Селина подумала, уж не вознамерился ли Джордж ее разыграть. Автомобильчик словно специально размалевали в преддверии традиционного студенческого праздника. Селину так и подмывало спросить, сам ли Джордж покрасил колеса в желтый цвет, но почему-то на это у нее не хватило духу. Они втиснулись в машину, Джордж бросил Селине на колени пальто, завел мотор, включил передачу и, проделывая сложные маневры, стал разворачиваться. Селина решила, что тут-то им и придет конец. Сперва они чуть не врезались в мощную каменную ограду. Потом задние колеса повисли над верхней ступенькой лестницы. Селина крепко зажмурила глаза. Когда наконец автомобиль устремился вперед, в гору, ужасно завоняло выхлопными газами и откуда-то из-под ног донесся душераздирающий скрежет. Облезлые сиденья были продавлены, а пол, на котором уже много лет назад истлели застилавшие его коврики, напоминал дно мусорной корзины. Селина подумала, что, может, хоть яхта у Джорджа понадежнее и не представляет такой опасности для жизни.

И тем не менее ехать по Кала Фуэрте в машине Джорджа Даера оказалось очень приятно. Ребятишки, заливаясь смехом, махали руками и что-то громко выкрикивали. Женщины, сидящие в своих садиках или обменивающиеся новостями на пороге домов, дружно оборачивались и улыбались им вслед. Мужчины, возвращающиеся с работы, останавливались, чтобы с поклоном пропустить машину и крикнуть по-испански что-то дружелюбное, чего Селина — в отличие от Джорджа Даера — понять не могла.

— Что они говорят?

— Интересуются, где я нашел свою новую сеньориту.

— Только и всего?

— Разве этого мало?

Эффектно подкатив к гостинице «Кала Фуэрте», автомобильчик так резко затормозил, что из-под колес взметнулось белое облако пыли и окутало столики на террасе, где сидели завсегдатаи бара за первым в этот вечер аперитивом. Какой-то англичанин пробормотал: «Чертов наглец!», но Джордж Даер пропустил это замечание мимо ушей, выскочил из машины, не потрудившись открыть дверцу, и, поднявшись по ступенькам террасы, скрылся за занавеской из колечек; Селина побрела за ним.

— Рудольфо!

Рудольфо стоял за стойкой бара. Он сказал по-испански:

— Зачем кричать?

— Где таксист, Рудольфо?

Рудольфо, не переставая сбивать коктейли, мрачно буркнул:

— Уехал.

— Уехал? И не потребовал денег?

— Потребовал. Шестьсот песет.

— Кто же ему заплатил?

— Я, — сказал Рудольфо. — Мне нужно с тобой поговорить. Подожди, я обслужу гостей.

Он вышел из-за стойки, молча проплыл мимо них и исчез за занавеской. Селина уставилась на Джорджа.

— Он злится?

— Я бы сказал, слегка раздосадован.

— А где Тони?

— Уехал. Рудольфо с ним расплатился.

Чудовищность этого известия не сразу дошла до Селининого сознания.

— Уехал... а как же... как же я попаду в Сан-Антонио?

— Одному Богу известно.

— Придется вам меня отвезти.

— Я сегодня туда не собираюсь, но даже если бы и поехал — на какие шиши вы собираетесь покупать билет?

Селина закусила губу.

— Рудольфо казался таким симпатичным, — пробормотала она.

— Как и все мы, он не лишен недостатков.

Рудольфо вернулся; занавеска раздвинулась и сомкнулась за его спиной. Поставив пустой поднос, он обрушился на Джорджа.

Рудольфо говорил по-испански и правильно делал: слова, которыми он усыпал свою речь, могли оскорбить слух хорошо воспитанной английской леди. Джордж горячо защищался; постепенно оба перешли на крик. Селина, догадавшаяся, что большая часть эпитетов предназначается ей, попыталась сказать что-то вроде: «Пожалуйста, объясните, в чем дело», или: «Вы бы не могли говорить по-английски, чтобы я понимала?», однако ни тот, ни другой не удостоили ее своим вниманием.

Спор наконец прервался благодаря появлению толстого немца, попросившего кружку пива, и, пока Рудольфо его обслуживал, Селина воспользовалась случаем, чтобы дернуть Джорджа за рукав и спросить в упор:

— Что случилось? Скажите мне, что случилось?!

— Ты сказала, что подождешь меня в КасаБарко, и Рудольфо решил, что таксист туда отправится вместе с тобой. Наш милый приятель не терпит, когда у него в баре околачиваются случайные люди, да еще все время ноют, а этот твой Тони, видно, его совсем допек. — Ох!

— Вот именно: ох!

— Это все?

— Нет, конечно. В конце концов, чтобы избавиться от этого типа, Рудольфо ему заплатил. А теперь требует с меня шестьсот песет и, поскольку понимает, что отдать их я не могу, озверел.

— Я ему отдам... честное слово...

— Все не так просто. Рудольфо нужны деньги прямо сейчас.

Толстый немец, учуяв, что пахнет большим скандалом, торопливо убрался со своим пивом. Не успел он уйти, как Рудольфо и Джордж снова накинулись друг на друга, но тут уж поспешила вмешаться Селина.

— Прошу вас, мистер... я хотела сказать, Рудольфо!.. Я одна во всем виновата... вы получите свои деньги, не сомневайтесь, но, поймите, у меня все украли...

Рудольфо это уже слышал.

— Вы сказали, что подождете в Каса Барко. Вместе с таксистом.

— Я не думала, что он здесь застрянет.

— А ты, — Рудольфо повернулся к Джорджу, — ты где был? Уезжаешь в Сан-Антонио, по двое суток носу не кажешь, и никто не знает, где тебя искать...

— Твое какое собачье дело? Куда хочу, туда и езжу...

— А по твоим счетам я должен платить, да? Это мое дело...

— Тебя никто не просил платить. И счет не мой. И вообще ты все испортил — теперь сеньорите не на чем вернуться в Сан-Антонио.

— Отвези ее сам!

— Дудки! — рявкнул Джордж и, вылетев пулей из бара, одним прыжком соскочил с террасы и нырнул в машину. Селина бросилась за ним.

— А со мной что будет?

Джордж оглянулся.

— Ты едешь или остаешься?

— Я не хочу здесь оставаться.

— Тогда поехали.

Делать было нечего. Кажется, полдеревни и все клиенты Рудольфо с упоением наблюдали за этой сценой. Джордж перегнулся через сиденье, чтобы открыть вторую дверцу, и Селина уселась с ним рядом.

И в эту секунду, точно по мановению руки какого-то небожителя, разразилась гроза.

Ослепительная молния разорвала тучи, оглушительно грянул гром, и от резкого порыва ветра закачались деревья. Скатерти на столиках перед гостиницей вздулись и захлопали, точно плохо натянутые паруса. С вешалки перед лавкой Марии сорвалась шляпа и покатилась, как огромное желто-розовое колесо, вниз по улице. Ветер взметнул было пыльные вихри, но тут же стих, и на землю обрушился ливень — такой сильный, что сточные канавы вмиг заполнились водой.

Все опрометью бросились под защиту крыш: клиенты Рудольфо, кумушки, судачившие на лавочках, дети, двое рабочих, мостивших дорогу. Площадь опустела в мгновение ока — будто от рева сирены, возвестившей об авиационном налете. На дороге остались только Селина, Джордж и его смешная машина.

Селина хотела выскочить, но Джордж уже завел мотор и втащил ее обратно. Селина сказала:

— А почему бы нам тоже не спрятаться?

— Зачем? Ты что, дождика испугалась?

— Дождика? — Лицо Джорджа словно окаменело: он явно не собирался ей отвечать. — А крышу нельзя поднять?

Джордж резко включил передачу, и машина рванулась вперед со скоростью ракеты.

— Она уже десять лет не поднималась, — крикнул Джордж, перекрывая рев мотора и шум ливня и ветра. Их буквально заливало водой; ноги Селины мгновенно промокли.

— Зачем тогда нужна крыша, если она не поднимается?

— Перестань канючить.

— Я не канючу, но...

Джордж прибавил скорость, и у Селины от страха язык прилип к гортани. Машина помчалась вниз по дороге, с визгом шин срезая углы, вздымая волны бурой грязи. Море приобрело свинцовую окраску; ветер безжалостно гнул деревья в окружающих прелестные маленькие виллы садах, в воздухе, будто обломки кораблекрушения, летали листья, пучки соломы, хвоя. Когда они наконец перевалили через холм и спустились в долину, ведущая к Каса Барко улочка, зажатая между высокими стенами оград, ничем не отличалась от настоящей реки, по которой машина, казалось, уже не ехала, а плыла.

Увлекаемый вниз бурный поток по ступеням катился к гавани, но наверху оставалось достаточно воды для того, чтобы залить старый сарай для хранения сетей, где Джордж держал свою машину.

Тем не менее он туда въехал, затормозив в каком-нибудь дюйме от задней стены. Выключил зажигание, выскочил из машины и приказал:

— Вылезай и помоги мне закрыть дверь.

Селина была слишком напугана, чтобы взбунтоваться. Она покорно ступила в холодную грязную воду глубиной в добрых четыре дюйма и помогла Джорджу закрыть перекосившуюся дверь. Они давили на нее до тех пор, пока не удалось задвинуть примитивный засов. Покончив с запором, Джордж схватил Селину за руку и потащил в дом. Не успели они добежать до порога, как черное небо рассекла очередная молния и раздался такой страшный грохот, что Селина испугалась, как бы на них не обрушилась крыша.

Даже дом, казалось, не мог защитить их от разбушевавшейся стихии. Джордж сразу вышел на террасу и принялся сражаться со ставнями. Ветер был настолько силен, что ему приходилось буквально отдирать их от стен. Часть цветочных горшков свалилась с балюстрады вниз, остальные откатились на середину террасы, где и лежали грудой черепков в луже грязи. Когда наконец ставни и внутреннюю дверь удалось закрыть, дом стал мрачным и словно бы незнакомым. Джордж попытался зажечь свет, но электричества не было. Дождь, просочившись сквозь трубу, залил огонь в камине; вода в колодце клокотала и, похоже, готова была перелиться через край.

— С нами ничего не случится? — спросила Селина.

— А что может случиться?

— Я боюсь грома.

— Ничего он тебе не сделает.

— А молния?

— Что ж, бойся молнии.

— Я и боюсь!

Селине показалось, что Джордж хочет извиниться, но он всего-навсего полез в карман и вытащил отсыревшую пачку сигарет. Бросив ее в залитый водою очаг, отправился искать другую, а найдя, нечаянно рассыпал сигареты по полу камбуза. Подняв одну, закурил, а, поскольку уже находился в камбузе, налил себе неразбавленного виски. Потом подошел со стаканом к колодцу, опустил ведро, наполнил его и — с приобретенной за долголетнюю практику сноровкой — плеснул воды из ведра в стакан, не пролив ни капли.

— Хочешь выпить? — спросил он.

— Нет, спасибо.

Сделав добрый глоток, Джордж уставился на Селину; она не могла понять, смеется он или нет. Оба они вымокли до нитки. Селина сбросила безнадежно испорченные туфли и беспомощно стояла в потихоньку увеличивающейся луже воды, стекавшей с подола; волосы облепили ее лицо и шею. Джорджу Даеру, в отличие от нее, мокрая одежда, казалось, ничуть не мешала.

— Вы, наверное, к такому привыкли, — сказала Селина и попыталась выжать на себе платье. — А главное, не было никакой нужды мокнуть. Мы могли преспокойно переждать грозу у Рудольфо. В дом бы он нас впустил...

Джордж со стуком поставил стакан на стол, подошел к лестнице и, перескакивая через две ступеньки, поднялся на антресоли.

— Держи, — сказал он и бросил вниз пижаму. — И это. — За пижамой последовал купальный халат. Затем послышался звук выдвигаемого ящика и восклицание: — И это! — С антресолей слетело полотенце. Потом появился он сам и, держась за перила и глядя на Селину сверху вниз, сказал: — Иди в ванную. Сними с себя все, хорошенько разотрись и переоденься.

Селина подняла вещи, которые он ей бросил. Когда она открывала дверь ванной, через перила перелетела мокрая рубашка, а следом за ней насквозь промокшие туфли на веревочной подошве. Селина торопливо проскользнула в ванную и заперла за собой дверь.

К тому времени, как она вышла, обсохшая, в пижаме и халате, которые, конечно, были ей велики, с головой, обмотанной полотенцем, в комнате произошла разительная перемена. Огонь в камине ярко пылал, в нескольких местах стояли горящие свечи в старинных бутылках из-под вина, из приемника лились звуки фламенко, а Джордж Даер не только переоделся, но и побрился. На нем теперь был белый пуловер, синие саржевые брюки и красные кожаные шлепанцы. Он сидел перед очагом спиной к огню, читая английскую газету, и с виду ничем не отличался от наслаждающегося покоем джентльмена в собственном загородном доме. Когда появилась Селина, он поднял на нее глаза.

— А вот и ты.

— Что делать с мокрыми вещами?

— Брось на пол в ванной. Хуанита утром приведет их в порядок.

— Кто такая Хуанита?

— Моя горничная. Сестра Марии. Ты знаешь Марию? У нее в деревне бакалейная лавка.

— Мать Томеу.

— Значит, с Томеу ты уже познакомилась.

— Да. Он нам показал дорогу.

— В корзине, которую принес Томеу, оказался цыпленок. Он уже жарится на вертеле. Посиди возле огня — согреешься. Я тебе налью чего-нибудь выпить.

— Я не хочу пить.

— А ты вообще когда-нибудь пьешь?

— Моя бабушка этого не одобряла.

— Твоя бабушка... прости, но это звучит, как старая ведьма.

Селина невольно улыбнулась.

— Вот уж чего про нее нельзя сказать.

Ее улыбка удивила Джорджа. Не спуская с Селины глаз, он спросил:

— В какой части Лондона ты живешь?

— Куинс Гейт.

— Куинс Гейт... Неплохой район. Надо думать, няня водила тебя гулять в Кенсингтонский парк?

— Да.

— Братья или сестры у тебя есть?

— Нет.

— А дяди и тети?

— Нет. Никого нет.

— Вот почему тебе так отчаянно хотелось иметь отца.

— Почему отчаянно? Просто хотелось.

Джордж повертел в руке стакан, глядя на всколыхнувшуюся желтоватую жидкость.

— Знаешь, со мной такое случалось... дорогие мне люди оставались живыми, покуда... покуда не являлся какой-нибудь болван, обожающий совать нос в чужие дела, и не сообщал, что они умерли.

— Мне сказали, что мой отец умер, много лет назад.

— Знаю, но сегодня повторили в очередной раз. И убил его я.

— Не нарочно ведь.

— Какая разница! — И добавил, уже мягче: — Тебе обязательно нужно выпить. Чтобы согреться.

Селина отрицательно покачала головой, и Джордж не стал настаивать, однако почему-то почувствовал неловкость. Он привык к обществу Франсис, которая сама наливала себе стакан за стаканом, даже если к концу вечера у нее все начинало плыть перед глазами и появлялась охота по малейшему поводу затеять скандал; на следующий день, правда, голова и взгляд были такие же ясные, как всегда, и о вчерашнем напоминало лишь легкое дрожание рук, когда она закуривала десятую за утро сигарету. Но эта девочка...

Джордж искоса наблюдал за Селиной. Кожа у нее на лице была цвета слоновой кости, без малейших изъянов. Она сняла с головы полотенце и энергично вытирала волосы, открыв трогательную и незащищенную, как у ребенка, шею.

— Что мы будем делать? — спросила она.

— В каком смысле?

— В смысле денег. Нужно ведь расплатиться с Рудольфо и отправить меня обратно в Лондон.

— Не знаю. Надо подумать.

— Я могу послать телеграмму в свой лондонский банк, и они мне что-нибудь пришлют.

— Да, конечно.

— Сколько времени это займет?

— Дня три-четыре.

— А может, стоит снять номер в гостинице?

— Сомневаюсь, чтобы Рудольфо тебя пустил.

— Знаете, я его нисколько не осуждаю. Тони — даже трезвый — на кого угодно может нагнать страх. А в пьяном виде и подавно.

— Не думаю, что Рудольфо его испугался.

— В таком случае... куда же мне деваться?

— Как куда? Оставайся здесь. На Matrimoniale. Я переберусь на «Эклипс» — конечно, когда погода исправится; да и на тахте мне спать не впервой.

— Нет уж, на тахте буду спать я.

— Как тебе будет угодно. Мне совершенно все равно. К сожалению, в Каса Барко не слишком много удобств, но тут я бессилен. Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь доведется принимать у себя свою дочь.

— Я вам не дочь.

— Тогда условимся, что ты — Джордж Даер младший.

7

Шесть лет назад, когда Джордж Даер только поселился в Кала Фуэрте, к нему явилась незнакомая женщина, которая прямо с порога с большим достоинством сообщила, что хочет у него работать. Это была Хуанита, жена фермера из Сан-Эстабана, мать четверых детей, учившихся в деревенской школе. Семья жила очень бедно, Хуанита нуждалась в работе, но, обладая гордым и независимым характером, ничего не могла подобрать себе по вкусу. У этой маленькой, коротконогой, но крепкой и привыкшей к тяжелому деревенскому труду женщины были живые темные глаза и обаятельная улыбка, которую портило лишь то, что она никогда не чистила зубы.

Каждое утро Хуанита вставала в половине пятого, приводила в порядок дом, кормила семью и, проводив домочадцев — кого в школу, кого на работу, — спускалась из Сан-Эстабана в Кала Фуэрте; в Каса Барко она появлялась ровно в половине восьмого. Хуанита убирала, готовила Джорджу еду, стирала и гладила, расчесывала кошку, возилась в саду и — по необходимости — отправлялась на маленькой шлюпке на «Эклипс», где драила палубу.

Когда вышла в свет книга «Фиеста в Кала Фуэрте», Джордж подарил ей экземпляр с надписью на форзаце: «Хуаните от Джорджа Даера с любовью и уважением». Книга стала самой большой ее драгоценностью после супружеского ложа, унаследованного от бабушки, и собственноручно вышитых тяжелых, точно кожаные, льняных простыней. Хуанита не говорила по-английски и не читала вообще ни на каком языке, однако книжка заняла почетное место в ее доме на специальной кружевной салфетке. В дом к Джорджу она без приглашения никогда не входила: таковы были ее представления о приличиях. Сидела снаружи, на каменной ограде, сложив на коленях руки и скрестив ноги, и с поистине королевским величием ждала, пока Джордж откроет дверь и ее впустит. Он говорил: «Buenos dias, Juanita», после чего они обменивались несколькими замечаниями насчет погоды, и она интересовалась, как сеньор спал. Джордж не понимал причины столь странного поведения, однако расспрашивать Хуаниту не считал нужным. Возможно, все дело было в том, что он не был женат.

На следующий день после грозы Джордж проснулся в семь утра. Спал он на тахте — совесть не позволила ему занять удобную кровать. Вокруг стояла тишина. Ветер улегся, и, когда Джордж встал, открыл ставни и вышел на террасу, утро оказалось свежим и безмятежно спокойным, на небе не было ни облачка, промытый дождем воздух благоухал, только вода в гавани была темнее обычного, да кое-какие следы разрушений напоминали о вчерашней буре. Джордж первым делом расставил по местам разбросанную по террасе мебель и смахнул натекшую на стол лужу. Затем вернулся в дом, закурил и решил, что не мешает выпить чашечку чая. И тут же отказался от этой затеи: в чайнике не было ни капли воды, а опускать ведро в колодец он не хотел из опасения разбудить Селину.

Надо было одеться, но вчерашние свитер и брюки не годились для домашней работы, и Джордж поднялся на антресоли, чтобы найти что-нибудь взамен. Селина еще спала; на громадной кровати, в пижаме Джорджа, которая была ей велика, она выглядела как ребенок. Стараясь не шуметь, Джордж взял первую попавшуюся рубашку и брюки и вернулся вниз. Принял душ (вода после грозы была ледяная), оделся и открыл наружную дверь. Хуанита еще не пришла, но, поскольку дверь будет открыта, сможет войти и заняться приготовлением завтрака. Затем Джордж по ступеням спустился с террасы, вывел из эллинга шлюпку, столкнул ее на воду и поплыл к «Эклипс».

Яхта, казалось, выдержала бурю с присущим ей спокойствием. Джордж проверил швартовы и поднялся на палубу. На всякий случай покрепче натянул прикрывающую кокпит просмоленную парусину: хотя на ней и собралась огромная лужа, внутри было относительно сухо. Потом ослабил один или два фала и заглянул вниз — проверить, не проникла ли через люк в рубку вода. Убедившись, что все в порядке, он вернулся в кокпит, присел на комингс и закурил.

День обещал быть жарким. Над мокрой палубой и импровизированной крышей кокпита курился пар. Воздух был таким прозрачным, что Джордж видел далекий крест Сан-Эстабана, и таким спокойным, что он расслышал слова, с которыми рыбак в стоящей у берега лодке обратился к своему напарнику. Тишину нарушал только плеск воды; волна ударяла в нос шлюпки, но не сдвигала ее с места, яхта же слегка покачивалась, будто дышала.

В окружении знакомых предметов, знакомых звуков и запахов Джорджу стало хорошо и спокойно. Теперь можно было подумать о предстоящем дне и попытаться решить неожиданно навалившиеся на него проблемы.

Первая проблема — Рудольфо. Ссора не заслуживала внимания: она была не первая и, по всей вероятности, не последняя, но шестьсот песет отдать следовало как можно скорее — Рудольфо человек небогатый. Ждать, покуда из барселонского банка переведут его собственные деньги, было рискованно. Задержки подобного рода случались и раньше — однажды Джордж не мог получить деньги целый месяц. Если же послать телеграмму в Селинин банк, деньги могут прийти в Сан-Антонио дня через три, от силы через четыре, и Рудольфо, когда об этом узнает, с радостью поселит Селину у себя; так и условности будут соблюдены, и утонченные чувства обитателей Кала Фуэрте не задеты.

Вторая проблема была связана с Франсис. Франсис, безусловно, ссудила бы шестьсот песет и оплатила обратный билет для Селины, если б Джордж заставил себя обратиться к ней с такой просьбой. Но говорить с Франсис о деньгах... Джорджу не хотелось этого делать ни ради Рудольфо, ни ради девочки, которая приехала в Кала Фуэрте искать отца: ведь расплачиваться с Франсис все равно пришлось бы ему самому.

Краем глаза Джордж заметил какое-то движение в Каса Барко; присмотревшись, он увидел на террасе Хуаниту, которая вешала на бельевую веревку красно-белое одеяло с тахты. Хуанита была в розовом платье и коричневом переднике; повесив одеяло, она зашла на секунду в дом, вернулась со щеткой и принялась сметать в кучу черепки от разбившихся ночью цветочных горшков.

Джорджу предстояло как-то объяснить Хуаните присутствие Селины в его кровати. Он всегда старательно избегал двусмысленных ситуаций и понятия не имел, какова может быть реакция Хуаниты. Обманывать ее ему не хотелось, но и терять не хотелось тоже — ни при каких обстоятельствах. Конечно, он мог сказать ей правду, но правда была настолько невероятной, что такая простая душа, как Хуанита, вряд ли сумеет правильно все понять. Напрашивался еще один вариант: сказать, что Селина — его родственница, приехавшая на денек и застрявшая в доме из-за грозы. После недолгих размышлений Джордж склонился к последнему — тем более, что это было больше похоже на правду. Выбросив за борт сигарету, он спустился в шлюпку и неторопливо поплыл к Каса Барко.

Хуанита на кухне кипятила в чайнике воду для кофе.

— Buenos dias, Juanita.

Она с улыбкой обернулась.

— Buenos dias, señor.

Джордж решил действовать напрямую.

— Ты не разбудила сеньориту, когда брала из колодца воду?

— Нет, сеньор, она спит, как дитя.

Джордж пристально поглядел на Хуаниту. В ее голосе слышались лирические нотки, глаза излучали нежность. Вот уж чего Джордж меньше всего ожидал! Он даже не успел рассказать историю о приехавшей его навестить кузине, а Хуанита уже растаяла... почему?

— Ты... поднималась наверх?

— Si, señor, я пошла взглянуть, не проснулась ли она. — И добавила с мягким упреком: — А почему вы мне никогда не говорили, что у вас есть дочь?

Джордж нащупал сзади спинку тахты и сел.

— Я тебе никогда не говорил? — тупо переспросил он.

— Нет, ни словечка. А тут утром, когда я проходила через Кала Фуэрте, Мария сказала, что дочь сеньора в Каса Барко... я ей не поверила. Но это правда.

Джордж прочистил горло и сказал с напускным равнодушием:

— Тебе сказала Мария. А Марии кто сказал?

— Томеу.

— Томеу?

— Si, señor. Таксист, с которым она приехала, полдня просидел у Рудольфо в баре. Он и сказал Розите — она там работает, — что привез в Каса Барко дочку сеньора Даера. Розита, когда пришла покупать стиральный порошок, сказала Томеу, а Томеу сказал Марии, а Мария сказала Хуаните.

— И всей остальной деревне, чтоб мне провалиться... — пробормотал Джордж по-английски и мысленно проклял Селину.

— Señor?

— Нет, ничего, Хуанита...

— Вы что, не рады, что к вам приехала дочка?

— Рад, конечно.

— Я не знала, что вы были женаты.

Джордж, секунду поколебавшись, сказал:

— Ее мать давно умерла.

Хуанита в отчаянии всплеснула руками.

— Ах, какое горе, сеньор! А кто же воспитывал сеньориту?

— Бабушка, — сказал Джордж, гадая, как далеко он зайдет в своих стараниях утаить правду. — Скажи, Хуанита... Рудольфо знает, что... что сеньорита — моя дочь?

— Я его не видела, сеньор.

Чайник вскипел, и Хуанита налила воду в глиняный кувшин, в котором он научил ее заваривать кофе. Запах был упоительный, но Джорджа ничего не радовало. Хуанита прикрыла кофейник крышкой и сказала:

— Она очень красивая, сеньор.

— Красивая? — переспросил Джордж с искренним удивлением.

— Конечно, красивая. — Хуанита вынесла поднос на террасу. — И нечего передо мной прикидываться.

Джордж сел завтракать. Апельсин, сладкий хлеб — ensamada — и целый кофейник кофе. Хуанита, неслышно ступая, ушла в дом, где, по-видимому, занялась уборкой. Потом вышла на террасу с тазом, полным каких-то вещей.

— Сеньорита вчера во время грозы насквозь промокла, и я сказал, чтобы она бросила одежду на пол в ванной.

— Si, señor, я ее там и нашла.

— Постарайся побыстрей привести все в порядок. Ей больше нечего надеть.

— Si, señor.

Пройдя мимо Джорджа, Хуанита спустилась по ступенькам в свою крохотную прачечную, где регулярно стирала простыни, носки и рубашки, кипятя воду в огромном баке и пользуясь куском мыла, который по своим размерам и твердости больше смахивал на кирпич.

Первым делом надо было поговорить с Рудольфо. Проходя через дом, Джордж поглядел на антресоли, но оттуда не доносилось ни звука. Мысленно проклиная свою гостью, но опять не решившись ее разбудить, он вышел наружу и — не дав себе труда открыть дверь гаража и вывести машину, — отправился в деревню пешком.

Вскоре он об этом горько пожалел. По пути в гостиницу «Кала Фуэрте» не меньше семи человек поздравили его с приездом дочки. При каждой очередной встрече Джордж ускорял шаг, давая понять, что очень спешит; при этом он делал вид, что охотно бы остановился и обсудил радостное событие, но, к сожалению, время не позволяет. Наконец, запыхавшийся и вспотевший, с ощущением, что его заманили в ловушку, он добрался до бара Рудольфо и, раздвинув занавеску на двери, спросил, даже не переведя дух:

— Можно войти, Рудольфо?

Рудольфо перетирал стаканы за стойкой бара. Увидев Джорджа, он замер и расплылся в улыбке.

— Джордж, дружище!

И, поставив стакан на стойку, шагнул ему навстречу с распростертыми руками. Джордж посмотрел на него с опаской.

— Уж не собираешься ли ты мне врезать?

— Это ты должен меня ударить. Но я ничего не знал. Розита только сегодня утром сказала, что сеньорита — твоя дочь. Почему ты вчера молчал? Я понятия не имел, что у тебя есть дочка. Да еще такая красавица...

— Рудольфо, произошло недоразумение...

— Это моя вина. Но как ты мог подумать, что я откажусь помочь старому другу и его дочери?

— Но...

Рудольфо поднял руку.

— Никаких но. Конечно, шестьсот песет на дороге не валяются, но я не разорюсь.

— Рудольфо...

— Дружище, если ты еще скажешь хоть слово, я подумаю, что ты меня не простил. Иди сюда, выпьем по рюмочке коньяка...

Это было ужасно: Рудольфо отказывался выслушать правду, а принуждать его Джордж не собирался и потому только невнятно пробормотал:

— Я бы предпочел кофе...

Рудольфо пошел на кухню, чтобы отдать необходимые распоряжения, а Джордж взгромоздился на высокий табурет у стойки и закурил. Когда Рудольфо вернулся, он сказал;

— Ты получишь свои деньги. Мы дадим телеграмму в Лондон...

— Для этого тебе придется поехать в Сан-Антонио.

— Что ж, поеду. Как ты думаешь, когда может прийти перевод?

Рудольфо пожал плечами.

— Дня через два-три. А то и через неделю. Неважно. Я могу подождать.

— Ты славный малый, Рудольфо.

— Но я страшно обозлился. Ты знаешь, со мной такое бывает.

— И все равно я тебя люблю.

Кофе принесла Розита, невольная виновница случившегося. Джордж смотрел, как она ставит на стол крошечные чашечки, и думал о том, что в такую историю влипать ему никогда не приходилось. А еще он подумал — с легким замиранием сердца, — что теперь отпадает нужда просить Рудольфо еще об одном одолжении. Поскольку Селина — его дочь, незачем ее устраивать в гостиницу «Кала Фуэрте».


Селину разбудила Пёрл. Она где-то охотилась всю ночь и теперь, утомившись, искала удобное местечко, чтобы поспать.

Вернувшись в Каса Барко через террасу, кошка легко поднялась по лестнице на антресоли и бесшумно вспрыгнула на кровать. Селина открыла глаза и увидела перед собой белую усатую мордочку. Ярко-зеленые с черными зрачками глаза Пёрл так и светились от удовольствия. Она скомкала простыню, устраивая себе гнездышко, прижалась всем своим мягким пушистым тельцем к Селине и заснула.

Селина свернулась калачиком и последовала ее примеру.

Во второй раз ее разбудили более бесцеремонно.

— Эй, пора вставать! Уже одиннадцать часов. Подъем!

Кто-то энергично тряс ее за плечо; открыв глаза, она увидела Джорджа Даера, сидящего на краю кровати.

— Пора вставать, — повторил он.

— Умм?

Кошка, приятно теплая и тяжелая, была еще здесь. Перед Селиной смутно маячила казавшаяся громадной фигура Джорджа в синей хлопчатобумажной рубашке. Вид у него был мрачный, и у Селины екнуло сердце. По утрам она бывала не в лучшей форме.

— Вставай.

— Который час?

— Я же сказал. Скоро одиннадцать. Нам надо поговорить.

— О!

Селина заставила себя подняться и пошарила рукой в поисках исчезнувших подушек. Джордж нагнулся, поднял их с пола и сунул ей за спину.

— А теперь послушай, — сказал он. — Я был у Рудольфо...

— Он еще злится?

— Нет, не злится. Наоборот. Рудольфо и, соответственно, вся деревня считают, что ты моя дочь. А знаешь, почему они так решили? Потому что им сообщил об этом пьяный таксист, черт бы его драл.

— О! — сказала Селина.

— Вот именно. О! Это ты ему сказала, что я твой отец?

— Да, — призналась Селина.

— Господи, зачем?!

— Чтобы он согласился меня везти. Я сказала: «Мой отец с вами расплатится», и это подействовало.

— Кто тебе позволил?! Запутывать ни в чем неповинного человека...

— Это вы о себе?

— Да. Теперь я по уши влип.

— Я и подумать не могла, что он раззвонит на всю деревню.

— А он этого и не делал. Сказал одной Розите, девушке, которая убирает у Рудольфо в баре. А Розита сказала Томеу. А Томеу сказал своей матери. А Мария в здешних краях — Служба накопления и распространения информации.

— Понятно, — вздохнула Селина. — Мне очень жаль. Но разве нельзя сказать им правду?

— Пока нельзя.

— Почему?

— Потому что местные жители... — Джордж тщательно подбирал слова, — весьма строгих нравов.

— Тогда почему прошлой ночью вы оставили меня у себя?

— Потому что была гроза, — раздраженно ответил Джордж. — Потому что я разругался с Рудольфо. Потому что другого выхода не было.

— И вы подтвердили, что я ваша дочь?

— Я этого не отрицал.

— Но вы слишком молоды. Мы же это вчера обсуждали.

— Никто, кроме нас, не в курсе дела.

— Но это ведь неправда.

— А когда ты разоткровенничалась с таксистом, была правда, да?

— Но я же еще ничего не знала!

— Зато я знаю. Улавливаешь разницу? Возможно, твои принципы не позволяют тебе никого обманывать, но эти люди — мои друзья, и мне не хочется их разочаровывать. Они не такого уж прекрасного мнения о моей персоне, но лжецом, по крайней мере, меня не считают.

У Селины был такой расстроенный вид, что Джордж переменил тему.

— Теперь насчет денег. Ты сказала, что можно телеграфировать в твой банк...

— Да.

— В Кала Фуэрте телеграфа нет. Придется поехать в Сан-Антонио. Мы можем дать телеграмму прямо в банк, или — это мне пришло в голову по дороге домой — связаться с твоим адвокатом...

— О, нет! — воскликнула Селина с такой горячностью, что Джордж от удивления вытаращил глаза.

— Почему?

— Пошлем телеграмму в банк.

— Твой адвокат сумеет прислать деньги гораздо быстрее.

— Я не хочу впутывать Родни.

— Ты его не любишь?

— Не в том дело. Просто... он считал, что ехать сюда безумие.

— Судя по тому, как обернулось дело, он был не столь уж неправ.

— Мне не хочется, чтобы он узнал, что все так плачевно закончилось. Постарайтесь меня понять.

— Хорошо, предположим, я понимаю, но когда речь идет о том, чтобы поскорее получить деньги... — На лице у Селины появилось такое упрямое выражение, что Джордж, которому внезапно все это надоело, отказался от мысли ее уговорить. — Ладно, будь по-твоему. В конце концов, это твои деньги и твое время. И твоя репутация.

Селина пропустила это замечание мимо ушей.

— Вы хотите прямо сегодня поехать в Сан-Антонио?

— Как только ты встанешь и оденешься. Есть хочешь?

— Не особенно.

— Как насчет чашечки кофе?

— Если нетрудно.

— Я сейчас сварю.

Джордж уже начал спускаться с лестницы, как вдруг Селина его окликнула.

— Мистер Даер...

Джордж обернулся; Селине была видна только верхняя половина его туловища.

— Мне нечего надеть.

— Я скажу Хуаните.

Хуаниту он нашел на террасе: она гладила, протянув шнур от утюга через открытое окно.

— Хуанита!

— Señor?

— Вещи сеньориты готовы?

— Si, señor.

Она улыбнулась, гордясь своей расторопностью, и протянула ему стопку аккуратно сложенной одежды. Джордж поблагодарил ее и вернулся в дом; Селина уже спустилась с антресолей. Все еще в его пижаме, заспанная и взъерошенная.

— Вот, — сказал Джордж, протягивая Селине одежду.

— О, потрясающе!

— В нашем отеле оказывают и не такие услуги.

— Так быстро... Никогда б не подумала... — Конец фразы замер у нее на языке. Джордж недоуменно нахмурился. Селина развернула лежащее сверху платье. Или, точнее, то, что от него осталось. Хуанита обошлась с хорошей английской шерстью так же, как с остальными вещами. Она выстирала все в горячей воде простым мылом и, видно, терла, не жалея сил. Селина приложила платье к себе. Оно могло налезть только на очень маленькую шестилетнюю девочку; в неизменном виде осталась лишь метка фирмы «Фортнам и Мейсон» на воротничке.

Воцарилось долгое молчание. Первым его нарушил Джордж.

— Платье для Дюймовочки, — сказал он.

— Она его выстирала! Зачем?! Оно ведь просто промокло...

— Должен признаться, это моя вина. Я велел Хуаните все постирать, а для нее мое слово — закон, — рассмеялся Джордж.

— Не вижу ничего забавного. Хорошо вам смеяться, а в чем я буду ходить?

— Что же еще делать, как не смеяться?

— Плакать.

— Думаешь, поможет? Не стану же я целый день щеголять в пижаме!

— А почему бы и нет? Она тебе очень идет.

— И в Сан-Антонио так прикажете ехать?

Джорджу все еще было весело, но он напустил на себя серьезный вид и, почесав в затылке, спросил:

— А если надеть сверху пальто?

— Да я умру от жары! Боже, почему на одного человека сразу столько всего свалилось?!

Джордж попытался ее утешить.

— Послушай...

— Не буду слушать!

Джордж получил возможность лишний раз убедиться, что с женщиной спорить бессмысленно; чаша его терпения переполнилась.

— Хорошо, не слушай. Валяйся на кровати и реви, сколько влезет, только прежде помоги мне составить телеграмму в твой банк. Я поеду в Сан-Антонио, а ты можешь оставаться и лить слезы.

— Как вам не стыдно говорить такие ужасные вещи...

— Ужасные, Младший, не спорю. Я ужасный человек и потому только такие вещи и говорю. Хорошо, что ты вовремя об этом узнала. Короче: поди сюда, сядь и пошевели своими куриными мозгами. Надо, наконец, сочинить эту телеграмму!

— У меня не куриные мозги, — обиделась Селина. — А даже если и куриные, мы слишком мало знакомы, чтобы вы успели в этом убедиться. И сказала я всего-навсего, что не могу целый день разгуливать в нижнем белье...

— Ты забыла, что находишься в Кала Фуэрте на острове Сан-Антонио, а не в Куинс Гейт. Лично мне плевать — ходи хоть в чем мать родила; я хочу только одного — как можно быстрее получить деньги и отправить тебя в целости и сохранности в Кенсингтонский парк к няне. — Наклонившись над письменным столом, Джордж взял чистый лист бумаги и ручку. Потом устремил на Селину непроницаемый взгляд своих карих глаз и сказал: — Будь ты старше и опытнее, ты бы, скорее всего, залепила мне пощечину.

У Селины мелькнула мысль, что, если она сейчас расплачется от бессильной ярости или по какой-либо другой причине, то никогда себе этого не простит. И ответила только чуточку дрогнувшим голосом:

— Такая идея почему-то не пришла мне в голову.

— Тем лучше. — Джордж уселся за стол и пододвинул к себе лист бумаги. — Итак, название банка...

8

Сан-Антонио после спокойного тенистого Кала Фуэрте показался Джорджу душным, пыльным и чересчур многолюдным. На каждом углу пробки. Узкие мостовые буквально забиты гудящими автомобилями и мотороллерами, велосипедами и тележками, запряженными ослами; пешеходам приходится лавировать между ними с риском для жизни. Джордж убедился, что, если не нажимать время от времени на клаксон, он не продвинется вперед ни на шаг.

Телеграф и банк помещались в торговом центре города, друг против друга, разделенные обсаженной деревьями аллеей с фонтанами. Джордж поставил машину в тени, закурил и первым делом направился в банк — узнать, не пришли ли случайно из Барселоны деньги. Тогда бы он взял большую часть наличными, разорвал телеграмму и немедленно отправился в аэропорт, где купил бы Селине билет в Лондон.

Денег, однако, все еще не было. Кассир любезно предложил Джорджу присесть и подождать часика четыре: он попытается связаться с Барселоной и выяснить, что произошло. Джордж, проявив любознательность, поинтересовался, почему ему следует столько ждать — неужели исключительно ради того, чтобы услышать, что телефон сломан и неизвестно когда будет починен?

Прожив шесть лет на острове, он все еще то впадал в отчаяние, то от души веселился, наблюдая отношения местных жителей со временем. На этот раз он сдержанно поблагодарил кассира, сказав, что обойдется без денег, вышел из банка, пересек сквер и, поднявшись по роскошной лестнице, вошел в мраморный вестибюль телеграфа.

Переписав текст телеграммы на бланк, Джордж встал в хвост невероятно медленно продвигающейся вперед очереди. Когда он достиг зарешеченного окошечка, его терпению пришел конец. Человек в окошечке — обладатель блестящего коричневого черепа и большой бородавки на носу — видимо, очень плохо знал английский. Ему понадобилась масса времени, чтобы, сверяясь со словарем, прочесть текст телеграммы и сосчитать слова. Наконец он поставил штамп и сообщил Джорджу, что с него девяносто пять песет.

Заплатив, Джордж спросил:

— Когда телеграмма придет в Лондон?

Клерк поглядел на часы.

— Ночью... возможно.

— Вы отправите ее прямо сейчас?

Человек с бородавкой не соблаговолил ответить. Он смотрел через плечо Джорджа.

— Следующий, пожалуйста.

Делать здесь больше было нечего. Джордж вышел наружу и закурил, раздумывая, что предпринять дальше. В конце концов он решил заскочить в яхт-клуб за почтой, но машину брать не стал. И пошел пешком.

Толпа на улицах вызвала у него приступ клаустрофобии. Он подолгу стоял на проезжей части, то и дело отскакивая назад, чтобы пропустить вырвавшийся из пробки автомобиль. Над головой у него нависали маленькие балкончики, переполненные людьми. Огромные старухи в черном что-то вязали или вышивали, наслаждаясь весенним солнышком. Ребятишки с глазами, как виноградины, перегибались через узорчатые кованые ограждения балконов, чудом не выпадая наружу. На протянутых поперек улиц веревках, точно праздничные знамена, развевалось белье, и весь город был пропитан густым запахом канализации, рыбы, кедрового дерева, дешевых сигарет и еще какими-то неизвестными ароматами, которые ветерок приносил с моря.

Джордж остановился на перекрестке, пережидая, пока рассосется пробка и он сможет перейти на другую сторону. Хромой в маленькой палатке продавал лотерейные билеты; в витрине магазинчика на углу красовались вышитые блузки, льняные платья, шляпы, пляжные туфли и купальные костюмы.

Джордж вспомнил про Селину. Он убеждал себя, что хочет поскорее посадить ее на лондонский самолет и вообще от нее избавиться, но понимал, что, пока ей нечего на себя надеть, уехать она не сможет. Пожалуй, надо купить ей платье. Однако, прежде, чем он переступил порог магазина, ему пришла в голову новая, поистине замечательная и очень забавная идея.

— Buenos dias, señor, — сказала рыжеволосая женщина, поднимаясь из-за стеклянного прилавка.

— Buenos dias, — ответил Джордж и с серьезным видом сообщил, что ему нужно.

Спустя пять минут он вышел на людную улицу с маленьким свертком, тщательно упакованным в полосатую бело-розовую бумагу. Он еще продолжал сам себе улыбаться, когда услышал за спиной автомобильный гудок. Выругавшись, Джордж отскочил в сторону; черный длиннорылый «ситроен», едва не задев его, затормозил рядом.

— Подумать только, — раздался знакомый голос, — кто к нам пожаловал!

Это была Франсис. Она сидела в открытой машине и смотрела на Джорджа радостно и удивленно. На ней были темные очки, надвинутая на лоб мужская соломенная шляпа и бледно-розовая рубашка. Перегнувшись через сиденье, она открыла дверь.

— Садись, подвезу.

Джордж сел рядом с ней; кожаная обивка сиденья была такой горячей, что ему показалось, будто он плюхнулся на сковородку. Не успел он закрыть дверь, как машина тронулась и начала осторожно пробираться сквозь густую толпу.

— Не думала, что так скоро тебя увижу, — сказала Франсис.

— Я и сам не собирался приезжать.

— И давно ты здесь?

— С полчаса, наверное. Отправлял телеграмму.

Франсис никак это не прокомментировала. Путь машине загородила кучка туристок. Толстые дочерна загорелые дамы в хлопчатобумажных платьях и белых кардиганах, в новехоньких соломенных шляпах. Франсис нажала на клаксон, дамы с удивлением оглянулись, оторвавшись от открыток, которые покупали, и, ничуть не обидевшись, расступились.

— Откуда их всех черт приносит? — поинтересовался Джордж.

— Пароход пришел — круиз. Первый в сезоне.

— О Боже, неужели уже началось?

Франсис пожала плечами.

— Из всего нужно уметь извлекать пользу. Городские власти на них, по крайней мере, зарабатывают деньги. — Она поглядела на лежащий у Джорджа на коленях пакет. — Что мы приобрели у Тересы?

— А как ты догадалась, что у Тересы?

— Полосатая бело-розовая бумага. Я заинтригована.

— Это носовые платки, — сказал Джордж, секунду поколебавшись.

— Не знала, что ты ими пользуешься.

Они подъехали к главной улице города — основному месту скопления автомобилей, где движение регулировали свирепые солдаты Гражданской гвардии. «Ситроен» полз на второй скорости. Франсис сказала:

— Куда ты хочешь поехать?

— В яхт-клуб. Может, для меня есть какая-нибудь почта.

— Разве ты вчера не забирал?

— Забирал, но это было вчера.

Франсис покосилась на него.

— Домой добрался благополучно?

— Конечно.

— С яхтой все о'кей?

— Да, все в порядке. А у вас вчера вечером тоже была гроза?

— Нет, прошла стороной.

— Повезло вам. У нас был сущий ад.

Они подождали, пока красный свет сменился зеленым, после чего Франсис свернула в узкую улочку, а оттуда — на широкую дорогу, ведущую в гавань. Эту часть Сан-Антонио Джордж любил больше всего: там находилось множество уютных маленьких харчевен, глядящих на воду, и корабельных складов, от которых пахло смолой, зерном и парафином. Гавань была заполонена судами. Рыбацкие шхуны, яхты, готовящийся к отплытию пароходик из Барселоны, пароход с туристами из Бремена, пришвартованный к северному пирсу.

Джордж обратил внимание на странную яхту, которой накануне не было.

— Она под датским флагом, — сказал Джордж.

— Молодая пара по фамилии Ван Триккер совершает кругосветное путешествие. — Франсис считала себя обязанной знать такие вещи.

— Через Средиземное море?

— Почему бы и нет? Для этого существует Суэцкий канал.

Джордж усмехнулся. Франсис наклонилась вперед, достала из ящичка под приборной панелью пачку сигарет и протянула Джорджу; он взял пачку и закурил одну сигарету для себя и другую — для нее. Возле яхт-клуба Джордж вылез и пошел за почтой, а Франсис осталась в машине. Когда он вернулся с двумя письмами, торчавшими из заднего кармана брюк, она спросила:

— Куда теперь?

— Хочу промочить горло.

— Я с тобой.

— А кто же будет продавать обворожительным туристкам шедевры Олафа Свенсена?

— На меня работает одна юная студентка. С немцами она прекрасно управится сама. — Франсис ловко развернула машину. — Я предпочитаю заниматься тобой.

Проехав еще немного, они остановились около заведеньица Педро. На широком тротуаре стояло несколько столиков, и они сели в тени дерева за один из них. Джордж заказал для себя пиво, а для Франсис коньяк.

— С каких это пор ты стал трезвенником, дорогой? — спросила Франсис.

— Ужасно хочется пить.

— Надеюсь, ты не заболел?

Она вытащила из заднего кармана Джорджа письма и, положив их перед ним на столик, сказала:

— Открой.

— Зачем?

— Потому что я сгораю от любопытства. Обожаю читать письма, особенно чужие. Не собираешься же ты их выбросить, не вскрыв. Давай... — Она взяла нож с небрежно накрытого столика и взрезала конверты. — Теперь тебе остается только достать и прочесть.

Джордж покорно выполнил ее указание. В одном конверте лежало письмо из специального журнала для яхтсменов; Джорджу сообщали, что ему причитается восемь фунтов десять шиллингов за статью, которую он прислал в журнал.

Джордж протянул письмо Франсис; прочитав его, она сказала:

— Ну, что я говорила? Приятное известие.

— Более или менее. — Джордж вытащил из конверта второе письмо.

— А о чем была статья?

— Об автоматическом рулевом управлении.

Франсис похлопала его по спине.

— Умный мальчик... А это от кого?

Второе письмо оказалось из Лондона, от издателя. Джордж углубился в его чтение и не услышал вопроса.


Джордж Даер, эск.

Клуб «Наутика»

Сан-Антонио

Болгарские острова

Испания

Дорогой мистер Даер!

За последние четыре месяца я написал вам не меньше пяти писем в надежде, что вы наконец приищете нам хотя бы конспект второй книги — продолжения «Фиесты в Кала Фуэрте». Ни на одно письмо ответа я не получил. Все были адресованы в клуб «Наутика» в Сан-Антонио, и я уже начинаю думать, что,возможно, этот адрес больше не актуален.

Как я указывал при составлении договора на публикацию «Фиесты в Кала Фуэрте», продолжение необходимо для поддержания читательского интереса. «Фиеста» разошлась хорошо, сейчас готовится третье издание и ведутся переговоры о четвертом — в мягкой обложке. Тем важнее, пока не уменьшился спрос, получить от вас вторую книгу.

Очень жаль, что нам не удалось встретиться и лично обсудить этот вопрос, но, полагаю, я достаточно ясно объяснил, что мы беремся за публикацию «Фиесты в Кала Фуэрте» лишь при условии, что эта книга будет первой в серии; как мне казалось, вы это поняли.

В любом случае буду признателен, если вы ответите на мое письмо.

Искренне ваш

АРТУР РАТЛЕНД


Джордж перечитал письмо два раза и бросил на стол. Официант принес заказ; пиво было такое холодное, что высокий стакан запотел, и, когда Джордж его взял, руку обожгло, точно от прикосновения ко льду.

— А это от кого? — спросила Франсис.

— Прочти.

— Если не хочешь, я не буду...

— Прочти, прочти.

Франсис взяла письмо; Джордж задумчиво потягивал пиво.

Прочитав, Франсис сказала:

— Гнусное письмецо... Кто он такой, чтобы позволять себе так писать?

— Мой издатель.

— О Господи! Ты же не подписывал договор!

— У издателей авторы одной книги не в чести, Франсис. Им или ничего не нужно, или подавай целую серию.

— Он тебе уже об этом писал?

— Неоднократно. Последние несколько месяцев просто засыпает меня письмами. Вот почему я не спешу их вскрывать.

— А ты хоть пытался начать вторую книгу?

— Пытался? Да я голову себе сломал! Не знаю, о чем писать, хоть ты тресни! И за первую-то взялся исключительно потому, что боялся остаться без денег, к тому же, предстояла долгая холодная зима. Честно говоря, я нисколько не надеялся, что ее напечатают.

— Но ты много ездил, Джордж... и чем только не занимался. Взять хотя бы путешествие по Эгейскому морю...

— Думаешь, я не пробовал его описать? Три недели не вставал из-за машинки — и оказалось, что читать мое сочинение еще скучнее, чем было писать. К тому же, об этом уже столько написано! Как и вообще обо всем.

Франсис затянулась в последний раз и старательно раздавила сигарету в пепельнице. Ее загорелые руки были крупные, как у мужчины, ногти — длинные и покрытые ярко-красным лаком. Тяжелый золотой браслет на запястье постукивал по деревянной столешнице при каждом движении кисти. Тщательно подбирая слова, она сказала:

— А может, все не так уж и плохо? В конце концов, одну хорошую книгу ты написал, и ничего страшного, если не напишешь вторую.

От причала яхт-клуба отплывала лодка. Послышалось стрекотанье мотора, на мачте развернулся парус. Мгновенье он вяло болтался, но рулевой резко переложил румпель, парус, вздрогнув, расправился и раздулся; яхта, накренившись, устремилась вперед; встречный ветер заставил ее почти лечь на воду.

— Я не люблю нарушать обещания, — сказал Джордж.

— Ты так говоришь, будто это твое личное дело.

— А разве нет?

— Нет — это бизнес.

— А деловые обещания нарушать, по-твоему, можно?

— Конечно, нельзя. Но писать книги — не то же самое, что продавать чулки или составлять финансовые отчеты. Это работа творческая; она подчиняется совсем другим законам. Если у тебя творческий застой, надо смириться и плюнуть.

— Творческий застой, — горько усмехнулся Джордж. — Значит, это так называется?

Франсис положила свою руку на руку Джорджа; он почувствовал тяжесть ее браслета.

— Постарайся об этом забыть. Напиши мистеру... — она взглянула на подпись в конце письма... — Ратленду, что, если он так ставит вопрос, ты отказываешься от всех обязательств и... гори они огнем, эти книжки!

— Ты всерьез считаешь, что надо так поступить? Ну а что дальше?

Франсис пожала плечами.

— Ну... — И медленно, растягивая слова, проговорила: — Существуют и другие развлечения.

— Например?

— Через две недели Пасха. — Она взяла нож, которым разрезала конверты, и принялась кончиком чертить по столу, повторяя рисунок дерева. — Я приглашена в Малагу на пасхальную корриду. У меня там друзья, американцы — страстные aficionades[10]. В Малаге лучшие быки и лучшие toreros[11] в Испании. И круглые сутки пьянка.

— Такое красноречие бы да агенту из бюро путешествий!

— Дорогой, на меня-то ты зачем злишься? Не я писала это письмо — я его только прочла.

— Да, да. Прости.

— Ну что, поедешь со мной? В Малагу?

Джордж подозвал маячившего поодаль официанта, расплатился, тот забрал стаканы, и Джордж дал ему на чай, потом нахлобучил фуражку и взял пакет в бело-розовой полосатой бумаге и оба письма.

— Ты мне не ответил, — сказала Франсис.

Джордж встал, держась за спинку стула.

— Ты, видно, запамятовала, что я никогда не был aficionado. От вида крови меня тошнит.

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной... — тоном капризной девочки протянула Франсис.

— Я вам все испорчу.

Франсис отвернулась, пытаясь скрыть разочарование, и спросила:

— Куда ты теперь?

— Обратно в Кала Фуэрте.

— Остаться не можешь?

— Нет, пора возвращаться.

— Только не говори, что ты должен накормить кошку.

— У меня есть дела поважнее. — Джордж положил Франсис руку на плечо. — Спасибо, что покатала.

Когда Джордж двинулся в обратный путь, начало смеркаться. Как только солнце спряталось за горизонт, в воздухе похолодало, и Джордж, затормозив возле уединенной фермы, надел предусмотрительно захваченный с собою свитер. Просунув голову в высокий ворот, он заметил женщину, вышедшую из дома, чтобы набрать из колодца воды. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне падающей из открытой двери желтоватой полосы света. Джордж сказал: «Buenas tardes»[12], женщина подошла поближе, остановилась, уперев кувшин в бедро, и спросила, где он был и куда едет.

Джорджу хотелось пить; выпив глоток воды из ее кувшина, он попрощался и поехал дальше; свет фар вспарывал сапфировую тьму. На небе зажглись первые звезды; Сан-Эстабан в тени горы казался островком, залитым огнями. Когда Джордж спустился на дорогу, ведущую в Кала Фуэрте, ветер принес со стороны моря свежий смолистый аромат пиний.

Необъяснимым образом ощущение близости к дому всегда успокаивало Джорджа. Вот и сейчас настроение у него улучшилось, и он осознал, каким усталым и подавленным чувствовал себя весь день. Практически во всем он потерпел неудачу. Вдобавок еще письмо от мистера Ратленда... Мало ему хлопот с этой мисс Куинс Гейт! Интересно, как она провела время? Джордж убеждал себя, что ему это абсолютно безразлично, но, тем не менее, спускаясь с холма к Каса Барко, надеялся, что его гостья будет повеселее, чем утром.

Въехав в гараж, Джордж выключил зажигание и посмотрел на часы. Было уже начало девятого. Выйдя из машины, он пересек дорогу, открыл дверь и вошел в дом. Никого не было видно, хотя внутри царил непривычный порядок. В очаге ярко пылал огонь, горели лампы, на низеньком столике возле камина, на бело-голубой салфетке, о существовании которой Джордж не подозревал, лежали вилки и ножи и стояли стаканы. Сняв фуражку, Джордж, неслышно ступая в своих туфлях на веревочной подошве, вышел на темную террасу, однако и там никого не обнаружил. Он перегнулся через каменную балюстраду, но внизу не было ни души: только слышался плеск воды да поскрипыванье пришвартованной к берегу шлюпки. Из какого-то кабачка в гавани доносилось приятное бренчанье гитары, и женский голос выводил странные двухтактные рулады, которые когда-то занесли на остров марокканцы.

Джордж, недоумевая, нахмурился и вернулся в дом. На антресолях было темно, но в кухне горел свет, и, заглянув туда, он с удивлением увидел Селину, сидевшую на корточках перед открытой духовкой и сосредоточенно поливающую соусом жаркое.

— Добрый вечер, — произнес Джордж.

Селина оглянулась. Его появление не застало ее врасплох; Джордж понял, что она прекрасно слышала, как он вошел в дом, и почему-то смутился. Селина же с чувством превосходства, как ему показалось, улыбнулась.

— Привет! — сказала она.

— Что ты делаешь?

— Готовлю обед.

— Пахнет соблазнительно.

— Надеюсь, что и на вкус окажется не хуже. Хотя, честно говоря, я не бог весть какая кухарка.

— А что там у тебя?

— Мясо с луком, перцем и еще разными разностями.

— Я не знал, что в доме есть продукты.

— А их и не было. Я сходила к Марии и купила.

— Ну да? — Это становилось интересно. — Но ведь Мария не говорит по-английски.

— Подумаешь! Я нашла словарь в ящике письменного стола.

— А откуда ты взяла деньги?

— Боюсь, я несколько увеличила ваш долг в лавке. И еще купила себе эспадрильо. За восемь песет. Надеюсь, вы не рассердитесь.

— Ни капельки.

Селина критически поглядела в кастрюлю.

— Как вам кажется, ничего на вид?

— Восхитительно.

— Боюсь, мясо немного пережарено — я не нашла никакого жира, кроме оливкового масла, а оно сюда не очень подходит.

Взяв полотенцем крышку, Селина прикрыла кастрюлю и засунула обратно в духовку. Потом захлопнула дверцу и встала. Глядя на Джорджа через стойку, она спросила:

— Ну как, удачно прошел день?

Джордж, согретый неожиданным домашним уютом, совсем забыл, как прошел день.

— Что?.. Ах да... Все в порядке.

— Телеграмму отправили?

— Да. Телеграмму отправил.

Джордж вдруг заметил на носу у Селины веснушки; при свете кухонной лампы в ее красивых гладких волосах выделялись совсем светлые пряди.

— Ну и когда, они сказали, может прийти перевод?

— Как мы и думали, дня через три или четыре. — Джордж уперся подбородком в скрещенные руки и спросил: — А ты чем занималась весь день?

— О... — Селина почему-то растерялась и, не зная, куда девать руки, как заправская барменша, стала вытирать полотенцем стойку. — Ну... познакомилась с Хуанитой, вымыла голову, посидела на солнышке на террасе...

— У тебя появились веснушки.

— Знаю. Это ужасно, да? А потом я пошла в деревню за покупками, и это длилось целую вечность — каждый хотел со мной поговорить, а я, естественно, не понимала ни слова. Потом вернулась и почистила овощи...

— И разожгла огонь... И нарвала цветов...

— Вы заметили?! Цветы полевые — вряд ли доживут до завтра; я их рвала на обратном пути. — Джордж молчал, и Селина торопливо, точно боясь, что беседа прервется, продолжала: — Вы хоть что-нибудь за целый день съели?

— Нет, я пропустил ланч. Только часа в четыре выпил стакан пива.

— Голодный, наверное?

— Как волк.

— Я как раз принялась за салат. Через десять минут все будет готово.

— Хочешь сказать, что мне следует надеть смокинг и шейный платок?

— Нет, я не такая...

Джордж улыбнулся ей, выпрямился и потянулся.

— Предлагаю заключить сделку, — сказал он. — Я пойду и смою пыль со своих ног, а ты приготовишь мне выпить.

— Что вы желаете?

— Виски с содовой. Со льдом.

— А сколько виски налить?

— На два пальца. — Джордж показал, сколько. — Хотя можно и три или четыре. Договорились?

— Попробую.

— Умница. Валяй.

Джордж нашел чистую рубашку, быстро принял ледяной душ, оделся и подошел к зеркалу, чтобы причесаться. Поглядел на свое отражение, и оно ему намекнуло, что не мешает побриться.

Не сводя глаз с небритой физиономии в зеркале, Джордж честно признался, что гораздо больше ему бы хотелось выпить.

Отражение ответствовало ханжеским тоном:

Если уж она накрыла стол и не поленилась нарвать цветов, тебе обязательно нужно побриться.

Я ее не просил рвать эти дурацкие цветы.

Обед готовить ты тоже не просил, но тем не менее собираешься его слопать.

Заткнись! — сказал Джордж и взял бритву.

Он тщательно выбрился и вылил на себя остаток туалетной воды, которой пользовался так редко, что она почти совсем выдохлась.

О, отлично, — любуясь им, одобрила физиономия в зеркале.

Доволен? — спросил Джордж и получил в ответ сардоническую ухмылку.

Стакан с виски уже стоял на столике возле камина, но Селина еще возилась на кухне, перемешивая салат в большой деревянной миске. Джордж взял приемник и, сев спиной к огню, попытался найти какую-нибудь приятную музыку. Селина сказала:

— Внизу, в гавани, поют. Наверное, сегодня праздник...

— Тебе, небось, надоело слушать?

— Странная мелодия.

— Естественно. Марокканская.

Сквозь шорох и треск в приемнике пробились мелодичные звуки гитары. Джордж усилил звук и взял стакан. Селина сказала:

— Ну как, я все правильно сделала?

Джордж попробовал. Получилось слишком крепко.

— Превосходно, — сказал он.

— Надеюсь, и обед удался. Я хотела купить у Марии свежего хлеба, но у вас дома такие запасы...

— Хуанита — хлебная наркоманка. За завтраком она съедает, наверное, десять кусков хлеба с козьим сыром, запивая vino tinto[13]. Не понимаю, как ей удается подняться из-за стола.

Селина вышла из-за стойки и поставила миску с салатом на стол. На ней была рубашка в синюю и зеленую полоску, которая Джорджу никогда раньше не нравилась, и чистенькие темно-синие брюки, аккуратно подпоясанные узким кожаным ремешком, показавшимся Джорджу очень знакомым. Он начисто забыл, из-за чего они с Селиной утром повздорили, но сейчас причина дурацкой ссоры мгновенно всплыла в памяти. Когда Селина повернулась, собираясь пойти в кухню за мясом, он протянул руку и схватил болтающийся конец ремешка.

— Откуда у тебя эти штаны? — спросил он.

Селина дернулась, как щенок на поводке, и замерла.

— Это ваши, — ответила она с напускным равнодушием.

— Мои? — Штаны были, действительно, его: темно-синие саржевые любимые брюки. — Поставив стакан, Джордж повернул Селину к себе лицом. — Но они тебе в самый раз. — Селина подняла и тут же опустила взгляд. — Что ты сделала с моими лучшими брюками?

У Селины округлились глаза.

— Я... Когда вы утром ушли, я абсолютно не знала, чем заняться. Слонялась без дела по дому и вдруг обнаружила брюки, в которых вы были накануне, — довольно грязные. То есть... на одной штанине были пятна... вроде бы от соуса... Ну и я отнесла их вниз и показала Хуаните, а Хуанита их постирала. И они сели.

Это было явное вранье, но у нее все же хватило совести смутиться.

— Это наглая ложь, и не пытайся спорить. Брюки только что побывали в чистке, а у тебя — я это сразу заметил, — вид, точно у нашкодившей кошки. А я-то, дурак, подумал: какая хорошая девочка, приготовила старине Джорджу вкусный обед. Ну что, я прав?

— Мне было нечего надеть, — жалобно пробормотала Селина.

— И ты решила отыграться на моих выходных брюках.

— Ничего подобного!

— Ты просто не понимаешь шуток.

— Не сказала бы, что вы их очень хорошо понимаете.

— Я — другое дело.

— Это еще почему?

Джордж кинул на Селину сердитый взгляд, хотя его гнев уже остыл — вероятно, из-за комизма ситуации. Да и у Селины в глазах заплясали веселые огоньки, открывая совершенно неожиданную черту ее характера.

— Не думал, что у тебя хватит мужества себя защищать.

— Вот почему вы злитесь...

— Вовсе не потому. Мне нравится, что ты способна постоять за себя. Кстати, — добавил он, внезапно вспомнив, что может отплатить Селине за ее гнусную шутку, — у меня для тебя кое-что есть.

— Ну да?

— Представь себе. — Джордж, когда клал на место фуражку, смахнул пакет в бело-розовой бумаге на пол и теперь нагнулся, чтобы его поднять. — Я купил тебе в Сан-Антонио подарок. Надеюсь, он придется тебе по вкусу.

Селина недоверчиво разглядывала маленький сверток.

— Ничего из одежды там быть не может...

— Открой и посмотри, — сказал Джордж и снова взял свой стакан.

Селина долго старательно распутывала узелки на ленточке, которой был обвязан сверток. Потом развернула бумагу и извлекла на свет две крошечных розовых тряпочки-бикини, купленные Джорджем в магазинчике Тересы.

— Ты утром горевала, что тебе нечего надеть... Полагаю, цвет подходящий, — с серьезным видом заметил Джордж.

У Селины отнялся язык. Подарок показался ей, с одной стороны, неприличным, а с другой — соблазнительным. Да и то, что его вручил Джордж... нет, она решительно не могла найти слов! Неужели он воображает, что она может такое надеть?!

Покраснев и не глядя на него, она с трудом выдавила:

— Спасибо.

Джордж расхохотался. Селина насупилась, и он мягко сказал:

— Тебя раньше никогда не дразнили?

Селина, окончательно смутившись, покачала головой.

— Даже няня? — Джордж старался говорить шутливо, и это сразу разрядило атмосферу.

— Оставьте в покое мою няню! — сердито сказала Селина, но его веселость оказалась заразительной.

— Не прячь улыбку! Она тебе очень идет.

9

На следующий день в половине восьмого утра Джордж открыл дверь Хуаните и, как всегда, увидел ее сидящей на каменной ограде со сложенными на коленях руками и корзинкой у ног. Корзинка была накрыта чистой белой тряпицей. Хуанита встала и с улыбкой вошла в дом.

— Что у тебя там, Хуанита? — спросил Джордж.

— Подарок для сеньориты. Апельсины с дерева Пепе, мужа Марии.

— Мария прислала?

— Si, señor.

— Очень мило с ее стороны.

— Сеньорита еще спит?

— Наверное. Я не посмотрел.

Пока Хуанита набирала воду, чтобы приготовить Джорджу кофе, он открыл ставни и впустил утреннее солнце в дом. Потом вышел на террасу: каменный пол приятно холодил ноги. «Эклипс» спокойно стояла на якоре; ее белый салинг резко выделялся на фоне темной зелени пиний на противоположном берегу. Джордж подумал, что сегодня можно будет перетащить на яхту новый винт, — других занятий не предвиделось. Предстоял совершенно свободный день, которым он сможет распорядиться по своему усмотрению. Поглядев на небо, Джордж решил, что погода обещает быть неплохой. Над сушей, пониже Сан-Эстабана, клубились облака, но дождевые тучи обычно собирались вокруг высоких горных вершин, небо же над морем было безоблачным и ясным.

Звяканье спускаемого в колодец ведра разбудило Селину, и вскоре она присоединилась к Джорджу; на ней была позаимствованная у него накануне рубашка и больше, похоже, ничего. Длинные стройные ноги уже не казались такими белыми — они успели покрыться легким загаром; из сооруженного на голове затейливого пучка выбивались две или три длинных пряди. Когда Селина перегнулась через балюстраду рядом с Джорджем, он увидел у нее на шее тоненькую золотую цепочку; на цепочке, конечно же, висел подаренный в детстве медальон или золотой крестик — память о конфирмации. Джордж не любил слово «невинность» — в его представлении оно ассоциировалось с пухлыми розовыми младенцами и глянцевыми открытками с изображением прелестных котят; однако сейчас в голове у него промелькнуло именно это слово: чистое и ясное, как колокольный перезвон.

Селина наблюдала за Пёрл, которая, расположившись на маленьком солнечном островке под террасой, совершала утренний туалет. На мелководье то там, то сям выпрыгивали из воды рыбы, и Пёрл отрывалась от своего занятия и замирала, а затем снова принималась вылизывать пушистую шерсть.

— Позавчера, когда мы с Томеу приехали в Каса Барко, внизу два рыбака чистили рыбу, и Томеу с ними разговаривал, — сказала Селина.

— Наверное, там был Рафаэль, его двоюродный брат. Он держит свою лодку рядом с моей.

— В этой деревне все родственники?

— Почти все. Хуанита принесла тебе подарок.

Селина повернулась к Джорджу; непослушные пряди, как кисточки, хлестнули ее по лицу.

— Ну да? А что?

— Пойди и посмотри.

— Мы с ней уже здоровались, но про подарок она ничего не сказала.

— И не могла — Хуанита не говорит по-английски. Иди скорей, она сгорает от нетерпения.

Селина скрылась в доме. Оттуда послышался странный диалог; затем Селина вновь появилась, держа в руке прикрытую белой тряпицей корзинку.

— Апельсины.

— Las naranjas, — сказал Джордж.

— Это апельсины так называются? А я подумала, она объясняет, что их прислала Мария.

— Муж Марии сам их выращивает.

— Какие милые люди!

— Тебе бы надо подняться и их поблагодарить.

— Сначала бы неплохо научиться говорить по-испански. Вам для этого понадобилось много времени?

Джордж пожал плечами.

— Месяца четыре. Когда я уже здесь жил. До того я не знал ни слова.

— Но французский-то знали?

— Да, французский знал. И немного итальянский. Итальянский особенно помог.

— Мне нужно выучить хотя бы несколько слов.

— Я тебе дам учебник, зубри.

— Я уже знаю: buenos dias — доброе утро...

— A buenas tardes — добрый день, buenas noches — спокойной ночи.

— А еще si. Это значит — да.

— А по — нет, что молодой девушке знать гораздо важнее.

— Это даже я со своими куриными мозгами в состоянии запомнить.

— Ой, не уверен.

Появилась Хуанита с завтраком на подносе, расставила на столе тарелки и стаканы. Джордж сказал ей, что сеньорита очень обрадовалась подарку и попозже обязательно сходит в деревню и лично поблагодарит Марию. Хуанита заулыбалась, закивала и унесла поднос обратно в кухню. Селина взяла ensamada и спросила:

— Что это?

— Сладкий хлеб. Хуанита каждое утро покупает свежий у пекаря в Сан-Эстабане и приносит мне на завтрак, — объяснил Джордж.

— Ensamadas, — повторила она и отломила горбушку от мягкой слоеной булки. — Хуанита только вам помогает или кому-нибудь еще?

— Она обслуживает собственного мужа и детей. Работает в поле и дома. И так всю жизнь. Работа, замужество, роды и церковь. Больше ничего.

— Но, похоже, она довольна. Всегда улыбается.

— У нее самые короткие ноги в мире. Заметила?

— Короткие ноги не мешают радоваться жизни.

— Конечно. Кто еще может, как она, мыть пол, не сгибая коленей?

После завтрака, пока не наступила жара, они отправились в деревню за покупками. На Селине были севшие темно-синие брюки Джорджа и эспадрильо, накануне купленные у Марии; Джордж нес корзинки; по дороге он научил Селину говорить: «Muchas gracias para las naranjas»[14].

Передняя часть лавки была загромождена соломенными шляпами, кремами для загара, фотопленками и купальными полотенцами; дверь в глубине вела в высокое и темное подсобное помещение, где в холодке стояли бочонки с вином, ящики с ароматными фруктами и овощами и длинными, с человеческую руку, буханками хлеба. Мария, ее муж Пепе и Томеу обслуживали немногочисленных покупателей. Когда Джордж и Селина переступили порог, все замолчали и замерли. Джордж подтолкнул Селину, она сказала: «Maria, muchas gracias para las naranjas», покупатели и хозяева дружно расхохотались и принялись хлопать их по спине, точно услышали что-то невероятно остроумное.

Потом Селина с Джорджем набили корзинки бутылками вина, хлебом и фруктами, поручив Томеу доставить их на велосипеде в Каса Барко, и, после того как Джордж выпил предложенную ему Пепе рюмочку бренди, пошли в гостиницу «Кала Фуэрте» к Рудольфо. Там они уселись за стойку бара, и Рудольфо принес им кофе, а они сообщили, что отправили в Англию телеграмму, и очень скоро, буквально на днях, получат деньги и смогут вернуть ему долг, но Рудольфо только рассмеялся и сказал, что готов ждать сколько угодно, и Джордж выпил еще рюмку бренди, а потом они распрощались с Рудольфо и побрели обратно в Каса Барко.

Вернувшись домой, Джордж отыскал испанскую грамматику, с помощью которой овладевал новым языком, и вручил Селине.

— Я начну прямо сейчас, — объявила она.

— А, может, отложишь занятия и составишь мне компанию?

— Я отправляюсь на «Эклипс».

— Покататься решили?

— Покататься? Это тебе не Фринтон. — И добавил с простонародным акцентом: — Прокатимся, мэм? Всего за полкроны...

— Я просто подумала, вам захочется выйти в море, — робко сказала Селина.

— Не захочется. — И, словно извиняясь за свою непреклонность, примирительно сказал: — Я уже давно собирался перевезти на яхту новый гребной винт, и сегодня для этого как раз подходящий день. А ты искупаешься, если захочешь, только, предупреждаю, вода холодная.

— А можно взять с собой учебник?

— Да все что угодно. Давай, устроим пикник.

— Пикник!

— Хуанита наверняка даст нам с собой корзинку с чем-нибудь вкусненьким. Это, конечно, не элегантная корзина с крышкой от Фортнама и Мейсона...

— Ой, попросите ее... Тогда незачем будет спешить к ланчу...

Спустя полчаса они погрузились в шлюпку. Селина уселась на корме, поставив коробку с винтом между ног. Она захватила с собой учебник, словарь и полотенце — на случай, если решит искупаться. Джордж сел на весла; корзинка с продуктами лежала около него на дне. Когда они отчаливали, Хуанита, перегнувшись через балюстраду, вытряхивала тряпку: казалось, она машет им на прощанье. Пёрл с печальным мяуканьем ходила взад-вперед по самому краю воды: ей тоже хотелось с ними поехать.

— Почему б нам ее не взять? — сказала Селина.

— Она тут же запросится обратно. Не выносит, когда кругом много воды.

Селина, опустив руку за борт, следила за извивающимися в глубине зелеными водорослями.

— В точности, как трава, верно? Или как лес на ветру...

Вода была очень холодная. Селина вытащила руку и, обернувшись, поглядела на Каса Барко: дом с воды, к ее удивлению, выглядел совершенно по-новому.

— До чего же он не похож на все остальные дома! — вырвалось у нее.

— Это дом-корабль. Barco по-испански — корабль.

— А он уже был таким, когда вы в нем поселились?

Джордж перестал грести.

— Я вижу, ты невнимательно прочла мою книгу. И это секретарь Клуба поклонников Джорджа Даера? Позор! А может, ты ее вообще не читала?

— Нет, читала, но обращала внимание только на то, что касалось вас: ведь я думала, вы — мой отец. А про вас там, действительно, почти ничего нет. Все больше про деревню, про гавань, про «Эклипс»...

Джордж снова налег на весла.

— Впервые я увидел Кала Фуэрте с моря. Приплыл из Марселя — один, потому что не мог собрать команду, — и с огромным трудом нашел, куда поставить «Эклипс». Спустил паруса и бросил якорь в нескольких фугах от ее теперешней стоянки.

— И сразу подумали, что хорошо бы остаться? Чтобы здесь был ваш дом?

— Не знаю, что я подумал. Скорее, вообще ничего — сил не было думать. Помню только, как замечательно пахли пинии.

Шлюпка вплотную подошла к корпусу «Эклипс». Джордж встал, ухватился за привальный брус и, держа в руке фалинь, взобрался на корму; привязав лодку, он перегнулся через борт, Селина передала ему полотенце, книги и корзинку и сама поднялась на палубу. Джордж между тем спрыгнул в шлюпку и взял тяжелую коробку, в которой лежал винт.

Просмоленная парусина, уже совершенно сухая, по-прежнему покрывала кокпит. Селина нырнула под нее и поставила корзинку на одну из скамеек, а потом огляделась с робким восхищением человека, впервые попавшего на такое маленькое судно.

— Она кажется совсем крошечной!

— А ты что рассчитывала увидеть? «Куин Мэри»?

Джордж опустил винт на пол и нагнулся, чтобы задвинуть его от греха подальше под сколоченную из деревянных реек скамейку.

— Нет, конечно.

Джордж выпрямился.

— Пойдем, я тебе все покажу.

Трап из люка вел в камбуз, часть которого была занята навигационным столом с большими ящиками, где свободно помещались морские карты. Рядом находилась каюта с двумя койками, разделенными откидным столиком. Селина спросила, здесь ли Джордж спит, и, получив утвердительный ответ, заметила, что ему с его шестью футами роста койка длиной в четыре с половиной фута должна быть коротковата. Джордж ловким движением фокусника продемонстрировал, как можно ее удлинить.

— Понятно. Но все равно ноги получаются в дырке.

— Так и задумано. И очень даже удобно.

В каюте было довольно много книг — специальные рейки удерживали их от падения с полок; на койках лежали синие и красные подушки; с потолка свисала парафиновая лампа на шарнирах. Обстановку дополняли несколько снимков «Эклипс» под всеми парусами и рундук с незакрытой крышкой, оклеенной тонкой желтой клеенкой. Выйдя из каюты, Джордж обогнул выкрашенную белой краской мачту и показал Селине крошечный треугольный форпик, где был гальюн, стояли рундуки и откуда спускалась якорная цепь.

— Нет, она все-таки очень маленькая. — Не представляю, как можно жить в таких клетушках, — сказала Селина.

— Со временем привыкаешь. А когда плаваешь в одиночку, удобнее всего расположиться в кокпите. И камбуз рядом: всегда можно, не отрываясь от дела, схватить что-нибудь пожевать. А теперь пошли обратно.

Пропустив Селину вперед, Джордж приостановился, чтобы отдраить и распахнуть иллюминаторы. В камбузе Селина высунулась из люка и убрала с солнцепека корзинку. Узкогорлая бутылка вина, к сожалению, успела согреться; когда Селина сказала об этом Джорджу, он накинул на горлышко веревочную петлю и спустил бутылку за борт. Потом опять скрылся в каюте и вернулся с поролоновым матрасом — из тех, что лежали на койках.

— А это зачем?

— Я подумал, ты захочешь позагорать. — Джордж разложил матрас на крыше капитанской каюты.

— А вы что собираетесь делать? Устанавливать винт?

— Нет, подожду, пока море потеплеет, или кого-нибудь найму.

И снова исчез внизу, а Селина взяла испанскую грамматику, забралась на крышу и растянулась на матрасе. Потом открыла учебник и прочла: «Существительные бывают мужского и женского рода. Они всегда употребляются с определенным артиклем».

Скоро стало очень тепло. Селина уронила голову на раскрытую книгу. Вода тихо плескалась, пинии благоухали, солнышко приятно припекало. Селина, закрыв глаза, раскинула руки и почувствовала, как все вокруг исчезает, и единственная реальность сейчас — белая яхта, стоящая на якоре в голубой бухте, и Джордж Даер, который копошится внизу в каюте, хлопает крышкой рундука и, время от времени что-то роняя, негромко ругается сквозь зубы.

Немного погодя, Селина открыла глаза и сказала:

— Джордж...

— Умм? — Он сидел в кокпите, голый по пояс, с сигаретой в зубах, и тщательно сматывал канат.

— Я уже знаю все про мужской и женский род.

— Что ж, для начала неплохо.

— Теперь, пожалуй, можно и искупаться.

— Валяй.

Она села и откинула волосы с лица.

— Ужасно будет холодно?

— После Фринтона никакая вода не покажется холодной.

— Откуда вы знаете, что я бываю во Фринтоне?

— Могучая интуиция. Я вижу, как ты проводишь там лето со своей няней. Посиневшая от холода и дрожащая как осиновый лист.

— Да, правильно. А на берегу острая галька, а на мне, поверх купальника, толстый свитер. Агнесса тоже ненавидела Фринтон. Одному Богу известно, почему нас туда посылали.

Селина встала и расстегнула рубашку.

— Здесь очень глубоко. Ты умеешь плавать? — спросил Джордж.

— Конечно.

— Я приготовлю гарпун — на случай, если появятся акулы-людоеды.

— Здорово! — Селина сняла рубашку; под ней был подаренный Джорджем бикини.

— О Боже! — воскликнул Джордж. Он никак не думал, что она воспримет его шутку всерьез и рискнет облачиться в этот нескромный костюм, и уставился на нее ошарашенно и смущенно. В голове опять застучало слово «невинность», и он с невольной неприязнью подумал о Франсис с ее дочерна загоревшим, словно задубленным телом в вульгарном купальнике; другого, впрочем, она бы никогда не надела.

Джордж не был уверен, расслышала ли Селина его изумленный возглас, потому что в этот момент она прыгнула в воду. Он стал следить, как она плавает — красиво и без брызг; ее длинные волосы извивались на поверхности, точно диковинные и прекрасные морские водоросли.

Наконец, дрожа от холода, Селина вылезла из воды, Джордж накинул на нее полотенце и спустился в камбуз, чтобы принести ей кусок хлеба с козьим сыром, собственноручно приготовленным Хуанитой. Когда он вернулся, Селина уже сидела на крыше каюты и вытирала голову полотенцем. Она показалась ему похожей на Перл. Он протянул ей хлеб, и она сказала:

— Во Фринтоне после купанья мне всегда давали имбирное печенье. Агнесса говорила: чтоб не дрожала...

— Ну и нянькалась же она с тобой!

— Не надо так говорить. Вы же ее в глаза не видели.

— Прощу прощения.

— Она вам наверняка бы понравилась. Вид у нее страшно суровый, но это ровно ничего не значит. И вообще у вас с ней много общего. Она совсем не такая язва, какой кажется.

— Премного благодарен.

— Это комплимент. Я очень люблю Агнессу.

— Может, и меня полюбишь — если я научусь вязать...

— Хлеба больше нет? Я еще не наелась.

Джордж снова спустился вниз, а когда вернулся, Селина лежала на животе; перед ней был открытый учебник. Она повторяла:

— Yo — я. Tu — ты. Usted — вы.

— Не Usted, а Usteth... — Джордж произнес это слово на местный манер, чуть шепелявя.

— Usteth... — Селина взяла хлеб и рассеянно принялась жевать. — Забавно: вы довольно много обо мне знаете — я сама кучу всего нарассказывала, пока думала, что вы мой отец... а я о вас не знаю почти ничего.

Джордж не ответил, и Селина перевернулась, чтобы на него взглянуть. Он стоял в кокпите — их головы были на одном уровне и очень близко, в каких-нибудь двух футах, — но он на нее не смотрел, а следил за рыбацкой лодкой, скользящей по прозрачной сине-зеленой воде у выхода из гавани; Селина видела только часть загорелого лба, щеку и подбородок. Джордж не обернулся даже, когда она заговорила, но немного погодя сказал:

— Да, пожалуй, не знаешь.

— И «Фиеста в Кала Фуэрте» вовсе не про вас, правильно?

Рыбачья лодка медленно входила в глубокий канал. Джордж спросил:

— А что тебе так хотелось узнать?

— Ничего. — Селина уже пожалела, что завела этот разговор. — Ничего особенного. — Она загнула уголок страницы и тут же его разгладила: ей внушали, что это дурная привычка. — Вы, наверное, думаете, я ужасно любопытная. Книгу мне дал Родни, мой адвокат, — я вам про него говорила. Когда я решила, что вы — мой отец, и сказала, что хочу вас разыскать, он был категорически против. Заявил, что не надо будить спящего тигра.

— Экое образное мышление! Редкость у адвокатов... — Лодка проплыла мимо яхты, вышла на глубокую воду и с тарахтеньем мотора направилась в открытое море. — Джордж повернулся к Селине лицом. — Под тигром подразумевался я?

— Вряд ли. Он просто хотел избавить меня от лишних неприятностей.

— Но ты пренебрегла его советом.

— Да.

— Ты, кажется, хотела мне что-то сказать?

— Что я чересчур любопытная. Такая уж уродилась. Простите.

— Мне нечего скрывать.

— Меня вообще интересуют люди. Их семьи, родители.

— Мой отец был убит в сороковом году.

— И ваш отец был убит?

— Их эсминец был потоплен немецкой подводной лодкой в Атлантическом океане.

— Он служил в военно-морском флоте? — Джордж кивнул.

— Сколько вам тогда было лет?

— Двенадцать.

— А братья или сестры у вас есть?

— Нет.

— И что же с вами было потом?

— Потом... дай подумать... я закончил школу, отслужил в армии, потом решил остаться на военной службе, получил офицерское звание...

— А вам не хотелось стать моряком, как отец?

— Нет. Я думал, в сухопутных войсках веселее.

— И так оно и оказалось?

— В некотором роде. Хотя не настолько, как я надеялся. А потом... моему дяде Джорджу пришла в голову блестящая идея: поскольку у него не было сыновей, он решил, что я должен заняться семейным бизнесом.

— Каким же?

— Суконные фабрики в западном Йоркшире.

— И вы согласились?

— Да. Посчитал это своим долгом.

— Но без большой охоты.

— Да. Без малейшей.

— А что было дальше?

— Да ничего, — рассеянно ответил Джордж. — Проторчал пять лет в Бреддерфорде, потом продал свою долю в деле и уехал.

— А дядя Джордж не возражал?

— Не могу сказать, что он был очень доволен.

— И что же вы стали делать?

— Купил на вырученные деньги «Эклипс», несколько лет мотался по свету, пока не осел здесь, где и живу счастливо по сей день.

— И тогда вы написали книгу.

— Да, действительно написал.

— Вот это самое важное!

— Почему?

— Потому что это творчество. Это сидит у вас внутри. Способность писать — дар судьбы. Я, например, на такое не способна.

— Я тоже, — сказал Джордж. — Именно поэтому мистер Ратленд мистическим образом — с твоею помощью — напомнил мне о себе.

— Разве вы больше не собираетесь писать? А как же вторая книга?

— Поверь, я бы написал, если б мог. И даже начал, но получилась такая тягомотина, что я изорвал рукопись в клочки и предал их ритуальному сожжению. После этого у меня, мягко говоря, отпала всякая охота заниматься сочинительством. Правда, я обещал старику сделать еще одну попытку — хотя бы предложить идею, — и попросил год сроку, но... воз и ныне там. Мне сказали, что у меня творческий застой, а это, если хочешь знать, худший вид умственного запора.

— А о чем вы хотели писать?

— О путешествии по Эгейскому морю — это было до того, как я здесь поселился.

— И в чем же загвоздка?

— Скучища получается. Путешествие было потрясающее, а на бумаге выглядит не более увлекательным, чем описание автобусной экскурсии в Лидс в дождливое ноябрьское воскресенье. И вообще, про все это уже написано.

— Ну и что? Нужно найти новый подход, оригинальный угол зрения. И тогда все получится.

— Да, конечно. — Джордж улыбнулся Селине. — А ты совсем не такая глупенькая, как кажешься.

— Зато вы умудряетесь даже приятные вещи говорить в препротивной манере.

— Знаю. Я обманщик и хам. И хватит об этом. Может, стоит вернуться к личным местоимениям?

Селина посмотрела в учебник.

— Usted. Вы. El. Он. Ella...

— Двойное «л» произносится так, будто после него стоит мягкий знак. Elya.

— Elya, — повторила Селина и снова подняла взгляд на Джорджа. — Вы никогда не были женаты?

Джордж не ответил, но на лице у него появилось такое выражение, будто Селина внезапно поднесла к его глазам яркую лампу. Помолчав, он сказал — вполне спокойно:

— Женат я никогда не был. Только обручен. — Селина ничего не сказала, и, видимо, ободренный ее молчанием, он продолжал: — Когда я еще жил в Бреддерфорде... Родители моей невесты были местные богатеи — очень симпатичные, всего добившиеся своим горбом. Как говорится, на таких земля держится... Папаша разъезжал на «бентли», мать — на «ягуаре», а у Дженни была огромная спортивная машина с автоматическим управлением. Зимой они ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, лето проводили в Форменторе и не пропускали ни одного музыкального фестиваля в Лидсе — считали, что положение обязывает...

— Я все думаю: злой вы или добрый...

— Сам не знаю.

— А почему она с вами порвала?

— Не она, а я с ней порвал. За две недели до свадьбы, которая должна была быть такой пышной, какой Бреддерфорд еще не видывал. Несколько месяцев я близко подойти к Дженни не мог: бесконечные подружки, приданое, меню для свадебного стола, фотографы, подарки... Ох уж эти подарки! И между нами начала вырастать стена, сквозь которую я не мог пробиться. А когда понял, что Дженни эта стена не мешает, что она просто не замечает ее... я никогда не был о себе чересчур высокого мнения, но кое-какими принципами поступаться не захотел.

— И вы ей сказали, что раздумали жениться?

— Да. Пошел к ним домой и сказал Дженни и ее родителям. В комнате, которая вся была завалена корзинами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, хрустальными салатницами, чайными сервизами, тостерами... Это было чудовищно. Отвратительно. — При этом воспоминании Джорджа передернуло. — Я почувствовал себя убийцей.

Селина невольно подумала о новой квартире, о коврах и мебельном ситце, белом платье и венчании в церкви с мистером Артурстоуном в роли посаженного отца. И внезапно похолодела от ужаса, словно в дурном сне. Словно поняла, сколько ей предстоит потерять. Словно вдруг осознала, что вступила на опасный путь, и впереди крутой обрыв, и всякие несчастья, и безымянный страх. Ей нестерпимо захотелось вскочить и убежать, и больше не заставлять себя делать то, чего так не хотелось делать.

— И после... после этого вы уехали из Бреддерфорда?

— Чего ты так испугалась? Нет, сразу я не уехал: проторчал там еще два года. В качестве persona non grata среди всеобщего заговора молчания. Многие неожиданно от меня отвернулись. Даже интересно оказалось узнать, кто твои настоящие друзья... — Джордж подался вперед и уперся локтями в крышу каюты. — Довольно! Такие разговоры не способствуют овладению кастильским наречием. Попробуй-ка проспрягать в настоящем времени глагол hablar.

— Hablo. Я говорю. Usted habla — вы говорите. Вы ее любили?

Джордж бросил на Селину быстрый взгляд: в его темных глазах не было гнева — только боль. Потом он положил свою загорелую руку на испанскую грамматику и мягко сказал:

— Чур не подсматривать. Не пытайся меня обмануть.


«Ситроен» въехал в Кала Фуэрте в самую жаркую пору дня. На безоблачном небе сверкало солнце, тени были черные, а пыль и дома — ослепительно-белые. Нигде ни живой души; все ставни закрыты. Когда Франсис подкатила к гостинице «Кала Фуэрте» и выключила мотор своей мощной машины, воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом ветвей, раскачиваемых почти неощутимым, таинственным бризом.

Франсис вышла из машины и, захлопнув дверцу, поднялась по ступенькам гостиничной террасы. Раздвинув занавеску, вошла в бар. После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку, но потом она разглядела Рудольфо, дремавшего в плетеном шезлонге; как только Франсис переступила через порог, он проснулся и вскочил, заспанный и недоумевающий.

— Привет, amigo[15], — сказала Франсис.

Рудольфо протер глаза.

— Франческа! Что вы здесь делаете?

— Минуту назад приехала из Сан-Антонио. Выпить дашь?

Рудольфо прошел за стойку бара.

— Что желаете?

— Есть холодное пиво?

Франсис взобралась на высокий табурет, вытащила сигарету; Рудольфо подтолкнул к ней спичечный коробок, и она закурила. Открыв банку, Рудольфо осторожно, чтобы не было пены, налил пиво в стакан.

— Не очень-то приятно на таком солнцепеке разъезжать в открытой машине, — сказал он.

— Пустяки.

— Рано в этом году началась жара.

— Сегодня кошмарный день. В Сан-Антонио чувствуешь себя, как сардинка в банке; одно удовольствие после этого очутиться в деревне.

— Вы только поэтому приехали?

— Не совсем. Мне нужно повидать Джорджа.

Рудольфо в ответ выразительно скривил губы; Франсис нахмурилась.

— Его что, нет?

— Здесь он, где же ему еще быть? — В глазах Рудольфо сверкнули злые огоньки. — Вы разве не знаете, что у него гости?

— Гости?

— Да. Дочка.

— Дочка! — Франсис от изумления потеряла дар речи, но через минуту расхохоталась. — Ты что, спятил?

— Ни чуточки. К нему приехала дочь.

— Да ведь... Джордж никогда не былженат.

— Мне об этом ничего не известно, — сказал Рудольфо.

— Сколько же ей, черт подери, лет?

— Лет семнадцать... — снова скривился Рудольфо.

— Не может этого быть...

— Франческа, я говорю, она там. — Рудольфо начал терять терпение.

— Я вчера видела Джорджа в Сан-Антонио. Он мне ничего не сказал...

— И даже не намекнул?

— Нет. Да и я ничего не заметила...

Это было не совсем так: Джордж вчера вел себя необычно, что показалось Франсис подозрительным. Внезапная необходимость срочно отправить куда-то телеграмму, хотя он только накануне был в городе, сверток в бело-розовой бумаге — из самого «женского» магазина Сан-Антонио, и оброненные на прощанье слова, что по возвращении в Кала Фуэрте у него найдутся дела поважнее, чем кормить кошку. Весь вечер и большую часть ночи Франсис ломала голову над этими загадками; она не сомневалась, что, разгадав их, узнает нечто очень важное, и утром, не в силах долее оставаться в неведении, решила отправиться в Кала Фуэрте и выяснить, в чем дело. Даже если выяснять окажется нечего, она повидает Джорджа. А вот то, что многолюдные раскаленные улицы Сан-Антонио действовали ей на нервы и пустынные голубые бухты и свежий смолистый запах Кала Фуэрте после этого пекла показались раем земным, было правдой.

Так вот оно что! Дочка... У Джорджа есть дочь. Франсис раздавила в пепельнице сигарету и заметила, что ее пальцы дрожат.

— Как ее зовут? — Она старалась говорить спокойно и равнодушно.

— Сеньориту? Селина.

— Селина. — Франсис произнесла это имя, точно выплюнула что-то невкусное.

— Очаровательная девушка.

Франсис допила пиво, поставила на стойку пустой стакан и сказала:

— Пожалуй, я поеду и сама во всем разберусь.

— Правильно.

Соскользнув с высокого табурета и взяв сумку, Франсис направилась к двери, однако на пороге остановилась и повернулась к Рудольфо, провожавшему ее удивленным взглядом своих лягушачьих глаз.

— Рудольфо, если мне понадобится здесь переночевать... у тебя найдется свободная комната?

— Ну конечно, Франческа. Я приготовлю номер.

Доехав в облаке пыли до Каса Барко, Франсис оставила «ситроен» на единственном клочке тени, который ей удалось отыскать, перешла узкую дорогу, открыла зеленую дверь и крикнула:

— Есть кто-нибудь?

Ответа не последовало, и она вошла в дом.

В доме никого не было. Приятно пахло золой и фруктами, в открытые окна врывался прохладный ветерок с моря. Бросив сумку на первый попавшийся стул, Франсис обошла дом, но никаких следов присутствия женщины не обнаружила. С антресолей донесся едва слышный шорох; поглядев наверх, Франсис увидела, что это всего лишь противная кошка Джорджа спрыгнула с кровати и стала спускаться по лестнице, чтобы поприветствовать гостью. Франсис не любила кошек, особенно эту, и пнула Пёрл ногой. Та, задрав хвост, с достоинством удалилась, всем своим видом выражая глубочайшее презрение. Франсис пошла за ней на террасу, по дороге взяв со стола бинокль. «Эклипс» спокойно стояла на якоре. Франсис поднесла бинокль к глазам, отрегулировала его и как на ладони увидела яхту и тех, кто на ней был. Джордж лежал в кокпите на одной из скамеек, с раскрытой книгой на груди, в надвинутой на глаза старой фуражке. На крыше каюты разлеглась девица: бесконечно длинные конечности и копна соломенных волос. Она была в рубашке, похоже, принадлежащей Джорджу; лица Франсис разглядеть не могла. Сцена была поистине идиллическая, и Франсис, опустив бинокль, нахмурилась. Вернувшись в дом и положив бинокль на стол, она налила себе стакан вкусной холодной колодезной воды, вынесла его на террасу, передвинула самое надежное из плетеных кресел в тень навеса, села, несмотря на угрожающий скрип, и приготовилась ждать.


Джордж спросил:

— Не спишь?

— Нет.

— Пожалуй, пора домой. Поднимайся. Ты слишком долго провалялась на солнце.

Селина села и выпрямилась.

— Я заснула.

— Знаю.

— Это все из-за чудесного вина.

— Вероятно.

Они поплыли обратно в Каса Барко. Шлюпка легко скользила по переливчатой синей воде, отбрасывая тень на верткие зеленоватые водоросли. Было тихо, спокойно и жарко; казалось, в мире никого больше нет. У Селины горело все тело; она чувствовала себя перезрелым плодом, который вот-вот лопнет, но даже это ощущение ее не раздражало — оно было естественной принадлежностью чудесного дня. Поудобнее устроив пустую корзину между ног, Селина сказала:

— Пикник удался на славу. Лучший в моей жизни.

Она ждала, что Джордж отпустит какое-нибудь дурацкое замечание насчет Фринтона, но — к ее удивлению — он промолчал, только улыбнулся, будто с ней соглашаясь.

Приблизившись к пирсу, Джордж выскочил и подтянул шлюпку. Селина выгрузила все имущество, вышла сама; горячие доски пирса обожгли ее босые ступни. Собрав вещи, они поднялись на террасу: Джордж шел впереди, Селина — сзади и поэтому услышала голос Франсис раньше, чем увидела его обладательницу.

— Вы только поглядите, кто идет!

Джордж на секунду остолбенел, но потом, как ни в чем ни бывало, поднялся на террасу.

— Привет, Франсис, — сказал он.

Селина, чуть замедлив шаг, последовала за ним. Франсис лежала в старом плетеном кресле, задрав ноги на стол. На ней была белая в синюю крапинку рубашка, завязанная узлом под грудью и оставлявшая открытой загорелый живот, и обтягивающие белые полотняные брюки. Туфли она сбросила; на темных и запыленных босых ногах, скрещенных на столе, выделялись покрытые ярко-красным лаком ногти. Она даже не подумала встать или хотя бы сесть, а так и продолжала лежать, почти касаясь пальцами рук пола и наблюдая за Джорджем из-под короткой светлой челки.

— Я решила тебя обрадовать. — Посмотрев через плечо Джорджа, она увидела Селину. — Эй, привет!

— Привет, — слабо улыбнулась Селина.

Джордж поставил корзинку на пол.

— Что ты здесь делаешь?

— Видишь ли, в Сан-Антонио чертовски жарко и шумно, и я решила на пару деньков оттуда смыться.

— Где ты остановилась?

— Рудольфо пообещал номер.

— Ты видела Рудольфо?

— Угу, зашла к нему по дороге выпить пивка. — В глазах ее сверкнуло злорадство: она понимала, что Джорджу не терпится узнать, чего ей наговорил Рудольфо.

Джордж присел на край стола.

— Рудольфо сообщил, что у меня Селина?

— Конечно. — Она улыбнулась Селине. — Ну и сюрприз, скажу я вам. Джордж, ты еще нас не познакомил.

— Извини. Селина, это миссис Донджен...

— Франсис, — быстро вставила Франсис.

— А это Селина Брюс.

Селина шагнула вперед и сказала:

— Здравствуйте... — но Франсис будто не заметила ее протянутой руки.

— Вы приехали погостить?

— Да, я...

— Джордж, ты никогда не говорил, что у тебя есть дочь.

— Она мне не дочь, — сказал Джордж.

Франсис слегка изменилась в лице. Сняв со стола ноги, она выпрямилась в кресле.

— Не мог ли бы ты объяснить...

— Помолчи секунду. Селина...

Селина повернулась к нему, и Джордж увидел, что она растеряна, а, возможно, даже обижена.

— Ты не против, если мы с Франсис минутку поговорим наедине?

— Ну конечно, нет. — Селина попыталась улыбнуться, чтобы показать, что ей решительно все равно, и положила на стол полотенце и учебник, — видимо, посчитав, что так ее бегство не будет казаться чересчур поспешным.

— Буквально пять минут...

— Я спущусь в шлюпку. Там прохладней.

— Хорошо.

Селина стала торопливо спускаться по ступенькам. Пёрл, сидевшая на ограде террасы, поднялась, потянулась, мягко спрыгнула на пол и последовала за ней. Джордж повернулся к Франсис и повторил:

— Она мне не дочь...

— Тогда кто же, черт побери?..

— Свалилась как снег на голову. Приехала из Лондона — специально, чтобы меня отыскать. Вообразила, будто я ее отец.

— А с чего она так решила?

— Увидела фотографию на обложке «Фиесты».

— Ты что, похож на ее отца?

— Да. Мы с ее отцом — дальние родственники, но это совершенно неважно. Его нет в живых. Убит на войне.

— Уж не считает ли она, что он воскрес?

— Когда человеку чего-то очень хочется, он готов поверить в любое чудо.

— Рудольфо сказал мне, что она твоя дочь.

— Правильно. По деревне разнеслась сплетня, и я подумал, что для девочки будет лучше, если я не стану ничего опровергать. Она тут уже третий день.

— И живет здесь... с тобой? Да ты рехнулся!

— Другого выхода не было. Ее чемодан потерялся, а обратный билет украли в аэропорту.

— Почему ты мне вчера ничего не сказал?

— Потому что к тебе это не имеет ни малейшего отношения. — Ответ прозвучал резче, чем Джорджу бы хотелось. — Прости, но так оно и есть.

— Что скажут твои друзья в Кала Фуэрте, когда узнают, что она тебе не дочь? Что ты их обманул...

— Я им все объясню — пускай только уедет.

— А когда это может произойти?

— Когда придут деньги из Лондона. Мы уже задолжали Рудольфо шесть сотен, и еще нужно купить билет, а мои деньги застряли в Барселоне...

— Выходит, дело только в деньгах?! — Джордж непонимающе уставился на Франсис. — Только это удерживает ее здесь? Ты не можешь отправить ее домой из-за пары сотен песет?

— Эта причина ничуть не хуже других.

— Но, скажи на милость, почему ты не обратился ко мне?

Джордж раскрыл было рот, чтобы объяснить, почему, но ничего не сказал. Франсис продолжала допрос:

— Это она хочет тут остаться? Или ты?

— Ни она, ни я. Селина ждет — не дождется, когда сможет вернуться домой, а я мечтаю от нее избавиться. Ситуация, кстати, вполне безобидная.

— Безобидная? Ты что, наивный младенец? Да это же все равно, что сидеть на пороховой бочке!

Джордж, ничего не ответив, сел, сгорбился, положил руки на стол и так сильно сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели. Франсис всепонимающим жестом положила ладонь ему на руку, Джордж не пошевелился, но и руки не убрал. Франсис сказала:

— Позволь, я тебе помогу. Сегодня в семь вечера из Сан-Антонио улетает самолет в Барселону. Оттуда есть прямой рейс в Лондон — к полуночи она будет дома. Я дам ей денег на дорогу. — Поскольку Джордж не отвечал, она продолжала: — Дорогой, не нужно все усложнять. Я совершенно права, и ты это знаешь. Ей незачем дольше здесь оставаться.

Селина сидела на конце пирса спиной к дому и болтала ногами в воде. Джордж спустился с террасы, ступил на прогибающийся дощатый настил; его шаги были отчетливо слышны, но Селина не повернула головы. Он окликнул ее; она не ответила. Подойдя, он присел рядом с ней на корточки.

— Послушай. Нам надо поговорить.

Селина отодвинулась, низко склонилась к воде; волосы с затылка упали на лицо.

— Селина, постарайся меня понять.

— Вы пока еще ничего не сказали.

— Ты можешь сегодня вечером улететь в Лондон. В семь часов есть самолет; ты будешь дома к полуночи или, самое позднее, завтра утром. Франсис сказала, что заплатит за твой билет...

— Вы хотите, чтобы я уехала?

— Дело не в том, хочу я или не хочу. Надо поступать разумно. Я бы ни за что не оставил тебя в своем доме, если б не обстоятельства... Давай посмотрим на вещи трезво: Кала Фуэрте не место для такой девочки, как ты; бедная Агнесса наверняка сходит с ума от тревоги, и у нее есть для этого все основания. Тебе действительно лучше уехать.

Селина вытащила из воды свои длинные ноги, подтянула колени к подбородку и крепко их обхватила, словно боялась рассыпаться на тысячу мелких кусков.

— Я тебя не гоню... ты должна принять решение сама...

— Твоя приятельница очень любезна.

— Она хочет тебе помочь.

— Если я сегодня вечером улетаю в Лондон, — сказала Селина, — у меня не так много времени.

— Я тебя отвезу в Сан-Антонио.

— Нет! — воскликнула Селина с поразившей Джорджа горячностью и впервые повернулась к нему лицом. — Не хочу. Пускай кто-нибудь другой отвезет! Рудольфо... или я возьму такси... или еще как-нибудь. Неужели никого нельзя найти?!

Джордж попытался не показать, что ему неприятно такое слышать.

— Разумеется, но...

— Не хочу, чтобы вы меня отвозили.

— Хорошо. В конце концов, это не имеет значения.

— А в Лондоне я прямо из аэропорта позвоню Агнессе. И возьму такси. Она будет меня ждать. Дома.

Прозвучало это так, словно ее уже здесь не было, и каждый из них остался в одиночестве. Она — одна в самолете, одна в Лондоне, в холодном Лондоне, потому что после Сан-Антонио в любом месте покажется очень холодно; одна в телефонной будке, из которой будет звонить Агнессе. Агнесса давно заснула, потому что уже середина ночи, и не сразу проснется. Телефон будет трезвонить в пустой квартире, Агнесса встанет, наденет халат и пошлепает к телефону, зажигая по дороге свет. А потом нальет в бутылку горячую воду, приготовит постель, поставит греться молоко.

Но он этого всего не увидит.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джордж.

— Когда вернешься в Лондон, я имею в виду. Когда все это будет забыто...

— Не знаю.

— У тебя нет никаких планов?

Селина медленно покачала головой.

— Придумай что-нибудь, — мягко сказал Джордж.

— Что-нибудь интересное.

10

В конце концов решено было обратиться к Пепе, мужу Марии, и попросить его отвезти Селину в аэропорт. Пепе не был профессиональным таксистом, но, если подворачивался пассажир, выгребал из своей старенькой машины пучки соломы, куриный помет и остатки продуктов и подкидывал случайно попавшего в Кала Фуэрте путешественника, куда тот пожелает. Джордж сел в «ситроен» и отправился к Пепе, а Селина, оставшись в Каса Барко с Франсис и Пёрл, начала готовиться к отъезду.

Много времени у нее это не заняло. Она приняла душ, надела любовно выстиранные Хуанитой брюки Джорджа, полосатую рубашку и эспадрильо, которые купила в лавке Марии. Свое замечательное джерсовое платье она уже отдала Хуаните на тряпки, а крохотный купальник без труда поместился в сумке. Вот и все. Селина причесалась, бросила пальто на спинку стула и нехотя, не испытывая никакого желания беседовать с Франсис, вышла на террасу, где та снова разлеглась в шезлонге. Глаза ее были закрыты, но, услышав шаги, она их открыла и, повернув голову, проследила, как Селина усаживается на ограду террасы к ней лицом.

— Все упаковали? — спросила она.

— Да.

— Быстро.

— У меня ничего нет. Чемодан пропал. Его по ошибке отправили в Мадрид.

— Такое случается сплошь и рядом. — Франсис села и потянулась за пачкой сигарет. — Вы курите?

— Нет, спасибо.

Франсис закурила.

— Надеюсь, вы не подумали, что я лезу в чужие дела и выгоняю вас из такого чудесного места.

— Нет. Мне все равно пора возвращаться. И чем скорее я попаду домой, тем лучше.

— Вы живете в Лондоне?

— Да. — И, сделав над собой усилие, Селина добавила: — В Куинс Гейт.

— Прекрасный район. Как вам понравился Сан-Антонио?

— Было очень интересно, — сказала Селина.

— Вы думали, Джордж — ваш отец.

— Я думала, что он может быть моим отцом. Но ошиблась.

— Вы прочли его книгу?

— Пока еще нет. Прочту, когда вернусь домой. У меня будет много свободного времени. — И, помолчав, сказала: — Она пользовалась большим успехом.

— Н-да, — буркнула Франсис.

— Вам не нравится?

— Да нет, книжка хорошая. Свежая, оригинальная. — Франсис глубоко затянулась, стряхнула пепел на каменный пол террасы. — Но больше он ничего не напишет.

— Почему вы так считаете? — нахмурилась Селина.

— Чтобы засесть за вторую книгу, нужна внутренняя дисциплина, которой ему не хватает.

— Джорджу сказали, что у него творческий застой.

— Милочка, это я ему сказала, — расхохоталась Франсис.

— Даже если вы полагаете, что он не способен написать вторую книгу, зачем было говорить о застое?

— Да он был в депрессии, а я хотела его подбодрить, объяснить, что не у него одного такое бывает. Джорджу незачем писать. Денег у него достаточно, а писательский труд жутко выматывает. Игра не стоит свеч.

— Но он должен написать вторую книгу.

— Почему?

— Потому что обещал. Потому что издатель ждет. Потому что это нужно ему самому.

— Чепуха!

— Вы что, не хотите, чтобы он писал?

— Неважно, хочу или не хочу. Я просто высказываю свое мнение. Понимаете, детка, я — владелица художественной галереи. Мне все время приходится сталкиваться с людьми искусства... с их темпераментами, настроениями... Джорджа творческой личностью я не считаю.

— Но что ему делать, если не писать?

— А что он делал до того, как написал «Фиесту в Кала Фуэрте»? Ничего. На острове Сан-Антонио очень легко ничего не делать и на все говорить «Mañana»[16]. — Она усмехнулась. — Не надо так ужасаться. Мы с Джорджем вдвое вас старше, а к сорока годам иллюзии и возвышенные мечты блекнут. К жизни не стоит относиться так серьезно, как в восемнадцать... или сколько вам там...

— Двадцать.

В голосе Селины зазвучали ледяные нотки, и Франсис обрадовалась, решив, что допекла ее. В первый момент, увидев девушку, она испугалась, но сейчас страх улетучился — ведь та уезжает и через какие-нибудь полчаса уже будет в дороге. А там аэропорт, Лондон, размеренная жизнь в Куинс Гейт, о которой Франсис ничего не знала и не желала знать.

Шум мотора возвращающегося «ситроена», которому сопутствовало менее впечатляющее покряхтыванье старенького автомобиля Пепе, нарушил напряженное молчание. Селина встала.

— Вот и такси.

— Отлично! — Франсис растоптала сигарету на полу. — Сейчас я вам дам деньги.

И полезла в сумку, но в эту минуту вошел Джордж, и она застыла с чеком в руке. Вид у Джорджа был ничуть не веселее, чем у Селины, но он только сказал, что Франсис напрасно подписала чек «Американ Экспресс»: Селине в Лондоне понадобятся стерлинги. Тем не менее она вручила его Селине со словами:

— Поменяете в аэропорту.

— Очень вам благодарна.

— Пустяки, — ответила Франсис. — Мне это только приятно.

— Я... я непременно их вам верну...

— Ну естественно.

— Где твои вещи? — спросил Джордж.

— В доме.

Джордж пошел за вещами; потом взял у Селины чек и засунул в самый глубокий внутренний карман ее сумки.

— Смотри, снова не потеряй. Я этого не переживу, — сказал он. Последние слова должны были прозвучать шутливо, но Джордж тут же о них пожалел: могло сложиться впечатление, что он не переживет, если Селина снова свалится ему на голову. И, чтобы сгладить неловкость, поспешно добавил: — Паспорт на месте? — Селина кивнула. — Ты уверена?

— Да, конечно.

— Пожалуй, пора ехать. У тебя не так много времени...

Селину выпроваживали: вежливо, но решительно. Ей никогда сюда не вернуться... Она медленно последовала за Джорджем в дом. Он взял ее светло-бежевое пальто и посторонился, словно хотел, чтобы она вышла первой. Франсис Донджен осталась стоять в открытых дверях террасы.

Джордж мягко сказал:

— Пепе ждет...

Селина проглотила застрявший в горле комок.

— Ужасно хочется пить, — вдруг сказала она. — У меня еще есть минутка?..

— Ну конечно. — Джордж шагнул к колодцу, но Селина его остановила:

— Нет, нет. Я выпью содовой, она холоднее и лучше утоляет жажду. Не беспокойтесь, я сама. В холодильнике есть бутылка. Я сейчас.

Скользнув за стойку, она нагнулась, чтобы открыть холодильник, и на мгновение скрылась из виду, но тут же выпрямилась с запотевшей бутылкой в руке. Откупорив ее, налила целый стакан и выпила залпом; Джордж не удержался и заметил, что так можно и лопнуть.

— Не лопну, — Селина отставила пустой стакан и неожиданно улыбнулась, словно холодная содовая помогла ей разрешить все проблемы. — Потрясающе вкусно.

Они вышли из дома на яркое солнце; Пепе ждал возле своей машины. Он взял у Селины пальто и аккуратно положил на тщательно вычищенное заднее сиденье, Селина попрощалась с Франсис, поблагодарила ее за помощь и повернулась к Джорджу. Она не протянула руки, а он не решился ее поцеловать. Они просто сказали друг другу «до свидания», но у Джорджа возникло такое чувство, будто их растащили силой.

Селина села в машину, очень прямая, очень трогательная и ужасно беззащитная, Пепе уселся с ней рядом, Джордж дал ему с полдюжины наставлений, пригрозив убить, если что-нибудь случится, и Пепе все понял, и кивнул, и даже засмеялся, сверкнув беззубыми деснами, и завел свой старенький автомобиль.

Машина покатила в гору, удаляясь от дома, а Джордж долго стоял и смотрел ей вслед — даже после того, как она исчезла из виду, пока слышен был шум мотора.

В этот вечер в гостинице «Кала Фуэрте» состоялась грандиозная пьянка. Никто ее не планировал, все получилось само собой, как это бывает, когда вместе собираются представители десятка различных национальностей, а спиртное льется рекой. Веселились до упаду. Какая-то толстуха возомнила, что может танцевать на столе, но свалилась в объятия своего кавалера, уснула и до конца вечера так и не проснулась. Какой-то яхтсмен играл на гитаре, а француженка танцевала фламенко: ничего более уморительного Джордж в жизни не видывал. Около часу ночи, однако, он вдруг объявил, что уходит домой, в Каса Барко. Раздались протестующие возгласы, обвинения, будто он хочет испортить все веселье, требования поставить выпивку, но Джордж остался непреклонен: он понимал, что должен уйти, — иначе ему будет не до смеха, и из глаз покатятся слезы. А ничего нет омерзительнее пьяных слез.

Встав и с громким стуком отодвинув стул, Джордж вышел из-за стола. Франсис сказала:

— Я тоже пойду.

— Ты ночуешь здесь, помни.

— Я отвезу тебя домой. Зачем идти пешком, когда под дверью стоит прекрасный автомобиль?

Джордж не стал возражать: это было проще и менее утомительно, чем устраивать сцену. Стояла теплая южная ночь с россыпью ярких звезд на небе. Франсис оставила свой «ситроен» посреди площади; приблизившись к нему, она сунула ключи Джорджу в руку и сказала:

— Ты поведешь.

Она прекрасно могла вести машину сама, но не упустила случая подчеркнуть свою женскую слабость и беспомощность; Джордж взял ключи и сел за руль.

Если к своему смешному автомобильчику с желтыми колесами Джордж относился просто как к средству передвижения, то мощный и быстрый «ситроен» Франсис был для него сексуальным атрибутом ее личности. Теперь Франсис сидела рядом с ним, подняв лицо к звездам; глубокий вырез не застегнутой на верхние пуговицы рубашки открывал ее смуглую шею. Джордж знал, что она ждет поцелуя, но, прежде чем включить зажигание, закурил, и Франсис спросила:

— Ты меня не поцелуешь?

— Я не могу тебя поцеловать. Не знаю, где ты, — сказал Джордж.

— Почему ты постоянно стремишься все обратить в шутку?

— Таков уж мой британский защитный механизм.

Франсис взглянула на освещенный звездным светом циферблат своих часов.

— Час ночи. Думаешь, она уже в Лондоне?

— Наверно.

— Куинс Гейт. Этот уголок Англии не про нас, мой милый.

Джордж стал тихонько насвистывать мелодию, которая весь вечер вертелась у него в голове.

— Надеюсь, ты не очень за нее волнуешься?

— Я нисколечко не волнуюсь, хотя... Надо было мне самому отвезти ее в аэропорт, а не отпускать с Пепе в этой консервной банке на колесах, которую он именует автомобилем.

— Она не захотела, чтобы ты ее вез. И правильно сделала — она б утопила тебя в слезах, и вы бы попали в аварию. — Джордж ничего не ответил, и Франсис, засмеявшись, добавила: — Ты точно упрямый осел, отказывающийся от соблазнительного пучка сена.

— Я для этого слишком пьян.

— Поехали.

Всю дорогу Джордж продолжал насвистывать навязчивую мелодию. Когда они подъехали к Каса Барко и Джордж, выключив мотор, вышел из машины, Франсис тоже вышла. И, как ни в чем не бывало, вошла с ним в дом, где было темно и прохладно. Джордж зажег свет и автоматически направился в кухню, чтобы приготовить себе выпить: иначе, казалось ему, он умрет или плюхнется в постель и заплачет; в любом случае ему чертовски не хотелось, чтобы Франсис при этом присутствовала.

Она же, чувствуя себя как дома, улеглась на тахту, перекинув ноги через валик и подложив под кудрявую голову небесно-голубую подушку. Джордж, начав готовить выпивку, уронил открывалку и рассыпал лед. Франсис спросила:

— Тебе не надоело свистеть одно и то же? Ничего другого не знаешь?

— Прицепилось... Я даже не знаю, что это за мелодия.

— Тем более прекрати.

Джордж уныло посмотрел на огромную лужу, в которой таяли кусочки льда. Тряпки, чтобы все это вытереть, он найти не смог и, махнув рукой, понес стаканы Франсис. Она, продолжая внимательно за ним наблюдать, взяла свой, а Джордж, машинально крутя в пальцах стакан, сел спиной к темному очагу.

Франсис рассеянно произнесла:

— Знаешь, дорогой, а ты на меня злишься.

— Я?

— Да, ты.

— Почему?

— Потому что я выставила твою маленькую подружку. И потому, что в глубине души ты понимаешь, что обязан был это сделать сам. Не откладывая.

— У меня не было денег на билет.

— Прости, но это не оправдание.

Джордж уставился в свой стакан.

— Да, — сказал он. — Возможно.

Мелодия опять завертелась у него в голове. Франсис, немного помолчав, сказала:

— Пока ты ходил договариваться с Пепе, а крошка собиралась в дорогу, я полюбопытствовала, много ли ты сотворил. Не могу сказать, что ты сильно продвинулся.

— Да. Не написал ни строчки.

— А своему любимому мистеру Ратленду ответил?

— Нет. И этого не сделал. Зато, — добавил он с горечью, — посоветовался со специалистом и узнал, что у меня творческий застой.

— Что ж, — злорадно заметила Франсис, — теперь тебе есть чем оправдывать собственную лень. И если ты наконец наберешься смелости и рискнешь называть вещи своими именами, я сделаю то же самое. Видишь ли, дорогой, я не думаю, что ты когда-нибудь заставишь себя написать вторую книгу.

— Почему ты так уверена?

— Потому что ты — это ты. Сочинительство — тяжелый труд, а ты один из тех типичных, живущих вдали от родины английских лоботрясов, которые, как никто другой, умеют только изящно бездельничать. — Джорджу почему-то это показалось забавным, и он рассмеялся; Франсис, растерявшись, даже приподнялась и села: она рассчитывала вовсе не на такую реакцию. — Джордж, если ты не хочешь ехать в Малагу, если ты не получаешь удовольствия от боя быков, я готова от всего этого отказаться. Но почему бы нам не отправиться куда-нибудь вместе? Сядем на «Эклипс» и поплывем на Сардинию или в кругосветное путешествие — до Австралии, например, или... проедем на верблюдах через пустыню Гоби...

— С вьюками на переднем горбу...

— Ты опять пытаешься шутить, а я говорю серьезно. Мы свободны, и весь мир наш. Зачем заставлять себя сидеть за машинкой? Неужели на свете осталось хоть что-нибудь, о чем ты можешь написать лучше других?

— Не знаю, Франсис.

Франсис допила свой виски и поставила стакан на пол рядом с тахтой. Потом откинулась на подушку — обольстительная, вульгарная, пугающе бесцеремонная. И сказала:

— Я тебя люблю. Хочу, чтобы ты это знал.

Теперь, казалось бы, ничто не мешало заняться любовью. Джордж отставил стакан, подошел к тахте, сел и, будто стремясь забыться, крепко обнял Франсис. Она тихонько застонала от наслаждения и запустила пальцы в его шевелюру, а он губами нашел ее губы, и потерся подбородком о щеку, и почувствовал, как его щетина царапает ее кожу, а Франсис уткнулась лицом ему в плечо, и ее сильные руки, точно клещи, сдавили его шею.

— Ты меня любишь? — спросила она, но он ничего не ответил. — Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь?

Он развел ее руки, высвободился, но не встал, а продолжал сидеть, держа ее за запястья, словно опасаясь, что она полезет в драку.

Франсис рассмеялась. Уступчивость и неизменно хорошее настроение — вот что больше всего нравилось в ней Джорджу.

— Я готова поверить, что ты в дребезину пьян, — сказала она.

Джордж встал и пошел за сигаретами, а Франсис за его спиной вытянулась на тахте и закинула руки за голову.

— Мне нужно привести себя в порядок прежде, чем возвращаться к Рудольфо. Ты же знаешь, какие у него старомодные взгляды. Можно, я воспользуюсь твоей спальней?

— Валяй, — сказал Джордж и зажег на лестнице свет.

Франсис взбежала наверх, постукивая каблуками по деревянным ступенькам и напевая мелодию, которая весь вечер не давала покоя Джорджу. Внезапно мелодия оборвалась, будто кто-то выключил радио. Неожиданно наступившая тишина поразила Джорджа сильнее, чем если бы Франсис вдруг вскрикнула. Он замер и навострил уши, как сторожевой пес.

А Франсис между тем спускалась обратно. На лице у нее было столь несвойственное ей выражение, что Джордж не нашел ничего лучше, чем тупо спросить:

— Что там наверху? Нет расчески?

— Не знаю, — ответила Франсис. — Не смотрела. Я не видела ничего дальше кровати...

— Кровати? — Джордж окончательно перестал что-либо понимать.

— Это что, шутка? Очередное проявление бесподобного английского юмора?

И тогда, к своему ужасу, Джордж понял, что Франсис по-настоящему рассвирепела. Как она ни старалась держать себя в руках, дрожь в ее голосе усилилась, предвещая взрыв.

— Франсис, я не понимаю, о чем ты?!

— Девчонка. Твоя дочка. Селина. Называй как хочешь. Ты знаешь, где она? Не в Лондоне. И даже не в аэропорту. Она там... — Франсис указала трясущимся пальцем наверх, и терпение ее лопнуло, точно проколотый иголкой воздушный шар. — В твоей постели! — прошипела она.

— Что за бред!

— Пойди и посмотри сам. Поднимись и взгляни! — Джордж не шелохнулся. — Я не знаю, что это все значит, Джордж, но я выбросила кучу денег вовсе не для того, чтобы эта маленькая шлюха снова очутилась в твоей постели...

— Она не шлюха...

— И если ты намерен пускаться в объяснения, постарайся придумать что-нибудь получше, чем вранье насчет пропавшего багажа и бедной сиротки, вообразившей, будто ты ее давно сгинувший папочка...

— Это правда.

— Правда? Кого ты пытаешься провести, ублюдок? — Франсис уже кричала, и в этом была ее ошибка: от женского крика Джордж приходил в ярость.

— Я не знал, что она вернулась...

— Хорошо, тогда немедленно ее выгони...

— И не подумаю...

— Отлично. — Франсис нагнулась за своей сумкой. — Если тебе не терпится начать новую жизнь с этой лицемерной потаскушкой, ради Бога...

— Замолчи!...

— Только не впутывайте меня в свои хитроумные игры. На вашу репутацию мне плевать! — Франсис подошла к двери и широко ее распахнула, но не ушла, а повернулась, чтобы напоследок бросить еще парочку теплых слов, однако весь эффект испортило появление Пёрл. Кошка поджидала за дверью, когда ее впустят, и, как только Франсис это сделала, величаво вплыла в дом, благодарно мяукнув.

— Тебе лучше уйти, — сказал Джордж насколько мог спокойно.

— Не беспокойся, я ухожу! — крикнула Франсис и, приостановившись исключительно для того, чтобы мимоходом со злостью пнуть Пёрл, вышла, с такой силой захлопнув дверь, что весь дом затрясся.

Через секунду ночную тишину вспорол рев стремительно сорвавшегося с места «ситроена», который помчался в гору с такой скоростью, что Джордж невольно вздрогнул.

Он нагнулся и поднял кошку. Пёрл была оскорблена в своих лучших чувствах, но, поняв, что опасность миновала, позволила Джорджу усадить себя на любимую подушку на тахте. Раздавшийся наверху шорох заставил Джорджа поднять глаза. На лестнице, держась за перила, стояла Селина в белой ночной рубашке с голубым бантом у ворота. Она встревоженно спросила:

— Пёрл цела?

— Да... А ты здесь что делаешь?

— Я спала. В кровати...

— Но сейчас ты уже не в кровати. Надень что-нибудь и иди сюда.

Через минуту Селина спустилась, босая, но в дурацком белом шелковом пеньюаре, вероятно, составлявшем комплект с рубашкой.

Нахмурившись, Джордж спросил:

— Откуда у тебя все это?

Селина сделала шаг вперед.

— Мой чемодан нашелся. Прилетел из Мадрида. — Она улыбнулась, словно считая, что обрадовала Джорджа, и ему пришлось поднатужиться, чтобы как можно более язвительно спросить:

— Значит, ты благополучно добралась до аэропорта?

— О да.

— И что же случилось дальше? Отменили рейс? Не оказалось мест в самолете? Пепе по дороге проколол шину, и вы опоздали?

— Ничего подобного. — Глаза у Селины сначала округлились, потом превратились в крохотные щелочки. — Я потеряла паспорт.

— Что?! — Голос Джорджа невольно дрогнул.

— Да, как ни странно. Помните, вы перед моим отъездом спросили, не забыла ли я паспорт? Он лежал у меня в сумке, и я не помню, чтобы еще хоть раз ее открывала, но когда мы приехали в аэропорт и надо было покупать билет и все такое, я полезла в сумку, и... паспорта там не оказалось.

Селина смотрела на Джорджа, с любопытством ожидая, какова будет его реакция. Но Джордж только с невозмутимым спокойствием откинулся на спинку тахты.

— Понятно. И что же ты сделала?

— Сказала гвардейцу, естественно.

— А он что?

— О, он очень любезно меня выслушал и вообще отнесся с пониманием. А я подумала, что мне лучше вернуться и подождать, пока его найдут.

— Кто найдет?

— Гражданская гвардия.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Джордж произнес:

— Послушай, Селина...

— Что?

— Ты знаешь, как в этой стране поступают с людьми, теряющими паспорта? Их сажают в тюрьму. Интернируют, как политических преступников. И они гниют в подвалах, пока не отыщутся паспорта.

— Со мной ничего такого не сделали.

— Признайся: все это вранье. Куда ты девала паспорт?

— Не знаю. Потеряла.

— Может быть, оставила в машине?

— Я же говорю: он исчез.

— Смотри, Младший, в Испании с паспортами в такие игры не играют.

— Я не играю ни в какие игры.

— Ты сказала Пепе про паспорт?

— Как я могла сказать — ведь я не говорю по-испански.

— Однако ты сумела попросить его отвезти тебя обратно?

Селина немного смутилась, однако сказала с вызовом:

— Да.

— В котором часу ты сюда приехала?

— Около одиннадцати.

— Мы тебя разбудили, когда пришли? — Селина кивнула. — И ты слышала наш разговор?

— Я пыталась спрятать голову под подушку, но у миссис Донджен очень пронзительный голос. Мне жаль, что я ей так не понравилась. — Поскольку Джордж никак не прокомментировал это замечание, она продолжала светским тоном, который бабушка наверняка бы одобрила: — Вы собираетесь на ней жениться?

— С чего ты взяла? Нет, от тебя можно сойти с ума!

— Она замужем?

— Сейчас нет.

— Что случилось с ее мужем?

— Не знаю... откуда мне знать? Возможно, он умер.

— Это она его отправила на тот свет?

Руки Джорджа, казалось, внезапно отделились от тела и обрели самостоятельность. Им не терпелось схватить Селину за плечи и трясти, пока не застучат зубы, а потом выдрать за уши и надавать пощечин, чтоб согнать с лица это чопорное выражение великосветской дамы. Он сунул руки в карманы и сжал кулаки, чтобы не давать волю варварским инстинктам; Селина, казалось, не замечала, что с ним творится.

— Должно быть, она не очень-то обрадовалась, когда меня увидела; ей бы следовало остаться и выслушать, в чем дело. И бедняжке Пёрл досталось... Лучше бы она меня ударила. — Селина посмотрела Джорджу прямо в глаза, и его поразило, какой холодный у нее взгляд. — Она, видно, хорошо вас знает, иначе бы не позволила себе так разговаривать. Ей хочется, чтобы вы в нее по уши влюбились.

— Селина, ты нарываешься на неприятности...

— А еще она считает, что вы никогда не напишете вторую книгу.

— Может, она не столь уж и неправа.

— Но вы хоть пытались?

— Не твое собачье дело, — отчеканил Джордж, но даже эти слова не обескуражили Селину.

— Мне кажется, еще не начав писать, вы уговорили себя, что у вас ничего не выйдет. В одном миссис Донджен совершенно права: вы — типичный английский лоботряс, сбежавший из родного дома... (тут Селина на удивление похоже воспроизвела интонации Франсис) — который умеет только изящно бездельничать. По-моему, вам просто не хочется выходить из этого образа. Да и зачем? У вас нет потребности писать. Не в этом смысл вашей жизни. Ну, а что касается данного мистеру Ратленду обещания... подумаешь! Можно его и не сдержать. Вам так же легко нарушить слово, как порвать с девушкой, на которой вы собирались жениться.

Не успев даже ничего подумать, а уж тем более сдержать себя, Джордж вытащил из кармана плененную руку и ударил Селину по лицу. Звук пощечины получился очень громким — будто с треском разорвался надутый бумажный пакет. Воцарилась мучительная тишина. Селина застыла в недоумении, но обиженной почему-то не казалась. Джордж потирал ушибленную руку. Он вдруг вспомнил, что так и не нашел сигарет, и почувствовал, что должен немедленно, сию же минуту их найти, вытащить одну из пачки и закурить, хотя и боялся увидеть, как у него дрожат руки. Взглянув наконец на Селину, он, к своему ужасу, понял, что она изо всех сил сдерживается, чтоб не заплакать. Мысль о слезах, последующих извинениях и раскаянии была просто невыносима. Да и поздно было извиняться. И Джордж раздраженно, но беззлобно сказал:

— Ну давай, пореви! — когда же она повернулась и побежала наверх, путаясь своими босыми ногами в длинном шелковом пеньюаре, крикнул ей вслед: — Смотри, не сломай кровать! — однако эта шутка прозвучала совсем уж глупо.

11

Когда Джордж проснулся, было уже поздно. Он понял это по косым солнечным лучам, по дрожащим теням на потолке, по доносящемуся из-за закрытой двери шуршанью — Хуанита подметала террасу. Инстинктивно опасаясь головной боли, неизбежной с похмелья, Джордж осторожно потянулся за часами и увидел, что уже половина одиннадцатого. Так долго спать ему не случалось уже много лет.

Джордж подвигал головой, ожидая первого удара заслуженной кары. Ничего не произошло. Обрадовавшись, он протер глаза и — о чудо! — никаких болезненных ощущений... Отбросив бело-красное одеяло, медленно сел. Он чувствовал себя совершенно нормально, больше того — прекрасно: свежим, бодрым и полным сил.

Собрав разбросанную одежду, он принял душ и побрился. Пока соскребал щетину, в голове всплыла вчерашняя мелодия, на этот раз уже со словами, и Джордж с опозданием понял, почему его свист так раздражал Франсис.


Я привык к ее лицу

С него начинается день...


— Эй, — сказал Джордж своему дурацкому отражению, — ты становишься сентиментален. Тем не менее, одевшись, он включил свой старенький проигрыватель и поставил пластинку Фрэнка Синатры, предварительно стерев с нее пыль.

Хуанита заканчивала драить террасу; услышав музыку, она отложила щетку и вошла в дом, оставляя на кафельном полу мокрые следы.

— Сеньор, — сказала она.

— Хуанита! Buenos dias.

— Вы хорошо спали?

— Пожалуй, чересчур хорошо.


Я привык к мелодии,

Которую она мурлычет целый день.


— Где сеньорита?

— Загорает. На вашей яхте.

— Как она туда попала?

— Взяла маленькую лодку.

Джордж удивленно поднял брови.

— Что ж, если ей так захотелось... Кофе есть?

— Сейчас приготовлю.

Хуанита опустила в колодец ведро, а Джордж понял, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы выкурить сигарету. Найдя одну, он закурил, а затем неуверенно сказал:

— Послушай, Хуанита...

— Si, señor.

— Американка, которая сегодня ночевала в гостинице...

— No, señor.

Джордж нахмурился.

— Что ты хочешь этим сказать?

Хуанита в кухне ставила на плиту чайник.

— Она там не ночевала, сеньор. Уехала ночью в Сан-Антонио. В гостиницу даже не зашла. Розита сказала Томеу, а Томеу сказал Марии, а...

— Знаю: Мария сказала тебе.

Это известие принесло постыдное чувство облегчения, хотя, представив себе, как Франсис ночью с убийственной скоростью мчалась в Сан-Антонио, Джордж невольно вздрогнул. Ему хотелось надеяться, что ничего не случилось, что она не попала в катастрофу, не лежит до сих пор в перевернувшемся автомобиле где-нибудь в канаве.

Джордж озабоченно почесал в затылке и вышел на террасу поискать вторую причину своей головной боли. Взяв бинокль, он направил его на «Эклипс», но увидел только безмятежно покачивающуюся возле ее кормы шлюпку. Селины нигде не было.

День, между тем, выдался прекрасный. Такой же солнечный, как накануне, но более прохладный, и море у выхода из гавани было спокойным. Верхушки пиний шелестели, колышимые бризом; невысокие волны мягко накатывали на дощатый настил под террасой. Джорджа радовало решительно все. Голубое небо, голубое море, «Эклипс», легонько подрагивающая на якорной цепи, белая терраса, красная герань, все милое и родное. И еще это волшебное, свежее утро! Пёрл сидела у самой воды и лакомилась найденной на берегу рыбьей требухой; Франсис укатила обратно в Сан-Антонио; Хуанита варила для него кофе. Джордж не помнил, когда чувствовал себя так замечательно, таким уверенным и полным надежд. Казалось, он много месяцев провел в понуром ожидании надвигающейся бури, а теперь буря осталась позади, тяжесть свалилась с души, и наконец-то можно будет вздохнуть свободно.

Джордж, правда, сказал себе, что он подлец, что сейчас бы надо извиваться в пароксизме ненависти к своей персоне и мучиться от угрызений совести, однако ему было слишком хорошо, чтобы прислушиваться к доводам рассудка. Все это время он стоял, нагнувшись и упершись руками в балюстраду, а теперь выпрямился и увидел, что измазал руки штукатуркой. Хотел автоматически вытереть их о джинсы, но задумался, глядя на отпечатки ладоней на побеленной ограде — отчетливые отпечатки с тоненькой сеточкой линий. Его собственной, уникальной — как уникальна была его жизнь, и все, что он делал, и что делает сейчас.

Гордиться ему, честно говоря, особенно было нечем. За долгие годы он обидел и оскорбил слишком много людей, а прошлая ночь в этом смысле оказалась рекордной, и вспоминать это было невыносимо. Тем не менее ничто не могло испортить его приподнятое настроение.


Я привык к ее лицу...


Пластинка кончилась, и Джордж вошел в дом, чтобы ее перевернуть. Закрыв крышку проигрывателя, он позвал:

— Хуанита!

Она размешивала кофе в кофейнике.

— Señor?

— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера возил сеньориту в аэропорт?

— Si, señor, — ответила Хуанита, не поднимая головы.

— Он тебе сказал, что привез сеньориту обратно?

— Si, señor. Вся деревня об этом знает.

Джордж вздохнул, но расспросов не прекратил.

— А Пепе говорил, что сеньорита потеряла паспорт?

— Он не знал, что она его потеряла. Просто паспорта у нее не было.

— Но она разговаривала с гвардейцами в аэропорту?

— Не знаю. — Хуанита налила кипяток в кофейник.

— Хуанита... — Поскольку Хуанита не повернулась, Джордж положил руку ей на плечо и, когда она на него посмотрела, к своему изумлению, увидел, что ее темные глаза сверкают от смеха. — Хуанита... сеньорита не моя дочь.

— No, señor, — серьезноподтвердила Хуанита.

— Только не говори, что ты это знала.

Хуанита пожала плечами.

— Пепе считает, что она вела себя не как ваша дочь.

— А как?

— Она была ужасно расстроена.

— Хуанита, она мне не дочь, а племянница.

— Si, señor.

— Скажи об этом Марии, ладно? А Мария пускай скажет Томеу, а Томеу — Розите, а Розита — Рудольфо... — Оба рассмеялись. — Я не вру, Хуанита. Но это и не совсем правда.

— Не беспокойтесь, сеньор. Дочка, племянница... — Хуанита пожала плечами, словно этот предмет не заслуживал обсуждения. — Главное, что сеньор — друг Кала Фуэрте. Все остальное неважно.

Такое красноречие было несвойственно Хуаните, и Джордж так растрогался, что готов был ее расцеловать, но побоялся смутить и поспешно сказал, что умирает с голоду. В одиночестве ему сидеть не хотелось, поэтому он пошел к Хуаните на кухню и заглянул в хлебницу, рассчитывая найти какую-нибудь горбушку, которую можно намазать маслом и абрикосовым джемом.

В хлебнице, как обычно, полно было хлеба, в основном уже зачерствевшего.

— Безобразие, — укоризненно сказал Джордж. — Гляди: хлеб уже позеленел. — И в доказательство перевернул хлебницу вверх дном; куски посыпались на пол. После того, как выпала последняя заплесневелая корка, на пол спланировал лист белой бумаги, который Хуанита постелила на дно, а за ним — тоненькая темно-синяя книжечка.

Она упала между Джорджем и Хуанитой, и оба недоуменно уставились друг на друга, готовые обменяться взаимными обвинениями.

— Что это?

Джордж поднял книжечку, повертел в руках.

— Это паспорт. Британский паспорт.

— Чей?

— Я думаю, сеньориты.


Джордж решил начать не с начала, а с того момента, когда «Эклипс» вошла в гавань Делоса. Потом можно будет вернуться назад и показать — в нескольких беглых зарисовках, — как родилась идея путешествия, как строились планы. Писчая бумага была плотной и приятно гладкой на ощупь, машинка работала безупречно. Селина еще не вернулась с купанья, а Хуанита стирала в своей прачечной, безжалостно намыливая простыни Джорджа огромным куском мыла и напевая какую-то местную душещипательную песенку; поэтому, когда в дверь постучали, он ничего не услышал.

Стук был очень деликатный, и тарахтенье пишущей машинки его заглушило. Минуту спустя дверь приоткрылась; Джордж краем глаза это заметил и повернул голову, не отрывая пальцев от клавиатуры.

В дверях стоял высокий и очень красивый молодой человек. На нем был строгий темный костюм, белая рубашка с крахмальным воротничком, галстук; выглядел незнакомец чертовски самоуверенным и спокойным.

— Простите, если я помешал, но на мой стук никто не ответил, — сказал он. — Это Каса Барко?

— Да.

— В таком случае вы — Джордж Даер.

— Совершенно верно. — Джордж встал.

— Меня зовут Родни Экленд. — Молодой человек, видимо, счел неудобным продолжать разговор, не представившись, и подошел к столу, чтобы пожать Джорджу руку. — Доброе утро.

«Крепкое рукопожатие. Прямой проницательный взгляд. Солидный человек, — отметил про себя Джордж. И невольно подумал, сам устыдившись этой мысли: — Жуткий зануда».

— Я не ошибся, Селина Брюс здесь остановилась?

— Да. — Родни огляделся с немым вопросом в глазах. — Она сейчас купается.

— Купается... В таком случае, позвольте кое-что вам объяснить. Я — адвокат мисс Брюс. — Джордж молчал. — Боюсь, отчасти я виноват в том, что она затеяла эту поездку. Именно я дал ей вашу книгу, а она, увидев фотографию, возомнила, что вы — ее отец. Мы с ней это обсуждали: она решила вас разыскать и попросила составить ей компанию, но, к сожалению, мне предстояла деловая поездка в Боурнмаут для встречи с очень важным клиентом, которую я не смог отменить, когда же вернулся в Лондон, оказалось, что Селина уже три или четыре дня как уехала. Ну и я, естественно, сел на первый же самолет и... короче, собираюсь ее отсюда забрать. — Мужчины внимательно изучали друг друга. Помолчав, Родни добавил: — Вы, конечно же, не ее отец.

— Нет. Ее отца нет в живых.

— Сходство, однако, поразительное. Даже я заметил.

— Джерри Даусон — мой дальний родственник.

— Удивительное совпадение!

— Да, — сказал Джордж. — Удивительное.

Родни, кажется, впервые чуточку смутился.

— Мистер Даер, мне неизвестны обстоятельства этого... довольно неординарного визита; я даже не знаю, что вам Селина о себе рассказала. Ей всегда страшно хотелось... я бы это назвал навязчивой идеей... иметь отца. Она воспитывалась у бабушки, и ее детство было, мягко говоря...

— Да, она говорила.

— Стало быть — поскольку вам все известно, — мы, в некотором роде, союзники.

— Да, пожалуй. — Джордж усмехнулся и добавил: — Скажите — я спрашиваю из чистого любопытства, — а как бы вы поступили, окажись я действительно Селининым отцом?

— Гм... — Родни растерянно помолчал, подыскивая слова, — я бы... — И, рассмеявшись, шутливо сказал: — Вероятно, прижал бы вас к стенке и добился вашего согласия...

— Моего согласия?

— Да. С некоторым опозданием, конечно: мы ведь уже обручены. И через месяц собираемся пожениться.

— Что?! — невольно вырвалось у Джорджа. Это восклицание красноречиво свидетельствовало о его душевном состоянии: он уже давно — со времен светских приемов и балов в Бреддерфорде — отвык от подобных устарелых формальностей и полагал, что и другими все это напрочь забыто. Но, видимо, шок, который он испытал, всколыхнул в нем какие-то непривычные, глубоко спрятанные чувства.

— Мы обручены. Вы, разумеется, об этом знаете?

— Нет, понятия не имел.

— Неужели Селина вам ничего не говорила? Странная девочка.

— А с какой стати она должна была мне говорить? Обручена, не обручена — не мое дело.

— Не ваше, но, согласитесь, это первое, о чем бы ей следовало сказать. — Джордж подумал: «Замолчи наконец, самодовольный щеголь!» — Впрочем, неважно... Теперь вы в курсе дела и, надеюсь, понимаете, что я должен забрать Селину в Лондон, и как можно скорее.

— Да, конечно.

Родни обогнул Джорджа и вышел на террасу.

— Какой восхитительный вид! Вы сказали, Селина купается? Я ее не вижу.

Джордж присоединился к нему.

— Она... ммм... за яхтой. Сейчас я ее привезу... — И тут вспомнил, что не может этого сделать, так как Селина забрала шлюпку. А еще через секунду сообразил, что может, поскольку лодка есть у Рафаэля, двоюродного брата Томеу. — Эээ... вам придется немножечко подождать... Садитесь. Чувствуйте себя как дома. Я мигом.

— Не хотите, чтобы я с вами поехал?

Не почувствовав в голосе Родни особого энтузиазма, Джордж сказал:

— Нет, не стоит. В лодке полно рыбьей чешуи, вы только испачкаетесь.

— Ну если вы так считаете... — Родни переставил на солнце плетеное кресло и величаво в него опустился: хорошо воспитанный англичанин, проводящий отпуск за границей.

Джордж, между тем, сволок лодку Рафаэля по пандусу и спустил на воду, взмокнув от напряжения — лодка была длинная, тяжелая, неудобная. Вдобавок в ней было только одно весло, и Джорджу пришлось галанить, что он делал неуклюже и поэтому злился: наверняка этот изысканный господин со своей гладкой бесстрастной физиономией и ровным бесстрастным голосом, в своем безукоризненно сшитом темно-сером костюме следит за ним с террасы Каса Барко. Пыхтя, обливаясь потом и чертыхаясь, Джордж подплыл к яхте и окликнул Селину по имени, но не получил ответа.

С трудом управляя своим неповоротливым суденышком, он обогнул «Эклипс» и сразу же, высоко на противоположном берегу, увидел Селину. Она поднялась на скалу по ступенькам, ведущим к купальне одной из прилепившихся к обрыву, похожих на свадебный торт вилл, и сидела, как русалка, обхватив руками колени; ее мокрые волосы облепляли шею, точно воротник из котикового меха. Отложив тяжелое весло и рупором приставив руки ко рту, Джордж еще раз крикнул:

— Селина! — Крик получился таким пронзительно-яростным, что она сразу посмотрела в его сторону. — Давай сюда, надо поговорить.

Секунду поколебавшись, Селина встала, спустилась по белым ступенькам и, войдя в воду, поплыла к нему. Планшир оказался слишком высоким, поэтому Джорджу пришлось подхватить ее под мышки и втащить в лодку — мокрую и трепещущую, как только что выловленная рыбка. Они сели на банки друг против друга, и Селина сказала:

— Простите. Вам нужна шлюпка?

Джорджу было не привыкать, что по утрам женщины первым делом, не дав ему и слова сказать, требовали извиниться за его поведение накануне. Однако Селина была не такая, как все.

— Надеюсь, вы не сердитесь, что я...

— Конечно, нет.

— Я проснулась, когда вы еще спали. Впустила Хуаниту... — Джордж смотрел на ее губы, не слушая, что она говорит, пытаясь заставить себя примириться с мыслью, что эта девушка собирается замуж за Родни Экленда, что давно обручена, но от него почему-то скрыла... — а с вашей приятельницей все в порядке? Надеюсь, она уже остыла?

— Моя приятельница? Ах, Франсис! Остыла? Понятия не имею. Она еще ночью уехала в Сан-Антонио. Так или иначе, твоей вины тут нет. Покипятится и все забудет.

— Не надо мне было возвращаться в Каса Барко, теперь я понимаю, но...

— Селина... — Дольше сдерживаться у Джорджа не хватило терпения.

Она нахмурилась.

— Что-то случилось?

— Послушай. Тебя в Каса Барко ждет один человек. Он приехал, чтобы увезти тебя в Лондон. Его зовут Родни Экленд.

Селина окаменела. Потом беззвучно прошептала:

— Родни...

— Он прилетел ночью из Лондона. Когда вернулся из Боурнмаута и узнал, что ты одна отправилась в Сан-Антонио, тут же сел на первый подходящий самолет... Я ему сказал, что ты не моя дочь, и, должен заметить, он не особенно удивился. Короче: мистер Экленд хочет с тобой поговорить.

Подул прохладный бриз, и Селина поежилась. Джордж смотрел на тоненькую золотую цепочку, исчезающую в вырезе ее крохотного бикини, — теперь он знал, что на ней висит вовсе не крестик. Протянув руку, он вытащил цепочку до конца, и в воздухе закачалось подаренное Родни Эклендом обручальное кольцо с сапфиром и бриллиантами, рассыпавшими вокруг сверкающие искры.

— Селина. Почему ты мне не сказала?

Глаза у нее были такие же темно-синие, как сапфир, лежавший у него на ладони.

— Не знаю.

— Вы с Родни обручены? — Она кивнула. — И собираетесь через месяц обвенчаться. — Она снова кивнула. — Но почему это такой секрет?

— Это не секрет. Я говорила про вас с Родни. Сказала, что, возможно, Джордж Даер — мой отец, и что я хочу его отыскать. И попросила Родни со мной поехать. Но он не смог. У него были дела в Боурнмауте, и ему в голову не пришло, что я решусь полететь одна. Он сказал, что, если вы — мой отец, незачем вас пугать, свалившись как снег на голову. А если не отец, получится совсем уж глупо. Он не понимает, как это важно — иметь родителей, семью...

— Ты с ним давно знакома?

— С детства. Его фирма всегда вела бабушкины дела. Бабушке он очень нравился, и, я знаю, она хотела, чтобы я вышла за него замуж.

— И теперь ты выходишь.

— Да. Я привыкла во всем ее слушаться. — В темных глазах Джорджа промелькнуло что-то, похожее на сострадание, а Селине ужасно не хотелось, чтобы он ее жалел. — Мы уезжаем из Куинс Гейт. Сняли прелестную квартирку в новом районе. Вам бы понравилась... Солнечная, и вид из окон прекрасный. Агнесса будет жить с нами. Я уже заказала подвенечное платье. Белое, очень длинное. Со шлейфом.

— Но обручальное кольцо с пальца сняла. И спрятала.

— Я думала, вы мой отец. А увидеться в первый раз с отцом мне хотелось... ну, чтобы я была просто я. Никому не принадлежащая: ни другому человеку, ни другому образу жизни.

— Ты его любишь?

— Вчера я задала вам тот же вопрос, но вы не ответили.

— Тут есть разница. Мы говорили о моем прошлом, а это — твое будущее.

— Да, понимаю. Потому это все так важно. — Джордж не ответил. Селина подняла руки и расстегнула золотую цепочку. Кольцо соскользнуло; Селина подхватила его и надела на палец, а потом снова застегнула цепочку на шее. Все ее движения были продуманными и четкими. — Нехорошо заставлять Родни ждать.

— Да, конечно. Садись в шлюпку, а я поплыву следом на этой посудине. Только не исчезай, не попрощавшись.

— Я никогда так не поступлю. И вы это знаете.


На террасе Родни стало жарко. Он бы мог снять пиджак, но под пиджаком были подтяжки, демонстрировать которые Родни считал неприличным и поэтому, встав с кресла, перешел в прохладную комнату. Там он принялся расхаживать из угла в угол, пытаясь разобраться в необычном дизайне дома, и не заметил появления Селины, поднявшейся по ступеням террасы и остановившейся на пороге.

Лишь когда она его окликнула, Родни обернулся. Селина стояла в дверях. Родни уставился на нее, не веря своим глазам. Он не мог понять, как за столь короткое время можно было так измениться. Вместо довольно бесцветной блондинки с бледным лицом, оживляемым только ярко-голубыми, как у сиамской кошки, глазами, он увидел загорелую девушку с распущенными мокрыми волосами и в купальнике, показавшемся ему воплощением дурного вкуса. Огромная белая кошка, гревшаяся на солнышке на террасе, подошла и стала нежно тереться о Селинины голые ноги.

В воздухе повисло странное напряжение. Наконец Селина сказала:

— Привет, Родни. Что за сюрприз! — Она попыталась произнести эти слова обрадованно, но восклицание увяло на последнем слоге.

— Сюрприз, — сказал Родни. — Так и было задумано. — Не верилось, что он несколько часов назад вылетел из Лондона, просидел всю ночь в теплом темном костюме, спустился из деревни в Каса Барко по каменистой дороге. Его башмаки, правда, были запорошены белой пылью, однако в остальном Родни выглядел так же безукоризненно, как всегда. Подойдя к Селине, он положил руки ей на плечи и нагнулся, чтобы ее поцеловать, но не удержался от укоризненного замечания: — Что это на тебе надето?

Селина пожала плечами.

— Больше мне купаться не в чем.

На террасе висел старый купальный халат, Селина сдернула его с веревки и надела. Халат был жесткий от соли, пересохший от долгого пребывания на солнце и пропитан запахом Джорджа. Селина плотно в него завернулась, и почему-то ей сразу стало очень уютно и совсем не страшно.

Родни сказал:

— Как ты могла уехать, ничего не сообщив?! Я с ума сходил.

— Я же знала, что ты в Боурнмауте.

— Я позвонил тебе, как только вернулся в Лондон, и Агнесса сказала, где ты. — И добавил: — Разумеется, я вылетел первым же самолетом.

— Очень мило с твоей стороны.

— Как насчет возвращения домой?

— Я хотела вернуться раньше, но в аэропорту меня обокрали, и я не могла купить обратный билет.

— Надо было немедленно телеграфировать, и я бы тут же перевел деньги.

— Я... мне не хотелось тебя беспокоить. Кроме того, — добавила она, решив быть до конца честной, — я вообразила, как ты скажешь: «Я тебе говорил!» Ты был прав, а я — не права, и Джордж Даер... не мой отец...

— Я так и предполагал.

— Но согласись, мне нужно было самой убедиться... — Это была мольба о прощении, однако Родни предпочел ничего не заметить.

— И все равно я считаю, что тебе следовало поручить это мне.

— Да ведь я просила тебя со мной поехать. Я очень хотела... ты сам не захотел.

— Не захотел? Не смог. И ты это знаешь.

— Ты мог отложить встречу с миссис Не-знаю-как-там-ее.

— Селина! — Родни был потрясен и — возможно, лишь сейчас — понял, что изменения коснулись не только внешности его невесты: они куда глубже и серьезнее.

Селина набрала воздуху в легкие.

— Все равно я ни о чем не жалею. Я рада, что приехала, хотя Джордж и не мой отец. И, если меня спросят, скажу, что в любом случае поступила бы точно так же.

Это был вызов, но, прежде чем Родни успел обдумать ответ, к ним присоединился Джордж Даер; поднявшись по ступенькам на террасу и взяв на руки Пёрл, он непринужденно вмешался в разговор.

— Ну что, все о'кей? Любящие сердца вновь соединились... Теперь, полагаю, надо выпить по глоточку, чтобы остудить страсти.

— Я не буду пить, спасибо, — сухо сказал Родни.

— А сигарету?

— Нет, пока не хочу. — Родни прочистил горло. — Я сказал Селине, что хорошо бы нам поскорее вернуться в Лондон. В гостинице «Кала Фуэрте» меня ждет такси; можно ехать прямо в аэропорт.

— Вы очень предусмотрительны, — заметил Джордж.

Родни бросил на него быстрый взгляд, заподозрив в этих словах иронию, но темные глаза Джорджа были совершенно серьезны. На всякий случай Родни все же пропустил последнее замечание мимо ушей и повернулся к Селине: — Пожалуй, тебе пора собираться. Где ты остановилась?

Воцарилось долгое молчание. Родни смотрел на Селину, Селина переводила взгляд с Родни на Джорджа и обратно. Джордж невозмутимо поглаживал Пёрл.

— Здесь, — сказала Селина.

Родни заметно побледнел.

— Здесь?

— Да. Здесь. В Каса Барко.

— Ты здесь спала?

— Мне больше некуда было пойти...

Селину слегка передернуло; Джордж понял, что она волнуется. Родни, однако, этого словно бы не заметил и заговорил ледяным тоном:

— А тебе не кажется, что это несколько неприлично?

Джордж внезапно бросил Пёрл на ближайший стул и ответил, опередив Селину:

— Я так не считаю. Не забывайте, что Селина, как-никак, моя родственница.

— Весьма далекая, чего не следует забывать. Да и не в том дело.

— А в чем?

— У вас в доме появляется — нежданно, негаданно — совершенно незнакомая девушка, и вы ее у себя оставляете, и сами не уходите, и, как я успел заметить, спите практически в одной комнате. Возможно, вы не дорожите своей репутацией, это ваше личное дело, но ради Селины могли бы что-нибудь придумать.

— А если мы этого не хотели? — усмехнулся Джордж.

Хладнокровие покинуло Родни.

— Мне очень жаль, мистер Даер, но мы говорим на разных языках. Я нахожу ваше поведение недостойным.

— Что ж поделаешь...

— Вы всегда пренебрегаете общепринятыми нормами поведения?

— Да, всегда. Я не считаю их для себя обязательными.

Родни внезапно захотелось сбить его с ног, но потом он решил, что Джордж этого не достоин и заслуживает только презрения. Он демонстративно повернулся к Селине.

— Селина... — Ее опять затрясло. — Все это мне крайне неприятно, но я готов поверить, что ты ни в чем не виновата. И готов обо всем забыть, однако прежде хотел бы убедиться, что никакие слухи не просочатся в Лондон.

Селина уныло посмотрела на Родни, на его гладкое, чисто выбритое, казалось, без единой морщинки лицо: невозможно было себе представить, что человек с таким лицом превратится в потрепанного жизнью и умудренного опытом старца. Нет, он и в восемьдесят лет останется таким же безликим и отглаженным, как только что принесенная из прачечной рубашка.

— Почему, Родни? — спросила она.

— Я... мне бы не хотелось, чтобы о случившемся узнал мистер Артурстоун.

Ответ показался Селине таким нелепым, что она не удержалась от смеха. Мистер Артурстоун с его подагрическими коленями... ее предполагаемый посаженный отец... причем тут, черт подери, мистер Артурстоун?

— А сейчас, — Родни поглядел на часы, — не будем больше терять время. Надень что-нибудь и пошли.

Джордж в этот момент закуривал сигарету. Услышав слова Родни, он погасил спичку, вынул сигарету изо рта и сказал:

— Селина не может поехать с вами в Лондон. Она потеряла паспорт.

— Она... что?

— Потеряла паспорт. Вчера. Совершенно непонятным образом.

— Это правда, Селина?

— О! Я... да...

Джордж молча сверлил ее взглядом.

— Конечно, правда. Дорогой мистер Экленд, вы не представляете, что здесь творится. Они готовы украсть золотые зубы у вас изо рта, если только дотянутся.

— Но это же паспорт, Селина. Ты понимаешь, как это серьезно?

— Ммм... Я... — пробормотала Селина.

— Ты сообщила британскому консулу?

— Нет, — снова вмешался Джордж. — Но она сказала гвардейцам в аэропорту, и они проявили большое участие и понимание.

— Удивительно, как они сразу не посадили ее за решетку.

— Я тоже был удивлен, но очаровательная улыбка — даже в Испании — способна творить чудеса.

— И что же нам теперь делать?

— Если вы спрашиваете у меня совета, я бы вам порекомендовал сесть в такси и отправиться обратно в Лондон, а Селину оставить здесь... со мной... Нет, — Джордж не позволил разъяренному Родни раскрыть рта, — я говорю совершенно серьезно. Это наилучший выход. Вы, вероятно, сумеете использовать свои связи, да и мы сделаем все возможное, чтобы выцарапать ее из тюрьмы. А на условности я бы на вашем месте чихал, старина. В конце концов, я, очевидно, самый близкий Селинин родственник и ответственность за нее готов взять на себя...

— Ответственность? Вы? — Родни попытался в последний раз воззвать к благоразумию невесты: — Неужели ты хочешь здесь остаться? — При одной мысли, что Селина может этого хотеть, у Родни зашевелились волосы на голове.

— Ну... — Ее неуверенность была достаточно выразительна: Родни все понял.

— Ты меня поражаешь! Откуда такой эгоизм?! Почему-то моя репутация тебя не волнует... Как можно не понимать, что речь идет не только о твоем добром имени! Нет, это просто возмутительно! Что скажет мистер Артурстоун! Страшно подумать...

— Но ведь нетрудно ему все объяснить, Родни. Не сомневаюсь, что ты это прекрасно сделаешь. И знаешь... пожалуй, скажи, что ему не придется быть моим посаженным отцом. Мне, правда, ужасно жаль, но так будет лучше. Я уверена. Зачем тебе такая обуза... после того, что произошло... И... вот твое кольцо...

Она сняла и протянула Родни кольцо — сверкающие бриллианты и темно-синий сапфир, которые должны были связать его с ней навсегда. У Родни возникло желание взять кольцо и широким жестом швырнуть через ограду террасы в море, но оно слишком дорого ему обошлось, поэтому, смирив гордыню, он без единого слова сунул его в карман.

— Прости, Родни.

Родни счел наиболее достойным сохранить мужественное молчание. Повернувшись на каблуках, он направился к выходу, но Джордж его опередил и распахнул перед ним дверь.

— Ужасно обидно, что путешествие оказалось таким неудачным. Вам стоит приехать в Кала Фуэрте попозже — летом здесь куда интереснее. Катанье на водных лыжах, подводное плаванье, охота на меч-рыбу... Непременно приезжайте!

— Пожалуйста, не думайте, мистер Даер, что я или мои компаньоны позволят вам выйти сухим из воды.

— Я и не смею так думать. Не сомневаюсь, что мистер Артурстоун — большой знаток своего дела и рано или поздно найдет на меня управу. Вы уверены, что мне не нужно отвезти вас в деревню?

— Благодарю, я предпочитаю пойти пешком.

— Что ж, chacun a son gout[17]. Было очень приятно с вами познакомиться. До свидания.

Родни ничего не ответил — просто в безмолвной ярости вышел из дома. Джордж проводил его взглядом и, лишь когда он благополучно поднялся в гору, закрыл дверь.

Потом обернулся. Селина стояла на том же месте посреди комнаты. Вид у нее был такой, словно она ждала повторения вчерашней бурной сцены, однако Джордж, призвав на помощь все свое самообладание, только сказал:

— Ты, конечно, не проконсультировалась с психоаналитиком, собравшись замуж за этого типа? Не подумала, что тебе половину жизни придется переодеваться к обеду, а другую половину — выискивать в словаре длинные ученые слова? Кстати, кто такой мистер Артурстоун?

— Глава фирмы, где работает Родни. Очень старый и немощный: у него артрит коленных суставов.

— И его попросили быть твоим посаженным отцом?

— Никого больше не нашлось.

Это прозвучало как признание очень несчастного человека. Джордж спросил:

— Это ты о мистере Артурстоуне или о Родни?

— Пожалуй, и о том, и о другом.

— Я думаю, — мягко сказал Джордж, — всему виной твоя навязчивая идея. Насчет отца...

— Да. Наверное, так оно и было.

— А сейчас?

— Как рукой сняло.

Ее опять передернуло, и Джордж улыбнулся.

— Знаешь, Селина, раньше я бы не поверил, что за такое короткое время можно так хорошо узнать человека. Например, я с первого взгляда вижу, когда ты врешь, что — увы! — случается довольно часто. У тебя округляются глаза, и зрачки становятся совсем крохотные. Как острова в океане. Когда я ляпаю очередную глупость, а ты изо всех сил стараешься не рассмеяться, у тебя опускаются уголки губ и на щеках появляются ямочки. А когда сильно волнуешься, начинаешь дрожать. Сейчас ты волнуешься.

— Ничего подобного. Просто озябла после купанья.

— Тогда пойди и оденься.

— Но сначала я должна вам что-то сказать...

— Успеется. Сначала оденься.

Джордж вышел на террасу и закурил. Солнце грело спину, проникая сквозь тонкую ткань рубашки. Родни Экленд ушел, убрался из Каса Барко, из жизни Селины. Так же, как ушла из его жизни Дженни, — стоило ему рассказать обо всем Селине, и ее призрак безвозвратно исчез, и от той печальной истории не осталось следа. Дженни и Родни — оба отступили в прошлое, а настоящее было светлым и радостным, а будущее казалось многообещающим и, точно рождественский чулок, сулило кучу приятных сюрпризов.

Внизу, в саду, Хуанита развешивала простыни, не переставая весело напевать; по всей вероятности, она у себя в прачечной и не заметила, какая драма разыгралась в доме. Джорджа вдруг захлестнула волна теплых чувств. Никто лучше него самого не знал, что его собственная дорога в рай всегда была вымощена добрыми намерениями, однако теперь он твердо себе обещал, что, как только опубликует новую книгу, не ограничится тем, что подарит Хуаните экземпляр, который займет почетное место на кружевной салфетке. Нет, подарить нужно будет что-нибудь такое, чего бы ей ужасно хотелось, но позволить себе купить она не могла. Шелковое платье, или украшение, или хорошую газовую плиту.

Шаги за спиной заставили Джорджа обернуться. На террасу вышла Селина в полотняном абрикосового цвета платье без рукавов и босоножках на каблучках, отчего они стали почти одного роста, и Джордж удивился, почему ему понадобилось столько времени, чтобы понять, как она красива. Он сказал:

— Впервые вижу тебя прилично одетой. Очень рад, что нашелся твой багаж.

Селина, собравшись с духом, сказала:

— Джордж, нам надо поговорить.

— О чем?

— О моем паспорте.

— А что с ним случилось?

— Сейчас узнаете. Он вовсе не потерялся.

Джордж изобразил на своем лице величайшее удивление.

— Не потерялся?

— Да... Понимаете... вчера, перед отъездом... я его спрятала.

— Селина. — Джордж сделал вид, что потрясен. — Почему ты так ужасно поступила?

— Да, это и впрямь ужасно, но мне не хотелось уезжать. Не хотелось оставлять вас с миссис Донджен. Я поняла, что она не даст вам написать вторую книгу. Утащит на край света — в Австралию, или в пустыню Гоби, или куда-нибудь еще. Лишь бы от себя ни на шаг. Ну и тогда... я пошла на кухню, чтобы достать из холодильника воду, и... — она судорожно сглотнула, — спрятала паспорт в хлебницу.

— Вот это да!

— Я ведь... я только ради вас, а теперь... в общем, не вижу причин, почему бы мне не полететь с Родни в Лондон. Замуж за него я, конечно, не выйду. Ума не приложу, как я решилась... полная идиотка! Но и остаться здесь не могу. Ни в коем случае! — Голос Селины снова начал дрожать. Джордж, однако, не собирался приходить ей на помощь. — Вы меня понимаете?

— Ну конечно. — Джордж старательно изображал из себя человека, твердо решившего вести честную игру. — И мы должны принять правильное решение.

— Да... да... я тоже так думаю.

— Что ж, — бодро продолжал Джордж, поглядев на часы, — если ты уезжаешь с Родни, собирай манатки, иначе он сядет в такси и укатит в аэропорт прежде, чем ты доберешься до гостиницы...

И Селина, не веря своим глазам, увидела, как Джордж встал, отряхнул штукатурку с джинсов, подошел к письменному столу и... Через минуту он уже стучал на машинке с таким остервенением, словно от этого зависела его жизнь.

Селина ждала совсем другого. Она постояла, надеясь, что он прекратит работать, но Джордж был всецело поглощен своим занятием. Тогда, пытаясь проглотить застрявший в горле комок и сдерживая подступающие к глазам слезы, она пошла на кухню, взяла хлебницу и стала, кусок за куском, вытряхивать хлеб на стойку; последним она вытащила лежавший на дне лист бумаги, под который засунула паспорт.

Паспорта не было. Слезы, разочарование — все потонуло в обуявшем ее неподдельном страхе. Паспорт как испарился!

— Джордж! — Он с такой силой колотил по клавишам, что не услышал ее восклицания. — Джордж, я... я потеряла паспорт!

Он перестал печатать и удивленно поднял брови:

— Опять?

— Его здесь нет! Я положила на самое дно, но... там пусто! Он пропал!

— О Боже! — вздохнул Джордж.

— Как это могло случиться? — Селина почти кричала. — Может быть, Хуанита взяла? Или решила почистить хлебницу и сожгла? Или выбросила?! А может, его украли... Ой, что теперь со мной будет?

— Об этом лучше не думать...

— Зачем только я его спрятала!

— Ты попалась в собственную ловушку, — наставительно изрек Джордж и снова принялся печатать.

Наконец-то Селина заподозрила неладное и нахмурилась. Очень уж он — просто неестественно — спокоен. А в темных глазах сверкают огоньки, которым она уже научилась не доверять. Неужели он нашел ее паспорт? Нашел, спрятал и ничего не сказал? Отставив пустую хлебницу, Селина обошла комнату, заглядывая в каждый угол, перелистала журналы, посмотрела под подушку, словно играя в игру «тепло-холодно».

Поиски она закончила за спиной Джорджа. На нем были изношенные, заскорузлые от соли джинсы, в правом заднем кармане которых явно что-то лежало: маленькая книжечка или прямоугольная картонка... Он по-прежнему самозабвенно колотил по клавишам, но, когда Селина пощупала карман, его рука, описав круг, оттолкнула ее руку.

Страха как ни бывало. Селина, облегченно вздохнув, залилась счастливым смехом. Обвив руками шею Джорджа и чуть не задушив его в объятиях, она сказала:

— Он у тебя! Ты его нашел! Бессовестный! Он все время был у тебя!

— Хочешь его забрать?

— Если ты хочешь отправить меня с Родни в Лондон.

— Не хочу, — сказал Джордж.

Селина поцеловала его, прижалась к щеке щетинистой и колючей; не гладкой и пахнущей одеколоном, а шершавой, темной от загара, с глубокой складкой у рта, показавшейся такой же измятой и знакомой, как его поношенная рубашка из грубого полотна. И сказала:

— И я не хочу уезжать.

Джордж допечатал страницу до конца. Селина уперлась подбородком в его макушку и спросила:

— Что ты сочиняешь?

— Конспект.

— Новой книги? О чем?

— О путешествии по Эгейскому морю.

— И как она будет называться?

— Понятия не имею. Но посвящу я ее тебе.

— А хоть интересная будет?

— Надеюсь. Честно говоря, у меня возникла идея насчет третьей книжки. На этот раз романа... — Взяв Селину за руку, он притянул ее к себе, так что ей пришлось присесть на край стола, лицом к нему. — По-видимому, это будет роман об одном малом, тихо живущем в захолустье, занимающемся своими делами и никому не причиняющем вреда. И вдруг на его пути появляется девушка. Откуда-то ее черт принес... И вцепляется в него мертвой хваткой. Ни на секунду не оставляет. Распугала всех друзей. Растранжирила деньги, спаивает... Он махнул на себя рукой, опустился...

— А чем кончается?

— Естественно, бедняга на ней женится. Просто вынужден. Другого выхода нет. Трагический финал.

— А по-моему, ни капельки не трагический.

— Ты напрасно так думаешь.

— Джордж, а ты, случайно, не делаешь мне предложение?

— Поскольку я выродок и хам — считай, что да. Не могу себе простить... вчера я себя вел, как последняя свинья. И потом... я тебя люблю.

— Знаю. — Селина нагнулась и поцеловала его в губы. — И очень этому рада. — Она опять его поцеловала, и он отодвинул машинку, и встал, чтобы ее обнять. Позже Селина сказала;

— Надо сообщить Агнессе.

— А она не вздумает сюда приехать и попытаться тебя похитить?

— Что ты! Она тебя полюбит.

— Давай пошлем ей телеграмму. Из Сан-Антонио. Прямо сегодня, чтобы она успела ее получить до приезда Родни. А когда мы будем в городе, зайдем засвидетельствовать свое почтение английскому падре и выясним, что от нас требуется. И попросим Рудольфо быть моим шафером...

— А Хуаниту — моей подружкой.

Хуанита. Они совсем про нее забыли. И, взявшись за руки, со смехом отправились ее искать, перегнулись через ограду террасы, стали наперебой кричать. Но Хуанита была не так проста, как казалась. Ее крестьянская смекалка редко ее подводила, и она уже шла к ним из сада, как всегда очень прямая и радостно улыбающаяся, готовая их обнять.

Примечания

1

Да (исп.).

(обратно)

2

Въезд (исп.).

(обратно)

3

Таможня (исп.).

(обратно)

4

Я не говорю по-английски (исп.).

(обратно)

5

Англичанка (исп.).

(обратно)

6

Добрый день (исп.).

(обратно)

7

Где хозяин? (исп.).

(обратно)

8

Минутку (исп.).

(обратно)

9

здесь: Привет, Томеу (исп.).

(обратно)

10

Болельщики (исп.).

(обратно)

11

Тореадоры (исп.).

(обратно)

12

Здравствуйте (исп.).

(обратно)

13

Красное вино (исп.).

(обратно)

14

Большое спасибо за апельсины (исп.).

(обратно)

15

Дружище (исп.).

(обратно)

16

Завтра (исп.).

(обратно)

17

У каждого свой вкус (франц.).

(обратно)

Оглавление

  • Розамунд Пилчер Фиеста в Кала Фуэрте
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  • *** Примечания ***