Стихи [Бах Ахмедов] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Стихотворения

Автопортрет

Пустой, холодный человек

Провел по зеркалу рукой.

А за окном пушистый снег

Окутал город тишиной.

Провел рукой и словно стер

Все то, что памятью звалось.

Покуда вечности узор

На окнах рисовал мороз.

Был день как день и тихий вечер

Спокойно в комнаты входил.

Он не был радостью отмечен,

Но грустным тоже вряд ли был.

Но что-то было в нем иное…

Как будто вечности укол.

И в ранних сумерках с тобою

Мы сели ужинать за стол.

И я не мог понять источник

Своей неведомой тоски.

И целовал устало ночью

Твои прозрачные виски.

Был мертв и снова стал живым

Был мертв и снова стал живым.

Узнал, ответил на улыбку.

Отправил в прошлое открытку

с одним коротким словом: "дым".

Закончил вечности портрет

поверх портрета безрассудства.

И погасил остатки чувства,

как гасят днем ненужный свет.

В глубине ожидания время назад потечет

и собьется февраль с монотонного снежного ритма.

День, как шарик рулетки, опять на "зеро" попадет,

и сбежит, словно Золушка с бала, усталая к нежности рифма.

Снова свет золотистый окрасит твой дом изнутри.

И окошко твое как маяк на окраине мира.

Мне так хочется снова и снова с тобой говорить

о попытке любви неуверенной, брошенной, сирой…

Мир возможностей смутных и вечных несказанных слов.

Если только бы не был я снова отравлен зимою!..

Но опять меня прошлым, как снегом, всего занесло.

Только имя твое навсегда остается со мною.

В полупустой вагон вошла Надежда

Внимательно обвела взглядом усталые лица.

Каждый узнал ее — она поняла это по глазам.

И только один старик продолжал смотреть в окно.

Надежда села рядом и сказала ему: "Здравствуй…"

Он молча посмотрел на нее и рассмеялся.

"Почему ты смеешься?" — спросила удивленно Надежда.

"Потому что мне сейчас выходить" — ответил старик.

ветер напишет на стекле

о солнечных проводах,

которые дрожат от тока моей нежности

протянутые через все небо,

они подключены к твоему дому

чтобы ты могла включать свет своей надежды,

когда в твоей душе наступают сумерки…

Вот и долгий июль доживает последние дни

Вот и долгий июль доживает последние дни.

И свернутся в кольцо, как змея, его жаркие ночи.

Ты не слушай меня, ты спокойно сегодня усни.

Ты не слушай меня, в этой жизни похож я на прочерк.

И пустая графа остается в анкете судьбы,

Там, где пишут о смысле как будто бы прожитой жизни.

Ты не слушай как шепчутся все эти вечные «бы»,

Не смотри, как душа моя вновь над непрожитым виснет.

Так и движемся мы: я — по кругу, а ты прямой.

Ухожу от тебя и на новом кругу возвращаюсь.

Ты не слушай меня, все дороги приводят домой,

Даже если с тобой навсегда я сегодня прощаюсь.

Время рисует крестик

Время рисует крестик.

Вечность рисует нолик.

Душа — игровое поле.

И кажется, вновь ничья.

Вселенский снег. Конца и края

Не видно белизне слепой.

Стоят дома, как буквы Брайля

В раскрытой книге мировой.

Гадать по старой карте мира

Гадать по старой карте мира,

по лоскуткам морей и стран.

Пока дождем ликует сырость,

даря отравленный туман.

Гадать по карте… Океаны

хранят безмолвие глубин.

И мне вдруг кажется так странно,

что в прошлой жизни я любил.

Любил, дышал в твои ладони,

Хотел твоими снами стать.

К чему гадать? Мой остров тонет.

А я устал его спасать.

Глазам уже не больно

Смотреть на странный свет.

Я прошлое на бойню

Веду — спасенья нет.

За то, что привязалось,

За лишние «прости».

За то, что оказалось

Помехой на пути.

Оно идет покорно,

Мерцает грусть в глазах.

И кружит ворон черный

В осенних небесах.

И вновь рука безвольно

Упала — не могу!.

И мне светло и больно,

И тени на снегу.

Над миром бессловесным

Не властны мы в себе.

Я шел обратно лесом

И плакал на тропе.

Грозя спокойным отчужденьем

Грозя спокойным отчужденьем,

Пришла привычная зима.

Посеребрила ночи тени

и все уснувшие дома.

А в глубине пустых объятий

таилась призрачная боль.

И звезды сыпались на платье,

И не кончался алкоголь.

Ветер ноябрьский кружил по городу

Ветер ноябрьский кружил по городу,

Завывая не в такт осенним распевам.

Трепал у бомжа рваную бороду,

И кусал лицо ему колючим снегом..

А старик щурил глаза слезящиеся,

Запахнув телогрейку со следами боли.

И думал: «Да простятся меня стыдящиеся,

А меня ненавидящие — тем более».

А когда снегопад обезглавил время

И ночь засверкала зеркалом льда,

Старик ушел, белизной немея,

Чистый по чистому,

не оставив следа.

забвение

пробелы в тексте

медленное движение сквозь пустоту

к начертанию нового имени

ощущение спирального времени

и нежное — в тишину — любишь ли ты меня?

забвение

ощущение чистой белой бумаги

и красоты молчания

И возвращение

тонкой радости узнавания

когда, как бабочка на острие шпаги,

душа замерла, отдыхая от прошлого знания

и Вечность дует на прозрачные крылышки

и шепчет ей нежно:

до свидания, душа, до свидания…

Завтра будет музыка другая

Завтра будет музыка другая.

Завтра я не буду понимать

То, что я сегодня понимаю

И пытаюсь вечности отдать.

Завтра я приму таблетку смысла.

Боль утихнет и слова умрут.

Ведь портрет судьбы не мной написан,

А меня художником зовут.

Развязка давно наступила

Развязка давно наступила,

А мы все глядим на экран.

Судьба улыбается мило

И ставит на полку роман.

Прочитан, прокурен, проверен.

Заметки на белых полях.

Закроются старые двери,

И чуть повернется Земля.

И город луною окутан,

Плывет над землею сквозь ночь.

И снова не спится кому-то,

И что ему сможет помочь?.

Не книжка — в ней все неизменно.

Не время — в нем много тоски.

Но снова синеют как вены,

Две рваных и нервных строки.

Пусть в них отразится надежда

И отблеск непрожитых дней.

А утром ослепшая нежность

Уйдет в пустоту площадей.

Рассматривая картину средневекового китайского художника

Иероглиф судьбы черной тушью на тонкой бумаге…

И прозрачный пейзаж, где гора, и тропинка петляет.

И глядишь, и как будто бы слышишь журчание влаги.

И как будто бы видишь, как старый монах у ручья отдыхает.

И подумаешь грустно: какое по счету рожденье?

Через сколько еще предстоит мне пройти умираний?

В этом мире, где каждый сражается с собственной тенью.

В поднебесной, где спрятана где-то ошибка страданий.

Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух,

Чтобы свет нам дарить, и тропинкой вести на вершину,

Где ладони щекочут большие колючие звезды,

И монах, улыбаясь, глядит на ночную долину.

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты»

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты».

Отдаешь ей спокойно названия станций и улиц.

Привыкаешь спускаться с холодной ее высоты,

Там, где мысли кустами к земле каменистой пригнулись

С пустотой начинаешь как будто по-новому жить.

Как бы видеть иначе, прозрачно, без всякой печали.

Пахнет мятой из сада и стрелкам не нужно кружить

На часах, что когда-то едва за тобой успевали.

Ибо время, что раньше готовилось сделать свой шах,

Забывает ходы, и фигуры сметает со смехом.

И от легкости этой пьянеет немного душа,

И летит сквозь пространство свободным и тающим эхом.

Как странно, что слова идут вразброд…

У каждого свой угол отчужденья.

Но каждое о нежности поет

в мучительной попытке воплощенья.

В стремительном потоке бытия

мелькают листья, образы, недели.

А мы с тобой опять, любовь моя,

наш вечер на любовь и память делим.

Каким веселым бредом

ворвался ты в мой мир?

Ты учишься победам,

гуляка и кумир.

А я учусь смеяться

и падать в пустоту.

Сюжетом повторяться,

И горечью во рту.

Топор — твоя работа.

Моя — тончайший стиль.

Тебе — до поворота,

мне до конца, сквозь пыль.

Через пустыню боли

в мой город-изумруд,

где не играют роли

и никогда не врут.

Из жизни определений

Безумие — это пушистый котенок,

прячущий коготки.

Усталость — черный квадрат, в котором

затеряна точка тоски.

Надежда — это старое дерево,

с одним зеленым листком.

Оно понимает ребенка

и шепчется со стариком.

Отчаянье — ящик черный

с тем самым котенком внутри.

Он станет котом ученым,

коль выдержит до зари.

Белеет парус — символ одинокий

Белеет парус — символ одинокий,

А шторм бушует, так же, как тогда,

Хоть и свободой полон слог высокий.

Алтарь души ждет жертвенности слова,

Хотя и слово — не всегда основа.

Молчанием — наимудрейшим знаком

Если б начать главу из книги новой…

Дождь — капли, убегающие в море.

Он же — плывущий сквозь года и время,

Вечным скитальцем — парусом белеет…

Примешь словно награду

остановленный миг.

И сбежишь, как из ада,

из прочитанных книг.

Шелухою словесной

не прикрыть наготы.

А повиснешь над бездной

и поймешь, что кранты.

Что иссякли чернила,

но к любви не пришел.

И душа, как тетрадка,

ляжет к Богу на стол.

Вся в ошибках да кляксах,

от грехов тяжела.

То ли плохо училась,

то ли просто спала.

Рождество

Когда мы встретим Рождество,

Когда зажжём свечу простую,

Мы вспомним Жизни торжество

И мира ипостась иную.

В поющих небесах звезда

Укажет путь уставшим душам.

И сотворится вновь вода,

И воздух, и моря, и суша.

И ангел воспоёт хвалу,

И чудо радости свершится.

И вечер позовёт к столу,

Чтоб с ликованьем этим слиться.

Как свет играет в хрустале!

Как полнятся вином бокалы!

И Бог родился на Земле,

И как звезда она сверкала.

На краю книги сидит птица

На краю книги сидит птица.

На краю жизни сидит время.

На краю неба сидит ангел.

На краю грусти радость сидит.

Эти весы будут вечно качаться

И равновесие длится лишь миг.

Мы возвращаемся в небо, как птицы,

Или слова — в тишину своих книг.

Каждый из нас — непонятное слово

Несуществующего языка.

На краю строки точка возникла

И растворилась в небе строка.

Ты создаешь меня из боли

Ты создаешь меня из боли.

Я создаю тебя из ветра.

И в нас движение любое —

Есть ожидание рассвета.

Ты создаешь меня из звука.

А я — из листьев, ставших дымом.

Но для чего такая мука

Нам для любви необходима?

И для чего мы ждем устало

Той пустоты, что так пугает.

Когда нас вдруг согреет жалость,

До безнадежности чужая.

Когда и ночь устанет верить

В сближенье, полное тревоги.

И в тишине откроют двери

Тоской отравленные боги.

Каждый день начинать все сначала

Каждый день начинать все сначала.

Время нижет на нитку нули.

Где-то в сумерках бродит усталость,

Где-то в небе плывут корабли…

Каждый день начинать с пониманья,

Что идешь по своим же следам.

Где-то в сердце уснули желанья,

Где-то в мире так больно словам…

А в предзимнем пространстве морозном

Все готовится к снежному сну.

И стихи, проходя через прозу,

Обретают свою тишину.

Жить — это не только перечитывать старые письма

Жить — это не только перечитывать старые письма,

Но и это тоже.

Быть сильным — это не только смеяться на рухнувшими надеждами,

Но и это тоже.

Верить — это не только учиться смирению,

Но и это тоже.

Прощать — это не только уметь забывать,

Но и это тоже.

Обходить ловушки чужих смыслов — это не только

опираться на собственный стиль,

Но и это тоже….

Диагноз: вечность. Нет, не приговор

Диагноз: вечность. Нет, не приговор,

А просто постижение покоя.

На стенке фиолетовый узор

в апреле зацветет голубизною.

Таблетки остров падает в стакан,

и растворяется в холодном океане.

Пока душа плывет как сквозь туман

на свет любви, которым скоро станет.

* Есть вещи, которые выразить трудно *

Есть вещи, которые выразить трудно

И вещи, которым нельзя возразить.

И это молчание давит поспудно,

А время своим постиженьем грозит.

И кажется, стрелок слепое слиянье

Готовится сердце пронзить остротой.

И опыт уходит в безмерность молчанья,

В немое прощание, в сон золотой.

Не выразить свет, как не выразить небо.

И времени нечего нам возразить.

Лишь нежность забытая тычется слепо

В твой образ, который не может забыть.

* И луна никогда не погаснет, *

И луна никогда не погаснет,

И надеждам не будет конца.

И не кончится осени праздник

В светлом зале пустого дворца.

И забытые вспомнятся речи,

И прозреет слепая судьба.

И пройдет этот призрачный вечер,

И закончится с болью борьба.

Все вернется к извечным началам.

И замкнется разомкнутый круг.

И корабль вернется к причалу,

Пропитавшийся солью разлук.

Все закончится, чтобы начаться.

И опять будут звезды сверкать.

И весы будут в небе качаться,

И учить нас друг друга прощать.

* «Не забудь, без меня тебя нет…» *

«Не забудь, без меня тебя нет…»

Затихающий поезда звук.

Я поехал, туда, где рассвет

Кормит время надеждой из рук.

А в вагоне полночная муть.

И соседи о жизни опять.

Без меня тебя нет, не забудь…

Я вернусь, я сумею понять.

Десять лет по дорогам пустым.

Десять лет возвращенья домой.

Я пытался остаться живым,

Я пытался расстаться с тобой.

Но небесное вновь проросло.

Возвращение. Кнопка звонка.

И промыта, любовь, как стекло,

Сквозь которое смотрят века.

В глубине ожидания время назад потечет

и собьется февраль с монотонного снежного ритма.

День, как шарик рулетки, опять на "зеро" попадет,

и сбежит, словно Золушка с бала, усталая к нежности рифма.

Снова свет золотистый окрасит твой дом изнутри.

И окошко твое как маяк на окраине мира.

Мне так хочется снова и снова с тобой говорить

о попытке любви неуверенной, брошенной, сирой…

Мир возможностей смутных и вечных несказанных слов.

Если только бы не был я снова отравлен зимою!..

Но опять меня прошлым, как снегом, всего занесло.

Только имя твое навсегда остается со мною.

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты»

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты».

Отдаешь ей спокойно названия станций и улиц.

Привыкаешь спускаться с холодной ее высоты,

Там, где мысли кустами к земле каменистой пригнулись

С пустотой начинаешь как будто по-новому жить.

Как бы видеть иначе, прозрачно, без всякой печали.

Пахнет мятой из сада и стрелкам не нужно кружить

На часах, что когда-то едва за тобой успевали.

Ибо время, что раньше готовилось сделать свой шах,

Забывает ходы, и фигуры сметает со смехом.

И от легкости этой пьянеет немного душа,

И летит сквозь пространство свободным и тающим эхом.

Любовь — скрипичная струна

Любовь — скрипичная струна,

натянутая между нами.

Но пусть продлиться тишина

и радость говорить глазами.

И ты, любимая, не тронь

струны — вдруг прозвучит фальшиво.

И скрипку я кладу в огонь

движением неторопливым.

Прозрачный воздух пах сиренью

И вечным ожиданьем встреч.

И солнце превращало тени

В едва разборчивую речь.

А правила, себя сжигая,

Давали полный ход весне.

Ты шла по времени, не зная,

Что каждый день идешь ко мне.

Но жизнь хитрей — на тонкой коже

Любви несбывшейся ожог.

И ты ко мне придти не сможешь,

Как я придти к тебе не смог.

* Человек готовится к уходу. *

Человек готовится к уходу.

Что кладет он в пыльный чемодан?

Призрачную легкую свободу,

Связку писем, утренний туман.

И еще надежд пустое бремя,

Не боясь, что будет перевес.

И еще, непрожитое время,

Что струится золотом с небес.

* Глоток вина, глоток надежды… *

Глоток вина, глоток надежды…

Неуловимый нежный жест.

Но может правды неизбежность

Дается свыше нам, как крест?..

А от избыточного чувства

Всего лишь миг до пустоты.

Но каждый вечер отблеск чуда

Ложится на твои черты..

И я с улыбкой повторяю,

Что в мире нет любви сильней

Чем та, которая не знает

О том, что завтра станет с ней.

"Молчание шара"

Они встретились в первый раз все вместе в пространстве, которое было выделено специально для их встречи… Цилиндр, куб, конус, шар и пирамида… И каждый из них завел речь о своих достоинствах. Первым начал говорить куб и сказал, что он несет идею абсолютной устойчивости и надежности. «Я прообраз всех кирпичей и основа всех домов, я могу стоять на любой грани бесконечно долго и терпение мое безгранично, а суд мой беспристрастен, ибо все мои грани одинаковы и во все стороны света я смотрю одним и тем же немигающим взором, от которого ничто не в силах укрыться». Куб хотел добавить что-то еще, но тут в разговор вступил цилиндр.

Он тоже стал говорить о своем совершенстве, о том, что он может двигаться, но может и стоять. О том, что он, цилиндр, прообраз всех осей, вокруг которых все в этом мире вертится… «И не из меня ли, друзья мои, делают трубы, по которым течет вода и газ, и не я ли скрыт в каждом стакане? И что есть колесо, как не малая часть моего совершенства?!..»

Куб с цилиндром подвинулись поближе друг к другу, и посмотрели друг на друга как равный на равного… «Ну а вы что скажете, пирамида?» — спросил насмешливо куб. Пирамида немного помолчала, а потом ответила: «Ну вы же понимаете, что я не могу много говорить. Вы же знаете, что во мне спит Вечность и я боюсь ее разбудить. И то, что вы видите, лишь поверхность. Внутри меня скрыты великие тайны мироздания, но я никогда их вам не открою…» И пирамида отползла подальше, очень медленно и осторожно. И больше не произнесла ни слова… Она знала себе цену. Она была спокойна и как будто бы мудра.

А конус вдруг завертелся, подскочил и крикнул: "Все это вздор! Все вы бесцельные, банальные фигуры. Посмотрите на мое острие. Я всегда куда-то устремлен. Я сама скорость и недаром меня помещают на макушках ракет. Я несу идею цели и цельности. И кто из вас устоит на моей вершине, кто?!" Конус говорил бы еще больше, если бы его не прервал своим глухим басом куб.

"Послушайте, а почему молчит шар? За все это время, что мы вместе, он не произнес ни слова!.." И все обратились к шару… Но шар продолжал хранить молчание.

"А он не хочет с нами общаться, — обиженно сказал цилиндр, — совершенством себя почитает… Он же шар!.."

"Да уж это точно, — подхватил конус, — что ему до нас опускаться, кто мы ему!.. А он небось себя считает солнцем, землею и луной одновременно… "

Они еще долго продолжали отпускать шпильки в сторону молчащего шара и никто из них не представлял, как далеко их слова от истины, как далеко от их слов и от них самих были мысли шара. Потому что только он один знал, как трудно, как невероятно трудно и больно нести идею совершенства в этом мире… Только он один знал, какими огромными усилиями достигает он устойчивости… У каждой из фигур была грань, которая позволяла ей удержаться на наклонной плоскости. Даже цилиндр мог встать на одну из своих двух плоских граней и сохранить устойчивость, до определенных пределов, конечно… И только шар начинал скатываться вниз при малейшем, даже незаметном наклоне, только ему, идеальному трехмерному телу, не за что было зацепиться в этом неустойчивом мире наклонных плоскостей, в мире кривых поверхностей, каждая из которых стремилась сделать положение шара как можно ниже, ибо в несовершенном мире образ совершенства приводит остальные сущности почти в ярость… Только шар знал, как трудно лежать в сетке бильярдного стола и ощущать себя в сетях времени, и ждать своего собрата по потерянной вечности, и вспоминать то время, когда вся Вселенная была шаром, когда не было не плоскостей, ни бильярда, ни ловушек, а на одном прекрасном дереве висел прекрасный шар яблока в первозданном своем совершенстве. Пока… пока его не коснулась рука человека, чтобы откусить от него кусочек, разрушить совершенство Вселенной, и разбить ее на кубы, пирамиды и прочие фигуры, а также на людей и ангелов, на Землю и Небеса, на время и Вечность… И только шар помнил все это, только он, катясь вниз, помнил о том, что когда-то все было иначе… И мучился своей неустойчивостью, своей беспомощностью и своим совершенством, которое по иронии геометрии стало его наказанием и самым большим несовершенством в этой несовершенной вселенной несовершенных фигур.

Кислородная маска свободы

Кислородная маска свободы.

Вдох и выдох… Ночник на столе.

Как былинки качаются годы,

И термометр вновь на нуле.

Вдох и выдох… И воздух колючий

вдруг коснется колючей щеки.

На разрыве забытых созвучий,

на оборванном ритме строки.

Но сгорели слова, словно свечи,

Отступило безумие книг.

И в морозный рождественский вечер

Был отпущен на небо старик.

Когда изменяется состав крови

Когда изменяется состав крови,

Когда события рассыпаются как бусы,

Подскакивая на ступенях лет…

Когда остается неразгаданной

Головоломка воспоминания,

На помощь приходит сегодняшний день

С его нетребовательной простотою,

С его холодной весной

И солнечным вечером.

Ибо только приложив ладонь к пульсу настоящего,

Можно перескочить на следующий виток

Спирального времени.

Когда жизнь оказалась

Не такой как казалась,

Мы порвали все карты

И пошли наугад.

И, от боли сбегая,

Мы добрались до рая,

У ворот посидели

И вернулись в свой ад.

Кьеркегор

Я весь вечер провел в ожидании.

В ожидании гостя из Дании.

Одинокого и единичного,

что прославил величие личного.

Я сидел над великою книгою,

Я читал, как он вечностью двигает.

И не мог я уснуть в ожидании,

в ожидании гостя из Дании.

И узнал я про опыт отчаянья.

И созрело мое ожидание.

И узнал я, что опыт познания —

Лишь Вселенной незримой сияние.

А рассвет одарил меня нежностью.

И повеял небесною свежестью.

И сидел, словно ангел, на здании

грустный гений из маленькой Дании.

Любовь — скрипичная струна

Любовь — скрипичная струна,

натянутая между нами.

Но пусть продлиться тишина

и радость говорить глазами.

И ты, любимая, не тронь

струны — вдруг прозвучит фальшиво.

И скрипку я кладу в огонь

движением неторопливым.

О жизни стал писать рассказ

Вернулся, ужин подогрел.

Налил вина, чуть-чуть поел.

Включил негромко старый джаз,

бумагу чистую достал.

О жизни стал писать рассказ,

и понял вдруг, как он устал.

И что слова сплошной обман,

и что любовь — пустой туман.

И что писать — напрасный труд.

И что судьба — опасный шут.

Потом он лист перевернул,

нарисовал большой вопрос.

Вино допил. Прилег. Уснул.

А ночью плакал. Но без слез.

На горизонте зонтик

Как черное «прощай».

Не надо о Бальмонте,

Не надо темный чай.

Не нужен даже кофе!

А в старых зеркалах

Сияет светлый профиль

И слезы на глазах.

Безумное, простое

похитить, обнажить…

Да что со мной такое?

Быть может, жажда жить?

На линии дождя опять обрывы

На линии дождя опять обрывы.

Пунктир осенних капель исчезает

и листья для последнего полета

готовят всю накопленную нежность,

которую узнает, может быть,

простое одиночество того,

кто только что пометил ожиданьем

остаток жизни…

И кто теперь свободен и прозрачен,

как небо в паутине голых веток.

На пальцах свежие порезы

На пальцах свежие порезы.

На сердце — старые рубцы.

Мороз соединил железом

мои начала и концы.

Глотать холодный рваный воздух,

Скользя по краю пустоты,

Где как иголки, колют звезды,

И где меня не помнишь ты.

Наш мир как будто наклонился,

чтоб капли прошлого стряхнуть.

Я безнадежно изменился,

Но я вернусь когда-нибудь.

Когда родится образ новый

И звук достигнет цели вдруг.

Когда трепещущее слово,

Как птица, вылетет из рук.

Нам не проникнуть в тайну мира

И смысл боли не понять.

И жизнь летит как будто мимо

И учит ничего не ждать.

Но в череде перерождений

Так хочется хотя бы раз

Увидеть как сольются тени,

Когда-то помнившие нас.

Приключенья ума безграничны

Приключенья ума безграничны,

А душа словно ходит по кругу.

Вспоминается корпус больничный,

Затаивший движенье испуга.

Изможденные лица молчанья,

Что тоскуют по кисти Ван Гога.

И спокойная грусть ожиданья,

Там где белого цвета так много…

Здесь привычней молчанье о главном.

Здесь для смерти не ищут причины.

И сживается равное с равным

Словно краски единой картины.

А весною наполненный дворик,

Как попытка свободы и света.

И уходит от берега море,

Словно врач молодой от ответа.

Но больные мудрее и проще,

Прикоснувшись к иным измереньям.

И для них даже вечности почерк

Без труда поддается прочтенью.

Здесь, в больнице иные начала

И простые спокойные лица.

Здесь великое спрятано в малом,

И к бессмертью смиренно стремится.

Прозрачный воздух пах сиренью

И вечным ожиданьем встреч.

И солнце превращало тени

В едва разборчивую речь.

А правила, себя сжигая,

Давали полный ход весне.

Ты шла по времени, не зная,

Что каждый день идешь ко мне.

Но жизнь хитрей — на тонкой коже

Любви несбывшейся ожог.

И ты ко мне придти не сможешь,

Как я придти к тебе не смог.

Преображение

Как все пронизано таинственным сияньем!..

Горят на солнце золотые купола.

И вновь ненужными покажутся все знанья,

и все ученья мудрецов сгорят до тла

в лучах Любви Его,

в том бесконечном Свете,

который падший мир преобразил,

когда апостолы, смотрели словно дети,

как Свет со Светом тихо говорил.

------ —

Полночь надела на палец кольцо.

Полночь закрыла вуалью лицо.

С ночью прозрачной навек обручен,

Снова уходит из города он.

То ли поэт, позабывший язык.

То ли от жизни уставший старик,

То ли неузнананный миром святой.

То ли единственный житель живой.

Он время в холодильнике хранил

Он время в холодильнике хранил.

Он ждал ее прихода много лет.

И все, что он когда-то пережил,

он оставлял включенным, словно свет.

Но вот однажды отключили ток.

И свет погас, и холодильник стих.

И время стало таять между строк,

бессмысленно-нелепых и пустых.

И понял он, что все, что он хранил,

его не сохранило ни на миг.

Он рассмеялся и окно открыл,

и сам себе сказал: "Привет, старик…

По хрупким зеркалам депрессий

Так трудно груз надежд нести.

Сверкает бритвой тонкий месяц

Над веной Млечного Пути.

А звезды, как с картин Ван Гога,

Вихрятся в черной пустоте.

И тополя как кисти Бога,

Мерцают в тихой темноте.

Но все свершится, все вернется.

И груз твой станет невесом.

Все то, что было — остается.

Все то, что будет — только сон.

Но что такое совершенство?

Попытка время победить?

Попытка ощутить блаженство?

А может, неуменье жить?

Да, неуменье жить по кругу

В холодных скобках бытия.

И стать однажды просто звуком,

Забыв как сон пустое «я».

Она любила рисовать на песке

Она любила рисовать на песке,

даря ветру свои ненадежные миры.

Она говорила, что привычка к тоске

есть память об эпохе таинственных рыб.

Она знала секреты перехода в другие века.

И небо не делила на утро и вечер.

И однажды она ушла в облака,

Накинув западный ветер на плечи.

А рисунки ее до сих пор на пляже.

Что взрослым загадка, то детям игра.

Им ветер ночью однажды расскажет

о далеких, волшебных, светлых мирах.

И о той художнице, слепой и нищей.

И как она слушала моря шепот.

И как до сих пор ее чайки ищут,

обжигая крылья о горький опыт.

мой белый невидимый стих

на белой бумаге

и только меж строчек пустых

две капельки влаги

мерцают, заметны едва,

ненужно и сиро

и снова уходят слова

в безмолвие мира

Монолог сумасшедшего

Мне бы узнать свое имя… Или хотя бы ответ.

Мне бы услышать голоса своих друзей.

Я сижу здесь пятьсот семьдесят восемь лет.

И мир становится все темней и темней.

И слов запас иссякает с быстротою, завидной для многих.

И я учусь наивысшему искусству — молчать.

Но когда дикая мысль возникнет опять на пороге,

Я знаю, как ее достойно и мирно принять.

А врачи — они носятся как белые кролики,

То с кипой бумаг, то с глазами, полными дней.

Они садятся за свои бесконечные столики,

Чтобы сделать вид, что стали чуть-чуть сильней.

Они делают вид, что от них зависит так много.

Но они лучше всех знают, что это не так.

И по ночам они пытаются спросить у Бога,

Как им дальше лечить нас, и себя им вылечить как.

Они борются за наш разум, и препарируют душу.

Они говорят, что страхи наши пусты.

А я вижу, как душа их рвется наружу,

И халаты их белые просто смертельно чисты.

И каждый раз, принимая таблетку от вечности,

Я говорю «спасибо» и улыбаюсь сестре.

Я теперь другим пример спокойствия и беспечности,

Я живу, как зверек, в своей неприступной норе.

И мой разум светлеет, и с каждым днем он яснее.

И радость переполняет меня, и выливается через край.

А мир становится все непроницаемее и темнее,

И все дальше и дальше когда-то утерянный рай.

Монолог ящерицы

Монолог ящерицы.

Привычное к нулю пространство

Осмотр руин проводится бесплатно

Наплыв туристов минимален в зимний период

Иногда заходят одинокие старики в шляпах

Угощают меня чем-нибудь крепким

И признаются, что не понимают,

Как можно жить в таких развалинах

А я терпеливо отвечаю, что жить нельзя,

Но существовать cносно вполне можно.

Благодарю их за виски и прячусь в щель между камнями,

Чтобы снова уснуть лет на десять

Попытка осени

— Я не люблю, когда приходит осень, —

на улицу взглянув, ты мне сказала.

В уютном, чистом, маленьком кафе

мы пили с тобой кофе и смотрели,

как ветер обрывает с веток листья

и кружит их в каком-то рваном ритме.

— В ней все напоминает о пределах…

Пределах наших чувств и всей природы,

которая диктует настроенье.

Я промолчал, не зная, что ответить.

Ты кофе отпила и закурила.

И как-то отрешенно посмотрела.

Мне показалось вдруг, что ты не здесь,

а бродишь в ненадежном своем прошлом,

куда мне не проникнуть никогда.

Молчанье тяжелело, словно туча,

И я тогда ответил наугад:

— Но осень — это только время года,

Часть круга, только часть, ты понимаешь?

— Да, да, конечно, часть, всего лишь часть…

Я видел, что ответ твой машинален

И ты меня не слышишь. На часах

сливались стрелки, новый час рождая.

И я смотрел, как капельки дождя

упали на мощенный тротуар.

Одна, вторая… Зонтики раскрылись

и улица как будто стала уже,

заполненная пятнами цветными.

— Хороший кофе…

Голос твой был нежен,

но в нем была как будто бы усталость.

— Пределы чувств… Но разве это плохо?

Спросил я, ощущая как досада

Меня кольнула в самой глубине.

— Да нет, конечно, нет. Без них — нам крышка.

А с ними — просто маленькая жизнь.

Ты улыбнулась, кофе отпила.

— А впрочем, все схоластикасплошная.

— Вот именно! Зато я знаю точно,

Что в эти дни ты слишком много куришь.

И слишком часто в прошлое уходишь.

Туда, где нет меня.

— А ты ревнуешь?

— Не знаю… Нет… Конечно, да! Ревную!

Меня там нет.

— Ты прав, тебя там нет.

Но в данном случае причина не в тебе.

— А в чем же? В том, что там живет другой?

— Скорее в том, что там живет другая.

Другая я…

— Другая ты?

— Другая.

И главное, другое наполненье

пространства внешнего

и внутреннего тоже.

— Прости, но я тебя не понимаю.

Ты снова замолчала, а потом

вдруг резко сигрету потушила,

встряхнула головою и сказала:

— Да ладно нам грустить! Давай пройдемся.

Мне хочется под дождь,

под дождь,

под дождь!…

Может быть, когда-то и я обнищаю духом

И не буду в небе искать никаких намеков.

Буду прислушиваться к ветру усталым ухом,

Не думая о переменах, как школьник сбежавший с уроков.

Может когда-то и мне упадет на ладонь записка —

Перечень все причин и маршрут к свободе.

И то, что мне было всегда бесконечно близко,

Вдруг окажется пустым и чуждым моей природе.

И быть может, когда-то ко мне все вернется сразу —

вот, наверное, будет чудесный костер для леса.

И если я вдруг не закончу однажды фразу,

значит просто душа избавилась от перевеса.

моя немота — это немота дерева, сожженного молнией

мое присутствие изменчиво, как рисунок тени на стекле

мой мир устал, как пилигрим, забывший свою дорогу

мои слова, умирают, не успев родиться

и весь мой ответ ветру — неуверенный жест руки,

оставляющий людям право меня не слушать

От боли спрятался в улыбку

От боли спрятался в улыбку.

В молчанье спрятался от лжи.

От правды спрятался в ошибку,

Где отблеск вечности дрожит.

От пустоты ушел в надежду.

От страха — в прошлое сбежал.

Но каждый раз слова все те же

в тетради старой он писал.

"Я — повторенье повторенья.

Я — исчезающий чертеж.

И смутный опыт постиженья

с моим забвеньем слишком схож.

Страсть без любви, стрела без цели.

Слеза о том, что нету слез.

Душа, затерянная в теле,

и блик на крылышках стрекоз".

Мы встретимся, когда придут дожди

Мы встретимся, когда придут дожди.

Когда сентябрь устанет притворяться,

что с бабьми летом жаль ему расстаться,

и что еще полжизни впереди.

Мы встретимся.

Обрывки старых слов

прошелестят сухой листвой… Привычка

раскроет зонт, трехмерную кавычку,

хоть осень язык давно не нов.

Поговорим о старом, о друзьях,

А прошлое останется за кадром.

Да может быть и прошлого не надо,

Оно и так в испуганных глазах.

Оно и так, как маленький зверек,

зажалось, когти выпустив наружу.

— Ну мне пора… Не наступи на лужу!

На шее тот же бежевый платок.

А дождь все жмется к призрачным словам,

как будто в них находит утешенье.

Платок все тот же бежевый на шее…

И сон, что не приснится больше нам.

Мы станем музыкой с тобою

Мы станем музыкой с тобою,

которую не повторить.

Мы сможем поиграть с судьбою,

и пораженье пережить.

Пока тела над страстью бьются,

пытаясь крылья обрести,

слова как бусы снова рвутся,

чтоб после мифом прорасти.

Мы сможем одержать победу

над вечным страхом проиграть.

А если я к тебе приеду,

не надо дверь мне открывать.

Мы строим воздушные замки

Мы строим воздушные замки,

в которых потом не живем.

Мы вешаем солнышко в рамке

и нового времени ждем.

А время не может быть новым,

Как жизнь не бывает другой.

И, спрятавшись в ракушку слова,

мы день выключаем пустой.

А завтра наступит такой же.

И мы улыбнемся сквозь боль.

И вечность, как вены под кожей,

что вскроет однажды любовь.

не вселяйся в мои глаза

полные страха и нежного безумия

не прикасайся к моим рукам, разрушающим твое прошлое

не отдавай мне своих слов, которые

растворяются во мне как в кислоте

не оставляй меня наедине с вечностью,

потому что я могу дать ей твой адрес

Не стройте себе многоуровневые лабиринты

Не стройте себе многоуровневые лабиринты.

Не расставляйте зеркал по системе Стендаля.

Никогда не говорите: "Теперь мы квиты",

потому что это случится едва ли.

Не включайте время на полную мощность,

иначе пропустите звоночек вечности.

И если вы идете по жизни на ощупь,

то возможно, вы на пути к бесконечности.

Дурна ли она, или спасительна —

зачем вам гадать на звездной гуще?

А все остальное — просто действительность,

И опыт, с горечью ему присущей.

мертвая петля

нуля

пустые карты сумасшедшего короля

я отыграл все ноты

от "до" до "ля"

потом я сбросил грусти шкурку

и солнце положил в мензурку

залил водою ледяной

а время билось за спиной

как пойманный в ладонь кузнечик

и тень любви легла на плечи

я обернулся — пустота

И только с белого листа

слетела бабочка ночная

я больше ничего не знаю

и ставлю полуночный джаз

пляши, пляши, луна нагая,

предавшая когда-то нас

Смотреть в окно, курить, не думать

Смотреть в окно, курить, не думать.

Пить кофе, слушать тишину.

Уйти от всех, уйти от шума,

повесить на окно луну.

И, не включая свет ненужный,

сливаться молча с темнотой.

Покуда мир дрожит наружний

над опустевшею душой.

Соседи

А выше этажом живет старик…

К нему уже давно никто не ходит.

Он одинок. В квартире много книг,

И он их все читал когда-то вроде.

Но все смешалось в нем уже давно:

Названия, стихи, воспоминанья.

И по утрам дешевое вино

Ему дает иллюзиию познанья.

Он каждый день стирает с книжек пыль —

Стремление к порядку выше смерти.

Он верит, что всего важнее стиль,

Как адрес на давно пустом конверте.

Вот так он и живет. Приходит к нам,

И говорит о Рембрандте и Прусте.

И вновь судьбу читает по глазам,

В которых иногда так много грусти

стрелки часов опять в стадии развода

ветер срывает объявление о продаже дивана

мысли прячутся между страницами книги

на кухне готовится старое средство для продления жизни

белые цветы на деревьях как брызги молока

остывший кофе

музыка виолончели в треугольных колонках

ожидание письма хотя бы от кого-нибудь

еще немного, и кажется растворишься в пространстве

но нет, никогда… никогда…

ибо каждый миф живет по своим законам

и лицо меняется медленнее, чем душа

Сезон дождей. Блестит щебенка

Сезон дождей. Блестит щебенка.

Зонты по улице плывут.

День проявляется как пленка,

где выхвачен слепой маршрут.

Сезон дождей. Блестят машины.

В пустой кофейне спит старик.

Я перепутал все причины

и позабыл названья книг.

Здесь все иное: жесты, речи,

улыбки, шутки, имена.

Сезон дождей. Июньский вечер

Старик, уснувший у окна.

Здесь звук другой, другие тени.

Другие краски и язык…

И спят втроем в пустой кофейне

Надежда, время и старик.

Уйти навсегда и вернуться

Уйти навсегда и вернуться.

На голос идти как свет.

В плечо, словно в пристань, укнуться,

Забыть нищету своих лет.

И нежное нежным измерить,

И светлому свет подарить.

И снова в родное поверить.

И вновь после смерти ожить.

Тишина. Ожиданье свободы

Тишина. Ожиданье свободы.

Ожидание снега и сна.

Чем прозрачнее образ природы,

Тем прекрасней ее тишина.

И в холодном присутствии ночи,

На краю опустевших миров,

Ты до боли увидеть захочешь

Как снимается с тайны покров.

Как привычка потерянно бродит,

на стекло ледяное дыша.

И, готовясь к последней свободе,

замирает в испуге душа.

То, что было послезавтра

к нам вернется во вчера.

И опишет новый Кафка

наши дни и вечера.

Наши страхи и кошмары,

И блуждания во тьме.

Был и я когда-то старым,

жил у времени в тюрьме.

А потом оковы скинул

И проснулся молодым.

И безумный мир покинул

светлым, мудрым и пустым.

То, что казалось изысканным постижением мироздания

То, что казалось изысканным постижением мироздания,

съежилось вдруг до нескольких избитых фраз.

То, что завораживало таинственным обещанием,

оказалось всего лишь отражением прошлого в нас.

Пустые тарелки блестели на весеннем холодном солнце,

как слепые белки пространства, а день

медленно понимал, что уже не нужно бороться,

и превращал любое усилие в тень.

Так завершался еще один поворот планеты

как будто без связи с другими, сам по себе.

И светофоры устроили праздник желтого света,

и грустный ангел сидел на высоком фонарном столбе.

Холодный язык полнолунья

осенние звезды слизал.

А маленький призрак безумья

на черную башню влезал.

Цеплялся, скользил по карнизу,

упрямо карабкался вверх.

Послушный слепому капризу,

он сделал убежищем смех.

Он видел как в окнах неспящих

уходит грядущее вспять.

Как вечное падает в ящик,

и учит себя забывать.

Как зыбки причины ответа,

что прячется снова в слова.

И в дыме пустом сигареты

одна лишь надежда права.

……….

Над городом призрачным эхом

летали прозрачные сны.

И карлик вдруг прыгнул со смехом

в холодное пламя луны.

Холодным зеркалом привычка

твой нежный образ отразит,

как время отражает спичка,

когда в руке твоей горит.

Как отражает снег, летящий

с ночных невидимых небес,

наш день, простой и настоящий,

и серебристый зимний лес.

Тепло домашнего уюта

так мягко усыпляет грусть.

И, продолжая верить в чудо,

я вновь во сне к тебе прижмусь.

А вечер спичкой догоревшей

крошится в пальцах декабря.

И я, на сон свой постаревший,

Увижу дальние моря.

Увижу образ пониманья

И лунный свет души твоей.

И между нами расстоянье

Короче станет и страшней.

Ты от предательства становишься сильнее

Ты от предательства становишься сильнее…

Но тем быстрее уменьшается душа.

Так фотография от времени темнеет,

И время замирает, не дыша,

Чтоб удержать тот облик уходящий,

Тот первозданный образ чистоты,

Когда ты был собой и настоящий,

Когда еще себя не предал ты.

Когда, любя сильнее всех на свете,

Ты был дыханием и взглядом каждым жив.

И в нежной неуверенности — светел,

И в робком ожидании — стыдлив.

Тянулись щупальцами всеми

Ко мне холодные часы.

Беременное бредом время

Бросало солнце на весы.

И скальпель ледяной, сверкая,

Воспоминанье отсекал.

Так исцелялась боль пустая

И четкость мир приобретал.

И день прошел, как наважденье.

А после был лишь трезвый взгляд.

И смутный опыт постиженья,

И августовский звездопад.

Давай с тобой писать про дождь

Давай с тобой писать про дождь.

Он словно символ ожиданья.

Когда чего-то долго ждешь,

приходит вдруг иное знанье.

Так ожиданье новых слов

к нулю низводит их значенье.

Дождь утешает стариков

и говорит им о забвенье.

Свобода ничего не ждать.

Свобода жить воспоминаньем.

Свобода мир не понимать,

даря дождю свои желанья.

В осенний вечер дальше жить.

В забвенье, в пустоте, в разлуке.

За все судьбу благодарить,

особенно за боль и муки…

Дождь как лекарство от тоски,

когда тоску тоскою лечат.

И спят как дети старики,

И души их горят как свечи.

Диагноз: вечность. Нет, не приговор

Диагноз: вечность. Нет, не приговор,

А просто постижение покоя.

На стенке фиолетовый узор

в апреле зацветет голубизною.

Таблетки остров падает в стакан,

и растворяется в холодном океане.

Пока душа плывет как сквозь туман

на свет любви, которым скоро станет.

Дневник

В последние дни я страшно не высыпался.

Снились пустые улицы, мусорный ветер, чужие лица.

Мне говорили что-то во сне и я соглашался,

и снова думал о том, что все это длится

по одной, давно понятной причине.

Просто все, что было опять стремится к бумаге.

Или это время стремится к чужой личине,

чтобы скрыть от нас водяные знаки.

Все последние дни я был как-то скован.

А на днях встретил хромого соседа.

Он шел с палочкой, и выглядел почти по-новому.

Это было во вторник, а, может, в среду.

А вчера, в четверг, он умер в больнице.

Неожиданно. Быстро. Говорят от инфаркта.

…Как январь этот стылый бесконечно длится!.

И на голых ветках голые факты.

И весь день сегодня снова и снова

про соседа я думал. И про то, как мимо

нас проходит самое главное слово,

исчезая в невидимых порах мира.

Что я знал про него? Что он любит выпить.

Что электрик и столяр, и неудачник.

Он из жизни однажды был пробкой выбит

И любил говорить, что живет иначе.

Но ведь это все внешнее, это личина,

за которой он прятал что-то другое.

И теперь никто не узнает причину.

Он живым был и умер, как все живое.

Он любил историю древних народов.

В библиотеке местной сидел часами.

А еще он любил рассуждать про свободу

и имел на даты хорошую память.

При встрече со мной он всегда улыбался.

Говорил о том, что грустить не стоит.

А потом немного смешно прощался,

И в глазах его было что-то такое,

что мне трудно выразить… Что-то из мира,

где никто неудачником не бывает.

На четвертом была у него квартира.

Ближе к небу, под крышей, где снег не тает

Деревья в городе на стариков похожи…

У них такая же морщинистая кожа.

И листья дней под ветром облетают.

А старики к надежде приникают,

как к дереву, припав к нему щекой.

И, ощущая нежность и покой,

о детстве вспоминают…

Железная явь телефона

Железная явь телефона —

навязчивый старый мотив.

Мерцает бельмом воспаленным

в сознаньи: я мыслю, я жив.

Я мыслю. Сиречь существую.

И, может быть, даже живу.

И профиль твой нежный рисую,

И в небо надежды плыву.

Ждал свидания. Думал о том, что сказать

Ждал свидания. Думал о том, что сказать.

Но опять, как всегда, говорил о не главном.

Вспоминал то улыбку, то смех, то глаза,

То привычку вопросы растягивать плавно.

Понимал, что не скажет, и все-таки ждал.

Говорил с ней опять о капризах сознанья.

И смотрел, как в стакане мерцает вода

И как тень заползает на желтое зданье.

А она говорила о мире своем.

Он не слушал и слушал, держась за улыбку.

А потом проводил и вошел в ее дом,

Понимая, что вновь совершает ошибку.

Но для жизни всегда не хватает свобод.

Как хотелось дышать, иль хотя бы забыться!.

«Все пройдет, — говорил он себе, — все пройдет.

И когда-то я снова сумею родиться…»

«Ты о чем? — вдруг спросила она, — Ты о чем?..»

И в глаза посмотрела тревожно и нежно.

А дыханье горячее грело плечо,

И ничто не казалось уже неизбежным.

Целовать тебя до дрожи

Целовать тебя до дрожи —

Шею, плечи, грудь, виски.

Каждый сантиметр кожи,

каждый миллиметр тоски.

Целовать тебя до боли,

до слепого забытья.

Крепкой дозой алкоголя

ты во мне, любовь моя.

Не наступит отрезвленье

и похмелье никогда.

Только наших тел биенье,

только наши города.

И в иллюзиий прекрасной

исчезают имена.

Лишь луна сияет ясно

в черной пропасти окна.

«Не забудь, без меня тебя нет…»

«Не забудь, без меня тебя нет…»

Затихающий поезда звук.

Я поехал, туда, где рассвет

Кормит время надеждой из рук.

А в вагоне полночная муть.

И соседи о жизни опять.

Без меня тебя нет, не забудь…

Я вернусь, я сумею понять.

Десять лет по дорогам пустым.

Десять лет возвращенья домой.

Я пытался остаться живым,

Я пытался расстаться с тобой.

Но небесное вновь проросло.

Возвращение. Кнопка звонка.

И промыта, любовь, как стекло,

Сквозь которое смотрят века.

Я видел, как звезды, уставшие спорить

Я видел, как звезды, уставшие спорить,

уставшие вечно цепляться за небо,

сдавались и падали в темное море,

и там умирала безмолвно и слепо.

Я видел, как ночь, открывала ворота

В ту вечность, что всем нам когда-то приснится.

И кто-то терял в это время кого-то,

И были бледны предрассветные лица.

Зачем эти сны, и вода, и забвенье?

Пугающий мир тишины и покоя.

Тяжелая зыбкая ртуть вдохновенья,

И вечность, что вышла на время из строя

Я больше не стану стремиться

к пустой безупречности слов.

Мне трудно с тобой объясниться.

Я к боли твоей не готов.

Я выжат как губка, я мера

незримых границ своих сил.

Озоном полна атмосфера,

И вовремя ливень полил.

Он смоет усталость пустую

И станет трава зеленей.

А я силуэт твой рисую

на мокром стекле моих дней.

Я вновь в стране, где черные такси

Питаются усталостью прохожих.

Где высший символ правды — BBC,

Да приговор суда еще, быть может.

Здесь каждый день дожди — исправно дань

Погода платит сентиментализму.

Не крикнешь даже утке здесь: "Отстань!",

Что просит хлеба, строго глядя снизу.

Здесь каждый знает все свои права,

И носит их, что рыцарь твой — доспехи.

Подстрижена зеленая трава,

И в дневниках отмечены успехи.

А над моею крышей белый флаг.

И мой запас тоски давно истрачен.

И я смотрю, как в небе тает знак

Моей такой удачной неудачи.

Я знал, что вряд ли ты придешь

Я знал, что вряд ли ты придешь,

И дал свободу ожиданью.

Смотрел на кофе, слушал дождь,

И был частицей мирозданья.

Лишь чашка кофе на столе

И книжечка Аполлинера.

И мысли о простом тепле,

Как отзвук той ушедшей эры.

Мне было грустно и легко…

Прозрачно, нежно, непонятно.

И где-то очень далеко

Ты шла в стихах ко мне обратно.

Скользя по строкам-зеркалам,

И слушая, как плачет ливень,

Я был прозрачнее стекла,

И не было меня счастливей.

Я много жизней прожил

Я много жизней прожил.

И был одним из тех,

Кто помнит даже кожей

Как обжигает грех.

Как тяжелело сердце

И замыкался круг.

И никуда не деться

От этих долгих мук.

О вечные причуды

сплетения причин.

И взгляд пустого Будды,

И черные ключи.

Сверкнет на паутине

Дождинки изумруд.

И корабли в пустыне

Как призраки плывут.

Цепочка возвращений:

Смеяться, жить, хотеть.

И верить в воскрешенье,

Чтоб к вечности успеть.

Я не был готов к появленью словесных конструкций

Такой головокружительной высоты.

Я не думал, что годы внезапно сольются,

Как текст без точек и запятых,

сливается в одну непрерывность,

похожую больше на болезненный бред.

А ведь я еще хотел быть счастливым,

пока не очнулся в своем декабре.

И ночь, на дрожжах моих снов жирея,

росла пустотой в глубину души.

Пусть пока еще память немного греет,

но уже забвенье на смену спешит.

Итак, выясняется, что текст допускает

Погруженье в иной размер бытия.

И получается, кто-то меня читает,

А может пишет, улыбку тая.

Я смотрел на снег, падающий вверх…

Он возвращался в небо,

потому Земля больше не притягивала его.

Мир становился невесомым.

Прохожие плыли над городом, как растерянные рыбы,

глотая воздух ртом, размахивая руками.

Провода выгибались вверх, как кошачьи спины.

а машины подпрыгивали как мячики

Над крышами дрались в полете кошки,

а птицы чуть поодаль бурно обсуждали

неожиданное заселение неба.

Каждый пытался зацепиться хотя бы за что-нибудь,

и ужас был в глазах у каждого,

потому что никто не был готов к встрече с небом.

И только влюбленные парили в ночном небе легко и спокойно,

как оживший привет от Шагала.

А в домах потолки становились полом,

по комнатам летали тарелки, книги и монеты,

и люстры осыпались мелким стеклом

как разбитые о вечность жизни.

я думал, что мир — это звук

я думал, что жизнь — это нежность рук

я думал, что смерть — это тишина перед хором

я думал, что время — это двух стрелок ссора

но оказалось, что мир — это усталость ветра

но оказалось, что жизнь — ожиданье рассвета

что стрелки ссоряться только с вечностью

и что мы обесцвечены нашей беспечностью

А хор небесный звучит постоянно,

но мы не слышим его, вот как странно

Статьи

Звезда Востока № 1. «МОЯ ПОЭЗИЯ — МОЛЧАНЬЕ» Гуарик БАГДАСАРОВА

Из чего слагается вечность? Из мгновений, в которых, как молнией изнутри, вдруг сильно и кратко высвечивается гармония жизни, а значит, и смысл её. В эти редкие минуты или часы мы открываем для себя, как дар свыше, тот самый неуловимый смысл, который мы безостановочно ищем и хотим понять в потоке дней и бесконечных хлопот, встреч и разлук, обретений и разочарований, взлётов и падений и глубинного неистребимого одиночества наедине со своей судьбой, а значит, наедине с Богом, перед которым мы только и можем обнажить наше сознание, а значит, нашу совесть. Такие мгновения нам может подарить встреча с настоящим искусством — слова, резца, кисти, музыки. А тут всё соединилось в первой книге молодого поэта Баха (Баходыра) Ахмедова под странным, на первый взгляд, названием: «Молчание шара».

Баха Ахмедов читает стихи на поэтическом вечере в музее Есенина, март 2010.

И только на творческой встрече с автором книги в Государственном литературном музее Сергея Есенина в Ташкенте собравшиеся поклонники художественного слова узнали, что в этом интригующем словосочетании состоит творческое кредо талантливого поэта. Он расшифровал его в своих стихах:

«Моя поэзия — молчанье.

Моя свобода — черновик.

Пусть грусть в окно стучит ночами

И застревает в горле крик.

Я ухожу от искушений

Определять словами суть.

Я лишь рисую свет и тени,

И где-то между — Млечный Путь».

По образованию Бах Ахмедов, пошедший по стопам отца, физик. В прозаическом эссе «Молчание шара», замыкающем стихотворную книгу, известные нам со школьной скамьи геометрические фигуры — цилиндр, куб, конус, шар и пирамида — спорят о степени своего совершенства. Победителем из спора, несмотря на свое молчание, выходит шар. Он молчит, но он знает о «своём совершенстве, которое по иронии геометрии, стало его наказанием и самым большим несовершенством в этой несовершенной Вселенной несовершенных фигур».

Эта философская притча таит в себе отголосок далёкого платоновского идеалистического проекта о государственном устройстве, стабильном общественном строе, основанном на справедливости, возможности точного знания, на поиске единого и всеобщего многообразия явлений.

Книга Баха Ахмедова представляется такой вселенной, или поэтическим пространством, в котором «единственностью лирической стихии» (Б. Пастернак) объединены разные эпохи и темы. «Письмо из Древнего Рима» о нашествии варваров перекликается с актуальными проблемами неузнаваемо меняющихся современных городов и отчуждения людей под прессингом глобальной унификации. «Иероглиф судьбы чёрной тушью на тонкой бумаге» и «монах, улыбаясь, глядит на ночную долину» — эти детали поэт подмечает в картине средневекового китайского мастера, чтобы сделать неожиданный вывод:

«Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух,

Чтобы свет нам дарить и тропинкой вести на вершину».

Поэт не просто изучает философов нового времени — Кьеркегора, Хайдеггера, Эйнштейна, писателей и поэтов Ренессанса и прошлых столетий — Данте, Шекспира, Пруста, Пастернака, Рильке и других: он ведёт в этом историко-информационном пространстве на равных с ними диалог, который приобретает формы транскультурного и надгосударственного единства. У них и у основателей мировых конфессий он ищет и находит целостные, а иногда и противоречивые ответы на волнующие его экзестинциально значимые вопросы о мире и о себе.

Ташкентского поэта в лабиринте истории, философии и литературы волнуют как раз те вопросы, которые один из почитаемых им философов 20 века Мартин Хайдеггер объединил бы одним понятием: «Ничто». Согласитесь, насколько это странно, на взгляд современного обывателя, заражённого рационализмом товарно-рыночных отношений, и насколько это актуально, с точки зрения понимания нашей жизни, чья суть постоянно ускользает от нас под мощным напором потока пустой информации и модных учений и поветрий.

На протяжении всей книги — а это 128 исповедальных страниц — автор вопрошает и одновременно пытается найти ответ, какое место занимают в этой космологической иерархии божественное и сам человек с его снами, мечтами и одиночеством, которому «больно жить и больно быть извечным приближеньем к вере». В этом тесном духовном и одновременно безграничном пространстве, которое можно было бы обозначить как «Территория любви» (по названию диска Рашида Ахмедова на стихи Баха) обитают разные персонажи, чьи судьбы, поведаны в лаконичной пронзительной стихотворной форме.

Герои книги «Молчание шара» навсегда войдут в сознание читателей даже при первом, самом поверхностном знакомстве с ней и уже не отпустят нас никогда, так осязательно, с потрясающей силой и глубиной «истины каждого мгновенья» (М. Цветаева) поведал о них автор: это хромой сосед-инвалид, незаметно и неожиданно для всех умерший в больнице («Он живым был и умер, как всё живое»); любимая женщина, чей образ в сознании автора «неизбежен» и профиль в нём — «навсегда»; респектабельный доктор Макфил, учёный из Англии, завораживающий нас своей странной двойственностью; «кошка под дождём» (здесь идут явные реминисценции с рассказом Хэмингуэйя); наконец, некий средневековый поэт, читающий крысам «красивый и грустный бред» под крики: «Браво»; «усталые ангелы на кончике иглы» и многие другие персонажи, перенаселившие книгу, включая дождь и снег, «незримое сияние Вселенной» — словом, всё, что одухотворяет нашу жизнь «опытом познания».

Автор книги проводит нас через все виды сомнений и отчаяния, чтобы найти тот «долгий путь преодоленья, что называется судьбой», и попытаться выйти вместе с читателем из этого лабиринта. Важным моментом является и понимание того, что никакие слова, выстроенные даже в самом гармоничном порядке, не могут сравниться с сиянием божественного Слова, которое было и есть в начале всех начал.

Любители литературы познакомились с творчеством Баха Ахмедова в сентябре 2008 года на 6-м Ташкентском фестивале поэзии, где он был представлен как победитель международного поэтического конкурса «Пушкин в Британии» (октябрь, 2007 г.). Стихи и проза Баха публиковались в литературных журналах и альманахах в Узбекистане, России, Великобритании и Израиле, а также в антологии современной поэзии Узбекистана «Анор» (Москва, 2009). В настоящее время известная узбекская поэтесса Гузаль Бегим перевела 20 стихотворений Баха Ахмедова для журнала «Жахон адабиёти» («Всемирная литература»). На презентации книги «Молчание шара» в ее исполнении были прочитаны переводы двух стихотворений Баха на узбекский язык, а затем автор прочитал оригинальные тексты этих стихов.

Ташкентские барды и композиторы Рашид Ахмедов и Геннадий Арефьев написали музыку и исполнили песни на стихи Баха Ахмедова. Рашид Ахмедов выпустил целый диск «Территория любви», куда вошли 16 песен на стихи его однофамильца и брата по духу.

Александр Блок как-то сказал: «Конечные цели искусства никому не известны». В случае с Бахом и Рашидом Ахмедовыми, поэзия и музыка, «две родные сёстры» нашли друг друга и явили собой симбиоз духовного побратимства: это, когда мы на волне объединяющего нас настоящего искусства понимаем больше, чем понимаем, и слышим больше, чем обычно слышим. В конечном итоге, это уже не индивидуальное и субъективное, а коллективное познание жизни, в котором задействованы мы все.

Фестиваль "Пушкин в Британии". Интервью с Олегом Борушко

В Лондоне начался восьмой по счету ежегодный фестиваль русской культуры и поэзии «Пушкин в Британии». Основатель и организатор этого события, председатель жюри — Олег Борушко, автор восьми книг прозы и стихов, в том числепервой после Черубины де Габриак мистификации в русской литературе, бестселлера "Эротические танки" Рубоко Шо(Рубоко Шо — это анаграмма имени О. Борушко). Он родился в 1958 году в Харькове, закончил Литературный институт им. Горького. Жил и работал в Москве, после распада СССР уехал на Мальту, которой посвятил два произведения: роман «Мальтийский крест» и романтический триллер «Мальта: личное дело». С 1998 года проживает с семьей в Англии, где ежегодно в июне собирает поэтов русского зарубежья на творческий турнир в рамках фестиваля «Пушкин в Британии». Традиции поэтических состязаний берут свое начало еще в Античные времена. В начале прошлого века подобным образом развлекался Валерий Брюсов, предлагая коллегам-современникам продолжить стихотворение, начатое строчкой классика. Олег Борушко зачином для поэтического турнира выбирает пушкинские строфы, посвященные Англии, таких в творчестве Александра Сергеевича было немало, хотя Пушкин никогда Британию не посещал.

— Олег, расскажите о самом начале фестиваля, как родилась идея его воплощения?

— Я приехал сюда, в Лондон, в 1998 году и через год открыл литературное объединение «Мастер-класс» для пишущих авторов, писателей, журналистов, поэтов. Оно до сих пор существует, мы собираемся раз в неделю. И однажды один из слушателей говорит: «Олег Матвеевич, а что мы ходим каждую неделю и каждый раз разбираем свои стихи, давайте мы все прочитаем, вы скажите, кто лучший, и разбежимся». И тут у меня мелькает идея, я вспоминаю, что был такой формат «турнир поэтов», знаменитый еще в 12–13 веке. Поэтические поединки проводились в литинституте, когда я сам учился. Но самая светлая идея состоит в том, что было придумано правильное название «Пушкин в Британии». Оно, с одной стороны, провокационное, потому что любой образованный человек знает, что Пушкин никогда не был за границей. И возникает вопрос: «Как это Пушкин в Британии?» С другой стороны, ежегодно я выношу на турнир пушкинскую строку, обязательно связанную с Великобританией. В его времена британская культура была гораздо больше распространена в дворянстве, чем французская. Поэтому посылов ко всему английскому у Пушкина много: «…моря достались Альбиону…», «…скучая, может быть, над Темзою скупой…», «…что нужно Лондону, то рано для Москвы…», «…лети во мрачный Альбион…», и так далее и так далее. Пушкинский дух во время турнира всегда с нами, его сроки преломляются в творчестве современных молодых поэтов зарубежья. И Пушкин оказывается в Британии ежегодно в свой день рождения. В 2003 году я даже не знал, что турнир станет международным, думал, что это будет локальный турнир для поэтов русского зарубежья, проживающих вне своей языковой среды, но к нам приехали авторы из 5 государств. На сегодняшний день география участников составляет уже 52 страны мира.

— Вы считаете, что придумали идеальный вариант для празднования Дня Рождения Великого поэта?

— А как еще отмечать День Рождения поэта? Читать его стихи. А у нас еще на турнире творчество Пушкина продолжается в творчестве современных авторов. Представьте, выходят 15 авторов и каждый начинает свое с пушкинской строки. Обычно, когда поэты читают свои стихи, зал уже через несколько минут начинает откровенно скучать. Но не на нашем фестивале, ведь публике интересно как интерпретирует автор знаменитую строфу и продолжит Пушкина. В зале стоит гробовая тишина, как будто идет напряженный спектакль. Дух Пушкина незримо витает в зале.

— Почему Вы решили организовать трибуну только для поэтов русского зарубежья без участия российских авторов?

— К нам приезжает огромное количество авторов. И этот спрос, как раз, связан с тем, что огромное число творческих людей живет за пределами России. Около 15 000000 русских живет за рубежом, подрастают дети. И по сей день серьезного форума для этого многомиллионного русскоговорящего населения нет, кроме «Пушкина в Британии». Зарубежные газеты на русском языке стихи практически не печатают, серьезных литературных журналов, которые бы выходили за границей, нет. Я неоднократно обсуждал этот вопрос с членами жюри, которые приезжают из Москвы и постоянно меня спрашивают, почему в турнир не вовлечены российские авторы, а только те, кто существует вне родной языковой среды. Но уже после просмотра первых турниров сомневающиеся члены жюри соглашаются, что все правильно, нужно оставлять это в привычном формате, в таком, каком есть.

— В английской школьной программе есть вопрос, что такое «Пушкин в Британии». И в то же время Вы позиционируете этот фестиваль как «вызов европейскому невежеству». Так Пушкина в Британии уже знают или нет?

— Про фестиваль снято три фильма российскими каналами, и как раз в последнем корреспондент ходит по Лондону и спрашивает прохожих: «Вы знаете, кто такой Пушкин?». Англичане ему отвечают, что Пушкин — это президент России. На тот момент президентом был Путин, и корреспондент, поправляя опрошенных, снова спрашивает, а кто такой Пушкин? И большинство затрудняется ответить. Ситуация парадоксальная, ведь каждый русский знает, кто такой Шекспир, но не каждый англичанин знает, кто такой Пушкин.

— Но, тем не менее, английская публика тоже посещает фестиваль.

— Да, наш турнир интересен для британской публики, во время стихотворных состязаний, мы на специальном экране проектируем перевод каждой произнесенной строчки на английский. И когда мы анализировали результаты, мы были поражены тем, что тройка победителей, которых выбирают англичане, совпадает с выбором жюри. То есть совпадет выбор публики и профессионалов. Мы были удивлены, но факт остается фактом. Для англичан еще в новинку сам этот формат, они никогда такого не видели. Когда поэты выходят на турнир и сражаются друг с другом стихами.

— А как англичане впервые попали на фестиваль русской культуры и поэзии?

— Первые годы проведения мы пытались привлечь внимание британских газет. Но, честно говоря, откликов не получали, хоты мы беседовали с корреспондентами. Потом мне один приятель — опытный британец — сказал, что «никакой проект, которому менее 5 лет, в голове англичанина не существует. Когда исполнится 5 лет фестивалю, про тебя напишут». Я еще не поверил, подумал, что за странная дата. Но как раз на пятилетие «Пушкина в Британии» это началось, как, ни странно. Написала сначала “Times”, “Daily Telegraph”,потом компания Edexcel включила вопрос «Что такое Пушкин в Британии?» в билеты на аттестат о среднем образовании. Плюс заработали интернет-ресурсы, и англичане стали приходить. Мы никогда специальной рекламы для британской публики о фестивале не давали, не скажу, что английской публики много, около 15 %. Но интерес у англичан к событию есть.

— Сначала Вы ввели на фестиваль турнир поэтов, потом появился конкурс — состязание в литературном переводе.

— Два года подряд мы проводили еще и детские турниры. Хотя детей было очень сложно здесь заставить писать на русском, ведь школы по изучению русского появились позже. Наверное, уже в следующем году мы вернемся к этому формату, потому что это было очень забойно. Ведь я выносил на турнир строчки не из сказочек. Представьте, выходили 10-летние дети и пытались что-то изобретать к серьезному «Я Вас любил…». Зал просто рыдал. Еще мы пробовали делать турнир прозы 2 года, турнир короткого рассказа (500 слов) с пушкинской прозаической строкой, тоже связанной с Британией. Но этот формат вообще не пошел, наверное, потому, что это не эстрадный жанр, шло скучновато, и я это отменил. В прошлом году мы впервые попробовали сделать турнир поэтического перевода с английского на русский. Наши участники переводили сонет Шекспира, который не был издан на русском языке. И это всем понравилось, поэтому в этом году мы продолжаем. Кроме обычных призов, авторская книга победителя турнира переводов будет опубликована и презентована в Лондоне.

— А какой приз ждет Короля или Королеву поэтического турнира-2010?

— Как обычно, статуэтки, корона, деньги. И в этом году победителя мы отправим на крупнейший мировой литературный фестиваль на Бали в октябре. Там никогда не была представлена Россия. Ни разу! Фестиваль посещают ведущие писатели национальных литератур, от Америки до Австралии, включая нобелевских лауреатов. Я задал простой вопрос в Министерстве Культуре в Москве, почему Россия до сих пор не участвует? И вот впервые на Балийском фестивале мы представим Россию Королем Поэтического Турнира «Пушкин в Британии». Когда мы об этом объявили, вся литературная общественность зарубежья была в шоке. Кстати, и в следующем году мы будет оплачивать проезд и проживание участвующих в наших турнирах финалистов. До сих пор поэты едут за свой счет.

— Расскажите немного о географии участников. Из каких стран обычно приходят заявки?

— У нас, кажется, не осталось стран, откуда бы ни присылали заявки. Со всего земного шара. Если только Африку исключить. Был такой случай, что прислал рукопись заключенный из Испании. Мне звонила его мама и очень волновалась, что в тюрьме не компьютеров, а как прислать стихи, если не по интернету. Но он не прошел в финал, его стихи были довольно слабые. У нас критерии очень жесткие.

— Как отбор финалистов проходит. Кто этим занимается?

— Я один. В самый урожайный год получаю более 600 заявок. рукописей приходит меньше, иногда больше. Но феномен состоит в том, что когда приходит меньше рукописей, как в этом году, их качество выше по процентному соотношению. И очень трудно, когда хороший уровень. Графомана видно сразу и я его скидываю в «корзину». Но когда у меня в папке под названием «Best» «сидит» 40 авторов, а из них отобрать — 15 очень сложно. Вот я сейчас был в Одессе, там разразился целый скандал, шквал эмоций и недоумения. Потому что в лондонский финал «Пушкина в Британии» прошла Вероника Романовская, а отбор не прошли более опытные авторы. Я опираюсь на внутренние ощущения, что у этой девочки больше внутренней свободы, и ее творчество интересней.

В этом году я получил более 100 рукописей, отобрал 18 человек, из которых, наверное, человек 13 доедет до Лондона. И 13 человек будут участвовать в турнире переводов. Кстати, 13 — любимое число Пушкина.

— Какая строчка в этом году будет вдохновляет будет участников?

— «Торгует Лондон щепетильный…» Мы впервые взяли «Евгения Онегина».

— Что необходимо, чтобы победить в фестивале? Подача автора многое решает?

— Только хорошие стихи. Побеждает лучший автор. У нас были разные примеры, одни начинали свои выступления с игры на народных бурятских инструментах, другие разбрасывали конфетти в зал. Это шоу, но жюри профессиональное, и на одной актерской подаче не проедешь. Есть обратный пример, когда в 2007 году победил Бах Ахмедов из Узбекистана, который стал на родине почти классиком. Он такой скромный мальчик, который что-то невнятно бубнил в микрофон. И его победа стала для него полным шоком.

— Вы лично приглашаете и составляете список жюри?

— Это получается по цепочке, я доверяю некоторым людям, которые уже были в жюри и спрашиваю их мнение. И мне тут важно, что из себя представляет человек, мне не важно, какой величины звезда. Например, Евтушенко я никогда не стану приглашать, потому что мне кажется он человек очень непорядочный. В жюри конкурса работали именитые литераторы: Юрий Поляков, Виктор Ерофеев, бард Александр Городницкий, Людмила Улицкая, Римма Казакова и другие. Когда Римма Федоровна ушла из жизни, у нее был на руках билет на фестиваль в Лондон. Она была опорой фестиваля, очень сложно найти ей замену. Одного известного человека из вышеперечисленных я уже никогда приглашать не буду, так как он навязывал мне свою супругу в жюри, требовал, чтоб я оплатил ей дорогу и проживание, бред какой-то.

— Вы время фестиваля Вы на круглом столе обсуждаете такую тему «О пользе незнания Пушкина английского наречия». Но в чем польза от незнания?

— Пушкин, как известно, очень слабо владел английским, читал со словарем и ужасающим произношением. И когда он читал текст английского поэта, он домысливал то, чего не понимал в сторону идеализации этого текста. И когда Александр Сергеевич интерпретировал или переводил на русский язык, допустим, «Пир во время чумы», у него получались шедевры. Иными словами, они получались потому, что он плохо понимал, что написано в оригинале, домысливая за автора. Если бы Пушкин блестяще владел английским, он увидел бы неточные эпитеты британских коллег и даже провалы вкуса.

— Были ли какие-то забавные истории, связанные с турнирами?

— У нас три истории любви и один брак вспыхнули на фестивале. Первая Королева турнира Мария Гордон из Америки, кстати, первая жена Александра Гордона, который ведет «Гордон Кихот» победила в 2003. А через 3 года она снова приехала как член жюри, и встретила на фестивале своего будущего мужа, Андрея Правду. Он сам поэт, приехал, как сейчас помню, с гитарой и присоединился к литературной тусовке. И сейчас Мария носит фамилию Правда.

— Вы сами отбираете финалистов, лично просматриваете все их стихотворные подборки, участвуете в верстке книги, основанной на творчестве вышедших в финал поэтов. Не наступит ли однажды момент, когда Вы устанете от своего фестиваля?

— Мне организационная часть надоедает, но я люблю стихи и русскую поэзию, поэтому я поэтами и стихами занимаюсь с удовольствием. У меня начинают гореть глаза. Я и первые пять фестивалей провел полностью за свой счет. Это единственное, что меня возбуждает, поэзия и антиквариат.

Беседовала Анастасия БАЙДА.

Кстати, Олег Борушко сейчас воплощает в жизнь проект под названием "Пушкин в Британии, Шекспир в Москве: две аллеи великих поэтов". Обсуждение и согласование идет на высших уровнях двух стран. По замыслу Борушко в столице России должна появиться английская дубовая аллея с 25 скульптурами великих британских литераторов. В Лондоне же посадят березки и установят 25 малых архитектурных форм в честь знаменитых русских поэтов. Предположительно, решения для скульптурных композиций будут искать студенты архитектурных академий Лондона и Москвы.

На фото: Олег Борушко и Победители Турнира Поэтов Бах Ахмедов, Мария Игнатьева, Андрей Ховрин