КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Желанный обман [Дениз Робинс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дениз Робинс Желанный обман

Глава первая

Утром третьего июня Эсмонд Уолхарст, пятый граф Морнбери, открыл глаза в непривычное для себя время — на часах было семь утра. Разозлившись на столь раннее пробуждение, он приглушенно, не отрывая лица от подушки, проревел:

— Уилкинс! Где тебя дьявол носит?!

Томас Уилкинс, камердинер графа, бегом явился в просторную спальню своего хозяина, затененную плотными парчовыми шторами. К своему ужасу он увидел, что окна в спальне распахнуты настежь. Его светлость молодой граф пристрастился к ночному воздуху, в котором, по мнению старого слуги, содержались яды, способные ослабить легкие и вызвать тем самым сухой надсадный кашель, а возможно, Господи, спаси, привести к фатальному исходу. И хотя Уилкинсу был дан строжайший приказ: оставлять окна на ночь открытыми, он, ссылаясь на свой возраст, частенько «забывал» выполнять его. Ничего, думал камердинер, скоро милорд бросит эту свою вредную привычку. Ведь сегодня утром он женится! А уж молодая хозяйка наверняка не потерпит открытых окон. Преданный слуга считал, что его светлость, молодой граф, и так уже слишком долго пребывал в положении холостяка. Ведь ему уже двадцать пять лет. Все его друзья и ровесники давно завели корабли своей бесшабашной юности в спокойные воды бухты семейной жизни, тогда как молодой граф Эсмонд, до тех пор пока три месяца назад не встретил леди Доротею Шафтли, только крепче и крепче утверждался в своих холостяцких привычках. Основную часть времени в этом году, как и в прошлые годы, он провел в Лондоне, забавляясь по-всякому в обществе друзей, которых — Уилкинс был в этом абсолютно уверен — покойный старый граф никак не одобрил бы. Эсмонд слишком полюбил пирушки и пристрастился играть в карты. Почти каждую ночь он проводил вне дома. Все это шло, несомненно, во вред здоровью молодому человеку. После ночных загулов молодой лорд возвращался в свой красивый и просторный дом, построенный пятьдесят лет назад и недавно отремонтированный в соответствии с современными вкусами, бледным и изможденным. Следы беспутного образа жизни уже наложили свою печать на его молодое лицо, которое многие называли самым красивым во всей Англии. Счастье еще, думал его старый камердинер и самый доверенный слуга, что милорд здоров, как бык, и это обстоятельство до сих пор помогало ему выстоять в самых немыслимых переделках.

Лорд Эсмонд был крестным сыном королевы Анны — доброй набожной женщины, не любившей, чтобы ее подданные без всякой меры предавались мирским утехам. Однажды после одной скандальной вечеринки она даже послала своему любимцу мягкий упрек.

Королева Анна была больна. Водянка и подагра превратили ее жизнь в кошмар, и поэтому свой двор она собирала крайне редко, как и ее венценосный предшественник король Уильям. Однако в те дни, когда болезни на время отступали и она не уединялась в Хэмптон Корт или в Бат со своей лучшей подругой и наперсницей фрейлиной Сарой Черчилль, королева Анна выслушивала доклады своих министров и твердой рукой пресекала всякие попытки своих подданных предаваться безбожному и праздному образу жизни. Всем было известно, что отец Эсмонда был фаворитом ее величества, поэтому королева и старалась опекать молодого графа. Как правило, она благосклонно относилась ко всем его грешкам. Но в конце концов терпение ее лопнуло, и она приказала лорду Эсмонду подумать о скорейшей женитьбе. Анна полагала, что он провел уже достаточно времени в карточных залах, кофейных и в обществе распутных женщин. В кратчайший срок ему было приказано отыскать себе жену. С большой неохотой и тоской он принял волю королевы, но тут… о, счастье… в его жизнь вошла леди Доротея Бриджес, единственная дочь графа Шафтли!

Итак, холостяцкое житье-бытье подошло к концу. Уже сегодня, размышлял Уилкинс, изящная и утонченная молодая леди разделит ложе с его господином и своим законным мужем.

Уилкинс горячо молил Бога, чтобы леди Доротея стала бы оказывать на молодого графа столь же положительное влияние, как и его матушка, покойная графиня Морнбери.

Эсмонд всем сердцем любил свою мать и очень долго после ее смерти оставался безутешным. В доме было несколько портретов покойной графини. Самый любимый висел над резным камином в спальне Эсмонда. На картине была изображена Кэтрин Морнбери в бархатном платье с глубоким декольте и кружевным воротничком, а в ногах на скамеечке сидел сам Эсмонд. Тогда ему было только десять лет. Мать с сыном были очень похожи: тот же цвет лица, блестящие каштановые волосы, спадающие длинными шелковистыми локонами, гордый лоб, одинаково изогнутая верхняя губа и красивый орлиный нос. Считалось, что красотой Эсмонд пошел в мать и действительно внешне он мало чем напоминал своего невысокого, коренастого отца, который недолго прожил после смерти своей молодой жены и вскоре после нее тоже сошел в могилу.

Теперь же Морнбери Холл жил в радостном ожидании того, что здесь скоро появится молодая хозяйка, достойная преемница покойной графини. Девушка — просто ангел, кроткая и нежная. Когда Доротея недавно приезжала в Морнбери с родителями, чтобы навестить своего нареченного супруга, была открыта гостиная покойной леди Морнбери, и в этом доме вновь зазвучала музыка после многолетнего перерыва. Леди Доротея прекрасно играла на спинете, одном из видов клавикордов, и слуги слышали, как она замечательно пела. Как славно было вновь услышать в этих стенах мягкий женский голос, как приятно будет ощутить в управлении этим богатым хозяйством женскую руку! Эсмонд протер глаза и сурово глянул на своего старого слугу, одетого во все черное, который застыл перед кроватью хозяина на своих длинных и тонких, как у аиста, ногах. Лишь белый галстук немного оживлял его костюм. Бедняга Уилкинс! Он выглядел на все свои семьдесят. Уилкинс всю жизнь верой и правдой служил графскому семейству. Порой Эсмонд бывал излишне нетерпелив и придирчив к старику, но в душе был очень к нему привязан и понимал, что обращаться плохо с человеком, который служит тебе, недостойно истинного джентльмена. С равными же себе молодой граф мог быть беспощадным. Немногие отваживались завязать спор или принять участие в ссоре с Эсмондом Морнбери. Он был прекрасным стрелком, бесстрашен и смел и весьма ловко обращался со шпагой.

— Подать вашей светлости завтрак? — спросил Уилкинс своим высоким, подрагивающим голоском, подслеповато глядя на хозяина широко раскрытыми молочно-голубыми глазами, уже подернувшимися дымкой подступающей катаракты.

— Сначала я немного покатаюсь верхом, — ответил Эсмонд.

— Верхом?! — потрясенно повторил Уилкинс. — Милорд! Вы сегодня женитесь!

— Я знаю, старый болван! Давай сюда мою одежду. Но сначала принеси кружку эля. Моя глотка суха, как щетка для пыли. Только не пялься на меня, как треска на крючок!

— Да, милорд. Не буду, милорд.

Эсмонд соскочил с кровати, скинул с себя расшитую кружевами ночную сорочку, запахнулся шелковым халатом, широко зевнул и потянулся. Он отличался великолепным телосложением. Старый камердинер просто залюбовался его фигурой. В Эсмонде было не меньше шести футов и двух дюймов, у него были широкие плечи и узкие бедра. Никогда в своей жизни он ничем не болел, и не подвергался осмотру врача. На его щеке был, правда, небольшой, давно заживший, шрам — результат дуэли на шпагах, — и только он портил внешний вид молодого графа. Деда Эсмонда, старого графа Морнбери, все называли красавцем Горацием, а внук очень походил на своего предка.

Все его друзья из Оксфорда, Лондона и окрестных мест собрались вчера в Морнбери Холл, чтобы поздравить молодого графа с женитьбой.

Многие из них остались здесь на ночь, чтобы присутствовать сегодня на торжественной церемонии. В том числе остался и его лучший друг Арчибальд Сент-Джон, или просто Арчи. Эсмонд учился вместе с ним в университете. Арчи был участником многих приключений и авантюр, в которые ввязывался Эсмонд. На днях его друг должен был отбыть в Эдинбург, куда его посылало министерство иностранных дел с важным государственным делом. В этом году был заключен окончательный союз между Англией и Шотландией и сняты всякие торговые ограничения, которые существовали до сей поры между этими двумя странами. Арчи ждала в Эдинбурге работа, срочное выполнение которой требовало от него правительство. Это был прекрасный и веселый молодой человек, во многом похожий на Эсмонда, только, пожалуй, чуть более практичный, чем молодой граф.

Арчи одобрил выбор своего друга. А Эсмонд благодарил теперь Бога за то, что пошел-таки на бал, куда был приглашен по случаю восемнадцатилетия единственной дочери лорда Шафтли Доротеи. Это был единственный бал, куда он явился в этом году. И попал в самую точку!

Собираясь на этот бал, он только выполнял желание своей венценосной крестной матери — найти себе супругу в английском высшем обществе. Эсмонд смирился с мыслью о потере свободы и не думал, что в течение двадцати четырех часов после получения королевского письма он встретит свою судьбу и обретет счастье. Стоило ему пригласить на танец леди Доротею, как все решилось в одну секунду.

До этого вечера он помнил ее только ребенком, на которого мало обращал внимания, когда их пути в жизни пересекались, а это было очень редко.

В последнее время, правда, до него доходили слухи о том, что она выросла в прекрасную девушку, женственную, с исключительно приятным характером, одаренную как очаровательной внешностью, так и многими талантами и считавшуюся завидной невестой. Но он слышал также о том, что она обладает слабым здоровьем — с ней случались припадки и она теряла сознание. А дело было в том, что Эсмонд не выносил хрупких женщин с их постоянными обмороками, с беготней слуг по всему дому в поисках горелых перьев и уксуса, чтобы привести свою хозяйку в чувство. Женщины, которых до сих пор Эсмонд Морнбери укладывал в свою графскую постель, были сильными, здоровыми созданиями, готовыми дать достойный ответ на мужскую страсть. Эсмонд привык держать в своих объятиях не просто крепких девушек, а красавиц, про которых можно было смело сказать «кровь с молоком».

Тем не менее стоило ему коснуться маленькой ручки Доротеи и вывести ее на середину зала для котильона, как он понял, что жребий брошен и судьба его решена. Никогда в жизни не видел он девушки более очаровательной, чем Доротея Бриджес. Когда граф поцеловал тонкую руку и заглянул в ее волшебно-пленительные глаза, благодаря за подаренный танец, он уже мечтал, чтобы это невинное, ангельское создание стало его невестой. Он знал, что королева одобрит его выбор, так как мать Доротеи, графиня Шафтли, до самого недавнего времени была фрейлиной в Сент-Джеймсе.

В тот вечер Эсмонд окончательно и бесповоротно решил, что Доротея и есть та единственная, которую ему было приказано найти.

Домой он ехал уже влюбленным по уши. Такое приключилось с ним первый раз в жизни.

Сегодня, Эсмонд чувствовал это, в Морнбери вновь воцарятся та светлая радость и то обещание мирной жизни, которые ощущались здесь постоянно в те времена, тогда еще были живы его родители. Волнующий час, когда он подведет свою невесту к порогу ее нового дома, быстро приближался, и это наполняло молодого графа искрящимся весельем и не давало сидеть на месте.

Ожидая, пока конюхи оседлают его любимицу Джесс, Эсмонд вышел из конюшни на лужайку, которая походила на изумрудное атласное полотно, посеребренное утренней росой, остановился и, обернувшись, с гордостью стал смотреть на свой дом. Он любил это делать.

Раннее солнце косыми лучами освещало крепкие кирпично-каменные стены особняка с двумя великолепными боковыми крыльями, которые были пристроены к нему позже. Открытые колоннады придавали общей картине вид достойно-величественный. С террасы вели широкие ступени в квадратный двор, где находился большой бассейн. Рядом возвышался фонтан, изображающий мужчину, сидящего верхом на коне. Фигура, выполненная из серого камня, поросла зеленью от времени. Эсмонда всегда восхищала эта скульптура. Голова всадника была гордо откинута назад, а руки были разведены в разные стороны, будто он радовался этой жизни и энергии своего горячего скакуна и хотел обнять весь мир. Из горла коня вырывалась хлесткая струя воды, которая обрушивалась в бассейн с красивым, музыкальным звуком. Сколько себя помнил, Эсмонд всегда очень любил этот фонтан. Однажды в детстве, убежав от своих нянек, он упал в воду и едва не утонул, но это не убавило его любви.

Часть старого дома была скрыта густой порослью ползучего зеленого растения. Эсмонд думал со временем очистить каменные стены от зелени, так как голый камень больше радовал его глаз. Библиотека с покоями Эсмонда, располагавшимися прямо над ней, была в правом новом крыле дома. Он с удовольствием любовался стальной решеткой, которая тянулась, словно причудливая паутина, вдоль бугристых каменных стен. Новшеством была также замечательная дверь с колоннами, располагавшимися в особых выемках по обе стороны, и еще веерообразное окно, вырезанное прямо над ней. Эти украшения больше всего нравились Эсмонду, ибо были модными деталями современной архитектуры.

Повернувшись к дому спиной, он скользнул взглядом по красивому двойному ряду лип и зеленых остриженных лавров, посаженных в огромных кадках. Светлые стены из розового кирпича обступали по бокам традиционные для английского графского дома цветники. Справа был разбит великолепный парк, в котором водились изящные, пятнистые лани. Парк переходил в густой лес, обозначавший собой крайнюю границу между Сюрреем и Суссексом.

Поместье Морнбери было богатым и плодородным. На пастбищах бродили огромные стада, снабжавшие их владельца мясом и молоком. На огородах и в саду росли отменные овощи и фрукты, изысканные заморские травы и зелень, которые, казалось, только и ждали того, чтобы их отведала новая хозяйка дома! Слишком долго, думал Эсмонд, эти простые радости дома его предков оставались никем не оцененными по достоинству. Пришло время, чтобы у покойной матери появилась достойная преемница. Кто, как не милая Доротея, будет лучше всего выглядеть в этом качестве?

Внезапное радостное волнение охватило молодого графа при мысли о сыновьях, которых ему должна подарить Доротея и которые унаследуют титул и Морнбери Холл после его смерти.

К черту вчерашнюю пьянку, подумал он, и поспешил на конюшню, где слуги уже держали под уздцы его великолепную и горячую серую лошадь.

Вскочив в седло, он едва коснулся атласной шеи Джесс тонким хлыстом. Это знакомое прикосновение наполнило кобылу бурной радостью, которая была под стать той, что владела ее хозяином. Копыта высекли искры из мощенных камнем дорожек, и через несколько секунд молодой граф уже несся на своей лошади через ворота на сельскую дорогу. Эсмонд, счастливый будущий муж Доротеи, галопом проскакал по все еще спящему городку Годчестеру, направляясь к берегу реки. Там лежал его любимый маршрут верховых прогулок.

Глава вторая

Молодой граф вернулся со своей ранней прогулки в приподнятом настроении. Остатки вчерашнего хмеля вышли из него вместе с потом. Конюхи бросились встречать хозяина, а он, счастливый, готов был рассказать им о том, как повстречал лису, которая, крадучись, выходила из рощицы Рашхерст, и как он гнался за ней с полмили до тех пор, пока она опять не спряталась. Но первые же слова застряли у него на языке, когда он, спешившись и отдав коня конюхам, увидел своих друзей, ночевавших сегодня в Морнбери. Он не ожидал увидеть их в такую рань. Эсмонд заметил высокую стройную фигуру своего лучшего друга Арчибальда Сент-Джона. На лице молодого лорда отразилось некоторое недоумение. Его друзья были не одеты, вышли к нему в чем спали. Только Арчи натянул на себя камзол, запорошенный пудрой от парика. Похоже, он второпях соскочил с кровати и кое-как нахлобучил парик, спускаясь из своей комнаты.

— Что такое? — весело воскликнул Эсмонд. — Почетная депутация, высланная вперед для того, чтобы еще раз поздравить меня с приближающейся свадьбой?

— Мой дорогой Эсмонд… Мой дорогой Эсмонд… — начал было Сент-Джон, но внезапно осекся, словно подавившись словами.

Тут-то Морнбери и почувствовал что-то неладное.

— Что стряслось, Арчи? — с замиранием сердца спросил он. — У тебя есть для меня плохие новости?

Сент-Джон кивнул утвердительно, не смея поднять глаз.

— Выкладывай! Нечего тянуть!

Эсмонд увидел, что слуги сбились в кучку во внутреннем дворе. Они переглядывались между собой и скорбно перешептывались. Предчувствие беды, страшного несчастья стальным обручем сдавило горло Эсмонда.

— О Боже… — пробормотал он. — Доротея?!.

Сент-Джон еще раз кивнул.

— Из их замка только что прискакал мальчик с известием о том, что леди Доротея… серьезно заболела. И… не может быть и речи о том, чтобы сегодня играть свадьбу…

Сент-Джон хотел добавить, что не только сегодня, но не осмелился. Он слишком хорошо знал своего друга. Знал, что под маской внешней солнечной веселости может скрываться импульсивный и часто жестокий характер. Эсмонд не относился к числу тех людей, которые спокойно выслушивают горькие новости.

— Мы скорбим вместе с тобой, Эсмонд, — сказал один из молодых людей, стоящий за спиной Сент-Джона.

Открыв рот, он поступил опрометчиво, ибо Морнбери тут же накинулся на него, словно раненый лев:

— Скорбите вместе со мной?! С чего это, интересно, Лифтборо? Что ты хочешь этим сказать?! Что Доротея умерла?!.. Поэтому ты скорбишь вместе со мной?!

Он не получил ответа.

Вдруг Эсмонда начало всего трясти. Пот заструился по его лицу, которое приобрело оттенок мертвенной бледности, несмотря на жаркие лучи утреннего солнца. Затем, не сказав больше ни слова, он резко развернулся, выхватил повод из рук конюха, который стоял как вкопанный и таращился на хозяина выпученными глазами, и вскочил в седло. Он пришпорил Джесс и в следующую секунду умчался со двора, скрывшись за воротами.

Черные грачи кружились и шумели над верхушками высоких вязов. Никогда еще окрестности не выглядели такими безмятежно-красивыми, как сейчас, и никогда еще Эсмонда, пятого графа Морнбери, не переполнял такой смертельный страх, как теперь, когда он галопом преодолевал те четыре мили, которые отделяли его дом от замка Шафтли.

— Доротея! — выкрикивал он поминутно любимое имя. — Доротея! Господи, только бы я застал ее живой!

Но стоило ему подъехать к воротам замка, как стало ясно, что его отчаянно-горячечная молитва не услышана Господом и что его возлюбленная мертва.

Он понял это сразу, ибо при въезде в Шафтли его тут же охватил суеверный ужас. Налившимися кровью глазами он оглядел старинный замок, стоящий на вершине холма. Он был построен в 1100 году, в эпоху царствования короля Стивена, для одного из первых баронов Шафтли. Замок был виден за несколько миль, благодаря удачному расположению. Эсмонд часто взбирался вместе с Доротеей на его зубчатые стены, откуда открывался великолепный вид на просторы Суссекса. В одну сторону взгляд простирался вплоть до Чанктонбери Ринг, а в другую до гилдфордских холмов.

Замок был похож на иллюстрацию из волшебной сказки. Но сегодня утром, когда вокруг все было залито золотистыми лучами солнца, он был словно затянут плотной дымкой белесого тумана, который, как показалось Эсмонду, зловеще окутывал величественные серые стены.

Еще минута — и Эсмонд спешился. Два лакея отвели тяжелые створки ворот, чтобы впустить его. Встретить молодого лорда вышел сам граф, — высокий, сутулый и седовласый мужчина, одетый во все черное. Это мрачное одеяние оживлялось только белым шейным платком «стейнкирк», повязанным вокруг шеи.

Эсмонд заметил, как внезапно постарел этот величественный человек, которому не исполнилось еще и пятидесяти лет. Голос молодого лорда дрожал.

— Как она, сэр?

Лорд Шафтли опустил взгляд.

— Теперь Доротея будет невестой только лишь Господу нашему Христу, в милосердные объятия которого она попала, — сказал он упавшим голосом.

Эсмонд с минуту не мог ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. Отец Доротеи добавил:

— Ее светлость графиня лежит у себя в спальне. Она слишком плохо себя чувствует, чтобы выйти и поприветствовать вас. Пойдемте со мной в часовню к одру нашей милой дочери, чтобы вы имели возможность бросить на нее свой последний любящий взгляд.

— Как это произошло, сэр?

— Доротея проснулась на рассвете и позвала служанку. Она приказала ей послать за нами и передать, что чувствует сильную боль в области сердца. Но мы даже не успели добежать до нее, Эсмонд. Бедное сердечко не выдержало.

— Не выдержало… — эхом отозвался убитый горем Эсмонд.

— Да, — уже не стесняясь своих рыданий, проговорил граф. — Вы знаете, что в детстве с нашей Доротеей порой случались припадки и обмороки, но врач заверял нас, что это всего лишь детское малокровие и что со временем положение улучшится. Но он ошибался. Мы все ошибались. Нашей дочери, этому прелестному и нежному созданию, не надо было делать лишний шаг, напрягать свое слабенькое сердечко танцами и веселиться со своими более счастливыми подругами. Ее никогда не следовало подвергать риску. Даже ваше ухаживание и намечающаяся свадьба оказались для нее непосильным испытанием. В то же время… Вчера моя девочка выглядела так хорошо, была такая веселая… Малышка открыто рассказывала нам о своем большом счастье. Особенно ее радовало то, что ей придется жить совсем недалеко от своих родителей, которых она так уважала и о которых так заботилась… А о вас, мальчик мой, Доротея говорила с таким вдохновением… Она вас очень любила. Была словно опьянена мыслью о том, что сегодня ее жизнь и судьба навсегда будут связаны с вашей.

— Хватит! — голосом, исполненным боли, попросил Эсмонд. — Прошу вас, граф, хватит!

Шафтли стал утирать влажные глаза. Повернувшись, он повел молодого графа к домашней часовне.

Следуя за ним, Эсмонд простонал:

— Неужели доктора ничего не могли сделать?!

— Ничего. Наш домашний врач сделал все, что мог, чтобы вернуть ее к жизни, привести в чувство. Все оказалось тщетно! Я оставлю вас в часовне наедине с нашей милой дочерью, чтобы вы могли без помех отдать ей последнюю дань вашего уважения. Позже, когда вы будете более расположены к тому, чтобы услышать от меня все печальные подробности, мы поговорим. А теперь мне надо сделать необходимые приготовления для похорон.

При этих словах Эсмонд Морнбери почувствовал дурноту. «Для похорон»… Доротея, его возлюбленная, женщина, которую он выбрал из многих и которую собирался назвать сегодня своей женой, будет предана земле… Дикая, невероятная реальность! Почему сегодня, в день их свадьбы? Он вспомнил эту лукавую, обворожительную девушку, которая танцевала с такой грацией и изяществом. Он вспомнил ее нежный смех, радовавший его сердце. Это она сказочным образом пленила его и сделала из молодого повесы серьезного мужчину, готового жить трезво и с достоинством рядом с ней!..

Эсмонд был похож сейчас на глыбу льда, его душа застыла от горя. Он сам не помнил, как шагнул за графом в часовню. Сначала, после яркого солнечного света, его глаза ничего не различили во мраке, кроме колеблющегося света двух восковых свечей, каждая в четыре фута высотой, вставленных в тяжелые серебряные подсвечники и стоящих в головах и в ногах покойной. Наконец исполненный ужаса взгляд Эсмонда остановился на неподвижном теле возлюбленной. Тело Доротеи! Какое невероятное сочетание звуков! Тело ее было жалким и одновременно величественным. Она лежала на особом помосте, вся усыпанная свежими цветами. Помост был застелен пурпурным бархатом, окаймленным серебряным кружевом.

С болью и горечью он понял, что мертвую девушку нарядили в свадебное платье. Казалось, что она просто заснула в этом великолепном убранстве и ждет, когда он ее разбудит. Если не считать мертвенной бледности, разлитой по ее лицу, что уже само по себе было признаком смерти, ему показалось, что она еще жива и дышит. Длинные ресницы мягко касались щек. Губы дарили ему улыбку, ее знаменитую потаенную умную улыбку. На голове у нее был венок из белых лилий.

— Оставлю вас здесь, мальчик мой, — услышал он тихий голос графа Шафтли.

Эсмонд, еле сдерживая напор чувств, кивнул. Как пьяный, пошатываясь, он стал приближаться к смертному одру своей любимой. Подойдя вплотную, Эсмонд упал перед помостом на колени.

Шепча молитвы и еще не до конца осознавая свое горе, он продолжал взглядом, исполненным душевной боли, смотреть на ангельское лицо своей мертвой невесты.

Внезапно его сердце не выдержало:

— Доротея! — крикнул он во весь голос. Она не открыла глаза на этот крик, не посмотрела на него, как прежде, не ответила на зов, не утешила его. Спокойная и неподвижная лежала юная леди и улыбалась уголками рта. Острое чувство обиды смешалось со скорбью. Слезы — первые слезы после слез далекого детства — показались в его глазах и закапали на щеки. Он почувствовал на губах их соль и устыдился своего недостойного мужчины поведения. Любовь покинула его сердце, осталась только кровоточащая рана в душе. Он был окружен тьмой и отчаянием.

Эсмонд наклонился и коснулся губами тонкой руки, сжимавшей печальные цветы. Рука была ледяной. Вздрогнув всем телом, он отшатнулся.

И прошептал:

— Жизнь моя будет похоронена вместе с тобой, любимая!

Затем он поднялся и быстро вышел из часовни. Ему трудно было сейчас общаться с людьми, но он заставил себя поговорить с графом, которого сегодня уже готов был назвать своим отцом. Впрочем, о чем им было говорить? Все кончилось. Надо было только порвать дарственные на те земли, которые граф Шафтли намеревался включить в приданое своей дочери.

— Моя супруга и я знаем, насколько сильна была ваша любовь к нашей бедной дочери, и мы скорбим вместе с вами, — говорил граф Шафтли, провожая Эсмонда во двор, где ждал, держа под уздцы Джесс, слуга.

— Благодарю вас, — ответил Эсмонд. — То, что у меня на сердце, нельзя выразить словами. Я могу сейчас только попрощаться с вами, сэр, до печального дня похорон.

Подъезжая к городской церкви, он услышал звон похоронного колокола. Он звонил по Доротее. Этот мрачный звук проникал в самое сердце, его невозможно было слушать без содрогания.

Эсмонд вернулся в Морнбери. Он сразу почувствовал ту зловещую тишину, которая окутала этот величественный особняк. Большинство окон было все еще занавешено, несмотря на то что день уже давно начался. Смерть уже преодолела путь из замка и коснулась своей рукой порога его дома, подумал Эсмонд. На его пристанище легла тень горя и печали.

Закрыв лицо руками, он неровной походкой направился в холл. Чувствуя изнеможение, граф еще не осознавал, что все утро не слезал с лошади. Три часа бешеной скачки утомили его физически, наряду с этим он ощущал душевное опустошение и не чувствовал голода.

Старый Уилкинс вышел встречать своего господина, сжимая и смущенно потирая свои руки, сквозь тонкую старческую кожу которых ясно проступали голубые вены. Он поднял на Эсмонда свои умные печальные глаза.

— О, милорд… Примите мои искренние соболезнования… — начал он было.

Эсмонд резко оборвал его:

— Прочь с глаз! Уходи, уходи, я сказал! — вырвалось у него хрипло.

На лестнице, когда Эсмонд поднимался к себе в спальню, он встретился со своим другом Арчибальдом Сент-Джоном, одетым в дорожное платье. Эсмонд остановился, покачиваясь, как пьяный, и молча уставился на своего друга. Сент-Джона потрясло и повергло в ужас выражение лица молодого графа, его необычный вид.

— Мой дорогой друг, — ласково сказал он, кладя на плечо Эсмонда руку, — ты пережил страшный шок. Позволь мне позвать Уилкинса, чтобы он помог тебе лечь в постель и принес тебе кофе. Тебе определенно нужно подкрепить свои силы.

Эсмонд рывком скинул с плеча дружескую руку.

— Мне нужно только то, чтобы меня оставили в покое! Прочь с дороги, Арчи!

Сент-Джон понимал ужасное состояние своего друга и не обиделся на него. Мало того, он еще раз настойчиво попытался убедить его в том, что необходимо позвать Уилкинса, чтобы тот помог раздеться своему молодому хозяину и принес ему еды.

— Ты должен пережить это несчастье, как мужчина, Эсмонд, — мягко увещевал Сент-Джон. — На все воля Божья.

Эсмонд ответил на это хриплым диким смехом.

— Неужели у Господа столь чудовищно жестокая воля?! Если это так, то я отрекаюсь от Него и от веры!

— Что ты, Эсмонд… — начал было потрясенный Сент-Джон.

— Я проклинаю Его и отрекаюсь от всех радостей жизни! Если он всесилен, то почему дал умереть такой нежной, такой чистой и милой девушке, моей Доротее?! Я проклинаю Бога! Я проклинаю Его!..

Арчи провел языком по пересохшим губам. От всего сердца он жалел Эсмонда. Потерять любимую женщину в день свадьбы… Да, это очень тяжкое испытание даже для крепкого духом мужчины.

К середине дня все гости, приглашенные в Морнбери на свадьбу молодого графа, покинули погруженный в печаль дом, даже не увидясь с убитым горем хозяином. Свои соболезнования и вежливые пожелания крепиться они попросили передать через оставшегося Сент-Джона.

Наконец от дома отъехала последняя карета. Тяжело вздохнув, Арчибальд поднялся по лестнице и постучал в дверь спальни своего друга.

— Ты впустишь меня к себе, Эсмонд?

Ответом ему был хриплый крик:

— Я же просил тебя уйти! Я хочу, чтобы меня оставили в покое!

— Бедный друг мой, — терпеливо проговорил Сент-Джон, — все уже уехали, кроме меня. Я чувствую, что тебе может понадобиться мое присутствие… Дружеская рука, которая будет тебе опорой в горе…

— Мне никто не нужен, говорю тебе! Уходи, ради всего святого!

Сент-Джон пожал плечами. Он вновь спустился вниз. В холле он вызвал звонком Уилкинса.

— Боюсь, беда временно выбила из колеи твоего благородного хозяина, Уилкинс. Он не хочет видеть даже меня, человека, которого любит. Он не желает, чтобы я остался. Я должен уважать его волю. Поэтому сейчас же возвращаюсь в Лондон. Но если он почувствует вдруг, что нуждается во мне, прошу тебя послать мне весточку с почтовым дилижансом. Мой адрес: Шарлотт Сквер, 17. В. Шотландию я поеду только в конце недели.

Старик кивнул головой. По его носу катилась слеза.

— Увы, сэр, — со вздохом проговорил он.

— Да, Уилкинс, ты прав. Увы. Прощай. Позаботься о своем хозяине, — сказал Арчи, неохотно повернулся к выходу и ушел.

Он слишком хорошо знал Эсмонда, чтобы пренебречь его настойчиво выраженным желанием остаться в одиночестве, и поэтому тотчас уехал из Морнбери. В самом деле, может, сейчас лучше оставить беднягу наедине с его горем, как он того желает. В данном случае ничего поправить нельзя.

Глава третья

В течение трех дней колокола церкви городка Шафтли звонили отходную по леди Доротее.

На четвертый день чистая, непорочная красота покойной невесты графа была упрятана в гроб и оставлена на вечный покой в фамильном склепе рода Шафтли рядом с полудюжиной сестер и братьев, умерших в младенчестве.

Молодой лорд никогда уже не отведет свою нареченную к алтарю. Остро осознавая это, он стоял возле гроба до тех пор, пока тот не унесли. Он положил на крышку длинный крест, свитый из красных роз, которые Доротея любила больше других цветов. Лицо его было пепельно-серого оттенка, выглядел он страшно изможденным, и это заметили все члены семьи Доротеи. Они и сами были переполнены скорбью, стояли сгрудившись, все в черном, роняя слезы, в сторонке, чтобы на несколько секунд оставить несчастного молодого человека наедине со своей почившей возлюбленной.

Наконец вперед вышел граф Шафтли и коснулся рукой плеча Эсмонда.

— Давайте вернемся в замок вместе, мальчик мой. Оставаться здесь дольше нет смысла. Все кончено.

— Мне не нужно сопровождение, сэр, — твердо ответил Эсмонд.

На протяжении прошедших трех дней лорд почти ничего не ел, если не считать того раза, когда старик Уилкинс все-таки отважился, рискуя быть обруганным и побитым, поставить перед своим хозяином поднос с едой. Впрочем, даже тогда Эсмонд едва притронулся к кушаньям, компенсируя это весьма обильными возлияниями коньяка.

Отец Доротеи, однако, заставил уйти Эсмонда вместе с ними.

Бедняга был сломлен потерей любимой дочери. Он знал, что жена уже не подарит ему нового ребенка. Как и королева Анна, она рожала только для того, чтобы потом хоронить. Дети у нее умирали один за другим. Было очевидно, что бедняжка Доротея имела с самого рожденья слабенькое сердце. Это еще счастье, думал в печали граф, что она прожила восемнадцать лет и оставалась с родителями так долго. Он боялся возвращаться в замок, который был полон рыдающими и воющими женщинами. В замке находился единственный мужчина — сэр Адам Конгрейл, муж сестры леди Шафтли. Граф недолюбливал его и мало интересовался племянницей жены Магдой, которая также была в числе гостей, приглашенных на свадьбу. В детстве она стала жертвой какого-то ужасного несчастного случая, и старый граф не помнил, когда он мог видеть ее без вуали на лице. Доротея очень жалела свою бедную кузину. Собственно, только по просьбе Доротеи Магда и была приглашена в замок на свадьбу. Сам Шафтли, конечно, позабыл бы о ней.

В молодости Шафтли проявлял гомосексуальные наклонности. По крайней мере настолько, насколько это было возможно во время царствования короля Уильяма. Втайне он любовался прекрасным юношей, который должен был стать его зятем. Любовался, несмотря на те шалости и проделки, которые снискали Эсмонду скандальную славу.

Граф Шафтли избавился от прочих скорбящих гостей и уединился с Эсмондом в своем кабинете, где они стали пить коньяк и разговаривать. Вернее, говорил один сэр Шафтли. На все лады он расписывал достоинства и добродетели своей покойной дочери, да так, что под конец Эсмонд стал бояться, что сойдет с ума. Впрочем, он уже вплотную приблизился к безумию еще три дня назад, когда увидел тело Доротеи на смертном одре в часовне замка. Какое это было страшное утро!.. Миновало всего несколько суток, а ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

— Слава Господу, что вы еще молоды и вполне сможете найти себе другую красивую девушку, которая займет в вашем сердце место нашей милой дочери и, возможно, в один прекрасный день подарит вам наследника, — сказал неосторожно Шафтли. Он выпил слишком много спиртного, чтобы помнить о приличиях.

— Вы оскорбляете меня, сэр, полагая, что я освобожу в своем сердце место Доротеи для кого-нибудь другого!

— Полноте, мальчик мой. Такова человеческая натура. Первые острые приступы душевной боли и скорби изгладятся со временем.

— Я никогда ее не забуду!

— Никогда не забудете… Пожалуй. Но мужчине не пристало жить одному. Да ведь вы сами рассказывали мне как-то, что ваша венценосная крестная мать дала вам наказ привести в Морнбери новую хозяйку.

Эсмонд схватился рукой за эфес шпаги и сжал его так сильно, что его пальцы побелели до цвета слоновой кости.

— Предпочитаю не думать сейчас о чем-либо подобном…

— Полноте, — вздохнул граф. — Время покажет.

Эсмонд вскочил и стал расхаживать по комнате взад-вперед. Коньяк, который он неумеренно пил на протяжении трех прошедших дней, огнем жег его изнутри. Он был пьян. Ему казалось, что он бродит ночью по какому-то болоту, испускающему зловонные испарения. Все крутилось перед его глазами. Что же до королевы, то письмо, написанное ею лично, пришло к Эсмонду из Бата как раз сегодня. В нем ее величество выражала свои соболезнования по поводу кончины невесты своего крестника, но одновременно намекала на то, что вопрос женитьбы Эсмонда не снят, а лишь отложен на время.

Как будто так легко заменить женщину, которую обожал, другой, думал в отчаянии Эсморнд. Это же не новая кобыла, которую можно купить на следующий же день после гибели старой! Доротея была его первой любовью, он любил ее самозабвенно, как любят один раз в жизни. Может быть, потому, что до нее Эсмонд вел безумную, разгульную жизнь столичного повесы? Может, именно поэтому настоящее чувство так сильно захватило его?

Во всяком случае ему становилось дурно при одной только мысли о том, что придется опять выбирать себе жену.

— Я должен ехать, — пробормотал он, проведя рукой по холодному и влажному от пота лбу и оттянув тугой воротник сорочки, чтобы дать себе воздуха.

Шафтли пустился в новое скучное рассуждение о генерале Коршэме и его супруге. Недавно они въехали в Суонли Мэйнор, маленькое поместье между замком Шафтли и Морнбери. Они дают убежище беженцам из Франции и имеют французских родственников. Сейчас в Суонли проживает племянница генерала — некая мадемуазель Шанталь Леклер, которая познакомилась с бедняжкой Доротеей на одном из вечеров и затем несколько раз вместе с ней каталась верхом. Правда, это было давно, тогда Доротея была еще в состоянии держаться в седле. Милая девушка эта мадемуазель Шанталь, добавил граф, и к тому же, по слухам, ищет себе мужа-англичанина.

Разговор тянулся и тянулся. До тех пор, пока Эсмонд не почувствовал, что ему сейчас станет плохо. Вдруг дверь в библиотеку, где они сидели, внезапно распахнулась, и раздался юный девичий голос:

— Дядюшка Чарлз, прошу прощения за вторжение, но тетушка послала меня передать, что она просит вас зайти к ней.

Шафтли неуверенно поднялся.

— Скажите ей, что я иду, Магда. Иду…

Эсмонда будто поразил удар молнии. Он тоже вскочил непроизвольно со своего места, услыхав голос девушки, да так и замер. Голос ее настолько походил на голос Доротеи… Невероятно!.. Настолько сильно, что по всем его жилам вдруг прокатилась волна радостного волнения. Он не видел говорившую, но хорошо расслышал ее голос… Господи, неужели возможно подобное сходство?!.. Может, это сама Доротея?!.. Ее призрак?!.. А может, он уже бредит после трехдневного запоя. Он выпил очень много коньяка со времени смерти своей любимой. И при этом почти не закусывал.

Граф, икая и пошатываясь, направился к двери.

— Господи, кто это сейчас обратился к вам? — спросил потрясенный Эсмонд.

— Магда, моя племянница и кузина Доротеи. Бедняжка. Она приехала сюда с матерью и отчимом из Котсуолдса на свадьбу. Увы, завтра они возвращаются домой в печали и разочаровании.

Эсмонд остался в библиотеке один. Он стоял неподвижно на середине комнаты, сжимая рукой эфес шпаги. Глаза у него были полузакрыты.

Этот голос… Он принадлежит Магде? Но он никогда не слыхал ни о какой кузине. Впрочем, может, Доротея когда-нибудь и упоминала это имя, а он просто не придал ему значения, и оно не отложилось у него в памяти.

Вдруг дверь открылась снова. Его потерянный взгляд остановился на стройной фигурке девушки, одетой в траурное платье. Ее лицо и волосы были скрыты черной газовой вуалью.

— Дядюшка попросил меня передать вам лично мои соболезнования, сэр, и развлечь вас на то время, пока он будет отсутствовать… — начала было девушка.

Этот голос окончательно, казалось, вывел Эсмонда из равновесия. Он будто обезумел. Дико вскрикнул и бросился мимо нее к выходу. Он едва не опрокинул девушку, которая стояла на пороге. Магда резко отшатнулась, но удержалась на ногах, прижав руки к вздымавшейся груди. Из-под вуали она печально смотрела вслед убегавшему молодому человеку. Каким диким он выглядел, каким потерянным!.. И в то же время каким удивительно, интригующе красивым! Да, никогда еще прежде ей не приходилось видеть такого красивого мужчину. Его грубоватый уход вовсе не оскорбил ее. До нее уже дошли слухи о том, что жених умершей кузины Доротеи потерял голову от горя.

Магда подошла к окну и выглянула наружу, не откидывая с лица вуали. Кончики ее пальцев прижались к губам. Она подумала: «Как это прекрасно, когда тебя так сильно любят! Как это прекрасно, когда ты так много значишь для мужчины!» Когда вернулся ее дядюшка, она сказала ему что граф Морнбери уехал.

Глава четвертая

По мере того как день клонился к вечеру и тени становились длиннее, дождь лил все сильнее. Он напитывал влагой лужайки Морнбери Холла и пытался пригнуть к земле бутоны расцветающих роз.

Эсмонд шагал по липовой аллее. Его черный мокрый плащ хлопал полами по ветру. В одной руке он держал треуголку, в другой — трость из черного дерева. Парик безнадежно намок, лицо было мертвенно-бледным. На дороге он вышел из своего экипажа и вот уже две мили в одиночестве пешком двигался к дому по полям. Изящная дорогая обувь потеряла цвет, он весь перепачкался в грязи. В голове бродило выпитое спиртное. То и дело Эсмонд останавливался, откидывал голову назад и во весь голос хохотал, глядя в нахмуренное небо. Этот нечеловеческий смех услышал рабочий с фермы, который тащился через поле домой вместе со своей коровенкой. Он остановился, глянул в сторону молодого графа и, будучи истинным католиком, торопливо перекрестился.

Той ночью Эсмонд заперся у себя в спальне и сидел там молча несколько часов. Под утро он неровной походкой подошел к двери и кликнул Уилкинса, приказывая ему принести коньяк, да таким тоном, что старику ничего не оставалось делать, как повиноваться, хотя он боялся, что очень скоро его молодой хозяин может потерять сознание от обильных возлияний.

Наступление серого рассвета преданный старый слуга встретил, бодрствуя у кровати своего господина. Его терзали мрачные предчувствия.

В течение суток молодой граф не поднимался с постели и только просил себе вина. Наконец его организм не выдержал, и Эсмонд впал в беспамятство. Ослабленный, в лихорадке он провел еще несколько дней у себя в спальне, принимая лекарства, прописанные ему его врачом, которого торопливо вызвал испуганный Уилкинс. На третьи сутки Эсмонд смог принять у себя в кровати сидячее положение и впервые за много дней немного поел. Он потихоньку возвращался к жизни. Одевая своего господина, Уилкинс заметил, что Эсмонд все еще выглядит больным и жалким. Старый слуга не мог не видеть того, что с молодым графом произошла драматическая перемена. Он перестал улыбаться и больше не шутил с Уилкинсом, как это бывало раньше. Казалось, что мозг его парализован. И все же за этим кажущимся спокойствием горел дьявольский огонь, и Уилкинс чувствовал это. Страсть и жестокость, порожденные скорбью и горем, кипели внутри молодого графа. Смерть любимой вышибла его из привычной колеи. Уилкинс преисполнился горечи, когда в одно теплое летнее утро увидел отъезжающий со двора Морнбери экипаж. Он понял, что его светлость отправился в Лондон, даже не попрощавшись со своим старым камердинером. Прежде перед отъездом он всегда, бывало, хлопнет Уилкинса легонько по плечу и скажет что-нибудь такое:

— Бывай, старый чертяка! Уезжаю встолицу позабавиться. Следи тут за домом до моего возвращения и не лишай миссис Фустиан невинности!

Это была их старая шутка, ибо было известно, что вдова-экономка как-то раз предложила Уилкинсу стать ее мужем, но тут наотрез отказался от такой чести.

Когда пыль, поднятая на дороге колесами экипажа, улеглась, Уилкинс вернулся в дом, чувствуя себя много старше своих и без того немалых лет. Неровной походкой он прошел в холл и поднял печальные глаза на один из многочисленных портретов покойной графини. О, миледи, миледи, думал он, как вы сейчас нужны моему бедному хозяину, как бы пригодилась ему ваша забота и утешение!

Приехав в Лондон, Эсмонд свернул прямо к своему городскому особняку. Дом находился совсем недалеко от дворца. Ему захотелось увидеться с Арчи, и он послал мальчика на Шарлотт Сквер. С сожалением, он узнал, что Сент-Джон уже отбыл в Шотландию.

Вечером Эсмонд отправился в «Дом Белого Шоколада», где частенько собиралась вся лондонская знать, чтобы поболтать и поиграть в карты.

Табак становился все более и более популярным в светских кругах. Карточный зал, когда там появился Эсмонд, был затянут плотным слоем дыма. Разноголосый хор тут же был заметно приглушен, и все как один повернулись к дверям, чтобы взглянуть на высокого молодого человека в черном платье и с черной ленточкой на парике. Лицо его было настолько бледным, что походило на белую маску.

Многие из присутствующих джентльменов были знакомы с Эсмондом и дружески поприветствовали его. Один из них, совершив ошибку, выразил было свое сочувствие по поводу утраты, которую понес молодой граф. Эсмонд тут же нагрубил бедняге:

— Благодарю за то, что пожалели меня, сэр, но я не просил вас об этом! — надменно проговорил он.

Тот пожал плечами и отошел в сторону.

Эсмонд, переводя взгляд зловеще прищуренных глаз с одного джентльмена на другого, спросил:

— Кто хочет сыграть со мной в карты?

Ответа не было. До светских кругов Лондона уже дошли слухи о том, что с Морнбери сейчас лучше не связываться, так как он пребывает в дьявольском расположении духа со времени трагической кончины невесты.

Эсмонд нетерпеливо повторил свой вопрос:

— Кто будет играть?

Вперед вышел высокий черноглазый человек в красивом, богато украшенном платье и новомодном парике с заплетенной косицей. Улыбнувшись, он сказал:

— Я сыграю с вами, Морнбери.

Эсмонд перевел на него тяжелый взгляд. Он отлично знал этого человека. Это был Филипп Сентхилл, баронет, которого он довольно часто встречал в игорных домах и кофейнях. Сентхилл имел жену и сына, которых он прятал в Риксхэм Мэйнор в Суффолке, своем родовом поместье. У него была репутация плохого семьянина. В Лондоне его чаще всего можно было встретить в игорных домах или в компании какой-нибудь очередной светской красавицы. Этот франт был большим любителем женщин. Собственно, именно на этой почве между ним и Эсмондом произошел однажды конфликт. Было это полтора года назад, и ссора закончилась дуэлью. Эсмонд вышел из этого поединка победителем, а Сентхилл, несмотря на то, что отделался всего лишь царапиной, потом еще целых полгода не мог держать в руках шпагу. Напоминал ему о той дуэли длинный шрам через всю правую ладонь. У Эсмонда были причины не любить Филиппа Сентхилла, который, в свою очередь, так и не простил лорду той победы в поединке. Однако так или иначе спор между ними был разрешен, и оба джентльмена постепенно вновь восстановили обоюдное общение, которое со временем от холодного переросло едва ли не в дружеское.

В другое время Эсмонд, наверное, отказался бы от игры с Сентхиллом, но сегодня он был взвинчен, и ему показалось, что Филипп провоцирует его. Ему почудилось, что улыбка баронета имела насмешливый оттенок, когда тот ответил на приглашение молодого графа.

Он что, думает, что Эсмонд испугается сыграть с ним?

Поэтому он сказал:

— Благодарю вас, Сентхилл. — И показал на один из карточных столов.

К полуночи вокруг них собралась целая толпа зрителей. Было настолько душно, что игроки расстегнули камзолы и жилеты и ослабили шейные платки. Пот струился по щекам Эсмонда. Лицо его имело нездоровый оттенок, он еще не до конца оправился от недавнего запоя. Сентхилл продолжал ухмыляться той же зловещей усмешкой, которая так раздражала графа Морнбери. Но Эсмонд выигрывал. Сбоку от него на столе появилась кучка золотых монет, которая росла с каждой минутой. Сентхиллу не везло. Под конец ухмылка исчезла с лица Филиппа, а его черные глаза яростно сузились.

В час ночи Эсмонд бросил свои карты на столик и поднялся.

— Сдается мне, вы продулись в пух и прах, Сентхилл, — сказал он.

На протяжении всей игры оба противника активно прикладывались к спиртному. На Эсмонда оно почти не действовало, но Филипп относился к той категории людей, которые быстро пьянеют, и он очень быстро потерял над собой контроль. Баронет бросил сквозь зубы:

— Вам сопутствует удача, Морнбери.

— Я бы этого не сказал, — оправляя жилет, ответил Эсмонд.

— По крайней мере вам везет в картах и в упражнениях со шпагой, — ядовито проговорил Сентхилл. — Конечно, этого нельзя сказать про женщин.

Общий вздох прокатился по рядам тех, кто наблюдал за игрой со стороны. Раздался чей-то шепот:

— Черт побери этого Сентхилла! Всегда он скажет не то и не в тот момент!

— Вы намекаете на какую-нибудь женщину конкретно? — ледяным тоном осведомился Эсмонд.

Филипп тоже поднялся из-за стола. Его парчовый камзол был обрызган вином, парик съехал набок. Выглядел он в ту минуту просто отталкивающе. Внезапно в нем проснулась страстная пьяная ненависть к Эсмонду. Шрам на руке горел огнем. Точно таким же огнем горело внутри него желание причинить боль этому молодому графу, который, казалось, всегда и во всем превосходил его.

— Ни на какую конкретно, а только на ваши брачные перспективы, Морнбери. Возможно, в скором времени вам предложат в жены очередную несчастную, которая станет жертвой, чтобы удовлетворить волю ее величества, не исполненную по причине того, что дочери Шафтли повезло избежать венца с вами!

Эсмонд некоторое время ошеломленно смотрел на своего былого соперника. В оскорбительных словах Сентхилла было нечто большее, чем просто нетактичность. Воображение Эсмонда в эти минуты разыгралось не на шутку, и он понял, что Сентхилл хотел посмеяться не только над ним, Эсмондом, но и над самой Доротеей, над ее памятью. Он дико зарычал и в мгновение ока опрокинул стол, который отделял его от Филиппа. Стол с грохотом ударился об пол, разбилась упавшая бутылка вина, рассыпались карты.

— Вы зашли слишком далеко, Сентхилл! Защищайтесь! — запинаясь от страстного гнева и возмущения, вскричал Эсмонд.

Сентхилл стал торопливо нащупывать свою шпагу. Один из пожилых джентльменов коснулся рукой плеча Эсмонда.

— Проявите благоразумие, Морнбери, и подождите хотя бы той минуты, когда хмель перестанет мутить вам голову… — начал было он.

Но Эсмонд яростно оттолкнул от себя увещевателя, не спуская горящего взгляда с Сентхилла.

— Вы осмелились упомянуть имя, которое является для меня священным, и посмеяться над моей утратой. Я убью вас за это, Сентхилл!

Кружок зрителей стал заметно шире. Оба противника скинули с себя камзолы и приготовились к бою. Они напряженно глядели друг на друга, сжимая в руках шпаги.

Дуэль была скоротечной и беспощадной. Эсмонд был гораздо искуснее своего противника в фехтовании и полон благородной ярости, ему мало было только обезоружить Сентхилла. Через минуту после начала дуэли кончик шпаги молодого графа пронзил горло Филиппа. С захлебывающимся криком Сентхилл рухнул на пол, и кровь на его одежде смешалась со следами ранее пролитого вина.

Джентльмены, которые наблюдали за ходом поединка, заговорили все сразу:

— Боже правый, вы убили его, Морнбери!

— Будут неприятности…

— Когда эта история дойдет до ее королевского величества, ему не поздоровится! Морнбери — вспыльчивый молодой глупец, хотя должен признать, что Сентхилл спровоцировал его…

Эсмонд стоял неподвижно и смотрел на человека, которого убил. Вид застывших глаз и смертельная бледность, разливавшаяся по лицу Сенхилла, отрезвили лорда. Перед глазами Эсмонда встала страшная картина, которая открылась ему несколько дней назад в домашней часовне замка Шафтли. Лежащая на помосте мертвая Доротея… Сейчас она уже не такая — процесс разложения идет быстро… Граф ужаснулся тому, что только что натворил. Он не хотел лишать Сентхилла жизни.

Вложив шпагу, он подхватил свой камзол и, спотыкаясь, вышел из клуба. Никто не попытался остановить его.

Теперь Эсмонд окончательно пришел в себя. Ночной ветер холодил его бледное лицо, но не мог остудить тот адский жар горя, который пылал внутри. Он прижал ко лбу сжатый кулак.

— Господи, Господи, что я наделал?! На этот раз со мной точно все кончено!..

Вернувшись домой, лорд разбудил одного из слуг и приказал ему оседлать лошадь. Не переодевшись, он поскакал по Моллу к окраинам Лондона. Выехав на сельскую дорогу, Эсмонд пустил лошадь галопом. Он скакал, как сумасшедший, с непокрытой головой, теряя разум от кипевших в его душе чувств. Через милю или две лошадь споткнулась на выбоине и неожиданно скинула с себя Эсмонда. Он помнил, как падал из седла, но больше ничего! Лошадь ускакала дальше.

До самого рассвета Эсмонд лежал без сознания на дороге, истекая кровью, которая сочилась из рваной раны на голове. Полная луна освещала эту страшную картину.

Там его и нашли два доминиканских монаха, которые шли на рынок из своего маленького монастыря в Клемфорде. Обитель была расположена на берегу реки. Это был один из тех немногих религиозных центров римской католической церкви, которые еще оставались в Англии после Реформации, несмотря на неодобрительное к ним отношение царствующей королевы.

Монахи принесли Эсмонда в свою обитель. Целый день он пролежал без сознания в монастырской келье. За ним ухаживали его спасители.

Очнувшись, он не покинул монастырских стен и оставался здесь целых полгода.

Глава пятая

Через шесть месяцев Эсмонд покинул приют монахов, решив отправиться домой. Был блекло-серый декабрьский день.

Настоятель проводил его за обитые дубом ворота монастыря. Это был пятидесятилетний человек с важным лицом, который казался, однако, почти ровесником Эсмонда. За последние полгода граф очень изменился. На его лице теперь не осталось и следа от прежнего летнего загара. Пряди мягких каштановых волос стали такими же седыми, как у настоятеля монастыря.

Одет Эсмонд был просто: широкое платье с накидкой и высоким выступающим воротником, закрывавшим подбородок. На лице было строгое выражение. Граф выглядел уставшим и пережившим горе человеком.

— Благодарю вас, отец, за гостеприимство и доброту, — сказал он, прощаясь с настоятелем монастыря.

Тот ответил:

— Ступай с Богом, сын мой, и да наставит тебя Господь наш Иисус Христос на путь истинный, и да позаботится о твоей душе, которая временно заключена в презренную плоть.

Эсмонд запомнил эти слова, а его экипаж тем временем уже выезжал на неровную сельскую дорогу. Он достал из кармана несколько писем, среди которых были два послания с королевской печатью.

В первом письме ее величество выражала свое крайнее недовольство его ссорой с Сентхиллом. Она писала, что понимает мотивы дуэли, но считает, что этим поступком он запятнал славное имя Морнбери.

За этим упреком последовали другие. Анна собственноручно писала это письмо. Почерк у нее из-за болезни был крайне неразборчив, но у Эсмонда была куча времени на то, чтобы не спеша разобрать королевское послание. Чтение письма доставило ему немало горьких минут. В конце королева приписала, что с неодобрением относится к папству и потребовала от Эсмонда, чтобы он покинул римских монахов сразу же как поправится.

Эсмонд написал в ответ, что умоляет понять, что без Доротеи его жизнь потеряла всякий смысл и что он желал бы удалиться от суетного мира и постричься в монахи.

Второе письмо королевы было резче, она категорически запретила ему думать о вступлении в братство под страхом немедленной ссылки. Ее величество выразила настоятельное желание, чтобы Эсмонд вернулся в Морнбери и зажил достойной жизнью подобно своему отцу. Королева писала, что дает ему еще месяц сроку, чтобы оплакать умершую Доротею, но в новом году он должен будет найти себе другую невесту. Ослушание, добавила она, грозит ему тяжелыми последствиями.

Никогда прежде молодой Морнбери не слышал от королевы, которая в прошлом всегда терпимо относилась к своему любимцу, столько упреков и угроз.

Прошлым вечером сильно подморозило. Порой экипаж несколько заносило в сторону, то и дело какая-нибудь из лошадей в упряжке спотыкалась и оступалась. У форейторов было много работы, поэтому они кричали и ругались, не переставая.

С колен графа упала какая-то бумага. Придерживая рукой плед на который была положена грелка, чтобы согреть озябшие ноги, он поднял письмо, на котором женской рукой был выведен его адрес. Аккуратный, косой почерк, с которым он хорошо познакомился за время своего пребывания в монастыре. Письмо было подписано: Магда.

Он получил от нее около десятка писем.

Его удивило то обстоятельство, что у Магды возникло желание переписываться с ним, ведь он не был даже знаком с нею. В конце концов он решил, что девушка пишет из-за женского сострадания и любви, которую она питала к своей покойной кузине. То, что Магда была романтична, было очевидно, ибо все ее письма были написаны в поэтическом ключе. Она цитировала стихи, над которыми Эсмонд откровенно зевал и которые пролистывал, едва натолкнувшись на них. В одном письме она сообщила, что писать ему ей посоветовала мать. Что двигало леди Конгрейл в ее явных попытках подтолкнуть свою дочь к Эсмонду, он не знал. Да его это и не очень занимало. Ему было мало дела до незнакомой девушки.

Однако та манера, в которой были написаны послания Магды, производила на него впечатление. Ее чувства выражались с простым девичьим обаянием и были созвучны чувствам, которые бурлили в его исстрадавшейся душе.

В своих письмах она сообщала ему те новости, которые, с ее точки зрения, могли заинтересовать джентльмена. Он был изумлен ее политическим и общественным кругозором, ведь это несвойственно для девушек его круга. Магда писала о настоящем положении войны с Францией, обсуждала последние победы великого полководца герцога Мальборо. Когда он прочитал о поражении французского флота у берегов Малаги и о высадке англичан на недавно завоеванном Гибралтаре, почувствовал, что юная девушка сама близко к сердцу принимает эти события и они радуют ее. Часто в своих письмах она затрагивала тему, которая очень интересовала Эсмонда, — лошадей. Он разделял вкусы Магды, но в то же время был уверен в том, что женственность в женщине для него более предпочтительна. Его никогда не волновали девчонки-сорвиголовы. Похоже, решил он, Магда значительно уступает Доротее в утонченности и изящности характера.

И все же общая тональность тех посланий, которые регулярно приходили к нему от этой молодой девушки, была очень заботливой и трогала его сердце.

«Я так много страдала, и в полной мере понимаю, сэр, великую степень ваших переживаний. Я осознаю, что ваше сердце осталось лежать в могиле моей милой кузины, которую я уважала и любила больше других своих родственников…»

За эти строки Эсмонд был очень признателен Магде и почувствовал к ей искреннее расположение. Но он не мог понять — да и не задумывался всерьез над этим, — что она имела в виду, когда писала о своих собственных страданиях. Ему казалось невероятным, что столь юная и благородная девушка могла уже испытать в своей жизни хотя бы частично ту муку, которую испытал он.

Ему захотелось узнать, как выглядит Магда и похоже ли ее лицо на лицо ее любимой.

Он написал коротко и сжато в Страуд только однажды — вежливый формальный ответ-отписка на щедрый поток ее сочувствия. Поблагодарил за внимание и заботу.

С конца октября он больше не слышал о Магде и решил, что их переписка закончилась.

Морнбери Холл он достиг уже во второй половине дня. Ему бросилась в глаза краснота плодов падубов — классическое предзнаменование тяжелой зимы. Голые деревья липовой аллеи выглядели мрачно и печально. Поднялся резкий северный ветер, и черные тучи затянули низкое небо, возвещая первый снегопад.

Выйдя из экипажа и взглянув на свой дом, Эсмонд увидел, что в окнах горит свет. Из дома показались бегущие слуги с факелами, которые спешили поприветствовать вернувшегося хозяина. Резкий холодный ветер ожег ему щеки. Итак, он снова дома. Но к чему он вернулся? К кому?

У графа вдруг появилось острое желание увидеть любимого старика, преданного камердинера Уилкинса. Но где же он? Почему не встречает его?

Расстегивая на ходу свое широкое свободное платье, Эсмонд прошел в холл, уютно освещенный огнем в камине. Граф кивнул в ответ на приветствия и радостные возгласы слуг, которые выстроились в шеренгу для приветствия своего господина.

Первой заговорила, выйдя вперед, миссис Фустиан, экономка. Лицо ее, обрамленное домашним чепцом, раскраснелось.

— Добро пожаловать домой, милорд, — задыхаясь от одышки, проговорила она.

— Я рад, что вернулся, — ответил Эсмонд.

— Мы надеемся, что ваша светлость не будет страдать от последствий вашего э-э… нездоровья и…

— Я вполне здоров, спасибо, — оборвал ее Эсмонд.

Затем, пересчитав и оглядев нахмуренным взглядом собравшихся, он спросил:

— А где Уилкинс?

Слуги стали украдкой переглядываться друг с другом. Миссис Фустиан закусила губы, пару раз невпопад нервно присела в реверансе:

— Милорд… Ваша светлость, конечно, вы будете очень расстроены, но несколько дней назад он ушел в мир иной. Врач сказал, что болезнь внутренняя. Долгое время он очень страдал. Я знала, что с ним не все в порядке, но он не хотел, чтобы я расстраивала вашу светлость. Бедняга стал сухой, как щепка. Кожа да кости. О, милорд?.. Бедный Уилкинс…

Она запнулась и стала плакать, закрывшись платком, вынутым из просторного кармана на украшенном оборками переднике.

Эсмонд закрыл глаза и сжал кулаки. Уилкинс умер. Старое верное сердце перестало биться. Еще одна смерть… Еще одна потеря… Эсмонд по-своему любил старого камердинера, который знал его ребенком.

Граф быстро поднялся к себе в комнату.

Той ночью хозяину помогал раздеваться перед сном новый камердинер — молодой парень, которого звали Уильямс. Эсмонд принимал его заботу, но не говорил с ним и даже ни разу не взглянул на него. Тот спустился потом вниз и пожаловался миссис Фустиан.

— Когда я снял с него парик, то увидел, что волосы на его голове седые. Он выглядит старым и хмурым, — говорил с обидой в голосе слуга.

— И тем не менее он молод, и повезло, что у тебя появился такой хороший хозяин, — сердито ответила миссис Фустиан. — Будь предупредителен, услужлив и не забывай про те вещи, о которых я тебе рассказывала. Веди себя так же, как вел себя Уилкинс. Его светлость не требователен. Ему так не хватает тепла и заботы.

Уильямс, который относился к категории избалованных слуг, заныл:

— Мой прежний хозяин был веселее этого! Жаль, что он умер. Я боюсь милорда Морнбери! Он смотрит не на меня, а как бы сквозь стекло! Это очень странно и неприятно.

После ухода Уильямса Эсмонд прошел в кабинет, сел за секретер с пером в руке и стал писать Арчи при свете трех свечей, горевших в серебряном подсвечнике.

«Приезжай ко мне, дорогой друг, как только у тебя появится свободное время, ибо этот дом наполнен трагическими воспоминаниями, тишиной и одиночеством. Я одинок, мне так не хватает дружеского участия, твоей крепкой руки, мой Арчи. Приезжай скорее…»

Он посыпал песком письмо, запечатал своей личной печатью и начал беспокойно ходить по кабинету взад-вперед. Еще полгода назад Эсмонд, не раздумывая послал бы за друзьями и наполнил бы дом хорошенькими женщинами, музыкой и карточной игрой. Но таков был прежний Эсмонд, от которого теперь не осталось, казалось, и следа. Те беззаботные времена безвозвратно ушли. Он остановился перед секретером и взял в руки последнее послание, полученное от королевы. Его взгляд выхватил из текста бросающийся в глаза абзац:

«Я даю тебе время до Рождества, чтобы оплакать леди Доротею, после этого приказываю тебе найти другую невесту и представить ее ко двору…»

Он смял письмо в кулаке и произнес с болью:

— Я не могу так скоро! Не могу!

И вот тут-то он и вспомнил опять о Магде и о тех письмах, которые так забавляли его. Новая мысль пришла ему в голову, пока он неподвижно стоял на середине кабинета, прислушиваясь к дикому вою ветра, который яростно кружил вокруг Морнбери. Терзаясь мрачными предчувствиями, Эсмонд попытался заглянуть в свое безрадостное одинокое будущее — там были холод и пустота.

Новая идея завладела его воображением и принесла с собой слабый отблеск надежды, который осветил перед ним тьму… Только бы Магда была похожа на Доротею! Если она к тому же такая же красивая и добродетельная… почему бы ему тогда и не подумать всерьез о том, чтобы выполнить распоряжение королевы?

Эта фантазия так разволновала его, что на щеках выступил румянец, которого не было вот уже много месяцев. Эсмонд снова сел за секретер и взял в руки перо. Он обращался теперь к отчиму Магды, сэру Адаму Конгрейлу и сгоряча исписал несколько страниц. В конце он попросил:

«Если, сэр, вы сочтете возможным, то я бы хотел, чтобы вы послали мне портрет вашей падчерицы, передав его моему слуге, доставившему вам это послание. С почтением, лорд Эсмонд Уолхарст, граф Морнбери».

Глава шестая

Снег валил вот уже целую неделю.

В спальне старого каменного дома у окна, прислонившись, как ребенок, лицом к холодному стеклу, стояла девушка. Она с тоской смотрела наружу, и ей открывалась довольно унылая картина. Дикая и бесплодная болотистая местность, покрытая снегом, — неухоженный парк и уходящие вдаль холмы. Зимой это место было едва ли привлекательней глухих болотных топей.

Стояла вторая половина дня. Дни стали короткими — в четыре пополудни уже смеркалось. Но для Магды все было едино. Длинные и короткие дни сливались для нее в бесконечную муку. Она была рада только тому времени, когда могла забраться в постель и задернуть балдахин, который все равно пропускал пронизывающий холод, проникающий внутрь дома через стены и крышу, протекающую в нескольких местах.

Уайлдмарш Мэйнор в былые времена считался красивым поместьем. Теперь же дом был безнадежно запущен и ветшал все больше и больше. Он был построен в начале семнадцатого века для одного из фаворитов Чарлза Второго.

Сэр Адам, отчим Магды, был рожден под крышей этого дома. В возрасте двадцати одного года он женился на Джейн, рано овдовевшей сестре графини Шафтли. Адам привез ее сюда вместе с грудной дочерью, которой впоследствии для удобства дали его фамилию. Здесь леди Конгрейл родила ему трех сыновей. Для Магды эти мальчишки, которые были младше ее, были настоящими братьями, несмотря на то, что у нее с ними были разные отцы. Это были единственные живые души во всем доме, близкие ей и которые отвечали ей искренней любовью.

Сегодня они уехали со своим отцом охотиться на диких уток. Леди Конгрейл, ожидая очередного ребенка, лежала у себя в спальне и чувствовала себя очень плохо.

Магда не испытывала по отношению к матери никаких чувств, кроме жалости. Джейн Конгрейл была на редкость слабым и глупым существом. Даже если бы Магда постаралась, она не смогла бы хоть в какой-то мере уважать ее. Леди Конгрейл дико боялась своего мужа, что Магда хорошо могла понять, боялась своего слабого здоровья и приближающихся родов, которые у нее всегда проходили тяжело и едва ли не каждый год. Что касается новой беременности, то она была абсолютно уверена, что на этот раз ее сердце точно не выдержит родов и она умрет. Молодость уже ушла, а после рождения младшего сына Освальда, которому исполнилось уже восемь лет, у нее не было еще ни разу удачных родов — два выкидыша и два мертворожденных.

Магда могла бы пожалеть свою мать, если бы та, несчастная женщина, хоть раз проявила мужество и стойкость перед лицом беды. Увы, леди Конгрейл, похоже, была не в состоянии сказать хоть слово поперек не то что своему деспоту-мужу, но даже невоспитанным сыновьям, которых отец подбивал досаждать матери и насмехаться над ее слабыми попытками урезонить их.

И никогда, насколько Магда помнила, леди Конгрейл не пыталась защитить ее, свою дочь от первого брака, от жестокости беспощадного Адама Конгрейла. Это был жестокий садист, мучивший близких ему женщин, слуг и даже животных. Он был тираном и для своих сыновей, но все-таки им были позволены некоторые вольности, которых никогда не знала бедная девушка, их сестра.

Сев в кресло у окна и пожав под себя ноги, вглядываясь в темнеющую снежную мглу, Магда пыталась оживить в памяти картины прошлого. Она любила мечтать и часто пыталась доказать самой себе, что такие понятия, как истинное благородство, любовь и нежность, действительно существуют.

Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, поэтому она его совсем не помнила, хотя не раз видела миниатюру, на которой был изображен бородатый мужчина с умным взглядом. Стоило посмотреть на этот портрет один раз, как сразу становилось ясно, что этот человек во всем был противоположностью второму мужу леди Конгрейл.

Она знала историю второго брака матери от старой няньки Тамми, которая до сих пор служила в их семьи и была горничной леди Конгрейл. Тамми сама по себе была грубоватой и властной женщиной, но у нее была слабость: она любила крепкий эль и частенько, выпив кружечку и оставшись дома наедине с детьми, обожала посплетничать.

Магда, всю свою жизнь проведшая в одиночестве, многое почерпнула для себя из болтовни Тамми. Она узнала, что ее отец был офицером и погиб в сражении. В это время сестра ее матери вышла замуж и стала графиней Шафтли. У рано овдовевшей и оставшейся с грудной дочерью на руках Джейн не было той красоты и привлекательности, которые отличали Эльзу, но имелись деньги, которые и прельстили молодого Адама Конгрейла, сквайра Уайлдмарша. Он сделал матери Магды предложение. Адаму Конгрейлу как раз нужна была супруга с состоянием, которое бы позволило ему полнее набить собственные сундуки.

По своей природе Конгрейл был ленивым человеком и никогда не делал для окружающих того, что обещал. Он отличался мотовством и одновременно считал каждое пенни. Будучи помещиком, он снискал по отношению к своей персоне ненависть всей округи. Сэр Конгрейл считал, что люди созданы только для того, чтобы день и ночь работать на него, и он не стыдился отнять у них последние деньги, обрекая тем самым на нищенское существование и голод.

Крестьяне, которые порой обращались к сэру Адаму за помощью и добрым советом, никогда не получали ни того ни другого. Бестолково ведя свое хозяйство, он постепенно стал беднеть и тогда-то как раз и познакомился с молодой вдовой, матерью Магды, которую соблазнил и, женившись, присвоил все ее деньги.

Магда никак не могла понять, что заставило ее мать, женщину с положением, принять предложение от такого неприятного человека, славившегося на редкость злым нравом и дурной внешностью. Правда, Тамми рассказывала, что в молодости сэр Адам был не так уж дурен, и имел привычку ловко обращаться с женским полом. Несомненно, в то время овдовевшая Джейн пребывала в печальном одиночестве и боялась, что оно затянется для нее до конца жизни. Она оказалась легкой добычей для Адама, который обещал, как водится, сделать ее счастливой.

Теперь она наверняка горько жалеет об этом, порой думала Магда. Но как же иначе, если с того самого момента, как Адам заполучил жену и ее состояние, он круто изменился, стал обращаться с ней, как с вещью, и тратить деньги по своему усмотрению.

Магда догадывалась, что отчим спускает последние деньги в игорных заведениях — он обожал все виды азартных игр — или в лондонских тавернах, в обществе женщин с испорченной репутацией. В его отсутствие в Уайлдмарш Мэйнор воцарялся относительный мир, но стоило ему вновь появиться, как наступал истинный ад! Магда вздрагивала даже от звука его голоса, жестокая усмешка в глазах, когда он смотрел на нее, приводила ее в ужас. Только в раннем детстве она знала его другим. Потому что в детстве она была хорошенькой, если верить Тамми… «У тебя было миленькое личико. А темные волосы! А твои глазки цвета лесного ореха с позолотой!.. Хозяин часто брал тебя к себе на колени, и играл с тобой. И говорил, что мужчины будут обращать на тебя больше внимания, чем на твою мать…»

Бедная мама! Магде не раз доводилось слышать, как отчим кричит на несчастную женщину, называет ее «мешком с костями» и заявляет, что она «не может нормально родить, так же как не может доставить мужчине удовлетворение в постели». Он говорил, что ему нужно иметь много сыновей, которые станут работать на него и содержать в старости.

О, какой это подлый и низкий человек! Он говорит и делает ужасные вещи! Даже свой собственный родовой особняк бросил на произвол судьбы и довел до полной ветхости, отказываясь выделить хотя бы пенни на его ремонт. Так же поступал он и со своей женой, не давая ей достаточно денег на еду и прочие вещи, которые бы позволили ей и семье жить с относительным комфортом.

Хороший стол и разнообразные развлечения бывали в Уайлдмарш Мэйнор лишь по тем дням, когда сэр Адам хотел произвести выгодное впечатление на своих приятелей и знакомых. Тогда он наряжал всю семью, устраивая едва ли не показательные парады перед гостями и строя из себя прекрасного супруга и нежного отца. Гости и не подозревали о том, что стоило им закрыть за собой дверь, как картина в доме резко менялась. Свет тут же уносили, огонь тушился, даже в суровые зимы, а обаяние сэра Адама исчезало, словно по мановению волшебной палочки. Перед членами его семьи и слугами вновь представал тиран, наводящий на всех дикий ужас. Роскошная еда сменялась почти тюремным рационом, который порой состоял лишь из хлеба и кружки местного эля. Бывали времена, когда в доме оставалась лишь Тамми да пара слуг, которые были слишком стары, чтобы искать лучшую долю. Молодежь бежала куда глаза глядят, убедившись, что здесь заставляют работать с утра и дотемна, да еще и норовят не заплатить.

Что же касается рассказа о том, как отчим сажал ее к себе на колени и играл с ней, для Магды это в лучшем случае оставалось бесконечно смутным воспоминанием. Потому что, когда ей было тринадцать, с ней случилась ужасная трагедия, страшный несчастный случай, который в корне изменил всю ее жизнь.

Она выехала тогда на верховую прогулку с двумя младшими братьями. Они часто по утрам катались верхом по окрестностям, залитым летним солнцем. Лучшие лошади в домашней конюшне были, конечно, те, на которых выезжал сам сэр Адам. Магда с самых юных лет полюбила лошадей, и ее единственной страстью стала верховая езда и охота. Но в тот роковой для нее день лошадь, пытаясь перенестись через канаву, оступилась и сбросила с себя девочку прямо на ржавые останки фермерской повозки, которые бесформенной грудой лежали на поле как раз в том месте, куда упала Магда, Она чудом не умерла тогда. Правая часть лица была разрезана на куски, а на теле живого места не осталось: все было покрыто рваными ранами, она чуть не истекла кровью.

Прошел целый год, прежде чем зажили многочисленные переломы и она смогла вновь нормально ходить. Как-то, набравшись смелости, Магда взглянула на себя в зеркало и была до глубины души потрясена, пережив тяжелейший шок. Несчастная поняла, что на всю жизнь обезображена!.. Из миленькой и хорошенькой девочки она превратилась в настоящую уродину. Теперь ей никогда не выйти замуж, а оставшись старой девой, она до конца своих дней будет прозябать здесь, в Уайлдмарш Мэйнор.

До тех пор ее звали хорошенькой. Даже отчим, пребывая в умиротворенном расположении духа, любил отметить стройность ее фигурки, милые черты лица и ту жизненную силу, которая била в ней ключом.

— За вашей дочерью, мадам, — говорил он бывало с усмешкой своей несчастной жене, — мужчины будут волочиться в большем количестве, чем за вами в лучшие ваши годы. У вашей девочки, увы, нет приданого, но, возможно, она соблазнит кого-нибудь своим смазливым личиком и хорошим здоровьем.

После несчастного случая все изменилось. Магда стала бояться посторонних людей, вздрагивала, услышав чужой голос или стук входной двери. И хотя левая сторона ее лица не пострадала и сохранила нежную красоту — мягкую линию бровей, высокие скулы, округлый подбородок, — правая была обезображена ужасными шрамами. Уголок ее рта, опущенный вниз, придавал лицу перекошенное, брезгливое выражение. От меня ничего не осталось, думала она, кроме глаз цвета лесного ореха с позолотой, тонкой талии и маленьких ног. Волосы сильно поредели и росли гораздо хуже, чем раньше, да еще появилась седая прядь, которая была Магде крайне неприятна.

Во время болезни за ней ухаживала одна Тамми. Мать была в очередной раз занята своей плохо переносимой беременностью и не нашла для дочери минутки, чтобы пожалеть ее. Сэр Адам, увидав бедняжку в первый раз, когда после болезни она покинула свою комнату, хлопнул себя по ляжкам и, расставив широко ноги, закричал на нее:

— Боже правый! Несчастный ребенок! Бедная девчонка! И я должен жить под одной крышей с такой уродиной?! Ты будешь не притягивать, а отпугивать мужчин! Теперь мне придется всю жизнь заботиться о тебе! Кроме неприятностей и лишних расходов, что еще можно ожидать, имея в доме такое страшилище? Жаль, что твое падение с лошади закончилось так неудачно — лучше бы ты умерла!

Тринадцатилетняя девочка слушала эти пожелания, прижимая дрожащую руку к лицу с только что зажившими ранами. От слабости и унижений ей стало дурно, но так как Магда была полной противоположностью своей трусоватой матери и обладала незаурядным мужеством, она бросила на отчима взгляд, исполненный горечи, и проговорила сквозь зубы:

— Наши желания сходятся, сэр. Я горько жалею, что не умерла…

С этими словами девочка выбежала из комнаты, хромая на пораненную ногу. С тех пор нога окончательно зажила, и теперь Магда могла ходить, как раньше.

Тогда же сэр Адам крикнул ей в спину:

— Не думай, что я стану баловать и портить тебя так, как твоих братьев. Тебе придется работать вместо прислуги, чтобы компенсировать расходы на врачей и как-то оправдать свою никчемную жизнь.

И он выполнил свою угрозу. С тех пор в доме к Магде перестали относиться как к молодой хозяйке. У нее было одно-единственное хорошее платье, в которое девочка облачалась тогда, когда ее отчим принимал гостей, она вынуждена была донашивать обноски матери и помогать прислуге протирать пыль, подметать полы и заправлять постели.

Леди Конгрейл не одобряла решения своего мужа. Но кого это интересовало, кому было надо знать ее мнение?.. Да, в душе она возмущалась, что с ее дочерью от первого брака так плохо обращаются, но у нее не было ни сил, ни мужества сказать об этом вслух и бороться за права Магды. Между прочим, она и сама пребывала в состоянии сильного разочарования, с тех пор как поняла, что ее дочь безвозвратно потеряла свою миловидность и уже никогда не выйдет замуж. Со вздохами и слезами несчастная каждый день повторяла, что жизнь Магды загублена. Эти причитания сделали свое дело — Магда уверовала в то, что она отвратительна, и жизнь ее превратилась в ад. Беря пример со взрослых, братья дразнили сестру и называли презрительно Шрамом. Подобное отношение близких людей лишало ее остатков уверенности в самой себе. Но братья делали это не со зла, а по глупости и даже часто становились на ее сторону, когда сэр Адам обращался с ней особенно жестоко, приносили сестре лакомые кусочки после обеда, так как она порой голодала. Сэр Адам позаботился о том, чтобы ее кормили вместе с прислугой, которой доставались лишь крохи с господского стола.

Жизнь Магды после несчастного случая полностью переменилась, не исчезла только врожденная страсть к лошадям и верховой езде. Теперь у девочки почти не было времени, чтобы предаваться этому занятию, но тем не менее и для нее выпадали радостные минуты. Заручившись поддержкой одного из братьев, в отсутствие отца она выбиралась из дома и вновь наслаждалась скачкой по окрестностям. В эти минуты Магда чувствовала, что счастлива, и забывала о своем несчастье. Она была прирожденной наездницей. Ветер обдувал ее обезображенное лицо, Магда воображала себя Дианой-охотницей и забывала о безрадостной жизни, о мучителе-отчиме и глупой матери.

А потом наступили времена, когда мать и отчим стали почти регулярно наносить визиты к Шафтли. Лорд Шафтли, будучи одним из богатейших людей Англии, пользовался уважением сэра Адама, который завидовал ему черной завистью. Во время визитов сэр Адам строил из себя любящего мужа и нежного отца. Джейн, его супруга, слишком сильно боялась мужа, чтобы открыться и рассказать все своей сестре-графине. А Магда вообще не любила жаловаться на свою жизнь. Так что, когда эти семьи встречались, внешне все выглядело вполне прилично. Магда была одета по таким случаям, как и подобает молодой леди ее происхождения. Бывая в замке Шафтли, она, как ей казалось, на краткий миг соприкасалась с совершенно иным миром. Ее восхищал тот образ жизни, который вела Доротея. Она боготворила очаровательную кузину, которая была такой доброй и дружелюбной с ней; в ее обществе Магда никогда не чувствовала себя презираемым и никому не нужным существом. Наоборот, Доротея всегда старалась незаметно утешить свою кузину самыми нежными словечками, подчеркивая сходство между ними, и награждала Магду такими ласковыми эпитетами, которые та никогда в жизни не слышала.

— Ты темноволосая, но в остальном у нас очень много общего, — часто говорила Доротея. — Мы похожи телосложением и ростом, а голоса у нас почти неразличимы. Мы, пожалуй, могли бы быть даже родными сестрами, милая кузина Магда.

— Увы, я совсем не такая, как ты, дорогая, — печально, но без зависти отвечала Магда.

Она слишком была привязана к Доротее, чтобы завидовать ее положению и красоте. А когда она узнала, что Дороти стала невестой молодого графа Морнбери, то тут же написала кузине теплое письмо с поздравлениями, полное радости за нее. В ответ она получила послание от Доротеи, которая не жалела красок для описания красоты и обаяния своего жениха и вдохновенно живописала свои планы на будущее.

Трагическая смерть любимой кузины в день свадьбы была еще одним страшным ударом для Магды. Она поехала вместе с родителями в Шафтли и оставалась там неделю. Во время похорон девушка не могла сдержать горьких слез. То, что такая красавица должна сойти в могилу, казалось Магде вопиющей несправедливостью.

«Господи, но почему, не я, некрасивая и всеми презираемая?!» — спрашивала себя Магда, убитая горем.

Во время похорон она увидела молодого лорда, и ее девичье сердце бешено заколотилось в груди при виде его красивого печального лица. Всем сердцем она разделяла горе Эсмонда. Возвратившись с похорон, Магда еще долго вспоминала тот странный случай, когда дядюшка попросил ее занять Эсмонда разговором, а он убежал от нее так, как будто увидел привидение. Она поняла, что ее голос и фигура напомнили ему о Доротее. Лица же ее он видеть не мог, так как оно было закрыто черной вуалью, с которой Магда не расставалась, потому что не могла выносить при встрече с посторонними сочувствующие и любопытные взгляды.

Вернувшись домой и узнав о приключившемся с ним несчастном случае, девушка стала думать об Эсмонде все чаще и чаще и втайне от своей семьи стала писать ему.

Когда одно-единственное письмо, в котором Эсмонд благодарил Магду за внимание к нему, пришло в Уайлдмарш, сэр Адам понял, кем были заняты мысли падчерицы. Письмо попало к нему в руки, минуя Магду. Ознакомившись с его содержанием, он послал за девушкой и потребовал дать ему необходимые разъяснения. Магда ответила, что стала писать несчастному жениху своей любимой кузины из чувства сострадания к его горю.

Услышав это, сэр Адам разразился хриплым хохотом:

— Что ты вбила себе в голову, уродина? Разве ты способна утешить благородного человека? — издеваясь, спросил он и с этими словами прямо у Магды на глазах порвал письмо Эсмонда на мелкие кусочки, тем самым лишив ее удовольствия прочесть его. Кровь бросилась Магде в голову, и она отчаянно закричала на сэра Адама, забыв о страхе:

— Как вы смели?! Вы, изверг! Это было мое письмо!

От удара она упала на пол.

— Может, ты думала, что тебе удастся соблазнить графа Морнбери и навязаться к нему в жены вместо Доротеи? — процедил он сквозь зубы и вышел вон.

Девушка вскочила и убежала в свою чердачную комнату, где залилась слезами стыда и ярости, оплакивая свою несчастную жизнь и горькую судьбу. Разве она могла мечтать о женихе? Одиночество и тихие слезы в холодной постели — вот ее удел. Теперь ее лишили единственной радости, селившей в душе умиротворение.

Рыдая в подушку, она услышала обеспокоенный голос старой Тамми:

— Магда! Магда! Иди скорей к матери, ты нужна ей.

Бедняжка утерла слезы, поправила растрепавшиеся волосы и надела домашний чепец с болтающимися завязками, который она обычно носила. Ткань его истончилась от постоянных стирок и глажек и стала похожа на тонкую бумагу. Магда боялась, что в один прекрасный миг чепец развалится у нее в руках. Она поправила свое смятое безобразное коричневое платье, сшитое из грубого и дешевого материала. Рукава были коротки, и ей приходилось постоянно одергивать их. У Магды были очень красивые руки с длинными тонкими пальцами. Отчим не заставлял ее заниматься самой грязной домашней работой, и она сумела сохранить белизну своих рук.

Девушка вошла в спальню своей матери, наморщив нос от отвращения: здесь было душно и неприятно пахло. Леди Конгрейл не выносила холода, и когда была больна или беременна ее скупой и злой супруг все же позволял ей зажигать камин. Магда знала, что скоро несчастная женщина должна разрешиться от бремени. Мать лежала на огромной кровати и выглядела отрешенной и болезненной. Глаза на ее искаженном, исхудавшем лице напоминали совиные.

Обычно она посылала за Магдой тогда, когда хотела за что-нибудь в очередной раз отчитать ее или приказать сделать то-то и то-то. Сегодня матушка была в ином настроении и дружелюбно протянула руку настороженной дочери. Магда не привыкла к подобнымпроявлениям приязни и молча пожала горячую материнскую руку.

— У вас жар, мадам? — обеспокоенно спросила она.

— Я умираю, Магда, — похоронным тоном отозвалась леди Конгрейл.

Магда расслабилась.

— Нет, нет, мадам, что вы?! Все будет хорошо, я уверена в этом. Если я могу чем-нибудь помочь вам…

Джейн Конгрейл прервала ее:

— Боюсь, может получиться так, что я умру прежде, чем родится дитя. У меня страшные боли, а твой отец отказывается послать за доктором Крабтри. Он говорит, что с него будет достаточно расходов на роды.

Магда не удержалась от горького смешка.

— Достаточно?! И это говорит человек, который хвастался, что на прошлой неделе оставил в Лондоне целое состояние за столом для игры в кости?!

Леди Конгрейл испуганно оглянулась на дверь.

— Тш-ш! Если муж услышит, что ты говоришь про него такие вещи, он изобьет тебя!

Девушка поправила кружево на своем корсаже и вновь рассмеялась.

— Он может сделать со мной что угодно, я это знаю. Но не советую ему еще раз дотрагиваться до меня — я больше за себя не отвечаю.

Леди Конгрейл опять всхлипнула и смахнула слезы, которые неудержимо текли у нее по щекам.

Конечно, она была глупой и слабовольной женщиной, но Магда была ее дочь, и она безрезультатно пыталась придумать, как облегчить ее жизнь. Временами ей приходило в голову написать всю правду об их с дочерью мучениях своей сестре в Шафтли и умолять о заступничестве графа, ее мужа. Но стоило только взять в руку перо, как миледи ужасалась своей непростительной смелости. Долгие годы совместной жизни с Адамом Конгрейлом убедили ее, что у него явные психические отклонения и что он получает удовольствие, мучая близких.

— Магда, Магда, — слабо проговорила мать, — что станется с тобой, если я умру?..

Она осеклась. На ее желтоватого оттенка лице отразилась величайшая тревога. В коридоре послышались шаги, и леди Конгрейл предупреждающе поднесла указательный палец к губам. Магда кивнула и нервно сцепила руки за спиной. Через несколько секунд в спальню вошел сэр Адам.

Сегодня он находился в хорошем расположении духа, улыбался во весь рот и сверкал своими маленькими, полупьяными глазками. На нем было красивое и теплое платье с меховым воротником, как и подобает деревенскому сквайру. В руке он держал трубку, из которой шел дым.

Хитро скосив глаза в сторону падчерицы, он осведомился:

— Ну что, надеюсь, ты взялась за ум, крошка?

Магда насупилась.

— Отвечай, мерзавка! — прогремел, неожиданно изменившись в лице, сэр Адам. Благодушная маска исчезла с его лица, и на нем отразилась такая животная ярость, что больная женщина от страха натянула одеяло до самых губ.

— О, Адам, Адам, — запричитала она. — Не сердись на Магду. Мне так плохо. Я знаю, мне уже не выжить…

— Ерунда! — оборвал он жену. Магда сделала шаг навстречу.

— Меня очень тревожит состояние матери, сэр. Он оглядел ее с ног до головы.

— Замолчи! — крикнул он. — Что за наказание?! Все, словно сговорясь, подбивают меня совершать расходы, в которых нет надобности! Зачем ей врач, если еще даже схватки не начались? Дьявольская причуда!

Магда, хоть и страшно боялась этого человека, вдруг испытала сильное желание помочь своей несчастной матери.

— Если миледи умрет, ребенок погибнет тоже, и это будет на вашей совести!

Наступила зловещая тишина. Редко кто-нибудь обращался к хозяину Уайлдмарша в подобном тоне.

Вдруг девушка услышала какой-то невнятный, всхлипывающий крик со стороны кровати и, резко обернувшись, увидела, что мать приняла на постели сидячее положение и схватилась побелевшими от напряжения руками за живот. Магда вместе с Тамми, вбежавшей в открытую дверь, устремилась к матери.

— Господи Милосердный! Она умирает! — запричитала старая экономка.

Похоже, даже сэру Адаму в этой ситуации стало ясно, что на этот раз он зашел слишком далеко. Взяв липкую и холодную от пота руку жены, он рявкнул через плечо Тамми:

— Пошли за доктором Крабтри! Прикажи одному из конюхов седлать коня и скакать в город!


Врач приехал. Магда и Тамми вызвались помогать старому джентльмену и, как могли, облегчали муки бедной женщины.

Роды были тяжелыми. Даже для доктора Крабтри эта работа явилась испытанием.

Для молодой девушки все это казалось настоящим адом. Достаточно ужасное зрелище, для того чтобы убить в душе все романтическое, ибо если это и есть логическое завершение таинства любви, то да поможет Господь всем женщинам, думала Магда.

Она вышла из спальни только для того, чтобы накормить трех братьев молоком и овсянкой и проследить за тем, чтобы они легли спать.

Они мало понимали в происходящем. Мучения матери для них не имели никакого значения.

Освальд, самый младший, и Томас, которому исполнилось десять лет, весело прыгали на большой кровати, которую они занимали вдвоем. Старший брат, названный в честь отца Адамом, поинтересовался:

— Как ты думаешь, Магда, мать испустит дух?

Девушка сурово взглянула на него. Она любила Адама. Он был красивым и голубоглазым, имел ровный характер и не унаследовал от отца патологической жестокости. Но мальчик не имел ни малейшего понятия о том, что значит добро и зло. Адам, как и его братья, не видел в этой жизни ничего хорошего, только грязь и убожество. Отец частенько приводил в дом своих любовниц, и двенадцатилетний мальчик наблюдал, как он развлекается вместе с ними.

Глаза Магды наполнились слезами.

— Как ты можешь говорить так о матери? Никто здесь не жалеет ее, за исключением, может быть, Тамми, — проговорила она.

Мальчишка недовольно посмотрел на сестру и расставил ноги так, что сразу вдруг неприятно напомнил отца.

— Фу! — фыркнул он. — Плакса! Одной женщиной больше, одной меньше! Отец говорит, что мир от этого не пострадает.

— Иди наконец спать, — резко сказала Магда и, втолкнув его в спальню, захлопнула за ним дверь.

Девушка услышала, как он громко рассмеялся, рассказывая братьям о ее слезах.

Дикие волчата, подумала она с печалью.

Ребята уже давно должны были учиться, но отец до этого года наотрез отказывался платить за их образование. С большой неохотой он нанял домашнего учителя, который каждое утро приходил, чтобы научить детей чтению и письму, а также основам латинского, греческого языка.

Незамеченной для отчима, Магда каждый день посещала те уроки, которые учитель, мистер Бэкон, давал его сыновьям. По вечерам она частенько запиралась в своей крошечной комнатке на чердаке и при свете украденной свечи упражнялась в письме и поглощала те книги, которые находила в библиотеке бывшего баронета. Магда преисполнилась гордости за себя, когда услышала похвалу в свой адрес от мистера Бэкона: он сказал, что она усваивает уроки гораздо лучше братьев.

В полночь Джейн Конгрейл родила. На свет появилась слабенькая и нездоровая девочка, которая прожила всего несколько часов.

Магда была уверена, что мать последует в мир иной вслед за своим ребенком, но это оказалось не так. К счастью, леди Конгрейл имела сильное, здоровое сердце, и, несмотря на то, что сама желала себе смерти, состояние ее улучшилось. Как только врач ушел и опасность миновала, сэр Адам тут же перестал строить из себя встревоженного мужа и отца и ушел куда-то в глубину темного холодного дома с подсвечником в руке. Магда слышала шаркающие шаги и крики на тех, кто попадался ему на пути.

Ему было плевать на то, что его ребенок умер.

Обессиленная девушка вернулась в свою комнату, сполоснула лицо ледяной водой, которую налила в тазик, причесалась и стала расстегивать платье. Но не закончив раздеваться, она без сил повалилась на постель и тут же уснула.

Глава седьмая

Магда за минувший день так устала, что проспала. Ее разбудили знакомые раскаты голоса отчима. Он орал снизу:

— Магда! Магда, где ты?!

Она поднялась, застегнула корсаж занемевшими, непослушными пальцами и тут же услышала, как забили в холле дедовские настенные часы. Восемь ударов. Восемь часов! Ее охватила паника — неужели она могла так проспать, что же теперь будет?!.

Она отодвинула шторы и с удивлением обнаружила, что за окном разгорается прекрасный день. Стекла покрылись за ночь бриллиантовым морозным узором, но это не помешало Магде рассмотреть покрытый снежными шапками сад, сверкающий в бледном свете зимнего солнца.

Вот уже два часа, как она должна была быть на ногах.

Бедняжка была уверена, что сейчас ей придется выслушать нудную нотацию по поводу ее опоздания, однако, увидев отчима, который поджидал внизу лестницы, девушка с изумлением заметила, что он широко улыбается. Увидев эту кривую улыбку, она сразу же сообразила, что отчим замыслил против нее какую-то очередную коварную шутку. Раскинув руки как для объятия, он заскрипел противным голосом:

— Мой маленький ангел! Моя милая Магда! Иди же в отцовские объятия, прелестная роза! — и двинулся к ней навстречу.

Изумленная его видом, она ошеломленно смотрела на негодяя и только растерянно моргала, еще окончательно не проснувшись.

Когда же он сжал ее в своих медвежьих объятиях и чмокнул в обе щеки, больно исколов своей бородой, она решила, что отчим спятил.

Пытаясь увернуться от его слюнявых губ, девушка заметила, что дверь в дом распахнута. На дворе стоял, переминаясь с ноги на ногу от мороза, незнакомец в дорожном платье, держащий под уздцы лошадь и болтающий о чем-то с конюхом сэра Адама. Потирая довольно руки, отчим весело сказал:

— Не смотри на меня так удивленно, мой цветочек! Ты поражена тем, что я дал тебе сегодня так выспаться? Да, да! Тебе теперь нужно много отдыхать, чтобы розовый румянец вновь вернулся на твои бледные щечки. Я приказал Эгги принести свежих яиц и полную чашку овсянки. А еще я послал на ферму за кувшином сливок. Тебе необходимо поправиться, моя милая. Мужчинам не нравятся худые женщины. Я уверен, что при надлежащем питании за несколько дней твоя фигурка изменится так, что пальчики оближешь! Я думаю…

Испуганна Магда прервала его:

— Что случилось, сэр? Что все это значит? Вы говорите непонятными словами!..

Сэр Адам довольно расхохотался и, взяв ее за руку, провел в столовую, где уже суетилась служанка, суетливыми движениями напоминая напуганную курицу, которая металась около стола, подавая кофе и только что выпеченный хлеб.

— Яйца! Где яйца, дура?! — взревел сэр Адам. — Ведь я приказал тебе достать и сварить яиц для твоей молодой хозяйки!

Теперь Магда уже не сомневалась в том, что у отчима резко помутился рассудок. Обычно ее кормили черствым хлебом и, если повезет, чашкой кислого молока. Что же касается звания «молодой хозяйки», то после несчастного случая ее ни разу не называли подобным образом.

— Присядь, моя дорогая, присядь, — проговорил, весь сияя, сэр Адам и подвинул ей стул.

Ничего не понимая, она смотрела на него печальными глазами, в которых таилась глубокая боль и недоумение.

— Что случилось, сэр? Почему вы внимательны так ко мне сегодня?

Сэр Адам присел на стул рядом с падчерицей, продолжая улыбаться. В его руках Магда только сейчас заметила письмо с гербом.

— Случилось что-то ужасное, да? Неужели моя мать…

— Твоя мать, — нетерпеливо перебил он ее, — чувствует себя сегодня вполне удовлетворительно, и за нее не нужно беспокоиться. Ты увидишься с ней позже. А пока что позволь сказать мне, что я восхищаюсь твоим умом, моя милая. О! Должно быть, ты самая умная и ловкая девица во всем этом доме, набитом дураками и идиотами! А может, и во всем Котсуолдсе!

Она не знала, куда деваться от этих сомнительных похвал.

— Сэр, прошу вас, скажите, что произошло, я не совсем понимаю…

— А ты разве не помнишь, — перебил отчим, — что совсем недавно получила письмо с благодарностью от некоего благородного джентльмена, за те послания, которые ты посылала ему, когда он находился в монастыре?

Она кивнула.

— Отлично помню. Вы говорите о женихе моей бедной кузины Доротеи?

— В самую точку! Об Эсмонде, пятом графе Морнбери.

Магда схватилась за грудь.

— Что с ним?!

Сэр Адам развернул письмо, написанное на дорогой бумаге.

— На этот раз послание адресовано мне лично. Его привез один из конюхов его светлости, который скакал без отдыха, чтобы доставить письмо скорее, ибо ему было сказано, что послание представляет чрезвычайную важность.

— Но какое письмо имеет отношение ко мне, — все еще не понимала Магда, — если оно адресовано вам, сэр?

— Ну уж! — Конгрейл шутливо погрозил Магде пальцем. — Ты недооцениваешь себя, моя милая, как всегда. Кому, кроме моей нежной котсуолдской розы, пришло бы в голову писать нежные и умные послания молодому аристократу? А это были именно умные послания, я уверен! Ведь ты, освоив нашу библиотеку, приобрела такие знания, которые выгодно выделяют тебя из общества окрестных неграмотных девиц.

Он замолк и стал откашливаться. Магда была потрясена всем услышанным до глубины души и старалась понять, что же все-таки отчим хотел объяснить ей. Проявляя терпение, она смотрела на загадочный лист бумаги, которым сквайр махал у нее перед лицом.

— Может, вы все-таки скажете, что из послания лорда Морнбери касается лично меня, сэр?

— Позже я дам возможность прочитать письмо полностью, а пока сообщу тебе о его содержании в двух словах. Ее величество королева Анна приказала графу Морнбери, своему крестному сыну, как ты знаешь, жениться. Он пишет, что еще не оправился от скорби по трагически умершей твоей кузине Доротее и пока еще не может думать о том, что какая-нибудь женщина сможет заменить ее. Тем не менее, помня свой долг, он обязан жениться и потому сделал свой выбор, который пал на… Как ты думаешь, на кого пал его выбор, моя милая?

— Не знаю, — еле слышно отозвалась Магда.

— Боже, какая невинность! Его выбор пал на тебя! На тебя! Граф Морнбери пишет, что письма заинтриговали его и пробудили интерес к тебе, потому что они были на редкость нежны и полны добрых чувств. А он так в тот момент нуждался в дружеском участии. А твой голос, который он слышал как-то в замке Шафтли, напомнил ему голос его милой невесты. Граф просит, чтобы я прислал твой портрет. Если ты ему понравишься, то он, с разрешения твоих родителей, обручится с тобой. Свадьба состоится, как и наказано королевой, после Рождества.

Магда слушала эту вдохновенную речь, находясь будто в тумане. Ее сердечко билось так сильно, что она почувствовала, что сейчас перестанет владеть собой. С трудом девушка проговорила:

— На мне. На мне. Он женится на мне…

— Да. Разве это не удивительно? — веселился сэр Адам. — И разве не изумительно то, что именно я — отчим девушки, которая пробудила привязанность одного из самых богатых и благородных графов в этой стране?! Причем, заметь, приданого граф Морнбери не просит, он особо это отметил. Ему нужна только нежная и добродетельная молодая жена, которая понравилась бы ему и родила наследника. Уверен, мой цыпленочек, что тебе по силам и то и другое!

Какое-то время Магда сидела словно оглушенная. Ее мысли метались, как испуганные птицы. Мужчина, о котором она мечтала, попросил ее руки!.. Девушка помнила Эсмонда таким, каким увидела его в день похорон бедной Доротеи в Шафтли — высоким, красивым, словно принц из сказки, а печаль придавала ему особую привлекательность.

И этот человек попросил ее руки! У нее, которая поставила крест на своей жизни, может ли быть такое? Она не верила своим ушам и не верила своим глазам, которые не могла отвести от герба на письме. Все это было настолько невероятным… Слишком невероятным… Неужели это и есть волшебное превращение, которое перенесет ее из черного, страшного мира, в котором она живет, в совершенно другой, неземной мир?..

Служанка вошла в столовую с яйцами, свежим маслом и медом. Все это аккуратно поставила на стол перед своим хозяином и, бросив на него испуганный взгляд, поскорее ушла.

Солнце было сегодня теплым и с крыши с шумом сорвался ком подтаявшего снега. Он рухнул на каменную террасу и рассыпался. Со двора доносились звонкие голоса Освальда и Томаса, которые швыряли друг в друга снежками. Они были босоноги. Схватят еще простуду, машинально подумала Магда. Впрочем, сейчас она не могла прогнать их в дом.

— Моя дорогая, — услышала она вновь сладкий голос отчима, — я сегодня так доволен своей маленькой дочуркой Магдой. Намечается свадьба, и ты станешь графиней Морнбери. Твой муж, несомненно, сделает нам богатые подарки и придет ко мне на помощь, когда узнает, что я так беден. Тот факт, что моя Магда займет видное положение в обществе, хорошо повлияет на моих кредиторов. А ты еще удивляешься, почему сегодня утром у меня такое хорошее настроение!

Вдруг девушка словно очнулась, к ней вернулось ощущение реальности. Она вскочила со стула и яростно взглянула на отчима. Нетронутая шрамами щека побелела, как снег. Другая, изуродованная рубцами, побагровела. Так бывало всегда, когда Магду обуревали сильные чувства.

— Хватит! — закричала она. — Вы прекрасно знаете, что я никогда не смогу стать графиней Морнбери!

Сэр Адам спокойно налил себе кружку эля, посмотрел на нее заинтересованно, и девушка увидела, как у него удивленно поползли вверх брови.

— Я не ослышался?

— Я никогда не стану графиней Морнбери, — отчаянно и боясь расплакаться, повторила Магда. — Граф ни разу не видел меня. А если бы увидел… вы отлично знаете, что он никогда не предложил бы мне стать его женой. Не вы ли тысячу раз повторяли, что я отвратительна, что я… убогое создание, которое ни один мужчина не пожелает уложить в свою постель?! Вы должно быть, сошли с ума, раз допускаете мысль, что благородный граф, любивший мою кузину Доротею, когда-нибудь согласится заменить ее мной! Господи, да он убежит от меня, как от дьявола, как только увидит!

Сэр Адам слушал молча, прикладываясь к своей кружке и смачно чмокая губами. Он не знал, как поступить: то ли вытереть рот рукавом своего камзола, то ли льняной салфеткой, лежавшей на столе специально для таких случаев. В том и в другом случае это выльется в стирку. Мыло было необходимой в быту вещью, но очень дорогой.

Наконец, не глядя на падчерицу, он проговорил:

— Ты совершенно права, моя милая, думая, что граф никогда не согласится заменить твою красивую кузину тобой, если увидит тебя. Но… все дело в том, что он тебя не увидит!

— Что вы хотите этим сказать?..

— Все можно замечательно устроить. Свадьбу сыграем, а граф до нее тебя не увидит и ничего не заподозрит. Ну а потом… потом будет видно. Кстати, признаю, в прошлом я, возможно, несколько резко высказывался о твоей внешности. А ведь половина лица у тебя очень даже ничего. Приличное платье, хитрая вуаль, какие-нибудь мази и пудра, все, чем пользуются благородные лондонские леди… И ты еще сможешь сойти за красавицу. Это совсем нетрудно сделать. Магда покачала головой.

— Это невозможно.

— Нет ничего невозможного. И лично я приложу все усилия для того, чтобы это стало… чтобы это стало фактом. Ты выйдешь замуж за лорда Морнбери!

— Говорю же, что это невозможно! — прерывающимся голосом воскликнула Магда. — И у меня нет портрета!

Сэр Адам отломил ломоть хлеба и стал сосредоточенно жевать.

— Так, дай-ка подумать. Сейчас у нас начало декабря и Рождество не за горами. А в новом году милорд думает связать себя брачными узами. Ну что ж… — и с этими словами он достал из кармана камзола маленькую шкатулку и, улыбаясь, положил перед Магдой.

— Посмотри.

Она, ничего еще не понимая, машинально открыла крышку. На фоне выцветшего голубого, как сапфир, бархата лежал миниатюрный портрет, вставленный в золотую овальную рамку. На нем была изображена молоденькая девушка. Легкомысленное, но вполне милое личико с большими томными глазами, розовыми щечками и нежными губками. Шея была закрыта кружевным воротничком, а волосы красиво уложены и подвязаны черной ленточкой.

— Это моя мать!

— Да, это она, примерно в твоем возрасте, моя милая. Мне пришлось крепко пораскинуть мозгами. И тогда я вспомнил об этом портрете, который она подарила мне перед обручением. Теперь, эта смазливенькая женщина ничуть не похожа на тот мешок с костями, который сейчас лежит в спальне. Но неужели ты не улавливаешь некоторого сходства матери с тобой?

— Нет, сэр, его просто нет!

— Ладно тебе, — возразил он тоном мягкого упрека. — Если посмотреть на тебя с той стороны, которая не изуродована рубцами, то сходство определенно есть. Твои волосы, конечно, заметно темнее, но это не имеет значения. Словом, эта миниатюра будет отослана в Морнбери Холл и немедленно.

Только теперь Магде стало все ясно.

— Нет! Нет! Это чудовищно! Это грязный обман! Это не мой портрет! Вы не можете… вы не должны!.. — Магду трясло всю с головы до ног. — Это было бы ужасно несправедливо по отношению к милорду Морнбери. Ему следует взглянуть на меня, прежде чем связывать себя брачной клятвой.

— Взглянуть на тебя? Дура! Тогда ты потеряешь этот золотой шанс, который выпадает только раз в жизни! И я никогда не избавлюсь от тебя, дармоедка!

— Так вот почему вы так усердно пытаетесь всучить меня Эсмонду Морнбери! Потому что вы ненавидите меня и хотите убрать из своего дома.

— А если и так! Мотивы здесь неважны. Важно то, что тебе представилась блестящая возможность, и ты ее не упустишь!

— Он наверняка слышал от моей тетушки, графини Шафтли, о несчастном случае, который произошел со мной в детстве.

— Твоя мать взяла с родственников слово, что они никогда и никому об этом не расскажут. К тому же ты была в вуали во время похорон.

— Но ведь граф приедет сюда с визитом и убедится во всем сам! — крикнула Магда.

— Не приедет. Я уже думал об этом и предпринял кое-какие меры предосторожности. Я написал ему и в Шафтли о том, что твоя мать и братья заболели оспой, так что никто не сможет переступить наш порог.

Она взглянула на него широко раскрытыми глазами, не веря своим ушам.

— О, какое коварство! Какой грязный обман!

Он только рассмеялся.

— У алтаря ты будешь стоять в великолепном платье, моя милая. Твое лицо мы закроем белой вуалью. А когда придет время поднять ее, будет уже поздно.

— Но это же настоящее преступление! И меня вернут домой точно так же, как Генрих Восьмой вернул Анну Клевскую, когда он увидел, какая она на самом деле. Он тоже был введен в заблуждение миниатюрой кисти Гольбейна.

— Ты слишком увлекаешься историей, — ледяным тоном отрезал отчим. — Но насколько мне помнится, король Генрих позаботился о том, чтобы Анна была достойным образом вознаграждена за испытание. Если граф вернет тебя домой, то ты приедешь не с пустыми руками, а с приличной суммой денег. Это поможет мне хоть в малой степени компенсировать те расходы, которые я затратил на твое воспитание.

— Вы невероятно коварны! — чувствуя, что летит в пропасть, сказала Магда обреченно.

— И тем не менее ты будешь делать то, что я тебе прикажу. Ешь яйца и побольше зачерпывай сливок к овсянке. Тебе необходимо нарастить немного мясца, прежде чем ты станешь невестой. А потом твое уродство восполнит аппетитная фигурка.

С этими словами сэр Адам вновь захохотал.

— Я никогда не дам своего согласия на этот обман, — упрямо прошептала Магда.

Он подскочил, схватил ее за руки и так сильно сжал, что она поморщилась от боли.

— Негодная! Ты сделаешь так, как я сказал, или твоя жизнь станет Адом!

— А вы думаете, что до сих пор я жила в Раю? — закричала она.

Маленькие глазки отчима полыхнули недовольным огнем — его изумило такое проявление духа с ее стороны. Никогда прежде девушка не бросала ему столь смелого вызова.

Он внезапно сменил тактику поведения и стал хныкать:

— Ты думаешь только о себе, Магда. Моя маленькая красавица, подумай о своей матери, которой нужно многое из того, что я не могу себе позволить в силу своей бедности. Что касается твоих братьев, то они должны давно учиться. Но я не в состоянии оплатить им хороших учителей. У графа Морнбери столько денег, что мы решили бы все наши проблемы.

Он продолжал болтать, умолять, доказывать, что долг Магды — выйти замуж за графа, если тому понравится «ее» портрет.

— У тебя красивая грудь. Может быть, Морнбери и не отвергнет тебя. Подумай о том, как счастлива ты будешь в роли супруги такого красивого и богатого человека. Тебя будет принимать сама королева! Ведь Эсмонд Морнбери ее крестный сын. Ах, моя голубка, ты не можешь упустить такой шанс. Это было бы преступлением по отношению к нашей семье.

Магда вскинула на него глаза.

— А разве не преступление отсылать графу Эсмонду Морнбери портрет моей матери, выдавая его за мой?!

— Какое же это преступление, детка? Маленькая уловка, только и всего. Так что давай, давай, решай скорей: посыльный графа ждет моего ответа.

В ее голове кружился вихрь противоречивых мыслей. Да, конечно, очень хотелось бы, чтобы ее судьба изменилась и она отправилась в Морнбери соединить свою судьбу с Эсмондом. Но как решиться на это? Сможет ли она заставить себя обмануть благородного человека? Любимого человека?..

Ее отчим нетерпеливо поднялся со своего места.

— Я отошлю портрет графу в любом случае, а там посмотрим, что из всего этого выйдет, — сказал он, громко чмокнув губами.

— Но… — начала было Магда.

Но сэра Адама уже не было в комнате.

Через минуту девушка услышала удаляющийся топот конских копыт — графский посыльный отправился в обратный путь с чужим портретом. Боже, что она наделала, зачем допустила это? Что теперь будет?

Магду стало трясти. Дрожащими пальцами, она поднесла к глазам длинное, исписанное мелким почерком письмо, которое ее отчим оставил на столе.

«Я собирался остаться холостяком, ибо не мог заменить кем-нибудь образ той, по ком до сих пор печалится моя душа. Но раз судьбе угодно и я обязан жениться, то моей избранницей станет та, чей голос напоминает мне тот, что я слышал в самые счастливые минуты моей жизни и который навсегда потерял. Поэтому, сэр, я с нетерпением жду вашего ответа и выражения доброго согласия со стороны вашей дочери, чью молодость вы можете доверить моим заботам. Клятвенно заверяю, что ей будут оказываться знаки уважения и почтения согласно ее положения в обществе…»

Формальное предложение. Ни капли эмоций. Каждое слово этого письма написано из чувства долга. Ни тени любви. Что ж, по крайней мере она будет знать, что Эсмонд ее не любит. Лишь ее голос будет напоминать ему о Доротее. Он, очевидно, искренне надеется на то, что Магде под силу создать утерянный образ.

Она уронила письмо графа, чувствуя медленные и болезненные толчки измученного сердца.

Боже всемогущий, я не имею права пойти на это!

Прежде чем отчим вернулся, Магда пошла наверх, в спальню матери. Леди Конгрейл лежала, откинувшись на подушки, и пыталась проглотить ту пищу, которую ей давала ее старая нянька. Она выглядела больной и жалкой. Похоже, она уже знала о неожиданном и удивительном предложении графа. Запавшие глаза, в которых светился отчаянный пыл, остановились на дочери.

— Я знаю, что сэр Адам поступил нехорошо, отослав мой портрет вместо твоего. Но если вдруг он понравится графу, я умоляю тебя согласиться на обручение.

— Она будет дурочкой, если этого не сделает, — неожиданно вставила Тамми. — Ведь если рассудить, без хитрого трюка молодой хозяйке ни за что не заполучить себе супруга.

Щеки Магды полыхнули огнем.

— Вы все подбиваете меня на этот грех.

— О, дитя мое, прошу тебя, думай об этом не как о грехе, а как об акте милосердия по отношению к собственной несчастной матери, — воскликнула леди Конгрейл. — Ты же видишь, как я прозябаю! Вчера вечером доктор Крабтри предупредил меня, что следующих родов мне уже не пережить. Твоему отчиму, в сущности, от этого брака нужно только одно: получить деньги, которые Морнбери пошлет ему, когда сэр Адам расскажет ему о скудности наших доходов и о нужде, которую мы испытываем. Не серди сэра Адама своим отказом. Хоть попытайся! Даже если граф отошлет тебя обратно домой, то ты приедешь с золотом в кошельке. Говорят, что Эсмонд Морнбери очень щедр и великодушен…

— И ты хочешь, чтобы я так подло обманула щедрого и великодушного человека! — вспыхнула Магда.

Леди Гонгрейл начала плакать.

— Ради меня, умоляю, Магда! Заключи с сэром Адамом сделку. Попроси, чтобы он оставил меня в покое и позволил вести более сносную жизнь. В обмен на те богатства, которые принесет ему твой брак…

Магда подошла к окну. Два черных дрозда скакали по плотному насту белоснежного снега. На дворе стоял ослепительный зимний день. Она томилась по свежему воздуху, по солнцу и ненавидела эту затхлую комнату и ложь, которая со всех сторон окружала ее. Подстрекаемая и изводимая матерью и отчимом девушка чувствовала душевное опустошение и слабость. В глубине сердца она знала, что очень хочет согласиться на то, к чему ее подбивают. Хочет иметь собственный прекрасный дом и забыть про унижения и одиночество. И вместе с тем образ Эсмонда Морнбери вставал в ее сознании в романтическом свете, и она все не могла решиться сыграть с этим молодым человеком столь подлую шутку. Для нее он остался великим влюбленным, скорбящим по потерянной любимой. Она никогда не слышала о другом Эсмонде: столичном повесе, безжалостном дуэлянте, надменном аристократе, азартном игроке. Все это тоже был граф Морнбери, но Магда не знала его таким.

Магда еще раз попыталась обратиться к матери.

— Мадам, вы только представьте, каково будет мое положение, если графу понравится ваш портрет и он обручится со мной заочно, а затем увидит мое лицо… Да, скорее всего он женится на мне и после этого, но только потому что он будет вынужден сделать это, как благородный человек. Подумайте о том, как я буду себя чувствовать в ту минуту!

Тамми, цокая языком, бросилась к кровати больной и склонилась над леди Конгрейл.

— Тише! Вы убьете бедную леди, — проговорила она. — Настоящая дочь должна хоть немного пожалеть ту, что выносила и родила ее в страшных муках. Вы должны выполнить свой долг! — Она приложила ко лбу леди Конгрейл примочку с уксусом и продолжала жаловаться.

Эта болтовня еще больше смутила Магду. Она с ужасом и дрожью вспомнила вчерашние роды. Действительно, несчастная женщина, которая лежала сейчас в постели, заслуживала по крайней мере жалость. Магде не хотелось благодарить мать за то, что она произвела ее на свет, ибо была бесконечно несчастлива.

Девушка попыталась утешить хныкающую больную заверениями о том, что она еще раз все тщательно обдумает, и торопливо выбежала из комнаты, будучи более не в силах переносить тягостную атмосферу.

Тревога и изнеможение полностью овладели девушкой, когда она наконец поднялась в свою чердачную комнату с позволения жестокого отчима, разрешившего ей идти спать.

Ночной ветер стучал в окна замерзшей снежной крупой. В комнате Магды стоял ледяной холод. Забившись под одеяло и сжавшись в комочек, она попыталась согреться. Больше холода ее мучили мысли, и Магда, временами впадая в тревожную дрему, всю ночь промучилась, потирая свои маленькие замерзшие ноги.

Сэр Адам обещал, что завтра же она переселится в теплую комнату, предназначенную для гостей. Там есть камин, и у нее будет собственная служанка Эгги. Ей дадут красивую теплую одежду, подобающую ее новому высокому положению, и Магда будет выглядеть как настоящая леди. Она должна будет писать графу, сообщая ему о своих чувствах и о том, как печально ей будет покинуть милый отчий дом.

Ничто человеческое Магде не было чуждо, и девушка готова была согласиться на приятную перемену в жизни, которую сэр Адам преподносил, несомненно, как взятку. Коварство его поистине не знало границ! Он предложил даже купить ей хорошую лошадь и позаботиться о том, чтобы у нее было время кататься, когда она пожелает. Впрочем, все это имело для Магды гораздо меньшее значение, чем одна-единственная клятва отчима оставить мать в покое и позволить несчастной вновь занять ее собственные покои, в свое время отобранные. Он обещал сделать все, чтобы леди Конгрейл закончила свои дни в мире и покое. Если… если Магда согласится на замужество.

Глава восьмая

Прошло более половины месяца, прежде чем ответ от Эсмонда Морнбери достиг Уайлдмарш Мэйнор. Две недели самой зловещей погоды в мрачном Котсуолде, какую Магда когда-либо видела. Снежная буря за снежной бурей обрушивалась на их дом, пока наконец огромные сугробы почти совсем не занесли старые унылые стены особняка. Ледяные вихри стучали ставнями, налетая на дом, а пронизывающий холод хватал его обитателей за горло.

Все члены семьи и слуги передвигались по комнатам мрачными тенями, одетыми в верхнюю одежду с накидками и капюшонами. Даже резвость шумливых мальчиков поутихла. Они, так же как и остальные, шатались по коридорам понуро, надрываясь кашлем, А в это время к их матери медленно, очень медленно, возвращались жизненные силы, пока она жила в уединении в своей спальне под присмотром ухаживающей за ней преданной Тамми.

Для Магды это были ужасные дни. И хотя ее кормили теперь лучше других и проявляли по отношению к ней снисхождение, которого девушка не знала с детства, ей было тяжко. Она чувствовала на себе постоянный, настороженный взгляд отчима. Он следил за всеми ее передвижениями по дому, ходил за ней тенью, словно привидение, без его ведома нельзя было шагу ступить. Словно охотник, он выслеживал свою жертву. Неожиданно появляясь перед ней, он одобрительно произносил:

— А ты уже немного поправилась. Ну-ка, повернись! Да, пожалуй, твои формы начинают приобретать округлость. Тебе, как женщине, это только на пользу, я в этом знаю толк. Не думаю, что ты будешь со всех сторон неприятна его светлости. Ешь больше. И тогда нам не стыдно будет за невесту, которую мы пошлем в Морнбери Холл!

Эта его бесконечная забота заставляла Магду затыкать обеими руками уши. Она из последних сил старалась сдержать рвавшиеся наружу пронзительные стоны безумного раздражения.

А потом вдруг пришло в Уайлдмарш Мэйнор первое после долгого перерыва ясное утро. Весь дом осветился лучами солнца и, казалось, пробудился от спячки. Сосульки стали стремительно таять и срываться с карнизов. За ночь сильный ветер разогнал штормовые облака. С необыкновенной быстротой небо очистилось. Белоснежный, яркий мир занял место мрачного кошмара, и еще до полудня возобновилось движение по грязным и слякотным окрестным дорогам. До дома долетел звон колокольчиков с фермерских повозок. А через сорок восемь часов в Фенбридж с почтовой каретой наконец-то пришло письмо для сквайра.

Магда как раз сидела возле кровати матери и вышивала, когда в комнату ворвался отчим. По его виду легко было догадаться, что у него хорошие новости. Не в силах сдержать волнение, он радостно потирал руки.

— Если мне не изменяет зрение, то, похоже, моей дражайшей Джейн сегодня намного лучше… — с неожиданной для него церемонностью проговорил он и поклонился жене.

Леди Конгрейл кинула на него кислый взгляд и пробормотала ответ. Тогда он повернулся к Магде. В ту же секунду она уже знала, что он сейчас скажет.

Сэр Адам отвесил ей еще более церемонный поклон.

— Мои приветствия будущей графине! Поздравляю, моя дорогая!

От волнения Магда смяла вышивку. Игла впилась в большой палец, и она от неожиданности и боли вскочила со стула и сунула пораненный палец, на котором выступила капелька крови, в рот. Побледнев почти до оттенка выцветшего муслинового чепца, девушка своими огромными глазами уставилась на отчима.

— Граф дал ответ? — еле слышно спросила она.

Сэр Адам выхватил из кармана письмо.

— И в весьма восторженных тонах, моя милая! На, смотри сама!

Магда ослабевшей рукой взяла лист бумаги, исписанный знакомым почерком. Послание было недельной давности, на что указывала проставленная внизу дата, и было послано, как и прошлое, из Морнбери Холла.

«Взглянув на ваш портрет, я отметил миловидность и невинность, которые напомнили мне о моей Доротее и пробудили во мне нежность. И поэтому я официально прошу у вас, сэр Адам, руки вашей дочери Магды. Дав согласие на брак, она сможет до конца своей жизни рассчитывать на привязанность, которую к своей законной супруге должен питать законный супруг. Узнав, что ваш дом поражен болезнью и что леди Конгрейл не встает с постели, я решил, что, с моей стороны, было бы непростительной глупостью подвергаться риску заболеть, и поэтому выражаю желание, чтобы Магда приехала в Морнбери Холл, где в домашней церкви и будет освящен наш союз…»

Вместе с письмом граф прислал кольцо с фамильным гербом. Улыбаясь, отчим передал его Магде, добавив, что оно уже само по себе является символом некоего обязательства со стороны графа.

Письмо выпало из дрожащих пальцев Магды.

Она бросилась к высокому зеркалу, висевшему в комнате матери. Диким взором несчастная уставилась на ту часть своего лица, которая была исполосована и искорежена рубцами и шрамами. Затем девушка сорвала чепец и позволила длинным темным волосам свободно упасть на плечи. Она снова увидела белую седую прядь, падавшую на бровь.

— Я не могу!.. Не могу!.. — крикнула она, тяжело дыша. — Посмотрите на меня! Какое сходство может быть между мной и портретом моей матери?! Какое право я имею совершать столь злостный обман?!

— Будет, дорогая, — угрожающе спокойно отозвался за ее спиной сэр Адам. — Только не надо закатывать представлений! За последние недели мы достаточно поспорили по этому поводу и закончим на этом. Дальнейшего обсуждения этой темы я не потерплю. Ты выйдешь замуж, или, клянусь, я запру вас всех в этой комнате и подожгу Уайлдмарш!

С этими словами он так дьявольски хохотнул, что привел в ужас Магду и старую няньку. Из кровати послышался сдавленный вопль:

— Сжалься над нами, дочка! Он убьет нас, я знаю! Это же сумасшедший! Он подпалит нас всех и потом скажет людям, что это был несчастный случай!

Пытаясь сдержать дрожь, Магда отвернулась от собственного отражения в зеркале и спрятала лицо в ладонях.

— Когда Эсмонд увидит меня, он отошлет меня обратно, — простонала она. — Я этого не вынесу!

— Когда он увидит тебя, будет уже поздно! — рявкнул сэр Адам. — Граф уже дал свое слово и прислал нам обручальное кольцо. И как человек чести он не сможет отвергнуть тебя только лишь по причине того, что ты физически отвратительна!

«Физически отвратительна!» Подобные слова ни одной девушке на свете не добавят мужества. Она подумала о том, через что ей предстоит теперь пройти, и ужаснулась.

Девушка почувствовала руку отчима на своем плече и вздрогнула, как загнанный в угол зверек. Теперь он уже не улыбался, а смотрел на нее прищурившись, и демоническая ненависть блестела в этом взгляде.

— Ну? — прошипел он. — Ты едешь со мной в Морнбери?

— Ради всего святого, Магда… — хрипло заговорила леди Конгрейл. — Даже вскрыв обман, лорд Морнбери все еще может оставить тебя у себя. В любом случае та жизнь будет лучше той, которую ты знаешь здесь. И потом ты спасешь всех нас.

Вдруг она решилась.

— Я поеду в Морнбери, решительно произнесла Магда и сжала руку в кулак.

Отчим тут же подскочил к ней и попытался обнять. Магда лягнула его кончиком туфли в голень.

— Сатана! Прочь от меня, или я никуда не поеду, а сойду в могилу. Клянусь, я убью себя!

Услышав ее клятву, сэр Адам снова расхохотался, отвесил еще один поклон и, довольно потирая руки, сказал, что немедленно пошлет в Лондон за портными и лучшими материями для предстоящего торжества. А ей лучше пройти сейчас к себе и написать ответ графу Морнбери, подтвердив получение его предложения и дав ему свое личное согласие. С этих пор она будет жить как принцесса вплоть до того дня, когда они отправятся к жениху, а это произойдет спустя неделю после Рождества.

Он хлопнул в ладоши и распорядился принести еще дров в спальню своей жены, затем приказал зажечь камин в библиотеке, где Магда будет читать или вышивать в свое удовольствие и куда никому не будет дано права входить.

— Это великий день для всех нас, — смачно чмокнув губами, закончил сэр Адам. — Начиная с этой минуты, в наших судьбах осуществляется большой перелом. Наша милая и благородная дочь даст нам богатство. Да приободрит ее своей божественной улыбкой Всемогущий!

После этих елейных слов он ушел.

А Магда упала на колени возле кровати матери и дала волю рвавшимся наружу рыданиям.

Глава девятая

Стоял вечер тринадцатого декабря. Погода в Лондоне была мягкая. Днем был туман, но к вечеру он исчез и видимость улучшилась.

Эсмонд Морнбери и его друг Арчибальд Сент-Джон только что вышли из своих портшезов и стояли теперь перед дверями элегантного дома молодого графа в Сент-Джеймсе. Фонарщики, которые освещали им путь до дома, ушли.

На обоих джентльменах было богатое одеяние, скрытое плащами с пелеринками, модные военные шляпы, украшенные лентами и кокардами.

Сент-Джон только что вернулся в Лондон и был очень рад, когда Эсмонд позвал его в гости.

Они только что посмотрели представление очень модного в этом сезоне театра марионеток, который был недавно открыт одним известным поэтом.

В хорошо протопленном и освещенном доме их встречал лакей. Эсмонд расстегнул и кинул плащ слуге, который торопливо зажег свечи в небольшой уютной комнате, где для хозяина и гостя был накрыт ужин. За едой они заговорили о Магде Конгрейл.

— Просто удивительно, что тебе так быстро удалось найти ту, которая может развеять твою грусть, мой дорогой друг, — сказал Арчи, отдавая должное прекрасно приготовленной куропатке.

Эсмонд задумчиво уставился в свою тарелку.

— Тебе это покажется странным, Арчи, но ведь я еще ни разу не видел свою невесту.

— Что ты говоришь? Да как же это может быть?

— Получилось так, что я не смог нанести визит к ним в Котсуолдс. Далековато ехать, да к тому же ее двое братьев больны оспой.

— Остается только молиться, чтобы она не подцепила заразу.

— Ее отчим заверил меня, что Магда не выходит из своей комнаты и принимает все меры предосторожности.

— Значит, ты решил жениться, даже не взглянув на свою будущую жену? А ты не боишься, что…

— Нет, — прервал друга Эсмонд. — У меня есть о ней известное представление благодаря вот этому…

С этими словами он передал Арчи присланный портрет. Арчибальд изучил его при свете свечи и нашел лицо изображенной на миниатюре девушки миловидным, правда, несколько невыразительным, но ведь о вкусах не спорят.

— Она очаровательна.

— А ты заметил, — спросил Эсмонд, — что Магда очень похожа на Доротею, особенно глаза, не правда ли?

— Заметил, — покривил душой Сент-Джон.

— Да и не можетбыть иначе, ведь они двоюродные сестры. Кровное родство много значит, — Эсмонд протянул руку за миниатюрой.

Арчи вернул портрет и опять вплотную занялся своей птицей, думая при этом: «Не завидую мисс Конгрейл. Эта малютка всегда будет в сердце Эсмонда на втором месте. Он ее постоянно будет сравнивать с покойной».

А Эсмонду не терпелось поговорить о Магде со своим ближайшим приятелем, ведь он так давно не виделся с Арчи. Завтра они вместе отправятся в Морнбери. А еще через день, первый день нового тысяча семьсот восьмого года, будут встречать невесту-незнакомку и ее родных.

— Знаешь, то, что я не знаком с ней, придает моему вынужденному браку таинственность и как в романе пикантный оттенок, — Эсмонд отложил вилку. — Я помню только нашу мимолетную встречу, когда она впорхнула в библиотеку замка Шафтли и заговорила со мной своим нежным, музыкальным голосом. Я был потрясен. Это был голос с того света!

Сент-Джон кивнул, а про себя подумал, что у Эсмонда развивается на почве женитьбы болезненное воображение.

После ужина приятели сели поближе к камину и стали пить великолепное вино, которое им подал лакей.

Эсмонд вынул из кармана письмо и бросил на колени другу.

— Я сегодня получил послание от леди Шафтли. Она с мужем сейчас в Италии и пишет, что только что узнала о моем решении жениться на ее племяннице. На прочти…

Арчи быстро пробежал текст:

«..Моя сестра Джейн обладает очень нервным характером и постоянно хворает. Сэр Адам, мой зять, похоже, не имеет средств, чтобы достойно содержать свою семью. Магда очень робка и скромна. Она признавалась сама, что ощущает себя счастливой лишь в то время, когда катается верхом… Удивительно, что племянница сохранила привязанность к лошадям даже после того несчастного случая, о котором вы, конечно, знаете…»

В конце письма леди Шафтли от всего сердца пожелала Эсмонду и Магде счастья.

— Я рад, — сказал граф, — что мне не придется разрывать из-за этого брака дружбу с семьей Шафтли, которых я глубоко уважаю.

Сент-Джон поднял бокал к глазам и посмотрел на огонь.

— Значит, твоя жена будет скромницей? Что ж, это не самые плохие черты у женщины. Но что там леди Шафтли говорила о каком-то несчастном случае?

Эсмонд пожал плечами.

— Не знаю. Но если в жизни Магды бывали трагические минуты, ей легче понять меня и она будет уважать мои чувства. Что касается прогулок верхом — это славно. Мне нравятся женщины, которые прочно сидят в седле и могут сопровождать меня на охоте.

— Раз уж ты все окончательно решил, мне остается надеяться, что тебе повезет, Эсмонд, — сказал Сент-Джон.

— Да, решено. Я дам этой женщине, кроме любви, все, что можно купить за деньги. Я уже навестил своих адвокатов и распорядился, чтобы они подготовили бумаги о выделении приличной суммы для моей будущей жены. Придется помочь ее родным. Мне кажется, что от сэра Адама нелегко будет отвязаться одними обещаниями. Ничего не поделаешь — брак по расчету диктует свои законы.

Арчи задумался. Подобная жизненная позиция редко приводит к семейному счастью. Сент-Джон любил женщин красивых и умеющих за себя постоять. Несчастная Доротея, если честно, всегда казалась ему несколько пресной и скучной. Сейчас у него был бурный роман с одной энергичной молодой леди Элисон из Эдинбурга, дочерью шотландского аристократа. Арчи намеревался скоро вернуться в Эдинбург, так как ужасно скучал по своей красотке.


Наутро оба джентльмена отправились в карете в Морнбери и стали готовиться к свадьбе — тихой, для узкого круга. Эсмонд пригласил на нее только близких родственников и ближайших друзей.

В ночь перед приездом невесты граф сидел один в своем кабинете и пил вино. Луна освещала темную комнату и человека, задумчиво сидящего в кресле. Несмотря на принятое решение, граф в глубине души не был уверен, что поступает правильно и этот брак будет для него счастливым. Вызовет ли сельская простушка, невинная и простодушная, желание у него, знавшего избалованных светских красавиц? Скорее всего нет.

Эти и подобные мысли мучили и тревожили его, не давая заснуть. Жребий брошен. Завтра все решится…


Между тем последние сутки перед отъездом для Магды превратились в настоящий кошмар. Она терзалась, понимая, что губит себя, но просто сходила с ума, оттого что губит жизнь любимого человека. Весь этот свадебный фарс был ей глубоко противен. К тому же дома с ней обращались как с тряпичной куклой — шили ей приданое, накладывали косметику на лицо то так, то эдак, пытаясь сделать ее попривлекательней. Даже леди Конгрейл проявила интерес и приняла участие в шитье свадебного наряда. Она поднялась с постели и помогала делать красивые вышивки, по которым когда-то была настоящей мастерицей. Бедная Магда смотрела на всю эту суету с тоской. Ей выкрасили волосы, убрав седую прядь, и без конца делали различные прически, не зная, на какой остановиться. Когда макияж наконец был выбран и наложен, Магда подошла к зеркалу, взглянула на себя и ужаснулась. Ей показалось, что теперь она выглядит гораздо хуже, чем выглядела раньше. Маска, которую сделали из ее лица многочисленные умельцы, была просто страшна — красное пятно вместо рта, два ярко-розовых кружка вместо щек, потолстевшие и потяжелевшие черные ресницы.

Каждую ночь Магда отправлялась в постель с раскалывающейся от боли головой, ей казалось, что у нее вырвали все волосы и остался один голый череп. Лицо горело огнем от постоянных притираний, масок и кремов, она еле ходила, так как ее наряжали в тяжелые платья из бархата, парчи и шелка, которые тут же на ходу подшивали, ушивали и перешивали. Суета и шум стояли невообразимые, потому что говорили и спорили все одновременно.

Отчим потратил на все эти приготовления немало денег, считая это, разумеется, выгодным вложением капитала.

Свадебное приданое все увеличивалось, упаковывались новые сундуки и узлы. Временами получая передышку, Магда садилась в кресло, тупо, без всякого выражения наблюдала за беготней вокруг, глядела на незнакомых женщин, которые складывали ее новые платья и белье. Она не испытывала никакой радости при виде всего этого невиданного богатства. Сэр Адам даже сделал ей замечание, сказав, что она наблюдает за тем, как шьют для нее подвенечный наряд так, как будто это не платье, а саван. Он не оставлял ее ни на минуту, ходил за ней из комнаты в комнату, что-то напыщенно болтал, умолял не забывать после свадьбы родных, а иногда, оставаясь верным себе, орал на нее.

— Ты просто бесчувственное полено! Неужели в тебе нет ни капли благодарности за все то, что я для тебя сделал? В свадебное путешествие ты поедешь с таким гардеробом, какого не было у твоей матери! Ну что ты все куксишься?

Он приказывал зевающим от усталости служанкам вновь распаковывать тюки и сундуки, чтобы трясти перед потухшим взглядом Магды самыми красивыми, на его взгляд, вещами. Он раскладывал перед ней вышитый корсаж, очень нарядный и с атласными бантами, кусок брабантского кружева, пару белых персидских перчаток, шелковые чулки, украшенные золотыми стрелками, отделанные оборками нижние юбки, богатый плащ из розовой с голубым камчатой ткани, теплое шелковое постельное белье, которое у сэра Адама вызывало особый восторг.

— У графа замрет сердце от желания, когда он увидит все эти шаловливые безделушки. И позабудет о твоем перекошенном рте, дорогая…

Он постоянно отпускал шуточки в подобном роде, которые оскорбляли скромность Магды и вызывали гнев. Но она молчала, и хотя внутри у нее все кипело, девушка твердо решила больше не вступать с сэром Адамом в открытую перепалку. Только однажды она повернулась к нему и процедила сквозь зубы:

— Бросьте свои насмешки, прошу вас. Вы продаете меня, как рабыню, и я добровольно иду в кабалу только ради моей несчастной матери. Хватит. Оставьте меня в покое, иначе я не доеду до Морнбери живой, обещаю! Я разделю печальную судьбу Доротеи и навсегда обрету покой.

Отчим утихомирился. Ему нужно было оправдать те расходы, которые он понес из-за свадебных приготовлений. Насмешки прекратились.

Однажды она получила от Эсмонда письмо:

«Мне очень неприятно, что ужасная болезнь поразила ваших бедных братьев и тем самым отсрочила нашу встречу. От всего сердца желаю скорого и полного выздоровления бедным мальчикам и благодарю Бога за то, что вы сами не заболели. Каждый вечер я смотрю на ваш портрет и любуясь вашей юностью и красотой, чувствую, как пробуждается моя привязанность…»

Губы у Магды задрожали. Долго сдерживаемые слезы показались на глазах и покатились по щекам.

— Милостивый Боже! — прошептала несчастная. — Что он скажет, когда увидит меня и поймет, как подло был обманут?

Сквозь туман слез она написала ответ.

«Днем и ночью мои мысли обращаются к вам и я молю Всемогущего Бога, чтобы он сделал меня достойной звания вашей супруги и помог занять в вашей жизни место той, которую вы так любили. Что бы ни случилось, знайте, что я хочу только одного — понравиться вам. И поскольку мы с вами до сих пор ни разу не встречались, если не считать того мимолетного мгновения в замке Шафтли, я надеюсь, вы без колебаний поверите в то, что я желаю вам добра точно так же, как вы желаете мне. Надеюсь не разочаровать вас.

Любящая вас Магда».
Стоило отправить это послание, как девушка тут же ощутила горечь стыда и угрызения совести. В то же время она создала в своем воображении образ Эсмонда, как прекрасного и благородного рыцаря, которого любая с гордостью назвала бы своим мужем и в которого она, Магда, была страстно влюблена.

Магда рассмеялась. Но это был нерадостный смех. Скорее всего, подумала она, как только этот рыцарь увидит ее, он отшатнется и, возможно, даже отправит свою невесту обратно в Уайлдмарш Мэйнор.

Задыхаясь от рыданий, Магда спрятала лицо в подушку.

— Боже, дай мне сил пройти через это испытание, — прошептала она умоляюще. Через четверть часа стоны ее утихли, девушка легла на спину и, закусив мокрый от слез платок, стала думать сначала о том сумасшедшем, за которого вышла замуж ее мать, представляя, как он запирает женщин в комнате и сжигает Уайлдмарш Мэйнор дотла, объявляя все несчастным случаем, а затем о мужчинах вообще.

И начала спорить сама с собой. Такое ли уж важное значение будет иметь то обстоятельство, что Эсмонд отвергнет ее? Магде казалось, что все самое ужасное в своей жизни она уже пережила и хуже быть просто не может. К тому же она уже будет вольна не возвращаться в Уайлдмарш…

А потом она стала создавать в своем богатом воображении образ Эсмонда-любовника. Ее любовника… И эта сцена показалась ей не такой уж и невероятной.

Думая о нем, она скинула ночную рубашку и оценивающе принялась изучать свое тело в неровном свете свечей. Оно было нежным, с красивыми маленькими грудями и стройными линиями бедер. Сэр Адам столько раз повторял ей, что мужчину можно привлечь не только лицом, но и красивыми женскими формами… Она несколько поправилась за последнее время и выглядела лучше.

Во время венчания ей наденут густую белую вуаль. На свадьбе Эсмонд, конечно, выпьет и под винными парами, возможно, не воспримет ее так болезненно, как ей представляется. Она представила себе, как они ложатся в супружескую постель, и вообразила головокружительные страстные ласки. Девушка, которая всю жизнь томилась по недоступной любви, испытала сейчас настоящее любовное томление. Но тут, взглянув на лицо, она поняла, как тщетны ее мечтания, и вновь заплакала. Натянув ночную рубашку, Магда легла в постель, то рыдая, то молясь, пока, утомившись, не заснула.


А потом наступил день отъезда.

Магда чувствовала себя ужасно: голова болела, а глаза покраснели от слез. Она вызвала звонком служанку.

Господи, помоги мне и дай силы, молилась она. В комнату вошла новая служанка Аннет. На ней было хорошенькое серое платье и белый чепец. Магде не нравилась Аннет. В ее жилах текла французская кровь, и она была шумлива и разговорчива, а ее визгливый смех раздражал девушку. Разглядывая крутые фальшивые кудряшки Аннет, Магда решила, что модница наверняка любовница отчима. Впрочем, сейчас это не имело ровным счетом никакого значения. Аннет была здесь для того, чтобы следить за гардеробом Магды.

Она никогда и нигде не высказывалась вслух о внешности невесты, но Магде казалось, что в остреньких черных глазках Аннет, когда та бросала взгляд на ее шрамы, таится насмешка и злорадство.

Аннет принесла горячей воды и выкупала Магду, насухо обтерла ее полотенцем и принесла кофе и бифштекс на завтрак.

Во время завтрака в комнату вошла леди Конгрейл, опираясь на трость, с которой она не расставалась в последние дни. Эта женщина была похожа, благодаря своему пожелтевшему лицу, на пугало. Мать присела рядом с Магдой и завела нудную беседу в своей привычной печально-хныкающей манере.

Жизнь без Магды в Уайлдмарш Мэйнор, ныла леди, будет уже не той. Пресвятая Дева, какое несчастье, что уезжает ее хорошая дочка.

Магда рассмеялась и поправила:

— Скорее уезжает ваша трудолюбивая рабыня, не так ли, мадам?

— Не злись. Мне так много еще придется здесь вынести, — простонала леди Конгрейл.

— Я не собираюсь злиться, мадам, — сказала Магда. — Просто мне очень трудно заплакать при расставании с вами. Так же трудно, как заставить себя кричать от радости в предвкушении того, что меня ждет в ближайшем будущем.

— Ты же не знаешь. Господь милостив! Все может еще обернуться очень хорошо для тебя, дитя мое.

Леди Конгрейл протянула к дочери обе руки и всхлипывающим голосом попросила:

— Поцелуй же свою маму. Ободри ее добрым словом.

Жалость и отвращение боролись в сердце девушки. Мать наравне с отчимом организовала весь этот подлый обман и эту свадьбу. Но она знала, что самым тяжелым наказанием для этой женщины является ее совместная жизнь с таким мужем, как сэр Адам. Поэтому Магда опустилась перед ней на колени, наклонила голову и позволила леди Конгрейл поиграть с ее волосами, потрепать по щеке и понаслаждаться ролью любящей матери.

Впрочем, леди Конгрейл была действительно небезразлична судьба ее старшего ребенка.

— Думая о нас с состраданием, даже если тебе самой придется несладко, — напутствовала она Магду, всхлипывая.

После ее слов в дверь комнаты грохнул требовательный кулак хозяина дома, который предупреждал Магду, что через час надо уже выезжать.

Магда поблагодарила Бога за то, что времени на дальнейшие сантименты уже не осталось. Против воли ее снова нарумянили и покрыли толстым слоем пудры, натянули модное дорожное платье, на завитые волосы осторожно надели отороченный мехом капюшон.

Во дворе стояла красивая, обитая кожей карета. В упряжке били копытами четыре прекрасные чалые лошади, гривы и хвосты которых были подвязаны синими и белыми ленточками. Форейторы были одеты в кремово-синие ливреи, униформу дома Морнбери. Эсмонд прислал за невестой свои экипаж.

Последние слова прощания были сказаны матери и братьям. Плохо одетые и голодные слуги выстроились в шеренгу около кареты. Они плакали и утирали носы рукавами. Им было искренне жаль, что Магда покидает Уайлдмарш Мэйнор. Только от нее они в этом доме получали доброту и понимание.

Вместе с Магдой в карету графа села Аннет, держа на коленях корзиночку, где лежала еда на дорогу и бутылка домашнего вина для сэра Адама. Сквайр Уайлдмарш Мэйнор сидел в карете напротив двух женщин и время от времени ухмылялся, поглаживая одной рукой бороду, а коленом, как бы невзначай, задевая колено Аннет…

Наконец карета тронулась с места и затряслась по неровной дороге.

При других обстоятельствах Магда с удовольствием восприняла бы эту поездку как невиданное развлечение на фоне скучной и однообразной жизни. За всю свою жизнь она только дважды далеко уезжала от дома. В последний раз это было тогда, когда она поехала с родителями в замок Шафтли на свадьбу Доротеи, обернувшуюся похоронами. Но тогда они ехали в тесной почтовой карете, где было нечем дышать. Сегодня они путешествовали с настоящим комфортом, но, несмотря на это, Магда была еле жива от волнения, ведь она ехала навстречу своей судьбе. Девушка невидящим взглядом смотрела в окно на городки, которые они проезжали, на раскиданные в беспорядке домики бедных, особняки богатых, фермы, широкую полосу вспаханной земли, огороженную низкими каменными стенами, типичными для Глуцестершира, на дикие, одетые снегом холмы.

Она смотрела, но ничего не видела, ни о чем не думала, терзалась мрачными предчувствиями, представляя себе тот прием, который окажет ей жених.

Глава десятая

Первый день нового года начался с радостного рассвета.

Веселое солнышко согрело сюррейские холмы, превращая холодный снег в сверкающее серебро. Облака волновались, словно паруса на северном ветру и белыми кораблями бороздили морозно-синий океан небес. В такое утро Морнбери Холл выглядел как картинка, нарисованная талантливым и влюбленным художником.

Эсмонд стоял в библиотеке у окна, поглядывая на дорогу. Одна рука покоилась на бедре, другая беспокойно теребила прекрасное брабандское кружево узкого воротника. Его нервозность отметил Арчи Сент-Джон, который стоял рядом с молодым графом и тоже с нетерпением ожидал приезда Магды.

Перед этим Эсмонд два часа провел в своей туалетной комнате, наряжаясь, как и полагается по такому случаю. На нем был чудесный камзол из камчатого атласа, петли которого были расшиты золотом, Позолота была и на больших манжетах. Кремовый шелковый жилет был искусно расшит и украшен маленькими позолоченными пуговицами. Ну туфлях сверкали бриллиантовые пряжки.

Несколько синих и белых ленточек — его цвета — свешивались с одного плеча. Сегодня он надел парик изящного серого оттенка. Граф был бледен, и глаза его метались из стороны в сторону так как он не мог ни на чем сосредоточиться. На подоконнике, возле которого стоял Эсмонд, лежала большая шляпа, тоже украшенная бриллиантами и расшитые золотом перчатки.

Неожиданно рассмеявшись, он сказал Сент-Джону:

— Ну, как я выгляжу, Арчи? Эсмонд Морнбери нарядился перед тем, как на него наденут оковы.

— Неужели ты воспринимаешь женитьбу в столь мрачном свете?

— Сегодня почит в бозе моя свобода, разве не так? — шутливо спросил Эсмонд.

— Ты преувеличиваешь. Когда очаровательная Магда впорхнет сюда, словно птичка, и бросится в твои объятия, ты забудешь о своих тревожных мыслях, — ответил Сент-Джон.

— Да ты романтик, мой дорогой Арчи, — снова рассмеялся Эсмонд.

Согнав улыбку, он взял своего друга за руку.

— Слышишь, кажется, едут, — проговорил Эсмонд и поспешил навстречу гостям.

Все обитатели Морнбери Холла высыпали из дома, чтобы не пропустить торжественного появления из кареты невесты его светлости.

Вот и пришло время впервые увидеть ее… Незнакомку, призванную стать самым близким другом… Милое дитя с миниатюры, подумал Эсмонд, и почувствовал, как помимо его воли сильно забилось сердце.

Карета наконец остановилась. Форейторы спрыгнули на землю. Первым показался сэр Адам, который отвесил Эсмонду, появившемуся у крыльца почтительный поклон. Молодой граф покраснел. Но щеки у него вспыхнули не от холодного ветра, а от вида стройной девичьей фигурки, которая вышла из кареты вслед за сэром Адамом и с первого взгляда приятно поразила Эсмонда. В сопровождении своей французской служанки невеста направилась к графу.

Он шагнул к ней навстречу и тут же понял, что не видит ее лица. Оно было скрыто огромным меховым капюшоном так, что сверкали только огромные, волшебные глаза, отливавшие позолотой и оттененные длинными черными ресницами. Эсмонд отметил про себя, что глаза совсем не похожи на те, которые он видел на миниатюре. Честно говоря, он был приятно изумлен, так как оказалось, что в жизни глаза Магды куда более красивые и намного выразительнее, чем на портрете. Впрочем, у него было еще мало времени, чтобы разглядеть ее как следует. Эсмонд вежливо поклонился невесте и коснулся губами маленькой, заключенной в перчатку руки.

— Добро пожаловать в Морнбери Холл, Магда, — чуть хрипловато проговорил он.

И она ответила. Тем самым долгожданным голосом, по которому он истомился и который вместе с тем боялся услышать:

— Благодарю вас, сэр.

Сэр Адам, улучив момент, тут же попросил проводить их в отведенные им комнаты, чтобы «смыть дорожную пыль».

— Нашей милой Магде не следует открывать перед вами лицо, милорд, до тех пор, пока она не приведет себя в порядок и не станет рядом с вами в церкви, не так ли? — елейно осведомился он.

— Конечно, сэр, — ответил несколько озадаченный Эсмонд. Бросив еще один внимательный взгляд на девушку, которая сегодня должна стать его женой, он отдал приказ двум слугам провести мисс Конгрейл и ее спутницу в предназначенные для них комнаты.

Сэр Адам с гостями из числа самых близких семье Морнбери прошел в библиотеку. Стаканчик вина сделал этого проходимца весьма приятным и улыбчивым собеседником, который держался просто, но с достоинством. Эсмонду как-то сразу не понравился его будущий тесть, и он поблагодарил Господа Бога за то, что сэр Адам и его семейство живут в далеком Страуде и ему не придется часто видеться с ними.

Арчи, на секунду выйдя из комнаты, вернулся и прошептал Эсмонду на ухо:

— Пора идти в церковь. Прошел слух, что твоя невеста вот-вот будет готова и через минуту спустится вниз.

Эсмонд поднялся. Румянец сошел с его обеспокоенного лица, и оно побледнело от волнения. Он взял с подоконника свою украшенную драгоценностями шляпу и позвал:

— Пройдемте в церковь, леди и джентльмены.

Из Лондона в Морнбери Холл на свадьбу графа приехало много гостей, были приглашены также местные соседи с семьями.

Генерал Коршэм и его супруга — соседи из Суонли Мэйнор, который располагался как раз на границе между Сюрреем и Суссексом, привезли с собой свою племянницу мадемуазель Шанталь Леклер, родившуюся во Франции, но жившую вместе с ними.

На какое-то мгновение, когда ему представляли эту прелестную девицу, Эсмонд почувствовал знакомое всем мужчинам волнение, ибо перед ним стояла действительно красавица.

Мадемуазель Шанталь в свои восемнадцать лет была удивительно привлекательна, цвет ее лица напоминал розовые лепестки, смеющиеся глаза были прелестной миндалевидной формы, а каштановые волосы роскошны. На ней было розово-золотистое парчовое платье, отороченное соболем, и изящная шляпка, из-под которой струились темные витые локоны.

Сделав перед молодым графом реверанс, она окинула его вызывающе-манящим взглядом из-под восхитительных ресниц и, мило коверкая английские слова, сказала, что счастлива познакомиться с графом Морнбери, а также рада, что живет так близко и сможет часто видеть графа и его молодую жену. Затем она извинилась за либеральные взгляды своего английского дядюшки, ибо знала, что лорд Морнбери причисляет себя к оппозиции. Но Эсмонд, на миг забыв, что он жених, шутливо-галантно поклонился и проговорил:

— Когда мужчина смотрит на такую прекрасную женщину, он не принимает политику в расчет. Да, Шанталь Леклер оказалась очаровательным созданием, и теперь он вспомнил, что отец Доротеи как-то рассказывал ему о ней и пытался подтолкнуть к более близкому знакомству.

После церемонии представления Эсмонд в сопровождении Арчи отправился в церковь. А потом в храм вошла она… Эсмонд стоял у алтаря, горделиво положив руку на эфес шпаги, которая в данную минуту служила всего лишь непременным элементом праздничного костюма. Граф почти с мальчишеским трепетом поджидал Магду, которая торжественно шла по проходу под руку с отчимом.

В горле у Эсмонда стоял комок, он окинул взором девичью фигурку… и ростом, и сложением напоминавшую ему Доротею… Впрочем, несмотря на ее плотную вуаль, он смог рассмотреть, что у нее темные волосы. Магда была брюнеткой и, конечно, в этом отличалась от блондинки Доротеи.

Сердце мужчины разрывалось от двойственности чувств — теплота по отношению к девушке, которая помогла бы ему воссоздать образ любимой, и неприязнь к незнакомке, которую он видел третий раз в жизни. Граф напряженно пытался рассмотреть лицо невесты, но не мог различить черт из-за плотной вуали, закрывающей ее словно забрало рыцаря. Она подала ему свою маленькую ручку в перчатке, и Эсмонд ощутил, как дрожит его будущая жена. Он пожал ей руку и, наклонившись, прошептал:

— Успокойтесь. Вам нечего бояться.

Она едва заметно кивнула, но успокоиться, казалось, было выше ее сил.

Стоя рядом со своим красавцем-женихом перед лицом священника, Магда Конгрейл желала только одного: чтобы земля разверзлась под ее ногами и она провалилась. Страх от происходящего парализовал ее, и все же где-то в глубине своей мятущейся души Магда чувствовала прилив необыкновенного счастья. Счастья, которое всего лишь через час растает без следа, как дым, оставив только боль и муку. Еще несколько минут, и она станет замужней женщиной. О, как бы она могла любить этого благородного человека, красивее которого нет на свете, которого любила ее дорогая Доротея!.. Этот день, который при других обстоятельствах должен был бы стать счастливейшим в ее жизни, что он ей принесет?.. О, как бы она хотела, чтобы сейчас Господь сотворил чудо и ей была бы подарена красота ангела, изображенного на цветном витраже над маленьким алтарем. Страшный момент. Она умирала и ликовала одновременно. Она призывала смерть и, как никогда, хотела жить.

Но никто не знал о ее мучениях. Гости видели прелестную девушку, одетую в богатое кремовой цвета платье из шелка, плиссированное ленточка ми, с рукавами-крыльями и корсажем из серебристого кружева. Волосы Магды старательно завили присыпали серой пудрой и украсили вплетенным] лентами. Лицо же было закрыто короткой кружев ной вуалью. Но не все восторгались красотой невесты. На последнем ряду, в одиночестве, сидела толстая женщина с подрагивающими подбородками и маленькими глазками, в которых сверкал ужас. Она не отрываясь смотрела на молодых. Из последних сил она сдерживалась, чтобы не закричат «Остановитесь!», но не смела… Ибо Марте Фустиан была известна правда!..

Немного раньше ее позвали в комнату для гостей, чтобы узнать у француженки, сопровождающей невесту, не нужна ли ей помощь местных слуг. Не успела она войти, как Аннет бросилась через всю комнату к двери, открытой было Мартой Фустиан, и захлопнула ее перед самым носом пожилой женщины. Однако миссис Фустиан все же хватило времени на то, чтобы хорошо рассмотреть лицо невесты. Холодный пот прошиб толстуху, и она зажала руками рот, чтобы не закричать!

Она знала, кого его светлость берет сейчас в жены!

Венчание шло своим ходом. Звучный и торжественный голос епископа разносился по всей церкви.

Магда через пелену близкого обморока разобрала слова:

— Эсмонд Уолхарст Морнбери, согласен ли ты взять эту женщину…

И ответ Эсмонда:

— Да.

Понимая, что сейчас ей придется сказать то же самое, Магда пошатнулась. Цветные стекла витражей поплыли у нее перед глазами и перемешались, словно в калейдоскопе.

Вот сейчас, собрав все силы, думала она, я должна сказать нет! Как будто издалека девушка услышала свой голос:

— Да.

Потолок не рухнул. Церемония продолжалась, Магда больше не была мисс Конгрейл. Отныне она должна называться графиней, женой Эсмонда Уолхарста, пятого графа Морнбери.

Когда служба подошла к концу, бедняжка поняла, что сейчас по обычаю жених поднимет вуаль и поцелует новобрачную перед лицом всех присутствующих. Подвергать его столь сильному шоку, а себя настоящей пытке на виду у стольких зрителей — она представила себе шепчущихся леди и разинувших рты джентльменов — было выше ее сил. Несчастная попыталась спасти положение. Она покачнулась и, когда Эсмонд подхватил ее, прошептала, задыхаясь:

— Мне душно! Душно! Унесите меня отсюда, умоляю! — и закрыла глаза.

Эсмонд был потрясен и нашел ее слабость трогательной. Бедное дитя! Он поднял ее на руки и понес это воздушное белоснежное создание к выходу.

По рядам тут же пронесся тихий шелест приглушенных голосов. Сочувствующими взглядами все провожали новобрачных. Только миссис Коршэм, супруга генерала, стоявшая около мужа, который явился по такому торжественному случаю в полной парадной форме, недовольно покачала головой в парике и проговорила:

— Ох уж мне эти современные девицы! Ц-ц-ц! — поцокала она языком, с упреком глядя на Магду, которую уносил из церкви муж. — Одна мода на уме. Ни выдержки, ни присутствия духа! Боюсь, у Морнбери несколько искаженный вкус на женщин. Будет обидно, если леди Морнбери на поверку окажется столь же хрупкой, как ее погибшая кузина.

Морнбери осторожно нес молодую жену вверх по лестнице в спальню. Страшное лицо Магды было скрыто плечом молодого графа.

— Не расстраивайся, дорогая, — говорил он, чтобы утешить ее. — Я рад, что несу тебя на руках, это так символично. Тебе не получше, моя хорошая?

— Да, милорд, — услышал он сдавленный ответ.

— Будет, право, — сказал он. — В обращении ко мне тебе не нужно упоминать этот титул. Я Эсмонд, твой муж. Или ты уже забыла о том, откуда мы идем? — весело добавил он.

Она промолчала. Она не забыла. О Боже, думала Магда, неужели когда-нибудь в своей жизни я смогу забыть эту минуту? Почему мне не дано власти управлять временем?! Я бы остановила его бег, и эта минута, когда он держит меня на руках, продолжалась бы вечно!

Ее маленькие ручки, на пальце одной из которых поблескивало новенькое обручальное кольцо, сомкнулись на его шее. Она прижималась к нему так, как будто тонула, а он выносил ее из штормовых волн, которые грозили вот-вот сомкнуться над их головами.

Однако когда они все же поднялись наверх, а два лакея распахнули перед ними двустворчатые двери покоев, Магда почувствовала, что краткому отчаянному счастью подошел конец.

Когда он поставил ее на ноги, Магда поняла, что они оказались в спальне. Прежде это была спальня матери Эсмонда, которую он к этому дню полностью переделал.

Стены затянуты материей светло-золотистого цвета. Толстый серый ковер покрывал весь пол. Мебель с блестящей полировкой, отливающей золотом, была сделана из великолепного ореха. Это было новшеством даже для столицы.

Три высоких окна выходили в сад и оказались сейчас занавешены тяжелыми серыми шторами из парчи, висевшими на витых золотистых карнизах.

Огромная кровать, на которой в свое время был рожден Эсмонд и на которой умерла его мать, была накрыта богатым атласным покрывалом темно-красного цвета с вкрапленной золотой нитью. Ни о чем подобном Магда и мечтать не могла. На туалетном столике лежали расшитые кружевные салфетки, на которых стояли флакончики духов с золотыми пробками и золотой туалетный прибор с гербом Морнбери. Красивое резное зеркало с позолоченной рамкой отразило ее хрупкую фигурку. Изящный маленький шезлонг, весь в красных атласных подушечках, стоял около белого мраморного камина, в котором был разведен большой, веселый огонь, распространяющий уютное тепло по всей огромной спальне. На всех столах стояли огромные вазы с белыми розами. Восковые свечи горели мягким светом в золоченых канделябрах. Эсмонд взял Магду за руку.

— Одну минуту, сэр… Эсмонд… — запинаясь, проговорила она. — Разрешите мне позвать служанку, чтобы она потерла мне виски… У меня кружится голова… в церкви было так душно…

Она запнулась почти на полуслове и неподвижно стояла перед ним, сжимая и разжимая сведенные от напряжения пальцы и не поднимая на него глаза.

Эту просьбу Эсмонд отнес за счет вполне понятной девичьей робости и скромности, но он больше не собирался откладывать знакомство с собственной женой и хотел непременно сейчас увидеть ее лицо.

Веселым и нежным голосом он сказал:

— Не забывай, моя любовь, что до сих пор мне приходилось довольствоваться только твоим милым образом на миниатюре. Теперь, когда мы выкрали у всех минутку уединения, позволь мне поцеловать те нежные губы, которые столько дней дарили мне улыбку с портрета.

— Н-нет… Нет… — отчаянно запротестовала Магда.

Но Эсмонд только рассмеялся и притронулся к ее кружевной вуали своими длинными, пальцами аристократа.

— Не бойся меня, дитя мое.

Отчаяние охватило Магду. Она была похожа на зверька, которого загнали в угол. Так не раз делали на протяжении всей ее жизни.

Девушка вдруг рассмеялась. Этот смех удивил Эсмонда Морнбери и проник в самое сердце. Неожиданно Магда резким движением подняла вуаль с лица… Не подняла даже, а сорвала ее с головы. Она стояла перед камином, повернувшись к нему так, чтобы при свете огня и свечей, горевших в канделябре на каминной полке, он мог разглядеть ее лицо.

— Смотри же, — хрипло проговорила она. — Смотри, кого ты только что поклялся любить!

Наступила минута молчания. Это молчание грозило оставить свой зловещий след в душах обоих молодых людей, стоявших сейчас напротив друг друга.

Эсмонд во все глаза смотрел в лицо своей супруги. Поначалу как бы не веря своим глазам, потом с ужасом…

Перед ним стояла отнюдь не миловидная девушка с портрета, посланного ему Адамом Конгрейлом. Сходства не было никакого! Он переводил взгляд на искривленный рот, изуродованный страшным шрамом, синевато-багровые рубцы, которые начинались от подбородка и шли по лицу вверх к брови. Это было не лицо, а жалкая раскрашенная маска. Ослепленный возмущением, граф не видел боли в глазах молодой жены. Даже ее волосы, отметил Эсмонд, непривлекательны, безжизненны, слишком сильно завиты. Очевидно, крашеные.

Он сдавленно вскрикнул:

— Господи Боже, что это?!

И снова у Магды появилось ощущение того, что она умирает. Еще одна смерть после десятка, пережитых с того дня, когда отчим принудил ее к участию в этом гнусном обмане. Девушка видела сейчас болезненный страх, испуг Эсмонда. Нежность исчезла с его лица, словно по мановению волшебной палочки, Магда, замирая сердцем, поняла, какое впечатление произвела на него ее внешность. Но вместе с тем она чувствовала и нечто вроде облегчения. Самая страшная черта пройдена, и молодая графиня ощутила прилив мужества, ведь ей нечего было больше терять. Она снова оказалась в мире проклятого одиночества. Что ж, видно это ее крест, ее приговор, ее вечная мука — шагать по жизни до конца одной. Она проговорила с горьким сарказмом:

— Похоже, его светлость нашел свою молодую жену не вполне привлекательной, а?

Побледнев как смерть и сжав кулаки, Эсмонд вскричал:

— Но ты не та, которая изображена на портрете!

— Правильно, — дрожа сказала она. — На портрете была моя мать.

— Твоя мать? Боже Всемилостивый, кто создатель столь гнусного обмана?!

— Спросите об этом лучше сэра Адама, — без всякого выражения ответила Магда.

Эсмонд, ошеломленный, продолжал смотреть на нее, не в силах отвести взгляд. У него было ощущение, что это какой-то фантастический кошмар, что это неправда. С ним сыграли злую шутку, а Эсмонд не относился к числу тех, которые легко переносят такое. Внезапно возвысив голос, он крикнул:

— Зачем это было сделано?! С какой целью?! Как ты могла? Как посмел Адам Конгрейл… — Лицо молодого графа было малиновым от ярости.

Все тем же безжизненным голосом Магда спросила:

— Вы хотите отослать меня домой?

— Отослать тебя домой? — запинаясь, переспросил он. — Я только что сделал тебя своей женой. Ты связана со мной законами Божескими и человеческими. Ты… Ты графиня Морнбери! Дешевая мошенница!

Она вся задрожала и положила руку на горло, словно ей вдруг стало трудно дышать. Впрочем, так оно и было. Комната поплыла перед ее взором. Красивое, но искаженное до неузнаваемости страстным гневом лицо человека, который стал ее мужем, стало затуманиваться. Она услышала как будто со стороны свой вскрик:

— Не надо!.. О, прошу вас!..

Когда она пришла в себя, то увидела, что лежит на кровати, а Эсмонд стоит рядом.

Его первый яростный приступ гнева улегся и превратился в ледяную ярость. Глядя на упавшую в обморок жену, он заметил впалые щеки, какой хрупкой и болезненной она выглядит. С удивлением он отметил, что правая половина ее лица не тронута увечьем и хранит на себе признаки несомненной красоты. Красива была и длинная нежная шея. Обнаженные изящные плечи показались из-под платья… Но… отвратительные шрамы вызывали в нем ужас. Всю свою жизнь Эсмонд был проповедником и образцом совершенства, поэтому он не мог видеть изуродованную женщину.

Когда Магда очнулась и взглянула на него, он не заметил в ее глазах ничего похожего на злорадную радость, которую она должна была сейчас чувствовать, ведь задуманный план удался, и удался с блеском.

— Вы собираетесь отослать меня домой? — снова обессиленно спросила Магда.

Он ответил холодным спокойным тоном:

— Я желаю получить объяснение. Бог свидетель, не твоя вина в том, что ты так уродлива. Но отослав мне чужой портрет, ваша семья совершила по отношению ко мне продуманный и жестокий акт обмана. Теперь я подозреваю, что и вся наша переписка была всего лишь составной частью вашего гнусного плана! Возможно даже, что те нежные послания писала вовсе не ты.

Она с трудом приподнялась на кровати. Локоны и ленточки растрепались, от этого она выглядела просто комично. Но глаза ее горели, словно факелы, а ответ был тверд:

— Их писала я. От первого до последнего.

Его губы скривились.

— В своих письмах ты не раз повторяла о своих возвышенных чувствах, об уважении, которое ты якобы испытываешь ко мне. Ты говорила, что твое единственное желание — служить мне. Интересно, неужели это любящее сердце подсказало тебе этот дьявольский план?

Не в силах ответить, Магда спрятала лицо в ладонях. Она знала, что ей в конце концов придется услышать все эти вещи, но теперь, когда она их слышала, они уничтожали ее.

Вдруг Эсмонд спросил:

— Когда ты получила это увечье?

— В детстве. Это был несчастный случай. Меня сбросила моя лошадь.

Эсмонд отвернулся, нахмурился и стал мерить гневными шагами комнату. В его голове пронеслась их мимолетная встреча в замке Шафтли. Тогда Магда была тоже под вуалью, но он не придал этому значения, решив, что это деталь траурного одеяния. Ее тетушка говорила в письме о несчастном случае, но ему и в голову не приходило, что случай обернулся трагедией. Леди Шафтли писала о Магде только хорошее, и Эсмонд не мог понять, как девушка, которая сама в жизни так настрадалась, могла согласиться участвовать в подобной гнусной затее? Его душа мучилась как в Аду. Ему захотелось убежать из этой комнаты, оседлать Джесс и уехать из Морнбери, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.

Этот рок, конечно, рок, который преследовал его, обрек Эсмонда на несчастья. Весь дом окружен несчастьем. Смерть вырвала из его объятий Доротею, а сегодня случилось вот это… Какое отвратительное лицо!.. Он попался в капкан, ловко поставленный Адамом Конгрейлом, как последний дурачок. Только теперь он осознал, что необходимо было до свадьбы хоть раз увидеться с Магдой. Но теперь уже поздно.

Это женское существо, сидящее на кровати, подумал он, только и может вызвать в сердце мужчины, что жалость. Да, граф пожалел ее. И чем больше он думал о ее несчастье, тем ужаснее ему казалось то, что девушка, которая могла превратиться в настоящую красавицу, была так жестоко наказана судьбой, получив кошмарные увечья.

Эти румяна и пудра… Этот опущенный вниз рот… Эти рубцы… О Господи, как можно заставить себя полюбить это лицо?! Как ему преодолеть отвращение?! Отослать ее домой? Нет, невозможно. Его просто-напросто поднимут на смех. Даже королеве Анне эта ситуация может показаться пикантной, и она наверняка будет хихикать вместе со своими подданными. Королевский двор зашумит, словно пчелиный улей, если туда сунуть палку, от такого первосортного скандала. И как ему после этого посещать кофейни или появиться в споем клубе? Да, надо признать, что граф Морнбери был гениально одурачен и оказался последним болваном. Адаму Конгрейлу, этой хитрой лисе, ловко удалось женить его на своей уродливой дочери.

Холодная ярость ходила в душе Эсмонда штормовыми волнами. Если он ее отошлет обратно сразу же после свадьбы, то истина тут же откроется, и он станет первым дураком во всем Лондоне.

Нет, такого позора ему не пережить.

Внезапно он прервал свое нервное хождение по комнате и быстро вернулся к кровати.

— Я понял ваш план, — хрипло проговорил он. — Твой негодяй отчим хранил правду в тайне от меня, чтобы заполучить в зятья крестного сына королевы и графа Морнбери. Метил он высоко, а для достижения своей цели использовал самые низкие и подлые методы. И ты была участницей всего этого! Ты, которая в таких нежных выражениях писала мне о своей привязанности! Как я был слеп! Как мог поверить?! О, если бы ты хоть на секунду встала на мое место и почувствовала то, что чувствую я, то ни за что не допустила бы, чтобы это произошло.

Магда бессильно уронила руки и посмотрела на него своими большими печальными глазами.

— Ругайте меня, сколько хотите, — сказала она. — Что я могу ответить на ваши упреки? Я привыкла к тому, что меня незаслуженно ругают и делают мне больно…

На какую-то секунду ее слова заставили его устыдиться своего поведения, но он тут же нахмурился и, обидчиво выпятив нижнюю губу, воскликнул:

— Я ругаюсь только тогда, когда меня до этого доводят! Неужели так трудно понять, что ты первая скрипка в этом заговоре?

— Я могу признать лишь то, что далеко не красавица, — ответила она.

— Хорошо. Я еще раз повторю: не твоя вина в том, что у тебя на лице эти шрамы, — терпеливо повторил он. — Твоя вина в том, что ты приняла участие в дьявольском обмане. Конечно, будь у меня другой характер, я бы сделал вид, что не заметил ничего особенного в твоем лице, и продолжал бы улыбаться. Но я не терплю предательства, а ты предала нашу дружбу и слово чести. Ты не достойна звания благородной женщины.

Ее ногти врезались в мякоть ладоней. Магда чувствовала: еще немного, и она не выдержит. Не могла несчастная рассказать Эсмонду о зверствах отчима — тот мог отыграться на матери. Она прошептала:

— Я вернусь в Страуд.

— Ты теперь будешь делать только то, что я прикажу! — оборвал он. — Я не собираюсь выставлять себя перед всеми на потеху! Что ж, я совершил глупость и теперь буду расплачиваться за нее, но ты останешься здесь и будешь играть роль графини Морнбери!

Она села на кровати и измученными, широко раскрытыми глазами попыталась заглянуть в его глаза.

— Но вы же не хотите этого…

— Разумеется, не хочу, — жестко отрезал он. — Но ты останешься. Если бы ты не захотела, то не совершилсябы этот обман. Боже, каким же я был дураком! Но никто никогда об этом не узнает! Клянусь! А ты должна принять наказание.

— Что вы собираетесь сделать со мной?

Он молча, сжав губы, смотрел на нее. В нем проснулся демон, до этого дремавший и не беспокоивший его долгое время. Глаза Эсмонда, казалось, прожигали девушку насквозь, она почувствовала холод под сердцем от этого ненавидящего, безжалостного взгляда. Молчание графа было страшно. Лучше бы он накричал на нее или даже ударил. Заламывая руки, она упала перед ним на колени:

— Эсмонд, Эсмонд, простите меня, простите мне то, что, кажется, невозможно простить! Вы не понимаете… Вы не можете знать… — Она осеклась и, вскинув руки к волосам, стала яростно срывать с себя все эти нелепые ленточки, кружева, рванула ожерелье, и дорогой жемчуг раскатился по полу.

Ошеломленный молодой человек был потрясен безмерным страданием ее огромных золотистых глаз, залитых слезами. Он увидел трогательные холмики ее белоснежной груди, хрупкие руки, сжатые так, что побелели косточки пальцев. Он отшатнулся, ибо увидел в эту минуту свою возлюбленную маленькую и хрупкую, лежащую на смертном одре. Он вспомнил обжигающий лед ее маленькой руки, которую он поцеловал. Смерть…

Пошатываясь, как пьяный, Эсмонд повернулся и вышел из комнаты.

Глава одиннадцатая

Гости весело шумели в нарядном, обшитом деревом пиршественном зале. То и дело туда входили слуги, неся на серебряных подносах с графским гербом вино и все новые изысканные кушанья. Звучала легкая музыка, изредка заглушаемая веселым смехом или звоном бокалов. Ждали новобрачных.

Каждый умирал от любопытства, желая увидеть молодую графиню и пожелать ей счастья.

Наконец в зал вошел граф.

Верный Арчибальд мгновенно заметил ту перемену, которая произошла с его другом за этот час. Глядя на Эсмонда, Арчи испугался. Он поспешил навстречу молодому лорду, на котором лица не было.

— Как твоя жена, Эсмонд?

Эсмонд презрительно скривил рот.

— Моя жена?.. О Господи!..

Сент-Джон огляделся по сторонам.

— Слушай! Пойдем в библиотеку. Нам надо поговорить. Я чувствую, что случилось что-то ужасное. Ты выглядишь как выходец с того света…

— Подожди, — отвел Эсмонд руку друга и быстро зашагал через весь зал в сторону сэра Адама Конгрейла, который, похохатывая, разговаривал с генералом Коршэмом. Его хвастливый голос хорошо был слышен:

— Уверяю вас, генерал, что моя дочь одна из лучших наездниц во всем Глуцестершире! Разве можно сравнивать ее с другими девицами, ведь ей нипочем и только-только объезженный жеребец. Без седла, можете себе представить, она может проскакать много миль.

— Просто чудо, — бормотал генерал, подливая себе вина и приглаживая седые усы. — Но, сэр Адам, это же очень опасно!

— Настолько опасно, что можно угодить в очень неприятную историю, — вмешался подошедший Эсмонд Морнбери.

Сэр Адам обернулся. Он растерянно заморгал и закашлялся, как будто подавился вином.

— Да, милорд, вы правы! Молодые девушки так неблагоразумны!..

— Вы — мой тесть, и поэтому можете смело называть меня просто Эсмондом, — все тем же ледяным тоном произнес граф и посмотрел на родственника таким взглядом, от которого тому захотелось залезть под стол.

Сэр Адам поклонился.

— О, граф Эсмонд! Благодарю вас. Я польщен, что у меня такой зять.

— Я тоже в восторге, — звенящим голосом ответил Эсмонд, — каждому приятно иметь такую красавицу-жену!

— Надеюсь, новобрачная уже оправилась от своего недомогания? — поинтересовался генерал Коршэм.

Эсмонд не ответил. Он посмотрел прямо в глаза Адаму Конгрейлу:

— Могу я попросить вас, сэр, пройти сейчас со мной в соседнюю комнату? Леди Морнбери все еще чувствует себя неважно, и, боюсь, она сегодня не сможет присутствовать на торжестве. Нет, нет, ни чего серьезного, — прервал он вопрос генерала. — Легкое недомогание, вы же знаете женщин? Я при соединюсь к празднику непременно, но сначала мне необходимо обсудить вопрос с моим адвокатом, который не может ждать и должен возвратиться по срочному делу в Лондон. Нужно подписать кое-какие бумаги. Брачное свидетельство… вы понимаете, — он поклонился гостям с извиняющейся улыбкой и, пропустив вперед сэра Адама, вместе с Арчи прошел в библиотеку.

По залу пронесся шепот сочувствия, а присутствующие дамы принялись обсуждать здоровье леди Морнбери. Таинственный обморок в церкви не давал им покоя и рождал различные толки и предположения.

Войдя в библиотеку и плотно прикрыв за собой дверь, Эсмонд повернулся к своим спутникам. Сэр Адам нахмурился, как ворон, и все время отводил взгляд. Арчи, обеспокоенный загадочным поведением друга, не выдержал:

— Что стряслось, Эсмонд? Всемогущий Боже, надеюсь, у Магды действительно нет проблем со здоровьем?

— Она здоровее нас с тобой. А болезнь у нее одна: черствость души! Болезнь, которую вы, — он ткнул пальцем в сэра Адама, — взрастили и взлелеяли в собственном доме! Вы гнусный негодяй и мошенник! Какова конечная цель вашего подлого обмана? Деньги? О, я вижу вас насквозь. Вы спите и видите, что я назначу своей супруге содержание, которое вы желаете прикарманить. Не так ли, сэр? Какой же я был болван, ведь вы мне столько раз повторяли, что для вас настали тяжелые времена, а я ни о чем не догадывался!

Сент-Джон лишился дара речи. Он переводил ошеломленный взгляд со своего друга на пожилого джентльмена, который пожелтел, как лимон, и которому, как показалось Арчи, стало дурно.

Он видел Магду, подумал сэр Адам, и она не смогла понравиться ему! Проклятье! Морнбери несдержан и к тому же ловко фехтует. Если я не проявлю осторожность, то умру еще до конца этого вечера.

Он молчал, оттягивая время и пытаясь вывернуться из создавшегося положения.

— Умоляю тебя, Эсмонд, да скажи ты, что в самом деле происходит?! — Арчи начинал терять терпение.

— Моя жена и девушка с портрета — это два разных человека, Арчи. Это портрет ее матери, Джейн Конгрейл!

— Но… черт возьми, зачем?! — задохнулся Сент-Джон.

— А ты не догадываешься? — Эсмонд опять повернулся к сэру Адаму. — Нашему уважаемому сэру Адаму позарез нужно было найти богатого мужа для своей уродливой дочери или падчерицы, уж не знаю, как он ее там называет!

— Уродливой?! — с ужасом в голосе, как эхо повторил Сент-Джон.

— В детстве она упала с лошади, — бесстрастно продолжил Эсмонд. — Левая сторона ее лица обезображена. Она столь же непривлекательна, сколь миловиден образ ее матери на портрете.

— Бедное, бедное дитя! — воскликнул добрый Сент-Джон.

— Ее можно было бы пожалеть еще больше, — сказал Эсмонд, — если бы она не согласилась с таким рвением и желанием провернуть со мной этот мерзкий трюк!

— Да, это верно, — кивнул Сент-Джон и, вынув из кармана платок, вытер вспотевший лоб. — Ну и дела! Дьявольская, невероятная ситуация!

— Теперь мне понятно, — продолжал Эсмонд, — какой оспой болело все его семейство. А теперь я опозорен, мою фамилию будут склонять по всей Англии, что мне делать? Я убью этого старого негодяя!

Сэр Адам рухнул на колени, пытаясь поцеловать руку графа, начал говорить.

У него настали тяжкие времена. Был ограблен и находился на грани голода. А тут еще больная жена и трое малолетних ребят на руках. Налог на землю слишком неподъемный. Часто рацион его семьи ограничивался одним черствым хлебом. Он связался как-то с одним мошенником, который скрылся с его деньгами. Зная, что поступил дурно, он на коленях молит графа о прощении. Да это был обман, но Магда сама выдвинула эту идею. Она влюбилась в Эсмонда во время их краткой мимолетной встречи в замке Шафтли в тот печальный день и твердо вознамерилась выйти за него замуж. Со слезами на глазах она умоляла сэра Адама помочь ей в осуществлении этого дерзкого плана. Сэр Адам непрерывно покашливал, говорил бессвязно и цеплялся за атласно-парчовый рукав костюма Эсмонда.

— Одна сторона ее лица очень привлекательна, уверяю вас! Если ее попросить, она без особого труда устроит так, что все увидят только эту, здоровую сторону. Она может постоянно ходить, скрывая рубцы под вуалью, или будет постоянно носить мантилью, как испанская гранд-дама. Мантилья полузакрывает лицо, что будет вполне достаточно для Магды. У нее красивая фигура. Она умна. Все свои письма, адресованные вам, дочь написала сама от первого до последнего слова. Я позаботился о том, чтобы дать ей хорошее образование. Она прекрасно разбирается в искусстве. А то, о чем я только что рассказывал генералу, совершеннейшая правда! Во всем Глуцестере вам любой скажет, что ей нет равных среди наездниц. Даже после своего несчастного случая она не перестала выезжать на лошади. Она бесстрашна и мужественна. Она…

— Хватит! Замолчите! — закричал Эсмонд, прерывая тираду сэра Адама. — С меня достаточно! Бросьте ваши жалкие потуги и перестаньте расхваливать свою дочь!

В эту минуту Эсмонд подумал: «Слава Богу, что ненавистная кровь сэра Адама Конгрейла не течет в жилах моей молодой жены. Но все равно она подлая обманщица!»

Сэр Адам морщил нос и вытирал крокодиловые слезы, которые струились у него по лицу.

— Вы не должны быть настолько жестоким, чтобы отвергнуть мое бедное дитя, — хныкал, молил он. — Это разобьет дочурке сердце, не отсылайте ее сейчас домой!..

— Замолчите же наконец, несчастный негодяй! — не выдержал Эсмонд и прикрыл рукой глаза.

Есть ли счастье на этой земле? Почему именно он обречен на бесконечные любовные муки, за что? Боже Милостивый, помоги мне, направь на путь истинный, мысленно молил Эсмонд.

Арчи тронул его за плечо:

— Эсмонд, милый друг мой, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Эсмонд поднял на него глаза. В них Арчи увидел такую боль, что сердце его облилось кровью.

— Когда речь заходит о женитьбе, я самый несчастный человек на земле, разве не так, Арчи?

— Твой брак можно признать недействительным.

Эсмонд отрицательно покачал головой.

— Нет, нет, это вызовет пересуды и ни к чему хорошему не приведет. К тому же мне придется выплатить этому мерзавцу крупную сумму денег, а ему только того и надо было, не думал же он в самом деле, что я соглашусь жить с такой уродиной?

— Но у Магды очень красивое тело… — вновь возник сэр Адам.

Арчи обернулся к нему.

— Прижми свой поганый язык, иначе я воткну кинжал в твое горло!

Сэр Адам позеленел и опустился на стул.

— Я буду делать все, что его светлости будет угодно, — обливаясь потом, прохрипел он.

Эсмонд посмотрел на своего друга.

— Мы должны возвращаться к гостям. Не хочу, чтобы они о чем-нибудь догадались. Такова, наверное, воля судьбы. Она отняла у меня любимую и заставила жить с уродкой. Я женился и не буду расторгать брак. Ее величество королеве будет неприятно слышать о том, что я стал жертвой гнусного обмана.

— Возможно, ты прав, — со вздохом проговорил Арчи. — Послушай! А может быть, найдется какой-нибудь хирург, который сможет улучшить внешность этой несчастной девочки до такой степени, что ты перестанешь видеть в ней уродку?

Сэр Адам опять влез:

— Да она и сейчас не так уж плоха! При определенных обстоятельствах, сэр, ее и сегодня можно назвать вполне симпатичной…

Эсмонд приблизил к старику разгневанное, пылающее яростью лицо.

— Слушайте меня внимательно, — сказал он. — Я мог бы сейчас убить вас, но не хочу продолжать список убитых мной людей. Покончив с Филиппом Сентхиллом, я поклялся, что больше не убью ни одного человека. Благодаря этой клятве, вы останетесь живы. Но если не будете подчиняться моим распоряжениям, я сделаю так, что вас не примут ни в одном благородном английском доме!

Сэру Адаму опять стало душно, и он расстегнул свой камзол.

— Я согласен на все… На все, что пожелает ваша светлость…

— Вы сейчас вернетесь за стол и будете продолжать играть ту роль счастливого отца, которую вы нагло себе присвоили. И будете молчать не только сегодня, но и всегда о несчастье, постигшем вашу падчерицу. Завтра же на рассвете вы покинете Морнбери Холл и никогда больше вашей ноги здесь не будет. Магде также не будет позволено навещать вас и мать в Страуде.

Сэр Адам молитвенно сжал руки:

— Но вы, милорд, надеюсь, не станете спокойно смотреть на то, как голодают родители вашей жены… — простонал он. — У моей несчастной жены только что были неудачные роды, и она находится сейчас на краю гибели. Я не могу позволить себе дать образование сыновьям. Среди людей, которым будет известно о нашем родстве, пойдут толки, если ничего не изменится, и… Эсмонд грубо прервал его:

— Я пошлю своих людей, чтобы они вникли во все ваши дела на месте. Если вы действительно живете без всяких средств, я позабочусь о том, чтобы вашей семье была оказана посильная поддержка. Но в противном случае, — если будет доказано, что вы врете, — не получите от меня ни одной монеты!

Сэр Адам стал грызть ноготь большого пальца, лихорадочно размышляя над новой проблемой: как представить Эсмонду доказательства своей бедности. Ему придется закопать свои сундуки — весь золотой запас, — прежде чем на них наткнутся графские ищейки.

Низко кланяясь, он задом открыл дверь библиотеки и исчез.

— Плесни-ка мне успокаивающего, Арчи, — попросил граф. — Мои нервы просто не выдерживают.

Арчибальд налил два бокала вина. Когда они выпили, Арчи отважился спросить:

— Неужели… Неужели на нее действительно страшно смотреть, Эсмонд?

— Теперь, когда я как будто спокоен, мне даже кажется, что нет, — ответил Эсмонд, ставя свой бокал на каминную полку. — Одна сторона ее лица страшно изуродована. Просто изрезана на куски. У нее плохие волосы. Они такие черные, что я думаю, крашеные. Она вся замазана белилами и румянами, словно кукла. Право, это было бы смешно, если бы не было так грустно.

— Возможно, — высказал предположение Арчи, — когда она смоет с себя все это, она станет лучше.

— Или еще хуже, — с горечью добавил Эсмонд. — Этот мерзавец усиленно напирает на то, что девушка хорошо сложена. Тут есть доля истины. Это могут подтвердить все, кто присутствовал сегодня в церкви. Она двигается, как лебедь… У нее красивая шея, а руки… Боже, Арчи, это руки Доротеи! И голос…

— Возможно, старый негодяй не соврал, что она умна и образованна. Вспомни, ведь ее письма восхищали тебя, — пытался утешить друга Сент-Джон.

— Но как быть с ее характером? Разве могла порядочная и воспитанная девушка согласиться участвовать в такой мерзкой затее?!

— Возможно, отчим вынудил ее насильно. Ты же видел этого мерзавца. Можно представить, как он издевается над своей семьей, какую власть имеет над домашними.

— Верно, — согласился Эсмонд.

— И не забывай, — продолжил Сент-Джон, — что подобным же образом был введен в заблуждение один из наших монархов. Как говорится, не ты первый, не ты последний!

Эсмонд устало усмехнулся.

— Если ты имеешь в виду Генриха Тюдора и Фландрийскую Кобылицу, то да. Лживый портрет, выполненный Гольбейном, действительно обманул его, и он женился на Анне Клевской. Но я ведь не Генрих Тюдор, который потом с легкостью избавился от постылой супруги. К сожалению, я не Генрих и не могу отвергнуть Магду Конгрейл, тем более обезглавить ее. Я даже не могу убить эту змею ее отчима.

И он печально улыбнулся.

Арчи потянул его за руку.

— Пойдем, мой друг, скорее, к гостям, если не хочешь, чтобы появились сплетни, — посоветовал он. — Гости разочарованы тем, что не видят новобрачную.

Эсмонд кивнул.

— Да, самое главное — избежать скандала. Я хочу попросить тебя: поднимись наверх и передай моей супруге, чтобы она ни под каким предлогом не выходила из комнаты. Кстати, полюбуешься на нее.

— Уже иду.

Эсмонд вернулся в зал и был встречен восторженными криками. Гости наперебой произносили в его честь тосты. Рядом с ним оказалась мадемуазель Шанталь Леклер. Эсмонд взглянул на нее и снова восхитился агатовыми глазами и яркими пухлыми губами. Как много красивых женщин, подумал он с тоской, а меня ждет уродина наверху. Он вздрогнул и передернул плечами. В сторону сэра Адама он больше не смотрел.

— Милорд, мы так и не увидим сегодня графиню? — спросила одна дама, приехавшая из Лондона на свадебную церемонию.

— Увы, ее врач рекомендует покой и тишину. У бедняжки разыгралась мигрень, с хорошо наигранным сожалением ответил Эсмонд. — Уверен, вы поймете меня, учитывая печальные события моего прошлого… Я веду себя теперь крайне осторожно. Излишняя предупредительность по отношению к моей… жене, — он запнулся на этом слове, — лучше, чем недосмотр.

Слово «жена», казалось, жгло ему губы.

Генерал Коршэм поднял свой бокал.

— За лорда и леди Морнбери!

— За жениха и невесту, — послышались восторженные голоса со всех сторон.

Эсмонд выпил свой бокал, осушил второй… третий… Душа его скорбела о том, что он вновь, во второй уже раз, лишен роком простых и милых радостей семейного счастья. Он был зол сейчас на весь мир. И пусть монахи говорят, что есть другая лучшая жизнь, к которой нужно готовить свою душу. Эсмонду хотелось пожить сначала земной жизнью с ее радостями. Счастье, как свеча, думал он, не успеешь зажечь, а она уже сгорела и оплыла, а ведь нужно успеть еще полюбоваться ее ярким огоньком…

Он переходил от одной группы гостей к другой, уверяя всех что жена скоро поправится. Не заметно для себя он очутился около мадемуазель Леклер.

В его голове вспыхнула дерзкая мысль, и он тут же, ни о чем не задумываясь, претворил ее в жизнь: взял ручку девушки в свою и сжал.

— Вы обещаете танцевать со мной?

— С удовольствием, — ответила француженка на своем родном языке и посмотрела ему в глаза так, что у Эсмонда закружилась голова.

А в это время на втором этаже возле постели новобрачной сидел Арчибальд Сент-Джон. Он смотрел на жену Эсмонда и чувствовал, что стал участником трагедии, о масштабах которой и не подозревал, пока не вошел в эту комнату.

Когда Эсмонд, пылая гневом, покинул спальню, Магда упала в обморок. Аннет привела ее в чувство при помощи горелых перьев и уксуса и, раздев, уложила в постель.

Сейчас Магда лежала неподвижно. Изумленный Арчибальд отметил, какая она молоденькая и жалкая, утонувшая в этой огромной супружеской постели. Новобрачная была так бледна, что, казалось, жизнь покидает ее.

— Что со мной будет? — повторяла она тихо. — Что со мной будет?

Арчибальд был поражен известиями, принесенными ему Эсмондом, но еще больше удивил его жалкий вид Магды. И дело было не только в шрамах, хотя он, конечно, не мог не заметить изуродованного лица бедной девушки… Дело было в другом. Он ожидал увидеть размалеванную гарпию, упивающуюся победой и счастливую тем, что ей удалось-таки заманить в свои сети богатого и красивого супруга, этакое бессердечное существо, которому совершенно наплевать на ту подлость, которая была совершена по отношению к его лучшему другу.

Но несчастное, измученное лицо поразило его.

Несмотря на увещевания Аннет, Магда тщательно умылась и запретила впредь прикасаться к себе.

— Все, обман закончился. Пусть он видит меня такой, какая я есть на самом деле, — сказала она. Магда отказалась надеть чепец на голову. Темные волосы свободно падали на плечи витыми локонами, будто вырезанными из эбенового дерева. Да, это было жалкое создание, но, взглянув на ее огромные печальные глаза, горевшие неземным огнем, Арчибальд Сент-Джон был потрясен их волшебной красотой. А голосок, хотя и слабый, был мягким, бархатным и действительно удивительно напоминал голос покойной Доротеи.

— Почему вы пошли на это? — спросил он, когда Магда вопросительно взглянула на него. — Вы можете довериться мне. Я старый товарищ Эсмонда.

— Значит, ко мне вы не можете хорошо относиться, — с горечью ответила она. — Вы должны ненавидеть и презирать ту, которая так поступила с вашим другом.

— Но вы поступили так по своей доброй воле? — настаивал он.

Печальные глаза наполнились слезами. В них была такая боль, что у него защемило сердце. Неужели столь юное создание способно так глубоко чувствовать?..

— Разве я не добровольно произносила супружеские клятвы по законам Божеским и человеческим? Что же вам еще надо?

— Но почему вы пошли на обман? Почему?! — спрашивал Арчи.

Он был крайне заинтригован и чувствовал, что во всем этом скрыта какая-то личная тайна, которую не знает никто. Но Магда отводила глаза и молчала. Она уже знала о том, что сэр Адам завтра покидает Морнбери Холл и отправится домой, и понимала, что если все расскажет сейчас, то это отразится на сэре Адаме, а тот, в свою очередь, не преминет выместить свой гнев на ее бедной матери.

— Не могу поверить в то, что вы добровольно решились обмануть вашего супруга, — не добившись ответа, сказал Арчи.

— О, пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Яне могу сейчас вам все рассказать. Прошу только о том, чтобы с сэром Адамом обращались в этом доме хорошо и он получил необходимую денежную помощь… Мы… Мы так… бедны и совсем худо живем в Уайлдмарш Мэйнор. Как бы вы плохо обо мне ни думали, умоляю — прислушайтесь к моим словам!.. Я прошу вас убедить мило… моего мужа… — она закрыла лицо руками, — простить сэра Адама, учитывая его сильную нужду и возраст, и не позволить ему вернуться домой с пустыми руками!

Арчи возразил, что старый мошенник едва ли заслуживает благодарности со стороны Эсмонда, но Магда упорно просила:

— Моя мать при смерти. Пожалуйста, прошу вас, сэр Арчибальд, позаботьтесь о том, чтобы им была оказана поддержка!

Она так молила, что Сент-Джон наконец дал ей обещание повлиять на Эсмонда.

Перед уходом он обернулся, бросил взгляд на молоденькую несчастную девушку и сказал:

— У вас незавидное положение, мадам, и я бы на вашем месте стал молить Бога о помощи. Не могу сказать, что предпримет Эсмонд. Граф привык самостоятельно принимать решения. Сейчас он пребывает в скверном расположении духа, будучи крайне удрученным и возмущенным гнусным обманом. Но позвольте мне передать ему от вашего имени, что вы раскаиваетесь в содеянном, хорошо?

— Я уже говорила это, — был ее ответ. Он не поверит в мое раскаяние. Меня уложили в эту кровать, но я предпочла бы вернуться вместе с отчимом в Уайлдмарш.

Арчи заверил девушку, что таково было желание Эсмонда — оставить ее здесь.

— Главное сейчас — избежать скандала. Эсмонд слишком известный человек, приближенный к трону. Нельзя допустить распространения слухов, которые выльются в насмешки и могут задеть его крестную мать. Я знаю Эсмонда очень хорошо и могу говорить с полной определенностью: он этого не перенесет.

Магда отвернулась и сдавленно прошептала:

— Я буду вести себя так, как мне будет предписано милордом.

Когда он ушел, она стала думать о нем с хорошим чувством. Ибо Арчибальд Сент-Джон оказался мягким и добрым человеком и не очень, казалось, сердился на нее. Тем не менее, уткнув лицо в подушку, она долго и горько плакала. Молитвы, о которых он говорил, не шли сейчас к ней. Она чувствовала себя покинутой людьми и Господом.

Это была ее брачная ночь.

Магда лежала одинокая, отвергнутая, заплаканная, обвиненная в злодействе, которого не хотела совершать, а ее муж в это самое время веселился и пировал вместе с гостями. Она снова и снова вспоминала то выражение, которое появилось у него на лице, едва он увидел ее без вуали, сердце сжалось и заныло. Молодая графиня положила руку на свою изуродованную щеку и простонала:

— Я хочу умереть! Я хочу умереть… Я хочу умереть…

Она потеряла счет времени и лежала отрешенная и потерянная, когда в ее спальню вновь вошел Эсмонд.

Магда смутно слышала звуки музыки, до нее доносились голоса пирующих гостей, пьющих за счастье молодых. Ей хотелось узнать, каково это: быть сейчас там, участвовать в празднике, наполненном огнями, смехом и танцами? Ей трудно было представить себя в водовороте веселья, поскольку она никогда в своей жизни не танцевала и никто никогда не пил за ее здоровье…

Аннет принесла ей поесть, а когда Магда отказалась, француженка попеняла ей:

— Ваша светлость, вам надо поесть, иначе вы действительно заболеете. Разве его светлости молодому графу мало выпало с вами хлопот и неприятностей? Если так пойдет, ему придется вызывать для вас врача, а тот увидит ваше лицо, и тайна раскроется…

Будучи слишком утомленной переживаниями, чтобы спорить, Магда, давясь, съела несколько кусочков восхитительно приготовленной рыбы в белом вине, которую послала к ней в комнату миссис Фустиан, но от всего остального отказалась наотрез. Потом она приказала Аннет потушить свечи и оставить ее в покое.

Ей казалось, что веселью внизу конца не будет. Впрочем, еще до полуночи от Морнбери Холл отъехали последние кареты, и наконец весь дом погрузился в долгожданную тишину.

Усталый Арчи удалился в приготовленную для него комнату.

Эсмонд, молодой муж, остался в зале один. Он неподвижно смотрел на большое полено в камине, превращающееся в золотистые угли. В это время зевающие слуги тушили огни свечей в комнатах и коридорах, и он сидел, освещенный только огнем догорающего камина.

Эсмонд снял парик и расстегнул камзол. Он выпил много вина и был возбужден только что окончившимся вечером. Перед его взором стоял образ Шанталь Леклер. Они танцевали все танцы подряд, и она прижималась к нему, пробуждая страстные желания. Он и сам прижимался ее к себе и шептал ей на ухо слова любви и просил о скором свидании…

Эсмонд понял, что нравится Шанталь и что, если он только попросит, она будет принадлежать ему. Если бы он немного подождал, то мог бы жениться на ней. Она происходила из хорошей аристократической французской семьи и, кроме этого, могла предложить ему не только свою несомненную красоту, но и богатое приданое. В отличие от других…

Наконец он вспомнил о своей жене, которую оставил наверху. Она произвела на Арчи впечатление испуганного ребенка, который пошел на обман против воли и ради своей семьи. Арчи удивил своего друга также тем, что единственная просьба Магды, оказывается, была не о себе, а о матери. Девушка умоляла сделать так, чтобы жизнь леди Конгрейл хоть немного стала легче.

Эсмонд на этот счет не дал никаких обещаний. Он все еще думал о том, что сэр Адам Конгрейл за его гнусный обман уйдет из его дома с пустыми руками.

Граф налил себе полный бокал вина и неуверенной рукой поднес его к губам.

— Что ж, пора идти к новобрачной, — пьяно усмехнувшись, громко сказал он самому себе, — к моей красавице-жене…

Магда услышала пьяный смех мужа, когда Эсмонд нетвердо, ступил на роскошную лестницу, ведущую вверх. Воск со свечей капал прямо ему на руку, но он не замечал этого.

Магда услышала его пьяное бормотание, которое становилось все слышнее… Она пробудилась окончательно и села на постели. Сердце ее неистово забилось. Напрягая зрение, она смотрела в темноту в сторону двери и ждала, когда он войдет.

Глава двенадцатая

Дверь спальни широко распахнулась. Девушка сидела на постели, прижимая к подбородку одеяло, и смотрела на огромный силуэт Эсмонда, возникший в дверях и отбрасывающий, благодаря свету свечи, страшную тень на потолок. Она не видела лица мужа, так же как и он ее. Мозг его был одурманен вином. Смеясь и путая слова, он пел приятным баритоном:

К чему оттягивать момент?
Иди и поцелуй меня нежным поцелуем!
Скорей! Ведь мне не вечно будет двадцать лет!..
Магде стало трудно дышать. Сердце билось в груди сильными толчками. Она прижала ладонь к губам, чтобы не закричать.

Эсмонд приблизился к ней. Без обычного парика граф показался ей совершенно чужим и незнакомым. Он выглядел моложе, но одновременно наводил ужас своим мертвенно-бледным лицом, остановившимся взглядом. Его белый дорогой камзол и красивый жилет были расстегнуты и залиты вином. Шейный платок был развязан. Он резко и настолько близко придвинулся к ней, что она приглушенно вскрикнула и закрыла лицо ладонями.

Он едва не упал на кровать. Крепко схватил ее темные вьющиеся локоны и потянул их к себе. Да так, что она была вынуждена поднять голову и взглянуть на него. Магда часто страдала в своей жизни, но никогда не была унижена так, как сейчас.

Она простонала:

— Я не виновата! Поверьте, я не хотела делать этого…

Он пьяно посмотрел на нее и, отпустив волосы, сказал:

— Моя супруга! Моя красавица-жена! Это наша первая брачная ночь. Почти все гости разъехались, а те, что остались, храпят в своих кроватях. Наконец мы остались одни. По-твоему, это не романтично? Я, наверно, долго заставил себя ждать, моя милая, а?

Магда собрала все свои силы.

— Я никакая не милая, и вы это прекрасно знаете. Вы смеетесь надо мной. Вы, которого я почитала за рыцаря из рыцарей и джентльмена из джентльменов!

— Рыцарь из рыцарей?! — расхохотался он. — С какой стати мне вести себя по-рыцарски с какой-то дешевой мошенницей? Какое право ты имеешь ожидать от меня донкихотства?! От меня, твоей жертвы?!

Ее полуобнаженная грудь вздымалась. Она вынуждена была сидеть на кровати, полностью выпрямившись, так как длинные жестокие пальцы прижимали ее к спинке кровати, и Магда не могла ни опустить голову, ни вырваться. Будучи полностью открытой и подвергаясь его пьяному изучению, она воскликнула:

— Я тоже жертва! О Боже, ну почему вы не оставите меня в покое?!

— Что?! — воскликнул Эсмонд в притворной тревоге. — Неужели моя дорогая супруга против супружеских ласк?! Неужели я женился на той, которой противны мои любовные ухаживания?!

— Вам нравится издеваться надо мной, — сказала она сквозь зубы, и в ту же секунду ее страх перед ним сменился яростью. Магда стала метаться в разные стороны, пытаясь вырваться. — Пустите меня! Завтра я вернусь домой, и вы больше никогда меня не увидите!

— Завтра?! Завтра, равно как и во все последующие дни, ты будешь делать только то, что скажу тебе я, твой господин и хозяин! — мрачно проговорил он. — Ты никогда не уедешь из этого дома. Те, кому известна правда, будут молчать, я позабочусь об этом. Твой отчим врал мне, что твои братья больны оспой? Отлично! У тебя тоже будет оспа! — Граф неприятно рассмеялся. — Мы распространим слух о том, что ты привезла с собой из дома эту болезнь. Пусть те, кто боится этой напасти, принимают уксусные ванны и молятся Богу. Мне плевать! Но ты останешься в этих комнатах, милая моя, до тех пор, пока врач, которому я плачу, не позволит тебе покинуть их. А когда ты выйдешь отсюда, твое лицо будет закрыто вуалью, и те, с кем ты будешь общаться, решат, что это из-за того, что твое лицо пострадало от оспы, и поэтому ты его закрываешь. Конечно, это станет предметом всеобщего обсуждения, и мне станут выражать сочувствие. Учти: Эсмонд Морнбери выдержит жалость, но не снесет насмешек! Никогда! Ты гнусно обманула меня и заплатишь за это тем, что поможешь мне уберечься от позора!

Магда изумленно смотрела на него. Он ослабил немного свою хватку. Она закрыла лицо одной рукой и стала качать головой из стороны в сторону.

— Какая вам от этого будет польза? Зачем идти на такие хлопоты только для того, чтобы удержать меня здесь?

— Разумеется, я пойду на эти хлопоты вовсе не из чувства любви к тебе, а для того, чтобы ни у кого не повернулся язык назвать меня простаком, которого Адам Конгрейл ловко обвел вокруг пальца. Та мерзкая игра, которую ты с отчимом затеяла против меня, будет продолжаться. Но уже под мою диктовку!

Чувствуя необыкновенную слабость, она прошептала:

— Как вам угодно. Я так устала… Теперь мне уже все равно, что со мной будет. Моя судьба в ваших руках…

Ругаясь, он начал мерить шагами комнату, опрокидывая по пути вазы с цветами и расшвыривая осколки ногой.

Вдруг Эсмонд внезапно вернулся к ней, схватил одеяло и изо всех сил рванул на себя. Его мутный взгляд скользнул по девичьему телу, замершему в испуге и почти обнаженному. Магда уткнулась изуродованной щекой в подушку и застонала от отчаяния. Теперь ее увечье стало незаметным. Взору молодого мужа открылась ее нетронутая красота, нежный профиль. При колеблющемся свете свечи она стала казаться необычайно красивой. Эта ее беззащитность, детская трогательная стройность и хрупкость… Все это воззвало к лучшей стороне его натуры, и в какое-то мгновение весь его гнев рассыпался на сотни мелких кусочков. Эсмонд почувствовал себя почти так же беззащитно, как и она. Неподвижно стоял он у постели и смотрел на жену, недоумевая и чувствуя себя глубоко несчастным. Он заметил две большие слезы, которые выкатились из-под ресниц, побежав вниз по щеке, и услышал ее рыдания.

Осторожно накрыв ее одеялом, он сказал:

— Да простит Бог мою жестокость к тебе. Кто бы ты ни была, что бы ты со мной ни сделала, ты все же женщина… Почти что ребенок…

Присев у кровати, он продолжал:

— Ты ведь не можешь быть плохой со всех сторон, правда? Ведь в твоих жилах течет та же кровь, что текла в жилах моей Доротеи, и я ее светлым именем поклялся оберегать тебя. Правда, это было до того, как я узнал истину. Но я не разведусь с тобой. В роду Морнбери еще не было разводов. Ты останешься моей женой, и я не буду тебя больше мучить, хотя ты не сможешь рассчитывать на привязанность и дружбу с моей стороны. Надеюсь, ты понимаешь меня? Ты принесешь свое раскаяние тем, что поможешь сохранить мое имя, которое теперь стало и твоим, незапятнанным и будешь защищать его от насмешек и позора так же, как и я. Завтра я во всем откроюсь доктору Ридпэту, который принимал роды у моей матери, старому другу нашей семьи, и пришлю его к тебе. Если выяснится, что есть хоть единственный шанс, чтобы улучшить твою внешность, я не пожалею на это никаких денег. Это все, что я хотел сказать тебе сегодня.

Он говорил холодно и трезво, уже не чувствовалось, что он пьян. Магда, внимая каждому его слову, повернулась и смотрела на него не мигая. Он не мог не видеть волшебного сияния ее глаз, отливавших золотом при свете свечи и залитых слезами. Всхлипывая как ребенок, она проговорила:

— Я сделаю все, что вы попросите… все, чтобы доказать вам, что я не такая дурная, как вам кажется.

— Это не имеет никакого значения, какая ты на самом деле. Меня интересует только сохранение моей чести и доброго имени.

— Милорд… Эсмонд… — заикаясь, шептала она.

Но он не дал ей времени для оправданий. Граф нервно провел рукой по своей голове. Ему было немного дурно от выпитого, и он смертельно устал. Невозможно поверить, думал Эсмонд, что это моя брачная ночь и что эта всхлипывающая, напуганная до смерти девочка в большой кровати — моя законная супруга.

— Доброй ночи, — вдруг сказал он и повернулся к двери.

— Эсмонд… — позвала она его снова. Всем своим измученным сердцем она стремилась услышать от него хоть одно слово доброты и сочувствия. Но он, молча закрыв за собой дверь, исчез.

Магда покорно прилегла на подушки. С минуту она лежала неподвижно. Ноги ее так закоченели, что ей было трудно унять дрожь.

Когда Эсмонд только вошел, она испугалась, что он собирается насильно овладеть ею, но, кажется, получила отсрочку… Теперь же, умирая от усталости и переживаний, она была не способна заглянуть в будущее. Впрочем, мимолетный проблеск надежды все-таки сверкнул в непроглядной тьме ее отчаяния. По крайней мере, ей позволили остаться здесь и считаться женой Эсмонда. Это вселяло надежду, ибо Магда не вынесла бы возвращения в Уайлдмарш Мэйнор.

Серый унылый рассвет в Морнбери она встретила, так и не заснув и все еще плача. Уснула она ненадолго и была разбужена осторожным стуком в дверь. Вошла миссис Фустиан в полосатом платье и длинном белом переднике. Она принесла поднос с фруктами и чай, серебряную чашку овсянки, кувшинчик сливок, свежего хлеба, желтого масла и меда. Все это разительно отличалось от того, что Магда ела на завтрак в Уаилдмарш Мэйнор. У нее немного кружилась голова, от недостатка сна она чувствовала общую вялость, а глаза от ночных рыданий превратились в щелочки. Впрочем, молодое тело было здоровым, голодным и требовало своего. Девушка попросила миссис Фустиан отодвинуть шторы на окнах, поудобнее устроилась на кровати и откусила булочку. Служанка неуклюже присела в знак приветствия и кисло спросила:

— Ваша светлость желает что-нибудь еще?

Магда вспыхнула. Она была «ее светлость», обручальное кольцо крепко обхватило пальчик. Выражение лица миссис Фустиан, правда, не совсем соответствовало ее обращению, но Магда не обратила на это никакого внимания. Какая неприятная женщина, подумала Магда. Поджав губы, она так смотрела на молодую жену, своего хозяина, что Магда тут же вспомнила о своем несчастье. Она приложила ладонь к поврежденной щеке.

— А… его светлость… граф уже поднялся? — запнувшись, спросила она.

— Да, миледи. Он отправился верхом на утреннюю прогулку.

— А который сейчас час? — испугалась Магда.

Миссис Фустиан ехидно сказала, что уже давно пробило десять.

— Я бы хотела подняться, — попросила девушка.

— Прошу прощения, миледи, — миссис Фустиан вскинула голову. — Но вы не должны вставать с постели. Его светлость распорядился вызвать доктора Ридпэта. Он опасается, что вы все еще не оправились от вчерашнего обморока, и боится, как бы это не было началом серьезной болезни.

Только теперь Магда вспомнила о том, что ей говорил ночью Эсмонд. Покраснев, она опустила взгляд.

— Да, да, я действительно чувствую себя неважно.

Миссис Фустиан еще выше задрала свой подбородок. Она уже много лет служила в этом доме и была преданна хозяевам как собака. Характер у нее был не из легких, и с ней было трудно найти общий язык. Сегодня утром ее вызвали к графу, и тот сказал, что, поскольку миссис Фустиан долгие годы верой и правдой служила его матери, у него нет оснований не доверять ей. Поэтому он просит с вниманием отнестись к его приказу держать всю историю с его женитьбой в тайне. Он попросил ее распространить слух о том, что ее светлость привезла с собой из дома оспу и сейчас тяжело больна. В ее покои запрещается входить всем, кроме сиделки, которую пришлет доктор Ридпэт. Миссис Фустиан надлежит с должным почтением ухаживать за молодой графиней. Ее светлость должна оставаться в своих покоях в течение нескольких недель.

Когда Магда спросила служанку, можно ли послать за Аннет, миссис Фустиан, сдерживая распирающую ее злорадную радость, сообщила, что Аннет в данную минуту уже находится в почтовой карете, которая едет в порт, где и сядет на корабль, отправляющийся во Францию. Француженка рыдала и умоляла вернуть ее в Котсуолдс к хозяину, но Морнбери был неумолим. Он хотел убрать девушку подальше, ибо Аннет слишком много знала. Он послал сэру Адаму записку, в которой говорилось:

«Я распорядился оплатить ваши долги, чтобы леди Конгрейл, получив денежную поддержку, могла вести тот образ жизни, который соответствует благородной женщине ее положения. Все это я делаю при одном условии…»

Это условие, писал он далее, состоит в том, что сэр Адам должен молчать об уродстве Магды и распустить слух о том, что новобрачная подхватила оспу. Если старый негодяй заикнется кому-нибудь об истинном положении дел и о том, как обманул лорда Морнбери, он пожалеет, что родился на этот свет.

Магда помешивала ложкой чай, получая почти детское удовольствие от возможности класть в чашку столько сахара, сколько ей захочется. Она не очень-то расстроилась из-за отъезда Аннет, любовницы отчима. Девушка поняла, что граф не шутил, когда говорил, что она долгое время будет пленницей в этом доме.

Собрав всех слуг, миссис Фустиан сообщила им о том, что ее графиня подцепила оспу и привезла ее в Морнбери. Страшное известие вызвало панику, и этой же ночью пропали двое: поваренок и кухарка. В доме решили, что они сбежали подальше от напасти.

Скоро весь Годчестер уже знал о беде, поселившейся в Морнбери Холл. Люди шептались о роковом невезении молодого графа. С оспой шутки плохи, и вторая избранница графа может последовать за первой.

Соседи, друзья и знакомые Эсмонда горько жаловались на то, что их подвергли риску заразиться, пригласив на свадьбу. Но положение в свете молодого графа было настолько высоким, что все поспешили прислать ему письма с соболезнованиями.

Итак, все шло как надо. Теперь никто не переступит порог Морнбери Холла по крайней мере до февральских снегов.

Утром он навестил свою молодую жену в сопровождении доктора Ридпэта. Седовласый и седобородый старый врач легко согласился помочь графу, которому в свое время помог родиться на свет. Эсмонд очень любил этого старика, и врач платил молодому графу той же монетой.

Перед тем как отвести доктора в спальню Магды, Эсмонд решил еще раз поговорить с ним.

— Не знаком ли вам случайно какой-нибудь умелый хирург, который смог бы сгладить страшные последствия несчастного случая, произошедшего с моей женой? — спросил он.

Доктор Ридпэт наморщил свой длинный и тонкий нос, заморгал водянистыми глазками и ослабил узел шейного платка.

— Несомненно, несомненно, — пробормотал он. — Я наведу необходимые справки у своих лондонских коллег. Познакомлю вашу светлость с… А пока мне бы все-таки хотелось сначала взглянуть на… э-э… пациентку.

Эсмонд повел его наверх. У самой двери он обернулся и добавил:

— Прошу от вас одного: не позволяйте втянуть себя в какой бы то ни было разговор с леди Морнбери. Ограничитесь темой болезни.

Старый врач поклонился.

Магда лежала, откинувшись на подушки, и смотрела прямо перед собой. Нахмурив брови, Эсмонд решил, что его жена, пожалуй, и в самом деле нуждается во врачебном осмотре. Вокруг ее глаз лежали черные тени, и она была бледна как полотно. Их взгляды встретились.

— Доброе утро, дорогая. Я привел нашего всеми любимого домашнего врача, чтобы он осмотрел тебя.

Она не ответила и продолжала хранить мрачное молчание. Когда старый врач присел возле нее и стал задавать свои вопросы, — довольно глупые, — она отвечала только односложно.

Бегло обследовав леди Морнбери, Ридпэт с некоторым удовлетворением пришел к выводу, что это на удивление крепкая и здоровая девушка, главной проблемой которой является всего лишь утомление, что легко поправить хорошим питанием и отдыхом. Ему было в известной степени жаль ее. Она не была похожа на расчетливую мошенницу, скорее, сама являлась жертвой какого-то грязного заговора. Что же касается ее лица, то доктор Ридпэт тщательно и осторожно обследовал изуродованное место.

Пожалуй, можно будет проконсультироваться с Питером Диком, талантливым голландским хирургом. Сейчас он, правда, в Роттердаме, но старый врач чувствовал, что Эсмонд не пожалеет денег и вызовет голландца в Англию, чтобы помочь леди Морнбери.

Наконец доктор Ридпэт поднялся со стула и объявил отом, что он пришлет в Морнбери Холл некую Джемиму Воул — сиделку, к услугам которой он иногда прибегал и полностью доверял.

При этом ресницы Магды дрогнули. Ей было вовсе не по душе этот фарс, но у нее не было выхода. В Котсуолдсе она привыкла к свежему воздуху. Девушка выбегала, чтобы сорвать плоды во фруктовом саду, или пряталась на конюшне, где давала лишнюю охапку сена своей любимой пони, или, наконец, бегала с братьями по полю. Ей вовсе не улыбалась роль затворницы, пусть даже в такой роскошной комнате, без глотка свежего воздуха, будучи чуть ли не прикованной к постели на целый месяц.

— Мне что, необходимо все время лежать, сэр? — спросила она старого врача.

Его брови сдвинулись.

— Возможно, такой необходимости скоро не будет. Время покажет. А пока я прощаюсь с вашей светлостью. Сегодня вечером пришлю мисс Воул, сиделку.

Когда он ушел, Магда, не зная, плакать ей или смеяться, сказала миссис Фустиан.

— Воул!1 Что за имя! Значит, за мной будет ухаживать мышь? У нас было много мышей, снующих по полям и по нашему дому.

— Вот именно, миледи! Мышь! — пренебрежительным тоном откликнулась миссис Фустиан и гордо вышла из спальни.

Оставшись одна, Магда тут же спрыгнула с постели, накинула на себя свое светло-желтое платье с широкими рукавами и меховой оторочкой и, как любопытный ребенок, начала внимательно обследовать свою золоченую темницу. Прежде ей никогда не случалось видеть что-либо подобное. На стенах висели красивые картины, вызвавшие у Магды восхищение. Как, впрочем, и великолепные, украшенные резьбой панели вокруг камина, и изящные фарфоровые безделушки, стоявшие на каминной полке. Французские золоченые часы в стеклянном футляре поразили ее воображение. Особенно ей понравился маленький золотой маятник, успокаивающе качавшийся из стороны в сторону. Часы тикали тихо и как-то особенно изящно.

Она коснулась богатого атласа штор и почувствовала, как ее босые ноги утопают в мягком ворсе ковра. Магда поразилась видом великолепного умывальника из красного дерева, на котором стоял розово-золоченый фарфоровый туалетный прибор. Присев у туалетного столика с его муслиновой драпировкой, украшенной оборками, она притронулась попеременно ко всем прекрасным флаконам, причесала волосы гребнем и чуть подушилась, легко касаясь своей лебединой шеи.

Затем она прошла в смежный со спальней будуар. Это была небольшая восьмиугольная комната, стены которой были обшиты бледно-голубым атласом. На них висели несколько очаровательных французских акварелей и стояла французская мебель, сделанная из ореха, которую привезли из Парижа, видимо, задолго до войны, чтобы порадовать прежнюю хозяйку дома. Был здесь и секретер с золочеными украшениями. На нем лежала сиренево-серая бумага, как бы ожидая, когда новая леди Морнбери начнет писать письма. Голубое перо и чернила в хрустальном флаконе ждали Магду. Но самое главное — здесь были книги! Она взволнованно подбежала к огромному шкафу и стала жадным взглядом изучать великолепные кожаные корешки. О счастье, подумала она. Здесь было много авторов, которых она не могла найти в библиотеке Уайлдмарш Мэйнор, потому что жадный до денег сквайр в свое время продал самые лучшие книги. Она вытащила с полки какой-то том и стала листать его. За этим занятием ее и застал Эсмонд, тихо вошедший в комнату.

Настроение у него после вчерашней выпивки было скверное. Он чувствовал себя больным и злым, так как не мог примириться с мыслью о том, что все его семейные планы пошли прахом. Если бы все шло, как он мечтал, то уже сегодня они вдвоем ехали бы в Рим, где намеревались остановиться в роскошном палаццо одного из дипломатов-друзей Арчи. Солнце пошло бы на пользу Магде, а вечный Рим отвлек бы его от той скуки, с которой, по его мнению, неминуемо связана любая супружеская жизнь.

Теперь его планы рухнули, а сам он оказался в дураках.

И все же, стоило ему увидеть стройную девичью фигурку в светло-желтом платье, с темными локонами, рассыпавшимися по плечам, книгу в руках, ядовитое приветствие, готовое сорваться с его губ, осталось невысказанным.

— Что это за книга, которая приковала к себе ваше внимание, мадам? — спросил он.

От неожиданности она вздрогнула и резко обернулась, покраснев до корней волос.

— Я… прошу прощения, сэр… Я не слышала, как вы вошли. Это… Это «Дневник» Пеписа, милорд… то есть Эсмонд…

— Пепис? Вы что, получаете удовольствие от такого чтения? — пораженно спросил Эсмонд.

Удивленная отсутствием яда в его голосе, она подняла глаза:

— Здесь он описывает первое мая, сэр. Автор ехал по городу, и «гривы и хвосты лошадей были украшены красными лентами, так же как и новые зеленые поводья…»

Эсмонд поощрительно кивнул. Она прочитала вслух еще два-три абзаца. Ему вспомнились многочисленные письма, присланные в монастырь Магдой. Она, определенно, не относилась к тем молодым девушкам, которые льют слезы над любовными сонетами, а остальную литературу оставляют без внимания. «Дневник» Пеписа! Любопытный она сделала выбор.

— Прошу вас вернуться в спальню, мадам, и ждать там вашу сиделку. Не забывайте о том, что вы тяжело больны.

В ее душе шевельнулся протест.

— Значит, мне нельзя даже передвигаться в пределах своих покоев? Я не больна, и вам это хорошо известно.

— Мадам, мы, кажется, договорились, — нахмурился граф. — Тебе надо некоторое время побыть в роли больной. Если в эту комнату забредет кто-нибудь из слуг и увидит, что ты здесь лазаешь как белка по полкам с книгами, забыв про оспу… Все поймут, что это какая-то игра.

— Это и есть игра, — мрачно сказала она. — Но она почему-то одной мне выходит боком.

— Ты смеешь спорить со мной?

— Меня вынуждали спорить всю мою жизнь. Каждый старался подавить меня, лишить присутствия духа. Что ж, мне не привыкать, — сказала она таким тоном, что Эсмонд удивленно приподнял брови.

Это была необычная девушка, в этом не было никакого сомнения. Он ожидал, что она, как и большинство на ее месте, сейчас снова зарыдает, упадет на колени и станет молить о прощении. Но Магда, похоже, не собиралась вести себя подобным образом. В обычных обстоятельствах на него произвело бы впечатление и приятно изумило такое присутствие духа, но сейчас он был не в том настроении и вознегодовал.

— Мне неинтересно, к чему ты привыкла, а к чему нет, — раздраженно сказал он. — Отныне ты моя жена, хотя это обстоятельство холодит мне душу. Будь добра подчиняться моим распоряжениям без всяких разговоров!

Коснувшись кружева своего воротника, она ответила:

— Вы жестоки и бесчеловечны! Не в пример вашему другу, сэру Арчибальду Сент-Джону.

— В самом деле? Да с чего ты это решила, — ядовито вскричал Эсмонд. — Как смеешь ты в чем-то упрекать меня! Не забывай о том, как ты попала в мой дом!

Она ударилась в слезы.

— Я не хочу строить из себя ту, кем не являюсь!

— В самом деле? Но в твоих посланиях прежде просматривалась благовоспитанность и культура. А ты, как я погляжу, не обладаешь ни тем, ни другим.

— Я хорошо образованна, сэр, хотя жизнь и сделала меня непохожей на благородных и благовоспитанных барышень. Я знаю не меньше, а то и больше вас! — Она сделала нетерпеливый жест в сторону книг. — Но у меня не было условий для благородного воспитания. Мои условия… Вы не можете об этом ничего знать!

— Ты только теряешь время, пытаясь смягчить меня сказками о твоих лишениях.

Магда спрятала лицо в ладонях и перестала сдерживать рыдания.

— Отлично! Держите меня взаперти! В постели! Тогда, может быть, у доктора Ридпэта появится настоящая причина для того, чтобы выписать мне лекарства. Только ему нужно будет явиться уже вместе со священником для совершения последней службы. А потом вы сможете положить меня, как положили мою кузину, в душный склеп и закрыть за мной навечно двери!

Эсмонд побелел.

— Ты не смеешь говорить о ней!

Магда отчаянно махнула рукой и, убежав в спальню, бросилась на кровать, заливаясь слезами.

Эсмонд посмотрел ей вслед и понял пока только одно: в жены ему досталась вовсе не смиренная и кающаяся девица, с которой легко управиться, а настоящая тигрица.

Вдруг он осознал, что сегодня утром ее лицо уже не кажется таким отталкивающим и неприятным, как вчера. Арчи оказался прав. С распущенными волосами и смытой краской на щеках Магда выглядела даже привлекательной, у нее была чудесная фигурка. Ее внешность в определенной степени даже интриговала. А эти глаза! Господи, как они сверкают, когда она бесится!

Он тяжело вздохнул и сказал, глядя в сторону:

— Перестань плакать, ради всего святого! Позже я подумаю над твоей просьбой. А пока… Я умоляю тебя: делай то, о чем я тебя прошу. Я уезжаю вместе с Арчибальдом Сент-Джоном в Лондон, — сказал он, выходя на порог. — Меня не будет несколько дней. Тебе придется плохо, если я узнаю, что ты сделала хоть что-то не так, бросила тень на мое имя!

В ответ он услышал:

— Я больше не сделаю ничего, что рассердило бы вас. До свиданья…


После полудня, перекусив на дорогу, он уехал в столицу в карете Арчи Сент-Джона, взяв своего камердинера.

Сент-Джон получил отпуск в министерстве иностранных дел и собирался отправиться в Эдинбург, чтобы продолжить ухаживание за своей шотландской прелестницей.

— Ты оказался умнее меня, Арчи, — заметил Эсмонд с невеселым смешком, глянув в окно кареты на серое небо. — По крайней мере ты видел лицо невесты до свадьбы. Знаешь, я должен уехать, и надолго. Вернусь только тогда, когда весь этот фарс с оспой закончится, не раньше.

— Ты думаешь, что, оставив жену одну, не потеряешь над ней контроль?

— Она умна и не рискнет причинить мне вред, — неуверенно ответил Эсмонд.

— И куда же ты отправишься?

— Я решил нанести вместе с тобой визит к лорду Честерману и сказать ему, что хочу послужить стране.

Арчи вскинул брови. Джеймс Честерман занимал высокий пост в министерстве иностранных дел и был дальним родственником Эсмонда. Но его удивило внезапное решение друга.

Через Честермана Эсмонд, пожалуй, сможет получить должность в Брюсселе. До сих пор Эсмонду еще ни разу в жизни не приходилось служить, но он был хорошо образован, умен и вполне мог, по мнению Арчи, быть полезным министерству иностранных дел.

После Ремельского сражения герцог Мальборо вполне уютно устроился во Фландрии. Антверпен, Остенде, Дендармонд — все сдались союзникам. Однако в последнее время военные триумфы легендарного генерала были уже не столь многочисленны и блестящи. Всем давно стало ясно, что если Мальборо не сменит тактику, то все фландрийские города один за другим вновь заявят о верности французской короне.

— Знаешь, Арчи, меня всегда интересовала политика. К тому же я знаю французский. Как ты думаешь, смогу я быть полезным?

— Уверен в этом, — с теплотой в голосе отозвался Арчибальд. — Я лично позабочусь о том, чтобы ты попал на аудиенцию к лорду Честерману. Однако не породит ли толки среди знакомых твой стремительный отъезд из дома от молодой жены?

— Мое поведение всегда порождало толки, дорогой мой друг. И мне плевать на них до тех пор, пока не затрагивается моя честь и моя гордость. Что ж, я, конечно, подожду немного, а когда графиня будет уже вне опасности, использую кризис кампании, которую ведет герцог, как предлог для того, чтобы бросить, наконец, праздный образ жизни и заняться полезным делом.

Этим ответом Сент-Джон был вполне удовлетворен. Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и отдался радостным мыслям о встрече с красавицей Эдисон.

Глава тринадцатая

В течение трех дней Магда страдала от надзора надоедливой сиделки Воул. Испытывала ее терпение и миссис Фустиан, которая была прирожденной тюремщицей. Казалось, им доставляет какое-то особенное удовольствие заверять ее постоянно в том, что она больна оспой, должна лежать спокойно и покорно исполнять все предписания врача. Несмотря на все ее мольбы, окна держались закрытыми, а в камине постоянно пылал настоящий пожар. В огонь кидали горькие ароматические травы, которые наполняли комнату сильнейшим запахом, вызывавшим у Магды кашель. Эти ароматы пробивались в коридор и галерею, спускались вниз и достигали носов прислуги, которая получала тем самым убедительное доказательство того, что жена графа должным образом лечится от напасти.

Бедная Магда задыхалась в своей душной комнате. Наступили поистине черные дни и ночи в ее жизни. Ей даже уже хотелось, чтобы приехал Эсмонд и разрушил своим появлением губительную монотонность здешнего бытия. В первые же дни охранницы отобрали у нее все книги, которые она успела перенести в спальню из будуара. А дверь в соседнюю комнату миссис Фустиан заперла на ключ и положила в карман своего передника.

Сиделке Воул удивительно подходила ее фамилия, думала Магда: маленькая женщина-мышка с седеющими волосами, остреньким носиком и любопытными маленькими глазками. Она постоянно что-то жевала — кусочки пирога или даже просто хлеб.

Обе женщины, ставшие ближайшими подругами, часами шептались либо в углу спальни, либо за ее дверью, что сводило Магду с ума. Нет, про Воул нельзя было сказать, что она отличалась особой зловредностью. Просто она постоянно и немилосердно докучала девушке. С утра до вечера только и слышалось — графине нужно раздеться и помыться, ее светлость должна пить много травяного чая и все те лекарства, которые ей прописал доктор. А как их пить, если Магду пробивал от них страшный пот и туманилось сознание? Порой девушка с тревогой и страхом начинала подозревать, что ее поят опием, ибо после принятия лекарства она сразу впадала в напоминающую транс дрему, а просыпалась всегда с головной болью, затрудненным дыханием и распухшим, шершавым языком. Усердные сиделки пытались держать тяжелый атласный балдахин у ее кровати всегда задернутым, но Магда воспротивилась этому настолько резко и яростно, что они не решились настаивать. Когда она ослабевала и становилась более покорной, они оставляли ее в покое. Магда чувствовала, что их усердие доконает ее.

Единственным развлечением явилось наспех набросанное письмо, которое как-то пришло с почтовой каретой из Страуда. Это было послание от матери, в котором она сообщала, что ее жизнь в Уайлдмарш Мэйнор стала потихоньку налаживаться.

«Сэр Адам вернулся домой не в самом хорошем настроении, однако он наконец-то оставил меня в покое, за что я неустанно благодарю Бога. Похоже, он получил какую-то сумму денег, и это воодушевило и порадовало его. Я возношу благодарственные молитвы Создателю нашему за тебя, дитя мое. Будь благословенна! Отчим твой сейчас в Лондоне. У нас в его отсутствие, слава Богу, мир и покой. Мне даже стало легче выносить проказы моих шумных мальчиков, которые приносят тебе заверения в самой искренней любви и присоединяются к моей надежде о скорой встрече…»

Когда Магда окончила читать письмо, то почувствовала облегчение, и у нее появилось чувство оправданности своей муки: по крайней мере она не зря приносит свою жертву. Она также почувствовала признательность Эсмонду, в которой ей было как-то стыдно признаться, за то, что он пощадил сэра Адама и тем самым спас ее несчастную семью.

Она часто неподвижно стояла у окна, касаясь лбом стекла и тоскливо глядя вниз, любовалась красотой террас, рассматривала статуи и колонны, засыпанные снегом.

Магде страстно хотелось выйти на свежий воздух, прогуляться по дорожкам парка, где она замечала несколько раз неуловимую тень пятнистого молодого оленя, который, показавшись на долю секунды, тут же исчезал.

Но шли дни и ночи, и она постепенно начала терять ощущение времени.

Эсмонд планировал вернуться в Морнбери к концу недели, но все вышло иначе. После разговора с лордом Честерманом граф остался в Лондоне еще на некоторое время для дальнейших встреч. Известия, приходившие из Голландии от Мальборо, были малоутешительными. Англия нуждалась сейчас в полезных людях, и Эсмонду обещали в ближайшее время предоставить важный пост в Брюгге.

Он почти позабыл о своих домашних проблемах и удовольствовался тем, что послал в Морнбери Холл человека за новостями. Слуга вернулся в Лондон и передал господину слова миссис Фустиан о том, что «с ее светлостью нет никаких проблем и хлопот». Это вполне удовлетворило Эсмонда, и он, выкинув из головы все остальное, стал думать только о войне и политике. Обстоятельства несчастного своего брака уже не терзали его.

Домой он приехал в начале февраля. Стоял трескуче-холодный, но солнечный день.

Войдя на порог и не успев расстегнуть свое длинное дорожное платье, он был атакован двумя что-то бессвязно лопочущими, перепуганными женщинами. Одна была миссис Фустиан, а другая — невзрачная особа, которую он прежде никогда не видел. Это сиделка, присланная доктором Ридпэтом, догадался он.

Обе говорили одновременно:

— О, милорд, тут нашей вины нет. Мы держали дверь на запоре. Ее светлость, очевидно, сумела вы браться через окно. Мы делали все, как вы велели, но ее светлость оказалась очень упрямой и непокорной женщиной. Нас охватил ужас, когда мы узнали… Но послать человека в погоню не решились до вашего приезда. Мало ли какие поползут слухи…

Это известие подействовало на Эсмонда, словно ведро ледяной воды. Он закричал так, что обе женщины в страхе отшатнулись.

— Будь вы обе прокляты! Я предупреждал, что за ней нужен глаз да глаз!

— Я сделала все, что могла, — захныкала сиделка Воул. — Но я оказалась в затруднительном положении, милорд. Ее светлость не всегда вела себя спокойно… Сегодня утром она спустилась по стене…

— Спустилась по стене?! — зарычал Эсмонд вне себя от ярости. — Да как же вы не уследили?!

Обе напуганные женщины в один голос заявили, что ее светлость убежала еще до рассвета, когда они спали.

Эсмонд глянул на высокие голландские часы, стоящие в холле. Полдень. Это означало, что Магда находится в бегах уже в течение нескольких часов.

Он остановил камердинера, который переносил графский багаж из кареты в дом.

— Оставь это и помоги мне. Быстро мой костюм для верховой езды и сапоги!

Спустя пару минут граф был готов к погоне.

Выйдя во двор, он посмотрел на окна спальни своей покойной матери. Вся стена дома заросла от фундамента до крыши ползучим растением. В свое время он решил было срубить его, но потом пожалел. Проклятье, безумная девчонка, очевидно, спустилась именно здесь, цепляясь за эти голые стебли. Да, ничего не скажешь, ловко! Против воли он ощутил в душе что-то похожее на восхищение…

Он почти побежал к конюшне. Еще издали он увидел, что дверцы стойла, в котором стояла Джесс, распахнуты настежь. Подойдя ближе, он увидел, что его серой любимицы и след простыл. Кровь бросилась Эсмонду в лицо, и он разразился целой лавиной страшных проклятий в адрес беглянки.

Эсмонда стали терзать мрачные предчувствия. Никто, кроме него, никогда не садился на Джесс. Впрочем, никому это и не пришло бы в голову. Это была не только самая быстроногая лошадь, но и очень нервное, горячее создание, обращаться с которой надо было крайне осторожно. Она знала только Эсмонда, и если бы на нее сел чужой человек, лошадь могла стать очень опасной.

Эта сумасшедшая наверняка сама расшиблась и переломала Джесс ноги. Вот этого я ей никогда не прощу, кипя от злости подумал граф. Он вскочил на гнедого жеребца и, слегка коснувшись его атласных боков, понесся в погоню. Эсмонд твердо решил не возвращаться, не найдя беглянку. Или хотя бы ее тело…

На дороге, ведущей в Годчестер, он не увидел никого, кроме пары фермеров, которые тащились в фургонах на рынок. Он повернул в чащу, но вынужден был остановиться. Лошадь стала осторожно выбирать путь по замерзшим кочкам. Под копытами похрустывал ломкий ледок. Вокруг стояла тишина, изредка нарушаемая безумными криками вспугнутых ворон. Ни одного следа. Тревога в его сердце росла. Он выехал на дорогу, ведущую в Лондон. Навстречу ему попался лишь почтовый дилижанс и карета с прекрасными лошадьми. Он узнал экипаж генерала Коршэма, рядом с которым сидела мадемуазель Леклер. Эсмонд почти забыл о Шанталь. Она помахала ему муфтой в знак приветствия и взглянула на него так, как будто просила остановиться и поговорить. Он вежливо поклонился в седле, но проскакал не останавливаясь. Черт бы побрал всех женщин сразу, думал он, будь они все прокляты, а особенно его женушка!

Он метался по дорогам уже больше часа, но не обнаружил никаких следов и повернул к дому. У огромных железных ворот Морнбери Холла он остановился, взял коня за повод и в последний раз огляделся.

Вдруг до него донесся отдаленный стук копыт.

Через минуту он увидел ее…

Она летела к нему на Джесс, несясь бешеным галопом. На долю секунды он почувствовал облегчение, увидев свою любимую кобылу целой и невредимой. Все ближе и ближе приближалась всадница. О Боже, как она несется! Он никогда не видел ничего подобного!

Эсмонд заметил, что Магда одета в костюм для верховой езды, который принадлежал его матери. Он сразу узнал его, так как мать позировала в нем художнику, писавшему ее портрет верхом на лошади. Костюм после смерти графини был заботливо убран в кедровый сундук, стоящий в спальне. Эта сумасшедшая Магда каким-то образом нашла его. Кажется, он ей в самую пору… а эта трогательная маленькая бобровая шапочка с пером… Но больше всего его потрясло то, что она сидела на лошади, расставив ноги, как мужчина, выставляя напоказ свои длинные грубой вязки шерстяные чулки.

Ее темные волосы были подвязаны сзади ярко-красной лентой, и слава Всевышнему, мрачно подумал он, она догадалась закрыть лицо вуалью.

Эсмонд схватил лошадь под уздцы.

— Проклятье! Как ты посмела взять мою лошадь?!

Она соскочила на землю и подняла вуаль. Он увидел как разрумянились ее щеки от скачки и горят глаза.

— Ругайтесь, милорд, если вам угодно. Накажите меня, но я все-таки на воле! Еще немного, и ваши мерзкие старухи уморили бы меня в душной комнате под пуховым одеялом. Они заставляли меня пить какую-то отраву, еще немного, и я сошла бы с ума.

Пришлось искать путь спасения, и я нашла его! — задыхаясь, проговорила она.

Эсмонд заботливо пробежал рукой по Джесс, проверил ее мышцы и холку, погладил, успокоил.

— Если я узнаю, что ты нанесла Джесс какую-нибудь траму…

— Ничего я ей не сделала, — прервала его Магда обидчиво. — Я дала ей поразмяться. Она давно в этом нуждается. Ваша Джесс начинает жиреть.

Эсмонд уставился на нее во все глаза.

— Откуда ты знаешь…

— Ей дают слишком много овса, — добавила Магда, хмуро глядя на своего мужа.

Неожиданно для себя Эсмонд запрокинул голову и расхохотался. Нет, с ней не соскучишься!.

— Мне сказали, что ты ушла из дома еще до завтрака. Где тебя носило?

— По окрестностям. Где-то в десяти милях отсюда я сделала привал и дала Джесс отдохнуть часок-другой, — пожав плечами, ответила Магда. — Я не знаю местных названий, но могу сказать одно: по сравнению с Котсуолдсом здесь приятно носиться верхом. Земля очень ровная…

— С моей лошадью ты обращалась, как я погляжу, не очень-то хорошо. Загнала совсем.

Магда опять пожала плечами.

— Я же говорю, что она утратила форму.

Эсмонд снял свою шляпу и согласился.

— Что ж, зерно истины в твоих словах, наверное, есть. Меня слишком часто не бывает дома, и Джесс застаивается в конюшне.

— Тогда разрешите мне выезжать на ней! — просияв, воскликнула Магда. — Она такая славная, так хорошо чувствует седока! Никогда еще мне не встречалась такая удивительная кобылица!

— Ты права, Джесс — королева среди лошадей, — неохотно согласился с женой Эсмонд. Но, согласись, ты не имела никакого права взять ее без разрешения. К тому же она не любит чужих.

Магда повернулась к лошади и прижалась своей изуродованной щекой к ее влажным ноздрям.

— Я ей понравилась. Стоило мне шепнуть ей на ухо пару нежных словечек и угостить ее сахаром, который я стянула с подноса, когда мне вчера вечером накрыли ужин, Джесс стала моей подружкой. Она позволяла мне делать с собой все, что я захочу.

— Ты сама ее оседлала?

— А вы думаете, мне помогали слуги? — улыбнулась Магда.

Эсмонд был потрясен. Он просто не верил своим глазам. Магда прижималась обезображенной стороной лица к лошади и казалась почти красавицей. Любой, кому оказалось под силу в одиночку оседлать Джесс, приручить ее и скакать с такой скоростью, был способен пробудить в сердце Эсмонда восхищение.

Собрав свою волю в кулак, он сказал:

— Разрешу ли я тебе впредь ездить на Джесс — еще большой вопрос. Но я позабочусь о том, чтобы ты отныне имела возможность выезжать на прогулки.

Она едва не задохнулась от радости:

— Правда?!.. О, благодарю, благодарю вас, Эсмонд!

Словно устыдившись своей слабости, он торопливо добавил:

— Но ты взяла на себя слишком много, твое неповиновение принесло мне много хлопот. Будь добра закрой лицо, и, как только поставим лошадей на конюшню, ты тут же вернешься к себе в комнату!

— Вы очень рассердились на меня?

Он избегал встречаться со взглядом ее огромных глаз.

— Я сделаю так, чтобы вы смогли выезжать, мадам, — повторил он холодно.

Возле конюшни они спешились, Магда погладила Джесс по чуткому бархатному носу и прошептала:

— Милая моя красавица… Прощай… Спасибо тебе за то счастье, которое ты мне подарила. И за свободу…

Подойдя к двери, Эсмонд стал яростно дергать шнур звонка. Двери открыл лакей. Граф тут же послал за миссис Фустиан.

Краснолицая и мрачная женщина приблизилась к нему осторожно, отвешивая свои неуклюжие поклоны и что-то бормоча в свое оправдание. Он резко оборвал ее:

— Все улажено, я тебя ни в чем не упрекаю.

Но учти, что впредь ее светлости нужно будет каждый день дышать свежим воздухом и совершать прогулки. Не дай Бог в ее покоях будет хоть еще один раз душно!

Миссис Фустиан ошеломленно смотрела на своего хозяина. Граф тем временем швырнул на ближайший стул кнут и продолжил:

— Графиня очень молода и совершенно здорова. Лежать в постели целыми неделями… Как вам могло прийти в голову! Попроси сиделку помочь графине одеться. Отныне ее светлость может свободно передвигаться в пределах своих покоев и делать то, что ей вздумается. Позаботься также о том, чтобы слуги решили, что это я пригласил сегодня утром ее светлость на прогулку.

— Да, милорд, слушаюсь… — все еще не оправившись от изумления, повторяла миссис Фустиан.

— Пошли за доктором Ридпэтом, — приказал Эмонд. — Я выясню у него, как долго еще следует ее светлости пребывать в одиночестве и когда она сможет, закрытая вуалью, появиться в свете.

— Позвольте спросить, вы надолго вернулись домой, милорд?

— Только на неделю, собираюсь за границу. На войну.

Миссис Фустиан всплеснула руками. Граф уезжает за границу? На войну?!.. Вот так новость!..

Поднявшись к себе в комнату, Магда сняла костюм для верховой езды и маленькую бобровую шапочку. Ей было жалко снимать этот наряд. С большой неохотой она убрала костюм обратно в сундук и снова надела опротивевшее ей платье. Постылая сиделка суетилась вокруг нее, морщилась и что-то ворчала по поводу здоровья.

Магда, воодушевленная сегодняшним побегом и разговором с мужем, обернулась к ней и крикнула:

— Оставь меня одну, ради всего святого!

В этот момент Эсмонд, постучавшись, вошел в спальню жены. Он все еще не переоделся и выглядел уставшим и встревоженным. Жестом выгнав сиделку и оставшись с Магдой наедине, он сказал ледяным тоном:

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь трогал вещи моей матери. Я любил ее, и мне это неприятно.

Магда опустила глаза. Против воли у нее вдруг выступили слезы.

— С вашей стороны, сэр, я, конечно, не могу рассчитывать ни на любовь, ни на почтение…

— Не забывай, что ты, несмотря ни на что, все же моя жена, — сказал он. — Тебе будет оказываться то внимание и уважение, на которое графиня Морнбери вправе рассчитывать.

— Спасибо и на этом, — прошептала она и украдкой смахнула с носа слезу.

Он заметил этот ее жест, и он его позабавил.

— Как ты вышла из дома?

— Спустилась вниз по стеблям! Я больше не стану вылезать из окна, — прошептала она.

Он подошел к окну и глянул вниз.

— Ты могла разбиться до смерти. Растение могло не выдержать твоего веса.

— Я не так уж много вешу, — сказала она.

Он обернулся и внимательно посмотрел на нее.

Ее голова была опущена. Только теперь, когда волосы были вымыты, он заметил седую прядь, которая вплеталась в темные локоны и извилистым ручейком пробегала от макушки к чистому лбу.

— Не вздумай больше красить и завивать свои волосы.

— Как вам будет угодно. — Скажите, милорд, разве моя смерть не вызвала бы у вас облегчения? Магда вскинула голову. — Она бы с лихвой компенсировала те неприятности, которые были бы у вас от этой постыдной свадьбы…

Неожиданно ему стало стыдно. Он увидел выражение горя и тоску на ее нежном, покрытом рубцами лице. Совсем ребенок. Более мягко он сказал:

— Нет, Магда. Не надо преувеличивать. Я не желаю тебе смерти.

— Значит, наши желания расходятся, — прошептала она. — Я восприняла бы ее, как избавление.

— О чем ты? — спросил он удивленно.

Она не ответила, а только спрятала лицо в ладонях.

Он подошел к ней и коснулся рукой волос. Легко-легко, одними кончиками пальцев.

— Перестань! Плакать — только время попусту терять. Что сделано, того уж не поправишь.

От его ласковых слов она зарыдала в голос:

— Я не могу жить, чувствуя только ненависть и презрение!

— Я не ненавижу тебя и не презираю.

— Ненавидите! Ненавидите! — совсем по-детски возразила она сквозь плач. — И презираете! Я знаю!

— Говорю тебе, ты ошибаешься!

Господи, как ему надоели эти бесконечные слезы и дурацкие упреки! А здесь действительно душно, подумал он. Комната была наполнена едкой вонью горьких трав, настой которых сиделка Воул бережливо выливала на бревна в камине. Быстро подойдя к одному из окон, он распахнул его.

— Должен согласиться с тобой, что в твоей комнате дьявольски тяжелый воздух. Тебе, несомненно, нужно больше гулять, — пробормотал он.

Она не ответила, сидела на краешке своей огромной кровати и тихонько продолжала плакать. Эсмонду показалось, что это не пристыженная мошенница, а всего лишь одинокий несчастный ребенок, который не в силах самостоятельно справиться со своим горем. Он уже сделал шаг, чтобы положить ей руку на плечо, но остановился. Нет, проклятье, он не покажет ей своей слабости.

— Боюсь, в дальнейшем ты нечасто будешь иметь удовольствие видеть своего мужа, дорогая. Так что ты должна без подсказок вести себя, как графиня Морнбери. Я уезжаю.

Она вскинула голову.

— Почему… куда… вы уезжаете? — обреченно спросила она.

— За границу. Через неделю, — сурово ответил он.

Затем он вкратце рассказал ей о своей встрече с Честерманом в министерстве иностранных дел и о том, что его отправляют к герцогу Мальборо во Фландрию. Слезы тут же высохли на ресницах Магды. Она слушала графа молча, сидела на кровати прямо и неподвижно, боясь пошевелиться.

— Ты, конечно, ничего не понимаешь в иностранных делах, — продолжал граф, — но ситуация создалась нешуточная. Король Швеции надумал сойтись с Францией, а это очень опасный враг, ибо он является одним из военных гениев.

Неожиданно заговорила Магда:

— Я знаю. По вечерам я читала газеты сэру Адаму. На мой взгляд, самое главное сейчас для герцога Мальборо в том, чтобы не допустить поддержки Германии со стороны короля шведского.

Изумленный Эсмонд повернулся к девушке.

— Откуда ты это знаешь?

— В случае, если планы шведского монарха увенчаются успехом, мне будет понятно, к чему это приведет, сэр.

— Да, — согласился ошеломленный Эсмонд. — Французы и так уже одержали в Испании слишком много побед.

— Вы говорите, что отправляетесь во Фландрию. Но разве Брюгге и Гент не являются сейчас самыми опасными точками на карте? — спросила Магда, позабыв о своих личных бедах.

Она питала настоящую страсть к картам, любила изучать их вместе с мистером Беконом, учителем братьев, слушать его рассказы об исторических событиях, как давних, так и современных.

Эсмонд не привык к тому, что с женщинами, которые, казалось, не знают ничего другого, как падать в обмороки и флиртовать направо и налево, можно вести такие серьезные разговоры. Граф слушал Магду, как громом пораженный. Он не прерывал ее и спорил с ней, как мужчина может спорить с мужчиной. Если она допускала какую-то неточность, он мягко поправлял ее. Его изумил и приятно поразил ее четкий анализ сложившейся ситуации и глубина знания предмета. Молодой муж начал осознавать, что эта необычная девушка, пожалуй, не теряла даром времени в своем глухом Котсуолдсе, а набиралась знаний.

Наконец он сказал:

— Я присоединюсь к герцогу в Брюгге. Да, действительно, это, как ты говоришь, опасное местечко. Неприятности могут возникнуть в Ауденарде, куда будет направлен возможный удар французов против нас. Но я не буду находиться на поле сражения, ибо я не солдат.

— Вы, однако, как и другие джентльмены, прикрепленные к военным штабам, можете в один прекрасный момент быть отрезанными от своих войск внезапной отсекающей атакой противника.

Нет, это было уже слишком. Он не удержался от восторженного смеха.

— Боже мой! Ты говоришь, как любящая жена, которую тревожит безопасность мужа и господина. Давай лучше обойдемся без лицемерия.

Магда зарделась и отвернулась. Неужели я действительно лицемерю, подумала она. Хочу ли я, чтобы Эсмонд уехал из Морнбери Холла на войну? Что там ни говори, она его жена. Жена? Она еще мечтала о человеке, которому могла бы открыть свою душу, подарить безграничную любовь. О, почему, почему, с тоской спрашивала она себя, у меня нет такого лица, которое он мог бы поцеловать, до которого ему было бы не противно дотронуться? За что Господь так покарал меня? Знать о том, что она для него физически отвратительна, было непереносимо.

— Когда вы… уезжаете?

— Я уже говорил: через неделю.

— Каковы будут ваши пожелания относительно меня?

Он стоял напротив камина, глядя на потрескивающие поленья, и постукивал пальцами по каминной полке.

— Ты, разумеется, останешься здесь и будешь вести себя, как и положено нормальной жене в отсутствие супруга. Когда врач скажет, что ты окончательно поправилась, можешь совершать регулярные верховые прогулки или кататься в карете. Все слуги должны выполнять твои желания.

— Миссис Фустиан недолюбливает меня, — пожаловалась Магда. — Может, ей не надо прислуживать мне?

— Мою мать она вполне устраивала, поэтому старуха останется с тобой, — холодно ответил Эсмонд. — У доктора Ридпэта есть на примете один голландский хирург, который мог бы осмотреть тебя. Ты покажешь ему свое… э-э… лицо… Он закашлялся и нахмурился еще больше, почувствовав неловкость, оттого что вновь напомнил ей об уродстве. — Я очень прошу тебя встретиться с этим врачом и сделать все, что, с его точки зрения, поможет уменьшить последствия несчастного случая. Магда прошептала, опустив глаза:

— Хорошо.

— На людях ты будешь закрываться вуалью. Пусть все думают, что это из-за оспин.

— Как вам будет угодно.

— Приложи все усилия к тому, чтобы избегать моих друзей. Если кто заедет в Морнбери Холл, слуги должны будут передать ему, что ты еще слаба и не принимаешь гостей.

— Значит, я снова обречена на одиночество? Вы лишаете меня людей, с кем я могла бы перекинуться словом?

— Ты поставила меня в сложное положение, Магда, а сейчас требуешь развлечений. Не рано ли? Тебе нужно занять свой досуг вышивкой, клавикордами и нашими книгами. Морнбери Холл славится прекрасной библиотекой.

— Я люблю читать, но вышивала в своей жизни мало и в музыке почти ничего не понимаю.

— Значит, ты научишься и тому и другому. Я устрою так, чтобы ты могла брать уроки у учителя музыки и белошвейки, — уже нетерпеливо произнес он. — Каждая благородная женщина твоего положения просто обязана быть мастерицей в таких вещах. Ты праздно жила, дорогая, в своем Страуде, а воспитание твое оставляет желать лучшего.

Магда не стала отвечать, а только с горечью вспомнила, как вынуждена была работать от зари до зари, выполняя самую черную работу по дому. Она не могла говорить о таких вещах с этим человеком, что он мог понимать? В его расспросах она не заметила ни малейшего намека на доброе участие или сочувствие. Мимолетное удовольствие, которое они оба получили от обсуждения военных и политических дел, уже бесследно улетучилось. Единственный человек, с которым ей разрешено разговаривать, покидает ее. Магда так посмотрела в глаза графу, что он не выдержал.

— Желаю вам хорошо провести день, мадам, — бросил он через плечо.

— И вам того же, — вздохнув отозвалась она.

Когда он ушел, она села в кресло и закрыла глаза. Через несколько минут, очнувшись от своих дум, она вдруг резко дернула шнурок звонка. Когда в комнату вошла сиделка Воул, Магда сидела на кровати, выпрямив спину. На щеках ее блестел лихорадочный румянец, было видно, что Она возбуждена.

— Я хочу, чтобы ты немедленно принесла сюда грелку и чашку горячего супа, — приказала Магда. — После этого задерни шторы и убирайся.

— Но как же мыться, миледи?.. — начала было сиделка.

— Делай, что приказано! — оборвала ее Магда таким зверским тоном, какого не позволяла себе никогда в жизни.

Сиделка несколько секунд смотрела на Магду вытаращенными от изумления глазами, потом выбежала вон. Первым делом она навестила миссис Фустиан и рассказала ей о состоянии молодой хозяйки.

— Делай, что она говорит, — посоветовала с гримасой недовольства миссис Фустиан. — Иначе потеряешь хорошую работу. А что касается этой уродины, которая обманом вселилась в наш дом… Чума на ее голову, вот что я скажу.

Но никто теперь не смел перечить леди Морнбери, и все ее пожелания мгновенно исполнялись.

Глава четырнадцатая

Следующие несколько дней Эсмонд занимался тем, что приводил свои дела в порядок. Обсуждал хозяйственные проблемы и даже послал за своим адвокатом, чтобы внести дополнительные записи в свое завещание. Надо иметь мужество признать, говорил он себе, что Магда была права, когда предполагала, что следовать в окружении герцога Мальборо сейчас опасно, даже если не являешься офицером армии ее величества. Если уж придется умереть, то лучше к этому заранее подготовиться.

Теперь ему уже не хотелось покидать Морнбери Холл. Граф не мог объяснить даже самому себе, что происходит. Что-то удерживало его здесь. Конечно, в этом доме он родился и прожил большую часть своей жизни, любил все вокруг…

Он-то мечтал, что у него будет любимая жена и наследник, к которому отойдут его титул и состояние… Это навело его на мысль о дерзкой девчонке, которая сидела в своей спальне наверху. Неужели он когда-нибудь сделает ее матерью своих детей?!.. Неужели сможет почувствовать физическое влечение к этой несчастной?!..

Постоянные раздумья и сожаления о неудачах окончательно испортили ему настроение. Он стал раздражительным и мрачным. Слуги довольно скоро поняли его состояние и постарались не попадаться ему на глаза. В доме воцарилась противоестественная тишина и хрупкий покой. Все это было ему не по душе, но граф не осмеливался даже пригласить к себе кого-нибудь на стаканчик вина, так как боялся разоблачения.

Иногда он страстно желал заглянуть в бархатистые глаза мадемуазель Леклер, прижаться к ее губам… Но он запрещал себе думать о ней.

Скука и одиночество сверх всякой меры раздражали его, но что он мог поделать?

Вечером накануне отъезда в Брюгге Эсмонд поднялся в покои Магды.

К этому времени доктор Ридпэт уже официально разрешил ей считаться выздоровевшей и выходить на улицу.

Эсмонд нашел жену сидящей за ореховым секретером. Он смотрел на ее стройную прямую спину и волосы, подвязанные сзади синей лентой. Сиделка Воул, не в силах справиться с собой, все еще топила комнаты, и жара здесь стояла, как в Африке. Поэтому Магда вынуждена была надеть легкий широкий халат из индийского муслина. Она не слышала, как вошел муж, и продолжала усердно водить скрипучим пером по листу бумаги.

Эсмонд некоторое время стоял на пороге молча и хмурился. Он только что плотно пообедал и, кажется, выпил вина больше, чем следовало. На нем был простой серый камзол и маленький парик. Граф был бледен и раздражен. Последний стакан вина он выпил, сидя в полном одиночестве во главе длинного стола, грустно размышляя о том, как, в сущности, гадко складывается его жизнь. Он тосковал по роскошным вечеринкам, когда его дом был залит светом, наполнен музыкой и смехом. Боже, он уже не помнит, когда играл в карты и кости в клубе, пил с друзьями, дрался на дуэлях с врагами. Какие это были все-таки наполненные жизнью дни, как легко дышалось и не было никаких проблем! Эти дни граф проводил в развлечениях самого разного рода, демонстрируя пороки и добродетель. Он вспомнил, как с радостным сердцем скакал на Джесс в замок Шафтли, к самой прекрасной девушке в Англии.

Как это могло случиться, что его жизнь так круто и скоро изменилась? У него было ощущение, что беды преследуют его со дня смерти Доротеи. Как будто она унесла с собой в могилу его счастье и удачу.

Он стоял позади Магды, невидимый и неслышимый ею.

Что она, интересно, пишет? Магда была удивительной девушкой и в этом. Кто еще из ее ровесниц проводит столько времени за письмом или чтением?..

Она больше не пыталась вылезать из окна своей спальни. Он позаботился о том, чтобы жена совершала регулярные верховые прогулки по утрам. Часто он сопровождал ее. Твердо решив, что графиня больше никогда не сядет на Джесс, он подыскал ей маленькую, но крепенькую лошадку, которая вполне подходила ей. Он смотрел на то, как ловко Магда с ней справляется, и почему-то чувствовал радость. Она выезжала всегда с плотной вуалью на лице и во время прогулок они почти не разговаривали. Магда понимала, что в данном случае Эсмонд просто охраняет ее от нежелательных знакомств.

А в это утро прогулка не состоялась, так как на Годчестер опустился плотный туман и окутал все непроницаемой дымкой. В эти часы Эсмонд вдруг почувствовал, что ему не хватает Магды, он привык видеть ее скачущей галопом на своей лошадке. Ему было бы приятно знать, что она тоже злится на этот туман, сделавший совместную прогулку невозможной. Завтра он уедет, а она будет выезжать в сопровождении двух слуг, которых он хорошо знал и которым доверял.

Эсмонд внезапно осознал, что сегодня видит ее в последний раз. Когда они еще встретятся? Через несколько месяцев? Лет? Может быть, уже никогда?

Он решительно прошел через всю комнату, вкоторой нежно пахло духами Магды и громко спросил:

— Что пишем?

Она вздрогнула, обернулась кругом и приложила руку к сердцу.

— О… Я… не слышала вас, сэр!

— Позвольте взглянуть на ваше произведение, — попросил он.

Она густо покраснела, смутилась и отшатнулась от него, закрывая лист бумаги руками.

— О нет… Это… э-э… ничего особенного. Уверяю вас… Вам будет неинтересно…

— Это уж позвольте мне решить самому.

— Мои записи не имеют к вам никакого отношения. Это мое личное дело, это низко, — тихо сказала она, еще больше краснея.

— У жены не может быть ничего личного от мужа, — начал сердиться Эсмонд. — Дай мне, пожалуйста, свои каракули.

Магда попыталась было порвать лист на мелкие кусочки, но Эсмонд в мгновение ока перехватил ее тонкую руку и так сжал, что она вскрикнула и выронила лист. Он нагнулся за ним и услышал:

— Это с вашей стороны непорядочно, сэр!

— Брось, — он пьяно скривился. — Между мной и тобой не может быть разговора о порядочности. В свое время вы позволили себе довольно далеко уклониться от этого понятия.

Магда побледнела как смерть. Со страхом в глазах она наблюдала за тем, как Эсмонд внимательно изучает написанное. Это был ее дневник, с которым она делилась всем самым сокровенным с той самой минуты, как оказалась запертой в этой комнате. Основная часть дневника лежала в ящике секретера. Эсмонд читал лишь последнюю запись, но именно эти страницы ей больше всего не хотелось бы показывать ему… С тревогой и смущением она смотрела на мужа, зная каждую строчку, на которую падал его взгляд, наизусть.

Эсмонд прочитал только несколько абзацев из этого несчастного дневника. Они поразили его своей откровенностью и обнаженностью мысли: это был своего рода крик души, который одновременно изумил и озадачил его. Стоило ему прочитать эти строки, как он сразу понял степень ее раскаяния, тяжесть и горе, которые она таила в сердце» ее острое одиночество:

«По утрам, когда я лежу под одеялом и наблюдаю за тем, как рассвет подкрадывается ко мне сквозь щель в задернутом балдахине, то вспоминаю о том, кто же я такая и где нахожусь. Здесь в Мирнбери Холле столько красоты и одновременно столько боли. Это рай и одновременно проклятый остров, где я живу в ссылке. Я сама забрела сюда и теперь обречена на вечные страдания без надежды на облегчение. Бог меня простит, я поступила плохо, дав согласие на брак с Эсмондом. Я сознаю это в полной мере, но раскаиваться уже поздно. Когда-то он казался мне настоящим кавалером, и я, признаюсь, даже идеализировала его. В те дни, когда он лежал полумертвый на попечении монахов, меня вдруг потянуло к нему. Чувствуя непреодолимое влечение, я стала переписываться с ним. Конечно, я ни на что не надеялась. Да, я могла бы полюбить его. Но он стал далеким и холодным, как мерцающая звезда. Могила». Я прошу Господа Бога о могиле, в которой я могла бы лежать, защищенная от жестокого мира. Теперь он уезжает, и жизнь для меня станет хуже смерти. Я останусь наедине со слугами, которые украдкой будут смеяться надо мной. Я чувствую горечь, которая живет в моей душе, ее не выжечь даже каленым железом. Почему я не умерла, когда упала с лошади, будучи беззаботным ребенком? Почему я должна жить со своим уродством и выдерживать на себе взгляд мужа, исполненный ненависти?.. То, что жизнь сделала со мной, несправедливо, я ничем не заслужила, такого наказания. Я не хочу жить. Я презираю графа Морнбери. Он чудовище. Ах, если я была мужчиной, то могла бы вызвать его на дуэль! Я ударила бы его концом шпаги в лицо и сделала из него то, что Бог сделал из меня — предмет насмешек.

Я мертва и оставлена здесь для того, чтобы оживлять в памяти графа прах покойной святой, на которой мой муж должен был жениться вместо меня. О, я ненавижу его! Ненавижу!..

На этом запись обрывалась. Последнее слово было жирно подчеркнуто чернилами. Видно было, что оно вызвало в Магде такую бурю чувств, что она непроизвольно стала особенно сильно давить на перо… Маленькая клякса обозначала то мгновение, когда перо задрожало в пальцах — ее окликнул неожиданно объявившийся за спиной Эсмонд.

Он был в значительной степени шокирован откровенной обнаженностью чувств Магды. Некоторые фразы задержались в его сознании и жгли душу. Вот, например:

«Я презираю графа Морнбери. Он чудовище…» Как она смеет так писать? С одной стороны, он был тронут болью этих строчек, с другой, разъярен тем, что Магда обвинила его во всех своих бедах. Нет, он не собирается уступать и извиняться перед той, которая является причиной всех его несчастий последнего времени.

Он разорвал дневник на мелкие кусочки и швырнул их в нее.

— Ты только теряешь время на сочинение подобной чепухи, дорогая, — зло сказал он. — И если ты ненавидишь меня так, как пишешь, то знай: мне все равно.

Она побелела как мел, вскочила и убежала в спальню.

— Я буду всегда ненавидеть вас! — крикнула она тем же тоном, каким и он обратился к ней. Ее беспредельное желание пробудить в нем капельку нежности и сострадания утонуло в буре его непонимания.

Граф прошел за ней в спальню. Шторы были задернуты, и в комнате было темно. На каминной полке стоял серебряный подсвечник, в котором горело шесть свечей. По потолку плясали гигантские тени. Закрытая пологом кровать оставалась неосвещенной. В эту-то тень Магда спряталась и уткнула жалкое лицо в подушки, словно они были ее последним прибежищем. Она лежала на кровати и старалась не дышать. Ее халат смялся, лента в волосах развязалась. Страдание с новой силой охватило ее юное хрупкое тело безжалостными стальными кольцами, и она застыла в оцепенении. Эсмонд подошел к кровати.

— Я пришел повидаться с тобой, — сказал он раздраженно. — И попрощаться, ибо к тому времени, когда ты решишь вылезти из кровати, я буду уже далеко.

Она повернулась к нему, больше не стесняясь того, что он увидит ее шрамы.

— Уезжайте… Уезжайте… Я не возражаю. Не ждите, что я буду скучать!

— Прелестно, — засмеялся он. — Что ни говори, а мы не выносим друг друга!

— Я бы лучше вернулась к своему мучителю-отцу в Страуд, чем осталась бы еще хоть минуту в этом доме, — крикнула она.

— И тем не менее ты здесь останешься, — холодно сказал граф. — Ты леди Морнбери, не забывай об этом и веди себя соответственно. Тебе недостаточно того вреда, который ты уже принесла мне? Тебе недостаточно тех неприятностей, которые ты уже на меня обрушила?

— А как насчет меня?! Вы хоть раз пытались поставить себя на мое место?! — крикнула она в отчаянии и изо всех сил ударила своим маленьким кулачком по подушке, отбросив волосы с лица назад.

— Нет, мадам. Предпочитаю оставаться на своем месте. Через несколько дней доктор Ридпэт привезет сюда своего голландского хирурга, чтобы осмотреть тебя. Я настоятельно рекомендую выполнить все то, что они посоветуют!

— Вас так заботит моя привлекательность?

— Лично мне совершенно все равно. Мне бы хотелось, чтобы тебе была оказана помощь, чтобы ты приобрела достойный вид и на нас не косились с любопытством, когда мы заживем совместной жизнью после моего возвращения с войны. Если я, конечно, вернусь…

— Не знаю! Возможно, я откажусь от услуг этих джентльменов и не позволю им мучить меня своими медицинскими хитростями! Я не верю в то, что с моим лицом можно сделать что-нибудь приличное…

— Это им решать, а не тебе. Если ты прогонишь их, я заставлю пожалеть об этом, — с угрозой в голосе произнес Эсмонд.

— Вы уже ничем меня не напугаете! Когда-то меня мучило раскаяние за то, что я помогла одурачить вас. Я молила у Бога прощения за содеянное, но теперь мне доставляет радость то, что я крепко досадила вам и причинила уйму неприятностей! Вы, как я писала в дневнике, чудовище! Вы страшнее самой смерти! Я рада, что Доротея умерла прежде, чем смогла назвать вас своим мужем!

Магда вдруг осеклась, смутно поняв, что она говорит что-то уже не то. Она отшатнулась и подняла руки перед лицом, словно ожидая удара.

Эсмонд побелел.

— Я никогда не прощу тебе этих слов!

Она вскочила с кровати, подхватив полы своего широкого муслинового халата.

— Дайте мне уехать. Дайте мне уехать подальше от этого дома. Я больше не могу!

Когда она пыталась проскользнуть мимо него к двери, он поймал ее. С минуту она отбивалась, словно дикая кошка, царапалась, вырывалась, кусалась. Ее сопротивление пробудило в нем дикое желание подавить, покорить отныне и навеки. Ни одной женщине на свете не позволено говорить такое, делать подобные вещи и не получать за это примерного наказания. Она зашла слишком далеко.

Халат соскользнул с худеньких плечей Магды. Ему открылась девичья красота ее бархатной кожи и розовые кончики грудей. Седая прядь волос упала на обезображенную щеку и закрыла ее. В Эсмонде проснулся мужчина. Он стал срывать с Магды остатки одежды, понимая только одно — это его жена. Законная супруга. Эта женщина принадлежит ему, и он имеет полное право овладеть ею. Он обезумел от страсти и не слушал ее мольбы. Эсмонд заломил Магде руки, отнес к постели и швырнул на нее, как куклу.

— Я научу тебя покорности! Я отучу тебя думать, что тебе здесь позволено говорить и делать все, что захочется! Ты запомнишь отныне, что Эсмонд Морнбери твой муж и господин. Ты клялась менее двух месяцев назад любить и подчиняться мне! Так люби же и подчиняйся!

Она затравленно молчала. Его необузданная чувственность приводила ее в ужас.

Он дунул на свечи, погрузив тем самым комнату в полумрак и встал перед кроватью, освещаемый отблесками огня из камина. Затем он задернул полог.

Первые несколько минут Эсмонд неистовствовал. Его поцелуи жгли ей губы. Она лежала неподвижно, не в силах сопротивляться. Но вдруг он почувствовал соленый вкус горьких слез, которые обреченно текли из ее глаз. Буря ярости улеглась в Эсмонде. Он поднялся, вновь зажег свечи, оделся и налил себе стакан воды из графина, стоявшего на столе. Увидев свое отражение в зеркале, он поморщился — ему стало противно за себя. Он знал, что вел себя, как зверь.

Магда лежала неподвижно. Сквозь ресницы она наблюдала за Эсмондом. Страх парализовал ее, и она ждала, что вот он сейчас снова набросится на нее, превратившись в дьявола.

Он подошел, склонился и коснулся ее волос. Еще несколько минут назад вся кровь его забурлила бы от этого прикосновения. Теперь же он выглядел просто глубоко смущенным, ощущая на себе взгляд бездонных измученных глаз. Эсмонд ощутил страдания так, словно сам был на ее месте. И вдруг произошло чудо: обезображенная щека уже не отталкивала его взгляд, потеряв былое значение.

— Я поступил плохо. Твои слова о Доротее свели меня с ума.

— Я сожалею, милорд… — прошептала она.

— То, что сделано, уже не поправишь. Давай не будем причинять друг другу еще большую боль, — продолжал он, с трудом произнося слова. — Завтра я уезжаю. Возможно, мы видимся с тобой в последний раз. Я прошу от тебя только одного: не урони мою честь в глазах тех, кто меня знает. Она отвернулась к подушке и зарыдала.

— Хорошо. Но… Эсмонд, постарайтесь хоть немного относиться ко мне по-человечески. Я так устала от ненависти…

— Я постараюсь… Я мог бы жалеть тебя, если тебе нужна жалость, бедное дитя.

Она не верила своим ушам. Это были первые по-настоящему добрые и теплые слова, которые она слышала от своего мужа.

— Я не прошу жалости… Я прошу только прощения.

— Я прощаю тебя, Магда. И ты прости меня, я не понимал тебя!

Она повернулась к нему, взяла его руку и прижала ее к своим горячим губам.

— Ты не должна целовать руку, которая несколько минут назад тебя ударила. Не должна.

— Завтра вы уедете, и я останусь совсем одна.

— Сделай все то, о чем я тебя просил, и терпеливо жди моего возвращения. Я вернусь и постараюсь как-нибудь наладить нашу жизнь, — сказал он мягко. Я буду писать тебе время от времени, — добавил он, отворачиваясь в сторону. — До свиданья, Магда.

Она села на постели. Сердце у нее неистово колотилось. Магда изнывала от желания, которое пробудилось в ней и толкало в объятия Эсмонда.

— Эсмонд… Эсмонд… — шептала она.

Но он ушел.


— Миледи. Миледи. Просыпайтесь.

Магда села на кровати. В руках у мисс Воул было письмо.

— Что это?

— Это от его светлости, миледи.

— Где он?

— Он уехал из Морнбери, миледи, два часа назад и просил передать вам это письмо.

— Уехал… Уже уехал… — отрешенно повторила Магда.

Пока сиделка суетилась вокруг, отодвигая шторы на окнах и клича служанку, чтобы та разожгла огонь в камине, Магда распечатала письмо и стала внимательно читать. Оно было коротким, но, прочитав его, Магда улыбнулась.

«Миледи, воспоминание о прошлой ночи всегда будет вызывать у меня на лице краску стыда. Прошу еще раз простить меня, как я простил тебя. Не будем возвращаться к прошлому. Помни — ты моя жена, будь достойна нашего титула. Да поможет тебе Бог — помогут и врачи. Ты можешь гулять в Годчестере, где тебе захочется. Пока меня не будет, заботься о Джесс и выезжай на ней каждый день. Я доверяю ее тебе.

Твой муж Эсмонд Морнбери»
Магда перечитывала это письмо еще и еще, упиваясь каждым словом и словно не веря своим глазам. Такой поворот казался поистине невероятным. Он, конечно, не любил ее, но перестал издеваться и даже жалел и заботился о ней. Он доверял ей и подписался «твой муж»! Он разрешил ей кататься на Джесс!

С чисто женской способностью прощать человека, который недавно сделал ей больно, Магда порывисто прижала письмо Эсмонда к губам и страстно поцеловала подпись. Безумная жестокость, которую он обрушил на нее накануне, превратилась в нежное и греющее душу воспоминание о любви, о первой брачной ночи.

Она вскочила с постели, бросилась к окну, выглянула наружу и, напрягая зрение, стала всматриваться на север, куда уехал Эсмонд, словно еще надеялась увидеть его.

— Эсмонд… О, Эсмонд… Муж мой, — словно в бреду шептала она.

Сзади подошла мисс Воул.

— Миледи, вы простудитесь! Вам лучше вернуться в постель!

— Нет, — круто обернувшись и порозовев, сказала Магда. — Я не простужусь. У меня никогда не бывало простуды. Скажи конюхам, чтоб седлали Джесс, и принеси мне мой новый костюм для верховой езды.

— Но скоро придут врачи, миледи…

— Подождут, — ответила графиня Морнбери высокомерно и прижала дорогое ей письмо к груди.

Сиделка тут же бросилась к своей подружке миссис Фустиан. Им предстояла разлука — сиделка покидала Морнбери Холл, а Магде будет прислуживать новая горничная.

— Она требует передать конюхам, чтобы они седлали для нее Джесс, — шмыгая носом, жаловалась сиделка.

— Джесс! — взвилась миссис Фустиан. — Ну уж нет! Его светлость запретил ей приближаться к его лошади! Это уж слишком!

Она тут же отправилась наверх, в спальню Магды, и там, как могла вежливо, предложила ее светлости взять для прогулки лошадку, на которой она в последнее время выезжала.

Магда, сидевшая за туалетным столиком, повернулась к ней:

— Как ты осмеливаешься обсуждать мое распоряжение? Ты что, забыла свое место, а?

Миссис Фустиан с трудом проглотила комок в горле и исчезла. Она не понимала, что происходит.

Скорее всего леди Морнбери ведьма. Судя по всему, она просто околдовала бедного графа.

Спустя час Магда в своем темно-синем костюме для верховой езды, отороченным золотым кружевом, выехала из Морнбери на знаменитой серой кобылице.

Лицо было закрыто вуалью, но сидела в седле Магда горделиво выпрямившись, подбородок ее был вызывающе вздернут. Слуги, которые должны были сопровождать ее на прогулке, следовали за ней чуть поодаль.

В это пронизывающее холодное утро, ощущая забирающийся под вуаль ветер и румянясь на морозе, Магда чувствовала себя до смешного счастливо. Она скакала, наслаждаясь радостью, которой никогда прежде не чувствовала.

В гостиной, греясь у камина, ее ожидали врачи.

С волнением она приветствовала джентльменов, попросила провести их в библиотеку и приказала принести вина. Прогулка верхом пошла ей на пользу. Магда чувствовала себя прекрасно, на щеках у нее играл живой румянец. Доктор Ридпэт смотрел на свою пациентку с удивлением. Мрачная, всхлипывающая девушка, которую он помнил, превратилась в настоящую леди с горделивыми манерами и решительностью во взоре. Она приветствовала доктора Ридпэта, как старого друга, и любезно пошутила с известным голландским хирургом.

— Вы приехали для того, чтобы вернуть мне красоту, сэр? — спросила она весело.

Голландец оказался маленьким, кругленьким человечком, на голове которого нелепо сидел высоченный парик. В ответ на приветствие леди Морнбери он учтиво поклонился. Доктор Ридпэт уже достаточно рассказал голландцу о своей пациентке, чтобы пробудить в том любопытство. Однако он не был готов к потрясению, которое обрушилось на него, когда эта молодая фея, такая утонченная и милая, сняла свою маленькую бобровую шапочку и вуаль. Она улыбалась… Он отметил про себя эту смелую улыбку, хотя основное его профессиональное внимание было сосредоточено на загнутом вниз жалком рте и на шрамах.

— Видите, ничего поделать нельзя, — сказала графиня торопливо. — Я знаю, знаю, вы сейчас скажете это. Я понимаю. Слишком поздно…

Наступила минутная пауза. Доктор Ридпэт заложил руки за спину, покачался на носках и кашлянул. Доктор Дик подошел к графине ближе. Лицо его было абсолютно бесстрастно. Только маленькие умные глаза выглядывали из-под кустистых бровей, внимательно исследовали ее лицо.

Боже мой, думал он. Какой мясник зашивал ей раны? Ужас! Бедное дитя, бедное дитя!

Сначала доктор осмотрел одну сторону лица, затем другую, отметив красоту нетронутой шрамами щеки. Подняв руку, коснулся правым большим пальцем — очень осторожно — углов губ и приподнял их так, как они должны быть. Пальцы у него были ловкие и осторожные, словно он держал бабочку и боялся смазать с ее крыльев пыльцу. Этим же пальцем он провел по маленьким впадинкам и выпуклостям на лице и наконец вдоль больших шершавых рубцов. Затем, откинув назад ее темные волосы, доктор осмотрел маленькие уши, которые отличались красивой формой. После этого он раз или два кивнул самому себе и отступил назад.

Магда закрыла глаза. Душа ее была до краев заполнена болью и желанием услышать хоть одно слово надежды из уст знаменитого хирурга. Она ощутила вдруг безумное желание рухнуть на колени и молить этого голландского врача, как Бога, о помощи.

И тут она услышала его голос. Немного хриплый, но дружелюбный. Говорил он на ломаном английском:

— Ви потерпель страшни нещастни слючай, и вам оказаль ошень плохой помощ. Ваш лицо ошень сильно пострадал… Но я видел хуже.

Магда вскинула голову. Сердце забилось так, словно собралось выскочить.

— Вы видели хуже? — выдохнула она.

— Много-много хуже. В Гааге. Это был ошень юни и красиви шенщина. Ее карета перевернулась. Красавица сильно пострадаль… — Дик провел рукой по своему лицу. — Она быль хуже вас, графиня, но сейчас наслаждается счастье со свой хороши муж. Я, Питер Дик, вылечил ее.

Магда уронила хлыст на пол и закрыла горящее лицо ладонями.

— Но как, как?! Что вы с ней сделали?!

Он самодовольно ухмыльнулся и оглянулся на своего пожилого коллегу.

— Что я сделаль? Х-ха! Мне кажется, вы хотеть, чтоб я отдаль вам мои главни секрет! А, коллега Ридпэт?

— В самом деле, сэр, в самом деле, — кивнул старик, так же посмеиваясь.

Забыв о своем достоинстве, о том, что она графиня Морнбери, Магда схватила голландца за руку.

— О, прошу вас, прошу вас, скажите, что вы можете хоть что-нибудь для меня сделать, сэр! Я с радостью приму любую боль, любую пытку, если только вы сможете вернуть мне человеческое обличье!

Хирург по-отечески похлопал ее по плечу.

— Бедное дитя, бедное дитя… — На этот раз он произнес это вслух. — Это займет много времени и может быть ошень больно. И потребуется много деньги от ваш муж, — добавил он со смешком. — Но граф, насколько я понимать, не станет жалеть деньги.

Теперь Магда рыдала, никого не стесняясь.

Он отвел ее к стулу и дал выпить немного вина, чтобы успокоить.

А затем сказал ей, что те методы, которые он применяет, являются самыми новейшими и держатся в большой тайне, не обещал чудес, ведь он не волшебник. Рассказал, что посвятил этой работе всю свою жизнь и является единственным в Европе врачом, умеющим использовать для подобных операций скальпель, иглу и нитку.

У нее все равно останутся шрамы, но они станут почти незаметными, а неровности лица — впадины и выпуклости — исчезнут вовсе. В его силах поднять угол ее обезображенного рта. Он заверил, что швы будут настолько мелкими, что их никто не разглядит обычным глазом. С ним работает итальянский врач, у которого тоже есть профессиональные секреты. Итальянец знает тайну особых мазей, сказал голландец. Эти мази творили чудеса еще во времена Екатерины Медичи, которая сама пользовалась ими, так как знала толк в медицине.

— Через один год от этот день, — закончил он, — вы просто не узнать сама себя!

Магда от радости потеряла дар речи — она и не уродина? Да может ли такое быть? Всемогущий Боже, помоги мне, попросила она.

Жизнь возвращалась к ней…

Глава пятнадцатая

Стоял Иванов день 1709 года.

Королева находилась в Виндзоре.

День был спокойный и теплый. Но Анна осталась лежать в постели и отменила встречу со своими министрами. У нее была скверная ночь. Ноги опухли больше обычного. Водянка постепенно забирала у нее последние силы. Она объявила, что не хочет видеть никого, кроме Эбигейл Хилл.

Эбигейл, миссис Мэшэм, стоя возле королевского ложа, стала читать ей письмо, только что доставленное королевским курьером. Королева внимательно слушала, отвернув влажное от болезненных слез, увядшее лицо к окну. Она с тоской смотрела на голубое небо. Все знаменитые врачи сделали, что могли, все волшебные лекарства были выпиты — болезнь не отступала, а, наоборот, забирала последние силы.

Она была рада видеть Эбигейл, так как устала от постоянных интриг и склок своей старой подруги Сары, герцогини Мальборо, которая не любила Эбигейл и всячески давала это понять. Анна устала от их бесконечных пикировок и взаимных обид и сейчас склонялась на сторону миссис Мэшэм.

Королева слушала донесение, написанное лично герцогом Мальборо из французского Турнае.

Королева Анна не особенно-то благоволила герцогу. Видно, тут сказывались и ее сложные отношения с его женой Сарой, которая сейчас впала в немилость и пыталась интригами добиться прежнего положения при дворе. Впрочем, королева понимала, что Англия очень многим обязана герцогу, и отдавала ему должное.

После сражения при Ауденарде и падения Лилля Мальборо провел блестящую, но очень дорогую военную кампанию против Турная. Взяв город, он тут же написал послание королеве, в котором упоминал ее крестника.

«Вашему величеству, несомненно, доставит большое удовольствие узнать о том, — писал герцог Мальборо, — что граф Морнбери, ваш крестник, при взятии Минорки вел себя геройски и получил легкое ранение в плечо.

Прошу ваше величество наградить графа за боевые заслуги и воинскую доблесть, так как, увы, он опять ранен и на этот раз серьезно. Ранение в голову может закончиться полной потерей зрения…»

Затем следовало подробное описание обстоятельств, при которых Эсмонд был ранен.

Анна тяжело заворочалась в подушках.

— Боже Праведный, потеря зрения?!

— Бедный мальчик, — воскликнула Эбигейл, которая всегда питала привязанность к этому красивому, хоть и легкомысленному молодому человеку, который часто огорчал свою крестную мать, но не переставал вызывать в ней чисто женское восхищение своим обаянием.

— Графине уже известно об этом? — резко спросила королева.

— Не знаю, ваше величество…

— Срочно сообщить ей. Продолжай читать.

Когда Эбигейл отложила прочитанное письмо, королева потребовала принести ароматических солей и носовой платок.

— Ослеп! Бедный юноша! Такой красивый и… слепой!.. Это обстоятельство разбило бы сердце его родителям, будь они живы, слава Богу, они уже в Раю! Так что же, где перо и бумага? Напиши графине Морнбери.

Эбигейл послала одну из фрейлин за письменными принадлежностями.

— Может быть, вам ваше величество, пригласить графиню ко двору?

Королева немного подумала, но потом отрицательно качнула головой.

— Нет, пусть она лучше ждет дальнейших известий о муже дома. Возможно, страхи герцога Мальборо безосновательны, и наш мальчик вернется в Англию живым и здоровым, все таким же веселым и остроумным.

Эбигейл была разочарована этим отказом. Она, как и другие придворные, умирала от желания увидеть супругу графа Морнбери. Про нее при дворе ходили легенды — будто бы графиня, отличавшаяся незаурядной красотой, перенесла тяжелейшую оспу, испортившую ее лицо, но смогла вернуть былую привлекательность благодаря чудесам одного голландского хирурга.

Таинственную графиню никто никогда не видел при дворе. Она жила очень уединенно и не покидала своего дома. Королева своей рукой подписала несколько сочувственных строк Магде, выражая в своем послании пожелание, что надо уповать на Господа и надеяться на лучшее.

Это послание, скрепленное королевским гербом, было отправлено из Виндзорского замка в середине утра, а вечером того же дня пришло в Морнбери Холл и потрясло Магду до глубины души.

Она как раз принимала у себя Арчибальда Сент-Джона и его супругу. Ближайший друг Эсмонда в начале этого года женился на своей милой Элисон, и теперь все трое пили ароматный чай перед распахнутым окном в сад, любуясь игрой солнечного света в воде, которая обрушивалась в бассейн из горла огромной каменной лошади, и обсуждали бессмертную красоту цветов, особенно красных роз, бурно разросшихся перед террасой.


Магда была необыкновенно весела. Для полного счастья ей не хватало только одного: новых хороших известий от Эсмонда, которые вообще перестали поступать с конца мая. Конечно, она понимала, что у Эсмонда много хлопот, ведь он занимает очень важный пост в штабе герцога, но это ее не утешало. Она боялась худшего.

Графиня говорила о муже с звенящей в голосе гордостью, которая грела сердце Арчи.

— До сих пор он тратил свою жизнь впустую, Арчи, — говорила Магда, вся светясь счастьем, — ибо он был, несомненно, мало приспособлен для ленивой сельской праздности. Теперь он там, где все настоящие мужчины, и добился больших успехов.

— Я всегда знал, что из Эсмонда получится неплохой солдат, если он когда-нибудь решится посвятить себя этому делу, — ответил Арчи. — Эсмонд всегда отличался бесстрашием, и, как ты знаешь, он лучший фехтовальщик во всей стране. Впрочем, раньше он частенько без всякой пользы для отечества употреблял свои таланты. Сейчас он на своем месте.

Молодая миссис Сент-Джон поставила чашку на столик.

— О, Арчи, я бы места себе не находила от постоянной тревоги, если бы ты был за границей и дрался с французами, — сказала она, влюбленными глазами глядя на мужа.

— Действительно, временами я сожалею о том, что не нахожусь рядом с Эсмондом… Но, разумеется, я забываю обо всем на свете, когда лишний раз осознаю, что рядом ты, любовь моя, — ответил он.

Магде нравилась эта молодая пара, ведь Арчи был ближайшим другом Эсмонда. Красотка Элисон была всего лишь на год-два старше Магды. У нее были огненно-рыжие волосы, зеленые глаза, симпатичные веснушки на вздернутом носике и нежный голосок, который Магда находила очаровательным. После полугода совместной семейной жизни Арчи окончательно убедился в том, что он сделал правильный выбор, и наслаждался своим счастьем безмерно. Но какой приятный сюрприз будет ждать графа, когда он вернется в Англию! Магда стала просто красавицей!

Питер Дик сделал из Магды женщину, на которую любой мужчина мог взглянуть с удовольствием. Она стала гораздо привлекательнее, чем ее мать, изображенная на той злосчастной миниатюре. Брак, который начался столь неудачно, теперь может стать счастливым. Сент-Джон смотрел на лицо Магды и не находил даже следа бывшего уродства.

Одному Богу было известно, что сделал голландец, но, только подойдя к Магде очень близко, можно было заметить слабенькие следы на нежной щеке, которая еще так недавно была сильно обезображена. Линия губ была плавной, и на нее было любо-дорого посмотреть, особенно когда Магда улыбалась. Кожа была чиста, а в глазах исчезло выражение внутренней муки, которое очень старило Магду и придавало ей постоянную мрачность. Если бы только Эсмонд мог видеть ее сейчас, думал Арчи, он был бы потрясен… Магда сидела на стуле с высокой спинкой в прелестном розовом платье из тонкого батиста. Возможно, для того чтобы угодить доктору, который вернул ее к жизни, Магда теперь носила «голландскую прическу»: ее ненапудренные черные волосы были убраны со лба и падали изящными локонами на шею. Прическа была украшена жемчугом, графиня выглядела просто очаровательно.

Счастье в эти дни и в самом деле, казалось, переливалось через край в душе Магды. Жизнь ее сделала такой крутой и радостный поворот…

Вслед за отъездом Эсмонда на нее обрушились дни и ночи страданий и неисполненных желаний, но с каждым его последующим письмом боль потихоньку становилась меньше. Нет, он не писал, что любит или хочет ее. Граф просто описывал ту обстановку, в которой ему приходилось служить, новых друзей.

Она отвечала на его письма тут же, и на каждое его послание приходилось как минимум два от нее. Письма Магды были очень длинными и подробными, в них рассказывалось о том, как течет жизнь в его имении, и особое внимание уделялось Джесс. Избавив его от неприятных подробностей, она написала о долгих днях, неделях и месяцах своего лечения, но ни словом не обмолвилась о своих страданиях. Бесконечное ожидание, когда затянутся швы после первой операции, затем после второй…

Результат операций оказался таким, что превзошел все ожидания и окупил физические страдания. Теперь наконец она могла смотреть на себя в зеркало без муки и стала следить за собой, шить новые наряды и заказывать красивые шляпки. Ей так хотелось понравиться мужу, в ней проснулось все ее нерастраченное кокетство, и смотреть теперь на нее можно было с искренним восхищением. Она сидела с чашкой в руке, глядела в окно и думала о том, как было бы здорово, если бы Эсмонд сейчас вбежал в дом, открыл для нее свои объятия и прижал к груди…

В комнате появился лакей с письмом на серебряном подносе. Магда радостно воскликнула:

— О! Должно быть, это письмо от Эсмонда, которого я так давно жду! Давайте вместе прочитаем!

— С удовольствием, — кивнул Сент-Джон.

Магда отпустила слугу, торопливо распечатала письмо и вдруг, охнув, прижала руку к губам.

— Боже! Письмо не от Эсмонда, а от ее величества!

— От ее величества! — восторженным шепотом повторила Элисон.

Радость исчезла с лица молодой графини, лицо покрылось мертвенной бледностью, а в глазах блеснули горькие слезы. Подняв взгляд на друзей, она почти прошептала:

— Слепой! О Боже… Боже, нет только не это!

— Господи, милая Магда, что стряслось?! — беря из ее рук послание, спросил Сент-Джон.

— Что такое?! Кто слепой? — воскликнула Элисон.

Бегло пробежав послание, Сент-Джон с минуту не мог говорить. Эсмонд получил ранение в голову, угрожающее ему слепотой. Великий Боже, какая катастрофа!

Он услышал полный отчаяния голос Магды:

— Господи, никогда больше он не увидит неба, цветов, деревьев… Такой молодой, полный жизни… О, это выше моих сил… Ослепнуть и стать беспомощным! Боже правый, неужели это правда?

Арчи взял ее за руку.

— Успокойся, милая Магда. Королева сообщила тебе, что Эсмонд болен и находится на излечении, но кто сказал, что он не вернет себе зрение вместе с выздоровлением? Временная слепота — частное следствие ранения в голову.

Магда закрыла лицо руками.

— Мой бедный Эсмонд! Мой бедный муж! — зарыдала она. О, Арчи, Эсмонд теперь всегда будет помнить меня той Магдой, которая провожала его на войну… Ничего, кроме жалости, он не будет ко мне испытывать…

Ее слова произвели на Элисон столь глубокое впечатление, что и она начала всхлипывать. Сент-Джон пытался их утешить.

— Будет, ну будет вам! Давайте не будем думать о самом плохом. Завтра, когда я вернусь в Лондон, я сразу же свяжусь с друзьями, которые занимают в армии большие посты. Я уверен, что они смогут быстро получить самые верные сведения об Эсмонде. Послушайте, а может быть, он сейчас уже находится на пути домой?

Магда вытерла глаза, но слезы продолжали течь у нее между пальцев.

— Мне ничего не надо! Только бы он поскорее вернулся домой и я смогла бы увидеть его! Но если граф вернется слепым… Господи, не допусти этого!

К тому времени как Сент-Джоны покинули Морнбери Холл, Магда уже более или менее успокоилась и стала рассуждать обо всем более здраво и решила ждать новых известий о муже.

Когда Феба — ее новая горничная, милая приятная девушка, раздела хозяйку на ночь, она тоже выразила ей свое сочувствие.

— Будет очень обидно, миледи, если граф не сможет увидеть вас такой, какая вы сейчас.

Краска начала заливать щеки Магды. В другое время ее бы порадовало то обстоятельство, что даже слуги отмечают, как она похорошела, но сейчас это замечание выглядело неуместным. Она отпустила девушку, сказав:

— Мы все должны молиться за хозяина. Ступай, спокойной ночи.

Прежде чем лечь в постель, Магда постояла у окна, глядя на ночной парк и вдыхая аромат цветов. Парк Морнбери был сказочно красив в эту летнюю ночь.

Магда знала, что в эту ночь ей не придется уснуть. Она ходила взад-вперед по спальне, думы о Эсмонде терзали ее. Она так полюбила его, что даже себе боялась признаться в этом. Сегодня вечером — так Магда поступала теперь ежедневно — графиня разложила перед собой все его письма, которые он посылал ей из разных городов, куда входило победоносное войско герцога Мальборо, и при свете свечей снова перечитывала их все. В своих посланиях Эсмонд восторгался военным гением герцога, выражал удовольствие по поводу того, что бросил праздность и стал служить своей венценосной крестной матери, мечтал вновь увидеть Морнбери и прокатиться вместе с Магдой по лесной тропинке на Джесс. Обычные дружеские письма, но каждое из них было подписано: «Твой верный и любящий муж».

Она понимала, что слово «любящий» скорее всего следует воспринимать условно. Конечно, он не мог любить ее, но относился к ней с дружелюбием и своеобразной привязанностью, да и чего иного она могла еще желать от него сейчас? Как приятно было читать теплые слова, написанные человеком, который раньше смотрел на нее как на убийцу всех его надежд и желаний!

Его последнее письмо было для нее самым дорогим. Она вновь и вновь перечитывала последний абзац:

«…Не стану скрывать, что с нетерпением жду того дня, когда смогу вернуться домой и увидеть тебя преображенной. Хотя наши проблемы в Европе пока только множатся и непохоже, что война с Францией близка к окончанию…»

Снова и снова Магда перечитывала и переживала в душе эти слова. Чего еще ей было желать? Она знала главное: что он горячо хочет вернуться к ней в Морнбери.

В глазах ее вновь появились слезы и стали капать на исписанный любимой рукой лист бумаги, который лежал перед ней.

— О Господи, неужели он ослепнет?! — простонала она вслух. — Я этого не вынесу!

Глава шестнадцатая

Вплоть до конца июня Магда так и не получила никаких новых известий от мужа. Правда, до нее дошла короткая записка Арчи, в которой сообщалось, что, согласно последнему донесению, полученному из Лондона, лорд Морнбери быстро поправляется. О состоянии его зрения, однако, не упоминалось в донесении ни словом, ни намеком. Но Арчи, пытаясь приободрить Магду, пытался утешить ее тем, что не получено ни одного серьезного подтверждения того, что Эсмонд навсегда потерял зрение.

Дни и ночи тянулись для Магды невыносимо медленно. Она получала множество приглашений на светские вечера, но отклоняла их все. Основную часть времени она проводила, как и в былые времена, запершись дома и почти никого не принимала. Целыми днями графиня читала книги и с увлечением вышивала гобелен, который хотела повесить в кабинете Эсмонда, и надеялась на то, что он ему понравится, так как на нем была изображена батальная сцена. Помня сказанные как-то слова графа о музыке, она выучилась игре на флейте. Музыкой Магда в последнее время занималась регулярно, горячо желая постичь ее в той степени, чтобы уметь развлекать мужа, когда он вернется.

В поздний вечер июня, когда она вот уже целый час лежала в постели и читала книгу, Магда вдруг услышала стук конских копыт на дворе и скрип колес кареты. Книга выпала у нее из рук, и она вскочила с постели. Ее бросало то в жар, то в холод. Эсмонд!.. Это, должно быть, он!..

Ночь стояла теплая. Набросив на себя кое-какую одежду, графиня выбежала из спальни.

Один из лакеев уже открывал входную дверь. Преодолев половину лестницы, Магда остановилась и стала ждать, напряженно вглядываясь в полу мрак. Сердце бешено колотилось от радостного ожидания. Что она увидит? Как Эсмонд входит в холл уверенной походкой или как его с повязкой на глазах вводит поводырь?..

У нее не оставалось времени на дальнейшие догадки. В холле показался мужчина в темно-коричневой дорожной одежде, знакомого покроя. Проснувшиеся слуги суетились вокруг посетителя, зажигая свечи. Каково же было горькое разочарование Магды, когда она сумела разглядеть лицо ночного гостя… Это невыразимо жестокое и злое лицо…

Адам Конгрейл! Ее ненавистный отчим! Это был самый нежеланный и неожиданный гость из всех возможных! Она не знала, зачем он приехал и что у него на уме. Граф запретил ему переступать порог этого дома.

За все это время она получала немного вестей из Уайлдмарш Мэйнор. Два-три послания от матери, из которых мало что можно было узнать толком. Леди Конгрейл не любила да и не умела писать письма. Она продолжала жаловаться на свое здоровье, но отмечала, что сэр Адам перестал ежедневно докучать ей. И хоть трудно было ожидать, что жизнь в Уайлдмарш Мэйнор станет роскошной, все же мать сообщала, что их дела постепенно налаживаются благодаря помощи графа Морнбери.

Старший сын сэра Адама — его тезка — посещал теперь хорошую школу, а робкий мистер Бэкон, как сообщала мать, был заменен более молодым и более знающим наставником, который теперь преподавал науки младшим.

Старая Тамми умерла прошлой зимой. Леди Конгрейл очень скорбела по этому поводу. Даже в Магде шевельнулось нечто похожее на жалость, с Тамми было связано ее детство.

Но то, что сэр Адам вдруг нежданно-негаданно явился в этот вечер в Морнбери Холл, потрясло Магду до глубины души.

Он расстегнул воротник своего камзола и поднял на нее взгляд. Кровь моментально отхлынула с ее лица — в ней появилось полузабытое и страшное ощущение ужаса и ненависти, когда она увидела кривой оскал его рта и услышала мерзкий голос:

— Кажется, немного поздновато для визитов, но у нас случилась беда с колесом, моя милая. Иди же сюда, поприветствуй, как полагается, своего отчима!

— Конечно. Входите… — Она повернулась к ближайшему лакею. — Принесите вина и что-нибудь поесть сэру Адаму и приготовьте комнату для гостей.

Сэр Адам снял шляпу, поправил на голове парик и довольно потер свои костлявые руки.

— Спасибо тебе, спасибо, мой птенчик.

Магда отвернулась от него, не в силах видеть своего мучителя.

Извинившись, она вернулась в свои покои и надела платье из дорогого, украшенного узором шелка с золотой брошкой на груди. Это было нарядное платье темно-синего цвета, которое очень шло ей, кое-как убрав волосы, она вышла к своему отчиму в столовую. Он уже сидел за накрытым столом и жадно пил вино.

— Зачем вы приехали, сэр? — холодно спросила она.

Сэр Адам прикрыл один глаз и повернулся к ней.

— Черт возьми! Наша маленькая Магда превратилась в настоящую красавицу. Твоя мать, конечно, болтала там что-то о чудесах, которые сотворил с твоим лицом какой-то голландский врач. Поздравляю тебя с его удачей.

— Ваши слова мне неприятны, сэр, — ответила Магда.

— Будет задираться! Неужели ты не чувствуешь никакой родственной привязанности по отношению к тому, кто воспитывал и лелеял тебя в детстве?

— Лелеял меня?! — пораженно повторила она. — Не надо лицемерить, сэр!

Он неприятно хохотнул, выпил еще вина и звонко чмокнул губами.

— Ты, конечно, стала графиней Морнбери и находишься под опекой и защитой своего мужа, но не забывай, что от этого ты не перестала быть моей дочерью!

— Нет уж! Слава Богу, в моих жилах течет не ваша кровь. Вы мне родственник лишь по тому, что однажды моя бедная мать сделала неправильный выбор!

Сэр Адам опять засмеялся.

— Ух ты, ух ты! Вы посмотрите на нее! Гадкий птенец превратился в высокомерную и надменную леди!

— Может, вы все-таки наконец скажете мне, зачем вы приехали, сэр? — теряя терпение, спросила она снова. — Если вы решили остановиться здесь на ночлег, извольте. Одна из комнат в вашем полном распоряжении. Это гостеприимный дом. Но на дружеское отношение к вам с моей стороны можете не рассчитывать.

Он подлил себе еще вина. Сэр Адам находился в скверном расположении духа. Он получил письмо от адвокатов графа, которые предупреждали его о том, что перестанут оказывать ему денежную помощь, если он будет продолжать относиться небрежно к своему имению и к своей семье. Они были правы. В последнее время он слишком много потратил денег на увеселения в лондонских пивных и карточных заведениях. Огромную сумму он выложил на то, чтобы устроить райское гнездышко, где встречался со своей любовницей. Все это, конечно, было за счет благополучия его семьи.

Сэр Адам скроил дружелюбную мину.

Вдруг улыбка исчезла с его лица, и оно приняло угрожающее выражение.

— Ладно, не будем ссориться. Скажи лучше, у тебя есть какие-нибудь драгоценности? Какие-нибудь безделушки, которые я мог бы продать, так как сильно сейчас нуждаюсь в деньгах, — начал он примиряюще.

— Моя жена не подает жалким побирушкам! — неожиданно раздался с порога голос. — И особенно таким, которые не знают цену добрых услуг.

Магда вскрикнула:

— Эсмонд! Эсмонд!

Она смотрела на него, не веря своим глазам. На нем был забрызганный грязью дорожный костюм темно-серый, военного покроя плащ. Голова его была перевязана. В воздухе повисла напряженная пауза. Эсмонд похудел и возмужал. В уголках губ появились глубокие складки. Но он видит!

Магда, теряя голову от радости, бросилась к нему.

— О, Эсмонд, муж мой! — закричала она.

На лице сэра Адама отразился страх. Он никак не мог предполагать, что граф вернется домой именно в ту же ночь, когда он решил нагрянуть к падчерице.

Глаза Эсмонда сияли счастьем. Он обнял жену правой рукой и сказал:

— Магда! Я вернулся, как обещал. Слава Богу, что я выжил на войне, и вот я здесь и могу обнять тебя!

Не помня себя от счастья, она прижалась к нему. Взяв его левую руку, она приложила ее к своей разрумянившейся щеке.

— О, Эсмонд, Эсмонд! — только и повторяла она.

Он смотрел на ее нежное лицо, такое знакомое и такое новое, затем шепнул:

— Мы поговорим позже…

С этими словами он повернулся к сэру Адаму.

— Вы не слышали, как я вошел в дом, сэр Адам, — сказал он холодно. — Но зато я слышал вас! Как смели вы ослушаться моего приказа и явились в мой дом ночью, напугав жену?!

Сэр Адам издал нервный и дрожащий смешок.

— Я попросил ее драгоценности в шутку, граф, милый зять мой… — начал он.

Но Эсмонд оборвал его:

— Вы говорили всерьез, подлый негодяй и мерзавец, и если бы меня сейчас здесь не случилось, Магде пришлось бы худо. Так же худо сегодня, как ей было худо всю жизнь в вашем доме. Теперь мне многое известно, и я прошу, во избежание конфликта, немедленно покинуть нас.

Сэр Адам хотел что-то ответить на это, но только нечленораздельно всхлипнул. Он следил, как Эсмонд быстро, как и раньше, двигался по комнате, а его правая рука покоилась на эфесе шпаги. Эсмонд продолжал тем временем:

— Я ехал весь день, сэр, надеясь достичь Годчестера еще засветло. Судя по всему, я висел у вас на хвосте. Я очень спешил домой, ведь я столько времени не видел жену. И поверьте, ваше присутствие здесь весьма испортило мне первое впечатление от свидания с ней.

Неожиданно в речь мужа вмешалась Магда:

— Эсмонд, муж мой… твои глаза. Твоя голова… Рана тебя все еще беспокоит?

— Моя голова пока может подождать, — сухо сказал граф. — Мне нужен всего лишь отдых, но в данный момент я желаю разобраться с этим господином.

Сэр Адам торопливо промямлил:

— Вы поступаете со мной не по-родственному, Эсмонд, зять мой…

— Не смейте меня называть так! — прогремел Эсмонд. — Пока я жив, я не признаю родства с вами! Вы не являетесь отцом моей жены! Будучи за границей, я наводил кое-какие справки и многое узнал о вашем гнусном поведении. Мне следовало давно догадаться что вы тратили мои деньги, пуская их на ветер!..

Сэр Адам показал дрожащим пальцем на Магду и снова заканючил:

— Разве эта женщина вас не устраивает? По началу вы думали, что я обманул вас, но вышло-то так, что я, скорее, оказал вам услугу, не так ли?

Эсмонд повернулся, чтобы бросить любящий взгляд на Магду.

Сэр Адам, решив, что отвлек Эсмонда от своей особы, внезапно воспользовался своим единственным шансом.

В один прыжок он достиг боковой двери, которая вела в холл. Ею редко пользовались, но на его счастье она оказалась сейчас незапертой. Он выбежал из столовой и захлопнул за собой дверь Эсмонд, пылая гневом, бросился за ним вслед. Магда крикнула:

— Осторожнее!.. Ради всего святого, не забывай о своей травме и не трать на него время, Эсмонд!

— Я убью его за то, что он с тобой сделал, — крикнул в ответ Эсмонд.

Прижимая руки к груди, она побежала вслед за мужем.

— Нет, Эсмонд, нет! Только не это! Ты же дал клятву! Адам Конгрейл недостоин того, чтобы пятно от его убийства легло на твою бессмертную душу!

— Я не могу позволить этой гадине поганить своим присутствием свой дом!

— Прошу тебя!.. — сквозь рыдания воскликнула Магда.

— Жди меня здесь, — оборвал он жену и захлопнул перед лицом Магды дверь.

На дворе стояла сверкающая лунным светом ночь. Остановившись на пару секунд, чтобы отдышаться, Эсмонд стал лихорадочно осматриваться по сторонам. Еле заметную в густых кустарниках, он заметил фигуру отчима и вновь устремился за беглецом, крича:

— Вернись, трус! Вернись, негодяй! Вернись и защищайся!

Но у Адама Конгрейла не было ни малейшего желания драться с человеком, у которого была репутация лучшего дуэлиста во всей Англии. Он продолжал бежать, не разбирая дороги. Добежав до стены, сэр Адам попытался преодолеть ее с разбегу, но у него ничего не вышло, и он рухнул наземь. Поднявшись на ноги, он бросился по тропинке, дико размахивая руками и крича:

— На помощь! На помощь! Убивают!

Они добежали до кромки озера. Вода сверкала, будто зеркало. Больше бежать было некуда. Эсмонд хрипло рассмеялся и выхватил шпагу. Он крикнул, обращаясь к Конгрейлу:

— Мерзавец! Повернись и защищайся!

У сэра Адама больше не было пути отступления. Он просяще поднял вверх обе руки.

— Я старый человек. Я родственник вашей жены. Подумайте о том, какие пойдут разговоры, если вы меня убьете!

— Ты лучше подумай о том, какая была бы у меня репутация, если бы я позволил тебе грабить собственную жену, мерзавец! — крикнул Эсмонд.

— Я беру все свои слова обратно и буду молчать о случившемся, как рыба. Я сделаю все, что вы попросите!

— Ты будешь сейчас защищать свою жизнь. Сейчас и здесь! — рявкнул взбешенный Эсмонд.

Сэр Адам почувствовал, как у него зашлось сердце и как вдруг сразу трудно стало дышать. Кровь толчками билась в висках, глаза были выпучены. Он был слаб от постоянного пьянства и не мог оказать достойного сопротивления. Сэр Адам понял, что стоит на пороге своей гибели. Он вновь захныкал:

— Пощади меня, Эсмонд, зять…

Услышав, что старик опять назвал его «зятем», Эсмонд будто сошел с ума. Он совершил выпад в сторону сэра Адама. Старик отшатнулся и в диком ужасе попятился назад. А позади него была вода.

Поскользнувшись, он с мощным всплеском рухнул в озеро. Его дикий, исполненный ужаса вопль дошел до слуха Магды, которая стояла на террасе.

Эсмонд выронил из руки шпагу. Одно дело драться в честном поединке, другое — бесстрастно наблюдать за тем, как тонет человек. Эсмонд подбежал к берегу и уже готов был протянуть руку негодному старику, чтобы вытащить его на твердую землю.

Но последний час Адама Конгрейла уже пробил. Один раз он вынырнул на поверхность, что-то крича и визжа, — парик слетел с головы, и лысая голова смотрелась отвратительно при лунном свете, — затем пошел камнем ко дну. Эсмонд увидел только пузыри и расходящиеся круги, появившиеся на воде в том месте, где минуту назад отчаянно молил о помощи сэр Адам. На воде остался только его парик.

Повернувшись, Эсмонд увидел Магду, бегущую к нему. Он пошел ей навстречу.

Граф был бледен, но спокоен.

— Все кончено, — сказал он. — Сэр Адам больше тебя не потревожит.

Магда спрятала лицо в ладонях. Она вся дрожала.

— Как это ужасно!

— Возвращайся в дом, дорогая, и пришли мне двух слуг. Надо вытащить тело из воды.

Магда вновь содрогнулась. Она рыдала вовсе не потому, что ей было жалко мучителя отчима, который стал в ее глазах олицетворением всего самого низкого и подлого, но просто потому, что она впервые столкнулась с трагической гибелью человека. Серебристое лебединое озеро показалось ей мрачной ямой, дорогой, ведущей в Ад.

Она вернулась в дом и позвала слуг. Весь дом осветился огнями. Феба встретила свою хозяйку, держа в руке стакан с сердечным составом и шаль.

— Вы простудитесь, миледи. Хотя на дворе лето, утренняя роса очень холодна и может вызвать озноб.

— Утренняя? — машинально переспросила Магда.

— Да, миледи, уже почти утро.

Магда выпила успокоительного и с благодарностью взглянула на девушку.

— Благодарю. Можешь идти к себе и отдохнуть, — сказала она.

Феба присела в реверансе и сказала, покраснев:

— Я очень рада за вас, миледи, что граф вернулся…

— И зрячим, Феба! Слава Богу, он вернулся зрячим!

— Мы все так рады за вас, миледи!

Магда мягко коснулась рукой ее щеки. Она пребывала сейчас в состоянии полного покоя, хотя до сих пор не осознала до конца, что только что на ее глазах произошла трагедия. Ведь так мало прошло времени с ночного визита отчима до внезапного возвращения Эсмонда. Какой-то час отделил жизнь от смерти.

Тело сэра Адама достали из воды и перенесли в домашнюю церковь. Этот человек уже никому не мог угрожать, и все вздохнули с облегчением, понимая, что закончился мрачный этап в их жизни.

Магда уютно устроилась в кресле у камина, когда в библиотеку вошел Эсмонд. Она подошла к нему и взяла за руку, любовно глядя ему в глаза.

— Как твои глаза? Ты устал? Присядь к огню.

— Да, — сказал он, — в этот раз мне крепко досталось. Саданули меня саблей прилично, но за мной был отменный уход, и, как видишь, я почти здоров. Меня лечил личный врач герцога.

— Я получила известие о твоем ранении от королевы. Она боялась, что ты ослепнешь.

— Одно время я и сам этого опасался, — устало сказал Эсмонд. — Но потеря зрения оказалась, Слава Богу, кратковременной. Помнишь тот несчастный случай, когда я оказался у монахов? Вот тогда с глазами было значительно хуже.

— Если бы ты знал, как я волновалась и переживала за тебя! Как страдала! — воскликнула она.

Он стоял спиной к камину, от которого шло божественное тепло. Магда прильнула к нему, положив голову на его плечо. Откинув голову, он посмотрел ей в лицо.

— Прелестно, честное слово! — искренне восхитился Эсмонд.

Она залилась радостной краской.

— Тебе нравится, как я выгляжу? Доктору Дику пришлось изрядно потрудиться надо мной.

— Считай, что он делал это не столько для тебя, сколько для меня, — сказал Эсмонд таким тоном, от которого у нее участился пульс.

— Слава Богу, что на этот раз при нашей встрече ты не разочарован, — прошептала она счастливо.

— Со стыдом вспоминаю то время, когда я был с тобой невежлив, — ласково проговорил он.

— Но тебя можно было понять! Я помню, как тогда выглядела. Ты был обманут…

— Хватит об этом. Все забыто раз и навсегда.

— Значит, ты думаешь, что я…

— Стала красавицей, Магда.

Она подошла к столу, на котором стояла бутылка вина, и налила два бокала.

— Давай выпьем за нашу встречу. Вино тебя подбодрит, ты выглядишь пока что не очень-то блестяще.

— Ты очень заботлива, моя малышка, — с улыбкой проговорил он, поднося бокал к губам. — Да, я очень устал, но после хорошего сна все придет в норму. Ах, Магда, какое счастье снова быть дома, снова увидеть мой любимый Морнбери Холл! Во Франции приходилось временами очень тяжко, и, боюсь, кровопролитие еще не окончено.

— Не хочу ничего знать, кроме того, что ты уже в безопасности и со мной, — сказала она.

Он отставил бокал в сторону.

— А я понимаю, что смогу жить в этом доме только с тобой… С тобой и с нашими детьми! — добавил он.

Она прерывисто вздохнула.

— Нам много пришлось страдать в этой жизни, Эсмонд, но теперь я понимаю, что такое счастье.

— Иди ко мне, — сказал он и раскрыл объятия.

Она сделала к нему шаг. В ее глазах светилась бесконечная радость и обожание. Он прижал ее к сердцу. Магда взглянула на него снизу вверх и крепко обвила руками его шею. Она прижалась к Эсмонду так сильно, как будто боялась, что он сейчас исчезнет, как мираж. Эсмонд посмотрел ей в глаза и коснулся поцелуем ее лба.

— Я люблю тебя и хочу только одного… чтобы ты был счастлив, — сказала она.

— А мне нужно, чтобы ты была счастлива со мной. Я не ангел и не принц из сказки. Молодость моя прошла впустую — я много растратил и мало получил. Когда умерла Доротея, моя первая любовь, я думал, что моя жизнь кончена, но волшебная палочка любви перешла к тебе, и ее святой дух, я уверен, присутствует сейчас с нами.

Магда подняла на него свои пронзительные глаза.

— Скажи, что ты больше не чувствуешь, что я заняла чужое место.

— Ты заняла свое собственное место в моем сердце.

— Все эти месяцы я готовилась к тому, чтобы стать настоящей женой, с которой тебе не было бы скучно, — продолжала она. — Ты увидишь мою вышивку и услышишь, как я играю на флейте. И еще ты увидишь, как я заботилась о Джесс.

— Мы поедем утром на прогулку, и ты будешь скакать рядом со мной, дорогая, — сказал он.

Он позабыл о своей усталости. Страстное ощущение счастья наполнило его душу. Магда почувствовала на своих губах долгий и страстный поцелуй. Его пальцы ласкали ее волосы, и он шептал ей прямо в ухо:

— Вот это и есть наша долгожданная и настоящая первая брачная ночь, Магда, любимая. А все остальное — к черту!

Она не ответила. Она могла сделать сейчас только одно — отдаться ему полностью, душой и телом, утонуть в его объятиях.

Улыбающаяся Кэтрин. Морнбери смотрела на них с портрета, где она была изображена в своем сине-серебристом костюме для верховой езды — картина в тяжелой золотой раме висела над камином — и словно одобряла выбор своего сына, который долго искал и наконец нашел свое счастье.

Примечания

1

В английском языке слово «воул» означает «мышь-полевка». — Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

  • Глава первая
  • Глава вторая
  • Глава третья
  • Глава четвертая
  • Глава пятая
  • Глава шестая
  • Глава седьмая
  • Глава восьмая
  • Глава девятая
  • Глава десятая
  • Глава одиннадцатая
  • Глава двенадцатая
  • Глава тринадцатая
  • Глава четырнадцатая
  • Глава пятнадцатая
  • Глава шестнадцатая
  • *** Примечания ***