Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934) [Александр Александрович Зданович] (fb2) читать онлайн

Александр Александрович Зданович Органы государственной безопасности и Красная армия Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)

Введение

Так уж сложилось, что изучение отечественной и в частности военной истории нашей страны концентрировалось в первую очередь вокруг революций и войн. А периодам между ними, представлявшим собой цепь относительно бескровных событий, с отсутствием ярко выраженной экстремальности, уделялось гораздо меньше внимания. Это в полной мере относится и к исследованию истории отечественных спецслужб. Достаточно просмотреть учебную и научно-популярную литературу, посвященную работе органов ВЧК — КГБ: явно доминируют насыщенные конкретными фактами разделы, посвященные Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной войнам, а также локальным конфликтам. Некоторым исключением является разве что период массовых репрессий, о которых написано на сегодняшний день, пожалуй, не меньше. Сказанное выше еще в большей степени характерно для публикаций об армии и флоте. Наиболее эффектно, как правило, содержание чекистской работы по обеспечению безопасности РККА и РККФ преподносится именно во время боевых действий, и прежде всего с внешним врагом.

Деятельность военного ведомства и его кадров всегда носила ореол беззаветного служения Отечеству, готовности и способности военных защитить страну от любого агрессора. Вскрывать недостатки, давать нелицеприятные оценки некоторым решениям в военной области, а также их авторам решались в советский период лишь единицы историков-исследователей. Такую тенденцию предопределило отношение высшего партийно-государственного руководства страны к вооруженным силам как к одной из основных опор власти сталинского и последующих режимов. Выступая на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г., нарком и председатель РВС СССР К. Ворошилов прямо заявил о недопустимости критики военного ведомства^[1].

Разрешалось говорить лишь о внешних угрозах для страны и армии, о иностранных разведках и состоявших у них на содержании разного рода эмигрантских центрах. А внутренних угроз жизнедеятельности РККА как бы вовсе не существовало. Отдельные сообщения о проникших в армию и на флот расхитителях народного имущества, религиозно настроенных военнослужащих, кулацких элементах и т. д. не меняли общей картины благополучия в войсках. Что касается органов госбезопасности, то их работа в частях и учреждениях РККА вообще не изучалась, публикаций на сей счет не имелось. И только немногочисленные статьи в грифованных внутриведомственных изданиях в некоторой степени затрагивали указанную линию деятельности ВЧК — ОГПУ. А тем временем в межвоенные периоды борьба именно с внутренними угрозами вооруженным силам составляла, пожалуй, львиную долю повседневного труда чекистов, имевших отношение к обеспечению безопасности Красной армии и Флота.

Лишь с конца 1980-х годов стали появляться сначала статьи, а затем и более объемные публикации о структуре и кадрах органов ВЧК — ОГПУ, задействованных в военной сфере, об их деятельности, направленной наличный состав РККА. Причем из общего контекста того исторического времени искусственно вырывались и всячески выделялись репрессивные элементы. У читателей однозначно формировалось убеждение в стопроцентной доказанности того тезиса, что органы госбезопасности только и занимались что репрессиями в отношении безвинных военнослужащих, приписывая последним разного рода преступления. Человек в военной форме представал абсолютно непогрешимым, любящим Родину и режим И. Сталина, делающим все для укрепления этого режима. Подобного рода образ переносился и на научно-техническую интеллигенцию, инженеров и конструкторов оружия и боевой техники. При этом абсолютно выпадали из поля зрения исследователей такие обстоятельства, как борьба различных группировок в командном составе, карьеризм отдельных военных, нездоровая, с использованием связей во властных структурах, конкуренция между конструкторами и изобретателями, в результате которой на вооружение принимались не самые лучшие образцы самолетов, танков, артиллерийских систем. Мы уже не говорим о личном отношении впоследствии репрессированных лиц к большевистскому режиму, лично к И. Сталину и К. Ворошилову.

Игнорируя указанные выше и многие другие факторы (влияние коллективизации и внутрипартийной борьбы, к примеру), зачастую невозможно разобраться во многих эпизодах нашей истории и не впасть в крайность при оценке исторических событий и персонажей.

Поэтому неудивительно, что многие авторы (историки и публицисты) при таком подходе не видят в нашем прошлом ничего, кроме трагедий и ошибочных решений.

Однако, и это следует подчеркнуть особо, нельзя впадать и в другую крайность — не видеть и не исследовать имевших место преступлений, проявлений субъективизма при оценке действий тех или иных военных деятелей, представителей военной науки и промышленности, других исторических фигур.

Для любого пишущего на исторические темы обязательным является тщательный сбор как можно большей информации об исследуемых явлениях, причем не следует отбрасывать и исключать из рассмотрения никаких, имеющие даже косвенное значение для раскрытия темы документов и иных свидетельств. В силу этого в современной историографии начинает меняться подход к использованию таких сложных источников, как, например, протоколы допросов объектов уголовных дел, а также других материалов оперативных и судебно-следственных органов. Помимо того, что являлось непосредственным предметом исследования в ходе следствия, мы, как правило, при такой организации изучения находим неизвестные ранее биографические сведения, информацию о других лицах, интересных в историческом плане событиях.

Понятно, что на абсолютную истину не может претендовать никто: нельзя объять необъятного при поиске исторических свидетельств и быть уверенным, что исчерпаны все возможности пополнения знаний о прошлом. Но сделать максимально возможное в этом плане необходимо.

Автор данного труда также стремился следовать указанному правилу, что и предопределило во многом новизну излагаемого материала, основу которого составили документы, впервые вводимые в научный оборот.

Вот почему в нашем исследовании заинтересованный читатель найдет нетрадиционные оценки деятельности как чекистов (включая и Ф. Дзержинского), так и военных работников, полнее увидит взаимосвязь работы органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности вооруженных сил с общей обстановкой на международной арене и внутри страны, с конкретными установками и решениями высшего партийно-государственного руководства РСФСР — СССР.

Надо полагать, что в монографии нам удалось разъяснить нелепость часто встречающихся в исторической литературе о периоде 1920-х — начала 1930-х годов утверждений о негативной роли чекистов в деле укрепления обороноспособности страны и Красной армии в частности. На наш взгляд, сотрудники ВЧК — ОГПУ, наоборот, делали все от них зависящее для укрепления вооруженных сил, для устранения или минимизации вредных последствий реально существовавших угроз для армии и флота нашей страны.

Глава I Историография и характеристика источников проблемы

§ 1. Историография проблемы

Процесс исследования и осмысления истории советского периода нашей страны, в том числе истории таких важнейших государственных институтов, как органы безопасности и вооруженные силы, сложен и противоречив. Для потенциального исследователя одной из самых сложных проблем является доступность источнико-информационной базы. Практически тотальная секретность всего того, что имело отношение к обороне и обеспечению безопасности Советского Союза, определяла спектр и глубину научных поисков, не позволяла широкой общественности ознакомиться с результатами работы историков из числа сотрудников МГБ — КГБ и ученых военного ведомства.

Такое положение можно проиллюстрировать перепиской, возникшей по поводу подготовки сборника материалов к десятилетию Октябрьской революции.

В 1926 г. заведующий отделом истории партии ЦК ВКП(б) С. Канатчиков обратился к председателю ОГПУ с предложением подготовить для этого сборника материалы, фактически представляющие собой исторический очерк деятельности органов госбезопасности объемом в 50 печатных листов. Ф. Дзержинский не счел даже необходимым лично ответить на письмо, а поручил это сделать своему заместителю Г. Ягоде, указав лишь следующее: «Историю ВЧК — ОГПУ можно будет писать лишь после того, как исчезнет нужда в нем»^[2].

Однако это не означало запрета вообще: публиковались отдельные материалы о реализации чекистами уголовных дел и некоторых агентурных разработок, обнародование которых было вызвано политической и оперативной целесообразностью. Это делалось и в годы Гражданской войны, и после ее окончания^[3].

Вместе с тем чекистские органы руководствовались указанием заместителя председателя ГПУ от июля 1922 г. В этом документе говорилось следующее: «Местные органы ГПУ сообщают газетным корреспондентам и дают в печать материалы о результатах работы… Ввиду того, что часто этот материал является преждевременным и может повлиять на ход разработок в других местах, строжайше приказываю: без соответствующего разрешения ГПУ никаких сведений или материалов, хотя бы и по законным делам, в печать не давать»^[4].

В развитии историографии избранной нами для исследования научной проблемы можно выделить четыре этапа:

1. Начало 1920-х — первая половина 50-х годов;

2. Вторая половина 50-х — первая половина 80-х;

3. Вторая половина 80-х — первая половина 90-х;

4. Вторая половина 90-х годов прошлого века — до настоящего времени.

Характерной особенностью первого этапа явилось полное отсутствие каких-либо исследований по истории органов госбезопасности. Приведенный нами выше фрагмент из письма Ф. Дзержинского к Г. Ягоде в полной мере объясняет ситуацию. Получить что-либо из архива ВЧК — КГБ представлялось абсолютно неразрешимой задачей. Это в полной мере относилось и к архивам других ведомств, включая военное, а также к центральным и местным партийным архивохранилищам. Единственной известной попыткой преодолеть запреты является книга известного в 20-е годы чекиста, всю Гражданскую войну прослужившего на ответственных должностях в особых отделах, — С. Дукельского. Как утверждает американский историк Ю. Фельштинский, книга С. Дукельского «ЧК на Украине» была издана в Харькове в 1923 г., однако в продажу не поступила. По указанию из Москвы практически весь тираж книги был уничтожен, и лишь первая часть исторического труда особиста в небольшом количестве экземпляров распространялась среди высокопоставленных партийных и чекистских руководителей^[5].

Книга С. Дукельского задумывалась как украинский аналог издания «Красная книга ВЧК»^[6]. Однако ее автор вышел за рамки событий Гражданской войны и продлил свое исследование до 1922 года, показав борьбу с политическим бандитизмом и польской разведкой уже в мирный период. Надо полагать, именно это обстоятельство предопределило судьбу книги, поскольку очевидным становился тот факт, что характерные для боевых условий формы и методы работы чекистов практически не изменились с наступлением мира. Прежде всего это касалось репрессивной, внесудебной деятельности. Фактически С. Дукельский сам «приговорил» к уничтожению вторую часть своей книги, когда написал в предисловии, что материалы о работе ВЧК — ГПУ «не могли быть использованы… отчасти из-за того, что несвоевременное появление на свет этих материалов могло помешать дальнейшей борьбе с врагами революции…»^[7].

Для нашего исследования важно наличие в изданной первой части книги фактов, отражающих работу особых отделов по обеспечению безопасности войск, так как указанные С. Дукельским операции по контрреволюционной организации в школе червонных старшин, а также против ПОВ (Польской организации войсковой) начались в конце Гражданской войны, но были реализованы уже после ее окончания. Следует подчеркнуть объективность изложения автором сути и содержания указанных операций, что подтверждается найденными нами в Центральном архиве ФСБ материалами^[8].

Определенное значение для освещения нашей темы имеет изданная в 1921 г. штабом Западного фронта брошюра «Военная тайна». Ее автором являлся помощник командующего фронтом, бывший полковник, выпускник царской академии Генштаба Н. Какурин^[9].

В указанном источнике автор дает свое определение военной тайны, перечисляет ряд практических мер по противодействию шпионажу противника и его попыткам добывать секретную информацию, призывает военнослужащих к бдительности.

О деятельности особых отделов упоминалось и в связи с Кронштадтским мятежом. Определенную ценность здесь представляет сборник документов, статей и воспоминаний, изданный Ленинградским институтом истории ВКП(б) в 1931 г.^[10]. В нескольких статьях, включая и подготовленную бывшим сотрудником Особого отделения ВЧК в Кронштадте А. Паршиным, показана конкретная работа чекистов по выявлению и пресечению враждебных действий среди офицеров, матросов и солдат крепости.

В начале 1920-х годов появились два закрытых издания, в которых фрагментарно освещалась работа чекистских органов по обеспечению безопасности Вооруженных сил Советской страны в первые месяцы после окончания Гражданской войны.

Первым по времени является «Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности»^[11]. К сожалению, руководитель авторского коллектива, заведующий Секретным отделом ВЧК М. Лацис ограничился выпуском лишь организационной части отчета. Описание деятельности чекистских аппаратов так и не увидело свет, поскольку М. Лацис в начале 1921 г. ушел на хозяйственную работу, а других заинтересованных лиц в руководящем звене органов госбезопасности не оказалось.

Уже находясь вне аппарата ВЧК, М. Лацис подготовил и издал книгу «Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией». Однако в ней он поставил перед собой цель раскрыть некоторые эпизоды работы чекистов только за период Гражданской войны. И даже в этих временных рамках автор достаточно скупо говорит об особых отделах^[12]. Такая позиция М. Лациса становится вполне понятной, если знать его личное негативное отношение к Особому отделу ВЧК в целом и к его руководителям в частности^[13].

В типографии Полномочного представительства ОГПУ по Западному краю в 1924 г. увидело свет своего рода учебное пособие под названием «Шпионаж». Его автором был начальник отдела контрразведки, проработавший до этого несколько лет в Особом отделе ВЧК и некоторых армейских аппаратах, — С. Турло. Обобщая опыт борьбы с разведывательно-подрывной деятельностью иностранных разведок в 1921–1924 гг., он уделил внимание и обеспечению безопасности Красной армии. Автор предпринял попытку подняться над простым описанием имевших место случаев шпионажа и выйти на обобщения, сформулировать некоторые постулаты. Вот, к примеру, как он разъясняет задачу контрразведывательной службы: «Следить, чтобы военные учреждения и другие исполняли свои обязанности правильно, чтобы государство имело крепкую, хорошо вооруженную армию, могущую в нужный момент дать надежный отпор врагам и наносить им ощутимые удары, чтобы штыки, сабли и пушки наносили верные удары противнику и не повернулись бы в обратную сторону и чтобы армии не наносились предательские удары в спину, когда она пойдет бить врага»^[14].

Работа органов ВЧК — ОГПУ по ограждению армии и флота от внешних и внутренних угроз фрагментарно затронута в сохранившемся комплекте лекций начальника КРО ОГПУ А. Артузова, прочитанных им в Высшей пограничной школе ОГПУ для слушателей потока работников особых отделов. Всего А. Артузовым прочитано 17 лекций, и в них дается масштабная и глубокая характеристика политической и оперативной обстановки, критически анализируется опыт проведения ряда чекистских операций, включая и некоторые вопросы легендирования наличия в СССР подпольных контрреволюционных и шпионских организаций^[15].

Обращают на себя внимание доходчивость и простота языка А. Артузова, а также приведенные им многочисленные детали, не нашедшие отражения в специальной (закрытой) учебной литературе, изданной позднее в ВКШ КГБ СССР, и даже в материалах оперативных дел. К сожалению, нам приходится пользоваться не рукописным либо машинописным (но заверенным лично автором) экземпляром лекций А. Артузова, а текстом, записанным одним из слушателей ВПШ. Однако это обстоятельство не умаляет значения фактологической стороны указанных лекций.

В рассматриваемый период увидело свет интересное для нашей темы издание — «ВКП(б) и военное дело»^[16]. Отметим, что книга появилась в 1927 г., т. е. в период «военной опасности» и, что еще более важно на наш взгляд, во время резкого обострения борьбы с троцкистами и зиновьевско-каменевской группировкой. Многие видные представители оппозиции в период Гражданской войны находились на ответственных должностях в Красной армии, являлись крупными организаторами Вооруженных сил, командирами РККА. Немало оппозиционеров продолжало военную службу и в 1920-е годы. Поэтому одной из основных задач составителей сборника являлся показ роли коллективных решений съездов и конференций РКП(б) — ВКП(б) в создании и укреплении армии и флота, в противовес личному вкладу некоторых партийных и государственных деятелей — участников оппозиционных группировок, и прежде всего Л. Троцкого. Это особенно отчетливо видно из обширных, составивших около 72 % всего объема издания комментариев преподавателей Военно-политической академии им. Н. Толмачева, а также из предисловия начальника Политического управления РККА А. Бубнова.

Впрямую о деятельности особых отделов и вообще органов ВЧК — ОГПУ авторы комментариев практически ничего не говорят, однако описывают некоторые внутренние угрозы для безопасности Вооруженных сил, обобщая взгляды на них военного ведомства. В частности, рассматривается вопрос о роли военспецов, организации контроля за ними со стороны комиссарского состава. При этом комментаторы не преминули отметить, что особые отделы ВЧК не установили должного контакта с соответствующими Реввоенсоветами и Комиссариатами в деле контроля и по другим вопросам^[17]. Впрочем, они относили такое положение к годам Гражданской войны и вообще не затронули послевоенный период.

В книге указывалось и на такие угрозы, как масштабная, но при этом хаотическая демобилизация, резкое сокращение штатного состава РККА, дезорганизация работы аппаратов управления и снабжения, влияние на армию «крестьянских настроений», борьба вокруг перехода войск на территориально-милиционную систему комплектования и обучения, сложности введения единоначалия, порождавшие конфликты строевых командиров и политработников. Авторы комментариев специально выделили раздел (№ 79) «О фракционной работе в Красной армии». В соответствии с установками Политического управления РККА и ЦК ВКП(б), поддержка оппозиции в войсках объяснялась лишь малым партийным стажем основной части военнослужащих-коммунистов, призывом вузовской молодежи в войска, некоторым ослаблением влияния высшего партийного руководства на РККА, личной позицией бывшего начальника ПУРа В. Антонова-Овсеенко.

Рассмотрение разного рода внутренних угроз для безопасности Вооруженных сил мы находим в изданных в 1920-е годы работах Л. Троцкого и А. Бубнова и некоторых других военных деятелей^[18].

Характерной особенностью всех без исключения работ представителей военного ведомства является отсутствие даже упоминания о совместной работе командования и политических органов с одной стороны и органов ВЧК — ОГПУ с другой в деле обеспечения высокой боеготовности войск и в борьбе с негативными явлениями, способными перерасти в реальные угрозы. Нет сомнений в том, что на такой позиции авторов сказывался общий подход к освещению политической и социально-экономической обстановки в стране по принципу «от хорошего к лучшему без каких-либо спадов, а тем более кризисов». Поэтому для описания деятельности органов ВЧК — ОГПУ в войсках места не оставалось. Их работа в публицистике подавалась лишь как противодействие спецслужбам иностранных государств и эмигрантских центров.

Армия обладала высоким статусом в общественном сознании, постоянно укрепляемым в ходе осуществления агитационно-пропагандистских мероприятий большевистской партии. В условиях постоянно подогреваемой военной опасности со стороны внешних сил нельзя было дать даже повода кому бы то ни было сомневаться в высокой степени готовности РККА и Флота к отражению агрессии. «Я думаю, — заявил в своей речи на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. военный нарком К. Ворошилов, — что мы, военные работники, находимся в несколько ином положении, чем товарищи, работающие в других областях нашего строительства. Если нашу индустрию, наше сельское хозяйство, нашу торговлю и кооперацию и пр., и пр. можно критиковать здесь… то нас так критиковать нельзя. Нам кажется — то, что мы делаем по боевой и политической подготовке армии, мы делаем неплохо»^[19].

После такой оценки члена Политбюро, председателя РВС СССР, наркома по военным и морским делам ни у кого из историков не возникло желания объективно исследовать ход развития РККА, а уж тем более рассматривать роль органов госбезопасности в ее укреплении. Такое положение сохранялось до конца первого периода историографии изучаемой нами проблемы. При этом стоит все же упомянуть насквозь идеологизированные, публицистические в своей основе брошюры конца 1930-х годов, где приводились отдельные вскрытые чекистами факты «подрывной» работы троцкистско-бухаринских элементов, снижавшие боеготовность Вооруженных сил^[20]. Подобного рода агитационная литература появилась как реакция на доклад И. Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., изданный затем отдельной брошюрой^[21].

Собственно говоря, вплоть до 1956 г. историкам позволялось не изучать, а лишь комментировать те или иные публичные высказывания И. Сталина и некоторых других членов Политбюро по вопросам строительства и укрепления Вооруженных сил СССР, а также деятельности органов государственной безопасности в условиях провозглашенного обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Цитатничество особенно процветало, когда речь шла о 1920-1930-х годах нашей истории.

Отдельные издания, затрагивающие внутреннюю обстановку в РККА, указывающие, пусть и в малой степени, на роль органов ВЧК — ОГПУ в обеспечении лояльности Красной армии, появлялись за границей. В частности, ряд вопросов, связанных с Красной армией (бюрократизация командных кадров, вызревание бонапартистских тенденций, репрессии участников Кронштадтского мятежа, противостояние командных кадров с политработниками и чекистами), поднял в своих статьях, помещаемых, как правило, в «Бюллетенях оппозиции» в 1930-е годы, бывший председатель Реввоенсовета Л. Троцкий^[22].

Интерес представляет и аналитическая статья «Военное дело в СССР». Скрывшийся за псевдонимом автор явно имел военное образование. Он внимательно следил за публикациями о РККА, появлявшимися в СССР, а возможно, имел и отношение к разведывательным службам белой эмиграции и пользовался их информацией. Автор затронул вопрос о положении бывших офицеров в войсках и штабах, рассмотрел общую систему контроля за ними, отметил рост «крестьянских настроений» и их отражение на политической надежности Красной армии. В статье анализируется и роль особых отделов ОГПУ, которые, по мнению автора, сосредотачивают свои усилия на политической обработке армии в духе классовой идеологии, осуществляют надзор за красноармейцами, ведут слежку за командным составом и вообще занимаются политической разведкой в частях и учреждениях РККА Однако в статье констатируется, что к концу 1920-х годов ВКП(б) не смогла превратить Красную армию в абсолютно классовую и что в военной сфере (как и по всему СССР) усиливается классовая борьба^[23].

С целью повышения политической бдительности советских людей, и прежде всего военнослужащих, во второй половине 30-х годов и позднее в СССР появились переводные книги о деятельности иностранных разведок в период Первой мировой войны^[24]. В плане нашего исследования представляют некоторый интерес лишь вводные статьи и предисловия данных источников, где, как правило, делался акцент на усилении подрывной деятельности иностранных разведок против СССР в межвоенный период, на стремлении спецслужб вербовать советских военнослужащих и добывать секреты.

В системе НКВД в 1940-е годы предпринимались попытки обобщить некоторый опыт борьбы с противником. Этому был посвящен ряд грифованных изданий, использовавшихся в качестве пособий для слушателей чекистских заведений^[25]. Это были первые шаги в исследовании (на основе оперативных материалов) борьбы со шпионажем и с другими видами подрывной деятельности. Как общее правило, авторы описывали работу иностранных спецслужб без увязки с политической и социально-экономической обстановкой в СССР, не рассматривали внутренние угрозы для армии и флота. Вновь и вновь поднимался вопрос о связи троцкистов и других оппозиционеров с зарубежными разведками. Над историками довлела схема, заложенная в кратком курсе «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)».

Подводя итог рассмотрению первого из выделенных нами этапов историографии по теме исследования, можно утверждать, что какой-либо научной разработки вопросов участия органов ВЧК — ОГПУ в обеспечении безопасности РККА не проводилось. И одной из основных причин такого положения являлась фактически тотальная недоступность для исследователей источниковой базы. Все, что касалось оборонной тематики, а тем более деятельности системы госбезопасности, сохранялось под грифами «секретно» и «совершенно секретно». Для ведомственных историков снимались некоторые ограничения, однако ученые сталкивались с другой проблемой — неразработанностью архивных фондов как НКВМ и РВСР, так и ВЧК — ОГПУ. И еще одно следует иметь в виду: Вооруженные силы СССР являлись одной из главных опор существовавшего режима, их традиционно высокий статус всячески поддерживался и укреплялся. О каких-либо негативных явлениях в войсках разрешалось упоминать (но не изучать их) лишь в связи с деятельностью Л. Троцкого как главы РККА и Флота. О работе особых отделов ВЧК говорилось только за период так называемой «малой гражданской войны», прежде всего, Кронштадтского мятежа и Антоновского крестьянского восстания, когда имело место открытое военное противостояние.

На втором этапе развития историографии исследуемой проблемы произошли некоторые изменения в содержании публикаций. Связаны они были по большей части с разоблачением Н. Хрущевым так называемого «культа личности» И. Сталина и с последовавшей за ним реабилитацией жертв политических репрессий.

Центр внимания историков и публицистов резко сместился в сторону рассмотрения хода и последствий репрессивной деятельности органов госбезопасности, в том числе и в отношении командного состава РККА^[26].

В основном авторы ограничивались периодом 19371938 гг., однако, пусть и фрагментарно, писали и о более ранних годах. При этом о каких-либо действиях чекистов в 1920-е — первую половину 1930-х годов против высокопоставленных военнослужащих не упоминалось. На наш взгляд, это совершенно не случайно. Дело в том, что Н. Хрущев назвал исполнителями сталинских преступлений лишь некоторых руководителей органов госбезопасности (Г. Ягоду, Н. Ежова, Л. Берию), а период деятельности Ф. Дзержинского и В. Менжинского посчитал образцом соблюдения так называемой «социалистической законности»^[27].

Никаких открытых научных исследований деятельности ВЧК — ОГПУ в целом и по обеспечению безопасности Вооруженных сил СССР в частности второй период историографии не принес. Однако написано на чекистскую тематику было немало. После прихода к руководству КГБ СССР Ю. Андропова произошел некий бум издания сборников публицистических статей и мемуарной литературы.

Пик таких публикаций пришелся на годы, когда отмечались юбилейные даты органов ВЧК — КГБ. Многие исследователи жизненного пути Ю. Андропова сходятся во мнении, что он был одержим мыслью поднять авторитет советской службы госбезопасности, фактически утраченный после «разоблачения» Л. Берии, доклада Н. Хрущева на XX съезде КПСС, последующих масштабных реорганизаций и сокращений штатного состава. Не имея общественной поддержки, нельзя было резко повысить эффективность чекистской работы. Без привлекательной, но жесточайшим образом отредактированной печатной продукции о подвигах сотрудников ВЧК — КГБ обойтись было невозможно. Принцип объективности был отброшен, требовалось изображение отлакированных образов и операций^[28].

Подавляющее большинство статей, очерков и воспоминаний, включенных в юбилейные сборники, относилось к периоду Гражданской и Великой Отечественной войн. Что касается межвоенного периода, особенно в плане изучаемой нами темы, то мы находим лишь краткие упоминания некоторых фактов, проверить достоверность которых не представляется возможным, а следовательно, невозможно и использовать их в научном плане.

Лишь четыре издания можно отнести к категории научно-публицистических. В первом случае речь идет о сборнике статей, очерков и воспоминаний «Военные контрразведчики», увидевшем свет в 1973 г. Через шесть лет появилась книга В. Острякова «Военные чекисты». В 1981 г. предпринял попытку описать деятельность особых отделов ВЧК — КГБ кандидат юридических наук, преподаватель ВКШ КГБ СССР Ю. Долгополов. И, наконец, четвертый пример научно-популярных очерков — неоднократно переиздававшаяся (первое издание — 1975 г.) книга Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».

Книга С. Острякова построена на строго документальной основе. Судя по году издания (1979), она задумывалась как юбилейная, приуроченная к 80-летию ВЧК — КГБ, что отразилось на отобранной автором фактуре и манере подачи материала. Естественно, что ни о каких трудностях, а тем более недостатках в работе особых отделов в книге не упоминается. Однако для нас важно другое: С. Остряков являлся одним из заместителей начальника 3-го главного управления КГБ СССР, т. е. военной контрразведки страны, и, естественно, имел полную возможность изучать архивные дела. Нет сомнений, что он этой возможностью воспользовался, хотя научно-справочный аппарат в книге представлен ссылками лишь на открытые источники. Проведенная нами сверка фактологической основы книги с документами и материалами ЦА ФСБ РФ позволяет сделать вывод о достаточно добросовестной работе автора с точки зрения объективности изложения фактов. Кроме того, С. Остряков впервые привел примеры из деятельности особых отделов и других подразделений ГПУ — ОГПУ в 1921–1941 гг.^[29]

Претендовал на максимальную (по тем временам) полноту открыто издаваемых очерков и Ю. Долгополов. Автор во введении заявил, что расскажет «о создании и становлении советской военной контрразведки, ее неутомимой борьбе с подрывной деятельностью империалистических разведок и их агентуры». Однако несколько ниже Ю. Долгополов все же сделал уточнение: «Книга охватывает два наиболее напряженных военных периода жизни военной интервенции и Гражданской войны 1918–1920 годов и Великой Отечественной войны 1941–1945 годов»^[30].

Мы специально остановились на указанных словах автора, поскольку такой подход характерен и для огромного большинства упомянутых выше юбилейных сборников. Желание многих пишущих работы по истории органов госбезопасности ограничиться лишь боевыми эпизодами военного времени, когда армия и флот не занимаются рутинной боевой учебой, а реально воюют, объясняется тем, что такой подход позволяет объяснить действия сотрудников ВЧК — НКВД борьбой с реальным внешним противником, не затрагивая работу по линии политического сыска (розыска), борьбу с хозяйственными и иными преступлениями, совершенными военнослужащими.

Говоря о книге Ю. Долгополова, следует еще отметить, что в ней нет ни одной ссылки на архивные документы, а посему она представляется, по большей части, компилятивной.

В последнем из указанных изданий — книге «Крушение антисоветского подполья в СССР» — Д. Голинков доводит свое исследование до 1928 г., т. е. охватывает большую часть изучаемого нами времени. Автор говорит о таких известных ныне чекистских операциях 1920-х годов, как «Синдикат-2» и «Трест», имеющих прямое отношение и к проблеме обеспечения безопасности Вооруженных сил СССР. О деятельности ВЧК — ОГПУ по защите РККА автор кратко сообщает также при описании таких исторических событий, как Кронштадтский мятеж и крестьянское восстание на Тамбовщине. Но при этом следует иметь в виду, что источниково-информационной базой для рассмотрения указанных операций явились лишь книги, опубликованные в 1920-е годы, и материалы периодической печати^[31].

Исследования деятельности советских органов госбезопасности в 1920-1930-е годы проводились не только в столице нашей Родины, но и в различных регионах РСФСР, а также в национальных республиках^[32]. Авторы данных исторических трудов работали, что называется, по территориальному принципу, не выделяя линейные направления, к числу которых относится и обеспечение безопасности дислоцированных в регионах контингентов Красной армии и Флота. И тем не менее некоторые примеры из указанных публикаций использованы нами при анализе отдельных вопросов в рамках избранной темы.

С конца 1950-х годов складывается историческое направление исследований ведомственных научных работников КГБ СССР. Такие представители профессорско-преподавательского состава Высшей Краснознаменной школы, как Б. Венедиктов, А. Велидов, И. Дорошенко, В. Клеандрова, В. Коровин стали активно готовить научные труды по исторической тематике^[33].

В 1960 г. публикуется работа И. Дорошенко «Деятельность органов и войск государственной безопасности в период построения фундамента социализма и ликвидации эксплуататорских классов (1921–1932 гг.)». Эту монографию можно считать первым исследованием, в котором говорится об очень важном этапе развития нашей страны — большей части межвоенного периода. Однако уже в предисловии автор предупреждает читателя, что «некоторые стороны деятельности органов и войск государственной безопасности вообще не рассмотрены или о них только упомянуто»^[34].

К такого рода направлениям работы чекистов относилось в том числе и обеспечение безопасности РККА, и в тексте мы находим лишь факт реорганизации особых отделов ГПУ и фрагмент директивы ОГПУ от 25 сентября 1931 г. об усилении чекистского обслуживания армии и флота. Обращает на себя внимание и несоразмерность частей книги, явное доминирование второстепенных вопросов (борьба с бандитизмом, детской беспризорностью, реорганизация внутренних и пограничных войск) над рассмотрением оперативной и следственной работы. Соотношение по количеству страниц — одна к пяти. В то же время большое внимание автор уделяет мерам коммунистической партии и правительства по организации контроля за органами ВЧК — ОГПУ в плане соблюдения социалистической законности. В этом видится политическая конъюнктурность исследования, его обусловленность партийными установками второй половины 1950-х годов. К положительным сторонам монографии стоит отнести использование архивной источниковой базы (архив КГБ при СМ СССР, ЦГАОР, Центральный партийный архив), не публиковавшихся ранее воспоминаний ветеранов госбезопасности.

Отмеченная нами слабая изученность агентурно-оперативной и следственной работы предопределила постановку вопроса о необходимости создания учебника по истории ВЧК — КГБ. На подготовку его макета ушло семь лет активной работы авторского коллектива в архиве КГБ^[35]. Еще десять лет прошло до издания полноценного учебника.

В 1977 году, в соответствии с решением Коллегии КГБ при СМ СССР от 2 октября 1970 г., авторский коллектив в составе H. Воронина, И.Дорошенко, В. Иванова, В. Коровина, И. Никитина, И. Розанова и В. Шабалина подготовил первый учебник «История советских органов государственной безопасности»^[36].

Инициатором такого решения Коллегии являлся председатель КГБ при СМ СССР Ю. Андропов, который не только сам интересовался историей, но и всячески поощрял работу сотрудников Высшей школы с архивными документами Комитета госбезопасности^[37]. Члены авторского коллектива получили реальную возможность окунуться в ведомственное архивное море и извлечь на поверхность большое количество информации по организационным, правовым и, что наиболее важно, оперативным вопросам. Опора на документы позволила восстановить многие эпизоды деятельности чекистов, в том числе за период, определенный хронологическими рамками нашей работы.

Что касается непосредственно обеспечения безопасности РККА и РККФ, то в учебнике данный вопрос представлен лишь некоторыми фрагментами, в основном за годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Каркасом для построения и учебного пособия, и учебника был общий курс истории КПСС. При описании оперативной обстановки использовались оценки и выводы из основополагающих решений партийных форумов, текущих установок Центрального комитета Коммунистической партии. По-другому и быть не могло, поскольку курс истории органов госбезопасности предназначался для будущих оперативных и руководящих кадров «вооруженного» отряда КПСС в лице КГБ при СМ СССР.

В рассматриваемый период опубликован ряд монографий, защищены кандидатские и докторские диссертации, в которых авторы упоминают (с разной полнотой и степенью детализации) о негативных явлениях, имевших место в РККА в двадцатые годы прошлого столетия.^[38]

Появление таких сюжетов стало возможным в результате снятия после XX съезда КПСС некоторых ограничений в допуске к материалам РГВА (а ранее ЦГАСА) и партийных архивов.

Наибольшее значение для раскрытия избранной нами темы имеют работы И. Берхина. Исследуя мероприятия партийно-политического руководства страны и военного ведомства, автор подробно рассмотрел состояние РККА в предреформенный период и обозначил ряд внутренних угроз для ее боеготовности. И это впервые было сделано в открытой печати. Научный труд, изданный в 1958 г., до сих пор является одним из основополагающих для исследователей истории Вооруженных сил СССР, поскольку базировался на серьезной информационно-источниковой основе. И хотя И. Берхин, как и другие военные исследователи, не упоминает о роли органов госбезопасности в обеспечении реформы, сделанные им оценки многих явлений и конкретных фактов совпадают с позицией аппаратов ОГПУ, обозначенной как во внутриведомственной переписке, так и в информационных сообщениях в РВС СССР и ЦК ВКП(б).

Определенным шагом в изучении истории органов госбезопасности стала подготовка научной биографии Ф. Дзержинского^[39].

Она выдержала три издания (1977, 1983 и 1986 гг.), причем второе и третье издания были осуществлены с привлечением новых материалов. К сожалению, дополнения касались в основном эпизодов жизни и деятельности Ф. Дзержинского, не имеющих отношения к органам госбезопасности, их оперативной и следственной работе. Учитывая, что большинство участников авторского коллектива составляли выходцы из пограничных войск, именно охране границ СССР посвящены многие страницы этой биографии. Что же касается оперативной работы ВЧК — ОГПУ в период 1921–1926 гг., то авторы ограничились упоминанием об операциях «Трест» и «Синдикат-2» в плане общего руководства проводимыми мероприятиями со стороны Ф. Дзержинского.

В биографии приведены лишь некоторые факты, имеющие отношение к нашей теме, а именно данные об участии чекистов в проверке личного состава Военной академии РККА в 1923 г. и указания Ф. Дзержинского по укреплению режима секретности в войсках и по перекрытию каналов утечки важной информации об РККА.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что и на протяжении второго выделяемого нами историографического периода (вторая половина 50-х — первая половина 80-х гг.) ничего значительного в плане изучения деятельности органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА опубликовано не было. Это в равной мере относится как к открытым изданиям, так и к «грифованной» учебной литературе ведомственного характера.

Серьезнейшие изменения в исторической науке и мировоззрении стали происходить в нашей стране в период так называемой «перестройки» и продолжались до середины 1990-х годов. Существенное ослабление, а затем и полное снятие цензурного пресса, получение учеными (и не только ими) возможности свободно обсуждать ранее табулированные темы, подогреваемый средствами массовой информации интерес к истории специальных служб нашей страны вкупе с расширяющимся доступом исследователей (а также и искателей «жареных» фактов) к архивохранилищам сыграли в целом свою положительную роль. Серьезным стимулятором изучения деятельности органов госбезопасности стала публикация некоторых итогов работы Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 1930-1940-х и начала 1950-х годов^[40].

К сожалению, подавляющее числопублицистов, а также часть профессиональных историков очень быстро забыли (ввиду крайней политической ангажированности) слова «архитектора» перестройки М. Горбачева, содержавшиеся в его докладе «Октябрь и перестройка: революция продолжается». Это были слова о чувстве исторической ответственности и исторической правды при оценке нашего советского прошлого^[41].

Те, кто писали тогда на исторические темы, достаточно вольно обращались с фактами, действовали по принципу «чем хуже, тем лучше». Объявленный лозунг «устранения белых пятен» в истории подстегнул публикаторскую лихорадку. О проверке и всесторонней оценке фактической стороны того или иного явления практически уже не задумывались.

Изменялась и концептуально-теоретическая база исторических работ. Однако, как совершенно справедливо отметил отечественный историограф Д. Маслов, прорыв в этой сфере «был спровоцирован не поступательным развитием собственно научного знания или существенным обновлением эмпирической базы, а околонаучными реалиями»^[42].

Большинство новоявленных концепций было без всякого критического анализа заимствовано из западной историографии. Особым вниманием пользовалась тоталитаристская концепция с ее стержневым элементом — репрессиями. Отсюда и «изучение» истории органов госбезопасности велось под углом зрения реализации их карательной функции. Именно этому было посвящено подавляющее большинство изданий отечественных авторов^[43].

Возрастало число переизданий вышедших в разные годы за границей книг эмигрантов и предателей-невозвращенцев, причем эти книги публиковались без обстоятельных комментариев и без учета того факта, что многие из них были созданы под диктовку спецслужб иностранных государств^[44].

К счастью для историографии нашей темы, указанные «исследования» и мемуары не имеют к ней прямого отношения, поскольку в них затрагиваются в основном вопросы работы разведывательных органов ВЧК — НКВД и почти не уделяется внимания внутренним проблемам. Это относится и к переводным изданиям западных авторов. Они, в большинстве своем, носят компилятивный характер, приводят факты из писаний перебежчиков. Отсюда перекос и масса неточностей, передержек, ошибок и откровенных фальсификаций^[45].

Среди отечественных историков постепенно складывалась группа авторов, которые полностью или частично концентрировали свои усилия на изучении деятельности органов госбезопасности «во внутренней сфере». Они обозначили свои творческие устремления в основном статьями в периодической печати и научных журналах^[46].

Их монографии появятся позднее, однако и в них, так же как в вышеуказанных статьях, изучаемая нами тема затрагивалась лишь фрагментально.

К середине 1990-х годов окончательно определился дальнейший путь развития России. Свои идейные корни, свою платформу новая политическая (да и научная) элита стала искать уже не в советском периоде, а в лучшем случае в дореволюционном, хотя и там далеко не все ее устраивало. Большая часть элиты все больше и больше склонялась к «западному» опыту во всех сферах жизни общества. Поэтому научные исследования по истории органов госбезопасности, за исключением вопроса об их роли в массовых репрессиях, постепенно оттеснялись на периферию интересов историков-профессионалов и даже публицистов. Произошла определенная социальная «дезактуализация» указанной проблематики.

В ведомственных научных и учебных заведениях органов госбезопасности постепенно угасал интерес к вопросам истории, и для этого имелись серьезные основания.

Те, кто в силу различных причин добивались ослабления отечественных органов безопасности, в первой половине 1990-х годов почти достигли своей цели: ненавистный им и иностранным спецслужбам КГБ СССР был раскассирован, расчленен на ряд более мелких самостоятельных ведомств; чехарда в их руководящем звене не давала возможности работать «прицельно»; под давлением экономических и административно-организационных факторов развернулся процесс «вымывания» профессионалов из структур разведки и контрразведки. Очернение истории, целенаправленная дискредитация практических действий МБ — ФСК — ФСБ вкупе с низкой и нерегулярно выплачиваемой заработной платой сказались на былой престижности профессии, а следовательно, и на пополнении кадрового состава высокообразованными молодыми людьми.

Резко сократилось число соискателей из практических работников, желающих обучаться в аспирантуре Академии ФСБ по исторической специальности. Недальновидные руководители Академии того времени приняли и реализовали решение о ликвидации самостоятельной кафедры истории отечественных органов безопасности, которую удалось восстановить лишь в 1997 году, к чему автор имел непосредственное отношение.

Таким образом, вне системы спецслужб России и внутри ее лишь считанные единицы историков-энтузиастов своего дела продолжали «ломать голову» над прошлым советских органов госбезопасности, с огромным трудом (прежде всего ввиду ограниченного доступа к публикаторским ресурсам) пробиваясь к заинтересованному читателю и к коллегам, стремившимся познать объективную картину деятельности отечественных спецслужб в ее историческом аспекте.

Среди немногих научных трудов не оказалось тех, которые (пусть и частично) отражали бы проблематику обеспечения безопасности Вооруженных сил нашей страны.

Определенное отношение к избранной нами теме имеют исследования военных историков В. Захарова, С. Мишанова, Р. Савушкина, О. Сувенирова, О. Нармина^[47].

Монографии первых трех авторов были изданы гуманитарной академией ВС РФ ограниченным тиражом, поэтому отраженные в изданиях научные результаты практически не сыграли заметной роли на фоне общей безрадостной картины историографии проблемы в первой половине 1990-х годов.

Таким образом, в рассматриваемый нами третий период историографии проблемы выявилось, так же как и в двух предыдущих, отсутствие научных и научно-публицистических работ, посвященных роли органов госбезопасности в борьбе с угрозами для Красной армии.

Историографическая ситуация постепенно, но неуклонно начала меняться со второй половины 1990-х годов. Пришло осознание пагубности огульного охаивания и очернения таких институтов власти, как армия и органы госбезопасности. На наш взгляд, данный перелом был предопределен в 1997 году выступлением тогдашнего Президента России Б. Ельцина в связи с очередной годовщиной создания советских спецслужб, правопреемником которых оказалась ФСБ РФ. «Мы чуть было не перегнули палку с разоблачениями преступлений органов государственной безопасности, — заявил Президент России. — Какое было государство, такими были и его службы безопасности»^[48].

Такая постановка вопроса стимулировала ученых, которые в той или иной мере занимались историей ВЧК — КГБ. В тот же год (1997) впервые состоялись Исторические чтения на Лубянке. И ничего плохого не было в том, что их организаторами явились Центр общественных связей ФСБ РФ и кафедра истории Отечества и органов безопасности Академии (воссозданная несколькими месяцами ранее). Главное было в другом. Вот что пишет по этому поводу постоянный участник Исторических чтений на Лубянке доктор исторических наук, профессор Новгородского государственного университета М. Петров: «Большинство специалистов, участвующих в Исторических чтениях… являются преподавателями вузов, и для нас прозвучавшие факты и выводы имеют не только сугубо научное, но и прикладное значение»^[49].

Начиная с 1998 г. и по настоящее время ежегодно публикуются сборники статей и докладов участников чтений. В отдельных публикациях мы находим информацию и по изучаемой нами теме, однако никто из авторов напрямую не рассматривал ни угрозы безопасности РККА, ни роль органов госбезопасности в борьбе с ними.

С 1995 г. стало нарастать число диссертационных исследований по различным аспектам деятельности органов госбезопасности в советский период. Одним из первых в это время защитил докторскую диссертацию профессор В. Измозик. Изучая систему политического контроля за населением РСФСР — СССР, он не обошел вниманием и армейскую среду, на ряде примеров показав работу особых отделов ВЧК — ОГПУ по поддержанию приемлемого уровня политической лояльности личного состава РККА. Как в диссертации, так и в изданной в 1995 г. монографии автор впервые в открытой литературе рассмотрел применение агентурно-осведомительных ресурсов органов госбезопасности в сфере мониторинга политических настроений военнослужащих, хотя и не выделил этот вопрос в отдельную главу либо параграф^[50]. В. Измозик детально исследовал важный для нашей темы аспект политического контроля — функционирование военной цензуры. Пусть и кратко, но автор описал некоторые элементы контроля над оппозиционными лицами в армии и на флоте^[51]. В. Измозик затронул и такой существенный вопрос, как различие в оценках внутренних угроз для РККА со стороны командования и политработников и со стороны сотрудников особых отделов. При этом в исследовании приводились фрагменты из ранее не публиковавшихся документов ОГПУ, обнаруженных в фондах РГАСПИ. Все указанное выше было учтено нами при определении направлений собственного диссертационного исследования.

Некоторые обстоятельства деятельности органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА нашли свое отражение в докторских диссертациях С. Минакова, М. Петрова и В. Хаустова, кандидатских диссертациях Н. Булулукова, B. Михеева, Е. Барышникова и в других исследованиях^[52].

Определенным явлением в историографии, затрагивающим тему нашего исследования, стало появление пяти монографий доктора исторических наук декана исторического факультета Орловского государственного университета C. Минакова^[53].

Дополняя и перерабатывая свои издания, автор оставляет неизменными две стержневые идеи. Во-первых, следующее: советская военная элита выросла из «революционной смуты» и сохранила многие годы спустя генетическую связь со стихией, ее породившей, что предопределяло ее отношение к власти (степень политической лояльности), борьбу группировок комсостава между собой, отношение к бывшим офицерам царской и белой армий. И, во-вторых, то, что армейская элита периодически пыталась играть более самостоятельную роль, выйти из состояния субъекта политического действия. Отсюда проистекало использование властью органов госбезопасности для мониторинга «состояния умов» комсостава, а затем и репрессий в отношении некоторых военных руководителей.

С. Минаков впервые попытался (и, на наш взгляд, небезуспешно) раскрыть «бонапартистские» тенденции у отдельных высокопоставленных военных деятелей, и прежде всего у М. Тухачевского. По некоторым позициям С. Минаков подменял реальные факты своими логическими рассуждениями, однако во многих случаях, что называется, «попадал в точку». В ходе нашего исследования это подтвердилось материалами из Центрального архива ФСБ РФ.

Работа особых органов ВЧК — ОГПУ в военной среде затрагивалась в публикациях таких историков, как О. Сувениров, Н. Черушев, Я. Тинченко, а также в сочинениях исследователей из числа правоведов и прокурорских работников^[54].

Этих авторов объединяет исследование темы репрессий в отношении военных кадров в СССР. Однако если О. Сувениров, А. Тумшис, А Панчинский, не преуменьшая трагизма событий второй половины 1930-х годов, все же стремятся исследовать причины репрессий и находят их в политике партийно-государственного руководства страны, то Е. Миронов, В. Звягинцев, А. Сансай и особенно рьяно Я. Тинченко и Н. Черушев отстаивают абсурдную идею изначальной (с 1917 г.) настроенности чекистов против военных и считают, будто бы органы ВЧК — ОГПУ действовали абсолютно самостоятельно, не учитывали внешней и внутриполитической ситуации, не выполняли прямых указаний Политбюро и ЦКРКП(б) — ВКП(б). По их логике, противостоящие СССР страны, их разведывательно-подрывные органы, а также белоэмигрантские центры не вели вообще никакой работы против молодой Советской республики, только лишь проедая бюджетные деньги и средства спонсоров. Такой подход абсурден и отдаляет нас (если вообще не уводит) от познания исторической правды. Серьезной ошибкой, по нашему мнению, является опора Н. Черушева лишь на материалы надзорных производств Главной военной прокуратуры и на определения Военной коллегии Верховного суда СССР — Российской Федерации по некоторым уголовным делам. При всей важности указанных источников они не могут заменить собой огромное многообразие иных архивных материалов. Представляется, что Н. Черушеву они не требовались, поскольку тексты им писались под заранее определенную цель и уже сделанные выводы. Поэтому вне поля зрения этого и некоторых других авторов оказались опубликованные в последние годы исследования о деятельности немецкой, финской и японской разведок против РККА^[55].

Особо стоит остановиться на монографии молодого украинского историка Я. Тинченко «Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы». Несмотря на практически такой же подход к теме репрессий в РККА, как у Н. Черушева, его труд выгодно отличается тем, что в научный оборот впервые вводится большое количество материалов из архива Службы безопасности Украины относительно производства следственных действий в рамках операции «Весна». Я. Тинченко не стал отбрасывать в сторону свидетельства критического, а порой и враждебного отношения многих бывших офицеров и генералов к большевистской власти, к мероприятиям в области трансформации промышленности и сельского хозяйства^[56].

К сожалению, только репрессивной составляющей в многообразной деятельности органов ВЧК — ОГПУ уделяет внимание и ряд авторов, пишущих о создании в СССР новых образцов оружия и боевой техники. Лейтмотив их книг таков: если бы не репрессии, то РККА в преддверии Второй мировой войны имела бы на вооружении наилучшие системы артиллерии, танков, самолетов и т. д. При такой постановке вопроса не принимаются во внимание ни сложность зарождения и становления конструкторских коллективов, ни отсталость советских технологий того времени, ни жесткие лимиты бюджетных средств, а также многие другие параметры, самым непосредственным образом сказывавшиеся на создании оборонной техники^[57].

Попытки изучить «внерепрессивные факторы», влиявшие на состояние вооружения РККА, предприняты А. Купцовым, M. Мухиным, A. Соколовым, H. Симоновым и некоторыми другими историками^[58].

Об участии органов госбезопасности в борьбе с экономическими преступлениями, в том числе в РККА, говорится в основанной на новых документах из Центрального архива ФСБ РФ и других государственных архивов монографии А. Енихина и О. Мозохина «ВЧК — ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики (1921–1928)». Эти же проблемы, а также некоторые другие вопросы из сферы обеспечения безопасности Красной армии и Флота поднял и, по нашему мнению, успешно разрешил в своей фундаментальной монографии доктор исторических наук А. Плеханов^[59].

Следует отметить и две монографии, затрагивающие вопрос морально-политического состояния военнослужащих РККА Речь идет о работах А. Рожкова и Н. Тарховой^[60].

В работе первого автора на большом фактическом материале, включая недавно рассекреченные информационные сводки особых отделов ВЧК — ОГПУ, раскрывается «казарменная повседневность», во многом определявшая уровень политической лояльности основной массы военнослужащих. А. Рожков плодотворно использовал инструментарий как сугубо исторических, так и историко-психологических методов исследования, что достаточно редко можно встретить в трудах, посвященных армейским проблемам.

В книге Н. Тарховой наибольший интерес для нас, в плане рассмотрения вопроса борьбы с внутренними угрозами для РККА, представляет глава, которая посвящена «крестьянским настроениям» в Красной армии и мерам, предпринимавшимся командованием, политорганами и особыми органами ОГПУ для ограждения воинских частей от влияния развития и последствий коллективизации деревни. Автором введены в научный оборот многие докладные записки, представленные Особым отделом ОГПУ наркому К. Ворошилову и руководству Политического управления РККА в период с 1928 по 1933 г.

Вопросы морально-политического состояния РККА, факторы, негативно сказывавшиеся на его уровне, затронуты в книгах доктора исторических наук Ю. Киршина. В поле зрения автора оказались многие из тех вопросов, над разрешением которых совместно работали командиры, политработники и сотрудники особых отделов ВЧК — ОГПУ (борьба с аварийностью, искривлением дисциплинарной практики, общевоинскими преступлениями, антисоветскими проявлениями и т. д.)^[61].

В последние годы появился ряд монографий, основным содержанием которых является деятельность иностранных разведок против СССР. Эти труды также имеют значимость для нашей работы, поскольку главное внимание спецслужб вероятных противников СССР было направлено на Красную армию и Флот.

Эти книги были опубликованы не только в России, но также и в Англии, США и Польше^[62].

Результаты анализа историографии всех периодов, выделенных по теме нашего исследования, позволяют сделать вывод о низком уровне ее научной разработанности. Лишь отдельные аспекты деятельности органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА в 1921–1934 гг. получили освещение, и то достаточно фрагментарно. При достаточно большом количестве работ по истории отечественных органов безопасности «военный вектор» остался практически неизученным. В исторической литературе нет целостного представления о задачах, направлениях и, что особенно важно, о результатах чекистской работы по защите Вооруженных сил СССР. Отсюда, на наш взгляд, вытекают и не соответствующие реальной действительности обобщения и выводы.

§ 2. Анализ источников по теме исследования

Основной массив источников, привлеченных для раскрытия избранной нами темы, составляют впервые вводимые в научный оборот документы из фондов центральных и местных архивов: Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива общественных движений г. Москвы (ЦАОДМ), Центрального оперативного архива ФСБ России (ЦА ФСБ РФ), Центрального архива МВД РФ (ЦА МВД РФ), Архива Службы внешней разведки РФ (АСВР РФ), оперативных архивов территориальных управлений ФСБ РФ в Санкт-Петербурге и Омске.

В Государственном архиве РФ изучены материалы и документы ВЦИК РСФСР, ЦИК СССР (ф. Р-3316) и Совета народных комиссаров (ф. Р-5446), отражающие подготовку решений по созданию правовой основы деятельности органов ВЧК — ОГПУ в военной сфере и их осуществление, а также совершенствование законодательства в области борьбы с государственными и воинскими преступлениями.

В своей практической работе особые отделы ВЧК — ОГПУ находились в контакте с аппаратами военно-морской инспекции НРКИ, реализовывали через них оперативную информацию по крупным хозяйственным преступлениям, совершенным военнослужащими, по разбазариванию государственных материальных и финансовых ресурсов. Поэтому представлялось необходимым изучить архивные документы из фонда ВМИ НРКИ СССР (ф. 374, оп. 11).

Большой объем информации о структуре, кадрах и подрывной работе на территории нашей страны различных белоэмигрантских организаций, их связей на этой почве с иностранными военными, политическими и разведывательными органами содержится в фондах бывшего Пражского архива, в свое время переданных на хранение в ГАРФ. Особо интересен в плане изучения нашей темы фонд одного из активных деятелей РОВСа генерала А. фон Лампе, представителя генерала П. Врангеля в Берлине (ф. 5853).

Нами был проанализирован ряд архивно-следственных дел на репрессированных во второй половине 1930-х годов бывших офицеров, переданных в ГАРФ из УФСБ по г. Москве и Московской области (ф. 10035, оп. 1).

В Российском государственном архиве социально-политической истории исследованы материалы фонда ЦК РКП (б) — ВКП(б) (ф. 17) и некоторых местных партийных организаций. Здесь в первую очередь представляют интерес документы, связанные с партийными решениями (на уровне Политического и Организационного бюро, республиканских, областных и краевых комитетов) по военным вопросам и вопросам деятельности соответствующих аппаратов ВЧК — ОГПУ. Кроме того, важное значение для нашей работы имеют документы, отложившиеся в личных фондах таких партийно-государственных деятелей, как Ф. Дзержинский (ф. 76) и К. Ворошилов (ф. 74). Разобраться с рядом эпизодов, отражающих внутрипартийную борьбу в 1920-е годы (в нее был втянут и ряд военных деятелей), помогли материалы из фонда Центральной контрольной комиссии РКП(б) — ВКП(б) (ф. 589).

Поскольку в нашем исследовании идет речь об обеспечении безопасности Красной армии и Флота, то без фондов Государственного военного архива не удалось бы воссоздать целостную картину состояния этого основного элемента Вооруженных сил страны. Прежде всего, необходимо выделить материалы аппаратов председателя и заместителя председателя РВСР — РВС Союза ССР (соответственно ф. 33987 и ф. 33988). В них сосредоточена информация о важнейших решениях в области военного строительства, о вскрытии и устранении реальных и потенциальных угроз для безопасности функционирования и развития РККА, об организации взаимодействия в данном направлении с органами ВЧК — ОГПУ. Подобного рода материалы имеются также в фонде Управления делами РВСР (РВС Союза ССР) и Наркомата по военным и морским делам (ф. 4). В указанных фондах отложились подлинники справок, докладных записок и специнформаций чекистского ведомства по вскрытым недостаткам в жизнедеятельности войск Следует обратить внимание на тот факт, что отпуски подавляющего числа указанных выше документов не сохранились в фонде секретного делопроизводства ВЧК — ОГПУ. Они были уничтожены в связи с истечением сроков хранения, определенных ведомственными нормативными актами.

Безусловно важными являются и материалы из фонда Политического управления РККА (ф. 9). Здесь мы находим переписку с Особым отделом ВЧК — ОГПУ по вопросам морально-политического состояния личного состава воинских частей, учреждений и центральных органов НКВМ, протоколы Центральной военно-политической комиссии при начальнике ПУ РККА, на заседаниях которой рассматривались насущные вопросы в сфере компетенции политорганов, военной прокуратуры и трибуналов, а также особых отделов ВЧК — ОГПУ, происходило согласование действий данных структур, а при необходимости разрешались возникавшие разногласия.

В 1990-х годах к РГВА были присоединены фонды ранее одного из самых закрытых архивов СССР — Центрального государственного особого архива при Совете министров. Особенность его состояла в специфичности основной массы хранимых документов и материалов. Прежде всего, это архивные фонды спецслужб ряда государств Европы, захваченные сначала гитлеровскими войсками, а затем ставшие трофеями Советской армии. Для нашей темы их значение нельзя переоценить. Фонды французского происхождения относятся к Главному управлению общественной безопасности «Сюртеженераль» (ф. 1к) и 2-го (разведывательного и контрразведывательного) Бюро Генерального штаба Франции (ф. 7к). К сожалению, на основе неразумного, мягко говоря, решения, принятого под давлением бывшего министра иностранных дел А. Козырева, документы Военного министерства Франции и, что особенно важно, 2-го Бюро были возвращены в Париж. На хранении в РГВА остались лишь фотопленки, на которых зафиксировано немногим более семи процентов документов, вывезенных из страны. В самой же Франции свободного доступа к ним сейчас нет даже для местных исследователей.

И все-таки нам удалось обнаружить в указанных выше фондах подтверждение разведывательной активности спецслужб Франции против СССР, их работу, включая и вербовочную, среди русских эмигрантов — бывших офицеров царской и белых армий, сослуживцы которых перешли на службу в РККА.

Для выяснения роли германских спецслужб в подрывной и разведывательной деятельности против Красной армии нами привлекались материалы из фонда РСХА — СД (ф. 500к), РСХА — Гестапо (ф. 501к) и Имперского комиссара по наблюдению за общественным порядком (ф. 722к), в который в 1919–1939 гг. структурно входила политическая полиция.

Но самым важным для избранной нами темы безусловно является польский блок фондов, начиная с документов 2-го (разведывательного и контрразведывательного) отдела Генерального штаба Польши (ф. 308к). Особо значимой представляется коллекция материалов о деятельности польской разведки на советском направлении с 1919 по 1939 г. (ф. 453к). Здесь имеются обобщенные справки на все резидентуры «двойки» на территории СССР (в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Минске, Тбилиси и т. д.) и списки наиболее важных агентов из числа как поляков, так и наших граждан. Сличение материалов польского происхождения и хранящихся в Центральном оперативном архиве ФСБ РФ позволило нам осветить вопрос эффективности контрразведывательной работы ВЧК — ОГПУ. Немалую ценность в этом плане представляют и документы территориальных экспозитур разведки Польши во Львове (ф. 462к), Вильно (ф. 460к) и Бресте (ф. 463к).

Достаточно много уникальных материалов о личном составе Особого, Контрразведывательного и Секретно-политического отделов ОГПУ содержится в фондах Архива общественных движений Москвы. Наибольший интерес здесь представляют протоколы и подготовительные справки к заседаниям комиссий по партийным чисткам (ф. 3857). Документы из этого и других фондов позволяют не только выявить социокультурный облик сотрудников ведущих отделов центрального аппарата органов госбезопасности, но и глубже понять психологическую атмосферу в чекистских коллективах, имевших в той или иной мере отношение к обеспечению безопасности РККА.

При выявлении роли белоэмигрантских центров в подрывной работе против РККА мы опирались среди прочего и на документы из Архива Службы внешней разведки России. Учитывая исключительную закрытость, во многом оправданную, данного архивохранилища, пришлось довольствоваться лишь определенной коллекцией документальных свидетельств о некоторых акциях белоэмигрантов. Эти документы рассекречены для возможной публикации в одном из будущих томов серии книг под общим названием «Русская военная эмиграция 20-40-х годов», в которой автор является членом редакционной коллегии. О самой же серии будет сказано ниже.

Наибольшее количество документов, привлеченных нами к раскрытию избранной для исследования темы, конечно же, хранится в Центральном оперативном архиве ФСБ РФ. Сразу отметим, что сотрудниками Управления регистрации и архивных фондов ФСБ России проделана к настоящему времени огромная работа по рассекречиванию максимально возможного массива материалов, характеризующих основные направления деятельности ВЧК — ОГПУ в изучаемый период. Однако по известным соображениям, основанным на законодательстве, не подлежат снятию ограничительных грифов еще многие дела.

В фонде секретного делопроизводства стоит выделить переписку с ЦК РКП(б) — ВКП(б), включая и докладные записки, направлявшиеся лично таким партийно-государственным руководителям, как И. Сталин, М. Каганович, В. Молотов, К. Ворошилов. Имеются за каждый год дела по переписке с Прокуратурой и Верховным судом СССР, с наркоматами юстиции, с рабоче-крестьянской инспекцией по военным и морским делам, с Реввоенсоветом Союза ССР. Комплексный анализ (при фронтальном изучении) позволяет четко обозначить место и роль органов ВЧК — ОГПУ в обеспечении безопасности РККА, увидеть наиболее проблемные вопросы и механизм их разрешения, понять личные взаимоотношения руководителей различных ведомств с чекистскими лидерами, что является немаловажным для оценки эффективности принимавшихся решений.

Материалы заседаний Коллегии ВЧК — ОГПУ, оперативных совещаний и съездов содержат ценнейшую информацию о повседневной деятельности органов госбезопасности, позволяют установить инициаторов тех или иных решений в сфере чекистского обеспечения РККА. Здесь следует особо отметить стенограммы II Всесоюзного съезда особых отделов, состоявшегося в Москве в январе 192 5 г., т. е. сразу после устранения Л. Троцкого с поста председателя РВС и наркома по военным и морским делам, положившего начало решительной фазе глубокой реформы Красной армии и Флота.

Конкретные оперативные дела являются уникальным комплексом документов по обслуживаемым военным объектам, отдельным лицам, вызвавшим подозрение в проведении ими шпионской, антисоветской и иной преступной деятельности. Не подлежит сомнению, что информация, собранная с использованием агентурно-оперативных методов, не может быть на все 100 % достоверной и объективной. Однако всесторонний анализ данной информации и дополнение ее сведениями из иных источников, не имевших отношения к системе ВЧК — ОГПУ (письма, дневники, воспоминания участников событий и т. д.), позволяют с высокой степенью надежности реконструировать историческую реальность по целому ряду вопросов.

Сказанное выше в полной мере относится также и еще к одному комплексу источников, имеющих важное значение для нашей работы и весьма содержательных по своей фактологии. Это законченные производством уголовные дела (архивно-следственные — АСД), хранящиеся в Центральном архиве ФСБ РФ и в соответствующих подразделениях местных органов безопасности, а также переданные в 1990-е годы на хранение в ГАРФ и архивы субъектов РФ. Поскольку процесс передачи являлся, по сути, политической кампанией, то государственные архивы вынуждены сейчас ограничивать допуск исследователей к части АСД, так как в материалах дел есть сведения о формах и методах работы отечественных спецслужб. А это, в соответствии с законом Российской Федерации, составляет государственную тайну.

Автор изучил материалы около ста уголовных дел, содержащих информацию о тех или иных событиях и лицах, которые имеют отношение к исследуемой теме, поэтому вправе утверждать, что информационный потенциал, в том числе и в силу наличия в АСД «ненамеренных сведений», достаточно велик^[63].

Для более детального анализа автор счел необходимым классифицировать АСД по ряду параметров. В первую очередь — по времени возникновения: 1) заведенные с конца 1920 г. и до 1934 г.; 2) АСД периода массовых репрессий 1936–1939 гг. Следует отметить, что первые основывались, как правило, на материалах более или менее длительной агентурной разработки с применением всех имевшихся тогда в распоряжении органов госбезопасности сил и средств. Поэтому спектр рассматриваемых следствием фактов и их взаимосвязей был значительно шире. Прослеживалась динамика взглядов и взаимоотношений объектов АСД. К такого рода делам можно отнести расследование шпионской деятельности сотрудников польской военной делегации при штабе 16-й армии Западного фронта; дело бывшего генерала К. Рыльского; дело О. Викентьевой; дело Ф. Новицкого; дело А. Бурова; дело П. Петрова; дело А. Гойера, Г. Хлопушкина и других лиц, обвинявшихся в шпионаже в пользу иностранных государств^[64].

Рассмотренные нами групповые уголовные дела на сотрудников военной промышленности, военно-топографического управления РККА, командиров РККФ базировались на материалах, собранных в ходе соответствующих агентурных разработок («Военпром», «Мечты», «Нептун» и «Моряки»).

Что же касается АСД, заведенных во второй половине 1930-х годов, то в подавляющем большинстве в их основе были протоколы допросов ранее арестованных лиц, заявления граждан, решения партийных собраний или парткомов. Сюда относятся, прежде всего, уголовные дела на сотрудников особых отделов и других подразделений НКВД, командиров РККА и флота, занимавших достаточно заметные должности в системе НКВМ.

Второй параметр характеризует отношение объектов АСД к органам госбезопасности. Мы выделяем штатных работников органов госбезопасности (действовавших на момент ареста, либо находившихся в запасе) и секретных сотрудников ВЧК — ОГПУ. Здесь важно отметить, что оперативные дела агентуры были уничтожены много лет назад, поскольку истекли сроки их хранения, определенные ведомственными нормативными актами, и других источников, кроме протоколов допросов, найти не удалось. Отдельные упоминания о работе секретных сотрудников имеются в материалах секретного делопроизводства и в оперативных делах за исследуемый период.

На объективность и глубину анализа фактологических данных заметное влияние оказывает знание (или незнание) настоящих имен негласных помощников чекистов. Без этого трудно оценить их вовлеченность в рассматриваемые события — предмет изучения в рамках уголовных дел, их степень квалификации и служебное положение, определяющее качество предоставляемой в органы госбезопасности информации (особенно когда речь идет о «вредительских действиях»), личное отношение к фигурантам разработок или АСД, оценку конкретных лиц, их высказываний и поступков. К сожалению, в большинстве случаев сам обвиняемый не упоминает о своем секретном сотрудничестве с ВЧК — ОГПУ. Следователь, за редким исключением, тоже не затрагивает данную тему.

Тем ценнее примеры противоположного характера, когда нам удалось в материалах АСД найти эту необходимую информацию. И пусть в нашем труде настоящие установочные данные секретных сотрудников почти не фигурируют (поскольку существуют соответствующие ограничительные правовые нормы), но архивные находки были использованы в полной мере для объективной оценки многих фактов.

Третий критерий — это результаты пересмотра уголовных дел в прокурорских органах на предмет применения к фигурантам АСД закона «О реабилитации жертв политических репрессий»^[65].

На практике мы встретились с тремя возможными вариантами: 1) проходящие по АСД лица признаны невиновными в инкриминируемых им деяниях; 2) объекты уголовных дел реабилитированы лишь частично, поскольку они не совершали государственных преступлений, но их деяния квалифицируются по иным статьям Уголовного кодекса; 3) обвинения, предъявленные осужденным лицам, признаны обоснованными и законными. АСД последней категории составляют меньшинство, если даже не исключения в большой массе пересмотренных уголовных дел. Однако это не означает, что органы госбезопасности работали неэффективно, фальсифицируя материалы на невиновных лиц. Не умаляя результатов труда прокурорских работников, занимавшихся вопросами реабилитации, не ставя под сомнение их юридическую квалификацию, историкам все же следует критически подходить к оценке полного снятия обвинений с некоторых лиц. Прежде всего это относится к тем, кто был реабилитирован в ходе массовой кампании конца 1980-х — первой половины 1990-х годов.

Биографические сведения, информацию о профессиональной подготовке многих сотрудников особых и иных отделов органов ВЧК — ОГПУ, имевших отношение к армейской работе, а также сведения о деятельности чекистских аппаратов в условиях рецидивов Гражданской войны в Советской России в первые годы новой экономической политики удалось изучить в архиве управления ФСБ РФ по Омской области. Ряд оперативных и уголовных дел был предоставлен автору в архиве управления ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. В этих делах содержатся достаточно интересные факты из практики чекистского обеспечения штабов и войск Петроградского — Ленинградского военного округа, их противодействия разведкам Эстонии, Латвии, Литвы и Финляндии.

При написании данной работы активно использовались и уже опубликованные источники, к которым относятся сборники законодательных актов высших органов государственной власти РСФСР — СССР, нормативные акты СНК, Верховного суда и Прокуратуры СССР, Революционного военного совета Республики^[66].

Эти источники условно можно разделить по степени концентрации усилий, направленных на создание правовой основы функционирования ВЧК — ОГПУ, а также по характеру угроз для безопасности РККА.

Наибольший интерес из числа указанных сборников документов представляют те, которые затрагивают вопросы правового регулирования организации и деятельности органов госбезопасности, их правоприменительную практику.

В систематизированном виде законодательные и нормативные акты относительно осуществления репрессивной составляющей чекистских мер представлены в сборнике, опубликованном в 1993 г.^[67]

К важнейшим документам, определявшим правовое положение органов госбезопасности, относится опубликованный впервые еще в 1922 г. Декрет ВЦИК об упразднении ВЧК и о правилах производства обысков, выемок и арестов^[68].

В данном документе указывались основные задачи вновь созданного Государственного политического управления при НКВД РСФСР. Для нашего исследования важно имеющееся в декрете указание на то, что особые отделы остаются в системе ГПУ и, на основании специального Положения, ведут борьбу с преступлениями в армии. Само же Положение было впервые открыто опубликовано лишь в 2003 г.^[69]

Именно в этом году издательство «Материк» выпустило сборник документов «Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936», подготовленный под эгидой международного фонда «Демократия». Его составителями явились известные исследователи советской политической системы и истории органов госбезопасности В. Хаустов, Н. Плотникова (Академия ФСБ РФ) и В. Наумов.

Среди других изданий в рамках общей серии «Россия. XX век. Документы» данный сборник занимает особое место по ряду причин. Во-первых, он был нацелен на вскрытие процесса руководства отечественными спецслужбами со стороны ЦК РКП(б) — ВКП(б) и лично И. Сталина, и это, на наш взгляд, составителям удалось. Во-вторых, в нем впервые опубликованы документы из архива И. Сталина, длительное время находившегося на закрытом хранении в составе так называемого «Кремлевского» архива документов и материалов Политбюро ЦК КПСС.

Безусловно, в сборнике публикуется далеко не все, что ложилось на стол Генеральному секретарю, многие спецсообщения, докладные записки, отчеты и т. д. еще продолжают оставаться секретными и совершенно секретными. И тем не менее впервые научная общественность и все те, кто интересуется историей нашей страны, получили возможность ознакомиться с документами, дающими представление об основных направлениях деятельности органов ВЧК — ОГПУ в межвоенный период, в том числе и относительно обеспечения безопасности Красной армии и Флота. Почти сто восемьдесят развернутых примечаний являются прекрасным информационным сопровождением публикуемых документов и материалов.

Хронологические рамки сборника покрывают весь исследуемый нами период, за исключением 1921 г., когда И. Сталин еще не руководил органами госбезопасности. Но события этого года, очень важного с точки зрения развития угроз для армии в условиях так называемой «малой гражданской войны» (массовых крестьянских восстаний), достаточно полно представлены в таких сборниках документов, как «Антоновщина»; «Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг.»; «В. И. Ленин и ВЧК»; «Из истории ВЧК»; «Кронштадт 1921»; «Кронштадтский мятеж»; «Кронштадтская трагедия»; «Филипп Миронов» и др.^[70]

Документальные сборники, подготовленные при Советской власти, отличает невысокий археографический уровень, поскольку многие документы печатались с извлечениями, а научно-справочный аппарат был хотя и обстоятельным, но достаточно стереотипным. Иное дело с изданиями конца 1990-х годов и начала XXI века.

Среди названных выше сборников выделяется своей археографической основательностью труд «Кронштадтская трагедия 1921 года». Составителями введено в научный оборот более 800 документов и, что тоже немаловажно, несколько тысяч использовано для составления примечаний и именного указателя. В подготовке издания участвовали сотрудники Центрального оперативного архива Федеральной службы безопасности России, поэтому были привлечены ранее засекреченные материалы из архивных фондов Петроградской губернской ЧК, Особого отдела охраны Финляндской границы, делопроизводства Центрального аппарата ВЧК Достаточно много внимания составители уделили политико-моральному состоянию как Кронштадтского гарнизона, так и частей Красной армии и Флота, участвовавших в подавлении мятежа. Около полусотни документов сборника затрагивают чекистскую работу в войсках уже после завершения войсковой операции в 1922–1924 гг.

Вопросы политико-морального состояния личного состава РККА, включая и вопрос политической лояльности войск существовавшему режиму, нашли свое отражение в изданных по инициативе Главного политического управления Вооруженных сил СССР сборниках документов и материалов, касающихся партийно-политической работы в Красной армии^[71].

О так называемых «крестьянских настроениях» среди военнослужащих, как о внутренней угрозе для РККА, говорится в документах, помещенных в сборниках «Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД», «Трагедия советской деревни», «Красная Армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933 гг.)»^[72].

В ходе проводимого нами исследования, при рассмотрении вопроса о недостатках в перевооружении РККА (в качестве угрозы для безопасности страны и армии), нами использованы сборники документов из серии «История создания и развития оборонно-промышленного комплекса России и СССР. 1900–1963»^[73], а также связанное с данной серией издание документов к биографиигенерала В. Михайлова, вошедшего в историю отечественных спецслужб по результатам разработки КРО ОГПУ «Военпром» в качестве главного объекта и вредителя в области артиллерийского вооружения^[74].

В последние годы российскими архивистами много сделано для выявления и публикации документов, раскрывающих все сложности процесса реформирования Красной армии и Флота в 1920-е годы. Поскольку мы рассматриваем реформу как комплексную угрозу безопасности РККА, то такие издания, как «Реформа в Красной армии. 1923–1928» и «Красная армия в 1920-е годы» не могут остаться без тщательного изучения^[75].

Несомненными достоинствами указанных сборников документов являются следующие: введение в научный оборот исторических свидетельств, не только ранее не публиковавшихся, но и не использовавшихся исследователями (в силу секретности и распыленности по фондам); высокий уровень проделанной составителями работы, включающей комментарии, пояснения, биографические справки и указатели, что в значительной мере расширило информационное поле. Однако, на наш взгляд, налицо и отдельные недостатки, к которым следует отнести в том числе отсутствие материалов контролирующих учреждений, таких как Наркомат рабоче-крестьянской инспекции и, конечно же, ОГПУ.

К указанным сборникам примыкает и издание «Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. Декабрь 1934 года», открывающее документальную серию, состоящую (в основном) из стенограмм заседаний военных советов^[76].

Публикация стенограмм всегда считалась исключительно полезной для историков, поскольку она позволяет не только с достаточной точностью воспроизводить выступления, но и ощутить атмосферу, царившую в зале заседаний, получить информацию о настроениях выступавших и подававших реплики, их взаимоотношениях и т. д.

Для проводимого нами исследования указанный выше сборник имеет важное значение, поскольку предметом его внимания является боевая подготовка РККА, ее боеготовность как в 1934 г. (т. е. в конце изучаемого периода), так и в предыдущие годы. Впервые в нем опубликовано и выступление начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М. Гая, из которого видно, что именно беспокоило чекистов в то время в плане обеспечения безопасности Красной армии и Флота. Кстати говоря, текст указанного доклада не сохранился в Центральном оперативном архиве ФСБ РФ, и только из стенограммы мы можем почерпнуть нужные сведения и сопоставить их с содержанием более позднего (1936) выступления наркома внутренних дел Н. Ежова, давшего ретроспективную оценку работы ОГПУ — НКВД в РККА^[77].

Самостоятельную группу документальных публикаций составляют тематические сборники, раскрывающие некоторые направления деятельности органов госбезопасности. Прежде всего, здесь следует отметить сборник, упоминавшийся выше, — «Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД». В нем содержатся рассекреченные документы из Архива Президента России (что само по себе говорит о их важности), в том числе материалы, непосредственно доводившиеся до сведения И. Сталина. Именно на основе их порой принимались важные политические и военные решения. Из 490 опубликованных документов более 50 имеют прямое отношение к вопросу обеспечения безопасности Красной армии.

Определенный интерес представляет также издательская серия под общим названием «Совершенно секретно: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.)», которая состоит на сегодняшний день из семи томов (часть из них — в двух книгах), содержащих информационные обзоры и сводки ГПУ — ОГПУ и способных обстоятельно охарактеризовать жизнь нашей страны в социальной, экономической и политической сферах. Во многих документах затрагиваются недостатки в функционировании РККА, которые чекисты вскрывали в ходе повседневной работы^[78].

К сожалению, по независящим от составителей причинам за последние три года не появилось ни одного нового тома, поэтому мы имеем возможность использовать в рамках проводимого исследования лишь информацию за 1922–1929 гг.

Стоит остановить внимание и на появившихся за последние десять лет двух сборниках документов, посвященных руководителям органов госбезопасности — Ф. Дзержинскому и Г. Ягоде^[79]. К последнему изданию автор настоящего исследования имел прямое отношение, поскольку являлся соавтором предисловия и одним из составителей. Стоящий в центре данного сборника Г. Ягода не только длительное время находился в руководящем звене ВЧК — ОГПУ, а с 1934 г. возглавил всю систему, но и с 1922 по 1929 г. являлся начальником Особого отдела.

Данная публикация совершенно справедливо подвергается критике за хаотичность в систематизации, отсутствие хронологии внутри разделов и т. д.^[80] Вместе с тем она стала заметным явлением, поскольку впервые, на основе документов из Центрального оперативного архива ФСБ РФ, дала историкам возможность более объективно оценивать роль Г. Ягоды, включая и его участие в обеспечении безопасности РККА.

На более высоком археографическом уровне подготовлен составителями (А. М. Плеханов и А. А. Плеханов) сборник документов о Ф. Дзержинском. Достаточно большая часть информации, содержащейся в этом издании, имеет прямое или косвенное отношение к изучаемой нами теме. В совокупности она позволяет всесторонне оценить вклад первого руководителя ВЧК — ОГПУ в дело укрепления обороноспособности страны, повышения боеготовности Красной армии, защиты ее от внешних и внутренних угроз.

По своему объему указанный сборник значительно превосходит секретный вариант, опубликованный еще в 1977 г. Высшей школой КГБ СССР. Достаточно сказать, что в предыдущем издании помещен 501 документ, а составители нового привлекли более 1 тысячи 100 единиц.

Среди грифованных изданий ведомственного характера нельзя не отметить сборник документов «Советская военная контрразведка». Его второй выпуск охватывал практически весь межвоенный период (1922–1941), и этот фактор явно сыграл отрицательную роль. Огромнейший объем документов составители попытались разместить на 735 страницах. Поэтому не приходится и говорить о каких-либо археографических стандартах, кстати говоря, уже разработанных ко времени выхода тома в свет. Те, кто готовил публикацию, явно были ограничены во времени, поскольку работу предстояло закончить к юбилейной дате — 60-летию органов госбезопасности СССР. Издание отличает хаотичность отбора материалов, большое количество пропусков фрагментов в текстах (к счастью, обозначенных отточием), полное отсутствие того, что называется в археографии «конвоем», — информационного сопровождения в виде системы пояснительных элементов к документу (комментарии, примечания и т. д.).

С учетом того, что в результате напряженной работы сотрудников Управления регистрации и архивных фондов, а также Департамента военной контрразведки удалось рассекретить большое количество документов, имевших отношение к обеспечению безопасности армии и флота (как помещенных в рассматриваемом сборнике, так и вне его рамок), представляется целесообразным подготовить открытое издание, устранив недостатки грифованного варианта.

Мы выделяем еще одну группу целевых публикаций документов — раскрывающих оперативно-следственную деятельность особых и иных подразделений ВЧК — ОГПУ, связанную с репрессиями и процессом реабилитации пострадавших военнослужащих и гражданских лиц^[81].

Здесь, прежде всего, следует отметить два выпуска документального сборника, полностью посвященных одной из крупнейших операций органов госбезопасности, которая известна под общим названием «Весна». Она проводилась в 1930–1931 гг. и затронула несколько военных округов. Аресту подверглись более трех с половиной тысяч действующих командиров РККА и командиров запаса. Основу выпусков составили материалы уголовных дел на указанную выше категорию лиц, которые ныне хранятся в архиве Службы безопасности Украины и российским исследователям практически недоступны. Кроме протоколов допросов составители сочли необходимым включить и фрагменты оперативной переписки органов госбезопасности (в основном, Полномочного представительства ОГПУ в Украинской ССР, а также отдельные директивы и указания, рассылавшиеся из Москвы). Это обстоятельство, безусловно, раздвигает рамки наших представлений о событиях начала 1930-х годов, позволяет оценить мотивацию репрессивных действий, связать их с тем, что происходило на международной арене, и с внутриполитической обстановкой. Составители использовали даже те документы, которые еще не рассекречены в нашей стране (приказы по организации контроля за бывшими белыми офицерами; резолюции Всеукраинского съезда особых отделов ГПУ; директивы об усилении чекистского обслуживания армейских частей, штабов и учреждений военного ведомства; фрагменты из выступления Ф. Дзержинского на Втором Всесоюзном съезде особых отделов в январе 1925 г., а также основного доклада Р. Пиляра; выдержки из агентурных материалов на некоторых командиров РККА и т. д.).

Таким образом, два выпуска журнала «З apxiвeiв ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ», полностью посвященные делу «Весна», явились очень важным источником по теме нашего исследования.

Прямое отношение к делу «Весна» и в целом к изучению организации чекистской работы среди бывших офицеров имеют документы из уголовного дела на генерала М. Фастыковского, приведенные в книге доктора исторических наук, одного из ведущих специалистов по русской военной эмиграции В. Голдина^[82].

Под псевдонимом «Сержевский» генерал с 1924 по 1937 г. работал как секретный сотрудник ОГПУ — НКВД и в своих показаниях приводит многие факты оперативного воздействия на среду «бывших».

Отдельно следует указать на публикацию документов и материалов, связанных с делом о военно-фашистском заговоре во главе с Тухачевским. В первом выпуске вновь созданного журнала «Военные архивы России» группа историков, опираясь на решение тогдашнего президента России о снятии ограничительных грифов с документов, имеющих отношение к массовым репрессиям, опубликовала объемную справку о проверке обвинений, предъявленных М. Тухачевскому и другим военным деятелям^[83].

В начале 1990-х годов публикация справки перевернула все представления о том, что секретно, а что нет из области деятельности спецслужб. В отличие от ранее представленных на суд общественности материалов по столь громкому и имевшему большие трагические последствия делу, в справке раскрывалась работа ОГПУ — НКВД по ряду оперативных направлений, включая и отдельные операции с выходом за границу. Были расшифрованы и подлинные имена секретных сотрудников, ничего общего с М. Тухачевским не имевших. В рамках справки фактически содержались краткие обзоры по агентурным разработкам, в том числе и в области обеспечения безопасности Красной армии и Флота. Многие упомянутые в справке материалы и даже целые дела (как единицы хранения) были уничтожены в связи с истечением установленных сроков хранения. И, наверное, лишь в этом, т. е. в упоминании о них в справке или приведении фрагментов документов, состоит реальная ценность ее для историков, не имеющих доступа к архивохранилищам ФСБ РФ и СВР России. В плане же нашего исследования отметим исключительно важное для оценки рассматриваемой документальной публикации обстоятельство: она готовилась под сильнейшим политическим прессом Президиума ЦК КПСС и лично Н. Хрущева. Ему нужны были только факты, которые подтверждали бы правильность обвинений в адрес И. Сталина, и доказательства тезиса о якобы выходе органов госбезопасности в 1920-1930-е годы из-под контроля партии.

По сохранившимся материалам мы установили, что для справки отбирались лишь данные, подтверждавшие заранее сделанные выводы. Поэтому говорить об объективности авторов справки не приходится, а следовательно, невозможно брать эти сведения на веру и бездумно использовать при написании научно-популярных трудов.

Среди документальных публикаций необходимо отметить совместный труд архивистов и исследователей из Института истории, Федеральной службы безопасности и Службы внешней разведки России. Они реализуют проект под общим названием «Русская военная эмиграция 20-40-х годов» и уже издали четыре тома (два из них в двух книгах) документов, добытых советскими спецслужбами^[84].

Можно смело утверждать, что это уникальное издание произвело сильнейшее влияние на научную общественность, побудило многих исследователей всерьез заняться изучением военной части эмиграции, поскольку именно она наиболее активно действовала против советской власти. Относительно избранной нами темы выделим сведения о стремлении руководителей «активистов» установить связь с бывшими сослуживцами из числа поступивших в РККА для использования последних в подрывной работе. Кроме того, в изданных документах мы находим немало фактов, свидетельствующих о контактах эмигрантов с иностранными спецслужбами, фактов использования разведками вероятного противника бывших белых офицеров в качестве своих агентов. Иначе и быть не может: без поддержки государственных структур той или иной страны эмигрантские центры не могли бы существовать. Ярким подтверждением тому являются документы, опубликованные в сборнике «Борис Савинков на Лубянке». Один из наиболее активных деятелей эмиграции начала 1920-х годов достаточно подробно говорит о своей связи с польской и французской разведками, о совместных действиях с известным агентом английской разведки С. Рейли^[85].

Вообще же документальных изданий о деятельности зарубежных разведорганов крайне мало. Тем ценнее отдельные публикации.

Среди них несколько отчетов японских военных атташе, материалы германского посольства в. Москве и приезжавших в нашу страну офицеров Рейхсвера, агентурные сведения польской разведки^[86].

Для понимания роли и места органов госбезопасности в деле обеспечения безопасности Красной армии и Флота, влияния высших партийно-государственных деятелей на решение вопросов укрепления боевой мощи РККА значительную ценность представляют документы большевистской партии, такие как стенографические отчеты съездов, материалы Пленумов и постановления ЦК РКП(б) — ВКП(б)^[87].

Определить объем вопросов, рассматривавшихся на Политбюро ЦК и имевших отношение к безопасности РККА и деятельности ВЧК — ОГПУ, представилась возможность после публикации повесток дня заседаний этого высшего исполнительного партийного органа^[88].

Важными для нашего исследования являются речи и статьи руководителей нашего государства и коммунистической партии того времени. Они были опубликованы как в периодической печати, так и отдельными изданиями либо в виде собрания сочинений. Это относится прежде всего к таким деятелям, как В. Ленин, И. Сталин, М. Фрунзе, К. Ворошилов, Ф. Дзержинский, Н. Бухарин, Л. Троцкий. Почти все они высказывались на тему так называемой «социалистической законности» и по фактам ее нарушения, по вопросам строительства вооруженных сил нашей страны, по использованию знаний и опыта старых специалистов, включая и военных, о деятельности органов госбезопасности. Здесь особо следует отметить следующие издания: «Как вооружалась революция» Л. Троцкого; «В. И. Ленин и ВЧК»; «В. И. Ленин. Неизвестные документы»^[89].

Некоторую информацию относительно изучаемой темы автор извлек из опубликованной переписки между ведущими деятелями СССР и ВКП(б)^[90]. Речь идет о характеристиках некоторых военных руководителей, строительстве РККА, авторитетности в ВВС, оценочных высказываниях в плане деятельности органов госбезопасности и т. д.

Одним из источников изучения истории отечественных органов госбезопасности, включая и их работу по обеспечению безопасности РККА, является периодическая печать. На страницах центральных и местных газет появлялись, в основном, информационные сообщения о проведенных расследованиях шпионской и иной подрывной деятельности иностранных спецслужб, а также о выявлении антисоветских элементов внутри страны.

Чаще, чем в другие годы, подобные сообщения появлялись в 1927 г. Это был год так называемой «военной тревоги», когда после разрыва Великобританией дипломатических отношений с СССР угроза внешней агрессии значительно усилилась. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин дал указание председателю ОГПУ В. Менжинскому организовать несколько показательных процессов по линии английского шпионажа, дабы иметь официальный материал для использования в Англии и Европе^[91].

При этом он просил «обратить особое внимание на шпионаж в военведе, авиации, флоте». Требование И. Сталина было выполнено, и благодаря этому мы имеем возможность прочитать судебные отчеты по делам на разоблаченных агентов противника, которые в других политических и оперативных условиях были бы осуждены во внесудебном порядке, и сведения о них не появились бы в печати. Прежде всего, это относится к делу шпионской организации Гойера, поставлявшей секретную информацию о Балтийском флоте и частях Московского военного округа^[92].

Однако подобного рода публикации, скорее всего, были исключением из общего правила. В подавляющем большинстве случаев вопрос о публикации информации о том или ином событии в области практической деятельности ГПУ — ОГПУ решался на заседаниях Политбюро ЦКВКП(б), причем допускалось сообщать лишь об итогах некоторых операций, а не о ходе их проведения.

Для проведения нашего исследования были привлечены отдельные номера журналов «Вопросы истории КПСС», «Вопросы истории», «Советские архивы» и др. Особо следует остановиться на «Военно-историческом журнале», из статей которого удалось извлечь много полезной информации о внешних и внутренних угрозах для РККА в изучаемый период, о мерах, принимавшихся государственным и военным руководством, а также органами госбезопасности для укрепления боеготовности армии и флота, о подрывных акциях иностранных спецслужб, репрессиях в отношении военных кадров и чекистов. Отдельные материалы привлекли наше внимание в журналах «Военно-исторический архив» и «Родина»^[93].

При оценке публикаций в газетах и журналах учитывалась концепция того или иного издания и авторов статей. Эти концепции особенно ярко проявились в период «исторического бума» конца 1980 — начала 1990-х годов. Факты из времен массовых репрессий (реальные, искаженные или вовсе надуманные) потоком выливались на головы читателей.

Нельзя не сказать несколько слов о мемуарах. Мемуаристов мы разделили (хотя и условно) на четыре группы: 1) военные деятели и чекисты; 2) бывшие оппозиционеры; 3) предатели и невозвращенцы; 4) белоэмигранты.

Если первые стремятся (насколько это вообще возможно в воспоминаниях) показать свое участие в строительстве РККА, обеспечении ее безопасности, то вторые доказывают, что в сталинский период отечественной истории все делалось не только вразрез с марксистско-ленинским учением, но и вопреки даже здравому смыслу. А писания третьих нельзя рассматривать иначе, как инструмент спецопераций иностранных разведывательных и контрразведывательных органов. При этом, безусловно, для придания правдоподобия подобного рода издания базируются на некоторых имевших место фактах. А посему любому исследователю необходимо многократно перепроверять информацию предателей по иным источникам. Четвертые оправдывают свою активную (открытую и тайную) борьбу с большевиками стремлением сохранить единую и неделимую Россию под флагом монархии^[94].

В воспоминаниях, даже если авторы пытаются добросовестно припомнить былое, имеется, как правило, огромное количество неточностей, что требует критического отношения к подобного рода текстам.

Подводя итог анализу опубликованных источников о деятельности органов госбезопасности по защите РККА от внешних и внутренних угроз, следует однозначно заявить, что, опираясь только на них, невозможно воссоздать историческую реальность во всем ее многообразии. Поэтому наше исследование построено в основном на материалах архивов, впервые вводимых в научный оборот.

Глава II Политическая и оперативная обстановка в сфере обеспечения безопасности РККА

§ 1. Угрозы безопасности для РККА и РККФ

В теоретических работах и научной литературе по проблемам безопасности с достаточной полнотой разработан вопрос об угрозах^[95]. Авторы сходятся на том, что угрозы для безопасности какой-либо сферы функционирования государства либо отдельных его институтов следует разделять на внешние и внутренние, исходя из места нахождения источника угрозы.

Угрозы всегда увязываются с жизненными интересами объекта защиты, ущерб которым не позволит сохранить устойчивое его функционирование и поступательное развитие.

Исходя из этих общих посылов, можно говорить и об угрозах для безопасности Вооруженных сил Советской России, а затем СССР с конца 1920 по 1934 год. Однако в зависимости от конкретного исторического периода представление об угрозах, их источниках, их потенциальности или реальности, несомненно, менялось. То, что казалось реальной угрозой с точки зрения действовавших тогда партийных деятелей, сейчас нам, на основании более полной информации о зарождении и развитии многих событий исследуемого периода, представляется в ином свете.

Исключительное значение имеет субъективная сторона восприятия угроз. Несмотря на их объективную природу, в сознании людей угрозы сплошь и рядом не совпадают с реальным положением вещей. Известные специалисты, изучающие теорию безопасности, — Г. А. Минаев и А. А. Прохожев совершенно справедливо отметили, что «оценка объективно существующей угрозы всегда несет в себе элементы субъективизма и уже в силу этого является искажением объективной действительности»^[96]. Иногда восприятие угрозы носит гипертрофированный характер, а в иных случаях она недооценивается, и субъекты обеспечения безопасности не знают об этом, не осознают надвигающейся опасности.

Причинами неадекватной оценки угроз могут быть: ограниченность полученной о них достоверной информации, низкий уровень ее аналитической обработки, слабая подготовленность персонала субъекта обеспечения безопасности и т. д.

В связи с этим следует подчеркнуть, что в данном исследовании мы опираемся на архивные материалы органов госбезопасности, даем анализ и оценку взглядов на те или иные угрозы с позиции руководящих оперативных сотрудников ВЧК — ОГПУ. Отсюда и соответствующий набор угроз безопасности для Вооруженных сил страны, о которых говорится в тексте. Очевидно, что спектр угроз был шире, но над их устранением работали другие ведомства, включая Разведывательное управление штаба РККА.

При рассмотрении вопроса о защите от угроз нам представляется необходимым разделять субъекты обеспечения безопасности вооруженных сил (как внутриармейские, так и действующие вне рамок военного ведомства) по степени их вовлеченности в процесс выявления, предупреждения и пресечения реальных и потенциальных угроз. За основу деления следует брать круг функциональных обязанностей и полномочий, а также решаемые субъектами текущие задачи. Последние изменяются значительно чаще и зависят от оценки конкретной военно-политической, международной и социально-экономической обстановки соответствующими властными структурами. Поэтому мы выделяем в качестве субъектов органы государственной безопасности, прежде всего военной контрразведки, командования и политорганов, а также военной прокуратуры и трибуналов.

Необходимо отметить, что в той или иной конкретной исторической ситуации чекисты и военные порой по-разному смотрели на содержание, направленность и степень реальности угроз войскам. Особенно это касается взглядов на внутренние угрозы безопасности вооруженных сил. К примеру, борьбу группировок военачальников или обострение военно-теоретических и исторических споров подавляющее большинство командиров и политработников вообще не воспринимало как угрозу. По крайней мере нам не удалось найти соответствующих оценок в официальных документах военного ведомства. Чекисты, в свою очередь, придавали указанному вопросу большое значение, о чем свидетельствуют материалы агентурно-наблюдательного дела «Генштабисты»^[97].

Ничем иным, как разницей во взглядах на угрозы для войск, нельзя объяснить и суть выступления М. Фрунзе на Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов Госполитуправления в конце 1922 г.

К примеру, несмотря на недавнее бегство в Польшу одного из ответственных сотрудников штаба Киевского военного округа, бывшего генерала Фастыковского, командующий войсками Украины и Крыма не только не упомянул об этом факте, но и вообще не поднял вопрос о военспецах и контроле за ними.

Создается впечатление, что М. Фрунзе выступал не на чекистском форуме, а на совещании руководителей хозяйственных органов. «Теперь отдал приказ, — говорил он, — что все упущения, небрежность, халатность, бесхозяйственность и неинициативность будут караться, и здесь на вас как раз… лежит ответственная задача — следить по своей линии за тем, чтобы эти требования командования везде и всюду встречали должное внимание, чтобы все требуемые 100 % работы были даны»^[98].

Расхождение точек зрения представителей двух «силовых ведомств» определялось, в первую очередь, характером выполняемой работы. У командиров и политработников после окончания боевых действий на фронтах Гражданской войны и подавления массовых восстаний наступил достаточно рутинный период обучения войск и подготовки их к возможным реальным столкновениям с внешним противником. В противоположность им сотрудники органов госбезопасности продолжали борьбу на тайном фронте.

Спецслужбы иностранных государств не бездействовали в межвоенный период, меняли свою тактику, формы и методы разведывательно-подрывной работы. Они стремились использовать в своих интересах любые возможности, включая имевшиеся противоречия и трудности в строительстве и укреплении Красной армии и Флота.

Все приказы и директивы по оперативной части нацеливали чекистов на борьбу с врагами Советской власти, где бы они ни находились — во вне или внутри страны. В документах утверждалось, что подрывные акции будут только усиливаться, становиться все более и более изощренными и конспиративными. Поэтому любые осложнения в функционировании частей, штабов и учреждений военного ведомства предлагалось рассматривать как результат деятельности скрытых врагов^[99].

Итак, еще раз подчеркнем: ведомственный подход к оценке угроз для безопасности вооруженных сил ярко проявлялся в межвоенный период. К сожалению, так происходило и позднее, не исключая новейшей истории. Здесь кроются истоки многих конфликтных ситуаций между представителями командования и сотрудниками органов ВЧК — ОГПУ.

В случае, когда мы понимаем под субъектом обеспечения безопасности вооруженных сил не государственную структуру, а имеем в виду конкретных лиц из руководящих звеньев власти и исполнителей, то для максимально объективного реконструирования исторических событий должны учитываться субъективные факторы. Сюда относятся: побудительные мотивы деятельности, личностное отношение к конкретным фактам и явлениям, оценка субъектом степени риска для своей жизни, а также возможности сохранения своего должностного положения и социального статуса в ходе реализации мероприятий по обеспечению безопасности вооруженных сил.

Рассмотрение вопроса об угрозах с использованием психологического подхода поможет не только «оживить» прошлое, наполнить его своеобразным восприятием окружающего мира действующими персонажами, но и поможет сделать понятнее некоторые исторические события^[100].

Под внешними угрозами безопасности РККА и Флоту в нашем исследовании понимается разведывательно-подрывная деятельность иностранных спецслужб и связанных с ними белоэмигрантских (военных, политических и националистических) центров. Противодействие им составляло одну из основных задач чекистских аппаратов.

Идея защиты от внешних источников угроз в ходе ее реализации с неизбежностью персонифицируется в образе врага. Наличие врага является неотъемлемым компонентом обеспечения безопасности. Среди врагов обязательно выделяется главный, на борьбе с которым концентрируются основные силы, средства и ресурсы.

Главный противник определяется в зависимости от развития международной обстановки в целом и взаимоотношений с отдельными странами в частности, наличия идеологических расхождений, территориальных претензий одного государства к другому, амбиций правящих элит, субъективных устремлений их лидеров.

С этим и другими факторами непосредственно связана интенсивность и масштабность деятельности разведок и контрразведок, определение ими объектов для агентурного проникновения и сбора информации с легальных позиций. Безусловно, к таким объектам в рассматриваемый период относились в первую очередь вооруженные силы и оборонная промышленность. Интерес к военным секретам стоял в 20-е — начале 30-х годов на первом месте, что подтверждается содержанием заданий, полученных разоблаченными в тот период агентами разведорганов вероятных противников нашей страны.

Анализ архивных документов и уже опубликованных материалов позволяет нам сделать вывод: главным противником после окончания Гражданской войны и вплоть до начала 1935 г. для чекистов и военных являлась Польша, за которой стояли капиталистические «титаны» — Франция и Англия^[101]. Как известно, только в июле 1932 г. в Москве удалось подписать польско-советский договор о ненападении^[102]. А до этого времени «синдром войны 1920 г.» довлел над взаимоотношениями двух соседних государств. В этом отношении характерны оценки ситуации, которые давал в середине 20-х годов председатель ОГПУ Ф. Э. Дзержинский. В связи с подготовкой обсуждения в Политбюро ЦК РКП(б) вопроса о международных отношениях, он писал своему заместителю В. Менжинскому: «Мне ситуация представляется следующей: то, что происходит в Польше с падением валюты, — происходит не без активного участия Англии… Польша могла бы все свои военные и шпионские силы (хотя бы и сокращенные) бросить против нас. По этой линии идет и демонстрация дружбы Румынии с Польшей. По этой линии идет и огромная работа Польши в Турции против нас… Надо собрать все материалы и дать анализ ситуации и игры и вместе с тем наметить ряд мер по линиям НКВД, НКвоен, нашей и Внешней торговли…»^[103]

Менее чем через год, в связи с приходом к власти Ю. Пилсудского, руководитель чекистских органов отмечает, что «переворот Пилсудского, как это очевидно для меня сейчас, является выражением националистических сил в Польше, направленных против России… целиком поддержанных Англией»^[104]. Ф. Дзержинский делает вывод: все силы следует направить на подготовку к обороне от весьма вероятного и скорого по времени нападения поляков на СССР.

Как главного противника определили Польшу и аналитики Разведывательного управления штаба РККА В многостраничном исследовании «Будущая война», появившемся весной 1928 г., они отмечали, что именно Польша в коалиции с Румынией и при поддержке Франции представляет и будет представлять в ближайшие годы основную угрозу^[105].

Рижский мирный договор, подписанный РСФСР и УССР с одной стороны и буржуазно-помещичьей Польшей — с другой, о прекращении войны был подписан 18 марта 1921 года^[106].

Новые, во многом случайные границы между советскими республиками и Польшей почти нигде не совпадали с этническим размежеванием. В результате войны к Польше отошла половина Белоруссии и четверть Украины. Линия границы прошла всего в нескольких десятках километров от столицы одной из советских республик — Минска и значительно приблизилась к центру другой — Киеву. Это создавало атмосферу осажденной крепости, постоянной нестабильности и напряженности, угрозы конфликтов со стороны соседа. В результате по обе стороны границы вскоре утвердились соответствующие стереотипы, больше свойственные состоянию войны, чем мирной обстановке. Польский историк З. Залуский в своей книге «Пути к достоверности», опубликованной в Варшаве в 1986 г., отмечал: «Реальные обстоятельства польско-советских отношений в межвоенном двадцатилетии сформировали события 1920 г. Люди, которые разрабатывали и реализовывали политику на протяжении всего межвоенного периода и в Варшаве, и в Москве, — это были люди, сформированные в 1920 г.»^[107]. За 1919–1920 гг. около 1,5 млн граждан России, Украины и Белоруссии прошли через бои на Западном фронте с Польшей, лично столкнулись с «панами» и усвоили определенные негативные психологические и политические представления. Среди этих людей был и большой отряд чекистов. Еще со времени боевых действий борьбой с польской разведкой активно занимались будущие руководители Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ А. Артузов и Я. Ольский, начальник Секретно-оперативного управления Е. Евдокимов, начальник Особого отдела Западного фронта И. Апетер и некоторые другие высокопоставленные сотрудники органов госбезопасности. Именно они определяли на протяжении 20-х и начала 30-х годов стратегию и тактику противодействия польскому шпионажу.

Аналогичная «личностная» ситуация сложилась и в польских спецслужбах. Длительное время начальником польской разведки оставался И. Матушевский^[108]. В Первую мировую войну он служил в одном из гвардейских полков царской армии, отличился в боях, а с 1918 г. перешел на разведывательную работу в Войско Польское, возглавлял крупную шпионскую организацию в тылу красных войск в районе Минска. Позднее (в 1920 г.) он создал и руководил нелегальной резидентурой на территории Украины.

Польша определялась главным противником не только в секретных документах Штаба РККА и аппарата ВЧК — ОГПУ, но и в средствах массовой информации. На страницах газет и журналов культивировался образ «хищной», «белопанской», «буржуазно-помещичьей» Польши. Она стала символом «агрессивного капиталистического окружения» Страны Советов, воплощением «образа главного врага». В журнале «Военное дело» была, к примеру, напечатана статья бывшего в то время начальником Оперативного управления Полевого штаба РВСР, будущего Маршала Советского Союза Бориса Шапошникова, «проникнутая насквозь духом грубого шовинизма». В этой статье «природное иезуитство ляхов противопоставлялось честному и открытому духу великорусского племени»^[109].

Правда, необходимо отметить, что в данном случае Реввоенсовет одернул Б. Шапошникова и даже приостановил издание журнала до полной замены редакции^[110].

Кто является главным врагом, обозначало и военно-политическое руководство Советской России, а затем и СССР. Ничем иным нельзя объяснить решение Политбюро ЦК РКП(б) о возвращении М. Тухачевского на должность командующего Западным фронтом в 1922 г. Это можно рассматривать как открыто выраженную советской стороной угрозу начать боевые действия против Польши в случае начала десантных операций врангелевских войск на юге России^[111]. Через три года, выступая на 7-м Всебелорусском съезде Советов в Минске, М. Тухачевский, явно с позволения высшего руководства, призвал правительство Белоруссии «поставить в повестку дня вопрос о войне» с Польшей^[112].

Специальная «польская» комиссия Политбюро Центрального комитета большевистской партии, рассмотрев вопрос о совещании в Риге представителей генеральных штабов Польши, Латвии и Эстонии, пришла к выводу, что именно Польша, руководимая Францией, проявила наибольшую активность на этом совещании в деле сколачивания «единого антисоветского блока граничащих с СССР на Западе государств…»^[113]. Исходя из такой оценки Политбюро на своем заседании 9 апреля 1925 г. признало необходимым «максимальное усиление боевой и мобилизационной готовности Красной армии, а также принятие мер по усилению охраны границ»^[114].

Готовность Польши пойти на военное вмешательство во внутренние дела СССР подчеркивалась в постановлении Политбюро от 15 марта 1930 г. «Об Украине и Белоруссии»^[115].

Как на самого реального врага указывали на Польшу и чекистские руководители во многих предназначенных для неукоснительного исполнения на местах приказах и циркулярах. К примеру, в ноябре 1932 г. Особый отдел ОГПУ разослал в территориальные органы и аппараты военной контрразведки указание «Об усилении борьбы со шпионско-диверсионной деятельностью 2-го отдела Польского главштаба»^[116]. В документе отмечалось, что резко активизировалась работа польской разведки, проведена ее реорганизация. Этот факт расценивался в разрезе реальной подготовки к вооруженным действиям.

Таким образом, можно констатировать факт оценки Польши, ее армии и разведывательной службы в качестве реального главного противника, представляющего серьезную угрозу безопасности страны и ее вооруженным силам. Такого взгляда придерживались члены высшего исполнительного органа большевистской партии — Политбюро ЦК, военные лидеры и руководители советских органов госбезопасности. Эта оценка практически не менялась на протяжении 20-х — начала 30-х годов.

С другой стороны, новейшая историография, материалы доступных ныне архивных фондов как у нас в стране, так и за рубежом свидетельствуют о том, что Польша не готовилась к наступательной войне с Советским Союзом. Однако, опасаясь удара с советской стороны и вероятной поддержки его действиями германских войск, настойчиво совершенствовала свои вооруженные силы и специальные службы, тратила огромные финансовые средства на оснащение их новыми видами техники и вооружения, обращала серьезное внимание на разведывательно-подрывную деятельность в СССР, оценивая его как своего главного вероятного противника.

На протяжении всего рассматриваемого периода польское руководство стремилось проводить политику «равного удаления» от Москвы и Берлина и приближалось несколько то к одной, то к другой стороне в зависимости от обострения обстановки на восточной или западной границе.

Чтобы вовремя определить «критическую точку» напряжения во взаимоотношениях с СССР и Германией, польское правительство стремилось иметь как можно больше реальной политической, военной и экономической информации, направляя острие своих спецслужб на советскую армию и флот, оборонную промышленность и транспорт.

В лице польской спецслужбы органы госбезопасности столкнулись с серьезной силой, имевшей более продолжительную историю своего существования, чем ВЧК — ОГПУ. И если отечественные аппараты разведки и контрразведки опирались на идеологический фактор, притягательность идей равенства и справедливости, классовой солидарности, то поляки базировались прежде всего на националистических настроениях населения, беря в расчет и поляков, проживающих в Советском Союзе, и основывались на весьма распространенной в то время ненависти к русским, порожденной политикой царских властей, которую продолжили большевики. Достаточно вспомнить тот факт, что, перейдя в 1920 г. этническую границу Польши, Красная армия ощутила на себе мобилизацию сил всего польского общества перед лицом не столько революционной, сколько русской опасности для недавно освободившегося от «русского гнета» государства^[117].

Фактически польская разведка была создана и вела подрывную работу в Российской империи задолго до начала Первой мировой войны. Польские националисты во главе с Ю. Пилсудским установили контакт с руководителем львовского разведцентра Учетного бюро австрийского генерального штаба. В итоге австро-венгерская разведка получила в свое распоряжение целую агентурную сеть под условным наименованием «Конфидент — R», состоящую из 15 представителей Союза боевых активистов (СБА-ZWC)^[118].

К 1913 г. эта разведсеть разрослась до 250 человек. Ячейки «Конфидент — R» имелись во Львове, Кракове и Перемышле, откуда отдельные агенты командировались Ю. Пилсудским в Петроград, Москву, Одессу, Ригу, Киев и Вильно. Накануне Первой мировой войны «Конфидент — R» имела только в российской столице 38 агентов. Они работали достаточно активно. По подсчетам польского историка А. Пеплонского, всего за 6 предвоенных месяцев разведсеть Ю. Пилсудского направила своим хозяевам 389 письменных донесений и 119 устных сообщений^[119]. Передаваемая информация касалась прежде всего военной проблематики.

В дальнейшем разведывательная деятельность партии Ю. Пилсудского (Польской социалистической партии — ППС) базировалась на членах созданной им Польской войсковой организации (ПОВ). Она состояла в подавляющем большинстве из молодых, националистически настроенных поляков. ПОВ осуществляла свою деятельность на Украине, в Белоруссии, Смоленской губернии, а также в Петрограде и Москве. На Украине, к примеру, действовало главное командование ПОВ, которому подчинялись окружные командования в Киеве, Житомире, Одессе и Харькове^[120].

В период Гражданской войны разведывательная резидентура ПОВ была нацелена на проникновение в центральные советские военные учреждения. Руководитель резидентуры К. Заблоцкий (окончивший до войны кадетский корпус в Москве) через свои связи среди бывших царских офицеров добился зачисления на службу во Всероссийский Главный штаб. Чтобы облегчить себе добываниенеобходимой информации, он даже вступил в члены большевистской партии. Лишь только к концу мая 1919 г. чекистам удалось разоблачить его деятельность. Однако завербованные им бывшие офицеры не попали в поле зрения Особого отдела ВЧК^[121].

В ходе советско-польской войны разведка нашего противника эволюционировала от чисто «ПОВской», организационно исходящей из возможностей добывать военные сведения при помощи польского гражданского населения, к новой системе, взяв за основу разведслужбу французского генштаба^[122]. Однако сотрудники ПОВ составили костяк польской военной разведки.

В период становления Польского государства, до конца советско-польской войны и подписания Рижского мирного договора в 1921 г. всей польской разведкой руководил II отдел Верховного главнокомандования армии^[123]. При штабах семи армий имелись разведывательные отделы.

В июне 1921 г. польское руководство осуществило крупную реорганизацию своих спецслужб с учетом наступления мирного времени. Верховное главнокомандование было переименовано в Генеральный штаб, в составе которого был создан разведывательный отдел — основное подразделение II отдела Польского генштаба (ПГШ)^[124]. Именно этот орган, хотя и претерпевший в межвоенные годы ряд реорганизаций, в течение всего исследуемого периода являлся основным аппаратом проведения разведывательно-подрывной работы против СССР. Основной его задачей являлся сбор военной и военно-политической информации. Небезынтересно отметить, что с самого начала функционирования разведывательного отдела в его составе выделяется специальное подразделение — подреферат «А-1», которое отвечало за проведение диверсионных акций на военных, промышленных объектах и транспорте, а также осуществляло подготовительные мероприятия на случай новой войны с нашей страной^[125]. Для этих целей польские разведчики создали особую лабораторию по изучению и применению ядов, бактериологических препаратов, проводили эксперименты в области боевых отравляющих веществ^[126].

II отдел ПГШ организовывал разведку прежде всего в отношении наиболее вероятных своих противников — СССР и Германии. Соответственно, существовали рефераты «Восток» и «Запад». Однако центр тяжести явно был смещен в сторону восточного соседа. Это утверждение можно подкрепить данными о распределении финансовых средств, выделяемых из польского государственного бюджета. Начальник разведки II отдела ПГШ майор И. Матушевский, считая, что главная опасность исходит от Советской России, Украинской и Белорусской Советских Республик, ассигновал в 1921 г. на работу там 120 тысяч польских крон, а на все западное направление — лишь 57 тысяч^[127]. Учитывая достаточно эффективную деятельность советской контрразведки по польской линии, II отдел ПГШ выделял для работы на советской территории наиболее квалифицированных, проверенных на практике офицеров и служащих^[128].

Для проведения разведывательно-подрывных акций в СССР руководство польской разведки создало ряд экспозитур — филиалов II отдела. Находившаяся в Варшаве экспозитура N 2 по заданию и при поддержке центрального аппарата сосредоточила свои усилия на контактах с эмигрантами на территории Польши и на заброске в СССР агентуры, завербованной среди белогвардейцев, а также украинских и белорусских националистов. Экспозитура N 1, дислоцированная в Вильно, вела разведку по Ленинградскому и Белорусскому военным округам. Украинский и Северокавказский военные округа входили в круг ведения экспозитуры N 5 во Львове^[129].

Непосредственно на территории нашей страны действовали разведывательные резидентуры II отдела ПГШ под прикрытием посольства Польши в Москве, шести консульств (в Киеве, Харькове, Минске, Ленинграде, Тифлисе и Новониколаевске), а также репатриационных и иных комиссий, торговых организаций, отделения Польского телеграфного агентства и т. д.^[130]

Разведкой в приграничной полосе занимались вторые отделения штабов корпусов Департамента охраны края (ДОК) — погранвойск, которые тесно контактировали в своей работе с рефератом «Восток» II отдела ПГШ и получали от него соответствующие директивы^[131].

Проведению разведывательно-подрывной деятельности польской разведки в СССР способствовал ряд обстоятельств, выделенных нами в ходе анализа документов:

1) наличие по обе стороны границы большого количества польских граждан, знающих русский, украинский и белорусский языки;

2) наличие разведывательной базы в лице поляков, проживающих в СССР, сплоченных на религиозной, националистической и культурной основе. Исследователи истории советско-польских отношений подсчитали, что после Октябрьской революции на территории нашей страны оставались проживать от 2,5 до 4 млн поляков^[132];

3) большое количество поляков среди командного и политического состава РККА, работников партийных и советских органов, в военной промышленности и даже в органах государственной безопасности. Многие из них были допущены к сведениям, составлявшим военную и государственную тайну. К примеру, по состоянию на 1923 г. в военную элиту входил 41 «генерал» РККА, и 11 % из них являлись по национальности поляками^[133]. И этот процент лишь ненамного изменится до середины 30-х годов.

Указанные выше обстоятельства, несмотря на меры, предпринимаемые по линии советской контрразведки, позволяли полякам добывать большой объем военной информации, особенно относительно дислокации воинских частей в приграничных округах, передвижения войск и оснащения их новой военной техникой.

Председатель ВЧК Ф. Дзержинский обратил на это внимание подчиненных уже в первые месяцы после советско-польской войны. В своей записке от 19 января 1921 г. руководителю чекистских органов на Украине В. Манцеву он отмечал: «По имеющимся у нас данным, поляки обратили сугубое внимание на Киев и Правобережье Украины. Работа их и Петлюры в полном ходу… Польская разведка на Правобережье работает великолепно. Сведения у нее точные и быстро получаемые…»^[134]

Одной из причин безнаказанности польской агентуры в 1921–1922 гг. являлась слабость войсковой охраны и оперативного прикрытия наших западных границ. Ошибочным, на наш взгляд, явилось решение о закреплении за приграничными губернскими чрезвычайными комиссиями соответствующих территориальных участков границы. Дело в том, что в 1920 г. и в первой половине 1921 г. вся ответственность за политическую охрану границы лежала на едином чекистском органе — особом отделе окружного уровня, который мог своевременно обобщать и анализировать всю необходимую информацию, вырабатывать единую тактическую линию работы на границе и в прилегающих районах^[135].

Не удовлетворяясь получением сведений военного характера из прикордонных районов, II отдел ПГШ стремился насадить свою агентуру на всей европейской части СССР и даже за Уралом. В 1924 г. руководство разведки осуществило перестройку работы реферата «Б-1» (позднее реорганизованного в реферат «Восток») с целью более глубокого проникновения в военную, экономическую и политическую сферы жизни Советского Союза. Все разведывательные резидентуры были разделены на три группы:

1) резидентуры типа «А», действующие на советской территории;

2) резидентуры типа «Б», организованные в соседних с нашей страной государствах, также ориентированные на подрывные акции в СССР;

3) резидентуры типа «Ц», которые занимались вербовкой агентуры в среде эмиграции как в сопредельных государствах, так и в иных странах (Франция, Германия, Турция, Италия, Китай)^[136].

Резидентуры типа «Б» развернули свою работу в Ревеле («Балт»), Вильно («Норд»), Хельсинки («Финн»), Бухаресте («Шпекач»), Турции («Консполь»)^[137].

Особой активностью отличалась подрезидентура «Р-7» в Ревеле, руководимая помощником военного атташе, а затем и военным атташе Польши в Эстонии капитаном В. Дриммером (псевдоним «Найденов»)^[138]. В своих воспоминаниях он, в частности, писал: «Как каждому военному агенту в государствах, граничащих с новой, Советской Россией, мне тоже было дано разведывательное задание — изучение России с военной точки зрения. Место моей службы было особенно удобным для выполнения этого задания вследствие недавно заключенного Эстонией мира с Россией, относительной стабилизации границы и значительного транзитного морского движения в Россию и из нее как товаров, так и людей»^[139].

Одним из основных поручений, данных В. Дриммеру польским генштабом, было получение советского мобилизационного плана. Для реализации задания он добился создания в Москве, но подчиненной ему лично резидентуры «Р-7/1», существовавшей с 1924 по 1927 г. Эта резидентура под руководством поручика Вернера (псевдоним «Иванов») поддерживала связь с организацией «М», способной, по польским оценкам, добыть вышеуказанный план^[140]. Под шифром «М» в материалах II отдела ПГШ значилась легендированная советскими контрразведчиками Монархическая организация центральной России (МОЦР), более известная теперь, как «Трест», деятельность которой будет раскрыта в следующей главе.

Летом 1926 г. с приходом к власти в Польше Ю. Пилсудского отношения между нашими странами вновь начали осложняться. Председатель ОГПУ Ф. Дзержинский, пристально следивший за развитием ситуации, писал своему заместителю Г. Ягоде, что объектом возможной агрессии поляков станет прежде всего Белоруссия и Украина^[141]. Он предполагал близкое начало войны.

Теперь, на основании анализа новых исторических источников, мы понимаем некоторую переоценку Ф. Дзержинским наступательных намерений со стороны Польши, его «алармистские» призывы в адрес подчиненных по ОГПУ, а также партийно-государственного руководства СССР. Однако в одном он был несомненно прав: польская разведка значительно усилит свою шпионскую и подрывную деятельность на нашей территории.

Действительно, по указанию Ю. Пилсудского была предпринята масштабная реорганизация центрального аппарата II отдела ПГШ и его экспозитур. Данные структуры были реформированы в том числе и в связи с разоблачением «Треста». Окончательно реформа завершилась к концу 1929 г.

Особый отдел ОГПУ зафиксировал активизацию противника на советском направлении и отметил повышение квалификации направляемой в СССР агентуры. Поляки пошли на создание специальных разведшкол. Чекисты установили, что в тактическом плане поляки отреагировали на высылку кулачества из районов сплошной коллективизации, прежде всего в УССР и БССР. Они приступили к вербовке агентуры в местах ссылки кулаков с последующей переброской завербованных лиц в Польшу для обучения в разведшколах. В дальнейшем предполагалось их использование при подготовке и совершении диверсий на военных и иных объектах^[142].

Сотрудники Особого отдела добыли достоверную информацию о стремлении поляков вербовать источники разведданных непосредственно в армейской среде^[143].

К концу 1930 г. в Польше произошла стабилизация режима Ю. Пилсудского, приобретшего откровенно диктаторские черты. В этот период внешнеполитическая линия поляков в отношении к СССР основывалась на том, чтобы обойти предложенный нашей страной пакт о ненападении и свести дело к простому соглашению о неприменении силы. В Москве отдавали себе отчет в том, что назначение полковников Бека и Шетцеля в МИД означало фактическое сращивание дипломатического ведомства с аппаратом польской разведки и переход его под контроль военщины. Это явно свидетельствовало о немирных намерениях Ю. Пилсудского^[144].

Наряду с другими фактами, вписывающимися в контекст отношений между двумя странами в начале 30-х годов, характерен пример с раздуванием польскими СМИ, по указанию МИДа, дела военного атташе при посольстве СССР в Варшаве Богового, захваченного польской контрразведкой на встрече с подставленным ему агентом, передавшим якобы секретные военные сведения^[145]. Поляки оценили деятельность Богового как признак активизации советской военной разведки, отражающий скрытые намерения военного ведомства СССР в отношении своего западного соседа.

Работа польских спецслужб была еще более усилена после неудавшейся по ряду причин попытки СССР и Польши снизить степень напряжения в двусторонних отношениях, предпринятой в конце 1930 — начале 1931 гг. В циркуляре ОГПУ от 28 ноября 1932 г. отмечалось произошедшее значительное укрепление польских разведывательных аппаратов в Турции, Румынии и Латвии. Они активизировали заброску агентуры в СССР. Увеличилось количество агентов, направленных на нашу территорию непосредственно центральным аппаратом II отдела ПГШ^[146]. Только за полгода, отмечалось в циркуляре, было разоблачено 187 агентов виленской и львовской экспозитур. Эти филиалы польской разведки пытались продвинуть своих секретных сотрудников даже в тыловые районы СССР, включая Ленинград и Москву^[147]. Контрразведке ОГПУ удалось вскрыть резидентские звенья поляков, имеющие выходы на военнослужащих РККА и конкретных лиц из комсостава^[148].

Не осталось без внимания Особого отдела ОГПУ и то обстоятельство, что II отдел ПГШ поручил руководство всей разведывательной работой против СССР одному из наиболее активных и опытных сотрудников — поручику Незбжицкому, известному не только своим профессиональным мастерством, но и ненавистью к большевикам и вообще к русским^[149].

Анализ изученных нами документов II отдела ПГШ, его филиалов — экспозитур и резидентур показывает, что польские спецслужбы интересовал широкий круг вопросов, имеющих отношение к РККА и Флоту: дислокация воинских частей, развитие технических родов войск (бронетанковых и авиационных), ход военной реформы и ее результаты, разрешение проблемы единоначалия и т. д. Для советских контрразведчиков особенно важным показателем являлось настойчивое стремление польских спецслужб добыть персональные данные и детальные характеристики на конкретных военачальников и лиц из их близкого окружения. Это однозначно свидетельствовало о поиске противником агентурных подходов к наиболее осведомленным секретоносителям, таким как нарком по военным делам, члены Реввоенсовета СССР, крупные штабные работники, командующие военными округами, комкоры и комдивы.

Таким образом, вышеизложенное подтверждает вывод о том, что именно польская разведка была главным противником для органов ВЧК — ОГПУ, обеспечивавших безопасность страны в целом, РККА и Флота в частности.

Однако не только поляки пытались добывать информацию о Вооруженных силах СССР. В тесной связке с ними действовали разведслужбы лимитрофов — Эстонии, Латвии, Литвы и Финляндии.

К концу 1920 г. все Прибалтийские государства уже прекратили боевые действия против Советской России и, несмотря на сопротивление стран Антанты, после подписания мирных договоров занялись налаживанием отношений с восточным соседом. Это касалось прежде всего торгово-экономической сферы, рассмотрения и разрешения вопросов репатриации и оптации.

И тем не менее весь межвоенный период эти государства основным источником опасности для своего недавно обретенного суверенитета продолжали считать Советскую Россию, а затем СССР.

Надо признать, что, как минимум, до середины 20-х годов советские партийные руководители и коминтерновские деятели всячески стимулировали революционную активность в Прибалтике. Ярким примером реализации такой линии может служить противоправительственное восстание в Эстонии в 1924 г., подготовленное структурами Коминтерна и эстонскими коммунистами при самом активном кадровом и финансовом участии Разведывательного управления штаба РККА^[150].

Однако нельзя односторонне подходить к попыткам «революционной экспансии» и сбрасывать со счетов стремление политических лидеров СССР того времени любым путем обезопасить нашу страну на северо-западном направлении и таким образом получить возможность для Красной армии сосредоточить свои силы на западной границе с целью противостоять главному потенциальному противнику — Польше в случае ее агрессии. С середины 20-х годов уже не делалась ставка на мировую революцию. И. Сталин и его единомышленники считали своей главной задачей обеспечить строительство социализма в одной стране — СССР^[151].

Крупные европейские державы и США признали де-юре Прибалтийские государства и рассматривали их в сложившейся международной ситуации в качестве составной части «санитарного кордона». Чтобы не дать распространиться «эпидемии коммунистической заразы», они прилагали всевозможные усилия по созданию и укреплению национальных армий в Эстонии, Латвии и Литве, а также их специальных служб: разведок, контрразведок и органов политической полиции.

В 1924 г. в столице Финляндии состоялась конференция Прибалтийских стран, основной целью которой являлось создание единого антисоветского фронта. На конференции удалось достигнуть соглашения об объединении разведывательных возможностей в СССР, об оказании всяческого содействия разведкам Англии и Франции в добывании интересующей их информации. В последующие годы обмен полученными по СССР сведениями стал нормой взаимоотношений стран-участниц этой конференции^[152].

Подчеркнем, что разведки Прибалтийских государств создавались исключительно как военные структуры, призванные добывать информацию для своих генеральных штабов. Отсюда и направленность их деятельности — разведывательное обеспечение потребностей вооруженных сил в организации отпора возможной агрессии со стороны Советской России — СССР.

Основной костяк руководящего состава разведок Эстонии, Латвии и Литвы составляли бывшие офицеры царской армии, в том числе специалисты штабной службы. К примеру, одним из организаторов эстонской разведки стал полковник Энкель, несколько лет до начала Первой мировой войны отвечавший в Главном управлении Генерального штаба за агентурную работу в Скандинавии^[153].

Объектами приложения усилий прибалтийских разведок являлись Ленинградский, а также Московский и частично Белорусский военные округа. Активно действовали их посольские резидентуры в столице нашей страны, а также разведывательные офицеры под прикрытием сотрудников консульств в других городах.

В первые послевоенные годы они настойчиво искали пути проникновения к военным и иным секретам, используя агентуру из числа своих соотечественников, стремившихся сменить российское гражданство и покинуть страну. На предмет возможной вербовки подвергались оценке все потенциальные оптанты, посещавшие посольства и консульства, а также российские граждане, имевшие родственников в Прибалтийских государствах. Характерным в этом отношении является пример с дочерью царского генерала Боева. Чтобы выехать к отцу-эмигранту в Литву, она согласилась выполнять задания литовского военного атташе Свилоса и даже помогла последнему завербовать приятеля своего отца — Генштаба генерал-майора К. Рыльского, проходившего службу на должности начальника управления по подготовке войск штаба РККА^[154].

Одним из методов получения необходимой информации по военной проблематике являлся разведопрос лиц, прибывших на законных основаниях или бежавших из СССР. Один из руководителей латвийской разведки П. Мельбарт, задержанный советскими органами госбезопасности в 1940 г., показал на допросе, что в 20-е годы он добывал сведения о расположении частей Красной армии вдоль границы с Латвией и по другим вопросам от перебежчиков, включая и дезертиров из РККА^[155].

Почти ничем не отличалась в своей работе от эстонской, латышской и литовской разведок спецслужба Генштаба Финляндии.

Суммируя изложенное по спецслужбам Прибалтийских государств, можно констатировать их постоянный интерес к двум основным вопросам. Во-первых, к планам военного командования Советской России — СССР на случай получения указания от высшего государственного руководства о применении силы в отношении их стран и к способности РККА реализовать приказы из Москвы, исходя из ее организационного, технического и морального состояния. Во-вторых, к деятельности Коминтерна и национальных прибалтийских коммунистических представительств на территории СССР по провоцированию и развертыванию революционных выступлений.

Фактически все разведывательные отделы генеральных штабов Прибалтийских государств можно рассматривать как крупные резидентуры английской Сикрет Интелледженс Сервис (СИС) и армейской спецслужбы Франции. Недостаток финансирования со стороны военных ведомств самих государств во многом компенсировали могущественные партнеры из ведущих европейских стран, щедро оплачивая передаваемые им сведения об СССР и выполненные по их заданиям разведывательно-подрывные акции на советской территории.

Весьма осторожная в своей деятельности и конспиративная английская разведка, учтя опыт неудачной попытки ее агента С. Рейли осуществить в 1918 г. государственный переворот в Советской России, в 20-30-е годы действовала, в основном, из Прибалтийских стран, Румынии, Турции и Ирана. Там при английских посольствах и консульствах функционировали «паспортные бюро». Они были созданы еще в период Первой мировой войны и являлись прикрытием для резидентур СИС.

Основная резидентура, организующая работу против нашей страны, действовала тогда в Гельсингфорсе (Финляндия). С 1921 по 1925 г. ею руководил опытнейший разведчик Э. Бойс^[156].

Ближайшими его помощниками в Финляндии являлись бывшие царские офицеры — полковник Н. Бунаков и штабс-капитан П. Соколов.

Независимо от своих подчиненных в подрезидентурах в Ревеле, Риге и Вильно Э. Бойс пытался и лично наладить агентурную работу в Советском Союзе, завербовав для этого и организовав переброску туда бывшего крупного агента царской военно-морской разведки А. Гойера. Ему ставилась задача наладить получение для англичан сведений по следующим вопросам:

1) состояние подводного флота в СССР;

2) поставка из Германии подводных лодок для РККФ;

3) существование планов взаимодействия советских и немецких военно-морских учреждений;

4) тактико-технические характеристики боевых кораблей, возможности судостроительных и судоремонтных заводов;

5) развитие советской авиации и поступление на вооружение новых типов самолетов^[157].

Территорию Украинского и Северокавказского военных округов обследовала резидентура СИС в Бухаресте. Резидент Г. Гибсон полагался, в основном, на своего помощника, бывшего офицера врангелевских войск В. Богомольца. Последний достаточно быстро поставил разведывательную работу и получил даже возможность добывать копии приказов штаба КВО^[158].

В циркулярном письме ОГПУ от 28 ноября 1932 г. подводился некий итог противодействия английской разведке более чем за десятилетия.

Небезынтересна вводная часть этого документа, где дается оценка противника. Отмечается, в частности, что «английская разведка, опирающаяся на свой долголетний опыт, располагающая огромными средствами, тщательно подбирающая личный состав… глубоко конспирирующая свою деятельность, безусловно является наиболее серьезным, наиболее опытным и опасным противником»^[159].

На основании материалов следственных дел, агентурных разработок контрразведчики определили иерархию задач СИС в разведывательно-подрывных акциях в СССР. На первом месте, безусловно, оказалось сдерживание советского влияния на страны Ближнего Востока. Отсюда — поддержка сепаратистских националистических проявлений на Северном Кавказе, в Закавказье и Средней Азии, включая подпитку оружием и деньгами басмаческого движения.

В области политической разведки СИС многое делала для парирования деятельности Коминтерна в целом и его национальных секций.

Далее следовала задача получения точной информации о советской оборонной промышленности и армейских тыловых базах, об их готовности к насыщению армии всем необходимым на случай начала войны.

Исключительное внимание штаб-квартира СИС уделяла нашему флоту (как военному, так и гражданскому).

Что касается сухопутных войск, то акцент делался на СКВО как базе кавалерийских формирований^[160].

На реализацию указанных выше и других задач английское правительство выделяло необходимые финансовые средства. Известный исследователь истории британской разведки Н. Вест утверждает, что в середине 20-х годов СИС получала ежемесячно 20 600 фунтов стерлингов, однако глава разведки адмирал Синклер требовал увеличить сумму более чем в два раза^[161].

Не менее активно, чем английская, действовала в военной сфере и французская разведка. Она также использовала для работы в СССР свои резидентуры в Прибалтийских государствах, получала развединформацию через своих агентов и официально от спецслужб Эстонии, Латвии и Литвы. Особые отношения французы поддерживали с польской разведкой, в создании которой принимали самое непосредственное участие. По крайней мере до 1926 г. объем обмена добытыми в СССР сведениями был достаточно значительным. В непосредственном контакте со II отделом ПГШ находилась французская миссия. Представители ее разведывательной секции имелись при всех экспозитурах и пограничных разведаппаратах. Непосредственно в СССР дело дошло до того, что посольскую резидентуру французской разведки в Москве в течение почти двух лет возглавлял польский офицер-разведчик поручик Ковальский, действовавший под прикрытием корреспондента Польского телеграфного агентства^[162].

В то же время в ответ на отказ французского правительства в 1926 г. предоставить возможность создания официального представительства разведки ПГШ в Париже, польские власти распорядились запретить функционирование в Варшаве аналогичного аппарата II Бюро генштаба Франции^[163].

Несмотря на некоторое охлаждение в отношениях, обмен военными сведениями между двумя спецслужбами продолжался вплоть до 1939 г.

Военная проблематика занимала главное место в работе всех резидентур французской разведки, нацеленных на СССР. На этом направлении выделялись резидентуры в Бухаресте, Варне, Константинополе, Анкаре и Тегеране.

В одном из обзоров ОГПУ отмечалось, что достаточно интенсивную разведывательно-подрывную деятельность ведут майор Дераш с территории Польши и военный атташе в Константинополе капитан Жоссе. Их интересы пересекались на Юге Украины, Юго-Востоке России и на Кавказе^[164].

Французская разведка практиковала и непосредственную заброску в СССР своих агентов из числа коммерсантов и корреспондентов. Как и другие иностранные спецслужбы, она широко использовала белоэмигрантов, включая тех, кто возвращался в нашу страну по каналу реэмиграции.

Вербовались агенты и из состава судовых команд французских и других иностранных судов, заходивших в советские порты. Таким агентам ставились задачи по сбору сведений о нашем военно-морском флоте, береговых укреплениях, а также по связи с действующей в СССР шпионской сетью. Резидентуры в Териоках (Финляндия) и Константинополе выделяли специальных офицеров для руководства указанной выше работой. Первый из них отвечал за разведку Балтийского флота, а второй — Черноморского^[165].

Ленинградский и Московский военные округа обслуживались резидентурой в Риге, руководимой полковником Пижоли^[166].

Военно-морской атташе Франции в Латвии корвет-капитан Стилл сумел получить вполне реальную информацию о состоянии береговых батарей Балтийского флота на 1929 г. Тогда же агентура сообщила ему о строительстве новых подводных лодок в Ленинградских доках, данные об открытиях профессора В. Ипатьева в области военной химии, об оснащении крейсера Черноморского флота «Червона Украина» новыми гидросамолетами^[167].

В конце 1922 г. органам ГПУ удалось добыть перечень сведений, которые интересовали французов по РККА. Это были сведения о настроениях высшего командного состава, взаимоотношениях между «краскомами» и кадровыми офицерами, о состоянии крупных военных складов, дислокации войск, их оснащенности новыми видами вооружения, боевой техникой т. д.

Особое место в указанном перечне отведено активно развивающемуся советско-германскому тайному сотрудничеству в военной области. Из девяти разделов перечня этому вопросу посвящена одна треть, причем именно данные разделы были наиболее детально прописаны. Важным для советской контрразведки представлялось то обстоятельство, что центральный аппарат французской разведки требовал от своих резидентур и отдельно действующих агентов добиваться получения персональных данных на участников советско-германских контактов^[168].

Здесь явно просматривалось желание выделить вербовочную базу для последующих активных мероприятий по приобретению хорошо информированных источников из числа комсостава Красной армии и работников военной промышленности.

То, что отмечалось в перечне, продолжало интересовать французскую разведку и в более поздние годы.

Разведактивность немецких спецслужб против Вооруженных сил Советской России, а затем СССР проявлялась на фоне особых отношений между нашими странами и прежде всего существовавшего практически весь исследуемый период советско-германского взаимодействия в военной и военно-промышленной сфере и была тесно связана с ним.

Следует иметь в виду, что в первые годы после начала контактов (с 1921 г.) военно-разведывательные органы Веймарской Германии находились в состоянии полного упадка. Официальное существование их запрещалось Версальским договором.

Те из политиков, дипломатов и военных специалистов, кто кропотливо работал над мирным договором, подписанным 28 июня 1919 г., не без основания считали, что теперь будет положен конец германской военной машине и сделает ее воссоздание невозможным.

В соответствии с текстом пятой части договора, разоружение Германии сводилось к следующему: армия — не более 100 тысяч человек, используемая исключительно для поддержания общественного порядка внутри страны; офицерский корпус ограничивался 4 тысячами; генштаб распускался, и организация его впредь не разрешалась. Все ограничения должны были строго контролироваться особыми межсоюзническими комиссиями.

Как утверждает немецкий историк Г. Бухгайт, лишь в 1921 г. германским военным удалось организовать свою спецслужбу в виде группы Абвер в составе военно-статистического отдела Войскового управления Рейхсвера. Аппарат группы состоял всего лишь из трех офицеров генштаба и семи гражданских служащих. Абвер решал исключительно контрразведывательные задачи^[169].

Сбор информации из-за рубежа практически не осуществлялся, поскольку финансирование группы было достаточно скромным, а разведка требовала значительных затрат.

«Разведка в Советском Союзе, — констатирует исследователь истории Абвера, — в то время систематически не велась. До начала 1930-х годов заброска агентов и связников в СССР могла осуществляться лишь в единичных случаях»^[170].

Изучение архивных материалов ОГПУ подтверждает вывод Г. Бухгайта. О деятельности Абвера не упоминается даже в циркулярном письме КРО ОГПУ по немецкой разведке и борьбе с ней, разосланном в местные органы госбезопасности в июле 1924 года^[171].

Однако центральный аппарат ОГПУ указывал подчиненным органам на активную разведывательную работу в нашей стране сотрудников так называемых «восточных» отделов крупных германских промышленных и торговых фирм. Разведку по Франции, Польше и Советскому Союзу вели также частные информационные бюро, внешне независимые от Абвера и вообще от военного командования. Средства на их содержание поступали, в частности, от концерна Гутенберга, организации «Рейхсфербанд дер Дойче индустри» и других экономических структур.

Источник берлинской резидентуры ИНО ОГПУ А. Хомутов (псевдоним «А/1»), внедренный в начале 1920-х годов в агентурную сеть немецких спецслужб, сообщал, что в деле разведки одним из основных было «Бюро Нунция». Руководство и контроль за деятельностью бюро конспиративно осуществляла группа Абвер Рейхсверминистериума. Задачами «Нунции» являлись: во-первых, разведка в интересах военного министерства; во-вторых, собирание сведений промышленного и коммерческого характера, могущих интересовать оборонную индустрию Германии.

По данным агента, «Нунцию» возглавляли майор Лизер и капитан Рау — бывшие сотрудники немецкой разведки периода Первой мировой войны. Они хорошо владели русским языком, поскольку являлись выходцами из России. Это обстоятельство позволило им довольно быстро войти в контакт с русскими военными эмигрантскими организациями и использовать их связи в СССР для сбора необходимой информации^[172].

«Нунция» и другие информационные бюро активно привлекали к выполнению отдельных разведывательных заданий отставных офицеров Генштаба, работавших в фирмах, поддерживавших деловые отношения с различными предприятиями в нашей стране.

Тайное советско-германское сотрудничество в военной и военно-промышленной сферах, зародившееся в самом начале 1920-х годов, позволяло немецкой разведке осуществлять сбор сведений в СССР, не прибегая к дорогостоящим агентурным методам. На совершенно легальной основе, например в ходе контактов с высокопоставленными командирами РККА, при посещении военно-учебных заведений, участвуя в качестве наблюдателей на маневрах и т. д., германские разведчики без труда получали необходимую информацию.

Как известно, по Версальскому мирному договору Германии запрещалось направлять военных атташе в другие страны. Однако объем проблем, решаемых в ходе сотрудничества с советской стороной, постоянно возрастал. Ограничиваться отдельными приездами в СССР германских военных представителей было уже недостаточно. Тогда было принято решение об учреждении неофициального военного представительства, которое с 1924 г. стало функционировать в Москве под вывеской постоянной комиссии по контролю за хозяйственной деятельностью немецких концессионных предприятий на территории Советского Союза. В секретных документах данное представительство именовалось как «Центр — Москва» («Ц-МО»)^[173].

«Ц-МО» возглавил полковник Лит-Томсен (бывший военный летчик), однако фактически всей работой руководил его заместитель — полковник О. Нидермайер, опытный разведчик, отличившийся на этом поприще в годы Первой мировой войны. Будучи арестованным советскими органами госбезопасности в 1945 г., Нидермайер на допросе показал: «Я признаю, что, находясь в Советском Союзе с 1924 по 1927 г., занимался разведывательной деятельностью в пользу Германии, используя все легальные, а также нелегальные возможности для сбора сведений экономического и военно-политического характера…»^[174]

Нидермайер утверждал, что после неудачной попытки завербовать одного из военнослужащих РККА получил категорический приказ из Берлина от начальника III отдела (отдел иностранных армий) Генштаба полковника Фишера о прекращении какой-либо разведывательной деятельности в СССР по линии «Ц-МО».

Однако можно утверждать, что военному руководству в Берлине информация продолжала поступать по другим каналам. Германская разведка успела за первые годы тайного военного сотрудничества с нашей страной добыть значительный объем данных о РККА. «По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, — отмечали в одном из циркулярных писем заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода и начальник контрразведывательного отдела А. Артузов, — в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной армии»^[175].

В 1929 году произошло объединение немецких военно-разведывательных служб. К Абверу перешла вся работа, проводимая разведкой ВМФ, «Нунцией» и другими информационными бюро. Разведывательные операции за границей теперь становятся его основной задачей. С приходом Гитлера к власти на разведывательно-подрывную деятельность стали ассигновать значительно больше бюджетных средств^[176].

Когда доминирующей политической силой в Германии стала национал-социалистическая партия, военному руководству в Берлине стало понятно, что советско-германское военное сотрудничество не имеет перспектив и легальные источники сбора обширной информации вскоре иссякнут.

В этих условиях немецкая разведка резко активизировала деятельность на советском направлении. По некоторым признакам это зафиксировали в ОГПУ. В середине 1932 г. появилось специальное циркулярное письмо по данному поводу. В документе отмечалось, что работа германской разведки в СССР все более и более переходит на нелегальные методы, которые лишь дополняются усилиями аппарата военного атташе при посольстве в Москве^[177].

Завершая рассмотрение разведывательно-подрывной деятельности германских спецслужб в отношении СССР, необходимо подчеркнуть ее важную отличительную особенность. Реалистично оценивая возможности, вытекающие из многолетнего и достаточно тесного сотрудничества двух стран в такой специфической сфере, как военная, разведчики и их руководители из министерства Рейхсвера сделали ставку вовсе не на банальный шпионаж, а на выстраивание системы подчинения своему влиянию отдельных советских военачальников и даже некоторых звеньев оборонного ведомства Советского Союза. Еще в начале 1926 г. руководитель отдела иностранных армий Войскового управления Рейхсвера полковник Фишер в секретной переписке с неофициальным представителем в Москве Лит-Томсеном отмечал возрастающую заинтересованность немецкого военного руководства в том, «чтобы вскоре приобрести еще большее влияние на русскую армию, Воздухофлот и флот»^[178].

Такую амбициозную задачу не ставили перед собой военные круги других иностранных государств. По нашему мнению, лишь откровенно антикоммунистическая и антисемитская политика Гитлера и его окружения не дала возможности германскому генералитету продвигаться в указанном направлении.

Как показывает проведенный автором анализ ряда архивных документов, включая и циркулярные письма о работе по немецкой линии, руководство органов госбезопасности, к сожалению, недооценило оборотной стороны военного сотрудничества с Германией. Основной упор в работе чекистам предлагалось делать на выявление и пресечение фактов сбора сведений о Красной армии и оборонной промышленности, а не на обнаружение влияния немецкого генералитета и разведки на командиров РККА, участвующих в реализации совместных проектов. Ярким примером того является отсутствие должной реакции на сообщение берлинской резидентуры ИНО ОГПУ в 1932 г. о наличии в СССР некой военной партии, действующей в контакте с Генеральным штабом Германии. Такое же отношение проявилось и к подготовленной в июне 1933 г. докладной записке на имя Г. Ягоды о тайной работе немцев в СССР. Автором записки был начальник немецкого отделения ИНО ОГПУ О. Штейнбрюк, возглавлявший в течение ряда лет аналогичное отделение в советской контрразведке. «Многими не понималась тогда, — писал он позднее в ЦК ВКП(б), — вся тонкая и подрывная работа немцев против СССР… Будучи еще в НКВД и занимаясь в течение 15-ти лет работой по немцам, я знал, что в Разведупре РККА существует подобная же недооценка действительной опасности Германии и ее армии»^[179].

Еще одной внешней силой, не только проводившей разведывательные и террористические акции против РККА и Флота, но и стремившейся влиять на наши вооруженные силы, являлись эмигрантские организации. Безусловно, это относится прежде всего к Русскому общевоинскому союзу (РОВС).

Одним из важных, можно сказать, даже базовых вопросов, над решением которого не один год бились лидеры союза, — это превращение Красной армии в русскую национальную, способную активно участвовать в свержении большевистского режима. «По общему мнению, которое я и сам разделяю, — писал в своем дневнике представитель П. Врангеля в Берлине, руководитель отдела РОВСа полковник А. фон Лампе, — у нас один путь для работы — союз с Красной армией и террор в самой России»^[180].

Один из идеологов монархического крыла эмиграции, бывший депутат Государственной думы В. Шульгин прогнозировал в середине 20-х годов, что «армия и флот будущей России должны объединить в себе всех воинов независимо от того, под какими знаменами они стояли в тяжелейшей период смуты, за исключением тех в Красной армии, которые станут в момент свержения большевистской власти на ее защиту»^[181].

На первом монархическом съезде в Рейхен-галле (Германия) в мае — июне 1921 г. отмечалась необходимость развернуть в России боевые организации и вести усиленную работу в Красной армии^[182].

Достижение влияния на армию ставилось на одно из первых мест и в программных документах савинковцев. Последние считали, что комиссары с трудом сдерживают неприязнь Красной армии к Советской власти, и поэтому необходимо только установить связь между воинскими частями и повстанческими крестьянскими отрядами.Информационное бюро савинковского «Союза защиты Родины и свободы» за несколько месяцев в 1921–1922 гг. издало более 3 миллионов экземпляров пропагандистской литературы, в основном направленной на обработку командиров и солдат Красной армии^[183].

Однако савинковцы не получали должной отдачи от своих действий. Один из агентов ИНО ГПУ из близкого окружения Б. Савинкова сообщал, что по внутренним оценкам Информационного бюро конец 1921 года и весь 1922 год считается провальным периодом в плане установления связи с Красной армией.

Командный состав РККА из числа бывших офицеров определялся как монархически настроенный, а социал-революционеры были для них одиозней большевиков. В результате во второй половине 1923 года савинковцы окончательно отказались от работы в Красной армии и сосредоточили свою деятельность на рабочих и крестьянах^[184].

Общая формула действий, проектируемых активными эмигрантскими организациями, состояла в следующем:

1. Целенаправленное и многоканальное идеологическое воздействие на комсостав, с упором на бывших офицеров и генералов царской и белых армий, создание из их числа организационных звеньев на случай восстания, приуроченного к началу вероятной войны против СССР. Предполагалось нанести удар изнутри по РККА, захватить руководство в ней, уничтожить структуры ВКП(б) и таким образом повернуть ее на свою сторону.

2. Насаждение «крестьянских (кулацких) настроений» в красноармейской массе и связь «казармы» с повстанческими отрядами на селе.

3. Всемерное давление на руководящие правительственные круги и военных деятелей иностранных государств в плане побуждения их к началу новой интервенции на территорию СССР.

Для реализации замыслов «активной работы» РОВС, в том числе и против РККА, в середине 20-х годов был создан специальный «Фонд спасения России», который именовался в секретных эмигрантских документах «особой казной для ведения политической работы по связи с Россией»^[185].

Особо пристально эмигранты следили за борьбой различных группировок внутри РКП(б) — ВКП(б) и отражением этой борьбы в РККА и на Флоте. Возможное ослабление влияния коммунистической партии в войсках увеличивало шансы на реализацию вышеизложенных планов.

Характерно, что угасшие было к концу 20-х годов надежды на внутреннее восстание в СССР с непосредственным участием частей РККА вновь возродились при возникновении «правой оппозиции», действовавшей в условиях начавшейся коллективизации. В русском зарубежье считалось, что армия, пропитанная «крестьянскими настроениями», будет на стороне группы Н. Бухарина и А. Рыкова.

Руководитель «активной» работы РОВС генерал А. Драгомиров даже приступил в 1931 г. к организации переброски офицеров (генштабистов и представителей технических видов войск), а также крупных партий оружия на Кавказ для повстанческих целей^[186].

В ОГПУ уловили намерения белоэмигрантов и предпринимали все зависящие от контрразведки меры для своевременного выявления и пресечения на самой ранней стадии попыток распространения монархических и вообще реставраторских идей среди военнослужащих. На вскрытие возможных контактов отдельных лиц из числа комсостава РККА и Флота с белоэмигрантами была нацелена вся агентура КРО и ОО ОГПУ, активно использовался контроль международной корреспонденции. Указанная задача была одной из основных в ходе проведения таких оперативных игр, как «Трест», «С-2», «С-4», «Д-7», «М-8», «Ласточка», «Заморское» и других.

Необходимой предпосылкой обеспечения безопасности армии и флота является определение не только внешних, но и внутренних угроз. На устранение либо снижение негативных воздействий внутренних угроз были направлены усилия различных партийных и государственных органов.

Перечень этих структур необходимо начинать с Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б), на заседаниях которого систематически рассматривались военные вопросы вообще и меры по устранению явлений, угрожающих вооруженным силам, в частности.

Ныне опубликованные повестки дня заседаний высшего исполнительного партийного органа не оставляют в этом сомнений^[187].

Прежде всего на Политбюро выносились проблемные бюджетные позиции по военному ведомству, которые с завидной настойчивостью снижал Наркомфин, создавая недофинансированием проблемы во всех областях военного строительства и укрепления вооруженных сил страны.

Много внимания члены Политбюро уделяли различным аспектам реформирования и модернизации Красной армии и Флота, устранению вскрывшихся по ходу дела серьезных недочетов.

Специальному рассмотрению подвергалось морально-политическое состояние войск и непосредственно командных кадров. Здесь особо следует отметить решения, направленные на недопущение попыток оппозиционных групп внутри правящей партии, прежде всего троцкистов, проводить свои идеи в войсках, побуждать военнослужащих к коллективным протестным действиям. В этом отношении характерно дело ответственного сотрудника Политического управления РККА, убежденного троцкиста Я. Дворжеца. Его активные действия разбирались на заседаниях Политбюро пять раз, при этом заслушивались отчеты Ф. Дзержинского и других руководящих сотрудников органов госбезопасности^[188].

Члены Политбюро не оставляли без внимания конфликтные ситуации между высокопоставленными командирами РККА, отдавая себе отчет, что они отрицательно сказываются на стабильности и эффективности функционирования руководящих звеньев НКвоен, на решении важных вопросов в области военного строительства.

Особо следует отметить деятельность Политбюро в плане разрешения конкретных проблем, связанных с перевооружением Красной армии и Флота. Отставание в этом важнейшем вопросе грозило тяжелейшими последствиями для армии и страны в целом в случае нападения иностранных государств на СССР.

Со второй половины 20-х годов, наряду с оснащением войск новыми системами оружия и техники, Политбюро волновали и все более участившиеся аварии и катастрофы, особенно в авиации и на военном флоте.

Отдельные из указанных выше вопросов выносились на заседания пленумов, конференций и съездов РКП(б) — ВКП(б).

Во многих случаях среди подготовительных к партийным форумам и заседаниям Политбюро материалов фигурируют, иногда как базовые, специальные доклады органов государственной безопасности.

Это обстоятельство нисколько не снижало озабоченности и самого военного ведомства устранением угроз вооруженным силам, возникающих в ходе их жизнедеятельности. На заседаниях РВС СССР многократно рассматривались «угрожающие» вопросы, принимались практические решения по устранению многих проблем. В этом направлении активно действовал аппарат НКВМ, Штаба РККА, другие органы военного управления. Однако как «независимый контролер» (именно в такой роли партийно-государственное руководство хотело видеть чекистов) органы ВЧК — ОГПУ также вскрывали серьезные проблемы, которые представляли собой потенциальные либо уже ставшие реальными внутренние угрозы, используя свои, прежде всего негласные возможности, и наблюдали за ходом устранения недостатков во всех сферах жизнедеятельности РККА.

Здесь необходимо отметить исключительно важное обстоятельство, в определенной степени составлявшее угрозу и влиявшее в негативном плане на деловые взаимоотношения представителей Наркомата по военным и морским делам и чекистского ведомства.

Если относительно внешних угроз, т. е. деятельности иностранных разведок и разного рода эмигрантских центров, их взгляды совпадали, то по внутренним угрозам картина была во многом иная. В частности, разногласия наблюдались, во-первых, при определении некоторых явлений армейской жизни как угроз вообще; во-вторых, в степени оценки реальности и потенциальности той или иной угрозы в конкретный исторический момент, а также в характеристике причин и условий, их порождающих.

Несовпадение взглядов разных ведомств коренилось прежде всего в предназначении каждого из них.

Если мы рассматриваем вооруженную борьбу с интервентами и белогвардейцами на Дальнем Востоке как продолжение Гражданской войны, то она окончилась в октябре 1922 г. изгнанием противника из Приморья. После этого Красная армия и Флот занимались уже боевой подготовкой в мирных условиях. Понятие «враг» постепенно превращалось в некую абстракцию, в обобщенный образ буржуазных государств и их армий. Противник стал условным, и РККА успешно «била» его части в ходе разноуровневых учений, не неся, естественно, реальных потерь в живой силе и технике.

Военная служба в межвоенный период становилась рутинной, однообразной. К спокойным условиям достаточно быстро привыкали и командиры, и политработники, не обращая внимания на те или иные индикаторы внутренних угроз. Их реакция в ряде случаев проявлялась лишь после констатации наступления отрицательных последствий.

В этом отношении характерна речь командующего войсками Украины и Крыма М. Фрунзе на Первом Всеукраинском съезде особых органов в 1922 г., отрывок из которой был приведен ниже^[189].

В бездеятельности и бесхозяйственности М. Фрунзе видел в тот период основные внутренние угрозы для армии и, соответственно, нацеливал особистов именно на их устранение. Он даже не вспомнил, к примеру, о недавно введенном в действие уголовном кодексе и обозначенных в нем государственных и воинских преступлениях^[190]. Не упомянул он и о Положении об особых отделах ГПУ, утвержденном совсем недавно (в феврале 1922 г.) высшим органом государственной власти, где были четко обозначены задачи данных подразделений органов госбезопасности^[191]. А в это время в одном из приказов (с красноречивым названием «О текущем моменте и задачах органов ГПУ по борьбе с контрреволюцией») указывалось: «Советская Россия вновь стоит перед возможной вооруженной интервенцией… Местные органы ГПУ — будьте на страже. Усильте свою работу и усильте ее на всех участках нашего внутреннего фронта, ибо контрреволюция производит свой нажим на все стороны нашей жизни…»^[192] Далее перечислялись направления, по которым противник уже ведет подрывную работу. Это военная промышленность, штабы Красной армии, флот, бывшее кадровое офицерство (военспецы) и т. д.^[193] Об этих угрозах командующий даже не обмолвился.

Как видим, задачи чекистов выходили далеко за рамки, очерченные будущим военным наркомом М. Фрунзе.

Основу некоторых разногласий определяло еще и то обстоятельство, что сотрудники ВЧК — ОГПУ обязаны были вскрывать преступные деяния на стадии их подготовки, не допускать наступления какого-либо негативного результата. Отсюда понятно, что их работа строилась на фиксации даже отдельных признаков враждебных действий, на которые редко обращали внимание командиры и политработники. Плюс к тому, в силу секретности, чекисты не имели права посвящать комполитсостав в замысел и планирование оперативных мероприятий и даже ставить в известность о времени начала их реализации, включая и аресты отдельных военнослужащих.

Итак, можно констатировать следующее: в отличие от военных, чекисты не прекращали войну, пусть и на тайном фронте. Прежде всего в связи с тем, что деятельность иностранных спецслужб и белоэмигрантских центров не замерла с наступлением мира, а лишь видоизменилась, стала более конспиративной.

Все сказанное выше во многих случаях приводило к недоразумениям и даже столкновениям военных и сотрудников органов госбезопасности. И это необходимо подчеркнуть, прежде чем переходить к рассмотрению внутренних угроз для вооруженных сил, какими их видели чекисты.

Результаты проведенного нами анализа материалов съездов, конференций чекистских органов, приказов, указаний, директив и информационных писем ВЧК — ОГПУ за исследуемый период^[194] позволяют сделать выводы о том, что именно рассматривали чекисты как внутренние угрозы безопасности вооруженных сил. Технология борьбы с нижеуказанными угрозами определялась через формулирование текущих и перспективных задач для местных аппаратов ВЧК — ОГПУ.

Взяв за основу деления сферы жизнедеятельности войск, мы выделили несколько групп угроз.

1. Упущения и даже преступные действия при решении проблем тылового обеспечения, недостатки в эксплуатации и хранении оружия, боевой техники и боеприпасов.

2. Просчеты в мобилизационном планировании и мобподготовке войск.

3. Проблемы в постановке боевой подготовки, обучении военных кадров.

4. Издержки при решении организационных и кадровых вопросов.

5. Снижение уровня морально-политического состояния войск и их лояльности (прежде всего командных кадров) существующему режиму.

Начнем рассмотрение этих угроз с последней в перечне (но не по важности) группы.

Незыблемость Советской власти и диктатуры пролетариата (в виде диктатуры коммунистической партии и ее вождей) в 20-х годах прошлого столетия не представлялась очевидной. Более того, большевистская доктрина построения социализма базировалась на том, что только пролетарские революции в ряде европейских стран, как минимум, обеспечат мирную и поступательную работу по достижению поставленной цели в Советской России и СССР. Лишь в 1925 г., выступая на V расширенном пленуме ИККИ, а затем и на заседании Политбюро, И. Сталин огласил свой тезис о возможности построения социализма лишь в одной стране^[195]. И только через девять лет — в 1934 г., на XVII съезде партии («съезде победителей»), он смог заявить, что внутренних сил, способных свергнуть Советскую власть, уже не существует^[196].

Поэтому все, что было связано с обеспечением политической лояльности войск, которые гипотетически могли «повернуть штыки» против большевистского режима, было весьма актуально в 20-х — начале 30-х годов.

Применительно к теме нашего исследования, политическую лояльность можно определить как степень признания отдельными категориями военнослужащих и войсками в целом легитимности и справедливости существующей политической власти, моральной готовности выполнить точно и в срок любые приказы высшего военно-политического руководства.

В структуре лояльности, как справедливо заметил исследователь данного феномена общественной жизни М. Лазарев, можно выделить три компонента: идеологический, правовой и нравственный^[197].

Позиции власти стабильны, когда отношение к ней населения страны и, что было крайне важно в исследуемый период, военных кадров всех уровней характеризуется лояльностью во всех трех аспектах.

Теоретически можно разделить лояльность на три составляющие: режиму, партии и ее лидерам. Но в конкретно-исторической обстановке, сложившейся в 20-х — начале 30-х годов, это было неприменимо.

Открытые (пусть даже в узком кругу) нелояльные высказывания в отношении высших должностных лиц государства, партии и РККА однозначно воспринимались чекистами, армейскими и флотскими политработниками, а также многими командирами как контрреволюционные проявления. Они видели в этом потенциальную угрозу Советской власти. Поэтому, к примеру, были проведены специальные мероприятия в связи со смертью основоположника партии и государства В. Ленина, направленные на недопущение каких-либо антибольшевистских выступлений, в том числе и в войсках. В специальной шифротелеграмме всем полномочным представительствам, губернским и особым отделам ОГПУ Ф. Дзержинский потребовал выявлять настроения масс, не допускать паники, «оказать все содействие для поднятия духа армии»^[198].

Крайней степенью нелояльности являлось предательство, измена Родине в трактовках Уголовных кодексов 1922 и 1926 годов.

В этом плане чекистов больше интересовала такая социокультурная группа командных и административных кадров, как бывшие офицеры. Из их общей массы органы госбезопасности выделяли несколько категорий. Критерием являлась потенциальная опасность для Советской власти и большевистского режима.

Бывшие офицеры и генералы ранжировались чекистами следующим образом:

1) те, кто воевал в составе белогвардейских армий или находился на занятой территории;

2) окончившие Академию Генерального штаба, либо причисленные к Генеральному штабу до октября 1917 г.;

3) морские офицеры;

4) насильственно, под угрозой репрессий, мобилизованные в ряды Красной армии;

5) добровольно вступившие в Красную армию из патриотических побуждений для участия в борьбе с внешним противником (Германией, Польшей) и по идейным причинам.

Отношение к бывшим офицерам сформировалось еще в годы Гражданской войны: их терпели в силу обстоятельств и поэтому именовали «военспецами», подчеркивая тем самым временное пребывание их в армии нового типа. Да и как могло быть иначе, если руководители партии и государства именно так смотрели на данную категорию военнослужащих. Особняком здесь, и то лишь в известной степени, стоял Л. Троцкий.

А вот Н. Бухарин, к примеру, отмечал, что пришедший к власти пролетариат в первую фазу своего господства будет иметь против себя значительные силы, включая бывших генералов и офицеров. «Все эти слои, классы, группы, — утверждал он, — неизбежно ведут активную борьбу против пролетариата под политической гегемонией представителей финансового капитала и под военной гегемонией генералитета. Эти атаки нужно отбить и врага дезорганизовать. Другие методы борьбы с его стороны (саботаж) нужно подавить и т. д. Все это может сделать только „концентрированное насилие“»^[199].

Слова теоретика большевистской партии касались и белоэмигрантов, и советских «военспецов» (последних в особенности) в части борьбы с саботажем. Таким образом, Н. Бухарин и обозначил одну из внутренних угроз для Красной армии — саботаж со стороны бывших офицеров и генералов.

Такой взгляд на бывших офицеров одного из ведущих деятелей коммунистической партии явно сказался и на позиции авторов соответствующей статьи в шестом томе 1-го издания «Малой советской энциклопедии», увидевшей свет в 1931 г. «Офицеры, — отмечается там, — представляли замкнутую касту, доступ в которую был открыт преимущественно представителям господствующего класса… они являлись верной опорой самодержавия в его борьбе с революционным движением»^[200].

Подобным образом бывшие офицеры описывались и в 1939 г. в «Большой советской энциклопедии». Особо подчеркивалось, что среди тех, кто был привлечен на службу в Красную армию, «оказалось немало предателей и шпионов, разоблаченных советской разведкой и понесших заслуженную кару»^[201].

Подобные публичные оценки относились к достаточно многочисленной группе командного состава. На 1 января 1921 г. офицеры царской и белых армий составляли 34 % от общей численности руководящих кадров всех степеней в Красной армии^[202]. Многие «военспецы» занимали высшие командные, штабные и административно-хозяйственные должности. Особенно большой была их концентрация в военно-учебных заведениях, прежде всего в Военной академии РККА.

В общей массе бывших офицеров особо выделялись те, кто служил в белогвардейских армиях и националистических формированиях.

В первые годы после окончания Гражданской войны, в условиях резкого сокращения Красной армии, указанную выше категорию комсостава стремились удалить с военной службы в первую очередь. На 1 января 1921 г. в рядах Красной армии проходило службу около 12 тысяч бывших белых офицеров, а к концу 1922 г. их оставалось уже менее двух тысяч^[203].

Увольнение данной группы военнослужащих происходило на основе специальной инструкции Штаба РВСР от 21 мая 1921 г., предварительно согласованной с Особым отделом ВЧК^[204].

После Кронштадтского мятежа особое внимание было обращено также на бывших офицеров царского военно-морского флота, однако решительному увольнению их препятствовало отсутствие подготовленных и преданных новой власти молодых кадров из рабочих и крестьян.

Оставляя на многих постах (прежде всего в штабах и учреждениях РККА) офицеров Генерального штаба, военно-политические лидеры РСФСР преследовали прагматические цели, при этом, однако, отдавая себе отчет в том, что лояльность их — лишь «внешняя оболочка». Такая оценка представляется вполне обоснованной в свете знания большевиками того положения, которое занимали генштабисты при царском режиме.

Оценивая «состояние умов» генштабистов в начале 1920-х годов, бывший полковник Г. Гирс описал его следующим образом: «Особенно консервативным по отношению к оценке политической жизни является „Генеральный штаб“, т. к. до революции служебная дорога генштабиста была полна привилегий и блеска… Принадлежность к корпусу Генерального штаба обеспечивала на всю жизнь хорошее служебное положение, к концу служебной карьеры она давала возможность занять в государстве высшие посты…»^[205]

По утверждению Генерального штаба генерал-майора, одного из ведущих стратегов в царской, а затем и в Красной армии А. Снесарева, само положение «военспецов» лишало их надежды на будущее, на обеспеченную жизнь после выхода на пенсию. И только введение новой экономической политики (НЭП) вселяло в генштабистов надежды на скорое перерождение, а затем и падение Советской власти. При этом бывший генерал отмечал, что, «будучи людьми строгого отбора… отшлифованными для всех одинаково продуманной системой воспитания, испытанными в чистоте монархических убеждений… офицеры Генштаба вошли в новую для нас обстановку Советской власти… организованной и сплоченной группой»^[206].

Заострим внимание на последней фразе А. Снесарева. Именно группировок, на какой бы почве они первоначально ни образовывались, больше всего опасались руководители партии и государства и транслировали эти взгляды в чекистское ведомство. А убеждать сотрудников органов безопасности не было нужды. Опыт борьбы с контрреволюционным подпольем в годы Гражданской войны не оставлял сомнений в реальной опасности группового действия бывших офицеров.

В инструкции к приказу ГПУ № 200 от 1 сентября 1922 г., посвященной организации наблюдения за командным составом РККА, прямо указывалось на необходимость «смотреть за элементами группирования» в среде бывших офицеров и, в необходимых случаях, через возможности командования раскассировать группировки, не ослабляя при этом оперативного контроля за наиболее активными лицами^[207].

На усиление внимания к разного рода объединениям бывших офицеров указывал в своем докладе на Втором Всесоюзном съезде особых отделов в январе 1925 г. заместитель начальника, а в то время фактический руководитель ОО ОГПУ Р. Пиляр^[208].

Это была установка на годы вперед. Любое организационное действие со стороны «военспецов» изначально расценивалось как верный признак подготовки к созданию антисоветской группы.

В организационном единении бывших офицеров, особенно генштабистов, крылась, по мнению чекистов и политического состава РККА, еще одна угроза безопасности — возможность захвата управляющих армией структур социально чуждыми элементами со всеми вытекающими отсюда негативными для власти последствиями. Речь шла о так называемой «технической измене».

Р. Пиляр прямо говорил, что первейшей задачей контрреволюционной общественности является овладение Красной армией, с учетом ее роли в обеспечении устойчивости Советской власти^[209].

Взяв под постоянный контроль группировки бывших офицеров, чекисты распространили эту практику на командный состав вообще. Особенно пристально наблюдали они за высшим командным составом, учитывая его социокультурный облик.

Советская военная элита формировалась, как известно, в условиях революционного хаоса, стихии Гражданской войны, что не могло не отразиться на ее облике, взаимоотношениях между самими «красными генералами», восприятии ими сложившейся системы иерархии и подчиненности. Особо следует выделить необходимость подчинения не только приказам вышестоящего военного руководства, но и большевистским партийным директивам.

Многих представителей военной элиты не устраивал сложившийся двуединый механизм управления войсками, который составляли командиры, считавшие себя военными профессионалами, и военные комиссары, функционально предназначенные для контроля за политической благонадежностью комсостава и многие годы имевшие с ним практически одинаковые права.

Еще в период Гражданской войны известные «красные генералы» старались избавиться от коллективных органов решения армейских задач в лице Реввоенсоветов. И. Уборевич, к примеру, признаваясь, что лично сам слабо разбирается в политических вопросах, категорически отказался сформировать Реввоенсовет в 13-й армии, которой командовал. Несмотря на неоднократные приказания на сей счет со стороны командующего Южным фронтом М. Фрунзе, он им не подчинился^[210].

Решительно высказывался за отмену института военных комиссаров М. Тухачевский. В газете «Революционный фронт» он еще в январе 1920 г. писал: «Реввоенсоветы — это бельмо на глазу нашей стратегии — сами себя изживают в доказательство того, что существование их противоречит сути дела»^[211]. Будущий маршал не изменил своих взглядов и в послевоенные годы. В своей статье в журнале «Красная армия» он однозначно поставил вопрос о ликвидации Реввоенсовета Республики и Политического управления, действовавшего, кстати сказать, на правах военного отдела ЦК РКП(б)^[212].

В связи с вышесказанным стоит вспомнить и «самостийность» М. Тухачевского в августе 1920 г., когда он инициировал и подписал приказ по войскам Западного фронта, в котором подверг критике линию партийно-государственного руководства страны в вопросе о взаимоотношениях с Польшей^[213].

Политбюро поручило РВСР отменить данный приказ, что было абсолютно правильным и подчеркивало факт выхода М. Тухачевского за пределы своей компетенции. Это был первый, но не единственный шаг одного из наиболее ярких представителей военной элиты в направлении диктата руководящим инстанциям своих оценок обстановки, навязывания им своей модели действий в военно-политической сфере.

Многое из того, что произошло в плане репрессий в отношении «красных генералов» и военспецов в 1930-е годы, можно объяснить с позиций социологических концепций и, в частности, образования и функционирования «групп интересов», выступающих на практике как «группы давления» (лоббистские группы; далее — ГД, ЛГ).

Руководители и члены «групп давления» не ставили перед собой в качестве цели приход к власти в стране, в отличие от политических групп и партий. ГД из числа военных деятелей, прежде всего высшего звена, безусловно, хотели обозначить перед политико-административными центрами выгодную им «повестку дня» в той или иной исторической обстановке, непосредственно участвовать в разработке внешне- и внутриполитических вопросов и добиваться выгодных для себя решений^[214].

Такое поведение высокопоставленных военных деятелей в условиях ведения страной войны было бы во многом объяснимо. Другое дело в межвоенный период, когда роль армии в обществе естественно снижается и ей уделяется меньше внимания. Все это сказывается на общегосударственном статусе военных, бьет по самолюбию командиров, привыкших к почету и вниманию со стороны руководства страны и партии. Безусловно, нельзя отрицать и патриотических мотивов в действиях «групп давления» из числа видных представителей Наркомата по военным и морским делам, особенно в периоды «военной тревоги» — резкого возрастания угрозы войны.

Однако лоббирование должно иметь свои пределы. Особенно жестко данный вопрос стоял в условиях «диктатуры пролетариата», фактически же диктатуры большевистской партии, а затем и диктатуры одной личности — Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина. Здесь очень важна та грань, тот Рубикон, перейдя который «группы давления» расцениваются уже как претенденты на власть, а стало быть, приобретают образ врага в глазах вождей существующего режима.

Следить за недопущением «перехода Рубикона» призваны были в условиях 1920-х — 30-х годов (да и позднее) органы государственной безопасности. Соответствующие сигналы к началу реализации накопленной ранее информации они, как правило, получали от высшего партийно-государственного руководства, хотя иногда и сами инициировали отдельные решения в области репрессивных действий.

Таким образом, многое в поведении высших военных чинов РККА (М. Тухачевского, И. Уборевича, И. Якира и др.) можно отнести на счет возглавленных ими «групп давления» либо объединения усилий нескольких ГД для решения каких-либо задач в интересах «красных милитаристов».

Безусловно, нельзя согласиться с утверждением историка Н. Черушева о том, что вне зависимости от тех или иных действий «красных генералов» и офицеров органы ВЧК — НКВД априори считали их противниками режима, разрабатывали и реализовывали репрессивные меры, вылившиеся в итоге в феномен под условным названием «1937 год».

Подзаголовок его книги «Невиновных не бывает…» — «Чекисты против военных. 1918–1953» — отражает заблуждение, если не беспочвенную уверенность автора в правоте своих выводов. По мнению Н. Черушева, все действия сотрудников органов госбезопасности в отношении военных производились только для демонстрации перед высшим партийно-государственным руководством «своей силы, проницательности, оперативности в борьбе с врагами революции»^[215].

Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что военные и чекисты далеко не всегда оценивали одинаково внутренние угрозы для безопасности армии, а тем более угрозы со стороны самой армии для безопасности существовавшего режима.

Недаром Н. Черушев не исследует «бонапартизм», признаки реальности которого проявились особенно в 1920-е годы.

В противоположность ему доктор исторических наук С. Минаков, изучая советскую военную элиту как социокультурный слой, уделил значительное внимание вышеуказанному вопросу и убедительно доказал вызревание бонапартистских явлений после окончания Гражданской войны^[216].

Опыт Великой французской революции и последовавших за ней событий никогда не упускался большевистским руководством из виду. Руководители и члены высших партийных органов, большевики с дореволюционным стажем, знали и о роли военных (включая «головку» Ставки Верховного главнокомандующего и Петроградского округа) в февральско-мартовских событиях 1917 г. «Корниловщина» тоже не была «фантомом» для них. В своих показаниях следственной комиссии генерал Л. Корнилов не скрывал намерений применить военную силу для оздоровления внутриполитической обстановки в стране. Под этим однозначно подразумевалось установление военной диктатуры^[217].

И. Сталин, а также деятели из его ближайшего окружения имели перед собой примеры и из более близкого прошлого. Особенно примечательны в этом плане были 1920-е годы. Достаточно вспомнить военный переворот в Болгарии в июне 1923 г., приведший к власти правого деятеля А. Цанкова, и возвращение к власти в Польше в 1926 г. Ю. Пилсудского. В обоих случаях — в результате действий военных. Наконец, в этом ряду стоит и болезненно воспринятый в Коминтерне и в советском партийно-политическом руководстве военный переворот в Китае, где генерал Чан Кайши, на которого ранее делались ставки, выступил в апреле 1927 г. против политики коммунистической партии. На совещании в ЦК ВКП(б) по китайскому вопросу член Дальбюро НККИ М. Рафес дал свой анализ причин, положивших конец власти коммунистов в Кантоне. «Коммунисты считали, — утверждал он, — что если они овладеют аппаратом ЦК Гоминьдана и аппаратом правительства, то могут действительно господствовать… В своей ранее поступательной политике они изолировались от близких элементов, оттолкнули группу центристов. Чан Кайши видел этот напор и говорил: если не я сделаю переворот, его произведут коммунисты, лучше я сделаю первый»^[218].

В условиях, когда в ВКП(б) шла борьба с оппозиционными группировками, сторонникам И. Сталина и ему самому была далеко не безразлична позиция армейских верхов, которые под лозунгом укрепления безопасности «национального» государства и недопущения анархии в случае радикализации действий борющихся внутри партии сил могут предпринять нечто подобное предпринятому Чан Кайши.

Особенно остро «китайский синдром» мог проявиться у члена Политбюро, наркома по военным и морским делам и председателя китайской комиссии ПБ ЦК ВКП(б) К. Ворошилова. Его подчиненные — командиры РККА, работавшие длительное время в Китае в качестве военных советников, возвратившись на Родину, принесли с собой знания об обстоятельствах переворота Чан Кайши. Прибытие в сентябре 1927 г. одной из последних групп советников (включая и В. Блюхера) совпало с резким обострением внутрипартийной борьбы в ВКП(б), решительными действиями против троцкистов, среди которых имелись и видные военные работники, такие как В. Примаков, В. Путна и др. Значительная часть прибывших в Москву советников, как следует из доклада на имя К. Ворошилова, сделанного одним из них, оказывалась в невыгодных для себя условиях: «Они не получают не только своих прежних должностей, которые они занимали раньше, но даже получают понижение»^[219]. Это, естественно, вызывало недовольство среди военных.

О движущих силах переворота Чан Кайши в лице генералов и офицеров, несомненно, давала информацию и резидентура Иностранного отдела ОГПУ в Китае.

Вероятность развития обстановки в СССР, особенно в его столице, по бонапартистскому варианту «а-ля Чан Кайши» не могли не учитывать в Кремле.

Вслух о возникновении «нового Бонапарта» никогда официально руководством партии не говорилось, дабы не бросать тень на высший командный состав РККА и не подтолкнуть его к каким-либо действиям. А вот различные оппозиционные группы в РКП(б) — ВКП(б) не раз указывали на это. В одном из изданий «децистов» 1927 г., озаглавленном «Под знаменем Ленина», отмечалось, что влияние пролетариата в армии ослабевает и в таких условиях «Красная армия грозит превратиться в удобное орудие для авантюр бонапартистского пошиба»^[220]. К фигурам бонапартистского типа относили в 1920-е годы прежде всего М. Тухачевского и И. Уборевича^[221].

С учетом установки органов госбезопасности на пресечение любых антиправительственных проявлений на самой ранней стадии становится совершенно ясно, что чекисты осуществляли постоянный мониторинг настроений в среде руководящих военных кадров, чтобы не пропустить признаков проявления «бонапартистских» идей.

Оппозиционеры, провозглашавшие наличие термидорианских устремлений у высших командиров РККА, сами предпринимали попытки работать в воинской среде, в том числе и подыскивать «бонапартов».

Они отчетливо понимали, что армия обладает серьезным потенциалом насилия в реализации методов осуществления политической власти. Поэтому, используя опыт большевиков по работе в армии в условиях царизма и власти Временного правительства, оппозиционеры предпринимали попытки, путем активной агитации, склонить высший и средний комсостав к поддержке их действий. Военные могли бы сыграть существенную, если не решающую роль в отстранении сталинской группы от руководства партией и страной.

Данное обстоятельство не осталось вне поля зрения ВЧК — ОГПУ и также рассматривалось как реальная угроза для Красной армии, угроза лояльности войск существующему режиму.

Все вышеизложенное можно выразить следующей формулой: не допустить, чтобы армия из объекта политического манипулирования со стороны властей предержащих превратилась в самостоятельный субъект политического действа, — одна из главных задач органов госбезопасности.

Однако этим процесс обеспечения безопасности вооруженных сил не ограничивался. Серьезные внутренние угрозы для РККА и Флота после окончания гражданской войны формировались в экономико-хозяйственной сфере.

С развитием НЭПа, пусть и усеченных, но рыночных отношений, с проявлениями частной инициативы во весь рост встала проблема все увеличивающихся масштабов коррупции, а также связанных с ней взяточничества и хищений государственных финансовых и материальных средств. Этому в том числе способствовала и проведенная в рамках сокращения армии децентрализация системы снабжения войск, прежде всего продовольствием и обмундированием.

Следует отметить в этой связи, что, рассматривая вопрос о сокращении и реорганизации аппарата снабжения, 3 мая 1922 г. Реввоенсовет Республики постановил: «…ломки аппарата снабжения не предпринимать, а вести всемерное сокращение аппарата»^[222]. Однако несколько позднее, в рамках борьбы с бюрократизмом и волокитой, данное положение было пересмотрено. Уровень контроля за закупками обмундирования, продовольствия и фуража резко снизился, что создало питательную почву для злоупотреблений.

В условиях, когда в РККА и на Флоте не вели работу сотрудники милиции, а подразделения Военно-морской инспекции РКИ не занимались разыскной деятельностью, органы ВЧК — ОГПУ, и в первую очередь их особые и экономические отделы, взяли на себя всю тяжесть борьбы с хозяйственными преступлениями и взяточничеством в вооруженных силах.

Выступая на Втором Всесоюзном съезде особых отделов в начале 1925 г., председатель ОГПУ Ф. Дзержинский обозначил для собравшихся в качестве первоочередных задач оказание помощи командованию в устранении недостатков в снабжении и пресечение попыток хищения^[223].

Ф. Дзержинский обратил внимание особистов на угрозы в области обеспечения армии и флота оружием и боевой техникой, особенно новыми, перспективными системами. «Вопрос военной промышленности, — отметил он, — является тем вопросом, от которого в значительной мере зависит успех обороны страны»^[224].

А дела здесь были очень далеки от какой-либо нормы. Деньги из государственного бюджета выделялись большие, а результаты оказывались ничтожными. Одну из причин создавшейся угрозы председатель ОГПУ и одновременно руководитель ВСНХ видел в том, что бывшие казенные заводы еще с царского времени являлись заманчивым пирогом, которым питались всякие паразиты; «К сожалению, — продолжал свою мысль Ф. Дзержинский, — должен сказать, что в этом отношении у нас есть еще очень и очень многое, с чем приходится бороться…»^[225]

С проблемой поставок в войска оружия, боеприпасов и боевой техники тесно соприкасалась другая — сохранность полученного. В этом мнения чекистов и военных совпадали, и они рассматривали предпосылки к взрывам, пожарам, хищениям как реальную угрозу для вооруженных сил в сфере поддержания высокой боеготовности частей и соединений. Да и как можно было относиться к этому иначе, когда из-за несоблюдения техническим персоналом правил безопасности 27 мая 1930 г. на аэродроме под г. Новочеркасском сгорели при пожаре в ангаре 20 боевых самолетов^[226].

К угрозам относились, безусловно, и серьезные недостатки в эксплуатации техники, высокая аварийность, особенно в авиации и на флоте. Достаточно привести лишь несколько фактов. На крупных маневрах в районе Одессы в 1927 г. всего за несколько дней произошло 16 аварий, причем только четыре из них — из-за метеоусловий и отказа техники. В остальных случаях аварии были совершены по вине пилотов^[227]. В 1932 г. в течение 15 дней июня разбилось 11 самолетов, погибло 30 человек^[228]. А там, где проявляется так называемый «человеческий фактор», — немереное поле деятельности для воспитательной работы командного и политического состава и тщательного агентурного изучения ситуации со стороны органов госбезопасности.

Но, несмотря на принимаемые меры, ситуация с эксплуатацией авиатехники улучшалась крайне медленно. В результате катастроф гибли не только военнослужащие из числа летно-подъемного состава, но и перелетавшие к местам командировок государственные деятели и известные военачальники. Так, в марте 1925 г. в результате авиакатастрофы погибли член Реввоенсовета СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б) А. Мясников^[229] и председатель Закавказской ЧК С. Могилевский.

В 1931 г. такая же участь постигла заместителя начальника Штаба РККА, автора многих военно-теоретических работ В. Триандафиллова. Нарком по военным и морским делам К. Ворошилов писал одному из своих подчиненных: «Триандафиллова мне жаль до физической боли. Истинную причину гибели людей и машины вряд ли удастся установить, как не удалось выяснить причин гибели Осадчего с его экипажем и еще ранее гибель Мясникова, Могилевского и др. Знаю, что во всех этих трагедиях наше проклятое „авось“, некультурность, беззаботность и прочая мерзость из этой серии были и, о горе нам, идиотам, еще и впредь будут главными причинами столь тяжелых утрат»^[230].

В своих выводах нарком, видимо, был близок к реальности.

Однако это не освобождало чекистов от обязанности разбираться в чрезвычайных происшествиях.

К сожалению, установки высших партийно-государственных учреждений, даваемые органам ОГПУ с конца 20-х и в 30-е годы, нацеливали чекистов на необходимость за каждым взрывом, пожаром, катастрофой видеть диверсионные акты и вредительство. Это становилось первой и главной версией произошедшего.

Ответственность априори возлагалась на «классовых врагов», «социально чуждые элементы», в основном, из числа бывших офицеров и генералов, гражданских специалистов «старой школы». В то же времяусловия, в которых осуществлялась форсированная индустриализация страны, оставались зачастую вне рамок рассмотрения и оценки существа материалов конкретных уголовных и оперативных дел. Чрезвычайные происшествия, крупные недостатки в оснащении РККА новыми видами оружия и техники, в снабжении всеми видами довольствия, просчеты в планировании и проведении боевой, а также мобилизационной подготовки коренились в низком профессионализме части военных кадров, безответственности, попустительстве и в отсутствии надлежащего контроля.

Нельзя говорить, что в руководстве страны не знали об этом. Однако К. Ворошилов, к примеру, не раз скептически оценивал результаты действий чекистов в сфере борьбы с вредительством. В записке от 2 февраля 1928 г., адресованной его коллеге по работе в Политбюро ЦК ВКП(б) М. Томскому, он спрашивал: «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в Шахтинском деле? Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ОГПУ?»^[231] Однако сомнения — это не действия по недопущению необоснованных репрессий. Тот же К. Ворошилов постоянно голосовал на заседаниях Политбюро ЦК за ужесточение борьбы с вредителями еще задолго до 1936–1938 гг. Не возразил он и при утверждении Политбюро постановления «О мерах по борьбе с диверсиями». А в нем, в частности, предусматривалось усиление репрессий за халатность и приравнивание даже небрежности должностных лиц, повлекшей взрывы и пожары, к государственным преступлениям. ОГПУ получало право рассматривать дела о фактах вредительства и диверсии во внесудебном порядке, вплоть до применения высшей меры наказания — расстрела^[232].

Поддержал он, равно как и все другие члены Политбюро, решение о проведении массовой операции органов ОГПУ (обыски и аресты по делам оперативных разработок) на всей территории СССР в июне 1927 г.^[233] В рамках операции подверглись арестам и подозреваемые во вредительстве.

Из сказанного выше следует вывод: с конца 1920-х годов высшее руководство страны, пытаясь оправдать серьезные и объективно неизбежные издержки форсированной индустриализации страны, указывало ОГПУ на вредительство как на одну из основных угроз со стороны враждебных Советскому государству сил. Военная сфера рассматривалась в числе главных объектов означенной угрозы.

С позиции сегодняшнего дня вполне очевидно, что отдельные факты вредительства имели место, однако массовым явлением оно не было.

А вот разгильдяйство, халатность, безответственность со стороны части комсостава и рядовых военнослужащих, а также общеуголовная преступность в РККА и на Флоте были реальностью, негативно влияли на боеготовность воинских частей и учреждений.

Далеко не всегда морально-политическое состояние вооруженных сил соответствовало бравурным отчетам на партийных съездах и пленумах. Эти отчеты предназначались, скорее всего, для использования в пропагандистских целях, что называется, «для внешнего потребления». Нередко командиры разных уровней, вплоть до высших, «втирали очки» руководству наркомата и Реввоенсовета СССР.

В центральном архиве ФСБ РФ нами найден документ, ярко характеризующий сказанное. Это совершенно секретное письмо К. Ворошилова заместителю председателя ОГПУ и одновременно начальнику его Особого отдела Г. Ягоде, начальникам Политуправления А. Бубнову и главного управления РККА В. Левичеву, датированное 22 ноября 1927 г. «По всем имеющимся данным, — писал нарком, — политико-моральное состояние Красной армии представляется вполне благополучным (подчеркнуто в тексте — А. З.). Но в то же время статистика ПУРа и ОГПУ о правонарушениях красноармейцев дает столь высокие цифры, что они находятся в прямом противоречии с политико-моральным благополучием. В чем дело? (подчеркнуто в тексте — A. З.). Вопросы требуют самого тщательного обсуждения»^[234]. Далее К. Ворошилов предложил рассмотреть ситуацию на специально созванном закрытом заседании РВС СССР, чтобы добиться решающего поворота к лучшему.

В области поддержания высокого морально-политического состояния войск особую угрозу представляли коллективные невыполнения приказов командиров со стороны рядового состава, коллективные протестные действия в виде отказа от пищи, отказов от получения некачественного обмундирования и т. д.

Особый отдел ОГПУ бил тревогу по этому поводу. Результаты проведенного нами анализа письменных информаций Особого отдела ОГПУ, адресованных высшему военному руководству в 1927 г. и посвященных изъянам в политико-моральном состоянии войск, показывают, что 22 % из них непосредственно касались коллективных действий красноармейцев^[235]. В последующие годы обстановка поданному вопросу коренным образом не изменилась, несмотря на усилия комполитсостава.

По мнению Особого отдела ОГПУ, меры командования во многом теряли свою эффективность на фоне ослабления карательной политики военных трибуналов. А она выстраивалась с учетом курса кассационного отдела Военной коллегии Верховного суда СССР.

Чекисты письменно проинформировали наркома по военным и морским делам, а также руководство прокуратуры, что «изложенное положение создаст у начсостава частей впечатление об отсутствии поддержки в повседневной работе по укреплению дисциплины со стороны военных трибуналов»^[236].

Реальную угрозу для безопасности вооруженных сил сотрудники органов госбезопасности видели и в сфере обеспечения режима секретности. Сохранение в тайне замыслов и планов командования, состояния готовности войск к отражению возможной агрессии, тактико-технических данных новых систем оружия и боевой техники являлось обязанностью соответствующих должностных лиц в армии и на флоте. Однако проблем в данном вопросе хватало и для чекистов. Чем выше удавалось поднять уровень мер по сохранению важной и государственной тайны, тем эффективнее была борьба со шпионажем. А это, в прямой постановке, не являлось задачей командиров и политработников. Во многих случаях они начинали принимать меры по исправлению положения в режимных вопросах лишь после вскрывшихся серьезных нарушений.

Чекисты, в свою очередь, во многих случаях явно перебарщивали: мелким нарушениям секретного делопроизводства, не повлекшим негативных последствий, давали самую серьезную оценку, требуя от командования более жесткого наказания виновных. Это порождало конфликтные ситуации. Причем порождало значительно чаще (как показывает изучение многих архивных документов), чем обнаруженные сотрудниками особых отделов изъяны в других сферах жизнедеятельности войск.

Однако надо иметь в виду, что не чекисты, а военные руководители определяли (на основе общих перечней), что конкретно составляет тайну и какие документы должны быть загрифованы. А в этом вопросе многие командиры предпочитали засекречивать слишком многое.

Совершенно не случаен в этом отношении специальный доклад, сделанный своему наркому начальником Штаба РККА М. Тухачевским в 1927 г. Уместно привести здесь следующий фрагмент из доклада: «Существующий порядок ведения совершенно секретной и секретной переписки, а равно и само определение понятия „сов. секретно“ и „секретно“ привели к тому, что свыше 50 % переписки стало „сов. секретной“ или „секретной“ и соответствующий гриф ставится не на секретные по существу документы, умаляя тем самым значение секретности…»^[237]

Отметим, что в период, когда готовился указанный доклад, М. Тухачевского занимали куда более серьезные вопросы. Это было время «военной тревоги», когда страна находилась на грани возможной новой интервенции. Велась напряженная работа над первым пятилетним планом строительства Вооруженных сил СССР, в подготовке которого начальник Штаба РККА принимал самое деятельное участие. В конце декабря 1926 г. М. Тухачевский представил руководству страны свой доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик» с категорическим выводом: «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы»^[238]. В этих условиях вряд ли вопрос о грифовании документов имел для него первостепенное значение.

Факт появления доклада именно весной 1927 г. может быть объяснен тем, что в Штабе РККА произошел некий инцидент с секретными документами. Поэтому М. Тухачевский копию доклада направил в Особый отдел ОГПУ, излагая свою позицию и выдвигая конкретные предложения по нормализации ситуации.

Чекисты самым внимательным образом отнеслись к поступившему документу и срочно провели специальное совещание руководителей Особого и Контрразведывательного отделов^[239].

К сожалению, нам не удалось обнаружить материалы, раскрывающие ход совещания и, главное, его итоги. Однако сам факт столь спешного реагирования на доклад М. Тухачевского показателен с точки зрения отношения руководящих сотрудников ОГПУ к вопросу упорядочения работы с важными закрытыми документами в военном ведомстве.

Но этим чекисты не ограничивались. Совокупный анализ материалов органов ВЧК — ОГПУ за изучаемый период позволяет нам выделить явления, рассматриваемые как угрожающие сохранению военной и государственной тайны. К ним можно отнести:

1) инициативные попытки отдельных военнослужащих передать секретную информацию иностранцам, либо вербовка последними секретоносителей;

2) побеги военнослужащих-секретоносителей за границу;

3) халатное отношение в обращении с секретными документами, могущее привести к их утрате, разглашение закрытых сведений;

4) недостатки в маскировке и зашифровке важных военных объектов.

Работа по вскрытию указанных явлений, их недопущению или минимизации негативных последствий была исключительно важной в плане обеспечения безопасности функционирования войск и учреждений РККА и Флота.

Подытоживая рассмотрение внешних и внутренних угроз Вооруженным силам нашей страны в изучаемый период, можно утверждать следующее: разведывательно-подрывная деятельность иностранных государств и эмигрантских центров против РСФСР, а затем СССР носила масштабный характер и своим острием направлялась прежде всего на РККА и РККФ. И это не случайно. Наши противники того времени реально опасались использования большевистским руководством своих вооруженных сил для насаждения «красными штыками» революций в сопредельных странах. Следовательно, как можно более полная информация о состоянии Красной армии и Флота, текущих и перспективных планах командования давала некую уверенность не быть застигнутыми врасплох. Это с одной стороны. А с другой, как становилось ясно из добываемой советскими спецслужбами информации, капиталистические государства не оставляли, особенно в 20-е годы, интервенционистских намерений, а разведобеспечение возможных боевых действий является обязательным элементом. Усиление разведывательно-подрывной активности являлось однозначно воспринимаемым индикатором агрессивных приготовлений.

С учетом сложившихся после Гражданской войны международных отношений и определения новых границ на западных рубежах советской страны, из всех вероятных противников главным, безусловно, являлась Польша. Она рассматривалась как ядро коалиции, куда могли войти Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Румыния. Указанные страны активно обменивались добытой военной и иной информацией по СССР.

По оценкам советского политико-государственного руководства, коалиция могла решиться на военные действия против «социалистического острова» только при военной и финансовой помощи Англии и Франции. Последние самостоятельно и через спецслужбы «лимитрофов», а также белоэмигрантов осуществляли разведывательные акции в СССР.

Основными объектами агентурного проникновения в целях разведки и непосредственного подрыва являлись штабы, учреждения и воинские части РККА и Флота, оборонные предприятия и транспорт. Это понимали военные и непосредственно ощущали в своей работе органы госбезопасности.

Наряду с внешними угрозами существовали и внутренние, которые, в случае их реализации, могли (возможно, даже в большей степени, нежели внешние) негативно сказаться на боеготовности наших вооруженных сил, породить у высших инстанций сомнения в политической лояльности Красной армии, способности ее выполнять точно и в срок любой приказ: будь то отражение агрессии или подавление внутренних беспорядков и вооруженных восстаний.

В этой связи можно говорить о двуединой задаче, поставленной органам ВЧК — ОГПУ. Первая ее составляющая — это обеспечение безопасности Вооруженных сил страны, что прямо указывалось в Положениях о ГПУ — ОГПУ и особых отделах Госполитуправления. А вторая — это необходимость обезопасить саму власть от армии, т. е. от попыток превращения ее в самостоятельный субъект политики и источник бонапартистских проявлений.

§ 2. Правовые основы организации и деятельности органов ВЧК — ОГПУ по военной линии и их практические задачи

После окончательного разгрома в ходе Гражданской войны и иностранной военной интервенции сил внешней и внутренней контрреволюции Советская Россия получила возможность перейти к восстановлению разрушенного войной хозяйства уже в мирных условиях.

Однако это не означало, что наши противники окончательно отказались от вооруженной интервенции. Они сменили формы и методы борьбы, делая ставку на подрыв страны изнутри, активно проводили шпионскую деятельность.

И тем не менее переход от войны к миру, отказ от «военного коммунизма» и введение НЭПа поставили на повестку дня вопрос об изменении проводившейся несколько лет карательной политики Советского государства. Объективные условия диктовали необходимость применения иных методов подавления антибольшевистской, антисоветской активности и шпионажа.

Уже в начале января 1921 г. за подписью Ф. Дзержинского был издан соответствующий приказ. Он так и назывался: «О карательной политике органов ЧК»^[240]. Суть его состояла в ориентировании чекистов на использование оперативных методов получения необходимой информации о действиях противника на самых ранних стадиях его активности.

Однако этот и другие приказы и директивы не могли кардинальным образом изменить деятельность органов госбезопасности. Ведь ВЧК создавалась как чрезвычайный орган для жесткого подавления выступлений контрреволюционеров, ликвидации заговоров и вооруженных мятежей^[241]. Следовательно, в мирной обстановке требовалось коренным образом менять не только характер деятельности, но и ограничить возможность применения внесудебных репрессий, уточнить правовой статус ВЧК.

О реорганизации ВЧК в данном направлении заговорили не только партийные и государственные деятели, но и сами руководители органов госбезопасности. Один из первых проектов, разработанных на Лубянке в июне 1921 г., был направлен на оценку Ф. Дзержинскому. Он проект рассмотрел, однако не согласился со многими его положениями. «По-моему, — заключил председатель ВЧК, — это кабинетный, нежизненный проект»^[242]. К сожалению, сам проект в архивах не сохранился, но ясно, что его «нежизненность» определялась оставлением за ВЧК внесудебных полномочий в полном объеме. Это ясно хотя бы из того, что Ф. Дзержинский поддержал принятый через месяц декрет ВЦИК «Об объединении всех революционных трибуналов республики». Декрет оставлял за ВЧК применение внесудебных репрессий лишь в местностях, объявленных на военном положении, и только по делам о шпионаже, бандитизме, об участии в вооруженных восстаниях^[243].

Работа над реорганизацией ВЧК продолжалась. 1 декабря 1921 г. В. Ленин внес в Политбюро ЦК РКП(б) проект преобразования ВЧК, в котором особый акцент делался на сужении круга ее деятельности. Члены высшего исполнительного партийного органа в тот же день своим постановлением создали специальную комиссию в составе Ф. Дзержинского, Л. Каменева и Д. Курского. Однако с самого начала своей работы комиссия столкнулась с серьезными трудностями при подготовке проекта Положения о ВЧК, поскольку члены комиссии не могли сойтись во мнениях относительно ее функций. Наиболее радикально высказался Л. Каменев. Он, к примеру, предлагал ограничить деятельность ВЧК лишь борьбой с политическими преступлениями, шпионажем, бандитизмом, охраной железных дорог и складов^[244].

Через два дня Ф. Дзержинский дал поручение группе руководящих сотрудников ВЧК (Т. Самсонову, С. Могилевскому, Г. Благонравову, Г. Бокию, Ф. Медведю, С. Реденсу) ознакомиться с постановлением Политбюро и соображениями на сей счет своего заместителя И. Уншлихта^[245]. Странно, однако глава ВЧК не дал аналогичного задания начальнику Секретно-оперативного управления В. Менжинскому и начальнику Особого отдела Г. Ягоде.

Вероятнее всего, это случилось потому, что и В. Менжинский, и Г. Ягода поддерживали точку зрения И. Уншлихта, серьезно отличавшуюся от установок Политбюро ЦК РКП(б).

Председатель ВЧК явно не хотел противопоставлять себя В. Ленину и в этот период ведущему члену Политбюро Л. Каменеву и открыто поддерживать фактического оперативного руководителя ВЧК И. Уншлихта.

Ведь когда работа по реформированию Всероссийской ЧК начала разворачиваться, В. Ленин направил 29 ноября 1921 г. Л. Каменеву записку следующего содержания: «Т. Каменев! Я ближе к Вам, чем к Дзержинскому. Советую Вам не уступать и внести в Политбюро. Тогда отстоим maximum из максимумов. На НКЮ возложим еще ответственность за недонесение Политбюро (или Совнаркому) дефектов и неправильностей ВЧК»^[246].

Ф. Дзержинский в ходе личных переговоров сумел убедить наркома юстиции Д. Курского оставить функции ВЧК в тех же размерах, которые существовали на конец 1921 г. Но, с учетом НЭПа, председатель ВЧК согласился с главой НКЮ о введении более точных и строгих правил арестов, обысков, содержания под стражей и следствия, а также ограничения внесудебных функций «до максимума»^[247].

Несмотря на это, в конце декабря на XI Всероссийской партийной конференции, где, кстати говоря, вопрос о ВЧК вообще не стоял в повестке дня и не обсуждался, в итоговом решении делегаты проголосовали за подготовленное аппаратом ЦК решение об ограничении компетенции ВЧК^[248]. А на XI Всероссийском съезде Советов уже лично В. Ленин указал, что «та обстановка, которая у нас создалась, повелительно требует ограничить это учреждение сферой чисто политической… Необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции и компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими…»^[249]

Ф. Дзержинский окончательно осознал свой проигрыш и далее всю работу по реформе и отстаиванию мнения ядра чекистского ведомства поручил И. Уншлихту. Однако политический вес последнего не позволял надеяться на успех.

И. Уншлихт, уяснив для себя, что борьба за сохранение внесудебных полномочий органов госбезопасности явно проиграна, сосредоточил свои усилия на отстаивании статуса ВЧК как самостоятельного ведомства. 26 января 1922 г. он лично пишет В. Ленину о нежелательности подчинения ВЧК народному комиссариату внутренних дел, предлагая оставить ее при Совнаркоме или ВЦИКе. «Иначе, — указывал он, — организационная путаница, невозможность создать централизованный аппарат и ту железную дисциплину, без которой дальнейшая наша работа невозможна…»^[250]

Итог сопоставления подходов к реформе, борьбы взглядов на роль и место органов госбезопасности в условиях НЭПа был следующим: постановлением ВЦИК от 6 февраля 1922 г. ВЧК ликвидировалась, а взамен создавалось Государственное политическое управление при НКВД РСФСР^[251].

Безусловно, это был определяющий документ. Вместе с тем, немаловажное значение придавалось «Положению о ГПУ», где должно было прописать более принципиальные вопросы, расставить соответствующие акценты, уточнить формулировки. Поскольку Положение предполагалось сделать секретным, недоступным даже для сотрудников взаимодействующих ведомств, появлялась возможность вновь побороться по некоторым позициям. Вот почему его проект разрабатывался до середины марта, т. е. готовился более месяца после утверждения ВЦИК постановления о ликвидации ВЧК и создании Государственного политического управления.

Для окончательного рассмотрения проекта Политбюро ЦК РКП(б) создало комиссию в составе И. Сталина, Л. Каменева, И. Уншлихта и Д. Курского. Поскольку в Положении говорилось и об обеспечении безопасности Красной армии и Флота, то в комиссию был включен и заместитель председателя Революционного военного совета Республики Э. Склянский^[252].

Комиссия решила наряду с Положением о ГПУ рассмотреть также и положение об Особом и Транспортном отделах Госполитуправления. Именно эти подразделения представлялись членам Политбюро наиболее важными в общей системе органов госбезопасности. Поэтому положения о них требовалось ввести в действие постановлением Президиума Всероссийского ЦИК, так же как и о самом ГПУ.

Сообщая В. Молотову о готовности всех положений к утверждению комиссией, заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт отметил, что «Положение об особых отделах» специально направлялось на согласование в Реввоенсовет^[253].

Мнение РВСР являлось определяющим по ряду позиций, уже обозначенных комиссией Политбюро. Во-первых, предлагалось всех служащих ГПУ признать военнослужащими, прежде всего в плане вещевого и продовольственного снабжения, пользования путями сообщения; во-вторых, специальные органы ГПУ в лице особых отделов создавались для обслуживания аппаратов и воинских частей фронтов, армий, военных округов, дивизий и должны были действовать в тесном контакте с соответствующими командирами и политработниками. Наконец, важно было увидеть, какой станет реакция Наркомата по военным и морским делам и РВСР на задачи, сформулированные в «Положении об особых отделах ГПУ». Последнее, несомненно, являлось главным, поскольку речь шла не просто о межведомственном взаимодействии, а о юридическом закреплении за ГПУ контрольных функций по отношению к военному ведомству. Понятно, что в «Положении об особых отделах» прямо не говорилось о контроле, однако это само собой подразумевалось, когда борьба со шпионажем переместилась на вторую позицию среди их задач. А в качестве первой и главной в мирных условиях рассматривалась «борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте»^[254].

Если выявление и подавление чекистами деятельности контрреволюционных элементов, а тем более шпионажа в армейской среде являлось делом привычным для военного командования и рассматривалось им как необходимость, то «борьба с разложением» указывала на значительное расширение круга явлений, изучаемых особыми отделами. Взятые в совокупности, поставленные перед данными чекистскими аппаратами задачи позволяют говорить о масштабном контроле одного ведомства (ГПУ) над другим (НКВМ). Напомним, что окончательные проекты рассматриваемых документов утверждались комиссией Политбюро ЦК РКП(б), куда вошел и И. Сталин, который уже объединился вместе с другим членом комиссии Л. Каменевым в борьбе против председателя РВСР и военного наркома Л. Троцкого. Отсюда вывод: не исключено, что достаточно размытый термин «разложение» устроил участников комиссии — членов Политбюро именно потому, что позволял собирать разностороннюю негативную информацию о Красной армии и Флоте, чтобы, при случае, использовать ее против главы НКВМ. Добавим к этому, что контроль предполагался в основном скрытый, с помощью негласных методов, поскольку, как определила комиссия Политбюро, «центр деятельности ГПУ должен быть сосредоточен на постановке осведомления и внутренней информации»^[255].

Согласно «Положению об особых отделах ГПУ» Реввоенсовет Республики, а также реввоенсоветы фронтов, армий, военных округов могли давать специальные задания особистам, причем проблематика заданий определена не была. Однако отмечалось, что только в рамках исполнения этих заданий реввоенсоветы могли, в свою очередь, контролировать деятельность особых отделов.

Для военного руководства в Положении была оставлена еще одна «отдушина». «Реввоенсовет республики, — говорилось в данном документе, — имеет право представлять на утверждение ГПУ своих кандидатов на должности начальников особых отделов фронтов, армий и военных округов»^[256]. Примечательно, что, в отличие от первого «Положения об особых отделах» (от 6 февраля 1919 г.), военные уже не могли предлагать своих ставленников на пост начальника Особого отдела ГПУ.

Нелишним будет отметить, что, в отличие от периода Гражданской войны, в 20-е и первой половине 30-х годов Реввоенсовет СССР ни разу не воспользовался этим правом. При изучении сохранившихся в Центральном архиве ФСБ РФ материалов по кадровой линии нам не встретился ни один документ, указывающий на постановку военными данного вопроса. А ведь именно председатель РВСР Л. Троцкий настоял в 1919 г. на включении в «Положение об особых отделах при ВЧК» нескольких важных для военного ведомства пунктов. Еще за несколько дней до выхода в свет этого документа Л. Троцкий лично утвердил последний проект, где, в частности, указывалось: «§ 1. Борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте возлагается на Особый отдел. § 2. Особый отдел ВЧК вместе с тем непосредственно под контролем Реввоенсовета Республики выполняет все его задания. § 3. Заведующим Особым отделом назначен один из членов коллегии ВЧК по соглашению последней с Реввоенсоветом Республики (подчеркнуто нами — А. З.). Примечание: Реввоенсовету Республики предоставляется право выдвинуть своего кандидата, который и утверждается по соглашению с ВЧК»^[257].

Такая постановка вопроса отражала взгляды руководства РВСР на особые отделы того времени. В основном они должны были действовать по аналогии с их предшественниками — органами военного контроля, как аппараты военной контрразведки с добавленной функцией борьбы с контрреволюцией. Поэтому и контроль за особыми отделами члены РВСР желали иметь полный, наряду с другими штабными и политическими органами.

Иное дело в мирных условиях, когда права самих реввоенсоветов сузились до пределов частей и учреждений Красной армии и Флота. Работа же особых отделов не лимитировалась рамками военного ведомства, а осуществлялась там, где возникали, либо могли возникнуть, проявления шпионажа и контрреволюции. Кроме того, на особые отделы возлагалась охрана границ в плане борьбы с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом пограничной линии^[258].

И все же интересно отметить, что глава РВСР Л. Троцкий вообще не участвовал в 1922 г. в комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по реформированию органов госбезопасности. Не заинтересовался он и проектом «Положения об особых отделах», хотя оно напрямую затрагивало интересы возглавляемого им ведомства. И это при том, что за период Гражданской войны и уже после ее окончания Л. Троцкий много раз конфликтовал с чекистами и иногда не без серьезного повода. Он, к примеру, являлся инициатором рассмотрения на заседании Политбюро безответственных, по его мнению, мер чекистов по отношению к комсоставу Балтийского флота. А ведь в этой ситуации многое зависело от правового положения — прав и обязанностей аппаратов ВЧК — ГПУ. И несмотря на это, председатель РВСР передоверил своему заместителю Э. Склянскому, не обладавшему достаточным авторитетом в партийных инстанциях, рассматривать проект «Положения о ГПУ» и, что особенно важно, «Положения об особых отделах». И давать «добро» на введение их в практику. А последний не внес никаких поправок, полностью согласившись с вариантом, разработанным в ГПУ и предварительно рассмотренным секретарем ЦК РКП(б) В. Молотовым.

Вероятнее всего, Л. Троцкого уже в значительно меньшей степени волновали взаимоотношения армейских и чекистских структур. Невоюющая армия не являлась базой для укрепления его личных позиций во властных партийно-государственных структурах. Недаром специальная военная комиссия ЦКК — РКИ в конце 1923 г., проверив состояние дел в центральном аппарате РВСР и НКВМ, констатировала, что он мало занимался практической работой в руководимом им ведомстве^[259]. Не обошлось здесь, что понятно, без отпечатка внутрипартийной борьбы, однако опровергнуть приведенные комиссией факты Л. Троцкий не смог.

Итак, одновременно с «Положением о ГПУ» председателем ВЦИК М. Калининым было принято и утверждено «Положение об особых отделах Госполитуправления». Эти документы стали важнейшей правовой основой строительства и деятельности органов госбезопасности, работающих в военной сфере.

Судя по тексту «Положения об особых отделах ГПУ», эти подразделения (при нормальном положении) являлись органами Госполитуправления при НКВД и им поручалось выполнение нижеследующих задач: «а) борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте; б) борьба со шпионажем во всех его видах (разведывательным и вредительским), направленным против интересов РСФСР как со стороны окружающих республику государств и их отдельных партий, так и со стороны русских контрреволюционных партий и групп; в) борьба с открытыми контрреволюционными выступлениями и вспышками (бандитизмом) путем разведки сил противника и разложения его рядов; г) охрана границ РСФСР и борьба с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом границ»^[260].

Даже простое перечисление задач особых отделов, а тем более анализ их деятельности, позволяет сделать вывод, что указанные аппараты нельзя определять термином «военная контрразведка», как это обычно делалось советской да и постсоветской историографией. Во-первых, ни перед одним другим органом ГПУ (а ранее ВЧК) не ставилась задача борьбы со шпионажем. Во-вторых, эта борьба не ограничивалась рамками вооруженных сил и проблематикой защиты только военных секретов. Как указано выше, речь в Положении шла о борьбе с разведывательно-подрывной деятельностью вообще, т. е. в политической, экономической, идеологической и, конечно же, оборонной сферах.

Поэтому определение особых отделов как военной контрразведки не соответствует реалиям исследуемого периода отечественной истории, а является, скорее, данью традиции и некоему имиджу, поскольку контрразведка оценивается населением (в том числе и военнослужащими) как патриотическое дело, борьба исключительно с внешним врагом.

Особым органам предоставлялось право на ведение агентурно-оперативной работы, производства арестов, обысков и выемок. А если им приходилось действовать в местностях, «объятых волнениями и восстаниями», а также в районах действующих армий, то права особых отделов расширялись. Они могли производить следствие в ускоренном режиме и осуществлять расправы на месте.

Особым отделам военных округов вменялось в обязанность выполнение задач секретных отделов, т. е. борьбы с ячейками антисоветских партий.

Важным являлось и то обстоятельство, что в соответствии с Положением особые отделы приравнивались к полевым действующим частям Красной армии «со всеми вытекающими отсюда последствиями»^[261].

При разработке Положения его авторы столкнулись с серьезным препятствием. Система особых отделов определялась как строго централизованная. Однако многие особые отделы дислоцировались вне пределов РСФСР, поэтому формально не подпадали под действие основополагающего документа. Особенно остро этот вопрос стоял на Украине, где в партийно-государственном и военном строительстве отмечались элементы «самостоятельности». А в марте 1922 г. ЦК КП(б)У поставил перед ЦК РКП(б) вопрос об уточнении взаимоотношений Украины и России. СНК УССР поддержал проект регламента о взаимоотношениях между органами госбезопасности двух республик, где говорилось следующее: «Приказы и распоряжения ГПУ РСФСР обязательны для ГПУ УССР, поскольку они соответствуют местным условиям и постановлениям ВУЦИК и СНК УССР. Распоряжения, удовлетворяющие этим требованиям, подтверждаются ГПУ УССР к исполнению приказами по подведомственным ему органам. Остальные на территории Украины силы не имеют»^[262].

Коллегия ГПУ РСФСР отвергла данный проект и апеллировала к ЦК РКП(б).

В августе 1922 г. заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт представил непосредственно И. Сталину иной вариант соглашения о взаимоотношениях между ГПУ при НКВД РСФСР с госполитуправлениями независимых республик.

Для решения вопроса создали специальную комиссию.

В итоге, усилиями представителей ГПУ РСФСР и Оргбюро ЦК РКП(б) удалось разработать наиболее оптимальный вариант решения. Было предложено, по согласованию с ВУЦИК, назначать на Украину полномочного представителя ГПУ РСФСР, который одновременно становится председателем Госполитуправления Украины. Все сношения с чекистскими аппаратами, включая и особые отделы, ГПУ РСФСР обязано было осуществлять только через ПП ГПУ России на Украине. Исключение делалось только в вопросе об оперативных заданиях, не терпящих отлагательства.

6 октября 1922 г. участники пленума ЦК РКП(б) детально обсудили и единодушно проголосовали за проект постановления об объединении советских республик.

Специальный пункт постановления касался централизации органов борьбы с контрреволюцией, которые предлагалось подчинить «директивам соответствующих наркоматов и постановлениям Совнаркома и СТО Союза Республики»^[263].

Первый съезд Советов Союза ССР 30 декабря 1922 г. рассмотрел проект Декларации об образовании СССР и Союзный договор, заключенный полномочными делегациями от РСФСР, УССР, ЗСФСР и БССР, и постановил: «Декларацию и союзный договор в основном одобрить»^[264].

В договоре нашла свое отражение и проблема объединения органов государственной безопасности. Согласно статье 12 Договора об образовании СССР, при СНК СССР создавалось Объединенное государственное политическое управление, председатель которого входил в состав Совета народных комиссаров с правом совещательного голоса^[265]. А в июне 1923 г., на 2-й сессии ЦИК СССР, было принято решение поручить Президиуму выработать и утвердить Положение об ОГПУ^[266].

Пиком работы по созданию правовой основы деятельности ОГПУ можно считать январь 1924 г., когда Второй съезд Советов СССР принял текст Основного закона — Конституции СССР. В статье 61 указывалось об учреждении ОГПУ при правительстве СССР «в целях объединения революционных усилий союзных республик по борьбе с политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом». Согласно следующей, 62-й статье, ОГПУ СССР наделялось правом руководства работой местных органов ГПУ.

Более детально данный вопрос изложен в «Положении об ОГПУ». Объединенный орган госбезопасности непосредственно руководил особыми отделами фронтов и армий, а через свои полномочные представительства — особыми отделами военных округов^[267].

Немаловажным является тот факт, что ОГПУ и все его местные органы получили права действующих частей Красной армии в вопросах организации перевозок и использования средств связи. Особые отделы и пограничные войска приравнивались к военным в отношении снабжения обмундированием и продовольствием.

Все нормативные правовые акты, действовавшие в период существования ГПУ при НКВД РСФСР, сохраняли свою силу, включая и «Положение об особых отделах», утвержденное ВЦИК 6 февраля 1922 г.

В этой связи следует подчеркнуть, что указанное Положение фактически не действовало уже с начала мая 1922 г. Лишь совсем недавно на это обратили внимание ученые. Н. Булулуков в своей монографии, изданной в 2005 г., отметил незаконную аппаратную инициативу ГПУ по изменению Положения. Ведь оно было утверждено высшим органом государственной власти — ВЦИКом, а следовательно, и любые изменения могли быть внесены им, либо с его письменного согласия^[268].

Но автор не пошел дальше этого совершенно справедливого утверждения, что объясняется историко-юридической направленностью его труда, не предполагающего обязательного изучения процесса принятия незаконного решения.

А вопрос этот представляется значимым для темы нашего исследования, да и для истории органов госбезопасности в целом, поскольку речь идет о личной позиции Ф. Дзержинского, качествах руководителя столь важной структуры, как ВЧК — ОГПУ, в том числе его законопослушности.

Однако мы детально рассмотрим ситуацию с самоволием некоторых членов Коллегии ГПУ, возглавляемой Ф. Дзержинским, несколько ниже, в параграфе третьем данной главы.

Здесь же отметим лишь тот факт, что меры, предпринятые лично Ф. Дзержинским, привели к резкому сокращению задач особых отделов, превратив их фактически в военно-милицейские органы и оперативный придаток к аппаратам наркомата рабоче-крестьянской инспекции.

Решением Коллегии ГПУ, при участии ряда полномочных представителей ГПУ в регионах, 9 мая 1922 г. из Особого отдела выделялись наиболее важные подразделения, которые составили вновь образованный Контрразведывательный отдел. На «урезанный» Особый отдел и его местные органы уже не возлагалась задача борьбы со шпионажем, причем даже в обслуживаемых войсках.

Вполне уместным, на наш взгляд, будет воспроизвести здесь фрагмент принятого на заседании решения, в частности, его второй параграф. «Задачи обслуживания Красной армии и Флота, — говорилось в нем, — всестороннее выявление ее нужд, недостатков, условий жизни, настроений, волнений и всевозможных вредных на нее влияний, происходящих в армии внутренних эволюционных процессов с одной стороны и борьба с указанными явлениями путем предупреждения, влияния и давления на соответствующие органы военного аппарата Республики, путем борьбы с крупными должностными преступлениями внутри армии и ее учреждений, а также путем принятия всяких иных предупредительных мер — с другой стороны, возложить на реорганизованный Особый отдел СекрОУ ГПУ (Секретно-оперативного управления ГПУ — A. З.), выделив для этого технический аппарат…»^[269]

Анализируя приведенный текст, нетрудно уяснить его очевидную эклектичность, т. к. задачи здесь перемежаются со способами их решения. Обращает на себя внимание наличие большого числа расплывчатых определений типа «всевозможных вредных влияний» или «внутренних эволюционных процессов». Однако все это вторично. А первично — отсутствие в тексте задач, определенных высшим органом государственной власти — ВЦИКом в «Положении о ГПУ». Получается, что одна из частей целого, т. е. ГПУ, не решает хотя бы части общих задач.

Напомним, что в ходе реформы органов госбезопасности предполагалось резко сузить их компетенцию и ограничить задачей борьбы с политическими преступлениями, особо опасными для государства^[270].

Иной подход мы наблюдаем относительно особых отделов после майского решения Коллегии ГПУ. Теперь особые отделы направлялись на борьбу с общеуголовными преступлениями в военной среде, разного рода недостатками в жизнедеятельности войск. Дело не спасало даже указание на то, что должностные преступления, подлежащие выявлению особистами, должны быть «крупными».

Участники майского заседания, большинство из которых являлись уже опытными практиками чекистской работы, не могли не осознавать, что особые отделы неминуемо начнут вторгаться в сферу ответственности командования, политорганов, военной прокуратуры, трибуналов и аппаратов рабоче-крестьянской инспекции.

Ничем иным, кроме как давлением со стороны Ф. Дзержинского, резкое изменение задач особых отделов объяснить нельзя. Весной 1922 г. он ощущал себя уже больше хозяйственником, чем руководителем спецслужбы. С января по февраль Ф. Дзержинский, к примеру, в качестве особоуполномоченного ВЦИК организовывал перевозку продовольственных грузов в Сибири. А именно в это время, как отмечалось выше, шла активная работа и аппаратная борьба вокруг текста «Положения о ГПУ» и «Положения об особых отделах ГПУ» — документов, определяющих правовое положение органов госбезопасности, деятельность их в Красной армии и во Флоте. С апреля 1921 г. председатель ВЧК, а затем ГПУ — ОГПУ являлся одновременно и народным комиссаром путей сообщения — организма необычайно сложного в управлении, особенно с учетом беспрецедентной разрухи и дефицита практически всех базовых ресурсов в стране после окончания периода революций и войн. Это предопределило его повышенное внимание к деятельности Транспортного отдела, а также и Экономического управления ГПУ, работа которого вызывала много вопросов. На заседании Политбюро 2 февраля 1922 г. чекистскому руководству было даже предложено реорганизовать ЭКУ ВЧК в отдел по информации о работе хозяйственных органов^[271].

С учетом направленности работы Транспортного отдела и Экономического управления, Ф. Дзержинский, вероятно, намеревался и Особый отдел сделать таким же органом всеохватного контроля, но только ограниченным рамками учреждений и частей военного ведомства, а также военной промышленностью.

Именно такую линию он проводил и до и после майского (1922) заседания Коллегии ГПУ.

Указанное решение породило, и не могло не породить, непонимание на местах.

На Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ, состоявшемся через полгода после описываемого события, развернулась жесткая дискуссия. Один из участников съезда откровенно заявил, что после изменения задач для особых отделов у командования утвердился взгляд, что «мы себя изжили», вследствие чего с его стороны намечается некоторый нажим^[272]. Ему вторил начальник особогоотделения 6-го стрелкового корпуса Радецкий. «50 % сотрудников совершенно не знакомы с теперешней работой, — отметил он, — большинство не знает, как приступать к работе… Получилось так, что особорганы очутились в каком-то странном положении, ибо свою прямую работу они не могут выполнять и мешают другим органам…»^[273]

Многие из выступивших ставили вопрос о снятии с особых отделов несвойственных им задач в виде слежения за отрывом комсостава от красноармейцев, выявления фактов мордобоя, пьянства и т. д. Между тем все это легко укладывалось в определение «ненормальностей», о чем соответственно и говорилось в решении Коллегии ГПУ.

Что уж говорить о местных работниках, если и в самом аппарате ГПУ в Москве наблюдалось некое «шараханье» в нормативных документах при формулировании задач для особых отделов.

Ведь буквально за месяц до заседания Коллегии был подписан и разослан в подчиненные органы один из первых основополагающих приказов № 18 от 22 марта 1922 г. Там однозначно говорилось, что задача особых отделов — «оградить Красную армию от всех белогвардейцев и шпионов»^[274]. Всего через восемь дней появился новый приказ № 36, в котором отмечалось, что особые отделы увлеклись борьбой со шпионажем и контрреволюцией и забыли свою основную задачу — наблюдение за армией и всестороннее освещение ее жизни. «Очередной задачей, — отмечалось в приказе, — является ограждение Армии от внутреннего разложения, от вредных элементов»^[275].

Разноголосицу не удалось ликвидировать и два года спустя. Теперь особые отделы нацеливались на активную борьбу с «контрреволюцией, технической изменой, хозяйственно-должностными преступлениями и шпионажем в армии…»^[276].

Фактически же только после II Всесоюзного съезда особых отделов, проходившего в январе 1925 г., особорганы ОГПУ вновь вернулись к задачам борьбы со шпионажем и контрреволюционными проявлениями в военной среде. Однако выявление и устранение «ненормальностей» в Красной армии и во Флоте с них никто так и не снял, на что указал в основном докладе на съезде заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляр^[277]. Более того, выявление и борьба с разного рода недостатками в войсках, поставленные в виде долговременной задачи еще Ф.Дзержинским, не сняты с повестки дня и в деятельности соответствующих органов ФСБ РФ. Теперь, естественно, формулировка стала значительно точнее — оказание содействия органам военного управления в обеспечении высокой боевой и мобилизационной готовности частей и соединений армии и флота^[278]. Но это все же одна из задач, хотя и далеко не первая.

Текущая работа особых отделов и других подразделений ВЧК — ОГПУ, имевших отношение к обеспечению безопасности Красной армии и Флота, регулировалась соответствующими директивами, ориентировками, приказами.

Одним из первых документов такого рода явился приказ № 261 от 21 августа 1921 г., подписанный заместителем председателя ВЧК И. Уншлихтом и начальником Административно-организационного управления Г. Ягодой. «О работе органов ВЧК в Красной армии» — так он был озаглавлен, что предельно точно отражало его содержание.

Появился этот приказ в обстановке, когда быстрыми темпами шло послевоенное сокращение армии, явление необходимое, но достаточно сложное в реализации. Ломке подверглись хорошо отработанные в боевой обстановке механизмы управления войсками, нарушалась система снабжения их всеми видами довольствия^[279].

Начальник Политического управления РККА А. Бубнов в одной из своих статей так характеризовал этот период: «Мы заметили, что сокращение армии, демобилизация армии, переход армии с 5,5 млн до 600 с небольшим тысяч совершались чрезвычайно болезненно, скачками, без соблюдения элементарной плановости… В этой бесплановости было чрезвычайно повинно и военное ведомство»^[280].

Исходя из оценки сложившейся обстановки, в тексте приказа отмечались: низкая боеготовность войск, недостаток обмундирования и продовольствия, слабая политическая работа среди военнослужащих. Все это могло настроить армию против власти и, в итоге, привести к повторению кронштадтских событий. Поэтому чекистам в работе по Красной армии предлагалось обратить особое внимание на ограждение ее от контрреволюционных воздействий и на решительное пресечение всяких попыток антисоветской агитации среди красноармейцев^[281].

Руководство ВЧК специально подчеркнуло, что при организации работы чекисты не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственные функции военных учреждений.

Главное, на что указывалось особистам, — это «поставить в кратчайший срок на должную высоту осведомительный аппарат»^[282].

Более детально данный вопрос рассматривался в последующих приказах.

Задачи особых отделов и других чекистских аппаратов, имевших отношение к армии и флоту, на протяжении 20-х годов практически не менялись.

Резкая смена приоритетов произошла в связи с осложнениями в государственных хлебных заготовках, а затем — и с началом коллективизации, так как личный состав армии и флота в подавляющем большинстве состоял из крестьян.

У чекистов вызывало опасение распространение среди военнослужащих «крестьянских настроений», возможное создание на селе группировок антисоветской направленности, вызванное недовольством политикой партии и правительства, попытки захвата оружия и боевой техники и, в конечном итоге, поднятие восстаний.

Угроза такого развития событий отмечалась в приказах и ориентировках ОГПУ, вырабатывались конкретные меры по недопущению каких-либо повстанческих действий.

Характерен в этом отношении приказ ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем указывалось, что «за последнее время контрреволюционный элемент всех направлений и оттенков уделяет все больше внимания вопросам контрреволюционной работы в Красной армии. Особо необходимо отметить работу ряда кулацких белогвардейских и бандитско-повстанческих… организаций»^[283].

Основываясь на указаниях Центра, особые отделы значительно активизировали свою деятельность по изъятию из армии «классово чуждых» и «социально опасных элементов». Только за 1929–1930 гг. с помощью командования и политорганов чекисты вычистили из рядов армии и флота 16 695 военнослужащих, ликвидировали 594 контрреволюционные группировки, арестовали 2603 человека^[284].

С учетом расплывчатости понятий «социально опасные» и «классово чуждые элементы» далеко не всегда и везде принимались достаточно обоснованные решения. В то же время многие чекисты на местах не были сторонниками жестких мер. Примеры этого мы находим, в частности, в материалах 6-го окружного совещания особых отделов ОГПУ ПриВО. Начальнику отдела Б. Баку пришлось в своем докладе отметить следующее: «В проведении этой работы (по указанным выше элементам — A. З.) приходится до сих пор сталкиваться с колоссальной медлительностью особых отделов при проведении оперативных разработок, с оперативной вялостью и неумением быстро реагировать… нет той необходимой решительности и твердости в принятии активных мер… Существует, очевидно, недооценка опасности контрреволюционных элементов в армии»^[285].

Активные меры включали в себя, в том числе, и аресты военнослужащих при отсутствии признаков конкретных контрреволюционных преступлений в их действиях либо при наличии таковых только в оперативных документах, прежде всего в донесениях осведомителей и агентуры. Именно это обстоятельство, на наш взгляд, несколько сдерживало особистов, вызывая неудовольствие руководства.

В этой связи следует подчеркнуть тот факт, что действовавшее в те годы уголовное законодательство открывало простор для произвола. Отметим, к примеру, те изменения и дополнения, которые ВЦИК внес 10 июля 1923 г. в статью 57 УК РСФСР. В первоначальной редакции этой статьи контрреволюционным признавалось действие, направленное на свержение (выделено мною — A. З.) Советской власти, а вот в новой редакции говорилось уже не только о свержении, но и о подрыве или ослаблении ее^[286]. Юридически размытые понятия «подрыв» и «ослабление» существенно расширяли ответственность, могли толковаться и на практике толковались достаточно произвольно.

Указанным решением ВЦИК статья 57 УК дополнялась еще и частью второй. Она гласила: «Контрреволюционным признается также и такое действие, которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние содержит в себе покушение на основные политические и хозяйственные завоевания пролетарской революции».

Тем самым, как совершенно справедливо отмечают в своей работе «Политическая юстиция в СССР» известные юристы академик В. Кудрявцев и А. Трусов, допускался косвенный умысел, т. е. безразличное отношение к результату своих действий^[287].

В итоге, очень многие деяния военнослужащих можно было, при желании, квалифицировать как контрреволюционные. Именно поэтому, к примеру, уже упомянутый нами начальник Особого отдела ПриВо Б. Бак призывал своих подчиненных «срывать маску с бузотера» и видеть под ней лицо врага Советской власти^[288].

С 1 января 1927 г. вводился в действие Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. Контрреволюционные преступления, определенные в статьях 58(1) — 58(18), были выделены в специальную главу. При этом текст статей претерпел лишь незначительные редакционные изменения.

Не произошло изменений в описании состава контрреволюционных деяний, когда ЦИК СССР 25 февраля 1927 г. утвердил для включения в кодексы союзных республик «Положения о преступлениях государственных»^[289].

Указанными выше статьями Уголовного кодекса и пользовались в своей работе сотрудники органов госбезопасности, в том числе и особисты. Лишь к концу изучаемого нами периода, в июне 1934 г., ЦИК СССР дополнил «Положение о преступлениях государственных» статьей об измене Родине.

Под «изменой Родине» понимались действия, совершенные гражданином СССР в ущерб военной мощи страны, государственной независимости или неприкосновенности территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Статья предусматривала наказание в виде расстрела с конфискацией имущества, а при наличии смягчающих оснований — 10 лет лишения свободы^[290].

Субъект данного преступления специально законодателем выделен не был, хотя ясно, что в первую очередь подразумевались военнослужащие. На это указывает и наличие подпунктов статьи 58(1) (а, б, в, г), в которых определенно говорилось о бегстве за границу именно военнослужащих. В этом случае предусматривалась ответственность членов семьи военнослужащего. Даже ничего не знавшие родственники подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. Все это означало для государства повышенную опасность измены Родине со стороны военнослужащих Красной армии, Флота и других воинских формирований.

В дополнение к сказанному следует отметить, что на практике сотрудники особых отделов ВЧК — ОГПУ возбуждали уголовные дела и вели предварительное следствие не только по контрреволюционным, но и по отдельным воинским, хозяйственным и преступлениям против порядка управления.

Результаты анализа протоколов судебных заседаний Коллегии ОГПУ показывают, что Особый отдел Центра и особые отделы военных округов представляли на рассмотрение дела о хищениях военного и государственного имущества, оружия и боеприпасов, а также о взяточничестве, шантаже, дезертирстве, халатности и т. д.^[291]

По количеству возбуждаемых уголовных дел особые отделы были далеко не на первом месте среди других подразделений. В определенной степени это можно объяснить относительно благоприятным морально-политическим климатом в войсках, применением положений дисциплинарного и иных уставов, регламентирующих поведение военнослужащих. Вот данные за 1927 г., не самый благополучный для Красной армии и Флота, да и всей страны, стоявшей перед лицом вполне реальной внешней агрессии. Через особые отделы (как центральный, так и 11 окружных) прошло в общей сложности 578 уголовных дел, т. е. меньше, чем по одному на каждый особый отдел. Согласно статистике Военной прокуратуры, из всех расследованных дел 112 (20 %) направлены для рассмотрения в военные трибуналы, 128 (22 %) переданы в соответствующие гражданские органы для продолжения следственных действий, 186 (31 %) прошли во внесудебном порядке и 159 (27 %) были прекращены за недоказанностью обвинения либо отсутствием состава преступления^[292].

Военные прокуроры отметили при этом, что около половины дел были приняты особыми отделами к производству без достаточных к этому оснований, кроме того, стала проявляться тенденция к рассмотрению все большего количества дел во внесудебном порядке, затягиванию сроков следствия и к содержанию подследственных под стражей.

Вообще, по поводу правоприменительной практики особые и иные отделы ВЧК — ОГПУ, возбуждавшие уголовные дела на военнослужащих, вступали порой в конфликтное взаимодействие с военной прокуратурой и трибуналом.

Положение о ревтрибуналах, утвержденное еще в ходе Гражданской войны (4 мая 1920 г.), предусматривало их права по надзору за следственными действиями органов ВЧК^[293]. Однако в боевой обстановке сотрудники трибуналов далеко не всегда могли реализовать свое право, что приводило к большему числу конфликтов, которые улаживались вышестоящими инстанциями. При этом заметим, что в тот период отсутствовали еще Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Руководствовались и трибунальцы, и особисты «революционным правосознанием», которое подсказывало им порой взаимоисключающие решения.

Оценивая в 1927 г. правотворчество первых лет существования Советской власти, известный тогда юрист А. Трайнин писал: «Революционное правосознание — вот критерий революционной целесообразности, вот новый и единственный источник правотворчества, господствующий над всеми законами, упраздняющий самый принцип законности»^[294].

Такого же мнения придерживались и другие правоведы, а также руководители наркомата юстиции и судебной системы.

Первые Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы были приняты только в конце мая 1922 г. В эти же дни увидело свет и Положение о прокурорском надзоре, которым предусматривалось и учреждение военной прокуратуры. Военные прокуроры функционировали при реввоентрибуналах и непосредственно подчинялись помощнику прокурора РСФСР^[295].

Согласно Положению о прокурорском надзоре, военной прокуратуре вменялось в обязанность наблюдение за деятельностью следователей и органов дознания, в том числе входивших в структуру ГПУ — ОГПУ.

Авторы книги «Палачи и жертвы» В. Бобренев и В. Рязанцев (бывшие прокурорские работники) отмечали, что «особисты нередко рассматривали прокурорский надзор как мешающую делу формальность, ненужное звено в охране государственных интересов»^[296].

Отсюда, мол, и законные требования прокуроров встречали сопротивление со стороны чекистов.

Вероятно, такие факты имели место на уровне исполнителей, однако говорить об игнорировании особыми отделами указаний военной прокуратуры как о массовом явлении нет оснований. Утверждения, сформулированные в процитированной книге и некоторых других изданиях публицистического и научно-популярного характера, продиктованы скорее стремлением всю вину за репрессии 20-30-х годов возложить лишь на органы госбезопасности, при этом совершенно неуместно выгораживаются прокурорские, трибунальские и партийно-политические аппараты в войсках. К нашему сожалению, этим погрешил и бывший Главный военный прокурор, заместитель Генерального прокурора РФ А. Савенков — автор юбилейного труда «Военная прокуратура. История и судьбы»^[297].

Однако он не смог обойти таких существенных фактов, как, например, обязательное участие начальников особых отделов ОГПУ в регулярно проводимых совещаниях по борьбе с преступностью в войсках под председательством военных прокуроров^[298]. Фактически признал автор и то, что необъективная критика деятельности особых отделов, реакция их сотрудников на прокурорские требования явились основанием для решения вышестоящих инстанций об освобождении от занимаемой должности в ноябре 1925 г. помощника прокурора Верховного суда СССР по военной коллегии и военной прокуратуре Н. Кузьмина^[299].

Другое дело, что деятельность ГПУ — ОГПУ регламентировалась рядом закрытых нормативных актов, а также секретными решениями Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Но это не вина, а беда органов госбезопасности. Секретность всегда окутывала их многогранную работу. Это, безусловно, накладывало отпечаток на область дознания и следствия.

В связи с констатацией данного явления будет уместным привести фрагмент телеграммы заместителя председателя ОГПУ В. Менжинского председателю ГПУ Украины В. Балицкому от июня 1925 г. «Категорически запрещаю, — говорилось в телеграмме, — предоставлять прокурору данные по каким бы то ни было делам по всем отделам ГПУ… Это запрещение касается всех стадий дела, как то: дознание, следствие или разбирательство. Представление агентурных данных прокурору незаконно и чрезвычайно вредно для нашей работы. Этот пункт в корне нарушает законные и установленные взаимоотношения во всесоюзном масштабе. Такое требование не выставлялось даже Всесоюзным съездом юристов»^[300].

Категорическим противником ознакомления прокуроров с агентурными материалами был и Ф. Дзержинский. Он отстаивал свои взгляды на этот вопрос даже в Политбюро ЦК РКП(б), указывая в одном из документов, что иначе «пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел (следственных — A. З.)»^[301]. Председатель ОГПУ совершенно справедливо подчеркивал возможность провала оперативных разработок, т. к прокурорских работников не проверяли при назначении на ответственные должности, в отличие от чекистов.

Такое отношение руководящих сотрудников органов госбезопасности к прокурорскому надзору в указанном выше вопросе абсолютно не предполагало сворачивания взаимодействия, тем более что в его основе лежали соответствующие решения высших партийно-государственных структур. Речь идет о таких документах, как Постановление ВЦИК от 16 октября 1922 г., объявлявшее губернским, военным и военно-транспортным прокурорам инструкцию по наблюдению за органами ГПУ. Оно имело гриф «Совершенно секретно», поскольку основывалось на Постановлении о ГПУ с таким же грифом.

В документе отмечалось, что функции прокурорского надзора по наблюдению за следствием и дознанием по делам политическим и по обвинению в шпионаже ограничиваются наблюдением за точным соблюдением органами ГПУ правил ареста и содержания под стражей. По всем другим делам надзор прокуратуры проводится в полном объеме. Аппараты ГПУ могли не сообщать прокуратуре о возбуждении уголовных дел в течение двух недель. В пункте 1 Постановления указывалось, что не все сотрудники прокуратуры могут участвовать в наблюдении за ходом дознания и следствия в органах ГПУ, а только специально назначаемый помощник прокурора Республики, а на местах — специальные помощники прокуроров со стажем не менее 3 лет политической работы^[302].

При слушании дел о политических преступлениях и шпионаже в состав суда подлежали введению представители ГПУ. По этому поводу издавались совместные приказы ГПУ (ОГПУ) и Военной коллегии Верховного суда СССР. Так, согласно подобному приказу, в 1924 г. временными членами военных трибуналов назначались начальники отделения Особого отдела ЛВО (ВТ БФ), Особого отделения 19-й дивизии (ВТ 3-го стрелкового корпуса), Особого отделения 3-й кавалерийской дивизии (ВТ 2-го конного корпуса) и другие^[303].

Издание соответствующих основополагающих документов в области взаимодействия особых отделов, военных прокуратур и трибуналов, естественно, не предполагало раз и навсегда устоявшегося положения. Приходилось периодически обновлять нормативную базу. От этого чекисты тоже не уклонялись, но это вовсе не означает, что они не отстаивали своих прав и не пытались создать для себя более комфортных условий деятельности. Впрочем, прокуроры делали то же самое. Межведомственные противоречия — это реальность, сохранившаяся, к сожалению, до настоящего времени.

И тем не менее совместная практическая работа была достаточно тесной и предметной.

ОГПУ, со своей стороны, неоднократно напоминало сотрудникам о необходимости неукоснительного выполнения требований по своевременной реакции на запросы прокуратуры. Даже в случае отказа предоставить требуемую информацию полагалось подробно мотивировать такое решение в ответах^[304].

Для разрешения спорных вопросов нередко созывались специальные комиссии. Так, в отчете о деятельности военной прокуратуры Верховного суда СССР за 1925 г. говорилось, к примеру, о необходимости пересмотреть положение по надзору за органами ОГПУ в Красной армии, чтобы в необходимых случаях дать больше возможностей военным прокурорам на местах влиять на них^[305]. Подобные предложения поступали и позднее. И ОГПУ откликнулось на них, выделив для участия в рабочей группе заместителя начальника Особого отдела Я. Ольского. Вот что пишут о работе чекиста прокурорские работники, исследовавшие указанную тему в начале 90-х годов. «Даже по его кратким пометкам на полях документов и запискам, адресованным главному военному прокурору, — отмечают авторы, — можно судить о том, насколько далеко умел смотреть этот человек, как хотел предостеречь своих молодых товарищей от пренебрежения нормами закона, уберечь их от произвола при решении людских судеб»^[306]. Вместе с работниками ГВП Я. Ольский разработал циркуляр, который требовал от всех начальников особых отделов и одновременно военных прокуроров обеспечить соблюдение законности и устранить трения, исключить взаимные претензии. Указанный документ рождался совсем не просто. Достаточно сказать, что в архиве Главной военной прокуратуры сохранилось восемь вариантов проекта. Однако недопонимание удалось преодолеть, пойдя на обоюдные уступки в интересах укрепления законности.

Особые отделы и органы военной прокуратуры находили взаимопонимание даже в таком серьезном вопросе, как степень жесткости карательной политики при изменении внешне- и внутриполитической обстановки. Прокуратура, например, солидаризировалась с особистами в 1928 г., когда наметилась тенденция военных трибуналов смягчать наказания для преступивших закон военнослужащих, и настаивала на недопущении такого положения^[307].

Подытоживая сказанное выше о взаимоотношениях военной прокуратуры и особистов, следует сказать, что прокуроры видели имевшиеся нарушения и добивались их устранения из следственной практики органов ГПУ — ОГПУ в войсках. Среди этих нарушений: 1) принятие к производству маловажных дел, включая не входящих в компетенцию органов госбезопасности; 2) затягивание сроков производства расследования; 3) применение без достаточных оснований такой меры пресечения к подозреваемым, как содержание под стражей; 4) нарушение процессуальных норм при производстве следственных действий.

В свою очередь ОГПУ категорически протестовало по поводу стремления военных прокуроров ознакомиться с материалами, полученными агентурным путем, а также в результате негласного контроля переписки и применения наружного наблюдения. Кроме того, чекисты постоянно подчеркивали, что надзор со стороны прокуратуры за производством дознания и следствия по политическим делам и шпионажу ограничен на основании Постановления высшего органа государственной власти (ВЦИК) от 1922 г.

Контроль со стороны другого ведомства не нравится никому. Чекисты, в том числе и особисты, не были исключением. Но вместе с тем они принимали необходимые меры к устранению вскрытых недостатков. К примеру, не раз на места направлялись директивы (№ 214384 от 15 февраля 1927 г., № 192/00 от 22 апреля 1930 г., № 165/00 от 28 апреля 1931 г.) с требованиями не вести дел о мелких воинских преступлениях, не затягивать сроки расследования, а если требуется продление срока, то запрашивать об этом ОО ОГПУ^[308]. Однако эксцессы на местах наблюдались весь исследуемый период, что во многом объяснялось низкой юридической да и общеобразовательной подготовкой большого числа сотрудников особых отделов.

Реальное правовое положение особых отделов и других чекистских органов, имевших отношение к работе в вооруженных силах, в определенной степени определялось их взаимоотношениями с командованием и политическими органами. Частично мы уже касались данного вопроса при рассмотрении Положения об особых отделах Госполитуправления от 6 февраля 1922 г. Время и изменения в обстановке заставляли совершенствовать, дополнять и развивать нормативную базу и практику совместных усилий по укреплению безопасности Красной армии и Флота. Именно совместных усилий, поскольку командование и политические структуры воинских формирований не меньше, чем сотрудники ВЧК — ОГПУ, заботились о стабильности обстановки в войсках, поддержании на необходимом уровне их боевой готовности.

Чтобы понять, как выстраивалось взаимодействие, нельзя не вернуться к периоду Гражданской войны.

Напомним кратко, что до образования особых отделов в начале января 1919 г. в составе разноуровневых штабов имелись подразделения Отдела военного контроля, созданные по инициативе Л. Троцкого и выполнявшие задачи по борьбе со шпионажем в частях Красной армии и Флота. Частично эти органы занимались и пресечением антисоветских проявлений. Аппараты ОВК во всех отношениях подчинялись политическим комиссарам, начиная от РВСР и кончая политкомами дивизий.

Другое дело особые отделы. Они были достаточно самостоятельной, строго централизованной структурой, входившей в общую систему органов ВЧК. Из центра они получали директивы о работе, из центра расставляли и меняли руководящие кадры, из Москвы (от ВЧК) шло финансирование их деятельности.

Короче говоря, особым отделам, как некоему «инородному телу», предстояло «вписаться» в уже существующую военную структуру.

Процесс поиска оптимальных организационных и деловых форм сотрудничества работников особых отделов и военных оказался на практике делом непростым. На протяжении всех лет Гражданской войны шла обоюдная «притирка», сопровождавшаяся на всех уровнях трениями, склоками, иногда перераставшими в острые конфликты. В их разрешение порой втягивались ответственные работники особых отделов, политические комиссары, руководители ВЧК, РВСР и даже вожди большевистской партии и государства. Показательными в этом плане являются серьезные разногласия между РВС Южного фронта и руководителем Особого отдела, что в итоге привело к устранению последнего от должности^[309]. Оргбюро ЦК РКП(б) было вынуждено принять председателя Реввоентрибунала республики Б. Леграна по совместительству и заместителем председателя Особого отдела ВЧК. Сделано это было по требованию главы военного ведомства Л. Троцкого. В решении прямо говорилось, что Ф. Дзержинскому поручается «сообщить всем членам Особого отдела, чтобы они знакомили т. Леграна с делами и документами всякий раз, когда т. Троцкий поручает ему выяснение того или иного дела»^[310].

В марте 1919 г. открылся VIII съезд РКП(б). Военные делегаты подняли вопрос о подчинении особых отделов Реввоенсоветам фронтов и армий через одного из членов РВС. В итоге, в постановлении съезда появился следующий пункт: «Признать необходимым подчинение особых отделов армий и фронтов соответственно комиссарам армий и фронтов, оставив за особым отделом Республики функции общего руководства и контроля над их деятельностью»^[311]. Поскольку особистов и вообще чекистов среди делегатов не было, то их мнением вообще не поинтересовались, и Совет обороны 13 мая 1919 г. одобрил подготовленное РВСР решение о переподчинении особых отделов.

Военные на этом не успокоились. Вскоре на объединенном заседании Политического и Организационного бюро ЦК РКП(б) с участием Л. Троцкого и начальника Политического управления РВСР Л. Серебрякова, но без приглашения чекистов, было принято решение о праве Реввоенсоветов назначать и снимать с должностей соответствующих начальников особых отделов.

Более того, Организационному бюро и лично Ф. Дзержинскому поручалось «найти ответственных руководителей для Особого отдела ВЧК»^[312].

Речь явно шла о замене М. Кедрова на посту председателя Особого отдела ВЧК, у которого явно не складывались личные и деловые отношения с Л. Троцким. Затянувшийся конфликт между ними был разрешен 18 августа 1919 г., когда Организационное бюро ЦК РКП(б) утвердило руководителем Особого отдела самого Ф. Дзержинского, оставив его и председателем ВЧК^[313]. Свою креатуру Л. Троцкий продвинуть не смог.

При содействии Ф. Дзержинского особисты достаточно быстро вновь восстановили централизованную систему органов ВЧК в Красной армии и Флоте. Этому способствовало раскрытие Особым отделом ВЧК разветвленной белогвардейской организации в Москве под названием «Национальный центр».

Таким образом, к концу Гражданской войны особые отделы уже во всех отношениях снова подчинялись ВЧК, а военное ведомство довольствовалось лишь некоторыми пунктами Положения об особых отделах ВЧК, позволявшими РВСР, Реввоенсоветам фронтов и армий давать задания особистам и контролировать только их исполнение^[314].

Отметим, что объективной предпосылкой разного рода недоразумений и конфликтов являлось, во-первых, ведомственное соперничество, во-вторых, различия у военных и особистов в подходах к достижению и методах реализации общей цели — обеспечения безопасности Вооруженных сил.

Следует также констатировать, что острота и глубина конфликтов усугублялась фактором, который был несомненной реальностью того времени. Ф. Дзержинский и другие руководители ВЧК, опираясь на поддержку со стороны В. Ленина, успешно внедряли в общество мысль о том, что чекисты являются «монополистами» в деле спасения завоеваний революции. И когда шла война, с такой постановкой вопроса спорили, пожалуй, лишь военные, всемерно поддерживаемые главой военного ведомства Л. Троцким.

С такими достаточно сложными взаимоотношениями особисты и армейцы вошли в новый, послевоенный этап развития страны.

Не стало внешнего реального врага, борьба против которого подвигала обе стороны к совместным действиям, уводя на задний план неразрешенные проблемы.

В мирных условиях эти проблемы следовало решать, и решать незамедлительно. Обстановка начавшейся хаотичной демобилизации и сокращения вооруженных сил подталкивала к этому.

У командования и политорганов, также как и у особистов, заметно ослабла база, то ядро, на которое они опирались и в открытых боевых действиях, и в тайных сражениях.

Это были члены большевистской партии, выходцы из рабочих и революционной интеллигенции. Особенно опасным положение стало, когда началась массовая демобилизация старших возрастов. Первоначально считалось, что это не будет распространяться на коммунистов, мобилизованных в годы войны, и на политработников вообще.

Между тем многие члены партии из числа военнослужащих различными путями покидали армию, нарушая опубликованный 6 января 1921 г. в газете «Правда» специальный циркуляр, определявший порядок откомандирования коммунистов. ЦК РКП(б) был вынужден даже направить циркулярную телеграмму, предупреждающую армейских и флотских коммунистов, что будут приняты самые решительные меры к «дезертирам». Эту телеграмму опубликовали в «Правде»^[315] и даже объявили специальным приказом РВСР № 322 от 9 февраля 1921 г.

Особисты лишались одного из самых важных своих инструментов — коммунистического осведомления. Циркулярное письмо ЦК РКП(б) от 2 марта 1920 г. утрачивало свой смысл. А ведь в нем прямо говорилось, что «ЦК, во-первых, вменяет в обязанность всем комиссарам и коммунистам, работающим в армии, быть постоянными осведомителями Особотделов. Во-вторых, предлагает всем Политотделам армий и фронтов, а также Политуправлению Республики и крупным партийным организациям для работы в Особотделе командировать наиболее ответственных, испытанных и старых партийных работников»^[316].

Таким образом, достаточно масштабный исход коммунистов из армии и флота подрывал оперативную работу особых отделов и отрицательно влиял на их кадровый потенциал.

Падал былой престиж особистов, поскольку командиры и политсостав перестали ощущать реальную отдачу от них. Серьезным ударом по особым отделам явилось Кронштадтское восстание, которое они не смогли предотвратить.

Нечего и говорить о ситуации, сложившейся после выделения в мае 1922 г. Контрразведывательного отдела из Особого и лишения последнего функций борьбы со шпионажем и контрреволюцией. Теперь особисты должны были сосредоточиться на вскрытии и устранении разного рода недостатков в жизнедеятельности войск, на ограждении армии и флота от внутреннего разложения.

Особисты стремительно теряли свою «чекистскость», превращаясь фактически в военно-милицейские органы, к чему всей своей прежней деятельностью не были подготовлены ни ментально, ни профессионально. Отсюда и выявившееся в начале 20-х годов резкое снижение активности особых отделов.

Многие военачальники обратили на это внимание. Командующий войсками Украины и Крыма М. Фрунзе, к примеру, выступая перед особистами, отметил: «Вы думаете, что роль особотделов в армии сыграна, что там нечего делать. Это не так! …но работа осведомления, нужно сказать, была неудовлетворительна до сих пор»^[317].

Еще более резко отозвался о послевоенной работе армейских чекистов помощник командующего войсками Петроградского военного округа по политической части Джикия. В своем докладе командующему он указал на нерегулярность информирования командования со стороны особотделов, запоздалость поступления сигналов о неблагополучии в той или иной воинской части, а также на то, что многие сведения не заслуживают доверия^[318].

Своему руководителю вторил начальник политотдела 56-й Московской пролетарской дивизии. Он докладывал: «Особый отдел слишком увлекся контролем над частной жизнью отдельных работников, направляя его в сторону политической благонадежности, получения незаконно лишнего фунта хлеба тем или другим лицом комиссарского или командного состава, на состояние политпросветработы и пр. — словом, на те или иные проступки, которые с успехом могут разбирать и устранять другие органы Советской власти, например РКИ, Ревтрибуналы и т. д.»^[319]

Можно было бы привести еще много подобных примеров оценки деятельности отделов в начале 20-х годов.

Ясно одно: в послевоенный период командование и политорганы уже не хотели иметь перед собой «карающий меч революции». Они представляли себе Особый отдел в виде информационного аппарата, помогающего им преодолеть трудности нового этапа в строительстве армии и флота, в то же время не вмешивающегося в административно-хозяйственную деятельность.

Отсюда вполне естественное стремление военных если не возглавить, то объединить деятельность всех структур, работающих в армейской и флотской среде: особых отделов, военных трибуналов, прокуратуры, подразделений наркомата Рабоче-крестьянской инспекции.

В конце Гражданской войны зародилась, а затем, уже в мирных условиях, получила развитие практика издания совместных приказов, объявления ведомственными приказами нормативных документов других государственных органов, создания постоянно действующих совещаний и т. д. Безусловно, что все это организовывалось на общереспубликанском уровне, а далее — на уровне руководства ведомств Союза СССР. На местах оставалось лишь неукоснительно и точно исполнять соответствующие указания.

Определились и сферы взаимодействия: обязательное повседневное взаимодействие, определяемое нормативными актами и законодательством, а также эпизодическое, по возникающим вопросам в сфере охраны безопасности войск.

К первой сфере взаимодействия (повседневного) следует отнести:

1. Обеспечение защиты государственной и военной тайны.

И здесь стоит отметить, что первоначально органы ВЧК самостоятельно определяли перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению, как в мирное, так и в военное время^[320]. Такие перечни выходили за рамки чисто военных сведений, касались и политико-экономических вопросов. Однако уже с 1924 г. положение изменилось, и теперь непосредственно Реввоенсовет СССР стал определять, что подлежит сохранению в тайне с целью ограждения военных интересов страны^[321]. Такой порядок был (и остается) абсолютно правильным. Он, безусловно, устраивал и военные власти, и органы ГПУ — ОГПУ, работающие в армейской среде (особые отделы и подразделения контрразведки), а также обеспечивающие безопасность военной промышленности.

Реввоенсовет СССР, готовя перечни секретных сведений, учитывал и интересы органов госбезопасности. Так, в перечне, утвержденном в апреле 1924 г. заместителем председателя РВС СССР М. Фрунзе, не подлежат оглашению без санкции ОГПУ сведения о поимке шпионов и приведении в исполнение приговоров над ними. Параграф 26 перечня гласил, что секретными являются «сведения, прямо или косвенно относящиеся к оперативной работе органов ОГПУ»^[322].

Для защиты секретных сведений командование устанавливало соответствующие режимы и обеспечивало их исполнение на практике. На этой основе особые отделы выявляли «прорехи и бреши», разного рода нарушения и совместно с командованием принимали меры к их устранению.

2. Обеспечение политической надежности войск.

На плечи командования ложилось, в основном, агитационно-пропагандистское воздействие на военнослужащих, политико-воспитательная работа. А особые, контрразведывательные и секретные отделы ВЧК — ОГПУ вели борьбу с попытками контрреволюционной агитации в войсках, подготовкой разного рода антисоветских акций, прежде всего на их ранней, скрытой стадии.

3. Поддержание и укрепление боеготовности соединений и частей Вооруженных сил.

Командование полностью отвечает за укомплектованность воинских частей личным составом, вооружением и техникой, наличие и сохранность материальных средств, содержание в исправном состоянии оружия и техники, за боевую и политическую подготовку войск, поддержание высокого уровня дисциплины и организованности, бдительное несение службы, караулов и т. д.

Особые отделы, в свою очередь, обязаны были вскрывать недостатки в вышеуказанных вопросах, выявлять причины и условия их возникновения.

Исходя из вышеизложенного, можно утверждать, что вскрытие недостатков, неизвестных командованию негативных явлений являлось ключевым компонентом, влиявшим на взаимоотношения органов госбезопасности и командно-политического состава. Особые отделы и иные структуры ВЧК — ОГПУ не являлись инспекторскими, а следовательно, не обязаны были отмечать положительные моменты в жизнедеятельности войск наряду с упущениями и объективными трудностями. Органы госбезопасности в подавляющем большинстве случаев интересовал субъективный, так называемый человеческий фактор — недоработки, упущения, преступные действия со стороны конкретных лиц.

В своем письме В. Менжинскому, в то время заместителю председателя ОГПУ, глава ведомства госбезопасности Ф. Дзержинский прямо указывал, что чекистские сводки «дают одностороннюю картину — сплошную черную — без правильной перспективы…»^[323]. Однако дальше констатации данного факта и опасения, что подобная информация вызывает негативное отношение к некоторым аспектам деятельности ОГПУ даже у членов ЦК, каковым, кстати, являлся и нарком по военным делам Л. Троцкий, автор письма не шел. А мы добавим: да и не мог идти. Сама природа спецслужбы, использование ее партийно-политическим руководством страны в 20-30-х годах в качестве инструмента контроля за работой государственных органов, и военных в том числе, приводило к результату, подмеченному Ф. Дзержинским.

Но недовольство командно-политического состава проявлялось, в основном, не из-за того, что чекисты предоставляли негативную информацию и необходимо было принимать в этой связи какие-либо меры. Главное состояло в том, что сотрудники органов госбезопасности зачастую направляли свою информацию по вертикали, основываясь на определенных Центром перечнях срочных донесений, отчетах за соответствующий период.

Понятно, что вышестоящие чекистские инстанции, опираясь на материалы с мест, информировали соответствующие военные инстанции, вплоть до РВС СССР. Отсюда и санкции за допущенные нарушения, упущения по службе и противоправные действия в отношении отдельных ответственных представителей командного и политического состава.

Анализ практики информирования командования, основанной на нормативных актах ВЧК — ОГПУ, позволяет сделать вывод, что уровень информирования был поднят до командования военных округов. Это подчеркивалось, например, в циркулярнойтелеграмме ВЧК от 2 июля 1921 г.^[324] А в ноябре 1922 г. появился совместный приказ РВСР и ГПУ № 2521/471. В нем указывалось: «Обязать начальников Особых отделов периодически, не реже чем каждые две недели, делать личный информационный доклад по политической линии члену соответствующего Реввоенсовета. В случаях поступления сведений о фактах, могущих угрожать значительными осложнениями в воинских частях, начальник Особотдела обязан немедленно ставить в известность РВС…»^[325]

Лишь в редких случаях установленный порядок распространялся и на комиссаров дивизий.

Для увязки деятельности командования, политических органов, ВЧК — ОГПУ, военных прокуроров и трибуналов была найдена специальная организационная форма в виде постоянных военно-политических совещаний.

Порядок их образования и функционирования был объявлен совместным приказом РВСР и ГПУ № 447/73 от 20 февраля 1922 г.^[326]

В приказе говорилось о цели создания совещаний, под каковой имелось в виду согласование действий и взаимное информирование всех политических учреждений. Выделялись три уровня указанных совещаний: центральное, окружное (или фронтовое) и дивизионное. Председательствовать на совещаниях должны были члены Реввоенсоветов, либо помощники командующих войсками по политической части, либо соответствующие военкомы. Четко определялись члены центрального совещания:

1. Начальник политического управления РВСР;

2. Начальник Особого отдела ОГПУ;

3. Командующий войсками ОСНАЗ;

4. Комиссар штаба Красной армии;

5. Начальник разведывательного управления;

6. Председатель военного трибунала;

7. Начальник военной инспекции наркомата РКИ.

В приказе излагались и конкретные задачи созданного органа: разбор текущих дел, касающихся нескольких учреждений; разрешение возникающих конфликтных ситуаций и недоразумений между политическими учреждениями в округах, корпусах и дивизиях^[327].

Указанный приказ действовал до 25 июня 1923 г., когда, с учетом наработанной практики, был издан новый нормативный акт — приказ РВСР № 1411/383, отменивший все ранее действовавшие документы, определявшие работу политсовещаний. Как теперь формулировалась его цель, увидим из приводимого фрагмента приказа: «В целях согласования деятельности всех политических учреждений, взаимной информации о работе отдельных управлений, входящих в состав данного войскового объединения, выработки единой политической линии, совместного осуществления директив высших органов, разрешение конфликтов и недоразумений местного характера между политучреждениями дивизий, корпусов, округов (армий, фронтов, флотов), а также проведения кампании по ликвидации нездоровых явлений и уклонов в жизни Красной армии и Флота…»^[328]

Состав участников политсовещания сохранялся тот же, с добавлением военного прокурора и ответственного секретаря Партийной комиссии.

Более детально работа политсовещаний излагалась в инструкции, объявляемой указанным выше приказом^[329].

Предполагалось созывать совещание не реже одного раза в месяц для окружного уровня и не реже двух раз — для корпусного и дивизионного. Все принимаемые решения являлись, согласно инструкции, обязательными для исполнения всеми участниками.

В случае, если участники совещания не смогли найти общего решения, протокол направлялся на рассмотрение в вышестоящую структуру, вплоть до Центрального политического совещания.

Вся документация совещаний, прежде всего протоколы, являлась секретной, и ее надлежало хранить лично председателям.

Таким образом, в лице политических совещаний была найдена форма увязки деятельности особых отделов ГПУ — ОГПУ с другими структурами, что положительно сказалось на правовом регулировании их работы, на эффективности мер, принимаемых для устранения разного рода недостатков.

Судя по сохранившимся документам, политические совещания функционировали по крайней мере до конца 1920-х годов.

Ясно, что любые нормативные документы могли определять лишь основу взаимодействия. Многое зависело от личностных отношений конкретных руководителей. В связи с этим следует отметить роль И. Уншлихта.

В августе 1923 г. высшей партийной инстанцией было вынесено решение о перемещении заместителя председателя ГПУ, а фактически руководителя органов госбезопасности того времени, в военное ведомство. Это было сделано явно вопреки желанию самого И. Уншлихта. Достаточно красноречиво об этом говорит его прощальное письменное обращение к коллегам по ОГПУ.

Первоначально его назначили начальником снабжения РККА, а затем заместителем наркома по военным и морским делам и зампредом РВСР с подчинением ему военной разведки, а также поручили курирование всех заграничных контактов по линии РККА и частично военной промышленности. По штабу РККА и аппарату РВСР циркулировали упорные слухи, что по заданию партийных верхов И. Уншлихтом было симулировано резкое расхождение во взглядах с Ф. Дзержинским. Именно это позволило сломить сопротивление Л. Троцкого при переводе заместителя председателя ГПУ на работу в РВС. С первых дней пребывания в новой должности И. Уншлихт начал постепенно выдавливать из центрального аппарата ставленников тогдашнего наркомвоена^[330].

Понятно, что из всех членов РВСР И. Уншлихт был наиболее близок чекистам, чего нельзя сказать о военном наркоме Л. Троцком. М. Фрунзе, сменивший последнего, относился к органам госбезопасности нейтрально, уделяя им должное внимание в связи с возникающими вопросами в ходе работы по укреплению Красной армии и Флота.

К. Ворошилов, назначенный после смерти М. Фрунзе главой военного ведомства, воспринимал чекистов, как «неизбежное зло». Еще будучи членом Реввоенсовета Первой конной армии, он добился смещения со своих должностей подряд нескольких начальников особого отдела. Это явствует из доклада Президиуму ВЧК начальника Особого отдела армии Пишулина за январь 1921 г. Он писал в том числе: «В связи со сложившимся положением… между РВС и особотделом прошу срочно вызвать меня в Москву для дачи исчерпывающего материала о Ворошилове»^[331]. Пишулин докладывал, что член Реввоенсовета считает сотрудников особого отдела провокаторами, поскольку не верит материалам оперативных разработок по бандитизму в пункте дислокации РВС и штаба армии. Начальник особотдела сделал следующий вывод: «Нетерпящий чрезвычайных органов борьбы т. Ворошилов органически не может допустить того, чтобы Особый отдел Армии округа стал на ноги… В Армии бандитизм не изживается до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов…»^[332] Подогревал обстановку и секретарь К. Ворошилова — Р. Хмельницкий, за которым, как за бывшим офицером, служившим, пусть и короткое время, у А. Деникина, вел наблюдение особый отдел.

Заметим, что Р. Хмельницкий оставался близким К. Ворошилову человеком еще многие годы, не утратив своего влияния на патрона.

Сомнения в правильности действий органов госбезопасности К. Ворошилов проявлял еще не раз^[333].

По его указанию, например, заместитель наркома и начальник Политического управления РККА Я. Гамарник подготовил предложения для Политбюро по поводу перелета за границу летчика Вахромеева в 1934 г., после беседы с ним в особом отделе. Казалось бы, частный случай стараниями К. Ворошилова и Я. Гамарника лег в основу решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 мая 1934 г., повлиявшего на правовое положение органов ОГПУ в войсках: «Категорически запретить впредь ОО ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без ведома и согласования с комиссаром части»^[334].

Этим же постановлением ОГПУ обязывалось довести решение до всех подчиненных особых отделов, объявив его специальным приказом, а также снять с должности и запретить работать в органах госбезопасности начальнику особого отдела авиабригады Еремину и уполномоченному Козловскому.

Указанное решение Политбюро предполагало некую форму контроля со стороны, однако те, кто подписывал документ, хорошо знали, что не в официальных вызовах военнослужащих состоит основная работа особистов.

Ведь эти же члены Политбюро двумя годами раньше настояли на лишении Реввоенсовета СССР, а следовательно и лично К. Ворошилова, давать задания Особому отделу ОГПУ и контролировать ход их исполнения. Это решение было проведено в «советском порядке», т. е. через ЦИК СССР и объявлено приказом ОГПУ № 534/295 от 22 сентября 1931 г.^[335]

Более того, в тот же день, когда особистам запретили вызывать красноармейцев и командиров без ведома комиссара, Политбюро постановило усилить контроль со стороны органов госбезопасности за таким важным звеном военного ведомства, фактически руководимого лично К. Ворошиловым, как IV (разведывательное) управление РККА. Начальник Иностранного отдела ОГПУ А. Артузов одновременно назначался первым заместителем начальника Разведупра, контролирующим все аппаратные отделы. ОГПУ обязывалось ужесточить контроль за штатными сотрудниками и агентурой IV управления. Создавалась специальная комиссия с участием представителей Особого и Иностранного отделов ОГПУ для разработки общего плана военной разведки^[336].

Поэтому можно лишь с большим допуском считать, что К. Ворошилов, а в его лице и все военное ведомство стали как-то влиять на деятельность особых отделов в связи с обязательным теперь уведомлением комиссаров о вызове военнослужащих. Скорее всего, перелет Вахромеева за границу был лишь поводом в будущем свалить вину за подобные случаи на особистов.

И уже точно ни о каком контроле за деятельностью органов госбезопасности К. Ворошилов даже не вспоминал, к сожалению, в последующие годы, когда развернулись массовые репрессии в Красной армии. Совершенно справедливо указывал известный военный историк О. Сувениров, что большинство репрессированных командиров и политработников подверглись аресту с санкции наркома обороны, Маршала Советского Союза К. Ворошилова^[337]. Так он применял на практике «контрольные» функции, которых добился в мае 1934 г.

Исходя из изложенного, можно утверждать: К. Ворошилов выстраивал взаимоотношения своего ведомства с органами ВЧК — ОГПУ исходя из личных пристрастий и в духе своих официальных выступлений о благополучном положении в РККА и на Флоте. Контроль со стороны другого государственного органа за Вооруженными силами он считал, мягко говоря, малоэффективным и мелочным.

При этом не надо забывать и того факта, что К. Ворошилов с января 1926 г. являлся членом Политбюро ЦК ВКП(б), а председатель ОГПУ Ф. Дзержинский и сменивший его В. Менжинский никогда не поднимались на самую высшую ступеньку партийной лестницы.

Все вышесказанное дает основание сделать следующие выводы:

1. Изменение внешней и внутриполитической обстановки после окончания Гражданской войны, сокращение и демобилизация Красной армии, введение новой экономической политики, со всеми вытекающими из этого последствиями, обусловили необходимость изменения игрового положения и статуса органов госбезопасности в целом и их подразделений, работающих в войсках, в частности.

На основе решений IX съезда Совета и партийных инстанций была упразднена ВЧК и на ее основе создано Государственное политическое управление при НКВД.

В ходе реформы предполагалось:

а) ликвидировать внесудебные полномочия органов госбезопасности;

б) ограничить поле их деятельности только политическими преступлениями.

Дальнейший ход событий показал, что реализовать задуманное на практике удалось далеко не во всем. В течение 20-х годов партийно-государственное руководство страны вновь и вновь наделяло ГПУ — ОГПУ дополнительными полномочиями, расширяло круг решаемых им задач. Привычка к управлению с использованием репрессивных мер оказалась достаточно устойчивой.

2. Высший орган государственной власти в лице ВЦИКа, основываясь на решениях Политбюро ЦК РКП(б), утвердил Положение о ГПУ, а в его развитие — соответствующие Положения об особых и транспортных отделах, выделив таким образом ключевые подразделения органов госбезопасности. В основе такого выделения — сферы применения их усилий (Вооруженные силы и транспортная система страны соответственно).

Кроме того, особые отделы отвечали за борьбу со шпионажем и политическую охрану границ, чего не делали другие органы госбезопасности.

3. Вместе с тем Коллегия ГПУ, при личном участии Ф.Дзержинского, в мае 1922 г. приняла решение резко изменить задачи особых отделов, даже не получив формального одобрения законодателя (ВЦИК). В результате выделения из особых отделов линии контрразведки и борьбы с контрреволюционными проявлениями, особые отделы превратились, по сути, в военно-милицейские структуры, занятые борьбой с хозяйственными преступлениями и разного рода недостатками в войсках. Одновременно они лишались права арестов и ведения предварительного следствия.

4. Перепрофилирование особых отделов, ограничение их деятельности лишь рамками воинских частей и учреждений с неизбежностью вело к расширению и углублению конфликтного взаимодействия с командованием, политорганами, военной прокуратурой и трибуналами. Одной из организационных мер, направленных на устранение возникающих противоречий, явилось создание по инициативе Политуправления РВСР постоянно действующих политических совещаний. В них участвовали представители военной прокуратуры, трибуналов, аппаратов.

5. Принятие Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, создание военной прокуратуры, активизация надзора за дознанием, а позднее следствием в особых органах ГПУ способствовало укреплению законности в деятельности последних. Однако «генетическая» память времен Гражданской войны, когда особые отделы функционировали во многом бесконтрольно, применяя методы подавления и репрессий, вплоть до применения высшей меры наказания, сказывалась на взаимоотношениях чекистов с надзирающими структурами. Даже Ф. Дзержинский, не говоря уже о его подчиненных из особых отделов, воспринимал прокурорский надзор как ненужную процедуру. Особенно характерным было такое положение для первой половины 20-х годов. Далее просматривается процесс обоюдного стремления к урегулированию вопросов взаимодействия в правоприменительной практике.

При этом следует отметить, что в основе многих конфликтных ситуаций лежали достаточно расплывчатые определения многих преступлений, включая и контрреволюционные, подчас противоречивые решения высших партийно-государственных органов, слабая правовая подготовка как сотрудников особых отделов, так и части прокурорских работников.

В целом имела место не борьба за законность (пусть и революционную), не защита интересов отдельных военнослужащих, попавших в сферу деятельности органов госбезопасности, а, скорее, межведомственная борьба, стремление расширить и углубить свое влияние за счет других государственных органов.

6. В послевоенный период, когда не стало для Красной армии и Флота реально действующего противника, когда усилилось влияние на Вооруженные силы процессов, происходивших «вне стен казарм», прежде всего внутрипартийной борьбы, «крестьянских настроений» (нажим на село в ходе хлебозаготовок, а потом и коллективизации), партийно-государственное руководство с всевозрастающей настойчивостью использовало особые отделы и другие органы ГПУ — ОГПУ как инструмент контроля за военными. Главное, чего боялись «верхи», — это ситуации, когда Красная армия могла бы из объекта управления превратиться в самостоятельный субъект политического действия и стала бы диктовать свою волю при решении важнейших вопросов. Поэтому, если предельно кратко определить правовое положение и статус органов госбезопасности в войсках, то можно утверждать, что они являлись по сути своей одним из аппаратов контроля за армией и флотом со стороны правящей большевистской партии в лице ее ЦК, Политбюро, а с начала 30-х годов — фактически лично И. Сталина. Руководство ГПУ — ОГПУ лишь транслировало установки высших партийных органов, дополняя и детализируя их, но без права корректировки.

§ 3. Совершенствование системы органов ВЧК — ОГПУ, занятых в сфере обеспечения безопасности войск

К концу Гражданской войны особые отделы подошли достаточно мощной, разветвленной, но строго централизованной системой, способной решать самостоятельно практически любые задачи, стоящие перед ВЧК в целом.

Согласно данным организационного отчета ВЧК, подготовленного и изданного в декабре 1921 г., особые отделы имелись во всех дивизиях, армиях и фронтах, в созданных к тому времени военных округах, в подавляющем большинстве Губернских чрезвычайных комиссий^[338].

Единство и жесткая вертикальная подчиненность устанавливались непросто и заняли практически весь 1920 г. Поворотным пунктом на пути к такой системе явился Первый Всероссийский съезд особых отделов фронтов и армий, проходивший в Москве в конце декабря 1919 г.

Решения съезда в декабре 1919 — январе 1920 гг. были реализованы в виде приказов, инструкций, циркулярных писем и типовых штатных расписаний. Всего на местах получили из центра 14 руководящих документов, которые в совокупности составили единую правовую базу, обеспечивающую организацию и функционирование чекистских аппаратов в войсках.

Наиболее важной являлась «Инструкция Особого отдела ВЧК особым отделам фронтов и армий»^[339]. В ней четко были прописаны стоящие перед отделами задачи: борьба с контрреволюцией в войсках и учреждениях Красной армии; раскрытие, предупреждение и пресечение работы шпионских организаций как осведомительного, так и вредительского характера; организация закордонной агентуры по выявлению контрреволюционных организаций, засылающих шпионов на территорию Советской Республики и пр.^[340]

Большая часть Инструкции посвящалась организационным вопросам. Для нашего исследования принципиально важным является пятый параграф. В нем сказано: «Особотделы представляют собой военную организацию с централизованным управлением, во всех отношениях непосредственно подчиненную ВЧК, а в оперативном отношении Реввоенсовету Республики в пределах даваемых им заданий и контроля за выполнением последних»^[341].

Систему особых отделов составляли: ОО ВЧК, соответствующие отделы фронтов, армий, особые отделения и пункты, а также особотделы губернских ЧК.

Раздел четвертый Инструкции был абсолютно новаторским: в нем впервые были зафиксированы права Особого отдела ВЧК и его начальника. ОО ВЧК, согласно Инструкции, мог самостоятельно организовывать фронтовые, армейские и губернские аппараты, определять. районы их деятельности, руководить работой, ревизовать и инспектировать их деятельность, назначать и увольнять руководителей всех рангов и рядовой состав, распределять отпущенные ВЧК кредиты.

Относительно начальника Особого отдела указывалось, что он назначается ВЧК по согласованию с РВСР. В его обязанности входило утверждение инструкций по всем оперативным и административно-организационным вопросам, а также сметных предложений и финансовых отчетов^[342].

Подводя итоги работы съезда в сфере организационного строительства, можно констатировать следующее.

1. Было закреплено положение о том, что особые отделы являются централизованной системой, руководимой из единого центра.

2. Контрразведывательная функция перешла целиком в органы государственной безопасности — в лице ВЧК, а военные власти потеряли контроль за работой чекистов в Красной армии и на Флоте.

3. Особые отделы стали более управляемой, а значит — более эффективно работающей подсистемой Всероссийской ЧК.

Большое значение имело обращение участников съезда в ЦК РКП(б) с просьбой обязать Политуправление РВСР, а также московскую и петроградскую партийные организации «делегировать наиболее ответственных, испытанных и старых партийных работников на работу в особые отделы»^[343].

Уже 5 января 1920 г. И. Павлуновский доложил о решениях съезда на заседании организационного бюро ЦК РКП(б), и текст указанного выше обращения практически в неизменном виде включили в постановление.

Стремительное усиление роли и значения Особого отдела в конце 1919 — начале 1920 гг. вызвало негативную реакцию у отдельных членов коллегии ВЧК. Это проявилось еще на стадии подготовки к съезду. Первоначально предполагалось пригласить на него и заведующих особыми отделами губернских ЧК, поскольку, согласно разработанной инструкции, они подчинялись напрямую центру. Этому воспротивился заместитель председателя ВЧК И. Ксенофонтов. Он выступал за укрепление губернских чрезвычайных комиссий путем полного подчинения им местных особых отделов. При этом Ксенофонтов и те, кто его поддерживал в аппарате ВЧК, опирались на решения по вопросу о советском строительстве созванного в первой декаде декабря 1919 г. VII Всероссийского съезда Советов.

Как известно, с основным докладом от организационной секции съезда выступил Т. Сапронов. Основываясь на тезисах, разработанных VIII партконференцией, он настаивал на устранении жесткой централизации по линии ведомств и на объединении всей работы на местах исполкомами губернских советов^[344]. Эту идею поддержали в своих докладах на съезде В. Ленин, М. Калинин, Л. Троцкий. Последний даже издал специальный приказ РВСР, где говорилось, что, отражая волю партии, «окружным, губернским и уездным военным комиссариатам надлежит в своей повседневной работе плотнее примкнуть к местным советским учреждениям…»^[345].

Придерживаясь аналогичных взглядов, И. Ксенофотов настоял на необходимости провести съезд представителей особых отделов фронтов и армий, а проблемы аналогичных губернских органов рассмотреть на очередной конференции чрезвычайных комиссий, созыв которой планировался на февраль 1920 г.

Руководители ОО ВЧК (Павлуновский и Ягода) были настроены отстаивать на созываемой конференции целесообразность сохранения вертикальной подчиненности своих территориальных аппаратов. В связи с этим уже 4 января 1920 г. было подготовлено и разослано циркулярное письмо в особые отделы ГубЧК, где их начальникам предлагалось прибыть в Москву за два дня до открытия конференции и представить доклады по нижеследующим вопросам: о желательной организации, штатах и порядке финансирования отделов; существующих и желательных взаимоотношениях с ГубЧК, а также условиях работы^[346]. Из текста письма ясно, что предполагалось активно поработать с подчиненными и выйти на конференцию с консолидированным мнением, в противовес позиции И. Ксенофонтова.

Пытаясь склонить на свою сторону председателя ВЧК, особисты представили ему 31 января организационный доклад, в котором отмечалась отлаженность механизма управления местными органами^[347]. Доклад готовился Г. Ягодой при содействии В. Менжинского, фактически выполнявшего обязанности заместителя председателя ОО ВЧК и являвшегося еще большим, чем его предшественник И. Павлуновский, сторонником единой и централизованной системы особых отделов.

Однако Ф. Дзержинский в своей речи при открытии IV конференции 3 февраля 1920 г. лишь констатировал факт наличия противоречий во взаимоотношениях губернских особых отделов с руководством и другими подразделениями ГубЧК^[348].

С учетом того, что председательствовал на конференции И. Ксенофонтов, а подавляющее большинство участников являлись председателями губернских чрезвычайных комиссий, содержание итоговых документов было в их пользу.

В отличие от «Положения об особых отделах ГубЧК», принятого на III конференции, новый основополагающий документ предусматривал назначение начальника особого отдела коллегией ГубЧК, а за ОО ВЧК осталось лишь утверждение данного решения^[349]. Санкции ОО ВЧК на увольнение начальника особого отдела теперь не требовалось. Коллегии ГубЧК предоставлялось право контроля всей деятельности особого отдела, а также расходования финансовых средств по гласным и секретным кредитам.

Вместе с тем, представителям ОО ВЧК удалось отстоять непосредственную подчиненность центру губернских особых отделов в руководственном и организационном отношении^[350].

Результаты работы IV конференции губернских чрезвычайных комиссий не удовлетворили обоснованных претензий армейских чекистов. Назначенный 1 февраля 1920 г. заместителем председателя Особого отдела ВЧК, а с учетом загруженности Ф. Дзержинского ставший фактически руководителем отдела В. Менжинский полностью разделял мнение Г. Ягоды о том, что подчиненный им аппарат всего за несколько месяцев стал самым эффективным в системе ВЧК. Он действительно мог теперь управлять местными органами, обеспечивать реализацию задач, вытекающих из условий военного времени. Как никто другой, особисты понимали скоротечность «передышки», прогнозировали предстоящее столкновение с Польшей и необходимость добивать белые армии на юге страны. Еще предстояло изгнать белогвардейцев и японских интервентов с Дальнего Востока.

Выступая на конференции, Дзержинский явно недооценил реальную ситуацию, когда заявил о необходимости переключить внимание органов ВЧК на экономическую жизнь и, в частности, на транспорт, а особистам сконцентрироваться на обеспечении трудовых армий^[351].

Знаковым явлением в противостоянии особистского руководства с ведущими членами президиума (И. Ксенофонтовым и М. Лацисом) стала попытка ввести в действие разработанное в ОО ВЧК «Положение об окружных особых отделах»^[352].

В случае его применения на практике роль губернских чрезвычайных комиссий была бы существенно подорвана, они превратились бы во вспомогательный орган, выполняющий задания окружных особотделов.

Такая перспектива не устраивала членов президиума ВЧК. Назревал раскол Всероссийской ЧК на ВЧК как таковую и самостоятельный Особый отдел. Учитывая критический настрой к существованию чрезвычайных комиссий в партийной среде, в том числе и среди некоторых влиятельных деятелей в ВКП(б), мог вообще вновь возникнуть вопрос о ликвидации ВЧК.

Получив соответствующую информацию, Ф. Дзержинский написал личное письмо своему заместителю по Особому отделу ВЧК. Глубина конфликта и серьезная озабоченность складывающейся в этой связи ситуацией видна из следующих строк письма: «Чувствую, что с моим долгим пребыванием в Харькове между Вами (Особым отделом) и президиумом ВЧК пробегает все более черная кошка. Этому необходимо противодействовать в интересах дела. Если бы необходимость существования ЧК сознавалась партией и рабочими так же, как необходимость, скажем, органов снабжения, тогда можно было бы позволить роскошь расчленения одного целого ВЧК на ведомственные органы… Вячеслав Рудольфович, Вы должны стать патриотом ВЧК как единого боевого органа и не проводить линии обособления…»^[353]

Председатель ВЧК высказал в указанном письме свой концептуальный подход к организационному строительству чекистских органов: борьба с контрреволюцией и шпионажем должна быть сосредоточена в едином органе, а отделы ВЧК — это дополняющие друг друга части целого.

Для приглушения конфликта Ф. Дзержинский полагал необходимым ликвидировать президиум ВЧК, а В. Менжинского ввести в коллегию ВЧК^[354].

По предложению председателя ВЧК состоялось принятие решения ЦК РКП(б), а затем был подписан совместный с РВСР приказ о назначении В. Менжинского начальником Особого отдела ВЧК^[355].

В период кратковременного пребывания в Москве перед отъездом на Западный фронт Ф. Дзержинский рекомендовал выделить для систематических докладов в ЦК РКП(б) о наиболее важных делах от коллегии ВЧК именно начальника Особого отдела^[356].

Восприняв критику и учтя принятые решения, особисты прекратили попытки противопоставления другим подразделениям ВЧК и избрали объединительную тактику, но с явным доминированием своих кадров. Действия В. Менжинского и Г. Ягоды осенью и зимой 1920 г. получили в литературе название «четвертого организационного периода ВЧК»^[357].

С окончанием Советско-польской войны и приближением завершения войны Гражданской, роль Красной армии в защите страны уменьшалась, зато роль органов госбезопасности, и контрразведки в частности, наоборот, возрастала. Это требовало дальнейшего совершенствования аппарата борьбы с контрреволюцией и шпионажем.

На основании постановления Совета труда и обороны от 24 ноября 1920 г. охрана всех границ РСФСР была возложена на Особый отдел ВЧК^[358].

Отдел стал ведать всеми пограничными вопросами, но главное внимание сосредоточил на закордонной работе, принятии мер по недопущению проникновения в страну разведчиков и диверсантов противника, борьбе с контрабандой. Для решения этих задач в структуре ОО ВЧК функционировало пограничное отделение.

Получает дальнейшее развитие политическая разведка и внешняя контрразведка. Иностранное осведомительное бюро было преобразовано в отделение, а затем и в отдел, организационно входивший в состав Особого отдела^[359], что подчеркивало его основную задачу — выявлять замыслы иностранных и эмигрантских спецслужб и тем самым способствовать контрразведывательной работе.

Практика показала, что работа агентурной разведки разных стран имеет свои особенности. Поэтому было принято решение о создании в рамках Особого отдела ВЧК специальных отделений (13-е — разведки Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Румынии; 14-е — восточное; 15-е — разведки стран Антанты). Кроме того, были сформированы спецотделения по борьбе с контрреволюцией в армии и по работе среди бывших офицеров^[360].

В начале ноября 1920 года под руководством Ф. Дзержинского состоялось заседание коллегии ВЧК, на котором рассматривался вопрос о слиянии параллельных отделов ВЧК и Особого отдела ВЧК Члены Коллегии постановили: «Объединить административные отделы и управления делами»^[361].

Что касается секретно-оперативного отдела ВЧК и оперода Особого отдела, то для дальнейшей проработки процесса возможного слияния создавалась специальная комиссия в составе двух особистов — В. Менжинского и А. Артузова — и начальника СОО ВЧК Т. Самсонова.

Основные руководящие посты в управлении делами и в созданном 20 декабря 1920 г. административно-организационном управлении ВЧК заняли особисты^[362].

В этот же день Ф. Дзержинский подписал приказ об организации на базе иностранного отделения Особого отдела самостоятельного Иностранного отдела ВЧК^[363]. Однако, согласно приказу, ИНО ВЧК был подчинен В. Менжинскому — тогда начальнику Особого отдела ВЧК.

Завершение реорганизации центрального аппарата ВЧК относится к 14 января 1921 г., когда было создано секретно-оперативное управление^[364]. Основными его подразделениями стали Особый, Оперативный и Секретный отделы. Возглавил управление В. Менжинский.

В сфере контрразведки головным подразделением остался Особый отдел, который вырабатывал стратегию борьбы со шпионажем, планировал и осуществлял контрразведывательные операции, накапливал и обрабатывал в этих целях информацию, добытую, в том числе, другими отделами.

Принимались меры и по реорганизации особых отделов на местах. Исходя из наличия договора между РСФСР и Украиной об объединении военных усилий, ВЧК, к примеру, озаботилась организационным строительством особых отделов на Украине после завершения Гражданской войны. 24 декабря 1920 г. был издан соответствующий приказ за подписью Ф. Дзержинского. Он гласил, что для объединения борьбы со шпионажем, контрреволюцией, атаманщиной и бандитизмом в войсковых частях и военных учреждениях при Цупчрезвычкоме Украины создается Особый отдел с подчинением ему всех особых отделов, находящихся на ее территории, а также в Крыму^[365]. Начальником Особого отдела и одновременно заместителем начальника Цупчрезвычкома Украины назначался Г. Евдокимов. При Киевском и Харьковском военных округах формировались окружные особые отделы с непосредственным подчинением Особому отделу Цупчрезвычкома. На него же замыкались аппараты пограничных особых отделов^[366].

Несмотря на то что Ф. Дзержинский подписал указанный выше приказ, он уже на следующий день направил своему ближайшему сподвижнику и единомышленнику, начальнику Цупчрезвычкома В. Манцеву достаточно любопытное письмо, исключительно важное для понимания последующих организационных решений. Процитируем некоторые фрагменты из него. «Ужасно туго идет объединение: товарищи все друг друга „лучше“ — особотделисты и вечекисты, — писал председатель ВЧК, — а если объединения не производить — упразднят нас быстрее, чем это нужно. Сейчас положение таково, что какой-нибудь инцидент, даже мелкий, может вызвать крупные последствия… Злюсь на себя, что в связи с некоторыми перипетиями сам я расхлябался и несколько нервничаю… Я боюсь, что особое существование ЧК и особых отделов при отсутствии внешних фронтов доведет до драки и упадка. По-моему, в конечном счете, особых отделов не должно быть»^[367].

Анализ приведенных соображений председателя ВЧК и письма в целом позволяет утверждать следующее: во-первых, с окончанием войны, явным снижением угрозы существованию Советской власти в «верхах» партийно-государственного руководства, среди глав ведомств и партийных организаций на местах циркулировали идеи если не об упразднении ВЧК, то уж однозначно о резком сокращении ее полномочий, лишении права на внесудебные решения; во-вторых, система особых отделов представлялась и реально была наиболее организованной и боеспособной в области борьбы со шпионажем и контрреволюцией. Поэтому руководящее ядро особистов претендовало на главенствующее положение в органах госбезопасности. В свою очередь Ф. Дзержинский — основатель и бессменный председатель ВЧК — радел за губернские чрезвычайные комиссии, действующие под политическим контролем соответствующих комитетов большевистской партии. Он отдавал себе отчет в том, что только одна задача, решаемая ВЧК, не вызывала сомнения ни у кого — это борьба со шпионажем и контрреволюционными организациями. А здесь, несомненно, большой авторитет был у особых отделов. Достаточно напомнить, что именно особистами был вскрыт и ликвидирован исключительно опасный для Советской власти «Национальный центр» и его добровольческая армия^[368]. Можно добавить к этому и раскрытие главной резидентуры польской разведки в 1920 г.^[369] Подобных успехов у чекистов не было за весь период Гражданской войны.

Вопреки логике военного строительства в мирных условиях — переходу Красной армии на военно-окружную систему, Ф. Дзержинский категорически высказался против создания соответствующих органов госбезопасности. «Никаких окружных особых отделов, — настаивал он в письме В. Манцеву. — Если нужно (подчеркнуто Ф. Дзержинским — А. З.), при окрвоенкоматах могут быть уполномоченные… Каждая губчека имеет там, где нужно, свой особый отдел»^[370].

Мы недаром так подробно рассматриваем данное письмо. Именно к концу 1920 г. у председателя ВЧК окончательно укрепилась мысль о ликвидации особых отделов либо, как минимум, о резком изменении их задач, сужении полномочий. Именно к этому он призывал В. Манцева, которого видел единственно возможным своим преемником в ВЧК, о чем прямо указал в анализируемом документе^[371].

В предыдущем параграфе уже говорилось о реформировании органов госбезопасности в начале 1922 г., когда постановлением ВЦИК от 6 февраля ВЧК упразднялась, а на ее базе создавалась новая государственная структура — ГПУ при НКВД РСФСР.

В «Положении о ГПУ» указывалось, что, для осуществления возложенных на него задач, на местах образовывались губернские и областные отделы, а также «особые отделы ГПУ фронтов, военных округов и армий, особые отделения дивизий и охраны границ»^[372]. Как видим, идеи Ф. Дзержинского не были поддержаны его тогдашними ближайшими соратниками. Проект Положения разрабатывали заместитель председателя ВЧК И. Уншлихт, начальник Секретно-оперативного управления В. Менжинский и его заместитель по Особому отделу Г. Ягода. Больше того, они настояли и на утверждении ВЦИКом «Положения об особых отделах Госполитуправления», в котором задача по борьбе с контрреволюцией ограничивалась рамками Красной армии и Флота, а вот выявление и пресечение шпионской деятельности распространялось на всю территорию страны, закрепляя тем самым за особыми отделами статус одного из главных (если не главного) подразделений ГПУ. Вопреки мнению Ф.Дзержинского предусматривались в Положении и особые отделы военных округов.

Разработка и утверждение упомянутых выше важнейших для органов госбезопасности документов происходили во время отсутствия Ф. Дзержинского в Москве. Он в это время находился в Сибири и решал, конечно же, тоже важный продовольственный вопрос^[373]. Изучая соответствующую литературу, опубликованные и еще хранящиеся в архивах материалы, мы не смогли найти хотя бы упоминание, что он телеграммами либо переговорами по прямому проводу хоть как-то пытался влиять на ход событий по проведению в жизнь своих идей в отношении особых отделов. В чем же дело? Ответом на этот вопрос может быть только одно: внутренне он уже переключился на решение экономических проблем, пытаясь инициировать соответствующие решения ЦК партии. Транспорт, продовольствие, состояние производства металлов, борьба со взяточничеством и т. д. все больше занимают его мысли и время. А перманентные стычки с наркоматом юстиции и внутриведомственная борьба, расхождения во взглядах с представителями чекистского ядра в лице И. Уншлихта, В. Менжинского и Г. Ягоды, психологическая усталость от необходимости личного принятия решений о самых жестких репрессивных мерах в годы войны и даже после ее окончания не способствовали его активной включенности в сферу деятельности госбезопасности. Ф. Дзержинский, по нашему мнению, в начале 20-х годов явно хотел снять с себя мундир «социалистического жандарма».

Для этого была еще одна весомая причина. Отъезд Ф. Дзержинского в Сибирь в достаточно сложное для ВЧК время реформирования можно рассматривать как демарш. Ведь именно по вопросу о компетенции и статусе ВЧК он впервые начиная с Гражданской войны потерял безоговорочную поддержку В. Ленина. Вспомним упоминавшуюся ранее записку председателя СНК Л. Каменеву от 29 ноября 1921 г.: «Т. Каменев! Я ближе к Вам, чем к Дзержинскому. Советую Вам не уступать и внести в Политбюро. Тогда отстоим maximum из максимумов. На НКЮ возложим еще ответственность за недонесение Политбюро (или Совнаркому) директив и неправильностей ВЧК»^[374].

Эта записка имеет прямое отношение к рассмотрению проектов реорганизации ВЧК, представленных Ф. Дзержинским и членом Политбюро Л. Каменевым.

С учетом вышесказанного, можно уверенно предположить, что параллельно изучался вопрос и о кандидатуре председателя ГПУ при НКВД. Наркомом внутренних дел с марта 1919 г. являлся Ф. Дзержинский, а в проекте постановления, представленного в Политбюро наркомом юстиции Д. Курским, предусматривалась возможность замещения должности председателя ГПУ специально назначаемым заместителем НКВД^[375], и, вне всякого сомнения, этим должностным лицом мог стать И. Уншлихт, к тому времени реально участвовавший в подготовке и проведении реформы. Этот вопрос мог разрешиться на заседании Политбюро ЦК 2 февраля 1922 г., где подлежало утверждению положение о реорганизации ВЧК И. Уншлихт обратился к В. Ленину со специальным письмом, просил присутствия его на заседании. Однако, ввиду болезни, председатель СНК не смог принять участие в совещании и вообще уехал из Москвы до 9 марта^[376].

Известно, как В. Ленин тщательно прорабатывал даже второстепенные вопросы, связанные с Генуэзской конференцией, и торопил своих соратников реформировать ВЧК до ее начала. С учетом того факта, что Ф. Дзержинский для западного мира являлся символом «красного террора» и вообще репрессивной политики ВЧК, В. Ленин вполне мог стоять за замену его на И. Уншлихта в качестве преемника на посту председателя ВЧК, но уже в Государственном политическом управлении при НКВД. Болезнь В. Ленина не позволила ему присутствовать на ряде важных заседаний Политбюро, и достаточно близкие отношения И. Сталина и Л. Каменева с Ф. Дзержинским решили вопрос о назначении в пользу последнего.

Наиболее активно велась борьба с особыми отделами на Украине. К тому были определенные основания: во-первых, во главе чекистских органов на Украине стоял ближайший соратник Председателя ВЧК и первый претендент на этот пост В. Манцев. Он однозначно придерживался мнения своего руководителя о целесообразности сворачивания деятельности особых отделов, значительного сужения их полномочий. Во-вторых, именно на Украине особые отделы работали наиболее результативно. Взять хотя бы успешную операцию «Д-39», в результате которой на советскую территорию удалось вывести опасного противника Советской власти — атамана Ю. Тютюника. В-третьих, особисты вместе с войсками активно участвовали в борьбе с бандитизмом, весьма широко распространенным на Украине. Отсюда и авторитет особых отделов как у командования войск, так и у местного партийно-советскогоаппарата. Возглавлял все особые отделы на Украине известный к тому времени чекист Е. Евдокимов, награжденный за свои оперативные успехи двумя орденами Красного Знамени.

А чрезвычайные комиссии, прежде всего губернские, оставались как бы на втором месте, что не соответствовало общей стратегии развития органов госбезопасности при переходе от войны к миру.

Нет сомнения, что губернские ЧК должны были занять доминирующее положение в общей системе местных органов госбезопасности. В этом мысль Ф. Дзержинского и В. Манцева являлась абсолютно правильной, однако методы и темпы ее реализации не учитывали во всей полноте особенностей переходного состояния страны и армии. Война закончилась, но сохранялась еще реальная угроза нового военного противостояния, новой агрессии извне. Особистские аппараты требовалось сохранить в полной готовности к немедленному реагированию на обострение обстановки. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов психологические аспекты — привычку особистов к приоритетности их деятельности перед другими аппаратами, устоявшееся мнение о более высокой профессиональной компетентности, что во многом соответствовало действительности.

В этом ключе объяснял ситуацию в организационной сфере один из руководителей ГПУ Украины и, что немаловажно, бывший особист И. Блат.

Выступая в начале ноября 1922 г. на Первом Всеукраинском съезде руководителей особых органов, он развернул свою аргументацию и высказал следующие утверждения:

1. В период Гражданской войны особые отделы боролись с контрреволюционными проявлениями и шпионажем не только в войсках, но и во фронтовом тылу. Передвигаясь с наступающими частями Красной армии, они входили в районы, где не было чекистских органов либо наспех созданные ЧК не могли развернуть свою работу. В таких условиях особые отделы делали упор на борьбу с активными контрреволюционными группами и агентурой, оставленной белыми спецслужбами в прифронтовой полосе. Применялся метод «хирургического отсечения враждебных элементов», репрессии, а над созданием агентурно-осведомительного аппарата никто не задумывался^[377]. Аналогичная ситуация сохранилась и в период активной борьбы с бандитизмом.

2. При переходе армии на казарменное положение, установление твердой дислокации и с учетом изменения тактики разведывательно-подрывной деятельности противника возникла насущная необходимость как можно более тесной увязки работы губернских ЧК и особых отделов, обслуживающих воинские части на территории губернии.

По словам И. Блата, на практике их деятельность первоначально пошла по наиболее оптимальному пути — пути определения «старшего оперативного начальника» в той или иной губернии с правом давать задания всем органам ГПУ на курируемой им территории, а также контролировать ход их выполнения^[378].

Однако руководители губернских ЧК хорошо помнили свое подчиненное положение в период войны. Поэтому «гражданские органы ЧК начинают вести усиленную кампанию против гегемонии особых отделов». Эти настроения, как уже отмечалось, полностью разделял и поддерживал глава украинского ГПУ В. Манцев.

Меры, принимаемые в отношении особистов, достаточно откровенно изложены в подписанном им отчете ГПУ Украины за первое полугодие 1922 г. В документе специально выделен подраздел «Вопрос о реорганизации особых отделов». Приведем один из фрагментов текста: «…B целях создания единого чекистского органа, с начала 1922 г. ВУЧК начинает борьбу за реорганизацию погранохраны, одновременно — за упразднение особых отделов округов и подчинение дивизионных особотделений непосредственно губотделам. ВЧК неоднократно отклоняла разрешение этого вопроса, считая его несвоевременным»^[379].

Обратим внимание на наиболее существенное в процитированном тексте. Во-первых, употреблен термин «борьба», что позволяет нам оценить степень накала страстей в конфликтной ситуации. Во-вторых, налицо радикализм в решении насущной организационной задачи — полной ликвидации особых отделов округов. Понятно, что авторы отчета даже не принимали во внимание абсолютно правильную увязку построения особых отделов с системой военного управления, в основе которой лежала жесткая вертикальная подчиненность. В-третьих, особые отделения дивизий предполагалось подчинить соответствующим губернским отделам ГПУ, хотя воинские части дивизий могли дислоцироваться на территории нескольких губерний, и это предопределяло распределение усилий особистов, совместную работу с несколькими губотделами. И, наконец, в-четвертых, чекистское руководство в Москве неоднократно отклоняло «новации» Украинского ГПУ. Персонально это были прежде всего В. Менжинский и Г. Ягода.

Несмотря на это, В. Манцев и его единомышленники шаг за шагом реализовывали свои намерения. Примером этому могут служить результаты чистки кадрового состава чекистских органов Украины. Согласно данным, приведенным в указанном выше отчете, из особых отделов Харьковского и Киевского военных округов было уволено 863 сотрудника, а из 12 губернских чрезвычайных комиссий и 4 окружных транспортных органов суммарно 1315^[380].

Ф. Дзержинский был явно удовлетворен деятельностью B. Манцева и, опираясь на украинский опыт, продолжил «наступление» на особистов.

6 мая 1922 г. он организует заседание членов Коллегии ГПУ и некоторых полномочных представителей ГПУ в регионах^[381]. На повестку дня выносятся три вопроса: 1. О направлении дальнейшей работы ГПУ. Докладчик И. Уншлихт; 2. О материальном положении ГПУ. И снова докладчик И. Уншлихт; 3. О реорганизации Особых отделов. По данному вопросу выступал Ф. Дзержинский, и это следует подчеркнуть в русле исследуемой проблемы^[382]. Ведь нет ничего важнее для первого лица любого ведомства, как определить перспективы и направления работы. Крайне важно это было в условиях начала реализации новой экономической политики и вызванных этим негативных явлений, среди которых «демобилизационные настроения», падение дисциплины и исполнительности, тяжелое материальное положение сотрудников и т. д.

И в этой обстановке Ф. Дзержинский посчитал для себя наиболее важным выступить лишь по реорганизации особых отделов. При этом он не мог не отдавать себе отчета в том, что задуманная реорганизация неминуемо приведет к нарушению основополагающего, утвержденного высшим органом государственной власти нормативного акта — «Положения об особых отделах Госполитуправления».

Что же произошло на заседании? Если по первым двум вопросам разброса мнений не наблюдалось и были выработаны конкретные решения, то по реорганизации особых отделов пришлось создать комиссию в составе В. Манцева, C. Мессинга (члена Коллегии ГПУ и руководителя полномочного представительства ГПУ в ЛВО) и Г. Ягоды.

Создавать комиссию потребовалось из-за того, что при голосовании по вопросу о реорганизации особых отделов мнения присутствовавших разделились поровну. Это явствует из обнаруженного нами уникального для оценки ситуации и единственного в своем роде документа того времени. Секретарь Коллегии ГПУ Р. Езерская-Вольф, вопреки сложившемуся порядку фиксации решений, записала на отдельном листке результаты голосования, т. к. сама процедура голосования применялась крайне редко^[383].

Из записи Р. Езерской-Вольф следует, что за реорганизацию особых отделов по замыслу Ф. Дзержинского проголосовали следующие участники заседания: В. Манцев, И. Уншлихт, С. Мессинг, Т. Самсонов (начальник Секретного отдела), Н. Рославец (заместитель начальника Административно-организационного управления ГПУ Украины), Г. Благонравов (начальник транспортного отдела), М. Дейг (председатель Одесской ГубЧК) и С. Реденс (начальник Административно-организационного управления ГПУ). Итого — 8 человек. Причем двое из них не являлись ни членами Коллегии ГПУ, ни полномочными представителями в регионах (Н. Рославец и М. Дейг), а С. Реденс был родственником Ф. Дзержинского.

Против реорганизации и, самое главное, резкого изменения задач особых отделов выступили: В. Менжинский (начальник Секретно-оперативного управления ГПУ и одновременно начальник Особого отдела), Г. Ягода (член Коллегии ГПУ и заместитель начальника Особого отдела), А. Артузов (второй заместитель начальника Особого отдела), И. Апетер (полномочный представитель ГПУ по Западному краю), Ф. Медведь (член Коллегии ГПУ, начальник Московского губотдела ГПУ), М. Трилиссер (начальник Иностранного отдела), В. Николаев (представитель НКВД) и С. Могилевский (полномочный представитель ГПУ в Закавказье). Как видно, оппонентами Ф.Дзержинского выступили и члены Коллегии, и большинство из присутствовавших на заседании полномочных представителей.

Вполне естественно, что баланс (восемь против восьми) сломал непосредственный инициатор обсуждения вопроса — председатель ГПУ. При таком повороте дела ничего не оставалось, как создать комиссию.

Ей вменили в обязанность, взяв за основу предложения Ф. Дзержинского, внести изменения в существовавшее Положение об особых отделах, избегая при этом допущения организационной ломки и расширения штатов^[384].

Уже исходя из состава комиссии можно было ожидать победы мнения председателя ГПУ, поскольку только Г. Ягода являлся сторонником сохранения дееспособных аппаратов госбезопасности в армии.

Правда, на заседаниях комиссии с правом совещательного голоса присутствовали В. Менжинский, А. Артузов и И. Апетер^[385].

Очередное заседание Коллегии было назначено на 9 мая 1922 г. На нем состоялось принятие знакового, в плане обеспечения безопасности Красной армии и Флота, решения: разделить особый отдел в центре и особые отделы ГубЧК на два самостоятельных подразделения. Теперь борьба со шпионажем и контрреволюцией, в том числе и в военной среде, являлась задачей вновь созданного Контрразведывательного отдела, а выявление разного рода недостатков в жизнедеятельности войск, а также борьба с крупными хозяйственными преступлениями в Вооруженных силах оставались за Особым отделом ГПУ и его местными органами^[386].

Таким образом, особисты лишались права вести работу по линии шпионажа и вскрывать контрреволюционные проявления, что, по сути, всегда являлось основной чекистской деятельностью.

Вместе с тем, те, кто трезво оценивал обстановку, понимали, что основным объектом разведывательно-подрывных усилий иностранных спецслужб и закордонных эмигрантских центров оставались Красная армия и Флот. Поэтому дебаты на Всеукраинском съезде особых органов закончились все же принятием итоговой резолюции, за которую участники проголосовали единогласно. В пункте первом говорилось: «Всемерно усилить осведомление в частях и учреждениях Красной армии с целью выявления контрреволюционной и шпионской работы, осуществляя разработку подобных дел в тесном контакте и под руководством КРО соответствующего Губотдела ГПУ»^[387].

Почти аналогичную резолюцию приняли и на съезде органов ГПУ Западного края^[388].

Все это говорит о надуманности некоторых решений майской Коллегии ГПУ, имевших в своей основе субъективистское и предвзятое отношение Ф. Дзержинского и некоторых его сторонников к особым отделам^[389].

Подводя итог, можно сказать, что реализация данной инициативы председателя ГПУ предопределила деградацию некогда стройной и эффективной в организационном, кадровом и деятельностном отношениях системы на несколько лет вперед.

В целом правильное, вытекающее из оперативной обстановки решение о выделении Контрразведывательного отдела должно было привести лишь к двум последствиям для особых органов губернских чрезвычайных комиссий, которые, конечно же, являлись анахронизмом в общей организационной структуре и достались ВЧК от существовавшей в 1918 г. сети органов Военного контроля Полевого штаба РВСР. Во-первых, оперативное обслуживание всех воинских частей и учреждений могли обеспечить особые отделы округов, корпусов и дивизий. И, во-вторых, деятельность особых отделов могла и должна была сконцентрироваться именно на Вооруженных силах, будучи увязана с работой губернских ЧК с учетом особенностей обстановки в данном регионе. Не было необходимости превращать особые органы в нечто среднее между милицией, аппаратами рабоче-крестьянской инспекции и партийными комиссиями при политотделах.

Совершенно справедливо утверждал начальник Административно-организационного управления ГПУ Украины И. Блат, что трения между особыми отделами и ГубЧК во многом можно было устранить введением института старшего оперативного начальника и отрегулировав потоки взаимоинформирования^[390].

Решение майского заседания Коллегии ГПУ было оформлено соответствующим приказом и развито в целом ряде других директив. Уже через неделю после заседания Коллегии был подписан приказ ГПУ № 77, согласно которому самостоятельные особые отделы военных округов, которые так беспокоили Ф. Дзержинского, ликвидировались. Они сливались с аппаратами полномочных представительств^[391].

Теперь или полпред ГПУ, или начальник секретно-оперативного управления становился по совместительству начальником особого отдела округа, если штаб его дислоцировался в одном населенном пункте с ПП ГПУ. Но на практике в полном объеме приказ реализовать не удалось. 24 июля 1922 г. приказом ГПУ № 148 самостоятельность сохранялась за Особым отделом Туркестанского фронта^[392]. А в октябре того же года, в соответствии с приказом № 271 и с учетом ликвидации ПП ГПУ по Поволжью, воссоздавался Особый отдел Приволжского округа с центром в Самаре^[393]. Судя по некоторым сохранившимся документам, действие приказа № 77 не распространили и на Особый отдел Московского военного округа^[394]. Независимым органом остался и Особый отдел Черноморского флота.

Сложнее было с особыми отделами корпусов и дивизий. Конфигурация их подчиненности зависела от ряда факторов, но прежде всего от места дислокации соответствующих органов военного управления. Особые отделы конных корпусов сохранили подчиненность ОО ГПУ.

Так же как и в полномочных представительствах, в центральном аппарате для более тесной увязки работы двух отделов организационно был применен кадровый прием, определяемый в документах тех лет как «личная уния». На практике это означало, что помощник начальника Особого отдела Р. Пиляр был назначен по совместительству заместителем начальника КРО ГПУ. С 1925 г. аналогично решался вопрос и с Я. Ольским: будучи заместителем начальника ОО ГПУ, он стал и помощником руководителя контрразведывательного отдела^[395].

Оставшаяся после реорганизации часть Особого отдела состояла всего лишь из секретариата и двух отделений — информационного и регистрационного. К октябрю 1922 г. в структуре ОО ГПУ создали еще экономическое отделение для обслуживания военной промышленности и бюро по фильтрации прибывающих из-за границы репатриантов^[396].

В плане произошедших изменений интересно посмотреть на штаты Особого отдела в сравнении с другими основными подразделениями ГПУ. На середину октября 1922 г. в Особом отделе имелось по штату 56 сотрудников, в КРО — 173, в Секретном — 167, в Транспортном — 108 и в Иностранном — 97^[397].

Если в центральном аппарате скоординировать работу по военной линии удалось достаточно быстро, то иная обстановка сложилась на местах. Стройная система подчиненности была разрушена, и в связи с этим возникали многочисленные трения и серьезные конфликты. Все это самым непосредственным образом сказывалось на оперативном обеспечении воинских частей и учреждений.

Сложившаяся ситуация не раз обсуждалась на заседаниях Коллегии ГПУ во второй половине 1922 г. В итоге члены Коллегии приняли решение провести в конце года Первый съезд полномочных представителей ГПУ и начальников губернских отделов.

В циркулярной шифровке от 17 ноября указывалось, что основными на съезде будут два вопроса: 1. Подведение итогов работы за год и задачи на новый период; 2. Организационные проблемы. Специально выделялся вопрос об особых отделах, их работе в Красной армии, организационном строении в регионах, где нет полномочных представительств, взаимоотношениях между особыми отделениями губернских отделов с одной стороны, корпусными и дивизионными — с другой^[398].

Всем полномочным представительствам предлагалось до съезда собрать совещания начальников секретно-оперативных частей для выработки конкретных предложений. А когда в ГПУ получили отчеты о совещаниях, то сочли за лучшее отменить съезд. Разброс мнений на местах, прежде всего об особых отделах, был достаточно велик, и даже звучала резкая критика в адрес руководства ГПУ по поводу непродуманной реорганизации. Характерны в этом отношении выступления участников съезда — начальников СОЧ и особых отделов полномочного представительства по Западному краю.

Начальник Витебского губотдела В. Даубе, к примеру, настаивал на ликвидации в полномочных представительствах всех линейных отделов, считая их ненужной надстройкой, а в губотделах — особых отделений, предлагая передать их объекты оперативного обслуживания особым отделениям дивизий и корпусов. Его поддержал председатель ГПУ Белоруссии Я. Ольский. Он, в свою очередь, предложил проводить окружное (т. е. на территории ПП ГПУ) объединение работы только по военной линии^[399].

В. Даубе как имевший значительный опыт руководящей работы в особых отделах в годы Гражданской войны и сразу после нее, предложил возвратиться к существовавшей ранее системе подчиненности особых отделов с привязкой к системе военного управления. Он вновь заявил о необходимости ликвидации особых органов губернских отделов, оставив в КРО уполномоченного по военным делам^[400].

Жесточайшей критике подверглось непомерно разросшееся «бумаготворчество» центрального аппарата и особого отдела в частности.

Была вообще поставлена под сомнение целесообразность решения, принятого в мае 1922 г. на заседании Коллегии, об изменении задач особых органов и системы их построения. Все это нашло свое отражение в принятой итоговой резолюции^[401].

В более спокойной обстановке, однако в аналогичном ключе, прошел и Первый Всеукраинский съезд особых органов. Это был недвусмысленный сигнал для Центра, ведь на Украине и в Западном крае дислоцировались самые боеспособные части Красной армии, а симптомы подготовки новой агрессии противника именно на Западе проявлялись с завидной регулярностью. Исходя из этого, особые отделы здесь должны были пребывать в дееспособном состоянии и работать самостоятельно в случае передвижения войск.

Несмотря на эти обстоятельства, позиция Ф. Дзержинского оставалась неизменной.

В августе 1923 г. начальник Особого отдела ГПУ Г. Ягода разработал и представил на рассмотрение заместителю председателя ГПУ И. Уншлихту проект приказа об объединении в центре и на местах особых и контрразведывательных отделов.

Зампред ГПУ, зная мнение Ф. Дзержинского на сей счет, направил проект на визу своему руководителю 18 августа. Ответ последовал незамедлительно, в этот же день. Руководитель органов госбезопасности наложил на документ следующую резолюцию: «Я не могу согласиться с настоящим приказом. Он фактически упразднил бы КРО и снова объединил его с Особым отделом. Во всяком случае проводить такую реформу без обсуждения в Коллегии и со мной, путем заготовки приказа считаю неправильным. Со стороны т. Ягоды это похоже на контрабанду. Вступительная часть приказа мне кажется панической»^[402].

Такая реакция председателя ГПУ (и по содержанию, и по быстроте ответа), вполне вероятные «вызовы на ковер» Г. Ягоды и И. Уншлихта привели к осложнению отношений последнего и с Ф. Дзержинским и с Г. Ягодой. В итоге, он принял решение вообще уйти из органов госбезопасности. Фактический руководитель всей оперативной и административной работы ВЧК — ГПУ с 1921 г. в конце августа 1923 г. перешел на службу в военное ведомство и первоначально занял пост начальника управления снабжения РККА^[403].

Нерешенность вопросов в области дальнейшего строительства системы особых отделов провоцировала снижение ее работоспособности, приводила к ненужным трениям с другими аппаратами ГПУ на местах.

Обстановка в организационной сфере еще более обострилась в связи с масштабным переходом Красной армии на территориально-милиционную систему. К началу марта 1923 г. из 49 стрелковых дивизий РККА уже 10 были территориальными. И этот процесс набирал скорость^[404].

Вставал вопрос: каким образом и какой орган ГПУ будет оперативно обслуживать тердивизии и районы их формирования. Ведь подавляющую часть личного состава (рядовых и младших командиров) составляли так называемые «переменники», которые лишь на два месяца в году привлекались на военные сборы, а в остальное время работали по месту проживания. Интересы особых отделов и территориальных органов еще более переплетались. Работая по переменникам, особисты неминуемо вторгались в зону ответственности губернских отделов ГПУ, их информационных, контрразведывательных и секретных отделов.

Очередная попытка решить назревшие проблемы была предпринята на состоявшемся в январе 1925 г. Втором Всесоюзном съезде начальников особых отделов.

Как мы знаем, между двумя съездами прошло пять лет, и работа особых органов ГПУ претерпела значительные изменения. Изменилась и ситуация в организационной сфере. Обиды особистов, вызванные отсутствием должной реакции центра на те сложности, которые возникли в вопросах подчиненности, координации, взаимоинформирования между различными органами госбезопасности на местах, выплеснулись еще до начала первого заседания. Многие из собравшихся не верили в возможность реализации на практике проектов резолюций съезда, не надеялись на поддержку руководства ОГПУ. И мрачные прогнозы, казалось, начинали сбываться. Уже в первый день съезда перед руководящими сотрудниками особых отделов выступил Ф. Дзержинский. Он, как и положено основному докладчику, остановился на обстановке в стране и в мире, условиях, в которых происходит реформирование Красной армии и Флота. Говоря об очередных задачах особых отделов, председатель ОГПУ вновь констатировал, что нужно «постоянно наблюдать, постоянно следить, постоянно принимать соответствующие меры, постоянно помогать командованию армии и делать ее более классовой и состоящей из середняцких, бедняцких крестьянских масс»^[405]. Ни о какой борьбе со шпионажем и контрреволюционными проявлениями в войсках он не упомянул.

Чтобы упредить критические выступления, слово взял заместитель председателя и начальник особого отдела Г. Ягода. «На многих наших товарищей, — сказал он, — часто сильно действует то, якобы пониженное политическое значение Особого отдела… которое сейчас наблюдается… Я думаю, что это глубокая ошибка…»^[406] Далее Г. Ягода призвал сидящих в зале не использовать трибуну съезда для полемики. Более того, ссылаясь на предшествующие беседы с некоторыми делегатами, он в категорической форме отверг крайние точки зрения: во-первых, вывести особые отделы из системы органов ОГПУ и передать в военное ведомство; во-вторых, вернуть особистам тот статус, который они имели до майского (1922) решения Коллегии, вновь слить ОО и КРО ОГПУ и их местные аппараты^[407]. После такого заявления ни один из участников съезда не решился отстаивать свою позицию в организационных вопросах.

Однако вообще не замечать критического настроя собравшихся было нельзя. Поэтому докладчику по оперативным вопросам, заместителю начальника ОО ОГПУ Р. Пиляру пришлось отметить некоторые ошибки в организационном строительстве и определении задач особых отделов, что в итоге привело к атрофированию оперативной работы и она стала поверхностной^[408].

Допущенные перегибы Р. Пиляр объяснил реакцией на доминирующую роль особых отделов в годы Гражданской войны и некоторое время после ее окончания. Он признал, что лишение особых отделов оперативных функций, права действовать в области борьбы со шпионажем и антисоветскими элементами в армии и на флоте, децентрализация системы особых органов являлись ошибочными мерами. Для исправления ситуации Р. Пиляр не предлагал вновь все кардинально изменить, но призывал принять все меры к увязке работы особых отделов с контрразведывательными, экономическими и секретными подразделениями территориальных органов, «с работой по контрреволюции и шпионажу»^[409].

Докладчик согласился с необходимостью большего учета изменений в структуре РККА и нового территориально-административного деления.

По организационным вопросам высказался и помощник начальника ОО ОГПУ Л. Залин. Он настаивал на том, что начальником особого отдела территориальной дивизии должен быть начальник губернского отдела ОГПУ. Но это в случае, если все части дивизии дислоцируются и комплектуются на территории одной губернии. Правда, Л. Залин подчеркнул огромную загруженность начальника губотдела и опасность, в связи с этим, того, что будет уделяться недостаточно внимания работе в войсках. Кроме того, многие руководители территориальных органов не знали специфики армейской среды, не обладали необходимым минимумом военных знаний^[410].

В конце работы съезда, 28 января 1925 г., была принята специальная резолюция по организационным вопросам, основанная на предложениях выступавших. Наиболее важными являлись следующие пункты резолюции.

1. Особотделения и военные группы губотделов ОГПУ вливаются в особые отделения кадровых частей Красной армии.

2. Особые органы кадровых частей подчиняются особотделам военных округов. Начальниками последних могут быть и руководители губотделов, однако только во внутренних, но не в приграничных военных округах и при условии, что штаб округа дислоцируется в соответствующем губернском городе.

3. Особые отделения конных корпусов и дивизий подчиняются только начальнику военно-окружного аппарата ОО ОГПУ.

4. Особые отделения стрелковых корпусов наделяются правом давать оперативные директивы и инспектировать дивизионные аппараты^[411].

Серьезные итоговые документы удалось принять и по вопросу о компетенции и задачах особых органов.

Таким образом, можно констатировать, что Второй Всесоюзный съезд особых отделов ОГПУ, приняв соответствующие резолюции, устранил многие недостатки в организационном строительстве и оперативной деятельности, порожденные майским (1922) решением Коллегии ГПУ. Практика не подтвердила казавшуюся тогда эффективной линию его сторонников. Победе здравого смысла, безусловно, способствовали и некоторые субъективные обстоятельства. Сюда, прежде всего, можно отнести невероятную загруженность председателя ОГПУ одновременной работой в качестве руководителя ВСНХ и транспортного наркомата. В. Манцев, ближайший сторонник Ф. Дзержинского во всех вопросах, включая и организационный, уже в сентябре 1923 г. ушел из органов госбезопасности сначала в наркомат РКИ, а затем в ВСНХ^[412].

Следующей вехой в совершенствовании системы органов госбезопасности, действовавших в военной сфере, стал сентябрь 1930 г., когда состоялось объединение Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ и их местных аппаратов.

Такое решение принималось не в одночасье. Поиск лучшего организационного решения, адекватного изменившейся к концу 20-х годов обстановке, начался еще в 1927 г.

Инициатором «объединительных» усилий стал заместитель председателя ОГПУ и начальник его Особого отдела Г. Ягода. За его подписью всем полномочным представителям ОГПУ в регионах, председателям ГПУ Украины, Крыма и Закавказья, а также в окружные особые отделы была направлена специальная директива с требованиями представить в Москву свои предложения и проекты штатов. В развитие данного документа начальник КРО ОГПУ А. Артузов разослал в пятнадцать адресов указание. Оно содержало важные целевые установки, а именно: объединение не должно быть механическим; итогом объединения должно стать устранение параллелизма в работе КРО и ОО; следует избегать резких организационных перестроек, могущих привести к ослаблению отлаженной деятельности^[413].

По замыслу Г. Ягоды, объединенный орган должен был решать в армейской среде следующие задачи: 1. Отслеживать настроения войск, уровень дисциплины, недостатки в хозяйственных и мобилизационных вопросах; 2. Вскрывать контрреволюционные группировки, и прежде всего среди комсостава, состоящего на службе и в запасе; 3. Бороться со шпионажем и диверсиями^[414].

К сожалению, нам не удалось обнаружить документов, объясняющих, почему столь насущное предложение по объединению не было реализовано в течение еще трех лет. Частичное объяснение данному факту дает текст докладной записки заместителя начальника Административно-организационного управления ОГПУ А. Шанина, направленной В. Менжинскому. Автор доклада утверждал, что с мест поступили предложения, влекущие увеличение штатной численности и фонда оплаты труда (с 551 000 рублей до 646 000 — по центральному аппарату). Начальников отделений объединенного Особого отдела предлагалось приравнять к 12 разряду, чему соответствовали три ромба на петлицах. По мнению А. Шанина, на этой почве мог возникнуть антагонизм с другими отделами, где и оклады и звания оказывались ниже^[415].

Вполне возможно, что в связи с резким обострением международной обстановки, которое в исторической литературе называют «военной опасностью 1927 года», неосуществимыми стали планы по увеличению бюджета ОГПУ. Приоритетными вновь оказались вопросы укрепления РККА и военной промышленности.

Реально процесс объединения пошел лишь в 1930 г., когда обстановка вновь накалилась, но теперь уже по внутренним причинам: началась форсированная коллективизация, сопровождавшаяся огромным всплеском террористической деятельности в сельских районах и реальной угрозой крестьянских восстаний. Все это оценивалось руководством большевистской партии как обострение классовой борьбы. А с внутренним врагом призваны были «разбираться» прежде всего органы государственной безопасности.

Выводы из анализа складывающейся ситуации нашли свое отражение в приказе ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем содержались категорические требования ко всем полномочным представителям в регионах и начальникам особых органов военных округов следить за тем, чтобы особистам не только не запрещалось работать по линии выявления вне «казармы» связей военнослужащих, подозреваемых в шпионской или контрреволюционной деятельности, но и требовать этого от особых органов всех уровней. Этим органам впредь разрешалось самостоятельно вести разработки по шпионажу и антисоветским проявлениям в районах комплектования территориальных частей^[416].

11 августа 1930 г. за подписью председателя ОГПУ В. Менжинского во все полномочные представительства было передано по телеграфу специальное распоряжение. В нем указывалось: «В настоящий период обострения классовой борьбы и надвигающейся опасности войны внутренняя и зарубежная контрреволюция основную ставку делает на проникновение в армию. Это требует перегруппировки сил»^[417]. По мнению В. Менжинского, с большей эффективностью обеспечить безопасность РККА сможет только объединенный аппарат, включающий в себя подразделения Особого, Контрразведывательного и Восточного отделов ОГПУ. «Вопрос о слиянии… сверху донизу, — указывал он, — и создание единого мощного аппарата требует немедленного разрешения». Полномочным представителям давалось всего две недели для представления в ОГПУ подробных соображений и проработанных проектов штатов.

В указании излагались не просто ориентиры для предложений, а фактически предрешалось, каковой должна быть новая система. Местным начальникам реально оставалось право уточнить в своих докладах лишь некоторые детали.

Рассмотрим подробнее, чего требовал В. Менжинский. Во-первых, сохранить аппараты особых отделов дивизий, укрепить их в кадровом отношении, добиться возможности автономного функционирования аппаратов в случае изменения дислокации дивизий. Во-вторых, объединенный орган (ОО — КРО) полномочных представительств усилить за счет других подразделений в районах, насыщенных бандитскими, повстанческими и белогвардейскими элементами и в важнейших политических и промышленных центрах.

В объединенном аппарате планировалось иметь четыре группы: а) по общему освещению армии; б) по технике и вооружению; в) по контрреволюции в армии и вне ее; г) по шпионажу в армии и вне ее^[418].

Тот факт, что В. Менжинский форсировал процесс объединения, ставил своим подчиненным сжатые сроки, и все это при отсутствии в Москве своих главных помощников — заместителя председателя Г. Ягоды и начальника Секретно-оперативного управления Е. Евдокимова, говорит о полученном им указании Политбюро ЦК ВКП(б) и лично И. Сталина. Чем-то другим объяснить такую спешку нельзя. Время подачи окончательных предложений, определенное В. Менжинским (25 августа), совпадает с датой заседания Политбюро. В повестке дня указанного совещания значился «вопрос ОГПУ»^[419].

Политбюро утвердило предложения ранее созданной комиссии об увеличении контингента сотрудников ОГПУ на 3165 единиц, а также внутренних и пограничных войск ОГПУ на 6 тысяч человек. Соответственно, увеличивалась и смета органов госбезопасности.

Приказ ОГПУ о слиянии Особого, Контрразведывательного и Восточного отделов был выпущен 10 сентября 1930 г.^[420]

Как это обычно бывает на практике, внедрение новаций не проходит без шероховатостей, требует неких разъяснений и детализации. Поэтому в ноябре 1930 г. ОГПУ указало местным органам, что по вопросам политико-боевого состояния войск, борьбы с вредительством и бесхозяйственностью в армии особые отделы ПП ОГПУ подчиняются особым отделам соответствующих военных округов и что все материалы по этим вопросам концентрируются в последних для реализации через командование округа. Кроме того, отныне особые отделы округов и полномочных представительств подчиняются непосредственно ОО ОГПУ. Только в центре могли решаться и вопросы перемещения руководящих кадров^[421].

Таким образом, можно констатировать де-юре и де-факто восстановление единой системы органов госбезопасности, работающих в военной среде к началу 1930-х годов. Особым отделам уже не просто разрешалось, а вменялось в обязанность заниматься основным чекистским трудом — борьбой со шпионажем и контрреволюционными проявлениями, не ограничивая свои разработки территорией воинских частей и учреждений. Процесс организационных исканий, продлившийся более восьми лет, в основном завершился. При этом нельзя не упомянуть, что определение роли и места особых органов в едином организме ГПУ — ОГПУ затруднялось наличием субъективных взглядов некоторых руководящих работников, включая и Ф. Дзержинского.

В последние три года исследуемого нами периода никаких серьезных изменений система особых отделов не претерпела. Отметим лишь достаточно важное постановление Президиума ЦИК СССР от 17 сентября 1931 г., согласно которому Реввоенсовет был лишен права давать Особому отделу ОГПУ задания и контролировать их исполнение^[422].

10 июля 1934 г. Центральный исполнительный комитет СССР, основываясь на решении Политбюро ЦК ВКП(б), создал на базе ОГПУ Народный комиссариат внутренних дел. Структура ядра НКВД — Главного управления государственной безопасности — первоначально мало чем отличалась от ОГПУ. Самостоятельным оперативным подразделением ГУГБ НКВД СССР остался Особый отдел, функции которого не изменились^[423].

Подытоживая изложенное в данном параграфе, можно сделать следующие выводы.

1. К концу Гражданской войны особые отделы подошли достаточно организованной системой с богатым опытом борьбы со шпионажем и контрреволюционными проявлениями не только в войсках, но и во фронтовых тыловых районах. Согласно «Положению об особых отделах» они, единственные в структуре ВЧК, призваны были вести контрразведывательную работу на всей территории страны. В рамках особых отделов зародилась внешнеполитическая разведка органов госбезопасности.

2. В период перехода от войны к миру (конец 1920–1922 гг.) существенно меняется роль Красной армии. Лозунг «все для фронта, все для победы» становится неактуальным. Относительная устойчивость дислокации войск в корне меняет поле деятельности особых отделов — они все больше и больше сосредотачиваются на работе именно в армейской среде. Однако это происходит не сразу. В связи с этим по ряду направлений деятельности возникает параллелизм с территориальными органами в лице губернских чрезвычайных комиссий. Последние выдвигаются на первый план, особенно в условиях новой экономической политики.

3. Для устранения параллелизма руководство ВЧК, а затем ГПУ принимает необходимые меры. Однако темп и антиособистская направленность этих мер, подкрепляемая субъективными представлениями Ф. Дзержинского и небольшой группы его сторонников в руководстве органов госбезопасности, приводят к серьезным издержкам. В результате майского (1922) решения Коллегии ГПУ особые отделы превращаются в нечто среднее между органами милиции и аппаратом наркомата РКИ. Лишенные права заниматься борьбой со шпионажем и контрреволюцией, проводить задержания, аресты и следственные действия, особые отделы деградируют как чекистские органы. Из них уходят лучшие кадры. Раздаются голоса о нецелесообразности существования особых отделов как таковых.

4. Однако практика показала полную абсурдность ликвидации стройной системы особых отделов и сужения их полномочий. Ведь РККА была и оставалась основным объектом разведывательно-подрывной деятельности противника. Уже к 1927 г. это было осознано, и предпринимались попытки изменить ситуацию. Причем эти попытки стали возможны только после смерти Ф. Дзержинского и назначения председателем ОГПУ В. Менжинского.

5. Затянувшаяся организационная реформа особых органов была завершена в основных своих чертах в сентябре 1930 г., когда Особый, Контрразведывательный и Восточный отделы ОГПУ объединились в единый Особый отдел. Систему особых отделов на местах вновь увязали с системой военного управления: дивизионные аппараты подчинили корпусным, а последние — окружным особым отделам. Особые органы полномочных представительств обязывались всю добытую информацию, связанную с боеготовностью войск, незамедлительно передавать в окружные отделы.

6. С начала 1930-х годов и позднее система особых отделов оставалась жестко централизованной и видоизменялась лишь в связи с дальнейшим организационным строительством РККА и Флота.

Одним из основных инициаторов идей и проводником практических действий по воссозданию стройной системы органов ГПУ — ОГПУ, обеспечивавших безопасность Вооруженных сил, являлся Г. Ягода. И надо отдать ему должное в этом отношении.

§ 4. Кадровый потенциал особых отделов

В годы Гражданской войны основным объектом внимания партийно-государственного руководства страны была армия и все, что было связано с достижением победы на фронте. Это, безусловно, сказалось и на приоритетах в работе органов государственной безопасности. Значительные организационные и кадровые усилия Коллегии и Президиума ВЧК фокусировались на особых отделах в действующих частях Красной армии и в губерниях. Лучшие чекистские кадры направлялись на работу в особые органы, неоднократно проводились мобилизации, как по линии ВЧК, так и по линии партийных комитетов. В одном из приказов ВЧК прямо говорилось, что «лучшие партийные товарищи должны быть переброшены для усиления аппаратов особых отделов армии»^[424]. И это требование реализовывалось в полном объеме.

К концу 1920 г. в системе особых отделов работали такие известные чекисты, как В. Менжинский, Г. Ягода, Е. Евдокимов, И. Апетер, В. Панкратов, И. Воронцов, Н. Быстрых, Г. Русанов, Ф. Медведь, Я. Ольский и многие другие. Длительная работа в армейской среде позволила им хорошо изучить жизнедеятельность войск, установить хорошие служебные и, что немаловажно, личные отношения с военными деятелями фронтового и армейского звена, руководителями революционных военных советов, политработниками.

Однако послевоенное сокращение армии и ее реорганизация с одной стороны и необходимость укрепления территориальных органов госбезопасности, включая полномочные представительства ВЧК, с другой, привели к тому, что многие опытные особистские руководители были перемещены по службе и впоследствии к особым органам прямого отношения не имели.

Если с крупными руководителями проблем почти не возникало, то, к сожалению, этого нельзя сказать о других категориях личного состава особых отделов. За годы войны в военно-чекистские органы принимались на работу отнюдь не только мобилизованные в партийном порядке большевики — выходцы из рабочей среды. Социальный, национальный и партийный состав особых отделов был достаточно пестрым.

К сожалению, точной цифры, отражающей количество личного состава особых отделов ВЧК к концу 1920 — началу 1921 гг., отыскать в архивах не удалось. Известно лишь, что существовало 4 фронтовых отдела, 16 армейских, 57 дивизионных, 31 контрольный пункт, 36 особых постов и 27 особых бюро и столов. Кроме того, функционировали 30 особыхотделов губернских ЧК и 11 контрольно-пропускных пунктов^[425].

По данным Административно-организационного управления ВЧК на 12 февраля 1921 г., общая численность сотрудников особых органов (без учета личного состава ОО губернских ЧК) составляла 9745 человек^[426].

При подготовке сводного отчета ВЧК в конце 1921 г. использовались статистические данные, полученные лишь от 29 особых органов. Какая же картина создается на основе приводимых сведений?

1. Общее количество членов большевистской партии — 4449. Из них с дореволюционным стажем — 575 сотрудников. Подавляющее большинство (2959) вступили в партию в годы Гражданской войны. Кроме того, имелось 563 кандидата в члены партии и 118 комсомольцев^[427].

2. Из общего количества сотрудников 404 особиста пришли на работу в ВЧК в 1918 г., 1236 — в 1919 г., однако основная масса имела чекистский стаж 1–2 года (7576 человек).

3. По образовательному уровню выделялось пять позиций: имеющие высшее образование — 174 (1,9 %); среднее — 2262 (24,5 %); начальное — 6104 (66,2 %); домашнее — 564 (6,1 %); неграмотных — 112 (1,2 %).

Оценивая личный состав особых отделов по указанным выше позициям, можно утверждать, что показатели у них выше, чем у сотрудников губернских чрезвычайных комиссий^[428].

Однако принадлежность к правящей партии, уровень образования и чекистский стаж не являлись гарантией добросовестного отношения к труду, соблюдения законов и подзаконных актов при исполнении обязанностей, высоких нравственных устоев и т. д.

Поэтому как только закончилась Гражданская война и началось сокращение армии, а следовательно и особых органов, встал вопрос об аттестации сотрудников и чистке их рядов. Впрочем, этой процедуре были подвергнуты все без исключения работники органов госбезопасности.

В начале декабря 1921 г. заместитель председателя ВЧК И. Уншлихт подписал приказ № 406 об организации чистки чекистских рядов. На самотек этот процесс пустить было нельзя, поэтому к приказу прилагалась достаточно подробная «Инструкция по проверке и аттестации сотрудников органов ВЧК»^[429].

«Важнейшая задача аттестации и учета сотрудников особых отделов, — говорилось в документе, — это сделать отбор преданнейших партии, стойких сознательных работников и выкинуть весь негодный шкурнический элемент, непригодный для работы в органах ВЧК».^[430]

Перед началом масштабной аттестации и чистки всем руководителям органов на местах предлагалось завести на каждого сотрудника послужные списки, о чем в обстановке войны зачастую забывали. От чекистов требовалось собственноручно написать автобиографию, где необходимо было указать не только места службы и должности в системе органов госбезопасности, но и такие подробности, как, например, участие в расстрелах. Отдельно полагалось подготовить отчет о личном вкладе в разного рода операции с указанием вышестоящих товарищей, которые могли бы это подтвердить.

Аттестационные комиссии обязывались оценивать сотрудников по следующим позициям: 1) работоспособность; 2) качества нервной системы и характера; 3) политическая подготовка; 4) принадлежность ранее к другим партиям; 5) чекистские способности, в какой работе наиболее эффективно себя проявляет; 6) заслуги в чекистской деятельности; 7) отношение к сослуживцам и т. д.

Для особистов был введен специальный пункт — «Взаимоотношения с РВС на фронте (натянутое, хорошее), имеет ли заслуги, награды от РВСР или за какие-нибудь пороки удален по требованию РВС»^[431].

Судя по тексту Инструкции, руководство ВЧК делало упор именно на аттестацию особистов. Такой вывод подкрепляется и соответствующими документами Президиума ВЧК Так, на его заседании 27 октября 1921 г. был специально заслушан заместитель начальника Особого отдела ВЧК А. Артузов. По результатам доклада Президиум поручил ему разработать проект инструкции по аттестации и проверке сотрудников особых органов, который следовало увязать с подготовкой мобилизационного плана по линии ВЧК на случай развертывания РККА для отражения возможной агрессии^[432].

Поскольку данное заседание Президиума ВЧК состоялось более чем за месяц до появления приказа № 406, то можно с полной уверенностью сказать, что автором представленной им инструкции также являлся А. Артузов. Он же был назначен и председателем Центральной аттестационной комиссии не только по особым отделам, но и всей ВЧК.

Появление приказа и предпринятые на его основе организационные мероприятия нельзя рассматривать в отрыве от чистки рядов большевистской партии, проводимой по всей стране уже с конца июля 1921 г.^[433] Ход чистки обсуждался на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б). Вероятно, именно оттуда последовало указание Центральной проверочной комиссии разработать и направить на места постановление «О проверке сотрудников ЧК». Оно обязывало партийные комитеты при проведении чистки коммунистов — сотрудников чрезвычайных комиссий учитывать особенности их работы^[434].

Несмотря на разъяснения, партийная чистка на практике стала превращаться в избиение сотрудников госбезопасности. Накопившиеся противоречия и конфликты между местными партийными вождями и чекистами выплеснулись наружу и вылились в массовое исключение последних из РКП(б).

В аппарате ВЧК с тревогой следили за происходящим. Показательно в этом плане письмо начальника Административно-организационного управления и одновременно заместителя начальника Секретно-оперативного управления Г. Ягоды. 8 октября 1921 г. он проинформировал руководство ВЧК и основных отделов, что «органы ВЧК накануне катастрофы ввиду громадного процента исключения из партии, главным образом, ответственных работников, как то: начальников секретных и особых отделов…»^[435]. В Новгороде, Пскове, Астрахани из партии исключили целиком всю коллегию губернских ЧК Работа там совершенно остановилась. «Работник ЧК, — прозорливо утверждал Г. Ягода, — это жертва нашей партии, жертва революции… Куда он пойдет, что будет делать среди обывателей „проклятый“ человек, среди коммунистов „отверженец“?»^[436] Г. Ягода предлагал своим коллегам тщательно обсудить сложившееся положение, разработать меры в виде проектов приказов, записок в ЦК РКП(б) и принять эти документы на заседании Президиума ВЧК.

На основании изложенного становится очевидна причинно-следственная связь между письмом Г. Ягоды и изданием приказа № 406 с соответствующей инструкцией. Делая акцент на аттестации, на характеристике заслуг в оперативной, следственной и иной чекистской работе, а следовательно, на полезности для государства, руководители ВЧК защищались от предвзятого отношения «партийных чистильщиков». Однако это вовсе не означало, что избавляться от «примазавшихся» и корыстных элементов было не нужно. Чекистская аттестация охватывала всех сотрудников, вне зависимости от того, состоят ли они в большевистской партии или нет.

Как мы уже отмечали, приказом предусматривалось проверить и аттестовать в первую очередь сотрудников особых отделов. Из органов предписывалось «беспощадно удалять: а) неработоспособных сотрудников; б) нарушающих чекистскую дисциплину и конспирацию; в) привлекавшихся к ответственности и присужденных к наказанию за преступления; г) бывших жандармов, полицейских и т. п. лиц, внушающих малейшее сомнение со стороны своего прошлого»^[437].

Не забыли руководители ВЧК и про сотрудников Центрального аппарата. В развитие приказа № 406 и ряда других решений был издан новый приказ, теперь уже ГПУ № 107 от 17 июня 1922 г., которым объявлялось о создании подкомиссии по аттестации и проверке личного состава всех подразделений и вновь назначаемых в Москву работников^[438].

Аттестация и чистка сотрудников особых отделов, проводимая на фоне сокращения Красной армии, привела к следующему результату: во фронтовых и военно-окружных аппаратах из почти десяти тысяч человек осталось на службе всего 720^[439].

Приводя эти шокирующие цифры, считаем необходимым прояснить следующее. Как уже говорилось выше, в мае 1922 г. Коллегия ГПУ приняла решение разделить особые отделы на две части. Сохранялись особые отделы для обслуживания войсковых частей и учреждений с точки зрения выявления «ненормальностей» в функционировании военного организма. Из подразделений, которые вели «линейную» работу, т. е. боролись с подрывной деятельностью иностранных разведок и с антисоветскими белогвардейскими организациями, создавался Контрразведывательный отдел ГПУ и соответствующие отделы в составе Полномочных представительств и губернских аппаратов. Непосредственно в особых отделах осталось меньше половины прежнего количества сотрудников.

Как все это сказалось на кадровом составе особых отделов, хорошо видно из материалов съезда их руководителей на Украине и совещания начальников губотделов ГПУ Западного края, проведенных в ноябре 1922 г.

Председатель ГПУ Украины В. Манцев, давний противник самостоятельности особых органов, вынужден был признать: «В настоящий момент тяжелое экономическое состояние особорганов и некоторое разочарование в связи с временной уступкой многих позиций заставляет некоторых товарищей уходить из особых отделов, считая их реорганизацию — ликвидацией»^[440]. Начальник Особого отдела 7-го стрелкового корпуса Любомирский заявил, что в его аппарате осталось всего 12 человек, а лучшие работники окружного Особого отдела были отозваны ГПУ Украины. Особый отдел оказался настолько сжат, что «даже случайная потеря одного — двух сотрудников ставит дело в тяжелое состояние». В количественном отношении несколько в лучшем положении оказался Особый отдел 6-го стрелкового корпуса. Однако, как отметил в своем выступлении его начальник Радецкий, из 61 сотрудника лишь двоих можно считать высококвалифицированными, а остальные не имели опыта работы и хотя бы среднего образования^[441]. Аналогичную картину нарисовали все без исключения выступающие.

Итак, особые отделы в 1922 г. не только сократили количественно, значительно урезав их штатные расписания, но и перебросили лучших оперативных работников и руководителей на укомплектование контрразведывательных подразделений территориальных органов. Начальник Особого отдела ГПУ Украины Е. Евдокимов, к примеру, возглавил Полномочное представительство на Правобережье Украины; В. Даубе, руководивший армейскими и фронтовыми особыми отделами, был назначен начальником Витебского губотдела; Я. Ольский стал председателем ГПУ Белоруссии. Ведущие сотрудники Особого отдела ГПУ (А. Артузов, Р. Пиляр, С. Пузицкий, И. Сосновский, Н. Демиденко и др.) составили ядро Контрразведывательного отдела и прославили его проведением ряда успешных операций, таких как «Трест», «Синдикат-2», «Центр действия» и других.

Показателен и тот факт, что в январе 1925 года, на II Всесоюзном съезде особых отделов, из 53 присутствующих делегатов только 11 в годы Гражданской войны и до реорганизации 1922 г. занимали должности начальников особых отделов дивизий, армий и фронтов^[442].

Таким образом, преемственность нарушилась, и обучать молодых сотрудников особистскому мастерству было некому. Проблема квалификации кадров приобретала важнейшее значение.

Вопрос о профессиональном обучении и общеобразовательной подготовке сотрудников в начале 20-х годов стоял очень остро. Никаких школ и курсов по линии особых отделов не было. Руководители особых органов корпусов и военных округов били тревогу.

Так, один из участников Первого Всеукраинского съезда начальников особых отделов Воробьев предложил создать на Украине курсы для обучения низовых работников. В то же время он указал, что отрыв сотрудников от непосредственной работы на период прохождения курсов негативно отразится на оперативной деятельности, поскольку штаты сокращены ниже возможного предела^[443]. Воробьев настаивал на необходимости написания «устава для особотделений». Под «уставом» понималось учебное пособие, состоящее из трех разделов: а) необходимые политические знания; б) сведения об организации и системе боевой подготовки войск, а также вооружении; в) приемы и методы особистской работы. Следовало обязать всех сотрудников изучить устав и сдать экзамен. Те, кто не смог освоить все разделы устава, подлежали незамедлительному увольнению^[444].

Подчеркнем, что на первое место в учебном пособии Воробьев предложил поставить общеполитическую (читай: общеобразовательную) подготовку. Это оставалось актуальным и в последующие годы. Член мандатной комиссии по приему на созданные в Москве курсы ГПУ, начальник отделения Секретного отдела ГПУ Я. Генкин с неподдельной тревогой докладывал в мае 1923 г. И. Уншлихту, В. Менжинскому и Г. Ягоде: «Меня, как и других членов комиссии, охватывает жуть при мысли, что вся эта масса товарищей что-то делала на местах и, нахватавшись кой-каких вершков на курсах, будет и впредь что-то делать… в органах ГПУ. Здесь полных 100 % абсолютной политической неграмотности и почти такой же неграмотности чекистской»^[445]. И все это при том, что поступающие на курсы имели стаж работы в органах ВЧК — ГПУ от двух до пяти лет. А несколько человек из числа будущих курсантов занимали руководящие должности в особых отделах.

Я. Генкин уверял членов Коллегии ГПУ, что за два месяца обучения на курсах практически невозможно достигнуть поставленных целей, и поэтому предлагал заняться регулярной переподготовкой кадров, подключая чекистов на местах в систему политической учебы, организованную партийными комитетами и политотделами в РККА.

На курсах ГПУ в Москве каждый набор состоял из 145 человек. Из них только 30 сотрудников готовились по особистской линии^[446].

Следующим шагом в создании системы обучения руководящего и оперативного состава стала организация Высших курсов ГПУ со сроком обучения шесть месяцев. Была уточнена и расширена учебная программа. Она позволяла на хорошем уровне подготовить слушателей в политическом, общеобразовательном и профессиональном отношении. Среди изучаемых дисциплин были такие, как: история РКП(б), исторический материализм и политическая экономия, принципы карательной политики Советской власти, судебное законодательство, церковь и государство, социальная психология и, наконец, русский язык и арифметика^[447]. Особое место отводилось чекистскому направлению обучения. Слушатели должны были знать историю разведывательных органов царской России и иностранных государств, историю, задачи и структуру советских органов госбезопасности, историю и современную деятельность партий эсеров, меньшевиков и анархистов, методы борьбы с различными видами контрреволюции и шпионажем.

Обучать курсантов военному делу на уровне военных школ не предполагалось. Это обстоятельство было явным недостатком для особистов, работа которых происходила в армейской и флотской среде.

Руководство ОГПУ постаралось исправить сложившееся положение. В конце октября 1924 г. была издана директива, где говорилось: «В целях подготовки работников особых органов ОГПУ при Высшей пограничной школе открывается специальное отделение с продолжительностью курса в восемь месяцев и численностью слушателей в 60 человек»^[448]. Для обучения принимались только сотрудники, имеющие особистский стаж не менее года, более трех лет состоявшие членами РКП(б) и в возрасте до 35 лет. Отбор будущих слушателей проводили окружные аттестационные комиссии на основе разосланной на места программы, предусматривающей предварительное овладение определенным минимумом специальных, военных и общих знаний. Руководители органов и члены аттестационных комиссий предупреждались о персональной ответственности за соответствие каждого кандидата требованиям^[449].

Безусловно, что квота в 60 человек не позволяла пропускать через Высшую пограничную школу необходимое количество оперативного и руководящего состава. Поэтому особистов направляли на учебу и на Высшие курсы ОГПУ, преобразованные в 1929 г. в школу по переподготовке работников внутренних органов. Требования к зачисляемым в школу еще более повысили. Поскольку речь шла уже о переподготовке, то стаж практической работы для зачисленных на обучение увеличили до 5 лет^[450].

В связи с резким обострением внутриполитической обстановки в стране при переходе к политике сплошной коллективизации, Политбюро ЦК ВКП(б) в августе 1930 г. утвердило решение ранее созданной комиссии по увеличению штатной численности органов госбезопасности. Согласно данному решению, с 1 октября ОГПУ должно было пополниться более чем на три тысячи человек^[451].

Руководство ОГПУ незамедлительно отреагировало на новую кадровую политику. Набор особистов в Высшую пограничную школу увеличили до 100 слушателей^[452].

Произошли изменения в организации учебного процесса в Центральной школе ОГПУ. Помимо штатного состава, к преподавательской работе стали привлекаться руководящие сотрудники основных оперативных отделов. На основании приказа ОГПУ от 2 сентября 1930 г. сто одиннадцать работников центрального аппарата утверждались в качестве лекторов^[453].

В приказе подчеркивалась необходимость переработать программы, тезисы лекций и учебные пособия, в которых, помимо изложения исторической части, следовало акцентировать внимание на стоящих в данный момент задачах, иллюстрируя их примерами из оперативной практики. Ответственность за эти вопросы председатель ОГПУ возложил на помощника начальника Секретно-оперативного управления А. Кауля, который одновременно возглавил и группу преподавателей по истории органов госбезопасности. Формировались группы и по линиям работы. Так, в особистскую группу вошли заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Л. Иванов и руководители отделений — В. Троицкий, С. Пинталь, А. Моряков, Р. Баланда, Н. Лагодюк^[454].

С середины 20-х годов неоднократно ставился вопрос о создании курсов оперативного состава при полномочных представительствах и особых отделах округов и даже предпринимались реальные попытки их организации, прежде всего для вновь зачисленных в органы госбезопасности.

Однако такая форма обучения не получила развития ввиду недостатка финансовых средств и учебных материалов. На один из документов, в котором предлагалось узаконить местные курсы, заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода наложил следующую резолюцию: «Насчет окружных школ надо подумать, т. к. не всегда есть достаточно лекторских сил»^[455].

Подготовка чекистских кадров осуществлялась и вне школ и курсов. Начиная с 1925 г. явочным порядком некоторые местные органы (на Украине, в Ленинградском военном округе, в Киргизии) стали вводить институт практикантов. Официально институт практикантов ввели на основании рекомендаций административно-организационной комиссии совещания полномочных представителей ОГПУ в мае 1925 г. В итоговом решении совещания указывалось: «Создать кадр практикантов при Полномочных представительствах и Губотделах из расчета 5-10 для ПП и 1–2 для губотделов»^[456]. Одновременно для совершенствования оперативной подготовки сотрудников, уже имеющих практический опыт, предусматривалось за счет резерва назначения ОГПУ практиковать работников местных органов в центральном аппарате для последующего замещения должностей от помощников начальников отделений и выше.

Количество практикантов постепенно увеличивалось. Согласно приказу ОГПУ от 13 марта 1928 г. только полномочным представительствам и особым отделам Московского и Приволжского военных округов разрешалось довести число практикантов суммарно до 102 человек^[457].

Контингент практикантов формировался в основном за счет зачисляемых на оперативную работу военнослужащих войск ГПУ — ОГПУ, демобилизованных при сокращении Красной армии, политических работников, чекистов запаса и технических сотрудников органов госбезопасности. Срок практики был определен в три месяца.

В процессе прохождения практики подлежали изучению следующие вопросы: 1) организация агентурно-оперативной работы в конкретном аппарате органов госбезопасности; 2) текущая политическая ситуация, решения высших партийных органов по различным социально-политическим вопросам; 3) действующее законодательство, прежде всего уголовное и уголовно-процессуальное.

С появлением серьезных хозяйственных затруднений в аграрном секторе и вполне вероятных в этой связи крестьянских вооруженных выступлений повышенное внимание стало уделяться военной подготовке. Это касалось всего личного состава органов госбезопасности, а не только практикантов. По выражению полномочного представителя ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Е. Евдокимова, проводилась «боевизация» чекистских кадров. В одном из докладов в Центр он указывал, что аппараты ОГПУ должны стать ударными единицами, способными, в случае осложнения обстановки, «подавить восстание даже в рядах вооруженной Красной армии»^[458].

Подбор и обучение потенциально работоспособных кадров — это лишь одно направление работы. Не менее важной являлась расстановка чекистов по конкретным должностным позициям и территориальным органам. Надо сказать, что относительно рядового состава органов госбезопасности особых проблем здесь не возникало. Хорошее состояние здоровья, стремление к карьерному росту, внутренняя установка на служение социалистическому Отечеству и законопослушание позволяли руководителям при необходимости перебрасывать сотрудников на другие участки работы. В ходе проведения операций по подавлению антоновских бандформирований, к примеру, требовалось укрепить аппараты ВЧК в пораженных восстанием районах. По указанию Ф. Дзержинского начальником Особого отдела Тамбовской губчека назначили И. Чибисова, руководившего до этого Особым отделом 1-й армии^[459]. Одновременно с ним в Тамбов прибыло пять опытных сотрудников-особистов.

Из расформированных армейских особых отделов всех сотрудников, бывших уроженцами Тамбовской и прилегающих губерний, перевели под начало И. Чибисова. Общее их число составило 50 человек^[460].

Укрепление частей РККА на Дальнем Востоке, а затем и создание Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии вновь потребовало массовой переброски сотрудников особых отделов. Аналогичная ситуация сложилась и в связи с проведением коллективизации. За подписью заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды в 1930 г. был издан приказ, посвященный вопросам перемещения сотрудников. В нем отмечалось, что без возможности маневрирования в расстановке сил совершенно немыслима плодотворная работа органов госбезопасности. На фоне этой необходимости были зафиксированы неединичные факты отказов от выполнения приказов по перемещению. Коллегия ОГПУ подчеркивала, с одной стороны, обязательность для руководителей учитывать все личностно-бытовые условия перемещаемого, а с другой — требовала карать за невыполнение приказов, вплоть до осуждения во внесудебном порядке^[461].

Особая система расстановки кадров существовала для руководящего состава. Здесь прежде всего речь идет о так называемой «партийной номенклатуре». Лица, зачисленные в эту категорию, подлежали перемещению по службе только по решению Организационного бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) и функционировавшего под его эгидой учетно-распределительного отдела^[462].

Гражданская война породила обстановку классовой ненависти, создала простор для правового нигилизма со стороны должностных лиц. Многие чекистские аппараты создавались наспех, в число их руководителей попадали нравственно ущербные люди, «во власть» прорвалось немало корыстных личностей и карьеристов.

Органы ВЧК — ОГПУ не были в этом смысле каким-то исключением по сравнению с другими звеньями государственного аппарата и партийными комитетами.

Даже восемь лет спустя после Гражданской войны, в 1928 г., Политбюро вынуждено было, к примеру, по результатам проверок фактически разогнать всю «головку» Смоленской партийной организации^[463]. Член президиума Центральной контрольной комиссии А. Сольц писал Г. Орджоникидзе в 1928 г.: «Не в том дело, что тот или другой плох, а в том, что у нас очень мало для строительства социализма пригодного материала, что… видели в Смоленске, а я во Владимире, имеет место в значительном количестве градов и весей огромного союза и что одними карами этого не изживешь»^[464]. Продолжая излагать свои соображения, старый большевик указывал, что безобразия со стороны некоторых представителей руководящих кадров имели место начиная с периода «примитивных наметок» государственного строительства, рассаживания «победителей» в Гражданской войне на места, когда их не осуждали, не критиковали, а восхваляли за победу.

Учитывая дефицит кадров идеологически преданных, имеющих некое образование и практический опыт в той или иной сфере, в условиях выстраивания диктатуры большевистской партии, а точнее — ее вождей, не было другого варианта создания эффективного аппарата исполнения решений высших партийно-государственных структур, кроме учреждения института номенклатуры.

Известный исследователь советского государственного аппарата управления Е. Гимпельсон утверждает, что началом возникновения номенклатуры считается осень 1923 г. Именно в это время данный термин впервые появился в партийных документах. Секретариат ЦК РКП(б) направил всем наркомам и руководителям государственных учреждений перечень должностей, назначение на которые и перемещение занимающих их работников разрешалось исключительно по постановлению ЦК^[465].

Однако элементы номенклатурного подхода к назначению и перемещению кадров проявлялись значительно раньше. Так, в ноябре 1922 г. секретарь ЦК РКП(б) В. Молотов подписал циркулярное письмо партийным комитетам областного и губернского уровней, в котором некоторым образом упорядочивалось их влияние на расстановку и территориальное перемещение чекистских кадров. «ЦК РКП(б), — говорилось в письме, — вполне осознавая всю трудность работы органов ГПУ и малочисленность ответственных партийных работников в них, однако, в настоящее время не может обновить и в значительной мере пополнить новыми работниками их личный состав… Ввиду того, что за последнее время участились случаи, когда партийные комитеты на местах задерживают вызовы и перемещения сотрудников… ЦК признает необходимым: разрешить ГПУ самостоятельно (по ведомственной линии) производить без предварительного запроса, но с сообщением соответствующему губкому, переброски сотрудников — членов партии…»^[466] Далее указывались конкретные должности, как то: начальники самостоятельных отделов и отделений, их заместители, помощники и т. д. (всего 15 наименований должностей). В примечании указывалось, что полномочные представители, начальники губернских отделов и их заместители перемещаются только с ведома ЦК РКП(б).

В конце 1923 г. в ГПУ из ЦК РКП(б) поступило секретное предписание, согласно которому было необходимо не позднее 5 февраля 1924 г. разбить весь личный состав на 10–12 групп, исходя из: 1) масштаба, характера и особенностей той или иной территории; 2) наличия руководящего стажа; 3) уровня образования. Все это требовалось для наиболее полного учета ответственных работников^[467].

Задание ЦК было реализовано, и уже 19 мая 1924 г. в ОГПУ появился первый партийный документ, устанавливающий перечень должностей в органах госбезопасности, включенных в номенклатуру по линии Орграспредотдела.

Чекистскому руководству предлагалось не только основываться на списке должностей, но и своевременно сообщать о всех произошедших изменениях в штабах и структуре^[468]. По линии Особого отдела ОГПУ к номенклатуре относились заместитель и помощник начальника отдела, а также начальник 1-го отделения и его заместитель, поскольку именно это отделение оперативно обслуживало все центральные учреждения военного ведомства. Персонально в список Учетно-распределительного отдела ЦК были включены начальник ОО ОГПУ Г. Ягода, его заместитель Р. Пиляр и два помощника — Л. Мейер и Л. Залин.

ЦК РКП(б) не только утверждал номенклатуру, но разрабатывал и реализовывал планы работы по изучению дел в кадровом вопросе. Учраспредотдел, к примеру, в мае 1924 г. непосредственно занимаясь руководящим составом особых отделов, принял решение пересмотреть личный состав окружных, фронтовых, армейских и дивизионных аппаратов и произвести ротацию кадров за счет переброски работников из центральных районов^[469]. Надо полагать, такое пристальное внимание к особым органам не было случайным. Шла чистка Красной армии, и прежде всего центральных учреждений НКвоенмора и военных округов, от сторонников Л. Троцкого, и следовало разорвать связи, успевшие сложиться у чекистов и военных, чтобы они не влияли на ход чистки. Отдел ЦК рассчитывал заменить 10 начальников особых отделов разного уровня и 5 человек в самом аппарате ОГПУ^[470].

Особенно показательна роль ЦК и Политбюро при разрешении ситуации, возникшей вокруг операций по бывшим офицерам (как ушедшим со службы, так и продолжавшим находиться в рядах РККА), проведенных чекистскими органами в Москве, на Украине и в нескольких других регионах.

Во второй половине 1930 г. и в первые месяцы 1931 г. в СССР было арестовано около 3,5 тысяч человек из названной выше категории граждан. Как показали результаты выездов инспекторских бригад ОГПУ на Украину и передопросов некоторых доставленных в Москву арестантов, многие бывшие офицеры давали свои показания под давлением следователей. Они оговорили себя, а также многих своих сослуживцев и знакомых, заявляя, что состоят членами разветвленной подпольной антисоветской организации.

Учитывая, что украинских чекистов всячески поддерживал первый заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода, группа высокопоставленных чекистов во главе с членом Коллегии и начальником СОУ ОГПУ Е. Евдокимовым решила воспользоваться вскрытыми фактами фальсификации уголовных дел для его устранения. И вот почему.

Председатель ОГПУ В. Менжинский тяжело болел и вследствие этого не мог реально руководить оперативной деятельностью органов госбезопасности. В этих условиях на первый план вышел Г. Ягода со своим «фельдфебельским» стилем руководства, не имевший к тому же практического опыта организации и проведения крупных операций. Однако Г. Ягода сумел уйти от персональной ответственности за реализацию решения Политбюро ЦК ВКП(б) о выселении кулачества и выдвинул на роль главного ответчика Е. Евдокимова.

Безусловно, что начатая против Г. Ягоды борьба подразумевала изменение расстановки сил в руководстве ОГПУ, в частности, — продвижение Е. Евдокимова на должность заместителя председателя.

Замыслам антиягодинской группы не суждено было сбыться. 25 июля 1931 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) И. Сталин предложил принять постановление о снятии с занимаемых постов всех членов группы, включая и начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского. Против такого поворота в разрешении конфликта никто из членов Политбюро не выступил. Относительно Я. Ольского, вероятно, высказывались разные мнения, и окончательная редакция постановления в отношении его звучала следующим образом: «Освободить т. Ольского от обязанностей зав. особым отделом ОГПУ с оставлением его на работе в органах ОГПУ»^[471].

Еще месяц он находился в резерве назначения, но в августе 1931 г. был откомандирован в ЦК ВКП(б) для дальнейшего использования в системе народного питания при Наркоме СССР^[472].

Да и как могло быть иначе, если уже 10 августа Политбюро направило циркулярное письмо всем секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов с соответствующей оценкой причин изменений в ОГПУ. «Эти товарищи, — говорилось в документе, — вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ… они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом… они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ… ЦК отметает разговоры и шушуканья о „внутренней слабости“ органов ОГПУ и „неправильности“ линий их практической работы как слухи, идущие, без сомнения, из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-„коммунистами“»^[473].

По нашему мнению, изгнание из органов госбезопасности таких опытных оперативных руководителей, как Е. Евдокимов, С. Мессинг, Л. Бельский, Я. Ольский и И. Воронцов, большинство из которых ряд лет проработали в особых отделах ВЧК — ОГПУ, а также поддержка И. Сталиным и другими членами Политбюро линии Г. Ягоды и высокопоставленных сотрудников ГПУ Украины явились поворотным пунктом в оперативной и следственной работе. Путь к широкомасштабным репрессиям второй половины 1930-х годов был открыт. Личностей, способных хоть как-то противостоять откровенному «липачеству» и фальсификациям уголовных дел, в руководстве ОГПУ не осталось.

Их место, на основании специальных решений Политбюро и Орграспредотдела ЦК ВКП(б), заняли другие номенклатурные работники. Отдел кадров, к примеру, возглавил Д. Булатов, работавший до этого заведующим инструкторским отделом ЦК; заместителем председателя ОГПУ стал В. Балицкий (глава чекистов Украины). Начальником Особого отдела назначили главного вдохновителя массовой операции против военных (дело «Весна») И. Леплевского^[474].

Первым заместителем председателя ОГПУ стал пришедший с партийной работы, никогда ранее не служивший в органах госбезопасности И. Акулов^[475].

В рамках данного исследования стоит сказать еще об одном решении ЦК ВКП(б), определяющем номенклатуру должностей. При создании НКВД СССР в апреле 1934 г. Н. Ежов подготовил на подпись И. Сталину проект номенклатуры. Согласно указанному документу, по линии особых отделов решением Политбюро назначался и смещался с должности начальник Особого отдела ГУГБ НКВД, а решением Оргбюро — его заместитель и начальники отделений, а также начальники особых отделов военных округов и флотов^[476].

С точки зрения повышения работоспособности и эффективности деятельности органов госбезопасности вопрос о персональных назначениях, перемещениях и освобождении от должности руководящих кадров являлся чрезвычайно важным. От того, кто стоит во главе органа либо линии работы, зависело очень многое. Достаточно вспомнить пример, когда сотрудники Особого отдела Кавказского фронта в своем письме в ВЧК высказались за скорейшую замену начальника отдела Н. Скрыпника, поскольку он буквально развалил аппарат, не желая вникать в оперативную и следственную работу^[477].

ЦК РКП(б) и ВЧК вмешались в ситуацию и по результатам проверки оснований для возникновения конфликта освободили Н. Скрыпника от должности и вообще убрали его с чекистской работы.

За аморальное поведение был снят с должности начальник Особого отдела Северо-Кавказского военного округа Г. Трушин, несмотря на то что за него вступились А. Микоян и К. Ворошилов^[478].

Нечего уже и говорить о том, что безоговорочно удалялись из органов госбезопасности чекисты, поддерживавшие оппозиционеров в РКП(б) — ВКП(б). Решением ЦК был переведен на хозяйственную работу бывший начальник Особого отдела Западного фронта, а затем заместитель полномочного представителя ГПУ в Закавказье и одновременно начальник Особого отдела Краснознаменной Кавказской армии В. Панкратов. Он активно поддерживал троцкистов и, в отличие от многих других, не отказался от своих взглядов до последних дней жизни — 1937 г.^[479]

Однако высшие руководители — это несколько десятков человек. Основные проблемы, безусловно, возникали в работе с рядовыми сотрудниками. Особенно остро они стояли в первой половине 20-х годов. Именно тогда, на фоне значительного сокращения штатной численности органов госбезопасности и хронического недофинансирования работы оставшихся чекистов, развились негативные явления в их среде.

Введение новой экономической политики совершенно изменило взгляды многих работников ВЧК — ОГПУ, устоявшиеся в годы Гражданской войны, их мотивацию к активной работе. Вот, к примеру, что писал Ф. Дзержинскому председатель ГПУ Украины В. Манцев в середине 1922 г.: «Сотрудник, особенно семейный, может существовать, только продавая на рынке все, что имеет. А имеет он очень мало. И поэтому он находится в состоянии перманентного голодания. На этой почве происходит общее понижение работоспособности, настроение сотрудников озлобленное, дисциплина падает, и нужны исключительные условия, чтобы в нужный момент заставить их работать, хотя бы вполовину против прежнего»^[480].

Препровождая письмо в ЦК РКП(б), лично И. Сталину, председатель ГПУ просил дать указание Наркомфину, Наркомроду и Наркомвоену о выполнении этими учреждениями своих обязательств по продовольственному, вещевому и денежному обеспечению чекистских органов. «Только при этих условиях, — отмечал Ф. Дзержинский, — мы сможем бороться железной рукой с разложением, уменьшить штаты до максимальных пределов, подобрав лучших, и выполнить свое задание»^[481].

Низкое и нерегулярное обеспечение чекистов денежным и иными видами довольствия приводило к их желанию любыми способами уйти из ГПУ. Особо следует отметить, что не смогли противостоять трудностям и коммунисты. Они реально видели, что их однопартийцы в государственных хозяйственных органах, а тем более в разного рода трестах и синдикатах устроены гораздо лучше. В процитированном выше письме В. Манцева содержатся и такие данные: «Если раньше мы имели 60 % коммунистов, то теперь с трудом насчитываем 15 %. Очень часты, если не повседневны, случаи выхода из партии на почве голода и необеспеченности материального существования»^[482].

Такое положение складывалось по всей стране. Руководители ВЧК — ГПУ постоянно «давили» на ЦК партии, отстаивали необходимые бюджетные ассигнования в ходе работы различных комиссий и даже негласно добывали информацию из Наркомфина о предполагаемых распределениях средств, чтобы предпринять упреждающие шаги^[483].

Они, не скрывая, докладывали в высшие партийные инстанции, что сотрудники, не имея самого необходимого, сталкиваясь в своей работе со многими соблазнами, могут встать на преступный путь. Это создавало угрозу для деятельности ГПУ в целом. В одном из своих многочисленных писем в Политбюро И. Уншлихт отмечал готовность большей части чекистов оставаться на своем посту, работая в самых невероятных условиях, и исполнить свой долг, но «в конце концов на геройство способны лишь немногие, и требовать этого геройства от всех без исключения работников невозможно»^[484].

Опасность развала органов госбезопасности наконец-то осознали в ЦК партии. На заседании Политбюро 18 мая 1922 г. на повестку дня был поставлен вопрос о материальном положении работников ГПУ. С докладом выступил И. Уншлихт^[485].

По итогам состоявшихся прений члены Политбюро приняли решение, в определенной мере устраивавшее чекистов.

Прежде всего, они подтвердили свое же решение от 1 марта (которое оставалось невыполненным — А. З.) об отпуске специального кредита на приобретение военно-хозяйственного довольствия для всего штатного состава ГПУ. Далее признавалось необходимым незамедлительно увеличить оклады сотрудникам, приравняв их к окладам работников производственных предприятий, к ставкам рабочих. Принципиально важным являлся пункт четвертый постановления Политбюро. Он гласил, что Центральной бюджетной комиссии предлагалось ни в коем случае не сокращать кредит на секретные расходы, т. е. расходы на содержание секретных сотрудников, наем конспиративных квартир, иные оперативные расходы. Сумма кредита определялась в 10 миллионов довоенных рублей^[486].

В итоге реальное материальное положение сотрудников несколько улучшилось. Но ненадолго, так как инфляция и повышение денежного содержания другим категориям советских служащих (включая и военных) вновь поставили чекистов на грань выживания. Докладывая в Политбюро свое видение ситуации, Ф. Дзержинский констатировал факт нового сокращения сметы ОГПУ и в связи с этим прогнозировал упадок в работе органов госбезопасности. Несмотря на плохое состояние своего здоровья, он категорически настаивал на отмене постановления Политбюро о предоставлении ему отпуска в срочном порядке, ввиду неотложности решения задач в сфере материального положения сотрудников и финансирования всей деятельности ОГПУ^[487].

Вместе со всеми чекистами в сложном положении оказались и работники особых отделов. Даже в столичном военном округе возникали серьезные проблемы со снабжением, включая и вещевое довольствие. Одним из моментов, неблагоприятно отразившихся на деятельности особых органов ОГПУ в МВО, явилось отсутствие военного обмундирования для оперативных сотрудников. «Находя невозможным заставлять сотрудников успешно работать среди войск в штатском платье, — докладывал Г. Ягоде начальник ОО МВО Л. Мейер, — прошу соответствующихуказаний»^[488].

Лучших результатов в лоббировании своих интересов достигло военное ведомство, которому удалось добиться с 1 октября 1924 г. новых тарифов оплаты комсостава. Соответственно, денежное довольствие особистов вновь резко упало по сравнению с военнослужащими курируемых ими частей^[489].

Положение особистов лучше всего видно при сопоставлении ставок окладов. Так, на декабрь 1924 г. командир корпуса получал 143 руб., начальник штаба — 122 руб., а начальник особого отдела — только 68 руб. На низовой ступени соотношение было примерно аналогичным. Если военный комиссар полка имел зарплату 93 руб., то полковой уполномоченный особого отдела — на 20 руб. меньше. При этом сотрудники особых отделов не получали ни личных, ни семейных продовольственных пайков^[490].

Несмотря на указанное выше решение Политбюро от 18 мая 1922 г., смета на секретные расходы реально сокращалась ввиду инфляции. Заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляр констатировал в конце 1924 г., что сокращение произошло почти на 12 %^[491].

В своей докладной записке Р. Пиляр привел во многом типичный случай, когда начальник особого отделения одной из дивизий вынужден был продать на рынке имеющуюся при отделении лошадь и коляску для того, чтобы на вырученные деньги иметь возможность продолжать дальше весьма важную агентурную разработку^[492].

Наркомат финансов, да и ЦК РКП(б) видели в дальнейшем сокращении штатов органов госбезопасности практически единственный выход для некоторого улучшения материального обеспечения сотрудников.

Несколько ранее Ф. Дзержинский просил наркома финансов о поднятии денежного содержания своих подчиненных. Но ответа он не получил, поэтому поставил перед Политбюро вопрос о создании специальной комиссии, предлагая ввести в нее председателя Центральной контрольной комиссии В. Куйбышева, наркома финансов Г. Сокольникова и его как председателя ОГПУ^[493].

А с мест продолжали идти тревожные сигналы. Вот, к примеру, что сообщал Северо-Кавказский крайком РКП(б): «В результате дороговизны, полной необеспеченности, максимальной загрузки и ничем не нормированного труда наблюдается тяга на другую работу, стремление вовсе уйти с работы в органах ОГПУ. Это стремление объективно маскируется различными доводами — болезнью, переутомленностью, отсталостью, необходимостью продлить образование и прочее. Но корни его в действительности кроются в материальной необеспеченности»^[494].

Возможность исправить положение виделась руководству ОГПУ в кардинальном решении вопроса — в приравнивании сотрудников органов государственной безопасности к военнослужащим РККА во всех отношениях. Поэтому 31 марта 1927 г. на расширенном заседании Коллегии ОГПУ было признано необходимым повторно поставить этот вопрос в высших партийных и государственных инстанциях.

Для нашего исследования важно, что все присутствовавшие на заседании поддержали предложение «считать настоятельно необходимым уравнять ставки особистов и комсостава»^[495].

Сотрудников особых отделов выделили в силу того, что именно они находились в худшем, по сравнению с другими работниками ОГПУ, положении.

При всей очевидности отрицательных последствий затягивания решения данного вопроса, он был поставлен руководством чекистского ведомства лишь в августе 1934 г. Тогда Г. Ягода направил И. Сталину проект положения об НКВД СССР, где в статье одиннадцатой говорилось: «Сотрудники народного комиссариата внутренних дел СССР, имеющие прямое отношение к военной и секретной работе, приравниваются с утверждения списка их народным комиссаром внутренних дел СССР по правам и обязанностям к лицам, состоящим на действительной военной службе»^[496].

В качестве некой компенсации отсутствия прав на получение вещевого и иного довольствия, равных с военнослужащими РККА и Флота, в 1927 г. приказом ОГПУ вводились знаки различия для сотрудников органов госбезопасности в целом и особистов в частности. Причем чекисты получили право носить достаточно высокие знаки различия. Так, например, начальник Особого отдела ОГТТУ имел четыре ромба, что соответствовало знакам различия командующего округом. Руководители особых отделов военных округов, корпусов и дивизий носили лишь на один ромб меньше, чем командиры обслуживаемых ими соединений и объединений^[497].

На фоне не соответствующего реалиям жизни уровня оплаты труда и всех видов довольствия, руководство всячески стремилось укреплять морально-политический дух чекистов. В преамбулах приказов и иных документов присутствовали постепенно складывающиеся стереотипные характеристики, такие как «солдат партии», «защитник завоеваний революции», «сознательный работник» и т. д.

Особо следует отметить приказы, посвященные юбилеям органов госбезопасности. В них работа ВЧК — ОГПУ неизменно оценивалась не иначе, как спасательная для Советской власти. «Расчищая поле для строительства социализма, — указывалось в приказе № 251 „О X годовщине ВЧК — ОГПУ“, — десять лет без перерыва, днем и ночью, без отдыха и срока, работает ЧК, не щадя ни врага, ни себя»^[498].

Чекистам прививалась мысль, что они — особая каста, единственно надежная опора правящей большевистской партии. Все это, безусловно, влияло на формирование ментальности сотрудников, на совокупность их идей и интеллектуальных установок, умственных привычек и верований^[499].

Однако значительно большее воздействие на чекистов оказывали не идеолого-политические посылки из Центра, а условия их труда, не сравнимые ни с какой другой специальностью.

В литературе нередко можно встретить утверждения, что сотрудники ВЧК — ОГПУ всегда были замкнутой кастой. В этом есть определенная доля правды, если иметь в виду корпоративные интересы и игнорировать личностные характеристики. Повседневная жизнь и деятельность чекистов давала много разных примеров. В целом же феномен корпоративной спайки, безусловно, имел место.

Изучение материалов более чем двухсот личных дел сотрудников особых и контрразведывательных органов позволяет нам выделить некоторые основания, на которых формировалась чекистская корпорация: 1) ненависть к внешнему и внутреннему врагу, который действует как в военное, так и в мирное время, подчинение общей для чекистов этике ненависти: жалость или сочувствие к представителям «исторически обреченных» классов есть признак политической неблагонадежности; 2) долг перед Отечеством, которому постоянно угрожают; 3) осознание причастности к когорте людей, ведущих незримую борьбу, но не надеющихся на общественное признание своих заслуг и почитание окружающих и даже родственников; 4) понимание посвященности в тайны государственной важности, знание подноготной многих событий и явлений в политической, экономической, военной и иных сферах; 5) исполнение на работе и в бытовой обстановке требований конспирации.

К сказанному можно добавить и постоянно подавляемый страх перед возможностью внесудебного наказания и даже расправы за совершенные проступки и преступления, связанные прежде всего с исполнением служебных обязанностей. «Особенность положения ГПУ среди других учреждений Республики, — говорилось в приказе № 267 от 23 октября 1922 г., — должна учитываться всеми сотрудниками ГПУ именно в том отношении, что за каждое преступление, каждый проступок они будут отвечать больше, чем всякий другой гражданин перед советским судом»^[500].

Вынесение внесудебного приговора автоматически влекло за собой лишение права работать в органах госбезопасности, а практически — и занимать любую ответственную должность до конца жизни^[501].

И все это при том, что чекист любого уровня не мог самостоятельно распоряжаться своей судьбой, решать, оставаться ли ему дальше на службе в ВЧК — ОГПУ либо перейти на другую работу. За него все определяли в учетно-распределительных подразделениях партийных комитетов, Организационном и даже Политическом бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Партия стала работодателем для многих тысяч сотрудников органов госбезопасности. Кадровые аппараты ВЧК — ОГПУ никогда не осмеливались перечить партийным установкам.

Хорошей иллюстрацией здесь могут служить письма к Г. Ягоде от бывшего начальника Особого отдела 2-й конной армии, а позднее начальника отдела контрразведки Полномочного представительства ОГПУ по Западному краю С. Турло.

В одном из них мы читаем следующее: «Надеюсь, что Вы не забыли, как еще в 1920 г. я Вас просил об освобождении меня из органов ВЧК. Если до сих пор мне отказывали в этом под благовидными предлогами недостатка в опытных и преданных делу работников, то теперь эта мотивировка уже устарела… Ко всему этому, я еще нравственно и физически устал от всей этой таинственности, а больше всего от того, что на 75 % всего, что делается, я считаю неправильным в организационном и оперативном отношении… На основании этих соображений я решил окончательно и бесповоротно уйти из органов ОГПУ и прошу Вас санкционировать это»^[502].

С. Турло грозил начать действовать через ЦК партии, и тем не менее его вопрос еще долго не решался.

Настойчиво требовали отпустить их с чекистской работы начальник Особого отдела Западного фронта В. Панкратов, заместитель начальника Особого отдела ГПУ Украины К. Зонов и многие другие. Наряду с другими мотивами ухода из органов госбезопасности чаще всего фигурировали сбои в нервной системе. И это не удивительно. Длительное время эти люди применяли насилие, террористические методы, успокаивая себя лишь тем, что выполняют партийный долг по уничтожению чуждых пролетариату представителей других классов. Целью борьбы для чекистов была не просто победа, а физическое уничтожение противника в годы Гражданской войны и ее «хвостов» в виде восстаний и мятежей, изоляция врагов новой власти в местах лишения свободы в последующие годы^[503].

Постоянный поиск «негатива», основанный на приказах и директивах, стремление видеть возможные происки врага там, где другие этого не наблюдают, необходимость «выдавливать» нужную информацию из подследственных, скептически оценивать и перепроверять сведения даже самых надежных секретных сотрудников, проникать в чужие тайны, преодолевая защитные действия объектов изучения, — это и многое другое в практике оперативно-следственной работы формировало специфический, чекистский взгляд на окружающий мир. У отдельных сотрудников могло возникнуть и возникало холодное, бездушное отношение к людям. От наиболее одиозных фигур приходилось освобождаться, однако характер профессии накладывал свой отпечаток на личность каждого оперативного работника и следователя. Этот факт, безусловно, следует учитывать при изучении многогранной деятельности чекистов. Психологические явления тесно связаны с историческими процессами, они включены в реальную жизнь личности, профессиональных групп и общества в целом. Любое историческое событие, в том числе и происходившее в сфере тайного противоборства, следует соотносить с психологией его участников. Именно этого, к сожалению, не наблюдалось в исследованиях, жестко опиравшихся на марксистскую теорию, когда игнорировался личностный фактор^[504].

Известный историк А. Плеханов, длительное время и достаточно плодотворно изучавший деятельность председателя ВЧК — ОГПУ Ф. Дзержинского, привел в своей монографии многие его высказывания относительно облика чекистов. Однако следует иметь в виду, что это были лишь взгляды и представления о том, какими должны быть его подчиненные. Требования к морально-политическим и профессиональным качествам сотрудников госбезопасности, положенные в основу многих кадровых приказов, являлись не более чем «путеводной звездой» и были далеки от реальности^[505].

Резюмируя все сказанное выше о кадровом потенциале чекистских аппаратов, участвовавших в обеспечении безопасности Вооруженных сил, и прежде всего сотрудников особых отделов ВЧК — ОГПУ, можно утверждать следующее.

1. После окончания Гражданской войны, на фоне резкого сокращения армии и ее реорганизации, произошли существенные изменения в личном составе особых и иных органов госбезопасности. Количество сотрудников также значительно сократилось, причем во многом за счет наиболее опытных кадров. Истончилась прослойка коммунистов. Свою роль в этом сыграло низкое финансовое и прочее довольствие чекистов. Это продолжалось до середины 20-х годов.

2. В связи с выделением из особых отделов контрразведывательных подразделений наблюдался отток профессионально подготовленных кадров из первых в последние. Особисты, по сути дела, превратились в «чекистов второго сорта» и оставались таковыми вплоть до нового объединения в 1930 г.

3. На расстановку руководящих кадров решающее влияние оказывали партийные инстанции в рамках «номенклатурной политики». В меньшей степени влияние соответствующих комитетов РКП(б) — ВКП(б) и армейских политических органов сказывалось на назначении, перемещении и освобождении от должностей чекистских управленцев среднего звена.

4. На эффективность деятельности особых отделов самым серьезным образом влияло не только качество и уровень профессиональной подготовки сотрудников, но и знание ими военного дела, многостороннее знакомство с армейской и флотской жизнью. Поэтому в изучаемый период руководством ВЧК — ОГПУ предпринимались все возможные меры по совершенствованию личного состава, по закреплению особистов на участках работы, непосредственно связанных с РККА и РККФ. Предпринимались попытки уравнять сотрудников особых отделов с соответствующими категориями военнослужащих в плане снабжения всеми видами довольствия и по денежному содержанию.

5. Специфика труда чекистов, в том числе и особистов, накладывала на них определенный отпечаток, формировала корпоративные чувства и своеобразную ментальность, отличную от таковой у военных кадров. Данное обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов при оценке деятельности чекистов, их поведения в конкретных оперативных ситуациях и в бытовой сфере.

В целом же можно утверждать, что подавляющее большинство тех, кто функционально отвечал за различные направления обеспечения безопасности Вооруженных сил, прилагало свои знания, опыт и жизненную энергию в этом деле, ясно осознавая важность своего труда для обороны страны.

Глава III Деятельность органов ВЧК — ОГПУ в интересах укрепления боеготовности Красной армии и Флота

§ 1. Обеспечение безопасности войск в условиях «малой гражданской войны»

Период с конца 1920 до начала 1923 г. характеризуется переходом от состояния войны к функционированию в условиях мирного времени. Однако окончание боевых действий на фронтах Гражданской войны далеко не означало разрешения всех внутренних конфликтов в советском обществе. Охватившие страну масштабные кризисные явления проявлялись не только в забастовочном движении рабочих, в снижении доверия крестьян к проводимой Советской властью и большевистской партией политике на селе, но и в открытых вооруженных выступлениях. Для подавления мятежей и восстаний в большинстве случаев привлекались части Красной армии. На протяжении первых послевоенных лет почти в сорока губерниях, областях, автономных республиках сохранялось военное положение^[506]. Только в конце октября 1922 г. завершилось изгнание японских интервентов и были разгромлены остатки белогвардейских войск на Дальнем Востоке^[507].

Привлечение армии к подавлению антиправительственных выступлений было достаточно сложным делом. РККА резко сокращалась, процесс демобилизации военнослужащих не отличался планомерностью. Как отмечал начальник политического управления РККА А. Бубнов, «трехлетие 1921–1923 гг. может быть названо периодом „демобилизационным“, ибо за это время мы пережили, примерно, до 8 сокращений и реорганизаций нашей армии…»^[508].

К 1 января 1922 г. численность Красной армии была сокращена с 5 миллионов до 1 506 821 человека^[509]. А к концу 1923 г. в рядах РККА и Флота насчитывалось уже менее 600 тысяч «едоков».

Скачкообразная демобилизационная кампания принесла дестабилизацию и организационное «разрыхление» многих, прежде всего снабженческих структур. В условиях дефицита продовольственных и иных ресурсов, выделяемых для армии, усиливалось недовольство в воинских частях, которое принимало массовый характер. Широкое распространение получило явление, названное «красным бандитизмом». А если говорить точнее, то, в основном, «красноармейским».

Резко сократилась коммунистическая прослойка в войсках, а это было чревато ослаблением влияния большевистской партии на РККА. Обстановка, тем не менее, требовала использования частей Красной армии теперь уже на «внутреннем фронте».

Все вышеуказанное и предопределяло деятельность органов госбезопасности по контролю за ситуацией в войсках и заставляло принимать адекватные меры.

Как мы уже сказали выше, период после окончания масштабных боевых действий определялся рецидивами Гражданской войны. В этом плане первым серьезнейшим испытанием для страны стало антикоммунистическое восстание в Тамбовской и некоторых других соседних областях, известное как «антоновское». В нашу задачу не входит подробное рассмотрение «антоновщины» как целостного явления с учетом того, что оно достаточно объективно исследовано и широко освещено в исторической литературе. Нас интересует лишь такой немаловажный аспект, как обеспечение безопасности войск, задействованных в операциях против повстанцев, и оказание содействия командованию со стороны органов ВЧК, включая и спецоперации против вождей крестьянского восстания.

Развитие повстанческого движения к концу 1920 г. показало, что силами подразделений внутренних войск и территориальных чекистских аппаратов ликвидировать восстание не удастся.

Получив ряд доказательных материалов о неудачных попытках подавить восстание, председатель СНК В. Ленин отреагировал запиской в адрес заместителя председателя Реввоенсовета Э. Склянского и председателя ВЧК Ф. Дзержинского. Она гласила: «Надо принять архиэнергичные меры! Спешно!»^[510]

Через некоторое время В. Ленин указывает председателю ВЧК «Скорейшая (и примерная) ликвидация безусловно необходима. Прошу сообщить мне, какие меры принимаются. Необходимо проявить больше энергии и дать больше сил»^[511].

Командование Красной армии и чекисты отдавали себе отчет в том, что для борьбы на «внутреннем фронте» требуется привлечь дополнительные воинские контингенты, однако это должны быть абсолютно лояльные власти воинские части. К сожалению, боеспособность и политическая надежность подавляющего большинства войсковых единиц, за исключением, пожалуй, курсантских, уже задействованных в операциях против Антонова, вызывала большие сомнения. Для такой оценки было достаточно оснований. Антоновцы, к примеру, в конце 1920 г. захватили железнодорожную станцию Инжавино, гарнизон которой (433 бойца при двух пулеметах) не оказал никакого сопротивления и постыдно бежал, оставив бандитам свое оружие и боеприпасы. Командованию войск в Тамбовской губернии пришлось, в назидание другим, применить самые жестокие меры: 35 красноармейцев из числа бежавших были расстреляны^[512].

На заседании Военного совета Тамбовской губернии 21 октября 1920 г. пришлось специально рассматривать вопрос о переходе некоторых красноармейских подразделений на сторону повстанцев. Губернской чрезвычайной комиссии было указано на необходимость срочно расследовать факт ухода к восставшим роты полка Западной армии и большей части отряда Губвоенкомата^[513].

Положение не удалось исправить и в последующие месяцы. «В частях — мародерство, подножный корм, — докладывал в РВСР в начале марта 1921 г. глава Полномочной комиссии ВЦИК В. Антонов-Овсеенко, — ненадежность комсостава, боеготовность крайне низкая… Эти части — чудовищная мозаика всяких войсковых отбросов (за небольшим исключением). Некоторые определенно связаны с бандитами»^[514].

Отмеченные В. Антоновым-Овсеенко факты мародерства со стороны красноармейцев осложняли обстановку в деревне. В тоже время серьезные изъяны в деле снабжения войск продовольствием являлись не только следствием нераспорядительности и хищений, но и сознательного саботажа отдельных представителей местных советских органов.

На устойчивость красноармейских частей значительное влияние оказывала пропагандистская работа повстанцев. Политический руководитель «антоновщины» эсер, председатель губернского «Союза трудового крестьянства» (СТК) И. Иншин организовал распространение в населенных пунктах программы восстания. Основные ее положения сводились к лозунгам «Долой продразверстку», «Да здравствует свободная торговля», «Советы без коммунистов» и т. д. Понятно, что эти лозунги были рассчитаны не только на местное сельское население, но и на военнослужащих Красной армии — в большинстве своем выходцев из деревни. И красные бойцы реагировали на проводимую пропаганду несопротивлением повстанческим отрядам, отказом участвовать в проводимых операциях, оставлением противнику оружия. Помощник начальника Штаба РККА Б. Шапошников в своей записке к Г. Ягоде просил последнего дать работающим в Тамбовской губернии чекистам задание выяснить, каким путем пополняются у повстанцев запасы оружия и боеприпасов, поскольку данных о захвате складов и арсеналов почти не поступает^[515]. На основании чекистских материалов и докладов подчиненных командующий войсками Тамбовской губернии О. Скудре в одном из докладов главкому РККА отвечал на заданный вопрос так: «Наши потери в винтовках не подсчитывались… но приблизительно за 4 месяца действий фактически передано Антонову не менее 3 тысяч винтовок»^[516].

В целях обеспечения безопасности действующих против повстанцев войск и их лояльности Советской власти и РКП(б), чекистскому руководству пришлось решать серьезные организационные и оперативные задачи текущего момента. Прежде всего, требовалось самым кардинальным образом укрепить губернскую чрезвычайную комиссию и особые отделы действующих частей. На это обратил внимание и В. Ленин. В ответ на получение очередной информации об успешных действиях повстанцев при захвате села Анастасьевского и о разграблении находившейся там фабрики по изготовлению шинельного сукна и валенок для нужд Красной армии он немедленно отреагировал гневной запиской Ф. Дзержинскому: «…Верх безобразия. Предлагаю прозевавших это чекистов (и губисполкомщиков) Тамбовской губернии: 1) отдать под военный суд; 2) строгий выговор объявить Корневу (командующий Войсками внутренней службы Республики — A. З.); 3) послать архиэнергичных людей тотчас; 4) дать по телеграфу нагоняй и инструкции»^[517].

Надо признать, что обстановка с чекистскими кадрами в зоне восстания была достаточно сложной, а их практическая деятельность не выдерживала даже поверхностной критики. Председатели губчека не задерживались на своих должностях более полутора-двух месяцев. Один из них — Якимчик — был арестован за непринятие надлежащих мер по борьбе с бандитизмом и пьянство, а после непродолжительного следствия осужден на 5 лет в концлагерь^[518].

Начальник Особого отдела Тамбовской губчека Зоммер поощрял «самоснабжение» своих подчиненных, при проведении обысков процветало хищение ценных вещей^[519]. Руководитель Полномочной комиссии ВЦИК В. Антонов-Овсеенко докладывал в Москву: «Чека насыщена развращенными и подозрительными лицами и совершенно парализована. Особый отдел никуда не годен»^[520].

Реакция органов госбезопасности на звучавшую критику была следующей. Президиум ВЧК на своем заседании 14 января 1921 г. постановил отозвать из Астрахани председателя губернской ИС А. Левина (Л. Н. Бельского) в распоряжение ВЧК^[521]. После получения соответствующей подготовки и инструктажа он выехал в Тамбов. Заметим, что А. Левин являлся не просто опытным чекистом — он имел большую практику работы в особых отделах. В 1919–1920 гг. он возглавлял ОО ВЧК 8-й армии^[522]. Данное обстоятельство имело решающее значение при выборе его кандидатуры на ответственный пост в «воюющей» губернии. Мандат, подписанный лично Ф. Дзержинским 19 марта 1921 г., гласил: «Удостоверяю, что т. Левин является полномочным представителем ВЧК в Тамбовской, Воронежской губерниях, в районе действия Тамбовской группы войск»^[523].

Забегая вперед, отметим, что А. Левин полностью оправдал доверие руководства, и 23 июля 1921 г. Ф. Дзержинский и Г. Ягода известили его о состоявшемся по их представлению постановлении ВЦИК РСФСР о награждении его за особые заслуги орденом Красного Знамени^[524].

Одним А. Левиным дело не ограничивается. Председатель ВЧК 12 марта 1921 г. дает указание своему оперативному секретарю В. Герсону собрать сведения о конкретных шагах по укреплению чекистских аппаратов в Тамбовской губернии и дополнительно ставит задачу начальнику Административно-организационного управления ВЧК И. Апетеру, начальнику Секретного отдела Т. Самсонову и командующему войск ВЧК В. Корневу активизировать работу против «антоновщины». Он требует: «1) усилить ЧК; 2) заменить нач. особого отдела; 3) дать зав. секретно-оперативным отделом…»^[525]

В итоге Ф. Дзержинский получил информацию о том, что намеченные им меры уже практически реализованы. В частности, И. Апетер сообщил о состоявшейся переброске Особого отдела Царицынской губчека в полном составе в Тамбов. Туда же были направлены сотрудники расформированного Особого отдела Пермской губчека. Всего за февраль — середину марта в Тамбов прибыло 140 чекистов из разных районов страны^[526].

Председателем Тамбовской губчека стал М. Антонов (Герман) — ответственный сотрудник особых отделов Петроградского военного округа, а затем Западного фронта.

Начальником Особого отдела Тамбовской группировки войск был назначен И. Чибисов, работавший до этого начальником ОО ВЧК 1-й армии.

Прибывшим в район восстания сотрудникам предстояло в том числе активизировать оперативное обслуживание войск, собранных для подавления «антоновщины». Поскольку для усиления работы требовалось полное взаимопонимание с командованием и, в необходимых случаях, поддержка особистов, некоторые вопросы выносились на обсуждение Полномочной комиссии ВЦИК Так, например, в протоколе ее заседания от 10 апреля 1921 г. читаем: «п. 3. Одобрить предложение губчека и особого отдела об улучшении внутренней работы в частях»^[527]. При всех боевых участках в короткое время удалось сформировать особые отделения, а при некоторых воинских частях и в гарнизонах — особые пункты. Работы для них хватало. Кроме имевшихся в губернии воинских частей туда были дополнительно переброшены 15-я Сибирская кавалерийская дивизия, 14-я отдельная кавбригада, 30-я бригада 10-й стрелковой дивизии и бригада 26-й стрелковой дивизии^[528].

К сожалению, красноармейские части, героически сражавшиеся в Гражданскую войну против белогвардейцев, проводя операции в районе восстания, зачастую теряли боевой дух, действовали крайне вяло и нерешительно. Кроме как нежеланием воевать с повстанцами, нельзя объяснить, к примеру, поведение командира 2-го кавполка 15-й дивизии, не принявшего решения вступить в бой, когда на глазах его подчиненных антоновцы разгромили отряд начальника 3-го боевого участка Кузнецова. В итоге: из 120 красноармейцев отряда две трети были убиты, а остальные взяты в плен^[529].

В советских военных частях процветало дезертирство. Материалы, хранящиеся в РГВА, свидетельствуют, что только за два месяца (январь и февраль) 1921 г. из войск, дислоцированных в Тамбовской губернии, дезертировало 8362 человека^[530]. Лишь за особым отделением 10-й дивизии значилось 114 дезертиров, находившихся под арестом^[531].

Чтобы облегчить войскам выполнение боевых задач и минимизировать возможные потери, особисты и сотрудники губчека развернули широкую вербовочную работу среди местного населения. Надо отметить, что насадить широкую агентурную сеть было делом весьма нелегким, поскольку в случае расконспирации секретного сотрудника из числа местных жителей его ждала неминуемая смерть. И, тем не менее, эту задачу удалось решить. По оценкам командования, чекистская информация оказывалась очень востребованной и помогала при планировании и проведении боевых операций. Так, М. Тухачевский не просто положительно оценивал чекистские сведения, но и прилагал усилия к тому, чтобы повысить эффективность деятельности по их сбору. Он полагал необходимым объединить усилия особых отделов и губернской ЧК, а также органов военной разведки, которые в плане агентурной работы были несравненно менее приспособлены к «малой гражданской войне», чем чекисты. Подытоживая опыт борьбы с бандитизмом, бывший командующий войсками Тамбовской губернии позднее писал: «Для старшего начальника, при составлении им плана искоренения бандитизма, главную роль должна играть агентурная разведка… Для этой работы необходимо спаять органы военной разведки, особых отделов и ГПУ»^[532].

По заданиям М. Тухачевского и его штаба чекисты уточняли именной список повстанцев, составляли схемы дислокации повстанческих формирований, выясняли места их комплектования, численный состав и вооружение отрядов и полков, проводили специальные операции по уничтожению главарей. За проделанную работу командующий своими приказами наградил нескольких сотрудников особых отделов орденами Красного Знамени^[533].

В одном из документов, подписанных командующим войсками Тамбовской губернии и начальником политотдела В. Смирновым, отмечался положительный вклад особистов в общую борьбу с повстанчеством. В нем говорилось, что «…исключительное значение приобретает работа органов особых отделов и чека, которым политотделы и ячейки, каждый коммунист обязаны помогать всемерно… Повсюду, даже при небольших частях, должны быть серьезные уполномоченные особого отдела»^[534].

Создание стройной системы особых органов, коренная перестройка их работы, значительная замена руководящих кадров и оперативного состава принесли свои плоды.

В. Антонов-Овсеенко, резко критиковавший чекистов в начале 1921 г., называя Особый отдел «пустым местом», уже в марте докладывал в РВСР, что «…мобилизованы работники для чека, преобразован… особый отдел… организовано внутреннее наблюдение в гарнизонах, выяснена ненадежность частей»^[535].

В результате работы особистов удалось предотвратить восстание в 44-м полку. Зачинщики его были арестованы, но разложившуюся воинскую часть пришлось перебросить в Ростов^[536].

За серьезные злоупотребления, подрывающие боеготовность войск, чекисты арестовали командование 1-го боевого участка — комбригов 15-й кавдивизии С. Рабиновича и А. Лиханова^[537].

Борясь вместе с командованием с негативными явлениями среди красноармейцев и командиров, особисты не забывали обращать внимание и на бывших офицеров, проходивших службу в Тамбовской губернии. Да и как могло быть иначе? Московское военное руководство направляло в район операции строевых командиров и штабных работников, придавая значение лишь их боевому опыту и знаниям. А политические качества и степень лояльности Советской власти мало принимались в расчет.

К примеру, вместе с М. Тухачевским, назначенным в конце апреля 1921 г. командующим войсками Тамбовской губернии, прибыла группа командиров Западного фронта. Особый отдел ВЧК незамедлительно ориентировал своих местных сотрудников на организацию плотного наблюдения за бывшими офицерами Виноградовым, Потемкиным и Леонидовым^[538].

И это являлось необходимой страховочной мерой. Ведь чекисты только что раскрыли мощную подпольную организацию, так называемый «западный областной комитет» савинковского «Союза защиты Родины и свободы». Несколько членов этой организации работали в штабе Западного фронта, включая даже ближайшего помощника начальника мобилизационного управления^[539]. Несколько дней спустя уже лично начальник СОУ ВЧК и одновременно начальник Особого отдела В. Менжинский предписал А. Левину — полномочному представителю ВЧК в зоне боевых действий против повстанцев «…немедленно установить самое тщательное и серьезное наблюдение за штабным аппаратом Тухачевского и комсоставом действующих частей, прибывших с Западного фронта и затребуемых вновь по рекомендациям его штабников»^[540].

Если кто-то из прибывших в Тамбов бывших офицеров имел отношение к указанной эсеровской организации, то мог, как полагали чекисты, вступить в контакт с эсерами из числа сподвижников А. Антонова. О последствиях говорить не приходится.

По имеющейся информации, под плотным наблюдением чекистов оказались даже начальник штаба войск Тамбовской губернии Н. Какурин, успевший до зачисления в Красную армию послужить в так называемой «галицийской армии»^[541], а также сотрудник штаба, бывший Генерального штаба полковник М. Баторский, состоявший в 1918 г. в Петрограде членом подпольной белогвардейской организации П. Дурново^[542].

К счастью, чекисты по результатам своего наблюдения не выявили каких-либо подозрительных действий с их стороны и поэтому никаких репрессивных мер к ним не применялось. Более того, Н. Какурин был награжден по итогам борьбы с повстанцами орденом Красного Знамени^[543].

Наблюдением за подобного рода подозрительными лицами, фильтрацией личного состава красноармейских частей, предотвращением восстаний в советских войсках и недопущением перехода их на сторону повстанцев, борьбой с дезертирством, мародерством, хищениями оружия и продовольствия и даже организацией разведывательной работы в интересах командования чекисты не могли ограничиться. Руководство ВЧК требовало самого главного — ликвидировать руководителей восстания, что, безусловно, незамедлительно сказалось бы на ходе борьбы с «антоновщиной».

Подавление активности враждебных большевикам политических партий, включая и эсеров, было прерогативой Секретного отдела ВЧК и аналогичных аппаратов в губернских чрезвычайных комиссиях. Поэтому именно Секретный отдел подготовил план разработки под условным названием «Главный», объектом которой стали А. Антонов и его ближайшее окружение.

Ход операции уже нашел отражение в научной и публицистической литературе, однако в ходе нашего исследования удалось обнаружить неопубликованные записки начальника Секретного отдела ВЧК Т. Самсонова — руководителя чекистов по разработке «Главный».

Поскольку не все действия чекистов зафиксированы в официальных документах, записки позволяют уточнить некоторые существенные детали.

Итак, Т. Самсонов получил личное указание от Ф. Дзержинского создать агентурно-осведомительную сеть, способную взорвать антоновское движение изнутри. Исполняя указание, Секретный отдел запросил Тамбовскую губчека и соответствующие аппараты соседних губерний о наличии опытных осведомителей по линии борьбы с эсерами. Из полученной в ответ информации стало ясно, что наиболее пригодным может быть агент «Петрович» — Е. Муравьев. Он был вызван в Москву, где ему отработали задание по проникновению к антоновцам под видом члена ЦК партии левых эсеров. «Петрович» сумел установить контакт и, войдя в доверие штаба 2-й антоновской армии, передавал о его деятельности важную информацию.

Для зашифровки агента было решено реализовать сведения через Москву. С этой целью, по договоренности с Наркомвоеном, создали рабочую группу, в которую вошли: первый помощник начальника Штаба РККА Б. Шапошников, В. Менжинский и Т. Самсонов^[544].

Учитывая стремление А. Антонова объединить усилия эсеров (как правых, так и левых) с кадетами, чекисты довели до него информацию о намеченном в Москве «Всероссийском съезде партизанских армий» и надеялись, что все руководство повстанческим движением во главе с А. Антоновым примет в нем участие. Побуждаемые агентом «Петровичем», на «съезд» прибыли: заместитель А. Антонова по главоперштабу П. Эктов (в воспоминаниях Т. Самсонова он проходит как «Полуэктов» — A. З.), главный агитатор И. Иншин, начальник контрразведки повстанцев Н. Герасев и резидент в Тамбове кадет Д. Федоров.

«Съезд» открылся в Москве 28 июня 1921 г. Тон на заседаниях задавали три «делегата» от партии правых эсеров, из которых двое являлись агентами ВЧК^[545].

В ходе полемики выяснилась необходимость присутствия самого А. Антонова, однако этот вопрос (в плане вызова последнего на «съезд») решить не удалось.

Тогда руководивший «съездом» Т. Самсонов предложил для связи с А. Антоновым перебросить на тамбовщину легендированную особистами «Кубано-Донскую повстанческую бригаду Фролова». Персональным отбором «повстанцев» занимался Н. Гажалов, уполномоченный Особого отдела бригады Г. Котовского. Он же затем возглавил боевые группы. Роль «Фролова» по просьбе чекистов взялся сыграть сам Г. Котовский^[546].

В результате совместных действий особистов и военных удалось значительно ослабить 2-ю повстанческую армию и ликвидировать ее командира И. Матюхина^[547].

Что касается участников «съезда», то все антоновцы были арестованы ВЧК. В ходе допросов от них удалось получить, как вспоминает Т. Самсонов, свыше 200 адресов активных повстанцев, пароли и явки в разных населенных пунктах, которые чекисты использовали затем для проникновения в подпольные структуры. Однако самым важным было то, что резидент антоновцев в Тамбове выдал свою сеть. Оказалось, что агентом повстанцев являлся военком Тамбова Збруев. Кроме того, удалось установить и арестовать так называемую «телеграфную агентурную сеть» антоновцев, перехватывавшую для повстанческого штаба военные сообщения в Москву и ответные указания от Штаба РККА^[548]. Один из каналов утечки информации был перекрыт.

Самого А. Антонова удалось ликвидировать лишь в июне 1922 г. в результате успешной агентурной комбинации чекистов. Ключевых участников операции представили к награждению орденами Красного Знамени. Интересно отметить, что впервые в оперативной практике орденом наградили и агента, действовавшего под псевдонимом «Приятель». Фамилия его в постановлении ВЦИК не раскрывалась^[549].

Суммируя все вышесказанное, можно утверждать, что сотрудники особых отделов, их коллеги из Губернской ЧК и Секретного отдела ВЧК смогли организовать обеспечение безопасности действовавших против повстанцев войск, внесли весомый вклад в ликвидацию исключительно опасного для Советской власти явления, каковым являлось антоновское восстание.

В период борьбы с крестьянским восстанием под руководством А. Антонова чекисты принимали самое непосредственное участие в подавлении столь же опасного, а по политическим последствиям еще более важного для самого существования большевистского режима мятежа в Кронштадте.

Подчеркнем, что «антоновщина» зародилась и развивалась как крестьянское повстанческое движение и рассматривалась в те годы не иначе, как политический бандитизм эсеро-анархической окраски. Именно с бандитизмом вели борьбу части Красной армии.

Иное дело — Кронштадтский мятеж. Военный мятеж, читаем в военной энциклопедии, — это «вооруженное выступление военной группировки против существующих в стране органов власти в целях изменения во внутренней и внешней политике, общественной жизни, вплоть до осуществления государственного переворота»^[550].

Авторы статьи в энциклопедии упоминают также, что одной из важных особенностей мятежа является участие в нем людей, имеющих постоянный доступ к оружию. Как правило, это военнослужащие.

Итак, военнослужащие, имеющие в своем распоряжении оружие и боевую технику, являются важнейшей составляющей частью характеризуемого понятия. Данное обстоятельство, в русле нашего исследования, отличает «антоновщину» от Кронштадтского мятежа.

Красная армия и Флот постоянно обслуживались органами ВЧК в плане обеспечения их безопасности, политической лояльности Советской власти и большевистской партии. В военной среде насаждалась осведомительная сеть и, согласно призыву ЦК РКП(б), каждый армейский и флотский коммунист тоже должен быть негласным сотрудником особых отделов ВЧК^[551].

Ничего подобного мы не наблюдали в годы Гражданской войны и в первый период после ее окончания в отношении гражданского населения. Поэтому вполне логично задаться вопросом: а как вообще власти (имеется в виду, прежде всего, военное командование) могли допустить мятеж? Почему не сработали должным образом Петроградская губернская ЧК и Особый отдел охраны финляндской границы, отделение которого имелось и в Кронштадтской крепости?

Общие причины зарождения мятежных тенденций к настоящему времени хорошо изучены. Суть их сводится к следующему: оставаясь на позициях поддержки Советской власти, значительная часть крестьян и даже рабочих в различныхформах выступала против монополии большевиков на власть и положения, при котором диктатура пролетариата была подменена диктатурой партии. И это — на фоне обострившегося продовольственного и, применительно к Москве и Петрограду, топливного кризисов^[552].

Безусловно, общие причины обострения внутриполитической обстановки в стране влияли и на морально-политическое состояние личного состава Балтийского флота. Однако были и свои особенности, так сказать, тактического уровня, самым серьезным образом повлиявшие на кронштадтские события. Именно эти особенности привлекли внимание чекистов еще в начале декабря 1920 г., т. е. за три месяца до мятежа, когда еще можно было не допустить развития самого драматического сценария.

По предписанию ОО ВЧК, для проверки тревожных сигналов, поступающих с Балтийского флота в Петроград, 1 декабря выехал заведующий следственным отделением Особого отдела В. Фельдман. За десять дней напряженной работы в Петроградском гарнизоне, посетив Кронштадт и многие корабли, он сумел выделить те обстоятельства, которые осложняют обстановку и, в конечном счете, могут привести к коллективным выступлениям моряков. В частности, В. Фельдман отметил весьма серьезные изменения в социальном и партийном составе экипажей кораблей и воинских частей. За годы Гражданской войны из числа судовых команд многократно формировались воинские части для ведения боевых действий на сухопутных фронтах. Пробольшевистски настроенных моряков заменяли «аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагополучным»^[553].

Эта масса жила ожиданием отдыха и надеждой на демобилизацию в связи с окончанием войны. Далее, на боевых кораблях оказалось значительное число выходцев с территорий, в частности из Латвии и Эстонии, ставших самостоятельными государствами. Многие из них намеревались вернуться на родину, в связи с чем неоднократно посещали соответствующие консульские представительства в Петрограде, где подвергались антибольшевистской обработке, настраивались против властей и командования, задерживавших оптацию, а следовательно, и демобилизацию. Руководство Балтфлота объясняло сложившуюся ситуацию отсутствием хорошо подготовленной замены, поскольку латыши и эстонцы проходили службу на должностях, требующих достаточной квалификации (минеры, машинисты и т. д.).

Разъяснительная и вообще агитационная партийная работа среди личного состава флота, по мнению В. Фельдмана, практически отсутствовала. Политработники не били тревогу по поводу массового выхода рядовых матросов из большевистской партии. Число же вышедших доходило до 40 % персонального состава парторганизации^[554].

А происходило это «под флагом» открытого недовольства задержкой демобилизации, резкого снижения качества питания, тяжелых работ по заготовке дров для отопления кораблей, т. к дизельного топлива в Кронштадт практически не поступало.

Не обошел вниманием представитель Особого отдела ВЧК и такой факт, как понятные даже рядовым матросам признаки разложения высших должностных лиц Балтфлота и, прежде всего, самого командующего — Ф. Раскольникова. Ответом на «шикарную жизнь» верхов были поступающие на его имя анонимные письма с угрозами. Многие же не стеснялись и не боялись говорить о моральном падении открыто — в групповых беседах и на общих собраниях. Обратной реакции «большевика» командующего и его приближенных вообще не наблюдалось. В этом плане характерно то, что в бюро жалоб политотдела БФ оказалось свыше 200 нерассмотренных заявлений и жалоб моряков^[555].

Дело дошло до того, что Ф. Раскольников не был избран в президиум общефлотской партийной конференции. В это время, кстати, набирала темп внутрипартийная дискуссия об отношении к профсоюзам, в рамках которой остро ставился вопрос о взаимоотношении «верхов» и «низов» в РКП(б), т. е. об отрыве первых от широкой массы партийцев. А если смотреть шире, то и об отрыве разного уровня руководителей от нужд рабочих, крестьян и рядовых военнослужащих.

Что называется, «масла в огонь» подлил организатор дискуссии — председатель Реввоенсовета Л. Троцкий. В ноябре 1920 г. он разослал по войскам Красной армии и Флота письмо, где указывал на отрыв комсостава и комиссаров от красноармейцев и краснофлотцев^[556].

Исходя из полученных в ходе работы сведений, В. Фельдман подготовил свои предложения по недопущению развития предкризисной ситуации. Они сводились к следующему: 1. Сблизить комиссаров с матросскими и солдатскими массами, внимательно рассматривать и разрешать жалобы и заявления последних; 2. Усилить политико-идеологическую обработку личного состава; 3. Как можно быстрее разрешить вопрос оптации для моряков эстонской и латышской национальности; 4. Немедленно изъять из экипажей кораблей и воинских частей контрреволюционные элементы, на которые собран агентурный материал; 5. Не допускать прибытия в Кронштадт воинского контингента, не профильтрованного особыми отделами; 6. Передислоцировать из Кронштадта штрафную роту, куда попали дезертиры, уголовники и анархиствующие матросы и солдаты^[557].

Будь реализованы эти меры, возможно, удалось бы не допустить мятежа или не дать ему развиться и перейти в фазу, когда стало применяться оружие.

Однако исполнить намеченное в полном объеме не удалось. И здесь следует винить в том числе Особый отдел и руководство ВЧК.

Доклад В. Фельдмана отложился в фонде Ф. Дзержинского в РГАСПИ. Следовательно, как минимум, в аппарате председателя ВЧК он был получен. А ответной реакции на него нам обнаружить не удалось, хотя Ф. Дзержинский в конце декабря 1920 — январе 1921 гг. находился в Москве. В этот период он участвовал в VIII Всероссийском съезде Советов, инициировал создание и возглавил (по поручению ВЦИК) комиссию по улучшению жизни детей^[558].

За несколько дней до возвращения В. Фельдмана из Петрограда и Кронштадта руководитель ВЧК даст задание подготовить циркуляр о смягчении карательной политики органов госбезопасности^[559].

В основе циркуляра, по мысли Ф. Дзержинского, должен быть тезис о лояльном отношении к рабочим и крестьянам (а следовательно, красноармейцам и краснофлотцам) с одновременным упором при осуществлении карательных мер на буржуазные элементы^[560].

Соответствующий приказ был подписан председателем ВЧК 8 января 1921 г. Развивая идею Ф. Дзержинского, писавший данный приказ отметил: «При фронтовой обстановке даже мелкая спекуляция на базаре или переход через фронт могли бы представлять опасность для Красной армии, но сейчас же подобные дела нужно ликвидировать… Лозунг органов Чека должен быть: „Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян“»^[561].

Кстати говоря, в приказе вообще ничего не говорилось о состоянии Красной армии и Флота. Особым отделам, также как и всем органам ВЧК, предписывалось принять указания к неуклонному исполнению данной директивы^[562].

Следует отметить и такую особенность: в приказе чекистским аппаратам предлагалось обратить особое внимание на главного врага внутри страны — на партию правых эсеров, которая в тот период вела активную подпольную работу, и сосредоточить на выявлении и пресечении ее деятельности все оперативные возможности.

Именно на эсеров и пытались еще до окончания расследования, да и впоследствии, свалить всю вину за Кронштадтский мятеж. Практически единственным, кто реально оценил причины возникновения, ход мятежа и его движущие силы, был особоуполномоченный ВЧК Я. Агранов. В докладе об итогах тщательного изучения произошедшего он писал: «Задачей моего расследования было выявление роли отдельных партий и групп… и связи организаторов и вдохновителей восстания с контрреволюционными партиями… действующими на территории Советской России и за рубежом. Но установить такие связи не удалось»^[563].

Короче говоря, Ф. Дзержинский своевременно не оценил «алармистскую» суть доклада начальника следственной части Особого отдела В. Фельдмана.

Не проявила инициативы ВЧК и в навязывании военному руководству Республики такого, казалось бы, необходимого шага, как рассмотрение положения в Кронштадте на заседании РВСР для принятия необходимых предупредительных мер^[564].

ВЧК (в лице Ф. Дзержинского и его заместителя И. Ксенофонтова) не ставила вопроса об отстранении Ф. Раскольникова от должности командующего Балтийским флотом либо не смогла добиться его решения, хотя это, несомненно, снизило бы напряженность в матросской среде. А ведь ранее, в 1919 г., чекисты не побоялись арестовать главкома И. Вацетиса, неоднократно и решительно выступали за отставки командующих армиями в годы Гражданской войны.

Объяснением бездействия чекистов по отношению к Ф. Раскольникову может, на наш взгляд, служить активная протроцкистская позиция командующего БФ в ходе внутрипартийной дискуссии о профсоюзах и личная близость к Л. Троцкому. Вероятно, Ф. Дзержинский не хотел, чтобы меры в отношении Ф. Раскольникова были расценены как вмешательство ВЧК в партийные дела^[565]. Кроме того, нельзя забывать о близости взглядов председателя ВЧК и председателя РВСР, т. е. Л. Троцкого, по ряду вопросов партийной политики того периода^[566].

Ничего не предпринималось для активизации партийно-политической и пропагандистской работы в Кронштадтском гарнизоне. В то же время В. Фельдман указывал на такой серьезный симптом, как массовый выход моряков и красноармейцев из большевистской партии.

«Разложение же Кронштадтской коммунистической организации, — писал в своем отчете особоуполномоченный ВЧК Я. Агранов, — благодаря пребыванию в ней необузданных матросских элементов и низшего политического уровня ее членов еще до восстания шло гигантскими шагами вперед и чрезвычайно ускорилось ожесточенными спорами в рядах партии по основным вопросам момента»^[567].

Партийным вождям в Петрограде и отчасти в Москве было не до партийной массы. Они впали в «дискуссионный транс» о роли профсоюзов. Кроме того, внимание Г. Зиновьева (возглавлявшего питерских большевиков) и Л. Троцкого было сосредоточено на событиях в Германии, где готовилось коммунистическое восстание. Небезынтересно отметить, что наиболее известный и достаточно объективный биограф Л. Троцкого — польский коммунист И. Дойгер — в своей книге «Троцкий. Безоружный пророк» вообще обошел события конца 1920 — первых месяцев 1921 гг., не сообщив читателям о деятельности своего кумира в период вызревания и хода Кронштадтского мятежа^[568].

В то же время известно о пребывании председателя РВСР и Наркомвоенмора Л. Троцкого в середине января 1921 г. в Петрограде и о его контактах с моряками. В частности, 19 января он выступал на собрании коммунистов — моряков Балтийского флота. Тогда Л. Троцкий защищал вместе с Ф. Раскольниковым (командующим БФ) свою платформу по вопросу внутрипартийной дискуссии. Однако из 3500 участников собрания только 10 % поддержали главу военного ведомства и своего командующего^[569].

В общем, следует, на наш взгляд, согласиться с выводом известного историка Н. Васецкого, который в своем труде о Л. Троцком писал следующее: «Не исключено, что из-за субъективных и в общем-то привходящих обстоятельств партийные руководители высшего звена сперва „проглядели“ Кронштадт, а затем, как бы спохватившись, дали весьма превратную оценку самому мятежу и приняли чрезвычайные меры по его подавлению»^[570].

К названным здесь руководителям высшего звена определенно можно отнести Л. Троцкого, Ф. Дзержинского, начальника Политического управления Реввоенсовета И. Смилгу и сменившего его С. Гусева. Первые двое являлись членами, а остальные — кандидатами в члены ЦК РКП(б)^[571].

Все центральные газеты Советской России опубликовали 3 марта 1921 г. правительственное сообщение о начавшемся Кронштадтском мятеже. В тексте утверждалось, что произошедшее является следствием подрывной деятельности эсеров, бывших офицеров и генералов, поддерживаемых французской разведкой и белоэмигрантскими центрами^[572].

Под сообщением Совета труда и обороны стояли подписи В. Ульянова (Ленина) и председателя РВСР Л. Троцкого. Фактически же текст подготовил последний^[573].

Внимательным читателям, среди которых, несомненно, были и руководители Особого отдела, а также всей ВЧК, было совершенно ясно, на кого Л. Троцкий указывал как на проглядевших серьезнейшую угрозу. Двух мнений быть не могло: виноваты сотрудники Особого отдела. Заметим при этом, что совсем недавно (20 декабря 1920 г.) был образован Иностранный отдел, сформировавшийся на базе иностранного отделения Особого отдела ВЧК. Но даже получив самостоятельный организационно-штатный статус, он остался в подчинении начальника Особого отдела В. Менжинского^[574].

Таким образом, Л. Троцкий пытался снять ответственность прежде всего с себя как руководителя Красной армии и Флота, со своего ставленника — командующего Балтфлотом Ф. Раскольникова и с руководящих политработников.

К несчастью для особистов, указанная позиция одного из ведущих членов Политического бюро ЦК РКП(б) и давнего их оппонента оказалась очень кстати Ф. Дзержинскому и его заместителю И. Ксенофонтову, которые стремились после окончания Гражданской войны перераспределить функции особых отделов в пользу других подразделений, и в частности Секретного отдела ВЧК. Даже посланному для расследования мятежа особоуполномоченному ВЧК Я. Агранову ставилась, как мы уже отмечали выше, задача выявить «руку» эсеров, действия которых не обнаружили сотрудники особого отдела в Кронштадте. «Кронштадтская модель» создания образа врага, в лице зарубежной контрреволюции и иностранных разведслужб, широко обозначенная Л. Троцким, потом успешно использовалась И. Сталиным и его сподвижниками.

Безусловно, определенную долю вины с сотрудников Особого отдела охраны финляндской границы и подчиненного ему Кронштадтского отделения никто не снимал и не снимает. Об этом говорилось даже в открытой печати.

Вот что, к примеру, отмечалось в одной из статей сборника «Кронштадтский мятеж»: «Особый отдел, в прямые обязанности которого входило следить за постепенным развитием контрреволюции и в нужный момент пресечь ее, не уделял этому достаточного внимания. Он в своей линии работы шел по течению настроений масс. Когда же стали слышаться на общепартийных собраниях и кое-где в массах нападки на привилегии комиссаров… то и Особый отдел счел своей главной обязанностью слежку за верхами, забывая подчас, занятый этим, свое прямое назначение и обязанности… Корни подготовлявшегося мятежа он искал не там, где они в действительности оказались»^[575].

Приводя данную цитату, мы хотим одновременно обратить внимание на то, что статья написана, да и сам сборник издан в 1931 г. по указанию Ленинградского института истории ВКП(б) и под непосредственным наблюдением обкома партии. Это обстоятельство многое объясняет, по крайней мере, слова о попытках слежки Особого отдела за верхами. Ведь десять лет спустя, когда Ленинградом уже руководил верный соратник генерального секретаря ЦК ВКП(б) С. Киров, чекистов недвусмысленно предостерегали от каких-либо попыток обращать свой «оперативный взор» на высокопоставленных функционеров.

Однако для нашего исследования важен сам факт упоминания о наблюдении за высшим командным и политическим составом Балтфлота, поскольку особисты, поддержанные представителем Центра в лице начальника следственного отделения ОО ВЧК В. Фельдмана, видели, что поведение Ф. Раскольникова и приближенных к нему комиссаров может послужить детонатором мятежа. У нас нет оснований обвинять низовые особистские звенья в том, что они не смогли подняться в своих оценках ситуации до высот Центрального комитета РКП(б), до осознания глубинных причин социально-политического кризиса в стране, воплощением которых и стало явление под названием «Кронштадт 1921 г.»

Вслед за Л. Троцким автор анализируемой статьи вновь указывает, как на причину мятежа, на подрывную работу эсеров и анархистов, ячейки которых на кораблях якобы существовали еще с 1920 г., а чекисты не обращали на них внимания. Правда, объективности ради отметим, что автор статьи говорит и о роли Ф. Раскольникова, который «помогает разложению флота путем ведения неправильной политической и тактической линии (участие в дискуссии на стороне Троцкого, отпуска, вербовка личного состава и поведение в своей личной жизни — прислуга, излишний комфорт лиц, окружающих его)»^[576].

Находим мы в статье и упоминание о постепенном снижении интенсивности и качества политической работы в воинских частях и на кораблях, которая, в конечном итоге, «совсем замирает…».

Данные утверждения автора не что иное, как повторение выводов особиста В. Фельдмана, в силу ряда объективных, а скорее субъективных причин оставшихся на бумаге. Только комплекс политических, экономических, организационно-штатных и, конечно же, чекистских мер, будучи незамедлительно проведенным в жизнь, мог бы предотвратить мятеж.

Еще в одном необходимо разобраться, рассматривая кронштадтские события в свете действий органов ВЧК по контролю за политической лояльностью войск. Как могло произойти, что отдельные воинские подразделения отказались воевать против мятежников?

После открытия доступа к ранее засекреченным фондам партийных и государственных архивов, снятия статуса «грифованных» с ряда дел отечественных спецслужб исследователи обнаружили многочисленные факты расстрелов не только захваченных мятежников, но и прибывших на подавление восстания красноармейцев.

Командование и особые отделения вынуждены были принимать самые жесткие меры с целью не допустить разложения направляемых для кронштадтской операции воинских частей. Что говорить о настроениях красноармейцев, если даже курсанты петроградской пехотной школы, считавшиеся ранее наиболее надежными, проявляли колебания. Среди них усиливалось дезертирство, целыми группами они бежали с поля боя, распространяли ложные слухи, подрывающие боеспособность других частей. Выездной сессией Петроградского окружного трибунала четыре курсанта были расстреляны, еще четверо — присуждены к трем годам штрафного батальона^[577].

Однако самым тяжелым ударом для военного руководства операцией и, в частности, для М. Тухачевского как командующего Западным фронтом и одновременно 7-й армией стали волнения в частях 27-й стрелковой дивизии. Подобно Первой конной армии и бригаде Котовского, 27-я дивизия была одним из самых боеспособных и надежных соединений РККА. Она прославилась в боях Гражданской войны на Восточном фронте, доблестно воевала с поляками. И все это время — под началом командарма, а затем командующего фронтом М. Тухачевского. Именно он, как утверждает доктор исторических наук С. Минаков, выбрал эту дивизию для проведения Кронштадтской операции. «Это было надежное соединение, — пишет С. Минаков, — это была „его гвардия“»^[578].

А вот какую оценку воинским частям дивизии дал 14 марта 1921 г. уполномоченный информационной части особого отделения В. Насонов: «Настроение прибывших частей — неблагонадежное, красноармейцы открыто все заявляют, что против Кронштадта и матросов наступать не пойдем… а если 27-я дивизия не пойдет, то не пойдет никто»^[579].

Подразделения Невельского и Минского полков выразили и свое отношение к командованию, отказавшись приветствовать командующего Южной группой войск А. Седякина и начальника сводной дивизии П. Дыбенко^[580].

Исключительно опасную обстановку рисует в своем докладе руководству начальник временного Особого отдела Южной группы войск А. Николаев. Он сообщил, что бригада, состоящая из Минского, Оршанского и Невельского полков, к бою не способна. Минский полк пришлось разоружить. По сведениям чекистов, Невельский и Оршанский полки готовы восстать против командования. «Возможно, будет схватка», — заключал он^[581].

На следующий день, 15 марта 1921 г., А. Николаев сообщил о разоружении всех бунтующих полков. Было арестовано не менее 50 человек зачинщиков, и на этот же день назначен суд над ними. Чрезвычайная революционная тройка особого отдела приговорила: «Арестованных шкурников и провокаторов — расстрелять»^[582].

Без жестоких и незамедлительно приводимых в исполнение приговоров обойтись было уже нельзя.

Командующий 7-й армией издал приказ по войскам, где говорилось, что «Советская власть разоружением и арестом этих полков показала, что в Красной армии она не допустит ни отсутствия дисциплины, ни измены. Все провокаторы и шептуны жестоко поплатились за свою контрреволюционную деятельность»^[583].

То, что произошло с частями 27-й дивизии под Кронштадтом, отражало во многом состояние всей Красной армии в начале 1921 г.

Серьезные симптомы резкого снижения уровня политической лояльности войск проявлялись еще до Кронштадтского мятежа. 13 февраля 1921 г. в ЦК РКП(б) поступило письмо от группы известных военных работников и чекистов. Среди подписантов были: начальник Всевобуча Н. Подвойский, член Реввоенсовета Республики К Мехоношин, бывший член РВС 12-й армии Н. Муралов, член Коллегии ВЧК М. Кедров, начальник Секретно-оперативного управления и одновременно начальник Особого отдела ВЧК В. Менжинский и его заместитель Г. Ягода.

Авторы письма достаточно жестко оценили обстановку в стране — многочисленные восстания, потерю влияния большевистской партии на пролетарские массы, которые, как и восставшие крестьяне, могут выступить против Советской власти. А в это время руководство РКП(б) позволяет втянуть партию в «яростную» дискуссию о профсоюзах. От масс скрывается истинное состояние Республики. В письме содержалось требование о необходимости принятия «самых спешных и решительных мер по укреплению партии и приведению ее в боевой и революционный порядок»^[584].

Особое внимание обратили авторы письма на состояние Красной армии. Они отметили, что проводимая демобилизация резко понизила боеспособность частей и подразделений, сведя ее во многих случаях к нулю. Далее следовал вывод: «В таком состоянии Красная армия не может быть надежным оплотом Советской власти». И это в условиях, когда необходимо бороться уже не с белогвардейцами, а с восставшими крестьянами. Для изменения сложившейся ситуации предлагалось немедленно (подчеркнуто мною — A. З.) образовать при ЦК РКП(б) временную военную комиссию под руководством одного из членов ЦК и выработать меры по поднятию боеспособности войск и по их чистке от неустойчивых элементов.

Мы намеренно так подробно рассматриваем названное письмо, поскольку ранее чекисты всегда воздерживались от какой-либо критики Центрального комитета РКП(б). Письмо в этом отношении — факт экстраординарный.

Добавим сюда и то, что особисты (М. Кедров был организатором Особого отдела ВЧК — A. З.) подписали письмо, не посоветовавшись с председателем ВЧК Ф. Дзержинским (который находился в это время на Украине) и с замещавшим его И. Ксенофонтовым.

По-видимому, письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы, если секретарь ЦК РКП(б) уже 14 февраля, на следующий день после его получения, поставил в повестку дня заседания Политбюро его рассмотрение, а также вопросы о борьбе с бандитизмом и о демобилизации коммунистов из армии^[585].

Однако до начала Кронштадтского мятежа оставалось уже всего две недели.

А теперь зададимся вопросом: какие же меры предпринимались руководством и сотрудниками Особого отдела охраны финляндской границы, второе отделение которого обслуживало все морские и береговые воинские части в районе морской крепости Кронштадт?

Прежде всего, еще до мятежа были намечены и реализованы меры по созданию разветвленной осведомительной сети. Исходя из установок ВЧК, упор делался на так называемое «коммунистическое осведомление». На корабельные команды, береговые части и вспомогательные подразделения общей численностью свыше 26 тысяч человеку особого отделения в декабре 1920 г. имелось 150 осведомителей, а к концу февраля следующего года — уже 176 секретных сотрудников^[586].

Дальнейшему развитию осведомительной сети препятствовала «неотзывчивость, отсутствие желания и стремления у большинства партийных работников принять участие в работе в области осведомления, несмотря даже на циркулярное письмо ЦК РКП(б), призывающее всех коммунистов быть осведомителями особых отделов»^[587].

Зная о качественном составе большевистской организации Кронштадта, можно сделать вывод о том, что, даже побуждая отдельных членов партии давать чекистам необходимые сведения, рассчитывать на их адекватность происходящему можно было лишь с большой долей условности. Однако особое отделение в Кронштадте ежедневно докладывало своему руководству в Петроград о нарастании напряженности, базируясь на данных уполномоченных, которые последние дни даже проживали на кораблях^[588].

Аресты на кораблях в феврале производить уже было невозможно, чтобы не спровоцировать бунт.

Чекистам больше ничего не оставалось, как своевременно информировать политических руководителей Балтфлота, в частности прибывшего в Кронштадт помощника командующего БФ Н. Кузьмина. Но и тот не знал, что предпринять, поскольку из надежных частей в его распоряжении был только отряд особого отделения и курсанты партийной школы. А 2 марта Н. Кузьмин был арестован мятежниками^[589].

Находившийся в Петрограде уполномоченный Особого отдела ВЧК В. Севей предложил своему руководству и председателю РВСР Л. Троцкому на период проведения операции по подавлению мятежа создать временный чекистский орган с самостоятельным начальником, поскольку возглавляющий Особый отдел охраны финляндской границы и Петроградскую ЧК Н. Комаров не уделял должного внимания Кронштадту.

Временный особый отдел предлагалось наделить правами тройки по проведению в жизнь репрессий против мятежников, вплоть до применения высшей меры наказания^[590].

Временный особый отдел, вероятно, возглавил заместитель начальника ОО ВЧК по охране финляндской границы М. Подгайский. По крайней мере, именно за его подписью шли телеграммы в Москву.

Свои предложения, правда, не очень сообразующиеся с обстановкой в районе Кронштадта и в Петрограде, подавал находившийся на Украине Ф. Дзержинский. Он, к примеру, поручил своему секретарю В. Герсону сообщить ВЧК о нецелесообразности высылки части матросов из Петрограда, рекомендуя найти способ изолировать их на месте^[591].

Выведенное из Кронштадта особое отделение сосредоточилось на фильтрации воинских частей, а также проводило разведку внутри крепости^[592].

За время мятежа отделению удалось завербовать 48 осведомителей, был проведен 41 обыск, арестованы 3154 человека, на коих заведено 486 уголовных дел. Уголовное дело было заведено и на начальника крепостного особого отделения А. Грибова^[593].

На базе 1-го и 2-го особых отделений функционировали «тройки Кронштадтского мятежа». Они насаждали осведомительную сеть в частях, выявляли и изолировали ненадежных красноармейцев и командиров, внесудебным порядком разбирали уголовные дела как на мятежников, так и на военнослужащих участвующих в операции частей. Только тройками Особого отдела были расстреляны 74 человека дезертиров и паникеров, что же касается мятежников, то из 3 тысяч задержанных 40 % были приговорены к высшей мере наказания, 25 % — к пяти годам принудительных работ и 35 % освобождены.

К 29 марта тройки закончили свою работу и были упразднены^[594].

Надо сказать, что чекистское руководство не только критически оценило ошибки, допущенные некоторыми ответственными работниками, но и привлекло отдельных из них к уголовной ответственности.

Мы уже упомянули, что перед Реввоентрибуналом Петроградского округа предстал начальник Кронштадтского отделения А. Грибов.

За плохую постановку осведомительной работы и, как следствие, непринятие своевременных мер по предотвращению произошедшего с частями 27-й дивизии, к уголовной ответственности был привлечен начальник дивособотделения Пуйкан, на пять лет концлагеря были осуждены временно исполнявший обязанности начальника этого же отделения Балуев, старший следователь Теплов и несколько уполномоченных^[595].

Комиссия для расследования событий в Кронштадте, созданная 25 марта 1921 г. решением Политбюро ЦКРКП(б), тоже не ограничилась рассмотрением действий командования и политсостава Балтийского флота. Она изучила и мероприятия Особого отдела по охране финляндской границы, переименованного в соответствующий отдел Петроградского военного округа.

Скорее всего, именно по представлению Комиссии Политбюро заместителем начальника названного органа был назначен В. Кевейша — бывший моряк, член Кронштадтского Совета в 1918 г., руководитель ряда особых отделов армий и Туркестанского фронта^[596].

Разобравшись в обстановке, В. Кевейша доложил комиссии Политбюро, что в работе особых органов в Петрограде имелись серьезные изъяны. Не соответствовали масштабам и задачам порученной работы штаты, да и они не были укомплектованы. Среди личного состава лишь 40 % являлись членами большевистской партии. Длительное время Особый отдел испытывал острую нехватку финансовых средств на агентурную работу. Ввиду слабой охраны границы основным зачинщикам мятежа удалось скрыться от следствия и уйти в Финляндию. В. Кевейша констатировал, что наблюдение за красноармейцами и моряками на Балтийском флоте было организовано неудовлетворительно^[597].

Члены комиссии Политбюро дали ряд важных поручений по нормализации обстановки в Кронштадте как военному командованию, так и особистам. Чекистам поручалось в кратчайший срок расследовать факты нарушений в снабжении моряков продовольствием и поставку гнилого обмундирования. Особому отделу ПВО предлагалось в месячный срок выселить из Петрограда в административном порядке моряков, уволенных со службы на БФ^[598].

На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 27 апреля 1927 г. председателю ВЧК Ф. Дзержинскому было поручено организовать в Ухте дисциплинарную колонию для «кронштадтских бандитских матросов».

Вопросы, связанные со стабилизацией обстановки в Кронштадте и вообще на Балтийском флоте, не раз рассматривались различными политическими, военными и чекистскими органами. Кронштадтский мятеж был серьезным испытанием для Советской власти и РКП(б). Наученные горьким опытом, органы госбезопасности и в последующие годы будут пристально наблюдать за происходящим в матросской среде и принимать жесткие превентивные меры при любом обострении обстановки.

Как мы уже отмечали, в «малой гражданской войне» проявилась политическая неустойчивость даже, казалось бы, наиболее надежных и прославленных в боях воинских частей, имели место факты перехода целых подразделений на сторону восставших крестьян.

Кронштадт показал, что и сами военнослужащие могут стать источником напряженности, выступить против политики, проводимой Советской властью и правящей партией.

В этом плане органы безопасности особое внимание вслед за флотом уделяли кавалерийским частям.

Достаточно вспомнить своевольное поведение одного из родоначальников «красной кавалерии», командующего первым конно-сводным корпусом Б. Думенко. «Партизанство, — писал начальник политотдела корпуса, — это не маленький недостаток механизма, это неизбежное свойство корпуса Думенко, объяснимое и личностью командира, и историческими условиями времени»^[599].

Известна была нелюбовь Думенко к комиссарскому составу, отрицание возможности какого-либо контроля над собой.

Безусловно, приговор в отношении Б. Думенко, вынесенный выездной сессией Реввоентрибунала Республики в мае 1920 г., нельзя признать обоснованным, и никто не оспаривает его отмену Верховным судом СССР в 1964 г. Однако вскрытые трибуналом факты позволяют сомневаться в полной преданности комкора большевистской партии.

Аналогичную оценку можно дать и личности Ф. Миронова — командира Второй конной армии. Как отмечали историки В. Данилов и Н. Тарова в предисловии к сборнику документов о Ф. Миронове, он в 1917 г. резко отрицательно относился к идеям большевизма. «Большевизм и реакционные силы союзники, — писал будущий командир одному из членов Донского войскового правительства, — союзники неестественные, поневоле, но союзники страшные! Этот союз страшнее и опаснее генералов Корнилова, Каледина… и других»^[600].

Так рассуждал не вахмистр Б. Думенко, а войсковой старшина (подполковник — А. З.), претендовавший на роль не только военачальника, но и политика, устроителя «лучшей жизни» для трудового народа, активный защитник идеи социальной справедливости. В своей жизни он часто оказывался между боровшимися силами. Дело доходило до того, что Реввоенсовет Южного фронта в марте 1919 г. потребовал от Л. Троцкого решить немедленно вопрос о Ф. Миронове, устранив вообще его контакты с Доном, поскольку имелась опасность восстания руководимых им частей.

Летом 1919 г. Ф. Миронов втайне от большевистских комиссаров закончил работу над «Программой Рабоче-крестьянско-казацкой партии». По духу она была близка эсеровской, отрицавшей диктатуру пролетариата. И нет ничего удивительного, что в августе 1919 г. комкор Ф. Миронов поднял восстание против власти. По вердикту трибунала он подлежал расстрелу, однако решением Политбюро ЦК РКП(б), проведенным через постановление ВЦИК, был амнистирован как раскаявшийся и имевший ранее заслуги перед Советской Республикой^[601].

В русле нашего исследования отметим, что одним из обвиняемых вместе с комкором оказался и сотрудник Особого отдела В. Изварин, фактически разделявший идеи Ф. Миронова и не сообщивший о задуманном восстании. В отношении чекиста приговор к расстрелу остался в силе^[602].

С учетом авантюристического характера Ф. Миронова следует рассматривать и его поведение в начале 1921 г., когда, будучи снятым с должности командующего Второй конной армией, он дал серьезные поводы к вторичному аресту.

В течение семи месяцев Особый отдел ВЧК вел следствие по его делу, в основе которого лежали донесения секретного сотрудника Донской ЧК «Залита» (А. Скобиненко — A. З.) о создании Ф. Мироновым антибольшевистской организации «Авантюристы», лозунгом которой провозглашалось «народовластие», а не диктатура пролетариата^[603].

В заключение по делу командарма уполномоченный 16-го спецотделения ОО ВЧК указывал: «…принимая во внимание, что организация „авантюристов“ с целью свержения коммунистической партии является не первой авантюрой Миронова, полагал бы о применении высшей меры наказания — обвиняемому Миронову»^[604].

Мы не опровергаем полностью выводы, сделанные почти через сорок лет Военной коллегией Верховного суда СССР, об отсутствии в действиях Ф. Миронова состава преступления. Однако ознакомление со всеми материалами уголовного дела, хранящегося в архиве ФСБ РФ, отнюдь не создает устойчивого представления о фальсификации следствия, нацеленного на уничтожение одного из крупных кавалерийских начальников. Безусловно, имели место серьезные недостатки в проведении расследования и мера наказания должна быть иной, поскольку не наступили общественно опасные последствия. Но зная, как и под каким политическим прессингом проходил процесс реабилитации в конце 50-х — начале 60-х годов, можно предположить, что пересмотр дела Ф. Миронова явился актом не юридическим, а скорее политическим. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что непосредственно пересматривавший дело Б. Викторов (в то время — заместитель Главного военного прокурора) сам являлся сыном репрессированного адмирала, а следовательно, нельзя исключить его некоторого субъективизма. Более того, как юрист, Б. Викторов опирался на уже разработанную теорию доказывания и существующие уголовное и уголовно-процессуальное законодательства. Ничего этого не имелось в 1921 г., когда в основе следствия и судопроизводства лежало «революционное правосознание», основанное на тогдашней внешней и внутренней политической обстановке. Как абсолютно справедливо констатировали в своей монографии «Политическая юстиция в СССР» академик, один из крупнейших отечественных юристов В. Кудрявцев и его соавтор А. Трусов, «старое законодательство не имело никакого отношения к функционированию революционных трибуналов и ВЧК»^[605]. Добавим лишь, что и к уголовному законодательству 1950-х годов и тем более к современному — не имело.

При оценке поведения Ф. Миронова в 1921 г. нельзя сбрасывать со счетов исторические условия того времени. Мы имеем в виду прежде всего полыхавшие по всей стране восстания, включая «антоновщину» и Кронштадтский мятеж Один из бывших подчиненных командарма, кавалер ордена Красного Знамени, член большевистской партии К. Вакулин в конце 1920 г. поднял со своим батальоном восстание против Советской власти и объявил, что действует по поручению Ф. Миронова. Другой его соратник, начальник 15-й Сибирской кавалерийской дивизии А. Голиков, также кавалер первого советского ордена, был смещен с должности по подозрению в поддержке сомнительных намерений своего бывшего командира^[606].

В калмыцких степях в 1921 г. появилось «маслаковское движение», названное по имени его главаря Г. Маслакова, бывшего командира бригады конной армии С. Буденного, отважно сражавшегося в Гражданскую войну^[607].

Он расправлялся с «саботажниками дела строительства народоправия», коими он считал коммунистов и комиссаров. Повстанческая деятельность Г. Маслакова проходила под лозунгом «Советы без коммунистов».

В период следствия над Ф. Мироновым части Красной армии вели бои на юге России с Донской повстанческой армией. Следует отметить, что ее командармом под псевдонимом «Орленок» являлся З. Абрамов, бывший слушатель Красной академии Генерального штаба, а до поступления в нее — командир бригады в 1-й Конной армии.

После окончания Академии он получил назначение на должность начальника штаба 14-й кавалерийской дивизии. По прибытии на Дон он установил контакт с Г. Маслаковым и приступил к формированию антибольшевистской армии. Он тоже использовал лозунг «Советы без коммунистов» и, вербуя будущих повстанцев, объяснял им, что именно коммунисты завели страну в тупик, задавили трудовое крестьянство^[608].

К деятельности З. Абрамова и его Донской повстанческой армии мы еще вернемся и сделаем некоторые обобщения.

Так же, как в случаях с К. Вакулиным и Г. Маслаковым, «под знамена» З. Абрамова встали несколько подразделений возглавляемых им частей Красной армии. Отсюда ясно, что сотрудники особых отделов и других органов ВЧК не смогли своевременно получить необходимую информацию и предотвратить политическое предательство со стороны указанных выше командиров.

Справедливости ради отметим, что организовать осведомительную работу в кавалерийских частях было делом очень непростым. Сошлемся на два достаточно авторитетных свидетельства. Первое из них принадлежит начальнику Особого отдела 1-й Конной армии А. Пищулину. В конце 1920 г. он писал в своем отчете, что командующий С. Буденный и особенно член РВС К. Ворошилов не воспринимали деятельность Особого отдела. «Не терпящий чрезвычайных органов борьбы, — продолжал начальник особотдела, — т. Ворошилов органически не может допустить того, чтобы особый отдел Армии окреп и стал на ноги. Каждый начальник бывает 2–3 месяца, после чего под каким-нибудь предлогом его убирают»^[609].

А. Пищулин сделал вывод: полупартизаны-полубандиты среди конармейцев будут процветать при отрицательном отношении командования к Особому отделу и при отсутствии должной совместной борьбы с негативными проявлениями в войсках.

Начальник Особого отдела 2-й Конной армии С. Турло, независимо от своего коллеги, также сетовал на «прохладное» отношение командования, в лице Ф. Миронова, к его деятельности. Кроме того, С. Турло в своих кратких воспоминаниях остановился на обстановке в частях армии. Приведем фрагмент из этого любопытного документа. «Когда я прибыл в ОО ВЧК из 15-й армии т. Ягодой было мне предложено ехать в 1-ю Конную армию, но я тогда просил т. Ягоду не назначать меня начальником, а тем более в конную армию… но, к моему сожалению, меня эта участь не миновала. Я попал из огня — в полымя. Оказалось, что вместо 1-й Конной армии попал во 2-ю… Я получил пустое место, где из ничего должен был построить работоспособное учреждение. Все обилие моей энергии и весь мой пятнадцатилетний опыт партийной работы и работы в Особом отделе ВЧК с начала его формирования мало мне помогает. Кавалерия дает себя чувствовать каждый час и на каждом шагу. Во-первых, в кавалерии слабо развито сознание, слаба партийность, политическая работа. Во-вторых, очень развито партизанство снизу доверху и слишком глубоко внедрился в нее бандитизм, с которым бороться не так-то легко. Среди такого элемента не популярна политическая работа, а тем более работа особотдела не в моде. Вербовать осведомителей весьма затруднительно… А те, кого и удается уговорить, на деле больше вредят работе, чемпользы приносят»^[610].

Суммируя высказывания начальников особых отделов двух крупнейших кавалерийских объединений Красной армии, можно сделать вывод о наличии в войсках значительного количества безыдейных бандитских элементов, зачастую покрываемых командирами, о слабой восприимчивости конников к политико-партийной работе в их среде, о сложностях создания информационно-осведомительной сети в частях, где сильно развита круговая порука.

Материалы особых отделов, военных трибуналов и политических органов, базировавшиеся на реальных фактах разложения многих кавалерийских частей, ложились в основу принятия высшими военными органами определенных организационно-кадровых решений. В частности, 21 марта 1921 г. Реввоенсовет Республики на своем заседании принял решение: «Считать необходимым в ближайший период всемерное сокращение 1-й Конной армии путем очищения ее от всяких неустойчивых элементов (не только в боевом, но и в политическом отношении)»^[611]. Аналогичное решение состоялось и по 2-й Конной армии.

Непростая обстановка сложилась в 1921–1922 гг. и в 1-м Конном корпусе червонного казачества под командованием В. Примакова. Последний не обращал внимания на процветавшие в корпусе явления «красного бандитизма». По его требованию были заменены несколько начальников Особого отдела, пытавшихся вести борьбу с преступностью. В. Примаков препятствовал реализации на практике решения РВСР от сентября 1921 г. о серьезной чистке личного состава^[612].

Только после неоднократных информаций Особого отдела, поддержанного ГПУ, командованию войск Украины и Крыма была создана Чрезвычайная комиссия по чистке корпуса под председательством члена ВЦИК, бывшего члена РВС 1-й Конной армии С. Минина и при участии начальника СОУ ГПУ Украины Е. Евдокимова^[613].

По приговору выездной сессии Ревтрибунала 9 человек были расстреляны. Среди них — начальник оперативного отдела штаба корпуса, комендант штаба и адъютант штаба, т. е. приближенные к В. Примакову люди^[614].

В отчете ГПУ Украины за январь — июль 1922 г. прямо говорилось о том, что «красный бандитизм» принимает угрожающие размеры в частях 1-го Конного корпуса. «В отдельных воинских частях эти ненормальности разрастались и принимали более серьезный характер. Имели место случаи организации бандитских шаек и дезертирства красноармейцев из рядов армии, часто с оружием и лошадьми, в банды… Такие случаи произошли в кавполках 7-й, 5-й и 24-й дивизий, где были раскрыты бандитские ячейки, имевшие связь с оперировавшими в районе расположения частей бандами», — утверждали авторы доклада^[615].

Только в середине 1922 г. удалось стабилизировать ситуацию в корпусе, укрепить его политически.

В итоге, командир корпуса В. Примаков лишился своего поста и был назначен начальником и военкомом Высшей кавалерийской школы^[616].

Появились сомнения и в политической лояльности командарма 1-й Конной С. Буденного. Его ближайший соратник К. Ворошилов писал И. Сталину: «Буденный… слишком крестьянин, чересчур популярен и весьма хитер… Внутренняя контрреволюция тоже очень уповает на будущее, в этом будущем, в представлении наших врагов, Буденный должен сыграть роль какого-то спасителя (крестьянского вождя), возглавляющего „народное движение“… Если бы действительно произошло бы когда-нибудь серьезное столкновение… интересов между пролетариатом и крестьянством, Буденный оказался бы с последним»^[617].

Если в отношении С. Буденного, к счастью для Советской власти, прогнозы не оправдались, то его бывший подчиненный З. Абрамов, о котором мы уже упоминали, действительно «пошел с крестьянами». Случай с З. Абрамовым показателен как пример просчетов особистов из-за резкого крена в сторону наблюдения за бывшими офицерами и плохого осведомления по красным командирам, прежде всего выходцам из казачьих районов.

Путь к Донской повстанческой армии (ДПА) у З. Абрамова начался еще со времени учебы в Академии Генштаба.

Именно там родилась идея создать альтернативную Красной армии военную силу, которая повела бы борьбу с теми, кто дискредитирует идею Советской власти и проводит политику, ведущую страну к катастрофе^[618].

Через своего сокурсника К. Шенполонского, ставшего позднее начальником штаба ДПА под псевдонимом «Хохуленко», З. Абрамов вошел в контакт с группой старого члена партии, крупного военного работника, а затем сотрудника аппарата ЦК В. Панюшкина. Последний, как известно, вышел из рядов РКП(б) в связи с непринятием новой экономической политики и пытался образовать так называемую «рабоче-крестьянскую партию» и даже создал ее Московское всероссийское центральное бюро.

В. Панюшкин и его ближайшие соратники за кражу типографского оборудования были арестованы Московской ЧК и после проведенного расследования предстали перед Верховным трибуналом при ВЦИК Однако ни чекисты, ни следователи трибунала не докопались до связей группы с военными, и в частности со слушателями Академии Генштаба^[619].

Все обстоятельства дела выяснились лишь год спустя, в 1922 году, когда развернутые показания дал К. Шенполонский. Оказалось, что на одной из московских квартир собиралась группа слушателей Академии, связанных с В. Панюшкиным, где обсуждались методы сопротивления проводимой РКП(б) политике. В ходе дебатов участники встреч решили, что наиболее эффективным методом воздействия на существующий режим может быть вооруженное восстание на Дону. Туда был распределен для прохождения службы З. Абрамов и выезжал, уклонившись от назначения на Украину, К Шенполонский^[620].

«Мы рассчитывали, — показал на допросе К. Шенполонский, — на 1-ю Конную армию, потому что Абрамов был начальником группы войск Шовкопляса, куда входила дивизия Буденного. Абрамов был уверен, что Буденный перейдет на нашу сторону, повлияет на Ворошилова и Ворошилов и Буденный возглавят повстанческое движение»^[621].

Таким образом, судя по признаниям начальника штаба ДПА, расчет делался на кавалерийские части Красной армии как на будущий костяк повстанческих войск и на известных в кавалерии командиров.

Несомненно, З. Абрамов знал обстановку в 1-й Конной. Он имел информацию о восстании в частях 1-й бригады 4-й кавдивизии под руководством его сослуживца комбрига Г. Маслакова. Не секретом являлось положение в 6-й кавдивизии, сформированной в Крыму и укомплектованной, в значительной мере, сдавшимися в плен солдатами белогвардейских казачьих частей. За многочисленные бандитские действия дивизия в конце 1920 г. была разоружена. По постановлению Чрезвычайной выездной сессии Реввоентрибунала 141 человек был расстрелян, включая и представителей комсостава^[622].

Начальник дивизии И. Апанасенко был снят с должности и направлен на работу в милицию.

Интересно отметить, что даже в изданной в конце 1990-х годов Военной энциклопедии не упоминается о позорном поведении И. Апанасенко, не сумевшего пресечь явления «красного бандитизма» в 6-й кавдивизии, не пожелавшего расследовать убийство нескольких своих подчиненных командиров, пытавшихся бороться с преступностью.

Ставка на С. Буденного тоже понятна. В конце 1920 — начале 1921 гг. он был готов в категорической форме заявить об отставке в случае отказа перебросить армию на Дон и Кубань. Начальник Особого отдела 1-й Конной А. Трушин проинформировал ВЧК 30 марта 1921 г.: «Находим, что уход тов. Буденного может вызвать нежелательные последствия вроде „григорьевщины“»^[623].

Чекисты в срочном порядке проинформировали об этом главу военного ведомства Л. Троцкого. Последний предложил экстренные меры: по согласованию с С. Буденным, К. Ворошиловым и М. Фрунзе превратить конную дивизию 1-й Конной в бригаду, основательно очистить личный состав от ненадежных и бандитских элементов. Предложения Л. Троцкого были закреплены, хотя и в несколько измененном виде, на заседании Политбюро ЦК РКП(б) с участием срочно вызванных в Москву членов РВС 1-й Конной армии^[624].

З. Абрамов и его соучастники не знали, что их намерениям не суждено было сбыться. Меры, разработанные РВСР и ВЧК и одобренные высшим политическим руководством страны, не дали возможности втянуть части 1-й Конной армии в авантюру, затеянную З. Абрамовым. Вместо поддержки со стороны «красных кавалеристов» ему пришлось вести борьбу с ними. ДПА на практике осталась крупной бандой и была уничтожена уже серьезно отфильтрованными к этому времени буденновцами в 1922 г.

Подводя итог вышесказанному, можно сделать следующие выводы.

Окончание Гражданской войны не означало разрешения всех накопившихся проблем. В условиях масштабного социально-экономического кризиса, охватившего всю страну, образовался так называемый «внутренний фронт». Антигосударственные вооруженные выступления, мятежи и бунты требовали привлечения для их подавления частей Красной армии. В то же время сама армия переживала нелегкий период масштабной и далеко не планомерной демобилизации. В массовом порядке армию покидали коммунисты, желающие приложить свои усилия на мирном поприще. Параллельно с демобилизацией происходил процесс сокращения и реорганизации различных воинских структур и особых органов ВЧК, призванных защищать армию от подрывных действий контрреволюционных элементов и шпионажа.

Значительно ухудшилось снабжение войск всеми видами довольствия.

Все указанные факторы самым непосредственным образом сказались на боевой и политической устойчивости частей и соединений. Зачастую рядовые военнослужащие и некоторые командиры, включая комбригов, комдивов и даже командармов, разделяли взгляды участников восстаний и мятежей. Диктатура пролетариата, а фактически большевистской партии, вызывала недовольство крестьянско-казачьей армейской массы. Имели место факты, когда не только отдельные военнослужащие, но и целые их группы, а иногда даже воинские подразделения переходили на сторону восставших либо являлись инициаторами вооруженных выступлений.

В этих условиях органы госбезопасности, в лице особых отделов и губернских ЧК, были вынуждены перестраиваться, что называется, на ходу, укреплять свои ряды, изменять формы и методы деятельности. Чаще всего импульс этому давал центральный аппарат ВЧК, убедившись в целой серии провалов, предательств, фактов расслабленности после окончания Гражданской войны.

Чекистам пришлось прибегнуть к жесткой фильтрации войск до того, как они вступали в боевые действия с повстанцами. Вновь пришлось прибегнуть к расстрелам и осуждениям к содержанию в концлагерях за паникерство, за отказы выполнять приказы, за пособничество повстанцам и бандитам, за переход на сторону врага. В этом плане у чекистов не случалось столкновений с командованием, которое и само не раз прибегало к самым суровым мерам.

В отличие от периода Гражданской войны особые отделы и губернские ЧК широко и активно вели разведку сил противника в интересах командования. Зачастую имело место объединение агентурно-информационных возможностей особистов, местных аппаратов ВЧК и органов военной разведки.

Одной из основных задач являлось установление места пребывания и арест либо уничтожение главарей вооруженных выступлений. А. Антонов и ряд его ближайших сподвижников были уничтожены в ходе спецопераций. Арестованы и преданы суду военного трибунала организаторы Донской повстанческой армии, бывшие командиры Красной армии З. Абрамов и К. Шенполонский, а также часть членов Ревкома Кронштадтских мятежников.

Особое внимание в рассматриваемый период чекисты уделили экипажам кораблей и береговых команд флота, а также кавалерийским частям. Именно внутри них чаще всего вызревали и совершались опасные антигосударственные проявления. Вместе с тем, организовать на этих участках активную осведомительную работу представляло наибольшую сложность ввиду специфики организации этих частей и сильно развитой круговой поруки, поощряемой даже известными и заслуженными командирами. К ним можно отнести командующих конными армиями Ф. Миронова и С. Буденного, комкора В. Примакова, комдива И. Апанасенко, окружение командующего Балтфлотом Ф. Раскольникова да и его самого.

В условиях плохого снабжения войск всеми видами довольствия, и прежде всего продовольствием, среди военнослужащих приобрела массовый характер преступность, включая и явления «красного бандитизма». В борьбе с этим особистам пришлось взять на себя одну из основных ролей в войсках при отсутствии подчас активной поддержки своего московского руководства. Это происходило, когда речь шла о применении дисциплинарных и кадровых мер к разного уровня командирам, покрывавшим бандитов, а также лично грубо нарушавшим нормы морали и нравственности.

В целом, можно утверждать, что в период «малой гражданской войны» сотрудники органов госбезопасности справились с задачами обеспечения безопасности войск.

§ 2. Роль органов госбезопасности в укреплении политической надежности войск

Реализация новой экономической политики, затем ее сворачивание в конце 20-х годов, индустриализация, коллективизация сельского хозяйства и борьба с кулаком, подготовка и проведение военной реформы, внутрипартийная борьба — вот что предопределяло объем и направление работы органов ГПУ — ОГПУ по обеспечению безопасности Вооруженных сил в 1923–1934 гг.

Изучение поведения войск в условиях «малой гражданской войны», борьбы на внутреннем фронте, показало высшему партийно-государственному руководству насущную необходимость укрепления политической надежности частей Красной армии и Флота.

Для решения данной проблемы требовалось провести ряд серьезных мероприятий в партийно-политической, военной и экономической сферах. Улучшив снабжение войск продовольствием и обмундированием, восстановив либо дополнительно построив казармы, можно было избежать многих отрицательных политических явлений в армии, перешедшей на мирное положение. Однако разрушенное в военное время народное хозяйство, отсутствие запасов имущества и продовольствия, транспортные проблемы, неповоротливость довольствующих органов не позволяли надеяться на решительный и быстрый перелом ситуации. А скачкообразная демобилизация, отсутствие твердо установленных штатов частей и учреждений, уход из армии многих специалистов-снабженцев еще более усугубляли обстановку.

Демобилизация сопровождалась исходом из армии членов большевистской партии; тем самым достаточно серьезно сокращалась прослойка коммунистов, что было чревато потерей влияния РКП(б) на Красную армию. В одном из своих выступлений начальник Политического управления РККА А. Бубнов так определил проблему: «Если советы без коммунистов — это контрреволюция, то и Красная армия без коммунистов — это тоже контрреволюция»^[625].

Так должны были считать и в ЦК РКП(б), однако лишь за период с ноября 1920 г. по 15 февраля 1921 г. через организационно-распределительный отдел ЦК из армии изъяли в порядке персональной демобилизации 3364 коммуниста^[626].

На X съезде РКП(б) в марте 1921 г., на фоне происходившего в тот период Кронштадтского мятежа, было принято постановление по военному вопросу, где в пункте втором прямо говорилось о необходимости «прекратить выкачивание из армии коммунистов»^[627].

Более того, делегаты съезда решили проверить в тылу всех коммунистов, вышедших из армии, и привлечь к суду тех из них, кто покинул воинские ряды без формальных оснований.

Через год, на XI партийном съезде в апреле 1923 г., формулировки звучат еще жестче. Дезертиров-коммунистов предлагалось беспощадно карать путем предания суду военного трибунала. Делегаты также постановили мобилизовать возможно большее число коммунистов из числа призывных возрастов (1899, 1900, 1901). Отступления от установленного съездом правила «должны быть сведены к действительному, безусловно необходимому минимуму», отмечалось в постановлении^[628].

Однако принять решение оказалось легче, чем реализовать его на практике, в том числе и вследствие развернувшейся партийной чистки.

Усилить коммунистическую прослойку в РККА надеялись и в ходе новой призывной кампании в 1924 г. «Мы считали, — писал А. Бубнов, — что насыщенность армии коммунистическим составом будет выше, оказалось, что она в лучшем случае будет такой же, а в худшем — уменьшится».^[629]

Главный политработник привел пример одного из полков ПриВО, где вся партийная организация состояла лишь из 51 члена и 23 кандидатов в члены ВКП(б)^[630].

Судя по данным, оглашенным на Втором Всесоюзном съезде особых отделов, к началу 1925 г. среди военнослужащих имелось не более 6–7 % коммунистов^[631].

Оказались иллюзорными и надежды на пролетаризацию армии, чего очень хотели делегаты ряда партийных форумов. Из всего призывного контингента флот, железнодорожные войска и броневые части должны были комплектоваться рабочими на 50 %, на 40 % — части военно-воздушных сил, войска связи — на 30 %, войска ОГПУ — на 25 %. В инженерные части, кадровый состав территориальных войск и кавалерию призывными комиссиями направлялось от 12 до 20 % рабочих. Наиболее низкие требования предъявлялись к комплектованию артиллерии и пехоты (от 7 до 10 % призывников-рабочих)^[632].

Однако достичь этих показателей удалось лишь в 1927–1929 гг. в условиях развернувшейся индустриализации, вызвавшей повышение социальной мобильности населения. В то же время призывники, обозначившие себя как рабочие, на деле являлись вчерашними крестьянами, сохранившими крепкую связь с селом, и, безусловно, оставались крестьянами по своему менталитету. Так что цифры призванных рабочих еще не говорили о пролетарском духе значительной части нового пополнения. В обзоре военной прокуратуры СССР за 1926–1927 гг. указано, к примеру, что, несмотря на высокий процент укомплектованности личного состава Балтийского флота рабочими (43,15 %), там отмечено наибольшее количество фактов антисоветской агитации и пропаганды. При этом прокуратура обратила внимание на участие в данных действиях членов ВКП(б) и ВЛКСМ^[633].

Судя по информационным сводкам ВЧК — ОГПУ, серьезные изъяны существовали в политико-просветительской и агитационной работе среди военнослужащих всех категорий. Многократные упоминания об этом содержатся в сводках за 1922–1926 гг.^[634]

«Констатируется слабость политработы в значительном количестве частей Красной армии…» — отмечалось в выводах ОГПУ за первую половину 1923 г.^[635]

Политико-просветительская работа в армии была передана гражданскому учреждению — Главполитпросвету (ГПП) Наркомата просвещения. Политическое управление РВСР в своем отчете за июль — октябрь 1921 г. констатировало, что «политработа в армии к моменту начала ее реорганизации… в значительной степени повисла в воздухе»^[636].

Военная секция ГПП в Москве, к примеру, вообще не была организована, а Петроградский аппарат ГПП предоставил смету, где даже не были упомянуты расходы на политическую работу в РККА. Ничем не лучше обстояли дела и в других военных округах.

Лишь летом 1922 г. Совнарком постановил вновь передать функции руководства политпросветработой в армии и на флоте в Политическое управление. Реально это произошло только в декабре, когда был создан в составе ПУРа агитационно-пропагандистский отдел^[637], которому еще предстояло наладить работу.

Итак, плохое снабжение войск, сокращение числа коммунистов в РККА, слабость политической агитации и пропаганды в красноармейской массе и в среде командного состава создавали угрозу стихийных авантюр антибольшевистского характера.

В этих условиях серьезные надежды возлагались на аппараты органов ГПУ, прежде всего на особые отделы. Однако, как мы указали в разделе, посвященном организационно-кадровым вопросам, особые отделы сами находились далеко не в лучшей форме. Большинство наиболее опытных сотрудников перешло на работу во вновь созданные в мае 1922 г. контрразведывательные отделы. Штаты особых органов были достаточно радикально сокращены. Агентурно-осведомительный аппарат значительно ослаб в ходе сокращения армии, демобилизации, а также в результате текучести кадров и сокращения числа коммунистов, так как основная часть осведомителей вербовалась из числа членов большевистской партии.

Несмотря на все это, продолжал действовать приказ от 21 августа 1921 г. «О работе органов ВЧК в Красной армии», который обязывал особистов и сотрудников других чекистских аппаратов ограждать армию от контрреволюционного воздействия, сурово карать хищения и злоупотребления, помогать усилению политработы в частях, пресекать в корне всякие попытки контрреволюционной агитации среди красноармейцев^[638].

Никто не отменял и циркуляра от декабря 1921 г. «О задачах особых отделов в связи с политическим моментом». Этот документ, подписанный заместителем начальника Секретно-оперативного управления ВЧК Г. Ягодой, ставил как основную задачу «обслуживать Красную армию, следя, прежде всего, за ее политическим настроением»^[639].

Важно подчеркнуть, что в выработке наиболее важных положений данного циркуляра принял участие председатель РВСР Л. Троцкий. Он, в частности, предложил «радикально покончить с придирчивостью и мелочной опекой личной жизни командного состава и сосредоточить внимание на действительной борьбе с контрреволюционными тенденциями»^[640].

По большому счету, все указанные выше и другие директивы во многом оставались лишь на бумаге. В ходе ряда инспекторских проверок было установлено, что дело осведомления поставлено из рук вон плохо, и в результате особые отделы «далеко не все знают, чем живет и дышит Красная армия, и не всегда могут дать истинную характеристику части»^[641].

Реальная оперативная обстановка заставляла изменять систему осведомительной работы. В специальной инструкции, объявленной приказом ГПУ № 18 от марта 1922 г., указывалось, что кроме коммунистического осведомления следует иметь еще беспартийное и так называемое «особо квалифицированное». Последняя категория должна была вербоваться в штабах и управлениях РККА в основном из числа бывших офицеров^[642].

Понятно, что особистам предстояла очень серьезная работа, рассчитанная не на один день. А пока, как констатировал в своем выступлении на Втором съезде особых отделов Московского военного округа заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт, «мы не вникаем в глубь армии, наши сводки составляются механически, армия выпала из наших рук»^[643].

В апреле 1922 г. он подписывает приказ № 36, в котором текущие задачи особых отделов подверглись существенной корректировке. Приказ требовал сосредоточить основные усилия на «ограждении армии от внутреннего разложения, от вредных элементов…»^[644].

Осенью того же года увидел свет еще один важный приказ, призванный нацелить сотрудников ГПУ на изучение командного состава, непрерывное и тщательное наблюдение за ним. Речь шла, прежде всего, о политической лояльности начальствующего и административного состава. В соответствии с приказом наблюдению подлежали все командиры Красной армии от взводного и выше^[645].

Исключение не делалось даже для политработников, хотя с ними, несмотря на отдельные факты конфликтов, особисты сотрудничали наиболее тесно и плодотворно^[646].

Высшие партийно-государственные инстанции хотели иметь всеобъемлющую, максимально точную картину всего происходящего в Красной армии и на Флоте. Прежде всего, это требовалось для замера «политической температуры» в войсках, измерения уровня их лояльности существующему режиму. Надеяться на объективные доклады только по военной линии было бы политической наивностью. Ни для кого не было секретом, что при функционировании армии в мирных условиях стало развиваться такое негативное явление, как очковтирательство. На это указал в порядке самокритики даже сам нарком по военным и морским делам, председатель РВСР и, что не менее важно, член Политбюро ЦК РКП(б) Л. Троцкий. «Ложные донесения, — писал он, — вытекают из чувства ложного стыда и ложного казенного самолюбия, из потребности представить свою ошибку в причесанном виде»^[647].

В документах, поступавших из войск, Л. Троцкий усматривал в среднем от 15 до 30 % лжи, а допускал и все 50 %.

Выход из ситуации был найден: поручить органам госбезопасности, работающим в Красной армии, представлять информацию, дублирующую донесения военных структур. Справедливо считалось, что, будучи независимыми от командования, чекисты смогут докладывать «наверх» о реальном состоянии дел и их информация послужит неким мерилом достоверности сведений, поступающих из других источников, на основе которых принимались важные решения. При разбросанных на огромной территории нашей страны частях и соединениях армии, требовавшей коренного реформирования, при разбалансированности ее административного аппарата, запутанности отчетности и т. д. другого варианта информационного обеспечения высшего руководства просто не было.

На основании решения инстанций в ВЧК была разработана «Инструкция по госинформации», объявленная приказом № 85 от 23 февраля 1922 г.^[648]

В ней четко формулировалась цель госинформации, а также представления того времени о политическом контроле. «Важнейшей задачей госинформации, — говорилось в документе, — является освещение настроений всех групп населения и факторов, влияющих на изменения этих настроений. В настоящий момент чрезвычайно важным является освещение настроений, господствующих в частях Красной армии и Флота. Особенно важным является отражение в этих настроениях мероприятий Соввласти…»^[649]

Основные идеи инструкции нашли свое отражение в разработанном Особым отделом ВЧК порядке ведения дел, так называемых «легенд воинских частей»^[650].

В «легендах» предлагалось накапливать информацию о всех недостатках, влияющих на боеготовность и политико-моральное состояние личного состава. Материалы «легенд» следовало закладывать в основу обобщенных докладов руководству ВЧК — ОГПУ, а в части, его касающейся, — и в сообщения командованию соответствующего уровня.

В последующие годы, исходя из изменений обстановки, центральный аппарат органов госбезопасности модифицировал содержание отчетных документов местных органов по вопросам, имеющим прямое отношение к политической лояльности войск. Использование при подготовке докладов официальных материалов командования и политорганов сводилось к минимуму, и привлекались они только в качестве иллюстрации того или иного ненормального явления^[651].

Используя негласные возможности, особисты должны были освещать прежде всего политическое состояние военнослужащих. Соответствующий раздел донесений содержал достаточно много позиций. Вот что, к примеру, имелось в виду под «политическим состоянием», а точнее — «политико-моральным состоянием» в инструкции ОГПУ от марта 1924 г.:

«1. Настроение и отношение к Соввласти и РКП (демобилизационные настроения, недовольство вследствие материальной необеспеченности, тяжести службы, непредоставление льгот семьям, тяжесть налогов, нетактичность советских работников на местах и т. д.).

2. Контрреволюционная агитация (устная и печатная), ее характер, степень влияния на окружающих.

3. Наличие членов антисоветских партий, кулачества, политбандитского элемента, бывших белых, их деятельность и влияние на массы.

4. Национальная рознь, антисемитизм и взаимоотношения с национальными меньшинствами.

5. Религия — степень религиозности, сектантство, число сектантов, их пропаганда и влияние, связи с религиозными организациями и общинами вне армии.

6. Группировки бывшего и белого офицерства, внешняя форма их и сущность их деятельности, национальные (поляки, украинцы и др.) шовинистические устремления, развитие национальной самостийности, земляческие, корпоративные, кулаческие и т. д.

7. Взаимоотношения с населением.

8. Взаимоотношения командного и политического состава с красноармейцами.

9. Взаимоотношения командного и политического состава между собой.

10. Положение красных командиров.

11. Пьянство.

12. Уголовные преступления.

13. Дезертирство, его размеры и характер (одиночное, групповое), причины.

14. Дисциплина (отказы от исполнения приказаний, отношение к исполнению служебных обязанностей и т. д.)»^[652].

Если мы проанализируем военный раздел сводок госинформации, опубликованных в нескольких томах сборника «Совершенно секретно: Лубянка — Сталину о положении в стране», то придем к выводу, что именно по указанной выше инструкции особисты и собирали информацию на практике.

Интенсивность информационной работы возрастала всякий раз, когда происходили значимые для партии и страны события на международной арене и внутри СССР.

Достаточно характерной является реакция органов госбезопасности на обострение болезни, а затем и смерть основателя советского государства В. Ленина.

В ночь с 6 на 7 марта 1923 г. происходит резкое ухудшение состояния здоровья председателя Совнаркома, а еще через три дня — 10 марта новый приступ приводит к параличу правой половины тела вождя^[653].

На заседании Политбюро ЦК РКП(б) принимается решение о публикациях в газетах бюллетеней о состоянии здоровья В. Ленина^[654].

При этом руководители партии отдавали себе отчет, что может последовать не просто негативная реакция в различных слоях населения, но и антиправительственные проявления, обусловленные воображаемой растерянностью власти и возникновением борьбы за лидерство.

По указанию ЦК партии в ГПУ создается оперативная тройка для рассмотрения поступающей с мест информации и, если того потребует обстановка, оперативного вмешательства в ситуацию. В тройку вошли: начальник Секретного отдела Т. Самсонов, руководитель Московского губернского отдела ГПУ и одновременно Особого отдела МВО Ф. Медведь и заместитель начальника Контрразведывательного отдела Р. Пиляр^[655].

На своем первом заседании 11 марта 1923 г. члены тройки приказали руководителям подразделений выделить ответственных сотрудников, обязанных незамедлительно действовать в кризисной ситуации. От Особого отдела ГПУ это были помощник начальника Л. Мейер и заместитель начальника ОО МВО Горев. Им поручался контроль за войсками московского гарнизона, охраной складов с оружием, радиостанций, а также фильтрация охраняющих Кремль курсантов школы ВЦИК и удаление сомнительных элементов из их числа. Все решения, проводимые в рамках «тройки», докладывались фактическому руководителю ГПУ И. Уншлихту, а последний передавал информацию в Политбюро ЦК РКП(б).

В один день с «тройкой» (11 марта) по указанию ЦК создается и Центральный оперативный штаб и районные комендатуры МВО. Возглавил временную структуру начальник штаба МВО и комендант Москвы Яковлев^[656].

Начальник СОУ ГПУ В. Менжинский отправляет во все полномочные представительства, губернские и особые отделы шифротелеграмму, в которой требует «усилить до максимума наблюдение в армии и флоте, в частности по отношению к комсоставу и техническим частям»^[657].

13 марта 1923 г. рассылается еще одна телеграмма, уже за подписью И. Уншлихта, как реакция на официальное правительственное сообщение от 12 марта об ухудшении состояния В.Ленина. «Временный уход т. Ленина, — говорилось в шифровке, — несомненно может вызвать в стране целый ряд осложнений. В первую очередь захотят использовать это положение контрреволюционеры, сея панику и провоцируя слухи среди населения… Возможны попытки активного выступления внутри страны контрреволюционных групп»^[658].

Учитывая изложенное, ГПУ требовало активизировать работу, быть ближе к красноармейской массе.

Практически аналогичной была реакция органов госбезопасности и в январе 1924 г. в связи со смертью В. Ленина.

Ф.Дзержинский, назначенный председателем комиссии по организации похорон председателя СНК, прежде всего посчитал нужным мобилизовать все силы ОГПУ, а особистам указал в своей телеграмме на необходимость содействовать командованию в поддержании морального духа армии^[659].

Теперь оперативный штаб ОГПУ возглавил Г. Ягода — заместитель начальника СОУ и руководитель Особого отдела. По нескольку раз в день проходили заседания штаба, на которых оценивалась поступившая с мест информация. Особое внимание, безусловно, уделялось частям Московского гарнизона. Начальник Особого отдела 14-й Московской дивизии доложил, что «связь по частям с осведомителями налажена. Прием производится беспрестанно. На конспиративных квартирах установлено дежурство. Сводки будут предоставляться к 11.00 утра и 10.00 вечера каждый день»^[660].

По подсчетам Краснодарского историка А. Рожкова, в траурные дни были задействованы все осведомители в 26 воинских соединениях и воинских частях, в 31 военном учреждении (включая РВС СССР, Штаб РККА, Морской штаб Республики), в 8 военно-учебных заведениях и курсах, на 19 объектах военной промышленности в Москве и ближайшем Подмосковье^[661].

Согласно директивам командования МВО, согласованным с Особым отделом, все воинские части переводились на казарменное положение, увольнения запрещались. Это позволяло снизить вероятность распространения слухов, не допустить фактов агитирования военнослужащих в антиправительственном духе со стороны враждебных элементов из числа гражданских лиц. Одновременно казарменные условия давали возможность активнее задействовать негласный аппарат для максимально быстрого получения нужной информации. Как еще один источник получения информации о политических настроениях красноармейцев, использовался досмотр корреспонденции военнослужащих подразделениями отдела политконтроля (ПК) ОГПУ.

В целом, ничего настораживающего чекисты не выявили. Основным лейтмотивом высказываний бойцов и младшего комсостава и содержанием их писем было неподдельное сожаление о кончине «вождя пролетариата» и опасение, что внешние силы могут пойти на военную авантюру против нашей страны и разразится новая война^[662]. Командный состав больше тревожили возможные кадровые перемещения в РККА Никаких антиправительственных проявлений в войсках особистами зафиксировано не было. Указанная выше реакция основной массы военнослужащих на такое важное политическое событие, как уход из жизни основателя советского государства, не дает еще оснований для вывода об эффективной борьбе особых отделов, а также политических и командных кадров с негативными проявлениями в войсках. Скорее другое. Вполне спокойная обстановка и отсутствие резких антисоветских действий со стороны красноармейцев (в большинстве своем крестьян) объясняется относительно успешным развитием (в рамках НЭПа) сельского хозяйства 1923 г. Именно тогда впервые был возобновлен экспорт хлеба^[663]. В течение 1922–1923 гг. высшие органы государственной власти неоднократно возвращались к регулированию продовольственного налога, стремясь избежать обострения обстановки на селе. В мае 1923 г. появился декрет о едином сельскохозяйственном налоге, позволявшем крестьянам частично рассчитываться деньгами. В июле того же года на основе ряда декретов некоторые льготы получили бедняки с целью облегчения их налоговых обязательств.

Что же касается оперативной деятельности, то оценивая период 1922–1923 гг., заместитель начальника ОО ОГПУ Р. Пиляр отмечал на Втором Всероссийском съезде особых отделов, что «места занимались только писаниной… оперативной работы никакой, сама работа… стала поверхностной, агентура разбухла в ущерб качеству, осведомление стало казенное»^[664]. Поэтому говорить об активном влиянии чекистов на обстановку в войсках не приходится.

По-другому и быть не могло в условиях реформирования особых органов и медленного (в силу различных причин) восстановления их боевитости.

Однако события развивались независимо от того, готовы ли к ним были органы госбезопасности. Период с конца 1923 по начало 1924 г., с точки зрения обеспечения политической лояльности армии существовавшему режиму, был достаточно опасным.

Международная обстановка серьезно обострилась уже во второй половине 1923 г. Надвинулась опасность новой войны. Деятели Коминтерна усиленно готовили «германский Октябрь». В советском руководстве рассматривался даже такой вариант развития событий, когда части Красной армии могли быть двинуты на помощь немецким коммунистам через территорию Литвы и Польши. В связи с этим принимались некоторые подготовительные решения, продиктованные условиями того или иного политического момента. В то же время результаты обследования войск и штабов специальной комиссией ЦКК РКП(б) показали, что «Красная армия боеспособной силы не представляет»^[665].

В связи с резким ухудшением здоровья В. Ленина и осознанием другими руководителями большевистской партии, что к активной деятельности он уже не вернется, обострилась борьба за лидерство. Основными претендентами на власть являлись глава военного ведомства Л. Троцкий и поддерживаемый другими членами Политбюро И. Сталин.

От решения вопроса, в чьих руках находится контроль над армией, чью сторону примут ключевые военные фигуры, самым непосредственным образом зависел исход этой борьбы.

А между тем уже с 1922 г. из-за рубежа, из кругов белой эмиграции стали поступать через агентуру ГПУ тревожные сигналы о появлении бонапартистских тенденций в высших военных сферах. В этой связи нередко фигурировала фамилия командующего Западным фронтом М. Тухачевского.

Некоторые авторы исторической и художественной литературы, опираясь на материалы реабилитации «красного маршала», утверждали, что чекисты сами использовали имя М. Тухачевского в операции «Трест» и именно в контексте его бонапартистских устремлений^[666].

Однако это не соответствует действительности. Многие видные деятели белой эмиграции лелеяли надежду на перерождение Красной армии в национальную, и решающую роль в этом процессе, по их мнению, должна была сыграть советская военная элита. Особо здесь стоит выделить представителя П. Врангеля в Берлине генерала А. фон Лампе, в дневнике которого начиная с 1920 г. можно найти немало упоминаний о М. Тухачевском как о «революционном Бонапарте»^[667].

Тему взглядов белоэмигрантов на возможную роль М. Тухачевского в развитии событий подробно исследовал известный отечественный историк С. Минаков в своих монографиях о советской военной элите^[668].

Его выводы подтверждаются проведенным нами анализом материалов операций «Трест» и «С-4», хранящихся в Центральном архиве ФСБ РФ. Чекисты лишь использовали в ходе оперативных игр с белой эмиграцией уже устоявшуюся в умах и документах многих известных изгнанников мысль об особой якобы роли М. Тухачевского в предстоящем изменении существовавшего в нашей стране режима.

Но, в отличие от С. Минакова, мы не поддерживаем мысль о реальности существования заговора на Западном фронте в 1923 г. под руководством самого командующего.

Основным источником для своих утверждений С. Минаков берет дневник генерала А. фон Лампе и некоторые публикации эмигрантской прессы. Далее он анализирует приказы по личному составу, отразившие перемещения по службе и аресты близких к М. Тухачевскому командиров. Все это он подает как действия Особого отдела ГПУ Западного фронта по предупреждению возможного вооруженного выступления против власти некоторых соединений и частей во главе с М. Тухачевским^[669].

Мы можем с полным основанием утверждать, что С. Минаков добросовестно искал аргументы в подтверждение своей научной гипотезы. Отсутствие же в его распоряжении необходимых материалов отечественных спецслужб (в силу их практической недоступности для гражданского исследователя) не позволило ему сделать правильный вывод.

А что же было на самом деле?

Действительно, 13 декабря 1922 г. Особый отдел ГПУ Западного фронта арестовал 1-го помощника начальника штаба Н. Варфоломеева, начальника мобилизационного отдела И. Алексеева и некоторых других сотрудников штаба. Что послужило причиной арестов, становится ясным из найденного нами в архиве ФСБ РФ отчета Особого отдела фронта. Там прямо указывается на факт утраты в штабе нескольких особо секретных, в том числе и мобилизационных документов, за сохранность которых и отвечали упомянутые выше должностные лица^[670].

Из этого же документа следует, что в феврале 1923 г. начальник оперативного отдела штаба фронта, бывший Генерального штаба подполковник В. Шестун подвергся аресту по подозрению в шпионаже в пользу Польши, а не в связи с участием в каком-либо заговоре^[671].

К самому командующему у фронтовых политработников и сотрудников Особого отдела действительно накопилось много вопросов, но все они были связаны с его далекими от коммунистической морали многократными поступками, получившими скандальную известность в среде военнослужащих. Особый отдел завел на М. Тухачевского дело и накапливалпоступающую из разных источников информацию. Эти сведения могли потребоваться как минимум Центральной контрольной комиссии ВКП(б), а как максимум — прокуратуре.

Оперативное дело Особого отдела ЗФ под № 218 и с характерным названием «Теплая компания» было начато 14 октября 1922 г. Фигурантами по делу проходили командующий М. Тухачевский и его тогдашний начальник штаба С. Меженинов. Они обвинялись в незаконном использовании народного имущества и подозревались во взяточничестве^[672].

Анализ материалов дела показывает, что речь шла о разного рода подношениях командующему со стороны подчиненных ему командиров, об использовании в личных целях продовольственных товаров из войсковых фондов, об увеселительных мероприятиях и т. д. Многие факты чекистами были задокументированы, включая и незаконную передачу командующим своего револьвера леснику за организацию хорошей охоты^[673].

Сотрудников Особого отдела заинтересовали и несоразмерные с официально получаемым денежным содержанием расходы М. Тухачевского. Однако никаких признаков подготовки им антиправительственного выступления выявлено не было. Проявлялось лишь недовольство действиями против него крупных фронтовых политработников, откровенно критически настроенных по отношению к личному поведению командующего.

Документы дела свидетельствуют, что сотрудники Особого отдела фронта собирали не только компрометирующий М. Тухачевского материал, но стремились найти и объяснения его поступкам, выявляли и фиксировали положительную информацию.

Достаточно привести пример с составлением одним из осведомителей Особого отдела по поручению чекистов характеристики на М. Тухачевского. Секретный сотрудник объективно описал выдающиеся способности командующего и единственным недостатком военачальника признал недооценку возможностей врага, заносчивость по отношению к последнему. Вместе с тем, осведомитель подчеркнул, что М. Тухачевский, поверив в какую-либо идею, может действовать крайне неосмотрительно^[674].

В меморандуме по делу, подготовленном уполномоченным Особого отдела фронта Дроздовым, указывалось: «Это несомненно, что мы имели в лице т. Тухачевского… талантливого военного руководителя, военный авторитет для наших друзей и врагов, в партийном же отношении Тухачевский равняется нулю»^[675].

Не забыли чекисты и неоднократные критические заявления командующего относительно партийного влияния на армию через реввоенсоветы и политические отделы. Он не раз заявлял, что указанных органов, как самостоятельных единиц, с мнением которых командующий должен считаться, не должно быть. Институт комиссаров М. Тухачевский всегда считал «ненормальным наростом на шее армии, мешающим ей шевелить головой»^[676].

Еще в 1920 г. он опубликовал в журнале «Революционный фронт» статью «Нужны ли Красной армии комиссары?», где указал на необходимость все права по управлению армией сконцентрировать исключительно в руках строевых командиров^[677].

Осенью 1923 г. командующий пошел на резкое обострение отношений с политработниками.

Как следует из сводки Особого отдела ЗФ от 12 октября, М. Тухачевский намеревался выехать в Москву для личной встречи с Л. Троцким, перед которым хотел поставить вопрос: или он, М. Тухачевский, уходит с поста командующего фронтом, или лишаются своих постов руководители политической работы на фронте^[678].

Некоторые сомнения у сотрудников Особого отдела вызвал и факт отказа М. Тухачевского, со ссылкой на мнимую болезнь, участвовать в параде войск в честь 6-й годовщины Октябрьской революции. Это сочли как минимум политически некорректным.

Однако все это были определенные признаки, и не более того. Каких-либо фактов, свидетельствующих об антиправительственных настроениях командующего, чекисты не добыли. При этом следует иметь в виду, что все осведомители, работавшие по делу М. Тухачевского, не являлись его близкими соратниками и единомышленниками. Поэтому никаких разговоров на актуальные политические темы командующий с ними не вел. Оценить политическую лояльность «красного Бонапарта» в полной мере особисты не смогли.

Чекисты Западного фронта (вероятно, по указанию из Москвы) внимательно следили за достаточно масштабными по тому времени и длительными (20 дней) маневрами фронтовых соединений и частей, организованными М. Тухачевским. Они не могли не брать в расчет развитие международных событий, и прежде всего «германский Октябрь». Недвусмысленные заявления М. Тухачевского о возможном участии Красной армии в военной помощи немецким коммунистам придавали маневрам оттенок возможной подготовки к поступательной войне^[679].

Высшее политическое руководство страны уже имело опыт «самостийных» действий М. Тухачевского в 1920 г., в период советско-польской войны, приведших к осложнениям во внешнеполитической сфере. Тогда Политбюро ЦК РКП (б) приняло следующее постановление: «Выразить самое суровое осуждение поступку тт. Тухачевского и Смилге, которые издали, не имея на то никакого права, свой хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства»^[680].

Добавим, что в приказе по войскам Западного фронта говорилось о возможности мира с Польшей только лишь на ее развалинах. И это в период, когда велись мирные переговоры.

Теперь, в 1923 г., подтолкнуть импульсивного, переживающего «польский синдром» командующего к авантюрным действиям могли некоторые его близкие соратники. Мы имеем в виду прежде всего двух человек: командира 4-го стрелкового корпуса, бывшего офицера царской армии А. Павлова, исключенного из большевистской партии за пьянство, и командира 7-й кавалерийской дивизии Г. Гая, лишенного полномочий политического комиссара в связи с возбуждением против него уголовного дела^[681].

Вместе со своим командующим они переживали поражение от польской армии и были готовы к реваншу. Симптоматично, что именно А. Павлов на маневрах руководил победоносно наступающими «красными». По одну сторону с ним был и Г. Гай.

Кроме того, нелишне в связи с маневрами отметить, что контрразведывательный отдел полномочного представительства ГПУ и Особый отдел Западного фронта вели дело разработки на группу высшего комсостава 4-го корпуса во главе с А. Павловым^[682]. Эта группа оценивалась как монархическая и, следовательно, контрреволюционная.

Чтобы выявить признаки возможной подготовки М. Тухачевским к авантюрным действиям (в виде похода в Германию через Польшу), ОГПУ срочно запросило у своего полномочного представительства в Смоленске все приказы за июнь — август по войскам Западного фронта^[683].

После окончания маневров, чтобы нарушить устоявшиеся среди комсостава связи и таким образом не допустить возможности нового нагнетания ситуации, чекисты через военное командование Красной армии добились передислокации некоторых частей, включая части 4-го корпуса и 7-й кавалерийской дивизии^[684].

Для оценки и выработки упреждающих мер все материалы на М. Тухачевского были осенью 1923 г. запрошены в Особый отдел ГПУ^[685].

Ознакомившись с ними и, вероятно, получив через какое-то время некую дополнительную информацию, председатель ГПУ Ф. Дзержинский написал в первый день 1924 г. срочную записку своему заместителю В. Менжинскому. В контексте нашего исследования ее текст крайне важен, поэтому приведем ее полностью: «В связи с данными о наличии в армии Западного фронта контрреволюционных сил необходимо обратить на Западный фронт сугубое внимание. Полагаю необходимым: 1. составить срочную сводку всех имеющихся у нас данных о положении на Западном фронте, использовав и весь материал, имеющийся в ЦКК — РКИ (Гусев — Шверник); 2. наметить план наблюдения и выявления, а также мер по усилению нашего наблюдения и по предупреждению всяких возможностей. Меры должны быть приняты по всем линиям нашей работы: Особый отдел, КРО, Погранохрана, Губотделы, а также по линии партийной — ЦК и Губкомы. Нельзя пассивно ждать, пока „Смоленск (имеется в виду штаб Западного фронта, дислоцированный в Смоленске — А. З.) пожелает продиктовать свою волю Кремлю“. Прошу этим заняться, использовав пребывание здесь Апетера. Я думаю, кое-какие задания можно было бы дать Благонравову и Самсонову и Межину по линии ж. д. и их влияния и их смычки»^[686].

Итак, из записки Ф. Дзержинского ясно, что он оценивал ситуацию как очень серьезную. Его выводы базировались на затребованных в Особый отдел материалах на М. Тухачевского, на личном докладе незамедлительно вызванного в Москву полномочного представителя ГПУ по Западному краю и одновременно начальника Особого отдела фронта И. Апетера, а также на информации, собранной комиссией ЦКК под руководством С. Гусева.

Однако еще раз подчеркнем, что речь не идет (как видно из текста записки) о раскрытом заговоре в войсках Западного фронта. Чекисты приняли упреждающие меры лишь по признакам возможно вызревавшей авантюры, в том числе по недопущению втягивания в нее импульсивного, несомненно обиженного на представителей партии в лице фронтовых политработников командующего.

Наш вывод относительно ситуации, сложившейся на Западном фронте в конце 1923 — начале 1924 гг. подтверждается и тем, что о каком-либо подготовленном заговоре не упоминалось на таком значимом форуме, как Второй Всесоюзный съезд особых отделов, состоявшемся ровно через год — в январе 1925 г.

Таким образом, мы можем утверждать, что заговора против Советской власти в войсках Западного фронта не было. Однако руководство страны допускало возможность несанкционированных действий со стороны командующего М. Тухачевского и некоторых его сторонников из числа высокопоставленных военных по поддержке коммунистического восстания в Германии, путем прорыва частей Красной армии через территорию Польши и Литвы. Действовать подобным образом они могли, движимые чувством реванша за поражение в советско-польской войне, а также стремлением загладить боевыми успехами свои проступки, несопоставимые с нормами большевистской морали.

Поведение армейского руководства, в том числе и командования Западного фронта, в рассматриваемый период необходимо оценивать и на фоне важнейшего внутриполитического фактора — радикализации борьбы с троцкистской оппозицией во второй половине 1923 — начале 1924 гг. Следует иметь в виду, что взгляды своего наркома и партийного вождя полностью разделяли командующие военными округами: Н. Муралов (МВО), С. Мрачковский (ПриВО), начальник Политического управления РВСР В. Антонов-Овсеенко, известные командиры и политработники РККА В. Примаков, В. Путна, Г. Гай, А. Розенгольц, Д. Петровский и др. Большинство бывших офицеров и генералов из числа руководителей и сотрудников высших военных учреждений, безусловно, поддержали бы Л. Троцкого, т. к. видели в его лице своего рода защитный барьер от гонений со стороны партийных элементов и сотрудников органов госбезопасности. Согласно данным, приведенным К. Ворошиловым в выступлении на печально знаменитом февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 г., троцкисты имели за собой серьезные силы: Военную академию, школу ВЦИК, пехотную, артиллерийскую и другие военные школы^[687].

Чтобы не допустить поддержки Л. Троцкого командующим Западным фронтом М. Тухачевским, сталинское ядро Политбюро организовало против последнего партийное расследование по линии ЦКК ВКП(б), но на основе собранных ГПУ материалов.

Как мы уже отмечали, указанные материалы ГПУ запросило из Смоленска еще 29 сентября 1923 г. Добавим лишь, что документы начального периода наблюдения за М. Тухачевским уже находились в центральном аппарате ГПУ. Их лично изъял из дел Особого отдела Западного фронта Ф. Дзержинский^[688].

Имеющиеся в нашем распоряжении данные дают полное основание утверждать, что автор книги «Заговор против маршалов» Е. Парнов либо сознательно обеднил собранную на М. Тухачевского информацию, либо, что более вероятно, довольствовался обобщенной справкой, подготовленной осторожными сотрудниками тогдашнего Центрального партийного архива^[689].

У Парткомиссии ЦКК вполне хватало свидетельств для проведения своего следствия и даже для возбуждения уголовного дела. По нашему мнению, М. Тухачевский отделался партийным взысканием только лишь потому, что заключил некую сделку с руководством ЦКК о том, что он, по крайней мере, будет соблюдать нейтралитет во внутрипартийной борьбе и не солидаризируется с протроцкистской группой военных деятелей.

Теперь сталинскому большинству Политбюро предстояло решить еще одну задачу — минимизировать влияние на военные органы управления и партийные организации в РККА начальника Политического управления РВСР В. Антонова-Овсеенко. И здесь также, наряду с партийными мерами, потребовались материалы ГПУ и его оперативные действия. Ядром этих действий стали события, обозначенные смоленским историком доктором наук С. Минаковым как «казус Дворжеца»^[690].

С. Минаков рассматривает указанные факты лишь с одной точки зрения: начальник Политуправления В. Антонов-Овсеенко подтолкнул своего подчиненного Якова Дворжеца на выступление против докладчика на дискуссионном собрании в военной школе имени ВЦИК члена сталинской группы в Политбюро Г. Зиновьева и рассчитывал, что это будет «разведка боем» в определении партийной ориентации курсантов. Далее автор упомянул, что речь Я. Дворжеца была расценена Г. Зиновьевым как контрреволюционная, и этим вопросом заинтересовалось ГПУ.

Мы не ограничились данной информацией и таким ракурсом рассмотрения «казуса Дворжеца». Исходной точкой для нашего анализа послужил тот факт, что военная школа имени ВЦИК являлась не только учебным учреждением. Другой ее достаточно значимой задачей являлась охрана Кремля^[691]. И поскольку троцкисты хотели изучить настроения ее курсантов, то нельзя было исключить попытки использования их для «дворцового переворота».

Дело Я. Дворжеца рассматривалось на Политбюро и не на одном заседании, а семь раз. С первичной информацией 24 декабря 1923 г. выступил не кто иной, как председатель ГПУ Ф. Дзержинский^[692], что говорило о важности вопроса.

Очевидно, члены Политбюро, в обстановке борьбы с Л. Троцким, поручили комиссии, созданной из известных партийцев и чекистов, что называется, «развернуть дело», придать ему характер подготовки к вооруженному захвату власти. С декабря 1923 г. по начало января 1925 г. в указанную комиссию входили: В. Куйбышев, С. Гусев, М. Калинин, А. Смирнов, Е. Преображенский, а также чекисты В. Менжинский, Г. Ягода, Я. Агранов. Как мы видим, подавляющее большинство членов комиссии стояло на антитроцкистских позициях, а представители ГПУ вообще выступали как инструмент большинства Политбюро и ЦК РКП(б).

Группа представителей Центральной контрольной комиссии РКП(б), работавшая над делом члена большевистской партии Я. Дворжеца, не смогла добиться нужных результатов. Поэтому не обошлось, вероятно, без намеков партследователей, что все материалы могут быть переданы в ГПУ. По крайней мере, и в этом мы согласны с С. Минаковым, подобные намеки, доведенные Я. Дворжецом до своего руководителя В. Антонова-Овсеенко, побудили последнего направить в Президиум ЦКК и в Политбюро ЦК РКП(б) письмо-ультиматум. Оно заканчивалось следующими словами: «…их голос (рядовых членов партии, в том числе и военнослужащих — А. З.) когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся „вождей“ так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту»^[693].

Письмо и явно читаемая в нем угроза возможных действий частей Красной армии в защиту Л. Троцкого явилось не только ультиматумом, но и защитной реакцией начальника Политического управления. Он отдавал себе отчет в том, что произойдет, если Я. Дворжеца передадут чекистам и он начнет давать на допросах «разоблачающую» информацию.

Угроза В. Антонова-Овсеенко не возымела желаемого им результата. 11 января 1924 г. Я. Дворжец был арестован и помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке^[694].

Основным следователем по его делу стал не представитель Особого отдела ГПУ, что было бы логично, т. к. Я. Дворжец являлся военнослужащим, а Я. Агранов — заместитель начальника Секретного отдела, специалист по антисоветским партиям. И это объяснимо. Оказывается, Я. Дворжец, занимая должность «для особых поручений при начальнике Политического управления РВСР», к моменту начала следствия всего лишь два года состоял в рядах большевистской партии. Ранее же (с 1915 г.) являлся активным членом партии правых эсеров (ПСР) и даже одно время занимал пост управляющего делами комитета Учредительного собрания, являлся председателем бюро ПСР Уфимской губернии и членом военной комиссии ЦК ПСР^[695].

Я. Агранов, будучи ответственным за подготовку процесса правых эсеров в 1922 г., установил Я. Дворжеца, изучил его через негласные возможности и, в итоге, склонил к выступлению на процессе в качестве одного из основных свидетелей со стороны обвинения^[696].

Вот почему заместителю начальника Секретного отдела ГПУ и была поручена главная роль в раскрытии возможных замыслов и конкретных действий троцкистов по обезвреживанию противников председателя РВСР из числа членов Политбюро. Именно сценарий «дворцового переворота» казался сталинской группе наиболее реальным, чтобы обвинить Л. Троцкого в стремлении к единоличной власти в партии и применении для этого заговорщических методов с использованием военных.

Военный переворот в пользу Л. Троцкого не был простой фантазией И. Сталина, Г. Зиновьева, Л. Каменева и поддерживавших их партийных функционеров. Об этом говорили многие. Вот, например, что писал позднее осведомленный свидетель происходящего Г. Беседовский: «Москва переживала критические минуты. В течение двух недель мы все ждали переворота. Троцкий мог, как Пилсудский, буквально в несколько минут овладеть властью. Письмо Антонова-Овсеенко в Политбюро с предупреждением, что если тронут Троцкого, то вся Красная армия встанет на защиту „советского Карно“, напрягло нервы сталинцев до крайности. С минуты на минуту могла совершиться катастрофа»^[697].

Начальник 1-й Московской пехотной школы, ярый сторонник Л. Троцкого В. Путна, к примеру, убедил почти всех коммунистов из числа комсостава и красноармейцев поддержать Л. Троцкого и голосовать за платформу своего кумира^[698]. Мы уже упоминали о протроцкистских настроениях в Военной академии и других учебных заведениях РККА в Москве. Это была внушительная сила, способная поддержать и развить возможные действия курсантов школы имени ВЦИК Именно в последние месяцы 1923 г. Л. Троцкий, ссылаясь на просьбу Исполкома Коминтерна, собрал группу доверенных военных (С. Белинский, В. Путна и др.) для выработки инструкции по ведению уличных боев в условиях вооруженного восстания. Но ведь применить ее можно было не только в Германии и других революционизируемых странах, но и в Москве, и чекисты не имели права сбрасывать этого со счетов. Короче говоря, складывалась обстановка, когда так же, как войска Петроградского гарнизона в феврале 1917 г., воинские части Московского гарнизона в 1923–1924 гг. могли сыграть решающую роль в смене правящего режима. Однако Л. Троцкий в итоге смалодушничал. Он не только не отдал решительный приказ, но даже не отреагировал на письмо В. Антонова-Овсеенко с просьбой защитить Я. Дворжеца, предотвратить допускавшуюся оппозиционерами реакцию на вынужденные показания последнего в ГПУ^[699].

Тем временем чекисты прилагали все силы для документального подтверждения факта подготовки военного переворота. На следствии Я. Дворжец так и не смог убедительно доказать, зачем было перегруженному работой ответственному сотруднику Политического управления РВСР часть служебного и практически все личное время посвящать партийной организации, пусть и важной, но всего лишь одной из московских военных школ. Более того, следователи твердо знали о приглашении Я. Дворжецом для обработки в троцкистском духе отдельных членов партийного бюро и рядовых коммунистов-курсантов к себе на квартиру. Используя информацию своих осведомителей среди военнослужащих школы имени ВЦИК, особисты установили всех участников «собеседований» с Я. Дворжецом, и они (по просьбе чекистов) написали соответствующие объяснения.

Аналитическая записка, составленная на основе указанных объяснений и оперативных данных Особого отдела ОГПУ, позволяет реконструировать деятельность Я. Дворжеца. Оказывается, он еще в июне-июле 1923 г. начал без всякого на то мандата устанавливать связь с кремлевскими военными организациями. Во время партийной дискуссии он в беседах с курсантами и командирами подчеркивал свою близость к Л. Троцкому, сообщал, что действует по его личному указанию. К концу года он все внимание сосредоточил на красноармейской массе, особенно на образцовой учебной артиллерийской батарее, пользуясь тем, что сам служил ранее в артиллерии. Три раза в неделю по 3–4 часа он вел соответствующую работу с красноармейцами, неоднократно выступал защитником интересов рядовых бойцов перед их командирами, словом, завоевывал к себе полное доверие. Курсант Бобровицкий высказал предположение, что Я. Дворжец готовил собеседников для какого-то дела, начав с переизбрания партийного бюро и введения в него сторонников оппозиции. Другой свидетель сообщил, что слышал разговор Я. Дворжеца с одним из членов партии о каком-то «путче»^[700].

Протоколов допросов подследственного нам обнаружить не удалось. Однако линию, которую вели Я. Агранов и Г. Ягода, можно проследить по другому уголовному делу на Я. Дворжеца, заведенному позднее, в 1935 г. На одной из очных ставок с коллегой по работе Р. Чекмаревой он заявил следующее: «Мне… предлагалось рассказать правду о том, что наша работа в Кремлевских воинских частях преследовала задачу вооруженного восстания. Так как это ни в какой мере не соответствовало действительности, то я и заявил, что этого не было…»^[701]

Таким образом, мы можем констатировать, что ни партийным следователям, ни чекистам не удалось добиться от Я. Дворжеца нужных показаний о подготовке Л. Троцким и его приближенными «дворцового переворота». В ОГПУ не поступало указаний применять к подследственному жестких мер при допросах. Очевидно, «триумвират» в лице И. Сталина, Г. Зиновьева и Л. Каменева устроил в тот момент сам факт расследования по информации о намечаемом троцкистами перевороте. Сведения о следствии стали достоянием более широкого круга партийных функционеров и могли послужить предостерегающим фактором для явных и тайных сторонников председателя РВСР Л. Троцкого.

Однако следить за политической лояльностью войск и в особенности командно-политических кадров предстояло более внимательно, что, в свою очередь, требовало значительно активизировать деятельность особых отделов.

Уже осенью 1924 г. руководство ОГПУ наметило для этого ряд практических мер, которые предполагалось закрепить на Втором Всесоюзном съезде особых отделов. Примечательно, что особисты не собирались в Москве с декабря 1919 г.^[702].

Инициатива организации столь важного мероприятия была поддержана в ЦК ВКП(б) и военным ведомством в лице заместителя наркома и председателя РВСР М. Фрунзе. По его поручению с докладом на съезде выступил член РВСР И. Уншлихт, всего лишь полтора года назад покинувший пост заместителя председателя ГПУ^[703].

Основным докладчиком на съезде был заместитель начальника ОО ОГПУ Р. Пиляр. В начале своего выступления он дал подробный обзор деятельности особистов за прошедший с окончания Гражданской войны период. Судя по его оценкам, введение новой экономической политики не только положительно сказалось на ситуации в народном хозяйстве, но и существенным образом повлияло на морально-политическое состояние войск. Поэтому открытых антисоветских проявлений не было. Основные причины проявления недовольства властью со стороны красноармейцев постепенно теряли свою остроту^[704].

По итогам двух лет Особый отдел Украинского военного округа, к примеру, докладывал в Центр, что обслуживаемые воинские части снабжались в 1924 г. вещевым довольствием на 100 %, поступали в полном объеме доброкачественные продукты питания, ремонтировался казарменный фонд^[705].

Условия прохождения службы улучшились и в других военных округах, о чем свидетельствовали сводки государственной информации. «В общем и целом, — констатировал Р. Пиляр, — они (красноармейцы — A. З.) тоже были довольны советской властью и готовы были по-прежнему постоять за нее»^[706].

Вместе с тем, докладчик не преминул напомнить, что уровень работы особых отделов не соответствовал потребностям реальной практики. По выражению Р. Пиляра, сработал эффект маятника: от доминирования особых отделов во всех сферах чекистской деятельности во время Гражданской войны — к упадку активности в 1922–1924 гг. И только «затишье в лагере контрреволюции» позволило особым отделам не иметь серьезных провалов.

Однако обстановка начала меняться во второй половине 1924 г. По мнению Р. Пиляра, хорошо владевшего ситуацией (поскольку он одновременно являлся еще и заместителем начальника Контрразведывательного отдела), все элементы, недовольные диктатурой пролетариата, стали поднимать голову. Они не дождались «НЭПа политического» как логического следствия реализуемой экономической политики.

Добавим к словам Р. Пиляра, что на «состояние умов» в Красной армии серьезно повлияла внутрипартийная обстановка, когда одной из противоборствующих сторон руководил глава военного ведомства Л. Троцкий.

В связи с этим нельзя не упомянуть, что уже в период подготовки съезда стала ясна ближайшая перспектива освобождения Л. Троцкого со всех постов в Красной армии и замены его на М. Фрунзе. Соответствующее решение Политбюро ЦК ВКП(б) последовало уже в период работы съезда^[707].

Случайное совпадение здесь абсолютно исключено. Новые задачи для особистов невозможно было бы поставить, оставайся на своих должностях основной критик и откровенный недоброжелатель чекистских органов в войсках, каким и являлся Л. Троцкий.

Выступая на съезде фактически от имени руководства ОГПУ, Р. Пиляр, как бы извиняясь за отношение к особым отделам в предшествующее время и указывая на серьезные изменения в Красной армии, прежде всего на проводимую коренную реформу, констатировал: «Все это заставило нас обратить внимание на Красную армию и на обслуживающие Красную армию особые отделы»^[708].

Как в докладе, так и в выступлениях участников съезда звучала тревога в связи с процессами, развивающимися в деревне, особенно в связи с объявленным в рамках военной реформы ускоренным переходом к территориально-милицейской системе комплектования войск. Согласно данным статистики, на конец 1924 г. среди призывного контингента 81,7 % составляли крестьяне и лишь 11 % — рабочие. Впрочем, как уже говорилось выше, и среди рабочих значительная доля приходилась на выходцев из села, имеющих с ним прочные связи. Таким образом, на практике страна имела «Креетьянско-рабочую», а не «Рабоче-крестьянскую» Красную армию^[709].

С точки зрения «большой политики» опасения чекистов были не принципиальны. Выступая на XII съезде РКП(б), И. Сталин заявил, что «армия — это единственный сборный пункт, где рабочие и крестьяне разных губерний, оторванные друг от друга, сходятся и, сходясь, выковывают свою политическую мысль»^[710].

Эти слова прозвучали в апреле 1923 г., когда еще не началась военная реформа, в том числе и массовый переход к созданию территориальных дивизий. К началу же 1925 г. Приволжский военный округ на 100 % состоял из территориальных дивизий, на 90 % — Московский, на 55 % — Украинский^[711].

А в самой деревне усилилось расслоение крестьянства, проявился рост его политической активности. При этом бедняки и батраки самостоятельной роли не играли, низовой советский аппарат, вследствие своей засоренности и слабости, не мог оказывать позитивного влияния.

В докладе для Политбюро о политическом положении в стране за 1924 г. Ф.Дзержинский отмечал, «что если в первые годы после введения НЭПа уставшее от Гражданской войны крестьянство погрузилось в политическое оцепенение, то теперь, к концу 3-го года НЭПа, наметилась тенденция к быстрому пробуждению общественной жизни в деревне, крестьянство приобрело способность к ясному пониманию и учету своих интересов»^[712]. Касалось это, в основном, зажиточных слоев.

Высшие партийные инстанции мало обращали внимания на чекистские материалы о концентрации в сельских районах и малых городах так называемого «подучетного элемента» — бывших офицеров и военных чиновников, служивших в белых и националистических армиях. Стремясь избежать каких-либо репрессий и контроля со стороны органов госбезопасности, они стремились уехать из крупных центров, отсидеться «в глуши». Многие из них являлись командирами запаса и подлежали призыву на разного рода сборы либо по мобилизации — в части Красной армии. По данным ОГПУ, наметилась тенденция сближения «бывших» с зажиточной частью крестьянства, как с наиболее культурным элементом деревни. Эти контакты давали о себе знать в период выборов в местные советы, когда «бывшими» и кулаками ставилась цель овладения низовым государственным аппаратом^[713].

На своем съезде особисты отметили и такой существенный компонент обстановки на селе, как массовые репрессии, развернувшиеся в отдельных местностях, где формировались территориальные дивизии, что вызывало сильное недовольство населения. Эти репрессии были связаны со сложностями в реализации налоговой кампании и проводились не карательными органами, а, как правило, местным активом. К примеру, в Саратовской губернии за короткое время власти арестовали около 250 тысяч человек^[714].

Делегаты отдавали себе отчет в том, что выдвинутый партийным руководством лозунг «лицом к деревне», в сочетании с переходом на территориальную систему комплектования войск как на основную, с неизбежностью ставит перед особыми отделами новую задачу — контроль за развитием «крестьянских настроений» в частях Красной армии, борьбу с наиболее радикальными их носителями. Противодействие работе в войсках антисоветских партий (эсеров и меньшевиков) уже не рассматривалось к середине 20-х годов как основное направление деятельности, поскольку они фактически прекратили свое существование в результате целенаправленных действий органов госбезопасности. «Крестьянскими настроениями» среди рядовых военнослужащих и младшего комсостава могли воспользоваться скорее анархисты и националистические группировки, типа Украинской коммунистической партии («укаписты»). С ними предстояло усилить борьбу. Под подобными настроениями чекисты понимали реакцию крестьянских слоев армии на происходящие на селе события, возникновение недовольства деятельностью властей (хлебозаготовками, сельхозналогом, изменением товарных отношений на рынке, самообложением и т. д.).

В этом ключе вопрос о «крестьянских настроениях» впервые предметно обсуждался на Втором Всесоюзном съезде особых отделов. Докладчик Р. Пиляр отметил, что процесс расслоения деревни «вызвал небывалый рост политической активности крестьянства… и этот рост активности главным образом захватил кулацкие и середняцкие слои деревни как наиболее мощные и более независимые, более культурные»^[715].

Активность проявилась в стремлении к самоорганизации, к участию в управлении, в намерении влиять на выборы местных советов и играть решающую роль в землеустройстве. Стали появляться призывы к созданию советов трудового крестьянства (СТК), как это уже было в период «антоновского» восстания, т. е. параллельных органов власти.

Все это не могло не сказываться на Красной армии. Отсюда вытекали и новые задачи для особых отделов: усиление агентурно-осведомительной работы среди рядовых военнослужащих и в районах комплектования территориальных частей. «Если мы раньше, — констатировал Р. Пиляр, — обращали внимание главным образом на комсостав, то сейчас наше внимание должно быть устремлено на красноармейскую массу. Мы должны изучать отражение настроений деревни в этой красноармейской массе»^[716].

Вопрос о работе в территориальных частях, как основной, рассмотрел и помощник начальника Особого отдела ОГПУ Л. Залин.

Обратим внимание на то, что ОГПУ поставило перед командованием РККА вопрос о боеготовности и политической надежности территориальных дивизий именно в первой половине 1927 года. Имея оперативную информацию о тенденциях в развитии отношения капиталистических стран, и прежде всего Англии, к СССР, чекисты прогнозировали осложнения на международной арене. В то же время все более вырисовывались трудности в реализации партийной политики на селе. Безусловно, о сплошной коллективизации и масштабной борьбе с кулачеством еще никто не помышлял.

Однако чекисты оценили первые сбои в хлебозаготовках как тревожный симптом.

Вероятность близкой войны стала более реальной. Английское консервативное правительство в мае 1927 г., разорвав дипломатические отношения с СССР, предпринимало усилия по сколачиванию антисоветского фронта. Убийство в это время в Варшаве посла нашей страны П. Войкова, нападения на советские дипломатические представительства в Китае, попытка террористов взорвать здание ОГПУ в Москве, убийство заместителя полпреда ОГПУ в Белорусском военном округе И. Опанского подтверждали мнение о подготовке прямой военной интервенции. Такое мнение советских властей было доведено до населения в специальном правительственном сообщении, опубликованном 8 июня 1927 г. в газете «Правда»^[717].

«Совершенно очевидно, — говорилось в сообщении, — что правительство Великобритании, быстрым темпом ведущее подготовку войны против СССР, всеми мерами и всеми средствами стремится нарушить мирный труд рабочих и крестьян нашего государства… Правительство вменяет в обязанность Объединенному государственно-политическому управлению принять решительные меры к охране страны от иностранных шпионов, поджигателей и убийц…»

Такого рода публичные указания для органов госбезопасности следует рассматривать как экстраординарные, рассчитанные на позитивную реакцию населения страны. Ведь ОГПУ уже тщательно подготовило и в течение июня реализовало массовую операцию по ликвидации шпионских и антисоветских групп. Согласно докладу председателя ОГПУ В. Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б), в ходе операции было проведено 20 тысяч обысков, арестовано более 9 тысяч человек^[718].

Понятно, что об итогах операции и о самом факте ее проведения в газете не сообщалось. Появились публикации лишь об отдельных разоблаченных шпионах^[719].

Однако удерживать в тайне факт реальной активизации ОГПУ, с учетом массовой операции и охвата ею всех регионов СССР, было невозможно. Отсутствие открытой информации с неизбежностью порождало слухи и домыслы, которые укрепляли уверенность населения в неизбежности войны.

Отслеживая настроения в обществе и, в частности, в армии, чекисты устанавливали далеко не единичные факты не просто отрицательного отношения к возможной войне, но и намерения отдельных лиц воспользоваться военной обстановкой для реализации своих антикоммунистических и антисоветских замыслов. «Даешь войну, получим оружие и будем проводить вторую революцию…», «Защищать советскую власть, как и многие другие, не буду. Нет больше дураков, довольно, позащищали — и хватит, а что за это получили», «Пусть воюют те, кому лучше живется» — подобного рода высказывания во множестве фиксировались в чекистских сводках^[720].

Крестьяне по-своему начали готовиться к войне. Они все более жестко выражали недовольство низкими заготовительными ценами на хлеб и дороговизной промышленных товаров.

Всплеск «крестьянских настроений» в армии был неизбежен.

Характеризуя обстановку в РККА, заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольский писал в своей докладной записке военному руководству: «Начиная с осени 1927 г. в армии замечается некоторый рост крестьянских настроений, каковые, по данным ОО ОГПУ, за последнее время значительно усилились. Особенно сильный толчок этим настроениям дали последние мероприятия, связанные с усилением хлебозаготовок»^[721].

Чекисты отмечали усилившиеся разногласия между красноармейцами — выходцами из крестьян, с одной стороны, и выходцами из рабочих, с другой стороны, после опубликования Манифеста и введения 7-часового рабочего дня.

Наряду с радикализацией «крестьянских настроений» усилились и националистические, особенно на Украине. Рассуждения о «гнете Москвы» становились массовыми среди красноармейцев-украинцев^[722].

Обстановку в стране и в армии осложняла ожесточившаяся внутрипартийная борьба, новый этап которой пришелся на вторую половину 1927 г.

Все говорило о негативных сдвигах в морально-политическом состоянии войск. Характерным индикатором сложившейся ситуации являлся рост числа разного рода антикоммунистических элементов. От публичных высказываний недовольства политикой партии на селе и в других сферах отдельные военнослужащие переходили к пропагандистским и организационным действиям. Впервые за послевоенный период стали появляться нелегальные организации из числа красноармейцев и младших командиров.

Примером одной из реальных антисоветских организаций, возникших в 1927 г., может служить «Союз синих». Он возник в старшем классе Московской военно-инженерной школы. Первоначально объединились восемь курсантов. Важно отметить, что взгляды участников далеко не были едины: от протроцкистских (т. е. ультралевых) до откровенно монархических.

Логика развития организации типична для многих других, пусть и менее значимых: от обсуждения недостатков курсантского быта, через сопоставление взглядов троцкистской оппозиции с «генеральной линией партии» на обстановку в стране и в ВКП(б) — к разработке декларации о том, что власть в СССР не является ни пролетарской, ни крестьянской. Участники организации согласились в оценке партии как разложившейся структуры, не внушающей доверие массам^[723].

Существующий в стране режим в манифесте (программе) определялся как личная диктатура И. Сталина, против которой, безусловно, будет поднято народное восстание, и под его ударами «рухнет здание лжи и позорного угнетения».

На собраниях «Союза синих» обсуждались планы развития организации, вовлечения в нее новых членов, был составлен шифр для переписки и приняты правила конспирации. Предусматривалась физическая ликвидация тех членов, которые встанут на путь предательства. Участники организации (все состояли членами ВКП(б) и ВКЛСМ) решили не выходить из рядов партии и комсомола, чтобы быть в курсе обсуждаемых на закрытых заседаниях вопросов.

Главное, на что обратили внимание сотрудники Особого отдела, было одобрение террора всеми членами организации как основного метода борьбы с властью и замены ее диктатурой армии^[724].

Однако обо всем, изложенном выше, органы ОГПУ узнали уже в конце 1927 г., после выпуска курсантов, когда члены «Союза синих» начали устанавливать между собой связи уже по новым местам прохождения службы. Командиры саперных взводов в двух дивизиях СКВО (Скорбачев и Смирнов) попали в поле зрения особистов как проводившие антисоветскую агитацию среди красноармейцев по поводу политики партии на селе. Скорбачева пригласили на профилактическую беседу, о чем он не преминул в переписке уведомить других членов организации. Чекистам ничего не оставалось делать, как приступить к арестам. На основе полученных показаний были арестованы все остальные участники «Союза синих» в других военных округах.

С целью проверки достоверности и объективности следственные материалы, а также сами арестованные были затребованы в Москву, в ОО ОГПУ. К следствию была подключена и военная прокуратура, представители которой сошлись во мнениях и оценках с чекистами. 10 октября 1927 г. следствие было завершено и направлено для рассмотрения во внесудебном порядке через Особое совещание при Коллегии ОГПУ.

Сотрудники Особого отдела вскрыли также террористическую группу в 61-м полку Особой кавалерийской бригады. Ее создал бывший студент, сын крупного кулака красноармеец К. Куракин. Он не только привлек нескольких военнослужащих, но и разработал программу под названием «Крестьянская лига». В целях конспирации организация делилась на пятерки, о руководителях коих знал лишь Куракин. Основным методом действий был определен террор, направленный на вождей партии и государства, а также организация взрывов в иностранных посольствах с целью осложнения отношений СССР с другими государствами. Члены организации были арестованы, когда намеревались совершить хищения взрывчатых веществ с воинского склада^[725].

На Балтийском флоте чекисты вскрыли нелегальную группу под названием «Всесоюзная интернациональная пролетарская партия». В организацию входило около 30 краснофлотцев, и что особенно интересно — в основном члены ВКП(б) и ВЛКСМ. Глава группы И. Рябчиков считал себя сторонником оппозиции, однако в написанной им программе явно просматривались идеи анархизма.Поскольку под влияние группы попадало все больше и больше краснофлотцев и инициировались коллективные отказы от исполнения приказов, было принято решение арестовать 5 наиболее активных членов^[726].

Анализируя подобные факты и иную антисоветскую деятельность в РККА, помощник прокурора Верховного суда СССР Савицкий пришел к выводу, что по сравнению с 1926 г. количество контрреволюционных преступлений в войсках в 1927 г. увеличилось почти в два раза^[727].

Впрочем, прокурорский работник при составлении доклада не имел в своем распоряжении полной статистики, т. к. основная часть разоблаченных противников режима из числа военнослужащих была осуждена Особым совещанием при Коллегии ОГПУ. По данным исследователя внесудебных полномочий органов госбезопасности О. Мозохина, через ОСО при Коллегии ОГПУ в 1927 г. прошли еще 3759 военнослужащих РККА, РККФ и войск ОГПУ^[728].

Таким образом, 1927 г. можно назвать рубежным, т. к. подобного скачка количества осужденных за контрреволюционные преступления военнослужащих позднее не наблюдалось. Однако пик репрессий пришелся на 1928 г., когда только через Особое совещание прошло 4580 человек, находившихся на действительной воинской службе^[729].

В конце 1927 — начале 1928 гг. началась сталинская «чрезвычайщина», вызванная серьезными затруднениями в хлебозаготовках. По указанию партийных инстанций ОГПУ еще в июне 1927 г. направило во все полномочные представительства циркулярное письмо, в котором ставилась задача «оперативного воздействия на деревенскую контрреволюцию», поскольку в ряде районов Советского союза, особенно на Украине, Северном Кавказе, Белоруссии, Закавказье и на Дальнем Востоке «мы имеем некоторые элементы, на которые зарубежная контрреволюция сможет опереться в момент внешних осложнений»^[730].

В руководстве ОГПУ отдавали себе отчет в том, что ликвидировать затруднения с хлебозаготовками без применения репрессивных мер не удастся. Упреждая развитие ситуации, заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода подписал докладную записку в Совнарком о необходимости применения репрессий в отношении частных торговцев, срывающих заготовку продуктов сельскохозяйственного производства. «Здесь нужно, — указывал Г. Ягода, — применение быстрых репрессий, производящих на рынке немедленное оздоровляющее влияние»^[731].

Одновременно предполагалось организовать усиленную проверку и чистку низовой торговой и заготовительной сети. Предлагаемые ОГПУ меры являлись лишь прелюдией к тому, что предстояло решать органам госбезопасности на селе.

На основе прямых директив Политбюро ЦК ВКП(б) Г. Ягода отдает приказ всем местным аппаратам ОГПУ «немедленно с согласия губкомов произвести аресты наиболее крупных частных хлебозаготовителей… следствие провести быстро, доказательно. Дела направьте в Особое совещание»^[732].

Механизм массовых репрессий на селе был запущен, и уже первые жесткие меры отразились на Красной армии. На совещании начальников политических управлений РККА в январе 1928 г. была разработана и одобрена закрытая резолюция, в первых строках которой констатировалось: «Хлебозаготовительная компания дала уже свое отражение в армии»^[733].

В резолюции указывалось и на проявление в казарме влияния классово чуждых элементов. Однако политработники сделали при этом существенную оговорку — «очень незначительное». В свою очередь, органы госбезопасности, обладая более полной информацией, полученной к тому же при помощи оперативных сил и средств, оценивали развитие ситуации более критически и намечали упреждающие меры.

В начале февраля в Москве собрали всех полномочных представителей и начальников особых отделов военных округов и на совещании поставили конкретные задачи по работе в армейской среде.

То, как поняли эти задачи местные работники, можно проиллюстрировать тезисами выступления начальника Особого отдела ОГПУ Приволжского округа Б. Бака на 5-м окружном совещании особых органов. Прежде всего, он обратил внимание на территориальные дивизии, где непосредственно приходится иметь дело с крестьянской массой, а также на районы их комплектования. Далее Б. Бак указал на резко усилившееся расслоение крестьянской красноармейской массы (зажиточные, середняки, бедняки и батраки) и призвал дифференцированно подходить к каждой группе, в том числе и при создании агентурно-осведомительного аппарата. «Подход к оценке настроения массы с общей меркой, — отмечал он, — как некоего „близкого“ коллективного красноармейца — уже устарел, более того, он теперь политически вреден и может привести к неправильной оценке положения и затушевыванию происходящих процессов в армии»^[734].

Дифференцированный подход предлагалось понимать в том смысле, что при каждом антисоветском проявлении или выступлении, а также при оценке группировок следует внимательно изучать, кто предпринимает подобные действия.

Б. Бак категорически потребовал отойти от практики применения термина «бузотерство», а квалифицировать различные негативные проявления либо как бытовые, либо как антисоветские. «Попытка перекрасить все антисоветские проявления в армии в бузотерские ослабляла и ослабляет бдительность особых органов, скрывает от них опасные места, притупляет внимание», — говорил начальник отдела.

Рассмотрение тезисов Б. Бака позволяет определить основные установки ОГПУ по работе в армии. Первая установка — сосредоточить внимание на военнослужащих из кулаков. Вторая — «сорвать маску с бузотера», рассматривая даже бытовые негативные проявления со стороны кулацких элементов как антисоветские. Такой подход прежде всего необходим при оценке так называемых «коллективок» — отказа целых групп военнослужащих от исполнения приказаний командиров. Третья — особые усилия направить на территориальные дивизии и отдельные части, на работу по переменному составу в теснейшем контакте с информационными отделами губернских органов ОГПУ, обслуживающих сельские районы.

Необходимые дополнения к установкам Центра вносились особыми отделами военных округов в зависимости от специфики региона. Особенно это проявилось на Украине.

Судя по отчету Особого отдела УВО за первый квартал 1928 г., чекисты сделали акцент не только на кулацких элементах, но и на шовинистских. В документе прямо говорилось о заметном росте на фоне хлебозаготовок украинских националистических проявлений^[735].

Чтобы точнее наносить удары по контрреволюционным и националистическим элементам, особисты УВО взяли на учет всех тех, кто ранее состоял в бандах, поддерживал петлюровцев, заявлял о «гнете Москвы» в отношении украинских крестьян. Всего по военному округу в картотеке Особого отдела имелось в первые месяцы года 875 человек^[736].

Анализ показал, что на учет попали в основном льготники-одногодичники и представители младшего комсостава из зажиточных крестьян.

На кого прежде всего обратили внимание особисты, видно из следующей таблицы.

Таблица 1

Характеристика военнослужащих, взятых на учет

Состав	Украинская контрреволюция	Бывшие бандиты	Бывшие офицеры украинской армии	Всего
Высший комсостав	—	—	2	2
Старший комсостав	5	—	23	28
Младший комсостав	9	7	4	20
Красноармейцы	44	36	—	80
Прочие	5	—	—	5
Всего	77	45	51	173

На всех указанных в таблице (173 человека) были заведены дела — формуляры, кроме того, была организована активная разработка их через негласные возможности. В результате на 25 апреля 1928 г. особисты реализовали четырнадцать дел, из которых десять — с окраской «антисоветская агитация». Из общего числа разоблаченных 10 человек предстали перед судом трибунала^[737].

В заключительной части доклада Особый отдел УВО давал прогноз развития ситуации при условии продолжения политики насильственных хлебозаготовок, совершенствования системы самообложения крестьян и навязывания займов. Прогноз был неутешительным и предполагал дальнейший рост активности и шовинистических элементов, вплоть до повстанческих проявлений. Беспокоило особистов и увеличение участия комсостава, членов ВКП(б) и комсомола во враждебных акциях^[738].

Изучение материалов февральского и ноябрьского совещаний особых отделов Приволжского военного округа, 7-го съезда особых отделов МВО, отчетов ОО ОГПУ УВО показывает, что на основе обобщения практики работы в условиях принудительных хлебозаготовок были выработаны меры по поддержанию должного уровня политической надежности войск. Эти меры предполагали, в частности: 1. Совершенствование учета социально-опасных и классово-враждебных элементов; 2. Укрепление осведомительной сети в красноармейской массе, включая переменный состав территориальных дивизий, льготников-одногодичников, курсантов полковых и нормальных военных школ. При этом учитывалось расслоение военнослужащих срочной службы — выходцев из крестьян; 3. Фильтрацию призывного контингента и продолжение этой работы после поступления молодых красноармейцев в войска, а совместно с информационными подразделениями губотделов ОГПУ — организацию контроля за деятельностью призывных комиссий; 4. Усиление работы аппаратов политконтроля и доведение до максимума процента перлюстрации корреспонденции, поступающей в воинские части; 5. Более решительное применение оперативных действий (арестов и обысков), а также досрочное увольнение из РККА выявленных социально опасных и классово чуждых элементов.

Заметим, что указанные меры были разработаны и начали реализовываться в течение 1928 г., когда о «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества как класса» речи еще не шло. Однако нагнетание «чрезвычайщины» уже стало реальностью. Новая волна чрезвычайных мер в ходе хлебозаготовок в деревне стала подниматься в ноябре 1928 г. По своему размаху и силе удара она оставила далеко позади первую, что стало очевидно уже в начале 1929 г.^[739]

Это вызвало усиление крестьянского противодействия, вплоть до массовых протестов и вооруженных выступлений. Несмотря на это, военные политработники посчитали, что нужные меры в армии уже приняты и заметного колебания в настроениях красноармейцев не будет^[740].

Однако органы ОГПУ не снижали интенсивности своей работы и одновременно настойчиво информировали командование и политорганы об обстановке в войсках. Для первых месяцев 1929 г. характерна сводка ОО ОГПУ от 1 мая «Основные моменты отрицательных настроений в РККА». В ней говорится о дальнейшем росте и обострении «крестьянских настроений», высокой активности антисоветских элементов, проникших в армию, недоверии красноармейцев к разъяснениям со стороны начсостава по вопросам внутреннего положения в стране^[741].

Чекисты отметили, что за последнее время «крестьянскими настроениями» охвачена в большей степени, чем прежде, середняцкая прослойка красноармейцев, особенно в территориальных частях. С января по март, говорилось в сводке, произошел рост количества зафиксированных фактов проявления недовольства политикой партии на селе. Так, если в ЛВО в феврале отмечен 401 случай, то в марте — 1187. Аналогичная картина наблюдалась и в других военных округах^[742].

В указанной сводке особисты констатировали еще одно важное обстоятельство, выявленное в ходе оперативной работы, а именно: основным источником возбуждения недовольства являются письма из деревень. В них содержалась также апелляция крестьян к Красной армии, призывы стать «на защиту крестьянства»^[743].

Данный канал негативного влияния следовало перекрыть. Поэтому ОГПУ принимало конкретные меры. Так, еще 2 февраля 1928 г. на места была направлена циркулярная почто-телеграмма следующего содержания: «В целях ограждения Красной армии от проникновения в нее писем с выпадами против Соввласти, нелепыми слухами и вообще с сообщениями, могущими иметь вредное и разлагающее влияние на красноармейцев, необходимо применять все возможные меры к охвату 100 % всей деревенской корреспонденции, идущей в Красную армию, чтобы все документы, нежелательные к допуску в Красную армию, подвергались конфискации. Чистку производить за счет ослабления обработки других видов корреспонденции»^[744].

Однако задача, поставленная аппаратам ПК, с большим трудом поддавалась решению ввиду недостатка технических и штатных возможностей. Поэтому 3 января 1930 г. начальник СОУ ОГПУ Е. Евдокимов распорядился читать и, если это требуется, конфисковывать корреспонденцию в основном тех военнослужащих, которые поставлены на учет как социально чуждые или классово враждебные элементы^[745].

Еще через несколько дней он разослал уточняющее указание. В нем содержалось требование к аппаратам ИНФО — ПК совместно с особыми отделами крупных гарнизонов составить план очередности полной чистки корреспонденции отдельных воинских частей, но не снижать 10–15 % чистки писем во всех остальных^[746].

Активизация агентурно-оперативной и репрессивной деятельности органов ОГПУ и особых отделов, в частности, произошла в конце 1929 г.

Как известно, ноябрьский (1929) пленум ЦК, проходивший под влиянием опубликованной в газетах статьи И. Сталина «Год великого перелома», в качестве первоочередной задачи определил развертывание «сплошной коллективизации». К реализации установок ЦК были привлечены все заинтересованные ведомства. Безусловно, ОГПУ стояло на одном из первых мест.

Особым отделам предстояло максимально обеспечить политическую устойчивость в армии в условиях «сплошной коллективизации» и «операций по кулачеству». Предстояла не только напряженная работа, но и ожесточенная борьба, поскольку из поступающей информации чекисты знали, что «крестьянские настроения» все чаще стали перерастать в «повстанческие», чего ранее не наблюдалось. К примеру, при разработке одной из контрреволюционных группировок в Волынском округе выяснилось, что она имела филиал в одном из батальонов 131-го полка, состоящий из 14 военнослужащих, которые готовились присоединиться с оружием к восставшим крестьянам. И этот факт не был единичным. Особый отдел ОГПУ дал указание внести в таблицу негативных проявлений в РККА специальный пункт — «повстанческие настроения»^[747].

Отметили чекисты и рост числа группировок в войсках, возглавляемых кулаками. Эти группировки преследовали цель срыва разъяснительной работы политаппарата путем организованных выступлений на занятиях и обработки отдельных красноармейцев, а также инициации коллективного неповиновения. Если в феврале — марте 1929 г. таких группировок было выявлено 56 (с общим количеством участников 297 человек), то в мае — июне удалось установить наличие еще 70 групп (362 участника). Эта тенденция сохранялась в течение всего года^[748].

На основе информации особых отделов и донесений политорганов Политическое управление РККА издало директиву о задачах работы в армии в связи с решениями ноябрьского пленума ЦК ВКП(б). В нем традиционно говорилось об укреплении за последнее время политико-моральной устойчивости красноармейских масс и дальнейшем сплочении их вокруг генеральной линии партии. Вместе с тем, ПУ РККА не могло не отразить данные ОГПУ о «бешеном» сопротивлении политике партии со стороны кулацко-нэпмановских элементов и о том, что обострение классовой борьбы в стране в той или иной форме находит свое отражение в Красной армии. «Особое внимание, — говорилось в директиве, — должно приковать к себе появление за последний период в отдельных частях антисоветских, контрреволюционных группировок»^[749].

Карательные органы, прежде всего особые отделы, призывались беспощадно ликвидировать их, а политорганы и партийные организации — оказывать полное содействие, чтобы исключить любую возможность каких бы то ни было неожиданных антисоветских выступлений.

Отреагировал на ситуацию и Реввоенсовет СССР.

На его пленуме участники даже попеняли военно-судебным органам за то, что они не всегда применяют достаточно жесткие репрессии в отношении наиболее опасных преступлений, особенно связанных с классово враждебной активностью^[750].

Серьезно тревожила руководство РККА информация Особого отдела ОГПУ о проявлении симптомов вовлечения в сферу «крестьянских настроений» командно-начальствующего состава. Начальник ПУ РККА Я. Гамарник даже подписал обзор указанного явления. Документ имел оглушающий заголовок — «Сращивание начсостава с классово-враждебными элементами», однако затем его заменили на абсолютно нейтральный — «О подборе работников, посылаемых для работы в деревню». Но даже под таким заголовком Я. Гамарник не решился разослать обзор в политические управления военных округов, боясь, очевидно, подорвать доверие к командным кадрам^[751].

Особисты проинформировали начальника Политуправления еще об одной опасности, которой никто, похоже, не ожидал. Стала проявляться тенденция формирования уже не только кулацких, но и середняцко-бедняцких группировок в армейской среде^[752].

Ждать каких-либо мер со стороны военного руководства в Особом отделе ОГПУ не стали. ОГПУ вышло с предложением в инстанции о неприменении высылки к тем крестьянским семьям, члены которых проходят службу в рядах РККА и Флота. Оно было поддержано, о чем циркулярным письмом и довели до сведения местных органов^[753].

Цель указанного документа формулировалась в разосланной на места директиве предельно четко: «Чтобы максимально обеспечить политическую устойчивость армии при проведении операций по кулачеству». Одновременно руководство ОГПУ предостерегало подчиненные органы, что задача не будет выполнена в случае оставления в армии социально чуждых элементов, не говоря уже о классово враждебных.

Особистам указывалось на необходимость продолжать чистки, не допуская их временной приостановки. И лишь после увольнения того или иного военнослужащего сообщать в территориальные органы ОГПУ о возможности высылки его семьи, а также и его самого.

В отношении лиц комсостава, изобличенных в систематической агитации против политики партии и Советской власти на селе, предлагалось применять арест, согласовывая его с РВС округов (по среднему начсоставу) и с Особым отделом ОГПУ (по старшему и высшему начсоставу).

Аресту подлежали и ходоки из деревни, обрабатывающие военнослужащих в антисоветском духе.

Одновременно сотрудники особых отделов нацеливались на контроль за эффективностью разъяснительной работы партийно-политического аппарата и Бюро красноармейских писем. Они следили за тем, чтобы законные жалобы рассматривались и требования красноармейцев исполнялись полно и в кратчайшие сроки^[754].

Еще одним важным мероприятием по поддержанию политической надежности войск являлась чистка личного состава. Ее задачи и процедура были определены в середине июля 1928 г. в совершенно секретной директиве Реввоенсовета СССР № 065652/СС. В этом документе обозначались две категории лиц, подлежащих изъятию из армии: социально чуждые (СЧЭ) и классово враждебные элементы (КВЭ). Под СЧЭ понимались дети попов, жандармов, полицейских, чиновников судебного ведомства и т. д. К категории КВЭ относились дети кулаков, лишенных избирательных прав, дети зажиточных крестьян, которые в последнее время проявили себя активными и сознательными проводниками классово чуждых влияний.

Согласно директиве, списки увольняемых утверждались РВС военных округов и направлялись в соответствующие исполкомы для зачисления в тыловое ополчение. В январе 1929 г. были подведены первые итоги чистки. Количество уволенных по РККА составило 4029 человек^[755].

Основной этап чистки начался уже в 1930 г. Как и в предыдущие два года, особые отделы напрямую привлекались к чистке и являлись главным поставщиком информации на конкретных лиц. Они не ограничивались собственными данными, а затребовали дополнительные сведения из территориальных органов ОГПУ на военнослужащих, намеченных к изъятию из рядов армии^[756].

Поступление дополнительной информации и активизация агентурно-осведомительной работы особых отделов сказались на темпах и масштабах чистки. Только за первые шесть месяцев 1930 г. из войск было уволено 5703 человека^[757].

К концу 1933 г. суммарная численность изъятых из армии военнослужащих составила 36 938 человек^[758].

Участие особых отделов в поддержании политической надежности войск в период ужесточения хлебозаготовок, сплошной коллективизации и уничтожения кулачества как класса выражалось и в целенаправленной фильтрации личного состава воинских частей, привлекаемых к подавлению крестьянских выступлений.

Согласно приказу ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г. проведение операции по кулачеству возлагалось на полномочные представительства ОГПУ, которым придавались войска органов госбезопасности. В этом же приказе определялось, что части Красной армии допускалось использовать лишь в самых крайних случаях, при возникновении восстаний. Но даже в этих случаях требовалось получить согласие Реввоенсоветов военных округов, а особые отделы обязывались участвовать в отборе намечаемых частей и профильтровать всех военнослужащих^[759].

Особым органам ставилась также задача выявлять и предотвращать факты несанкционированного использования войск в кампании по раскулачиванию. В этом отношении характерным является так называемое «Медынское дело», ставшее нарицательным среди историков. Суть его, вкратце, такова. В январе 1930 г. 243-й стрелковый полк принял участие в раскулачивании некоторых жителей города Медыни (ныне Калужской области). Военную силу посчитали нужным привлечь члены бюро местного райкома ВКП(б). Процесс раскулачивания превратился в банальный грабеж военнослужащими местного населения.

Соответствующей реакции не последовало ни от местных властей, ни от командования и политсостава полка. Первым сообщил о происходящем уполномоченный Особого отдела 81-й дивизии. Командира полка незамедлительно вызвали в Калугу для дачи объяснений начальнику Особого отдела, и более подробная информация о произошедшем ушла в ОО ОГПУ, а оттуда — в наркомат по военным и морским делам. А командование и политотдел дивизии, боясь ответственности, делали все возможное, чтобы исказить произошедшее и представить все в «розовом свете». Особый отдел был обвинен ими в стремлении побыстрее дать сведения «наверх». Такого же мнения придерживался нарком К. Ворошилов, который сам узнал о произошедшем от генсека ВКП(б) И. Сталина, и это придало «Медынскому делу» иное звучание^[760].

Как мы уже говорили, в 1927 г. радикализировалась борьба с оппозицией в ВКП(б). Она проявилась и в войсках, однако это сознательно замалчивалось, поскольку армия считалась оплотом существующего режима, а следовательно, должна была в общественном мнении представляться монолитной силой, на все 100 % поддерживающей большинство ЦК партии.

Об этом не раз публично высказывался председатель Реввоенсовета и нарком по военным и морским делам К. Ворошилов. В своем докладе на XVI съезде ВКП(б) он вспомнил обстановку 1927 г. и заявил, что оппозиционерам все время хотелось найти какой-либо мостик к нашей Красной армии. «Из этой попытки, — утверждал К. Ворошилов, — конечно, ничего, кроме конфуза для оппозиционеров, не могло получиться… на протяжении всего этого времени в Красной армии не было ни единого случая, который мог бы вызвать тревогу в отношении ее политической стойкости не только у ЦК, но и у непосредственных ее руководителей»^[761].

Реальная обстановка была далека от благостной картины, нарисованной наркомом.

Деятельность оппозиции в армейской среде в 19231924 гг. многому научила чекистов. Основным выводом для них явилось то, что находящиеся на командных должностях и в военно-учебных заведениях троцкисты могли создать ядро для вооруженного выступления в Москве. Именно этот вывод и ожидали в высших партийных инстанциях. Там понимали, насколько сложно нацелить органы госбезопасности на активную агентурно-оперативную работу против членов РКП(б), участников Гражданской войны, известных командиров и политработников, с которыми особисты бок о бок боролись против белогвардейцев, интервентов, предательства и шпионажа в частях Красной армии и Флота.

Однако логика внутрипартийной борьбы не могла не привести к тому, что И. Сталин и его ближайшее окружение используют органы ОГПУ против своих оппонентов — соперников в борьбе за власть. Уверенность Генерального секретаря в чекистской подмоге базировалась на неприязненных отношениях руководства ОГПУ с Л. Троцким, сложившихся на протяжении нескольких лет, а также партийной дисциплинированности сотрудников, приученных подчиняться решениям большинства в Политбюро, Центральном комитете, на пленумах и съездах РКП(б) — ВКП(б).

Поскольку троцкисты рассматривались как политическая группа, подрывающая основы ленинской теории, скатившаяся на раскольнические, дезорганизаторские позиции, перешедшая к нелегальным методам работы, то вполне понятно, почему противодействие ей поручили Секретному отделу ОГПУ. Что касается Красной армии, то особисты лишь выполняли соответствующие указания по борьбе с троцкистами в военной среде, передавая материалы, полученные в ходе агентурных мероприятий, в СО ОГПУ и его местные аппараты. Более активно Особый отдел стал действовать по троцкистам с 1926 г., когда оппозиционеры в армии и на флоте стали организовываться. Вновь зазвучали предложения об использовании воинских частей в интересах троцкистов. Согласно воспоминаниям активного сторонника оппозиции Г. Григорова, в 1926 г. на одной из встреч с Л. Троцким группа его приверженцев из числа командиров РККА предложила своему вождю нейтрализовать И. Сталина и близких к нему лиц в ЦК и ГПУ, опираясь на воинские части Московского гарнизона^[762].

ЦКК ВКП(б) направило в ОГПУ выписку из стенограммы опроса члена партии В. Васильева, участника «лесного» собрания оппозиционеров, проходившего в присутствии заместителя военного наркома и председателя Реввоенсовета СССР М. Лашевича, видного участника троцкистско-зиновьевской группы. По словам В. Васильева, на вопрос, ведут ли троцкисты работу в армии, М. Лашевич уверил собравшихся, что «тут все обстоит прекрасно»^[763].

Из Центрального Комитета ВКП(б) поступила копия письма раскаявшегося троцкиста, ответственного политработника ЛВО Хватского с описанием нелегальной деятельности троцкистов в частях округа. Он сообщал о конкретных командирах, принимающих участие в тайных собраниях, вербующих новых членов в ряды оппозиционеров^[764].

Настороженность особистов усиливали агентурные материалы Иностранного и Контрразведывательного отделов ОГПУ, отражающие реакцию белой эмиграции, зарубежных политических деятелей, представителей дипломатического корпуса в Москве на обострение внутрипартийной борьбы, в том числе и надежду на ослабление большевистского режима. В добытом КРО ОГПУ «Обзоре внутриполитического положения в СССР» указывалось, например, что Красная армия далеко не вся на стороне И. Сталина, большинство комсостава держится индифферентно и может склониться на сторону оппозиции. Даже назначение С. Каменева генеральным инспектором РККА немецкие дипломаты и разведчики расценивали как страховочный ход генсека на случай оппозиционных колебаний К. Ворошилова и возможного снятия последнего с поста наркома по военным делам^[765].

Учитывая широкие контакты германских представителей в Москве с высокопоставленными командирами РККА в рамках тайного военного сотрудничества СССР и Германии, можно с уверенностью предполагать, что «Обзор» базировался на информации, циркулировавшей среди советских военных.

1927 г. с его «военной тревогой» и подготовкой к празднованию 10-летия Октябрьской революции принес новый всплеск оппозиционной деятельности. Ссылаясь на реальную опасность войны, Л. Троцкий самым решительным образом протестовал по поводу удаления с командных и политических должностей в РККА таких известных военных деятелей, как И. Смилга, С. Мрачковский, М. Лашевич, и выступал против намерения И. Сталина сместить Н. Муралова с должности руководителя военно-морской инспекции РКИ^[766].

Однако, основываясь на установках ЦК ВКП(б), принятых при непосредственном участии К. Ворошилова, чекисты стремились реализовывать оперативные материалы на военнослужащих-троцкистов путем информирования высшего военного командования для принятия решений о все новых и новых увольнениях из РККА сторонников К Троцкого.

В обоснование жестких действий по отношению к оппозиционерам в армии и на флоте приводились в том числе такие аргументы: 1) оживление всех контрреволюционных элементов в стране в связи с их выступлениями; 2) попытки создания троцкистских группировок, что ослабляло единство военных коммунистов, влияло на политико-моральное состояние частей и учреждений; 3) потенциальная возможность использования войск оппозиционерами для открытых вооруженных выступлений с целью переворота.

Надо признать, что ОГПУ основывало свои действия на вполне проверенной информации. Приведем здесь выдержки из нескольких агентурных сообщений, поступавших в Особый и Секретный отделы в 1927 г. «Авоян (активный троцкист — A. З.) в разговоре со мной передал: он был в политическом штабе Троцкого… в настоящее время должны держать курс… на усиление работы среди флотцев, Красной армии и рабочих. В момент этого разговора зашли 10 человек из комсостава Балтфлота и Красной армии. Некоторые лица имели ордена Красного Знамени. Спустя несколько минут пришли оппозиционеры с Черноморского флота, и они говорили, что победа за ними, духом не следует падать»^[767].

Другой секретный сотрудник донес о нелегальном собрании троцкистов, в котором участвовали курсанты военной школы имени ВЦИК. «К. Радек, — сообщал агент, — говорил о том, что на военную школу ВЦИК необходимо обратить самое серьезное внимание, т. к. она является одной из сильнейших организаций Московского гарнизона, и если удастся завербовать достаточное количество сторонников оппозиции, то другие военные организации и части будет легче обрабатывать»^[768].

По имевшимся в ОГПУ сведениям, военная троцкистская группа действовала в Москве на правах нелегального райкома и возглавлял ее бывший командующий Приволжским военным округом С. Мрачковский. В данную группу входили также: начальник Смоленских пехотных курсов С. Дрейцер, несколько слушателей Военной академии — Я. Охотников, Б. Булатов, Б. Кузмичев и др.^[769]

Собранная чекистами агентурная информация, материалы сводок наружного наблюдения показывали, что Л. Троцкий, возможно, готовит открытое выступление с использованием военных. Потенциальная опасность могла стать реальной угрозой. Вот почему ОГПУ проинформировало высшие партийные инстанции о замыслах троцкистов, приурочив свой доклад к началу августа 1927 г. Чекисты надеялись, что складывающуюся ситуацию оценят участники объединенного пленума ЦК и ЦКК, который открывался 6 августа.

Л. Троцкому ничего не оставалось, кроме попытки легализовать в своем выступлении совещания с военными, придав им форму объективного обмена мнениями. Судя по стенограмме пленума, это ему не удалось. «Несколько военных работников, — оправдывался вождь оппозиции, — под влиянием возможной угрозы войны обменялись за последний период мнениями по поводу состояния наших вооруженных сил… из числа этих товарищей назовем тов. Муралова — инспектора военно-морских сил, тов. Путна и тов. Примакова — командиров корпусов, снятых за оппозиционные взгляды, тов. Мрачковский и тов. Бакаев»^[770].

Как следует из слов Л. Троцкого, результатом этих обсуждений являлся некий документ, заключающий в себе программу изменений, необходимых для поднятия революционного уровня и боеспособности армии. Указанный документ Л. Троцкий намеревался передать в скором времени председателю Совнаркома А. Рыкову для рассмотрения на заседании Политбюро.

Подобные разъяснения не были восприняты всерьез, и даже прозвучали обвинения в его адрес по поводу подготовки военного переворота. Да и как иначе можно было расценить «совещания» у рядового члена ЦК (каковым к этому времени являлся Л. Троцкий) группы действующих и отставных военных. Напрашивался вопрос: почему они не докладывали по команде, т. е. своему наркому, начальнику Штаба РККА или другим членам РВС СССР о серьезных недостатках в боеготовности Красной армии? На этот вопрос ответа Л. Троцкий не дал, но пророчески заявил, что вскоре будет предпринята попытка обвинить в повстанческих намерениях оппозицию.

Именно по такому пути и пошли чекисты, вдохновляемые членами Политбюро. А конкретный повод реально дали сами оппозиционеры в сентябре 1927 г.

Через агента из числа родственников участника оппозиции Т. Щербакова чекисты установили, что последнему поручено оппозиционером-нелегалом (псевдоним «Зеф») организовать подпольную типографию для размножения троцкистских материалов^[771].

Воспользовавшись намерением Т. Щербакова приобрести печатный станок, сотрудники ОГПУ представили ему своего агента — бывшего врангелевского офицера. Сделка состоялась, и Т. Щербаков был арестован. На первом же допросе он заявил, что связан с группой военных, помышлявших о военном перевороте по типу произведенного Пилсудским в Польше^[772].

16 сентября 1927 г. ОГПУ проинформировало Политбюро о данном факте. По личному указанию И. Сталина материалы ОГПУ надлежало рассмотреть на ближайшем заседании 22 сентября. Помощник генсека И. Товстуха незамедлительно разослал всем членам и кандидатам в члены Политбюро, а также членам президиума ЦКК уже подготовленный на базе чекистских материалов проект извещения о раскрытии нелегальной троцкистской типографии. Данный документ, после его утверждения, предполагалось разослать всем членам и кандидатам в члены ЦК, ЦКК ВКП(б), членам президиума исполкома Коминтерна и секретарям обкомов^[773].

На заседании Политбюро проект извещения одобрили, а 6 октября, оценив реакцию адресатов, приняли и конкретные меры против троцкистов^[774].

Теперь чекисты отошли на задний план, уступив главную роль партийным следователям и партийной пропагандистской машине.

Однако не все в ЦК и ЦКК приняли на веру агентурные и следственные материалы ОГПУ о связи троцкистов с военными заговорщиками. От В. Менжинского потребовали более подробного доклада еще до начала работы октябрьского пленума ЦК ВКП(б). Найденный нами в архиве ФСБ РФ машинописный документ на восьми листках, скорее всего, является стенографической записью доклада председателя ОГПУ, прочитанного им для группы членов ЦК и ЦКК ВКП(б).

Текст документа позволяет восстановить картину причастности троцкистов к «военному заговору». Оказывается, к концу сентября 1927 г. чекисты арестовали пятерых участников «заговора» (двое из них являлись командирами РККА среднего уровня, а остальные были демобилизованы незадолго до ареста). Ни одного из них осведомитель (бывший врангелевский офицер) не знал, но получил информацию о подготовке ими заговора от П. Тверского, в свою очередь связанного с устроителем подпольной типографии троцкистов Т. Щербаковым. Именно за такую тонкую цепочку, связующую троцкистов-подпольщиков и «подготовителей заговора», и ухватились в Политбюро. Необходимо данный факт подчеркнуть, ибо, судя по докладу В. Менжинского, ОГПУ работало только над разоблачением подпольной типографии, и совершенно неожиданно сотрудники, руководившие агентом, получили от него сведения о подготовке «военного заговора»^[775].

Особенно интересна в плане нашего исследования заключительная часть доклада председателя ОГПУ. Оказывается, агент КРО — врангелевский офицер — сообщил чекистам о «военном заговоре» раньше, чем о нелегальной троцкистской типографии. Однако этому не придали особого значения, т. к. слишком невероятной казалась связь «заговорщиков» с заместителем наркома по военным и морским делам С. Каменевым. И только когда тот же агент дал информацию о подпольной типографии и связи ее работников с «заговорщиками», в ОГПУ «всполошились»^[776].

Выяснения всех деталей дела до начала работы очередного пленума в ЦК и ЦКК не хотели. Ярый сторонник И. Сталина секретарь ЦКК ВКП(б) Е. Ярославский категорически запретил В. Менжинскому произвести допросы 14 членов партии, втянутых в дело «военного заговора». Е. Ярославский мотивировал свое указание желанием руководящего партийного центра (читай И. Сталина — A. З.) «не слишком обострять атмосферу»^[777].

Такие установки еще раз подтверждают наш вывод о том, что генсеку и его сторонникам важен был лишь новый повод для обвинения троцкистов в намерении устроить «военный заговор».

Об этом свидетельствует и отсутствие в делопроизводственных документах ОГПУ за 1927–1928 гг. даже упоминания о вскрытом заговоре. Все, что нам удалось разыскать, — это факт заведения именно в это время наблюдательного дела на С. Каменева под условным названием «БОМ».

Итак, подготовлявшегося троцкистами военного заговора не было. Однако это не означает, что в нелегальной троцкистской организации не принимали участие военнослужащие РККА и РККФ, а также сравнительно недавно исключенные из партии и демобилизованные командиры и политработники. Во второй половине 1927 г. за участие в конспиративной троцкистской деятельности только из Военной академии РККА было отчислено 17 человек^[778].

В. Путна, В. Примаков и Н. Муралов разработали по поручению Л. Троцкого военную часть платформы оппозиции, активно участвовали в налаживании нелегальной работы. И только благодаря заслугам перед страной они не были исключены из ВКП(б). Первых двух лишь сняли с занимаемых должностей командиров корпусов и направили на военно-дипломатическую работу за границу, надеясь оторвать их от троцкистской организации^[779].

По поручению ЦК ВКП(б) Особый отдел ОГПУ в конце 1927 г. подготовил специальный доклад «О политическом состоянии Армии», в котором содержался специальный раздел: «Отражение внутрипартийного положения в Армии». Чекисты констатировали, что активных оппозиционеров в войсках было немного. Однако наиболее сильные и деятельные группы троцкистов имелись в военных вузах, в частности в Академии, а также на судах Балтийского и Черноморского флотов. В указанном документе отмечалось: «В результате проведенной предсъездовской работы — исключения из партии и Армии активных оппозиционеров, положение партийной организации Армии можно считать вполне здоровым. Остается, безусловно, некоторое число шатающихся, но активной работы не ведущих… Но оппозиционные работы внутри Армии, антипартийная работа внутри Армии, антипартийная борьба вообще, чрезвычайно активизировала весь антисоветский контрреволюционный элемент»^[780].

Согласно данным Политического управления РККА, в период с декабря 1925 г. по 15 ноября 1927 г. было привлечено к партийной ответственности за поддержку оппозиции 80 членов партии из числа военнослужащих, а с конца 1927 г. по февраль 1928 г. — еще 131 человек^[781].

В течение 1928 г. сотрудники особых отделов выявили более десяти троцкистских групп в войсках, из которых наиболее крупные были вскрыты в частях Владимирского гарнизона, на кораблях и в береговых подразделениях Балтийского флота, в Армянской и Грузинской дивизиях Краснознаменной Кавказской армии^[782].

Сотрудники ГПУ Украины арестовали члена Киевского подпольного троцкистского центра И. Полякова. Судя по обнаруженным у него при обыске документам, он поддерживал связи с военнослужащими гарнизона и привлекал их к нелегальной работе^[783].

Однако установить этих лиц не удалось, поскольку И. Поляков категорически отказался давать какие-либо показания.

Аналогичная ситуация сложилась и в октябре 1928 г. при аресте Р. Сахновского — активного оппозиционера, члена Всесоюзного троцкистского центра, бывшего ответственного сотрудника Разведывательного управления Штаба РККА. Из нескольких оборудованных им тайников чекисты изъяли текущийархив центра, разного рода листовки и, что особенно важно, шифры для связи с региональными группами^[784]. В этих шифрах работа в Красной армии обозначалась условным названием «№ 50»^[785]. Однако в захваченной переписке никаких данных о связях троцкистов с военнослужащими не имелось. Вероятно, что Р. Сахновский, как опытный подпольщик, успел уничтожить часть документов. Никаких показаний в ходе допросов он также не дал.

Некоторые сведения об оппозиционной работе в частях и учреждениях РККА Секретный отдел ОГПУ получил в феврале 1928 г. от арестованного троцкиста В. Воробьева. В стенограмме его допроса было зафиксировано: «Бывая у Мрачковского (активного троцкиста, бывшего командующего Приуральским, а затем Западно-Сибирским военным округом — A. З.), часто встречал у него военных товарищей. Как я узнал позже, эти товарищи были участниками военной группы, которой руководил тот же Мрачковский. Военная группа в Москве существовала, как будто, на правах района»^[786].

Однако фамилий и мест прохождения службы участников группы В. Воробьев не знал. Арестованный вскоре сам С. Мрачковский от дачи показаний отказался, подтвердив лишь сам факт своей нелегальной троцкистской деятельности.

Приведенными фактами, указывающими на неразоблаченных троцкистов в РККА, далеко не ограничивается информация, добытая Секретным и Особым отделами ОГПУ. Вполне возможно, что такого рода данные явились одним из оснований для поиска «врагов народа» среди военнослужащих в последующие годы.

Как симптом продолжения нелегальной работы троцкистов в армии рассматривались частые контакты исключенных из партии и уволенных из РККА оппозиционеров, которые в начале 30-х годов стали возвращаться из ссылки. ОГПУ фиксировало встречи Е. Дрейцера, С. Мрачковского, Я. Охотникова, Б. Булатова с оставшимися на службе М. Зюком, Д Шмидтом и В. Путной. Не порывал связи с указанными лицами и В. Примаков, который (как видно из его заявления в ЦКК ВКП(б) летом 1928 г.) признал ошибочность своих взглядов лишь под угрозой исключения из партии. «Остается одно, — указывал он, — принять условия, предложенные партией»^[787].

Как видим, сторонником сталинского большинства в ЦК ВКП(б) В. Примаков стал вынужденно. Да и как могло быть иначе с активным троцкистом, в течение нескольких лет открыто выступавшим против Генерального секретаря, его линии во внешней и внутренней политике.

В отношении В. Примакова, В. Путны и других «военных оппозиционеров» вполне применим вывод известного исследователя троцкизма В. Роговина. Он констатировал: «Едва ли можно полагать, что в последующие годы (т. е. 1930–1934 гг. — А. З.), когда сталинские преступления многократно возросли, эти люди сменили свои оценки на прямо противоположные и „изжили“ свои оппозиционные настроения»^[788].

В свете вышесказанного объяснима реакция органов госбезопасности на вновь восстанавливаемые связи «бывших оппозиционеров». В период 1932–1934 гг. возобновляется активная разработка тех из них, кто остался на службе в РККА. Это хорошо прослеживается на примере упомянутого выше В. Примакова.

В августе 1933 г. в 8-м отделении СПО ОГПУ, занимавшемся исключительно борьбой с оппозицией внутри ВКП(б), был подготовлен меморандум по материалам на В. Примакова. Сотрудники СПО отметили, что он «в июне 1928 г. подал заявление о разрыве с оппозицией двурушнического характера, продолжая фактически оставаться на своих троцкистских позициях»^[789].

В заключение меморандума ставилась задача осуществить углубленную агентурную разработку В. Примакова в направлении выявления его подпольной троцкистской деятельности и связей. В ПП ОГПУ по Уралу посылается письмо, в котором предлагается начать работу по командиру стрелкового корпуса В. Примакову, рассматривая его как активного троцкиста. Аналогичное указание последовало затем в Ростов-на-Дону, куда вскоре он был назначен помощником командующего СКВО^[790].

Опасения чекистов относительно возможного оживления попыток троцкистов наладить контакты со своими единомышленниками из числа командиров РККА усилились после заявления в Особый отдел ЛВО М. Зюка, признавшего ошибочность своих прежних взглядов. Последний сообщил, что на контакт с ним вышел «неразоружившийся» троцкист Е. Дрейцер и предложил вновь начать конспиративную деятельность^[791].

Эта деятельность военных, по словам Е. Дрейцера, должна быть направлена прежде всего против К. Ворошилова, рьяно проводившего установки И. Сталина в армии. Смещение военного наркома рассматривалось как одна из задач, поставленных, якобы, Л. Троцким^[792].

В 1934 г. произошло совершенно неожиданное для Особого отдела ОГПУ событие, как бы подтверждавшее «переворотнические настроения» среди бывших троцкистов. Начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима А. Нахаев 5 августа вывел отряд курсантов в центр столицы в расположение Московской пролетарской дивизии и там обратился к ним и красноармейцам с речью и призывом: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство»^[793].

После таких слов А. Нахаев повел курсантов на захват караульного помещения с целью завладения оружием. И только небольшая группа военнослужащих, которую возглавил один из осведомителей Особого отдела, не позволила осуществить преступные намерения. В ходе следствия выяснилось, что А. Нахаев открыто поддерживал троцкистскую оппозицию в 1926–1928 гг., за что был исключен из партии и уволен из РККА^[794].

Значение, которое было придано делу А. Нахаева, подчеркивалось тем, что в его допросах участвовали Г. Ягода и начальник СПО ГУГБ НКВД СССР Я. Агранов, а о развитии следствия докладывалось И. Сталину. Генсек не удовлетворился сообщениями чекистского руководства и потребовал добиться у подследственного признаний, что он член нелегальной троцкистской организации и иностранный шпион. «Он (Нахаев — A. З.), должно быть, агент польско-немецкий или японский, — писал И. Сталин Л. Кагановичу, — чекисты становятся смешными, когда дискуссируют с ним об его „политических взглядах“… Он призывал вооруженных людей к действию против правительства, — значит его надо уничтожить»^[795].

Приведенные слова И. Сталина были восприняты в НКВД как директива. С этого времени к бывшим троцкистам следовало применять обвинения еще и в связи с иностранными спецслужбами, а мера наказания должна была стать самой суровой.

Развитие оперативной работы ОГПУ по бывшим троцкистам в РККА выходит за рамки нашего исследования. Отметим лишь, что все они во второй половине 30-х годов были арестованы и расстреляны по ложному обвинению в подготовке террористических актов против тогдашних руководителей страны и партии.

Как жертв политических репрессий, их, конечно же, реабилитировали. Террористами они, безусловно, не были. Однако нельзя отрицать очевидных фактов их «товарищеских» встреч, обсуждений в резко критическом плане политики и деятельности, проводимой И. Сталиным, а также оценки личности члена Политбюро, военного наркома К. Ворошилова. В условиях политических реалий 30-х годов все это рассматривалось как первая стадия организационного объединения бывших оппозиционеров, вне рамок легальности. Не обращать внимания на данное обстоятельство органы ОГПУ не могли. Поэтому они вели активную разработку ряда командиров РККА, пытаясь вовремя уловить переход их к реальным действиям.

Одна лишь оперативная работа по троцкистам не удовлетворяла И. Сталина. Он настаивал на доведении дел до конца, т. е. до арестов. Это следует из его записки членам Политбюро от 25 сентября 1936 г.: «Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года»^[796]. Как мы сейчас знаем, в активные деятели блока были записаны и бывшие оппозиционеры из числа командиров РККА.

Итак, подведем некоторые итоги того, что предпринимали органы государственной безопасности с 1922 до начала 1930-х годов для обеспечения политической надежности РККА и РККФ.

Отметим, что влияние на состояние политической лояльности войск прежде всего оказывала общая ситуация на международной арене и социально-политическая и экономическая обстановки внутри страны. В этом плане выделяется несколько фаз в рамках изучаемого периода. Первая фаза характеризуется относительным снижением политического напряжения в красноармейской массе после завершения так называемой «малой гражданской войны» и перехода к НЭПу. Улучшалось, пусть и не в том темпе, которого хотелось бы властям и военному командованию, снабжение частей и учреждений Красной армии и Флота всеми видами довольствия. Сохранявшиеся недостатки в жизнедеятельности войск уже не связывались красноармейцами напрямую с политикой РКП(б) — ВКП(б) и Советской власти. До рубежа 1926–1927 гг. наблюдалось незначительное количество антисоветских и антибольшевистских проявлений, носивших групповой характер. «Крестьянские настроения» выражались, в основном, в негативных высказываниях рядовых военнослужащих относительно налоговой системы и привилегированного положения рабочих по сравнению с крестьянством, «ножниц» цен на товары промышленного и сельскохозяйственного производства.

Внутрипартийная борьба конца 1923 — начала 1924 г. и даже снятие Л. Троцкого со всех военных постов в 1925 г. практически не волновали красноармейскую массу, затронув лишь отдельных командиров и политработников высшего и среднего звена.

Политическая инертность войск заметно повлияла на положение особых отделов в общей системе органов ГПУ — ОГПУ, которым предписывалось сосредотачивать внимание на хозяйственных и воинских преступлениях и вообще не заниматься борьбой с контрреволюционными проявлениями в РККА и шпионажем. Можно утверждать, что особые отделы лишь косвенно участвовали в укреплении политической надежности войск через вскрытие и пресечение хищений продовольствия и имущества, давление на командование путем информирования о недостатках в снабжении, о случаях искривления дисциплинарной практики и отрыве комполитсостава от красноармейцев, а также о моральном разложении отдельных начальников.

Единственное, о чем можно говорить в плане обеспечения политической лояльности военных кадров, это меры особых отделов по контролю за процессом наметившегося группирования бывших офицеров, своевременное распыление вызывавших сомнение групп, участие в общеармейских кампаниях «чисток» комсостава.

Хорошо налаженной и разветвленной сети осведомления особые отделы не имели, о чем не раз говорилось на разного рода совещаниях, съездах, в директивах ОГПУ.

Вторая фаза деятельности органов госбезопасности в рассматриваемом направлении началась в середине 1927 г. и продлилась больше года. «Военная тревога 1927 г.» на фоне низкой боеготовности РККА и Флота побудили высшие политические инстанции, военное и чекистское руководство принять жесткие меры в сфере обеспечения политической надежности войск. Основные усилия сосредотачивались на борьбе с троцкистской оппозицией и ее стремлениями найти поддержку в воинских частях и учреждениях РККА, с проявлениями антивоенных и крестьянских настроений. Последние явно усиливались ввиду постепенного перерастания чрезвычайных мер по хлебозаготовкам в «чрезвычайщину» как систему.

Развитие осведомительной сети среди рядовых военнослужащих и младшего комсостава стало насущной необходимостью и настойчиво реализовывалось. Особым отделам де-факто и де-юре возвратили функции борьбы со шпионажем и контрреволюционными явлениями в РККА и Флоте. Были приняты организационные и оперативные меры по укреплению совместной работы особистов и территориальных органов ОГПУ по обслуживанию переменного состава территориальных частей и соединений, которые составляли большинство в штатной структуре Красной армии.

С 1927 г. среди военнослужащих неуклонно возрастало количество группировок негативной направленности, перераставших из «бузотерских» в антисоветские и националистические. Об этом убедительно свидетельствует статистика как самих особых отделов, так и военной прокуратуры.

Третья фаза связана прежде всего с ужесточением политики на селе, переходом к сплошной коллективизации и уничтожению кулачества как класса (1929–1933).

Результаты анализа материалов органов ОГПУ этих лет указывают на то, что «крестьянские настроения» не просто усиливались и радикализировались, но и перерастали уже в «повстанческие». Серьезное влияние на красноармейскую массу оказывали «ходоки» — делегаты из деревень, просившие военнослужащих о поддержке селян. Письма из дома содержали аналогичные призывы. С целью затруднения внешнего влияния на армию органы ОГПУ активизировали работу подразделений политконтроля (ПК). Даже в ущерб интересам других направлений оперативной деятельности чекисты перешли от выборочного к 100-процентному контролю корреспонденции, идущей в воинские части, изымая содержащую призывы к неповиновению, неисполнению приказов, к повстанческим действиям, захвату оружия и установлению связи с местными антисоветскими группами.

Из Москвы особым отделам приказывалось переходить от профилактических (гласных и через осведомителей) мер к арестам, обыскам и возбуждению уголовных дел.

Третья фаза деятельности особых отделов по сохранению и укреплению политической надежности войск характеризуется активным подключением чекистов к реализации указаний высшего военного руководства об изъятии из РККА социально чуждых и классово враждебных элементов. С другой стороны, особисты инициировали принятие четко регламентированной системы, определяющей привлечение воинских контингентов к участию в раскулачивании. Основными чертами этой системы являлись жесткое ограничение применения войск и глубокая фильтрация личного состава выделяемых частей и подразделений со стороны особых отделов. Любые эксцессы, возникающие при использовании военнослужащих, выявлялись чекистами, и об этом незамедлительно информировалось командование. В некоторых, наиболее вопиющих случаях, например по «Медынскому делу», доклады поступали лично Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину.

ОГПУ инициировало и настойчиво проводило в жизнь положение, при котором семья военнослужащего не могла быть раскулачена и выслана. Это позволялось делать только после демобилизации его из РККА.

Меры, принимавшиеся органами госбезопасности, во многом дополняли и значительно усиливали действия командования и политических органов. Их совместными усилиями удалось не допустить в крестьянской, по сути дела, Красной армии масштабного, а тем более вооруженного сопротивления военнослужащих партийно-советской политике на селе, несмотря на всю трагичность процесса коллективизации и ликвидации кулачества как класса. Подавлять вспышки восстаний не только воинских частей, но даже мелких подразделений не пришлось.

§ 3. Бывшие офицеры как объект оперативного воздействия органов ОГПУ

Выступая на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в апреле 1928 г., нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета СССР К. Ворошилов заявил следующее: «Командный состав, который мы получили от царской армии, к настоящему времени если не на 100, то на 99 % стал вполне надежным, нашим, мы его ассимилировали, слили с молодыми красными кадрами»^[797].

Для участников пленума эти слова звучали оптимистично, поскольку подавляющая их часть не имела прямого отношения к РККА и РККФ и не знала реального состояния дел.

А нарком, уже привыкший хвалиться состоянием Красной армии в своих публичных выступлениях, мягко говоря, лукавил. Бывших офицеров никогда — ни до, ни после указанной речи К. Ворошилова — не считали вполне надежными по определению. Они продолжали быть лишь военспецами, временно нанятыми на службу пролетарским государством. Еще в период Гражданской войны бывший тогда председателем Реввоенсовета Республики Л. Троцкий поделил, и, на наш взгляд, достаточно объективно, всех военспецов на несколько групп. К первой он отнес тех, кто сознательно стал на сторону новой власти и активно сражался в рядах Красной армии против белогвардейцев и интервентов. Во вторую группу, наиболее многочисленную, входили растерянные и испуганные происходящими событиями бывшие офицеры, в большинстве своем мобилизованные в армию под угрозой репрессий. Это был неустойчивый контингент, «бесхребетная, безыдейная и трусливая часть офицерства». «Лишенный политических взглядов, так называемый „беспартийный“ офицер, не разбирающийся в великих событиях, — писал Л. Троцкий, — легко теряется и, наблюдая неудачу на том или другом участке фронта и слыша о неудачах с других участков, легко приходит к выводу, что все потеряно»^[798]. Приведенная цитата взята из книги Л. Троцкого «Как вооружалась революция».

Как известно, отбором документов и вообще подготовкой к изданию этого многотомника занимался только что окончивший «красную» Академию Генштаба Я. Блюмкин. Он получал непосредственные указания от Л. Троцкого. Поэтому совершенно неслучайным является размещение во втором томе статьи под названием «Красная армия в освещении белогвардейца». В ней в том числе представлена оценка бывших офицеров, служивших новой власти, таким же, как они, военспецом, бывшим комбригом Котоминым, перебежавшим на сторону колчаковских войск. И составитель книги (Я. Блюмкин), и автор статьи (Л. Троцкий) сочли возможным в издании 1925 г. повторить то, что публиковалось в конце 1919 г.

Причем бывший председатель Реввоенсовета в своей статье подчеркнул, что доклад, сделанный Котоминым адмиралу А. Колчаку, — это доклад человека «неглупого, не лишенного наблюдательности и характера». Объяснить данный комментарий можно только одним: взгляды на бывших генералов и офицеров у Л. Троцкого, Я. Блюмкина и Котомина во многом совпадали, но первым двум заявить открыто об этом представлялось неуместным и даже политически неверным.

А теперь обратимся к характеристикам военспецов, приведенным предателем в его докладе адмиралу А. Колчаку и процитированным в статье. «Почти все кадровое офицерство полностью, — пишет он, — за редкими исключениями, будучи настолько сознательно и честно, чтобы ясно сознавать весь вред узурпации власти коммунистами-большевиками, всей душой рвется из Красной армии и является их непримиримыми врагами». После таких слов перебежчика Л. Троцкий справедливо написал о явном преувеличении Котоминым числа врагов Советской власти среди бывших офицеров, но не дезавуировал саму суть характеристики. Согласно мнению Котомина, бывших офицеров можно было разделить на три группы: первая, самая незначительная, — те, кто активно борется против Советской власти в различных формах; вторая, наиболее многочисленная, — «забитая и безвольная, лишенная средств и в большей своей части мобилизованная, работает под неослабевающим наблюдением комиссаров и коммунистов довольно исправно, но не принося пользы, так как в душе только и мечтает о том, чтобы большевизм был так или иначе изжит»^[799]. И в третью группу он отнес бывших офицеров, готовых согласиться на любую власть с тем, чтобы их только оставили в покое и не мешали личной жизни. Идейных сторонников Советской власти он вообще не усмотрел. Как видим, категорирование офицеров отчасти совпадает с трактовкой Л. Троцкого.

В 1925 г. К. Ворошилов никак не отреагировал на публикацию данного многотомника, не высказал своих оценок. Однако уместно предположить, что и он разделил бы взгляды бывшего комбрига Котомина на военспецов. Ведь именно нарком в 1919 г. являлся одним из основных деятелей «военной оппозиции» на VIII съезде большевистской партии и категорически выступал против привлечения бывших офицеров на командные должности в Красной армии^[800].

М. Фрунзе рассматривал военспецов как «обломок какого-то отмершего государственного строя». Он лишь выражал надежду, что в будущем в РККА будут только военные работники, верные интересам пролетарской государственности, вне зависимости от того, партийные они или нет^[801].

Вместе с тем, не только высказывания военных руководителей и политиков определяли отношение к «бывшим». В войсках симпатий к ним также не наблюдалось.

В 20-х годах военспецы находились в перманентной борьбе с выпускниками уже советских военных школ и академий. Помесячные сводки госинформации, составлявшиеся ГПУ — ОГПУ в тот период, красноречиво свидетельствуют об этой борьбе.

Анализ содержания сводок показывает, что в большинстве случаев инициаторами противостояния являлись сами бывшие офицеры. «Комсостав в своей среде сохранил старые привычки и замашки, — отмечалось чекистами, — третирует краскомов как лишний для армии элемент»^[802].

Дело доходило до взаимных угроз. К примеру, в 27-й дивизии Западного фронта образовались офицерские и краскомовские группировки. Особисты вскрыли намерения краскомов убить одного из «бывших» для устрашения других. Сгустившуюся атмосферу пришлось разряжать путем давления на соответствующие командные инстанции с целью переброски части комсостава в другие места для дальнейшего прохождения службы^[803].

Приведенный пример был далеко не единичным. Особый отдел ГПУ фиксировал, что наиболее сплоченными бывшие офицеры выглядели на Западном фронте. Это беспокоило особистов, поскольку группировки носили монархический характер и стремились парализовать действия политработников и краскомов, выживали их всяческими способами из воинских частей^[804].

Комсостав из бывших офицеров относился к краскомам, как к ефрейторам царской армии. Их направляли на самую грязную работу, вне очереди ставили в караулы, подвергали наказаниям наравне с красноармейцами.

На этой почве у краскомов появлялись демобилизационные настроения и даже недовольство Советской властью. Они апеллировали к вышестоящим командирам, вплоть до Реввоенсовета СССР, и обращались даже в ЦК РКП(б). При этом не только описывались трудности их службы, но подчеркивался политический аспект: «Классовая точка зрения красного комсостава упирается в „аполитичность военспеца“».

Настроения краскомов нашли концентрированное выражение в специальном докладе партийного бюро комячеек Военной академии РККА в ЦК РКП(б) от 19 февраля 1924 г. Характерны подзаголовки доклада: 1. Объективная возможность идеологического влияния на Красную армию чуждых ей элементов; 2. Усиление идеологического влияния спецов; 3. Уродливое положение младшего и среднего комсостава; 4. Насаждение спецов и лжеспецов; 5. Спекуляция на «учебе»; 6. Раздробление сил Красного комсостава и мощь спецовской касты; 7. Монополизация военного знания в руках спецов и лжеспецов; 8. Ассимиляция и замена (военных специалистов — A. З.)^[805].

«Марка „профессионала“, получая одобрение и со стороны главного командования, — констатировали краскомы в своем докладе, — дает старому спецу возможность постепенно захватывать неподобающее место руководителя на командных постах всех звеньев армейской иерархии… старые спецы и лжеспецы по-прежнему составляют нерасколотую касту тесно связанных своими старыми служебными, идейными, классовыми и родственными связями; наоборот, они усиливают эту связь по всей вертикали, завершая ее в командном центре».

Вывод из таких утверждений напрашивался сам собой: следует сделать все для скорейшего продвижения выпускников советских военных школ на старшие и высшие строевые должности в армии^[806].

Появление доклада краскомов — слушателей Военной академии за три месяца до начала работы XIII съезда РКП(б) было неслучайным. На съезде предстояло утвердить основные положения военной реформы. Думается, к мнению их прислушались, когда в высших политических и военных инстанциях утверждали основные направления реформирования РККА и, в частности, выдвижение молодого рабоче-крестьянского командного состава и отсеивание непригодных к работе в новых условиях бывших офицеров^[807].

Об отношении к бывшим офицерам со стороны политсостава и сотрудников органов госбезопасности и говорить не приходится. Более того, следует признать, что краскомы, политработники и чекисты единым фронтом вели наступление на бывших офицеров, вытесняя их с командных должностей в военно-учебные заведения, в административно-хозяйственные органы. Лишь нехватка достаточно образованных кадров в РККА позволяла бывшим офицерам задерживаться на работе в штабных структурах.

Такая целенаправленная политика велась на протяжении всего изучаемого нами периода.

По окончании Гражданской войны, в ходе кардинального сокращения численности Красной армии, ее реорганизации, судьба бывших офицеров решалась просто — путем увольнения в запас большого их числа. С тем, что это были наиболее квалифицированные специалисты, не считались^[808].

Чтобы осуществлять увольнения более «прицельно», военные власти и органы ВЧК — ОГПУ ввели специальные учеты, учреждение которых относится еще к 1918 г. Учетная система постоянно совершенствовалась. Только за период с сентября 1920 по май 1921 г. Реввоенсовет Республики издал пять специализированных приказов на сей счет^[809].

Основным материалом по уточнению и пополнению учетов органов ГПУ стала Всероссийская перепись, проведенная военным ведомством в 1921 г. В распоряжение особых отделов поступили анкеты, заполненные самими регистрируемыми. Общее их число составляло более 400 тысяч^[810]. Каждая анкета включала 15 вопросов.

Обработка анкет являлась довольно трудоемким делом, и к середине августа 1922 г. удалось поставить на картотечный учет лишь 115 860 человек^[811]. Работа продолжалась в последующие месяцы. Более всего чекистов интересовала информация о прохождении службы в царской армии.

Следует отметить, что наиболее пристальное внимание командование РККА и Особый отдел ГПУ обращали на тех бывших офицеров и военных чиновников, которые ранее служили в белогвардейских и националистических воинских формированиях.

Их и привлекали на службу в Красную армию с огромными сомнениями. В этой связи приведем в качестве примеров малоизученные факты, достаточно важные с точки зрения возможных негативных последствий, как политических, так и непосредственно военных.

Первый имел место на Кавказском фронте в середине 1920 г. Тогда Особым отделом был арестован помощник начальника разведывательного отделения штаба врангелевского флота поручик Б. Зерен. На допросе он заявил, что прибыл в расположение красных войск не для проведения шпионажа, а как представитель влиятельной группы офицеров и генералов, возглавляемой помощником главнокомандующего ВСЮР П. Шатиловым. Своему посланцу члены группы поручили выяснить: на каких условиях возможно заключить мир и использовать армию П. Врангеля для борьбы с поляками. Особисты решили проверить Б. Зерена, завербовали его под псевдонимом «С. Валентинов» и с разведзаданием направили в Крым^[812].

О разработке «Терек» (так обозначалась в Особом отделе фронта операция по выяснению намерений П. Шатилова — A. З.) сообщили в Москву, а Г. Ягода распорядился незамедлительно направить резюме по делу в ЦК РКП(б) и лично В. Ленину^[813].

Таким образом, разработке был придан статус государственной важности.

По возвращении из Крыма Б. Зерен представил особистам документ за подписью генерала П. Шатилова, удостоверяющий, что поручик уполномочен вести переговоры, однако предмет их не указывался. Данное обстоятельство вновь вызвало сомнение. Тогда Б. Зерен написал два письма к генералу и его адъютанту полковнику Туган-Барановскому и предложил направить с этими письмами в Крым курьера Особого отдела, а самому остаться заложником.

К сожалению, дальнейшего развития разработка «Терек» не получила. Из собственноручных показаний Б. Зерена мы знаем лишь, что в итоге он был готов написать еще одно письмо П. Шатилову, где указать, что советское правительство отказалось вступить с ним в переговоры^[814].

Из указанного выше видно, что высшие советские и партийные власти не решались использовать даже готовую сдаться часть белой армии в борьбе с внешним противником — Польшей.

Через несколько месяцев ситуация почти повторилась, но уже на Юго-Западном фронте. 8 сентября 1920 г. в Штаб фронта был доставлен перебежчик, назвавшийся поручиком Яковлевым. Он сообщил, что является представителем тайной офицерской организации во врангелевской армии, которая намерена «взорвать Врангеля изнутри и передать всю его армию Советской власти»^[815].

Яковлев уточнил состав организации — около 30 генштабистов, служащих в различных армейских структурах. Они намеревались низвергнуть Врангеля и объявить его армию «Красной Крымской», предполагая поручить командование ею генералу А. Брусилову.

Член Реввоенсовета фронта С. Гусев в срочном порядке проинформировал о поступивших предложениях В. Ленина. Председатель СНК отреагировал в этот же день и в своей записке Л. Троцкому указал: «По-моему, надо отнестись архисерьезно ввиду всего положения и 1) тотчас запросить Главкома, 2) поставить сегодня вечером в Цека…»^[816]

На следующий день В. Ленин сформулировал свою позицию еще точнее. «Переданное Вам от Гусева предложение Яковлева, касающееся Крымской армии, — писал он Л. Троцкому, — нахожу архиважным. Советую предложение принять и назначить особую проверку, а независимо от нее тотчас же изготовить обращение — манифест за подписью Вашей, Калинина, моей, Главкома, Брусилова… Прошу Вашего скорейшего заключения, а лучше бы Вашего проекта манифеста»^[817].

12 сентября 1920 г. «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля» появилось в центральной партийной газете «Правда»^[818].

Однако далее не последовало никаких конкретных шагов, которые реально могли бы повлиять на ход боевых действий и, возможно, сохранили бы жизни многих белых офицеров, расстрелянных позднее в Крыму.

Не зная решения «верхов», сотрудники Особого отдела ВЧК продолжали работу с «поручиком». Оказалось, что он вовсе не поручик, а штабс-капитан, не Яковлев, а Всеволод Можаровский, бывший военспец Красной армии, в силу обстоятельств попавший в плен к белым в 1919 г.^[819]

Считая операцию вполне реальной, чекисты готовили В. Можаровского к отправке в Крым, снабдив его «Воззванием», приказом Л. Троцкого о назначении А. Брусилова командующим войсками бывшей Врангелевской армии, а также приказом главы РВСР о временном (до прибытия А. Брусилова) возложении обязанностей командующего на руководителя организации полковника Н. Соколовского.

На всех документах имелись подлинные подписи В. Ленина, Л. Каменева, Л. Троцкого, С. Каменева, т. е. всех высших руководителей советского государства и военного ведомства.

Свой приказ № 1 подписал 16 сентября 1920 г. и А. Брусилов — «Командующий всеми вооруженными силами, состоящими в подчинении барона Врангеля»^[820].

Из этого следует, что он принял предложение председателя Совнаркома и руководителя Реввоенсовета. А между тем бывший генерал вынашивал совсем другие планы. Их он раскрыл через несколько лет, когда, находясь на лечении в Чехословакии, написал часть своих мемуаров, не предназначавшихся для опубликования в СССР. «Оставляю все это за границей в Праге, — отмечал А. Брусилов в своей рукописи, — у друзей… Конечно, нас всех там могут расстрелять за эти воспоминания»^[821].

Из всего написанного к рассматриваемому нами вопросу имеет отношение следующий фрагмент: «Я думал: армия Врангеля в моих руках плюс все те, кто предан мне внутри страны и в рядах Красной армии. Конечно, я поеду на юг с пентаграммой, а вернусь с крестом и свалю захватчиков или безумцев в лучшем случае. Суди меня бог и Россия. Я пригласил в тот же вечер нескольких людей, которым вполне верил… чтобы распределить роли. Мы все обдумали»^[822].

А. Брусилов надеялся на полную конспирацию задуманного. Но он не знал, что сотрудники Особого отдела ВЧК держат ситуацию на контроле. Еще с мая 1920 г. они прослушивали телефонные переговоры генерала и многое узнали из этого источника. Ежедневные сводки докладывались начальнику 16-го (офицерского — A. З.) спецотделения Я. Агранову и зампреду ОО ВЧК Г. Ягоде^[823].

Кроме того, чекисты имели своих осведомителей из числа тех, кто бывал у А. Брусилова.

Отметим важный факт: подготовкой В. Можаровского к выполнению задания в Крыму занимался именно упомянутый выше Я. Агранов — разработчик дела А. Брусилова.

Исходя из изложенного, можно уверенно утверждать, что план взятия под контроль армии П. Врангеля не был реализован из-за выясненных особистами замыслов генерала и его сподвижников. А. Брусилов не оказался после этого в тюрьме исключительно по политическим соображениям.

Он был нужен как символ добровольного сотрудничества с большевиками бывших офицеров и генералов. Зато с теми, кто не успел либо по каким-то причинам не захотел эвакуироваться в Турцию, обошлись жестоко. Согласно тексту представления к награждению орденом Красного Знамени заместителя начальника Особого отдела Южного и Юго-Западного фронтов Е. Евдокимова, возглавлявшего экспедицию по «очистке» Крымского полуострова, было изъято до 12 тысяч «белого элемента»^[824].

Из приведенных примеров видно, что доверия к военспецам и особенно к тем, которые служили у белых, не было и быть не могло. Поэтому сразу после окончания Гражданской войны их начали активно изгонять из армии.

Еще в октябре 1920 г. в составе Особого отдела ВЧК создается специальное отделение «для урегулирования вопроса о белом офицерстве»^[825].

Судя по отчету ОО ВЧК, данное спецотделение работало достаточно активно, если не сказать, что в авральном режиме. Были подготовлены и разосланы на места правила фильтрации белого офицерства, создавались соответствующие учеты, осуществлялась совместная с командованием Красной армии работа с прошедшими фильтрацию лицами, оставленными в рядах армии.

Только в последние месяцы 1920 г. более сотни приказов, телеграмм, директив, так или иначе затрагивающих вопрос о белых офицерах, направляется в органы ВЧК по всей стране. В это же время особыми отделами фронтов и армий было арестовано 89 бывших белых офицеров (из 659 арестованных вообще — А. З.). Лишь семь обвинялись в шпионаже, а 67 — в разного рода контрреволюционных действиях.

Несколько иное соотношение арестованных наблюдалось в особых отделах губернских ЧК: за контрреволюционные преступления было арестовано 714 человек, из которых 291 являлись красноармейцами; 166 — бывшими офицерами; 104 — советскими работниками; 75 — крестьянами; 34 — рабочими; 29 — кулаками^[826].

В то же время за шпионаж привлекли к ответственности только 6 военспецов.

Таким образом, мы видим, что даже в условиях Гражданской войны и первых месяцев после ее окончания бывшие офицеры подвергались репрессиям не столько за шпионаж, сколько за нелояльное поведение по отношению к новой власти. Перевоспитать, идеологически переориентировать большинство из них было задачей нереализуемой. Поэтому, как мы уже отмечали, решение напрашивалось само собой — увольнение из рядов Красной армии.

На июнь 1920 г. белых офицеров, захваченных в плен и добровольно перешедших на сторону советских войск, насчитывалось до 75 тысяч человек^[827]. Из них, по результатам фильтрации, в воинские части Западного и других фронтов направили более 12 тысяч. А к концу 1921 г. в рядах РККА осталось лишь 1975 человек из указанной категории^[828].

Это был результат работы специально созданной в декабре 1920 г. Центральной комиссии (ЦК при РВСР) под руководством заместителя председателя РВС Республики Э. Склянского и заменявшего его начальника Политического управления В. Антонова-Овсеенко. Из двенадцати членов комиссии двое представляли Особый отдел ВЧК — В. Менжинский и Г. Ягода^[829].

Наряду с Центральной комиссией работала и соответствующая структура при помощнике Главнокомандующего на Украине М. Фрунзе, поскольку основная масса бывших белых офицеров находилась в подведомственном ему регионе.

Уже на первом заседании ЦК при РВСР было постановлено разбить всех «белых» на четыре категории: а) подлежащие передаче в распоряжение Особого отдела ВЧК (весь комсостав, все добровольцы, все служившие в основных войсках Врангеля и Петлюры); б) могущие быть использованными для трудовой деятельности на Украине и в Крыму; в) те, кого можно зачислить в запасные части Красной армии; г) подлежащие направлению на различные работы в другие районы страны^[830].

Приказом РВСР № 1128/202 от 1921 г. устанавливались правила отбора бывших «белых» для дальнейшего прохождения службы. Все командующие военными округами, фронтами и армиями обязаны были до 15 декабря 1921 г. представить ходатайства на каждого человека в отдельности. Причем оставлению в рядах РККА подлежали только лишь лица, получившие высшее военное образование либо имеющие редкую военно-техническую подготовку (оружейные мастера, артиллерийские техники, военные топографы). Всех остальных приказывалось уволить в бессрочный отпуск^[831].

Увольнением не исчерпывались административные меры по «белым». Всем губернским ЧК от Особого отдела ВЧК поступило указание о категорическом воспрещении допускать поселение бывших белых офицеров и чиновников в Сибири, на Кавказе, в Крыму, на Кубани и Дону, а также в Тамбовской губернии^[832].

В сентябре 1921 г. все многочисленные указания, иногда противоречившие друг другу и осложнявшие правильное понимание их местными сотрудниками органов госбезопасности, были переработаны и сведены в единые «Временные правила по вопросам бывших белых офицеров и военных чиновников», объявленные приказом ВЧК № 309^[833].

Согласно «Правилам», на каждого бывшего белого офицера заводилось личное дело, а также учетные карточки. При его перемещении из одной местности в другую личное дело пересылалось в соответствующую губернскую ЧК, кроме того, вносились изменения в учет ОО ВЧК. В приказе подчеркивалось, что подучетники «должны быть все время под бдительным надзором ЧК, и все сведения, поступающие о характеристике, их действиях и политической физиономии аккуратно подшиваются в личные дела». При передаче «белых» в распоряжение органов губкомтруда чекистов обязывали не допускать превышения безопасного процента их концентрации в одном учреждении, «дабы не дать им свить контрреволюционное гнездо».

В развитие упомянутого приказа РВСР руководство ВЧК предписывало, что назначение бывших белых офицеров, отобранных военными властями для дальнейшего прохождения службы в Красной армии, должно быть персонально согласовано с ОО ВЧК.

Особый пункт «Правил» посвящался тем, кто вступил в ряды большевистской партии. Их предлагалось рассматривать отдельно, выяснять, где и при каких условиях они стали членами РКП(б), кто из партийцев дал им рекомендации.

Снимать бывших белых офицеров с учета разрешалось лишь после самой тщательной проверки. Ходатайство о снятии с учета рассматривалось местным органом ВЧК, а затем направлялось в Командное управление Штаба РККА для согласования с Особым отделом.

Но даже при положительном решении вопроса авторы ходатайств оставались под негласным наблюдением. Особисты и сотрудники ГубЧК должны были «чинить неофициально препятствия им, при желании выехать в прифронтовые полосы, места неблагонадежные в политическом отношении, на занятие ответственных должностей и т. д.»^[834].

В связи с амнистией, объявленной Всероссийским ЦИКом 3 ноября 1921 г., ВЧК издала три приказа, разъясняющих местным чекистским органам порядок ее применения к бывшим белым офицерам. Согласно приказу от 10 февраля 1922 г., предписывалось исключить амнистирование лиц, служивших в контрразведывательных и иных карательных учреждениях. С остальными предлагалось поступать следующим образом: осужденным и находящимся в тюрьмах или концлагерях — сократить сроки наказания, а тех, кто был приговорен к одному году лишения свободы, вообще освободить. В то же время в пункте пятом приказа указывалось: «Амнистированные бывшие белые офицеры и военчиновники не снимаются с особого учета, а передаются местным отделам труда для использования, а потому ранее изданные все приказы и распоряжения… должны быть на них распространены со всеми вытекающими отсюда последствиями»^[835].

В декабре 1921 г. ВЧК издала приказ, уточняющий и развивающий «Временные правила по вопросам бывших белых офицеров…». В соответствии с ним фильтрационные комиссии подлежали ликвидации, а их дела передавались в окружные особые отделы либо в особые отделы губернских ЧК. Предлагалось освободить всех бывших «белых», не занимавших должности командиров частей и не принимавших активного участия в борьбе с Советской властью. Остальных офицеров и военных чиновников приказывалось заключить в концентрационные лагеря на срок до двух лет^[836].

«Белые», демобилизованные из армии и отпущенные из мест заключения, направлялись в распоряжение НК труда и, под давлением ВЧК — ГПУ на соответствующие советские и производственные органы, устраивались на работу. Естественно, что чекисты небыли альтруистами. Их волновали два вопроса: 1. За лицами, прикрепленными к конкретным рабочим местам, легче было организовать наблюдение; 2. Безработные бывшие белые офицеры, не имеющие возможности поменять место жительства в поисках работы, чтобы обеспечить свои семьи пропитанием и жильем, могли вновь встать на контрреволюционный путь^[837].

А вот возвратиться в ряды армии и даже быть зачисленным в категорию командиров запаса для «белых» являлось большой проблемой. Заместитель председателя Реввоенсовета Э. Склянский направил в войска циркуляр, коим определялось, что лица комсостава, освобожденные из различных мест заключения по причине отбытия наказания, а также и административно-высланные, могут быть приняты в РККА лишь с ведома и согласия Особого отдела ВЧК по письменному заключению местных чекистских органов^[838].

Объективный подход персонально к каждому «белому» обеспечить было нереально. Превалировала запретительная тенденция. И уже в середине весны 1922 г. заместитель начальника Секретно-оперативного управления ГПУ Г. Ягода отметил: «…вопрос с белыми офицерами запутался настолько, что его можно разрешить только самыми радикальными мерами». Он предложил Особому отделу разработать совершенно новые правила о бывших белых офицерах, согласовав их с военным ведомством. Г. Ягода полагал необходимым несколько либерализовать ранее применяемые меры. В частности, он настаивал на отмене ограничений по возможным местам поселения «белых», дав им возможность воссоединиться со своими родственниками. «Психологически это даже выгодно, — писал он, — так как… после стольких лет разлуки с семьей, испытав черт знает что, он едва ли рискнет вторично пуститься в какие-либо авантюры»^[839].

Кроме того, Г. Ягода не видел уже смысла держать «белых» в лагерях, разумеется, только тех из них, за кем не значилось конкретных преступлений перед Советской властью.

Еще одно обстоятельство подталкивало видного чекиста — набиравший темпы и масштаб процесс репатриации военнослужащих белых армий и националистических воинских формирований. Согласно вступившим в силу решениям высших органов политической и государственной власти на сей счет, реэмигрантам давались некие гарантии от уголовного преследования. Г. Ягоде представлялось более правильным выпускать из лагерей и давать льготы уже понесшим наказание и контролируемым уже более двух лет, чем тем, кто только что прибыл из-за границы.

Помощник начальника Особого отдела ВЧК А. Артузов менее чем за месяц провел необходимую работу, и 15 мая 1922 г. за подписями зампреда ГПУ И. Уншлихта и Г. Ягоды всем полномочным представителям ГПУ и начальникам окружных особых отделов была направлена соответствующая телеграмма.

Судя по ее содержанию, на местах (в каждой губернии) создавались комиссии по пересмотру дел бывших белых офицеров, снимались ограничения на районы их проживания, отменялся порядок получения разрешения на перемену мест работы и вводилась лишь обязательная регистрация в соответствующем органе ГПУ. Аресты бывших «белых» приказывалось впредь производить исключительно при обнаружении новых фактов из их прошлой деятельности либо за последующее участие в антисоветских акциях. На реализацию указанных мер отводилось две-три недели с обязательным отчетом в ГПУ^[840].

В то же время в результате согласования с военным ведомством были установлены точные границы районов, запретных для бывших белых офицеров. Они были объявлены приказом Реввоенсовета № 1674/330 от 6 июля 1922 г. А командное управление Штаба РККА дополнительно, и тоже не без влияния чекистов, запретило принимать «белых» в высшие учебные заведения^[841].

Исследуя вопрос о бывших белых офицерах, мы обратили внимание на то, что изменение отношения к ним в тот или иной период зависело от колебаний внешней и внутриполитической обстановки. Так, например, из-за назревавших осенью 1923 г. революционных событий в Германии и возможного в связи с этим использования частей и соединений РККА органы госбезопасности нацеливались на усиленное наблюдение за особучетниками, в первую очередь за теми, кто числился в запасе и подлежал призыву по мобилизации. Аналогичные меры предусматривались и в отношении командиров РККА из числа оставленных на службе бывших «белых»^[842].

В Штабе РККА было собрано специальное совещание под председательством члена РВС СССР И. Уншлихта, куда пригласили и помощника начальника Особого отдела ГПУ Л. Мейера (Захарова). Речь шла о пополнении комсостава армии бывшими белыми офицерами. Начальник мобилизационного отдела Штаба РККА Н. Шпекторов проинформировал собравшихся, что имеется 35 % некомплекта комсостава, причем только на Украине требуется более 5 тысяч человек Единственным источником пополнения, по его мнению, был призыв бывших белых офицеров. В свою очередь Л. Мейер сообщил, что ГПУ начиная с 1 июля 1923 г. осуществляет усиленное снятие их с учета и уже пересмотрено около 5,5 тысяч дел. Снято с особого учета (гласного — A. З.) было 2,5 тысячи человек. В целом же по СССР остается на особом учете 35 тысяч.

На совещании было принято следующее постановление: «1. В дополнение к отданному в мае месяце (1923) распоряжению ОО ГПУ местным органам последнего в месячный срок провести всесоюзную перерегистрацию бывших белых офицеров, состоящих на особом учете, производя переоценку их в политическом отношении на предмет определения возможности принятия в Красную армию… 2. Поручить ОО ГПУ принять все меры к ускорению хода дел по снятию с особого учета бывших белых и облегчению порядка по возбуждению ходатайств и реализации таковых». Намечалось также рассмотреть возможность снятия с учета действующих командиров РККА из вышеназванной категории и подготовить приказ РВС СССР относительно процедуры принятия «белых» в Красную армию^[843].

Наряду с указанными мерами командование РККА осуществляло и чистку рядов начсостава. Именно в 1924 г. состоялась «проверка» командных и административных кадров. Изучение отчетных документов ряда полномочных представительств ОГПУ со всей очевидностью показывает, что основой проведения чисток в большинстве случаев являлась информация особых отделов и территориальных органов госбезопасности. ГПУ Украины, к примеру, представило командованию данные на 181 человека из 211 предназначенных к увольнению из армии^[844].

Основными мотивами для демобилизации являлись политическая неблагонадежность и несоответствие духу Красной армии.

По итогам чистки, согласно отчету Наркомвоенмора, из 2598 бывших белых офицеров, числившихся в Красной армии на 1 июня 1923 г., осталось к 1 января 1925 г. только 397 человек^[845]. В подавляющем большинстве они служили в различных органах военного управления и в учебных заведениях, поскольку доверять им командование подразделениями и частями армии считалось опасным с точки зрения возможного воздействия их на красноармейскую массу.

На рубеже 1920-1930-х годов почти все бывшие «белые», которые еще оставались на воинской службе, считались фигурантами уголовных дел о «вредительстве» и о контрреволюционных организациях. Дело «вредителей» в Военно-топографическом управлении ГУ РККА, рассмотренное в сентябре 1930 г. судебной коллегией ОГПУ, базировалось, к примеру, на бывших генералах и офицерах, ранее служивших в армии А. Колчака^[846]. Как контрреволюционеры, создавшие организацию для борьбы с Советской властью, в сентябре 1930 г. были арестованы и осуждены бывшие «белые»: Генерального штаба подполковник Буров, служивший начальником уставного отдела Штаба РККА, а затем в военном издательстве НКВМ; преподаватель Военной академии С. Коллегов; уволенные из армии в середине 1920-х годов Л. Поздняк, Б. Андреев и др. (разработка «Ромб»)^[847].

Задержание группы бывших «белых» на Украине положил начало масштабному делу «Весна», по которому, в итоге, было арестовано более 3 тысяч человек^[848].

Репрессиям подверглись и многие репатрианты, возвращавшиеся в СССР на протяжении 1920-х годов. Среди них оказались и активно сотрудничавшие с советскими дипломатическими представительствами и аппаратами советского Красного Креста генералы А. Секретев, Е. Зеленин, А. Мильковский, полковник Э. Гильбих и др. При сомнительных, до сего времени не изученных во всех деталях обстоятельствах командиром запаса Красной армии Л. Колленбергом в 1929 г. был убит бывший генерал армии П. Врангеля, преподаватель курсов «Выстрел» Я. Слащев^[849].

К тем белым офицерам, которые не прошли по уголовным делам, применялись разного рода меры административного характера, включая лишение их избирательных прав. Так, об указанной мере говорилось в разделе 2 специальной инструкции Президиума ЦИК СССР от 3 октября 1930 г. Однако делалось исключение для «белых», впоследствии состоявших в рядах РККА. В то же время чекисты категорически возражали против каких-либо изъятий из общего правила. Заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода направил 3 ноября в Президиум ЦИК СССР письмо, где указывалось следующее: «ОГПУ просит пересмотреть п. „К“ § 6 раздела 2, т. к. весьма большое количество бывших белых офицеров, попадавших к красным, в значительной своей части механически вливались в части и учреждения Красной армии. ОГПУ считает в принципе возможным восстановление в избирательных правах гражданства СССР отдельных бывших офицеров, служивших в Красной армии, лишь в персональном порядке, с предварительным согласованием этого вопроса в каждом отдельном случае с органами ОГПУ»^[850].

Приведенный документ был одним из последних, где говорилось о бывших белых офицерах. В материалах делопроизводства ОГПУ за 1931–1934 гг. они если и упоминаются, то лишь как особучетники. Надо полагать, что в рядах РККА указанной категории военнослужащих в начале 1930-х годов практически не осталось.

На протяжении первого послевоенного десятилетия чекисты пристально наблюдали еще за одной категорией бывших офицеров — военными моряками. И это имело под собой некоторые основания, которые зачастую игнорируются авторами, пишущими на тему репрессий в отношении кадров РККА и РККФ^[851].

Прежде всего отметим, что морские офицеры болезненно отреагировали на крушение царизма. Понимая слабость Временного правительства, они предвидели возможность прихода к власти радикальных политических сил, и в частности большевиков. «Антантофилы», связанные много крепче, чем сухопутные коллеги с союзниками, они однозначно восприняли В. Ленина и его единомышленников как агентов германского Генерального штаба. Антибольшевистский накал у флотских офицеров был значительно сильнее, чем у армейских. В частях воюющей русской армии кадровый офицерский состав понес большие потери уже в первый период Мировой войны и, как отмечает исследователь этой проблемы А. Кавтарадзе, «был добит во время летнего наступления 1915 г.; уже к концу этого года подавляющее большинство ротных и даже часть батальонных командиров были офицерами военного времени»^[852].

В отличие от армейских частей, на флоте доминировали кадровые офицеры — выходцы из дворянских семей, потомственные военные. Морские офицеры всегда являлись замкнутой кастой, со своими традициями и ритуалами.

Многие из них знали друг друга по учебе в единственном имевшемся в России морском кадетском корпусе или по службе на кораблях. Верность монарху не являлась для них пустым звуком, поэтому лишь небольшая часть «зараженных революционным духом» офицеров флота рисковала открыто обозначить свои идейные взгляды, заранее зная крайне отрицательную реакцию коллег. В массе своей флотские офицеры готовы были сражаться на открытом и тайном фронтах за Российскую империю, вести борьбу до полной победы над немцами и большевиками. Своими основными союзниками в этом они видели англичан. Именно с англичанами моряки на протяжении Мировой войны поддерживали наиболее тесные связи. Подтверждением сказанному является и тот факт, что адмирал А. Колчак, покинув пост командующего Черноморским флотом, уехал не куда-то, а в Лондон. С помощью англичан и на их деньги он возвратился в Россию и возглавил белое движение^[853].

В созданной на английские деньги Северо-Западной армии генерала Н. Юденича был сформирован Морской походный штаб во главе с адмиралом В. Пилкиным, который не руководил боевыми походами кораблей (вследствие их отсутствия), а сосредоточился на глубокой разведке в Кронштадте и Петрограде^[854].

Разведывательную работу в Советской России В. Пилкин начал еще в конце 1918 г., налаживая связь с морскими офицерами, готовыми принять участие в вооруженном восстании, подобном произошедшему позднее на фортах «Красная Горка» и «Серая Лошадь». Ему удалось организовать нелегальную связь в Петрограде с адмиралом М. Бахиревым, который, в случае успеха восстания, должен был возглавить Балтийский флот. Судя по записям в дневнике В. Пилкина (опубликованном впервые в 2005 г. — A. З.), он подталкивал Н. Юденича к активным операциям на линии Кронштадт — Петроград. В докладе адмирала по этому вопросу говорилось о неустойчивом положении в Кронштадте и делался вывод, что «небольшой отряд офицеров может во взаимодействии с моряками овладеть Кронштадтом и его фортами, открывая этим наиболее верную возможность занятия Петрограда»^[855].

После разгрома армии генерала Н. Юденича адмирал уехал в Англию и принял на себя общее руководство, а частично и финансирование, разведывательной организации «OK», которая в своей деятельности опиралась прежде всего на морских офицеров, оставшихся в Советской России.

В опубликованном дневнике адмирала В. Пилкина находим подтверждение тому, о чем мы написали ранее относительно этой организации^[856].

История зарождения и деятельности организации «OK» может стать предметом специального исследования. В рамках нашей работы отметим лишь некоторые факты. Во-первых, с приходом к власти большевиков Регистрационная (разведывательная и контрразведывательная — A. З.) служба Морского генштаба активизировала свои контакты с английской военно-морской и политической разведкой Англии. При самой деятельной их поддержке и по инициативе секретаря российского посольства в Лондоне В. Набокова состоялось учреждение организации «OK», костяк которой составили флотские офицеры, а первым руководителем стал лейтенант Р. Окерлунд, возглавлявший в 1915–1917 гг. морскую контрразведку в Скандинавии и уволенный со службы советскими властями. Он привлек к работе в Петрограде своих бывших коллег (В. Виноградова, А. Левицкого и А. Абрамовича), оставшихся в штабе теперь уже Красного Флота. Установилась тесная связь с военно-морским атташе Англии в Петрограде капитаном 2 ранга Ф. Кроми, активным участником так называемого «заговора Локкарта» и организатором подготовки затопления основных боевых кораблей Балтийского флота. Среди тех, кто должен был осуществить задуманное англичанами, находилась и группа офицеров, перешедших (формально, а не идеологически) на сторону большевиков. В 1918–1919 гг. ВЧК не смогла, в силу слабости своего разыскного аппарата, вскрыть враждебную деятельность многих членов «OK» и агентов Ф. Кроми. Однако факт существования организации и опора ее на сотрудников спецслужбы Рабоче-крестьянского Красного Флота стали очевидны уже к концу 1918 г. Вот что писал в своем докладе Председателю СНК В. Ленину следователь ВЧК В. Кингисепп: «Морская контрразведка за весь 1918 год не произвела ни одного ареста ни одного шпиона, не дала никаких сведений о противнике…»^[857]

Более того, флотская спецслужба собирала разведывательную информацию о состоянии морских и сухопутных сил Советской России в интересах англичан и белогвардейцев. В связи с делом Морской регистрационной службы подозрение пало и на начальника МГШ адмирала Е. Беренса^[858].

Члены организации «OK», и в частности капитан 1 ранга П. Вилькен, приняли самое активное участие в подготовке восстания в Петрограде и Кронштадте в 1921 г., стараясь приурочить его ко времени, когда ледовая обстановка позволит использовать как ударную силу боевые корабли, стоящие у пирсов крепости и на Неве. Внезапно вспыхнувший мятеж Кронштадтского гарнизона нарушил планы «OK» и других белогвардейских организаций. Однако упускать инициативу они не хотели, направив в крепость из Финляндии группу эмигрантов, среди которых не последнюю роль играл упомянутый ранее капитан 1 ранга П. Вилькен. Степень его участия отражена в статье правительственной газеты «Известия», подготовленной на основе допросов мятежников. «При первых выстрелах в Кронштадт явился барон Вилькен, — написано в статье, — и предложил вооруженную силу в количестве до 800 человек, состоящую из царских офицеров»^[859].

Уже после ликвидации мятежа П. Вилькен пытался использовать бежавших в Финляндию «кронштадтцев» в подготовке новой попытки восстания в Петрограде и организовал переброску нескольких групп на советскую территорию.

В отчете ВЧК за май — июнь 1921 г. говорилось о раскрытии «Объединенной организации кронморяков», которая состояла из присланных П. Вилькеном участников мятежа^[860].

В 1921 г. в Петроград нелегально прибыл капитан 2 ранга Л. Сахаров, уже несколько лет работавший в организации «OK», причем непосредственно в ее Лондонском центре. Он имел задачу проинспектировать состояние подпольных структур «OK» в городе после раскрытия Петроградской боевой организации^[861].

Л. Сахаров доложил по возвращении, что сеть «OK» в городе и на Балтийском флоте не пострадала, но ее пришлось временно законспирировать. «Необходима еще более строгая конспирация», — констатировал ревизор^[862].

В письме П. Вилькена в Лондон, в центр «OK», мы находим также информацию о нелегальном переходе советско-финской границы сотрудником «OK» — старшим лейтенантом Федоровым (псевдоним «Ферин»). Он подпольно работал в Москве и Петрограде с 1920 г. и поддерживал связь с организацией морских офицеров Балтфлота^[863].

Глава «OK» старший лейтенант А. Абаза запросил у Совета русских послов 90 тысяч фунтов стерлингов для продолжения активной деятельности разведорганизации, и в частности на усиление подпольного центра в Петрограде. Однако «держатели» царских финансовых средств за границей отказали ему, что привело к сворачиванию всех проектов «OK» к концу 1921 г.^[864].

И тем не менее А. Абаза намечал сохранить линии связи с Советской Россией и даже предполагал завербовать адмирала Е. Беренса, состоявшего для особых поручений при РВСР и выезжавшего по поручениям Л. Троцкого в заграничные командировки^[865].

В фондах Государственного архива РФ нам удалось обнаружить подтверждение факта переговоров А. Абазы с адмиралом, однако их результат неизвестен^[866].

Зато совершенно определенно можно говорить о вербовке чекистами в конце 1921 г. одного из сотрудников «OK» в Париже или Берлине. Он обрисовал полную картину деятельности организации за границей и назвал всех ее членов из числа офицеров царского флота. К огорчению оперативных работников ВЧК, агент не имел доступа к точным данным о связях «OK» с моряками, продолжавшими службу на Балтийском и Черноморском флотах, но подтвердил, что они имеются и что связь организована через Ригу, Ревель и Гельсингфорс^[867].

Приведенные выше факты свидетельствуют о том, что ВЧК имела сведения о наличии контактеров организации «OK» среди бывших офицеров флота и не могла допустить повторения в том или ином варианте кронштадтских событий на кораблях и в береговых частях Балтийского флота. Иначе говоря, Кронштадтский мятеж, участие в нем корабельных и штабных офицеров, а также разведывательно-подрывная деятельность организации «OK», тесная связь ее с англичанами вынуждали чекистов принимать упреждающие меры. А отсутствие детальной, персонифицированной информации приводило к массовым операциям.

Еще в ходе подавления Кронштадтского мятежа Ф. Дзержинский отдал распоряжение своему заместителю — начальнику Особого отдела ВЧК В. Менжинскому — инициировать созыв военно-морского совещания для организации высылки из Питера в Одессу и Мариуполь тысяч моряков и принятия мер по их обезвреживанию^[868].

В число высланных вошло и много бывших офицеров.

Симптомы подготовки восстания наблюдались и в морских частях на севере страны, где на службе находились бывшие белые офицеры, активно контактировавшие с английскими интервентами, участвовавшие в 1918 г. в антибольшевистском перевороте. Тогда все вооруженные силы Северной области возглавил капитан 1 ранга Г. Чаплин, который позднее был награжден англичанами орденом «За выдающиеся заслуги»^[869].

Чтобы не допустить второго Кронштадта, 8 апреля 1921 г. Особый отдел Охраны северных границ приступил к изъятию всех бывших белых флотских офицеров. Планировалось всех изъятых направить в Москву для фильтрации и решения их дальнейшей судьбы. Информируя об этом председателя ВЧК, начальник Особого отдела (он же и председатель Архангельской губернской ЧК) З. Кацнельсон предупреждал своего руководителя о неизбежном конфликте с начальником Морских сил Республики, т. к. практически все корабли оставались без командного состава^[870].

Военное ведомство, как и предполагалось, не согласилось со столь радикальными мерами. Заместитель председателя РВСР Э. Склянский поручил политическому управлению Беломорья принять участие в операции чекистов, однако направлять в Москву лишь тех офицеров, политическая благонадежность которых вызывает сомнение^[871].

Тогда Ф. Дзержинский приказал Особому отделу Охраны северных границ ограничиться только бывшими белыми офицерами, но при этом незамедлительно привести в исполнение приговоры в отношении ранее осужденных за контрреволюционную деятельность^[872].

В течение лета 1921 г. работа по морским офицерам набирала обороты. Президиум ВЧК постоянно напоминал местным аппаратам о существующей опасности и отчитывал за медлительность в принятии мер. Помощник начальника Особого отдела ВЧК А. Артузов ориентировал своих коллег в Петрограде, что из-за границы поступает информация о возможном выступлении подпольных антибольшевистских групп. Он требовал «срочно подтянуть и проверить работоспособность петроградских чекистских организаций, усилить их работниками»^[873].

Ставилась также задача усилить работу по бывшим офицерам в Кронштадте. Через несколько дней (13 августа) уже заместитель председателя ВЧК И. Уншлихт включился в переписку. Он телеграфировал полномочному представителю ВЧК в Петрограде В. Панкратову. «Президиум ВЧК, — указывалось в документе, — предлагает принять экстренные и решительные меры предупреждения матросских выступлений в Петрограде и Кронштадте и констатирует, что эти меры до сего времени не приняты… несмотря на прямые указания Президиума ВЧК»^[874].

В трехдневный срок предписывалось изъять всех морских офицеров (прежде всего проходящих службу на действующих судах), подозреваемых в неверности Советской власти, «обратив особое внимание на артиллеристов и командиров, умеющих управлять судном». Всех арестованных следовало отправить в Москву. О результатах проводимой работы В. Панкратову приказано было ежедневно докладывать в ВЧК.

Активные действия чекистов в отношении морских офицеров основывались на информации, полученной в ходе разработки дела «Петроградской боевой организации». Правительственная газета «Известия ВЦИК» 31 августа 1921 г. сообщала о раскрытии в Петрограде заговора. А несколькими днями раньше по постановлению Петроградской ГубЧК были расстреляны, как участники заговора, более шестидесяти человек^[875].

Среди них были бывшие мичманы флота: командир подводной лодки «Тур» А. Мациевский, стажер на этой же подлодке Н. Кушевич, минер с эсминца «Азард» Г. Золотухин, С. Романов и Г. Пихмовский^[876].

В октябре за участие в организации расстреляли В. Таганцева («ПВО») и начальника Управления военно-морских учебных заведений адмирала С. Зарубаева^[877].

На явочной квартире морского офицера Г. Дмитриева чекисты пытались арестовать его сослуживца по Балтийскому флоту Г. Старка, прибывшего из Финляндии. Однако он сумел бежать, убив двух сотрудников Особого отдела^[878].

Заметим, что Г. Дмитриев (бывший флаг-интендант штаба БФ), Г. Старк, а также лейтенант флота П. Лебедев, арестованный на квартире мичмана Г. Золотухина, имели отношение к разведывательной организации «OK».

В ночь с 21 на 22 августа 1921 г. чекисты провели массовые аресты командного состава Морских сил Балтийского моря (МСБМ), сотрудников штаба и других учреждений Морских сил Республики. Была учреждена Центральная фильтрационная комиссия (ЦФК), у которой на учете находилось (только по Петрограду и Кронштадту) 977 человек, из них 783 являлись офицерами флота и бывшими гардемаринами.

По данным историка С. Зонина, 360 военнослужащих флота в ходе фильтрации подверглись аресту^[879].

Командующий БФ M. Викторов и его начальник штаба Л. Галлер, осознав произошедшее, подали рапорт на имя командующего Морскими силами Республики А. Немитца. Однако документ ему вручен не был, т. к. адмирал выехал в командировку на Черноморский флот.

Под давлением руководства Балтфлотом главный комиссар Морских сил Республики И. Сладков направил 15 октября письмо Л. Троцкому с просьбой вернуть в МСБМ 97 бывших офицеров, крайне необходимых для кораблей и частей. Одновременно к А. Артузову обратился и комиссар штаба МСБМ Г. Галкин. Он полагал возможным пересмотреть решение об аресте некоторых офицеров.

В октябре 1921 г. помощник главнокомандующего по морской части Э. Панцержанский подписал приказ о создании аттестационной комиссии для проверки знаний и, что самое главное, политической благонадежности всех лиц, пребывающих в распоряжении строевого управления Морских сил.

При назначении его командующим Флотом Республики в ноябре 1921 г. Э. Панцержанский имел беседы с председателем СНК В. Лениным и председателем РВСР Л. Троцким, перед которыми поставил вопрос об освобождении арестованных офицеров. В справке для указанных государственных деятелей о состоянии командного состава он резюмировал: «На основании изложенного ходатайствую: а) о немедленном освобождении всех лиц комсостава, которым не инкриминируется никаких преступлений… д) в частности, ходатайствую об освобождении лично мне известных заключенных военных моряков, в свое время доказавших совместной со мной службой в Красном флоте честное и преданное отношение к делу»^[880].

Л. Троцкий не решался дать согласие на предложение Э. Панцержанского, но направил его справку на заключение заместителю председателя ВЧК И. Уншлихту. Чекисты не торопились с рассмотрением данного вопроса, поэтому председатель РВСР предложил обсудить на Политбюро неправомерные действия ВЧК и крайнюю необходимость освобождения арестованных. Первого декабря 1921 г. Политбюро заслушало вопрос «об арестованных военморах Балтфлота». С сообщениями выступили комиссар при помощнике по морским делам главнокомандующего В. Зоф, помощник начальника Особого отдела ВЧК А. Артузов, а также Ф. Дзержинский^[881].

По итогам состоявшегося обсуждения Политбюро приняло решение создать комиссию для устранения противоречий, возникших между чекистами и военными. От ВЧК в ее состав вошел только А. Артузов, зато от флота были включены В. Зоф и Г. Галкин. Кроме того, возглавить работу комиссии поручили давнему оппоненту чекистов, наркому юстиции Д. Курскому. Таким образом, можно утверждать, что Л. Троцкий не только являлся инициатором постановки вопроса о морских офицерах, но и повлиял своим авторитетом на персональный состав комиссии. Однако это не означает, что он действительно переживал за судьбу арестованных. Председателя РВСР значительно больше волновала активность чекистов в войсках и их неподотчетность руководству военного ведомства. Далее мы увидим, что именно этим мотивировалась позиция Л. Троцкого. Чекисты задевали его самолюбие, посягали на безраздельное управление армией и флотом, ослабляя, в конечном счете, его позиции в Политбюро ЦК РКП(б) при постепенно разворачивающейся борьбе за власть.

На стороне Л. Троцкого, вероятнее всего, стоял и В. Ленин. Ведь именно в этот день, 1 декабря, на вечернем заседании Политбюро он представил проект постановления о ВЧК, который предусматривал реформу чекистского ведомства^[882].

Проект приняли в виде директив специальной комиссии. Предусматривалось: «а) сузить компетенцию ВЧК, б) сузить право ареста», таким образом происходило «изменение в смысле серьезных умягчений»^[883].

Интересные данные о работе комиссии Д. Курского приводит историк ВМФ С. Зонин, хотя при этом и не дает ссылку на источник, откуда он почерпнул свою информацию. И тем не менее она заслуживает внимания, поскольку вписывается в контекст взаимоотношений моряков и особистов в тот период. Выясняется, что А. Артузов после первого заседания связался по телефону с Ф. Дзержинским и по его распоряжению отказался от возвращения арестованных офицеров флота на корабли и в учреждения РККФ, согласившись лишь на освобождение части моряков из-под ареста. В итоге, комиссия пришла к выводу о возможности освобождения 283 человек, однако на флот пока направлялись только 37 бывших офицеров. Еще 69 предназначались в береговые части. Запрещалось служить в Петрограде и вообще на Балтийском флоте 91 ранее арестованному^[884].

Интересна реакция Л. Троцкого на результаты работы комиссии. Выступая с заключительным словом на 2-й конференции коммунистических ячеек военно-учебных заведений и отвечая на обвинения одного из присутствующих — слушателя Академии Генштаба, кавалера ордена Красного Знамени М. Кучинского в том, что «посадили-де в тюрьму моряков-предателей, а т. Троцкий хочет вернуть их в академию», председатель РВСР пояснил свою позицию. «Этот вопрос у нас разбирался в Центральном комитете партии, — говорил Л. Троцкий, — была создана особая комиссия под председательством т. Курского, который не моряк, как вы знаете, он у нас народный комиссар юстиции и старый партийный работник, комиссия с участием моряков, чтобы те, вызванные исключительными обстоятельствами, суммарные аресты, где много было ошибок, пересмотреть. Из этих арестованных подавляющее большинство уже освобождено. Некоторая часть… возвращается в Петроград, и, по-видимому, кое-кто возвращен будет в академию. Разумеется, комиссия работает с участием чекистов, которые отнюдь не заинтересованы, как, впрочем, и мы с вами, в том, чтобы пускать в морское ведомство наших врагов»^[885].

Вопрос о возвращении на флот бывших офицеров рассматривался и в ходе работы специальной комиссии Политбюро (В. Антонов-Овсеенко, И. Уншлихт, В. Зоф и А Халадов), направленной в Кронштадт для предотвращения возможных волнений среди моряков^[886].

Пускай и не без шероховатостей, но процесс освобождения арестованных моряков продолжался, а конфликт военного и чекистского ведомств по этому вопросу постепенно затухал. Однако в феврале 1922 г. обстановка вновь накалилась из-за ареста Всеукраинской ЧК нескольких десятков офицеров на Черноморском флоте. Командование Морских сил Республики и ЧФ категорически протестовало, поскольку заменить арестованных было некем^[887].

Заметим, что о политической надежности или ненадежности офицеров речь вообще не шла. Военные ссылались лишь на отсутствие других, профессионально подготовленных кадров.

И вновь, как и в 1921 г., жесткую позицию по отношению к мероприятиям чекистов занял Л. Троцкий. Он не хотел и слушать, что Всеукраинская ЧК действовала без соответствующей санкции ГПУ и даже вопреки специальному указанию об обязательном согласовании арестов среди комсостава флота с Особым отделом ВЧК^[888].

Созданная в декабре 1921 г. морская часть ОО ВЧК еще только налаживала систему контроля. Не был назначен ее руководитель, способный влиять на ситуацию, воздействовать на такую авторитетную в ВЧК фигуру, как председатель ВУЧК В. Манцев^[889]. Бесконтрольным действиям последнего благоприятствовала реформация ВЧК в Москве все руководители чекистского аппарата были поглощены решением важнейших вопросов в связи с созданием Госполитуправления, определением компетенции новой структуры.

И все же управу на украинских чекистов нашли, большинство арестованных офицеров освободили и не препятствовали их дальнейшей службе на Черноморском флоте.

Однако взаимные упреки военных и чекистов по поводу их отношения к бывшим морским офицерам продолжались, рабочие встречи не приносили результата. Поэтому, по предложению заместителя председателя ГПУ И. Уншлихта, 21 сентября 1921 г. Политбюро вновь возвращается к вопросу «о моряках»^[890].

Члены Политбюро приняли решение о создании комиссии под председательством начальника Политического управления РВСР В. Антонова-Овсеенко, с участием полномочного представителя ГПУ в Петрограде С. Мессинга и секретаря Северо-Западного бюро ЦК РКП(б) Н. Комарова.

В связи с данным заседанием Политбюро важно подчеркнуть некоторые обстоятельства. Во-первых, «вопрос о моряках» инициировало ГПУ. Во-вторых, позицию чекистов отстаивали И. Уншлихт и начальник Особого отдела Г. Ягода. От военных присутствовал только С. Данилов — комиссар Штаба РККА. В. Антонов-Овсеенко, заместитель председателя РВСР Э. Склянский и сам Л. Троцкий находились в отпуске. Руководство флота не знало о предполагаемом обсуждении положения с командными кадрами. В-третьих, согласно постановлению Политбюро, комиссии предлагалось начать работу незамедлительно и сторонник чекистской линии С. Данилов должен был подменить отсутствующего в Москве начальника Политического управления.

А если учесть, что Н. Комаров до назначения секретарем Севзапбюро ЦК РКП(б) длительное время был начальником Особого отдела и председателем Петроградской губернской ЧК, то становится понятным доминирующее положение чекистов в комиссии, предопределившее направление ее деятельности, будущие выводы и решения.

О таком повороте дела комиссар Морских сил Республики В. Зоф телеграфно проинформировал Л. Троцкого, а затем, по указанию последнего, направил ему записку с более подробным изложением ситуации.

Заканчивая свою записку, В. Зоф констатировал: «…несмотря на все попытки с моей стороны в Москве и со стороны руководящих опытных работников Балтфлота в Петрограде установить постоянные нормальные отношения в работе Морведа с органами ГПУ, со стороны последних до сего времени наблюдается явно предвзятое отношение к флоту. Разработка собираемых органами ГПУ сведений, а также все операции с его стороны во флоте проводятся без ведома Морведа — вследствие чего и проистекают все ошибки и промахи»^[891].

Реакцию председателя РВСР можно было спрогнозировать. На его последующие действия наложило отпечаток и то обстоятельство, что Политбюро на заседании 28 сентября приняло проект постановления ВЦИК о расширении полномочий ГПУ. Ему разрешалось выносить внесудебные решения, а также предоставлялось право ссылки и заключения в концлагерь до 3-х лет. По делам о шпионаже и о политических преступлениях ограничивалось ведение прокурорского надзора^[892].

Л. Троцкий, получив записку В. Зофа, в тот же день выразил свое отношение к происходящему в заявлении на имя И. Сталина и требовал ознакомить с ним всех членов Политбюро и Ф. Дзержинского. Суть заявления сводилась к тому, что чекисты не уведомляют руководство Морского ведомства о ведении разработок по комсоставу и даже о намеченных операциях, связанных с арестами. Все это он оценил как «полную ненормальность и неправильность работы органов ГПУ»^[893].

Отсутствуя в Москве в период работы комиссии В. Антонова-Овсеенко, Л. Троцкий не знал, что оперативные действия чекистов были согласованы с Генеральным секретарем ЦК РКП(б) И. Сталиным. Поэтому Ф. Дзержинский ответил лично наркому по военным и морским делам и указал на целесообразность узнать у генсека о причинах, побудивших дать то, а не иное направление делу о моряках. Возмутившись позицией Ф. Дзержинского, Л. Троцкий потребовал от Секретариата ЦК РКП(б) поставить вопрос о работе ГПУ на ближайшем заседании Политбюро. В свою очередь председатель ГПУ проинформировал партийное руководство, что, согласно ранее принятому решению, сам он уезжает в отпуск и забирает с собой начальника Особого отдела Г. Ягоду. Он рекомендовал пригласить на заседание своего заместителя И. Уншлихта, полностью посвященного в проблему с моряками.

С учетом изложенного, Политбюро постановило отложить заседание, а на следующее кроме И. Уншлихта вызвать также полномочного представителя ГПУ в Петрограде С. Мессинга и члена Реввоенсовета Балтфлота В. Наумова^[894].

Л. Троцкий, в итоге, добился того, что Политбюро на заседании от 26 октября 1922 г. признало ошибкой ГПУ неосведомление политического руководителя БФ В. Наумова о получении новых сведений, касающихся настроений матросов и комсостава флота. И. Уншлихту было предложено представить членам Политбюро справку о причинах ареста морских офицеров. Кроме того, ГПУ было рекомендовано вместе с соответствующими органами военного и военно-морского ведомств разработать в недельный срок конкретные формы взаимной информации и совместной работы^[895].

Чекисты пошли навстречу военным и даже согласились с тем, что проекты необходимых документов разработают последние. Флотские комиссары уложиться в недельный срок не успели, но 4 ноября 1922 г. направили свои предложения членам РВСР. Поручалось, в частности, пересмотреть ранее существовавшие документы о контактах политработников с особыми отделами, поскольку в них предлагалось всем военным органам оказывать содействие чекистам, но не были прописаны права комиссаров, политуправлений и отделов. В. Антонов-Овсеенко даже подготовил проект совместного приказа РВСР и ГПУ. В нем читаем следующее: «1. Обязать начальников особых отделов периодически делать личный информационный доклад по политической линии члену Реввоенсовета; 2. Для выяснения состояния войск и разработки соответствующих вопросов членам РВС по политической линии созывать периодические совещания с начальниками политотделов и особых отделов; 3. В случае необходимости произвести аресты среди комсостава или политсостава, начальник особотдела обязан предварительно ставить об этом в известность вышестоящего комиссара»^[896].

Л. Троцкого такой документ устроил, и уже через несколько дней заместители председателя РВСР (Э. Склянский) и ГПУ (И. Уншлихт) подписали совместный приказ № 2521/471^[897].

К массовым арестам бывших морских офицеров ГПУ — ОГПУ больше не прибегало почти пять лет. Однако это не означало, что чекисты ослабили агентурно-оперативную работу в их среде. Был заведен ряд персональных разработок, которые, по мере складывания группировок моряков, объединились. К примеру, в начале 1924 г. комиссар дивизиона тральщиков БФ сообщил особистам о подозрительном поведении бывших офицеров во главе с командиром одного из кораблей Гулькевичем, и Особый отдел отреагировал заведением уголовного дела.^[898]

В апреле, с согласия Реввоенсовета ЛВО, чекисты арестовали 14 человек из вышеуказанной группировки. Полномочный представитель ОГПУ в ЛВО С. Мессинг сообщил в КРО и ОО ОГПУ, что «все… арестованные — бывшие кадровые офицеры, дворяне, характеристики политические даны отрицательные»^[899].

Чекисты подробно фиксировали реакцию бывших офицеров флота на важные политические события и на этой основе брали в изучение отдельных прошедших по сводкам лиц. Так, в докладе Особого отдела ОГПУ «О состоянии Военно-морского флота», датированном 1 марта 1924 г., отмечалось: «Смерть т. Ленина на весь личный состав флота произвела удручающее впечатление. Военно-морская масса, несмотря на злорадство некоторого неблагонадежного элемента по поводу смерти т. Ленина, ответила тесной сплоченностью вокруг коммунистической партии… К наиболее неблагонадежному элементу, который проявил себя во время траурной демонстрации, относятся следующие лица: ком. нач. академии Винтер и преподаватели академии Гончаров, Петров, Клодо, Удимов и Винблат, которые открыто радовались смерти т. Ленина, сочиняли всевозможные анекдоты, а также говорили: „Теперь посмотрим, чья возьмет, так как власть исключительно держалась на т. Ленине, а теперь, раз его не стало, остальные разбегутся, как бараны“»^[900].

Еще год Особый отдел ОГПУ обобщал всю проделанную работу по комсоставу флота и дал оценку сложившейся ситуации. «По имеющимся у нас сведениям, — отмечалось в документе, — подтвержденным рядом агентурных разработок, бывшие морские офицеры, как находящиеся сейчас на службе в Красном флоте, так и вне его, являются наиболее сознательным и активным контрреволюционным элементом, имеют широкие связи как с заграничными белоэмигрантскими центрами, так и со штабами и разведками иностранных государств…»^[901]

Далееуказывалось на внешнюю лояльность бывших офицеров Советской власти, но одновременно подчеркивалась тенденция их к группированию, внедрению морских традиций и ритуалов царского флота, а также настраивание личного состава против политработников. Констатировалась хорошая осведомленность английской и финской разведок о советском военно-морском флоте, в связи с чем на отдельных морских офицеров падало подозрение.

Исходя из результатов анализа, ОГПУ (в лице помощника начальника Контрразведывательного и Особого отделов Р. Пиляра) дало распоряжение активизировать агентурную работу среди «бывших», выделить и вновь внимательно изучить материалы всех ранее проведенных по ним дел (оперативных и следственных), не допускать подозрительных лиц в заграничные плавания и командировки, плотнее увязать разработки эмигрантских морских центров по линии Иностранного отдела с мероприятиями внутри страны.

К почтотелеграмме Р. Пиляра прилагалась справка «О заграничных белоэмигрантских морских центрах», составленная на основе сообщений агентуры ИНО ОГПУ^[902].

Реакция на телеграмму последовала незамедлительно. Уже в январе 1925 г. пятое отделение КРО ПП ОГПУ в ЛВО в контакте с особистами Балтфлота завело агентурное дело «Моряки». Его основой послужили материалы Иностранного отдела о наличии устойчивых связей членов Парижского «Морского союза» с бывшими сослуживцами в Ленинграде и Кронштадте. Чекисты установили фамилии двух курьеров, однако задержать их не смогли. Кроме того, арестованный монархист, бывший полковник В. Архипов на следствии показал о наличии подпольной организации среди командиров флота, существующей с 1918 года, и о навербованных тогда английским военно-морским атташе Ф. Кроми офицерах.

Чекисты начали поиск с изучения 350 дел Центральной фильтрационной комиссии, работавшей в 1921–1922 гг., и отобрали из них материалы почти на 30 человек для дальнейшей проработки.

Возможность выйти на организацию появилась в ходе операции по выводу в СССР Морозова — финского шпиона, бывшего комиссара Чудской флотилии, уведшего ее к белым в 1919 г. Однако при аресте в марте 1925 г. он скончался от сердечного приступа. Единственное, что выяснили оперработники, — это то, что Морозов ранее несколько раз бывал на советской территории и в Ленинграде встречался с командиром учебного судна «Трефалев» — бывшим офицером П. Постельниковым^[903].

Для его разработки и дальнейшего выхода на организацию сотрудники ОГПУ завербовали двух бывших офицеров.

К удивлению чекистов, оба командира рассказали об участии в 1918 г. в некой морской подпольной организации под руководством адмиралов А. Развозова и М. Бахирева, имевших отношение к упоминавшейся организации «OK»^[904].

Но завербованные моряки утверждали, что организация прекратила свое существование после окончания Гражданской войны^[905].

В то же время они назвали нескольких бывших офицеров, также занимавшихся антисоветской деятельностью в 1918–1919 гг. Пришлось подключать Особый отдел Черноморского флота, так как нити потянулись на юг.

По ходу дела чекисты уточняли оперативную базу поиска. Так, в середине июня 1926 г. они суммировали информацию о командном составе боевых судов и штабов Балтийского и Черноморского флотов. Из 64 человек 60 являлись бывшими офицерами, 56 происходили из дворян. Всего 4 командира состояли в большевистской партии. Среди 60 моряков из числа комсостава и предстояло вести работу. Однако необходимо было учесть также, что еще несколько десятков человек в разные годы были уволены с военной службы. Сведения о них направили в органы ОГПУ по месту их жительства. Таким образом, можно говорить о более чем ста фигурантах агентурного дела «Моряки»^[906].

В мае 1926 г. разработка подошла к своей финальной стадии. Сигналом к началу ее реализации послужили данные, добытые Разведывательным управлением Штаба РККА, о намеченной англичанами на июнь массовой диверсионной операции, включавшей объекты БФ и ЧФ. В свою очередь, особисты заострили внимание наркома по военным и морским делам К. Ворошилова на ряде аварий, произошедших на кораблях и подозрительных в плане диверсий.

В середине мая состоялось совещание у К. Ворошилова, по результатам которого для проверки собранной информации на Черноморский флот выехали помощник начальника ОО ОГПУ Л. Залин, начальник Разведупра Штаба РККА Я. Берзин и представитель Политического управления Анскин. В Ленинград отправился заместитель Особого и по совместительству Контрразведывательного отдела Я. Ольский.

Обе комиссии пришли к выводу, что ожидать массовых выступлений на флотах нет оснований, однако налицо несколько группировок бывших офицеров, отдельные члены которых участвовали в 1918–1920 гг. в противобольшевистских организациях и некоторым образом причастны к авариям на кораблях и судах.

С целью разгрома потенциально опасных группировок было принято и утверждено К. Ворошиловым решение о проведении арестов и дальнейшей разработки дела следственным путем^[907].

Кроме этого, предлагалось провести чистку комсостава БФ и ЧФ, решительнее выдвигать на ответственные должности краскомов, назначать их командирами боевых кораблей.

14 июня 1926 г. заместитель председателя ОГПУ и начальник Особого отдела Г. Ягода доложил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) о намеченной операции. Его информацию приняли к сведению и согласились с групповыми арестами^[908].

Полномочное представительство ОГПУ в ЛВО арестовало 25 человек из числа бывших офицеров флота, как состоявших на военной службе, так и уволенных в запас^[909].

По ответвлению дела «Моряки», в рамках разработки под названием «Боевое ядро», арестовали 13 действующих командиров и запасников на Черноморском флоте^[910].

В ходе следствия удалось доказать причастность арестованных к подпольной сети бывшего английского военно-морского атташе в Петрограде Ф. Кроми, организации «OK» и другим подпольным группам. Однако следователи констатировали, что их враждебная деятельность имела место лишь в годы Гражданской войны. Отдельным фигурантам инкриминировали наличие несанкционированной командованием переписки с заграницей.

Тем не менее из числа арестованных на Балтфлоте 7 человек приговорили к расстрелу, 4 — к десяти и 8 — к пяти годам лагерей^[911].

По Черноморскому флоту 5 человек получили по десять лет лагерей, 3 — по пять и еще 4 подследственных — по три года. Один бывший офицер был выслан на Урал сроком на три года^[912].

Что же касается чистки командного состава флота, то ее необходимость подтвердила комиссия под руководством заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта. Основанием к чистке являлось следующее: «Наличие во флоте на высших должностях… бывших кадровых офицеров… породило и способствует сокрытию во флоте целого ряда отрицательных явлений. Главнейшие из них: 1. Стремление высшего командного состава кораблей и их соединений к кастовой замкнутости, высокомерное и даже презрительное отношение его к краснофлотцам; 2. Неприязненное отношение старых специалистов к выдвиженцам революции и краскомам, стремление „затирать“ и подрывать авторитет последних; 3. Попытка со стороны высшего комсостава сохранить и „культивировать“ во флоте многочисленные патриархальные традиции… 4. Высокомерное отношение к армейским частям и работникам…»^[913] И чистка состоялась.

Данные, обнаруженные нами в архиве ФСБ РФ, подтверждают выводы исследователей истории ВМФ М. Морозова и К. Кулагина о том, что к началу 1930-х годов число военспецов на флоте постепенно свелось к минимуму. Они концентрировались, в основном, в военно-учебных заведениях. Тех же, кто получил первый офицерский чин в 1916–1917 гг., можно было с большой натяжкой считать профессионалами, низкий уровень их знаний и отсутствие достаточного практического опыта с неизбежностью приводило к серьезным издержкам в боевой подготовке флота в межвоенный период^[914].

На рубеже 1930–1931 гг. по бывшим морским офицерам было возбуждено несколько уголовных дел в связи с якобы имевшими место фактами вредительства. Органы ОГПУ арестовали тогда председателя Научно-технического комитета (НТК) Морских сил РККА Н. Игнатьева, начальника одного из управлений MC M. Петрова, начальника штаба MC БФ А. Тошакова, начальника Военно-морской академии профессора Б. Жерве.

По данным Особого отдела БФ, за период с декабря 1930 по январь 1931 г. на флоте подверглись аресту 38 бывших офицеров. На Черноморском флоте под следствием оказались командир дивизии крейсеров Г. Виноградский, командир дивизиона эсминцев Ю. Шельтинга, командиры подводных лодок К. Немирович-Данченко, Б. Сдастников, В. Юшко и некоторые другие бывшие офицеры^[915].

Судебной коллегией ОГПУ указанные лица были приговорены к различным срокам заключения, а трое — к высшей мере наказания. Однако здесь следует учитывать, что осуждение еще не означало немедленного приведения приговора в исполнение, как это однозначно представляет в своих монографиях историк Н. Черушев. Во многих случаях он сознательно останавливается на мерах наказания по приговору и не пишет о дальнейшей судьбе приговоренных, чтобы усилить эмоциональное воздействие на читателей. А историческая реальность была иной. Приведем на сей счет данные Е. Шошкова, опубликованные им в исследовании «Репрессированное Остехбюро»^[916].

Таблица 2

Данные о морских офицерах, репрессированных в 1930 -31 гг.

ФИО	Должность	Дата ареста	Мера наказания	Реальное исполнение наказания
Эверлинг А. В.	Начальник отдела опер, упр. MC РККА	11.10.1930	3 года ИТЛ	Досрочно освобожден 14.08.1931
Эмме В. Е.	Член минной секции НТК MC РККА	20.01.1931	10 лет ИТЛ	Досрочно освобожден 16.01.1932
Ломан Г. В.	Пом. нач. отдела технического управления ВМС	4.08.1930	—	Освобожден 30.12.1931
Озеров Г. М.	Главный инженер завода «Двигатель»	7.08.1930	10 лет ИТЛ	Досрочно освобожден 14.03.1932
Гончаров А. Н.	Нач. факультета Военно-морской академии	14.10.1930	10 лет ИТС	Досрочно освобожден 18.07.1931
Гарсоев А. Н.	Командир дивизиона подводных лодок	19.01.1931	3 года условно	Освобожден 15.06.1931
Кимбар Ю. Ю.	Председатель минной секции НТК MC РККА	13.03.1930	10 лет ИТЛ	Досрочно освобожден 11.02.1932
Власьев Н. И.	Нач. технического управления MCРККА	5.04.1930	3 года ИТЛ	Досрочно освобожден в 1931
Игнатьев Н. И.	Председатель НТК MC РККА	5.04.1930	ВМН с заменой 10 лет ИТЛ	Досрочно освобожден в январе 1934
Жерве Б. Б.	Нач. Военно-морской академии	Февраль 1930	—	Освобожден в 1931

Начальник артиллерии береговой обороны Черного моря бывший офицер Г. Четверухин, арестованный 30 сентября 1930 г. и приговоренный к десяти годам ИТЛ, уже 29 декабря этого же года был освобожден. Судя по его воспоминаниям, освободили в тот день и многих других командиров Морских сил РККА^[917].

В рассматриваемый нами период большинство репрессированных не только было освобождено, но и вновь принято на военную службу, правда, не на командные должности, а на административные и профессорско-преподавательские^[918].

Безусловно, мы не пытаемся оправдать репрессии 1930–1931 гг. в отношении бывших офицеров, в том числе и флота. Вместе с тем считаем, что, исследуя судьбы пострадавших (в большинстве своем пострадавших невинно), нельзя пренебрегать уже рассекреченными данными, доступными любому историку. Перечисленные нами выше, а также многие другие флотские офицеры были необоснованно осуждены и погибли позднее — в 1937–1938 гг., но это уже другая историческая ситуация.

В поле зрения ВЧК — ОГПУ постоянно находились военнослужащие и командиры запаса, получившие высшее военное образование в академии Генерального штаба при царском режиме либо при Временном правительстве. Сюда же следует отнести и большинство из тех, кто был причислен к Генеральному штабу в первые годы существования Советской власти.

Партийно-советским органам пришлось предоставить ответственные посты в молодой Красной армии именно бывшим генералам и офицерам Генерального штаба, учитывая их значительный опыт службы на самых важных должностях в штабах, административно-хозяйственных органах и в военно-учебных заведениях. Уже в течение первого года Советской власти на службе у нового режима находилось 679 выпускников Николаевской академии Генерального штаба^[919].

Однако, как совершенно справедливо отмечает в своем труде о «военспецах» военный историк А. Кавтарадзе, вопрос о привлечении бывших генералов и офицеров в Красную армию был слишком сложным и трудным в своем практическом преломлении. Поэтому неудивительны сомнения и возражения по данному вопросу у многих видных военных и партийных работников.

В одном из документов, составленном Н. Крыленко и Н. Подвойским, отмечалось, что привлечение офицеров старой армии передает «в бесконтрольное распоряжение бывших генералов» все ответственные посты и стратегические позиции, а вместе с ними и «право распоряжаться вооруженными силами Советской Республики». Авторы призывали к тому, чтобы если и давать полномочия «бывшим», то назначать их только на должности начальников штабов, военными консультантами в оперативный отдел, всегда ставить их в подчиненное положение и заставлять «чувствовать над собой палку»^[920].

В качестве этой самой палки использовались военные комиссары и сотрудники особых отделов. Оснований сомневаться в абсолютной лояльности генштабистов имелось достаточно. В период Гражданской войны имелось немало фактов измены командиров и штабных работников самого высокого уровня. В связи с этим упомянем статью Л. Троцкого «Красная армия в освещении белогвардейцев», где пространно цитируется попавший в руки большевиков доклад изменника, бывшего командира бригады Котомина колчаковскому командованию. В этом докладе есть специальный раздел «Генеральный штаб». По мнению Котомина, значительный процент генштабистов в Красной армии состоит в подпольной организации «Союз национального возрождения» и лишь немногие честно, за совесть служат новому режиму. «В общем, можно сказать, — пишет комбриг, — что большинство старших офицеров генштаба пристроились в тылу, только более молодые или добровольно, или по принуждению состоят на фронте»^[921].

По разные стороны фронта оказались офицеры и генералы Генерального штаба, близко знавшие друг друга в силу высокой корпоративности выпускников Николаевской академии, а в ряде случаев — связанные родственными узами. К примеру, генерал-майор Н. Махров добровольно вступил в Красную армию еще в апреле 1918 г., а его братья, тоже окончившие академию, служили у Деникина в Вооруженных силах Юга России^[922]. Брат полковника В. Моторного, занимавшего высокий пост во Всероссийском главном штабе, служил начальником штаба Саратовского фронта колчаковцев. У командующего 16-й армией (на 1920 г.) генштабиста Н. Соллогуба брат стал начальником штаба одной из польских дивизий. Подобного рода примеры можно продолжать. С точки зрения оперативных отделов ВЧК — ОГПУ, все указанные обстоятельства могли приводить к снижению уровня лояльности генштабистов в Красной армии большевистскому режиму, быть основой разного рода преступных действий. Ведь уже после окончания Гражданской и Советско-польской войн нелегально ушли за границу генералы-генштабисты И. Данилов и М. Фастыковский, Д. Долгов, П. Ягодкин, полковник Н. Десино^[923].

Большинство исследователей как у нас в стране, так и за рубежом придерживаются той точки зрения, что кадровые офицеры, и прежде всего офицеры Генштаба, служили в Красной армии «не за страх, а за совесть», руководствуясь исключительно патриотическими побуждениями. И с этим нельзя не согласиться, если понимать под этими движущими мотивами любовь к Отечеству как таковому, а не сочувствие идеологии большевизма. Добавим сюда чисто профессиональные соображения: кроме как воевать, руководить войсками, организовывать боевую и мобилизационную подготовку армии в мирных условиях, они ничего другого делать практически не умели, да и не хотели. Они желали определенного карьерного роста и статуса, дающего если уж не старые привилегии, то во всяком случае разрешение многочисленных социально-бытовых проблем. Но то, что статус и уверенность в хорошей перспективе революция у них отняла, не добавляло добрых чувств к новому режиму. Упоминавшийся уже нами бывший полковник Г. Гирс в своих рассуждениях о настроениях многих крупных военных в 1920-е годы подчеркивал крайнее недовольство генералитета и высшего офицерства многократным появлением в большевистской печати статей и заметок, в которых говорилось о «царских генералах и прочей сволочи». По словам бывшего полковника, угнетало их также и чувство поднадзорности, контроль политаппарата. «Этот контроль, — продолжал он, — являющийся неудачным на данном этапе революции, рассматривался везде с оттенком раздражения и приводил в негодование офицерство»^[924].

Введение новой экономической политики в 1921 г. и ее вполне успешное развитие породило у генштабистов и многих других бывших офицеров уверенность в мирном изжитии большевизма, полном отказе партийно-советской элиты от коммунистических форм хозяйствования и неизбежности перерождения Советского государства в демократическую республику. Однако ожидания не оправдались, и с началом индустриализации, а еще более при проведении коллективизации враждебность к большевистскому режиму усиливалась. Хорошо образованные, отличавшиеся (в большинстве своем) достаточной широтой взглядов, самостоятельностью суждений и оценок, многие генштабисты готовы были при благоприятных условиях (интервенция иностранных государств, широкомасштабные крестьянские выступления и т. д.) встать на сторону сил, противостоящих Советской власти. Но готовность не означала активные подготовительные действия, а выражалась в оценках при обсуждении политической ситуации в ходе «приватных» встреч вне службы.

Все указанное выше мы находим в собственноручных показаниях многих генштабистов, арестованных в конце 1930 — начале 1931 гг. Известный военный ученый, бывший Генерального штаба генерал-майор А. Снесарев добавил еще одну важную, на наш взгляд, деталь — некий страх возмездия со стороны интервентов и белоэмигрантов за службу Советской власти. Это чувство усиливалось к концу 1920-х годов, особенно в связи с «военной опасностью» и с ослаблением (по их оценкам) прочности ВКП(б), как основы существования режима, из-за раскола на «левых», «правых» и «центристов»^[925].

Анализ сохранившихся в архиве ФСБ РФ документов, имеющих отношение к бывшим генштабистам, показывает, что у чекистов были все основания вести разработку отдельных офицеров и осуществлять мониторинг деятельности и политических высказываний генштабистских кругов в целом. Больше всего органы госбезопасности опасались так называемой «технической» измены с их стороны.

Начало такому пониманию внутренней угрозы со стороны выпускников Николаевской академии положил еще в 1919 г. тогдашний заместитель начальника Особого отдела ВЧК И. Павлуновский. Впервые он обнародовал свою «оперативную теорию» в декабре 1919 г. на 1-ом Всероссийском съезде политработников Красной армии. Суть ее заключалась в реально возможных попытках генштабистов захватить в свои руки все управление Вооруженными силами Республики. При этом даже самые активные и сообразительные комиссары не смогут проконтролировать действия военспецов по нанесению ущерба строительству армии, управлению ее в военное и мирное время. В итоге, по мысли И. Павлуновского, армия не будет способной защитить большевистский режим и, что еще опаснее, сама может диктовать условия партийно-государственному руководству.

Более подробно он изложил свои взгляды в основном докладе на Первом съезде особых отделов, состоявшемся в конце декабря 1919 г. И. Павлуновский дал характеристику контрреволюционного движения в России, сопоставив его с различными этапами развития Красной армии. Из всех угроз безопасности РККА он выделил именно «техническую измену», охарактеризовав ее как захват реальными или потенциальными сторонниками белогвардейцев командных высот в армии и на флоте, проведение ими действий, направленных на развал военного аппарата, подрыв боеготовности частей и соединений. В этой связи докладчик настаивал на усилении информационной работы среди военспецов и особенно генштабистов через специально завербованных осведомителей^[926].

Нет сомнений в том, что свою «теорию» И. Павлуновский вывел из опыта работы по раскрытию заговора в Полевом штабе РВСР в июле 1919 г., когда был арестован даже главнокомандующий Красной армией И. Вацетис, бывший Генерального штаба полковник^[927].

В работе по генштабистам и вообще по бывшим офицерам чекисты особо выделяли факты их объединения, причем основания для объединения не играли определяющей роли. Сотрудники ВЧК — ОГПУ, исходя из опыта Гражданской войны, были уверены, что в итоге «бывшие» так или иначе перейдут к политически активной деятельности, направленной на нанесение ущерба Советской власти. Таким образом, группировки бывших офицеров определялись как потенциальная угроза, которую следовало минимизировать агентурно-оперативными и административными мерами.

В приказе ГПУ № 7 от 10 марта 1922 г. «О текущем моменте и задачах органов ГПУ по борьбе с контрреволюцией» отмечались выявленные намерения эмигрантских структур монархической и кадетской ориентации сплотить и завоевать верхушки Красной армии и Флота — военспецов для своих выступлений и шпионажа. «Особенно много опасений, — указывалось в документе, — внушают для нас штабы и флот, где главным образом сосредоточено кадровое офицерство»^[928].

Исходя из этого, ГПУ приказывало всем чекистским органам обратить особое внимание на комсостав, в особенности на «бывших» генштабистов, и усилить среди них агентурную работу. Как основу вербовки бывших офицеров Особый отдел ГПУ предлагал использовать идею о том, что «Советская власть есть фактически национальное государство, и долг каждого патриота защищать свою родину от покушений иностранцев и их агентов»^[929].

Одновременно категорически запрещалось подталкивать секретного сотрудника из «бывших» к проявлению индивидуальной инициативы при работе по военспецам, «так как такая разработка может легко перейти в провоцирование группы лиц, вовлекаемых агентом в активную работу, в то время как эта группа самостоятельно организацию не создала бы…»^[930].

Если в процитированном нами документе о группировках говорилось лишь вскользь, то 1 сентября 1922 г. ГПУ издало специальный приказ о наблюдении за командным составом. Приказом объявлялась детальная инструкция, в которой пункт № 26 полностью посвящался организации работы по группировкам командного и административного состава. «Задача особых отделов, — указывалось в инструкции, — кроме выявления персональных преступников заключается также в общем наблюдении за возникающими группировками лиц комсостава, могущими при случае причинить тот или иной вред Красной армии»^[931].

Внешне группировки имели вид компаний для времяпровождения, картежной игры, коллективного «саморазвития», но чекисты фиксировали и опасные для армии симптомы. Эволюцию политических настроений в некоторых объединениях комсостава из числа «бывших» достаточно верно, на наш взгляд, обрисовал один из секретных сотрудников Центрального аппарата ОГПУ, бывший старший офицер Генерального штаба, весьма критически оценивший положение в Красной армии и не скрывавший своих взглядов перед оперативными сотрудниками. Он расчленил процесс на 7 стадий: 1. Возникновение сомнений в рациональности и полезности проводимых партией и правительством мероприятий; 2. Недовольство ими, т. к в понимании бывших офицеров эти меры угрожают безопасности Отечества, а также личному благополучию и жизни военспецов; 3. Начинаются «шушуканья» и попытки сориентироваться в ситуации за счет получения более полной информации; 4. Думающие люди начинают искать более тесного контакта с лицами, которые могут лучше разбираться в обстановке; 5. На основе контактов определяются единомышленники; 6. Единомышленники начинают строить прогноз последующих событий внутри страны и за ее границами, идет обмен мнениями; 7. Вырабатываются возможные меры по выходу из сложного положения страны, создаются разного рода программы и планы действий.

Изучение нами ряда оперативных и уголовных дел на бывших офицеров и генералов Генерального штаба, в том числе арестованных в 1930–1931 гг. в ходе массовых операций, в основном подтверждает размышления секретного сотрудника. А это, в свою очередь, позволяет понять, почему чекисты прибегали к активным действиям в виде арестов, обысков, выемок корреспонденции и т. д. и пытались уже в ходе следствия доказать хотя бы объективную сторону совершенных подследственными деяний в ущерб Советской власти. Ведь задача перед сотрудниками ВЧК — ОГПУ состояла в том, чтобы не допустить реализации враждебных намерений «бывших» на практике. Отсюда — слабая доказательная база, нарушение следственных процедур, применение психологического, а иногда и физического давления на арестованных. Все это не оправдывает тех, кто сознательно создавал липовые дела, какими бы мотивами они ни руководствовались. Вместе с тем, общее негативное отношение к «бывшим» в 1920-1930-е годы накладывало отпечаток на всю оперативную и следственную деятельность органов госбезопасности, а порой трагическим образом отражалось на отдельных представителях указанной категории людей.

Возвращаясь к группированию офицерства, еще раз подтвердим: оно являлось реальным фактом, хотя далеко не все группировки перерастали в антисоветские (чаще пассивные и лишь иногда активные). Вот, к примеру, как шел этот процесс в Петроградском, а затем Ленинградском военном округе. Точная процедура комплектования комсостава в начале 20-х годов еще не была установлена, и окружное начальство само решало, кого и куда назначить. При помощи бывших генштабистов — начальников мобилизационного и командного отделов штаба округа (Эндена и Шахтахтинского) было осуществлено массовое возвращение в Петроград офицеров, служивших там при старом режиме, в том числе и гвардейских полков. «Такой порядок подбора, — вспоминал позднее начальник 5 отдела штаба ЛВО, бывший гвардейский полковник Д. Зуев, — привел в армии к развитию семейственности, личным группировкам… всецело способствовал созданию „местных вождей“ и значительно дезорганизовывал дисциплину в среде начсостава и сводил на нет значение аттестационной системы»^[932].

Безусловно, взирать на это безучастно органы госбезопасности не могли. Потенциальная угроза была налицо, и далеко не только в ЛВО.

Вот почему в конце 1924 года Контрразведывательный отдел завел дело «Военные круги», впоследствии переименованное в «Генштабисты»^[933].

Сразу подчеркнем, что данное дело являлось агентурно-наблюдательным (АНД), т. е. по нему не предполагалось проведение каких-либо активных мероприятий. Мы не нашли в деле планов оперативных действий, протоколов допросов, объяснений и т. д. Таким образом, основной целью АНД «Генштабисты» было накопление данных о взглядах «бывших», их позиции по актуальным международным и внутренним вопросам (политическим, экономическим, военным), наблюдение за процессом зарождения и развития группировок.

Мы посчитали не просто уместным, но крайне необходимым дать вышеизложенное разъяснение, поскольку в целом ряде монографий и статей, затрагивающих вопрос о бывших генштабистах, дело подается как некая специальная операция, запланированным итогом которой явились аресты многих фигурантов в 1930–1931 гг.^[934]

В меморандуме по делу, составленном в сентябре 1926 г., указывалось следующее: «Наша контрразведывательная работа в настоящее время заключается в создании условий, при которых была бы возможность непрерывного и полного освещения настроений и деятельности как кругов старого Генштаба в целом, так в особенности образовавшихся в его среде группировок, а также выявления возможных связей представителей ГШ с русскими эмигрантскими кругами и иностранными представителями, дабы иметь возможность своевременно пресечь с их стороны антисоветские выступления»^[935].

Прежде всего, чекистов интересовала реакция генштабистов на осложнения во внешнеполитической сфере, усиление военной угрозы, действия оппозиции внутри ВКП(б), чистки комсостава, на реорганизацию органов военного управления и учебных заведений, сокращение штатов и изменения в денежном содержании.

Активизация работы по АНД «Генштабисты» в конце 1926 г. была непосредственно связана с обострением конфронтации с Англией и возможной войной. В ОГПУ стали поступать многочисленные сигналы об изменении в поведении многих генштабистов, о достаточно быстрой трансформации содержания приватных бесед и дискуссий, о попытках выработать свою позицию на случай начала внешней агрессии и массовых крестьянских выступлений. «Мир Европы, — позднее заявлял, к примеру, А. Снесарев, — от критических слов и политических надежд должен был перейти к каким-то действиям, будет ли это война и интервенция того или другого типа или, наконец, более тесная и, тем самым, реальная блокада… Подобное роковое нависание грядущих грозных действий со стороны Европы… возводило зревшую в нашем сознании мысль о непрочности Советской власти на степень почти полной уверенности»^[936].

Секретный сотрудник Контрразведывательного отдела ОГПУ «Кудрявцев», побеседовав по заданию чекистов со многими генштабистами, сообщил, что бывшие офицеры не боятся будущей войны и считают: ее неизбежным итогом будет падение власти коммунистической партии^[937].

Другой агент КРО довел до сведения своих кураторов неоднократно слышанные им слова бывшего генерала Н. Пневского: «Чем скорее произойдет экономическое и политическое окружение СССР, тем лучше, т. к. крах Советской власти неизбежен, как постройки, воздвигнутой на песке»^[938].

Подытоживая проведенную кампанию по изучению настроений в среде генштабистов, чекисты вывели некую трехчленную формулу их рассуждений: разрыв отношений — война — переворот. Более подробно данная формула описывалась в одной из обзорных сводок по АНД «Генштабисты»: «Культурная Европа (пока Англия, а в перспективе Франция, а затем и другие государства, в том числе и Германия), осознав невозможность иметь дело с СССР, разрывают с ней. Этот разрыв есть прелюдия к войне, которая должна, в силу низкой военной техники СССР и внутренних политических и экономических осложнений, вызванных войной, раз и навсегда покончить с большевиками»^[939].

Такой сценарий обсуждался практически во всех сложившихся к концу 1927 г. группировках генштабистов и вообще бывших офицеров.

Во взаимосвязи с реакцией на «военную угрозу» изучалось и мнение генштабистов о деятельности оппозиции в ВКП(б). На протяжении 1926–1929 гг. секретным сотрудникам из числа бывших офицеров и генералов не раз ставилась задача выяснить, что думают проходящие по делу лица об оппозиции, не намерены ли они в какой-либо форме поддержать Л. Троцкого. В итоге выяснилось, что основная масса генштабистов настроена юдофобски и только поэтому более склонна положительно оценивать шаги, предпринимаемые И. Сталиным и его ближайшим окружением, отдавая при этом должное заслугам Л. Троцкого в деле создания Красной армии и привлечения в ее ряды военных специалистов. Особое внимание чекистов обратил на себя бывший Генерального штаба генерал-майор П. Сытин, обозначенный в АНД «Генштабисты» псевдонимом «Историк». Дело в том, что он был в достаточно близких отношениях с давним оппозиционером А. Шляпниковым, являвшимся в годы Гражданской войны членом Реввоенсовета Южного фронта, которым командовал П. Сытин^[940].

Заместитель начальника КРО ОГПУ С. Пузицский еще в октябре 1926 г. дал указание «проинтервьюировать „Историка“, а также ряд крупных контрреволюционных военных и гражданских персонажей по их взглядам на оппозицию и сторонников ЦК»^[941].

Как явствует из полученных чекистами сообщений, П. Сытин однозначно считал, что партия разваливается, а в итоге развалится и СССР. Ему вторил И. Вацетис. А бывший генерал С. Добророльский полагал абсолютно реальным (как результат внутрипартийной борьбы) начало новой гражданской войны. Более того, он и некоторые другие генштабисты высказывали такое мнение: «…как только Советское правительство дотронется до Красной армии, ища в ней опору, то начнутся серьезнейшие события и положение… будет безнадежно, т. к. оно совершенно не знает состояние умов военного командования РККА»^[942].

Вот в этом-то генштабисты ошибались. Чекисты прилагали все усилия, чтобы контролировать «состояние их умов». Достаточно сказать, что на 109 проходящих по АНД «Генштабисты» лиц приходилось более 30 секретных сотрудников ОГПУ. В каждой из шести группировок, выделенных Контрразведывательным отделом, имелась агентура, способная освещать происходящее в них^[943].

Такой плотный охват чекистским вниманием офицерских объединений следует рассматривать как положительное явление. Возможность перепроверять получаемую информацию и основывать на ней вполне объективные выводы позволяла не прибегать в течение 1924–1930 гг. к массовым арестам. Так, например, в конце 1927 г. в одном из обзоров контрразведчики отмечали отсутствие антисоветской активности бывших генштабистов и то, что в их группировках не просматривалось четких организационных форм^[944]. Такой вывод удалось сделать, только проанализировав большое количество сообщений секретных сотрудников.

Перелом в сложившейся ситуации произошел во второй половине 1930 г., когда накопилось достаточно много информации об ужесточении отношения многих бывших генштабистов к Советской власти. И связано это было прежде всего с линией руководства страны на сплошную насильственную коллективизацию села, с политикой уничтожения кулачества как класса. Генштабисты, как, впрочем, и другие бывшие офицеры, а в определенной части даже «краскомы», справедливо полагали, что «крестьянские настроения» захлестнут Красную армию, подорвут ее и без того невысокую боеготовность и в итоге приведут к поражению в случае войны. На этом основании чекисты расценивали реакцию объектов АНД «Генштабисты» как поддержку «правого уклона» в ВКП(б) в лице А. Рыкова, Н. Бухарина и других известных партийных и государственных деятелей. «Правые» тенденции проявлялись и в Штабе РККА, на что обратили внимание фигуранты дела. Чекисты выявили тяготение представителей некоторых наблюдаемых ОГПУ группировок генштабистов к начальнику 5-го Управления Штаба РККА С. Богомягкову. Как показал на допросе в январе 1931 г. А. Лингау, бывший генерал царской, а затем колчаковской армии, преподаватель Военной академии С. Богомягков был ярым противником коллективизации, противопоставлял сталинистам деятелей «правой оппозиции» и оценивал последних достаточно высоко. Он рассказывал в своем окружении о «завещании В. Ленина», где якобы рекомендовалось предоставить больше власти в стране именно А. Рыкову и Н. Бухарину^[945].

При этом необходимо подчеркнуть, что С. Богомягков не проходил по делу «Генштабисты», не примыкая ранее ни к одной из группировок, не был он замечен и в разговорах на политические темы. Пример с С. Богомягковым свидетельствовал о многом, и прежде всего о том, что высший комсостав РККА далеко не во всем поддерживал курс ВКП(б) и лично И. Сталина, молчаливо соглашаясь с доводами «правых».

Реакция на информацию о позиции начальника 5-го Управления Штаба Красной армии последовала незамедлительно: С. Богомягков был снят со своей должности и направлен в Житомир командовать стрелковым корпусом. В начале 1931 г. его арестовали в ходе следствия по делу «Весна».

На данном деле следует остановиться более подробно ввиду важности его для нашего исследования и в связи с разноречивыми публикациями, появившимися в последнее десятилетие.

С приходом к власти в Польше летом 1926 г. Ю. Пилсудского и установлением в стране диктатуры режима «санации» («оздоровления» — A. З.) отношения Польши и СССР резко осложнились. Сгладить напряженность призваны были беседы и переговоры вновь назначенного посланника РП в СССР С. Патека с руководством НКИД. Они продолжались в течение весны — осени 1927 г., но успеха не принесли. Выявилось главное непреодолимое разногласие: Польша исключала возможность если не заключения пакта с СССР, то, во всяком случае, вступления его в силу до подписания нашей страной соответствующих пактов с лимитрофами (Латвией, Эстонией, Финляндией). Польша отказывалась включить в договор статью о неучастии в группировках, враждебных другой стороне^[946].

В ОГПУ от источников в Иностранном отделе стали поступать тревожные сведения. Вот, к примеру, что сообщалось в сводке от 16 августа 1928 г., озаглавленной «Подготовка восстания на Украине»: «В планы Англии входит, воспользовавшись осложнениями между Польшей и Москвой, вызвать одновременно польско-советскую войну. С этой целью проводится подготовка УНРовского восстания на Украине. В 1927 г. англичане передали полякам 100 тысяч фунтов стерлингов в распоряжение Пилсудского для подготовки организации восстания на Украине»^[947].

Далее разведчики утверждали, что уже разработан план восстания, начало которому положили бы боевые действия перешедших советскую границу петлюровских отрядов. Затем в дело должны были вступать некоторые части Красной армии, дислоцированные на Украине и обработанные в антибольшевистском духе. ИНО ОГПУ установило факт переноса восстания из-за болезни Ю. Пилсудского до весны 1929 г.^[948]

Подобного рода сообщений внешнеполитической разведки было немало. Все они незамедлительно докладывались высшему политическому руководству страны и, безусловно, влияли на принятие важных решений в международной и внутриполитической сфере. Вот почему мы не можем согласиться с мнением исследователя советско-польских отношений О. Кена об искусственном нагнетании «военной тревоги» И. Сталиным и его ближайшим окружением с весны 1929 г., кульминация которой пришлась на март 1930 г.^[949]

Другое дело, давала ли разведка объективную информацию, не «заглатывала» ли она подготовленную противником дезинформацию? Определить это еще долго не представится возможным из-за отсутствия за указанный период рассекреченных материалов советской внешнеполитической разведки и соответствующих документов английских и французских спецслужб, а также важнейших блоков дел 2-го отдела польского генштаба.

Что касается контрразведывательных аппаратов ОГПУ и прежде всего КРО и ГПУ УССР, то они не могли не принимать превентивных мер по срыву возможного восстания.

Прежде всего, были активизированы закордонные разработки, связанные с проникновением в агентурную сеть польской разведки штаба УНР. Один из чекистских агентов из числа бывших офицеров, ранее уже внедренный в число информаторов 5-й экспозитуры 2-го отдела ПГШ, в очередной раз нелегально прибыл в Польшу и был принят для личного доклада одним из наиболее доверенных людей Ю. Пилсудского — полковником Ю. Беком. Последний дал нашему агенту (представлявшему легендированную КРО ГПУ УССР повстанческую организацию — A. З.) инструкции по подготовке восстания и проведению шпионской деятельности^[950].

Поляки организовали секретному сотруднику и ряд встреч с представителями правительства УНР для проработки координации совместных действий.

С помощью курьеров поляки переправили в распоряжение легендированной организации полтора пуда перексилиновых шашек и партию револьверов^[951].

Всеговорило о переходе подготовки восстания в более активную фазу. Опасения чекистов усилились, когда было выявлено хищение со склада 20-го стрелкового полка 7-й территориальной дивизии 327 винтовок и трех пулеметов^[952].

И это при том, что планом восстания, утвержденным поляками и УНРовцами, предполагался захват Батуринского лагеря, состоявшего из частей 7-й дивизии. Незамедлительно проведенная чекистами массовая операция в районах формирования указанного соединения позволила изъять у терармейцев и их родственников 1652 единицы оружия^[953].

Реальные факты убеждали руководство украинского ГПУ, что далеко не все участвующие в «легенде» секретные сотрудники добросовестно сотрудничают с органами госбезопасности, а возможно даже являются двурушниками, подставленными польской разведкой. В одном из документов, подготовленных в конце ноября 1930 г. контролировавшим развитие разработки оперуполномоченным 1-го отдела Особого отдела ОГПУ В. Осмоловским отмечалось, что «по ликвидированным делам арестовано 17 секретных сотрудников, дезинформировавших наши органы»^[954].

К сожалению, в подавляющем большинстве это были бывшие офицеры, имевшие многочисленные связи с отставными и действующими военнослужащими из командного состава. А поскольку арестованным доверия уже не было, то и их знакомых взяли в активную агентурную разработку под общим названием «Весна» («Штаб повстанческих войск левобережья»). Вскоре арестовали бывшего штабс-капитана Я. Обмача и бывшего командира радиобатальона Г. Гордиенко. Последний дал показания о существовании в Киеве контрреволюционной организации из числа преподавателей военной школы имени С. Каменева и военруков гражданских вузов. Ее руководителями назывались бывший Генерального штаба генерал-майор В. Ольдерогге и полковник С. Добровольский.

Соответствующие докладные записки по делу «Весна» были направлены в Москву, и их рассмотрели непосредственно председатель ОГПУ В. Менжинский и его заместитель Г. Ягода. Поскольку нити от киевской организации тянулись якобы в Москву и другие крупные военные гарнизоны, В. Менжинский проинформировал об этом генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина. «По данным ОГПУ, — писал его председатель, — все контрреволюционные организации и группировки стремятся проникнуть в Красную армию… За последнее время нами выявлено много подобных повстанческих группировок, связанных с Красной армией, о чем будет составлен специальный доклад. Считаю необходимым представить Вам сообщение о подобной организации, открытой Украинским ГПУ, представляющей выдающийся интерес»^[955].

Вот так «выдающимся» делом было названо еще только разворачивающееся следственное производство и агентурная разработка «Весна». После такого доклада у руководства ОГПУ уже не оставалось возможности «дать задний ход». Этого бы И. Сталин не простил.

Председателя ГПУ УССР В. Балицкого вызвали для личного доклада в Москву и одобрили его работу. Далее за подписью В. Менжинского последовал ряд указаний. Так, 6 ноября 1930 г. украинским чекистам предписывалось провести ликвидацию (путем арестов — A. З.) всех разрабатываемых по делу «Правобережной контрреволюционной организации» и обеспечить «максимально глубокое интенсивное следствие в расчете добиться выявления конкретных фактов активной польско-петлюровской работы»^[956].

Предлагалось также арестовать бывших белых офицеров. С отчетом о проделанной работе 15 октября в Москву обязан был прибыть начальник Секретно-оперативного управления ГПУ УССР и одновременно начальник Особого отдела УВО И. Леплевский. 11 октября 1930 г. последовало еще одно указание В. Менжинского. Он положительно оценил начатые мероприятия, однако отметил при этом, что по делу «Весна» вскрылась неблагополучная обстановка с обслуживанием частей и учреждений Красной армии. Другими словами, председатель ОГПУ выразил недовольство особистами, которые «проморгали» деятельность контрреволюционных подпольщиков в РККА. Отсюда вытекали жесткие указания по изъятию из армии «сомнительного комсостава» с требованием обратить особое внимание на технические части и военно-учебные заведения. Массовые аресты должны были использоваться также и для «капитальной проверки, чистки и пополнения агентуры, особенно в Красной армии»^[957].

Согласно ныне опубликованным записям о посещении кабинета И. Сталина, председатель ОГПУ был у него с докладами 14 и 26 октября 1930 г.^[958].

И поскольку дело «Весна» представлялось на тот период наиболее значимым (по масштабам и потенциальной опасности задуманного «заговорщиками»), то можно однозначно утверждать, что речь на встречах шла и о нем либо только о нем. Через четыре дня со времени последней встречи с генсеком В. Менжинский подписывает телеграмму во все полномочные представительства ОГПУ с обзором уже полученных следственных материалов по делу «Весна». Он дает указание ГПУ Украины, согласованное, вероятно, с И. Сталиным, направить подробные ориентировки во все полпредства ОГПУ, а последним — развернуть самую активную и углубленную агентурную и следственную проработку всех связей фигурантов дела. О ходе работы местные органы были обязаны докладывать в ОГПУ ежедневно, внеочередными телеграммами^[959].

В. Менжинский решил направить В. Балицкому личное письмо, в котором «интеллигентно» подверг критике деятельность ГПУ Украины. Посетовав на то, что украинские чекисты, в отличие от ростовских, не сумели своевременно вскрыть ответвления «Шахтинского дела», он перешел к разработке «Весна». «Неужели же даже вскрытие Вами, — писал председатель ОГПУ, — большой военной организации не подсказало Вам, что разработка кулака на деревне, руководимого петлюровцами, при хорошем ведении дела приведет Вас к связи с Красной армией… Скажу Вам прямо, что подобное отношение к делу раскрытия контрреволюционных вредительских организаций я буду выжигать каленым железом»^[960].

В. Балицкий не замедлил с ответом и уверил, что сделает все возможное для устранения недостатков. Он сообщил также о «значительном развороте военно-повстанческой организации и больших успехах по этому делу»^[961].

Маховик репрессий заработал на полную мощь, все сомнения были отброшены в сторону.

Арестованных в обязательном порядке допрашивали о наличии связей в Москве и других крупных городах. Как только следователи получали указанные сведения, о них незамедлительно информировали не только ОГПУ, но и лично И. Сталина. 15 февраля 1931 г. В. Балицкий направил телеграмму в адрес Генерального секретаря ВКП(б) с изложением показаний начальника оперативного отдела штаба УВО С. Ивановского, который утверждал, что «непосредственное руководство харьковской организацией осуществлял Московский центр»^[962].

Руководитель ГПУ УССР понял, чего от него хотят В. Менжинский и Г. Ягода. Уже на следующий день (16 февраля) он посылает в Москву очередной сборник копий показаний по делу «Весна». Впервые в переписке появляется указание на то, что «Весна» — это «Всесоюзная военно-офицерская контрреволюционная организация» (подчеркнуто нами — A. З.)^[963].

Одним из лидеров организации назывался крупный военный ученый, бывший генерал А. Снесарев, арестованный еще 27 января 1930 г., однако совершенно по другому делу и обвинявшийся в создании «Русского национального Союза» (РНС)^[964].

Более того, 13 августа 1930 г. А. Снесарев коллегией ОГПУ был приговорен к расстрелу с заменой на 10 лет концлагеря. В ходе следствия бывший генерал ничего не сказал об офицерской контрреволюционной организации. Чекисты даже не предпринимали усилий, чтобы выяснить это, т. к. показания А. Снесарева полностью совпадали с материалами агентурной разработки на «РНС» и АНД «Генштабисты». Ничего не сообщали о «Всесоюзной» организации и секретные сотрудники Контрразведывательного отдела ОГПУ из числа бывших генералов и офицеров, в частности близкий к А. Снесареву и многократно проверенный агент «Сергеевский» — Генерального штаба генерал-майор М. Фастыковский.

Позднее, будучи арестованным, М. Фастыковский писал следующее: «Когда А. Н. (резидент КРО ОГПУ Полев — A. З.) нанес на схему всех охваченных моей работой лиц, то получилась целая простыня, насколько, настолько широк был сделанный мною охват. Дальнейшее показало, что ни в отношении одного лица я в своей работе промашки не сделал»^[965].

Стремление украинских чекистов придать делу «Весна» всесоюзный масштаб в угоду В. Менжинскому и Г. Ягоде не встретило и не могло встретить понимания и поддержки у контрразведчиков и особистов из Центрального аппарата ОГПУ. Иначе они должны были бы расписаться в собственном провале, в том, что не сумели выявить «Московский центр», не говоря уже о его филиалах на местах. Поэтому в центральном аппарате ОГПУ критически отнеслись к показаниям арестованных (и агентов, и не имевших отношения к органам госбезопасности бывших офицеров) и не давали развернуть дело «Весна» в направлении вскрытия «всеохватывающей контрреволюционной повстанческо-шпионской организации», а предлагали глубже анализировать содержание протоколов допросов, перепроверять факты всеми возможными способами. Более того, отдельных арестованных стали вызывать в Москву для передопросов, на места стали выезжать бригады контролеров, включая и оперативных сотрудников, отвечавших в Особом отделе ОГПУ за организацию и проведение борьбы с польской разведкой, спецслужбами украинских националистических эмигрантских структур.

На допросе в 1938 г. куратор дела «Весна» В. Осмоловский вспоминал, что «развертывание следствия и вскрытие военно-офицерской организации… встретили бешеное сопротивление Ольского (начальника Особого отдела ОГПУ — A. З.)»^[966].

По мнению В. Осмоловского, Я. Ольский культивировал резко критическое отношение к делу «Весна» среди всех своих подчиненных. Позицию начальника полностью разделяли помощник по военной линии Л. Иванов и помощник по польско-украинскому направлению С. Фирин. Все указанные руководители лично передопрашивали привезенных в Москву арестантов и каждый раз вскрывали «липу». Обо всем этом Я. Ольский докладывал начальнику Секретно-оперативного управления ОГПУ Е. Евдокимову, который разделял взгляды особистов. С его согласия В. Осмоловского с группой сотрудников направили в Харьков. Результаты работы инспекторской бригады в ряде городов Украины и допросы фигурантов дела в Москве позволили прийти к крамольному в той обстановке выводу: отдельные объекты дела «Весна» действительно настроены негативно к Советской власти, критиковали некоторые решения партии и правительства, многие знают друг друга, однако организационно не связаны^[967].

ГПУ УССР, возмущенное такими оценками, сводящими на нет все усилия украинских чекистов по выполнению установок председателя ОГПУ В. Менжинского, довело свое мнение до генсека ЦК ВКП(б), акцентировав внимание И. Сталина на связях арестованных в управлениях РККА и военно-учебных заведениях в столице^[968].

На основе изучения материалов уголовных дел на известных чекистов Е. Евдокимова, Л. Бельского, Я. Ольского и других, а также делопроизводственной документации ОГПУ, можно сделать вывод о переходе борьбы группировок в руководстве ОГПУ в активную фазу именно на основе различия в подходах к оценке дела «Весна», проводимых в его рамках агентурных и следственных мероприятий.

По нашему мнению, события, происходившие с января 1931 г., предопределили появление феномена под названием «1937 год». На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 25 июля 1931 г. по предложению И. Сталина принимается решение о кардинальных перестановках в ОГПУ: заместитель наркома РКИ И. Акулов становится первым заместителем председателя, вторым — Г. Ягода, а третьим — В. Балицкий, возглавлявший до этого ГПУ Украинской ССР и претворявший в жизнь установки В. Менжинского по делу «Весна»^[969].

На этом же заседании Я. Ольского освободили от должности руководителя объединенного Особого отдела ОГПУ. Начальник Секретно-оперативного управления Е. Евдокимов, заместитель председателя ОГПУ С. Мессинг, полномочный представитель ОГПУ по Московской области Л. Бельский, поддерживавшие его, также лишились своих постов. В последующие месяцы были отправлены на периферию для дальнейшей службы почти все начальники отделений Особого отдела, который возглавил И. Милевский, усердно раздувавший дело «Весна», являясь начальником ОО Киевского военного округа^[970].

Политбюро не только разобралось с группой руководящих сотрудников ОГПУ, которые «распространяли… совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым делом“», но и дало соответствующий импульс в местные органы госбезопасности. В центральные комитеты национальных республик, крайкомы и обкомы ВКП(б) 10 августа 1931 г. было направлено специальное письмо. Его авторы (И. Сталин, Л. Каганович, Г. Орджоникидзе, А. Андреев и В. Менжинский) объясняли перемены в высшем эшелоне ОГПУ стремлением избавиться от носителей взглядов о «внутренней слабости» органов госбезопасности и «неправильности» линии их практической работы^[971].

Обратим внимание на то, что в письме не упоминалось дело «Весна», а шла речь о вредительстве в военном ведомстве. Поэтому можно обоснованно предположить негативную реакцию опальных чекистов и на другие дела, по которым проходили действующие либо отставные бывшие офицеры и генералы. Соглашаясь с предложениями об арестах «военспецов» и в ряде случаев даже инициируя их, Я. Ольский, Е. Евдокимов и некоторые другие руководители головных чекистских подразделений рассчитывали путем проведения следственных мероприятий подтвердить или опровергнуть добытую оперативным путем информацию. Вопрос о наказаниях арестованных через внесудебную процедуру Коллегии ОГПУ они не ставили, поскольку велики были сомнения в правдивости и объективности показаний многих фигурантов следственных дел. Зато И. Сталин, Л. Каганович, В. Менжинский и Г. Ягода не испытывали подобных сомнений.

Под вопросом остается позиция наркома по военным и морским делам, члена Политбюро ЦК ВКП(б) К. Ворошилова. С одной стороны, он присоединился к общему решению об изменениях в руководстве ОГПУ и о приходе на Лубянку инициаторов дела «Весна» (В. Балицкого и И. Леплевского), а также согласился с внесением изменения в положение об Особом отделе, которое ликвидировало право Реввоенсовета СССР давать задания чекистам и контролировать ход их выполнения^[972].

А с другой стороны, нарком являлся одним из инициаторов принятого 10 июля 1931 г. решения Политбюро, согласно которому «никого из специалистов (инженерно-технический персонал, военные…) не арестовывать без согласия соответствующего наркома… В случае же разногласия вопрос переносить в ЦК ВКП(б)»^[973].

Вероятно, не обошлось без участия К. Ворошилова и данное Г. Ягоде указание Политбюро подготовить обращение ко всем чекистам в связи со вскрытыми перегибами при производстве следствия в органах ОГПУ^[974].

Заканчивая рассмотрение дела «Весна» и его последствий, нельзя не упомянуть об обвинениях, выдвинутых некоторыми арестованными военными в отношении М. Тухачевского. Ему не приписывали ни шпионажа, ни подготовки повстанческих ячеек, ни организации вредительства. Речь шла ни больше ни меньше, как о бонапартистских устремлениях, логичным итогом развития которых являлся бы захват власти военными. Об этом в конце августа 1930 г. заявили на следствии по делу «Весна» достаточно близкие к М. Тухачевскому люди: бывшие старшие офицеры Генштаба, преподаватели Военной академии Н. Какурин и И. Троицкий. Чекисты их хорошо изучили в рамках АНД «Генштабисты», знали, что они входили в самый узкий круг доверенных людей «Красного Бонапарта»^[975].

Сообщенные Н. Какуриным и И. Троицким сведения подкреплялись показаниями бывшего офицера-генштабиста А. Бурова^[976].

10 сентября 1930 г. В. Менжинский направил доклад отдыхавшему на юге И. Сталину. «Я доложил это дело т. Молотову, — писал председатель ОГПУ, — и просил разрешения до получения Ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться Вашего приказа, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск»^[977].

К докладу (для убедительности) были приложены копии протоколов допросов Н. Какурина и И. Троицкого. Однако, несмотря на алармистские утверждения В. Менжинского, Генеральный секретарь не реагировал на представленные материалы две недели. Лишь 24 сентября 1930 г. он написал письмо, но не в ОГПУ, а члену Политбюро Г. Орджоникидзе и просил последнего оценить информацию из протоколов допросов. «Материал этот, как видишь, — писал И. Сталин, — сугубо секретный, о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из ряда правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено»^[978].

Как мы видим, у И. Сталина имелись некоторые сомнения в виновности М. Тухачевского. Генсек предложил отложить решение вопроса об его аресте до середины октября и обсудить его в узком кругу членов Политбюро. Об этом И. Сталин уведомил и В. Менжинского, порекомендовав пока «ограничиться максимально осторожной разведкой»^[979].

Отсутствие у «первого лица» готовности к принятию решительных мер руководство ОГПУ расценило как нежелание втягивать командующего ЛВО в следственные процедуры, и это сказалось на допросах ранее арестованных военнослужащих. Так, бывший начальник ПВО УВО С. Кремков информировал помощника начальника Особого отдела ОГПУ Л. Иванова о запрещении со стороны оперработников давать показания на М. Тухачевского^[980].

Несколько дней спустя, не дождавшись ответа, С. Кремков написал записку следователю Гирину, где сетовал на то, что «по вопросу о т. Тухачевском и его группе Вы не уполномочены со мною беседовать»^[981].

14 октября 1930 г. после возвращения в Москву генсек принял для срочного доклада В. Менжинского и начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского. Рассеять сомнения вождя они не смогли^[982].

В конце октября 1930 г., обсудив еще раз показания на М. Тухачевского, И. Сталин, Г. Орджоникидзе и К. Ворошилов решили поприсутствовать на очных ставках подозреваемого с его основными обвинителями — Н. Какуриным и И. Троицким. Последние дословно подтвердили данные ранее показания. Тогда члены Политбюро опросили находившихся в Москве видных военных деятелей: Я. Гамарника, И. Якира и И. Дубового. Вспоминая этот эпизод во время заседания Военного совета при НКО в июне 1937 г., И. Сталин воспроизвел поставленный перед указанными лицами вопрос: «Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага? Все трое сказали „нет“, это должно быть какое-нибудь недоразумение, неправильно»^[983].

Внеюридические действия членов Политбюро, занявшихся опросом высокопоставленных военных, и одновременное игнорирование показаний Н. Какурина, И. Троицкого, а также материалов очных ставок можно объяснить только одним: в конце 1930 г. И. Сталин не хотел избавляться от столь популярной в армии фигуры, как М. Тухачевский, и порождать у других крупных командиров РККА сомнения в их дальнейшей судьбе, что, несомненно, повлияло бы на политическую лояльность последних. Генсек не дал также указания развернуть уже имевшиеся показания на С. Каменева и Б. Шапошникова.

Полученные следствием материалы были отправлены в архив и оказались востребованными лишь в 1937 г.

Многие из арестованных по делу «Весна» и по другим делам, заведенным в конце 1930 — начале 1931 гг. следственным производством, были Коллегией ОГПУ и тройкой ГПУ УССР приговорены к исправительным работам на срок от 3 до 10 лет либо к ссылке. Однако уже в конце 1931 г. и в течение нескольких последующих лет они были освобождены из заключения и даже возвращены на службу в РККА на высокие должности. Часть бывших офицеров и генералов расстреляли. Так, всех бывших военнослужащих белых и националистических армий, арестованных в 1930–1931 гг. в Москве (31 человек), приговорили к высшей мере наказания, приведя приговор в исполнение^[984].

Больше повезло объектам АНД «Генштабисты» и разработки «Моряки»: они дожили до периода массовых репрессий в 1937–1938 гг., хотя их использовали уже не на командных должностях, а лишь в военно-учебных заведениях и технических управлениях.

По крайней мере, можно уверенно говорить, что вопрос о «военспецах» как злободневная задача для органов госбезопасности перестал существовать.

§ 4. Оказание органами ВЧК — ОГПУ помощи командованию в проведении военной реформы и реализации 1-й военной пятилетки

Победоносное окончание Гражданской войны и иностранной интервенции совсем не означало наступления длительного периода мирного развития нашей страны.

Государство находилось в кольце противников, которые, с одной стороны, реально опасались проникновения «большевистской заразы» и поддержки силами Красной армии революционных вспышек, а с другой, сами не прочь были предпринять военные операции, рассматривая как благоприятный фактор периодически осложнявшуюся социальную и экономическую ситуацию в СССР. Ощущение «осажденной крепости» прочно укрепилось в умах советского политико-государственного и военного руководства. Отсюда и пристальное внимание к состоянию обороноспособности, положению в армии и военной промышленности. А положение это было безрадостным, и исправлять его приходилось ценой неимоверных усилий, не исключавших, а зачастую предопределявших многочисленные ошибки и издержки. «Переход от войны к миру, — констатировал В. Ленин в своем выступлении на X съезде РКП(б), — потребовал таких потрясений, которые далеко и далеко не были нами учтены»^[985].

В циркулярном письме ЦК РКП(б) «О Красной армии» от января 1921 г. содержалось предостережение, относящееся к области военного строительства: «Каждый неосторожный шаг может оказаться роковым»^[986].

Но кто мог априори определить этот шаг? Ведь все приходилось делать впервые. Позаимствовать опыт создания армии мирного времени, но готовой к немедленному реагированию на угрозу территориальной целостности страны и новой власти, а также воссоздания в кратчайшие сроки военной промышленности было негде. Сюда следует добавить тотальную нехватку всех видов ресурсов, которую зачастую пытались компенсировать чрезмерным давлением на людей, включая и военнослужащих. Вот, к примеру, реакция председателя Совета труда и обороны, руководителя советского правительства В. Ленина на затруднения, возникшие по ходу сокращения Красной армии и частичной ее демобилизации: «Вся суть в том, что военная бюрократия желает сделать „по-хорошему“: вези на железных дорогах (демобилизованных — A. З). А на железных дорогах и 2 года проводят. „Пока“ давай одежу, обувь, хлеб. Надо в корне изменить: перестать давать что бы то ни было. Ни хлеба, ни одежи, ни обуви. Сказать красноармейцу: либо уходи сейчас пешком „без ничего“. Либо жди 1 год на 1/8 фунта и без одежи, без обуви. Тогда он уйдет сам и пешком»^[987].

Чуть раньше он же предложил Л. Троцкому «прикрыть» (с точки зрения снабжения углем) весь военный флот на год, отдав запасы на железные дороги и на фабрики. «Пусть флот пострадает, — писал В. Ленин, — а соввласть выиграет»^[988].

Сложение многочисленных факторов привело к тому, что специально назначенная ЦК РКП(б) комиссия констатировала в январе 1924 г.: «Красной армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная армия небоеспособна»^[989].

Требовалось кардинальное реформирование вооруженных сил и насыщение их новыми образцами оружия и боевой техники, а также выдвижение на ответственные посты в армии (как в строевых частях, так и в штабах) партийного командного и административного состава. Так считали участники пленума ЦК РКП(б), состоявшегося 31 марта — 2 апреля 1924 г.^[990]

Общий контроль за проведением реформы взяли на себя высшие партийные инстанции, а технология реализации замысла оставалась за военным ведомством. Отслеживать влияние «человеческого фактора» на проводимые мероприятия, нейтрализовать возможные негативные проявления, мешающие быстрыми темпами достигать поставленных целей, должны были партийно-политические органы и аппараты ГПУ — ОГПУ, причем последние действовали на основе только им присущих форм и методов. Напомним в связи с этим слова М. Фрунзе о роли чекистов, произнесенные на Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ в конце 1922 г.: «… на вас как раз, так как вы наши глаза, которыми мы прощупываем Красную армию, лежит ответственная задача — следить по своей линии за тем, чтобы требования командования везде и всюду встречали должное внимание, чтобы все требуемые 100 % работы были даны»^[991].

Своих установок M. Фрунзе не изменил, когда стал наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР.

Взглядам наркома вполне соответствовала теория «технической измены», которая в последующем трансформировалась в юридически закрепленную диспозицию статьи Уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за вредительство.

Теория «технической измены» появилась в конце 1919 г. Ее автором и активным проводником в жизнь являлся заместитель начальника особого отдела ВЧК И. Павлуновский. Его воззрения нашли свое отражение в докладе ВЧК Центральному Комитету РКП(б) в начале 1920 г. Уже тогда чекисты констатировали, что «„технический саботаж“, как его называют некоторые, существует и сейчас все внимание контрреволюции направлено сюда и надо ждать усиления и расширения этого метода»^[992].

Такого рода действий от комсостава РККА и руководящих кадров военной промышленности ожидали и белоэмигранты. Редактор издания «Белый архив» Генерального штаба полковник Я. Лисовой писал в 1926 г., обращаясь к известному советскому военному деятелю С. Каменеву что ждет от своего бывшего сослуживца конкретных вредительских действий в армии. «Вы выдерните какой-нибудь маленький, но главный винтик, — наставлял Я. Лисовой, — сломайте какую-нибудь сложную, но незаметную пружину, разведите в недоумении руками и заявите вашим совнаркомовцам — починить ее уже никак нельзя»^[993].

Подобного рода призывы были не единичны и, безусловно, воспринимались чекистами со всей серьезностью. Другого и быть не могло, поскольку «техническим вредительством» могли заниматься в основном «бывшие люди» — военные специалисты, инженерно-технический персонал экономических структур и, в частности, предприятий оборонной промышленности. Все «бывшие люди» рассматривались в 1920-1930-е годы как классово чуждые элементы, а посему, вне всякого сомнения, заинтересованные в ослаблении диктатуры пролетариата и Советской власти.

Во введенном в действие Уголовном кодексе (1922) имелась статья 63-я, предусматривавшая наказание за участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений или предприятий или использующей их для того же. Под контрреволюционной целью тогда понималось свержение завоеваний пролетарской революции^[994].

Как видим, закон предусматривал две формы вредительства: 1. Осуществляемое путем противодействия нормальному функционированию учреждений и предприятий; 2. Совершаемое путем использования учреждений и предприятий в антигосударственных целях. А субъективная сторона вредительства заключалась в имеющейся у лица контрреволюционной цели. Последнее являлось крайне важным в оперативной и следственной практике органов госбезопасности.

Однако в новой версии Уголовного кодекса (1926) определение вредительства претерпело некоторые изменения. Статья 58-7 определяла его, как «противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения и подрыва государственной промышленности, торговли и транспорта в целях совершения действий, предусмотренных ст. 58-1 (экономическая контрреволюция)»^[995].

Во второй части указанной статьи говорилось об ответственности за те же действия даже при отсутствии признаков ст. 58-1, «выразившиеся в сознательном неисполнении возложенных по службе обязанностей, заведомо небрежном их исполнении или осложнении той же деятельности излишней канцелярской волокитой и т. д. (саботаж)». Как мы видим, законодатель приравнял саботаж к вредительству.

В условиях «военной тревоги 1927 г.» Президиум ЦИК СССР своим секретным постановлением от 4 апреля внес существенные изменения в Положение о государственных преступлениях от 25 февраля 1927 г. К государственным преступлениям приравнивалась теперь «небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты…»^[996].

Этим же постановлением органам ОГПУ предоставлялось право внесудебного рассмотрения дел по указанным преступлениям. Постановление дало возможность расширительного толкования оснований ответственности за вредительство, что не замедлило сказаться на следственной работе и при принятии оперативных мер.

Еще одно обстоятельство, по нашему мнению, явилось предпосылкой к произволу в правоприменительной практике органов госбезопасности. Дело в том, что еще в июле 1923 г. председатель Верховного трибунала при ВЦИК и прокурор РСФСР Н. Крыленко, выступая на второй сессии ВЦИК 10-го созыва, заявил о необходимости внесения принципиальных изменений в 57 статью Уголовного кодекса. «Сейчас раздел о контрреволюционных преступлениях, — утверждал он, — признает контрреволюцией те преступления, которые были направлены на свержение Советской власти. Мы расширяем это понятие и предлагаем вставить в текст статьи кроме слова „свержение“ еще два слова: „подрыв и ослабление“ Советской власти…»^[997]

Н. Крыленко объяснил депутатам, что данное дополнение является насущной необходимостью для борьбы со скрытыми формами контрреволюционной деятельности, которые до известной степени возобладали. Чтобы смягчить возможные возражения присутствующих против достаточно расплывчатых понятий («подрыв и ослабление»), прокурор заверил, что в новой редакции статьи не будет высшей меры наказания — расстрела. Справедливости ради заметим, что семь лет спустя Н. Крыленко признал свою неправоту, однако это не могло повлиять на прекращение уже вошедшего в следственную и судебную практику широкого трактования состава контрреволюционного преступления^[998].

И тем не менее, как утверждает историк П. Соломон в своей книге «Советская юстиция при Сталине», статья о вредительстве применялась судами достаточно редко. Но обвинения во вредительстве стали почти обыденным делом (особенно при рассмотрении уголовных дел во внесудебном порядке Коллегией ОГПУ) после января 1928 г., когда Верховный суд СССР разъяснил, что доказательство контрреволюционного умысла впредь не является необходимым, когда речь идет о вредительстве^[999].

Таким образом, мы можем констатировать наличие правовой основы в юридических актах высших законодательных и судебных органов СССР периода 1920-1930-х годов для расширительного толкования понятия «вредительство» правоприменительными органами, включая и ОГПУ. Расплывчатость формулировок в диспозициях статей Уголовного кодекса («подрыв и ослабление Советской власти»), отсутствие необходимости доказывать прямой контрреволюционный умысел, а также низкий юридический, да и общеобразовательный уровень оперативного состава, одновременно исполнявшего обязанности следователей, при крайне политизированном отношении к «бывшим людям», оценка их как классово враждебных элементов, привели к созданию многих «липовых» дел по вредительству. Отметим однако, что отдельные фигуранты «вредительских» дел на самом деле совершали уголовно наказуемые деяния, как то: допускали преступную халатность, нарушали правила производства тех или иных работ и т. д., что приводило к ущербу для экономики, негативно сказывалось на обороноспособности страны.

Не заниматься разного рода нарушениями, не ставить специалистов промышленности и ответственных военных перед лицом угрозы наказания за саботаж, за бездумное расходование бюджетных средств, хищения, взяточничество, невыполнение требований технической безопасности означало провалить реформу Красной армии и реализацию первого пятилетнего плана строительства вооруженных сил, а следовательно, создавало угрозу существованию СССР. Допустить этого партийно-государственное и военное руководство не могло. Чекисты отрабатывали свою часть в области контроля за состоянием и реализацией намеченного и принимали зависящие от них меры, включая и репрессивные.

Ничем исключительным из общей практики «чрезвычайщины» действия чекистов не были. Поэтому нельзя согласиться с мнением некоторых исследователей истории нашей страны периода 1920-1930-х годов о том, что органы госбезопасности своими мероприятиями не укрепляли, а наоборот, снижали оборонные возможности СССР^[1000].

Рассмотрение деятельности органов ОГПУ в период проведения военной реформы и реализации первой военной пятилетки показывает, что чекисты, работая на основе принятых партийных решений, помогали командованию преодолеть возникавшие трудности, хотя и не всегда получая одобрение принимаемым мерам, поскольку эти меры затрагивали «человеческий фактор», могли повлиять на служебное положение и личное благополучие конкретных должностных лиц в военном ведомстве и оборонной промышленности.

Немного находилось тех, кто готов был взять на себя тяжкий труд реформ и форсированного развития вооруженных сил, а тем более нести персональную ответственность за состояние дел на том или ином участке.

Мы уже упоминали оценку состояния Красной армии и Флота, данную на пленуме ЦК ВКП(б) в 1924 г. В декабре 1926 г. высшее политическое руководство затребовало обстоятельный доклад о состоянии подготовки СССР к возможной войне. Основной вывод, сделанный в этом документе, начальник Штаба РККА М. Тухачевский повторил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б): «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных ресурсов едва хватит на первый период войны»^[1001].

Сложившаяся ситуация явилась результатом влияния многих факторов, в том числе трудностей, с которыми пришлось столкнуться при реформировании Красной армии. Ведь работа проводилась одновременно по широкому спектру вопросов: 1) мобилизационной и боевой подготовке РККА; 2) переходу на смешанную систему устройства армии (сочетание территориальных и кадровых соединений и частей); 3) организационно-штатным мероприятиям, включая внесение серьезных изменений в высшие органы управления и аппараты военно-окружного командования; 4) введению единоначалия; 5) изменению нормативно-правового базиса функционирования вооруженных сил; 6) обучению и переподготовке командного состава; 7) материально-техническому снабжению войск; 8) военно-научной работе, теории и практике военного искусства^[1002].

По указанным направлениям развивали свою деятельность и органы ОГПУ, обеспечивавшие безопасность РККА.

В плане оперативного сопровождения мобилизационного планирования чекисты определили свои задачи еще в начале реформы, развили и уточнили их в следующем году. На основе указаний Центра особые отделы округов издали соответствующие приказы. Вот как формировались задачи в приказе ОО МВО: «Директивой РВС СССР № 034033 от 20 октября 1925 г. приказано приступить к проработке нового мобилизационного расписания… Главнейшими задачами особорганов на местах, диктуемыми настоящими шагами в мобработе частей и учреждений являются: а) сугубое наблюдение за строгим соблюдением сроков, установленных календарным планом; б) наблюдение за обеспечением максимума секретности всех мобработ при разработке и последующем сохранении; в) наблюдение за правильностью определения УВК неблагополучных при мобилизации волостей данного уезда»^[1003].

В ходе проработки указанных задач чекисты вскрыли ряд серьезных нарушений, прежде всего в вопросе сохранения режима секретности. Об этом незамедлительно ставили в известность вышестоящие военные структуры для принятия необходимых мер.

Обобщенные результаты работы особые отделы 15 апреля 1926 г. доложили в ОО ОГПУ^[1004].

Особое внимание уделялось выявлению недостатков в развитии системы сохранения мобилизационных запасов, вскрытию нарушений, могущих привести к серьезным осложнениям в случае объявления мобилизации. Особенно активизировались чекисты по данному направлению в 1927 г., в «период военной тревоги». Они руководствовались в своей деятельности решениями, принятыми на самом высоком политическом уровне.

Известно, что Политбюро ЦК ВКП(б) на своем заседании 31 марта 1927 г. постановило: «…утвердить предложения совещания коллегии ОГПУ совместно с полномочными представителями и начальниками отделов о мерах борьбы с диверсией, пожарами, взрывами, авариями и пр. вредительскими актами…»^[1005].

Эти предложения базировались на оценках состояния накопления мобзапасов, их противодиверсионной и противопожарной защиты, приведенных на специально созванном по указанному вопросу оперативном совещании в ОГПУ еще 8 июля 1926 г. Основываясь на предварительно собранной информации, участники совещания констатировали: «Вопрос накопления мобилизационных запасов требует исключительного к себе внимания. Положение с таковым по всем видам в настоящее время совершенно неудовлетворительное, по некоторым видам (химические средства, авиация и пр.) самое серьезное»^[1006].

По мнению чекистов, нельзя было медлить с разработкой и утверждением реальной программы накопления мобилизационных запасов.

Выводы, сделанные на совещании, подкрепленные конкретными фактами, были доведены до ЦК ВКП(б) и руководства Штаба РККА. Поэтому можно утверждать, что, выступая на указанном выше заседании Политбюро в декабре 1926 г., М. Тухачевский использовал информацию чекистов для подкрепления своих неутешительных выводов. А руководство ОГПУ, в свою очередь, приказало подчиненным органам реализовать ряд важных мероприятий. В частности, необходимо было усилить работу по военной промышленности, проверив в месячный срок ее состояние, а также усилить агентурное наблюдение за накоплением мобилизационных запасов, «поведя решительную борьбу с особенно распространенными в этой области злоупотреблениями, бесхозяйственностью и нераспорядительностью»^[1007].

К марту 1927 г., т. е. к заседанию Политбюро, в органах госбезопасности подвели некоторые итоги проведенной работы, однако с учетом ситуации «военной тревоги» сосредоточились главным образом на противодиверсионной защите мобилизационных запасов.

На заседании Политбюро 31 марта 1927 г. был утвержден перечень мер «по борьбе с диверсией, пожарами, взрывами, авариями и прочими вредительскими актами», где предусматривалось создание постоянной комиссии при ОГПУ из представителей военного ведомства, органов госбезопасности, ВСНХ, НКПС и ВЦСПС. Аналогичные комиссии создавались и на местах при полномочных представительствах ОГПУ. Было признано необходимым упразднить вольнонаемную и ввести военизированную охрану на важных объектах, включая заводы оборонной промышленности, провести в советском порядке декрет о выселении с территории предприятий государственного значения и огнеавиаскладов военного ведомства всех посторонних лиц, обязать НКВМ ускорить окончание работ по приведению в порядок огнескладов.

Во втором разделе указанного перечня речь шла об усилении репрессий за халатность, за непринятие противопожарных и охранных мер с привлечением виновных к ответственности как по линии ОГПУ, так и по партийной. Особо следует отметить второй и третий пункты данного раздела. «Приравнять, — говорилось в нем, — небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы и пожары… к государственным преступлениям. Предоставить право ОГПУ рассматривать во внесудебном порядке вплоть до применения ВМН и с опубликованием в печати дел по диверсиям, пожарам, взрывам, порче машинных установок…»^[1008]

Именно с халатностью и нераспорядительностью, а не с диверсионно-вредительскими акциями иностранных спецслужб и антисоветских элементов внутри страны по большей мере приходилось сталкиваться чекистам в своей практическойдеятельности. Показательным в этом плане являлось уголовное дело в отношении начальника артиллерийского управления МВО А. Тысского, комиссара Артиллерийского управления МВО К. Виртемса и еще пяти их подчиненных. Созданная по настоянию особого отдела МВО секретная комиссия выявила массу злоупотреблений, преступной халатности в области хранения мобилизационных запасов по линии артиллерии. Составление мобилизационного плана АУ МВО А. Тысский доверил бывшему сослуживцу по старой армии Клевецкому, только что вернувшемуся из эмиграции и скрывавшему свою службу у белых. Комиссар АУ МВО К. Виртемс самоустранился от выполнения своих (в том числе и контрольных в отношении начальника и личного состава) обязанностей, занимался спекуляцией, распродавал имущество Артуправления.

Все это подтверждало агентурные материалы, полученные ранее особым отделом МВО, которые чекисты легализовали в ходе работы комиссии. В итоге, материалы проверки были направлены в военную прокуратуру МВО и все обвиняемые привлечены к ответственности по ст. 63 УК РСФСР (участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений…) и ст. 110 (злоупотребление властью, превышение или бездействие власти и халатное отношение к службе…). Как мы видим, военная прокуратура поддержала мнение чекистов о применении к обвиняемым ст. 63 Уголовного кодекса. Однако это было, скорее, исключение, а не правило^[1009].

По легализованным материалам разработки Особого отдела ОГПУ 19 марта 1925 г. Военной коллегией Верховного суда СССР был осужден 2-й помощник начальника артиллерии РККА П. Петряев за то, что не принял никаких мер к правильному хранению артимущества, из-за чего имевшиеся на складах Союза 11 миллионов дистанционных трубок пришли в негодность и был нанесен ущерб на 110 миллионов рублей. Кроме того, П. Петряев лично отдал распоряжение о концентрации на Лефортовском складе в Москве 48 вагонов с боеприпасами для трофейных гранатометов. Как выяснилось, все гранаты были без детонаторов, а из всех имевшихся гранатометов в МВО всего два были исправны. В общей сложности обвиняемому инкриминировалось семь эпизодов преступной деятельности^[1010].

В сентябре 1929 г. Особый отдел ОГПУ проинформировал заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта о результатах инициированной (на основе имевшихся агентурных материалов) чекистами проверки Центральных артиллерийских мастерских, где имелись серьезнейшие недостатки в хранении имущества и материалов, а также в качестве ремонта вооружения и в состоянии мобилизационной работы. К примеру, мобзапас МУ ВСНХ (25 вагонов на общую сумму 1 млн рублей), имущество орудийно-арсенального треста (50 вагонов) и мобзапас самих мастерских (20 вагонов) хранились «из рук вон плохо», что привело к серьезным материальным убыткам. Поскольку руководство ЦАМ не принимало мер к изменению сложившегося положения, то Особый отдел ОГПУ расценил действия группы должностных лиц, как вредительство^[1011].

Подобного рода информаций от особых отделов исходило немало, однако военные власти порой обвиняли чекистов в преувеличении опасности. Когда же наступали негативные последствия в виде взрывов, пожаров и т. д., то командование настаивало на версии о диверсионных и вредительских акциях разведок противника и на умышленных действиях антисоветских элементов. Но в итоге расследования чекисты устанавливали преступную халатность персонала и командования складов, аэродромов и других охраняемых объектов. Такое разночтение выявилось, к примеру, при изучении обстоятельств взрыва складов мобилизационных запасов по линии артиллерии в 1922 г. Кстати говоря, в тот период командующим войсками СКВО был К. Ворошилов^[1012].

Аналогичная ситуация наблюдалась при взрыве артиллерийских складов в Рыбинске в апреле 1925 г. Теперь К. Ворошилов уже руководил войсками МВО и лично организовал расследование, откомандировав на место происшествия своего помощника Г. Базилевича и помполита А. Булина. Посланцы командующего пришли к выводу об умышленном поджоге, т. е. диверсии^[1013].

К мнению военных априори (хотя и не имея данных о ходе чекистского расследования) присоединился председатель ВСНХ и ОГПУ Ф. Дзержинский. «Для меня не подлежит сомнению, — писал он зампреду ОГПУ Г. Ягоде, — что это шпионская работа…»^[1014]

Однако доказать факт диверсии не удалось. Скорее всего, имела место преступная халатность персонала. Председатель ОГПУ, несомненно, был прав в одном: следовало образовать при РВС СССР ударную тройку и в спешном порядке проверить состояние всех складов мобилизационных и текущих запасов вооружения и боеприпасов.

Помощнику начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляру он приказал категорически настаивать перед военными властями на спешном учреждении ударной тройки при РВС СССР и заслушать на ней ответственных за склады лиц. А через несколько дней (25 апреля 1925 г.) Ф. Дзержинский направил записку заместителю председателя РВС СССР И. Уншлихту следующего содержания: «При сем (направляю — A. З.) обращение ко мне властей Татарстана по поводу положения артскладов. Я опасаюсь, что, если не будут приняты реальные и срочные меры, нашим врагам будет стоить пары пустяков взорвать их нам и в корне подорвать нашу оборону Мне кажется, что положение настолько серьезное, что необходимы самые серьезные меры со стороны РВС Республики»^[1015].

В этот же день председатель ОГПУ еще раз обращается к Г. Ягоде, заявляя о катастрофическом положении артскладов, и требует от особого отдела ОГПУ самым подробным образом информировать РВС СССР об имеющихся оперативных материалах по данному вопросу Зная предыдущую реакцию военного ведомства на подобного рода доклады, Ф. Дзержинский советовал: «В случае безнадежности в этом направлении необходимо обратиться лично к Рыкову (председателю Совнаркома — A. З.), как к председателю Комиссии Политбюро по обороне. Прошу Вас Рыкову во всяком случае сообщить об опасности лишиться складов и артимущества»^[1016].

Не лучше обстояло дело и в военно-воздушных силах. Из-за пожаров на аэродромах в 1920-е годы было уничтожено и повреждено большое количество авиатехники. Вопиющий случай имел место в мае 1930 г. Тогда в результате пожара в ангаре на аэродроме под Новочеркасском полностью сгорели 20 самолетов Р-1. К. Ворошилов, теперь уже нарком по военным делам, написал Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину: «Даже по первому донесению напрашивается предположение (а у меня уверенность), что здесь налицо диверсия…»^[1017]

Он просил о незамедлительной отправке в Новочеркасск специальной комиссии от УВВС РККА и ОГПУ. Реакция на письмо последовала незамедлительно. Особый отдел и КРО ПП ОГПУ по СКК и СКВО завели разработку под условным названием «Дым» и параллельно со следствием проводили агентурно-оперативную работу по выявлению реальных причин пожара. В Ростов-на-Дону и далее в Новочеркасск вылетели заместитель начальника КРО Р. Пиляр и начальник 4-го (авиационного) отделения особого отдела ОГПУ С. Пинталь^[1018].

Они уже знали мнение К. Ворошилова, но имели информацию и об очковтирательстве в ходе инспектирования комиссией УВВС во главе с помощником начальника 1-го Управления ВВС РККА В. Хрининым. Указанная комиссия не выявила, как уверял К. Ворошилова заместитель начальника УВВС Я. Алкснис, никаких серьезных нарушений в 13-й авиабригаде, которой принадлежали сгоревшие самолеты^[1019].

Несмотря на то что уже шел 1930 г., когда один за другим вскрывались «вредительские» дела, сотрудники ОГПУ не обнаружили вражеской руки в уничтожении самолетов, но констатировали «систематическое преступно-халатное отношение» со стороны самих авиаторов к противопожарным мерам. По результатам следствия было арестовано 20 человек^[1020].

Чекисты принимали участие в проверках хранения мобилизационных запасов, проводимых Штабом РККА и окружным командованием, причем в целом ряде случаев сами проверки были инициированы органами госбезопасности на основе уже имевшихся агентурных материалов.

В апреле 1928 г. ОГПУ направило в ЦК ВКП(б) и в Реввоенсовет СССР записку о критическом состоянии мобилизационных запасов подвижного состава на железных дорогах, особо отметив, что непринятие решительных мер приведет к срыву воинских перевозок. Не дождавшись реакции на свой доклад, Г. Ягода решил обратиться лично к Генеральному секретарю И. Сталину. Изложенные чекистами сведения оказали должное воздействие на руководителя партии и страны, поскольку выводы ОГПУ основывались не только на оперативной информации, но и на подтверждавших ее заключениях технической экспертизы, которую по просьбе чекистов провели крупные инженеры транспорта, а также на актах обследования подвижного состава.

В тексте докладной записки отмечалась, к примеру, непригодность к эксплуатации 25 % мобилизационного запаса паровозов. «Чрезвычайно показателен, — писал Г. Ягода, — также и тот факт, что Моск. Бел. Балтийская жд, являющаяся по плану Военведа самой важной по переброске войск, показала наихудшее состояние холодного запаса, а именно: из общего числа паровозов мобилизационного запаса — 65 паровозов, исправными оказались всего лишь 2 паровоза»^[1021].

А ведь за неделю до чекистской ревизии аналогичную работу провел инспектор НКПС, однако не обнаружил ничего катастрофического.

С согласия наркома транспорта Я. Рудзутака ОГПУ осуществило проверку и резервного парка, установив при этом, что если в 1925 г. было 6924 единицы техники, то на 1 мая 1928 г. осталось только 2200, из которых 1000 подлежала сдаче на лом^[1022].

Таким образом, вырисовывалась критическая ситуация, когда на основе фальсифицированной статистики НКПС 3-е Управление Штаба РККА составляло абсолютно нереальный мобилизационный план воинских перевозок. Руководящие работники этого управления знали о многих недостатках, реально представляли ситуацию, но не били тревогу.

Ознакомившись с докладом ОГПУ, И. Сталин написал записку всем членам и кандидатам в члены Политбюро, секретарям ЦК ВКП(б), членам президиума ЦКК, в которой указал на особую важность поднятого вопроса с точки зрения обороны страны^[1023].

Генсек согласился с мнением Я. Рудзутака, давшего санкцию ОГПУ на арест ряда железнодорожных специалистов. Одновременно чекисты завели разработку на руководителей 3-го Управления Штаба РККА по подозрению во вредительстве. В августе 1930 г. нарком по военным и морским делам К. Ворошилов санкционировал арест группы военнослужащих. В докладной записке на имя И. Сталина и Г. Орджоникидзе ОГПУ сообщало, что «вредительскую» группу в органах ВОСО возглавлял начальник 1-го сектора (планирование воинских перевозок) 3-го управления бывший Генерального штаба генерал-майор В. Серебренников^[1024].

Он проходил и по материалам агентурно-следственного дела «Весна» как военспец, непримиримо настроенный к большевикам. Характерно, что он и не скрывал своих взглядов. Заполняя анкету арестованного, В. Серебренников в графе «Политические убеждения» собственноручно написал: «Монархических убеждений»^[1025]. Отметим: это было в первый день после его задержания, когда никаких морально-психологических и физических мер к нему не применялось. В ходе следствия В. Серебренников признал серьезные упущения и ошибки в мобилизационном планировании по линии ВОСО, рассказал об отрицательном отношении к Советской власти ряда сотрудников 3-го управления из числа бывших офицеров и их надеждах на падение этой власти в результате восстания народных масс и интервенции.

С учетом действовавшего законодательства и политических установок В. Серебренников и еще 6 человек были признаны виновными во вредительстве. По материалам следствия их вредительская деятельность заключалась в следующем: 1. В составлении заведомо нереального плана перевозок по мобварианту № 8 и № 10; 2. В полном отсутствии разработки вопроса развития железных дорог в интересах РККА; 3. В расчетах пропускной способности узловых станций без учета возможного воздействия авиации противника и т. д.^[1026]

За указанные «вредительские» действия В. Серебренников судебной Коллегией ОГПУ был приговорен к высшей мере наказания с заменой на 10 лет ИТЛ. Различные сроки лишения свободы получили и его подельники.

Безусловно правильно, что «вредители» из 3-го Управления Штаба РККА реабилитированы в 1990-е годы как жертвы политических репрессий. Вместе с тем, нельзя недооценивать тот факт, что в ходе агентурной разработки и следствия чекисты вскрыли серьезнейшие и абсолютно реальные недостатки в такой важной сфере, как мобилизационное планирование воинских перевозок. Никаких надуманных проблем в материалах расследования нет и не могло быть по одной веской причине: агентами-информаторами и агентами-экспертами были некоторые сотрудники того же 3-го управления Штаба РККА и 3-х отделов штабов военных округов. Они являлись специалистами своего дела, знали многие «узкие» места в системе ВОСО, но по разным причинам не могли либо не хотели открыто высказывать свое мнение.

Серьезнейшие упущения и недоработки, объясняемые в те годы преступно-халатным отношением к порученному делу, а зачастую и сознательным вредительством, были вскрыты чекистами не только в области мобилизационного планирования. В тесной увязке с ним находились и вопросы конструирования, серийного производства и своевременного оснащения войск новыми средствами вооруженной борьбы, а также создание запасов всех видов военного имущества, включая медицинское, химическое, топографическое и т. д.

В справке начальника Особого отдела № 345423 от 14 сентября 1930 г., положенной в основу докладной записки ОГПУ в ЦК ВКП(б) и лично И. Сталину, говорилось о ликвидации контрреволюционно-вредительских организаций и группировок в Артиллерийском управлении и Арткоме, Военно-морских силах, Военно-топографическом и Военно-санитарном управлении РККА^[1027]. Подавляющее большинство лиц, проходивших по указанным групповым делам, так же как и указанные выше сотрудники 3-го управления, признаны жертвами политических репрессий и реабилитированы. Поэтому для нашего исследования представляет ценность лишь та часть докладной записки, в которой концентрированно изложена суть «вредительских» действий и недостатки, фактически установленные в ходе следствия и агентурной разработки, серьезно влиявшие на боеготовность вооруженных сил. Из-за этих недостатков и упущений чекистам представлялось фактически нереальным выполнение постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР» от 15 июля 1929 г. Так детально и обширно, как в протоколах допросов и собственноручно написанных показаниях арестованных по указанным выше и другим «вредительским» уголовным делам, существо отрицательных явлений во всех сферах жизнедеятельности войск не было изложено ни в одном рапорте или докладе фигурантов до их привлечения к следствию. Одним из существенных компонентов показаний являлись данные о субъективных факторах, порой даже более значимые для объяснения причин образования «узких мест» в тех или иных вопросах, в принятии ошибочных решений, чем объективные обстоятельства. В спецдонесении К. Ворошилову от 19 мая 1930 г. о критическом состоянии береговой обороны начальник Особого отдела ОГПУ Я. Ольский указывал, к примеру, что за последние годы дело ее укрепления неоднократно переходило от Штаба РККА в Управление ВМС, оттуда в Военно-техническое управление, затем в военно-строительное и т. д.

Каждое из указанных учреждений прорабатывало лишь свои узкие вопросы, вообще не увязывая их с интересами остальных. На пяти машинописных листах излагались конкретные упущения и недостатки в области строительства объектов береговой обороны, их маскировки, оборудования инженерными средствами, в противовоздушной обороне, в снабжении батарей боеприпасами. Отмечалось, что износ основного вооружения — орудий большого калибра — составляет по разным артиллерийским системам от 30 до 100 %. Донесение завершалось выводом о крайне низкой боеготовности береговой обороны. По мнению чекистов, никто устранением серьезнейших недостатков фактически не занимается ввиду затянувшейся передачи береговой обороны снова в УВМС^[1028].

Глава НКВМ, ознакомившись с донесением, отдал соответствующее указание, однако позитивных изменений не последовало. Отметим при этом, что ОГПУ уже не первый раз сообщало в РВСС и военный наркомат о состоянии береговой обороны. Вывод напрашивался сам собой: есть конкретные виновники, не реагирующие на вскрытые недостатки и, возможно, из вредительских побуждений, не исполняющие указаний руководства РККА.

Напомним, что подозрение во вредительстве в деле укрепления береговой обороны (впрочем, и многих других дел) чекисты основывали на совершенно определенной установке И. Сталина: «„Шахтинцы“ (имеются в виду осужденные по так называемому „Шахтинскому делу“ — А. З.) сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены»^[1029].

В мае — июне 1930 г., реализовывая агентурную разработку, ОГПУ арестовало группу военнослужащих из числа начсостава УВМФ, БФ и ЧФ, обвинив их во вредительстве. В основе «вредительской» деятельности, по мнению особистов, лежала абсолютно нереальная идея «большого флота», предполагавшая затраты государственного бюджета в несколько миллиардов рублей. Все усилия арестованных были ранее направлены на отстаивание данной идеи, а вопросы береговой обороны их совершенно не интересовали. О ходе следствия, с приведением обширных выписок из показаний обвиняемых, признавших свою персональную вину, председатель ОГПУ В. Менжинский проинформировал И. Сталина, направив ему 13 июня 1930 г. специальную докладную записку^[1030].

В начале июля того же года состоялось заседание Реввоенсовета СССР, на котором был заслушан доклад начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского по указанному делу. С содокладом выступил начальник Военно-морских сил РККА Р. Муклевич. Из сохранившихся тезисов его выступления видно, что он часть вины за состояние береговой обороны взял на себя. «Мы сами себе достаточно „вредили“, — заявил Р. Муклевич, — это можно доказать документальными данными… Ассигнований флот получал в 10 раз больше береговой обороны и имел, что самое главное, утвержденную и ясную программу, что не имела береговая оборона»^[1031].

После таких заявлений начальник ВМС РККА не мог долго оставаться на своем посту. Вскоре он был понижен в должности, а затем вообще выведен в резерв РККА^[1032].

Серьезные опасения вызывало у руководства страны состояние военной промышленности, систематически срывавшей планы оснащения армии и флота новыми образцами оружия и боевой техники, а также и серийного производства уже принятых на вооружение систем.

Совершенно закономерно, что и в области военной промышленности (ВП) чекисты искали «враждебную руку» — сознательные действия старых спецов, всячески вредивших укреплению обороны страны. Выступая с докладом на Втором Всесоюзном съезде особых отделов ОГПУ 23 января 1925 г., Ф. Дзержинский следующим образом ориентировал своих подчиненных: «Мы бросаем колоссальнейшие средства из общего государственного бюджета на военное снаряжение, и если мы подсчитаем, что государство дает и что армия получает из этих средств для своего вооружения и защиты государства, то надо сказать, что жертвы, в смысле средств, были огромнейшие, а результаты были никчемные, недостаточные, ибо эта отрасль промышленности — наша военная отрасль промышленности — является одной из тех отраслей, к которой надо применить больше всего сил, больше всего вложить работу… Бывшие казенные заводы, бывшие казенные заказы являлись всегда в царское время именно тем пирогом, которым питались всякие пиявки, всякие паразиты… Надеюсь, что именно особые отделы будут той правой моей рукой, которые в этой области могут принести мне (как председателю ВСНХ — A. З.) большую помощь»^[1033].

Таким образом, Ф. Дзержинский выделил два аспекта в вопросе о ВП:

1. Критическое состояние производственной базы.

2. Действия конкретных лиц, направленные в ущерб быстрому и качественному оснащению войск всем необходимым для поддержания высокой боеготовности.

Можно утверждать, что председатель ОГПУ и ВСНХ исходил в своем докладе не из умозрительных заключений, а из реалий 1925 г. и конкретных исторических примеров, таких как дело группы высокопоставленных генералов и офицеров во главе с царским военным министром В. Сухомлиновым.

Как известно, в июне 1915 г., после поражений нашей армии, В. Сухомлинов был снят с должности военного министра, а в апреле 1916 г. отдан под суд по обвинению в злоупотреблениях и измене, за что через несколько месяцев приговорен к бессрочной каторге^[1034].

Вместе с В. Сухомлиновым к следствию привлекались бывший, а также и действующий в то время начальники Главного артиллерийского управления (Д. Кузьмин-Караваев и А. Маниковский). Как совершенно справедливо отмечал автор предисловия к сборнику документов «Военная промышленность России в начале XX века» В. Поликарпов, «…в соответствии с той логикой изобличений, какую задало следствие еще в 1915 г., позднейшая литература, опираясь на материалы обвинения, склонна объяснять кризис вооружений неисполнительностью и косностью военно-снабженческих чинов»^[1035].

Свои объяснения дал генерал А. Маниковский. Он утверждал, что оправдание срыва поставок вооружений нерадивостью генералов из Артуправления являлось способом обеления царя и великих князей^[1036].

На суде В. Сухомлинов, Д. Кузьмин-Караваев, А. Маниковский и другие обвиняемые, защищаясь от приписываемых им изменнических действий, ссылались на недостаточное финансирование, непомерное, по их мнению, отвлечение средств на вооружение флота и иные объективные причины. Бывший военный министр в своих мемуарах писал: «Условия русской индустрии, финансов и культуры в общем таковы, что нам очень трудно быть независимыми и не отставать от Запада»^[1037].

Своему начальнику вторил и бывший начальник Главного артиллерийского управления А. Маниковский. Процитируем и его, поскольку разъяснения генерала весьма важны для понимания событий конца 1920-х годов. «Все, кто… старался доказать, — писал А. Маниковский, — что и главные управления тоже кое-что делают, а главное, могут сделать значительно больше, если только им не будут мешать, не будут травить и ставить их в тиски бесчисленных комиссий… и из-за всякой мелочи устраивать им публичные инквизиции…»^[1038] Те, кто тогда именно в таком ключе ставил вопрос, безжалостно изгонялись, «как „вредные“ люди старого бюрократического режима, неспособные проникнуться новыми веяниями и виновные во всех наших бедах»^[1039]. Был, к примеру, уволен ближайший сотрудник начальника ГАУ генерал Е. Смысловский. Для этого не нужно было даже формального обвинения — достаточно было «обоснованных подозрений»^[1040].

Судебное преследование генералов и офицеров, имевших в период Первой мировой войны отношение к снабжению армии вооружением, во многом напоминает ситуацию с руководящими работниками военной промышленности и высокопоставленными командирами из Главного артиллерийского управления в конце 1920-х годов. По большому счету, отличие можно свести к следующему.

1. Российский император, а затем и Временное правительство решились на организацию расследования, а затем и на открытые судебные заседания с доведением до обвинительного приговора в условиях войны.

2. К делу Сухомлинова органы безопасности и контрразведки привлекались лишь по отдельным эпизодам, а в целом расследование вела прокуратура.

3. Существенно иными были все юридические процедуры, включая порядок проведения допросов обвиняемых и свидетелей.

4. Вместо царских властей и деятелей Временного правительства «заказчиком» следствия и суда являлось Политбюро ЦКВКП(б).

5. Ни один из обвиняемых в 1917 г. не был приговорен к высшей мере наказания.

А главное сходство двух уголовных дел состояло в поиске «козлов отпущения» за срыв поставок в войска новых и серийных видов оружия и боевой техники.

В 1920-е годы деятельность чекистов, их подход к оценке причин провалов в работе военной промышленности во многом определялся тем обстоятельством, что глава ОГПУ Ф. Дзержинский одновременно являлся и председателем ВСНХ, в состав которого входило и Главное управление ВП. Он не удовлетворялся докладами руководителей ВП, а требовал детальную информацию от Особого отдела, занимавшегося всеми вопросами обороны по линии ОГПУ. Для нашего исследования интересно рассмотреть и сопоставить то, как объясняли сложившееся положение в ВП чекисты и промышленники.

Зимой 1924 г. по личному указанию Ф. Дзержинского Особый отдел предоставил ему справку о работе ВП. Указанный документ начинался со следующего утверждения: «Аппарат ГУВП вследствие его громоздкости, параллелизма в работе отделов, царившего бюрократизма, незначительной прослойки коммунистов представлял из себя организацию, которая не в состоянии без коренных изменений обеспечить выпуск вполне годного снаряжения как для текущей потребности армии, так и изготовления мобилизационных запасов»^[1041].

Чекисты подчеркнули, что в ГУВП не составлен план развертывания производства на случай военных действий, по многим позициям идет некондиционный выпуск оружия, создается «угрожающее для обороноспособности СССР положение». Что же предлагал Особый отдел для исправления ситуации? Во-первых, сконцентрировать военное производство на немногих хорошо оборудованных заводах и обеспечить их максимальную загрузку. Во-вторых, предоставить военному ведомству право технического контроля за работой заводов. В-третьих, сократить аппарат ГУВП, устранить параллелизм путем структурной реорганизации. В-четвертых, организовать всестороннюю проверку личного состава. В-пятых, осуществить коммунизацию аппарата ГУВП.

К мнению чекистов прислушались, и к концу 1924 года произошло сокращение ГУВП на 197 человек, на должности начальников практически всех отделов вместо «спецов» назначили коммунистов. В состав правления ГУВП ввели представителя военведа^[1042].

По конкретным фактам срыва выпуска продукции либо производства недоброкачественных изделий по инициативе Особого отдела ОГПУ работали комиссии народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции и ЦКК ВКП(б). Непосредственно органами госбезопасности велась агентурная разработка или проводилось расследование в рамках уголовных дел на сотрудников 16 военных заводов из 28, входивших в систему ГУВП^[1043].

В основном эти дела заводились по фактам выпуска нестандартной продукции, срыва производственных планов, передачи заказов частным подрядчикам, преступно-халатного отношения к работе отдельных должностных лиц, взяточничества, подлогов и, конечно же, по случаям группирования «спецов», особенно бывших генералов и офицеров, подозреваемых в антибольшевистской деятельности.

Начальник Главка П. Богданов объяснял срывы и серьезные недостатки в деятельности ГУВП и подчиненных ему заводов во многом иными факторами. В середине 1925 г. он писал Ф. Дзержинскому: «…военные заводы проработали три с лишним года европейской войны в условиях крайнего напряжения и через год вновь возобновили такую же форсированную работу, которую продолжали вплоть до прекращения гражданской войны в 1921 г. …Напряженная до крайности семилетняя работа в столь нездоровых условиях не могла не отразиться пагубно на состоянии заводов. В заводском организме возникли разрушительные процессы… военная промышленность пришла в состояние глубокого расстройства…»^[1044]

Не забыл П. Богданов и о «человеческом факторе», однако трактовал его как снижение квалификации работников (и управленцев, и инженеров) ввиду ухода в другие отрасли опытных специалистов и замены их молодыми выпускниками вузов и техникумов. Заводы, по мнению начальника ГУВП, в значительной мере растеряли за время мировой и гражданской войн хорошо подготовленных рабочих, а дисциплина рядового и руководящего персонала «находилась в степени глубокого распада»^[1045].

Через месяц после направления указанного письма П. Богданов написал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности, т. к не ощущал реальной поддержки ни со стороны ЦК ВКП(б), ни от СНК, а тем более военного ведомства и чекистов^[1046]. Он, член партии с начала 1900-х годов, окончивший Высшее техническое училище, работавший до 1923 г. председателем ВСНХ РСФСР, отчетливо понимал, что невозможно оздоровить военную промышленность только путем коммунизации руководящего состава и чистки аппарата, но противостоять взглядам, утвердившимся в высших партийных инстанциях, не пожелал. Он лишь попросил Ф.Дзержинского «сохранения в интересах дела руководящей головки ГУВП, во всяком случае, основных работников, а именно: т. Жарко, Косякова и Михайлова»^[1047].

П. Богданов понял, что при явном дефиците финансовых и иных ресурсов эффективность деятельности ГУВП и оборонных предприятий будут пытаться повышать за счет давления на «человеческий фактор», принуждая инженеров и рабочих внеэкономическими мерами к высокопроизводительному, на грани людских возможностей, труду. Удары, прежде всего, нанесут по старым спецам, включая генералов и офицеров.

Мысли П. Богданова относительно кадров ГУВП можно распространить и на «спецов» из военного ведомства. В 1925 г. чекисты, отвечая на запрос заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта о возможности назначения Н. Высочанского, В. Руппенейта и И. Дмитриева на ответственные должности в Научно-техническом комитете и Артиллерийском управлении, предостерегали от полного доверия этим лицам и рекомендовали назначить заместителем НТК вполне политически преданного человека, который смог бы контролировать вышеуказанных бывших офицеров и генералов^[1048].

Вскоре Контрразведывательный отдел ОГПУ завел дело агентурной разработки «Военпром», по которому проходили в качестве подозреваемых в антисоветской деятельности указанные выше и другие «спецы», имевшие отношение к формированию заказов и производству военной техники и оружия^[1049].

Постепенно накопились вопросы и к руководству Научно-технического комитета Артиллерийского управления. В марте 1928 г. ОГПУ поставило перед РВС СССР и лично К. Ворошиловым вопрос о совершенно неудовлетворительной деятельности НТК АУ, не приносящей реальных результатов в деле совершенствования артиллерийского вооружения. Однако единственное, что предприняли руководители военного ведомства, явно недовольные вмешательством чекистов в их компетенцию, это заменили ряд ответственных сотрудников НТК АУ^[1050].

Тогда в ОГПУ решили проинформировать Генерального секретаря ЦК ВКП(б). Предусмотрительно ссылаясь на оценку Штаба РККА, а не на свои агентурные данные, чекисты писали И. Сталину в начале августа 1929 г., что артиллерия РККА находилась в 1928 г. «почти на том же техническом уровне, на котором она состояла в 1917 г., если не в 1914 г.».

Далее они констатировали: «В настоящее время по основным вопросам артиллерийской техники это положение не изменилось, ибо ни одно задание Штаба РККА по модернизации существующих образцов и по конструированию новых не выполнено, несмотря на громадную затрату средств и потерю времени»^[1051].

Не лучше обстояло дело и с боеприпасами. Не вдаваясь в технические детали, остановимся на фактах очковтирательства по поводу создания «Трубки Дмитриева», проект которой был предложен автором еще в ноябре 1925 г. К примеру, без проведения всесторонних испытаний, НТК АУ заказал пробную партию в 1500 штук. Не дождавшись ее поступления, заказал еще 40 тысяч, а далее — еще 320 тысяч штук на общую сумму 4 438 575 рублей. Одновременно были даны указания о прекращении выпуска трубок старой конструкции. В январе 1928 г. выяснилось, что опыты с медленногорящим порохом, применяемым в «Трубке Дмитриева», не увенчались успехом. Между тем артиллерийское управление в своем письме в мобилизационное управление ВСНХ заверило, что положительные результаты будут всего через два месяца, чего, естественно, не произошло. Более того, АУ настаивало на принятии «Трубки Дмитриева» на вооружение^[1052]. Только давление ОГПУ на РВС СССР не позволило реализовать предложение НТК АУ.

Далее в докладной записке приводились аналогичные факты по взрывателям, снарядам, звукометрии, оптике, модернизации артиллерийских орудий.

В заключение Особый отдел ОГПУ предлагал следующие мероприятия.

1. Пересмотреть состав руководящих работников НТК и АУ, поставив во главе их авторитетных и ответственных товарищей, а начальника Артуправления Г. Кулика «за несоответствие занимаемой должности и бездеятельность с работы снять».

2. Незамедлительно привлечь к ответственности И. Дмитриева (председатель Арткома), А. Дзержковича (помощник начальника АУ) и еще трех сотрудников НТК и АУ.

3. Еще раз рассмотреть на заседании РВС СССР вопрос о работе НТК АУ и предложениях, выдвинутых Особым отделом ОГПУ в марте 1928 г.^[1053]

После такого доклада Генеральному секретарю ЦК, ОГПУ получило от председателя РВС СССР и военного наркома К. Ворошилова санкцию на арест вышеуказанных лиц, и после проведения расследования коллегия ОГПУ приговорила их к различным срокам заключения^[1054]. Начальник артиллерийского управления Г. Кулик был снят с должности^[1055].

С делом руководящей головки НТК и Артиллерийского управления тесно связано другое расследование — по Военно-промышленному управлению ВСНХ, которым занимался уже не Особый отдел, а Экономическое управление ОГПУ.

Меры по коммунизации аппарата ГВПУ, принятые по предложениям ОГПУ и под давлением ЦК ВКП(б), не привели, да и не могли привести к резкому повышению эффективности деятельности военной промышленности. Количество членов ВКП(б) и комсомольцев увеличилось (8,6 % личного состава в 1925 г. и 18 % — в 1926 г.), однако они работали, в основном, на канцелярско-технических должностях, поскольку не имели необходимых профессиональных знаний и навыков^[1056].

Согласно данным Особого отдела ОГПУ, среди ведущих специалистов преобладали «бывшие люди»: 12 генералов, 36 штаб-офицеров, 74 обер-офицера. По социальному происхождению они являлись выходцами из дворян и купеческого сословия. В ходе чистки 1925 г. были уволены 25 дворян и 16 потомственных граждан, однако вновь принятые работники принадлежали к этим же категориям.

В ходе агентурной разработки «Военпром» чекисты выявили наличие группировки военных инженеров из числа окончивших Михайловскую артиллерийскую академию. Во главе ее стоял бывший генерал В. Михайлов. Эта группировка определяла всю техническую и производственную политику ГУВП, т. к коммунисты, в силу отсутствия специальных знаний, не могли влиять на ситуацию и шли на поводу у «спецов».

В. Михайлов и другие члены группировки перешли на сторону Советской власти сразу после революции, поскольку еще при царском режиме и в период Временного правительства ощутили на себе последствия «дела Сухомлинова». Однако это вовсе не означало, что они приняли большевистскую идеологию и во всем одобряли деятельность советских лидеров. Их до времени не трогали как незаменимых специалистов, что даже вызывало раздражение их коллег в Красной армии. «Нас, старых артиллеристов, — писал, обращаясь к одному из высших военных чинов бывший генерал Жуковский, — постоянно увольняют, только группа, отошедшая в Главное управление военной промышленности, во главе с В. С. Михайловым не боится никакого сокращения и получает хорошие оклады. Но ведь Вы знаете, как Вадим Сергеевич умеет пускать пыль в глаза»^[1057].

Письмо было передано чекистам и приобщено к материалам в дела агентурной разработки. Оценки генерала Жуковского совпадали с мнением оперативных работников, основанным на сообщениях секретных сотрудников. Последние, к примеру, утверждали, что «михайловцы» имеют солидные прибавки к зарплате за счет деятельности торгового аппарата Военпрома, которым руководил по личному приглашению В. Михайлова сын крупного купца С. Рубинштейн. Он занимался реализацией продукции гражданского назначения, выпускаемой оборонными заводами. В ОГПУ фиксировали факты увеличения производства охотничьего оружия в ущерб винтовкам и пулеметам.

Основываясь на собранных в рамках разработки материалах, чекисты предлагали руководству заменить В. Михайлова и С. Рубинштейна проверенными коммунистами, пополнить штаб ГВПУ кадрами артиллеристов из войск, перевести в Москву ряд хорошо зарекомендовавших себя инженеров с заводов.

Эти меры поддержал и Ф. Дзержинский. За неделю до своей кончины в письме на имя Г. Ягоды он указывал на необходимость для обеспечения безопасности армии и военной промышленности «сконцентрировать внимание наших органов на основные моменты, на командные высоты и самые слабые звенья… Тогда будет польза»^[1058].

Разработка «Военпром» была активизирована, получаемые материалы перерабатывались и в виде справок о деятельности ГУВП направлялись руководству страны и военного наркомата. Так, в конце 1926 г. ОГПУ подготовило очередную справку, в которой упор делался на работу таких должностных лиц, как помощник начальника ГУВП В. Михайлов, председатель научно-технического совета В. Дымман, начальник отдела И. Кургуев и других. В вину им ставился чрезвычайный бюрократизм в работе, лишение молодых кадров возможности проявить инициативу, фактический отказ от составления мобилизационного плана ВП. С политической точки зрения сотрудники ОГПУ оценили членов группировки В. Михайлова как явно реакционно настроенных, представляющих собой «одну из ячеек притаившейся и накапливающейся силы контрреволюции в промышленной сфере». В справке констатировалось: «Группа старается с внешней стороны показать полезность и плодотворность ее работы в деле укрепления обороноспособности СССР, на самом деле за все время своей работы особого творчества не проявила, и единственным побудительным стимулом ее является стремление обеспечить свое материальное благополучие»^[1059].

Данные агентуры, перепроверенные официальным путем, свидетельствовали о получении незаконных пособий, командировочных, а также о подтасовке фактов, с целью подчеркнуть свои достижения при выполнении некоторых заказов от армии и получить дополнительное вознаграждение. В этом участвовали В. Михайлов, В. Дымман, И. Кургуев и некоторые их подчиненные. И вновь ОГПУ предложило руководству ВСНХ принять меры к лишению монопольного положения В. Михайлова и его группы и даже отстранить самого В. Михайлова от работы в военной промышленности. Плюс к тому, чекисты вновь настаивали на укреплении ГУВП инженерами-артиллеристами из войск и на более жестком контроле со стороны Артиллерийского управления РККА за работой соответствующих аппаратов военной промышленности^[1060].

В итоге, в декабре 1926 г. специально созданная комиссия Политбюро в составе М. Томского, К. Ворошилова и В. Куйбышева, опираясь на данные ОГПУ и заявления в ЦКК ВКП(б) ряда коммунистов — работников ГУВП, вынесла решение о снятии В. Михайлова с должности помощника начальника главка^[1061].

Однако данное решение не было выполнено до мая 1928 г., пока заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода не подписал и не направил И. Сталину, Г. Орджоникидзе, К. Ворошилову и А. Рыкову новую докладную записку. «Михайлов возглавлял и возглавляет группировку, состоящую из бывших генералов и полковников царской армии — монархически настроенных, захвативших в свои руки фактическое руководство всей Военной промышленностью», — говорилось в этом документе^[1062].

Далее приводились факты, которые, по мнению чекистов, указывали на сознательные действия членов группировки, направленные на подрыв ВП.

Новый доклад ОГПУ, подготовленный в условиях, когда еще не стабилизировалась обстановка после «военной тревоги 1927 г.», возымел действие. Генсек ЦК ВКП(б) обратился с запиской ко всем членам и кандидатам в члены Политбюро и просил их обратить серьезнейшее внимание на сообщение Г. Ягоды и подтверждающие его материалы НКРКИ. «Дело очень серьезное и спешное, — указал И. Сталин, — и придется, должно быть, рассмотреть его на ближайшем заседании Политбюро»^[1063].

С уверенностью можно говорить, что на мнение И. Сталина серьезное воздействие оказали и результаты расследования «Шахтинского дела». На протяжении марта — мая 1928 г. вопрос о нем рассматривался 16 раз на заседаниях Политбюро^[1064].

Для обсуждения положения в военной промышленности члены Политбюро собрались 17 мая 1928 г. К этому времени В. Михайлов уже два дня находился во внутренней тюрьме ОГПУ. Следовательно, И. Сталин дал санкцию на его арест, не дожидаясь официального заседания Политбюро^[1065].

На первом же допросе В. Михайлов признал свою вину за серьезные недостатки в работе военной промышленности, однако указывал, что ему не хваталопрофессионально подготовленных специалистов в аппарате ГУВП. «Нет надобности описывать все неудачи, — писал бывший генерал, — которые я потерпел в борьбе за штаты и комплектование их»^[1066].

Далее он уверял следователя, что основная нагрузка падает всего на десяток инженеров, которые якобы работают, «сколько позволяют силы»^[1067].

Поверить в сверхнапряженный труд как самого В. Михайлова, так и его ближайших сотрудников чекисты не могли. В их распоряжении находились агентурные материалы и целый ряд заявлений от работников ГУВП, описывающих «деловую атмосферу» в аппарате военпрома. Еще в докладе И. Сталину от 9 мая 1928 г. заместитель председателя ОГПУ т. Ягода отмечал факты выдавливания из ГУВП даже старых специалистов, если они не поддерживали метод формальных отписок по насущным проблемам, насажденный В. Михайловым^[1068].

Именно отписки вместо реальных действий по ликвидации «узких мест» чекисты рассматривали как один из методов вредительства.

За время следствия бывшего генерала неоднократно принимали для уточняющих бесед начальник Особого отдела ОГПУ Я. Ольский и начальник ГУВП И. Павлуновский. В уголовном деле сохранились и многостраничные записки В. Михайлова на имя Я. Ольского с объяснениями по предъявляемым обвинениям. Подследственный вновь и вновь признавался в неудовлетворительном администрировании и ответственности за ряд дефектов и сбоев в работе ГУВП, объясняя их допущенными им лично ошибками и некоторыми объективными причинами^[1069].

Вместе с тем, он категорически отрицал намеренное вредительство. Однако доказывать наличие контрреволюционной цели и умысла чекистам не требовалось. Как мы уже писали, в ОГПУ опирались на соответствующие разъяснения Верховного суда СССР от января 1928 г. И все же, если бы следствие по группе В. Михайлова вели в Особом отделе ОГПУ, а не в Экономическом управлении, участь подследственных могла оказаться другой. Совершенно не случайно, что бывший генерал направлял записки и приглашался для бесед именно в Особый отдел к Я. Ольскому и его помощнику Ю. Маковскому. Последние, конечно же, не являлись «гнилыми либералами» или заступниками за «спецов», но они пытались не допустить раздувания уголовного дела за счет приписывания подследственным ошибок, допущенных более высокими, чем ГУВП инстанциями. К сказанному следует добавить малоизвестный, однако характерный факт. Еще в ходе проведения следствия по делу военной промышленности начал разгораться конфликт между группой особистов, перешедших в Экономическое управление при передаче туда чекистского обслуживания ВП, и сотрудниками ЭКУ ОГПУ. Центральным пунктом противостояния явилось несогласие теперь уже бывших особистов с методами работы своих новых коллег. В итоге дело дошло до разбирательства на заседании контрольной комиссии партийной организации ОГПУ^[1070].

Речь шла о том, что ЭКУ делает упор на следственные действия, прежде всего на допросы обвиняемых, а не на глубокую разработку первичных материалов через агентурные и иные оперативные возможности.

Опираясь на обвинительное заключение (основу которого составил известный фальсификатор, начальник 9 отделения ЭКУ А. Молочников), Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «Предрешить расстрел руководителей контрреволюционной организации вредителей в военной промышленности, а самый расстрел отложить до нового решения ЦК о моменте расстрела»^[1071].

ОГПУ было предложено представить список лиц, подлежащих расстрелу. В качестве приложения к протоколу заседания членам ЦК и ЦКК рассылалась обширная справка по делу Военпрома, утвержденная Политбюро 15 июля.

Как известно, в тот же самый день Политбюро рассмотрело и утвердило еще одно решение — «О состоянии обороны СССР», в котором со всей определенностью констатировалась неготовность Красной армии и военной промышленности к войне. Надо полагать, материалы следствия в отношении В. Михайлова и его ближайших сотрудников существенно дополнили информацию, имевшуюся в распоряжении участников заседания и даже повлияли на окончательную редакцию важнейшего документа.

Окончательное решение о расстреле обвиняемых по делу Военпрома Политбюро приняло 25 октября 1929 г., а 29 октября, согласно постановлению Коллегии ОГПУ, пять бывших генералов и полковников во главе с В. Михайловым были расстреляны^[1072].

Они разделили судьбу некоторых других специалистов, приговоренных в конце 1920-х — начале 1930-х годов к высшей мере наказания. Большинство же арестованных по «вредительским» делам продолжали работать на оборону страны в условиях специальных конструкторских и производственных бюро, созданных при ОГПУ. Под угрозой исполнения суровых приговоров они вынуждены были трудиться с достаточно высокой интенсивностью, чего не наблюдалось в условиях свободного проживания. Тот же В. Михайлов признавал, что все крупнейшие ошибки в работе ГУВП являлись следствием недостаточной заинтересованности делом укрепления обороноспособности СССР со стороны «спецов», отсутствия инициативы и настойчивости в решении сложных вопросов, слабой трудовой дисциплины и расхлябанности в аппарате ГУВП и трестов^[1073].

Успешность работы арестованных «вредителей» признавали и в руководстве военного ведомства. Заместитель наркома по вооружению И. Уборевич в письме на имя председателя ОГПУ В. Менжинского отмечал: «Первые результаты конструкторских и научно-исследовательских работ в ОГПУ вредителей надо признать вполне удовлетворительными… Считал бы своевременным и целесообразным для руководства работами вредителей создать тройку в составе: т. Уборевич (председатель), т. Прокофьев (ОГПУ) и т. Уншлихт (ВСНХ). Обязать отчитываться о работе вредителей один раз в 3 месяца перед ЦК или кому поручит ЦК Прошу Вашего мнения, после чего хотел бы вместе с Вами внести эти предложения в ЦК»^[1074].

В. Менжинский и его коллеги посчитали, что И. Уборевич намерен воспользоваться результатами работы «вредителей» для упрочения своего положения. Поэтому ответ был направлен лично наркому К. Ворошилову. В данном документе чекисты не без умысла сообщили, что создание тройки нежелательно, т. к. «мы не можем лишить себя права по этим вопросам иметь непосредственное сношение с Вами, как лицом, от которого зависит руководство всем Наркомвоенмором, в том числе и работами по линии т. Уборевича»^[1075].

Кроме того, В. Менжинский указал на неверный подход И. Уборевича к формированию состава тройки, исключавший привлечение Особого отдела «как учреждения ОГПУ, которое имеет надзор по всем вопросам, связанным с Красной армией, в том числе и по работе вредителей». В рамках нашего исследования важны еще два тезиса, обозначенные руководителем органов госбезопасности: 1. «Работа вредителей может иметь продуктивность только в том случае, если они чувствуют себя на тюремном положении, как лица, принесшие колоссальный вред Красной армии, хотя бы в упущении темпов, не говоря уже о прямом вредительстве»; 2. «ОГПУ опасается, что, почувствовав свою близость к ВСНХ и НКВМ, они будут чувствовать себя на положении амнистированных. Последнее уже неоднократно случалось, и результаты получались неважные»^[1076].

Как мы видим, чекисты, во-первых, не желали делиться с кем-либо достигнутыми результатами при использовании труда «вредителей» и, во-вторых, признавали, что многие из осужденных по вредительским делам отбывают наказание лишь за «упущение темпов» на порученных им до ареста участках работы в оборонной сфере. Данный тезис еще раз подтверждает наш вывод об арестах «вредителей» и их осуждении как о методе внеэкономического принуждения к интенсивному труду, резкому подтягиванию производственной дисциплины у военных и инженерно-технических кадров, и прежде всего из числа «спецов».

Однако многие крупные военные деятели полагали, что именно вредительство имеет место во многих областях.

Вот, к примеру, что писал М. Тухачевский Председателю Реввоенсовета СССР и наркому К. Ворошилову, подытоживая результаты работы специально созданной комиссии по пороховому производству: «В общем, в целом создалось совершенно определенное впечатление, что в пороховом производстве мы имеем дело не с инертностью и рутиной, а с предателями и вредителями»^[1077].

В официальных документах, прежде всего в указаниях для местных органов, аппарат ОГПУ также не снимал вопрос о наличии вредительства. По-иному и быть не могло. Высшее партийное руководство, несмотря на принятое (на заседании Политбюро 2 августа 1928 г.) решение об осторожном подходе к арестам «специалистов», продолжало настаивать на активизации работы по вскрытию фактов вредительства^[1078].

Завершая рассмотрение вопроса об участии ОГПУ в выявлении недостатков в мобилизационных вопросах и создании новых систем оружия и боевой техники, отметим, что только за период с марта по ноябрь 1930 г. в особые отделы военных округов было направлено девять указаний Центра (за подписями заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды и начальника Особого отдела Я. Ольского) по данной проблематике.

При этом акцент делался на возможном вредительстве. Так, в циркуляре ОГПУ № 311/00 от 22 ноября 1930 г. указывалось на засоренность мобилизационных органов социально чуждым элементом. Из всех мобработников Украинского военного округа 13 % являлись бывшими офицерами царской армии и еще 8 % происходили из дворянских семей и духовного сословия. Поэтому ОГПУ приказывало: «Агентурную проработку мобвопросов проводить под углом выявления вредительства и шпионажа»^[1079].

На выявление актов вредительства обращалось внимание и в циркуляре ОГПУ от 19 марта 1932 г. В этот раз упор делался на мобилизационные вопросы по линии ВОСО, поскольку на органах военных перевозок лежала ответственность за сосредоточение частей и соединений РККА на вероятных театрах военных действий^[1080].

С учетом такого рода указаний неудивительно, что преступно-халатное отношение к порученному делу расценивалось на практике как вредительство, если к разного рода нарушениям были причастны «бывшие люди».

Фактов «вредительства» за 1930–1931 гг. было выявлено немало. В то же время отчетные документы, поступающие в ОГПУ с мест, выводы по результатам их анализа со всей очевидностью показывали, что первоосновой подавляющего числа «вредительских актов» являлись решения, принимаемые на самом высшем военно-политическом уровне.

Для чекистского руководства не являлось секретом то обстоятельство, что в аппарате военного наркомата и РВСС на протяжении 1930–1931 гг. шла упорная борьба двух группировок.

Одну из них, возглавляемую К. Ворошиловым, можно условно назвать «реалистами», а вторую, где главенствовали М. Тухачевский и поддерживавший его в то время С. Каменев, также условно — «красными милитаристами». Разница в подходах группировок к вопросу дальнейшего строительства, а точнее, реконструкции РККА заключалась, в основном, в темпах и масштабах данной работы. Решающую роль во временном доминировании той или иной группировки играл Генеральный секретарь ЦК РКП(б) И. Сталин.

Как известно, на начальном этапе противоборства он склонялся к поддержке К. Ворошилова и его сторонников. Достаточно вспомнить реакцию «вождя» на предложения М. Тухачевского относительно плана резкого наращивания вооружений в марте 1930 г. «План сбивается на точку зрения „чисто военных“ людей, — писал И. Сталин, — нередко забывающих о том, что армия является производным от хозяйственного и культурного состояния страны… Осуществить такой „план“ — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции»^[1081].

Однако с осени 1930 г. курс И. Сталина в области военного строительства начинает меняться. В письме к В. Молотову от 1 сентября читаем о необходимости развертывания не менее 150–160 пехотных дивизий в случае войны с Польшей, Румынией и Прибалтийскими странами, что на 40–50 дивизий больше, чем предполагалось по ранее данной установке Политбюро^[1082]. Через четыре месяца, 10 января 1931 г., И. Сталин инициировал решение Политбюро о создании комиссии по «танкизации» РККА, в которую вошли ответственные работники ВСНХ и НКВМ, включая и командующего войсками ЛBO М. Тухачевского^[1083]. А в начале июня последний был перемещен по службе в Москву, где назначен начальником вооружений РККА и заместителем наркомвоенмора. На этом посту М. Тухачевский, чувствуя поддержку И. Сталина, стал, что называется, подхлестывать реконструкцию Красной армии и настаивать на внесении серьезных изменений в план мобилизационного развертывания в сторону увеличения количества войск и боевой техники.

К. Ворошилов пытался сопротивляться, но это создавало для него реальную угрозу быть обвиненным в «правом уклоне». Силы наркома по сдерживанию интенсивной милитаризации постепенно, но неуклонно таяли. Серьезным предупредительным сигналом для него стал факт совершенно неожиданного снятия с повестки дня 6-го Съезда Советов СССР доклада наркомвоенмора^[1084].

Однако, как справедливо отметил О. Кен, известный исследователь практики формирования в СССР мобилизационных планов и связанных с ними политических решений, сопротивление К. Ворошилова продолжалось как минимум до лета 1931 г.^[1085]

Как мы уже указывали, ОГПУ именно в 1930–1931 гг. проявило максимум активности в изучении недостатков по мобилизационным вопросам и в выявлении их причин. В итоге, на Лубянке тоже «поправели» вслед за военным наркомом. По крайней мере, это можно отнести к руководству армейской части Особого отдела ОГПУ. Подтверждением такой позиции особистов явилась докладная записка в ЦК ВКП(б), а фактически И. Сталину, зарегистрированная 1 августа 1932 г. Дошла ли она до адресата, установить, к сожалению, пока не представляется возможным, поскольку в материалах секретного делопроизводства ОГПУ сохранился лишь отпуск указанной записки с пометкой 1-го заместителя председателя И. Акулова: «т. Менжинскому»^[1086]. Подлинник же, если он все же был, направлен И. Сталину и, вероятно, хранится в закрытых фондах Архива Президента РФ. В любом случае, нам интересен текст документа и заключительные выводы, сделанные помощником (по военной линии — A. З.) начальника Особого отдела ОГПУ Л. Ивановым.

«В результате недостаточной материальной обеспеченности действующего мобилизационного плана № 11, — писал Л. Иванов, — мобготовность РККА на сегодня не может быть признана удовлетворительной»^[1087].

По данным ОО ОГПУ, винтовок имелось лишь 85 % от потребности, станковых пулеметов — 68 %, ручных гранат — 55 %, револьверов — 36 %. Еще плачевнее обстояло дело в артиллерии: модернизированных гаубиц — 26 %, 107-мм пушек — 15,8 %, 76-мм пушек — 7 %. Представлялось возможным вооружить только 40 % артиллерийских полков стрелковых дивизий и не более 10 % полков в стрелковых корпусах. Из почти 150 дивизий, разворачиваемых по мобилизационному расписанию, полковыми пушками образца 1927 г. можно было укомплектовать лишь одну треть, а противотанковыми орудиями — около 10 дивизий.

Реальная обеспеченность мобрасписания № 11 по авиации видна из следующих, приведенных в докладной записке, цифр: «По самолетам (в том числе устаревшим и неполноценным) — 47 %, по моторам — 65,5 %, по авиаболтам — 18 %, по химическим бомбам — 3 %»^[1088].

Для полноты картины Л. Иванов отметил, что даже сформированные в 1931 г. воинские части не боеспособны, поскольку батальонной, зенитной и противотанковой артиллерии не имеют вообще, а автобронетанковой техники поставлено от промышленности и со складов не более 10 % от потребности.

После детального описания сложившейся ситуации особисты изложили причины, приведшие к снижению мобилизационной готовности РККА. Основными из них являлись следующие:

1. Определение количества подлежащих развертыванию воинских частей без учета фактического поступления от промышленности боевого имущества и необходимости накопления запасов на ведение войны;

2. Включение в штаты развертываемых частей боевых средств, имеющихся лишь в виде опытных образцов, не принятых еще на вооружение армии или даже проектируемых;

3. Разработка схемы развертывания по мобрасписанию № 11 без учета ресурсов страны;

4. Крайне неудовлетворительное выполнение промышленностью плановых заказов НКВМ^[1089].

Среди тех, кто предоставил чекистам исходную информацию для докладной записки, скорее всего, были начальник Организационно-мобилизационного управления Штаба РККА С. Венцов и начальник Артиллерийского управления Н. Ефимов. Они (еще до утверждения на Политбюро мобилизационного варианта № 11) критически расценивали возможность его полной реализации, но не смогли отстоять свои взгляды под напором М. Тухачевского, уже получившего к тому времени поддержку Генерального секретаря ЦК ВКП(б)^[1090].

Если предположить, что докладная записка Л. Иванова была одобрена руководством ОГПУ и оказалась на столе у И. Сталина, то чекистам, кроме окрика из Кремля, ожидать было нечего. Ведь сомнение в возможности форсированной реконструкции РККА расценивалось как поддержка правого уклона в военном строительстве.

В контексте нашего исследования важно подчеркнуть, что в ОГПУ, в его руководящем звене, имелись люди, фактически согласные с позицией К. Ворошилова и его группой «реалистов». Принять позицию «милитаристов» означало для них вновь начать поиски «вредителей», однако теперь уже не среди бывших офицеров и генералов, а среди тех, кто встал на их место в органах военного управления и в оборонной промышленности.

Нет оснований утверждать, что такие фигуры, как В. Менжинский, Г. Ягода, а также их ближайшие сподвижники и единомышленники — Г. Прокофьев (заместитель председателя ОГПУ и куратор Экономического управления), И. Леплевский (начальник Особого отдела), имевшие прямое отношение к обеспечению безопасности вооруженных сил и оборонной промышленности, отказались от своих подходов к оценке разного рода недостатков, в том числе и в мобилизационных вопросах. Однако реальное состояние дел в сфере подготовки страны к возможной войне и на них оказывало свое влияние. По крайней мере, начиная с осени 1931 г. в документах по оперативной работе, выпущенных за их подписями, все реже упоминается термин «вредительство». Более того, на заседаниях судебной коллегии ОГПУ чаще стали приниматься решения о сокращении сроков содержания в лагерях и даже об освобождении лиц, ранее осужденных за вредительскую деятельность.

В приказе ОГПУ № 585 от 12 октября 1931 г. прямо говорилось о снижении уровня расследования по уголовным делам. Конкретно отмечались серьезные недостатки в следствии по вредительству: подчеркивалось, что слабое внимание уделялось детальному выяснению обстоятельств вредительской деятельности антисоветских организаций и отдельных лиц. Если речь шла о военнослужащих, то зачастую не принимались во внимание данные, характеризующие их боевую и служебную деятельность, предшествующие оценки их вклада в дело строительства РККА и укрепление оборонной промышленности^[1091].

Инициаторами освобождения многих специалистов из числа военнослужащих в ряде случаев являлись руководители НКВМ и, в частности, сам нарком К. Ворошилов. Он опирался на особо секретное постановление Политбюро, в котором содержалась программа реабилитации некоторых категорий осужденных «вредителей»^[1092].

Как показывает анализ протоколов заседаний судебной Коллегии ОГПУ, в подавляющем большинстве ходатайства удовлетворялись^[1093].

В весенние и летние месяцы 1932 г. набирала силу политика, которую сейчас принято называть «неонэпом». Она самым непосредственным образом сказывалась на репрессивных мерах всех правоприменительных органов, включая и ОГПУ. Однако закрывать глаза на существенные недостатки в мобилизационной готовности войск чекисты не собирались, буквально бомбардируя руководство НКВМ и ЦК ВКП(б) информациями о вскрытых проблемах. ОГПУ, к примеру, неоднократно обращалось к вопросу о нехватке начсостава, особенно в условиях развертывания еще в мирное время новых воинских частей, о слабой военной подготовке призываемых из запаса командиров, о необходимости закрыть путь в ряды РККА антисоветским элементам, морально разложившимся личностям. Вот что говорилось в почто-телеграмме ОГПУ № 110/00 от 8 апреля 1930 г.: «Ввиду большого некомплекта начсостава в РККА и невозможности в ближайший период покрывать этот некомплект за счет выпускаемых из военно-учебных заведений молодых командиров, ГУ РККА решило… принять около 1150 человек начсостава запаса. Особый отдел ОГПУ предлагает… принять активное участие в отборе начсостава из запаса, тщательно проверить намеченных кандидатов и проследить, чтобы при приеме была бы обеспечена соответствующая прослойка членов партии (60 %) и командиров из рабочих (30 %). С особой тщательностью проверять начсостав из бывших кадровых офицеров и выходцев из дворян и социально чуждой среды, допуская из этой категории прием только тех лиц, которые являются ценными специалистами и за период своей службы как в РККА, так и в гражданских органах ничем себя не скомпрометировали»^[1094].

Заместитель председателя ОГПУ С. Мессинг ориентировал всех начальников особых отделов военных округов и Полномочных представительств, что в 1928–1929 гг. указанному выше вопросу не уделили должного внимания. Поэтому на переподготовке оказалось много антисоветски настроенных командиров запаса, и они могут вновь попасть в войска, поскольку остались на учете в военных комиссариатах. В связи с этим предлагалось сделать акцент на создание осведомительской сети среди подлежащих переподготовке, а с получением компрометирующих материалов ставить перед командованием вопрос о снятии отдельных лиц с учета либо о зачислении их в 3-ю очередь начсостава запаса. По итогам проделанной работы надлежало направить в Центр докладные записки^[1095].

В категорию лиц, подлежащих агентурной проработке, из числа командиров запаса прежде всего попадали уроженцы государств, граничащих с СССР, а также те, кто возвратился в СССР по каналу реэмиграции. Большое количество командиров запаса было призвано в РККА в связи со значительным усилением группировки войск на Дальнем Востоке после оккупации Японией Маньчжурии и создания марионеточного государства Маньчжоу-Го. Теперь японские войска стояли непосредственно у границы с СССР. И вновь руководство ОГПУ дает директиву об оказании предметной помощи командованию по отбору запасников, пригодных для зачисления в кадры РККА^[1096].

В ходе реформирования РККА органы ГПУ — ОГПУ уделили серьезное внимание обеспечению чекистскими методами процесса создания и укрепления национальных частей и соединений.

Опираясь на решения XII съезда РКП(б), в июне 1923 г. Центральный комитет совместно с представителями национальных республик разработал мероприятия по формированию в некоторых регионах страны воинских частей из числа местного населения и созданию военных школ для подготовки национального комсостава. В развитие этих решений РВС СССР издал ряд приказов. К марту 1924 г. в РККА были сформированы 4 украинские, 2 грузинские, 1 белорусская, 1 армянская, 1 азербайджанская территориальные стрелковые дивизии^[1097].

На процессе формирования и боевой подготовки нацчастей самым серьезным образом сказывались различия в хозяйственном и культурном уровне различных регионов СССР, национальная пестрота населения в отдельных республиках, отсутствие кадров национального командного состава, а также отсутствие у ряда национальностей (особенно в Средней Азии и на Кавказе) какого-либо опыта военной подготовки в прошлом. И тем не менее (судя по докладу М. Фрунзе в ЦК РКП(б) от 29 декабря 1924 г.) предлагалось, кроме указанных выше, создать к 1929 г. в Узбекской ССР корпуса в составе двух дивизий, в Туркменской и Киргизской ССР — по одной кавалерийской дивизии, а также стрелковые соединения в Башкирской и Татарской ССР и егерский батальон в Карелии^[1098].

Чекисты воспринимали формирование национальных частей с большой настороженностью, реально опасаясь превращения их в орудие националистов, включая и тех, кто находился на советской и партийной работе. Вот что, к примеру, показал на следствии занявший националистическую позицию ответственный работник в Татарстане М. Султан-Галиев: «Предлагал Мухтарову (член военного центра султангалиевцев — A. З.) обратить большее внимание на татаро-башкирскую военную школу, на соответствующее выступление ее курсантов, чтобы иметь в будущем, если понадобится, необходимую военную опору при формировании верных нам боевых отрядов из националистов»^[1099].

Работая по грузинским меньшевикам, органы госбезопасности неоднократно фиксировали их интерес к национальным стрелковым дивизиям. Меньшевики исходили из того, что достаточно много командиров в грузинских частях ранее служили в армии Грузинской буржуазной республики до советизации в 1921 г. Поэтому пришлось интенсивно поработать по ограждению национальных частей в период восстания в Грузии в 1924 г.^[1100]

Через свои закордонные возможности ОГПУ имело информацию о том, что в рамках операции «Прометей» польская разведка готовит военные кадры для «новой» Грузии. В качестве офицеров-контрактников было зачислено в польскую армию до 80 человек, ранее служивших в грузинских войсках. Все они находились в подчинении генерала A. Захариадзе — командующего вооруженными силами эмигрантского правительства^[1101].

Через созданную разведкой польского генерального штаба резидентуру «Грузин» (действующую в Турции, непосредственно в районе советского приграничья) подготовленные кадры переправлялись в Грузинскую ССР для связи с подпольем^[1102].

Чекисты не исключали их выхода на бывших сослуживцев, привлеченных на командные должности в национальные части.

Информацию, что интерес к грузинским национальным дивизиям у эмиграции не пропадает, подтвердил и посланный в 1932 г. в Париж для связи с Н. Жордания (председателем загранбюро грузинских меньшевиков) секретный сотрудник ЗакГПУ «Титико». Он сообщил о стремлении эмигрантов получить характеристики командиров дивизий, начальников штабов и оперативных отделов^[1103].

«Титико» также установил факт нелегальной поездки в Грузию помощника генерала А. Захариадзе — А. Квитайшвили. Последний собирал сведения о Краснознаменной Кавказской армии. В Тифлисе ему помогал бывший полковник B. Джавришвили^[1104].

Опасение вызывали и украинские национальные части. В них активную работу развернули организации Украинской коммунистической партии (УКП). Судя по отчету ГПУ УССР, период с октября 1923 по октябрь 1924 г. «укаписты» вели работу в частях 14-го корпуса, в 30-й стрелковой дивизии и в Харьковском гарнизоне. С каждым новым призывом УКП внедряла своих членов в армию, и прежде всего в национальные части^[1105].

Так, с призывом лиц, родившихся в 1902 г., в части Украинского военного округа проникло на службу более 50 членов УКП. Они привезли с собой в воинские части партийную литературу, систематически организовывали коллективные читки укапистских изданий и даже организовали в 30-й дивизии подписку на националистическую газету^[1106].

Еще острее складывалась обстановка в национальных частях Среднеазиатского военного округа (САВО). В специальной докладной записке начальника Особого отдела ОГПУ на имя наркома по военным и морским делам (май 1927 г.) отмечалось усиление влияния мусульманского духовенства на военнослужащих национальных частей, выдавливание из них представителей славянских народов, в результате чего русский комсостав изыскивает всяческие возможности для перевода в другие военные округа, считая службу в нацчастях неблагодарной и сверхтяжелой. Далее в документе приводились факты образования национально замкнутых ячеек среди курсантов в пехотной школе, между которыми имелись столкновения, особенно между таджиками и узбеками. В заключение начальник особого отдела Я. Ольский отметил: «Есть мнение, что дальнейшее развертывание национальных частей невозможно и бесполезно, т. к. средний комсостав из националов, не пропущенных предварительно через повторительные школы, продвигать нельзя»^[1107].

Однако к голосу чекистов не прислушались, и уже менее чем через год Главное управление РККА дало директиву командующему САВО сформировать туркменскую национальную кавалерийскую бригаду. Узнав об этом, Особый отдел ОГПУ приказал начальнику ОО САВО «срочно дать заключение о политической целесообразности этого формирования»^[1108].

Несмотря на реальные сомнения чекистов, значительно лучше знавших обстановку в Средней Азии, военные провели свое решение.

Заметим, что это был 1928 г. А когда потребовалось использовать национальные формирования в Туркменской ССР для борьбы с басмачеством в 1931 г., то со всей очевидностью вскрылась их слабая подготовка. Этого не могли скрыть даже командиры-туркмены. Серьезные изъяны имелись и в политической подготовке туркменской бригады, и требовалась большая работа «в смысле разъяснения классового лица басмачества»^[1109].

Как отмечал заместитель командира одного из полков Рахимов, не было подготовки к выходу на операции. «Даже не была проведена фильтрация среди красноармейского состава»^[1110].

Зная о низкой боеготовности национальных частей, командование САВО всячески оттягивало их привлечение к подавлению басмаческих банд. Заместитель командующего САВО И. Грязнов цинично писал полномочному представителю ОГПУ Г. Матсону, что «…части Красной армии, дислоцированные в Средней Азии и ведущие боевую подготовку в основном для целей внешней обороны… целей большой войны…» нецелесообразно использовать в борьбе с басмачеством^[1111].

И все же под давлением чекистов командование САВО приступило к подготовке операции в песках. Особым отделом кавалерийской бригады перед выходом на боевые операции была проведена фильтрация красноармейского состава на основе имевшихся оперативных материалов о нежелании некоторых военнослужащих воевать с единоверцами и соплеменниками^[1112].

Собрав с мест данные о политико-моральном состоянии и боевой подготовке национальных частей, начальник Особого отдела ОГПУ Я. Ольский в конце 1930 г. направил во все подчиненные органы директиву, в которой, в частности, отметил: «При раскрытии ряда контрреволюционных националистических организаций установлено, что… националисты считали необходимым использовать в своих целях национальные формирования и еще в начале создания нацчастей они их рассматривали как силу, способную в будущем оказать вооруженное давление на Советское правительство»^[1113].

После описания конкретных фактов Я. Ольский делал следующие выводы.

1. Нацформирования являются специальным объектом контрреволюционной обработки националистов.

2. В качестве военных руководителей контрреволюционных организаций намечаются военнослужащие (прежде всего командный состав) нацформирований. Враждебная Советской власти деятельность националистов облегчается тем, что значительная часть нацкомсостава является выходцами из буржуазных и феодальных (баи, беки) слоев населения.

Руководитель Особого отдела отметил также слабую работу по чекистскому обслуживанию нацчастей и потребовал усилить работу на данном направлении. Теперь в десятидневные сводки особые отделы военных округов и полномочные представительства обязаны были внести специальный раздел «О национальных формированиях и националах военнослужащих»^[1114].

С вопросом создания и укрепления национальных частей тесно связан и другой, решение которого осуществлялось в рамках военной реформы, — вопрос о переходе к комплектованию и обучению войск на основе территориально-милиционной системы. Форсированное внедрение этой системы создавало серьезные трудности для органов госбезопасности в чекистском обеспечении РККА. Поэтому уже в январе 1925 г. вопрос о работе в территориальных частях рассматривался как один из основных на Втором Всесоюзном съезде особых отделов ОГПУ. Данному вопросу значительное внимание уделил помощник начальника Особого отдела ОГПУ Л. Залин.

Он, в частности, остановился на проводимом районировании зон комплектования территориальных частей. Непродуманные решения властей и отсутствие должного влияния со стороны Штаба РККА привели к тому, что в СКВО границы районов совпали с местностями, где ранее черпали свои кадры белые армии, а не буденновские части. В итоге, в число терармейцев отдельной кавалерийской бригады попали 3775 человек, стоящих на спецучете бывших белых (из 6 тысяч общего состава бригады)^[1115]. Формально казаки не причислялись к крестьянам по официальной статистике, однако они являлись сельскими жителями, и среди них также развивались «крестьянские настроения».

Анализ выступлений участников съезда показывает, что особисты лишь внешне поддерживали соответствующие решения партийных и военных инстанций о широкомасштабном и форсированном переводе основной массы частей и соединений РККА на территориальный принцип комплектования. Они видели в этом существенные издержки, негативно влияющие не только на боеготовность, но и на политическую надежность войск.

Опасения чекистов разделяли такие известные военные работники, как М. Тухачевский, Р. Муклевич и И. Смилга, которые с первых послевоенных лет открыто и активно отстаивали свои взгляды. Причем, если первый делал особое ударение на моментах военно-стратегического характера, то в центре доводов второго лежали соображения внутреннего политического и экономического свойства. И. Смилга, выступая на заседании Московского комитета партии, прямо заявил, что «милиционная система, основной признак которой — территориальность, встречает непреодолимое препятствие политического порядка… При малочисленности пролетариата в России мы не можем обеспечить пролетарского руководства в этих частях»^[1116].

Авторы комментариев в сборнике «ВКП(б) и военное дело», подготовленном и изданном в 1927 г. по прямому заданию Политического управления РККА, не отрицая правильности выводов И. Смилги, тем не менее пытались убедить читателей в верности партийных решений. Они ссылались на авторитет М. Фрунзе, который настоял на переходе к территориальной системе в 1924 г., поскольку якобы учел новые экономические и политические реалии, сложившиеся к тому времени в нашей стране. Позиция И. Смилги была, в итоге, оценена как базировавшаяся на политическом заблуждении о непреодолимости разногласий между рабочими и крестьянами.

В ОГПУ отдавали себе отчет в том, что переход к территориальной системе резко усилит влияние села на армию, обострит вопрос о «крестьянских настроениях» в ней, резко увеличит объем работы особистов по поддержанию должного уровня политической надежности войск. И, тем не менее, они вынуждены были считаться с принятыми партийными установками на увеличение количества воинских частей, комплектующихся по территориально-милицейскому принципу. Этот процесс набирал темп. Если в 1923 г. территориальные дивизии составляли 17,2 % от общей численности, то в 1926 г. их удельный вес достигал уже 65,8 %^[1117].

Согласно данным военной переписи на конец 1926 г., из 580 625 человек (по списку), служивших в Красной армии, лишь 15,1 % составляли рабочие и 77,4 % крестьяне. Причем (и мы об этом уже упоминали) часть рабочих — это в недалеком прошлом тоже крестьяне^[1118].

С середины 1920-х годов процесс хлебозаготовок начал обостряться. Достаточно высокий сельхозналог, принудительное самообложение крестьян и другие негативные в политическом плане факторы осложняли положение на селе и, как прямое следствие этого, усиливали «крестьянские настроения» в РККА, особенно в территориальных дивизиях. Это заставило органы ОГПУ, всего через три месяца после завершения работы Второго Всероссийского съезда особых отделов, вновь вернуться к этому тревожному вопросу. На оперативном совещании под руководством первого заместителя председателя ОГПУ В. Менжинского при участии руководителей всех основных отделов было признано необходимым в кратчайший срок подготовить доклад с конкретными предложениями по укреплению политической надежности территориальных дивизий^[1119]. Данный доклад предназначался высшим партийным и военным инстанциям. Вероятнее всего, реакции на доклад не последовало. По крайней мере, в материалах секретного делопроизводства ОГПУ за 1925 г. какие-либо ответы из ЦК партии и военного ведомства отсутствуют.

В марте 1926 г. по заданию заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды начальником особого отдела Московского военного округа Л. Мейером (Захаровым) был подготовлен новый доклад. Показать пороки территориально-милицейской системы именно на примере МВО в руководстве ОГПУ решили не случайно. Дело в том, что лишь несколько месяцев назад наркомом по военным и морским делам, а также и председателем Реввоенсовета СССР стал К. Ворошилов — ярый сторонник территориально-милицейской системы. А до заступления на новую должность он командовал войсками МВО и знал, что Л. Мейер не только опытный особист, но и человек, хорошо разбирающийся в военных вопросах, поскольку он окончил до революции сначала кадетский корпус, а затем полный курс военного училища^[1120].

Ответом на критический анализ и неутешительные выводы доклада стала записка начальника Главного управления РККА В. Левичева в Реввоенсовет СССР. Не упоминая в тексте ОГПУ, он фактически обвинил органы госбезопасности в «непростительном незнакомстве с практическим применением милиционно-территориальных начал в строительстве Красной армии»^[1121].

В то же время он признал, что усилия только одного военного ведомства не дадут должных результатов в повышении уровня боевой и политической подготовки терчастей. В. Левичев связывал надежды с участием в данном вопросе всего партийного и государственного аппарата. «Эти условия, — писал он, — нами выдвигались всегда на первый план и сейчас подчеркиваются со всей силой».

Нет оснований обвинять начальника Главного управления РККА в наивности, но в данном случае его предположения были весьма иллюзорны. Кроме самих военных и работников ОГПУ (прежде всего особистов) мало кто уделял должное внимание состоянию территориальных частей.

В. Левичев не отрицал наличия определенной опасности в выявленной особыми отделами и другими органами госбезопасности тенденции к организации постоянных обществ переменников — терармейцев, однако ссылался при этом на результаты обследования командующим МВО К. Ворошиловым сборов в пяти территориальных дивизиях, где якобы не было политического недовольства либо оно проявлялось крайне слабо^[1122]. «Крестьянские настроения», по мнению автора докладной записки, являются временными и будут затухать при экономическом укреплении страны и реализации курса партии — поворота «лицом к деревне».

Чекисты не разделяли оптимизма высокопоставленного военного функционера, считая его прогноз нереальным.

Критическое отношение к терсистеме с точки зрения политической надежности войск высказывалось не только в Москве. В Приволжском военном округе, почти полностью состоявшем из территориальных частей, особисты устроили в конце 1926 г. специальное совещание, где обсудили опыт оперативного обслуживания войск. Почти все руководители особотделов тердивизий говорили о реальных трудностях работы среди переменников и опасности дальнейшей радикализации «крестьянских настроений» среди них^[1123].

Собрав и проанализировав информацию о тердивизиях по состоянию на апрель 1927 г., Особый отдел ОГПУ посчитал необходимым вновь изложить свои взгляды военному руководству.

За подписью заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды на имя К. Ворошилова была направлена достаточно объемная (19 листов) докладная записка, подводившая некоторые итоги оперативной работы по территориальным частям.

Позиция ОГПУ была определена уже в начале текста. «Основные вопросы экономической и политической выгодности, степени боеготовности территориально-милиционных частей, — говорилось в документе, — от решения коих только может зависеть вопрос возможности и формы дальнейшего развития… системы и целесообразности ее существования вообще до сих пор достаточно серьезно поставлены не были и остаются открытыми»^[1124].

Главное, на что указывал Особый отдел ОГПУ, — это игнорирование первоначально определенного принципа, а именно: территориальные части должны были организовываться в промышленно развитых центрах, чтобы основа личного состава частей являлась пролетарской. Далее речь шла о неэффективности ввиду краткости срока сборов политической обработки призываемого контингента (в сравнении с кадровыми частями: непрерывная служба там в сухопутных войсках длилась 2 года, военно-воздушных силах — 3 года и военно-морском флоте — 4 года). «Если эти условия политической обработки и воспитанияотсутствуют, — отмечал автор записки, — активность крестьянства может пойти и местами идет против Советской власти»^[1125].

Возвращаясь в деревню после сборов, терармейцы пытались свою активность реализовать в форме «союзов переменников», что было фактически равнозначно созданию «крестьянских союзов». Об этих фактах военные получали информацию только от органов ОГПУ, поскольку вне сборов командиры теряли какую-либо связь со своими подчиненными.

Особый отдел отмечал также, что согласно поступающим материалам белогвардейские, антисоветские, повстанческие группы весьма серьезное внимание уделяют работе среди терармейцев. Бороться же с этим значительно сложнее, нежели в условиях казармы в кадровых частях.

Чекисты считали необъективными доклады политорганов о том, что крестьянство более благоприятно относится к территориальной, чем к кадровой системе, что терсистема является мощным средством закрепления смычки города и деревни. ОГПУ расценивало подобные заблуждения как опасные. По мнению Особого отдела, введение территориальной системы было встречено крестьянством как фактическое освобождение от воинской службы.

Основной вывод докладной записки состоял в следующем: «Территориально-милиционная система в настоящее время и на ряд ближайших лет не представляет экономических и политических выгод»^[1126].

Предложения ОГПУ, в плане обеспечения политической надежности войск, сводились к следующему: 1. Территориально-милиционные дивизии сохранить только в районах с сильными пролетарскими центрами. Кадры этих дивизий максимально насытить пролетарскими и партийными элементами; 2. Ни в коем случае не сохранять тердивизии в районах, прилегающих к границам страны; 3. Воздерживаться от расширения терформирований в национальных и казачьих районах.

За рамками нашего исследования остаются финансово-экономические вопросы, связанные с функционированием терсистемы. Отметим лишь, что и эти проблемы детально рассмотрены в докладной записке ОГПУ. Не осталась без внимания и низкая боеготовность территориальных дивизий.

Анализ этого важного документа показывает, что чекисты вышли далеко за рамки рассмотрения чисто оперативных сложностей обслуживания территориальных частей. Они обратили внимание военного руководства на те аспекты терсистемы, которые объективно выпадали из его поля зрения, и в частности на политическую активность переменников за рамками времени сборов и опасные проявления влияния антисоветских элементов на них.

Однако, зная о дальнейшем развитии территориальной системы, можно утверждать, что К. Ворошилов не отреагировал на докладную записку должным образом.

В начале июня 1929 г. Г. Ягода вновь направляет К. Ворошилову подготовленную Особым отделом ОГПУ справку о наиболее слабых местах терсистемы РККА, выявившихся в связи с ростом «крестьянских настроений». Охарактеризовав обстановку и констатировав факт снижения уровня политико-морального состояния в территориальных частях и соединениях, чекисты высказали свои предложения по исправлению ситуации. Приведем основные из них: 1. Направить в терчасти лучший комполитсостав; 2. Комплектовать младший комсостав исключительно по экстерриториальному принципу; 3. В кавалерийских дивизиях категорически отказаться от ухудшения социального состава переменников, усилив кредитование бедняков для покупки ими лошадей в целях призыва бедняков в кавалерию; 4. Усилить чистку территориальных частей от социально чуждых элементов^[1127].

Поскольку указанные предложения не затрагивали вопрос о целесообразности самого существования терчастей, то на них последовала положительная реакция. К. Ворошилов на протяжении своего руководства Реввоенсоветом СССР и военным наркоматом не хотел или не смог преодолеть взгляд, выработанный еще в 1923 г. на XII съезде РКП(б) о том, что внедрение и развитие территориальной системы является одним из действенных инструментов влияния партии на деревню — через сборы переменного состава и межсборовую работу. Он не хотел и слушать о низком уровне боевой выучки и морально-психологической подготовки территориально-милицейских соединений и частей. А именно это выявила со всей очевидностью практика их применения. Здесь уместно сослаться на мнение маршала Г. Жукова. В своих воспоминаниях он отмечал следующее: «В нашей неподготовленности к войне с немцами, в числе других причин, сыграла роль и территориальная система подготовки войск, с которой мы практически распрощались только в 39-м году. Наши территориальные дивизии были подготовлены из рук вон плохо. Контингент, на котором они развертывались до полного состава, был плохо обучен, не имел ни представления о современном бое, ни опыта взаимодействия с артиллерией и танками… С одной из таких территориальных дивизий, 82-й, мне пришлось иметь дело на Халхин-Голе. Она побежала от нескольких артиллерийских залпов японцев. Пришлось ее останавливать всеми подручными средствами»^[1128].

Таким образом, мы можем констатировать, что чекисты абсолютно резонно ставили на протяжении 20-х годов вопрос о низкой эффективности территориальной системы, опасностях, которые она в себе таит. Взгляды сотрудников ОГПУ совпадали с мнениями реалистично мысливших представителей командования РККА.

В ходе реформирования РККА чекисты, используя свои оперативные возможности, оказывали содействие высшему военному руководству и командованию на местах в реализации принципа единоначалия, одного из важнейших принципов военного строительства. Претворение его в жизнь являлось объективно обусловленной закономерностью развития Вооруженных сил. Однако, в силу специфичности процесса создания РККА и Флота в СССР, указанный принцип одномоментно внедрить было невозможно. Власть командиров в годы Гражданской войны решительно ограничивалась наличием института комиссаров. С окончанием войны, после резкого сокращения армии, а следовательно и командного состава, проведения его чисток от ненадежных в политическом плане лиц из числа бывших офицеров, насыщения Красной армии выпускниками советских военных школ и академий, ЦК РКП(б) посчитал возможным принять постановление от 28 июля 1924 г. о введении единоначалия в войсках^[1129].

Однако единоначалие распространялось не на всех командиров, а лишь на членов большевистской партии, способных взять на себя не только строевые и административно-хозяйственные функции, но и полностью отвечать за морально-политическое состояние войск.

К концу 1925 г. число единоначальников в Украинском округе увеличилось в три раза, в Западном — в два с половиной, а в Северо-Кавказском — почти в два раза^[1130].

Правда, прирост достигался в основном за счет старшего и высшего комсостава, а не на уровне командиров батальонов и рот. Политработники менее активно переходили на командные должности, проявляя некоторый консерватизм, не желая при этом сокращения своих прав и переквалификации из комиссаров в помощников по политической части. Подытоживая первые успехи в переходе к единоначалию, руководитель Политического управления РККА А. Бубнов сказал, что многие командиры, став единоначальниками, сваливали всю ответственность за партийно-политическую работу и моральную устойчивость войск на комполитов^[1131].

Более того, некоторые военные работники начали поговаривать, что необходимо ослабить партийное руководство армией. С другой стороны, обозначилась тенденция ускоренной коммунизации комсостава, которая заключалась во вступлении в ряды РКП(б), ВКП(б) для того, чтобы стать единоначальником и избавиться от надзора комиссаров^[1132].

Многие политработники и чекисты реально понимали, к чему этот процесс может привести. По крайней мере, для сотрудников ГПУ — ОГПУ политическая и нравственная физиономия некоторых старших и высших командиров была ясна. Мы уже приводили сведения о М. Тухачевском и об И. Уборевиче. Дополним их следующими фактами.

В октябре 1929 г. Особый отдел Украинского военного округа прислал внеочередное донесение о попытке самоубийства командира-комиссара (т. е. единоначальника — А. З.) 51-й дивизии на почве злоупотребления спиртными напитками, о написании им заявления о выходе из партии и рапорта о демобилизации. Он неоднократно заявлял, что многие командиры РККА глупее его, но уже командуют корпусами или работают на ответственных должностях в центральном аппарате РККА, а его всего лишь направляют на политические курсы в Москву. Обо всем этом чекисты довели до сведения К. Ворошилова^[1133].

Несколько месяцев спустя ОГПУ сообщило наркому по военным и морским делам о попытке самоубийства на почве употребления наркотических веществ командира-комиссара 2-й стрелковой дивизии. Поведение комдива стало темой для обсуждения подчиненными, что самым непосредственным образом влияло на морально-политическое положение начсостава^[1134].

Регулярно пьянствовал и командующий Краснознаменной Кавказской армией К Авксентьевский, вследствие чего у него был серьезный конфликт с начальником политуправления Иппо^[1135].

Командарма пытались лечить (одновременно с учебой в немецкой академии — A. З.) в Германии, но это закончилось скандалом и досрочным откомандированием в Москву. Вскоре его отправили в бессрочный отпуск, а фактически уволили со службы^[1136].

Партийная часть начсостава Балтийского флота отказала командующему М. Викторову в доверии, отклонив в октябре 1930 г. его заявление о приеме в члены ВКП(б)^[1137].

Чекисты вынуждены были оперативными мерами прикрывать обстоятельства убийства командира 2-го кавалерийского корпуса Г. Котовского. Начальник Одесского отдела ОГПУ Л. Заковский сообщил Г. Ягоде, что политическим совещанием (в него входили комполит корпуса, начальник особого отдела и военный прокурор — A. З.) постановлено через прессу настаивать на политической подоплеке убийства^[1138].

Следствие по факту гибели Г. Котовского взял лично на себя Л. Заковский, развивавший версию о связи убийцы со спецслужбами Румынии.

Пьянствовал и, что значительно важнее, поддерживал троцкистскую оппозицию бывший командир конного корпуса Г. Гай. Будучи арестованным в 1935 г. за высказывание намерений убить И. Сталина, он показал, что вел антипартийные разговоры под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью^[1139].

Такого рода характеристику некоторых представителей командного состава можно было бы продолжать. В большинстве случаев политработники и особисты придерживались единых позиций и каждый по своей линии докладывал о фактах «коммунистического чванства» и о низком моральном уровне ряда партийных командиров-единоначальников.

Число конфликтных ситуаций между командирами-единоначальниками и политработниками множилось. На развитие конфликтов повлияла и директива ПУР РККК № 28015/с от июня 1928 г. «О проведении самокритики в РККА». Основной идеей директивы являлось нацелить организаторов кампании на поднятие боеспособности Красной армии и укрепление руководящей роли в ней ВКП(б)^[1140].

Указанная директива появилась на фоне событий, которые позднее обозначались как действия «военной оппозиции». Суть ситуации заключалась в том, что некоторые партийные организации, политорганы и военно-политическое учебное заведение (Академия им. Н. Толмачева), стремясь указать на развитие нездоровых явлений в РККА, таких как пьянство комсостава, очковтирательство, фельдфебельщина, рукоприкладство и т. д., перешли в принятых на собраниях резолюциях и решениях дозволенную грань и заявили о недостаточно твердом и четком руководстве Вооруженными силами со стороны РВС СССР и ПУРа (соответственно К. Ворошилова и А. Бубнова)^[1141].

Выступавшие на партийных собраниях связывали указанные отрицательные тенденции с упущениями в практике проведения единоначалия. Начальник Военно-политической академии Я. Берман еще 27 января 1927 г. обратился с письмом к начальнику ПУРа А. Бубнову, где отметил, что постановление о ликвидации комиссарского института как контрольно-политического органа ошибочно и приведет к снижению уровня партруководства в Красной армии^[1142].

Я. Берман напомнил достаточно типичное для середины 1920-х годов высказывание командовавшего тогда войсками Приволжского военного округа А. Седякина, что партийная организация мешает командиру^[1143].

Ответа на свое письмо начальник академии не получил. Поэтому он посчитал возможным выступить с достаточно резким докладом 15 марта 1928 г. Многие пассажи его речи так или иначе были связаны с взаимоотношениями командного и политического состава, недостатками в реализации принципа единоначалия и порожденными этими обстоятельствами нездоровыми явлениями в жизни войск. Аналогичные проблемы поднимались на 7-й Московской гарнизонно-губернской партконференции, на совещании гарнизонного партактива в Харькове и совещании секретарей парторганизации Ленинградского гарнизона. Пиком этой критической волны явилась резолюция, принятая по докладу начальника политического управления Белорусского военного округа М. Ланды. Однако руководство военного ведомства не придало значения такого рода явлениям, хотя в принятых резолюциях легко угадывалась критика в его адрес. Сопротивлялся лишь А. Бубнов, но действовал он вначале лишь запретительными методами.

Тогда в дело вмешался Особый отдел ОГПУ, расценивший происходившее как подрыв решений высших партийных инстанций, как неуправляемый процесс, способный привести к потере управляемости Красной армией. С другой стороны, чекисты не меньше политработников были заинтересованы в устранении негативных явлений в жизнедеятельности РККА, но являлись сторонниками «молчаливой» борьбы с ними, не доводя до публичности разночтения в подходах к решению задач между командирами и политработниками.

Надо сказать, что чекисты никогда не проходили мимо острых конфликтов между командирами и политработниками и своевременно докладывали об этих фактах руководству РВС СССР и НКВМ. Однако они не типизировали случаи отдельных склок и недоразумений. И вот в апреле 1928 г. фактически впервые ОГПУ направило в указанные инстанции (безусловно, только лишь конкретным ответственным лицам) информационную записку «О ненормальностях во взаимоотношениях политсостава в Украинском военном округе» на 8 листах^[1144].

Особисты конкретизировали, что основная причина разногласий — это вопрос о темпе и характере проведения единоначалия в армии, а накал и масштаб «дискуссий» требуют вмешательства из Москвы. Обструкции со стороны подчиненных подвергся даже начальник политического управления УВО Дегтярев за поддержку набиравшего темпы процесса единоначалия. На собрании партактива Харьковского гарнизона за предложенный им вариант резолюции проголосовало всего 4–5 человек. А командующий округом И. Якир не явился на собрание из «дипломатических» соображений, так как, защищая позиции Дегтярева, сам бы оказался в сложном положении^[1145].

7 июня 1928 г. Особый отдел ОГПУ проинформировал наркома К. Ворошилова о резолюциях, принятых в Военно-политической академии^[1146].

В данном случае реакция наркома была незамедлительной, поскольку он явно уловил, куда нацелены критические стрелы преподавателей и слушателей академии. К. Ворошилов обрушился с критикой на А. Бубнова за недостаточно жесткий отпор, данный «возмутителям спокойствия».

Не исключено, что нарком, не особо полагаясь на начальника ПУРа, обратился к чекистам (как первым, кто проинформировал его о положении в округе и обратил внимание на серьезность ситуации) с просьбой отслеживать развитие процесса и продолжать сообщать о происходящем. По крайней мере, в материалах секретного делопроизводства ОГПУ за 1928–1929 гг. мы обнаружили несколько соответствующих документов. Так, в июле 1928 г. К. Ворошилову направлялась спецсводка «О распространении резолюции БВО в частях Украинского военного округа»^[1147].

В документе не только приводятся факты распространения резолюции, но и сообщаются сведения, добытые агентурным путем. К примеру, приводится факт обсуждения связанных с резолюцией вопросов между командирами корпусов И. Дубовым и Н. Криворучко, об обработке командира 3-й кавдивизии Мустафина группой политработников. По данным Особого отдела УВО, горячим сторонником резолюции являлся даже военный прокурор военного округа Глинский.

Высшему военному руководству из Особого отдела ОГПУ приходили (в виде сводок) даже перлюстрированные письма военнослужащих, в которых обсуждались существенные элементы резолюции^[1148].

Поскольку вопрос о «внутриармейской оппозиции» нашел свое отражение в различных исследованиях, мы не будем вдаваться в подробности развития ситуации. Единственное, о чем следует добавить (с учетом рассматриваемой нами темы), это о жестких партийных и кадровых мерах, принятых к тем, кто поддержал решения конференций в Военно-политической академии и Политическом управлении БВО.

А во второй половине 1930-х годов многих из них К. Ворошилов и тогдашний начальник ПУРа Л. Мехлис обозначили как участников «антипартийной внутриармейской белорусско-толмачевской группировки». Лицам с таким клеймом уготована была страшная судьба: они уже не просто попадали в сводки НКВД, а арестовывались и приговаривались к суровым мерам наказания вплоть до смертной казни.

В 20-е и первой половине 30-х годов органы госбезопасности прилагали серьезные усилия в борьбе с таким важным явлением, отрицательно влиявшим на боеготовность РККА, как высокая аварийность, прежде всего в авиации. И здесь основное внимание обращалось на человеческий фактор. Главным для чекистов являлось выявление предпосылок к чрезвычайным происшествиям, хотя они также занимались расследованием произошедших аварий и катастроф.

Надо отметить, что аварийность в частях ВВС, пожалуй, была единственной проблемой, по которой взгляды военных и чекистов совпадали, и они действовали сообща в борьбе с этим негативным фактором, самым непосредственным образом влиявшим на состояние обороноспособности страны.

В докладной записке ОГПУ на имя И. Сталина от 18 июля 1930 г. была представлена картина аварийности и показаны причины, ее порождающие. Если за 1928/29 год выбыло из строя более 430 самолетов (из них полностью уничтожено 164, т. е. 38 %), то только за девять месяцев последующего периода (до 1 июля 1930 г.) повреждения получили 225 самолетов, а еще 154 — полностью уничтожены. Чекисты акцентировали внимание Генерального секретаря на росте числа погибших при катастрофах военнослужащих летно-подъемного состава (61 человек за 1928/29 г. и за девять месяцев 1930 г. — 54). Кроме того, в несколько раз большее количество специалистов ВВС получили ранения и увечья.

Особый отдел выстроил некую иерархию причин столь плачевного состояния. На первом месте стояла недисциплинированность личного состава военно-воздушных сил. По результатам проведенных расследований было установлено, что 32,5 % от общего числа катастроф и аварий произошло по вине летного состава^[1149].

Затем следовали такие причины, как неудовлетворительный подбор инструкторского состава в школы ВВС и наличие в частях значительного количества самолетов устаревших конструкций, а также авиатехники, выработавшей свой ресурс.

Безусловно, перечень причин можно было значительно расширить (что и сделали военные специалисты на инициированном ОГПУ совещании у К. Ворошилова с участием командующих военными округами и начальников УВВС), но особисты выделили главные из них. Именно на указанных вопросах концентрировалось внимание оперсостава, обслуживавшего центральные органы ВВС и авиационные части.

В первой половине 1920-х годов особисты действовали несистемно, в основном запретительными мерами. В отчете Особого отдела УВО за 1924 г. отмечалось, что за период с января по октябрь произошло 25 аварий и катастроф, и по ходатайству чекистов командование запретило выполнение фигур высшего пилотажа в ходе учебных полетов. Однако долго так происходить не могло, поскольку страдало качество боевой учебы^[1150].

Надо полагать, это понимали и сотрудники органов госбезопасности. Поэтому они переходили на принятие превентивных мер, начиная с тщательного отбора курсантов в летные учебные заведения.

Так же как командование и политаппараты, чекисты делали ставку и, надо думать, всерьез полагались на увеличение прослойки коммунистов и комсомольцев пролетарского происхождения среди курсантов авиашкол. Так, в директиве ОГПУ от 19 декабря 1930 г. всем местным органам предлагалось «обеспечить в состав отбираемого контингента не менее 90 % рабочих, квалифицированных и с производственным стажем не менее двух лет»^[1151].

Из предварительно отобранных лиц оперработникам предлагалось провести еще одну фильтрацию по критерию наличия или отсутствия высоких морально-политических качеств.

Чтобы обеспечить эффективность такого рода работы, чекистские органы должны были иметь своих представителей в отборочных комиссиях, которых создавалось несколько: первичные — по месту работы на фабриках, заводах и в частях РККА, а затем — постоянные при авиагарнизонах.

Окончательное утверждение списка кандидатов предоставлялось сделать начальникам и комиссарам авиационных школ.

На этой стадии чекисты могли внести свои предложения, к которым, как правило, прислушивались. Все собранные на будущих курсантов материалы концентрировались в особых отделах, обслуживающих школы. О результатах проделанной работы особые отделы военных округов были обязаны сообщать в ОГПУ в виде специальных докладных записок^[1152].

На этом ни военные, ни чекисты останавливаться не стали. Главное управление РККА директивно обязало военно-окружные аппараты выделить до 15 мая 1931 г. 1390 человек из числа командиров младшего звена на пополнение ВВС. Чекисты настояли, чтобы в отборочные тройки официально вошли представители особых отделов. Параллельно с директивой ГУ РККА в местные органы госбезопасности направлялась почто-телеграмма за подписью начальника ОО ОГПУ Я. Ольского. В ней указывалось на необходимость самого тщательного отбора кандидатов, причем коммунисты должны были составлять не менее 90 % от общего числа направляемых в школы ВВС. Интересно отметить, что особистам предлагалось не только участвовать в процедуре отбора, но и взять под агентурное наблюдение работу остальных членов тройки, чтобы избежать протекционизма и т. д.^[1153]

Через десять дней после получения указанной выше телеграммы в особые отделы военных округов пришла еще одна: «Очистка личного состава ВВС РККА»^[1154].

Наиболее существенным положением документа являлось указание на то, что вычищенные военнослужащие ВВС не должны были рассматриваться как кандидаты для зачисления в гражданский воздушный флот, поскольку он считался резервом ВВС на случай войны. Прежде всего, это касалось уволенных по ст. 679 (политико-моральное несоответствие) или ст. 674 (невозможность соответствующего использования).

Все, что предпринимали чекисты, точно вписывалось в рамки мер, изложенных в совершенно секретном приказе Реввоенсовета СССР № 0012 от 5 августа 1930 г., изданном по результатам инспектирования ВВС РККА^[1155].

Интересно отметить, что данный приказ написан от первого лица (К. Ворошилова) и отражает его отношение к происходящему в военно-воздушных силах.

Нарком писал, что, исходя из личного ознакомления с жизнью, учебой и бытом авиачастей, может сделать «со всей большевистской решительностью и прямотой» неутешительный вывод: «…на этом общем благополучном фоне роста и совершенствования еще более мрачным пятном выделяется ряд крупнейших недостатков, следствием которых является очень высокая аварийность с большим количеством катастроф»^[1156].

Одной из основных причин аварийности К. Ворошилов (так же как и особисты) назвал низкую дисциплинированность личного состава, разгильдяйство, расхлябанность, воздушное хулиганство, пижонство и авиачванство. Он призвал командиров всех степеней более разумно подходить к развитию в авиачастях движения ударничества и социалистического соревнования. Обращаясь в приказе к работникам судебно-следственных органов, нарком заявил о недопустимой мягкости, проявляемой к виновникам аварий^[1157].

Наряду с контролем за личным составом ВВС, участием в периодических его чистках и в отборе будущих курсантов авиашкол, информированием командования о предпосылках к чрезвычайным происшествиям, о фактах очковтирательства (в том числе и при расследовании конкретных аварий и катастроф) и о недостатках в состоянии авиатехники, органы госбезопасности самое серьезное внимание уделяли выявлению дефектов и преступлений в процессе создания новой авиационной техники, закупки за границей самолетов и авиамоторов, а также вскрытию причин срывов сроков поставки их в войска.

Первые серьезные наработки в указанном направлении появились у особого отдела в 1924 г., после создания 4-го отделения Особого отдела ОГПУ, где была сконцентрирована вся работа по чекистскому обеспечению органов управления ВВС РККА, авиационных учебных заведений и авиачастей центрального подчинения. Начальником отделения был назначен С. Пинталь, работавший до этого председателем ГПУ Белорусской ССР.

Некоторые авиационные начальники не обращали внимания на представляемую С. Пинталем информацию, считая его некомпетентным. Они даже обращались с просьбами к руководству ОГПУ умерить активность чекиста. Ф. Дзержинский запросил Г. Ягоду: «Кто такой Пинталь? Какой у него стаж по авиации? Где он работал, кто по профессии, как давно у нас и в партии? Кто по национальности?»^[1158]

Председатель ОГПУ, выступая в данном случае скорее как руководитель ВСНХ, а не чекист, опираясь на мнение хозяйственников и военных, априори обвинил С. Пинталя в необъективности. «Наши работники, — продолжал Ф. Дзержинский, — должны всегда быть объективными, т. е. в технических спорах не должны принимать непосредственного участия. В таких делах они должны быть сами в стороне и не вовлекаться в споры»^[1159].

К сожалению, Ф. Дзержинский не упомянул, что начальником Главного управления воздушного флота в 1923–1924 гг. являлся А. Розенгольц, сам никогда ранее не имевший какого-либо отношения к авиации^[1160].

В компетентности этого «социалиста» сомневался даже его партийный единомышленник, тогдашний глава РВС и военно-морской нарком Л. Троцкий.

Он писал А. Розенгольцу, что закупленные с согласия последнего самолеты «Савоя» устарели, а сама закупка расценивается некоторыми как преступный акт^[1161].

Арестованный чекистами по одному из дел бывший заместитель начальника УВВС РККА А. Онуфриев выдвинул даже обвинение против А. Розенгольца. «Своих подозрений я не мог скрыть от целого ряда товарищей по ВАКу, — писал А Онуфриев в своих показаниях, — высказав дословно следующее: если бы т. Розенгольц не был членом партии, то я готов голову дать на отсечение без всяких гарантий со стороны фирмы (речь идет о еще одном договоре, теперь уже с фирмой „Юнкерс“) сыграла свою роль взятка… Мои первоначальные предположения еще более укрепились во мне после приема самолетов в 1924 г. и предварительного их испытания»^[1162].

Среди тех, кто жаловался Ф. Дзержинскому на С. Пинталя, был и ответственный работник Главметалла ВСНХ некто Д. Будняк, защищавший взяточников, применявших некондиционный лес, используемый для постройки самолетов. О некоторых других специалистах Авиапрома и УВВС, противостоявших С. Пинталю и его подчиненным, мы еще упомянем, когда будем говорить о ряде уголовных дел. А пока отметим, что в поддержку позиции С. Пинталя выступил заместитель Г. Ягоды по Особому отделу ОГПУ Я. Ольский.

В справке, составленной им в 1926 г., в период расследования дела по Авиапрому, он следующим образом оценил профессиональную деятельность своего подчиненного: «Втянулся и знает авиацию не хуже тех товарищей, кои работают в авиации, не имеющие специального образования. Читает литературу по авиации»^[1163].

К этому добавим, что С. Пинталь в конце 1920-х годов окончил полный курс академии ВВС, но в своей работе опирался на мнение авиационных специалистов — секретных сотрудников ОГПУ. Поэтому о его субъективизме говорить не приходится.

Указанное выше необходимо было подчеркнуть, поскольку авиация являлась в тот период наиболее технически вооруженным видом войск, на нее делалась ставка при разработке наступательных и оборонительных операций. В то же время развитие авиапромышленности, оснащение РККА новыми самолетами, подготовка специалистов ВВС являлось исключительно сложным делом. Допущенные в этих вопросах ошибки, упущения, а тем более преступления, самым непосредственным образом сказывались на обороноспособности страны. Поэтому чекисты уделяли самое пристальное внимание работе по линии военно-воздушных сил.

В результате разработки группы сотрудников Управления ВВС РККА, имевших служебные контакты с представителями фирмы «Юнкерс», особисты установили, что ряд из них, в ущерб интересам СССР, лоббировали фирму в различных инстанциях, создавая видимость успешности ее работы по созданию цельнометаллических самолетов в нашей стране.

Не дожидаясь момента реализации материалов разработки, сотрудники Особого отдела ОГПУ проинформировали инстанции о том, что заключенный в 1922 г. с фирмой «Юнкерс» договор «ни в одной части не выполнен». Реакция со стороны высших партийных органов последовала незамедлительно. Центральная контрольная комиссия ВКП(б) назначила на 1 февраля 1926 г. заседание по вопросу о концессии «Юнкерса» и о деятельности УВВС в области внешних заготовок. На заседании обязывались присутствовать К. Ворошилов, И. Уншлихт (от РВСС), начальник УВВС РККА П. Баранов, Г. Ягода (от ОГПУ) и несколько сотрудников Авиапрома^[1164].

По всей вероятности, Г. Ягода доложил ЦКК, что чекисты глубоко изучили взаимоотношения некоторых военнослужащих УВВС с работниками фирмы «Юнкерс» и готовят соответствующие оперативно-следственные действия. Военные и представители ВСНХ попросили дополнительное время на подготовку докладной записки, посвященной фирме «Юнкерс». Этот документ появился ровно через месяц — 1 марта 1926 г. и был подписан председателем ВСНХ (и ОГПУ) Ф. Дзержинским и главой РВС СССР К. Ворошиловым. Кто из двух руководителей готовил окончательный вариант записки, неизвестно, однако явно выделяются некоторые пассажи, предложенные Ф. Дзержинским с подачи ОГПУ. Во-первых, утверждение о том, что «Юнкерс» стремится сохранить свое влияние на строительство РККА и особенно Морского и Воздушного флотов. Во-вторых, о выявившейся политической составляющей концессии. И, в-третьих, о возможной утечке секретной информации о ВВС РККА к англичанам через сотрудников «Юнкерса». Можно говорить еще об одном разделе докладной записки, а именно о том, что ОГПУ через свои агентурные возможности склонило к сотрудничеству с советской стороной некоторых немецких авиационных специалистов, которые готовы порвать с фирмой «Юнкерс».

Основной вывод Ф. Дзержинского и К. Ворошилова был следующим: «Концессионный договор с „Юнкерс“ расторгнуть ввиду невыполнения им взятых на себя обязательств…»^[1165]

Через пять дней после появления указанного выше документа начальник УВВС РККА П. Баранов направил письмо Ф. Дзержинскому, в котором просил его разобраться с фактами злостного саботажа в области создания авиационной техники, и прежде всего в области моторостроения^[1166].

В итоге чекисты получили соответствующие указания от своего руководителя, и уже 6 марта в 4-м отделении Особого отдела ОГПУ было подготовлено постановление об аресте нескольких сотрудников УВВС во главе с помощником председателя научного комитета управления Г. Линно. Основываясь на собственных материалах и агентурной информации 8-го (немецкого) отделения КРО ОГПУ, особисты предъявили арестованным обвинение в систематическом подрыве боевой мощи РККА путем закупок за границей недоброкачественной авиационной продукции и в разглашении (за материальное вознаграждение) секретных сведений сотрудникам фирмы «Юнкерс»^[1167].

Тщательное расследование продолжалось более года. Поскольку выявились данные, бросающие тень на начальника УВВС РККА П. Баранова и его предшественника, старого члена большевистской партии А. Розенгольца, то дело передали на заключение помощнику прокурора Верховного суда СССР Р. Катаняну. Он согласился с итоговыми выводами следователей Особого отдела ОГПУ (С. Пинталя и его помощника Волкова) и поддержал их предложение о слушании дела во внесудебном порядке в Коллегии ОГПУ^[1168].

9 мая 1927 г. Г. Линно и еще двое обвиняемых были приговорены к расстрелу. Однако расстреляли лишь первого, а остальным заменили высшую меру социальной защиты на 10 лет концлагеря^[1169].

Еще в самом начале следствия по делу Г. Линно Г. Ягода подписал на имя заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта информационный доклад, в котором оценивалась деятельность приглашенных УВВС РККА немецких специалистов и делался вывод: «Таким образом, вместо высоких спецов УВВС получил агентов германского генштаба, содержание коих оправдано быть не может. Сообщая изложенное в дополнение к личным с Вами переговорам прошу Вашего распоряжения об ускорении удаления немцев из Воздухофлота»^[1170].

Так как в документе вновь имелись упоминания об убеждающих беседах чекистов с П. Барабановым, то И. Уншлихт (несмотря на то, что письмо было адресовано лично ему) счел необходимым проинформировать К. Ворошилова. Судя по пометкам на письме, нарком имел личную беседу с П. Барабановым. Итоги этой беседы неизвестны. Однако характерен тот факт, что, давая указания по расследованию дела Г. Линно, председатель ОГПУ предложил использовать как консультанта другое лицо, а не начальника УВВС^[1171].

Через несколько месяцев после ареста группы Г. Линно 4-е отделение ОО ОГПУ возбудило еще одно уголовное дело — на техника-приемщика УВВС В. Горбашова и связанных с ним лиц. Суть обвинений состояла в несанкционированных приватных встречах с представителями фирмы «Юнкерс» и получении от них взяток за приемку некачественной продукции^[1172].

Полученные деньги В. Горбашов частично передавал начальнику Управления снабжения УВВС РККА Афанасьеву и начальнику загранотдела управления Мельницкому. Все это ударяло по П. Баранову как руководителю военно-воздушных сил. В то же время и чекисты ощутили свою вину. Дело в том, что среди привлеченных к ответственности по делу имелись и секретные сотрудники некоторых подразделений ОГПУ и его полномочного представительства в Ленинградском военном округе. 30 мая 1927 г. Коллегия ОГПУ приговорила В. Горбашова и еще двоих обвиняемых к расстрелу, а остальных (3 человек) — к трем годам концлагеря^[1173].

По представлению советских властей сотрудники фирмы «Юнкерс», замешанные во взяточничестве, — Т. Шоль и Б. Витт были отозваны в Германию^[1174].

Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 марта 1926 г., договор с фирмой «Юнкерс» расторгли^[1175].

Но чекисты продолжали (как мы указали выше) агентурно-следственную работу по фактам взяточничества. Собранные в этом направлении материалы позволили упредить подачу фирмой «Юнкерс» иска по поводу преждевременного разрыва соглашения советской стороной. Под угрозой передачи добытых особистами и сотрудниками немецкого отделения КРО материалов в средства массовой информации, во избежание реальной компрометации деловой репутации фирмы, руководство «Юнкерса» отказалось от своих намерений, и, таким образом, ОГПУ сохранило стране 3 млн рублей, а также неамортизированную часть вложенного капитала в 10–12 млн рублей, которые СССР обязан был передать после разрыва контракта^[1176].

На ситуацию с оснащением военно-воздушных сил новыми самолетами повлияла не только неудача с привлечением фирмы «Юнкерс», но и нездоровая конкуренция между советскими конструкторскими бюро, о чем упомянул в своей монографии «Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах» историк М. Мухин^[1177].

Более детально данная картина отражается в материалах уголовного дела на заведующего конструкторским бюро Авиатреста Б. Гончарова. В постановлении о его задержании и привлечении к следствию (от 6 марта 1926 г.) указывалось: «Гончаров, как ответственный руководитель опытного самолетостроения, вследствие преступного, халатного отношения к своим обязанностям разложил таковое, не создав для Красного воздушного флота в течение 2-х лет ни одной годной конструкции самолета, могущей стать на вооружение РККВФ, в то время как на это дело затрачены колоссальные суммы»^[1178].

Вторым обвиняемым по указанному делу являлся А. Знаменский — главный наблюдающий инженер Авиатреста за опытным строительством на заводах. Он вымогал и получал взятки от конструкторов и летчиков, сдающих опытные образцы самолетов.

В ходе расследования чекисты установили, что Б. Гончаров в корыстных интересах допустил к постройке совершенно негодные проекты (Р-2, ИЛБ, Р-3, Б-1). На них было затрачено сверх первоначальных смет 433,5 тысячи рублей, а всего на опытное производство перерасходовано за 1923/24 и 1924/25 гг. 1 млн 542 тысячи рублей^[1179].

Зная о серьезных недоработках опытного самолета 2-ИН-1, Б. Гончаров допустил его к испытательным полетам, и 31 марта 1926 г. произошла катастрофа: самолет развалился в воздухе на несколько частей, и погиб лучший в СССР летчик-испытатель В. Филиппов^[1180].

Постановлением Коллегии ОГПУ Б. Гончаров, В. Кутовой и М. Трестер были осуждены на 10 лет ИТЛ, еще четыре человека — на 3 года.

В отдельный (5-й) том рассматриваемого уголовного дела были собраны все материалы Особого отдела ОГПУ, связанные с организацией опытного авиастроения, а точнее, с недостатками и упущениями в нем. Как правило, по такого рода документам в ОГПУ составлялась письменная информация руководству военного ведомства и ВСНХ для принятия последними необходимых мер.

В 1928 г. Особым отделом ОГПУ велась разработка нескольких сотрудников УВВС РККА, и в частности его Научно-технического комитета (агентурное дело «Вертикальный трест»). Эти лица использовали военные кредиты на проведение «научных» работ, не представляющих ценности для авиации. Они же браковали изобретения молодых инженеров и техников, а затем вымогали у последних деньги за получение одобрительной резолюции^[1181].

Действия участников «Вертикального треста» уже не рассматривались как простое взяточничество. Ведь это дело велось уже в конце 1920-х, когда речь шла лишь о вредительстве. Арестованных объектов агентурной разработки обвинили по ст. 58 УК РСФСР (контрреволюционный саботаж).

Летом 1929 г. возникло еще одно дело по опытному авиастроению. Предварительной агентурной разработкой чекисты установили факты значительного перерасхода бюджетных средств, а частично и использования их в личных целях ответственными работниками авиазаводов и конструкторских бюро. Всех их обвинили в контрреволюционном вредительстве^[1182].

По этому же делу проходили представители Авиатреста, которые, зная низкие характеристики опытного самолета И-3, не дали отрицательного заключения и санкционировали запуск его в серийное производство.

Новые факты, подлежащие всестороннему исследованию, направило в ЭКУ немецкое отделение Контрразведывательного отдела и особисты. Оказалось, что в конструкторском бюро Н. Поликарпова и на авиазаводе работала группа германских инженеров, допускавшихся (вопреки инструкциям) к ознакомлению с секретными документами по опытному самолето- и моторостроению. Надо отдать должное Н. Поликарпову: он неоднократно запрашивал Авиатрест по поводу сохранения секретов, но обстоятельного ответа так и не получил^[1183].

На допросах Н. Поликарпов наибольшее внимание уделил причинам срыва сроков программы опытного строительства. Эти обстоятельства особенно волновали следователей с учетом принятого в июле 1929 г. постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР». Так, говоря о работе авиазавода № 1, подследственный указал на одновременный запуск проектирования и конструирования самолетов П-2, И-3 и Р-5. Это порождало трения среди конструкторов. Второй причиной срыва сроков Н. Поликарпов назвал утверждение самих программ после начала операционного года, что приводило к большим задержкам в финансировании^[1184].

О том, что говорили Н. Поликарпов и другие обвиняемые, чекисты докладывали в ЦК ВКП(б) и в наркомат по военным и морским делам для устранения вскрытых причин сбоев в создании новой авиатехники.

Всего по делу «контрреволюционной вредительской организации в авиапромышленности СССР» было привлечено 24 человека. Все они находились в заключении с 1929 по 1931 г. и после осуждения работали в закрытых конструкторских бюро ОГПУ. Там, к примеру, конструкторы Н. Поликарпов и Д.Григорович разработали одноместный истребитель И-5, а также штурмовики ТШ-1 и ТШ-2^[1185].

По воспоминаниям конструктора А. Надашкевича, написанных им в 1956 г., арестованные в 1929–1930 годах сотрудники авиапромышленности, работавшие в ЦКБ-59, избиениям в ОГПУ не подвергались. Конструктор Ю. Рубянчик добавлял, что для него, а также для других конструкторов (Д. Григоровича, И. Косткина, Н. Поликарпова) создали в Бутырской тюрьме рабочие условия, а через несколько месяцев даже перевели в отдельный корпус завода «Авиаработник» (завод № 30 им. В. Менжинского — A. З.), где они успешно закончили работу над истребителем И-5, «который дал очень хорошие результаты»^[1186].

Решением Коллегии ОГПУ от 8 июля 1931 г. 14 осужденных по рассматриваемому делу освободили, однако разделили на три категории. Отнесенные к первой категории (С. Макаровский, Д. Григорович, А. Безсонов и В. Днепров) подлежали безусловному освобождению; ко второй (А Надашкевич, И. Косткин и еще 4 человека) — определялись под негласный надзор ОГПУ; к третьей (всего 4 человека) — под гласный надзор^[1187].

Вскоре освободили и остальных осужденных, включая и Н. Поликарпова.

Таким образом, можно утверждать, что сотрудники ОГПУ внесли свою лепту в развитие авиапромышленности и способствовали ускорению процесса оснащения ВВС РККА новыми, более совершенными отечественными образцами авиатехники. Для этого чекисты из Особого, Контрразведывательного отделов и Экономического управления в ходе агентурных разработок вскрывали серьезнейшие недостатки в работе УВВС и Авиатреста, выявляли и принимали меры к лицам, совершившим преступные действия (преступная халатность, взяточничество, нецелевое использование средств в личных корыстных интересах и т. д.), регулярно информировали ЦК ВКП(б), ВСНХ и военное ведомство о негативных явлениях в деле организации опытного и серийного самолетостроения. Здесь уместным будет отметить следующее. В начале 1990 г. Генеральная прокуратура Российской Федерации пересматривала указанные выше уголовные дела, однако даже тогда, в период жесткой и далекой от объективности оценки деятельности советских органов госбезопасности, осужденные в 1926–1927 гг. не были реабилитированы. А действия фигурантов дел 1929–1931 гг. хотя и не были расценены как преступные, но допущенные в них ошибки и упущения не отрицались.

Мы рассмотрели деятельность органов ОГПУ лишь в области укрепления военно-воздушных сил. Со схожими во многом явлениями, негативно отражавшимися на обороноспособности страны, чекисты сталкивались на флоте, в артиллерии, в процессе танкизации РККА. К примеру, ОГПУ в январе 1928 г. через агентов-специалистов исследовало вопрос о внедрении в серийное производство танка сопровождения Т-18, поскольку он показал значительное превосходство перед французскими марками «Рено», что позволило не тратить на закупку последних валюту. ОГПУ считало возможным поддержать военное ведомство в спорах с ВПУ ВСНХ по вопросу необходимости увеличения количества запланированных к выпуску Т-18.

В докладной записке на имя наркома РКИ Г. Орджоникидзе и наркомвоенмора К. Ворошилова заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода уведомлял их, что оперативная информация свидетельствует о неминуемом срыве заказа на производство танков в 1928–1929 гг. и просил принять необходимые меры^[1188].

В начале 1930-х годов чекисты предприняли реальные попытки оказать содействие танкостроителям в создании новых систем танков. Через агентурные возможности Экономического отдела полномочного представительства ОГПУ в ЛВО они привлекли к сотрудничеству немецкого инженера-конструктора Э. Гротэ. На предложение чекистов сконструировать танк, отвечающий всем требованиям боевой обстановки и последнему слову техники, он ответил согласием. О данном факте было доложено секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) С. Кирову и получено его одобрение на конструирование^[1189].

Для проектирования и постройки опытной машины на заводе «Большевик» создали конструкторское бюро (АВО-5)^[1190].

За проведением работ непосредственно наблюдали представители Реввоенсовета СССР и правительства. В ноябре 1930 г. постройку танка проинспектировал К. Ворошилов. Возвратившись в Москву, он доложил И. Сталину: «Готовность танка на сегодня составляет 85 %… В настоящее время настройка танка задерживается из-за тяжелой болезни самого Э. Гротэ»^[1191].

В середине 1931 г. проводились испытания танка ТГ. Комиссия отметила успешность внедрения многих технических новшеств, однако, в силу большой стоимости, принять его на серийное производство не решилась. От услуг Э. Гротэ отказались, посчитав, что работавшие с ним советские инженеры приобрели уже хороший опыт и могут далее работать самостоятельно. Исследователь истории создания оружия А. Широкорад, настроенный к органам госбезопасности резко критически, отталкиваясь от факта, что танк ТГ не стали производить серийно, саркастически отметил в своей книге «Тевтонский меч и русская броня»: «Вся эта затея принадлежала техническому отделу ЭКУ ОГПУ»^[1192].

Подобный подход характерен и для другого историка — А. Помогайбо. Во всех срывах и неудачах конструкторов оружия и боевой техники он видит «руку ОГПУ»^[1193].

В аналогичном ключе написана и книга Е. Шошкова «Репрессированное Остехбюро»^[1194].

Указанные да и некоторые другие авторы лукаво уходят от таких параметров, как недобросовестная конкуренция, использование административных рычагов для проталкивания своих идей и изобретений, перерасход бюджетных средств, их банальное хищение на фоне скудости ресурсов государства и т. д. Но именно эти «особенности» находились в поле зрения органов госбезопасности, которые по определению не могли быть заинтересованы в ослаблении боевой мощи РККА. При этом мы не исключаем и ошибок ОГПУ, корни которых лежат в достаточной субъективности агентурной информации и в неумении отдельных сотрудников перепроверить ее.

В плане содействия командованию в проведении реформы и реализации первой военной пятилетки, большое значение придавалось органами ГПУ — ОГПУ выявлению и пресечению фактов расхищения государственных средств и очковтирательства при проведении боевой подготовки войск, особенно в периоды «военной угрозы» и при локальных боестолкновениях на дальневосточной границе и в Средней Азии.

Что касается хищений, то данное явление наибольшее распространение получило в первой половине 1920-х годов, в начале военной реформы и на фоне развития рыночных отношений в рамках новой экономической политики. С целью децентрализации реформировалась структура довольствующих органов, реализовывалось неликвидное или устаревшее, крайне низкое материальное содержание командного состава РККА, что, безусловно, подталкивало отдельных его представителей к совершению хозяйственных преступлений.

Еще до начала военной реформы, в октябре 1923 г., Реввоенсовет признал «принципиально необходимым создание органов живого непосредственного хозяйственного контроля в армии» и создал для этого специальную комиссию под руководством бывшего первого заместителя председателя ГПУ И. Уншлихта, недавно перешедшего на работу в наркомат по военным и морским делам^[1195].

Представляется, что неслучайно члены РВСР поручили руководство комиссией именно И. Уншлихту. Он не только отвечал за снабжение РККА по занимаемой должности, но и более других руководителей НКВМ и РВСР контактировал со своими бывшими подчиненными из органов ГПУ. «Переходя на другую работу, — писал И. Уншлихт в прощальном приказе по ГПУ, — я не перестаю быть чекистом. Я всегда с вами…»^[1196]

В добавок к этому напомним, что И. Уншлихт поддержал председателя ГПУ Ф. Дзержинского при решении вопроса о выделении из Особого отдела нового подразделения — Контрразведывательного отдела, оставив за первым лишь функции военной милиции, включая и борьбу с хищениями в частях и учреждениях РККА.

Первым крупным делом в области выявления и пресечения хищений стала агентурная разработка на группу лиц из Главного морского технического и хозяйственного управления Республики — ГМТХУ. Основания для заведения дела появились еще в октябре 1922 г. Собранные особистами сведения говорили о том, что весь аппарат Управления поражен «откровенной системой взяточничества, расхищения государственного имущества, общей бессистемностью и бесхозяйственностью его деятельности»^[1197].

Усилив агентурное наблюдение за ГМТХУ, чекисты собрали достаточно материалов уликового характера и на их основе подготовили докладную записку в Реввоенсовет Республики и запросили у военного руководства санкции на арест ряда ответственных должностных лиц, включая и начальника ГМТХУ Измайлова. Всего было арестовано девять человек^[1198].

Во избежание предвзятого отношения к своим следственным действиям со стороны Л. Троцкого и его ближайшего окружения, Особый отдел и Экономическое управление ГПУ обратились в Военную прокуратуру Верховного суда РСФСР с просьбой выделить своих представителей в общую следственную бригаду. Масштабы преступной деятельности руководителей ГМТХУ поражали. Достаточно сказать, что сумма «вознаграждений» за каждый контракт по поставкам доходила до 25 % стоимости заказа^[1199].

Огромный убыток государству был нанесен контрактами о поставке угля для флота, о пошиве обмундирования для личного состава и т. д.

Еще не закончилось расследование по ГМТХУ, как особисты в октябре 1924 г. возбудили уголовное дело на руководителей и некоторых сотрудников Ленинградского военного порта (ЛВП). Чтобы легализовать полученные ранее агентурные материалы, Особый отдел ЛВО настоял на создании комиссии по проверке ЛВП. В ее состав вошли представители морского ведомства, финансового контроля, рабоче-крестьянской инспекции и ГПУ. Судя по докладам ПП ОГПУ ЛВО в Центр, члены комиссии, включая и ее председателя, проявили колебания при проведении проверок, «боясь вскрыть грандиозные хищения»^[1200].

Штаб флота тоже тормозил работу — по поручению некоторых должностных лиц из дел вырывались и уничтожались документы, имеющие существенное значение для расследования. И тем не менее чекисты и прокурорские работники продолжали свою работу. «Уже в ГПУ у дела ЛВП терялись границы, — докладывал своему руководству в Москве помощник прокурора Верховного суда РСФСР Кондушкин, — пришлось обрубать концы, выделять из него дела…»^[1201]

Преступные действия подследственных заключались в систематических хищениях в крупных размерах и взяточничестве. Следователей поразил тот факт, что «кредиты, отпускаемые Высшим морским командованием порту, не обосновывались строго проверенными сметами, в результате чего отпускаемые деньги расходуются не по назначению, что вошло в общую практику и за истекший 1924 год достигает 70–80 %, а по некоторым статьям и все 100 %»^[1202].

По делу ЛВП привлекались к ответственности 123 человека. Только по доказанным в Ленинградском губернском суде преступным эпизодам ущерб для государства составил 21,2 миллиона рублей^[1203].

Как уже упоминалось, из уголовного дела ЛВП был выделен ряд других дел, в том числе по Фондовой комиссии Балтфлота. В докладе помощника начальника 4 отделения Особого отдела ОГПУ Т. Стасюка (от 6 марта 1925 г.) читаем: «Особый отдел ЛВО путем агентурной разработки установил, что Фондкомиссия Балтфлота, с момента ее организации (начало 1922 г.) до сих пор занималась преимущественно преступной деятельностью, в результате чего нанесла государству ряд крупных убытков, точные цифры коих еще не установлены»^[1204].

Администрация БФ реализовала большое количество имущества флота (суда, машины, металлы и т. д.) под видом негодного. К примеру, в Кронштадте были проданы 10 тысяч пудов водопроводных труб, а купивший их за бесценок спекулянт при перепродаже получил выгоду в 900 %. В другом случае нэпман, раздавая взятки, купил по заниженным ценам столько плавсредств, что смог открыть свое пароходство на Неве и даже успешно конкурировал с Госпароходством^[1205].

Огромные убытки для государства особистам удалось вскрыть по делу Технического управления при помощнике командующего морскими силами РККФ в Ленинграде. Основным обвиняемым являлся заместитель председателя судостроительного треста Алексеев. Он и еще 15 человек обвинялись во взяточничестве и умышленном расстройстве спецснабжения РККФ, что существенно подрывало боевую мощь флота^[1206].

В 1925 г. Особый отдел ОГПУ возбудил уголовное дело в отношении начальника штаба РККФ А. Домбровского за присвоение части средств, выделенных на работу Морского уставного комитета. После предъявления обвинения особисты передали уголовное дело в военную прокуратуру МВО^[1207].

С учетом прежних заслуг перед Советской властью и полного раскаяния А. Домбровский не был осужден, однако был снят с занимаемой должности, а в 1929 г. уволен в запас^[1208].

По данным агентуры Особого отдела ОГПУ, легализованным в ходе официальных проверок, к уголовной ответственности привлекался начальник Главного хозяйственного управления Красной армии Д. Кан. В ходе открытого судебного процесса было установлено, что он и еще группа комсостава управления организовали крупное хищение мануфактуры, предназначенной для пошива военной формы.

В своей обвинительной речи военный прокурор Н. Кузьмин заявил, что «Кан и ему подобные стараются нас разложить, задержать наше движение вперед. И поэтому сидящие на скамье подсудимых прежде всего — наши классовые враги»^[1209].

В выявлении хищений государственных средств и взяточничества особистам помогали и другие подразделения ОГПУ, включая даже Иностранный отдел. Так, в июле 1930 г. разведка выяснила, что приезжающие в Берлин специальные закупочные комиссии от различных управлений военного ведомства, минуя инженерный отдел советского торгпредства, устанавливают прямые контакты с иностранными фирмами и пытаются разместить заказы. Зачастую сделки, заключенные указанными комиссиями, являются убыточными. Только один заказ у фирм «Юнкерс» и «БМВ» превысил реальную стоимость на 2 миллиона 900 тысяч немецких марок Еще 200 тысяч марок составил убыток при заключении контракта с фирмой «Крупп». И таких примеров имелось немало^[1210].

В целом ряде случаев посредником при сделках (с получением соответствующего вознаграждения от советской стороны) являлся нанятый по инициативе Управления вооружения РККА (читай: И. Уборевича, начальника данного управления — A. З.) немецкий генерал в отставке Людвиг. Он реально оттеснил от заключения сделок инженерный отдел торгпредства, где работали люди, хорошо знающие конъюнктуру рынка в Германии^[1211].

Совершенно уникальный случай произошел в апреле 1930 г. Начальник Военно-технического управления РККА Н. Синявский, выступая под псевдонимом «Микуличева» — главного инженера Электротехнического треста, заключил договор с германским гражданином Гейнц-Мюллером о постройке последним якобы изобретенного им аппарата, способного без проводов на расстоянии не менее 200 и до 1600 метров плавить металлы, зажигать деревья и т. д.

Авантюристу было уплачено 20 тысяч рублей на покупку материалов, 1500 германских марок на предварительные работы и 3 тысячи рублей в качестве заработной платы. Плюс к этому, ВТУ взяло на себя содержание семьи Гейнц-Мюллера и его помощника. По истечении срока договора (3 месяца) выяснилось, что у «изобретателя» нет даже чертежей устройства, а по заключению специалистов Политехнического института в г. Ленинграде, где Гейнц-Мюллер создавал свой прибор, немец являлся технически безграмотным человеком^[1212].

Огромный вред в деле боевой подготовки наносили факты очковтирательства. Это явление стало распространяться стремительно уже сразу после окончания Гражданской войны. Определяя природу данного явления, Л. Троцкий писал: «Ложные донесения вытекают из чувства ложного стыда и ложного казенного самолюбия, из потребности представить свою ошибку в причесанном виде… Гримировщики и маскировщики сидят на разных ступенях командной иерархии. Получается так, что когда через эти этапы проходят донесения, то в штабе дивизии или армии получается уже картинка, весьма отличная от действительности…»^[1213]

Тогдашний председатель Реввоенсовета СССР видел в борьбе с очковтирательством одну из важнейших задач по укреплению обороноспособности страны. Ему вторил начальник Политического управления РККА А. Бубнов. В своей статье «О карательной политике в Красной армии» он отмечал, что у части командного и политического состава «имеется стремление представить, показать состояние части, состояние учебы не таким, как оно есть на самом деле… Это есть такая „маскировка“, которая наносит делу строительства армии громадный вред и которая имеет ближайшее касательство к военно-судебным органам, потому что оно в той или иной форме порождает целый ряд таких явлений, которые или являются преступлениями, или граничат с преступлениями»^[1214].

Итак, высшие руководители армии однозначно воспринимали очковтирательство как явление, которое влечет за собой серьезные негативные последствия, перерастающие в преступления, с которыми надлежит бороться карательным органам. К числу этих органов, безусловно, относились и особые отделы ОГПУ. Обо всех вскрытых в войсках фактах очковтирательства они незамедлительно информировали вышестоящее командование. И это был основной способ борьбы органов госбезопасности с данным явлением.

Приказом № 79 от 17 мая 1922 г. ГПУ утвердило проект донесений особых отделов, направленных не только на изучение текущего положения в РККА, но и на вскрытие фактов очковтирательства. Так, особистам предлагалось выявлять факты скрытия недостатков в снабжении войск, в санитарных и жилищных условиях, а также в подготовке частей, их учебе и т. д.^[1215]

В центральном архиве ФСБ РФ сохранилось дело с информациями высшему военному руководству (К. Ворошилову, И. Уншлихту, Б. Шапошникову, А. Бубнову и др.) за период с октября 1929 по декабрь 1930 г. Из более чем двухсот спецсообщений Особого отдела ОГПУ почти 60 % составляют информации о разного рода недостатках в хранении и эксплуатации техники и вооружения, боевой учебе, снабжении и т. д. Отдельные документы прямо указывают на факты очковтирательства. Сюда можно отнести сообщения о попытках заказывающих управлений РККА принять на вооружение не соответствующую требованиям боевую технику, о недостатках в доработке танковой 45-мм пушки, в достройке крейсера «Красный Кавказ», при проведении маневров, разработке мобилизационных планов ЛВО, об очковтирательстве со стороны командира и военкома 12-й стрелковой дивизии Кузьмина, о фактах сокрытия недостатков при инспектировании одной из дивизий и т. д.^[1216]

К сожалению, легко вскрываемых фактов очковтирательства не замечали некоторые ответственные руководители РККА. Так, в условиях «военной тревоги» 1927 г. для инспектирования боевой готовности конных соединений Белорусского военного округа выехал С. Буденный. Он удовлетворился обходом выставленного на вокзале в Минске почетного караула, осмотром лишь одной казармы эскадрона, одной конюшни (куда собрали лучших лошадей дивизии) и выступлением на общем собрании 2-й кавбригады. О данном факте Особый отдел ОГПУ проинформировал лично И. Уншлихта как заместителя председателя РВС СССР^[1217].

Один из известных военных работников Я. Гайлит писал В. Блюхеру в сентябре 1928 г. о безобразиях, которые творились на маневрах 2-го корпуса МВО. Автор письма особо отметил, что командующий МВО Н. Куйбышев «разыграл маневры „по нотам“, очковтирательство было невероятное…»^[1218].

Вопросы о готовности частей возникали и по маневрам в Белорусском военном округе. Заместитель председателя РВС СССР И. Уншлихт, будучи проинформирован чекистами устно, запросил все доклады, сводки и обзоры аналитического характера по маневрам из Особого отдела ОГПУ для анализа и дальнейшего принятия мер^[1219].

Яркие факты очковтирательства были вскрыты оперативной группой Особого отдела ОГПУ Украинского военного округа, осуществлявшей чекистское обеспечение маневров УВО в октябре 1927 г. В отличие от позитивных докладов командования округа наркому К. Ворошилову, чекистские донесения отмечали слабую работу снабженческих органов и констатировали, что хозяйственный аппарат с задачей не справился. Много вопросов возникло в связи с проведением в рамках маневров морской десантной операции. Ответственные за эту операцию доложили наркому о ее успешном проведении, несмотря на то что вместо высадки десанта в намеченном месте реально десантирование войск провели в порту. Десантный отряд оторвался от боевого охранения, не было организовано подавление береговой артиллерии, вообще забыли о противовоздушный обороне и т. д. Обо всем этом чекисты незамедлительно проинформировали наркома К. Ворошилова. В докладе ОО УВО цитировались слова последнего: «Если бы это было во время боевой обстановки, то командующего десантным отрядом нужно было бы расстрелять»^[1220].

В апреле 1931 г., накануне рассмотрения в Комиссии при СНК и Политбюро вопроса о состоянии противовоздушной обороны в стране, чекисты выявили намерение некоторых военных работников и представителей других заинтересованных ведомств скрыть от руководства страны истинное положение вещей. Поэтому начальник Особого отдела ОГПУ Я. Ольский обратился к Г. Ягоде с предложением проинформировать заранее Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина и подготовил проект докладной записки «О ПВО тыла страны»^[1221].

В указанном документе особо подчеркивалось: «План ПВО, составленный Штабом и принятый РВСС, не выполняется. Намеченные РВСС на 1931–1932 гг. формирования частей ПВО в составе РККА отнесены в последующих планах на 1933 и 1934 гг.»^[1222]

В отчете Особого отдела ОГПУ за период с 1930 по 1933 г. в разделе «Профилактическая работа» приведено достаточно много выявленных фактов очковтирательства. Особое внимание чекисты обратили на положение с укрепленными районами на западной и восточной границах. «О неблагополучии со стройкой укрепрайонов, — отмечалось в документе, — ОГПУ сигнализировало правительству и военведу еще в 1931 г. Однако серьезных улучшений военведом сделано не было, и летом 1933 г. этот вопрос был вновь поставлен. В результате вскрылась небоеспособность ряда укрепленных районов, обнаружился ряд фактов, граничащих с вредительством. Этот вопрос рассматривался в КО (Комиссия обороны при СНК и Политбюро — A. З.) и правительственными комиссиями. Материалы ОГПУ были полностью подтверждены»^[1223].

В делах секретного делопроизводства Особого отдела ОГПУ отложилось большое количество документов с фактами очковтирательства в различных сферах жизнедеятельности войск Подавляющее число вскрытых особистами случаев относится к звену дивизия — корпус — округ. Однако, как мы показали на конкретных примерах, очковтирательство, стремление приукрасить реальную ситуацию имело место и на самом высоком уровне. Поэтому действия Особого отдела ОГПУ и подчиненных ему органов по борьбе с этим злом помогали военному командованию и партийно-государственному руководству вовремя принимать необходимые меры для исправления ситуации. Еще раз подчеркнем: подавляющая часть информационных докладов, представляемых в разноуровневые структуры управления РККА, и также в ЦК и ЦКК ВКП(б), касалась в той или иной мере очковтирательства. К сожалению, оно трудно поддавалось искоренению. И вообще борьба с обманом вышестоящих инстанций рассматривалась как долговременный, практически нескончаемый процесс, однако крайне необходимый для поддержания на оптимальном уровне готовности войск к защите Отечества. В этом плане переоценить роль органов ГПУ — ОГПУ как специфического и действенного аппарата контроля невозможно.

§ 5. Роль органов ВЧК — ОГПУ в реализации мер по защите государственной и военной тайны в РККА

В борьбе с внешними угрозами для безопасности Красной армии и Флота одно из центральных мест занимают общепредупредительные меры, затрудняющие разведкам противника получать желаемую информацию. Эта система мер должна быть адекватной разведактивности иностранных спецслужб, должна постоянно развиваться и совершенствоваться.

В начале 1920-х годов у чекистов еще не было не только опыта по защите секретов, но и четкого понимания самого содержания указанной системы мер. В годы Гражданской войны этому вопросу не уделялось должного внимания. Достаточно сказать, что на Первом Всероссийском съезде особых отделов в декабре 1919 г. среди вопросов, вынесенных на повестку дня, мы не найдем ни одного пункта о защите секретов^[1224].

В декабре 1921 г., по соглашению с военным комиссаром Штаба РККА, особый отдел ВЧК подготовил циркулярное письмо «О задачах особых отделов в связи с политическим моментом»^[1225]. В формулировке задач, выделенных в данном циркуляре, также нет ни слова о защите секретов, хотя борьба со шпионажем поставлена в нем на одно из первых мест. Наконец, в Положении об особых отделах Госполитуправления, утвержденном ВЦИК РСФСР 6 февраля 1922 г., также не имелось указания на необходимость охраны тайны^[1226].

Все вышеизложенное свидетельствует о достаточно абстрактном представлении об организации борьбы со шпионажем, существом которой и является сохранение важных государственных и военных секретов.

Раньше, чем это сделали чекисты, некоторую теоретическую разработку данного вопроса начали военные, причем не в центральном аппарате, а в штабе Западного фронта. Весной 1921 г. помощник командующего фронтом бывший полковник Н. Какурин подготовил и опубликовал брошюру, которая так и называлась — «Военная тайна»^[1227].

Автор брошюры, используя исторические примеры и исходя из своего фронтового опыта, показал важность сохранения в тайне планов командования, новых военных изобретений и т. д., а затем представил читателям свое видение системы режимных и некоторых наступательных мер, которые следует применять на практике. В частности, Н. Какурин предложил резко ограничивать круг лиц, которым доверяется тайна, организовать изучение их моральных и служебных качеств; четко определить перечень охраняемых сведений; выяснять, что уже известно противнику, и корректировать на этой основе свои действия; бороться с фактами разглашения секретных сведений вне зависимости от чинов и должностей; особо выделить мобилизационное делопроизводство; организовать безопасное хранение и перевозку секретных документов.

На этом генштабист не остановился. Он предложил и свое определение военной тайны. «Под военной тайной, — писал Н. Какурин, — я разумею прежде всего план войны и операции, все сведения и данные, необходимые для составления и уяснения этого плана, и все данные и сведения, которые дают возможность противнику разработать свой план войны и операции в наибольшем соответствии с обстановкой»^[1228].

Не мог автор обойти стороной и вопрос о шпионаже, но ограничился лишь тем, что заявил о необходимости его более точного определения.

Надо полагать, что брошюра Н. Какурина не осталась без внимания особого отдела фронта, который, по мнению военных, и должен был в мирных условиях в основном заниматься контрразведкой, то есть борьбой со шпионажем на основе защиты секретов. Однако реальных действий в виде подготовки совместно с командованием каких-либо нормативных документов по вопросу сохранения государственной и военной тайны предпринято не было ни на Западном фронте, ни в центральных учреждениях военного и чекистского ведомств. И лишь в октябре 1921 г. постановлением совета народных комиссаров РСФСР был утвержден первый перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению^[1229].

В этот же день, 13 октября, СНК утвердил и Положение о военной цензуре, в котором указывалось, что органом военной цензуры является подотдел военной цензуры информационного отдела ВЧК. На местах, согласно Положению, организовывались соответствующие отделения и пункты в чекистских аппаратах^[1230].

Перечень составляющих тайну сведений ВЧК дублировала своим приказом № 345 от 17 октября 1921 г., указав подчиненным органам, что конкретно следует иметь в виду при оценке материалов оперативных и следственных дел по шпионажу^[1231].

Первая, и главная, часть перечня содержала формулировку того, что следует понимать под военной тайной как в мирное, так и в военное время. Безусловно, перечень не мог быть детализированным (в его военной составляющей всего 26 параграфов), поэтому большая инициатива предоставлялась штабам и учреждениям РККА, конкретным исполнителям тех или иных документов. Для нас важно отметить другое. Перечень явился первым общероссийским нормативным документом в области защиты военной и государственной тайны. С этого момента в течение исследуемою нами периода перечни обновлялись много раз с учетом развития РККА, обстановки в стране и за рубежом^[1232].

Однако различные перечни — это лишь основа. Предстояла кропотливая работа по привитию военнослужащим-секретоносителям чувства ответственности за получаемую информацию и документальные материалы. И начинать требовалось с самых «верхов». В этом плане интересна стенограмма заседания Реввоенсовета Республики от 27 апреля 1923 г., на котором рассматривался исключительно важный вопрос — «Об основаниях для пятилетнего плана развития армии»^[1233].

Иностранные разведки не пожалели бы никаких денег, чтобы добыть доклад начальника Штаба РККА П. Лебедева по названной проблеме. Поэтому комиссар Штаба С. Данилов под конец заседания заявил присутствующим: «Необходимо, чтобы стенограмма сохранялась абсолютно секретно. В последнее время секретные наши сведения из Петрограда и Украины просачиваются за границу. Осведомленность наших врагов только немного отстает». М. Фрунзе добавил, что секретные сведения утекают и из Штаба РККА, и он иногда сведения о приказах РВСР узнает раньше из Польши, чем из Москвы. Точку в назревающем конфликте поставил Л. Троцкий. «Высказанные здесь соображения насчет секретности, — заявил он, — необходимо строжайше принять к сведению. Настоящий протокол должен сохраняться абсолютно секретно за личной ответственностью того лица, которому он направлен»^[1234].

Во второй половине 1923 — начале 1924 гг., в преддверии начала коренной реформы РККА, чекисты предприняли ряд дополнительных мер, затрудняющих иностранным разведкам возможность добывать информацию в военной сфере. Так, ГПУ инициировало постановление Совета труда и обороны СССР от 14 декабря 1924 г., в соответствии с которым под страхом уголовной ответственности воспрещалось производить фото- и киносъемку воинских частей, складов, зданий, крепостных сооружений, военных лагерей, портовых сооружений и боевых судов без специального на то разрешения Политического управления РККА и его уполномоченных органов^[1235]. Разъясняя принятое постановление, Реввоенсовет своим приказом обязал Политическое управление давать разрешение только после согласования с ОГПУ.

Вскрыв факты, когда некоторые иностранные спецслужбы используют при подготовке сводок боевого расписания Красной армии статьи и заметки в газетах «Правда», «Известия», «Коммуна», «Трудовой Дон» и других изданиях, ОГПУ направило в подчиненные органы указание «О запрещении печатать сведения о местонахождении частей РККА». «Напоминаем, — писали Г. Ягода и начальник КРО А. Артузов, — что все сведения о Красной армии, обрисовывающие ее боевой состав, составляют государственную тайну». Запрещалось публиковать сведения о действительном наименовании воинских частей, фамилиях их командиров, численном составе, местах расквартирования отдельных подразделений, а также разного рода решения органов Советской власти по организационным вопросам Красной армии^[1236].

Инициатором упомянутого указания являлся председатель ОГПУ Ф. Дзержинский, который лично согласовал с Реввоенсоветом необходимость ужесточения практики публикации сведений по военным вопросам^[1237].

В начале января 1924 г. спецотдел ОГПУ, исходя из выявленных многочисленных нарушений в хранении и пересылке секретной документации, пришел к выводу, что многие военнослужащие-секретоносители не могут на практике адаптировать общий перечень грифованных сведений, и предпринял попытку несколько конкретизировать его. Дополнения и разъяснения были объявлены приказом ОГПУ от 8 января 1924 г.^[1238]

Не обошла вопросы секретности и комиссия пленума РВС СССР по реорганизации военного аппарата, системы управления и отчетности. В марте 1924 г. под председательством начальника Политического управления А. Бубнова прошло заседание подкомиссии по отчетности, на котором специально рассматривалось состояние работы в военном ведомстве по секретной переписке. Был принят ряд конкретных решений по значительному упрощению ведения секретного делопроизводства^[1239].

Одновременно признавалось целесообразным издать особый перечень открытых воинских частей, пересмотреть перечень сведений, запрещенных к открытому опубликованию и возложить на Разведывательное управление РККА контроль за публикацией материалов на военную тематику^[1240].

Предложения комиссии устроили членов Реввоенсовета СССР, и они 18 марта 1924 г. на очередном заседании РВСС утвердили их^[1241].

Мнением ОГПУ по данному вопросу военные не поинтересовались, хотя специальный отдел ОГПУ отвечал за постановку секретного и мобилизационного делопроизводства во всех ведомствах и организациях СССР^[1242].

Решением СНК еще от 5 мая 1921 г. все ведомства и государственные учреждения обязывались руководствоваться распоряжениями и циркулярами спецотдела по вопросам шифровального дела и организации режимно-секретной работы^[1243].

С ОГПУ был согласован лишь последний, 26-й, параграф нового перечня, в котором указывалось на запрещение публиковать «сведения, прямо или косвенно относящиеся к оперативной работе органов ОГПУ»^[1244].

Здесь важно подчеркнуть, что у руководства органов госбезопасности, с одной стороны, и военного ведомства — с другой, уже в начале 1920-х годов наметился разный подход к определению секретности тех или иных сведений. В отличие от положения, сложившегося в настоящее время, когда перечни секретных сведений по военной проблематике составляются Министерством обороны России, а ФСБ РФ лишь защищает указанную информацию своими средствами и методами, в исследуемый нами период в органах ГПУ — ОГПУ считали необходимым принимать самое активное участие в разработке соответствующих перечней и даже возглавляли эту работу. И это в определенной степени объяснимо. Ведь при решении одной из основных своих задач — борьбы с иностранными разведками тем легче доказывать объективную сторону шпионских действий подозреваемых лиц, чем обширнее сфера секретной информации. На наш взгляд, такой подход не являлся главным, но стал одним из оснований существовавшей в СССР вплоть до начала 1990-х годов системы практически тотального закрытия информации, касающейся военных вопросов и оборонной промышленности.

Связь практики борьбы со шпионажем в мирное время с четким определением надлежащих охране сведений была не столь очевидна и принципиальна для различных государственных ведомств СССР, не исключая в определенной мере и военное. Вот почему ОГПУ инициировало в августе 1925 г. создание при Совете народных комиссаров комиссии по разработке достаточно важного постановления высших законодательных и исполнительных органов страны — «О шпионаже, а равно о собирании и передаче экономических сведений, не подлежащих оглашению». От ОГПУ в комиссию вошел заместитель председателя Г. Ягода^[1245].

Проект постановления ЦИК и СНК Союза СССР был подготовлен в кратчайший срок (с учетом предварительной подготовки документа в ОГПУ) и 14 августа 1925 г. рассмотрен на заседании Президиума Центрального исполнительного комитета^[1246]. Через четыре дня (18 августа) СНК СССР его утвердил и одновременно возложил на Наркомвоен, ВСНХ, НКВТ, ОГПУ, НКИД и Прокуратуру Верховного суда СССР составление перечня сведений, являющихся государственной тайной. Эти перечни должны были быть представлены в СНК в полуторамесячный срок для последующего опубликования^[1247].

ЦИК и СНК в соответствии с «Основными началами уголовного законодательства Союза ССР и Союзных Республик» определили шпионаж следующим образом: «Передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам»^[1248].

Ответственность за шпионаж предусматривалась в виде лишения свободы на срок не менее 3 лет, а в тех случаях, когда шпионаж вызвал или мог вызвать особо тяжкие последствия для интересов государства — расстрел.

В постановлении содержались два примечания. Одно из них разъясняло, что специально охраняемой гостайной считаются сведения, перечисленные в утвержденном СНК и опубликованном в печати перечне, а второе уточняло вопрос о военном шпионаже, ответственность за проведение которого сохранялась по статье 16 Положения о воинских преступлениях, утвержденного ЦИК Союза ССР еще 31 октября 1924 г.^[1249]

Сколь трудной (из-за согласования, увязки интересов ведомств) была работа по составлению перечня секретных сведений, видно из того факта, что утверждение его затянулось почти на год — вместо полуторамесячного срока, отведенного СНК СССР. Лишь 30 апреля 1926 г. перечень утвердили на заседании Совнаркома^[1250].

Перечни секретных сведений являлись тем фундаментом, на котором строились другие меры по защите военной и государственной тайны. Над претворением их в жизнь трудились совместно командование, политорганы и особые отделы ВЧК — ОГПУ. Однако если первые действовали по большей части в сфере организации режимно-секретной работы, поддержания ее на должном уровне путем применения административных и дисциплинарных мер, то органы госбезопасности концентрировали свое внимание на выявлении недостатков, могущих повлечь утрату секретных документов или привести к необоснованному расширению круга допущенных к важной информации лиц.

На протяжении всего изучаемого нами периода не было года, чтобы не случались ЧП в деле сохранения секретных сведений. Так, уже в июле 1922 г. за подписью начальника секретно-оперативного управления и одновременно руководителя особого отдела ГПУ Г. Ягоды во все местные органы была направлена почто-телеграмма о необходимости усиления работы по защите военных и государственных секретов.

В документе говорилось о 14 случаях хищения секретной документации, включая и мобилизационную. И это только за первую половину 1922 г.^[1251]

Особым и контрразведывательным отделам предлагалось: 1) ознакомиться с порядком хранения, пользования и перевозки секретных документов; 2) предупредить всех лиц, допущенных к грифованным сведениям, о персональной ответственности и о том, что в случае пропажи секретных документов они подлежат немедленному аресту и привлечению к следствию; 3) установить секретное наблюдение за военнослужащими, являющимися важными секретоносителями; 4) за поимку лиц, грубо нарушающих режимные меры, вскрытие фактов утрат или хищения секретных документов представлять отличившихся к разного рода поощрениям. Во всех случаях, когда речь идет о проведении мероприятий по укреплению системы режимно-секретной работы, особые отделы обязывались выступить их инициаторами. Особое внимание приказывалось обратить на расследование фактов пропажи важных документов. Последнее было исключительно актуальным, поскольку недостаточно квалифицированное расследование случая исчезновения мобилизационного плана 25-й стрелковой дивизии, имевшее место в начале июня 1922 г., не позволило установить конкретных виновников. Г. Ягода потребовал от особого отдела Киевского военного округа предать суду ревтрибунала всех, кто нарушал приказ РВСР о порядке хранения мобилизационных и иных секретных документов, а также сотрудников особого отделения ГПУ при 25-й дивизии, не принявших должных мер по вскрытию недостатков в режимно-секретной работе^[1252].

Отчитываясь о работе за 1923 г., ГПУ Украины сообщило в Москву, что была проведена кампания по проверке секретного делопроизводства в воинских частях. В результате целый ряд лиц был отдан под суд, а не внушающие доверия военнослужащие были отстранены от работы с грифованными документами^[1253].

Однако, как выяснилось позднее, навести жесткийпорядок в режимно-секретной работе не удалось. Не принесли должного результата меры по расследованию пропажи мобзадания 2-го конного корпуса, находившегося лично у комкора Г. Котовского. Совершенно секретные документы утратил и командир 1-го конного корпуса В. Примаков. В обоих случаях документы найдены не были^[1254].

К ответственности за данные нарушения комкоры привлечены не были.

В начале 1924 г. контрразведывательный отдел ГПУ Украины завел агентурное дело «Штаб». Основанием для его заведения явилось сообщение из ОГПУ о наличии у французской военной миссии в Варшаве ряда приказов штаба Киевского военного округа. В результате предпринятых поисковых мероприятий чекисты пришли к мнению, что возможным агентом поляков или французов является начальник административно-организационной части штаба УВО В. Шокуров, бывший офицер, дворянин, человек падкий на любую наживу, расходующий значительно больше средств, чем получает их в виде денежного содержания. Среди связей Шокурова установили некоего В. Филипса, француза по национальности, работающего консультантом штаба округа. Одновременно вскрылась картина грубейших нарушений секретного делопроизводства в штабной типографии, за которую по служебным обязанностям отвечал именно В. Шокуров^[1255].

Под подозрение попали еще несколько работников штаба, но доказать причастность их, так же как и В. Шокурова, к агентуре иностранных спецслужб не удалось. Дело ограничилось наказаниями за нарушения в секретном делопроизводстве и за упущения по службе.

Удачливее оказались московские контрразведчики. Они установили факты грубых нарушений режимных мер со стороны начальника общего отдела инспектората штаба МВО П. Филина. Кроме того, удалось зафиксировать его контакты с представителями ряда дипломатических миссий, включая и английскую. Об этих контактах П. Филин командованию, естественно, не докладывал. В середине октября 1926 г. его арестовали и в ходе обыска на квартире обнаружили большое количество совершенно секретных документов^[1256].

Здесь уместно будет подчеркнуть, что далеко не все изъятые у П. Филина документы действительно содержали информацию, составляющую государственную тайну. Этот и другие аналогичные факты позволяют утверждать, что со второй половины 1920-х годов стал набирать темп процесс засекречивания информации, все большее и большее количество документов получали соответствующий гриф.

И тем не менее, если документы имели ограничительные грифы, то все, кто к ним допускался, обязаны были соблюдать необходимые правила. Вот почему особые отделы настаивали перед командованием на ужесточении и требований, и ответственности за допущенные нарушения секретного делопроизводства. Так, по инициативе Особого отдела ОГПУ Реввоенсовет СССР в июле 1927 г. выпустил специальный приказ № 372 о дополнительных мерах по сохранению военной тайны^[1257].

В приказе отмечалось, что в войсках наблюдаются случаи преступно-легкомысленного отношения к работе с секретными материалами, а также имеются факты разглашения военнослужащими охраняемых сведений. Подписавший приказ нарком по военным и морским делам К. Ворошилов приказывал своим подчиненным, и прежде всего лицам начсостава, принять самые решительные меры к неуклонному исполнению установленного режима обращения с грифованными документами.

С учетом вскрытых следствием фактов по уголовным делам на П. Филина и некоторых других командиров РККА, нарком указал: «Всякие сношения военнослужащих и сотрудников РККА и совместно с ними проживающих членов их семей с иностранцами, находящимися как в пределах, так и вне пределов Союза ССР, а равно переписка с родными и знакомыми, проживающими за границей, категорически воспрещаются…»^[1258]

На этом пункте приказа чекисты особо настаивали, имея в виду создание затруднений для иностранных разведок в выявлении секретоносителей и осуществлении к ним вербовочных подходов. И это не было какой-то исключительной мерой, а лишь распространяло на военнослужащих и служащих РККА правила, существующие во многих странах, хотя и не без некоторого ужесточения в плане имеющегося в приказе указания относительно членов семей.

К. Ворошилов подчеркнул в рассматриваемом документе необходимость «сурово преследовать» виновных в нарушении приказа, а чтобы исключить какие-либо ссылки на незнание его содержания, приказал зачитать текст во всех ротах, командах, экипажах кораблей и судов. Начальствующему составу следовало объявить приказ под расписку, а при приеме на службу в РККА брать таковую в обязательном порядке.

Еще через год (16 июля 1928 г.) наркомвоенмор утвердил резолюцию Центрального военно-политического совещания о карательной политике военных трибуналов. Для нашего исследования наиболее интересен пункт 12 данного документа, принятый в редакции, предложенной Особым отделом ОГПУ и военной прокуратурой: «Военной коллегии (Верховного суда СССР. — A. З.) дать указание военным трибуналам, что карательная политика ВТ в данное время не подлежит пересмотру в сторону ее снижения, а по делам о преступлениях контрреволюционных, разглашения военной тайны… халатном отношении к секретной переписке… необходимо усиление судебной репрессии»^[1259].

Конкретным поводом к принятию такого решения явилось серьезное происшествие в 4-м стрелковом корпусе Западного военного округа, расцененное в циркулярной телеграмме начальника Особого отдела и одновременно зампреда ОГПУ Г. Ягоды как «неслыханное по своей наглости»^[1260].

Суть дела была такова: поздно вечером трое неизвестных вооруженных лиц проникли в помещение штаба, выкрали всю найденную там секретную переписку и скрылись. Однако, как выяснилось позднее, в ходе расследования чекистами произошедшего факта, никто в штаб не проникал, а делопроизводитель секретной части А. Барановский нападение преступников инсценировал. Все это он проделал вместе со своим приятелем В. Бирхенфельдом, который изучался контрразведчиками по подозрению в шпионаже. При допросах агентурные материалы особого отдела 4-го корпуса полностью подтвердились, а вот украденные документы сразу найти не удалось, поскольку В. Бирхенфельд передал их третьему лицу, назвать которого отказался. Среди этих документов был и мобилизационный план, оставленный ранее в помещении делопроизводства помощником начальника штаба корпуса А. Травинским. Материалы на него и других нарушителей СДП выделили в отдельное производство, а В. Бирхенфельда и А. Барановского доставили для дальнейшего следствия в ОГПУ^[1261].

Оперативная разработка была продолжена в Витебске, где дислоцировался штаб корпуса. В результате чекисты установили связь В. Бирхенфельда с некой Н. Тетерской, у которой при обыске и обнаружили некоторые из украденных документов, а остальные, вероятно, были уже переправлены в Польшу. Все изобличенные лица понесли заслуженную кару^[1262].

В соответствии с приказом К. Ворошилова были сняты с занимаемых постов помощник начальника штаба 4-го корпуса А Травинский, начальник оперативной части Г. Якунников и некоторые другие лица из числа начсостава^[1263].

Согласно акту, составленному штабом Белорусского военного округа, утраченными оказались 48 секретных и совершенно секретных документов, ряд из которых имел особое значение. Причем, и это подчеркнуто в акте, «случайностью объяснить такой набор исчезнувших документов нельзя, так как один документ дополняет другой и они тесно между собой связаны». Заместитель начальника штаба БВО сделал в заключение следующий вывод: «Изъятием документов противник получил весьма ценный материал о штабном составе частей мирного времени и об их количестве в округе, приобрел данные, которые долгий срок будут действительны»^[1264].

Огромное количество недостатков в сохранении военной тайны было вскрыто особыми отделами Украинского военного округа, о чем последовал доклад в Москву после циркулярного указания ОГПУ по итогам расследования дела А. Барановского и др.^[1265]

С учетом сложившейся в вопросе соблюдения требований секретного делопроизводства (СДП) обстановки начальник ОО УВО Н. Быстрых предложил принять дисциплинарные и иные меры к виновным лицам, обратив особое внимание на старший и высший комсостав. И это было достаточно обоснованное мнение, подтверждением которого явился еще один неординарный факт.

В 1929 г. от должности начальника Политического управления РККА был освобожден А. Бубнов. Теперь он стал наркомом просвещения РСФСР и к военным делам уже отношения не имел. Однако он, в нарушение всех правил СДП, забрал с собой целый портфель с секретными и совершенно секретными документами Реввоенсовета СССР и ВСНХ^[1266].

Этот портфель был выкраден в 1931 г. начальником сектора Наркомпроса, позднее бежавшим за границу. О тайнике с документами он сообщил сотрудникам английской разведки, и Сикрет интеллидженс сервис провела операцию по изъятию и вывозу из СССР «портфеля наркома». Только благодаря агенту Иностранного отдела ОГПУ Б. Лаго (псевдоним А/243), внедренному к резиденту СИС В. Богомольцу, удалось предотвратить утечку важной информации. Заблаговременно зная о прибытии в СССР исполнителя акции, сотрудники ОГПУ подменили действительно секретные документы на специально подготовленные в Штабе РККА дезинформационные материалы, которые и были доставлены в Лондон^[1267].

Специальная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) расследовала в 1934 г. факт разглашения начальником ВВС РККА и членом Реввоенсовета СССР Я. Алкснисом секретной информации о перелете самолета РД. В итоге Политбюро вынесло решение об объявлении взыскания самому Я. Алкснису, а также некоторым руководителям цензуры^[1268].

Как уже отмечалось нами ранее, чекистов в некоторой степени устраивало расширение круга секретных документов, что облегчало доказывание шпионской деятельности конкретных лиц. Но это с одной стороны. А с другой стороны, сотрудники особых отделов распыляли свои усилия по реализации на практике системы контроля за оборотом данных документов. Найти «золотую середину» не удавалось.

При этом надо иметь в виду, что не чекисты, а военные руководители и конкретные исполнители определяли (на основе общих перечней), что конкретно составляет тайну и какие документы должны быть загрифованы. А в этом вопросе многие командиры предпочитали засекречивать слишком многое.

Совершенно не случаен в этом отношении специальный доклад, сделанный своему наркому начальником Штаба РККА М. Тухачевским в 1927 г. Стоит привести здесь следующий фрагмент из доклада: «Существующий порядок ведения совершенно секретной и секретной переписки, а равно и само определение понятия „сов. секретно“ и „секретно“ привели к тому, что свыше 50 % переписки стало „сов. секретной“ или „секретной“ и соответствующий гриф ставится не на секретные по существу документы, умаляя тем самым значение секретности»^[1269].

Отметим, что в период, когда готовился указанный доклад, М. Тухачевского занимали куда более серьезные вопросы. Это было время «военной тревоги», страна находилась на грани возможной новой интервенции. Велась напряженная работа над первым пятилетним планом строительства Вооруженных сил СССР, в подготовке которого начальник Штаба РККА принимал самое деятельное участие. В конце декабря 1926 г. М. Тухачевский представил руководству страны свой доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик» с категорическим выводом: «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы»^[1270]. В этих условиях вряд ли вопрос о грифовании документов имел для него первостепенное значение. Факт появления доклада именно весной 1927 г. может быть объяснен тем, что в Штабе РККА произошел некий инцидент с секретными документами. Поэтому М. Тухачевский свой доклад направил не только наркому, но и в Особый отдел ОГПУ, излагая личную позицию и выдвигая конкретные предложения по нормализации ситуации.

Чекисты самым внимательным образом отнеслись к поступившему документу и срочно провели специальное совещание руководителей Особого и Контрразведывательного отделов^[1271]. К сожалению, нам не удалось обнаружить материалы, раскрывающие ход совещания и, главное, его итоги. Однако сам факт столь спешного реагирования на доклад М. Тухачевского показателен с точки зрения отношения руководящих сотрудников ОГПУ к вопросу упорядочения работы с важными закрытыми документами в военном ведомстве.

Но этим чекисты не ограничивались. Совокупный анализ материалов органов ВЧК — ОГПУ за изучаемый период позволяет нам выделить явления, рассматриваемые как угрожающие сохранению военной и государственной тайны. К ним можно отнести:

1) инициативные попытки отдельных военнослужащих передать секретную информацию иностранцам либо вербовка последними секретоносителей, а также халатное отношение к обращению с секретными документами, могущее привести к их утрате, разглашение закрытых сведений, о чем мы уже сказали выше;

2) побеги военнослужащих-секретоносителей за границу.

Работа по вскрытию указанных явлений, их недопущению или минимизации негативных последствий была исключительно важной в плане обеспечения безопасности функционирования войск и учреждений РККА.

Вместе с тем предметное рассмотрение работы органов госбезопасности в 1920-е — первой половине 1930-х годов по защите секретов (прежде всего военных) показывает, что в этот период отсутствовало четкое понимание необходимости действовать комплексно, с учетом всех реалий как на международной арене, так и в складывающейся внутри страны социально-экономической и политической ситуации.

Казалось бы, такие далекие от сохранения секретов вопросы, как коллективизация и внутрипартийная борьба, на деле оказывали определенное влияние на поступки некоторых военнослужащих-секретоносителей, подталкивали их к нарушению режимных мер, совершению воинских и иных преступлений. Чего, к примеру, стоит факт разглашения перед руководящим троцкистским центром высокопоставленными командирами РККА В. Путной (заместитель начальника УВУЗ ГУ РККА), В. Примаковым (начальник и военный комиссар Высшей кавалерийской школы), а также некоторыми другими многих вопросов состояния армии и флота^[1272].

Жесткие меры, принимаемые на селе в ходе хлебозаготовок, а затем и коллективизация подорвали веру в коммунистические идеалы и доверие к практической линии ВКП(б) и лично И. Сталина у многих военнослужащих — выходцев из крестьянской среды, да и не только у них. На этой почве начало развиваться такое явление, как бегство отдельных командиров РККА за границу и даже угон ими боевой техники.

К этому органы госбезопасности, и прежде всего работники особых отделов, оказались совершенно неподготовленными.

Как известно, с мая 1922 г. особые отделы ГПУ были лишены функций борьбы со шпионажем и контрреволюцией в войсках. Их усилия направлялись в основном на выявление хозяйственных преступлений, недостатков в боеготовности и снабжении частей и соединений РККА В свою очередь, контрразведывательные подразделения территориальных органов госбезопасности не работали на военных объектах, не знали детально состояния дел, включая и систему обеспечения режима секретности.

Теоретик и практик в области борьбы со шпионажем А. Артузов обращал внимание делегатов Второго Всесоюзного съезда особых отделов на необходимость охраны секретов в войсках, однако свой призыв он обосновал лишь тем, что в ином случае противником под сомнение будут поставлены все дезинформационные материалы, переданные иностранным разведкам в рамках ведения оперативных игр^[1273].

Странно, однако, что ни один из руководителей Особого отдела ОГПУ в своих выступлениях (ни до, ни после доклада А. Артузова) не говорил об укреплении режима секретности. Вопрос о борьбе с бегством военнослужащих за границу вообще не ставился, поскольку в 1925 г. (съезд состоялся в январе 1925 г. — A. З.) имелись лишь единичные примеры, и никакой тенденции не намечалось. Нелегально уходили за границу лишь рядовые солдаты и матросы, не посвященные сколько-нибудь серьезно в сведения, составляющие государственную тайну.

Анализ сохранившихся отчетных материалов особых отделов в военных округах и полномочных представительств ОГПУ в регионах показывает, что оперативных данных на военнослужащих, намеревавшихся уйти за границу, практически не встречается.

Так, в отчете ГПУ Украины за 1923–1924 гг. мы ничего не находим по вопросу вскрытия и пресечения попыток бегства за границу, хотя работе в частях и соединениях Красной армии посвящен достаточно большой раздел^[1274].

На VII съезде особых отделов Московского военного округа (апрель 1928 г.) был принят ряд резолюций по усилению работы в армии, однако о пресечении попыток бегства за границу в них не упоминалось. Заметим при этом, что существенное внимание обращалось на серьезные упущения в организации осведомления среди военнослужащих, а значит, и на отсутствие своевременной информации по многим направлениям^[1275].

Никаких выводов особисты не сделали из факта задержания пограничниками осенью 1925 г. военного комиссара одной из дивизий П. Меренца, пытавшегося нелегально перейти советско-польскую границу. При этом у него изъяли портфель с секретными документами^[1276].

В этом же году чекисты Крыма и особого отдела ГПУ по Черноморскому флоту не смогли предотвратить захват и угон в Болгарию военного парохода «Утриш». Среди угонщиков были и курсанты 1-й военной школы летчиков, а также работники артиллерийских складов, которые, по сведениям закордонной агентуры, выдали представителям эмигрантских белогвардейских организаций всю известную им секретную информацию^[1277].

Разбираясь с произошедшим, сотрудники ОГПУ вышли еще на одну группу (во главе с неким Рафальским), которая готовила захват транспортного самолета «Юнкерс» либо судна «Ермак»^[1278]. Это дело также не стало предметом специального рассмотрения для выработки упреждающих мер, особенно необходимых для морских и авиационных частей, дислоцированных в приграничных районах.

Между тем внутриполитическая обстановка в СССР обострилась вследствие усиления давления на крестьян и новой вспышки внутрипартийной борьбы. Указанные факторы легли в основу решения командира одного из авиаотрядов Белорусского военного округа К. Клима перелететь в Польшу. 7 февраля 1927 г. в ходе учебного полета на самолете «Ансальто» он пересек границу и приземлился на аэродроме польской армии. В отличие от своего борт-техника Тимощука, сразу же потребовавшего возвратить его в СССР, К. Клим заявил, что улетел сознательно, по идеологическим соображениям. Он был допрошен сотрудниками польской разведки, и те смогли убедиться, насколько важный секретоноситель находится в их руках. Мало того, что К. Клим выдал всю известную ему информацию по ВВС СССР, он также рассказал и о тайном советско-германском военном сотрудничестве в вопросах авиации и, в частности, о функционировании в г. Липецке немецкого авиацентра под прикрытием 4-го авиационного отряда 38-й авиаэскадрильи ВВС РККА^[1279].

Упустить шанс дискредитации СССР как пособника возрождения боевой мощи Германии поляки не могли. И вот 12 февраля газета «Варшавский курьер» написала о самом факте бегства командира советского авиаотряда и о сведениях, которые он раскрыл^[1280].

Еще до указанной публикации, 10 февраля 1927 г., вопрос о перелете К. Клима в Польшу был рассмотрен на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Докладчиком являлся председатель РВС СССР и нарком по военным и морским делам К. Ворошилов^[1281]. К сожалению, решение Политбюро еще не рассекречено, и мы не можем точно сказать, что в нем содержалось. Однако, как и в приведенных выше случаях, по линии ОГПУ выводов после данного инцидента сделано не было, а количество фактов бегства военнослужащих за границу начало резко возрастать с конца 1920-х годов.

Нет смысла подробно говорить о младших командирах и рядовых солдатах и матросах, хотя и они обладали некоторой интересной для иностранных спецслужб информацией. К примеру, в мае 1928 г. особым отделом 16-й стрелковой дивизии был арестован командир взвода И. Мельдер. Поводом к аресту послужили его антисоветские высказывания. А вот в ходе обыска кроме подготовленных им листовок с призывами бороться против власти большевиков нашли тетрадь с фамилиями всех командиров полка и указанием должностного положения, схему расположения 48-го полка с описанием штата военного времени, план действий 1-го стрелкового корпуса в случае военного столкновения с Латвией, дислокацию некоторых частей ЛВО, СибВО, обзор политико-морального состояния комполитсостава и красноармейцев 48-го полка. При проверке оказалось, что Мельдер специально занимался сбором секретной информации, используя доя этого любую возможность. Более того, подследственный сообщил, что намеревался бежать в Латвию и задержка ухода его за кордон была вызвана лишь намерением дополнительно к добытой информации выкрасть мобилизационный план 1-го стрелкового корпуса^[1282].

Безусловно, что больше вреда могли причинить командиры рангом повыше, как, например, заместитель командира полка 13-й кавалерийской дивизии Е. Фуга. Он нелегально перебрался на польскую сторону в мае 1928 г. По данным закордонных агентов ГПУ УССР, Е. Фуга был обстоятельно допрошен во Львове, а затем и в Варшаве, во 2-м отделе польского генштаба, где дал польской разведке много важных сведений, за что получил хорошее вознаграждение и обещание помочь при отъезде в Америку^[1283].

Некоторое время спустя сбежал в Польшу летчик Р. Пржевлоцкий. У чекистов имелась информация о подготовке к уходу за границу и некоторых других авиаторов^[1284].

Нельзя сомневаться в том, что руководство Особого отдела ОГПУ информировало военное ведомство о наметившейся тенденции и, вероятно, надеялось на соответствующую реакцию, в том числе и в виде определенных решений совещания политработников ВВС РККА, проходившего в Москве в июне 1928 г. Однако вывод из доклада начальника ВВС и члена РВС СССР П. Баранова, не сообщившего собравшимся о фактах бегства из авиачастей за границу отдельных военнослужащих, был сделан следующий: «Вполне здоровое и удовлетворительное политико-моральное состояние всего личного состава частей ВВС, правильное понимание международного положения СССР и опасности войны и полное (подчеркнуто автором. — A. З.) одобрение политики Советской власти»^[1285].

Справедливости ради отметим, что в резолюции содержался ряд пунктов, нацеленных на усиление «борьбы с пьянством, хулиганством и дебошами» в авиачастях, на противодействие проникновению в среду летчиков и техников отрицательных явлений политико-морального характера путем принятия воспитательных мер и карательного воздействия^[1286]. Наверное, политработники еще не совсем разобрались в обстановке, поскольку сами политотделы в частях ВВС начали функционировать совсем недавно, будучи созданными лишь в феврале 1928 г.^[1287]

Надо сказать, что и особисты не направили специальных указаний на места, не заострили внимание сотрудников, обслуживающих авиационные эскадрильи и бригады, на выявлении и своевременном пресечении фактов перелета за границу. Сказывалась и недостаточно слаженная работа особых отделов и контрразведывательных подразделений местных аппаратов ОГПУ. Подобные проблемы существовали и в центральном аппарате. Так, упомянутый нами выше летчик Р. Пржевлоцкий в ноябре 1929 г. был арестован после нелегального возвращения в СССР, о чем знали в КРО, но не имели информации в ОО ОГПУ. Как выяснилось при допросе, польская разведка, завербовав бывшего летчика, направила его в СССР с заданием доставить тетради, содержащие секретные записи по Военно-воздушным силам РККА, которые были сделаны одним из военнослужащих ВВС. Контрразведчики имели сведения, что несколько месяцев назад на территорию СССР был заброшен другой агент поляков — бывший авиамеханик авиачастей Киевского гарнизона В. Кривомаз. Он окончил в Ленинграде Военно-техническую школу ВВС, затем Севастопольскую школу военно-морских летчиков и служил в 17-м авиаотряде. За аморальное поведение его исключили из комсомола, судили за дезертирство, но он бежал из мест заключения, нелегально перешел советско-польскую границу и выдал 5-й экспозитуре польской разведки все известные ему сведения. По заданию поляков он намерен был завербовать своего брата — авиатехника Новочеркасского авиаотряда и забрать у него незаконно хранимые последним секретные записи курсов лекций в авиашколах. Полагая, что В. Кривомаз убит при переходе границы, поляки и послали Р. Пржевлоцкого, которого, также как ранее и В. Кривомаза, арестовали органы ОГПУ. Арестованный, кстати говоря, довел до сведения чекистов, что во Львове, в 5-й экспозитуре, работает еще один сбежавший летчик — Вуйтек. Польское (3-е) отделение КРО ОГПУ и ГПУ Украины завели агентурное дело «Летчики», в рамках которого намеревались провести дезинформационные акции в отношении польской разведки^[1288].

Обо всем, что указано выше, особый отдел ОГПУ и особый отдел Украинского военного округа узнали постфактум.

Случаи побегов военнослужащих ВВС и других частей за границу серьезно обеспокоили органы госбезопасности лишь в 1931 г., когда был разоблачен и арестован пилот, начальник команды при Научно-испытательном институте П. Тренин. В ходе следствия нашли свое полное подтверждение ранее полученные агентурные данные о подготовке им захвата самолета новой марки и перелета на нем в Польшу. П. Тренин действовал по идейным соображениям, о чем свидетельствовали найденные при обыске его квартиры два воззвания, которые он намеревался обнародовать в иностранной прессе. Первое было обращено к рабочим и крестьянам Польской Республики, и в нем имелось объяснение мотивов поступка П. Тренина («…мы, военные летчики Красной армии, не вынесли махровой эксплуатации, порвали разбойничьи большевистские цепи и прилетели под Ваш свободный кров…»), а второе автор адресовал всем советским летчикам^[1289].

На допросах П. Тренин не скрывал своей позиции и заявлял: «Красная армия узурпирована и не является оплотом рабочих и крестьян. Армия является оплотом кучки людей, захвативших власть, и под прикрытием штыков творит насилие над 150-миллионным населением»^[1290].

В специальной докладной записке И. Сталину заместитель председателя ОГПУ В. Балицкий подчеркнул, что арестованный летчик является, к сожалению, выходцем из крестьян, членом большевистской партии (хотя и сторонником «правого уклона»), а не каким-то социально чуждым или классово враждебным элементом. Надо полагать, что именно это обстоятельство волновало чекистов значительно больше, чем угон новейшего самолета или доведение П. Трениным до поляков известной ему секретной информации^[1291].

Политическая надежность военных кадров, прежде всего из числа молодых, тех, кто, казалось бы, получил все возможное для себя от Советской власти, становилась далеко не столь очевидной, как это представлялось из кабинетов военного ведомства и провозглашалось на разного рода партийных форумах. Пример П. Тренина и ему подобных подталкивал чекистов к усилению осведомительной работы даже в социально близкой среде.

В одном из циркуляров ОГПУ, появившихся после осуждения П. Тренина, указывалось: «Под личную ответственность начальников особых отделов округов, Полномочных представительств и морей немедленно перестроить всю агентурно-оперативную работу в соответствии с требованиями, предъявляемыми к авиации, оказывая всемерную помощь командованию и политаппарату в устранении имеющихся недочетов… ОО округов и ПП произвести обследование состояния чекистского обслуживания авиагарнизонов, в первую очередь по наиболее неблагополучным частям…»^[1292]

Результаты усиления работы стали заметны уже к концу 1932 г. Одной из первых была реализована агентурная разработка «Шляхтичи» (особый отдел ЛВО) на делопроизводителя штаба 3-й авиабригады, готовившего со своим сослуживцем побег в Польшу с доверенными им по службе секретными документами^[1293]. В феврале 1933 г. в Бобруйске (БВО) были арестованы подозреваемые в намерении бежать за границу военнослужащие ВВС К. Кучин и П. Стрыгин (командиры авиазвеньев)^[1294]. Однако К. Кучину удалось обмануть охрану и скрыться, а затем нелегально уйти в Польшу^[1295]. Это был не единственный промах оперативников ОГПУ. Особисты промедлили с арестом сообщника Кучина и Стрыгина — авиатехника Стрижева. Узнав о произошедших арестах, он воспользовался своими начальными навыками управления самолетом, захватил истребитель И-3 и перелетел в Польшу. При разбирательстве этого факта выяснилось, что особый отдел ранее требовал от командования отстранить Стрижева от обслуживания самолетов, но это исполнено не было. По распоряжению командующего БВО И. Уборевича командир и комиссар авиаэскадрильи за отсутствие бдительности и надлежащего контроля за личным составом были арестованы военной прокуратурой^[1296].

Отсутствие должной и своевременной реакции командования на информацию особистов проявилось и в Ленинградском военном округе. 15 октября 1933 г. в Латвию перелетел летчик Г. Кравец^[1297]. В данном случае ответственность понесли не только кадровики Комбината гражданского воздушного флота, принявшие беглеца на летную работу без соответствующих документов и допустившие его к полетам, но и оперативные работники особого отдела ПП ЛВО, не проявившие необходимой настойчивости и не добившиеся реализации своей информации в отношении Г. Кравца.

В 1932–1933 гг. бегство военнослужащих за границу становится опасным явлением в жизни РККА. По данным польской разведки, только в эту страну в период с 1 октября 1932 по 20 июня 1933 г. перебежало 20 человек из числа рядового и командного состава РККА, а также из пограничных войск^[1298].

В 1933 г. заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода подписал приказ № 00126, где говорилось об усилении работы по предотвращению бегства военнослужащих за кордон и вновь разъяснялся порядок реализации через командование материалов на эту тему^[1299].

Несмотря на эти требования руководства, далеко не все оперативные сотрудники особых отделов действовали правильно и в полном контакте с командирами и политработниками. Наиболее характерным примером такого положения вещей стал случай с летчиком 209-й авиабригады ОКДВА Вахромеевым, улетевшим за границу в начале марта 1934 г. Недостатки, допущенные особистами при реализации материалов на указанного военнослужащего, стали предметом рассмотрения на нескольких заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б)^[1300].

На основе представленных НКВМ и ОГПУ материалов по факту бегства Вахромеева члены Политбюро ЦК ВКП(б) 29 марта 1934 г. приняли постановление «О проверке летного состава». В нем, в частности, предусматривалось: «а) установить более строгую проверку при приеме в летные школы и при переводе в летчики; особенно усилить проверку при направлении на ДВК; б) усилить меры контроля по отношению к принимаемым из армии таким образом, чтобы проверка при приеме из армии была не менее строгой, чем при приеме через партийные комиссии; в) поручить т. Гамарнику тщательно проверить на месте дело о Вахромееве; г) поручить Оргбюро отобрать 6300 коммунистов для направления в летные школы»^[1301].

Не дожидаясь окончания работы комиссии Я. Гамарника, зампред ОГПУ Г. Ягода подписал приказ № 1129 от 10 апреля 1934 г., в котором особое внимание обратил на необходимость проверки поступающих сигналов о подготовке к бегству сугубо в секретном порядке, не допуская преждевременного оглашения полученных результатов. Именно нарушение данного правила подтолкнуло Вахромеева к перелету в Китай^[1302].

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 мая 1934 г. по предложению Я. Гамарника было решено, во-первых, категорически запретить особым отделам ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без согласования с комиссаром части, а кроме того, усилить отделы, обслуживающие авиацию, проверенными работниками, снять с работы и запретить службу в особорганах начальнику отдела и уполномоченному по авиаэскадрилье. Указанное решение ОГПУ обязывалось довести до всех особых отделов специальным приказом^[1303].

С момента первого рассмотрения вопроса о бегстве Вахромеева, предполагая жесткую реакцию К. Ворошилова и Я. Гамарника, ОГПУ пыталось смягчить обвинительный уклон будущего решения акцентированием того факта, что бегство военнослужащих за границу ранее рассматривалось законом как обычное дезертирство. Поэтому оперативные работники не считали необходимым действовать более осторожно и осмотрительно.

На это отреагировал лично И. Сталин. Он вынес на обсуждение членов Политбюро вопрос «О включении в законы СССР статьи, карающей за измену Родине»^[1304].

Все присутствовавшие тогда на заседании, конечно же, поддержали генсека. Необходимые поручения были даны ОГПУ, Наркомюсту и Президиуму ЦИК СССР. Уже 8 июня 1934 г. опросом членов Президиума ЦИК Союза ССР было принято постановление «О дополнении положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления) статьями об измене Родине»^[1305].

В статье первой устанавливалось, что «измена Родине, то есть действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу», каралась расстрелом с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на 10 лет. А если эти действия совершали военнослужащие, то никаких смягчающих обстоятельств не предусматривалось. Более того, в пункте 1–3 говорилось: «В случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, подлежат наказанию в виде лишения свободы от 5 до 10 лет с конфискацией имущества. Другие совершеннолетние родственники подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. В случае если кто-либо из военнослужащих знал о готовящейся или совершенной измене, то и их лишали свободы на 10 лет».

10 июля 1934 г. Президиум ЦИК Союза ССР направил указанное постановление во все центральные газеты для опубликования 11 июля^[1306].

Здесь следует, на наш взгляд, добавить следующее: ряд ученых-юристов считает постановление ЦИК СССР об ответственности за измену Родине первым актом «большого террора»^[1307]. Однако, раскрывая логику вызревания указанного постановления, мы можем утверждать, что его необычайная жесткость вполне укладывалась в тогдашние реалии и являлась попыткой решить единственную задачу: поставить законодательный барьер разраставшемуся и исключительно опасному явлению — бегству советских граждан за границу. Совсем иное значение имело другое Постановление ЦИК Союза ССР — от 1 декабря 1934 г., принятое в связи с убийством С. Кирова. Это действительно был решающий шаг к массовым необоснованным репрессиям.

Организуя работу по защите секретов, в РККА принимались серьезные превентивные меры относительно иностранных граждан или уроженцев других государств, оказавшихся на службе в Красной армии. В начале 1920-х годов данную категорию военнослужащих чекисты рассматривали с точки зрения возможной оптации, то есть принятия либо подтверждения гражданства иностранного государства, включая и возникшие после революции Эстонию, Латвию, Литву, Грузию, Армению и Азербайджан.

Конечно же, это не касалось членов большевистской партии, что особо оговаривалось в соответствующих документах. В одном из запросов ВЧК в конце 1920 г. в Полевой штаб Красной армии содержалось требование немедленно устранить от должностей, связанных с доступом к секретным делам, всех не состоящих в РКП(б) эстонцев, поляков, латышей и финнов^[1308].

А таковых в центральном органе управления РККА набралось более 60 человек^[1309].

Пример с получившим эстонское гражданство бывшим генералом Д. Лебедевым, работавшим до своего выезда из РСФСР на ответственных постах в Красной армии, подтверждал правильность действий органов госбезопасности. По данным иностранного отдела ВЧК, по прибытии в Таллин он был подробнейшим образом опрошен в эстонском генштабе и выдал достаточно много секретных сведений^[1310].

Стремясь получить польское гражданство, на преступный путь встал и бывший генерал, начальник управления по подготовке войск Штаба РККА К. Рыльский. Он установил контакт по данному поводу с дипломатическим представительством Польши в Москве и передавал туда секретные документы. По постановлению ВЧК К. Рыльский был расстрелян за шпионаж в пользу поляков^[1311].

Поскольку оптационные комиссии становились в некотором роде центром шпионажа, а условием получения иностранного гражданства зачастую являлось согласие ходатайствующих на проведение разведывательной работы, Коллегия ГПУ приняла решение реализовать имевшиеся материалы на Эстонскую контрольно-оптационную комиссию. После проведенной операции было подготовлено специальное сообщение для газет, которое 13 мая 1922 г. было направлено для опубликования в «Правду» и «Известия ВЦИК»^[1312].

В тексте отмечалось, что к шпионской работе сотрудники комиссии привлекли несколько потенциальных оптантов из числа военнослужащих РККА (среди них: Грауэн — профессор Военно-морской академии; Потураев — сотрудник штаба Петроградского военного округа; Лак — помощник начальника штаба Эстонской дивизии; Лехт — бывший начальник штаба Эстонской дивизии и др.)^[1313].

Публикацией такого сообщения в ведущих газетах страны чекисты стремились оказать предупредительно-профилактическое воздействие на тех, кто контактирует с оптационными комиссиями также и других стран.

Мы уже приводили выдержки из приказа Реввоенсовета № 372 от 19 июля 1927 г., где указывалось на категорическое запрещение военнослужащим общаться с иностранцами, и прежде всего с сотрудниками разного рода дипломатических и иных представительств в СССР, а тем более решать с ними вопросы выезда за границу. Подобного рода случаи имели место и до издания приказа и, к сожалению, после его вступления в силу. Как правило, в контакт с представителями иностранных государств вступали командиры РККА — выходцы из других стран и зачастую принятые в ряды Красной армии по ходатайству соответствующих секций Коминтерна. Показательным является пример с летчиком-инструктором Научно-испытательного института ВВС РККА Ж. Пуантисом.

Согласно информации, имеющейся в его личном деле в отделе кадров Коминтерна, Ж. Пуантис являлся членом Коммунистической партии Франции с 1923 г. Будучи летчиком французской армии, вел в воинских частях подпольную работу и, опасаясь ареста, дезертировал. В 1925 г. он прибыл в СССР^[1314].

Уже будучи в кадрах РККА, Ж. Пуантис вступил в ВКП(б), что дало ему возможность из строевых авиационных частей перевестись по службе в НИИ ВВС и получить допуск к секретным материалам по конструированию и испытаниям новых марок самолетов. Однако чекистов насторожили два факта: во-первых, отказ принять советское гражданство и, во-вторых, регулярная переписка с родными и знакомыми во Франции, что однозначно было зафиксировано французскими спецслужбами. Подозрения еще более усилились, когда осенью 1933 г. Ж. Пуантис, воспользовавшись пребыванием в Москве французской авиационной делегации во главе с бывшим министром Пьером Котом, установил несанкционированный контакт с заместителем последнего и выяснял возможность возвращения на родину. Этот факт послужил для сотрудников Особого отдела ОГПУ основанием к заведению на Ж. Пуантиса оперативного дела «Эмигрант» и организации активной работы по нему. Вскоре выяснилось, что «Эмигрант» собирает разного рода сведения якобы для книги, которую хочет опубликовать во Франции. В условиях начавшегося сближения Москвы и Парижа на антигитлеровской основе, в ОГПУ не приняли решения об аресте Ж. Пуантиса, а решили выяснить реакцию генсека ВКП(б) И. Сталина. 11 января 1935 г. в его секретариат ушла докладная записка с изложением всех обстоятельств данного дела^[1315].

Решение И. Сталина было неожиданным. На докладной есть его резолюция: «Пусть уезжает». Это было явно политическое решение, и вопрос о неминуемой утечке информации по ВВС перед руководителем страны в данном случае вообще не стоял.

В качестве общих мер по предотвращению утечки секретных сведений следует рассматривать и постановку чекистами еще в начале 1920-х годов вопроса об обязательном согласовании с особыми отделами кандидатов на замещение должностей, связанныхс допуском к закрытой информации, и командировок военнослужащих за границу. Последнее, к сожалению, не дополнялось организацией какого-либо контроля уже в условиях пребывания военнослужащих за рубежом. По крайней мере, найти документы, которые свидетельствовали бы об обратном, нам не удалось. А опасность разглашения секретных сведений командированными и, более того, их вербовки иностранными спецслужбами была весьма велика. В подтверждение этому приведем два примера.

Для размещения военных заказов на фирме «Шнейдер — Крезо» во Францию был направлен сотрудник одного из заказывающих управлений РККА Симонов. По данным иностранного отдела ОГПУ, с самого начала пребывания за границей к нему был подставлен установленный агент разведки банкир Левензон-Левин. В беседах с последним Симонов не только разболтал некоторые известные ему секретные сведения, но даже отвечал на разработанный французским агентом вопросник. Советская разведка добыла указанный вопросник, и выяснилось, что большинство из его 14 пунктов имело прямое или косвенное отношение к РККА^[1316].

Скандальная история произошла с командующим Кавказской Краснознаменной армией К. Авксентьевским. В посвященной ему статье в первом томе Военной энциклопедии стыдливо указано, что с 1931 г. он находился в отставке по болезни^[1317].

На самом деле он с декабря 1930 г. находился в заграничной командировке в Германии и, занимаясь на высших академических курсах рейхсвера, регулярно пьянствовал. «Поведение Авксентьевского в Берлине было настолько из ряда вон „выдающимся“, — писал наркому К. Ворошилову военный атташе В. Путна, — что, по-видимому, по отношению его необходимы какие-то радикальные меры в целях должной оценки этого поведения»^[1318].

В пьяном виде он расконспирировался и в присутствии иностранцев заявлял, что на самом деле он не «Вологодцев» (под этой фамилией он фигурировал на курсах, и на эту фамилию ему был оформлен заграничный паспорт. — A. З.), а советский командарм, что он друг К. Ворошилова. И это только то, что услышал военный атташе, будучи вызванным для успокоения К. Авксентьевского в городскую гостиницу. Имели место случаи, когда он покидал других членов советской группы и отсутствовал по ночам, растратил все выданные на командировку доллары и постоянно требовал дополнительных денежных средств. Понятно, что такое поведение «советского курсанта» не осталось вне поля зрения немецкой разведки и контрразведки. Вполне вероятно, что «слабостями» К. Авксентьевского могли воспользоваться сотрудники спецслужб. Вот что на допросе в НКВД показал К. Шпальке, который являлся куратором от военной разведки рейхсвера всех прибывающих на учебу в Германию лиц начсостава РККА: «…на меня возлагались задачи разведки, а именно: в беседах с командирами Красной армии собирать интересующие генштаб разведывательные сведения о структуре, организации и оснащении советских Вооруженных сил и дислокации частей и военной промышленности; изучение морально-политических настроений и деловых качеств командиров Красной армии и составление характеристик на последних»^[1319].

Понятно, что мимо К. Авксентьевского немецкий разведчик пройти не мог.

На основе представленных РВС и ОГПУ докладов поведение командарма, создавшего предпосылки к компрометации одного из направлений тайного советско-германского сотрудничества и утечке секретной информации, рассматривалось на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) 25 января, 15 марта и 5 апреля 1931 г.^[1320]

В итоге К Авксентьевский был уволен с военной службы и получил строгое партийное взыскание.

В области мер по защите секретов в РККА важным и достаточно острым был вопрос о контрразведывательном обеспечении органами ВЧК — ОГПУ деятельности IV (разведывательного) управления штаба Красной армии. Данное направление работы возникло еще в ходе Гражданской войны, когда начальником Регистрационного (разведывательного. — A. З.) управления в сентябре 1919 г. стал бывший начальник особого отдела 3-й армии Т. Самсонов^[1321].

Изучив работу центрального аппарата военной разведки и ее фронтовых органов, он пришел к выводу о необходимости более тесного контакта с Особым отделом ВЧК в плане сохранения в секрете конкретных мероприятий, проводимых как в стране, так и за рубежом. А поле для приложения усилий чекистов было, что называется, непаханым. Однако до окончания Гражданской войны многого сделать не удалось, прежде всего из-за перегруженности Особого отдела ВЧК борьбой с контрреволюционным подпольем.

Картина изменилась уже в 1921 г. 20 июня начала свою работу комиссия по проверке Разведупра, назначенная на основе соглашения комиссара Штаба РККА С. Данилова и заместителя председателя ВЧК И. Уншлихта. Председателем комиссии являлся Б. Бортновский — заместитель начальника ИНФО ВЧК^[1322].

С точки зрения сохранения секретов комиссия выявила следующие недостатки: агентурный отдел размещался в одном здании с другими отделами, где работали непроверенные сотрудники, многие из которых не были даже членами большевистской партии; посетители Разведупра не учитывались, строгая система их допуска в служебные помещения отсутствовала, и они имели возможность бесконтрольно передвигаться, соприкасаясь с сотрудниками и агентами управления; многие работники, уходя после работы, не закрывали секретные документы в металлические шкафы, оставляя их на столах; не имелось достаточного количества конспиративных квартир для приема агентуры, и эти встречи происходили нередко в здании Разведупра и т. д.^[1323]

Комиссия пришла также к выводу, что совершенно необходимо установить внутреннее наблюдение за сотрудниками как самого управления, так и его подчиненных органов. Вопрос о слабости режимных мер в Разведупре был рассмотрен (по результатам работы комиссии) на заседании Коллегии ВЧК 28 июля 1921 г. С докладом выступил руководитель органов госбезопасности Ф. Дзержинский, что свидетельствует о сугубой важности его доклада. Было решено поручить заместителю председателя ВЧК И. Уншлихту, не так давно прибывшему с Западного фронта, где он руководил разведывательной работой, в двухнедельный срок лично ознакомиться с деятельностью Разведупра, пересмотреть его личный состав и агентуру для удаления не внушающих доверия лиц, провести необходимые организационные мероприятия и т. д.^[1324]

Необходимые меры были приняты, но самое главное, что взаимодействие ВЧК и Разведупра стало более продуктивным. Начальник управления вводится (не персонально, а по должности. — А. З.) в Коллегию ВЧК с правом решающего голоса^[1325].

Уже в начале августа, то есть через несколько дней после комиссии, И. Уншлихту из Разведупра, за подписью его руководителя А. Зейбота, в ВЧК стали поступать конкретные просьбы по усилению режима секретности и конспирации. Так, 8 августа РУ Штаба РККА просило ВЧК принять необходимые меры к выявлению агентов противника в управлении и организовать так называемое внутреннее наблюдение, а говоря чекистским языком, создать сеть осведомителей. С аналогичными предложениями выступил и помощник комиссара Штаба РККА^[1326].

А. Зейбот лично беседовал с Ф.Дзержинским по вопросу организации общежития для сотрудников Разведупра, где за ними было бы легче наблюдать. Это предложение имело и положительные, и отрицательные стороны с точки зрения конспирации, поэтому принятие решения по данному вопросу в ВЧК посчитали нужным отложить. Зато чекисты сосредоточились на одном из самых неблагополучных аппаратов Разведупра — разведотделе штаба войск Украины и Крыма и совместно с представителями от А. Зейбота занялись детальным изучением состояния дел.

Непосредственным поводом к проверке стали заявление в ЦК РКП(б) и в ВЧК от бывшего сотрудника военной разведки на Украине И. Визгирда и материалы следствия Всеукраинской ЧК по делу заведующего пунктами переправ (ПРП) на советско-румынской границе некоего Лихого Барбалата, бывшего до революции маклером, а при Врангеле работавшего в контрразведке белых^[1327].

Проверка разведотдела штаба войск Украины и Крыма выявила серьезные нарушения в обеспечении режима секретности и факты хищения государственных средств. В результате начальника отдела Б. Северного (Юзефовича) сняли с занимаемой должности и уволили из рядов РККА^[1328].

В ходе работы комиссии выяснилось, что следует формализовать в виде соответствующего приказа взаимодействие аппаратов Разведупра и органов ГПУ. Проект такого приказа подготовил заместитель начальника военной разведки, бывший начальник особого отдела ВЧК по 15-й армии Западного фронта Я. Берзин. При согласовании текста приказа заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт предложил дополнить его рядом пунктов, включая и следующий: «Во избежание проникновения агентов противника в нашу разведку, разведывательным органам принять меры к регулярной проверке своих агентов контрразведывательными органами ГПУ и особыми отделами»^[1329].

А в конце 1922 г. И. Уншлихт предложил председателю РВСР Л. Троцкому слить агентурные аппараты Иностранного отдела ГПУ и Разведупра^[1330].

Судя по дальнейшему развитию событий, этот план Л. Троцкий не принял, а в 1924 г. произошло разделение совместных резидентур за границей на самостоятельные чекистские и разведупровские, причем в задачу первых входило ограждение структур военной разведки от проникновения контрразведывательных и политических органов иностранных государств в аппарат и агентурную сеть «соседей» (РУ Штаба РККА — A. З.).

Органы ГПУ — ОГПУ, прежде всего их особые отделы, регулярно проверяя соблюдение режима секретности в Разведывательном управлении, к сожалению, выявляли в нем, так же как и в других подразделениях военного ведомства, много недостатков, способных привести к печальным последствиям. Здесь уместно привести фрагмент из протокола допроса бывшего сотрудника Разведупра И. Анисимова. Вот как он обрисовал ситуацию с соблюдением режимных мер в 1932 г.: «При царящих в то время порядках в Разведуправлении подобные явления, когда сотрудник, не имеющий никакого отношения и служебного касательства к данному сектору, бесцеремонно рассматривал совершенно секретные материалы этого сектора (сотрудник РУ имел возможность попросить материалы другого отдела. — A. З.), считались явлением нормальным… В то время у большинства секторов даже не было сейфов, и материалы хранились в шкафах или старых денежных ящиках, опечатывать которые часто забывали, а если и опечатывали, то ключи и печать держались в незапертом ящике стола»^[1331].

По словам И. Анисимова, жесткие требования к соблюдению режимных мер стали твердо насаждаться только в начале 1935 г.

Безусловно, что указанные нарушения могли привести и приводили к утечке секретной информации. По крайней мере, в материалах 2-го отдела польского генштаба, хранящихся в РГВА, имеется тому подтверждение. Несколько конфиденциальных документов за подписью начальника Разведупра оказались в распоряжении польской разведки, и проработка их позволяла выйти на некоторых агентов советской военной разведки в Варшаве^[1332].

Чекисты неоднократно выявляли факты разглашения сотрудниками Разведупра закрытой информации. Так, в справке Особого отдела ОГПУ за 1928 г. указано, что сотрудник РУ Бессонов рассказывает другим военнослужащим, не имеющим отношения к разведке, о спецкомандировках^[1333].

Полностью расшифровал перед иностранными гражданами свое предстоящее участие в спецмероприятиях в Северном Китае помощник начальника 4-го отдела IV (разведывательного. — A. З.) Управления Малышев. При этом разгласил, что едет в командировку вместе с секретным сотрудником разведки, немцем по национальности, «Августом»^[1334].

О подобного рода фактах Особый отдел ОГПУ незамедлительно информировал руководство Наркомата по военным и морским делам для принятия необходимых мер.

Вместе с тем чекисты в ходе работы по оперативному обеспечению безопасного функционирования Разведупра с конца 1920-х годов концентрировались на вопросе ограждения его структур от проникновения агентуры противника. За границей эту задачу решал Иностранный, а в СССР — Особый и Контрразведывательный отделы ОГПУ^[1335].

Как отмечают исследователи истории советской военной разведки А. Колпакиди и Д. Прохоров, на рубеже 1920-1930-х годов, ввиду некоторой самоуспокоенности руководства и отсутствия жесткого контроля за действиями агентуры, началась целая череда провалов^[1336].

Один из них произошел в Вене в 1932 г., когда австрийская контрразведка задержала в момент встречи нелегального резидента разведупра К. Басова («Аболтынь») и еще троих агентов. Обстоятельства провала вызвали сомнения в действиях помощника резидента В. Дидушка («Франц»). При проработке вопроса выяснилось, что он имел контакты с агентом немецкой разведки Гессленгом и его шефом из секции борьбы со шпионажем Абвера капитаном Протце и даже использовал эти связи для освобождения резидента Басова. Введенный в проверку агент ИНО ОГПУ Р. Бирк («А/218», он же «Иван») дал информацию, укрепившую сомнения чекистов^[1337].

Поэтому по просьбе ОГПУ руководитель Разведупра Я. Берзин вызвал В. Дидушка в Москву, где тот был немедленно арестован Особым отделом. Причастность его к провалу резидента не подтверждалась, однако выяснился вопиющий факт: он обменивался с представителями Абвера агентурной информацией по Польше и некоторым другим вопросам, зная о категорическом запрещении подобных действий со стороны своего московского руководства.

В ходе оперативных и следственных мероприятий удалось также установить контакты В. Дидушка с украинскими националистами, о чем он тоже в полном объеме не сообщал в центр. Обо всем этом ОГПУ доложило в ЦК ВКП(б), и на основании полученной санкции 22 сентября 1932 г. В. Дидушок был приговорен Коллегией ОГПУ к высшей мере наказания с заменой 10 годами заключения в концлагере.

Касаясь означенного решения, следует разъяснить, что рассмотрение дел о должностных преступлениях сотрудников Разведывательного управления Штаба РККА и его органов по делам той же категории во внесудебном порядке существовало еще с мая 1923 г. Тогда по настоятельному ходатайству ОГПУ Президиум ВЦИК принял соответствующее постановление. Мотивация чекистов была проста: не допустить в открытом судебном заседании разглашения секретной информации о деятельности военной разведки^[1338].

В 1933 г. происходит еще один крупный провал, на сей раз в Германии. В руках немецкой политической полиции оказался некто Юлиус Троссин. Как выяснили, в том числе и в ходе допросов, берлинские контрразведчики, Ю. Троссин был активным членом германской компартии и по линии Коминтерна был рекомендован Разведупру для использования в качестве руководителя линий связи. Он выдал способы деятельности и людей, связывающих ряд нелегальных резидентур в Америке, Румынии, Эстонии, Англии и Финляндии^[1339].

Первоначально о предательстве Ю. Троссина в военной разведке не знали. Агент неожиданно появился в СССР (по голландскому паспорту) 22 июля 1933 г. и вышел на контакт с одним из командиров РККА, который когда-то занимался его подготовкой. Этот военнослужащий оказался секретным сотрудником ОГПУ и незамедлительно сообщил своим кураторам о «голландце» и возникших подозрениях относительно возможной перевербовки Ю. Троссина немецкой контрразведкой. По согласованию с руководством разведки Особый отдел ОГПУ арестовал прибывшего нелегала, и тот, на первом же допросе сознавшись в предательстве, дал полную картину произошедшего провала и рассказал о задании выявить в СССР других сотрудников и агентов Разведупра, работающих на немецком направлении. Свое предательство Ю. Троссин оправдывал избиениями, которым он подвергся в гестапо. Коллегия ОГПУ рассмотрела дело Ю. Троссина и приговорила его к 10 годам заключения в концлагере^[1340].

В марте 1933 г. особый отдел ОГПУ направил наркому К. Ворошилову спецсообщение, где отмечался факт разоблачения агентов финской разведки и политической полиции из числа сотрудников 4-го (разведывательного. — A. З.) отдела штаба ЛВО. Чекисты установили, что серьезные провалы агентуры отдела в Финляндии произошли из-за руководителя разведывательной переправы (ПРП), через которую шла связь с четырьмя резидентурами на финской стороне^[1341].

Куратор всех других переправ 4-го отдела штаба ЛВО Утриайнен также был изобличен в шпионаже и выдаче финской полиции ряда агентов^[1342].

Еще через год заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода направил И. Сталину докладную записку относительно начальника отдела внешних отношений РККА В. Смагина. У чекистов и военного атташе в Японии В. Примакова возникли подозрения о возможном сотрудничестве В. Смагина с японской разведкой еще со времени работы того помощником военного атташе при полпредстве СССР в Японии. Путем анализа имеющейся информации Особый отдел ОГПУ предположил, что утечка к японским военным дипломатам закрытой информации РККА по ряду вопросов связана именно со Смагиным. Поэтому чекисты предложили И. Сталину решить вопрос об отстранении подозреваемого от работы в военной разведке, лишив его тем самым возможности легально общаться с иностранцами, и в этих условиях провести интенсивную проверку. И. Сталин поддержал такой вариант^[1343].

Как утверждают исследователи истории советской военной разведки, чекисты Украины и Белоруссии также имели информацию, дававшую основание подозревать в работе на противника некоторых сотрудников и агентов 4-х отделов штабов УВО и БВО. Однако руководители этих аппаратов игнорировали предупреждения сотрудников органов госбезопасности, и в результате произошли провалы в Польше и Румынии^[1344].

Понятно, что разведка — дело очень сложное, и никто не гарантирован от поражений, но такого количества и таких масштабных провалов, которые произошли в 1932–1934 гг., не было, пожалуй, за всю историю советской военной разведки.

Основываясь на обобщенных материалах Особого отдела ОГПУ, Политбюро ЦК ВКП(б) решило рассмотреть вопрос о работе IV управления РККА на своем заседании 20 мая 1934 г.^[1345]

Шесть дней заняла подготовка специального постановления, и 26 мая оно было принято. Согласно этому документу, система построения агентурной сети Разведупра признавалась неправильной, произошедшие провалы доказывали недостаточно тщательный подбор и слабую подготовку кадров. В пункте третьем отмечалось, что агентурная работа IV управления плохо увязана с работой Особого и Иностранного отделов ОГПУ, вследствие чего возникали недоразумения между аппаратами и инциденты между отдельными работниками. Критике подвергся начальник военной разведки Я. Берзин. Для устранения вскрытых недостатков члены Политбюро решили: 1) выделить IV управление из Штаба РККА и подчинить непосредственно наркому по военным и морским делам К. Ворошилову; 2) создать специальную разведшколу, которую укомплектовать проверенными через ОГПУ лицами комсостава; 3) для большей увязки работы IV управления с Особым и Иностранным отделами ОГПУ создать постоянную комиссию из начальников указанных органов, а также назначить начальника ИНО ОГПУ А. Артузова заместителем начальника IV управления, обязав его большую часть времени отдавать работе в военной разведке^[1346].

Итак, рассмотрев наиболее часто встречающиеся явления в области работы органов госбезопасности по защите секретных сведений об РККА, составляющих военную и государственную тайну, а также оценивая некоторые итоги практической реализации общепредупредительных мер, включая и участие чекистов в создании и поддержании административно-правовых режимов, мы получили основания для следующих выводов.

Во-первых, до окончания Гражданской войны ни военные, ни сотрудники ВЧК не выработали приемлемых определений таких понятий, как «шпионаж» и «тайна», поэтому трактовали их достаточно произвольно. В послевоенный период, когда прекратились боевые действия, войска получили относительно стабильную дислокацию, появились границы и в стране начали действовать дипломатические и иные представительства иностранных государств, возникла крайняя необходимость для осуществления правоприменительной практики в административной и уголовной сфере, в четком определении этих базовых понятий. Первый шаг в данном направлении был сделан бывшим офицером Н. Какуриным, выпустившим специальную брошюру. Позднее последовали нормативные акты высших законодательных и исполнительных структур. Здесь наиболее важным было постановление ЦИК и СНК Союза ССР «О шпионаже» и «Перечень сведений, отнесенных к охраняемой военной и государственной тайне». Указанный перечень неоднократно изменялся и дополнялся в зависимости от обстановки. Инициаторами этого выступали как чекисты, так и военные. Однако практика показала необходимость самостоятельного принятия решения о том, что следует засекречивать, в каждом ведомстве.

Во-вторых, уже к середине 1920-х годов сложилось понимание, что военные власти должны принимать меры к охране секретных сведений, а сотрудники органов госбезопасности защищать их, используя свои специфические методы, включая выявление узких мест и нарушений секретного делопроизводства и иных режимных мер. Одним из основных методов реализации полученной информации по указанному направлению является информирование командования и последующий контроль за полнотой и эффективностью принятых мер. Сюда же можно отнести самостоятельное либо совместно с командованием и военной прокуратурой проведение расследований фактов утраты важных документов и разглашения секретной информации.

В-третьих, в общей системе общепредупредительных мер значительное внимание уделялось в исследуемый период борьбе с бегством военнослужащих за границу, пресечению несанкционированных контактов с иностранцами, ограждению от вербовочных подходов со стороны иностранных спецслужб. Эта работа стала особенно актуальной в конце 1920-х — начале 1930-х годов с учетом резких изменений во внутриполитической обстановке и все большей вероятности агрессивных действий извне.

В-четвертых, одним из наиболее важных и одновременно сложных участков, где следовало защищать секреты, являлись органы военной разведки в центре и на местах. Острота данной работы определялась конспиративным характером разведдеятельности, допущением сотрудниками разведки тех или иных нарушений, приводящих к утечке защищаемой информации в условиях пребывания за границей, что, безусловно, затрудняло обнаружение соответствующих фактов, а следовательно, и предотвращение наступления негативных последствий. На процессе оперативного обеспечения аппаратов военной разведки сказывалось имевшее место ведомственное соперничество между Разведупром и Иностранным отделом ВЧК — ОГПУ.

Заключение

Большой промежуток времени отделяет исследуемый нами период от сегодняшней деятельности Федеральной службы безопасности по обеспечению безопасности Вооруженных сил Российской Федерации. Однако исторический опыт работы в данном направлении представляет интерес и сегодня. Ведь идет сложнейший процесс реформирования нашей армии и флота, который находится в центре внимания высших органов государственной власти, руководства оборонного ведомства и, конечно же, тех подразделений ФСБ РФ, которые задействованы в военной сфере. Объектом приложения своих усилий они имеют в первую очередь Вооруженные силы и Военно-промышленный комплекс российского государства.

В положении об органах ФСБ РФ в войсках, утвержденном Президентом России в 2000 году, прямо сказано, что при выполнении своих основных задач в области разведки, контрразведки и борьбы с преступностью они оказывают содействие органам военного управления, должностным лицам Вооруженных сил и иных воинских формирований в обеспечении боевой и мобилизационной готовности^[1347].

Как мы видим, задачи органов безопасности в войсках и иных подразделений ФСБ РФ по отношению к периоду 1920-х — первой половины 1930-х годов в целом не изменились. Сотрудников органов безопасности и военных объединяет одна главная цель — обеспечить надлежащий уровень военной безопасности государства (как составной части национальной безопасности), устранить либо минимизировать имеющиеся и потенциально возможные угрозы внешнего и внутреннего характера для поступательного развития вооруженных сил в мирных условиях, устойчивого функционирования их при локальных конфликтах и более масштабных военных столкновениях.

Единство в главном не исключает различий в подходах к решению конкретных вопросов и проблем, во взглядах на соотношение реальности и потенциальности тех или иных угроз, о путях выхода из кризисных ситуаций и т. д. На наш взгляд, не следует «зацикливаться» на расхождениях. Однако и игнорировать их тоже не следует. Межведомственные противоречия — объективный фактор, устранить который не удавалось нигде и никогда. Тем более что органы безопасности всегда имели по отношению к вооруженным силам (впрочем, как и к другим объектам, на которых они осуществляют свою деятельность) некие контрольные функции. Безусловно, это никогда не выпячивалось, а определялось в разного рода документах термином «оказание помощи в…».

Результаты проведенного нами исследования показывают, что содержанием оперативного обеспечения Вооруженных сил и иных воинских формирований нашей страны являлась работа ВЧК — ОГПУ по двум направлениям: 1. Устранение или минимизация угроз; 2. Оказание помощи командованию в поддержании приемлемой в тех или иных исторических условиях боевой и мобилизационной готовности.

Для рассматриваемого в монографии периода характерны серьезные изменения в жизнедеятельности войск. Значительное влияние оказывали на нее и так называемая «малая гражданская война», и скачкообразное, порой привязанное к колебаниям на международной арене сокращение численности РККА, и смена руководства вооруженными силами, предопределенная во многом результатами ожесточенной внутрипартийной борьбы, и военная реформа, а также реконструкция армии и флота в ходе первой военной пятилетки, и коллективизация сельского хозяйства в условиях, когда личный состав РККА был в основном крестьянским. Страна и ее вооруженные силы находились в условиях «осажденной крепости» в ожидании новой военной интервенции со стороны капиталистических стран. В периоды «военной тревоги» наиболее интенсивно проводились подготовительные к войне мероприятия в войсках, военной промышленности, на селе. Все это не могло не сказываться на деятельности органов ВЧК — ОГПУ и обуславливало усиление не только агентурно-оперативной работы, но и репрессивных мер в отношении «социально чуждых» и «классово враждебных» элементов.

Происходила юридическая и практическая переоценка ошибок, упущений и недостатков в боевой готовности РККА, деятельности военной промышленности. Зачастую халатное отношение к порученному делу со стороны отдельных лиц из числа комначсостава, инженерно-технических и управленческих кадров рассматривалось как вредительство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако следует иметь в виду, что репрессивные действия военных судебно-следственных органов, а также аппаратов ГПУ — ОГПУ имели под собой достаточную правовую базу. Безусловно, не обходилось без перегибов и извращений при реализации нормативно-правовых актов на практике. Крайняя идеологизированность проводимых мероприятий, помноженная на слабую в целом юридическую, да и профессиональную подготовку оперативного и руководящего состава, приводила к незапланированному результату в виде необоснованных, достаточно масштабных арестов военнослужащих и командиров запаса. Особенно это относилось к категории так называемых «бывших людей» (офицеров и генералов царской, а также белых армий и националистических военных формирований).

В условиях нехватки в стране всех видов ресурсов для поддержания боевой и мобилизационной готовности войск, для укрепления военной промышленности, партийно-государственное руководство СССР отвело органам госбезопасности роль не только контролера-сигнализатора неблагополучного состояния дел на том или ином направлении, но и некоего механизма внеэкономического принуждения военных и специалистов ВПК к сверхнапряженному труду. Чекисты выполняли установки высшего государственного руководства неукоснительно. Ведь от готовности РККА и ВПК зависела судьба большевистского режима. Психологически сотрудники органов госбезопасности были настроены решительно и бескомпромиссно, поскольку отдавали себе отчет в том, что будет с ними в случае гибели Советской власти. И для них было неважно, случится это в результате военной интервенции, внутренних массовых повстанческих акций либо при сочетании указанных факторов. Иной настрой был у военспецов из числа бывших офицеров и генералов, а также у работников оборонной промышленности. Первые еще могли ответить за службу у «красных», хотя и рассчитывали на снисхождение. Вторые же вообще чувствовали себя спокойно, т. к. любой власти нужны высококлассные технические специалисты для поддержания промышленности, особенно военной.

Безусловно, нельзя забывать и о высокой степени убежденности основной массы чекистов в правоте большевистских идей и готовности принести в жертву им свое здоровье и даже жизнь.

Если не учитывать указанных психологических и идеологических факторов, то достаточно трудно, если вообще возможно, понять происходившее в сфере обеспечения органами ВЧК — ОГПУ безопасности Вооруженных сил и страны в целом. В отличие от военных, чекисты после окончания Гражданской войны не прекратили воевать. Они, что называется, «не вышли из боя» с иностранными разведками, поскольку те не собирались складывать оружие, применяя его на тайных фронтах. Это объективный фактор, еще раз доказанный нашим исследованием.

Борьбу с внешними угрозами, с разведывательно-подрывной деятельностью противника нельзя рассматривать изолированно от противодействия внутренним угрозам для обороноспособности РСФСР — СССР и конкретно для нашей армии и флота. В совокупности взятый фактический материал, составивший основу нашей работы, позволяет сделать вывод, что с внутренними угрозами справиться было даже сложнее, чем устранить или минимизировать внешние. Значительно более широкий спектр внутренних угроз и их масштабность по сравнению с внешними объективно переносили центр тяжести в работе органов госбезопасности именно на «внутренний фронт». Здесь свои усилия объединяли Особый, Контрразведывательный, Секретный, Информационный отделы и их местные органы, аппарат политического контроля (ПК), Экономическое управление и некоторые другие подразделения ВЧК — ОГПУ. На разных этапах роль и значение того или иного отдела (управления) возрастали или снижались. Однако основным ядром общей системы ОГПУ, задействованной в обеспечении безопасности вооруженных сил, без сомнения, являлся Особый отдел, как это и было определено Положением о нем от февраля 1922 г. Попытки некоторых ответственных работников ВЧК — ОГПУ, включая и Ф. Дзержинского, превратить особые органы в нечто подобное военной милиции оказались на деле проявлениями субъективизма. Практика показала и доказала, что ограничение сферы деятельности особых отделов лишь выявлением недостатков в жизнедеятельности войск, а также борьбой с хозяйственными, воинскими и иными (негосударственными) преступлениями приводило к деградации указанных аппаратов органов госбезопасности. В таких условиях особые отделы теряли свои лучшие кадры, поскольку наиболее профессионально подготовленные из них и приобретшие опыт противодействия в войсках противнику в лице иностранных разведок и эмигрантских центров, тяготились несвойственной чекистам работой.

Однако не этот фактор повлиял на пусть и постепенное, но расширение круга задач особых отделов, возвращение им права вести борьбу со шпионами и контрреволюционными проявлениями. Сложности восстановления и реконструкции народного хозяйства, неуклонное усиление диктатуры большевистской партии, всевластия партийной номенклатуры, а затем и лично И. Сталина объективно вызывали опасения в наличии полной политической лояльности войск, их командных кадров. Полагаться в этом вопросе только на комиссаров и помполитов было по крайней мере неразумно, а то и опасно. Неслучайно, что Особый отдел ГПУ — ОГПУ зачастую адресовал свои докладные записки напрямую в ЦК РКП(б) — ВКП(б), а с конца 1920-х годов и лично Генеральному секретарю, и лишь вторые экземпляры поступали председателю РВСС и наркому по военным и морским делам К. Ворошилову, а нередко адресовались заместителю председателя РВСС И. Уншлихту, более близкому чекистам в плане положительных оценок их усилий.

Особисты не останавливались и перед подачей информации о действиях некоторых крупных политработников. Это проявилось особенно ярко в деле «внутриармейской оппозиции», представители которой позволили себе усомниться в правильности решений Политического бюро ЦК ВКП(б) по проведению в жизнь принципа единоначалия или, как минимум, темпов его внедрения.

Начиная с середины 1920-х годов особые отделы уделяли пристальное внимание троцкистской оппозиции среди политработников и командиров РККА. На этом участке работы большое значение приобрела взаимная информация с секретными (позднее секретно-политическими) отделами органов ОГПУ, которые являлись головными в борьбе с оппозиционными элементами. Ввиду наличия партийных установок на недопущение фракционной деятельности в войсках, особые отделы ограничивались давлением на командование с целью увольнения оппозиционеров с военной службы. Исключение из общего правила, и то по специальным решениям ЦКК ВКП(б), составляли известные участники Гражданской войны, такие как В. Примаков и В. Путна.

Серьезнейшее влияние на деятельность органов ОГПУ в войсках оказало резкое изменение политики на селе, проявившееся в виде принудительных хлебозаготовок, коллективизации и уничтожении кулачества как класса. Чекисты приняли самое активное участие в проводимых командованием чистках личного состава частей и учреждений РККА от «социально-опасных и классово чуждых элементов». Особое внимание обращалось на выявление повстанческих намерений. По вскрытым фактам незамедлительно принимались самые решительные меры, вплоть до арестов военнослужащих и осуждение их во внесудебном порядке. В результате работы, проделанной совместно с командованием и политорганами, удалось не допустить массового участия красноармейцев и представителей начсостава в каких-либо вооруженных выступлениях, а тем более — перехода воинских подразделений на сторону повстанцев, захвата штатного и складированного оружия. В конечном итоге можно утверждать, что особисты, а также подразделения аппаратов ОГПУ на местах, обслуживавшие переменный состав территориальных частей и соединений РККА, устранили угрозу (если не опасность — то совершенно реальную угрозу) большевистскому режиму и советскому строю, удержали страну от новой кровопролитной гражданской войны. Ведь в тот период армия состояла более чем на 70 % из крестьян, далеких от положительного восприятия и поддержки политики ВКП(б) на селе.

Коллективизация и борьба с кулачеством сказалась не только на настроениях рядовых красноармейцев и младших командиров. Многие представители старшего и даже высшего начкомсостава высказывали сомнения в правильности проводимых мероприятий. В условиях ожидания массовых антисоветских восстаний, перерастания их в масштабную гражданскую войну, которой непременно захотели бы воспользоваться внешние силы, проявились негативные настроения среди бывших офицеров и генералов. Большинство из них к концу 1920-х годов проходили службу не в строевых частях, а в штабных структурах и военно-учебных заведениях.

Активизировался процесс их группирования, с резко критических позиций обсуждалось положение в стране, снижалась активность в работе. Все это было расценено как признаки организованной контрреволюционной и вредительской деятельности и с неизбежностью подводило к принятию со стороны органов ОГПУ упреждающих репрессивных мер. Характерным примером здесь может служить дело «Весна», в ходе которого было арестовано свыше трех тысяч бывших офицеров и генералов, включая видных представителей военной науки, профессорско-преподавательского состава. Во многих случаях имевшиеся в делах материалы искусственно усиливались и даже фальсифицировались. Против этого выступила группа высокопоставленных чекистов, имевших прямое отношение к работе в военной среде. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) они были сняты со своих постов, а отдельные — вообще уволены из органов госбезопасности. Этот факт нельзя недооценивать, поскольку их место заняли люди, готовые не возражая выполнять любые указания высших партийных инстанций. Путь к феномену под названием «1937 год» был открыт.

В сентябре 1931 г. на основании решения Политбюро Президиум ЦИК СССР изменил один из пунктов Положения об Особом отделе ОГПУ, исключив право Реввоенсовета СССР давать ему задания и контролировать ход их выполнения. Поскольку этим правом со времен Л. Троцкого военные практически не пользовались, то становится ясным истинный смысл появления постановления Президиума ЦИК СССР: контролировать деятельность особых органов ОГПУ (так же как и всего ОГПУ) может только высшее партийно-государственное руководство страны.

В 1920-х — первой половине 1930-х годов чекисты уделяли особое внимание таким важнейшим процессам, как военная реформа и реконструкция Вооруженных сил СССР. Через оперативные и иные возможности они детально изучали, а затем информировали высшие партийные инстанции о возможных угрозах при переходе к территориально-милиционной системе комплектования и обучения войск, о причинах (прежде всего субъективного характера) срывов в боевой и политической подготовке частей и соединений РККА, о недостатках в производстве и оснащении армии и флота новыми видами оружия и боевой техники, о состоянии мобилизационных запасов и т. д. Особый отдел ОГПУ во многих случаях выступал инициатором рассмотрения негативных явлений в жизнедеятельности войск на заседаниях Реввоенсовета СССР, Правительства страны, Комитета обороны при Политбюро и СНК, а также на самом Политбюро ЦК ВКП(б), где отстаивал необходимость принятия соответствующих решений. Чекисты вели борьбу с очковтирательством в военном ведомстве, не боясь затрагивать и действия крупных армейских чинов. Много внимания уделялось выявлению хозяйственных преступлений, фактов бесхозяйственного отношения к хранению и использованию военного имущества, материалы передавались в военную прокуратуру для проведения расследований и привлечения виновных к ответственности. По наиболее вопиющим фактам Особый отдел ОГПУ сам возбуждал уголовные дела.

В условиях перманентной нехватки ресурсов (прежде всего финансовых) органы ОГПУ многое сделали для вскрытия намерений и выяснения обстоятельств реальных фактов взяточничества и разбазаривания ассигнований на оборонные нужды. Пример контрактов с немецкой фирмой «Юнкерс» в рамках концессионного договора — яркое подтверждение сказанному.

Свою роль особые отделы сыграли и в реализации на практике выдвинутого еще в середине 1920-х годов тогдашним председателем РВСС и военным наркомом М. Фрунзе лозунга-призыва о выдвижении «краскомов» — командиров, окончивших уже советские военно-учебные заведения. В этом вопросе взгляды ответственных работников ОГПУ совпадали со взглядами «революционных генералов» РККА, включая и М. Тухачевского. В реально существовавшей борьбе «краскомов» и военспецов из числа бывших офицеров и генералов чекисты однозначно стояли на стороне первых и своими методами помогали карьерному росту военных кадров из социально близкой им среды (рабочих и крестьян). К сожалению, в этом вопросе сотрудникам ОГПУ не удалось (если это вообще было возможно в условиях диктатуры пролетариата, а фактически — большевистской партии) пройти между Сциллой и Харибдой, т. е. выдержать некий баланс между политически значительно более лояльными командирами советской школы и профессионально значительно лучше подготовленными «военспецами». Политические ориентиры и идеологические установки предопределили результат. Объединенными усилиями, при видимом доминировании ОГПУ, ответственным военным работникам и чекистам удалось свести на нет роль «бывших» в управлении частями и учреждениями РККА и РККФ. Их уделом стала, в основном, сфера военно-учебных заведений и военных кафедр гражданских вузов. После этого политическая лояльность командного состава армии и флота уже не вызывала серьезного беспокойства у высшего партийно-государственного руководства страны.

Таким образом, общий вывод нашего исследования таков: органы государственной безопасности, и прежде всего особые отделы ОГПУ, в 1920-х — первой половине 1930-х годов успешно ограждали Вооруженные силы страны от внешних и внутренних угроз, что, в свою очередь, позволило поступательными темпами осуществлять военную реформу и реализовать в большей своей части первую военную пятилетку.

Приложения

№ 1

ТЕЛЕФОНОГРАММА ОСОБОГО ОТДЕЛА ВЧК КОМИССАРУ ПОЛЕВОГО ШТАБА РВСР К. ДАНИШЕВСКОМУ

13 ноября 1920 г.

Особый отдел ВЧК просит Вас в срочном порядке дать распоряжение о немедленном устранении беспартийных эстонцев, латышей, финнов и поляков от занимаемых имидолжностей, на которых они имеют какое-либо отношение к секретным делам.

Последующие распоряжения не откажите сообщить в копиях в Особый отдел ВЧК.

Зам. начальника Особого отдела ВЧК

Г. Ягода

РГВА. Ф. 6. Оп. 10. Д. 43с. Л. 127.

№ 2

ПИСЬМО КОМИССАРУ ПОЛЕВОГО ШТАБА РВСР ИЗ ОСОБОГО ОТДЕЛА ВЧК

Не позднее 12 августа 1921 г.

[на 1 июня 1921 г. нач. 16 с/от ОО комитет л. 45]

… Постановка следственной работы в ОО ВЧК существенно разнится с таковой в гражданских органах судебной репрессии. Успешный исход дела и дальнейшая разработка иногда требует производства немедленного ареста лиц, не только тех, виновность которых установлена, но и таковых, кои подозреваются в причастности к шпионской и контрреволюционной организации.

Помимо этого в этих операциях необходима конспиративность, ибо малейшая огласка причин и поводов к аресту данного лица м[ожет] иметь непоправимые последствия для всего дела, так как заинтересованные лица, не изобличенные в причастности к делу и находящиеся на свободе, могут предварительно сговориться, скрыться, уничтожить следы причастия и т. д.

В силу изложенных соображений органы ЧК не всегда имеют возможность точно выполнить порядок ареста сотрудников военных учреждений, предусмотренный приказами РВСР от 25/X-1918 г. за № 159, ВЧК от 28/11-1920 г. за № 21, что не касается вопроса об аресте поименованных в документе политкома ЦУП ВОСОми…, то в настоящее время Ольдкоп и Крюгер освобождены (последний осужден условно на один год к/л) за намерение получить документ секретного характера — протокол заседания Президиума ВЧК от 2Д-1921 г.…

Заместитель начальника ОО ВЧК

Начальник 16 с /отделения

Пузицкий

РГВА. Ф. 33988. Оп. 2. Д. 323. Л. 173.

№ 3

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВЧК И. УНШЛИХТА В ПОЛИТБЮРО ЦК РКП(б)

15 февраля 1922 г.

До последнего времени все дела о преступлениях, совершенных сотрудниками органов ЧК, велись следствием ВЧК и ее органами и ими же выносились по этим делам внесудебные приговоры, независимые от рода совершенного преступления.

Ввиду того, что преступные действия обвиняемого сотрудника ЧК обычно совершаются при выполнении возложенного на него задания или происходят вследствие злоупотребления аппаратом ЧК и таким образом тесно связаны с самим характером работы ЧК и со стороны внутренней конструкции ее аппарата, а также в деле часто фигурируют в качестве свидетелей ряд секретных сотрудников, расконспирование коих ни в кем случае не может быть допущено, — дела сотрудников ЧК, в случае передачи их в суд, во избежание нанесения ущерба работе органов ЧК путем расконспирования отдельных моментов этой работы, должны будут разбираться при закрытых дверях при минимальном соблюдении процессуальных формальностей, и при всем том никогда не будет гарантии от возможного провала отдельных сторон работы органов ЧК.

Кроме того, при разборе дела и наложении репрессий необходимы учет специфических особенностей работы ЧК и даже самого характера совершенного преступления (например, когда предъявленное обвинение в расконспировании себя секретным сотрудником), что может иметь место лишь при условии полного знакомства со всеми сторонами работы ЧК.

Наконец, ВЧК, всегда поддерживавшая сознательную железную дисциплину среди своих сотрудников, являясь поэтому органом, ближе других заинтересованным в целесообразном применении репрессий в отношении преступного элемента, проникающего в их ряды, в то же время считает, что преступные деяния сотрудников органов ВЧК, в какой бы форме они не выражались, наносят ущерб успешности выполнения возложенных на эти органы серьезнейших задач, а также дискредитируют таковые, а потому всегда фактически являются преступлениями политическими.

Принимая во внимание все вышеизложенное, а также то, что указанные соображения остаются действительными и в отношении проектируемого Госполитуправления, ВЧК полагал бы: безусловно необходимым представить ему, в изъятие из основного положения, право вынесения внесудебных приговоров по отношению к сотрудникам Госполитуправления и его органов.

На точку зрения ВЧК стал также пленум Верховного трибунала ВЦИК, обсуждавший этот вопрос в своем заседании от 4/11-22 г. (см. копию протокола, при сем прилагаемую).

Также до последнего времени по соглашению с Наркомюстом ВЧК производился пересмотр дел лиц, уже ею осужденных, оставляя в силе прежний приговор или произведя сокращение срока наказания, или, наконец, вынося постановление о досрочном освобождении. При вынесении постановлений по делам ранее осужденных, ВЧК руководствовалась целым рядом обстоятельств, которые естественно не все могли быть зафиксированы в самом деле, что происходило отчасти вследствие не столь совершенных в начале деятельности ВЧК самих форм следственного производства, срочности и напряженности тогдашней работы, мешавшей точному соблюдению этих форм, связанности данного дела с другими еще находившимися в агентурной разработке, упоминание о которых не являлось возможным в следственном деле, и пр. Иногда приговор выносился на основании таких общего характера политических соображений, которые по соображениям тактического характера не всегда могли быть фиксированы в следственном деле.

Таким образом, при пересмотре дела необходимо знать и учесть те соображения, которые сопровождали вынесение того или иного приговора, что может быть выполнено исключительно ВЧК, где имеются лица, хорошо знакомые со всеми крупными делами и массовыми операциями и знающими или же имеющими полную возможность точно установить по архивам ЧК связь данного лица с теми или другими делами.

Помимо указанных соображений тактического характера, нужно учесть также то обстоятельство, что ни один судебный орган юридически не в праве отменять законно вынесенные постановления ВЧК.

Поэтому ВЧК просит также сохранить за Госполитуправлением право пересмотра дел лиц, ранее осужденных органами ЧК.

Зампред ВЧК

И. Уншлихт

ЦАФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 116. Л. 121–122а.

№ 4

ПРОТОКОЛ № 3 Заседания фракции пленума Верховного трибунала ВЦИК От 4/II-22 г.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ — тов. Крыленко

СЕКРЕТАРЬ — тов. Рогинский

СЛУШАЛИ:

О рассмотрении дел по обвинению ответственных сотрудников ЧК в должностных преступлениях. Процесс об убийстве членов ЦК Финской коммунистической партии.

ПОСТАНОВИЛИ:

В тех случаях, когда рассмотрение дела об ответственном работнике ЧК в открытом судебном заседании может иметь своим последствием раскрытие ряда секретных, неподлежащих оглашению фактов, предоставить Коллегии ВЧК право рассмотрения такого дела внесудебным порядком.

Означенное право внесудебного рассмотрения дел не распространять на местные органы ЧК Означенное постановление направить для санкции в Политбюро ЦК РКП.

(тов. Крыленко остался при особом мнении, считая необходимым судебное рассмотрение указанных выше дел, допустив закрытие дверей.)

Слушать дело при открытых дверях, впуская желающих присутствовать на процессе исключительно по партийным билетам.

Председатель: Крыленко

Секретарь: Рогинский

Верно: секретарь (подпись неразборчива).

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 116. Л. 123.

№ 5

ПИСЬМО НАЧАЛЬНИКА СЕКРЕТНО-ОПЕРАТИВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ГПУ Г. ЯГОДЫ О БЫВШИХ БЕЛЫХ ОФИЦЕРАХ

10 апреля 1922 г.

Товарищу Артузову, копия т. Лозоцкому; копия т. Уншлихту (для сведений).

Вопрос с белыми офицерами запутался настолько, что его можно разрешить только самыми радикальными мерами. Для чего необходимо, согласовав с Военным ведомством, разработать совершенно новые правила о б[ывших] белых офицерах, собрать весь материал, все приказы, отдельные распоряжения и скодифицировав их, дополнить, приняв во внимание возможный массовый переход к нам как рядовых, так и офицеров бел[ой] армии.

Я полагаю, что нет больше смысла держать в лагерях тех офицеров, кои сидят как белые, не имеющих конкретного преступления; нет смысла запрещать селиться б[ывшим] белым офицерам в местах своей родины или там, где живет их семья. Психологически это даже выгодно, так как, попав после стольких лет разлуки с семьей, испытав черт знает что, он едва ли рискнет вторично пуститься в какие-либо авантюры.

Как выяснилось, мы даем громадные преимущества офицерам, кои переходят сейчас к нам, т. е. отпускаем их, но совершенно не заботимся и не интересуемся б[ывшими] б[елыми] офицерами, кои находятся на нашей территории уже два года. Казалось бы правильным выпускать и давать льготы тем, кто уже довольно долго пробыл у нас, а не тем, кто только что прибыл.

Еще раз прошу Вас, тов. Артузов срочно обсудить этот вопрос, в корне пересмотреть его, согласовав с В. В.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 14. Л. 1.

№ 6

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГПУ И. УНШЛИХТА В ПОЛИТБЮРО ЦК РКП(б)

Не ранее 10 апреля 1922 г.

Особый характер службы и общие условия деятельности органов ГПУ, совершенно отличные от существа и обстановки работы всех прочих государственных учреждений, требуют от всех без исключения сотрудников ГПУ самой напряженной работы в смысле ее количества, постоянной срочности, нервности, и, зачастую, немалой опасности и риска для самой жизни.

Положение это является бесспорным и не требующим особых доказательств и должно самым серьезным образом учитываться при рассмотрении тех материальных условий, в какие должны быть поставлены сотрудники ГПУ для обеспечения возможности их существования и продолжения их ответственной работы.

Обстоятельство это до известной степени и было принято во внимание при определении в бюджетном порядке среднего размера оклада работников ГПУ, принятого по бюджету в несколько повышенном против среднего оклада для совработников размере.

Однако это повышенное по бюджету исчисление оказывается в действительности совершенно теоретическим, отражает в себе лишь некоторую повышенность средней квалификации сотрудников ГПУ против квалификации работников прочих совучреждений и ни в какой степени не приводит к реальному повышению заработка отдельных работников, не только не превышающего, но в значительной мере несравнимо более низкого против оплаты труда сотрудников других учреждений.

В подтверждение этого достаточно указать, что в то время как содержание сотрудников многих советских учреждений за апрель месяц исчислялось, например, по Наркомвнешторгу 60–90 миллионов, не говоря уже о заработке в частных или в государственных производственных предприятиях, где ставки достигают сотен миллионов рублей, оклад жалованья за то же время для сотрудников ГПУ составлял 1 350 000 рублей согласно кредитов ассигнованных Цефондом, в среднем.

Помимо совершенной очевидности полной недостаточности и мизерности приведенных денежных окладов нельзя не указать, что прочие виды довольствия, которые хотя бы до некоторой степени могли компенсировать этот недостаток денежной части заработной платы (кстати отметить всегда выдаваемой с большими задержками, что еще более обесценивает ее реальное значение), — а именно продовольствие и вещевое довольствие выдается сотрудникам ГПУ также в совершенно недостаточной мере, значительно не достигающей положенной нормы. В частности же в отношении вещевого довольствия, снабжение которым всех без исключения сотрудников ГПУ было уже признано со стороны Политбюро безусловно необходимым в полной мере, следует указать, что в настоящее время даже самая возможность осуществления этого снабжения у ГПУ отнята, так как по рассмотрении Центральной бюджетной комиссией сметы ГПУ кредит (притом в сильно сокращенной норме) ассигнуется на постройку обмундирования лишь для 25 000 человек из общего состава работников ГПУ.

При изложенных условиях нельзя не прийти к заключению, что правильное функционирование органов ГПУ поставлено перед лицом самой серьезной реальной опасности.

Конечно, та часть сотрудников, которая при своей высокой сознательности, долгу дисциплины и революционной совести готова оставаться на своем посту и продолжать работы хотя бы при самых невозможных материальных условиях, будет, несомненно, выполнять свой долг до конца, не считаясь ни с какими материальными лишениями, но, в конце концов, на геройство способны лишь немногие, и требовать этого геройства от всех без исключения работников невозможно.

В результате неизбежным явлением должно быть либо в лучшем случае стремление сотрудников к бегству из органов ГПУ и постепенное сокращение и парализование работы в самых ее жизненно необходимых моментах, либо прямое нарушение нестойкими сотрудниками долга службы, хищения, взяточничество, прямая измена долгу и продажа этого дела.

Условия современной жизни, с одной стороны, с ее все развивающимися уродливыми неравенствами в распределении материальных благ между отдельными гражданами, с другой стороны, — самые условия работы сотрудников ГПУ, соприкасающихся в своей деятельности слишком часто с самыми яркими соблазнами, — делают указанную опасность преступных проявлений со стороны менее стойких работников настолько реальной, что создают угрозу для самой основы деятельности ГПУ.

Все изложенное относится не только к штатным и гласным сотрудникам ГПУ, в отношении которых все высказанные опасения хотя бы до некоторой степени могут еще парализоваться строгим подбором состава и сравнительно более реальным контролем над ним; но в неизмеримо большей степени деятельность ГПУ подвергается опасности со стороны громадного контингента своей агентуры, состоящей из секретных сотрудников и нештатных осведомителей, состав которых и условия работы не могут, конечно, быть подвергаемы постоянному и неуклонному надзору. В отношении этой многочисленной группы необходимо, следовательно, признать, что единственной гарантией правильной в интересах государства работы ее является исключительно нормальная, неотстающая от требования жизни оплата труда, а самое хотя бы минимальное уклонение заработка этих сотрудников в сторону его уменьшения против тех заработков, какие могут быть им предоставлены другими учреждениями или заинтересованными в срыве их работы лицами, в корне подрывает всю ценность их работы и делает бесплодной основанную на этой работе деятельность органов в связи с тем обстоятельством, что единственным ресурсом для содержания сотрудников является лишь ассигнуемые из средств казны кредиты, так как ГПУ само по себе лишено возможности производства каких-либо ценностей.

Изложенные соображения заставляют ГПУ самым настоятельным образом обратить внимание на необходимость всемерного улучшения материального положения сотрудников ГПУ, и в частности настаивать на отпуске в полной мере сумм, испрашиваемых ГПУ как на довольствие (денежное, продовольственное и материальное) штатных сотрудников, так в особенности на расходы, не подлежащие оглашению.

Зам. ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГПУ

И. Уншлихт

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 116. Л. 321-321об.

№ 7

ИЗ ПРИКАЗА ГПУ № 199 от 31 августа 1922 г.

п. 1. Особый учет бывших белых офицеров, ведущийся в ОО, кроме находящихся на военной службе, передать в ОЦР ГПУ и региональные отделения ГО.

п. 3. Особый учет в двух видах устанавливается:

— гласный

— негласный

п. 4. Негласному особому учету подлежат все ранее обвинявшиеся в контрреволюции, шпионаже и крупных преступлениях по должности, по обвинениям не доказанным в свое время.

п. 5. Гласному особому учету с ограничениями в правах передвижения и периодическими явками на регистрацию подлежат бывшие белые офицеры, эмигранты гражданских профессий, бежавшие за границу.

Снятые с гласного учета поступают на негласный учет.

п. 6. Зачисление и снятие с гласного особого учета по бывшим белым офицерам — с утверждением ОО ГПУ, а гражданских — КРО ГПУ.

Заместитель председателя ГПУ

Уншлихт

Начальник особого отдела

Ягода

ЦА ФСБ РФ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 112. Л. 113.

№ 8

Секретно

ПОЧТО-ТЕЛЕГРАММА ОГПУ от 31 января 1923 года № 285426

ПП ГПУ, всем губотделам и особотделам ГПУ.

В дополнение к общему положению о регистрации неблагонадежного элемента вообще (см. приказ ГПУ № 199-31 / VIII-22 г.) ОО ГПУ разъясняет: первое, прибывающие из за границы бывшие белые офицеры, а также командный состав бывших белогвардейских армий, относящийся к категориям лиц, указанных в нашей почто-телеграмме от 2/XII прошлого года № 179641, не подпадают под действие амнистии ВЦИК от 3 ноября прошлого года. Второе, указанным лицам не дается никакой гарантии ответственности по суду, по обстоятельствам дела может быть произведен арест только лишь по суду. И третье, бывшие белые офицеры, прибывшие из за границы и окончательно реабилитированные, поступают на особый учет органов Госполитуправления согласно существующих на этот предмет распоряжений.

Помнач ОО ГПУ

Мейер

Нач. 2 Отд. ОО ГПУ

Лазоцкий

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 673. Л. 65.

№ 9

ПИСЬМО ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА ОСОБОГО ОТДЕЛА МВО Т.ГОРЕВА НА ИМЯ НАЧАЛЬНИКА ОО ГПУ Г. ЯГОДЫ И ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГПУ т. И. УНШЛИХТА

6 февраля 1923 г.

О секретной работе особого отдела МВО

Считаю необходимым довести до вашего сведения условия, в которых приходится работать особому отделу МВО и его отделениям на местах.

Отсутствие денег — истина старая и, вероятно, Вам уже надоевшая достаточно. Но положение, создавшееся у нас, настолько скверно, что идти дальше некуда.

Весь 1922 год мы жили буквально «по милости» МГО. Даст МГО трамвайные билеты — есть, не даст — нет, и надо идти клянчить, чтобы дали в долг, т. к. денег не было. Так и со всеми расходами. В 1922 году особые отделения губполитотделов у нас буквально не получили ни копейки, и как существовали, нам неизвестно.

В 1923 году положение обещали улучшить. ОО МВО и его органы на местах сократились до минимума, процентов на 50–70, отпуск средств увеличился. Казалось бы все обстоит хорошо. Не тут-то было.

Сокращение мы провели в декабре. Сотрудникам пришлось платить за 2 недели вперед, за отпуска и т. п. Общий недостаток у нас выразился в 90 000 рублей с лишним. Особый отдел ГПУ нашел необходимым улучшить наше положение и отпустил 10 000 рублей; откуда мы возьмем остальные деньги, ОО ГПУ даже не поинтересовался. Деньги мы все же выпросили «взаймы» в МГО. По 1 января 1923 года мы рассчитались, но имели колоссальный долг.

Начали 1923 год. На секретные расходы нам отпустили 33 000 рублей, из которых МГО удержало в счет долга 15 000 рублей. Итого мы стали обладателями 18 000 рублей, а заявка нами была представлена на сумму около 80 000 рублей.

Полученных нами денег на январь, конечно, не хватило даже на Москву; мы должны снабжать и округ, в котором имеем 15 губерний, 6 дивизий и 2 корпуса.

Сейчас есть сведения, что нас снимают с довольствия, секр[етные] сотрудники пайков не получат. Что будет, откуда мы им будем давать деньги за паек — я отказываюсь понять.

Я согласен с тем, что Республика переживает тяжелое время. Согласен с тем, что денег нет, но я прошу мне дать категорическое указание, как я должен работать, сколько сотрудников иметь, и т. п. Я не могу понять, как я могу работать и отвечать за Кр[асную] армию и МВО, если мне дают средства на работу едва лишь достаточное, чтобы уплатить жалованье московским сотрудникам.

Так работать дальше я не могу. То же я принужден сказать и про остальных ответственных работников ОО МВО. Мы могли не работать, а думать, откуда мы достанем денег уплатить несчастные крохи секретным сотрудникам. Оперативная работа у нас отошла на второе место, т. к нам приходится выбиваться из сил, чтобы поддержать все более хиреющий наш секретный аппарат.

Я уже много писал докладов по этому поводу и не получал ответа. Теперь, как ответственный работник, особист и член РКП, я прошу дать мне ответ. Будем ли мы поставлены когда-либо в человеческие условия работы или все наши работники обречены на гибель под ударами кошмарных условий работы.

В других округах положение не так остро, там есть граница, есть контрабанда, значит есть, чем держаться. Но у нас и этого нет.

Особый отдел МВО дальше работать не может. Прошу ваших указаний и распоряжений, как дальше быть.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 17. Л. 41–42.

№ 10

ДОКЛАД ПО ДЕЛУ ГЛАВМОРТЕХХОЗУПРА

Не ранее февраля 1923 г.

В конце октября месяца 1922 г., в Госполитуправление поступили первые сведения о крупных злоупотреблениях, имевших место в Глав. мор. тех. и хоз. управлении Республики, причем, по тем же сведениям, неблагополучное состояние последнего охватывало не только определенную группу его состава, — деморализованного сверху до низу, но поражало весь аппарат откровенной системой взяточничества, расширения государственного имущества общей бессистемностью и безхозяйственностью его деятельности, на почве коих аппарат технического и хозяйственного снабжения Красного флота Республики развивал свою деятельность в прямой ущерб интересам обороны морских границ РСФСР.

Имея в своем распоряжении означенные данные, Госполитуправление устанавливает регулярное агентурное наблюдение за деятельность упомянутого ГМТХУ, в результате коего в первых числах января месяца 1923 г. ГПУ констатирует:

Вышеупомянутые первичные данные рядом деталей и новых обстоятельств, выявленных агентурным наблюдением, подтверждаются, как в отношении персональном, так и всей системы деятельности наблюдаемого учреждения.

Вследствие изложенного, Госполитуправление докладывает Реввоенсовету Республики об имеющихся материалах на предмет санкции на производство ареста ряда ответственных должностных лиц Главмортеххозупра как необходимой, в интересах следствия, меры пресечения; в результате полученной санкции, по ордерам ГПУ в течение января, февраля месяцев 1923 г. были произведены аресты с предъявлением обвинения.

1. Начглавмортеххозупру Измайлову — во взяточничестве (ст. 114 УК), в бесхозяйственном ведении и развале учреждения (ст. 128 УК), в заключении явно невыгодных для государства договоров (ст. 110 УК), в дискредитировании власти (ст. 109 УК);

2. Замнаглавмортеххозупра Слепаку — во взяточничестве (ст. 114 УК), в бесхозяйственном ведении и развале учреждения (ст. 128 УК), в дискредитировании власти (ст. 109 УК), в служебном подлоге (ст. 116 УК);

3. Начхозупру Душинову — во взяточничестве (ст. 114 УК), в заключении явно невыгодных договоров (ст. 110 УК);

4. Начхозупру Болдыреву — в укрывательстве взяточничества (ст. 114 УК), в заключении явно невыгодных договоров (ст. 110 УК);

5. Помначхозупра Лебедеву — во взяточничестве (ст. 114 УК), в дискредитировании власти (ст. 109 УК);

6. Помначхозупра Янковичу — взяточничестве (ст. 114 УК);

7. Нач. шкип. отд. — Ерюхину — во взяточничестве (ст. 114 УК);

8. Пом. нач. шкипер. отд. Гофтаршу — во взяточничестве (ст. 114 УК);

9. Пом. нач. шкипер. отд. Кушельникову — во взяточничестве (ст. 114 УК) и другим — младшим сотрудникам ГМТХУ— в аналогичных преступных действиях.

Одновременно Госполитуправление входит с предложением в Военную прокуратуру Верховного суда РСФСР о командировании для совместного производства следствия по делу названного Главмортеххозупра, следователя Военной коллегии Верхсуда РСФСР, каковой и приступает к работе в тот же период — в середине января месяца с. г.

Таким образом в середине января 1923 г. Экономическое управление ГПУ по делу Главмортеххозупра приступает к производству следственных действий, каковыми, как по данным документального характера, так и сознанием целого ряда должностных лиц и поставщиков, по сему делу обвиняемых, — по настоящий день устанавливается:

а) что фактическому получению всякого рода подрядов и поставок в ГМТХУ, как по торгам, так и без таковых, предшествуют, как общее правило, предварительные, частного порядка, переговоры должностных лиц названного управления с поставщиками — по установлению как всякого рода формальных условий для вхождения последних в деловых отношения с ГМТХУ, так и цифры процентного «вознаграждения» в пользу должностных лиц упомянутого управления; причем означенные переговоры ведутся в обстановке частной квартиры поставщика и ресторанных кутежей за счет последнего, носящих крайне разнузданный и цинический характер; каковые обстоятельства в полной мере подтверждаются как в отношении большинства младших сотрудников ГМТХУ, так в максимальной степени — в отношении наглавмортеххозупра Измайлова и заместителя его Слепака;

б) что получение всякого рода поставок и порядков в ГМТХУ, как по торгам, так и без таковых, обуславливается как общее правило, «вознаграждением» в пользу должностных лиц указанного учреждения в суммах от 5-25 % цены поставки, в зависимости как от размера, так и числа лиц, подлежащих «вознаграждению»; что в полной мере подтверждается на частном примере поставки коммерсантов Нотова и Генкина, за каковую последними в августе месяце п. г, уплачивается через посредство Морского кооператива, в лице его правления 40 миллиардов рублей «вознаграждения» за проведение означенной поставки следующим лицам: нач. ГМТХУ — Измайлову, зам. нач. ГМТХУ — Слепаку, начхозупру — Душинову, помощникам его Янковичу и Лебедеву и др.;

в) что как следствие вышеозначенных обстоятельств, упомянутым управлением, в лице нагламортеххозупра Измайлова, заместителя его — Слепака и ряда последующих начальственных лиц ГМТХУ, — заключаются явно для Республики убыточные договора; — выпускаются поставщикам до заключения с ними договоров материалы; — выдаются им же в счет цены поставки 25 % авансы до утверждения договоров комиссией Аржанова и со случайными их последующего неутверждения; — расходуются не по назначению кредиты, — в прямое нарушение задания оборонительного характера, и, наконец, приводится все учреждение в состояние развала и полной деморализации личного его состава; каковые факты в полной мере подтверждаются как данными ревизии ВМРКИ, так и выявленными следствием обстоятельствами по договорам: на транспортировку угля из Донецкого бассейна; на пошивку обмундирования пост. Гутманом; — на дровяную поставку Лейкина и др.; по ликвидации Нижегородского лесозаготовительнго отдела и артсклада, а также показаниями по сему целого ряда должностных лиц и поставщиков.

Ввиду громадности, как по характеру преступных деяний, так и обилию материалов настоящего дела и выявления ряда новых обстоятельств, выступающих в порядке предварительного следствия, продолжающимся сознанием ряда должностных лиц и поставщиков, по сему обвиняемых, — предварительное следствие по делу Главмортеххозупра в настоящей его стадии требует и в дальнейшем сохранения как ранее принятых мер пресечения, так и продолжительного производства.

Следователь Верховного Суда

Михалевский

Уполномоченный

Малинская

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 143.

№ 11

ПРИКАЗ «О НАВЕДЕНИИ ПОРЯДКА В РАБОТЕ ОСОБЫХ ОТДЕЛОВ МОСКОВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА».

1 сентября 1923 года г. Москва

При обследовании особотделений губотделов ГПУ Московского военного округа установлена полная неудовлетворенность как в постановке дела, так и в методах проведения основной работы.

Несмотря на то что по сравнению с прошлым годом и наблюдаются некоторые улучшения в общем ходе работ, однако по-прежнему нет определенного плана и системы при выполнении возлагаемых Центром заданий.

Начальники губотделов ПТУ не придают должного значения работе по Красной армии и шпионажу и в частности не выполняют директив и распоряжений ОО ГПУ и КРО ГПУ, что является одной из главных причин неудовлетворенной постановки дела. Так, полтора года тому назад ОО ГПУ был отдан приказ о передаче работы в Особотделения, между тем означенный приказ до настоящего времени в некоторых губотделах остается невыполненным. Точно так же в особотделения не передана работа по КРО и т. д.

Как обычное явление, наблюдается, что нач. ГО ГПУ и нач. СОЧ работой особотделений не интересуются, и все происходящее от этого упущения мотивируют недостатком штата, отсутствием работников и т. п.

Такое положение несомненно отрицательно отражается на общем ходе деятельности губотделов, создавая в работе хаос и дезорганизацию и нанося ущерб в осуществлении поставленных общих целей.

Отмечая указанные недостатки, приказываю: начгуботделов обратить должное внимание на постановку работы подведомственных им аппаратов.

Устранить все отмеченные дефекты в месячный срок.

Врид нач. Ивано-Вознесенского ГО ГПУ т. Царькову и нач. Костромского ГО ГПУ т. Никитину — ставится на вид за неприятие мер к постановке работы особотделений и неисполнение приказа ГПУ № 92 от 5/3-23 г. «О передаче работы КРО в особотделения».

Нач. Ярославского ГО ГПУ т. Кислякову, нач. СОЧ т. Орловскому за непринятые меры к правильной постановке работы особотделений и неисполнение приказов ГПУ за № 18, 79 и 200 — 22 года, исчерпывающим образом указывающих в приложенных инструкциях общую линию работ, и приказа № 92–23 года о передаче работы КРО в Особотделение, а также расходование секретных сумм Особотделения не по назначению — объявляю выговор.

Нач. Владимирск. ГО ГПУ тов. Торопкину и нач. особотделения 18-й стрел, дивизии тов. Бергману, за отличную постановку работы — объявить благодарность.

Зам. председателя ГПУ

Уншлихт

Зам. начсекроперупр ГПУ

Ягода

Нач. админоргупр

Воронцов

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 1.Д 17. Л. 185–186.

№ 12

ПРОТОКОЛ СОВЕЩАНИЯ В ШТАБЕ РККА О БЫВШИХ ОФИЦЕРАХ

20 ноября 1923 г.

Присутствовали: заместитель начальника ОО ГПУ Л. Н. Мейер, начальник моботдела Штаба РККА Н. Л. Шпекторов, помощник комиссара Штаба РККА А. Р. Орлинский, комиссар командупр Андреев, представитель от ПУРа Кретов.

Присутствует член РВС СССР И. С. Уншлихт.

1. О пополнении комсостава РККА бывшими белыми офицерами.

Н. Л. ШПЕКТОРОВ. В настоящее время потребность Красной армии в комсоставе остается неудовлетворенной на 35 %, причем на одной Украине требуется 5 тысяч [человек]. Единственный источник пополнения — бывшие белые офицеры.

МЕЙЕР. С 1 июля [1923 г.] идет усиленное снятие бывших белых [офицеров] с учета. За этот период [по ноябрь 1923 г.] пересмотрено 5,5 тысяч дел, снято с особого учета 2,5 тысячи [человек].

По сведениям Мейера ныне числится по всему СССР 35 тысяч бывших белых офицеров, по сведениям Н. Л. Шпекторова — 50 тысяч бывших белых офицеров.

Постановили:

1) В дополнение к отданному в мае месяце [1923 г.] распоряжению ОО ГПУ местным органам последнего в месячный срок провести всесоюзную перерегистрацию бывших белых офицеров, состоящих на особом учете, произведя переоценку их в политическом отношении на предмет определения возможности принятия в Красную армию. К 1 января [1924 г.] представить в ОГПУ списки на лиц, которые могут быть, по мнению местных органов, сняты с особого учета.

2) Поручить ОО ГПУ принять все меры к ускорению хода дел по снятию с особого учета бывших белых и облегчению порядка по возбуждению ходатайств и разрешения таковых.

3) В целях определения возможного использования снимаемых с учета в армии моботделу помимо пересмотра списков, представленных в центр, отдать распоряжение губвоенкомам о том, чтобы они договорились с местными органами ОО ГПУ на предмет учета квалификации подлежащих снятию с учета.

2. О бывших белых офицерах, состоящих на особом учете и ныне находящихся в рядах РККА.

Постановили:

ОО ГПУ составить список таких лиц и представитель И. С. Уншлихту на предмет суждения о возможном снятии части их с особого учета и оставления в РККА в виде опыта.

3. О проекте приказа РВС СССР относительно принятия в РККА бывших белых, снятых с особого учета.

Постановили:

Поручить Н. Л. Шпекторову согласовать проект с командупр и представить на подпись заместителю председателя Реввоенсовета.

Председатель

И. С. Уншлихт

Секретарь

Галактионов

РГВА Ф. 33988. Оп. 2. Д. 501. Л. 13.

№ 13

Сов. секретно

ИЗ ПРИКАЗА ОСОБОГО ОТДЕЛА МОСКОВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА ОГПУ № 36

7 февраля 1924 года.

С переходом Красной армии на мирное положение особенное значение приобретает соответствующий подбор войсковых начальников всех степеней, вполне подготовленных к выполнению лежащих на них сложных и ответственных задач по боевой и политической подготовке вверенных им частей, а также по дальнейшему усовершенствованию военного дела. Поэтому всестороннее и тщательное изучение служебных, политических и моральных качеств командного и административного состава Красной армии является одной из важнейших задач особых отделов, призванных к участию в аттестационной работе в армии.

Приказом ГПУ от I/IX-22 года за № 200 особым отделам были даны соответствующие указания о постановке учета и ведения беспрерывного и тщательного наблюдения за ком и адмсоставом Красной армии по выявлению всякого рода преступлений и использования результатов наблюдения через своих представителей в соответствующих Аттестационных комиссиях Военного ведомства.

Опыт работы особых отделов в аттестационных комиссиях показывает, что предусмотренный приказом № 200 учет ком и адмсостава при данной обстановке не является вполне исчерпывающим. До сих пор главное внимание было обращено на выявление отрицательных сторон наблюдаемого комсостава. При объективной же оценке аттестуемого комсостава, применительно к настоящим условиям, особорганам необходимо, наряду с отрицательными данными, располагать также исчерпывающими сведениями и о положительных качествах ком и адмсостава. Отсутствие же в местных особорганах систематизированных, достаточно полных и проверенных сведений крайне осложняет работу особых отделов в соответствующих окружных и центральных аттестационных комиссиях, и в случаях экстренных запросов требуемые характеристики представляются с значительным опозданием и нередко заключают в себе весьма ограниченные, односторонние и неполные сведения.

Для устранения указанных недочетов по согласованию с ОО ОГПУ приказываю:

1. Завести на весь командный и административный состав Красной армии от комвзводов и выше и им соответствующих, т. е. на всех тех, кои проходят аттестации в соответствующих аттестационных комиссиях с участием представителя ОО ОГПУ, личные дела.

ПРИМЕЧАНИЕ: На лиц низшего ком и адмсостава, аттестации коих рассматриваются без участия представителя ОО, личные дела — не заводятся.

2. В основу личного дела высшего и среднего комсостава должна быть положена копия послужного списка, а низшего — анкета. В дальнейшем личные дела пополняются периодически составляемыми характеристиками данного лица по материалам осведомительной сети и по материалам агентурных дел, находящихся в разработке. Копии послужных списков и сведения анкетного характера на низший комсостав должны быть затребованы от военкомов соответствующих штабов.

3. С заведением личных дел на весь ком и адмсостав туда же вливаются материалы 3-й категории наблюдаемого комсостава (приказ № 200, п. 5), а также личные дела на высший комсостав, заведенные в порядке циркуляра ОО ОГПУ № 172775 от 14/Х-22 года.

4. Все заведенные личные дела регистрируются по карточной системе. Для этой цели должны быть использованы карточки прежнего образца.

5. Вследствие технических неудобств, возникающих при хранении личных дел и в третьих папках легендарных дел, таковые хранить отдельно. При этом личные дела располагаются в порядке занимаемых должностей (от высших и низших) и складываются в общую папку личных дел данной части или учреждения. Папки с личными делами раскладываются в строгом порядке, придерживаясь точно установленной дислокации, обслуживаемых данным особорганом частей и учреждений.

ПРИМЕЧАНИЕ: Формы характеристик и личных дел изготавливаются особым отделом округа и будут разосланы подведомственным особорганам.

7. В личном деле учитываемого комсостава, помимо основных его материалов и характеристик — должны подшиваться постановления по агентурным и следственным делам, а при передаче дела в судебные инстанции — копии решений последнего.

8. Личные дела на комсостав, ранее судившийся или на который имеются старые, законченные разработкой и компрометирующие этих лиц материалы, а также дел на комсостав из числа бывших белых, неснятых с учета, являются одновременно и делами особого учета (форма № 3 прик ГПУ № 200-22 г.).

9. Ком и адмсостав в комиссиях военведа аттестуется раз в год в декабре — январе месяцах. В соответствии с этим характеристики комсостава особорганами составляются раз в год — по состоянию на октябрь или ноябрь месяц и отсылаются в соответствующий, вышестоящий особорган без специальных запросов. Характеристики составляются по прилагаемой при сем форме (см. приложение № 1) и печатаются: на средний комсостав — в 2 экземплярах, а на высший — в 3 экз., из коих один экземпляр хранится в личном деле в особотделении, остальные отсылаются в особый отдел округа, а последним в ОО ОГПУ. К высшему комсоставу должны быть отнесены лица комсостава, аттестующиеся при специальных аттестационных комиссиях, соответствующих центральных учреждений Военного ведомства (ЦАК), а также стажирующиеся генштабисты, в какой бы должности они эту стажировку не проходили.

ПРИМЕЧАНИЕ: Списки ком и адмсостава аттестуются в округе или центре, запрашиваются из соответствующих штабов и учреждений Военного ведомства.

10. Ввиду того что работа некоторых аттестационных комиссий (например — высшей) не производится в определенные сроки и что вследствие этого ОО ОГПУ или ОО округа характеристики могут быть затребованы раньше указанного срока, всем органам надлежит своевременно заняться тщательным и всесторонним изучением обслуживаемого ими комсостава, подбором и проверкой необходимого для составления характеристик материала, причем особое внимание следует обратить на детальную проверку фактов судимости, дисциплинарных взысканий и т. п.

11. Личные дела лиц, откомандированных в другие округа местным особотделением, отсылаются в ОО округа и последним вместе с имеющимся вторым экз. личного дела (на средний и высший комсостав) отсылаются в соответствующий ОО округа по месту назначения.

12. Личные дела на лиц комсостава, уволенных в порядке демобилизации или по каким-либо другим причинам из армии, а также отбывающих наказание по суду, особорганами, обслуживающими те части или управления и заведения военного ведомства, из коих произошло увольнение данного лица, пересылаются в окружные особорганы, а последним все производство направляется в ОО ОГПУ. Агентурные дела, требующие дальнейшей их разработки, в случае демобилизации лиц комсостава, проходящих по данному делу, направляются в соответствующие губотделы ОГПУ по месту жительства демобилизуемого. После того когда эти дела будут закончены разработкой, заключительные постановления по ним губотделами ОГПУ направляются в ОО ОГПУ. <…>

15. Срочные донесения, установленные приказом № 200-22 г., с последующими изменениями и дополнениями должны представляться в прежнем порядке.

Приложение: Форма.

П/п. нач. ОО МВО ОГПУ (Мейер)

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д 27. Л.12-12об.

№ 14

ДОКЛАД ПАРТБЮРО КОМЯЧЕЕК ВОЕННОЙ АКАДЕМИИ РККА В ЦК РКИ(б) О СОСТОЯНИИ КРАСНОЙ АРМИИ И НЕОБХОДИМОСТИ ВМЕШАТЕЛЬСТВА РКП(б) В СТРОИТЕЛЬСТВО ВООРУЖЕННЫХ СИЛ

№ 57/Пб

19 февраля 1924 г.

Сов. секретно

Об истории письма

В ноябре месяце минувшего года в момент разгара революционной борьбы в Германии бюро ячеек Военной академии, учитывая нынешнее состояние Красной армии, решило настоящим докладом поставить перед предреввоенсоветом т. Троцким на разрешение ряда неотложных, по нашему мнению, вопросов.

Наступивший вскоре дискуссионный период и болезнь т. Троцкого удержали бюро от подачи этого доклада. В то же время мы находили, что наши соображения, будучи верными по существу, для большей доказательности нуждаются в обильном фактическом подкреплении. Между тем, работа по документальной проверке в нашем распоряжении достаточного количества фактов требовала, при наших силах и возможностях, чрезвычайно большого количества времени, измеряемого месяцами. Этой работы, хотя бы в удовлетворительном виде, мы не завершили и до сего времени.

Однако болезненные процессы в армии не только не изживаются, а наоборот, углубляются. Нынешнее состояние управления военным ведомством, особенно в связи с болезнью и отпуском т. Троцкого, не дает никаких надежд на возможность их самостоятельного изживания, без самого решительного вмешательства в строительство Вооруженных сил Союза авторитетнейшего органа партии.

Исходя из этого, мы, несмотря на все указанные выше серьезные недочеты нашего письма, решили поделиться с ЦК нашей партии следующими соображениями.

Объективная возможность идеологического влияния на Красную армию чуждых нам элементов

Экономические формы переходного периода, создавая ряд противоречий в общественных взаимоотношениях, естественно и неизбежно находят свое отражение и в армии. Всеобщая воинская повинность неминуема перенесла в армию многообразие политических и социальных тенденций, отражающих в армии классовые группировки страны. Не будет наивностью утверждать, что из этого факта «народности» армии политические противники как внутри страны и армии, так извне, не могутне сделать выводов в сторону облегчения возможности своего идеологического влияния на вооруженную силу Советских Республик. В военной работе нет производственной базы треста, где аналогичные явления выражаются в грубых формах государственного хищения; военная профессиональная база дает более простора идеологическому воздействию и применению таких методов, которые по существу и в перспективе глубоко контрреволюционны, но по форме они с успехом укладываются в рамки воинской дисциплины, которые вместе с кастовой солидарностью спецов представляют наилучшую и весьма прочную базу для соответствующего идеологического воздействия на армию.

Усиление идеологического влияния спецов

Этому содействует и то, что на границе шестого года существования Красной армии рабочий костяк ее на всех звеньях стал тоньше, нежели это было в додемобилизационное время; хозяйство страны оттянуло на свой фронт значительные массы коммунистического и рабочего состава армии; в то же время благодаря переходу на мирное положение чрезвычайно усилилось влияние центральных армейских аппаратов, личный состав которых является почти сплошь спецовский. Комсостав армии не спаян единством ее политических целей и задач. Классовая точка зрения красного комсостава упирается в «аполитичность» военспеца. Высший комиссарский состав лишился за последние три года своей наиболее закаленной и квалифицированной части. Политрук сплошь и рядом ниже по политическому развитию своего командира.

Уродливое положение младшего и среднего комсостава

Материальная необеспеченность низшего и среднего комсостава, соблазны НЭПа, бесперспективность служебного передвижения (отсутствие регламентации сверху, обеспечивающей продвижение наиболее способным и революционным элементам), воздействие протекций толкают его на путь прислужничества и карьеризма либо загоняют в семейный угол кое-какого благополучия (уродливые браки с сухаревскими обывательницами) или вызывают стремление избавиться во что бы то ни стало от военной службы, как от тяжелого наказания.

Обстановка, в которой находится наш армейский командир, такова, что достаточно того или иного повода, подчас самого незначительного, чтобы разложение пошло самым интенсивным образом. Так создается база для процветания военного сменовеховства, которое угрожает заменить у нашего командира классовое самосознание пролетарского борца.

Насаждение спецов и лжеспецов

Наряду с этим ведется совершенно непонятное насаждение спецов по всем основным звеньям армейской иерархии, что проводится даже в таких округах, как Украинский. Количество бывших офицеров Генерального штаба по сравнению с количеством их в армии во время Гражданской войны значительно увеличилось. Академия и красные «генштабисты» до сих пор еще не получили (и не получат при таком способе) санкции спеца на руководство вооруженной силой, на ее подготовку и воспитание. В то время как в хозяйственной области мы ведем активную борьбу с лжеспецами, в области военной протаскиваются на ответственные должности люди, единственное достоинство которых заключается в том, что они имеют за собой в своем предреволюционном прошлом большие чины, но являются Митрофанушками в военном деле.

Отсутствие воинских уставов в Красной армии

На 6-м году своего существования армия не имеет уставов. Нет армий (Польша, Румыния и все пограничные с ними страны), которые не имели бы уже новых уставов на основе опыта минувших войн. У нас же обучение войск идет впотьмах, по преданию старых спецов. Никакого единообразия методики обучения до сих пор не выработано. Встречаются части, где занимаются плацпарадной муштрой. Между тем, уставные комиссии интенсивно «заседают» почти с первого дня организации Красной армии. Не служит ли этот факт наиболее яркой иллюстрацией творческого бессилия «старого курса» в нашей армии.

Спекуляция на «учебе»

В итоге, современная «учеба» Красной армии — это пародия на боевую подготовку и хлебное дело для лжеспецов, политически совершенно не заинтересованных в деле подготовки рабоче-крестьянской армии.

Казарма Красной армии при таком состоянии не является школой боевой революционной подготовки, способствующей усваиванию классовых задач нашей армии. Уменьшению нашего влияния в армии содействовало и то, что перевод армии на «учебу» давал в руки старого спеца карты будто бы профессионала, считавшего единственно себя способным к роли начальника мирного времени. Эта марка «профессионала», получила одобрение и со стороны главного командования, дает старому спецу возможность постоянно захватывать неподобающее место руководителя на командных постах всех звеньев армейской иерархии. Эта тенденция нашла наиболее яркое выражение по линии главных управлений, штабов и военно-учебных заведений (между тем как даже по словам комвойск Кавказской Краснознаменной армии т. Егорова, курсант 2-го года обучения перерастает своего строевого командира, а 9-го года — своего учебного начальника).

Сведение на нет роли и опыта Гражданской войны

Лозунг — «учеба», который красными командирами не только не отрицается, а приветствуется со всем энтузиазмом, свойственным его революционной сущности, учтен был спецами как отрицание опыта Гражданской войны и неспособности красного комсостава к роли руководителя-командира мирного времени.

Гражданская война уже с официальных академических кафедр расценивается как эпизод Мировой войны. Чувствуя опору в главном командовании, высшие специалисты все чаще и глубже внедряют в сознание своих «питомцев» идею национальных войн на основе единства народных интересов, а не интересов классовых. Этот «национальный большевизм» военных сменовеховцев все более и более заражает красный комсостав, отравляя его классовое сознание; оттесняемый спецами на подчиненное положение красный комсостав все более теряет веру в свои силы, теряет революционную сопротивляемость напору сменовеховства.

Раздробление сил красного комсостава и мощь спецовской касты

Таким образом, в то время, когда красный комсостав, теряя точку опоры в своей профессиональной среде и омещаниваясь под влиянием соблазнов НЭПа, идет по пути разрыва внутренних связей, старые спецы и лжеспецы по-прежнему составляют нерасколотую касту, тесно связанных своими старыми служебными, идейными, классовыми и родственными связями; наоборот, они усиливают эту связь по всей вертикали, завершая ее в командном центре, в котором, только как исключение, попадаются, и то на низших должностях, красные спецы. Из служебного элемента (целям революции) «спец» проявляет тенденцию превратиться в руководящий и связующий фермент армии.

Монополизация военного знания в руках спецов и лжеспецов

Военная литература в центре находится под сильнейшим влиянием старого спеца: руководящие журналы сплошь заполнены «профессорскими» именами; «профессор» стал по-прежнему жупелом даже для коммунистических редакторов. Это звание навешивается карьеристу, никогда его не имевшему и, в лучшем случае, неудачному диссертанту старой академии.

Обосновавшись на «учебе», «профессура» держит в тисках ученичества лучшие талантливые силы красного комсостава. Монополизация военного знания в руках спецов получила такой расцвет, что отодвигает на далекие времена нашу непосредственную цель — переход этих высот в руки революционного марксизма.

Попытка красного комсостава раскрыть неспособность царского специалиста как такового к руководству не только воспитанием и обучением армии, но и быть на высоте современного военного знания, попытки поднять лежащие под спудом творческие силы красного комсостава путем организации военно-научных отделений везде и всюду вначале и теперь встречают упорное сопротивление монополистов военного знания.

Стремление создать в армии новую военно-научную общественность, посредством которой можно было создавать и сохранять новые общественные связи, предохранить красный комсостав от идеологического перерождения и ослабить на него влияние сменовеховства, встречают упорное сопротивление не только в виде противопоставления военно-научному обществу «общества ревнителей военных знаний», но в лице высшего спецовского руководства, в течение 3 лет неизменно стремящегося к расколу этого движения и к его ослаблению.

Это идеологическое маневрирование выражается хотя бы в недопущении главкомом объединения ВНО ВАКа с ВНО Военной академии.

Неудовлетворительность подготовки комсостава

Естественно, что из всего этого само собою вытекает и неудовлетворительность в постановке подготовки командного состава нашей армии. Если эти минусы и были отмечены в нашей печати, то исключительно в отношении так называемых нормальных школ ГУ ВУЗа, но наиболее больное место — подготовка высшего комсостава — осталось незатронутым. Отсутствие единства в этой работе и совершенно раздельное, ничем не связанное, друг от друга независимое существование Военной академии и Высших академических курсов, — вот основной недочет всей этой работы.

Рознь среди высшего комсостава (академия и ВАК)

Если бы ВАК существовал как институт, имеющий своей задачей обновление военных знаний и комсостава, ранее прошедшего теоретическую школу (академию), то этим самым и обусловливалась бы его связь и отношения с Военной академией, а равно и контингент его слушателей. При настоящем положении вещей мы имеем две параллельно существующие высшие военные школы, разница между которыми состоит в том, что в одну принимают только комбригов, комдивов и выше без приемных испытаний, обучают их 9 месяцев и отправляют на ту же работу, какую они вели до поступления на ВАК, в другую же школу принимают и комдивов и комрот, но с обязательными приемными испытаниями, с 3-летним курсом обучения и с прохождением службы по окончании учебы с низших должностей. Существует много объективных причин, которые привели к этому положению, но когда в виде его следствия рождается всеизвестная рознь в среде нашего высшего комсостава, то ее следует принимать как опаснейшее для нашей армии, а не как «недоразумение между генштабистами и ваковцами», и нужно своевременно найти в себе и силу и умение выйти из этого положения, бесконечно ослабляющего наши силы и тем самым увеличивающего влияние спецовской касты.

Ассимиляция или замена

Не расходясь во взгляде о роли спецов в армии ни с партией, ни с Реввоенсоветом, мы считаем, однако, что изживание отмеченных нами явлений должно идти не по линии ассимиляции старого с новым, а только по линии замены.

Необходимые мероприятия

Не затрагивая программы военного строительства в целом, мы здесь касаемся только ближайших и наиболее радикальных мероприятий, которые дали бы простор развитию массы красного комсостава, укрепили бы революционную сущность армии, оздоровили бы моральную атмосферу армии. Таким мы считаем следующее:

1. Усиление пролетарского ядра армии и обеспечение его широкого влияния на строительство и подготовку вооруженных сил. Это вполне достижимо следующими мерами:

а) количественным увеличением коммунистического и рабочего состава курсантов ВУЗов, политсостава и комсостава армии;

б) подготовкой политсостава путем повторных политкурсов и создания политического ВАКа в виде факультета при Военной академии.

2. Четкая регламентация положения и служебного продвижения краскомов в армии с совершенно определенными преимуществами.

3. Скорейшая необходимость выработки уставов, соответствующих минувшему опыту и нашей материальной базе.

4. Выдвижение в главное управление и на старшие и высшие строевые должности красного комсостава снизу из армии, из ВАКа и академии.

5. Переброска в Гувуз значительно большего процента оканчивающих академию и ВАК.

6. Организационное слияние академии и ВАК под руководством одного начальника, с сохранением прежних задач обоих заведений. (Помимо указанного выше нужно еще иметь ввиду выгоды экономического характера, затем слияние бюро ячеек, правлений ВНО и клуба, наличие многочисленных учебных кабинетов, секций ВНО, библиотеки и проч., а также и повседневную близость будущего высшего комсостава).

7. Усиление ВНО путем создания ВНО в республиканском масштабе (положение уже нами разработано и одобрено съездом политработников).

8. Обновление профессуры высших военно-учебных заведений путем замены лучшими работниками из армии и создания красной профессуры.

На основе нашего коллективного наблюдения и широкой связи с местами и центром мы уверены, что эти мероприятия являются вполне назревшими, существенно необходимыми и способными оздоровить армию, несомненно переживающую болезненные процессы.

РГВА. Ф. 33988. Оп. 2. Д. 520. Л. 279–283.

№ 15

ИНФОРМАЦИЯ РЕФЕРАТА «ВОСТОК» ОТДЕЛА II ГШ ПОЛЬШИ ОТ 17.03.1924 г. ОТНОСИТЕЛЬНО УДВОЕНИЯ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ СЕТИ ПОСРЕДСТВОМ ПРИВЛЕЧЕНИЯ ОРГАНИЗАЦИИ «М» ДЛЯ РАЗВЕДКИ ДИСЛОКАЦИИ ВОЙСК В СОВЕТСКОЙ РОССИИ

В связи с создавшейся потребностью отслеживания дислокации советской армии и сложности охвата всех военных округов силами собственных разведывательных резидентур, возникла необходимость более активного использования организации «М», которая в этом отношении должна давать больше результатов, чем прежде.

Организация «М», как следует из ее перехваченной нами тайной корреспонденции, старается любой ценой удержать контакт с Отделом II ГШ, — хотя и не может, судя по всему, все время доставать такие документы, которые отображали бы организацию русской армии в целом; например, — проблемы, касающиеся пополнения армии добровольцами, никогда не будут освещаться в них (документах) всецело, подобно тому, как эта система могла действовать в старой — царской армии.

Поэтому такие вопросы, как получение данных о дислокации, транспортировке, концентрации войск, могут быть решены только в качестве единовременного результата анализа военно-политических концепций, рассчитанных на конкретный период; поэтому же, с учетом того, что сбор и передача подобного рода данных польскому ГШ не представляет для организации какой-либо опасности, все они [вышеозначенные вопросы] могут быть сведены в одну директиву.

В принципе сегодня разведка дислокации [частей РККА] уже проводится организацией «М». Задание на [более активное] проведение этого типа разведки может быть выдано организации «M» под предлогом необходимости убедиться в надежном положении и силе организации.

Практическое ведение (разведки) представляется следующим:

вопрос в целом будет согласован Рефератом «В» непосредственно со связником организации «М» паном Алекс[андровичем] в Варшаве, главным образом — директивным путем;

работа в целом, включая постановку соответствующих задач, будет сосредоточена в руках руководителя резидентуры, который уже на этих днях выезжает в Москву;

организация «М» должна иметь в каждом штабе округа и при каждой части своих людей, [используемых] в качестве активных корреспондентов-осведомителей, освещающих внутреннюю жизнь данной части.

В целом создаваемая сеть должна быть накрепко привязана к окружным частям и соединениям либо эвентуально приспособлена к системе, принятой в организации, с тем однако же условием, чтобы ни одна боевая часть не была обойдена вниманием.

Руководитель разведывательной резидентуры в Москве, устанавливая контакт только с одним представителем этой организации, будет покрывать всякий раз лишь расходы на установление связи и на телеграммы. Количества и номера тех частей, которые надлежит взять под наблюдение, будут систематически передаваться организации — согласно их привязке к военным округам, без учета того, имеет ли там наша разведка своих резидентов или нет; поэтому — с той целью, чтобы не раскрывать [наших] важных планов и существующих контактов, надо иметь сдвоенную разведывательную сеть, действующую в отношении частей и соединений [РККА], наиболее важных и нас непосредственно интересующих.

Требование от организации «М» о проведении такого рода разведки не нуждается в каких-либо специальных обоснованиях, ибо это вполне обусловлено дальнейшим ходом работы, уже начатой ранее, а также — необходимостью выполнения уже взятых на себя обязательств.

Руководитель резидентуры отдает приказ о повторном подтверждении мест дислокации уже действующих и новых командных пунктов, которые находятся на территории данного округа.

Задания для агентов и осведомителей при частях:

Добывать [следующие данные]:

о местоположении данного соединения (командования корпуса, дивизии, кавбригады); о ее постоянном составе; имена высших командиров;

о местоположении более мелких подразделений — до батальона включительно;

либо дивизионная кавалерия придана данному соединению, либо действует самостоятельно;

либо артиллерия придана определенной части (или соединению), либо также действует отдельно;

какова система расквартирования, каковы условия жизни [военнослужащих].

При каждой вышеуказанной части надлежит точно и постоянно проводить регистрацию, немедленно уведомляя Центр по телеграфу о всех происходящих в ней переменах, о времени и цели отбытия [войск], месте назначения или о прибытии новых частей, — [посылать в Центр информацию] вплоть до сведений об их постоянном или временном составе на территории данного военного округа (например, при отбытии на учебные маневры и т. д.).

Способ передачи сведений:

Агенты или же осведомители организации «М», действующие при воинских частях и соединениях, о каждой перемене [ситуации] докладывают руководителям организации «М», которые, в свою очередь, передают эти сведения руководителю резидентуры.

Сведения, доставляемые организацией «М», должны быть систематическими [ежедневными] и отображающими любые изменения в дислокации войск.

Руководитель основной разведывательной резидентуры ставит задания руководителям организации «М» в зависимости от нужд и запросов, получаемых из Центра.

Упор, который делается на актуальности изменения положения в области разведки дислокации советских войск, поддерживаю! — думаю это весьма своевременно.

Согласие. Инструкция точно трактует корпус дополнительных требований. В принципе орг[анизация] «М» раньше также доставляла документы, которые можно определить как [документы] особой важности. Согласен с более активным задействованием орг[анизации] «М».

Подпись (неразборчива).

Пер. с польск.

РГВА. Ф. 308 к Оп. 3. Д 75. Л. 35–37.

№ 16

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА КРО ОГПУ А. АРТУЗОВА ОБ АКТИВИЗАЦИИ БЫВШИХ ОФИЦЕРОВ

15 апреля 1924 г.

Данные, имеющиеся в распоряжении Объединенного государственного политического управления, констатируют усиление контрреволюционного движения среди бывшего офицерства и чиновничества (белогвардейских элементов) к началу года.

1. Первые этапы Гражданской войны, период военного коммунизма, ликвидация контрреволюционных заговоров, крах Белого движения, усталость и инертность «масс», материальное и духовное обнищание и полной банкротство идеологии почти уничтожили объективные возможности к активной сопротивляемости белогвардейских кругов, и их контрреволюционное движение в конце 1921 года было почти парализовано.

2. Новая экономическая политика, улучшение материального благосостояния интеллигенции, «правовая законность» и возможность «легального» существования, влитие бывшего белого офицерства в среду русской общественности — предоставили основательную почву для возобновления контрреволюционной работы.

Характер антисоветских «разговоров», безответственной болтовни и фразерства прежнего периода перешел в деловые обсуждения конкретных мер для ниспровержения советской власти, ибо офицерство осознало необходимость научиться маневрировать в борьбе, изучить противника и планомерно подготовить те обстоятельства при которых соввласть могла бы легче быть уничтожена.

Наиболее активные элементы считают, что соввласть можно свергнуть основательным ударом извне при одновременном взрыве изнутри.

Переворот мыслится, как результат восстания в Красной армии, проведенного военной организацией.

Чрезвычайно живо обсуждалась и подвергалась анализу партийная дискуссия. Оппозиция считалась явлением объективно антисоветского порядка и признавалась целесообразность ее поддержки.

Усилившийся антисемитизм крестьянских масс предполагается широко использовать для поднятия недовольства против соввласти, подчеркивая связь коммунизма с еврейством и влияние последнего на политику СССР.

Красная армия считает, что «она может быть в будущем решающим фактором при неминуемом падении соввласти (возможно перевороте) и что на армию и на ее настроение приходится держать курс».

Расценивая армию как мощную национальную силу и опору будущего национального возрождения России, признается необходимость тесной связи с ней и пропаганды этих идей.

Заграничные центры Белого движения разочаровались в сомнительных надеждах на непосредственное воздействие Антанты в деле ликвидации соввласти и в эволюции большевизма, признают перенесение центра тяжести работы на территорию СССР.

Контрреволюционные элементы, находящиеся на территории СССР, также считают это как основной принцип борьбы.

В контрреволюционных целях используются научные общества, книгоиздательские т-ва, торговые и кооперативные предприятия и различного рода другие легальные организации.

Вышеуказанными комбинациями или под видом совершенно легальных вечеринок и попоек объединяется известный довольно значительный круг единомышленников, из коих, может быть, 2–3 лица учитывают, что эти кружки ведут обработку и учет будущих борцов за новую власть. Обычно основной состав кружков профессионально однороден с привлечением отдельных лиц других профессий.

Привлечение новых членов кружков производится очень осторожно из среды полезных людей, занимающих видные должности в военных и гражданских учреждениях.

Подбор своих «деловых людей» в советских учреждениях имеет характер сознательной последовательной деятельности.

Происходящие беседы в этих кружках имеют деловое политическое содержание.

Определенно говорится о политическом нэпе как следствии нэпа экономического. Нередко политическое оживление выливается в формы резкой откровенной критики власти и выпадов, давно уже не имевших примера по своей самоуверенности и смелости, рассчитанной на полную безнаказанность. Особенно резко и цинично это проявлялось в замечаниях и суждениях по поводу смерти Ленина и партийной дискуссии.

Признается за факт, что интеллигенция раз и навсегда двинулась с места, происходит оформление ее политической активности, которое будет играть решающую роль в неизбежном перевороте или распаде соввласти.

Обрисованные выше бытовые соединения принимают все более организованные формы при усиливающейся внутренней политической окраске.

Бывшее офицерство, как служившее в Красной армии, так и бывшее у белых (репатрианты и проч.), подняло голову и проявляет активную контрреволюционную деятельность. Эти две категории офицерства находятся в тесных взаимоотношениях, интересуются своими прежними сотоварищами и сослуживцами по кадетским корпусам, военным училищам и войсковым частям, оказывают взаимно протекции и материальную помощь, так как считают себя принадлежащим к единой корпорации русского офицерства.

Этими кругами совершенно конкретно осуществляется намерение: «Почему бы нам военным не организовать свой союз поддержки друг друга, ведь теперь интеллигенция угнетена, благодаря своей инертности, сорганизовавшись же, мы можем представлять из себя силу».

Имея ввиду, что помимо указанных общих стремлений антисоветских групп к консолидации имеются данные о переходе некоторых из них к организационной активности. Объединенное государственное политическое управление считает необходимым:

1. Для предотвращения оформления попыток к активности контрреволюционных кругов (главным образом б[ывшего] офицерства и чиновничества) произвести быструю и концентрированную ликвидацию этих групп, которая рассеяла бы на продолжительное время иллюзии в слабости власти и нарождения политического нэпа, а также лишила бы на известное время контрреволюционную массу будирующих и организующих кадров.

2. Ввиду неоформленности подлежащих ликвидации групп, все операции проводить при наличии общих агентурных данных, следствие вести в упрощенном и ускоренном порядке на предмет привлечения в административном порядке.

3. По партийной линии дать указание о необходимости твердого проведения указанной меры без всяких послаблений в порядке партийной директивы.

ДОПОЛНЕНИЕ К ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКЕ

1. В результате произведенных операций данные настоящего доклада полностью подтвердились, причем в некоторых разработках следствие добилось более конкретного материала о происходящем процессе концентрации и консолидации контрреволюционных настроений и сил.

Так, некоторые разработки указывают на различные приемы маскирования действительной деятельности контрреволюционеров, выступающих под видом масонских, религиозных (автокефалисты на Украине) или экономических объединений (кооперативы).

Многие разработки в процессе следствия связываются между собою, что указывает на действительные центростремительные силы в белой среде (различные контрреволюционные группировки имеют тенденцию войти в соприкосновение одна с другой, взаимно выяснить идеологические основы организации и установить общий политический язык). Часто происходят между представителями разных групп ожесточенные политические споры, причем чаще спорящие объединяются на основе совместной борьбы с общим врагом.

Весьма важным обстоятельством в настоящий период является большая сплоченность разных контрреволюционных групп в своем реагировании на произведенные нами репрессии (массовые операции). Публика настолько активно реагирует, что совершает обходы подвергшихся операции квартир, выясняют обстоятельства обысков и арестов и строят предположения (иногда удачные) о характере репрессии.

2. ШПИОНАЖ. Наиболее активным и наименее уязвимым центром шпионажа в настоящий момент является московское английское представительство, которое не ограничивается только сбором подробных сведений о состоянии нашего Союза, но и делает попытки вмешательства в нашу политическую жизнь (классовую борьбу) путем активной поддержки контрреволюционеров. Одной из задач поверенного в делах гр. Ходсона является доказать активность нашего влияния в английских колониях, между прочим для того, чтобы «рассеять иллюзии г. Макдональда о добросовестном выполнении Советами взятых на себя обязательств».

Польский шпионаж, являющийся филиалом французского, в настоящий момент нами в достаточной степени стеснен в своей деятельности, и мы имеем основания полагать, что большой опасности для нас не представляет. Произведенные ликвидации польского шпионажа в Ленинграде, в Тифлисе, на Украине и в Москве надолго лишили польскую военную клику возможности выведывать данные о состоянии нашей Красной армии, что является весьма важным, ввиду происходящей сейчас коренной реорганизации ее.

Шпионаж прибалтийских государств нами также успешно отражается, за исключением Финляндии, на шпионаж которой (находящийся под влиянием англичан) мы должны будем теперь обратить особое внимание.

3. БАНДИТИЗМ. Характер бандитизма в нынешнем году носит почти исключительно уголовный характер, если не считать некоторых районов Туркреспублики, Кавказа и Дальнего Востока, где не ликвидирован окончательно политический бандитизм.

Однако с уголовным бандитизмом наша борьба переживает кризис, вследствие большой разлаженности аппаратов Угрозыска (сохранившихся в большинстве с царских времен). Ныне с переходом этой организации в подчинении ОГПУ мы полагаем, что нам удастся в сравнительно короткий срок борьбу с уголовным бандитизмом поднять на значительно более высокий уровень.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. д. 8. Л. 49–55.

№ 17

ДИРЕКТИВА ОГПУ О ПОРЯДКЕ НАБОРА СЛУШАТЕЛЕЙ НА КУРСЫ ПОДГОТОВКИ РАБОТНИКОВ ОСОБЫХ ОРГАНОВ ОГПУ

23 октября 1924 г.

В целях подготовки работников особых органов ОГПУ, при Высшей пограничной школе открывается специальное отделение с продолжительностью курса в 8 месяцев и численностью слушателей в 60 человек.

В число слушателей могут быть командированы уполномоченные и их помощники особых отделов округов, начальники особых отделений и уполномоченные по военным делам губотделов, начальники особых отделений дивизий, корпусов и их помощники и уполномоченные особых отделений корпусов и дивизий.

Командируемые должны удовлетворять следующим требования:

A) быть физически совершенно здоровыми, годными к строевой службе и не старше 35 лет;

Б) быть членами РКП со стажем не менее 3 лет;

B) прослужить ко времени командирования в особых органах не менее одного года;

Г) ничем не скомпрометировавшие себя как на службе, так и в личной жизни (преступления по должности, пьянство и пр.);

Д) имеющие специальные, военные и общие познания в пределах программы, разосланной округом.

Все кандидаты должны быть проведены через окружные аттестационные комиссии, составленные распоряжением начальников особых отделов; на всех утвержденных должны быть даны характеристики начальниками особых отделов округов.

Командируемые сохраняют за собой занимаемые должности и по окончании курса возвращаются на свои прежние места.

Жалованием удовлетворите отправляемых в школу по 1 декабря и суточными по день прибытия, снабдив их соответствующими аттестатами.

Началом вступительных испытаний — 10 ноября, к каковому сроку надлежит прибыть всем командируемым в распоряжение начальника Высшей пограничной школы. Начало занятий — 20 ноября.

Личные дела, характеристики и заключения окружных комиссий вместе со списками командируемых направить в Административно-организационное управление ОГПУ не позднее 25 октября.

Учитывая необходимость командирования в школу наиболее достойных работников, которые в состоянии своей дальнейшей работой оправдать затрачиваемые для обучения средства, ответственность за соответствие командируемых требованиям поступления возлагается на окружные комиссии, коим поручена индивидуальная проверка кандидатов.

Получение подтвердите.

Зам. председателя ОГПУ

Менжинский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 138. Л. 516–516 об.

№ 18

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА ОСОБОГО ОТДЕЛА Р. ПИЛЯРА ЗАМЕСТИТЕЛЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ОГПУ Г. ЯГОДЕ

13 декабря 1924 г.

Тезисы к защите сметы ОО ОГПУ Функции ОО

A. Освещение жизни армии.

Б. Выявление ненормальностей этой жизни и через соответствуйте органы устранение этих ненормальностей.

B. Выявление экономических преступлений в армии, а также в обслуживающей ее промышленности и борьба с ними.

Г. Выявление контрреволюции во всех ее видах в армии и борьба с нею.

Особый отдел является ГПУ в миниатюре (со всеми его функциями) в армии.

На нашу работу мы получили в 1923-24 г. — 903 632 руб. (без Закавказья и ДВО). На 1924-25 г. предполагают дать 994 628 руб.

Это кажущееся увеличение — на самом деле нас урезают на 11,42 процента.

Обслужить армию с теми средствами, которые нам были отпущены в прошлом году, было чрезвычайно трудно. Ряд отраслей работы страдал из-за отсутствия средств.

Уложиться в ту сумму, которую нам отпускают в нынешнем году, будет совершенно невозможно без ослабления работы.

Между тем как международная политическая обстановка, так и политическая конъюнктура внутри Республики, требует от нас всех, в частности Особого отдела, усиления внимания к армии (значит для Особого отдела расширения агентурно-осведомительной работы).

Те процессы, которые мы наблюдаем в стране — в городах и интеллигентских слоях — быстро прогрессирующий рост консолидации антисоветской общественности, рост активизации контрреволюционных элементов,

— в деревне — рост активности крестьянства, наряду с этим слабость наших сельских низовых партийных и советских аппаратов и рост кулачества, а также его влияния на деревню. Недовольство крестьян городом, стремление его к расширению политических прав — в результате такие случаи, как в Крыму, Одессе и Волыни, где крестьянство массово принимало участие в монархический повстанческой организации.

— Все это имеет отражение в армии.

1) Хотя реорганизация армии и чистка просеяла комсостав и штабных военспецов, но среди них осталось еще немало враждебно настроенных против нас бывших царских офицеров.

Еще год тому назад мы подметили стремление бывших офицеров к объединению, выразившееся в возникновении большого количества группировок. Первоначально группировки носили бытовой характер, но постепенно стали принимать политическую окраску. Чистка ликвидировала группировки. За последнее время мы замечаем опять быстрый рост группировок Характер вновь выявленных группировок изменился, они очень быстро после своего возникновения принимают ярко выраженную политическую окраску (монархические, фашистские оттенки).

2) За последнее время мы подметили также рост антисоветских группировок среди интеллигенции — красноармейской, канцелярской и снабженческой (УКП, союз фашистов, монархисты и т. д.). В прошлом году группировки в этой среде носили по преимуществу случайный характер.

3) Поскольку раньше мы мало останавливали свое внимание на краскомах, постольку сейчас, в связи с ростом активности крестьянства и кулацкого влияния в деревне, мы должны усилить свою бдительность по отношению к ним. Среди краскомов 62 процента из крестьян, не порвавших связи с деревней, притом из крестьян более зажиточных, 19,6 процентов из мещан и только 18,4 процента из рабочих (давно порвавших связи с производством). Материальное положение краскомов, являющихся в подавляющем большинстве низшим комсоставом — тяжелое. Недовольство, вызванное тяжелым материальным положением, а также затиранием со стороны бывшего офицерства, зачастую переносится краскомами на власть.

Возникшие в процессе борьбы с бывшим офицерством краскомовские группировки могут со временем, при известных условиях, превратиться в антипролетарские ячейки, возглавляющие недовольных крестьян в армии.

4) Новый набор красноармейцев резко отличается от прежнего контингента. В армии, вследствие отсутствия классового подхода со стороны некоторых приемочных комиссий, попало много кулаческих сынков, также повысился процент интеллигенции. Поскольку прежний красноармейский контингент в общем и целом был мало политически активен, постольку крестьянский молодняк последнего набора проявляет огромную политическую активность. Он связан с деревней, живет ее интересами, он принес с собой в армию крестьянские настроения. Недовольство крестьян налогами, которые во многих местах считаются тяжелее прошлогодних, сказывается в армии — многие красноармейцы открыто в разговорах, на собраниях, на политчасе негодуют на город и советскую власть, которая их грабит. Противопоставление города деревне, крестьян рабочим, стремление крестьянства к расширению политических прав имеет тоже свои отражения среди красноармейцев (в разговорах, вопросах на политчасах и собраниях красноармейцы вполне точно это формулируют). Наблюдается стремление красноармейцев-односельчан к объединению для защиты своих интересов в армии и интересов своих родных (льготы для семей), в деревне возникают земляческие группировки, которые подчас, во время столкновений с начальством одного из членов группировки, выступают спаянно и солидарно.

Кулаки и интеллигенция, используя ненормальности красноармейского быта, ведут агитацию против начальства, политсостава и соввласти.

5) Особо необходимо отметить работу в терчастях, как по отношению кадров, так и в отношениях оперсостава. Здесь мы должны проявить особую бдительность.

Комсостав, разъезжающий по деревням, не говоря уже о том, что он, вследствие материальной необеспеченности, попадает в зависимость к кулакам, может быть проводником антисоветского влияния и организатором контрреволюции в деревне.

Переменный состав — молодняк — наиболее активная часть крестьянства, находится все время, за исключением нескольких недель сбора, вне нашей политической обработки и полностью отражает настроения деревни.

Предоставленные самим себе переменники являются объектом воздействия консолидирующейся антисоветской части деревни, а также всевозможных к.-р. организаций (УКП, монархисты, Одесса, Сибирь, контрреволюционные казачьи организации на Северном Кавказе и т. д.).

6) Необходимо отметить также, что наш политсостав в армии политически недостаточно развит, легко поддающийся мелкобуржуазному влиянию, далеко не всегда и везде справляется с активным крестьянским молодняком.

7) Наконец, в области военного снабжения и промышленности наши задачи в этом году не сузились, а расширились.

а) реорганизация снабженческого аппарата в армии (его децентрализация) потребовала от нас гораздо больше затраты сил для выявления хозяйственных преступлений, чем это требовалось при централизованном аппарате. Вся тяжесть этой работы легла на наш низовой аппарат, который соответствующим образом должен увеличить и перестроить агентуру в этой области,

б) халатность, бесхозяйственность, мошенничество, а иногда сознательный подрыв обороноспособности в области военной техники со стороны спецов не уменьшились.

Яркой иллюстрацией могут служить хотя бы раскрытые нами за последние месяцы дела.

8) Итак, нам придется —

1) с прежней интенсивностью вести агентурно-осведомительную работу среди комсостава и военспецов из бывшего офицерства;

2) усилить работу в отношении краскомов;

3) усилить работу в отношении интеллигенции в армии;

4) усилить выявление, путем осведомления, настроения красноармейской массы;

5) в связи с постоянным ростом кулацкого влияния в деревне, усилить работу по терчастям;

6) усилить агентуру по выявлению хозяйственных преступлений и усилить качество агентуры, обслуживающей военно-промышленные и технические учреждения.

За 1923/24 год на секретные расходы Особый отдел получил 893 330 рублей. Это кажущееся увеличение, на самом деле смета на 24–25 год уменьшена на 11,42 % против 23–24 года. Сокращение получается следующим образом: на работу полевым частям и губотделам в 23–24 гг. мы получили 852 530 рублей без ДВО и Закавказья. На 24–25 год на эту же работу — нам намерены ассигновать 757 147 рублей, без Закавказья и ДВО (На ДВО и Закавказье на 24–25 гг. мы получаем 81 023 рубля). На обслуживание переменного состава терчастей в 23–24 гг. мы получили 37 800 рублей на квартал (деньги стали получать лишь последние три месяца); на эту же работу на весь 24–25 гг. нам ассигновывают 156 458 рублей. Итак, получается реальное уменьшение сметы на 11,42 %.

Сумму в 37 800 рублей, предназначенную на обслуживание районов формирования терчастей, мы распределяли по округам соответственно количеству имеющихся в округе дивизий, учитывая политическое состояние данного района. Это последнее в распределении играет доминирующую роль: так, например, Ленинградскому военному округу, где имеется 3 территориальных дивизии, мы ассигновали всего 540 рублей в месяц. Северо-Кавказскому же округу, где имеется лишь 2 дивизии, мы ассигновывали месячно 1410 рублей, (учитывая антисоветское настроение в районе).

В среднем в месяц на одну тердивизию приходилось 486 рублей. Причем надо отметить, что дивизии обнимают район от 5 до 9 уездов; в дивизии насчитывается 10 000 переменного состава.

Оставшиеся 852 530 рублей распределялись по округам по тому же принципу и расходовались следующим образом:

На содержание секретных уполномоченных (резидентов) в месяц тратилось 39 249 рублей 71 копейка, в год — 471 536 рублей 52 копейки. Всех секретных уполномоченных в истекшем году было 599 человек.

На обмундирование уполномоченных (военного образца) в год затрачено было 40 016 рублей (согласно военной нормы 70 рублей на каждого). Итак, содержание целиком уполномоченных (резидентов) обошлось в 511 552 рубля 52 копейки.

В среднем на корпус приходится два секретных уполномоченных, на дивизию — 5, на отдельную бригаду — 4, на губотдел — 3, на округ — 15.

Содержание конспиративных квартир (428 кв.) в год обошлось в 114 240 рублей, в месяц на каждую в среднем тратилось 25 рублей 45 копеек (вместе с покупкой).

Таким образом на содержание уполномоченных и конспиративные квартиры было истрачено за истекший год — 625 792 рубля 52 копейки. Остальная сумма в 226 737 рублей 48 копеек была потрачена на содержание осведомительной сети; в месяц на осведомительную сеть тратилось 18 894 рубля 79 копеек. Высчитать, сколько в том или ином органе было осведомителей и сколько каждый получал — представляется совершенно невозможным. Количество осведомителей меняется в связи с ухудшением или улучшением положения в данной части; что касается губотделов, то число осведомителей в каждом зависит как от величины гарнизонов, так и от сосредоточения заводов и предприятий военной промышленности, а также, конечно, как и в полевых частях, особых отделений от политического состояния частей, гарнизона и района. Так, например, — в тульском особотделении, по последним сведениям, мы имеем больше 100 осведомителей. В Самарском больше 60. В Ульяновском — 76, в то время, как в Вятском и Северо-Двинском — по 13 человек, в Акмолинском — 6 человек.

Осведомители определенного твердого жалованья у нас не получают, им оплачивается в зависимости от ценности тех сведений, которые они нам сообщают. Так, например, у нас здесь, в центре, один весьма ценный осведомитель получал: в марте месяце — 100 рублей, в апреле — 50 рублей, в мае — 50 рублей, в июне — 100 рублей, июле, августе, сентябре — ничего не получал, в октябре — 150 рублей.

В общем и целом та сумма, которая оставалась на содержание осведомления, была настолько ничтожна (на дивизию приходилось по 60–70 рублей в месяц в среднем, на губотдел по 30 рублей в среднем), что нередко приходилось сокращать секретных уполномоченных или по месяцам не давать им жалованья, используя средства на содержаниеуполномоченных для оплаты осведомления. Конечно, это чрезвычайно вредно отражалось на работе.

Насколько были урезаны в средствах на секретные нужды наши органы, ярким примером может служить тот случай, на который я натолкнулся во время своего объезда в Украине. Начальник особотделения одной из дивизий должен был продать имеющуюся у него при отделе лошадь и коляску для того, чтобы на вырученные деньги иметь возможность продолжать дальше весьма важную разработку.

Наши секретные расходы подлежат как формальному финансовому контролю, так и оперативному контролю. Оперативный контроль выражается в 1) количестве секретных уполномоченных и осведомительной сети и каждого местного органа; 2) в содержательности информации о жизни Красной армии; 3) в количестве раскрытых преступлений; 4) в количестве и степени серьезности предупредительных мер, предпринятых данным особотделением.

Финансовый контроль выражается в проверке оправдательных документов комиссиями, состоящими из ответственных, авторитетных партийных товарищей (в округах и центре).

Сравнительная таблица по армии

	Военная смета	Численность армии
1913 г.	1 275 000 000* (837 652 000) — без пром. и спец. расходов.	1 200 000
1924–1925 гг.	395 000 000** (200 000 000)	5 652 000

* Включает и расходы на военную промышленность и всякие специальные расходы.

** В переводе на довоенные рубли по коэффициенту 1,94.

О положении особистов

1. Ставка особистов ниже ставок даже комполитсостава.

Военкомокр 143 р.

Военштаткор 122 р.

Начособкора 68 р. 88 коп.

Вредкомдив 122 р.

Военкомштатдив 110 р.

Начособдив 68 р. 88 к.

Военком полка 93 р.

Упол. полка 63 р. 38 к

2. Особисты не получают пайков, ни личных, ни семейных, как комполитсостав.

ПРИМЕЧАНИЕ: Ставки исчисляются средне по СССР.

РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д 307. Л. 35–45.

№ 19

Секретно

ИЗ ОТЧЕТА ГПУ УКРАИНЫ ЗА 1923-24 гг.

Наличие в армии довольно значительного количества бывших белых офицеров вызвало необходимость производства чистки с целью удаления всего неблагонадежного элемента из частей, оставив в армии только тех, кои за все время службы показали свою преданность.

По имеющимся данным в частях армии на 1/1-1924 г. по разным ком. и админдолжностям находилось 359 чел., б[ывших] б[елых] из коих — 31 — были сняты с особого учета.

В результате проведенной чистки 1 октября в армии осталось 148 чел., таковое оставление было оформлено и санкционировано в РВС СССР. Таким образом из армии за год удалено 181 чел. бывших белых.

В отчетный период была проведена работа по рассмотрению ходатайств о снятии с особого учета офицеров и проживающих на территории занятых белыми. Всего на особом учете состояло 16 348 чел., рассмотрено за год 5711 ходатайств, снято с особого учета — 4068 чел. и осталось на особом учете — 12 280 чел.

На основании циркул[ярного] распоряжения РВС СССР от 11/04 с.г. за № 151701/с/с была проведена чистка всего командного состава армии при активном участии ГПУ.

По материалам ГПУ УССР предназначалось из армии к увольнению — 1272 чел., а по постановлению комиссии к увольнению и переброске предназначено 1439 чел. Уволено из армии по категориям:

Высшего командхозсостава — 53 чел.

Старшего — 249 ч.

Младшего — 162 ч.

Среднего — 975 ч.

По мотивам увольнения делятся следующим образом:

По политнеблагонадежности — 212 ч.

Чуждых духу Красной Армии — 156 ч.

Скомпрометировавших себя по суду или находящихся под судом — 108 ч.

Склонных к преступности — 44 ч.

Быв[ших] белых —181 ч.

Участников антисоветских группировок — 6 ч.

Склонных ко взяточничеству — 11 ч.

Заподозренных в шпионаже — 13 ч.

Быв[ших] полицейских и жандармов — 8 ч.

Членов антисоветских партий, как разлагающий элемент и неисправимых пьяниц — 59 ч.

Несоответствующих своему назначению — 316 ч.

Достигших предельного возраста — 276 ч.

Предназначенных для переброски в другие части и Округа — 431 ч.

РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 306. Л. 73 об-74 об.

№ 20

Секретно

РЕГИСТРАЦИОННЫЙ СБОРНИК НА ЛИЦ, СОСТОЯЩИХ НА ОСОБОМ УЧЕТЕ В ОРГАНАХ ОГПУ. ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ КНИГА

17 января 1925 г.

Предисловие к списку лиц, скомпрометировавших себя на службе в Красной армии.

«Просмотр л/с в КА, произведенный в порядке работ Комиссии РВСР СССР по борьбе со взяточничеством, выявил необходимость предупредить возможность возвращения в армию преступного, разлагающе действующего и чуждого ей по духу элемента.

Многие из удаленных из КА не занесены в „совершенно секретные списки лиц, не подлежащих приему на госслужбу“, ибо по характеру своего несоответствия могут быть использованными на гражданской службе.

В то же время они, безусловно, не могут быть возвращены в армию как не несоответствующие почетной службе в ее рядах.

Поэтому Комиссия РВСР СССР по борьбе со взяточничеством постановила наряду с упомянутыми списками лиц, не подлежащих приему вообще на госслужбу, составить и издать дополнительно „совершенно секретный список лиц, не подлежащих приему в КА“.

При приеме в ряды РККА надлежит руководствоваться обоими изданными списками.

Во исполнение этого решения Комиссия издает прилагаемый список».

Председатель РВСР СССР

Антонов-Овсеенко

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д 858. Л. 125.

№ 21

ПРИКАЗ РВС СССР № 191

19 февраля 1925 г. Москва.

Объявляется постановление Центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР от 11 февраля 1925 г. о снятии с особого учета некоторых категорий бывших белых офицеров и военных чиновников:

«Рабоче-крестьянская красная армия и Рабоче-крестьянский красный флот в результате длительного отбора кадров за период всей своей героической истории сосредоточили в своих рядах наиболее ценный и испытанный командный состав.

В Красной армии и Красном флоте имеются бывшие офицеры и военные чиновники белых армий, перешедшие на сторону советской власти и в рядах Красной армии и флота доказавшие свою преданность рабочему классу и Революции. Некоторые из них награждены за свои подвиги на боевых фронтах и на фронте труда орденами Красного и Трудового Знамени.

В виду изложенного Центральный комитет и Совет народных комиссаров Союза ССР постановляют:

1. Снять с особого учета следующие категории бывших белых офицеров и военных чиновников:

а) Находящихся к моменту издания настоящего постановления в рядах Рабоче-крестьянской армии и Рабоче-крестьянского флота;

б) Награжденных орденами Красного или Трудового Знамени, как служащих в Красной армии и Красном флоте, так и находящихся в запасе.

2. На всех, находящихся в Рабоче-крестьянской красной армии и Рабоче-крестьянском флоте, по снятии с особого учета, распространяются все права и преимущества военнослужащих, а на уволенных в запас — права и преимущества уволенных в запас военнослужащих.

3. Революционному военному совету Союза ССР поручается установить порядок проведения в жизнь настоящего постановления.

Председатель Центрального исполнительного комитета Союза СС республик

Н. Нариманов

Председатель Совета народных комиссаров Союза ССР

А. К. Рыков

Секретарь Центрального исполнительного комитета Союза ССР

А. Енукидзе».

Во исполнение настоящего постановления предписывается:

1. Начальнику главного управления РККА объявить в приказе Главного управления РККА (по личному составу) списки бывших белых офицеров и военных чиновников, находящихся к моменту издания постановления (11 февраля) в РККА и РККФ и снятых с особого учета согласно 1 постановления.

2. Губернским и областным военным комиссарам снять с особого учета всех бывших белых офицеров и военных чиновников, награжденных орденом Красного или Трудового Знамени, уволенных из РККА и РККФ, по предъявлении ими установленных грамот о награждении.

Заместитель председателя Реввоенсовета СССР (По Главному управлению РККА)

Уншлихт.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 66. Оп. 1. Д 150. Л. 33.

№ 22

ЦИРКУЛЯР ОГПУ О ПОРЯДКЕ СНЯТИЯ С ОСОБОГО УЧЕТА ОРГАНОВ ОГПУ БЫВШИХ ОФИЦЕРОВ И ЧИНОВНИКОВ, СЛУЖИВШИХ В БЕЛЫХ АРМИЯХ ИЛИ ПРОЖИВАВШИХ НА ТЕРРИТОРИИ, ЗАНЯТОЙ БЕЛОГВАРДЕЙЦАМИ

19 марта 1925 г.

Всем ПП, начальникам особых отделов и губотделов ОГПУ

Для точного выяснения количества бывших белых офицеров, могущих быть использованными в Красной армии в случае мобилизации, была объявлена кампания по пересмотру дел особучетников с указанием, что таковая должна проводиться в ударном порядке как носящая мобилизационный характер. В процессе осуществления этой кампании выяснилось, что пересмотр дел проходит крайне медленно, в связи с чем существовавшая ранее система рассмотрения дел особучетников была изменена и упрощена, причем циркуляром ОГПУ от 26/VIII.24 г. за № 1813000 губотделам ОГПУ было представлено право самостоятельного снятия с особого учета некоторых категорий бывших белых. В этом же циркуляре указывалось, что пересмотр бывших белых необходимо проводить с таким расчетом, чтобы в итоге разгрузить особый учет от лишнего балласта, оставив на таковом только действительно вредный и враждебный соввласти элемент, активно участвовавший в Белом движении и способный в дальнейшем проявить свою активность.

Из поступающих с мест материалов выясняется, что далеко не все губотделы отнеслись к этому вопросу с должным вниманием. Несмотря на то, что со времени объявления кампании прошло больше года, в настоящее время пересмотрено лишь около 50 % обучетников. Некоторые губотделы до сих пор не представили цифровых отчетов о проделанной ими работе; часть из них проводит эту кампанию слишком формально, ограничиваясь снятием (с особого учета) крайне незначительного процента бывших белых, мотивируя отказ в снятии непредставлением (на них) рекомендаций чл[енами] РКП(б) и парторганизаций и т. д.

В связи с окончанием регистраций бывших белых во всесоюзном масштабе и изданием алфавитных сборников на бывших белых гласный особый учет в значительной степени потерял свою остроту.

Исходя из вышеизложенного, в дополнение и изменение почто-телеграммы от 26/VIII.24 г. за № 1813000, предлагается принять к сведению и руководству нижеследующее:

1. Из числа (бывших) белых офицеров и чиновников, как служивших в белых армиях, так и проживающих на территории белых, подлежат обязательному снятию с особого учета следующие категории лиц, если на таковых не имеется особо компрометирующих данных за советский период их деятельности:

а) лица, проживавшие лишь на территории, занятой белыми, и не служившие в белых армиях;

б) чиновники старой армии, чиновники военного времени, вольноопределяющиеся старой армии, служившие у белых на неответственных должностях;

в) лица рядового и унтер-офицерского звания старой армии, занимавшие у белых командные и административные должности;

г) лица командно-административного состава Красной армии, попавшие в плен к белым, если на таковых нет сведений о преднамеренном переходе на сторону белых;

д) бывшие белые офицеры и чиновники, достигшие предельного возраста (50 лет);

е) бывшие офицеры и юнкера, служившие в белых армиях по мобилизации и не занимавшие ответственных командных должностей.

2. Представление рекомендации при подаче ходатайств о снятии с особого учета желательно, но не обязательно.

3. губотделам ОГПУ, затянувшим кампанию по пересмотру особучеников, вменяется в обязанность ускорить ее осуществление.

4. С получением настоящего циркуляра предлагается срочно выслать предусмотренные п. 5 и п-т. № 181300 цифровые отчеты о проделанной работе.

Зам. пред. ОГПУ

Г. Ягода

Зам. нач. ОО ОГПУ

Пиляр

ЦА ФСБ РФ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 149. Л. 168–169.

№ 23

ВЫПИСКА ИЗ ДОНЕСЕНИЯ ОСВЕДОМИТЕЛЯ 5-ГО ОТДЕЛЕНИЯ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ПО СТРОЕВОМУ УПРАВЛЕНИЮ

Июнь 1925 года

В связи со всеми слухами о сокращении бросается в глаза понижение работоспособности сотрудников. Вот уже в продолжении 2 недель можно почти каждый день слышать самые невероятные слухи, которые неизвестно где возникают, но благодаря неопределенности положения кажутся заслуживающими доверия. Между тем, все эти слухи чрезвычайно отрицательно отражаются на работе, как благодаря тому, что разговорами на службе вообще убивается время, так и благодаря тому, что неопределенность положения нервирует сотрудников, так как перспектива оказаться без работы естественно пугает. Между прочим необходимо отметить один момент, который вызывает недовольство среди тех, кто предполагает, что он будет сокращен. Недовольство это выражается в следующем: во время первого сокращения, примерно в 1922 г., уволены были наиболее нежелательные сотрудники, как в политическом, так и в служебном отношении, но благодаря тому что это сокращение совпало с хозяйственным подъемом, все эти сотрудники довольно быстро устроились на гражданскую службу. В сокращении 24 года уволены были уже сравнительно лучшие работники, но работу на гражданской службе они могли достать уже значительно труднее. В предполагаемом сокращении, когда, казалось бы, среди сотрудников после последнего отбора нежелательного элемента остаться не должно и когда они всего более заслуживают внимания в смысле представления заработка, может оказаться, что сокращенные сотрудники, в связи с сокращениями в гражданских учреждениях, работы себе не найдут.

Вот примерно такие рассуждения еще более способствуют падению настроения.

РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д. 59. л. 219.

№ 24

ИЗ ПРОТОКОЛА № 14 ЗАСЕДАНИЯ ПРЕЗИДИУМА ЦИК СОЮЗА СССР

14 августа 1925 г.

7. Проект постановления ЦИК и СНК Союза ССР «О шпионаже, а равно о собирании и передаче экономических сведений, не подлежащих оглашению». (Вн. СНК Союза ССР; пр. № 114, п. 10). Дело № 343.321/11.

Проект постановления утвердить и опубликовать в следующем виде:

«На основании ст. 3 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик (Собр. зак. Союза ССР 1924 г. № 24, ст. 205) Центральный исполнительный комитет и Совет народных комиссаров постановляют:

Протокол № 14

Постановили:

1. Шпионаж, т. е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам влекут за собою в качестве меры социальной защиты — лишение свободы на срок не менее 3 лет, а в тех случаях, когда шпионаж вызвал или мог вызвать особо тяжелые последствия для интересов государства, — расстрел.

Примечание 1. Специально-охраняемой государственной тайной считаются сведения, перечисленные в особом перечне, утверждаемом Советом народных комиссаров Союза ССР и опубликовываемом во всеобщее сведение.

Примечание 2. В отношении военного шпионажа сохраняет силу ст. 16 Положения о воинских преступлениях, утвержденного Центральным исполнительным комитетом Союза ССР 31 октября 1924 г. (Собр. зак. Союза ССР 1924 г. № 24, ст. 207).

2. Собирание экономических сведений, не составляющих по своему содержанию специально-охраняемой государственной тайны (ст. 1 примечание), но не подлежащих по прямому запрещению закона или по распоряжению руководителей ведомств, учреждений и предприятий и передача их за вознаграждение или безвозмездно организациям и лицам, указанным в ст. 1, влекут за собою в качестве меры социальной защиты — лишение свободы со строгой изоляцией или без таковой на срок до 3 лет.

3. Центральным исполнительным комитетам союзных республик предлагается на основе настоящего постановления внести соответствующие изменения в действующие уголовные кодексы.»

ГАРФ, Ф. р-3316. Оп. 1 з. д. 3. л. 112–113.

№ 25

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ЗАМЕСТИТЕЛЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ РВС СССР И. УНШЛИХТУ

17 ноября 1925 г.

При просмотре журнала «Война и Техника» № 198 (связь Кр. армии № 33) ОО ОГПУ было обращено внимание на передовую статью «Что сделано телефонно-телеграфной секцией Технического комитета Военно-технического управления в отношении ближайшего развития средств военной связи» автора М. Новикова (члена Техкома ВТУ).

В указанной статье, по мнению ОО ОГПУ, разглашается как работа телефонно-телеграфной секции, так и качественность вооружения средствами связи Красной армии, а также об исследованиях и усовершенствованиях в данной области, что согласно §§ 4 и 16 секретного перечня, утвержденного РВС СССР 24 года, составляет государственную тайну.

Мнение ОО ОГПУ подтвердил также Разведупр РККА, куда предварительно была направлена статья.

Предварительным дознанием установлено, что виновными к выпуску означенной статьи в официальном издании является Новиков М., управделами Техкома ВТУ Коростылев, помнач. ВТУ Гусев и ответственный редактор журнала тов. Макошин.

Также было обращено внимание на инструкцию по хранению имущества в складах Военведа, составленную под редакцией состоящего для поручения при Начснабе РККАиФ тов. Горецкого, которая с санкции начснаба РККАиФ тов. Оськина издана официальной брошюрой тиражом 3000 экз. Часть данной инструкции, в отношении хранения припасов и взрыввеществ, а также устройство самих складов, объявлена в секретном приказе РВС СССР № 618/129-25 г. В означенной части инструкции указано расстояние между хранилищами, расстояние хранилищ от снаряжательных мастерских, количество (примерное) взрыввеществ и порохов хранилища, а также примерные места нахождения больших постоянных огнескладов.

Все эти описания могут дать ориентировочные данные для активной разведки, а при военных действиях и для воздушной разведки противника.

Настоящее ОО ОГПУ сообщает на распоряжение.

Помнач ОО ОГПУ

Залин

РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д 39. Л. 6–7.

№ 26

ДОБЫТАЯ КОНТРРАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫМ ОТДЕЛОМ ОГПУ ИНСТРУКЦИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ЯПОНСКОЙ АРМИИ ВОЕННОМУ АТТАШЕ ПРИ ПОСОЛЬСТВЕ ЯПОНИИ В СССР ПО СОБИРАНИЮ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ О СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

11 декабря 1925 г.

1. Собирать материалы, касающиеся организации войск в мирное время для определения организации Красной армии в военное время.

2. Собирать материалы для установки особенностей тактики Красной армии.

3. Изучать военное снаряжение Красной армии и в особенности качество аэропланов, приспособленных для пускания ядовитых газов.

4. Собирать советские материалы для установки квалификации и характеристики офицерского и рядового состава Красной армии.

5. Собирать материалы об организации связи в Красной армии и о постановке разведывательной работы.

6. Собирать материалы для определения провозоспособности Сибирской железной дороги в военное время, собирать материалы, характеризующие общее положение Сибирской ж. д. и железных дорог Европейской России, для определения провозоспособности людского состава и военных материалов в военное время из Европейской России по Сибирской ж. д.

7. Изучать мероприятия Советского правительства в отношении советских национальных республик и отношение последних к центральному правительству для определения вопроса о возможности использования национальных меньшинств Советской России во время войны.

8. Ввиду того что идеологическая пропаганда Советской России в отношении иностранных государств, а в особенности в отношении Японии имеет тесную связь со стратегическими заданиями, на втором месте после собирания военных секретных сведений ставить собирание материалов по этому вопросу о пропаганде (внутри и вне СССР) наряду с агентурными сведениями военного характера. Обращать особое внимание на материалы по Китаю, ввиду того что позиция СССР в отношении Китая и русско-китайских взаимоотношений имеет в связи с нынешним положением в Китае колоссальное значение для дела государственной обороны Японии.

ЦА ФСБ РФ Ф. ПФ, д. 7592. Т. 19. Л. 113–114.

№ 27

ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ ПО УГОЛОВНОМУ ДЕЛУ НА П. Н. ФИЛИНА И Н. А. ФИЛИНУ (МАНСФЕЛЬД)

Обвинительное заключение

1925 года декабря 17 дня, п/нач. 7 отделения КРО ОГПУ, рассмотрев следственное дело за № 378 на бывшего начальника общего отдела инспектора штаба МВО — Филина Павла Николаевича, арестованного 14/X-26 г., содержащегося под стражей во внутренней тюрьме ОГПУ, и его жены гр. Филиной (Полевой-Мансфельд) Ноны Алексеевны, находящейся под подпиской о невыезде, по обвинению в преступных деяниях, предусмотренных ст. ст. 66-1 ч., 68 и 114 2 ч. Уголовного кодекса,

НАШЕЛ:

Агентурной разработкой было выявлено, что гражданин Филин Павел Николаевич последовательно состоял в должностях: начальника учебной части военной школы имени ВЦИК, начальника отдела боевой подготовки, а затем начальника общего отдела инспектора штаба МВО, в течение целого ряда лет систематически в шпионских целях посещал прибывающие в СССР иностранные миссии и представительства, одновременно был связан с целым рядом иностранных граждан, отдельные представители которых занимались на территории СССР шпионской деятельностью в пользу иностранных государств, последние же систематически посещали гражданина Филина на его квартире.

Одновременно было установлено, что совместно с гр. Филиным систематически посещала прибывающие в СССР иностранные миссии и представительства его жена Нона Алексеевна Филина (Полевая-Мансфельд).

На основании изложенного, 14/X-26 г. Филин Павел Николаевич и Филина (Полевая-Мансфельд) Нона Алексеевна были арестованы, причем произведенным обыском на квартире у Филина П. Н. были обнаружены совершенно секретные, не подлежащие оглашению служебные документы, переписка и материалы. Так, в числе обнаруженного находились: 1) секретный устав, описание материальной части автомата Федорова; 2) секретное поставление по подводно-минному делу с атласом чертежей к нему и секретное «наставление по маскировке»; 3) секретный устав «Высшее командование»; 4) совершенно секретные информационные сводки Разведупра Штаба РККА в книгах; 5) секретное царское издание военно-географического описания передового театра (используемое ныне в Красной армии); 6) секретное издание военно-географического описания Балтийского театра; 7) секретный сборник статей «Армейская операция»; 8) секретный справочник «Санитарное обеспечение операций»; 9) секретное военно-географическое описание Польши — 2 и 3 части; 10) учебно-секретный материал военных игр МВО и Московского гарнизона; 11) учебно-секретный материал маневров 2-го стрелкового корпуса и др. (см. л. д. №№ 3, 58–60, 68–71 и 87).

Привлеченные к следствию в качестве обвиняемых, они показали нижеследующее:

[…]

Английскую миссию он посещал в продолжении нескольких лет: 1921-22, 23, 24 г.г., причем свои посещения мотивирует следующим: первый раз зимой 21/22 г.г. был с женой на балу, второй раз поздней весной 22 года на вечере, третий раз зимой 1923 г. также с женой на вечере (в этом случае на указанном вечере был очень ограниченный круг людей), в четвертый раз весной 1924 г. заходил единолично в 12 часов дня в английскую миссию, где виделся с одним Чарноком на предмет приглашения последнего к себе на вечеринку. Из сотрудников английской миссии, за исключением Чарнока, он знает Бенет, Смит, полковника английской армии, фамилию которого не помнит (по приметам, указанным Филиным, выяснено, что указанное лицо является 2-м секретарем английской миссии, который занимается в СССР шпионской деятельностью).

Вне стен английской миссии он сотрудников последней принимал у себя на квартире: Бенета — относится к периоду 23–24 гг. был всего два-три раза, и Чарнока Э. В., относится к периоду 1921-22, 23, 24 и 25 г.г. исключительно, причем Бенет посещал устраиваемые на его квартире вечеринки, а Чарнок, помимо своих последних вечеринок, посещал его квартиру единолично как старый хороший знакомый родственников его жены. Не исключает возможность, что в его отсутствие квартиру еще посещали сотрудники английской миссии, но об этих случаях ему неизвестно. Кроме этого он встречал сотрудников английской миссии, фамилии которых не помнит, в различных домах на вечеринках. Это относится к периоду 1923–1924 гг. 5–6 раз на устраиваемых братом его жены балах он встречал различных иностранцев, там же он познакомился с одним французом, фамилию которого он не помнит и чем последний занимается в СССР не знает. В доме своего знакомого инженера Голубкова С. А. в 1925 и 1926 г.г. на вечеринках он встречал 2 раза сотрудника английской миссии Чарнока Э. В., причем последняя встреча относится к началу октября 1926 года — за неделю до своего ареста.

В 1923 г. познакомился с одним англичанином Макензи или Мекензи, чем он занимается в СССР — не знает, с которым за период 1923–1924 гг. виделся 4–5 раз, из коих два раза был он у него, Филина, на квартире, один раз встретил его в английской миссии и 1–2 раза виделся с ним на вечеринках в частном доме. В 1924 г. или в начале 1925 г. познакомился на вечере у некой Ольги Ивановны с тремя шведами и одним англичанином, из коих по фамилии помнит одного шведа Хельмана (быв. член шведской торговой делегации, который занимался в СССР шпионской деятельностью). Там же он встретил ряд иностранцев, национальность и положение которых в СССР не знает. С указанным Хельманом он еще встречался в других местах.

Из сотрудников пребывающего в Москве германского посольства он знаком со следующими лицами: Марксом и Александром Васильевичем. Фамилию последнего не помнит. Александр Васильевич состоит при германском посольстве в качестве иностранного корреспондента. С указанными лицами он познакомился через свою жену причем с Марксом в 1923 и 1924 гг. встречался где-то на вечеринках и в этот период два раза виделся с ним у себя на квартире. С Александром Васильевичем он встречался исключительно у себя дома всего 3–4 раза, это относится к периоду 1925 года. Последнего привела первый раз к ним на квартиру ныне административно высланная из Москвы их общая знакомая Нина Павловна Скидельская.

Из сотрудников, пребывающих в Москве, итальянского посольства он знает только одного Мариани. Познакомился с ним в 1924-25 году у себя на квартире через свою жену, причем во время посещения Мариани его квартиры у Филина с последним произошел короткий разговор на военную тему нижеследующего характера:

Узнав от него, Филина, что он занимает ответственный пост в штабе Московского военного округа, Мариани стал расспрашивать, распространяется ли деятельность штаба МВО только на Московскую губ. или еще на другие губернии и в чем заключается его, Филина, работа в этом штабе. Филин сообщил ему, что он ведает подготовкой войск и что в МВО входят 15 губерний. Далее Мариани спросил Филина, почему он идет не по военно-дипломатической линии, т. к. та работа гораздо интереснее. На это Филин указал Мариани, что он специализировался к подготовке войск и что кроме того ему, как беспартийному, трудно получить назначение на должность военного представителя за границей. Более точно Филин восстановить этот разговор на допросе не мог. Мариани по своей выправке и поведению, очевидно, бывший военный (см. л. д. № 34).

[…]

В августе 1925 года Филин при официальном посещении вместе с сотрудником инспекции кавалерии РККА Ивановым японского посольства познакомился с послом Танака, военным атташе и переводчиком. Фамилии двух последних Филин не помнит. До этого частным образом Филин познакомился со 2-м секретарем японского посольства Сасаки-сан, который несколько раз бывал у него. Филина, на квартире. Сасаки-сан — старый знакомый родственников его жены.

Все указанные иностранцы, в частности: сотрудник германского посольства Маркс, сотрудник шведской миссии Хельман, англичанин Мекензи, полковник из английской миссии, 3 сотрудника «АРА», сотрудник итальянского посольства Мариани и японский военный атташе в разговорах расспрашивали Филина о положении, материальном обеспечении, настроении командного состава Красной армии из быв[ших] офицеров, о численности быв[ших] офицеров, беспартийных среди высшего комсостава, положение комсостава, занимающего младшие командные должности в войсковых частях, расположенных в провинции, отношении соввласти к бывшим офицерам, состоящим на службе в Красной армии, о сравнительном количестве красных командиров, их подготовке, степени образованности и проч.

Особо интересовались они школой имени ВЦИК, рассматривая ее как особо привилегированную воинскую часть, вроде старой гвардии. Интересовались они ее численным составом, подбором людей, процентом партийцев. В отношении красноармейских частей вообще они интересовались процентным отношением партийцев, настроением красноармейцев и насыщенностью специальными войсками Красной армии (см. д. л. № 45–46).

[…]

В процессе расследования дела гр. Филина П. Н. была установлена растрата, подлог и взяточничество последнего, связанные с его служебной деятельностью.

Комиссией штаба МВО от 4 и 6/XII-26 г. при проверке денежной отчетности общего отдела инспектора МВО за 1925/26 г.г. было выявлено, что начальник общего отдела инспектора тов. Филин П. Н., будучи распорядителем кредита и имея в своем распоряжении известные суммы денег, учинил нижеследующий подлог в числе оправдательных документов на 1200 р. Имеется талон к ордеру № 37 на купленный товар в магазине Динамо на 332 р. 82 к. без расписки в получении денег, в то же время в делах того, же отдела имеется отношение начальника отдела на имя Финансового управления об оплате счета магазина Динамо на 332 р. 82 к. из остатков кредита § 17 ст. 1 смета 1924-25 г., каковые деньги были получены в АХО и выданы гр. Филину для оплаты счета. Таким образом оплата указанного счета магазина Динамо было гр. Филиным проведена двоекратно по отчетности общего отдела (л. д. 140 и 141).

Гр. Филин имея в своем распоряжении служебные суммы в размере четырех тысяч руб., полученные им от МГСПС за аренду тиров Московского гарнизона, из коих в начале 1926 г. взял для личных нужд 300 р., каковую сумму спустя некоторое время покрыл, спустя некоторое время из этих же сумм вторично взял 300 р. с расчетом покрыть их к 1 ноября, что не смог выполнить по случаю своего ареста (1. д. 118).

В 1926 г. частное предприятие «Порука» произвело поставку для Красной армии прицельных станков на общую сумму свыше 18 000 руб., причем по показаниям гр. Филина П. Н. последний от владельца «Порука» гр. Крутикова Т. Д. в связи с вышеуказанными постановками получил 350 р. за совместную работу по конструкции вышеуказанных прицельных станков (каковое обстоятельство отрицается при очной ставке Кругликовым), причем он, Филин, подтверждает, что всемерно способствовал введению в Кр. армию вышеуказанного прицельного станка, в связи с чем хлопотал как в округе, так и в центральных учреждениях РККА, в результате чего эти станки были приняты в Кр. армию. Кроме материальной заинтересованности в этом деле, Филин, по его показаниям, еще был заинтересован как специалист установить эту конструкцию. О его совместной работе с владельцем магазина «Порука» он, Филин, никому не говорил, т. к. это сотрудничество носило частный характер (л. д. 117, 118, 129, 124, 125, 126).

Расследованием дела гр. Филиной (Полевой-Мансфельд) Ноны Алексеевны установлено ее знакомство с рядом сотрудников пребывающих в Москве иностранных посольств, знакомство с рядом иностранных граждан, ее неоднократное посещение иностранных представительств и посещение ее квартиры сотрудниками последних и прочими иностранными гражданами. Одновременно с этим следствием было установлено, что гр. Филина Н. А. не была осведомлена о шпионской деятельности своего мужа — Филина П. Н. и что ее посещения иностранных миссий, связи с сотрудниками последних и вообще с иностранцами относилось к ее деятельности как эстрадной актрисы, вследствие чего распоряд. заседан. Коллегии ОГПУ от 13/XI-26 г. вышеуказанной гражданке Филиной (Полевой-Мансфельд) Н. А. была изменена мера пресечения.

На основании вышеизложенного обвиняется:

гр. Филин Павел Николаевич, род. в 1895 г., женат, беспартийный, бывший офицер, бывший начальник общего отдела инспектора Штаба МВО, с высшим образованием, окончил академию РККА, не судим, в том:

что состоял последовательно в должностях начальника учебной части военной школы имени ВЦИК, начальника отдела боевой подготовки, а затем начальника общего отдела инспектора Штаба, с 1921 г. по 1926 г. включительно был в шпионских целях связан с отдельными сотрудниками пребывающих в Москве английской, германской и японской миссий, занимающихся на территории СССР шпионской деятельностью, коим передавал сведения о состоянии, количестве, боеспособности, материальном положении и настроении Красной армии, для каковых целей он — Филин неоднократно посещал иностранные посольства и сотрудников последних принимал у себя на квартире;

что в тех же шпионских целях был связан с рядом иностранных корреспондентов, занимающихся на территории СССР шпионской деятельностью, с каковыми неоднократно встречался в разных местах и принимал у себя на квартире;

что, используя свое служебное положение, он, Филин, войдя в соглашение с частным предприятием «Порука», получил взятку от последнего в сумме 350 р., содействовал вышеуказанному частному предприятию в производстве поставки прицельных станков в Красную армию на сумму свыше 18 000 рублей,

что используя свое служебное положение, из вверенных ему, Филину, служебных сумм присвоил и растратил для своих личных нужд 300 р., т. е. в уголовном деян., предусмотр. ст. ст. 66 ч. 1, 113 ч. 1 и 14 ч. 2 УК.

На основании изложенного гр. Филин подлежит суду военного трибунала МВО, но принимая во внимание, что заслушивание данного дела в суде может расконспирировать ряд секретных сотрудников ОГПУ и расшифровать имеющиеся агентурные разработки на ряд лиц, связанных с делом гр. Филина, а посему.

ПОЛАГАЮ:

Следственное дело за № 378 по обвинению гр. Филина П. Н. направить на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ, перечислив за последним арестованного.

На основании 4-202 ст. ст. УПК, за недостаточностью материалов обвинения против гражданки Филиной (Полевой-Мансфельд) Ноны Алексеевны, дело следствием прекратить и от подписки невыезда из гор. Москвы освободить.

В отношении проходящих по делу Крутикова и др. материал выделен в особое производство.

Изъятые при обыске на квартире у гражданина Филина П. Н. — ряд секретных служебных материалов, принадлежащие штабу МВО, по заслушивании настоящего дела в Особом совещании при Коллегии ОГПУ, — направить в штаб МВО по принадлежности.

П/нач. 7 отделения КРО ОГПУ Владимиров.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 5. Д 166. Л. 68–78.

№ 28

ИНФОРМАЦИОННОЕ ПИСЬМО ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ЗАМЕСТИТЕЛЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ РВС СССР И. УНШЛИХТУ

16 февраля 1926 г.

В связи с установленным порядком отпуска кредитов по смете Наркомвоена помесячно, а не поквартально, а также с уменьшением ассигнований на продфуражное снабжение на 2-й квартал текущего года на 5 300 000 руб. (вместо 22 300 тысяч руб. — 17 000 тысяч руб) положение с продфуражным снабжением армии принимает угрожающий характер.

Большинство округов указывают, что установленная НКФ система кредитования повлечет за собой срыв договоров, невозможность заброски продфуража в отделенные районы, невозможность использовать благоприятную конъюнктуру рынка (подвоз по санному пути), затруднения в заблаговременным обеспечении терсборов и т. д. В центре же в отношении поставки зернопродуктов возможная приостановка отгрузки зерна, что частично уже имело место: Хлебпродукт заявил, что в связи с приостановкой оплаты по поставкам он прекращает отгрузку овса для ККА, что в силу слабой обеспеченности последней овсом и ее отдаленности ставит под угрозу планомерность снабжения.

Доводя об этом до Вашего сведения Особый отдел ОГПУ считает необходимым отметить, что установленная Наркомфином система финансировано неприемлема, так как экономия, получаемая от нее, не покроет убытков, возникающих как результат этой системы, не говоря уже о тех политических осложнениях, которые могут в связи с ней возникнуть.

Зам. нач. ОО ОГПУ

Ольский

РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д. 59. Л. 79.

№ 29

ПРОТОКОЛ № 4 ЗАСЕДАНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПОЛИТСОВЕЩАНИЯ 14/IV-26 г.

Присутствуют: т.т. Ланда, Ульрих, Ольский, Павловский, Марсинович, Анскин, Булин, Цельмин, Черневский, Зорин, Кучмин, Славин, Дексбах, Подсотский, Поволоцкий.

Повестка дня:

1) О религиозности молодняка.

2) О распространении «Положения о воинских преступлениях на допризывников».

3) О взаимоотношениях политорганов, прокуратуры и трибуналов.

4) Информация о взаимоотношениях ОО с Прокуратурой.

5) Текущие дела.

СЛУШАЛИ:

1) О религиозности молодняка докладывает т. Черневский. В прениях выступают т.т. Булин, Зорин, Цельмин, Ольский, Славин, Анскин, Марсинович, Кучмин, Поволоцкий и Ланда.

ПОСТАНОВИЛИ:

1) Предложенную резолюцию утвердить с поправками и дополнениями:

ПУРу дать циркуляр с указанием недостатков проведения антирелигиозной пропаганды.

В п. 1 вместо «состав молодняка 1903 года особенно в его крестьянской части и среди групп нацменьшинств в подавляющем большинстве религиозен…» — читать: «Молодняк 1903 года, особенно в его крестьянской части и среди групп нацменьшинств пришел в армию религиозным…».

В п. 3 вместо «почти полное изжитие „антипоповщины“ и административного нажима» читать «в известной мере изжитие „антипоповщины“ и административного нажима».

Включить новый пункт «Признать возможным организацию в красноармейских частях ячеек союза безбожников».

СЛУШАЛИ:

2) О распространении Положения о воинских преступлениях на допризывников. Докладчик т. Поволоцкий. В прениях выступают т.т. Кучмин, Павловский, Ульрих, Ольский, Булин, Славин, Марсинович, Ланда.

ПОСТАНОВИЛИ:

2) Распространить «Положение о воинских преступлениях» на допризывников, (при 4 «за» и 4 «против»).

СЛУШАЛИ:

3) Положение о взаимоотношениях политорганов с прокуратурой и военными трибуналами.

ПОСТАНОВИЛИ:

3) Первую поправку прокуратуры к «Положению» отклонить.

§ 2 Положения передать на редакцию комиссии в составе т.т. Славина, Павловского и Ульриха.

СЛУШАЛИ:

4) Взаимоотношения ОО и Прокуратуры в МВО. Докладчик т. Булин. В прениях выступали: т.т. Ольский, Павловский, Кучмин, Славин, Ланда.

Тов. Павловский сообщает, что в остальных военных округах имеется соглашение между прокуратурой и ОО по вопросу о проведении занятий с уполномоченными ОО.

ПОСТАНОВИЛИ:

4) 1. Обязать ОО МВО организовать занятия с уполномоченными по основам уголовно-процессуального кодекса.

2. Признать необходимым на одном из заседаний ЦПС поставить вопрос о взаимоотношении Прокуратуры и Особого отдела с приглашением на заседание тов. Красикова.

СЛУШАЛИ:

5) Проект резолюции «о Кронштадте».

ПОСТАНОВИЛИ:

5) Поручить председателю ЦПС совместно с комиссией рассмотреть резолюцию и в случае отсутствия разногласий утвердить.

Председатель Ланда

Секретарь: К. Подсодский

Размножено и разослано в 12 экземплярах.

1. т. Ульрих, 2. т. Ольскому, 3. т. Павловскому, 4. т. Марсиновичу, 5. т. Анскину, 6. т. Былину, 7. т. Черневскому, 8. т. Зорину, 9. т. Славину, 10. т. Левичеву, 11. т. Ошлей и 12. В деле секретариата ПУРа.

РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д 57. Л. 29–30.

№ 30

ИЗ ПРИКАЗА ОГПУ № 107

27 мая 1926 г.

Объявляется для сведения и руководства постановление СНК СССР от 27 апреля с. г. об утверждении перечня сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной.

Начадминоргупр ОГПУ

И.Воронцов

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР

На основании примечания 1, к ст. 1 постановления Центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР от 14 августа 1925 г. о шпионаже, а равно о собирании и передаче экономических сведений, не подлежащих оглашению (Собр. зак. Союза ССР 1925 г., № 52, ст. 390), Совет народных комиссаров Союза ССР постановляет:

Утвердить нижеследующий перечень сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной.

А. Сведения военного характера.

1. Дислокация частей, заведений и учреждений Рабоче-крестьянской красной армии и объектов военной охраны, за исключением указанных в особой инструкции Народного комиссариата по военным и морским делам. 2. Организация, численность, подготовка, техническое и военно-инженерное оборудование, финансирование, снабжение и вообще состояние Вооруженных сил Союза ССР. 3. Мобилизационные и оперативные планы (как общие, так и частичные), расчеты, проекты и мероприятия, а также мобилизационная готовность Рабоче-крестьянской красной армии, промышленности, транспорта, связи и страны в целом. 4. Дислокация, оборудование, состояние, финансово-производственные планы, производительность всей военной промышленности, а также остальной промышленности в части выполняемых последнею военных заказов. 5. Изобретение новых технических и иных средств военной обороны. 6. Объявленные секретными или не подлежащими оглашению издания и документы, имеющие отношение к обороне Союза ССР, а равно данные, основанные на указанных изданиях и документах.

Зам. председателя Совета народных комиссаров Союза ССР

Куйбышев

Зам. управделами Совета народных комиссаров Союза ССР

Мирошников

ЦАФСБ РФ. Ф. 66. Оп. 1-т. Д. 110. Л. 18–19.

№ 31

ИЗ СПРАВКИ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ПО ДЕЛУ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ ОФИЦЕРСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ В РККФ

26 июня 1926 г.

1. Произведенными арестами среди комсостава Б и ЧФ ликвидированы отдельные наиболее активные контрреволюционные группировки.

2. Следствием установлено, что основанная в 1918 г. контрреволюционная организация морских офицеров существует и поныне; принимая за весь этот период руководящее участие в контрреволюционном движении на флоте.

3. Организация эта частично громилась нами по делу Бахирева и Развозова, по делу ликвидации заговора впользу Юденича, по делу Таганцевской организации, по делу лицеистов в 1925 г. и др. более мелким.

4. Организация эта ставила себе целью «свержение советской власти и восстановление в России монархии путем открытого восстания» (показания представителя этой организации для Кронштадта в период 1922-23 г.г., ныне арестованного помначштаба БФ Вонлярлярского).

5. Следствием установлено, что организация основана при ближайшем участии англичан (капитан Кроми и др.) и что отдельные члены организации были связаны с английской разведкой вплоть до последнего времени (связь Постельникова — начальник мобчасти Ленвоенпорта с англичанами и эстонскими разведчиками, посещение им эстонской охранки в феврале 1925 года, связь с капитаном Вилькиным — руководителем белой эмигрантской морской организации в Финляндии, связь командира «Коминтерна» Ковтуновича с английским шпионом в Константинополе в 1925 году, Козловским, характерно, что после беседы с Козловским Ковтунович организовал в ЧФ группу «боевое ядро», связь арестованного Пуарэ с английскими офицерами и ряд других).

6. Целый ряд арестованных морских офицеров имели связь и с другими разведками и иностранными миссиями (шпионская связь начдива подплава Головачева с итальянским консульством и польским резидентом в Закавказье Дашкевичем; шпионская связь флагштурмана Бекмана с итальянским в/м атташе Миралья и польским резидентом Ляховецким-Чеховичем; связь к-ра э/м «Сталин» Лавцова с финской разведкой; связь бывшего начальника Амурской флотилии Хвицкого с латвийской миссией и др.).

7. Следствием установлено, что в 1921 году, после ликвидации Кронштадского мятежа, в котором принимала участие часть организации, было собрание организации, на котором было постановлено: организацию не распускать и деятельность ее продолжить; председательствовал на этом собрании бывший начальник оперативного управления Штаба РККФ Степанов, ныне начальник штаба ЧФ.

8. Следствием установлено существование специального представительства организации в Кронштадте в лице Зацепина до осени 1922 года; кроме того, установлен еще ряд командиров во флоте, еще не арестованных, принадлежащих к организации и обязавшихся принять все меры к выполнению ее распоряжения.

9. За последние годы пассивности организации ряд ее активных участников принимает меры к сплочению вокруг себя комсостава из бывших морских офицеров, преимущественно дворян, и захвату ответственейших должностей во флоте, в особенности командования боевыми кораблями.

Устраиваются вечеринки, на которые втягиваются командиры — бывшие офицеры, на этих вечеринках поют «Боже царя храни», провозглашаются тосты за «жертвы» — расстрелянных, белых эмигрантов, демобилизованных из флота; ведутся контрреволюционные беседы и тут же обсуждаются различные назначения своих людей, которые затем через имеющиеся обширные связи в штабах морей и РККФ, проводятся.

10. Следствием установлено, что среди комсостава ЧФ существовала замкнутая группировка, во главе с начальником дивизиона э/м Чериковым, под названием «Боевое ядро», поставившее целью по показаниям арестованных выработку единой линии и проведение единой политики со стороны комсостава из бывших офицеров по отношению к комиссарам, политсоставу, краснофлотцам и по различным вопросам жизни флота.

11. Приходится отметить, что с конца 1925 г. начинается заметное оживление контрреволюционных элементов среди комсостава флота: учащаются вечеринки, на них вовлекаются все новые и новые командиры, разговоры и беседы становятся смелее и т. д.

Начинаются опять разговоры о необходимости воссоздания контрреволюционной организации во флоте (показания Лисаневича о беседах с Дашкевичем, бывшим командиром Кемского порта, якобы имеющем поручение от «Белого креста» по организации «пятерок»; беседы Вонлярлярского с Вартенбургом и Степановым и т. д.). <…>

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 29. Л. 77–79.

№ 32

ПИСЬМО ВОЕННОСЛУЖАЩЕГО ХВАТСКОГО В ПОЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЛВО О ПОДПОЛЬНОЙ РАБОТЕ ОППОЗИЦИОНЕРОВ В ЧАСТЯХ И УЧРЕЖДЕНИЯХ

15 сентября 1926 г.

Уважаемый тов. Саков. Обращаюсь к Вам с настоящим товарищеским Приветом как к старейшему партийному товарищу и руководителю в нашем округе.

Обстоятельства, которые заставили меня обратиться к Вам с настоящим письмом следующие:

Не знаю, известно ли Вам или нет о моей принадлежности к оппозиции, но факт тот, что я с давних пор примыкаю к группе меньшинства в ЦК нашей партии. Примыкал я к этой группе до XIV съезда в период съезда и после до настоящего времени. Было бы полбеды, если бы моя принадлежность к оппозиции ограничивалась только моей идейной солидарностью с платформой оппозиции и если бы я открыто и легально защищал и отстаивал свои взгляды.

Весь позор для меня, как для члена единой ВКП(б) заключается в том, что я не ограничивался только этим, но и принимал и принимаю до сих пор участие в раскольнической подпольной организационного характера работе, которую мы, оппозиционеры вели и ведем здесь, в Ленинградской организации вообще, и в партийной организации войсковых частей в частности. Если идейно к оппозиционной группе я пришел сам, то участие в организационной работе мне было предложено, и я добровольно согласился на эту работу.

Постараюсь по памяти изложить Вам всю ту убийственную вредную работу, которую я до настоящего времени вел и всю низость и опасность которой для нашей партии я только сейчас понял после больших внутренних переживаний и внутренней борьбы. Я примкнул идейно к оппозиции еще в конце прошлого, 1925 г., будучи на курорте в Кисловодске.

Мое возвращение в Ленинград совпало с самой сильной борьбой большинства с меньшинством, и здесь я в кругу наших штабных партийцев прямо высказал свою полную солидарность с оппозицией, занятой на съезде нашей ленинградской делегацией. Вполне естественно, что меня считали в своем коллективе как сторонника меньшинства.

Точно не помню числа, но кажется в феврале с. г., ко мне в служебную комнату пришел тов. Румянцев (орг. моб. отд. штаба), вызвал меня в коридор и тихонько стал узнавать, как я — остался при своих оппозиционных взглядах или изменил их и перешел к большинству. Я своих взглядов тогда не изменял, поэтому и ответил, что я остался по-старому с меньшинством съезда. После этого мне Румянцевым было предложено пройти на квартиру к тов. Левину, который, по словам т. Румянцева, должен был меня детально ознакомить с сутью имеющихся разногласий. Я несколько дней не заходил к Левину. Румянцев мне снова напомнил об этом. Когда же я после вторичного напоминания еще несколько дней не пошел к Левину, то ко мне на службу приехал некто Александров (бывш. нач. Упр. распред. пуокра) и сказал, что т. Левин меня ждет. После этого я заходил к Левину на квартиру и был у него раза три или четыре. После моих посещений Левина и его словесной информации о съездовских разногласиях мне были переданы совершенно конспиративно первый раз Румянцевым и второй раз Левиным для личного ознакомления некоторые материалы съезда, которые не были опубликованы в печати, главным образом, выступления и декларации нашей оппозиционной группы. В последнее посещение Левина он мне сказал, что в связи с его отъездом из Ленинграда он меня передает в группу Гошки-Федорова (быв. инструктор Пуокра, ныне слушатель Академии Толмачева), от которого я и должен был в дальнейшем получать как словесную, так и письменную информацию. Еще Левин словесно подготовлял к предстоящей подпольной работе. Он мне говорил: «Нас обвиняют во фракционности, а сами что делают. Созывают собрание актива Центрального района. В этот актив допускаются только избранные. Выступает докладчик от губкома Антипов. Протокол вести воспрещает и говорит: нужно, мол, ребята во чтобы то ни стало выловить всех оппозиционеров, а для этого необходимо на каждом заводе, фабрике и на всех предприятиях из своих твердых ребят создать тройки, члены этих троек должны в свою очередь тоже создать тройки, и эти тройки должны выявлять оппозиционеров». Левин говорил: разве это открытая работа, разве это не подпольщина, разве эта не фракционность, разве это не заставляет нас соответствующим образом построить свою работу. Я лично также возмущался этим методом партийной борьбы с нами и был совершенно согласен, что и нам нужно перейти в подполье с тем, чтобы не расшифровать себя и не быть высланным куда-нибудь к черту на кулички. Так смотрел Левин, так смотрел и я. Материалы, получаемые мною от Румянцева и Левина, были отпечатаны на тонкой папиросной бумаге на машинке через копировку.

Поручения мне Левиным давались следующие:

Получить у Шредера в Пуокре материалы по окружной партконференции и переговорить с Гришиным (военкомдив 43) на предмет привлечения его к нашей работе. Кроме того, мне было поручено Левиным узнать, нет ли наших ребят в 4 кавдивизии. Работа с Гришиным и в 4 кавдивизии поручалась мне Левиным потому, что я раньше и в той и в другой дивизии служил. Материалов окр. партконференции Шредеру достать не удалось, ибо, по его словам, они были у Вас в портфеле. Связаться с Гришиным мне не удалось, т. к его я не встречал, в отношении же 4 кавдивизии я сам ничего не предпринимал за отсутствием времени и удобной обстановки. По отъезде Левина я связался с Гошкой-Федоровым. Бывал у него несколько раз на квартире, был и он у меня дома также несколько раз. За период связи с Гошкой я получил от него следующие материалы, также отпечатанные через копировку на машинке, на тонкой папиросной бумаге: 15/III 1) стенограмма речи Зиновьева на апрельском пленуме ЦК, 2) стенограмма речи Троцкого, 3) стенограмма 2-й речи Зиновьева, 4) стенограмма речи Троцкого на июльском пленуме ЦК и ЦКК о результатах перевыборов советов.

18/VIII-26 г. получил проект резолюции меньшинства по докладу ЦКК по делу Лашевича.

26/VIII-26 г. 1) письмо Евдокимова в ЦК, 2) выборки из сочинения Ленина о единстве партии, 3) о нарушении конституции, 4) доклад Зиновьева на пленуме ЦК, 5) вопрос о зарплате на пленуме ЦК, 6) об англо-русском комитете и 7) хоз. вопросы.

2/IX-26 г. Письмо неизвестных партийцев одного другому — Троцкий и Каменев. Новая стадия в вопросе об англо-русском комитете. Письмо украинского коммуниста в ЦК и др. партийцам.

Опрос Лашевича в ЦКК и речь Зиновьева по делу Лашевича и др.

14/IX-26 г. Речь Крупской на июльском пленуме ЦК и ЦКК и поправки по жилищному вопросу, внесенные Смилгой и отвергнутые пленумом ЦК и ЦКК.

Кроме этих материалов я читал у Гошки завещание Ленина о членах Политбюро и его письма по нашей национальной политике. Были и др. материалы, но припомнить сути их не могу, да в конце концов считаю вполне достаточным и того, что перечислено, ведь факт остается фактом. Эти материалы я все читал, но кроме того я их зачитывал, хотя и не все, на читке, которую я созывал у себя на квартире и на которую приглашал Румянцева и Дьячкова из ячейки штаба и Мельникова из ячейки Наркомторга (бывш. сотрудник штаба округа). Мельников имел с собой завещание Ленина, которое также было всеми нами зачитано.

Кроме изложенного не считаю возможным скрывать от Вас и о существовании чисто военного партийного подпольного центра, которое нами именуется «военное бюро», которое создано для руководства работами в войсковых частях нашего округа. В состав этого военного бюро входят: Гошка-Федоров, Ванаг (бывш. нач. терупр. Ленинграда) и я. Мы собирались уже два раза. Первый был на квартире Ванага, второй раз на квартире Федорова. На первом, организационном совещании военного бюро мы подсчитали свои оппозиционные силы, которые оказались по сообщению Гошки в следующем составе:

В 20-й див. — 4 группы, в 58, 59, 60 и артполках, в каждой группе по 3 человека. Всеми группами в дивизии руководит тов. Румянцев, работник подива XX.

В XI-й див. нашей группы нет, но решено таковую создать и это дело поручить тов. Дукальскому, который уже принялся за работу, а по приезде из Москвы имел явку Гришке-Федорову.

В 16-й див. нашей группы нет, от создания таковой воздерживаемся за неимением подходящих ребят.

В 43 и 56 див. наших групп нет, но таковые бюро считало желательным создать через воекомдива 43 т. Гришина, с которым я должен был договориться, предварительно прощупав его, — наш он или нет.

В 4-й кавдивизии нашей группы нет и решено таковую не создавать до подыскания парня.

В вузах имеется наша группа в Военно-технической академии в числе 12 человек. Руководство работой этой группы идет по гражданской линии.

В Академии Толмачева группа имеется из двух преподавателей и шести слушателей, включая и Федорова. Руководит группой Федоров. Есть в академии слушатель Кузьмин, быв. нач. пубалта, но по заявлению Федорова он хотя и был в оппозиции, но в данное время держится обособленно от нашей группы.

В штабе, управлении и Пуокре группа возглавлялась сперва Румянцевым, а потом мною. Активной работы не вела, как, очевидно, не вели и другие группы, в целом ограничиваясь активной работой групповых руководителей. В нашей группе были кроме меня Румянцев, Дьячков, Мельников и Шредер. Последний ни на одном групповом собрании не был.

В политотделе спецвойск раньше группой руководил Ванаг, после его отъезда на курорт руководил Сойко, после провала Сойки руководит Чашинов под наблюдением Ванага. В группу входят один из конвойного полка, один из авто-мото, один из центр. Кр-ского госп. (Ляхнович). Из полков фамилии мне не известны.

По вузовским работникам я должен был поднащупать комиссара школы связи тов. Корчагина, но до сих пор мне не удавалось с ним встречаться и связи не установлено.

Федоровым было сообщено, что по гражданской линии нам предложено созвать узкое собрание актива наших ребят, и на это собрание приедет докладчик из Москвы. Мы решили это собрание созвать после маневров. Федоров же сказал, что в начале оформления оппозиционных групп в Ленинграде на закрытом собрании делал доклад Сафаров.

В группе политотдела спецвойск кроме перечисленных выше входит тов. Keep (пом. нач. терупр), которого обрабатывает Ванаг.

Из всего вышеизложенного с достаточной ясностью видно, насколько глубоко все мы, оппозиционеры, в том числе и я лично, погрязли в своей раскольнической работе внутри партии, а фактически против партии.

Только теперь я ясно понял, какую опасную для партии работу мы все ведем и как этой работой оказываем ценнейшую услугу мировой буржуазии, раскалывая монолитность нашей партии.

Настоящим письмом, тов. Саков, я не прошу для себя снисхождения, я знаю, что моя вина перед партией нисколько не меньше других оппозиционных товарищей, и приму решение партии по моему личному проступку с полнейшим сознанием своей вины.

Уважаемый тов. Саков. Прошу Вас не считать, что я сообщаю Вам фамилии своих п. т. и оргструктуру наших групп — этим хочу облегчить свою вину — отнюдь нет, я этим хочу покончить как сам с этой оппозиционной работой и сделать все от меня зависящее к тому, чтобы эта вредная доя партии работа не расширялась, так и думаю, что все эти товарищи, как и я, откажутся от этой работы и в дальнейшем исправят свою ошибку.

Навсегда отмежевываюсь от оппозиции и передаю свой партийный проступок на суд партии. Дабы у Вас не создалось впечатление о вымышленности изложенного, прилагаю три записи Федорова и две Ванага, адресованные мне, по которым я извещался о своем приходе на совещание, и два конверта.

В одной из записок Федорова говорится о трусиках. Трусики — это материалы.

Гошка — это кличка Федорова. Петро — это кличка Ванага.

С коммунистическим приветом

Член ВКП(б) № 454518 с сентября 1918 года

член ячейки штаба, управления и пуокра ЛВО (Место службы: отдел по комсоставу Упр. ЛВО) 15/9-26 г.

Хватский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 4. Д 144. Л. 244–249.

Копия письма т. Хватского о подпольной работе оппозиции в армии (получ. от ПУРА из ЛВО)

Уважаемые товарищи. Пересылаю полученное мною от нач. пуокра ЛВО тов. Саакова письмо тов. Хватского в копии.

Письмо это рисует возмутительную картину подпольной работы оппозиции в армии. Из этого письма явствует, что в частях Ленинградского военного округа оппозицией организованы подпольные тройки, собираются подпольные собрания (докладчик Сафаров), размножаются и распространяются конспиративные материалы ЦК, имеется шифр (Федоров — «Гошка», материалы — «трусики»). Такая раскольническая и дезорганизаторская работа, опасная для всей партии, по понятым причинам, вдвойне опасна для партийной организационной армии. Считаю необходимым положить решительный конец такой неслыханной безответственности и величайшему безобразию. А поэтому прошу ЦКК привлечь к ответственности всех перечисленных в письме товарищей.

ПРИЛОЖЕНИЕ: копия письма т. Хватского. С коммунистическим призывом….

Зам. нач. Пура — Ланда

Примечание: Сообщение начальника политического управления ЛВО т. Саакова было прислано ЦКК ВКП(б) в Особый отдел ОГПУ для принятия необходимых мер.

№ 33

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА КРО ОГПУ А. АРТУЗОВА РУКОВОДСТВУ ОГПУ О ЦЕЛЯХ ЛЕГЕНДЫ «ТРЕСТ»

18 апреля 1927 г.

1. Путем создания видимости существования монархической организации в СССР сосредоточить внимание всех зарубежных монархистов именно на этой мнимой организации и таким образом быть в курсе активных намерений монархистов.

2. Используя связи с зарубежными организациями — из недр этих последних быть в курсе финансовой помощи, которую разные государства и реакционные партии оказывают русскому Белому движению.

3. Своевременно быть в курсе о характере помощи, которую находящиеся на территории СССР иностранные представительства оказывают Белому движению.

4. Посредством проработанных материалов о Красной армии (специально организованным для этой цели при Разведупре РВС Отделением) дезориентировать разведку противника в желательном для Рев. воен. совета направлении. Эти материалы сперва распространялись нами через «Трест», а затем стали передаваться по другим линиям. Этим достигались цели: а) расходование средств и сил иностранной разведки по ложным путям; б) дезориентация противника. К настоящему моменту, как видно из сводок ген. штабов Польши, Франции, Германии, Эстонии и Японии, — сведения этих штабов о Красной армии составлены почти исключительно на основании дезориентировочных материалов Разведупра. Отделение Разведупра существует на хоз. расчете (содержится на средства, получаемые от продажи липовых материалов Разведупра). Правильные сведения о Красной армии, просачивающиеся к противнику в известном проценте, польский и друг. штабы в последнее время считают неверными.

5. Осуществляя влияние на зарубежных монархистов, «Трест» проводил «оппортунистическую» линию среди монархистов. Агенты «Треста» в поездках за границу давали монархистам картину экономической мощи советской системы и сознательно преувеличивали трудности борьбы с существующим режимом. С другой стороны, зарубежные монархисты обвинялись «Трестом» в утере всяких перспектив. «Трест» убеждал эмиграцию, что ее роль активной вообще быть не может — изменение режима, как и при всякой другой революции, может произойти только изнутри страны. Эмиграция вернется только после изменения режима.

Под влиянием «Треста» в прошлом году было принято решение Кутеповым не посылать в СССР активных эмигрантов (имеются еще такие группы — например, галлиполийцы). В 1926 г. «Трест» своим давлением остановил посылку из Финляндии диверсионной банды офицеров в 200 человек, которые предполагали сделать бандитский налет в Карелию.

Перспектива Белого движения изображалась «Трестом» как завоевание прежде всего демократических свобод. С этой целью «Трест» тенденциозно подбирал факты, указывающие на смягчение режима диктатуры (увеличение свободы критики в СССР, активность масс, которую якобы использует «Трест», ослабление цензуры (постановка «Дней Турбиных»), прекращение террора со стороны ОГПУ и прочее.

«Трест» энергично протестовал против активизации Белого движения (террор, диверсия), предостерегая от повторения красного террора со стороны коммунистов и от возможности потерять в связи с этим все легальные возможности.

Для убедительности в «Тресте» была инсценирована фракционная борьба, причем активная оппозиция была теоретически разбита.

В результате «Трест» помогал разложению монархических организаций заграницей.

Все эти задачи «Трест» с успехом выполнял, и самый метод оказался удачным. Успех «Треста» может быть отчасти объяснен и тем, что сами зарубежные монархические организации в погоне за иностранными субсидиями весьма часто прибегали к своеобразному методу «легенд», т. е., прося денег, сообщали весьма преувеличенные сведения о своих связях в СССР, зачастую козыряя вовсе вымышленными сведениями о существующих якобы в СССР организациях своих сторонников. Это часто ставило в трудное положение ОГПУ, вынужденное раскрывать пустое место.

Борьба «Треста» с активистами протекала в общем очень успешно. Имея наряду с «Трестом» ряд мелких легенд, с успехом обслуживающих границу, удавалось проваливать и уничтожать отдельных активистов террористов. В то же время в пределах самого «Треста» под разными предлогами были провалены и расстреляны больше 20 прибывших из-за границы активистов. В результате «Трест» успешно использовал эти случаи как доказательства невозможности пользоваться в работе возвратившимися эмигрантами, которые «шага не умеют ступить в большевистской России». Таким образом «Тресту» удавалось играть роль тормоза, задерживающего приток активных эмигрантов в пределы СССР.

В отношении субсидирования монархистов через «Трест» мы узнали: 1) о великосветской парфорсной охоте, которую английский двор устроил в пользу движения б.в.к. Ник. Ник., собрав около 2000 фунтов. Посланец англичан сообщил Ник. Ник-у, что англ. правительство официально не может субсидировать движение, не разорвав дипломатических сношений с СССР; 2) о переговорах монархистов с американским консорциумом (во главе которого стоит известный фабрикант сел. — хоз. машин МакКормик). Эти переговоры, продолжающиеся и в настоящий момент, были недавно прерваны вследствие запрета американского правительства. Однако по последним сведениям «Треста» переговоры возобновились в тайне от американского правительства.

Через «Трест» мы узнали о характере помощи иностранных государств монархистам. Польское военное министерство даже заключило с представителем монархистов формальный договор (подписанный со стороны поляков начальником 2-го отдела штаба полк. Баером — договор приложен).

Польша, Эстония и Финляндия оказывали «Тресту» всяческую помощь: паспортами во все страны Европы, диппочтой, шифром и даже представлением убежища в посольствах в Москве в случае провала.

Оборотной стороной всего метода «Треста», конечно, было поддержание убеждения у иностранцев о возможности существования в условиях советского режима крупной монархической организации. Этот политический вред «Треста» был до известной степени уменьшен 1) самим оппортунистическим характером «Треста», очевидно, неспособного устраивать восстание; 2) отдельными провалами, которые время от времени устраивались (например, нам известно, что после гибели С. Рейли англичане потеряли веру в «Трест»).

С провалом «Треста» связано:

1. Раскрытие метода «Треста».

2. Удар по дезинформации разведок. Общего провала дезинформации вряд ли следует ждать, т. к. материалы Разведупра в последнее время уже шли по многим путям. Для изменения взгляда на Красную армию, имеющегося у иностранных разведок, нужно проведение документов, которые Оперпут не может представить.

3. Уменьшение возможности сдерживать зарубежных активистов.

К настоящему моменту в связи с побегом Оперпута инсценированы аресты и провал монархистов в СССР. Оперпут объявлен по монархической линии провокатором типа Азефа.

Некоторые из якобы перешедших в подполье монархистов поддерживают связи с польским и эстонским посольствами.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 5. Д 53. Л. 6–9.

№ 34

ПРИКАЗ ОГПУ № 224, ОБЪЯВЛЯЮЩИЙ ПРИКАЗ РВС СССР (№ 372)

16 ноября 1927 г.

При сем объявляется для сведения и руководства приказ РВС СССР 1927 г. № 372 о мерах к сохранению военной тайны.

Начальник административно-организационного управления ОГПУ И.Воронцов.

Несмотря на ряд отданных распоряжений, все же наблюдаются случаи преступно-легкомысленного отношения военнослужащих и сотрудников РККА к вопросам сохранения военной тайны и разглашения секретных сведений.

Подобные явления совершенно недопустимы, являясь преступным нарушением военнослужащими красной присяги и их служебного долга.

Дабы окончательно искоренить в РККА отмеченное, требую принять к неуклонному руководству:

1) Начальникам всех степеней принять решительные меры к выполнению, как лично ими, так и подчиненными им сотрудниками, всех правил ведения и хранения секретной и сов. секретной переписки, не допуская ни малейшего отступления от установленного порядка.

2) Военнослужащим и сотрудникам РККА категорически воспрещается вести какие бы то ни было разговоры по вопросам, касающимся РККА, не только секретного характера, но и не подлежащим оглашению вне НКВМ, как вне службы, так и в присутствии посторонних лиц на службе, независимо от того, с кем эти разговоры ведутся.

3) Всякие сношения военнослужащих и сотрудников РККА и совместно с ними проживающих членов их семей с иностранцами, находящимся как в пределах, так и вне пределов Союза ССР, а равно переписка с родными и знакомыми, проживающими за границей, категорически воспрещается, сношения с указанными лицами могут быть допущены лишь с разрешения комиссара (начальника) части (учреждения) и при непременном соблюдении техники ведения переписки с лицами, находящимися за границей, установленной приказом РВС СССР 1927 г.№ 308.

4) Сношения с иностранными дипломатическими органами и военными и морскими атташе иностранных представительств допускаются не иначе, как порядком, установленными приказом РВС СССР 1926 г. № 637 и 1927 г. № 249.

5) Во всех частях и учреждениях РККА принять действительные меры к охранению военной тайны путем установления соответствующего внутреннего распорядка работы части (учреждения) и внедрения в сознание всего личного состава части необходимости строго хранить вверенные по службе тайны.

6) Виновных в нарушении всего вышеуказанного сурово преследовать, не допуская никакого послабления и привлекая к законной ответственности не только непосредственно виновных, но их начальников, не принявших соответствующих предупредительных мер.

7) Настоящий приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, командах, судах и экипажах и объявить под расписку всему начальствующему и вольнонаемному составу РККА.

Впредь при приеме на службу в РККА отбирать у всех поступающих расписку об ознакомлении с настоящим приказом.

Народный комиссар по военным и морским делам и председатель РВС СССР (По Управлению делами НКВМ и РВС СССР)

Ворошилов.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 66. Оп. 1-т. Д. 110. Л. 23.

№ 35

ИЗ ДОКЛАДА В ОСОБЫЙ ОТДЕЛ ОГПУ НАЧАЛЬНИКА ОСОБОГО ОТДЕЛА УКРАИНСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА Н. БЫСТРЫХ

Не ранее февраля 1928 г.

О массовых ненормальностях в сохранении военной тайны

Разглашение военных тайн по вине военнослужащих.

Ряд приказов РВС ССР отмечал наличие фактов разглашения самими военнослужащими военных тайн.

До сих пор в этой области реальных достижений нет.

Основными моментами подобного рода при посторонних, особенно информирование своих жен и семей. Особенно опасные формы это имеет в пограничных районах, где весьма сильна разведывательная сеть противника, где семьи начсостава часто устанавливают связи с политически опасным элементом — контрабандистами, содержателями столовых, пивных и проч.

Примеры:

1. Окончивший в 1927 г. востфакультет Военной академии Бессонов в столовой общежития Военной академии рассказывал о заграничных командировках (т.т. Морозова и Плотникова).

2. Помнач отдела Управления устройства и службы войск Бекман неоднократно в кругу антисоветских лиц (подозреваемых в шпионаже) рассказывал о своей работе в Управлении устр. сл. войск, о проведении штатов и о предстоящих сокращениях в РВС.

3. Слушатель 1-го курса основн. факультета Воен. академии Левин Я. А., будучи военкомом ремкавдепо САВО, передавал в разговоре демобилизованному кр-цу того же депо о предстоящем развертывании депо, о переброске на новое место и о предстоящих изменениях в комсоставе депо. Левину сделан выговор в Академии (приказ по Академии № 1 от 2 января 1928 г.).

4. Шерстнев Степан Никитич — нач. штаба 31 стр. полка, окончивший Военную академию в 1927 г. Чл. ВКП(б) с 26 г., при возвращении из отпуска в поезде рассказывал неизвестным ему лицам о посылке начсостава РККА для участия в маневрах германского Рейхсвера и советниками и руководителями Кантонской армии. На замечание одного из соседей по купе, торговца, что такие разговоры вести военному не подобает, что могут оказаться шпионы, — ответил, что он генштабист и знает, что говорит.

5. Васильев Н. Г. — нач. отд. ЦУПВОСО, чл. ВКП(б), будучи в доме отдыха, среди отдыхающих рассказывал о своей секретной командировке в Китае, о происшедшей там войне и др. подробностях.

6. Сунгуров Сергей Яковлевич — помнач штаба 8 стр. полка УВО, чл. ВКП(б). В особдив 3 УВО поступила анкета, заполненная лично Сунгуровым, в которой он указывал, что с мая по октябрь 1925 г. находился в секретной командировке в Китае по заданию Штаба РККА.

Эта анкета прошла через ряд лиц полка.

7. Коневега В. А. — нач. ВТО СИБВО, чл. ВКП(б), вернувшись из Китая, не стеснялся в разглашении сведений о состоянии Кантонской армии, называя таковую комической.

8. Зеленцов Федор Николаевич — нач. 1 отд. 3-го Управления. На совещании в присутствии беспартийных спецов НКПС во всеуслышание заявил, что РККА в этом году поднимает на опытные мобилизации дивизии. Кроме того, он сообщил некоторым сотрудникам Управления их мобилизационное предназначение.

9. Сергеев Григорий Степанович — помнач 1-го отдела 3-го Управления рассказывал ряду беспартийных сотрудников Управления о том, что в 1921-22 гг. Тульские патронные заводы, согласно условий, вытекающих из Раппальского договора, изготовляли в секретном порядке патроны в Германию под наблюдением германских офицеров.

10. Голубев Константин Дмитриевич — комполка 23 стр. див., возвратившись из служебной командировки, среди беспартийных рассказывал, что он был вызван в Штаб РККА и должен был по подложному документу поехать в одно из западных государств, якобы, как представитель от Нефтесиндиката с группой в 5 чел.

11. Комсостав 1-го конкорпуса, столовавшийся в столовой владельца Дериконь, (гор. Проскуров) вел без всякого стеснения служебные разговоры. При проведенной ОО операции у Дериконь, которая подозревалась в шпионаже, было обнаружено 13 листов конспектов и тезисов с цифровыми данными о частях, обучении и пр.

Печать.

Про печать до сих пор происходит разглашение сов. секретных сведений.

За один 1927 г. разглашены следующие данные:

а) о новых танках,

б) о снарядах увеличенной дальности,

в) о боевых противниках,

г) о новых радиостанциях и пр.

По данным разведки, французский военный атташе в Анкаре составил полный обзор о Красной армии по нашей печати, куда включаются: дислокация по боевой подготовке пр.

Поляками дана директива по своей разведке о внимательном изучении стенных газет Красной армии. <…>

3. Разглашение, особенно вопросов организации армии военного времени, происходит через военные вузы, в каковые до недавнего прошлого для учебных целей давались подлинные штаты военного времени.

4. Сов. секретные сведения об организации армии на военное время разглашаются гражданскими наркоматами, кои привлечены к мобработе, связанной с обслуживанием армии. Штаб РККА этот вопрос сейчас подрабатывает с целью устранения этого дефекта. Наличие этих моментов в армии опасно не только для мирного времени, но особенно для военного.

Малая успешность борьбы с этим явлением объясняется прежде всего тем, что высший и старший начсостав не уделяет этому вопросу почти никакого внимания. Наказания за эти проступки самые минимальные, не превышают мер дисциплинарного воздействия.

Особорганам приходится встречать сильное противодействие со стороны командования в случаях, когда необходимо то или иное лицо начсостава по оперативным соображениям перебросить в другую часть или округ.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 32. Л. 18–21.

№ 36

Секретно

ПРИКАЗ РВС СССР № 386/77 от 24 ноября 1928 г.

1. Ввести в действие объявляемое при сем «Положение о политических совещаниях».

2. Приказы РВСР 1923 г. № 1411/383 и 1875/492 и РВС СССР 1924 г. № 501/105 и 1925 г. № 590/123 отменить.

Заместитель народного комиссара по военным и морским делам и председатель РВС СССР (по политическому управлению)

Уншлихт.

ПОЛОЖЕНИЕ О ПОЛИТИЧЕСКИХ СОВЕЩАНИЯХ ВОЙСКОВЫХ СОЕДИНЕНИИ

I. Общая часть

1. В целях согласования работы всех политучреждений, входящих в состав данного войскового соединения (округа, армии, корпуса, дивизии, отд. бригады), совместной проработки директив высших органов и материалов о политическом состоянии войсковых соединений или отдельных частей, согласования разрабатываемых мероприятий и проведению во всей работе политучреждений единой политической линии, при революционных военных советах округов (армий, флотов), военных комиссарах корпусов, дивизий и отдельных бригад создаются политические совещания.

Примечание. Политические совещания при прочих войсковых соединениях (лагеря, гарнизоны) могут создаваться только с разрешения РВС СССР, по представлениям РВС округов (армий, флотов).

II. Состав политического совещания

2. В состав окружных (равнозначащих) совещаний входят: 1) член реввоенсовета округа — начпуокр (председатель), 2) заместитель начальника политуправления (заместитель председателя), 3) начальник особого отдела, 4) ответственный секретарь парткомиссии, 5) окружной военный прокурор и 6) председатель РВТ округа.

3. В состав политического совещания корпуса входят: 1) военный комиссар корпуса или командир-единоначальник (председатель), 2) пом. политчасти (зам. председателя), 3) военный прокурор и 4) нач. особого отдела корпуса.

Примечание 1. В случае надобности на заседание политсовещания могут приглашаться председатель Бюро губернского или областного комитета ВКП(б) или секретарь уездного или районного комитета ВКП(б).

Примечание 2. Председатели политсовещаний могут присутствовать на всех заседаниях вышестоящего политсовещания с правом совещательного голоса.

4. При дивизиях и отдельных бригадах политсовещания в составе, аналогичном составу политсовещания корпуса, создаются в том случае, если при данной дивизии (отдельной бригаде) имеются военный трибунал и прокуратура.

Примечание. В состав политсовещания при дивизиях и отдельных бригадах входит также и ответственный секретарь парткомиссии.

5. В случае продолжительного отсутствия кого-либо из членов совещания (командировка, отпуск), его заменяет заместитель его по должности.

III. Работа политического совещания

6. Политическое совещание созывается не реже одного раза в месяц.

7. Рассмотрению совещания подлежат:

а) заслушивание докладов о работе отдельных учреждений данного войскового соединения, руководители которых входят в состав совещания (раздел II, п.п. 2 и 3);

б) вопросы политико-морального состояния частей и дисциплина;

в) разработка для совместного осуществления полученных от высших политорганов директив;

г) обсуждение предполагаемых к проведению в данном соединении политических мероприятий;

д) согласование деятельности политических учреждений.

8. Политсовещания, устанавливая общую политическую линию работы входящих в них учреждений, не могут вмешиваться в их функциональную деятельность.

9. Все постановления политсовещания входят в силу после утверждения их в округе Ревсоветом и в остальных соединениях — военным комиссаром или командиром-единоначальником.

Примечание. При утверждении постановлений ВПС партийным командиром-единоначальником они подписываются второй подписью пом. по политчасти.

IV. О техническом аппарате совещания

10. Секретарем политического совещания является секретарь члена РВС округа (армии, флота), военного комиссара. Там, где при председателе совещания не имеется секретаря по штатной должности, таковой назначается председателем совещания обязательно из числа членов ВКП(б).

11. Протоколы и вся переписка по вопросам политического совещания являются секретными, а в исключительных случаях, по усмотрению председателя, сов. секретными и хранятся у председателя совещания под его ответственностью.

12. Протоколы политсовещаний направляются: а) политсовещания корпуса, по утверждении их комиссаром корпуса или командиром-единоначальником, — РВС округа и окружному политсовещанию; б) политсовещания округов, по утверждении их РВС округа, — РВС СССР и ПУ РККА.

Начальник Политуправления РККА А. Бубнов.

РГВА. Ф. 4. Оп. 3. Д. 3065. Л. 195. Типограф. экз.

№ 37

Сов. секретно Хранить наравне с шифром

ЦИРКУЛЯРНОЕ ПИСЬМО ОГПУ № 7/37 ПО ГЕРМАНСКОЙ РАЗВЕДКЕ И БОРЬБЕ С НЕЙ.

(ПО МАТЕРИАЛАМ КРО ОГПУ)

После заключения Раппальского договора германская промышленность и торговля получили возможность развернуть свою деятельность на территории нашей Республики. С этого момента наблюдается громадный наплыв немецких коммерсантов-концессионеров, промышленников и разного рода других дельцов, которыми учреждаются торгово-промышленные предприятия, транспортные общества, конторы путешествий и концессии. Подавляющее большинство этих предприятий занимается разведкой. Нередко эти предприятия и всякого рода конторы являются исключительно разведывательными бюро, для которых вывеска и, зачастую, дутые коммерческие комбинации являются необходимой маскировкой. Нами установлено, что личный состав этих предприятий подбирается в большинстве своем из бывших офицеров германской армии и, отчасти, из офицеров бывшего германского Генерального штаба, состоящих ныне членами разных фашистских организаций, и в меньшинстве только составляется из специалистов-коммерсантов и промышленников. Во главе этих предприятий очень часто мы видим лиц, живших ранее в России, которые до и во время революции привлекались к ответственности по подозрению в шпионаже.

По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной армии.

Эти предприятия ведут военный шпионаж в лице своих служащих, бывших офицеров, исполняя задания Военного министерства и являются верным кадром германской разведки. Они также ведут дипломатический и экономический шпионаж (для крупных капиталистов Германии, интересы которых они представляют), находясь на нашей территории…

Приводим для примера следующие экономические сообщества:

Концессионное Общество «Юнкерс». Это общество основано в начале 1922 года крупными немецкими промышленниками в целях сохранения части военной германской промышленности для будущей Германии. Во главе общества стоит адъютант нынешнего фашистского генерала фон Секта некий Нейман, настоящая фамилия которого фон Нидермейер — видный член фашистской организации «ОРГЕШ». Во время империалистической войны он руководил самостоятельными военными отрядами в Персии, Афганистане, Индии и Турции против англичан. Во время германской революции Нидермейер руководил офицерским отрядом при подавлении советской власти в Баварии. Он — специалист по разведке. Техническим руководителем этого общества является директор фон Шуберт, полковник германского Генштаба и близкий сотрудник генерала фон Гинденбурга. Во время революции состоял в Москве в миссии графа Мирбаха в качестве военного атташе. Специалист по разведке. Во время Мировой войны был начальником разведота командования Восточной армии. В этом же обществе работает еще один адъютант генерала фон Секта фон Тейхман, работавший во время войны в Турции в военной разведке — гр-н Ваурик, немец, бывш. военнопленный, знаток Востока, крупный немецкий шпион. Директор завода Юнкерс в Дессау — в Германии, фон Саксенберг, является одним из виднейших авиаторов-офицеров германской армии и часто приезжает в Россию.

На службе в фирме «Юнкерс» состоит еще целый ряд видных офицеров авиационной службы старой германской армии, члены монархических организаций Германии, безусловно занимающиеся военным шпионажем. Деятельность общества не во всем соответствует заключенному концессионному договору.

Общество «Дер Люфт» («Русско-германское общество воздушного сообщения») возникшее в 1922 году представляет из себя смешанное общество. Участниками являются с одной стороны Советское правительство, а с другой немецкий концерн «Аэро-Лойд». Во главе общества стоит дирекция из русских и германских директоров, а именно: т.т. Давыдова и Гвайта с русской и Фете с германской стороны. Состав летного и технического персонала в подавляющем большинстве скомплектован из бывш. офицеров авиационной службы германской армии, которые, по нашим документальным данным, занимались шпионажем, контрабандой и поддерживали связь между русской эмиграцией в Германии и их единомышленниками в России. В результате этой деятельности, в конце прошлого года нами было выслано из пределов СССР 12 человек и отказано в пребывании в СССР около 20 чел.

Общества «Юнкерс» и «Дер Люфт» имеют в России несколько линий воздушных сообщений, работа на которых также используется ими для военной разведки. Так, например, они систематически перелетали некоторые наши укрепленные районы, принимали участие в аэросъемочной работе и т. д.

Смешанные общества «Дер Люфт», «Русстранзит», «Океанское бюро путешествий» имеют отделения или конторы в небольших, особенно в портовых городах России; персонал с германской стороны, главным образом, — офицеры или б. арестованные по подозрению в шпионаже. Наблюдается, что некоторые директора слишком много разъезжают по России за счет предприятий, по-видимому, с разведывательной целью…

Тем более трудны и огромны стоящие перед нами задачи в области борьбы против германского шпионажа, что те методы борьбы, которые применяютсянами по отношению шпионажа других государств, не признавших нас, и к их подданным, неприменимы по отношению к тем государствам и их подданным, которые признали нас.

Исходя из этих соображений, мы принуждены избегать применения к германским подданным репрессивных мер, если таковые не вызываются острой необходимостью, тем более, если это может вызвать дипломатические осложнения. Меры репрессий могут, конечно, применяться в ответ на незаконные действия, предусмотренные Уголовным кодексом СССР, но только в случае, если инкриминируемое деяние юридически вполне доказано. Однако и в этом случае необходимо предварительно снестись с КРО ОГПУ на предмет получения разрешения на арест, за исключением лишь особо важных случаев, когда преступление доказано, а промедление операций по обстоятельствам дела недопустимо. Но и в этом случае сейчас же КРО ОГПУ должен быть осведомлен об операции. Привлекать же к ответственности дипломатических лиц, пользующихся т. н. экстерриториальностью, мы совершенно не можем, а в случае наличия документальных компрометирующих данных, мы должны только заявить через НКИД отвод данного дипломатического лица, что можно сделать только через КРО ОГПУ.

Конкретно наша работа должна достичь следующего уровня:

1. Поставить на должную высоту внутреннее осведомление во всех германских дипломатических представительствах, консульствах, предприятиях, конторах, концессиях и т. д., также среди германских корреспондентов. Очень желательна, если это представляется возможным, вербовка корреспондентов, ибо благоприятная для нас информация в иностранной прессе является очень важной. При этом, в первую очередь, надо использовать корреспондентов, проживающих постоянно в России, а затем тех, которые временно сюда приехали. Обращаем Ваше внимание на циркуляр КРО ОГПУ № 4, где метод вербовки сотрудников иномиссий подробно разработан.

2. Поставить точный учет всех прибывающих из-за границы немцев. Наладить связь КРО и административных отделов местных исполкомов и добиться того, чтобы ни один вид на жительство немцам не был выдан без согласования с губотделом ГПУ.

Паспортные правила для иностранцев сейчас разрабатываются и будут вскоре высланы. Необходимо при выдаче и продлении иностранных паспортов строго придерживаться этих правил. При этом надо обратить внимание, чтобы эти паспортные мероприятия проводились гладко, незаметным для самих немцев образом. Особенно необходимо избегать излишних притеснений и придирок, для чего иметь непосредственную личную связь с иностранными отделениями исполкомов. Заключения по таким вопросам должны даваться без задержек. В связи с этим надо поставить на должную высоту контроль передвижения германских граждан, особенно прибывших из-за границы и связанных с немецкими учреждениями. Об отъезде в другой район отдельных подозрительных по шпионажу лиц следует предупреждать КРО (или СОЧ) соответствующего местного отдела.

3. Вести строгий учет и контроль занятых в наших государственных и общественных учреждениях германских подданных и лиц немецкого происхождения. Необходимо применять увольнения при наличии связи между этими гражданами и германскими представительствами или предприятиями, в особенности, если данное лицо по своему положению может дать немцам те или иные интересующие их сведения. Увольнение необходимо всегда проводить под видом сокращения, а никак не под видом увольнения со ссылкой на иностранное происхождение. По этому поводу необходимо руководствоваться циркуляром ОГПУ за № 135192 от 9/1-24 года.

4. Ввести учет и контроль всех видов лиц, имеющих связь с немецкими представительствами, промышленными и коммерческими предприятиями, выявлять характер этих связей и т. д. Русских и немецких подданных, сочувствующих советскому строю, необходимо умелым подходом вербовать и использовать для освещения деятельности немецких граждан, участвующих в вышеприведенных разведывательных организациях.

При этом особое внимание необходимо обратить на учет и контроль оставшихся в России родственников бежавшей за границу белогвардейской эмиграции. Связи их со здешними представительствами и проч. германскими учреждениями, получение через них пособий, посылок, корреспонденций из-за границы, отправка таковых, получение разрешения на въезд в Германию, посланных из Германии и т. д. являются иногда верными признаками связи эмигранта с германской разведкой и сознательного или несознательного ведения разведки в пользу немцев со стороны родственников данного эмигранта.

В тех районах, которые были во время Мировой войны оккупированы немцами или были театрами военных действий, особое внимание обратить на тех германских граждан и связанных с ними лиц, которые остались на этих территориях после ухода немцев, ибо у нас имеются данные о том, что немцы после ухода из оккупированных ими зон оставили многочисленных офицеров-разведчиков, которые ведут работы…

11. Наконец, как уже указано, необходимо усиление связи с местами, руководство их работой. Очередной задачей органов ОГПУ в центре и на местах является усиление работы по немецкому шпионажу и обезвреживание его методами, приведенными нами выше.

Рассылая настоящее циркулярное письмо, КРО ОГПУ предлагает составить подробный доклад о работе по германскому шпионажу за все истекшее время до конца августа месяца 1924 года и прислать таковой в КРО ОГПУ не позже чем к 1 ноябрю 1924 года, включив его в месячный отчет. Ежемесячные доклады на будущее время должны присылаться в общем порядке.

Зам. председателя ОГПУ Г. Ягода

Нач. КРО ОГПУ Артузов

9 июля 1924 года. Гор. Москва

РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 317. Л. 43–44 об.

№ 38

ИЗ ПРОЕКТА ПОЛОЖЕНИЯ ОБ ОСОБОМ ОТДЕЛЕ ГУГБ НКВД СССР

не ранее июля 1934 г.

«1. Задачами Особого отдела являются:

Борьба с изменой родины, шпионажем, попытка диверсии иностранных разведок и к.-р. элементов в укрепленных районах, на военно-оборонительных сооружениях, складах, аппаратах и т. д.; террором и повстанчеством, организуемым иностранными и зарубежными к.-р. центрами.

Предупреждение и пресечение всякого рода деятельности к. — рев. элементов и иностранных разведок в РККА и РККФ;

Недопущение в ряды Красной армии и Флота и изъятие проникших туда кулацких и других классово-враждебных дезорганизаторских элементов».

Структура: 1-е отделение: «а) борьба с изменой родине, шпионажем, диверсиям, вредительствам, агитацией, должностными преступлениями и хищениями в рядах РККА РККФ;

б) выявление недочетов в политико-моральном и материальном состоянии РККА и РККФ и информация командования о вскрытых недочетах;

в) негласная специальная проверка личного состава воздушного флота».

ЦА ФСБ РФ, Ф. 3. Оп. 1. д. 4. Л. 58.

№ 39

ВЫПИСКА ИЗ ДОНЕСЕНИЯ ОСОБОГО ОТДЕЛА ЛВО О ТРОЦКИСТСКИХ ГРУППАХ

16 февраля 1929 г.

После ликвидации в Балтфлоте в мае месяце 1928 г. оппозиционной группы троцкистов, возглавлявшейся краснофлотцами Трофимовым и Выгон[ом] (высланы в административном порядке), оставшиеся во флоте менее активные их единомышленники краснофлотцы Хмель, Елуков и другие некоторый промежуток времени, ничем предосудительным себя не проявляли. Они поддерживали лишь письменную связь с высланными их товарищами.

За последнее же время в СО ЛВО стали поступать сведения, что указанные оставшиеся оппозиционеры начали оживлять свою деятельность и вновь организовали для проведения оппозиционно-троцкистской работы среди краснофлотцев, руководящее ядро в следующем составе: 1) Елуков Александр Андреевич, бывший кандидат ВКП(б), 2) Корольков Георгий Евдокимович, бывший член ВЛКСМ, 3) Копытов Гавриил Сергеевич, бывший член ВЛКСМ, 4) Захаров Иван Дмитриевич, член ВЛКСМ и 5) Звонарев Павел Ефимович, член ВКП(б) — от Ленинградской морской базы и 6) Хмель и 7) Прагер Александр Семенович, член ВКП — от Кронштадской базы.

На Королькова возложена обязанность иметь связь с Москвой, на Захарова — связь с кораблями, базирующимися на Ленинград, и на Елукова — связь с Кронштадтом через Прагера и Хмеля.

Как выяснилось, материалы и руководство по работе головка ядра получает из Москвы через ленинградских оппозиционеров.

Неделю тому назад в Ленинград из Москвы приезжал представитель оппозиции, который на совещании с Елуковым и Корольковым ознакомил их с положением оппозиционной работы и с теми репрессивными мерами, которые применяются в отношении оппозиционеров.

На данном совещании постановлено оппозиционную литературу во флоте распространять только среди членов ВКП(б), притом более надежных. От распространения прокламаций постановили совершенно отказаться. Также указывалось, что каждый оппозиционер должен заняться подготовкой самого себя по материалам, предоставленным периодически высшими инстанциями.

21 января с/г. Елуковым из Кронштадта в Ленинград был вызван Хмель, в беседе с которым он ввел последнего в курс принятых на указанном совещании решений. Елуков, касаясь оппозиционной работы, проводимой на кораблях в Ленинграде, в качестве достижения указал на создание крепкого оппозиционного ядра на линкоре «Пар[ижская] Коммуна», состоящего из указанных выше Захарова и Копытова и Панасиенко Я. Г., бывший член ВКП(б), которые уже ведут работу среди команд.

Не ограничиваясь только установкой связи с оппозиционно-настроенными элементами, находящимися в Балтфлоте, указанная группа принимает меры также связаться с лицами, разделяющими их взгляды, проживающими и в других городах. Так, за несколько дней до отъезда Хмеля в отпуск Прагер обещал дать ему адреса видных оппозиционеров в г. Одессе.

Кроме вышеуказанной активной оппозиционной группы в Балтфлоте, по имеющимся у нас данным, имеется и некоторое количество оппозиционно-настроенных краснофлотцев, остающихся одиночками, т. е. не связанных с основной группой; такими краснофлотцами, например, являются: Ткачев, Стулов, Звездин, Зубарев, Потчиев, Варламов и другие.

26 января с. г. арестованы руководители ядра группировки: Елуков А. А., Корольков Г. Е., Копытов Г. С., Захаров И. Д., Панасиенко Я. Е. и Прагер А. С., причем у таковых при обыске обнаружены оппозиционные листовки и переписка.

В отношении менее активных членов группировки, нами поставлен вопрос перед ПУВАЛТом о досрочной демобилизации беспартийных и соответствующих выводах в отношении членов ВКП(б).

О ходе следствия будем Вас своевременно информировать.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 757. Л. 48–50.

№ 40

ИНСТРУКЦИЯ О ПОРЯДКЕ ВЫЕЗДА ИЗ ПРЕДЕЛОВ СОЮЗА ССР ВОЕННОСЛУЖАЩИХ И ВОЕННООБЯЗАННЫХ РККА

Март 1929 г.

Глава 1

Общие положения

1. Выезд военнослужащих и военнообязанных РККА из пределов Союза ССР разрешается только в порядке, предусмотренном «Положением о въезде и выезде из пределов Союза ССР» (Собр. зак. 1925 г. № 37, ст. 277 и 1929 г. № 48 ст. 427) и настоящей инструкцией.

2. Заграничные паспорта военнослужащим и военнообязанным РККА, в зависимости от цели выезда за границу, выдаются дипломатические, служебные или общегражданские.

3. Все военнослужащие и военнообязанные РККА по прибытии за границу и при убытии из-за границы обязаны регистрироваться в полномочных представительствах или консульствах Союза ССР.

4. Служебные сношения с военнослужащими и военнообязанными РККА, находящимися за границей, производятся только через соответственные органы НКИД Союза ССР.

5. Ношение военнослужащими и военнообязанными РККА вне пределов Союза ССР присвоенной им форменной одежды запрещается за исключением:

а) военные атташе (в том числе военно-морские и военно-воздушные) обязаны быть в форменной одежде на официальных приемах, визитах, торжествах, маневрах, военных сборах, смотрах, учениях;

б) военнослужащие и военнообязанные, командированные заграницу по служебным надобностям, обязаны быть в форменной одежде на официальных приемах, визитах, торжествах пр. в соответствии с указаниями военного атташе или председателя делегации Союза ССР, в состав которой они входят в качестве членов или экспертов.

Примечание: При ношении форменной одежды надлежит сообразоваться с правилами, действующими на сей счет в соответствующем иностранном государстве.

Глава 2

Порядок выезда военнослужащих и военнообязанных, состоящих в рядах РККА

А. Выезд по дипломатическому паспорту

6. Дипломатические паспорта выдаются военнослужащим и военнообязанным, состоящим в рядах РККА при командировании за границу:

а) на должности военных атташе (в том числе военно-морских и военно-воздушных) и их помощников;

б) в качестве военных экспертов по военным, военно-морским и военно-воздушным делам при международных делегациях Союза ССР, по специальному постановлению Коллегии НКИД ССР.

Б. Выезд по служебным паспортам

7. Служебные паспорта выдаются военнослужащим и военнообязанным, состоящим в рядах РККА, командируемым за границу по служебным надобностям.

Командирование за границу указанных лиц может производиться только по представлению начальников центральных управлений НКВМ и с утверждения в каждом отдельном случае народного комиссара по военным и морским делам или его заместителей.

8. Начальники центральных управлений при наличии необходимости совершения служебной командировки за границу входят с мотивированным представлением к наркомвоенмору или его заместителю с разрешением командировки. По получении принципиального согласия народного комиссара или его заместителя на совершение командировки, кандидатура лица, намеченного в командирование за границу, рассматривается специальной комиссией по заграничным командировкам, согласовывается в установленном порядке и представляется председателем комиссии народному комиссару или его заместителю на утверждение.

По утверждении народным комиссаром или его заместителем кандидатуры командируемого Главное управление РККА проводит окончательно оформление командировки через Наркоминдел Союза ССР и местные органы народных комиссариатов внутренних дел союзных республик.

9. Военнослужащие и военнообязанные, находящиеся за границей по служебным надобностям, подчиняются полномочному представителю Союза ССР данной страны в порядке, предусмотренном «положением о Народном комиссариате по иностранным делам» (Собр. зак. 1927 г. № 25, ст. 226).

В. Выезд по общегражданским паспортам

10. Общегражданские паспорта могут быть выдаваемы военнослужащим и военнообязанным, состоящим в рядах РККА, при выезде последних за границу по личным делам.

11. Выезд по личным делам за границу лиц, указанных в статье 10, допускается только с разрешения в каждом отдельном случае Народного комиссариата по военным и морским делам или его заместителей.

12. При необходимости выехать за границу по личным делам военнослужащие и военнообязанные, состоящие в рядах РККА, возбуждают об этом ходатайство по команде, подробно излагая мотивы выезда с приложением соответствующих документов, подтверждающих действительную необходимость выезда.

13. Непосредственный начальник и прямые начальники лица, возбуждающего ходатайство о выезде за границу по личным делам дают свое заключение по мотивам, изложенным в ходатайстве, представляя эти ходатайства по команде в инстанциях, указанные в статье II.

14. О последовавшем разрешении выезда за границу или отказе уведомляется командир части (начальник учреждения или заведения) по месту службы возбудившего ходатайство для извещения последнего.

15. Военнослужащие и военнообязанные, состоящие на службе в РККА получившие разрешение на выезд за границу по личным делам, обращаются в соответствующие местные органы народного комиссариата внутренних дел союзных республик с ходатайством о выдаче им общегражданского заграничного паспорта.

Глава 3

Порядок выезда военнослужащих и военнообязанных, не состоящих в рядах РККА

16. Военнослужащие и военнообязанные, не состоящие в рядах РККА, могут выехать за границу на общих со всеми гражданами основаниях, но при обязательном соблюдении нижеследующих условий:

а) военнообязанные-допризывники должны получить специальное разрешение на выезд от органа местного военного управления, причем при выдаче разрешения тем из них, которым осталось до призыва на действительную военную службу менее года, вопрос согласовывается соответствующими командующими войсками округов (отдельных армий морских сил морей).

б) военнослужащие и военнообязанные рядового состава, состоящие в долгосрочном отпуске или в запасе, специального разрешения от органов местного военного управления не получают, но обязаны выполнить правила воинского учета.

в) военнослужащие и военнообязанные младшего начальства, состоящие в долгосрочном отпуске и в запасе, а также военнослужащие, проходящие действительную военную службу вневойсковым порядком, должны получить специальное разрешение на выезд от соответствующих органов местного военного управления.

г) военнослужащие и военнообязанные среднего, старшего и высшего начальства, состоящие в долгосрочном отпуске и запасе, должны получить специальное разрешение на выезд от соответствующего органа местного военного управления, который в отношении среднего и старшего начальства согласовывает вопрос с командованием военного округа (отдельной армии, морских сил моря), а в отношении высшего — с Главным управлением РККА.

д) военнослужащие, состоящие в переменном составе терчастей, должны получить специальное разрешение на выезд от командования дивизии или равного ей воинского соединения, причем в отношении среднего, старшего и высшего начальства вопрос согласовывается в порядке, указанном в параграфе «г» настоящей статьи.

17. Установленный ст. 16 порядок получения предварительного разрешения на выезд не распространяется на военнослужащих и военнообязанных, не состоящих в рядах РККА:

а) выезжающих за границу по дипломатическим паспортам.

б) занимающих должности в органах в НКИД и НКТорга СССР, перечисленные в особом перечне таких должностей, утвержденном НКИД СССР по согласовании с НКВМ.

Выезд за границу указанных лиц производится в общем порядке, предусмотренном законом «о въезде в пределы Союза ССР и выезда из его пределов» (Собр. зак СССР 1925 г. № 37, ст. 277 и 1928 г. № 55, ст. 490).

Глава 4

Обязанности военнослужащих и военнообязанных, состоящих в рядах РККА, члены семей которых выезжают за границу

18. Военнослужащие и военнообязанные, состоящие в рядах РККА, при выезде кого-либо из членов их семей за границу обязаны об этом сообщить командиру своей части, начальнику учреждения, заведения (с указанием, кто именно из членов семьи убывает за границу, куда и с какими целями).

19. Командиры частей (начальники учреждений и заведений), указанные в статье 18 сведения сообщают в надлежащие органы.

Начальник Главного управления РККА Куйбышев

ЦА ФСБ РФ. Ф. 66. Оп.1. Д. 203. Л. 190–192.

№ 41

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА КРО ОГПУ ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ТОВ. СТАЛИНУ

9 июня 1929 г.

1 января на своей квартире в здании военной школы «Выстрел» тремя выстрелами из револьвера «Парабеллум» убит Я. Слащев. Убийство совершил Колленберг Лазарь Львович, 24 лет, из мещан города Николаева, беспартийный, командир запаса Красной армии. Мотив по объяснению Колленберга — расстрел в 1919 году в Николаеве по приказанию Слащева брата — Григория Львовича, работавшего в подполье в Николаеве.

По данным следствия установлено, что брат — Григорий (Герш) Львович Колленберг, член комсомола, служащий обувной фабрики Николаева, значится в списках расстрелянных 20 ноября 1919 года.

Психиатрическая экспертиза Колленберга установила, что он страдает тяжелым расстройством своей нервной системы и в отношении преступления его надлежит считать невменяемым.

На основании вышеизложенного мы полагаем дело на Колленберга следствием прекратить, освободив его из-под стражи.

Зам. председателя ОГПУ

Ягода

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 7.Д 53. Л. 10.

№ 42

Совершенно секретно

ЗАДАНИЕ РУМЫНСКОЙ РАЗВЕДКИ АГЕНТУ ОГПУ «ВАТСОНУ»

9. VIII.1929 г.

Вопросы для срочного выяснения:

А. Авиация:

Штат одного из указанных Вами авиапарков (точное описание должностей). Имущество авиапарка — точно.

Номера всех аппаратов и моторов эскадрилий и отд. отрядов, в которых Вы имеете резидента.

Программы летного обучения авиачастей (на период 1929 года).

Достать книги: Ланчинский — «Тактика авиации», С. Покровский — «Боевая служба авиации», Вегенер — «Воздушные сообщения», Вегенер — «Аэродромы».

Б. Кавалерия:

Срочно установить, какова 5-я кавалерийская дивизия — чисто кадровая, территориальная или смешанная.

Нет ли у Вас сведений о том, не собираются ли тер. кав. дивизии 11 и 12 уменьшить и превратить в 4-полкового состава. Если есть сведения, то точно — откуда и как таковые сведения Вами получены.

Штаты тер. кав. дивизии.

В. Танки и бронечасти:

Нужны следующие сведения по танкам и бронеавтомобилям:

Название;

Тип шасси (число колес);

Тип мотора, лош. сил и т. п.;

Максимальная скорость по плохим дорогам;

Вес;

Тип кароссери (кузова);

Численность команды;

Имеет ли радио;

Броня;

Вооружение.

Г. Артиллерия:

1. Не произошло ли каких-нибудь изменений в организации арт. тяж полков при стр. корпусах (как, например, IX) и точно собрать свежие сведения об организации таковых в данную минуту.

Просим проверить сведения об отдельных артиллерийских дивизионах в СКВО. Их номера, организация и вооружение.

Очерки истории Российской внешней разведки. Т. 2. 1917–1933 годы. М., 1996. С. 138–139.

№ 43

Сов. секретно

ПОЧТО-ТЕЛЕГРАММА ОБЪЕДИНЕННОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ № 110/00

8 апреля 1930 г., гор. Москва.

«О проверке принимаемых в порядке директ. ГУ РККА № ун/0393100 в РККА командиров запаса»

Всем начальникам особых отделов округов.

Ввиду большого некомплекта начсостава в РККА и невозможности в ближайший период покрыть этот некомплект за счет выпускаемых из военно-учебных заведений молодых командиров, ГУ РККА решил в течении апреля-марта принять в РККА около 1150 человек начсостава запаса.

ОО ОГПУ предлагает ознакомиться с директивой Главного управления РККА за № УН2/03931/СС от 28/03 с.г., принять активное участие в отборе начсостава из запаса, тщательно проверить намеченных кандидатов и проследить, чтобы при приеме была бы обеспечена соответствующая прослойка членов партии (60 %) и командиров из рабочих (30 %).

С особой тщательностью проверять начсостав из бывш. кадровых офицеров и выходцев из дворян и соц. чуждой среды, допуская из этой категории прием только тех лиц, которые являются ценными специалистами и за период своей службы как в РККА, так и в гражданских органах, ничем себя не скомпрометировали.

О ходе отбора сообщите.

Пом. нач. СОУ ОГПУ

Ольский

Пом. нач. ОО ОГПУ

Коган

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 857. Л. 38.

№ 44

ВЫПИСКА ИЗ СВОДКИ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ

12 мая 1930 г.

9 апреля с. г. н-ком ВТУ РККА Синявским, под псевдонимом гр. Микуличева — главного инженера Электротехнического треста, заключен договор с германским гр-ном Генц[ом] Мюллером о постройке последним изобретенного якобы им аппарата «Elektrischer Sender», обладающего способностью без проводов на расстоянии не меньше двухсот метров и выше до 1600 км плавить металлы, зажигать дерево и т. п., со сроком изготовления аппарата в течение 3 месяцев.

Согласно договора, на закупку материалов и постройку аппарата Мюлеру должно быть уплачено 20 000 руб.; 1500 германских марок за предварительные работы; 3000 руб. заработной платы (из расчета 1000 руб. в месяц); 900 марок на содержание его семьи; 1500 руб. заработной платы помощнику Мюллера Фриц[у] Егер[у] (приехавшему с ним из Германии); а также должно быть оплачено содержание семьи последнего в сумме 450 марок и другие расходы, связанные с поездкой Мюллера в Германию за чертежами и материалами.

Кроме того, по договору Мюллеру предоставляется бесплатно помещение для производства работ, необходимое оборудование и три человека чернорабочих.

Начало реализации означенного договора показало следующие результаты:

Мюллер, возвратившись из Германии, рабочих чертежей не привез. Из материалов привез лишь 3,5 кг сплава серебра с радием, 30 шт. фибровых (старых) катушек, 8 шт. эбонитовых трубок, 25 кг кварцита, несколько штук сверл, моток медной проволоки, несколько штук телефонных изоляторов и проч. мелочи, представив счет за означенный материал на сумму 5678 германских марок, тогда как по мнению специалистов, эти материалы стоят всего несколько сот рублей.

В настоящее время Мюллер предъявляет требование о предоставлении ему бесплатной поездки в Германию за кожухом для его аппарата, который якобы им заказан в Висбадене (фирму назвать отказывается). На заказ этого кожуха в СССР Мюллер по каким-то соображениям не соглашается, мотивируя трудностью его изготовления, тогда как по имеющемуся чертежу и личным объяснениям самого Мюллера кожух должен состоять из мягкого котельного 6-мм железа, размером 1,3 метра, который вполне может быть изготовлен на наших заводах.

При уточнении размера кожуха выяснилось следующее: что размер кожуха, указанный на имеющемся чертеже, Мюллер считает неправильным, и по его объяснениям этот чертеж старого типа, и новые расчеты кожуха он автоматически увеличил в 10 раз. Таким образом, длина кожуха получилась вместо 1,3 метра — 13 метров, толщина железа вместо 6 мм — 60 мм и диаметр кожуха вместо 150 мм — 1,5 метра. Причем, по объяснению Мюллера, этот кожух должен весить около 6 тонн, тогда как, по грубым подсчетам специалистов, вес такого кожуха выражается свыше 28 тонн.

Помещение, предоставленное для производства работ в Политехническом институте (Ленинград), Мюллер считает неподходящим и требует предоставления ему помещения совершенно независимо от других помещений с соответствующим оборудованием, что вызовет весьма значительные расходы, так как потребуются специальные станки, подъемный кран, электроподводка постоянного тока напряжением 220 вольт — 200 ампер, химическая лаборатория и проч.

По мнению специалистов, предложенный прибор Мюллер осуществить не сможет, так как таковой теоретически не проработан и сам Мюллер является технически безграмотным человеком.

Все это и целый ряд других действий Мюллера заставляют думать, что он не изобретатель, а ловкий делец, если не аферист. Необходимо проверить серьезность предложения Мюллера, потребовать необходимые гарантии по осуществлению его изобретения или расторгнуть договор.

Врид нач. 3 отд. ОО ОГПУ Гобе

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 863. Л. 283–284.

№ 45

ПОЧТО-ТЕЛЕГРАММА № 192/00 ОБЪЕДИНЕННОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

22 июня 1930 г.

Содержание:

О прекращении заведения особорганами мелочных дел дознаний по воинским преступлениям.

Всем нач. ОО округов

Почто-телеграммой № 214384 от 15 мая 1927 г. ОО ОГПУ предлагало прекратить заведение особорганами мелочных дел, дознаний по воинским преступлениям, которые должны решаться в административном порядке или по линии прокуратуры.

Некоторые особорганы до сих пор продолжают производить дознания по делам обычных воинских преступлений, не требующих предварительной разработки и т. д.

Так, например, по данным Центральной военной прокуратуры в особорганах УВО имелось 58 дел о злоупотреблениях властью военнослужащими, 12 дел о неисполнении приказаний, 18 о кражах.

Особый отдел ОГПУ предлагает прекратить в дальнейшем производство особорганами дознаний по мелким воинским преступлениям (кражи, злоупотребление властью, оскорбление начальника и т. д.), сообщая о выявленных агентурным путем мелких преступлениях командованию или военной прокуратуре, передав ей имеющиеся в производстве дела по указанным преступлениям.

Нач. ОО ОГПУ

Ольский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 312. Л. 98.

№ 46

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ОГПУ В ЦК ВКП(б) (тов. СТАЛИНУ)

18 июля 1930 г.

За 1928/29 год выбыло из строя вследствие аварий, пожаров и др. причин — 431 самолетов, из них уничтожено полностью 164 самолета, т. е. 38 % от общего числа выбывших.

За 9 же месяцев 1929-30 года (до 1 июля с. г.) выбыло из строя 379 самолетов, из них уничтожено полностью — 154 самолета (40 %).

Обращает особое внимание большое число погибших за 1928-29 и 1930 гг. летчиков при катастрофах: в 1928/29 г. — 61 чел.; за 1930 г. (до 15 июля) — 54 чел. (сюда не включены тяжело и легко раненые).

Основными причинами такого громадного количества потерь самолетов и гибели летного состава является в первую очередь:

А) недисциплинированность личного состава Воздушных сил.

Количество аварий самолетов по халатности личного состава за последние годы не только не уменьшилось, но возросло: в 1928/29 гг. — 30,4 %, от общего числа аварий, в 1929/30 г. — 32,5 %.

Б) Неудовлетворительный до сих пор подбор инструкторского состава в школах, как следствие — недостаточно удовлетворительная подготовка молодых летчиков: за 1928/29 гг. и первую половину 1929/30 гг. в школах аварий:

	1928–1929 гг.	1929–1930 гг. (до 1/7)
Инструкторских аварий	24%	27,9 %
Аварий инструкторов совместно с курсантами	20,3 %	19,2 %
Аварий курсантов	55,7 %	52,9 %

т. е. почти половина всех аварий в школах падает на инструкторский состав, летающий или самостоятельно, или совместно с курсантами, причем в 3-й Летной школе (в г. Оренбурге) процент инструкторских аварий доходит до 66,9 % от общего числа аварий в школе^[1348].

В) Неудовлетворительное, в некоторых местах абсолютно недопустимое, состояние до сих пор как общего, так и, особенно, противопожарного оборудования и охраны аэродромов и ангаров, в частности отсутствие на большинстве аэродромов водопроводов.

На протяжении последних лет состояние аэродромов и ангаров неоднократно обследовалось специальными комиссиями с нашими представителями, но процент установленных недочетов, выявляемых комиссиями, весьма незначительный.

Указанное положение с общей и противопожарной охраной создает благоприятные условия для вредительско-диверсионных актов и чрезвычайно затрудняет выявление виновных.

Г) Недостаточная площадь ангаров, вследствие чего ангары загромождены самолетами сверх нормы, а к 1 октября 1930 г. останутся совершенно необеспеченными ангарной площадью 513 самолетов (в учетных единицах).

Д) Наличие до последнего времени в Воздушном флоте значительного количества старых самолетов с пониженными техническими летными качествами.

Вопросы аварий, мер борьбы с ними обсуждались 8/VII-c. г. на специальном заседании с участием командующих и н-ков воздушных сил округов, созванном тов. Ворошиловым, на каковом разработан ряд мероприятий.

Зампред ОГПУ Г. Ягода

Нач. Особотдела ОГПУ Ольский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 16. Л. 492–494.

№ 47

ВЫПИСКА ИЗ ОПЕРАТИВНОЙ СВОДКИ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ

31 июля 1930 г.

На нормальный ход работы инженерного отдела нашего берлинского торгпредства в значительной мере отражаются выезды из Москвы за границу специальных комиссий от разных управлений Военведа, которые непосредственно связывается с иностранными фирмами и самостоятельно размещают наши заказы.

Часто заключенные этими комиссиями сделки являются явно убыточными и нередко через отдельных членов этих комиссий фирмы выявляют степень нашей заинтересованности, что также влияет на повышение цен на заказах.

Так, например:

1. Для размещения заказа у фирм «Юнкерс» и БМВ от Военведа выезжали спецкомиссии, которыми были заключены сделки. При последующих заказах инженерным отделом берлинского торгпредства цены были пересмотрены и снижены, что дало чистой экономии около 2 900 000 марок.

2. В переговорах с инженерным отделом фирма Крупп, чтобы получить дополнительный заказ, заявила, что цена на коленчатые валы повышена не будет. Однако Авиотрест повел переговоры в Москве с представителем Круппа непосредственно, коим была прощупана степень нашей заинтересованности, и в результате на валы цена повышена, что даст на предстоящем заказе убытку около 200 000 марок.

3. Для размещения в прошлом крупного заказа у фирмы «Босфорс» также непосредственно выступила специальная комиссия, которой был вложен аванс несколько сот тысяч марок на таких условиях, что дала возможность фирме в течении более двух лет безвозмездно пользоваться авансом, т. к. заказ вывезти оказалось невозможным.

4. Для закупки несколько сот моторов во Франции у фирмы «Гном и Рон» также выезжала из Москвы специальная комиссия, которая заключила сделку на эти моторы по цене, превышающей действительную стоимость, т. к. те же моторы в гораздо меньшем количестве куплены инженерным отделом берлинского торгпредства у Сименса дешевле, несмотря на то что Сименс уплатил фирме «Гном-Рон» лицензию.

5. С закупкой партии огнестрельных патронов «Манделл» имело место аналогичное явление. Через отдельных лиц выезжавших комиссий фирмы выявили степень нашей заинтересованности и предъявили совершенно неприемлемые условия. Только после перехода всего этого дела в руки инженерного отдела торгпредства последним патроны куплены на выгодных для нас условиях.

6. 20 самолетов у «Дарнье-Валь» куплены помимо инженерного отдела торгпредства на условиях гораздо худших, чем инжотделом у той же фирмы только 2 таких же самолета.

Наряду с этим необходимо отметить ненормальное происхождение заданий, даваемых из Москвы за границу на проработку разных вопросов. Часть заданий мимо уполномоченного наркомвоенмора при Наркомторге непосредственно нашему военному атташе в Берлине, а через некоторое время такое же задание поступает в инженерный отдел торгпредства, что вносит разнобой в работе.

Кроме того, крайне отрицательно на работе инженерного отдела германского торгпредства отражается роль посредника между фирмами и инженерным отделом, которую занимает приглашенный на работу по инициативе Управления вооружения РККА немецкий генерал в отставке Людвиг, который по поручению нашего военного атташе завязывает коммерческие переговоры с фирмами, тем самым мешает работе инж[енерного] отдела и может повести к удорожанию заказов.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 863. Л. 501–502.

№ 48

ПИСЬМО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ОГПУ СССР ВСЕМ ПОЛНОМОЧНЫМ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМ И НАЧАЛЬНИКАМ ОСОБЫХ ОТДЕЛОВ ВОЕННЫХ ОКРУГОВ

12 августа 1930 г.

В настоящий период обостренной классовой борьбы и надвигающейся опасности войны, внутренняя и зарубежная контрреволюция основную ставку делает на проникновение в армию. Это требует от наших органов перегруппировки сил. Мы должны уже сейчас иметь мощный аппарат по борьбе с кулацкой, белогвардейской, бандитско-повстанческой контрреволюцией, иностранным шпионажем и диверсиями, оберегающий Красную армию и вполне приспособленный для военного времени.

Вопрос о слиянии ОО и КРО сверху донизу и создании единого мощного аппарата требует немедленного разрешения.

ПРЕДЛАГАЮ: ПП к 25/VIII — представить свои соображения по этому вопросу с проектом штатов и дислокации. Учитывая, что при районировании необходимо сохранить не только ОО при дивизиях, бригадах и корпусах, но и создать достаточно мощные аппараты ОО-КРО, как в ПП, так и в районах, насыщенных бандитским, белогвардейским и повстанческим элементом, в важных стратегических и промышленных пунктах, особенно в пунктах большого скопления иностранцев.

При представлении соображений и разработке проектов штатов учесть:

1) Что объединение должно быть органическим и преследовать устранение параллелизма, четкое распределение функций.

2) При бригадах, дивизиях и корпусах сохраняются ОО, которые одновременно ведут работу (ОО-КРО) и по району комплектования, если это территориальные части.

3) Аппараты ОО (ОО-КРО) при кадровых и территориальных дивизиях должны быть в организационно-штатном отношении построены таким образом, чтобы при передвижении дивизии аппарат ОО, обслуживающий дивизию, мог быть снятым без ущерба для местной работы, а на месте остался аппарат ОО, беспрерывно работающий.

4) Аппарат слитого ОО должен ориентировочно строиться в ПП ОГПУ из 4 основных групп:

A) информационный по армии;

Б) по технике и снабжению армии;

B) по к.-р. в армии и вне ее (к.-р., направленная на армию и в самой армии, а также белогвардейско-кулацко-повстанческие организации и бандитизм. За СО полностью сохраняются теперешние функции);

Г) по шпионажу в армии и вне ее: в бригадах, дивизиях, опергруппах (секторах) из двух основных — информационной и оперативной.

5) ОО бригад, дивизий и корпусов, расположенные на территории ПП ОГПУ, не имеющего в своем составе ОО военного округа, во всех отношениях подчиняются ПП ОГПУ. По линии же освещения внутриармейской жизни и принятия соответствующих мероприятий — через соответствующие ПП ОГПУ — ОО военного округа.

6) При районировании и создании оперативных секторов (групп), учитывая необходимость наличия единого старшего оперативного начальника, признать желательным назначение начальников ОО по совместительству с должностями начальников оперативных групп (секторов).

ПРИМЕЧАНИЕ: 1) При наличии на данной территории старшего начальника по линии ОГПУ — начальники ОО подчиняются последнему;

2) В районных центрах старшим оперативным начальником является нач. ОО бригады, дивизии или корпуса.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 15. Л. 165.

№ 49

ПОЧТО-ТЕЛЕГРАММА ОБЪЕДИНЕННОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ № 263/00, О ПРЕДСТАВЛЕНИИ МАТЕРИАЛОВ К ЧИСТКЕ ОРГАНОВ ВОЕНСАНСЛУЖБЫ

15 сентября 1930 г.

Всем нач. ОО ОГПУ округов.

Телеграммой № 15506 было предложено приступить к чистке органов военсанслужбы.

Телеграммой № 15690 было предложено выслать материалы по чистке к заседанию Центральной комиссии 26 августа с. г.

Однако материалы представили своевременно ПРИВО, МСЧМ, ККА, ОКДВА, СИБВО, БВО — остальные округа не представили и не дали объяснений.

ОО ЛВО и ОО Балтфлота, несмотря на телефонные напоминания, к заседанию Комиссии материалов не представили, вследствие чего заседание Центральной комиссии было в значительной мере сорвано. Представленные списки ОО Балтфлота после заседания комиссии никуда не годны.

Одновременно по заявлению представителей политотделов округов усматривается пассивное отношение ОО округов к чистке личного состава военно-санитарных органов.

В частности ОО ЛВО, по заявлению представителя политуправления, материалов, по которым было изъять кого-либо из армии, — не представило, несмотря на безобразнейшее состояние мобработы военсанслужбы ЛВО в целом.

Особый отдел ОГПУ предлагает:

1. Всем округам, не представившим материалы, — представить таковые немедленно.

2. ОО ЛВО и ОО Балтфлота представить объяснения причин непредставления материалов, выслав в трехдневный срок.

Нач. Особого отдела ОГПУ

Ольский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 312. Л. 268.

№ 50

ИЗ ПИСЬМА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ОГПУ В. МЕНЖИНСКОГО ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ГПУ УКРАИНЫ В. БАЛИЦКОМУ

Октябрь 1930 г.

… Я не могу предъявлять претензий к какому-нибудь из наших органов, если ему долго не удается раскрыть какую-либо новую организацию; но самое печальное то, что как по линии Донбасса, так и по линии транспорта, а равно и металла, вредительские организации были вскрыты, и следить за тем, как на место арестованных или вычищенных вредителей уселась новая организация — это чуть ли не механическая работа. Присылать на Украину Благонравова, Артузова и Прокофьева для того, чтобы вывести ГПУ УССР из настроения благополучия и заставить его с опозданием на годы заняться наконец уничтожением контрреволюции, обеспечивая в то же время правильный ход предприятий, говорит о крайне ненормальном положении, особенно при теперешнем международном положении, когда темп в нашей работе является одним из главных условий борьбы против интервенции.

Что здесь не случайная ошибка, а неправильная оценка политической ситуации, это видно из того, как было проведено сельскохозяйственное дело.

<…> Неужели же даже вскрытие Вами военной организации не подсказало Вам, что разработка кулака на деревне, руководимого петлюровцами, при хорошем ведении дела приведет Вас к связи с Красной армией. Я не говорю уже о том, что это дело давало Вам в руки возможность открыть кучу перекрасившихся коммунистов, работающих на Польшу и Петлюру. Между тем, даже в Вашем старом докладе, против которого Вы в Москве так горячо выступали при отрицании к. — революционной работы украинских шовинистов, Вы все же считали, что они стремятся использовать легальные возможности и овладеть командными высотами в советских учреждениях.

<…> Для меня совершенно достаточно тех фактов, которые были обнаружены при рассмотрении состояния работ. Как будто органы ГПУ УССР проснулись и стараются наверстать упущенное.

Вся Ваша работа сойдет на нет, если будут применяться те же приемы относительно выясненных вредителей, которые имели место до сих пор, те методы репрессий, которыми до сих пор пробавлялась Украина.

Арестовать группу вредителей, завербовать их и выпустить всех — это настолько неграмотный прием, что у меня рождается сомнение, а у Феликса Эдмундовича оно было бы уверенностью, что в органах ГПУ сидят люди, потакающие вредителям по тем или другим соображениям; или условные приговоры по сельскохозяйственному делу, которые могли получиться только в результате небрежного ведения дела.

По-моему, в настоящее время следует провести отбытие наказаний для всех контрреволюционеров не в украинских домрах, а в Соловках. Об этом прошу переговорить со мной, когда Вы будете в Москве. Если Ваше политическое влияниенедостаточно для проведения этой меры на Украине, то мы соберем подробные данные о репрессии на Украине и поставим в ЦК ВКП(б) вопрос о том, что нет никаких оснований создавать для украинских контрреволюционеров тех привилегий, которыми они пользуются сейчас, например, — отбытие одной трети срока в допровских условиях, когда не исключена возможность руководства контрреволюцией из тюрьмы, в то время как во всем Союзе приговоренные контрреволюционеры не только полностью отбывают весь срок без всяких сокращений и амнистий, но даже после отбывания должны оставаться на Севере в ссылке.

Приветствуя Ваши намерения произвести массовые операции, должен сказать, что меня смущают следующие обстоятельства: 1) отсутствие, не смотря на все наши нажимы, польской работы, хотя бы в тех размерах, как это имеет место в Белоруссии; 2) у меня создается впечатление, что борьба с украинской контрреволюцией разных оттенков до сих пор сводилась к отдельным эффектным делам, а не носит систематического характера, так что и в настоящее время Польша и Румыния не без основания могут рассчитывать на помощь украинских контрреволюционных организаций, как в создании такой обстановки, которая вызовет интервенцию, так и во время самой интервенции.

Приблизительно в конце ноября мы пошлем работников на Украину для проверки того, что и как сделано.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. д. 237. Л. 142–146.

№ 51

ТЕЛЕГРАММА ОГПУ

20 октября 1930 г.

Всем ПП ОГПУ и начособотделов округов

В Самаре в артполку 34 дивизии ОО ПРИВо раскрыл вредительскую группировку, возглавляемую комполка Козловцевым. Почти во всех артполках и артдивизиях РККА старший и высший комсостав укомплектован бывшими офицерами, в том числе и бывшими белыми. В ряде округов имеются разработки антисоветских группировок бывших офицеров в артчастях; несмотря на наши указания, до сего времени по этим делам кроме общих освещаемых агентурой разговоров на антисоветские бытовые темы ничего конкретного не выявляется. Предлагаю: на разработки по артчастям обратить особое внимание, руководящим работникам особого отдела лично просмотреть агентурные материалы, переговорить с осведомителями, агентами. О ходе разработок регулярно в десятидневках информировать ОО ОГПУ. HP 13412, Ягода, Ольский.

Зам. председателя ОГПУ:

Г. Ягода

Начальник СО Оботдела:

Ольский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 15. Л. 409.

№ 52

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ОГПУ В ЦК ВКП(б) (т. СТАЛИНУ) И РВС СССР (т. ВОРОШИЛОВУ)

Апрель 1931 г.

О состоянии ПВО страны ПВО тыла страны

Развитие вооруженных сил в сопредельных и зап. европейских государствах характеризуется значительным ростом бомбардировочной авиации и ее вооружения (включая применение OB), с расчетом использования не только для мощных ударов по войскам, но и по тыловым объектам.

Состояние противовоздушной обороны в настоящее время находится не на надлежащей высоте — как в отношении вооружения и постановки научно-исследовательской работы, так и в отношении организации руководства.

Руководство ПВО

Руководство ПВО страны до сих пор отсутствует. Нет единого руководящего органа по ПВО. НКВМ подходит к вопросам ПВО в основном с точки зрения узких интересов действующей армии, не руководя всем комплексом вопросов обороны страны.

В наркоматах, в особенности в ВСНХ, в руководстве ПВО — хаос, установки местам не даются, система пассивной обороны различных по характеру объектов не выработана, плана ПВО нет.

Точных положений, кто за что отвечает в этом деле — нет.

В РСФСР работа по ПВО тормозится из-за неурегулированности вопросов руководства ПВО (не ясна роль милиции, исполкомов, органов Военведа). Вопрос упирается в отсутствие утвержденного положения об организации ПВО.

План ПВО

План ПВО, составленный штабом и принятый РВС С не выполняется. Намеченные РВС С на 1931-32 гг. формирования частей ПВО в составе РККА отнесены в последующих планах на 1933–1934 гг.

Формирования, намеченные по линии в/охраны ВСНХ и НКПС, не создаются, т. к. план ПВО не утвержден правительством и для этих формирований не выделены кредиты.

Состояние средств ПВО в Союзе

1. Средства активной обороны: истребит. авиация, зенитная артиллерия, специальная зенитные пулеметы недостаточны в количественном и качественном отношении.

Наше зенитное вооружение отстает от Запада на 8-10 лет. Число попаданий у нас и в Америке относится как 3,5:17.

Темпы выработки новых образцов зенитных орудий безобразно медленные: с 1927 г. поставлен вопрос о мелкокалиберной 37-мм зенитной пушке, но до сих пор она имеется только в опытных образцах. Зенитных пушек калибра 105 мм и 120 мм, которые имеются сейчас во Франции и в Англии, даже нет в проекте.

2. Средства пассивной обороны — аэростаты заграждения и лебедки к ним до сих пор УВВС окончательно не выработаны и заказ промышленности не сдан.

Мощные дымовые приборы для маскировки стационарных объектов ВОХИМУ не выработаны, несмотря на неоднократные постановления РВС С.

Состояние ПВО важнейших политических и экономических центров

ЛЕНИНГРАД. Минимальная оперативная потребность в средствах активной ПВО (включая внешнее и внутреннее кольцо обороны) для Ленинграда выражается в 5 эскадрилий, 16 зен. дивизионов, 21 прожекторная рота.

В 1928 г. имелось: 1 эскадрилья, 4 дивизиона, 2 прожекторных роты; в 1931 г. имеется — 5 дивизионов, 2 прожекторные роты, 2 эскадрильи (темп роста медленный).

Готовность ПВО Ленинграда недостаточная: связь работает плохо, позиции не оборудованы, взаимодействие средств ПВО не налажено, служба ВНОС — неудовлетворительна.

МОСКВА. Оперативная потребность — 16 дивизионов и 5–8 эскадрилий. В 1928 г. имелось: 1 зен. дивизион и 1 прожекторная рота; сейчас — 2 дивизиона и 2 прож. роты, на днях намечено 2 эскадрильи.

Готовность ПВО Москвы такая же, как и в Ленинграде.

БАКУ. Оперативная потребность — 5 зен. дивизионов и 5 прожектор, рот, 2 эскадрильи истребителей и 1 эскадр, бомбардировщиков.

В 1928 г. — 1 зен. дивизион и 1 отряд истребителей, сейчас — 3 зенит. дивизиона и 1 эскадрилья.

Чтобы судить об обеспеченности наших пунктов средствами ПВО, необходимо сделать сравнение с ПВО Лондона в 1918 г. при значительно меньших тогдашних средствах нападения. Там имелось: зен. орудий — 286, истребителей — 220, прожекторов — 387, аэростатов заграждения — 30.

Мобготовность

Отмобилизование частей намечено на 3, 7 и более поздние дни мобилизации, тогда как готовность ПВО должна быть с первого дня и ранее, так как готовность авиации противника будет исчисляться не днями, а часами. Кроме того, реальна возможность нападения противника в предмобилизационный период.

Выводы

1. Опасность воздушных нападений на экономические и политические центры и транспорт вполне реальна.

2. Страна к ПВО подготовлена абсолютно недостаточно. Средства, выделяемые для этой цели, недостаточны и технически отсталые.

3. Надлежащего руководства тыла страны со стороны НКВМ нет.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 103. Л. 816–819.

№ 53

Таблица

о количестве арестованных начсостава РККА по округам с ноября 1930 г. по 9 апреля 1931 г.

Округ	Состав Роды войск
	Высш.	Старш.	Средний	Строев.	Штабн.	ВУЗы	Проч.	Бывш. офицер.	Член. и канд. ВКП(б)	ВСЕГО
ПРИВО	4	31	39	27	2	27	18	34	2	74
ДВО	11	57	86	29	11	87	27	129	2	154
МВО	6	31	47	14	6	37	27	67	—	84
БВО	7	34	53	32	27	4	31	37	8	94
УВО	30	136	235	96	55	195	55	277	4	401
СКВО	1	13	41	15	10	7	22	31	3	55
KKA	3	9	20	10	8	4	10	20	2	32
САВО	—	1	3	1	—	1	2	1	—	4
СИБВО	—	8	7	4	2	—	9	7	2	15
Центр. аппар.	87	78	4	5	34	63	67	163	—	169
ИТОГО	149	398	535	233	155	425	268	766	23	1082

Примечание: 1) По УВО сведения даны только на арестованных по делу военной к.-р. организации.

2) От ОКДВА сведения не поступили.

Оперуполномоченный 4 отд. ОО ОГПУ — МОРЯКОВ.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 70. Л. 55.

№ 54

Таблица

о количестве военнослужащих, членов ВКР организации, не арестованных по округам

По состоянию на 9 апреля 1931 г.

Округ	Состав Роды войск
	Высш.	Старш.	Средний	Строев.	Штабн.	ВУЗ.	Проч.	Бывш. Офицер.	ВКП(б)	ВСЕГО
УВО	38	179	37	103	69	53	29	148	4	254
ЛВО	4	10	7	8	3	10	—	16	—	21
Центр. аппар.	51	68	6	5	28	66	26	121	1	125
ИТОГО	93	257	50	116	100	129	55	285	5	400

Примечание: От остальных округов сведений не поступило.

Оперуполномоченный 4 отд. ОО ОГПУ — МОРЯКОВ.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 70. Л. 56.

№ 55

ПРИКАЗ ОГПУ С ОБЪЯВЛЕНИЕМ ПОСТАНОВЛЕНИЯ ПРЕЗИДИУМА ЦИК СССР ОБ ИЗМЕНЕНИИ ПОЛОЖЕНИЯ ОБ ОСОБОМ ОТДЕЛЕ ОГПУ

22 сентября 1931 г.

При сем объявляется выписка из протокола № 17 от 17/IX.31 г. заседания Президиума ЦИК Союза — об изменении Положения об Особом отделе ОГПУ, утвержденного постановлением Президиума ЦИК Союза ССР 2 ноября 1923 г.

Зам. председателя ОГПУ И. Акулов

Выписка из протокола

«Исключить из Положения об Особом отделе п. „д“ § 1, дающий Реввоенсовету право давать Особому отделу задания, и § 3, по которому РВС Союза ССР имеет право контроля над выполнением этих заданий».

Дополнить Положение следующим пунктом: «Особый отдел непосредственно подчинен ОГПУ».

Секретарь ЦИК Союза ССР

А. Енукидзе.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 6. Оп. 1-т. Д. 12. Л. 67.

№ 56

ЦИРКУЛЯР ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ОБ ИЗЪЯТИИ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, ЗАСЫЛАЕМОЙ ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ БЕЛОГВАРДЕЙСКИМИ ОРГАНИЗАЦИЯМИ

20 ноября 1931 г.

Всем нач. ОО ПП ОГПУ и ГПУ Якутской АССР

Копия: нач. ЭКУ ОГПУ, нач. ГУПО ОГПУ и нач. ОПЕРОДА ОГПУ

ОО ОГПУ отмечает, что зарубежные контрреволюционные белогвардейские организации ведут усиленные поиски возможностей большего внедрения на нашу территорию контрреволюционной литературы и, стремясь к охранению этой литературы от изъятия, ищут способы доведения листовок до населения. Так, например, со стороны «Братства русской правды» за последнее время наряду с увеличением рассылки литературы по адресам всевозможных учреждений, организаций, отдельных лиц зафиксирована переброска литературы путем вложения в наши импортные грузы, оклейки грузов листовками, писем — значками и т. п. БРП ставит своей задачей более широкое и систематическое использование торгующих с СССР иностранных фирм для пересылки литературы в импортных грузах.

В связи с этим ОО ОГПУ просит усилить меры, обеспечивающие изъятие контрреволюционной зарубежной литературы, и в частности в случаях обнаружения листовок в импортных грузах. Эти факты документировать (фотоснимки груза с вложенной литературой, акты обнаружения), составляя акты только от имени предприятия или учреждения, получавших груз.

Нач. ОО ОГПУ

ЦА ФСБ РФ. Ф. 6. Оп. 1-т. Д. 73. Л. 24.

№ 57

ИЗ ПИСЬМА ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ОГПУ В ЗАПАДНОЙ ОБЛАСТИ Г. МАТСОНА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ОГПУ В. МЕНЖИНСКОМУ

7 февраля 1932 г.

Уважаемый Вячеслав Рудольфович!

Почему-то за последний год неоднократно возникали разговоры в аппарате ОГПУ, и, как мне известно, этот вопрос обсуждался и после моего назначения, о якобы существующей необходимости организационной перестройки структуры ОО БВО в сторону назначения нач. ОО ПП ОГПУ по Западной области.

До работников ПП ОГПУ по БССР такого рода разговорчики, культивируемые в Москве, доходят и до сегодняшнего дня. Вне зависимости от взгляда руководства, такие разговоры развинчивают и разбалтывают работоспособность аппарата. По-моему, такое изменение или сторонники такого изменения совершенно не имеют продуманного взгляда, а плетутся в хвосте реввоенсоветских настроений, что вне малой степени имело место в прошлом, в виде вербовки сторонников в РВС округа и попытки давить на ОГПУ со стороны товарища Гамарника, и привело не к критическому изучению мероприятий РВС и задач армии в целом, а в своей работе нередко исходили из установок РВС как из непогрешимого, — отсюда отсталость хотя бы по вопросу авиации, грунтового и шоссейного строительства, засоренность командного состава, т. к РВС считал невозможным «терять работников», не говоря уже о весьма сомнительном положении с мобпланом по линии НКПС.

Одна из важнейших задач, которую выдвигает приказ ОГПУ, о слиянии ОО и КРО, заключается в том, чтобы создать мощный чекистский аппарат, который, восприняв оперативные навыки и опыт бывшего КРО, смог бы своевременно парализовать деятельность противника, как на подступах к армии, так и в самой армии, и пресекать попытки к.-р. элементов проникнуть в армию. Эта задача может быть осуществлена только при повседневном изучении противника, как на его, так и на нашей территории, в процессе борьбы с ним. Условия расквартирования частей БВО, где ¾ таковых (9 дивизий из 12, 3 авиабригады из 5, 2 укрепленных района) расположены в непосредственной близости к границе, на территории БССР, а отсюда и большая подверженность проникновению противника в армию, чему особенно способствуют исторические и географические особенности Белоруссии: немецкая и двукратная польская оккупация, балаховщина, савинковщина. Большие польские колонии, многочисленные родственные связи местных жителей со своими родственниками, бежавшими при отступлении поляков в Польшу, в основном служащими сейчас в польармии, полиции и польразведорганах, активность II Отдела ПГШ по созданию диверсионно-повстанческих и шпионских организаций на время войны с установкой проникновения таковых в армию — все это особенно подчеркивает необходимость руководства работой особорганов в аппарате, который в повседневной работе больше сталкивается с противником.

Поскольку в БССР, как указано выше, расположено большинство войск БВО, почти все вопросы, связанные с мобилизацией, военным, оборонным и железнодорожным строительством, а также строительством стратегических шоссейных и грунтовых дорог, разрешаются в ЦК КП(б) и правительственных органах БССР, тем более что вновь формируемые в БВО механизированные, моторизированные и авиационные части разворачиваются на территории БССР.

Вот краткие мои соображения. От сторонника другого организационного построения никаких мотивов, кроме случайного пребывания штаба БВО в Смоленске, не слыхал. Если бы этот вопрос решался в другую сторону, то это означало бы повернуть особистскую работу на старые рельсы, т. е. превратить особорганы в придаток РВС для воинской информации. Других мотивов этим настроениям, кроме кустарного посредстничества в руководстве работой особорганов со стороны ПП Запобласти, оторванного от реальной обстановки той территории, на коей дислоцированы все армейские части БВО, за исключением маленького хвостика и штабного аппарата, — не вижу. Без крокистской работы нет и не может быть работы в армии. Без увязки особистской работы по армии с работой, проводимой нами по охране границы и заграницей, также нет и не может быть эффективных оперативных показателей.

Прошу реализовать мою просьбу и положить конец вредной философии вокруг этого вопроса со стороны отдельных товарищей в аппарате ОГПУ.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 10. Д 229. Л. 84–86.

№ 58

ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ОГПУ по ДКВ

Июль 1932 г.

Основные выводы по итогам развертывания особых органов ОКДВА

1. Отметить, что развертывание особорганов в связи со сложившейся обстановкой на Востоке, проходило не в соответствии с нашими мобразработками.

2. Директивой ОГПУ № 16760 от 2/III — о 80 % развертывании особорганов — не было указано, по какому варианту какие особорганы подлежат развертыванию, — последнее было дано телеграммой № 16829 от 14/III и то только в отношении ОО дивизий.

Кроме того, первоначальной директивой № 16857 на OK ПП ДКВ было возложено комплектование особорганов, расположенных на территории ВСКрая, в исполнение чего OK ПП направило 22 работника из занаряженных для ДКВ. Телеграммой № 16901 вопросы комплектования этой группы особорганов было переложено на ВСК, однако вместо посланных работников ни одной единицы не компенсировали.

3. Сроки развертывания особ[ых] и транспортных органов, указанные ОГПУ, соответственно 1 и 15 апреля, выдержаны не были, в основном в силу несвоевременного прибытия пополнения.

4. Констатировать, что в результате развертывания особистские аппараты имеют в своем составе на 20/VI с.г. свыше 50 % чекзапаса.

5. Прибывший запас в основном имеет удовлетворительную политическую и техническую подготовку, однако в чекистском отношении подготовлен очень слабо. Особо следует подчеркнуть, что запас, шедший на укомплектование особых органов, примерно до 70 % своего состава ничего общего с работой в особорганах в прошлом не имел (территориальный транспорт). Несмотря на директивы ПП ДВК об особом внимании обучения чекистской работе, не все особотделения принимают достаточные меры к чекистскому воспитанию.

6. Благодаря недостаточно внимательному отношению отделов кадров ПП, которые выделяли запас для ОО ОКДВА, — к отбору, — имеют место случаи прибытия запасников больных, непригодных для работы в органах и морально неустойчивых. К настоящему времени отсеяно 15 человек.

На 20 июня количественный некомплект оперативного состава по особорганам ОКДВА 57 человек, из них: ОО див. и бригад, территориально расположенных на ДВК, и ОО двух групп 40 человек и ОО дивизий расположенных ВСК — 17.

7. Состоящий на учете в ПП ДВК чекзапас ни в коем случае не обеспечивает укомплектование органов ОГПУ ДВК при развертывании.

На 25/VI состоит на учете 153 человека.

Из них: особистов… 43

Территориальн… 50

Транспорт… 30

Пограничник… 30

Из них не подлежит мобилизации из руководителей краевых учреждений 59 человек. Работает в милиции — 4; беспартийных, подлежащих снятию согласно циркуляру № 492185 — 37 человек. Остается всего 53 человека, из них часть будет отсеяна по болезни и отсрочке.

8. Для укомплектования спецчастей, как то ОО морсил, авиабригад, не получили ни одного работника из кадров, имеющих опыт в таких частях, а также и запаса для этого специального назначения.

9. В ряде дивизий, в силу недостатков кадрового состава, сидят на полках слабо подготовленные запасники, — имеются случаи, когда в полку сидят по одному человеку.

10. Наличие стойких демобилизационных настроений среди запаса является в основном результатом:

а) что, как заявляют абсолютное большинство запасников OK полномочных представительств: Урала, СВК и др., ПП направляет их в ДВК и ВСК под видом временной работы и даже с определением срока работы (2–3 месяца).

б) отсутствием обмундирования и вооружения, что являлось результатом: с одной стороны — неподготовленность ПП, принимающих запас к освоению его в смысле элементарного удовлетворения указанных потребностей, с другой — не принято нужных мер и со стороны ОГПУ и даче нарядов на обмундирование и вооружение из фондов войсковых полевых частей в порядке одолжения, что ставит органы в зависимость от командования;

в) прибывший запас, оказавшись в стационарном положении и будучи недостаточно обеспечен с бытовой стороны, особенно квартирными условиями, — не имеют возможности перевести семьи.

11. Следует отметить недостаточно внимательный отбор кадрового состава, прибывающих для усиления органов ОГПУ ДВК (значительная часть из них систематически пьет) и имеющих недостаточный оперативный опыт.

12. Особо отметить тяжелое положение с автотранспортом развернутых частей — нет машин: 57, 94, 35, ОО Забгруппы, ОО Пригруппы и ОО 26 дивизии. Никак не решен вопрос с лошадьми, положенными по штату военного времени. Это положение сильно отражается на работе особорганов в настоящее время, не говоря уже о фронтовой обстановке.

13. Считать необходимым:

а) организацию самостоятельных особистских аппаратов для обслуживания частей Колхозного корпуса;

б) единственным разумным решением в вопросе обслуживания желдорбригады является передача особистского и прочего обслуживания в аппарате ДТО с оставлением особистского руководства за ПП и ОКДВА.

14. Существующий порядок комплектования ОО, расположенных на территории ВСК (за исключением ОО Забгруппы) не обеспечивает правильной расстановки сил, ибо оно (комплектование) не ходит в отрыве от оперативного руководства. Согласно распоряжения ОГПУ, оперативное руководство возложено на ОО ОГПУ и ОКДВА, а вопросы укомплектования личным составом и материального обслуживания, в том числе и оперативные суммы, оставлены за ПП.

Отсюда необходимо в срочном порядке этот вопрос разрешить, передав особые отделения войсковых частей в полное подчинение ОО ОКДВА.

15. Положенные по штату взводы при ОО дивизии до сих пор не даны, несмотря на то, что ООрганы не имеют ни вахтеров, ни надзирателей, что чрезвычайно осложняет оперативную деятельность особых органов.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. On. 10. Д 8. Л. 12–15.

№ 59

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА 4-ГО ОТДЕЛЕНИЯ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ОГПУ В. МЕНЖИНСКОМУ

20 июля 1932 г.

Об активизации японской разведки на СССР (по документальным данным за период март-июль 1932 года)

Начиная с февраля-марта с/г. констатируется резкое повышение активности японской разведки против СССР, вызванное: 1) завершением программы захвата основных пунктов Сев. Маньчжурии и непосредственным переходом японцев к подготовке военного плацдарма против СССР и 2) увеличением наших вооруженных сил в ВСК и ДВК.

Мобилизационное развертывание органов японской разведки происходит по всем линиям: по линии генштаба, морштаба, МИД и контрразведки (жандармерия, полиция).

Все указанные ведомства, до сих пор проводившие разведывательную работу на СССР без четкой согласованности между собой, зачастую дублировавшие ее, ныне установили теснейший контакт и стали координировать все агентурные мероприятия, исходя из установки на создание массовой агентуры.

Эта активизация японской разведки характеризуется следующими документально установленными фактами:

По линии Генштаба.

Военный атташе в Москве

1. Новый военный атташе в СССР Кавабэ, прибывший в Москву в конце февраля, в отличие от своих предшественников, которым давались только общие указания по разведывательной работе, получил от Генштаба инструкцию развернуть разведку, исходя из четкой установки на «будущую войну» с СССР в частности, конкретно изучить а) количество авиасил, которые могут быть выставлены во время войны на ДВ; б) стояние Владивостокских фронтов и в) систему мобподготовки. В целях организации систематического контроля над перебросками наших войск на восток из европейской части СССР, Генштаб дал директиву Кавабэ приступить к созданию агентуры в ряде важнейших пунктов европейской части СО, в частности в Свердловске и Самаре.

В порядке реализации вопроса о прикомандировании военных разведчиков в японское консульство в СССР, выдвинутого в варшавском совещании японских военных атташе и уже прошедшего стадию согласования между Генштабом и МИД, Кавабэ ныне занят практическим осуществлением этого нового мероприятия.

Военная разведка со стороны Маньчжурии

2. В связи с максимальным развертыванием разведывательной работы против СССР, проводится реорганизация и развертывание маньчжурской сети органов Генштаба:

а) аппарат военной миссии в Мукдене переведен в Харбин и слит с местной военной миссией, которая ныне руководит всей стратегической разведкой на ДВК, ВСК и Внешнюю Монголию, разграничив зону работы с разведывательными отделами штаба Квантунской армии; Харбинская военная миссия устанавливает контакт с польской военной разведкой в Маньчжурии, от которой получила дислокационные данные, добытые польской маршрутной агентурой, совершившей в апреле с/г. рейс через ДВК;

б) военная резидентура в пограничной, ввиду вхождения этого района в зону военных операций между японскими и антигиринскими войсками, ликвидирована, и ее функции перешли в ведение оперативной разведки штаба Квантунской армии;

в) упразднена также ведущая работу через Благовещенск военная миссия в Сахаляне в связи с водворением там Ма-Чжан-Шаня; функции ее перешли к разведке штаба войск, расквартированных в Цицикаре и готовящихся к выступлению против MA;

г) в Лунцине, находящемся в районе стыка трех границ: советской, корейской и маньчжурской, учреждается новая военная миссия, т. о., для работы на Владивостокско-Посьетский район со стороны Цзяндао;

д) военная миссия на ст. Маньчжурия развертывает агентурную работу на ВСК — об этом свидетельствуют фигурирующие в последних бюллетенях Генштаба данные о дислокации, перебросках и формированиях частей Красной армии в Забайкалье;

е) активизируется разведка в Никольско-Уссурийске и др. пунктах Приморья; в апреле с/г. через Никольск проезжает начальник военной резидентуры в Пограничной, капитан Сакама, и собирает от японской и китайской агентуры сведения о местном гарнизоне; агентура в Никольске систематически поставляет сведения владивостокскому генконсульству, донесения которого всегда помещаются в сводках Генштаба и морштаба;

ж) после ввода частей Квантунской армии в Харбин и перехода аппарата китайской полиции под фактический контроль японцев, японская разведка получила возможность максимально использовать белых и китайцев по линии разведработы в СССР и на Внешнюю Монголию. Это использование проводится через верхушки белофашистских организаций и китайцев, причем низовые звенья этой агентуры не всегда в курсе роли японцев.

Ряд следственных разработок последнего времени (в частности дело Рожкова-Шибанова) вскрывает наличие широкоразветвленной сети белогвардейской агентуры в ДВК, Сибири и пр. районах Советского Союза. Эта агентура была переброшена белофашистскими группами и поддерживала связь через кит. консульство на территории СССР.

Дело Ульяновой-Качкиной, направленной японской разведкой во Внешнюю Монголию и факт получения японцами достоверного дислокационного материала о Монгольской народной армии свидетельствует об интенсивно проводимой, путем использования монголов и белоэмигрантов, разведке на Внешнюю Монголию со стороны японцев.

Военные атташе на Западе и Бл[ижнем] Востоке

3. По линии дальнейшего развития разведывательной работы на СССР со стороны Запада и Ближнего Востока и подготовки разведывательного плацдарма на случай войны, проводятся следующие мероприятия:

а) в Бухаресте учреждается пост военного атташе с временным возложением функций последнего на военного атташе при японской миссии в Варшаве;

б) в мае с.г. в Варшаве было созвано оперативное совещание всех японских военных атташе, ведущих непосредственную разведку на СССР; совещание поднимает вопрос перед Генштабом об учреждении должности помощников атташе в Варшаве и командировании военных чинов в консульство в ДВК и Сибири для разведывательной работы;

в) военные атташе в Польше, Латвии и Германии устанавливают информационный контакт с военными ведомствами этих стран и начинают систематически получать данные о частях Красной армии как в европейской части СССР, так и в Сибири и ДВК; военный атташе в Москве Кавабэ получает от финского и польского военных атташе разведывательные данные о перебросках частей Красной армии на Восток;

г) особенно энергичную работу развертывает военный атташе в Стамбуле, который налаживает обмен сведениями о СССР с французским и итальянскими военными атташе в Стамбуле и с турецким военным ведомством; в апреле с/г. Иимура поднимает перед Генштабом вопрос об увеличении сметы в целях учреждения агентурной сети специально для работы на СССР; в последних донесениях Иимура в адрес Генштаба фигурируют сведения, получаемые непосредственно от связника в Одессе, из Николаева и подробные данные о состоянии наших войск в Закавказье, в частности в Баксинском районе; наряду с этим Иимура, опираясь на свою стамбульскую агентуру устанавливает контроль над советскими пароходами, проходящими через Дарданеллы с военными грузами.

По линии морштаба.

Морской штаб (III сектор) значительно усилил проводимую им параллельно Генштабу разведывательную работу на СССР.

Морская разведка на ДВ

1. В сводках морштаба за последние месяцы стали фигурировать наряду с данными, полученными от МИД и Генштаба, сообщения, получаемые непосредственно от резидентуры во Владивостоке, от капитанов японских коммерческих судов, заходящих во Владивосток, и от нефтяной цессии в Охе на Сев. Сахалине, ведущей разведку специально для морского штаба, а также делаются ссылки на агентурные источники во Владивостоке.

Анализ этих сводок приводит нас к заключению о наличии у морштаба скрытой разведывательной резидентуры во Владивостоке.

Морской атташе в Москве

2.9.VII морштаб срочно сообщил мор. атташе в Москве о решении усилить в связи с политической ситуацией разведработу на СССР и предложил срочно представить ориентировочную смету. Мор. Атташе в своей телеграмме от 10.VII ходатайствует об отпуске ему 5000 иен на сбор сведений о морских силах, авиации и субмаринах на ДВ и на текущую работу по линии органов разведки. Морштаб в счет этой сметы перевел 3000 иен.

Таким образом морской атташе в Москве, деятельность которого до сих пор сводилась в основном к сбору и обработке материалов из легальных информационных источников, ныне переключается на активную агентурную разведку.

Морская разведка заграницей

3. Вся заграничная агентура морштаба мобилизует внимание на работу по линии СССР; в сводках морштаба фигурируют сведения, получаемые из Канады (о закупке пшеницы для ввоза в СССР), из Сингапура (о прохождении советских коммерческих судов на ДВ) и из Италии (о военных заказах).

По линии МИДа

К сбору военных сведений и освещению перебросок частей Красной армии приступили с конца прошлого года и японские дипорганы в СССР, так, например:

Японские консульства

1. Все японские дипорганы в СССР с конца прошлого года приступили к освещению перебросок частей Красной армии на ДВ; наибольшую активность проявляет владивостокское генконсульство, мобилизовавшее все свои агентурные возможности; в донесениях генконсульства содержатся указания на наличие у него японской, корейской и русской агентуры во Владивостоке, Никольск-Уссурийске и других пунктах Приморья.

Зафиксирован ряд попыток со стороны чинов новосибирского консульства пробраться в запрещенные зоны для осмотра воинских площадок, ж/д моста и т. д. (инциденты с Накамурой и Хироватари).

Посольство в Москве

2. Посольство в Москве и консульство в Маньчжурии в контакте с военными наладили сбор сведений о воинских перевозках по Сибирской ж/д. на основе использования всех японцев-транзитников, едущих на Восток или на Запад.

По линии жандармерии и полиции

Значительно усилили свою работу, расположенные в примыкающих к Приморью районах Кореи полицейские и военные разведывательные органы.

В переписке по линии МИД и в сводках Генштаба и морштаба содержаться ссылки на владивостокскую агентуру цуругского жандармского отделения и на информацию корейской жандармерии. Основным объектом последней, пользующейся корейско-агентурной, является Владивостокско-Посьетский район.

Наряду с корейской жандармерией за последнее время стала интенсивно проводить работу на СССР, главным образом по части партпровокации, и корейская полиция.

Пом. нач. IV Отд. ОГПУ Николаев

Оперуполномоченный IV отд. ОО ОГПУ Ким

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 10. Д 92. Л. 1–5.

№ 60

СПЕЦСООБЩЕНИЕ ОГПУ В ЦК ВКП(б) О БЕГСТВЕ ЗА ГРАНИЦУ АВИАТЕХНИКА СТРИЖЕВА

22 февраля 1933 г.

По дополнительным данным дезертирство в Польшу авиатехника 91 а/э Стрижева произошло при следующих обстоятельствах.

21 февраля Стрижев получил приказание подготовить обслуживаемый им самолет И-3, в момент когда летчик на нейтральной полосе получал полетное задание. Стрижев, находясь в кабине самолета, прогрев мотор, потребовал от моториста парашют и положил последний на сиденье в кабине, дал полный газ и поднялся в воздух. Заметив, что за ним идет самолет, Стрижев скрылся в облака, после чего из них вышел, сделав над аэродромом круг и пикирование на группу летного состава, — взял направление к границе. Безрезультатное преследование Стрижева велось врид командира эскадрилии Бронченко и комотряда Фиксон[ом]. При перелете через границу самолет Стрижева был обстрелян нашей и польской погранохраной.

Стрижев, 1910 г. рождения, уроженец приграничной полосы, в частях ВВС РККА с октября 1926 г. Окончил Смоленскую школу младших авиаспециалистов в 1928 г. и ускоренные курсы авиатехников в 1931 году, бывш. член ВЛКСМ, исключен за пьянство в 1932 году. За год имел 8 дисциплинированных взысканий.

Летчик эскадрильи Супрун в феврале м-це с/г. докладывал о необходимости отстранения Стрижева как недобросовестно подготавливающего материальную часть полета. Распоряжением командира эскадрильи 17 февраля Стрижев был отстранен от работы, но старший инженер Качан это приказание не выполнил, оставив Стрижева работать.

Ведется следствие.

Зам. пред. ОГПУ

Ягода

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 762. Л. 26.

№ 61

ШИФРТЕЛЕГРАММА ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ОГПУ Г. ЯГОДЫ ВСЕМ ПОЛНОМОЧНЫМ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМ И НАЧАЛЬНИКАМ ОСОБЫХ ОТДЕЛОВ ОГПУ ВОЕННЫХ ОКРУГОВ

Не позднее 6 марта 1933 г.

Последнее время авиации имел место ряд диверсионных актов и значительно возросшее количество аварий и катастроф. БВО было два случая бегства военнослужащих за кордон на самолетах. Ни один подобный факт не был своевременно вскрыт и предупрежден особорганами. Это является несомненным результатом повышения активности контрреволюционных элементов и ослабления бдительности наших органов. Работа особорганов авиации слаба, циркуляр ОГПУ HP 539/00 большинством ОО не выполнен. Приказываю для организации борьбы контрреволюцией авиачастях выбросите авиагарнизоны опергруппы квалифицированных работников: 1. Проверить сеть, очистив ее негодной агентуры, двойников, усилить вербовки новой, обеспечить постоянное освещение наиболее узких мест. 2. Агентурно проверить первую очередь летный состав приграничных авиагарнизонах, тяжелой авиации, отстранив летной работы сомнительные антисоветские элементы последующей постановкой вопроса увольнении из армии. 3. Реализовать имеющиеся агентурные разработки. 4. Особо проверить войсковую охрану, вольнонаемных, сезонников, гражданское окружение, достаточность противопожарных средств и охрану. Операцию провести соблюдением осторожности, не вызывая излишних толков среди начсостава. О ходе работы регулярно доносить Особому отделу ОГПУ, наиболее важные гарнизоны выслать своих работников.

Зам. пред. ОГПУ

Г. Ягода

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 762. Л. 20.

№ 62

УКАЗАНИЕ ОСОБОГО ОТДЕЛА ОГПУ № 241972

23 октября 1933 г.

Препровождаю для ориентировки копии материалов, переданных правительству, об очковтирательстве, имевшем место в отдельных частях РККА.

В дальнейшем о каждом проверенном и установленном случае обмана вышестоящего командования по вопросам подготовки, жизни и работы частей обязательно сообщайте командованию и политруковдству корпусов и округов, добиваясь принятия ими решительных мер и по служебной, и по партийной линии к прекращению такого обмана.

Вместе с тем о каждом таком случае и о мерах принятых командованием сообщайте ОО ОГПУ.

ПРИЛОЖЕНИЕ: Материал на 22 листах.

Нач. ОО ОПГУ

Гай

Зам. нач. 5 отд. ОО ОГПУ

Кесельман

Примечание: копии материалов не публикуются.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. д. 1498. Л. 15.

№ 63

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ОБ ОЧКОВТИРАТЕЛЬСТВЕ В ЧАСТЯХ РККА

Особым отделом ОГПУ отмечается, что в погоне за лучшими результатами стрелковой и артиллерийской подготовки, в целом ряде частей РККА имели место случаи, когда командование, не считаясь с уровнем подготовки своих подчиненных, проводило мероприятия по очковтирательству.

За период август-сентябрь с.г. только в 15 дивизиях учтено до 100 случаев очковтирательства, которое, как это ныне установлено, в большинстве своем подготавливалось заранее и принимало иногда форму сложной комбинации с участием значительного числа начальствующего и рядового состава.

Из применявшихся способов обмана наиболее распространенными являлись: подмена слабых людей более подготовленными, выдача стрелкам увеличенного против нормы количества патронов, искусственное прокалывание мишеней, неправильная запись результатов и т. д. Например:

В 7-м артиллерийском полку (УВО) перед инспекторскими стрельбами комполка Гуданец созвал совещание командиров батарей, на котором заявил, что штабу дивизона будут заранее даны точные координаты цели, которые для завуалирования штаб будет изменять на 5-10 метров, а комбатарей должны стрелять по координатам, которые они получат нелегально.

В команде снайперов 95 стр. полка32-й стр. дивизии (ПриВО) быв. нач. снайперской команды Панфилов предложил на инспекторских смотрах «… выделить людей, которые, сидя в блиндажах, делали бы пробоины в непораженных мишенях. И действительно, специально проинструктированные показчики комвзвода Толстин и старшина Полипков, сидя в блиндажах, пробивали мишени из наганов…»

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 1498. Л. 16.

№ 64

ИЗ ДОКЛАДА ПОМОЩНИКА НАЧАЛЬНИКА ОСОБОГО ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР И. ДОБРОДИДКОГО ЗАМЕСТИТЕЛЮ НАРКОМА Я. АГРАНОВУ

22 сентября 1934 г.

По Вашему приказанию представляю соображения о работе ОО ГУГБ по обслуживанию РККА.

Напряженность внешнеполитической обстановки и непосредственно возможность возникновения войны требуют от Особого отдела особо четкой и напряженной работы по обеспечению нормального отмобилизования и боеспособности РККА и пресечению работы противника в ее рядах.

На сегодня в состоянии РККА есть ряд серьезнейших недочетов в области ее технического оснащения, снабжения, тактической и боевой подготовки и т. д., снижающих ее боеспособность.

За устранение этих недостатков путем постановки вопросов о них перед командованием РККА и руководящими правительственными инстанциями мы несем непосредственную ответственность.

Кроме того, мы имеем ряд данных, свидетельствующих о наличии в рядах РККА элементов, способных на активные к.-р. действия (д. Вахромеева, Воронкова, Нахаева и ряд других), что представляет серьезную угрозу в условиях сегодняшнего дня.

Выполнение этих задач осложняется особыми условиями агентурно-оперативной деятельности в армейской среде и требует от всех наших аппаратов высокой политической и чекистской квалификации, знание хотя бы основ военного дела, большого такта во взаимоотношениях с военнослужащими, особенно командованием частей.

Во всех этих отношениях наши армейские аппараты сильно хромают.

Мы уже имели с их стороны целый ряд грубейших промахов, имевших самые нежелательные последствия.

Все это обстоятельно требует повседневного бдительного детального и твердого руководства периферийными органами со стороны ОО ГУГБ.

Вместе с тем на ОО ГУГБ ложится огромная по объему и наиболее ответственная и трудная задача чекистского обслуживания центрального аппарата НКО, проработки и постановки перед руководящими инстанциями ряда вопросов огромной важности непосредственного всестороннего обслуживания находящихся в Москве и ее окрестностях важнейших военных объектов всеармейского значения, строительства, аэродромы, авиационные и механизированные части и т. п.

Вся эта работа ложится на 1-е отделение ОО ГУГБ, которое в своем нынешнем виде удовлетворительно выполнить ее не в состоянии.

1-е отделение имеет 37 штабных единиц и 15 единиц для обслуживания крупных военных объектов, т. е. всего 52 единицы.

[…]

Каждая группа ведает разработкой в полном объеме всех специальных вопросов, входящих в компетенцию обслуживаемых его управлений и осуществляет руководство периферией по этим вопросам.

Некомплект в отделении на 10 сентября составляет 7 человек:

2 пом. нач. отделения;

1 оперуполномоченный;

3 уполномоченных;

1 помощник уполномоченных.

За последние 1,5 года проведена значительная работа по освещению и улучшению качества оперативного состава.

Из отделения за это время откомандировано более 50 работников вследствие невозможности по разным причинам их использования в центральном аппарате.

Однако до сих пор оперсостав в большинстве мало соответствует требованиям работы в центральном аппарате как с точки зрения чекистской квалификации, так и по общему развитию и грамотности.

Следует также указать, что большинство работников не имеет элементарных военных познаний. Часть из них (человек 6–7) подлежат безусловной замене.

Подбор в центральный аппарат работников сопряжен с рядом трудностей, основными из которых являются сопротивление местных органов и отсутствие в Москве жилой площади.

Как видно из приведенного выше перечня объектов обслуживания, количественно аппарат 1-го отделения также совершенно недостаточен.

[…]

Ряд объектов, в которых проводятся сугубо секретные работы (бактериологические, химические, взрыввещества и т. п.), являются притягательными центрами для иностранных разведок.

Многие из них легко могут подвергнуться разного рода несчастным случаям или неприятельской диверсии с тяжелыми последствиями для окрестного населения.

Обслуживание же их на сегодняшний день признать достаточно удовлетворительным нельзя.

Следует еще указать на загрузку аппарата 1-го отделения огромной чекистской работой по представлению и проверке л/с РККА, отделаться от которой нет возможности.

Денежные ассигнования, получаемые 1-м отделением ОО на агентурную работу, явно недостаточны — в месяц отделение получает по… — 6500 р. на обслуживание всех объектов, по которым в общей сложности имеется 817 человек агентуры.

Вследствие изложенного представляется совершенно необходимым в ближайшее же время принять радикальные меры к обеспечению нормальной работы ОО ГУГБ по армейской линии.

Считаю необходимым следующие мероприятия:

1) Пересмотреть штат 1-го отделения ОО ГУГБ в сторону его увеличения. В частности, необходимо сформировать особотделение нормального типа при 2 авиабригадах и опергруппы при академиях и крупных институтах.

2) Пополнить 1-е отделение ОО квалифицированными оперативными работниками путем переброски из других частей аппарата ГУГБ и с периферии, обеспечив последних жилой площадью.

[…]

4) Увеличить денежные ассигновения до 12 000 руб. в месяц.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп.1. д. 110. л. 231–239.

№ 65

ВЫПИСКА ИЗ СТЕНОГРАММЫ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА АРЕСТОВАННОГО ЖОЛОНДКОВСКОГО ВЛАДИМИРА ЕФРЕМОВИЧА

12 апреля 1945 г.

ВОПРОС: Вам предъявлено обвинение в том, что вы, будучи полковником белой армии, в годы Гражданской войны в России принимали активное участие в вооруженной борьбе против Советской власти. В 1920 году с остатками разгромленной белой армии Врангеля бежали за границу. Проживая за границей, проводили активную антисоветскую деятельность, состояли членом белогвардейской организации Русский общевоинский союз и возглавляли объединение РОВС марковских артиллеристов. С 1930 года работали резидентом РОВСа в Румынии, занимались переброской в СССР террористов, были связаны с румынской и английской разведками и проводили шпионскую работу против Советского Союза, т. е. в преступлениях предусмотренных ст. ст. 58-4, 58-6 ч. 1, 58-8 и 58–11 УК РСФСР.

Признаете себя виновным в этом?

ОТВЕТ: Виновным себя в предъявленном обвинении признаю полностью. Весть об установлении в России Советской власти я встретил враждебно и, будучи в августе 1918 года освобожден из немецкого плена, я, не задумываясь, твердо решил бороться против Советской власти и добровольно поступил в белую армию Деникина.

Находясь в рядах белой армии, я принимал активное участие в вооруженной борьбе против Советской власти на Северном Кавказе, в боях за г.г. Ставрополь, Минеральные Воды, Георгиевск и Прохладное, затем на Украине и в Крыму. Последнее время я занимал в белой армии должность командира дивизиона артиллерийской бригады и за хорошую боевую службу в начале 1920 года произведен Врангелем и подполковники. После того, когда белая армия к 1 ноября 1920 года была окончательно разгромлена, я с ее остатками бежал за границу.

Проживая в Париже, я, как старший офицер белой армии, вошел в состав созданной генералом Врангелем в 1924 году антисоветской организации Русский общевоинский союз, которая ставила своей целью борьбу за свержение Советской власти путем подготовки вооруженного восстания, иностранной интервенции и совершения террористических актов против руководителей Советского государства.

С первых дней моего пребывания в этой антисоветской организации я возглавлял объединение марковых артиллеристов РОВСа, а с 1930 года работал в качестве резидента РОВС в Румынии.

ВОПРОС: Кем вы были назначены на эту должность?

ОТВЕТ: На должность резидента «РОВС» в Румынии я был назначен генералом белой армии Драгомировым, который руководил в РОВСе разведывательной работой против СССР, а также подготовкой и перебросками террористов.

Зная меня, как активного члена РОВС и вполне надежного человека, Драгомиров предложил мне эту работу, на что я дал свое согласие.

Должен сказать, что, направляя меня в Румынию, Драгомиров поставил передо мной задачу — установить связь с иностранными разведками и с их помощью заниматься переброской на территорию СССР террористов и членов «РОВС» для разведывательной работы против Советского Союза.

ВОПРОС: Какую конкретно антисоветскую деятельность вы проводили, будучи резидентом РОВСа в Румынии?

ОТВЕТ: Прежде всего, я установил связь с румынской разведкой в лице начальника секретной службы Генерального штаба румынской армии Морозова-Штефанеску. Это было вскоре после моего приезда, примерно в сентябре 1930 года.

Тогда же я установил связь с английской разведкой в лице ее представителя в Румынии — белоэмигранта Брюхатова, имевшего кличку «капитан Миллер».

С помощью румынской и английской разведок я организовал работу по переброске в Советский Союз террористов-разведчиков. Мною были переброшены в Советский Союз: в сентябре 1931 года — бывший беженец из СССР баптист Барышников, с заданием создать у себя на родине в Тамбовской области антисоветскую организацию и проводить агитацию против Советской власти;

в августе 1933 года члены организации НТСНП Флоровский и Ирошников с заданием по линии РОВС — связаться на территории СССР с белогвардейской антисоветской организацией Иваницкого;

в 1934 году двух террористов РОВС Дмитриева и Богдановича. Какое конкретно задание они получили, я не знаю.

Мне также неизвестно, как все вышеназванные лица выполняли порученное им задание.

ВОПРОС: Против кого РОВС намечал осуществить террористические акты?

ОТВЕТ: Из личных бесед с начальником югославского отдела РОВС генералом Барбовичем, а также с генералом Драгомировым мне было известно, что РОВС подготавливал совершение террористических актов против Сталина, Кирова, Жданова, однако против кого из намеченных лиц должны были совершить террористические акты переброшенные мною Дмитриев и Богданович, мне не было известно.

ВОПРОС: Какую шпионскую деятельность вы проводили против Советского Союза?

ОТВЕТ: Я был связан с агентом румынской разведки Иваницким, агентами английской разведки Горгопулло-Мерзелинским и Недзельским, от которых получал информацию о Советском Союзе. В частности, от Иваницкого поступали сведения, в которых сообщалось о новых авиационных моторах и типах военных самолетов, принятых на вооружение Красной армии, с приложением чертежей; от Горгопулло я получал шпанские сведения о работе промышленности в г. Николаеве и от Недзельского о работе промышленности Донбасса и Урала.

Все эти сведения я направлял секретным порядком генералу Драгомирову.

ВОПРОС: Вы признаете себя виновным в том, что принимали участие в террористической антисоветской деятельности РОВС и вели шпионскую работу против СССР?

ОТВЕТ: Да, признаю, поскольку я лично перебросил в Советский Союз лиц с заданием совершать террористические акты против руководителей Советского государства и, будучи связан с агентами английской и румынской разведок, занимался сбором шпионских сведений о Советском Союзе. Однако я заявляю, что эту работу я вел лишь до 1935 года.

Допрос окончен в 22 час. 50 минут.

Записано с моих слов правильно, мною прочитано — Жолондовский.

Допросил: нач. отд. следотдела Главного управления контрразведки Смерш

майор Герасимов

ЦА ФСБ РФ. АСД H-18137. Л. 118–121.

Список используемых автором терминов

1. Агентурный метод — совокупность приемов и способов спецслужб по добыванию оперативно-значимой информации и документированию противоправной деятельности путем установления доверительных отношений с ее обладателями.

2. Безопасность РККА — состояние защищенности жизненно-важных интересов армии и флота, позволяющее сохранять их качественные характеристики и обеспечивающие возможность стабильного развития.

3. Боеготовность — состояние войск позволяющее им организованно, в установленные сроки начать боевые действия и успешно решить поставленные задачи.

4. Бонапартизм — Политическое течение стремящееся к стабилизации в обстановке неустойчивого равновесия классов и ликвидации революции во имя, якобы, интересов всего народа путем провозглашения и установления диктатуры популярного, чаще всего военного, вождя.

5. Бывшие люди — представители имущих слоев общества царской России, лишившиеся при советской власти своей привычной социальной ниши.

6. Государственная тайна — защищаемые государством сведения, распространение которых может нанести ущерб безопасности страны.

7. Двуйка — распространенное название отдела польского Генерального штаба, ведавшее разведкой, контрразведкой и политическим розыском.

8. Дело оперативной разработки — форма концентрации материалов оперативно-служебного документирования.

9. Дефензива — совокупность определения органов контрразведки и политического розыска в Польше в 1920-1930-х годах.

10. Допуск к государственной тайне — процедура оформления граждан на допуск к сведениям, составляющим государственную тайну.

11. Контрразведывательная деятельность — совокупность мер специального, организационного и правового характера, посредством которых осуществляется решение задач в области обеспечения внешней безопасности страны.

12. Конфидент (агент, резидент, осведомитель и т. д.) — лицо вступившее в отношения тайного сотрудничества с органами госбезопасности.

13. Конфиденциальное сотрудничество — привлечение органами госбезопасности лиц к оказанию негласного содействия в качестве их агентов для систематического и долговременного выполнения их заданий.

14. Крестьянские настроения — отрицательные изменения в морально-политическом состоянии крестьянской массы красноармейцев, вызванные какими-либо принудительными и репрессивными мерами на селе со стороны партийных и советских властей.

15. Малая гражданская война — антигосударственные вооруженные выступления в отдельных районах страны, имевшие место в первые годы проведения новой экономической политики.

16. Морально-политическое состояние — восприятие и оценка в/служащими общественного и государственного строя, внутренней и внешней политики руководства страны, отношение к высшему политическому и военному руководству, степень доверия своим начальникам и командирам.

17. Мятеж (военный) — вооруженное выступление военной группировки против существующих в стране органов власти в целях изменений во внутренней и внешней политике, общественной жизни.

18. Обеспечение безопасности РККА — процесс реализации комплекса мер политического, правового, экономического, военного и другого характера, предпринимаемых высшими органами государственной власти и управления, а также другими уполномоченными органами для защиты жизненно важных интересов армии и флота.

19. Оперативная разработка — концентрация всего арсенала средств и методов органов госбезопасности для фиксирования информации в процессе выявления и пресечения преступной деятельности.

20. Оперативно-наблюдательное дело — форма концентрации материалов, получаемых в ходе мониторинга настроений и действий того или иного гражданина (либо категории граждан), их реакции на важные события.

21. Офензива — совокупное определение органов разведки в Польше в 1920-1930-х годах.

22. Первая военная пятилетка — план строительства Вооруженных сил СССР на 1926–1931 гг. С учетом сложности его реализации срок окончания многих мероприятий отодвигался. Военный пятилетний план предшествовал созданию первого общегосударственного пятилетнего плана и фактически служил основой для составления последнего.

23. Переворот (военный) — насильственный захват государственной власти представителями вооруженных сил, осуществляемый с ограниченным привлечением войск.

24. Разведывательная деятельность — систематическое применение специальных сил, средств и методов с целью получения информации о замыслах, планах и действиях иностранного государства.

25. Разведывательно-подрывная деятельность — деятельность иностранных спецслужб и иных организаций, заключающаяся в сборе и добывании разносторонней информации о нашей стране, подготовке и осуществлении террористических, диверсионных, разложенческих акций в ущерб ее внешней безопасности.

26. Резидентура — группа сотрудников и агентов иностранных спецслужб, действующая нелегально, либо под прикрытием дипломатических, экономических и иных миссий (организаций).

27. Экспозитура — территориальный (региональный) орган польской разведки, контрразведки и политического розыска.

Использованные источники и литература

Материалы архивов

Центральный оперативный архив Федеральной службы безопасности (ЦА ФСБ РФ)

Фонд 1. Оп. 5–6. Секретное делопроизводство ВЧК.

Фонд 2. Оп. 1-12. Секретное делопроизводство ГПУ — ОГПУ.

Фонд уголовных дел.

Фонд 66. Оп. 1. Приказы и указания ВЧК — ОГПУ.

Фонд оперативных материалов.

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)

Фонд Р-3316. СНК РСФСР.

Фонд Р-5446. ЦИК СССР.

Фонд 374. НРКИ.

Фонд 10035. Архивные уголовные дела.

Фонд 5853. Личные материалы генерала фон Лампе.

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ)

Фонд 17. ЦК РКП(б) — ВКП(б).

Фонд 74. Личный фонд К. Е. Ворошилова.

Фонд 76. Личный фонд Ф. Э. Дзержинского.

Фонд 372. Дальневосточное бюро ЦК РКП(б).

Фонд 558. Личный фонд И. В. Сталина.

Российский государственный военный архив (РГВА)

Фонд 33987. Секретариат председателя РВС СССР.

Фонд 33988. Секретариат заместителя председателя РВС СССР.

Фонд 4. Управление делами РВС СССР.

Фонд 9. Политическое управление РККА.

Центральный архив общественных движений Москвы (ЦАОДМ)

Фонд 3857. Протоколы заседаний комиссий по чистке парторганизаций ОГПУ.

Архив УФСБ РФ по Омской области

Фонд личных дел сотрудников ВЧК — ОГПУ.

Фонд 38. Особые отделы ВЧК — ГПУ.

Архив УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области

Фонд уголовных дел.

Документальные публикации

Антология позднего Троцкого. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2007. — 607 с.

«Антоновщина». Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг. Документы и материалы. — Тамбов, 1994. — 68 с.

Армия и политика. Офицерский корпус в политической истории России. Документы и материалы. Институт «Мирбис». Т. 3, 4. — М., 2004. - 699 с.

Архив новейшей истории России. Серия «Каталоги». Т. 5. Приказы НКВД СССР. 1934–1941 гг. Каталог рассекреченных документов Государственного архива РФ. — Новосибирск, 1999. — 506 с.

Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923–1927 гг. Т. 1–4. - M.: Терра, 1990. Т. 1. - 256 с.; Т. 2. - 256 с.; Т. 3. - 256 с.; Т. 4. - 280 с.

Блюхер В. К. в Китае. 1924–1927 гг.: Новые документы главного военного советника / Сост. А. И. Картунова. — М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2003. — 559 с.

Большевистское руководство: Переписка. 1912–1927. — М.: РОССПЭН, 1996. - 243 с.

Бубнов А. С. О Красной армии. — М.: Воениздат, 1958. — 240 с.

Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. — М.: Госвоениздат, 1925. - 276 с.

Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. — М.: Политиздат, 1989. — 512 с.

В. И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917–1922). — М.: Политиздат, 1987. - 642 с.

ВКП(б) и военное дело: В резолюциях съездов и конференций Всероссийской Коммунистической партии (большевиков). — Л, 1927. — 311 с.

Военная промышленность России в начале XX века (1900–1917). Т. 1. Документы и материалы. — М.: Новый хронограф, 2004. — 830 с.

Савинков Борис на Лубянке: Документы. — М.: РОССПЭН, 2001. — 575 с.

Военные архивы России. Вып. 1. — М, 1993. — 415 с.

Всеармейские совещания политработников. 1918–1940 (резолюции). — М.: Воениздат, 1984. — 335 с.

ВЧК — ГПУ: Документы и материалы / Редактор — составитель Ю. Г. Фельштинский. — M.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995. — 271 с.

Генерал В. С. Михайлов. 1875–1929. Документы к биографии: Очерки по истории военной промышленности. — М.: РОССПЭН, 2007. — 421 с.

Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР. Генеральный комиссар госбезопасности: Сборник документов. — Казань: Криста, 1997. — 534 с.

Год работы. Статьи и материалы. Подольская губернская ЧК — Винница, 1922.— 199 с.

Дальневосточная политика Советской России (1920–1922): Сб. док. — Новосибирск, 1996.

Дзержинский Ф. Э. — председатель ВЧК — ОГПУ: Сб. док. (1917–1926). - M.: ВКШ КГБ, 1977. - 583 с.

Директивы командования фронтов Красной армии (1917–1922): Сб. док. Т. 4. — М.: Воениздат, 1978. — 728 с.

Дьяков Ю. Л., Бушуева Т. С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество 1922–1933 гг.: Неизвестные документы. — М.: Советская Россия, 1992. — 382 с.

Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии. 1917–1921 гг.: Сб. документов. — М.: Политиздат, 1958. — 511 с.

История советской разведки: Сборник документов по истории оперативной деятельности ВЧК — ГПУ. Вып. 2 (1921–1925). — М.: ВШ КГБ СССР, 1960. - 217 с.

Как ломали НЭП: Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928–1929 гг. Т. 1. — М.: РОССПЭН, 2000.

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК Т. 2. 1917–1922. — М.: Издательство политической литературы, 1983. — 606 с.

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1898–1924. Изд. 7. Ч. 1. — М.: Политиздат, 1954.

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК 1924–1930. Изд. 7. Ч. 2. — М.: Политиздат, 1954.

КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. Документы 1917–1968. — М.: Военное изд-во Министерства обороны СССР, 1969. — 471с.

КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. Документы 1917–1981. — М.: Воениздат, 1981. - 622 с.

Красная армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933): Сб. док. — Неаполь, 1996. — 538 с.

Красная книга ВЧК Т. 1, 2. — М.: Политиздат, 1989.

Кронштадт 1921. Документы. — М.: Международный фонд «Демократия», 1997. — 429 с.

Кронштадтский мятеж Сборник статей, воспоминаний и документов / Под ред. Н. Корнатовского. — Л.: Ленинградское областное издательство, 1931. — 264 с.

Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы. В 2-х книгах. Кн. 1. — М.: РОССПЭН, 1999. - 687 с.

Ленин В. И. и ВЧК Сб. док. 1917–1922 гг. — М.: Политиздат, 1987.

Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891–1922. — М.: РОССПЭН, 1999. - 671 с.

Ленин В. И. Полное собрание соч. Т. 51.

Лубянка. Сталин и НКВД — H КГБ — ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946 гг. / Сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов, Н. С. Плотникова. — М.: Материк, 2006. — 636 с.

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений. 1923–1944 гг. — М.: ИСБ РАН, 1997. - 141 с.

Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП (б) 1937 г. // Вопросы истории. 1992. № 2 — 12; 1993. № 5–9; 1994. № 1, 2, 6, 8,1 0; 1995. № 1-12.

Неизвестная Россия. XX век Вып. 3. — М.: Историческое наследие, 1993.-412 с.

О культуре личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева XX съезду КПСС 25 февраля 1956 г. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 128–170.

Обзор по АР «Трест». Т. 1. — Опербиблиотека ФСБ. № 1156.

Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (20 декабря 1917 г. — 20 декабря 1921 г.): 1. Организационная часть. — M., 1921.

«Очистим Россию надолго…». Репрессии против инакомыслящих. Конец 1921 — начало 1923 гг.: Документы. — М.: Материк, 2008.

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления 2–5 ноября 1922 г.: Стенографический отчет. — Харьков, 1922. - 118 с.

Письма И. В. Сталина В. М. Молотову (1925–1936): Сборник документов. — М.: Россия молодая, 1995. — 303 с.

Пограничные войска СССР. 1918–1928 гг.: Сб. документов и материалов. — М.: Наука, 1973. — 927 с.

Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б): Повестки дня заседаний. 1919–1952 гг. Т.1.1919–1929. Каталог. — М.: РОССПЭН, 2006. - 830 с.

Политическая история русской эмиграции. 1920–1940 гг.: Документы и материалы. — М.: Владос, 1999. — 774 с.

Реабилитация: Как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. 1. — М.: Международный фонд «Демократия», 2000. - 502 с.

Реабилитация: Как это было. Сборник документов. Т. 2. — М.: Материк, 2003. — 958 с.

Реабилитация: Как это было. Сборник документов. Середина 80-х — 1991. Т. 3. — М.: Материк, 2004. - 705 с.

Реввоенсовет Республики (1920–1923): Сборник документов. — М.: УРСС, 2000. - 438 с.

Рейхсвер и Красная армия. Документы из военных архивов Германии и России. 1925–1931. — Кобленц (Германия). — 127 с.

Репрессии в Красной армии (30-е годы): Сб. док. — Неаполь, 1996. — 468 с.

Реформы в Красной армии. Документы и материалы. 1923–1928 гг. Кн. 1, 2. — М.: Летний сад, 2006. - 719 с.; 525 с.

РКП (б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы. Документы и материалы 1923 г. — М.: РОССПЭН, 2004. - 457 с.

Российский зарубежный съезд. 1926. Париж Документы и материалы. — М. Русский путь, 2006. — 847 с.

Россия XX век. Как ломали НЭП: Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928–1929 гг. Документы. В 5-ти томах. — М.: Материк, 2000.

Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Т. 1. Так начиналось изгнание 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. — М.: Гея, 1998. — 751 с.

Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Т. 2. Несбывшиеся надежды… 1923 г. — М.: Триада-Х, 2001. — 483 с.

Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Сб. док Т. 3. — М.: Триада-Х, 2001. — 483 с.

Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. У истоков Русского общевоинского союза: Документы и материалы. Т. 4. — М.: РГГУ, 2007. — 978 с.

Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР: 1917–1952. — м.: Госюриздат, 1953. — 340 с.

Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. — М.: Изд. Верховного совета РФ, 1993. — 223 с.

Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке Германией агрессии против СССР. Март — июнь 1941 г. Сб. док. — М.: Мосгорархив, 1995. — 253 с.

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 1–7. — М.: Издательский центр Института российской истории РАН, 2001. — 766 с.

Советская военная контрразведка. Сборник документов. Вып. 2 (1922–1941). — М.: ВКШ КГБ, 1981. - 735с.

Советское военно-промышленное производство. 1918–1926. Т. 2. — М.: Новый хронограф, 2005. — 763 с.

Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ. Документы и материалы. Т. 1 (1918–1922). — М., 1998.

Советское руководство. Переписка. 1928–1941 гг. — М.: РОССПЭН, 1999. - 519 с.

Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. — М.: РОССПЭН, 2001. - 798 с.

Сталин И. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников. Доклад и заключительное слово на Пленуме ЦК ВКП(б) 3–5 марта 1937 г. — М.: Партиздат, 1937. — 47 с.

Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов / Сост. О. В. Хлевнюк, Л. А. Роговая. — М.: АИРО XX, 1995. — 339 с.

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. Т. 1 (май 1927 — ноябрь 1929); Т. 2 (ноябрь 1929 — декабрь 1930). — М.: РОССПЭН, 1999–2000. - 926 с.

Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917–1921 гг. Сб. док. — М.: Международный фонд «Демократия», 1997. — 788 с.

XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б.) — М., Л.: Госиздат, 1926. — 1029 с.

XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б.). Стенографический отчет. — 2-е изд. — М., Л., 1928. — 1416 с.

XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. — М., Л., 1930. — 781 с.

XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 26 января — 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. — М.: Партиздат, 1934.-716 с.

Журналы

Армия. 1992. № 1.

Вестник Архива Президента Российской Федерации // Источник. 1995. № 4.

Вестник Архива Президента Российской Федерации. Красная армия в 1920-е годы. — М., 2007.

Война и революция. 1926. № 8.

Военно-исторический архив. Вып. 2. — М., 1997.

Военно-исторический журнал. 1993. № 10.

Военно-исторический журнал. 2006. № 8.

Вопросы истории. 1994. № 12; 1995. №№ 2, 7.

Исторический архив. Научно-публицистический журнал. 1996. № 4.

Источник. Документы русской истории. 1993, № 0. Приложение к журналу «Родина».

Пограничник. 1984. № 10–12.

Родина. 2007. № 12.

Служба безопасности: Журнал Министерства безопасности России. 1992. № 0.

Исследования и научно-популярные издания

Айрапетов О. Р. Генералы, либералы и предприниматели: Работа на фронт и на революцию (1907–1917). — М.: Три квадрата, 2003. — 255 с.

Академия Генерального штаба. История. — М.: Воениздат, 1987. — 245 с.

Академия ФСБ России. 80 лет. — М.: Изд. Академии ФСБ РФ, 2001. — 268 с.

Алланиязов Т. Красные Каракумы: Очерки истории борьбы с антисоветским повстанческим движением в Туркменистане (март — октябрь 1931 года). — Жезказган — Алма-Ата: OST XXI век, 2006. — 295 с.

Антонов А. Б., Балашов В. Г. Основы обеспечения безопасности. — М.: Институт защиты предпринимателя, 1996. — 141 с.

Баландин Р., Миронов С. «Клубок» вокруг Сталина. Заговоры и борьба за власть в 1930-е годы. — М., 2003. — 381 с.

Безуглый А. Ю. Народы Кавказа и Красная армия. 1918–1945 гг. — М.: Вече, 2007. - 503 с.

Белая гвардия. Альманах. № 8. — М.: Посев, 2005. — 306 с.

Белая книга российских спецслужб. — М.: Обозреватель, 1996. — 272 с.

Берхин И. Б. Военная реформа в СССР (1924–1925). — М.: Военное изд-во Министерства обороны СССР, 1958. — 459 с.

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. — М.: Военное издательство, 1993. — 379 с.

Богданович В. Ю. Теоретические основы анализа проблем национальной безопасности государства в военной сфере. — Киiв: Основа, 2006. - 295 с.

Боева Л. А. Деятельность ВЧК — ОГПУ по формированию лояльности граждан политическому режиму (1921–1924). — М.: Спутник +, 2003. - 135 с.

Божанов В. А. Восхождение к абсолютной власти. Большевики и советское государство в 20-е годы. — Минск: Тесей, 2004. — 270 с.

Бондаренко А. Ю., Ефимов H. Н. Утаенные страницы советской истории. — М.: Кучково поле, 2007. — 399 с.

Бордюгов Г. А. Чрезвычайный век российской истории: Четыре фрагмента. — СПб.: Дм. Буланин, 2004. — 422 с.

Борисова Л. В. Военный коммунизм: Насилие как элемент хозяйственного механизма. — М.: Московский общественный научный фонд, 2001. - 234 с.

Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934): Монография. — М.: Академия федеральной службы безопасности, 2005. — 194 с.

Бурде Джеффри. Советская агентура. Очерки истории СССР в последние годы (1944–1948). — Москва — Нью-Йорк: Современная история, 2006. — 293 с.

Бухгайт Герд. Абвер-щит и меч III Рейха. Немецкая военная разведка 1928–1944 гг. — М.: Яуза, 2003. - 478 с.

Буяков А. М. Органы государственной безопасности Приморья в лицах: 1923–2003 гг. — Владивосток, 2003. — 204 с.

Быстрова И. В. Советский военно-промышленный комплекс: проблемы становления и развития (1930-1980-е годы). — М., 2006. — 698 с.

Васецкий Н. А. Троцкий. Опыт политической биографии. — М.: Республика, 1992. — 351 с.

Велидов А. С. Коммунистическая партия — организатор и руководитель ВЧК — М.: ВКШ КГБ, 1970. - 472 с.

Вешиков П. И. Военное хозяйство — тыл Вооруженных сил России (XVII–XX вв.). - м.: РИО ИВИ МО РФ, 2003. - 457 с.

Викторов Б. А. Без грифа «Секретно»: Записки военного прокурора («Возвращение к правде»). — М.: Юридическая литература, 1990. — 334 с.

Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. — М.: РОССПЭН, 1995. - 399 с.

Военная политология: Учебное пособие. Часть II / Под ред. В. С. Пусько. — М.: Изд. Военного университета, 1996. — 175 с.

Военная политология: Учебное пособие / Под ред. И. С. Даниленко, А. И. Позднякова. — М.: Изд. Военного университета, 1993. — 218 с.

Военные контрразведчики. Особым отделам ВЧК — КГБ 60 лет. — М.: Военное изд. МО СССР, 1978. — 420 с.

Волков С. Трагедия русского офицерства. Офицерский корпус в революции, Гражданской войне и на чужбине. — М.: Центрполиграф, 2002. - 507 с.

Волкова И. Русская армия в русской истории. Армия, власть и общество: военный фактор в политике Российской империи. — М.: Эксмо, 2005. - 637 с.

Восленский М. Номенклатура. — М., 1991.

Галмо М. Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит третьего рейха. 1932–1934. — М.: Центрполиграф, 2007. — 303 с.

Герлиц В. Германский Генеральный штаб. История и структура. 1657–1945. — М.: Центрполиграф, 2005. — 478 с.

Гимпельсон Е. Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. — М.: ИРИ РАН, 2000. - 439 с.

Гимпельсон Е. Г. НЭП Сталина — Ленина. Проблемы и уроки (20-е годы XX в.). — М.: Собрание, 2004. — 303 с.

Гимпельсон Е. Г. Советские управленцы. 20-е годы (Руководящие кадры государственного аппарата СССР). — М.: ИРИ РАН, 2001. — 225 с.

Гимпельсон Е. Г. Становление и эволюция советского государственного аппарата управления. 1917–1930. — М.: ИРИ РАН, 2003. — 225 с.

Гладков Т. Награда за верность — казнь. — М., 2000.

Государственная безопасность России: История и современность. — М: РОССПЭН, 2004. - 815 с.

Гражданская война в России и на русском севере: Проблемы истории и историографии. — Архангельск: СОЛТИ, 1999. — 119 с.

Голдин В. И. Лихолетье. Судьба генерала М. В. Фастыковского: русский офицер, секретный агент, узник НКВД. — Архангельск: СОЛТИ, 2006. - 306 с.

Голдин В. И. Солдаты на чужбине: Русский общевоинский союз, Россия и русское зарубежье в XX–XXI веках. — Архангельск: СОЛТИ, 2006. - 794 с.

Голинков Д. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. — М.: Политиздат, 1980. — 394 с.

Горбунов Е. А. Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке. — М.: Вече, 2002. — 508 с.

Горлов С. А. Совершенно секретно: Москва — Берлин 1920–1923. — М.: ИРИ РАН, 1999. - 361 с.

Гуль Р.Дзержинский. — М., 1992. — 128 с.

Гуль Р. Красные маршалы. Тухачевский, Ворошилов, Блюхер, Котовский. — М.: Молодая гвардия, 1990. — 256 с.

Данилов В. Д. Органы руководства советскими вооруженными силами (1921–1941 гг.). — М.: Институт военной истории МО СССР, 1982. - 380 с.

Дзержинский Феликс Эдмундович. Биография. 2-е изд., доп. — М.: Политиздат, 1983. — 493 с.

Дзержинский Феликс Эдмундович. Биография. — М.: Политиздат, 1986. - 490 с.

Дойчер И. Троцкий. Безоружный пророк. 1921–1929. М.: Центрполиграф, 2006. — 494 с.

Долгополов Ю. Б. Война без линии фронта. — М.: Воениздат 1981. — 200 с.

Долгополов Ю. Б. Правовая основа организации и деятельности органов КГБ в области обеспечения государственной безопасности советских вооруженных сил: Монография. — М.: ВКШ КГБ, 1981. — 252 с.

Дорошенко И. А. Деятельность органов и войск государственной безопасности в период построения фундамента социализма и ликвидации эксплуататорских классов (1921–1932):Учебное пособие. Ч. 2. — М.: Краснознаменный военный институт им. Ф. Э.Дзержинского, 1960. — 291 с.

Емельянов Ю. Троцкий. Мифы и личность. — М., 2003. — 478 с.

Епихин А. Ю., Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики (1921–1928). — М.: Кучково поле, 2007. - 525 с.

Ерашов В. Как молния в ночи. Документальная повесть о С. И. Гусеве. — М.: Политиздат, 1988. — 348 с.

Ершов В. Ф. Российская военно-политическая эмиграция в 1920–1945 гг. — М., 2003. - 147 с.

Идеологическая работа в Вооруженных силах СССР. Историко- теоретический очерк. — М.: Воениздат, 1983. — 344 с.

Из истории спецслужб Бурятии: Материалы научно-практической конференции, посвященной 80-летию ВЧК — ФСБ. — Улан-Удэ: ВСГАКИ, 1997. - 102 с.

Измозик В. С. Глаза и уши режима. Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918–1928 гг. — СПб.: СПбУЭФ, 1995.-164 с.

Ильин И. Мир перед пропастью. Политика, хозяйство и культура в коммунистическом государстве. Ч. I, II. — М.: Русская книга, 2001. — 522 с.

Историография сталинизма: Сб. статей. — М.: РОССПЭН, 2007. — 479 с.

Исторические исследования в России. Тенденции последних лет / Под ред. Г. А. Бордюгова. — М., 1996. — 463 с.

Историческая психология: предмет, структура и методы. — М.: Изд. центр Моск. гум. ун-та, 2004. — 165 с.

Исторические чтения на Лубянке. 1997–2007. — М.: Кучково поле, 2008.

История Москвы: портреты и судьбы. Николай Муралов. — М.: Московский рабочий, 1990. — 237 с.

Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. — М.: РОССПЭН, 2004. — 742 с.

Жилин В. А. Организационное строительство Вооруженных сил: история и современность. — М.: Воентехиздат, 2002. — 583 с.

Захаров В. В. Военные аспекты взаимоотношений СССР и Германии: 1921 — июнь 1941 г. — М.: Изд. Гуманитарной академии МО РФ, 1992. - 235 с.

Звягинцев В. Трибунал для флагманов. — М.: Терра, 2007. — 575 с.

Звягинцев В. Е., Сапсай А. В. Балтийская голгофа, или Как узаконили беззаконие. — СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. — 517 с.

Золотарев В. А. Военная безопасность государства российского. — М.: Кучково поле, 2001. — 480 с.

Зуев M. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша. 1918–1920. Советско-польское вооруженное противостояние 1918–1919 гг. Советско-польская война 1920 г. — М.: ИВИ МО РФ, 2006.-249 с.

Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917–1920 гг. — М.: Наука, 2003. — 277 с.

Какурин H. Е. Военная тайна. — Смоленск, 1921. — 31 с.

Какурин H. Е. Как сражалась революция. Т. 1. — М.: Политиздат, 1990. - 272 с.

Каменев С. С. Записки о гражданской войне и военном строительстве. Избранные статьи. — М.: Воениздат, 1963. — 262 с.

Кантор Ю. Война и мир Михаила Тухачевского. — м.: Время, 2005. — 573 с.

Канчинский О. Госбезопасность изнутри. Национальный и социальный состав. — М.: Эксмо, 2005. — 383 с.

Карницкий Д, Рогинский Г., Строгович М. Уголовный кодекс РСФСР: Практическое пособие для работников юстиции и юридических курсов. — М.: Советское законодательство, 1934. — 177 с.

Кен О. Н. Мобилизационное планирование и политические решения. Конец 1920 — середина 1930-х гг. — СПб.: Изд. Европейского ун-та, 2002. - 470 с.

Кен О. Москва и пакт о ненападении с Польшей (1930–1932). — СПб.: ПИЯФ РАН, 2003. - 129 с.

Киршин Ю. Я. Великая победа: благодаря или вопреки сталинизму? (Уроки для демократической России). — Брянская обл., г. Клинцы, 2006. - 703 с.

Киршин Ю. Я. Лев Троцкий — военный теоретик. — Клинцы: Клинц. гор. тип., 2003. — 335 с.

Ковалев В. Два сталинских наркома. — М., 1995. — 320 с.

Коваленко Б. В., Пирогов А. И., Рыжов О. А. Политическая конфликтология. — М., 2002.

Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. — М.: Наука, 1987. - 439 с.

Ковтун Г. Философия разведки. — Киiв, 2001. — 629 с.

Кокошин А. А. Армия и политика. — М.: Международные отношения, 1995. - 286 с.

Колесов Д. В. Борьба после победы. — М.: Флинта, 2000. — 167 с.

Колесов Д. В. И. В. Сталин: право на власть. — М.: Флинта, 2000. — 323 с.

Колпакиди А., Прохоров Д. Империя ГРУ: Очерки истории российской военной разведки. Кн. 1. — М., 2000. — 446 с.

Коровин В. В. История отечественных органов безопасности: Учебное пособие. — М., 1998. — 253 с.

КПСС и строительство советских Вооруженных сил. 1917–1964. — М.: Воениздат, 1965. — 470 с.

КПСС — организатор защиты социалистического отечества. 2-е изд., доп. — М.: Воениздат, 1977. — 462 с.

Кровавый маршал. Михаил Тухачевский. 1893–1937. — СПб.: Корона Принт, 1997. — 383 с.

Куварзин А. И. Дорогами нескончаемых боев. — Киев, 1982. — 158 с.

Кудрявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. — М.: Наука, 2000. - 365 с.

Кузнецов В. Ночь длинных ножей. — М.: Яуза, 2005. — 318 с.

Купцов А. Г. Странная история оружия. Дезертиры войны и мира. — М., 2003.

Купцов А. Г. Странная история оружия. Артиллерия: маршалы СССР против России — Адольф Гитлер против Германии. — М.: Крафт+, 2003. - 446 с.

Курицын В. М. История государства и права России. 1929–1940 гг. — М.: Международные отношения, 1998. — 231 с.

Лайдинен Э. П., Веригин С. Г. Финская разведка против Советской России. Специальные службы Финляндии и их разведывательная деятельность на Северо-Западе России (1914–1939). — Петрозаводск: Компания РИФ, 2004. - 293 с.

Лазарев М. В. Политическая лояльность (Политологический аспект): Монография. — СПб., 2003. — 220 с.

Леонов С. В. Рождение советской империи. — М., 1997.

Лесков В. Сталин и заговор Тухачевского. — М.: Вече. — 478 с.

Литвинов М. Ю., Седунов А. В. Шпионы и диверсанты. Борьба с прибалтийским шпионажем и националистическими бандформированиями на Северо-Западе России. — Псков, 2005. — 243 с.

Лубянка — 2. Из истории отечественной контрразведки. — М.: Мосгорархив, 2002. — 341 с.

Лурье В. М., Кочик В. Я. ГРУ. Дела и люди. — СПб., 2002.

Маймескулов Л. Н., Рогожин А. И., Сташис В. В. Всеукраинская Чрезвычайная комиссия (1918–1922). — Харьков: Основа, 1990. — 345 с.

Макаревич Э. Политический сыск. — М.: Алгоритм, 2002. — 430 с.

Мартиросян А. Б. Заговор маршалов. Британская разведка против СССР. — М.: Вече, 2003. - 443 с.

Масловский Н. Г. Внутриармейская оппозиция 1928 года. — М., 1991.

Мелия А. Мобилизационная подготовка народного хозяйства СССР (1921–1941): Сборник статей. — М.: Альпина Бизнес Букс, 2004. — 350 с.

Мельтюхов М. Советско-польские войны. — М., 2004. — 669 с.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу. 1939–1941 гг. (Документы, факты, суждения). — М., 2002. - 543 с.

Мильбах В. С. Политические репрессии командно-начальствующего состава (Особая Краснознаменная Дальневосточная армия). — СПб.: Изд. СПбГУ, 2007. — 336 с.

Минаев Г. А., Прохожев А. А. Теория безопасности организации: Учебное пособие. — М.: РАГС, 2004. — 136 с.

Минаков С. Военная элита 20-30-х годов XX века. — М., 2004.

Минаков С. Т. За отворотом маршальской шинели. — Орел, 1999. — 359 с.

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов (Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). — Орел, 2000. - 559 с.

Минаков С. Т. Сталин и его маршал. — М.: Яуза: Эксмо, 2004. — 637 с.

Минаков С. Т. Сталин и заговор генералов. — М.: Эксмо, 2005. — 718 с.

Миронов Г. Е. Заговор, которого не было… Документальная повесть, или Уголовное дело № H-1381/214224 о так называемой «Петроградской боевой организации». — М.: Терра, 2001. — 349 с.

Михалева В., Тархова Н. «Медынское дело» в Красной армии. — University of Toronto, Canada, 2000. — 30 с.

Михеев В. И. Основные направления деятельности органов ГПУ — ОГПУ Центрального Черноземья в 1922–1934 годах. — М.: Спутник, 2003. - 233 с.

Мишанов С. А. Строительство Красной армии и Флота 1921 — июнь 1941 гг.: Анализ западной историографии. — М.: ГА ВС, 1992. — 270 с.

Млечин Л. Иосиф Сталин, его маршалы и генералы. — М.: Центрполиграф, 2004.

Млечин Л. Русская армия между Троцким и Сталиным. — М.: Центрполиграф, 2002. — 494 с.

Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ на защите экономической безопасности государства и в борьбе с терроризмом. — М.: Яуза: Эксмо, 2004. — 445 с.

Мозохин О., Гладков Т. Менжинский. Интеллигент с Лубянки. — М.: Яуза: Эксмо, 2005. — 440 с.

Мозохин О. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). — М.: Кучково поле, 2006. - 480 с.

Молодцыгин М. А. Красная армия. Рождение и становление. 1917–1920 гг. — М., 1997. - 232 с.

Морозов М. Э., Кулагин К. Л. Советский подводный флот 1922–1945 гг. О подводных лодках и подводниках. — М.: Транзиткнига, 2006. — 878с.

Мотов В. НКВД против Абвера. Незримый поединок. — М.: Яуза: Эксмо, 2005. — 284 с.

Мухаев Р. Т. Теория политики. — М.: Юнити, 2005. — 600 с.

На защите безопасности Отечества. Контрразведка Петроградского — Ленинградского военного округа в годы войны и мира (1918–1998). — СПб., 2000.

Мухин М. Ю. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах. — М.: Наука, 2006. - 319 с.

На защите революции. — Киев, 1971.

Назаров О. Г. Сталин и борьба за лидерство в большевистской партии в условиях НЭПа. — М.: ИВИ МО РФ, 2002. - 188 с.

Нарыков Н. В. Политический режим и армия. — М., 1997. — 177 с.

Наумов Л. Борьба в руководстве НКВД в 1936–1938 гг. — М., 2003. — 102 с.

Нежинский Л. Н. В интересах народа или вопреки им? Советская международная политика в 1917–1933 годах. — М., 2004. — 324 с.

Неизвестная Россия. XX век Вып.1. — М.: Историческое наследие, 1992.-348 с.

Некрасов В. Тринадцать «железных» наркомов. История НКВД-МВД от А. И. Рыкова до Н. А. Щелокова. 1917–1982 гг. — М., 1995. — 415 с.

Николаев С. «Маки-мираж». Из истории отечественных спецслужб. — Хабаровск Хабаровское книжн. изд., 2000. — 237 с.

Николаев С. Цена истины. — Южно-Сахалинск, 1999. — 95 с.

НЭП: экономические, политические и социокультурные аспекты. — м.: РОССПЭН, 2006. - 543 с.

Общая теория национальной безопасности: Учебник / Под общей ред. д.э.н., профессора А. А. Пригожина. — М.: РАГС, 2002. — 318 с.

Органы государственной безопасности Приморья: Взгляд в прошлое во имя будущего. Материалы научно-теоретической конференции. — Владивосток, 2003. — 175 с.

Останков В. И. Военная безопасность России в начале XX столетия. — М.: Вече, 2007. - 350 с.

Остряков С. З. Военные чекисты. — М.: Воениздат, 1979. — 362 с.

Очерки истории Российской внешней разведки. Т. 2. 1917–1933 годы. — М.: Международные отношения, 1996. — 270 с.

Очерки истории Российской внешней разведки. Т. 3.1933–1941 гг. — М., 1997. - 495 с.

Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России: власть массы. — М.: РКТ-История, 1997. - 270 с.

Павроз А. В. Группы интересов и лоббизм в политике. — СПб.: Изд. СПбГУ, 2006. - 185 с.

Панчинский А. А., Тумшис М. А. Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК — М.: Современник, 2001. — 366 с.

Партия и армия / Под общ. ред. А. А. Епишева. — М.: Политиздат, 1977.-380 с.

Петров M. Н. ВЧК — ОГПУ: первое десятилетие (на материалах Северо-Запада России). — Новгород: НГУ, 1995. — 162 с.

Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. — М.: РОССПЭН, 2008. - 447 с.

Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935–1939 гг.: Репрессии и обновление. — М.: РИО ВЗФЭИ, 2003. - 172 с.

Писаренко К Н. Тридцатилетняя война в политбюро. 1923–1953 гг. — М.: Вече, 2006.-350 с.

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ (1921–1928). — М.: Х-Хистори, 2003. - 506 с.

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928. — М.: Кучково поле, 2006. - 702 с.

Плеханов А. М. Первый чекист России. — М.: Олма Медиа Групп, 2007.-815 с.

Плотинский Ю. М. Модели социальных процессов: Учебное пособие. 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Логос, 2001. — 294 с.

Политическая история. Россия — СССР — Российская Федерация. Т. 2. — М.: Терра, 1996. - 719 с.

Политический сыск в России: История и современность. — СПб.: Изд. СПб. ун-та экономики, 1997. — 360 с.

Полянский А. И. Ежов. История «железного» наркома. — М., 2003.

Помогайбо А. А. Вырванный меч империи. 1925–1940. — М.: Вече, 2006. - 575 с.

Помогайбо А. Оружие победы и НКВД Советские конструкторы в тисках репрессий. — М.: Вече, 2004. — 394 с.

Портнов В. П. ВЧК 1917–1922 гг. — М.: Юридическая литература, 1987. — 208 с.

Портнов В. П., Славин M. М. Становление правосудия советской России (1917–1922). — М.: Наука, 1990. - 167 с.

Постников Л. А. Краткий очерк истории Высшей школы КГБ СССР или Ф. Э. Дзержинского. — М.: РИО ВКШ, 1990. — 112 с.

Противостояние: Очерки военно-политической конфронтации первой половины XX века. — Научно-исследовательская корпорация «Эпоха», Российская академия естественных наук, Институт военной истории МО РФ, М., 1995. — 425 с.

Прудникова Е., Колпакиди А. Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий. — М.: Олма-пресс, 2006. — 637 с.

Пылев А. И. Басмачество в Средней Азии: Этнополитический срез (Взгляд из XXI века). — Бишкек, 2006. — 223 с.

Расправа. Прокурорские судьбы (Серия «Возвращение к правде». Вып. 4). — М.: Юридическая литература, 1990. — 319 с.

Рассказов Л. П. Деятельность органов государственной безопасности по реализации политики ВКП (б). (Конец 20-х — 1941 г.). — М.: Простор, 2001. - 342 с.

Рассказов Л. П. Карательные органы в процессе формирования и функционирования административно-командной системы в советском государстве (1917–1941). — Уфа: РИО УВШ МВД, 1994. - 465 с.

Рапопорт В. Н., Геллер Ю. А. (Ю. Алексеев) Измена родине. — М.: Стрелец, 1995. — 432 с.

Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. — М.: Политиздат, 1991. — 461 с.

Родин А. М. Оппонент четырех вождей. Политическая, военная и государственная деятельность А. С. Бубнова в 1905–1937 гг. — М.: ИВИ МО РФ, 2003. - 420 с.

Роговин В. З. Партия расстрелянных. — М., 1997.

Роговин В. З.1937. — М., 1996.

Рожков А. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Т.1. — Краснодар: Перспективы образования, 2002. — 205 с.

Рупасов А., Чистиков А. Советско-финляндская граница. 1918–1938 гг. Очерки истории. — СПб.: Европейский дом, 2007. — 221 с.

Рыбалкин H. Н. Философия безопасности. — М.: Олма-пресс, 2002. — 253 с.

Савушкин Р. А. Развитие Советских вооруженных сил и военного искусства в межвоенный период (1921–1941). — М.: ВПА, 1989. — 191 с.

Самошкин В. Антоновской восстание. — М.: Русский мир, 2005. — 359 с.

Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР 1921–1941 гг. — М.: Апро-ХХ, 2001. — 294 с.

Софинов П. Г. Очерки истории ВЧК — М.: Политиздат, 1960. — 248 с.

Сафонов В. Н. Неизвестная тайная война, или Особый отдел ВЧК против 2-го отдела Генштаба Польши // Исторические чтения на Лубянке. — Великий Новгород: НГУ, 1998. — 123 с.

Сафонов В. Н. КРО против Савинкова (по документам агентурной разработки «Синдикат-2» и другим материалам Центрального архива ФСБ РФ). — М.: Академия ФСБ РФ, 1998. - 142 с.

Сенников Б. В. Тамбовское восстание 1918–1921 гг. и раскрестьянивание России 1929–1933 гг. — М.: Посев, 2004. — 176 с.

Сергеев Ф. Тайные операции нацистской разведки. 1933–1945 гг. — М.: Политиздат, 1991. — 415 с.

Серебрянников В. В., Дерюгин Ю. И. Социология Армии. — М., 1996. - 301 с.

Смирнова Т. М. «Бывшие люди» Советской России. Стратегии выживания и пути интеграции. 1917–1936 годы. — М.: Мир истории, 2003. - 296 с.

Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия: Сборник статей. — М.: Наука, 2004. — 230 с.

Соколов А. К. Особое напряжение. Кадры советского Военпрома в конце 1920-х гг. // Социальная история. Ежегодник 2007. — М.: РОССПЭН, 2008. - 367 с.

Соколов Б. Тухачевский. — М.: Молодая гвардия, 2008. — 447 с.

Соколов Б. В. Истребленные маршалы. — Смоленск, 2000.

Соколов Б. В. Тухачевский. Жизнь и смерть «красного маршала». — М., 2003.

Соломон Питер. Советская юстиция при Сталине. — М.: РОССПЭН, 1998. - 463 с.

Социальная история. Ежегодник 2004. — М.: РОССПЭН, 2005. — 464 с.

Соцков Л. Операция «Тарантелла». — М.: Международные отношения, 2001. - 251 с.

Старцевские чтения-2006: Сборник воспоминаний и научных статей. — СПб.: РГПУ, 2007. - 261 с.

Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) 1923–1938 гг. В 3-х т. — М.: РОССПЭН, 2007. - 958 с.

Сухов А. Н. Социальная психология безопасности. — М., 2002.

Такер Роберт. Сталин. История и личность. — М.: Весь мир, 2006. — 862 с.

Теоретические и методологические вопросы исторической психологии. — СПб.: Нестор, 1999. — 66 с.

Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК — ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. — М., 2007. - 287 с.

Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы. — М.: МОНФ, 2000. — 496 с.

Тишков А. В. Первый чекист. — М., 1968.

Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 2. — М., 1925.

Троцкий Л. Как вооружалась революция. Т. 3. Кн. 1, 2. — М.: Высший военный редакционный совет, 1925.

Троцкий Л. Д Преступления Сталина. — М.: Гуманитарная литература, 1994. — 308 с.

Труды института Российской истории. Вып. 4. — М.: Наука, 2004. — 311 с.

Труды Общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 1–4. — М.: Кучково поле, 2006–2008.

Тумшис М. ВЧК Война кланов: Лубянка без ретуши. — М., 2004. — 540 с.

Турло С. С., Залдат И. П. Шпионаж — M.: X-History, 2002. — 408 с.

Тюшкевич С. А. Законы войны: сущность, механизм действия, факторы использования. — М., 2002.

Фролов А. П. КГБ. Контрразведывательное искусство. — М.: Реалии, 2003. - 180 с.

Хацкевич А. Ф. Солдат великих боев. — Минею Наука и техника, 1970. - 480 с.

Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. — М.: РОССПЭН, 1996.

Чекисты: Сборник — М.: Молодая гвардия, 1987. — 414 с.

Черушев Н. С. 1937 год: Элита Красной армии на голгофе. — М., 2003. - 540 с.

Черушев Н. «Невиновных не бывает…»: Чекисты против военных. 1918–1953 гг. — М.: Вече, 2004. - 524 с.

Честь и верность. 70 лет военной контрразведке Тихоокеанского флота. — Владивосток, 2002.

Широкорад А. Б. Гений советской артиллерии. Триумф и трагедия В. Грабина. — М.: ACT, 2003. - 428 с.

Широкорад А. Б. Тевтонский меч и русская броня. Русско-германское военное сотрудничество. — М.: Вече, 2003. — 474 с.

Шишкин В. А. Становление внешней политики послереволюционной России (1917–1930 годы) и капиталистический мир: Очерки истории. — СПб., 2002.

Шошков Е. Н. Репрессированное Остехбюро. — СПб., 1994. — 207 с.

Щетинов Ю. А. Сорванный заговор. — М., 1978.

Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. — М.: Мысль, 1981. — 231 с.

Щит и меч российской государственности. — Саратов: Летопись, 2002. - 342 с.

Яблочкина И. В. Рецидивы Гражданской войны. Антигосударственные вооруженные выступления и повстанческие движения в Советской России. 1921–1925 гг. — М.: Хельга, 2000. — 495 с.

Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920 г. 1914-1918-1920-1987-2004. - M.: Academia, 2005. - 403 с.

Яковлева Е. Польша против СССР. 1939–1950 гг. — М., 2007. — 411 с.

Мемуары

Агабеков Г. С. ЧК за работой. — M.: Отечественные архивы, 1992. — 270 с.

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. — M.: Ин- фодизайн, 1990. — 318 с.

Беседовский Г. На путях к термидору. — М.: Современник, 1997. — 458 с.

Боярчиков А. И. Воспоминания. — М.: ACT, 2003. — 319 с.

Брусилов А. А. Мои воспоминания. — Минск: Харвест, 2003. — 429 с.

Григорьев Г. Повороты судьбы и произвол: Воспоминания 1905–1927 гг. — М.: Частный архив, 2005. — 517 с.

Кривицкий В. Я был агентом Сталина. — М., 1991.

Маршал Тухачевский: Воспоминания друзей и соратников. — М.: Воениздат, 1965. — 247 с.

Мемуарные записки Т. Самсонова. — Личный архив автора.

Особое задание: Воспоминания ветеранов чекистов. — М., 1988. — 286 с.

Пилкин В. К. В белой борьбе на Северо-Западе: Дневник 1918–1920.— М.: Русский путь, 2005. — 639 с.

Русская эмиграция в борьбе с большевизмом. — М.: Центрополиграф, 2005. - 478 с.

Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. — М.: Олма-пресс, 2005. — 700 с.

Троцкий Л. Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии. — М., 1991.

Справочные издания

Военная энциклопедия. Т. 1–8. — М., 1997–2004.

Военно-энциклопедический словарь. — М., 2007.

Военный энциклопедический словарь. — М., 1983.

Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. — М., 1983.

Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской революции. Автобиографии и биографии: Энциклопедический словарь. — М., 1989.

Залесский К. А. Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь. — М., 2000.

Калпакиди А. И., Серяков М. Л. Щит и меч. Руководители органов государственной безопасности Московской Руси, Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации: Энциклопедический справочник. — М.: Олма-пресс, 2002. — 735 с.

Кто руководил НКВД. 1934–1941 гг. Звенья: Справочник. — М., 1999. - 503 с.

Лубянка. ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1960 гг.: Справочник. — М., 1997.

Лубянка. Органы ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1991: Справочник. — М.: Международный фонд «Демократия», 2003. - 766 с.

Народное хозяйство Союза ССР в цифрах: Статистический справочник ЦСУ. — М., 1925.

Политология: лексикон. — М.: РОССПЭН, 2007. — 797 с.

Разведка и контрразведка в лицах: Энциклопедический словарь российских спецслужб. — М.: Русский мир, 2002.

ФСБ России. Правовое регулирование деятельности Федеральной службы безопасности по обеспечению национальной безопасности Российской Федерации: Научно-практический комментарий. — М., 2006.

Центральный комитет: КПСС, ВКП(б), РКП(б), РСДРП(б). 1917–1991 гг.: Историко-биографический справочник. — М.: Парад, 2005. - 495 с.

Энциклопедия секретных служб России. — М.: ACT, 2003. — 800 с.

Диссертации и авторефераты

Волкова И. В. Армия, власть и общество: военный фактор в политике Российской империи: Автореф. дис. … д-ра ист. н. — М., 2006.

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления в СССР (1921–1928): Дис. … д-ра ист. н. — М., 1971.

Кантор Ю. З. Военно-политические отношения Советской России и Германии. 1921–1939 гг.: Автореф. дис. … д-ра ист. н. — СПб., 2007.

Майданов И. И. Органы госбезопасности в 20-х годах: на материалах БССР: Дис. … д-ра ист. н. — М., 1994.

Нармин О. Н. Репрессии против командного, политического и начальствующего состава Красной армии в 1937–1941 гг.: интриги, масштаб и последствия: Дис. … канд. ист. н. — М., 1993.

Петров M. Н. Формирование и деятельность органов ВЧК — ОГПУ. 1917 — середина 1920-х гг. (на материалах Северо-Запада России): Автореф. дис. … д-ра ист. н. — СПб., 1995.

Сувениров О. Ф. Политическое воспитание Красной армии и Флота при переходе на мирное положение и проведении военной реформы (1921–1928): Дис. … д-ра ист. н. — М.: ИВИ МО СССР, 1977.

Тархова Н. С. Красная армия и коллективизация советской деревни. 1928–1933 гг.: Автореф. дис. … д-ра ист. н. — Саратов, 2006.

Издания на иностранных языках

З apxiвiв ВУЧК ГПУ НКВД КГБ. 1 (18), 2002. — Киiв, 2002. - 381 с.

Peplonski Andrzej / Wywiad polski na zsrr/ 1921–1939 / Warszawa, 1996.

Шаповал Ю., Пристайко В., Золотарьов. ЧК — ГПУ — НКВД в Украли: особи факта документа. — Киiв: Абрис, 1997. — 605 с.

Judd Alan. The Quest for С. Sir misfired Cumming and the Founding of the British Secret Service. London, 2000.

Spence Richard. Trust no one. Los Angeles, 2002. — 527 p.

Примечания

1

XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1930, с. 286.

(обратно)

2

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928 гг. М., 2006. С. 23.

(обратно)

3

Процесс по делу финской резидентуры // Ленинградская правда. 1924, 1, 3 июня; 1925, 31 марта; 1926, 7 января.

(обратно)

4

«Очистим Россию надолго…»: Репрессии против инакомыслящих. Конец 1921 — начало 1923 г. Документы. М., 2008.

(обратно)

5

ВЧК — ГПУ. Документы и материалы. М., 1995. С. 22–23.

(обратно)

6

«Красная книга ВЧК». T. 1, 2. М., 1920–1922.

(обратно)

7

ВЧК — ГПУ. Документы и материалы. С. 136.

(обратно)

8

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 222. Доклад ВУЧК о работе за январь — декабрь 1921 года.

(обратно)

9

Какурин H. Е. Военная тайна. Смоленск, 1921.

(обратно)

10

Кронштадтский мятеж. Сб. статей, воспоминаний и документов. Л., 1931.

(обратно)

11

Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (организационная часть). М., 1921.

(обратно)

12

Лацис (Судрабс). Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921.

(обратно)

13

См.: Зданович А. А. Отечественная контрразведка. 1914–1920 гг. Организационное строительство. М., 2004.

(обратно)

14

Цитируется по изданию: С. С. Турло и И. П. Залдат. Шпионаж. М., 2002. С. 293.

(обратно)

15

Артузов А. Лекции по истории ВЧК — ОГПУ. М., 1928.

(обратно)

16

ВКП(б) и военное дело. В резолюциях съездов и конференций Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Л., 1927.

(обратно)

17

Там же. С. 181.

(обратно)

18

Троцкий Л. Как вооружалась революция. Т. 1–3. М., 1925; Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. М., 1925; Геронимус А. Партия и Красная армия. Исторический очерк. М., Л., 1928; его же: Политика ВКП(б) в строительстве Вооруженных сил пролетарского государства. Л., 1930.

(обратно)

19

XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1930. С. 286.

(обратно)

20

Подрывная работа иностранных разведок. Сборник. M., 1937; Заковский Л. Шпионов, диверсантов и вредителей уничтожим до конца. М., 1937; Он же: О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры. М., 1937; Колесников В. Шпионский интернационал (троцкисты на службе фашистских разведок). М., 1937; Вышинский А. Я. Подрывная работа разведок капиталистических стран и их троцкистско-бухаринской агентуры. M., 1938; Двадцать четыре года ВЧК — ОГПУ — НКВД. M., 1941 и др.

(обратно)

21

Сталин И. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников. Доклад и заключительное слово на пленуме ЦК ВКП(б) 3–5 марта 1937 г. М., 1937.

(обратно)

22

Антология позднего Троцкого. М., 2007.

(обратно)

23

Ильин И. А. Собрание сочинений. Части I и II. Мир перед пропастью. М., 2001. С. 192–210.

(обратно)

24

См., например: Букар Р. За кулисами английской разведки. М., 1935; Джонстон Т. Разведка и контрразведка. М., 1936; Ньюмен Б. Английский шпионаж в Германии. М., 1938; Акаси Г. Записки японского разведчика. М., 1939; Астон Д. Британская контрразведка в мировой войне. М., 1939; Веспо А. Тайный агент Японии. М., 1939; Ронге М. Разведка и контрразведка. М., 1939; Грево И. Тайны германского главного штаба. М., 1941; Рисс К. Тотальный шпионаж. М., 1945; Сайера и Канн. Тайная война против Советского Союза. М., 1947 и др.

(обратно)

25

Японская разведка. М., 1940; Леоненко А. Германская разведка. М., 1941; Финская разведка. М., 1941; Мосолов Ф. Курс лекций по истории ВЧК — ОГПУ — НКВД. М., 1949; Гордон А. Германская разведка. 1918–1945. М., 1948.

(обратно)

26

Тодорский А. Маршал Тухачевский. М., 1963; Никулин Л. Тухачевский. М., 1964; Пролетарский маршал // Вопросы истории КПСС, 1964, № 11; Севостьянов В., Егоров Р. Командарм первого ранга. М., 1966; Попов А. Труд, талант, доблесть. M., 1972; Иванов В. Маршал M. H. Тухачевский. М., 1985 и др.

(обратно)

27

Доклад H. С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Документы // Культура и власть от Сталина до Горбачева. M., 2002. С. 51–119.

(обратно)

28

См.: Чекисты. Сборник очерков. Л., 1967; Чекисты Башкирии. Уфа, 1967; Тишков А. Первый чекист. M., 1968; Незримого фронта солдаты. Тула, 1971; Чекисты. Сборник статей и воспоминаний. М., 1972; Поклялись мы в верности Отчизне: Документы, очерки, воспоминания и статьи о калининских чекистах. М., 1983; Васильев И., Корнилов Ю., Наумов Г. Из истории органов госбезопасности Урала. М., 1982; Покушение на ГОЭЛРО. M, 1983; Диверсия под флагом помощи. М., 1985; О Вячеславе Менжинском: Воспоминания, очерки, статьи. М., 1985; Чекисты Карелии: Статьи, очерки, рассказы. Петрозаводск, 1986 и др.

(обратно)

29

Военные контрразведчики. М., 1978; Остряков С. Военные чекисты. M., 1979; Долгополов Ю. Б. Война без линии фронта. M., 1981; Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн.1, 2. Изд. 3-е, дополненное. М., 1980.

(обратно)

30

Долгополов Ю. Б. Война без линии фронта. М., 1981. С. 5.

(обратно)

31

Борис Савинков перед Верховной коллегией Верховного суда СССР. M., 1924; Савинков Б. Последние статьи и письма. M., 1926; Белогвардейский террор против СССР. M., 1928; Правда. 1925, 13 мая.

(обратно)

32

Аринов Р., Милештейн H. Из истории органов госбезопасности Узбекистана. Ташкент, 1967; Вялков Л. И. Борьба приморских чекистов с врагами Советской власти в 1922–1928 годах. Владивосток, 1972; Аниян H. А. Органы государственной безопасности Советской Армении в период строительства социализма (1920–1934). Ереван, 1980; Васильев И. И., Корнилов Ю. И., Наумов Г. К. Из истории органов госбезопасности Урала. Ч. 1. М., 1982 и др.

(обратно)

33

Дорошенко И. А. История органов государственной безопасности. Ч. II (1921–1925). М., 1959; Венедиктов В. H. Очерки по истории особых отделов ВЧК — ОГПУ (1918–1925 гг.). M., 1960; Велидов А. С. Коммунистическая партия — организатор и руководитель ВЧК (1917–1922). М., 1967; Клеандрова В. М. Правовое положение ВЧК — ОГПУ (1917–1924). M., 1982 и др.

(обратно)

34

Дорошенко И. А. Указ. соч. С. 4.

(обратно)

35

История советских органов государственной безопасности: Учебное пособие. М., 1967.

(обратно)

36

История советских органов государственной безопасности: Учебник. М., 1977.

(обратно)

37

Губернаторов Н. В. Смерш против Буссарда (Репортаж из архива тайной войны). М., 2005. С. 12–14.

(обратно)

38

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления (1921–1928). Дисс…. докт. ист. наук М., 1971; Сувениров О. Ф. Политическое воспитание Красной армии и Флота при переходе на мирное положение и проведении военной реформы (1921–1928) Дисс… докт. ист. наук М., 1977; Партийно-политическая работа в Вооруженных силах СССР. 1918–1973. Исторический очерк М., 1974; Идеологическая работа в Вооруженных силах СССР. Историко-теоретический очерк М., 1983 и др.

(обратно)

39

Феликс Эдмундович Дзержинский. Биография. М., 1986.

(обратно)

40

См. публикации в журнале «Известия ЦК КПСС» за 1987–1991 гг.

(обратно)

41

Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продолжается. М., 1987. С. 14.

(обратно)

42

Маслов Д. В. Историографические и методологические основы исследования состояния советской системы. Сергиев Посад, 2004. С. 42.

(обратно)

43

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993; Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия: Политический портрет И. В. Сталина. В 2-х кн. M., 1983; Измозик В. С. Глаза и уши режима: Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918–1928 гг. СПб., 1995; Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922. Казань, 1995; Рассказов Л. П. Карательные органы в процессе формирования и функционирования административно-командной системы в Советском государстве (1917–1941). Уфа, 1994; Реабилитация: Политические процессы 30-50-х гг. М., 1991 и др.

(обратно)

44

Агабеков Г. С. ЧК за работой. М., 1992; Он же: Секретный террор: Записки разведчика. М., 1996; Кривицкий В. Г. «Я был агентом Сталина»: Записки советского разведчика. М., 1991; Порецкая Е. К. Наши: Воспоминания об Игнатии Райссе и его товарищах. М., 1992; Эндрю К., Гардиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М., 1992 и др.

(обратно)

45

Конквист Р. Большой террор. Ч. 1–2. Рига, 1991; Терне А. В царстве Ленина. Очерки современной жизни в РСФСР. М., 1991 и др.

(обратно)

46

Викторов Б. А. ВЧК — ОГПУ. Из истории взаимоотношений чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов // Вопросы истории, № 7, 1990; Литвин А. Л. ВЧК в советской исторической литературе // Вопросы истории, № 5, 1986; Тумшис М. А. Еще раз о кадрах чекистов 30-х годов // Вопросы истории, № 6,1993; Измозик В. С. Перлюстрация в первые годы советской власти // Вопросы истории, № 8, 1995.

(обратно)

47

Захаров В. В. Военные аспекты взаимоотношений СССР и Германии: 1921 — июнь 1941 г. М., 1992; Мишанов С. А. Строительство Красной армии и Флота 1921 — июнь 1941 гг. (Анализ западной историографии). М., 1992; Савушкин Р. А. Развитие советских Вооруженных сил и военного искусства в межвоенный период (1921–1941). М., 1989; Сувениров О. Ф. Наркомат обороны и НКВД в предвоенные годы // Вопросы истории, № 6,1991; Он же: Всеармейская трагедия // Военно-исторический журнал, № 3,1983; Нармин О. Н. Репрессии против командного, политического и начальствующего состава Красной армии в 1937–1941 гг.: Причины, масштаб и последствия. Дисс…. канд. ист. наук М., 1992.

(обратно)

48

Мерзляков В. М. Органы госбезопасности как специально-силовые ресурсы власти в советской мобилизационной политической истории отечественных спецслужб. Т. 2. М., 2006. С. 323.

(обратно)

49

Петров M. Н. Материалы «Исторических чтений на Лубянке» в преподавании исторических и правовых дисциплин // Исторические чтения на Лубянке. 1997–2007. М., 2008. С. 348.

(обратно)

50

Измозик В. С. Глаза и уши режима. Государственный политический контроль за населением советской России в 1918–1928 годах. СПб., 1995.

(обратно)

51

Там же. С. 99.

(обратно)

52

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов (Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000; Петров M. Н. Формирование и деятельность органов ВЧК — ОГПУ: 1917 — середина 1920-х гг. (на материалах Северо-Запада России): Дис… докт. ист. наук. Новгород, 1995; Хаустов В. Н. Деятельность органов государственной безопасности НКВД СССР (1934–1941): Дис…. докт. ист. наук. М., 1997; Михеев В. И. Основные направления деятельности органов ГПУ — ОГПУ Центрального Черноземья в 1922–1934 гг.: Дис…. канд. ист. наук. М., 2003; Барышников Е. А. Деятельность ВЧК — ОГПУ по укреплению экономического потенциала страны (1918–1928): Дис…. канд. ист. наук. М., 2004; Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934): Дис… канд. юридич. наук. М., 2005 и др.

(обратно)

53

Минаков С. За отворотом маршальской шинели. Орел, 1999; Он же: Советская военная элита 20-х годов. (Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000; Он же: Сталин и его маршал. М., 2004; Военная элита 20-30-х годов XX века. M., 2004; Он же: Сталин и заговор генералов. М., 2005.

(обратно)

54

Миронов Г. Е. Заговор, которого не было… Документальная повесть, или Уголовное дело № Н-1381/214224 о так называемой «Петроградской боевой организации». M., 2001; Панчинский А., Тумшис М. Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК. M., 2001; Звягинцев В. Е., Сапсай А. В. «Балтийская голгофа», или Как узаконили беззаконие. СПб., 2003; Сувениров О. Трагедия РККА. 1917–1938 гг. M., 1998; Черушев Н. Невиновных не бывает… Чекисты против военных. 1918–1953. M., 2004; Он же: 1937 год. Был ли заговор военных? M., 2007; Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы. М., 2000; Волков С. Трагедия русского офицерства. Офицерский корпус России в революции, гражданской войне и на чужбине. М., 2002 и др.

(обратно)

55

Горбунов Е. А. Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке. М., 2002; Лайденен Э. П., Веригин С. Г. Финская разведка против советской России. Петрозаводск, 2004.

(обратно)

56

См.: Тинченко Я. Указ. соч. С. 46 и др.

(обратно)

57

Помогайбо А. А. Вырванный меч империи. 1925–1940. М., 2006; Широкорад А. Б. Тевтонский меч и русская броня. М., 2004; Он же: Гений советской артиллерии. Триумф и трагедия В. Грабина. M., 2003 и др.

(обратно)

58

Купцов А. Г. Странная история оружия. С. Г. Симонов — Неизвестный герой России. M., 2001; Он же: Странная история оружия. Артиллерия: маршалы СССР против России — Адольф Гитлер против Германии. М., 2003; Он же: Странная история оружия. Дезертиры войны и мира. M., 2003; Мухин М. Ю. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах. M., 2006; Симонов Н. Военно-промышленный комплекс СССР в 1929-1950-е годы: Темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М., 1996; Соколов А. К. Историческое предисловие // Советское военно-промышленное производство (1918–1926). Т. 2. М., 2005.

(обратно)

59

Енихин А. Ю., Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики (1921–1928). M., 2007; Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928. M., 2006.

(обратно)

60

Рожков А. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Т. 2. Краснодар, 2002; Тархова Н. С. Армия и крестьянство. Красная армия и коллективизация советской деревни. 1928–1933. M., 2006.

(обратно)

61

Киршин Ю. Я. Лев Троцкий — военный теоретик. Клинцы Брянской обл., 2003; Он же: Великая победа: Благодаря или вопреки сталинизму? Брянская обл., г. Клинцы, 2006.

(обратно)

62

Горбунов Е. А. Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке. М., 2002; Бухгайт Г. Абвер — щит и меч III Рейха. Немецкая военная разведка 1918–1944 гг. М., 2003; Лайдинен Э. П., Веригин С. Г. Финская разведка против Советской России. Петрозаводск, 2004; Smith M. The spying game. The secret history of British espionage. London, 2003; Spence R. Trust no one. The secret world of Sidney Reilly. Los Angeles, 2002; Peplonski A. Wywiad W wojnie polsko-radzieckiej 1919–1920. W-wa, 1999; Он же. Wywiad polsk na ZSRR, 1921–1938. W-wa, 1996.

(обратно)

63

Термин «ненамеренная информация в АСД» ввел в научный оборот доктор исторических наук С. В. Журавлев в своей статье «„НКВД напрасно не сажает“: Особенности изучения следственного делопроизводства в 1930-х годах», опубликованной в ежегоднике «Социальная история». М., 2004. С. 371–400.

(обратно)

64

ЦА ФСБ, АСД H-3585 (на Викентьеву О.); Р-34032 т. 2 (на Новицкого Ф.); Р-28468 (на Бурова А.); Н-4617 (на Прове П.); УФСБ по СПБ и ЛО, Н-51266 (на Гойера А., Хлопушкина Г. и др.).

(обратно)

65

Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М., 1993. С. 194–204; Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного совета Российской Федерации, 1992, № 28. С. 1624.

(обратно)

66

Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917–1952 гг. М., 1953; СУ РСФСР. 1922. № 16; СЗ СССР. 1927. № 12; СЗ СССР. 1934. № 64; Реввоенсовет Республики. Протоколы. 1920–1923. Сб. док. М., 2000 и др.

(обратно)

67

Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. M., 1993.

(обратно)

68

Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов, № 30. 8 февраля 1922 г.; СУ. 1922, № 16, ст. 160; Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917–1921 гг. Сб. док. М., 1958. С. 471–472.

(обратно)

69

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 21–22.

(обратно)

70

Кронштадтский мятеж Сб. статей, восп. и док. Л., 1931; Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии 1917–1921 гг. Сб. док. M., 1958; Ленин В. И. и ВЧК Сб. док 1917–1922 гг. М., 1987; «Антоновщина». Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг. Документы и материалы. Тамбов, 1994; Кронштадт 1921. Сб. док. М., 1997; Филипп Миронов. Тихий Дон в 1917–1921 гг. Сб. док М., 1997; Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы в 2-х кн. М., 1999; Реввоенсовет Республики. 1920–1923 гг. Сб. док М., 2000.

(обратно)

71

Партийно-политическая работа в Красной армии. Документы 1921–1929 гг. М., 1981; Всеармейские совещания политработников 1918–1940 (резолюции). М., 1984 и др.

(обратно)

72

Красная армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933). Сб. док. из фондов Российского государственного военного архива. Неаполь, 1996; Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД 1918–1939: Документы и материалы: В 4 т. M., 1998–2000; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: 1927–1939. Документы и материалы: В 5 т. М., 1999–2000; «Медынское дело» в Красной армии, или Рассказ о том, как проводилось раскулачивание в провинциальном городке Медынь в январе 1930 года. Торонто, 2000.

(обратно)

73

Военная промышленность России в начале XX века (1900–1917). М., 2004; Советское военно-промышленное производство (1918–1926). М., 2005.

(обратно)

74

Генерал Михайлов В. С. 1875–1929. Документы к биографии. М, 2007.

(обратно)

75

Реформа в Красной армии. Документы и материалы. 1923–1928 гг. Кн. 1, 2. М., 2006; Красная армия в 1920-е годы // Вестник Архива Президента Российской Федерации. М., 2007.

(обратно)

76

Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. Декабрь 1934. Документы и материалы. М., 2007.

(обратно)

77

Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М., 2008. С. 266–270.

(обратно)

78

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Тт. 1–7. М., 2001–2004.

(обратно)

79

Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР. Генеральный комиссар госбезопасности. Сб. док Казань, 1997; Ф. Э.Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. 1917–1926. Сб. док. М., 2007.

(обратно)

80

Козлов В. П. Основы теоретической и прикладной археографии. М., 2008. С. 100.

(обратно)

81

Реабилитация. Политические процессы 30-90-х годов. М., 1991; Военные архивы России. Вып. 1. Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП (б) // Вопросы истории 1992–1995; Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. док М., 1995; Репрессии в Красной армии (30-е годы). Сб. док. из фондов РГВА. Неаполь, 1996; Военно-исторический архив. Вып. 2. М., 1997; Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Март 1953 — февраль 1956. М., 2000; З apxiвiв ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ. № 1–2. Киев, 2002.

(обратно)

82

Голдин В. И. Лихолетье. Судьба генерала М. В. Фастыковского: русский офицер, секретный агент, узник НКВД. Архангельск, 2006.

(обратно)

83

Военные архивы России. Вып. 1. М., 1993. С. 30–113; Военно-исторический архив. Вып. 2. М., 1997. С. 3–81.

(обратно)

84

Русская военная эмиграция 20-40-х годов. Т. 1, кн. 1. Так начиналось изгнание; Кн. 2. На чужбине. М., 1998; Т. 2. Несбывшиеся надежды… 1923 г. M., 2001; Т. 3. М., 2001; Т. 4. У истоков «РОВС». M., 2007.

(обратно)

85

Борис Савинков на Лубянке. Документы. M., 2001.

(обратно)

86

Дьяков Ю. Л., Бушуева Т. С. Фашистский меч ковался в СССР. М., 1992; Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. М, 1995; Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. M., 2003; Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия. Сб. статей. М., 2004; Труды общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 3. M., 2007; Т. 4. М., 2008.

(обратно)

87

XIV съезд ВКП(б). М., 1926; XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1928; XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. M., 1930; XVII съезд ВКП (б). Стенографический отчет. М., 1934; КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК 1898–1930. Ч. 1, 2. М., 1954; КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. Документы 1917–1968. М., 1969 и др.

(обратно)

88

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Каталог. Т. 1, 2. М., 2001.

(обратно)

89

Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. М., 1925; В. И. Ленин и ВЧК Сб. док. (1917–1922). М., 1987; В. И.Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922. М., 1999.

(обратно)

90

Большевистское руководство. Переписка 1912–1927. М., 1996; Советское руководство. Переписка. 1928–1941. M., 1999; Письма И. В. Сталина В. М. Молотову (1925–1936). Сб. док. М., 1995; Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 гг. М., 2001.

(обратно)

91

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. документов. М., 2003, с.135.

(обратно)

92

Правда, 31 августа 1927 г. № 197 (3729).

(обратно)

93

Мозохин О. Б. Дело «Контроль К» // Военно-исторический архив. №№ 7, 8. 2002; Базанов П., Соловьев М. «Ночью Сталину не спится, все веревка ему снится…». Братство Русской Правды — забытая организация русского зарубежья // Родина. № 8.2007 и др.

(обратно)

94

К первой группе мы относим следующие использованные нами материалы: Шрейдер М. НКВД изнутри. Записки чекиста. М., 1995; Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2003; Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. М., 2005; Мемуарные записки начальника Секретного отдела ВЧК — ГПУ Т. Самсонова. Личный архив автора; Захаров М. В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005; Ко второй группе отнесены: Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. M., 1991; Беседовский Г. На путях к терроризму. М., 1997; Боярчиков А. И. Воспоминания. М., 2003; Григорьев Г. Повороты судьбы и произвол. Воспоминания: 1905–1927 годы. М., 2005; Третью группу составили: Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990; Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1991; Агабеков Г. С. ЧК за работой. М., 1992; К четвертой группе мы относим: Гарф Г. К. На службе императорскому дому России. 1917–1941. Воспоминания. М., 2004; Адмирал Пилкин. Дневник 1918–1920. В белой борьбе на Северо-Западе. М., 2005; Белое движение. Мемуары А. И. Деникина, П. Н. Краснова, П. Н. Врангеля. М., 2006.

(обратно)

95

Закон Российской Федерации «О безопасности». Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ, 1992, № 15; Концепция национальной безопасности Российской Федерации. М., 2000; Золотарев В. А. Военная безопасность государства российского. М., 2001; Общая теория национальной безопасности. М., 2002; Рыбалкин H. Н. Философия безопасности. М., 2002.

(обратно)

96

Минаев Г. А., Прохожев А. А. Теория безопасности организации: Учебное пособие. М., 2004. С. 58.

(обратно)

97

ЦА ФСБ РФ, Ф. ПФ, д. 10289, ф. ПФ, д. № 10289.

(обратно)

98

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 21.

(обратно)

99

Приказы ГПУ: № 36 от 1 апреля 1921 г.; № 200 от 1 сентября 1922 г.; № 130/45 от 1 марта 1924 г.; № 251 /119 от 9 августа 1930 г. и т. д.

(обратно)

100

Историческая психология: предмет, структура и методы. Учебное пособие. Изд. Московского гуманитарного университета. М., 2004. С. 141.

(обратно)

101

Германское правительство 9 марта 1935 года объявило о создании военно-воздушных сил, а через несколько дней о введении всеобщей воинской обязанности и преобразовании 100-тысячного рейхсвера в вермахт, состоящий из 36 дивизий. Ограничений, установленных Версальским договором, больше не существовало. Эти обстоятельства явились мощным толчком к усилению оборонных усилий СССР и оценке Германии как главного противника нашей страны.

(обратно)

102

Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия. Сб. статей. М, 2004. С. 5.

(обратно)

103

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928. М., 2006. С. 625.

(обратно)

104

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 364, л. 55.

(обратно)

105

Самуэльсон Л. Красный колос. Становление военно-промышленного комплекса СССР 1921–1941. М., 2001. С. 85.

(обратно)

106

Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983. С. 501.

(обратно)

107

Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920. М., 2005. С. 299.

(обратно)

108

Peplonski A. Wywiad W wojnie polsko-radzieckiej 1919–1920. W-wa. 1999. S. 48.

(обратно)

109

РГВА, ф. 33987, оп. 3, Д. 25, л. 168.

(обратно)

110

Там же.

(обратно)

111

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 267.

(обратно)

112

Стенографический отчет 7-го Всебелорусского съезда Советов. Минск, 1925. С. 231.

(обратно)

113

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений. 1923–1944 гг. М., 1997. С. 18.

(обратно)

114

Там же. С. 19.

(обратно)

115

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Документы. М, 2003. С. 235.

(обратно)

116

ЦА ФСБ, ф. 6, оп. 1-т, д. 31, л. 81.

(обратно)

117

Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Указ. соч. С. 243.

(обратно)

118

Peplonski А. Указ. соч. С. 13.

(обратно)

119

Там же.

(обратно)

120

Там же. С. 25.

(обратно)

121

Там же. С. 165. В материалах ВЧК за 1919 год нам не удалось отыскать каких-либо документов относительно разоблачения К. Заблоцкого. После его бегства польская разведка восстановила свою резидентуру в Москве, куда 4 марта 1920 г. прибыл ее глава В. Нарбут (псевдоним «Януш»).

(обратно)

122

Архив УФСБ по Омской обл., ф. 38, оп. 1, д. 1459, л. 335.

(обратно)

123

Вне фронтовой зоны польской разведкой и контрразведкой руководил II отдел штаба Министерства военных дел.

(обратно)

124

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 4.

(обратно)

125

Там же, л. 5.

(обратно)

126

Там же.

(обратно)

127

Peplonski А. Указ. соч. С. 52.

(обратно)

128

Уже упоминалась фамилия И. Маушевского, длительное время нелегально действовавшего в тылу наших войск в период советско-польской войны. Возглавляя II отдел ПГШ, он лично курировал всю работу на «востоке». Видным разведчиком являлся В. Мощинцкий (псевдоним «Торговец», «Вацлав»). В конце 1920 г., в ходе выполнения задания поляков, он даже устроился в Таганрогскую ЧК, сумев скрыть свое офицерское прошлое.

(обратно)

129

РГВА, реферат Особого архива при СССР о структуре и деятельности II Отдела польского Генштаба. 1958. С. 19.

(обратно)

130

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 16. На 1928 год резидентуры польской разведки имелись в 30 городах СССР. По данным хорошо осведомленной французской разведки, к 1930 г. II отдел ПГШ располагал агентурной сетью в 2400 человек (РГВА, ф. 7, оп. 1, д. 47, л. 240).

(обратно)

131

Там же, д. 8, л. 393.

(обратно)

132

Яжборовская И. С., Павсаданова В. С. Указ. соч. С. 83.

(обратно)

133

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов. Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000. С. 247.

(обратно)

134

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 257.

(обратно)

135

Там же. С. 322.

(обратно)

136

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 10, л. 11.

(обратно)

137

Там же, л. 13.

(обратно)

138

В. Т. Дриммер был идейным пилсудчиком, в Первую мировую войну участвовал в боевых действиях против России на стороне австро-венгерских войск.

(обратно)

139

Войцеховский С. «Трест» // Русская эмиграция в борьбе с большевизмом. М., 2005. С. 145.

(обратно)

140

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 62.

(обратно)

141

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 364, л. 55.

(обратно)

142

Советская военная контрразведка. Сб. документов, ч. 2, изд. М., 1981. С. 225.

(обратно)

143

Там же. С. 256.

(обратно)

144

Кен О. Москва и пакт о ненападении с Польшей (1930–1932). СПб., 2003. С. 29.

(обратно)

145

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997. С. 60. Политбюро констатировало, что Боговой нарушил данные ему инструкции, объявило ему выговор и обязало военное ведомство разъяснить заинтересованным лицам, что атташе представляют за границей РВС СССР, а не Разведывательное управление.

(обратно)

146

Советская военная контрразведка. Вып. 2. С. 430.

(обратно)

147

Там же. С. 431.

(обратно)

148

Безусловно, исходя из наших сегодняшний знаний политических и юридических реалий обстановки начала 1930-х годов, мы можем и должны поставить под сомнения указанные цифры. Однако если мы на порядок сократим их, то и тогда остается внушительная цифра, подтверждающая вывод чекистов об активизации польской разведки, особенно оперативно-тактической в приграничной зоне. К сожалению, увлекшись масштабными операциями, чекисты не обнаруживали отдельных действительно опасных агентов. К примеру, так и не удалось раскрыть польского агента «АГЕ» из окружения секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова, который давал информацию об обстановке на некоторых заседаниях Политбюро, включая то, где обсуждался вопрос о введении маршальских званий и давались оценки некоторым военачальникам. (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 9, Д. 19, л. 339–340). Агентом II отдела оказался и бывший секретарь И. Сталина Б. Бажанов. (Советско-польские отношения в политических условиях Европы 30-х годов XX столетия. М., 2004. С. 65). Можно предположить, что его бегство за границу было способом уйти от разоблачения.

(обратно)

149

Е. Незбжицкий с конца 1928 г. по 1930 г. руководил резидентурой «0–2» в Киеве, непосредственно замыкавшейся на реферат «Восток» II отдела ПГШ (РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 157). Он возглавлял разведку против СССР до 1939 г., затем, после оккупации Польши фашистами, обосновался в Лондоне, где под псевдонимом «Ричард Врага» публиковал в газетах резкие антисоветские статьи.

(обратно)

150

Такер Р. Сталин. История и Личность. М., 2006. С. 253.

(обратно)

151

Колпакиди А., Прохоров Д. Империя ГРУ. Очерки истории российской военной разведки. Кн. 1. М., 2000. С. 139.

(обратно)

152

Литвинов М. Ю., Сидунов А. В. Шпионы и диверсанты. Борьба с прибалтийским шпионажем и националистическими бандформированиями на Северо-Западе России. Псков, 2005. С. 39.

(обратно)

153

ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 246, л. 11.

(обратно)

154

Там же, оп. 5, д. 20, л. 384.

(обратно)

155

Литвинов М. Ю., Седунов А. В. Указ. соч. С. 84.

(обратно)

156

Эрнст Бойс являлся морским офицером-подводником, перешедшим на службу в СИС в 1916 г. Через год он уже возглавил резидентуру в Петрограде, а затем в Москве. После провала и бегства формально ему подчиненного агента С. Рейли был отозван в Англию, а в 1919 г. командирован в Гельсингфорс курировать и направлять разведывательную работу в Советской России. Уволен из разведки в связи с расследованием обстоятельств ареста в 1925 г. С. Рейли, которого он в числе других склонял к поездке в СССР.

(обратно)

157

Архив УФСБ по Ленинградской обл., архивное уголовное дело N 235821, т. 1, л. 14.

(обратно)

158

Соцков Л. Операция «Тарантелла». М., 2001. С. 29.

(обратно)

159

Советская военная контрразведка. Вып. 2. С. 409.

(обратно)

160

Там же. С. 417.

(обратно)

161

Nigel West. MI 6. British Secret Intelligence Service Operation. 1909–1945. London, 1983, p. 38.

(обратно)

162

РГВА, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 54.

(обратно)

163

Там же, ф. 117, оп. 1, д. 475, л. 571.

(обратно)

164

ФСБ, ф. 2, оп. 1, д. 546, л. 52.

(обратно)

165

Там же, л. 53.

(обратно)

166

Там же, оп. 2, д. 549, л. 10.

(обратно)

167

Там же, архивное уголовное дело на К. Янке Н-20415, т. 2, л. 107–108.

(обратно)

168

Там же, л. 15.

(обратно)

169

Бухгайт Г. Абвер — щит и меч III Рейха. Немецкая военная разведка 1918–1944 гг. Москва, 2003. С. 53.

(обратно)

170

Там же. С. 57.

(обратно)

171

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 317, л. 43–44.

(обратно)

172

ЦА ФСБ РФ, д. Н-13214, л. 6–7.

(обратно)

173

Горлов С. А. Совершенно секретно. Москва — Берлин. 1920–1933 гг. М, 1999. С. 88.

(обратно)

174

ЦА ФСБ РФ, д. Н-19460, л. 97.

(обратно)

175

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 317, л. 43.

(обратно)

176

Бухгайт Г. Указ. соч. С. 66.

(обратно)

177

Советская военная контрразведка. Сб. док. Ч. 2. М., 1981. С. 386.

(обратно)

178

Дьяков Ю. Л., Бушуева Т. С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество 1922–1933. Неизвестные документы. М., 1992. С. 140.

(обратно)

179

ЦА ФСБ РФ, д. Р-8395, т. 2, л. 111.

(обратно)

180

Минаков С. Советская военная элита 20-х годов. Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000. С. 86.

(обратно)

181

Политическая история русской эмиграции 1920–1940 гг. Документы и материалы. М., 1999. С. 108.

(обратно)

182

Струков Б. Г. В начале противостояния: Российская политическая эмиграция и советские спецслужбы после войны // Исторические чтения на Лубянке. Нижний Новгород, 1998, с. 120.

(обратно)

183

Борис Савинков на Лубянке. Документы. М., 2001. С. 496–497.

(обратно)

184

Русская военная эмиграция 20–40 годов. Документы и материалы. Т.2.М., 2001. С. 331.

(обратно)

185

Голдин В. И. Солдаты на чужбине. Русский общевоинский союз, Россия и русское зарубежье в XX–XXI веках. Архангельск, 2006. С. 123.

(обратно)

186

ЦА ФСБ, ф. ПФ, д. 6159, т. 1, л. 228 об.

(обратно)

187

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1, 1919–1929. Каталог. М., 2000.

(обратно)

188

Там же. С. 261, 262, 303, 305, 308.

(обратно)

189

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 21.

(обратно)

190

Уголовный кодекс РСФС. Введен в действие Постановлением ВЦИК Собр. узаконений и распор. правительства. 1922, № 15, стр. 153. Постановление объявлено приказом РВСР № 1551 от 25 июня 1922 г.

(обратно)

191

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. М., 2003. С. 21, 22.

(обратно)

192

Лубянка. Органы ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1991. Справочник, — М., 2003. С. 419.

(обратно)

193

Там же.

(обратно)

194

Там же.

(обратно)

195

Шамбаров В. Государство и революция. М., 2002. С. 232.

(обратно)

196

XVII съезд, речь Сталина, что врагов больше нет.

(обратно)

197

Лазарев М. В. Политическая лояльность (политический аспект). СПб., 2003. С. 21.

(обратно)

198

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 2, д. 892, л.180.

(обратно)

199

Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 163.

(обратно)

200

Малая советская энциклопедия. Т. 6, М., 1931. С. 208.

(обратно)

201

Большая советская энциклопедия. Т. 43, М., 1939. С. 674.

(обратно)

202

Антонов-Овсеенко В. А. Строительство Красной армии в революции. М., 1923. С. 31.

(обратно)

203

Кавтарадзе А. Г. Указ. соч. С. 174.

(обратно)

204

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 3, Д. 673, л. 33.

(обратно)

205

Там же, оп. 9, Д. 784, л. 27.

(обратно)

206

Там же, д. 773, л. 2.

(обратно)

207

Там же, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 116.

(обратно)

208

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 8 об.

(обратно)

209

Там же, л. 9.

(обратно)

210

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 31

(обратно)

211

Тухачевский M. Н. Политика и стратегия в Гражданской войне // Революционный фронт, 1920, 18 января, № 2.

(обратно)

212

Тухачевский M. Н. Новые силы // «Красная армия», август 1921 г., № 3–4. С. 5–6.

(обратно)

213

Военно-исторический журнал. 1990, № 5. С. 31.

(обратно)

214

Павроз А. В. Группы интересов и лоббизм в политике. СПб., 2006. С. 88.

(обратно)

215

Черушев Н. «Невиновных не бывает…». Чекисты против военных. 1918–1953 гг. М, 2004. С. 466.

(обратно)

216

Минаков С. За отворотом маршальской шинели. Орел, 1999; Он же: Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000; Он же: Военная элита 20-30-х годов XX века. М., 2004; Он же: Сталин и его маршал. М., 2004; Он же: Сталин и заговор генералов. М., 2005.

(обратно)

217

Дело генерала Л. Г. Корнилова. Материалы Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках. Август 1917 — июнь 1918 гг. В 2-х т. T. 1, М., 2003.

(обратно)

218

Медушевский А. Н. Русский бонапартизм как предмет сравнительного изучения // Труды института российской истории. Вып. 4, М., 2004. С. 154.

(обратно)

219

Из стенограммы доклада Радкевича К. Е. Ворошилову по поручению В. К. Блюхера от 10 июля 1927 г. // В. К. Блюхер в Китае. 1924–1927 гг. Новые документы главного военного советника. М., 2003. С. 545–546.

(обратно)

220

Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923–1927 гг. Т. 3. М., 1990. С. 172.

(обратно)

221

Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. док. М., 1995. С. 97.

(обратно)

222

Реввоенсовет Республики. Протоколы 1920–1923 гг. Сб. док. М., 2000. С. 292.

(обратно)

223

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926) M., 1977. С. 442.

(обратно)

224

Там же. С. 442–443.

(обратно)

225

Там же. С. 443.

(обратно)

226

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 312, л. 60.

(обратно)

227

ЦА ФСБ, ф. 2, оп. 5, д. 479, л. 12.

(обратно)

228

Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. M., 2001. С. 203.

(обратно)

229

Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской революции. Репринтное воспроизводство. M., 1989. С. 70.

(обратно)

230

Кен О. Н. Указ. соч. С. 178.

(обратно)

231

Мозохин О. Б. Право на репрессии: внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). М., 2006. С. 87.

(обратно)

232

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 127–128.

(обратно)

233

Там же. С. 133.

(обратно)

234

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 478, л. 168.

(обратно)

235

Там же, л. 1-270.

(обратно)

236

Там же, л. 19.

(обратно)

237

Там же, д. 155, л. 8.

(обратно)

238

Кен О. Н. Указ. соч. С. 21.

(обратно)

239

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, д. 155, л. 92.

(обратно)

240

Из истории ВЧК (1917–1921) Сб. док. М., 1958. С. 417–418.

(обратно)

241

Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (организационная часть). М., 1921. С. 258.

(обратно)

242

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М, 1977. С. 311.

(обратно)

243

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ (1921–1928) М., 2003. С. 98.

(обратно)

244

Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934) М., 2005. С. 22.

(обратно)

245

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 99.

(обратно)

246

Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 54. С. 39.

(обратно)

247

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. С. 339, 340.

(обратно)

248

КПСС в резолюциях и решениях… Т. 2. С. 472.

(обратно)

249

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 328.

(обратно)

250

Плеханов А. М, Указ. соч. С. 102.

(обратно)

251

СУ РСФСР, 1922, № 16. С. 160.

(обратно)

252

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. М., 2003. С. 15.

(обратно)

253

Там же.

(обратно)

254

Там же. С. 21.

(обратно)

255

Там же. С. 12.

(обратно)

256

Там же. С. 22.

(обратно)

257

Лубянка — Органы ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 330.

(обратно)

258

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. С. 22.

(обратно)

259

Берхин И. Б. Военная реформа в СССР (1924–1925) М., 1958. С. 60.

(обратно)

260

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1930. С. 22.

(обратно)

261

Там же.

(обратно)

262

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 109.

(обратно)

263

КПСС в резолюциях и решениях… Т. 2. С. 599–600.

(обратно)

264

1 Съезд Советов СССР. Стенографический отчет с приложениями. Изд. ЦИК СССР. М., 1923. Приложение 1. С. 8.

(обратно)

265

Там же. С. 6.

(обратно)

266

СЗ СССР, 1923, № 81. Ст. 782.

(обратно)

267

Лубянка. Органы ВЧК… КГБ, 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 462.

(обратно)

268

Булулуков Н. Ю. Правовое регулирование организации и деятельности органов государственной безопасности (1922–1934 гг.). М., 2005. С. 38.

(обратно)

269

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 38, л. 118.

(обратно)

270

В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док. (1917–1922). Изд. 2-е, доп. М., 1987. С. 507.

(обратно)

271

Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ. На защите экономической безопасности государства и в борьбе с терроризмом. М., 2004. С. 73.

(обратно)

272

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 6.

(обратно)

273

Там же. С. 11.

(обратно)

274

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 1.

(обратно)

275

Там же, л. 2.

(обратно)

276

Там же, л. 22 об.

(обратно)

277

Советская военная контрразведка. Сб. док., вып. 2, изд. ВКШ КГБ СССР, 1981. С. 152–153.

(обратно)

278

Указ президента РФ от 07 февраля 2000 г. № 318.

(обратно)

279

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления в СССР (1921–1928). Дисс…. канд. ист.н. М., 1971. С. 101.

(обратно)

280

Бубнов А. С. Красная армия к 7-й годовщине // О Красной армии. 1958. С. 138.

(обратно)

281

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник, М., 2003. С. 389.

(обратно)

282

Там же.

(обратно)

283

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 37.

(обратно)

284

Там же.

(обратно)

285

Там же, ф. 2, оп. 6, д. 174, л. 11.

(обратно)

286

Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917–1952. М., 1953. С. 161.

(обратно)

287

Кудрявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 153.

(обратно)

288

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 174, л. 8.

(обратно)

289

СЗ СССР, 1927, № 12, ст. 123.

(обратно)

290

СЗ СССР, 1934, № 33, ст. 225.

(обратно)

291

Автором проанализированы дела, хранящиеся в ЦА ФСБ РФ, фонде 2, содержащие протоколы Особого совещания, Коллегии ОГПУ по судебным делам (оп. 3, 4, 5). Следует также подчеркнуть, что особые отделы по количеству представленных на рассмотрение дел на военнослужащих были на пятом месте после ЭКУ, КРО, СО, ТО ОГПУ.

(обратно)

292

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 74, л. 11.

(обратно)

293

Портнов В. П., Славин M. М. Становление правосудия Советской России (1917–1922). М., 1990. С. 125

(обратно)

294

Трайнин А. Десять лет советского уголовного законодательства // Право и жизнь. 1927, № 8/10. С. 37.

(обратно)

295

Портнов В. П., Славин M. М. Указ. соч. С. 156.

(обратно)

296

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993. С. 84.

(обратно)

297

Савенков А. Н. Военная прокуратура. История и судьбы. СПб., 2004.

(обратно)

298

Там же. С. 64.

(обратно)

299

Там же. С. 79.

(обратно)

300

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 60, л. 40.

(обратно)

301

Большевистское руководство. Переписка 1912–1927 гг. М., 1996. С. 305.

(обратно)

302

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 119, л. 372.

(обратно)

303

Там же, ф. 2, оп. 2, д. 102, л. 2–3.

(обратно)

304

ЦА ФСД РФ, ф. 2, оп. 2, д.101, л. 30.

(обратно)

305

РГВА, ф. 4, оп. 2, д. 44, л. 106.

(обратно)

306

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Указ. соч. С. 106.

(обратно)

307

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 74, л. 5.

(обратно)

308

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 225, л. 273.

(обратно)

309

РГВА, ф. 33988, оп. 1,д. 75, л. 178.

(обратно)

310

РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 11, л. 40.

(обратно)

311

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК Т. 2. М., 1983. С. 102.

(обратно)

312

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док (1917–1922) М., 1987. С. 180.

(обратно)

313

Ф. Э. Дзержинский. Биография. М., 1986. С. 170.

(обратно)

314

Более подробно о взаимоотношениях чекистского и военного ведомств см.: Зданович А. А. Отечественная контрразведка, 1914–1920. Организационное строительство. М., 2004.

(обратно)

315

Правда. 1 февраля 1921 г.

(обратно)

316

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник М., 2003. С. 357.

(обратно)

317

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов ГПУ. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 25.

(обратно)

318

РГВА, ф. 25888, оп. 1, д. 94, л. 16.

(обратно)

319

Там же, оп. 2, д. 105, л. 185.

(обратно)

320

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 110, л. 2–5.

(обратно)

321

Там же, л. 12–15.

(обратно)

322

Там же. Параграф № 26 «Перечня сведений, составляющих тайн…» завершал указанный документ. Поэтому можно с уверенностью говорить, что появился он в ходе согласования секретных сведений с заинтересованными подразделениями ОГПУ.

(обратно)

323

Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927 гг. М., 1996. С. 298.

(обратно)

324

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1 д. 104, л. 225.

(обратно)

325

Там же, д. 112, л. 304.

(обратно)

326

Там же, л. 307.

(обратно)

327

В ноябре 1922 г. РВСР издал (в развитие основного приказа о политических совещаниях) еще один приказ № 2622/497 о создании аналогичных совещаний в корпусах (ЦА ФСБ, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 307 об.).

(обратно)

328

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 57, л. 24.

(обратно)

329

Там же, л. 26–28.

(обратно)

330

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 27, л. 13.

(обратно)

331

Там же, ф. 1, оп. 5, д. 573, л. 20.

(обратно)

332

Там же, л. 21 об. — 22.

(обратно)

333

Советское руководство. Переписка 1928–1941 гг. М., 1999. С. 28.

(обратно)

334

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 524.

(обратно)

335

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 54.

(обратно)

336

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 522–523.

(обратно)

337

Сувениров О. Ф. Трагедия РККА. 1937–1938 гг. М., 1998. С. 68.

(обратно)

338

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности (20 декабря 1917 г. — 20 декабря 1921 г.). М., 1921. С. 230–257.

(обратно)

339

Инструкцию утвердили председатель ВЧК Ф. Дзержинский, заместитель председателя Особого отдела ВЧК И. Павлуновский, управляющий делами и начальник административно-организационного отдела ОО ВЧК Г. Ягода.

(обратно)

340

Советская военная контрразведка. Сб. док. Вып. 1 (1918–1922). М., 1978. С. 161.

(обратно)

341

Там же. С. 162.

(обратно)

342

Там же. С. 163.

(обратно)

343

Там же. С. 160.

(обратно)

344

Известия ВЦИК, 10 декабря 1919 г. О своей целенаправленной борьбе с «главкизмом» Т. В. Сапронов указал и в автобиографии (см.: Деятели СССР и революционного движения в России. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 650).

(обратно)

345

Известия ВЦИК 12 декабря 1919 г.

(обратно)

346

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 172.

(обратно)

347

Там же. С. 179–182.

(обратно)

348

Из истории ВЧК 1917–1921 гг. Сб. док. М., 1958. С. 362.

(обратно)

349

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 217.

(обратно)

350

Там же. С. 216.

(обратно)

351

Из истории ВЧК С. 362.

(обратно)

352

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, д. 10, л. 86.

(обратно)

353

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 303–304. Ф. Дзержинский, упрекая своего заместителя по ОО ВЧК, критиковал также и члена Президиума М. Я. Лациса, который, в свою очередь, намеревался сделать Особый отдел частью возглавляемого им Секретно-оперативного отдела ВЧК

(обратно)

354

На заседании СНК от 29 июля 1920 г. Коллегия ВЧК была утверждена в количестве 12 человек. В нее вошли от Особого отдела В. Р. Менжинский, В. А. Аванесов и Г. Г. Ягода.

(обратно)

355

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 218. Официально B. Р. Менжинский вступил в должность начальника Особого отдела ВЧК 20 июля 1920 г.

(обратно)

356

Хацкевич А. Р. Солдат великих боев. Минск, 1987. С. 296.

(обратно)

357

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С. 201.

(обратно)

358

В. И. Ленин и ВЧК. С. 369.

(обратно)

359

Очерки истории российской внешней разведки. С. 199.

(обратно)

360

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С.206. В такой организационной структуре контрразведывательная составляющая Особого отдела ВЧК просуществовала практически без изменений до выделения из Особого отдела в мае 1922 г. Контрразведывательного отдела.

(обратно)

361

Советская военная контрразведка. Вып. 1. С. 361. Первоначальное решение о создании единого Управления делами ВЧК было принято еще 25 августа 1920 г., а с 13 сентября его начальником стал Г. Г. Ягода (см.: ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1а, д. 2, л. 206).

(обратно)

362

Первым начальником АОУ ВЧК стал И. А. Апетер, возглавлявший до этого Особый отдел Западного фронта.

(обратно)

363

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док (1917–1926). М., 1977. С. 242.

(обратно)

364

Отчет ВЧК за четыре года ее деятельности. С. 206.

(обратно)

365

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 243–244.

(обратно)

366

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 95, л. 249.

(обратно)

367

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., 1977. С. 245.

(обратно)

368

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док С. 218.

(обратно)

369

Лубянка 2. Из истории отечественной контрразведки. М., 2002. C. 175–179.

(обратно)

370

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М, 1977. С. 245.

(обратно)

371

Там же. В письме В. Манцеву председатель ВЧК сообщил, что предложил на заседании Оргбюро назначить его вместо себя и добился положительного разрешения вопроса. Однако Пленум ЦК РКП(б) в заседании от 17 декабря 1920 г. своим постановлением отменил «вердикт» Организационного бюро об освобождении Ф. Дзержинского от руководства ВЧК и переводе на хозяйственную работу.

(обратно)

372

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 15.

(обратно)

373

Ф. Э. Дзержинский. Биография. Изд. 2-е, доп. М., 1983. С. 469.

(обратно)

374

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док. С. 505

(обратно)

375

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 12.

(обратно)

376

В. И. Ленин. Биографическая хроника. Т. 12. M., 1982. С. 156. Анализ материалов биографии показывает, что В. И. Ленин за период с декабря 1921 по конец марта 1922 г. лишь дважды лично встречался с Ф. Дзержинским. Зато с И. Уншлихтом регулярно переписывался и несколько раз встречался лично.

(обратно)

377

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 96.

(обратно)

378

Там же. С. 99.

(обратно)

379

Журнал «З apxiвiв ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ». Вып. 1, 2. Киев. 1997. С. 328.

(обратно)

380

Там же. С. 342.

(обратно)

381

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921–1928 гг. М., 2006. С. 579.

(обратно)

382

Там же. С.581.

(обратно)

383

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 38, л. 103а.

(обратно)

384

Там же, л. 99.

(обратно)

385

Лубянка — 2. Указ. соч. С. 181.

(обратно)

386

Там же.

(обратно)

387

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 117.

(обратно)

388

Отчет о совещании Начгуботделов ГПУ и нач. СОЧ Западного края. Смоленск, 1923.

(обратно)

389

Специально не останавливаясь на управленческом стиле Ф. Дзержинского, отметим, однако, в русле проводимого исследования следующее: при решении каких-либо вопросов он зачастую опирался на свои устоявшиеся взгляды и представления, мало обращая при этом внимания на позицию соратников, в том числе и при реорганизации особых отделов. Конфликты по другим вопросам привели через год к уходу из органов госбезопасности И. Уншлихта — заместителя председателя ГПУ, фактически руководившего всей административной и оперативной работой. Еще через год последовал чекистский конфликт, поставивший на грань разрыва дружеских отношений с другим заместителем, в данном случае по ВСНХ, — Ю. Пятаковым.

(обратно)

390

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 100

(обратно)

391

Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД 1934–1941 гг. Справочник М., 1999, с.43.

(обратно)

392

Там же.

(обратно)

393

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 112, л. 250.

(обратно)

394

Там же, ф. 1, оп. 6, д. 236, л. 96.

(обратно)

395

Архив УФСБ по Омской области. Личное дело Я. К. Ольского № 393351, л. 22 об.

(обратно)

396

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 45, л. 187.

(обратно)

397

Там же, д. 38, л. 162.

(обратно)

398

Там же, д. 1146, л. 279.

(обратно)

399

Отчет о совещании Начгуботделов ГПУ и нач. СОЧ Западного края. Смоленск, 1923. С. 11.

(обратно)

400

Там же. С. 45–46.

(обратно) class='book'> 401 Там же. С. 46.

(обратно)

402

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 283, л. 2.

(обратно)

403

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело на И. С. Уншлихта, № Р-4476, т. 1, л. 36. Странно, что переход И. Уншлихта в военное ведомство не был основан на соответствующем решении Политбюро ЦК РКП(б).

(обратно)

404

Согласно данным военного историка Н. Тарховой, в 1925 г. число территориальных дивизий увеличилось до 32 против 26 кадровых, а в 1926–1928 гг. тердивизий насчитывалось соответственно 36, 40, 41. (См.: Тархова Н. С. Красная армия и коллективизация советской деревни 11928-1933 гг. Автореф. дисс… доктора исторических наук Саратов, 2006. С. 25).

(обратно)

405

История советской разведки. Вып. 2 (1921–1925). Сб. док, М., ВКШ КГБ, 1960. С. 188–189. Размытость формулировки задачи, поставленной Ф. Дзержинским перед особыми отделами, частично можно отнести на счет экспромта, зафиксированного стенографисткой.

(обратно)

406

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 5.

(обратно)

407

Там же.

(обратно)

408

Там же, л. 6.

(обратно)

409

Там же, л. 10.

(обратно)

410

Там же, л. 14.

(обратно)

411

История советской разведки. Вып. 2. С. 190–191.

(обратно)

412

Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М., 1983. С. 342.

(обратно)

413

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 131.

(обратно)

414

Там же, л. 133.

(обратно)

415

Там же, оп. 8, д. 130, л. 3.

(обратно)

416

Там же, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 37 об.

(обратно)

417

Там же, оп. 8, д. 130, л. 26.

(обратно)

418

Там же, л. 27.

(обратно)

419

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. Сб. док. М., 2003. С. 250.

(обратно)

420

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 130, л. 32.

(обратно)

421

Там же, ф. 66, оп.1-т, д. 62, л. 38.

(обратно)

422

История советских органов государственной безопасности. Учебник. М., 1977. С. 232.

(обратно)

423

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 59.

(обратно)

424

Ф.Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). М., ВКШ КГБ, 1977. С. 197.

(обратно)

425

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, д. 10, л. 15.

(обратно)

426

Там же, оп. 5, д. 1157, л. 37.

(обратно)

427

Там же. Л. 268.

(обратно)

428

Там же.

(обратно)

429

Архив УФСБ по Омской обл., ф. 39, оп. 4, д. 6, л. 418–419.

(обратно)

430

Там же, л. 418.

(обратно)

431

Там же, л. 419.

(обратно)

432

ЦА ФСБ РФ, ф. 1 ос., оп. 5, д. 7, л. 309.

(обратно)

433

Правда. 27 июля 1921 г.

(обратно)

434

Там же, 29 сентября 1921 г.

(обратно)

435

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 1157, л. 78.

(обратно)

436

Там же. Письмо Г. Ягоды частично опубликовано в монографии А. М. Плеханова «ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928 гг.». С. 232. Однако автор не дал ссылку на соответствующую архивную единицу хранения.

(обратно)

437

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ — ОГПУ. 1917–1991. Справочник. M., 2003. С. 410.

(обратно)

438

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 111, л. 165 об.

(обратно)

439

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. С.237

(обратно)

440

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Харьков, 1922. С. 3

(обратно)

441

Там же. С. 11.

(обратно)

442

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 3–3 об.

(обратно)

443

Первый Всеукраинский съезд. С. 49.

(обратно)

444

Там же.

(обратно)

445

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 13, л. 33. Интересна резолюция Г. Ягоды, наложенная на докладную записку: «Пугаться нельзя. Надо усиленно учить».

(обратно)

446

Постников Л. А Краткий очерк истории Высшей школы КГБ СССР им. Ф. Э. Дзержинского. М., 1990. С. 8.

(обратно)

447

Там же. С. 12.

(обратно)

448

Советская военная контрразведка. Сб. док Вып.2. М., 1981. С. 116

(обратно)

449

Там же. С. 117.

(обратно)

450

Академия ФСБ России. 80 лет. М., 2001. С. 18.

(обратно)

451

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 250.

(обратно)

452

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 208., л. 358.

(обратно)

453

Академия ФСБ России. С. 19.

(обратно)

454

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 204, л. 171.

(обратно)

455

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 26, л. 35.

(обратно)

456

Там же, л. 37.

(обратно)

457

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 637.

(обратно)

458

Там же. С. 257.

(обратно)

459

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 1164, л. 8.

(обратно)

460

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 637.

(обратно)

461

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 204, л. 9.

(обратно)

462

Гимпельсон Е. Г. Становление и эволюция советского государственного аппарата управления. 1917–1930 гг. М., 2003. С. 177.

(обратно)

463

Советское руководство. Переписка. 1928–1941 гг. М., 1999. С. 33.

(обратно)

464

Там же. С. 31.

(обратно)

465

Гимпельсон Е. Г. Новая экономическая политика Ленина — Сталина. Проблемы и уроки (20-е годы XX века). М., 2004. С. 157.

(обратно)

466

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 117, л. 250.

(обратно)

467

Там же, ф. 2, оп. 3, Д. 1042, л. 42.

(обратно)

468

Там же, л. 33.

(обратно)

469

Там же, л. 28.

(обратно)

470

Плеханов A. M. Указ. соч. С. 241.

(обратно)

471

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 г. С. 275.

(обратно)

472

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело Я. К Ольского. № 393351, л. 22 об.

(обратно)

473

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 280.

(обратно)

474

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 54.

(обратно)

475

Там же. С. 51.

(обратно)

476

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 514, 515.

(обратно)

477

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело Н. А. Скрыпника. № 73792.

(обратно)

478

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 261.

(обратно)

479

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело В. Ф. Панкратова. № 199460.

(обратно)

480

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С. 38.

(обратно)

481

Там же.

(обратно)

482

Там же.

(обратно)

483

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 116, л. 321.

(обратно)

484

Там же.

(обратно)

485

Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т.1, 1919–1929. Каталог. М., 2000. С.176.

(обратно)

486

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 116, л. 370.

(обратно)

487

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док С. 406.

(обратно)

488

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 27, л. 2.

(обратно)

489

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 305, л. 47.

(обратно)

490

Там же, д. 307, л. 45.

(обратно)

491

Там же, л. 40.

(обратно)

492

Там же, л. 42.

(обратно)

493

Там же. С. 436.

(обратно)

494

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 228.

(обратно)

495

Там же. С. 230.

(обратно)

496

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 564.

(обратно)

497

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 186.

(обратно)

498

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 496.

(обратно)

499

Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки// Отечественная история. 1995, № 3. С. 160.

(обратно)

500

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 438.

(обратно)

501

Позднее требования приказа были распространены и на секретных сотрудников, а также на штатных работников разведывательных органов РККА и их агентуру.

(обратно)

502

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело С. С. Турло № 305 809.

(обратно)

503

Колосов Д. Б. Борьба после победы. М., 2000. С. 7.

(обратно)

504

Историческая психология: предмет, структура и методы. М., 2004. С. 15.

(обратно)

505

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 271.

(обратно)

506

Яблочкина И. В. Рецидивы гражданской войны. Антигосударственные вооруженные выступления и повстанческие движения в Советской России. 1921–1925 гг. М., 2000. С. 15.

(обратно)

507

Народное хозяйство Союза ССР в цифрах. Статистический справочник ЦСУ. М, 1925. С. 110.

(обратно)

508

Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. M., 1925. С. 18.

(обратно)

509

Данилов В. Д. Строительство органов центрального военного управления в СССР (1921–1928) Дисс… канд. историч. наук М., 1971. С. 105.

(обратно)

510

В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док 1917–1922 гг. М., 1987. С. 357.

(обратно)

511

Там же. С. 362.

(обратно)

512

Самошкин В. Антоновское восстание. М., 2005. С. 59

(обратно)

513

«Антоновщина». Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг. Документы и материалы. Тамбов, 1994. С. 68.

(обратно)

514

Там же. С. 126.

(обратно)

515

Там же. С. 116.

(обратно)

516

Там же. С. 63.

(обратно)

517

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 310–311.

(обратно)

518

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, Д. 68, л. 10 об.

(обратно)

519

Там же, л. 15.

(обратно)

520

Антоновщина. С. 126

(обратно)

521

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. (1917–1926). M., 1977. С. 255.

(обратно)

522

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело Л. Н. Бельского. № 231362.

(обратно)

523

Там же.

(обратно)

524

Там же.

(обратно)

525

Ф. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. С. 273

(обратно)

526

Там же. С. 274.

(обратно)

527

Антоновщина. С. 114

(обратно)

528

Самошкин В. Указ. соч. С. 77.

(обратно)

529

Там же. С. 75.

(обратно)

530

РГВА, ф. 235, оп. 1, д. 8, л. 34.

(обратно)

531

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики. 1921–1928 гг. M., 2006. С. 355.

Всего по особым отделениям на 22 июня 1921 г. было задержано 1002 человека, из которых 533 бандита, 27 повстанческих шпионов, 51 криминальный преступник (включая и красноармейцев — мародеров), 377 заложников.

(обратно)

532

Война и революция. 1926, № 8. С. 6.

(обратно)

533

Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917–1921 гг. Сб. док М., 1958. С. 438, 467.

(обратно)

534

ЦА ФСБ РФ, ф. 6, оп. 1, д. 103, ч. 2, л. 485.

(обратно)

535

Антоновщина. С. 128.

(обратно)

536

Там же. С. 128.

(обратно)

537

Там же. С. 310.

(обратно)

538

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 653, л. 306.

(обратно)

539

Там же, л. 339.

(обратно)

540

Там же. С. 245.

(обратно)

541

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов. Состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль. Орел, 2000. С. 133.

(обратно)

542

Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 гг. М., 2000. С. 397.

(обратно)

543

Какурин H. Е. Как сражалась революция. Т. 1. М., 1990. С. 5

(обратно)

544

Мемуарные записки Т. Самсонова. Личный архив автора.

(обратно)

545

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 114, л. 29.

(обратно)

546

Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. С. 467–468. За активное участие в борьбе с повстанцами Н. Гажалов и уполномоченный особого отдела С. Оголь приказом М. Тухачевского были награждены орденами Красного Знамени.

(обратно)

547

Самошкин В. Указ. соч. С. 134.

(обратно)

548

Записки Т. Самсонова.

(обратно)

549

Плеханов А. М. Указ. соч. С. 360. По имеющейся информации, агентом «Приятель» был служивший на железной дороге старый эсер и давний приятель А. Антонова — Фирсов.

(обратно)

550

Военная энциклопедия. Т. 5. М., 2001. С. 324.

(обратно)

551

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник С. 357.

(обратно)

552

См.: Политическая история. Россия — СССР — Российская Федерация. Т. 2. M., 1996. С. 181–183; Павлюченко С. А. Военный коммунизм в России: Власть и массы. М., 1997. С. 104–105 и др.

(обратно)

553

Кронштадт. 1921 г. Документы. М., 1997. С. 19.

(обратно)

554

Там же. С. 21.

(обратно)

555

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993. С. 74.

(обратно)

556

РГВА, ф. 33987, оп. 3, Д. 48, л. 452.

(обратно)

557

Кронштадт. 1921. Документы. С. 22–23.

(обратно)

558

Ф. Э. Дзержинский. Биография. М., 1983. С. 467.

(обратно)

559

Там же.

(обратно)

560

Ф. Э. Дзержинский — Председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. С. 239.

(обратно)

561

Из истории ВЧК 1917–1921 гг. Сб. док. М., 1958. С. 418.

(обратно)

562

Там же. С. 421.

(обратно)

563

Кронштадт. 1921. С. 242.

(обратно)

564

Ныне опубликованные протоколы заседаний РВСР показывают, что в период с декабря 1920 г. и до начала Кронштадтского восстания вопросы о флоте не рассматривались. См.: Реввоенсовет Республики. Протоколы 1920–1923. Сб. док. М., 2000. С. 157–181.

(обратно)

565

Ф. Раскольников был освобожден от должности и отозван в распоряжении РВСР только 15 января 1921 г. В автобиографии он вообще обошел период командования Балтфлотом, зато признался, что был хорошо знаком с одним из членов ревкома мятежников Ламановым. См.: Энциклопедический словарь Граната. Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской революции (Автобиографии и биографии). Репринтное воспроизведение. М., 1989. С. 190–191.

(обратно)

566

Васецкий Н. А. Троцкий. Опыт политической биографии. М., 1992. С. 155.

(обратно)

567

Кронштадт. 1921 г. С. 231.

(обратно)

568

Дойгер И. Троцкий. Безоружный пророк. 1921–1929 гг. М., 2006.

(обратно)

569

Васецкий Н. Указ. соч. С. 156.

(обратно)

570

Там же. С.161.

(обратно)

571

Центральный комитет КПСС — ВКП(б) — РКП(б) — РСДРП(б). 1917–1991. Историко-биографический справочник. М., 2005. С. 7.

(обратно)

572

Правда. 3 марта 1921 г.

(обратно)

573

Васецкий Н. Указ. соч. С. 162.

(обратно)

574

Энциклопедия секретных служб России. М., 2003. С. 278.

(обратно)

575

Кондаков Г. Д Записки о кронштадтских событиях// Кронштадтский мятеж Сборник статей, воспоминаний и документов. Л., 1931. С. 56.

(обратно)

576

Там же. С. 57.

(обратно)

577

Кронштадт. 1921. С. 179.

(обратно)

578

Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов. С. 269.

(обратно)

579

Кронштадт 1921. С. 188.

(обратно)

580

Там же.

(обратно)

581

ЦА ФСБ РФ, д. 114728, т. 3, л. 79.

(обратно)

582

Кронштадт. 1921. С. 193.

(обратно)

583

РГВА, ф. 190, оп. 3, Д. 514, л. 33.

(обратно)

584

Там же. С. 24–25

(обратно)

585

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1. 1919–1929. Каталог. М., 2000. С. 88.

(обратно)

586

Кронштадт. 1921. С. 8.

(обратно)

587

Там же. С. 30.

(обратно)

588

ЦА ФСБ РФ, д. 114728, т. 175, л. 5.

(обратно)

589

Кронштадт. 1921. С. 336.

(обратно)

590

Там же. С. 88.

(обратно)

591

Там же. С. 203.

(обратно)

592

Кронштадтский мятеж С. 83.

(обратно)

593

ЦА ФСБ РФ, д. 114728, т. 175, л. 3.

(обратно)

594

Кронштадт. 1921. С. 351.

(обратно)

595

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 28, л. 2.

(обратно)

596

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело В. Д. Кевейша. № 121077.

(обратно)

597

РГВА, ф. 33988,оп. 2,д. 340,л. 131.

(обратно)

598

Там же, л. 135–137.

(обратно)

599

Карненко В. Комкор Думенко. Саратов, 1976. С. 324.

(обратно)

600

Филипп Миронов. Тихий Дон в1917-1921 гг. Документы. M., 1997. С. 28.

(обратно)

601

Там же. С. 433.

(обратно)

602

Там же. С. 435.

(обратно)

603

Там же. С. 599.

(обратно)

604

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело № Н-217, т. 7, л. 172.

(обратно)

605

Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 53.

(обратно)

606

Филипп Миронов. Указ. соч. С. 723–724.

(обратно)

607

Голинков Д. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. М., 1980. С. 90.

(обратно)

608

Яблочкина И. Указ. соч. С. 239.

(обратно)

609

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 573, л. 21 об.

(обратно)

610

Архив УФСБ по Омской обл., личное дело С. С. ТУрло, № 305809.

(обратно)

611

Там же. С. 189.

(обратно)

612

Реввоенсовет Республики. С. 232.

(обратно)

613

Первый Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. С. 44.

(обратно)

614

Там же. С.45.

(обратно)

615

З apxiвiв ВУЧК — ГПУ — НКВД — КГБ. Науковий I документальный журнал, № 1–2. Киев, 1997. С. 373.

(обратно)

616

Военный энциклопедический словарь. М., 1983. С. 590.

(обратно)

617

Письмо К. Ворошилова И. Сталину от 1 февраля 1923 г. // Военные архивы России. Выпуск № 1. С. 408.

(обратно)

618

Яблочкина И. Указ. соч. С. 239.

(обратно)

619

В. И. Ленин и ВЧК С. 448.

(обратно)

620

ЦА ФСБ РФ, уголовное дело № Р-45910, т. 1, л. 30 об.

(обратно)

621

Там же, уголовное дело № Р-30599, л. 16.

(обратно)

622

Генис В. Л. Первая конная армия: за кулисами славы// Вопросы истории, № 12,1994. С. 73.

(обратно)

623

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 28, л. 4.

(обратно)

624

Реввоенсовет Республики. С. 192–193.

(обратно)

625

Радин А. М. Оппонент четырех вождей. Политическая военная и государственная деятельность А. С. Бубнова в 1905–1937 гг. М., 2003. С. 184–185.

(обратно)

626

ВКП(б) и военное дело. В резолюциях съездов и конференций ВКП(б).Л., 1927. С. 226.

(обратно)

627

КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. Документы, 1917–1968 гг. М., 1969. С. 151.

(обратно)

628

ВКП(б) и военное дело. С. 60.

(обратно)

629

Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. М., 1925. С. 34.

(обратно)

630

Там же.

(обратно)

631

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 5.

(обратно)

632

Рожков А. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Т. 2. Краснодар, 2002. С. 16.

(обратно)

633

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 70, л. 23–24.

(обратно)

634

Совершенно секретно: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М., 2001–2005, т. 1–4.

(обратно)

635

Там же, т. 1, ч. 2. С. 875.

(обратно)

636

ВКП(б) и военное дело. С. 235.

(обратно)

637

Там же. С. 237.

(обратно)

638

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 389.

(обратно)

639

РГВА, ф. 33988, оп. 3, Д. 39, л. 230.

(обратно)

640

Там же. С.223.

(обратно)

641

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 1.

(обратно)

642

Там же, л. 2.

(обратно)

643

Там же, ф. 1, оп. 6, д. 12, л. 8.

(обратно)

644

Там же, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 7.

(обратно)

645

Там же, л. 15.

(обратно)

646

Говоря о серии приказов первой половины 1922 г., действовавших на протяжении нескольких лет и заложивших основу повышения эффективности работы особых отделов в мирных условиях, нельзя не упомянуть об их авторе. Им был начальник 17-ю спецотделения ОО ГПУ С. Турло. Еще будучи руководителем особого отдела 2-й Конной армии, он первым из чекистов написал учебник для сотрудников под названием «Красная контрразведка», где изложил свои взгляды на организацию разыскной работы, выявление враждебных элементов в войсках. К сожалению, весь тираж учебника был уничтожен по приказу Г. Ягоды, а автор получил взыскание за якобы нарушенный режим секретности при тиражировании.

(обратно)

647

Л. Троцкий. Как вооружалась революция. Т. 3, кн. 2. М., 1924. С. 168.

(обратно)

648

Боева Л. А. Деятельность ВЧК — ОГПУ по формированию лояльности граждан политическому режиму (1921–1924). М., 2003. С. 64.

(обратно)

649

Там же. С. 65.

(обратно)

650

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп 1-т, д. 62, л. 4 об.

(обратно)

651

Советская военная контрразведка. Сб. док. Вып. 2. ВКШ КГБ СССР. М., 1981. С. 101.

(обратно)

652

Там же. С. 105–106.

(обратно)

653

В. И. Ленин. Биографическая хроника. Т. 12. М., 1982. С. 593.

(обратно)

654

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1 (1919–1929). М., 2000. С. 209.

(обратно)

655

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 183 б, л. 1.

(обратно)

656

Там же, л. 6.

(обратно)

657

Там же, д. 880, л. 419.

(обратно)

658

Там же, л. 440.

(обратно)

659

Там же, ф. 2, оп. 2, д. 514, л. 2.

(обратно)

660

Рожков А. Ю. Указ. соч. С. 90.

(обратно)

661

Там же.

(обратно)

662

Там же. С. 94–95.

(обратно)

663

Данилов В. П. Введение. Истоки и начало деревенской трагедии // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. 1999. С. 17.

(обратно)

664

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 6.

(обратно)

665

Берхин И. Б. Военная реформа в СССР (1924–1925). M., 1958. С. 57.

(обратно)

666

См.: Военные архивы России. Вып. 1. М., 1993; Черушев Н. 1937 год: Элита Красной армии на голгофе. М., 2003; его же: Невиновных не бывает. М., 2004; Млечин Л. Русская армия между Сталиным и Троцким. М., 2002 и др.

(обратно)

667

ГАРФ, ф. 5853, оп. 1, д. 2, л. 422.

(обратно)

668

Минаков С. Сталин и его маршал. М., 2004; он же: Советская военная элита 20-30-х годов XX века. М., 2004; он же: Сталин и заговор генералов. М., 2005.

(обратно)

669

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 230–336.

(обратно)

670

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 867, л. 2 об.

(обратно)

671

Там же.

(обратно)

672

Там же, дело Р-9000. Т. 24. С. 1.

(обратно)

673

Газета «Рабочий путь», 6 мая 1923 г.

(обратно)

674

ЦА ФСБ РФ, д. Р-9000, т. 24, л. 210.

(обратно)

675

Там же, л. 48 об.

(обратно)

676

Норд Л. Воспоминания о маршале M. Н. Тухачевском // Возрождение, 1957. Тетрадь № 63. С. 51.

(обратно)

677

Тухачевский M. Н. Нужны ли Красной армии комиссары? // Революционный фронт, 1920.

(обратно)

678

ЦА ФСБ РФ, д. Р-9000, т. 24, л. 72.

(обратно)

679

Тухачевский M. Н. Красная армия на 6-м году Революции // Красная присяга, 1923. № 18. С. 22–23.

(обратно)

680

Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 54. С. 716.

(обратно)

681

Минаков С. Сталин и его маршалы. М., 2007. С. 222.

(обратно)

682

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 882, л. 623. Вероятно, именно в связи с разработкой группы комсостава 4-го корпуса А. Павлов был в первой половине 1924 г. переведен на должность помощника командующего Западным фронтом, где он уже не имел возможности лично руководить войсками. Сомнения в политической лояльности А. Павлова рассеяны не были, и через непродолжительное время его убирают в Приволжский военный округ, а затем на преподавательскую работу (Военная энциклопедия, т. 6. М., 2002. С. 218). Такая же участь ждала и Г. Лая.

(обратно)

683

Там же, л. 829.

(обратно)

684

Обзор политико-экономического состояния СССР за период с 15 сентября до 1 ноября 1923 //Лубянка-Сталину… т. 1. С. 942–943.

(обратно)

685

Там же, ф. 2, оп. 1, д. 883, л. 235.

(обратно)

686

Там же, оп. 2, д. 27, л. 1.

(обратно)

687

Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. // Вопросы истории, 1994. № 8. С. 5.

(обратно)

688

ЦА ФСБ РФ, д. Р-9000, т. 24, л. 165.

(обратно)

689

Парнов Е. Заговор против маршалов. Кн. 2. М., 1997. С. 17–18.

(обратно)

690

Минаков С. Сталин и заговор генералов. М., 2005. С. 449.

(обратно)

691

Зубов Н. Они охраняли Ленина. М., 1984. С. 135.

(обратно)

692

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б), повестка дня заседаний. Т. 1. С. 261.

(обратно)

693

РКП(б). Внутрипартийная борьба в 20-е годы. М, 2004. С. 356.

(обратно)

694

РГАСПИ, ф. 589, оп. 3, Д. 1366, т. 1, л. 176.

(обратно)

695

Там же, т. 3, л. 484.

(обратно)

696

Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь — август 1922 г.). Подготовка. Проведение. Итоги. Сб. док. М., 2002. С. 733.

(обратно)

697

Беседовский Г. На путях к термидору. М, 1997. С. 300.

(обратно)

698

ЦА ФСБ РФ, уголовное дело Р-8288, т. 2, л. 7.

(обратно)

699

РГАСПИ, ф. 589, оп. 3, Д. 1366, т. 2, л. 388.

(обратно)

700

Там же, т. 3, л. 469.

(обратно)

701

ГАРФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-23276, л. 37.

(обратно)

702

ЦА ФСБ РФ, ф. 1 ос., оп. 3, д. 12. В данном деле сосредоточены стенограммы выступлений делегатов съезда.

(обратно)

703

Военная энциклопедия. Т. 8. М., 2004. С. 190.

(обратно)

704

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 6.

(обратно)

705

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 306, л. 71 об.

(обратно)

706

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 6.

(обратно)

707

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний, т. 1. С. 355.

(обратно)

708

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 7.

(обратно)

709

Рожков А. Указ. соч. С. 17.

(обратно)

710

ВКП(б) и военное дело. В резолюциях… С. 262.

(обратно)

711

Бубнов А. О Красной армии. М., 1958. С. 145–146.

(обратно)

712

Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991, т. 2. С. 187.

(обратно)

713

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 7.

(обратно)

714

Там же, л. 8.

(обратно)

715

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 7.

(обратно)

716

Там же. Л. 12 об.

(обратно)

717

Правда, 9 июня 1927 г.

(обратно)

718

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 269, л. 9.

(обратно)

719

Правда. 12 июня 1927 г.

(обратно)

720

Симонов Н. С «Крепить оборону страны советов» («Военная тревога 1927 г. и ее последствия») // Отечественная история, 1996. № 3. С. 157.

(обратно)

721

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. 1927–1939 гг. Т. 1. М., 1999. С. 170.

(обратно)

722

Там же. С. 171.

(обратно)

723

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 84, л. 229.

(обратно)

724

Там же, л. 230.

(обратно)

725

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 269, л. 138.

(обратно)

726

Там же, д. 270, л. 50.

(обратно)

727

РГВА, ф. 4, оп. 14, Д. 70, л. 10.

(обратно)

728

Мозохин О. Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). M., 2006. С. 276.

(обратно)

729

Там же. С. 282.

(обратно)

730

В. П. Данилов. Введение // Трагедия советской деревни. Т. 1. М., 1999. С. 25.

(обратно)

731

Трагедия советской деревни. Т. 1. С. 101.

(обратно)

732

Там же. С. 136.

(обратно)

733

Тархова Н. С. Армия и крестьянство. Красная армия и коллективизация советской деревни. 1928–1933 гг. М., 2006. С. 92.

(обратно)

734

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 48, л. 15–16.

(обратно)

735

Там же, д. 183, л. 1а.

(обратно)

736

Там же, л. 2.

(обратно)

737

Там же, л. 3.

(обратно)

738

Там же, л. 5.

(обратно)

739

Данилов В. П. Введение. С. 59.

(обратно)

740

Тархова Н. С.Указ. соч.,с. 109.

(обратно)

741

Красная армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933). Сб. док. Неаполь, 1996. С.158.

(обратно)

742

Там же.

(обратно)

743

Тархова Н. С. Указ. соч. С. 110.

(обратно)

744

Плеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы НЭПа. М., 2006. С. 636.

(обратно)

745

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 208, л. 1.

(обратно)

746

Там же, л. 20.

(обратно)

747

Там же, ф. 2, оп. 8, д. 1, л. 245.

(обратно)

748

Красная армия и коллективизация в СССР. С. 164.

(обратно)

749

Там же. С. 204.

(обратно)

750

Там же. С. 242.

(обратно)

751

Тархова Н. С. Указ. соч. С. 114.

(обратно)

752

Там же. С. 119.

(обратно)

753

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 208, л. 53.

(обратно)

754

Там же, л. 54.

(обратно)

755

Тархова H. С. Указ. соч. С. 205.

(обратно)

756

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 208, л. 111.

(обратно)

757

Красная армия и коллективизация деревни в СССР. С. 360.

(обратно)

758

Это далеко не полная цифра, поскольку автору не удалось найти данные за вторую половину 1931 г.

(обратно)

759

Трагедия советской деревни. Т. 2. С. 166.

(обратно)

760

Михалева В., Тархова Н. «Медынское дело» в Красной армии, или Рассказ о том, как проводилось раскулачивание в провинциальном городке Медынь в январе 1930 г. Торонто, 2000. С. 7.

(обратно)

761

XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1930. С. 286–287.

(обратно)

762

Григоров Г. Повороты судьбы и произвол. Воспоминания. 1905–1927 годы. М., 2005. С. 10.

(обратно)

763

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, Д. 145, л. 15.

(обратно)

764

Там же, д. 144, л. 243–249.

(обратно)

765

Там же, оп. 6, д. 349, л. 120.

(обратно)

766

Троцкий Л. Речь на заседании ЦКК ВКП (б) в июне 1927 г.// Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР 1923–1927 гг. Т. 3. М., 1990. С. 100.

(обратно)

767

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 17, л. 59.

(обратно)

768

Там же, л. 27–28.

(обратно)

769

Там же, архивное уголовное дело Р-8209, л. 69.

(обратно)

770

Архив Троцкого. Т. 4. С. 44.

(обратно)

771

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело Р-39970, т. 1, л. 37.

(обратно)

772

Архив Троцкого. Т. 4. С. 189.

(обратно)

773

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 98, л. 43,104.

(обратно)

774

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП (б). Повестки дня заседаний. Т. 1. С. 569.

(обратно)

775

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, д. 54, л. 88.

(обратно)

776

Там же, л. 94.

(обратно)

777

Там же, л. 93.

(обратно)

778

Там же, д. 17, л. 58.

(обратно)

779

В. Примаков был назначен в 1927 г. военным атташе в Афганистане, а В. Путна на такой же пост в Японии.

(обратно)

780

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 48, л. 46.

(обратно)

781

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 71, л. 3 об.

(обратно)

782

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 7, д. 757, л. 9-10, 45–46, 48–50.

(обратно)

783

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 23, л. 266.

(обратно)

784

Там же, д. 22, л. 357–358.

(обратно)

785

Там же, д. 23, л. 266–269.

(обратно)

786

Там же, д. 27, л. 10

(обратно)

787

Там же, архивное дело Р-9000, т. 4 «а», л. 47.

(обратно)

788

Роговин В. Сталинский неонэп. М., 1994. С. 90.

(обратно)

789

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело Р-9000, т. 4 «а», л. 53.

(обратно)

790

Там же, л. 49–51.

(обратно)

791

Там же, л. 59.

(обратно)

792

Там же, т. 10, протокол допроса М. Зюка.

(обратно)

793

Сталин — Каганович. Переписка 1931–1936 гг. M., 2001. С. 411.

(обратно)

794

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело Р-45677, л. 1.

(обратно)

795

Сталин — Каганович. Переписка. М., 2001. С. 425.

(обратно)

796

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Т. 1. С. 824.

(обратно)

797

Как ломали НЭП. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928–1929 гг. Т. 1.М., 2000. С. 280.

(обратно)

798

Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 2. М., 1925. С. 92–93.

(обратно)

799

Там же. С. 107.

(обратно)

800

Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983. С. 98.

(обратно)

801

Фрунзе М. В. Избр. произведения. M., 1934. С. 73.

(обратно)

802

«Совершенно секретно». Лубянка — Сталину в стране. Т. 1., ч. 2. С. 942.

(обратно)

803

Там же. С. 943.

(обратно)

804

Там же, т. 2. С. 65.

(обратно)

805

РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 520, л. 279–283.

(обратно)

806

Там же, л. 283.

(обратно)

807

ВКП(б) и военное дело. С. 275.

(обратно)

808

Волков С. Трагедия русского офицерства. Офицерский корпус России в революции, гражданской войне и на чужбине. М., 2002. С. 388.

(обратно)

809

Подсчитано автором на основе материалов ЦА ФСБ РФ: ф. 2, оп. 3, д. 673.

(обратно)

810

ЦА ФСБ РФ,ф. 1, оп. 6, д. 670, л. 216.

(обратно)

811

Там же, л. 216, об.

(обратно)

812

Там же, оп. 4, д. 670, л. 65.

(обратно)

813

Там же, л. 31.

(обратно)

814

Там же, ф. ПФ, д. 2508, л. 29. В начале 1930-х годов материалы Б. Зерена были использованы для компрометации П. Шатилова, ставшего к тому времени одним из руководителей РОВС.

(обратно)

815

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 452.

(обратно)

816

Там же. С. 276.

(обратно)

817

Там же. С. 277.

(обратно)

818

Правда, 12 сентября 1920 г.

(обратно)

819

ЦА ФСБ РФ, архивное уголовное дело № Р-49369, л. 55.

(обратно)

820

Там же, л. 84.

(обратно)

821

Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2004. С. 236.

(обратно)

822

Там же. С. 284.

(обратно)

823

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 472, л. 74.

(обратно)

824

РГВА, ф. 33988, оп. 3, Д. 41, л. 305.

(обратно)

825

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 4, д. 11, л. 112.

(обратно)

826

Там же, л. 115, 116 об.

(обратно)

827

Архив УФСБ РФ по Омской обл., ф. 39, оп. 3, Д. 4, л. 77.

(обратно)

828

Кавтарадзе А. Г. Указ. соч. С. 174.

(обратно)

829

РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 191, л. 40.

(обратно)

830

Там же.

(обратно)

831

Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Документы и материалы. Т. 1. Кн. 1. М., 1998. С. 361–362. Процесс определения кандидатов для дальнейшего прохождения службы затянулся, и приказ РВСР был выполнен полностью лишь в первой половине 1922 г.

(обратно)

832

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 673, л. 33.

(обратно)

833

Архив УФСБ РФ по Омской обл., ф. 39, оп. 4, д. 6, л. 237–237 об.

(обратно)

834

Там же, л. 237 об.

(обратно)

835

Русская военная эмиграция. Т. 1, кн. 1. С. 360–361.

(обратно)

836

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 673, л. 39.

(обратно)

837

Там же, л. 21.

(обратно)

838

Там же, л. 28.

(обратно)

839

Там же, ф. 1, оп. 6, д. 14, л. 1.

(обратно)

840

Там же, ф. 2, оп. 3, д. 673, л. 55.

(обратно)

841

Там же, л. 59,75.

(обратно)

842

Там же, л. 89.

(обратно)

843

РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 501, л. 13.

(обратно)

844

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 306, л. 74.

(обратно)

845

Берхин. Военная реформа в СССР (1924–1925). М., 1958. С. 261.

(обратно)

846

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 247, л. 270.

(обратно)

847

Там же, АСД Р-28468, т. 1, л. 278.

(обратно)

848

З apxiвiв ВУЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, № 1 (18) Киiв, 2002. С. 209.

(обратно)

849

Неизвестная Россия. XX век. Вып. 3. М., 1993. С. 109.

(обратно)

850

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 255, л. 228.

(обратно)

851

См.: Черушев Н. Невиновных не бывает. М., 2004; Млечин Л. Русская армия между Троцким и Сталиным. М., 2002; Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы. М., 2000; Зонин С. Первый шквал // Морской сборник. № 11,1991. С. 78–84.

(обратно)

852

Кавтарадзе А. Г. Указ. соч. С. 26.

(обратно)

853

Гражданская война и военная интервенция в СССР Энциклопедия. М., 1983. С. 264.

(обратно)

854

Рутыч-Рутченко Н. Контр-адмирал В.К. Пилкин и его дневник // Адмирал В.К. Пилкин. В Белой борьбе на Северо-западе. Дневник. 1918–1920. М., 2005. С. 16.

(обратно)

855

Там же. С. 18, 120.

(обратно)

856

См.: Российские спецслужбы. История и современность. Материалы исторических чтений на Лубянке. 1997–2000 г. М., 2003. С. 11–14.

(обратно)

857

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 3, Д. 349, л. 4.

(обратно)

858

Российские спецслужбы. История и современность. С. 12.

(обратно)

859

Известия, 15 января 1922 г.

(обратно)

860

Из истории ВЧК, 1917–1921 гг. Сб. док С. 445.

(обратно)

861

Архив НТС во Франкфурте-на-Майне, фонд A-6/a. Переписка А. Абазы, без нумерации.

(обратно)

862

Там же, л. 11а.

(обратно)

863

Там же, л. 17а.

(обратно)

864

Там же, л. 23.

(обратно)

865

Там же, л. 25.

(обратно)

866

ГАРФ, ф. Р-5853, оп. 1, д. 9, л. 308.

(обратно)

867

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 7, д. 294, л. 306.

(обратно)

868

Плеханов А. Указ. соч. С. 543.

(обратно)

869

Пилкин В., Указ. соч. С. 601.

(обратно)

870

РГВА, ф. 33988, оп. 3, д. 40, л. 83. Телеграмма З. Кацнельсона в копиях была чекистами послана в адрес РВСР (лично Л. Троцкому) и в ЦК РКП(б) (Молотову).

(обратно)

871

Там же, л. 82.

(обратно)

872

Плеханов А. Указ. соч. С. 547.

(обратно)

873

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, д. 552, л. 12.

(обратно)

874

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 5, Д. 657, л. 26.

(обратно)

875

Петроградская правда, 1 сентября 1921 г.

(обратно)

876

Зонин С. Первый шквал // Морской сборник № 11, 1991. С. 78.

(обратно)

877

Пилкин В. Указ. соч. С. 536.

(обратно)

878

Голинков Д. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. М., 1980. С. 114.

(обратно)

879

Зонин С. Указ. соч. С. 80.

(обратно)

880

Там же. С. 83.

(обратно)

881

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1. 2000. С. 136.

(обратно)

882

В. И. Ленин. Биографическая хроника. Т. 12. М., 1982. С. 4.

(обратно)

883

В. И. Ленин и ВЧК Сб. док М., 1987. С. 509.

(обратно)

884

Зонин С. Указ. соч. С. 83.

(обратно)

885

Л. Троцкий. Как вооружалась революция. Т. 3. Кн. 2. М., 1925. С. 85.

(обратно)

886

В.И Ленин. Биохроника, т. 12. С. 77; Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП(б). С. 141.

(обратно)

887

Зонин С. Указ. соч. С. 84.

(обратно)

888

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 720, л. 126.

(обратно)

889

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 213, л. 5.

(обратно)

890

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Т. 1. С. 64.

(обратно)

891

Там же. С. 67.

(обратно)

892

Там же. С. 65.

(обратно)

893

Там же. С. 66.

(обратно)

894

Там же. С. 68.

(обратно)

895

Там же. С. 69.

(обратно)

896

РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 427, л. 200.

(обратно)

897

Там же, л. 197.

(обратно)

898

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 59, л. 15.

(обратно)

899

Там же, л. 17.

(обратно)

900

Морозов М., Кулагин К. Советский подводный флот. 1922–1945 гг. О подводных лодках и подводниках. М., 2006. С. 403.

(обратно)

901

Там же, ф. 66, оп. 1, д. 149, л. 85.

(обратно)

902

Там же, л. 188–189.

(обратно)

903

Там же, ф. 2, оп. 5, д. 252, л. 99-103.

(обратно)

904

Пилкин В. Указ. соч. С. 16, 500.

(обратно)

905

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 192, л. 12.

(обратно)

906

Там же, оп. 4, д. 29, л. 80.

(обратно)

907

Там же, оп. 5, Д. 252, л. 24–25.

(обратно)

908

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД С. 118.

(обратно)

909

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 177, л. 166.

(обратно)

910

Там же, д. 178, л. 211.

(обратно)

911

Там же, д. 177, л. 183–194.

(обратно)

912

Там же, оп. 4, д. 29, л. 213.

(обратно)

913

Морозов М., Кулагин К. Советский подводный флот. 1922–1945 гг. М., 2006. С. 353–354.

(обратно)

914

Там же. С. 354.

(обратно)

915

Черушев Н. Невиновных не бывает. С. 189.

(обратно)

916

Шошков E.H. Репрессированное Остехбюро. СПб., 1995.

(обратно)

917

Четверухин Г. Сполохи воспоминаний // Морской сборник, 1991, № 11. С. 87–91.

(обратно)

918

Морозов М., Кулагин К. Указ. соч. С. 406.

(обратно)

919

Каминский В. Русские генштабисты в 1917–1920 годах. Итоги изучения // Вопросы истории, 2002. № 12. С. 40.

(обратно)

920

Кавтарадзе А. Указ. соч. С. 77.

(обратно)

921

Троцкий. Указ. соч. Т. 2. С. 108.

(обратно)

922

Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и ВСЮР. М., 1997. С. 152–155.

(обратно)

923

Данилов И.А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков // Архив русской революции, т. 14. М., 1999; Голдин В. И. Лихолетье. Судьба генерала М.В. Фастыковского. Архангельск, 2006. С. 67; Тинченко Я. Указ. соч. С. 91.

(обратно)

924

Там же, л. 29.

(обратно)

925

Там же, д. 774, л. 4.

(обратно)

926

Первый Всероссийский съезд особых отделов фронтов и армий (22–25 декабря 1919 года): Краткий отчет. М., 1920. С. 2–3.

(обратно)

927

Военная энциклопедия. Т. 2. М., 1994. С. 25.

(обратно)

928

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. Справочник. С. 419.

(обратно)

929

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 3.

(обратно)

930

Там же.

(обратно)

931

Там же, д. 112, л. 116.

(обратно)

932

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 9, Д. 781, л. 5.

(обратно)

933

Самый ранний из отложившихся в деле «Генштабисты» документов датирован январем 1925 г. ЦА ФСБ РФ, д. ПФ 10289, т. 4, л. 1.

(обратно)

934

Черушев Н. Невиновных не бывает. С. 147; Тинченко Я. Указ. соч. С. 192; Военные архивы России. Вып. 1.1993. С. 100 и др.

(обратно)

935

ЦА ФСБ РФ, д. ПФ 10289, т. 4, л. 405.

(обратно)

936

Там же, ф. 2, оп. 9, Д. 774, л. 8.

(обратно)

937

Там же, д. ПФ 10289, т. 4, л. 377.

(обратно)

938

Там же, т. 2, л. 393.

(обратно)

939

Там же, л. 395.

(обратно)

940

В. И. Ленин и ВЧК С. 618.

(обратно)

941

ЦА ФСБ РФ, ПФ 10289, т. 4, л. 564.

(обратно)

942

Там же, л. 64.

(обратно)

943

Там же, л. 127.

(обратно)

944

Там же, т. 4, л. 104.

(обратно)

945

Там же, ф. 2, оп. 9, Д. 774, л. 19.

(обратно)

946

Кен О. Москва и пакт о ненападении с Польшей (1930–1932) СПб, 2003. С. 7–8.

(обратно)

947

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 363, л. 164.

(обратно)

948

Там же, л. 165.

(обратно)

949

Кен О. Указ. соч. С. 8.

(обратно)

950

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 63, л. 3.

(обратно)

951

Там же, л. 7.

(обратно)

952

Тинченко Я. Указ. соч. С. 27. Автор называет несколько другие цифры: 300 винтовок и 2 пулемета.

(обратно)

953

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 63, л. 4.

(обратно)

954

Там же, л. 21.

(обратно)

955

Там же, д. 247, л. 292.

(обратно)

956

Там же, д. 15, л. 373.

(обратно)

957

Там же, л. 383.

(обратно)

958

Исторический архив. № 4.1998. С. 119.

(обратно)

959

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 15, л. 451–452.

(обратно)

960

Там же, д. 237, л. 144.

(обратно)

961

Там же, л. 136.

(обратно)

962

Лубянка. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 262.

(обратно)

963

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 63, л. 50.

(обратно)

964

Тинченко Я. Указ. соч. С. 123.

(обратно)

965

Голдин В.И. Лихолетье. Судьба генерала М.В. Фастыковского: русский офицер, секретный агент, узник НКВД. Архангельск, 2006. С. 92.

(обратно)

966

Там же, арх. угол, дело Р-4807, т. 1, л. 39. Показания Осмоловского Виктора Иосифовича от 8 мая 1938 г.

(обратно)

967

Там же, л. 44.

(обратно)

968

Лубянка. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 262.

(обратно)

969

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД С. 275.

(обратно)

970

Кто руководил НКВД 1934–1941 гг. Справочник. М. 1999. С. 270.

(обратно)

971

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД С. 280.

(обратно)

972

Там же. С. 276.

(обратно)

973

Там же. С. 275.

(обратно)

974

Там же. С. 277.

(обратно)

975

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 127, л. 30.

(обратно)

976

Там же, арх. угол. дело Р-28468, т. 1, л. 136.

(обратно)

977

Военные архивы России, вып.1 М, 1993. С. 103.

(обратно)

978

Там же. С. 104.

(обратно)

979

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 258, л. 248.

(обратно)

980

Там же, арх. след. дело Р-28468, т. 2, л. 84.

(обратно)

981

Там же, л. 74.

(обратно)

982

Минаков С. Сталин и его маршал. М., 2004. С. 430.

(обратно)

983

Военные архивы России, вып.1. С. 105.

(обратно)

984

Тинченко Я. Указ. соч. С. 248–249.

(обратно)

985

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 43.

(обратно)

986

КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. Документы 1917–1968. М, 1969. С. 148.

(обратно)

987

В. И. Ленин. Неизвестные документы 1891–1922. М, 1999. С. 426.

(обратно)

988

Там же. С. 423.

(обратно)

989

Берхин И. Б. Военная реформа в СССР (1924–1925) М., 1958. С. 60.

(обратно)

990

КПСС о Вооруженных силах Советского Союза. С. 214.

(обратно)

991

1-й Всеукраинский съезд начальников особых органов Госполитуправления. 2–5 ноября 1922 г. Стенографический отчет. Харьков, 1922. С. 21.

(обратно)

992

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 3, Д. 10, л. 102.

(обратно)

993

Лисовой Я. Революционные генералы // Белый архив. Берлин, т. 1.С. 70.

(обратно)

994

Уголовный кодекс Социалистической Федеративной Советской Республики. М., 1922. С. 7.

(обратно)

995

СУ РСФСР, 1926. № 80, ст. 600.

(обратно)

996

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 168, л. 191.

(обратно)

997

Викторов Б. А. Без грифа «секретно». Записки военного прокурора. М., 1990. С. 95.

(обратно)

998

Там же. С. 97.

(обратно)

999

Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М, 1998. С. 129.

(обратно)

1000

Широкорад А.Б. Тевтонский меч и русская броня. М, 2004; Помогайбо А.А. Вырванный меч империи (1925–1940). М., 2006; Звягинцев В. Трибунал для флагманов. М., 2007; Черушев Н. Невиновных не бывает. М., 2004 и др.

(обратно)

1001

Кен О.Н. Мобилизационное планирование и политические решения. Конец 1920 — середина 1930-х гг. СПб, 2002. С. 21.

(обратно)

1002

Реформа в Красной армии. Документы и материалы 1923–1928 гг. Кн. 1. М, 2006. С. 7.

(обратно)

1003

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 13, л. 76.

(обратно)

1004

Там же, л. 76 об.

(обратно)

1005

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД, январь 1922 — декабрь 1936. С. 126.

(обратно)

1006

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, д. 99, л. 34.

(обратно)

1007

Там же, л. 35.

(обратно)

1008

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД январь 1922 — ноябрь 1936. С. 127–128.

(обратно)

1009

Тысский А. был осужден военной Коллегией Верховного суда, однако Постановлением ЦИК СССР, как незаменимый специалист, досрочно освобожден. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 13, л. 19 и оп. 2, д. 902, л. 130–158.

(обратно)

1010

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, Д. 92, л. 79.

(обратно)

1011

Там же, оп. 7, д. 757, л. 246–247.

(обратно)

1012

Там же, ф. 1, оп. 6, д. 114, л. 37–38.

(обратно)

1013

Там же, ф. 2, оп. 3, д. 13, л. 44.

(обратно)

1014

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. Сб. док. М., 1977. С. 447.

(обратно)

1015

Там же. С. 448.

(обратно)

1016

Там же.

(обратно)

1017

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 9, Д. 24, л. 324.

(обратно)

1018

Там же, оп. 8, д. 863, л. 308.

(обратно)

1019

Там же, оп. 9, Д. 24, л. 325.

(обратно)

1020

Там же, л. 328.

(обратно)

1021

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С. 166.

(обратно)

1022

Там же. С. 167.

(обратно)

1023

Там же. С. 166.

(обратно)

1024

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 247, л. 269.

(обратно)

1025

Тинченко Я. Указ. соч. С. 46.

(обратно)

1026

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 258, л. 278.

(обратно)

1027

Там же, л. 272–278.

(обратно)

1028

Там же, д. 863, л. 296.

(обратно)

1029

Сталин И.В. Вопросы ленинизма, 2-е изд. С. 217.

(обратно)

1030

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 283, л. 82–91.

(обратно)

1031

Перечнев Ю. «Дело береговой обороны» // Красная звезда, 10 июня 1990 г.

(обратно)

1032

Реформа в Красной армии. Кн. 2. С. 501.

(обратно)

1033

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. С. 443.

(обратно)

1034

Военная энциклопедия. Т. 7. М., 2003. С. 714.

(обратно)

1035

Военная промышленность России в начале XX века (1900–1917). Т. 1. М., 2004. С. 12.

(обратно)

1036

Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии. Ч. 3. М., 1923. С. 15.

(обратно)

1037

Сухомлинов В. Воспоминания. Берлин, 1924. С. 335.

(обратно)

1038

Маниковский А. Указ. соч., ч. 3. С. 162.

(обратно)

1039

Там же.

(обратно)

1040

Айрапетов О. Р. Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию. (1907–1917). М, 2003. С. 95.

(обратно)

1041

Советское военно-промышленное производство. 1918–1926. Т. 2. М, 2005. С. 410.

(обратно)

1042

Там же.

(обратно)

1043

Там же. С. 411–413.

(обратно)

1044

Там же. С. 457.

(обратно)

1045

Там же. С. 458.

(обратно)

1046

Там же. С. 481.

(обратно)

1047

Там же.

(обратно)

1048

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 59, л. 8.

(обратно)

1049

ЦА ФСБ РФ, ф. ПФ, д. 10289, т. 2, л. 398.

(обратно)

1050

Там же, оп. 7, д. 61, л. 5.

(обратно)

1051

Там же, л. 6.

(обратно)

1052

Там же, л. 7.

(обратно)

1053

Там же, л. 9. Относительно И. Дмитриева Особый отдел ОГПУ в ноябре 1925 г. информировал заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта и возражал по поводу назначения его первым заместителем руководителя Арткома. Чекисты напоминали, что И. Дмитриев ранее проходил как обвиняемый по уголовному делу (ст. 63 УК — «Участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений…»), но дело прекратили ввиду его конструкторской работы над дистанционной трубкой (РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 59, л. 8).

(обратно)

1054

Тинченко Я. Указ. соч. С. 106.

(обратно)

1055

Военная энциклопедия, т. 4.М, 1999. С. 342. Дальнейшая служебная карьера Г. Кулика со всей очевидностью подтвердила вывод чекистов от 1929 г.: он многократно «с треском» освобождался с различных должностей.

(обратно)

1056

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, д. 30, л. 1.

(обратно)

1057

Там же, л. 3.

(обратно)

1058

Там же, л. 30.

(обратно)

1059

Советское военно-промышленное производство. Т. 2. С. 605.

(обратно)

1060

Там же. С. 607.

(обратно)

1061

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 214, л. 201.

(обратно)

1062

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С. 161.

(обратно)

1063

Там же. С. 164.

(обратно)

1064

Подсчитано автором по изданию «Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б): Повестки дня заседаний. Т. 1.1919–1929, каталог».

(обратно)

1065

Генерал В. С. Михайлов. 1895–1929. Документы к биографии. М., 2007. С. 50.

(обратно)

1066

Там же. С. 56.

(обратно)

1067

Там же. С. 59.

(обратно)

1068

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 214, л. 201.

(обратно)

1069

Генерал B.C. Михайлов. С. 56.

(обратно)

1070

ЦА ФСБ ОДМ, ф. 3857, оп. 1, д. 16, л. 11 об.

(обратно)

1071

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С 183.

(обратно)

1072

Генерал B.C. Михайлов. С. 79.

(обратно)

1073

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 245, л. 19.

(обратно)

1074

Там же, оп. 8, д. 282, л. 30.

(обратно)

1075

Там же, л. 26.

(обратно)

1076

Там же.

(обратно)

1077

Генерал В. С. Михайлов. 1895–1929. Документы к биографии. М., 2007. С.50.

(обратно)

1078

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД Январь 1922 — декабрь 1936. С. 178.

(обратно)

1079

ЦА ФСБ РФ, ф.2, оп. 8, д. 857, л. 212.

(обратно)

1080

ЦА ФСБ РФ, ф. 6, оп. 1-т, д. 63, л. 39.

(обратно)

1081

Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921–1941. М., 2001. С. 126.

(обратно)

1082

Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925–1936 гг. Сб. док. М., 1995. С. 209.

(обратно)

1083

Кен О. Указ. соч. С. 175.

(обратно)

1084

Бюллетень № 1. Заседание первое. 08.03.1931. С. 4 // Шестой Съезд Советов: Стеногр. отчет. М., 1931.

(обратно)

1085

Кен. О. Указ. соч. С. 195.

(обратно)

1086

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 10, д. 94, л. 1.

(обратно)

1087

Там же, л. 1.

(обратно)

1088

Там же, л. 3.

(обратно)

1089

Там же, л. 7.

(обратно)

1090

Кен О. Указ. соч. С. 162–163.

(обратно)

1091

Мозохин О.Б. Право на репрессии. М., 2006. С. 99–101.

(обратно)

1092

Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996. С. 55.

(обратно)

1093

Даже по подсчетам историка Я. Тинченко, которого никак нельзя отнести к числу доброжелательно относящихся к деятельности органов госбезопасности, из 49 военнослужащих, обвиненных (как основные фигуранты по делу «Весна») в контрреволюционной и вредительской деятельности, 29 человек было освобождено с конца 1931 по 1934 год. См.: Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР 1930–1931 гг. М, 2000. С. 450–482.

(обратно)

1094

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 857, л. 38.

(обратно)

1095

Там же, л. 33.

(обратно)

1096

Там же, оп. 10, д. 18, л. 68.

(обратно)

1097

Реввоенсовет Республики. Протоколы 1920–1923 гг. Сб. док. М, 2000. С. 341.

(обратно)

1098

Реформа в Красной армии. Кн. 1. М, 2006. С. 306.

(обратно)

1099

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 857, л. 221.

(обратно)

1100

Голинков Д. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. М, 1980. С. 199–203.

(обратно) name=t1121>

1101

Труды общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 3. М., 2007. С. 335–336.

(обратно)

1102

Там же. С. 337.

(обратно)

1103

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 10, д. 250, л. 170.

(обратно)

1104

Там же. С. 175.

(обратно)

1105

Там же, ф. 2, оп. 2, д. 529, л. 583 об.

(обратно)

1106

Совершенно секретно: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 2. С. 238.

(обратно)

1107

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 478, л. 60–61.

(обратно)

1108

Там же, оп. 6, д. 987, л. 671.

(обратно)

1109

Алланиязов Т. Красные Каракумы. Очерки истории борьбы с антисоветским повстанческим движением в Туркменистане (март — октябрь 1931 года). Жесказган — Алматы, 2006. С. 34.

(обратно)

1110

Там же. С. 35.

(обратно)

1111

Там же. С.85.

(обратно)

1112

Там же. С. 142.

(обратно)

1113

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 857, л. 220.

(обратно)

1114

Там же. С. 222.

(обратно)

1115

Там же. С. 14.

(обратно)

1116

ВКП(б) и военное дело. С. 223.

(обратно)

1117

Сухопутные войска России: История создания, становления и развития. М, 2001. С. 292.

(обратно)

1118

Тархова Н. С. Красная армия и коллективизация советской деревни. 1928–1933 гг.: Автореф. дис. … докт. ист. наук Саратов, 2006. С. 27–28.

(обратно)

1119

ЦА ФСБ РФ, ф. 2 ос, оп. 3, Д. 5, л. 2.

(обратно)

1120

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, д. 127, л. 5-10.

(обратно)

1121

РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 653, л. 7.

(обратно)

1122

Там же, л. 15.

(обратно)

1123

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, Д. 130, л. 9–9 об.

(обратно)

1124

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 68, л. 49.

(обратно)

1125

Там же, л. 53.

(обратно)

1126

Там же, л. 63.

(обратно)

1127

Красная армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933): Сб. док. Неаполь, 1996. С. 155–156.

(обратно)

1128

Маршал Жуков: полководец и человек. Сб. Т. 2. М., 1989. С. 176.

(обратно)

1129

Военная энциклопедия. Т. 3. М., 1995. С. 157.

(обратно)

1130

А. Бубнов о Красной армии. М., 1958. С. 152.

(обратно)

1131

Там же. С. 153.

(обратно)

1132

ВКП(б) и военное дело. В резолюциях съездов и конференций ВКП(б). Л., 1927. С. 277.

(обратно)

1133

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 863, л. 16–17.

(обратно)

1134

Там же, л. 13.

(обратно)

1135

Там же, л. 144.

(обратно)

1136

Советское руководство. Переписка 1928–1941 гг. М., 1999. С. 150–151.

(обратно)

1137

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 863, л. 629.

(обратно)

1138

Там же, оп. 3, д. 69, л. 5.

(обратно)

1139

Г. Ягода. Нарком внутренних дел СССР. Сб. док Казань, 1997. С. 453.

(обратно)

1140

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 7, д. 19, л. 240.

(обратно)

1141

Красная звезда, 2 июня 1990 г.

(обратно)

1142

Масловский Н. Внутриармейская оппозиция 1928 г. М., 1991. С. 11.

(обратно)

1143

Там же.

(обратно)

1144

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 196, л. 1–8.

(обратно)

1145

Там же, л. 7.

(обратно)

1146

Масловский Н. Указ. соч. С. 11.

(обратно)

1147

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 202, л. 1.

(обратно)

1148

Там же, оп. 7, д. 757, л. 53–54.

(обратно)

1149

Там же, оп. 8, д. 16, л. 492.

(обратно)

1150

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 306, л. 74 об.

(обратно)

1151

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 1, л. 335.

(обратно)

1152

Там же, л. 336.

(обратно)

1153

Там же, ф. 66, оп. 1, д. 225, л. 79.

(обратно)

1154

Там же, л. 203.

(обратно)

1155

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 105, л. 1-10.

(обратно)

1156

Там же, л. 2.

(обратно)

1157

Там же, л. 5.

(обратно)

1158

Ф.Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. 1917–1926 гг. Сб. док. М., 2007. С. 642.

(обратно)

1159

Там же.

(обратно)

1160

Советское военно-промышленное производство. Т. 2. С. 716.

(обратно)

1161

РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 518, л. 73.

(обратно)

1162

ЦА ФСБ РФ, АСД Р-49141, л. 149.

(обратно)

1163

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, д. 30, л. 9.

(обратно)

1164

Там же, д. 143, л. 10.

(обратно)

1165

Советское военно-промышленное производство. Т. 2. С. 550.

(обратно)

1166

Там же. С. 553.

(обратно)

1167

ЦА ФСБ РФ, АСД Н-3738, т. 2, л. 1.

(обратно)

1168

Там же, т. 1, л. 663.

(обратно)

1169

Там же, т. 2, л. 683–683 об.

(обратно)

1170

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 59, л. 111.

(обратно)

1171

Ф.Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. М, 2007. С. 642.

(обратно)

1172

ЦА ФСБ РФ, АСД Р-49141, л. 1.

(обратно)

1173

Там же, л. 262а.

(обратно)

1174

Мухин М. Ю. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах. М, 2006. С. 45. Автором упомянут лишь Т. Шоль.

(обратно)

1175

Там же. С. 48.

(обратно)

1176

Советское военно-промышленное производство. Т. 2. С. 549.

(обратно)

1177

Мухин М. Указ. соч. С. 47.

(обратно)

1178

ЦА ФСБ РФ, АСД, Н-3345, т. 1, л. 1.

(обратно)

1179

Там же, л. 310 об.

(обратно)

1180

Там же, л. 311 об.

(обратно)

1181

Там же, ф. 2, оп. 6, д. 276, л. 173–174.

(обратно)

1182

Там же, АСД Р-31821, т. 1,л.71.

(обратно)

1183

Там же, т. 2 с материалами на Н. Поликарпова, л. 200.

(обратно)

1184

Там же, т. 2, л. 266, 277.

(обратно)

1185

Военная энциклопедия. Т. 6. М, 2006. С. 247.

(обратно)

1186

Там же, т. 15, л. 65, 84 об.

(обратно)

1187

Там же, т. 17, л. 86–87.

(обратно)

1188

Там же, ф. 2, оп.6, д. 11, л. 16-16об.

(обратно)

1189

Там же, оп. 8, д. 187, л. 185.

(обратно)

1190

Широкорад А. Тевтонский меч и русская броня. М, 2004. С. 235.

(обратно)

1191

Там же. С. 236.

(обратно)

1192

Там же. С. 235.

(обратно)

1193

Помогайбо A. A. Вырванный меч империи. 1925–1940 гг. М., 2006.

(обратно)

1194

Шошков E. H. Репрессированное Остехбюро. СПб., 1994.

(обратно)

1195

Реввоенсовет Республики. Протоколы 1922–1923 гг. Сб. док. M., 2000. С. 353.

(обратно)

1196

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 56, л. 162.

(обратно)

1197

Там же, ф. 2, оп. 1, д. 143, л. 25.

(обратно)

1198

Там же, л. 26.

(обратно)

1199

Там же, л. 27.

(обратно)

1200

Там же, оп. 3, Д. 103, л. 116 об.

(обратно)

1201

Там же.

(обратно)

1202

Епихин А. Ю., Мозохин О. Б. ВЧК — ОГПУ в борьбе с коррупцией в годы новой экономической политики. (1921–1928). М., 2007. С. 476.

(обратно)

1203

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 103, л. 113.

(обратно)

1204

Епихин А.Ю., Мозохин О.Б. Указ. соч. С. 478–479.

(обратно)

1205

Там же. С. 480.

(обратно)

1206

Там же. С. 482.

(обратно)

1207

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 701, л. 32.

(обратно)

1208

Военная энциклопедия. Т. 3. М., 1995. С. 109.

(обратно)

1209

Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., 1993. С 85.

(обратно)

1210

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 863, л. 501.

(обратно)

1211

Там же, л. 502.

(обратно)

1212

Там же, л. 283–284.

(обратно)

1213

Троцкий Л. Как вооружалась революция. Т. 3. Кн. 2. М., 1925. С. 168.

(обратно)

1214

Бубнов А. 1924 год в военном строительстве. М., 1925. С. 261.

(обратно)

1215

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 111, л. 127 об.

(обратно)

1216

Там же, ф. 2, оп. 8, д. 863. Анализ материалов данного дела проведен автором исследования.

(обратно)

1217

Там же, оп. 5, д. 32, л. 25.

(обратно)

1218

Там же, оп. 6, д. 48, л. 10. Надо полагать, что чекисты перехватили переписку Я. Гайлита и В. Блюхера именно в силу упоминания в ней фактов очковтирательства.

(обратно)

1219

Там же, оп. 5, д. 478, л. 123.

(обратно)

1220

Там же, д. 479, л. 11.

(обратно)

1221

Там же, оп. 9, Д. 103, л. 816–819.

(обратно)

1222

Там же, л. 817.

(обратно)

1223

Советская военная контрразведка. Сб. док. Вып. 2. С. 464.

(обратно)

1224

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, ос. Оп. 3, д. 12. В указанном деле сосредоточены стенограммы съезда особых отделов.

(обратно)

1225

РГВА, ф. 33988, оп. 3, Д. 39, л. 225–226.

(обратно)

1226

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 21–22.

(обратно)

1227

Какурин H. Е. Военная тайна. Смоленск, 1921.

(обратно)

1228

Там же. С. 6.

(обратно)

1229

Швецов В. Военная цензура России // Морской сборник. 1998. № 12. С. 87.

(обратно)

1230

ЦА ФСБ РФ, ф. 1 ос. Оп. 6, д. 2, л. 73. Военная почтово-телеграфная цензура была передана в ведение Особого отдела ВЧК из военного ведомства еще 10 августа 1920 г. на основании приказа РВСР № 1526/269, поэтому постановление СНК касалось лишь военной цензуры печати. (См.: Реввоенсовет Республики. Протоколы 1920–1923: Сб. док. М., 2000. С. 358).

(обратно)

1231

Там же, ф. 66, оп.1-т, д. 110, л. 2–5 об.

(обратно)

1232

В ходе работы по поиску необходимых документов нами было установлено, что в начале 1920-х годов чекисты даже предприняли попытку самостоятельно определить, что следует относить к военным секретам. См. приказ ОГПУ № 19/7 с.с. от 8 января 1924 г. (ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 61, л. 33–37). Военное ведомство не согласилось с таким положением дел, и на заседании РВСР от 18 марта 1924 г. был рассмотрен вопрос о введении нового «Перечня сведений, не подлежащих оглашению» (См.: Реформа в Красной армии. Док. и материалы. 1923–1928 гг. Кн. 2. М., 2006. С. 273).

(обратно)

1233

Реввоенсовет Республики. С. 318–336.

(обратно)

1234

Там же. С. 335.

(обратно)

1235

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 62, л. 27.

(обратно)

1236

Там же, оп. 1, д. 56, л. 209.

(обратно)

1237

Феликс Эдмундович Дзержинский. Биография. М., 1983. С. 279.

(обратно)

1238

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д 61, лл. 33–35.

(обратно)

1239

Реформа в Красной армии: Документы и материалы. 1923–1928 гг. Кн. 1. М., 2006. С. 114.

(обратно)

1240

Морской сборник. 1998. № 12. С. 88

(обратно)

1241

Военная реформа в Красной армии. Кн. 2. С. 373.

(обратно)

1242

Лубянка. Органы ВЧК — КГБ. 1917–1991: Справочник. М., 2003. С. 21.

(обратно)

1243

Энциклопедия секретных служб России. М., 2003. С. 213.

(обратно)

1244

Новый «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих оглашению в целях ограждения военных интересов СССР» был объявлен для чекистов приказом ОГПУ № 337/110.1924 г. (См.: ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 110, л. 15).

(обратно)

1245

ГАРФ, ф. Р-5446, оп. 1, д. 13, л. 333.

(обратно)

1246

Там же, ф. Р-3316, оп. 13, д. 3, л. 112–113.

(обратно)

1247

Там же, ф. Р-5446, оп. 1, д. 13, л. 343.

(обратно)

1248

Там же, л. 368.

(обратно)

1249

Собрание Законов СССР. 1924. № 24. Ст. 207.

(обратно)

1250

ГАРФ, ф. Р-5446, оп. 1, д. 19, л. 164–166. Для сотрудников ОГПУ постановление СНК СССР об утверждении перечня секретных сведений объявили в приказе № 107 от 27 мая 1926 г. А еще через некоторое время перечень был дополнен конкретными сведениями, имеющими отношение к проблематике военно-химического профиля (См.: ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 150, л. 286).

(обратно)

1251

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 236, л. 105.

(обратно)

1252

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 236, л. 105.

(обратно)

1253

РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, Д. 306, л. 74 об.

(обратно)

1254

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 537, л. 3 об.

(обратно)

1255

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 2, д. 528, л. 18–20.

(обратно)

1256

Там же, оп. 5, д. 166, л. 68.

(обратно)

1257

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1-т, д. 110, л. 9 об.

(обратно)

1258

Там же.

(обратно)

1259

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 81, л. 38.

(обратно)

1260

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 983, л. 33.

(обратно)

1261

Там же, д. 1017, л. 323.

(обратно)

1262

Там же, л. 327

(обратно)

1263

РГВА, ф. 4, оп. 14, д. 85, л. 105.

(обратно)

1264

Там же, л. 3об.

(обратно)

1265

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 192, л. 1 -12.

(обратно)

1266

Соцков Л. Операция «Тарантелла». М, 2001. С. 85.

(обратно)

1267

Там же. С. 90.

(обратно)

1268

РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, Д. 952, л. 51. См. также: Сталин и Каганович: Переписка. 1931–1936 гг. М, 2001. С. 503.

(обратно)

1269

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 89.

(обратно)

1270

Кен О. Указ. соч. С. 21.

(обратно)

1271

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, Д. 155, л. 92.

(обратно)

1272

Троцкий Л. Речь на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК 1 августа 1927 г. // Архив Троцкого. Т. 4. М, 1990. С. 44.

(обратно)

1273

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 3, Д. 674, л. 20.

(обратно)

1274

Там же, оп. 2, д. 529, л. 586–586 об.

(обратно)

1275

Там же, оп. 6, д. 44, л. 89–90.

(обратно)

1276

Там же, оп. 3, д. 60, л. 56.

(обратно)

1277

Там же, оп. 4, д. 482, л. 170.

(обратно)

1278

Там же, л. 171.

(обратно)

1279

Тихонов Ю. И. Секретная авиашкола Рейхсвера в СССР. М., 2006. С. 6.

(обратно)

1280

Горлов С. А. Совершенно секретно: Москва — Берлин. 1920–1933. М., 1999. С. 198.

(обратно)

1281

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 1. 1919–1929. Каталог. М., 2000. С. 518.

(обратно)

1282

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 6, д. 44, л. 43–44.

(обратно)

1283

Там же, д. 999, л. 5. По сохранившимся материалам польской разведки нам удалось установить, что Е. Фуга не уехал в Америку, а был завербован в агентурную сеть под псевдонимом «Красновойский» и далее работал по заданиям 5-й экспозитуры разведывательного отдела Генштаба Польши (См.: РГВА, ф. 453 к, оп. 1, д. 40, л. 104).

(обратно)

1284

Там же, оп. 8, д. 396, л. 1.

(обратно)

1285

Всеармейские совещания политработников. 1918–1940 (резолюции). М., 1984. С. 247.

(обратно)

1286

Там же. С. 248–249.

(обратно)

1287

Там же. С. 297.

(обратно)

1288

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 8, д. 396, л. 1–2.

(обратно)

1289

Там же. АСД-Р-37214, л. 14,25–30.

(обратно)

1290

Там же, ф. 2, оп. 9, Д. 383, л. 79.

(обратно)

1291

П. Тренин был Коллегией ОГПУ 13 марта 1932 г. приговорен к высшей мере наказания с заменой на 10 лет лагерей. Реабилитирован 28 марта 1989 г. на основании Указа Президиума Верховного совета СССР как жертва политических репрессий.

(обратно)

1292

ЦА ФСБ ФР, ф. 6, оп. 1-т, д. 64, л. 44–45.

(обратно)

1293

Там же, ф. 2, оп. 10, д. 277, л. 83.

(обратно)

1294

РГВА, ф. 308, оп. 3, Д. 306, л. 152.

(обратно)

1295

Там же, ф. 453, оп. 1, д. 7, л. 416. В Польше К Кучин был подробно опрошен разведчиками, завербован под псевдонимом «Шевченко» и после соответствующей подготовки заброшен в СССР.

(обратно)

1296

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 11, д. 6, л. 201.

(обратно)

1297

Там же, д. 14, л. 246–249.

(обратно)

1298

РГВА, ф. 308, оп. 3, Д. 303, л. 2.

(обратно)

1299

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 293, л. 186.

(обратно)

1300

Дело Вахромеева рассматривалось на заседаниях Политбюро 20, 29 марта и 26 мая 1934 г. (См.: Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. 1919–1952. Т. 2. Каталог. С. 511, 513 и 524).

(обратно)

1301

Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М, 2003. С. 513.

(обратно)

1302

ЦА ФСБ РФ, ф. 66, оп. 1, д. 293, л. 186.

(обратно)

1303

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД С. 524. ОГПУ издало приказ № 1177 от 3 июня 1934 г.

(обратно)

1304

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 2. С. 511.

(обратно)

1305

ГАРФ, ф. Р-3316, оп. 13, Д. 20, л. 91 об.

(обратно)

1306

ГАРФ, оп. 27, д. 167, л. 4–6. Стоит отметить, что одновременно с текстом статьи об измене Родине подлежали опубликованию еще два важных документа: 1. Об образовании общесоюзного Наркомата внутренних дел; 2. О назначениях наркома и его заместителей.

(обратно)

1307

Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР М, 2000. С. 79.

(обратно)

1308

РГВА, ф. 6, оп. 10, д. 43, л.127.

(обратно)

1309

Там же, л. 180.

(обратно)

1310

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 199, л. 60.

(обратно)

1311

РГВА, ф. 33987, оп. 3, Д. 69, л. 63.

(обратно)

1312

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 116, л. 340.

(обратно)

1313

Там же, л. 343.

(обратно)

1314

РГАСПИ, ф. 495, оп. 270, д. 7053, л. 1.

(обратно)

1315

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. М., 2003. С. 598–599.

(обратно)

1316

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 11, д. 6, л. 24–33.

(обратно)

1317

Военная энциклопедия. Т. 1. М, 1997. С. 51.

(обратно)

1318

РГАСПИ, ф. 74, оп. 2, д. 37, л. 26.

(обратно)

1319

ЦА ФСБ РФ, АСД-Р-43010, л. 33.

(обратно)

1320

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний. Т. 2. С. 122, 140,147.

(обратно)

1321

Колпакиди А., Прохоров Д. Империя ГРУ. Очерки истории российской военной разведки. Кн. 1. М, 2000. С. 90.

(обратно)

1322

РГВА, ф. 33988, оп. 3, Д. 39, л. 358.

(обратно)

1323

РГВА, л. 359 об.

(обратно)

1324

Ф. Э. Дзержинский — председатель ВЧК — ОГПУ. 1917–1928 гг: Сб. док М., 2007. С. 324.

(обратно)

1325

Отчет отчет ВЧК за четыре года ее деятельности (20 декабря 1917 г. — 20 декабря 1921 г.). Организационная часть. М, 1921. С. 208–209.

(обратно)

1326

РГВА, ф. 33988, оп. 3, д. 39, л. 318–318 об.

(обратно)

1327

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 124, л. 90–90 об.

(обратно)

1328

Архив автора. Воспоминания о подпольной работе на Украине в начале 1920-х годов И. Южного-Горенюка, л. 145. Б. Северный позднее работал директором Тульского патронного завода, репрессирован в 1938 г.

(обратно)

1329

ЦА ФСБ РФ, ф. 1, оп. 6, д. 124, л. 175.

(обратно)

1330

Там же, д. 123, л. 163.

(обратно)

1331

Там же. АСД Р-10372, л. 143 об.

(обратно)

1332

ЦА ФСБ РФ. АСД Р-8470. Т. 3, л. 102–108.

(обратно)

1333

Там же, ф. 2, оп. 5, д. 32, л. 18.

(обратно)

1334

Там же, оп. 8, д. 863, л. 585.

(обратно)

1335

Надежность шифрованной переписки по линии Разведупра контролировал Специальный отдел ВЧК — ОГПУ.

(обратно)

1336

Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. С. 195.

(обратно)

1337

Мотов В. Абвер против внешней разведки // Новости разведки и контрразведки. № 21–22.2004. С. 15.

(обратно)

1338

Мозохин О. Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). М., 2006. С. 51.

(обратно)

1339

Колпакиди А. Прохоров Д. Указ. соч. С. 196.

(обратно)

1340

В сентябре 1941 г. Ю. Троссин тройкой УНКВД по Ленинградской области осужден к высшей мере наказания и 11 сентября расстрелян.

(обратно)

1341

ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 11, д. 9, л. 130.

(обратно)

1342

Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. С. 197.

(обратно)

1343

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. С. 482–483.

(обратно)

1344

Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. С. 198–200.

(обратно)

1345

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Т. 2. С. 539.

(обратно)

1346

Лубянка. Сталин и ВЧК — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг. С. 522–523.

(обратно)

1347

Указ Президента Российской Федерации от 7 февраля 2000 г. № 318.

(обратно)

1348

Приведенные выше цифровые данные соответствуют данным Военведа.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I Историография и характеристика источников проблемы

  § 1. Историография проблемы

  § 2. Анализ источников по теме исследования

Глава II Политическая и оперативная обстановка в сфере обеспечения безопасности РККА

  § 1. Угрозы безопасности для РККА и РККФ

  § 2. Правовые основы организации и деятельности органов ВЧК — ОГПУ по военной линии и их практические задачи

  § 3. Совершенствование системы органов ВЧК — ОГПУ, занятых в сфере обеспечения безопасности войск

  § 4. Кадровый потенциал особых отделов

Глава III Деятельность органов ВЧК — ОГПУ в интересах укрепления боеготовности Красной армии и Флота

  § 1. Обеспечение безопасности войск в условиях «малой гражданской войны»

  § 2. Роль органов госбезопасности в укреплении политической надежности войск

  § 3. Бывшие офицеры как объект оперативного воздействия органов ОГПУ

  § 4. Оказание органами ВЧК — ОГПУ помощи командованию в проведении военной реформы и реализации 1-й военной пятилетки

  § 5. Роль органов ВЧК — ОГПУ в реализации мер по защите государственной и военной тайны в РККА

Заключение

Приложения

Список используемых автором терминов

Использованные источники и литература

*** Примечания ***