— Приедешь за мной к половине одиннадцатого,— сказал своему шоферу генерал и вошел с Монтэгю в вестибюль отеля.
Монтэгю озирался по сторонам; от охватившего его волнения он даже почувствовал легкую дрожь. Ему, только что приехавшему из провинции, этот солидный отель, расположенный в верхнем секторе Нью-Йорка, мог бы показаться великолепным. Но он не замечал ни мраморных колонн, ни золоченой резьбы; он думал о предстоящих встречах. Так много впечатлений за один день: сначала — зрелище этого бурлящего, взбудораженного города, куда стремились все его мечты, а вечером — собрание людей, одни лишь имена которых пробуждали в нем самые дорогие, волнующие воспоминания.
В коридорах отеля стояли группами мужчины в выцветших военных мундирах. Генерал Прентис раскланивался направо и налево, пока они шли к лифту, который поднял их на верхний этаж, где помещались парадные комнаты. У входа они встретили низенького коренастого мужчину с щетинистыми седыми усами.
— Здравствуйте, майор! — обратился к нему генерал.— Разрешите представить вам мистера Аллена Монтэгю. Монтэгю — майор Торн.
Майор с живым интересом взглянул на Аллена.
— Сын генерала Монтэгю? — воскликнул он, обеими руками пожимая руку Монтэгю.— Мальчик мой, как я рад тебя видеть!
Монтэгю выглядел далеко не мальчиком. Это был тридцатилетний мужчина; в его манере держаться чувствовалась спокойная уверенность; а его роста в шесть футов хватило бы на двух таких кругленьких румяных майоров. И все же это обращение показалось ему вполне естественным. Сегодня вечером он перенесся в годы своего детства; да и вообще всякий раз, когда упоминалось имя Торна, он чувствовал себя мальчиком.
— Ваш отец, наверно, рассказывал обо мне? — с живостью спросил майор.
— Тысячу раз! — ответил Монтэгю.
Его так и подмывало добавить, что он всегда представлял себе майора в образе маленького джентльмена, барахтающегося среди виноградных лоз под артиллерийским огнем противника, который избрал беднягу своей мишенью.
Может быть, это было и непочтительно, но именно в таком виде представлял себе Монтэгю майора с тех пор, как впервые услышал так насмешивший его рассказ отца. Произошло это в один из январских дней, во время жестокой битвы в лесах под Чанслорсвиллем; отец Монтэгю был еще в то время молодым штабным офицером, и на его долю выпало передать майору Торну приказ, пожалуй самый страшный из приказов, какой когда-либо приходилось получать кавалерийскому офицеру. Момент был критический. Потомакская армия стремительно откатывалась под бешеным натиском полков Стонуолла Джексона. Некому было их остановить, а это надо было сделать во что бы то ни стало, так как под ударом оказался весь правый фланг армии. И вот кавалерийский полк понесся во весь опор, прорвался сквозь чащу леса и на полном ходу врезался в сплошную стену пехоты и артиллерии противника. Под ошеломляющий грохот орудий рвались на куски и взлетали в воздух люди и кони. Лошадь майора, с оторванной челюстью дико метнулась в сторону, а всадник повис, запутавшись в виноградных лозах. Когда после отчаянных усилий майор высвободился, он оказался в центре сражения; обезумевшие лошади и потерявшие рассудок люди метались под градом пуль и картечи. И среди этого неописуемого ада, отважный майор вскочил на одну из лошадей, собрал остатки своего расстроенного полка и удерживал позиции, пока не подошло подкрепление; но и после этого он весь день, вечер и ночь, отбивая атаку за атакой, помогал отражать натиск противника.
И, глядя теперь на толстенького красноносого человечка, трудно было себе представить, что он-то и есть герой тех славных событий!
Монтэгю еще пожимал ему руку и говорил, как рад его видеть, а майор уже заприметил кого-то в другом конце зала и радостно крикнул:
— Полковник Эндерсон, полковник Эндерсон!
Так вот он — герой Джек Эндерсон... «Пастор Эндерсон» — как прозвали его солдаты за его привычку всегда молиться, прежде чем взяться за какое-нибудь дело. Он молился вместе со своими солдатами перед каждой едой и вечерами, и ходили слухи, что он молился даже и в то время, когда солдаты спали.
Со своей артиллерийской батареей, прошедшей блестящую трехлетнюю выучку, полковник Эндерсон доблестно сражался под Колд-Харбором. При одном упоминании о Колд-Харборе в памяти вставала страшная картина: противник, внезапно рванувшись из укреплений, оттеснил всю линию фронта и оказался в тылу батареи Эндерсона; атакуемая с обеих сторон батарея стояла как утес среди бушующего океана; а полковник Эндерсон в течение получаса, пока не подоспела пехота, медленно объезжал верхом свою батарею, повторяя спокойным и проникновенным, будто на молитве, голосом:
— Поддайте-ка им жару, молодцы, поддайте жару. Теперь протянутая рука полковника дрожала, а голос дребезжал и срывался, когда он говорил, какое удовольствие доставила ему встреча с сыном генерала Монтэгю.
— Но почему мы не
