Одинокий волк [Патриция Гэфни] (fb2) читать онлайн

Патриция ГЭФНИ ОДИНОКИЙ ВОЛК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Закат. Солнце опускается. Тени медленно ползут по доске на окне. Сторож прибил доску поперек окна. На следующий день после того, как он пытался бежать.

Бежать. Бежать быстро и бесшумно, как волк. Бежать домой.

Профессор сказал: надо думать словами, а не картинами. «Закат», «волк», «дом», «доска».

«Комната». Это его комната. Квадратное пятно на стене – это картина. Сначала ему показалось, что это просто пятно, прыгающие перед глазами цветовые пятна, переплетающиеся линии. Но теперь он научился удерживать их в неподвижности. Там, на картине, были люди. Люди сидели не в комнате, а на траве и ели. Там были деревья. А впереди что-то белое расстелено на траве, и на не«м яблоки, и тарелки, и еще какие-то предметы, для которых у него не было названия. Люди выглядели счастливыми. Им ничто не угрожало. Они были в безопасности. Он подолгу смотрел на картину, потому что в его комнате больше не на что было смотреть. Ему понравились светловолосая женщина и маленький мальчик. Голова мальчика лежала на коленях у женщины, а она отдыхала, прислонившись к дереву, и улыбалась с закрытым ртом. Ее спина была изогнута, как буква С. Букву С он выучил по своей книжке. Он знал все буквы, но слова большей частью ничего для него не значили.

Ветер донес в его комнату чей-то смех. Мужской смех, а вслед за ним женский – тихий и нежный. Как он обозначал «смех», пока не выучил это слово заново? Он уже забыл. Все равно это было не слово, а только мысль у него в голове: она не имела образа слова. А теперь и запахи, и звуки, и все, что он пробовал на вкус, – все как-то называлось, сопровождалось словами. И профессор Винтер хотел, чтобы он говорил их вслух.

Но если он начнет говорить вслух, то станет одним из них. Он превратится в человека.

Ветер утих. Он почувствовал запах мертвого мяса на тарелке, которую сторож – 0'Фэллон – оставил на столе в его комнате. «Это говядина, – объяснил профессор Винтер. – Ты должен питаться вареным мясом». Он уже привык понемногу и теперь мог съесть кусочек и не заболеть, но все равно оно вкусом напоминало пепел. Или песок. Он перестал есть насекомых: даже потихоньку, когда никто его не видел. Но никакими силами нельзя было заставить его есть эти желтые комочки или длинные зеленые палочки – «овощи». Горячая, все еще дымящаяся, скользкая, отвратительная размазня. Стоило только подумать о ней, как у него все переворачивалось в животе.

Стало тихо. Раньше из большого дома доносился звук, и он знал, что это такое, но не мог вспомнить нужное слово. Что-то на букву М. Как вода, текущая прямо сквозь его голову, сквозь его кровь. Впервые услыхав этот шум, он вскочил и начал бегать быстро-быстро от двери к окну и обратно, зажав уши ладонями, но потом его испуг прошел, и он впустил в себя звук. Звук щекоткой отдавался у него в груди, он не находил себе места, хотя звук был прекрасен. Что же это такое? М… Нет, он не может вспомнить слово.

Пришла ночь. Птицы угомонились и уснули. Он ощутил запах воды – тяжелой и темной. «Озеро», – сказал профессор Винтер. Не такая вода, как дома. Та была яркая, блестящая, светлая, переливающаяся, богатая рыбой. Дома дни уже становились длиннее, в лесу было темно из-за распускающихся листьев, а птицы начинали искать себе пару. Дома нетрудно найти еду, ее много. Он наелся бы досыта и растянулся бы на холме рядом со старым волком, глядя, как солнце спускается по небу.

Воспоминание промелькнуло в голове, но он не смог его удержать. Что-то про траву… Свежескошенная трава так сладко пахнет… «Свежескошенная»… Откуда ему известно это слово? Что-то было давным-давно, еще до лодки на воде… Он сам не знал, что он знает. Он закрыл глаза, чтобы вдохнуть сладкий зеленый запах травы, упругой и колющейся, а когда открыл их, белый ангел летел к нему сквозь деревья, наполняя ночь нежным звонким смехом.

* * *

– Пойдем со мной на прогулку. Сидни. Сидни Дарроу подняла голову от карт, которые держала в руке, стараясь не встречаться взглядом со своим братом. Не далее как вчера вечером Филип заметил ей: «Чарльз вечно тобой командует, Сид. Зачем ты это терпишь?»

– Идем, Сидни, посмотрим, как солнце заходит над озером. Давай сходим, ладно?

«Ну вот, – подумала Сидни, – он не командует, он просит». Она улыбнулась и подмигнула Сэму, своему второму и самому младшему брату.

– Вы все равно уже выиграли у меня все деньги, какие были, даже больше. Придется мне выдать вексель и расплачиваться частями до конца моих дней.

Сэм расплылся в торжествующей улыбке, показывая дырку во рту, где недавно выпал последний молочный зуб.

– Я тебя побил. Сидни! – провозгласил он. – Я выиграл, а ты проиграла.

– Не смей злорадствовать, Сэмюэль, – одернула племянника тетя Эстелла, выпрямляясь в своем кресле на террасе в добрых тридцати футах ^[1] от них. – Это неприлично.

Не издавая ни звука, Сидни, Филип и Сэм обменялись выразительными взглядами и состроили друг дружке страшные глаза. Это был семейный условный знак, означавший: «Ну как она могла услышать?»

Сидни встала, Чарльз положил руку ей на талию, решительным и твердым жестом направляя ее к дверям, словно опасался, что без него она собьется с верного курса.

– Я сыграю с тобой во флинч ^[2], когда мы вернемся, – пообещал он Сэму, оглянувшись через плечо.

– Обед через двадцать минут, – строго предупредила тетя Эстелла, не отрываясь от вышивания. – Вы с мистером Вестом не должны опаздывать.

Ей не требовалось поднимать голову: у нее были глаза и на затылке, и на макушке.

Отойдя подальше от дома, чтобы тетушка уж точно не могла ее услышать, Сидни простонала:

– О боже, она все еще меня опекает, как девицу на выданье. Пока мы были в Европе, глаз с меня не спускала ни на минуту.

– Гм… А за тобой требовался присмотр? Польщенная мыслью о том, что Чарльз может ревновать, Сидни взяла его под руку.

– Ну да, разумеется. Повсюду столько мужчин – шагу ступить негде. В Риме нам приходилось передвигаться только в карете: все тротуары были завалены телами поклонников, сраженных моей красотой.

Чарльз наконец сообразил, что она его поддразнивает, и натужно рассмеялся: некоторые ее шутки доходили до него с трудом.

– Тетя Эстелла присматривает за мной даже в церкви, представляешь? – продолжала Сидни. – Как будто я еще школьница и ничего о жизни не знаю. Воплощенная невинность лет восемнадцати.

На самом деле она была уже двадцатитрехлетней вдовой, и знаки внимания со стороны мужчин ее совершенно не волновали.

– Я так рад, что ты вернулась. Сидни. Мне тебя не хватало.

– Спасибо на добром слове, – сказала она, похлопав его по руке.

– Мне кажется, поездка пошла тебе на пользу, – заметил Чарльз, откидывая голову назад, чтобы взглянуть на нее сквозь нижние половинки своих бифокальных очков. – Ты уже не такая грустная, как раньше.

– О, это было чудесное путешествие! Как раз то, что доктор прописал.

В роли доктора в данном случае выступила все та же тетя Эстелла. «Год траура – это вполне достаточный срок, чтобы молодая женщина могла оплакать утрату, – вынесла она свой приговор три месяца назад. – Упорствовать дальше в своем горе не только вредно для здоровья, но и просто неприлично».

Путешествие по Европе, предпринятое, чтобы приободрить Сидни и вывести ее из хандры, и в самом деле оказалось довольно приятным (если закрыть глаза на то, что тетя Эстелла постоянно обращалась с племянницей как с умственно отсталым ребенком). Поездка все-таки помогла ей немного отвлечься от мыслей о Спенсере, стало быть, своей основной цели они добились. Но Сидни была рада вернуться домой. Она страшно тосковала по Сэму и Филипу. И по отцу.

Они дошли до края лужайки. Сквозь цепочку деревьев, окаймлявшую их кусок пляжа, было видно, как заходящее солнце бросает ослепительные блики на воду озера Мичиган – синюю и гладкую, как стекло, испещренную тут и там белыми лоскутками парусов. Эту мирную сцену Сидни помнила с самого раннего детства. Но она новым взглядом посмотрела на белый, обшитый тесом домик для гостей с зелеными дверями и ставнями, стоявший в дальнем конце дорожки.

– Так вот где живет ваш Найденыш!

– Да, – ответил он, таинственно понизив голос.

– Отец говорит, что он может принести вам большую удачу.

Чарльз рассеянно кивнул, не сводя прищуренного взгляда с одноэтажного бунгало, потом вышел из задумчивости и смущенно усмехнулся:

– Моя удача тут ни при чем, я всего лишь ассистент твоего отца.

Сидни прекрасно поняла, что это ложная скромность.

– Все верно, но, если окажется, что этот человек так важен для науки, как думает отец, в один прекрасный день вы оба сможете стать знаменитыми. Этакой парой американских Дарвинов.

Предательский румянец залил щеки Чарльза, и Сидни поняла, что попала в точку, хотя он начал всячески отнекиваться. Да, Чарльз всеми силами пытался скрыть свои тайные надежды, но подспудно они всегда присутствовали, определяли его жизнь, его человеческую суть и поступки. В этом смысле он разительно отличался от ее отца. При всех своих недостатках, подумала Сидни, папа никогда не руководствовался амбициями: им двигала чистая, доходившая до фанатизма, страсть к антропологии. Все остальные «мелочи» жизни – семья, подрастающие дети – не имели для него решающего значения.

Они сошли с тропинки, и Сидни присела на железной скамье под деревьями, жестом приглашая Чарльза присоединиться к ней.

– Сэм говорит, что видел, как Найденыш вчера гулял по берегу со своим тюремщиком.

– С кем? О, ты имеешь в виду 0'Фэллона? Он был университетским сторожем, а теперь мы наняли его присматривать за нашим подопечным.

– А ему нужен сторож? Разве он опасен? Сидни почему-то в это не верила: в противном случае отец не привез бы его к себе домой.

– Время от времени он проявлял агрессивность… поначалу. Но на людей никогда не нападал, только портил вещи. Рвал одежду, ломал свою клетку…

– Клетку? Чарльз невозмутимо кивнул.

– Первое время его держали в клетке. Это была вынужденная мера: он буйствовал, никто не знал, на что он способен. Но с тех пор он утихомирился. По правде говоря, – нахмурившись, добавил Чарльз, – в последнее время он стал скорее вялым, и это ставит под угрозу весь наш проект. Когда объект совершенно пассивен, получение научных данных от него затруднительно. Но факт остается фактом: в настоящий момент вся его активность сводится разве что к попыткам совершить побег. – Он указал пальцем. – Три дня назад он пытался вылезти вон из того окна.

Сидни заметила деревянную доску, пересекавшую наискось небольшое окно: она придавала нарядному и чистенькому домику нежилой вид. Ей стало не по себе.

– Сколько ему лет? – спросила она, поежившись.

– Поскольку разговаривать он не умеет, мы не можем быть твердо уверены. Нам кажется, ему уже за двадцать.

– Он не умеет разговаривать? Совсем-совсем не говорит? Несмотря на то, что вы держите его в… в заточении уже три месяца?

Как это ужасно, подумала Сидни, рассуждать о живом человеке, словно он какое-то животное из зоопарка.

Чарльз назидательно поднял вверх указательный палец.

– Три месяца его держал у себя факультет антропологии, – поправил он. – Я… то есть мы с твоим отцом… мы заполучили его в свое распоряжение всего неделю назад.

– Зато теперь он будет в вашем распоряжении все лето. Для проведения экспериментов. Как ты думаешь, вы сумеете научить его разговаривать?

– Возможно. Хотя, разумеется, наша главная цель состоит не в этом.

– Ну да, конечно. Ваша основная цель состоит в том, чтобы установить, каков человек по своей природе: добр или злобен.

Чарльз поморщился: он не любил простоты и предпочитал изъясняться на своем профессиональном языке.

– Мы с твоим отцом изучаем вопросы биологической этики. Человек в коттедже является существом, максимально приближенным к дикой нецивилизованной природе, оставаясь при этом объектом, представляющим научный интерес. Он уникален: подобной находки наука не знала на протяжении целого столетия.

Сидни поглядела через плечо Чарльза на забитое доской окно и на мгновение застыла: ей почудилось какое-то движение за стеклом. Но нет, черный прямоугольник окна оставался пустым; должно быть, она увидела отражение в стекле какой-нибудь раскачавшейся от ветра ветки.

Она отвернулась, глубоко задумавшись. Каково это – прожить двадцать с лишним лет вне человеческого общества? Можно ли после этого снова стать человеком? Неужели это существо, которому дали прозвище Найденыш, биологически обречен до самой смерти влачить животное существование, оставаясь отрезанным от цивилизации? Сидни живо представила себе, как сильно занимает ее отца этот интригующий вопрос.

– Мне его жаль, – тихо призналась она. – Ты называешь его «находкой», даже человеком его не считаешь! Возможно, для него было бы лучше, если бы его вообще не нашли.

Чарльз ответил лишь снисходительной улыбкой.

– Филип сказал мне, что он был ранен, когда его доставили в университет; у него была огнестрельная рана.

– Да, произошел нелепейший несчастный случай. Группа орнитологов отправилась в Канаду фотографировать зимующих там птиц. Каждый вечер, возвращаясь в лагерь из очередного похода, они обнаруживали, что кто-то опустошал их запасы съестного. Следы на снегу сбили их с толку, как ты понимаешь. Они решили, что это медведь.

– Да, я понимаю.

– Однажды ночью один из наблюдателей за птицами услыхал какой-то шум и выстрелил наугад, вслепую. Непрошеному гостю удалось скрыться, но на следующее утро они прошли по кровавому следу к пещере. Можешь себе представить их изумление? – Чарльз не удержался от довольной улыбки. – Они глазам своим не поверили: оказалось, что это человек! Он был полумертв от потери крови. Потребовалось две недели, чтобы доставить его в Чикаго, и еще две – чтобы убедиться, что он выживет.

– Добро пожаловать в мир цивилизации, – с горечью проговорила Сидни, снова вглядываясь в черное окно.

Солнце закатилось, оставив на небе длинные розовеющие полосы перистых облаков. Порыв ветра, налетевший с озера, заставил ее поплотнее закутаться в шаль.

– Пожалуй, нам пора возвращаться. Но Чарльз удержал ее за локоть и не дал встать со скамьи.

– Погоди. Я должен кое-что тебе сказать. Он неловко замялся, явно готовясь к серьезному разговору.

– В чем дело, Чарльз?

– Твой отец предложил мне перебраться к вам. Она засмеялась.

– Прошу прощения?

– В целях удобства. Нам предстоит интенсивно работать с нашим Человеком с Онтарио, потому что времени отпущено очень мало. Мы будем…

– Как-как? Человек с Онтарио?

– Мы его так называем за неимением лучшего. Его нашли где-то в районе бухты Эхо.

– Я думала, его называют Найденышем.

– Так его окрестили в газетах, но это просто романтические бредни, – презрительно фыркнул Чарльз. – Ты же знаешь, как репортеры падки на сенсации. Все началось с самих орнитологов. Они утверждали, что будто бы в бреду он все время твердил, что потерялся, и боялся, что его не найдут.

– Но если он не умеет разговаривать… Чарльз нетерпеливо кивнул.

– Вот именно. Возможно, он и лопотал что-то в бреду, но они явно приняли желаемое за действительное. Давай вернемся к делу, Сидни. Разве ты не понимаешь? Твой отец любезно предложил мне переехать к вам в дом на все лето, и это очень разумно. Нам предстоит серьезная совместная работа, – с важностью подчеркнул он, – поэтому нужно с максимальной отдачей использовать отпущенное время. Какой смысл добираться сюда каждый день на поезде, если есть возможность поселиться здесь постоянно?

Сидни с легкостью разглядела самодовольное торжество за его напускной небрежностью. Чарльз был страшно горд: он одержал пусть и промежуточную, но очень важную победу, захватил с бою еще один престижный трофей. Многие люди (в основном завистливые коллеги по работе) за глаза называли ее отца сумасбродом, но у него было больше сторонников, чем противников, а некоторые считали его даже гением. Честолюбивый молодой ассистент, например, Чарльз мог считать, что ему крупно повезло в жизни, раз он сумел связать свою судьбу с таким блистательным, хотя и несколько эксцентричным светилом науки, как профессор Харли Винтер. Теперь успех его карьеры обеспечен.

– Итак, – он снял очки и засунул их в нагрудный карман пиджака; в сгущающихся сумерках взгляд его близоруких карих глаз показался ей еще более пристальным и серьезным, чем обычно, – я вновь обращаюсь к тебе, дорогая, все с тем же вопросом.

Сидни даже не попыталась сделать вид, будто не знает, о чем речь.

– Ох, Чарльз, – вздохнула она, внезапно ощутив страшную усталость. Он взял ее за руку, и она не стала сопротивляться.

– Раз уж мне предстоит жить в твоем доме, ты не думаешь, что нам следует объявить, по крайней мере, о помолвке? Ну хотя бы ради соблюдения приличий? Сидни подняла голову и заглянула ему в лицо, пытаясь понять, не шутит ли он. Оказалось, что не шутит.

– Нет, – ответила она. – Я думаю, что дело обстоит как раз наоборот: если мы будем помолвлены и ты переедешь в мой дом, это всем развяжет языки. Пойдут сплетни.

На секунду Чарльз нахмурился, потом его лицо прояснилось.

– Ну тогда давай обручимся по секрету. Сидни. Пусть у нас будет тайная помолвка. Разве я мало ждал? Ты обещала дать мне ответ, когда вернешься из путешествия.

Это было опрометчивое обещание: она дала его только для того, чтобы он оставил ее в покое. Более настойчивого человека, чем Чарльз, она в жизни своей не встречала.

– Мне кажется, ты слишком торопишься. Я все еще не…

– Прошло полтора года!

– Нет, всего пятнадцать месяцев.

– Более чем достаточно. Ты была еще ребенком, когда вышла замуж за Спенсера. Сейчас ты взрослая женщина. Выходи за меня, Сидни.

Она поднялась и отошла от скамейки, но Чарльз – последовал за ней с завидным проворством, подхватил под локоть, а потом обнял сзади обеими руками за талию, чтобы удержать.

– Выходи за меня, – прошептал он, прижимаясь губами к ее волосам.

Его дыхание согрело ее, она слегка наклонилась назад, позволяя ему держать себя. Его рыжеватая бородка кольнула ее в висок.

– Я люблю тебя, Сид, верь мне. Я буду о тебе заботиться, обещаю.

Сидни закрыла глаза, зачарованная смутным видением: она представила себе, как Чарльз станет о ней заботиться. Он будет ей угождать, ее желания всегда будут для него на первом месте. Даже Спенсер не любил ее так сильно.

– Ох, Чарльз, – снова вздохнула она, – ну почему бы не оставить все, как есть? Я тебе очень признательна. Почему мы не можем быть просто друзьями?

– Ты же знаешь: я от тебя не отстану, пока не добьюсь своего. О да, это она знала.

– И что ты во мне находишь? – в отчаянии спросила Сидни. – Зачем я вообще тебе нужна?

– Как это «зачем»? – недоверчиво рассмеялся Чарльз. – Потому что ты прекрасна.

– Это не объяснение. К тому же это неправда.

– Ты делаешь меня счастливым.

«А главное, я дочь своего отца», – мысленно добавила Сидни. А может, она ошибается? Может, она просто несправедлива к Чарльзу? Но нет, она точно знала, что первой и определяющей чертой его характера всегда было честолюбие.

– Ведь ты ко мне тоже не совсем равнодушна, правда, Сидни?

– Ты прекрасно знаешь, что ты мне небезразличен. Но она не любила его. По любви она вышла замуж за Спенсера. Их соединяла глубокая привязанность и крепкая дружба. Что такое любовь, она знала не понаслышке.

– Ну так скажи «да». Все очень просто! Скажи «да», и тебе больше ни о чем не придется думать.

– Мы могли бы жить здесь?

Сидни сразу же пожалела о своем вопросе: он мог внушить Чарльзу ложную надежду.

– Здесь?

Спенсеру в свое время пришлось пообещать ей, что они будут жить здесь, в этом доме на озере, где она прожила всю свою жизнь.

– Это из-за Сэма, – торопливо объяснила Сидни, – Я не могу оставить брата, Чарльз, он слишком мал. Чарльз не колебался ни секунды.

– Да, разумеется. Мы будем жить там, где ты пожелаешь.

Как легко он уступил! Спенсера пришлось долго уламывать. «Разве твоя тетя не может взять на себя заботу о Сэме?» – спорил он. Тогда Сидни заявила, что скорее умрет старой девой, чем доверит счастье и благополучие своего младшего братишки тете Эстелле. Спенсер в конце концов сдался, хотя и с большой неохотой, что было вполне объяснимо: ему. Спенсеру Уинслоу Дарроу-третьему, пришлось покинуть особняк на Прэри-авеню. А Чарльз Вест жил на скромную зарплату ассистента и снимал две комнатки в убогом пансионе на Дирборн-стрит.

– Скажи «да». Сидни.

Он стоял, уткнувшись носом ей в шею; она чувствовала запах его лосьона для бритья.

– Мне так тебя не хватало… Господи, до чего же приятно тебя обнять!

Ей тоже было приятно, что он ее обнимает. Убитая горем вдова не должна вести себя так вольно, растерянно подумала Сидни, особенно с Чарльзом. Он упорно преследовал ее целыми месяцами, причем это началось в буквальном смысле на следующий день после истечения годичного срока с того трагического дня, когда Спенсер утонул. И она позволила ему себя поцеловать. С тех пор она позволила ему много чего еще, и ее единственным оправданием было чувство одиночества. Ну нет, не только. Разумеется, она была искренне расположена к Чарльзу, числила за ним множество достоинств и ни одного хоть сколько-нибудь серьезного недостатка. Правда, его нельзя было назвать красавцем, но он, безусловно, не был и уродом. К тому же он категорически не желал оставить ее в покое… Честное слово, она готова была дать согласие только потому, что он был так настойчив. Но вот достаточное ли это основание для брака?

Нет, конечно же, нет. Просто Сидни никак не могла заставить себя принимать подобные соображения близко к сердцу. Ей было все равно. Трехмесячное путешествие по Европе так и не излечило ее от хандры.

Он покусывал мочку ее уха – от внезапно нахлынувшей слабости она ощутила дрожь в коленях. Как легко и просто было бы сдаться… «Я буду заботиться о тебе…» Произнесенное шепотом обещание манило и обольщало ее не менее ловко и искусно, чем его рука, передвинувшаяся с талии вверх, ей на грудь. Сидни следила за этой медленно скользящей ладонью и думала о том, что у него красивые руки – белые даже на фоне ее светлого платья. Руки джентльмена. Он начал целовать ее шею, и ее голова сама собой откинулась назад, ему на плечо. На минуту она позволила себе забыться. Так приятно просто плыть по течению. На одну минуту…

Неужели это такое страшное заблуждение – выйти за него замуж? Он шептал ей на ухо, что ее любит, что сделает ее счастливой. В это она поверить не могла, но его слова все равно растрогали ее. Со слабой улыбкой и полузакрытыми глазами Сидни не мешала ему ласкать себя, даже просовывать пальцы между пуговицами платья, прикасаться к коже сквозь белье, хотя и знала в глубине души: это запретное удовольствие она получает (по крайней мере отчасти) при мысли о том, что тетя Эстелла, находясь совсем рядом, о нем не догадывается. Конечно, нехорошо испытывать такое детское злорадство, но Сидни ничего не могла с собой поделать.

– Скажи «да». Сидни. – Чарльз… – Скажи «да».

Вот, должно быть, на что похожа последняя стадия замерзания. Просто сдаешься… перестаешь бороться, покорно движешься навстречу долгому теплому сну. Это так легко, намного легче, чем продолжать изнурительное сопротивление…

Что-то мелькнуло в пересеченном доской окне – бледный овал лица, прильнувшего к стеклу. Сидни оцепенела, различив светлые глаза под темными бровями, шрам на щеке, открытый от изумления рот. На одну бесконечную секунду ее взгляд скрестился со взглядом человека в окне. «Потерянный человек»… Несмотря на расстояние, она точно угадала тот момент, когда человек за стеклом опустил свои серебристые глаза и посмотрел на ее грудь. И на руки Чарльза, обхватившие ее по-хозяйски.

Заглушив испуганный крик, Сидни шарахнулась в сторону и повернулась в кольце рук Чарльза к нему лицом.

– Он нас видел! О, боже мой, Чарльз, он на нас смотрит!

– Кто? – в ужасе отпрянул Чарльз.

– Человек с Онтарио! Он следит за нами из окна! Испуганное выражение на лице Чарльза сменилось раздражением, а потом снисходительной усмешкой.

– Сидни, ради всего святого, успокойся! Что тебе за дело до него? Думаешь, он понимает, что мы делаем? Ну ты же… ты бы не постеснялась переодеться на глазах у своей собаки? – Чарльз добродушно рассмеялся. – Возможно, ему любопытно на нас взглянуть, но он понятия не имеет – почему.

Его слова показались Сидни настолько ошибочными и несправедливыми, что она открыла рот, да так и не нашла что сказать. Чтобы не спорить понапрасну, она схватила Чарльза за руку и потянула обратно к дому.

– Идем, нас ждут к обеду. Нам надо спешить, мы…

– Сидни, погоди.

Чарльз заставил ее остановиться. Она заметила, что он с трудом сдерживает досаду, стараясь придать лицу дружелюбное выражение.

– Я сделал тебе предложение, а ты так и не ответила. Надеюсь, ты не забыла?

На сей раз его улыбка показалась ей откровенно фальшивой: на самом деле он был страшно зол. Но все изменилось. Сидни едва хватило терпения ему ответить.

– Разве я могла забыть? – рассеянно сказала она, бросая взгляд через его плечо на бунгало.

В окне было темно, но от этого ощущение, что за ними следят, только усилилось. Чарльз опять попытался заговорить.

– Мы не можем обсуждать это сейчас, – оборвала его Сидни с такой резкостью, что у него глаза округлились от изумления. – Извини, но… просто сейчас не время. Позже, хорошо? Мы поговорим об этом позже.

– Сидни…

– Прошу тебя, Чарльз, давай вернемся в дом. Он решил не настаивать. Сидни попыталась взять его за руку, но вместо этого он сам подхватил ее под локоть: при любых обстоятельствах Чарльз предпочитал брать руководство на себя. Ей было все равно, лишь бы поскорее уйти. Но даже в спешке Сидни не удержалась от искушения еще раз оглянуться на домик, пока он не скрылся за поворотом. Вот… неужели что-то белое снова мелькнуло в окне? Нет, скорее всего это просто игра ее воображения.

Ладно, игра или не игра – это не имеет значения. Главное, она не сомневалась в том, что видела раньше. Мгновенный обмен взглядами между ней и неизвестным, безымянным человеком в окне заставил ее проснуться. В голове у нее прояснилось, туман в мыслях рассеялся, словно его сдуло свежим ветром. Бедный Чарльз! Как ему объяснить, что его предложение, казавшееся таким соблазнительным всего минуту назад, теперь стало совершенно неприемлемым?

ГЛАВА ВТОРАЯ

«18 мая 1893 года. Наблюдения и заметки. Человек с Онтарио. Белый мужчина. Возраст – между 22 и 28 годами (умственное развитие не поддается определению). Рост – 187 см, вес в наст. вр. – 77,3 кг (вес сразу после поимки – 72 кг).

Особые приметы: сломанная кость большого пальца на левой ноге, неправильно сросшаяся, но не вызывающая хромоты или видимых неудобств при ходьбе. Следы заживших переломов ребер, левая ключица ditto1. Ладони и ступни покрыты ороговевшими мозолями. Многочисленные шрамы, в том числе один на лице, два на горле, пять на левой руке, три на груди и животе, один на пояснице, один на левой ягодице, четыре на правой ноге, три на левой. Итого – двадцать; свидетельство длительной и полной заброшенности.

Общее состояние здоровья в настоящий момент – отличное. Все пять чувств развиты необычайно остро, особенно обоняние и слух. Физические рефлексы – от нормальных до сверхъестественно быстрых.

Выполняет простейшие команды: «Встань», «Иди сюда» и т.д. Несмотря на сохранность и отсутствие повреждений голосовых связок и органов речи, словесных ответов на вопросы не дает.

В настоящее время может употреблять в пищу маленькие кусочки вареного мяса, в то время как в университетской лаборатории ел только сырое мясо и рыбу, ягоды, каштаны и желуди (скорлупу желудей разбивал босой ногой), а также насекомых.

Собрать объективные данные об уровне интеллекта пока не представляется возможным; результаты тестов сомнительны. Объект пребывает в депрессии, заставить его идти на контакт можно, лишь применяя тактику «кнута и пряникам. Апатия несколько уменьшилась после переезда из лаборатории, но вскоре вернулась. Ч. О. стоит у окна в своей комнате и часами смотрит наружу – угрюмый и подавленный. Перестал срывать с себя одежду, но носки и башмаки надевает по-прежнему только по принуждению. Оживлен во время прогулок на свежем воздухе, но его нельзя оставлять без присмотра: ранее несколько раз предпринимал попытку побега, здесь имела место лишь одна попыткам.

То же самое (лат.).

«22 мая 1893 года.

Личные заметки (Сидни, N.B.!) ^[3].

В своих «Системах природы» ^[4] Линней определяет Homoferus ^[5] как особый подвид человеческой особи, указывая на существование десяти подобных существ: восьми девочек и двух мальчиков. В более поздней литературе имеется также упоминание о мальчике, найденном в Литве в медвежьей берлоге во время охоты на медведей. Все попытки вернуть этих детей в лоно цивилизации закончились неудачей.

Примечателен также случай, описанный в 1801 году французским исследователем Итаром. «Дикий мальчик из Авейрона». Жан-Жак Руссо также воспевал «благородного дикаря, свободно кочующего по диким лесам». В реальной действительности «Дикий мальчик» оказался грязным, напуганным, бессловесным существом четырнадцати лет с умственным развитием шестилетнего. Итар, считавший окружающую среду решающим фактором воздействия на индивида, приписал его ненормальность отсутствию общения с другими людьми. Увы, после двух лет непрерывного интенсивного обучения при самом гуманном отношении и в доброжелательном окружении «Дикий мальчик» так и не научился разговаривать, не приобрел человеческих привычек и мог считаться человеком лишь в формальном смысле.

Слокум предупреждает меня, что нам повезет не больше с нашим Человеком с Онтарио, но я так не думаю. Мальчик, найденный Итаром в 1799 году, страдал слабоумием и эпилептическими припадками; он корчился в конвульсиях, бесконечно раскачивался взад-вперед, как животное в зоопарке, хрюкал и блеял, чесался, пожирал отбросы, закатывал безумные истерики и пускал в ход зубы против каждого, кто шел наперекор его инфантильным желаниям. Наш подопечный, напротив, никогда не проявлял откровенной враждебности по отношению к другим людям (за исключением О 'Фэллона). Правда, он пока не разговаривает, но, судя по его манере держаться, мог бы заговорить, если бы захотел.

И как отнестись к утверждениям группы орнитологов из Одюбоновского общества, уверяющих в один голос, что он разговаривал в бреду, беспрерывно повторяя, что он «потерялся» ? Глаза у него ясные, взгляд осмысленный и цепкий: когда мне удается привлечь его внимание, он ничего не упускает. Мою речь понимает отлично, но тщательно это скрывает.

Почему он не желает разговаривать? Чего боится? Никто не причинил ему вреда. Нам с Вестом приходится изобретать различные уловки, чтобы застигнуть его врасплох, заставить выдать себя. Если он симулирует, это весьма неразумно с его стороны. Слокум требует результатов к концу лета (под результатами подразумевается научная публикация). Но нам не с чего начать: история болезни отсутствует. Как мы можем судить о прогрессе, если нет точки отсчета? На Слокума логика никогда не действовала, это его слабое место. Он утверждает, что, если мы не добьемся успеха с 4.0. к сентябрю, его придется отправить в приют для умалишенных».

«24 мая 1893 года.

Заметки. 4.0.

Не продвинулись ни на шаг. Упражнения на чувственное восприятие выполняет с легкостью; нетерпелив, больше не скрывает своей досады. По-прежнему никаких проявлений агрессии, кроме момента первоначального пленения, хотя он явно терпеть не может О 'Фэллона, в чем нет ничего удивительного: 0'Фэллон сторожит его целыми днями и запирает в тесной комнате на ночь.

Был одет в лохмотья и сыромятные шкуры животных, когда его поймали в районе бухты Эхо. При нем найден один-единственный предмет собственности, который он носил на поясе, сплетенном из ивовых прутьев. Это книга. Книга! Небольшого формата (книжка для детей?), порванная, страницы слиплись, шрифт выцвел до полной непригодности, название на синеватой пятнистой обложке совершенно стерлось. Тем не менее он держит ее в кармане и не желает с ней расставаться. Очевидно, для него это нечто вроде талисмана или символа. Неужели он когда-то был способен читать?»

«25 мая 1893 года.

Личные заметки

Особенно неудачный день. Ч. О. по-прежнему нем как рыба, подавлен, выглядит вялым. Тесты по этике и альтруизму еще не начинались: никакой надежды представить монографию вовремя. Неужели Слокум прав? Возможно, Человек с Онтарио не дикарь. Возможно, он и в самом деле просто несчастный идиот».

Сидни перелистала страницы в лабораторном журнале отца и вернулась к самому началу – туда, где в отделении скоросшивателя находились четкие зернистые фотографии в черном конверте. Не без колебаний Сидни, смущаясь, вытащила их и начала перебирать. Их было пять, и на двух из них Человек с Онтарио был снят анфас в обнаженном виде. Она торопливо отложила их в сторону, хотя ее изнывающий от любопытства взгляд не упустил ни единой подробности. Но Сидни сказала себе, что на самом деле ее интригует контраст между образом на снимках и тем человеком, которого она видела уже дважды (правда, издалека), пока он гулял по берегу озера под присмотром 0'Фэлло-на. На расстоянии в пятьдесят ярдов ^[6] он выглядел вполне обыкновенным – темноволосый, высокий, очень стройный и худощавый, одетый, как все. На нем были брюки, белая рубашка и куртка.

Человек на фотографиях был бесконечно далек от повседневности. Обнаженный, он сидел на фоне белой стены, припав к полу в настороженной позе бегуна на старте, явно испуганный незнакомой обстановкой и вспышками магния. Он был худ до истощения, зажившие шрамы и свежие ссадины покрывали его тело подобно татуировке. У него были волосы до плеч и густая черная борода, делавшая его похожим на дикое животное. Но в то же время у него был красивый тонкий нос аристократа, высокие скулы, туго обтянутые кожей, отчего худоба была особенно заметной. Сидни не могла разглядеть его рот, скрытый под пышными усами, однако его глаза запомнились ей с того дня, когда он следил за ней и Чарльзом из окна своей комнаты. Ей доводилось видеть рисунки с изображением волков. Вот у них были точно такие же глаза: неестественно светлые, угрюмые и немигающие. Слепые на вид глаза, не упускавшие ничего.

Сидни спрятала фотографии и вернулась к заметкам отца.

«26 мая 1893 года.

Заметки. 4.0.

Приходится довольствоваться любопытными, хотя и второстепенными наблюдениями. Вест повесил зеркало на стену в комнате Ч. О. Мы следили за ним через наш потайной «глазок», когда он впервые увидел себя. Его первоначальный испуг рассеялся в течение нескольких секунд. Мы пришли к выводу, что он уже видел свое отражение – пусть не такое четкое – раньше: в воде, во льду и т.п., после чего реакция начала переходить от досады к бурному веселью и наконец к зачарованности. Он ощупывал свое лицо, тыкал в него пальцем, гримасничал, отошел к дальней стене, чтобы увидеть себя целиком. Однако минут через десять ему все это надоело, и он вернулся на свое привычное место у окна.

Мы установили, что цветы, какими бы красивыми, пышными и благоухающими они ни были, не представляют для него ни малейшего интереса, но стоит только дать ему ярко-красный лоскут или блестящий металлический предмет, хотя бы крышку от старой кастрюли, как он приходит в восторг, будто маленький ребенок, получивший в подарок игрушку. Все, что сверкает или блестит, завораживает его. Вест дал ему новенькую лошадиную подкову, и теперь он держит ее в углу вместе с остальными своими «сокровищами»: жестяными крышечками от бутылок с содовой, ракушками и пестрыми носовыми платками.

Главным «сокровищем» является, конечно, его книга. Этот предмет служит ему чем-то вроде тотема, обеспечивающего зону безопасности, где он ищет укрытия, когда чувствует себя расстроенным или испуганным».

«27 мая 1893 года.

Сегодня познакомили Ч. О. с домашними животными. Результаты интригующие, но эксперимент окончился досадной неудачей. Вест впустил Ванду (нашу кошку) в комнату 4.0., немедленно закрыл дверь и присоединился ко мне у «глазка». После первой встречи – никакой реакции. Обнюхали друг друга и разошлись. Полное равнодушие с обеих сторон.

Затем кошка была удалена, и в комнату впущен Гектор (наш гончий пес). Мгновенная заинтересованность и восторг с обеих сторон! Не прошло и двух минут, как Ч. О. и Гектор повалились на пол и принялись резвиться подобно паре щенков. Шутливое рычание, борьба, покусывание. Ч. О. растянулся на спине и позволил Гектару себя "' потрепать: прыгать себе на живот, жевать свои волосы, лизать ноги, руки, лицо.

Наблюдение: 4.0. умеет издавать осмысленные звуки (но не слова) и смеяться.

Увы, эксперимент дал осечку. Гектор (помесь гончей с ищейкой) учуял наше убежище, когда они в пылу возни опрокинули тяжелое кресло, маскировавшее «глазок». 4.0. заглянул в «глазок» и увидел меня. На его лице отразилось изумление, потом глубокое смущение. Он даже покраснел! В чрезвычайном волнении прошелся по комнате, бросая гневные взгляды на «глазок». Потом передвинул комод и загородил отверстие.

Весьма любопытна и заслуживает особого внимания способность самостоятельно разрешать задачи. Тем не менее надо признать, что разоблачение нашего тайного наблюдательного пункта является горькой и досадной потерей».

– Вот ты где, Сидни!

Сидни чуть не подскочила от неожиданности: поглощенная чтением заметок, она не слышала, как дверь открылась и ее отец вошел в кабинет.

– Папа, я только что… я как раз собиралась перепечатать эти записи… я только…

Она смущенно умолкла. Ей не полагалось читать старые заметки отца, в ее обязанности входила перепечатка последних наблюдений и их подшивка в два особых журнала: личные отдельно от официальных, которые ему в свое время предстояло передать декану факультета Слокуму. И зачем только она начала оправдываться? Отец все равно никогда не замечал, что она делает, а если бы и заметил, для него это не имело значения.

– Вот, – кратко сообщил он, выложив на стол перед ней еще одну пухлую папку с бумагами.

– Их тоже надо перепечатать?

– А? Угу.

Он был уже у нее за спиной и что-то искал на книжных полках. Сидни встала из-за стола, нахмурившись и не зная, с чего начать. Ее обуревали противоречивые чувства.

– А что случилось с мистером Смитом? – спросила она.

– Смитом?

– Вашим секретарем. Тем, кто перепечатывал все ваши записи, пока я была в Европе.

– А-а, Смит. Я его уволил.

– Почему?

– Что?

Профессор Винтер наконец-то удостоил ее вниманием: развел руками и улыбнулся своей доброй детской улыбкой, от которой в комнате стало как будто светлее.

– Потому что ты вернулась, – объяснил он и вновь обратился к поискам нужной книги.

Сидни возмущенно покачала головой, глядя ему в спину. «Просто скажи „нет“, – тысячу раз советовал ей Филип. – Ты больше не ребенок. Сил. Зачем ты позволяешь ему себя использовать?» В данном случае, решила Сидни, причин тому две. Первая: по привычке. Вторая: из-за Человека с Онтарио. Она умирала от желания узнать о нем побольше.

Ее отец нашел, что искал на книжной полке, и прямиком направился к своему письменному столу. Сидни поспешила убраться с дороги, пока он не налетел на нее: разумеется, по рассеянности, а не от грубости. Его тонкие, развевающиеся на ходу седые волосы отросли и выглядели неряшливо. Очевидно, никто их не подстригал с тех пор, как сама Сидни делала это в последний раз еще в феврале. Он уселся в свое кресло, уже забыв о ее присутствии.

Она еще с минуту понаблюдала за ним, невольно улыбаясь. У него был высокий умный лоб, голубые глаза за толстыми стеклами пенсне вечно смотрели куда-то в пространство. Он выглядел на все свои шестьдесят лет – бледный и худой до болезненности. Ничего удивительного: львиная доля его физических сил тратилась на умственную работу. На нем был старый выношенный сюртук, протертый на локтях чуть ли не до дыр, и клетчатые брюки, мешковатые и лоснящиеся на коленях. Хорошо хоть сорочка чистая. Тетя Эстелла не переставала ворчать, что, если он вдруг заблудится на улицах Чикаго, его тут же непременно арестуют за бродяжничество.

Сидни подумала, что небрежность отца в собственных привычках в какой-то степени искупает его слепоту по отношению к маленьким слабостям окружающих: вот сейчас, к примеру, он не обратил никакого внимания на ее новое платье, на прическу, которую она изменила в последнее время. Разве можно было упрекнуть его за невнимание к подобным мелочам в других людях, когда он был не в состоянии подобрать пару носок по цвету для самого себя? Он, без сомнения, ухитрился поднять расхожее представление о «рассеянном профессоре» на новую и недосягаемую высоту.

– Скверный день, – пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к дочери. – Ничего не добились. Он освирепел. Все без толку. Предварительный доклад провален. Дурацкое положение. То-то Слокум порадуется. Теперь все ясно.

Сидни давно уже привыкла к его отрывистой и загадочной манере выражаться. Отец не разговаривал, а как будто диктовал краткие заметки. Все его студенты обожали его пародировать. В детском и подростковом возрасте Сидни отчаянно стеснялась отца, но, слава богу, ей наконец удалось это преодолеть. Зато смущение до сих пор преследовало Филипа, а с недавних пор начало мучить и Сэма.

–Папа?

– Гм?

– Это правда, что они держали Человека с Онтарио в клетке, когда его привезли в университет?

– А? Да, когда рана зажила.

– Зачем?

– Потому что он неоднократно пытался бежать.

– Да, но в клетке!

– Он пугал людей. Никто не знал, что с ним делать.

– Но…

– Задним умом понимаешь, что это варварство, но что было делать? Мальчик совершенно запаршивел: вши, блохи, бог знает что еще. Пришлось обрабатывать его щелоком. Были у него и внутренние паразиты – ему давали рвотные и мочегонные. Зубы хорошие, здоровые, но в паре задних коренных появились дырки – так пришлось усыпить его веселящим газом, чтобы поставить пломбы. Это его травмировало. Когда подстригали волосы, пришлось его держать. В общем, напугали до полусмерти. Просто позор.

– Не говоря уж о том, что его подстрелили, – сухо заметила Сидни.

Неудивительно, что он не желал с ними сотрудничать. Им повезло, что он их не покусал!

– Что вы собираетесь с ним делать? Что с ним будет, если он так и не заговорит? Профессор Винтер откинулся в кресле, сложив руки на впалой груди. Его затуманенный взгляд стал еще более рассеянным и далеким.

– Мальчик подавлен. Все время вздыхает. Вчера ночью бил ногой в стену – проломил дыру. Мускулы слабеют, он нуждается в тренировке. Ночное видение не такое острое, как раньше. Нюх – тоже. Было время – различал запах побелки на стене,типографской краски, масла для волос. Теперь теряет способность. Уходит в себя. Меланхолия. Тоска по дому. Апатия.

Просто поразительно, подумала Сидни, насколько ее отец наблюдателен и умеет подмечать малейшие детали, когда дело касается действий и реакций его «объекта». Как жаль, что ему не хватает чуткости, когда речь идет о его близких.

– Харли?

Тетя Эстелла стремительно ворвалась в комнату, таща за собой упирающегося Филипа.

– Харли, я требую от тебя полного внимания. Ее брат поднял голову с самым любезным выражением на лице.

– Доброе утро, Эстелла. Филип! Сэм, и ты тут? Сэм прошмыгнул в кабинет последним, стараясь держаться как можно более незаметно.

– Привет, папочка, – пискнул он и немедленно устремился прямо к Сидни.

Сэм заметно нервничал, но его разбирало любопытство, и ему не хотелось ничего упустить.

– Харли, я пришла поговорить с тобой о твоем сыне.

– Гм… – С благодушной улыбкой профессор Винтер перевел взгляд с Филипа на Сэма и обратно. – О котором из двух?

Тетя Эстелла раздраженно поморщилась. Она была на четыре года моложе своего брата, такая же худая и бледная, как и он, с седеющим пучком на затылке, из которого ни один волосок не смел выбиться. Отец вкладывал все свои душевные силы в работу, тетя Эстелла с не меньшей страстью предавалась иному занятию: целью и смыслом ее жизни было занять как можно более заметное место в обществе.

Винтеры отнюдь не входили в число богатейших семейств города, но тем не менее – прежде всего благодаря усилиям и настойчивости тети Эстеллы, а также удачному браку Сидни со Спенсером Уинслоу Дарроу-третьим – они сумели стать равными среди самых влиятельных и привилегированных представителей светской элиты, определявшей, кого стоит, а кого не стоит впускать в свой круг. Тетя Эстелла именно об этом и мечтала: ей хотелось быть на равных с Арморами, Пуллманами, Свифтами и Маккормиками – признанными столпами общества, знакомством с которыми она дорожила больше всего на свете. Сказать, что тетя Эстелла заносчива, было бы явным преуменьшением. С таким же успехом можно было назвать ее брата слегка забывчивым.

– Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, чем занимался твой сын прошлой ночью?

У нее между пальцами был зажат рукав Филипа – еще несколько лет назад это было бы его ухо.

– Вместо того чтобы изучать алгебру и геометрию, он чуть было не провалил последний семестр в своем дорогом и престижном колледже. Итак, Харли? Как по-твоему, что он делал вчера?

– Не имею ни малейшего понятия, Эсти. Интересно, еще кто-нибудь, кроме папы, называет тетю Эстеллу Эсти? В это невозможно было поверить. Она никогда не была замужем, за всю жизнь – если верить слухам – у нее не было ни одного поклонника. На старых семейных фотографиях тетя Эстелла выглядела, конечно, моложе, но в остальном – в точности так же, как сейчас: несгибаемая, строгая, неулыбчивая. Рот она открывала только для того, чтобы изречь нечто назидательное или осуждающее, поэтому ее никак нельзя было назвать идеальной спутницей в путешествии, решила Сидни.

Ко всему на свете тетя Эстелла относилась с неодобрением, никогда ничего не прощала, была помешана на чувстве долга. Люди в большинстве своем боялись ее. Она с легкостью могла внушить к себе уважение, гораздо труднее было ее полюбить.

Были у нее, разумеется, и определенные достоинства. Например, тетя Эстелла любила свою кошку Ванду, была к ней по-настоящему привязана. Она великолепно владела искусством рукоделия, а в саду просто творила чудеса: она была первой женщиной, которая за всю историю Чикагского общества любителей роз сумела занять в нем место вице-президента. Чего ей не хватало – так это умения ладить с людьми. Если этот недостаток был вызван природной застенчивостью, тетя Эстелла давно уже научилась его маскировать внешней неприступностью. Казалось, ее сердце сделано из кремня.

– Он тайно покинул дом посреди ночи и вернулся только на рассвете. От него несло табаком и… еще кое-чем похуже, – грозно закончила она, решив не уточнять в присутствии Сэма, что может быть хуже табака.

Филип вырвался из ее цепких пальцев и поплелся к окну. В ту секунду, когда тетя Эстелла оказалась у него за спиной, он скорчил смешную рожицу Сидни и Сэму, изображая из себя пьяного. Как и следовало ожидать, Сэм не удержался от смеха. Он зарылся лицом в юбку Сидни, а она машинально накрыла ладонью его голову.

Профессор Винтер растерянно заморгал за стеклами очков, но деться было некуда, пришлось отвечать.

– М-да. Полагаю, это никуда не годится. – И что ты предлагаешь в качестве наказания? – А? – Ты же его отец! Филипу двадцать лет, он уже не ребенок. – Верно, верно. Он уже не мальчик. – Он катится по наклонной плоскости к полному саморазрушению.

– Гм… вот как? Этого допустить нельзя.

– После двух лет обучения в Дартмутском колледже его успеваемость нельзя назвать даже посредственной. Он ведет себя хуже, чем Сэмюэль. Он дерзок, ленив и непослушен. Ему нужна твердая рука, и если ты будешь по-прежнему закрывать глаза на его недостатки, Харли, то окажешь сыну плохую услугу. Это не проявление доброты, а прискорбное пренебрежение отцовским долгом.

Бедный папа! Он еще что-то задумчиво промычал себе под нос, передвинул бумаги на столе, снял и протер очки, снова нацепил их и взглянул на Филипа, несомненно пытаясь примирить в уме картину ужасающего распутства, нарисованную его сестрой, с образом этого красивого молодого человека с кроткими глазами и беспечной улыбкой.

Типичная сцена в семействе Винтеров, вдруг сообразила Сидни. Все ждут, чтобы папа принял решение, высказал мнение, что-то сделал, совершил поступок, хотя в глубине души все прекрасно знают, что ничего он не сделает. Сидни знала не только это. Ей было отлично известно, что Филип убегает из дому, курит, выпивает и занимается, по выражению тети Эстеллы, «еще кое-чем похуже», с одной-единственной целью: чтобы привлечь внимание отца, вызвать у него хоть какой-нибудь отклик. А ведь, казалось бы, ему давно уже следовало понять, что это дело безнадежное. Сидни тоже как-то раз проделала нечто подобное: сбежала со Спенсером вместо того, чтобы подождать еще пять недель, остававшихся до торжественной церемонии венчания. Но все, чего она добилась, это возмущенных протестов тети Эстеллы. Тоже неплохой результат, но совсем не тот, какого она ожидала.

Ее тетушка явно вознамерилась доиграть спектакль до конца.

– Итак, Харли? Какие дисциплинарные меры ты предлагаешь ради спасения своего сына?

Профессор Винтер, органически неспособный что-либо предпринять без подсказки, беспомощно постучал пером по промокашке.

– А? Ну что ж… Гм… Надо подумать. Дисциплинарные меры. Гм… – Он опять постучал пером. – Э-э-э… есть какие-нибудь предложения?

Вот они, волшебные слова! Все, что нужно, чтобы вмиг развеять иллюзию, будто профессор является хозяином в собственном доме. Тотчас же, как по волшебству, на капитанский мостик вступил истинный главнокомандующий.

– Ты должен лишить его денежного содержания на весь июнь, – без малейшего колебания изрекла тетя Эстелла.

Сидни перевела дух. Какое суровое наказание! Однако, бросив взгляд на Филипа, она тут же успокоилась. Он всеми силами пытался изобразить ужас и подавленность, но от нее не укрылся лукавый огонек, промелькнувший в его глазах, и она догадалась, в чем дело. Среди прочих излишеств, которым он предавался прошлой ночью, были, наверное, и азартные игры. Ему явно повезло в карты.

– Гм… да. Как раз то, что нужно. Никаких денег на следующий месяц. А, Филип? Что скажешь? Ты усвоил урок?

Не обращая внимания на презрительное фырканье тети Эстеллы, Филип изменил свою небрежную позу, отделился от подоконника, выпрямился и отвесил отцу преувеличенно почтительный поклон.

– Да, сэр, усвоил. Благодарю вас, сэр. Постараюсь больше не вызывать вашего неудовольствия.

Даже папа улыбнулся, услыхав эти слова. В груди Сидни неудержимо вспыхнула теплая искра любви к отцу. Да, он, бесспорно, обладал чувством юмора – сухим, как песок в пустыне, глубоко скрытым, дремлющим до поры до времени и внезапно взрывающимся вам в лицо, когда вы этого меньше всего ожидали.

Единственным человеком, на которого его юмор не производил впечатления, была тетя Эстелла. Склонность к шуткам она считала одним из бесчисленных проявлений эксцентричности со стороны своего чудаковатого брата. Исполнив свой долг, она расправила плечи, повернулась кругом и маршевым шагом покинула комнату.

* * *

– Ты и вправду провалился по всем предметам, Флип? – спросил Сэм, утрамбовывая мокрый песок вокруг босых ступней и лодыжек старшего брата.

– Нет, Сэм, я провалил только половину. Только те, где есть цифры.

– Что-то вроде арифметики?

– Точно, Сэм. Что-то вроде арифметики.

– Я могу помочь, если хочешь, – предложил Сэм. – Я здорово справляюсь с арифметикой. Хочешь, я буду решать за тебя задачки, Флип?

Сэм до сих пор называл старшего брата старым прозвищем, придуманным, когда он был еще совсем маленьким и не выговоривал четко имени брата.

Филип откинулся назад, опираясь на локти, и пошевелил босыми пальцами ног, стряхивая песок.

– Спасибо, старина, но мне уже ничем не поможешь.

Молча наблюдая за братьями, Сидни стряхнула песок, попавший на край пледа. Она решила, что позже, когда представится случай, спросит у Филипа, специально ли он отстает в учебе, чтобы его исключили из колледжа и он мог осуществить свою заветную мечту: начать писать романы.

Но только не сейчас. Стоял чудесный день, последний день мая. Белоснежные облака, похожие на разбросанные по небу клочья ваты, плыли над темно-синей водой озера, порывы свежего ветра налетали достаточно часто, чтобы сделать жарко припекающее солнце вполне терпимым. Сидни улыбнулась братьям, радуясь, что они все снова вместе. Целых три месяца! Ей казалось, что прошло три года.

– Вот и у меня в детстве были точно такие же волосы, – сказала она Сэму, убирая с его лба упавшую светлую прядь. – На солнце они еще больше выгорали. Может быть, и ты будешь таким же рыжим, как я, когда вырастешь. Ты бы этого хотел?

Сэм задумался, наморщив покрытый веснушками носик. У Сидни тоже были веснушки, но не такие заметные: она скрывала их под пудрой.

– Ну не знаю, – нерешительно ответил он, поглядывая на Филипа. – Я думаю, темные волосы все-таки лучше. Темно-каштановые.

Сидни не обиделась на брата: Филип был настоящим красавцем. Может, у него и были причины ненавидеть Дартмут, но два года, проведенные в колледже, превратили его в весьма импозантного студента. Он все больше и больше напоминал отца на старых фотографиях, когда сам почтенный профессор Харли Винтер был еще веселым и разбитным студентом Чикагского университета. В это трудно было поверить, но их мать, умершая семь лет назад, часто рассказывала об этом своим старшим детям. Стало быть, это была правда.

– Значит, ты предпочитаешь вырасти и стать похожим на своего старшего брата, а не на свою старшую сестру, – надув губки, заметила Сидни. – Мне обидно.

Сэм захихикал и позволил ей опять взъерошить себе волосы. Он тоже изменился, пока она была в отъезде: еще больше похудел и – она готова была в этом поклясться! – подрос на два дюйма ^[7]. Ему уже исполнилось семь, и когда сестра гладила его по голове, он терпел это только потому, что давно ее не видел и страшно соскучился.

– Может, ты слишком мало ешь? – встревожилась Сидни, сжимая его костлявую коленку, торчащую из коротких детских штанишек. – Да я только и делаю, что ем. Лошадь столько не съест! Тетя Эстелла говорит, что я ем, как стая саранчи. Что такое саранча?

Не дожидаясь ответа, Сэм вскочил на ноги и побежал к воде, привлеченный какой-то непонятной, но мерзкой на вид штукой, которую Гектор только что вытащил зубами из полосы прибоя.

Сидни надеялась, что это нечто неживое, потом передумала и решила, что уж лучше бы оно было живым, но вскоре передумала снова.

– Я ем, как стая шакалов! – на ходу крикнул Сэм. Филип прямо у нее на глазах начал сворачивать папироску. Сидни неодобрительно покашляла скорее из чувства долга, но ее разбирало любопытство. Спенсер никогда не курил. Раньше ей только в поезде, да и то с безопасного для дам расстояния приходилось видеть, как мужчины сворачивают папиросы. Сидни еще раз оглянулась на Сэма, но он уже сидел на песке в тридцати ярдах от них, целиком поглощенный изучением неаппетитной находки Гектора.

– Ты все время куришь?

Филип сунул папиросу в угол рта и поднес к ней зажженную спичку. Ему удалось затянуться и выдохнуть дым через ноздри в один и тот же момент.

– Конечно. Помогает убить время.

Сидни покачала головой и даже поцокала языком в подражание тете Эстелле, но фокус с затяжкой произвел на нее должное впечатление.

– Сколько ты выиграл вчера в покер?

– Мне хватит.

– Обойдешься без денежного содержания? Он лишь подмигнул в ответ.

– Ты ведь знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне, если останешься на мели?

Она по-прежнему жила в отцовском доме, однако наследство, оставленное ей Спенсером, сделало ее вполне независимой в финансовом отношении. Богатой, если говорить проще.

Наигранное выражение высокомерной скуки исчезло с красивого лица Филипа: он одарил сестру дружеской улыбкой.

– Ты просто персик, Сид. Что бы я без тебя делал? Сидни рассеянно следила, как ветерок треплет бахрому ее зонтика.

– Филип… Ты же знаешь, оно того не стоит.

– Что чего не стоит?

– Не стоит идти им наперекор.

Филип принялся расправлять закатанные до колен штанины брюк, не глядя на нее.

– Плевать я на них хотел.

Какая неубедительная ложь! Он переживал и страдал не меньше, чем она когда-то. Ей хотелось помочь ему, научить его не принимать все так близко к сердцу. Увы, в этом смысле Филип ничем не отличался от нее самой: невнимательность и равнодушие отца ранили его столь же больно. Однако он был мужчиной и мог ответить на нанесенную ему обиду таким страшным способом, на какой женщина была бы не способна. О последствиях ей страшно было даже думать.

– Нет смысла отказываться от образования, – мягко заметила Сидни. – Ты причинишь вред не им, а только самому себе.

Он искусственно рассмеялся, делая вид, будто не понимает, о чем разговор, и нарочно задал не относящийся к делу вопрос, чтобы сменить тему:

– Как тебе нравится, что Вест поселился прямо у нас в доме?

– Я не возражаю. И вообще, он так занят, что я его почти не вижу. – Сидни немного помедлила, потом призналась: – Он сделал мне предложение.

– Чтo?

Филип загасил папиросу в песке и уставился на нее, как на привидение.

– Разве это так уж невероятно? Он уже давным-давно за мной ухаживает.

– Знаю, но он…

Тут Филип внезапно умолк. Он чуть было не ляпнул сгоряча какую-то глупость, но в последний момент все-таки вспомнил, что взрослым мужчинам полагается вести себя тактично. Сидни обо всем догадалась по его лицу.

– Что ты имеешь против Чарльза? – спросила она с вызовом. – Ничего. Честное слово, он мне даже нравится… если, конечно, ты ничего против него не имеешь.

Он замолчал, словно чего-то ожидая, но через секунду добавил, глядя на нее с прищуром:

– И все-таки он мне не нравится.

Брат и сестра дружно покатились со смеху. Сидни упивалась чувством товарищества, весельем, чудесной откровенностью. Все мысли о Чарльзе Весте тем временем успели благополучно выветриться у нее из головы.

Она так привыкла к хрипловатому ворчанью Гектора, когда он играл с Сэмом на берегу, что почти перестала его замечать. Но сейчас его лай стал более пронзительным, возбужденным и радостным. Сидни подняла голову. Две фигуры в темном шли вдоль берега, неторопливо приближаясь к ним.

– О, Филип, это он, – ахнула Сидни, вскакивая с засыпанного песком пледа. – Это Найденыш! Филип тоже встал.

– Я никогда не видел его так близко.

Они оба, словно по команде, устремились к Сэму„ который застыл, как соляной столбик, не сводя любопытного, жадного до неприличия взгляда с Найденыша, не обращая внимания на волны, плещущиеся у его ног. Пес с лаем кинулся вперед, остановился в двух шагах от приближающихся мужчин и начал возбужденно носиться вокруг них.

Сидни точно знала, что Сэму ничто не угрожает, что он в безопасности, но тем не менее, когда она поравнялась с ним, ей пришлось отдышаться. Она обхватила его сзади за плечи обеими руками, чтобы не дать ему подойти ближе к незнакомцу.

– Привет, – сказал Сэм, словно здороваясь со школьным товарищем.

Но он нервничал: Сидни заметила, что голос у него дрожит. Он тоже никогда раньше не видел Найденыша вблизи.

Поднявшись на задние лапы, Гектор наскочил вплотную на незнакомца и перепачкал его брюки мокрым песком. Тот наклонился, не поднимая головы, и бережно погладил мягкие висячие уши щенка. Гектор принялся облизывать его руки.

– Это Гектор, – церемонно представил Сэм своего четвероногого друга. – Он гончий пес. Ему один год. Я – Сэм Винтер. А как вас зовут?

Гектор наконец отступил, и таинственный незнакомец медленно выпрямился во весь рост. «Господи, – подумала удивленная Сидни, – да он совсем еще ребенок!» Он был высок ростом и слишком худ; кто-то очень грубо и неровно, как будто действуя тупым ножом, обкорнал его иссиня-черные волосы. Она вспомнила его лицо на фотографиях: белый шрам на щеке, точеный нос, крупный сильный рот, выразительный даже без улыбки. Его одежда – темная куртка и брюки, белая рубашка с целлулоидовым воротничком – выглядела на нем странно, как-то неестественно. И не только потому, что не подходила ему по размеру – между манжетами слишком коротких для него брюк и грубыми уличными башмаками на лодыжках беззащитно белела голая кожа.

– Он тебя не понимает, сынок, – объяснил 0'Фэл-лон, панибратски улыбаясь Сидни и Филипу.

Сторож использовал Сэма, чтобы все выглядело так, будто они единомышленники: взрослые против ребенка. Сидни возмутилась. 0'Фэллон вообще ей не нравился, и тому было много причин. У него была отвратительная привычка пялиться на нее при каждой случайной встрече на дворе или в доме, где он питался на кухне вместе со слугами. Его массивное коренастое тело профессионального боксера пугало ее. Но больше всего ее возмущало то, как 0'Фэллон обращался со своим подопечным, хотя в его обязанности входило только одно: не дать ему убежать. Она точно знала, что 0'Фэллон держит за поясом полицейскую дубинку, а в кармане – моток веревки.

Сэма обучали вежливости в общении, но 0'Фэллон явно не понравился и ему тоже.

– Откуда вы знаете? Может, он просто не хочет разговаривать с вами! Сторож разразился натужным смехом.

– Славная шутка, сынок, ей-богу! Может, ты и прав, да только вряд ли. По-моему, мозгов у него не больше, чем вот у этого пса.

Он опять рассмеялся, но никто его не поддержал. Все они обиделись, причем на этот раз не только за незнакомца, но и за Гектора.

Незнакомец, смотревший на Сэма с большим интересом, поднял глаза на Сидни. Она сразу поняла, что ее первое впечатление оказалось ошибочным: он совсем не походил на ребенка. Правда, в нем ощущалась какая-то не поддающаяся точному определению детская невинность, но, возможно, все дело было просто в выражении лица. Его выдавали глаза. На фотографиях они выглядели серебристо-серыми, а на самом деле оказались бледно-зелеными, чистыми и прозрачными, как морская вода на мелководье. Взгляд у него был странный. Жутковатый. Зоркий, мудрый, всеведущий… Как будто ему было десять тысяч лет. Ничего подобного Сидни раньше в жизни не видела. Ей хотелось отвернуться, но она не смогла.

– Это ваше профессиональное мнение? – вежливо осведомился Филип, обращаясь к 0'Фэллону.

Сидни явственно различила отвращение, едва скрытое за его легкомысленным тоном. Итак, их мнение было единодушным. Им всем не нравился 0'Фэллон.

Сэм вытащил что-то из кармана.

– Вот, смотрите. Возьмите себе, если хотите. Он протянул незнакомцу какой-то предмет. Тот помедлил секунду, но потом наклонился, чтобы рассмотреть, что протягивал ему мальчик.

– Это игрушка, видите? Ее надо надеть на палец, вот так, а потом с ней можно играть.

Сидни узнала связанного из желтой шерсти жирафа с фетровыми ушами, черной нитяной гривой и ресницами; она сама сделала его для Сэма несколько лет назад. Удивительно, как он до сих пор не потерял эту игрушку.

– Эй, мальчик, не надо давать вещи этому типу, – предупредил 0'Фэллон, все еще стараясь говорить дружелюбно.

– Почему нет? – спросил Сэм прежде, чем это успела сделать Сидни.

Ей все-таки пришлось пережить неприятный момент, когда Сэм взял руку Потерянного человека и потянул ее к себе. 0'Фэллон напрягся, Филип тоже.

– Вот видите, это игрушечный жираф. Надо просто надеть его на палец. Та-ак… А теперь шевелите пальцем, – Сэм несколько раз согнул и распрямил длинный сильный палец незнакомца, – а теперь с ним можно разговаривать. «Привет, я Джерри Жираф! – пропищал он фальцетом. – А ты кто?»

Найденыш растерянно заморгал, глядя на мягкую желтую трубочку, облегавшую его указательный палец. Он согнул вторую фалангу пальца, и пятнышки на конце трубочки, ничего не значившие для него раньше, обрели смысл. Это были глаза. Лицо.

– Вот видите? Это жираф, – повторил мальчик, глядя ему прямо в глаза.

«Жир-аф». Он не мог вспомнить, что такое «жир-аф». Но он понял, что это подарок, и радость наполнила его грудь подобно глотку свежего воздуха. Он пошевелил пальцем перед лицом Сэма. Мальчик открыл рот и засмеялся. Как вода, журчащая на камнях. Он сам тоже засмеялся, а потом поднял голову и заглянул в лицо женщины.

Волосы у нее были, как мех лисицы. Блестящие, рыжие с золотом. И она сделала так, чтобы они не падали, а держались у нее высоко на макушке. Запах от нее шел смешанный – что-то душистое и что-то, что можно было есть, а поверх этого еще и дымный запах, как от мужчины, стоявшего рядом с ней. Да, от него пахло дымом, у него были темные волосы, но такие же, как у нее, синие глаза. На ней было очень много одежды, и у нее была такая кожа, какой он никогда раньше не видел. Розовые брюшки новорожденных енотов были такими же мягкими. Уголки губ у нее дрогнули. Значит ли это, что она улыбнулась? Что она счастлива? Что он кажется ей смешным?

– Вам лучше снять башмаки, – продолжал между тем мальчик, указывая на его ноги. – По песку можно ходить босиком, а больше нигде нельзя. Так говорит тетя Эстелла.

Мальчик говорил слишком быстро, трудно было отделить одно слово от другого. Он попытался уловить смысл, но это было невозможно, пока он смотрел на женщину. Все остальные говорили, а она молчала. Как будет звучать ее голос?

Тихий. Не тонкий и не быстрый. Урчащий, как у кошки.

– Уже поздно. Пожалуй, нам пора уходить. Она держала руку на плече у мальчика. Просто прикасалась, не давила и не сжимала. И мальчик не пытался высвободиться. Потерянный человек не мог оторвать глаз от длинных белых пальцев женщины, лежащих на плече ребенка. Темноволосый мужчина сказал ей что-то, чего он не сумел разобрать. Он заглянул ей в глаза. Человеческие глаза, умные и скрытные. Она что-то скрывала. Она опустила ресницы, чтобы он не смог заглянуть в ее мысли.

Мальчик протянул руку вперед. Может, хочет, чтобы ему вернули «жир-афа»? Нет, он держал руку боком, а не ладонью вверх. Найденыш застыл в замешательстве, ни на кого не глядя.

– Пожмем друг другу руки, – сказал Сэм, взяв его за другую руку, не ту, на которой был надет «жир-аф».

Они встряхнули свои сомкнутые руки сверху вниз и обратно, и во время этого короткого движения что-то вспыхнуло в его голове. Воспоминание. Он уже делал это раньше. И кое-какие слова из его книги обрели смысл.

«Находясь в гостях, не стремитесь пожимать всем руки – в этом случае процедура может затянуться надолго. Если хозяин или хозяйка протянет руку, пожмите ее. Для прощания с остальными достаточно общего поклона».

– Ладно, парень, – сказал 0'Фэллон, хватая его за плечо и смеясь своим лживым смехом, – хорошенького понемножку.

Найденыш вырвался из рук 0'Фэллона, даже не взглянув на него. Он сосредоточенно смотрел на своих новых знакомых, словно пытаясь кое-что вспомнить.

Наконец он поклонился.

0'Фэллон громко засмеялся, но женщина нет. И не только она одна. Темноволосый мужчина рядом с ней и мальчик тоже не стали смеяться. У них у всех сделались одинаково большие и круглые глаза. Они были заодно, они были стаей. Он это понял. Но тут 0'Фэллон заставил его повернуться и увел от них.

В комнате с окном, забитым доской, 0'Фэллон сказал ему:

– А ты, оказывается, из богатеньких, верно, парень? Настоящий джентльмен, да?

Он отвернулся, и 0'Фэллон толкнул его в спину. Так сильно, что он налетел на стену. Он повернулся, хватаясь за щеку. 0'Фэллон держал в руках черную палку, и он подумал, как легко было бы убить 0'Фэллона. Вырвать его глотку зубами и смотреть, как теплая кровь бьется, течет струёй. Сначала быстро, а потом все медленнее и медленнее. А потом перестает течь.

– Проголодался, парень? Жаль-жаль. Ты посиди тут, да подумай. Вспомни, каково это быть джентльменом. Сделай еще пару-тройку поклонов.

Дверь закрылась, полное ненависти лицо сторожа исчезло за ней.

Почему они стали врагами? Разве они оба не люди? Когда у 0'Фэллона появлялся этот яростный взгляд, он казался безумным, но он не был похож на животное. Он все равно оставался человеком.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сэм и Сидни стали каждый день поджидать на берегу Найденыша. 0'Фэллон выводил его на прогулку после полудня, примерно в час дня, когда профессор и Чарльз сидели за ленчем в кабинете и обсуждали результаты последних наблюдений. Поначалу 0'Фэллон ни в какую не желал останавливаться, даже когда Сэм прямо просил его об этом, а мокрый, вымазанный в песке Гектор делал все от него зависящее, чтобы не дать мужчинам пройти вперед. Но охранник не позволял своему подопечному задержаться ни на минуту.

– Времени нет, – говорил он, толкая Потерянного человека в плечо своей здоровенной ручищей. – Профессор ждет его назад к двум часам.

Однажды Сэм подошел слишком близко, и 0'Фэллону это не понравилось.

– Берегись, малыш! – крикнул он. – Не путайся под ногами. Одно неверное движение и… мало ли, что он может сделать.

– Ничего он не сделает! – обиделся за Найденыша Сэм.

Сидни не знала, что предпринять: отругать ли брата за грубость или поддержать его. Она решила сама поговорить с 0'Фэллоном и вразумить его, но поняла, что из этой затеи вряд ли что получится: слишком острую неприязнь испытывала она к нему. Возможно, необоснованную – ведь лично ей он пока не причинил никакого вреда! – но она ничего не могла с собой поделать. Тогда она обратилась к отцу.

– Ваш подопечный представляет угрозу для окружающих? – спросила она.

Ей удалось привлечь внимание отца, что само по себе можно было назвать чудом. Его кабинет считался заповедной зоной, и нарушать границу в рабочие, часы без веских оснований категорически запрещалось. Чарльз был с ним; они оба оторвались от работы и посмотрели на нее в полном недоумении.

– Найденыш. Человек с Онтарио, – уточнила Сидни. – Он представляет угрозу для Сэма, для меня, папа?

Ее отец удивленно снял пенсне и потер переносицу.

– Не думаю. В противном случае я не стал бы держать его здесь.

– Ну, на этот счет… – начал было Чарльз, но тут же умолк.

Он старался по мере возможности никогда не противоречить своему патрону.

– В таком случае почему он не может провести время с нами, когда мистер 0'Фэллон выводит его на прогулку?

– Почему же не может? Я не запрещал это.

– Значит, может?

– Конечно. Ему нужно общение, это только пойдет ему на пользу. Я сам об этом думал. Хотел предложить. Больше контактов. Может сработать. Но только под наблюдением.

Не ожидавшая такого исхода, Сидни на мунуту растерялась.

– Тогда скажите ему об этом лично, хорошо?

– Кому?

– Мистеру 0'Фэллону. Скажите ему, чтобы он перестал строить из себя тюремного надзирателя.

Она замолчала в ожидании ответа, но ее отец уже успел уткнуться носом в книгу.

– Почему он носит дубинку?

– А? Что? Ты о чем?

– О дубинке. У 0'Фэллона полицейская дубинка, папа. Почему?

– Вот как! Понятия не имею.

– Ну так, пожалуйста, скажите ему, чтобы он ее оставил. Она пугает Сэма, – солгала Сидни. Ее отец рассеянно кивнул.

– Чарльз, я прошу тебя поговорить с 0'Фэлло-ном, – в отчаянии повернулась к нему Сидни, прекрасно понимая, что отец через минуту все забудет. Чарльз улыбнулся ей, радуясь случаю пофлиртовать. – Прошу тебя, Чарльз! Ты поговоришь с ним?

– Разумеется, – поспешно ответил он. – Я сделаю это сегодня же. Сидни одарила его лучезарной улыбкой: – Спасибо.

* * *

На следующий день 0'Фэллон – злой, как черт, и лишенный дубинки – уселся на валуне невдалеке от того места, где Сэм и его новый друг опустились на колени в полосе прибоя, высоко закатав штанины, и увлеченно начали строить замки на песке.

Точнее, строил их Сэм, а Найденыш следил за ходом работ. Серьезный и молчаливый, он казался застенчивым, но был полон любопытства. В течение всего нескольких минут первоначальный страх, охвативший Сидни, прошел, она перестала нервничать и почувствовала себя заинтригованной. Она сидела на одеяле позади Сэма, не сводя глаз с выразительного лица незнакомца.

Его выражение поминутно менялось. Только что оно представлялось совершенно открытым, все его чувства были видны как на ладони, но секунду спустя его лицо становилось замкнутым и непроницаемым. Раз за разом ей начинало казаться, что он вот-вот заговорит. Она могла бы поклясться, что его губы движутся, беззвучно произнося букву «з», когда Сэм говорил «замок», а вид крепостных стен с амбразурами, воротами и башнями, которые ее брат создавал при помощи перевернутого ведерка, буквально завораживал его.

Во время работы Сэм все говорил и говорил, не закрывая рта, а Найденыш внимательно слушал детскую болтовню, порой приводившую его в явное недоумение.

– У тебя должно быть имя, – заявил ему Сэм. – Какое имя тебе нравится? Какое имя тебе подойдет?

Ответное молчание ни капельки не смущало мальчика и не лишало его словоохотливости. Неумение Найденыша разговаривать он принял как нечто само собой разумеющееся. Гектор тоже не умел говорить, ну и что? Всякое на свете бывает.

– Как насчет Ланселота? – продолжал Сэм. – Тебе нравится? Он был рыцарем Круглого стола. Сидни читала мне про него книжку, когда я был маленьким, а теперь я сам умею читать. Ланселот был правой рукой короля Артура. Лан-се-лот, – протяжно повторил Сэм, окидывая долгим взглядом своего нового товарища и словно проверяя, подходит ли ему это имя. – Ланс, – попробовал он сокращенный вариант и нерешительно оглянулся через плечо. – Можно мы будем называть его Лансом, Сидни?

Она засмеялась: имя показалось ей глупым. На ее взгляд, он вовсе не был похож на Ланселота, он был похож… на самого себя.

– Ланс отлично подойдет, – сказала Сидни и вдруг случайно перехватила взгляд юноши.

«Он понимает, – внезапно осенило ее. – Он понимает все, что мы говорим». Но тут юноша торопливо отвернулся, и ее уверенность несколько поколебалась.

В его больших руках игрушечное ведерко казалось наперстком. Он осторожно поворачивал его в своих длинных пальцах. На подбородке у него виднелась длинная красная ссадина: должно быть, порезался, когда брился нынешним утром. О, нет, – Сидни вдруг с ужасом сообразила, что это 0'Фэллон его порезал. Да, скорее всего так. Она не сомневалась, что они не доверили бы Найденышу бритву. Должно быть, 0'Фэллон и волосы ему стриг.

Сэм настоял, чтобы он снял куртку.

– Закатай рукава, – скомандовал мальчик и показал, как это делается, закатав рукава своей русской косоворотки.

Это было волнующее зрелище – товарищество, родившееся между двумя такими разными и по возрасту, и по всему остальному людьми. Однако в их внезапно возникшей симпатии не было ничего умилительного или слащавого. Найденыш вовсе не походил ни на мальчика-переростка, ни на деревенского дурачка, играющего с маленьким ребенком. Что бы он ни делал – гулял по берегу со своим сторожем, сидел на песке с Сэмом, или смотрел вдаль из забитого доской окна своей комнаты – он всегда оставался самим собой. Замкнутым и одиноким, но при этом настоящим мужчиной.

На следующий день Сэм притащил на берег свой ярко-синий резиновый мячик размером с крупный апельсин.

– На, лови!

Найденыш рефлекторным движением ухитрился поймать мяч, а потом застыл на целую минуту, внимательно изучая его. Выражение лица у него было такое, что Сидни пришлось крепко сжать губы, чтобы не рассмеяться в голос. Вряд ли он выглядел бы более ошеломленным, если бы Сэм швырнул ему горящую головешку. Упругая и скользкая поверхность буквально заворожила его. «Бросай назад», – без конца повторял Сэм, но юноша не желал расставаться с диковинным предметом. Ему надо было обнюхать находку, сдавить ее в ладонях. Он лизнул ее языком и попытался укусить.

– Нет-нет, не ешь его! – закричал Сэм, заливаясь от смеха.

Найденыш посмотрел на мальчика, недоуменно нахмурившись.

– Ну давай, брось его мне. Бросай! Вот так, – Сэм размахнулся одной рукой, показывая, как надо бросать. – Это игра, понимаешь?

Подражая Сэму, юноша подбросил мяч в воздух. Мяч приземлился на песок у его ног. Сэм подбежал и подхватил мячик.

– Вот и хорошо, – подбодрил он друга. – Теперь я опять брошу его тебе. Найденыш снова поймал мяч одной рукой.

– Ну давай, теперь ты бросай мне. – Сэм вытянул руки вперед. – Мне! Бросай его мне!

Медленно, неуверенно, осторожно юноша размахнулся и бросил мяч в направлении Сэма. Мальчик поймал его на бегу.

– Хорошо! – одобрительно крикнул Сэм. Он был так горд, что смог чему-то научить своего друга. Сидни следила за ними со своего места неподалеку, стараясь угадать, как относится к происходящему Найденыш. Что он об этом думает? Думает ли вообще? Напряженно-сосредоточенное выражение постепенно сошло с его лица, он успокоился и стал смотреть вокруг с той веселой и бездумной увлеченностью, которая всегда бывает у мужчин, отдающихся любимому спорту. Разумеется, он обладал куда большей ловкостью, чем Сэм, поэтому инициатива и преимущество в игре вскоре перешли в его руки. Мужчина бросал мяч все более точно, а маленький мальчик чаще промахивался.

«Надо, чтобы отец это увидел», – внезапно поняла Сидни. Она незаметно поднялась, намереваясь пойти и позвать его, но вдруг увидела, что в этом нет нужды. Отец и Чарльз шли к ним по дорожке от дома и в изумлении остановились неподалеку. Приподняв подол и неловко ступая по песку, Сидни поспешила к ним навстречу.

Отросшие седые волосы профессора Винтера развевались на ветру, придавая ему вид богемного художника.

– Милостивый боже! – воскликнул он. – Давно это началось?

– Минут двадцать назад. Вчера они строили замки из песка. Разве 0'Фэллон вам не сказал? Отец молча покачал головой.

– Смотрите, Вест. Следите за его лицом.

– Да-да, сэр. Он очень оживлен. Профессор Винтер не мог сдержать своего возбуждения.

– А они уверяли меня, что он скорее всего слабоумный! – злорадно воскликнул он, потирая руки. – Ха! Я им пока ничего не скажу: они не заслуживают такой хорошей новости. Ну да! Конечно! Надо было сообразить раньше.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Все дело в Сэме – вот ключ ко всему! Мы его используем. Идемте, Вест. Ты тоже. Сидни. Идем, у нас масса работы!

Когда шерсть волчьего вожака седела, зубы желтели, задние ноги слабели и теряли гибкость, а глаза затуманивались, это означало, что ему настал конец. Если только у него не было подруги, которая осталась бы с ним, потому что тоже была старой, он должен был уйти из стаи и умереть в одиночку. Молодой волк – самый сильный – становился главным.

У людей все было не так. Профессор Винтер был стар, волосы у него поседели. Он не мог бегать, глаза у него слезились и плохо видели. Но в своей стае профессор был главным, и никто против него не шел: даже тот, кого называли Вест, хотя он был молод и полон сил. А удивительнее всего было то, что на самом последнем месте находился 0'Фэллон. А ведь он был сильнее всех! Но он был глупый и злой. Волки тоже не позволили бы такому стать вожаком.

Был еще один мужчина – Филип. Он был братом Сэма и Сидни. Он был добрый, а не злой, но он был сам по себе и старался держаться в стороне от стаи.

Главной самкой была тетя Эстелла. Найденыш всеми силами старался ее избегать. То же самое делали и все остальные.

Его жизнь стала меняться. Позади большого дома было место, огороженное стенами из осыпающихся красных камней. Они называли это «садом». Он мог бы с легкостью перелезть через стену, но они этого не знали. Они думали, что он не может убежать, и поэтому в саду 0'Фэллон не стерег его. Профессор, Вест, Сэм, Сидни, иногда Филип – все они приходили в сад вместе с ним, и поначалу он не мог на них смотреть. Он стоял в стороне, прислушивался, как они разговаривают и дышат, а сам думал о том, как бы перепрыгнуть через стену. Рядом с домом были леса. Он мог бы убежать туда, и никто бы его не поймал.

Но он не сбежал. Потому что даже звезды не могли помочь ему здесь. Он был слишком далеко от дома.

«Эксперименты». Так профессор Винтер называл вещи, которые его заставляли делать в саду. Для него все это не имело никакого смысла. Профессор садился в тени на маленький стульчик, который можно было сложить, что-то писал на бумаге и в то же время следил за ним, хотя смотреть было не на что. Его заставляли пройти отсюда туда или оттуда сюда, съесть яблоко, почесать голову или крепко зажмурить глаза, отдать половинку яблока кому-нибудь еще. Полная бессмыслица. Через несколько дней ему стало все равно, он избавился от своей застенчивости. Это новое слово он услыхал от Веста («Он слишком застенчив, сэр, он не может держаться естественно в такой обстановке».) В саду ему нравилось больше, чем на озере, потому что он чувствовал запах земли и темных деревьев, слышал, как насекомые роют норки в земле, а птицы откладывают яйца в свои гнезда, спрятанные в листве. Временами он почти мог заставить себя поверить, что он дома. Он перестал стесняться людей, которые за ним наблюдали. Он сам начал следить за ними.

Сидни. Сид-ни. Он знал ее имя по буквам, потому что видел, как Сэм написал его под картинкой, которую нарисовал карандашом. Картинка должна была изображать ее, но на самом деле она была совсем не похожа. Ни капельки. У нее в лице было белое и розовое, а в глазах – синее, но не как небо, а по-другому: темнее, ярче… Хотел бы он знать больше слов. Он попытался уловить ее настоящий запах, тот, что пробивался из-под искусственного запаха, которым она пользовалась. (Зачем она это делала? Чтобы скрыться? Сбить со следа? Неужели за ней кто-то охотится?) Но ему приходилось соблюдать осторожность: стоило подойти к ней поближе, как все мужчины, особенно Вест, отгораживали ее от него.

Он мог закрыть глаза и слушать ее голос. Не слова, а просто голос. Он мог по голосу догадаться, к кому именно она обращается. С Сэмом было проще всего: с ним она говорила тихо и всегда с улыбкой. И смеялась она только из-за Сэма. Нет, иногда из-за Филипа тоже, но тогда смех был другим – короче, глубже, суше, словно ей было смешно и в то же время не смешно. Она почти никогда не смеялась, разговаривая со своим отцом, голос у нее тогда становился тонким и напряженным, она как будто набирала воздуха в грудь и не могла выдохнуть. А иногда она вздыхала, и Найденыш слышал ее печаль.

Вест. Она называла его Чарльзом, это было его второе имя. Она не так уж много разговаривала с Вестом, но юноша напряженно прислушивался к царившему между ними молчанию. Оно что-то значило. «Может быть, они пара?» – спрашивал он себя. Ему становилось жарко, когда он об этом думал. Они трогали друг друга, он это видел. Она прижималась спиной к Весту, а он растирал рукой ее грудь. Они делали это по секрету, думали, никто их не видит. А потом они перестали. Если они пара, то это на всю жизнь или только на лето?

Ему не нравился Вест. Он чем-то смазывал волосы, от него неприятно пахло, а его взгляд, когда он смотрел на Найденыша, был цепким и жадным, но все равно холодным. Иногда он притрагивался к Сидни – клал руку ей на спину или брал ее под локоть, поглаживал ее, когда думал, что никто не видит. Иногда она ему позволяла, а иногда отодвигалась в сторону.

Найденышу хотелось оттолкнуть Веста плечом подальше от нее, оскалить зубы и зарычать, предупреждая, чтобы он не подходил близко. Животные так поступали в период спаривания. Но он теперь носил человеческую одежду, ел вареную пищу, спал на одеяле. Означает ли это, что он стал человеком? Он не был уверен. Ему хотелось драться за Сидни. Если она не принадлежит Весту, он хотел завоевать ее для себя.

* * *

– На этот раз, Сидни, закрой глаза.

–Что?

– Оставайся на месте, просто закрой глаза. Я думаю, он подойдет ближе. Она послушно закрыла глаза и стала ждать, откинувшись затылком на спинку ажурного садового диванчика из кованого железа. Ржавые петли калитки скрипнули, когда ее отец вышел. Наступила тишина, нарушаемая только жужжанием пчелы в зарослях плюща. Потом калитка снова скрипнула, и в сад вошел Найденыш. Эти занятия начались как проверка его «чувства территории», но постепенно – когда выяснилось, что оно либо отсутствует напрочь, либо он не желает его демонстрировать – переросли в наблюдения за «желанием или нежеланием пойти на близкий контакт», как называл это ее отец. Пока он сам или Чарльз следили за происходящим через скрытую плющом расщелину в кирпичной стене в пятнадцати футах слева от Сидни, Найденыша раз за разом заставляли войти в сад, где кроме него, находился только один человек. Филип, Сэм, Чарльз, Сидни, тетя Эстелла и даже горничная Ингер – все по очереди исполняли эту роль, а теперь Сидни (она одна осталась под рукой, поскольку всем остальным, включая Сэма, игра надоела, и они разбрелись кто куда) пришлось сделать второй заход.

Она расслышала неясный звук, возможно, это был звук крадущихся шагов. А может, только почудилось? Он умел передвигаться совершенно бесшумно – до сегодняшнего дня она об этом не задумывалась. Прошло несколько секунд. Полная тишина. Он мог сидеть в беседке, увитой вьющимися розами, а мог и стоять совсем близко от нее. Смотреть на нее. Ресницы у нее затрепетали от усилия держать глаза закрытыми.

Верит ли он, что она спит? Сидни старалась дышать глубоко и размеренно. По коже у нее бегали мурашки, она почувствовала, как краска неловкости неудержимо заливает ей лицо и шею. Она остро ощущала свое собственное тело под желтым платьем с низкой талией, согнутые локти, стиснутые руки, сомкнутые колени. Пересохшие губы были полуоткрыты. Где же он? До нее не доносилось ни звука, ни малейшего движения. Может, его вообще здесь нет?

Нет, это невозможно, она больше не выдержит ни секунды. Сидни открыла глаза.

Вот он – стоит в трех шагах от нее. Опустив руки, он слегка подался к ней всем телом. Казалось, он ничуть не удивился, увидев, что она не спит. Ну да, конечно, он знал, что она притворяется.

Онипристально смотрели друг на друга. Это продолжалось бесконечно долго. «Мне бы следовало чувствовать себя ужасно, – подумала Сидни. – Это должно быть невыносимо». На самом деле она ничего подобного не чувствовала. Напряженность рассеялась, остался только взаимный и в равной степени острый интерес. Какое-то новое восприятие… Как это назвать? Они… приветствовали друг друга. Прошла еще минута, и Сидни совершенно естественным образом сказала:

– Привет.

По его лицу расплылась медленная, полная понимания улыбка. В душе у нее не осталось ни капли сомнения в том, что еще секунда – и он с ней заговорит.

Но тут ее отец с зажатым под мышкой блокнотом появился в саду. Его ворчливый голос мгновенно разрушил очарование.

– Зачем ты открыла глаза? Он мог бы подойти поближе, кто знает? Впрочем, это подтверждает мою гипотезу. В следующий раз надо будет попробовать с Филипом. Тут все дело в глазах, глаза – самое главное. А ну-ка пойди позови Веста. Он должен это увидеть.

Отец начал яростно строчить в блокноте, в один миг позабыв о ее присутствии.

Сидни встала, но стоило ей сделать шаг навстречу Найденышу, как он попятился от нее прочь. Она ничего не могла прочесть по его лицу: смена чувств происходила слишком быстро. Ей хотелось прикоснуться к нему, сказать… ну хоть что-нибудь, она не знала, что именно. Что она не виновата, что это была не ее идея. Она была в смятении, и ей казалось, что он ощущает то же самое. Сидни потянулась к нему, но в эту самую минуту он двинулся, не замечая ее протянутой руки, и отступил поближе к длинным свисающим веткам ивовых деревьев, росших в дальнем конце сада. Он отдалился от нее, и вернуть его было невозможно.

– Позвольте, – сказала она 0'Фэллону, стоявшему на страже у калитки.

Он ухмыльнулся и отодвинулся, но не настолько, чтобы дать ей свободно пройти: ей пришлось бы коснуться его, протискиваясь в калитку. Вспышка бурного гнева выплеснулась наружу неожиданно для нее самой.

– Дайте мне пройти, черт побери! – произнесла Сидни ледяным голосом, выговаривая каждое слово.

Он опешил и отступил назад, с вороватым видом оглядываясь на ее отца, чтобы проверить, слышал он или нет. Сидни проскользнула мимо него и бегом направилась к дому. « 75 июня 1893 года. Личные заметки.

Продвигаемся понемногу вперед. Вест предложил спровоцировать гнев 4.0. и проверить его способность к насилию, но я отказался: это неинтересно. Хочу выяснить другое: как вписывается эта tabula rasa ^[8] в противоречие между теорией выживания сильнейших, наиболее приспособленных особей и проявлениями бескорыстия, даже самопожертвования, которые мы наблюдаем. Муравьи поставили Дарвина в тупик: это единственный вид, выживающий благодаря альтруизму. Альтруистическое поведение заключается в том, чтобы приносить пользу другому индивиду за свой собственный счет. Согласно теории выживания наиболее приспособленных, процветать должны самые грубые, нахрапистые, лживые и пожирающие себе подобных. Они сильнее всех. Как же уложить в такую схему поведение муравьев? Дарвин в конце концов придумал следующее объяснение: муравьи – члены одной семьи, а семья подчиняется законам естественного отбора как единое целое. Ее следует рассматривать как отдельную особь, как индивид.

Применимы ли подобные рассуждения к человеческому существу, отлученному от общества ? Чем такое существо готово пожертвовать ради блага «семьи» ? Впрочем, Ч. О. уже вряд ли можно рассматривать как существо, полностью отлученное от общества. Возможно, несмотря на все меры предосторожности, наша «доброта» – мы дали ему пищу, одежду, кров – уже разрушила его первобытную суть, его дикость, которую мы хотели исследовать. Вскоре мы это узнаем наверняка. В любом случае, как ни прискорбно, пути назад уже нет. Увы, увы! Какая злая насмешка! Но еще не все потеряно. Работы непочатый край. Мы еще сможем написать о нем монографию».

Профессор Винтер заставил всех сесть вокруг небольшого садового стола. Их было семеро: Сидни, Филип, Сэм, Чарльз, 0'Фэллон, горничная Ингер, которую уговорили принять участие в эксперименте после того, как тетя Эстелла категорически отказалась, и Найденыш.

По заранее оговоренному плану Чарльз развязал мешочек с яблоками, взял одно и передал мешок сидевшей слева от него Сидни. Сидни тоже взяла яблоко и передала мешок Сэму. И далее по кругу, пока Ингер не взяла последнее яблоко и не передала пустой мешок Найденышу. Он сразу понял, что мешок пуст, это можно было определить по весу. С недоверчивым выражением он все-таки сунул руку внутрь и ощупал подкладку. Потом медленно вытащил руку из мешка. Тем временем все остальные, как им и было ведено, уже с довольным видом поедали свои яблоки и обменивались вежливыми замечаниями, как будто ничего не произошло. Никому не полагалось на него смотреть, эта была прерогатива профессора Винтера, но Сидни ничего не могла с собой поделать. Используя низко опущенные поля шляпы в качестве щита, она искоса бросила взгляд на него через плечо Чарльза. Уж лучше бы она удержалась и не стала смотреть. В чем состояла суть этого недоброго эксперимента? Испытать его «врожденное чувство справедливости и честной игры», – как утверждал ее отец. Но Сидни решила, что это просто подло. Ей хотелось, чтобы он разозлился и выхватил у кого-нибудь проклятое яблоко прямо изо рта. Но он сидел неподвижно – сбитый с толку, обиженный, подавленный – и пытался скрыть свои чувства, глядя в землю и вычерчивая носком ботинка какие-то линии на песке.

После полудня эксперимент повторили с апельсинами. Каждому досталось по апельсину, обделенной осталась одна лишь Ингер. Однако на этот раз, в нарушение правил, никто не смог удержаться от любопытных взглядов, бросаемых исподтишка на Найденыша. Всем хотелось знать, как он поступит. Пока остальные чистили фрукты и говорили друг другу, как они хороши на вкус, он неуверенно переводил взгляд со своего апельсина на пустые руки и огорченное лицо Ингер, потом принялся, как и все, счищать кожуру и делить апельсин на дольки. «Может, ему вообще не нравятся апельсины», – внезапно предположила Сидни. Ей хотелось любыми средствами прекратить эти неприятные опыты. Но увы: он положил дольку апельсина в рот и начал жевать. Без отвращения, хотя и без особого удовольствия.

Это послужило сигналом для Ингер. Полногрудая семнадцатилетняя девица с волосами цвета льна, она была неудержимой болтушкой и – если ее вовремя не остановить – могла любого «заговорить» до смерти на бойкой смеси английского с ее родным шведским языком. Для начала она испустила громкий театральный вздох, на который никто не обратил внимания. Затем последовало жалобное хныканье. Сидевший рядом с ней Найденыш перестал жевать и покосился на нее.

– Как пы я котела получить апельзин! – сказала Ингер, ни к кому в особенности не обращаясь, но все ее проигнорировали. – Я такая голотная! – провозгласила она, прижимая руку к животу.

Филип, сидевший слева от Сидни, с трудом удерживался от смеха. Ей хотелось ткнуть его кулаком в бок: неужели он находит ситуацию забавной? Она еще раз скосила глаза на Найденыша, и ей самой пришлось подавить улыбку. Пожалуй, Филип отчасти прав: тут было над чем посмеяться. Лицо юноши отличалось удивительной прозрачностью, и все сомнения, одолевавшие его в эту минуту, читались так ясно, словно были написаны мелом на грифельной доске.

В конце концов он сделал именно то, чего Сидни в глубине души от него ожидала: отдал свой апельсин Ингер. Правда, не весь, пару долек оставил себе. Горничная не стала его благодарить, она растерялась, как будто выданные ей инструкции не предусматривали такого поворота событий. Все вокруг тоже сконфузились, всем стало немного неловко. «И поделом», – мстительно подумала Сидни.

Последовала целая серия новых опытов. С каждым днем использование Найденыша в качестве подопытного кролика представлялось Сидни все более отвратительным, но она держала свое мнение при себе.

До тех пор, пока отец не велел Сэму притвориться, будто он тонет.

Тут уж она не смогла сдержаться. Как он мог быть таким бесчувственным? Правда, она не могла заставить себя сказать отцу все, что думала, напрямую: «Папа, я этого не вынесу. Не делайте этого. Это чудовищно. Это причиняет мне боль». Неужели он мог забыть, что ее муж Спенсер утонул? Сидни попыталась отговорить отца, прибегнув к намекам, но все ее протесты звучали невнятно. А главное, они не возымели действия. Сценарий, разработанный ее отцом, начал воплощаться в жизнь строго по плану. Пока не возникло совершенно непредвиденное затруднение.

В середине июня тетя Эстелла наконец решила, что уже достаточно тепло и Сэму можно позволить купаться. Ему разрешалось плескаться возле берега, но никогда, ни в коем случае – хотя он был отличным пловцом для своего возраста – не прыгать в воду с лодочного причала в двадцать пять футов длиной, к которому была привязана семейная парусная лодка «Скиталец». Никаких особых причин для такого запрета не было, но запреты, наложенные тетей Эстеллой, зачастую вообще не поддавались логическому объяснению: ее авторитет держался в основном на властности и многолетней традиции. Как бы то ни было, Сэм знал, что ему нельзя прыгать с причала, и никогда не нарушал запрета. Однако теперь ему было открыто предписано сделать это во имя интересов науки. Нечего и говорить, что отец не счел нужным сообщить о своем решении тете Эстелле.

Хуже всего было то, что Сидни позволила, хотя и под давлением, втянуть себя в эту авантюру. Не то чтобы ее принудили силой, профессор Винтер просто уклонился ото всех ее возражений, сделав вид, что ничего не слышит: старый трюк, который почти никогда его не подводил. В намеченной к исполнению драме ей отводилась следующая роль: сидеть на берегу, а потом, заслышав призыв Сэма о помощи, вскочить и закричать, что он тонет, а она не умеет плавать. «Спасите его, спасите его!» – должна была она умолять Найденыша, которому по заранее разработанному плану предстояло оказаться единственным человеком на пляже, кроме нее и Сэма.

Неодобрение, которое вызывал у нее этот план, ставило под угрозу его выполнение. Но Сидни в конце концов согласилась, потому что отец просил ее об этом. Она ни за что не стала бы это делать ради Чарльза или кого-либо еще, но когда речь заходила об отце, она была бессильна. Она не могла отказаться от попыток любым путем завоевать его расположение.

Стоял ослепительно солнечный и жаркий летний день, напоминавший ей о детстве. Сидни сидела на мягком шерстяном пледе, заслоняясь от солнца кружевным зонтиком. 0'Фэллон топтался за ее спиной, но через несколько минут ему полагалось исчезнуть. А неподалеку от нее Сэм, облаченный в купальный костюм в белую и красную полоску, сидел на песке рядом с Найденышем и показывал ему свою коллекцию миниатюрных флагов.

– Это флаг Аргентины, – объяснял он, – а это – Румынии. А вот мой самый любимый – флаг Греции. Но это флаг торгового флота, не государственный…

Найденыш сидел напротив него, скрестив ноги «по-турецки», закатав рукава выше локтя, и слушал болтовню Сэма с терпеливым, ласковым, немного озадаченным выражением, словно отец на сына.

Сидни невольно залюбовалась юношей. Его лицо загорело на солнце до золотисто-коричневого оттенка, глаза по контрасту казались особенно светлыми. Тело у него было гибкое и стройное, он двигался с плавной, неторопливой грацией. Находясь в состоянии покоя, он имел привычку расслабляться, но при этом не скрючивался и не сутулился, а как будто сворачивался грациозным движением, как цветок, закрывающийся на ночь. Покрытые шрамами и мозолями руки были очень красивы.

«Какая благородная форма, – подумала Сидни, – узкие, вытянутые ладони, стройные, удивительно ловкие пальцы». Высокий, худощавый, широкоплечий, с длинными и сильными ногами – он невольно Притягивал в себе внимание, но при каждом взгляде на него ей сразу же вспоминались фотографии. Те, где он был снят обнаженным. Несмотря на худобу и бледность, несмотря на испуг в лице, который он так отчаянно пытался скрыть, Найденыш был красивым мужчиной. В полном смысле слова.

Сэм уже успел сложить все свои флажки обратно в жестяную коробку и теперь вскочил на ноги.

– Я пошел купаться, – бросил он через плечо, обращаясь к Сидни и округлив глаза, как заговорщик.

Сидни предполагала, что уж кому-кому, а Сэму тот подлый трюк, который они собирались разыграть, наверняка должен был показаться не менее отвратительным, чем ей самой, но она ошиблась. Сэм решил, что это будет забавно. «Не бойся, Сид, – заверил он сестру, – Ланс не станет обижаться. Он потом поймет, что это просто такая игра».

Может быть. Глядя, как Сэм входит по щиколотку в полосу прибоя, она от души понадеялась, что он прав.

Найденыш тоже поднялся на ноги. Он стоял и смотрел на противоположный берег озера, а поднявшийся ветер надувал парусом белую рубашку у него на спине и трепал спутанные черные волосы. Сидни хотелось знать, о чем он думает, глядя на далекий горизонт. Вспоминает о своем доме? В эту самую минуту он повернулся и посмотрел на нее, возможно, ощутив ее пристальный взгляд. Движимая каким-то непонятным порывом, Сидни подвинулась на одеяле и похлопала по освободившемуся месту рядом с собой.

– Не хотите ли присесть?

Если не считать того краткого мгновения в саду, она еще ни разу не обращалась прямо к нему. И вот теперь, когда он принял приглашение и сел с ней рядом, она вдруг засмущалась, не зная, что сказать. Ею владел вовсе не страх. Она не боялась молодого человека, но все-таки не могла с чистой совестью сказать, что ей совсем-совсем не страшно. Он никогда бы не причинил вреда Сэму, в этом Сидни была совершенно уверена. Но она не могла сказать того же самого о себе. О, нет, разумеется, не в гневе или в каком-нибудь внезапном и неудержимом проявлении своей так называемой «животной натуры» – этого она не опасалась. Но вот как насчет полового влечения? В нем все же ощущалось что-то дикое, хотя он носил ботинки, ел апельсины и играл на песке с ее братом. Несмотря на все повадки, выдававшие его трогательную чистоту и наивность, он все-таки был мужчиной. И он знал, что она – женщина.

Тут Сидни бросила на него взгляд и… поймала его на месте преступления. Это было уже не в первый раз. Он тотчас же отвернулся и начал деловито расправлять загнувшуюся бахрому пледа. Но он был не настолько невинен. Откуда ему известно – вот чем ее отцу следовало бы заинтересоваться! – что разглядывать женскую грудь, да еще и попасться на этом, считается нарушением правил этикета в человеческом обществе?

Сидни почувствовала, что краснеет. Установившееся между ними молчание из неловкого превратилось в невыносимое, потому что теперь оно было заряжено плотским притяжением.

– Прекрасный день, – бессмысленно пролепетала Сидни. – Вам так не кажется? Он задумчиво посмотрел на нее. Она подняла голову.

– На небе ни облачка. В Англии беспрерывно лил дождь, зато в Италии стояла чудесная погода. Я ездила туда со своей тетей.

Сидни беспомощно улыбнулась, чувствуя себя неискушенной наивной девочкой.

– Мы три месяца путешествовали по Европе. Для меня это было тяжелое время. Мне… было одиноко, понимаете? Конечно, я тосковала по дому, но не была уверена, что дома мне станет лучше. Мой муж… Я была замужем, но он умер. Утонул, когда мы плавали на яхте.

Она вдруг рассмеялась и покачала головой.

– Простите, я сама не знаю, зачем я… «…с вами разговариваю», – чуть было не сказала Сидни, но это прозвучало бы непростительно грубо.

– Ланс… – смущенно начала она снова. – Это неудачное прозвище, не так ли?

Проведя пальцем по полированной ручке зонтика, она призналась:

– Просто ума не приложу, как мне вас называть. Я слышала, что, когда вас нашли, вы все время говорили, что потерялись. – Тут Сидни заглянула ему в глаза и улыбнулась, внутренне ужасаясь своему безрассудству. – Это правда? Как это все случилось?

Ее улыбка медленно растаяла. Она замерла, завороженная бурей чувств на его побледневшем, вздрагивающем от напряжения лице. Ничего подобного ей раньше видеть не приходилось. Его глаза страстно молили ее о чем-то, требовали чего-то. Вот он крепко сжал губы. А потом еле слышно произнес:

– Майкл. Сидни смотрела на него в упор. У нее волосы шевельнулись на голове, прервалось дыхание. Она напряженно ждала, страшась, что не расслышала, неправильно поняла, и молила бога, чтобы он сказал это еще раз. Но в этот самый миг раздался крик Сэма. Найденыш стремительно вскочил на ноги и бросился бежать. Сидни последовала за ним с тяжелым серд'цем: происходящее было ей ненавистно. Сэм размахивал руками в воздухе примерно в пятнадцати футах от причала, крича что было сил:

– На помощь! На помощь! Я тону! Сидни и Найденыш остановились на краю причала.

– Я не умею плавать! – воскликнула она. – Я не умею плавать!

По крайней мере ей не пришлось притворяться расстроенной, она действительно была в отчаянии.

– Помогите! Спасите меня! – надрывался Сэм.

Он очень убедительно заглотнул побольше воздуха, потом зажал себе ноздри пальцами и ушел под воду.

Юноша явно колебался – этого Сидни от него не ожидала. Напуганный, ставший как будто неуклюжим от страха, он лихорадочно оглянулся назад в поисках 0'Фэллона, но сторожа нигде не было видно. Сидни мельком встретилась с ним взглядом, и мучительный испуг в его глазах подсказал ей то единственное, чего она никак не могла предположить. Но не успела она хоть что-нибудь предпринять, как он прыгнул в воду.

И камнем пошел ко дну.

– О, мой бог! Сэм, – вне себя от ужаса закричала Сидни, когда ее брат вынырнул, – он не умеет плавать! Он не умеет плавать! Сэм устремился на крик, и ее охватила настоящая паника.

– Нет! Нет! Не приближайся к нему!

Найденыш утонет и со страху утопит Сэма вместе с собой. Сидни в панике оглянулась назад.

– Помогите! – закричала она что было сил.

Никто не пришел на помощь, никто так и не показался из-за деревьев. Отец, Чарльз, 0'Фэллон, – все они думали, что это часть спектакля! На ней было слишком много одежды, этак она чего доброго потонет, как топор. Разрывая и сдергивая с себя юбку и многочисленные нижние юбки с оборками, сбрасывая туфли, Сидни поняла, что у нее нет времени возиться с пуговицами. Оставшись в английской блузке с длинными рукавами, в шемизетке, корсете из китового уса и батистовых панталонах, она прыгнула в воду.

Майкл появился на поверхности в десяти футах от нее, выпрыгнув из воды чуть ли не до пояса. Должно быть, он оттолкнулся ногами от дна: тут было неглубоко – всего семь или восемь футов. Сразу было видно, что он наглотался воды: отплевываясь, он с шумом втянул в себя воздух.

– Держись от него подальше! – переходя на визг, крикнула она Сэму.

Он приближался, судорожно шлепая по воде руками. «Он утопит нас», – подумала Сидни обреченно.

– Помогите! – попыталась она еще раз призвать на помощь.

Майкл опять ушел под воду, и Сидни бросилась к нему, стараясь поймать за руку. Поймала. Потащила за собой к пристани, стараясь держать его на расстоянии вытянутой руки и яростно работая ногами. Но она не смогла повернуться, он держал ее слишком крепко.

– Сэм, вылезай из воды, – приказала она, задыхаясь, – беги за помощью…

Майкл утянул ее под воду. Слепая паника поглотила ее. Ноги коснулись скользкого илистого дна. На этот раз они с Майклом подпрыгнули вместе и показались из воды одновременно. Свободная рука Сидни ударилась обо что-то прочное – левый борт лодки. Она попыталась зацепиться за что-нибудь, но так ничего и не нащупала: планшир был слишком высоко. Пальцы Майкла сжимали ее словно тисками, едва не ломая кости. Вырваться было невозможно, а его вес неумолимо тянул ее обратно вниз.

И опять ее ноги уперлись в дно. Сидни согнула колени и оттолкнулась изо всех сил, работая ногами по-лягушачьи, чтобы броски выходили мощнее. Лодка повернулась; ей удалось ухватиться рукой за фалинь, которым судно было пришвартовано к причалу.

– Я держусь! – закричала Сидни, отчаянно цепляясь за швартов. Майкл двинулся к ней. Она испугалась, что он опять потянет ее на глубину, но в последнюю секунду он сумел отклониться в сторону и сам ухватился за кормовой подзор. Легкая посудина накренилась, пошла юзом и едва не перевернулась, когда он перебросил свое тело через леерное ограждение на юте и повис, изрыгая воду и хватая ртом воздух. Сэм подплыл прямо к лесенке на конце причала и взобрался наверх. Схватив швартов, он подтянул все еще цепляющуюся за него Сидни поближе к пристани. Корма лодки тихонько стукнулась о причал.

Сверху раздались торопливые шаги. Профессор Винтер и Чарльз остановились на краю пристани.

– Как ты? – спросили они хором.

– Я в порядке.

Чтобы это доказать, Сидни отпустила фалинь и поплыла к лесенке. Ей казалось, что она весит целую тонну; Чарльзу пришлось помочь ей преодолеть две последние перекладины. Сэм опять подтянул швартов, и корма лодки оказалась в нескольких дюймах от лесенки. Отец помог ему удержать лодку в неподвижности.

– Помощь не нужна? – спросил Чарльз, наклоняясь вниз, к Найденышу. Юноша не обратил на слова никакого внимания. Он демонстративно взобрался на причал сам, повернулся ко всем спиной и отошел от них подальше. Потом остановился, согнулся пополам, опершись руками на колени, и выплюнул новую порцию воды.

– Мне это в голову не приходило, – задумчиво произнес профессор Винтер, глядя на него. – Не умеет плавать? Гм! Кто бы мог подумать?

Он почесал голову и заморгал, глядя в свой блокнот. Возмущенная Сидни осторожно подошла к Майклу, не обращая внимания на воду, текущую ручьями с оставшейся на ней одежды. Она робко коснулась мокрой рубашки, прилипшей к его спине.

– С вами все в порядке? Он повернулся к ней, и Сидни в ужасе отшатнулась, увидев его лицо.

– О, мой бог! – прошептала она. – Простите, простите меня, мне очень жаль. Это было глупо… Я знала заранее… и все-таки пошла на это. Майкл, подождите…

Он не желал слушать. Не оглядываясь, он пошел прочь в направлении своего пристанища. После секундного замешательства 0'Фэллон последовал за ним. Чарльз, заботливый, как всегда, набросил свой сюртук ей на плечи.

– Как ты его назвала? – спросил он с любопытством.

Они оба провожали взглядом Найденыша, пока он брел по песку и наконец скрылся за деревьями.

– Майкл, – ответила подавленная и несчастная Сидни. – Это его имя.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Вы хотите сказать, что собираетесь продолжать эти эксперименты? – спросила Сидни, изумленно уставившись на отца. – Хотя теперь вам известно, что он умеет говорить? Он знает свое имя! Отец, я сама это слышала!

Чувствуя себя загнанным в угол, профессор Винтер прибегнул к своей излюбленной тактике: начал выражаться еще более туманно, чем обычно.

– Ничего подобного я не говорю, – пробормотал он, вобрав голову в плечи, как черепаха, и всеми силами стремясь исчезнуть под столом. – Вообще ничего не говорю. Вообще молчу, – добавил он еле слышно.

Чарльз повел себя более откровенно.

– Ты сама не знаешь, что ты слышала, Сидни. Он что-то такое сказал…

– «Майкл». Я слышала, как он сказал «Майкл».

– Ну допустим. Если он это сказал и если его действительно так зовут, что это доказывает? Ровным счетом ничего.

Заслышав эти слова, ее отец приободрился, подняв голову и кивнул.

– Это лишь означает, – самоуверенно продолжал Чарльз, – что он вспомнил свое имя. В твоих глазах это выглядит так, будто он, по крайней мере, выпускник Гарвардского университета.

Ее отец усмехнулся шутке. Ослепленная гневом, Сидни совсем позабыла о сдержанности.

– Вы же ученые – вам полагается быть объективными. Как вы можете игнорировать то, что происходило прямо у вас на глазах на протяжении нескольких недель? Особенно вы, отец. Ведь вы уже знали, во всяком случае предполагали, в чем дело. Вы писали об этом в своих заметках!

– Предполагал – возможно, но это было всего лишь…

– Нет, вы об этом писали, неужели вы не помните? «Судя по его манере держаться, он мог бы заговорить, если бы захотел». И вы удивлялись, почему у него с собой постоянно эта книга. Неужели вы не видите, что это значит? Он все понимает!

– Вздор!

– Ну пусть не все, – торопливо уступила Сидни. – Но он не «научная загадка», свалившаяся вам в руки, он человек! Как вы можете продолжать экспериментировать с ним, словно он лабораторное животное? Чарльз, стоявший позади кресла, в котором сидел ее отец (точь-в-точь как сын на семейной фотографии; не хватало только ладони, опущенной любовным жестом на плечо дорогого папаши), обогнул стол и подошел к ней. После происшествия на озере Сидни успела переодеться, но волосы у нее все еще были мокрые, она продолжала машинально сжимать в руках влажное полотенце.

–Ты расстроена, – сочувственно заметил Чарльз. – Ты пережила шок. То, что сегодня произошло, – ужасно и ты еще не оправилась от потрясения.

Ее отец за спиной у Чарльза что-то одобрительно хмыкнул.

– Никто не причинит ему вреда, Сидни. Ты ведь это понимаешь, не правда ли? Мы действительно ученые, а не какие-нибудь там безумцы или злодеи!

Сидни улыбнулась и тут же сама возненавидела себя за эту улыбку. Может, у нее и вправду начинается истерика? Рассудительный голос Чарльза, его мягкое прикосновение к ее руке вызывали у нее попеременно то желание истерически рассмеяться, то заорать на него, но в конце концов раздражение, вызванное его снисходительным тоном, вытеснило другие чувства.

– Не кажется ли вам, что следует по крайней мере пересмотреть полученные данные? Его больше нельзя рассматривать как объект под наименованием Человек с Онтарио, так ведь?

– Гм… мы не можем быть твердо уверены. Еще рано делать прогнозы.

Он потянулся за своей трубкой, и Сидни поняла, что проиграла. Ее отец мог запросто потратить добрых пять минут на то, чтобы отыскать кисет, набить трубку табаком, найти спички, раскурить трубку, дать ей погаснуть, вновь раскурить и так до бесконечности. И все только для того, чтобы избежать обсуждения вопроса, который был ему не по душе.

– Конечно, нам придется многое пересмотреть, – ответил за него Чарльз. – Очень может статься, что он действительно больше не представляет интереса для антропологии в качестве «научной загадки», как ты говоришь, то есть в качестве объекта, на примере которого мы могли бы проанализировать проявление признаков цивилизованности в строго изолированной экспериментальной среде. Но его ценность для нас как специалистов по биологической этике отнюдь не исчерпана. Мы по-прежнему можем наблюдать его как.. образчик, вольно выражаясь, «первозданного человека», все еще относительно не затронутого развращающим влиянием человеческого общества, – это с одной стороны. Можно взглянуть на него и с другой: как на дикаря, лишенного благ цивилизации. Все зависит от точки зрения наблюдателя.

– Чарльз, а как насчет его ценности в качестве человека? Как насчет него самого? Он не «образчик», Чарльз, он человеческое существо. Он не твоя собственность и не собственность университета. Разве у него нет никаких прав? Может быть, у него где-то есть родители? Почему никто не пытается узнать, откуда он родом? У меня в голове не укладывается, как вы можете продолжать держать его взаперти, или подсматривать за ним через дырочку в стене, или обманывать его при помощи жестоких трюков во имя какого-то… научного эксперимента, который может быть вообще…

Сидни умолкла, так и не закончив фразы: к подобному стилю разговора она не привыкла. Ее отец пребывал в явном замешательстве.

– Все это прекрасно, моя дорогая, – проговорил он сквозь облако табачного дыма, – но это не освобождает меня от необходимости представить доклад к концу лета. Слокум его ждет. Он сказал, что я должен вручить доклад лично ему в руки. Не могу же я изменить своему слову!

– Да, но…

– Я же не говорю, что все останется как было. Многое изменилось. Надо кое-что изучить, многое обдумать.

С этими словами он повернулся во вращающемся кресле и принялся увлеченно перебирать книги в стенном шкафу.

Чарльз положил руку ей на плечо.

– Сидни, – сказал он кротким голосом, способным одновременно и привлечь ее, и оттолкнуть. – Пойдем прогуляемся. Заодно все и обсудим.

– Нет, Чарльз, только не сейчас. Он неторопливо кивнул, окинув задумчивым взглядом ее влажные спутанные волосы.

– Вот как. Ну тогда позже. Ее мысли уже были далеко.

– Позже, – рассеянно откликнулась Сидни, очень напоминавшая в эту минуту своего отца.

Она вышла из кабинета, все еще сжимая в руке мокрое полотенце.

* * *

Входная дверь в домик для гостей была полуоткрытой. Сидни коротко постучала и распахнула дверь. Застоявшийся запах ударил ей в нос – тошнотворно-сладкий и неприятный. Ей сразу стало ясно, откуда он исходит, когда 0'Фэллон шаркнул по полу стулом, придвинутым к холодному камину, и сделал неверный шаг по направлению к ней. На полу возле стула стояла полупустая бутылка.

– Вы пьяны! – возмущенно бросила Сидни, продолжая идти вперед.

– Ничего подобного! Эй, вы куда? Туда нельзя. Эй! Она уже успела отпереть дверь, ведущую во вторую комнату, и открыть ее. 0'Фэллон нагнал ее. От него разило спиртным.

– Это опасно, мисс. Я не могу вам позволить войти туда одной.

– Со мной ничего не случится, – отрезала Сидни. – Я собираюсь войти туда одна. А вы, мистер 0'Фэллон, надеюсь, сможете прийти мне на помощь, если я позову.

Она боком протиснулась внутрь и закрыла дверь у него перед носом.

В маленькой комнате царил полумрак. Движение у окна на долю секунды вызвало в душе у Сидни безрассудный страх, пока она не убедилась, что смутная фигура, направляющаяся к ней, – это Майкл. На нем были лишь чистые сухие брюки. И больше ничего.

– Я… э-э-э… я…

Сидни сглотнула, понимая, что выглядит глупо, и прислонилась спиной к закрытой двери.

– Я пришла извиниться перед вами.

Он был прекрасен и в сумраке казался безупречным; если на его теле и были шрамы, при таком скудном освещении она их не замечала.

– Я пришла сказать вам, что очень сожалею и раскаиваюсь. Мы поступили нехорошо. Мы – Сэм и я – притворились, что не умеем плавать, чтобы…

Господи, как же это объяснить?

– Мой отец хотел проверить, попытаетесь ли вы спасти Сэма. Он ведь ученый, как вам хорошо известно. Они вас изучали. Вы жили вне человеческой цивилизации, и они хотят выяснить, что представляют собой люди, как они поступают, пока их не коснулась цив… пока они не живут вместе с другими людьми.

Выбившись из сил. Сидни прижалась затылком к дверной панели.

– Вы понимаете, о чем я говорю? – беспомощно спросила она. Молчание.

– Ну что ж… Как бы то ни было, я хочу попросить у вас прощения за ту роль, которую мне пришлось сыграть в их небольшом эксперименте. Сэм тоже извиняется. По правде говоря, он ужасно переживает за вас.

У него был выводящий из равновесия пристальный взгляд: он как будто видел то, чего другие люди видеть не могли. Его ноздри слегка раздулись, и Сидни поняла, что он ловит ее запах. Это заставило ее смущенно вспыхнуть. Но в то же время ей показалось, что он больше не выглядит рассерженным или обиженным. Уже кое-что.

– Ну что ж, – сказала она во второй раз. Ее рука уже лежала на ручке двери, когда приглашение вырвалось изо рта само собой:

– Не хотите ли пойти со мной на прогулку? Он подошел ближе, прямо вплотную к ней. Сидни оцепенела, ее опять охватил глупый страх. Но она вскоре догадалась, что ему нужно. Его рубашка висела на крючке, прибитом к двери у нее за спиной.

* * *

0'Фэллон последовал за ними. Майкл вытеснил его из своего сознания и попытался укоротить шаги, чтобы ступать в ногу с Сидни, но ему было непривычно идти рядом с ней, он все время забывал, что она за ним не поспевает, и обгонял ее. После чего ему приходилось останавливаться и поджидать, чувствуя себя глупым и неуклюжим.

Они подошли к каким-то большим валунам, торчавшим из песка, и она сказала:

– Может быть, нам присесть ненадолго? И они сели на камень – рядышком, но не касаясь друг друга. Она говорила о своих братьях, о лете, о путешествии под парусом на их лодке… о спокойных и безопасных вещах. Но, слушая ее голос, он понял, что сама она не спокойна. Потом она перестала говорить, и между ними наступила тишина – тоже не спокойная, а напряженная. Она повернулась к нему всем телом, и они стукнулись коленями. Она протянула руку. В точности, как Сэм в тот первый раз на берегу.

– Я Сидни Дарроу, – сказала она. – А вы Майкл? Он посмотрел на ее маленькую белую ручку и на ее лицо – такое красивое. Она напряженно улыбалась, но улыбка у нее была добрая, полная тепла. Ее рука утонула в его руке, когда он ее взял. Он взял ее очень осторожно, стараясь не сжимать слишком сильно. Он знал, что она ждет от него слов. Он уже говорил с ней раньше, хотя и сказал всего одно слово. Почему же ему так тяжело сейчас? И все-таки он это сделал. Он сказал:

– Я Майкл Макнейл.

Ее глаза наполнились влагой. Она… заплакала. Она отняла у него руку и повернула голову так, чтобы он не видел ее лица.

– Простите меня, – сказала она со странным смешком, вовсе не похожим на смех. – Я… плачу не от горя. Я просто…

Она поднесла пальцы к глазам и смахнула слезы.

– Майкл Макнейл, – повторила она шепотом и опять посмотрела прямо ему в лицо.

Он видел, что она не грустна, что она… Он не знал, как это назвать. Она сказала:

– Что с вами случилось, Майкл? Все, что он мог, это беспомощно взглянуть на нее в ответ.

Сидни поняла, что вопрос слишком сложен, и попыталась придумать что-нибудь попроще.

– Вы помните, когда вы потерялись?

Он помнил прошлую зиму, когда голодал и в поисках пищи зашел слишком далеко от дома. Он сбился с пути, и ему пришлось красть еду у людей, чтобы не умереть с голоду.

Но он был уверен, что она спрашивает не об этом. Она спрашивала о том, что было раньше, в самом начале.

– Я помню лодку на воде.

Как много слов! Чтобы скрыть свой страх, он отвернулся и посмотрел на озеро, стараясь медленно дышать через нос.

– Кораблекрушение? – спросила она. Он кивнул, хотя и не был вполне уверен.

– Все умерли в воде. Но не я.

– Вы тогда были ребенком? Маленьким мальчиком?

– Да. Как Сэм.

– Сэму семь лет.

Она опять отвернулась от него, он не мог видеть ее лицо.

– Мой бог, – сказала она очень тихо. Майкл не мог точно вспомнить, кто такой «бог». Она сказала «мой бог». Значит, он ее родственник? Но 0'Фэллон говорил «ей-богу» и «убей бог». А профессор сказал «милостивый бог». Все так запутано.

– Как вам удалось выжить? Как вы жили? Вот еще один вопрос, на который он не мог ответить. Он подумал о людях с темной кожей, которые нашли его в первую зиму и дали ему пищу. Но летом старая женщина умерла, а двое мужчин ушли и оставили его. Какое-то время он был один, потом жил с волками, потом белый человек поймал его в капкан, а потом он опять был один. С ним никого не было, кроме старого волка.

Но он не мог рассказать ей обо всем об этом. Вместо этого он сам задал ей вопрос:

– Вы… со своим отцом?

– С моим отцом?

– Вы вместе? Вы и ваш отец, и мистер Вест. Вы все вместе?

–О!

Это означало, что она поняла. Он видел, что она обдумывает ответ.

– Нет, я не с ними, я сама по себе. Сейчас я с вами.

– Со мной.

Он улыбнулся, и это была искренняя человеческая улыбка. Ему хотелось прикоснуться к ней, удержать ее. Но это ему не разрешалось, поэтому он сел, подложив руки под себя.

Солнце уже опускалось, пряталось за водой.

– Солнце падает, – сказал он.

Очень странно было говорить вслух о том, что все равно видишь глазами. Но они – то есть люди – все время это делали: говорили разные вещи, называли словами то, что и так знали.

– М-м-м… – сказала она. – Какой сегодня прекрасный вечер.

Ну вот опять! Неужели она могла видеть, о чем он думает?

– Да, – осторожно повторил Майкл. – Сегодня прекрасный вечер.

Он и сам не понимал, как может говорить так спокойно, словно с ним ничего нового не случилось, хотя у него в голове все смешалось.

– Майкл, – спросила она, – вы разговаривали, когда жили в девственном лесу?

«Девственный лес». Ему понравилось, как это звучит.

– Да. Нет. Я не говорил ртом.

Он помедлил, но потом решился и шепотом выдал ей свой секрет:

– Я забыл свое имя. Она наклонилась к нему поближе.

– Но теперь вы его вспомнили? Он кивнул.

–Как?

– Однажды я слышал, как Сэм разговаривает. Не с кем-то другим, а с собой. Он говорил очень громко.

– Кричал.

– Кричал. Он смотрел на озеро и кричал свое имя. Просто так. Он… играл.

– Да, – согласилась она, улыбаясь.

– И тогда я вспомнил, как кричал свое имя над водой там, где я был. Майкл Макнейл. Я повторял его снова и снова. Я был маленький, как Сэм. Мне было страшно. Я боялся забыть свое имя. – Он тяжело вздохнул. – Но я все-таки забыл. Я никак себя не называл. Даже не говорил «я». Ничего. Я просто…

– Вы просто существовали.

Опять у нее голос стал какой-то странный. Может, ей грустно? Он не хотел, чтобы она огорчалась из-за него. Можно ли спросить, что у нее в голове? Он не мог вспомнить, но ему казалось, что в его книге было правило, какой-то запрет на этот счет. Правда, теперь они стали друзьями, но все-таки не так, как с Сэмом. Сэм был настоящим другом, а она – совсем по-другому. С ней он чувствовал… он не знал таких слов. Но с ней надо было быть осторожным, потому что многое было запрещено. Если он сделает что-нибудь неправильно, она может уйти.

В животе у него заурчало.

– Я голоден, – сказал он. Она улыбнулась. Все ее лицо улыбнулось.

– Пора обедать.

Они встали и пошли назад, к ее дому. 0'Фэллон пошел за ними следом.

– Что они дают вам на обед? – спросила она на ходу. Он скорчил рожицу, прямо как Сэм.

– Пищу.

Она засмеялась. Это был чудесный звук – счастливый.

– Она вам не нравится? Он попытался объяснить.

– Это человеческая пища.

Что-то случилось. Она продолжала идти, но внутренне замерла, и он понял, что сказал что-то плохое. А все потому, что людям было противно то, что он ел раньше. Теперь он ел их пищу. Она была не сырая, не теплая, не кровавая, не бьющаяся. Она была неживая. Они остановились, и он посмотрел себе под ноги. Ему очень хотелось взять назад свои последние слова. Теперь она была от него далеко. Но, даже пробыв с ней вместе совсем немного времени, он больше не хотел оставаться в одиночестве.

– Сидни! Обедать! Это был голос Сэма, донесшийся с крыльца.

– Мне надо идти, – сказала она.

Ее лицо опять прояснилось, как будто ничего не произошло. Он повернулся, чтобы уйти, но она его остановила:

– Майкл, я точно не знаю, что собирается делать мой отец, но даже если он будет продолжать свои эксперименты, отныне все изменится к лучшему. Теперь, когда они знают, что вы умеете говорить…

– Вы им расскажете? Ее глаза расширились.

– Я… Вы не хотите, чтобы я рассказывала? Мне кажется, уже слишком поздно! Они уже знают. Вы боитесь? Они не причинят вам вреда, я ручаюсь. То, что было… Я понимаю, для вас это сплошное недоразумение, но не беспокойтесь, это больше не повторится.

Она прикоснулась к нему: положила руку ему на запястье, чтобы утешить. Хотел бы он знать, что значит «сплошное недоразумение».

– 0'кей, – сказал он, подражая Сэму, потом повторил ее слова, чтобы она тоже утешилась: – Не беспокойтесь.

– Сидни!

На этот раз голос принадлежал тете Эстелле, и Майкл попятился. И Сидни тоже. Они оба отступили одновременно, потому что в стае Винтеров главным волком была тетя Эстелла.

* * *

За несколько недель, прошедших после ее возвращения из Европы, Сидни так ни разу и не повидалась с Камиллой Дарроу, своей золовкой; они только поговорили по телефону. В субботу, когда Филип упомянул, что собирается в город, и спросил Сидни, не хочет ли она навестить Камиллу, она с радостью согласилась.

Они могли бы поехать на поезде, но Филип велел Робби, престарелому семейному вознице, отвезти их в коляске, потому что лошадям, дескать, нужна пробежка. Погода идеально подходила для прогулки в открытом экипаже: день стоял ясный, солнечный, но не слишком жаркий. Сидни наслаждалась поездкой и всю дорогу весело болтала с Филипом до тех самых пор, пока не завидела вдалеке жилище семейства Дарроу на Прэри-авеню. Этот особняк, похожий на укрепленную крепость, с давних пор стал для нее вторым домом. Она играла там, когда была еще ребенком, флиртовала на балах после своего первого выхода в свет. Спенсер сделал ей предложение в бильярдной, они танцевали под полосатым тентом в саду под оркестр Джонни Хэнда на своей свадьбе. Особняк был уродлив, слишком велик и помпезен, но она все равно его любила, не обращала внимания на недостатки и излишества, потому что там она всегда чувствовала себя счастливой. И сейчас при одном лишь виде этого дома ей захотелось плакать. Потому что Спенсера больше не было. Входную дверь открыла сама Камилла. Обняв ее, Сидни не удержалась-таки от слез. Камилла была так похожа на брата!

– О, я так скучала по тебе! – воскликнула Сидни, стараясь улыбнуться и скрыть истинную причину своих слез. – Кэм, ты чудесно выглядишь!

– Это ты чудесно выглядишь.

Подруги долго стояли обнявшись прямо в дверях, покачиваясь, похлопывая друг друга по плечу, пока Филип с улыбкой кроткого мученичества на лице терпеливо дожидался, чтобы его заметили.

– О, привет, Филип, – сказала Камилла, высвободившись наконец из объятий Сидни. – Ты, оказывается, тоже здесь?

И они все дружно рассмеялись.

Женщины прошли в прихожую, но остановились, когда Филип объявил, что уходит.

– Почему? – удивилась Камилла. – Пожалуйста, Филип, останься хоть ненадолго. Ты что, не можешь нанести мне визит?

Она положила руки на бедра и вскинула голову знакомым властным движением. Невысокая, светловолосая, спортивная – она казалась точной копией Спенсера в женском обличье. У брата и сестры были одинаковые, решительно вздернутые короткие носы и упрямые подбородки, одинаковые жесты, даже одинаковые голоса – звонкие и отрывистые, как сыплющиеся дробью камешки.

– Нет, не могу. Весь в делах, надо кое с кем повидаться.

– Что за дела, с кем повидаться? Зайди и выпей с нами чаю!

– Мужские дела, важные встречи.

Он прислонился к дверному косяку в небрежной позе усталого ковбоя и сунул руки в карманы – независимый и красивый до неприличия.

– Я скажу Робби, чтобы вернулся за тобой, Сид.

– А сам ты не собираешься вернуться? Как же ты доберешься до дому? Филип ухмыльнулся и пожал плечами.

– Как-нибудь доберусь. Он шутливо отсалютовал, собираясь уходить.

– Не задерживайся допоздна, Филип, – тихонько бросила вслед Сидни. Он лишь улыбнулся в ответ.

– А он изменился, – заметила Камилла, пока они пересекали гостиную, направляясь к удобной веранде, выходившей в сад. – Совершенно не похож на себя прежнего. Должно быть, это колледж на него так повлиял.

– Он чувствует себя несчастным, Кэм, – призналась Сидни. – Не знаю, чем он занимается в последнее время, и, по правде говоря, не хочу знать. Но я тревожусь за него.

– Брось, ничего с ним не случится.

– Онзамкнулся. Больше не приглашает никого из своих друзей домой. Посещает ужасные места. Мне кажется, он играет на бегах, и у него даже есть свой букмекер.

– Это возрастное. Сидни покачала головой.

– Как раз сейчас ему необходимо чье-то сильное влияние. Кто-то должен им руководить. Я этого сделать не могу, тут нужна мужская рука.

Не было смысла упоминать о том, что рассчитывать на отцовское влияние не приходится: Камилла знала о положении дел не хуже, чем она сама.

– Бедный Филип, – вздохнула Камилла, усаживаясь на веранде возле столика со стеклянной крышкой и подавая знак горничной принести чай. – Но я уверена, что он повзрослеет и у него это пройдет. Надо только проявить терпение.

– Надеюсь, что так.

Наблюдая за подругой. Сидни спросила себя, знает ли Камилла (не может не знать!), что Филип с давних пор в нее влюблен. С самого детства они уже мечтали, что поженятся, когда вырастут: Спенсер и Сидни, Камилла и Филип. Филип так и не смог отказаться от своей детской мечты, и теперь это стало одной из причин, толкавших его к вечному недовольству и безрассудным поступкам.

– Итак, – сказала Камилла, передавая подруге блюдо с крошечными бисквитными пирожными, облитыми глазурью, – давай рассказывай. Как прошло твое путешествие? Ты рада, что вернулась домой?

– Я просто счастлива. А о путешествии ты и так все знаешь из моих писем. Лучше расскажи мне о себе.

Камилла с готовностью углубилась в описание своей светской жизни, начиная с прошлого февраля: вечеринки и балы, турниры по теннису и гольфу, гонки на яхтах, матчи в крокет, велосипедные туры, походы за покупками и благотворительные базары. Все это было настолько хорошо знакомо, что Сидни, слушая рассказ подруги, ощутила, как в душе у нее восстанавливается прежнее внутреннее равновесие. Здесь, в этом мире, было ее место, и было так приятно вернуться домой. Но в то же время что-то смутно беспокоило ее. Какой-то тихий, но раздражающий голос, что-то похожее на… нетерпение.

Камилла начала рассказывать о Всемирной выставке.

– Вчера вечером мы с Клер и Марком осмотрели Женский павильон. Ты его уже видела?

Клер была сестрой Спенсера и Камиллы, а Марк – мужем Клер.

– Это потрясающее зрелище! Ты обязательно должна пойти. Сидни. Там есть современная кухня и детский сад, каждый день женские оркестры дают концерты, исполняют музыку, сочиненную женщинами. Сам павильон создан женщиной-архитектором, и ежедневно проходят показы…

– Я вообще еще ни разу не была на выставке.

– Как? Сидни засмеялась, видя изумление подруги.

– Ну что ж ты хочешь, я же вернулась всего три недели назад!

– Знаю, но это же Всемирная выставка! Это невероятно, настоящая сенсация, восьмое чудо света!

– И у меня впереди еще четыре месяца, чтобы его увидеть.

– Да, но…

– Кэм, я так рада вернуться домой, мне хочется просто побыть немного с Филипом и Сэмом. Если бы ты знала, через сколько музеев и соборов, площадей и картинных галерей меня протащили за последние три месяца, ты не стала бы меня попрекать.

– Да, наверное, – неохотно согласилась Камилла. – Но когда ты все-таки соберешься, дай мне знать, и мы отправимся туда вместе. Я была там уже раз шесть и знаю, где самые интересные экспонаты. Но вообще-то тебе, конечно, захочется осмотреть все. Клянусь тебе, Сид, ничего прекраснее этого я в жизни своей не видела! И вряд ли когда-нибудь увижу.

– Филип говорит то же самое. Ему не терпится меня сводить.

– Значит, мы пойдем все вместе. О, это будет замечательно! Сидни бережно поставила чайную чашку на блюдце.

– Спенсер был бы в восторге, верно?

– Конечно. Ты даже не представляешь, как я тоскую по нему.

– Я вспоминаю о нем каждый день. Обе подружки как по команде занялись поиском платочков.

– Мама так переживает. Ее просто невозможно утешить. Папа увез ее на лето в наш дом в Ривер-Форест. Сидни кивнула:

– Да, ты мне говорила.

– Мне кажется, она никогда не оправится. Это был ужасный удар для всех нас, но ей, по-моему, пришлось хуже всех. Обе расплакались, не стыдясь своих чувств. Но для Сидни слезы стали облегчением, естественным выходом горя. Она знала, что всегда будет тосковать, однако беспощадная, острая, бесслезная боль, мучившая ее так долго, наконец отступила. И сейчас она оплакивала не только Спенсера, но и себя, и Камиллу – ведь они обе так его любили! Впервые она почувствовала, что может с кем-то разделить свою скорбь. Возможно, это означало, что .она на пути к выздоровлению.

Эта мысль придала ей мужества, и она сделала признание:

– Чарльз Вест опять просил меня выйти за него замуж.

Камилла умолкла, ожидая дальнейших разъяснений. Постепенно вопросительное выражение у нее на лице сменилось беспокойством. Она не сомневалась, что Сидни сейчас добавит: «Но я ему, конечно, отказала». Так уже бывало раньше, и не раз.

– О нет, – простонала она наконец. – Только не говори мне, Сид, что ты собираешься принять предложение! Не может этого быть!

– Я опять просила его еще немного подождать, но я не знаю, что делать.

– Но ты же его не любишь!

Хорошенькое круглое личико Камиллы, позолоченное солнцем благодаря увлечению летними видами спорта, потемнело от гнева, а большие глаза со светлыми ресницами грозно прищурились. Спенсер выглядел точно так же, когда его что-то возмущало: точь-в-точь сердитая собачонка, которая громко лает, но никого не кусает. Камилла была до того похожа на брата в эту минуту, что Сидни невольно улыбнулась.

– Ну что? Ты любишь его?

– Нет. Я его не люблю, разве что…

– Тогда как же ты могла?

Слишком поздно сообразив, что Камилла разозлилась не на шутку, Сидни тотчас же почувствовала себя ужасно виноватой. Как будто она предала Спенсера. Как до нее раньше не дошло, что Кэм воспримет все именно таким образом? Зачем она вообще начала этот злосчастный разговор?

Она попыталась объяснить:

– Чарльз в общем-то совсем неплохой. Он говорит, что любит меня. Он согласился переехать к нам жить, чтобы мне не пришлось расставаться с Сэмом. Он на самом деле очень мил, Кэм, честное слово. Я к нему привыкла. И еще… он обещал заботиться обо мне. Он… ужасно настойчив. Он никак не хочет оставить меня в покое. Просто ничего не хочет слушать. Сидни понимала, что ее объяснения звучат очень неубедительно.

– Вот что я думаю, – уверенно начала Камилла. – Я думаю, ты была счастлива со Спенсером, а теперь чувствуешь себя одинокой и несчастной. Вот ты и внушила себе, что была счастлива, пока у тебя был муж, и теперь тебе нужен новый муж – какой угодно, лишь бы муж. И тогда ты опять будешь счастлива.

– О-о-о, – протянула Сидни, подавленная словами подруги, которые показались ей тем не менее убедительными, – неужели я действительно настолько глупа?

– Это не глупость, а вполне понятная человеческая слабость. А вот поддаться ей – это действительно было бы глупо. – Камилла оттолкнула тарелку. – И это все, что я могу тебе сказать.

Она решила не продолжать разговор, чтобы каким-нибудь неосторожным высказыванием не поставить под угрозу их дружбу, если Сидни все-таки решит выйти замуж за Чарльза. Пусть уж между ними ничего не произойдет, по крайней мере на словах.

Подруги встали и подошли к низкому каменному парапету, окружавшему веранду. Заглянув вниз, можно было увидеть переливающуюся на солнце воду фонтана; в его чаше, лениво переваливаясь с боку на бок, плавали кругами раскормленные золотые рыбки.

– Ты до сих пор ни слова не сказала мне о вашем Найденыше, – упрекнула подругу Камилла, решительно меняя тему разговора. – Прошлой зимой газеты только о нем и говорили в течение нескольких недель. Опубликовали его фотографию, и на ней он выглядел просто диким зверем.

Сидни рассеянно провела рукой по каменной кладке парапета, даже не замечая, как пачкает пальцы штукатуркой. – Да уж, могу себе представить. – Ну и что? Каков он на самом деле? Ведь ты его видела, не так ли?

– О, да. Он… Послушай, Кэм, пусть это будет строго между нами.

– Ну, разумеется.

Камилла села на низкую балюстраду, жадно ожидая подробностей.

– Дело в том, что, хотя я не знаю, что именно мой отец успел сообщить в университет, меньше всего на свете этот юноша нуждается в рекламе. Он не хочет, чтобы репортеры осаждали дом, делали снимки и публиковали в газетах дикие нелепости. В этом я совершенно уверена.

– Мой рот на замке. Сидни тоже села.

– Подопечный отца умеет разговаривать. Всегда умел, с самого начала.

– Не может быть!

– У него есть имя – Майкл Макнейл. Он пережил какое-то кораблекрушение, когда был не старше Сэма. Это случилось где-то в Канаде, и все, кроме него, погибли. С тех пор он был предоставлен самому себе.

– Но каким образом? Как мог ребенок выжить в дикой глуши? Да он просто замерз бы до смерти в лесу! Или умер бы с голоду!

– Да, я понимаю. Это кажется невероятным.

– Ну ладно, а все-таки как он выглядит? Ты можешь с ним разговаривать или только твой отец?

– Нет, почему же. Я с ним разговариваю, Сэм с ним разговаривает, и Филип, и Чарльз – все мы. Только он… скрытный. Мне кажется, ему легче всего общаться с Сэмом. И со мной.

Во всяком случае, ей хотелось так думать.

– И что он говорит? Он помнит свое прошлое?

– Он не говорит об этом. По-моему, прошлое расплылось у него в памяти.

– А можно мне с ним познакомиться? Ой, Сид, мне ужасно хочется на него взглянуть, я просто умираю!

– Ну я не знаю. Спрошу отца, – отделалась Сидни ничего не значащим обещанием.

Она и сама не смогла бы объяснить, почему мысль о возможном знакомстве Камиллы с Майклом так ее встревожила. Дело было не в самой Камилле; просто Сидни не хотелось, чтобы кто бы то ни было из посторонних, находящихся вне тесного семейного кружка, встречался с ним. Им удалось завоевать доверие Майкла, но прошло слишком мало времени, и, если бы его так скоро начали знакомить с чужими людьми, он мог бы испугаться. И вообще это было слишком рискованно. Сидни уже научилась смотреть на мир его глазами, угадывать его настроение, его страх перед всем новым и неизведанным. Ей хотелось защитить его.

А может быть, ей просто хотелось сохранить его для себя?

Позже, когда настала пора уходить, она на прощание обещала вскоре пригласить Камиллу к себе на целый день, чтобы вместе поплавать и поиграть в теннис. Но они так и не удосужились условиться о точной дате.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«22 июня 1893 года.

Личные заметки.

Человек с Онтарио утверждает, что его имя – Майкл Макнейл. Добиться от него достоверной информации нелегко: он дает лишь один-два ответа на десять вопросов. Не знает, сколько ему лет. Утверждает, что выжил, питаясь мышами, белками, рыбой,.жуками, ягодами, орехами, иногда мясом, если одному из его друзей-волков удавалось задрать оленя. Всю пищу ел в сыром виде. Охотой добывал пропитание и шкуры, разводил костры, чтобы согреться, но не для того, чтобы поджарить мясо. Кто научил его разводить огонь? «Трое темнокожих», – отвечает он. Вероятно, кочующие индейцы, скорее всего гуроны или оджибвеи. «Летом умерла старая женщина», – говорит он. После этого он остался один – двое мужчин бросили его. Сколько лет ему было, когда это случилось ? Он не уверен. Говорит, что был старше Сэма, но не намного.

Ориентировка во времени сбивчива и ненадежна. Утверждает, что жил в пещере с волками. Но не может сказать с уверенностью, как долго это продолжалось. Его единственное уточнение: «До тех пор, как нам в первый раз пришлось голодать; тогда многие из нас спустились вниз, ближе к воде». Полагаю, они пошли на юг, к озеру Гурон.

Очень кратко рассказывает о времени, проведенном в обществе белого браконьера, имени которого он так и не узнал. Никаких деталей. Его нежелание говорить о данном эпизоде наводит на мысль, что он мог подвергнуться насилию. Говорит, что «сбежал» и после этого случая старался держаться подальше от белых людей.

Остальное покрыто мраком неизвестности. То ли он не желает говорить о годах, проведенных в дикости, то ли не располагает словарным запасом, чтобы о них рассказать. Полагаю, имеет место и то, и другое, но нежелание, несомненно, доминирует над неумением. Категорически отказывается что-либо объяснить относительно своей книги, имеющей для него чуть ли не магическое значение. Попытки выяснить, что представляла собой его жизнь до «лодки на воде», тоже ни к чему не привели. Утверждает, что не помнит.

Говорит медленно и запинаясь, запас слов ограничен (как и следовало ожидать), но вот что любопытно: похоже, у него есть акцент. Легкий, но все-таки заметный. Не индейский, не французский (хотя логично было бы предположить, что он родом из франкоговорящих провинций Канады). Не могу его определить.

Все это замечательно, но я в растерянности. Что нам теперь с ним делать, ума не приложу. Он явно не тот, кого мы предполагали изучать. Какая бессмысленная трата времени и труда, если окажется, что он человек, всего лишь на время отлученный от цивилизации». Майкл спал, как волк.

Не часами, подобно человеку, спящему так, будто он умер. Нет, он засыпал на несколько минут, свернувшись на одеяле, брошенном на пол, потом просыпался вставал, обнюхивал воздух, чтобы убедиться, что опасности нет. Потом делал пару сторожевых кругов по комнате, снова ложился, сворачивался клубком и опять засыпал на несколько минут. Раньше он предпочитал спать днем, потому что охотиться легче было в темноте; но с тех пор, как он попал в мир людей, его вынуждали спать ночью.

Однако порой он по привычке ненадолго засыпал днем, в предвечернюю пору. На этот раз его разбудил шум: шелест травы. А потом тихий шорох шагов за окном. Он вскочил с одеяла и подошел к открытому окну. Запах Сидни донесся до него задолго до того, как она показалась из-за деревьев. Ее белое платье – вот и все, что он увидел. Сердце у него бурно забилось.

Она не ходила, а как будто плыла, скользила, а не подскакивала вверх-вниз при ходьбе, как другие люди. Словно птица, медленно летящая над водой. Она что-то держала в руке, но не ту раскрывающуюся и складывающуюся штуку с длинной ручкой; солнце стояло низко, значит, эта штука не нужна ей. Она помахала рукой, завидев его в окне. Майкл махнул ей в ответ. А потом она сошла с дорожки и подошла к окну прямо по траве. Он оказался немного выше, чем она, ей пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его лицо. Ее шляпа, пахнущая сухой травой, съехала на затылок, и она сняла ее.

– У вас волосы лисицы, – сказал Майкл. – Красные и желтые. Все вместе.

Потом он закрыл глаза и прижал стиснутый кулак ко лбу. Это было неправильно. Сначала ему полагалось сказать что-то другое: «Привет» или «Как поживаете?» Только после этого можно было говорить.

Но она не рассердилась. Она засмеялась. Негромкий смех вырвался из ее рта, как музыка.

– Спасибо. Я воспринимаю это как комплимент. А ваши волосы… – Сидни пристально посмотрела на него, приложив палец к губам. – Ваши волосы напоминают воронье крыло. Только эта ворона пролетела слишком близко от садовых ножниц, которыми орудовал какой-то очень неуклюжий садовник.

Майкл растерянно провел рукой по волосам, взъерошил их. Но, наверное, это был «комплимент», потому что глаза у нее ярко блестели и она улыбалась.

– Спасибо, – сказал он. Она опять засмеялась.

– Не за что. Я вчера была в Чикаго, навещала подругу и привезла вам вот это.

Он взял то, что она ему протягивала. Две вещи. Одна – это была бумага, белая и толстая, как книга, но на ней ничего не было написано. А вторая – много тонких деревянных палочек-карандашей, – перевязанных ленточкой.

– Сэм говорил, что вы хотите рисовать. Майкл посмотрел на нее.

– Вы даете все это мне?

–Да.

– Это подарок?

–Да.

Он начал рассматривать подарок. Бумага была плотная, аккуратно сложенная уголок к уголку, а карандаши – всех цветов и все остро заточенные. Майкл пытался удержать лицо в неподвижности, но он был слишком счастлив. Он улыбнулся во весь рот и сказал:

– Спасибо.

Но что-то его тревожило. «За подарки – даже от близких друзей – полагается благодарить в письменном виде. Записку с выражением признательности следует посылать не позже, чем через три дня после получения подарка».

– Пожалуйста.

Опять между ними наступило молчание. Майкл ненавидел доску на окне. Из-за нее ему становилось стыдно.

– Чем вы сегодня занимались? – спросила она.

– Я разговаривал.

– С моим отцом?

–Да.

Ничем другим он не занимался, только разговаривал, но потом чувствовал себя таким усталым, словно бежал весь день, не останавливаясь.

– Чем вы сегодня занимались?

Тут уж они оба улыбнулись. Он иногда начинал думать, как она, и сейчас догадался, что ей кажется смешным говорить друг другу такие вещи. «Чем вы сегодня занимались ?» – как будто они оба настоящие люди. «Обычные люди», – вот как правильно. Но ведь они оба знали, что он другой.

– Я играла в гольф в клубе, – ответила Сидни. – С Филипом.

Она играла со своим братом в какую-то игру. Что ж, это хорошо. Хотелось бы ему поиграть вместе с ними.

– Ну мне, пожалуй, пора, – сказала она и отступила назад, снова надев шляпу на голову.

– До свидания. Спасибо вам за подарок. Он думал, она скажет «пожалуйста», но она сказала другое:

– Не стоит благодарности. Надеюсь, вам понравится.

– Да, мне нравится, – торопливо заверил ее Майкл. Она опять засмеялась и сказала:

– Вот и хорошо.

А потом ушла.

Должно быть, ему и раньше дарили подарки, но он запомнил только один – свою книгу. И теперь он вынул ее из кармана и положил на стол рядом с подарком Сидни. Он чувствовал себя богачом.

Его книга больше никуда не годилась, она совсем испортилась от воды и времени, и от его пальцев, листающих страницы. Но это не имело значения, потому что он запомнил все слова наизусть.

Подарок Сидни был новым. Бумага такая белая, что глазам больно, но ему это нравилось. Ее жалко было трогать, поэтому он просто разглядывал ее и не мог налюбоваться. Он прижался носом к верхнему листу и вдохнул запах. Развязал ленточку, державшую вместе карандаши, и не успел их ухватить, как они раскатились по всему столу. Он выбрал красный. Карандаш был твердый, и его труднее было держать, чем цветные мелки Сэма. Майкл приложил заостренный грифель к белой бумаге, но тут его рука замерла.

Ему не хотелось портить подарок. Лучше полюбоваться на него еще немного. Может быть, завтра он нарисует картину, но только не сейчас. Белая бумага, остро заточенные концы карандашей всех цветов радуги – все это было бесподобно само по себе.

Услыхав, как ключ поворачивается в замке, он схватил свою книгу и отошел от стола. Неужели уже пора обедать? Он позабыл о голоде. Сквозь запах вареного мяса пробился другой, уже знакомый ему запах. Запах 0'Фэллона после того, как он пил из коричневой бутылки. У Майкла шевельнулись волосы на затылке.

0'Фэллон шел как-то неправильно. Поднос грохнул, когда он поставил его на стол.

– Так вот что она тебе дала? Я ее видел у окна, видел, как она тебе что-то сунула.

Майкл подошел поближе. Ноги плохо его слушались.

– А что ты ей сунул, а? Я тебе скажу, что бы я ей сунул. Прямо под эти белые юбки. – 0'Фэллон громко засмеялся. – Карандашики, да?

Он поднял один, и Майкл грозно оскалил зубы.

– Ты на меня не рычи, парень.

0'Фэллон повернулся и расставил ноги пошире. Может, он хочет драться? Про себя Майкл точно знал, что хочет.

– Ну давай попробуй. Ты у меня жизни не обрадуешься, чертова обезьяна. А ну-ка глянь.

На подносе стоял стакан с водой. 0'Фэллон подхватил его и вылил всю воду на подарок Сидни, прямо на белые листы.

– Назад!

Майкл продолжал идти прямо на него, рыча от гнева, скрючив пальцы, как когти. 0'Фэллон сунул руку за спину и вытащил дубинку.

Майкл ссутулил плечи и пошел в обход. Грозный рычащий звук сам собой вскипал у него в горле. В крови зазвенела старая песня, которую он уже почти забыл. На теле противника выступил пот, и Майкл учуял в нем запах страха.

– Назад, я сказал. А ну давай назад, а не то я тебе мозги вышибу. Да, пожалуй, я так и сделаю.

Майкл дождался, пока 0'Фэллон поднимет дубинку над головой, потом бросился на него. Его вес увлек их обоих на пол, и он оказался наверху, он победил. Он вцепился руками в волосы врагу, рыча и щелкая зубами ему в лицо. Он слишком поздно заметил приближение дубинки.

Боль ослепила его. Дубинка обрушилась ему на щеку, заставив откинуть голову набок. Видеть он не мог, но все-таки бросился еще раз, и его пальцы обвились вокруг дубинки. Он вырвал ее из рук врага и отбросил далеко в сторону.

«Ну теперь все, – подумал он, огрызаясь и чувствуя прилив слюны во рту. – Теперь ты побит». 0'Фэллон дергался и дрожал всем телом, вращая белками глаз. Губы у него побелели от испуга. Он пискнул, как мышь, когда ловишь ее рукой. Майкл вскинул голову и победно завыл.

Медленно, осторожно, он слез с поверженного противника и отполз в сторону, все еще передвигаясь на четвереньках. Потом потрогал кровь у себя на лице, посмотрел на свою руку, понюхал ее. В голове стучало от боли и торжества победы.

– Проклятый скот.

В руке у 0'Фэллона появилось что-то блестящее, направленное на него. Что-то черное и смертоносное. Майкл понял, что это, за секунду до того, как оно плюнуло огнем, и вскинул руку, закрывая ладонью дуло.

* * *

– Мы с Майклом сегодня играли в волшебные фокусы, – доложил Сэм всей семье и Чарльзу за обеденным столом. – Мы сделали фокус с шарфом и с мраморными шариками. Но в карты он жульничает. Всегда вытаскивает правильную карту из колоды раньше меня.

– И как же ему это удается? – спросила Сидни.

– Он шельмует!

– Каким образом?

– Он их носом чует. Говорит, что всегда может угадать по запаху, какую карту я трогал последней. Тетя Эстелла возмущенно прищелкнула языком.

– Завтра я научу его играть во флинч. Тут уж чутье ему не поможет шельмовать.

– Вряд ли он сумеет разучить правила, – вставил Чарльз покровительственным тоном, каким всегда обращался к Сэму. – Я полагаю, для него эта игра окажется слишком сложной.

– А вот и нет.

– Сэмюэль, – одернула племянника тетя Эстелла.

– А вот и нет, – упрямо повторил Сэм. – Майкл может выучить все, что угодно. Стоит только сказать ему один раз, и он все понимает.

– Да неужели? – вежливо усомнился Чарльз. Филип в ярости уставился на Чарльза, но промолчал. Он опять впал в немилость, потому что провел вне дома всю прошлую ночь, и на этот раз тетя Эстелла порекомендовала в качестве наказания двухнедельную отсидку: полный запрет на выход из дома и никаких контактов с внешним миром. Отец сказал, что рассмотрит вопрос. Это означало лишь одно – ничего не случится, пока тетя Эстелла не потеряет терпение и не возьмет дело в свои руки. И уж тогда она сумеет настоять на своем.

Сидни заметила, что отец в этот вечер особенно молчалив. Это на него не похоже, подумала она. Обычно они с Чарльзом никому не давали слова вставить, обсуждая за обеденным столом успехи Человека с Онтарио или отсутствие таковых. Оба они, как ей показалось, выглядели немного растерянными и сконфуженными. Ей очень хотелось знать, каковы их дальнейшие планы насчет Майкла. Когда же наконец они поймут, что его больше нельзя использовать в качестве научного объекта? Но сейчас явно было не время задавать такой вопрос.

Ей хотелось бы знать еще кое-что. Как поступит Чарльз, если опыты с Человеком с Онтарио окончательно зайдут в тупик? Упакует свои вещи и съедет? И как поступит в этом случае она сама? Пожалеет о его отъезде? Она бросила взгляд на другой конец стола, где сидела ее тетушка. Чарльз, занимавший место слева от тети Эстеллы, почтительно поддакивал ей, стараясь заслужить ее расположение. Ему и в голову не приходило, что это дело безнадежное, а у Сидни не хватало духу его просветить.

Тетя Эстелла терпела его присутствие только потому, что он был коллегой ее брата по работе. Она знала, что он проводит время наедине с Сидни, возможно, даже ухаживает за ней. Разумеется, она этого не одобряла, но до сих пор ни разу не выразила свое мнение вслух. Она просто не воспринимала его всерьез. В ее глазах Чарльз Вест не представлял сколько-нибудь значительной угрозы: в качестве соискателя руки ее племянницы он не только не котировался, он вообще не существовал. Если бы до нее дошли слухи о том, что он сделал предложение, она упала бы замертво. А если бы она узнала, что Сидни всерьез обдумывает его предложение… Боже милостивый, невозможно было даже вообразить, как поступила бы тетя Эстелла.

Но вопрос был не в этом. Сидни спрашивала себя, что почувствует она сама, если Чарльз уедет из дома. Она размышляла над словами Камиллы, предположившей, что ей нужен просто муж, любой муж, а Чарльз как раз подвернулся под руку. Неужели это правда? Что же это будет за брак, если присутствие или отсутствие мужа так мало значит для его жены? Она не могла понять…

Тетя Эстелла прервала ход ее размышлений резким возгласом:

– Что это было?

Все замерли, прислушиваясь.. – Похоже на вой животного.

– Должно быть, Гектор.

Высокие стеклянные двери, ведущие на террасу, были открыты. Странный звук – низкий, яростный звериный вой – доносился со стороны озера. Сидни встретилась глазами с Сэмом. Они оба знали, что это не Гектор. Но не успели они двинуться с места, как тишину разорвал приглушенный звук выстрела.

– Мой бог! Кто-то стрелял!

Сидни вскочила на ноги, но Сэм оказался проворнее: он уже бежал к двери.

– Стой! – позвала она. – Сэм, подожди! Он остановился на нижней ступеньке крыльца, подпрыгивая на месте от нетерпения. Сидни бросилась к нему и схватила его за локоть. Остальные тем временем высыпали во двор и окружили их.

– Останься со своей тетей. Побудь с ней! – взмолилась Сидни, удерживая вырывающегося Сэма.

Тетя Эстелла наконец преодолела свое замешательство и крепко ухватила Сэма за руку. Мужчины уже во весь дух бежали к домику для гостей, и Сидни устремилась вслед, стараясь их нагнать и не слушая призывов тети Эстеллы вернуться. Она была уже на полпути к белому бунгало, когда раздался второй выстрел.

– Не ходи туда! – бросил через плечо Филип, но его она тоже не послушала.

Первая комната гостевого дома была пуста. Сидни бросилась в комнату Майкла, но в дверях, загораживая вход, стоял Чарльз. Услыхав ее, он обернулся.

– Не входи туда, Сид…

Она оттолкнула его и протиснулась внутрь, ничего не слушая. Ее глаза видели только кровь. Крови было много, она была повсюду. А Майкл рычал и отплевывался, как будто его покусала бешеная собака. Он сидел верхом на 0'Фэллоне и держал его за глотку, словно собирался задушить.

– Оттащите его от меня! – заорал 0'Фэллон. – Эй, кто-нибудь, заставьте его слезть!

Майкл повернул голову, и Сидни невольно отшатнулась. Его оскаленные зубы повергли ее в ужас. Слюна текла у него по подбородку, светлые глаза превратились в узкие щелочки. Ворот рубашки 0'Фэллона стал ярко-красным от крови; вокруг него уже запекшиеся пятна кирпичного цвета впитались в сосновые половицы. Потом Сидни заметила пистолет, валявшийся на полу.

Жуткое прерывистое рычание, доносившееся из горла Майкла, стало утихать и наконец прекратилось. Он разжал свои окровавленные руки, выпустил горло 0'Фэллона и поднялся с пола.

– Я знал, что следует ожидать чего-нибудь подобного, – дрожащим голосом заметил Чарльз.

Майкл выпрямился во весь рост и босой ногой отбросил оружие подальше. Пистолет пролетел по полу через всю комнату и стукнулся о стену.

0'Фэллон сел и отодвинулся на несколько футов.

– Он пытался меня убить. Он хотел меня съесть, черт бы его побрал. Пятясь неверным шагом, Майкл наткнулся плечом на стену и прислонился к ней. Правой рукой он прижимал левую к груди. Его лицо постепенно все больше бледнело. Сидни увидела, как он напряг колени, чтобы не соскользнуть по стене прямо на пол.

– О, мой бог, – прошептала она и направилась к нему, стряхнув с плеча руку Чарльза, когда он попытался ее удержать.

– Это не его кровь, разве ты не видишь? Это кровь Майкла. Всюду кровь Майкла.

Он задыхался, держась из последних сил, замкнувшись в себе. Дикость ушла из его взгляда, но ей пришлось дотронуться до него рукой, чтобы он ее заметил.

– Позвольте мне взглянуть на вашу рану. Прошу вас, дайте мне ее осмотреть.

Сидни осторожно взяла его левое запястье, стараясь не упасть в обморок. Как много крови! Вся его рука была в крови. Филип поднял пистолет с пола и осмотрел его, не веря своим глазам. – Вы в него стреляли!

– Говорю же вам, он на меня напал. Он помешанный.

–Сэм!

Тетя Эстелла не сумела-таки его удержать. Сэм стрелой проскочил через всю комнату и обхватил руками колени Майкла. Майкл растерянно заморгал, глядя на него.

– Надо бы перевязать, – посоветовал профессор Винтер. – Но чем? Лучше полотенцем, – решил он, сдернув полотенце с крючка, и протянул его дочери. – Потуже, Сидни.

Поколебавшись секунду, она принялась со всей возможной бережностью обматывать полотенцем трясущуюся руку Майкла.

– Да вы что, все с ума посходили? Этот ублюдок чуть было меня не убил!

Профессор Винтер хмыкнул и, наклонившись, поднял полицейскую дубинку, закатившуюся под стол.

– Гм, – сказал он, взвешивая ее в руке и легонько похлопывая по ладони. – Помнится, я велел вам от нее избавиться. Давайте-ка осмотрим ваши увечья, мистер 0'Фэллон. Я отмечаю наличие большого количества крови, но где же ваши раны? Покажите мне следы звериных клыков! Покажите борозды, оставленные когтями хищника.

– Я не дал ему подобраться к себе. Я его отпугнул. Но мне пришлось стрелять, а то бы он меня убил.

– Вы его отпугнули?

Семь пар недоверчивых глаз уставились на 0'Фэллона. Сэм все еще цеплялся за ноги Майкла мертвой-хваткой.

– Отпусти его, – тихонько попросила Сидни. – Он на ногах не держится, дай ему сесть, Сэм.

Сэм расцепил руки, запрокинув голову и заглядывая в лицо Майклу.

– Прошу тебя, только не умирай! Майкл покачал головой и попытался улыбнуться. Тетя Эстелла потребовала объяснений.

– Что, собственно, здесь происходит? – спросила она, и все невольно встали прямее, даже 0'Фэллон.

– Он хотел побить меня палкой, – медленно, но отчетливо объяснил Майкл. – Ни за что, просто так. Я отнял палку. Я заставил его остановиться.

– Он хотел меня убить!

Майкл быстро повернулся к нему. 0'Фэллон шарахнулся прочь и налетел спиной на стол, едва не опрокинув его.

– Ты человек, – сказал Майкл, причем в его голосе послышалась бесконечная усталость. – Я не мог бы убить человека.

Наступила пауза.

– От него несет, как из винной бочки, – заметил Филип, с отвращением окидывая взглядом 0'Фэллона.

– Это уже не в первый раз, – припомнила Сидни. – Я и раньше видела бутылку.

Она сжала руку Майкла. Спазмы сотрясали его тело, но Сидни поняла, что он ни за что не сядет, пока не уйдет 0'Фэллон.

– Харли, ты знал, что этот человек носит при себе огнестрельное оружие?

– Нет, Эсти, конечно, я этого не знал. – Профессор Винтер повернулся к Филипу. – Будь добр, пойди и вызови врача.

– Я бы предпочел остаться здесь, отец, и вышвырнуть отсюда мистера 0'Фэллона пинком под зад.

– Гм, верно. Хотя… вряд ли до этого дойдет. Полагаю, мистер 0'Фэллон предпочтет уйти по-хорошему. Тихо и мирно.

– Эй, вы что, увольняете меня?

– Да, безусловно. Советую вам убираться немедленно, иначе у вас будут неприятности. Вы же не хотите, чтобы я вызвал полицию?

0'Фэллон выругался.

Для тети Эстеллы это стало последней каплей.

– Вон! – приказала она, вытянув к двери тощую руку.

0'Фэллон поступил в точности так же, как и большинство людей, когда им приходилось иметь дело с тетей Эстеллой. Он повиновался.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Месть 0'Фэллона не замедлила последовать. Он не терял времени даром.

Уже на следующий день прямо с утра четыре репортера и три фотографа из трех разных газет атаковали дом. Разумеется, каждый из них спешил опередить остальных, но, поскольку все они приехали из Чикаго одним и тем же поездом, счет вышел ничейным: все оказались на пороге дома одновременно.

– Выкладывайте всю историю! – потребовали они у испуганной и растерянной Ингер, которой не посчастливилось открыть входную дверь. – Это правда, что Человек с Онтарио взбесился и напал на своего сторожа? Он пытался его убить? Его опять поместят в клетку?

И тут случилось самое худшее. Все произошло прямо на глазах у Сидни, вышедшей на боковую террасу.

– Эй! – воскликнул один из репортеров, указывая на дорожку, огибавшую дом. – Смотрите, это он!

Майкл и Чарльз одновременно замерли на дорожке при виде репортеров. Майкл попятился назад, но Чарльз то ли в растерянности, то ли по глупости, то ли еще бог знает по каким причинам схватил его за руку и удержал на месте. Выругавшись вслух. Сидни побежала к ним, но было уже слишком поздно: вопя и толкаясь, репортеры кинулись к Майклу и окружили его плотным кольцом.

Чарльз был оттеснен в сторону. Он стоял никому не интересный, у него был вид обиженного ребенка. Чарльз был уверен, что все вопросы должны быть адресованы ему. Поверх мельтешащих затылков Сидни увидела побелевшее, застывшее от испуга лицо Майкла.

– Пропустите меня, – настойчиво повторяла она и в конце концов протолкалась к нему сквозь кольцо репортеров. – Прошу вас, дайте дорогу! Отойдите от него! Неужели вы не видите, что он нездоров?

Она закрыла своим телом, как щитом, его простреленную и забинтованную руку, которую он прижимал к животу.

– Отойдите. Прошу вас, оставьте его в покое. Репортеры пропустили ее мольбы мимо ушей. Они продолжали выкрикивать вопросы и щелкать фотоаппаратами.

Помощь пришла, когда ее отец показался из-за угла дома, крича на ходу:

– Эй, вы там, прочь от этого человека! Вест, ради бога, прогоните их!

Филип подбежал за ним следом, и толкучка наконец начала рассасываться. Журналисты узнали профессора Винтера: несколько месяцев назад он давал интервью газетам как представитель университета. Они отвернулись от Майкла, запоздало сообразив, что никаких ответов от него не получат, и окружили университетское светило, точно пчелы, нашедшие новый улей. Чарльз наконец опомнился и, боком протиснувшись сквозь толпу, встал рядом со своим патроном. Таким образом у Сидни появился шанс с помощью Филипа увести Майкла: никем более не задерживаемые, они укрылись в доме.

На следующий день фотографии Майкла появились на первых страницах «Дейли экзэминер», «Трибюн» и «Тайме». На каждой из них он выглядел как настоящий дикарь с бешеным взглядом. На фото, помещенном рядом на газетной полосе, 0'Фэллон в строгом костюме с галстуком производил впечатление солидного и ответственного гражданина, оскорбленного в лучших чувствах. «Найденыш в смертельной схватке с охранником», «Дикарь нападает на своего сторожа», – кричали заголовки.

К счастью, заметки, опубликованные рядом с фотографиями, отличались большей умеренностью. Отец Сидни категорически отрицал лживые наветы 0'Фэл-лона, и весь тон статей свидетельствовал о том, что авторы склонны больше доверять доктору антропологии, а не бывшему сторожу с репутацией скандалиста. Однако по ходу дела профессор Винтер был вынужден открыто признать определенную степень цивилизованности Майкла и полное отсутствие того, что можно было бы назвать «дикарством», хотя он до поры до времени не собирался открывать правду ни университетскому начальству, ни тем более широкой публике. По вине 0'Фэллона его план провалился.

В тот же вечер профессору Винтеру нанес визит его недоброжелатель. Декан Слокум, если верить словам профессора, всегда его недолюбливал, потому что Винтер был богат и ему не приходилось работать ради куска хлеба. В глазах Слокума это делало его дилетантом, а профессора возмущали такие необоснованные предположения.

Декан целый час провел, запершись в кабинете с отцом и Чарльзом. Сидни сидела в гостиной, пытаясь читать, но все время косясь взглядом на коридор и вздрагивая при каждом звуке. Наконец Слокум ушел. Минуту спустя она вошла в кабинет.

– Что случилось? Что он сказал?

Оба – и профессор, и ассистент – выглядели удрученными и подавленными. Профессор пребывал в глубокой задумчивости, поэтому от него Сидни так и не дождалась ответа.

Отвечать пришлось Чарльзу.

– Проекта больше нет. Он закрыл нам финансирование. Все кончено.

– Но нам придется его содержать, – добавил отец, выходя из тумана привычной рассеянности. – Теперь он скорее представляет интерес для истории естествознания, но нам все-таки придется оставить его у себя. Тем лучше для него. Я так и сказал Слокуму. Нельзя вечно перевозить бедного парня с места на место, передавая из рук на руки.

Он съежился, втянув седую голову в плечи ни дать ни взять черепаха.

Чарльз мрачно кивнул.

– Но мы все-таки сможем выжать из него статью сэр. Это лучше, чем совсем ничего. Описание наших экспериментов, несомненно, заинтересует многие журналы. Хотя мы больше не принимаем участия в дискуссии о воспитании в природных условиях, есть возможность порассуждать о более общих вопросах.

Сидни не смогла скрыть своей радости.

– Значит, вам придется прекратить ваши эксперименты? И он сможет жить здесь с нами? Ее отец поднял голову и улыбнулся.

– Как провинциальный кузен, приехавший погостить из деревни. Ты рада, правда. Сидни? Она была несказанно рада.

– А можно ему жить в доме?

– Гм? Вот уж этого я пока не знаю.

– Сэр, разве вам не кажется, что ему все еще нужен сторож? Что, если он попытается сбежать? Сидни возмущенно фыркнула.

– Побойся бога, Чарльз, он же не арестант, – возразила она, безуспешно пытаясь обратить все в шутку, хотя сердце ее раздирали сомнения.

Мысль о том, что Майкл опять окажется под охраной, была ей ненавистна, но… что, если он и вправду захочет убежать?

– Не думаю, что он попытается бежать, – заявила она с убежденностью, которой на самом деле отнюдь не ощущала. – В конце концов, куда ему идти?

– Куда угодно, – ответил Чарльз.

– Куда, например? Он не может пешком вернуться в бухту Эхо на озере Онтарио, а никакого другого дома у него нет. Кроме нашего. Честное слово, папа, мне кажется, он останется здесь. Он сам этого хочет.

– Я по-прежнему считаю, что это слишком рискованно, сэр. – А я по-прежнему утверждаю, что он не арестант. Сама испугавшись раздражения, прорвавшегося в голосе, Сидни опять попыталась смягчить свои слова шуткой.

– Кто охраняет его прямо сейчас? Никто. Но я не сомневаюсь, что он тихо сидит в своей комнате, бережет простреленную руку и ждет, чтобы кто-то принес ему чаю. Итак, папа?

Больше всего на свете отец Сидни не любил принимать решения. Его рука сама собой потянулась к трубке и замерла в воздухе над столом. Сидни знала, что стоит ему взять трубку в руки, как никакой надежды на ответ у нее не останется.

– Он мог бы жить в комнате для гостей на первом этаже, – торопливо добавила она. – Таким образом, он постоянно будет у нас на глазах, и мы все сможем… ну не охранять его, конечно, но присматривать за ним. Заботиться о нем.

– Да, но… – возмущенно начал Чарльз. Он не договорил, однако Сидни прекрасно поняла, что он хотел сказать: «Это моя комната!» Она почему-то заранее решила, что отмена научного проекта автоматически повлечет за собой его отъезд. Лицо Чарльза потемнело от напряжения, в устремленных на нее глазах, зло поблескивающих из-за стекол бифокальных очков, не осталось ни капли теплого чувства.

Очень многое стало ей ясно в эту минуту. Как будто объектив фотокамеры уловил расплывчатое движение и запечатлел его на четком неподвижном снимке.

– Гм, гм…

Не менее напряженно, чем сам Чарльз, Сидни ждала ответа отца. Что он сделает: примет решение или отложит это хлопотное дело на потом? Как обычно.

– Полагаю, он мог бы жить в доме… Это лучше, чем нанимать сторожа. Наша Эсти сама заткнет за пояс любого охранника. Ха! Университету он больше не нужен. Это означает, что с формальной точки зрения он свободен. Нельзя удерживать человека взаперти против его воли.

– Но, – возмущение Чарльза наконец выплеснулось наружу, – он же не человек!

– Что? Как это так? Конечно, он человек! Горе в том, что сейчас он представляет интерес разве что для газет, но никак не для антропологических журналов. Придется оставить его в покое, Вест. Это дело безнадежное. А нам пора переходить к другим делам.

Чарльз поспешно отвернулся к окну, чтобы никто не смог прочесть по его лицу, что он обо всем этом думает.

* * *

В коридоре Сидни наткнулась на Ингер.

– Вы несете это Майклу? – спросила она, оглядывая поднос с чайным прибором в руках горничной.

Ингер энергично кивнула в ответ.

Улыбка Ингер угасла, как только Сидни забрала у нее поднос.

– Мне надо с ним поговорить, заодно и чай ему отнесу, – пояснила горничной девушка.

Входная дверь в домик для гостей была распахнута настежь.

– Майкл? – Сидни подошла к двери во вторую комнату, которая тоже была открыта. – Майкл?

Сидни заглянула внутрь. Никого.

Опустив поднос на аккуратно застеленную кровать, Сидни огляделась. Деревянная доска, все еще прибитая поперек окна, заслоняла свет. На первый взгляд комната казалась совершенно пустой, даже необитаемой: словно Майкл забрал все свои вещи и покинул это место навсегда. Но, приглядевшись внимательнее, она обнаружила, что все его немногочисленные пожитки на месте. Единственная смена одежды висела в большом, выкрашенном черной краской гардеробе. Груда одеял лежала на полу в дальнем углу комнаты, причем слежавшиеся складки красноречиво указывали на то, что Майкл спит именно здесь. Не на кровати, а на полу, на этих самых одеялах. Такое открытие смутило Сидни, она торопливо отвернулась. Альбом для рисования и карандаши, которые она ему подарила, лежали на столе. Альбом был испорчен: похоже, на него пролили воду. Пресловутой книги нигде не было видно. Должно быть, он ее прячет.

Помимо принадлежностей для рисования единственным предметом на столе была коробка из-под сигар. Сидни открыла ее, не задумываясь, и убедилась, что его коллекция сокровищ претерпела значительные изменения с тех пор, когда он собирал жестяные пробки от бутылок с газировкой и пестрые лоскутки. Теперь у него был деревянный манок для птиц, выстроганный Филипом как-то раз на берегу, и сложенная вчетверо картинка с изображением пары оленей, самца и самки, явно вырванная из иллюстрированного журнала (Сидни даже вспомнила соответствующую статью о сохранении заповедных уголков, напечатанную в воскресном приложении неделю назад).

Дружил ли он с оленями, когда жил на природе? Если так, фотографии должны служить ему напоминанием, утешением. Сидни улыбнулась, увидев, что он сберег один из рисунков Сэма – ее портрет, выполненный не так примитивно, как остальные. Внизу печатными буквами было написано ее имя. На самом дне коробки лежал белый носовой платок. Только развернув его и увидев вышитую монограмму, Сидни догадалась, что когда-то он принадлежал ей. СВД – Сидни Винтер Дарроу.

Майкл хранил ее портрет и ее платок!

Ее охватило какое-то странное чувство, пока она складывала его сокровища обратно в коробку и ставила на то самое место, с которого взяла. Это было волнение, смешанное с тревогой,предчувствие и… что-то еще, очень похожее на страх. Вообще-то она совсем не удивилась, убедившись, что Майкл думает о ней. Когда они бывали вместе, между ними всегда возникало притяжение, взаимный интерес, тщательно скрываемый с обеих сторон. Но раньше она могла думать об этом отвлеченно и сохранять спокойствие, а теперь… эти маленькие, ничего не стоящие сувениры перевернули ей всю душу. Все сразу стало иным.

Она вышла на крыльцо, вновь и вновь окликая его по имени. Неужели он все-таки убежал? Присутствие его сокровищ поначалу успокоило ее, но не надолго. Зачем ему брать их с собой? Если бы он решил покинуть семью Винтеров, то не стал бы ничего брать, он просто ушел бы, и все.

– Майкл!

Никакого ответа, кроме легкого шелеста волн и стрекота сверчков в траве. «О боже, – в ужасе подумала Сидни, – неужели он исчез?» Ей бы следовало прислушаться к словам Чарльза. Это должно было случиться, как же она была глупа!

– Майкл!

– Сидни?

Она увидела его на опушке сосновой рощи. Он бросился к ней бегом в ту самую минуту, как она преодолела ступеньки крыльца и поспешила ему навстречу.

– Что случилось? – спросил он встревоженно. – Что-то не так?

Его глаза по-волчьи рыскали по сторонам в ожидании опасности.

– Нет-нет, все в порядке. Я не знала, где вы, вот и все.

Сердце у нее колотилось, но не от бега. Она чуть не падала с ног от облегчения.

– Что это? – спросила Сидни, отвлекая его внимание, чтобы он не догадался, о чем она только что думала.

Его раненая рука была вся в какой-то зеленой массе. Повязка исчезла!

– Майкл, что это такое?

– Кажется, это называется мох. Или нет? Она удивленно уставилась на него.

– О, Майкл, только не это! Вы не должны намазывать это на рану. Так нельзя, она может загрязниться! Вдруг начнется воспаление? Неужели вы не понимаете: так можно и руку потерять! Идемте внутрь, – она потянула его за локоть, – и позвольте мне ее промыть. Надо от этого избавиться.

Сидни содрала влажную, склизкую зеленую массу – это действительно оказался мох – с его руки, бросила ее на землю и заставила Майкла войти в дом.

К счастью, доктор Кокс хорошо поработал над раной, поэтому домашнее средство Майкла не успело причинить вреда. Пуля прошла навылет сквозь мякоть ладони между большим и указательным пальцами, раздробив только одну маленькую косточку. Доктор Кокс обмотал всю руку медицинским пластырем, но Майкл ухитрился его снять.

– И о чем вы только думали? – бранила его Сидни. Она заставила его опустить руку в таз с холодной водой и принялась осторожно промывать руку.

– Больно?

– Да. Правдив, как всегда.

– Простите. Я почти закончила.

Сидни бросила на него взгляд и убедилась, что он смотрит на ее лицо, а не на руки, оказывающие ему помощь. Под его пристальным немигающим взглядом она почувствовала себя смущенной и неуклюжей.

Доктор оставил в доме запас бинтов и пузырек коричневатой жидкости для примочек. Сидни нанесла на рану лекарство, потом начала ее бинтовать.

– Придется доктору Коксу завтра приехать еще раз и снова наложить пластырь, – заметила она строго. – И уж на этот раз я прошу вас больше его не сдирать. Понятно?

– Да, мэм.

Он не улыбнулся, но в его глазах вспыхнул огонек. Неужели он ее поддразнивает?

– Как вам вообще в голову взбрело прикладывать мох?

– Он заживляет раны.

– Ну в средние века он, может, и заживлял, но с тех пор медицина продвинулась вперед. Ну вот, я закончила, – наконец сказала она.

Майкл поднял свою забинтованную руку, изучая ее со всех сторон.

– Я лучше умею действовать другой рукой. Хорошо, что это не та рука. – Это значит, что вы правша, – объяснила Сидни. – Люди бывают либо левшами, либо правшами.

– Да, я знаю. Она смутилась и покраснела.

– Извините.

– За что?

– Я не всегда знаю, что вам уже известно, а что нет. У меня и в мыслях не было кичиться перед вами, Майкл, но иногда это выходит ненарочно.

– Я не знаю, что значит «кичиться».

– Это значит… смотреть свысока. Он улыбнулся.

– Значит, напоминать, что вы знаете больше, чем я. Теперь уже они оба заулыбались.

– Но вы и вправду знаете больше, чем я. Сидни рассмеялась – все ее смущение как рукой сняло. Хорошо, что Найденыш оказался таким добродушным!

– Я принесла вам чаю, боюсь, правда, он совсем остыл. Хотите, выпьем его на воздухе?

Они сели на крылечке: Сидни – в дверях, Майкл – на нижней ступеньке. Поднос поставили посредине. Но в чайнике оказался не чай, а какао, и Сидни спросила себя, уж не по ошибке ли Ингер его налила.

– Вам не нравится чай? – спросила она. Майкл скорчил гримасу отвращения.

– Грязная вода, – сказал он, сморщившись. На подносе стояли почему-то две чашки. Сидни это показалось странным, но ей тут же вспомнилось разочарованное выражение на лице горничной. «Ну и ну», – подумала с удивлением она, наливая уже остывшее какао в чашку Майкла. Прямо под ее изумленным взглядом он положил в чашку три ложки сахара и, не обращая внимания на бутерброды с сыром, приступил прямо к пирожным: разделил их на две равные части и проглотил свою порцию в один присест. Сидни наконец смогла начать разговор.

– У меня есть новости, и мне кажется, они вас порадуют. Он с интересом взглянул на нее, ожидая объяснений. – Научный проект моего отца закрыт. Отменен. Он больше не будет проводить с вами опыты, во всяком случае так, как раньше. Они с Чарльзом свою работу закончили, Майкл. Я хочу сказать, что теперь они перестанут вас мучить.

Не отвечая на ее улыбку, он медленно поставил чашку на блюдце.

– Значит, я должен уйти?

– Нет! Конечно, нет, я вовсе не хотела сказать, что вы должны нас покинуть. Если только вы… – Сидни собралась с духом, чтобы задать вопрос. – Вам самому хочется уйти?

Он долго смотрел на нее пытливым взглядом и наконец отвернулся, так и не ответив. Его черные, слишком длинные волосы блестели на ярком солнце. Сидни вдруг захотелось их потрогать. Наверное, они мягкие и шелковистые. Теплые от солнца.

– Вы могли бы уже уйти, если бы захотели, – сказала она тихо. – Прямо сегодня. Никто бы и не узнал.

Прошло несколько секунд. Майкл молчал. Сидни поставила чашку и откашлялась, стараясь как-то переломить подозрительную настороженность, возникшую между ними.

– Если хотите, вы могли бы переселиться в наш дом.

– Жить в доме?

– Да, если хотите.

– Вместе с вами?

– Ну да, вместе с моей семьей. Сэм будет страшно рад.

– Тетя Эстелла тоже будет страшно рада?

– Если вы переселитесь к нам, – со смехом ответила Сидни, – вам придется называть ее «мисс Винтер».

– Мисс Винтер?

– Понимаете, она моя тетя. Она приходится тетей мне, Сэму и Филипу. Она не ваша тетя. Внезапно усомнившись, Сидни спросила:

– Вы понимаете, что такое «тетя»? Тетя Эстелла – сестра моего отца.

– Да, я знаю тетю.

Тут он вдруг нахмурился, словно сам не понимая, откуда ему известно, что на свете существуют тети.

– Мисс Винтер будет рада, если я переселюсь в дом?

Сидни помедлила. Майкл был так правдив, что обманывать его было просто стыдно.

– Она… она… нет, она, наверное, не обрадуется. На первых порах.

По правде говоря, она могла бы запросто запретить такой переезд, но подобная возможность почему-то не приходила в голову Сидни до этой самой минуты.

– Потому что я не такой, как другие. Я чужой, я потерялся. Я не умею… У него не хватило слов.

– …приспосабливаться, – робко подсказала Сидни.

– Да. Приспосабливаться.

– Она может так подумать. Моя тетя смотрит на вещи не так, как большинство… как некоторые другие люди.

Сидни тяжело вздохнула, понимая всю безнадежность попытки объяснить Майклу, что представляет собой тетя Эстелла. Она не могла привести ни одной аналогии, опираясь на опыт его предыдущей жизни.

– Вы поймете ее лучше, когда познакомитесь с ней поближе, – сказала Сидни, решив про себя, что такое обещание можно дать с чистой совестью.

Наступила пауза.

– Мне это нравится, – объявил Майкл, оглядывая зеленую лужайку, деревья, окаймляющие берег озера, синюю воду, поблескивающую вдали сквозь трепещущую зелень листвы.

Сидни пришло в голову, что, пока она не пришла сюда сегодня и не позвала его, Майкл впервые остался один, совершенно один с тех пор, как его поймали. Человек, проведший три четверти своей жизни в полном одиночестве, был лишен возможности хотя бы на минуту остаться наедине с собой в течение четырех месяцев.

И опять Сидни подивилась про себя, почему он не убежал, пока у него был шанс. Ей больше не хотелось затрагивать эту тему. Ей было страшно об этом говорить.

– Чарльз уезжает. Можете занять его комнату, если хотите.

Майкл сидел на ступеньке в состоянии полного покоя. Но, услыхав эту новость, он встрепенулся.

– Вест уезжает?

– Теперь, когда его научная работа закончена, он вернется к себе в город, в свою квартиру.

– И я смогу жить в его комнате? Сама не понимая почему, Сидни вспыхнула под его пристальным взглядом..

– Да. Там просторнее, чем в этом домике. У вас будет даже собственная гостиная. Полагаю, вам там будет удобнее. Конечно, вам самому решать, но я думаю, так было бы лучше для всех, даже для слуг. Им будет проще проводить уборку и тому подобное.

Решив наконец, что пора перестать нести вздор, Сидни улыбнулась и пожала плечами.

– Сидни?

Он теребил бинт на руке, поглощенный этим занятием, как будто ничего более интересного на свете не было.

– Что? – отозвалась молодая женщина.

– Вы с Вестом все еще пара?

Рот у нее открылся сам собой. Майкл искоса бросил на нее взгляд, полный робости и напряженного ожидания.

– Мы с ним не пара, Майкл. Не в том смысле, какой вы в это вкладываете.

Во всяком случае, она не сомневалась, что Майкл вкладывает в это слово вполне определенный смысл, и поспешила его разуверить.

– Мы никогда и не были… парой. Мы друзья.

Судя по виду, она его не убедила.

Но что бы ни было у него на уме, Майкл решил не говорить об этом вслух. К несказанному облегчению Сидни. Вместо этого он спросил другое:

– Он вернется?

– О, да. Он будет иногда приезжать.

– Он вам нравится?

– Да, разумеется. Мы же друзья!

– Друзья… – эхом откликнулся Майкл и нахмурился. – Как мы с тобой?

Сидни беспомощно рассмеялась, но тут же увидела, что он терпеливо ждет ответа.

– Я не знаю. Как мы с тобой? Не совсем. Я не уверена. О господи, Майкл, ты задаешь ужасно трудные вопросы!

Его лицо расплылось в улыбке. Неизвестно, к какому выводу он пришел после ее сбивчивого ответа, но вид у него был чрезвычайно довольный.

* * *

На следующий день Чарльз преподнес Сидни орхидеи.

Он уже упаковал свои вещи и был готов к отъезду. Сидни сразу догадалась, что цветы – это попытка вернуть ее расположение. Нет, они не были в ссоре и почти не обсуждали события последних дней, но Чарльз чувствовал, что отношение Сидни к нему неуловимо изменилось, и хотел заделать наметившуюся трещину до своего отъезда.

Орхидеи были изумительны. Чарльз преподнес их в присутствии Филипа, Сэма и Майкла, оказавшихся в этот момент на террасе, где все дружно обучали Майкла игре в карты. Сидни несколько переусердствовала в своем восторге по поводу цветов, восклицая, что они великолепны, и осыпая Чарльза словами благодарности. Полученное от подарка удовольствие Сидни преувеличила по двум причинам: она была рада, что Чарльз наконец уезжает, и чувствовала себя виноватой из-за этой тайной радости.

Чарльз и Сидни направились к озеру. Когда он взял ее за руку на дорожке, Сидни не воспротивилась. Это было самое меньшее, что она могла для него сделать; к тому же через несколько минут ему все равно предстояло уехать. И вообще они ведь прощались не навсегда: она скоро снова его увидит – возможно, даже завтра. Тем не менее Сидни стало грустно. Любое расставание наводило на нее меланхолию, хотя этого расставания она втайне ждала с нетерпением. Но она недооценила Чарльза.

– Сидни, давай больше не будем откладывать нашу помолвку, – сказал он вдруг, порывисто стиснув ее руки. – Давай объявим всем, что мы собираемся пожениться. Я больше не хочу ждать. Ведь ты не заставишь меня ждать, правда?

– Но я не давала тебе твердых обещаний, Чарльз! Мы даже не помолвлены!

– Формально – нет.

– Мы вообще не помолвлены.

– О, Сидни… – Он обнял ее и привлек к себе. – Ты что, нарочно меня мучаешь? Вопреки своей собственной воле она немного смягчилась. В голове у нее промелькнула нелепая мысль: Чарльз нравится ей гораздо больше, когда она его не видит.

– Прошу тебя, дорогая! Я так люблю тебя. Скажи, что ты выйдешь за меня. Я сделаю тебя счастливой!

– О, Чарльз… – вот и все, что она успела сказать. Он стремительно сорвал с себя очки и поцеловал ее в губы. Впервые за все время знакомства она почувствовала в нем подлинную страсть. Растерянная Сидни дала себя поцеловать и даже позволила Чарльзу прижаться к ней самым нескромным образом. У нее закружилась голова.

Когда они наконец отодвинулись друг от друга, Сидни не смела поднять глаза на Чарльза. А он торжествующе улыбался. Губы у него были влажные, в близоруких глазах плясали огоньки.

– Мы будем очень счастливы, – проговорил Чарльз шепотом заговорщика. – Скажи «да», Сидни. Положи конец моим страданиям.

Сидни постаралась привести свои мысли в порядок.

– Чарльз, послушай! Боюсь, я подала тебе ложную надежду. По правде говоря, я еще не готова выйти замуж во второй раз. Все дело в этом.

– Тогда я буду ждать.

– Я не властна над твоими чувствами, но скажу честно: по-моему, ты будешь гораздо счастливее, если навсегда откажешься от мысли жениться на мне. Ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь, я к тебе привязана, очень привязана, но… мне кажется, мы просто не подходим друг другу.

–Ты ошибаешься, Сидни!

– Может быть, и так, но я искренне говорю о том, что чувствую. Теперь я твердо в этом уверена, и было бы несправедливо скрывать правду от тебя. Это не должно разрушить нашу дружбу…

– И не разрушит.

– Я рада, что ты тоже так думаешь.

Сидни опустила глаза – она не хотела, чтобы Чарльз уличил ее во лжи. Ей хотелось расстаться с ним навсегда, а он всеми силами пытался этого не допустить. Но хорошо хоть, что самая трудная часть объяснения позади. Слава богу!

Они направились назад к дому. Чарльз был молчалив и угрюм, Сидни старалась ничем не выдать своего облегчения. Когда они вновь оказались на террасе, Филип встал с шезлонга, чтобы пожать руку Чарльзу на прощание, хотя Сидни знала, что ее брат тоже воспринимает отъезд Чарльза с облегчением.

– А где Майкл? – спросила она как бы между прочим. Сэм оторвался от возведения пирамиды из карт.

– Он пошел в домик для гостей забрать свои вещи. Разве ты его не видела? Щеки у нее запылали.

– Нет, не видела.

Зато она не сомневалась, что он ее видел. От зоркого взгляда Майкла невозможно было ускользнуть.

* * *

«Подарки, преподнесенные сюрпризом, не обусловленные ничем, кроме заботы и доброго расположения, следует рассматривать как одну из приятнейших неожиданностей нашей жизни. Благодарному получателю подобного подарка надлежит ответить тем же».

Как это понимать: «ответить тем же»? Должен ли он вернуть бумагу и карандаши обратно Сидни? Майкл спросил у Сэма:

– Что значит «ответить тем же», когда получаешь подарок?

Сэм не знал, но он спросил у Филипа и вернулся с ответом.

– Это значит, что ты должен ответить подарком, равноценным тому, какой получил сам.

Равноценным. Значит, не таким же точно. Вот и хорошо: Майкл понятия не имел, где достать еще бумаги и карандашей. Итак, что же ему преподнести в подарок Сидни? Два дня он бился над ответом. Чуть было опять не обратился к Сэму, но он хотел, чтобы подарок стал для Сидни «приятнейшей неожиданностью», а Сэм наверняка рассказал бы ей заранее.

Озарение пришло к нему в жаркий полдень, пока он бродил по озеру, зайдя по колено в воду. Сэм пытался запустить воздушного змея на берегу, но Майкл не хотел, чтобы кто-нибудь его увидел, поэтому он выждал, пока Сэму не надоест его занятие. Помахав другу с берега, мальчик повернулся и бросился бегом по дорожке обратно к дому.

О рыбах и их образе жизни Майкл знал все. Он знал, где они живут и какова каждая из них на вкус. Он не знал только одного: как они называются. Но Сидни-то, конечно, знает, а это главное. Так что же ему поймать для нее? Лучше всего была бы длинная быстрая рыба с пятнистой чешуей, но в этом озере они ему не попадались. Зато здесь было полно мелких с острыми колючками на спине. Правда, они были довольно костлявые, но, возможно, Сидни понравится их окраска – красное брюшко и зеленовато-голубая спинка. К тому же у них не было чешуи, значит, их легче есть. Тут Майкл вспомнил, что, какую бы рыбу он для нее ни поймал, она обязательно захочет сначала приготовить ее, а потом уже есть. Значит, дело не в чешуе.

Он остановил свой выбор на одной из толстых серебристо-синих. У них было крепкое белое мясо, очень хорошее для еды, и их легко было поймать. Жаль, что здесь не было скалы, вдающейся в воду, на которую можно было бы лечь в ожидании добычи. Майкл зашел поглубже в воду и стал ждать.

* * *

Вест преподнес свой подарок Сидни не в доме, а на глазах у всех/Есть ли тут какое-нибудь правило? Может быть, подарки полагается дарить при всех, но Майкл не мог придумать или припомнить ни одной причины, по которой это надо было обязательно делать на дворе. Ему не хотелось ждать. Он был взволнован, к тому же его подарок непременно должен был остаться свежим. Поэтому перед самым обедом, когда вся семья собралась в комнате, которую они называли гостиной, он вручил Сидни свой подарок.

Майкл положил его на маленький круглый столик рядом с креслом, в котором она сидела. Подарок Веста был обмотан цветными ленточками для украшения, поэтому Майкл повязал ленточку, ранее скреплявшую цветные карандаши, вокруг красивой серебристой рыбы. Бантика не получилось, потому что ленточка оказалась слишком короткой, и он добавил для красоты цветок – желтый цветок, найденный в саду. Рыба очень хорошо пахла и выглядела красиво.

Он не знал, что сказать. Все замолчали, Сидни посмотрела на Майкла, потом на подарок. В руке у нее был стакан с чем-то коричневато-оранжевым. Это питье пахло ужасно – не так скверно, как бутылка 0'Фэлло-на, но почти. На ней было платье того же цвета, что и весенняя трава, а посредине – блестящий желтый пояс. Иногда она не собирала волосы наверх, а распускала по плечам. Каким-то непонятным образом они удерживались за ушами при помощи ненастоящего цветка. Вот так она была причесана сейчас, и ему это больше нравилось, потому что цвет лисицы становился заметнее и Майкл чувствовал даже издалека, какие они мягкие.

Что говорил Вест, когда дарил ей цветы? Кажется, он сказал: «Это для тебя». Что-то в этом роде.

Майкл заложил руки за спину, чтобы она не догадалась, как он волнуется.

– Это для тебя. Она ничего не ответила, поэтому он добавил:

– Это подарок для тебя. От меня. По-прежнему ничего.

– Потому что ты сделала мне подарок. Впервые у него появилось ощущение беспокойства. Отступив на шаг, он заставил себя сказать:

– Я отвечаю тем же.

Ему хотелось обернуться и посмотреть, почему Сэма и Филипа внезапно охватил приступ кашля, но уж слишком интересно было следить за лицом Сидни. Глаза у нее сделались такие большие, что он увидел белое вокруг синевы. Потом она нагнулась, но он все еще видел ее щеки, и лоб, и уши, ставшие ярко-розовыми. Она опустила стакан к себе на колени, а другой рукой закрыла рот.

Это было неправильно. Майкл помнил, что она говорила Весту: «О, Чарльз, они прекрасны, где ты их достал? Как это мило с твоей стороны, спасибо, Чарльз». Она повторяла это долго-долго, улыбалась, положила руку на локоть Весту. И все это ради нескольких цветочков без запаха, от которых не было никакого проку – на них можно было только смотреть! Разве не лучше получить в подарок свежую сочную рыбу?

Мисс Винтер тоже откашлялась. Майкл посмотрел на нее. Сухая, как щепка, она сидела в большом кресле у окна, и вид у нее был… Майкл не знал такого слова. «Удивленный»? Нет, этого было недостаточно. Сидевший рядом с ней профессор Винтер закрывал рот рукой – в точности как Сидни.

И тут до него дошло. Все они смеялись над его Рыбой. Над ним.

Он почувствовал, что его собственное лицо становится красным, как у Сидни. «О, мой бог», – подумал Майкл ее словами. Ему хотелось исчезнуть, но он боялся шевельнуться. Что бы он сейчас ни сделал, все будет неправильно. Сидни подняла свое порозовевшее лицо и он увидел, что она плачет.

Плачет! Майкл опять подошел ближе, склонился над ней.

– Сидни, не плачь. Не плачь, я ее заберу. Я сам ее съем.

Какой-то звук вырвался у нее изо рта, как будто она долго сдерживалась, но наконец не выдержала. Майкл застыл в ужасе, но потом понял, что этот тонкий, переливчатый, непрерывный звук означает смех. И этот звук ему очень понравился. И ее глаза – такие ласковые, грустные, добрые, беспрерывно наполняющиеся слезами – умоляли его о понимании.

Теперь все стало просто. Майкл посмотрел на свою рыбу, перевязанную ленточкой и украшенную цветком, лежащую на отполированной до блеска крышке стола. Он подарил Сидни дохлую рыбу. Все в гостиной, включая собаку, либо смеялись в открытую, либо старались сдержаться. Что же ему оставалось делать? Майкл запрокинул голову и засмеялся вместе с ними.

* * *

– Майкл, это был прекрасный подарок.

– Нет, не был.

– Ну это уж мне виднее. Очень хорошо продуманный и полезный подарок, а главное, ты сделал его сам. Вернее, добыл своими руками. Это была очень хорошая, очень красивая рыба. Я такой прекрасной рыбы в жизни не видела.

– Что это за рыба? Как она называется?

– Филип сказал, что это сиг.

–Сиг.

Они сидели в саду в сумерках, глядя на светлячков, мигающих в кронах деревьев, и слушая пение птиц, желающих друг другу доброй ночи. Сидни опять тихонько рассмеялась, и Майкл тоже усмехнулся. Ей все время вспоминалось, как выглядела рыба с открытым ртом и выпученным желтым глазом на инкрустированной поверхности столика красного дерева рядом с серебряным подносом, на котором стоял хрустальный графин шерри, в безупречной гостиной тети Эстеллы. Всякий раз, как она об этом вспоминала, ее охватывал смех. Слава богу, Майкл не лишен чувства юмора.

Сидни прислонилась к его плечу, наслаждаясь забавным воспоминанием, не скрывая своих теплых чувств к нему. Смех – вот самый быстрый, самый верный способ скрепить дружбу. Она всегда так думала. В эту минуту она чувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо раньше, и не ощущала ни следа напряжения или неловкости, омрачавших их отношения в самом начале.

– Послушай, – прошептала Сидни. – Правда, красиво поет?

– Да. Как она называется?

– Славка. Один писатель написал так: «Всякий раз, как человек слышит пение славки, он молод, страна свободна, мир обновляется, а в природе наступает весна; всякий раз, когда он слышит это пение, перед ним распахиваются врата рая».

Майкл тихонько вздохнул. Непередаваемое чувство было написано на его лице.

– Подожди здесь. Сидни, – прошептал он. – Сиди тихо, не двигайся.

– Почему?

– Ш-ш-ш. – Он улыбнулся. – Еще один подарок.

И он исчез, растворился в сумраке, бесшумный, как тень.

Сидни внимательно прислушивалась, но так ничего и не расслышала, кроме стрекота сверчков и чириканья птиц. И еще до нее доносился плеск волн в отдалении. Тихий, легкий, привычный звук, знакомый ей, как биение собственного сердца.

Какая судьба ждет Майкла Макнейла? К добру или к худу он оказался под попечительством такого бестолкового и неосмотрительного человека, как ее отец? С каждым днем Сидни тревожилась о нем все больше Чем ближе она его узнавала, тем большего желала для него. И боялась за него. Он был такой беспомощный – просто младенец в облике мужчины. Как он выживет в этом жестоком мире?

Ей хотелось усадить отца на стул и заставить его сосредоточиться на этой проблеме, неожиданно свалившейся ему на голову, придумать какой-то план действий. Майклу приходилось проживать день за днем, миг за мигом, не имея никакого, ну просто ни малейшего представления о том, что его ждет в будущем. Это было жестоко и несправедливо. Раз уж по странному капризу судьбы он оказался членом семьи Винтеров, Сидни считала, что пора бы уже остальным членам семьи осознать свою ответственность за него.

– Сидни!

Она едва расслышала свое имя, произнесенное тихим шепотом. Майкл возник у нее за спиной – как он там оказался? – но она не шевельнулась, даже не повернула головы, потому что он велел ей сидеть смирно. Совершенно бесшумно Майкл опустился на лавочку, коснувшись руки Сидни. Она повернулась к нему.

Сидни ничуть не удивилась, увидев, что Майкл что-то держит в сложенных пригоршнями руках. В глубине души она уже знала, какой сюрприз ждет ее на этот раз. Медленно он приоткрыл ладони. Внутри сидела славка – прекрасная и совершенно неподвижная. Сквозь оперение на груди было видно, что ее крошечное сердечко бьется часто-часто.

Сидни боялась шевельнуться, не смела даже вздохнуть. У птички были черные глаза-бусинки, крылья цвета ржавчины и пестрая грудка.

– Я снял ее с гнезда, – шепнул Майкл. – У нее четыре яичка. Надо поскорее вернуть ее назад.

Сидни осторожно кивнула, все еще сдерживая дыхание. Ей хотелось погладить плавный изгиб головки, ощутить биение пульса в теплом горлышке, но она не осмелилась.

– Она чудесна. Просто прелестна.

Но главное чудо заключалось в том, что славка не была испугана. Не иначе как Майкл ее заворожил. Его руки не удерживали, а лишь оберегали ее. Птичка сидела смирно, ее глазки бойко поблескивали, но в них не было страха.

Майкл убрал правую руку, а левую вытянул кверху. Сидни чуточку подалась назад, готовясь увидеть панический всплеск крыльев, рывок навстречу свободе. Но ничего не случилось. Славка повертела головкой из стороны в сторону, с любопытством изучая незнакомое пространство. Майкл приложил указательный палец к ее грудке, и она вскарабкалась на него розовыми лапками с острыми коготками, как на жердочку. Еще одна зачарованная минута прошла в молчании. Все закончилось, когда славка с тихим шорохом расправила крылышки и улетела – мгновенная вспышка, тотчас же растворившаяся в вечернем воздухе. Сидни не могла поверить, что все это произошло наяву.

– Славка, – негромко произнес Майкл в наступившей тишине. – Мне нравится узнавать имена. Что как называется.

– Майкл.

–Да?

– Как ты это сделал? Он повел плечами и улыбнулся.

– Спасибо тебе. Это был самый замечательный подарок на свете.

– Тебе понравилось?

– Очень. Она была чудесна! Спасибо большое. Майкл внимательно вглядывался в ее лицо, наклонив голову. За секунду до того, как он поспешно опустил свои длинные черные ресницы, Сидни разглядела в его глазах потаенный огонь, и внезапная слабость охватила ее прежде, чем она осознала, что означает это выражение. Сомнений быть не могло: Майкл же видел, как она целовала Чарльза в благодарность за цветы, и теперь ждал от нее такой же награды. Ну да, конечно, Майкл их видел и решил, что благодарные получатели подарков выражают свою признательность поцелуями.

Что ж, иногда люди так и поступали. Многие люди и довольно часто. Это была всего лишь условность дань вежливости… Такие вещи делают не задумываясь…

Сидни была вообще не в состоянии думать. Она опять взглянула на Майкла и сразу поняла, что совершила ошибку. Он неотступно смотрел на ее рот. На один бесконечно долгий, головокружительный миг ее сердце перестало биться под его неподвижным, прикованным к ней жадным взглядом. Но он не подвинулся ближе, не попытался к ней прикоснуться. Томительное молчание затягивалось.

А может, она ошиблась? В конце концов, откуда ему знать о поцелуях? Он дважды видел, как она целовалась с Чарльзом, у него на глазах она много раз целовала Сэма, хотя это было совсем другое дело. Возможно, он видел, как она целовала Филипа и даже тетю Эстеллу. И отца.

Нет, если хорошенько подумать, Майкл знал не так уж мало.

Но она придавала происходящему слишком большое значение. Все это невыносимое напряжение исходило не от Майкла, а от нее самой. Он просто сидел и теперь уже смотрел куда-то вбок, его смуглый, чистый профиль был прекрасен в полутьме. Задыхаясь от собственной дерзости. Сидни наклонилась к Майклу и прижалась губами к его твердой щеке.

Он сидел совершенно неподвижно, только длинные ресницы часто-часто вздрагивали. От него пахло мылом, сосновой хвоей, чистым, мужским потом.

– Спасибо, – повторила Сидни и легонько прижалась щекой к его щеке.

Ей хотелось продлить это мгновение, но Майкл, казалось, никак не реагировал на происходящее. Он по-прежнему сидел как каменный и продолжал молчать. Сидни в растерянности отодвинулась. Сердце у нее бешено стучало. Он не хотел даже взглянуть на нее. Сидни коснулась его руки и тотчас же неловко и торопливо встала. Глупо было бояться Майкла, но ей все-таки стало страшно. Ее охватил панический страх перед чем-то темным, диким и непредсказуемым. Он сидел, вцепившись побелевшими руками в скамейку, и она понятия не имела, можно ли доверять его самообладанию.

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Уже поздно, и моя тетя…

Сидни сделала глубокий вздох. Взгляд Майкла пронзал ее насквозь. Ее смущение и бессвязный лепет не сбили его с толку. Он понял ее страх и принял его как должное. Одобрил его.

Это испугало ее еще больше.

Она протянула ему руку и тут же уронила ее.

– Доброй ночи, Майкл, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал легко и беспечно, как будто ничего не случилось.

Но ее беспечность была притворной, и Сидни почувствовала, что Майкл это знает.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В новой гостиной Майкла были часы. Они висели на стене, деревянный хвост за стеклянной дверцей качался взад-вперед днем и ночью, не переставая, черные узкие палочки двигались кругами по цифрам и показывали, который час. Черные палочки показывали одно, но стоило отвернуться, чтобы надеть рубашку или причесать волосы, а потом посмотреть еще раз, как они оказывались на другом месте. Теперь он точно знал, что они все время двигаются, потому что наблюдал за ними. Медленно, очень медленно, как луна или появляющиеся в ночном небе звезды. Надо было быть терпеливым и следить, не отрывая глаз, как во время охоты на кролика, когда сидишь и ждешь, когда же он наконец высунет нос из норки, чтобы его схватить. И еще в его гостиной была мебель. Очень много мебели, тяжелой и темной, сделанной из дерева, но пахнущей маслом и воском. К стенам была приклеена бумага с одной и той же повторяющейся картинкой – пучок синих цветов, незнакомых ему, а может быть, и ненастоящих. У людей было много всего ненастоящего, перевязанных белыми ленточками. У него был письменный ста и два стула, застекленный шкафчик, книги, которые он не умел читать, ваза с засушенными цветами и стеблями тростника, а главное – окно, не забитое доской.

В спальне у него был большой стоячий ящик для одежды с зеркалом на дверце, в котором он мог увидеть все свое тело, если бы захотел. И еще кресло, которое покачивалось взад-вперед, когда он в нем сидел. Но звук получался слишком громкий; Майкла это беспокоило, и он никогда не садился в это кресло.

Над его кроватью была матерчатая крыша, а из-под кровати вдвигалась другая кровать, поменьше, так что при желании можно было сделать две кровати, но Майкл не пользовался ни одной из них. Каждую ночь он снимал тяжелое покрывало с большой кровати и сворачивался на нем клубком на полу, а каждое утро опять расстилал его на кровати.

В этот вечера доме было тихо. Сэм ушел спать (с его уходом всегда становилось тише), но сегодня была и другая причина: Сидни и Филип отправились на выставку. Дома остались только профессор Винтер и тетя Эстелла, то есть мисс Винтер. Сперва профессор Винтер тоже собирался пойти вместе с Филипом и Сидни, но тетя сказала: «Я не останусь одна в доме с этим человеком». Она в думала, что Майкл услышит, но голос у нее был, как у вороны, он мог бы его расслышать, даже находясь под водой. Два дня назад он слышал, как она сказала: «Манеры у него ужасающие», когда Сидни пригласила его пообедать вместе со всей семьей. С тех пор он ел один у себя в комнате.

Ступени заскрипели. Его комната была на первом этаже, но он всегда знал, когда кто-нибудь спускался или поднимала по лестнице. Он прислушался; профессор Винтер то-то говорил своей сестре. «Ну, если они опаздываю, то лишь по твоей вине, – ответила она. – Если бы ты посадил Филипа под замок, как я советовала, он сегодня вообще никуда бы не поехал». Профессор Винтер сказал что-то еще. «Что ж, хорошо, что хоть один из твоих детей достаточно благоразумен», успел расслышать Майкл прежде, чем голоса стали совсем невнятными.

Он услыхал, как наверху хлопнула одна дверь, потом другая. Под его дверь проник острый сладковатый запах, означавший, что кто-то выключил газовый свет. Весь дом скрипел и потрескивал. Мотылек бился в стекло его окна, комар укусил его в руку и улетел, пока Майкл не успел его прихлопнуть. Часы мерно тикали. Дом погрузился в сон.

Майкл поднялся со стула в своей гостиной. Ботинки он оставил на месте и, бесшумно ступая, прошел по длинному коридору к входной двери, где начинались ступени лестницы, а коридор поворачивал направо.

Дом имел такую же форму, как одна из курительных трубок профессора Винтера: длинный тонкий черенок с толстым ответвлением на одном конце, где окна выходили на озеро. Терраса позади дома была полукруглой, и на нее можно было выйти из обоих крыльев дома: из столовой, из гостиной или из кабинета профессора. Двигаясь тихо, чтобы не разбудить пса (он был не так умен, как волк, и мог залаять, увидев его), Майкл направился в кабинет.

Вместо того чтобы включить яркий свет, он зажег свечу в блестящей металлической подставке с ручкой. Встряхивая спичку, чтобы ее погасить, он в сотый раз подумал о том, что бы это для него значило, как бы это изменило всю его жизнь, если бы дома у него были спички для разжигания костров. Эта мысль приходила ему в голову так часто, что теперь ее уже можно было отбросить: она его больше не интересовала.

Майкл перенес зажженную свечу к книжным полкам на стене. Книги стояли бесконечными рядами, громоздились до самого потолка. Он знал, какая ему нужна, потому что видел, как профессор листал ее, отыскал какую-то картинку, а потом поставил книгу обратно на полку. Она стояла высоко на полке – толстая, в темно-красном переплете с золотыми буквами. Вытащив книгу с полки, Майкл перенес ее на стол профессора и сел.

Первая половина вся целиком состояла из слов – мелких, загадочных, на шуршащих белых страницах. Он сразу перешел к картинкам во второй части, где, как он уже знал, был «волк».

Вот. Майкл прижал кулак к груди и крепко надавил, стараясь заглушить боль. Волк на картинке в общем-то не очень походил на старого волка, он был какой-то маленький и слишком светлый. Наверное, самка. И все же картинка вызвала у него слезы и острую тоску по дому. Ему хотелось знать, пережил ли его друг жестокую голодную зиму. Вряд ли ему это удалось без помощи Майкла. Скорее всего он умер от голода или погиб мучительной медленной смертью, попав в капкан, или заболел. Майклу стало невыносимо больно при мысли об этом. Хуже всего было думать о том, что старый волк умер в одиночестве.

Он вытер лицо рукой и перевернул страницу. Тут были две лисицы, одна темная, другая светлая. Он знал, что это лисы, но не мог прочесть надписи под картинками. Он отыскал еще одну картинку, изображавшую животное, которое он не знал по имени. Зато он хорошо знал само животное, играл с ним в игры, залезал в его нору, ел его пищу и делился своей. Но он не мог прочесть его имя: барсук. Оно ничего не значило, просто цепочка букв, пляшущих перед глазами. В бессильной досаде Майкл захлопнул книгу с таким ожесточением, что едва не загасил свечу. Но потом снова открыл ее и начал листать картинки. Он знал филина, енота, скунса, медведя. Он знал их всю свою жизнь, был с ними хорошо знаком. А птицы? Он помнил только малиновку, еще с прежних лет, и славку, потому что Сидни ему сказала.

Он перешел к страницам, где были деревья и кусты. С деревьями было легче: некоторые из них росли здесь, вокруг дома. Он не так сильно страдал оттого, что не мог прочесть название вот этого – ель – хотя много раз жевал его жесткие коричневые шишки. Он разглядывал картинки и представлял себе, что он дома, смотрит с вершины холма на расстилающийся внизу зеленый лес. Птицы медленно кружат в небе, а небо такое синее, что смотреть больно. Покой. Тишина. Безопасность. Никаких звуков, кроме потрескивания лопающихся желудей и шороха птичьих крыльев. Запах земли. Теплая кожа, волосы на голове делаются горячими от солнца. Стрекот насекомых. Покой.

Он услыхал скрип колес, цоканье лошадиных копыт. Напряженно прислушиваясь Майкл выпрямился. Дверца кареты открылась и захлопнулась. Два мужских голоса, один из них – Филипа. Карета вновь тронулась и покатилась прочь. Шаги на крыльце. И вот открылась входная дверь. Сидни сказала «Ш-ш-ш!» и еще что-то, но так тихо, что он не разобрал. Филип засмеялся. Звуки шагов на лестнице.

Майкл вернулся к своей книге, но снова выпрямился, услыхав легкие тихие шаги на ступенях. Шаги Сидни. Она шла по коридору, направляясь в эту комнату.

Он не забыл плотно затворить дверь, когда пришел сюда. Она открыла ее и заглянула внутрь.

– Майкл!

Он встал и отошел к дверям, выходящим на террасу, чтобы она при желании могла подойти к столу. У него это уже вошло в привычку; с той самой ночи в саду, когда она прижалась губами к его щеке, он старался держаться от нее подальше. Иногда он заставлял себя даже не смотреть на нее. Он испугал ее той ночью, потому что ему хотелось схватить ее и ощупать всю с головы до ног, держать ее в руках и прижиматься губами к ее коже, к волосам, ко рту. Ему хотелось сделать это прямо сейчас. Поэтому он отступил на безопасное расстояние.

Ее волнующий запах сбивал его с толку: от нее пахло людьми, пищей, лошадьми и еще множеством других вещей, для которых у него не было имени. Ее лицо раскраснелось, и она выглядела немного усталой.

– Я пришла взять книгу, – объяснила она, переводя взгляд с него на горящую свечу и ничего не понимая.

– Вы были на выставке? – спросил Майкл. Он понятия не имел, что такое «выставка».

– Да. О, да! Это было… ну нет, сейчас слишком поздно начинать рассказ. Она такая огромная… Там есть… все!

Ему нравилось видеть ее такой – сияющей и возбужденной. В такие минуты она становилась еще красивее. На ней был синий мягкий жакет. Расстегнутый – Майкл видел под ним белую блузку с синим галстуком, как у мужчины. Юбка доставала ей до пяток, и кожа оставалась открытой только на лице. Даже волосы были скрыты под шляпой синего цвета с птичьими перьями и ленточкой. Она сняла перчатки, и тогда он смог увидеть ее руки.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Смотрю эту книгу.

Сидни обошла стол кругом и дотронулась до его книги. Майкл обрадовался, когда она прочла название вслух: «От залива Гудзон до Теннесси. Практический путеводитель по восточным лесам». Она взглянула на него с любопытством.

– Я хотел бы знать слова, – сказал Майкл. – Я знаю, что на картинках, но не могу назвать словами. Ему было стыдно, но ей он мог признаться честно.

–О… Она кивнула. Она поняла. – Что ж, я тебя научу.

Тут уж Майкл не смог удержаться и подошел поближе на несколько шагов.

– Правда научишь?

– Да, я научу тебя читать.

– Читать.

Как Сэм, подумал Майкл. Он сможет читать, как Сэм. Это было бы так хорошо! Он заложил руки за спину и крепко-крепко сжал, чувствуя, как лицо становится горячим. Он «покраснел». Сэм объяснил ему, что это так называется.

Сидни не стала над ним смеяться. Она знала, как много это для него значит, знала, о чем он думает. Она всегда знала.

– Мы начнем завтра с утра, – сказала она. – А потом я расскажу тебе про выставку.

* * *

Только через три дня Сидни наконец поняла, почему обучение Майкла чтению оказалось столь легким делом. В действительности ей вовсе не приходилось его учить, ему надо было только напоминать. Он не узнавал новое, он лишь возвращал себе старые навыки.

Когда до нее дошла истина, она забросала его вопросами.

– Кто обучил тебя алфавиту? Кто дал тебе твою книгу? Когда ты впервые научился читать?

Ей и в голову не приходило, что все эти расспросы могут ранить его, пока он не отвернулся, вцепившись пальцами в волосы, чтобы скрыть лицо. Это был его способ прятаться – примерно такой же, как у ее отца, но все-таки более привлекательный.

– Не надо расстраиваться, если не можешь вспомнить. Это не имеет никакого значения. Давай продолжим. Ну-ка попробуй это прочесть.

Они начали свои уроки за столом на террасе, но им пришлось ретироваться в дом, потому что Сэму непременно хотелось принять участие в занятиях, и он никак не желал оставить их в покое. Еще бы: его уроки в школе не шли ни в какое сравнение с теми, которые его сестра давала его новому другу. Сэм не мог устоять перед искушением блеснуть своими собственными познаниями и выпаливал ответы на вопросы Сидни прежде, чем Майкл успевал открыть рот. Поэтому они перенесли занятия в столовую и теперь просиживали рядом за большим обеденным столом по два часа каждое утро. Сидни нарочно установила такой необременительный распорядок, чтобы Майклу не наскучило учение.

Вскоре выяснилось, что ее опасения напрасны. Он оказался тем идеальным учеником, о каком любой учитель может только мечтать, – прилежным, внимательным, усидчивым, целеустремленным. Его страсть к знаниям доходила до одержимости. Когда отведенные на занятия два часа подходили к концу, он оставался в столовой. Ничто не могло сдвинуть его с места: горничной приходилось накрывать на стол к ленчу, расставляя тарелки и приборы вокруг него.

Как и следовало ожидать, тетя Эстелла отнеслась к происходящему с неодобрением. Ее протесты звучали довольно туманно: вся эта затея с преподаванием неуместна, утверждала она, не вдаваясь в объяснения. К счастью, она сама была так занята своим участием в дамском комитете, образованном для протокольных мероприятий по приему разного рода знаменитостей, которые стекались в город с целью посетить Всемирную выставку, что проводила все свои дни на заседаниях или в разговорах по телефону с другими дамами-патронессами. На этот раз у нее просто времени не хватило на то, чтобы руководить еще и жизнью Сидни, сколь бы «неуместным» ни представлялось ей новое увлечение племянницы.

Как только Майкл усвоил основы, он начал делать просто поразительные успехи в чтении. Письмо поначалу давалось ему тяжелее. Он писал большими печатными буквами, как ребенок, и Сидни знала, что результаты заставляют Майкла стыдиться самого себя. Но он трудился с завидным упорством, не желая сдаваться. Первым делом Сидни научила его писать свое имя и фамилию. Хотя с фамилией возникли вопросы – вариантов ее написания могло быть несколько. Есть ли у Майкла второе имя? Он не знал. Иногда он утверждал, что есть, но иногда не был в этом твердо уверен.

Именно в это время Сидни поняла,что у нее есть возможность поймать сразу двух зайцев. Под предлогом того, что Майклу полезно поупражняться в чистописании, она стала каждый день давать ему письменное задание – написать небольшое сочинение на близкую Майклу тему: его прошлое, например. Теперь она сможет учить Майкла излагать свои мысли на бумаге и одновременно узнавать все новые подробности о его загадочном прошлом, ничего не выспрашивая и не выведывая, чтобы ему не приходилось смущаться. Гениально.

Его первое сочинение оказалось для Сидни полной неожиданностью.

«Платье Сидни сиводня зиленая синия как. ее глаза. Уние малинъкие ношки и ана плаваит когда ходит. Ана смиеца как музыка».

После этого Сидни решила взять подбор тем на себя.

– Напиши лучше о каком-нибудь животном, – посоветовала она Майклу.

И Майкл немедленно воплотил ее совет в реальность.

«Дикабрас имеит на хвосте едавитыи иголки. Если взять ево ниправильна они колятца в руку. Когда их вынимаиш атрава астаетца и рука горит огнем. Много дней болит. Красная и горячая».

Этот опус Сидни приняла с восторгом, и ее бурные похвалы подвигли Майкла на продолжение темы.

«Можно залесть на дерево и збросить дикобраза. Можно разбить ему голову камнем. Можно укалотца колючками но если хочитца есть нада тирпетъ. В задних ногах у ниво жирное белае мясо на фкус как сосновое дерево потому что он его ест».

На этот раз ее оценка оказалась не столь восторженной, однако Майкл еще не исчерпал своих познаний о дикобразах и потому продолжил тему.

«Дикабрас спариваитца только один день в гаду. Самец должен быть очинь осторожным. Ана задирает хвост на спину и он лажитца на мяхкае место. Когда раждаитца малыш у ниво мяхкии иголки но они становятца твердыми черес час или два.

– Полагаю, мы исчерпали этот предмет, – решила Сидни. – В следующем сочинении расскажи мне о лисах. Или о филинах. Можешь использовать книги из библиотеки себе в помощь.

«Лиса пахнит как скунс но ни так плоха. Она лаит вот так Гаф! Гаф! Лиса спариваитца висной. Ни на фсигда как волки. Серая лиса умеит лазать по диревям а рыжая нет. Уминя был друг лис. Я спас ево ис капкана который поставил охотник. Он дружил са мной фее лето».

На следующий день в сочинении было написано:

«Филины ни хлопают крыльями. Ани литают ни издавая ни звука. Птинец филина очинъ красивый. У ниво больший желтый глаза и мяхкий белый пух. Ани щелкают клювами и притваряютца злыми пака ни пазнакомятца с табой. Птинцы фее лето учатца скрижитать и хрипеть как родители. К осини они уже умеют ухать. Эта очинь красивый звук. Ево приятна слушать па начат».

Сидни начала показывать сочинения Майкла отцу, считая, что они могут его заинтересовать. Так бы оно и было, если бы он нашел время их прочесть, но он уже углубился в новый научный проект, и привлечь его внимание было нелегко. Чарльз опять ему ассистировал. Но сама Сидни почерпнула из сочинений Майкла много полезного.

Так, например, она узнала, что росомаха самое злобное животное, а барсук – самое доброе. Барсуки так дружелюбны, что готовы приютить в своих просторных подземных норах других животных, даже лис. Барсуки любят танцевать, утверждал Майкл, по ночам они выходят наружу и играют в игры, показавшиеся ей удивительно похожими на игры детей: перетягивание каната, чехарду, салочки.

Майкл уверял, что все животные играют в игры. Летом выдры строят горки из жидкой грязи, а зимой – из снега, и катаются с них просто ради удовольствия. Белки-летяги, сделав запасы на зиму, отмечают конец рабочего сезона веселыми вечеринками при луне, прыгают с верхушек деревьев и плавно парят, снижаясь до самой земли, словно раскрытые пушистые зонтики, потом снова взбираются наверх и так до бесконечности. Или перелетают с ветки на ветку под носом друг у друга, но никогда не сталкиваются.

– А волки? – спросила Сидни, вспомнив, как Майкл рассказал ее отцу о том, что жил среди волков. – Они тоже играют?

–Да.

– Почему бы тебе не написать об этом? Мне было бы очень интересно.

«Волки играют. Волки…»

Вот и все, что он написал. Он вообще не хотел отдавать ей этот листок, а когда она настояла, то увидела, что он еще что-то нацарапал, но все зачеркнул. Сидни взглянула на него с любопытством. Майкл смутился, но встретил ее взгляд, упрямо не отводя глаз.

– Я не хочу про это писать.

– Ладно, не хочешь – не надо. Напиши о чем-нибудь еще.

Он написал о медведице, позволяющей своим медвежатам мучить себя все лето: кусать за ноги, за уши, за хвост, бороться, прыгать себе на живот.

Уроки чтения продолжались с большим успехом, и вскоре учебников Сэма для начальной школы ему стало мало. Сидни отправилась в библиотеку и нашла более сложные книги о предметах, которые, как ей казалось, должны были его заинтересовать: о животных, о природе и ее загадках. Майкл прочел эти книги запоем, он перечитал каждую по нескольку раз и не хотел с ними расставаться, пока она не принесла домой новую груду книг.

Только теперь Сидни начала понимать, что имеют в виду преданные делу учителя, когда рассказывают о радостях своей профессии. Наверное, такое же чувство можно испытать, наблюдая за появлением на свет нового человека. Майкл забрасывал ее бесконечными вопросами.

У Сидни тоже было немало вопросов к Майклу, но она не спешила их задавать.

Она отыскала для него повесть о маленькой девочке, которая упала с деревянной лошадки, ударилась головой и потеряла память. Хотя книжка была простовата, она идеально годилась для той беседы, которую твердо решила провести Сидни.

– На что это похоже – потерять память? – задала она наводящий вопрос. – Наши воспоминания делают нас неповторимыми. То есть непохожими друг на друга. Ты согласен со мной? Расскажи мне о своих ранних воспоминаниях, Майкл. Опиши для меня одно из них. Самое давнее – первое, что ты помнишь о себе.

Ему не пришлось даже обдумывать свой ответ. Не колеблясь ни секунды, он написал: «Мой атец бирет миня на прогулку».

Сидни была так взволнована, что даже не стала исправлять орфографические ошибки.

– Ты помнишь своего отца? Майкл кивнул.

– Кто он? Как его зовут? Он улыбнулся.

– Папа. Он курил трубку, как твой отец. Но он не был старый. Он был сильный. Высокий… он был как великан. Черные волосы, как у меня. Я помню, как он давал мне сладости. Я всегда искал конфеты в его карманах.

– А свою мать ты помнишь?

– Помню, как она смеялась. Мне кажется, она была красивая. И еще помню. Как она рисовала картины. В комнате с высокими окнами – я видел только небо. А потом она заболела. Мне велели вести себя тихо.

– Где ты жил? – спросила Сидни, едва дыша, Его глаза затуманились, он уставился на нее невидящим взглядом.

– В большом доме. У него было имя.

–Имя?

– Да, название. Но я не могу его вспомнить.

– Как он выглядел?

– Каменный. Длинные темные коридоры. Там была леди, которая обо мне заботилась, но она не была моей мамой.

– Няня? Гувернантка? Он неуверенно кивнул.

– А где был твой дом? В Канаде? Ну… здесь, в Америке? В каком штате, ты не помнишь?

В ответ на все эти вопросы Майкл отрицательно качал головой.

– А каким образом ты потерялся?

Он отодвинул свой стул от стола и положил руки на колени, глядя в пол. Густая прядь волос упала ему на лоб, лица совсем не стало видно.

– Кажется, я сделал что-то нехорошее. Что-то очень-очень плохое. Потому что меня отослали из дому.

– О, нет, не может этого быть. Ты же был совсем еще маленьким! Майкл поднял голову.

– Я уверен, что так и было, – сказал он, и боль, проступившая в его светло-зеленых глазах, пронзила ей сердце. – Меня отослали за море на корабле. Со мной были двое. Тетя и дядя.

– Твои тетя и дядя?

– Я не помню, как их звали. Но я их знал. – Майкл поднялся со стула. – Я больше не хочу говорить.

– Ладно.

– Я не хочу об этом думать.

– Ладно, не надо. Мы займемся чем-нибудь другим.

На следующий день Сидни начала осуществлять свой план – она отправилась в город на поезде. В Морском музее ей уже приходилось бывать и раньше; когда они с Филипом были еще детьми, а потом еще раз с Сэмом, когда ему было пять лет. Музей размещался в огромном, мрачном здании, в нем было немало интересных экспонатов: шхуны викингов и китайские сампаны, диорама, изображающая высадку Колумба в Новом Свете, но в основном помещение было набито пылящимися под стеклом реликвиями, например, обломками мачт и обрывками парусов, а также скучными схемами, иллюстрирующими историю развития кораблестроения от финикийцев до современности.

Был здесь и зал, посвященный Великим Озерам ^[9], где хранились списки всех погибших в кораблекрушениях на озерах. Еще в поезде Сидни решила изучить все десятилетие семидесятых, то есть время, когда Майкл потерялся.

Подробности кораблекрушений, произошедших на Великих Озерах в этот период, занимали два тома. Полтора часа Сидни просматривала названия пароходов, парусников, прогулочных лодок и грузовых барж, ужасаясь бесконечному списку имен мужчин и женщин, погрузившихся вместе с этими судами в ледяные воды Эри, Онтарио и Мичигана. Если крушение происходило зимой, неизменно погибали все, в более теплые месяцы некоторым посчастливилось выжить.

Сидни нашла нескольких Макнейлов, но обстоятельства всякий раз вызывали у нее сомнения. Что мог делать маленький мальчик на барже с углем или на моторном катере военного флота? Или на буере? Интуиция подсказывала ей, что искать надо скорее прогулочный корабль, но среди пассажиров таких судов не было Макнейлов. На всякий случай она записала все, что могло бы иметь хоть отдаленное отношение к делу, и вернулась домой в подавленном настроении.

Но позже, отдохнув и успокоившись, Сидни дала себе слово не отступаться. И снова, на следующее же утро, возобновила занятия с Майклом, незаметно и успешно разматывая клубок его причудливых и, казалось, навсегда похороненных в памяти воспоминаний. Таким образом она узнала следующее:

«Мой отец подарил мне книгу на день рождения. Она называлась „Как стать джентльменом“. Он велел прочесть ее и сказал, что когда я снова его увижу я уже буду джентльменом. Потом он отослал меня из дома».

– О чем говорилось в этой книге? – спросила Сидни, прочитав эту запись.

Дождевая вода ручейками сползала по высоким стеклянным дверям, ведущим на террасу. В столовой в этот день было сыро и полутемно. Но Сидни нравился призрачный зеленоватый полумрак, создававший в их убежище уютную, даже немного таинственную атмосферу.

Майкл помедлил, потом сунул руку в карман брюк и вытащил нечто, завернутое в носовой платок. Предмет, извлеченный из платка, ничем не напоминал книгу: это была почерневшая, пятнистая от плесени, бесформенная масса. Но Майкл держал этот маленький сверток в руках с величайшей бережностью и положил на стол как реликвию.

– В ней говорится, как стать джентльменом, – простодушно сказал он. – Здесь говорится о чести и правдивости. О хороших манерах. Я знаю ее наизусть.

Сидни лишь кивнула в ответ, не сумев проглотить невесть откуда взявшийся ком в горле:

– Ты был хорошим учеником. Ты стал настоящим джентльменом, Майкл.

– Нет, я знаю, что не стал.

Он снова бережно завернул книжку в платок и со смущенным видом спрятал в карман, словно стыдясь себя самого.

– Зачем ты говоришь такие вещи? Майкл беспомощно развел руками, не зная, с чего начать.

– Потому что я… Я не могу даже есть в этой комнате! – взорвался он вдруг. – Я знаю все про вилки и ложки, про салфетки и стаканы, но не знаю, что с ними делать. Я не умею завязывать галстук. 0'Фэллон научил меня шнуровать ботинки, а то бы я и этого не умел. У меня есть часы, но я не знаю, как определить время. Что означает «Как поживаете?». Это же не настоящий вопрос! «Как поживаете?» Никто не ждет настоящего ответа. Так что же означают эти слова? Это какой-то секрет? Я не знаю, кто я такой, не понимаю, кем я мог бы быть, кем хотел бы стать, не знаю, чего ты от меня ждешь. Я… – он прижал ладони ко лбу и крепко надавил. – Я знаю только одно: я не джентльмен.

– Нет, ты ошибаешься. Раньше я тоже задавала себе много вопросов. И у меня не находились ответы на них. – Сидни была в растерянности, но продолжала говорить, не умолкая, чтобы успокоить его, заставить поверить в себя.

– Некоторые вопросы очень сложны. Я, к примеру, тоже не знаю, кто я такая, – искренне призналась она. – Зато другие очень просты. Тому, что просто, я могу тебя научить. Я даже не задумывалась о том, что ты хочешь обедать в этой комнате. Конечно, это глупо с моей стороны… Мне бы следовало догадаться… Я прошу у тебя прощения. Хорошие манеры – вот как это называется. Мы потренируемся – это не самое сложное.

– Но твоя тетя будет сердиться. Она не хочет видеть меня здесь.

– А мы заставим ее изменить свое мнение. Я знаю, Майкл, такие вещи могут тебя озадачить, но это всего лишь условности. Ну… что-то вроде фокусов. Я их знаю, потому что меня с детства им научили. Но они не имеют никакого значения…

– Имеют, когда их не знаешь. Я все время делаю ошибки, но не знаю, как их избежать. – Ты прав. Поэтому не будем откладывать… –А что мы будем делать? – Первым делом сделаем тебе стрижку.

* * *

Сидни решила стричь Майкла в малой гостиной, где Сэм играл со своими оловянными солдатиками, а Филип дремал, растянувшись на диване и прикрыв лицо газетой. Ей требовалась компания, обмен дружескими шутками, пока она оказывала Майклу эту довольно личную услугу. Их утренние встречи и без того уже были заряжены скрытым напряжением, и она рассудила, что не следует усугублять неловкость, прикасаясь к нему наедине.

– Обожаю подстригать мужчин, – объявила Сидни, разворачивая полотенце и набрасывая его на плечи Майклу.

Настороженный и готовый к худшему, Майкл сидел на стуле с прямой спинкой посреди комнаты, с опаской поглядывая на ножницы.

– Мне бы следовало стать парикмахером, – оживленно продолжала Сидни. – У меня неплохо всегда получалось, правда, Филип? Я ведь и тебя тоже стригла.

– Сидни стрижет меня, – вставил Сэм, пытаясь выстроить своих солдатиков на коленях у Майкла, чтобы отвлечь его во время стрижки. – Ты сделаешь Майклу такую же стрижку, как мне, Сид?

– Не совсем. Майкл уже взрослый мужчина, поэтому у него будет стрижка для взрослых.

Она улыбнулась Майклу, но он был сосредоточен и напряжен. У него были густые черные волосы, мягкие, как шелк. Медленно проводя по ним гребнем, Сидни заметила, как его взгляд постепенно смягчается, утрачивает настороженность и пугливость, становится мечтательным. Его плечи расслабились.

– Расскажи Майклу о парикмахерской на Палмер-стрит, – попросила Сидни, обращаясь к Филипу. Он сел на диване, потягиваясь и зевая.

– Парикмахерская на Палмер-стрит? Она похожа на церковь. Нет, на римские бани. Потолки высотой в восемнадцать футов, повсюду зеркала. Там работают два десятка парикмахеров, все во фраках и в белых рубашках с запонками. Мраморные раковины. Если хочешь побриться, тебя почти укладывают навзничь в кресло.

– Расскажи ему про пол, – подсказал Сэм, но тут же выпалил сам, не дав старшему брату раскрыть рот: – Там по всему полу серебряные доллары!

Майкл озадаченно нахмурился:

– Зачем?

– Серебряные доллары прямо в полу. Все их видят, все по ним ходят. Топчут деньги ногами!

– Они вмурованы в изразцовые половицы, – пояснил Филип.

– Но зачем? Целую минуту никто не отвечал; все задумались.

– Ну просто…

– Это чтобы…

– Для того… Наступило растерянное молчание. Филип откинулся на спинку дивана, шурша газетой, и расхохотался.

– Убей бог, не знаю!

– Убей бог, не знаю! – эхом повторил за братом Сэм. Он подхватил своих солдатиков и унес их в угол, старательно избегая сурового взгляда Сидни, запрещавшей ему божиться.

– Ты срежешь ему бороду? – заинтересованно спросил Сэм.

Сидни мысленно задавала себе тот же самый вопрос.

После отъезда 0'Фэллона никто не брил Майкла, и у него отросла черная бородка, которую она находила очень привлекательной. И все-таки он ей больше нравился чисто выбритым. У него было красивое лицо, с какой стати его скрывать?

Майкл задумчиво погладил подбородок и спросил Филипа, считавшегося признанным авторитетом в области мужской моды.

– Как ты думаешь?

– Сбрить, – живо отозвался Филип.

– Даже усов не оставлять? – спросила Сидни. Сам Филип щеголял элегантными усиками, обрамлявшими его рот на манер двух запятых.

– Нет. Надо сбрить все дочиста.

– Ты уверен?

– Уверен. Никакой растительности – чтобы ни у кого не было искушения назвать его «дикарем».

Сидни поморщилась, но ее опасения оказались напрасными: Майкл не обиделся на бестактность Филипа, он лишь глубоко задумался, потом решительно кивнул:

– Да. Надо все сбрить. Без нее прохладнее, да и есть удобнее.

– Филип, ты мне поможешь его побрить? Хотя бы в первый раз?

– С удовольствием! Приступаю немедленно.

– Благодарю вас, – чинно откликнулся Майкл.

– Не стоит благодарности.

Сидни выждала немного перед тем, как выдвинуть следующее предложение. Стрижка Майкла завершалась весьма успешно, хотя ей самой, конечно, не пристало себя хвалить. Немного естественности надо сохранить, – решила она, оставив курчавые завитки на шее. По бокам она подравняла волосы до середины уха. Идеальное решение: не слишком длинно, но и не чересчур коротко. Нет, в самом деле из нее бы вышел отличный парикмахер.

Сдувая срезанные волоски с его шеи, Сидни нечаянно дунула ему в ухо. Майкл дернулся, судорожно втягивая в себя воздух, и вцепился обеими руками в сиденье стула. На щеке у него задергался мускул. Он бросил на Сидни откровенный, совершенно недвусмысленный взгляд.

Сгорая от стыда, Сидни торопливо отступила на шаг и принялась легонько похлопывать по плечам Майкла, стряхивая волосы, как будто ничего не случилось.

– Филип, знаешь, о чем я подумала? – обратилась она к брату. – Майкл слишком долго сидит в четырех стенах. Он ни разу нигде не был с тех пор, как его привезли сюда. Ему, наверное, ужасно скучно. Правда, Майкл? Вот я и подумала, что ему наверняка захочется где-нибудь побывать, посмотреть на мир, на чьи-то лица, кроме наших. Ну ты меня понимаешь.

Филип посмотрел на нее с сомнением.

– Не знаю, Сид. Я не уверен, что это удачная…

– Дело в том, что есть некоторые простые вещи, о которых он еще не имеет ни малейшего понятия. Папе и в голову не пришло обучить его таким вещам, ну… таким вещам, о которых только мужчина может рассказать другому мужчине.

Во взгляде Филипа появился настоящий испуг.

– Что ты имеешь в виду? Сидни пожала плечами.

– Ну ты же знаешь. Ну, например, как повязывать галстук.

– Ax вот ты о чем! – облегченно выдохнул Филип.

– Или взять, к примеру, одежду. Что к чему подходит. Как знакомиться с людьми, что говорит джентльмен, когда его представляют кому-нибудь. Элементарные вещи, о которых ты даже не задумываешься. Как заказать еду в ресторане, как за нее расплатиться.

Филип окинул Майкла сперва скептическим, а затем заинтересованным взглядом.

– Понятно. Конечно, я мог бы это сделать. Лицо Майкла расплылось в улыбке чистейшей радости.

– Спасибо. Ты будешь хорошим учителем. Филип усмехнулся в ответ:

– Ну это мы еще поглядим.

– А пока, – как ни в чем не бывало продолжала Сидни, – я дам Майклу несколько скромных советов о… ну, скажем, о правилах поведения за столом и так далее. Обычный салонный этикет, о котором он наверняка…

– Теперь у него такая красивая стрижка, что тетя Эстелла не станет его прогонять, и он сможет обедать вместе с нами, – вмешался в разговор Сэм. – А я смогу учить его арифметике. Я тебя научу, как пользоваться деньгами, покажу, как отличить полтинник от четвертака и десятицентовика. И играм тоже. Я научу тебя играть в шахматы, в домино, в карточные игры. В настоящие игры! Ой, и еще часы! Я умею узнавать время по часам, а ты нет! Я тебя научу, Майкл, и когда-нибудь у тебя будут свои собственные часы. И ты всегда будешь знать, который час. И крокет. Это не арифметика, но все равно, я могу тебя научить…

Сэм продолжал трещать без умолку. Филип прищелкнул языком и вернулся к своей газете. Складывая полотенце. Сидни исподлобья взглянула на Майкла. Он это заметил и поблагодарил ее взглядом. Улыбаясь в ответ, она от души понадеялась, что сумеет заслужить его искреннюю благодарность. Может быть, через день или два эти уроки покажутся ему наказанием? Но идти на попятный было уже поздно: жребий брошен.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В комнате Майкла никого не было. Сидни тем не менее тихонько постучала для приличия по приоткрытой двери, потом все же вошла и огляделась: ей было любопытно узнать, как он теперь живет. Пока здесь жил Чарльз, в комнате царил идеальный порядок. Зато следы пребывания Майкла ощущались повсюду – он превратил комнату в миниатюрный музей естествознания. Все свободные поверхности были завалены либо книгами, либо предметами, о которых он читал: листьями, прутьями, камнями, засушенными ягодами, кусочками коры, птичьими гнездами с пустой яичной скорлупой, бесчисленными мертвыми насекомыми и много чем еще. Для некоторых вещей у нее даже не нашлось названия – до того причудливо и странно они выглядели. Однако сам Майкл был просто одержим подбором названий для окружавших его предметов.

Пятно яркого цвета привлекло ее внимание к столу, стоявшему у камина. Посреди царившего на столе хаоса Сидни обнаружила раскрытый альбом для рисования, подаренный ею взамен того, который испортил 0'Фэл-лон. Осталось всего несколько чистых страниц; все остальные Майкл заполнил цветными рисунками с изображением… Сидни с любопытством перелистала альбом. Яркость образов поражала глаз, хотя изобразительная сторона так и осталась для нее загадкой. Что это? Дерево? А это? Птица? Человеческая фигура? Главным образом она различала цвета – крупные, ослепительно яркие пятна и небольшие, часто повторяющиеся, очевидно, наспех сделанные зарисовки. Все вместе производило настолько сильное впечатление, что сам предмет изображения, затерявшийся среди сочных красок, уже не имел решающего значения.

Сидни наклонилась ниже, пристально разглядывая мазки и линии.

В следующий раз надо будет подарить ему акварельные краски. Сидни решила сделать это прямо завтра, не откладывая.

Она уже повернулась, собираясь уходить, и вдруг застыла на месте, услышав донесшийся из спальни Майкла женский голос. Ингер, сразу догадалась Сидни. Разговаривает с Майклом или сама с собой? Сдерживая вдруг охватившее ее волнение, Сидни толкнула прикрытую дверь в спальню.

Майкл увидел ее первый. Он перевел сосредоточенный и недоуменный взгляд с Ингер на Сидни, словно обе женщины в эту минуту представляли для него одинаково неразрешимую загадку. В остальном он сохранил неподвижность, сидя на краю кровати бок о бок с Ингер, которая прижимала его руку к своей пышной, казавшейся особенно высокой из-за корсета груди И улыбалась ему, прикрыв глаза.

Ей пришлось открыть глаза, когда Сидни распахнула дверь настежь с такой силой, что ручка, стукнувшись о стену, оставила вмятину на штукатурке.

– Ой! Мэм! – вскричала Ингер, вскакивая и заливаясь пунцовым румянцем. – Я… я застилала постель, а он мне помогал, – пролепетала она, пятясь, словно боясь, что Сидни может ее ударить.

А Сидни была очень близка к этому.

– Я вижу, как он тебе помогал, – проговорила она ледяным тоном, стараясь не выдать своих чувств.

– Мы ничего такого не делали, мэм!

Густая прядь белокурых волос, собранных в пучок на затылке Ингер, выбилась из прически и упала на полуголую грудь, прикрывая сосок. Девушка вот-вот готова была разрыдаться.

– Мы просто сидели, честное слово. Прошу вас, мэм, не уфольняйт меня…

– Иди и займись еще чьей-нибудь постелью, – резко оборвала ее Сидни, пока Ингер опасливо пробиралась к двери. – И держись подальше от Майкла, ты меня слышишь?

– Да, мэм.

– Ты обучаешь его скверным вещам!

– Да,мэм! Ингер бросилась наутек. Топот ее шагов быстро затих, но впечатление было такое, будто она, убегая, оставила в комнате все свое смятение и неловкость. Сидни не знала, что ей делать – то ли пуститься вслед за Ингер, то ли обратиться с выговором к Майклу. Протекла томительно долгая пауза, пока не скрипнули пружины кровати. Это означало, что Майкл поднялся на ноги. Однако, наблюдая за ним в зеркало, она убедилась, что он смотрит в пол, а не на нее, и на его красивом лице написано скорее замешательство, чем раскаяние.

Сидни собралась духом и повернулась к нему лицом. Почему именно она обязана прервать это мучительно затянувшееся молчание?!

– Неужели тебе совсем нечего сказать в свое оправдание? Он почесал затылок.

– Я сделал что-то нехорошее. А что?

– Что?! Ты… ты…

Она осеклась на полуслове. О, ей хотелось заорать на него, обрушить ему на голову целый град ядовитых замечаний. Пришлось сдержать себя усилием воли.

– Ты сердишься из-за Ингер? Из-за того, что мы с ней делали?

Он указал на открытую дверь, словно она могла позабыть, кто такая Ингер. В его голосе не было ничего, кроме невинного удивления.

– Я не сержусь, – ответила Сидни, отрицая очевидное. – Но, Майкл, ты не должен впредь делать такие вещи!

– Почему? Ты же делала это с Вестом, – возразил он.

– Это совершенно разные вещи, вот и все. Я хорошо знаю Чарльза. Мы были практически помолвлены!

До него наконец дошло, что Сидни расстроена; он смотрел на нее пристально и настороженно.

– Но Ингер сказала, что ей это нравится. Думаешь, я сделал ей больно?

– Нет, конечно, нет.

– Я не делал ей больно.

– Я знаю. Я не могу тебе объяснить, – пробормотала Сидни, отворачиваясь от Майкла. – Спроси моего брата, он все тебе объяснит.

– Спросить Сэма? Он что, дурачит ее? Нет, быть того не может.

– Ну, конечно же, не Сэма! Майкл, неужели ты действительно ничего не понимаешь?

– Я вижу, что ты сердишься. Ты говоришь, что не сердишься, но это не так. Мне очень жаль, что я тебя расстроил. Я больше никогда не дотронусь до Ингер, раз тебе это не нравится.

Сидни всплеснула руками и бессильно уронила их.

– Дело не в том, нравится мне или нет, и я повторяю тебе: я не сержусь! Ты не первый мужчина, пристающий к горничной, и-я уверена! – не последний. Нет, это в самом деле меня совершенно не касается. Можешь делать, что твоей душе угодно, Майкл, но я дам тебе один совет: в следующий раз не попадайся мне на глаза.

Глупо было отрицать, что она сердита. Она была в такой ярости, что никак не могла овладеть собой. А все этот его невинный вид! Он бесил ее до чертиков. При одном взгляде на его лицо ее начинало трясти. Сидни поспешно вышла из комнаты, с трудом удержавшись, чтобы снова не хлопнуть дверью.

Тетя Эстелла закрылась с профессором Винтером в его кабинете и пыталась втолковать ему что-то по поводу благотворительного бала, который намеревалась устроить в конце лета. Он, как всегда, ее не слушал. Сидни никак не могла решить: хорошо это или плохо, что придется говорить при них обоих. Что ж, по крайней мере, ей не нужно будет повторять плохую новость дважды.

– Ах это ты, Сидни! Вот и хорошо, – приветствовала ее тетушка, прервав на полуслове свои рассуждения. – Сидни, постарайся растолковать своему отцу: все, что от него требуется, – это пригласить на бал мистера Фелпса лично. Что может быть проще? Это должно выглядеть совершенно естественно. Я, разумеется, пошлю миссис Фелпс официальное приглашение, но если ты сам замолвишь словечко ее мужу, Харли, я думаю, нам действительно удастся их заполучить. Харли, ты меня слушаешь? Сидни, скажи своему отцу…

– Тетя Эстелла… Папа… Я должна вам кое-что сказать.

Они оба повернулись к ней, встревоженные ее тоном, и Сидни попыталась его смягчить.

– Я уверена, что беспокоиться не о чем, но… Дело в том, что Сэм куда-то пропал.

– Пропал?

– Миссис Харп говорит, что после завтрака он вышел поиграть во дворе, и с тех пор она его не видела. Миссис Харп была экономкой.

– Он не пошел купаться, – торопливо добавила Сидни, и они сразу же успокоились. – Его купальный костюм на месте, и миссис Харп говорит, что видела, как он пошел к дороге, а не к озеру. Возможно, он просто заигрался где-нибудь и позабыл о времени.

– Ты хочешь сказать, что он не явился домой к чаю?

– Вот именно, – согласилась Сидни.

– Может, он с Майклом? – предположил ее отец. Именно этого вопроса она и боялась.

– Скорее всего это именно так, потому что Майкла тоже нигде нет.

– Харли, немедленно свяжись с полицией.

– Погоди, Эсти…

– А я говорю тебе – звони в полицию! Этот дикарь похитил твоего сына, а ты еще раздумываешь!

– Погоди, Эсти, скорее всего волноваться не о чем. Ты пыталась их позвать, Сидни?

– Да. Они не взяли с собой Гектора. Но самое странное в том, что Сэм забрал все деньги из своей копилки. Вот видишь! Этот дикарь украл у него деньги!

На душе у Сидни было тревожно, но, услыхав такое, она не могла не улыбнуться.

– Сэма нет ни у Билли Гэйлорда, ни у Тодда Дэрэма, я звонила к ним домой по телефону. Я сейчас собираюсь пойти в деревню. На него это не похоже, но раз он взял все свои деньги, возможно, хотел что-то купить.

– А я говорю, что надо вызвать полицию.

– Когда ты в последний раз видела Майкла? – спросил Сидни отец.

– Этим утром. Мы сегодня… пропустили урок, а к ленчу он не пришел.

Очевидно, потому, что хотел избежать встречи с ней, Сидни это понимала. Следует ли ей рассказать отцу и тете о сцене с Ингер в его комнате? Нет-нет, ведь это не имело никакого отношения к исчезновению Сэма.

– Дадим им время до обеда, – провозгласил отец с обычно не свойственной ему уверенностью. – Если к тому времени они не вернутся домой, подумаем о том, чтобы вызвать полицию.

* * *

– Вот это полицейский, видишь? Они всегда носят длинные синие куртки и железные шлемы.

«И черные дубинки, как у 0'Фэллона», – мысленно добавил Майкл.

– Они бьют людей?

– А ты как думал! Но только если эти люди преступники – убийцы или грабители. Или напились пьяными и устроили драку. А еще полицейские стоят на улице и регулируют движение.

По крайней мере тот, на которого указал Сэм, именно этим и занимался. Он регулировал движение на углу Стэйт-стрит и Мэдисон-авеню. По словам Сэма, это был «самый оживленный перекресток на свете». Сэму нравилось говорить подобные вещи, но потом иногда оказывалось, что на самом деле все не так– Однако на этот раз он сказал чистую правду. Майклу пришлось попятиться и прижаться спиной к кирпичной стене здания, чтобы кто-нибудь невзначай не отдавил ему ноги. Никогда в жизни ему не приходилось видеть столько людей сразу. Стоящий вокруг шум оглушил его.

Сэм перечислял ему названия всех экипажей, с ревом и скрежетом проезжавших мимо: пивной фургон, телега с углем, карета джентльмена, тачка со льдом, подвода, везущая бочку с молоком, передвижной вагончик бакалейщика, наемный кабриолет, повозка старьевщика, дамский фаэтон. Больше всего Майклу понравился трамвай, который ехал сам собой.

– Почему все люди так спешат? Что случилось?

– Ничего. Думаешь, это пожар? Нет, тут всегда так.

– Почему? Сэм пожал плечами.

– Ну… я думаю, они спешат на работу. У мужчин обычно есть работа. Давай пойдем посмотрим вон на тех парней.

Он указал на другую сторону Мэдисон-авеню, где из огромного котлована торчали металлические конструкции, а вокруг суетились люди.

– Они строят новый дом. Идем посмотрим. Может быть, это будет небоскреб?

– А что это такое?

– Такой же дом, как вон тот. Видишь? Их называют небоскребами, потому что они такие высокие. Как будто задевают небо. На самом деле ничего они не задевают, просто так говорится. Вот в этом небоскребе двадцать один этаж, он самый высокий в мире. Один раз я поднялся до самого верха. Сидни не захотела пойти, она боится высоты.

В это Майкл готов был поверить. Все равно что забраться добровольно в нору рыси, подумал он, однако покорно последовал за Сэмом к краю тротуара, где им пришлось дожидаться, пока полицейский не дунул в свисток. Пронзительный свист остановил все экипажи и телеги, людей и животных, двигавшихся в одном направлении, чтобы те, кто двигался им наперерез, могли пересечь улицу. Странно было ступать по мостовой, вымощенной камнями. Через какое-то время снова раздался звук свистка, и полицейский махнул рукой, останавливая людской поток.

Потом они долго стояли и наблюдали за рабочими. Грохот клепальных молотков и визг пил показался Майклу оглушительным, но, когда первый шок миновал, ему даже стало нравиться. Но Сэм уже нетерпеливо дергал его за рукав.

– Давай пойдем куда-нибудь поесть, – предложил он.

– Хорошая мысль.

– И ты будешь платить. У тебя еще есть деньги? Он тут же усмехнулся: это была шутка.

– Есть.

Деньги оттягивали Майклу правый карман брюк, словно он был набит камнями. Вот уже во второй раз ему придется за что-то расплачиваться деньгами. В первый раз он платил за билеты на паровой поезд. Путешествие в город было предпринято по предложению Сэма со специальной целью: научить Майкла обращаться с деньгами – складывать, вычитать, покупать на деньги разные вещи.

– Вот здесь, по-моему, неплохо. Я умею читать все, что написано на вывесках, – не удержавшись, похвастался Сэм. – Какой напиток ты хочешь попробовать?

Майкл задумался.

– Что такое крем-сода?

– Это то, что я выбрал! Самое лучшее! Давай зайдем, и ты сделаешь заказ.

Сказано – сделано. Заказ приняла добродушного вида женщина в белом фартуке.

– Десять центов, – сказала она, наполнив два стакана из металлической трубки.

Майкл выложил все деньги Сэма на металлический прилавок и нашел десятицентовик.

– Спасибо, – сказал он, вложив монету в ее широкую ладонь.

– Пейте на здоровье, – с улыбкой ответила хозяйка лавки.

Они выпили крем-соду, а когда вышли на улицу, Сэм принялся объяснять:

– Когда даешь деньги, ты не должен говорить «спасибо», потому что ты сам их ей даешь, понятно? А когда она дает тебе крем-соду, вот уж тогда надо сказать «спасибо».

Подобные разговоры они вели постоянно; Сэм объяснял простейшие вещи, которые не приходили в голову ни Филипу, ни даже Сидни.

Они покинули «самый оживленный перекресток в мире» и пошли мимо домов, которые были гораздо выше деревьев. Майкл только успевал поворачивать голову то направо, то налево, слушая торопливые объяснения Сэма. А Сэм с гордостью читал вывески, рекламу, объяснял значение самых разных вещей. Они миновали один квартал за другим.

К этому времени они уже умирали с голоду и купили с уличного лотка горячих каштанов и воздушной кукурузы. Потом еще пару маринованных огурцов, пакет арахиса, мятные леденцы и длинную лакричную конфету.

Подкрепившись и повеселев, друзья направились в аптеку, где, как утверждал Сэм, можно было за один цент послушать пластинку на граммофоне. Они прослушали «Улыбку матери» и «Швейцарское эхо», а потом купили для Майкла соломенную шляпу за пятьдесят центов.

– Все мужчины носят шляпы, – авторитетно заявил Сэм, и в этот день Майкл убедился, что так оно и есть.

Он посмотрелся на себя в зеркало за аптечным прилавком, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что безбородый мужчина в синем костюме и гастуке-бабочке, а теперь еще и в пахнущей сеном шляпе с черной ленточкой – это и есть он сам. Майкл Макнейл? Быть этого не могло. Он глядел на свое отражение, пока Сэм не потянул его за руку и не оттащил от прилавка.

Они покатались на лифте, проехали шесть кварталов в трамвае, нашли чистильщика обуви и навели блеск на свои ботинки, поглазели на витрину, где восковые фигуры людей демонстрировали готовую одежду. «ДЕШЕВЫЕ МОДЕЛИ, ВСЕГО ЗА 8,80 ДОЛЛАРОВ». Но самым удивительным и незабываемым зрелищем оказался «Таинственный Мир Магии Великолепного Медичи».

Друзья сначала услышали музыку, а уж она вывела их на лужайку в небольшом сквере, заполненную людьми. В основном здесь были женщины и дети. В центре поляны был сам Великолепный Медичи и его помощница – красивая дама, умевшая одновременно играть на гармонике и на аккордеоне. Майкл уже и раньше видел, как Сэм делает карточные фокусы, и на этом основании решил, что знает все о волшебстве. Теперь ему открылась правда. Великолепный Медичи был настоящим волшебником. А волшебство было… необъяснимо.

Они оба ахнули, когда волшебник вытащил из своей высокой черной шляпы белого голубя, а вслед за ним и белого кролика. Красные, синие и оранжевые шарфы появлялись у него из рукава один за другим бесконечной чередой. Наконец он бросил всю охапку шарфов своей красивой помощнице под аплодисменты и восторженный свист зрителей. Он проделывал совершенно невозможные вещи с четырьмя большими серебряными кольцами, да так быстро, что Майкл своим быстрым зорким взглядом не успевал за ним уследить. Волшебник выливал молоко, чернила и воду из одной и той же бутылки. И наконец самый чудесный трюк: он посадил свою помощницу в сундук, запер его и сделал так, что она исчезла! Все привычные представления Майкла о мире перевернулись вверх ногами, хотя голос внутри твердил: «Я это знал, я это знал». Как ни странно, он был не слишком удивлен. Необъяснимые вещи происходили постоянно, а человек в черной шапочке с нафабренными усами служил лишь подтверждением того, что чудеса существуют. Всю дорогу до вокзала Сэм пытался убедить его, что это всего лишь фокусы: зеркала, особые рукава, двойное дно в сундуке. Майкл устал спорить и сделал вид, что верит, просто чтобы Сэм оставил его в покое. Но на самом деле он остался при своем мнении. Может быть, Великолепный Медичи и не волшебник, может, он всего лишь фокусник. Может быть. Но волшебство все равно существует. Он сам его видел. Он знал.

– Ершики для трубок, липучка для мух! Ершики для трубок, липучка для мух!

Майкл уже усвоил к этому времени, что глазеть не полагается, и поэтому дождался, пока они не прошли мимо маленького мальчика, стоявшего возле афишной тумбы с подносом в руках.

– Он клоун? – шепотом спросил Майкл. – Почему он так смешно одет?

Мальчик был одет в дырявое, оборванное, грязное тряпье, подпоясан веревкой, а на голове у него была мятая замызганная шапка. У него было лукавое детское личико, делавшее его похожим на лисенка, а во рту не хватало двух передних зубов.

– Он бедный, – прошептал Сэм в ответ.

– У него нет родителей?

– Не знаю, может быть, и нет. Но он не нищий, он уличный торговец. Он продает ершики и липучку для мух.

– Давай купим.

– 0'кей.

Они купили липучку и все ершики для чистки трубок, но цена составила всего семьдесят четыре цента. У них еще осталось два четвертака: в обрез на билеты, чтобы добраться до дому.

– Хочешь, возьми и эти тоже, – сказал Майкл, протягивая мальчику монетки.

Малыш посмотрел на деньги и перевел вопросительный взгляд на Майкла.

– Можешь их взять, если хочешь. Пятьдесят центов. Подарок.

Мальчишка протянул руку, быстрым движением сгреб монетки с ладони Майкла и опустил их в карман. Потом он вдруг словно чего-то испугался и бросился бежать.

– Ну вот, Майкл, больше у нас не осталось денег, – сокрушенно сказал Сэм. – Что же нам теперь делать? Как мы попадем домой? – Очень просто, – ответил Майкл. – Пойдем пешком.

* * *

– Сэм, о чем ты только думал? Нет, ты мне скажи! Ты вообще думал головой или нет?

– Я думал, мы успеем вернуться. Я даже не думал, что вы… то есть я…

– Ты что, надеялся, что мы не заметим твоего отсутствия? – грозно вопрошала тетя Эстелла. – Я правильно поняла? Ты тайком сбежал из дому, верно?

Бедный Сэм повесил голову. Сидни чуть было его не пожалела, но на этот раз она была рассержена не меньше, чем ее тетушка.

– Мы не сбежали, – ответил он, глядя в пол. – Мы просто ушли. И не надо кричать на Майкла, он ни в чем не виноват.

– Вы мне не указывайте, кого мне бранить, молодой человек.

– Но я ему сказал, что это будет урок! По арифметике и как…

– Да-да, все это мы уже слышали. Мы знаем, как ты растратил все свои сбережения на сладости и всякий вздор и… на эту дурацкую шляпу!

Майкл побледнел и дрогнул под грозным взглядом тети Эстеллы. Вид у него был несчастный. Сидни даже захотелось его обнять, да вот беда – еще больше ей хотелось его придушить.

– Харли, тебе есть что сказать своему сыну?

–А?

Отец оторвался от грудки цыпленка, которую резал в эту минуту на своей тарелке. Из-за двух беглых преступников обед отложили на непривычно поздний час, и профессор успел проголодаться.

– Э-э-э… как прошел урок? Он справился с заданием? Тетя Эстелла громко фыркнула от возмущения, но Сэма это не смутило.

– Ой, папочка, он отлично справился! Он держал деньги у себя и платил за все, и получал сдачу, и пересчитывал, и все делал правильно. Ни разу не ошибся.

– Вот и хорошо…

– Харли!

– А? Гм… да. – Профессор Винтер заставил себя ; нахмуриться. – Не могу тебе впредь позволить вот так убегать, никого не предупредив. Ты напугал свою тетю, напугал сестру. Мы чуть полицию из-за тебя не вызвали. Скажи, что ты просишь прощения.

– Я прошу прощения.

– Вот так-то. А теперь… Этого тетя Эстелла не могла вынести, она чуть не перешла на визг:

– И это все? Майкл и Сэм уже успели перевести дух и даже двинуться к своим местам за столом, но не тут-то было.

– Вы, – сказала она, указав пальцем на Майкла, – немедленно покиньте комнату. Семья желает продолжить разговор в узком кругу.

Тетя Эстелла никогда не называла его по имени: то ли не верила, что оно у него есть, то ли считала, что он его не заслужил. В первую минуту Сидни обрадовалась, что он будет избавлен от продолжения неловкой и неприятной сцены, но тут же изменила свое мнение, как только взглянула на лицо Майкла.

– О тетя, позвольте ему остаться, – торопливо вступилась Сидни, отодвигая свой стул от стола.

Тетя Эстелла не позволила племяннице встать: она поднялась сама и властной рукой усадила Сидни на место, больно сжав ее плечо.

– Будьте любезны уйти, – повторила она ледяным голосом.

Бедный Майкл повиновался. Новая щегольская шляпа, которую он и не подумал снять, особенно подчеркивала страдальческое выражение его лица.

Сэм в наказание за свои грехи был оставлен без обеда, весь следующий день ему было ведено не выходить из своей комнаты и написать сочинение на три страницы о необходимости послушания. Совесть не позволила Сидни оспаривать приговор: Сэм поступил неправильно и напугал ее до полусмерти. Но ее сердце не могло вынести, когда младшего братишку наказывали за его детские проступки, даже если наказание было заслуженным. В этот вечер она поступила как всегда: нанесла тайный визит в его комнату, временно ставшую темницей.

– И о чем ты только думал?

Она присела на кровать брата и прижала его к себе. Сэм уткнулся головой в колени Сидни, всхлипывая и вздрагивая всем телом.

– Я не знаю. Я думал, никому дела нет до нас – где мы гуляем и когда вернемся.

– Сэм, как ты мог такое подумать? Да мы все чуть с ума не сошли от беспокойства!

– Только не папа.

– И папа тоже, – автоматически возразила Сидни. – Он просто виду не подает. Нет, честное слово, я разочарована в тебе, Сэм. Я думала, ты умнее.

– Я уже и раньше ездил напоезде, – сказал он в свое оправдание.

– Ты был не один.

– Я и в этот раз был не один. А Майкл все делал правильно, Сид. Он замечательный. Мы с ним отлично провели время…

– Почему ты не спросил разрешения? Сэм ничего не ответил.

– Я думаю, потому что знал, что ты его не получишь. Я права?

– Да, – промямлил он.

– Проголодался? – засмеялась Сидни.

– Да! – Он подскочил в кровати, почувствовав, что прощен. – А что ты мне принесла?

С жадностью поглощая бутерброд с цыпленком и помидором, который Сидни контрабандой принесла из кухни, Сэм рассказал ей, почему они с Майклом так поздно вернулись домой. – Он отдал все оставшиеся деньги бедному мальчику на улице. Мы не смогли сесть на поезд, и он предложил пойти пешком. И мы пошли, но я скоро устал, и тогда он посадил меня к себе на плечи и нес почти всю дорогу. Мы шли прямо вдоль железной дороги, и ты просто не представляешь, Сид, как быстро он умеет хохлить! Он только попросил меня нести его ботинки: сказал, что в них ногам больно и они мешают идти. Он шел прямо по камням, по всему, что попадалось под ноги, и ему совсем не было больно. Люди нас видели, но никто ничего не подумал: все решили, что мы просто гуляем. Они же не знали, как далеко нам идти! А когда мы дошли до дому, он ни капельки не устал.

– Ну что ж… – вот и все, что она могла сказать.

– Это я заставил его купить шляпу. У него никогда раньше не было шляпы.

– Это было очень мило с твоей стороны.

– И мне было вовсе не жалко денег. Я сам хотел отдать их тому мальчику, но я бы, наверное, не отдал все. Майкл меня опередил. Мне бы просто в голову не пришло.

Сэм понизил голос:

– Мне кажется, он все еще не понимает, что такое деньги. Что их надо считать и беречь. Что без них нельзя обойтись.

– Да, скорее всего он не понимает.

– Это не потому, что он глупый, у него просто опыта нет. Но ведь мы его научим, правда, Сидни? Ты и я, и Филип – мы будем ему объяснять, что к чему, да? И тогда он станет обычным человеком. Таким же, как все.

Сидни кивнула, обхватив одной рукой его худенькие плечики.

– Так мы и поступим, – согласилась она, вложив в свои слова больше убежденности, чем ощущала на самом деле, и чмокнула брата в макушку.

* * *

Майкла не было в его комнате. Сидни вышла из дома и направилась по дорожке к озеру. Луна поднялась над деревьями. Сквозь листву было видно, как серебристая лунная полоска поблескивает на черной воде. В конце дорожки Сидни остановилась и окинула взглядом берег, прислушиваясь к тихому плеску воды.

Майкла она заметила сразу. Даже на расстоянии она поняла, что это он. Сняв туфли и чулки, Сидни направилась к нему.

Слух у Майкла был до того острый, что ей никогда раньше не удавалось подкрасться незамеченной, но на этот раз обстоятельства – влажный песок, шепот волн, направление ветра – сыграли ей на руку. Оказавшись в десяти шагах от него. Сидни остановилась и воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть его как следует. Майкл так и не шевельнулся.

Он сидел, отвернувшись от нее, бессильно свесив руки вдоль тела и глядя на лунную дорожку на воде. Его стройное, худощавое тело волновало ее. Особенно когда она теряла бдительность и переставала следить за своими чувствами. Неудивительно, что Ингер проявила к нему откровенный интерес… Сидни потратила целый день, стараясь примириться с тем, что произошло между ними, но времени ей явно не хватило. Однако сейчас подобные мысли показались ей неуместными: понурая поза выдавала его настроение и подсказывала ей, что в эту минуту ее дружба, не омраченная никакими упреками, необходима ему больше всего на свете.

Он так стремительно повернулся волчком и припал к земле в оборонительной позе, что она подскочила от неожиданности.

– Извини… я не хотела тебя пугать.

Это он ее напугал: сердце так сильно забилось, что ей пришлось прижать руку к груди. Он выпрямился и опять отвернулся к воде, словно давая понять, что не хочет разговаривать. Непривычный жест, совсем на него не похожий.

– С тобой все в порядке?

Он не ответил. Сидни подошла ближе и остановилась прямо у него за спиной. Когда она коснулась рукой его плеча, он удивленно вздрогнул.

– Майкл, с тобой все в порядке?

– Нет, – ответил он тихо, и ее охватило странное чувство облегчения.

Что бы ни тревожило его в эту минуту, по крайней мере ей не придется тащить из него признание клещами. Он был еще не настолько «цивилизован», чтобы лгать.

– Ты расстроился из-за того, что сказала моя тетя?

– Да. Но не только из-за этого. И вообще она была права.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я вел себя глупо. Сэм сказал, что нам надо поехать в Чикаго, а мне даже в голову не пришло, что это неправильно. Я не подумал, что он слишком маленький. Что ему не разрешат со мной поехать. Не думал об опасности, обо всем, что могло случиться. Она правильно меня ругала…

Тетя Эстелла битый час перечисляла беды и несчастья, которые могли бы выпасть в этот день на долю Сэма в полном опасностей городе, и расписала их самыми черными красками, способными нагнать страху на кого угодно.

– Сэм маленький мальчик. Я должен был вести себя как взрослый. – Но есть такие вещи, которых ты еще не знаешь. Майкл, ну пожалуйста, повернись и посмотри на меня. Но он упорно не желал оборачиваться. Сидни погладила его по плечу, чтобы утешить. Но все его мускулы напряглись, и Сидни с необычайной остротой ощутила их гладкую монолитную мощь под тонкой рубашкой.

– Давай поговорим. Ведь тебя не только это беспокоит, верно? Расскажи мне о твоих приключениях в городе. Сэм говорит, что вы видели много интересного. Тебе понравился город?

Майкл с трудом заставил себя взглянуть на Сидни. Его открытое лицо было серьезным и грустным, полным сомнений и неуверенности в себе.

– Я не знал, что есть такое место, как город. Я даже вообразить не мог.

– Тебе стало страшно?

– Нет, не страшно. Это было что-то другое.

– Что же ты чувствовал? Ты был удивлен? Ему все еще было трудно выражать свои мысли словами.

– Столько людей! И все идут так быстро, бегут, толкают нас. А глаза у всех смотрят внутрь, а не наружу. И всем куда-то надо спешить, даже животным. На работу, сказал Сэм. У каждого есть свое место, и он туда идет. А у меня своего места нет. Ни в городе, ни там, откуда я пришел.

– О, Майкл…

– Никто меня не разглядывал вот так, как раньше. Все было наоборот. Но ничего не изменилось. Я все равно один. У меня нет своего места. Нигде. Как был потерянным, так и остался. Все по-прежнему.

Эти слова, произнесенные спокойно, без жалоб, без ропота на судьбу, пронзили сердце Сидни. Она не могла сказать ему, что он ошибается: терзающее его душу одиночество невозможно было отрицать. Сидни положила руку поверх его руки, бессильно лежавшей на колене.

– Мне очень больно слышать от тебя такие слова. Ты не одинок. Все, что сказала моя тетя… это было нехорошо с ее стороны, она не должна была так говорить. А главное – это несправедливо. У тебя есть свое место, Майкл. Твое место здесь, с нами. Живи здесь, сколько захочешь, хоть всю жизнь. Сэм тебя обожает, а я… ну ты же знаешь, что я чувствую.

Разумеется, он не знал! Откуда ему было знать, если она сама ровным счетом ничего не знала? Сидни возблагодарила бога, когда Майкл промолчал и не попросил ее объяснить.

– В этом новом мире ты прожил всего полгода. Подумай сам, сколь многого ты успел добиться за это время! Ты сам не представляешь, какой огромный путь ты проделал, но со стороны виднее! Вот ты представь: эмигранты – люди, приезжающие в эту страну из других стран, не могут за полгода научиться читать и писать по-английски, а ты научился! Конечно, тебе хочется все узнать поскорее, но требуется время. Только время.

Они одновременно испустили вздох, и ей показалось, что Майкл понял или почувствовал, насколько неубедительно прозвучала ее маленькая речь. Сидни не дошла до сути, даже не приблизилась к тому, что его действительно мучило. Да и что она могла сказать ему в утешение?!

Майкл перевернул руку ладонью вверх, и Сидни сплела пальцы с его пальцами. Он неподвижно уставился на их сомкнутые руки, словно увидел в переплетенных пальцах символ чего-то очень важного. Чего? Возможно, реальности, которую она сама не готова была признать.

Каково это – в течение долгих лет жить без человеческого общения, без человеческой близости? Невообразимо. Не задумываясь о том, что делает, Сидни наклонилась и прижалась щекой к их сплетенным рукам.

Майкл замер, словно окаменел. А потом она почувствовала его пальцы у себя в волосах – легкое, неуверенное, робкое прикосновение. Она не шевельнулась, и его пальцы осмелели, прошлись по волосам, от уха назад, вернулись и стали тихонько поглаживать ее по виску. Ей вспомнилось, как он говорил, что у нее «волосы лисицы». Сидни улыбнулась, представив себя быстрой рыжей лисицей.

Еще не поздно было остановиться. Сидни могла сделать вид, будто ничего особенного между ними сейчас не происходит, что они просто друзья, а друзьям дозволяется вот так прикасаться друг к другу. Но это было бы неправдой. Ей не хотелось двигаться и говорить: все казалось чудесным, а если бы она попробовала как-то определить происходящее, что-то объяснить на словах ему или даже себе самой, она бы только все испортила. Поэтому Сидни осталась в неподвижности, прижимаясь щекой к его руке, позволяя ему гладить свои волосы, свое лицо легкими касаниями пальцев.

– Я прошу прощения за сегодняшнее утро, – сказал Майкл, не прекращая ласки. – За то, что было с Ингер. Я не понимал. Но я думал об этом целый день, и теперь, мне кажется, я понимаю.

Она тоже думала об этом целый день.

– Ты ничего плохого не сделал.

– Сделал, но не нарочно. Я больше так не буду.

– Это не имеет значения.

– Не имеет? Очень неохотно Сидни выпрямилась.

– Я не должна была кричать на тебя, – сказала она уклончиво.

– Но ведь это имеет значение? Ты же рассердилась. Тебе было плохо. Я видел!

Его искренность ее доконала. Они вступили на опасную почву, но Сидни не смогла солгать ему.

– Да, – призналась она, – это важно для меня. И мне было очень плохо. Майкл кивнул с облегчением.

– Я ее трогал просто потому, что мне было интересно. Мне хотелось понять, какая она. А она сама мне предложила. Но я не должен был так поступать, и теперь я понимаю – почему. Потому что она просто женщина. Она не ты.

– Ты не должен… – В голове у нее теснилось множество мыслей, но она не могла сосредоточиться ни на одной. – Ты не должен говорить такие вещи.

– Почему? – Он погладил ее по щеке, а увидев, что она не поднимает глаз, легко провел большим пальцем по ее ресницам. – Это невежливо?

– Нет… Ты не должен ко мне прикасаться вот так.

– Тебе не нравится?

Сидни не удержалась от улыбки. Майкл коснулся пальцами ее губ, и они задрожали.

– Вест нравится тебе больше, чем я?

– О, Майкл… – тихо простонала она.

– Он тебе больше нравится?

И опять ей пришло в голову, что мудрее было бы солгать, но эта мысль улетучилась в ту же секунду.

– Нет, – прошептала Сидни, не отрывая губ от его пальцев. – Ты мне нравишься гораздо больше. Он пытливо заглянул ей в лицо.

– Это правда? Но как же это может быть? Вест человек, он всегда был человеком.

– Майкл, – засмеялась Сидни, – а себя ты кем считаешь? Кем ты был, как по-твоему?

Майкл покачал головой, раздосадованный тем, что опять не может подобрать нужные слова. Но потом он улыбнулся: она увидела, как в лунном свете блеснули его зубы. Он обхватил рукой ее затылок и наклонился к ней, прижался лицом к ее шее, глубоко вздыхая.

Ошеломленная, растерянная, Сидни позволила ему прижиматься к себе, только руки его удержала, когда он попытался обнять ее за плечи. «Это не поцелуй, мы не целуемся», – твердила она себе, пока он проводил губами по ее шее, по подбородку, по щеке. Майкл не принуждал ее силой, но она была зачарована волнующей новизной собственных ощущений и пылкостью его безыскусных ласк.

Урчащий звук – нечто среднее между стоном и мурлыканьем – вырвался из ее горла. Сидни почувствовала себя взволнованной и испуганной. Звезды закружились каруселью у нее перед глазами, она опустилась на песок и откинулась на спину. Рука Майкла легла ей под голову, он зарылся лицом ей в волосы. Его согнутое колено прижимало к земле ее ноги. Она не оказала сопротивления натиску, даже когда Майкл начал исследовать ее тело, поглаживая по плечам, по животу, по округлости бедра.

– Почему ты всегда носишь так много одежды? – прошептал он, проводя губами по ее коже над расстегнутой верхней пуговицей блузки. – Ты не могла бы что-нибудь снять?

Его невинный вопрос наконец заставил Сидни опомниться и осознать всю пагубность страсти, которая казалась ей такой естественной и распространялась со скоростью лесного пожара.

– Ох, Майкл… Перестань. Не надо.

Она схватила его за запястье и потянула, но было уже слишком поздно: в следующую секунду он нащупал и тихонько сжал ее грудь.

– О, мой бог, – простонала Сидни и перевернулась на бок.

Она села и отвернулась от него. До нее доносилось его дыхание, ставшее прерывистым и хриплым.

– Я сделал тебе больно? – испуганно встрепенулся Майкл.

Сидни покачала головой, обхватив руками колени и спрашивая себя, какими словами она должна все это ему объяснить. Но она опоздала с объяснениями – Сидни подняла голову и увидела, что Майкл уходит.

– Майкл!

Он, не оборачиваясь, шел, понурив голову.

И все это по ее вине. Ведь она собиралась его утешить, чтобы ему не было так одиноко, но из-за ее собственной слабости и глупости он почувствовал себя еще большим изгоем, чем раньше. Сидни не знала, что делать. То, что между ними произошло, сбило ее с толку не меньше, чем Майкла. Еще минуту назад все казалось таким естественным… А теперь…

Сидни точно знала, как и почему это началось. Она сказала Майклу, что он нравится ей гораздо больше, чем Чарльз, и для него прозвучало как разрешение, как молчаливое приглашение к любым интимным ласкам, какие он мог вообразить. Он видел своими собственными глазами, что она позволяла человеку, который ей не нравился: разумеется, он решил, что уж ему-то она точно позволит зайти еще дальше! Господи, как все запуталось! Но она не хотела, чтобы Майкл страдал, сама мысль об этом была для нее невыносимой. Сидни порывисто поднялась на ноги в ту самую минуту, когда Майкл обернулся и направился к ней.

– Мне очень жаль, – начали они в один голос. Сидни положила руки на плечи Майклу и продолжала:

– Майкл, это я во всем виновата. Тебе не за что извиняться. Лучшее, что мы можем сделать, – это позабыть о том, что случилось.

– Позабыть? Забыть?

– Выбросить из головы, вернуться к тому, что было раньше. Опять стать друзьями, просто друзьями. Потому что нам нельзя… никак нельзя делать то, что мы делали.

Она смущенным жестом указала на то место, где они лежали на песке.

– Потому что я все сделал неправильно, и тебе не понравилось, – предположил Майкл, с волнением заглядывая ей в лицо.

Все его внимание было приковано к ней, все его чувства сосредоточены на ней. Когда такое случалось, мысли у нее неизменно начинали путаться.

– Нет, дело не в этом, – ушла она от прямого ответа, выпустив его руку.

– Значит, тебе понравилось? Сидни рассмеялась нервным смехом.

– Майкл, ты невыносим! Мне неловко говорить о таких вещах. Мужчины и женщины… обычно это не обсуждают. Во всяком случае, не друг с другом.

Сидни никогда не обсуждала свои интимные ощущения даже со Спенсером.

– Откуда же они узнают, что им надо делать? Как они вообще становятся парами?

И опять Сидни смущенно захихикала, как девчонка. Ей стало до того неловко, что она поспешно повернулась и зашагала прочь. Майкл пошел за ней следом, сунув руки в карманы и время от времени поглядывая на нее. Ожидая ответа.

– Мне бы очень хотелось, чтобы здесь был кто-то, с кем ты мог бы поговорить о таких вещах. Другой мужчина.

– Твой отец?

– Нет, это даже не смешно. Неудачная мысль.

– Филип?

– Тоже не слишком удачная мысль. Он вздохнул.

– Тогда кто? Я больше не знаю ни одного мужчины. Разве что Веста. Но его я не буду спрашивать.

– О, нет! – подтвердила Сидни. – Не стоит спрашивать у Чарльза. Майкл остановился и взял Сидни за руку.

– Значит, тебе самой придется мне сказать. Сидни, скажи мне, что я должен делать. Если я тебе не нужен, так и скажи.

– О, нет, Майкл, нет.

– Если ты хочешь, я уйду.

– Вот уж чего я совсем не хочу!

– Ты плачешь? Смеешься? Сгорая от стыда, она закрыла лицо руками.

– Я дотронусь до тебя прямо сейчас, – предупредил он и обнял ее.

Именно этого она и хотела. И хотя она понимала, что это еще больше собьет его с толку, Сидни тоже обняла его обеими руками и прильнула к нему. Они стояли, обнявшись, тихонько покачиваясь в блаженном, целительном молчании. «Это утешение лучше любых разговоров», – сказала себе Сидни, хотя на самом деле отлично знала, что истинная причина в другом: она просто не могла его отпустить.

– 0'кей, – сказал он наконец и отстранился первым.

Сидни ужасно нравилось, когда он говорил «0'кей» – в точности, как Сэм. Тетя Эстелла, разумеется, считала это проявлением вульгарности.

– Ладно, Сидни, если ты не можешь говорить, это не страшно; Ты ведь и без слов можешь мне сказать, что надо делать.

Словно проверяя ее умение говорить без слов, Майкл обхватил ладонями ее лицо и медленно, нерешительно вплел пальцы ей в волосы. Вот теперь наступил самый подходящий момент, чтобы мягко отстраниться, деликатно, не прибегая к словам, дать ему понять, что все это очень мило, но так поступать не полагается. Вместо этого она закрыла глаза. Что за колдовство? Какими чарами обладал Майкл? Почему, когда он прикасался к ней, ей было гораздо легче сдаться, чем придерживаться принципов? Сидни ощутила его дыхание, его губы у себя на щеке. Он коснулся ее легчайшим поцелуем, и она подумала: «Ну это еще ничего, это можно». Как легко, как естественно было бы сейчас повернуть голову – совсем чуть-чуть! – чтобы их губы встретились…

Но он опять отстранился. Открыв глаза, она убедилась, что он улыбается ей.

– Есть такая птичка – не знаю, как ее зовут, в книгах я ее пока не нашел. Самец выбирает самку, которую хочет сделать своей парой, и начинает за ней ухаживать. Сначала ей это не нравится. Он приносит ей в подарок самых крупных, самых вкусных червяков, но она отказывается их есть.

Сидни скрестила руки на груди. Нетрудно было догадаться, чем закончится его история.

– У него еще есть такой танец, специально для нее. Он танцует, и это ей нравится. Она позволяет ему дотрагиваться до себя клювом, пока он исполняет танец. Не очень сильно, совсем легко. Это похоже на поцелуй.

–Угу.

– Это долго продолжается, очень долго. Но он не сдается. Потому что она ему очень нужна. Он очень сильно ее хочет. А она не притворяется – она на самом деле его не хочет. Сначала.

– И что же заставляет ее в конце концов изменить свое мнение? Особенно вкусные червяки? Его улыбка стала растерянной.

– Не знаю. Я… не уверен. Наверное, все дело в том, что он не сдается. Он не оставляет попыток. Может быть… – Майкл бросил на нее взгляд из-под ресниц. – Может быть, ей просто становится жаль его? Она засмеялась, и он смущенно и радостно засмеялся вместе с ней. – Итак, – сказала Сидни, пока они шли по дорожке обратно к дому, – мораль этой истории в том, что настойчивость в преследовании своей цели в конце концов вознаграждается, не так ли?

Майкл взял ее руку, и ей это понравилось. Они пошли рядом, совсем близко друг к другу.

– Настойчивость, – повторил Майкл, словно пробуя слово на вкус.

Он бросил на нее еще один взгляд исподлобья – по-настоящему плутовской на этот раз.

– Да, весь секрет в этом. Это мораль. Настойчивость вознаграждается.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Я вижу сон, или ты и вправду все еще здесь? И когда только ты спишь, черт бы тебя побрал?

– Уже утро, – объяснил Майкл, отходя на шаг от кровати и стараясь из вежливости не морщить нос.

От Филипа шел тот же неприятный сладковатый запах, который исходил от 0'Фэллона; это означало, что он накануне вечером выпил слишком много виски. Майкл точно знал, как обстоят дела, потому что именно он вчера помогал уложить Филипа в постель: Филип был слишком пьян, чтобы дойти до нее сам.

– Честно говоря, уже почти полдень. Ты просил непременно разбудить тебя, а не то тетя с тебя голову снимет, если ты опять опоздаешь к ленчу.

Филип откинул одеяло и сел на кровати, свесив ноги и не переставая стенать.

Майкл встал в изножии постели. Филип тем временем поднялся и поплелся к умывальнику.

Майкл сел в ногах постели, прислонившись плечом к высокому деревянному столбику. Каждый день он узнавал что-то новое, глядя, как Филип одевается по утрам. Теперь он и сам умел повязывать галстук виндзорским ^[10] узлом и править бритву на ремне. Он научился зачесывать волосы на левую сторону, чистить зубы белым порошком и щеткой, подрезать ногти миниатюрными ножничками.

Филип отдал ему кое-что из старой одежды, и Майкл уже начал понемногу разбираться в том, что и как следует носить. Оказывается, что надевать сюртук по утрам нельзя, причем, даже если он серый, его полагается носить только с черными брюками. Зато можно носить «визитку» ^[11] хоть целый день с утра до вечера, но только если она черная. Можно надевать повседневный костюм с цветной рубашкой и белым воротничком, но под сюртук или «визитку» полагается надевать только белую рубашку.

Если ты человек спортивного типа, можешь носить полосатую или клетчатую пиджачную пару, но если нет – лучше держаться за солидность. Шелковые отвороты считаются обязательными, а складка на брюках должна быть «железной». Филип смазывал волосы бриллиантином Рикара, а после бритья употреблял мужской одеколон Маршана с запахом лимона и специй, но Майкл для себя решил, что это уже чересчур, – запах казался ему фальшивым и приторным.

– У тебя похмелье? – спросил он, глядя, как Филип роется в гардеробе в поисках подходящей одежды.

Вообще-то у Филипа был слуга по имени Мартин, обычно помогавший ему одеваться, но как раз в этот день у Мартина был выходной.

– А ты наблюдательный парень, Майкл, – ядовито заметил Филип. – Я вижу, тебя не проведешь.

Филип иногда любил поворчать, как старый медведь, но Майкл не обижался.

– А что ты чувствуешь, когда у тебя похмелье? – спросил он.

– Как будто в пекло попал.

– Да, но все-таки на что это похоже?

Филип стащил с себя ночную рубаху и остался голым, по-прежнему беспомощно вглядываясь в глубину гардероба. Тело у него было чистое, белое, без шрамов, и Майкл ощутил легкую зависть.

– На что это похоже? В голове у меня стучит молот, в животе десятибалльный шторм. Во рту помойка. Мозги не работают, и чувство такое, будто я вывихнул шею. У тебя есть еще вопросы?

– Да. Зачем ты пьешь, если знаешь, что утром тебе будет плохо?

Филип вцепился себе в волосы и сделал вид, что собирается напрочь их вырвать.

– Будь так добр, ты не мог бы заткнуться и помолчать? Тоже мне, друг называется! Настоящий друг не станет приставать с дурацкими вопросами с утра пораньше. Дай мне хотя бы сообразить, на каком я свете.

Майкл засмеялся: ему было приятно, что Филип назвал его своим другом. Он замолчал и начал бродить по комнате, разглядывая вещи, пока Филип одевался, брился, причесывался, подравнивал ножницами усики и окидывал себя критическим взглядом в высоком зеркале. Когда Филип вытащил цветок из вазы на каминной полке и продел его в петлицу, Майкл понял, что Филип уже сообразил, на каком он свете, и теперь можно продолжить разговор.

– А учиться в колледже – на что это похоже? Кем ты будешь, когда закончишь учебу?

– Убей бог, не знаю.

– Разве тебе не нравится колледж?

– Я его терпеть не могу. Меня могут отчислить за академическую неуспеваемость.

– Что это значит?

– Это значит, что я провалился на экзаменах.

– Как это «провалился»? Куда?

Филип завел часы, спрятал их в жилетный карман и плюхнулся на кровать. Заложив руки за голову и скрестив ноги, он ответил с закрытыми глазами:. –

– Никуда. Просто провалился. В том-то все и дело, Майк. Я неудачник.

– Мик.

– Что? Как ты сказал?

…Грубый голос. Морщинистое лицо, седая борода. «Хочешь прокатиться со мной на козлах, малыш Мик?» Сухая шершавая рука подхватывает его и подсаживает на повозку.

Вот и все. Образ растаял, память отказывалась следовать дальше по этому пути.

– Так меня называл один человек. Мик, а не Майк. Филип приподнялся на локтях.

– Вообще-то это не настоящее имя, скорее прозвище. Так некоторые называют эмигрантов из Старого Света, особенно ирландцев… Ну да ладно, не в этом дело. Ты что-то вспомнил?

– Только это. Какой-то человек. Мне кажется, он был… Нет, я не знаю.

Он никак не мог поймать ускользающее воспоминание, словно пытался схватить рукой дым.

– Детектив, которого наняла Сидни, пока ничего не нашел. Правда, он только начал, результатов ждать еще рано.

– Кто? Ты о ком? При чем тут Сидни?

– Ты ничего не знал? О, черт… – Филип потер лицо руками. – Значит, она тебе ничего не сказала?

– Что она мне не сказала? Филип вздохнул.

– Она наняла детектива. Ну сыщика. Ну такого парня, которому платят, чтобы он разузнавал разные вещи, проводил расследования. Этого парня зовут Хиггинс. Сидни назвала ему твое имя, рассказала твою историю… То есть все, что нам известно. Она хочет, чтобы он узнал, кто ты такой и что с тобой когда-то произошло.

Майкл внимательно смотрел на Филипа.

– Она это сделала? Ради меня? – спросил он изумленно. Филип кивнул.

– Ты совсем ничего не можешь вспомнить о кораблекрушении?

«Кораблекрушение»… Было в этом слове что-то, что смущало Майкла, но он не мог понять, что именно.

– Нет, я ничего не помню.

Сидни наняла «детектива», чтобы узнать, кто он такой. Это могло бы означать, что она хочет от него избавиться, но Майкл понимал, что дело в другом: Сидни хотела ему помочь, хотела вернуть ему прошлое, вернуть самого себя!

– Ты скоро женишься? – спросил Майкл неожиданно.

– Что? – Филип вытаращил глаза. – Это Что еще за новости?

Майкл виновато опустил голову: опять он сказал что-то не так.

– Если хочешь сделать женщину своей подругой, значит, надо жениться, – робко объяснил он. – Ты собираешься завести подругу?

Вид у Филипа был ошарашенный, словно Майкл сообщил ему нечто такое, чего он раньше не знал. Потом он начал смеяться. Потом сжал виски ладонями и застонал.

– О боже, голова трещит. Перестань меня смешить, я не могу.

– А что тут такого смешного? Филип лишь покачал головой.

– Ответь мне. Объясни.

– О, боже, – повторил Филип, опускаясь на кровать. – Не знаю, кто заморочил тебе голову, но на самом деле все не так. Во всяком случае, не для мужчин.

Он еще раз потер лицо, подкрутил усы. Его разбирал смех, и в то же время ему было неловко.

– Вот уж не думал, что придется толковать об этом с кем-нибудь еще, кроме Сэма.

Майкл смущенно отвернулся. В мире людей он по-прежнему чувствовал себя ребенком, и стоило ему хоть на минуту ощутить уверенность в себе, как он совершал очередную промашку, напоминавшую ему, что он не такой, как все.

– Послушай, – мягко заговорил Филип, – на самом деле все не так уж сложно. Ты ведь понимаешь, что это значит – заводить подруг и все такое прочее?

На самом деле Майкл понимал довольно смутно.

– Я знаю, что происходит.

– Ну это уже кое-что для начала. Мы называем это… ну для этого есть множество названий, но «заниматься любовью» – одно из самых приличных, как мне кажется. По сути, это выражение чаще всего эвфемизм, то есть оно употребляется в переносном смысле, но в приличной компании принято так выражаться. Ты меня понимаешь?

–Нет.

– Хмм… – Филип опустил руки на колени и принялся разглаживать складки на брюках. – Дело в том, что у мужчин и женщин все по-разному. Мы можем этим заниматься до вступления в брак, а они нет.

– Тогда с кем же мы можем этим заниматься?

– Ого! А ты молодчина – сразу схватываешь суть. Все верно, в правилах имеется существенный пробел. Скажу тебе так, мальчик мой: мы занимаемся этим с любой женщиной, которая нам позволит, вот с кем. Обычно это не девушки нашего круга, не так называемые «порядочные», понимаешь? Но не всегда. Бывают и исключения. Да еще какие – ты ахнешь!

Майкл долго обдумывал услышанное.

– Значит, мы делаем это по секрету?

– Безусловно.

– Чтобы порядочные девушки ничего не узнали?

– Да, ты прямо в точку попал.

– И все мужчины так поступают?

– Нет, не все, но большинство. Некоторые продолжают этим заниматься даже после женитьбы. Это называется супружеской изменой или неверностью. Официально это не одобряется, но это никого не останавливает. Безусловно, практикуется очень широко, несмотря на запрет. Ну что ж, – весьма довольный собой, Филип вскочил с кровати, – хорошенького понемножку. А сейчас пора на ленч.

– А женщинам нравится заниматься любовью с нами?

– Ну-у, некоторым очень даже нравится. Все зависит от нашего умения. Но одно я тебе точно скажу: нам всегда нравится заниматься любовью с ними. Это одно из основных различий между мужчинами и женщинами.

– Ты шутишь?

– И не думал шутить.

– Тогда объясни мне, если Сидни порядочная девушка, а мужа у нее нет, как же она может заниматься любовью?

Филип долго смотрел на Майкла странным взглядом – удивленным и грустным.

– Она не может, – ответил он тихо. Майкл напряженно уставился на него, ожидая другого ответа.

– Не может?

– Нет. Ей нельзя.

В голосе Филипа больше не было ни оживления, ни озорства.

– Ну все, хватит об этом! Пошли, Мик, я же еще не завтракал. А потом я научу тебя играть в теннис. Уверен, тебе понравится. Теннис – тоже очень приятное занятие.

Сидни была необычайно хороша в желтом платье с белым цветком на груди. В волосы она вплела желтую ленточку, обвивавшую пряди, как лоза. Майкл улыбнулся ей через обеденный стол, и все, о чем только что рассказывал Филип, вылетело у него из головы, когда она улыбнулась в ответ.

Но она сидела рядом с Вестом. Вест все время был тут, чуть ли не каждый день, словно и не уезжал из дома.

«Я хорошо знаю Чарльза, мы были практически помолвлены!» – сказала она ему в тот день, когда они поссорились из-за Ингер. Майкл бросил на Веста угрюмый взгляд. Как ему был ненавистен запах Веста – острый и неестественный, приторный до тошноты! Неужели она не чует? Как она это терпит?

Профессор Винтер рассказывал о новом проекте, над которым они с Вестом работали. Майкл во всем этом не понимал ни слова. Остальные, судя по их лицам, тоже. Как всегда, никто, кроме Веста, его не слушал, но ему не мешали говорить. Майкл понимал, что все в семье любили профессора Винтера, хотя он был слабый – совсем не вожак. У Сидни взгляд смягчался, когда она смотрела на отца, точь-в-точь как у волчицы, играющей со своими волчатами.

Горничная унесла суповые тарелки и подала на стол салат. Майкл научился любить кислый на вкус соус, которым они его поливали. Он даже выучил, какой вилкой надо пользоваться, и ему больше не приходилось тайком подглядывать за Сидни, чтобы не ошибиться. По правде говоря, в последние дни он начал получать удовольствие за общим столом.

Завтраки, обеды и ужины больше не казались ему тяжким испытанием, как в первое время, когда он сидел голодный, боясь совершить какой-нибудь ужасный промах и привлечь к себе неодобрительный взгляд тети. Она не делала замечаний, когда Майкл начинал есть картофель ложкой или забывал разрезать мясо перед тем, как положить его в рот, но ей и не требовалось ничего говорить. В последнее время ее уже гораздо меньше смущало его присутствие. Впрочем, она никогда с ним не заговаривала и вообще, казалось, не замечала.

– Сэмюэль, перестань болтать ногами под столом.

– Да, мэм.

Воспользовавшись салфеткой для прикрытия, Майкл улыбнулся Сэму. Сэм весело улыбнулся в ответ. Именно он преподал Майклу самый главный урок, помогающий выжить за обеденным столом: как потихоньку скармливать Гектору все, что не хочешь есть сам. Гектор ел все без разбора, даже овощи, причем умел глотать пищу бесшумно, не привлекая к себе внимания. Часы над буфетом пробили два раза.

– Который час, Майкл? – спросил Сэм.

– Двенадцать тридцать. Половина первого.

– А какой сегодня день?

– Вторник, четырнадцатое июля. Тысяча восемьсот девяносто третьего года, – добавил Майкл, решив блеснуть перед Сидни.

Сэм с гордостью оглядел всех членов семьи.

– Он выучил таблицу умножения до дюжины. Знает, сколько будет двенадцать умножить на двенадцать. Умеет делить столбиком.

– Он может обыграть тебя в шахматы, – ехидно заметил Филип.

– И тебя тоже, если на то пошло!

– Сэмюэль, не кричи за столом! Тетя позвонила в маленький колокольчик, и горничная вернулась, чтобы забрать тарелки.

– Преподобный Грэйвз прислал письмо, Харли, с благодарностью за наш щедрый взнос в фонд пожертвований на реставрацию церкви, – обратилась мисс Винтер к брату.

– Гм… Очень мило, Эсти. Филип засмеялся.

– Вы ведь ему не сказали, что папа атеист, правда, тетя?

– Разумеется, нет.

Она бросила на Филипа надменный уничтожающий взгляд – тот самый, от которого у Майкла всегда возникало желание юркнуть под стол.

– Знаешь, что такое «атеист»? – спросил его Сэм.

– Нет.

– Это тот, кто не верит в бога.

– Папа верит не в бога, а в эволюцию, – добавила Сидни.

Тетя что-то негодующе промычала.

Все последнее время Майкл ломал себе голову по поводу бога и теперь посмотрел на профессора Винтера с интересом. Вся семья ходила в церковь каждое воскресенье, – все, кроме профессора. Он всегда оставался дома. Набравшись смелости, Майкл спросил:

– А кто такой бог?

Все уставились на него. Прямо как в тот раз, когда он подарил Сидни рыбу.

– Бог, – решительно ответила тетя, – это Отец наш небесный. Создатель Вселенной. Профессор Винтер прочистил горло кашлем.

– Бог, – сказал он не так решительно, как тетя Эсти, – это умозрительная конструкция. Естественное порождение всеобщих поисков смысла и жажды бессмертия.

Сидевшая напротив Сидни рассмеялась:

– Ну разве ты не рад, что спросил?

На десерт подали печеные яблоки со сладким соусом и сбитыми сливками. Майкл мгновенно очистил свою тарелку в надежде на добавку, но горничная так и не вернулась.

– Можно мне встать из-за стола? – спросил Сэм. Получив разрешение, он немедленно покинул столовую. Вскоре поднялись и все остальные. Майклу хотелось поговорить с Сидни, но Вест его опередил. Сделав вид, будто слушает слова Филипа, Майкл внимательно наблюдал за тем, как Вест выводит Сидни на террасу, незаметно подталкивая ее в спину. Неужели они поссорились? Сидни улыбалась одним ртом, но не глазами. В дверях столовой она остановилась, словно решив вернуться, но Вест заступил ей дорогу и схватил ее рукой выше локтя. Филип продолжал что-то говорить, но Майкл уже устремился к Сидни.

– Я не могу, Чарльз! Это просто невозможно.

– Почему нет? Ты могла бы, если бы… – Тут Вест;. наконец заметил Майкла и нахмурился: – Вам что-то нужно?

– Я хочу поговорить с Сидни.

– Ну, в настоящий момент с ней разговариваю я.

– Я думаю, она не хочет с вами разговаривать. Я думаю, она не хочет, чтобы вы ее трогали.

У Веста был мокрый розовый рот, утонувший в рыжеватой бородке. Он раскрылся в виде буквы О, глаза вытаращились от изумления. Никто не двинулся с места и не произнес ни слова. Майкл бросил взгляд на Сидни. Ему показалось, что она смущена, но в то же время взгляд ее был полон любопытства. Во всяком случае, она не рассердилась. Майкл хотел, чтобы Вест сделал что-нибудь: ударил его или толкнул. И тогда они могли бы подраться.

– Сидни? – раздался из столовой голос тети. – Зайди сюда, пожалуйста, мне надо с тобой поговорить.

– Надеюсь, вы меня извините? – пробормотала Сидни, осторожно отступая и не спуская с них глаз до последней секунды, пока не скрылась за дверью.

Майкл угрожающе произнес:

– Не смей больше к ней прикасаться, а не то я тебя побью. Я сильнее тебя

У Веста вздулась и начала часто биться жилка на лбу. Он отступил на два шага и расправил плечи. Неприязнь, которую он всегда испытывал к Майклу, наконец выплеснулась наружу.

– Попробуй тронуть меня хоть пальцем, и я засажу тебя обратно в клетку, животное!

– Сначала я тебя убью, – как можно спокойнее произнес Майкл.

И это была не пустая угроза. Он уже побывал в клетке. Металлические прутья и железная сетка. Тесный ящик, в котором невозможно даже выпрямиться. Его продержали там недолго, всего недели две. Еще немного, и он бы умер.

Прошла бесконечная минута.

– Кто идет играть в теннис?

Вест подскочил на месте. На его лице явно отразилось огорчение. В дверях, скрестив руки на груди, стоял Филип.

– Я, – торопливо откликнулся Майкл. – Ты ведь обещал меня научить.

Повернувшись спиной к врагу, он вышел вместе с другом.

* * *

Тетя Эстелла заботливо провела Сидни в свою гостиную и заняла место в своей любимой качалке. Сидни расположилась напротив нее на плюшевом лиловом диванчике. У тети Эстеллы был такой вид: спина еще более прямая, чем обычно, губы поджаты, брови подняты, что Сидни сразу поняла: им предстоит серьезный разговор. Она даже догадывалась, о чем пойдет речь. Более того, она этого почти ожидала. Разговор не состоялся раньше по одной-единственной причине: сама Сидни всеми силами старалась его избежать.

– Мистер Вест проявляет большую заботу о тебе, – начала тетя Эстелла. – Похоже, он увлечен всерьез.

Нет, она ошиблась. Тетя завела речь совсем о другом.

– Чарльз? Ну не знаю. Полагаю, он испытывает ко мне теплые чувства, но ничего более серьезного, я в этом уверена.

Она опустила глаза и принялась теребить бархатную ленточку, которой было отделано ее платье.

– Ты уверена? У меня создалось впечатление, что его чувства к тебе гораздо теплее, чем кажется на первый взгляд.

– О, нет. Я бы очень удивилась, если бы оказалось, что это так.

– Ну что ж, тебе лучше знать. В любом случае, надеюсь, нет нужды напоминать тебе о том, что о подоб-. ной привязанности не может быть и речи. Мистер Вест, разумеется, очень милый молодой человек, твой отец не может без него обойтись, но все это не имеет отношения к делу. Для тебя близость с подобным господином, выходящая за рамки самых поверхностных дружеских отношений, была бы совершенно неприемлемой. Не сомневаюсь, что ты со мной согласна.

На этот раз Сидни действительно была согласна, хотя и не по тем причинам, какие имела в виду ее тетушка.

– Вам незачем беспокоиться по поводу мистера Веста, тетя. Честное слово, я о нем совсем не думаю.

– Я рада это слышать.

Несколько смягчившись, тетя Эстелла откинулась на спинку кресла. Сидни невольно спросила себя, что ответила бы тетушка, если бы она прямо сейчас сказала: «По правде говоря, все мои мысли и чувства сейчас заняты другим человеком. А именно мистером Мак-нейлом. Когда он бросает на меня взгляд, мне становится трудно дышать, а когда он прикасается ко мне, я просто теряю голову». Сидни наклонила голову и вновь принялась теребить ленточки на платье, опасаясь, что румянец на щеках выдаст ее с головой.

– Это все, о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила она с надеждой.

– Нет, есть кое-что еще. Полагаю, тебя это не слишком обрадует.

Сидни тотчас же почувствовала себя шестнадцатилетней девочкой – столько лет ей было, когда умерла ее мать, и тетя Эстелла взяла на себя заботу о ней и о ее братьях. Когда же она наконец избавится от этой детской робости? Когда ей стукнет сорок? Пятьдесят? О – В чем я опять провинилась? – спросила она угрюмо, невольно занимая оборонительную позицию. Тетя Эстелла прищелкнула языком.

– Разумеется, ни в чем, не говори глупости. Я беспокоюсь о тебе, вот и все. Вот уже почти два месяца прошло, как мы вернулись, но я по-прежнему не замечаю благоприятных перемен, на которые так рассчитывала. По правде говоря, насколько я могу судить, мы с таким же успехом могли никуда не ездить.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, тетя.

– Предполагалось, что поездка по Европе станет для тебя поворотной точкой. Сидни. Новым началом. Мне казалось, что ты тоже это понимаешь. Я думала, мы обо всем договорились.

– Но я действительно изменилась! У тети Эстеллы была привычка прищуривать глаза, когда то, что она слышала в разговоре, казалось ей вздором. Слов не требовалось: одни эти глаза-щелочки сами по себе приводили в трепет собеседника, позволившего себе сморозить глупость.

– Да будет тебе! С тех пор, как мы вернулись, ты отклонила больше приглашений, чем до отъезда.

Тетушка принялась методично перечислять примеры, загибая пальцы:

– Домашняя вечеринка у Ренфроу. Чаепитие в день рождения Маргарет Эллен Уилкен. Четвертое июля ^[12] у Суэйзи. Любезное приглашение в театр, которое прислал тебе Эдвард Бертрам. Даже Камилла Дарроу жалуется, что ты ее совсем забыла.

Ни одного из пунктов обвинения Сидни отрицать не могла, поэтому она решила защищаться при помощи правды, хотя, конечно, не собиралась выкладывать всю правду.

– Да, все верно, но я так соскучилась по Филипу и Сэму, что мне захотелось побыть с ними подольше. А теперь, когда папе пришлось оставить свой проект с Найденышем, ответственность за мистера Макнейла, естественно, легла на наши плечи. Должна признать, что это захватывающая работа. Я имею в виду его успехи, как он научился находить общий язык с членами семьи, как идет его развитие…

– Да-да, конечно, – тетя Эстелла решительно тряхнула головой, давая понять, что данная тема ее не интересует. – Все это отговорки, Сидни. А теперь послушай меня. Спенсер умер полтора года назад, так что тебе пора бы подумать о новом замужестве. Подумай об этом, – повторила она с ударением, увидев, что Сидни открыла рот, готовясь возражать. – Это может показаться весьма прискорбным, но на женщину в твоем положении общество смотрит с определенного рода ожиданиями. Затянувшееся вдовство столь молодой особы с некоторых пор начинает вызывать подозрения.

– Подозрения?

– Нравится тебе это или нет, незамужняя женщина не может до бесконечности сохранять респектабельность, оставаясь при этом незамужней.

– Но это же нелепо! Вы никогда не были замужем, но общество, безусловно, никогда не подвергало сомнениям вашу респектабельность.

– Не говори глупости. Одно к другому не имеет никакого отношения.

– Почему нет?

– Ради всего святого. Сидни! Потому что никому в голову не придет подвергать сомнению добродетель некрасивой старой девы. Чего нельзя сказать о молодой и привлекательной вдове.

Тетя Эстелла плотно сомкнула губы, все ее лицо вытянулось и напряглось. Она даже постучала носком туфельки по ковру, выражая свое нетерпение. А может быть, огорчение?

Сидни растерянно посмотрела на тетушку, потрясенная до глубины души прозвучавшим в ее словах намеком на то, что она отнюдь не так довольна своей судьбой, как могло показаться со стороны. А что, если – просто удивительно, почему она раньше никогда об этом недумала? – что, если было время, когда тетя Эстелла ждала от жизни чего-то совсем другого? Вдруг у нее тоже были девичьи мечты о возлюбленном, о муже, о своем доме и собственных детях?

Зайди речь о любой другой женщине, подобное предположение возникло бы у Сидни само собой, естественным путем, но тетя Эстелла всегда казалась такой замкнутой, всегда испытывала так мало симпатий по отношению к большей части человечества, что ее племяннице и в голову не приходило заподозрить тетушку в каких-то несбывшихся надеждах.

– Зачем вы говорите, что вы некрасивая? Это не так, – нерешительно начала она. – И вы совсем еще не старая.

Сидни едва не вздохнула с облегчением, увидев, как тетя Эстелла прищуривает глаза и поджимает и без того тонкие губы, словно желая сказать: «Не морочь мне голову всем этим вздором». Она чувствовала себя гораздо увереннее, имея дело с такой тетей Эстеллой – деловитой, не желающей выслушивать глупости, считающей всяческие сантименты бессмысленной ерундой.

– Все это не имеет отношения к делу, о котором я хочу с тобой поговорить, – сказала тетушка решительно. – Сегодня утром я говорила по телефону с миссис Тэрнбулл.

Сидни привалилась к плюшевой спинке диванчика-визави.

– Вот как?

– Она упомянула в разговоре, что в последнее время твоя жизнь, по всей видимости, чрезвычайно насыщена различными занятиями. Насыщена до такой степени, что ты не приняла ни одного из трех – трех! – приглашений ее сына Линкольна посетить Всемирную выставку вместе с ним и его семьей. Поэтому я должна задать тебе прямой вопрос. Может быть, тебе известен какой-то серьезный недостаток в характере этого молодого человека? Какой-то изъян, о котором ни одна другая незамужняя женщина в городе не подозревает? Может быть, на репутации этого порядочного, регулярно посещающего церковь, обаятельного и приятного во всех отношениях юноши, этого образца добродетели, которому в один прекрасный день предстоит унаследовать банковскую империю своего отца, лежит некое пятно? Если тебе об этом известно, я была бы очень признательна…

– Конечно, я ничего не имею против Линкольна, – нетерпеливо откликнулась выведенная из себя Сидни. – С какой стати? Он именно такой, как вы говорите. Образец добродетели!

Тетя Эстелла позволила себе некое подобие улыбки.

– Я рада слышать, что ты со мной согласна. В таком случае ты не станешь возражать, если я скажу, что пригласила Тэрнбуллов к обеду в пятницу.

Сидни тяжело вздохнула, чувствуя себя усталой. Ее разбирали досада и смех одновременно.

– Как это предусмотрительно с вашей стороны, – заметила она холодно.

– Моя дорогая, я надеялась, что твое возвращение из Европы совпадет с твоим появлением в свете. Но поскольку этого не произошло, требуется какое-то дополнительное усилие, чтобы обозначить твой второй дебют. Полагаю, таким событием мог бы стать благотворительный ужин и бал, который мы проведем у себя в следующем месяце. Сидни еще ниже соскользнула на спинке дивана.

– Все складывается как нельзя более удачно. Лучшие люди приглашены: твой отец добился согласия Маршалла Фелпса, разве я тебе еще не говорила? В родных стенах ты будешь чувствовать себя увереннее. Время года идеально подходит для вечеринки на свежем воздухе. Полагаю, что ужин лучше устроить в доме, но потом танцы на веранде: будет много молодых кавалеров, желающих потанцевать. А поскольку официальной целью мероприятия считается сбор средств для 'музея естественной истории, ты не будешь чувствовать себя как на смотринах. Да, кстати: я думаю, тебе лучше надеть на вечер платье пастельных тонов. Увы, о белом и речи быть не может – в торжественных случаях этот цвет теперь не для тебя. Но, скажем, что-нибудь бледно-голубое или светло-лиловое – самый модный оттенок в этом сезоне! Все истолкуют это в нужном духе. Учти, в последние полтора года тебя видели только в черном. Согласись, дорогая, это уж чересчур!

Она все продумала! Прежняя детская покорность овладела Сидни, пока она слушала дальнейшие разглагольствования тетушки. Спорить было бесполезно, это лишь привело бы к открытой ссоре, а воля тети Эстеллы в подобных случаях всегда оказывалась сильнее, чем воля самой Сидни. Куда проще все вытерпеть молча, ради сохранения мира и покоя в доме. И вообще, речь шла всего лишь о вечеринке. Кто знает? Может, действительно будет весело? *** Оказалось, что Майкл не создан для игры в теннис. Он игнорировал правила, и ему было неинтересно подсчитывать очки. Ему нравилось только одно: бить по мячу изо всех сил и посылать его в самый дальний полет. То есть в заросли бурьяна за пределами площадки. И тогда они с Гектором устраивали соревнование: кто найдет мяч первым. Гектор неизменно оставался в проигрыше, если только Майкл не поддавался нарочно из сочувствия к нему.

Да, игра на пару с Майклом требовала изрядного терпения, в чем Сидни убедилась собственными глазами, следя за игроками со скамейки. К счастью, Филип явно испытывал к нему искреннюю привязанность. Между ними сложились странные отношения, решила Сидни. Со стороны казалось, что каждый из них по очереди разыгрывает роль старшего брата. Филип был, разумеется, более осведомлен и опытен в житейских делах, зато Майкл, несмотря на всю свою наивность, отличался большей мудростью и зрелостью характера. Каждый мог предложить другому что-то недостающее, и хотя между ними не было ничего общего, это ничуть не мешало их неожиданной дружбе.

– Я принесла воду со льдом, – крикнула им Сидни. Майкл направился к ней, но остановился, когда Филип решительно заявил:

– Ни с места, пока не закончим этот сет. Твоя подача, Макнейл, и, если ты не перебросишь мяч через сетку на мое поле, богом клянусь, я разобью ракетку о твою голову.

Майкл округлил глаза, показывая, что напуган до смерти. Сидни не удержалась и прыснула со смеху.

– Есть, сэр, – ответил он и отсалютовал, взяв под несуществующий козырек. Этой дурацкой шутке его научил Сэм.

Потом он подбросил мяч высоко над головой и опять послал его в аут.

В крокет у него получалось лучше. Кроме того, он научился плавать: Филип ему помог. Он больше не нуждался в помощи Сидни при чтении, но она по-прежнему давала ему письменные задания и с прежним жадным нетерпением прочитывала каждое новое сочинение.

И еще он рисовал совершенно невероятные картины. Подарив ему акварельные краски, она как будто выпустила его из клетки на свободу. Иногда его картины напоминали картины импрессионистов, но они бывали и грубоватыми, сочными, живыми, удивительно реалистичными.

После долгих лет, проведенных в одиночестве, Майкл многое мог бы рассказать, и ему легче было выражать себя в картинах, чем в словах. Знаменательно, что одним из самых ранних его воспоминаний стал образ матери, рисующей картину. Вот что следовало бы изучать отцу, вдруг поняла Сидни. Разве этот случай не доказывает, что воздействие наследственности сильнее, чем влияние окружающей среды?

Жаркое солнце стояло прямо над головой; Сидни передвинулась на скамейке и опустила широкие поля шляпы, чтобы закрыть лицо. Глядя на Майкла, Сидни опять начала вспоминать ту ночь на берегу озера, когда он так нежно прикасался к ней. В ее памяти этот случай возвышался подобно горной вершине посреди равнины: ни одной подробности она не упустила и не забыла. Это было так же потрясающе и незабываемо, как ее первый поцелуй и даже – хотя она чувствовала себя изменницей – как первый раз, когда она занималась любовью со Спенсером.

Если уж говорить чистую правду, в тот первый раз – в свою брачную ночь – она испытала разочарование, хотя только недавно сумела признаться в этом самой себе. Она ждала от Спенсера страсти – того, чего ей так не хватало за годы их уютной, теплой, крепкой дружбы, длившейся всю жизнь. Ей хотелось надеяться, что супружеская близость каким-то чудом восполнит досадный пробел. Чуда не произошло, но у Сидни так и не хватило смелости признаться в этом мужу. И теперь ей не суждено было узнать, ощущал ли Спенсер то же самое. Может быть, ему тоже требовалось нечто большее, но он не знал, как об этом попросить?

Они оба были тогда очень молоды, к тому же им мешала деликатность положения, принятые в обществе условности и какая-то странная стеснительность – тяжкое последствие воспитания, полагала Сидни. Да и могло ли быть иначе? Они были не любовниками, а скорее братом и сестрой. В конце концов она убедила себя в том, что спокойная жизнь и чувство товарищества важнее мимолетного и ненадежного огня плотского желания. Возможно, так оно и было на самом деле, но теперь ей стало ясно, что она принесла свои мечты в жертву компромиссу и скрыла правду даже от себя самой. Ей было мало того, что она получила. Ей требовалось нечто большее.

Тетя Эстелла хотела, чтобы она снова вышла замуж, , на этот раз за Линкольна Тэрнбулла. Сидни ничего не имела против Линкольна. Да и что бы она могла возразить? Он был славным парнем. Она знала его всю жизнь, как и Спенсера; он даже был гостем у них на свадьбе. Высокий, спортивный, он был даже недурен собой, если, конечно, кому-то нравились грубоватые, коренастые, задиристые мужчины. Сидни запросто могла бы себе представить, как Линкольн ее обнимает. Наверное, с ним она могла бы испытать страсть. Но ей не хотелось ощущать на себе его крупные грубые руки. Ей нужен был только Майкл, в этом она призналась самой себе с искренним изумлением.

Неужели он читает ее мысли? Затянувшийся последний сет еще не кончился, но в эту самую минуту он бросил Филипа прямо посреди подачи и пробежал через весь корт, направляясь к ней. Филип бросил ему вслед какое-то шутливое ругательство. Потный, запыхавшийся Майкл улыбнулся ей, не говоря ни слова. Ему и не надо было ничего говорить: все его мысли и чувства светились в живом горячем взгляде, который он устремил на Сидни. У нее закружилась голова, а ноги вдруг сделались ватными.

– Я принесла воды. Поставила в тени. Вон там, – смущенно пробормотала Сидни, отвернувшись.

– Спасибо за заботу.

Майкл нашел под скамейкой оплетенную в ивовые прутья бутылку и вытащил пробку. Сидни исподтишка следила за ним глазами, пока он, запрокинув голову, пил крупными глотками. Жилы у него на шее выступили и натянулись, кадык поднимался и опускался с каждым глотком. На белой рубашке без воротничка темнели пятна пота, она прилипла к спине. А спереди рубашка была наполовину расстегнута, и Сидни видела черные волосы у него на груди, блестящие и живые. На его загорелых руках рельефно выделялись мускулы, старые брюки Филипа плотно облегали бедра… Ее неторопливый зачарованный осмотр внезапно прервался: она впервые заметила, что Майкл не обут.

– Разве у тебя ноги не болят?

– Почему они должны болеть?

Что это такое – легкий, едва заметный налет в его речи? Его даже нельзя было назвать акцентом, и все же… – Потому что ты бегаешь босиком по земле… Мне казалось, что земля слишком груба… Тебе должно быть больно…

– Нет, – улыбнулся он, как будто она сказала что-то смешное. – Мне тяжело ходить в ботинках. Очень неудобно. Сидни улыбнулась.

– Вот оно что! Мне бы следовало догадаться.

– Сегодня утром я нарисовал твой портрет. По памяти – не глядя на тебя.

– Значит, не с натуры. Так это называется – «рисовать с натуры».

– Не с натуры. Я иногда начинаю рисовать что-нибудь, а потом оказывается, что это все равно ты. Облака над озером или ночные деревья – они превращаются в тебя. Все время так получается.

Настойчивость вознаграждается. То же самое можно было сказать о нежных словах и прочувствованных, из глубины души идущих комплиментах.

Сидни беспомощно покачала головой, не зная, что ответить.

– Сегодня утром я пытался нарисовать, как солнце светит тебе в лицо, но у меня ничего не вышло. У меня нет нужных красок для твоих волос. И для твоих губ. Может, таких красок и вовсе нет нигде, только в твоем лице. Оно бесподобно.

– О, Майкл, – тихо вздохнула она. – Майкл, ты, кажется, хочешь меня обольстить.

– Обольстить? Что это значит?

Он произнес это слово нараспев: в его устах оно прозвучало восхитительно и сладко.

Майкл улыбнулся. Сидни поняла, что о смысле незнакомого слова он догадался по ситуации. «Самые крупные, самые вкусные червяки», – ни с того, ни с сего мелькнуло у нее в голове. Да, сердце птички уже готово было растаять.

Через плечо Майкла Сидни увидела, как Филип в последний раз послал подачу к задней стенке, а затем бегом направился к ним. Она откашлялась, стараясь предупредить Майкла, что они не одни.

– Ты проиграл, – проворчал Филип, выхватив бутылку из рук Майкла. – Шесть-ноль, шесть-ноль, штрафное очко.

Майкл усмехнулся:

– Зато я бью выше, чем ты. И дальше.

– Очень ценное качество для метателя диска. Филип откинул голосы назад и вытер пот со лба. Какие они оба красавцы, – удивилась про себя Сидни. Можно ли сказать об этом вслух? Она сказала бы, не задумываясь, если бы ее чувства к Майклу были менее личными. Нет, в таких обстоятельствах лучше промолчать.

– Ты точно едешь завтра с Сэмом на выставку, Сид? – спросил Филип, растирая шею полотенцем.

– Да, после ленча. Камилла тоже хочет с нами пойти, – добавила она, и глаза Филипа тотчас же загорелись. – Ее родители все еще в отъезде, и она говорит, что ей надоело ходить с Клер и Марком. Хочешь поехать с нами? Филип попытался напустить на себя небрежный вид.

– Ну что ж… пожалуй. Можно и съездить, если не подвернется чего-то более стоящего.

Она заметила, что Майкл бочком отходит от них, храня на лице непроницаемое выражение, как будто не желая принимать участие в постороннем разговоре. А может, это они сами заставили его почувствовать себя чужим?

– Майкл, ты тоже можешь поехать, если хочешь. – Это вырвалось у нее непреднамеренно.

Филип как раз наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, и вдруг замер на месте.

– Слушай, это отличная мысль! Ускоренный курс обучения, верно, Сид? И почему же мы раньше об этом не подумали?

Майкл медленно повернулся кругом.

– Поехать с вами? На Всемирную выставку?

Он перевел взгляд с брата на сестру, словно заподозрив, что они его разыгрывают. Потом его лицо осветилось робкой счастливой улыбкой. Он выглядел таким взволнованным и обрадованным, что Сидни стало стыдно. В самом деле, почему они не подумали об этом раньше? Ей хотелось еще на какое-то время оставить его под своей личной опекой, вот в чем было дело. Отчасти. К тому же она была еще не вполне уверена в самом Майкле и не хотела подвергать его риску: вдруг он попадет в какое-нибудь неловкое или унизительное положение, оказавшись в реальном мире? Только вот вопрос: кого она оберегала на самом деле? И кого хотела обмануть?

«Дура, – выругала себя Сидни. – Слепая дура». Она ничем не лучше отца. Нет, даже хуже. Ею двигал эгоизм. Майкл заслуживал лучшего обращения.

Но он не станет ее осуждать, уж это точно.

– Завтра после ленча, – с восторгом повторил Майкл. – Если мы останемся там до вечера, то сможем увидеть лагуну и все огни. Мой бог, – вздохнул он. Вдруг его глаза расширились. – В чем дело? – спросила Сидни. – В чем дело? – эхом повторил за ней Филип. Майкл выглядел, как Сэм в рождественское утро. – Я смогу покататься на «чертовом колесе»!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Почему ты мне не сказала, что он великолепен? Во Дворце искусств не осталось свободных сидячих мест, поэтому Сидни и Камилла, едва не падавшие от усталости, были вынуждены стоять, прислонившись к свободному участку стеньг, пока Майкл заново осматривал каждую картину во французском зале. Будь у него с собой лупа, подумала Сидни, он наверняка бы ею воспользовался.

– Великолепен? Ты так считаешь?

Она засмеялась, как будто подобная оценка ее удивила и как будто она сама не думала о нем в точности так же, как Камилла, даже теми же словами.

– О господи, ну конечно! И он совсем не такой, каким я его себе представляла. Такой… воспитанный.

– Побойся бога, Камилла! Ты что же думала – он будет носить набедренную повязку и раскачиваться на лианах?

– Честно говоря, да, – сосмехом призналась Камилла. Сидни закатила глаза к потолку.

– Нет, честное слово, Сид, ты только посмотри на него! Он просто… мечта любой девушки. Ну, ты знаешь, что я имею в виду: не вполне респектабельно. Очень романтично. Мои родители наверняка бы его не одобрили. Ты только взгляни на его позу!

Это Филип, чьим кумиром в последнее время стал Оскар Уайльд, научил его стоять в такой позе: сунув руки в карманы, слегка ссутулив плечи и перенеся весь ь вес на одну ногу. Эта поза придавала ему вид бесшабашного светского повесы, то есть совершенно не от– вечала его сути, но Сидни нравилось такое сочетание внешней изысканности с внутренней простотой, делавшее Майкла неповторимым, забавным и трогательным одновременно, бесконечно дорогим ей человеком.

– К тому же у него великолепные волосы! Это правда, что ты сделала ему стрижку? По-моему, он похож на поэта. И в то же время на пирата. Это из-за шрама.

Камилла опять захихикала, и Сидни, не удержавшись, засмеялась вместе с ней скорее из желания не противоречить подруге, чем от искреннего веселья. Ей пришлось не по душе, что Камилла говорит о Майкле так, словно он не человек, а какой-то неодушевленный предмет, пусть даже и «великолепный». А когда Камилла обращалась непосредственно к Майклу, она невольно повышала голос и начинала говорить нарочито медленно, простыми предложениями, как будто Майкл был глухой или умственно отсталый.

Это было именно то, чего Сидни ожидала и боялась; именно то, от чего ей так хотелось оградить Майкла. Но надо было отдать ему должное – он все сносил безропотно и вообще вел себя как принц крови: с церемонной, несколько озадаченной вежливостью внимал каждому высказыванию Камиллы и позволял ей бессовестно помыкать собой. В создавшейся ситуации он проявил куда больше терпимости и добродушия, чем Сидни: она слишком болезненно и остро переживала за Майкла.

И это было закономерно. В его поведении по-прежнему сохранились странности, способные привести в замешательство стороннего наблюдателя. Вот сейчас, к примеру, он бродил между картинами Руссо в носках Филипа, держа свои ботинки на весу.

Впрочем, Всемирная выставка раскинулась на площади в пятьсот акров, поэтому Майкл был не единственным обессиленным посетителем, который предпочел сбросить обувь вместо того, чтобы набивать себе мозоли. И тем не менее выглядел он весьма экзотично. Никто не узнал бы в нем недавнего Найденыша, необузданного дикаря, фотографии которого еще недавно публиковали все газеты.

Камилла и Сидни преградили путь Майклу, иначе он бы просто обошел их, не узнав. Весь погруженный в себя, при виде знакомых лиц он растерянно заморгал.

– Я вас задерживаю, – сказал он. – Вы, наверное, устали ждать?

– Это не имеет значения, – великодушно улыбнулась Сидни. – Мы опоздали на встречу с Филипом и Сэмом, но они знают, что мы здесь. Они найдут нас. Тебе здесь нравится, а это главное.

– Я потерялся.

– Потерялся? Что ты имеешь в виду?

– Потерялся среди картин.

Он виновато взглянул на Камиллу, как будто заранее предполагая, что она не поймет, а потом с уверенностью – на Сидни, твердо зная, что уж она-то поймет непременно.

– Когда я пытаюсь разгадать, как они это делают, когда вблизи рассматриваю картины, я теряюсь. Падаю в картину и тону. – Майкл улыбнулся и пожал плечами. – Я неправильно говорю, наверное?

– Сидни мне сказала, что вы и сам – настоящий художник, – громко продекламировала Камилла. – Вы испытывали муки творчества, когда жили в лесной глуши?

– Совершенно верно, – ответил Майкл, сохраняя полнейшую серьезность на лице. – Если не считать еды, главное, чего мне не хватало, – так это хорошего набора акварельных красок.

Сидни не знала, радоваться ей или нет. Чувство юмора у Майкла развивалось по мере того, как он сталкивался с человеческой глупостью, и каждый день проявлялось по-новому. Было бы забавно посмотреть, как долго он еще будет поддразнивать Камиллу. В эту минуту к ним присоединились Филип и Сэм.

– Вы все еще здесь? – удивился Филип. Они договорились встретиться возле статуи Колумба в половине третьего, но на всякий случай был предусмотрен и запасной план, который Сидни и Филип всю дорогу вдалбливали Сэму, чтобы он не забыл: подождать двадцать минут, а потом вернуться туда, где все они в последний раз были вместе.

– Это все из-за меня, – торопливо вставил Майкл. – Я позабыл о времени. Им пришлось меня ждать.

Сэм схватил Сидни за руку и встряхнул, чтобы привлечь ее внимание.

– Мы слушали концерт по телефону!

– Не может быть.

– А вот и может! Его передавали прямо из Нью-Йорка, а слышно было как будто здесь. Правда, Флип?

– Ага. В Индустриальном павильоне. Они присоединили мегафон к телефонной трубке и передавали концерт из Мэдисон-сквер-гарден.

Все изумленно покачали головами.

– А что ты тут делал так долго? – Сэм выпустил руку Сидни и ухватился за Майкла. – Мог бы пойти с нами послушать концерт. Что ты тут делал?

Он оглядел зал, словно надеясь отыскать что-нибудь более интересное, чем картины в рамах.

– На картины смотрел. Они мне нравятся, – ответил Майкл.

– Кто-нибудь проголодался? – нетерпеливо спросил Филип.

Оказалось, что есть хотели все.

И вся компания отправилась на центральный проспект, оставив Дворец искусств позади.

После недолгих препирательств было решено поесть в тунисском кафе.

Как только силы присутствующих были хоть и в малой степени, но восстановлены, тут же разгорелся жаркий спор о том, куда направиться дальше. У всех были свои собственные предложения.

– Я хочу увидеть все, – вдруг вмешался в разговор Майкл. Из всех них он один не выглядел измученным.

– Здесь весь мир, все то, что я никогда не видел. Все так красиво! Не надо спорить, пока есть время, осмотрим что успеем.

Эти слова разрядили обстановку не хуже, чем строгий взгляд тети Эстеллы, и остановили начинающуюся ссору. На минуту все почувствовали себя пристыженными, а потом последовали совету Майкла. Они увидели самый большой телескоп в мире, побывали в павильоне оружия. Майкл был готов не возвращаться домой, пока не увидит все. Вечером у него еще хватало сил делать письменные записи.

«В Военном павильоне всегда стоит длинная очередь желающих посмотреть оружие. Сегодня Филип, Сэм и я наконец попали туда. Там были пушки, ружья, пистолеты, револьверы, ножи, штыки и еще такие длинные кривые штуки – сабли. И все смотрели на них, как будто это великие произведения искусства. А я подумал про охотников. Они приезжали в лес в любое время года, даже когда было много снега, и стреляли из ружей в медведей, бобров, выдр, оленей. Они стреляли в меня, думали, я зверь. Они ловили волков в железные капканы и убивали лисиц прямо в норах ради меха, а лисят оставляли умирать. Они делали силки из веревок и душили до смерти кроликов и белок и даже птиц. Они всегда приезжали, чтобы убивать, а не потому, что им нужна была пища. От ружей пахнет маслом и холодным железом и дымом. Я боюсь их, потому что, когда чувствуешь запах оружия, чувствуешь запах смерти».

«Сегодня на выставке была ночь иллюминации, когда они включают все электрические огни. Если стоять на мосту и смотреть на черную воду лагуны, можно увидеть огоньки, светящиеся, как тысячи лун. Это волшебство. Я всегда думал, что нет ничего красивее звезд, которые загораются одна за другой, когда приходит ночь там, в лесах, где я жил. Но это еще красивее. И здесь я не один, другие люди тоже любуются. Я стоял рядом с тобой, Сидни, на мосту и смотрел на твое лицо, пока ты смотрела на огни, и на фонтаны, и на настоящие звезды у нас над головой. В эту минуту я был счастлив, как никогда раньше.

А потом мы шли вдоль воды, и я вспомнил слова «лагуна» и «озеро». Они помогли мне вспомнить еще кое-что. Когда я был маленький, еще раньше, чем меня отослали из дома, я жил на берегу озера. Только оно называлось «лох». Мой отец брал меня на озеро ловить рыбу. И мы жили в каменном доме, мне кажется, он назывался «замок». А может, у меня в голове все перепуталось, и это всего лишь одна из сказок Сэма ?

«Сегодня с нами на выставке был Вест. Мы видели плантацию роз, электрический поезд и еще кинетоскоп. Это фотокамера и граммофон в одно и то же время. Они работают вместе. Мы подшутили над Вестом – отвели его в колонию „нудистов“. Это такой аттракцион на главной аллее, все туда идут посмотреть на голых людей, но на самом деле это просто шутка. Смотришь через дырочку и видишь свое лицо в зеркале, а под ним нарисовано голое тело. Вест засмеялся для вида, но я видел, что на самом деле он здорово разозлился.

Он напоминает мне одного волка, которого я знал. У волков не бывает имен, но про себя я звал его Подлизой. Он ничего не умел, только жрал добычу, которую добыл другой волк. Ему хотелось найти подругу, но ни одна волчица не хотела с ним спариваться. Ему очень нравилась одна молодая серая волчица с черными ушами и лапами и с белым хвостом. Она была красивая, добрая и веселая, и она не обижала Подлизу, хотя он был ужасно вредный. Но она не стала ему парой. Она была сильная, а он слабый.

Я всегда думал, что зря она была так добра к Подлизе. А потом он перестал к ней приставать и нашел пару как раз по себе. Такую тощую ленивую волчицу, такую же уродину, как сам».

Но далеко не все на выставке приводило Майкла в восторг. Так, например, ему решительно не понравились тропические попугаи.

– Я бы их всех отпустил на волю, – буркнул он и торопливо зашагал к выходу.

Сидни пришлось чуть ли не бежать, чтобы поспеть за ним.

– Но они бы здесь не выжили сами по себе» – возразила она. – Они бы погибли.

– Целая тысяча попугаев, Сидни. Объясни мне, зачем так много? Это же безумие. Чтобы понять, что такое попугаи, мне достаточно увидеть одного.

Сидни давно не видела Майкла таким разгневанным.

– Конечно, ты прав, но устроителям хотелось поразить людей.

– Они должны жить на свободе! Их надо отправить обратно, – упрямо твердил Майкл, удаляясь от павильона. – Нельзя держать их в клетках.

– Но по виду не скажешь, что они недовольны, – робко заметила Сидни.

– По виду – им здесь тоскливо.

Сидни хотелось спросить, как, по его мнению, должен выглядеть жизнерадостный попугай, но решила не ссориться с Майклом и переменила тему.

– Расскажи мне лучше, что еще ты помнишь про Шотландию. Это сработало.

– «Шотландия», – повторил Майкл мечтательным голосом и перестал хмуриться. – Хотел бы я вспомнить что-нибудь еще… Впрочем, я даже не уверен, что я родом оттуда.

– Я уверена, что оттуда. Только в Шотландии озеро называют «лох». Например, Лох-Несс, Норлох… Но главное доказательство – это твой акцент. Мой отец тоже обратил на него внимание: я прочла об этом в его заметках.

– Я никакого акцента не слышу, – медленно произнес Майкл, прислушиваясь к каждому слову.

– Акцент почти незаметен, но он все-таки есть. Легкий шотландский налет, – проговорила Сидни с улыбкой. – С большой долей вероятности можно предположить, что ты оттуда. У меня нет сомнений. Теперь наш детектив мистер Хиггинс сможет сузить район поисков.

Увидев, что Майкл не отвечает, она добавила:

– Майкл, не надо бояться надежды. Ты только представь себе: возможно, у тебя есть семья!

– А что, если я ее никогда не найду? Может быть, они сами не захотят меня видеть. Если меня выгнали из дома…

– Никто тебя не выгонял. Вот уж не думала, что ты такой пессимист, – улыбнулась Сидни.

– Что такое «пессимист»?

Они наконец добрались до великолепного фонтана Макмонниз. Здесь у них была назначена встреча с Филипом и Сэмом, которые пошли осматривать линейный корабль «Иллинойс».

– Пессимист – это тот, кто всегда ожидает худшего.

– Я не такой.

– Пессимист старается не замечать светлой стороны вещей, потому что боится разочарования. Майкл опустил взгляд себе под ноги.

– Это правда. Мне страшно. Иногда мне не хочется ничего вспоминать…

Сидни отчаянно хотелось прикоснуться к нему, приласкать, убрать назад волосы со лба. Его взволнованное лицо было таким беззащитным!

Она прочитала в его глазах страх и надежду. И благодарность, когда он улыбнулся ей. Нежность. Он взял ее за руку. Сердце у нее замерло.

– Давай где-нибудь присядем, Сидни. Разве ты не устала?

Для них нашлось местечко на краю длинной скамьи, занятой обессилевшими туристами. Лагуна сверкала огнями и переливалась у них за спиной, а перед глазами плескалась вода фонтана. Над головой собирались тучи. Похоже, погода начала портиться.

– Я не очень устала, – ответила Сидни. – Но, мне кажется, ты утомился.

Майкл всегда говорил правду.

– Ты права, у меня такое чувство, словно голова вот-вот лопнет.

В последние дни он стал нервным и беспокойным, рассеянным, иногда даже раздражительным, хотя к ней оставался неизменно внимательным…

– Тебе надо отдохнуть от всего этого. Слишком много впечатлений. Ты переутомился, надо сделать перерыв.

– Нет, я не могу остановиться. Я должен все посмотреть, я готов приходить сюда каждый день.

– Но у тебя еще будет время! Выставка никуда не денется еще несколько месяцев.

– Ты не понимаешь, Сидни, я не могу посмотреть на вещь один раз и сразу все понять. Для меня все внове, мне приходится возвращаться много-много раз сюда, чтобы понять.

Капля воды упала Сидни на руку.

– Ой! Дождь пошел!

Все новые и новые капли разбивались о разогретые солнцем бетонные плиты тротуара. Прохожие в текущей мимо толпе заспешили, а скамья, на которой они сидели, начала пустеть.

– Мы не можем уйти: они нас никогда не найдут. Сидни взглянула на Майкла. Он сидел, запрокинув голову к небу и подставив лицо дождю. Дождевые капли падали на его вздрагивающие, полуопущенные ресницы, губы раскрылись в нежной мечтательной улыбке, при каждом вздохе он глубоко впивал в себя свежий влажный воздух.

– Мы промокнем насквозь, – благоразумно напомнила Сидни.

– Раскрой свой зонтик. Это ненадолго.

– Ненадолго?

Могла бы и не спрашивать: насчет погоды Майкл никогда не ошибался.

– Давай просто сидеть и смотреть на людей. Это было его любимое занятие. Он все еще был слишком застенчив, чтобы вступать в разговор с незнакомыми людьми и получать от этого удовольствие, но мог бесконечно наблюдать за ними и никогда не уставал. При этом он отпускал очень интересные замечания.

– Я знал одного барсука, который был очень похож на него, – говорил он, указывая на добродушного на вид, остролицего пожилого джентльмена в круглых очках. Или, например:

– Смотри, какая она сытая и довольная. Как выдра, наевшаяся рыбы, – такими словами он провожал почтенную матрону.

Сидни раскрыла зонтик у них над головами, а Майкл придвинулся ближе и тоже взялся за ручку зонта. Теперь они сидели совсем рядом, молча глядя на толпу туристов, спешащих мимо.

– Вчера ночью мне приснился мой дом.

–Дом?

– Родные места. Мне снилось, что я лежу на холме рядом со старым волком. Я тебе о нем рассказывал, помнишь? Это мой друг.

– Я помню.

– Было лето. Жарко. Безоблачное небо. Мы не были голодны, и нам ничто не угрожало. Пахло только землей и воздухом, больше ничем. Вокруг был только покой. И ничего не было… между мной и землей и небом. – Майкл нахмурился, старательно подбирая слова. – Я хочу сказать, что не было никаких границ между мной и всем, что меня окружало. Как будто у меня не было кожи. Я был свободен.

Сидни взглянула на его чистый профиль и заметила в лице отражение напряженной внутренней борьбы: он изо всех сил старался донести до нее правду.

– А теперь все не так? – спросила она, догадавшись, что означал его сон. – Здесь ты не чувствуешь себя свободным.

– Да, здесь я не свободен. Жизнь такая сложная. Все время приходится делать выбор. Столько возможностей, которых я не понимаю. Это похоже на игру в шахматы: я должен думать, что будет через три или четыре хода.

Она тихонько сжала его пальцы вокруг ручки зонтика.

– Я никогда раньше не смотрела на вещи с такой стороны. Выждав еще минуту. Сидни спросила как будто между прочим:

– Ты хотел бы вернуться назад?

– Да, я думаю об этом, когда у меня мозги переполнены. Иногда мне кажется, что я взорвусь, если узнаю еще хоть что-нибудь новое. Тогда я думаю, что мне лучше уехать.

Сидни похолодела, но Майкл немного погодя добавил:

– Но теперь я не могу уехать. Я слишком сильно изменился. Я, наверное, умру, если вернусь туда. Не от голода или холода. От одиночества.

Она не знала, что сказать. В его голосе прозвучала печаль, и ей хотелось утешить, но в то же время на нее обрушилась неистовая волна облегчения: он не уедет. Не сможет уехать. Он принадлежит ей навсегда. Ей так нужно было знать это!

– Чаще всего я просто не могу поверить, что я здесь. Вот сейчас, например: сижу на скамье рядом с тобой в этом месте. В этом городе. С башмаками на ногах.

Они дружно рассмеялись.

– Между прочим, это совсем неплохие башмаки, – заметила Сидни.

Филип сводил Майкла в магазин Филда и купил ему лучшее, что они могли предложить: пару добротных английских «балморалов» ^[13] желтовато-коричневой кожи. Он носил их каждый день и утверждал, что в них ноги совсем не болят.

– Это из-за тебя я здесь.

– Что ты хочешь сказать?

– Для меня ты как свет в темноте. Рядом с тобой я чувствую себя сильным, даже когда все вокруг меняется слишком быстро.

– Майкл!

– Я так и думал, что ты испугаешься, если узнаешь, что я чувствую, – сказал он тихо. – У меня внутри как будто буря. Покоя нет, но это не так уж и важно. Я не просто выживаю. Я живу. И я знаю, что мне нужно.

Майкл говорил, опустив глаза, словно стараясь уберечь ее от обжигающего напряжения, которое – это он верно угадал! – могло бы ее испугать. И опять Сидни не нашлась с ответом. Сейчас ей следовало бы его остановить, отвлечь от опасных мыслей и слов. Такое решение было бы разумным и безопасным.

А что, если постудить наоборот? Может быть, стоит отбросить благоразумие и сделать шаг вперед, к нему навстречу, а не в обратную сторону?

– А вот и твои братья.

–Что? Ей не хотелось прерывать очарование минуты. – Они вернулись. И с ними кто-то еще. Сидни подняла голову с улыбкой, которая слегка увяла, когда она увидела, кто подошел с Филипом и Сэмом.

– Дождь уже перестал, – сказал Сэм. – Зачем ты держишь раскрытый зонтик?

Сидни закрыла зонтик, ничего не ответив, и с улыбкой повернулась к Линкольну Тэрнбуллу.

– Какой приятный сюрприз! Дважды за одну неделю – удивительное совпадение.

Она встретилась с ним на званом ужине в прошлую субботу и, памятуя о настоятельных рекомендациях тети Эстеллы, сделала над собой героическое усилие, чтобы быть с ним полюбезнее.

– Как поживаешь, Линкольн? И где ты набрел на эту парочку?

– На борту «Иллинойса», – ответил Линкольн, надолго задержав ее руку в перчатке в своей. – Отлично выглядишь, Сидни. Я тебе уже говорил в тот раз? Ничего, это стоит повторить.

– Он пять раз был на линкоре, – с почтительным удивлением заметил Сэм. – Показал нам такие вещи, которых даже экскурсовод не знал. Пушки, амуницию, пороховой погреб и другие боеприпасы. Линкольн, улыбаясь, взъерошил волосы Сэму.

– Меня давно интересуют корабли.

Наступила пауза. Со странной неохотой Сидни повернулась к Майклу, который отступил от них на шаг, и легонько коснулась его руки.

– Линкольн, ты еще не знаком с Майклом Макнейлом? Он… гостит у нас в доме. Майкл, это наш старый друг, мистер Линкольн Тэрнбулл.

– Как поживаете? – вежливо спросил Майкл и протянул руку.

Линкольн сильно встряхнул протянутую руку. Занимаясь благотворительностью, Сидни не раз видела, как попечители посещают приюты для умственно отсталых и обращаются к живущим там пациентам именно так: стараясь скрыть свое смущение или нездоровое любопытство за внешней грубоватостью и преувеличенной сердечностью.

– Извини, Сид, должен тебя огорчить, – виновато протянул Филип.

– В чем дело?

– Мы по ошибке сболтнули Линкольну, что ты еще ни разу не каталась на «чертовом колесе».

– Ну и зря.

Сидни улыбнулась, но тут же удивленно вздрогнула, когда Линкольн подхватил ее под локоть и решительно повлек за собой.

– Пошли, Сидни, не стоит откладывать.

– Погоди! – воскликнула она со смехом и остановилась. Майкл следил за ней с нескрываемым интересом.

– Почему ты не хочешь пойти? – спросил он недоуменно.

– А ты почему не хочешь? – уточнила Сидни.

– Потому что я боюсь.

Все, включая Линкольна, рассмеялись над его простодушной откровенностью.

– Ну что ж, – сказала Сидни, – дело в том, что я тоже не очень люблю высоту. – Но это же история, – принялся уговаривать Линкольн, вновь дергая ее за руку. – Когда-нибудь расскажешь внукам, что ты делала в далеком девяносто третьем.

– Идем, не будь трусихой, – поддержал его Сэм. – Я уже катался, и мне ни капельки не было страшно, а ведь я еще маленький.

– Если хочешь, я пойду с тобой, – тихо предложил Майкл.

– Вот! Видишь! – От нетерпения Сэм начал подпрыгивать на месте. – Теперь тебе придется пойти!

Да, похоже, у нее не осталось другого выхода. Примирившись со своей судьбой. Сидни позволила им увлечь себя к «чертову колесу».

Толпа, напуганная холодным порывистым ветром с озера и сгущающимися тучами, грозившими пролиться ливнем, заметно поредела.

– Ты действительно пять раз был на «Иллинойсе»? – спросила Сидни у Линкольна.

Крепко держа ее под руку, он обогнал остальных и пошел вместе с ней впереди, явно давая всем понять, что считает себя ее кавалером.

– Шесть, считая сегодняшний. Я с детства помешан на военно-морской артиллерии. Слушай, Сид…

–Что? Линкольн наклонился и начал шептать ей на ухо.

– Может, тебе не стоит оставаться с ним наедине? – он дернул подбородком, указывая через плечо.

– С Майклом? А что тут такого? Почему ты спрашиваешь?

– Ну… я хочу сказать…– Он улыбнулся во весь рот. – Ну ты же понимаешь.

–Нет.

– Ну… Кое-кто мог бы сказать, что он не вполне…

– Цивилизован? Линкольн весело засмеялся.

– Именно это я и хотел сказать. А что? До меня доходили такие слухи.

– В самом деле? Что ж, ты можешь воочию убедиться, что они лживы. По-твоему, он похож на дикаря? На ненормального? На людоеда? – Сидни заметила, что говорит слишком горячо, и смягчила свои слова улыбкой. – Я убеждена, что Майкл – самый воспитанный молодой человек из всех, кого я знаю.

«Он к тому же и опасен, – добавила она мысленно, – но, разумеется, как соперник».

– Ну раз ты так уверена…

Линкольн опять рассмеялся, и возникшее между ними напряжение рассеялось. Сидни вспомнила рассуждения Камиллы о «дикарстве» Майкла, и глубоко задумалась. Интересно, почему слова подруги показались ей всего лишь забавными и глуповатыми, а когда Линкольн заговорил о том же самом, она возмутилась? Он был неплохим парнем: тетя Эстелла ничуть не преувеличила, когда перечисляла все его замечательные качества. К тому же он был действительно хорош собой – высокий, атлетически сложенный, с золотисто-каштановыми волосами и здоровым цветом лица.

Должно быть, она чересчур опекает Майкла, решила Сидни, излишне заботится о нем. Он не был слаб и беспомощен, он мог сам за себя постоять и не нуждался в ней, чтобы не дать себя в обиду.

Она обернулась, чтобы взглянуть на Майкла. Он спокойно шагал за ней следом, а Сэм горделиво восседал у него на плечах. Сидни радостно улыбнулась им обоим, но в эту самую секунду Линкольн опять властным жестом взял ее под локоть.

Пока они стояли в короткой очереди за билетами, Сидни вместе со всеми задирала голову, чтобы увидеть вершину гигантской конструкции, и заглядывала в высокие окна кабин, стараясь разглядеть пассажиров, решивших покататься на этой вертикальной карусели в поисках острых ощущений. Какие у них лица? Побелевшие от испуга с открытыми в крике ртами? Окаменевшие от страха? Нет, они скорее выглядели возбужденными. И тем не менее Сидни никак не удавалось совладать со своим страхом.

– Ты ведь уже не боишься, правда, Сид? – словно прочитал ее мысли Сэм.

– Нет, конечно, нет, – солгала она, широко улыбаясь брату. – Особенно если ты будешь держать меня за руку.

– Буду, буду! Ни на минутку не выпущу!

– Ну тогда бояться нечего. У Майкла тоже был не слишком бодрый вид.

– И меня тоже подержи за руку, – сказал он Сэму, и Сидни поняла, что он не шутит. – На чем оно держится?

Линкольн пустился в долгие объяснения, но Сидни не стала его слушать. Что толку в этих знаниях, если они не помогают ей справиться с волнением.

И вот подошла их очередь. Из-за дождя вместительная кабина оказалась полупустой, когда билетер захлопнул за ними дверь. И не только захлопнул, но и запер, с волнением подметила Сидни. Недогрузка кабины – это хорошо или плохо? Может быть, человек сорок, равномерно распределенные по четырем сторонам кабины, придают колесу устойчивость? Может быть, пятнадцать человек, гуляющие по кабине, как им вздумается, создают дополнительную опасность? А что будет, если все пассажиры всех тридцати шести кабин одновременно перейдут на одну и ту же сторону? Может, вся эта проклятая конструкция рухнет?

Она вскрикнула, когда кабина внезапно дернулась и оторвалась от земли, а потом столь же внезапно остановилась. Филип и Линкольн стали подшучивать над ней, некоторые другие пассажиры тоже засмеялись. Сидни натянуто улыбнулась вместе со всеми, чтобы показать, что она не трусиха, и скрыть подступающую истерику.

– Ой! – вскричал Сэм.

Сидни отпустила его руку, и он начал растирать пальцы, которые она слишком сильно стиснула от волнения.

– Ты в порядке, Сид?

– Да.

– Оно же еще не поехало! Просто они пускают людей в две кабины ниже нашей.

– Я так и поняла.

Сэм покинул ее и подошел к остальным. Все они, включая Майкла, выглядывали в окна и любовались видами. Сидни обхватила руками один из вертикальных столбов, пересекавших пол и потолок кабины насквозь, и попыталась решить, куда же ей смотреть. Если закрыть глаза или глядеть под ноги, тут же подступала тошнота, но и от вида из окон, даже когда кабина не двигалась, у нее начинала кружиться голова. Кабина снова дернулась. Сидни закусила губу, чтобы не закричать, и прижалась влажным лбом к холодному металлическому столбу.

Кошмар повторялся снова и снова. Всякий раз, когда колесо делало очередной рывок, чтобы выпустить и принять на борт новых пассажиров, душа у нее уходила в пятки. Но когда кабина стояла на месте, было еще хуже: она слегка покачивалась на ветру из стороны в сторону. Настоящая качка на корабле. В такие минуты перед глазами у человека проходит вся его жизнь.

Разговор окружающих доносился до нее обрывками, перемежаясь с неясным гулом. «Это новый университет, видишь? Когда его построят, он будет огромный-преогромный!» «Посмотрите на небоскребы! Вон там здание Американской страховой компании».

– Сидни, иди сюда! Посмотри на озеро. Какая красота! Ты же никогда не видела его сверху.

Но она не могла двинуться с места. А потом случилось худшее: последняя кабина была заполнена, после чего гигантское колесо, которое она уже успела возненавидеть всемифибрами своей души, начало вращаться без остановок.

Безумие, просто безумие! Что хуже: опозорить себя рвотой или умереть от разрыва сердца? Кто-то похлопывал ее по плечу, кто-то прищелкивал языком и говорил что-то утешительное. Итак, она стала мишенью для шуток. Только этого ей не хватало!

Она по-прежнему не знала, куда смотреть. Бесконечно кружащийся калейдоскоп зданий…

Перед глазами у нее возникло пепельно-серое лицо Майкла. Сидни по движению губ догадалась, что он окликает ее по имени, но ее зубы были крепко стиснуты, она не могла ответить. Он попытался взять ее за руки, но она была не способна отпустить столб – свой спасательный пояс. Наконец голос Майкла проник сквозь рев у нее в ушах.

Он невнятно произнес:

– Я заставлю его остановиться.

А может, это ей только показалось.

Сидни не отрывала взгляда от Майкла. Он стал для нее островком безопасности в зыбком океане паники и страха. Майкл крепко сжал ее плечо: она ощутила силу его пальцев через теплый жакет. А потом он отвернулся, и Сидни увидела, как он хватается за соседний столб, пережидает паузу и бросается к следующему. Таким образом он пересек кабину, и сквозь туман страха, застилавший ей мозг, оформилась мысль: эта дергающаяся неровная походка означает одно: Майкл напуган не меньше, чем она сама. Наконец Майкл добрался до запертой двери – самой ближней к механизму машины. Кабина как раз прошла высшую точку вращения и устремилась вниз по кривой, когда Майкл начал колотить по стеклу и кричать во все горло:

– Стой! Стой! Стой!

Но чуда не произошло. У Сидни упало сердце – головокружительный подъем продолжался.

Майкл нашел окно и попытался опустить стекло, но оно не поддавалось. Никто не пришел ему на помощь. Краем глаза Сидни видела, как около дюжины пассажиров, включая ее братьев и Линкольна Тэрнбулла, таращатся на него в каком-то безмолвном оцепенении. Окно в конце концов поддалось усилиям Майкла; когда кабина опять оказалась в нижней точке, Майкл высунулся по пояс и отчаянно заорал:

– Стой! Никакого результата. Майкл наклонился еще больше и начал дергать двери с наружной стороны – металлический засов между двумя деревянными скобами, на который она запиралась.

– Эй! Что вы делаете?! – воскликнул кто-то внутри кабины.

– Остановите его! – закричал другой. А Майкл отпер тем временем дверь и открыл ее прямо в воздухе, пока кабина «чертова колеса» скользила к вершине круга, замерла на один страшный момент в неподвижности и начала свой головокружительный спуск.

– Майкл! – вырвался у нее изо рта вопль чистейшего ужаса.

Никто так и не двинулся с места, никто не попытался его удержать! А ее собственные руки намертво впились в столб, их не оторвать. Словно зачарованная, Сидни смотрела, как он все сильнее высовывается в – пустоту, держась одной рукой за дверной косяк и размахивая в воздухе другой.

– Майкл!

– Стойте! – надрывался он. – Остановите эту проклятую машину!

Они ее остановили.

Колесо сделало последний круг, показавшийся ей мучительно медленным. Когда кабина наконец коснулась твердой, неподвижной земли, у Сидни подломились колени, она едва не соскользнула на пол.

– О, боже мой, Сид! – испуганно пробормотал Филип, отрывая ее побелевшие пальцы от столба.

Стоявший рядом Сэм смотрел на нее с таким же испуганным и виноватым выражением. Ошеломленный Линкольн беспрерывно качал головой, смущенный и виноватый.

Снаружи на платформе Майкл громко объяснялся с двумя служащими в униформе. Одним из них был тот, кто несколько минут назад провел их в эту кабину. Несколько минут назад? Ей казалось, что она провела в аду несколько часов, дней, недель. Целую жизнь.

– Пойди разберись там, – заплетающимся языком проговорила Сидни. Филип наконец понял, что от него требуется, и вышел из кабины, чтобы уладить недоразумение. А еще какое-то время спустя, держась одной рукой за Сэма, а другой – за Линкольна, сама Сидни сумела покинуть кабину, сохранив остатки достоинства. Казалось, все глазеют на нее, но ей было все равно: у нее не осталось никаких душевных сил, чтобы принимать подобные вещи близко к сердцу. Уж лучше позор, чем такие муки.

Чем больше они удалялись от «чертова колеса», тем легче становилось на душе у Сидни. Постепенно до нее стали доходить шуточки, которыми обменивались по ее адресу Филип и Линкольн. Пару раз она даже улыбнулась бледной дрожащей улыбкой, хотя все ее душевные устремления были сосредоточены на другом: ей хотелось броситься на шею Майклу, разрыдаться и расцеловать его.

Они попрощались с Линкольном на железнодорожной станции. Он сказал ей, что с нетерпением ждет встречи на балу, и Сидни уставилась на него в недоумении.

– Твоя тетя устраивает благотворительный бал. Через три недели. В поддержку музея естественной истории. Разве ты забыла?

– Конечно, нет. Я тоже жду его с нетерпением. С еще большим нетерпением она ждала прихода поезда, на котором Линкольну предстояло уехать. Поезд наконец подошел, они проводили Линкольна и помахали ему вслед. Плечи у Сидни поникли от облегчения. Филип продолжал ее поддразнивать, но теперь, слава богу, его могли слышать только члены семьи.

По пути домой Сэм уснул, привалившись к ее плечу. Филип, усевшийся напротив, взял в руки оставленную кем-то газету и углубился в нее. Сидни посмотрела на Майкла, сидевшего рядом с Филипом. Он тоже взглянул на нее.

– Спасибо, – прошептала она едва слышно.

– Не за что, – ответил он тоже шепотом.

– Зачем ты это сделал? – совсем тихо спросила Сидни.

Но Майкл расслышал. Наклонившись к ней, он коснулся ее руки.

– Тебе же было страшно, –шепнул он, лаская ее теплым взглядом светлых зеленых глаз.

– Тебе тоже было страшно.

– Но не так сильно. Сидни сжала его руку.

– Майкл… – вздохнула она.

Ей не хотелось его отпускать. Что же с ними происходит?

Филип зашуршал газетой. Они виновато расцепили руки и отпрянули друг от друга. Сэм зевнул, протирая глаза. Кондуктор объявил их остановку, и они вышли из поезда. По дороге домой в серых ветреных сумерках никому не хотелось разговаривать, зато за обедом в тот же вечер историю, сопровождаемую возгласами удивления, пересказывали заново по многу раз. Сидни долго ждала, но, к ее изумлению, никто так и не сказал самого главного, никто не сделал вывод, который, по ее мнению, неизбежно напрашивался: Майкл Макнейл оказался самым необыкновенным человеком из всех, кого они когда-либо знали.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На самом деле Маленькая Египтянка не была голой. И все же, хотя Филип опять над ним подшутил, Майкл не почувствовал разочарования. Маленькая Египтянка исполняла танец живота, на ней была прозрачная юбочка и короткая свободная золотая блузка, не достававшая до живота, с висячей бахромой.

– Все женщины так выглядят? – захотел узнать Сэм. – Да, папа? Под одеждой они все такие?

Филип засмеялся, но Майклу тоже очень хотелось услышать ответ. Профессор Винтер дернул себя за ухо и промычал что-то невнятное, но в конце концов все-таки сказал:

– Гм… да. Я полагаю, некоторые из них выглядят именно так.

– Те, кому повезло, – уголком рта вставил Филип. Сэм приподнялся на цыпочки, пытаясь выглянуть из-за спины мужчины, стоявшего впереди.

– Но в одежде они выглядят совсем по-другому. Мы и в одежде, и так выглядим одинаково, а женщины нет.

Майкл думал то же самое. Он видел обнаженных женщин на картинах, но женщины в одежде выглядели совсем иначе.

Маленькая Египтянка и двигалась совсем иначе, чем все остальные женщины, которых ему раньше приходилось видеть. Пока мужчина, сидевший со скрещенными ногами, играл на флейте заунывную мелодию, она держала голые руки над головой и медленным круговым движением вращала бедрами. У нее были черные волосы и белая кожа; во время танца она улыбалась и бросала на публику томные взгляды влажных черных глаз.

– Насколько нам известно, женщины начали носить корсет или шнуровку лишь в самом конце средних веков, то есть ближе к окончанию войны Алой и Белой розы ^[14], – сказал профессор Винтер, не отрывая глаз от Маленькой Египтянки. – До этого они носили платья-рубахи или свободные блузы.

– А что они носят теперь? – прищурившись, спросил с усмешкой Филип. – Теперь они носят… – профессор закашлялся и покосился на Сэма. – Не будем об этом. Не забывай о своих манерах, Филип. Филип усмехнулся и подмигнул Майклу. Танец закончился, Маленькая Египтянка скрылась за занавесом, а зрители принялись хлопать, свистеть и кричать «бис!». Но она не вернулась, и толпа начала понемногу расходиться.

– Пора домой, – профессор Винтер взял Сэма за руку. – Нет нужды… гм… гм… – Он опять закашлялся и поправил очки: – Нет нужды рассказывать твоей тете, что мы видели эту… гм… танцовщицу.

– Значит, это секрет?

– Э-э-э… нет-нет, просто не стоит об этом упоминать, вот и все. Сэм растерялся.

– А можно рассказать Сидни?

– Как? Ну что ж, я полагаю… полагаю, вреда от этого не будет. Теперь ты, Филип.

–Сэр?

– Не хочу, чтобы ты задерживался в городе на всю ночь, ты понял?

– Да, сэр. Я больше не буду.

– Гм… – Профессор наклонился к старшему сыну. – Хотел бы я пойти с вами. Дома бедлам. Женщины с ума посходили.

Майкл засмеялся вместе с Филипом, догадавшись, что профессор шутит. Сидни и тетка во главе целой армии горничных готовили дом к большому праздничному вечеру, который должен был состояться через две недели. Они и вправду перевернули все вверх дном. «Хаос», – называл это профессор Винтер. Спасаясь от этой напасти, он прятался в своем кабинете и даже запирался на замок.

– А нам можно, папа? Почему бы нам не пойти вместе с Филипом и Майклом? Почему мы должны возвращаться домой? Почему мы не можем пойти с ними?

– Нам нельзя.

– Почему?

Профессор Винтер обменялся многозначительным взглядом со старшим сыном, потом наклонился и прошептал на ухо Сэму:

– Потому что я слишком стар, а ты слишком мал. Когда Сэм и его отец ушли, Майкл спросил:

– Куда мы теперь пойдем?

Филип собирался где-нибудь пообедать и намекнул, что потом они могут даже сходить на какой-нибудь спектакль. Майкл ждал этого события целый день.

– Сейчас нам надо перейти на северную сторону, чтобы попасть на станцию. Прямо вон туда, станцию даже отсюда видно. Но идти придется минут двадцать, потому что лагуна мешает. Если бы мы могли волоком доставить сюда гондолу, были бы на месте через пять минут. Майкл внезапно замер на ходу.

– Волоком, – повторил он тихо. – Волоком. Филип внимательно посмотрел на него.

– В чем дело? – спросил он удивленно. Майкл смотрел на Филипа горящим взглядом.

– Что такое «волоком»? Что означает это слово?

– Волоком? Это когда тащишь лодку на своем горбу по суше от одного водоема к другому. Ну, скажем, между небольшими озерами.

– Маленькую лодку? Легкую лодку. Как же она называется…

– Обычно байдарка или каноэ. А что? Майкл запустил пальцы себе в волосы и дернул изо всех сил.

– Каноэ… Вот что это было. Вот что случилось. Это не было кораблекрушение.

– Ты о чем?

Майкл вдруг вспомнил все. Словно это происходило сейчас у него на глазах.

– Вода была не синяя, а белая.

– Пороги!

– Каноэ перевернулось, ушло под воду. Белая пена, холодная, как лед. Вот все, что я помню. Я проснулся на земле, на берегу, а их уже не было.

Перед глазами у него мелькнуло воспоминание: испуг на лицах его дяди и тети и еще одного человека, которого он не знал. Наверное, этот человек сопровождал их в пути.

– Все утонули, кроме меня.

Он знал это раньше, схоронил воспоминание в самом дальнем уголке памяти, но сейчас вновь увидел их лица. Ему захотелось плакать.

Филип стиснул его локоть.

– Это же отлично, Майкл! Это поможет детективу. Он долго рылся в записях кораблекрушений на Великих озерах. Теперь он сможет сосредоточиться на несчастных случаях во внутренних водоемах. И даже сузить район поисков до южной оконечности Онтарио.

– Почему я раньше не мог вспомнить? Сейчас я все вижу так ясно… Неужели только из-за того, что ты произнес это слово?! Я раньше никогда не слышал его.

– Я не знаю, – растерялся Филип. – Все в порядке? Ты побледнел, тебе нехорошо?

– Не беспокойся, Филип.

– Ну пошли, давай выбираться отсюда. Что нам сейчас нужно, так это выпить.

* * *

Они выпили очень много, переходя из одного заведения в другое. Филип называл их «салунами» и «игорными домами». Майкл заметил, что их посещают одни только мужчины. Все они знали Филипа, все хотели угостить его пивом.

– Я и не знал, что есть такие места, – удивлялся Майкл, обращаясь к Филипу.

Он потягивал первую в своей жизни кружку пива и пришел к выводу, что на вкус оно лучше, чем можно было ожидать судя по запаху.

– В городе их полным-полно. Куда ни плюнь, попадешь в салун.

– Мужчины приходят сюда поговорить? Так?

– Поговорить и выпить. И обделать кое-какие делишки.

В последних двух салунах сам Филип тоже обделывал кое-какие делишки: в одном заплатил кому-то деньги, а во втором получил от кого-то деньги. Раз он сам об этом заговорил, Майкл решил, что можно спрашивать и дальше.

– А какими делами ты занимаешься?

– Лошадьми.

– Ты купил лошадь?

– Нет, я играю на скачках. Делаю ставки на забеги в Вашингтон-парке. Если моя лошадь придет первой, значит, я выиграл. Вчера я выиграл, а завтра – кто знает?

Он усмехнулся, не выпуская зажатой в зубах толстой, мерзко пахнущей сигары. Но все равно, даже с сигарой в зубах Филип не был похож на остальных посетителей салуна, на всех этих Сликов, Динков и Лефти. Он как будто играл в какую-то игру, – решил Майкл. Разыгрывал всех, включая самого себя.

Обедали они в небольшом ресторане на Кларк-стрит. Заказанное Филипом вино на вкус было лучше пива, но, выпив полбокала, Майкл почувствовал, что у него кружится голова.

– В прошлый раз, когда мы гуляли с Сэмом, все было по-другому.

– Да уж надо надеяться, – кивнул Филип, подливая им обоим вина. – Что ты думаешь вон о той девчонке? Ну той, что сидит со стариканом за тем дальним столиком.

Майкл вытянул шею.

– Ты говоришь о той даме с черными волосами? Она выглядит очень мило, – нерешительно проговорил он. – А вот у ее мужа усталый вид.

Филип застыл, не донеся вилку до рта, и начал смеяться. Очень скоро его смех перешел в хохот. Майкл так и не понял, в чем заключается шутка, но тоже засмеялся.

С этой минуты началось беспрерывное веселье. Они пошли в театр на Четырнадцатой улице, где посмотрели пьесу под названием «Дитя богемы», где мужчины выезжали на сцену на настоящих живых лошадях, похищали героиню и скрывались в кулисах. Спектакль произвел на Майкла такое впечатление, что он потом никак не мог успокоиться, все говорил и говорил о нем, задавал бесчисленные вопросы.

Час был уже поздний, но вместо того, чтобы вернуться домой, они отправились еще в один салун, уже в другом районе. В этом салуне, к удивлению Майкла, были и дамы. Их называли официантками, они подавали напитки на столы и развлекали посетителей на сцене. При этом они показывали ноги, прямо как Маленькая Египтянка, но танцевали под быструю музыку на фортепьяно, а не под грустную мелодию флейты. Майкл попытался вообразить себе Сидни, поющую и пляшущую на сцене в этом зале, но не смог.

– Сэм правильно заметил, – тихо признался он Филипу, пока две женщины на сцене пели песню под названием «Под лимонным деревом». – В одежде они выглядят совсем по-другому.

Филип поставил на столик стакан с виски.

– У тебя никогда не было женщины, так ведь? – спросил он без обиняков. – Ты ни разу в жизни не спал с женщиной?

Он проговорил это так спокойно, без насмешки, что Майкл не стал уходить от ответа.

– Я никогда не занимался любовью, – сказал он, используя выражение, которому недавно научил его Филип. – А что это за девушки? Зачем они это делают?

Филип рассмеялся.

– Им это нравится?

– Конечно, почему бы и нет? Он осушил одним глотком стаканчик виски.

– Они богатые? – продолжил свои расспросы Майкл, показывая глазами на увешанных сверкающими поддельными драгоценностями женщин.

Филип соскользнул ниже на стуле.

– Нет, Майкл, они не богатые. Они занимаются этим, чтобы заработать себе на жизнь. Не знаю, нравится им это или нет. А впрочем, пошли они все к черту!

Майкл понял, что у его друга портится настроение. Такое с Филипом часто бывало.

– Давай пойдем еще куда-нибудь, – предложил он. – Туда, где есть спектакль. Тебе ведь понравился театр, я видел, как ты смеялся.

Филип молча бросил деньги на стол и тяжело поднялся на ноги. При этом он слегка покачнулся; Майклу пришлось подхватить его и поддержать.

– Отличная идея! Я знаю одно подходящее место, уверен, тебе тоже понравится!

* * *

Миссис Бэрч обитала в портовом районе. Когда Майкл спросил, что это за особенный район, Филип ответил:

– Тебе лучше не соваться сюда в одиночку. Особенно по ночам.

Дом миссис Бэрч, расположенный в глубине тупика, выглядел нежилым, но, как только Филип постучал, дверь бесшумно открылась.

– Это твой друг? – спросил открывший дверь мужчина, посторонившись, чтобы пропустить их внутрь. Похоже, самого Филипа он хорошо знал.

Филип обхватил за плечи Майкла и тяжело повис на нем.

– Это Мик. Мой друг из Канады.

Мужчина повел их по узкому коридору. Откинув тяжелый плотный занавес, он пропустил посетителей вперед.

Яркий свет, музыка, шумные возбужденные люди. Майкл удивленно заморгал. Это и есть спектакль? Он-то представлял, что увидит нечто совсем другое.

В двух шагах от него на коленях у хорошо одетого джентльмена восседала женщина в тонкой ночной сорочке. Затем он увидел другую даму, тоже в ночной сорочке, которая танцевала под мелодию, доносившуюся из граммофона. Она двигалась с закрытыми глазами, то выгибаясь, то оглаживая свое тело руками. Может, она спала? Ему уже приходилось слышать, что некоторые люди умеют ходить и даже разговаривать во сне.

– Что это за место? – шепотом спросил он у Филипа. – Разве это называется спектаклем?

В комнате, немного напоминавшей гостиную у Винтеров, только еще больше заставленную мебелью, было полно народу. Все мужчины были одеты, а все женщины – раздеты, и никому это не казалось странным. Горело так много свечей, что было светло, почти как днем. На низком столе расставлена еда – фрукты, хлеб, сыры, маленькие пирожные. Воздух был пронизан смешанным запахом духов, папиросным дымом и потом. И чем-то еще.

Но Филип не успел ответить – к ним подплыла женщина.

– Как видите, у нас сегодня много народу, – сказала она тихим бесцветным голосом.

В отличие от остальных дам, она была одета в блестящее красное платье, которое плотно облегало ее пышную фигуру. У нее были темно-каштановые пышные волосы и белое, абсолютно неподвижное лицо.

– Надеюсь, для старого друга все-таки найдется местечко, – негромко, в тон ей, ответил Филип. – Как поживаете, миссис Бэрч?

Она холодно окинула его взглядом из-под густо накрашенных ресниц. Майкл весь сжался. Филип был пьян и говорил не то, что нужно: ничего подобного с ним раньше не случалось. Миссис Бэрч не стала отвечать на его вопрос. Вместо этого она холодно спросила:

– В каком вы сегодня настроении, джентльмены? Чего желаете?

– Для начала выпить.

– Вина?

– Нет, шампанского.

Упоминание о шампанском вызвало у нее снисходительную улыбку.

– Что-то празднуете? Филип хлопнул Майкла по плечу.

– Да я-то нет, а вот ему есть что отпраздновать.

– Чудесно! А потом?

– Потом… Полагаю, мы с моим другом как раз в таком настроении, чтобы посмотреть представление. Во всяком случае, с этого начнем, а там… кто знает?

Миссис Бэрч понимающе кивнула, хотя ее лицо по-прежнему оставалось бесстрастным. Она была похожа на куклу, а не на живого человека.

– Подать вам шампанского здесь или наверху?

– М-м-м… – промычал Филип, качнувшись и оглядывая комнату долгим взглядом. – Наверху. Она подняла руку, и девушка в халате, которая сто яла, прислонившись к стене в углу, приблизилась к ним.

– Это Лили. Сегодня она будет вас обслуживать. Веселитесь и дайте мне знать, если вам еще что-нибудь понадобится.

С этими словами миссис Бэрч удалилась через темный сводчатый проход в другую комнату.

– Лили, – сказал Филип и, к удивлению Майкла, поцеловал руку девушки. – Разве тебя звали не Стеллой?

Она засмеялась, показывая желтые зубы; Майкл ощущал запах табака, идущий у нее изо рта. У нее были жидкие, прямые, ярко-оранжевые волосы, зачесанные назад и закрепленные заколками за ушами, а лицо такое же белое, как у миссис Бэрч, только она была моложе. На вид – совсем еще ребенок.

– То было в прошлом месяце. В этом месяце я Лили. Разве я не похожа на Лили?

Она опять засмеялась и повернулась к Майклу, часто-часто моргая ресницами.

– Привет!

– Привет.

Он протянул руку для приветствия. Лили и этот жест встретила смехом: ей все казалось забавным.

– Никогда тебя раньше не видела.

– Я тоже никогда тебя раньше не видел.

– Будешь моим дружком?

– Да, – сказал Майкл как можно почтительнее. Она томно повела глазами в сторону Филипа.

– Какой он душка! Где ты его раньше прятал?

– Очень далеко! В непроходимых джунглях, в глухом лесу, – расхохотался Филип.

– Не подняться ли нам наверх, джентльмены? – смеясь предложила девушка.

Лили провела их по широкой лестнице, потом по коридору к закрытой двери. Когда они вошли, Майкл сперва решил, что оказался в чьей-то спальне, но, увидев расставленные по комнате кушетки и кресла, понял, что это гостиная. Но тогда зачем здесь кровать?:

– Ну вы, господа, располагайтесь поудобнее, а я сейчас вернусь с напитками.

Когда она ушла, Филип плюхнулся на широкую кушетку и вытянулся во весь рост, подложив подушку под голову.

– Ты знаешь всех этих людей, Филип?

– Не всех, но кое-кого знаю. И он закрыл глаза, словно решив вздремнуть. Майкл начал обследовать комнату.

– Тут будет представление? – поинтересовался он, недоумевая.

На стенах висели картины, но на столах ничего не было: ни фотографий в рамочках, ни цветов в вазах – ничего. Половина одной стены была задернута зеленым бархатным занавесом. Может быть, за ним скрывалась сцена? Нет, когда он ткнул пальцем в занавес, за ним оказалось что-то твердое. Наверное, стена, подумал Майкл. Он повернулся к Филипу.

– Гм? – переспросил Филип в точности как его отец. – Да, нечто вроде представления.

– А где же публика? На губах у Филипа появилась странная улыбка.

– Публика – это мы.

Майкл понял, что Филип не хочет ничего ему объяснять, и ему это не понравилось. Скоро Лили вернулась с подносом.

– А вот и я.

Она поставила поднос на кровать и начала открывать бутылку. Хлоп! Майкл подскочил, когда пробка вылетела и ударила в потолок. Лили так расхохоталась, словно ничего смешнее в жизни не видела.

– Ты что, никогда раньше не пробовал шипучки, миленький? Он покачал головой.

– Как тебя звать?

– Майкл Макнейл. Это опять ее рассмешило.

– Говори просто «Майкл», миленький. Нам тут фамилии без надобности.

– А ты не будешь пить? – спросил он, когда она подала один бокал ему, а другой Филипу. – Нет, у меня есть своя особая настойка. Многозначительно подмигнув. Лили взяла с подноса стакан с чем-то прозрачным, и Майкл подумал, что это вода.

– Ну что ж, мальчики, пьем до дна. Пора начинать представление.

Пузырьки ударили ему в нос и защекотали язык. Шампанское оказалось холодным и сладким, оно понравилось Майклу гораздо больше, чем кислое красное вино, которое они пили за обедом, но двух глотков оказалось довольно, чтобы заставить его икнуть. Он прикрыл рот ладонью и извинился. Лили все никак не могла отсмеяться.

– Извините меня, я на секундочку. Она вышла из комнаты, но тотчас же вернулась.

– Так, все готово, дайте знак, когда начинать. Пройдясь по комнате, Лили задула все свечи, кроме одной. Филип подвинулся, когда она опустилась на кушетку рядом с ним.

– Почему бы тебе не присесть тут вместе с нами, Майкл? Давай устраивайся поудобнее.

Когда она перебросила ногу на ногу, ее халат распахнулся, оголив колени и ляжки. Майкл снова поперхнулся шампанским, и Лили громко расхохоталась.

– Знаешь что? Я думаю, мы еще не совсем готовы, – сказал Филип, стараясь говорить медленно и четко. – Лили, милая, будь так добра, не могла бы ты еще разок выйти на пару минут? Нам с Миком надо посовещаться наедине.

– Как скажешь, миленький, но этак вы пропустите начало. Ты же понимаешь, когда представление началось, его уже не остановить.

– Ничего страшного. Мы все домыслим. Они оба рассмеялись, пока Майкл следил за ними с недоумением. Потом Лили поднялась и вышла из комнаты.

Филип начал вставать, но ноги у него подкосились, и он рухнул обратно.

Он похлопал по кушетке рядом с собой, где только что сидела Лили.

– Слушай, приятель, пора тебе растолковать, что к чему. Мы же не хотим, чтобы тебя хватил удар в заведении миссис Бэрч, верно? А то еще газеты пронюхают и поднимут хай.

Почему его должен «хватить удар»? Что значит «поднимать хай»? Майкл ничего не мог понять.

– Филип, где мы?

– Мик, мальчик мой, мы в публичном доме.

– Очень хорошо, но что такое «публичный дом»? Ты раньше ничего мне об этом не рассказывал.

Филип уставился на Майкла покрасневшими глазами, пытаясь понять, не шутит ли он. Потом поставил свой бокал, откашлялся и сел, сложив руки на груди.

– Публичный дом – это такое место, куда приходят мужчины, чтобы заниматься любовью с женщинами. Я не хочу сказать, что они занимаются этим только здесь, есть разные варианты, но публичный дом только для этого и существует. Ты меня понимаешь? Мы платим деньги таким девушкам, как Лили. Она шлюха, и это ее работа. И все довольны.

– Мы платим им деньги? – Майкл засмеялся, надеясь, что Филип к нему присоединится. – Скажи мне правду. Что тут на самом деле происходит?

– Я же тебе только что сказал.

– Нет. Я все понял. Но при чем тут деньги? Он опять засмеялся, но уже не так уверенно. Филип даже не улыбнулся в ответ.

– Ты хочешь сказать, что эти женщины занимаются любовью, потому что им платят за это? Взяв свой бокал, Филип сделал большой глоток.

– Точно! Ну, короче, дело вот в чем. Раз ты никогда раньше этого не делал, я подумал, что для начала лучше места не найти, чем у миссис Бэрч. А все потому, что у нее тут есть… м-м-м… одна особенность, которой ты в других домах не найдешь.

– Особенность? – растерянно переспросил Майкл. Филип указал на зеленый занавес.

– Видишь? За этой штукой большое окно. Витрина. А за ней комната, в точности как эта. И там сейчас находится парочка: одна из шлюх и парень, которому наплевать, что люди смотрят, пока он с ней это проделывает.

– Занимается любовью?

– Именно. Нет, он в это не верил. Нет, это невозможно! Филип почесал затылок.

– Конечно, мы не обязаны это делать, если ты не хочешь. Можем вернуться домой, мне все равно. Я просто хотел тебе объяснить, как все происходит. Если тебе нужна женщина, а жены у тебя нет, это, пожалуй, единственный способ получить, что хочешь. Потому что остальные в большинстве своем на это не пойдут.

– Почему?

– Потому. Считается, что это неприлично. Они так думают. Это безнравственно.

– Значит, им нельзя, а нам можно? Филип со смехом откинулся назад, расплескав шампанское на брюки.

– Точно! Это ты верно подметил: им нельзя, а нам можно. Отлично сказано.

Он сокрушенно посмотрел на мокрое пятно, расплывающееся на колене.

– Так что же мы решим? Останемся или уйдем? Тут открылась дверь, и появилась Лили, неся по бутылке шампанского в каждой руке. Майкл встал. Она остановилась прямо перед единственной непогашенной свечкой, и ему было видно, как ее тело просвечивает сквозь халат.

– Ну как? – спросила Лили. Майкл повернулся к Филипу.

– А ты уже раньше это делал? Смотрел, как люди этим занимаются?

Филип отвернулся, и Майкл решил, что он не станет отвечать. В первый раз с тех пор, как они пришли в этот дом, у Филипа не хватило духу посмотреть ему в глаза. Он был явно смущен.

– Да, я уже это делал. В этом ничего плохого нет. Голос у него был почти сердитый. Лили согнула ноги и ссутулила плечи, показывая, как тяжело ей держать бутылки.

– Ну ладно, – сказал Майкл.

– Ну ладно, – подхватила Лили со смехом. – Вот и отлично, Майкл!

Она поставила бутылки на столик возле кушетки и села рядом с Филипом.

– Миленький, будь лаской, дерни вон за тот шнур справа от занавеса, а потом иди сюда и сядь рядом с Лили.

Майкл потянул за шнур, как было ведено, но не стал садиться. Он обошел кушетку и встал у Лили за спиной. Ему не хотелось, чтобы она видела его лицо.

До самой последней секунды он в глубине души все-таки не верил. «Филип шутит, – думал он. – Это опять будет какой-нибудь розыгрыш». Но он отступил назад, словно кто-то толкнул его в грудь, когда увидел, что творится по ту сторону стекла.

Женщина. И мужчина. На нем были брюки и белая рубашка, но она… она была совершенно голая!

И она снимала с него одежду. Они стояли в изножии кровати в такой же комнате, как эта, только там было светло от множества горящих свечей. Она сняла с него рубашку, пока он гладил ее белую грудь. Майклу хотелось рассмотреть ее получше, он пожирал ее глазами, но мужчина мешал ему, заслоняя ее. Она расстегнула брюки мужчины и спустила их вниз по его ногам. Все это время мужчина смотрел прямо в окно, слегка улыбаясь, хотя глаза у него были холодные. Майклу хотелось отвернуться, спрятаться, укрыться с головой. Но он не мог ни сдвинуться с места, ни отвести взгляд.

Руки, губы, груди, ноги. Волосы на голове у женщины были желтые, а между ногами – черные. Мужчина встал у нее за спиной перед витриной и начал ее трогать повсюду, положив подбородок ей на плечо. Нравится ли это ей? По лицу невозможно было догадаться. Одной рукой он стиснул ее тяжелую грудь, а другую положил на треугольник волос у нее между ног, подтягивая ее поближе к себе. Она согнула колени, и его рука скользнула глубже. У Майкла возникло странное ощущение: собственная кожа стала ему тесна. Ему хотелось выпрыгнуть из нее. Он понял, что долго не выдержит.

Они подошли к кровати. Женщина опрокинулась на спину, мужчина накрыл ее своим телом. Она обхватила его ногами, и они начали делать это – заниматься любовью. Их тела напряженно изгибались, толкались и стукались друг о друга, но лица оставались пустыми, глаза были открыты. Мужчина схватил женщину за руки, а сам начал биться об нее все быстрее и быстрее, чаще и чаще. Она широко раскрыла рот и запрокинула голову.

На этом все кончилось. Мужчина перекатился на спину и лег рядом с женщиной, а она встала. Она что-то сказала; он не ответил. Покачиваясь, положив руки на бедра и выставив вперед живот, она подошла к стеклу, разделявшему две комнаты, и прижалась к нему всем телом. При этом ее груди, бедра, ладони, даже губы расплющились о стекло. Лили засмеялась, словно это была шутка, но на самом деле это было отвратительно, и Майкл обрадовался, что Филип не засмеялся вместе с ней.

Лили встала и, покачивая бедрами, пошла к стене, чтобы задернуть занавес.

– Ну ладно, ребята. Кто хочет первым?

* * *

Ледяной ветер гнал по переулку обрывки бумаги и разный мусор, заметая его в булькающую, забитую доверху сточную канаву. Из черной решетки, вделанной в булыжную мостовую, поднимался запах затхлой воды и гниющих отбросов. Майкл поежился в своем легком плаще и подивился тому, каким он стал неженкой. Разве это можно сравнить с тем, что ему приходилось испытывать раньше? И все-таки он дрожал, как загнанный кролик, под холодным дождем, хлеставшим по лицу и попадававшим за воротник, и жалел, что у него нет более теплой одежды.

На противоположной стороне замусоренного переулка открылась дверь заведения миссис Бэрч. Вышли двое мужчин, но ни один из них не был Филипом. Скоро настанет рассвет. Мутная расплывчатая луна давно уже опустилась за изломанную линию крыш. Теперь улица совсем опустела, а ведь еще час назад мимо него по грязному тротуару несколько раз проходили пьяные мужчины. Правда, только один из них попытался ввязаться в драку – коренастый крупный мужчина с курчавыми волосами, от которого несло пивом. Он напомнил Майклу 0'Фэллона.

Майкл, припавший к земле в позе бегуна на старте, распрямился, как пружина, готовый к драке. Ему хотелось подраться, он был даже рад. Он стиснул кулаки, изнывая от желания ударить кого-нибудь или что-нибудь. Внутри у него скопилось необъяснимо скверное чувство, искавшее выхода. Его даже затошнило. Мужчина подошел поближе, заглянул в глаза Майклу, и злоба в его собственном лице сменилась страхом. Он выругался и поплелся прочь.

Потирая онемевшие от холода руки, Майкл начал переминаться с ноги на ногу. Всего полгода назад он мог часами лежать в снегу, не двигаясь, терпеливо поджидая, пока его добыча – кролик или мышь – не высунется из норки. Теперь он стал кем-то по имени Майкл Макнейл. Из борьбы за выживание его жизнь превратилась в борьбу за постижение того, что она собой представляет. Сегодня он узнал нечто новое и очень важное о том, что делают мужчины, но не почувствовал себя более уверенно в своей новой коже, в своей новой сущности. Напротив, он ощутил себя еще более чужим, потому что не мог, не умел делать то, что делали все остальные мужчины.

Но вот что странно: его тело желало этого. Все еще желало этого. Образ обнаженной девушки в витрине то и дело всплывал у него перед глазами, ему становилось тесно и больно. Что-то распирало его изнутри. Он все вспоминал тот момент, когда она опрокинулась на спину и раздвинула ноги, а мужчина вошел в нее, направляя свою плоть рукой. Майкл никак не мог прогнать это воспоминание. Ему тоже хотелось помочь себе рукой, чтобы облегчить боль, но он боялся, что его кто-нибудь увидит. По крайней мере этот урок, преподанный ему людьми, он усвоил быстро: секс, как говорил ему Филип, – это то, что делается по секрету. О нем даже говорить не разрешалось. Мужчины так сильно хотели секса, что готовы были платить деньги, но не смели признаться в этом открыто. Это был большой нехороший секрет.

«Кто хочет первым?» Щеки у Майкла запылали, когда он вспомнил смех Лили, преследовавший его, пока он бежал по коридору и спускался по лестнице. А все потому, что он сказал, что не хочет делать это с ней. «Почему нет, миленький? Ты что, боишься? Да брось, тебе понравится, вот увидишь». Она сунула руки ему под сюртук и погладила его ладонями, но всякий раз, как она делала шаг к нему, Майкл отступал на шаг назад. Наконец он налетел спиной на дверь – даже Филип засмеялся, увидев это. «В чем дело, миленький? Разве тебе не нравится Лили?» Майкл не хотел ее обижать и поэтому выпалил: «У меня нет денег», – нащупывая позади себя ручку двери, но такое признание ее не остановило. «Ну, ты у нас такой красавчик, пожалуй, я сделаю тебе скидку». Он мог лишь гадать о том, что такое «скидка». Какой-то другой способ заниматься сексом? «Нет, спасибо, я… я…» Каким предлогом пользовалась Сидни, чтобы прервать затянувшийся разговор по телефону? «Я знаю, что вы заняты, не буду вас больше задерживать». В тот самый момент, когда эти слова выходили у него изо рта, Майкл понял, что здесь они звучат по-идиотски.

Однако он ничего не мог с собой поделать. Лили все хохотала и хохотала, но Майкл не мог сказать ей правду, не мог объяснить, что в ней все не так: ее запах, ее голос, ее притворное дружелюбие, пустота, которую он ощущал за ее деланным интересом. Она была… не такая. Неправильная, чужая. А самое главное, она была не Сидни. Сделать Лили своей парой? Нет, он не мог. Это было бы все равно что… волку спариваться с медведицей. Вверх ногами. Противоестественно.

Дверь в здании на другой стороне улицы опять открылась, и на этот раз из нее вышел Филип. Он огляделся по сторонам, но не заметил Майкла, пока тот не вышел из темного, скверно пахнущего проулка и не приблизился. Дождь превратился в легкую изморозь. Филип поднял воротник, ссутулил плечи и встретил Майкла посреди улицы.

Вид у него был ужасный. Он дрожал в своей куртке, зубы выбивали дробь.

– Господи, – сказал Филип, – ты только посмотри на себя. Ты же промок насквозь!

– С тобой все в порядке?

– Нет. Прости меня ради бога, Майкл, мне очень жаль. Майкл взял Филипа под руку.

– Прошу тебя, давай скорее вернемся домой. На вокзале они купили кофе и пронесли его в бумажных стаканчиках прямо в поезд.

В поезде Филипу стало совсем плохо. Он успел отпить один глоток кофе и, побледнев, вскочил с места. Несколько минут спустя он вернулся – бледный, вспотевший, но по крайней мере его больше не била дрожь. Было так поздно – или рано? – что в вагоне, кроме них, было всего два пассажира, да и те устроились в противоположном конце. И все же Майкл понизил голос и наклонился к Филипу:

– Ну и как все прошло? С Лили? Она так и смеялась надо мной до самого конца? И он улыбнулся, сделав вид, что ему все равно. Филип с трудом поднял голову. Глаза у него слезились, белки покраснели. Вместо ответа он спросил:

– Почему ты ушел? Ведь ты же не испугался?

Филип верно угадал: настоящая причина была в другом.

– Мне показалось, что это неправильно, – медленно проговорил Майкл. – Это трудно объяснить. Быть с ней… для тебя это ничего не значит, а для меня все не так.

– Почему? Чем мы с тобой отличаемся друг от друга в этом отношении?!

– Потому что… – Майкл неловко замялся, не зная, как это выразить. – Это личное. Мне кажется, я не должен тебе рассказывать. Я думаю, тебе это не понравится.

Филип даже не поднял головы.

– Ты влюблен в мою сестру? Майкл вцепился обеими руками в подлокотники сиденья и в панике откинулся назад.

– Все дело в этом, верно? Для меня это давно уже не тайна. Майкла бросало то в жар, то в холод.

– Откуда ты знаешь?

– Смешной вопрос! Ты не умеешь лгать, ты не умеешь скрывать свои чувства.

– Что ты об этом думаешь? – спросил наконец Майкл, собравшись с духом. – Ты на меня сердишься? Из-за Сидни? Тебе неприятно было услышать это?

Филип наконец поднял голову.

– Нет. Хочешь знать правду?

–Да.

– Боюсь, дружище, из этого ничего не выйдет. Иначе я не стал бы тащить тебя в такое место.

Майкл отвернулся, чтобы не видеть сочувственного взгляда Филипа. Ему было страшно спросить – почему. А главное, он уже знал ответ.

– Ты поэтому там не остался? Решил хранить верность Сидни?

Майкл пожал плечами, понимая, что этот вопрос не требует от него искреннего ответа.

– А ты сам разве не влюблен в Камиллу? – решился спросить Майкл в свою очередь.

Филип выпрямился, его пепельно-серые щеки слегка порозовели.

– Что? – спросил он тихо, угрожающе прищурив глаза, словно хотел вступить в драку. Майкл улыбнулся и еще раз пожал плечами.

– Ты тоже не очень-то умеешь скрывать свои чувства, если на то пошло.

Филип мигом утратил свой задиристый вид и привалился плечом к окну, прижимаясь к стеклу лбом. Майкл подумал, что разговор окончен, но тут Филип вдруг сказал:

– Хотел бы я быть таким, как ты. Когда-то я был таким. Раньше. Майкл попытался обратить все в шутку:

– Когда тебе было семь лет? Филип покачал головой.

– Нет. Было время, когда я умел смотреть на мир твоими глазами. Все мне казалось свежим и новым. Я был не таким, как теперь. Сидни говорит… Она говорит, что я не такой… Черт побери, я сам не знаю, какой я!

Он поспешно отвернулся к окну.

– А я хотел бы быть таким, как ты.

– Ты смеешься надо мной? – спросил Филип с горьким вздохом.

Майкл молчал. Он не завидовал внешности Филипа или его манерам, и даже его уму и ловкости, умению обращаться с людьми и добиваться своего. Все это были внешние, поверхностные вещи, которыми он восхищался и которым пытался подражать, но не завидовал.

– Так почему же? – настаивал Филип.

– Потому что Сидни и Сэм, и твой отец тебя любят. Три человека любят тебя.

Филип задумчиво посмотрел на Майкла, и Майкл отвернулся, опасаясь, что может увидеть жалость в пристальном взгляде друга.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Это для девчонок! Не понимаю, почему я должен это разучивать? Сидни покрепче обхватила упирающегося Сэма.

– Ты должен уметь танцевать, потому что ты джентльмен! Все джентльмены умеют танцевать.

– Не буду я ни с кем танцевать. Фу! Терпеть не могу девчонок.

– Даже меня? Кто же меня спасет от всех моих неуклюжих кавалеров со слоновьими ногами? Ты единственный, с кем я хочу танцевать.

И она улыбнулась поверх его головы Майклу, который стоял на террасе и наблюдал за ними.

– Да ну! – отмахнулся Сэм.

На самом деле он ей не поверил, но ему польстили слова сестры.

– К тому же, – добавила Сидни, выкладывая на стол козырной туз, – разве это не лучше, чем уроки миссис Уэринг?

Миссис Уэринг давала уроки бальных танцев детям чикагских богачей. Сэм посетил ее класс всего один раз и поклялся, что никогда больше туда не вернется.

– Да, наверно, – неохотно согласился он.

– Тогда будь внимательным. Чем скорее ты это выучишь, тем раньше я отпущу тебя. У меня нет выбора.

По правде говоря, Сидни тратила драгоценное время, обучая Сэма танцевать, хотя у нее было полно других, более важных дел, еще с одной целью: держать его подальше от прислуги.

«Повернуться не могу, вечно он путается под ногами», – жаловалась повариха. Горничные, хотя и более вежливо, повторяли то же самое. В доме царил кавардак. Кухню заняли наемные поставщики; поломойки атаковали дом с такой яростью, словно его никогда раньше не убирали; дополнительно нанятые садовники трудились в поте лица, приводя в порядок лужайку, на которой должен был расположиться оркестр. Вся эта суета нарушила привычный распорядок жизни Сэма, от перевозбуждения он совсем перестал слушаться старших. Нет, просто он стал не таким милым и послушным, как обычно, поправила себя Сидни.

– Какая трогательная семейная сцена! Сэм попытался вырваться из ее рук, смущенный тем, что Филип застал его за таким «девчоночьим» занятием, но Сидни его удержала.

– Теперь очередь Майкла, – сказал Сэм в оправдание. – Он тоже не умеет танцевать.

– Нет? В таком случае придется мне его научить, – Филип, смеясь вытянул Майкла на середину террасы. – Я буду дамой, – объявил он.

Сэм начал шумно выражать свой восторг, когда они начали вальсировать. Сидни порадовалась вместе с ним: пример старшего брата оказал благотворное воздействие на Сэма. Но еще больше она была рада видеть Филипа в таком приподнятом и жизнерадостном настроении. Все лето он только и отпускал саркастические замечания направо и налево, разыгрывая из себя циничного, угрюмого нелюдима. Вот, например, только что прошелся насчет «трогательной семейной сцены». Впрочем, Сидни была готова закрыть на это глаза. Она не могла бы точно сказать, когда именно и почему его мрачная хандра начала рассеиваться, но была несказанно рада наступившей перемене.

Музыка смолкла. Сэм, извиваясь, как угорь, наконец выскользнул из ее рук.

– Я уже все выучил, я умею танцевать. Ведь у меня здоровски получается, правда, Сид?

– Не здоровски, а здорово. У тебя получается неплохо, но…

– У меня здорово получается! Ты сама так сказала! А теперь можно мне пойти помочь рабочим устанавливатьнавес?

– Сэм… Слишком поздно: он уже умчался по дорожке к озеру.

– О, Филип, – простонала Сидни, – он же их с ума сведет!

– Так и быть, я его уведу, – усмехнулся он. – Возьму его на прогулку.

– Благослови тебя бог, Филип. А ты не мог бы и завтра за ним присмотреть? Сводить его в зоопарк или что-то в этом роде?

– Ладно, – ответил Филип, пожав плечами. – Майкл, хочешь пойти с нами? Майкл загорелся, как ребенок.

– Конечно. А что такое зоопарк?

Филип уставился на него с открытым ртом, потом засмеялся. Сидни ему от души посочувствовала: в самом деле, уследить за тем, что Майкл знает и чего не знает, становилось непосильной задачей. Иногда ему не давались простейшие вещи, зато более отвлеченные понятия он постигал с легкостью.

– Пусть это будет сюрпризом, – ответил ему Филип, подмигнув Сидни, и побежал отыскивать Сэма.

Майкл по-прежнему стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы и следя взглядом за Сидни. Она уже почти привыкла к этому настойчивому взгляду, проникающему прямо в душу. Этот взгляд не пугал ее, но смущал и тревожил. Она не чувствовала себя добычей хищника или мишенью охотника, но понимала, что ее изучают. Оценивают. Постигают.

Поняла бы она, что в нем есть нечто особенное, если бы они впервые познакомились… ну, скажем, вчера вечером на каком-нибудь званом обеде? Да, наверное, поняла бы. Даже если бы они просто пожали друг другу руки и сказали «Здравствуйте, как поживаете?», она все равно догадалась бы, что он не такой, как все. Камилла назвала его великолепным. Конечно, это была слишком восторженная оценка. И в то же время неверная. Его лицо с умными светло-зелеными глазами и аристократическим носом было более чем великолепным. Длинный тонкий шрам на щеке придавал ему загадочность и легкий налет дикарства. А его волосы…

– Майкл, – сказала она, очнувшись, – пожалуй, не помешает тебя подстричь ради торжественного случая. Я могу это сделать, если хочешь.

– Хорошо, – с готовностью согласился он. – Только не думай, что я забуду про уроки танцев. Тебе придется меня научить.

Сидни со смехом завела граммофон, поставила новую пластинку и протянула ему руки.

Майкл медленно приближался, и Сидни разглядела нескрываемое желание в его глазах, и ее улыбка сменилась тревогой. У нее едва не опустились руки: приглашение к танцу внезапно стало слишком интимным. Сидни вовсе не собиралась предлагать то, что Майкл столь явно хотел получить. А может, она обманывала сама себя?

Но вот их руки сомкнулись, и у нее возникло такое чувство, что она вернулась в родной дом. Ощущение неловкости мгновенно улетучилось; в голове не осталось мыслей, кроме одной-единственной – как давно ей, оказывается, хотелось прикоснуться к нему! Опущенные ресницы скрывали его взгляд, но легкая краска, проступившая на щеках, выдавала его.

– Вальс… – начала объяснять Сидни, но тут же потеряла способность говорить, ощутив под рукой его могучее плечо.

У него так забавно росли волосы за ушами… Когда Майкл краснел, шрам на щеке оставался белым. Раньше Сидни не замечала этого. Его кожа словно до сих пор хранила запахи первозданной природы, дыхание было чистым… Вот он, значит, какой – Майкл Мак-нейл: Сидни попыталась справиться со своими эмоциями.

– Вальс – это очень простой танец, – начала она дрогнувшим голосом. – Ритм на три четверти с ударением на первом шаге.

Рука Майкла, лежавшая у нее на талии, передвинулась, привлекая ее ближе.

– Мне нравится этот танец.

Его голос околдовывал ее. На самом деле они вовсе не танцевали, музыка служила еле слышным аккомпанементом к их объятиям.

– Вчера вечером, Сидни, когда ты зажигала свечи в бумажных колпачках…

– Это китайские фонарики, – прошептала Сидни. – Правда, красивые? Они очень украсят наш бал.

– Вот так выглядит твоя кожа. Мягкий свет, пробивающийся сквозь белую бумагу. Золото и слоновая кость. Хотелось бы мне найти краски, чтобы передать этот цвет.

Сидни покачала головой:

– Ты опасный человек, Майкл Макнейл! Майкл воспринял это как комплимент и с улыбкой привлек ее к себе еще ближе.

– Майкл… я боюсь, кто-нибудь нас увидит.

– Что ты хочешь делать? Скажи мне честно, Сидни!

– Танцевать. Разве ты забыл? Я хочу научить тебя танцевать. Ты сам попросил меня об этом.

– Я помню. Р-раз, два, три, р-раз, два, три… Они стояли, не двигаясь, только слегка покачиваясь и все теснее прижимаясь друг к другу. Майкл наклонил голову и поцеловал ее пальцы, зажатые в его руке. Тревога вновь охватила Сидни.

– Майкл, мы не можем стоять тут вот так, – сказала она почему-то шепотом. – Кто-нибудь увидит, все будет ужасно!

– А в столовой? Если мы перейдем в столовую? Они стояли у открытых стеклянных дверей. Губы Майкла коснулись ее лба. Майкл снова прошептал: «раз, два, три», и они проплыли с террасы в столовую, грациозно вальсируя.

– Ты же умеешь танцевать! – удивленно воскликнула Сидни. Она задыхалась и больше ничего не успела сказать: Майкл прижал ее к буфету и поцеловал в губы. Вот целоваться он определенно не умел! Его глаза были широко открыты, а губы плотно сомкнуты и прижимались к ней слишком крепко, но Сидни все равно понравилось. Это было так ново и необычно, а главное, Майкл ничего вокруг не замечал, кроме нее. Нет, главное заключалось в том, что это был Майкл.

– Вот так, – сказала Сидни, проводя пальцем по контуру его губ. – Мягче. Нежнее.

Сидни наклонилась и запечатлела легкий нежный поцелуй у него на губах. Майкл глубоко вздохнул, его глаза закрылись.

– Да, так лучше, – согласился он и потерся носом о щеку Сидни.

Потом он обхватил ладонями ее лицо, они обменялись медленными и робкими поцелуями.

– Сидни, ты…

Ему так и не удалось закончить фразу: она сбила его с толку, легонько, игриво прикусив зубами его нижнюю губу. Майкл широко раскрыл глаза.

– Это игра, – с восторгом догадался он. – Я думал, это… Это так не похоже…

– На что?

Он опустил ресницы, однако Сидни успела заметить странное выражение, промелькнувшее в его глазах. Она могла бы назвать его виноватым, но отбросила эту мысль как неправдоподобную. Они опять поцеловались, и в ящике буфета, который Майкл задел локтем, звякнули серебряные приборы. Майкл перестал ее целовать и заглянул ей в глаза. Его рука между тем скользнула с ее плеча на шею, а потом ниже – за скромный вырез блузки. «Можно?» – будто молчаливо спрашивал он. Сидни только молча кивнула.

В этот день Сидни не надела корсета, на ней была лишь тонкая сорочка под английской блузкой. Его пальцы дрожали, и она помогла ему – сама помогла ему! – расстегнуть первые несколько пуговиц. «Что мы делаем?» – как в тумане пронеслось у нее в голове, но она не захотела останавливать Майкла. Ей так нравилось сосредоточенно-взволнованное выражение его лица. Весь мир уплыл куда-то, остался только Майкл, ласкающий ее с нестерпимой нежностью, от которой перехватывало дух.

– Поцелуй меня еще раз, – попросила Сидни. Он так и сделал – по-новому, как она его научила, – а его руки между тем продолжали ласкать и волновать ее.

– Тебе это нравится, – прошептал он, не отрываясь от ее губ.

В ответ Сидни проникла языком в его рот. Майкл порывисто втянул в себя воздух, его рука замерла на ее обнаженной груди.

– Это тоже игра, – прошептала Сидни, пробуя его на вкус. – Тебе нравится?

Удивленный смех, зародившийся где-то глубоко у него в горле, затрепетал прямо под ее ласкающими пальцами. Майкл начал сильными, широкими, жадными движениями гладить ее по бедрам. Его ладони захватывали ягодицы и спускались ниже. Это была уже другая игра, куда более серьезная и опасная. Сидни знала лучше, чем Майкл, как далеко она может завести, но не могла, была не в силах остановиться. Крепко обняв его за шею, Сидни целовала его свободно, страстно, не сдерживаясь, ничего не стесняясь. Они медленно кружились по комнате, пока не наткнулись на стену, оказавшую им неожиданную поддержку. Сидни прислонилась к ней спиной и ощутила литое бедро Майкла у себя между ног. Колени у нее подогнулись, но то, что могло бы случиться в следующую минуту, так и не произошло. Вместо этого весь ее мир рухнул.

– Сидни?

Сидни вздрогнула. Майкл стремительно обернулся. Тетя Эстелла стояла в дверях. Букет желтых георгинов, зажатый у нее в руках, заметно вздрагивал, а ее лицо… Тетя Эстелла побелела и напоминала труп с запавшими щеками и широко раскрытыми глазами.

Могучие плечи Майкла все-таки оказались недостаточно широким щитом: от тети Эстеллы не укрылись лихорадочные усилия Сидни, пытавшейся поспешно застегнуть блузку. Она еще больше побледнела, ее черные глаза неистово засверкали.

– Вы. Вон отсюда! Немедленно! Тетя Эстелла указала на дверь на террасу. Майкл не двинулся с места, но Сидни коснулась его плеча.

– Иди, – прошептала она.

Его выражение внушило ей уверенность: она не заметила в его лице ни смущения, ни стыда, одно лишь удивление и никогда не покидавшую его настороженность. И еще упрямый вызов. Он отрицательно покачал головой.

– Ничего страшного, – заверила его Сидни, хотя прекрасно понимала, почему Майкл не хочет уходить: ярость ее тетушки ощущалась даже на расстоянии и наполняла всю комнату подобно ядовитому запаху.

– Иди, – ласково повторила Сидни. – Я найду тебя. Все будет хорошо! – Она энергично кивнула, давая ему понять, что с ней все в порядке, но Майкл по-прежнему не решался уйти. Повернувшись к тете Эстелле, он сказал твердо:

– Не смейте ее обижать!

Если бы положение не было таким ужасным, таким неразрешимо чудовищным. Сидни, наверное, не удержалась бы от смеха. Но Майкл говорил всерьез и бросил на тетю Эстеллу весьма красноречивый взгляд, лишивший ее дара речи. Потом он послал Сидни последнюю улыбку, вышел на террасу и скрылся из виду.

Как только он ушел, Сидни захотелось немедленно вернуть его назад.

* * *

Он ждал ее в своей комнате, решив, что она в первую очередь станет искать его там, как только закончит разговор с тетей. Теперь он уже умел определять время, поэтому сел на кровать и начал следить за стрелками часов, стараясь заметить, как они движутся.

Только бы Сидни позволила ему остаться! Так редко выпадал случай, когда он мог что-то для нее сделать, а вот сегодня у него наконец-то появился именно такой шанс. Она была добрая и мягкая, а тетя была жестокая. В этот раз он был нужен Сидни, он мог бы заставить тетю понять, что они ничего плохого не делали, все было хорошо и правильно.

Очень правильно. Воспоминания о том, как он целовал Сидни, как прикасался к ней, не оставляли его ни на минуту. Поцелуй: как это замечательно! У животных тоже что-то такое было… вроде этого, но не совсем. Они скорее обнюхивали друг друга, тыкались носами, но не сливались друг с другом. Ему хотелось все начать сначала. Ему хотелось еще и еще. Стрелки на часах не двигались. Наверное, они сломались.

Теперь он все знал о сексе. Все, что раньше казалось смутным, пугающим и непонятным, теперь обрело смысл. Он хотел, чтобы Сидни стала его парой на всю жизнь. Он хотел лечь с ней рядом и заняться любовью. Не так, как мужчина и женщина в том мерзком доме – то была грязная случка, а не любовь. Волки занимались любовью по-настоящему. Ранней весной, когда снег начинал таять. Волчица становилась игривой, как щенок, ее голос звучал громче и веселее, а ее спутник был нежным и страстным и не отходил от нее ни на шаг. Они занимались любовью, а потом вместе пели.

– Майкл?

Он вскочил на ноги. Как тихо она вошла! Он подошел к ней и протянул руку, чтобы прикоснуться, просто тронуть ее за плечо, но она уклонилась. Он удивленно отдернул руку.

– Сидни, что случилось? Она сделала тебе больно?

– Конечно, нет, что за глупости! Со мной все в порядке.

Она рассмеялась ненастоящим смехом и отошла от него подальше, чтобы он не мог к ней прикоснуться. Подойдя к окну, она взялась за шнур и принялась теребить его в руках. Солнце освещало ее волосы, и Майкл отчетливо различал каждую прядь – рыжую, отливающую золотом. Он так сильно хотел ее! Но что-то случилось. Теперь она стала далекой и недосягаемой; она не хотела, чтобы он подходил ближе.

Нетрудно было догадаться, в чем дело.

– Она тебе сказала, что мы не можем заниматься этим. Мы больше не можем быть вместе. Так, верно? Сидни вскинула голову.

– Она мне не мать, а всего лишь тетя. Она не властна над моей жизнью. Я ее уважаю, но я взрослая женщина, я сама принимаю решения.

Майкл внимательно выслушал ее, взвешивая смысл каждого слова и звучание голоса Сидни. Это были всего лишь слова, ничего не значащие слова.

– Так что же она сказала? – спросил он, прекрасно понимая, что все бесполезно, что теперь они просто играют в игру.

Ее глаза потемнели, и он догадался, что слова тети, что бы она ни говорила, причинили ей боль.

– Да какое это имеет значение? Ты все равно не поймешь. Ты этого даже вообразить не можешь, Майкл…

Сидни выпустила шнур, но продолжала стискивать руки, как будто хотела сломать свои пальцы.

– В каком-то смысле она права. То, что произошло сегодня утром… это не должно было случиться. Мне надо было хорошенько подумать. Я потеряла голову, и… я прошу прощения. Это все моя вина.

«Вот как», – подумал Майкл, но в голове у него что-то застопорилось, и мысли отказывались следовать дальше. Чтобы продолжить разговор, он спросил:

– В чем твоя вина?

– Случилось все то, чего я не должна была допускать. Это… – Она не смогла поднять на него взгляд и отвернулась к окну. – Боюсь, что это не должно повториться.

Он прислонился к дверному косяку, глядя на нее, и подумал, что слова могут причинить больше страданий, чем любая рана. И как только ему в голову пришло, что она когда-нибудь будет принадлежать ему? Она казалась такой прекрасной, когда стояла у окна в своем небесно-голубом платье и солнечный свет падал ей на волосы! То, чем они занимались, стало казаться ему сном. Она не могла ему принадлежать. Она была Сидни Дарроу, у нее была своя стая. Друзья. Все ее любили, она могла пойти куда угодно и делать все, что хотела, потому что она была свободна. А что такое он? Найденыш. Последний человек на свете, которого она выбрала бы себе в спутники.

– О боже, Майкл, не смотри на меня так! Он отвернулся, чтобы она не видела его лица. Сидни начала плакать.

– Прости меня, прости. Мне так жаль… Я не знаю, что делать. Посмотри на меня, скажи мне, что ты думаешь.

Ее ладонь коснулась его спины так робко и нерешительно, будто он был ей чужим.

– Прошу тебя, не надо грустить. О, Майкл, прошу тебя!

Сидни хотела, чтобы он улыбнулся и сказал, что с ним все в порядке. Сэм так говорил, когда падал и расшибал коленку, а она целовала его, чтобы утешить.

– Но мне грустно, – возразил Майкл, поворачиваясь кругом, чтобы посмотреть на нее. – Я люблю тебя. Мы ничего плохого не делали, Сидни. Ты это знаешь. Если бы ты меня любила, было бы не важно, что сказала тетя.

Он отошел от двери, чтобы она могла выйти.

– Не говори мне, чтобы я не грустил, – сказал он снова. – Это бесполезно.

Она не двинулась с места. Просто продолжала плакать.

– Разве ты не хочешь уйти? Или ты хочешь, чтобы я ушел?

Сидни прижала руку к горлу. Она попыталась заговорить, но так и не смогла, только покачала головой.

– Ладно, тогда я сам уйду.

Майкл отвесил легкий поклон – он видел однажды, как это делал Линкольн Тэрнбулл, – и вышел.

* * *

В поезде по дороге в зоопарк Сэм рисовал картинки, чтобы его развеселить. – Вот озеро, а это наш дом. Вот мое окно. А вот и я выглядываю из окна. А тут твое окно и ты в нем. Видишь?

Майкл улыбнулся и сказал, что ему нравится. Он сказал, что ему нравится нарисованная лошадь и поезд. Он все время улыбался, но, кажется, не сумел обмануть Сэма, да и Филипа тоже. Откуда они узнали? Поскольку он не мог рассказать им, что случилось, Майкл старательно делал вид, что ничего особенного не произошло, все идет как обычно. Но он был твердо уверен, что они знают.

– Смотри, Майкл, это ты. Ты смеешься. Он посмотрел на рисунок, лежавший на коленях у Сэма: круглое лицо с черными глазами и улыбающимся от уха до уха ртом. Голова с черными волосами, и галстук в крапинку на шее, как тот, что он надел сегодня. «МАЙКЛУ МАКНЕЙЛУ ОТ СЭМЮЭЛЯ АДЭРА ВИНТЕРА», – написал Сэм под портретом крупными печатными буквами.

– Спасибо, Сэм!

– Сложи его и держи у себя в кармане. А когда тебе станет грустно, сможешь развернуть и сразу развеселишься.

В горле у Майкла стоял ком. Ему хотелось крепко обнять Сэма, но он удержался. В последнее время он стал забывать, что он не член этой семьи, пока вчера Сидни и тетя Эстелла ему не напомнили. Больше он никогда не забудет.

Зоопарк располагался в Линкольн-парке. К этому времени Майкл уже знал, что такое «зоопарк», потому что Сэм не умел хранить секреты и все рассказал ему заранее. Сначала он решил, что это шутка. «Это такое большое место, где держат животных, чтобы люди могли прийти и посмотреть на них», – объяснил Сэм, но Майкл ему не поверил. Как это можно «держать животных»? Разве они могут принадлежать кому-нибудь? Однако стоило ему пройти сквозь высокие железные ворота зоопарка, висящие на каменных столбах, как он почуял острый запах неволи и понял, что это правда.

– Давайте сначала посмотрим слонов. Вон там, рядом с жирафами. Знаешь, что такое жираф, Майкл?

Нет, на самом деле он этого не знал, а когда увидел – не поверил своим глазам.

– Ты посмотри на его шею, – вслух удивился Майкл, позволяя увлечь себя к невысокому железному ограждению с перилами, за которым находился еще один, гораздо более высокий частокол. – Посмотри на его ресницы! Что за странное существо!

Сэм радостно засмеялся, прижимаясь к Майклу, и захлопал в ладоши.

– Видишь, какая шея! Это чтобы он мог есть листья с деревьев. Папочка говорит, что это эволюция.

Слоны оказались еще более удивительными, чем жирафы. Они были… необъятные! Медлительные, с тяжелой поступью. С добрыми глазами, желтоватыми бивнями и морщинистой мягкой шкурой, похожей на резину. Они напоминали фантастических персонажей из какой-нибудь детской книжки, а не настоящих животных.

– Откуда они взялись? – спросил Майкл, глядя, как Филип бросает орехи в их огромный загон.

– Они из Африки, – ответил Сэм, указывая на табличку, прибитую к ограждению. – А вон там индийские слоны. Смотри, он берет пищу прямо с руки.

Мальчик вытянул руку как можно дальше в сторону загона, и длинный сморщенный хобот развернулся над его ладонью. Но в последнюю минуту Сэм взвизгнул и отскочил, уронив арахис на землю.

Слон подцепил орех хоботом и сунул его в свой маленький рот.

Невероятно! Майкл никак не мог прийти в себя от изумления.

– А как они сюда попадают? Почему их не отпускают?

– Их ловят охотники и продают зоопаркам. Почему их не отпускают? – Филип засмеялся. – Потому что они бы все растоптали. Вот этот весит около трех тонн, и бог его знает, что он ест. Как бы то ни было, они бы не выжили сами по себе. Это же Чикаго, а не Африка.

– Тогда почему бы не оставить их там, где они живут?

– Ну… тогда мы не могли бы прийти и посмотреть на них.

– Мы могли бы смотреть на картинки, – неуверенно предположил Сэм.

– Да им тут нравится, – возразил Филип. – Они всем довольны.

– Откуда ты знаешь? – спросил Майкл, пристально вглядываясь в громадных животных и пытаясь определить по их непроницаемым глазам, довольны ли они.

– А почему бы им не быть довольными? Все, что от них требуется, это есть и спать.

– Верно, – согласился повеселевший Сэм. – Им здесь нравится. Пошли смотреть гиппопотамов.

У гиппопотамов были лягушачьи глазки и крошечные ушки, необъятные челюсти и большие языки. Более уродливых существ Майкл в жизни своей не видел. Один был еще детенышем. Он походил на гигантского щенка и все время жался к толстому лоснящемуся боку своей матери.

Носороги оказались столь же удивительными и странными – интересными, но какими-то ненастоящими. Они напоминали отяжелевших и перекормленных сказочных единорогов, заключенных в панцирь. Майкл был уверен, что в действительности таких животных не бывает. Возможно, Филип прав, и эти звери, пойманные на другом конце света, запертые в огороженных загонах с цементным полом, чтобы люди могли на них посмотреть, в самом деле чувствуют себя хорошо. Кто мог бы сказать наверняка? Вид у них был спокойный.

Львы показались ему очень красивыми, но они не желали просыпаться.

– Эй! – кричал Сэм, хлопая в ладоши. – Эй ты! Эй! Без толку: четверо великолепных животных, разморенные жарой, лежали на боку, обмахиваясь хвостами и тяжело дыша. Им лень было открыть глаза»

– Им тоже здесь нравится? – спросил Майкл у Филипа. Тот пожал плечами и сказал:

– Конечно.

Но он отвечал уже не так уверенно, как в тот раз, когда Майкл спрашивал о слонах.

У тигров был скучающий вид. Сэм пытался привлечь их внимание, но у него опять ничего не получилось. Они даже не взглянули в его сторону.

– К ним нельзя подходить близко, они тебя съедят, – предупредил он, а потом рассказал ужасную историю о маленькой девочке, которая залезла в клетку к тиграм и была съедена заживо.

– Это правда?

– Чистая правда, – заверил его Сэм.

Даже Филип кивнул, не улыбаясь. И все же Майклу нелегко было в это поверить. Тигры напоминали больших ленивых кошек. А потом он увидел леопардов.

Их было двое, и, понаблюдав за ними несколько минут, он понял, что не так.

– Они сходят с ума. Сэм и Филип невесело рассмеялись.

– Нет, смотрите. Это все из-за клетки. Они сошли с ума.

Леопарды ходили кругами без остановки по тесному огороженному пространству. Они уже успели протоптать в грязи глубокую дорожку, которая шла вдоль всей клетки. Рты у них были полуоткрыты, беловатые глаза совершенно обезумели. Топ-топ-топ… Головы раскачивались, хвосты мотались из стороны в сторону и били их по бокам.

– Животные не сходят с ума. Сэм помахал рукой. – Эй! Вы сошли с ума?

Даже не глядя на него, один из леопардов вдруг бросился на прутья клетки, ударил по ним когтистой лапой и зарычал.

Сэм вскрикнул. Все, кто был у клетки, отпрянули от испуга. Потом все смутились, поняв, что это было глупо, и попытались обратить происшествие в шутку. Какай-то мужчина, стоявший рядом с Филипом, начал дразнить леопарда нервным тонким голосом. Пятнистые кошки, не обращая на него внимания и лишь изредка бросая в толпу угрюмые взгляды, продолжили свое безостановочное кружение.

Сердцебиение у Майкла постепенно выровнялось, он почувствовал, что к нему возвращается разум, а слепой инстинкт отступает. Этот зверь хотел его крови. И ничто, кроме прутьев решетки, не могло помешать убийству.

– Наверное, их поймали уже взрослыми, – предположил Филип, пока они уходили от клетки с леопардами. – Для них лучше, когда они рождаются в неволе.

– Верно, – подтвердил Сэм. – Они не знают, чего лишаются. Правда, Флип?

– Правда.

Дальше были медведи. Майкл не знал о существовании свирепых гризли, ослепительно белых полярных медведей и маленьких бурых европейских. Но вот барибалов – черных американских медведей – он знал хорошо. Они не были его добрыми друзьями, но не были и врагами. Они были… соседями. Он их уважал и старался держаться от них подальше, они поступали с ним точно так же.

Странно было видеть их сквозь прутья клетки. Послушные, как дети, они сидели и лежали, катались на спине и переворачивались на живот. Они научились выпрашивать сладости у людей, стоящих за оградой, и проделывали для этого разные трюки. Одна медведица садилась боком к публике и хваталась передними лапами за задние, а потом опрокидывалась на спину, сделав из своего тела подобие лукошка, чтобы люди бросали орехи ей на живот. Большой медведь сосал лапу и громко завывал. Сэм сказал, что ему хотелось бы с ними поиграть, но Филип тут же рассказал еще одну душераздирающую историю про даму, которую медведи поймали за полу ее пальто, подтащили к клетке и медленно обглодали со всех сторон.

На этот раз Майкл не усомнился в правдивости рассказа. Может, они и выглядели послушными, но он не верил, что медведи и в самом деле укрощены. И их неуклюжая косолапая походка не могла его обмануть. Он не раз видел, как они по ночам носятся вприпрыжку, гоняясь за добычей: несмотря на свою тяжеловесность, они умели бегать быстрее его самого.

Но, возможно, он и ошибся: эти глупые попрошайки действительно были укрощены. Ему стыдно было на них смотреть. Днем и ночью они бездельничали и от этого поглупели. Люди смеялись над ними – и вполне заслуженно. Они утратили свое достоинство.

Потом они отправились смотреть на кенгуру, потом на муравьедов и восточноафриканских кабанов-бородавочников. Мангусты, антилопы-валлаби, мускусные быки… Обезьяны – какое удивительное открытие! Они были похожи и на зверей, и на людей. Филип сказал, что его отец называет их звеном в эволюционной цепи, соединяющим человека с животным миром. Сэм смеялся до упаду, наблюдая за их глупыми играми и необыкновенной ловкостью.

Майкл порадовался этому легкомысленному смеху, потому что внутри у него происходило что-то странное. Или должно было произойти. Он ждал чего-то и ничего не делал, чтобы остановить неумолимый ход событий, а тем временем в душе у него поднимался, заполняя все уголки, липкий тошнотворный страх. Какое-то необъяснимое опасение, ощущение жути, напоминавшее смертельно острый голод. Он улыбался, отвечал Филипу и Сэму, когда они заговаривали с ним, но ему казалось, что они обо всем догадываются. Ну, может, не обо всем, но кое о чем. Когда они купили еды у разносчика и отнесли ее за стол, стоявший под деревьями, чтобы поесть в прохладной тени, Майкл не смог проглотить ни кусочка. В горле у него стоял ком, от одного вида пищи ему делалось дурно.

– Куда мы дальше пойдем? Можно пойти в павильон со змеями. Филип скорчил гримасу.

– Вы идите, а я подожду снаружи.

– Филип боится змей, а я не боюсь. Я маленький, но я змей не боюсь, а он уже взрослый – и боится.

– Я бы не сказал, что я их боюсь. Я питаю к ним отвращение. Я питаю отвращение ко всем скользким тварям. А что? По-моему, это вполне понятно.

Майкл ничего не сказал, никак не выразил свое мнение. Куда бы они ни пошли дальше, будь что будет. И если это будет то, чего он больше всего боялся, – что ж, так тому и быть.

Его худшие опасения сбылись.

«ДРУГИЕ ПЛОТОЯДНЫЕ» – гласил указатель.

– Это значит, что они хищники. Мясом питаются, – объяснил Филип, пока они шли по дорожке к скопищу невысоких строений и небольших огороженных загонов. Сэм вспомнил лис, которых видел в прошлый раз.

– Давайте зайдем сюда, – предложил он. Хотя кровь начала болезненно пульсировать в висках у Майкла, он позволил мальчику втянуть себя через открытую дверь в приземистое каменное здание, где запах тупого, безнадежного заточения висел в воздухе, как дым.

Тут даже клетки не было, не было никаких решеток. Лисы обитали за стеклянной стеной в ярко покрашенном квадратном ящике. На полу, устланном засохшим мхом, лежало бревно. Вдоль всей задней стены тянулось длинное окно.

– Вот одна, – Сэм указал на комок грязного серого меха, свернувшийся и частично скрытый бревном. – Интересно, это та же самая? В прошлый раз я ее рассмотрел. Она подошла к стеклу и посмотрела на меня.

Он постучал по стеклу костяшками пальцев.

– Не делай так, – сказал Майкл, и Сэм взглянул на него с любопытством. Только очень пристально вглядываясь, он мог различить легкое движение: едва заметный подъем и опадание меха над плечами на холке животного. Если бы не это, он сказал бы, что лиса мертва. Мертва уже давным-давно: ее редкий мех утратил цвет и блеск. Одна ли она в стеклянной клетке? Майкл не замечал никакого другого шевеления вокруг. Может, они проводят в спячке круглый год? Что еще им тут делать? У лис было два основных занятия: бег и рытье нор. За стеклянной стеной этой конуры всегда царил день. Уж лучше им умереть. «КУНИЦА», – было написано на следующей клетке.

– Это она? – Сэм прижался носом к запотевшему стеклу. – Мне кажется, она шевельнулась. Видишь ее? Она коричневая.

– Куница, – еле слышно прошептал Майкл.

– Они питаются белками, – прочитал Сэм разъяснительную надпись, – и мышами.

И птицами. Они перебирались с дерева на дерево ранним утром или на закате, проделывали многие мили по деревьям, играя и отыскивая себе пищу. По каким-то необъяснимым причинам они явно предпочитали облачные дни.

– Они скучные, – решил Сэм и двинулся дальше. Илька, он же пекан-рыболов, ласка, американский длиннохвостый горностай, скунс. Енот. Барсук.

Майкл не мог этого вынести, не мог себя заставить взглянуть через грязное, захватанное пальцами стекло на убогое обиталище барсуков. Дома они были его лучшими друзьями. По вечерам они выходили из своих нор и играли в игры, а потом отправлялись на поиски пропитания. Заветными тропами они добирались до какого-нибудь пня или поваленного дерева, один из них взбирался на вершину, а другие пытались стянуть или столкнуть его вниз. Они повторяли эту игру снова и снова, по очереди взбираясь наверх. А иногда – в лунные ночи – они танцевали.

– Идем отсюда, тут скучно. Давай выйдем наружу и посмотрим на волков.

«СЕРЫЙ ВОЛК».

Их было шесть. В квадратном загоне, одна сторона которого равнялась примерно пятнадцати футам, огороженном высоким забором с натянутой между кольями сеткой. Ни одного дерева, ни клочка тени. Запах мочи и фекалий. Волки лежали на самом солнцепеке, на утоптанной, лишенной травы земле. Оборванные и грязные, они напоминали разбросанные клочья старого меха. Куски какой-то непонятной и подозрительной на вид пищи лежали на земле, а рядом стояли миски с мутной водой. Некоторые были опрокинуты, другие пусты. И лица волков казались пустыми, в их глазах была слепота. Майкл не мог решить, кто из них вожак. Может, у них нет вожака? В их неподвижности не было покоя, только отупение. Смерть.

Еще один волк вышел из деревянного сарая в задней части загона. У него была густая серебристо-серая шерсть с черной опушкой на загривке. Он был выше всех остальных и старше – возможно, лет десяти или одиннадцати. Он замер, высунув язык и слепо моргая, глядя в никуда. На одну секунду взгляд его желтых глаз скрестился со взглядом Майкла, а потом безразлично скользнул мимо. В пустоту.

– «…кочующий в одиночку североамериканский серый волк является кровожадным хищником, – вслух прочитал Сэм. – Его беспощадная охота, пока ей не поставили заслон, почти наполовину истребила поголовье карибу в Канаде и на Аляске; частые нападения на людей сделали его одним самых грозных и опасных плотоядных, внушающих человеку суеверный ужас».

– Это неправда.

–Что? Майкл ответил не сразу.

– Что неправда? – повторил Сэм свой вопрос.

– Все, что тут написано.

– Почему, Майкл?

Большой волк подошел ближе, дважды прошелся кругами, потом опустился в грязь грудью вперед. Он положил голову на передние лапы и закрыл глаза.

Майкл вспомнил старого волка. Он был крупнее, чем этот, и шерсть у него была золотисто-коричневая, лапы и хвост – белые, а глаза – цвета янтаря. Теперь, когда он знал свой собственный возраст, Майкл мог прикинуть, сколько лет они знали друг друга: около четырнадцати. Сейчас старому волку, его брату, если он все еще жив, уже лет семнадцать или восемнадцать. Но прошлая зима, наверное, его убила.

– Майкл!

Волчат не было видно (по крайней мере снаружи). Нет, их вообще нет – он был уверен, что волки здесь не размножаются. Здесь они живут и умирают, а когда зоопарку требуются новые волки, охотники расставляют капканы и ловят их.

Сэм прислонился к нему и заглянул в лицо широко раскрытыми встревоженными глазами.

– Майкл? Давай уйдем отсюда, ладно? Он взял руку Майкла и крепко сжал его пальцы. Они пошли прочь от загона. Филип ничего не сказал, но Майкл чувствовал, что он обеспокоен не меньше, чем Сэм.

– Может, нам пойти посмотреть на тюленей? – спросил Филип, стараясь, чтобы его голос звучал беспечно.

– Да, пойдем к тюленям!

Сэм потянул Майкла за руку, улыбаясь ему и стараясь заставить его улыбнуться в ответ.

Он прошел с ними еще несколько шагов, но вскоре остановился.

– Нет, я не могу. Они не стали спрашивать – почему.

– Ну тогда, может быть, вернемся домой? – предложил Филип.

Майкл кивнул: так было проще. Он не сказал правды. Не сказал, что у него больше нет дома.

* * *

Сэм наконец умолк и уснул, привалившись к его плечу, убаюканный мерным движением поезда. Сидевший через проход Филип оторвался от кроссворда в газете и улыбнулся. Майкл ответил ему успокаивающим взглядом.

Долгое время он представлял себе, что Сэм и Филип его братья. Иногда ему действительно начинало так казаться. Его младший брат и старший брат, и он – средний среди них, настоящий член семьи. Но это было похоже на сон, который снился ему много раз подряд вскоре после того, как он потерялся: в этом сне отец и мать отыскивали его в лесу и увозили домой. Они держали его за руки с двух сторон, а он находился посредине, в полной безопасности.

Сон. Неправда.

За окном поезда он видел синюю воду озера сквозь разрывы между деревьями в Джексон-парке, мелькали дома – ветхие дома, в которых, по словам Сэма, жили бедняки. Поезд был переполнен, людям приходилось стоять в проходах, раскачиваясь и балансируя. От них пахло потом, сосисками, типографской краской. Их темные человеческие глаза скользили по его лицу, иногда задерживались на секунду, но это ничего не значило. Они думали, что он один из них. – Южный берег. Следующая остановка – Южный берег. Майкл подхватил Сэма и осторожно поставил его на ноги. Мальчик даже не шевельнулся. Филип удивленно вскинул голову, когда Майкл встал. – Я в туалет, – шепотом сказал Майкл и двинулся в конец вагона. Филип кивнул и вернулся к своему кроссворду. Спрыгнув на платформу, Майкл смешался с толпой и двинулся к выходу, но остановился. Поезд дернулся и медленно тронулся. Майкл увидел через стекло светлые волосы Сэма, краешек его уха, а позади – белый угол газеты Филипа. А потом все исчезло. Поезд проплыл мимо и скрылся из виду.

Майкл спустился по ступеням и пошел в обратном направлении. Он возвращался в город.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Что это значит: он исчез?

Филип отодвинул свой стул и встал. Видно было, что он еле сдерживает волнение.

– Все было, как я сказал. Он вышел в туалет, и больше мы его не видели. Сидни уставилась на него во все глаза.

– Вы его искали? Почему вы сошли без него? Сэм подошел к Сидни. Бросив взгляд на лицо брата, она порывисто обняла его, крепко прижав к себе.

– Флип говорит, что Майкл, наверно, сошел с поезда потихоньку, – сказал он, всхлипывая. – Флип думает, что Майкл сбежал.

– Сбежал?

Тетя Эстелла скомкала салфетку и раздраженно бросила ее на стол.

– Но это же ужасно! Бедный мальчик! Мы должны найти его во что бы то ни стало! Может быть, нам вызвать полицию? Нет, пожалуй, не стоит. Харли, что ты думаешь обо всем этом?

Отец Сидни снял пенсне и начал рассматривать линзы в пламени свечей.

– Гм… – сказал он. – Гм…

Сидевший напротив Филип заслонился ладонью, как щитком, от тети Эстеллы и послал Сидни ошеломленный взгляд, означавший: «Что с ней, черт побери, происходит?» При любых других обстоятельствах Сидни, наверное, рассмеялась бы, но сейчас она лишь откинулась на спинку стула и, продолжая обнимать Сэма, с каменным лицом выложила Филипу последние новости.

– Сегодня днем звонил мистер Хиггинс. Он установил наконец, кто родители Майкла. Они…

– Кто такой мистер Хиггинс? – вставил Сэм.

– Детектив, который разыскивал семью Майкла.

– И кто же они? – спросил сгоравший от любопытства Филип.

– Они…

– По всей видимости, мы несколько недооценили нашего мистера Макнейла, – с жеманной улыбкой перебила племянницу тетя Эстелла.

Сидни до боли закусила губу. Весь день она пыталась подавить в себе волну удушающего гнева, грозившую выплеснуться через край и обрушиться на голову тетушки. Она понимала, что возмущаться бесполезно, но ничего не могла с собой поделать.

– Как выяснилось, – с расстановкой продолжала тетя Эстелла, – он…

– Он сын графа, – выпалила Сидни, просто чтобы лишить тетю Эстеллу удовольствия сообщить об этом первой. – Его отец – лорд Олдерн. Майкл – младший из Олдернов. Он потомок шотландских королей.

Все было готово к праздничному приему. Рабочие, садовники, ландшафтные архитекторы закончили наконец свою работу и ближе к вечеру покинули поместье. Цветочные бордюры, цветы на клумбах, цветы в огромных глиняных горшках заполонили лужайку, наполняя неподвижный ночной воздух дурманящим ароматом. Края навеса в белую и желтую полоску, украшенные бахромой с кисточками, поблескивали в свете восходящей над озером луны. Китайские фонарики сейчас не горели, но начинали весело раскачиваться, когда до них добиралось дуновение еле заметного ветерка.

Сидни доводилось присутствовать на свадебных торжествах, устроенных с меньшей пышностью, чем этот благотворительный ужин с танцами, подготовленный на завтрашний день ее тетей. Все было готово, все в идеальном порядке вплоть до последней льняной салфетки, выстиранной горничными до белоснежного состояния и отглаженной с казарменной безупречностью.

И в то же самое время личная жизнь Сидни лежала в руинах.

– Где он, Филип? – с тоской спросила она, обхватив колени руками и напряженно вглядываясь в темнеющий двор, словно надеялась его увидеть, силой взгляда вызвать на дорожке его присутствие, его стройную широкоплечую фигуру, его застенчивую улыбку.

– Он вернется.

– Ты уверен?

– Конечно. Просто ему нужно время, чтобы побыть одному.

Сидни опустила голову. Ей хотелось верить, что Филип прав, хотелось, чтобы он ее убедил. Но воспоминания о том, что сказал ей вчера Майкл, и о тех ужасных вещах, что она сама ему наговорила, лишали ее надежды.

– Сегодня он был очень грустный, – задумчиво признался Филип. – Совершенно не похож на себя. Не надо было водить его в зоопарк, это была неудачная затея. Ему ужасно не понравилось. Но мне и в голову не приходило…

–Что?

– Что он так все воспримет. Звери в клетках… Он на них смотреть не мог. Ему ужасно не понравилось, – повторил Филип. – Но он не хотел об этом говорить, и мы с Сэмом тоже не стали, хотя, наверное, надо было. Он выглядел удручающе, Сид. С ним что-то случилось.

Да, случилось, и она знала, что именно.

– О господи, – прошептала Сидни, закрыв лицо руками и чувствуя себя несчастной.

– Не беспокойся, он вернется. Здесь его дом, мы его семья.

Сидни прижала руку ко рту, изо всех сил стараясь не заплакать.

– Я причинила ему боль, – призналась она. – Это все моя вина.

Слезы тут же навернулись ей на глаза, их больше невозможно было удержать.

– Да будет тебе, Сид! О чем ты говоришь? Разве ты могла обидеть Майкла!

Потребность поделиться с кем-нибудь боролась в ее душе с желанием сохранить свое поведение в тайне.

– Я знаю, что он в тебя влюблен, – неожиданно выпалил Филип. Сидни медленно выпрямилась. ..

– Ты… он… Откуда ты знаешь? – изумленно спросила она. Филип горестно улыбнулся.

– Я же не слепой.

– Это Майкл тебе сказал?

– Ему и не требовалось говорить, я сам догадался. Что произошло между вами, Сид? Я ведь чувствую, что что-то случилось.

Она перевела дух.

– Тетя Эстелла застала нас вместе. В столовой, – торопливо сказала она, краснея. – Она была… очень недовольна. Честно говоря, у нас произошла ужасная ссора.

Сидни вздрогнула, вспоминая, как это было ужасно.

«Ты собираешься замуж за этого субъекта? Или ты просто намерена вступить с ним в половые отношения ?»

«Половые отношения». В устах тети Эстеллы эти слова показались ей настолько мерзкими, что Сидни едва устояла на ногах. Ее как будто облили грязью. Ей стало нестерпимо стыдно.

– Да уж, могу себе представить, – пробормотал смущенный Филип.

– Ну а потом я сказала Майклу, что все, что мы делали, было ошибкой. А потом… он меня оставил. Сказал, что любит меня, и ушел. Он знал, что все кончено, что мы никогда не можем быть вместе.

Филип протянул ей свой платок, и Сидни уткнулась в него носом. Она готова была прорыдать всю ночь, но ей не хотелось, чтобы брат видел ее в таком состоянии.

– В чем дело? – спросил он тихо, поглаживая ее по плечам. – Ты чувствуешь себя виноватой, Сид, или тут есть что-то еще?

Сидни энергично затрясла головой.

– Что происходит? Неужели тебя угораздило влюбиться в Майкла, Сид? Скажи мне, что это не так!

Ее сердце готово было разорваться. – Это так, – проговорила наконец она, захлебываясь слезами. – Филип, я не могу противиться этому, это выше моих сил!

От сделанного признания ей стало легче.

– Ну и ну, – протянул Филип, на миг потеряв свою обычную бойкость. – Ну и дела! Крутая каша заварилась! Насколько мне известно, именно так говорят в Шотландии. Это правда, что он сын графа? Какое-то истерическое состояние охватило Сидни. Из ее горла вырвался смешок, перешедший в рыдание.

– Да! И теперь тетя Эстелла наконец-то оценила его! Она даже предъявляет на него свои права! Все прощено и забыто, она хочет, чтобы завтра вечером я непременно танцевала с ним на балу!

Филип расхохотался, и на этот раз Сидни не стала его бранить, хотя и не смогла к нему присоединиться. Злая ирония происходящего не укрылась и от нее.

– Все обойдется, – сказал он ей в утешение, все еще посмеиваясь. – Ты только подумай: если он женится на тебе, ты станешь графиней или чем-то в этом роде. Леди Сидни Олдерн. Звучит!

– Меня это совершенно не волнует. О, Филип, я не вынесу неизвестности! Я должна его увидеть, поговорить с ним. Представляю, в каком он сейчас состоянии.

Пока они разговаривали, стемнело. Сидни уже не различала дорожки, ведущей к озеру.

– Где же он, Филип? Как ты думаешь, что он сейчас делает? Ну как мне найти его? Первым делом он отпустил на волю волков. Ключ от их загона он нашел в сарае сторожа – аккуратно помеченный ярлычком, свисающий с крючка рядом с ключами от клеток других «плотоядных». Это оказалось нетрудным делом: сарай не был заперт; все, что от него требовалось, это дождаться, пока сторож накормит животных и уйдет спать. Сидя на корточках в тени невысоких кустов у дорожки, он выждал еще немного, пока не взошла луна.

Все очень просто. Никто из живых существ не поддавался обману с большей легкостью, чем люди: он обманывал их всю свою жизнь. К тому же он больше не испытывал страха перед ними – только не здесь, только не сейчас, когда под босыми ногами у него была твердая надежная земля, а носом он вдыхал богатый и сложный запах ночи. Он сбросил куртку, темная рубашка и брюки были как нельзя кстати. Лучше, если бы он был не одет. Ни один из этих ленивых, еле двигающихся сторожей в зеленых мундирах с плоскими фуражками не заметит его в темной одежде.

В загоне было восемь волков. Они лежали на земле под звездами, каждый сам по себе, ни одной пары. Они вскочили – сначала один, а потом и все остальные – когда он отпер ворота загона и вошел. Они попятились, насторожив уши, как только почуяли его приближение. Глаза у них загорелись.

И тут он совершил ошибку. Он произнес на человеческом языке:

– Идем.

Ониотпрянули, сбившись в кучу; страх сделал их стаей. Два волка, огрызаясь на ходу и поджав хвосты, пробежали сквозь низенькую дверь в закрытое помещение в задней части загона. Остальные отступили к ограде, ни на секунду не выпуская его из виду, не поворачиваясь спиной. Он медленно сделал три шага по направлению к ним и припал к земле.

Прошло время, пока они следили друг за другом, но это было прежнее время, которое он никогда не измерял в минутах и секундах. Все отпадало, уносилось прочь: время, память, желания, страх. Ничего не осталось, кроме этого «здесь» и этого «сейчас». Он чувствовал, что возвращается назад. Волки стали частью его самого, а он стал одним из них, и ничто не отделяло их всех от ночи, от неба, от запаха сухой земли и холодного темного воздуха.

Большой волк, вожак, выдвинулся из середины стаи и опасливо подошел к нему на негнущихся ногах. Черная шерсть у него на загривке стояла дыбом. Майкл протянул руку ладонью кверху, растопырив пальцы, чтобы показать, что она пуста. Волк оскалил зубы, но не двинулся с места. Остальные позади него зашевелились, беспокойно завывая, задавая вопрос.

На их собственном языке Майкл сказал им, зачем пришел.

Они замерли.

Он медленно выпрямился и начал отступать через открытые ворота, а потом, оказавшись снаружи на дорожке, остановился и широко раскинул руки. Большой волк сел, не сводя с него глаз, глотая ртом воздух и высунув язык, затем оглянулся через плечо на остальных. Произошел молчаливый спор. Когда спор закончился, волк поднялся на ноги и первым вышел в ворота, показывая дорогу своим товарищам. Они последовали за ним медленно, настороженно, подрагивая от возбуждения, а Майкл продолжал пятиться одновременно с ними, все время держась на одном и том же расстоянии от них.

Из задней части загона донесся тихий вой. Сквозь мрак он различал двух волков, забежавших в сарай при его появлении. Теперь они жались к стене – молодая волчица, серая с белой мордой, и самец, с ног до головы серый. Волчице было страшно, а волк не хотел ее покидать.

Значит, Майкл ошибся. Они все-таки размножаются в неволе.

Он вошел в тень деревьев и стал следить, как большой волк возвращается в загон. Остальные ходили кругами, принюхиваясь к земле, по которой никогда раньше не ступали.

Дважды большой волк подходил к двум оставшимся и звал их за собой, потом поворачивался и выбегал из загона. Они не хотели уходить. На третий раз серый волк последовал за вожаком до ворот, но когда волчица позвала его, вернулся к ней и сел. Она жалобно заскулила и положила голову ему на затылок, удерживая его на месте. Большой волк с отвращением отвернулся от них.

А снаружи волки все ходили беспокойными кругами и нюхали землю. Майкл понял, что они не знают, что им делать. Откуда им было знать? Но он не был их вожаком и понятия не имел, пойдут ли они за ним.

Он бросился бежать, низко пригибаясь и держась поближе к деревьям, подальше от фонарей, горевших на столбах по бокам от дорожки. Чужой запах, шум… Он замер на бегу и увидел человека, вышедшего из тени здания. Это был охранник, а не сторож: на нем была шапка другой формы, а в руках он вертел черную дубинку. Точно такую же 0'Фэллон носил за поясом.

Медленно, очень медленно Майкл повернул голову и начал вглядываться в черноту позади себя. Ни звука, ни движения, ни дыхания – ничего не было слышно, но шесть пар желтых глаз сверкнули ему в ответ в лунном свете.

Человек ничего не услышал, ничего не заметил. Он ушел, скрылся из виду, и, когда его запах улетучился, Майкл вновь бросился бежать.

Бежать было недалеко. Зоопарк был обнесен изгородью, но не весь, а только часть. Он знал, где проходит граница, потому что обследовал всю территорию час назад, пока ждал наступления темноты. Задняя половина зоопарка переходила в лес – сначала редкий, поросший кустарником, но постепенно густеющий. Весь крутой каменистый склон холма порос лесом. Майкл не знал, как далеко простирается лес и что находится за ним, но, когда ветер задувал с нужной стороны, он ощущал запах озера. Это был добрый знак.

Волки пробежали мимо него, но остановились, как только он остановился, и уставились на него в напряженном ожидании. Вожак сделал несколько неуверенных шагов по направлению к нему. Майкл оглянулся, на находившийся позади него холм и указал на него рукой. Большой волк облизнул губы, чтобы показать, что он не боится. Майкл целую минуту удерживал его зоркий цепкий взгляд. Потом волк тряхнул головой, повернулся кругом и бросился бежать вверх по склону. Стая последовала за ним. Вскоре они скрылись из виду, а потом затих и шорох осыпающихся с холма камешков, потревоженных бегущими лапами. Вот тогда-то он и мог бы уйти – вместе с ними или прочь от них. Он сумел бы найти для себя безопасное место, во всяком случае на время, если бы направился куда угодно, в любую сторону, и бежал бы, не останавливаясь, до самого рассвета. Но луна стояла высоко, а в его крови звенела песня охоты. Дикий, необузданный, безрассудный – вот какой он был, вот как он себя чувствовал. «Какого черта?» – как сказал бы Филип. Он их всех отпустит! В самом деле: какого черта?

Добыть ключи не составляло никакого труда. Гораздо труднее оказалось заставить ласок и горностаев покинуть свои тесные клетки и скрыться среди деревьев в парке. В конце концов ему пришлось их выгонять, подталкивая ногами, через искусственный мох и высохшие, мертвые коряги, разбросанные по полу. Очутившись на земле, подросшие детеныши почуяли свободу и оживились: по правде говоря, она привлекала их больше, чем их родителей. Когда они прыгнули и бросились наутек, старшим пришлось последовать за ними.

Скунсов он решил не трогать: открыл дверь их клетки и поспешил прочь. Пусть делают, что хотят.

Еноты ни за что не хотели выходить, они стали совсем домашними. Им здесь нравилось. Он сказал: «Ну и оставайтесь», а сам двинулся дальше.

Куницы и пеканы были умные: они сразу сообразили, что от них требуется, им не надо было ничего показывать. Не успел он открыть проволочные воротца клетки, как они высыпали наружу и умчались – черные и коричневые меховые шарики укатили прочь и растворились в темноте. Секунды не прошло, как их уже не было видно.

А вот лисы ему не поверили. Они были сломлены и не хотели верить, что в их судьбе что-то может измениться. Ему пришлось пробежать вместе с ними часть пути, чтобы заставить их проснуться, пробудить в них надежду. Он остановился у подножия холма, и лисы – те, что еще не разбежались во все стороны по дороге – пронеслись мимо него, обгоняя друг друга на пути к свободе.

У бобров был свой отдельный загон, внутри которого они соорудили запруду на ручье, протекавшем через весь парк, поэтому Майкл не стал их трогать. Они и так были свободны: дело их жизни было прямо здесь. И выдр он тоже оставил в покое. Все, что им требовалось для счастья (горка из грязи), имелось в их просторной клетке на свежем воздухе.

Дальше барсуки. Его любимцы. Они были самые умные – точно знали, зачем он пришел. Но они оказались такими добросердечными, что не захотели уходить.

– Идите, – говорил им Майкл. – Бегите!

Но он вскоре понял, что они не умеют ненавидеть что бы то ни было, даже зоопарк. Для Майкла это стало жестоким ударом. Чтобы выпустить оленей, надо было достать другие ключи. Олени обитали в тесноватых, пыльных, утоптанных загонах без единого клочка травы, расположенных в передней части зоопарка. Вот и отлично, он выгонит их прямо через главные ворота.

Майкл и представить себе не мог, что на свете существует столько разных видов оленей – десятка два, а то и больше – но, раз начав, он уже не мог остановиться. Сначала он выпустил карибу и белохвостых, потому что был с ними знаком, наблюдал их ежегодные миграции, наплывы и уходы с тех пор, как себя помнил. Дальше освобождал всех подряд.

И как ему только в голову взбрело, что он сумеет направить их всех куда бы то ни было, не говоря уж о двенадцатифутовых воротах, находившихся на расстоянии пятидесяти ярдов? Но он не сдавался, делал все, что мог, и примерно треть животных направилась именно туда, куда он их гнал. Остальные в испуге и смятении рассыпались по всей территории. Ждать пришлось недолго: вскоре топот их копыт и запах страха перебудил весь зоопарк. И переполошил охранников. Он не испугался: им ни за что его не поймать. Но он еще не закончил свою работу и только теперь понял, что оленей надо было оставить напоследок. Стремительно передвигаясь в темноте, обходя стороной административные здания, с легкостью уклоняясь от бегу– щих во все стороны, выкрикивающих проклятия людей с фонарями и факелами, Майкл направился к клетке с медведями. В домике смотрителя ему пришлось задержаться. Рядом с ключом от клетки барибалов висел ключ от клетки с росомахами. Майкл презирал росомах. Маленькие, сильные, уродливые, злобные – они ели все, что попадалось: лосей, оленей, птиц, дикобразов, наживку и даже животных, попавших в капкан, а что не могли съесть, портили мускусными выделениями, мочой и пометом. Его рука, протянутая к ключу, застыла в воздухе. Снаружи раздался голос – мужчина что-то крикнул. Близость опасности все решила за Майкла.

Он схватил ключ от медвежьей клетки и выскользнул из домика.

Он выпустил только барибалов, но не остальных. Он не знал повадок могучих гризли и гигантских белых медведей. Для него они были чем-то вроде тигров или слонов – незнакомцами, которым он не мог доверять. Но барибалы никогда никому не причиняли вреда и всегда старались держаться подальше от людей.

В зоопарке царил настоящий хаос: животные в клетках рычали, выли и блеяли, охранники вопили и беспорядочно суетились. Свою куртку и башмаки Майкл спрятал под кустами недалеко от главных ворот. Они ему понадобятся, когда он выберется отсюда. На улицах он должен выглядеть как обычный человек, не привлекать к себе внимания. Осторожно кружа, избегая освещенных дорожек, он услыхал шарканье башмаков по камням за миг до того, как человек вышел из зарослей и направился к нему. Слишком поздно прятаться – человек его заметил. Майкл побежал прямо на него.

– Эй! Стой, ты…

Человек отскочил в сторону в последнюю секунду, глаза на освещенном луной лице округлились от изумления. Он погнался за Майклом, требуя, чтобы тот остановился, а потом сам остановился и заорал:

– Держите его, это он! Вон он! Эй, держите этого парня! На дорожке появился другой охранник, державший фонарь. Увидев Майкла, он поставил фонарь на землю и вскинул кулаки, готовясь к драке. Майкл изменил направление и обошел его стороной.

Теперь ему уже не удастся достать одежду, кругом слишком много людей. Он уйдет в другую сторону, назад, и скроется в лесу.

Олени повсюду. Он не мог пробежать и двух шагов, чтобы не наткнуться на одного из них. Но они могли послужить ему укрытием! Спрятавшись за их спинами, он мог двигаться какое-то время вместе с ними, бежать туда, куда их гнал страх. Как много оленей!

Он лишился своего укрытия, когда раздался короткий отрывистый грохот. Майкл знал, что это за звук. Все животные это знали. Выстрел.

И опять «бух!» – со стороны волчьего загона. Все у него внутри кричало: «Беги, спасайся!» Надо было бежать со всех ног прочь от этого звука. Он начал бег, но быстро повернул на бетонную дорожку. Его ноги громко шлепали по твердым плитам. Он мчался вниз по длинному пологому спуску. Туда, где слышались выстрелы.

Двое людей, один с фонарем, другой с ружьем. Оставшаяся пара волков, те, что не захотели бежать вместе со всеми, за это время выбрались за ограду загона, но люди заставили их прижаться к забору снаружи. Волчица взбесилась. Обезумев от страха, она рычала и короткими бросками кидалась на людей, а потом начинала всем телом биться об ограду в отчаянной попытке скрыться. Распахнутые ворота загона были всего в восьми футах от нее, и все, что ей требовалось, – это пробежать в них, чтобы оказаться в безопасности. В плену, но в безопасности. Сбитый с толку самец, злобно огрызаясь и подвывая, бросился к воротам и едва не забежал внутрь, но в последний момент отпрянул и вернулся к своей подруге.

Человек, державший ружье, вскинул приклад к плечу. Майкл был слишком далеко, чтобы его остановить. Он закричал «Не-е-ет!» за секунду до того, как ружье плюнуло огнем. Волчица громко взвыла, ее тело ударилось о загородку, замерло на миг и рухнуло. Ее белая опушка окрасилась брызгами крови. Она несколько раз дернулась и застыла. Человек щелкнул ружьем. Это означало, что он опять будет стрелять.

Майкл налетел на него со всего разбега. Ружье выпалило, а человек сказал «О, черт!» в один и тот же момент. Ружье вылетело из его рук, Майкл повалил его, и они покатились по земле, переворачиваясь снова и снова, стараясь схватить друг друга за руки. Майкл увидел, что серый волк стоит на прямых ногах, оцепенев от горя и глядя слепыми глазами на свою мертвую подругу. «Беги». Послышался топот приближающихся человеческих шагов и крики. «Беги!» Человек, с которым Майкл дрался, ударил его кулаком по лицу, и он ощутил вкус крови. Когда он опять поднял голову, волка уже не было.

Кто-то схватил его за волосы и дернул назад. Он зарычал, выплескивая свой гнев, защелкал зубами, попытался вырваться. Кричащие люди с обезумевшими глазами окружили его, но отшатнулись в страхе, когда он бросился на них. Он услыхал щелчок ружья, и кровь застыла у него в жилах. Его спасла черная дубинка. Прежде, чем ружье успело выстрелить, она опустилась рубящим ударом сперва ему на плечо, потом на скулу. Он тяжело повис на своем противнике, и его поглотила тьма.

* * *

Тетя Эстелла была недовольна ходом праздника. Ей хотелось, чтобы главной темой вечера, основным предметом разговора на устах у всех ее сиятельных гостей стало долгожданное появление в свете ее племянницы Сидни. Вместо этого все только и делали, что обсуждали какого-то сумасшедшего, который проник в зоопарк и выпустил всех зверей на волю.

– Я слыхал, что слоны все затоптали, – с важностью говорил Линкольн Тэрнбулл, привлекая Сидни ближе к себе и повышая голос, чтобы заглушить звуки вальса, который оркестр Элджи Эрроуза наигрывал на эстраде в саду. – Рэнди Коллиер слышал, что львы сожрали леопардов, тигры растерзали львов, а медведи – всех остальных. Сидни отвернулась от него.

– «Трибюн» пишет, что было освобождено всего несколько видов животных, но «Морнинг геральд» стоит на своем: отпустили всех. Они все еще пытаются собрать оленей. Некоторые успели добраться до самого Оук-парка.

– Я уверена, что это преувеличение. Газеты всегда все перевирают.

Резкость ее тона заставила Линкольна замолчать. Сидни подумала, что стоит, наверное, извиниться – все-таки он был ее гостем! – но она не чувствовала себя виноватой. Если в этот вечер ей придется с вежливой улыбкой выслушать хотя бы еще одну идиотскую версию того, что случилось в зоопарке, она просто не выдержит и взорвется, разлетится на кусочки. В вечерних газетах говорилось, что сопротивление маньяка, отпустившего животных, было «сломлено дубинкой», но потом он «сумел оторваться от своих преследователей и сбежал». Эта фраза привела ее в ужас. Сидни живо вообразила, что Майкл бродит где-то раненый, страдающий, напуганный, одинокий и не может вернуться домой.

Она украдкой бросила взгляд на часы на своем запястье, лежавшем на широком плече Линкольна. Без двадцати восемь. Майкл отсутствует уже больше суток. К этому часу не меньше дюжины гостей спросили ее, где он.

– Я слыхала, он стал совершенно ручным, – имела наглость заявить ей Марджори Клеменс, которую Сидни всегда терпеть не могла. – Я просто умираю от желания с ним познакомиться! Где же он?

– Он где-то здесь, – туманно ответила Сидни, оглядываясь вокруг, словно в надежде увидеть его гуляющим на лужайке или поглощающим гренки с салатом из креветок за компанию с Сэмом под полосатым навесом.

Точно так же она отвечала всем, кто задавал ей этот вопрос, но потом вообще перестала отвечать, просто делала вид, что не слышит. Слишком поздно до нее дошло, что семье следовало бы выработать какую-то общую версию еще до прихода гостей. Поди знай теперь, что отвечают на этот вопрос Филип, отец или Сэм!

«О, Майкл…» Сидни с тоской искала его глазами среди деревьев, когда Линкольн кружил ее по террасе в такт музыке. Может быть, он где-то там в темноте – прячется и наблюдает? И о чем только он думал? Как он мог совершить столь безумный поступок? О, если бы только он вернулся домой!

Линкольн что-то сказал, и она кивнула, улыбнулась, сделала вид, что слушает. Может, было бы лучше, если бы его поймали? По крайней мере, тогда он оказался бы в безопасности. А сейчас его разыскивают вооруженные люди. До сих пор, слава богу, они не знали, кого ищут. Если его найдут…

– Музыка кончилась.

– Что? Ах да…

Сидни опустила руки и засмеялась над своей неловкостью. Линкольн нахмурился и посмотрел на нее с искренней озабоченностью.

– В чем дело, Сидни? Ты не заболела?

– Нет, со мной все в порядке, просто немного переутомилась. Ты же понимаешь. Вечеринки на меня так действуют. Особенно когда они устраиваются в мою честь. Ой, тетя на меня смотрит таким взглядом… Это значит, что она хочет со мной поговорить. Надеюсь, ты меня извинишь.

Ее тетя даже не смотрела в ее сторону.

– Сидни…

– Я вернусь, честное слово, обещаю!

Она подмигнула ему, и Линкольн наконец улыбнулся. Это дало ей возможность удрать.

Оркестр заиграл новую мелодию. Сидни сделала вид, что спешит куда-то по делу, чтобы никто не пригласил ее на танец, и стала пробираться сквозь толпу к лужайке. Воздух, ей нужен свежий воздух. Если бы она могла хоть несколько минут побыть наедине с собой…

– Сидни?

Камилла, светловолосая и хорошенькая в платье из переливчатого белого шелка, положила руку ей на плечо и заставила ее остановиться. Ее голубые глаза с лучиками в наружных уголках, так похожие на глаза Спенсера, встревоженно прищурились.

– Ты не заболела? Ну почему люди все время спрашивают ее об одном и том же?

– Нет, со мной все в порядке. Разве я плохо выгляжу?

– Ты выглядишь просто божественно, – торопливо сказала Камилла. – Мне ужасно нравится твоя прическа. Ты должна мне показать, как это делается. Это французский узел?

– Что? Да. – Сидни рассеянно поправила прическу. – Кэм, будь добра, потанцуй с Линкольном.

– С Линкольном?

– Ты ведь против него ничего не имеешь?

– Нет, но в чем дело? Он тебе досаждает?

– Нет-нет, он просто… ну ты же знаешь. Камилла взглянула на нее с каким-то странным выражением.

– Ну ладно, если ты меня просишь, я с ним потанцую.

– Спасибо.

«Это займет его на некоторое время, – подумала Сидни, – и он оставит меня в покое». Она проскользнула мимо Камиллы, позабыв проститься.

Только что пережитые впечатления уже стали расплываться у нее в памяти. Она приветствовала гостей, улыбалась, танцевала, разговаривала, но втайне мечтала лишь об одном: как бы избавиться от очередного собеседника, не показавшись чересчур невежливой или невнимательной. Время ползло улиткой. Прошел час, но когда она опять взглянула на часы, оказалось, что минуло всего десять минут. Разве такое можно вынести? Если эта пытка продлится еще хоть немного, она не выдержит и сойдет с ума.

– …Какая удачная мысль – устроить танцы на свежем воздухе! Хорошо, что нам повезло с погодой! Что бы ты стала делать, если бы пошел дождь?

Сидни что-то ответила, но ее беспокойный взгляд скользнул мимо головы ее подруги Хелен Айви, рассеянно блуждая по беспорядочно движущейся толпе. Чье-то сердитое лицо вывело ее из задумчивости. Чарльз Вест, стоявший в одиночестве на краю террасы, смотрел прямо на нее, не отвечая на ее робкую улыбку. Ее небрежное обращение с ним в последнее время наконец-то возымело действие: он не только перестал упрашивать ее выйти за него замуж, но вообще перестал с ней разговаривать. Его гнев показался Сидни необъяснимым – при сложившихся обстоятельствах она проявила к нему все возможное участие, на какое только была способна, но Сидни, добрая душа, полагала, что его тоже можно понять.

Может, следует подойти к нему, поговорить, сделать вид, что ничего не случилось? Стоя в одиночестве, нервно пощипывая рыжеватую бородку, он явно чувствовал себя неловко во взятом напрокат вечернем костюме с чужого плеча. Сидни тяжело вздохнула. Что толку пытаться его утешить? Это могло бы породить у него ложную надежду. К тому же ее мысли были заняты другим. У нее столько всего было на уме, что не осталось душевных сил, чтобы поговорить с Чарльзом по-хорошему.

Миссис Приттиман, подруга тети Эстеллы, которую Сидни знала всю свою жизнь, подошла к ней между двумя танцами и заговорила так участливо, что Сидни чуть не расплакалась. Нет, в этот вечер она положительно разучилась сдерживать свои чувства.

– Не стану тебя задерживать, милочка, что тебе за интерес болтать со старухой? – проговорила миссис Приттиман с типичным для пожилых дам самоуничижением перед молодежью. – Но я непременно должна сказать тебе, как я рада снова тебя увидеть. В обществе, – многозначительно добавила она. – Спенсер был очень хорош, он мне всегда нравился, мне всегда казалось, что вы с ним идеальная пара, но… Она взяла Сидни за руку и дружески сжала ее.

– Я рада за тебя, моя дорогая. Потому что время пришло. Ты молода и красива. К тому же ты и так слишком долго горевала.

Филип спас ее в тот самый момент, когда она уже готова была разрыдаться.

– Привет, миссис Приттиман, – небрежно бросил он, подходя сзади и положив руки на плечи Сидни. – Надеюсь, вы меня извините, но мне придется ненадолго похитить сестру. На ней лежат обязанности хозяйки бала. Вы меня понимаете?

Женщины торопливо и нежно обнялись, и Сидни последовала за Филипом.

Он отвел ее на неосвещенный безлюдный участок лужайки и повернулся спиной к танцующим. Его лицо изменилось, шутливое выражение исчезло.

– Что случилось? – Сидни схватила его за руку, внезапный страх заставил ее перейти на шепот. – В чем дело?

– Они здесь. Им все известно.

– Кто? О, мой бог! Полиция? Филип мрачно кивнул.

– Они разговаривают с папой в его кабинете. Задают вопросы.

* * *

Лейтенант розыскного отдела Мун воинственно выдвинул вперед внушительный, синеватый от проступающей щетины подбородок и пролаял, как бульдог:

– Это точно, что его здесь нет? Вы твердо уверены? Как долго он отсутствует? И почему вы не заявили о его исчезновении?

Профессор Винтер пытался укрыться от допроса, выдвигая один за другим ящики письменного стола якобы в поисках кисета с табаком.

– Почему бы вам не присесть, лейтенант? – любезно предложил он, зарывшись в ящик чуть ли не с головой. – И вам и вашему помощнику?

Мун лишь повел плечами и принял еще более свирепую стойку. Сидни с упавшим сердцем поняла, что он за человек: из тех, что испытывает страх перед богачами и маскирует его повышенной враждебностью.

– Мы точно знаем, что это он: у нас есть неопровержимые доказательства. Та-ак, кто видел его последним?

Он переводил грозный взгляд с Сидни на ее отца и на Филипа не потому, что подозревал их в чем-либо, а потому что считал, что это самый надежный и достойный способ общения с такими, как они.

– Откуда вам известно, что это Майкл? – спросила Сидни, стараясь выглядеть беззаботной и в то же время слегка задетой. – У вас есть доказательства?

Лицо лейтенанта Муна стало жестким. Лейтенант вытащил из кармана листок бумаги.

– Вот вам доказательство. Как говорится, черным по белому.

Сидни подошла поближе. Филип сразу же тихонько застонал, но Сидни так и не поняла, что речь идет о художестве Сэма, пока не прочитала под рисунком аккуратную надпись печатными буквами: «МАЙКЛУ МАК-НЕЙЛУ ОТ СЭМЮЭЛЯ АДЭРА ВИНТЕРА».

– Где вы это нашли? – с любопытством спросил профессор Винтер.

– В кармане куртки, обнаруженной на месте преступления, – веско отчеканил лейтенант. – Под кустами в зоопарке, – пояснил он. – Вместе с парой башмаков. На том парне, что выпустил зверей из клеток, не было куртки. К тому же он был бос.

– И все же, – нерешительно возразил Филип, – эта одежда могла принадлежать кому угодно.

Лейтенант повернулся к своему напарнику – сержанту, имени которого никто не разобрал.

– Покажи им, – скомандовал Мун.

Безымянный сержант раскрыл холщовую сумку и вытащил помятую серую куртку, а затем и пару желтовато-коричневых «бальморалов».

– Узнаете? Никто не ответил.

– Да или нет?

Филип открыл было рот, но Сидни его опередила. Она наперед знала, что он попытается соврать, но от этого стало бы только хуже.

– Это куртка Майкла, – сказала она. – И его башмаки. Подарок от моего брата.

Мун мрачно кивнул, выражая свое удовлетворение, и вытащил из кармана блокнот.

– Так, едем дальше. Вы утверждаете, что его здесь нет и не было со вчерашнего утра. Кто видел его последним?

Сидни подошла ближе, не отвечая на вопрос и не обращая внимания на раздраженный взгляд лейтенанта.

– Он ранен? Как ему удалось скрыться? В газетах говорится, что его били дубинками.

– Верно, – проворчал Мун, – но оказалось, что мало. Охранники думали, что он оглушен, и не надели наручники. И всего-то на минутку отвернулись, а как хватились – его и след простыл. Так кто из вас видел его последним?

Пока Филип весьма сдержанно и сухо отвечал на вопросы, профессор Винтер раскурил трубку и целиком скрылся в облаке дыма. Сидни подошла к занавешенным стеклянным дверям, ведущим на террасу. Отодвинув занавеску на дюйм, она посмотрела на пляшущие над двором цепочки китайских фонариков, на веселых, беззаботных, ни о чем не подозревающих гостей, мельтешащих на лужайке. Тревога отдавалась у нее в ушах громким гулом, заглушая звуки музыки и не давая сосредоточиться ни на чем.

– Что вы с ним сделаете, если поймаете? – донесся до нее вопрос Филипа. – И вообще, в чем его обвиняют?

– Оскорбление действием, нарушение границ владения, вторжение со взломом, злостное хулиганство. Кража в крупных размерах. Безответственное и умышленное создание опасной ситуации. Вандализм. Хватит для начала?

Сердце у нее упало. В газетах происшествие было представлено как сенсация, как чья-то эксцентричная выходка – дорогостоящая, но в конечном счете безобидная. Закон явно смотрел на дело по-другому.

– Мы поставим вокруг дома охрану на случай, если он вдруг вздумает вернуться, – продолжал Мун. – А пока советую вам, господа, соблюдать осторожность.

– Почему? Мун нахмурился и бросил на нее сердитый взгляд.

– Потому что этот человек опасен. Он загнан в угол и готов на все. Никто не знает, что он может выкинуть в следующий раз.

– Он не опасен, – презрительно отмахнулась Сидни и вдруг застыла в ужасе. – Он не опасен, – повторила она уже другим голосом, стараясь подавить растущую в душе панику, и умоляюще повернулась к отцу. – Папа, скажите ему… объясните ему, что Майкл не опасен.

– Гм? Конечно, он не опасен. Рассеянное выражение исчезло из его глаз, он понял, чем встревожена его дочь.

– Она права, нет нужды преследовать Макнейла как уголовного преступника. Он никогда не проявлял склонности к насилию.

– Другими словами, – напряженно вставил Филип, – оружие вам не понадобится. Лейтенант Мун понял его превратно.

– Если вы беспокоитесь насчет вашей вечеринки, – ответил он с усмешкой, – то не стоит. Мои люди будут держаться в тени. Ваши важные гости их даже не заметят.

В этот самый момент, словно в театральной постановке, дверь из коридора распахнулась настежь и в кабинет ворвалась тетя Эстелла.

– Харли, всюду полиция… мы погибли… Насколько было известно Сидни, ее тетушка до сих пор никогда не падала в обморок. Для первого раза она справилась с задачей совсем неплохо. Добралась до кушетки и грациозно опустилась на нее прежде, чем лишиться чувств. ***

Прошел еще один день. В понедельник, в четыре часа утра, Сидни вылезла из постели, накинула халат и украдкой спустилась вниз. Гектор приветствовал ее в отцовском кабинете, где он спал с тех самых пор, как Майкл исчез. Он перевернулся на спину и застучал хвостом по полу.

– Ш-ш-ш, – предупредила Сидни, опустившись на колени и почесывая его за ухом. – Ты тоже тоскуешь по нему, верно?

Расстроенный шумом и суетой во время скандально закончившейся вечеринки тети Эстеллы, а также присутствием незнакомых людей – полицейских и репортеров, появлявшихся в доме в любое время дня и ночи, – Гектор вел себя плохо. Но все постепенно успокоилось. Через сутки после самой длинной (во всяком случае, по мнению Сидни) вечеринки за всю историю Чикаго журналисты перестали ломиться в дверь и звонить по телефону, а полицейский патруль сократился до двух человек, по очереди обходивших дозором территорию поместья с получасовыми интервалами. Лейтенант Мун решил, что этого более чем достаточно для такой работы, особенно когда профессор Винтер дал ему торжественную клятву позвонить в участок, если Майкл вернется домой. У него не было выбора. Теперь Сидни это ясно понимала, хотя в ту минуту почувствовала, что ее предали.

Теперь ею владело одно лишь глухое отчаяние. Вся семья была в смятении. Как только последний из шокированных и изнывающих от любопытства гостей покинул дом в субботу вечером, тетя Эстелла слегла в постель. Профессор Винтер тоже тяжело переживал случившееся – и не только потому, что поступок Майкла грозил неприятными последствиями его профессиональной карьере в университете. Он был искренне встревожен дальнейшей судьбой Майкла. Майкла как человека, а не объекта научных наблюдений. Филип во всем обвинял себя, хотя его доводы звучали совершенно нелепо. «Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем везти его в зоопарк, – твердил он не переставая, а иногда добавлял для разнообразия: – Я не должен был отпускать его одного тогда, в поезде».

Сэм, прихватив с собой Гектора, устраивал вылазки по всей округе и вдоль берега озера в поисках Майкла. Подвиги Майкла в зоопарке воспламенили его воображение. Его отношение к другу переросло в настоящее преклонение перед героем. Он требовал, чтобы ему снова и снова во всех подробностях пересказывали историю о животных, которых освободил Майкл, о том, кого из них поймали и водворили обратно в клетки и кому удалось скрыться. В то же время к нему постепенно стало приходить понимание того, что он, возможно, никогда больше не увидит своего друга. Вчера вечером Сэм заплакал, пока Сидни укладысвала его в постель. – А вдруг он никогда не вернется? А что, если он захочет вернуться, а они его схватят? Вдруг его поймают и посадят в тюрьму?

Сидни осушила его слезы и постаралась успокоить, как могла, но в глубине души она тоже не могла унять всепоглощающую тревогу.

Гектор, который вертелся у ее ног, вдруг ринулся к дверям, ведущим на террасу, тихонько повизгивая. – Тихо, – приказала Сидни.

Что-то толкнуло ее последовать за собакой. Она подошла к застекленной двери, отдернула занавеску и выглянула наружу. Никого. Непроглядная тьма. И все же что-то заставило ее отпереть и приоткрыть дверь. Она шепнула Гектору: «Оставайся здесь», – удержала его на месте легким пинком и, как была, босиком, выскользнула наружу.

Полумесяц светил прямо над головой. Сидни почувствовала себя абсолютно беззащитной перед этой пугающей темнотой. Но она все-таки пересилила страх и подошла на цыпочках к краю террасы. Нечто неодолимое влекло ее – какое-то безрассудное чувство, бывшее сильнее надежды.

– Майкл? – прошептала она, тщетно вглядываясь в темноту.

Ей показалось, будто что-то шевельнулось среди деревьев у садовой изгороди. Сидни пыталась что-то разглядеть, пока у нее не заслезились глаза, но так ничего и не заметила. Она даже перестала дышать, в надежде что-нибудь услышать.

Ничего.

Плечи у нее поникли. Майкла здесь не было. Полицейские заблуждались: их дом был последним местом на свете, где следовало ожидать его появления. Майкл знал, как надо прятаться. Зачем ему рисковать и возвращаться сюда?

Она повернулась спиной к саду. И в эту минуту увидела его. Майкл стоял у самой стены дома, в том месте, куда не падал лунный свет. Сидни не испугалась. У нее не было сомнений, что это Майкл, хотя ей удалось рассмотреть только его смутный силуэт. Сердце у нее болезненно сжалось. Она подбежала к нему и успела заметить глубокое удивление на его усталом лице за миг до того, как бросилась ему на шею.

– Майкл! – вырвался у нее из груди сдавленный крик. Она заглушила плач, спрятав лицо в его волосах. Его руки крепко обвились вокруг нее, оторвали от пола, а губы скользнули по ее виску, по щеке и наконец нашли ее рот. От радости Сидни лишилась сил. Когда Майкл поставил ее на пол, у нее подкосились ноги. – Быстро, – прошептала она, – идем внутрь.

– Нет! Сидни замерла и пристально всмотрелась в его лицо. – Но тут полицейские… – Они у парадного входа. – Ладно, но войди в дом, ты…

– Нет, Сидни.

– Почему? Они оба говорили шепотом. – Я просто хотел тебя увидеть. Хотел проститься.

– Черт побери! Черт тебя побери, Майкл! Если ты не войдешь внутрь…

Сидни заплакала и так крепко стиснула его руку, что он поморщился.

– Ну хорошо. Но только на минутку,-согласился он и последовал за ней в дом.

Гектор обезумел от счастья. Сидни пришлось закрыть дверь, ведущую в коридор, чтобы его радостный визг не перебудил весь дом. Майкл опустился на пол и попытался утихомирить пса. Сидни зажгла свечу и посмотрела на них, улыбаясь и вытирая струящиеся слезы. Она опустилась на пол рядом с Майклом. Они оба гладили пса, гладили руки друг друга и наконец поцеловались.

– Ты ужасно выглядишь, – с нежностью прошептала Сидни.

При виде его ободранных босых ног ей захотелось плакать.

– Ты не ранен?

– Нет. Я просто устал. У меня совсем нет сил. Он выглядел измученным. И грязным. И голодным. На щеке у него красовался кровоподтек.

– Где ты был?

– Здесь.

– Здесь? Все это время?

Майкл кивнул. Он наклонился к Гектору, но искоса взглянул на Сидни сквозь завесу упавших на лоб спутанных волос.

– Я думал, ты рассердишься на меня, больше не захочешь меня видеть.

– С какой стати я должна была сердиться?

– Из-за того, что я сделал?

– О нет, Майкл. Конечно, я ужасно волновалась, чуть с ума не сошла от страха, но я и не думала сердиться! Однако она не удержалась и спросила:

– Зачем ты это сделал? Майкл посмотрел на нее, и ей показалось, что он ее оценивает, взвешивает в уме, стоит ли ей доверять. Но глаза у него были кроткими и светились любовью. В конце концов он сказал только одно:

– Я должен был это сделать. У меня нет времени объяснять тебе, почему я так поступил. Я должен уйти. Навсегда.

– Ты не можешь уйти, – оборвала его Сидни. Он покачал головой и встал.

– Они тебя найдут!

– Нет, не найдут. Майкл начал потихоньку пятиться от нее прочь.

– Майкл!

Сквозь надвигающуюся волну паники к ней вдруг пришло верное решение.

– Майкл Теренс Джеймс Бродерик Макнейл, – отчеканила Сидни.

Это его остановило. Выражение его лица показалось ей почти комичным.

– Что?

– Это ты! Это твое имя, Майкл! Майкл как будто онемел. Ему с трудом удалось разжать сведенные судорогой губы.

– Это я, – согласился он наконец, глядя на нее округлившимися от изумления глазами. Сидни подошла к нему. Сердце рвалось из ее груди.

– Твой отец – Теренс Макнейл, лорд Олдерн. Твою мать зовут Элизабет. Твой родной дом – замок в горах Шотландии. Ты – Майкл Макнейл, младший из Олдернов.

– Олдерн, – задумчиво повторил он. – Олдерн. В его зеленых глазах появилось мечтательное выражение. Сидни поняла, что он вспоминает.

– Вот видишь? Ты не можешь уйти, – сказала она, тихонько проводя пальцами по колючей щетине на его щеках. – Наш детектив послал информацию в Шотландию. Как только он разыщет твоих родителей, они приедут за тобой. Они тебе помогут.

– Но у меня нет времени. Если я останусь, полицейские запрут меня в тюрьме.

– Но если тебя поймают…

–Меня не поймают.

– Могут поймать. Тут тебе не канадские дикие леса, Майкл, это реальный мир. Здесь ты уязвим. Беззащитен, – пояснила Сидни, догадавшись по его лицу, что он не понимает, что значит «уязвим». – Ты здесь беспомощен, как младенец. Это не твой мир, это их мир, и здесь они тебя найдут.

– Нет, не найдут, не бойся, Сидни! Ей хотелось топнуть ногой, схватить его за плечи и встряхнуть хорошенько!

– Найдут. Неужели ты не понимаешь: тебе надо прятаться, а не бежать! А вот потом, как только мы найдем твоих родителей, все станет по-другому.

– Почему?

– Потому что… ну просто так уж мир устроен. Сейчас ты никто, но когда у тебя за спиной будут люди, причем влиятельные люди, все переменится, вот увидишь.

Вид у Майкла был недоверчивый, но он сказал:

– Ну хорошо, тогда я буду прятаться.

– Да! – Сидни обняла его. – Но только не там, – она указала на дверь. – Именно там они тебя ищут. Там слишком опасно.

– Тогда где?

– В моем мире. Вот уж где они ни за что не станут тебя искать! Оставайся прямо здесь, Майкл, и обещай мне, что ты не сбежишь. Оставайся здесь, поиграй с Гек-тором. Я скоро вернусь.

– Сидни…

– Обещай мне!

Ее умоляющие глаза и руки. сжимающие его пальцы, красноречивее всяких слов взывали о доверии.

– Ну хорошо, я обещаю.

Он растерянно заморгал, когда она в награду поцеловала его в губы.

– А что ты собираешься делать?

– Я собираюсь одеться и упаковать чемодан.

– И куда мы поедем? Должно быть. нечто подобное давно уже созревало у нее в уме, хотя сама Сидни не смогла бы сказать, как она до этого додумалась. Откуда ни возьмись в голове у нее возник целый план, законченный и стройный. – Мы едем в отель «Палмер-хауз».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Мистер и миссис Вернон Таттл, Топека, Канзас. Майкл заполнил графу в книге регистрации печатными буквами, стараясь писать как можно аккуратнее и при этом не обращать внимания на человека за мраморной стойкой, следившего подозрительным взглядом за каждым штрихом его пера. Закончив работу, он перечитал написанное, и ему тотчас же захотелось все переделать. Запись выглядела фальшиво: человек за стойкой сразу поймет, что его обманывают.

– Добро пожаловать в «Палмер-хауз», мистер и миссис…

Книга регистрации лежала на круглой вращающейся подставке. Администратор повернул ее к себе и прочитал:

– …Таттл. Из Канзаса. Как поживаете? Как вам погодка нынче утром? Только что приехали?

В мозгу у Майкла не осталось ни единой мысли. Он с трудом выдавил из себя:

– Да. Хорошо. Спасибо. Сидни взяла его под руку и прижалась к нему.

– Скажи ему про комнату, Верн, – проговорила она негромко, но с таким расчетом, чтобы администратор непременно услышал. – Скажи ему, чего бы нам хотелось.

Майкл нервно откашлялся.

– Мы только что поженились, – продекламировал он заранее приготовленный текст. – Мы бы хотели…

– Что ж, поздравляю!

– Да. Спасибо, – сказал сбитый с толку Майкл. Ему пришлось начать все сначала:

– Мы только что поженились и хотели бы получить номер для новобрачных, но мы не заказывали его заранее.

Он осторожно выдохнул воздух, прислушиваясь к отзвуку своих слов и внимательно следя за администратором за стойкой. Не может быть, чтобы этот человек ему поверил. Он не нервничал так сильно, даже когда выпускал животных из зоопарка.

– Ах вот в чем дело! Да, тут могут возникнуть затруднения, – с грустью заметил администратор и начал перечитывать страницы регистрационной книги.

Сидни толкнула Майкла локтем в бок. Он посмотрел на нее в растерянности и лишь через секунду вспомнил, что надо говорить.

– Мы заплатим наличными и пробудем здесь целую неделю.

Администратор смерил его быстрым оценивающим взглядом, и Майкл порадовался, что на нем черный сюртук Филипа, его жилет, рубашка со стоячим воротничком и галстук с восточным орнаментом. Сидни сделала ему пробор посредине, замазала кровоподтек и заставила нацепить одну из запасных пар очков в серебряной оправе, принадлежавших профессору Винтеру. Если его кто-нибудь спросит, чем он зарабатывает на жизнь, он должен был ответить: «Скотоводством».

– Надеюсь, вы сможете нас разместить, – вмешалась Сидни.

Она говорила жеманным, каким-то чирикающим голосом, совершенно не похожим на ее обычный голос, и выглядела очень непривычно в нелепой шляпке с вуалью, позаимствованной у тети. Майкл боялся на нее взглянуть. Он мог бы засмеяться и все испортить.

– Я всегда мечтала остановиться в вашем отеле, – томно продолжала Сидни. – Я уверена, что нам здесь понравится. А потом ты смог бы устраивать здесь свои съезды, Берн. Съезды Ассоциации скотоводов Топеки, – доверительно пояснила она клерку. – Их раньше проводили в «Ришелье», но я нахожу тот отель слишком помпезным. Ему это на пользу не идет. Зато здесь…

Она окинула мечтательным взглядом громадный, гулкий, обильно украшенный живыми растениями вестибюль с колоннами белого мрамора, подпирающими потолок, с фонтаном посредине, шумящим, как настоящий водопад.

– Здесь чувствуется подлинный шик.

Это добило администратора окончательно, хотя Майкл так и не понял, почему это случилось. Не успел он оглянуться, как коридорный в пурпурной униформе подхватил оба их чемодана («Остальное нам пришлют», – с доверительной улыбкой шепнула Сидни администратору) и провел их по затянутому коврами полу к выкрашенной в золотистый цвет клетке. Майкл понял, что это лифт, только когда кабина дернулась и начала подниматься. Хорошо, что ему уже однажды довелось покататься на лифте вместе с Сэмом, а не то он мог бы выкинуть какую-нибудь глупость. Сидни схватила его за руку, и он вспомнил, что она боится высоты. Ее страх заставил его забыть о своем собственном. Майкл обнял ее обеими руками (ну и пусть коридорный смотрит!), а она наградила его благодарной улыбкой.

Их комната оказалась роскошной. Не одна комната, а две, нет, даже целых три, если считать ванную. Сидни сказала коридорному, что они хотят на завтрак, и попросила принести завтрак в номер. Майкл дал ему на чай, и коридорный удалился.

Как только дверь за ним закрылась, они дружно расхохотались. Майкл понимал, что сказывается напряжение: на самом деле ничего смешного не произошло. Они заглянули во все комнаты. Сидни кружилась, раскинув руки, перебирала вещи и поминутно восклицала:

– Смотри, что тут у нас! Ой, еще и это… и еще вот это…

У них была гостиная, заставленная массивной, обитой бархатом мебелью, с картинами на стенах. В ванной стояла огромная ванна – величиной с кровать, и повсюду белый кафель, мраморная раковина с золотыми ручками, толстые, как подушки, полотенца и зеркала на стенах. Спальня была почти такой же просторной, как гостиная, а кровать в ней была необъятного размера.

– Величиной с Канзас, – улыбнулась Сидни, и они опять рассмеялись. Сидни первая пришла в себя.

– Я должна позвонить Филипу, – сказала она и взяла в руки свою сумочку, которую раньше кинула на кровать.

– Ты же оставила ему записку!

– Да, но я хочу сказать ему, что мы здесь, что с нами все в порядке.

– Ты хочешь рассказать ему, где мы находимся?

– Я еще не знаю. Может быть.

– Мне пойти с тобой?

– Нет,оставайся здесь. Ты вообще не должен выходить отсюда, Майкл. Никто не должен тебя видеть.

– Ладно, – торопливо согласился он в надежде, что теперь она перестанет хмуриться. – Вот и хорошо! Сидни взяла ключ от комнаты и вышла. Когда она вернулась, Майкл сразу заметил, что она расстроена, но делает вид, будто все в порядке. Ему пришлось по кусочкам вытягивать из нее всю историю.

– Он не проявил понимания, – неохотно призналась Сидни, опустившись в одно из необъятных бархатных кресел в гостиной. – Он сказал, что я сошла с ума.

Кресло было слишком велико для нее, она показалась Майклу маленькой девочкой, подавленной и разочарованной.

– Поэтому я и не сказала ему, где мы, – продолжала она. – Просто сказала, что в надежном месте, и все. Он стал на меня кричать, и я повесила трубку.

– Ты боишься, что он расскажет полиции?

– Нет, но он может рассказать тете. Майкл кивнул с пониманием: рассказать тете было бы еще хуже, чем рассказать полиции.

– А главное, он непременно приехал бы сюда за мной, чтобы заставить меня вернуться.

– Сидни! – Майкл присел на край низкого столика и заглянул ей в глаза. – Мы правильно поступаем? Ты уверена?

– Да, безусловно, – ответила она с нажимом и для пущей убедительности стукнула кулачком по мягкому подлокотнику кресла. – Это уж точно последнее место на свете, где они стали бы искать дикаря, выпустившего всех животных из зоопарка. Все, что нам надо делать, это оставаться на месте и ждать, пока мистер Хиггинс не найдет твоих родителей. Я понимаю, тебе этот план не покажется слишком удачным, но, если мы будем его придерживаться, нам ничто не угрожает. И ты должен признать, Майкл, что это лучше, чем попасть в тюрьму.

– Но теперь у тебя будут неприятности из-за меня. За то, что ты была со мной, что устроила все это.

– Никаких неприятностей у меня не будет, не беспокойся. Потому что меня здесь вообще нет. Я сейчас в Джолиете. Уехала сегодня утром навестить свою школьную подругу Мэри Кэй Блэйни. В прошлом году она вышла замуж, а я так до сих пор и не познакомилась с ее мужем.

Майкл засмеялся: Сидни явно была довольна собой.

– А на самом деле Мэри Кэй Блэйни существует?

– Разумеется. И в случае необходимости она подтвердит мою историю. Но я уверена, что до этого не дойдет.

Они оба подпрыгнули от неожиданности, когда в дверь дважды громко постучали, но оказалось, что это всего лишь официант с завтраком. Сидни заказала так много еды, что ее пришлось доставлять на столике с колесиками, покрытом белой скатертью.

– Я этим займусь, Берн, – сказала Сидни, вытащив монету из кошелька.

В поезде она заранее проинструктировала его насчет чаевых для носильщика, но сколько давать официанту, он не знал. Если им действительно придется пробыть здесь целую неделю, подумала Сидни, надо будет прочесть ему целую лекцию, как и сколько давать на чай официантам, горничным и другой прислуге.

Яйца, бекон, овсянка и поджаренные гренки никогда раньше не казались Майклу такими восхитительными.

– Когда ты ел в последний раз? – спросила Сидни, глядя, как он стремительно поглощает пищу.

Майкл вовремя вспомнил, что надо сначала проглотить, а потом уж отвечать.

– Не помню.

– Два дня? Три? Вид у тебя такой, словно ты умираешь с гододу.

– Я не умираю. Раньше бывало и хуже. Бывали долгие зимы, когда он действительно умирал с голоду. То, что ему пришлось пережить сейчас, по сравнению с тем временем казалось просто детской игрой. Майкл только надеялся, что она не спросит, что он ел в последний раз. Его ответ мог бы испортить ей аппетит.

Сидни все равно заявила, что у нее нет аппетита, хотя, возможно, она притворялась только для того, чтобы отдать ему всю еду. Она налила себе вторую чашку кофе и откинулась на спинку кресла, продолжая наблюдать, как он ест. Когда на тарелках ничего не осталось, Сидни вновь наполнила чашку Майкла горячим кофе из тяжелого серебряного кофейника, и он выпил, глядя на нее поверх чашки.

– Какой сегодня день? – спросил Майкл.

– Понедельник.

– Я потерял счет времени. Когда мы были в зоопарке?

– В пятницу. Вот как. Значит, он прятался три ночи.

– Я вспоминал о тебе в субботу. Как прошла твоя вечеринка?

Сидни поставила свою чашку и улыбнулась Майклу. У нее были самые красивые глаза на свете, а когда она улыбалась, они начинали лукаво искриться.

– Ужасно!

– Правда?

– Я хотела танцевать с тобой, а тебя не было.

Майклу захотелось встать и поцеловать ее, но руки и ноги у него приятно отяжелели, ему просто не хватило сил. Утреннее солнце освещало сбоку лицо Сидни, выхватывая зеленые искры в глазах и огненные сполохи в рыжих волосах.

– Ты очень красивая. Сидни. Она не покраснела и не отвернулась.

– Ты тоже, – сказала она.

Это его рассмешило. Он опустил чашку на колено и откинулся затылком на спинку кресла. Солнце приятно пригревало его справа. Через открытое окно доносился уличный шум, но голоса людей, стук лошадиных копыт и скрип экипажей сливались в отдаленный монотонный гул. Сидни заговорила о необходимости сделать кое-какие покупки.

– Тебе кое-что понадобится, – сказала она и начала перечислять, что именно.

Майкл слушал ее тихий нежный голос, не различая слов. Бывало, летом он мог уснуть под пение сверчков в кустах. А голос Сидни напоминал шум водопада. Музыку. Вода падала на камни, выбивала музыкальные ноты…

– Майкл! Проснись.

Она взяла пустую чашку из его рук и поставила ее на стол.

– Все, хорошенького понемножку. Подъем!

– Я же не Сэм, – запротестовал он, но повиновался, когда она потянула его за руку и заставила подняться.

Они прошли в спальню, причем Сидни по-прежнему держала Майкла за руку.

– Я могу сам! Но она продолжала делать свое дело, не слушая его: отбросила покрывало, взбила подушку и легко толкнула его на кровать. Она даже сняла с него ботинки.

– Закрой глаза, – скомандовала Сидни. Но когда она сделала попытку отойти, Майкл удержал ее за руку.

– В чем дело? Тебе требуется поцелуй на ночь? Она с улыбкой наклонилась и прижалась губами к его лбу.

– Я же не Сэм, – с укоризной проговорил Майкл. Она подняла бровь. Потом засмеялась и поцеловала его в губы.

– Что ты будешь делать, пока я сплю? – спросил он с закрытыми глазами.

Она начала рассказывать, и опять ее голос зазвучал, как водопад.

* * *

Когда Майкл проснулся, тени на белом потолке сбили его с толку. Он понятия не имел, где находится. Но через секунду память вернулась: он был в отеле «Палмер-хауз». Ключом послужила подушка с монограммой у него под головой и мягкий матрац, на котором он лежал. Сидни уложила его спать в гостиничном номере, и он сделал вид, что ничего особенного в этом нет. Но, насколько он мог припомнить, это было первый раз, когда он уснул на кровати.

Оказалось, что спать в кровати не так уж плохо.

Сколько же он спал? Майкл поднялся, подошел к окну и отодвинул штору. Судя по свету, можно было предположить, что за окном либо поздний вечер, либо раннее утро. В городе, где не было ни росы, ни сверчков, ни птиц, за исключением голубей, он не мог определить точнее.

Майкл расчесал волосы пальцами и попытался, как мог, расправить смятую одежду, потом открыл дверь в гостиную. Открыл очень тихо, на случай если Сидни уснула.

Ее там не было.

– Сидни?

Никакого ответа. Через открытую дверь в ванную было видно, что там ее тоже нет.

Он включил газовый свет и вошел. Во всех зеркалах отражалось его лицо. Вид у Майкла был ужасный. Неудивительно, что ей не особенно хотелось его целовать. Хорошо еще, что щетина не слишком сильно отросла. Перед отъездом из дома он умылся, побрился и привел себя в порядок, чтобы не быть похожим на дикаря при появлении в отеле «Палмер-хауз». Но кожа у него была землистого цвета, кости выпирали, под глазами – темные круги. Сколько бы он ни проспал сегодня, этого было явно недостаточно.

Ванна – вот что ему было нужно. Майкл начал наполнять ванну горячей водой. Он думал, что она сейчас кончится или остынет, как всегда бывало в ванной у Винтеров, но тут ничего подобного не случилось. Вода из крана шла горячая, как кипяток, пока он не завернул кран. Пришлось добавить холодной воды перед тем, как влезать в ванну.

– А-а-ах, – Майкл медленно, дюйм за дюймом опустился в ванну, блаженно постанывая.

От горячей воды его усталые плечи заныли поначалу, но это была приятная, расслабляющая боль. Когда Майкл погрузился в воду целиком, ему наконец пришлось признать простую истину: жизнь в мире цивилизации теперь была ему больше по душе, чем жизнь в девственном лесу.

Он чуть не уснул прямо в ванне, когда услыхал, как в гостиной открылась и снова закрылась дверь. Майкл сел в ванне, напряженно прислушиваясь и затаив дыхание, но тут же успокоился, услыхав тихий голос Сидни:

– Майкл?

– Я здесь.

Дверь он оставил не запертой. Сидни просунула голову внутрь, увидела его и отпрянула назад, больно ударившись о дверную ручку.

– Ой, извини.

Перед тем как она скрылась за дверью, он успел заметить, что ее лицо заливается ярко-розовой краской. Майкл сам не знал, почему это маленькое происшествие его рассмешило. По правде говоря, он почувствовал себя счастливым. У Сидни был немножко глуповатый вид, но дело было не в этом. Просто на этот раз они как будто поменялись местами: обычно именно он делал глупости и попадал в дурацкое положение.

– Я купила тебе кое-что из одежды, – самым небрежным тоном объявила она из-за двери. – Оставлю на кровати.

– Спасибо. Я сейчас выйду.

– О, можешь не спешить.

Но он в спешке вымылся и вымыл голову, потому что теперь, когда она вернулась, лежать в горячей ванне одному было уже не так интересно.

В спальне Майкл сбросил с себя влажное полотенце и надел одежду, которую она ему купила: темные брюки из какой-то мягкой ткани, белую шелковую рубашку и такую свободную вязаную штуковину. И еще она купила пижаму и домашние тапочки из мягкой кожи. Точно такие же были у Филипа. Майкл осмотрел себя с головы до ног в длинном зеркале на дверце гардероба и удивленно покачал головой. Он действительно выглядел как человек. Обычный человек.

– Ты выглядишь замечательно! – горячо воскликнула Сидни.

Она сидела на диване, поджав под себя ноги и развернув на коленях газету. Она была так красива, хотя и выглядела усталой.

– Ты хорошо поспал?

– Да. Какой сегодня день?

– Все еще понедельник, – засмеялась Сидни. Значит, сейчас поздно, а не рано. Теперь, когда он знал наверняка, небо за окном показалось ему бесспорно вечерним небом: оно отливало жемчужным блеском, а по краям отсвечивало розовым.

– Я попросила подать обед в номер.

– Когда ты успела договориться? Майкл представил себе, как она стоит на лестничной площадке и кричит вниз, заказывая обед.

– На каждом этаже возле лифта есть внутренний телефон, чтобы можно было позвонить администратору и заказать все, что нужно. – Вот это да, – протянул Майкл изумленно. Сидни засмеялась, и он понял, что говорит в точности как Сэм. – Все это чертовски забавно, – добавил он, на этот раз подражая Филипу. Ему очень хотелось в один прекрасный день научиться разговаривать по-своему, никому не подражая, нo пока это ему никак не удавалось. – Я купила вечернюю газету. Сидни указала на диван, приглашая Майкла сесть рядом с собой. Он сел. – От тебя хорошо пахнет. Сказав это, она отвернулась и опять покраснела. Майкл провел рукой по зачесанным назад волосам. Ему тоже стало неловко.

– Откуда у тебя этот синяк?

Она подняла руку и указала на кровоподтек у него на щеке. После ванны синяк потемнел и выглядел особенно живописно. – Мне уже не больно. – Как это случилось? – В зоопарке. Охранник ударил меня палкой. Сидни долго смотрела на него молча, потом открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала и лишь тяжело вздохнула. Майкл опустил глаза и увидел свою фотографию на первой странице газеты.

– Мой бог, – прошептал он. – О, нет…

– Не волнуйся, Майкл, на самом деле это очень хорошо, что они опубликовали твою фотографию.

Он не мог с ней согласиться. Это была одна из фотографий, сделанных на следующий день после того, как 0'Фэллон стрелял в него. На снимке он выглядел обезумевшим опасным дикарем. Сам-то он знал, что это выражение в его глазах вызвано страхом, но кто угодно другой мог бы решить, что это жестокость. Майкл отвернулся от газеты, ему не хотелось больше на себя смотреть.

– Что обо мне пишут? – спросил он, хотя знать ему тоже не хотелось.

– Все то же самое, что писали вчера и позавчера.

– Там, где я был, газет не было, – напомнил он. – Так что расскажи мне подробнее.

– Они пишут о том, в какую сумму обойдется замена пропавших или погубленных животных и кого из сбежавших им удалось вернуть. Какие меры безопасности они предпримут в будущем и все такое прочее. И еще о том, что, несмотря на все усилия, тебя до сих пор не удалось задержать. Майкл…

–Да?

– Хочешь поговорить об этом? О том, что случилось?

– Им удалось поймать волков?

–Что?

– Ты сказала, что некоторых животных снова поймали и посадили в клетку. Волки среди них были?

Сидни заглянула в газету и вновь подняла глаза на Майкла.

– О волках ничего не говорится.

Значит, хоть одно он сделал правильно, подумал Майкл, глядя прямо перед собой и машинально расправляя на коленях новые брюки. Он навлек неисчислимые несчастья на голову людей, которые были ему дороги, но хоть одно все-таки сделал правильно.

–Ты хочешь…

– Нет. Прости, но я не хочу говорить об этом прямо сейчас.

Она молча кивнула. Майкл обрадовался, когда несколько минут спустя официант принес обед.

Они ели, наблюдая, как темнеет небо за окном их гостиной. Оба почти не разговаривали. Майклу хотелось спросить, почему она вдруг притихла. Может, она уже жалеет, что привезла его сюда?

Когда обед закончился, Майкл подошел к окну.

– Иди сюда. Посмотри, как хорошо, – позвал он, распахивая окно шире. – Так красиво на улицах, когда люди расходятся по домам. Тихо, спокойно.

Сидни подошла и встала рядом с ним.

– Это не самый оживленный перекресток на свете, – продолжал Майкл, вспомнив, что рассказывал ему Сэм. – Самый оживленный перекресток – это угол Стэйт-стрит и Мэдисон-авеню.

– Отлично, – засмеялась Сидни. – Но ты можешь увидеть Мэдисон-авеню прямо отсюда.

–Где?

– Вон там. – Она указала, не подходя ближе. – В одном квартале к северу.

– Ты не любишь высоты, – вспомнил он.

– Да. Не знаю почему: никто в семье, кроме меня, этим не страдает.

– Я ничего не имею против высоты, когда она стоит на месте, – сказал Майкл, указывая на окно. – Мне не нравится, когда она движется. Сидни едва заметно вздрогнула, и он понял, что она вспоминает «чертово колесо». Они опять замолчали. Потом Сидни сказала:

– Лето уже кончилось. Днем все еще жарко, но в воздухе уже чувствуется осень.

– Это потому, что дни становятся короче. Даже птицы уже поют другие песни. Она вздохнула.

– Сидни?

–Гм?

– Ты жалеешь, что привезла меня сюда?

– Нет.

– Тебе страшно?

– Немножко. Но не сейчас, не в эту минуту. В сгущающемся сумраке ее светлая кожа белела, как цветочные лепестки. Ему хотелось дотронуться до нее, но он не смел. Сейчас все вокруг неуловимо изменилось. Сидни нервничала, и Майкл тоже. Он не мог с уверенностью сказать, что она хочет. Если им суждено прикоснуться друг к другу, пусть она начнет первая, решил он.

– Я опять устал, – честно признался он. – Всякий раз, как поем, сразу чувствую себя усталым. Мне кажется, я хотел бы еще поспать. Если ты не возражаешь.

– Нет, я не возражаю.

– Прошу меня извинить, – произнес он заученную фразу. – Спокойной ночи, Майкл.

– Спокойной ночи.

В спальне Майкл надел голубую пижаму в полоску, которую она ему купила. Ни для кого другого он бы этого не сделал: пижама казалась ему дурацким одеянием, непригодным ни для какой практической цели, и он был уверен, что не сумеет в ней заснуть. Но эту пижаму ему подарила Сидни, и поэтому он ее наденет.

Лежа в постели и уже засыпая, Майкл вдруг подумал: а где же будет спать Сидни? Прямо здесь, рядом с ним? Ему бы очень хотелось лежать рядом с Сидни на этой мягкой кровати. Но в гостиной была кушетка, может быть, она будет спать на ней? Нет, это, наверное, ему следует спать на кушетке. Может быть, стоит встать и спросить? Но, с другой стороны, тогда она сама может прийти и лечь здесь, если он не будет ничего спрашивать. Он просто сделает вид, что ему в голову не пришло спросить. Да, надо просто ждать. Мало ли что может случиться? Все, что угодно.

Майкл заснул с надеждой, что это случится очень скоро.

* * *

Принимая ванну, вытираясь и надевая ночную рубашку, Сидни тоже думала о том, где ей лечь спать. Это был вопрос далеко не праздный: в каком-то смысле от ответа на него зависело все.

Внезапно связавшая их близость – например, общая ванна – волновала и в то же время пугала ее. Сидни прекрасно понимала, к чему это может привести. Уже привело. Вопрос в другом: понимает ли это Майкл? Пять дней назад она сказала ему, что это нехорошо, что им нельзя быть вместе. Будучи человеком бесхитростным, он принял ее слова на веру. Но с тех пор многое изменилось, и прежде всего она сама, хотя Майкл этого не знал. Откуда ему было знать? Ей не хватило смелости ему сказать. Или хотя бы намекнуть.

Сидни почистила зубы, расчесала волосы и тихонько прокралась в спальню. Майкл оставил зажженную лампу. Для нее? Она на цыпочках подошла поближе, чтобы посмотреть на него. Он спал, свернувшись, на боку, подтянув ноги к животу и обхватив себя руками, словно защищаясь от возможного нападения. И хотя он спал крепко, в его позе все равно чувствовалась настороженность, готовность к броску, словно грань между сном и бодрствованием была для него тоньше лезвия бритвы.

Очень медленно и осторожно Сидни опустилась на край кровати. Во сне темные волосы Майкла растрепались, на затылке образовался забавный вихор, делавший его похожим на птичку-кардинала. Она разгладила вихор пальцами, внимательно следя за его вздрагивающими веками. Похоже, ему снился сон. До чего же он красив! Неправдоподобно красив!

Сидни тоже устала: прошлой ночью не сомкнула глаз, да и накануне почти не спала. Глупо спать на кушетке, когда есть такая удобная кровать. Они оба без сил, и ничего страшного не произойдет, если они уснут в одной кровати.

В эту минуту Майкл повернулся и раскинул руки и ноги, вытянувшись во весь рост. Для нее еще осталось полно места. Если это не приглашение, решила Сидни, то она не знает, как еще это назвать.

Она погасила свет и осторожно легла рядом с ним, накрывшись одеялом. Приятно было ворочаться в постели, устраиваясь на теплом месте, только что нагретом его телом. Сидни чуть подвинулась, чтобы их руки могли соприкоснуться. Ноздри щекотал запах его пижамы – приятный чистый запах хлопка, запах обновки, только что принесенной из магазина. Сидни вдруг подумала о Спенсере. Ей всегда было приятно чувствовать его присутствие в постели. Это давало ей ощущение безопасности. Она наслаждалась этим всего год… вполне достаточно, чтобы навсегда уверовать в то, что без этого чудесного ощущения невозможно обойтись. И никто не должен без него обходиться. Спать одной – это неправильно, сонно подумала она. Ее мысли стали разбредаться. Тетя Эстелла каждую ночь спала в одиночестве. Неудивительно, что она чувствовала себя несчастной и была вечно чем-то недовольна. Люди должны находить друг друга. Так назначено природой… И Сидни сейчас была там, где назначено… Здесь ее место…

Обхватив себя руками, она перекатилась на бок, поближе к Майклу. Она уснула, касаясь коленом его бедра и прижимаясь лбом к его плечу, вдыхая свежий запах его новой пижамы.

* * *

– Как только ты вспомнил, что это не было кораблекрушение, Майкл, мистер Хиггинс прекратил копаться в списках утонувших на Великих озерах.

Сидни придвинулась ближе к столу с завтраком, чтобы утреннее солнце не било ей в глаза.

– Он начал проверять охотничьи и рыболовные экспедиции, причем ограничился районом южных берегов Онтарио. И там он действительно нашел одного Макнейла, который случайно застрелился, когда чистил ружье во время охотничьей вылазки на Дождевом озере в 1876 году. Но остальные обстоятельства все равно не совпадали: никто не утонул, а среди членов его группы не было маленького мальчика. Майкл кивнул. Он так напряженно и внимательно услушал, что даже позабыл про шоколад, остывавший в чашке.

– Тогда мистер Хиггинс сосредоточился на туристических походах и увеселительных экскурсиях в районе бухты Эхо – там, где тебя нашли. Ничего. Но когда он расширил зону поиска на восток до Садбери и Георгианской бухты, ему повезло.

Она сложила руки на столе и наклонилась ближе, йчувствуя его волнение и сама заражаясь им.

– Тебе знакомо имя Макдермот? Его взгляд, прожигавший ее насквозь, затуманился всего на секунду и вновь обрел свою прежнюю ясность. – Мой дядя, – прошептал он.

– Верно, Дункан Макдермот…

– И тетя Кэт.

– Да. Они числятся пропавшими без вести, равно как и их проводник, человек по фамилии Хэсти.

Майкл крепко зажмурился, потом покачал головой. Он не мог вспомнить проводника.

– Все подумали, что ты тоже утонул. В архиве записано: «Дункан Макдермот, его жена Кэтрин и их племянник Майкл Макнейл, младший из Олдернов».

Он отодвинул тарелку и подошел к окну, загородив спиной еще невысокое солнце.

– Хиггинс послал телеграмму твоим родителям в Инвер гордон, и теперь нам остается только ждать их ответа. Возможно, он уже пришел. Позже я позвоню Филипу и узнаю. Майкл? О чем ты думаешь?

Он не ответил. Сидни встала из-за стола. Майкл успел одеться, а она все еще была в халате поверх ночной рубашки – шаг весьма вольный, мелькнуло у нее в голове, но все дело было в том, что официант, доставивший им завтрак этим утром, пришел неожиданно рано.

– Ты же не думаешь, что тебя на самом деле отослали из дому? Находка мистера Хиггинса доказывает, что все было не так. Ты просто отправился в путешествие с дядей и тетей.

Увидев, что Майкл не отвечает, Сидни обогнула стол и подошла к нему.

– Когда они узнают, что ты жив, они с ума сойдут от радости. Они назовут это чудом. Она положила руку ему на плечо и заставила его повернуться лицом к себе.

– В чем дело?

– Было что-то такое… они говорили, а я нечаянно услышал. Я не должен был этого слышать, Сидни. Не помню точно всех слов, но мне кажется… Мне кажется, они радовались моему отъезду.

– О нет, не может быть!

Майкл опять крепко зажмурился, пытаясь вспомнить.

– «Мир и покой» – вот что говорил мой отец. А мать засмеялась. Они хотели, чтобы я уехал. Но я не могу вспомнить… – Он открыл глаза, полные боли и смятения. – Не могу вспомнить, что я сделал плохого.

Сидни обняла его.

– Да нет, все в порядке. Это было так давно… Но я хотел, чтобы ты знала: очень может быть, что они не обрадуются. Не назовут это чудом.

– Ну тогда они тебя не стоят, – голосом, полным обиды, прошептала она. А потом обхватила руками голову Майкла и поцеловала его. Потом еще и еще раз. Первый поцелуй предназначался в утешение, потому что Майкл был ее дорогим другом и ему сейчас было больно. Второй и третий были предприняты исключительно ради собственного удовольствия. Сидни действовала не спеша. Его губы смягчились под ее поцелуями, она чутко прислушивалась к его изменившемуся дыханию. Теперь она знала, что все посторонние мысли оставили его. Теперь, когда решающий час наконец настал, Сидни поразилась своему самообладанию. Страха больше не было. Она чувствовала себя спокойной и уверенной, она знала, чего хотела больше всего на свете.

Глядя ему прямо в глаза, Сидни решительным и неторопливым движением вытащила рубашку у него из брюк и провела дрожащими от волнения пальцами по обнаженной спине, чтобы у него не осталось никаких сомнений относительно ее намерений. Какая гладкая, нагретая солнцем, тонкая и гладкая кожа, сильные бугорки позвоночника, легкое подрагивание твердых, словно отлитых из бронзы мускулов.

– Майкл… – прошептала она. – В прошлый раз я все испортила. Я сказала, что это неправильно, хотя на самом деле я так не думала. Я была не права.

Жилы на шее у Майкла были напряжены. Она захватила его врасплох, он ничего подобного не ожидал.

– Это все из-за тети, – догадался он. – Ты потому мне так сказала?

Воспоминание о собственной трусости, проявленной в тот день, не доставило ей радости.

– Да. Я испугалась, струсила.

– Но сейчас ее здесь нет.

Кожа на его спине под ее рукой была похожа на атлас. Только она была горячей.

– Безусловно, ее здесь нет, но дело не в этом. Я поступила так глупо! Только теперь я понимаю, что могла потерять тебя навсегда!

Майкл ласково погладил ее щеку.

– Ничего, я понимаю. Я тоже боюсь твою тетю. Сидни накрыла его руку своей ладонью и еле слышно проговорила:

– Я хочу заниматься с тобой любовью. Прямо сейчас. Я только об этом и думаю. Я не могу больше ждать. Ты хочешь этого, Майкл?

Он закрыл глаза, пытаясь сдержаться, пытаясь поверить тому, что услышал.

– Это эвфемизм?

–Что?

Майкл открыл глаза. Что-то неуловимо изменилось, неужели это его вопрос разрушил все?! И все же, не зная, как исправить положение, Майкл мужественно продолжал:

– Филип мне так сказал. На самом деле я не знаю, что это значит. Она снова улыбнулась.

– Это можно считать эвфемизмом, только если люди занимаются любовью, не любя друг друга.

– Я люблю тебя, Сидни. Она коснулась пальцами его губ.

–Я тоже тебя люблю. Он поцеловал ее, как она его научила – долгим нежным поцелуем. А его сердце между тем готово было разорвать грудь, оно становилось огромным. Она его любит! Сидни никогда не обманывала его. Она любит его! Майкл прошептал ее имя, держа ее в объятиях, крепко прижимая к себе, чтобы всем телом почувствовать ее тело, все целиком – грудь, живот, ноги… На ней почти не было одежды, и, когда его руки прошлись по тонкой ткани ее халата, он ощутил под ней все: округлости ягодиц, изгиб бедер, тонкую талию, хрупкие лопатки.

– Мы будем заниматься любовью? – прошептал он, все еще не смея поверить в осуществление мечты.

– Я этого хочу. Вся дрожа, она отстранилась от него, высвободилась из кольца его горячих, требовательных рук.

– Майкл, – спросила Сидни, сама удивляясь тому, как глухо звучит ее голос, – ты когда-нибудь… – она нервно засмеялась, – ты когда-нибудь делал это раньше?

– Нет. Но я видел, как это делается. Она заморгала. Краска стала заливать лицо Майкла.

– Ты это видел? Майклу пришлось сознаться.

– Мы с Филипом… – начал он и тут же умолк, не смея поднять на нее глаза.

Опять Филип! Сидни твердо решила, что непременно всерьез разберется со своим братцем.

– Скажи мне только одно: я должна тебе показать, как это делается? – Да, – ответил Майкл после небольшого раздумья. – Пожалуй, будет лучше, если ты мне покажешь.

Сидни откинула голову и заглянула ему в лицо, чтобы убедиться, что он не шутит. Его глаза светились потаенным светом, губы дрожали от возбуждения.

– Я счастлива, – сказала Сидни. – Счастлива, как никогда в жизни. – Вот и хорошо, – откликнулся Майкл. – Всю свою жизнь я ждал тебя, Сидни. А теперь… – Теперь ты меня получил. Они сами не заметили, как оказались в спальне и Сели на кровать. Поняв, что должна взять инициативу на себя, Сидни прижалась губами к теплой впадинке на его груди.

– Первым делом… – прошептала она, кончиком языка проводя по его шее, – первым делом надо снять одежду. Но я думаю, это тебе уже хорошо известно.

Майкл не поднимал глаз, ничего не говорил, он лишь прерывисто дышал. Когда он потянулся к верхней пуговице на своей рубашке, Сидни взяла его за руку и направила ее в другую сторону.

– Иногда бывает приятно, если мы при этом… помогаем друг другу.

Майкл улыбнулся, вспоминая, как девушка в витрине у миссис Бэрч раздевала мужчину. То, что проделывала пара в витрине, было ненастоящим. У них с Сидни все будет по-другому. Он заглянул ей в лицо, пока развязывал бантик у воротника ее халата и расстегивал пуговицы. Никогда раньше ему не приходилось видеть такое выражение в ее потемневших от страсти глазах. В них горели любовь и желание. Ему понравилось раздевать ее. Но как же все это выдержать, если они и дальше будут двигаться так медленно?

На ее рубашке тоже были пуговицы. Бесконечное количество – до самого подола. Но когда он наконец дошел до талии, Сидни проворно высвободила руки из рукавов, и рубашка соскользнула на пол. Боже, как она была прекрасна! Майкл знал, что так оно и будет, и все же, увидев ее без одежды, почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Какая красавица! Его обнаженная красавица…

– Можешь до меня дотронуться, – прошептала она.

Но Майкл побоялся. Его руки обвели в воздухе контур ее безупречной груди, так и не коснувшись ее. Потом его ладонь случайно задела ее розовый сосок, и тут Майкл не выдержал и обхватил рукой ее грудь.

Его удивил ее вздох. Она откинула голову набок и опустила ресницы. Вид у нее был такой, словно ей снился прекрасный сон. Майкл коснулся губами нежной кожи у нее на шее, вдохнул ее запах, продолжая удерживать ладонями томительную тяжесть груди.

– Какая ты красивая, – вздохнул он, жалея, что не знает других слов, чтобы выразить свое восхищение.

Его волосы упали ей на грудь. Сидни погрузила в них пальцы и ласково отвела назад, за уши. Такое острое желание пронзило ее в эту минуту, что ей пришлось стиснуть зубы и крепко сомкнуть колени. Она заставила Майкла поднять голову, нашла его рот и принялась осыпать его нетерпеливыми, жадными поцелуями, совсем позабыв о нежности, которой сама же научила его раньше. Она умирала от жажды. Он разжал руки и отпустил ее.

Послышался треск рвущейся ткани, пуговицы посыпались на пол. Майкл сорвал с себя рубашку и толкнул Сидни на постель. А она не могла больше дожидаться ни минуты, ей так хотелось ощутить на себе его тело, почувствовать его тяжесть. Когда Майкл накрыл ее тело своим, глубокий вздох радости и облегчения вырвался из ее горла. Но абсолютная естественность этого ощущения поразила ее. Сидни увернулась от одного из его голодных поцелуев. Ей хотелось замереть, просто обнять его и не двигаться. Она не хотела, чтобы все произошло слишком быстро.

– Майкл, – прошептала она, задыхаясь, – погоди, не спеши. Давай подождем.

– Почему?

– Потому. Так будет лучше, поверь мне. – Сидни сдунула попавшую в глаза прядь волос. – И давай все же снимем с себя одежду.

Майкл откатился на бок, расстегнул брюки, одним движением сорвал их с себя и швырнул на пол.

– Ну и ну, – усмехнулась Сидни, – вот это скорость!

Наклонившись над ней, опираясь на локоть, Майкл сжал в кулаке ткань ее ночной рубашки и потянул книзу, обнажив ее живот.

– Ты по-прежнему утверждаешь, что никогда раньше не занимался любовью? – спросила Сидни с улыбкой.

– Сними с себя все, Сидни. Я хочу видеть тебя всю. Я так долго этого ждал!

– О, Майкл… – пролепетала смущенно Сидни. Нашла время стесняться! Но она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось, чтобы сейчас, когда у них все было в первый раз, стояла ночь, а не ясный белый день. Собрав воедино всю свою храбрость, Сидни вы скользнула из ночной рубашки и отбросила ее в том же направлении, куда запустил свои брюки Майкл. Они придвинулись друг к другу, стоя на коленях, и крепко обнялись. Майкл никак не мог насытиться ощущением ее обнаженных ягодиц, без конца проводил ладонями по теплой гладкой коже, сжимал и гладил ее тело. Сидни положила голову ему на плечо, щекоча его шею языком.

Майкл откинулся назад, чтобы рассмотреть получше ее тело. У Сидни, как и у него, были соски, таинственная впадинка пупка, темные волосы внизу живота, но на этом сходство заканчивалось. Его тело было твердым, а тело Сидни – мягким. Там, где его тело было плоским, у нее были округлости. И кожа у нее была совсем другая: как нежные лепестки цветов, как теплая вода. Майкл положил руки на ее бедра, поглаживая большими пальцами кожу на внутренней стороне, слегка касаясь колечек волос посредине. Ему хотелось дотронуться до нее там, прижаться к этому месту лицом, но он боялся что-либо предпринять, пока она сама ему не скажет, боялся совершить ошибку, испугать Сидни.

Он поднял голову и уловил в ее глазах выражение, которого не ожидал увидеть. Она попыталась улыбнуться, но это была ненастоящая улыбка.

– Что случилось. Сидни?

– Ничего.

– Нет, что-то есть. Я что-то не так сделал? Тебе больно? Она покачала головой, но теперь он ей не поверил.

–Прости, что я так поторопился.

– Дело не в этом. Сидни тоже откинулась назад, но когда Майкл попытался убрать руки, удержала их на месте.

– Все дело в этом, – сказала она. – И в этом. И в этом. И в этом.

Легкими, как перышко, прикосновениями она провела кончиками пальцев по шраму у него на груди, по длинному рубцу, пересекавшему живот, по мелким шрамикам на ребрах. У него были и другие, он весь был покрыт ими с головы до ног, но она не коснулась остальных. Майкл отвернулся.

– Это уродство. Тебе неприятно, да? – Нет-нет! О, Майкл, не надо так смотреть! Сидни обняла его и притянула к себе, принялась покрывать поцелуями его щеки, отчаянно желая, чтобы он понял.

– Когда я думаю о том, сколько всего тебе пришлось пережить, как тебе было тяжело, как одиноко, как долго ты страдал, я не могу этого вынести. Мне делается больно. Просто больно.

Неудержимое рыдание вырвалось у нее. Сидни ненавидела себя за то, что ударилась в слезы в такую минуту, но захлестнувшее ее чувство оказалось слишком сильным.

– Все было не так уж плохо. – Майкл улыбнулся ей, пытаясь вызвать ответную улыбку. – Ш-ш-ш, Сидни, не надо плакать. Не надо грустить, только не сейчас. Давай сделаем это прямо сейчас.

Его настойчивая нежность помогла ей опомниться. Она засмеялась прерывистым всхлипывающим смешком и вытерла слезы.

– Ты прав. Давай сделаем это прямо сейчас. Они вытянулись посреди постели лицом друг к другу. На первое время им хватало простых прикосновений, любовной игры, исследований и открытий. Майкл был очарован ее грудью, но никак не мог постичь одного из главных правил эротической игры, и Сидни, устав ждать, пока он сам поймет, была вынуждена пуститься в объяснения.

– Вот самые чувствительные места, – сказала она. – Вот здесь… и здесь.

С подобными словами она ни за что на свете не смогла бы обратиться к другому человеку, даже к Спенсеру, если бы ему был нужен такой урок. Но Майклу она могла это сказать, потому что… ну просто потому, что это был Майкл. И все, что они делали, ему ужасно нравилось.

– Здесь, – повторил он, хмурясь от усердия и внимательно глядя, как ее сосок вздувается и темнеет под его жадными пальцами.

– Да… вот здесь…

– Животные так не делают, – заметил Майкл. – Насколько мне известно.

– Они сами не знают, от чего отказываются.

– У самки соски предназначены только для того, чтобы кормить малышей. После того, как у нее появятся детеныши, – уточнил он.

Сидни улыбнулась с закрытыми глазами:

– У людей все не так.

– И у мужчин тоже? – спросил Майкл.

– Давай проверим.

Сидни пощекотала его левый сосок мизинцем, припав губами к его груди, легонько прикусила его сосок губами.

– Ого! Его глаза удивленно округлились.

– Вот видишь, как интересно. Но… на женщин это действует сильнее, хотя я не знаю, почему. И еще…

Нет, это невозможно. Как она могла сказать такое? Но она все-таки сказала:

– Ты знаешь, как детеныши животных пьют молоко из материнской груди? Они его высасывают.

– Высасывают, – повторил Майкл. – Правильно, они так делают.

Для него это было новое слово. И он опять возобновил игру с ее соском.

– Дело в том, – глухо произнесла Сидни, уткнувшись лицом в плечо Майкла, – что когда мужчина берет в рот грудь женщины… как будто высасывает молоко… это доставляет ей большое удовольствие… когда они занимаются любовью. Как мы сейчас.

Он с удивлением заглянул ей в глаза, и Сидни пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не спрятать лицо в подушку. Озадаченно хмурясь, Майкл наклонил голову, захватил губами ее сосок и легонько втянул в рот. Сидни тихонько вскрикнула.

– Тебе нравится?

–Да… Он сделал это еще раз, и она застонала.

– Это здорово. Сидни!

– И не говори!

Майкл опрокинул ее на спину и перешел ко второй груди, посасывая, покусывая, лаская языком, – он оказался способным учеником, все схватывает на лету! – с силой втягивая в рот ее твердеющий сосок и заставляя ее стонать еще громче. Какое облегчение – перестать отдавать распоряжения и пустить дело на самотек! Да и что еще она могла ему сказать? Все остальное он и сам знал. Он был подобен буре, обрушившейся на нее. Сидни с радостью отдалась на милость этой нетерпеливой стихии.

Но Майкл сдерживался. А ей хотелось большего, ей хотелось всего и сразу. Он должен был знать, что следует дальше! Но нет, он не желал продолжать без ее разрешения. И хотя сейчас он доводил ее до исступления, именно это она в нем больше всего любила: животную дикость, которую он умел обуздывать своей бесконечной человеческой добротой. Каким бы испытаниям ни подвергалось его терпение – будь то жестокость 0'Фэл-лона, эксперименты ее отца или даже его собственная страсть к ней, – всякий раз он сдерживал свои инстинктивные побуждения усилием воли. Ей пришла в голову странная мысль – из всех мужчин, которых она знала, Майкл – самый цивилизованный.

Сидни не могла удержаться и не прикоснуться к нему, хотя это могло бы ускорить дело и привести к преждевременному финалу. Она этого вовсе не хотела, но Сидни жаждала близости полной, без преград. Шепча его имя, Сидни просунула руку между их телами и нащупала ладонью его бархатистую плоть. Майкл дернулся всем телом и судорожно втянул воздух сквозь зубы. Она сжала его игриво, совсем легонько, но не смогла успокоить.

– Ты тоже можешь меня потрогать, – дрожащим шепотом предложила Сидни, от души надеясь, что не придется объяснять – где. Не пришлось. Но пришлось сказать:

– Тише, тише, не так сильно!

Майкл тотчас же ослабил нажим, его пальцы раскрыли ее бережно, как хрупкую раковину, как бутон цветка.

– О, Майкл, Майкл, Майкл… – Тебе это нравится! – с восторгом воскликнул он, чрезвычайно довольный собой.

В эту игру должны играть двое.

– А тебе вот это понравится.

Сидни начала поглаживать его внизу, слегка растягивая мягкую, как будто замшевую кожу. Он вскрикнул. Она сразу же перестала, испугавшись, что зашла слишком далеко и достигла большего успеха, чем сама хотела.

– Не сейчас, – шепнула она, – еще не время. Сперва ты должен войти в меня.

– Я хочу войти в тебя.

– Знаю. Но еще не время.

– Почему?

– Ш-ш-ш…

Она еще немного помучила и себя, и Майкла, дразня его медленными прикосновениями пальцев, которые вдруг стали необыкновенно ловкими, чуткими, умелыми, как никогда раньше. Всякий раз, когда Сидни замирала, Майкл начинал очень бережно исследовать ее, а она, затаив дыхание, следила за его лицом. Глаза у него были опущены, на губах застыла сосредоточенная полуулыбка. Приятно было сознавать, что он никогда раньше так не прикасался к женщине. Эта мысль дарила ей сладкое, непереносимо волнующее ощущение собственной удачливости и власти над ним.

– Сидни!

На щеке у него ритмично подергивался мускул. Он дошел до края, да и она, пожалуй, тоже. Но ей стало немного грустно, когда она поцеловала его в губы и приняла на себя весь его вес, потому что в этот раз ей удалось подойти так близко… совсем близко.

Не медля больше ни секунды, Майкл раздвинул ей ноги коленями и, помогая себе рукой, проник внутрь. Дыхание вырвалось у него из груди долгим вздохом, пока он погружался все глубже и глубже. Потом, к удивлению Сидни, он замер, оставаясь совершенно неподвижным. Слов не требовалось, не было никаких причин говорить вслух «Я люблю тебя», и уж тем более никаких причин для слез. И все же тихие, светлые слезы навернулись ей на глаза. Сколько бы ей ни суждено было прожить, что бы с ней дальше ни случилось, она знала, что навсегда запомнит эту минуту.

В конце концов ей опять пришлось взять инициативу на себя. Она начала двигаться, медленно вращая бедрами и увлекая его за собой ласковыми поглаживаниями. Ощущать его внутри… нет, это было неописуемо. Он был подобен щедрому глотку воды в жаркий день. Сидни знала, что долго это чудо продолжаться не может. Судя по знакомым ей признакам, Майкл был уже на грани. Но ей хотелось отдать ему себя в подарок, все остальное не имело значения. Сама она еще сумеет получить удовольствие.

Во всяком случае, ей так казалось. Все стало меняться медленно, постепенно, поначалу совсем незаметно, но… не успела она оглянуться, как кое-что приобрело значение для нее самой. Она не могла противиться этой настоятельной потребности, не могла сделать вид, будто с ней ничего не происходит. Захваченная совершенно новым для себя переживанием, Сидни растерялась, позабыла все, что было ей раньше известно и хорошо знакомо. Она летела по воздуху, судорожно цепляясь за Майкла и всем телом, каждой своей клеткой умоляя его не останавливаться. В конце концов ей пришлось сказать об этом вслух.

– О господи, не останавливайся… – прошептала она, прижимаясь лицом к горячей влажной впадине на его груди.

Если бы он остановился, она бы просто умерла.

Страсть лишила Майкла речи, но не языка. Его хриплые гортанные стоны – откровенные, ничем не стесненные – еще больше подогрели Сидни. Прерывисто и тяжело дыша, как и она сама, он еще крепче притянул ее к себе, зарылся лицом в ее волосы. Варварский ритм древней, как мир, любовной игры пульсировал у нее в крови. Ее тело жаждало освобождения.

– Давай, давай, давай скорее…

Ее поразила неистовая чистота ощущений. Стремительно возносясь вверх по спирали наслаждения, Сидни испустила торжествующий крик, когда достигла вершины. Сквозь захлестнувшую ее волну пьянящей радости она услыхала ответный крик Майкла – протяжный низкий вой, полный животного удовлетворения. Этот звук мгновенно проник ей в сердце и в мозг, стал частью блаженства, его апофеозом.

Когда все кончилось, Сидни утеряла способность двигаться. У Майкла осталось больше сил.

– Мне хочется кричать на весь мир о своей радости, – признался он, – или перевернуть этот мир вверх ногами.

Майкл непременно хотелось знать, всегда ли это бывает так прекрасно – заниматься любовью.

– Конечно, нет, – ответила Сидни. Она не сомневалась в своей правоте. С ней самой ничего подобного раньше не происходило.

– Почему нет? – спросил он с задумчивым видом, обводя одним пальцем хрупкую развилку ее ключиц. – Всегда должно быть так, если люди занимаются любовью.

С этим она была согласна.

– Должно быть, но не всегда бывает. Майкл наклонился и поцеловал родинку у нее на левой груди.

– Проверим, – улыбнулся он.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Слава богу, Филип хотя бы перестал кричать на нее, и Сидни больше не должна была отводить телефонную трубку подальше от уха каждые несколько секунд во время их кратких разговоров. Три дня потребовалось, чтобы он понял, что криком ничего не добьется.

– Скажи мне, по крайней мере,что ты все еще в штате Иллинойс.

– Разумеется, я здесь.

– Скажи мне, что ты все еще в Чикаго.

– Да.

– В самом деле?

– Да. Она услыхала в трубке его вздох.

– Ну это уже кое-что.

– Филип, я скажу тебе, где я, если ты обещаешь держать язык за зубами и ничего не предпринимать.

– Извини.

Они уже несколько раз толковали об этом, и Сидни надеялась услышать наконец другой ответ.

– Тогда я не скажу. Оба они напряженно молчали.

– Как дела дома? – спросила Сидни, меняя тему.

– Ну а ты сама как думаешь?

Двери лифта со звоном открылись, вышла пожилая пара. Сидни старательно держалась к ним спиной, пока они не повернули по коридору налево и не скрылись из виду.

– Репортеры оставили вас в покое? – спросила она приглушенным голосом.

– В общем, да. Твое алиби пока держится. Тетя Эс-телла сказала всем, что ты решила уехать подальше от скандала, и никто в этом не усомнился.

– Вот и отлично.

– Лучше молись богу, чтобы какой-нибудь проныр-, ливый полисмен не стал тебя разыскивать у твоей до-йрогой подруги Мэри Кэй.

– Ну уж это вряд ли, – отмахнулась Сидни, хотя подобное опасение приходило в голову и ей самой. – Послушай, Филип…

– Что?

– Полагаю, ты сказал бы мне, если бы были новос-;ути от мистера Хиггинса.

– Безусловно, сказал бы.

Наступила пауза. Потом он добавил смягчившимся голосом:

– Со вчерашнего дня ни слова, Сид. Похоже, он не получил ответа на свои телеграммы.

– Можешь кое-что сделать для меня? Опять молчание. Наконец Филип спросил:

–Что?

– Позвони ему и попроси еще раз послать телеграмму. Может быть, те первые не дошли до адресата. Ее слова прозвучали нелепо.

– Должна же быть какая-то причина, почему они не отвечают! – повысила голос Сидни, но тут же опомнилась и снова заговорила тихим голосом: – Будь добр, скажи ему, чтобы сделал еще одну попытку. Да, кстати, спроси его, может, у него есть связи в Шотландии.

– Связи? – насмешливо переспросил Филип.

– Кто-то, кого он знает. Кто мог бы помочь нам связаться с Макнейлами. – Если они вообще существуют.

– Разумеется, они существуют!

– Сидни… хотя ладно, забудем об этом.

– О чем?

– Ни о чем.

– Ты думаешь, их не существует?

– Ладно, я сказал, забудем об этом. Я позвоню Хиггинсу и попрошу послать им еще одну телеграмму. Какой у него номер?

– Записан в маленькой записной книжке на столе у меня в комнате.

– Хорошо.

Сидни прижалась лбом к холодной металлической пластинке над переговорным устройством.

– Как там Сэм?

– Скучает по тебе. Она закрыла глаза.

– С ним все в порядке?

– Да. Сидни, прошу тебя, возвращайся домой.

– Я не могу, Филип. Поверь мне, не могу. В трубке послышалось ритмичное пощелкивание: Филип барабанил пальцами по крышке телефонного столика в парадном холле. Была у него такая привычка.

– Ты влюблена в него? – спросил Филип после долгой паузы.

– До безумия. Я просто голову потеряла! Еще один тяжелый вздох.

– Ладно, послушай. Я тебя не выдам. Только скажи мне, где ты, а то я беспокоюсь.

– Ты не скажешь папе? Никому не скажешь?

– Ни одной живой душе.

– Клянешься?

– Клянусь.

– Мы в отеле «Палмер-хауз», в номере для новобрачных.

– Черт подери, Сидни…

– Это правда.

– Если ты врешь…

– Клянусь тебе, это правда.

Она услыхала, как он в изумлении ругается себе под нос. В трубке все было прекрасно слышно.

– Следи за языком, – с улыбкой предупредила Сидни.

– Но это же… гениально! Не могу не признав.

– Я тоже так подумала. Ей ужасно хотелось видеть его лицо. Филип тихонько рассмеялся.

– Сидни, ты меня просто поражаешь. Это совершенно на тебя не похоже. Признаюсь, я под большим впечатлением. Никогда не думал, что ты сумеешь выбраться из наезженной колеи. Ну ты меня понимаешь: тетя Эстелла, загородный клуб, молодая вдова из высшего общества, виды на будущее и все такое прочее.

– Верно, – слабым голосом согласилась она. – Я тоже сама от себя этого не ожидала.

– Снимаю перед тобой шляпу. Ты не просто вырвалась из этого болота, но еще и чертовски громко хлопнула дверью на прощание. Молодец, сестренка! Я горжусь тобой!

* * *

Находясь в отеле, Майкл не мог определить, есть ли кто за дверью, пока не слышал стука или скрипа ключа. Это его тревожило: обычно слух и нюх предупреждали его о появлении других людей заранее. Но ковры в отеле «Палмер-хауз» были пышные, как снежная шапка, а двери – толщиной с дерево. «Звуконепроницаемые», – так сказала Сидни. Вот послышался поворот ключа в дверном замке. Майкл вздрогнул от неожиданности, его карандаш слишком сильно чиркнул по бумаге, оставив на задней ноге волка черную отметину. Дверь открылась, и вошла Сидни.

Она улыбнулась ему, но ничего не сказала. Майкл понял, что это означает.

– Как Филип? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

Сидни надела шляпку, чтобы сделать звонок, хотя телефон находился всего лишь в конце коридора. «Это для маскировки», – объяснила она тогда, заломив поле вниз над левой бровью. Теперь она сняла шляпку и швырнула ее на стол: еще один признак того, что у нее плохие новости. Обычно она бывала очень аккуратна, ей бы и в голову не пришло швыряться шляпкой.

– Я сказала ему, где мы, – сообщила она. Майкл внимательно посмотрел ей в лицо.

– Он больше не сердится?

– Ну… – Сидни грустно улыбнулась, – я бы так не сказала.

Она прошлась по комнате, то и дело переставляя безделушки на столиках.

– Он говорит, что дома все тихо. Репортеров больше нет. Тетя Эстелла всем рассказала историю про Мэри Кэй, и никто в ней не усомнился.

– А Сэм?

– С ним все в порядке. Он только очень скучает. Убедившись, что от Сидни главной новости ждать бесполезно, Майкл выложил ее сам:

– Из Шотландии никаких новостей? Сидни покачала головой.

– Но я уверена, что ждать осталось недолго, – горячо добавила она.

Сидни подошла к Майклу, стискивая руки. На ней было белое платье с желтыми и розовыми цветами на груди, в нем она выглядела совсем юной девушкой. Майкл попросил ее не делать высокую прическу. Она послушалась, и теперь ее волосы, перевязанные тонкой белой ленточкой, свободно рассыпались по спине.

– Я попросила Филипа сказать мистеру Хиггинсу, чтобы он послал еще одну телеграмму. Я уверена, что мы скоро получим ответ.

Майкл улыбнулся – лишь бы вызвать ее ответную улыбку.

– Да, я тоже в этом уверен.

Он сел, радуясь, что ему так ловко удалось овладеть игрой, в которую без конца играли все люди: говорить вслух противоположное тому, что было правдой. Это не считалось ложью, потому что на самом деле все знали, в чем секрет.

Сидни подошла к нему и села на круглый табурет рядом с его креслом.

– Чем ты занимался?

– Ничем. Просто рисовал.

– Можно мне взглянуть?

– Этого тут не должно было быть, – объяснил Майкл, передавая ей рисунок и указывая на жирную черную черту. – У меня карандаш соскользнул.

Ее длинные черные ресницы взметнулись вверх и снова опустились, потом еще и еще раз, пока она переводила взгляд с рисунка на него и обратно.

– О, Майкл… Это же замечательно!

Блестящий рыжий локон выбился из-под ленточки. Майкл осторожно подхватил прядь пальцами и бережно заправил ей за ухо.

– Это просто необыкновенно. Ты настоящий художник!

Сам он не видел в своем рисунке ничего необычного. Он просто нарисовал старого волка таким, как тот ему запомнился в самом конце: он лежал, насторожившись, чутко подняв уши, а в его раскосых, широко расставленных глазах застыло напряженное ожидание.

– Это был мой друг, – осторожно пояснил Майкл, следя за лицом Сидни. – Я много лет его знал, я любил его.

Сидни подперла ладонью подбородок и устремила внимательный взгляд на Майкла.

– Что произошло после того, как ты потерялся? Это был такой огромный вопрос, что Майклу пришлось откинуться на спинку кресла и хорошенько подумать.

– Я не очень хорошо помню то время.

– Что ты помнишь?

– Ничего. Пока меня не нашли какие-то люди. Они заботились обо мне, кормили меня.

– Кто они были?

– Теперь я знаю, что они были индейцами. Женщина и двое мужчин. Женщина была старая. После первой зимы она умерла.

– Тебе было ее жалко?

– Да.

Он вспомнил беззубую старую женщину, закутанную в одеяла и звериные шкуры. Она никогда не улыбалась и не разговаривала с ним. Она била его смуглой рукой с узловатыми пальцами, когда он что-то делал неправильно. Однажды утром она так и не проснулась. Мужчины унесли ее тело и бросили его одного.

– Что с тобой случилось?

– Мужчины ушли, и я остался один.

– Но как ты жил? Ты же был ребенком!

– Кажется, мне было восемь лет. Было уже тепло, снег растаял. Я знал, как развести костер.

Про себя он решил, что вряд ли стоит рассказывать Сидни, чем он питался, чтобы остаться в живых.

– За то лето, что я провел с индейцами, я научился выживать. Знал, как отыскивать пищу, что делать, чтобы не замерзнуть. Когда опять настала зима, я пошел следом за волками туда, где было теплее. Ближе к воде.

– В Георгианскую бухту? – Нет, я так не думаю. Она была меньше. В кабинете профессора Винтера Майкл внимательно изучал карты, стараясь отыскать те места, где ему приходилось жить.

– Есть такое озеро – называется Ниссипинг. Мне кажется, какое-то время я жил там. Она не сводила с него ясных синих глаз.

– Неужели там совсем не было людей? Ты ни разу не встретил никого, кто мог бы тебе помочь?

– Никто не мог бы мне помочь. Я видел людей, которые убивали животных – моих друзей, мою семью. Волков и лис, медведей. Барсуков. Люди ставили капканы, чтобы животные, попав в них, умирали медленно, в ужасных мученьях. Иногда их травили ядом. Или убивали из ружей. Может, это было неправильно, но я старался держаться подальше от этих людей.

Сидни взяла его руку и молча прижала к своей щеке.

– Теперь я часто об этом думаю, – признался Майкл. – Что было бы, если бы я вышел из своего укрытия? Подошел бы к одному из охотников и заговорил с ним?

– Ты был бы спасен.

– Но тогда я смотрел на это иначе. Я не думал, что меня надо «спасать». Люди убивали ни за что ни про что, и я испытывал такой же страх перед ними, как и мои четвероногие друзья. Я принял их сторону, – попытался объяснить он. – Люди были моими врагами. Сидни кивнула, но Майкл видел, что на самом деле ясна не понимает. Ведь он рассказывал ей, что стал зверем.

– Значит, ты жил один? – проговорила она тихим серьезным голосом. – Тебе было очень одиноко? – Честное слово, не знаю. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что да, мне было одиноко, но тогда… это трудно описать. Мою жизнь, мои мысли. Все было совсем не так, как сейчас. Все… текло. День переливался в ночь, лето – в осень. Книга, которую подарил мне отец… я ее перечитывал, пока не выучил наизусть, чтобы не забыть, что я человек. Но время шло год за годом, все сливалось воедино, все, кроме того момента, в котором я находился, казалось сном.

– Ты потерял себя.

Он вовсе не хотел, чтобы его история ее опечалила, но казалось, она вот-вот заплачет.

– Я расскажу тебе о старом волке, – продолжил он, потянувшись за рисунком, выскользувшим из ее пальцев на пол. – Мы были лучшими друзьями. Все делали вместе.

Сидни выпрямилась на табурете и положила руки на бедра.

– Как это можно – подружиться с волком? Почему он тебя не съел?

– О, Сидни, – засмеялся Майкл. – Волки едят людей только в сказках Сэма.

– Это правда? Он вздохнул.

– В зоопарке на воротах загона для волков висит табличка. В ней говорится, что они кочуют в одиночку, что они опасные и злобные, что они нападают на людей и убивают карибу. Все это ложь, от первого до последнего слова. Волки никогда не нападают на людей. Никогда. Завидев человека, они удирают со всех ног, даже когда им грозит голодная смерть. А знаешь, чем они питаются? В основном мышами – это их главный корм. Они не умеют бегать так же быстро, как олени, поэтому, когда волки преследуют карибу, они ищут самых старых, или больных, или раненых. Они уменьшают поголовье, это верно, но убивают только тех оленей, которые все равно обречены.

– И они не кочуют в одиночку?

– Это самая наглая ложь из всего, что там сказано. – Майкл встал и взволнованно прошелся по комнате. – У волков есть семьи, в точности как у людей. Они живут вместе… ну вот как ты живешь со своей семьей. У них есть дяди и тети, братья и сестры. Они держатся вместе и заботятся друг о друге. А когда волк находит себе подругу – это на всю жизнь. Они влюбляются. Они такие же страстные, как мы с тобой, Сидни. Такие же нежные. Такие же… преданные.

Майкл отвернулся, смущенный своей откровенностью. Он никогда раньше не слышал, чтобы кто-то употреблял такие слова. Но он знал, что они означают, ему было приятно их заучивать и таким образом давать выражение своим чувствам.

– У волков не бывает сирот, – продолжал он, увидев, что Сидни улыбается ему. – Если мать-волчица погибает, кто-нибудь другой обязательно подберет волчат – иногда самка из другого логова. И тогда отец-волк идет за детьми и становится членом новой стаи.

– Они не враждуют между собой? Две разных стаи, я хочу сказать. Они не соперничают? Например, из-за пищи?

– Нет. По правде говоря… – он замялся, опасаясь, что она ему не поверит, – они ходят друг к другу в гости. Две сестры или мать с сыном, например. Их стаи живут далеко, поэтому они иногда навещают друг друга.

– А почему они живут далеко?

– Из-за пищи. У каждой стаи своя территория, и они никогда не нарушают границ в поисках пропитания.

– Только ходят в гости. – Сидни встала. – Выходит, они гораздо цивилизованнее людей.

– Так и есть.

Она пересекла комнату, подошла к Майклу, обняла его. Именно в такие минуты, когда Сидни обнимала его, когда с нежностью гладила его по волосам, когда говорила на словах, что она его любит, Майкл понимал, что ему, должно быть, было одиноко, пока он жил в лесу. С тех пор он сильно изменился, и она сделалась частью его новой жизни, частью нового человека, которым он стал. Потерять ее сейчас, вернуться к прежней жизни, – нет, это было немыслимо.

– Расскажи мне о своем друге-волке. Как ты с ним познакомился?

Трудно было сосредоточиться, когда она играла с его волосами, наматывая пряди на палец, чтобы они завивались локонами за ушами.

– Он попал в капкан, а я его выпустил.

– Ну конечно, – кивнула Сидни, – это же твоя специальность.

– Он был молод, всего около года. Я знал, где его логово. Отвел его туда, вернул родителям. А потом я просто… остался с ними.

– Гость, поселившийся в доме навсегда.

– Что?

– Ничего. – Она чмокнула его в ухо. – И больше ты с ним не расставался?

– Нет.

– А сам он когда-нибудь обзавелся семьей?

– Он нашел себе очень красивую подругу – мех у нее был почти совершенно белый.

– А… дети?

– Да. Трое щенков родились весной. А летом она съела отравленное мясо, оставленное охотником-санитаром ^[15], и умерла.

– О, Майкл… Что стало с ее детьми?

– Их забрали его сестры. Он оставался со стаей, пока дети не выросли, а потом ушел. И я ушел с ним.

Сам того не замечая, Майкл развязал ленточку у нее в волосах и провел по ним пальцами, как гребешком, начиная с затылка. Как всегда, от нее пахло цветами.

– Это было не как у Сэма с Гектором. Я хочу сказать, что волк никогда мне не принадлежал, как собака твоему брату. Просто мы держались вместе. Мы были друзьями.

– Что с ним случилось? Он еще жив?

– Он был очень стар, а прошлая зима была очень суровая. Я воровал для него пищу у людей, и они меня поймали.

Сидни обхватила его лицо руками и начала покрывать поцелуями щеки, губы, лоб, брови, даже нос. Майкл понял, что она хочет облегчить тяжелые воспоминания о последней зиме старого волка.

* * *

– Мы мало целуемся, – сказала Сидни огорченно. Так как в эту минуту ее пальцы поглаживали его закрытые веки, он не мог понять, говорит ли она всерьез или шутит. Ему-то казалось, что они целуются почти все время, когда не разговаривают. Но, наверное, она была права. Она знает лучше, как должно быть.

Майкл осторожно попятился назад и сел на стол. Сидни подошла к нему близко-близко. Ее лицо оказалось чуть выше его головы. Она улыбнулась, ужасно довольная собой, потому что ей удалось переломить его настроение. Ему хотелось притянуть ее поближе и прижаться губами к самому сладкому месту – к ложбинке между грудей. Целовать ее там прямо через одежду, пока она не застонет. Но у Сидни было другое на уме.

– Целоваться в губы, – шепнула она. – Мы слишком мало этим занимаемся.

Она вплела пальцы ему в волосы и запрокинула его голову. Их губы сомкнулись. Не было ничего на свете нежнее ее губ. Она облизнула их языком и поцеловала Майкла с открытыми глазами, следя за ним. Потом провела языком по его губам. Это его взволновало. Его руки переместились с талии ей на грудь, но Сидни очень мягко оттолкнула их.

– Мы просто целуемся, – напомнила она. Взгляд у нее был мечтательный.

– Просто целуемся, – вздохнул Майкл, сделав вид, будто это тяжкое испытание.

Положив локти ему на плечи, Сидни сцепила руки у него на затылке и наклонилась ближе. Она дарила ему легкие, как крылья бабочки, поцелуи, и при каждом поцелуе раздавался тот особый звук, который всегда сопутствует поцелуям, но никогда не повторяется совершенно одинаково. Когда Майкл улыбнулся, Сидни одернула его строгим взглядом, словно напоминая, что это не игра. Он живо перестал улыбаться, когда ее язык проник к нему в рот и встретился с его собственным. Майкл обожал эту игру. Животные иногда проделывали нечто в этом роде, но он никогда бы не поверил, что люди тоже так умеют, если бы Сидни ему не показала.

Он почувствовал, что она смягчается. Ее голова откинулась назад, словно отяжелела, а дыхание стало медленным.

– Майкл, – прошептала Сидни, не отрываясь от его губ.

На этот раз, когда он подхватил ее под ягодицы и притянул к себе поближе, она не стала его останавливать.

Целоваться было очень приятно, но им никак не удавалось сосредоточиться исключительно на поцелуях, не отвлекаясь на что-то еще.

Майкл встал.

– Погоди. – Сидни все-таки решила напомнить ему правила игры. – Нет, не сейчас. Сейчас мы просто…

– Целуемся.

Он оторвал ее от пола и усадил на свое место на столе, потом склонился над ней и опустил на спину. Чтобы ей было удобнее, он подложил любезно предоставленный отелем «Путеводитель по Чикаго» ей под голову вместо подушки, а сам устроился у нее между ног, и вернулся к поцелуям.

Теперь это действительно стало тяжким испытанием. Нежный рот Сидни был несказанно сладок, но Майклу уже хотелось большего. Он знал, что может получить желаемое в любую минуту, и от этой мысли ему становилось еще труднее сдерживаться. Но правила игры устанавливала она, поэтому он продолжал целоваться, взяв ее за руки и не переходя к более решительным действиям. Ему казалось, что он падает в бездонный колодец, бесконечно погружается в любовь к ней.

Кто-то постучал в дверь. Это произошло в ту самую минуту, когда Сидни сама решила нарушить правила: стиснула ногами его бедра и начала медленно двигаться.

– Горничная!

Их как ветром сдуло со стола. Сидни расправила юбки и попыталась привести в порядок волосы, а Майкл подобрал и водрузил обратно на стол карандаши, перья и листки фирменной бумаги отеля, разлетевшиеся по полу. В замке повернулся ключ. К тому времени, как дверь открылась, они были уже в разных концах комнаты: Сидни смотрела в окно, Майкл читал «Путеводитель по Чикаго», держа его вверх ногами.

Горничная приходила каждое утро, и каждое утро они переходили из комнаты в комнату, стараясь ей не мешать, пока она делала уборку. И Сидни, и Майкл понимали, что горничная, должно быть, удивляется, почему они никогда не покидают гостиничный номер: не уходят, к примеру, любоваться достопримечательностями, как все остальные постояльцы отеля. Ситуация была несколько щекотливой, но в то же время забавной. Когда горничная заканчивала свою работу, они благодарили ее и прощались, еле сдерживая смех.

Разумеется, они не могли никуда выйти из страха быть узнанными; даже Сидни ограничивала свои вылазки. Но они признались друг другу, что необходимость оставаться вместе день за днем в пространстве, ограниченном двумя небольшими комнатами и ванной, нисколько их не тяготила. Они читали – благо в отеле была своя читальня, Сидни научила Майкла играть в шахматы, а в карты Майкл умел играть уже давно. Сэм позаботился об этом.

– Тебе не скучно? – спрашивали они друг друга по нескольку раз в день.

– Нет, – таков был неизменный ответ. Они пришли к выводу, что смогли бы прожить в отеле «Палмер-хауз» до конца своих дней, не жалуясь на судьбу. Но иногда они начинали мечтать. Им хотелось, например, пообедать вдвоем в ресторане, заняв столик у окна. Или пойти в магазин Филда за покупками: выбрать шляпку для Сидни и башмаки для Майкла. Сходить на спектакль в Королевский Шекспировский театр, приехавший на гастроли. Прогуляться воскресным утром по Мэдисон-авеню или отправиться в Вашингтон-парк в день скачек. Прокатиться в трамвае.

Всякий раз после подобного приступа фантазии они умолкали, мысленно задавая себе один и тот же вопрос: удастся ли им когда-нибудь осуществить эти планы? Оба понимали, что их идиллия в гостиничном номере не может длиться бесконечно. Может быть, именно это придавало их уединению особую сладость. Каждая минута казалась драгоценной, им не хотелось впускать реальный мир в эти гостиничные комнаты, которые сейчас принадлежали только им двоим.

– Персонал начинает косо на меня поглядывать, – объявила Сидни, вернувшись к номер в пятницу после полудня и снимая перчатки. – Я чувствую, о нас уже сплетничают.

Майкл оторвался от акварельного наброска, над которым работал за письменным столом, и встретил ее радостной улыбкой, словно она отсутствовала несколько суток, а не полчаса.

– Мужчины мне завидуют. Если бы у них были такие жены, они бы тоже не захотели покидать свой номер.

Сидни прыснула со смеху и подошла, чтобы поцеловать Майкла.

– Как успехи?

Наклонившись над ним и откидывая назад волосы, упавшие ему на лоб, Сидни взглянула на небольшую акварель.

– По-моему, ты не слишком далеко продвинулся с тех пор, как я ушла.

По правде говоря, набросок, лежавший на столе среди кистей, коробочек с красками и баночек с водой, выглядел в точности так же, как и до ее ухода. Но даже в незавершенном виде рисунок производил впечатление. Для Сидни было загадкой, как Майклу удается кистью воспроизводить на бумаге столь тонкие линии. – Мне нужна моя модель. Я не могу верно передать цвета, когда тебя здесь нет.

– По-моему, ты просто ищешь предлог, чтобы опять меня раздеть, – предположила Сидни.

Майкл возмущенно открыл рот и округлил глаза, но тут же все испортил смехом. Он попытался притянуть Сидни к себе, но она со смехом увернулась и направилась к кушетке, чтобы взять купленные полчаса назад свежие газеты.

Каждый день редакция отодвигала сенсационную историю Найденыша все дальше от первой страницы. В этот день информация была напечатана на девятой странице. Сидни несколько минут читала молча, потом с силой хлопнула газетой по кушетке.

– Такого еще не было! Нет, ты только послушай! – Она снова раскрыла газету. – «Власти продолжают разыскивать беглеца…» и так далее, и так далее, «который скрывается от правосудия вот уже в течение семи суток…», так, ну дальше все чушь, обычная болтовня. Вот: «В то же время поступают все новые и новые заявления от очевидцев, якобы видевших этого дикаря. Миссис Уильям Скагг из Эванстона вчера заявила полиции, что мужчина в набедренной повязке появился на ее заднем дворе, размахивая дубинкой. Мистер Абель Уэккер из Ла-Гранжа утверждал, что голый мужчина забрался в его амбар в среду посреди ночи и выпустил на волю кобылу с жеребенком, двух голштинских коров, дюжину цыплят и петуха». – Сидни швырнула газету на пол и яростно уставилась на Майкла. – Как не стыдно людям молоть такую околесицу? Какое-то массовое помешательство, честное слово. Удивляюсь, как это мистер Уэккер не увидел голого мужчину, пожирающего его цыплят?

Майкл подошел к Сидни.

– Но ведь это не имеет значения, верно? Не все ли тебе равно, что они пишут?

– Ты прав. Но я ничего не могу с собой поделать: меня все это бесит. Майкл поднял газету и разгладил ее на колене.

– Ты опять звонила Филипу? – произнес он понимающе, не глядя на Сидни.

–Да.

– Никаких известий?

– Пока нет.

Он сложил газету вдвое, вчетверо, в осьмушку, всякий раз выравнивая ее на колене, пока у него не получился пухлый квадратик в четыре дюйма.

– Сидни… – начал он. В ту же самую секунду она сказала:

– Майкл… Оба они улыбнулись, но глаза Майкла оставались серьезными.

– Сидни, послушай меня! То, что ты со мной… это плохо отражается на твоей семье.

– Они даже не знают, что я здесь с тобой.

– Филип знает. И вообще, они знают, что ты находишься со мной. Представляешь, что думает тетя Эстелла?!

– Меня не волнует, что она думает.

– А Сэм? – вздохнул он.

– Сэм еще маленький. Он скучает по мне, но с ним все в порядке.

В глубине души она сама тосковала по Сэму и каждый день мечтала к нему вернуться, но вслух ничего не сказала. Майкл взял ее за руку.

– Мы же не можем остаться здесь навсегда. Сидни упорно отворачивалась от его красноречивого взгляда. Она знала, что ее слова звучат наивно, но ей вообще не хотелось спорить на эту тему, и она не собиралась помогать Майклу здравыми рассуждениями.

– То, что я сделал, было неправильно.

– Что ты имеешь в виду? – Я видел газеты. Прочел то, что ты не читала мне вслух. Теперь я знаю, как много вреда я причинил. Если бы я подумал как следует, я бы понял, что ничего не могу сделать для этих бедных животных. Я только все испортил, сделал еще хуже. Они застрелили всех трех медведей. Сидни нагнула голову.

– Но это же не твоя вина! Они просто запаниковали. Не было никакой необходимости стрелять.

– Олени… так много оленей погибло, и они все еще продолжают умирать. И частные владения пострадали – магазины, дома, дворы… Это было безумие. И это было незаконно. Я не должен был этого делать. Про волков я не говорю – я опять поступил бы так же. Но все остальное…

– Поверить не могу, что ты способен так рассуждать!

– Просто я думаю.,.

– Майкл, ты жалеешь, что мы приехали сюда? Хочешь меня бросить?

Он покачал головой и начал что-то объяснять, но она его перебила:

– Если ты сбежишь, тебя поймают. И даже если не поймают, куда ты пойдешь? Ты больше не Найденыш, ты не можешь… вернуться к той жизни. Ты Майкл Макнейл. Твои родители…

Майкл стремительно поднялся на ноги.

– Мои родители тут ни при чем. Ты говоришь о них так, будто они какие-то волшебники. Как будто все, что я натворил, исчезнет, если только они ответят на твою телеграмму. Но этого не случится. Я сам отвечаю за все, и не будем обманывать друг друга, Сидни… – Майкл беспомощно всплеснул руками, словно давая понять, что она наконец истощила его терпение. – Не будем больше об этом говорить.

– Отлично. Я вообще не собиралась начинать этот разговор! – вспыхнула Сидни.

Майкл ушел в спальню и захлопнул за собой дверь, а Сидни схватила сложенную газету, развернула ее и сделала вид, что читает. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Ужасная мысль закралась ей в голову: а вдруг он упаковывает вещи? Она уронила газету и бросилась к двери в спальню.

Он лежал на постели, заложив руки за голову и уставившись в потолок. Вид у него был несчастный. Он пытался приподняться, когда увидел ее, но Сидни стремительно пересекла разделявшее их пространство и толкнула его обратно на кровать.

– Прости меня, – умоляюще сказала она, схватив Майкла за плечи и вплетая пальцы в его волосы.

– За что простить?

– Ну не знаю. Ведь мы же поссорились…

– Разве?

– Давай лучше заниматься любовью.

Майкл уже расстегивал кнопки на ее блузке. Сидни расстегнула пуговицы у него на рубашке.

– А вдруг горничная войдет? – забеспокоилась Сидни, стягивая чулки и выскальзывая из юбки.

– А мы ей скажем, чтобы уходила.

Как всегда, Майкл оказался проворнее. Сидни все еще возилась со шнуровкой сорочки, когда он опрокинул ее на спину.

– Да, но она нас увидит!

От нетерпения Майкл затянул шнуровку узлом. Рыча, пустив в ход зубы, он разорвал тонкий хлопковый трикотаж, стащил сорочку, выворачивая ее наизнанку, как змеиную шкурку, и швырнул на пол. Все равно она превратилась в ненужную тряпку. Сидни только ахнула и ошеломленно взглянула на него. Кровь, казалось, гудела в ее жилах, отдаваясь мерными ударами в голове.

– Тебя она не увидит, – успокоил ее Майкл с победной ухмылкой. – Она увидит только меня.

Его длинное сильное тело накрыло ее, и Сидни тут же забыла и про горничную, и про все на свете. Для нее существовал только Майкл.

«Я одержима, – проносились у нее в голове бессвязные мысли. – Он держит меня, значит, я одержима… Все правильно… Я сдаюсь». Это рассуждение показалось ей на редкость логичным и убедительным. Оно не ужаснуло и не возмутило ее. К нему не примешивался тайный стыд. «Я ничего не могу поделать», – думала Сидни и упивалась этой мыслью. В том, чем они занимались, в том, чего желали, во всех любовных фантазиях и прихотях, что приходили им на ум и мгновенно удовлетворялись, – во всем этом не было ничего дурного. Все было правильно. Она полностью принадлежала ему и в то же время чувствовала себя свободной, как никогда раньше.

Его жаркий рот ласкал ее с ненасытной жадностью, и она воспаряла все выше с каждым новым поцелуем. Сидни чувствовала, как ее тело открывается навстречу. Оно стало мягким, как воск, словно лишилось костей. А потом происходило чудесное превращение. Минуту назад она была не в силах поднять руку, чтобы прикоснуться к нему, а в следующую минуту становилась отчаянной наездницей, крепко сидящей в седле, достойной своего скакуна. Да, она была ему хорошей парой. Настоящей подругой.

В тот момент, когда он овладел ею, с ее губ слетели слова:

– Не покидай меня!

– Сидни, – прошептал Майкл. Но она видела по его глазам, что он ее не слышит. Он был слишком поглощен страстью.

– Майкл, не покидай меня! – повторила Сидни медленно.

Он смял ее губы грубым самозабвенным поцелуем, от которого у нее помутилось сознание и все мысли погасли. Остались одни только ощущения – глубинные лихорадочные толчки желания, пульсирующие во всем теле и отзывающиеся эхом в теле Майкла. Сидни слышала в нем тот же неумолчный ритм, делавший их еще ближе друг другу, сплавлявший их тела воедино. Потные горячие тела то сливались нерасторжимо, то, словно отталкиваясь друг от друга, теряли точки соприкосновения. Внешний мир в эти секунды снова возвращался – они были в городе, в отеле, в постели, но, когда они вновь сближались, поглощая друг друга, мир снова таял и становился нереальным.

Ее имя… Он повторял его ей на ухо, повторял без конца, пока слоги не слились в неразличимый припев, означавший только одно: «Я люблю тебя». Да, все сошлось воедино – души и тела. И опять она преодолела вместе с ним какую-то невидимую грань, за которой простиралось столь острое наслаждение, что она потеряла его, потеряла себя. Забвение. Она опять нашла его и ухватилась за него, как за якорь спасения.

А когда все кончилось, Сидни попыталась объяснить ему, что с ними было.

– С тобой, Майкл… не знаю, как это сказать… я чувствую себя свободной. Могу делать все, что захочу, и знаю, что это можно, что это… правильно. .

Сидни изо всех сил старалась найти верные слова. Ей не хотелось говорить с Майклом о Спенсере – это было бы предательством. Но про себя она не могла не вспомнить, что иногда со Спенсером у нее возникало чувство, будто они… делают нечто предосудительное. Нет, она и мысли не допускала, что они занимаются чем-то грязным или позорным… ну разве что самую малость. Да, совсем чуть-чуть. С самого детства им обоим исподволь внушали, что секс – это нечто недостойное их. Считалось, что им следовало быть выше этого, но они не оправдали ожиданий и поддались слабости. Поэтому им приходилось скрывать друг от друга, что недостойное занятие доставляет им удовольствие. И тем самым обкрадывать самих себя.

– Ты оказываешь на меня благотворное воздействие, – проговорила Сидни, лежа на боку, прижимая его руку к своей влажной от испарины груди и целуя пальцы. – С тобой мне ничего не страшно, ничего не стыдно. Ничто тебя не смущает. У тебя нет никаких внутренних запретов. А раз у тебя их нет, значит, и мне все можно.

Майкл был поглощен движением своей ладони, плавно скользившей по абрису ее тела: от округлости бедра к впадине у талии и опять вверх – к груди, к шее.

– Что такое «внутренние запреты»? Сидни весело рассмеялась.

– Не имеет значения, – пробормотала она. – У тебя их нет – и слава богу! Нечего забивать голову всяким вздором.

Ветерок надувал парусом штору на окне. Сидни придвинулась ближе, Майкл укрыл ее одеялом.

– Может быть, нам поспать?

Она улыбнулась с закрытыми глазами, зная, что он все еще смотрит на нее. Ей очень нравилось засыпать, лежа рядом с ним. Такое нежное доверие… Такая близость… Это и есть любовь.

– Я люблю тебя, – прошептала Сидни, засыпая. «Люблю тебя», – сердцем откликнулся Майкл. Ему хотелось поцеловать розоватое пятнышко у нее на щеке – небольшую ссадину в том месте, где она слишком сильно потерлась о прорастающую колючую щетину у него на подбородке. А может, это он сам ее оцарапал? Его пальцы замерли над этим пятнышком, но так и не прикоснулись: он не хотел ее будить.

Как она была прекрасна во сне после того, как они занимались любовью… Спутанные рыжие волосы в беспорядке рассыпались по подушке, лицо раскраснелось, кожа была влажной. Она мгновенно погружалась в сон: только что улыбалась ему, а в следующий миг уже дышала глубоко и ровно, полуоткрыв губы словно для последнего поцелуя.

Майкл выскользнул из постели. Его одежда была разбросана повсюду; он бесшумно собрал ее и перенес в другую комнату, чтобы одеться. Сумочка Сидни завалилась за стенку кушетки. Он обрадовался, когда сразу увидел ключ от гостиничного номера: ему не хотелось рыться в ее вещах.

Открыв дверь, он нос к носу столкнулся с горничной. Она как раз собиралась постучать. Оба они подскочили от неожиданности. Майкл приветливо улыбнулся и шагнул вперед, поэтому горничной пришлось отступить на шаг назад. Тихо закрыв за собой дверь, он сказал:

– Моя жена спит. Вы не могли бы прийти попозже?

– Да, сэр, разумеется.

– Благодарю вас.

Она присела ныряющим движением и снова выпрямилась. Сделала «реверанс». Майкл остался на своем посту у двери, пока она не скрылась за углом коридора. Только после этого он направился в противоположную сторону, к лифту.

Номер он знал наизусть, и это была заслуга Сэма. Он сел у маленького столика, на котором стоял аппарат, и взял наушник. Послышался глухой треск, но через несколько секунд раздался женский голос:

– Могу я вам помочь?

– Да, я хотел бы позвонить.

– Говорите громче, пожалуйста.

– Я хочу… – Майкл забыл, что надо говорить в переговорное устройство. Он наклонился ближе. – Я хочу позвонить.

– Номер, пожалуйста.

– Четыре-девять-ноль-один.

– Минуточку, набираю. Пощелкивание и треск. Гудки.

– Алло? Он крепче ухватился за наушник и до боли прижал его к уху. Голос доносился слишком слабо. Чей он? Филипа?

– Алло? Есть там кто-нибудь? От радости Майкл перешел на крик.

– Филип! – Не вешай трубку, – раздалось в наушнике. Какой-то глухой скрип, потом громкий хлопок, как будто со стуком закрыли дверь. И опять голос Филипа, отрывистый и резкий.

– Что случилось?

– Ничего…

– Где ты?

– В том же месте. Я…

– Где моя сестра?

– Здесь. С ней все в порядке. Она не знает, что я тебе звоню.

– Так зачем ты звонишь? «Он в ярости», – удивился Майкл. Сидни ему об этом не говорила.

– Я хотел спросить, как идут дела у вас дома.

– Да неужели? Ну что ж, я тебе скажу. Мой отец не уверен, удастся ли ему сохранить свое место в университете, моя тетя отказывается выходить из своей спальни, мой брат все время плачет. У тебя еще есть вопросы?

Майкл согнулся пополам, словно его ударили в живот.

–Ну?

– Да, – с трудом выдавил он из себя. – Я хочу спросить кое-что еще. Он услышал, как Филип тяжело вздохнул. После этого его голос прозвучал уже не так враждебно.

–Что?

– Скажи мне, что будет, если нас поймают? Я хочу сказать, с Сидни, а не со мной.

– Почему бы тебе не спросить у нее самой?

– Я спрашивал. Она сказала «ничего».

– Она лжет.

Майкл изо всех сил надавил ладонью на глазницу. Дверь лифта открылась, кто-то вышел, но он так и не поднял головы, чтобы посмотреть, кто это.

– Скажи мне, – попросил он в трубку.

– Ладно. Произойдут две вещи. Одна наверняка, другая под вопросом. Во-первых, ее репутация будет погублена.

– Репутация? Как…

– Перед ней закроются все двери. Она должна бывать в свете, должна соблюдать приличия. Если ее друзья узнают, где и с кем она была, они уже не станут интересоваться, чем вы там занимались. Даже если вы читали друг другу Библию последние пять дней, это уже никого не волнует. Ей придет конец. Понятно? За исключением разве что Камиллы Дарроу, у нее не останется ни одного друга в этом мире.

Майкл попытался что-то сказать, но слова путались, мысли сбивались.

– Ты еще слушаешь? – спросил Филип.

– Да. А что во-вторых?

– Во-вторых, она может быть арестована. Укрывательство беглого преступника и пособничество ему являются уголовно наказуемыми деяниями. Не знаю, что смог бы для нее сделать хороший адвокат, может, он и сумел бы снять ее с крючка. Ты меня слышишь? Понимаешь, о чем я говорю?

–Да.

Какое-то время оба они молчали. Наконец Майкл сказал: – Не беспокойся ни о чем, Филип! – Что это должно означать? – Все кончено. С ней ничего не случится. – Что ты собираешься делать? – Я должен повесить трубку. – Погоди. Что ты собираешься делать? – Спасибо, что все мне объяснил. – Послушай, Майкл, не надо торопиться. Дай мне… Майкл повесил трубку. Надо было действовать быстро, не теряя ни минуты.

В гостиной было пусто, в спальне – тихо. Сидни все еще спала. Наклонившись над столом, Майкл торопливо нацарапал записку. Он так спешил, что сам едва ли разобрал бы, что написал. Он оставил записку на столе, бесшумно ступая, пересек комнату и остановился в дверях спальни, хотя все у него внутри кричало: «Беги сейчас же!» Ему хотелось подойти поближе, но он боялся, что она проснется. Что она подумает, когда увидит, что его нет? Назовет его трусом за то, что он удрал потихоньку? Будет его ненавидеть? Майкл ничего не мог поделать. Он должен спасти ее, и другого выхода он не знает. Он наконец-то поступил правильно, сделал то, что давно надо было сделать. Раскаяние горьким привкусом наполнило его рот, когда он подумал о том, как долго Сидни подвергалась опасности по его вине. Как же он был глуп и слеп! Пустая голова! Но еще есть время все исправить. Если он уйдет прямо сейчас, есть надежда, что она не пострадает.

Сидни пошевелилась, и он похолодел от испуга. Она что-то пробормотала, но голос был невнятный, сонный, она так и не проснулась. Майклу и раньше приходилось слышать, как она разговаривает во сне. Однажды она ясно проговорила: «Нет, все совсем не так», а в другой раз сказала: «О, это ты…» А сейчас у нее на губах играла легкая улыбка. Если бы только знать, что ей снится! Разобрать ее последние слова…

Майкл боялся даже шептать. «Я люблю тебя, – сказал он одними губами. – Прощай». Он вернулся в гостиную. Его шаги не производили ни малейшего шума. Подойдя к столу, он приписал еще несколько строк на записке и передвинул ее ближе к краю, чтобы Сидни сразу заметила ее, когда проснется.

– Майкл?

Сердце у него остановилось.

Он пулей пролетел по комнате к входной двери, осторожно открыл ее и выскользнул наружу. Опять послышался ее тихий сонный голос. Майкл закрыл за собой дверь и ушел из ее жизни навсегда.

Сидни обнаружила его записку полминуты спустя.

«СИДНИ, – написал он печатными буквами, а потом перешел на свои детские каракули. – Я знаю, где полицейский участок, Сэм показал мне когда-то. Я пойду туда и сдамся. Скажу им, что прятался в Линкольн-парке. Это не совсем неправда, потому что я действительно там прятался раньше. Ты в опасности и должна немедленно вернуться домой. Мы не должны были этого делать, хотя это было лучшее время в моей жизни. Я люблю тебя. Жаль, что нет времени сказать все, что хочется. Мне давно надо было это сказать. Не знаю, что теперь будет, но я должен идти. Майкл.

Не сердись. Я должен был так поступить».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Полиция чуть было не арестовала Чарльза Веста за укрывательство преступника.

Сидни пришла в ужас, услыхав эту новость от Джона Осгуда, адвоката по уголовным делам, которого ее отец нанял защищать Майкла. Она строго выбранила Филипа за его неуместный смех, но он ничего не мог с собой поделать: ситуация показалась ему забавной до крайности. К тому же он всегда недолюбливал Чарльза. В глубине души даже сама Сидни понимала, что, если бог сжалится над ними, если в один прекрасный день эта кошмарная история с Майклом закончится благополучно, она тоже посмеется, вспоминая, в какое нелепое положение попал безвинный Чарльз.

Неприятность для Чарльза заключалась в том, что, когда Майкл вошел в полицейский участок на Кларк-стрит, чтобы сдаться, по внешнему виду его никак нельзя было принять за беглеца, прятавшегося в Линкольн-парке в течение восьми суток. Откуда у него чистая одежда? Где он взял ботинки? Кто одолжил ему бритву? Почему он не голоден? На эти вопросы он ответить не мог или не хотел. Никто в полиции всерьез не подозревал кого-либо из членов семьи профессора Винтера в содействии ему, а уж мысль о том, что сама Сидни прятала его в номере отеля «Палмер-хауз», не приходила в голову ни одному из детективов. К несчастью для Чарльза, круг знакомств у Майкла был очень узок; когда полиция стала искать того, кто мог бы прийти ему на помощь за ту неделю, что он был в бегах, фамилия Веста оказалась первой в списке.

Но не надолго. Никаких доказательств обнаружить не удалось, ни один свидетель не смог подтвердить эту версию, а бурное возмущение самого Чарльза, категорически отрицавшего свою причастность, убедило полицию окончательно. Дело закрыли. Так как выяснить, где в действительности прятался Майкл все это время, не представлялось возможным, полицейские просто проигнорировали данное обстоятельство и решили не ломать голову над неразрешимым вопросом.

Семья Винтер с облегчением перевела дух. Увы, оказалось, что это единственная хорошая новость.

– В залоге отказано, – сообщил Филип, ворвавшись в комнату Сидни в понедельник после полудня.

Сидни и Сэм сидели на полу, наводя последние штрихи на его «альбом живой природы» – беспорядочное собрание листиков, прутиков, стебельков, травинок и камешков, никак не желавших, несмотря на все усилия, приклеиваться к страницам. С тех пор как Сидни вернулась домой, Сэм не отходил от нее ни на шаг. Правда, он сказал, что с ее стороны это было «свинством» – уехать в гости к подруге в Джолиетв тот самый момент, когда Майкл нуждался в помощи, но сердце у него было доброе, и он ее простил.

– Отказано? – упавшим голосом повторила Сидни.

– Его переводят в окружную тюрьму и будут держать там до самого суда. Осгуд говорит, что он может ускорить начало слушания, но судья Толмен не разрешил внести залог. Судья считает, что Майкл может сбежать.

– Но он же сам пришел с повинной!

Филип присел на корточки на ковре рядом с ними. Ощущая у себя на лице встревоженный взгляд Сэма, Сидни попыталась взять себя в руки.

– Этот судья состоит в ОДЗ, – объяснил Филип, и на душе у нее стало еще тяжелее.

– Что такое ОДЗ? – спросил встревоженно Сэм. Сидни взъерошила ему волосы.

– ОДЗ – это общество друзей зоопарка. Члены общества вносят пожертвования на его содержание. – Она перевела взгляд на Филипа. – Разве ему не следует взять самоотвод на этом основании?

– Осгуд говорит, что это недостаточное основание для заявления о предвзятости. Если мы внесем протест, а судья откажет, будет только хуже: он еще больше озлобится.

Сидни чертыхнулась в сердцах, но в тот же миг заметила, что глаза у Сэма стали круглыми, как блюдечки.

– Извини, – сказала она и тут же опять повернулась к Филипу. – Что с ним? Как он выглядел? Тебе удалось с ним поговорить?

Предварительное слушание по делу Майкла состоялось этим утром. Все советовали Сидни не появляться в суде. Это было бы слишком тяжелое испытание для Майкла, да и для нее самой. Помочь она все равно ничем не могла, ее стали бы преследовать репортеры, она или Майкл могли ненароком сказать или сделать что-то такое, что выдало бы их тайну. Ни один из этих доводов не поколебал решимость Сидни; она все равно решила пойти, и лишь одно соображение удержало ее: у тети Эстеллы начался нервный припадок.

– Если ты появишься на этом слушании, Сидни, – произнесла она побелевшими от гнева губами, – клянусь, я больше никогда, никогда в жизни не буду с тобой разговаривать. Я не прощу тебе этого!

Увидев, что тетушка говорит совершенно серьезно, Сидни сама страшно рассердилась. У нее даже возникло искушение принять ультиматум и порвать родственную связь навсегда. Но она не смогла. Она уступила.

Однако на сей раз все было не так, как в прошлый, когда она по привычке прикусывала язык и покорялась несгибаемой воле своей суровой тетушки. Она сделала свободный выбор, основанный на благоразумии и логических доводах. Она решила не ходить на предварительное слушание, потому что это могло повредить семье – например, сделать их всех мишенью для охотников за сенсациями. Угроза тети Эстеллы практически не сыграла никакой роли в ее решении. Дни, когда она рабски повиновалась тете Эстелле, остались в прошлом.

Филип перелистывал альбом Сэма, стараясь не смотреть ей в глаза.

– Выглядел он нормально. Мне не удалось с ним поговорить. Судья спросил, признает ли он себя виновным, и он ответил: «Нет». Вот и все, что он сказал. Все было кончено за пять минут.

Ладно, решила Сидни, она позже узнает, как Майкл выглядел на самом деле. Когда Сэма не будет рядом. Но уклончивость Филипа заставляла ее нервничать.

– Осгуд послал телеграмму одному своему коллеге в Лондон, – продолжал Филип, подняв голову. – Чтобы тот попытался выяснить, что происходит в Шотландии.

– Хорошо.

– Он считает, что очень важно найти родителей Майкла. К тому же ему хочется побольше раздуть в газетах это дело с графским титулом. Он утверждает, что это то немногое, что можно обратить на пользу Майкла.

– Но ведь это не имеет никакого отношения к делу! Разве не так?

– Верно, но Осгуд говорит, что именно подобные вещи могут повлиять на мнение присяжных. Если он потомок шотландских королей, сын графа… разве он может представлять собой опасность для общества? О подобных вещах не полагается говорить открыто, на них только намекают, но этого достаточно, чтобы жюри присяжных сделало свои выводы.

– Понятно.

Сама Сидни намекала Майклу на нечто подобное. Но если его родителей так и не найдут, намекать в суде будет просто не на что!

– Мистер Осгуд знает, что Майкл и… – Она запнулась, взглянув на Сэма, и задала вопрос по-другому: – Он знает, где был Майкл на прошлой неделе?

– М-м-м… не думаю. Разве что сам Майкл ему сказал. Но это маловероятно.

Сэм повис у нее на ногах, в его голубых глазах, опушенных светлыми ресницами, читалась мольба.

– Я хочу его навестить, Сид. Разве мне нельзя его увидеть? Сидни покачала головой.

– Но почему? Он ведь и мой друг тоже!

– Я знаю, родной.

– Я нарисовал для него картинку. Смотри.

– О, как красиво! Взгляни, Филип.

– Это все мы, видишь? Вот озеро, а вот это Майкл, вот я, вот тут ты, а это Флип.

– Мы играем в мяч? – неуверенно предположила Сидни.

– Да нет же, это Гектор! Ну послушай, Сид, я хочу сам ему подарить. Ты пойдешь его навестить, а мне почему нельзя? Я пойду с тобой. Я знаю, он обрадуется!

– Что? – повернулся к сестре Филип. – Ты собираешься к Майклу в тюрьму?

– Я должна пойти. Там не будет фотографов, – добавила Сидни, сразу предвосхищая возможные возражения.

– Тетя Эстелла знает?

– Пока еще нет.

– А мне почему нельзя? – продолжал канючить Сэм. – Почему ты не хочешь взять меня с собой?

– Потому что детям не место в тюрьме, вот почему. Сидни крепко обняла братишку, чтобы предотвратить дальнейшие споры.

– Прости, но об этом не может быть и речи. Я передам ему твой рисунок. Можешь написать ему письмо, если хочешь. И я скажу ему, как сильно ты по нему скучаешь.

– И когда же ты собираешься сбросить эту милую маленькую бомбочку на голову тетушке? – осведомился Филип.

Сидни закрыла глаза и поежилась, заранее опасаясь предстоящего объяснения. Однако оттягивать его не следовало, от этого стало бы только хуже.

– Сейчас, – устало вздохнула она, взглянув на часы. – Она, наверное, в саду.

– Правильно, – поддержал ее Сэм, – поговори с ней, пока она в саду. Ты ее застанешь в самом хорошем настроении.

– Добрый день, папа.

Сидни удивилась, застав отца в саду в середине дня. В этот час он обычно сидел, запершись в своем кабинете, с головой погрузившись в книги.

– У вас все в порядке?

– Да-да, конечно. Просто вышел сказать твоей тете, что ей звонили.

Он присел на ступенях террасы и снял пенсне, хлопая себя по карманам в поисках носового платка. Поиски не увенчались успехом, тогда профессор вытащил полу рубашки из-под пояса брюк и воспользовался ею, чтобы протереть линзы.

– Кто ей звонил?

– А? Да этот, как его… Ну тот… главный по части роз. Главный по части роз. Поди догадайся.

– Мистер Уилкерсон?

– Да, Уилкерсон. Просил передать, что он сдает дела.

Мистер Уилкерсон был председателем общества любителей роз, а тетя Эстелла – вице-председателем.

– Он увольняется, уходит на покой, не помню, как именно он выразился. По состоянию здоровья. Хочет передать Эсти бразды правления.

Профессор Винтер покачал головой и с недоумением посмотрел на Сидни. Его взгляд внезапно стал сосредоточенным.

– Она даже не пожелала подойти к телефону. Мечтала заполучить это место с тех пор, как я себя помню, а теперь не хочет даже подойти к телефону.

Он покачал головой и нацепил очки на нос. Взгляд за толстыми стеклами был растерянный и грустный.

– О боже, – вздохнула Сидни, опустившись на ступеньку рядом с отцом. – Это все из-за меня.

Он не стал ей возражать, но, к ее немалому удивлению, обнял ее за плечи.

– Ты же не виновата, что так вышло. Ты ничего не могла поделать.

– Верно, папа, не могла, – торопливо согласилась Сидни, растроганная столь неожиданным проявлением сочувствия. – Я не могла просто так дать ему уйти. Если бы он ушел сам, его бы поймали. Я должна была поехать с ним.

– Ты его любишь, Сидни? Я ведь не ошибаюсь?

– Да, папа.

– А он тебя?

– Тоже любит.

– Значит, говорить больше не о чем.

Профессор Винтер запрокинул голову к небу и прищурился, густая сеть мелких стариковских морщин покрыла его лицо. Ветер подхватил редкие белые волосы, поднявшиеся венчиком над его головой. Сидни поцеловала отца в щеку. Он перевел на нее смущенный взгляд и ласково улыбнулся.

– С каждым днем ты все больше становишься похожа на свою мать.

– Правда?

Она решила, что это очень лестный комплимент: ее мать всегда казалась ей красавицей.

– А знаешь, никто ведь тогда так и не понял, что она во мне нашла. Особенно ее родители. В ней не было ни капли упрямства, но в тот единственный раз она никого не захотела слушать. Поступила, как считала нужным: вышла за меня замуж, и все. И правильно сделала. Мы дали друг другу счастье. Я любил ее, Сидни.

– Я знаю, папа. И мальчики знают.

Сидни взяла его сухую руку в свои. Ее отец был добрым, кротким, славным человеком, но никогда раньше ей не случалось вот так поговорить с ним по душам. Ей хотелось, чтобы этот разговор продлился подольше.

– Ты все еще тоскуешь по ней?

– Я каждый день вспоминаю ее.

– Я тоже.

Профессор Винтер кивнул. Сидни на секунду показалось, что он уже забыл о ее присутствии, погрузился в свои привычные размышления, но через минуту он встряхнул головой и опять устремил на нее свой внимательный взгляд.

– Это я виноват, что с Майклом все так скверно обернулось. Во всяком случае, отчасти.

– Почему ты так думаешь?

– Я его забросил. Не мог больше использовать и бросил. Мы с Вестом начисто забыли о нем. Нехорошо с нашей стороны. Мальчик нуждался в помощи, в наставлении, а я его просто списал со счетов. Передал на руки тебе, Филипу и Сэму и больше о нем не думал.

– Если тут и есть чья-то вина… – начала Сидни и вдруг решительно покачала головой. – Ничьей вины тут нет. Никто не виноват: ни ты, ни один из нас, ни сам Майкл.

– Что ж, может, ты и права. Но суть в том, что я отлично понимаю, зачем он это сделал. Понимаю его, как никто другой. Поставь себя на его место, и тебе все покажется абсолютно разумным.

– Знаю. Я все время об этом думаю. Отец и дочь тихонько рассмеялись. У Сидни стало немного легче на душе.

– Я собираюсь навестить его в тюрьме, папа. Я уже твердо решила. Тетя Эстелла…

Ее голос оборвался, не было нужды продолжать. Отец похлопал ее по руке и поднялся. Сидни вздохнула: разговор по душам закончился.

Профессор Винтер вытащил трубку из жилетного кармана и зажал ее в зубах.

– Не стоит ходить туда одной. И он опять принялся хлопать себя по карманам, на этот раз в поисках кисета.

– Филип поедет со мной, если я его попрошу.

– Отлично, отлично… Я тоже поеду.

– Ты? Я не ослышалась?!

– Будет не так мрачно, если мы поедем вместе. Он будет рад нас видеть, разве нет?

– Д-да, конечно. О, папа, спасибо большое.

– Эсти не придет от этого в восторг. Ты собираешься ей сказать о наших планах? Сидни кивнула в замешательстве.

– Вот и хорошо. Избавь только меня от этого. Терпеть не могу женские истерики.

Он подмигнул ей и направился в кабинет, продолжая на ходу хлопать себя по карманам.

* * *

Тетя Эстелла занималась уничтожением тли. Эта работа всегда доставляла ей огромное удовольствие. Ей нравилось разбрызгивать клейкую массу на крошечных белых вредителей, высасывающих жизнь из ее драгоценных роз.

– Давно хочу у вас спросить: что, собственно, такое «тля»? – неестественно оживленным голосом начала Сидни, остановившись на почтительном расстоянии от тетушки и заложив руки за спину, пока тетя Эстелла направляла шланг на розовый куст одной рукой, а другой качала насос в ведре. – Эти… существа никогда не двигаются. Что это – растение? Или насекомое? Или… микроорганизм, что-то вроде амебы, – замялась она, смутно припоминая нужное слово из почти забытой лекции по биологии.

На все вопросы племянницы тетя Эстелла ничего не ответила: она продолжала энергично орудовать шлангом и насосом, как будто, кроме нее, в саду не было ни души. Ее рабочая экипировка состояла из самого старого платья и длинного фартука, нитяных перчаток до локтя и плоской соломенной шляпы с широкими мягкими полями. Сидни сделала еще одну попытку:

– Папа говорит, что мистер Уилкерсон уходит на пенсию по состоянию здоровья. Надеюсь, с ним ничего серьезного не случилось, но разве это не замечательно, что вы теперь сможете занять его место? Вы бы отлично справились. Лучше, чем он, я уверена. К тому же вы стали бы первой женщиной-председателем! Это было бы… просто… – она потупилась и покраснела. – Это стало бы настоящим событием.

Последние слова прозвучали так тихо, что сама Сидни едва их расслышала.

– Что тебе нужно?

Резкость тона поразила Сидни. Она вскинула голову. Тетя Эстелла по-прежнему стояла, повернувшись к ней спиной, не прерывая своих трудов. Ее окаменевшие плечи и гордый поворот головы сами по себе говорили о том, что Сидни напрасно сюда пришла. И все-таки она решила, что попробовать стоит. Она должна была сделать эту попытку. Возможно, удивительные минуты только что пережитой откровенности с отцом помогли ей расхрабриться. А может быть, просто настала наконец пора повзрослеть. Как бы то ни было, она впервые в жизни не ощущала страха перед тетей Эстеллой.

– Я хочу извиниться перед вами. То, что я сделала… Я знаю, это причинило вам боль, тетя. Мне очень жаль.

Молчание. Тетя Эстелла подняла ведро и перенесла его к соседнему розовому кусту.

– Я не хотела делать вам больно. Хотя не стану вас обманывать: я понимала, что это неизбежно. Что должен был означать этот шумный вздох? Негодование, нетерпение, сдавленный презрительный смешок? Если так, Сидни, вероятно, его заслужила. Сбежав с Майклом, она потрясла бедную тетю Эстеллу до самой глубины ее чопорной пуританской души. Подобно разверстой пасти чудовища перед тетушкой в течение пяти дней и ночей маячила угроза огласки, скандала, общественного позора. Она все никак не могла опомниться и вся дрожала от возмущения. Сидни испугала ее до полусмерти своим побегом, и теперь ей нелегко было простить племянницу.

– Я сегодня не пошла на предварительное слушание, потому что вы просили меня об этом, – упрямо продолжала Сидни, решив, что лучше уж не тянуть и сразу выложить самое страшное. – Я с уважением отнеслась к вашим доводам: репортеры и фотографы непременно постарались бы использовать ситуацию, и, хотя мое присутствие могло помочь Майклу, шумиха принесла бы вред семье. Но…

Она собралась с духом и сказала:

– Завтра я собираюсь навестить его в окружной тюрьме. Филип поедет со мной и отец тоже.

Никакого отклика не последовало, и Сидни заторопилась:

– Там не будет прессы, никто не станет нас преследовать. Никто даже не узнает, что мы там были, кроме мистера Осгуда и нескольких полицейских. Поэтому, – ее плечи поникли, а голос зазвучал совсем глухо, – я поеду.

Тетя Эстелла выслушала новость, по-прежнему стоя спиной к племяннице. Когда она наклонила голову, обвисшие поля шляпки совсем скрыли ее профиль. Пчела села ей на плечо. Сидни машинально прогнала насекомое, но даже такое легкое прикосновение заставило тетушку повернуться волчком. Ее глаза горели гневом и обидой, но это было вполне естественно. Чего Сидни никак не ожидала, так это ее слез.

– Ой, тетя…

Столь же стремительно тетя Эстелла опять повернулась к ней спиной и возобновила прерванное занятие, налегая на насос с угрюмой яростью, говорившей о ее душевном волнении больше, чем любые рыдания. Сидни в беспомощной растерянности следила за ней, а потом предприняла шаг, на который ни за что не отважилась бы раньше. Она подошла ближе, настолько близко, что тете Эстелле пришлось прекратить опрыскивание из страха обрызгать племянницу пестицидом, и положила руку ей на локоть. На одну неловкую секунду обе застыли в неподвижности.

– Я люблю вас, тетя Эстелла, – прошептала Сидни. Впервые в жизни она заговорила со своей тетей о чувствах. Пожалуй, впервые поняла, как глубока на самом деле существующая между ними привязанность.

– Мне очень жаль, что мой поступок причинил вам столько горя. Я полюбила Майкла. Это не увлечение, не похоть, и не думайте, будто я это сделала назло, чтобы кому-то что-то доказать. Я люблю его. Я не могла его бросить на произвол судьбы, не могла позволить, чтобы его забрала полиция. Я не стыжусь того, что сделала. Я только жалею, что это заставило вас страдать.

– Сидни, – прошептала тетя Эстелла и поспешно отвернулась, пытаясь скрыть слезы.

– Похоже, никто так ничего и не узнает, – продолжала Сидни уже более бодрым тоном. – Это должно вас успокоить. Мне тоже нелегко приходится, поверьте. Я была вынуждена солгать Камилле, моей лучшей подруге. Это было ужасно.

Она взяла тетушку за руку, но та уперлась, не желая сдвинуться с места.

– Неужели вы не можете меня простить? Мы с вами совсем непохожи, но я всегда надеялась, что мы останемся добрыми друзьями. Мне не хотелось бы вас потерять.

Теперь уже обе они откровенно плакали. Сидни решилась на следующий отчаянный шаг: наклонилась и поцеловала покрасневшую щеку тетушки.

– Ну вот еще… – упорно отворачиваясь, проворчала тетя Эстелла.

Она неуклюже обняла Сидни одной рукой, а потом, громко всхлипнув, вернулась к опрыскиванию розовых кустов.

Сердце Сидни часто билось. Ее чувства были в полном беспорядке: ей хотелось плакать и в то же время хотелось пуститься в пляс по саду с тетей Эстеллой. Нащупав в кармане платок, она шумно высморкалась.

– Ну мне пора…

Она сделала шаг назад, потом другой. В этот день ей явно не суждено было добиться от тетушки ничего кроме «Ну вот еще…», но это было многообещающее начало. Уже на полпути к калитке Сидни все-таки не удержалась от искушения:

– Не забывайте, тетя, как-никак он сын графа!

Невысокий, лысеющий, широколицый и сутулый Джон Осгуд курил сигары, и это чувствовалось издалека. Он был скорее добрым знакомым, нежели другом семьи. Профессор Винтер знал его много лет – они познакомились во время совместной работы в каком-то университетском комитете. Сидни изредка встречала его на светских мероприятиях. До сих пор у семьи не возникало нужды в услугах адвоката по уголовным делам, и мистер Осгуд оказался единственным, кого они знали. Сидни надеялась, что в деле он окажется более изворотливым и искушенным, чем можно было бы представить по его виду.

– Филип, рад снова с вами встретиться. Харли, привет, не ожидал вас увидеть. Как поживаете? И Сидни! Да, давненько, давненько… Сочувствую вашей утрате. Я не был знаком с вашим мужем, но слыхал о нем только хорошее, да, одно только хорошее.

– Благодарю вас, сэр.

– Итак! Стульев всем хватает? Извините, комната тесновата. Это все, что они могли мне предоставить, ведь, по правде говоря, я ждал одного Филипа.

Они все расселись вокруг стола, занимавшего почти все пространство унылой крошечной комнатенки. «Может, полиция проводит здесь допросы? – подумала Сидни, с отвращением разглядывая окрашенные темной краской стены и единственное мутное окошко. – Может быть, и Майкла допрашивали в такой же точно комнате?» Это была невыносимая мысль. Сидни постаралась поскорее отбросить ее и задала мистеру Осгуду самый важный вопрос:

– С ним все в порядке?

– Да, он в полном порядке. Я только что имел с ним небольшую беседу и смею вас заверить, он держится молодцом. С нетерпением ждет свидания с вами, – добавил он, взглянув на Филипа. – Время назначено на час дня.

Сидни откинулсь на спинку стула, чувствуя дрожь в коленях. Только теперь она смогла признаться себе, как велик был ее страх. Она боялась, что произошло нечто ужасное: что Майкла били или лишили права на свидания, или – это было бы самое худшее – что сам Майкл из какого-то ложно понятого благородства решил с ней не встречаться.

– Хорошие новости, – говорил между тем мистер Осгуд. – Они сняли обвинение в краже. Оно с самого начала было несостоятельным. Я так и думал, что рано или поздно его снимут, но хорошо, что они сняли его на предварительной стадии: теперь нам не придется оспаривать его в суде.

Во время разговора адвокат поглядывал то на Сидни, то на ее отца, но главным образом он обращался к Филипу. Глаза у него добрые, заметила Сидни, светло-карие, с отеческим выражением, и красивый, хорошо поставленный голос. Будет ли этого довольно, чтобы убедить присяжных в невиновности Майкла?

– К счастью, мне удалось его убедить, что ему лучше не давать показаний. Если нам повезет, у нас будет достаточно… . – Что? – перебила его Сидни, от удивления позабыв о вежливости. – Майкл не будет давать показания? Но почему?

Осгуд взглянул на свои руки и растянул губы в подобии улыбки. – Тому есть две причины, – медленно и веско, с расстановкой ответил он. – Первая: он слишком плохо владеет речью. Вторая: он слишком честен.

– Прошу прощения, мистер Осгуд, – опять вмешалась Сидни, изо всех сил сдерживая готовое вот-вот прорваться возмущение, – но Майкл прекрасно владеет речью. И как это можно быть слишком…

Адвокат поднял кверху короткий палец.

– Позвольте мне объяснить. Разумеется, он владеет речью. Мне следовало выразиться иначе: он слишком прямолинеен. Если он займет свидетельское кресло, прокурор вытащит из него признание за две минуты. Нет, поправка: за полминуты. «Мистер Макнейл, признаете ли вы, что такого-то числа в такое-то время вы совершили преднамеренное и незаконное проникновение в несколько отдельных огороженных строений на территории зоопарка в Линкольн-парке, украли ключи от клеток с оленями, волками, лисами…» – и так далее и так далее, остальных подробностей я не помню, – «…и выпустили на свободу всех вышеупомянутых животных?» – «Да, сэр, я это сделал». – «Признаете ли вы, что произвели нападение на служителя зоопарка во время совершения всех этих незаконных действий, бросившись на него и повалив его на землю, вступив в рукопашную драку с ним и оказывая сопротивление, пока вас не усмирили силой?» – «Да, сэр, я это сделал».

– Да, но Майкл не стал бы…

– «А чем вы можете оправдать свои поступки? Объясните нам, зачем вы совершили все эти незаконные действия?» – «Потому что это был мой долг». – «Благодарю вас, мистер Макнейл, больше вопросов нет».

Сидни закрыла глаза, откинувшись на спинку стула.

– К добру или к худу, – смягчившись, продолжал мистер Осгуд, – Майкл не знает даже, как скрыть или приукрасить правду, миссис Дарроу, не говоря уж о том, чтобы солгать. А если его натаскать перед дачей показаний, будет только хуже, потому что все увидят, что он говорит с чужих слов. Он совершил эти деяния, но тем не менее заявил, что он невиновен. Он не настолько искушен, чтобы уловить разницу между виновностью de facto ^[16] и невиновностью de jure ^[17]. Данное качество само по себе может вызывать у нас невольное восхищение, но в настоящий момент оно делает его уязвимым, и защита обязана это учитывать. Я ясно выражаюсь? Сидни подавленно кивнула. Адвокат наклонился через стол и похлопал ее по руке.

– Все не так плохо, как кажется на первый взгляд, поверьте мне. Если удача будет на нашей стороне, я думаю, мы сумеем добиться оправдания.

– Что за удача? – спросил Филип.

– Ну… кое в чем нам уже повезло. Как я говорил, окружной прокурор не опротестовал мое ходатайство о перенесении даты слушания на более ранний срок, а судья с ним согласился.

– Слава богу, – сказала Сидни. Это означало, что Майкл проведет меньше времени в тюремной камере. Если им удастся выиграть дело.

– Все не так просто.

Мистер Осгуд наполовину вытащил сигару из нагрудного кармана, но вспомнил о присутствии дамы и засунул ее обратно.

– По правде говоря, эту новость можно считать и хорошей, и плохой. С какой стороны смотреть.

– Чем же она плоха?

– Чем дальше отодвигается дата слушания, тем больше у нас шансов обнаружить местонахождение Макнейлов.

– Неужели это действительно так важно?

– Безусловно. Подзащитный с хорошими связями всегда имеет больше шансов, чем неимущий одиночка. Это несправедливо, но такова жизнь.

– Но Майкл не…

– К тому же у него романтическая история – как раз то, что нужно, чтобы поразить воображение присяжных. Но только при условии, что она подлинная. Причем мы должны их убедить, что она подлинная.

– Другими словами, – подытожил Филип, – мы должны представить им богатую аристократическую семью Майкла во плоти.

– Не обязательно. Будет вполне достаточно, если они услышат о существовании его семьи из солидного источника, не вызывающего сомнений в своей надежности.

– Но мы не знаем наверняка, что они богаты, – снова вмешалась Сидни. – На самом деле у нас даже нет абсолютной уверенности в том, что они аристократы.

– Все верно, но на данном этапе нам больше нечего использовать. Если спор сведется к моральной стороне дела, обнаружение Макнейлов – это, пожалуй, наша единственная надежда.

Он вынул часы из кармана и щелчком открыл крышку.

– Уже почти час. Опаздывать нельзя, посетителей пускают ненадолго. Все встали из-за стола.

– К сожалению, только один из вас сможет его увидеть, – извиняющимся тоном добавил Осгуд.

– Только один?

– Боюсь, что да, поскольку Майкл не является членом вашей семьи. Кстати, в определенном смысле это нам на руку. Будь он членом семьи, зоопарк, без сомнения, предъявил бы вам иск по возмещению материального ущерба. Итак, кто из вас пойдет навестить Майкла? Вы, Харли?

Отец Сидни еще крепче сжал в руке ненабитую трубку.

– Гм, – неуверенно промычал он. – Гм.

– Вы, Филип? – спросил Осгуд. Филип почесал затылок и прищурился. Сидни постаралась, чтобы ее голос звучал как можно увереннее.

– Я хочу его видеть. Осгуд округлил глаза и покачался с каблука на носок.

– Вот как, – сказал он. – Да, я понимаю. Сама Сидни была не вполне уверена, что он все верно понимает, но по ходу разговора в какой-то момент решила, что ему можно доверять. Если он действительно все понял, ее больше не страшили последствия.

– Мы будем ждать тебя снаружи, – сказал ей Филип. Мистер Осгуд попрощался с ними за руку и сказал, что будет держать их в курсе дела. Бережно подхватив ее под руку, адвокат повел Сидни по полутемному коридору, вверх по лестнице, потом по другому коридору, такому же узкому и темному. Наконец они попали в большой, переполненный, плохо освещенный зал ожидания. Полицейский в форме сидел за столом у входа.

– Присаживайтесь, – предложил мистер Осгуд. – Я оформлю ваше посещение у сержанта и откланяюсь с вашего позволения. Ждать придется недолго.

Сидни поблагодарила его за доброту, нашла свободный стул в углу и села в ожидании Майкла. Десять минут спустя полицейский за столом огласил список имен, назвав в числе прочих и ее. Сидни встала. Когда ее провели вместе с остальными по коридору в другое помещение, полицейский потребовал, чтобы она сдала сумочку, шаль и шляпку. На какой-то ужасный момент ей показалось, что сейчас он начнет ее обыскивать, но все обошлось.

– Сюда, – указал полицейский. – Комната для посещений, – добавил он, увидев, что она колеблется.

– Но я думала…

– Проходите, леди, вы задерживаете всю очередь. Сидни едва не рухнула на указанный ей стул, настолько не вязалась картина, представшая ее взору, с тем, что она мысленно себе представляла. Она почему-то была заранее уверена, что им предоставят отдельное помещение, или – в худшем случае – ей будет позволено взять его за руку сквозь прутья его камеры-одиночки, пока охранник стоит на почтительном расстоянии, тактично отвернувшись в другую сторону.

Действительность оказалась ужасающей. Двойной ряд поставленных друг напротив друга столов делил комнату примерно надвое, а между столами была натянута от пола до потолка частая металлическая сетка, делавшая помещение похожим на клетку. К каждому столу был придвинут только один стул, и вокруг этого единственного стула толпились семьи: слева от Сидни – родители с тремя детьми, справа – четверо взрослых. А позади них стояли еще люди группами по трое, по пятеро… судя по всему, считалось, что максимально допустимое число – шесть. Все говорили разом, поэтому в комнате стоял невыносимый шум.

Каждый стол был в три фута шириной, стало быть, удвоенное расстояние составляло шесть футов ^[18]; другими словами, нечего было даже и мечтать о том, чтобы наклониться и дотронуться сквозь сетчатую преграду до руки любимого человека. Даже разглядеть что-либо через частую сетку было нелегко. Сидни пришлось прищуриться, чтобы угадать, который в группе волочащих ноги, одинаково одетых заключенных, появившихся через дверь в задней стене, – Майкл.

Вот он. За секунду до того, как он ее заметил, ей чуть не стало дурно при виде его бледного, изможденного, обросшего бородой лица с запавшими, затравленными глазами. Как и все остальные, он был одет в полосатую пижамную куртку поверх полосатых штанов – настолько мешковатых на его стройной худощавой фигуре, что они едва держались на бедрах и ложились складками у щиколоток поверх башмаков, из которых были вынуты шнурки. Увидев ее, он на мгновение остановился как вкопанный, но охранник тут же толкнул его ладонью в спину. До этой минуты губы Майкла были растянуты в показной застывшей улыбке вежливого ожидания, но, как только он ее увидел, его лицо исказилось в мучительной гримасе боли и радости, а все, что еще уцелело от сердца Сидни, разбилось вдребезги.

Увидев его издалека, она поднялась со стула, а теперь они сели одновременно, не спуская друг с друга глаз. Глядя на него, она знала, что видит свое собственное лицо, как будто отраженное в зеркале. Она улыбалась такой же, как и он, счастливой и полной страдания улыбкой. Его губы задвигались. Она подалась вперед, приложив ладонь щитком к уху, не в силах расслышать его из-за стоящего вокруг гвалта.

– Я думал, придет Филип, – повторил он.

– Он здесь. И мой отец тоже.

Ей приходилось надрываться, чтобы быть услышанной. Кажется, он переспросил: «Твой отец?» и удивленно покачал головой.

– Сидни, тебе не надо было приходить.

– Я должна была прийти. Он не слышал.

– Я должна была!

Люди справа от нее начали ссориться. Заключенный, к которому они пришли, выкрикнул непристойное ругательство, двое визитеров закричали на него в ответ. Охранники поглядывали на происходящее с откровенной скукой.

– Как ты? – спросила Сидни, стараясь за улыбкой скрыть свое отчаяние.

– Хорошо. Но он выглядел измученным и больным. Она улыбнулась и кивнула, чтобы его подбодрить.

– Я скучаю по тебе!

– Я скучаю по тебе.

Сидни не могла решить, что хуже: выкрикивать признания или пережидать мучительное молчание, наступавшее между выкриками.

– Мне нравится мистер Осгуд, – сказала она. – Он хороший адвокат.

Майкл кивнул и сказал что-то, чего она не расслышала.

– Прости, что я тебя оставил, – повторил он, мучительно напрягая голос. – В тот день. Только записку…

Он бессильно развел руками. Сидни видела, как тяжело он это переживает. И его лицо и голос говорили об одном и том же.

– Все хорошо, – горячо заверила она его. – Я понимаю… Я знаю, зачем ты это сделал. Я не сержусь!

Он прижал ладонь к груди и улыбнулся с Облегчением. В эту минуту Сидни поняла, что пройти через этот кошмар без слез ей не удастся.

– Майкл, мы вытащим тебя отсюда. Непременно вытащим, я знаю.

И опять его губы скривились в вымученной улыбке. Майкл опустил взгляд на свои руки, вцепившиеся в край стола, словно тисками. Солгать он не мог, поэтому не сказал вообще ничего.

Еще одна ужасная пауза. Потом он заговорил.

– Что? – переспросила она.

– Как там Сэм?

– Скучает по тебе.

– А Филип?

– С ним все в порядке.

– Должно быть, он меня ненавидит.

– Нет, конечно, нет. Он бы не мог…

– Все, ребята, время вышло. Прошу всех встать. Живенько, живенько… Всем посетителям встать и очистить помещение. Заключенные, встать!

Она не могла поверить. Так скоро! Они так и не успели ничего толком сказать друг другу. Шум отодвигаемых стульев и выкрикиваемых прощаний стал оглушительным. Майкл оттолкнул свой стул и встал. В тот же. миг горячие слезы вырвались наружу. Смущенная, пристыженная, Сидни яростно вытирала щеки. Черт, черт, черт, она же не хотела, чтобы Майкл видел ее в слезах!

– Пора прощаться, Сидни.

– О, Майкл… Она даже не сказала, что любит его!

– Прошу тебя, – проговорил он, послушно отступая от стола, – прошу тебя, Сидни…

– Что, Майкл? Я тебя не слышу!

– Больше сюда не приходи, Сидни! Не возвращайся сюда.

Охранник встал между ними, загородив Майкла от ее взгляда. Кто-то толкнул ее. Сквозь сетчатую загородку Сидни увидела, как темноволосый человек в полосатой одежде исчезает в задней двери. За ним еще и еще один. Она уже не могла бы сказать, который из них – Майкл.

– Ну все, мисс.

Бесстрастный полицейский, даже не прикасаясь к ней, ловко оттеснил ее к противоположной двери. За дверями другой страж порядка вручил ей ее вещи. Ей придется солгать, сообразила она, двигаясь по коридору к лестнице вместе с толпой и глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами. Ей придется сказать Сэму, что Майклу понравился его рисунок.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Пока мистер Уоррен Диффенбахер давал показания, в зал судебного заседания вошел рассыльный и протянул адвокату Майкла небольшой желтый конверт. Мистер Осгуд распечатал конвертик и, прочитав послание, улыбнулся в первый раз с тех самых пор, как начался процесс.

Майкл не мог понять, чему он так обрадовался. За секунду до этого вид у мистера Осгуда был удрученный. Мистер Диффенбахер, являвшийся казначеем, а также одним из членов совета попечителей зоопарка, как раз объяснял, сколько животных было потеряно, ранено или уничтожено во время «инцидента». «Инцидент» – именно так после невероятно долгих препирательств между сторонами было решено именовать во время судебных слушаний то, что совершил Майкл в зоопарке.

Все цифры уже были опубликованы в газетах, но в голосе мистера Диффенбахера, когда он перечислял виды и численность сбежавших или погибших животных, звучало нечто такое, отчего все содеянное стало казаться настоящей катастрофой. А когда он ответил на вопрос о том, какова итоговая стоимость «инцидента» в денежном выражении, вся публика в зале суда дружно ахнула.

И все-таки что-то заставило мистера Осгуда улыбнуться. Он оторвался от письма и ухмыльнулся во весь рот, потом наклонился к Майклу, собираясь что-то ему шепнуть, но тут судья Толмен спросил:

– У защиты есть вопросы?

– Да, ваша честь, – торопливо отозвался мистер Эсгуд.

Но прежде, чем встать, он передал желтый конверт Майклу.

– Мистер Диффенбахер, как давно вы являетесь попечителем зоопарка?

Поначалу Майкл никак не мог разобрать текст. Мелкий шрифт был бледен и нечеток, местами полу-;терт, а верхняя строчка состояла из букв и цифр, не имевших никакого смысла.

– Около четырех лет, сэр.

«Реджинальд Коуз, эсквайр, королевский адвокат, адвокатская контора „Диллард и Коуз“, Райдер-стрит, 10, Чондон».

– И вы по совместительству являетесь членом совета директоров, не так ли?

«Джону Осгуду, эсквайру, адвокатская контора (Осгуд, Тэрбер, Уэйланд и Тъюз», Дирборн-cmpum, 400, Чикаго, Иллинойс».

– Совершенно верно. Я являюсь казначеем. «Джон зпт Макнейлы обнаружены во Флоренции тчк Путешествуют по континенту с середины июля тчкс семья отплыла в Соединенные Штаты из Генуи на пароходе „Фиренци“ зпт прибытие в Нью-Йорк 17 или 18 сентября тчк Все хорошо зпт что хорошо кончается тчк Реджи». Майкл перечитал послание во второй раз, потом в третий и в четвертый. На пятый раз он почти сумел убедить себя, что оно означает именно то, что ему показалось с первого раза. В нарушение всех правил он потянулся, чтобы посмотреть на Сидни. На ней было новое платье, не то, что вчера, и шляпа с вуалью, чтобы скрыть лицо от фоторепортеров. Но сейчас она откинулa вуаль, а увидев, что Майкл смотрит на нее, начала подниматься с места. Филип положил руку ей на локоть. Мистер Осгуд, у которого, очевидно, имелись глаза на затылке, задал мистеру Диффенбахеру вопрос о его образовании, а сам, пятясь спиной, отступил назад и встал между Майклом и Сидни. Даже не глядя на своего подзащитного, он незаметно, но твердо сжал плечо Майкла.

Это помогло Майклу сохранить самообладание. Будь что будет! Его семья на пути в Америку, и мистер Осгуд считает, что это добрый знак. Сам Майкл придерживался иного мнения, но он мог и ошибиться. Мистер Осгуд умный человек, он адвокат, люди ему доверяют. Значит, и Майкл должен ему доверять. Но он утаил от своего адвоката самый главный секрет: родители выгнали его из дома.

Теперь уже слишком поздно рассказывать ему об этом. Они уже в пути. Будь что будет. Майкл без конца проводил пальцами по строчкам телеграммы, по словам «Макнейлы», «семья», «прибытие», словно прикосновение к ним могло избавить его от страха. Желание поговорить с Сидни терзало его подобно голоду. Она всегда утверждала, что у него есть семья. Он делал вид, что верит, хотя на самом деле не верил. Но оказалось, что она права. Кем бы они ни были, они «путешествовали по континенту с середины июля». Майкл попытался представить себе эту картину, но у него ничего не, вышло.

– Будьте внимательнее, – шепнул мистер Осгуд ему на ухо. – Не время задумываться!

Подняв голову, Майкл увидел, что на свидетельском месте сидит уже совершенно другой человек, которого он никогда раньше не видел. Выяснилось, что его фамилия Брэди, он назвался патрульным полицейским и начал рассказывать о той ночи, когда произошел «инцидент». Его вызвали в зоопарк, потому что там «начались беспорядки». Он мало что мог сообщить по существу дела, потому что к тому времени, как он прибыл на место, «обвиняемый уже успел скрыться».

На скамье присяжных был один человек, за которым Майклу нравилось наблюдать. Он сидел во втором ряду, на третьем месте от края. Майкл не смог бы определить, сколько ему лет (он вообще не умел определять возраст людей), но этот человек не был молод, как Филип. У него были негустые, аккуратно причесанные каштановые волосы, мягкая на вид кожа и пухлый розовый подбородок без шеи, исчезавший под воротником. Глаза у него были добрые, а губы слегка улыбались вне зависимости от того, что происходило в зале суда. Похоже, он был хорошим человеком. Майкл следил за ним, стараясь угадать, что он думает о показаниях свидетелей, о том, что они говорили и о чем умалчивали. На лице у него почти ничего не отражалось, но Майклу почему-то казалось, что он может догадаться, о чем этот человек думает.

Патрульный закончил давать показания, после чего прокурор Меррик вызвал нового свидетеля. Майкл его узнал: это был тот самый охранник, что застрелил волчицу. Тот самый, которого Майкл повалил на землю, тот, с кем он дрался. Из-за этой драки его обвинили в оскорблении действием. Мистер Осгуд объяснил, что это самое серьезное обвинение против него. Если присяжные признают его виновным по этой статье, ему придется отсидеть срок в тюрьме. Выяснилось, что охранника зовут Энтони Кабрини.

– Мистер Кабрини, – начал прокурор, – расскажите суду, что произошло после того, как вы и мистер Слатски подошли к загону для волков. Что вы увидели?

– Я увидел двух волков, самца и суку, они бегали взад-вперед у ворот загона. Они одни остались, всех остальных он выпустил.

– Протестую, ваша честь, – вставил мистер Осгуд. – Свидетель выдает предположение за факт.

– Поддерживаю, – сказал судья.

– Расскажите нам только то, что вы видели своими глазами, – попросил мистер Меррик.

– Да, сэр. Так вот, эти двое волков взбесились: кидались на ограду и завывали, как бешеные. Сука начала бросаться на меня, и я ее пристрелил из своего тридцать восьмого. Оглянуться не успел, как этот сумасшедший уже насел на меня, повалил на землю, пытал ся убить. Слатски ударил его дубинкой, и на этом все кончилось. Но потом он очнулся. Мы-то думали, что вырубили его, но стоило нам отвернуться, как он дал деру прямо к холмам. Тогда Слатски взял ружье, но стрельнуть не успел: этот парень шустрый, что твоя газель, черт бы ее побрал. Вот на том все и кончилось.

Судья попросил мистера Кабрини не выражаться. Он нахмурился, но пообещал, что постарается.

– Вы видите сегодня в зале суда человека, который напал на вас в ту ночь в зоопарке?

– Ясное дело. Это был он, вот этот парень.

– Благодарю вас. Свидетель ваш. Мистер Осгуд поднялся на ноги.

– Вы утверждаете, что волчица пыталась напасть на вас?

– Ну да. Бросалась на меня, рычала и слюну пускала.

– Вы всерьез опасались за свою жизнь?

– Черт возьми, а вы бы не… То есть да, конечно, опасался. Волку ничего не стоит слопать человека живьем. AМ – и нету!

– Понятно. Как долго вы служите ночным охранником в Линкольновском зоопарке, мистер Кабрини?

– Я? Года два. Около того.

– До той ночи вам хоть раз случалось подвергаться нападению волка?

– Нападению? Нет.

– Приходилось ли вам работать в зоопарке бок о бок с кем-нибудь, кто подвергался такому нападению?

– Нет вроде бы.

– Может быть, вам приходилось слышать о таком случае, когда кто-то из служителей зоопарка стал жертвой нападения волка?

– Нет. Но я…

– Благодарю вас. Итак, вы утверждаете, что после того, как вы застрелили волчицу, мистер Макнейл внезапно «насел» на вас.

– Да, точно.

– Согласно вашему заявлению, он пытался вас убить. Верно?

– Верно.

– Скажите мне, вы понесли какие-нибудь физические увечья во время стычки, которая, согласно вашему утверждению, произошла между вами и моим подзащитным?

– Это как?

– Ответьте, пожалуйста, на вопрос. Вам были нанесены телесные повреждения?

– Да, я ушиб локоть. Кажется, на колене тоже был синяк.

– Вам понадобилась медицинская помощь?

– Это доктор, что ли? Нет, никакой доктор мне не понадобился.

– И тем не менее вы по-прежнему утверждаете под присягой, сэр, что мистер Макнейл пытался вас убить?

– Ага. По-моему, так оно и было.

Следующим свидетелем обвинения стал мистер Слатски. Майкл его не узнал, но он показал под присягой, что был тем самым, кто держал фонарь и дважды ударил обвиняемого дубинкой.

Когда дошла очередь до перекрестного допроса, Мистер Осгуд спросил его:

– Могли бы вы утверждать, исходя из своего личного опыта в качестве сотрудника зоопарка, мистер Слатски, что волчица представляла собой угрозу вашей жизни в ту ночь?

– Протест, ваша честь, – встрепенулся Меррик.

– Отклоняется. Мистер Слатски почесал подбородок.

– Ну… когда волк напуган, от него не знаешь, чего ждать, а эта волчица была сильно напугана. Она могла попытаться напасть на кого-нибудь, тем более что мы загнали ее в угол.

– Вы хотите сказать, что она могла бы напасть на вас?

– Да нет, не то чтобы напасть… Волк никогда не нападет на взрослого человека, разве что если волк бешеный. Но я хочу сказать, если бы мы попытались ее поймать, она могла бы укусить.

– А если бы вы оставили ее в покое?

– Протестую.

– Отклоняется.

– Ну, если бы мы оставили ее в покое, я бы сказал, она рано или поздно ушла бы, наверное, обратно в клетку. Или сбежала бы. Как я уже сказал, она была напугана.

– А второй волк?

– Думаю, пошел бы с ней. Они были парой.

– Благодарю вас. А теперь, сэр, – не прерывая своейречи, мистер Осгуд подошел к присяжным, – вы только что слышали показания мистера Кабрини. Он засвидетельствовал, что обвиняемый пытался его убить, когда сбил его с ног. Вы это слышали, не так ли?

– Да, сэр.

– Вы согласны с этим мнением? Мистер Слатски заерзал на стуле, ему было явно не по себе.

– Ну… это вроде как… трудно сказать. Они боролись, это точно.

– Что ж, позвольте мне уточнить. Вы видели своими глазами, чтобы мистер Макнейл хоть раз ударил мистера Кабрини?

– Нет, сэр.

– Вы видели, как мистер Кабрини бил мистера Макнейла?

–Да,сэр.

– А когда вы сами ударили мистера Макнейла своей дубинкой, было ли у вас намерение его убить?

– Нет! Нет, я просто хотел остановить драку. Сказать вам по всей правде, я вовсе не хотел бить его по голове. Я только собирался его оглушить. Вроде как отвлечь его внимание.

– Итак, по вашему мнению, обвиняемый не представлял угрозы для жизни мистера Кабрини или вообще для чьей бы то ни было жизни? Я вас правильно понял?

– Ваша честь, я протестую.

– Я поддерживаю протест. Вы своего уже добились, мистер Осгуд.

– Благодарю вас, ваша честь. Больше вопросов нет. Обвинение вызвало Филипа в качестве свидетеля.

– Состояние духа, – шепнул мистер Осгуд Майклу, пока Филипа приводили к присяге. – Вот о чем его будут спрашивать. Чтобы доказать умысел.

– Чей?

– Ваш.

Филип явно нервничал. Он неохотно и скупо отвечал на вопросы мистера Меррика. Он был «враждебно настроенным свидетелем», как объяснил мистер Осгуд, и Майкл убедился, что это именно так.

И еще мистер Осгуд успел объяснить ему, что такое «лжесвидетельство». За это тоже полагалась тюрьма. Майкл сидел на краешке стула, ожидая, что прокурор Меррик вот-вот задаст Филипу вопрос о первых пяти днях, прошедших после «инцидента». Он знал, что, если прокурор это сделает, Филип непременно солжет, чтобы оградить Сидни.

На этот случай у Майкла все было готово. Не успеет Филип раскрыть рот, как он встанет и скажет присяжным: «Я признаю себя виновным во всех преступлениях, и вам незачем продолжать этот суд. Я это сделал, я виноват».

К счастью, мистер Меррик так и не задал рокового вопроса.

– Итак, вы утверждаете, что в тот день в зоопарке мистер Макнейл был «расстроен»? В этом смысл ваших показаний?

– Да, – промямлил Филип.

– А в поезде по дороге домой он ничего не сказал? Вообще ничего? Ни слова до тех самых пор, пока не извинился, чтобы пойти в туалет? И после этого вы его больше не видели, пока его не арестовали?

– Составной вопрос, ваша честь, – запротестовал мистер Осгуд.

Но не успел судья вынести свое суждение, как Филип холодно ответил:

–Да, да и да.

– Благодарю вас…

– Но я тоже был расстроен. И Сэм тоже. Мы…

– Спасибо, больше вопросов нет.

– Свидетель ваш, – сказал судья Толмен.

– Чем вы были расстроены? – спросил мистер Осгуд.

Лицо Филипа изменилось, его гнев улетучился. Отвечая на вопрос, он посмотрел прямо на Майкла.

– Тем же, чем и он. Тем, что увидел животных, запертых в клетках. У Май… У мистера Макнейла есть такое свойство: когда познакомишься с ним поближе, через некоторое время начинаешь смотреть на вещи его глазами. И очень многое понимаешь. Через какое-то время то, что всегда принимал как должное, начинает казаться странным. Неправильным. А в данном случае чем-то просто варварским.

– Ваша честь, я протестую.

– Я позволю свидетелю ответить на этот вопрос. Продолжайте, мистер Винтер. Слегка смутившись, Филип опустил глаза.

– Я мог бы привести вам сотню примеров.

– Придерживайтесь инцидента в зоопарке, – мягко посоветовал мистер Осгуд.

– Хорошо. За свою жизнь я был в зоопарке… не знаю сколько раз. Не меньше дюжины. Но в тот день с. Майклом я впервые… хотя он ничего такого не сказал, мне впервые пришло в голову, что ловить диких животных и сажать их в клетки, чтобы мы могли на них поглазеть… что это не самое убедительное проявление нашего гуманизма. Наоборот, это можно назвать непростительной жестокостью.

– Ваша честь, я протестую и требую, чтобы это безответственное высказывание было вычеркнуто из протокола как не имеющее отношения к делу.

– Хорошо, поддерживаю. Присяжные не должны принимать во внимание этот последний ответ. У вас есть еще вопросы, советник?

– Нет, ваша честь, полагаю, этого достаточно. И мистер Осгуд с торжествующей улыбкой вернулся к столу.

* * *

Вест засвидетельствовал, что Майкл ему угрожал.

– «Я убью тебя», – вот что он сказал. Это были его подлинные слова.

Майкл отвернулся от остренькой беличьей мордочки Веста с рыжеватой бородкой и посмотрел на симпатичного присяжного во втором ряду. Поверил ли он Весту? Присяжный сидел, прижав палец к щеке, губы у него были поджаты, глаза встревожены.

Мистер Меррик сел, а мистер Осгуд встал.

– Что, по вашему мнению, мистер Вест, могло побудить мистера Макнейла отпустить столь страшную угрозу по вашему адресу?

– Ровным счетом ничего, сэр. Она возникла на пустом месте.

– «На пустом месте». Вы не сказали и не сделали ничего такого, что могло бы спровоцировать его на подобное высказывание?

– Я безусловно ничего подобного не делал.

– Понятно. Позвольте вас спросить, каковы были ваши отношения с дочерью профессора Винтера?

– Возражаю, – возмутился Меррик. – Представляет ли советник, куда нас может завести подобная линия защиты, ваша честь?

Судья Толмен сложил руки домиком и посмотрел поверх них на зал.

– Я как раз собирался задать тот же самый вопрос.

– Ваша честь, если вы сочтете нужным проявить терпение, я полагаю, что существенность и уместность данного вопроса очень скоро станут очевидными.

Судья на минуту задумался.

– Хорошо, я позволяю. Отвечайте на вопрос, мистер Вест.

Весту очень не хотелось отвечать. Он долго ерзал на стуле и хмурился, глядя в пол.

– Она была моим другом, – пробормотал он наконец. Мистер Осгуд подошел поближе.

– Она была вашим другом, – задумчиво повторил он. – А вы когда-нибудь предлагали миссис Дарроу вступить с вами в брак? – осведомился адвокат самым любезным тоном. – Прошу вас, ответьте на вопрос. Вы когда-нибудь просили Сидни Дарроу, дочь профессора, у которого вы служите ассистентом, стать вашей женой? Вест бросил на него взгляд, полный ненависти.

– Да.

– И ваше предложение было принято?

– Нет, – ответил он сквозь зубы.

– Благодарю вас. А теперь скажите мне, мистер Вест, имел ли место в вашей жизни случай, когда вы произнесли по адресу мистера Макнейла следующие слова: «Если ты тронешь меня хоть пальцем, я засажу тебя обратно в клетку»?

После долгой паузы Вест угрюмо ответил:

– Возможно.

– И что же могло вызвать с вашей стороны подобную реплику?

– Я не помню.

– Вы помните случай, когда во время разговора вы насильно задержали миссис Дарроу против ее воли, схватив ее за руку?

– Нет, такого никогда не было.

– А когда мистер Макнейл вмешался, вы ему пригрозили?

–Нет.

– Именно тогда он сказал, что убьет вас – если вы попытаетесь засадить его обратно в клетку?

– Я ничего подобного не помню.

– Нет? Мистер Филип Винтер был свидетелем данного инцидента. Может быть, нам следует снова вызвать его для дачи показаний?

Мистер Меррик выразил протест. Стороны вступили в спор, судья вынес решение.

– Что-то подобное могло иметь место, – в конце концов признал Вест. – Но это было давно, всех подробностей я не помню.

Судья разрешил ему покинуть свидетельское кресло, а мистер Осгуд опять вернулся к столу с улыбкой.

* * *

Предпоследним свидетелем обвинения был 0'Фэллон.

– Он был как животное. Поначалу его приходилось держать в клетке, потому что он все время норовил кого-нибудь укусить. Я ни на минуту не расставался со своей дубинкой, когда его охранял: каждый раз проверял, при мне ли она. Для самозащиты. И я старался никогда не поворачиваться к нему спиной.

– Чем это было вызвано? – спросил мистер Меррик.

– Да он на меня страх наводил! Вечно молчит, слова от него не услышишь, и взгляд у него был такой, будто он медведь, а меня приготовили ему на обед. Между прочим, им пришлось чуть ли не морить его голодом, чтобы заставить есть вареное мясо: он предпочитал сырое. Я видел, как он ест жуков. Пришлось учить его пользоваться туалетом. Он продолжал спать на полу, даже когда ему дали кровать. Ложился, свернувшись на груде одеял, как собака. Нет, он хуже, чем животное. Присяжный, за которым следил Майкл, зажал себе рот ладонью, его плечи были напряжены, в глазах светилась тревога. Майклу хотелось обернуться и взглянуть на лицо Сидни. Но он не повернул головы, страшась того, что мог бы увидеть.

Ненависть к 0'Фэллону поднималась к его горлу подобно тошноте. Он вспоминал каждый удар, каждый пьяный пинок и грязное ругательство, как будто все это было вчера. Возможно, 0'Фэллон прав: он действительно дикарь. Но он не животное. Животные не убивают себе подобных, а его одолевала неистовая кровавая жажда убить 0'Фэллона.

– Итак, сэр, вы засвидетельствовали, что не доверяли подсудимому и боялись его. Имел ли место случай, когда ваши страхи обрели реальное подтверждение? –А? – Он когда-нибудь нападал на вас? – Да. В тот самый вечер, когда профессор Винтер меня уволил. Об этом писали в газетах.

– Расскажите нам своими собственными словами, что случилось в тот вечер.

– Конечно. Я принес ему ужин, но еда ему пришлась не по вкусу, и он попытался меня убить. Бросился на меня, как сумасшедший, брызгал слюной, рычал и щелкал зубами. Ну я подумал, все, конец мне пришел. Он вырвал у меня из рук дубинку, так что же мне оставалось делать? Я взялся за пистолет. Хорошо, что я был вооружен, а то не говорить бы мне сегодня с вами,

– Вы выстрелили в обвиняемого во время столкновения?

– Да, сэр. Я хотел его только припугнуть, вот и прицелился в руку. Так мне же еще и досталось! Профессор сказал, что будто бы это я на него напал – вы можете себе такое представить? – и уволил меня тут же на месте.

Когда пришла очередь мистера Осгуда задавать вопросы, весь зал затаил дыхание. Если бы Майкл и без того не понял, напряженная, выжидательная тишина, наступившая в зале, подсказала бы ему, что настал решающий момент. Лживые показания 0'Фэллона нанесли ему страшный вред, и теперь надо было использовать единственный и последний шанс, чтобы оправдаться.

– Чем вы зарабатываете на жизнь в настоящий момент, мистер 0'Фэллон? – начал адвокат.

При этом низенький и сутуловатый мистер Осгуд подошел поближе к свидетельскому креслу. 0'Фэллон рядом с ним показался всем великаном. Майклу вдруг пришло в голову, что адвокат сделал это нарочно.

– Я работаю в закусочном заведении на Двадцатой улице.

– Ах вот как, в закусочном заведении. Не идет ли случайно речь о портовом салуне «Грязная вода»?

– Да, ну и что?

– С вашего позволения, вопросы буду задавать я. Какую работу вы выполняете в данном закусочном заведении, сэр?

– Слежу за порядком. Чтобы все было тихо и как положено.

– Вы работаете вышибалой? 0'Фэллон злобно поглядел на него, потом кивнул.

– Это означает «да»?

–Да.

– Благодарю вас. У вас имеется опыт работы по данной специальности, не правда ли?

– Не помню. Да, может быть.

– В сущности, ваш послужной список включает в себя целый ряд весьма экзотических должностей. До недавнего времени вы были профессиональным боксером, не так ли?

– Ну и что?

– Вплоть до прискорбного инцидента на ринге с мистером 0'Мэлли.

Лицо 0'Фэллона приняло багровый оттенок. Майклу показалось, что он сейчас вскочит со стула и вцепится в глотку мистеру Осгуду.

– Слушайте, никто ничего не доказал против меня, вам ясно? У этого чемпиона мозги были стеклянные! Я не виноват, что он отдал концы!

Мистер Меррик вскочил и принялся выкрикивать возражения. Судья их поддержал и потребовал, чтобы присяжные не обращали внимания на последний ответ свидетеля. Он сделал предупреждение мистеру Осгуду. Тот повесил голову и напустил на себя покаянный вид. Но, подойдя к столу, чтобы взять свои записи, он незаметно подмигнул Майклу.

– Мистер 0'Фэллон, до того, как вы начали работать у профессора Винтера, вы служили в Чикагском университете, это верно?

– Да.

– В качестве сторожа или привратника, я полагаю?

–Да.

– Расскажите нам, что вы делали непосредственно перед тем, как получили эту должность. 0'Фэллон подозрительно прищурился. – Я заведовал баром в одной таверне. – Как она называлась? – Я не помню. – Где она находилась? – На западной стороне. – На какой улице?

– Не помню.

– Нет? Давайте посмотрим, не удастся ли мне освежить вашу память. У меня в руках копия заявления о поступлении на службу, которое вы заполнили перед тем, как занять место сторожа в университете. В качестве последнего места работы вы указали таверну Мак-нулти на улице Президента Ван Бьюрена. Вам знакомо это название?

– Да, это она. Точно, Макнулти на Ван Бьюрена. Теперь я вспомнил.

– Именно эту должность вы занимали непосредственно перед тем, как поступили на работу в университет?

– Верно.

– Вы в этом твердо уверены?

– Да, я уверен.

– А если я скажу вам, что располагаю сведениями о подлинном месте вашей последней работы? Каков будет ваш ответ? Вы служили санитаром в приюте Святой Екатерины для умалишенных, не так ли?

0'Фэллон заерзал на месте и ничего не ответил. Майкл заметил, что мистер Меррик, сидевший за столом справа от него, опустил голову на руку.

– А если я вам скажу, что у меня имеются письменные показания доктора Джеймса Коулмена, главного врача приюта Святой Екатерины, данные под присягой? В этом документе он утверждает, что вы были уволены с работы – я цитирую – «за многочисленные случаи халатности, грубого и жестокого обращения с пациентами, включая рукоприкладство». Может быть, вы мне скажете, что доктор Коулмен… Что вы скажете, сэр? Что он заблуждается? Лжет?

– Протестуй, – еле слышно подал голос мистер Меррик.

– Отклоняю.

– Итак, мистер 0'Фэллон?

– Я не помню.

– Чего вы не помните?

– Ничего о приюте Святой Екатерины.

– Вы не помните, что работали там?

– Не помню.

– Как насчет отбывания шестимесячного срока в Чикагской исправительной тюрьме за оскорбление действием два года назад? Это вы помните?

– Нет.

0'Фэллон в отчаянии взглянул на мистера Меррика, но прокурор промолчал.

– Вы перенесли какую-нибудь мозговую травму, мистер 0'Фэллон, которая могла бы объяснить эти странные выпадения памяти? Может быть, за время вашей боксерской карьеры?

Прежде чем мистер Меррик успел возразить, судья очень мягко сказал:

– Ну ладно, хватит.

И когда люди в зале засмеялись, он не стал призывать их к порядку.

– Я снимаю вопрос, ваша честь. Полагаю, что это все. У меня больше нет вопросов к свидетелю.

У мистера Меррика тоже больше не было вопросов к этому свидетелю.

* * *

Когда Сидни явилась в суд утром последнего дня, предоставленного обвинению для допроса свидетелей, мистер Осгуд предложил ей вернуться домой, не дожидаясь начала слушания.

– А еще лучше отправляйтесь за покупками, – посоветовал он. – Сделайте так, чтобы с вами невозможно было связаться.

– Зачем это нужно? – удивилась она.

– На тот крайний случай, если Меррик вдруг вздумает вызвать вас свидетелем в последнюю минуту. Я не вижу никаких разумных причин для этого, но, когда прокурора в суде загоняют в угол, он в отчаянии может решиться на что угодно. Вряд ли он зайдет так далеко, чтобы вызывать вас повесткой, но если вы будете сидеть на расстоянии вытянутой руки от него, искушение может оказаться слишком велико. Поэтому вам лучше незаметно исчезнуть. Что-то мне подсказывает, что меньше всего на свете, миссис Дарроу, вам хотелось бы оказаться в свидетельском кресле.

Сидни не стала ни подтверждать, ни опровергать предположение адвоката. Но Осгуд, бесспорно, был проницательным человеком, и его своевременный намек укрепил ее в подозрении, которое она питала с самого начала: он знал правду о ней и Майкле. О, разумеется, не во всех деталях, но он знал достаточно, чтобы понять, что результатом ее вызова в суд в качестве свидетеля стало бы одно из двух: либо общественный позор, либо лжесвидетельство.

Поэтому она, хоть и с большой неохотой, вернулась домой. Как ни тяжко было следить с замирающим сердцем за крутыми поворотами судебного процесса по делу Майкла, но сидеть дома и ничего не знать было во сто крат тяжелее. Впрочем, вернувшись домой во второй половине дня, Филип заверил ее, что она не пропустила ничего интересного. Прокурор Меррик вызвал еще только одного свидетеля, служащего зоопарка, который лишь повторил то, что другие говорили до него, сделав акцент на беспорядке и разрушениях, к которым привели «безответственные и преступные» действия Майкла.

На этом вызов свидетелей со стороны обвинения закончился.

Мистер Осгуд попросил о двухдневном перерыве в слушаниях, но судья отклонил ходатайство даже раньше, чем прокурор Меррик успел выразить протест. Сидни понимала, что Осгуд тянет время: он хотел, чтобы родители Майкла успели приехать и, может быть, даже выступить в суде до окончания процесса. Он был хорошим адвокатом и, вероятно, знал, что делает, но ее все-таки поражало, почему он придает такое колоссальное значение присутствию Макнейлов на суде. У Сидни в голове не укладывалось, что их появление способно все изменить.

Как бы то ни было, на следующий день в десять часов утра слово было предоставлено защите, и первым свидетелем Осгуд вызвал Сэма.

Сидни давно знала, что это входит в его планы, и в конце концов смирилась, хотя и скрепя сердце. Тетя Эстелла, разумеется, категорически возражала, и отец тоже был против. Они бы, наверное, запретили это, если бы не одно обстоятельство: Сэм ничего не хотел слушать. Он просто умирал от желания выступить в суде и ни о чем другом не мог ни говорить, ни думать. Чтобы добиться своего, он пустил в ход все упрямство, отпущенное природой мальчику. Что там возражения членов семьи – даже упряжка мулов не смогла бы оттащить его от свидетельского кресла.

Но вот что любопытно: Сидни не заметила в нем ни малейшего проявления нервозности. Он был взволнован, но не испытывал страха. Судебный процесс представлялся Сэму чем-то вроде школьного спектакля, где ему предстояло сыграть одну из главных ролей. И он твердо верил, что без него спектакль не состоится.

– Клянусь, – торжественно пропищал он, когда секретарь суда привел его к присяге.

Сидни явственно расслышала, как вздох умиления прокатился по всему залу. В темно-синих брюках до колен, в сюртучке с жилетом и в белой рубашке с галстуком-бабочкой Сэм выглядел необычайно солидно. Слишком много одежды для теплого сентябрьского дня, считала Сидни, но его невозможно было отговорить. Восседая в свидетельском кресле на помосте, мальчик не доставал ногами до пола. Он сложил руки на коленях и обвел зал голубыми глазами, живо заинтригованный новой высокой точкой обзора. От макушки до пояса он выглядел как взрослый человек в миниатюре, здравомыслящий и серьезный, готовый выполнить свой гражданский долг, а ниже – как ребенок в новеньких носочках с узором ромбиком, бессознательно болтающий ногами и выбивающий дробь пятками по ножкам стула.

– Расскажите нам о том, как вы впервые познакомились с подзащитным, – попросил мистер Осгуд, когда Сэм сообщил суду свое имя и возраст. – Где и когда произошла ваша первая встреча?

– Я играл на песке и увидел, как он идет мимо с 0'Фэллоном.

– Вы были у себя дома и играли на берегу озера, не так ли?

– Да, сэр. И Гектор тоже его увидел, подбежал к нему, и тогда мы с Сидни тоже подошли с ним поговорить, и я пожал ему руку.

– А кто такой Гектор?

– Наш пес.

– А Сидни – это ваша сестра?

–Да, сэр.

– Вы говорите, что пожали руку мистеру Макнейлу. Вы его не испугались?

– Нет.

– Почему нет? Сэм лишь удивленно уставился на него.

– Разве вам не приходилось слышать, что он «дикарь» и что его какое-то время держали в клетке?

– Да, сэр, но я его не испугался.

– Почему?

– Я просто видел.

– Что вы видели?

– Что он обычный человек. И вовсе он не был дикарем. На нем даже были ботинки. По залу прокатился смешок.

– Я подарил ему свою куклу-жирафа, чтобы он мог с ним играть. А потом мы с ним вместе играли в мяч. И с тех пор мы стали друзьями. Сначала он не разговаривал, поэтому я называл его Ланселотом, пока не узнал, что его имя – Майкл. Мы все делали вместе. Все равно как если бы у меня появился еще один старший брат.

С озадаченным выражением мистер Осгуд перелистал несколько страниц блокнота с записями. Сэм забежал вперед в своих ответах и нарушил намеченный им порядок вопросов.

– А теперь, юный мистер Винтер, – возобновил он ^свой допрос, – имел ли место случай в вашей жизни, когда ваш отец попросил вас принять участие в научном эксперименте с мистером Макнейлом? В эксперименте, – пояснил он, увидев, что Сэм смотрит на него с недоумением, – где вам пришлось изображать несчастный случай на воде?

– О да, сэр. Папа попросил меня притвориться, как будто я тону, чтобы он мог посмотреть, что будет делать Майкл. Понимаете, он проводил эти опыты, чтобы проверить, какие люди на самом деле: хорошие или плохие. У Майкла ничего такого раньше в жизни не было, он ничего не видел и в городе никогда не был, поэтому он оказался самым подходящим человеком для таких опытов.

– Вот как. Ну что ж, расскажите нам о том эксперименте, когда вы притворялись, что тонете.

– 0'кей. Я прыгнул в воду с причала и начал кричать: «Помогите, спасите меня, я тону!» А потом я зажимал нос и нырял под воду и все такое. И тут Майкл прибежал и прыгнул в воду за мной, но он пошел ко дну, и тогда…

– Он пошел ко дну?

– Да, он чуть не утонул, потому что не умел плавать! Все тогда ужасно удивились, а папа потом сказал: «Гм, кто бы мог подумать?» Но он все равно прыгнул, чтобы меня спасти, и тогда Сидни пришлось прыгнуть и спасать его самого. Он чуть было не утоп совсем, но она подтащила его к нашей парусной лодке, а я подтащил лодку к причалу, и Майкл был спасен. Но он ужасно обиделся, и я просил у него прощения. Как раз тогда мы узнали, что он умеет разговаривать, и он сказал мне, что он на меня не сердится. И мы с ним по-прежнему лучшие друзья.

Мистер Осгуд позволил себе на минутку отвлечься и перелистать записи. Потом он поднял голову и добродушно, с плохо скрываемым удовлетворением заметил: – Ну что ж, я полагаю, вопрос исчерпан. Благодарю вас, мистер Винтер. Больше вопросов нет.

Мистер Меррик отказался от перекрестного допроса.

Следующим давал показания профессор Слокум, декан факультета антропологии. Сидни подумала, что с куда большим успехом он мог бы выступать свидетелем обвинения, а не защиты. Слокум весьма неприязненно изложил историю появления Майкла в университете, описал его угрюмость и враждебность, привел примеры его «склонности к насилию», но мистер Осгуд живо выявил своими вопросами, что все они сводились к попыткам побега, а не к желанию причинить вред кому-нибудь.

Не придираясь к свидетелю открыто, адвокат сумел убедительно показать, что профессор Слокум проявил если не безответственность, то по меньшей мере пренебрежение своими обязанностями, наняв на работу такого человека, как 0'Фэллон, и тем более доверив ему должность, требующую высоких моральных качеств. Когда декан факультета покинул свидетельское кресло, у всех создалось такое впечатление, что Майкл Макнейл пострадал, потому что с ним плохо обошлись в Чикагском университете.

Следующий свидетель – профессор Харли Винтер.

– Всех антропологов интересует спор о том, что в большей степени воздействует на природу человека: наследственность или окружающая среда. Некоторые утверждают, что после оплодотворения женской яйце– , клетки окружающая среда влияет на каждую частицу тканей человеческого организма: согласно одной из рабочих гипотез именно взаимодействие специфических, окружающих условий с оплодотворенной яйцеклеткой определяет характер будущего индивида. Проблема в том, что мы не можем доказать или опровергнуть данную гипотезу, так как она не поддается проверке.

– Почему нет? – спросил мистер Осгуд, озабоченно хмурясь.

Он с некоторым запозданием понял, что не стоило заводить с профессором Винтером разговор об антропологии: его невозможно было остановить.

– За неимением человеческой модели для изучения. Нам потребовалась бы опытная модель, лишенная человеческого общения с юных лет, когда ребенок наиболее впечатлителен и восприимчив, когда он только учится быть человеком.

– Учится быть человеком. Так вы говорите…

– Что нам действительно необходимо, так это пара однояйцевых близнецов. Воспитать одного в обычных условиях, а другого в вакууме. Вот это было бы интересно.

– М-да… – Почесав голову, мистер Осгуд просмотрел свои записи. – Стало быть, вы и мистер Вест намеревались использовать мистера Макнейла для разрешения спора о приоритете наследственности над окружающей средой, верно? Потому что – насколько вам было известно на том этапе – он как раз и являлся подходящей экспериментальной моделью, лишенной человеческого общения в том возрасте, когда ребенок наиболее впечатлителен и восприимчив?

– Разумеется, нет! Это Слокум и остальные собирались использовать его в подобных целях, но, не добившись никакого толку, передали его мне. Мы с Вестом хотели проверить другую теорию.

– Какую именно?

– Альтруизм и его происхождение.

– Не могли бы вы объяснить? Попроще, если можно. С учетом аудитории.

Мистер Меррик поднялся и заявил, что все эти вопросы не имеют отношения к делу, но судья отклонил протест.

– Ну что ж, с точки зрения биолога разница между альтруизмом и эгоизмом…

– Прежде всего, что такое альтруизм? Профессор Винтер удивленно заморгал за толстыми стеклами пенсне. Он несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот: ему нелегко было приспособиться к тому уровню простоты, которого добивался от него мистер Осгуд.

– Гм… альтруизм. Альтруизм – это бескорыстная забота индивида о благосостоянии других. У животных это поведение, которое не идет на пользу данной особи, может даже причинить ей ущерб, но способствует выживанию вида. Возьмите, к примеру, муравьев. Муравьи являют собой потрясающую пародию на человеческое общество в…

– Спасибо, я понял. Не могли бы вы, сэр… э-э-э… рассказать нам очень кратко и простыми словами, что именно вы и ваш коллега мистер Вест надеялись узнать от моего подзащитного на ранней стадии вашего эксперимента?

– Когда речь заходит о человеческих индивидах, разница между альтруизмом и эгоизмом, с точки зрения биолога, состоит, если можно так выразиться, в различии между добром и злом. Как антрополог, изучающий биологическую этику, я интересуюсь происхождением тех или иных явлений. Что заставляет некий организм – в данном случае человека – рисковать жизнью ради другого организма? Почему он так поступает? Потому что его этому научили в школе? Или это врожденный инстинкт? Откуда она берется – эта привычка, эта склонность, эта пощечина в лицо теории Дарвина о естественном отборе? Почему…

– И что же? Вам и мистеру Весту удалось найти ответ на этот вопрос, используя мистера Макнейла в качестве подопытного кролика?

– Нет, к сожалению, не удалось. Он оказался никудышной моделью. Он умел разговаривать, он уже былр членом общества, обладал сознанием, он даже умел читать! С таким же успехом я мог бы использовать в качестве модели вас или любого другого в этом зале. Нет, я должен с прискорбием констатировать, что как объект для изучения мистер Макнейл меня жестоко разочаровал. Он оказался слишком цивилизованным.

– Благодарю вас, – с чувством сказал мистер Осгуд. – Таким образом, ваши занятия с ним прекратились где-то в конце июня или в начале июля, это верно?

– Верно. После этого я с ним почти не встречался. Только за столом.

– За столом?

– За обеденным столом, он поселился в доме, стал членом семьи.

– И над ним не было никакого персонального контроля?

– Конечно, нет. После того как я уволил 0'Фэлло-на, Майкл оказался предоставленным самому себе. Нет, не ссчсем так – дети взяли его под свою опеку. Сидни научила его читать и писать, Сэм давал ему уроки арифметики, а Филип… гм… Филип научил его играть в теннис. Они брали его с собой в город, на Всемирную выставку. Старались приобщить его к современному уровню цивилизации, если вы меня понимаете.

Он взглянул через плечо Осгуда на Майкла и послал ему одну из своих добрых рассеянных улыбок.

– Между прочим, они преуспели. Этот молодой человек – живое свидетельство их педагогических талантов, чего не могу сказать о себе. Я принес ему больше вреда, чем пользы.

– Каким образом? Улыбка профессора стала грустной.

– Я забыл, что имею дело с живым человеком, а не просто с объектом изучения. Я использовал Майкла, иначе это не назовешь. А когда увидел, что больше не могу его использовать, я просто отвернулся от него, забыл о его существовании. К счастью для Майкла, у меня есть трое замечательных детей, и ни один из них на меня ни капельки не похож.

Рука Сидни нащупала руку Филипа, их пальцы одновременно сжались. Стыдясь невольно выступивших слез, она увидела сквозь них, как на лице отца вновь появилась улыбка. «Я люблю тебя», – глазами сказала ему Сидни и прочла ответное признание в его взгляде.

– Вы когда-нибудь пытались узнать, кто родители мистера Макнейла, доктор Винтер?

– Я – нет, но моя дочь пыталась. Она наняла детектива, чтобы их разыскать. Насколько мне известно, ему это удалось.

– Как выяснилось, его родителями являются граф и графиня Олдерн…

– Ваша честь, я протестую против любых показаний, касающихся предполагаемых родителей обвиняемого, о самом существовании которых нам достоверно ничего не известно. На данном этапе речь идет о неправомерных, абсолютно умозрительных спекуляциях с чужих слов, порождающих неправовое предубеждение.

– Поддерживаю.

– Но, ваша честь…

– Советник, подойдите к председательскому столу. Вы тоже, господин прокурор.

В зале суда поднялся гул, пока судья шепотом совещался с представителями обвинения и защиты. Сидни могла лишь догадываться, о чем они говорят, но, когда совещание закончилось, она поняла по лицу мистера Осгуда, что спор решился не в его пользу. Вернувшись к своему столу, он коротко бросил: «Больше вопросов нет» – и сел.

* * *

После обеденного перерыва судья Толмен спросил, будет ли защита вызывать еще свидетелей.

– Могу я попросить минуту, чтобы посовещаться с моим клиентом?

– Но только минуту, – строго предупредил судья. Сидни ясно видела, что ему надоели бесконечные просьбы адвоката об отсрочках, переносах, совещаниях, – словом, попытки мистера Осгуда затянуть процесс. Да, представитель защиты пытался выиграть время. Даже присяжные об этом догадались, хотя и не понимали, в чем причина.

Майкл и его адвокат наклонились друг к другу. Осгуд шептал, Майкл слушал. Сидни не могла решить, что бы ей хотелось. Каким должен стать самый благоприятный результат их совещания? Если Майкл будет давать показания, мистер Меррик, несомненно, вытащит из него признание вины, но тогда каким же образом присяжные смогут его оправдать? А если он не будет давать показания, как это будет выглядеть в их глазах? Не взять слово в свою собственную защиту – разве это само по себе не является признанием вины?

– Я сказал «минуту», мистер Осгуд. Вы испытываете мое терпение, сэр. Адвокат пробормотал извинение и встал.

– Ваша честь, защите нечего добавить.

Трудно было сказать наверняка, что означал тихий ропот, пробежавший по залу после того, как мистер Осгуд объявил о своем решении. Но мистер Меррик улыбнулся, а это уж точно был недобрый знак. Майкл выглядел подавленным.

Плечи у Сидни поникли. Филип ободряюще хлопнул ее по колену, но ведь он тоже должен был понимать, что в запасе у них ничего не осталось, кроме заключительного слова мистера Осгуда.

Мистер Меррик подвел итог простейшим образом. Одежда Майкла и его имя на «уличающем документе» – рисунке Сэма – были найдены на месте преступления; два свидетеля опознали в нем лицо, совершившее деяние, а защита даже не попыталась опровергнуть их показания. Его виновность не вызывала сомнений. А все «аргументы» защиты – в голосе Меррика явственно послышались издевательские интонации – свелись к жалкой попытке отвлечь внимание суда от сути дела: преступные деяния имели место, и их совершил обвиняемый.

– Вы можете проникнуться сочувствием к мистеру Макнейлу. Вам могут быть понятны его мотивы. Кое-кому из вас они могут даже показаться достойными. Но по чистой совести вы не можете признать его невиновным на этом основании. В глубине души вы знаете, что у вас есть только один выбор. Ваш долг, господа, как бы вам ни было тяжело, сделать этот выбор. Благодарю вас.

Мистер Осгуд медленно поднялся с места. Он медленно заговорил. Он очень медленно произнес свою речь. А потом так же медленно повторил все сначала.

Когда он начал суммировать свои аргументы в третий раз, судья сухо прервал его:

– Это дело будет передано присяжным именно сегодня, советник, вне зависимости от того, закончите вы когда-нибудь свою речь или нет. Я ясно выразился?

Осгуд подавленно кивнул:

– Да, ваша честь.

Он повернулся к присяжным, расправил плечи и набрал в грудь побольше воздуха.

– Господа, я не стану больше испытывать ваше терпение. Я прошу вас только взглянуть на этого человека и увидеть его в истинном свете: он невиновен. И я заявляю вам, что в его глазах содержание животных в зоопарках является преступлением – бессовестным, бесчеловечным, антигуманным. Майкл Макнейл еще не настолько цивилизован, чтобы понять, что массовое заточение всех видов божьих тварей, населяющих землю и описанных наукой, – вещь абсолютно нормальная и общепринятая. Ведь мы считаем это своим неотъемлемым правом: провести летний день, переходя от клетки к клетке и разглядывая диких животных за прутьями. Если в этом есть жестокость, мы ее не замечаем. Мы считаем такое занятие безобидным, естественным для нашего человеческого мира. Никакой закон не нарушен.

Мистер Осгуд остановился и взглянул на своего подзащитного.

– Но Майкл Макнейл, – продолжал он, вновь обращаясь к присяжным, – новичок в мире людей. Он человек несведущий и невинный. Он совершил смелое и дерзкое деяние, которое вошло в противоречие с нашим человеческим законом, но для него оно не являлось преступлением. Он действовал от чистого сердца, в бескорыстном порыве, столь же непреодолимом для него, как стремление матери вбежать в горящий дом, чтобы спасти своего ребенка. В точно таком же порыве он сам рисковал жизнью, спасая тонущего, как он полагал, маленького мальчика.

Адвокат сделал еще одну небольшую паузу и снова заговорил:

– Он, должно быть, сознавал, что ему не уйти от ответственности. Не исключено, что он даже понимал всю безнадежность своей затеи. Эти соображения не остановили его. Я попросил бы вас поставить себя на его место, но я знаю, что вы не можете это сделать. И я тоже не могу. Никто из нас не может. Жизнь моего подзащитного была уникальна, она настолько далека от нашего повседневного опыта, что даже воображение, ничем не может нам помочь. Именно по этой причине вы должны отпустить его с миром, признать его невиновным. Потому что он не просто невиновен, он невинен в самом глубоком смысле этого слова: он безгрешен. В этом человеке нет ни капли зла или жестокости, он не ведает насилия. В лице Майкла Макнейла вы видите человеческое существо в его естественном состоянии. Непорочное. Чистое. Как у любого человека, у него есть свои маленькие слабости: как мне говорили, он порой забывает мокрые полотенца на полу в ванной, а иногда погружается в мечтания настолько, что не слышит слов, обращенных к нему окружающими. Но суть в том, что его еще не коснулось растлевающее душу влияние общества. Майкл таков, каким его создал бог. Люди еще не успели его испортить. Он невинен. Поэтому я прошу вас его освободить. Не потому, что вы оправдываете то, что он совершил, но потому, что вы уважаете то, чем он является. Благодарю вас.

Сидни с трудом проглотила ком в горле. На протяжении всей речи своего защитника Майкл не находил себе места от смущения. Он сидел, стиснув руки, неподвижно уставившись на край стола. До чего же это ужасно: сначала выслушивать в присутствии незнакомых людей, как тебя поносят, а в следующую минуту, – как тебя восхваляют. Присяжные сидели с каменными лицами; сколько ни пыталась, она не могла прочесть на них ничего.

Мистер Осгуд вернулся на свое место. Майкл наклонился к нему и что-то шепнул, вызвав на усталом лице адвоката мимолетную улыбку. Судья Толмен откашлялся. Ему остается сказать всего несколько слов, – строгим голосом заявил он присяжным, – перед тем, как они удалятся на совещание. Сидни почти ожидала, что сейчас Осгуд снова встанет и потребует еще одного перерыва, но он этого не сделал, и судья без дальнейших промедлений начал давать напутствие присяжным.

Но тут в задней части зала послышался взволнованный и удивленный шепот. Сидни обернулась. Увы, шляпа женщины, сидевшей сзади, загораживала от нее дверь. Однако шум в публике становился все громче. В конце концов судья тоже его услышал и прервал свою речь.

– Тишина в зале! – потребовал он, взирая осуждающе на источник беспокойства, находившийся в центральном проходе.

Сидни опять вытянула шею. Она увидела голову и плечи высокого мужчины с темными волосами, заботливо склонившегося к своей спутнице. Дыхание пресеклось у нее в горле. Неужели это возможно? А потом Сэм, сидевший на удобном месте у самого прохода, сорвался со стула и объявил звонким детским голоском:

– Вот отец Майкла!

Зал взорвался. Напрасно судья Толмен стучал молоточком: никто его не слушал. Взгляд Сидни – зачарованный, восторженный – разрывался между Майклом и человеком, который был невероятно, до боли похож на него. Майкл медленно, как сомнамбула, отодвинул свой стул и поднялся на ноги, не сводя глаз со своего отца.

– В суде объявляется перерыв, – проревел судья Толмен, явно осознав, что навести порядок в зале ему не удастся. – Пристав, проводите присяжных в комнату для совещания.

Сидни тоже встала. Филип похлопал ее по руке, и она только после этого сообразила, что цепляется за него изо всех сил и делает ему больно. Весь зал уже был на ногах, но вместо того, чтобы высыпать в проход, люди застыли на месте. Все взгляды были прикованы к импозантному темноволосому господину и бледной, дрожащей, но очень красивой и моложавой на вид женщине – матери Майкла? – державшей его под руку.

– Пристав! Вывести присяжных, я сказал! Позади супружеской четы шла девушка – высокая, темноволосая, тоненькая, как ивовый прутик, с такой же гордой осанкой, как у отца, и тоже очень похожая на Майкла. Все трое Макнейлов прошли по проходу. Их словно магнитом тянуло к Майклу, а его лицо… невозможно было описать. Наконец единственной преградой между ними остался лишь невысокий барьер с турникетом. На несколько секунд все замерли и даже перестали дышать. От волнения кровь прилила к суровому, бледному от природы лицу лорда Олдерна, казалось, он прирос к полу. В конце концов его жена первая очнулась от оцепенения. С коротким криком, перешедшим в рыдание, она толкнула турникет и бросилась к сыну, раскинув руки.

– Пристав! – вновь призвал судья, но присяжные так и не двинулись с места.

Отец Майкла помедлил еще одну неловкую секунду, а потом обнял вместе и жену и сына. Девушка, сестра Майкла, – о, до чего же она была хорошенькая! – сначала стояла в стороне, замирая от волнения, но вскоре подошла ближе. Ее рука слегка дрожала. Она так легко коснулась плеча Майкла, что он ничего не почувствовал. Его глаза были закрыты. Он плакал, и его родители тоже. У Сидни тоже навернулись слезы, пока она провожала взглядом выходящих из зала присяжных. Все они казались взволнованными, некоторые отворачивались, пытаясь скрыть слезы.

А мистер Меррик, сидевший у прокурорского стола, все ниже и ниже опускался на стуле, пока не стукнулся затылком о спинку. Его глаза тоже были закрыты, но не слезы были тому причиной. Он был похож на надувной шарик, из которого выпустили весь воздух.

* * *

Присяжные вернулись через тридцать семь минут. Они вынесли вердикт. Майкл Макнейл был признан невиновным по всем пунктам обвинения, кроме вандализма, – он сломал замок на входных воротах зоопарка. Это правонарушение считалось незначительным проступком и каралось штрафом в восемь долларов плюс уплата судебных издержек.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Майкл все время спрашивал себя, что сказали бы его родные, если бы узнали, что ему больше всего хочется в этот первый их вечер: покататься вместе с ними по полу. Несколько раз ему приходилось силой удерживать себя, чтобы не рассмеяться вслух, воображая,' какие у них будут лица, если он скажет им о своем желании. Кэт, его сестра, возможно, и не стала бы возражать, но его мать вряд ли бы одобрила такое предложение. А его отец… Опять его стал разбирать смех при одной мысли об этом. Лорд Олдерн, безусловно, не стал бы возиться и кататься по полу со своей стаей забавы ради. Лорд Олдерн был главным волком, вожаком, он держался с достоинством. Но он был добр и нежен, полон любви. Майкл это знал, потому что видел, как он плачет.

– Как прекрасно озеро в ночном освещении, – сказала Кэт, глядя вниз с балкона их номера на пятом этаже отеля «Лиланд». – Луна светит, и на лодках мигают огоньки. – Она повернулась к нему и улыбнулась. – Оно гораздо больше, чем наш лох, Майкл. Ты его помнишь? Он называется Лох-Раннох.

– Я помню, как вы ловили рыбу, а я на вас смотрел, – обратился Майкл к отцу. – Вы забрасывали удочку. Вы поймали форель.

Он помнил рыбину так отчетливо, словно видел ее перед глазами прямо сейчас: серебристо-серую с бурыми пятнышками. Он видел, как руки его отца вынимают крючок, видел его черные сапоги и твидовые брюки, заправленные внутрь.

– Я тоже это помню. Ты был слишком мал, чтобы держать удочку, и играл с сетью на мелководье. Ты поймал пескаря. Тебе не хотелось уходить домой, хотя дождь лил как из ведра.

Этого Майкл не помнил, но рассказ отца ему понравился. Теперь он мог добавить образ серого дожди, бьющего по воде озера, запах влажной шерсти, ощущение промокшей одежды к другим воспоминаниям своего детства.

Они сидели в самой большой комнате номера люкс, снятого его семьей в отеле. Они приехали сюда сразу же после оглашения приговора, чтобы укрыться от репортеров, и с тех пор все они только то и делали, что говорили. И смотрели друг на друга. Его сестра не могла отвести от него глаз, мать не выпускала из рук его руку, его отец беспрерывно улыбался. А ему самому все еще хотелось повозиться с ними на полу.

Ему было трудно говорить, поэтому он главным образом слушал и думал о том, что сказала ему Сидни после оглашения приговора, когда старшина присяжных объявил «Невиновен» и все захлопали и закричали от радости. Онавзяла его за руки и прошептала: «Майкл, я так счастлива». Он даже не смог ответить, язык его не слушался, он не находил подходящих слов, чтобы выразить свои чувства – одного только слова «счастливо ему казалось мало. Все Макнейлы были представлены всем Винтерам, но знакомство прервалось на первой же минуте: их окружили репортеры, фотографы и просто любопытные. Не успел Майкл оглянуться, как уже оказался вместе со своей новой семьей в карете, катящей по Джексон-стрит к отелю „Лиланд“. .

Они заказали обед в номер и говорили все время, даже когда ели.

– Мы завтракали в нашем пансионе во Флоренции, когда пришла телеграмма, – рассказывала его мать. – Сначала мы не поверили: столько надежд было разбито в первые годы, когда мы нанимали людей – целые поисковые партии! – чтобы найти тебя. Помню, как я подумала, что даже здесь, в этом прекрасном городе, когда уже столько лет прошло, старый кошмар все еще преследует нас. Это было ужасно! Твой отец даже не хотел звонить адвокату в Англию, но я настояла.

– Я тоже сказала папе, что он должен позвонить, – вставила Кэт, а отец и мать кивками подтвердили, что так оно и было.

– Я ему позвонил, – подхватил рассказ отец, – и он сказал мне, что нашелся мальчик, молодой человек, утверждающий, что он Майкл Макнейл и что его дядя и тетя утонули в перевернувшемся каноэ на озере Онтарио восемнадцать лет назад.

– Мы поняли, что надо ехать, – добавила его мать, улыбаясь и утирая слезы платочком. – Но я боялась поверить, что это правда.

– Мама все твердила: «Это просто путешествие, возможность увидеть Америку», – снова вмешалась Кэт. – Даже говорить не хотела, зачем мы едем, и что будет, когда окажемся здесь.

Его мать засмеялась.

– Я сказала: «Мы не зазря прокатимся, по крайней мере, увидим Всемирную выставку».

Она наклонилась вперед и сжала своей маленькой ручкой руку Майкла. Ее глаза опять наполнились слезами. Она была так красива, что ему стало даже страшно. Майкл ее совсем не знал, но уже любил всем сердцем. Он готов был умереть за нее и знал, что она чувствует то же самое.

Время от времени он с улыбкой поглядывал на красивую девушку, похожую и на отца, и на мать, и принимался напевать про себя: «У меня есть сестра, у меня есть сестра». Кэтрин Мэри Роза Макнейл. Ей было почти девятнадцать, она родилась через год после того, как он пропал. Сначала они стеснялись друг друга, только обменивались взглядами издали и улыбались. Обоих разбирало любопытство, но они никак не решались преодолеть какую-то внутреннюю преграду.

Кэт первой удалось справиться с застенчивостью, и потом ее уже было трудно остановить: Кэт рассказала ему многое о своей жизни: как она закончила частный институт для благородных девиц, как звали всех ее подруг, какие книги ей нравятся, как она участвовала в скачках с препятствиями на своей лошади по кличке Фантом. Она не хочет выходить замуж, она хочет поступить в университет и изучать медицину. Или архитектуру, она еще не решила. А может быть, и нет, лучше она станет писателем. У него голова шла кругом от многочисленных подробностей.

Закончив обед, они пересели обратно в кресла и продолжили разговор. Порой Майкл переставал воспринимать слова и начинал прислушиваться только к голосам – то оживленным и радостным, то грустным и тихим. Все они устали, но никто не хотел нарушить очарование этого вечера. Кэт не выдержала первой и уснула прямо посреди разговора, свернувшись в кресле. Отец разбудил ее и велел ей отправляться в постель.

Кэт подошла к брату и расцеловала его в обе щеки. Ее застенчивость исчезла без следа. Заметив, как Майкл краснеет, она сказала, положив руки ему на плечи:

– Мне проще. Я с детства знала, что ты есть. А ты, бедняжка, несколько часов назад даже не подозревал о моем существовании. Но ты ко мне привыкнешь и будешь радоваться, что у тебя есть сестра. Я надеюсь. Во всяком случае, я постараюсь никогда тебя не огорчать.

– Я уже радуюсь, Кэт. Меня никогда не покидала надежда, что где-то у меня есть отец и мать, но я и мечтать не смел, что найду сестру. Ты для меня подарок.

Кэт крепко обняла его и быстро отвернулась, поспешно пожелала всем спокойной ночи и направилась в спальню. Но Майкл успел заметить слезы на ее глазах. Это было удивительно: до сих пор Кэт оставалась единственным членом семьи, сумевшим удержаться от слез.

Его отец и мать сидели обнявшись. Она была маленькая и хрупкая – едва доставала до плеча мужу. Но она была сильной женщиной. Откуда ему это было известно? На этот вопрос он вряд ли бы ответил. Но он знал, что не ошибается.

– Уже поздно, – сказала она. – Нам всем пора спать. А когда мы проснемся утром, ты по-прежнему будешь здесь. Мне столько раз снилось… – Она крепко сжала губы и покачала головой. – Это чудо!

Отец Майкла молча кивнул, только глаза выдавали обуревавшие его чувства.

– Я должен вам кое-что показать, – сказал Майкл, подходя ближе.

Он вытащил свою заветную книжку из кармана, развернул ее и протянул на ладони.

– Помните, что это такое?

Они покачали головами, глядя на книжку с неподдельным удивлением. Майкл мог их понять: о чем мог напомнить его отцу этот бесформенный черный комок бумаги.

– Отец, – торжественно сказал он, – это книга. Вернее, это была книга. Вы подарили мне ее в день отъезда. «Как стать джентльменом» – так она называлась.

– Я помню, мой мальчик. Отец протянул руку, и Майкл отдал ему книгу.

– Вы сказали: «Когда я увижу тебя в следующий раз, надеюсь, Майкл, ты будешь джентльменом». И вы пожали мне руку. Я выучил эту книгу наизусть. Мне кажется, если бы я ее не сохранил, то не смог бы остаться человеком.

Некоторое время никто не мог произнести ни слова, но это молчание было наполнено волнением и воспоминаниями. Наконец мать Майкла заговорила:

– И зачем только мы тебя отпустили? Почему в ту минуту мое сердце молчало?! – Она прижалась виском к плечу мужа и виновато улыбнулась. – Не знаю, сколько раз я задавала себе этот вопрос за последние восемнадцать лет. Вот теперь ты здесь, и я благодарю бога за то, что он вернул нам тебя, но мне кажется, я буду задавать себе все тот же вопрос до конца моих дней.

Майклу почудилось, что он стоит перед запертой дверью. Его жизнь по эту сторону двери была прекрасна, но он не мог продвинуться ни на шаг вперед. Пусть ему будет мучительно больно, но он должен найти ключ от двери, за которой было похоронено его прошлое. Он не может идти дальше, пока не откроет эту дверь. Что бы ни скрывалось за ней!

– Почему вы отослали меня из дому?

Мать коснулась его рукава. У нее были удивительно красивые зеленые глаза. Они расширились от удивления, когда она спросила:

– Значит, ты не помнишь?

Он покачал головой. Ему не хотелось говорить о том, что он помнил.

– Потому что я была беременна. Меня преследовали выкидыши: я потеряла трех детей после твоего рождения, и мы подумали, что это наш последний шанс. Доктор рекомендовал мне полный покой. Полный – мне не разрешалось даже вставать с постели на протяжении девяти месяцев. И мы…

Она бросила умоляющий взгляд на мужа, молчаливо убеждая его закончить рассказ.

– Моя сестра и ее муж – твоя тетя Кэт и дядя Дункан – собирались на пару месяцев в Канаду и Соединенные Штаты. Они предложили взять тебя с собой, и мой доктор сказал, что это отличная мысль. Ты был .Нормальным семилетним мальчишкой – веселым и шумным. Настоящим сорванцом!

– О, но ты был прелестным ребенком, – снова вмешалась его мать, – самым лучшим сыном на свете. Ты был красивым и умным, ты научился читать в четыре года, у тебя был чудесный кроткий нрав, ты никогда не выходил из себя…

– Покажи ему портрет.

– Что? Ах да! – смеясь над своей забывчивостью, она потянула за висевшую на шее золотую цепочку.

Из-за ворота ее платья появился золотой медальон с гравировкой в виде щита на крышке. Майкл знал, что это такое, потому что у Сидни тоже был медальон.

– Смотри, – сказала мать, открывая крышку с гравировкой, – это ты. Тебе было всего пять. Ты не хотел позировать для фотографии, поэтому я написала эту миниатюру. А вот… – она щелкнула потайной пружинкой, и стеклышко, прижимавшее картинку, отошло в сторону, – локон твоих волос. Помнишь, как я плакала, когда ты в первый раз его стриг? – спросила она, повернувшись к мужу.

Отец Майкла кивнул, глядя на жену любящим взглядом. – Будь добр, расстегни цепочку, Теренс. Она наклонила голову и приподняла тяжелый узел волос на затылке. Отец расстегнул замок цепочки. Мать подхватила медальон.

– Он твой, Майкл. Двадцать лет я носила его, не снимая, но теперь он мне больше не нужен. Теперь у меня есть ты.

Она отдала ему нечто большее, чем медальон, все еще хранивший тепло ее тела. Она дала ему ключ, открывший дверь в прошлое. Или в новую жизнь?

* * *

Было слишком поздно, чтобы звонить Сидни. Он увидит ее завтра, – его родители пригласили Винтеров на обед, – но ждать еще так долго! Майкл хотел поскорее увидеть ее лицо, услышать ее голос. Показать ей свой портрет в пятилетнем возрасте, когда у него была семья, считавшая его «прелестным ребенком».

Лежа в чересчур мягкой постели в комнате рядом с супружеской спальней Макнейлов, он вглядывался в свое изображение. Неужели этот ангелочек с розовыми щечками и счастливым улыбающимся личиком – это он? Слишком красивый, слишком улыбчивый… И все же ему понравилось лицо в медальоне. Значит, его родители любили его, когда он жил дома. Майкл почувствовал, что его жизнь изменилась, когда он об этом узнал. Она словно озарилась светом той давней любви его близких, о которой он ничего не знал все эти долгие годы.

Он чувствовал себя таким счастливым! И все же ему было грустно. Ребенок, которого ждала его мать, все-таки умер: она сама рассказала, что потеряла его в тот самый день, когда пришло известие, что Майкл погиб. Утонул. Но потом случилось настоящее чудо: родилась Кэт. Как же ему дождаться завтрашнего дня, чтобы обо всем рассказать Сидни?

Ей понравится его семья, и они тоже ее полюбят. Он отдаст ей свой портрет, нарисованный матерью, и она увидит, что он был хорошим мальчиком, таким же, как Сэм, и родители не выгоняли его из дому. Они любили его. А раз так, она тоже сможет любить его, ничего не скрывая. Он будет достоин Сидни.

* * *

– А знаете, Олдерн, в восемьдесят восьмом я был в Шотландии. – Профессор Винтер поднял свой бокал с вином, словно салютуя хозяину на противоположном конце стола. – Съездил взглянуть на коллекцию в Шотландском Королевском музее. Пробыл целую неделю.

«Олдерн»… Так им всем полагалось обращаться к отцу Майкла. Сидни казалось, что это звучит как-то неуважительно и даже фамильярно – все равно что называть ее отца просто Винтером, – но тетя Эстелла утверждала, что так положено, а уж она-то точно знала, что к чему. Перед визитом в город она весь день с самого утра рылась в своей богатой коллекции книг по этикету.

–«Либо Олдерн, либо – милорд, либо – ваша светлость», – всю дорогу инструктировала она остальных членов семьи.

Разумеется, они отправились в карете: по такому великому случаю ни о какой поездке на поезде не могло быть и речи.

– О да, – любезно откликнулся лорд Олдерн на слова ее отца.

Он вообще был чрезвычайно любезен. Хотя от природы лицо у него было строгое, пожалуй, даже суровое, с тех самых пор, как Сидни с ним познакомилась, он ни на минуту не переставал улыбаться.

– Вы случайно не добрались до Сент-Андруса ^[19], когда были в наших краях? Там собрана богатая библиотека по вашему предмету. Честно говоря, я тоже им интересуюсь.

– Неужели? – оживился профессор Винтер. Филип оторвался от своего увлекательного разговора с сестрой Майкла, от которой не отходил ни на шаг с самого начала вечера, и незаметно подмигнул через стол Сидни. Она улыбнулась в ответ, молчаливо соглашаясь, что бедный лорд Олдерн, сам того не подозревая, только что помог отцу оседлать любимого конька, и теперь им предстоит выслушать бесконечный монолог о естествознании.

– Майкл уверяет нас, что ваш отец настоящее светило в своей области, – заметила леди Олдерн, обращаясь к Сидни.

Ее тихий голос был едва слышен за раскатами профессорского красноречия. Она улыбнулась с добродушным лукавством, ясно давая понять, что тайный обмен сигналами между Филипом и Сидни не прошел незамеченным. Сидни улыбнулась ей в ответ, чувствуя себя удивительно легко. Ей никогда прежде не приходилось встречать настоящую графиню, не говоря уж о том, чтобы обедать с ней за одним столом в кабинете ресторана. Но никакого трепета или стеснения перед этой миниатюрной женщиной с добрым лицом и негромким кротким голосом она не испытывала.

– Мой отец тоже был увлечен наукой, – сообщила она. – Он занимался энтомологией, хотя, конечно, не как профессионал.

– Энтомологией, – осторожно повторила Сидни. – Энтомология – это…

– Насекомые.

– Да, верно.

Возможно, доброжелательная манера графини Олдерн несколько вскружила ей голову, но восхищенный взгляд, который она бросила на графиню, не остался без ответа.

– Майкл сказал мне, что вы рисовали чудесные картины.

– Он об этом говорил? – ее светлость подняла взгляд на Майкла, сидевшего по левую руку от отца на противоположном конце стола, и ее зеленые глаза просияли. – Ну что ж, я по-прежнему рисую, но меня никак нельзя назвать знаменитостью…

– Не надо скромничать, Элизабет, – остановил жену лорд Олдерн, поспешив воспользоваться паузой в рассуждениях профессора Винтера. – У моей жены было две персональных выставки в Глазго, и она участвовала в одной коллективной в Лондоне. Ее считают одаренной художницей со своим оригинальным видением мира.

За этим уверенным заявлением последовало короткое затишье. Интересно, подумала Сидни, что именно Майкл рассказал о ней родителям? Они держались с ней чрезвычайно мило – просто воплощенная любезность! – но не выказали того особого любопытства, которое означало бы, что им известно, какие чувства и отношения связывают ее с Майклом. Значит, он им ничего не сказал. Она не знала, что и думать.

– Майкл тоже хорошо рисует, – вступил в разговор Сэм. – Верно, Майкл?

Сидя бок о бок между Сидни и лордом Олдерном, они иногда наклонялись друг к другу и начинали перешептываться. Сэм казался таким же счастливым и довольным, как и Макнейлы: он радовался возвращению Майкла и весь вечер не отходил от него ни на шаг. До этих самых пор Сидни не представляла себе в полной мере, насколько ее брат привязан к Майклу.

Она умолкла, почти не прислушиваясь к разговору, который разгорался и затихал вокруг нее. Ей нравилось смотреть на Майкла, видеть, как его лицо светится счастьем. Она умирала от желания побыть с ним наедине. Вчера она весь вечер ждала, что он ей позвонит, но он так и не позвонил. Поэтому она сама ему позвонила в одиннадцатом часу вечера, но администратор отеля отказался ее соединить: «Макнейлы не принимают телефонных звонков, сударыня». Сидни не могла их за это осуждать, прекрасно понимая, что их наверняка одолевают репортеры, но и наутро Майкл не позвонил. А она ждала! Весь день сидела дома, не отходя от телефона, чтобы не пропустить его звонок.

Тут он рассмеялся каким-то словам своего отца и широко улыбнулся через стол сестре. Сидни мысленно упрекнула себя в эгоизме. Разумеется, ему хотелось побыть наедине с только что обретенной семьей! Ей стало стыдно за то, что она хочет присвоить его себе. Но она ничего не могла с собой поделать – она ревновала Майкла к его семье.

– Какая жалость… – тете Эстелле пришлось откашляться, чтобы быть услышанной. – Какая жалость, что Осгуды не смогли к нам присоединиться, – начала она необычным для себя, тихим сердечным голосом, словно находилась в церкви. – Вы говорите, что миссис Осгуд неважно себя чувствует, милорд?

Титул прозвучал в ее устах так естественно, словно она всю свою жизнь беседовала с представителями шотландской аристократии. А ведь на самом деле из всех Винтеров именно тетя Эстелла находилась под наибольшим впечатлением от высокого положения семьи Майкла. Сидеть по правую руку от лорда, обедать с графиней – для нее это была не просто очередная великосветская победа, а настоящий триумф! В этот вечер волшебным образом претворились в жизнь все ее надежды, но торжество воздействовало на нее несколько странным образом: она почти не открывала рта. Впрочем, Сидни не сомневалась, что тетушка восполнит упущенное и непременно стряхнет с себя столь несвойственную ей робость и возьмет бразды правления в свои руки.

Официант собрал тарелки и подал на стол новое блюдо – обжаренные и тушенные в красном вине бараньи котлеты. Профессор Винтер говорил с леди Олдерн, и Сидни услышала, что он намеревается связаться с мистером Диффенбахером, чтобы обсудить «э-э-э… денежную компенсацию за ущерб, понесенный в результате… э-э-э… инцидента». Он сделал бы это раньше, объяснил отец, но мистер Осгуд посоветовал ему воздержаться от любых заявлений на сей счет, пока дело Майкла не будет решено в суде.

Леди Олдерн наклонилась к профессору и доверительно сообщила:

– Благодарю вас, вы проявили большое великодушие, но в этом нет необходимости. Дело в том, что мой муж уже уладил денежную сторону, и сейчас, я полагаю, вопрос закрыт. Насколько мне известно, дирекция зоопарка полностью удовлетворена.

Она сделала легкое ударение на слове «полностью», и Сидни без дальнейших разъяснений поняла, что лорд Олдерн проявил щедрость. Не пожалел денег. Любопытно, каков будет завтра тон газетных статей. Ее бы ничуть не удивило, если бы после всего случившегося газетчики превратили Майкла в героя.

– Вы еще не успели осмотреть город? – спросил Филип у Кэтрин, с которой не сводил глаз весь вечер.

Он задал вопрос в ту минуту, когда в общем разговоре наступило затишье: все его услышали. Филип смутился и сделал вид, что обращается не к одной только Кэт, но ко всем присутствующим.

– Было бы очень обидно, если бы вам пришлось сидеть в четырех стенах из-за репортеров, когда кругом столько всего интересного.

– Мы действительно просидели в номере все утро, – улыбнувшись, призналась Кэт. – Но потом отец и Майкл дали интервью одновременно трем разным газетам, и мы надеемся, что теперь нас оставят в покое.

– Как все прошло? – спросила Сидни, глядя на Майкла.

Она не могла вообразить, что он способен парировать бесцеремонные вопросы репортеров. Но, может быть, на этот раз они вели себя сдержаннее? Возможно, присутствие лорда Олдерна отрезвляюще подействовало на прессу?

– Мне почти ничего не пришлось говорить. На их вопросы отвечал мой отец.

«Мой отец». Он произнес эти слова с такой гордостью и любовью, с таким трепетом в голосе, что Сидни опустила глаза.

Принесли десерт – миндальный торт и шоколадные сердечки с кремом, на которые Майкл и Сэм немедленно набросились с детской непосредственностью. Подали шампанское и фрукты. Лорд Олдерн поднялся, чтобы сказать тост.

– Дамы и господа, мои новые друзья, моя дорогая семья! Мне нередко приходится произносить речи. Однажды, во время официального обеда, в присутствии трехсот пятидесяти высокопоставленных гостей и самой королевы Виктории меня попросили провозгласить тост в честь Ее Величества – причем безо всякой предварительной подготовки. Я сделал это без малейших усилий. Признаюсь без ложной скромности: я проявил красноречие, достойное королевской особы. Мои друзья позже сказали мне об этом.

Сидни засмеялась вместе с остальными, искоса бросив взгляд на леди Элизабет. Она с улыбкой смотрела на мужа. В ее взгляде снисходительность и ирония сочетались с подлинной любовью.

– Однако сегодня, – продолжал лорд Олдерн, – мне вряд ли удастся найти подходящие слова для выражения своих чувств. Хотя я человек религиозный, должен признаться, что я всегда считал чудеса историческими событиями, характерными для далекого прошлого, но уж никак не для последнего десятилетия девятнадцатого века. Но должен признаться, я ошибался.

Его голос пресекся; Сидни даже подумала, что он сейчас прослезится, но лорд Олдерн сумел сдержаться. Однако он был глубоко растроган и не мог этого скрыть.

– Мой сын… был возвращен мне. Мальчик, которого я любил больше жизни, вернулся к нам. Теперь он взрослый, красивый и очень хороший молодой человек. Я невыразимо счастлив и горд. Мои дорогие друзья… – он обвел всех сидящих за столом блестящими от слез глазами и поднял бокал, – выпейте со мной за это чудо.

– Вы и вправду встречались с королевой? – с жаром спросил Сэм, когда его светлость сел.

Это всех рассмешило. Лорд Олдерн добродушно объяснил мальчику, что, хотя он и шотландец, он заседает в Британской палате лордов, поэтому ему не раз случалось видеть королеву и беседовать с ней. Сэм был потрясен.

– В один прекрасный день Майкл тоже будет заседать в палате лордов, я в этом не сомневаюсь.

Отец и сын улыбнулись друг другу. Сходство между ними казалось поразительным, почти пугающим.

– Правда? – робко спросил Майкл.

– Безусловно. После некоторой подготовки.

– Отец говорит, что Майкл может отправиться в Сент-Андрус и изучать самые разные предметы, какие захочет, – вставила Кэт, радостно улыбаясь брату. – Это старейший университет в Шотландии. Отец там тоже учился, – добавила она, смеясь, – поэтому Майкл может не беспокоиться – его обязательно примут. – Она повернулась к Филипу. – Ты знаешь, что Майкл барон?

Сидни показалось, что в эту секунду ее тетушка проткнет себя фруктовым ножом. Благоговейное выражение на ее лице было чрезвычайно комичным, но Сидни было не до смеха.

Наконец тетя Эстелла взяла себя в руки и заговорила:

– Надеюсь, вы будете так добры, что позволите мне представить вас небольшому кругу избранных лиц, чье общество, смею вас заверить, не будет вам в тягость. Почту за величайшую честь устроить для вас скромный прием в моем доме. Или здесь, в городе, если вам так будет удобнее: мой брат является членом Чикагского клуба, старинного и весьма достойного заведения, самого престижного в городе. Вы бы не…

– Вы слишком добры, сударыня, – учтиво прервал ее лорд Олдерн.

Сидни не могла разгадать, что он на самом деле думает о словесных излияниях ее тетушки. Возможно, он давно привык к подобным проявлениям раболепия и считал их чем-то само собой разумеющимся: чем-то вроде непременного приложения к своему титулу.

– Во время следующего визита мы с удовольствием примем ваше любезное приглашение. К сожалению, наше расписание в настоящий момент не оставляет места для светского мероприятия подобного рода, хотя оно и представляется чрезвычайно заманчивым.

– Нас ждут неотложные дела в Эдинбурге, – поддержала мужа леди Элизабет. – Честно говоря, мы уже сегодня сделали все приготовления к тому, чтобы попасть на ближайший пароход, идущий в Англию. Но я знаю, что мы непременно вернемся, – горячо добавила она. – Иначе и быть не может! Теперь вы наши друзья, и мы перед вами в неоплатном долгу.

Что ответила тетя Эстелла, Сидни уже не слышала, она словно оглохла. Неужели это возможно?! Майкл оставляет ее? Он возвращается на родину? Как же он мог ничего не сказать ей об этом?! А что же теперь делать ей, как она будет жить без Майкла? Вопросы обступили Сидни со всех сторон.

Майкл встал и поднял свой бокал.

– Я хочу сказать тост.

Он и одет был в вечерний костюм, одолженный у лорда Олдерна, причем эффект получился потрясающий: костюм не только сидел почти идеально, но и удивительно шел Майклу. Он менялся прямо на глазах у Сидни, превращаясь в блестящего элегантного незнакомца.

– Я хочу выпить за всех. Это счастливейший день в моей жизни. Я люблю вас.

Майкл обвел присутствующих глазами, но особенно задержал взгляд на Сидни. Она улыбнулась ему, но внутри ее словно сковал леденящий холод, который не смог растопить даже теплый взгляд Майкла. Все выпили. Отец сказал ему что-то, заставившее их обоих рассмеяться. Даже смех у них был одинаковый – негромкий, но глубокий и заразительный.

Сестра Майкла что-то сказала ему и протянула руку через стол с любовью и нежностью. Сидни поняла, что теряет его. Она это видела, чувствовала, находила все новые подтверждения на каждом шагу, и самым сокрушительным доказательством тому служила атмосфера семейной привязанности, наполнявшая помещение подобно цветочному благоуханию.

И этого вечера Сидни ждала с жадным нетерпением, с головокружительным предвкушением счастья, как невеста ждет дня своей свадьбы! Ей казалось, что он станет вершиной ее торжества, раем на земле, счастливой развязкой истории, полной испытаний. Майкл должен был получить все, чего заслуживал, а она должна была получить Майкла.

Сидни чувствовала себя ужасно. За этим столом она была предательницей. Иудой среди апостолов, она одна не желала ему счастья в новой жизни. Майкл не только перестал в ней нуждаться, его новое жизненное расписание больше не оставляло места для мероприятий с ее участием. Ведь он теперь стал бароном!

Ее отец между тем встал и откашлялся.

– А теперь я хочу предложить тост. Сидни вдруг резко поднялась и отодвинула стул.

– Прошу меня извинить.

Она с ужасом поняла, что не может даже унять дрожь в голосе. Фальшивая улыбка едва держалась у нее на лице, унизительные слезы подступили пугающе близко. Не рискуя произнести еще хоть слово, она повернулась ко всем спиной и торопливо покинула комнату.

Майкл растерянно посмотрел ей вслед. Озадаченный профессор Винтер поставил свой бокал и сказал «Гм». Майкл заметил, как его мать и сестра обменялись взглядами, в которых сквозило недоумение, и встал из-за стола.

– Я должен уйти. Вспомнив о хороших манерах, он добавил: «Прошу извинить» – и отвесил общий поклон.

В конце коридора находилась дамская комната. Он направился в ту сторону, полагая, что Сидни могла туда пойти. На ходу его отвлекло собственное отражение в многочисленных зеркалах, откуда на него смотрел очень элегантный господин в вечернем костюме. Пересекая главный коридор, он краем глаза заметил желтое платье Сидни за секунду до того, как она скрылась на лестнице, ведущей в вестибюль.

– Сидни!

Майкл побежал за ней. Его ноги утопали в плотном ворсе ковра. Достигнув ступеней, он поскользнулся на гладком мраморе и чуть было не упал, но в последний момент успел схватиться за перила. Путь ему преградили две женщины и мужчина, поднимавшиеся навстречу. Он подался вправо, они в ту же минуту отступили влево, он двинулся влево, они – вправо. Это повторилось еще дважды. Наконец ему удалось их обойти. Он кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

Вестибюль с мраморными колоннами заполняла толпа нарядно разодетых господ и дам. Только Сидни нигде не было видно. Может быть, она вышла на улицу? Майкл бросился к стойке, за которой администратор – говорил с кем-то по телефону.

– Вы видели здесь женщину, – спросил он, задыхаясь, – в желтом платье? Она только что была здесь.

Администратор сказал в телефонную трубку «Извините» и уставился на него, растерянно моргая.

Майкл расправил плечи и пригладил волосы рукой, чтобы его не приняли за «дикаря».

– Я разыскиваю миссис Дарроу, – проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее. – Я остановился в этом отеле.

Администратор наконец решил, что стоит уделить Майклу внимание, и вежливо кивнул. Это решение в свою пользу Майкл приписал прекрасному костюму отца.

– Да, сэр. Леди в желтом платье только что была здесь. Мне кажется, она прошла в сад.

– В какой сад?

– Вот сюда, сэр, прямо сюда.

И администратор указал на арочный проем между двумя высокими мраморными столбами. Майкл вовремя спохватился и успел сказать «Спасибо», прежде чем устремился к арочному входу.

«Сад» имел стеклянные стены и купольную крышу. В тяжелом приторном воздухе пахло влажной землей, словно тут только что прошел дождь. Вокруг все было буйно зеленым, как на картинках, изображающих джунгли. От входа расходились в разные стороны три выложенные кирпичом дорожки. Майкл выбрал одну из них и пошел, огибая деревья, кусты, каменный фонтан, пока не вернулся туда, откуда начал. Он перешел на другую дорожку и тут увидел Сидни. Она стояла спиной к нему и читала надпись на небольшой металлической табличке, вделанной в пол перед каким-то деревом. Его приближения она не слыхала, пока он не подошел так близко, что смог бы к ней прикоснуться. Она повернулась, и Майкл обрадовался, увидев, что она не плачет.

Но как только она увидела Майкла, ее лицо скривилось и слезы полились из глаз.

Майкл обнял ее.

– Не надо! Не плачь, Сидни!

Ее атласное платье, такое гладкое и прохладное под его ладонью. Ее волосы, пахнущие цветами. Живое тепло ее тела.

– Не плачь. Я так тосковал по тебе. Ты такая… Он прижал ее к себе, сплел для нее обруч из своих рук. Ему хотелось вобрать ее в себя всю целиком. Ее залитое слезами лицо было прекрасно.

– Ш-ш-ш… – прошептал Майкл, стараясь поцелуями осушить ее слезы.

Слезы были везде – на щеках, на губах. Не переставая плакать, она поцеловала его в ответ. Соленый привкус на нежных мягких губах. Ее руки ласкали его лицо, беспокойно сновали по волосам. Они обнялись еще крепче, еще теснее.

Майкл не мог понять, почему сейчас его Сидни другая. Что могло с ней случиться, почему она плачет?!

– Это из-за того, что я уезжаю? – осторожно спросил он. Сидни вытерла слезы пальцами.

– А ты уезжаешь? Ну да, конечно, ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты уехал, ты должен ехать. О, Майкл…

Все началось сначала, и на этот раз Майкл испугался, что не сумеет остановиться. Можно ли заниматься любовью прямо здесь? На влажной земле или стоя, прижимаясь друг к другу, как животные в период спаривания, когда два тела превращаются в одно.

Чей-то голос…

– Смотри, какая прелесть!

Они отпрыгнули друг от друга за секунду до того, как какие-то люди, мужчина и женщина, гуляющие по саду, показались на дорожке и заметили их. Майкл загородил Сидни своим телом как щитом. Незнакомая пара остановилась, потом, недоумевая, повернула в обратную сторону.

– О боже, Майкл, это безнадежно!

– Вовсе нет.

Он боялся, что она уйдет, поэтому усадил ее на скамью сбоку от кирпичной дорожки и протянул ей свой большой носовой платок. И почему мужчины носят такие платки, а женщины нет? Они же гораздо больше плачут! Ей потребовалось время, чтобы хоть немного успокоиться и взять себя в руки, но Майкл готов был ждать сколько угодно. Наконец-то он смог остаться с ней наедине!

– Мы в первый раз остались одни за долгое-долгое время, Сидни.

Она бросила скомканный платок к себе на колени и перевела дух.

– Я бы не сказала, что мы одни.

Майкл не мог удержаться, он должен был дотронуться до нее. Он взял ее руку и поцеловал, а потом прижал к своей щеке. Сидни попыталась улыбнуться, и он поцеловал ее в губы.

– Ты такая красивая. От тебя чудесно пахнет. Знаешь, о чем я думал все время в тюрьме? О тебе! Я тосковал по тебе, Сидни. Я обещаю тебе больше никогда не нарушать закон.

Она засмеялась, всхлипывая сквозь слезы.

– Мне тоже тебя не хватало. Я знала, что тебя обязательно оправдают. Правда, мистер Осгуд был великолепен? Когда в зал вошли твои родители… О, Майкл, это было бесподобно! Бедный мистер Меррик чуть не свалился прямо под стол! Вот тогда-то я и поняла, что тебя непременно оправдают.

– Я этого не знал. Мне было страшно. Я подумал, что, если меня посадят в тюрьму, теперь мне будет еще тяжелее, потому что у меня есть семья. – Мне нравится твоя семья. – Ее щеки вспыхнули, она опустила глаза и отвернулась. – Прости, Майкл!

– За что?

– Мне следовало бы радоваться за тебя. Нет, я на самом деле рада за тебя, честное слово, рада, но…

– Но что?

– Мне будет очень больно расставаться с тобой. Я не верю, что больше не увижу тебя.

Майкл недоуменно нахмурился. Когда он обнял Сидни, она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди.

– Почему мы должны расставаться?

– Потому что я тебе больше не нужна. Для тебя начинается новая жизнь.

– Да, начинается новая жизнь.

Но он не мог себе представить эту новую жизнь: с таким же успехом можно было вглядываться в густой туман. Этим утром отец говорил с ним о своей усадьбе. Он употреблял такие слова, как «преемственность», «наследственное право», «прерогатива». «Ты будешь поместным дворянином», – сказал отец, но Майкл так и не понял, что это значит.

– Я должен поехать в Шотландию, Сидни. Сидни кивнула, изо всех сил сдерживая слезы.

– Ты поедешь со мной! Она покачала головой, а он повторил:

– Да. Ты поедешь со мной!

– Я не могу. Теперь ты должен быть со своей семьей.

– Да, но ты мне тоже нужна. Я не могу без тебя. Я люблю тебя, Сидни.

– Я буду тебя ждать. Буду ждать как угодно долго. Может быть… когда-нибудь… Но сейчас для тебя начинается новая жизнь, Майкл, твоя настоящая жизнь. Ты Майкл Макнейл, младший из Олдернов. Я, конечно, ужасно эгоистична, но все-таки не настолько, чтобы встать между тобой и твоей новой жизнью.

Он отстранился и заглянул ей в лицо.

– Ты меня любишь? Сидни закрыла глаза.

– Да, я люблю тебя.

– Тогда почему ты не хочешь поехать со мной?

– Потому что я тебе больше не пара. Все изменилось.

– Да, все изменилось, но только не мы с тобой. Разве мы не остались прежними? Я люблю тебя еще больше, чем раньше, вот и вся разница. Больше во мне ничего не изменилось.

Сидни покачала головой.

– Все не так просто.

– Почему? Я не такой уж глупый. Сидни. Объясни мне, в чем дело.

– Я и не говорю, что ты глупый. Но… все это слишком сложно. Ты же понятия не имеешь, как устроено общество, что такое семья и… какие обязанности с этим связаны. Майкл, ты же теперь барон!

– Это всего лишь слово.

– Послушай меня. Ты же знаешь, что представляет собой моя тетя, как для нее важно, что люди подумают. Приличия, правила поведения, законы, управляющие обществом, и все, что…

– Да-да, – торопливо перебил ее Майкл. Он начал сердиться, но не на нее.

– Твой отец и моя тетя… между ними нет почти ничего общего, – пояснила она с коротким и горьким смешком, – но в этом они сходятся.

– Откуда ты знаешь?

– Да уж поверь, я знаю. Он же граф! Ты пока еще не понимаешь, что это значит, но я-то знаю. Поверь мне, твой отец не захочет, чтобы я ехала с тобой в Шотландию.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Неужели она права? Она говорила так уверенно… Майкл ничего не понимал.

Они притихли. Молчание затягивалось. Майклу становился все более ненавистным этот жаркий и душный павильон.

– Нам надо вернуться, – напомнила Сидни, но ни один из них не двинулся с места.

В невидимом фонтане журчала вода; от этого однообразного звука можно было сойти с ума. А что, если она права? Неужели ему придется выбирать между своей семьей и Сидни?

Но Майкл уже сделал свой выбор.

– Так ты со мной не поедешь? – спросил он в последний раз.

– Майкл, я не могу.

– Тогда я тоже не поеду. – Майкл вскочил со скамьи. – Идем, надо им сказать.

Он потянул ее за обе руки и Заставил подняться на ноги.

– Погоди…

Майкл, не оглядываясь, тянул ее за собой, хотя она упиралась.

– Погоди, Майкл. Постой! Он остановился.

– Что ты такое говоришь? Ты должен ехать.

– Нет, не должен.

– Нет, должен, и ты сам это прекрасно понимаешь.

– Без тебя я не поеду.

– Майкл, послушай, это не ответ.

– Тогда где ответ?

– Не знаю. Я думаю, его вообще не существует. Майклу уже было все равно, увидит их кто-нибудь или нет. Он снова обнял Сидни, крепко прижал ее к себе. Само по себе это ничего не решало, но обнимать ее было до того приятно, что у него сразу стало легче на душе. Но почему ему так грустно, хотя всего час назад он был счастлив? Почему жизнь вдруг стала такой сложной и, несмотря на радость, щемящая боль пронзает его душу?!

Сидни прислонилась к нему и прижалась щекой к его щеке.

– Майкл, нам надо идти. Нас уже, наверное, ищут! Они так ничего и не решили, но Сидни была права: им следовало немедленно вернуться. Щурясь на слишком яркий свет, они прошли через вестибюль и поднялись по мраморной лестнице. Двери в отдельный кабинет были закрыты, но Майкл услышал за ними слабое звяканье посуды. Сидни для храбрости улыбнулась ему дрожащей улыбкой. Он толкнул дверь.

Горничная собирала со стола тарелки, в кабинете никого не было.

– Что же делать? – сказала Сидни. – Куда они все подевались?

– Может, они поднялись наверх?

– Или вышли на улицу. Вдруг они ищут нас снаружи?

– Давай сначала поднимемся и посмотрим. Они поднялись на лифте на пятый этаж. Оба напряженно молчали. Пока маленькая кабина скользила вверх, Майкл успел подумать, что ему нравятся отели. Ужасно нравятся. Ему все в них нравилось, и он мечтал о том дне, когда сможет открыто остановиться в одном из них вместе с Сидни. Чтобы им не нужно было прятаться и чувствовать себя несчастными.

У дверей номера Макнейлов Сидни и Майкл остановились, чтобы собраться с духом.

– Они здесь, – прошептал Майкл, услыхав голоса за дверью.

Ему хотелось постучать, но он решил сначала повернуть ручку двери. Она не была заперта. Они открыли дверь и вошли.

Никто не обратил на них внимания. Кэт и Филип стояли, опираясь на перила крошечного балкончика, выходящего на озеро, и разговаривали, целиком поглощенные друг другом. Остальные сгрудились в противоположном конце гостиной вокруг большого стола, дружно разглядывая что-то, издали напоминающее географическую карту.

– Вот здесь, всего на расстоянии полулиги ^[20] от Инвергордона, – объяснял отец Майкла, пока отец Сидни близоруко наклонялся ниже, следя за его пальцем, – был найден большой камень с огамической ^[21] надписью. Нет нужды вам объяснять, что этот алфавит не имеет отношения ни к одному из известных индоевропейских языков.

– Да, в самом деле, – кивнул профессор Винтер, то и дело поправляя пенсне на носу, чтобы лучше видеть, – захватывающая находка.

– А вот наша маленькая деревушка, мисс Винтер, – говорила мать Майкла, указывая на какую-то точку на карте. – Я познакомлю вас с дамами из нашего садоводческого клуба. Надеюсь, что встреча с ними доставит вам удовольствие. О, разумеется, они будут настаивать, потому что я сама их на это подвигну, – чтобы вы поделились с ними своим опытом в выращивании роз. Мы регулярно проводим собрания – раз в две недели.

– О-о-о, – жеманно проворковала польщенная до глубины души тетя Эстелла, – как это мило! Я буду очень рада. Это большая честь для меня!

– В Глазго у меня есть один приятель, с которым я хочу вас познакомить. Винтер. Я подружился с ним еще в школе, и мы до сих пор поддерживаем связь. Он занимается антропологией, написал книгу о биологии и этике. Работа наделала много шума, мнения разделились…

– Вы говорите о Макдаффе, не так ли?

– Да, именно о нем.

– Милостивый бог! Мы с ним переписываемся годами. Я написал рецензию о его книге для «Таймс».

Мужчины заулыбались и хлопнули друг друга по плечу.

– Ну что ж… В таком случае вам будет приятно встретиться с ним лично, разве не так?

– Разумеется!

Сэму наскучили взрослые разговоры, ему надоело разглядывать карту. Он отвернулся от стола.

– Сидни! Майкл! – Он увидел их первым, подбежал и схватил сестру за руку. – Вы ничего еще не знаете! Мы все вместе едем в Шотландию!

– Что?

– В Шотландию! Папа будет читать лекции, а тетя Эстелла – рассказывать про розы каким-то теткам.

– Сэмюэль! Сэм взял руку Майкла и встряхнул ее.

– А самое главное – твой папа говорит, что вы можете пожениться прямо на корабле, если не хотите долгой помолвки.

– Сэмюэль! Сэм с беспокойством оглянулся на свою тетушку.

–Мэм?

Филип смеялся. Профессор Винтер прочистил горло кашлем.

Мать Майкла подошла к ним, счастливо улыбаясь. Она поцеловала сына в щеку, а потом крепко сжала руку Сидни.

– Я чувствую себя ужасно глупо! Майкл нам ничего не сказал, мы просто не знали, хотя, конечно, надо было догадаться. Он не мог вас не полюбить! Моя дорогая, я так счастлива!

Они поцеловались, потом отец Майкла поцеловал Сидни и обнял Майкла, профессор Винтер поцеловал их обоих, а тетя Эстелла расцеловала всех.

– Ты просил ее стать твоей женой? – ревниво спросил Сэм, когда с объятиями и поцелуями было покончено. – Что ты ей сказал? Что она сказала?

Майкл лишь растерянно улыбнулся в ответ.

– Сэмюэль, ради всего святого…

– Ты должен спросить, согласна ли она выйти за тебя замуж! Это называется «делать предложение». Я думал, ты знаешь.

Нет, он этого не знал. Пока Филип смеялся, тетя осуждающе прищелкивала языком, а все остальные краснели, Майкл сделал Сидни предложение руки и сердца.

Она сказала «Да».

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

«На борту парохода „Александрия“

2 октября 1893 года

Дорогая Камилла,

Я сказала, что буду писать каждый день, но ты же понимаешь – это было опрометчивое обещание. Я не смогла бы его сдержать. Но я уверена, что ты меня простишь, принимая во внимание мои особые обстоятельства.

О, Кэм, я замужем! Капитан Джордан совершил церемонию в корабельной часовне три дня назад в присутствии обоих семейств. Здесь были все, кого я люблю, не хватало только тебя. Мне тебя очень недоставало. Майкл выглядел ослепительным красавцем в черном парадном костюме, а я надела свое светло-зеленое шелковое платье, купленное в Вене, с отделкой из кремовых кружев и маленьким шлейфом. Настоящего свадебного антуража не было, но мы с Майклом решили, что Филип будет считаться шафером, а Кэт – подружкой невесты (в твое отсутствие).

Сэм нес кольца. Да, у нас были кольца – тетя Эстелла и Элизабет (ужасно Странно обращаться к своей свекрови просто по имени, но она сама об этом просила, и я стараюсь привыкать), так вот, тетя и Элизабет каким-то чудом сумели уговорить ювелира прийти к нам в отель в Нью-Йорке в пятницу, за день до отплытия. Это был, без сомнения, самый безумный и суматошный день в моей жизни. При других обстоятельствах сам момент отплытия должен был показаться сплошным разочарованием, но ты же понимаешь, мои обстоятельства обычными никак не назовешь. Ведь на следующий день мне предстояло выйти замуж!

Письмо выходит слишком болтливым. Я, наверное, кажусь тебе круглой дурой, но я так счастлива! Ведь я могу признаться тебе в этом открыто, правда? Мне бы не хотелось, чтобы это стало испытанием для нашей дружбы. Поверь, я каждый день вспоминаю Спенсера и всегда буду по нему тосковать: это чувство не изменится и не исчезнет из-за любви к Майклу. Я уверена, что ты все правильно понимаешь, иначе не стала бы рассказывать о своем счастье, чтобы не сделать тебе больно. Не сомневаюсь, что ты порадуешься за меня».

Сидни подняла голову от письма и взглянула поверх маленького письменного стола на своего спящего мужа. Она поняла, что не говорит своей лучшей подруге всей правды. Если бы можно было честно признаться Камилле, насколько она счастлива, это непременно ранило бы ее чувства. Брак со Спенсером и брак с Майклом… Это невозможно было даже… У нее не хватило слов. Первый брак принес ей удовлетворение, а второй сделал ее абсолютно счастливой. «Мне кажется,ты обрадуешься, когда я расскажу тебе кое-что еще. Мне кажется, Филип всерьез влюбился в Кэт. И она в него тоже, если только я не ошиблась на ее счет и не потеряла окончательно способность наблюдать и делать выводы (но это навряд ли). Они неразлучны с той самой минуты, как впервые познакомились, и смотрят только друг на друга, ничего вокруг не замечая. В последнее время… я даже не знаю, как это определить. Вокруг них витает какая-то особая атмосфера, которая всем бросается в глаза, нечто вроде облака… Не знаю, как это выразить. Мне приходит на ум только одно слово: „желание“. Наблюдать со стороны неловко, но нельзя не признать, что это волнующее зрелище. (Наверняка то же самое люди думают обо мне и Майкле. О, Кэм, разве любовь – это не самое замечательное изобретение на свете?)

Да, так на чем я остановилась ? Филип был влюблен в тебя целую вечность, ты же знаешь. Мне очень грустно было видеть, что ты не можешь ответить ему взаимностью, полюбить его так, как ему бы хотелось. Зато теперь все к лучшему. Во всяком случае, мне кажется, что все складывается замечательно (стоит ли говорить, что тетя Эстелла вне себя от радости?), но я невольно спрашиваю себя, что думают по этому поводу Макнейлы. Мне до сих пор не приходилось иметь дело с аристократами, я ничего не знаю об их сословных притязаниях, но меня бы ничуть не удивило, если бы выяснилось, что Макнейлы желают своей единственной дочери более удачной партии, чем недоучившийся студент без титула из бывших колоний.

С другой стороны, Винтеров никак нельзя назвать бедными, и мы вполне респектабельны, насколько можно ожидать от американцев. Но суть не в этом. Самое главное – родители Майкла искренне желают счастья своим детям, и больше им ничего не нужно. Меня они с самого начала приняли как родную дочь и ни разу не дали почувствовать, что я им чем-то не угодила.

Так что поживем – увидим. Между прочим, Кэт обворожительна. Они с Майклом друг друга обожают: просто удивительно, как они сблизились за столь короткое время. К тому же она очень умна (по правде говоря, я ее немного побаиваюсь). Но вот тебе главная новость: влюбленность Филипа уже сослужила ему хорошую службу. Он набрался мужества открыто объявить папе и тете Эстелле, что весенний семестр в Дартмуте был для него последним, что он собирается бросить естественные науки (он их всегда терпеть не мог, учился на двойки и занялся-то ими только для того, чтобы угодить папе) и направит все свои силы на то, чтобы стать писателем. Ура! «И я готов встретить последствия лицом к лицу», – заявил он папе. Никаких последствий, разумеется, не было.

Слава богу, Филипу понадобилось меньше времени, чем мне, чтобы усвоить урок: наш отец всегда любил нас и принимал такими, как есть, просто он скрывал это за своей рассеянностью и трубочным дымом. Нам не требовалось бунтовать или становиться в точности такими, как он, чтобы завоевать его привязанность. Филип утверждает, что это я вдохновила его на подвиг. Я! Потому что взяла, что хотела, не думая о последствиях. Это он так говорит. Ну, если так оно и есть, значит, я счастлива вдвойне, хотя и не представляю, как это можно – быть еще счастливее. Но я ничего особенного не сделала: просто воспользовалась счастливым случаем, чтобы осуществить свою заветную мечту. Никакой моей заслуги в этом нет. Нет, если кто и вдохновил Филипа на подвиг, я совершенно уверена, что это Кэт».

У противоположной стены каюты ее заветная мечта зашевелилась во сне и перевернулась на другой бок, запутавшись ногами в простыне. Открывшийся Сидни вид сзади был до того соблазнителен, что ей стало трудно сосредоточиться на письме. Она приложила руку ко лбу, чтобы не отвлекаться, и вновь взялась за перо.

«Макнейлы утверждают, что озеро Мичиган напоминает им Лох-Раннох – озеро в горной Шотландии, где расположено их поместье. В это трудно поверить, но полагаю, что через несколько дней мне предстоит убедиться собственными глазами, так это или нет. Как бы то ни было, ты ни за что не угадаешь, Кэм, что они задумали. И это не пустые фантазии, а реальный план. Они собираются купить земельный участок на озере Мичиган и построить особняк – нечто вроде второго дома, куда они могли бы приезжать, если мы с Майклом все-таки обоснуемся в Америке.

Разумеется, на этот счет еще ничего окончательно не решено; мы еще даже не говорили о том, где мы будем жить. В любом случае пусть решает Майкл. Куда бы он ни отправился, я последую за ним без малейших сожалений. И все же не могу тебе передать, какую радость доставляет мне мысль о том, что его семья не будет настаивать, чтобы он остался в Шотландии. Признаюсь честно: я удивлена. Отец Майкла очень горд, для него нет ничего превыше долга и ответственности. Ну что ж, посмотрим, что будет –дальше. Мое будущее покрыто мраком неизвестности, но оно меня не тревожит. Я чувствую себя счастливой, и в моей душе нет места ничему другому».

Сидни положила перо и встала. Невозможно сосредоточиться даже на минуту, когда рядом такой соблазн. Всего в двух шагах… Солнце, светившее в иллюминатор их каюты, расположенной на верхней палубе, придало обнаженной коже Майкла восхитительный золотисто-медовый оттенок. Они занимались любовью меньше часа назад, а ей уже хотелось все начать сначала. Если она его разбудит, он тоже ее захочет. Можно ли этому противиться?

Она села у него за спиной и положила руку на его теплое от солнца плечо. Под ее весом матрац прогнулся – его тело коснулось ее бедра.

– Привет, соня, – шепнула она, и он улыбнулся, не открывая глаз.

Сидни пощекотала нежную кожу на внутренней стороне его локтя, легко провела ногтями к запястью и обратно.

– Просни-и-и-ись, – протянула она.

Майкл застонал, делая вид, что ему не хочется, но Сидни прекрасно видела, что он уже вполне проснулся. Она подняла его отяжелевшую со сна руку, перецеловала все пальцы, потом прижала его ладонь к своей груди. Улыбка Майкла стала шире, сонная вялость окончательно оставила его. Оба они одновременно замурлыкали себе под нос, сообщая друг другу тихим довольным напевом без слов о пробуждении взаимного интереса.

– Ты проснулся?

– Начинаю просыпаться. А который теперь час?

И он медленными осторожными движениями начал гладить ее по прохладному атласу ее халата.

– Понятия не имею.

Сидни закрыла глаза, упиваясь уже хорошо знакомым ощущением томной тяжести в животе. Она наклонилась и потерлась носом о его ухо: этот трюк никогда ее не подводил. Майкл втянул в себя воздух сквозь зубы. В ту же минуту его руки распахнули полы халата и прошлись по ее разгоряченной коже. Они поцеловались.

– От тебя всегда хорошо пахнет, и ты всегда сладкая. Как тебе это удается?

Сидни пожала плечами, мечтательно улыбаясь. Майкл говорил ей об этом так часто, что она уже почти готова была поверить.

– Ты тоже неплох на вкус. Мне нравится, – заметила она. – По правде говоря, мне все в тебе нравится.

Он смущенно усмехнулся и развязал бант атласного кушака у нее на талии.

– Хочешь лечь рядом со мной?

– А почему бы и нет?

Но сначала Сидни сняла халат, не сводя глаз с его лица. Под халатом у нее ничего не было. Взгляд Майкла никак нельзя было назвать похотливым, но в нем недвусмысленно светилось лестное для Сидни восхищение. Никогда прежде Сидни не чувствовала себя до такой степени женщиной, как в последние три дня.

– Как ты думаешь, нам когда-нибудь надоест этим заниматься? – спросила она, вытягиваясь рядом с ним.

– Только не мне.

Он ответил с такой детской горячностью, что она засмеялась.

– И мне тоже нет, – торжественно пообещала Сидни. – Даже когда нам будет пятьдесят. Даже когда стукнет восемьдесят.

– Сто.

– Сто двадцать.

Они оба принялись хихикать. Майкл натянул простыню на голову, что обычно служило сигналом к началу состязания в щекотке или в какой-нибудь легко– мысленной и волнующей борьбе/причем он всегда устраивал так, что Сидни выходила победительницей. Но на этот раз они просто потерлись друг о друга и перекатились через себя, слитые воедино от губ до пальцев ног. У Майкла заурчало в животе.

– Я этого не слышала, – предупредила Сидни, обвивая его шею руками и поворачивая голову, чтобы ему удобнее было ее поцеловать. – Если ты голоден, можешь закусить мной.

Он так и поступил, тихонько покусывая ее губы и язык, пожирая ее влажными сочными поцелуями. Его руки бродили по ее телу, и она начала тонуть в густом сладком тумане. Майкл прошептал что-то невыразимо нежное, проникнув в нее, и весь мир куда-то провалился.

Тихо и медленно, нежно и легко. Затяжные, до обморока, поцелуи и неспешные ласки рук, тела, перекатывающиеся по нагретой солнцем постели. Низкий протяжный стон вырвался из горла Майкла, и все изменилось в мгновение ока. Они снова перевернулись, отчаянно цепляясь друг за друга, их руки и губы стали жадными и нетерпеливыми. Сама не веря своим ушам, Сидни начала шептать ужасные, бесстыдные вещи, чтобы еще больше возбудить его, поскорее привести к вершине. Она дала себе волю.

Чистый восторг – это невозможно было вынести. Торжество сильной, мускулистой, влажной от испарины плоти. Насыщающее наслаждение.

Они рухнули на постель в изнеможении. Иногда, утомившись после любовных подвигов и упиваясь победой, они начинали заливаться счастливым торжествующим смехом. А иногда на Сидни накатывал приступ слез – безо всякой причины, просто от избытка чувств. На этот раз они просто без сил лежали рядом, держась за руки.

Стук в дверь оживил их до какой-то степени.

– Ты что-нибудь слышал? – сонно и не вполне искренне спросила Сидни.

Если кому-то придется встать и открыть дверь, ей хотелось, чтобы это был он. Тук-тук-тук.

– Нет, я ничего не слышу, – пробормотал Майкл, уткнувшись в подушку.

Сидни шлепнула его по голым ягодицам и отбросила простыню.

–Да?

– Сидни, открой! Вы что, все еще спите? – спросил за дверью удивленный голос Сэма. – Пора на полдник! Почему вы все еще там? Что вы там делаете?

Сидни переглянулась с Майклом, пока он торопливо натягивал на себя простыню, а сама она сражалась с рукавами халата.

– Могло быть хуже. Скажи спасибо, что он не прибежал еще раньше, – усмехнулась она, потом подошла к двери и отперла.

Сэм бурей ворвался в каюту. Гектор на поводке следовал за ним по пятам.

– Ты все еще в постели?

Он шлепнулся на койку рядом с Майклом, который успел скромно натянуть одеяло до середины груди и подоткнуть его со всех сторон.

– Ты что, заболел? У тебя морская болезнь? Не похоже, что ты болен, – решил Сэм, окинув друга критическим взглядом.

– Мне захотелось вздремнуть, – объяснил Майкл. Это было неправдой только наполовину. Он протянул руку и погладил Гектора, который вилял хвостом и с большим интересом обнюхивал простыни.

– Вздремнуть прямо с утра?

Не успели они придумать ответ на этот вопрос, как Сэм заторопился:

– Ну давай вставай скорее! Мы устроили пикник на палубе. Тетя Элизабет говорит, что грех спускаться в кают-компанию на ленч в такой прекрасный день. Она сказала стюарду, что мы хотим поесть прямо на палубе в шезлонгах. Так что давай торопись, одевайся скорее. Ой! Забыл сказать… Нет, угадай!

– Сдаюсь.

– Капитан Джордан разрешил мне взять штурвал и управлять кораблем.

– Правда? Как интересно!

Сидни бросила взгляд на свое отражение в зеркале над комодом. Волосы растрепаны, щеки раскраснелись, общий вид весьма многозначительный. «Так и должна выглядеть довольная жизнью женщина», – решила Сидни.

– Да! Я буду крутить штурвал сегодня в три часа, прямо на мостике вместе с капитаном и мистером Эддисоном. Он первый помощник, и он мне очень нравится. Сегодня утром он подошел к нашему столу и рассказал о кораблях… Эй, как это получилось, что вы не пришли завтракать?

– Мы проспали, – поспешно ответила Сидни, – и попросили подать нам завтрак в каюту. Это было…

– А зачем же вам понадобилось спать днем, если вы так поздно встали? На это ей нечего было ответить.

– Который час? – спросила Сидни, чтобы отвлечь его внимание.

У Сэма появились новые часы; ему очень нравилось, когда у него спрашивали, который час.

– Двенадцать четырнадцать.

– Боже милостивый! Ты прав, нам лучше поспешить. Давай скорее, Майкл. Сэм, беги наверх и скажи им, что мы поднимемся через двадцать минут. Нет, лучше через тридцать. Смотри не споткнись на лестнице.

Она открыла дверь, и Гектор бросился в коридор. Это заставило Сэма сорваться с постели. Сидни вытолкала его вслед за собакой безо всяких церемоний и уже готова была закрыть дверь, когда Сэм повернулся кругом, чтобы ее поправить.

– Надо говорить не «на лестнице», Сидни, – заметил он с превосходством семилетнего всезнайки, – а «на трапе». Сколько раз тебе повторять?

– На трапе. Смотри не споткнись на трапе. А теперь иди.

– Иду, иду. – Он бросил полный подозрительности взгляд через плечо, хотя Гектор уже тянул его по коридору прочь от каюты. – Честное слово, Сидни, мне иногда кажется, что ты хочешь от меня избавиться.

– Я в раю?

Никто не ответил, никто и не слышал вопроса.

Ну и пусть. Сидни и без них знала, что такое рай. Она могла распознать его на вид, на слух и на вкус. А сейчас она его чувствовала. Она безусловно была в раю.

Откинувшись на спинку полотняного палубного шезлонга, Сидни положила раскрытую книгу себе на колени. Разве можно сосредоточиться на «Магии горной Шотландии» (хотя это и увлекательное чтение), когда кругом столько других интересных занятий? Например, наблюдать за тем, как Майкл и его мать рисуют морские пейзажи, составив мольберты спинками, как пианисты, исполняющие двойной концерт. Или прислушиваться к голосам (у нее не хватало сил вникать в смысл слов) ее отца и свекра, беседующих об ископаемых.

Филип и Кэт отправились на капитанский мостик смотреть, как Сэм будет управлять кораблем (Сидни оставалось лишь молить бога, чтобы корабль не повернул к берегам Бразилии). Тетя Эстелла спустилась к себе в каюту вздремнуть после ленча (вздремнуть по-настоящему, разумеется, а не безобразничать, как они с Майклом). Дул легкий соленый ветерок. Пушистые белые облачка изредка проплывали по безупречно голубому небу. Стюард принес ей очередную чашку чаю с легким сахарным печеньем, тающим во рту.

Ну чем не рай?

– Я закончила, – объявила ее свекровь, отступив назад и опустив кисть и палитру. – На сегодня.

Она вытерла руки тряпкой и встала рядом с Майклом.

– О, это потрясающе! Обняв его за плечи, она наклонилась ближе, чтобы рассмотреть картину. «Мать и сын, – подумала Сидни. – Как прекрасно они смотрятся вместе». Леди Элизабет накинула заляпанный краской халат поверх своего лилового платья и обмотала голову тафтовым шарфом, чтобы волосы не попадали в глаза. В свете послеполуденного солнца ей можно было дать ее возраст: лет сорок – сорок пять, решила Сидни. Но иногда, при свете свечей, она выглядела как молодая девушка.

Майкл обвил рукой ее талию и вместе с ней перешел к ее мольберту.

– Чудесно! – воскликнул он с искренним восторгом. – Вам удалось гораздо больше, чем мне.

– Не могу согласиться!

– Принесите оба полотна сюда, и мы рассудим, какое лучше, – предложил лорд Олдерн.

Это предложение показалось Сидни опрометчивым: ей не хотелось быть судьей в состязании между матерью и сыном. «Зовите меня Теренсом», – предложил ей свекор в день венчания. Она поблагодарила и сказала, что непременно так и поступит, но пока не выполнила обещания. Не сумела. Называть его Теренсом? Нет уж, увольте, это не в ее силах. Поэтому до сих пор она его вообще никак не называла.

У каждого из Макнейлов и Винтеров имелся свой шезлонг: лорд Олдерн зарезервировал их в первый же день на все время путешествия, причем они, безусловно, занимали лучшее место и вообще были самыми комфортными, какие только мог предоставить роскошный пассажирский лайнер. Как хорошо, частенько приходило в голову Сидни, что ей так повезло с семьями – старой и новой. Не всякая новобрачная добровольно согласилась бы проводить свой медовый месяц с мужем в обществе семи родственников.

После долгих уговоров Майкл и его мать наконец перенесли свои картины к шезлонгу его отца. Лорд Олдерн изучал их целую вечность, но так и не высказал никакого суждения. Отец Сидни близоруко наклонился, чтобы их рассмотреть, щурясь сквозь пенсне, что-то бормоча и напевая себе под нос. Одолеваемая любопытством, Сидни тоже наконец сделала над собой героическое усилие: поднялась с шезлонга и подошла поближе.

И мать, и сын работали маслом (акварельные краски слишком быстро высыхали на соленом ветру), но помимо этого морские пейзажи, изображенные двумя художниками, не имели между собой ничего общего. Линия горизонта, четко выписанная уверенной рукой мастера, разделяла надвое картину леди Элизабет. На горизонте темная вода встречалась со светлым небом, синее с голубым. Художница сумела передать спокойствие ленивого солнечного полдня и при этом – благодаря привнесенным на полотно белым барашкам, облакам и воображаемым чайкам – избежать однообразия. Получился очаровательный пейзаж: уравновешенный и гармоничный, но в то же время не лишенный скрытого напряжения.

Картина Майкла в буквальном смысле слова не влезала ни в какие рамки. Любые ориентиры вроде неба, линии горизонта, на которых глаз мог бы отдохнуть, на ней отсутствовали. Он нарисовал океан и больше ничего. Эффект должен был оказаться хаотичным – просто беспорядочное нагромождение синей краски – но этого не произошло. Никто не принял бы энергично наложенные слои и оттенки синего, зеленого, умбры, желтого и ультрамарина за что-либо иное, кроме сердитой и беспокойной, бесконечно переменчивой морской воды. Там, где краски наносились друг на друга толстыми мазками, ему удалось добиться даже ощущения глубины, третьего измерения. Удивительным образом эта картина будоражила зрителя и в то же время создавала впечатление насыщенности, наполненности, удовлетворения.

– А знаешь, я веду класс художественного мастерства, – мягко улыбаясь, заметила леди Элизабет, присевшая на край шезлонга лорда Олдерна. – Правда, студентов у меня совсем не много. Они просто приходят ко мне…

Все обменялись улыбками, думая об одном и том же: как многого они еще не знают друг о друге.

– Они приходят к ней после занятий в художественной школе, – с гордостью глядя на жену, пояснил лорд Олдерн. – Вечно ты скромничаешь, Лиззи.

Рассеянным ласковым жестом она провела тыльной стороной руки по его щеке.

– Я могла бы дать тебе несколько уроков, Майкл, но мне страшно.

– Страшно? Почему?

– В твоей работе полностью отсутствует дисциплинирующее начало – это игра воображения в чистом виде. Боюсь, что я только все испорчу, если начну тебя учить. Выучившись рисовать по правилам, ты можешь навсегда лишиться своей непосредственности, прямоты, эмоциональности… всего того, что делает твою работу неповторимой. Это отнюдь не наивная живопись. Я не раз видела, как дети рисуют с таким же увлечением, но они никогда не достигают подобной глубины.

Это правда, с растущим волнением подумала Сидни. Казалось, сам Майкл растворяется в волнах на морском полотне, растворяется во всех своих картинах: никто не научил его смотреть на них со стороны. А что, если у него и вправду особый талант? Вдруг он сможет стать настоящим художником, добиться признания?! Она искренне желала ему этого.

– И все-таки немного дисциплинирующего начала ему не помешает, – осторожно заметил отец Майкла, обращаясь к жене как к специалисту. – Ты так не думаешь, Лиззи?

– Возможно, но только совсем немного. Надо проявить максимальную осторожность. Непосредственность – вещь хорошая, но только если она не мешает художнику передать нам свое видение мира. В идеале правила для того и придуманы, чтобы способствовать общению художника со зрителем. С другой стороны, действительно существует опасность, что изучение правил может затуманить твое видение, Майкл. Вот это меня и пугает.

– Но вы сами можете меня научить, мама, – жизнерадостно откликнулся Майкл.

– Нет. Но в Эдинбургском университете есть один человек, которому я доверяю.

– Фрост? – спросил лорд Олдерн. Леди Элизабет кивнула.

– Он проявит осторожность. Отнесется с уважением. Да, ему бы я доверилась.

Отец Сидни вытащил изо рта незажженную трубку.

~ Школа искусств в Чикаго, – сказал он, – считается одной из лучших в мире.

Сидни была готова его расцеловать.

– Совершенно верно, – горячо согласилась леди Элизабет. – Так оно и есть. Майкл может учиться, где пожелает. Или вообще не учиться.

Все замолчали, погрузившись в раздумья.

– А знаете, – прервал паузу профессор Винтер, – эти две картины могли бы послужить идеальным приложением к монографии об эволюции человека, над которой я сейчас работаю.

Никто не произнес ни слова, но атмосфера неуловимо изменилась.

– А впрочем, может быть, и нет, – продолжал он, не замечая всеобщего уныния. – Мы можем утверждать, что картина Майкла, поскольку она создана без всяких правил, является чистейшим продуктом наследственности или, другими словами, первозданной природы, в то время как картина леди Олдерн – это продукт окружающей среды. Плод учения.

– Но моя мать тоже была художницей, – возразила леди Элизабет. – Это означает, что хотя бы часть моего дарования (если тут вообще можно говорить о даровании) передалась мне от нее. Это наследственность.

– Вот именно! – в восторге вскричал профессор Винтер. – В этом-то вся и соль! А Майкл прожил все эти годы не в вакууме, а в окружении первозданной природы. В каком-то смысле природа стала его школой, точно так же, как вашей была…

– Королевская академия.

– Как вашей была Королевская академия. И кто может утверждать наверняка, которая из двух школ (даже если бы их влияние можно было разделить) в конечном счете делает работу художника лучше? Только не я, – категорически заявил отец Сидни.

– И не я, – эхом откликнулись все остальные. Вскоре после этого Макнейлы направились в свои каюты.

Ее отец поднялся вместе с ними, но ненадолго задержался, дав обогнать себя. Ему хотелось раскурить трубку, но он ждал подходящего момента из уважения к леди Элизабет. Теперь он с наслаждением закурил. Дымок из трубки – и его легкие белые волосы засветились ореолом вокруг головы, копируя в миниатюре клубы дыма, вырывавшиеся из пароходной трубы над головой.

– Я не знаток живописи, – заговорил он, возвращаясь к своему привычному отрывистому стилю. – Понятия не имею, что там и как. Действую интуитивно. Может, это инстинкт, а? Персональные предпочтения, в любом случае. Но это строго между нами. Никому не говорите.

– О чем, папочка? – озадаченно спросила Сидни.

– Что делает работу художника лучше? Гм… – Профессор деликатно указал на картину Майкла, оставленную сохнуть на покинутом владельцем шезлонге. – Эта лучше. Не технически… – Он задумался, щурясь от дыма. – Духовно? Нет, это не то слово. Сердце, – вдруг сообразил он с удивлением. – Вот оно. В этой работе больше сердца. Только не говорите матери, хорошо?

Он пошевелил бровями с видом заговорщика, одарил Сидни и Майкла своей доброй улыбкой и заковылял прочь. Майкл задумчиво посмотрел вслед Винтеру. Сидни взяла мужа под руку, и они вместе подошли к бортовому поручню. – Солнце опускается, – сказал он, указывая на горизонт. – Так я говорил когда-то. Мысленно. Пока не узнал правильное слово.

– Солнце опускается.

Сидни улыбнулась ему. Красные лучи заката зажгли искры в ее красивых волосах, похожих на лисий мех. Палуба опустела. Майкл обнял ее, его рука пробралась под шаль. Она тоже положила руку ему на грудь под сюртуком. Вот уже много часов ему хотелось дотронуться до нее.

– Я так полон. Сидни.

– Полон?

Майкл посмотрел вдаль на переливающуюся, темнеющую воду. В этот момент ее глубина и простор напоминали ему его собственную душу, его сердце.

– Я полон, – упрямо повторил он, не находя более верного слова. – И я совершил полный круг.

Сидни прислонилась к нему и прижалась щекой к его щеке.

– Что ты имеешь в виду?

– Теперь я вспомнил другой корабль. Вспомнил этот океан. Он унес меня вдаль от родного дома, когда я был ребенком, а теперь он несет меня назад.

– Домой, – тихо подсказала Сидни.

– Тебе грустно?

– Конечно, нет! С какой стати мне грустить?

– Потому что я возвращаюсь домой, а ты уезжаешь из дома. И мы даже не знаем, сколько это продлится.

– Вот те на! А я-то думала, что ты умный. Ты меня удивляешь.

– По-твоему, я не умный?

– Сейчас совсем не умный.

Сидни огляделась по сторонам, убедилась, что вокруг никого нет, и засунула пальцы ему за пояс брюк, подтягивая его ближе. Очень смелый жест. Неизвестно, что могло за ним последовать,

– Неужели ты не понимаешь? Нет больше такого понятия, как «возвращаться домой» или «уезжать из дому».

–Нет?

Она покачала головой и поцеловала его, заслоняясь широкими полями шляпы, как щитом. Просто дотронулась на мгновение губами до его губ, но и этого хватило, чтобы его расшевелить.

– Наш дом здесь, глупенький, – прошептала Сидни. – Наш дом там, где мы. Ну да, конечно.

– Ты хочешь сказать, что, пока мы вместе, мы дома.

– Вот именно.

Палуба слегка покачивалась у них под ногами, корабль рассекал воду носом, словно острым ножом, врезаясь в будущее. Прошлое оставалось за кормой, распадаясь на ослепительные борозды белой пены, а он и Сидни парили вверху на тонкой линии настоящего. Этого можно было бы испугаться: ведь впереди простиралось неведомое. Найденыш, кем он был когда-то, непременно испугался бы.

Но Майкл был найден. Он нашел свой дом. Он уже был дома.

Примечания

1

фут равен 30,5 см. (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

2

Разновидность покера на двоих.

(обратно)

3

Nota bene – обрати внимание (лат.).

(обратно)

4

Классический труд Карла Линнея (1707-1778), шведского естествоиспытателя, создателя первой в мире научной классификации растительного и животного мира.

(обратно)

5

Человек дикий (лат.).

(обратно)

6

Ярд равен 91,44 см.

(обратно)

7

Дюйм равен 2,5 см.

(обратно)

8

Буквально: «чистая доска» (лат.). Имеется в виду первобытное сознание человека, не затронутое понятиями цивилизации.

(обратно)

9

Крупнейшая в мире система сообщающихся между собой озер на границе между США и Канадой, в которую входят пять больших – Верхнее, Гурон, Мичиган, Эри и Онтарио – и множество мелких водоемов.

(обратно)

10

Широкий свободный узел, которым повязывается широкий черный шелковый галстук.

(обратно)

11

Недлинный однобортный пиджак в талию с расходящимися, закругленными спереди фалдами.

(обратно)

12

День независимости, главный государственный праздник США

(обратно)

13

Высокие и крепкие походные башмаки на шнуровке.

(обратно)

14

Война за английский престол между династиями Ланкастеров и Йорков (1455-1485).

(обратно)

15

Охотники, истребляющие вредных животных за вознаграждение.

(обратно)

16

На деле (лат.)

(обратно)

17

В глазах закона (лат.).

(обратно)

18

Около двух метров.

(обратно)

19

Приморский город-курорт, где находится старейший в tU'OT-ландии университет, основанный в 1411 году.

(обратно)

20

Одна сухопутная лига равна 4,83 км.

(обратно)

21

Огам – древний ирландский алфавит.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

*** Примечания ***