Малёк. Безумие продолжается [Джон ван де Рюит] (fb2) читать онлайн

Эпиграф 

Посвящается Барри Эмбертону,

весельчаку, овладевшему искусством

 подачи задом наперед, и

Барбаре Джин Эллис (моему Вомбату)

Малек: безумие продолжается

Благодарности

Спасибо всем пингвинам из издательства «Пингвин», неу­станно марширующим к цели. Особенно Элисон Лоури, моему редактору, которая невозмутимо вела меня по каме­нистой тропе и проследила за тем, чтобы «Безумие продол­жается» не продолжалось вечно. Спасибо Сью Кларенс за помощь в описании приключений Малька в Лондоне. Эн­тони Стоньеру за отличный сюжет с участием Вомбата. Мо­им родным и друзьям — страшно извиняюсь за все те разы, когда не мог перезвонить и ответить на письма. Бенни В. за дружбу, поддержку, творческую энергию. А также Патрику Бонду, Микки Мегоу и ребятам из Pimp's Paradise. Диким кошакам — Как-Ни-Странно-Серому, Двухцветному и Годо — за то, что разрешили себя погладить, Зогу и Картош­ке с семьей — вы заставили меня смеяться и помогли снова почувствовать себя ребенком. Спасибо всем моим старым школьным знакомым за то, что отнеслись ко мне с юмором, и Дионн Редферн за поддержку. Снова извиняюсь перед Гаем Эмбертоном, на которого теперь все старушки в его родном городе поглядывают с опаской, и Ричи (роялти пришлю по почте). Спасибо Джулии за любовь, и смех, и за то, что читала «Безумие продолжается» ежевечерними порциями.

Наконец, спасибо всем вам, кто читает, смеется, помнит. Благодаря вам я не забываю о том, что в этой прекрасной стране нет ничего невозможного.

Таун - Хилл ( начало...)

Вторник, 16 января

13.35. Откинувшись на водительском кресле, папа окинул взглядом дорогу и заорал так истошно, что из замка зажига­ния выпали ключи. Когда крики стихли, в знаменитом миль­тоновском «универсале» пронзительно-зеленого цвета на­ступила долгая и тревожная тишина.

Все дело в том, что папа врубил кассету «Карпентерз» на полную мощь и не почувствовал злосчастной тряски, охва­тившей наш старый недобрый «рено», который тарахтел по ТаунХиллу на пути к школе. И вот внезапно, на втором куплете песенки «Я — король мира» зеленого монстра точ­но настигло землетрясение. Задняя правая шина так сдулась, что обод колеса проглядывал сквозь резину. Папа, как обыч­но, присвистнул, кивнул, глядя на истерзанную шину, и объявил, что у нас прокол. После чего просиял и сообщил мне, что умеет менять покрышки с тех пор, как «был ро­стом с кузнечика».

Подпрыгивая и посвистывая, он распахнул багажник (тот открылся с нездоровым скрипом) и приподнял коврик. Тут его глаза потемнели, и он начал беззвучно бормотать. Почувствовав неладное, я подошел поближе. Вместо запа­ски в багажнике лежал ящик пива. А сверху — пожелтевшая записка, которая гласила:

Пит, старый ты осёл, ничего, что я взял твою запа­ску? Вот тебе взамен пивка для рывка. Фрэнк.

А внизу было написано:

Верну в понедельник.

А еще ниже: 24.7.1988

Откупорив банку, папа перечитал записку. Казалось, его совсем не беспокоило, что Фрэнк одолжил запаску на вы­ходные и не возвращает ее уже два с половиной года. Куда больше отца занимал тот факт, что пиво, пролежавшее в ба­гажнике почти три года, до сих пор имеет отменный вкус. Он приподнял банку, как будто это был алмаз Каллинана^[1], и провозгласил:

—   Вкус, проверенный временем. — После чего взял две упаковки по шесть штук, вернулся на водительское сиденье и снова врубил «Карпентерз».

13.45. Прикончив пиво, папа расплющил пустую банку об лоб (умение, которое он оттачивал с новогоднего вечера, когда этот фокус закончился для него поездкой в больничку для наложения швов). Затем громко рыгнул, крикнул: «Гезундхайт!^[2]» — и тут же открыл вторую банку. Голосом, спо­собным испепелить целый бифштекс, мама приказала ему оставить пиво и пойти искать помощь. Но папа явно не просек, что она в плохом настроении, потому что раскинул руки и сказал:

—      Надо лишь поверить в чудо, и помощь найдет нас сама. Тогда мама сказала, что единственное, что скоро его «са­мо найдет», так это конверт с бумагами на развод.

Папа покачал головой и что-то пробормотал себе под нос. Затем взял шесть банок пива и вышел на аварийную полосу. Тут мама выскочила из машины и приказала отцу оставить пиво, потому что в таком виде он похож на черно­кожего разгильдяя. (Дело было не только в пиве: папа поль­зовался автозагаром вместо солнцезащитного крема аж с Рождества.)

Вернувшись в машину, папа сказал, что заплатит маме пятьдесят баксов, если та пойдет за помощью сама. Мама пришла в ужас от того, что он так низко ее ценит и предла­гает взятку в столь чрезвычайной ситуации. Они разорались, принялись торговаться по-черному и, наконец, останови­лись на шестидесяти трех.

Мама вышла на полосу для грузового транспорта, разма­хивая руками над головой, и вскоре остановила цементовоз. Она долго о чем-то говорила с водителем (им оказался пот­ный мужик, по имени Ларри, в белой майке-алкоголичке) и наконец уехала с ним в грузовике. Папа взглянул на меня, покачал головой, пробормотал «ох уж эти бабы» и, осушив вторую банку, принялся грустно подпевать «Карпентерз» и их песенке «Все только начинается».

Я открыл свой новенький ярко-красный дневник.

Год........................................ 1991

Имя....................................... Малёк

Комментарии....................... Безумие продолжается.

Отчет о проведенных каникулах Дом

Полагаю, в целом мои каникулы заслуживают шести баллов из десяти. Это, хоть и маловато для большинства, вполне приличный показатель для члена семейки Мильтонов. Пер­вые две недели было тяжеловато. Я в основном спал и смо­трел фильмы по видео. Папа пытался вытащить меня на улицу — поиграть в крикет в саду, но это развлечение прод­лилось недолго, так как первый же мой мяч он отбил в окно гостиной. Черныша (это мой невменяемый Лабрадор) при­шлось отправить на срочную операцию. Он проглотил на­садку от садового шланга. Один раз звонил Жиртрест, пред­лагал сходить ночью на кладбище Стеллавуд, поискать при­видений, но я соврал, что у меня расстройство желудка. Жиртрест сказал, что надо съесть килограмм шоколада, за­пить его тремя чайными ложками растительного масла, и через день я буду как новенький.

Русалка и Малёк в «Диком уголке»

«Дикий уголок» — это шикарный морской курорт недалеко от Джорджа на трассе Кейп-Гарден-Рут^[3]. К сожалению, предки Русалки ругались три дня подряд, после чего ее папа собрал вещи и уехал. Русалка снова впала в депрессию, хотя мы по-прежнему каждый день ходили на пляж и на роман­тические прогулки. Нам на глаза попался дом Большого Крокодила (бывшего президента П.В. Ботхи^[4]).

Он назывался «Якорь», был огорожен высоченной стеной с электрическим забором, а у ворот стоял белый охранник с пистолетом на поясе. Мы обошли все кругом, проверяя, нельзя ли забраться внутрь, но логово Крокодила было не­приступно. Видимо, немало народу хочет покуситься на его жизнь. Русалка расхрабрилась и заявила охраннику, что мы хотим повидаться с бывшим президентом. Тот затушил си­гарету о столбик забора и ответил, что мы находимся в за­претной зоне и Крокодил спит (спорим, с одним открытым глазом?). Русалка нервно захихикала и спросила, опасно ли защищать дом Крокодила. Охранник снова закурил и отве­тил, что все в порядке, одна беда — ибисы замучили.

Рождество

Вомбат пригласила нас на обед в яхт-клубе, который вскоре был прерван скандалом: бабуля обвинила четырехлетнюю девочку в том, что та украла у нее рождественскую хлопуш­ку. Дело грозило обернуться скандалом, но, к счастью, офи­циант принес две дополнительные хлопушки для бабули, чтоб та утихомирилась. Вомбат отказалась от подарка, вот­кнула рыбную вилку в стол и обозвала ребенка «малолетней преступницей». В конце концов, наш столик вынесли на балкон, бабуля отобедала за счет заведения, а нам обломи­лась бесплатная бутылка шампанского.

Новый год

Папин лучший друг Фрэнк вызвался быть диджеем. Он на­жрался как свинья и прыгнул в бассейн в трусах с надписью «ПСИХ». К сожалению, одной из обязанностей диджея было следить за временем, а мы лишь в час ночи поняли, что часы у него не водонепроницаемые. Поэтому в 1.03 мы спели «Олд Лэнг Сайн»^[5], а папа попытался раздавить пив­ную банку об лоб. Гости ушли, мама повезла папу в больни­цу, а мне приказали убраться и отыскать Вомбата. Бабушка нашлась в гостиной: она читала весьма озадаченной Инносенс отрывки из книги «Основы игры в бридж для продви­нутых» .

Мы с Русалкой - влюблены друг в друга, и она хочет, что­бы сразу после школы мы поженились. Надеюсь, к тому времени у меня яички опустятся — до сих пор никаких при­знаков, хотя через три месяца мне будет пятнадцать! Как бы люди не подумали, что я — ошибка природы.

Видать, еще год как минимум ходить мне в мальках.

Вернемся к нашим баранам...

17.10. Наш «рено» подъехал к школьным воротам, и охранник рукой отдал нам честь. Папа, который к тому вре­мени взялся уже за вторую упаковку пива, нетвердой рукой изобразил нацистский салют и прокричал: «Зиг хайль!» Охранник взглянул на него, как на маньяка, и медленно за­крыл тяжелые железные ворота.

Я взвалил сумки на оба плеча и потащился через арку в центральный двор. Зассанец Пит, как всегда, пускал ручеек по своему мечу и ноге. Сегодня вид у него был слегка при­шибленный. Внезапно кто-то громко выкрикнул: «Эй!» — и раздался скрежет металла о бетон. Большой армейский че­модан вылетел из дверей корпуса, пронесся по галерее и приземлился в канаве. Из чемодана доносились сдавленные рыдания. Я осторожно приблизился, открыл крышку и уви­дел пацана в веснушках, с красными от слез глазами. Он был напуган до смерти. В дверях корпуса нарисовалась отврати­тельная ухмыляющаяся рожа. Щука.

—   О-о, Малёк, — прошипел он. — Я нашел тебе дружка вместо Геккончика!

Щука ухмыльнулся, затолкал новичка в чемодан и при­жал крышку левой ногой. Его ничуть не волновало, что мальчишка трясется от страха и со всей силой колотит по стенкам чемодана со всех сторон. Щука оглядел меня сверху донизу и проговорил:

—   Ну, добро пожаловать домой, уродец. Думаешь, раз ты теперь на втором курсе, то сразу крутой? Не забывай, я-то на третьем и к тому же наверняка буду старостой. — Плюнув мне на крикетную сумку, он скрылся в корпусе.

Я поднялся по лестнице, свернул за угол и на минуту остановился у входа в спальню второкурсников. Сделал глу­бокий вдох. А потом распахнул дверь и увидел их — Безу­мную Восьмерку (не хватало лишь одного).

Жиртрест восседал на шкафчике и жевал чипсы с солью и уксусом из гигантского пакета. Саймон примостился на шкафу для обуви и дубасил молотком по крикетной бите. Рэмбо развалился на кровати и, судя по всему, потчевал Гоблина байками о том, как провел каникулы. Тот слушал его, выдавливая прыщ перед зеркалом. Бешеный Пес вырезал свое имя на свежеокрашенной раме при помощи охотни­чьего ножа. Он не дошел еще до середины, но уже успел сделать орфографическую ошибку. И наконец, там был Верн, который сидел на кровати и глубокомысленно беседо­вал с Роджером (котом). Увидев меня, он запрыгал на месте и начал тыкать пальцем на вторую кровать в своем отсеке. Затем познакомил меня со своим плюшевым медвежонком по имени Картошка. Я пожал Картошке лапу и начал раз­бирать чемодан. Видать, второй год подряд мне спать на­против Человека Дождя. Кровать рядом с Жиртрестом в углу была пуста. Как-то странно без Геккона... Мне кажет­ся, я никогда не привыкну к тому, что его нет.

Наши достижения за каникулы:

Рэмбо:                    ездил в Европу с отцом и новой мачехой. Говорит, она клевая и ей всего 27 лет. А его от­цу — 46! Рэмбо утверждает, что сам не прочь бы ее оприходовать.

Жиртрест:             с прошлого года потолстел на 5 кг, но, по его словам, это всего лишь «с учетом инфляции», поэтому ничего страшного.

Гоблин:                 работал на тотализаторе, который держит дружок его мамаши. Еще он утверждает, что у него появилась девушка, но при этом не может ответить на вопрос, как ее зовут, и, ка­жется, вообще ничего о ней не знает. На все наши расспросы у него был один ответ: «Дев­чонки не могут разговаривать, когда у них рот занят». К несчастью для Гоблина, никто ему не поверил, а Рэмбо вдобавок выкинул в окно его будильник.

Саймон:                ездил в Америку. Жиртрест обзавидовался, когда Саймон стал расписывать, какие вкус­ные в «Макдоналдсе» бургеры. Еще Саймон был в Диснейленде и в Большом Каньоне. А вот в Вашингтоне, по его словам, холодно и скучно.

Бешеный Пес: ходил на дополнительные занятия по математике, английскому и африкаанс, потому что провалил все экзамены по стандартной программе. Все потому, что у него дислексия. По мнению Бе­шеного Пса, это означает, что он чита­ет задом наперед, как китайцы. Глок сказал, что переведет Пса на второй курс при условии, что тот будет зани­маться по индивидуальной программе.

Верн (Человек Дождя): чем он занимался в каникулы, непо­нятно. Мы смогли выпытать у него лишь одно: они с мамой связали коф­точку для Роджера. Человек Дождя утверждает, что седьмого апреля у ко­та день рождения — тогда он и наденет свою ярко-оранжевую обновку. Пло­хо то, что в этом году Верн выглядит еще более чокнутым, чем в прошлом.

Наша новая спальня гораздо светлее и не такая страшная, как комната первокурсников. Здесь нет потолочных балок, а стены выкрашены в кремовый цвет. Перед отбоем я про­гулялся по пустынной спальне первокурсников и пару ми­нут посидел на подоконнике у своей старой кровати. Потом мне взгрустнулось, и я вернулся в новую спальню, где Бе­шеный Пес ампутировал ухо медвежонку Картошке. Верн плакал на кровати.

Заглянул Лутули — выключить свет и поздороваться. На нем был блейзер и галстук школьного старосты. Он выглядел очень круто и впечатляюще. Поприветствовав нас, он сооб­щил, что очень рад своему избавлению от необходимости отвечать за проделки Безумной Восьмерки.

Я долго лежал без сна, слушая Зассанца Пита и думая о Русалке. Она вложила между последними страницами мое­го дневника фиолетовый цветок. Он пахнет прекрасно и за­гадочно — совсем как она.

Среда, 16 января

06.15. Плохая новость. Чертова сирена на подъем нахо­дится прямо у меня за окном! Услышав ее, бедняга Роджер зашипел и в ужасе подпрыгнул вверх. Увы, при этом он за­был, что спит в шкафчике для обуви, поэтому, ударившись о крышку, вырубился и рухнул мордой вниз в грязные но­ски Верна.

После завтрака Укушенный позвал Безумную Восьмерку (кроме Верна) в свой кабинет. Просверлив нас своим дер­гающимся глазом, он сказал «добро пожаловать в школу», после чего пригрозил варварски расправиться с нами, если мы в этом году попробуем выкинуть нечто подобное нашим прошлогодним проделкам. Он также добавил, что мы долж­ны смириться с полной невменяемостью Верна и делать ему поблажки. (А мне казалось, наоборот — с психами надо быть построже.)

Затем Укушенный облизнулся, подмигнул нам (а может, у него просто глаз дернулся) и сказал:

— Не знаю, в курсе ли вы, но за так называемой Безу­мной Восьмеркой в школе закрепилась своего рода скан­дальная популярность. — Рэмбо просиял и кивнул, как гор­дый отец семейства. Укушенный зыркнул на него угрожаю­ще и проговорил: — Лишь попытайтесь провернуть еще одно противозаконное дельце, мистер Блэк, и вы ощутите на себе всю мощь моего гнева. Поверьте, в последнее время я немало играл в сквош. — При этом он приподнял корот­кий рукав своей рубашки, продемонстрировав бицепс со вздувшимися жилами. Тогда Бешеный Пес приподнял ру­кав своей рубашки и показал Укушенному свой бицепс. Укушенный испепелял его взглядом до тех пор, пока Пес не опустил рукав.

—   Двадцать четыре мальчика из других спален попросили о переводе к вам, потому что... ну, вы понимаете... Генри... Геккон... по известным вам обстоятельствам он больше не... короче, у нас образовалось свободное место. — Укушенный с кислым лицом шмыгнул носом. — Возможно, вы думаете, что подобной популярностью стоит гордиться, однако я считаю ее прямым оскорблением строгих дисциплинарных правил, принятых в этом корпусе, а также себя лично. Вы здесь, чтобы получать образование, а не шататься по ночам в поисках привидений и пугать народ. — На этот раз Уку­шенный воззрился на Жиртреста, который прекратил жевать резинку и слегка позеленел. — Поэтому я решил, что вашим новым соседом станет не балбес из другого корпуса, ищу­щий приключений, а приличный мальчик, который добавит хоть немного порядка вашей шайке.

Мы в нетерпении навострили уши, но он так и не сказал, кто станет нашим новым соседом.

—   И последнее, — сказал Укушенный, — ни под каким предлогом вы не будете пытаться деморализовать первокла­шек и издеваться над ними. Они и так всего боятся. Я не позволю, чтобы вы усложняли им жизнь. Я также в курсе, что между вами и Леонардом Пайком по прозвищу Щука есть некоторые трения. Его брат Рентой — первогодок из нашего корпуса, и я не потерплю никакой фигни в его адрес. Понятно?

Никогда не слышал, чтобы Укушенный говорил «фиг­ня» — видать, Безумная Восьмерка и впрямь его достала! Продолжая сверлить нас дергающимся глазом, он добавил зверским тоном:

— Я за вами слежу.

Как-то странно наблюдать за прибытием новичков, кото­рых гордые родители ведут через наше общежитие в мрач­ную спальню для первокурсников. Мы вели себя очень лю­безно, а Бешеный Пес даже кланялся каждому из родите­лей, называя их «мэм» и «сэр». Гоблин притворился, что записывает имена новичков, но на самом деле он составлял список симпатичных мамаш, которых хотел бы оприходо­вать. Жиртрест высматривал тех, кто привез с собой много съестного, а Верн лежал на кровати, разговаривая сам с со­бой и выдергивая волосы — вся эта активность явно его взбудоражила.

Когда новички ушли на встречу с Глоком, после которой был обед с родителями во дворе, Рэмбо провел первый в го­ду официальный саммит Безумной Восьмерки. По его мне­нию, никто не имеет права становиться членом Восьмерки лишь потому, что переехал в нашу спальню. Кем бы ни ока­зался наш новый сосед, сначала ему придется себя зареко­мендовать — он должен быть или школьной легендой, или прекрасным спортсменом, или полным психом. А новень­кий, между прочим, должен появиться уже сегодня!

20.00. Укушенный созвал весь корпус на собрание в об­щей гостиной. Бедненькие первокурсники выглядели пере­пуганными до смерти, за исключением Рентона Пайка — братец Щуки развалился в кресле, как миллионер. Было приятно смотреть, как Рэмбо дважды случайно пнул его но­гу, проходя мимо.

Укушенный объявил, кто в этом году будет старостой корпуса, и назвал остальных старост.

Староста корпуса — Грег Андерсон.

Старосты — Гай Эмбертон (ходят слухи, что его папа строит павильон для регби на Трафальгаре), Линли Перкинс (худосочный малый по кличке Вонючий Рот) и Джулиан (который вернется, чтобы еще полгода проучиться на предуниверситетском курсе, после чего отправится в Коро­левский музыкальный колледж в Лондоне. Но пока он еще в Таиланде, отдыхает вместе с Реджем.)

К счастью, Щуке и Деврису в этом году придется самим таскать свое грязное белье, потому что их старостами не на­значили. К несчастью, Андерсон так и не простил меня за то, что в прошлом году я оскорбил его сестру-инвалида (не­смотря на то, что ее не существует). Эмбертон по-прежнему винит меня в том, что ему ничего не светит с Амандой. Что касается Вонючего Рта, то он всегда как-то подозрительно посматривал на меня в душе.

После собрания я решил прогуляться по школе, чтобы найти классы, где у нас будут проходить занятия. Не хочу завтра утром быть похожим на глупого первоклашку, за­блудившегося по пути на урок. Но стоило выйти во двор, как я услышал оглушительный рев: «Мильтон, наш славный поэт!»

Дико размахивая тростью, Папаша подошел и крепко обнял меня, приподняв в воздух. Я в ответ сумел лишь то­ненько пропищать «сэр». Опустив меня на землю и по-дружески треснув тростью по голове, он потребовал доло­жить, какие книги я прочел за каникулы. Я хотел соврать, но потом признался, что, не считая воскресных газет, не про­чел ни строчки. Папаша выпучил глаза и начал осыпать ме­ня ругательствами и оскорблениями прямо посреди двора. Услышав это, новичок, несущий три чашки чая, застыл как вкопанный и вылупился на нас с отвисшей челюстью. Папа­ша велел ему идти в одно место. От этих слов перепуганный первоклашка пролил половину чая на себя. Папаша выгля­дел очень отдохнувшим и стильным (на нем был твидовый костюм). Он сообщил, что перевернул в жизни новую стра­ницу. Говорит, что будет тренером крикетной сборной «А» среди мальчиков до пятнадцати лет, а английский у нас будет вести кто-то другой. Прокричав на прощание «Уходит, преследуемый медведем!», Папаша направился в сторону часовни.

23.00. Дверь со скрипом открылась, и мы услышали звук волочащегося по полу чемодана. Высоченная фигура та­щила свои баулы к пустой кровати рядом с Жиртрестом. Новичок расстегнул молнию на сумке и начал укладывать вещи в шкафчик. Мы все почему-то притворились спящи­ми, хотя никто не спал (кроме Верна, который забрался на свой шкафчик и стал светить фонариком прямо в глаза на­шему новому соседу.) Как-то странно все это было — как будто в спальню прокрался чужой. Я поймал себя на мыс­ли, что ненавижу долговязую тень, ведь она заняла койку Геккона и собирается примазаться к нашей Безумной Вось­мерке.

Ночью приснилось, что Щука перерезал мне глотку. Я мужественно пытался остановить кровь, затянув на шее галстук от школьной формы, но, к счастью, в этот момент прямо над ухом зазвенела сирена на подъем, и мне больше не пришлось быть свидетелем собственного убийства.

Четверг, 17 января

06.З0. На перекличке весь корпус заржал, когда объявили фамилию нашего нового соседа: Александр Шорт^[6].

В темноте Александр Шорт нравился мне больше. Вокруг рта у него противная сыпь, отчего он похож на человека, который неаккуратно ест и забывает вытереться. Я подошел и представился, но в ответ получил лишь неприветливое «здорово».

07.25. Позвонила бабушка и поздравила меня с днем рож­дения. Решил ее не путать, поэтому сказал «спасибо» и по­пытался изобразить радость. А она заплакала и сказала, что­бы я садился на первый же корабль до Саутгемптона, как только кончится война. И добавила, что у них только что прозвучала сирена воздушной тревоги, поэтому ей пора вы­ключать электричество и прятаться под кроватью. Я позво­нил маме сообщить, что бабуля спятила, но к телефону по­дошел папа. На заднем плане слышались крики, а папа все орал: «Прямо езжай! Прямо!» Потом раздался мощный грохот, и связь оборвалась. Вскоре мама перезвонила и ска­зала, что строительный грузовик снес наши ворота. Папа строит за гаражом нечто. Он называет это «бункером на случай опасности» — с секретной дверью, между прочим. Говорит, это необходимо для нашей безопасности, но мы с мамой думаем, что им с Инносенс просто нужно дополни­тельное помещение для варки самогона.

У нас много новых учителей, и большинство из них — жуткие зануды. По истории, к счастью, остался Леннокс. Норм Уэйд, новый учитель по английскому — скучнейший человек в мире, который всегда говорит одним и тем же мо­нотонным голосом. К тому же он заикается и смотрит на нас как-то недобро. Гоблин считает, что из Норма получил­ся бы блестящий игрок в покер, если он будет молчать. Его официальное прозвище — Саламандра: у него длинные ноги и очень короткие ручки. Ева больше не преподает актерское мастерство: теперь она — школьный психолог. (Возможно, это из-за того, что в прошлом году у нее был роман с Рэм­бо, или дело в уходе доктора Зу.) Гоблин говорит, что, по слухам, доктор Зу теперь проводит эксперименты над людь­ми в Замбии. Актерское мастерство теперь ведет Викинг, и это, конечно, ужас. Еще меня ждет рисование с мистером Лилли и какой-то «клуб приключений» с мистером Холлом.

11.00. Во дворе возник неловкий момент: Ева неожидан­но вышла из офиса Укушенного и чуть не врезалась в нас с Гоблином и Рэмбо. Рэмбо сделал шаг, как будто хотел ее об­нять, но Ева промаршировала мимо и даже не поздорова­лась. Потом появился Укушенный и приказал нам возвра­щаться в корпус. На Рэмбо он даже не взглянул. Очевидно, между ними до сих пор неприязнь. Мыльная опера продол­жается!

Я спросил Жиртреста, что он думает по поводу моего вчерашнего кошмара. Тот ответил, что рядом с моей крова­тью спит черная кошка и ни к чему хорошему это не приве­дет. Толстяк предложил отравить Роджера или выпить литр воды перед сном, чтобы очистить кровать от злых духов.

14.З0. Пробы в крикетную сборную

Я очень плохо подавал и до самого вечера гонялся за мячом. Когда промазал четыре раза подряд, Папаша вскочил и зао­рал: «Господи, Мильтон, да соберись же ты, наконец!» Ви­димо, завтра придется весь день тренироваться и молиться, чтобы он не вышвырнул меня из команды до субботнего матча с колледжем Дрейк.

У Александра Шорта высококлассное снаряжение для крикета фирмы «Ганн и Мур» — он таскает его за собой в футляре, похожем на гроб. На его клюшке с двух сторон ав­тограф Грэма Поллока^[7]. Он сказал Папаше, что в своей бывшей школе играл в крикет лучше всех (это школа в Йоханнесбурге, о которой никто никогда не слышал). Но его пробежка напоминала побег жирафа-инвалида от льва, а Папаша сказал, что подает он как престарелый кот, у кото­рого случился эпилептический припадок.

А потом Александр Шорт и вовсе сделал глупую ошибку: пошел подавать без шлема. Он целую вечность решал, на­девать ему шлем или нет — и наконец небрежно отбросил его в сторону и надел новенькую темно-синюю кепочку. Это не ускользнуло от внимания Бешеного Пса, который тут же увеличил пробежку метров на двадцать.

Шорт строил из себя крутого и очень долго растягивал мышцы голени, пока Папаша не приказал ему поспе­шить, пригрозив, что насадит его на трость-табурет и скормит своей бывшей жене по кусочкам. Шорт пожал плечами, поправил кепку и занял свое место. Бешеный Пес заорал «Захожу!» и выбежал из-под деревьев с та­ким видом, будто собирался кого-нибудь растерзать. Ка­жется, Мистер Самоуверенность слегка испугался, пото­му что при виде Бешеного Пса, орущего, как дикарь, его глаза стали как тарелки, и он поспешно принялся отда­ляться от калиток. Мяч попал прямо по столбикам, кото­рые разлетелись во все стороны. (К тому времени стру­сивший Александр Шорт спрятался под сеткой, которой было огорожено поле.) Папаша спросил его, не учился ли он раньше в школе для слепых. Мне стало жалко бед­нягу, и я подал ему легкий крученый мяч с ноги, но Алек­сандр Шорт бросился к калитке и выбил мяч за сетку, за­бросив его на крышу павильона. (Вот тебе и благодар­ность за доброту.) Повесив, голову, я отправился на поиски мяча, а Бешеный Пес поклялся отомстить за ме­ня. Поблагодарив его, я пошел искать лестницу — мяч за­стрял в водосточном желобе.

Когда я вернулся на поле, добрая половина команды ис­чезла. Оказалось, что Бешеный Пес отомстил Александру Шорту, послав мощный бросок ему прямо в затылок. Чле­ны нашей сборной понесли беднягу в медпункт. Неплохое начало!

Александру Шорту не удалось произвести впечатление на Рэмбо. Он считает, что Шорт недостоин Безумной Вось­мерки, и если он захочет присоединиться к нам, то ему при­дется поработать над своей индивидуальностью.

Я выпил на ночь литр воды, чтобы очиститься от злых ду­хов (один из которых, возможно, вселился в черного кота). Всю ночь пришлось бегать в туалет.

Пятница, 18 января

08.00. На первом школьном собрании Глок метал мол­нии, но большинство ребят еле сдерживали смех: на загоре­лом лице нашего директора появились белые круги от очков. Небось опять уснул на надувном матрасе. А вот первокурс­ники аж побледнели от страха: Глок нарочно злобно зыркал на них. Не могу поверить, что всего год назад я так же его боялся.

11.00. Меня выбрали в сборную «А» среди мальчиков до пятнадцати лет! Состав остался тем же, что и в прошлом го­ду, только Рэмбо заменил Стивена Джорджа — тот ушел из крикета и занялся греблей.

14.30. Андерсон вынудил Бешеного Пса (а тот в свою очередь — нас) извиниться перед Александром Шортом в лазарете. Увидев наши лица на пороге, сестра Коллинз за­визжала: «О Боже!» — и затушила сигарету в ночном горш­ке, который использует под пепельницу. Неохотно впустив нас, она показала кровать Александра. Новичок выглядел очень смешно: на шее воротник, ноги свисают с края крова­ти. Верн ткнул в пациента пальцем и загоготал, но потом увидел, что все на него смотрят, и изобразил кашель, после чего подошел к окну и спрятался за шторкой.

Шорт сказал, что у него сотрясение мозга и в понедель­ник он должен выйти из лазарета. Бешеный Пес неискренне извинился и сказал, что Шорт сам виноват, потому что был без шлема. Александр напустил на себя оскорбленный вид и ответил, что обычно друзья не пытаются прикончить друг друга на тренировке по крикету. Тут Рэмбо просверлил но­вичка глазами и сказал:

— Кого ты назвал друзьями? Мы тебя вообще не знаем.

Возникла неловкая тишина. Потом мы сказали, что нам пора, и оставили Шорта в покое.

Жиртрест считает, что любой, кто попытается занять ме­сто Геккона, навлечет на себя проклятие его призрака. Поэ­тому новичок неслучайно менее чем через день после при­езда попал в лазарет — ведь для Геккона лазарет был как дом родной. Жиртрест напомнил, что в начале прошлого года Бешеный Пес сломал Геккону руку — определенно его при­зрак подает нам знак. Но теория Жиртреста никого не впе­чатлила. Последовал долгий спор, полный взаимных оскор­блений. Он длился бы всю дорогу, но, увидев продуктовый магазин, Жиртрест так ускорился, что нам было его уже не догнать.

20.30. В корпусе проходят выборы дежурных и капита­нов команд.

Жиртреста выбрали дежурным по питанию, Гоблина — ответственным за аудио- и видеооборудование, а Верн с треском разгромил Девриса и был назначен дежурным по туалетам. (Справедливости ради, Девриса подставил Щу­ка — тот выдвинул его кандидатуру шутки ради, а потом проголосовал за Верна). Услышав о своей победе, Верн вы­бросил в воздух кулак в знак победы и спросил у Укушен­ного, нельзя ли сейчас же покинуть собрание с целью тща­тельного осмотра сортира. Тут даже Укушенный не сдер­жался и заржал вместе с остальными, глядя, как Верн достает блокнотик с карандашом и вышагивает в сторону уборных.

23.00. Рэмбо заявил, что настало время Безумной Восьмерке нанести визит первокурсникам. Гоблин наот­рез отказался: известно, что если кто-нибудь даже косо посмотрит на первокурсника до окончания первой неде­ли, когда они наслаждаются беззаботной жизнью, его сра­зу исключат. Но Рэмбо обозвал нас беспомощными тру­сами, мы поддались и направились в спальню первокурс­ников.

Мы молча остановились посреди нашей старой мрачной спальни. Выдержав долгую паузу, Рэмбо зычно спросил:

— Кто из вас Щука-младший? Раздался стон, а потом усталый голос: -Ну я...

—        Щука-младший, у меня для тебя плохая новость. Щука вылез из кровати, освещаемый ярким лучом фона­рика Верна. Растерянно моргая, он проговорил:

—Что... что случилось?

Повисла тишина. Рэмбо откашлялся и ледяным голосом проговорил:

—   Твоя мать умерла.

Младший Щука онемел. Он беспомощно таращился на свет фонарика, открывая и закрывая рот.

—   Разбилась, прыгая с парашютом, — добавил Рэмбо. — Выпрыгнула из самолета, а парашют надеть забыла... — Щука покачал головой и попытался что-то вставить, но Рэмбо приказал ему молчать.

Тут к действию присоединился Гоблин.

Гоблин:               Видимо, тупость — это у вас семейное.

Рэмбо:                  Щука, она разбилась о землю на скорости, в два раза превышающей ско­рость звука.

Гоблин:               И в два раза меньше скорости света.

Тут подключился Бешеный Пес.

Бешеный Пес:   В четыре раза меньше скорости моей подачи. Кто-то громко прыснул со смеху. Младший Щука к тому времени выглядел уже довольно расстроенным.

Гоблин:               Ей повезло, что она выжила.

Щука вздохнул с облегчением.

Младший Щука:       Так значит, с ней все в порядке?

Рэмбо:                  Нет, ее полет прервался.

Гоблин:               И она сломала ноги.

Остальные снова захихикали, подталкивая друг друга лок­тями.

Рэмбо:                  О линии электропередач.

Гоблин:               Ты хоть знаешь, сколько вольт электричества проходит через эти ли­нии?

Щука-младший: Нет, я...

Гоблин:               Вот и я не знаю. Но слышал, что херова туча!

Рэмбо:                  Но электричество не убило твою мать, Щука.

Щука-младший:        Послушайте,  тут какая-то ошибка. Моя мама не прыгает с парашютом.

Рэмбо:                  Заткнись. Итак, линии электропередач остановили ее полет.

Бешеный Пес:   И переломали ей ноги.

Рэмбо:                  Да, ноги.

Гоблин:               Они обе отвалились.

Рэмбо:                  Щука, жаль говорить тебе об этом, но твоя мать теперь безногая. Теперь все уже ржали и гоготали в голос. Кажется, младший Щука заподозрил, что что-то неладно, но он выглядел по­лусонным и совершенно ошарашенным.

Рэмбо:                  Она упала на землю.

Гоблин:               И приземлилась прямо на шоссе.

Щука - младший:      Послушайте, я не знаю, кто вам...

Бешеный Пес:   И там ее затоптал носорог.

Хохот, толкание локтями.

Гоблин:               Все было не так. Ее переехал рейсовый автобус.

Рэмбо:                  Ее голову нашли в Блюмфонтейне.

Гоблин:               А руки у входа в лесбийский клуб в Лесото.

Верну очень понравилась выдумка Гоблина про лесбийский клуб. Он завизжал от смеха и принялся топтать мусор в му­сорной корзине.

А потом включился свет. Вид у Андерсона был немного безумный: он стоял в полосатых трусах и размахивал хок­кейной клюшкой с отпиленным концом.

—   Что это вы творите? — проревел он, смерив Рэмбо гневным взглядом. Рэмбо не ответил. Должен признать, сцена производила не слишком приятное впечатление. Бе­шеный Пес был вооружен своим охотничье-разделочным ножом, Рэмбо держал в руках крикетную биту, а Верн с ди­ким видом выдергивал у себя волосы одной рукой, сжимая в другой Картошку.

Тут в спальню зашел Эмбертон, с самодовольным видом посасывая стебель сахарного тростника.

—   Так-так. Вечер пятницы, и кто-то по уши в дерьме, — он улыбнулся мне и захрустел тростником. Двое старост медленно кружили вокруг нас, как акулы в аквариуме за пять минут до кормежки. Первокурсники осмелились выглянуть из-за своих шкафчиков и посмотреть, из-за чего начался переполох. Щука-младший поднялся на ноги и запрыгнул в кровать.

Андерсон и Эмбертон отвели членов Безумной Восьмер­ки обратно в нашу спальню. Тем временем в голове у Рэмбо родился план, и он начал сочинять историю о том, что мы просто решили подружиться с новичками. Дослушав до кон­ца, Андерсон воскликнул:

— Что за куча лошадиного дерьма! Допустим, Лутули в прошлом году вы одурачили, но я не идиот. Я вас, придур­ки, хорошо знаю.

Нам приказали выстроиться у входа в комнату Андерсо­на. Каждому досталось по два удара хоккейной клюшкой. Единственным плюсом во всем этом деле было то, что, по­ка Андерсон колотил меня по заднице, я смог в деталях разглядеть плакат с обнаженной грудастой девицей на его стене. Эмбертон при этом лежал на кровати, продолжая терзать свой сахарный тростник, и выглядел жутко доволь­ным.

Лежал в кровати с пылающим задом и слушал, как Щука-младший торжествующе ржет в соседней спальне. Иногда так хочется, чтобы Рэмбо мирно умер во сне! (Неожидан­ная кончина от лап носорога тоже сойдет!)

Суббота, 19 января

09.55. В раздевалке перед матчем против колледжа Дрейк Папаша заставил нас прослушать кассету Бетховена. Сам он расхаживал кругами, дирижируя воображаемым оркестром при помощи моей крикетной биты. Закончив концерт, он пожелал нам «парализовать противника в вечной борьбе за ослепительную славу». Мы напустили на себя как можно более агрессивный вид, а Бешеный Пес ударил кулаком дверь туалета и оставил вмятину.

Мы выбежали на новое поле для крикета, названное по­лем Годфри Эллиса в честь бывшего ученика школы, став­шего первой жертвой Второй мировой войны. Правда, по словам Жиртреста, на самом деле этот Годфри утонул в га­вани Дурбана, свалившись с мостков, когда махал на про­щание своим родным.

Наша команда выглядела очень впечатляюще в крикет­ной форме с длинными брюками. Со стороны родителей последовали жиденькие вежливые аплодисменты, а со сто­роны зеленого «рено-универсала», припаркованного у зрительного экрана — пронзительные гудки. Я не осмелил­ся взглянуть на предков и сосредоточенно занял позицию слева от ворот (мое место на поле). После первого срезав­шегося мяча Рэмбо подошел к Бешеному Псу (его пробеж­ка теперь простирается до самой ограничительной веревки). Возвращаясь на свое место, Рэмбо перекинулся парой слов с отбивающим из колледжа Дрейк, который, признаться, выглядел слегка озадаченно. Затем Папаша прокричал: «Игра!» — и Бешеный Пес с ревом бросил мощный круче­ный мяч, перелетевший через голову отбивающего. Затем подбежал к нему и зарычал, как собака. Тут Рэмбо крик­нул:

— Спокойно, Пес! Помни, это всего лишь игра!

Отбивающий команды противника слегка перепугался и покосился на своего левого игрока. Второй мяч выбил у ка­литки средний столбик. Рэмбо с Бешеным Псом подбежали друг к другу, крепко обнялись и обменялись торжествующи­ми жестами посреди поля. Папа бросился к машине и снова просигналил.

Дальше все продолжалось по той же схеме. Рэмбо шептал что-то на ухо отбивающим, а Бешеный Пес по очереди вы­водил их из игры. Блестяще отыграв свою партию, он с уста­лым видом пошел к крайней левой границе поля, а изнурен­ный голодом и жаждой Папаша, в свою очередь, направился к шезлонгам Мильтонов. Папа разжег гриль и наготовил со­сисок с жареным луком. Я отдал маме три письма для Ру­салки — передать их через Мардж. Решил, что так быстрее, чем по почте. К сожалению, Папаша с папой затянули марш Мендельсона. Я застеснялся и убежал в раздевалку. Но успел обратить внимание, что родители Мартина Лесли, которые припарковались рядом с моей семейкой, передвинули свои шезлонги на другую сторону поля, под деревья.

Саймон буквально разорвал колледж Дрейк в клочья. Он набрал 91 из 115 очков. Это просто чудо, и я не преувели­чиваю. Несчастные отбивающие из колледжа Дрейк весь матч только и делали, что сокрушительно качали головами и орали друг на друга за дурные подачи, которые с каждым разом становились все хуже и хуже.

КОШМАР В СОРТИРЕ

20.10. Кино в субботу вечером: сегодня смотрели «Кра­мер против Крамера» с Мерил Стрип и Дастином Хоффманом (настоящим Человеком Дождя). Хоффман в этом фильме разговаривает нормально, что не может не радовать. К сожалению, первые десять минут действие развивалось очень медленно, поэтому я выскочил из комнаты попить. И тут услышал, как кто-то из первокурсников плачет в туа­лете. Я попытался заговорить с ним, но он не ответил. И тут ворвался Верн: проверить, что происходит в его любимом сортире. Он приказал первокурснику убираться вон из ка­бинки. Человек Дождя вознамерился доложить Укушенно­му о бедном новичке, заскучавшем по дому. Его возмутило, что кто-то осмелился рыдать в его туалетах без спросу. Верн написал на бумажке письменное предупреждение и подсу­нул его под дверь. Я пытался было остановить его, но он пригрозил настучать на меня Укушенному за «непотребное поведение в туалетах и на прилегающей территории». (Не могу поверить, что такой пункт действительно значится в школьных правилах!)

Затем Верн начал дубасить в дверь, после чего нацарапал второе предупреждение и просунул его в кабинку. К сожа­лению, записка попала в лужу вонючей сортирной воды. Пока Верн в ярости строчил вторую версию второй преду­предительной записки, гневно бурча себе под нос, как Голлум^[8], появился Гоблин и поинтересовался, что происходит. Верн сказал, что в туалете засел преступник. Гоблин отве­тил, что единственный способ выманить крысу из норы — затопить сортир сверху.

— Затопить сортир, — завороженно повторил Верн, буд­то Гоблин только что раскрыл ему секрет лекарства от рака. Гоблин набрал целое ведро воды и вылил его в кабинку через верх двери. Раздался треск, всплеск, а затем тишина. Верн яростно застучал в дверь и приказал преступнику покинуть укрытие. Щелкнула задвижка, и из кабинки, пошатываясь, вышла Юнис — уборщица. Глаза у нее были заплаканы, а в дрожащих руках она держала промокшую записку. Мое сердце упало. Мне самому захотелось заплакать. Гоблин пробормотал «О, черт!», а я не сказал ничего. Юнис про­шаркала мимо и скрылась за дверью в корпус. Верн с гром­ким звуком выдернул клочок волос. В туалете воцарилась полная тишина.

Но одними лишь угрызениями совести мы не отделались: Андерсон как раз ошивался неподалеку и пил чай. Он видел все, что случилось, и мы оказались в полном дерьме. Андер­сон приказал нам извиниться перед Юнис письменно. (Верн тут же принялся строчить в блокноте.) Нам также придется отработать час на огороде у Юнис в удобное для нее время. Гоблин сказал, что ни за какие шиши не согласен вкалывать на огороде у чернокожей, и в ярости умчался в гостиную.

Чувствую, что предал Борьбу за равноправие. Ведь я да­же ничего не сделал. Попытался найти Лутули и посовето­ваться с ним, но он уехал в Йоханнесбург выступать с ре­чью, и мне ничего не осталось, как вернуться в гостиную смотреть кино. В фильме «Крамер против Крамера» рас­сказывалось о разводе, и я вспомнил Русалку. Снова вышел и позвонил ей, но Мардж сказала, что она гуляет с друзья­ми. Тут я представил ее с другими мальчишками и заревно­вал. В конце концов, сказал Вонючему Рту, что у меня бо­лит голова, и пошел спать.

Воскресенье, 20 января

После службы понесся через двор, чтобы успеть в столовую прежде, чем туда доберется Жиртрест. (Преподобный Би­шоп читал проповедь о вине и хлебе, и Жиртрест заявил, что он собирается сожрать весь бекон с нашего стола.) Но меня остановил громкий визг тормозов, за которым после­довал радостный писк. Джулиан вернулся!

Он подбежал ко мне с выражением панического ужаса на лице. Я поздоровался, и, услышав, что голос у меня пока не сломался, Джулиан заверещал отвосторга. На Пасху наш хор едет на гастроли в Йоханнесбург. Джулиан погрозил мне пальцем, звякнув браслетами на запястье, и проговорил:

—         Не дай бог твои орешки опустятся хоть на дюйм!

Понедельник, 21 января

Заголовки в утренних газетах гласили: ПРОВАЛ ШОРТА

Вся первая страница была посвящена отцу Александра Шор-та, которого арестовали по обвинению в мошенничестве, растратах и отмывании денег. В газете говорилось, что даль­нейшие обвинения будут предъявлены по окончании рассле­дования. Александр и наша школа в статье тоже упоминались, и, судя по написанному, его папаша — скользкий тип. Про­читав статью, Рэмбо треснул ладонью по кровати и сказал:

—   Вот чего нам не хватало. В Безумной Восьмерке те­перь есть настоящий преступник!

Гоблин с Жиртрестом пришли в такой восторг от того, что теперь им придется тусоваться с сыном арестованного, что после завтрака потащили нас прямиком в медпункт. Од­нако сестра Коллинз встретила нас у двери с криками: «Опо­здали! Опоздали!» И отказалась пускать.

Лишь на перемене мы выяснили, что, говоря «опозда­ли», сестра Коллинз имела в виду то, что Александр Шорт уехал из школы, потому что его папаша подвергся ликвида­ции. Жиртрест заявил, что ликвидация — это что-то вроде китайской пытки водой, но я знал, что он врет, потому что слышал, как Вонючий Рот объяснял, что «ликвидация» означает замораживание счетов в банках.

Проведя четыре дня в школе и всего один в нашей спаль­не, Александр Шорт исчез, но имя его не было забыто. Ему уже придумали целых три клички, и вся школа только о нем и говорит. Отныне он стал известен как:

Шорт в Законе Алекс - Криминалитет Съешь - Мои - Шорты

Рэмбо провозгласил, что Шорт в Законе всегда останется почетным членом Безумной Восьмерки, потому что сделал ее еще более загадочной.

А кровать Геккона снова пуста.

12.00. Первый двойной урок актерского мастерства с Ви­кингом, который, как всегда, безумен и свиреп. Он произ­нес страстную речь, сравнив театр с мафией. Говорит, что режиссер в театре — как наркобарон, а актеры — его мулы, перевозящие наркоту через границу. Гоблин развеселился и спросил Викинга, не употребляет ли тот. В ответ препод треснул его по башке папкой-скоросшивателем и на час за­пер в костюмерной.

От Русалки по-прежнему ни слуху ни духу. Так и не пе­резвонила и не написала. Надеюсь, она не разочаровалась из-за того, что мне почти пятнадцать, а я по-прежнему Малёк? Не считает ли она меня недоразвитым, трансвести­том или чего похуже?

Вторник, 22 января

Звонил Русалке, но она не взяла трубку.

Гоблин сказал, что Укушенный в бешенстве оттого, что Шорт в Законе уехал из школы. Якобы он считает, что Без­умная Восьмерка проклята, и срочно подыскивает нового кандидата нам в соседи.

14. 00. Второй раз в этом году нашу спальню посетила по­лиция. На этот раз — инспекторы, которые прочесывают вещи и одежду Шорта в Законе. Большинство его вещей так и остались лежать в чемодане. Никаких зацепок копы не нашли. (Жиртрест с Гоблином уже обыскали его шмотки вчера вечером, правда, их, скорее всего, интересовала пор­нуха и съестное.) Под взором дергающегося глаза Укушен­ного детективы взломали шкафчик Шорта.

Затем они забрали все его имущество. У меня такое впе­чатление, что Александр Шорт мне вообще приснился и на самом деле его никогда не было.

Окончилась неделя халявы для первогодок. Пора им стать рабами! К несчастью, Андерсон приказал Безумной Вось­мерке не трогать мелкоту еще неделю, не то быть нам заби­тыми до смерти.

Среда, 23 января

Скучаю по дому. Позвонил маме, но та сказала, что ей пора бежать. В отчаянии позвонил Вомбату, но та поду­мала, что я свидетель Иеговы, назвалась еврейкой и заво­пила: «Иом-кипур! Иом-кипур!» — а потом повесила трубку.

Сегодня было первое занятие клуба приключений с тренером команды регбистов мистером Холлом. Он по­ведал о том, что ждет нас в следующих двух семестрах. Это спуск со скалы на веревке, скалолазание, уроки вы­живания, приготовления пищи в условиях дикой природы и курс первой медицинской помощи. А во втором семе­стре мы отправимся в трехдневный приключенческий по­ход без присмотра учителей! Бешеный Пес счастлив, что в кои-то веки сможет получить высший балл хотя бы по одному предмету.

14.30. Прослушивание в хор. Меня выбрали главой сек­ции мальков (сопрано). Плохо то, что мне не нужно ничего делать, только сидеть в конце ряда. А самое унизительное, что я теперь единственный второкурсник среди мальков и единственный член Безумной Восьмерки, поющий в хоре. (Жиртрест тоже пришел на прослушивание, но его снова не взяли. Он так расстроился, что Джулиан пообещал поста­вить его в резерв на случай, если кто-нибудь из теноров от­кинет копыта.)

21.45. Рэмбо держал Верна, а Бешеный Пес тем временем отрезал Картошке второе ухо. Бедняга Верн обезумел от го­ря, разрыдался и полночи пытался примотать ухо на место рыболовной леской. Мне было его не жалко, потому что я слишком скучал по дому.

Снилось, что прощаюсь с Русалкой на вокзале. (Наде­юсь, это не означает, что она меня бросит.)

Четверг, 24 января

06.30. РУСАЛКА ПОЗВОНИЛА!!! Только я начал ду­мать, что между нами все кончено, как она позвонила и ска­зала, что любит меня и просто была занята. Оказывается, друзья записали ее на конкурс «Юная Мисс Дурбан», но она еще не решила, будет ли участвовать. Ей понравилось мое письмо про злоключения Шорта в Законе, и она по­обещала ответить мне на днях.

Поговорив с моей Русалкой, я почувствовал себя намно­го счастливее и перестал скучать. Рэмбо говорит, что нельзя так зависеть от бабы. Я кивнул, хотя не совсем понял, что он имеет в виду.

14.30. Плохая новость: моя подача из плохой преврати­лась в просто кошмарную. Я умудрился бросить мяч, кото­рый отскочил от земли трижды, прежде чем попасть к отби­вающему. (Саймон выбил его аж за железнодорожные пу­ти.) Видимо, моя уверенность в себе куда-то делась, потому что каждый раз, когда я бегу подавать, мне почему-то ста­новится стыдно за себя. (Не помогает и то, что после каж­дой моей подачи Бешеный Пес выкрикивает: «Ослиная ка­кашка!») После десятого позорного мяча за тренировку Папаша отвел меня в сторонку на пару слов. Я попытался пробить его на жалость и сказал, что в последнее время сам не свой. Папаша пристально поглядел на меня поверх очков и ответил: «А чей же ты тогда?» Расхохотавшись, он сказал, что я превращаюсь в размазню. Я в ярости помчался на свое место, чтобы доказать, что он неправ, но следующий же мой мяч опять выбили за линию поля.

Пятница, 25 января

11.00. Попал в сборную на завтрашний матч против кол­леджа Вествуд. Ненавижу каждый раз по пятницам плестись в столовую и просматривать списки — что, если меня не включили? Рэмбо бы мне этого никогда не простил.

Сдвоенный урок рисования с мистером Лилли превра­тился в настоящий цирк. Бедняга Лилли, кажется, побаива­ется Рэмбо, Гоблина и Жиртреста, поэтому все его учитель­ское внимание было направлено на меня. Увы, рисование не мой конёк (правда, я неплохо леплю из пластилина). Но я пытался строить из себя профессионала, разложив на столе аккуратно заточенные цветные карандаши. Лилли приказал нам нарисовать то, что мы любим больше всего. Жиртрест изобразил гамбургер, Гоблин — гигантские сиськи, Рэмбо — себя, а Верн — великолепный портрет Роджера. Я попытал­ся нарисовать Русалку, но на полпути понял, что рисунок мой совсем на нее не похож, да и вообще даже близко не напоминает человеческое существо. Поэтому я переиначил его под странное дерево с большими буферами. Лилли при­шел в восторг, увидев, что у Верна талант к рисованию, и попросил его нарисовать автопортрет. Верн взялся за каран­даши, сосредоточенно высунув язык, и снова изобразил Роджера. Лилли не знал, как реагировать, поэтому захлопал в ладоши и объявил Верна импрессионистом. Интересно, он умеет рисовать только Роджера или же считает себя Род­жером? В обоих случаях основания для беспокойства име­ются.

Весь день тренировал подачу на поле. Папаша посовето­вал положить носовой платок в то место, куда я хочу заки­нуть мяч, и считать, сколько раз попаду в него. К сожале­нию, за полчаса непрерывных тренировок я не приблизился к платочку ни разу (правда, один раз мяч попал в него, предварительно отскочив от поля дважды). Решил для при-ободрения заменить платок на большое полотенце, но и сле­дующие десять раз промазал. Поэтому бросил все и пошел в магазин за едой.

Суббота, 26 января

Сегодня на матч пришлось ехать в колледж Вествуд. Беше­ный Пес так возбудился, что открыл окно в автобусе, что­бы удобнее было лаять на людей, проезжавших мимо. Всем было интересно, играет ли по-прежнему в вествуд-ской команде их первый подающий (тот, который в про­шлом году приехал на своей машине) или он уже умер от старости.

По прибытии мы увидели первого подающего (того са­мого, на своей машине). Он сидел у входа в раздевалку, читал «Уикли Мейл», а у его ног маленький мальчик на­чищал биту. Мой папа тоже приехал. Он исполнил бое­вой танец перед нашим автобусом, когда тот затормозил. К сожалению, перед нами ехали еще первокурсники, ко­торые перепугались до смерти и отказались выходить из автобуса, пока папа не отойдет на безопасное расстоя­ние.

Я украдкой поискал глазами наш зеленый универсал и увидел четыре разложенных шезлонга. (Обычно их только три.) Сердце трижды перевернулось: вдруг предки прита­щили Русалку? Но моя фантазия рассыпалась в прах, когда я увидел на заднем сиденье дикую фиолетовую шевелюру. Вомбат! Как я ни старался смотреть в другую сторону и по­скорее нырнуть в раздевалку, бабуля все же оглушительно завопила «Дэвид!» Решил откликнуться, а то еще потащит­ся за мной в туалет. Под пристальными взглядами окружа­ющих я, ссутулившись, поплелся к ней. По мере моего при­ближения лицо бабули вытянулось, она повернулась к маме и сказала:

— О Боже. Он все больше похож на отца. Неужели ни­чего нельзя сделать?

В раздевалке всем захотелось знать, почему у моей ба­бушки фиолетовые волосы и с какой стати она зовет меня Дэвидом. Я ответил, что ее объявили невменяемой еще в 1977 году, а в детстве она поубивала всех своих братьев и сестер. (Это было вранье, но надо же было сделать так, что­бы никто не вздумал подойти к ней и начать разговор.) Бе­шеный Пес был впечатлен до глубины души тем, что моя бабушка оказалась психопаткой.

К счастью, мне не пришлось ни подавать, ни отбивать: Саймон с Бешеным Псом разгромили Вествуд без посто­ронней помощи. Предки ушли вскоре после обеда, потому что бабуля налакалась и стала неуправляемой.

Воскресенье, 27 января

На утреннем причастии наш хор пел просто чудесно. Пере­одеваясь в ризнице после выступления, Джулиан похвалил секцию сопрано под моим руководством. Затем он шлепнул по заднице Сент-Джона Лайла (солиста теноров) и сказал, что в «Славься, Боже» теноры переврали всю свою партию. Поэтому Джулиан не позволит им ехать на гастроли, если они немедленно не исправятся. Сент-Джон Лайл (все зовут его Син-Джин) ужасно расстроился и принялся сбивчиво бормотать что-то в оправдание, а очки у него запотели.

Позвонил Русалке, чтобы выяснить, как прошел конкурс красоты. А ее мама сказала, что она ушла с друзьями празд­новать — ее выбрали «Юной Мисс Дурбан — 91»! Я так разволновался, что у меня руки затряслись. Моя девушка — королева красоты и супермодель! Я — самый счастливый па­рень на целом свете!

После ужина позвонил ей снова, но Мардж сказала, что Русалка осталась ночевать у подруги.

20.00. Собрание общества «Африканская политика». Наш состав остался таким же, поэтому я по-прежнему младше всех.  Лутули  выбрали  председателем.  Линтон

Остин, который вернулся в школу на прелуниверситетский курс до августа (он отправится в Кембридж), избран казна­чеем. Джеральд выдвинул сам себя на все должности, но его никем не выбрали. Видимо, ребята так и не простили ему прошлогодней оплошности, когда он заявил, что апарте­ид — это не так уж плохо. А потом стал отрицать, что когда-либо утверждал нечто подобное.

Я же очень обрадовался, когда меня сделали секретарем. Но радость длилась ровно до тех пор, пока я не узнал, что в мои обязанности входит вести протокол собрания. (По сути это означает, что я должен записывать все, что говорят дру­гие, и зачитывать протокол предыдущего собрания на сле­дующем.) Это уже моя вторая должность, не предусматри­вающая абсолютно никакого лидерства. Верн хотя бы впра­ве доносить на тех, кто тратит слишком много туалетной бумаги!

Понедельник, 28 Января

На первой странице утренней газеты Русалкина фотогра­фия. Она на ней просто красотка: с маленькой короной на голове и большими голубыми глазами, полными счастливых слез. Надпись под фотографией гласила: «ЛЮБИМИЦА ДУРБАНА». Гоблин прикрепил вырезку на доску объявле­ний в нашем корпусе и написал под снимком «ЖЕНА МАЛЬКА», пририсовав стрелочку, ведущую Русалке в де­кольте. А еще снял с газеты копию «для личного пользова­ния». Я бросился звонить Русалке, но ее брат сказал, что «Нортглен Ньюс» берут у нее интервью и она не может по­дойти. Позвонил маме — та уже слышала новость, они с па­пой как раз отмечали ее шампанским за завтраком.

Вторник, 29 января

Позвонила Русалка. Голос у нее был очень счастливый — не припомню, чтобы раньше слышал ее такой. Она выиграла шопинг на тысячу рандов и бесплатный абонемент в аква­риум в любое удобное время. Еще ей надарили цветов, дра­гоценностей и дизайнерских шмоток. Потом она сказала, что любит меня и ей пора идти.

Вот увидите, через каких-то пять лет мы станем шикарной голливудской парой, как Ричард Гир и Синди Кроуфорд!

21.30. Грег Андерсон сообщил, что нам теперь можно к первокурсникам. Сезон охоты на новичков официально от­крыт, но староста поклялся, что будет следить за нами, как ястреб. Потом он выключил свет и захлопнул дверь. Мы тут же сбежались к кровати Рэмбо. Тот сказал Верну, что он может взять с собой Роджера, но Картошку придется оста­вить в шкафчике, потому что наличие плюшевого медведя в Безумной Восьмерке испортит все впечатление.

Мы по одному проскользнули в спальню первокурсни­ков. Жиртрест зажег свечи на полу и две ароматические па­лочки. Рэмбо приказал новичкам слезть с кроватей и вы­строиться в ряд перед свечами.

— Итак, ребята, мы со второго курса. Я Рэмбо, ваш ко­роль. Любые дела нужно сперва согласовать со мной. Ни при каких обстоятельствах мне нельзя отказывать или со­противляться. — Он повернулся к Саймону. — Это Саймон, лучший игрок в крикет за всю историю этой школы. — Даль­ше стоял Жиртрест. — Жиртрест — самый прожорливый ученик, которого знавали эти стены. Он весит 200 кило­граммов, умеет пукать в течение 30 секунд и обладает сверхъестественными способностями. — Жиртрест сурово оглядел первоклашек и зажег еще одну свечу. Следующим по списку был Гоблин — Рэмбо хлопнул его по плечу. — А это Гоблин — величайший порнограф со времен Хью Хефнера. Если ваша мама позировала голой с конем, по­верьте, у него найдется этому подтверждение. — Настала очередь Бешеного Пса, который достал свой охотничий и разделочный нож. В свете свечного пламени новички выта­ращились на него во все глаза. — Бешеный Пес — дикарь, машина для убийства. Что бы вы ни делали — никогда не смотрите ему в глаза! — При этом Бешеный Пес громко за­лаял и метнул нож, который вонзился в старый шкафчик Геккона. Тут пришла моя очередь. — А это наш Малёк — ак­тер и певец. Его девушка — супермодель. К сожалению, он еще и голубой, поэтому в душе держитесь от него подаль­ше. — У меня отвисла челюсть. Я попытался что-то вста­вить, но Рэмбо зыркнул на меня, и я замолк. — А это Чело­век Дождя. В прошлом году он сбежал из школы, украл сто пятьдесят трусов и вырвал половину волос на своей башке. Из всей Безумной Восьмерки он самый двинутый — держи­тесь от него подальше, особенно когда темно! — Верн безу­мно заулыбался и вырвал клочок волос. Первокурсники та­ращились на него с раскрытыми ртами. Затем Рэмбо пред­ставил Роджера, вид у которого был совершенно дикий, и попросил Жиртреста открыть церемонию сверхъестествен­ным ритуалом.

В течение следующих тридцати минут балом правил Жиртрест — он зажигал свечи, пел какие-то мантры, коро­че, вел себя странно. Он рассказал новичкам про призрак Мак Артура, объяснив, что Мак Артур был учителем англий­ского, который повесился в часовне в 1944 году, и загадка его смерти до сих пор не раскрыта. Потом он очень долго вещал о смерти Геккона, которая, по его словам, случилась сразу после появления школьного призрака. На протяже­нии всей лекции о паранормальных явлениях первокурсни­ки пялились на него глазами-блюдцами в полной тишине. Все, кроме Щуки-младшего — тот хитро улыбался и явно не верил ни одному слову.

Рэмбо снова выступил вперед и произнес:

— Кличка нашего начальника корпуса — Укушенный, а его жена — Ева, школьный психолог. Я могу заняться с ней сексом в любой момент. — Тут кое-кто из Безумной Вось­мерки недоверчиво вскинул брови, но никто ничего не ска­зал. Затем Рэмбо заявил, что настало время дать новичкам официальные прозвища. Там были трое мальчишек, очень похожих друг на друга, и по странному совпадению двоих из них звали Майклами (третьего — Марком). Мы выясни­ли, что они не родственники, но Гоблин сказал, что вполне возможно их мать что-то недоговаривает и все они из одно­го помета. Рэмбо решил окрестить всех троих Дэррилами — в честь братьев Дэррилов из «Шоу Боба Ньюхарта»^[9]. Еще одного парня я назвал Джейар Юингом^[10] — он вылитый ак­тер из «Далласа». Его настоящее имя Рой, и, кажется, его не слишком впечатлила новая кличка. К тому же он гораздо крупнее меня, и я уже пожалел, что прицепился к нему. А парня, который лежит на месте Геккона, Бешеный Пес прозвал Карликом.

Щуку-младшего Саймон сперва окрестил Яйцеголовым, но позднее сменил прозвище на Щучку. Наконец, послед­нему, самому высокому новичку кличку придумывал Жир­трест и решил назвать его Глистом. Тут Верн попросил, нельзя ли переименовать одного из Дэррилов в Роджера, но Рэмбо ответил, что ему нравится симметрия трех Дэррилов. Решив, что первокурсникам нужно придумать общее назва­ние, мы нарекли их Нормальной Семеркой.

НОРМАЛЬНАЯ СЕМЕРКА

Три Дэррила, Джейар Юинг, Карлик, Щучка, Глист

Среда, 30 января

Утром Папаша наорал на меня во дворе за то, что я забыл прийти к нему на обед в понедельник. Он обещал вычер­кнуть меня из списка людей, которым посылает поздрави­тельные открытки на Рождество, и обозвал «преступным паразитом». А потом прокричал:

— В понедельник, 4-го, Мильтон! Ведь если я еще раз разогрею рождественскую индейку, она развалится!

Я пообещал, что на следующей неделе точно не забуду. Папаша поправил свою зеленую охотничью шляпу, напра­вил трость на Зассанца Пита и со словами «Уходит, пресле­дуемый медведем!» был таков.

12.15. Клуб приключений

Бешеный Пес признался, что вчера ночью почти не спал — волновался перед занятием в клубе приключений. Жиртрест в ужасе и считает, что не выживет, если придется заниматься скалолазанием: веревки-то лопнут. Никто точно не знает, сколько он весит. Рэмбо утверждает, что двести килограм­мов, но мне кажется, это невозможно. Сам Жиртрест гово­рит, что сломал мамины весы, которые доходят до 120 кг. Возможно ли, что он весит втрое больше меня и может со­жрать меня во сне?

Мистер Холл провел нас через спортивное поле, и мы оказались за территорией школы. С отвращением он смо­трел, как Жирный перегнулся пополам, опершись о забор­чик. Бедняга Жиртрест, ведь мы еще не дошли даже до пло­тины! У мистера Холла был с собой продолговатый футляр, в котором, по догадкам Бешеного Пса, лежала двустволка. Когда мы покинули территорию школы и очутились в лесу, мистер Холл расстегнул футляр, и оказалось, что Бешеный Пес был прав.

—Она просто красотка, сэр, — восторженно присвист­нул он.

—Ну что, — прохрипел мистер Холл, — кто из вас, слаба­ков, дальше всех кидает? — Верн поднял руку, а вслед за ним и остальные. Мистер Холл задумался и объявил, что устраи­вает конкурс. Жиртрест вышел на середину поляны. Он ды­шал так, будто у него вот-вот случится приступ астмы, но так и не смог поучаствовать в конкурсе, потому что вынужден был держаться за дерево двумя руками. Мы начали швырять камни в деревья, и Бешеный Пес выиграл с большим отры­вом. Затем мистер Холл отвел нас на гору над плотиной, и мы увидели стаю нильских гусей^[11], мирно плавающих в запруде.

—Слушай, Бешеный Пес. Ты должен бросить камень в самый центр запруды, рядом с этими гусями. Докинешь или слабо? — Бешеный Пес улыбнулся, отбежал метров на трид­цать, разбежался и швырнул. Камень пролетел над стаей на другой край запруды и приземлился в камышах. Мы заапло­дировали, а Бешеный Пес залаял и продемонстрировал нам свой бицепс. Мистер Холл закурил трубку и задумался. Вы­пустив огромный клуб дыма, он приказал Бешеному Псу попробовать снова.

На этот раз Пес бросил камень, который чуть не убил гу­сей. Те громко закрякали и полетели нам навстречу. Мистер Холл схватил винтовку и нацелился. Раздался хлопок, хрип, и мертвый гусь шлепнулся в воду. Мистер Холл отдал вин­товку Бешеному Псу, затянулся трубкой и сурово посмотрел на нас. Затем выдохнул и проговорил:

— Так. А кто из вас лучше всех плавает?

На этот раз руку поднял один Верн.

Четверг, 31 января

Получил письмо от юной «мисс Дурбан — 91». К сожале­нию, Русалка отправила его,на прошлой неделе, еще до то­го, как прославилась.

На уроке рисования нам приказали нарисовать натюр­морт. Мистер Лилли вынес большую вазу с фруктами, ово­щами, ветками и листьями, из которых каждый мог собрать композицию. Гоблин нарисовал два личи и банан, располо­жив их в виде члена с яйцами. Увидев его творение, мистер Лилли зарделся, захихикал и высморкался. Рэмбо нарисовал автопортрет с яблоком, а Верн — Роджера. Мистер Лилли всерьез обеспокоен тем, что Верн не может рисовать ниче­го, кроме Роджера. Он тщетно пытался заставить его изо­бразить что-то другое, но Верн упорно отказывался.

23.00. Рэмбо с Бешеным Псом разбудили первокурсников и приказали им идти на ночное купание. Один из трех Дэрри­лов отказался и захныкал. Тогда Рэмбо прижал его, а Жиртрест ослабил пояс пижамы и пригрозил пукнуть ему в нос. Дэррил тут же согласился на купание и вылез в окно, всхлипывая и дрожа. Глист полез последним, и Жиртрест предупредил его, чтобы тот не застрял в окне часовни. Мы проследили за Нор­мальной Семеркой до тех пор, пока те не скрылись в часовне, а потом вернулись в свою спальню и стали ждать, что будет. Не прошло и минуты, как двери распахнулись и вошел Андерсон, ведя за собой толпу старост и старшекурсников. Они промар­шировали через нашу спальню в общежитие первого курса.

Спустя примерно полчаса вернулись члены Нормальной Семерки. Они запыхались, хихикали и пребывали в состоя­нии легкого мандража. По одному они пролезли в окно и уле­глись по кроватям. Потом вдруг раздались вопли и визг, и за­жегся свет. Это была подстава! Гоблин не сдержался и бросился в нашу старую спальню, а мы побежали за ним. Андерсон са­модовольно расхаживал по комнате с обрубленной хоккейной клюшкой. Вошел Эмбертон с палочкой сахарного тростника, которая засохла и превратилась в мерзкий желтый стебелек.

Под всхлипы трех Дэррилов Андерсон ходил по спальне, раздавая тумаки за безответственность и за то, что перво­клашки позорят лицо школы. Эмбертон при каждом удоб­ном случае молотил пожелтевшей тростниковой палочкой о шкафчики.

Затем Карлик по глупости поднял руку и сказал: — Извините, сэр, нас Рэмбо заставил... — И заревел. К сожалению, Верн подхватил эстафету и зашмыгал носом, переминаясь с ноги на ногу рядом со мной. Увидев, что все смотрят на него, а не на Карлика, он прокричал: «Ночное купание!» (довольно громко) — и с безумным видом при­нялся наглаживать Роджера. При виде его неадекватного поведения Андерсон растерялся и надолго замолчал, но по­том заговорил снова:

—   Значит, ты, Карлик, обвиняешь Рэмбо в том, что он заставил тебя вылезти в окно, добежать до плотины и вер­нуться обратно?

Карлик кивнул и всхлипнул. Рэмбо с недобрым видом шагнул вперед. Карлик заплакал, а вместе с ним и Верн. Роджер протяжно завыл, а нам только и оставалось, что та­ращиться на это сборище придурков.

Андерсон предоставил первоклашкам выбор: или они по­лучают шесть ударов палкой от него и Эмбертона, или он сдает их Укушенному, а там уж как повезет. На выходе из нашей спальни он подмигнул Рэмбо, остановился у выклю­чателя и сказал:

—   Непривычно, небось: случилась заварушка, а вы в кои-то веки ни при чем. Продолжайте в том же духе. — С этими словами наш староста выключил свет.

Сегодня я понял две вещи:

1)   Подстава с ночным купанием для первокурсников — традиция нашего корпуса. (Жаль, что я не знал этого в про­шлом году!)

2)   Волосы у новичков были сухие, что означает, что до плотины они так и не добрались и вряд ли купались.

Как говорит папа каждые двадцать минут во время про­смотра новой серии «Мэтлока», «сюжет становится все бо­лее запутанным»!

Суббота, 2 февраля

Больше часа ехали на автобусе, и все зря: Арлингтон-Хай забыли подготовить поле. Хотя может, их тренер соврал, но мы этого никогда не узнаем. В общем, он сказал, чтобы мы не утруждали себя и даже не выходили из автобуса, потому что их команда ушла домой. Папаша пришел в ярость и об­винил тренера в трусости, профессиональной некомпетент­ности и нарушении этики. В ответ тренер обозвал нас куч­кой снобов и возмущенно удалился. Папаша жутко разо­злился и велел водителю автобуса отвезти нас в отель «Роял» на чай с бисквитами. Перед тем как мы отъехали, я заметил высокую жилистую фигуру, которая пряталась в кустах, провожая взглядом наш автобус. Готов поклясться, это был Шорт в Законе! Но солнце било мне прямо в глаза, поэто­му точно утверждать я не могу. По пути в отель Папаша заприметил бар «Грязный козел» и попросил водителя сде­лать небольшую остановочку. Как понимаете, в «Роял» мы так и не попали.

20.00. В субботу вечером смотрели «Общество мертвых поэтов». Фильм чуть не вызвал революцию. Это потрясаю­щее кино про учителя по имени мистер Китинг, который на­чинает преподавать в частной школе и вдохновляет мальчи­ков, внедряя нетрадиционные методы обучения. (В общем, как Папаша, только без мата, пьянства и безумных выходок.) В конце, в сцене, когда мистера Китинга вынуждают уво­литься, Верн вскочил и заорал на телевизор. При этом Род­жер слетел с его колен и выпрыгнул в окно гостиной. Вскоре Верн понял, что все на него таращатся, прокричал «Ночное купание!» и сел. Фильм кончился очень трогательно: все мальчишки повскакивали на стулья, тем самым отдавая честь своему учителю. Должен признаться, я очень вдохновился и покинул гостиную с твердым намерением немедленно начать «жить каждым днем». Но Вонючий Рот велел всем отправ­ляться спать, поэтому мне пришлось подчиниться.

Воскресенье, 3 февраля

Сегодня хор выступает на вечерне, и у меня выдался сво­бодный день. Находясь по-прежнему под впечатлением от «Общества мертвых поэтов», я предложил Жиртресту от­правиться искать приключений в Ноттингем-Роуд (малень­кий фермерский городок недалеко от школы). Мы взяли два велосипеда и приготовились ехать. Перед самым отъездом Гоблин заявил, что ему скучно и он хочет с нами. Он без спросу взял велосипед Глиста, и мы поехали в город «жить каждым днем».

Велосипеду Жиртреста пришлось несладко под его весом. Мы с Гоблином делали ставки, когда именно у него лопнет шина. Но Жиртреста это, кажется, не волновало. Он коле­сил вперед на огромной скорости. Правда, при этом прихо­дилось каждые триста метров останавливаться и ждать, пока он переведет дыхание. По приезде в Ноттингем-Роуд он тут же купил три пачки чипсов с солью и уксусом. Гоблин попы­тался купить порножурнал, но продавец за прилавком спро­сил у него удостоверение личности. Я купил пакетик сока.

Мы пошли на фермерский рынок, где люди продают то, что вырастили или сделали сами. На подходе мы увидели, что собралась большая толпа, и услышали громкую музыку. Пристегнув велосипеды к забору, отправились На разведку. Огромная вывеска над воротами гласила:

КОНКУРС «ЖИРНАЯ САРДЕЛЬКА»

Под надписью красовался неумелый рисунок закрученной спиралью колбасы, залитой томатным соусом. Бросив один взгляд на вывеску, Жиртрест бросился в толпу. Обнаружив, что сегодня в Ноттингем-Роуд проводится ежегодный кон­курс среди любителей сарделек, он чуть не лишился чувств от радости. Плохо было то, что вступительный взнос составлял двадцать рандов, а у нас на троих было только восемнадцать.

Поползав в грязи с полчаса, мы оставили надежду найти счастливую монетку в два ранда и тут увидели брюнетку с большими буферами. Гоблин причмокнул и проговорил:

—   Смотрите и учитесь. Сейчас убью двух зайцев одним выстрелом. — Он подошел к девчонке и сказал: — Привет, крошка, не одолжишь два бакса и телефончик?

Та смерила его взглядом и ответила:

—   Отвали, прыщавый. — Встряхнув шевелюрой, она за­шагала к женскому туалету. Гоблина ничуть не смутило, что его так жестоко отшили, и он сказал, что брюнетка лишь строит из себя недотрогу.

Заявки на участие принимали до полудня, и за десять минут Гоблин с Жиртрестом наконец решили, что един­ственный способ раздобыть денег — заставить меня петь, в то время как Гоблин будет ходить с кепкой по кругу. Я наот­рез отказался, но Жиртрест пообещал нам с Гоблином треть выигрыша (если выиграет, конечно). За победу в конкурсе «Жирная сарделька» дают сто рандов и пол-овцы. Мы наш­ли свободное местечко рядом с палаткой, где торговали аба­журами. Я откашлялся и запел «Еще один день в раю». Ря­дом с кепкой в руках стоял Гоблин. Жиртрест заявил, что ему нужно сосредоточиться, прислонился к забору и при­нялся уминать третью пачку чипсов.

Не успел я затянуть припев, как вокруг собралась толпа человек из двадцати, которым явно нравилось мое пение. Они смотрели на нас, как на странных цирковых уродцев. Когда я допел, все захлопали, а Гоблин пустил кепку по кру­гу и жестом приказал мне продолжать петь. Тогда я затянул «Я все еще не нашел то, что искал» и, кажется, попал в точ­ку, потому что вскоре сбежалась огромная толпа и половина людей стала подпевать. В конце песни все захлопали и за­кричали «браво», а Гоблин снова пустил кепку. Приказав мне петь дальше, он вручил Жиртресту два ранда, которых не хватало, и тот бросился к фургончику, где проводился конкурс, чтобы заплатить вступительный взнос.

Далее я порадовал своих зрителей исполнением песни «Последний отсчет». (Я знаю слова, потому что предки по­ют эту песню по всем праздникам.) Тут возник какой-то странный парень с длинными патлами и морщинами, при­тащив с собой гитару и барный табурет. Сев рядом со мной, он заявил: «Ну что, малыш, покажем им рок-н-ролл?» Женщина, торговавшая ветряными колокольчиками, про­кричала: «Почувствуй нашу любовь, детка!» Парень пожал мне руку и сказал: «Мир». Я тоже сказал «Мир». Сунув сигарету под гитарные струны, он спросил у собравшихся, фанатеют ли они от Дженис Джоплин. Пьяный фермер в камуфляже радостно заорал, и придурковатый гитарист за­пел песню, которую я никогда раньше не слышал.

Гоблин весь раскраснелся от волнения и сообщил, что всего за три песни мне удалось заработать восемьдесят шесть рандов! А потом протянул бумажку, которую кто-то бросил в кепку. На ней было написано:

Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ ЗВЕЗДОЙ. ЭРРОЛ (НЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ) ЗВОНИТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ 3663171 (СТРОГО ПОСЛЕ РАБОЧЕГО ДНЯ)

Гоблин сказал, чтобы я не особенно надеялся, потому что, скорее всего, записку оставил какой-нибудь педофил. Ка­жется, Гоблин сам хочет стать моим менеджером!

Толстяк по имени Де Вет (не уверен, имя это или фами­лия) встал и заявил, что на конкурс «Жирная сарделька» поступило рекордное число заявок — тридцать пять. Затем он зачитал правила конкурса.

ПРАВИЛА НАЦИОНАЛЬНОГО КОНКУРСА «ЖИРНАЯ САРДЕЛЬКА»

1.   Перерыв между поеданием сарделек — не более 30 се­кунд.

2.   Сарделька считается съеденной лишь после того, как участник проглотит последний кусок.

3.   Проблевавшийся дисквалифицируется.

4.   В случае ничьей выигрыш делится пополам.

Жиртрест подал заявку одним из последних и оказался двад­цать восьмым из тридцати пяти. Таким образом, у нас было время оценить его противников. Несколько первых участ­ников не смогли доесть даже четыре сардельки. Но потом на сцену вышел гигант по имени Рассел и умял семь штук сра­зу. Правда, на половине восьмой ему пришлось отступить. Жиртрест разнервничался и решил пойти в туалет и изба­виться от съеденных ранее чипсов, чтобы освободить ме­стечко для сарделек. Успешно проблевавшись, он уселся в большое плетеное кресло и ввел себя в транс, как на про­шлогодних собраниях по делу призрака МакАртура. Гоблин встревожился и шепнул мне на ухо, что, по его мнению, Жирный не осилит восемь сарделек, потому что сильно нервничает.

До сих пор лучшим результатом были семь сарделек, съеденные Расселом, а на втором месте была толстая тетка, умявшая пять. Наконец настала очередь Жиртреста. Когда назвали его имя, раздался громкий хохот. Здоровяк вышел на сцену с решительным видом, сел за стол и без остановки прикончил девять сарделек! Затем промокнул рот салфет­кой, взглянул на Де Бета и произнес:

— Большое спасибо. Было очень вкусно.

Толпа заревела и зааплодировала. Гоблин так разволно­вался, что запрыгал на месте и бросился меня обнимать. Остальные соревнующиеся струхнули, и Жиртреста объ­явили чемпионом Ноттингем-Роуда 1991 года по поеда­нию сарделек. Де Бет вручил ему приз: сотню рандов и пол­овцы.

Тут у нас возник долгий спор о том, как протащить по­ловину овцы в школу. Жиртрест предложил запихнуть ее под кофту, но Гоблин возразил, потому что шины Жир-трестова велосипеда и без того чуть не лопаются. (Хотя ду­маю, его куда больше волновало, как бы пол-овцы по до­роге не превратилось в четверть.) Тогда Жиртрест привязал овцу к моему рулю, но после этого меня все время стало заносить на середину дороги. А я и без этого нервничал. Все машины нам сигналили, узнав Жиртреста, и я был вы­нужден махать им одной рукой, одновременно высматри­вая симпатичных девчонок, пытаясь не съехать с велоси­педной дорожки и удержать овцу на руле. В конце концов, овцу отвязали, и Гоблин с гордым видом пристегнул ее к своему багажнику при помощи шести шнурков и моей майки.

К сожалению, по пути домой овца начала разморажи­ваться, и, когда мы приехали в школу, Гоблин выглядел как жертва техасской резни бензопилой. Дальше было хуже: овца не влезла в морозильник в комнате старост. Жиртрест запихнул ее под кровать и сказал, что мы должны съесть ее ко вторнику.

21.00. Меня чуть не стошнило после того, как Жиртрест на моих глазах съел пол-овцы. Бешеный Пес зажарил ее на примусе, но выглядела она почти сырой.

Среда, 6 февраля

На репетицию хора заявился Гоблин и заявил миссис Ро­берте, что я ушел в профессиональный шоу-бизнес. Поэ­тому, если она хочет, чтобы я продолжал петь в хоре, при­дется заплатить. Миссис Роберте растерялась, но тут при­шел Джулиан, схватил Гоблина за шкирку и вышвырнул из церкви.

Андерсон затащил Жиртреста в свою комнату и стал до­пытываться, откуда у него под кроватью гнилая овца. Жир­трест попытался объяснить, но Андерсон побил его клюш­кой и заставил написать сочинение о личной гигиене длиной в пять тысяч слов.

На самостоятельных занятиях Жиртрест пустил по за­лу петицию, жалуясь на столь жестокое наказание за столь незначительное преступление. Мы все подписали ее, не­заметно передавая друг другу под взглядом Вонючего Рта, который следил за нами, как стервятник. Наконец бумага дошла до Рэмбо, который прочел ее, запихнул в рот и проглотил, после чего с невозмутимым видом про­должил заниматься геометрией. Жиртрест зашипел на Рэмбо, который с довольным видом жевал петицию, но тут его услышал Вонючий Рот и пригрозил ему грязной тряпкой.

Жир обвинил овцу во всех своих несчастьях и сказал, что, если за его профессиональное чревоугодие будет такая вот благодарность, пора завязать с конкурсами обжор раз и на­всегда. Затем он наорал на Гоблина — своего агента — и зая­вил, что он уволен. Гоблин возразил, что его нельзя уволить, потому что у него есть законный документ, подписанный Жиртрестом, в котором говорится, что Гоблин нанят по­жизненно. Изучив документ, Жиртрест с ворчанием отпра­вился спать, жалуясь, что теперь даже лучшие друзья пыта­ются тебя надуть.

Я лежал в кровати и смотрел в открытое окно. На небе сияла полная луна. Пели сверчки, а вдали слышалось та­рахтение грузовика, взбиравшегося по холму. Страдалец Жиртрест все бурчал и хныкал, и на секунду мне показа­лось, что не так уж это плохо — быть мной. По крайней мере, мне удалось избежать пожизненного контракта с Го­блином.

Четверг, 7 февраля

После обеда позвонил Русалке, но та сказала, что ей пора бежать, и мы так и не поговорили.

Посреди ночи проснулся оттого, что Верн бил свой ме­шок для грязного белья моей крикетной битой. Вскоре он понял, что мы с Роджером таращимся на него во все глаза, прекратил избиение и крикнул: «Ночное купание!» Не знаю, заметил ли кто-нибудь кроме меня, но, кажется, Верн переступил новую грань безумия и окончательно стал не­вменяемым.

Пятница, 8 февраля

Весь день шел дождь. В три часа на доску повесили боль­шое объявление, в котором говорилось, что завтра все мат­чи по крикету отменяются. А мы должны были играть про­тив колледжа Блэксмит в Дурбане. Должен сказать, в глу­бине души я рад, что игры не будет, потому что во время прошлогоднего матча мама в сарафанчике вышла показать свой удар, и вся команда Блэксмита чуть не надорвалась со смеху.

На следующей неделе важная игра — против Кингз-колледжа. На этот раз играем на нашем поле. Папаша хо­чет, чтобы мы «освежевали их заживо». По его словам, Кингз-колледж — «позорное пятно на нашей репутации». В, воскресенье вечером — командное собрание.

16.00. Бешеный Пес устроил Безумной Семерке уроки по нырянию в грязь. Он выбежал на поле, разбежался и буквально полетел вперед. Проскользив почти всю длину крикетной площадки, он вскочил и завыл по-волчьи. Мне удалось проскользить лишь десять метров, но все равно это было потрясно! Жиртрест опозорился: вместо сколь­жения он просто рухнул, образовав в земле огромный кратер. Обозвав Бешеного Пса дураком, он захромал в медпункт, жалуясь на спину. Вскоре мы все промокли насквозь, но были абсолютно счастливы, пока не приехал мистер Холл и не наорал на нас за то, что портим пло­щадку.

На самостоятельных занятиях Гоблин пустил по кругу записку:

«Вы любезно приглашаетесь засвидетельствовать порку первокурсников у входа в кабинет Укушенного в 20.00».

20.00. Во дворе у входа в кабинет Укушенного собралась огромная толпа желающих засвидетельствовать порку пер­вокурсников. Звездой представления стал Щучка: он вы­скочил из кабинета, потирая задницу, но поскользнулся и упал в канаву. Потом он притворился, будто сделал это на­рочно, но веселящаяся толпа не поверила.

21.45. У входа в корпус послышался громкий визг. Вне­запно входная дверь распахнулась и зажегся свет. На пороге возник Джулиан, прибывший на первую ежегодную яго­дичную инспекцию. Он выстроил первокурсников в ряд и приказал им снять штаны. Сделав несколько фотографий, Джулиан объявил безусловным победителем Глиста, но за­метил, что ягодицы одного из Дэррилов также имеют от­менный рельеф. Страдальцы-первоклашки выглядели ужас­но напутанными, как обычно. Джулиан схватился за голову, изображая крайнее отчаяние, и воскликнул: «О, сколько бы я отдал, чтобы снова стать молодым и вернуть ягодицам бы­лую гладкость!» Прокричав «Пока, мои дорогие», он вы­ключил свет.

Суббота, 9 февраля

Дождь так и льет ручьем. Гоблин сказал, что можно офици­ально объявлять о наводнении, потому что на главном дво­ре воды по колено. Жиртрест возразил, что о наводнении объявляют лишь после первого утонувшего. Тогда Бешеный Пес предложил разрешить спор, утопив одного из перво­курсников. Самое ужасное, что он не шутил.

08.15. Мама позвонила в истерике и сказала, что в наш дом вломились! Все перевернуто вверх дном, пропал теле­визор, видеомагнитофон и музыкальный центр, мамины украшения и одежда. Они с папой пошли ужинать, а когда вернулись, обнаружили, что дверь снесли с петель и весь дом перерыли. Потом мама заплакала и сказала, что ей по­ра, потому что пришли полицейские искать отпечатки паль­цев.

На уроке математики по коже вдруг поползли мурашки, а в голову ударила кровь. Что, если они украли мой дневник за 1990 год? После занятий бегом бросился в корпус и по­звонил маме, которая по-прежнему рыдала. Попросил про­верить, лежит ли под кроватью в моей комнате серебряный ящик с замком. Она пошла смотреть, а у меня тем време­нем чуть сердце из груди не выскочило. Вдруг воры подума­ли, что в ящике деньги? Но она вернулась и сказала: «Ящик на месте». Я вздохнул с облегчением. На заднем плане кто-то орал благим матом. Мама сказала, что это папа гоняет Черныша вокруг бассейна. Видимо, считает собаку винова­той в том, что в дом вломились воры, и хочет устроить ей порку. Раздался треск и громкий всплеск, после чего мама воскликнула «О Боже» и повесила трубку.

09.25. Вомбат позвонила в истерике и сказала, что в ее квартиру тоже вломились! Говорит, воры забрали все и я должен позвонить в полицию.

ЧТО ЗА ЧЕРТОВЩИНА?

09.28. Позвонил маме и сказал, что Вомбата тоже огра­били. Мама воскликнула «О Боже» и повесила трубку.

09.35. Позвонила мама и сказала, что Вомбат просто за­разилась всеобщим волнением и все перепутала.

09.38. Позвонил Вомбату спросить, все ли у нее в поряд­ке, но не успел вымолвить и слова, как она завопила: «Не буду я ничего покупать!» — и бросила трубку.

09.50. Позвонил папа и приказал собирать чемодан — мы сегодня же уезжаем из страны. Затем он принялся крыть матом Черныша и отдал трубку маме, которая сказа­ла, чтобы я не паниковал. (А ведь я единственный, кто не паникует.)

Все это безумие меня измотало, и я отправился спать, не­доумевая, почему именно на долю Мильтонов выпадает больше катастроф.

Воскресенье, 10 февраля

Позвонила мама и сказала, что все вернулось в норму и в доме опять порядок. Теперь она хочет эмигрировать, а папа по-прежнему намерен утопить Черныша в бассейне. Вом­бат забыла об ограблении и играет в комнатный гольф с Этель (такая же вомбат, как она, живет в том же доме, эта­жом выше).

20.00. Папаша собрал команду по крикету в своем клас­се иустроил вдохновляющее собрание. Говорит, у него есть план, благодаря которому нас ждет «триумф, счастье и сла­ва». Он нарисовал на доске карту крикетной площадки и заявил, что есть два способа одержать победу в матче с Кингз-колледжем. Первый — расстрелять игроков, когда они по очереди будут выходить из автобуса. Второй — пе­рерыть площадку. Бешеный Пес был единственным, кто проголосовал за первый вариант. Затем Мартин Лесли спросил Папашу, законно ли перерывать площадку. Папа­ша ответил, что индусы делают так уже много лет и к тому же команду не должно волновать состояние поля. Он пла­нирует оставить на одной половине поля зеленую травку, которая сделает Бешеного Пса практически непобедимым.

Другая половина, по его замыслу, должна выглядеть как поверхность Луны — это улучшит дальность подачи. (Тут-то в игру и вступаю я!) Папаша хочет обставить все так, будто виновато наводнение, хотя по его словам, ребята из Кингз-колледжа так задирают нос, что все равно ничего не заметят. Еще наш тренер говорит, что, если в начале игры нам удастся сбить пару калиток, «Кингзы» упадут духом, потому что их еще никогда никому не удавалось побить, а плана «Б» у них нет. Со стороны замысел Папаши кажет­ся безумным, но как знать — вдруг сработает? Мы верну­лись в корпус воодушевленные и готовые совершить рево­люцию.

Понедельник, 11 февраля

В четверг День святого Валентина. Я решил спустить весь свой ярмарочный заработок на огромный букет для Русал­ки. Спросил маму, сможет ли она купить и доставить по адресу двадцать четыре розы и открытку с подписью:

Моей Русалке в Валентинов день. Люблю тебя.

Мама ответила, что все сделает, а я сказал, что у меня есть шестьдесят пять рандов. Хотел бы я увидеть лицо Русалки, когда она получит букет!

Все разговоры только о Дне влюбленных. Гоблин уве­рен, что получит валентинку. Говорит, что раньше ему ни­кто никогда открытки не дарил, уже давно пора. Саймон весь день разгуливает с самодовольным видом — у него на­верняка валентинок наберется целый шкафчик. Рэмбо на­писал открытку Еве. Говорит, это он в шутку, но мы ему не верим.

Четверг, 14 февраля

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

11.00. Почти весь корпус с нетерпением ждал появления Джулиана, который принес почту. Все притворялись, что оказались здесь случайно, но воздух буквально пропитался волнением и напряжением. Джулиан, танцуя, вбежал во двор, держа в руках большую коробку. Прогарцевав по лу­жайке, он пропел: «Любовь повсюду!» Затем встал на стул, и все его окружили, перестав притворяться, что им все рав­но. Он раздал открытки, отпуская саркастические замечания и взвизгивая каждый раз, когда ему попадался подарок или розовый конверт.

Для меня открытки не было.

23.00. Нас разбудил Рэмбо и заявил, что только что за­нимался сексом с Евой в костюмерной. По его словам, она нарядилась Марией Стюарт и велела ему сосать большой палец своей ноги, обмахиваясь китайским веером. Никто не знал, верить его россказням или нет. Я попытался предста­вить нашего школьного психолога в костюме Марии Стю­арт, с большим пальцем ноги во рту у Рэмбо. (Картина, ко­торую нарисовало мое воображение, не сделала бы чести ни школьному психологу, ни королеве Шотландии.) Потом Гоблин попытался пососать свой большой палец ноги, но ему не хватило гибкости. Тогда он разбудил Карлика и при­казал ему сосать его палец, но тот в ужасе рванул вниз по лестнице и заперся в туалете. Гоблин оставил свои попытки, лишь порвав сухожилие в боку и порезав верхнюю губу ног­тем большого пальца.

Пятница, 15 февраля

06.00. Всю ночь не мог уснуть. 13.30. От Русалки ничего.

15.30. Рэмбо весь день ходит с улыбкой на лице. Куда бы он ни пошел, все останавливаются, чтобы пожать ему руку. Еву весь день никто не видел, дверь ее кабинета заперта. Не все верят его россказням, но как-то все это подозрительно...

18.00. От Русалки по-прежнему ни гу-гу.

21.10. Позвонила Русалка и сказала, что между нами все кончено. Я был в таком шоке, что чуть не выронил трубку, но все же сумел пропищать: «Почему?» Она ответила, что дело не во мне. Дело в ней. А потом сказала, что я заслужи­ваю лучшего. (Разве может быть кто-то лучше нее?) Я по­терял дар речи, во рту пересохло, и я едва удерживался, что­бы не заплакать. Русалка поблагодарила меня за цветы и ска­зала, что я особенный. Моя нижняя губа сильно тряслась.

—Пожалуйста, не надо, — сказал я. Последовала пауза, а потом она ответила:

— Прости, Джонни. Я больше не могу. И повесила трубку.

Я сидел в крошечной каморке для телефонных перегово­ров, сжимая телефон, и слышал шепот и смех, но не видел, кто это смеется, потому что в глазах моих были слезы.

Суббота, 16 февраля

Приехала команда Кингз-колледжа и ужаснулась, увидев состояние поля. Одна его сторона выглядела как последствия землетрясения, а другая была похожа на Эдемский сад. Па­паша повернулся ко мне, подмигнул и сказал: «Грядет час, Мильтон, час настоящих героев!» И объявил перед всей ко­мандой, что Малёк (то есть я) будет отбивать третьим. Сай­мон был в шоке, а Папаша заявил, что, если он проиграет жребий и нам выпадет отбивать первыми, с капитанским званием он может распрощаться.

Когда Саймон с капитаном команды Кингз-колледжа вышли на поле, в груди у меня забил барабан. Саймон под­бросил монетку, капитан «Кингзов» что-то сказал, они об­менялись рукопожатиями, и Саймон в отчаянии повесил голову. Нам выпало отбивать первыми на психопатической части площадки. Я подумал, что меня стошнит, поэтому побежал в туалет, но ничего не получилось. Вернувшись в раздевалку, я надел наколенники. Подошел Грей, пожелал удачи и дал мне свой шлем. Папаша так и не признался, по­чему поставил меня отбивать одним из первых, сказал лишь: «Ты уж постарайся, Мильтон. Хотя бы сто очков нам бы не повредило». Потом пришел Рэмбо, сел рядом со мной на скамейку и сказал:

— Слыхал про Русалку. Устала ждать, пока перестанешь быть Мальком? — Он усмехнулся и пожелал мне удачи. Я так сильно сжал в руках биту, что услышал, как кости хру­стят.

Начался матч, и Мартин Лесли занял зеленую сторону поля. Первые три мяча он пропустил, и на четвертом вы­шел из игры. Я нехотя встал и поплелся к калитке. Вскоре до мамы с папой дошло, что отбивать буду я: с их стороны пло­щадки раздались дикие крики и взволнованное копошение. Я со всей силы замахнулся на первый мяч, но тот со свистом пролетел прямо у лица. Охраняющий воротца из Кингз -колледжа засмеялся, Папаша откашлялся и бросил на меня злобный взгляд поверх очков. Вышел подающий Кингз-колледжа и бросил крученый мяч. К сожалению, отбивая, я упал, поэтому так и не понял, что произошло, пока не уви­дел, как Папаша машет руками. ШЕСТЕРКА! Я отбил свой первый мяч на шесть очков! Мой папа заорал и принялся долбить по ветровому стеклу, а мама бросилась в машину и стала давить на клаксон. Потом она попыталась включить фары, но вместо этого запустила дворники. Отбивающий Кингз-колледжа побагровел от ярости, но, к счастью, это был конец серии бросков, и он не смог запустить мне еще один. В следующей серии Скотту бросили первый мяч по калитке, но тот прокатился по земле, попав в расселину на перерытой части поля. Саймон подошел к калитке и сказал: — Ну что, Малёк, повеселимся?

Мы набрали сорок пять очков, прежде чем мне изменила удача: я подбросил мяч вертикально в воздух и выбыл из игры. В общей сложности я набрал двадцать одно очко, а когда уходил с поля, команда аплодировала мне стоя, не го­воря уж о предках, которые гикали, орали и колотили во что ни попадя.

Саймон набрал тридцать пять очков, но после него ни­кому не удалось продержаться на поле долго. Нам грозил проигрыш со счетом семьдесят два!

Никто уже не надеялся, что у нас есть шанс, пока Беше­ный Пес с третьего удара не сбил калитку. Потом он сбил еще две, и через три серии бросков у Кингз-колледжа оста­лось всего тринадцать очков. В конце серии ко мне подошел Саймон, протянул мяч и сказал: «Покажи им, Малёк». Я отбивал четвертым по очереди на перерытой стороне по­ля! Наметив траекторию пробежки, я сделал глубокий вдох, вприпрыжку выбежал на поле и бросил мяч, который от­скочил от калиток и, прокрутившись, пролетел всего метр!

Бэтсмен Кингз-колледжа не верил своим глазам. Вскоре до меня дошло, что, если нацелиться в рытвину на вскопанной части поля, отбивающий команды противника ни за что не отобьет мяч. Кажется, отбивающий Кингз-колледжа тоже это просек, потому что побежал вперед, пытаясь ударить по мячу, прежде чем тот отскочит. Но промахнулся и выбыл из игры. Игрок, явившийся ему на замену, был в полном ужа­се и бросил Рэмбо скользящий мяч на срезке. Как и Беше­ный Пес, я сбил две калитки в первой серии бросков.

Команда Кингз-колледжа продержалась еще одиннадцать серий. Бешеный Пес сбил шесть калиток, а я — четыре. «Кингзы» выбыли из игры с позорным счетом в тридцать девять очков. Под громкие крики и аплодисменты мы с Бе­шеным Псом прошагали по полю во главе команды. В раз­девалке мы запели «Мы чемпионы». Все обнимались и тор­жествовали. Впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым.

Понедельник, 18 февраля

Позвонила мама и сказала, что в июле мы поедем в Англию на разведку, а потом, возможно, эмигрируем туда. Хоро­шая новость: Вомбат все оплатит. Плохая новость: она едет с нами. Потом к телефону подошел папа и сказал, что нель­зя растить невинное дитя, когда у тебя на заднем дворе пре­ступность цветет буйным цветом. Не уверен, что конкретно он имел в виду — недавнее ограбление или свой нелегальный самогонный притон? Судя по голосу, ему не слишком хоте­лось переезжать в Англию, но он сказал:

— Ну, ты же знаешь свою маму, если ей что в голову взбредет...

Обедал с Папашей. Рассказал, что Русалка меня бросила. Он выпучил глаза и воскликнул: «О, имя женщине — Не­постоянство!» После чего откупорил бутылку вина и заявил, что мне нужна хорошая книжка, чтобы преодолеть трудные времена.

— Думаю, пора бросить вызов твоим либеральным поли­тическим взглядам, — сказал он, сунул мне под нос книгу и добавил: — У тебя две недели, Мильтон. Потом я буду от­резать по конечности за каждый просроченный день, пока не останется одна голова. Книга называется «1984», и на­писал ее Джордж Оруэлл.

Не мог уснуть. Все думал об эмиграции.

Вторник, 19 февраля

Холодный, промозглый день. Хотел позвонить Русалке, но в последний момент струсил. Потом вспомнил своего старо­го друга Геккона: что бы он мне посоветовал? Наверняка заставил бы ей позвонить.

Прочел текст на задней обложке книги Оруэлла.

Четверг, 21 февраля

ОТРАБОТКА В НАКАЗАНИЕ ЗА КОШМАР В СОРТИРЕ

Весь день вскапывал и пропалывал огород под палящим солнцем. Верн был в ударе и все это время изображал цы­пленка, клюющего зерна вокруг нас. Гоблин весь день не проронил ни слова, только один раз пробурчал: «Можно подумать, мои предки платят двадцать штук в год за то, чтобы я копался в саду у черномазых». Я спросил его: а копаться в саду белого было бы лучше? На что он взгля­нул на меня, как на ненормального, я ответил: «Конечно лучше, дубина». Больше я ничего не говорил, лишь ото­двинулся от Верна, который как раз завел беседу с саран­чой.

Позвонил папа и признался, что снова попал в неми­лость. У них с мамой был семнадцатый юбилей свадьбы, и он подарил ей абонемент на трехнедельные курсы кулина­рии. Но мама швырнула конверт ему в лицо и закричала: «Не нравится, как я готовлю? Так прекращай сидеть на за­днице и сам иди на долбаные кулинарные курсы!» Тут папа допустил промах и заявил, что, во-первых, кулинарные курсы — это удел геев и домохозяек и, во-вторых, они стоят дешевле, чем месячный запас имодиума. Мама сорвалась с катушек и унеслась прочь на зеленом универсале. Папа ду­мает, что она у Вомбата, но боится звонить — вдруг Вомбат подойдет к телефону?

После долгих уговоров я согласился позвонить Вомба­ту, якобы чтобы поболтать. Полный абсурд, конечно — кому в здравом уме придет в голову звонить Вомбату, чтобы просто поболтать? Взамен папа пообещал увели­чить мне дотацию на карманные расходы на десять ран­дов.

Итак, я позвонил Вомбату, но трубку взяла мама и за­кричала: «Иди в „Макдоналдс", придурок, или лучше найди себе молоденькую шлюшку!» Я не знал, как реаги­ровать, поэтому повесил трубку и позвонил папе, кото­рый подошел после первого же гудка. Изложил ему ситуа­цию. Папа ответил, что теперь даст мне прибавку лишь в пять рандов, потому что я бросил трубку и теперь мама думает, что это он звонил. Если бы в этот момент Щука не махал на меня своим членом из туалета, я бы оспорил эту несправедливость. Но вместо этого лишь пожелал па­пе удачи и пошел на занятия.

Пятница, 22 февраля

Перед отбоем в нашу спальню зашел Укушенный и сооб­щил, что решил никого к нам не подселять. Кажется, он был не слишком доволен своим решением и сказал, что будет присматривать за нами. Явно не тем глазом, который у него дергается.

Когда Укушенный ушел, Рэмбо собрал нас вокруг своей кровати и сказал:

—На этот раз я согласен с Укушенным. Эта койка долж­на остаться незанятой в память о Гекконе. — Мы с готовно­стью закивали. Но тут Рэмбо нахмурился и посерьезнел: — Однако у нас проблема, ребята. Ведь нас знают как Безу­мную Восьмерку. Разговоры о нас будут ходить еще долгие годы. Особенно если учесть, что Жиртрест заведует школь­ным архивом. — Жиртрест гордо улыбнулся и облизал паке­тик из-под чипсов изнутри. — Единственная проблема вот в чем, — продолжил Рэмбо. — Как мы можем называться Безумной Восьмеркой, когда нас всего семеро? — Возникла встревоженная пауза, после чего Гоблин заметил:

—Ну, если у нас не все дома, это сойдет с рук.

Снова повисла тишина, которую нарушил Жиртрест: он чиркнул спичкой и зажег свечи.

Рэмбо встал и заявил, что тогда в официальные члены Безумной Восьмерки нужно посвятить Роджера. Гоблин, Саймон и Бешеный Пес заржали. Верн встал и взглянул на Рэмбо так, будто перед ним был сам римский папа. Рэмбо объявил голосование. Он сам, а также Верн с Жиртрестом проголосовали за, а остальные — против. Впервые сложи­лась такая ситуация, когда от моего голоса зависело все. Я поднял палец вверх, и Верн обнял меня так крепко, что стало трудно дышать.

Верн нарядил Роджера в розовое платьице с кружавчиками и отнес его к кровати Рэмбо. Всеобщее внимание слегка напугало котяру, и он попытался сбежать, но Верн схватил его и поднял над головой. Бедолага Роджер пришел в такой ужас, что замер и притворился мертвым. Тогда Верн поло­жил его на свою кровать, и тот тут же расслабился. Рэмбо выступил вперед, положил руку на голову кота, словно бла­гословляя его, и произнес:

— Роджер, отныне и навек ты объявляешься пожизнен­ным членом Безумной Восьмерки.

Роджер воспринял эту новость без особого восторга и, даже не взглянув на Рэмбо, принялся с урчанием вылизы­вать свои яйца. Мы по очереди пожали ему лапу — все, кро­ме Бешеного Пса, которому запретили и близко подходить к коту.

Семеро мальчишек и кот. Гоблин был прав — что может быть безумнее?

Суббота, 23 февраля

Позвонила мама и сказала, что Мардж пришли Документы на развод и она «в полном неадеквате». Они собираются взять ее с собой на матч по крикету, потому что ей не по­вредит денек на природе.

Супер. Только этого мне и не хватало.

10.00. Мы вышли на поле, где нам предстояло сыграть против гастролирующей команды из Великобритании —

Уондсворт. Перед матчем с англичанами Папаша всегда произносит свирепую воодушевляющую речь. На этот раз он назвал британцев «нацией недоделок» и приказал нам «напомнить им о старой доброй битве при Исандлване^[12]».

Бешеный Пес пробежался для разминки — теперь его пробежка простирается далеко за границы площадки. Па­паша разозлился на него и приказал ему «умерить пыл». Тогда Бешеный пробежался ровно по границе поля, а в до­вершение сделал несколько упражнений на растяжку. Бэтсмены команды Уондсворта вышли на линию броска с само­довольным видом. Оба были в ярко-зеленых кепочках. Они переглянулись, улыбнулись и что-то сказали друг другу, а потом один заржал.

Тут на поле выбежал Бешеный Пес и закрутил мощ­нейший мяч, которым сбил у одного из самодовольных бэтсменов кепку! Тот стал бледно-зеленым и вместе со своим приятелем побежал надевать шлем. Нервно засеме­нив обратно к калитке, они уже больше не шутили и не смеялись.

Вдруг раздался вопль «Толкай!» и звук разгоняемого двигателя. В поле зрения возник зеленый универсал, кото­рый толкали примерно двадцать парней. Высунувшись в окно, папа орал что есть мочи, усердно выкручивая руль, чтобы не передавить клумбы и не въехать в канаву. Я по­чувствовал, как лицо заливает краска. Бешеный Пес замер и вытаращился на эту картину, как и все остальные. Рэмбо заржал. Папаша пытался подавить смех, а Гоблин побежал вдоль границы поля, чтобы понаблюдать за мильтонов­ским цирком в непосредственной близости. Следующие две минуты я провел, опустившись на одно колено, завя­зывая и развязывая шнурки. Наконец универсал затих. Папа вышел из машины и со всей дури пнул боковую дверь. Поблагодарив армию мальчишек за помощь, он принялся доставать из багажника шезлонги. Затем показа­лись Мардж и мама. Сердце в моей груди забилось как бе­шеное.

Мы разгромили англичан со счетом сто тридцать шесть. Я сбил две калитки. Поскольку папина машина заглохла, он не смог гудеть в клаксон и мигать фарами — к счастью. Ког­да пришло время обеда, я подошел к машине. Мама с папой бросились меня обнимать и целовать. Мардж нервно пере­миналась с ноги на ногу на заднем плане. Она выглядела очень грустной и усталой, да к тому же выкрасила волосы в очень яркий оранжевый цвет, став похожей на батарейку «Дюраселл». Мардж обняла меня и спросила, как дела, но при этом ни разу не взглянула мне в глаза.

Папа (на нем был передник с эмблемой «Бабушкиных сухариков»^[13]) жарил сардельки на гриле. Запах от них раз­несся по всему полю, и через несколько минут примчался Жиртрест, якобы поздороваться с моими родителями. Тут папа поднял бокал и заявил, что перед нами чемпион мира по поеданию сарделек. Он обнял Жиртреста и предложил ему пива. Жир слегка озадачился, но быстро опомнился и сказал, что не прочь бы вместо пива съесть пару сарделек. Папа бросил на решетку несколько сарделек, закрученных в спиральки. Потом принялся с остервенением резать лук, но через несколько секунд залился слезами и стал вытирать фар­туком нос. Мардж предложила помочь, но он взглянул на нее испепеляющим взглядом, словно говоря «только через мой труп», и проговорил:

— Пусть король сарделек у нас Жиртрест, но повелитель гриля — Мильтон!

Мардж попятилась назад и зажгла сигарету. Истекая лу­ковыми слезами, папа продолжил резать, как он думал, лук, но оказалось, что это была его рука. Он завопил так исто­шно, что Жиртрест тоже закричал. Кровь была повсюду. Мардж подскочила и обернула папину руку скатертью, а он схватил другой рукой банку пива и выпил ее одним залпом. Мама опрокинула бокал вина и приказала папе перестать выпендриваться. Я повел папу в медпункт через здание школы. Одна рука у него так и была завернута в скатерть, а в другой он по-прежнему сжимал банку пива.

Сестра Коллинз наложила ему четыре шва и приказала оставить пиво на скамеечке у входа в медпункт. Поблаго­дарив ее, папа заставил меня бежать обратно к машине бе­гом: ему не терпелось угостить Жиртреста сардельками соб­ственного приготовления. Подбежав к машине, мы оба остановились как вкопанные. Зрелище было впечатляющее: мама мило беседовала с Ленноксом, а Мардж с Папашей ржали, согнувшись пополам в шезлонгах. Жиртреста нигде не было, а Глок жарил сардельки на нашем гриле! Я поежил­ся от страха и смущения. Папа жутко разозлился, что Глок осмелился занять его гриль, а бедолага Жиртрест тем вре­менем кружил под деревьями, как голодная гиена. Тут Глок предложил мне сардельку таким голосом, будто приговари­вает меня к смерти. Я принял угощение из его рук, пропи­щал «спасибо» и сказал, что мне пора. Обнаружив Жир­треста за деревом, я вручил ему сардельку. Он умял ее в два укуса.

К счастью, когда пришла пора уезжать, универсал завелся с первого раза, и я с облегчением проводил предков и свою бывшую тещу в долгий путь.

Ну, хоть матч выиграли.

Воскресенье, 24 февраля

Все утро читал. «1984» — очень интересная книга, но странная. Действие происходит в мире будущего, в стране под названием Океания, а книга, по сути, является прогно­зом того, каким наш мир станет в 1984 году. Написана она была в 1948-м и речь в ней идет о Большом Брате, управ­ляющем миром посредством свирепого полицейского госу­дарства.

После обеда все мысли были о Русалке, поэтому решил сы­грать в покер с Гоблином и Рэмбо. Проиграл восемь рандов.

Понедельник, 25 февраля

Теперь наш хор репетирует каждый день: готовимся к пас­хальному туру в Йоханнесбург. Хор звучит идеально за ис­ключением теноров, которые, по словам миссис Роберте, слегка путаются в гармонии. (Джулиан был менее любезен и сказал, что теноры вопят так, будто им отбили яйца.) За­тем он спросил меня, не соглашусь ли я на гастролях испол­нить соло «Дорогой Господь» и «Отец человечества». Я от­ветил, что пел эти псалмы на похоронах Геккона и поэтому больше их петь не буду. Джулиан воскликнул: «О, мой до­рогой» — и горячо меня обнял.

Получил письмо от Русалки. В нем было почти то же са­мое, что она сказала мне по телефону, когда меня бросила.

Мол, она любит меня, но не хочет серьезных отношений, потому что у нее сейчас «странный период в жизни». По­казал письмо Саймону и спросил, что тот думает. Он про­чел первую строчку и зашелся истерическим хохотом. Затем показал письмо Гоблину, Рэмбо и Жиртресту, которые тоже заржали и принялись хлопать меня по спине. Когда письмо продемонстрировали Верну, тот подавился со смеху и при­нялся дубасить по шкафчику рукой. К сожалению, было яс­но, что он ничего не понял и просто притворяется, что ему смешно. Полный идиот. Я вырвал у него из рук письмо и прочел первую строчку.

Дорогой Дусонничка!

Мало мне проблем, так моя бывшая еще додумалась начать письмо со строк «Дорогой Джонничка»!

Вторник, 26 февраля

МАСЛЕНИЧНАЯ БЛИННАЯ ГОНКА

Все собрались во дворе на традиционную масленичную блинную гонку. Это — соревнование между корпусами, ко­торое заключается в том, что мальчик из каждого корпуса вместе с начальником корпуса должны пробежать по галерее в школьном дворе, на каждом повороте подбрасывая блин­чик. Представителем от Нормальной Семерки выбрали Гли­ста, который выглядел просто убойно в коротеньких спор­тивных шортиках, а Безумную Восьмерку на этот раз пред­ставлял Бешеный Пес. Рэмбо явно обиделся, что в этом году выбрали не его.

Глок выстрелил из сигнального пистолета, и Укушенный сорвался с места, оставив всех далеко позади. (В том числе и первокурсников из других корпусов.) Бешеный Пес бежал третьим и по пути при загадочных обстоятельствах стол­кнулся со старшекурсником из корпуса Барнс, в результате чего Пес побежал дальше, а старшекурсник почему-то про­пустил поворот и очутился в Папашином кабинете англий­ского. Когда на последнем этапе сковородку перехватил Ан­дерсон, мы опережали остальных уже с огромным отрывом. У Андерсона на шее был шарф цвета, символизирующего наш корпус. Миновав финишную прямую, он поднял его высоко над головой.

В качестве вознаграждения за победу Укушенный отсро­чил отбой на десять минут. Таким образом, у Бешеного Пса появилось немного лишнего времени, которое он исполь­зовал, чтобы отрезать лапу Картошке. Верн при этом стонал и корчился на полу, будто это ему отрезали ногу.

Среда, 27 февраля

До долгого уик-энда осталось два дня.

КЛУБ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Мистер Холл отвел нас в лес у запруды и показал, как раз­бивать лагерь. Затем велел представить, что мы заблуди­лись на природе, и всего за тридцать минут построить «примитивное спальное место». Бешеный Пес сорвался в кусты, как дикарь, а Верн, видно, не понял задание — бро­сился на землю и притворился спящим. Мистер Холл обо­звал его монголоидом и приказал подняться и завязывать с фокусами.

Я нашел какие-то лианы, связал их вместе и сделал что-то вроде гамака. Затем обернул ветки своей кофтой и ру­башкой от школьной формы, чтобы было поуютнее, а вме­сто подушки положил охапку сухих листьев. А в качестве за­вершающего штриха прикрепил к гамаку оранжевый цветочек, чтобы получилось совсем по-домашнему. Рядом в лесу слышалась громкая долбежка, а еще я заметил Жир­треста, который ползал у запруды, где на него напали три ржанки.

В час дня мы собрались, и мистер Холл хитро оглядел нас, сунув в рот трубку и выдувая дым через нос.

Для начала он обратился к Верну и приказал тому про­демонстрировать его спальное место. Верн упал на землю и притворился спящим. Наш учитель затянулся и обдумал происходящее. Тем временем Верн начал громко храпеть. Тогда мистер Холл велел ему встать, но Верн покачал голо­вой (не открывая глаз) и продолжил притворяться спящим, правда теперь еще и посвистывая каждый раз на выдохе. Мистер Холл очень долго таращился на него, после чего глу­боко затянулся трубкой и спросил нас, как зовут этого пар­ня. «Человек Дождя», — ответил Рэмбо. «Тогда ясно», — сказал мистер Холл и сделал еще одну затяжку.

Оставив Верна притворяться дальше, мы ушли. Саймон построил отличную постель из мешков и соломы. Рэмбо украл из сарая лодку и заявил, что это и есть его кровать. Мистер Холл внимательно оглядел ее — сбоку у нее было на­писано «Прокат каноэ Поупа» — и сказал, что вряд ли Рэм­бо сумеет найти каноэ, валяющееся просто так в дикой при­роде. Но за творческую жилку все равно поставил высший балл .

Увидев мой цветочек, все начали ржать, поэтому я бы­стро снял его и сунул в карман. Мистер Холл поинтересо­вался, не голубой ли я, и все снова заржали. Затем он при­казал мне улечься в гамак из лиан. К сожалению, мое соору­жение обрушилось, и я отбил себе зад, а все остальные, как водится, потешались. Мистер Холл покачал головой и пошел дальше, к домику на дереве, который построил Бешеный Пес. В этом домике запросто могли бы переночевать шесте­ро! Оказалось, Бешеный Пес нашел доски за эллингом и соорудил целый дом всего за полчаса! Мистер Холл закусил трубку и назвал Бешеного Пса «парнем хоть куда».

Затем мы вернулись к тому месту, где Верн по-прежнему притворялся спящим, и мистер Холл прочел нам лекцию о том, как разводить костер. Эта тема так заинтересовала Вер­на, что он то и дело открывал один глаз и подсматривал. По­том мистер Холл развел костер, Верн прекратил притворять­ся и встал рядом с нами. Мы стояли и смотрели на огонь, завороженные пламенем.

Пятница, 1 марта

ДОЛГИЙ УИК-ЭНД

После собрания мы вернулись в общежитие и пожали друг другу руки (и лапы). Было немного грустно расставаться с Безумной Восьмеркой, но я понял, что глупо грустить. Ведь я ехал домой, чтобы попытаться вернуть мою Русалку!

13.00. Папа забрал меня с остановки на нашем универса­ле, который теперь ревет, как гоночная машина, и обзавелся тонированными окнами. Папа бросает деньги на ветер, по­тому что бизнес процветает и он наконец смог позволить себе дизельный двигатель с впрыском топлива, о котором всегда мечтал.

Я же изо всех сил старался скрыть свое смущение от того, что Мильтоны теперь разъезжают на старой колымаге, зато с гоночным двигателем.

Когда мы приехали домой, предки начали ругаться из-за машины. Мама говорит, что над папой ржут все тетки из ее книжного клуба. Папа ответил, что затонировал окна «из соображений безопасности». Странно быть дома, зная, что в моей комнате побывали грабители. Еще раз проверил, на месте ли мой дневник за 1990 год. Видимо, воры решили, что он не представляет ценности.

Черныш с января увеличился вдвое! Папа говорит, что собака обезумела и нуждается в хорошей порке. Но в глуби­не души он обожает Черныша: мама с папой по ночам те­перь берут его с собой в кровать, чтобы он не лаял на летаю­щих муравьев.

Весь вечер разрабатывал план, как вернуть Русалку.

План 1

Романтический подход. Включает цветы, стихи и прочую романтическую дребедень.

План 2

Умолять ее вернуться, давить на жалость, ползать и ры­дать.

План 3

Притвориться, что мы просто разговариваем, а потом поцеловать ее, когда она будет меньше всего этого ждать.

План 4

Насилие и угрозы. Пригрозить ей ножом для стейка и продолжать делать это, пока она не вернется ко мне.

План 5

Зайти к ней в гости, сделать вид, что она меня не интере­сует, и завести разговор обо всех девчонках, с которыми я целовался (короче говоря, соврать).

План 6

Сказать, что у меня был нервный срыв, и подождать, пока она вернется. (Притвориться, что у меня поехала крыша.)

План 7

Покончить с собой.

Тщательно проанализировав все варианты, учитывая мою склонность трусить и идти по пути наименьшего сопротив­ления, я остановился на плане № 1. Папа говорит, что розы из нашего сада способны растопить сердце даже принцессы Дианы — должны же мы, Мильтоны, обыгрывать свои силь­ные стороны. Может, завтра вечером в это время я уже буду лежать в постели и целовать Русалку... Вполне возможно, что так и будет.

Суббота, 2 марта

Мама очень упорно отговаривала меня осуществлять мой план по возвращению Русалки в жизнь: по ее мнению, ни­чего хорошего из этого не выйдет. А по мне так терять мне нечего, кроме чувства собственного достоинства. (Да и его я уже потерял, когда умолял ее остаться со мной после того, как она меня кинула.)

Весь день редактировал стихотворение, которое написал вчера вечером, и прикидывал, что ей скажу. Думал сначала позвонить, но слишком страшно. Лучше сделаю ей сюр­приз. Посмотрим, что она скажет.

Папа предложил отвезти меня в дом Русалки и подождать за углом. Он говорит, что «если парень что решил, значит, так надо».

16.45. За пятнадцать минут до начала операции «Русал­ка» мама опять попыталась меня отговорить. По ее словам, не стоит «будить спящую собаку».

17. ОО. Папа с ревом пронесся по улице в нашей турбоза-ряженной развалюхе. В одной руке я держал гигантский бу­кет красно-желтых роз, а в другой — фиолетовый конверт со стихотворением. Папа припарковал колымагу за углом Ру-салкиного дома и крепко обнял меня. Затем намазал мой подбородок лосьоном после бритья «Олд Спайс» и сказал, что это его секретное оружие.

Мое сердце билось как бешеное, а к горлу подкатила тошнота. Нашел какие-то кусты и попытался вызвать рво­ту, но ничего не вышло. Тогда я подкрался к дому Русалки со стороны изгороди, стараясь не высовываться, и оказался у калитки, откуда можно было наблюдать за домом. Вход­ная дверь была открыта, и я увидел внутри какое-то движе­ние.

Примерно двадцать минут я прятался за воротами, как преступник, и наконец набрался храбрости, чтобы сделать первый шаг. Как раз в тот момент, нетерпеливо сигналя, по дороге промчался белый «фольксваген-гольф» с блестящи­ми серебристыми колесами и желтой доской для серфинга на крыше. Электрические ворота открылись автоматически. Я захлопнул маленькую калитку и прыгнул в кусты. Води­тель остановился у дома Русалки. Им оказался мускулистый парень, похожий на серфингиста. Он оглядел свою белоку­рую шевелюру в зеркале заднего вида, после чего вышел из машины, захлопнув ногой дверь. На нем были обрезанные чуть ниже колена джинсы, узкая майка с надписью «Билла-бонг» и зеленые шлепки. Он, посвистывая, прошагал по лужайке, а я пригнулся ниже.

А потом я увидел ее... Русалка вышла из дома на веран­ду, являя собой воплощение красоты. Мне стало трудно дышать и пришлось облокотиться о забор. На ней была джинсовая мини-юбка и облегающая красная кофточка. Она стала еще прекраснее, если такое вообще возможно. Русалка улыбнулась своей ослепительной улыбкой, вот только улыбка предназначалась не мне, а серфингисту на белом «гольфе». А потом мне пришлось смотреть, как они целуются!

Это было похоже на сцену из фильма ужасов. Потом все поплыло перед глазами, и спустя некоторое время я понял, что смотрю на машину, пустой двор и закрытую дверь.

Я поплелся по улице, а розы, наверное, выбросил, пото­му что, когда дошел до папиной машины, их уже не было. Папа бросил на меня один-единственный взгляд и сказал: «Вот дерьмо». Потом он попытался ободрить меня, доба­вив, что в один прекрасный день я оглянусь на свое про­шлое и буду только рад, что избавился от психованной бабы и ее еще более психованной матери, своей потенциальной тещи. Я кивнул — не хотелось плакать перед отцом.

Надо было маму послушать. Наверняка ей все было из­вестно.

Воскресенье, 3 марта

До обеда провалялся в кровати. Потом мама открыла дверь в мою комнату и впустила Черныша, который запрыгнул на кровать, начал лизать меня в лицо и недоверчиво рычать на торшер. С улицы донесся рев нашей колымаги, а потом входная дверь хлопнула, и дом огласился высокочастотными воплями Вомбата. Я перевернулся на бок и притворился мертвым, но тут Черныш начал трахать мою ногу, попутно бросая на торшер страстные взгляды.

Я вышел на улицу и увидел обычную сцену, папа разду­вал угли в гриле и сердито ворчал себе под нос, что уголь нынче уже не тот. Мама сидела в шезлонге с бокалом вина в одной руке и мухобойкой — в другой, а Вомбат (сегодня на ней был зеленый бархатный костюм) еле слышным шепотом что-то бормотала в шезлонге в углу. На этот раз она была недовольна тем, что во вторник на бинго от нее утаили выи­грыш. По ее словам, организаторы ее надули и отдали куш Берил Эдмунде. Затем бабуля опустошила стакан с хересом и обвинила Берил Эдмунде в алкоголизме.

Я прыгнул в бассейн, чтобы укрыться от всех, но водная гладь напомнила о серфингисте в «фольксвагене».

После обеда мама сделала объявление. Четвертого июля мы летим в Англию. Я никогда раньше не был за границей и уже мечтаю об этой поездке! (Несмотря на то, что потом мы, возможно, эмигрируем и никогда не вернемся до­мой.)

18.30. После того как нас ограбили, папа с Инносенс свернули свою точку по продаже самогона у нас дома. Те­перь точка располагается в гараже старого папиного друга Джонни Роджерса рядом с автобусной остановкой. Папа говорит, что цену на самогон пришлось поднять до двух рандов, потому что Джонни взимает плату в пятьдесят центов за бутылку. Пойло, которое варит Инносенс, поль­зуется такой популярностью, что они с папой завели лист ожидания! Волшебный напиток называется «Невинное вино»^[14].

Я спросил папу, не боится ли он, что его повяжут. Папа нервно рассмеялся и ответил, что Мильтоны рождены по­беждать и лучше уж рискнуть, чем снова стать хозяином химчистки.

На обратном пути из гаража попросил папу проехать мимо Русалкиного дома. Наврал, будто вчера обронил там ручку. Окна в доме не горели, а на лужайке был припарко­ван «фольксваген-гольф».

Понедельник, 4 марта

Теперь, когда Инносенс посвятила себя самогоноварению, у нас в доме убирается ее сестра Мбали. Но мама с папой не могут запомнить ее имя и называют ее Инносенс.

Весь день читал «1984». Блестящая книга, хоть и мрач­ная.

Худшие выходные за всю мою сознательную жизнь.

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА ВЫХОДНЫЕ

Рэмбо:                    на свадьбе двоюродного брата трахнул барменшу на клумбе. Говорит, у него есть доказательство. (Его двоюродный брат застал их в процессе.)

Жиртрест:             попробовал мясо крокодила. Говорит, на вкус оно как жестковатая курица.

Гоблин:                 работал на тотализаторе у своего отчима за пятьсот баксов в день!

Верн:                      ему разрешили взять Роджера домой. (Видимо, Укушенный наконец смирил­ся, что его кот его бросил.)

Роджер:                  ездил на ферму Верна и все выходные не выходил из шкафа.

Саймон:                мать застала его, когда он развлекался сам с собой. (Тоже мне достижение.)

Бешеный Пес:     начал собственный бизнес по строи­тельству домиков на деревьях. У него уже двенадцать заказов; за постройку одного дома берет пять тысяч рандов. Может, стать его партнером?

Малёк:                   обнаружил, что его Русалка влюблена в другого.

Вторник, 5 марта

Весь день шел дождь. Вокруг холод и мрак. Нам задали кучу домашки по всем предметам. Хочу домой.

Среда, 6 марта

Опять холод и дождь. Гоблин говорит, что в Драконовых горах снег.

Из-за погоды сегодняшний клуб приключений был по­священ вязанию узлов и лекции по технике безопасности во время грозы. Мистер Холл сказал, что со Второй мировой войны одиннадцать учеников нашей школы погибли от уда­ра молнии. Жиртреста это очень впечатлило, и он сделал за­метку в своем блокнотике.

После самостоятельных занятий меня вызвал Укушенный и спросил, все ли у меня в порядке. Я ответил, что все нор­мально, но кажется, он мне не поверил, потому что спро­сил, все ли в порядке у меня дома. Я ответил, что никаких проблем.

Почему всем остальным можно сходить с ума сколько угодно, но как только у меня выдается плохой день, меня сразу же тащат в кабинет Укушенного и устраивают допрос в стиле испанской инквизиции?

Четверг, 7 марта

Верн заявил, что сегодня у Роджера день рождения, и на­рядил его в праздничную оранжевую кофточку. Мы пожали котяре лапу и поздравили с четырехлетием. Кажется, Род­жеру наше внимание было приятно, потому что он запрыг­нул на шкафчик Верна и начал громко мурлыкать и тереться обо все, что попадалось на пути.

У входа в столовую встретил Папашу. Тот спросил, все ли у меня в порядке. Я кивнул и сказал, что опаздываю на со­брание.

18.00. Рэмбо с Бешеным Псом кинули Роджера в фон­тан. Верн пришел в ужас, и в какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас ударит Бешеного Пса. За ужином Рэмбо усадил Верна напротив себя и объяснил, что, если Роджер хочет быть полноправным членом Безумной Вось­мерки, над ним, как над всеми, в день рождения должны поиздеваться. Верн согласился, сунул в карман рубашки ба­ранью отбивную и убежал на поиски кота.

Пятница, 8 марта

По-прежнему холодно и мокро. Все тренировки (кроме сквоша) на выходные отменили.

Воскресенье, 10 марта

Все выходные спал, а также дочитал «1984». Теперь по­нятно, почему папа так боится коммунистов.

Не знаю, что со мной не так — у меня соски набухли. Стоит прикоснуться к груди, и аж взвизгиваешь от боли. С каждым днем все хуже, и так уже неделю. Может, я уми­раю? Если бы Геккон был рядом, он бы наверняка знал, что со мной.

Понедельник, 11 марта

17.00. Вонючий Рот вытолкал меня из душа — сказал, что я трачу всю горячую воду. Как только он коснулся моей гру­ди, я закричал от боли. Но Вонючий Рот подумал, что я прикалываюсь, и попытался запихнуть мне в задницу фла­кончик от шампуня «Колгейт». Я пулей выскочил из душа, одной рукой пытаясь прикрыть соски, а другой — защищая зад.

Случай в душе натолкнул меня на две мысли: во-первых, мне все хуже и хуже. Во-вторых, Вонючий Рот — извраще­нец или гомик. (А может, и то и другое.)

Перед ужином пытался вникнуть в сюжет «Дерзких и красивых»^[15], но моя грудь болела и мешала сосредоточиться. Бывает ли рак груди у четырнадцатилетних (почти пятнад­цатилетних) мальчиков?

Набравшись храбрости, признался Гоблину в своей про­блеме по пути на ужин. Тот ответил, что дело, кажись, се­рьезное и надо бы обратиться к врачу. А потом разболтал всем за ужином, что у меня инфекция сосков. Рэмбо зая­вил, что груди у меня разбухнут и станут, как у Долли Пар-тон. Бешеный Пес сказал, что я стану трансвеститом и от­ращу еще и женские гениталии. Потом Жиртрест вспомнил, что слышал об одном чудике из Колорадо, у которого вы­росли такие большие сиськи, что взорвались и убили его. К этому моменту меня охватила ужасная паника. Я решил, что проблема серьезная и надо бежать к сестре Коллинз. От­пихнув в сторону сосиску с картофельным пюре, я ушел. За спиной послышалось хихиканье и поскребывание вилки о тарелку — это Жиртрест перекладывал себе мою еду.

Я позвонил в медпункт. Дверь открыла сестра Коллинз с набитым ртом. Проглотив свою сосиску, она сказала: «Ну что, молодой человек, вы действительно серьезно заболели или завтра контрольная?» Я сообщил, что нахожусь при смерти и у меня подозрение на рак груди. Сестра Коллинз зашлась хриплым смехом и велела мне снять футболку и са­диться на кушетку. Она заглянула мне в уши и в горло, при­казав сказать «ааааа». Потом потрогала мой левый сосок. Я взвизгнул и отдернулся. Тогда она велела мне одеваться и следовать за ней в кабинет. Усадив меня рядом, она налила себе виски и закурила.

—   Твое состояние серьезно и, боюсь, неизлечимо, — про­говорила она, прихлебывая виски. — Эта болезнь не лечит­ся. Тебя ждет жизнь, полная боли, страданий и извраще­ний.

К горлу подступила тошнота. Я умру, как Геккон!

Сестра Коллинз вздохнула и сурово посмотрела на меня. А потом вдруг улыбнулась и проговорила:

—   На твоем месте я бы начала подыскивать себе новое прозвище: твои дни в качестве Малька сочтены.

Кровь прилила к лицу, и я с трудом выговорил (точнее, пропищал тонюсеньким голоском):

—Как это?

—Твоя таинственная смертельная болезнь называется «половое созревание», — сказала сестра Коллинз. — Это первая стадия. Вторая — волосы на лобке, третья — опуще­ние яичек. А теперь иди на занятия, пока я тут не расплака­лась от умиления.

Подпрыгивая от счастья, я поскакал в корпус и тщательно осмотрел себя в туалете. Но ничего не увидел. Осмотр при­шлось прекратить, потому что Верн начал дубасить в дверь кабинки и кричать: «Вон!» К счастью, я вовремя ушел — он уже начал писать предупреждение, обвиняя меня в неподо­бающем поведении в туалетах и на прилегающей территории.

21.30. Созвал собрание Безумной Восьмерки у себя в ка­бинке, объявив, что скоро перестану быть Мальком. Все за­смеялись и бросились пожимать мне руку. Бешеный Пес был рад, что я не стану трансвеститом, ведь тогда ему при­шлось бы вбить мне в сердце осиновый кол. Верн пожал мне руку, а также заставил пожать лапу Роджеру и Картошке (имеется в виду его ампутированная лапа, которую Верн хранит вместе с туалетными принадлежностями). Останки Картошки Верн спрятал от Бешеного Пса, опасаясь даль­нейших увечий.

Вторник, 12 марта

Проснулся и впервые за несколько недель почувствовал себя замечательно. Мне кажется, что в душевой я теперь выгляжу куда более крутым и мужественным. Также начал трениро­вать новую походку мачо.

Обед с Папашей прошел на ура. Долго спорили о Джор­дже Оруэлле и «1984». Папаша сказал, что эта книга — атака на власть, коррупцию и какой-то «тоталитаризм» (я так понял, этото же самое, что и диктатура). В книге герой вынужден столкнуться лицом к лицу со своими са­мыми сильными страхами в комнате 101. А больше всего на свете он боится крыс. Папаша сказал, что надо бы мне прочесть «Звериную ферму» Оруэлла — книгу о том, как звери устраивают восстание и захватывают ферму. Чудно как-то.

Он спросил, почему в последнее время я пребываю в та­ком унынии. Я признался, что все из-за Русалки. Рассказал ему про серфингиста-блондинчика на «фольксвагене». Па­паша схватился за грудь и возопил: «От поминок/холодное пошло на брачный стол!»^[16] Затем он велел мне продолжать и, когда я сообщил ему о наступлении половой зрелости, воскликнул «ура! ура!» и бросился к винной полке, чтобы откупорить бутылку вина двадцатиоднолетней выдержки.

После второй бутылки язык у Папаши начал заплетаться, и он стал жаловаться на жену, которая ободрала его до нит­ки. Потом повернулся ко мне и сказал:

— А у Русалкиной мамаши, между прочим, классные бу­фера.

И с этими словами отрубился в кресле-качалке, хитро улыбаясь.

Среда, 13 марта

Жиртрест явился на собрание клуба приключений с полной папкой ксерокопий фотографий и заметок, посвященных ударам молнии, которые он нарыл в библиотеке и школьном архиве. Мистер Холл вызвал его с докладом, и Жир проде­монстрировал нам мерзкие фотки мертвецов, которых уда­рила молния. Со всех жертв слетели ботинки, а у одного скальп поджарился, как кусок бекона!

Жиртрест заявил, что из одиннадцати мальчиков, погиб­ших от удара молнии за последние пятьдесят лет, десять умерли в ноябре. Куда более странно то, что все они сконча­лись между 15 и 26 ноября, а 20 ноября погибло трое! (Правда, Жиртрест признался, что двоих из этих троих уда­рила одна и та же молния.) Мистер Холл поблагодарил Жир­треста за лекцию и затянулся трубкой. Затем кивнул и сказал:

—   Ну что, парни, думаю, сегодня мы все усвоили важный урок. Никогда не ходите на рыбалку в ноябре.

Четверг, 14 марта

По столовой разнесся слух, что Саймона берут в школьную сборную по крикету. Я подбежал к Папаше, который как раз шел в учительскую, и спросил его, правда ли это. Папа­ша вскинул руки к небу и хлопнул дверью учительской пря­мо у меня перед носом.

14.30. На репетиции хора ко мне подбежал весьма обе­спокоенный Джулиан. Швырнув на стол пачку сборников псалмов, он воскликнул:

—   О Боже, до меня дошел слух, что у тебя набухли соски? Мы оба опустили взгляд на мои соски, и я признался, что

это правда. Тогда Джулиан ударил меня по голове сборни­ком псалмов и возопил:

—   Чего радуешься? Тебе петь соло на гастролях, и если я услышу, что твой голос стал как у осла в потугах, то сам тебя кастрирую и буду хранить твои орешки в банке у кро­вати!

Я извинился и пообещал, что в ближайшие несколько не­дель мои орешки не сдвинутся с места.

Пятница, 16 марта

Саймон по-прежнему наш капитан. Говорит, что слухи о его избрании в главную школьную сборную — всего лишь болтовня. Завтра играем со школой Святого Христофора.

На уроке рисования мистер Лилли попросил нас нарисо­вать картину под названием «Голубая рапсодия», после чего поставил одноименную композицию Джорджа Гершвина на старом граммофоне. Я попытался изобразить мрачный морской пейзаж с огромными волнами, разбивающимися о высокие скалы, но, к сожалению, вышло похоже на горохо­вый суп, разбивающийся о черную шляпу. Лилли в который раз за семестр отвел Верна в сторонку и спросил, почему его «Голубая рапсодия» так похожа на Роджера. В розовом. Верн слегка встревожился и вырвал клок волос, отчего ми­стер Лилли испуганно подскочил. Наш бедный учитель ри­сования уставился на Роджера в розовом, затем проникно­венно обнял Человека Дождя и проглотил пару белых табле-точек.

Жиртресту пришлось пойти в медпункт после того, как Гоблин на спор заставил его выпить банку белой краски.

23.00. НОЧНОЕ КУПАНИЕ

Рэмбо сказал, что Безумная Восьмерка стала какой-то скучной и нам срочно нужно сделать что-то запрещенное, чтобы вернуть себе былую славу. По его словам, вопиющее отсутствие ночных купаний в этом семестре просто недо­пустимо, ведь тем самым мы подаем дурной пример перво­курсникам.

Рэмбо с Бешеным Псом разбудили Нормальную Семер­ку и приказали собираться на ночное купание, равных ко­торому не было в истории. Один из Дэррилов начал реветь, а Глист притворился, что умер во сне. Жиртрест так разо­злился на него, что пукнул ему в лицо. Глист тут же возро­дился из мертвых, и его вырвало в мусорную корзину. За­тем он попытался отделаться от купания, заявив, что болеет. Тогда Рэмбо приказал ему «стать наконец мужиком» и за­ставил взять с собой мусорное ведро, чтобы ополоснуть его в озере.

Карлик начал всхлипывать и умолять Гоблина, чтобы тот разрешил ему остаться в кровати. Гоблин обдумал его прось­бу, схватив бедного Карлика за одну ногу и вывесив за окно. Первогодок закричал от ужаса, и вдруг мы услышали, как открылась и хлопнула дверь. В спальню ворвались Эмбер­тон и Андерсон, как всегда с хоккейной клюшкой и палоч­кой сахарного тростника, и гневно спросили, что происхо­дит. Половина первокурсников бились в истерике, а нас снова поймали с поличным. Андерсон окинул взглядом спальню новичков и приказал Безумной Восьмерке выстро­иться в ряд для принятия наказания. Рэмбо отказался и со­врал, что первокурсники просто отравились за ужином и именно поэтому повсюду блевотина. Эмбертон рассмеялся и ударил по шкафчику своей палкой, отчего двое Дэррилов снова заревели. Потом вперед выступил Джейар Юинг и сказал:

— Чистая правда, мистер Андерсон. Я угостил их сухо­фруктами, а они, наверное, были тухлые.

Рэмбо показал Андерсону блевотину Глиста в мусорке, посмотрел ему прямо в глаза и поклялся сердцем матери, что мы не сделали ничего плохого. Так что мы легко отдела­лись. (Чего не скажешь о матери Рэмбо.)

Должен признаться, это ночное купание было худшим в истории. Ночь выдалась такая холодная, что у нас зубы сту­чали, и, когда мы добежали до лимонного дерева Глока, ноги у меня уже совсем онемели. Да еще Роджер бросился в по­гоню за ящерицей и исчез. Рэмбо сказал, что мы должны найти его немедленно, потому что теперь он полноправный член Безумной Восьмерки. В конце концов мы нашли это животное на дереве, где оно сидело с диким и затравленным видом. Верн попытался успокоить его на кошачьем языке, однако Роджер забрался еще выше. Тогда Жиртрест попро­бовал заманить его вяленым мясом, но Роджер ни в какую не соглашался слезть с дерева, видимо решив испортить нам все ночное купание. Наконец, Бешеный Пес швырнул в него камень, сбив его с ветки, и Роджер с воплем рухнул на зем­лю. Верн бросился к нему, чтобы защитить от дальнейшей жестокости, но Роджер зашипел и впервые в истории набро­сился на своего хозяина, после чего растворился в ночи. В конце концов Рэмбо разрешил нам купаться без Роджера, но атмосфера была уже не та, не говоря уж о ледяной воде.

Единственный плюс в том, что нас не поймали и не вы­пороли.

Суббота, 16 марта

Разгромили школу Святого Христофора, сбив восемь кали­ток и продолжив наш победоносный ход. Предки на игру не приехали, поэтому ничего ужасного рассказать не могу.

16.00. Записался на танцы в школе Святой Жанны в сле­дующую субботу. Гоблин устраивает секс-аукцион. На тан­цы идет вся Безумная Восьмерка. (Кроме Роджера.)

Воскресенье, 17 марта

КЛУБ «АФРИКАНСКАЯ ПОЛИТИКА»: «ТРЕТЬЯ СИЛА»

Леннокс пригласил участника борьбы за освобождение, чтобы тот произнес речь. Его звали Баба Нангу. (Баба Нангу сразу пояснил, что не имеет никакого отношения к маленькому зулусскому городку Бабананго, хотя и оприхо­довал некоторую часть его женского населения.) Баба Нан­гу был невысоким и худым парнем лет сорока и состоял в местном отделении Африканского национального конгрес­са. У него было приятное улыбчивое лицо, он пил кофе ли­трами и курил сигарету, свернутую из бананового листа. Рассказал нам пару смешных случаев из своего детства не­подалеку от Ричмонда и из юности, когда он был борцом за свободу. Мы сели поближе к камину — все восемь человек сидели на одеялах, — а Баба Нангу заворожил нас своими потрясающими историями.

Потом Линтон Остин спросил, какие у него взгляды на экономическую политику. Баба Нангу рассмеялся (это было похоже на медвежий рев) и ответил:

— Друг мой, прежде чем говорить о деньгах в этой стра­не, надо вылечить болезнь человечества. — Линтон разоча­рованно сник и больше не принимал участия в дискуссии. Затем Джеральд опростоволосился и заявил, что правитель­ство никогда бы не стало спонсировать партию свободы Ин-ката, чтобы ее члены убивали представителей конгресса. Ба­ба Нангу замолк на минутку, а потом спросил Джеральда, где тот живет и откуда у него такие сведения. Джеральд по­краснел и ответил, что родом из Хоутона, Йоханнесбург, а его источник — выпуск новостей «Эс-эй-би-си». Услышав такое, даже мистер Леннокс покатился со смеху, а бедняга Джеральд попытался слиться со стулом и всю оставшуюся часть собрания прятался за кофейной чашкой.

Баба Нангу долго молчал, а потом покачал головой и ска­зал:

— Зулусу не нужно приглашение, чтобы воевать. — Он снова качнул головой и прищелкнул языком. В конце кон­цов, Ленноксу пришлось остановить нашего гостя и его ле­денящие душу рассказы об убийствах и кровопролитии. Он объявил собрание закрытым. Мы ушли, оставив их беседо­вать у пылающего камина.

Понедельник, 18 марта

Позвонила Вомбат и обвинила меня в том, что я украл у нее бутылку виски «Белая лошадь». Я ответил, что уже два ме­сяца живу в школе и не пью виски. На что она обозвала ме­ня подонком, сказала, что позвонит директору, и бросила трубку.

Немедленно перезвонил маме и сообщил, что Вомбат обвиняет меня в краже. Мама ответила, что волноваться не нужно. В этот момент на заднем плане раздался жуткий вой, и мама воскликнула: «О нет, только не это!» Оказывается, папа ставит вокруг нашего дома электрический забор и толь­ко что его ударило током в четвертый раз за десять минут. Мама сказала, что не станет ему сочувствовать, потому что сотрудники компании предложили установить забор бес­платно, но папа ответил «только через мой труп». Мама считает, что это фигуральное выражение имеет все шансы обернуться реальностью.

Вернулся с обеда и обнаружил, что старосты перевернули вверх дном все вокруг моей кровати! Андерсон рылся в ящи­ках под койкой, Эмбертон вываливал на пол содержимое шкафчика, а Джулиан осматривал мои трусы. Члены Безу­мной Восьмерки окружили их, как зеваки — место автомо­бильной аварии. Вонючий Рот отказался пустить меня к моей же кровати, заявив, что они расследуют сообщение о краже.

Мое сердце упало. Так значит, бабуля все-таки позвони­ла Глоку!

Позвонил маме и продиктовал ей номер психушки в Таун-Хилле — вдруг понадобится.

Вторник, 19 марта

Похоже, Верн подружился с Карликом и двумя Дэррилами. Во время послеобеденной туалетной инспекции они следо­вали за ним по пятам. Третий Дэррил скучает по дому и не хочет выходить из спальни.

Джулиан сообщил, что в следующем семестре будет ре­жиссером школьной пьесы от нашего корпуса и хочет, что­бы в каникулы я «подготовился» к исполнению главной ро­ли. Я спросил, что за пьеса. Он не ответил. Сказал лишь, что что-то из классики.

Среда, 20 марта

Мистер Холл между делом заметил, что во время трехднев­ного похода, который нам предстоит совершить в следую­идем семестре, мы должны будем пройти 60 км с 15-кило­граммовыми рюкзаками за спиной! Хуже того, нам придет­ся разбивать лагерь в парах без помощи взрослых наставников. Судя по моим умениям в этой области, меня ждет смерть от обморожения, после чего мое лицо сожрут шакалы.

Викинг дал мне список классических пьес. Весь день ис­кал их в библиотеке. Планирую все каникулы читать класси­ку и готовиться к следующему сценическому триумфу.

Четверг, 21 марта

Позвонила мама и сказала, что водила Вомбата к психиатру. К сожалению, хитрюга Вомбат стала абсолютно нормаль­ной, как только они пришли туда, и ни разу не сморозила глупостей. Доктор сказал маме, что с бабулей все в порядке и нечего паниковать. Потом мама пошла с бабулей к ней в квартиру и обнаружила в холодильнике двенадцать бутылок «Белой лошади». А под кроватью — тарелку с селедкой и за­плесневелым картофельным пюре. Вомбат пришла в ярость, стала валить все на Бастера Крэкнелла и попыталась вызвать полицию.

Воскресенье, 22 марта

Субботние танцы в школе Святой Жанны прошли не очень хорошо.

Жиртрест:          получил предупреждение за кражу еды. Директриса поймала его, когда он за­гружал хот-доги в свою большую сумку.

Саймон:              весь вечер провел со старшеклассницей в ее комнате.

Рэмбо:                  какая-то блондиночка круто его отшила, и он весь вечер пытался устроить драку с ребятами из колледжа Блэксмит.

Бешеный Пес: через пять минут после прибытия этого заперли в школьном автобусе (за то, что сделал вид, будто мастурбирует перед группой девчонок). В результате авто­бусу пришлось несладко.

Гоблин:               утверждает, что встретил любовь всей своей жизни. Ее зовут Эли, и по деся­тибалльной системе она тянет на все восемь. Говорит, они почти поцелова­лись.

Верн:                    весь вечер танцевал сам с собой. При этом так дергался, что мы делали вид, будто незнакомы с ним.

Роджер:               не пошел на танцы и провел вечер в шкафчике Верна, на груде его трусов. (Роджер отказывается спать где-либо еще, кроме трусов. Когда трусы у Верна кончаются, он перемещается на полку с шортами. Гоблин считает, что даже для кота такое поведение очень подозри­тельно.)

Малёк:                весь вечер безуспешно пытался привлечь внимание красивой девчонки с длинны­ми золотистыми волосами.

Секс-аукцион нас несколько разочаровал. Саймон при­нес лифчик размера 32В, который Гоблин купил за двад­цать рандов. Верн выставил на аукцион рюкзак какой-то девчонки с учебниками и грязной хоккейной формой. Го­блин обвинил его в воровстве и заплатил пять рандов за все.

Мама позвонила из автомата и сказала, что у нас дома не работает телефон. Винит во всем папу, который со своим забором «расфигачил нам все электричество». Тут я услы­шал, как кто-то долбит снаружи по телефонной будке и орет: папа явно был с ней несогласен. Мама решила отвести Вом­бата к своей подруге-целительнице. Видимо, ей страшно от­того, что придется отправить бабулю в психушку, а папе страшно, что не дай бог бабуля поселится с нами.

Понедельник, 26 марта

Эмбертон треснул по моему шкафчику своей тростниковой палкой и заявил, что мне звонят. Я бросился вниз по лест­нице, снял трубку и услышал, как кто-то лихорадочно копо­шится в поисках монет и сердито бурчит, что телефонную компанию захватили левые радикалы. Потом раздался гром­кий стук, шуршание и грохот, после чего на линии воцари­лась тишина. Думаю, я не ошибусь, если предположу, что теперь и будка тоже не работает.

Весь день был на репетиции хора. Джулиан ведет себя как одержимый бесами. В пятницу мы едем в Йоханнесбург, и он не успокоится, пока хор не будет звучать идеально!

Вторник, 26 марта

Позвонила мама из дома Мардж. Я то и дело прислушивал­ся к голосам на заднем фоне, но ничего не услышал. Пред­ставлял, как мама сидит в гостиной и говорит со мной по телефону Русалки. Наш домашний телефон по-прежнему сломан, а папа подумывает о том, не организовать ли марш протеста возле ближайшего офиса телефонной компании. Вчера мама возила Вомбата к целительнице, которая поста­вила ей диагноз «клаустрофобическая лихорадка». Это ког­да ты слишком долго находишься в одном и том же месте, и от этого начинает ехать крыша. К сожалению, следующие мамины слова были худшим, что я услышал с 15 февраля.

Мама с Вомбатом поедут с нами в Йоханнесбург!

У меня резко заболела голова, а к горлу подкатила тош­нота.

Я В ПОЛНОМ ДЕРЬМЕ!

Среда, 27 марта

14.15. У меня на мошонке три волоска!

(Вообще-то, только один из них на мошонке, остальные два чуть дальше к северу.)

Взбежав по лестнице, я сообщил ребятам, что больше не Малёк. Все бросились к моей кровати, а Саймон достал игрушечную лупу. (Сначала это было смешно.) После тща­тельного осмотра Рэмбо заявил, что я по-прежнему Малёк. Я попытался спорить, но Гоблин откашлялся и сказал, что­бы я успокоился. Все заржали, а Верн вдруг схватил меня за член. Тут же наступила тишина. Все смотрели на Верна, ко­торый хихикал, как идиот, сжимая мой член между большим и указательным пальцами. Я был слишком потрясен, чтобы шевельнуться, и уставился на Верна вместе с остальными.

Тут он перестал хихикать, а его лицо покраснело. Он от­пустил мой член, схватился за голову и вырвал клок волос.

Оглядев нас безумным взглядом, он выпалил: «Малёк!» — и выбежал из комнаты. Роджер остался с нами.

Рэмбо немедля созвал совещание. Он считает, что Верну становится хуже и его место в психушке. Все разволнова­лись, стали орать друг на друга, и совещание превратилось в подушечный бой. Я же выскользнул из спальни в туалет, чтобы проверить, не появилось ли за это время на теле чего нового.

Четверг, 28 марта

После собрания говорил с Папашей. Тот на каникулы едет к своему брату в Англию. Он пожелал мне удачи на га­стролях, прокричал что-то на латыни и отправил меня во­свояси.

Репетировал соло «Иисус, отрада страждущего». Джу­лиан сказал, что это триумф. Я не стал говорить ему про во­лоски. У него и так вот-вот случится нервный срыв.

Упаковал чемоданы. Не могу дождаться, когда закончат­ся эти гастроли и можно будет вернуться домой, в родную кровать.

Пятница, 29 марта

10.00. Попрощавшись с Безумной Восьмеркой, сел в ав­тобус, которому предстояло отвезти наш хор в Йоханнес­бург. На боку автобуса кто-то вывел пеной для бритья: «ХОР ГОМИКОВ». Джулиан велел мне сесть на заднее сиденье вместе с ним и завернул меня в одеяло, чтобы убе­речь от весеннего сквозняка. Вообще-то, в автобусе стояла жуткая жара, но я не осмелился с ним спорить.

Когда мы проезжали школьные ворота, хор запел школь­ный гимн. Мы свернули за угол, выехали на главную доро­гу, и тут я вдруг замолк. На обочине под деревом стоял лимонно-зеленый «универсал» с тонированными стеклами. За ветровым стеклом виднелось яркое пятно фиолетовых волос. Ребята продолжали петь, а я почувствовал, как лицо заливает краска.

Не могу поверить, что мама с Вомбатом попрутся вслед за школьным автобусом! Мало того, мама, кажется, решила ехать как можно ближе к нам!

Спросил Джулиана, нельзя ли сесть вперед, но тот отве­тил, что нет. Тогда я сполз на сиденье как можно ниже и стал молиться, чтобы мою семейку никто не заметил.

Но такова уж моя судьба: вскоре по автобусу пошел слух, что к нам прицепились две какие-то старперши. Нтоко (тре­тьекурсник с шикарным баритоном) помахал в окно. Мама нервно помахала в ответ, а Вомбат схватила сумочку и спря­тала ее под заднее сиденье, а потом показала на Нтоко паль­цем и шепнула что-то маме. Та, к счастью, тут же отъехала чуть подальше.

Мы будем жить в Парктауне, в общественном центре.

Суббота, 30 марта

11.00. Весь хор в дурацких накидках и мантиях прошагал по проходу англиканской церкви Святого Мартина в Вель­де, распевая:

На этот горный склон крутой

Ступала ль ангела нога?^[17]

Я пел от всего сердца. Наш хор был прекрасен. С бедного Джулиана пот катился градом. Он был похож на овечку, кото­рую ведут на заклание. Вомбат с мамой сидели в первом ряду и, когда я прошел мимо, помахали мне рукой. Но я пел, не от­рывая взгляда от сборника псалмов. Мы исполнили десять пе­сен и два соло. (Я буду солировать завтра в кафедральном со­боре Йоханнесбурга.) По окончании последнего номера (школьного гимна в нашем пламенном исполнении) две ста­рушки во втором ряду зааплодировали. Вомбат пришла в ужас, что кто-то осмелился аплодировать в церкви, повернулась к на­рушительницам лицом и громко шикнула на них. Старушки тут же перестали хлопать и сели с пристыженным видом. Вом­бат покачала головой и отвернулась с недовольным лицом.

Вечерний концерт мы провели в интернате для детей-инвалидов. Джулиан велел петь соловушками и не смеяться над беднягами.

Мне было очень жаль этих детей, большинство которых сидели в креслах-каталках. Им очень понравилось наше вы­ступление, а после мы угостили их шоколадными конфетами и вместе сфотографировались. Не мог не заметить, что у умственно отсталых детей то же выражение лица, что и у моего соседа по спальне.

К счастью, в интернат мама с Вомбатом не поехали, по­тому что бабуля утверждает, будто ей очень тяжело нахо­диться в обществе умственно неполноценных.

Воскресенье, 31 марта

ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Кафедральный собор Йоханнесбурга огромен и величестве­нен. На репетиции я очень нервничал и слышал, как голос дрожит во время сольной партии. Мама с Вомбатом прие­хали на час раньше и наблюдали за репетицией с первого ряда. Когда я пропел свое соло, Вомбат громко зааплодиро­вала.

08.45. Нам приказали пройти в ризницу и переодеться для выступления. В соборе собралась толпа, а у входа об­разовалась пробка — слишком много машин хотели при­парковаться. В моей груди снова послышался знакомый барабанный бой, а во рту появился сухой соленый при­вкус, как всегда, когда я собираюсь петь или играть на сцене.

Вдруг чья-то сильная рука выдернула меня из ризницы и потащила в маленький розарий у входа. Я оказался лицом к лицу с Джулианом, вид у которого был совершенно ди­кий.

— Послушай меня, Малёк, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Думаю, сегодня последний день, когда мне предстоит выступать с этим хором. А о выступлении в таком месте можно было лишь мечтать. — Джулиан глубоко вздох­нул. Кажется, он пытался бороться со слезами. — Малёк, хо­чу, чтобы ты знал — у тебя самое прекрасное мужское со­прано, которое я когда-либо слышал. Через месяц оно про­падет навсегда. Это твой последний шанс. — Он печально взглянул на меня и опустил руки мне на плечи. — Тебе и раньше приходилось это делать. Просто этот собор поболь­ше размером. Но ты слышал, какая здесь акустика? — Джу­лиан крепко сжал меня за плечи и сказал: — Хочу, чтобы ты спел так, как не пел никогда. Это твои последние пять ми­нут славы — так иди и будь великолепен!

Я прошагал по проходу, чувствуя себя способным свер­нуть горы. К счастью, мой сольный номер был последним в расписании службы, и у меня было время успокоиться и ра­зогреться как следует. Народу в соборе было битком, и наш хор звучал просто блестяще. Джулиан был прав. Лучшей акустики, чем в этой церкви, мне еще встречать не приходи­лось. Настоятель прочел длинную проповедь о десяти запо­ведях, а потом заставил нас долго молиться молча. Во время молитвы я испытал некоторые сомнения: не уверен, что Бо­гу есть до меня дело и моя маленькая жизнь его сильно ин­тересует. Но, поскольку мне было страшно и терять все рав­но было нечего, я'попросил Его дать мне спокойствие и сделать так, чтобы мое последнее соло в качестве Малька прозвучало идеально. Молитвы закончились, и Джулиан спел «Ступаю с Богом», пока прихожане причащались. Он пел с таким чувством, что на верхних нотах у него голос дрожал.

Близился конец службы. Настоятель благословил собрав­шихся и произнес:

— Последний псалом — «Иисус, отрада страждущего». Соло в исполнении Джона Мильтона.

Под тихие звуки органа я сделал шаг вперед. Сделал глубо­кий вдох, открыл рот. ..ив тишине раздался мой высокий дев­чачий голосок. На этот раз он не дрожал. Я и не припомню, чтобы когда-нибудь так хорошо пел. Примерно на середине номера хор начал расходиться. Джулиан спланировал все очень точно. Он хотел, чтобы другие ребята постепенно ушли через заднюю дверь, а я в конце остался один у алтаря. И это было просто потрясающе, потому что атмосфера, в которой я допевал последние строки, была поистине неповторима. А потом все кончилось. Собор окутала звенящая тишина. Сотни глаз были направлены на меня. Я закрыл сборник псалмов и медленно зашагал по проходу. А прихожане оста­лись стоять в полной тишине. Это было и странно, и чудесно.

Я вошел в ризницу, и меня окружили аплодисменты ребят из хора, а Джулиан крепко обнял меня со слезами на глазах.

Понедельник, 1 апреля

КОНКУРС ХОРОВЫХ КОЛЛЕКТИВОВ В ХАЙВЕЛЬДЕ

Джулиан пришел в ярость, когда мы заняли второе место среди двадцати школьных хоровых коллективов, и сказал, что судьи голосовали за своих земляков. (Видимо, Джулиан не в ладах с географией, потому что победители были из Апингтона.) Мы спели школьный гимн на тротуаре у авто­буса, после чего великому хоровому турне 1991 года при­шел конец, и все разъехались в разных направлениях на пас­хальные каникулы.

Всю дорогу до дома Вомбат спала. И хотя мама не со­зналась в том, что напичкала ее снотворным, бабуля выру­билась ровно через десять минут после того, как выпила бу­тылку газировки. Здорово было сидеть в тишине и просто смотреть, как мимо проплывают золотистые равнины.

Вторник, 2 апреля

Вернулся домой и обнаружил на холодильнике список ку­хонных правил, которые мама, судя по всему, оставила па­пе, прежде чем уехать с нами на гастроли:

МАМИНЫ КУХОННЫЕ ПРАВИЛА

Сделал бутерброды с расплавленным сыром — выключи ду­ховку.

Банки в шкафу над чайником — еда Черныша. (Это НЕ ТУНЕЦ!)

Еда в холодильнике — твоя еда. (НЕ СОБАЧЬЯ!) Готовые блюда — в пластиковых контейнерах в холодильни­ке. (По одному в день.)

Прежде чем ставить чайник, убедись, есть ли в нем вода. Не более трех чашек кофе в день! Миску Черныша надо держать на улице (мухи). Черныша надо держать на улице (блохи). Если позвонит моя мать, не надо пудрить ей мозги, разгова­ривая странным голосом.

Фрэнка в дом не пускать (даже в экстренном случае),

Видно невооруженным глазом, что папа нарушил многие из этих правил. Мама нашла на своей половине кровати со­бачью шерсть, а на розовом кусте в саду — куртку Фрэнка. Тогда она сказала, что нам нужен питательный ужин, и при­готовила куриные грудки с овощами, которые были серого цвета и мерзкие на вкус.

Папа прилепил на холодильник конверт с приглашением на кулинарные курсы, взял Черныша и пошел за пиццей.

Суббота, 6 апреля

Было классно почти всю неделю расслабляться и ничего не делать. По-прежнему просыпаюсь в 06.15 каждый день. Моему мозгу требуется не меньше десяти минут, чтобы по­нять, что сирены на подъем не было и на соседней кровати не спит сумасшедший. Тогда я снова засыпаю и примерно до десяти часов смотрю сны о Русалке. Потом завтракаю, принимаю душ и играю с Чернышом. После обеда читаю пьесу, хотя обычно в процессе чтения начинаю фантазиро­ватъ о том, как играю главную роль и все заканчивается тем, что я декламирую монологи перед Чернышом, кото­рый при этом скулит и выглядит виноватым. Потом мама приносит сладкий чай с молоком, мы болтаем с ней о школе и о том, что я мечтаю стать знаменитым актером и писате­лем. Ей нравятся разговоры о школе, а вот от моих карьер­ных предпочтений она не в особом восторге. Каждый день, допив чай, она забирает мою чашку и говорит, что из меня бы вышел прекрасный адвокат, а потом идет на кухню и пытается приготовить ужин. Примерно в это время в моей голове сгущаются темные грозовые тучи, вызывая навязчи­вые неуправляемые мысли. Приходится сосредоточиться на вдохах и выдохах, чтобы не задохнуться и не заплакать. Чувство очень странное, и это гораздо хуже, чем скучать по дому.

А потом раз! — и я уже на велосипеде, мчусь по улице.

Северный Дурбан прекрасен в свете вечернего солнца. Вечнозеленые деревья залиты желто-зеленым сиянием. На улицах играют дети. Некоторые машут, когда я проезжаю мимо, другие хмурятся или не обращают на меня внима­ния. Такое впечатление, что мой велосипед уже сам знает путь к дому Русалки. Как будто он ездит туда каждый ве­чер, со мной или без меня. Он останавливается рядом с ко­ралловым деревом^[18] в парке, за углом от ее дома. У дороги так все заросло кустами и деревьями, что легко оставаться незамеченным, хотя я и боюсь, что однажды Мардж меня увидит и расскажет маме. Обычно я не вижу Русалку. Ино­гда на ее дворе припаркован «фольксваген-гольф». Но ка­кая мне разница? Даже в те редкие дни, когда она выходит во двор, мне приходится прятаться, как преступнику. Она не знает, что я здесь. Когда я смотрю на нее, меня словно бьют под дых — не знаю, любовь это или адреналин. При­мерно в полшестого Мардж включает в доме свет — мне пора уходить. Возвращаюсь в парк, снимаю велосипедную цепь и еду домой, как можно быстрее крутя педали. Дома всегда делаю вид, что ужасно устал. Папа хлопает меня по спине и начинает мечтать о том, как в один прекрасный день я выиграю гонку «Тур де Франс». Мама наливает ванну и причитает, как бы я не простудился. Потом настает время ужина и повторов старых серий «Мэтлока» по теле­визору. Мы смотрим новости, погоду, а потом кто-то из Мильтонов зевает, и мы идем спать. Пытаюсь читать перед сном, но в голове вихрь из тысячи мыслей: лежу и смотрю в потолок. Не знаю почему, но обычно я засыпаю с вклю­ченным светом.

Воскресенье, 7 апреля

Поскольку на Пасху мы в церковь не ходили, мама настояла на том, чтобы пойти сегодня. Службу проводил приглашен­ный священник. У него были седые волосы и красное лицо. Его звали архиепископ Саймоне. Наш местный священник, казалось, был очень рад тому, что архиепископ выбрал именно нашу церковь для своей проповеди.

Благородно склонив голову у алтаря, он подошел к ана­лою. Затем, выдержав паузу, молча, окинул собравшихся взглядом и проговорил:

— Пасха — время размышлений. Время, когда мы, хри­стиане, должны внимательно взглянуть на себя со стороны и спросить: похожа ли наша жизнь на ту, какой ее хотел бы видеть Иисус?

Папа нервно улыбнулся. Архиепископ снова выдержал паузу и продолжил:

— Не думаю, что это так. Ведь внутри каждого из нас живет раковая опухоль, разъедающая клетки нашей великой души. Можно отворачивать головы и отрицать, но каждый из присутствующих здесь виновен. Каждый из нас болен раком, имя которому — расизм!

Тут папа дернулся, как марионетка на веревочке. Из его горла вырвался странный высокий стон. Он смущенно су­нул руки в карманы, а глаза его забегали из стороны в сторо­ну, как у психа. Мама нахмурилась. Папа сердито взглянул на нее, а потом оба они воззрились на архиепископа. По аудитории прокатилась волна неловкого волнения. Люди принялись нервно кашлять и оживленно шептаться.

Архиепископ продолжал:

Но в минуты тьмы Бог указывает нам залитую светом тропу. Тропу раскаяния, которую открыл нам Сын Его Иисус Христос, когда того вешали на крест. Во все века есть светлые люди, которые следуют тропою Бога. И в нашей стране, на которую спустилась ночь, есть такой могуще­ственный и отважный светоч. Я говорю об архиепископе нашем, Десмонде Туту^[19].

Я стиснул зубы и приготовился стать свидетелем катастро­фы. Папа считает Туту дьяволом во плоти, потому что тот обратился ко всему миру с призывом наложить на ЮАР санкции и именно из-за него мы не можем участвовать в международных матчах^[20]. По его словам, именно этот чело­век «угробил спортивную карьеру Поллока»^[21]. А еще он го­ворит, что именно так всегда представлял себе Сатану, поэ­тому англиканский архиепископ, скорее всего, и есть Сата­на, а может, что и похуже.

Папа выбежал из церкви и с треском захлопнул за собой дверь. Мама побледнела, уткнувшись в молитвенник. Я сде­лал вид, что человек, который только что вышел, не прихо­дится мне отцом, пожал плечами и с отвращением покачал головой.

После причастия мама вывела меня через черный ход. Мы обнаружили папу в машине: тот сидел и болтал сам с со­бой. Мама не произнесла ни слова. Сложно было сказать, сердится ли она на папу или на архиепископа, но, как бы то ни было, она была зла как черт. Мы доехали до кругового разворота в конце улицы, и по-прежнему никто не произнес ни слова. Покружив, пропустили наш поворот. Папа снова поехал по кругу, потом снова и снова... Меня затошнило.

Интересно, не заразно ли безумие моего папаши? Жир­трест говорит, что болезни психики передаются через поко­ление. В таком случае в один прекрасный день у меня, может родиться сын-психопат!

Вдруг папа ударил по тормозам и направил наш универ­сал обратно к церкви.

Подъехав, папа выбежал из машины, захлопнул дверь и исчез в доме Божьем. Мама протяжно вздохнула и побежа­ла за ним вслед. Мне на секунду пришла мысль угнать ма­шину и никогда не возвращаться — Холден Коулфилд на ко­лесах. .. К сожалению, водить машину я не умею. Поэтому и побежал в церковь вслед за предками.

Действие разворачивалось в ризнице.

На архиепископе по-прежнему была черная мантия и белый воротничок, похожий на собачий ошейник, но шта­ны он уже успел снять. Папа бросался на него с кулаками, осыпая проклятиями. Мама кричала на папу, протягивая священнику черные брюки. Тот же стоял с совершенно спо­койным видом в накрахмаленных белых подштанниках, вы­тянув руки перед собой. Папа обвинил архиепископа в том, что тот испортил ему все праздники, и пригрозил, что если тот еще хоть раз упомянет имя Туту с кафедры, то получит по полной программе. Архиепископ ответил, что не боится умирать, ведь, в конце концов, все мы предстанем перед Богом.

Папа явно не знал, как на такое реагировать, но по-прежнему стоял, держа кулаки наготове и страшно рыча. Тогда священник произнес:

—   Возможно, однажды, когда все мы опустим кулаки и забудем о страхе, нам откроется, что люди, которых мы счи­таем террористами, хотят лишь спокойно проживать каж­дый день, как мы сами, растить детей и жить в мире.

После этих слов папа совсем растерялся, и глаза его стали метаться из стороны в сторону, как у дикого зверя (больного бешенством). Он опустил кулаки, но вид у него по-прежнему был совершенно безумный. Архиепископ подо­шел к нему и сказал:

—   Мы не заслуживаем того, чтобы жить в страхе. Не за­служивает этого и ваш сын.

В этот момент на пороге появился страх собственной персоной.

Страх явился к нам в обличье миссис Шингл, самой ги­гантской толстухи в мире (она толще, чем Жиртрест). Мис­сис Шингл была моей учительницей воскресной школы в четвертом классе и до сих пор наводит на меня ужас. Барри ван Ренсбург, который вместе со мной ходил на эти занятия, говорит, что за год после смерти мужа она потолстела на семьдесят пять килограммов. Совпадение? Не думаю.

Миссис Шингл не задавала вопросов. Она схватила папу за воротник и вышвырнула его в дверь черного хода, веду­щую прямо на кладбище, после чего прокричала, что в цер­ковь его больше не пустят, да вдобавок обвинила в том, что он нос задирает, так как послал сына в «школу для снобов». Папа пытался что-то промямлить, но миссис Шингл не по­зволила ему и пикнуть. Тогда он обозвал ее лесбиянкой и бросился к машине так, будто за ним гнался сам Сатана.

Вернувшись в машину, мама сказала, что хочет погово­рить с папой цивилизованно, без ругани.

Всю дорогу до квартиры Вомбата они ругались на чем свет стоит.

ОБЕД В ЯХТ-КЛУБЕ (С ВОМБАТОМ)

Плюсы

Я ел вкуснейший стейк с чесночным маслом. Папа пил колу всю дорогу. (И три последних были с двой­ным бренди.)

Мама приободрилась и вроде бы даже не сердилась на папу за его безумное поведение.

Была прекрасная погода, а в гавани проходила регата — бы­ло на что посмотреть, пока Вомбат жаловалась на ужасное качество телепрограмм в нашей стране.

Минусы

Вомбат подавилась рыбной костью и выплюнула ее на та­релку.

Мама выпила больше обычного и опрокинула соусник. Вомбат постоянно спрашивала, чей день рождения мы празднуем.

Папа с Вомбатом обвинили официанта-индуса в том, что тот намухлевал со счетом. Потом оказалось, что в счете все правильно. Папа извинился. Вомбат — нет.

Пятница, 12 апреля

Папа сам не свой с тех пор, как поругался с архиепископом. На этой неделе он пытался убить Черныша только однажды, да и то за то, что он (Черныш) выкопал один и тот же розо­вый куст два раза за день.

Видел Русалку в саду с новым парнем. Мардж не было дома, и они курили. Странно смотреть, как Русалка курит. Как-то это неправильно, словно через девственное поле с прекрасными деревьями протянули линию электропере­дач.

Завтра Мильтоны едут в парк Рини^[22] на южном берегу Наталя — путешествуем в «домике на колесах». Домик па­па берет напрокат у Фрэнка, а тот в свою очередь одолжил его у Леса Райта, По словам Фрэнка, этот домик у него так давно, что Лес уже забыл про него. Маме все это не нравит­ся. Она обозвала Фрэнка уголовником. Папа говорит, что если воруешь у друзей, это не считается за кражу.

Он со вторника готовит удочку. Сегодня весь вечер про­веряли рыболовную леску, травили байки и дергали за крю­чок, пока другой держал удочку. Папа рад вдвойне — ведь Вомбат с нами не едет. Отказалась, потому что путешествия в передвижном доме, мол, «ниже ее достоинства».

Другая хорошая новость: в этом году я буду праздновать свой пятнадцатый день рождения дома, а значит, меня не окунут в унитаз, не утопят в фонтане и не начистят яйца гу­талином.

У меня уже двенадцать волосков на мошонке, хотя глав­ное событие — опущение яичек — еще не свершилось.

Суббота, 13 апреля

ПУТЕШЕСТВИЕ МИЛЬТОНОВ В ПАРК РИНИ

По дороге в парк Рини папа трижды чуть не угробил нас. Первый околосмертельный опыт случился близ аэропор­та, когда папа слишком увлекся наблюдениями за садя­щимся самолетом. Он так усердно пытался сравняться с «Боингом-737» «Южноафриканских авиалиний», что чуть не переехал троих автостопщиков, которые стояли на аварийной полосе. Мама назвала его «чертовым идио­том».

Второй околосмертельный опыт произошел под мостом Умгабаба. Папа считает этот мост смертельной ловушкой, потому что какие-то придурки кидают с него кирпичи, пы­таясь попасть в проезжающих внизу. К тому времени, как мы подъехали к мосту, папа сам себя так накрутил, что распсиховался, как Вомбат, стоя в очереди в банковскую кассу. Неестественно высоким голосом он велел мне лечь на заднее сиденье и накрыть голову коробкой с рыболовными снастями. Когда мы оказались под мостом, папа принялся неистово выворачивать руль то влево, то вправо, пытаясь сбить с толку потенциальных метателей кирпичей. К сожа­лению, он так сосредоточился на возможной опасности, ис­ходящей сверху, что не обратил внимания на огромный грузовик, груженный сахаром, который мчался прямо на нас по встречной. И когда он обернулся показать мне, что все о'кей, мама заорала и резко потянула руль в свою сторо­ну. Универсал бросило влево. Домика на колесах мы чуть не лишились, однако папа быстро выровнял громадину. Покачав головой, он заявил, что с каждым днем жизнь в этой стране становится все опаснее. Не говоря ни слова, мама принялась созерцать проплывающие за окном бана­новые плантации.

Третий случай произошел уже на въезде в парк Рини. Папе так не терпелось увидеть, есть ли волны, и проверить, в какую сторону дует ветер, что он не остановился перед же­лезнодорожным переездом и нас чуть не сбил поезд. Закон­чив осыпать ругательствами машиниста, папа подмигнул мне и сказал:

— Легкий северо-восточный... Джонни, пойдем и пой­маем стофунтовую рыбу!

Прогулялся по кемпингу. Место 18 через дорогу занято компанией серфингистов с девчонками, которые сидят в шезлонгах и пьют пиво. Одна из девчонок довольно сим­патичная. Когда я прошел мимо, она мне улыбнулась. По­пытался улыбнуться в ответ, но рот почему-то не открыл­ся, поэтому я сделал вид, что игнорирую ее, и проскольз­нул в туалет. Сидя на унитазе в закрытой кабинке, обдумал свои перспективы. Потом понял, что сижу здесь уже слиш­ком долго. Девчонка может подумать, что я пошел по-большому. Саймон говорит, что красивые девушки никог­да не пукают и не ходят по-большому, поэтому я выско­чил из туалета и прошагал мимо их шезлонгов с невозмутимым видом. На случай, если ее действительно интересовало, чем я там так долго занимаюсь. На этот раз девчонка сидела к дороге спиной, и ее целовал в шею свет­ловолосый серфингист. Кажется, я скоро возненавижу всех блондинов-серфингистов на свете! Вернулся к нашему фургончику. Папа ждал меня с рыболовными снастями наготове. Захлопав в ладоши, как ненормальный, он про­орал: «Скорей-скорей-скорей-скорей!» Как будто я трачу его время понапрасну. Потом он объявил, что бухта ки­шит селедкой, сунул мне в руки удочку и ушел в направле­нии пляжа.

В течение примерно километра мы лезли по скалам, пе­репрыгивая затопленные приливом лагуны, а потом папа указал на какую-то канавку и сказал: «Копать будем здесь». Мы начали разбирать снасти. Внезапно папа завопил, как будто его пытали, и швырнул на землю свой грузик в виде пирамидки. Мы забыли наживку в холодильнике домика на колесах! Папа сел на камень и уставился в морскую даль, как психопат, раздумывающий о смертоубийстве. Потом он сказал: «Я сдаюсь! Это все! Все, что Мильтон бы ни делал, превращается в дерьмо! Какой смысл? Какой смысл?» Я ре­шил, что эти настроения попахивают суицидом, и поэтому соврал, что видел огромную рыбу, которая выпрыгнула из воды прямо под нашим носом. Потом повернулся к отцу, но тот уже был на полпути обратно и прыгал по скалам, как антилопа.

Папино наблюдение, что бухта кишит селедкой, оказа­лось не совсем правдой. К пяти часам рыба ни разу не клю­нула. Папа очень нервничал и все время пробовал разные наживки, но безуспешно. Затем он заявил, что во всем ви­новата расположенная неподалеку бумажная фабрика «САППИ». Глотнув морской воды, он сказал, что у нее привкус нефти. Вдруг моя леска обвисла. У папы загорелись глаза, и он завопил: «Это сельдь! Это сельдь! Тяни! Тяни! ТЯНИ!» Я начал вытягивать леску со всей силы, а потом она натянулась. Папа завопил: «Тяни что есть мочи!» Я вы­дернул удочку, и началась борьба.

17.04. Поймал самую крупную рыбу в своей жизни! Папа говорит, она потянет на два с половиной фунта. Вынул крючок у нее изо рта, а папа бросился к сумке доставать фо­тоаппарат. Мне не сразу удалось крепко ухватить скользкую рыбу, но когда я все-таки сделал это, то поднял ее с сияю­щей улыбкой. Но папа не стал фотографировать. Вместо этого он вдел крючок в голову моей селедки, второй крючок ей под спинной плавник и провозгласил:

—   Ловим на живца, Джонни!

Закинув мою прекрасную рыбу в залив, папа протянул мне удочку, подмигнул и сказал:

—   А теперь поймай мне лихию^[23]!

Слегка приуныв после того, как моюсуперскую рыбу низвели до статуса наживки, я начал представлять борьбу с самым крупным трофеем, когда-либо пойманным на спор­тивной рыбалке в Натале. Папа открыл банку пива и, гром­ко рыгнув, во весь голос затянул песню «Я король мира». К счастью, никто его не слышал.

Примерно двадцать минут я простоял с папиной удоч­кой, глядя на горизонт и чувствуя себя настоящим мужи­ком. Затем леска резко дернулась. Папа встал позади и странным голосом прошептал:

—    Спокойно, сын мой. Она еще примеривается. Пусть заглотит. Тихонько, не торопись...

К сожалению, леска дернулась только один раз, а выдер­нув удочку, я обнаружил, что от моей прекрасной рыбы осталась лишь голова да жалкий сгусток кровавых кишок.

Осмотрев рыбью голову, папа отхлебнув пива и с видом знатока заявил: «Акула».

У меня похолодела кровь — я только что играл в игры с «Челюстями»! Мы снова закинули удочку, и вскоре папа поймал двух селедок, каждая из которых, по его словам, ве­сила меньше двух с половиной фунтов. Тогда папа оснастил удочки проволочной леской и забросил пойманную рыбу в качестве наживки. Мы стояли как двое воинов в ожидании смертельной схватки с самым устрашающим чудовищем планеты. Папа даже дал мне глотнуть пива, сказав, что от него растут волосы на груди. Хотя лично мне не повредили бы волосы в другом месте. (На сегодняшний момент общее число волос — шестнадцать.)

Затем папина леска вдруг начала дико раскачиваться из стороны в сторону. Он отдал мне пиво и присел, приняв во­инственную позу. Глаза выпучились от предвкушения, он начал говорить сам с собой. Акула виляла, как раненый «феррари». Папа громко заулюлюкал и, спотыкаясь, побе­жал по скалам к бухте, чтобы сразиться с монстром на песке. Я выдернул живца и оставил его в лагуне, а сам побежал к пляжу, догонять папу. Тот сказал, что акула уже размотала двести метров лески и сейчас приближается к Мадагаскару. Поскольку сгущались сумерки, я побежал к тому месту, где мы оставили сумки, и перенес их на пляж. Свою рыбу я от­пустил, потому что мне было жалко смотреть, как она ловит ртом воздух в мутной зеленой воде.

Тем временем на пляже папа терял надежду. У него за­болела спина, а леска порезала кожу на левой руке. Все было в точности как в книжке «Старик и море», но папу это сравнение не впечатлило. К сожалению, акула предприняла хитрый шаг и поплыла параллельно берегу влево от пляжа. Папа очень старался остановить ее, но леска порвалась о риф. Он не очень расстроился — то ли потому, что акула его уже достала, то ли потому, что его сын в глубине души боял­ся увидеть то, что покажется из воды.

Костер в кемпинге пришлось разводить мне: папа был слиш­ком занят. Он ходил от одной площадки к другой и травил байки о том, какая большая рыба ушла от него сегодня. Пар­ню, что стоял рядом с нами, он сказал, что это была острозубая песчаная акула весом более пятисот фунтов. Сосед забеспоко­ился и сказал, что посоветует своим домашним не соваться в воду. Напутав до смерти весь кемпинг парка Рини, папа с до­вольным видом уселся в шезлонг и приказал мне во всех под­робностях описать его битву с акулой в моем дневнике.

22.00. Папа наорал на серфингистов за то, что те слиш­ком громко врубили музыку. Те ему нагрубили и обозвали козлом, когда он отвернулся.

Воскресенье, 14 апреля

Прекрасный день, загораю. Ни рыбалки, ни акул, слава Богу.

Понедельник, 15 апреля

До дня рождения осталось пять дней! Пятнадцать — звучит куда лучше, чем четырнадцать. Мильтоны отправились вниз по побережью и пообедали в пабе «Оранжевый осьминог». По телевизору в углу показывали ролики про рыбалку, и ма­ме все время приходилось одергивать папу, чтобы тот пере­стал смотреть и слушал ее. Но у папы глаза загорелись ры­бацкой лихорадкой, и он так быстро прожевал бургер, что на обратном пути пришлось заехать в аптеку за лекарством для пищеварения.

После обеда поймал еще две сельди, а вот акул на этот раз не было. Папа выпотрошил одну из моих рыбин, и мы пожарили ее на гриле с колбасками, бараньими отбивными, куриными шашлычками и вчерашним разогретым стейком. После ужина все так объелись, что легли спать, а ведь даже восьми не было.

21.00. Лежал без сна и слушал, как папа храпит, а мама скрежещет зубами. Через некоторое время выскользнул из до­мика на колесах, таща за собой спальный мешок. Закрыл дверь, на цыпочках подошел к костру и подбросил дровишек в угли. Маленькие бревнышки загорелись, и я сел, чтобы про­вести вечер у огня. Неподалеку серфингисты готовились к ве­черинке, и вскоре из магнитолы блондинчика полилась музы­ка. Они слушали «Вне времени» — новый альбом R.E.M. С середины прошлого семестра эти песни каждый день доно­сились из комнаты Вонючего Рта. Лег у костра, стал смотреть на звезды и слушать волны, бьющиеся о берег и ласкающие песок. Подумал о том, как было бы здорово, если бы рядом сейчас лежала Русалка. Она тоже любит такие вот идеальные моменты. Закрыл глаза и стиснул зубы: в горле застрял комок.

Это я в углу.

Я в луче света.

Теряю свою религию^[24].

Вторник, 16 апреля

Четыре дня до великого события!

Как только мы приехали домой, сказал предкам, что еду кататься на велосипеде. Помчался по улице к дому Русал­ки. Но все окна и двери у них были заперты. Наверное, уехали на каникулы.

Воскресенье, 20 апреля

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МАЛЁК МИЛЬТОН!

Мама с папой подарили «Сони Уокмен». Впервые в жиз­ни получил на день рождения нужный подарок. (Не считая подарочка от Вомбата: вручила мне два ранда и три бри­танских марки общей стоимостью меньше фунта!) И это не единственная хорошая новость: дядя Обри и тетя Пегги подарили купон на покупку в музыкальном магазине, и на него я приобрел альбом R.E.M. «Вне времени» и весь день слушал его снова и снова, расхаживая по дому и под­певая. Черныш подарил пакетик вяленого мяса и стал ры­чать на меня, когда я его открыл. Позвонил Папаша, про­пел песню «С днем рождения» от начала до конца и пове­сил трубку.

11.30. Мама бросила мне на постель розовый конвертик и с делано безразличным видом вышла из комнаты, не говоря ни слова. Достаточно было взглянуть на почерк, и я сразу понял, от кого письмецо. Разорвал конверт. Внутри была открытка с изображением большого облизывающегося крас­ного кота.

Дорогой Джсонни! С днем рождения. С любовью, Русалка

P.S. Скучаю по тебе.

Спрыгнул с кровати, забыв, что на мне наушники, и вырвал их из плеера. Пришлось сложить вместе половинки разо­рванного конверта, чтобы посмотреть, откуда его отправи­ли. Оказалось, из Джеффрис-Бей — знаменитого серфер-ского местечка рядом с Порт-Элизабет. Никак Русалка от­рывается там с новым бойфрендом! Зачем тогда послала открытку? Из чувства вины или потому, что по-прежнему любит меня? Перечитал текст еще несколько раз и спрятал под подушку. Потом переслушал «Теряя свою религию» и нажал на повтор.

18.45. Мама растолкала меня и велела одеваться к ужину в «Кухне Майка»^[25]. Встали у дороги и стали ждать папу с Вом­батом. Наконец, вдали показался свет фар, а потом универ­сал со скрежетом затормозил.

С самого начала было ясно, что папа с Вомбатом руга­лись всю дорогу до нашего дома. Бабуля обвинила его в том, что он пытался отрезать ей голову, закрыв окно автомобиля. На что папа ответил, что он хотел закрыть свое окно и по ошибке нажал не ту кнопку. Мама старалась всех развесе­лить, но Вомбат так рассвирепела, что даже не поздравила меня с днем рождения.

Папа сказал официанту, что у нас чрезвычайная семей­ная ситуация, поэтому он должен принести сразу по двой­ной порции спиртного. А потом, подмигнув, заказал мне пива. Видимо, мама с папой решили, что пятнадцать лет — самое время начать пить. И вот я пью пиво в день рожде­ния, ни от кого не таясь. Если еще и яички опустятся, то я точно больше не Малёк.

Тут мама заметила за соседним столиком женщину из своего книжного клуба и срочно приказала мне спрятать два пива под стол. Но не успел я пошевельнуться, как огромная физиономия маминой подруги нависла над нами, как хо­лодный фронт. Мама смущенно опустила голову. Женщина из книжного клуба очень старалась не пялиться на кучу спиртного передо мной, но глаза ее сами бегали от кружки пива к моему лицу и обратно. Тут папа показал на меня пальцем и объяснил, что у меня сегодня день рождения. Мамина подруга поздравила меня и спросила, сколько мне лет. Я ответил «пятнадцать», но если бы вы слышали, каким тонюсеньким голоском я это пропищал, то ни за что бы не поверили, что мне больше двенадцати. Женщина из книж­ного клуба ушла, и следующие полчаса мама с Вомбатом обсуждали ее сексуальную жизнь. (Судя по всему, эта под­руга — что-то вроде Гоблина в женском обличье.)

Вскоре после десерта мама, папа, Вомбат и официант спели мне пьяную версию песни «Он хороший парень». Все посетители стейкхауса вытаращились на нас, но подпе­вать никто не стал. Предки закричали «гип-гип-ура!», что заставило меня содрогнуться, а Вомбат встала и обратилась к присутствующим в ресторане. Подняв свой бокал с шам­панским, она поблагодарила всех, кто пришел сегодня на ее юбилей, и сказала, что с каждым днем чувствует себя все моложе. Потом села и умяла целую тарелку тостов.

Воскресенье, 21 апреля

По приезде домой с вечерней велосипедной прогулки меня снова встретили песней «Он хороший парень». Прислали мои оценки.

Три пятерки (по английскому, истории и театральному ма­стерству) .

Три четверки (по физике, биологии и географии). Два трояка (по африкаансу и математике).

На обратной стороне ведомости была рекомендация от Уку­шенного. (Видимо, Глок ввел какое-то новое правило.) Приклеил ее в свой дневник:

Дусону следует прилагать больше усилий, чтобы пол­ностью реализовать свой потенциал. Он отлично ла­дит с товарищами по корпусу, но порой склонен к ин­троспекции и одиночеству. Это очень способный маль­чик, однако ему следует быть усерднее в учебе, чтобы оправдать доверие, оказанное ему школой. Мои реко­мендации — посвящать меньше времени записям в дневнике и больше — подготовке к экзаменам. Дусон по­разил меня своим мужеством и, несмотря на недавний скачок в физическом развитии, храбро перенес испы­тания последних месяцев и продолжает быть оплотом человечности среди своих неблагополучных сокурсни­ков. Буду следить за его развитием с большим интере­сом.

Внизу Укушенный поставил свою подпись, похожую на крабика. Не мог удержаться и написал ему ответную реко­мендацию:

Укушенный — довольно неплохой начальник корпуса, которому, однако, следует прилагать больше усилий, если он хочет когда-нибудь стать директором. Поми­мо внешности гнома и серьезного увечья, природа на­градила его нервным тиком, плохим запахом изо рта и гулящей усенушкой. Он позволяет мальчикам дразнить, высмеивать и донимать друг друга, разводить кошек и проявлять признаки сумасшествия, полагая, что еже­недельная порка одного из учеников — хороший дисци­плинарный пример. Несмотря на все свои проблемы, он продолжает оставаться нелюбимым начальником и Жутким занудой. Буду следить за его отсутствием развития с большим интересом.

Хотел отправить свою рекомендацию Укушенному в школу, но потом мой гнев утих, и я вклеил ее между страницами дневника.

Воскресенье, 28 апреля

Завтра в школу. Впервые рад возвращению в этот сумас­шедший дом. (Хотя знаю, что пожалею об этом, как только нога моя ступит на школьный двор.) Я также намерен бле­стяще сыграть в школьной пьесе. По просьбе Джулиана за каникулы перечитал несколько пьес из классики для подго­товки.

СПИСОК ПЬЕС, ПРОЧИТАННЫХ В КАНИКУЛЫ

(с комментариями и оценками по десятибалльной шкале)

«Пигмалион» Джорджа Бернарда Шоу. Неплохая пье­са, но мюзикл «Моя прекрасная леди» гораздо лучше. Оценка: б из 10

«Смерть коммивояжера» Артура Миллера. Немного скучновата, но все равно великолепна. 7 из 10

«Конец игры» Сэмюэля Беккета. Большое разочарова­ние, пьеса рядом не лежала с «В ожидании Годо». Не понял почти ни одной шутки. 2 из 10

«Субботний вечер во дворце» Пола Слаболепжи^[26]. Не­смотря на странное имечко автора, это, пожалуй, лучшая пьеса за каникулы. Хоть бы Джулиан ее выбрал — тогда буду играть Форси. Оценка: 9 из 10

 Понедельник, 29 апреля

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА КАНИКУЛЫ

Рэмбо:                  начал курить. Говорит, если захочет, бу­дет выкуривать по 20 сигарет в день.

Жиртрест:          мама начала пичкать его какими-то сильнодействующими лекарствами, и он похудел на десять килограммов, хотя не­возможно понять, правда это или нет. У лечения есть и минус: видели бы вы, сколько жратвы Жир притащил с собой в школу!

Саймон:              его родители развелись. Говорит, что ему все равно.

Гоблин:               провел каникулы с новой подружкой, Эли. Утверждает, что в воскресенье ве­чером наконец снял с нее кофточку, но было темно и ничего не видно, а Эли не разрешила ему включить свет. В доказа­тельство того, что он не врет, притащил целую кучу фоток с Эли на вечеринке. Должен признать, она гораздо симпа­тичнее, чем я думал.

Верн:                    сложно было разобрать, что он мычит, но, судя по всему, Человек Дождя при­кончил камышового хомячка своей шапкой. Когда я спросил его, какого размера был хомяк, Верн ответил, что по пояс.

Бешеный Пес: его арестовали за вождение автомобиля в сельской местности. Его отца (Пса-старшего) оштрафовали на двести ран­дов, велев держать сынка под контролем. Тот выпорол его кнутом.

Роджер:               каникулы провел в шкафу, спал на тру­сах Укушенного.

Малёк:                получил плеер в подарок. (Про отдых в парке Рини и дом на колесах ничего рассказывать не стал.)

Бешеный Пес заявил, что приехал утром раньше осталь­ных и весь день ставил ловушки в спальне для первокурс­ников. Поздравив его и похлопав по плечу, мы на цы­почках прокрались в нашу старую спальню. Члены Нор­мальной Семерки еще не спали и переговаривались меж собой, но, услышав наши шаги, нырнули под одеяла и притворились мертвыми. Рэмбо выступил вперед и ска­зал:

— Мы знаем, что вы не спите. — Ответом ему было гро­бовое молчание. Глупые трусливые первокурсники, видимо, решили, что, если они будут молчать, нам надоест и мы пойдем спать

Бешеный Пес подошел к ближайшей кровати, достал свой дезодорант и выпустил струю на пламя свечи. Комнату осве­тил яркий сине-оранжевый огонь. Кто-то в ужасе завизжал, а один из Дэррилов выпрыгнул из кровати и упал на шкаф­чик, схватившись за лицо.

— Теперь все проснулись? — сказал Рэмбо.

Члены Нормальной Семерки хором застонали и заскули­ли, один за другим вылезая из-под одеял и рассаживаясь по шкафчикам.

Рэмбо поздравил их с возвращением в школу и сказал, что в этом семестре мы с ними будем видеться намного чаще. Щучка сглупил и нагло заявил, что, если мы хоть раз притронемся к ним, он настучит на нас брату. Тогда Рэмбо выкрутил ему руку, а Гоблин проинформировал его о том, что его мать плоха в постели и у нее серьезные проблемы с гигиеной. В последовавшем хаосе один из Дэррилов попытался рвануть к двери, но был перехвачен Верном, который завопил: «Стой, вор!» — и повалил его на пол. Саймон с Гоблином приказали беглецу снять пи­жаму и спеть школьный гимн. Бедняга Дэррил медленно снял рубашку, затем брюки. Тут Верн схватил его за член и завопил: «Малёк!» И зашелся каркающим смехом. По­том, видимо, понял, что ведет себя как психопат, выпу­стил из рук пенис Дэррила и схватился за голову. Карлик пришел в ужас и схватился за промежность, сам того не осознавая.

Под потолком щелкнул нож. Бешеный Пес закричал: «Берегись, бомба!» На кровать Глиста тут же опрокинулось целое ведро воды.

Потом Бешеный Пес велел Рэмбо усадить всю Нормаль­ную Семерку на кровать Джейар Юинга. Ребята из Нор­мальной Семерки хоть и трусы, зато изворотливы и хитры. Они быстро смекнули, что над кроватью Джейар Юинга висит что-то нехорошее, и двинулись к нам, удаляясь от ме­ста возможной катастрофы. Тогда я решил построить из се­бя крутого и приказал им немедленно идти к кровати Джей­ар Юинга. Не знаю, был ли тому виной мой писклявый го­лосок или тот факт, что половина первоклашек были выше меня ростом, но никто не сдвинулся с места. Рэмбо и Го­блин засмеялись, и все взгляды вдруг обратились на меня. Надо мне было вообще молчать — однако теперь уж девать­ся было некуда. Если я пойду на попятную сейчас, меня перестанут уважать в обеих общагах. Но не пойти на по­пятную — означало причинить кому-то вред!

Тогда я с силой ударил хоккейной клюшкой по заднице Глиста. Тот завизжал, спотыкаясь, прошел пару метров и упал. Я чувствовал себя кошмарно. Члены Нормальной Се­мерки запаниковали, бегом бросились к кровати Джейар Юинга и запрыгнули на нее. Сверху послышался злобный смех, а потом звук перерезаемой веревки. На головы перво­курсникам посыпался град из яиц. Те стонали и плакали, а яйца разбивались им о головы. Заревев, как павиан, Беше­ный Пес спрыгнул со стропил на пол, убрал свой охотничье-разделочный нож и приказал Безумной Восьмерке возвра­щаться в свою спальню.

Мы лежали в кроватях, хихикая и высмеивая малышей, а я слышал, как плачет в нашей старой спальне Джейар Юинг, меняя постель. Мне вдруг стало стыдно, и сон как рукой сняло.

Вторник, 30 апреля

В ризнице увидел Папашу. Тот читал текст о Боге и духов­ности, вывешенный на доску объявлений преподобным Би­шопом — видимо, в порыве религиозного рвения. Я встал у Папаши за спиной, но тот продолжал читать, ничего вокруг не замечая. Дочитав до конца, он фыркнул и треснул рукой по двери ризницы, прокричав: «Правду все равно не скрыть, викарий! Гордость вы у меня отняли, но правду все равно не скрыть!» Снова ударив по двери рукой, он доба­вил: «Бишоп, ты лжец! Днем — священник, но ночью — подлец!» Было не совсем понятно, что происходит, но, судя по всему, Папаша нарывался на драку с преподобным Би­шопом. Вокруг уже собрались несколько мальчиков, кото­рым не терпелось увидеть, как чокнутый учитель английско­го выбивает дурь из чокнутого пастора. Но Папаша оставил свои попытки и отвернулся, дико взглянув мне в глаза. Уви­дев, что это я, он в ужасе отскочил и воскликнул:

— Безумие, Мильтон! Безумие! Сей подлец посмел раз­громить меня в теннис, а теперь не дает выхода моей него­дующей мужской сущности! — Он снова воззрился на дверь и возопил: — Позор, викарий! Я бьюсь в агонии несправед­ливости! — Затем он обернулся ко мне и сказал: — Обед в понедельник, Мильтон, — и не вздумай пропустить его. На­деюсь, тебе ясно: приличного образования ты здесь не по­лучишь!

С этими словами он развернулся на каблуках и ушел.

ОТБОР В КОМАНДУ РЕГБИ СРЕДИ МАЛЬЧИКОВ ДО 15 ЛЕТ

В регби нам больше играть не обязательно, но мне все равно кажется, что это лучше, чем теннис или хоккей (девчачий спорт^[27]). Саймон, который в прошлом году был полузащит­ником команды мальчиков до четырнадцати лет, ушел из регби и теперь будет играть в теннис. Говорит, что не хочет получить травму до начала крикетного сезона. Рэмбо с Бе­шеным Псом обозвали его гомиком и за обедом объявили ему бойкот.

Состав нашей горемычной команды (команда Г) остался почти таким же, как в прошлом году, включая Верна, кото­рый на отборочном матче три раза побежал не в ту сторону. Я показал себя не лучше и уронил первый же мяч. В конце тренировки тренер первой сборной и дежурный учитель мистер Холл сказал, что в этом году команд мальчиков до пятнадцати лет будет только три, а остальным придется сра­жаться за место на скамейке запасных. Вот радость-то. Зна­чит, мне весь сезон придется таскать мячи и тренироваться с Верном у кромки поля!

У Глиста на левом бедре огромный синяк. И он как-то странно себя со мной ведет. Не говорит ни слова, но все время косится на меня в столовой.

22.30. Эти козлы снова это сделали! Прошлогодний кош­мар повторился — толпа мародерствующих варваров опять потащила меня в туалет. На этот раз я лягался, царапался и кричал, пока сил у меня уже совсем не осталось. Прежде чем Жиртрест уселся мне на грудь и чуть не задавил меня насмерть, мне удалось покалечить по меньшей мере троих. Оглянувшись, я увидел торжествующую физиономию Гли­ста — тот с наслаждением наблюдал, как Рэмбо бреет мне мошонку электробритвой.

Впервые в жизни у меня щетина — но, к сожалению, со­всем не там, где мне хотелось бы.

Среда, 1 мая

На следующей неделе Безумная Восьмерка (за исключе­нием кота) отправляется в трехдневный поход с клубом приключений. С нами идут пять мальчиков из корпуса Ларсон. Среди них Джефф Лоусон. Он когда-то был мо­им приятелем, но по-прежнему не простил меня за то, что в прошлом году я увел у него Аманду. Бешеный Пес весь в радостном волнении. Как только мистер Холл вы­шел из класса, он подпрыгнул и издал громкий вопль, по­сле чего привязал Саймона к стулу и стал дразнить его, потому что он играет в теннис. Саймон утратил чувство юмора, поэтому мы так и оставили его привязанным к стулу в кабинете мистера Холла. Я спрятался за углом, по­дождал, пока все уйдут в столовую, а потом прокрался об­ратно в кабинет и освободил нашего капитана команды по крикету. Оказавшись на воле, тот пробурчал «ублюдки» и выбежал из класса, даже не взглянув на меня и не сказав «спасибо».

Четверг, 2 мая

Гоблин пригласил нас на вечеринку в дом своей подружки. Но не сказал когда. Сказал лишь, что там будет «гульба, из­вращения и порно». С нетерпением жду.

КОШМАР НА ПОЛЕ ДЛЯ РЕГБИ

Тренером команды регбистов до Пятнадцати лет оказался Цербер! Этот садист, безмозглое, бездушное чудовище! Тут же пожалел, что не выбрал теннис. Первый час тренировки мы бегали, а второй — ползали, как леопарды. Ветерана ро­дезийской партизанской войны нельзя назначать тренером команды регби среди мальчиков до пятнадцати лет. Его во­обще нельзя назначать тренером никакой команды! В ходе тренировки каждый из участников хотя бы раз упал без чувств или проблевался. Бедняга Верн по ошибке врезался в столб, и ему пришлось пойти в медпункт, потому что у него стало двоиться в глазах. Цербер сообщил, что в про­шлом году мы были худшей командой в школе и должны заплатить за позор, навлеченный на головы наших товари­щей. У него густые усы (он похож на полисмена-регулировщика) и сильный акцент. Он все время повторя­ет: «Играете, как девчонки!» или «Регби — не для слаба­ков!»

Прошлогодний капитан команды мальчиков до четыр­надцати лет (его кличка — Свинья) сказал, что у него троит­ся в глазах, и пошел в медпункт, надеясь убедить сестру Кол­линз в том, что его увечье серьезно и представляет собой угрозу для жизни.

Пятница, 3 мая

Регби завтра не будет, хотя Цербер созвал команду «В» и забронировал поле для тренировок на десять часов. Под объявлением была приписка:

Возьмите обувь

Звучит зловеще.

В очередном порыве самоутверждения Безумная Восьмерка нанесла визит в спальню первокурсников. Гоблин вынудил Щучку трахнуть подушку, издавая оргазмические стоны. Щучка сыграл очень реалистично, и через несколько минут начало казаться, что ему это действительно нравится, поэто­му всем стало неловко. К счастью, в этот момент Жиртрест пукнул, и мы разбежались по кроватям. Я лег и пожелал членам Безумной Восьмерки спокойной ночи. К сожале­нию, из моей глотки при этом вырвался какой-то ужасный звук, нечто среднее между ослиным блеянием и визгом ше­стилетней девочки. Я зажал рот рукой, но было слишком поздно. Через несколько секунд меня окружила толпа гого­чущих соседей, Я не знал, что должен чувствовать: гордость или смущение, поэтому рассмеялся, покраснел и пожал семь рук и одну лапу. После чего мне сообщили, что я впервые «пустил петуха». Когда смех утих и всем надоело издеваться надо мной с игрушечной лупой Саймона, я сел на подокон­ник и стал смотреть на Зассанца Пита. Вдали среди холмов стучал колесами поезд, и я попытался угадать, приближается он или удаляется. Меня охватило волнение: я чувствовал об­легчение и гордость за себя. Наконец-то мои яйца сдвину­лись с места!

Суббота, 4 мая

Дополнительная тренировка по регби. Таскали по полю ги­гантские бревна, пока у всех не заболели спины, и мы про­сто не смогли продолжать. Цербер назвал нас кучкой педи­ков и велел совершить забег по пересеченной местности. Все бы ничего, но этот изверг побежал вместе с нами, свистя в свисток и обзывая нас девчонками и гомосятиной. Это ху­же, чем Мордор!

Воскресенье, 5 мая

У МЕНЯ ГОЛОС ЛОМАЕТСЯ!

С трудом пропел первый куплет школьного гимна — голос все время срывался. В конце концов стал просто открывать рот. Первокурсник, который сидит рядом со мной в хоре, подумал, что я сошел с ума, и стал коситься на меня краеш­ком глаза. Надеюсь, это ослиное блеяние продлится у меня недолго, иначе опозорюсь не на шутку.

Понедельник, 6 Мая

В следующий понедельник — прослушивание в школьную пьесу (каждый корпус ставит свою). В прошлом году такого не было, потому что вся школа ставила «Оливера». Впер­вые мне предстоит сыграть не в мюзикле. Я первым напи­сал свое имя на доске объявлений. Мы будем играть «Сте­клянный зверинец» Теннесси Уильямса, и, по словам Джу­лиана, это — настоящая классика. Речь в пьесе идет о хромоножке, которая влюбляется в красивого мужчину, друга своего брата. Джулиан сказал, что будет играть хро­моножку.

13.00. Как обычно, трижды постучал в дверь Папаши, зайдя с черного хода. Из дома не доносилось ни звука, а шторы были опущены. Я дернул ручку, и дверь откры­лась.

—   Сэр? — позвал я.

Из абсолютно темной гостиной послышался тихий голос:

—Мильтон, будь проклят ты и твоя пунктуальность!

—Добрый день, сэр, — проговорил я.

—Ни шагу дальше, — ответил голос из тьмы и пустился в пространную тираду о том, что современные технологии — величайшее мировое зло. Я так и остался стоять в коридоре. На Папашином автоответчике было 32 новых сообщения. Красные циферки отчаянно мигали на табло, словно умоляя сделать хоть что-нибудь. — Ну, несчастный маленький гаде­ныш, сейчас научу тебя уму-разуму. — Раздался звук вклю­чаемой в розетку вилки, после чего Папаша крикнул: — За­ходи!

Он стоял посреди гостиной рядом с проектором для слай­дов, опираясь на трость.

—   Садись, Мильтон. Тебе предстоит пережить поистине религиозный опыт.

Я на ощупь отыскал кресло, а мой тренер по крикету тем временем показал первый слайд. На нем был какой-то старый-старый дом, судя по всему, где-то в Англии. Посту­чав по проектору тростью, Папаша произнес:

—   Здесь, Мильтон, посеял свое семя величайший писа­тель всех времен. — Не совсем понимая, о чем он, я на вся­кий случай по-идиотски заулыбался. — И на случай, если твой извращенный подростковый ум решил, что это как-то связано с разнузданным сексом, поясню: перед тобой дом Шекспира!

Я ответил, что домик очень симпатичный. Папаша воз­мущенно завопил и с ног до головы осыпал меня ругатель­ствами за то, что я посмел назвать «симпатичным домиком» эту «литературную святыню». Затем он открыл шторы и в изнеможении рухнул в кресло-качалку.

—   О жизнь, напрасная трата сил! — воскликнул он и, от­купорив бутылку вина, спросил: — Как прошли каникулы, Мильтон? — Не дождавшись моего ответа, он продол­жил: — Как видишь, я посетил Туманный Альбион. Серость и уныние, дружище. Кто бы что ни говорил. Твой загра­ничный вояж в июле? — В устах Папаши это звучало так круто, что я с деланым безразличием пожал плечами — как будто Мильтоны каждую неделю совершают заграничный вояж.

А потом вино исчезло, а Папаша продолжал в цветистых выражениях ругать все британское от погоды до личной ги­гиены среднестатистического англичанина. После обеда, со­стоявшего из цыпленка с салатом, он вручил мне роман Алана Пейтона «Плачь, любимая страна»^[28] и сказал, что это выдающаяся книга. Затем налил себе еще вина и завел бай­ки о своих университетских приятелях, а потом уснул в кресле.

Вторник, 7 Мая

Будь сегодняшняя тренировка по регби показательной, ме­ня бы выбрали защитником команды «В» среди мальчиков до пятнадцати лет. К сожалению, стоило сообщить Церберу

0 том, что в четверг мне придется пропустить тренировку (из-за трехдневного похода), как он наорал на меня и при­казал упасть и отжаться пятьдесят раз перед всеми ребятами. Пока я пыхтел и стонал, он вопил:

— Вам, балбесам, лишь бы ночевать в палатках да друг с другом баловаться! Не потерплю гомосятины в своей ко­манде! — Когда я закончил отжиматься и Свинья помог мне подняться на ноги, Верн выступил вперед и сообщил Цер­беру, что тоже идет в поход. Цербер вытаращился на него и проорал: — А ты что за хрен с горы?

Видимо, Верн в субботу тоже играть не будет.

12.ЗО. Мистер Холл выдал нам инструкции в связи с пред­стоящим походом. Мы должны будем проходить по 20 км в день с 15-килограммовым рюкзаком за плечами. (Это поч­ти треть моего веса!) Выходим завтра утром, а лагерь будем разбивать на ферме одного старого школьного выпускника у форта Ноттингем. На второй день нас ждет поход по пе­ресеченной местности и ночевка у подножья Инхлазане, а на третий — 26-километровый путь обратно в школу. К на­шему удивлению, Жиртрест очень радовался предстоящему трехдневному хождению по лесам. Что до Бешеного Пса, он радовался так, что спросил у мистера Холла, нельзя ли выйти прямо сегодня вечером. Наш учитель глубоко затя­нулся трубкой и велел быть терпеливыми и подготовиться к нашей миссии. Вот список вещей, которые каждому из нас выдали:

Рюкзак

Матрасик — тоненький, как вафля

Палатка

Простыня

Миска, кружка, ложка, вилка и нож

Маленькая газовая горелка

Жестяной котелок

Фонарик

Веревка

Дождевик

Мини-аптечка первой помощи

Компас

Карта

Две куриные ножки (ума не приложу, каким образом они попали в список предметов первой необходимости)

Сухой паек

После отбоя все собрали рюкзаки. Мой получился таким тя­желым, что Верну пришлось помочь мне надеть его на спину и придержать меня, когда я выпрямился — чтобы не по­терял равновесие. Бешеный Пес швырнул казенный рюкзак в угол и полез под кровать. Оттуда он достал собственный суперрюкзак, нагруженный всем, что только может понадо­биться в походе. Пес сказал, что его рюкзак весит 22 кило­грамма, но легок, как перышко. И добавил, что однажды ему пришлось тащить мертвого козла целых восемь киломе­тров. Правда, не сказал зачем.

Тем временем Жиртрест заявил, что лучше быть сытым, чем ночевать с комфортом, и выгрузил из рюкзака все, кро­ме еды и предметов для ее приготовления. После чего до­бавил еще десять кило жратвы из личных запасов.

Верн упаковал все свои туалетные принадлежности, включая бритву и пену для бритья. Он попытался положить в рюкзак и плюшевого медвежонка Картошку, но тот никак не лез в котелок. В конце концов он выложил медведя, ска­зав ему, что поход — слишком опасное дело и он должен остаться и защищать нашу спальню.

Кажется, Роджер догадался, что Верна не будет три дня — он всю ночь проспал у него в рюкзаке.

Среда, 8 мая

НАЧАЛО ВЕЛИКОГО ТРЕХДНЕВНОГО ПОХОДА

07.00. Собрались на школьном дворе, где преподобный Бишоп прочел молитву, а мистер Холл — лекцию. Погода стояла безоблачная и славная, не считая противного ветра, который бил в спину и шнырял по галерее, заставляя меня стучать зубами.

Бешеный Пес дошел до забора, отделяющего школьную территорию от железной дороги, когда все остальные еще были в розарии. Мальчишки из корпуса Ларсон держались особняком, как и мы, хотя Джефф Лоусон все же подошел ко мне и сказал «привет». Жиртрест был в приподнятом настроении и на пути к форту Ноттингем даже заставил нас затянуть старый армейский марш.

Через несколько минут Бешеный Пес совсем исчез из виду — видимо, решил, что отправится в поход саостоя-тельно. Затем раздался хруст гравия, и на горизонте пока­зался маленький белый пикап. За рулем сидел Джозеф, управляющий фермы Джеффа Лоусона, и улыбался во весь рот. Вслед за Джеффом мы запрыгнули в кузов грузович­ка. Правда, потом пришлось вылезти и помочь Жиртресту загрузиться. Джозеф накрыл наши головы брезентом, и вскоре мы уже колесили по дороге под рев дизельного мо­тора. Укрытые брезентом, Жиртрест и Джефф обменялись торжествующими жестами. Жиртрест подмигнул мне и сказал:

— Малёчек, знал бы ты, как я люблю, когда планы осу­ществляются!

Не уверен, что мистер Холл так представлял наш при­ключенческий поход, однако отдых на лошадиной ферме Лоусонов гораздо лучше, чем весь день таскать по горам 15-килограммовый рюкзак!

Бешеный Пес пропустил обед для гурманов, рыбалку на запруде и матч по регби между Безумной Восьмеркой и ко­мандой корпуса Ларсон. Жиртрест вызвался быть арбитром, но потом сел под дерево и стал уминать бутерброды, крича невпопад: «Внеочередная подача!»

16.00. Джозеф высадил нас в паре сотен метров от фермы Иглдерри. Конечно, было бы здорово переночевать не на ферме бывшего ученика нашей школы, а у Джеффа, но мы решили, что это рискованно, потому что бывший ученик может настучать, если никто не появится. На подходе к фер­ме мы попытались притвориться уставшими на случай, если фермер наблюдал за дорогой в бинокль. Бешеный Пес был уже на месте. Расположившись посреди сосновых планта­ций, он разбил огромную зеленую армейскую палатку с ве­рандой. Бросив один взгляд на эту роскошь, Жиртрест зая­вил, что будет ночевать у Пса. И устроившись на веранде, стал разгружать свои 15 килограммов еды.

Саймон предложил Рэмбо поставить палатки рядом с Бешеным Псом. Рэмбо взглянул на него как на ненормаль­ного и ответил, что не собирается спать рядом с человеком, который играет в теннис. Саймон тщетно попытался обра­тить все в шутку, но потом бросил это дело и начал ставить палатку один. Рэмбо с Гоблином отошли в сторону и при­нялись разбивать лагерь в некотором отдалении от нас.

Таким образом, увы, мне в напарники достался лишь Верн. Обняв меня за плечо, мой сосед провозгласил:

—   Ну что, Малёчек, остались мы с тобой вдвоем.

Одна мысль об этом привела меня в такой ужас, что я сказал:

—   Прости, Верн. Вообще-то, я с Саймоном.

На лице Верна появилось растерянное и чуть безумное выражение, будто для него был невыносим тот факт, что я не буду спать с ним рядом каждый день. Но тут из кустов раздался голос:

—    Только попробуй подойти ко мне ближе чем на десять метров, Мильтон, — и я взорву твою палатку!

18.00. Почти стемнело, а мы с Верном так и не поставили палатку. Дважды мне казалось, что я почти разобрался, как это делается, но Верн запутывался внутри, пугался и все ру­шил. Тем временем Саймон, Жиртрест, Рэмбо и Гоблин, расположившиеся на веранде Бешеного Пса, обзывали нас всякими обидными словами.

Чистил зубы под краном у запруды и услышал громкие вопли, доносящиеся от палатки Бешеного Пса. Бросился в лагерь и увидел Жиртреста, черного, как тучу, и Бешеного Пса, который направил на него свой охотничье-разделочный нож. Пес заявил, что не разрешит Жирному спать в его па­латке, потому что он ведет себя как свинья.

Чуть позднее прокрался в палатку Пса, где тот точил охотничье-разделочный нож при свете газовой лампы. Его палатка была огромна и выглядела очень комфортабельной. По его виду я пОнял, что он сейчас прикажет мне провали­вать, поэтому быстро зашел внутрь и поспешно выпалил, что хотел бы завтра выйти вместе с ним. Мол, мне хочется настоящих приключений, а не торчать на ферме Лоусона. Бешеный Пес пожал плечами и ответил: «Круто». Побла­годарив его, я вернулся к своему рюкзаку, достал спальный мешок и положил дождевик в качестве подушки. Потом подкинул бревен в костер и устроился на ночь под африкан­скими звездами.

Четверг, 9 мая

Мы с Бешеным Псом покинули ферму Иглдерри с первыми лучами солнца, прошагали по пыльной дороге, пролезли че­рез изгородь и вышли на луг. Мы шли бодрым шагом, вос­ходящее солнце грело спины, а свежие стебли травы хрусте­ли под подошвами наших ботинок.

Чуть позже утром Пес показал мне коричневую птичку под названием медоуказчик. И сказал, что она приведет нас к пчелиному улью. Указав на птицу, которая истошно во­пила, глядя на нас, он проговорил:

—   Спорим на десять баксов, что эта красавица покажет нам, где мед. — Бешеный Пес объяснил, что медоуказчики приводят к ульям барсуков, а когда те наедятся до отвала, подбирают объедки. Самой ей слабо разорить улей, вот и выдумала такую охотничью уловку.

Погнавшись за безумной птицей, мы прошли, как мне показалось, около миллиона километров и, наконец, очути­лись в дикой лесной рощице. Показав на деревья, Бешеный Пес заявил:

—    Спорим на сто баксов, мед где-то там, в лесу? Поскольку он поднял ставку почти в десять раз, я решил,

что наши шансы найти мед явно повысились. Спрятав рюк­заки за большим камнем, мы побежали вслед за медоуказ-чиком, который с отчаянным видом перелетал от дерева к дереву. Я знал, что улей где-то рядом, потому что повсюду жужжали пчелы, а птица уже практически билась в истери­ке. Бешеный Пес приказал мне держаться позади, а сам ис­чез в густом кустарнике. Я же отошел к камням и стал ждать, что будет.

Спустя некоторое время Бешеный Пес вернулся с большим куском пчелиных сот и примерно тридцатью жуткими укусами. Сев на теплый камень, мы устроили себе вкуснейший завтрак из черствого хлеба со свежим медом. Тем временем медоуказчик громко зачирикал и начал подбираться все ближе и ближе к камню, на котором мы сидели, надеясь получить свою долю добычи. Тут Бе­шеный Пес сунул руку в рюкзак и достал рогатку. Не успел я даже попытаться его остановить, как раздался громкий хлопок, и медоуказчик замертво рухнул на камень и при­нялся истекать кровью. Мне было ужасно жаль бедную птицу. На ее мертвом лице застыло изумление от неожи­данного предательства. Будь тут Жиртрест, он бы сказал, что Бешеный Пес загрязнил свою карму и теперь его ждет несчастье.

Бешеный Пес зажарил трупик медоуказчика на газовой горелке вместе с перьями и потрохами. Пообедав медом и птицей, он принялся бросать свой охотничье-разделочный нож, который втыкался в землю в опасной близости от моей ноги. Вскоре до меня дошло, что весь смысл этого упражне­ния был как раз в том, чтобы нож воткнулся как можно бли­же к моей ноге. Тогда я вскочил и спрятался за деревом. К сожалению, это лишь спровоцировало Бешеного Пса, ко­торый начал бросать нож в дерево в опасной близости от моей головы. Я решил сдаться, пока Пес совсем не обезумел и не прикончил меня, воткнув охотничье-разделочный нож мне в мозг. Ради этого пришлось согласиться на то, чтобы он потренировался кидать нож с завязанными глазами в те­чение десяти минут, втыкая его в землю рядом с моей но­гой.

Таким образом, я получил важный урок: Никогда не ходи в поход с психом.

14.30. Мы прибыли к подножию Инхлазане. Увидев нас, местный фермер отнюдь не пришел в восторг и приказал нам ставить лагерь как можно дальше от его дома. Бешеный Пес выбрал ровную лужайку под деревьями рядом с запру­дой. В изнеможении рухнув на землю, я решил поставить палатку потом, когда отдохну. Разумеется, Бешеный Пес воздвиг свое роскошное жилище в считаные минуты. А по­том сказал:

— Сегодня разрешаю поспать со мной, Малёк. Можешь положить спальный мешок в том углу. — Я страшно пере­пугался и сказал, что хотел бы спать один, но он достал охотничье-разделочный нож и принялся натачивать его о столбик палатки. Моя уверенность в себе пропала, и я по­корно отнес рюкзак в палатку Бешеного Пса.

17.00. Приехали остальные, подняв большой перепо­лох. Гоблин и Рэмбо обвинили Саймона в том, что тот обозвал горничную Джеффа Лоусона черномазой. Сай­мон приказал им идти в задницу и снова поставил палатку в отдалении от всех. Кажется, поход ему совсем не нра­вится. К тому же ребята прозвали его Габриэлой Саба-тини.

Затем Рэмбо достал из рюкзака два литра водки и четыре литра спрайта. Жиртрест выложил две буханки хлеба, сыр, помидоры и целого жареного цыпленка. Настоящий пир! Рэмбо заявил, что разрешит нам приступить к ужину, лишь когда каждый из нас выпьет по пять рюмок водки и выку­рит по сигарете. Саймон послал всех к черту и закрылся в своей палатке, мрачный как туча. А мы выпили водки. У меня как будто горло загорелось. Ума не приложу, как кому-то может прийти в голову пить это по собственному желанию.

Верн опрокинул целую кружку водки и закурил сигарету не с того конца, после чего его вырвало в костер. Вонь от горящей рвоты была просто отвратительна, и все срочно по­бежали в укрытие. В суматохе я улизнул в кусты, и там меня вырвало на дерево. Лишь Бешеному Псу, Жиртресту и Рэмбо удалось дожить до ужина, ни разу не проблевав-шись.

Я надеялся, что теперь спиртное не подействует. Однако с трудом поднялся на ноги, а еще все начали ржать над моим голосом — ведь теперь я не только блеял как осел, но и бес­связно бормотал. Верн вырубился на веранде палатки Бе­шеного Пса, а Рэмбо повел нас в нападение на лагерь сла­баков из корпуса Ларсон, которые поставили палатки у за­пруды. Жиртрест разбежался и зашел на посадку, как гигантский реактивный самолет, одним махом свалив две палатки. Оставшиеся жертвы скрылись в кустах, Гоблин на­гадил в спальный мешок какого-то бедолаги, а Жиртрест наворовал еды.

19.00. Разразился пьяный спор о том, как завтра будем добираться в школу. Жиртрест заявил, что лучше покончит с собой, чем пройдет 26 километров. Джозефу завтра ехать в Питермарицбург, и он не сможет отвезти нас обратно. Бе­шеный Пес сказал, что, если пройти семь километров в северо-западном направлении, мы выйдем на асфальтовую дорогу и легко сможем доехать до школы автостопом. А по­том заявил, что мы (то есть я и он) по-честному пойдем об­ратно через хребты Семи Сестер (также известных как Семь Злобных Стерв). Я не стал возражать, опасаясь, что Пес перережет мне горло во сне.

Пятница, 10 мая

05.10. Меня растолкал Бешеный Пес. Чувствую себя ху­же некуда. В голове пульсирующая боль, и меня все еще мутит. Попытался вызвать рвоту, но безуспешно. Сел на траву, приказывая своему телу просыпаться, а Бешеный Пес тем временем собрал палатку. Было еще темно, от утреннего холодного ветра зуб на зуб не попадал. Больше всего на свете мне хотелось поспать еще немножко, а потом остановить на шоссе машину какого-нибудь добродушного фермера или симпатичной фермерской женушки и попро­сить их подбросить меня до школы. Я боялся, что Бешеный Пес снова будет пытать меня и убивать птиц. Я подошел к нему и сказал, что плохо себя чувствую и хромаю на левую ногу. Бешеный Пес притворился, что не слышал меня, и продолжил чистить котелки. Я снова повторил свою жало­бу, однако Бешеный Пес встали ушел, даже не выслушав меня. Когда я завел ту же волынку в третий раз, он сунул мне в руки рюкзак и сказал: — Пора выдвигаться.

В плачевном состоянии я заковылял вслед за Бешеным Псом по крутому горному склону, который, казалось, не кончится никогда. Я не видел, куда иду, это было похоже на пытку. Я все время останавливался, чтобы опорожнить же­лудок, но усилия мои были напрасны. В ту самую минуту я торжественно поклялся:

НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ПИТЬ АЛКОГОЛЬ!

К счастью, сегодня Бешеный Пес меня не пытал, потому что был слишком занят умерщвлением разной живности.

СПИСОК ЖЕРТВ БЕШЕНОГО ПСА

Фиолетовочубый турако^[29]

10 голубей (он приманил их хлебными крошками)

2  цесарки

3  синеголовых ящерицы

1 бездомный кот (Бешеный Пес утверждает, что он бездо­мный, хоть и пристрелил его в ста метрах от фермы. А еще у кота был колокольчик и голубой ошейник.)

Если теория Жиртреста про карму верна, у Бешеного Пса будут серьезные проблемы с Главным наверху.

Мы доковыляли до школы (точнее, я ковылял, а Беше­ный Пес по-прежнему шел бодрым шагом) как раз к началу репетиции кричалок.

17.00. Первая репетиция кричалок в этом году прошла до­вольно напряженно. Андерсон так разошелся во время сво­ей капитанской речи, что приказал нам не просто уничто­жить команду регбистов колледжа Блэксмит, но и «искале­чить их тела и плюнуть на их трупы». Видимо, остальные не слишком одобрили такое рвение, потому что с задних рядов, где сидят старшекурсники, не играющие в регби, послыша­лись неодобрительные крики и возгласы. Щука продемон­стрировал дух верности школе, сбросив двух Дэррилов с верхней ступеньки трибуны и заблеяв, как овца. Лутули это не понравилось, и он уже не размахивал флагом с таким во­одушевлением, как прежде. После репетиции видел, как он отвел Андерсона за автомат для подачи мячей и с серьезным видом его отчитывал.

22.45. В спальню ввалились оставшиеся члены Безумной Восьмерки. Вид у них был такой, будто они провели год в пустыне. Оказалось, они сделали круг в 80 километров по вине чокнутого владельца куриной фермы, который отвез их аж за реку Муи. Жиртрест так измучился, что рухнул на кровать и попросил Бешеного Пса убить его, чтобы прекра­тить страдания. Тот достал нож и с абсолютно серьезным видом приготовился выполнить его просьбу, но Рэмбо объ­яснил, что Жиртрест шутит. Разочарованный Бешеный Пес убрал кинжал в ножны и вернулся к своему занятию (укра­шению шкафчика для обуви крыльями турако).

Суббота, 11 мая

Цербер не изменил своему слову и исключил меня из ко­манды регбистов. Сначала мне стало обидно и стыдно, но после того, как команда проиграла колледжу Блэксмит со счетом 36-0, я понял, что сидеть на скамейке запасных не так уж плохо. Цербер так рассвирепел, что пнул мусорный бак и влепил Свинье по затылку.

Не забыть: в понедельник вечером проведать его в лаза­рете.

Сборная школы выиграла со счетом 12-5, но все равно это уже не так круто, как в прошлом году.

Не мог уснуть. Все думал о Русалке и о том, стоит ли от­ветить на ее поздравления с днем рождения. Саймон гово­рит, что, если я отвечу, в один прекрасный день она изменит мне снова. Рэмбо с ним согласен: если я хочу, чтобы жен­щина знала, кто хозяин, надо научиться ее бить.

Поблагодарил их за помощь и решил больше никогда не просить у них совета в любовных делах.

Воскресенье, 12 мая

Меня уволили из хора!

Итак, зашел я в ризницу, чтобы надеть форменное пла­тье, а тут Джулиан говорит, что хочет сказать мне кое-что. Мы вышли в розарий, и он попросил меня уйти из хора на время, пока мой голос не придет в норму. По его словам, «за каких-то одиннадцать дней наш соловей превратился в тукана». Потом он начал грустить. Я успокоил его, сказав, что все в порядке, и пошел спать.

Вечер. Жутко расстроился из-за хора. Решил, что настало время сосредоточиться на актерской карьере и завтрашних пробах в школьную пьесу. Под тенью сосен читал «Сте­клянный зверинец» и оттачивал акцент южноамериканских штатов. Буду пробоваться на роль Тома.

19.00. Сидя между Верном и Бешеным Псом, впервые увидел часовню с балкона. Стал было открывать рот, повто­ряя слова псалма, но мои друзья по Безумной Восьмерке принялись издеваться, тыкать меня в спину и обзывать «Милли Ванилли»^[30].

Понедельник, 13 мая

Карлик ведет себя странно. Смотрит на меня как заворо­женный. В душе заметил, что он пялится на мое хозяйство, поэтому обозвал мальца извращенцем и велел проваливать. К счастью, он повиновался, хотя выглядел не особо напу­ганным.

В корпусе случился театральный переворот. Джулиан больше не ставит пьесу, и теперь мы играем «Ноев ковчег». (А я и не знал, что есть пьеса по библейской легенде.) За­чинщиком бунта был Щука, который заявил, что в «Сте­клянном зверинце» всего две мужские роли и пьеса идет три часа. Кончилось тем, что старшеклассники проголосовали за Щуку, и Джулиана уволили. Спросил Щуку, где можно взять сценарий «Ноева ковчега». В ответ тот спустил штаны и показал мне свой голый зад. Затем открыл ногой дверь го­стиной и скрылся внутри.

ПРОБЫ В ШКОЛЬНУЮ ПЬЕСУ

В комнате старост (или, как мы ее называем, «ментовке») расселись Андерсон, Эмбертон, Вонючий Рот, Щука и еще один старшеклассник из корпуса Барнс по кличке Рахит. (Я его сразу узнал — здоровенный урод, тупой как пробка, играет за школьную сборную). Пожевывая кусочек тоста, Рахит спросил меня, не дебил ли я. Затем Щука шепнул ему: «Нет, он гомик. Дебил следующий». Рахит разочаро­ванно запихал в рот остатки тоста. Учуяв паузу в разговоре, Эмбертон ударил палочкой сахарного тростника по одному из стульев и приказал мне начинать. Я спросил, что именно он хочет увидеть. Щука посмотрел на меня как на идиота и сказал:

—   Да плевать я хотел, дырка от задницы, сделай что-нибудь и убирайся с глаз моих!

Судя по всему, моя сбивчивая декламация отрывка из Книги Бытия не впечатлила старшекурсников ни капли. Не успел я прочесть и три стиха из легенды о Ноевом ковчеге, как Щука приказал мне заткнуться. Затем Андерсон спро­сил, умею ли я имитировать звуки животных. Я изобразил воркование голубя, вызвав всеобщий смех. Треснув своей палочкой об стул, Эмбертон воскликнул:

—   А ведь он претендует на грант. При этом не может от­личить животное от птицы.

Потом Щука велел мне мычать, как корова. К сожале­нию, в этот момент мой голос дал петуха, отчего мое мыча­ние вышло похожим на блеяние осла. Старшеклассники за­ржали, а Рахит приказал мне убираться, пока съеденный тост не полез у него обратно. Открыв дверь ментовки, я услышал, как меня окликнул Щука:

—   И еще кое-что, Малёк...

Я вбежал обратно в комнату, надеясь услышать хорошую новость. Щука улыбнулся, глядя на своих товарищей, и про­изнес:

— Не надо нам названивать, мы сами с тобой свяжемся!

Я закрыл дверь под хохот и издевательские крики. За по­рогом стоял Верн в сильно облегающем костюме зебры. Ободряюще подняв вверх большой палец, он с уверенным видом зашел в комнату старост.

Их смех меня оглушил.

Вторник, 14 мая

В субботу долгожданная вечеринка у девушки Гоблина. В во­семь вечера она заедет за нами к старым школьным воротам и отвезет на гулянку, которая состоится в доме ее родителей. Ночевать будем там, поэтому надеемся, что нас не поймают.

Тренировка по регби напоминала ад. Хорошая новость лишь одна: похоже, я буду полузащитником сборной «В» мальчиков до пятнадцати лет. И дело не в моей блестящей форме, а в том, что половина участников субботнего матча на сегодняшнюю тренировку просто не пришли. Надеюсь, в четверг хоть кто-то из них все-таки появится, иначе на поле придется выпустить Верна.

За ужином заметил, что Карлик опять на меня пялится. Попытался не обращать внимания, но потерял аппетит и отдал Жиртресту свою порцию свиных отбивных.

Четверг, 16 Мая

На доске объявлений нашего корпуса появился список участников пьесы «Ноев ковчег».

НОИ — Андерсон

ГОСПОЛЬ ВСЕМОГУЩИЙ — Деврис

ДРУЗЬЯ НОЯ — Эмбертон, Гоблин, Вонючий Рот

ПАВИАН — Рэмбо

ПОТОП — Дусейар Юинг, Щучка

ЯКОРЬ — Жиртрест

ГОЛУБАЯ АВСТРАЛИЙСКАЯ ОВЦА — Саймон

ГОЛУБЬ МИРА — Малёк

ТРОЕ ДЭРРИЛОВ — в роли самих себя

А внизу было написано:

Сценарий — ЩУКА

Режиссер -—АНДЕРСОН

Суфлер - ЧЕЛОВЕК ДОЖДЯ

Собрание в ментовке в воскресенье, 19 мая, в 20.30.

От Оливера до «голубя мира»! Беспокоюсь, как бы за мной не закрепился стереотип актера, играющего чистых, невин­ных персонажей. Когда яички опустятся окончательно, надо обязательно сыграть злодея или психопата.

Пятница, 17 мая

Всю неделю Жиртрест только и жужжал про пятницу, 13-е (хотя все не уставали ему повторять, что в пятницу 17-е чис­ло). И все равно он почему-то вбил себе в голову, что при­видение МакАртура сегодня обязательно появится и есть шанс увидеть призрак Геккона. Рэмбо велел ему пригото­вить все для спиритического сеанса и назначил собрание на 22.00.

22.00. Спиритический сеанс пришлось отложить: пока Жиртрест призывал духов потустороннего мира, Роджер нагадил на одеяло Саймона. Бешеный Пес попытался пой­мать кота, но тот выпрыгнул в окно над кроватью Верна и сбежал по водосточной трубе. Дождавшись, пока Саймон поменяет постельное белье, Жиртрест начал гудеть и петь мантры, встряхивая каким-то мешочком (судя по звуку, в нем были стеклянные шарики). Потом пришли Щука с Деврисом, стали издавать потусторонние звуки и сказали, что мы ведем себя как малые дети. Щука выпустил воню­чую бомбу, и мы в спешке ретировались в спальню перво­курсников. Жиртрест согнал Джейар Юинга с его кровати и заново начал сеанс. (Жир по-прежнему считает свою ста­рую койку собственностью и часто наведывается в бывшую штаб-квартиру.) К сожалению, один из Дэррилов решил, что мы поклоняемся дьяволу, и закатил истерику. Зарыдав, он принялся повторять десять заповедей. Жиртрест отменил сеанс, и мы вслед за Бешеным Псом вылезли на крышу риз­ницы.

Сквозь густой туман Пес вывел нас к запруде. Пристро­ившись рядом с ним, я спросил, куда мы идем.

— Вы обалдеете, когда увидите, — ответил он. Затем рез­ко остановился и поднял руку, призывая к тишине. Мы за­стыли как вкопанные. В тумане было трудно разглядеть на­висающие над нами кроны деревьев. Все казалось зловещим, затаившимся, словно темные духи следовали за нами весь путь. Вдруг Бешеный Пес нырнул в придорожные кусты. — Кто-то идет, — зашипел он.

Мы побежали в кусты, как стадо ревущих буйволов. Сели на корточки, тяжело дыша и дрожа от холода, и стали ждать.

Тут со стороны запруды раздалось очень странное звя­канье, и из тумана вышло жуткое существо — наполовину человек, наполовину зверь. В сумраке было трудно его рассмотреть, но он был до жути похож на дьявола с копы­тами, который ковылял в сторону школы, чтобы сровнять ее с землей. Затем раздался долгий протяжный вой, от ко­торого у меня волосы встали дыбом. Но оказалось, что во­ет Роджер, который только что обнаружил местонахожде­ние Безумной Восьмерки и теперь здоровался с Верном. Человек Дождя завыл было в ответ, но Бешеный Пес за­жал ему рукой рот. Дьявол остановился и медленно повер­нулся в нашу сторону. Мы слышали его дыхание, тяжелое, как у Дарта Вейдера. Жиртрест поднял повыше свой сере­бряный крест на случай, если Сатана решит наброситься на нас. Но Сатана, похоже, потерял к нам интерес и за­хромал по тропинке к медпункту, растворившись в туман­ном мраке.

Как только чудовище скрылось, мы вздохнули с облегче­нием. Жиртрест повернулся к нам и прошептал:

—   Теперь, надеюсь, никто не сомневается, что мы только что видели самого дьявола? Поняли, о чем я говорил? Пят­ница, 13-е... в этот день всегда происходит что-то плохое!

Верн принялся бормотать молитву, но забыл слова. Тут встал Гоблин и сказал:

—   Жиртрест, ты как всегда все выдумал. Сегодня не пят­ница, 13-е, и это не Сатана, придурок. Это Морган Мак-мартри из прачечной. Он хромой, и у него вечно заложен нос.

Вскоре все признали, что наша встреча с дьяволом на са­мом деле была встречей с инвалидом из прачечной, и дого­ворились никогда не упоминать при посторонних об этом случае.

Осыпав Жиртреста ругательствами, мы двинулись даль­ше в туман за Бешеным Псом. Наконец мы очутились под высоким деревом. Это было то самое дерево, на котором Пес построил дом во время занятий в клубе приключений.

Он забрался наверх, и спустя некоторое время в кроне де­рева зажегся бледно-желтый свет. Опираясь на вбитые в ствол гвозди, мы по очереди поднялись и обнаружили са­мый потрясающий домик на дереве, который я когда-либо видел в жизни! С того урока в клубе приключений Беше­ный Пес серьезно его доработал. Пол был укрыт черными резиновыми автомобильными ковриками. Под навесом из листьев была комната, в которой легко помещались мы все. К ней прилегала небольшая веранда на двоих с видом на лес. Вместо кресел Бешеный Пес поставил мешки с соло­мой, а стены и опоры были сделаны из кусков дерева, свя­занных веревкой и сухой травой. Как только мы уселись, он проговорил: «Добро пожаловать в Бешеный Дом». А потом почему-то смутился и пнул Верна. Пес признал­ся, что строил Бешеный Дом почти каждый день с того за­нятия в клубе приключений. Все бревна, веревка, строи­тельный инструмент, а также резиновые коврики были украдены им из школьной мастерской и с автобусной сто­янки.

Рэмбо считает, что мы должны сделать Бешеный Дом нашим личным убежищем — чтобы им могла пользоваться только Безумная Восьмерка. Все были в полном восторге оттого, что у нас теперь есть тайная штаб-квартира. Пря­мо как в «Обществе мертвых поэтов» — только круче и укромнее. Бешеный Пес сказал, что с земли дом невоз­можно увидеть и обнаружить нас смогут лишь в случае, ес­ли кто-то проследит за нами или проболтается. Тогда Рэм­бо заставил нас дать обет молчания и велел каждому при­нести какой-нибудь предмет для обстановки Бешеного Дома после долгого уик-энда. Затем пустил по кругу пач­ку сигарет (отказаться было нельзя), и началось официаль­ное новоселье.

Потом Жиртрест начал рассказывать байки о привидени­ях. Мы сидели и курили под бледной луной, глядя в чер­нильную лесную гущу.

Суббота, 18 мая

Сборная «В» среди мальчиков до пятнадцати лет разгроми­ла регбистов из Арлингтона со счетом 24-0. Верн набрал шесть очков и удивил всех своими блестящими спортивны­ми показателями. Он разработал свою технику: ловит мяч, а потом вопит как психованный и несется что есть мочи на поле противника. Оба раза игроки сборной Арлингтона в ужасе разбегались в стороны, и Верн легко бросал мяч пря­мо в ворота. Цербер очень старался сделать вид, что его не впечатлила наша игра, но я знал, что в глубине души он на­ми гордится — таким спокойным я его еще не видел.

После игры я подошел к полузащитнику Арлингтона и пожал ему руку, а потом спросил, не учится ли у них в шко­ле некто по имени Александр Шорт. Его глаза округлились, и он сообщил, что Александр Шорт ушел из школы в конце прошлого семестра. Якобы его родители развелись, и он уехал в Англию. Так значит, в прошлом семестре, когда наш матч с Арлингтоном отменили, это все-таки Шорт в Законе прятался в кустах!

Александр Шорт наносит ответный удар!

Ни одна команда Арлингтона сегодня не выиграла. Что­бы добить противников, Бешеный Пес взял у Верна пену для бритья и написал на их автобусе «СЛАБАКИ». Только это оказался автобус не Арлингтона, а нашего духового ор­кестра, который как раз собирался ехать на концерт в Кингз-Колледж.

ВЕЧЕРИНКА

20.00. Подружка Гоблина ждала нас у старых школьных ворот. Она оказалась намного красивее, чем я ожидал. Про­сто не верится, что Гоблин мог ей приглянуться.

Еще одна радость — старшекурсники и старосты свалили на большую вечеринку в Питермарицбург. (На третьем кур­се и подготовительном перед колледжем разрешают уезжать на два уик-энда за семестр.) То есть шанс, что нас засекут, минимален. Гоблин подкупил третьекурсников, чтобы те прикрыли нас во время отбоя, — сказал, что мы пошли на танцы в школе Святой Жанны.

На языке нормальных людей «коттедж» означает две комнаты, кухню, ну и, может, туалет на улице. На языке богатых людей это означает особняк с тростниковой кры­шей.

(Не забыть: когда приезжаешь в богатый дом, НЕ НА­ДО выскакивать из машины и говорить «ух ты блин!». Только людей насмешишь. А потом они еще подойдут к те­бе и скажут, что этот особняк по сравнению с летним доми­ком их папы — курятник, да и только.)

На вечеринке было около восьмидесяти ребят, которые без остановки глушили спиртное, и ни одного взрослого. Все время приходили какие-то новые люди, а на лужайке перед домом куча народу отплясывала под Спрингстина. Безумная Восьмерка протиснулась в гостиную. Все тут же перестали разговаривать и уставились на Верна, который сердито доказывал что-то самому себе у входа в комнату. Рэмбо обвел глазами толпу и сказал:

— Не волнуйтесь. У него не все дома. — Верн улыбнулся, поднял вверх большие пальцы, и все засмеялись.

Я пошел в дальний утолок сада и сел на скамейку. Сорев­новаться в армрестлинге с Рэмбо и Жиртрестом как-то не хотелось. Пить пиво и курить тоже. Все мои мысли были о Русалке. Стоит ли ей писать? Под предлогом, что хочу по­благодарить ее за открытку? Потом я попытался забыть о ней, прислушиваясь к воплям и брызгам со стороны дамбы.

Посмотрел на небо и снова вспомнил о ней. Уже соби­рался встать, как услышал шаги. Я втянул голову в плечи, надеясь, что Верну не удастся обнаружить мое местонахож­дение, но было слишком поздно. Скамейка пошатнулась — кто-то сел рядом со мной. Я почувствовал запах ванили. Повернул голову и утонул в темно-карих глазах.

Это была Аманда.

Не успел я произнести ни слова, как она поцеловала ме­ня. Я так струхнул, что левая нога начала дергаться, как буд­то зажила своей жизнью. Возникло такое чувство, будто я падаю с качелей. После поцелуя она улыбнулась и сказала:

— Привет, Оливер. — Я попытался заговорить, но вы­рвалось лишь ослиное «ме». Она хрипло рассмеялась. — Так значит, Малёк, наконец, стал мужчиной...

Я улыбнулся и ничего не ответил. А потом она поцело­вала меня снова. Вот так, без предупреждения — взяла за затылок и притянула к себе. Нацеловавшись вдоволь, Аман­да отстранилась, взглянула мне прямо в глаза и спросила:

АМАНДА.   Ну, как твоя подружка?

МАЛЕК.       Какая подружка?

АМАНДА. А то сам не знаешь. Буфера, блестящие глаз­ки, пушистый хвостик.

МАЛЕК.       А, эта... она... мы расстались.

АМАНДА.   Хорошо. Значит, согласишься быть моей игру­шечкой?

МАЛЁК.       (не зная, что ответить, наконец бормочет) Мм-му.

АМАНДА.   Тогда придется тебе хранить секрет.

МАЛЁК.       Почему?

АМАНДА.   Потому, что мой парень не должен об этом знать, тупица!

МАЛЁК.       У тебя есть парень?!

АМАНДА.   Он на втором курсе университета. Изучает политику. А такие вот вечеринки, по его сло­вам, существуют для инфантильного выпле­ска мужских гормонов.

 МАЛЁК.      А что думаешь ты?

АМАНДА.   Мне кажется, инфантильный выплеск гормо­нов — это классно.

За этим следуют долгие поцелуи на скамейке в укромном уголке сада.

После мы почти не говорили. Просто смотрели друг на друга на берегу залитого лунным светом пруда и любовались звездами, держась за руки.

Воскресенье, 19 мая

Такое впечатление, что весь вчерашний вечер приснился мне в странном сне. Ребята дразнят меня из-за того, что всю вечеринку целовался с Амандой. Старательно изобра­жаю смущение.

После службы и завтрака Бешеный Пес заставил меня пойти с ним охотиться на рысь. Мы охотились несколько часов, но не встретили даже турача^[31], поэтому вернулись в

Бешеный Дом. Я провел день, пытаясь читать «Плачь, лю­бимая страна», а Рэмбо с Бешеным Псом с грохотом укре­пляли дом. Не смог прочесть ни слова, к тому же все время думал об Аманде.

Должен признать, что мне совсем не нравится перспек­тива делить ее со взрослым парнем. Саймон считает, что на­ши отношения обречены, потому что мы не доверяем друг другу и все основано на сексе. Гоблин возразил, что о таких отношениях можно только мечтать.

20.00. На репетиции разразился долгий спор о том, ка­ким образом Жиртрест будет изображать якорь. Щука ре­шил, что его нужно спустить с крыши на петле. Веревка с петлей будет похожа на веревку от якоря, а голубой свет бу­дет изображать море (потоп). Щука расхрабрился, позво­нил Викингу домой и спросил, разрешат ли им это сделать. Но Викинг отказался, сказав, что Жиртрест просто вырвет веревку с мясом, вместе с ним рухнет крыша и весь театр обвалится.

Троих Дэррилов уволили за отсутствие таланта и плакси­вость.

Понедельник, 20 мая

Укушенный вызвал меня в свой кабинет для «разговора». Взглянув на меня дергающимся глазом, он сказал:

— Джон, мне очень хотелось бы в этом семестре увидеть улучшения в твоей учебе.

Я ответил, что постараюсь. Укушенный пренебрежитель­но фыркнул и подозрительно взглянул на меня, словно счи­тает, что моих стараний будет явно недостаточно. Потом почесал бороду и спросил, не думал ли я над выбором пред­метов для третьего курса. Я ответил начальнику корпуса, что не намерен изучать биологию и физику, а вместо этого хочу сосредоточиться на театральном мастерстве, истории и гео­графии. Укушенный побагровел, глаза его выпучились от удивления.

— Ты уверен, что принял правильное решение? — спро­сил он. Я ответил, что планирую стать знаменитым актером. Укушенный пришел в ужас и стал теребить свою перьевую ручку. Он явно не знал, как реагировать, сказал лишь, что­бы я серьезно подумал над этим вопросом.

1-0 в пользу Малька.

Воодушевленный победой над Укушенным, позвонил Аманде. Ее не было дома, но мне дали мне номер, по кото­рому ее можно найти. Я позвонил, и к телефону подошел какой-то парень. Я попросил позвать Аманду. Парень от­ветил: «Сейчас». Послышался шепот и возня, после чего трубку взяла Аманда. Меня всего трясло от волнения, и я сверился с листком, который держал в левой руке. На нем было написано:

ВОЗМОЖНЫЕ ТЕМЫ РАЗГОВОРА:

1.   Как дела?

2.   Спасибо за субботний вечер.

3.   Как дела в школе?

4.   Когда мы снова увидимся?

5.   Как я сделал Укушенного.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ТЕМЫ:

1.   Африканская политика, борьба против апартеида.

2.   Возможное свидание во время долгого уик-энда (в за­висимости от ответа на вопрос номер 4 из преды­дущего списка).

3.     Байки про Вомбата.

4.     Моя поездка за границу.

К сожалению, не успел я озвучить и первый пункт из перво­го списка, как Аманда сказала: «Никогда больше не звони мне по этому номеру» — и повесила трубку.

Пять минут гипнотизировал телефон, приказывая ему зазвонить. Он зазвонил, но это была мама Верна.

20.00. Первая серьезная репетиция «Ноева ковчега» обернулась полным фиаско. Сценарий не готов до сих пор. Щука утверждает, что переделывал его уже четыре раза, но ему никто не верит. У меня есть некоторые сомнения насчет моей роли Голубя мира в окончательном варианте сценария. Верну было некого суфлировать, поэтому он целый час пы­тался изображать козу. Рэмбо спросил, можно ли сделать его герою (павиану) большие голубые яйца. Джулиан (его на­няли декоратором) сказал, что идея просто великолепна, и пообещал изготовить их самолично.

После отбоя сидел на подоконнике, размышляя об Аман-де. В душе я знаю, что на нее лучше не рассчитывать. Она никогда не принимала меня всерьез, и ее парень всегда будет для нее на первом месте. Но, к сожалению, она слишком красива, чтобы просто о ней забыть. Поэтому я решил за­лечь на дно и подождать, пока она сама придет ко мне в объ­ятия. Затем вспомнил, что есть еще Русалка, но мне стало трудно дышать, и я решил отвлечься и подумать о крикете.

Вторник, 21 мая

На перемене поднялся в спальню и обнаружил на своем ме­сте Карлика — он рылся в моем шкафчике! Покраснев, мел­кий сообщил, что ищет ручку. Я обвинил его в воровстве и приказал убираться, не то влеплю ему по первое число. Он улыбнулся, но поспешно скрылся. Тут я сам покраснел, но не из-за Карлика, а потому, что говорю в точности как мой отец. Видимо, придется донести на Карлика Безумной Вось­мерке, потому что его поведение подозрительно, даже слишком.

Четверг, 23 мая

Звонок из дома. Мама с восторгом сообщила, что Вомбат делает большие успехи. Второй повод для праздника — са­могонный цех окончательно переместился в гараж к Джон­ни Роджерсу. По утрам Инносенс работает уборщицей, как прежде, а по вечерам заведует изготовлением бухла. Папа решил устроиться продавцом страховых полисов и сейчас как раз ведет переговоры с неким Деннисом, который за­нимается страхованием жизни и смерти. Потом мама на­помнила, что до отъезда в Лондон осталось всего 42 дня.

К телефону подошел папа и спросил, как там регби. Я от­ветил, что играю полузащитником в команде мальчиков до пятнадцати лет. На это папа заявил, что регби — очень опасный спорт, и спросил, есть ли у меня страховка с пол­ным покрытием. Я не понял, о чем он говорит, поэтому со­врал, что мне пора на занятия, и повесил трубку. До воз­вращения домой осталось восемь дней!

Пятница, 24 мая

Рассказал ребятам о странном поведении Карлика. Мол, он постоянно глазеет на меня, а во вторник я поймал его, когда он рылся в моем шкафу. Не успел я договорить, как Беше­ный Пес бросился в спальню первокурсников. Раздался громкий визг, а через минуту Пес приволок Карлика за шкирку. Уронив его на пол, он спросил, не гей ли он. Кар­лик густо покраснел и разрыдался. Тем временем остальные члены Безумной Восьмерки окружили его, соображая, что к чему. Бедняга Карлик выглядел просто жалко, сидя на полу рядом с моей кроватью и вытирая глаза от слез. Рэмбо под­нял его одной рукой и спросил:

—   Ну, голубец, признавайся, с какой это радости ты гла­зеешь на Малька, как на Синди Кроуфорд? — Карлик снова забился в истерике. Тогда Бешеный Пес потерял терпение и швырнул его через деревянную перегородку на кровать Саймона.

Должен признать, это было невероятное зрелище — Кар­лик спикировал по воздуху, как бумажный самолетик. Раз­дался хруст и крик боли. Рэмбо захохотал:

—   Эй, Карлик, хочешь позаниматься этим — так ты на нужной кровати! Саймон у нас знатный гей...

Гоблин заржал так, что упал на Верна, который как раз вырывал огромный клок волос. Человек Дождя захихикал и бросил пучок с волосами в мешок для стирки.

Теперь уже смеялись все, кроме Саймона, который тол­кнул Рэмбо и приказал ему заткнуться. Через секунду раз­дался глухой удар, и Саймон отлетел в центр комнаты, схва­тившись за левый глаз. Все потрясеннО замолчали. Затем Рэмбо снова обозвал Саймона гомиком и вышел из комна­ты, хлопнув дверью. Улучив момент, Карлик убежал в спальню первокурсников. Остальные же застыли и в шоке уставились на Саймона, который плакал, вытирал сопли и прижимал к глазу трусы, чтобы остановить кровь. Мы с Бе­шеным Псом помогли ему сесть на кровать, а Гоблин побе­жал в кухню старост за льдом и тряпочкой. Бешеный Пес сказал, что пойдет искать Рэмбо, надел охотничью куртку цвета хаки и исчез в окне часовни.

Следующие несколько часов мы пытались хоть как-то ободрить Саймона, который сидел, прижав к глазу тряпку со льдом. Постепенно он повеселел и даже засмеялся, когда Гоблин сказал, что он похож на Ясира Арафата.

Ни Бешеный Пес, ни Рэмбо в ту ночь не вернулись.

Суббота, 25мая

Укушенный затащил Саймона в свой кабинет и потребовал объяснить, почему у него изуродовано лицо. Саймон отве­тил, что ему в глаз попала хоккейная шайба. Тогда Укушен­ный спросил, кто выпустил шайбу, и Саймон ответил, что это был он сам. Укушенный заметил, что это маловероятно, а затем стал безуспешно пытаться заставить его настучать на Рэмбо. За завтраком Рэмбо извинился и сказал, что не бу­дет больше обзывать Саймона геем. Он кивнул, но ничего не ответил.

Проиграли школе Святого Джеймса со счетом 28—27 (хотя я набрал три очка!). Должен признать, это не было похоже на классический проход звезды регби до линии во­рот противника: скорее, Свинья подтащил меня к линии, а потом навалился сверху. К сожалению, после того, как меня придавило упавшим Свиньей, у меня так разболелась нога, что я даже не смог ударить по мячу.

Цербер так рассвирепел, что отказался пожать руку тре­неру команды противника (который был и судьей). Должен признать, некоторые его судейские решения показались мне сомнительными. Например, когда он послал Свинью на скамейку запасных, потому что у него были шнурки развя­заны! Он также оштрафовал Верна за разговоры на поле, хотя бедняга ни с кем не разговаривал, а ругал свои ботин­ки, потому что они недостаточно быстро бегали. Потом тренер назначил своей команде пенальти прямо перед на­шими воротами и объявил нападающему: «Целься прямо!» К тому времени счет был 27-25 в нашу пользу.

Цербер так озверел, что крикнул с боковой линии поля: «Эй, тренер! Может сам и ударишь по долбаному мячу?» Тренер (он же судья) не оценил юмора и попытался отпра­вить Цербера на скамейку запасных (я и не знал, что учите­лей тоже можно туда отправить), но Цербер был не намерен так просто сдаваться. Он закатал рукава и зашагал к судье, который принялся отчаянно свистеть в свисток. В конце концов вмешались родители детей из школы Святого Джеймса. Они протянули Церберу бутылку пива и предло­жили успокоиться. Последовала разгоряченная дискуссия и тыканье друг в друга пальцами, а потом Цербер ушел с по­ля, матерясь и отхлебывая пиво из бутылки. Родители на­ших соперников проводили его криками «бу» и неприлич­ными жестами. Затем нападающий команды Святого Джеймса забил пенальти нам в ворота, и судья засвистел, объявив конец матча на десять минут раньше положенного.

Сборная школы проиграла впервые за все время моей учебы. Они играли ужасно и продули со счетом 24—6. Большие школьные автобусы возвращались в школу в гро­бовой тишине.

21.00. В школе как в морге. Обычно в это время из гале­реи Доносятся голоса, кто-то бегает по двору. А сегодня слышны лишь колеса поезда вдали и журчание струи Зассанца Пита.

Воскресенье, 26 мая

Атмосфера в нашей спальне была какая-то странная, поэто­му я взял книжку и удалился в сосновую рощу. «Плачь, лю­бимая страна» — это красивая история чернокожего свя­щенника, который едет из центральной части страны в Йо­ханнесбург на поиски своего сына. Он узнает, что его сын сидит в тюрьме за убийство сына своего белого соседа. (На самом деле сюжет не такой запутанный, как кажется.) До­читал до половины и остановился — слишком уж стало жалко преподобного Кхумало. Я стал думать о сегодняшнем со­брании клуба «Африканская политика», а потом вспомнил Аманду и то, как бы мне хотелось поцеловать ее снова. Но тут мысли обратились к предстоящим выходным. Я пред­ставил, как еду на велосипеде к дому Русалки. Если повезет, хоть мельком увижу ее золотистые волосы, похожие на во­допад... В груди закололо, как будто меня ударили ножом, и пришлось думать о крикете в течение десяти минут, прежде чем боль исчезла.

Репетицию пьесы отменили — Щука так и не дописал сценарий. Почему у меня такое чувство, будто судьба пьесы беспокоит лишь меня одного?

На собрании клуба «Африканская политика» поругался с другими участниками из-за того, что потерял протокол предыдущей встречи. Ненавижу свою секретарскую долж­ность. Такое чувство, что сдаешь экзамен в воскресенье ве­чером вместо того, чтобы сидеть и распивать кофе, как на­стоящий борец за свободу! Линтон Остин аж побагровел от ярости и предложил отстранить меня от клуба на два собра­ния и лишить секретарского места. Но никто не запротоко­лировал его слова, поэтому он был похож на идиота. Когда Линтон завершил свою тираду, я глубоко вздохнул и попро­сил принять мою отставку в качестве секретаря. Все надо мной засмеялись. (Не потому, что я подал в отставку, а по­тому, что именно в этот момент мой голос сорвался, и из глотки вырвалось ослиное блеяние.)

Понедельник, 27 мая

За обедом в столовую ворвался Гоблин и объявил, что Жир­треста пригласили участвовать в чемпионате провинции Натал по поеданию хот-догов! Он будет представлять Ноттингем-Роуд. Знаменательное событие состоится на Королевской ярмарке в Питермарицбурге в июне. Жир­трест так разволновался, что потерял аппетит. (Плохое на­чало.)

Когда мы вернулись в комнату, волнение передалось и нам. При помощи старой жвачки Гоблин прикрепил при­глашение на конкурс к стене. (С тех пор как он стал агентом Жиртреста, он вскрывает всю его почту.) Пробежав глазами текст приглашения, Гоблин зачитал нам ту часть, где гово­рилось про призы. Победитель получит тысячу рандов, за­нявший второе место — пятьсот, а третье — двести пятьде­сят. Жиртрест заявил, что пожертвует весь выигрыш на улучшение Бешеного Дома. Гоблин (ему, как менеджеру, полагается тридцать процентов) не сказал, что сделает со своими деньгами.

Жиртрест уселся на кровать в позе Будды и провозгла­сил:

— Считаете, что девять спиральных колбас — это дости­жение? Подождите, пока я доберусь до хот-догов...

Затем он сказал Гоблину, что ему нужна практика. Го­блин тут же собрал со всех по пять рандов. (Верну пришлось заплатить и за Роджера.) Бешеный Пес предложил внести взнос и за меня: мои карманные деньги кончились еще на прошлой неделе. Было неловко, но я поклялся вернуть долг при первой же возможности. Схватив деньги, Гоблин взял велосипед Глиста, предварительно пригрозив ему опасной бритвой, и поехал в магазин около железнодорожной стан­ции. Он вернулся с четырьмя упаковками венских сосисок, пятьюдесятью четырьмя булочками для хот-догов и порно­журналом. Как ни странно, Андерсон разрешил ему поло­жить сосиски в свой холодильник, а булки сложили Жиртре­сту под кровать.

Должно быть, Андерсон несказанно рад тому, что Жир­трест примет участие в конкурсе, потому что повесил на хо­лодильник объявление:

КТО СЪЕСТ СОСИСКИ ЖИРТРЕСТА, ТОТ ТРУП!!!

Рэмбо обвинил Гоблина в мошенничестве по отношению к Безумной Восьмерке — ведь он купил порножурнал на на­ши деньги. Гоблин стал все отрицать и поклялся жизнью матери, что журнал куплен на его сбережения. Рэмбо за­метил, что Гоблин ненавидит свою мать и после ее смерти ему достанется несколько миллионов. Последовал долгий спор, в ходе которого Рэмбо пригрозил нагадить Гоблину на подушку. Поэтому было решено, что журнал общий и будет передаваться из рук в руки раз в неделю. После чего Рэмбо запер его у себя в шкафчике и заявил, что первая не­деля за ним. Моя очередь через пять недель, то есть в сле­дующем семестре, когда Гоблин уже порежет его на кусоч­ки. (А бедолаге Роджеру придется ждать целых семь не­дель!)

Среда, 29 мая

Получил странное письмо от Аманды.

Больше не Малёк Мой телефонный звонок Настигнет тебя вдруг Приду к тебе, мой друг А.

ВОПРОСЫ О ЖЕНЩИНАХ

1.      Они все ненормальные или просто делают вид, чтобы получить свое? (И как отличить одно от другого? )

2.      Если женщина говорит, что любит тебя, это озна­чает ((всегда» или только сегодня?

3.      Если я возьму Женщину за грудь, она меня уда­рит?

4.      Или ей это понравится?

5.      О чем думают женщины, когда не разговари­вают?

Спросил Гоблина и Рэмбо, как правильно трогать женщину за грудь. Рэмбо ответил, что есть два способа.

1.      Незаметное касание. Это когда вы целуетесь, и твоя рука скользит у нее по талии, а потом пере­мещается на грудь.

2.      Хватай и беги. Гоблин объяснил, что это когда ты хватаешь девчонку за грудь и быстро уносишь ноги.

Четверг, 30 мая

Один день до долгого уик-энда.

На доске объявлений нашего корпуса появилась записка:

Стань свидетелем первого тренировочного поедания

хот-догов Жиртрестом В РЕАЛЬНОМ ВРЕМЕНИ!

МЕСТО:                         класс для самостоятельных занятий 2 курса

ВРЕМЯ:                          20.30

ВХОДНОЙ БИЛЕТ: 2 ранда (Безумная Восьмерка и старосты — бесплатно)

20.30. Чтобы хот-доги не остыли, их держали на газовой горелке Бешеного Пса, а Гоблин тем временем намазывал булочки маслом и подсчитывал, сколько прибыли сегодня выручит. Бешеный Пес украл из столовой бутылку томат­ного соуса и банку горчицы — из учительской. Жиртрест си­дел за партой в центре комнаты, а вокруг него кругами рас­ставили стулья. Зрителей набралось немало — около сорока ребят расселись и стали подбадривать Жиртреста. Он умял двенадцать хот-догов, прежде чем Гоблин приказал ему остановиться. Зрители недовольно замычали — всем хоте­лось увидеть, сколько способен сожрать Жиртрест, прежде чем взорвется или еда полезет из него наружу. Гоблин покачал головой и закричал:

— Ребята, мы сегодня не пытаемся поставить рекорд! Это просто тренировка. Но, думаю, вы согласны с тем, что наш чемпион-пожиратель в потрясной форме!

Все засвистели и захлопали в ладоши. Жиртрест громко рыгнул, все еще раз захлопали и бросились к двери. А ведь другие школы считают нас снобами, между прочим.

Пятница, 31 мая

ДОЛГИЙ УИК-ЭНД

Предков я не видел больше месяца. И очень обрадовался, когда они замахали мне с остановки. К сожалению, папа припарковался прямо в том месте, где останавливаются автобусы, поэтому школьный автобус смог притормозить лишь после того, как упорно посигналил, дал задний ход и выполнил ряд хитрых маневров. Когда я подошел к ро­дителям, те зашмыгали носами и принялись утирать сле­зы. Мама сказала, что я вырос, а папа — что я стал похож на настоящего мужчину. Я торопливо сел в машину на случай, если им взбредет в голову спрашивать меня о лич­ном. Мама села на заднее сиденье рядом со мной (разу­меется, поставив меня тем самым в неловкое положение) и в десятый раз объяснила, что не может каждый раз при­езжать на матчи по регби, а потом уезжать и бросать ме­ня — это слишком сильное эмоциональное напряжение. А папу одного отпускать боится, так как он себя не кон­тролирует.

НОВОСТИ СЕМЕЙКИ МИЛЬТОНОВ

Наш дом выставлен на продажу. Папа по этому поводу промолчал, но по его взгляду было ясно, что он скорее умрет, чем продаст дом. В воскресенье день открытых дверей — это означает, что люди могут спокойненько за­ходить в мою комнату и заглядывать в шкафы. Вомбат забронировала для нас отель «Кенсингтон Па­лас» на все время пребывания в Лондоне. Говорит, что по соседству живет принцесса Диана, да и королева

Англии частенько наведывается в тот райончик. (Не совсем понял — зачем принцессе жить по соседству с отелем?)

Инносенс купила машину и припарковала ее под нашей акацией. Водить она не умеет, поэтому машина стоит во дворе у Мильтонов уже три недели. Папа ворчит, что да­же у домработницы машина лучше, чем у него. Чернышу пригрозили смертью после того, как он нага­дил на бетонной дорожке вокруг бассейна. Мама счита­ет, причина в том, что бедное животное жутко боится автоматической чистилки для бассейна. Папа говорит, что единственный способ привести зверя в чувство — электрошоковая терапия, но мама строго запретила ему бросать Черныша головой в электрозабор.

Мама ушла готовить обед, а папа тем временем достал из старого потрепанного портфеля кучу бумаг. Аккуратно раз­ложив их передо мной, он откинулся в кресле и прогово­рил:

—   Джонни. Кажется, пришло время тебе задуматься о смерти.

Я ответил, что у меня всего пара дней выходных, поэто­му лучше задумаюсь о жизни. Тут папа щелкнул пальцами и достал другую кучу желтых бланков. Положив их передо мной, он ткнул в них грязным ногтем.

—Жизнь! — воскликнул он и торжествующе откинулся в кресле. Потом наклонился, взял ручку и спросил, сколь­ко денег на моем счету в жилищно-строительном коопера­тиве.

— Триста пятьдесят рандов или около того, — ответил я. Папа помрачнел, и ручка его неуверенно зависла над

бледно-зеленым бланком. Затем он покачал головой, будто только что узнал о моем предательстве, и ответил, что я практически банкрот. Поэтому о жизни и смерти мы будем задумываться позже, когда я закончу школу. Запихав все свои бумаги и бланки обратно в портфель, он следующие десять минут разглядывал ключи от машины, а потом уехал, не сказав куда.

Спросил маму, зачем папе торговать страховками, если он по-прежнему зарабатывает на самогонном бизнесе. Она ответила, что теперь папа получает лишь малую толику того, что доставалось ему, когда Инносенс варила и продавала са­могон у нас дома.

Папа вернулся примерно через час. От него пахло спирт­ным. Сказал, что проводил инвентаризацию и уже продал страховые полисы Вомбату и Фрэнку, так что бизнес идет в гору. Он извинился за то, что сердился, налил себе виски и показал мне какую-то таблицу. Судя по ней, всего через пять лет он станет миллионером. Потом пришла мама и принесла яичные сэндвичи (половина яиц были в кусочках скорлупы). Я сказал, что у меня нет аппетита, и поднялся в свою комнату.

Подождал, пока предки лягут спать после обеда, а потом выскользнул из дома и взял велосипед в гараже. Тихо выру­лил на дорожку, надеясь уйти незамеченным... Увы, из-за дома выскочило черное нечто и принялось лаять и огрызать­ся на мои колеса. Я попытался успокоить Черныша, но тот продолжал лаять на руль и бегал вокруг велосипеда кругами в состоянии крайнего возбуждения.

Из родительской спальни раздался вопль: «Фу!» Но Чер­ныш залаял громче, поэтому я слез с велосипеда и положил его на траву, надеясь, что пес успокоится. Не помогло. «А ну хватит дразнить чертову собаку! — послышалось из окна спальни. — Сегодня же пятница, люди легли поспать после обеда!» В ответ я крикнул, что просто решил пока­таться, а Черныш странно отреагировал. Последовало мол­чание, а потом мама сказала: «Врежь ему по яйцам!» К сча­стью, мне удалось улизнуть в ворота, оставив Черныша раз­бираться с папой.

Русалка была дома. Я даже слышал ее голос, но вот уви­деть ее так и не удалось. Белого «фольксвагена» во дворе не было. Просидев час на корточках в ее живой изгороди, я сдался и поехал домой — нога затекла.

Суббота, 1 июня

В семь утра позвонил Жиртрест и сказал, что у него есть билеты на матч Кубка Карри^[32] на стадионе Кингз-Парк. Сборная Наталя против команды Западно-Капской про­винции. Папа так обрадовался приезду Жиртреста, что рванул в кафе за углем и горючей жидкостью. Я попытался объяснить, что Жиртрест просто заскочит за мной и не останется на обед, но папа уже выруливал фургон на до­рогу (из окна со стороны пассажирского сиденья при этом высовывалась голова Черныша). Когда спустя полчаса па­па вернулся, мама попыталась объяснить, что Жиртрест есть не будет. Смерив ее недобрым взглядом, папа возо­пил:

— Мы имеем дело с лучшим поедателем сарделек в Ната-ле! И он сказал, что мои сардельки — лучшее, что он ел в жизни! Речь о сардельках с моегогриля!

Я решил не сообщать папе о том, что Жиртрест всем подряд говорит, будто их готовка — лучшее, что он ел в жиз­ни. По его словам, такое вранье «улучшает карму».

Папа заставил меня встать у ворот и крикнуть, как только я увижу машину Жиртрестовой мамы в конце улицы, — в этот момент папа бросит колбаску на гриль. Простоял у ворот полчаса и за это время понял, что Черныш — явный расист. Он свирепо облаивает всех чернокожих, что прохо­дят мимо, а когда видит белых, начинает махать хвостиком и повизгивать, как мальтийская болонка. Видимо, провел слишком много времени с папой. В ужасе представил, как Черныш нападает на Лутули. Как опытный психотерапевт, стал кричать на Черныша каждый раз, когда он лаял на чер­нокожих, и украдкой шептать: «Фас! Фас!», когда к дому приближался белый. Увы, на первой тренировке Черныш не проявил особых успехов.

12.30. Мама у Жиртреста очень толстая. Она постоянно курит и, судя по количеству клубков на заднем сиденье маши­ны, не на шутку увлечена вязанием. Крикнул папе, что Жир­трест приехал. Тут же раздались дикие крики и вопль: «Во­ды!» Сообщил Жиртресту, что мой папа готовит ему обед. Он расплылся в улыбке. Потом повернулся к маме и сказал:

—   Скоро буду, мам.

Его мама кивнула и закурила.

Папа был счастлив видеть Жиртреста, хоть и расстроился, что его мама не захотела присоединиться к пиршеству. Он дважды пожал Жиртресту руку и предложил ему пива. Жир­трест покраснел и попросил колу. Приказав маме принести напитки, папа поздравил его с приглашением на конкурс и пожал ему руку уже в третий раз. Усевшись на большой стул, Жиртрест сказал:

—    Мистер Мильтон, ни разу в жизни мне не приходилось пробовать таких чудесных колбасок, как в тот день на матче по крикету.

Папа замахал рукой, залился краской и ответил:

—   Подумаешь. Их приготовить — минутное дело. (А сам с полвосьмого утра мариновал сардельки в секретном со­усе.)

Спустя двадцать минут непрерывного разговора о сар­дельках подали кушать. Папа был слегка разочарован, что Жиртрест уничтожил всего четыре колбасных спиральки, но повеселел, когда тот назвал его секретный соус-подливку «волшебством». А потом бросился на улицу с двумя колба­сками, чтобы угостить ими Жиртрестову маму.

13.20. Машина Жиртрестовой мамы стояла под деревом напротив нашего дома. Она сидела в водительском кресле, слушала радио «Порт Натал» и вязала, как мне сначала по­казалось, гигантский плед (который оказался свитером для Жиртреста). Честно говоря, я удивился, что мама Жиртре­ста согласилась прождать целый час под деревом напротив нашего дома. Когда мы тронулись, Жиртрест громко рыг­нул и признался, что вкус у папиных колбасок был какой-то странный. Его мама посмотрела и сказала:

—   Сидни, сколько раз тебе говорить — открывай окно, когда так делаешь! Теперь в машине воняет, как на ското­бойне!

Жиртрест извинился, открыл окно и принялся уплетать пятую колбаску. До Кингз-Парка мы ехали в полной ти­шине, не считая громкого жевания и тихой музыки по ра­дио.

Я поблагодарил маму Жиртреста за то, что она меня под­везла, но ответа не последовало. Она достала из бардачка деньги, протянула их Жиртресту и сказала: «Только не сви­нячить». Жиртрест рассмеялся, чмокнул маму в щеку и хлопнул дверью.

Матч был очень интересный, хоть Натал и проиграл с большим отрывом. За нами сидел мужчина, который счи­тал, что судья жульничает. После игры он встал и заявил, что разрешил бы Висаги по кличке Мясо (игроку сборной На-таля) жениться на своей дочери, но и на километр не под­пустил бы Хью Риса-Эдвардса (защитника сборной Наталя) к своему сыну. Какой-то парень в желтой ветровке заспорил с ним и жеманным голоском протянул: «Верните Пенроу-за, да?» А пьяница, который сидел за нами, заорал: «В жо­пу Пенроуза!» — и бросился вниз по лестнице, растворив­шись в толпе.

После матча Жиртрест сказал, что надо идти на вечеринку в колледж Ровере. Миновав парковку размером с поле, мы очутились на территории футбольного клуба. Взрослые стол­пились у бара, а на поле было полно ребят нашего возраста. И что самое прекрасное, девчонок было намного больше, чем парней. Жиртрест купил нам имбирного пива, мы сели на насыпь и стали глазеть на толпу. Мы говорили о девчон­ках, о регби и снова о девчонках... Наконец, у нас кончились темы для разговора, и мы стали молча разглядывать прохо­дящих мимо симпатичных девчонок. Жиртрест довел меня до белого каления звуком, который издавал, жуя соломинку. Но не успел я лопнуть от бешенства, как он вынул соломин­ку изо рта, указал пальцем куда-то вдаль и сказал:

—   Глянь-ка, Малёк, там твоя бывшая.

Проследив за его взглядом через поле людей, я заметил девушку с рыжими волосами, которая стояла к нам спиной. Вряд ли это была Аманда — она скорее умрет, чем заявится в футбольный клуб. Жиртрест покачал головой и снова ткнул в ту сторону пальцем.

—    Да нет же, чувак, вон там... Длинные светлые волосы... это Русалка.

Мое сердце забилось в груди, все расплылось перед гла­зами. Светловолосые девушки были здесь повсюду. А по­том — БАЦ! Я увидел ее. Она стояла у хоккейных ворот с тремя подружками. Я поймал себя на том, что в ужасе пя­чусь назад и вверх по насыпи. Жиртрест стал смеяться и посоветовал мне подойти к Русалке и поговорить с ней. Я ответил, что мне нужно в туалет. На самом деле мне нуж­но было время, чтобы подумать и составить план. Я при­творился, что отливаю за кустом, а потом сказал Жиртре­сту, что надо придумать какой-то предлог, чтобы подойти к ней. Слишком глупо просто подойти и заговорить. К тому же это она меня бросила, поэтому сама и должна делать первый шаг.

Тут Жиртреста осенило. Он придумал, что пройдет ми­мо Русалки и поздоровается с ней, а потом скажет, что я на той стороне поля. К тому времени я затусую с какими-нибудь крутыми девчонками, и она подумает, что я настоя­щий плейбой, раз сумел привлечь целую кучу девиц. И воз­можно, даже приревнует и попытается меня поцеловать. Жиртрест вприпрыжку убежал, и вскоре я увидел, как он болтает с Русалкой и показывает в мою сторону пальцем. Я подошел к группе девчонок, которые даже не замечали меня. Через некоторое время они начали подозрительно ко­ситься в мою сторону и перешептываться. Я опустил глаза и сделал вид, что погружен в глубокие раздумья. Потом одна девчонка сказала: «Что за отморозок», а ее подруга добави­ла: «Козел». Они ушли, и я остался один на огромном от­крытом пространстве. В отчаянии оглянулся в поисках ком­пании, к которой можно было бы пристроиться... А потом увидел ее. Русалка стояла рядом и улыбалась.

Я, запинаясь, промямлил: «П-привет». Она тоже сказа­ла «привет». В тот момент я заметил, что рядом со мной стоит Жиртрест. Раскрыв рот, он пялился на грудь Русалки стеклянными глазами. Этот придурок все сделал правильно, кроме одного: в конце он должен был оставить нас с Русал­кой наедине. Мой мозг застыл, язык стал мягким, как сви­ная сарделька. Русалка была само совершенство. Взглянув на нее, я понял, почему нам никогда не суждено быть вме­сте. Она — королева красоты, а я всего лишь Малёк Миль­тон, посмешище для всех своих друзей. Подумать только, я на что-то рассчитывал... Видимо, у меня случилось помра­чение рассудка.

—Классный матч, да? — вмешался Жиртрест, изыскав небанальный способ нарушить тишину. Русалка улыбнулась и ответила, что матча не видела. Жиртрест промычал «угу» и снова уставился на ее грудь- Русалка взглянула на меня и спросила, как дела. Видимо, Жиртрест подумал, что она об­ращается к нему, потому что ответил:

—Неплохо, но вот только проголодался маленько. Где здесь можно раздобыть бургер в неурочный час?

Не зная, что ответить, Русалка рассмеялась. Потом отку­да ни возьмись появилась компания ее подружек, которые сказали, что им пора. Мое сердце упало. Во взгляде Русалки сквозило отчаяние. Я попытался улыбнуться, но вряд ли этим удалось скрыть мое уныние. Она помахала мне рукой и ушла. Мы с Жиртрестом смотрели вслед девчонкам, пор­хавшим по полю, как бабочки. Один раз они остановились, взглянули на нас и захихикали, а потом исчезли в толпе.

Воскресенье, 2 июня

Проснулся и увидел в своей комнате семь человек. Подобно животным, застигнутым врасплох в берлоге, решил при­твориться мертвым. Видимо, агентам по недвижимости было наплевать, что сегодня воскресенье и я приехал домой на выходные. Никто даже не пытался говорить потише, к тому же они распахнули шторы. Одна тетка назвала мою комнату «убогой», а вторая сказала, что в ней можно устроить неплохой кабинет. Потом обе ушли, не задернув шторы, а я встал и сделал себе кофе. Папа сидел на кухне и смотрел на плиту, а Черныш спал у его ног. Я пожелал ему доброго утра, на что он ответил: «Козлы...» Оказалось, мама отослала их с Чернышом на кухню, приказав притво­риться, что они занимаются делом. Папа сказал: «Никогда не думал, что настанет тот день, когда мне придется при­творяться, что я занимаюсь делом в собственном доме». Я ответил, что было бы убедительнее, если бы он хотя бы включил духовку. Папа сказал, что не хочет расходовать электричество.

За чашкой кофе он разнервничался, стал твердить, как любит этот дом и сколько работы вложено в наш сад. Ска­зал, что покончит с собой, если ему придется жить в Ан­глии и пить каждый день теплое пиво. Я кивал, сделав со­чувственную мину, но на самом деле думал только о вче­рашней встрече в футбольном клубе. Проигрывал в голове каждую секунду нашего разговора и ставил его на повтор, как в кино.

Тут распахнулась дверь, и вошла куча народу. Бросив один взгляд на папу, который сидел у плиты и разговаривал сам с собой, они ушли. Я слышал, как хлопнула входная дверь, а потом на кухню вошла мама в дурном настроении. Сердито посмотрев на папу, она сказала:

— Ты похож на бомжа. И прошу тебя, не разговаривай сам с собой на людях — не хочу, чтобы весь Северный Дур­бан считал, что я замужем за психом!

Папа с мученическим видом покачал головой, и мама об­ратила свою ярость на меня, заявив, что моя комната похо­жа на свинарник. (Она стала хуже Андерсона.)

Потом она велела нам с папой сопровождать следую­щую группу покупателей, и уехала к Вомбату. Но следую­щей группе не пришлось даже смотреть на дом. Как только они приехали, папа сказал, что причина нашего переез­да — резкий рост преступности в этом районе. У сотруд­ницы агентства недвижимости отвисла челюсть, и она вы­таращилась на папу как на ненормального. Тогда он ска­зал:

—   Ну ладно. Буду с вами честен. Пару дней назад тут убили старика, что жил на углу.

Потенциальные покупатели в шоке зашептались. Сотруд­ница агентства скрестила руки на груди и спросила:

—   Какого старика, мистер Мильтон?

Папа ответил, что его звали Альфред Нобель. Когда они ушли, папа торжествующе потряс кулаками и сказал:

—   Джонни, вместе мы победим этих ублюдков! Неси блокнот и ручку.

Папа составил длинный список потенциальных проблем с нашим домом.

Крысы

Змеи

Термиты

Протекающие трубы

Раньше здесь был бордель

Много лет назад тут произошло убийство

Привидения

Агент привела еще три группы и больше не возвращалась. Тогда папа открыл бутылку виски, а я пошел в кровать до­читывать «Плачь, любимая страна».

Понедельник, 3 июня

Помог маме загрузить в машину кучу мусора и отвезти на свалку. В коробке с разными мелочами нашел бело-зеленого гнома в оранжевом колпаке. Мама сказала, что его зовут Гилберт и папа отнес его в гараж, потому что гном прино­сил несчастья. Решил не быть суеверным и переселить Гил­берта в Бешеный Дом.

На пути к школьному автобусу пришлось заехать к Вом­бату. Бабуля обожает смотреть на меня в школьной форме. Сказала, что я очень симпатичный. Я поблагодарил ее, а потом (по маминому совету) спросил о предстоящей по­ездке в Лондон. Бабуля принялась болтать что-то о меловых утесах Дувра и дворцах королевы. Через двадцать минут мама прервала ее рассказ об охоте на лис, имевшей место еще до Второй мировой, и сказала, что мы уходим. Вомбат не на шутку разнервничалась и стала обвинять нас, мол, мы пришли украсть ее деньги. (Как Голлум, ей-богу.) Мама пыталась ее урезонить, но Вомбат приказала нам провали­вать, иначе она вызовет полицию.

Мы поспешно загрузились в «универсал», словно дей­ствительно были бандой грабителей, и сорвались с места. (Мама сказала, что когда они с Вомбатом поссорились в прошлый четверг, та скинула на крышу ее машины обеден­ную тарелку.) Я оглядел дом и увидел бледное испуганное лицо в окне кабинета. Маме ничего не сказал, но кажется, Вомбат плакала.

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА УИК-ЭНД

Жиртрест:  ходил на регби с Мальком. А еще у него новый вязаный свитер.

Бешеный Пес:   говорит, что это были худшие выходные в его жизни. Ездил в Йоханнесбург к бабушке. Стрелять там было совсем не в кого, кроме индийских майн^[33], серых бананоедов^[34] и гуляющих по улицам пен­сионеров.

Рэмбо:          ездил в Кейптаун с отцом и мачехой. Говорит, чуть было не занялся сексом втроем, но одна из девчонок в послед­ний момент струсила. (Правда, он не упомянул о том, участвовала ли в оргии его мачеха и не она ли была той самой девчонкой, которая струсила.)

Гоблин:       путешествовал в Драконовы горы с Эли и ее родителями. По его словам, поездка испортилась с того момента, когда он обыграл папашу Эли в бильярд. Потом Эли обозвала его извращенцем после того, как он по глупости показал ей часть своей порнографической коллекции. К концу уик-энда единственным чело­веком, который все еще разговаривал с Гоблином, была бабуся Эли (у нее нет зубов, и она думает, что Ян Смэтс до сих пор премьер-министр^[35]).

Роджер:       выходные прошли как обычно, в ящике для нижнего белья.

Верн:            прогнал что-то про свою вечеринку в честь дня рождения и как круто, что ему уже шестнадцать. В школьном бюллете­не написано, что день рождения у Вер­на 18 декабря. Но в фонтан мы его все равно бросили.

Малёк:        видел Русалку, предотвратил продажу собственного дома и поссорился с Вом­батом.

Саймон:      (его подбитый глаз стал кроваво-алым, как у демона) провел выходные со свои­ми двоюродными братьями и сестрами из Восточно-Капской провинции, ко­торые все переженились друг на друге.

В разгаре нашей ночной дискуссии в коридоре общежития послышался звук осторожных шагов. Бешеный Пес достал нож и подстерег ночного гостя у двери. Им оказался Кар­лик.

Пустив луч фонарика ему прямо в глаза, Верн завопил: «Стой, вор!» Бедный Карлик, похожий на кролика, осле­пленного автомобильными фарами, промямлил «извини­те» и сказал, что шел в туалет. Тогда Верн посветил фонари­ком ему в пах и обвинил его в неподобающем поведении в туалете и на прилегающей территории. Потом Рэмбо пред­положил, что Карлик хотел подвергнуть меня сексуальной атаке под покровом ночи. Карлик умоляюще взглянул на меня, однако я не собирался вмешиваться. Тогда Гоблин за­явил, что буквально в субботу вечером занимался горячим сексом с матерью Карлика и пахнет от нее еще хуже, чем она выглядит. Карлик взглянул ему прямо в глаза и ответил: «Моя мать умерла». А потом вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Повернувшись к потрясенному Гоблину, Рэмбо проговорил:

— Молодчина, Гоблин. Затрахал мамашу Карлика до смерти.

Вторник, 5 июня

Рэмбо пошел на примерку костюмов в комнату Джулиана, где надел свои ярко-голубые яйца павиана. По его словам, они просто огромны и подозрительно напоминают два мя­ча для пляжного волейбола в голубом бархатном мешке. Примерка продолжалась больше часа.

Среда, 6 июня

Я по уши в работе. Экзамены через две с половиной недели, а мне еще нужно написать эссе для конкурса юных писате­лей имени Алана Пейтона. Думаю, не просто так я только что дочитал «Плачь, любимая страна» — это мой шанс стать звездой. Единственная проблема в том, что придется кон­курировать с тысячами других мальчиков со всей провин­ции.

На занятии клуба приключений нам читали лекцию о ры­балке на окуня. Никто ничего не поймал, зато Верн прот­кнул палец тройным крючком, и его пришлось везти в Хо-вик, чтобы сделать прививку от столбняка. Он очень обра­довался, что пойдет к врачу, и перед тем, как сесть в машину Укушенного, отдал нам салют. Но из-за забинтованного среднего пальца салют превратился в непристойный жест.

Пятница, 7 июня

ПОДАРКИ ДЛЯ БЕШЕНОГО ДОМА

Бешеный Пес: навес камуфляжной раскраски для кры­ши (он водонепроницаемый).

Гоблин: гигантский постер Саманты Фокс со звездочками на сосках.

Жиртрест: флаг с Бобом Марли и надписью: «Ни­кто не освободит наши умы, кроме нас самих».

Верн: рулон розовой туалетной бумаги.

Роджер: кружка «Хеллоу Китти».

Саймон: небольшой персидский ковер.

Малёк: гном Гилберт.

Рэмбо: 3 бутылки бренди «Меллоувуд».

Гоблин разозлился на Рэмбо за то, что он принес в школу спиртное. Рэмбо велел ему не стрематься и сказал, что уже припрятал бутылки в Бешеном Доме. Бешеный Пес и Рэм­бо предложили перенести остальное добро в дом завтра по­сле матча по регби, пока старосты и учителя будут наблюдать за матчем второй сборной мальчиков до пятнадцати и ко­манды школы «Уотерфолл».

21.00. Позвонил домой поздравить папу с днем рожде­ния, но услышал лишь длинные гудки.

Суббота, 8 июня

Сборная «В» — 45 очков, команда школы «Уотер­фолл» — О!

Верн набрал девять очков за попытки^[36], а я — 17 (за до­полнительные удары и пенальти). Команда противника явно побаивалась Верна, его сумасшедших воплей и кри­ков — игроки весь матч просто бегали рядом, не трогая его. Должен признаться, Человек Дождя выглядит дей­ствительно страшновато — орет, как будто его режут, ло­мится через поле, размахивая забинтованным средним пальцем. Прекрасно понимаю полузащитника «Уотер-фолла», который на середине матча притворился, что у него травма. Верн мог бы получить все пятнадцать очков, но один раз он просто забыл уронить мяч, прежде чем ударить по нему^[37], и перебежал линию мертвого мяча дважды^[38].

Сборная школы выиграла с перевесом всего в шесть оч­ков. Учитывая, что половина учащихся «Уотерфолла» — девчонки, это печально. Тем более что нас ждет матч с Кингз-колледжем в следующие выходные.

Гном Гилберт нашел новое убежище в Бешеном Доме.

Воскресенье, 9 июня

Сценарий «Ноева ковчега» до сих пор не написан. Ника­ких объявлений о репетиции я не видел. До премьеры оста­лось всего три недели, а никто, кроме меня, не ударяется в панику.

Бешеный Дом выглядит просто потрясно. На этой неде­ле его гордый владелец произвел еще кое-какие улучшения. Главная комната стала чуть меньше, но Бешеный Пес заявил, что, благодаря уменьшению размера, ее теперь хуже видно с земли. Когда мы забрались на дерево все вместе, стало тесно, и Рэмбо приказал нам с Верном убираться. Так что мы присоединились к Жиртресту, который остался вни­зу. (Он сказал, что сегодня подъем не осилит.) С неловким чувством мы пошли к запруде, а сверху доносился звон бу­тылки бренди о стаканы.

Понедельник, 10 июня

Опять позвонил папе поздравить его с днем рождения. Па­па поблагодарил меня за новые брюки. Постарался сделать вид, что действительно купил их сам. На наш дом пока ни­кто не посягнул, но мама по-прежнему надеется продать его до нашего отъезда за границу. Папа сказал, что обрезал ро­зы на три месяца раньше, поэтому наш сад страшен, как смертный грех. По его словам, лучше уж жить в Новой Зе­ландии, чем в Англии, — у новозеландцев хотя бы прилич­ная сборная регбистов. Чуть было не рассказал папе про Бешеный Дом, но сдержался и сообщил, что собираюсь принять участие в конкурсе юных писателей имени Алана Пейтона. На что папа ответил, что Пейтон — старый ком­муняга, и передал трубку маме.

Сценарий Щуки просто курам на смех! Согласно ему, как-то вечером Ной перепил кока-колы, и ему было виде­ние, после которого он начал строить ковчег. Он ругается с домашними, а потом приводит к ковчегу разных зверей И начинает ждать начала потопа. Большинство диалогов на­писано, как будто нарочно, назло учителям. Например, в одной сцене рассказчик сообщает: «Тут Ной пристрелил Викинга и как Укушенный бросился на Цербера». Андер­сону все это показалось очень смешным, и он чуть не надо­рвался со смеху, назвав пьесу «классикой». А у меня нет ни одной реплики. Более того, Голубя мира вообще нет в сце­нарии! После репетиции набрался смелости и спросил Щу­ку, почему у меня нет текста. Тот самодовольно посмотрел на меня и ответил:

—   Потому что актер из тебя никудышный и вообще, при­дурок, где ты видел, чтоб голуби разговаривали?

Я покраснел, к горлу подкатил комок, но я решил не от­ступать и спросил, почему Щука вообще дал мне роль, если актер из меня дерьмовый. На что он всплеснул руками и от­ветил:

—   Чтобы показать всему миру твою бездарность. — По­том он приказал являться на все репетиции и кольнул меня острым концом проволочной вешалки. Зачем я вообще по­шел на это прослушивание? Теперь Щука может разрушить всю мою актерскую карьеру.

Урок на всю жизнь: со сценаристами надо всегда быть в хороших отношениях.

Вторник, 11 июня

В душевой Джулиан поздравил меня с тем, что за полторы недели мой член вдвое увеличился в размерах. Мне при­шлось спешно покинуть душ, потому что все тут же приня­лись пялиться на мой член и спорить с Джулианом — вырос ли он на самом деле или вообще стал меньше.

На тренировке по регби Майк Талисбери сломал руку. (Он полузащитник команды «Б» мальчиков до пятнадцати лет.) Может, попытать счастья у сестры Коллинз в лазарете? Ведь лучше умереть, чем сразиться с командой регбистов Кингз-колледжа! Они меня живьем сожрут.

Среда, 12 июня

В связи с нарастанием ажиотажа перед матчем с Кингз-колледжем Гоблин открыл тотализатор. Предлагает ставить 15 к 1 на то, что наша команда выиграет. Тотализатор не ин­тересует никого, кроме Нормальной Семерки, каждого чле­на которой Гоблин вынудил поставить по пять рандов в ка­честве проявления командного духа. Один из Дэррилов за обедом передал мне записку. В ней говорилось:

Великий поэт Мильтон!

Литературный обед состоится в пятницу, 21 июня. С собой захватить мозг и черновик конкурсного эссе.

И подпись:

Папаша

Четверг, 13 июня

Вызвали на тренировку: команда «Б», за которую играю я, соревнуется с командой «А».

Малёк Мильтон, 1976—1991. Убит в бою Покойся с миром.

14.00. Тренировочный матч против команды «А» начал­ся зловеще: Бешеный Пес ударил меня по спине и сказал: «Ничего личного, Малёчек, но знай: моя задача — порвать полузащитника другой команды». (Говорят, именно Беше­ный Пес во вторник сломал руку Майку Талисбери, обру­шив на него мощнейший удар после окончания розыгры­ша). Я сглотнул слюну и взмолился Господу, чтобы тот по­слал на Землю грозу. Он этого не сделал. Вместо этого он послал первый мяч прямо мне в руки. За мячом последова­ло нечто похожее на ракету. Весь воздух вышел из моих легких, и надо мной склонились чьи-то лица. Меня подня­ли на ноги, все захлопали, а я, хромая, вернулся к своему месту на поле. И услышал голос Рэмбо: «Молодчина, Пе­сик. Теперь моя очередь». Я попытался сохранить види­мость спокойствия, но кишки были готовы вылезти наружу через рот.

Следующий мяч полетел прямо в руки нашему полуза­щитнику схватки (которого все, включая тренера, зовут Со­леный Член). С искаженным паникой лицом, Соленый Член кинул мяч мне. Я решил избавиться от него, пока ме­ня снова не сбили с ног, и зашвырнул его за боковую линию поля. Но внезапно услышал взрыв и снова увидел перед со­бой облака. Раздался пронзительный свисток.

Мистер Эндрюс оштрафовал Рэмбо за атаку по оконча­нии розыгрыша. Я кое-как поднялся на ноги и промямлил, что со мной все в порядке, но потом снова упал. Тогда Ми­стер Эндрюс послал меня обратно на тренировку команды «В», где Цербер заставил меня отжаться двадцать раз за опоздание.

Урок на всю жизнь: следующей зимой надо выбирать теннис!

Суббота, 15 июня

Матч с Кингз-колледжем (выездная игра)

Плохая новость:    команда «В» проиграла со счетом 22—16.

Хорошая новость: это лучший счет из всех школьных ко­манд. (Школьную сборную, к примеру, отодрали со счетом 36—3.)

Впервые за сезон Цербер похвалил нас, сказав: «Ну, спаси­бо хоть не опозорили меня сегодня, дурни». Согласен, это не совсем комплимент, и его лексика по-прежнему оставля­ет желать лучшего, однако звучит лучше, чем «предатели» и «гомосятина».

Почти все старшекурсники разъехались на выходные. И впервые я им не завидовал, потому что кино в субботу вечером было просто обалденное. Такое обалденное, что семеро из Безумной Восьмерки назвали его лучшим филь­мом всех времен (кроме Роджера, которых уснул еще на начальных титрах). Кроме того, Гоблин, Саймон, Жир­трест и я сошлись во мнении, что это самый страшный фильм, который мы когда-либо видели. Он называется «Молчание ягнят». Энтони Хопкинс просто гениально сы­грал каннибала-интеллектуала Ганнибала Лектера. Вообще, фильм был такой страшный, что один из Дэррилов даже спросил Джулиана, нельзя ли лечь спать пораньше, потому что он боится. А Верн проделал огромную дырку в боковой спинке одного из диванов в гостиной, и весь фильм бормо­тал что-то себе под нос, тряся головой. В фильме была одна ужасная сцена, когда серийный убийца (Буффало Билл) танцует голым в своем подземном убежище. Он поворачи­вается к нам лицом, и мы видим, что между ног у него ни­чего нет. Его штуковина куда-то делась! Гостиная букваль­но взревела в этот момент. Деврис встал и заявил, что Буф­фало Билл — трансвестит, потому что у него нет мошонки. Но третьекурсник Марко сказал Деврису, что он идиот, и если у парня нет мошонки, это вовсе не значит, что он трансвестит. Однако тут Джулиан всех их заткнул за пояс, объяснив, что Буффало Билл — вовсе не трансвестит и не транссексуал, он просто засунул свое хозяйство между ног. Щука сказал, что это невозможно. Тогда Джулиан стянул штаны и продемонстрировал, как это делается. К счастью, все сразу согласились, что он прав, и вернулись к просмотру фильма.

Я бы поставил «Молчанию ягнят» 9 из 10.

После отбоя Щука прокрался в общежитие первокурс­ников и стал терроризировать двоих Дэррилов. Бездарно изображая Ганнибала Лектера, он пытался довести их до слез. Тогда Рэмбо зашел в их спальню и спросил: «У вас тут что, Энтони Хопкинс?» Ответом ему была мертвая тиши­на. Он усмехнулся и сказал: «Так я и думал».

Как я смеялся! Но Щука, как обычно, не понял юмо­ра. Он вломился в нашу спальню, но споткнулся о Верна, который, должно быть, проводил инспекцию около на­шей двери. Верн рухнул на шкафчик, а потом на пол, мыча от боли. Бешеный Пес оттолкнул меня и бросился на Щуку, который прыгал у Верна на животе. В конце концов мы все навалились сверху, и Щуке изрядно доста­лось.

Потом к людской свалке присоединился Щучка, кото­рый попытался спасти братца. Жиртрест треснул его по го­лове своим ботинком для регби двенадцатого размера, а потом кинул через всю нашу спальню так, что он призем­лился в спальне первокурсников. Мы прижали Щуку к зем­ле, а Бешеный Пес стащил с него штаны и трусы. Потом

Рэмбо вымазал полотенце Верна жгучей мазью для суста­вов и натер им мошонку Щуки. Щука с воплями покинул нашу спальню.

Воскресенье, 16 июня

Пытался уснуть, но, к моему расстройству, ничего не вы­шло. Решил подольше поплескаться в душе, пока старше­курсники не проснулись, и потратить всю горячую воду. К сожалению, в душевые за мной прокрался Карлик, и мы вдвоем стали мыться в тишине. Я знал, что он поглядывает на меня, но стоял с закрытыми глазами и делал вид, что на­слаждаюсь душем. А потом он вдруг сказал:

— Я видел тебя в прошлом году. Ты играл Оливера.

Я кивнул. Он кивнул в ответ. И больше ничего не ска­зал — небось думает, что сыграл я дерьмово.

Верн включил кран рядом со мной и уставился на хозяй­ство Карлика. Примерно через десять секунд он посмотрел на крышу и громко высморкался в ладонь. Карлик вытара­щился на Верна в полном изумлении. Потом они оба стали пялиться на меня. Я решил, что стало слишком уж неуют­но, и выключил душ. Карлик тут же выключил свой и по­следовал за мной. Тогда Верн, весь в мыльной пене, тоже выключил душ и направился в раздевалку второкурсников. Вытираясь полотенцем, я краем глаза видел, что Карлик на­блюдает за мной. А Верн, тяжело дыша, поднялся вслед за мной по лестнице. Его спина и плечи по-прежнему были в мыле.

Урок на всю жизнь: по возможности не принимать душ одновременно с придурками.

Понедельник, 17 июня

За завтраком Гоблин пребывал в дурном настроении. Дело в том, что Укушенный не отпустил нас на Королевскую яр­марку в выходные, и мы не сможем стать свидетелями того, как Жиртрест будет участвовать в конкурсе по поеданию хот-догов. Видите ли, ему пришлось не по душе, что Жир будет обжираться перед миллионной толпой! Популярность Укушенного достигла небывало низкой отметки.

Он вызвал и меня и спросил, как у меня дела. Я ответил, что тружусь, как раб. Укушенный долго смотрел на меня своим дергающимся глазом, а потом спросил, не хочу ли я что-нибудь ему рассказать. Я покачал головой. Повисло жуткое молчание, а потом он спросил, не бросил ли я вести дневник. Я покачал головой, и он тоже. Я сидел и смотрел на стол, у меня дрожали даже пальцы на ногах. Наконец Укушенный произнес:

— С тобой хотела бы поговорить моя вторая половина. Она у себя в кабинете.

Приехали. От Укушенного к Еве!

ПОЧЕМУ ЕВЕ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ШКОЛЬНЫМ ПСИХОЛОГОМ

1.   В прошлом году она переспала с Рэмбо.

2.   Она ненормальная (см. пункт 1).

3.   Она замужем за Укушенным.

4.     Она хиппи.

5.     И коммуняга (папа так считает).

Вообще говоря, мне кажется, ей самой психолог не повре­дил бы!

Усадив меня в своем кабинете, Ева начала допрос. Она пыталась перевести тему на Геккона, а я явно отвечал что-то не то, потому что ей показалось, что я пытаюсь подавить свое горе. Я ответил, что больше не хочу говорить об этом, а она неискренне улыбнулась и сказала, что ее дверь всегда для меня открыта. (Рэмбо нам это еще в прошлом году го­ворил.)

У меня такое чувство, что Укушенный и Ева считают ме­ня странным. Больше никому из ребят психологическое освидетельствование не устраивали.

Среда, 19 июня

Гоблин развесил на всех досках объявлений нашего корпуса анонсы следующего содержания:

Стань свидетелем того, как Жиртрест съедает 15 хот-догов в один присест! Последняя генеральная репетиция перед фи­налом на Королевской ярмарке в воскресенье!

Место:  класс для самостоятельных занятий Безумной Восьмерки

Входная плата: 2 ранда

Время: 21 июня, пятница, 21.00

21.00. НОЕВ КОВЧЕГ ТОНЕТ!

Меня несколько удручает то, что мое второе появление на сцене (после прошлогоднего триумфа в «Оливере») — бес­словесная роль Голубя мира в совершенно бездарной поста­новке нашего корпуса.

Всем известно, что суфлеры подсказывают актеру его текст, но Верн, кажется, убежден, что при этом нужно играть самому. В конце концов, Андерсон, Эмбертон и Щука стали нарочно путаться в строках, чтобы посмотреть, как Верн исполняет их роли. Джулиан ушел с поста худож­ника пьесы. Он назвал «Ноев ковчег» провалом и заявил, что умывает руки.

Рэмбо считает, что все члены Безумной Восьмерки в знак протеста должны уйти из пьесы. Гоблин обрадованно под­прыгнул и спросил:

—     А против чего протестуем?

—Против того, чтобы выглядеть полными придурками в глазах всей школы через две недели, — ответил Рэмбо. Все закивали, но протестовать никто не стал.

Пятница, 21 июня

Папаша накормил меня ростбифом и йоркширским пудин­гом. Потом ударил ложкой по тарелке и закричал:

—    Молчание! — В этом не было необходимости, ведь я и так сидел молча. Заложив за спину левую руку, он сделал вид, что дирижирует ложкой. — Этот литературный обед, он же британская инициация, мистер Мильтон, устроен в вашу честь перед отъездом в славный зеленый край. Да по­может вам Бог! — После этого он сел, налил себе вина и с полным ртом прокричал: — О да, Мильтон! Кембридж, Крайстс-колледж — именно там учился Мильтон. И не за­будь тутовое дерево! — Я не имел понятия, о чем он гово­рит, поэтому кивнул и сказал, что все это уже есть в моем списке. Взглянув на меня поверх очков, он проговорил: — Надеюсь, бабуля не едет с вами? — Я покачал головой и от­ветил, что едет, потому что она оплачивает поездку. Тут Папаша воскликнул: — Господь всемогущий! — изумленно покачал головой и снова набросился на тарелку. В конце обеда мы исполнили довольно разнузданную версию песни «Он(а) хороший парень» для Глории, пока та убирала со стола. Глория улыбнулась и сделала реверанс. По словам Папаши, ее готовка так хороша, что ее можно посчитать контрреволюционной. Глория явно не поняла ни одного из его слов, поэтому ответила ему на зулу и ушла на кухню. Папаша поинтересовался, что она сейчас сказала. В ответ я пожал плечами. Он откинулся в кресле и внимательно по­смотрел на меня.

— Мильтон, — проговорил он через тридцать секунд, — как вообще возможно наладить контакт с этими людьми, ес­ли мы даже не говорим на их языке?

Я не знал ответа на этот вопрос, поэтому проделал то же, что и обычно на собраниях клуба «Африканская политика»: печально пожал плечами и с одиноким видом уставился в окно.

Затем я прочел свое эссе для конкурса Алана Пейтона, и Папаша сказал, что это «триумф». Следует заметить, что к тому моменту он откупорил уже вторую бутылку вина. Правда, он отметил, что постоянные отсылки к самому Ала­ну Пейтону в моем эссе, которое носит название «Измене­ние цвета», попахивают подхалимством.

А потом Папаша сообщил лучшую новость за всю не­делю.

Со всех ног понесся в спальню, чтобы сообщить осталь­ным: в воскресенье Папаша поведет нас на «внеклассные занятия»! И эти «внеклассные занятия» будут проходить на Королевской ярмарке в Питермарицбурге! Папаша обе­щал заказать микроавтобус и записать все это как «культурно-познавательную экскурсию». Поэтому мы не только увидим, как Жиртрест выступает в прямом эфире, но и не нарушим при этом никаких школьных правил — в кои-то веки!

Благодаря моему учителю английского, я снова самый популярный парень в общаге.

21.00. Генеральную репетицию по поеданию хот-догов прервал Укушенный. Он приказал огромной толпе мальчи­шек расходиться по корпусам и конфисковал у Жиртреста все хот-доги. Гоблин пришел в такую ярость, что после от­боя зашвырнул на крышу Укушенному шесть яиц. А бедо­лага Жиртрест специально в тот день не ужинал, и ему при­шлось довольствоваться четвертинкой буханки хлеба и паке­тиком кукурузных чипсов.

Суббота, 22 июня

Еще один день резни на поле для регби. Мы были един­ственной командой мальчиков до пятнадцати, выигравшей у школы Рустрек (со счетом 22—18). Чувствую себя так, буд­то меня прокрутили сквозь мясорубку. Пусть африканеры и не слишком разбираются в том, как управлять страной, но мутузить противника на поле для регби они точно умеют. Пришли мама с папой и сказали, что я очень вырос и дей­ствительно становлюсь мужчиной. В ботинках для регби и спортивной кофте я и впрямь чувствовал себя крутым. Вскоре мое прозвище — Малёк — станет всего лишь далеким воспоминанием. Слава Богу!

Школьная сборная снова продула, хотя на этот раз с бо­лее достойным счетом: 12—10.

К началу матча школьных сборных папа уже нализался в стельку. Он сел среди местных и стал болеть за Рустрек.

Я взмолился, чтобы никто не заметил, как он распевает кри-чалки на африкаанс и вопит: «РУСТРЕК! РУСТРЕК!»

В перерыве между таймами один из болельщиков Рустре-ка напился, разошелся и стал оскорблять нашу школу с три­буны. Заявил, что, мол, наши предки умертвили его праба­бушку в концлагере во времена Англо-бурской войны. Щу­ка вскочил и заорал:

— Так и есть, тупоголовый! А по окончании школы мы придем и добьем оставшихся из вас!

Вмешался Лутули и попытался разрядить ситуацию, но краснолицый парень из Рустрека велел ему не прикасаться к нему и вконец разбушевался. Другие родители (в том числе мой папа) оттащили алкоголика в сторону, а Англо-бурская война продолжилась на поле для регби. Когда мы проигра­ли, мне все же удалось остановить папу, прежде чем он при­соединился к бывшим выпускникам Рустрека, исполнявшим победную кричалку в центре поля. Я отругал его за то, что он болел за команду противника. Папа стал все отрицать, сказал, что просто заразился спортивным духом, к тому же фанаты Рустрека бесплатно разливали пиво и раздавали пончики. Видимо, он думал, что я не вижу шарф с цветами Рустрека у него на шее.

Мистер Холл так расстроился после матча, что не захотел даже разговаривать со своей командой. Пожав руку тренеру команды противника, он сел в машину и уехал. Щука и Деврис попытались ввязаться в драку с фанатами Рустрека, дурными голосами затянув песню «Павиан взбирается на гору» (при этом они принялись скакать по траве, как павиа­ны) . Но фанаты Рустрека лишь подняли недовольный крик. Щука отвесил поклон, и они обозвали нас мерзкими англи-чашками.

Воскресенье, 23 июня

Весь день ничего не делал. Слишком сильно ощущение, что на меня давят: Укушенный буквально подстерегает меня за каждым углом и дышит в спину.

Репетиция пьесы отменена: Андерсон плохо себя чув­ствует. Мне кажется, это просто предлог, чтобы вообще не репетировать, — Жиртрест видел Андерсона в столовой в очереди за добавкой, а Гоблин после обеда застал его за игрой в тач-регби.

Пятница, 28 июня

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ ПРОГНОЗ

Английский — 5 (А) Африкаанс — 4 (Б) Математика — 4 (Б) История — 5 (А)

Если прочесть мои предварительные оценки в столбик, полу­чится АББА. Жиртрест сказал, что это можно было бы счесть за сверхъестественный знак, если бы я изучал шведский.

География — 5 Актерское мастерство — 5 Биология — 3 Физика — 2 Рисование — 3

На матч по тач-регби под дождем явилась половина школы. Мы провели последнюю в этом году тренировку кричалок, после чего состоялось ныряние в грязный ручей.

Я решил, что мой почерк невозможно разобрать, и про­вел время, отведенное для самостоятельных занятий, пере­писывая эссе для конкурса Алана Пейтона более крупными и четкими буквами. Вдруг окажется, что человек, который будет его проверять, пожилой или у него близорукость? К сожалению, теперь эссе выглядит так, будто его написал двенадцатилетний. Буквально за секунду до отбоя отдал эссе Укушенному. Тот даже не пожелал мне удачи и не поздра­вил с завершением шедевра. Только и способен, что стучать пальцем по циферблату часов, поглядывая на меня дергаю­щимся глазом.

Подозреваю, что у нашего начальника корпуса нет вооб­ражения, а также литературного таланта. Как Еву угоразди­ло за него выйти, остается загадкой.

Суббота, 29 июня

Свинья произнес воодушевляющую речь у помойки, и мы выбежали на поле — последний матч в этом году, против школы Святого Луки. В перерыве между таймами Цербер смешал нас с грязью, опять обозвал гомосятиной и велел не нарушать дисциплину. Он также запретил Верну хвататься за «сосиску», пока тот ждет мяч, мол, это оскорбляет дам. Я ел четвертинку апельсина, когда заметил прекрасную ры­жеволосую девушку, которая шла по линии поля. Это была Аманда. Я повернулся и собрался было совершить пробеж­ку, показывая, как я крут, но прямо за мной стоял Верн и бормотал что-то себе под нос, остервенело дергая шнурки. Я упал, столкнувшись лбом с Человеком Дождя. Последняя надежда, что катастрофа останется незамеченной, испари­лась, когда Верн поднялся и понесся через поле, как курица с оторванной головой, крича благим матом. Раздался дикий гогот и смех, и, к сожалению, Аманда тоже согнулась попо­лам, а потом даже закашлялась от смеха.

Вскоре я понял, что огромная толпа из двухсот человек собралась, чтобы поглазеть на Верна, а не на нашу команду. Это стало совсем очевидным, когда три четверти зрителей пересели на дальнюю сторону площадки, чтобы второй тайм наблюдать за той половиной, где играл Верн. Должно быть, поддержка поклонников сработала, потому что Верн набрал шесть очков. Вторую попытку он отправил в угол, поэтому мне пришлось забивать дополнительный мяч перед сотнями людей, которые все еще бились в истерике над Верном, бе­гавшим по полю зигзагами. Аманда стояла всего в трех ме­трах от линии моей пробежки, отчего мою правую ногу свела судорога. Закрыв глаза, я ударил по мячу. Мяч ударил по столбику и не попал в зачетную зону, но мне все равно достались самые громкие в моей регбистской карьере апло­дисменты.

Аманда шла рядом со мной до самого корпуса. По ее словам, Верн — самое удивительное человеческое существо, которое она когда-либо видела. Когда мы очутились у вхо­да в корпус, попросил Аманду подождать, но она не по­слушалась и вслед за мной поднялась по лестнице в нашу спальню. Не успел я опомниться, как она уже лежала на мне на моей кровати, и мы целовались! Я знал, что, если Укушенный меня обнаружит, мне достанется по первое число, поэтому оборвал наш страстный поцелуй и напра­вился в душ.

Вернувшись в спальню, обнаружил, что Аманда сидит на кровати Гоблина, улыбаясь во весь рот.

— У того, кто здесь спит, порнуха, — сказала она, пока­зывая на его шкафчик. — Целая куча порнухи.

Мне хотелось снова ее поцеловать, но тут я заметил, что она смотрит поверх моего плеча. На пороге стоял Верн. Он был ярко-розового цвета. Старательно сдерживая смех, Аманда сказала:

—   Привет Верн. — Тот уставился в пол и не ответил. — Ты знаешь, кто я? — спросила Аманда.

Верн захихикал, покраснел, и глазки у него забегали. По­том он выпалил:

—   Русалка, — и выбежал из комнаты. Аманда спросила меня, почему Верн назвал ее русалкой. Я сказал, что он так зовет всех девчонок.

На школьном дворе Аманда снова поцеловала меня на глазах у Гоблина и Рэмбо, а потом зашагала по траве и ис­чезла в арке. Бешеный Пес торжествующе потряс кулаками, а потом отпраздновал мой триумф, притворившись, что за­нимается сексом с водосточной трубой, и издавая при этом громкие эротические стоны. Рэмбо ушел в корпус, не гово­ря ни слова.

Я влюблен в Аманду, это точно.

Воскресенье, 30 июня

КОРОЛЕВСКАЯ ЯРМАРКА

О том, как Папаша водит машину, лучше вообще не расска­зывать. Я не уверен, что у него вообще есть водительские права. Когда мы доехали до ярмарки, Жиртрест заявил, что его укачало. Мы последовали за ним в туалет, а Папаша ска­зал, что встретится с нами позже, так как должен посетить аукцион по продаже свиней.

Появление нашего друга на сцене сопровождалось дики­ми визгами.Жиртрест помахал собравшейся толпе, зардев­шись пунцовым цветом, и занял свое место в конце длинно­го стола с десятью стульями. Плохо было то, что Жир был здесь вовсе не самым толстым. Среди участников была одна дама. Ее звали Соня из Врихейда, и Гоблин заявил, что, возможно, это переодетый мужик. Самым гигантским участником был Хайнц из Вартбурга. У него были рыжие волосы и огромные курчавые баки. Оказалось, что Хайнц — победитель прошлого года. Мало того, он не проиграл ни одного соревнования обжор с 1987 года, а до этого просто сидел в тюрьме и не мог участвовать. Согласно одному из организаторов, после выхода из тюрьмы Хайнц стал ново­обращенным христианином и начал есть ради благотвори­тельности и толкать речи в церквях. Ведущий сказал, что Королевская ярмарка и жители Питермарицбурга рады при­ветствовать Хайнца в этом году и надеются, что он снова победит. О других участниках ведущий не сказал ничего, лишь пожелал им удачи и зачитал имена.

Когда назвали имя Жиртреста, Папаша встал и прокри­чал: «А вот и наш Фальстаф!» (По неизвестной мне при­чине Папаша зовет Жиртреста Фальстафом.) Затем симпа­тичные девчонки в розовых бикини вынесли подносы с хот-догами. Толпа засвистела и подняла визг, а Бешеный Пес громко залаял и заорал: «Ура! Ура!»

ПРАВИЛА

У каждого участника есть двадцать минут, в течение которых он может съесть сколько угодно хот-догов. Никакой рвоты. Нроблевавшийся немедленно дисквали­фицируется.

Не вставать со стула, пока не истекли двадцать ми­нут. (ТакЖ&дисквалификация.)

Раздался сигнальный выстрел, и Жир накинулся на хот-доги, как сущий демон. Толпа взревела и зааплодировала при виде десяти обжор, набросившихся на подносы с таким видом, будто они неделями голодали. Пятеро вышли из строя, не осилив и десяти хот-догов, а Жиртрест первым попросил второй поднос. Трансвеститка Соня из Врихейда также попросила добавки, однако уголки ее рта были опу­щены, будто ей поплохело. Вдобавок она поставила рядом с собой тошнотное ведерко, а Рэмбо сказал, что это верный знак психологического срыва.

Гоблин также обратил на это внимание, сказал Жиртре­сту и несколько раз ободряюще похлопал его по спине, как жокей — лошадь. Принесли следующий поднос, и, пока Жиртрест приправлял половину хот-догов томатным соу­сом, Гоблин кричал: «Давай, здоровяк, я знаю, ты смо­жешь!» Рэмбо не понравилось то, что Жир полил соусом лишь половину хот-догов — по его мнению, это был нега­тивный посыл оппозиции. Еще один здоровяк с надписью «Гленко» на майке заказал очередной поднос хот-догов и опрокинул большой стакан с водой. (Жиртресту Гоблин во­ду пить запретил — он утверждает, что один стакан воды за­нимает столько же места, что и полтора хот-дога, и прибе­гать к этому средству можно лишь в случае удушья или по­жара.)

На другой стороне стола Хайнц встал и помахал толпе зе­вак. Заказав второй поднос, он закурил сигару. Увидев это, толпа совершенно обезумела и начала скандировать: «ХАЙНЦ! ХАЙНЦ! ХАЙНЦ!»

Тут, ко всеобщему изумлению, самый худой из всех участников (Борис из Ховика) поднял руку и тоже попро­сил принести второй поднос. Напряжение усиливалось: Жиртрест был впереди с двенадцатью хот-догами, а осталь­ные все еще поедали одиннадцатый. Между ним и его ме­неджером разгорелась долгая дискуссия, после чего Жир принялся за тринадцатую по счету сосиску. Вообще-то, это было похоже не столько на дискуссию, сколько на лек­цию от Гоблина, который тыкал в хот-дог пальцем и орал бедному Жиртресту в ухо. Я не уловил сути их разговора, но Жиртрест уронил голову на грудь и явно не мог про­должать. Соня остановилась на одиннадцатой сосиске, к сожалению так и не воспользовавшись ведерком. Отки­нувшись на стуле, она принялась сверлить глазами Жир­треста.

Хайнц затушил сигару об стол и начал готовиться к пое­данию следующей порции хот-догов. Гленко доел одиннад­цатую сосиску, что закончилось для него свиданием с ве­дерком. Когда он, пошатываясь, спустился со сцены и исчез за подмостками, толпа взревела. Жиртрест прикончил хот-дог номер тринадцать, а Гоблин тем временем массировал ему плечи и шептал на ухо, как тренер по боксу между ра­ундами.

Борис из Ховика оказался настоящим роботом по пое­данию сосисок. Без тени эмоций на лице он совершал же­вательные движения с абсолютно одинаковыми интервала­ми и был единственным, кто ел хот-доги без томатного соуса.

Когда до окончания конкурса осталось шесть минут, есть уже никто не мог, и все три финалиста (плюс Соня из Врихейда, которая, видимо, надеялась, что кого-нибудь вырвет и ей достанется третье место) развалились на сту­льях, тупо уставившись на подносы. Жиртрест взял четыр­надцатый хот-дог, и толпа возликовала. Быстро сжевав его, он сделал несколько глубоких вздохов и снова отки­нулся на стуле. Но, к сожалению, Хайнц приступил к че­тырнадцатому хот-догу и без перерыва умял пятнадцатый. Развалившись на стуле, он улыбнулся Жиртресту. Участ­ник, похожий на робота, не двигался, а лишь следил за ча­сами, отсчитывавшими время. Видимо, третье место его устраивало.

Тогда Жиртрест съел пятнадцатый хот-дог, и всем нам сразу стало ясно, что ему конец. Видимо, Гоблин тоже это понял, потому что принялся отодвигать поднос. Худшее, что могло случиться сейчас, — это если бы Жиртреста вы­рвало (немедленная дисквалификация). Но, видимо, у Жи­ра были другие планы. Взяв в левую руку бутылочку с то­матным соусом, он придвинул к себе поднос правой. Гоблин выкрикнул: «Хватит, Жиртрест, хватит! За второе место все равно пятьсот баксов дадут!»

Хайнц умял шестнадцатый хот-дог в три укуса!

Рэмбо толкнул меня под ребра и сказал: «Глянь-ка на Хайнца. Он устроил Жиртресту психологическую атаку». Хайнц бросал Жиру вызов, вынуждая его сожрать шест­надцатую сосиску. Толпа скандировала: «ЕШЬ! ЕШЬ! ЕШЬ!» А мы кричали: «НЕТ! НЕТ! НЕТ!» Взяв шест­надцатый хот-дог, Жиртрест откусил кусочек. И тут дам­бу прорвало. Когда Жир нырнул под стол за ведерком, в толпе послышались стоны. Раздался сигнальный выстрел. Хайнц снова стал чемпионом, второе место занял робот-поедатель, а третье — Соня, мужеподобная баба из Ври­хейда. Пока Хайнц наслаждался вниманием поклонников, Гоблин под столом передавал Жиртресту стаканы с водой. Папаша, все это время хлебавший из фляги, встал и за­кричал: «Не опрокинь ведро, Фальстаф!» Потом ткнул пальцем туда, где, по его мнению, была наша школа, и добавил: «Вперед, воины Христовы! У меня в духовке курица!»

Мы поблагодарили Папашу за то, что он отвез нас на Королевскую ярмарку.

— Не стоит благодарности, друзья мои, это я должен вас благодарить. Увиденное сегодня напомнило мне сразу две эпохи непозволительного расточительства: дикое обжорство при дворе королевы Елизаветы И в Древнем Риме. — После чего он послал нас на три буквы, потому что время близи­лось к обеду и у него была важная встреча с каким-то сэром Каберне.

13.30. Выйдя из автобуса, Жиртрест сразу рванул на обед, потому что снова проголодался до смерти. Сказал, что готов съесть что угодно, кроме хот-догов. Взял жареную свинину и два раза ходил за добавкой. Гоблин назвал его дилетантом и отказался с ним разговаривать.

Свободное время Безумная Восьмерка провела в Беше­ном Доме. Все издевались над гномом Гилбертом, разгова­ривая с ним так, будто он живой. А Верн думал, что так оно и есть. Рэмбо с Гоблином прикончили бутылку бренди и на-свинячились в хлам. К перекличке они еле дотащились до корпуса, а потом вырубились.

Один из Дэррилов сказал, что мне три раза звонила мама и два — папа. Он поинтересовался, не чокнутый ли у меня папа. В наказание за оскорбление я велел ему отжаться двад­цать раз, но он лишь рассмеялся и убежал. Совсем меня уважать перестали!

Понедельник, 1 июля

Очень волнуюсь перед предстоящей поездкой в Англию. А еще рад, что в четверг можно уехать пораньше, чтобы не торчать в школе после позора, который, несомненно, ждет нас в среду после премьеры пьесы «Ноев ковчег».

Понаблюдав за нашей репетицией, Джулиан заявил, что пьеса — «инфантильный кошмар». Мол, шутки перестали быть актуальными еще год назад, а тот, кто решил использо­вать каноэ в качестве Ноева ковчега, — просто недоразви­тый. Щука придумал хитроумный план, согласно которому Верн должен был спрятаться в каноэ и подсказывать актерам текст, если те его забудут. Эмбертон предложил для верно­сти сделать суфлером еще и Карлика, который расположится в мусорном баке у входа за кулисы. Таким образом, любой, кто забудет слова, сможет просто сделать вид, что разгляды­вает ковчег или выбрасывает что-то в мусорку, и суфлеры придут на помощь.

Мой Голубь мира — полное позорище. После потопа (потоп изображают два связанных вместе голубых одеяла, которыми размахивают Щучка и Джейар Юинг) Ной при­вязывает записку к моей ноге, и я должен пробежать через сцену, размахивая руками, как крыльями, и воркуя, как го­лубок. Потом Ной открывает сумку-холодильник, раздает друзьям пиво, и они празднуют конец света. Поднимают якорь (это Жиртрест, который прячется в оркестровой яме с привязанной к ноге длинной веревкой), поднимают тост (в бутылках из-под пива на самом деле кока-кола) и кричат «Ура!» под звуки песни R.E.M. «Это конец света, каким мы его знаем».

Джулиан сказал, что мы должны отменить спектакль и отказаться от участия в программе. Андерсон послал его на три буквы, а Эмбертон провел остаток репетиции, пиная ногой мусорный бак, внутри которого сидел до смерти на­пуганный Карлик.

Вторник, 2 июля

Верн с Карликом полдня смотрели, как я собираю чемодан. Когда я, наконец, закрыл его, оба вышли из спальни, не го­воря ни слова.

Позвонила мама и сказала, что папа заедет за мной в семь утра в четверг. Подумал о Лондоне и Великобрита­нии, и от радостного предвкушения по спине пробежали мурашки!

Среда, 3 июля

УНИЖЕНИЕ ГОДА: «НОЕВ КОВЧЕГ»

Как и предсказывал Джулиан, среди корпусов мы оказались хуже всех. С первой и до последней минуты смех в зале поч­ти не затихал, но смеялись над нами, а не с нами. Пьеса с самого начала не задалась: Верн забыл сесть в каноэ перед занавесом, и ему пришлось заползать туда уже после того, как занавес поднялся. К сожалению, его попытка нырнуть в лодку головой вперед и при этом остаться незамеченным вызвала такой хохот, что в первые пять минут ни одного слова со сцены разобрать было просто невозможно.

Потом Деврис забыл текст и сделал вид, что роется в му­сорном баке в поисках еды, как бомж, а Карлик тем време­нем подсказывал ему слова. (Напомню, что Деврис играет Господа Всемогущего).

Обалдев при виде Бога, роющегося в мусорном баке, Андерсон забыл свои слова. Повисла долгая пауза, в течение которой все мы (звери) стояли как истуканы в ожидании, пока Андерсон (Ной) что-нибудь скажет. Чтобы заполнить паузу, Саймон (голубая австралийская овца) робко заблеял.

При этом кое-кто из актеров не выдержал и расхохотался, однако память к Андерсону не вернулась. Наконец он объ­явил, что пойдет посмотрит, как там ковчег, подошел к ка­ноэ, наклонился и сунул голову в дырку. Послышался гром­кий шепот, после чего Верн, отчаявшись, начал громко вы­крикивать текст Андерсона из лодки. Эмбертон выступил вперед, указал на каноэ и провозгласил: «Услышь голос Бо­жий!» Все упали со смеху (включая актеров и зверей), но тут Верн вылез из лодки под оглушительный хохот и апло­дисменты. Поклонившись зрителям, он повернулся к Ан­дерсону и стал показывать ему его строки в сценарии. Ан­дерсон, как мог, попытался сгладить ситуацию и объяснить, почему суфлер вдруг появился на сцене. Он обозвал Верна бомжом, который нелегально поселился в ковчеге. Верн ужасно растерялся и стал в отчаянии пролистывать сценарий в поисках упоминания о бомже. Не зная, что делать, Ан­дерсон повернулся к другим актерам и продолжил играть свою роль. Верн понял, что облажался, пригнулся и тихонь­ко уполз со сцены на корточках с совершенно безумным ви­дом.

А потом стало еще хуже. На сцену вышел Роджер, начал мяукать на ковчег и звать Верна. Щука выскочил вперед и воскликнул: «Ной, смотри, киска!» Вся школа снова взор­валась со смеху. Бедняга Роджер с перепуга бросился прочь. Тут Рэмбо вышел вперед, схватившись за гигантские голу­бые яйца, и выкрикнул: «Узри!»

Мой выход в роли Голубя мира был полным позором. Вдобавок ко всему посреди сцены у меня отвалилось одно крыло. Говорящий павиан Рэмбо выступил вперед и сказал, обращаясь к Ною: «Мой Господин, твой Голубь мира со­всем развалился». Я сел за кулисами, ожидая, когда этот кошмар кончится. Щеки горели от стыда.

Потом оказалось, что Ною с приятелями не хватает сил, чтобы поднять якорь (Жиртреста) из оркестровой ямы. Когда стало ясно, что якорь засел там намертво, Верн (за которым по пятам следовал Роджер) вышел из-за сцены и вместе с остальными стал тянуть веревку. Спустя некоторое время к ним присоединился и Господь Всемогущий, а по­том и другие. Вместе им удалось подтащить Жиртреста к са­мому краю сцены. К сожалению, затащить его наверх так и не вышло. Бедолага рухнул головой вниз в оркестровую яму, откуда послышался визг и лязг тарелок. К счастью, Щука (который прятался в осветительной) решил, что пора поло­жить конец всему этому безобразию, и погрузил сцену в темноту, после чего включил песню «Это конец света, ка­ким мы его знаем».

Судьей театрального конкурса была пожилая женщина, которая раньше была большой шишкой на радио «Спринг-бок». Она назвала нашу пьесу «аномалией». Единствен­ным плюсом, по ее словам, была игра психически нездоро­вого бомжа (суфлера) — «чрезвычайно реалистичная и глу­боко трогательная».

Ребята из корпуса Барнс восприняли конкурс чересчур серьезно и поставили интеллектуальную пьесу под названи­ем «Мои следы на воде». Они и выиграли приз. Пьеса была жутко скучная, хотя судья назвала ее «зрелой и осмыслен­ной» .

После отбоя заранее попрощался с Безумной Восьмер­кой, а потом еще несколько часов лежал без сна, думая о Лондоне и о том, как странно, что уже завтрашнюю ночь я проведу на борту «Боинга-747». Потом вспомнил о пре­красной Аманде и о том, как мы целовались на кровати, как любовники. Но тут перед глазами возник образ Русалки в бикини, и срочно пришлось думать о крикете.

Четверг, 4 июля

ЗАГРАНИЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИЛЬТОНОВ НАЧИНАЕТСЯ

12.00. Предки, Вомбат и я приехали в аэропорт на боль­шом желтом такси. Всю дорогу мама с Вомбатом обсуждали последние сплетни нашего района. У главного папиного приятеля Фрэнка (он остался присматривать за нашим до­мом и кормить Черныша) новая подружка, которой всего девятнадцать. (А самому Фрэнку сорок девять!) Мама ска­зала, что это просто тошнотворно. Вомбат заявила, что это смешно. Папа сказал: «Повезло ублюдку». Мама с Вомба­том притворились, что не слышали его, и потребовали, что­бы я высказал свое мнение по поводу Фрэнка. Я не знал, что ответить, поэтому провернул фирменный фокус, кото­рому научился на собрании общества «Африканская поли­тика» (покачал головой и с одиноким видом уставился в окно). Очевидно, это сработало, потому что мама восклик­нула:

—   Вот видишь, мам, это просто отвратительно! Даже Джонни расстроен.

Вомбат заметила, что Фрэнк этой девице в отцы годится. Тогда папа вмешался и процитировал:

—   Седина в бороду... — К сожалению, он забыл про­должение поговорки и, замявшись, добавил: — Ветер в го­лову!

К концу поездки даже Элвин Найду, наш таксист, качал головой, возмущаясь поведением Фрэнка и его девятнадца­тилетней подруги.

Маме, наконец, удалось убедить Вомбата навестить ее се­стру в Брайтоне и покончить с многолетней враждой. Папа взглянул на меня и заметил: «Боюсь, как бы наша бабуля не покончила с сестрой». Расспросил маму про сестру Вомба­та, но та сказала, что ей нужно сосредоточиться на том, что­бы не потерять наши паспорта, а на вопросы у нее нет вре­мени.

12.45. Вомбат поругалась с таксистом по поводу оплаты. Мол, сорок баксов — грабеж средь бела дня, к тому же Элвин — индус и она все знает о его проделках. Элвин ткнул пальцем в счетчик и сказал, что ничего не может сделать. Тогда Вомбат обвинила его в том, что он под­крутил счетчик, и потребовала вернуть деньги плюс ком­пенсацию за моральный ущерб. В следующую секунду из динамиков такси раздалась громкая церковная музыка (видимо, вместо того, чтобы выключить счетчик, Вомбат включила радио). В конце концов бабуля вылезла из ма­шины и сказала:

— Удалось сбить до тридцати пяти. Безобразие какое! У нас в стране такого бы ни за что не случилось. — С этими словами она похлопала меня по плечу и проговорила: — Помни, Рой, копейка рубль бережет.

13.06. Вомбат не разрешила чернокожему таможенни­ку заглянуть в ее сумочку. Повернулась к маме и сказала: «У этих людей воровство у них в крови». Папа с мамой кивнули. Я отошел в сторонку на несколько метров и сде­лал вид, что это не мои родственники. Наконец вызвали белого таможенника, и Вомбат позволила ему обыскать сумочку.

На рейсе до Йоханнесбурга Вомбат выпила три джин-тоника. А когда самолет коснулся земли, подумала, что мы уже в Лондоне, и зааплодировала пилоту.

В аэропорту Яна Смэтса мы должны были прождать че­тыре часа, поэтому я взял плеер, журнал «Спорте иллю-стрейтед» и устроился на безопасном расстоянии от Миль­тонов. Рядом со мной сидела женщина, которая плакала на плече у мужа. Тот все время повторял: «Подумай о буду­щем, Черил. Помни, о чем мы говорили — надо думать о будущем. Мы делаем это ради детей!» Видимо, его уговоры не слишком помогли, потому что Черил завыла в голос и стала искать в сумке салфетки.

Вернувшись, обнаружил Мильтонов за чтением различ­ных рубрик газеты «Ситизен». Папа — он читал спортив­ную секцию — проговорил:

— Если Тони Уотсон и на этот раз не попадет к «Спрингбокам», я голову себе оторву^[39].

Вомбат, качая головой, читала сообщение о паре пенсио­неров, которых убили на их же ферме, а мама ругалась ма­том, потому что забыла поставить таймер на видеомагнито­фоне, чтобы записать последнюю серию «Твин Пикса». Я сделал плеер погромче и стал читать названия городов на табло вылета.

Лондон

Париж

Женева

Франкфурт

Нью-Йорк

Настанет день, и я увижу их все.

Глубокой ночью наш лайнер «Олимпик Эйрлайнс» при­землился в Афинах. Вомбат снова зааплодировала и поздра­вила нас с прибытием в Лондон. Мама сказала, что мы в Греции. Вомбат пришла в ужас и спросила, не угнали ли наш самолет. Папа украдкой собрал гигантскую кучу пустых бутылочек из-под бренди, запихнул их в блевотный пакетик и сунул его под кресло Вомбата.

В Афинах у нас была восьмичасовая пересадка, поэтому мы решили взять такси и посмотреть Акрополь. На улице было темным-темно, и Вомбат отказалась садиться в семь такси, прежде чем нашла честного водителя. (Она опреде­ляет это по глазам — если не бегают, то честный.) По-гречески мы знали лишь слово «Акрополь», но это не оста­новило маму с Вомбатом. Они полчаса пересказывали во­дителю все, что произошло с семейкой Мильтонов за последнее время. Папа спросил его, когда рассвет. Таксист что-то очень долго тараторил по-гречески. Когда он дого­ворил, Вомбат повернулась к папе и спросила: «Что сказал этот джентльмен, Рой?» Папа пожал плечами и ответил, что ничего не понял и с таким же успехом этот парень мог бы говорить по-гречески. А потом расхохотался, ударив­шись лбом о приборную доску. Видимо, таксист понял шут­ку, потому что заржал вместе с папой.

Подъем на вершину Акрополя стал для Вомбата насто­ящим испытанием. Взобравшись на самый верх, папа оглянулся и сказал, что Акрополь совсем развалился. Я за­метил, что этому месту несколько тысяч лет, но папу это не впечатлило. Потом я показал ему древний театр Дио­ниса, где зародилось драматическое искусство. Папа ска­зал, что здесь неплохо бы устроить косметический ре­монт.

Над Афинами взошло солнце, и нашим взорам открылся запыленный, грязный, но прекрасный город. Я чувствовал себя настоящим путешественником в далекой стране.

Аэропорт Хитроу просто огромен! Он похож на целый город, где вместо автомобилей — самолеты. Аэропорт Яна Смэтса по сравнению с ним просто курятник. Вомбат об­радовалась, что наконец приехала «домой», и бросилась пожимать руки всем таможенникам. Гордо продемонстри­ровала свой британский паспорт и дала мне фунт стерлин­гов, наказав не тратить все сразу.

А папу на таможне задержали и обыскали. Он винит во всем Туту — мол, из-за него у южноафриканцев во всем мире дурная слава.

15.10 (по гринвичскому времени). Вомбат снова поссо­рилась с таксистом, который потребовал сорок фунтов за поездку из аэропорта в отель. Обозвав его пройдохой, она закричала:

—   У нас в стране такого бы ни за что не случилось! — И, хлопнув дверью такси, повела нас в метро.

Урок на всю жизнь: не подпускать Вомбата к таксистам.

Поезд с грохотом подошел к платформе, и толпа вокруг нас хлынула в двери. Мы в отчаянии принялись затаскивать все наши чемоданы в вагон, пока двери не закрылись. Бедный папа таскал вещи туда-сюда, а Вомбат стояла в середине ва­гона и вопила:

—   Не закрывайте двери! Он с нами!

Мы набились в вагон, как испуганные сардины, и вцепи­лись в наши чемоданы. Вокруг все читали газеты или слуша­ли плееры. Меня поразило, что никто не разговаривал — это было похоже на передвижной морг! Вомбат прочла одному лондонцу лекцию по поводу личной гигиены и спросила, когда он в последний раз принимал ванну. Тот даже не под­нял глаз от газеты. Бабуля мрачно взглянула на меня и про­говорила: «Добро пожаловать в Лондон».

Отель «Кенсингтон Палас» не оправдал ожиданий Вом­бата. Это огромный отель с крошечными номерами и самы­ми длинными коридорами, которые я видел. Все горничные и уборщицы — филиппинки, по-английски почти не гово­рят. (А большинство вообще не знает ни слова.) Сомнева­юсь, что здесь когда-либо бывала принцесса Диана. Бед­няжка Вомбат расплакалась и стала винить во всем падение стандартов качества и Джона Мейджора.

Суббота, 6 июля

МУЗЕЙ МАДАМ ТЮССО И ОБЕД В ПАБЕ

После сытного завтрака, состоявшего из яичницы и рыбы, Мильтоны вышли на лондонские улицы. Вомбат с мамой решили, что мы направимся в музей восковых фигур мадам Тюссо. Лондон похож на безумный круговорот людей со всего мира. Папа был потрясен, увидев красивую блондин­ку, которая шла по улице под руку с чернокожим парнем. Должен признаться, это действительно выглядит странно. Мы так и замерли посреди тротуара, вытаращившись на мо­лодую парочку. Вомбат заявила, что в тэтчеровские времена такого никогда бы не позволили.

Музей мадам Тюссо совершенно потрясный. Папа велел мне сфотографировать его рядом с Роджером Муром и бит-лами, но приказал снимать так, чтобы Джон Леннон не попал в кадр (ведь он коммуняга). Вомбат, перед тем как сфотографироваться с королевой, сделала реверанс. Потом мама, папа и Вомбат стали позировать рядом с Маргарет Тэтчер. После фотографирования Вомбат сказала, что у нее нет сил и ей нужно найти стул. Я же снялся с Энтони Хоп-кинсом и Майклом Джексоном. Жаль, что восковой фигу­ры Джона Мильтона (того, который поэт) в музее не было.

Потом мы с папой спустились в комнату ужасов, где была воспроизведена сцена убийства из истории о Джеке-потрошителе. Чуть дальше огромная толпа японских тури­стов болтала на своем языке и делала снимки. Мы протол­кнулись сквозь их сборище (папа при этом повторял «саки-саки», здороваясь с ними). В дальнем углу «галереи убийц» еще одна толпа японских фотографов щелкала вспышками. Подобравшись поближе, мы с папой замерли как вкопан­ные. Большая вывеска гласила «ДОКТОР КРИППЕН». Под вывеской стояла скамейка. А на ней сидела Вомбат. Она крепко спала, раскрыв рот и вывалив желтый язык. Японцы показывали на нее пальцем и кричали: «Киппен! Киппен!», щелкая своими навороченными камерами. Тут папа достал свой фотоаппарат и тоже сделал снимок! Подошла вторая группа туристов и начала снимать Вомбата. Я сказал папе, что теперь половина Японии будет считать Вомбата свире­пым серийным убийцей. Папа пожал плечами и ответил: «Ну, кто я такой, чтобы спорить с половиной Японии?»

11.00. Проведя все утро в роли маньяка доктора Криппе-на, Вомбат взглянула на пасмурное небо и объявила, что солнце перевалило за мачту^[40], а значит, пора выпить. Миль­тоны завалились в местный паб. Папа был просто в восторге от этого места и все время повторял:

— Говорите что угодно об этих британцах, но когда дело доходит до пабов... — Он огляделся и тихо присвистнул — паб явно произвел на него впечатление. Вомбат протянула ему двадцать фунтов и велела заказать напитки. Папа огля­делся, чтобы проверить, не видел ли кто, как он берет деньги у своей тещи, а потом побежал к бару. Мы нашли столик и отобедали мясными пирожками и жареной картошкой с подливой. Папа выпил три пинты «Гиннесса» и оконча­тельно потерял человеческий облик. Он стал во всем винить ирландцев, мол, пиво у них заряженное. Обед обошелся нам в шестьдесят восемь фунтов. Мама с папой лишились дара речи. А вот Вомбат не слишком удивилась большому счету, хотя, надо признать, до этого она выпила пять джин-тоников и не раз запевала грустные старые военные песни, как только в разговоре образовывалась пауза.

Воскресенье, 7 июля

ОКСФОРД-СТРИТ

Мама с папой заявили, что у них сбились биологические ча­сы, и послали меня в пакистанскую лавку на углу, чтобы я купил хлеба, сыра и соленых огурчиков. А потом сказали, что целый день будут смотреть телевизор в кровати. Вомбат завопила: «Кто устал от Лондона — устал от жизни!» А по­том повернулась ко мне и сказала: «Пойдемте, юноша, нас ждет Оксфорд-стрит».

Вомбат просто прекрасно ориентируется в Лондоне. А еще не стесняется наорать на кого, если надо. Мы сели в туристический двухпалубный автобус ярко-красного цвета и устроились на открытой крыше. Бабуля показала мне столько достопримечательностей и интересных историче­ских зданий, что я уж начал думать — может, она вовсе не ненормальная? Но потом она указала на здание банка «Барклайз» и заявила, что это Букингемский дворец.

Мы сошли с автобуса и зашагали по Оксфорд-стрит. Сколько там было магазинов с компакт-дисками! Похоже, кассеты скоро уйдут в прошлое. Мы зашли в модную ко­фейню под названием «Кружево и сироп» на бранч (это нечто среднее между завтраком и обедом). Вомбат заказала чайник чая и яичные сэндвичи. Я взял груду пышек, шоко­ладный коктейль и так объелся, что жить расхотелось. После бранча Вомбат вручила мне двадцать фунтов и сказала, что пошла покупать туфли. Договорились встретиться в «Кру­жеве и сиропе» через полчаса.

Я подумал, что двадцатки вполне хватит на пару дисков. Нашел маленький магазинчик в подвале, где можно было бесплатно послушать музыку в наушниках, и в конце концов купил диск U2 «Дерево Джошуа» и сборник лучших хитов Боба Дилана.

Я решил, что Элтон Джон, Фил Коллинз, Erasure, «Флит­вуд Мэк» и Лайонел Ричи — слишком сопливая музыка. Ду­мал было поразить всех в школе, купив диск «Металлики» или «Айрон Мэйден», но металл я терпеть не могу.

Вернувшись в «Кружево и сироп», никаких признаков Вомбата я там не обнаружил. В час дня до меня дошло, что она не придет. Я вдруг испугался. Как-никак, я в центре Лондона, где совершенно не ориентируюсь, вокруг сотни людей и все говорят на разных языках. Я походил по Оксфорд-стрит, заглядывая во все магазины в поисках ба­були. Но та как в воду канула. Сворачивать на другие улицы я побоялся, потому что знал, что никогда потом не выбе­русь обратно на Оксфорд-стрит. Сделав несколько глубоких вдохов, сосчитал мелочь в кармане. Три фунта пятьдесят пенсов!

Попытался вернуться к тому месту, где мы с Вомбатом сошли с автобуса. Но по пути я заметил, что мне попада­ются дома, которых я точно раньше не видел, поэтому я развернулся и пошел в противоположном направлении. Вокруг гудели лондонские пробки, мелькали витрины мага­зинов и незнакомые лица. Я словно шагал в ногу с армией муравьев. (Вот только другие муравьи знали, куда идут.) Я снова остановился оглядеться. Тут ко мне подошла свет­ловолосая женщина примерно того же возраста, что и моя мама, и спросила: «Все в порядке, сынок?» Видимо, у ме­ня на лице была написана паника, потому что она обняла меня за плечи и спросила: «Ты куда идешь?» Кажется, я не ответил, потому что она говорила с сильным акцентом кок­ни и я просто заслушался. Наконец, я сказал ей, что живу в отеле «Кенсингтон Палас». Она ответила: «О Боже». Я добавил, что родом из ЮАР. «О-о-о Господи», — ахну­ла она. Но окончательно ее прикончило мое сообщение о том, что собственнная бабка меня бросила. Печально по­качав головой, она сказала:

— Что ж, крошка, стой здесь, пока не придет большой красный автобус, а потом садись в него и не слезай, пока не доедешь до Южного Кенсингтона. — Я повторил «Южный Кенсингтон», как идиот. — От остановки пойдешь дальше по улице и увидишь свой отель.

Поблагодарив даму за помощь, я встал в хвост очереди, состоявшей из вомбатов, которые поджидали двухпалубный автобус.

Купив билет, я залез на верхнюю палубу. Светило солн­це, мимо проносился Лондон. Я открыл свой уокмен и по­ставил «Дерево Джошуа». Мне больше не было страшно. Теперь я чувствовал себя настоящим путешественником в окружении незнакомых людей в одном из величайших горо­дов мира. С одной стороны простирался живописнейший зеленый парк, с другой высились дома, которым было более трехсот лет. Притаптывая левой ногой в такт басам, я кивал вслед за надрывающимися гитарами.

Мне хочется бежатъ, хочется спрятаться,

Хочется сломать стены, что держат меня взаперти.

Хочется протянуть руку и коснуться пламени

Там, где у улиц нет имен.

Когда я наконец вернулся в гостиницу живым и здоровым, то обнаружил, что предки устроили мощный кутеж. Мама с папой (которые утверждали, что страшно переволновались) лежали в кровати в окружении еды и пары пустых винных бутылок. Вомбат уже давно вернулась, купив десять пар ту­фель и три бабы на чайник. Все туфли белого цвета и выгля­дят, как позорные тенниски. Вомбат отказалась извиняться за то, что бросила меня посреди Лондона, и заявила, что приехала сюда не для того, чтобы быть чьей-то нянькой. Я ответил, что уже не маленький, громко топая, вышел из родительской спальни и хлопнул дверью, чуть не опрокинув официанта-филиппинца, который принес еще вина.

Вернулся в свой крошечный номер и стал смотреть ново­сти Би-би-си.

Кажется, Вомбат права насчет Джона Мейджора. Есть в нем что-то подозрительное.

Понедельник, 8 июля

БУКИНГЕМСКИЙ ДВОРЕЦ И ЛОНДОНСКИЕ ПАРКИ

День для Мильтонов снова начался рано. Третье утро под­ряд официант-филиппинец принес мне йогурт с орехами вместо омлета с сыром и грибами, который я заказывал. Вомбат отчитала его, сказав, что он позорит Англию, и ве­лела бедняге прийти в чувство и вести себя поприличнее. Официант улыбнулся, кивнул и унес наш апельсиновый сок. Мама с Вомбатом сделали вывод, что Англия катится в тартарары.

Сегодня весь день гуляли. Прошли весь огромный Гайд-парк, потом Сент-Джеймс-парк и Грин-парк и, наконец, оказались у Букингемского дворца. Вомбат жутко перевоз­будилась и показала нам спальню королевы. Вскоре нас окружила небольшая группа туристов, которые начали слу­шать, как Вомбат рассказывает про дворец и про то, что де­лает королева в этот самый момент. К сожалению, потом она показала на окошко рядом с окном королевы и сказала, что там живет она. Туристы рассмеялись и поспешно рети­ровались, хотя один японец сфотографировал Вомбата и поклонился ей. Та в ответ смерила его злобным взглядом и прошипела: «Вали отсюда, мерзкий коротышка».

Потом она повернулась к нам и сказала: «А ведь совсем недавно этих японцев можно было отстреливать совершен­но законным путем». Мама кивнула и стала рассуждать о том, что Лондон уже не тот, что был. Тут я заметил, что мы тоже туристы и у японцев не меньше прав здесь находить­ся, чем у нас. На что папа обозвал меня поганым комму­нягой, а Вомбат заявила, что у нас больше прав, потому что наши предки были англичанами, а предки японцев — монголами.

Гайд-парк

В Гайд-парке есть место под названием «Уголок ораторов». Здесь любой человек может выйти на сцену с микрофоном и рассказать о том, что занимает его мысли. Перед сценой собирается толпа и приветствует или освистывает оратора в зависимости от содержания речи.

Когда мы туда пришли, какой-то панк с оранжевой ше­велюрой разглагольствовал о том, что необходимо запретить охоту на лис. Из его слов мне не удалось разобрать почти ничего, потому что говорил он с ужасным акцентом. Боль­шинство собравшихся скучали и болтали между собой.

Следующим оратором был пожилой джентльмен из Уэльса, который требовал компенсации за закрытие шахт. Он заявил, что Маргарет Тэтчер нужно судить за престу­пления против человечества, а Джона Мейджора обозвал нацистом. При этом трое скинхедов с татуировками в виде свастики на плечах встали и отдали нацистский салют. Толпа недовольно заревела, а нацисты заржали.

Затем на сцену поднялась занудная тетка и принялась жаловаться на налоги и ставки. Собравшиеся не обращали на нее ни малейшего внимания, а кое-кто даже велел ей зат­кнуться.

Тут-то папа и решил выступить. И это была, пожалуй, худшая речь в истории «Уголка ораторов».

ХУДШАЯ РЕЧЬ В ИСТОРИИ «УГОЛКА ОРАТОРОВ» (ПЕРЕЧЕНЬ ВСЕГО, ЧТО ПОШЛО НЕ ТАК)

Папа взошел на сцену и забыл включить микрофон.

Когда он наконец включил его, микрофон издал леденящий

душу скрежет.

Должно быть, неудачное начало заставило папу нервничать, потому что голос у него дрожал.

Затем он сообщил разношерстной толпе собравшихся, что он родом из ЮАР.

Невзирая на недовольные возгласы, он указал пальцем куда-то вглубь Гайд-парка и проговорил: «Посмотрите, что чер­номазые сотворили с остальной Африкой». Он закончил свою речь криком: «Индусы, езжайте обратно в Индию! Япошки, валите в Японию! А коммунягам вооб­ще место в тюрьме!»

Мама, Вомбат и трое скинхедов аплодировали папе стоя. Остальные зрители осыпали его оскорблениями и едой, при­пасенной для пикника, поэтому он спешно ретировался и скрылся за рекламными щитами.

После позорной речи папа странно себя ведет. Теперь он подумывает о политической карьере.

Вторник, 9 июля

Заявив, что он устал после вчерашней речи, папа решил про­вести день за обедом в пабе. Вомбат сказала, что неприлично начинать бухать в пол-одиннадцатого утра, и осталась в отеле на бранч, а потом пошла вздремнуть. Вручив мне три фунта, папа разрешил потратить их на компакт-диск. Я заметил, что компакт-диск стоит двенадцать фунтов, тогда он велел мне купить пластинку. Я заглянул в лавку на углу и направился прямиком к журнальной стойке. Там, на верхней полке, ле­жал журнал, который я присмотрел еще в субботу.

«Голые и веселые»

Мое сердце заколотилось. Я боялся, что владелец лавки — пакистанец — подумает, что я извращенец, и вызовет поли­цию. Дрожащими руками я потянулся и схватил блестящий журнал, завернутый в целлофан. (Наверняка это сделано специально, чтобы всякие извращенцы не возбуждались и не совершали свои грязные делишки прямо в магазине.) Тут раздался невообразимый грохот, и около десяти журналов, а также пять банок с фасолью рухнули на пол. Я покраснел, а в ушах как-то странно зажужжало. Я начал подбирать упав­шие журналы, но, видимо, привлек внимание хозяина лав­ки, потому что тот подошел ко мне и спросил, не может ли он мне чем-то помочь. Я ответил: «Спасибо, у меня все в порядке», но голос в процессе дал петуха. Я залился кра­ской, быстро поставил на место все журналы и вышел из ма­газина, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. С моими мыслями и телом происходит что-то странное. Надеюсь, я не превращусь в Гоблина.

Среда, 10 июля

УИМБЛДОН

Дорога до Уимблдона заняла почти все утро. Пришлось ехать на четырех электричках и такси. Вообще-то, чтобы доехать до Уимблдона, надо пересесть с одной электрички на другую всего один раз, а потом еще долго идти пешком, но Вомбат вынудила нас сойти со второго поезда, потому что в нашем вагоне было слишком много негров. Мы сели в третью по счету электричку, но оказалось, что она идет по кольцевой линии, и в результате мы вернулись в начальную точку нашего путешествия. Наконец мы прибыли в Уим­блдон, где обнаружили самую длинную очередь за всю чело­веческую историю. Папа попытался протолкнуться в самое начало, но его остановила злобная тетка с желтым зонтиком. Насупившись, папа заявил, что британцы — «самая жалкая из человеческих рас».

Потом у Вомбата произошел сдвиг по фазе, и она реши­ла, что мы стоим в очереди за продуктовым пайком во вре­мя войны.

Я несколько минут пытался убедить ее, что война кончи­лась почти полвека назад. Тут к нам подошел высокий муж­чина в сером костюме и предложил купить билеты с рук. Ба­буля спросила, не продаст ли он вдобавок банку сардин и галлон питьевой воды. Не обращая на нее внимания, муж­чина в костюме запросил за три билета сто двадцать фунтов. Мама сбила цену до восьмидесяти и достала деньги из су­мочки Вомбата. Папа любезно предложил нам пойти на теннис без него, а он пока погуляет по городу. В благодар­ность мама поцеловала его, а Вомбат вручила тридцать пять фунтов на карманные расходы. Мы условились встретиться в пять часов в ближайшем пабе, и папа в приподнятом на­строении отправился гулять, напевая песенку «Мы Уомблы из Уимблдона»^[41].

К сожалению, после этого дела пошли из рук вон плохо. Оказалось, что билеты на мужской финал, которые мы ку­пили с рук, липовые. Уимблдонский турнир вообще закон­чился на прошлой неделе, а мы стояли в очереди на тотали­затор. К тому же заморосил дождь.

Мы поплелись искать укрытия в пабе, где обнаружили за барной стойкой папу и троих горластых южноафриканцев из Претории, в майках с эмблемой команды регби «Север­ный Трансвааль». Они пели оскорбительные песни про Ан­глию и непристойно ругались на бармена на африкаанс. Ког­да папа увидел, что мы пришли, лицо у него вытянулось, он накрыл пивную кружку шапкой и сказал, что зашел спря­таться от дождя и подождать открытия музея. Мы с мамой и Вомбатом сели в отдельную кабинку. Вомбат попыталась за­казать клубнику со сливками за пять фунтов, но официант заявил, что спецпредложение было действительно только на время теннисного турнира, и принес нам черствые булочки. Так что теннис мы так и не посмотрели, не считая повтора скучного парного женского матча по телеку. Из теннисисток я узнал лишь Аранту Санчез-Викарио. Уверен, что она лес­биянка. У нее одна ляжка шире двух моих! А еще она ревет, как мужик, каждый раз, когда бьет по мячу. После выигры­ша Санчез-Викарио и ее симпатичная партнерша-блондинка обнялись, и у меня возникла нехорошая фантазия о том, что могло бы произойти между ними в раздевалке после матча.

Папа заказал выпивку всем присутствующим в пабе, вы­тащив деньги из сумочки Вомбата, пока та искала под сто­лом салфетку. Пожав руки всем остальным выпивохам, он повернулся ко мне и сказал, что, если верить тем южноаф-риканцам, в Англии жить еще хуже, чем в ЮАР. Он повто­рил это три раза, чтобы до мамы дошло.

Четверг, 11 июля

Весь день ходили и смотрели достопримечательности: Биг-Бен, здание парламента, Трафальгарскую площадь и кучу пабов.

Пятница, 12 июля

КЕМБРИДЖ

Что за прекрасное место для учебы! Решил, что придется выиграть еще один грант и отправиться изучать английскую литературу в Кембриджский университет. (А после уроков буду я катать красивых женщин на лодке по реке Кэм и чи­тать им любовные стихотворения, а затем приглашать в свою комнату для страстных поцелуев и объятий.)

Видел Крайстс-колледж, где, по словам Папаши, учился Джон Мильтон. Во дворе даже стояла его бронзовая статуя. Великий поэт, ничего не скажешь, но из двух Джонов Миль­тонов, присутствовавших в Кембридже в тот день, он явно не был самым привлекательным!

Лодки, которые плавают по реке Кэм, называются яли­ками. Вомбат отказалась брать ялик напрокат, потому что боялась, что ее укачает. Вместо катания мы стали смотреть, как группа студентов на мосту Клер (это красивый мост, украшенный тремя большими бетонными шарами), види­мо, планирует какую-то подставу. У них был большой фут­больный мяч, и они показывали пальцами на ялик с япон­скими туристами. Ялик медленно плыл по реке, а туристы фотографировали все подряд своими крутыми камерами. Ребята подождали, пока японцы окажутся прямо под мо­стом, и сбросили мяч вниз. Японцы, видимо, подумали, что на них падает гигантский бетонный шар, и попрыгали за борт, как лемминги. Толпа взревела, и мама с папой обме­нялись торжествующими жестами. Затем студенты рассыпа­лись во все стороны, смеясь и крича. Папа хлопнул меня по спине и сказал: «Чертовы япошки — не они одни знают, что такое камикадзе!»

Воскресенье, 14 июля

Нарядившись в лучшие воскресные костюмы, Мильтоны отправились в собор Святого Павла на церемонию прича­стия. Когда мы шли по проходу, Вомбат разрыдалась и ска­зала, что именно здесь в 1981 году она выходила замуж. Мама протянула ей салфетку и заметила, что Вомбат путает собственную свадьбу с венчанием принцессы Дианы и принца Чарльза. Бабуля притворилась, что не слышит ее, и сделала вид, что глубоко погружена в молитву. Все псалмы на церемонии были мне незнакомы, но я все равно не смог бы их спеть, даже если бы знал слова.

В нашей гостинице живет одна очень симпатичная брю­нетка. В холле мы случайно встретились взглядами, и она улыбнулась. Попытался улыбнуться в ответ, но губы словно прилипли к деснам.

Понедельник, 15 июля

Судя по всему, брюнетка съехала: сегодня утром на завтраке за ее столиком сидели пять лысых мужиков.

11.45. Сели на экспресс в Брайтон, чтобы навестить сестру Вомбата. Все были на нервах. Вомбат — потому что ей предстояло увидеться с сестрой впервые за двадцать лет. Па­па — потому что мама хочет, чтобы мы переехали в Брай­тон. (Нам она этого не говорила, но папа слышал, как она рассказывает Вомбату, что хочет жить в Брайтоне и даже начала подыскивать мне подходящую школу.) Мама — по­тому что папа все время дергался и был похож на маньяка. Я — потому что страх заразителен, а еще мне не хочется уезжать из своей страны и своего дома, чтобы поселиться в холодной, неприютной Англии.

12.04. Вомбат с мамой начали кричать на бармена в поез­де: мол, бар должен работать с двенадцати.

12.07. Вомбат стала ломиться в дверь бара зонтиком и орать: «Солнце перевалило за мачту!» Бармен продолжил чистить стаканы и открываться вовсе не собирался.

12.09. Папа выпалил: «Сейчас я покажу этим козлам» — и нажал тревожную кнопку над креслом.

12.11.     Пришел побледневший кондуктор. Под мышкой у него был огнетушитель.

12.12.     Мама обложила кондуктора за то, что бар не откры­вается вовремя.

12.13.       Кондуктор извинился и приказал бармену от­крыться.

12.17.     Бармен с мрачным видом отпер дверь.

12.18.     Мильтоны завалились в бар под изумленными взгля­дами всех остальных пассажиров. Вомбат при этом продол­жала поносить кондуктора и бармена почем свет стоит.

12.22.      Бармен не выдержал и сказал Вомбату, что вообще-то сегодня утро понедельника и у нее явно проблемы с ал­коголем.

12.23.      Вомбат треснула бармена зонтиком и обозвала мер­завцем.

12.27.      Кондуктор, на котором не было уже лица, всех успо­коил и велел налить Мильтонам бесплатную выпивку.

12.28.      Папа обвинил бармена в том, что тот пытается ку­пить его бесплатной выпивкой, а также в предвзятом отно­шении к южноафриканцам. Бармен предложил ему бес­платную двойную порцию. Папа согласился. Бармен, кон­дуктор и папа обменялись рукопожатиями.

12.29.       Папа заказал двойную порцию «Джонни Уокера» для каждого из нас.

12.30.       Бармен отказался наливать мне спиртное.

12.31.       Тогда папа изменил заказ: три тройных порции двойного «Джонни Уокера» и томатный сок для меня.

12.32.       Сказал папе, что не пью томатный сок. На что он ответил, что томатный сок в четыре раза дороже колы.

12.35. Побледневшему кондуктору и угрюмому бармену пришлось сдвинуть два столика, потому что на одном наши напитки не поместились.

12.4О. Небольшая группа зевак наблюдает за нами сквозь дверь, неодобрительно качая головами. Рыжая толстуха по­ворачивается к своей еще более толстой и рыжей товарке и говорит: «И в таких ситуациях всегда страдают дети». Она кивает в ответ и в негодовании трясет несколькими подбо­родками.

12.42. Папа встает и приказывает нам поднять бокалы. За­тем кричит: «Один — ноль в пользу Южной Африки!» Са­дится и опрокидывает тройной виски одним залпом. Обо­звав его деревенщиной, Вомбат пускается в одну из своих длинных историй о том, как опасно путешествовать по же­лезной дороге во время войны. Воспользовавшись случаем, папа выпивает ее тройной виски.

Последние восемнадцать минут пути наблюдаю, как Мильтоны насвинячиваются за счет Британских железных дорог.

БРАЙТОНСКИЙ ОБЛОМ

Плохая новость: сестрица Вомбата Юнис (Вомбат-2) еще дурнее самого Вомбата. Сразу понятно, что они родствен­ники: увидев нас на пороге, Вомбат-2 захлопнула дверь прямо перед нашим носом, потому что подумала, что мы — свидетели Иеговы. Затем ее муж (Невилл) снова открыл дверь и пригласил нас в дом. Он говорил с таким сильным акцентом, что я не понял ни слова. Проследовав за ним в дом, мы оказались в гостиной, где пахло кошачьей мочой. Виновником сего оказался большой рыжий котяра: он с са­модовольным видом развалился на диване, вытянув лапы.

Потом у Вомбата-2 снова случился сдвиг, и она приказа­ла нам убираться. На что Вомбат ответила, что мы никуда не пойдем, ведь на улице воздушный налет. Старушка при­шла в полное замешательство. Невилл отвел ее на кухню и громким голосом объяснил, что мы не христиане, мы — Мильтоны. Вернувшись, бедняга Вомбат-2 начала плакать и извинилась за то, что сразу не поняла, кто мы такие. Вом­бат подозрительно взглянула на сестру, наклонилась к маме и довольно громко прошептала: «Она всегда была со стран­ностями — а однажды я застала ее за этими делами с другой девчонкой!» Папа подавился булкой, а Невилл поспешно скрылся на кухне, соврав, что пошел за рафинадом. Затем последовало довольно неловкое чаепитие, в ходе которого разговор иссякал примерно раз в минуту. И каждый раз, когда возникала пауза, Вомбат так громко шептала гадости, что слышно было всем. После чаепития тем для беседы не осталось вовсе. Все стали оглядываться по сторонам и ду­мать, чего бы такого еще сказать.

Потом Невилл повернулся к Вомбату и проговорил:

—   Послушайте, хватит ходить вокруг да около. Старушка в последнее время уже не та, и... короче, вы привезли день­ги? — Вомбат всем телом вздрогнула и ухватилась за сумоч­ку. Мама в изумлении поинтересовалась у Невилла, о чем, собственно, речь. Он взглянул на Вомбата и ответил: — Деньги, которые принадлежат нам по праву. Наше наслед­ство, милочка.

Мамины губы тут же исчезли. Вомбат наклонилась к ней и спросила:

—   Они что, просят милостыню?

С этими словами Невилл вскочил и начал орать. Через минуту мы очутились на тротуаре перед домом Вомбата-2, и дверь снова захлопнулась перед нашим носом. Мама предложила отправиться в местный паб и выпить, чтобы успокоить нервы.

ТЕМНАЯ ИСТОРИЯ ВОМБАТА

Несмотря на слухи, котрые распускают в нашей школе, Вомбат не убивала всех своих родственников, чтобы впо­следствии их съесть. Если верить маме, в 1938 году Вом­бат-2 вышла замуж за Невилла, который работал сантехни­ком. Родители Вомбата и Вомбата-2 отказались признавать его членом семьи, потому что он был из рабочего класса, а они себя считали без трех минут аристократией. И запрети­ли Вомбату-2 выходить за него: мол, он — пройдоха без гроша за душой, ему нужны лишь деньги и статус. Вомбат-2 родителей не послушалась и вышла за Невилла. Родители отказались прийти на свадьбу и отреклись от старшей доче­ри. В результате все наследство отошло Вомбату, а Вомбат-2 осталась ни с чем.

Когда мама договорила, мы уставились на Вомбата, ко­торая вообще не проявляла никаких угрызений совести и заявила, что Вомбат-2 не заслуживает ни копейки, так как даже не явилась на родительские похороны. Папа покачал головой и опечалился: наверняка вспомнил о том, как уна­следовал «рено-универсал» вместо семейной фермы. После долгого молчания он ушел, чтобы забронировать для нас два номера в гостинице над пабом, а мама с Вомбатом остались бухать в тишине.

Кажется, насчет переезда в Брайтон мама настроена всерьез: на завтра у нее назначена встреча с агентом по не­движимости. Узнав об этом, папа побледнел, осунулся и ед­ва прикоснулся к ужину.

Вторник, 16 июля

Всю ночь не спал: Вомбат во сне стонала и громко скрипела вставными зубами.

После завтрака отправились на встречу с представителем агентства недвижимости из Брайтона. Папа буркнул что-то про погоду и, надувшись, сел на заднее сиденье. К счастью, Вомбат осталась в гостинице: мол, у нее разыгралась подагра, и в этом виноваты свиные сардельки, что подавали нам в отеле.

Сотрудница агентства обладала способностью очень долго тараторить, даже не переводя дыхание. Еще у нее была очень короткая юбка, которая задиралась каждый раз, когда она переключала передачи. Папа прозвал ее «кроли­ком Энерджайзер». А потом толкнул меня в бок и про­шептал: «А знаешь, что говорят про кроликов?» И уста­вился на нее стеклянными глазами, разинув рот. Кролик Энерджайзер сказала, что у нее есть три местечка, соответ­ствующие нашему финансовому положению. Папа по­бледнел и тут же утратил интерес к ее ляжкам.

Первым местом оказалась конура в полторы комнаты, где воняло хуже, чем у нас в школьном сортире. Там было тем­но, грязно и уныло, а вид открывался на свалку, где копа­лись вороны в поисках отбросов. Видимо, они садятся и на крышу, потому что подоконники были заляпаны белым птичьим дерьмом. Но кролик Энерджайзер из кожи вон лез, чтобы представить дом в хорошем свете. (Мол, до ближай­шего магазина не больше мили, рядом безопасная стоянка и лифт недавно отремонтировали.)

Папа сказал, что квартирка похожа на морг. Я пошел в ванную и заметил, что туалет протекает. Окно на кухне бы­ло заколочено, ковровое покрытие все в пятнах и сигарет­ных ожогах. Мама была на грани слез — особенно когда кролик заявил, что это лучшая квартира из трех.

Мы с папой очень незаметно подмигнули друг другу на заднем сиденье.

Когда кролик, наконец, высадила нас у гостиницы, мама мрачно проговорила: «Ну что, вы двое, небось, доволь­ны?» Мы ничего не ответили, но папа выглядел таким счастливым, что у него даже лицо порозовело. Эмиграция отменяется! Мильтоны возвращаются в Африку!

Четверг, 18 июля

После неудачной поездки в Брайтон я был рад снова вер­нуться в Лондон. Город совершенно потрясающий: вроде ничего не делаешь, просто смотришь на уличное движение, а потом раз — и уже устал. Немножко грустно, что осталось всего несколько дней, ведь я по-прежнему так много не ви­дел, так много не успел. Предки купили билеты в театр: им стало совестно, что из-за них я половину отпуска провел в пабах. В субботу вечером все вместе идем на «Призрак опе­ры» , а сегодня мы с Вомбатом едем в Стрэтфорд смотреть «Гамлета». Достать билеты на «Гамлета» в Стрэтфорде — вы даже не представляете, какое это везение! Вомбату на улице дали листовку с рекламой спектакля. Увидев надпись «актеры из Стрэтфорда» вверху, она сразу поняла, что по­становка качественная, и тут же купила два билета, сообщив мне, что мы едем туда, где жил, умер и творил Шекспир.

18.00. Вручив водителю такси листовку с анонсом, Вом­бат приказала немедленно везти нас в Стрэтфорд. Тот взгля­нул на листовку, пожал плечами и ответил: «Как прикажете, мэм». Стрэтфорд оказался вовсе не таким, каким я пред­ставлял себе родину Шекспира. Вокруг были ужасные рай­оны, застроенные муниципальным жильем и прочими не­привлекательными зданиями. Спросил Вомбата, действи­тельно ли мы едем туда, куда надо. Она кивнула и ответила, что именно так люди жили четыреста лет назад.

Как оказалось, мы даже близко к месту рождения Шек­спира не подъехали. Место, куда нас завезли, называлось Восточным Стрэтфордом. Это был один из беднейших лон­донских пригородов. «Королевский театр» также не оправ­дал наших ожиданий, впрочем, как и постановка «Гамлета». Действие пьесы разворачивалось в бане, а все женские роли играли мужчины с гигантскими накладными грудями, кре­пившимися к костюмам. Кроме того, шекспировские строки перемежались странными танцевально-музыкальными но­мерами, во время которых актеры открывали рот под музы­ку. Увидев призрака отца, Гамлет сорвал с себя рубашку и запел I Will Survive^[42]. Зрители (Вомбат была единственной женщиной в зале) хлопали и подпевали всем песням. А еще в пьесе был один неприятный момент, когда Гамлет и Гора­цио, к моему потрясению, начали целоваться в спальне у Гамлета, пока его мама подглядывала из-за занавески.

Вомбат назвала «Гамлета» в исполнении труппы из Вос­точного Стрэтфорда мерзостью и вынудила меня уйти вместе с ней в середине монолога «Бьпь или не быть», который Гамлет исполнял с банкой вазелина в руке. Мы взяли такси и поехали домой. Когда мы проезжали мимо лондонского Тауэра, бабуля повернулась ко мне и спросила: «Ты, случаем, не гомосексу-ал?» Я покраснел и покачал головой. Вомбат вытаращилась на меня, а потом отвернулась с встревоженным видом.

Вернувшись в отель «Кенсингтон Палас», Вомбат во­рвалась в бар и заявила папе с мамой (а также пятидесяти другим клиентам), что я затащил ее на пьесу про содомитов и все указывает на то, что я гей. Я вышел из бара, пятясь за­дом и пытаясь не смотреть на море лиц, которые, взглянув на меня, хихикая, отводили глаза в сторону. Слава Богу, хоть папа за меня заступился и воскликнул: «Чтобы наш парень стал гомиком? Только через мой труп!» Вомбат это не убедило, и она отказалась ночевать со мной в одной ком­нате на случай, если мне что в голову ударит. Мама заказала ей двойной «Джим Бим» и велела успокоиться.

Выпив два двойных «Джим Бима», Вомбат забыла обо всем.

Урок на всю жизнь: никогда не ездить в отпуск с Вомба­том лишь потому, что она платит за все. Нет, лучше так: никогда не ездить в отпуск с Вомбатом, и точка!

Пятница, 19 июля

После того как вчера вечером в баре моя собственная бабка меня оклеветала и всю ночь мне пришлось терпеть папин храп, я сказал своим родным, что хочу поспать подольше и провести день в гостинице. Остальные Мильтоны направи­лись в Ричмонд смотреть Хэмптон-Корт, любимое место времяпрепровождения Генриха VIII.

Прокрался на завтрак незадолго до десяти, чтобы нена­роком не наткнуться на кого-нибудь из тех, кто был вчера в баре. Налив себе миску йогурта с персиками в сиропе, сел за наш столик, лицом к стене. К сожалению, мне не было видно, сплетничают ли обо мне или нет. Съел завтрак так быстро, как только мог. Все это время пришлось терпеть притязания главного официанта, который все время подхо­дил и пытался со мной заговорить. Он даже пригласил меня в номер люкс посмотреть футбольный матч. Я ответил, что не люблю футбол и у меня другие планы. Но реальной при­чиной отказа было то, что брюки у него были подтянуты гораздо выше, чем следовало, а еще он все время облизы­вался.

Совершил еще одну вылазку в лавку на.углу, но опять струсил — слишком уж много там было народу.

Суббота, 20 июля

«Призрак оперы» — просто феерический мюзикл! Нам достались места в третьем ряду, и я все прекрасно разгля­дел. Во время арии «Мелодия в ночи», которую Призрак поет для Кристины, я совершенно потерял контроль над собой. По щекам покатились слезы, и пришлось притво­риться, что в глаз попала ресница, на случай, если кто-нибудь на меня смотрит. Я вдруг вспомнил Геккона. Я пел ему эту арию в день его смерти. Он сказал, что, когда ее слышит, у него по коже мурашки. К счастью, к окончанию мюзикла я был не единственным Мильтоном, утиравшим слезы.

Если голос когда-нибудь вернется ко мне и позорную по­становку «Ноев ковчег» забудут, я сыграю главную роль в мюзикле на Вест-Энде!

Воскресенье, 21 июля

15.00. У входа ждет такси, чемоданы собраны: Мильтоны готовы к отъезду домой. Но, к сожалению, нигде не видно Вомбата. Час назад она сказала, что ей нужно что-то купить перед отъездом, и испарилась без следа.

15.Ю. Мама решила, что нам никак нельзя опаздывать на самолет. Мы оставляем записку на ресепшн и едем в Хитроу.

18.30. Мама позвонила в отель, но там Вомбата никто не видел. Папу, казалось, ничуть не заботило исчезновение ба­були: он был слишком занят тем, что с упоением тратил ее деньги в магазинах беспошлинной торговли. Попытался до­нести до него, что дело серьезное, слегка приукрасил ситуа­цию и обрисовал, что Вомбат сейчас, наверное, лежит в придорожной канаве и пытается увернуться от занесенного над ней ножа серийного убийцы. Папа ответил, что такое возможно, но не стоит чересчур обнадеживаться. С этими словами он зашел в дьюти-фри и купил себе лосьон после бритья на деньги Вомбата.

За полчаса до посадки мама разрыдалась и заявила, что останется в Лондоне, чтобы найти свою мать. Нам с папой удалось ее отговорить, сказав, что Вомбат знает Лондон луч­ше, чем мама — Дурбан. В конце концов, мама села в самолет, но всю дорогу до Афин выглядела абсолютно несчастной.

Сойдя с самолета в Афинах, она сразу бросилась к теле­фонной будке и позвонила в отель «Кенсингтон Палас», где ей сказали, что Вомбат съехала и села на автобус до Брайто­на. Мама попыталась дозвониться Вомбату-2 и Невиллу, но никто не снял трубку.

Понедельник, 22 июля

«Дом, МИЛЫЙ дом»!

Проведя около двадцати часов в аэропортах и самолетах, мы, наконец, приземлились в аэропорту Яна Смэтса. Папа был так рад возвращению домой, что попытался завязать дружескую беседу с охранником, который проверял наши паспорта и говорил на африкаанс. Тот не оценил его по­пытки и пригласил папу в небольшую кабинку, где его че­модан обыскали.

Оказалось, не только в нашей стране все плохо. Фрэнк и его девятнадцатилетняя подружка, похоже, не слишком утруждали себя домашним хозяйством. Мама составила список проблем:

Бассейн зацвел.

В поисках кротов Черныш перерыл всю луушйку. Папины розовые кусты умирают от недостатка влаги.

У Черныша на языке — флюоресцентно-зеленый лишай. Помойка воняет, и в ней завелись черви.

Девятнадцатилетняя подружка Фрэнка забыла трусыза диваном в гостиной. (Мама считает, что Фрэнканужно арестовать за совращение малолетних). Шкафчик со спиртным пуст. (Обнаружив это, даже папа согласился, что Фрэнк перешел все границы.)

Вомбатище жива и здорова. Она теперь живет в Брайтоне С Невиллом и Вомбатом-2. По ее словам, когда она вручила им чек на десять тысяч фунтов, те пригласили ее погостить до конца лета. Вомбат призналась маме, что не смогла бы жить спокойно, зная, что судьба Вомбата-2 на ее совести, и просто обязана была отдать ей причитающееся. Мама за­плакала, но Вомбат оборвала ее и сказала, что они идут на чаепитие с мэром Брайтона и у нее нет времени на разго­воры.

Жаря огромную колбаску для Черныша, папа заметил, что вообще-то Вомбат унаследовала двести тысяч фунтов и те десять тысяч, что она отдала Вомбату-2, — это всего лишь пять процентов наследства без учета процентов и инфляции.

Пятница, 26 июля

По почте прислали мою ведомость с оценками.

Английский — 5 Африкаанс — 5 Математика — 4 Актерское мастерство — 5 История — 5 География — 4 Биология — 3 Физика — 1

Мама с папой громко захлопали и назвали меня гением. Папа сказал, что такие замечательные оценки нужно от­праздновать, и зажарил на гриле яичницу с беконом, а мама побежала в магазин закупаться шампанским и апельсино­вым соком. На оборотной стороне ведомости была характе­ристика от Укушенного.

Во втором семестре Джон проявил себя намного лучше. Невзирая на прогресс в изучении африкаанс, матема­тики и географии и, как всегда, хорошие оценки по ан­глийскому, истории и актерскому мастерству, я се­рьезно обеспокоен его безразличием к биологии и физике, которые я предложил ему выбрать в качестве основных предметов на старших курсах. Советую вам, родите­лям, обсудить с ним этот вопрос, прежде чем состав старшекурсников будет утвержден (в грядущем семе­стре ).

Дусон — общительный мальчик, который по-преЖнему популярен в корпусе. Однако ему свойственны длительные периоды молчаливости и замкнутости, и в целом он проявляет куда меньше энтузиазма, чем в первый школьный год. Но его прогресс меня радует, и я особенно благодарен ему за помощь однокурснику Верну Блэкэддеру, которому так сложно приспособиться к школьной жизни.

ХАРАКТЕРИСТИКА УКУШЕННОГО (АВТОР - ДЖОН МИЛЬТОН)

Во втором семестре Укушенный проявил себя гораздо хуже. Он пытался выпытать у Малька Мильтона, о чем тот пишет в личном дневнике, хотел вынудить его выбрать физику в качестве основного предмета на старшем курсе с помощью угроз. Его корпус по-прежнему стоит на ушах, и он совершенно не способен контролировать Безумную Восьмерку, у которой те­перь есть тайное убежище под самым его носом. Он продолжает бродить по корпусу с мрачными видом, как герой дешевого детектива. Ходят слухи, что во вре­мя обхода он любит подсматривать за мальчиками в душе.

P.S. Мальку Мильтону не пришлось бы помогать Вер­ну Блэкэддеру, будь у Укушенного более строгие прин­ципы отоносительно приема в школу кретинов и больных.

Воскресенье, 28 июля

Вскоре после рассвета позвонил Папаша. Я слышал, как па­па хохочет по телефону и называет Папашу маньяком. Дрогнувшим голосом поздоровался. На том конце возникла пауза, после чего Папаша проорал:

— Мильтон, мой поэт! — и произнес речь перед битвой при Азенкуре. Затем он назвал меня «юношей незрелым, но смышленым». И сообщил, что я получил приз «особо отмечен жюри» в конкурсе юных писателей имени Алана Пейтона. (То есть в первую десятку авторов не вошел.) Не успел я ответить, как он воскликнул: — Салют, Мильтон! — И повесил трубку.

Папа попытался под шумок устроить очередной празд­ничный завтрак с шампанским, но мама велела ему по­бриться и принять душ, потому что мы пойдем в церковь возносить благодарность Господу. Я заметил, что «особо отмечен жюри» — это не то, ради чего стоит устраивать праздник. Папа сказал, что не вернется в церковь никогда, потому что в этом рассаднике коммунизма обитает миссис Шингл, которая сожрет его живьем. Мама ответила, что он говорит чепуху, но папа настаивал на своем — мол, ан­гликанская церковь — рассадник коммунизма и канниба­лизма.

15.00. Папа, шатаясь, проковылял по дорожке к дому и сказал, что ездил к подружке Фрэнка вернуть ей трусы. Ма­ма аж позеленела и спросила, почему это заняло у него пять часов. Папа ответил, что выпил бутылочку-другую пивка с друзьями Шэннон. (Наверное, Шэннон и есть девятнадца­тилетняя подружка Фрэнка.) Мама окинула его подозри­тельным взглядом и пригрозила, что разведется с ним и за­берет все до последнего гроша, если он только подумает о том, чтобы сбежать с малолеткой. На что папа неискренне рассмеялся, ответил, что мама говорит ерунду, завалился в кровать с Чернышом и проспал до ужина.

Понедельник, 29 июля

Весь долгий путь в школу размышлял о 26-дневных кани­кулах, которые теперь кажутся всего лишь долгими выход­ными. Под визг автобусного двигателя мы со скрипом под­нимались в горку и с грохотом катились со склона, подска­кивая и дребезжа. Я включил «Дерево Джошуа» и стал считать фонари, пока не закружилась голова. Кажется, школьная форма стала мне мала: наверное, и вправду вы­рос.

Затащил сумки через большую арку на школьный двор. У входа в корпус на страже стоял Верн с Роджером в одной руке и чашкой чая — в другой. Увидев, что я приближаюсь, он отпустил Роджера и отдал мне радостный салют, распле­скав половину чая себе на ногу. Я не смог ответить ему тем же, потому что нес сумки, лишь улыбнулся и сказал: «При­вет, Верн». Верн заулыбался, как маньяк, и ответил: «Ма­лёк!» А потом хрипло рассмеялся и поднялся вслед за мной по лестнице, издавая странные писки и дыша, как Дарт Вей-дер. Вся Безумная Восьмерка была в сборе, и, когда я во­шел, меня приветствовали свистом и овечьим блеянием. Во­нючий Рот выключил свет и закрыл дверь. А через несколько секунд мы все сидели у кровати Рэмбо. И начали рассказы­вать...

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА КАНИКУЛЫ

Рэмбо: наконец, трахнул свою мачеху.

Саймон: ездил с семьей на Маврикий.

Жиртрест: половину каникул зависал с Хайнцем (королем хот-догов).

Роджер: занял второе место в боксерском матче с мальтийским пуделем мистера Лилли.

Гоблин: его подружка Эли дала ему от ворот по­ворот. Подумывает о самоубийстве.

Бешеный Пес: застрелил дикого зверя (гну), сделал чу­чело и привез голову в школу. Говорит, что собирается повесить ее в Бешеном Доме.

Малёк: зимовал в Англии^[43].

Верн:  утверждает, что занимался сексом. Услышав это, все покатились со смеху и потребовали доказательств. Тогда Верн сунул руку в трусы и достал скомканную фотографию, где он был изображен в обнимку с бывшей мисс Мира Аннелин Крил. Единственная проблема была в том, что Верну на фото было лет восемь, а Аннелин, судя по ее виду, была напу­гана до смерти его присутствием.

Отнесли голову антилопы в спальню первокурсников, что­бы попугать Нормальную Семерку. Бешеный Пес прило­жил ее к лицу и побежал прямиком в дальний угол, где спят двое Дэррилов. Через сорок секунд после начала нападе­ния Бешеной Антилопы Гну большинство первокурсников дали деру и попрятались под потолком. Пес хотел было подбить парочку из рогатки, но тут из-за кровати третьего Дэррила появилось черное лицо и кругленькое черное тель­це. Одно из двух: или в спальне первокурсников завелся новичок, или Дэррил вернулся в школу, хитро замаскиро­вавшись!

Оказалось, новичка зовут Бонгани Нджали. Рэмбо объ­явил, что это новый черный Дэррил, и назвал его Чэррил. Увидев антилопью голову, Чэррил просиял и сказал что-то на зулусском (его никто не понял). По-английски он гово­рит не очень хорошо, поэтому Безумная Восьмерка вскоре потеряла к нему интерес и переключилась на Жиртреста и Бешеного Пса. Они сунули Карлика головой в мусорку и принялись выключать и включать свет при помощи большо­го пальца его ноги.

Тут в спальню ворвался Джулиан, который, должно быть, увидел, как мигает свет, и сказал, что рад возвращению всех мальчиков в школу. К сожалению, тут он заметил звериную голову и завизжал так, будто его режут. Он выбежал из спальни с воплями: «О Боже! У них там лось! У них там лось!»

Вскоре свет зажегся во всех комнатах, и половина кор­пуса сбежалась поглазеть на лося. Щука попытался украсть голову, но Бешеный Пес достал нож и пригрозил «распот­рошить его, как акулу». Тогда Щука набросился на Глиста, надел ему на голову башку чучела и сделал вид, что собира­ется оприходовать его. Мы в гробовой тишине вытаращи­лись на Щуку, который скакал на Глисте и стонал: «Люблю кататься на своей лошадке! Люблю!» Наконец он понял, что выглядит полным идиотом, и начал издеваться над Чэр-рилом. Тот совсем не обиделся, даже когда Щука обозвал его обезьяной. Он просто стоял, вытянувшись по струнке, как солдат. Тогда Щука расстегнул штаны и попытался уде­лать одеяло Карлика. Но, видимо, у него возникла боязнь сцены, поэтому вместо этого он выкинул его постельное белье в окно.

Когда суматоха улеглась, я вернулся в кровать и попытал­ся уснуть. Спустя некоторое время услышал громкое копо­шение и вздохи с кровати Верна. Его одеяло подскакивало вверх-вниз в лунном свете. Остальных и звать не пришлось, ведь Верн стонал так громко, что вскоре все проснулись. Даже Роджер выглянул из ящика для нижнего белья посмо­треть, что за шум.

Гоблин сорвал одеяло, и Человека Дождя поймали с по­личным. Верн покраснел и попытался прикрыть свое хозяй­ство и одновременно спрятать фотографию Аннелин Крил.

Потом я долго не мог уснуть — проделки Верна и стран­ные нездоровые звуки, которые он издавал, не давали мне покоя. Мне жаль ту девчонку, которой выпадет несчастье с ним переспать.

Вторник, 30 июля

За завтраком вся школа встретила Верна песенкой «Он — дро­чила» . Тот залился кроваво-красным цветом и выбрал именно этот момент, чтобы запихнуть в рот целую венскую сардельку. Вся столовая взревела и застучала ложками об столы. Джулиан вышел из-за столика старост и спросил Верна, не левша ли он. Верн ответил нет, и Джулиан пожал его левую руку.

Проведя хитрое детективное расследование, Жиртрест с Гоблином выяснили, куда делся один из Дэррилов. Оказы­вается, он сказал своей маме, что покончит с собой, если его вынудят вернуться в школу. Глист также сообщил, что Дэр­рил писался в штаны, как только в спальню первокурсников входили Бешеный Пес или Рэмбо.

После завтрака Укушенный вызвал меня к себе и спросил, не образумился ли я и не решил ли выбрать физику главным предметом на старшем курсе. Я ответил, что ничего менять не собираюсь, а потом с огромным удовольствием увидел, как его дергающийся глаз тревожно забегал из стороны в сто­рону. Он сказал, что до конца года у меня еще есть время передумать. Я лишь улыбнулся, а он поздравил меня с осо­бым призом жюри в конкурсе Алана Пейтона. Все это вни­мание за какой-то поощрительный приз меня немного сму­щает. Вот если бы победителей было, к примеру, трое, я хотя бы смог убедить себя в том, что стал четвертым.

Среда, 31 июля

УЧИТЕЛЯ НА ОСТАВШЕЕСЯ ВРЕМЯ

Английский: Папаша (круто!)

Африкаанс: Цербер (чревато неприятно­стями)

Математика:  миссис Бишоп (усена нашего чокнутого капеллана)

Актерское мастерство: Викинг (местный Гитлер)

География: мистер  Эразмус  (прозвища

мы ему так и не придумали, но он хитер, пронырлив и yжасен)

История: Леннокс (великолепно)

Здорово, что Папаша снова у нас преподает. Прошло всего несколько минут с начала урока, а он уже затеял горячий спор о насилии в школах. Сам он считает, что немного насилия — это очень даже неплохо, будет о чем рассказать внукам. Потом он заставил меня прочесть эс­се, которое я отослал на конкурс Алана Пейтона. Когда я дочитал, все зааплодировали. А Рэмбо с Гоблином на задней парте принялись изображать звуки поцелуйчи-ков.

Пятница, 2 августа

На школьном собрании меня вызвали на сцену. Глок пожал мне руку и вручил особую награду жюри конкурса юных писателей имени Алана Пейтона. Аплодисменты выдохлись, не успел я подняться на сцену! Как я-мечтаю, чтобы все на­конец об этом забыли. Если бы мое эссе чего-то стоило, я бы пробился в первую десятку.

На грамоте мое имя написали с ошибкой. Джон Муль-тон. (Что это за литературный конкурс, где даже фамилию «Мильтон» не могут правильно написать?)

Когда я сел на свое место, Глок раздал школьные галсту­ки, а потом слегка увлекся во время ежегодной речи, посвя­щенной дисциплине. Он стал кричать, что третий семестр традиционно называется «семестром дураков», а потом уставился на нас с таким видом, будто съел лимон, и сооб­щил, что именно в третьем семестре больше всего учеников исключают из школы. При этом он посмотрел на какого-то бедного первокурсника, который сидел в первом ряду, и сказал, обращаясь к нему: «И те из вас, кто хочет это про­верить лично, милости просим, — затем он выдержал паузу, сверля первоклашку глазами (тот от страха вжался в крес­ло), и смертоубийственным шепотом добавил: — ...знайте, моя реакция будет мгновенной и жестокой». Тут наступила такая тишина, что стало слышно завывание ветра. Проде­монстрировав нам свои белоснежные зубы в злодейской улыбке, Глок взмахнул профессорской мантией и, как ги­гантская кровососущая летучая мышь, вышел из актового зала.

Безумная Восьмерка разработала систему, которую мы назвали Глок-радаром. Если наш психованный директор на­чинает говорить не «р», а «р-р-р-р-р», значит, он воору­жен и опасен. Его обойма полна, и он готов к бою!

Суббота, 3 августа

ОТБОР В КОМАНДУ ПО ЛЕГКОЙ АТЛЕТИКЕ

Непонятно, зачем я вообще каждый год хожу на отбороч­ные соревнования в команду по легкой атлетике. Ясно же, что мне никогда не попасть в эту команду, потому что я меньше ростом, медленнее и слабее почти всех ребят моего возраста.

Жиртрест в отчаянии перерыл шкафчик в поисках справ­ки от врача, где говорится, что у него нарушение сердечного ритма. К сожалению, он так ее и не нашел. У него случился приступ паники, и он рванул в медпункт со скоростью олимпийского чемпиона по бегу на длинные дистанции. Но ему снова не повезло: сестры Коллинз не было на месте, а замещал ее недоброго вида старшекурсник с прыщами и сальными волосами.

Старшекурсник заявил, что Жиртресту придется доказать наличие заболевания. Тот бросился обратно в корпус и при­тащил в медпункт меня, а Верн с Карликом принеслись сле­дом, так как подумали, что со мной что-то случилось. Мы прибежали в медпункт, пыхтя и отдуваясь, и обнаружили старшекурсника, который сидел, водрузив ноги на стол се­стры Коллинз. Жиртрест отдышался и сказал:

— Это Малёк Мильтон. Он мой свидетель.

Оглядев меня с головы до ног, старшекурсник прогово­рил:

СТАРШЕКУРСНИК: Ты тот гомик из прошлогодней школьной пьесы.

ЖИРТРЕСТ: Он играл Оливера.

СТАРШЕКУРСНИК: Ага.

ЖИРТРЕСТ: А на гомика был похож лишь потому, что его заставили сделать завивку.

СТАРШЕКУРСНИК: Нет… это он на овцу был похож, потому что пришлось сделать завивку. А на гомика он похож всегда.

ЖИРТРЕСТ: Ну да, допустим, немного похож… но знал бы ты, сколько девок на него запало.

СТАРШЕКУРСНИК: Красивых или так себе?

ЖИРТРЕСТ: У последней его подружки были ого-го какие буфера.

Тут я попытался встрять в разговор, но старшекурсник велел мне заткнуться.

СТАРШЕКУРСНИК: Ого-го - это как?

ЖИРТРЕСТ: Ну не знаю... как грейпфруты.

Я представил себе грейпфруты Русалки, и мне вдруг попло­хело.

СТАРШЕКУРСНИК: А чем он их берет — у него член большой, что ли?

ЖИРТРЕСТ: Да нет, у него даже яички не опустились.

СТАРШЕКУРСНИК:  Блин.

К тому времени я уже был готов заколоть кого-нибудь скальпелем. Старшекурсник откинулся в кресле, глубоко вздохнул и окинул меня долгим взглядом.

СТАРШЕКУРСНИК: А это ты в прошлом году все ска­кал по часовне и распевал соло?

ЖИРТРЕСТ: Ага, он. Но больше он не поет.

СТАРШЕКУРСНИК:  А он правда гомик, да?

Еще раз тяжело вздохнув, старшекурсник распечатал паке­тик с мармеладками. Запихнув пригоршню в рот, пожевал минут пять. У бедолаги Жиртреста потекли слюни, и он уставился на мармеладки взглядом, полным желания. Стар­шекурсник не предложил их ему и лишь устроился в кресле поудобнее, словно это комната была его.

СТАРШЕКУРСНИК: Послушай, Жир, я бы помог тебе и этому гомосеку, но, пока медпункт под моим началь­ством, никаких справок я выда­вать не буду. Удачи в беге с пре­пятствиями на 400 метров, ре­бята.

МАЛЁК: А ты сам-то идешь на отбороч­ные?

СТАРШЕКУРСНИК: Сдурел что ль, голубь?

МАЛЁК: Но почему нет?

СТАРШЕКУРСНИК: А у меня справка.

Улыбнувшись, он помахал у нас перед носом голубой бу­мажкой.

СТАРШЕКУРСНИК: А теперь валите, портите день кому-нибудь еще.

Бедный Жиртрест заревел прямо на скамейке, не отходя от медпункта. Я попытался ободрить его, но он был уверен, что стоит ему пробежать более пятидесяти метров, как у не­го случится аневризма мозга, взорвется голова и он умрет на беговой дорожке в боли и муках. Ткнув пальцем в свой боль­шой живот, он сказал:

— Ты только посмотри, Малёчек. Похож я на человека, который рожден бегать? — Я покачал головой. Жиртрест кив­нул и вдруг рассвирепел. — Мои родители, между прочим, платят двадцать штук в год для того, чтобы я получал хорошее образование, а не пробегал милю за четыре минуты!

Из утреннего тумана вышел Гоблин в коротеньких спор­тивных шортиках, которые делали его похожим на гигант­ского комара с длинными - белыми волосатыми лапками. Кивнув нам, он проговорил:

—   Второй по кошмарности день в году.

Я спросил, какой первый по кошмарности, и он кивнул в сторону Адовых Врат и сказал:

—   Бег по пересеченной местности. А он, между прочим, в следующие выходные. — Потом он указал на медпункт и заметил: — Не стоит даже время тратить, когда там дежурит Бернард Дуффус. Его кличка — Злыдень. — По словам Го­блина, Злыдень ни разу за время своего дежурства не вы­писал справки на освобождение от физкультуры. А верши­ной его карьеры ассистента был случай в прошлом году, ког­да он заставил первокурсника совершить восхождение на гору Инхлазане со сломанной ногой.

Мы с Жиртрестом и Гоблином подошли к песочнице для прыжков в длину, рядом с которой стоял Цербер, беспре­рывно палил из сигнального пистолета и орал:

—   А ну прыгай, гомосятина!

ПРЫЖКИ В ДЛИНУ

Первая попытка Верна прыгнуть в длину закончилась тем, что он нырнул головой в песок и начал жевать его, шумно чавкая, в то время как другие уже разбегались. Жиртрест не допрыгнул даже до песочницы и последующие десять минут усиленно растирал колено под деревом. Лучший результат показал Саймон.

ПРЫЖКИ В ВЫСОТУ

Гоблин единственный, кто умеет делать ножницы. Из-за его длинных волосатых ног это очень смешно выглядит. Жир­трест неверно рассчитал момент своего акробатического прыжка и сломал планку. Бешеный Пес прыгнул через планку головой вперед и показал результат в полтора метра. А выиграл Рэмбо.

МЕТАНИЕ ДИСКА

В прошлом году в нашей возрастной категории лучшим был Бешеный Пес. Он может закинуть диск на несколько миль! Я опозорился, метнув совсем близко, а Верн бросил диск в сторону и чуть не прикончил маленького мальчика, который бежал 200-метровку на шестой дорожке. Лучший резуль­тат: Бешеный Пес.

МЕТАНИЕ ЯДРА

А тут лучшим стал Жиртрест! Я оказался вторым с конца, но лишь потому, что Гоблин упал все три раза и был дисква­лифицирован.

БЕГ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ

Рэмбо обогнал всех нас метров на двадцать. Верн ломился по прямой и даже не перепрыгивал препятствия, а Жиртре­ста дисквалифицировали за то, что он огибал препятствия, а также отодвигал их в сторону.

100-МЕТРОВКА

Я пробежал стометровку за 13 минут 45 секунд и занял чет­вертое место, хотя Гоблин утверждает, что мог бы победить меня, если бы по его дорожке не бежал Верн и не дышал, как Дарт Вейдер. Рэмбо показал результат в 11,8, не дотянув лишь три секунды до школьного рекорда всех времен в воз­растной группе до шестнадцати.

Бешеный Пес выиграл забег на 200, 400 и 800 ме­тров. Рэмбо сказал, что если бы он не курил, то выиграл бы и 200-метровку. После отборочных соревнований Жир­трест получил мощную выволочку от Цербера, который из­бил его планкой. Оказалось, когда мы бежали на 800 ме­тров, Жир забежал за угол, присел и спрятался за матами для прыжков в высоту, а когда все бежали второй круг, вти­хую присоединился к группе. Но ему неповезло: огромная толпа собралась специально для того, чтобы понаблюдать за ним на случай, если его вырвет, он взорвется или рухнет с инфарктом.

После порки бедный Жиртрест заковылял в корпус. Вы­глядел он при этом точь-точь как в прошлом году, когда его достали из окна часовни.

Урок на всю жизнь: никогда не являться на отборочные соревнования по легкой атлетике без освобождения от физкультуры.

Воскресенье, 4 августа

Весь день Безумная Восьмерка провела, пытаясь прикре­пить голову антилопы на стену Бешеного Дома. Это заняло около двух часов, потому что Рэмбо с Бешеным Псом все время отвлекались, пытаясь напугать нас головой, незамет­но подкравшись. К тому же при ближайшем рассмотрении идея Жиртреста приклеить голову к дереву смесью пласти­лина и жвачки оказалась не такой здравой, как выглядело вчера.

Бешеный Дом просто великолепен. Теперь здесь хватает места для всех, на полу лежит настоящий персидский ковер, а голова антилопы, прикрученная к стволу дерева проволо­кой, делает домик похожим на охотничий. Рэмбо говорит, что все еще раздумывает над способом провести на дерево электричество, чтобы можно было притащить в школу свой барный холодильник. Бешеный Пес заявил, что попробует построить ветряк. Жиртрест заметил, что, если бы был спо­соб переработать его газы, он мог бы обеспечить электриче­ством всю провинцию Натал. Затем он посвятил весь день пуканью в бутыли. В середине этого действа он заявил, что ему удалось превратить воду с дамбы в газированную, но глотнуть ее никто не отважился.

16.30. Обнаружили Карлика, который рыскал в кустах во­круг Бешеного Дома. Рэмбо рассвирепел и потребовал знать, что он успел увидеть. Карлик не ответил и попытался убежать, но Бешеный Пес опрокинул его на землю жесто­ким приемом из регби. Сказав, что Карлик слишком много знает, Пес потащил его на берег и попытался утопить в ка­наве.

19.00. Собрание общества «Африканская политика» приняло несколько неприятный оборот, когда Линтон Остин и Лутули чуть не начистили друг другу физиономии. Все началось с того, что Леннокс показал нам видеозапись интервью с Дезмондом Туту (англиканским епископом и злейшим врагом моего папы). В нем Туту назвал Южную Африку «радужной нацией». По его словам, мы должны радоваться тому, что цвета кожи у нас разные, как радуются лучу прекрасного света. Линтон Остин, опершись ногой о кофейный столик мистера Леннокса, заявил, что Туту — больной идиот и настоящая революция — это классовая ре­волюция. Лутули сердито набросился на него и сказал, чтс апартеид создал классовое разделение на расовой основе, и г. ЮАР раса по-прежнему означает все. В ответ на это Лин­тон обозвал его «простаком» и сказал, что через тридцать лет социалисты будут оглядываться на прошлое и жалеть, что зря потратили революционный запал на никчемные расо­вые разборки и не создали коммунистическое государство. Тогда Лутули назвал его расистом. Линтон взял очки и блокнот и выбежал из дома Леннокса, не говоря ни слова. Я весь вечер не раскрывал рта, но все равно это было самое волнующее собрание в году.

23.10. После столь эмоционального собрания шел в кор­пус. Уши щипало от холода, а сердце билось ненормально быстро. Фонари в галерее почему-то не горели, и вода из краника Зассанца Пита не текла. Я прошагал по темному коридору за корпусом Вест и споткнулся обо что-то вроде кучи книг и тетрадок. Затем услышал низкий громкий го­лос:

— Стой! Кто идет?

Медленно повернувшись, увидел в конце коридора фи­гуру с фонариком. Мне стало страшновато, поэтому я ре­шил ответить сразу. Назвал свое имя, но голос мощно дал петуха, и мое блеяние разнеслось по всему коридору. Фи­гура, похожая на длинноногое насекомое, приблизилась, и я узнал сине-красные тапки из овчины. Это был Папаша. Он признался, что не мог уснуть, поэтому решил прогу­ляться и поискать МакАртура. Я не знал, шутит он или нет, поэтому кивнул, как будто заниматься подобным делом в одиннадцать вечера в воскресенье для учителя совершенно нормально.

 — Прогуляйся со мной, Мильтон, — сказал он. — В этих стенах и кроме МакАртура призраков хватает. ; Мы, должно быть, обошли всю школу. Призраков не встретили, зато я в подробностях описал приключения Мильтонов в Англии. Мы вышли на поле для крикета, где тренировалась команда до четырнадцати лет, — я играл здесь в прошлом году. В лунном свете поле казалось гораздо мень­ше, чем я его помнил. Мы стояли и болтали, и лишь спустя некоторое время я понял, что Папаша цитирует Макбета, отливая на краю площадки. По его словам, писать на поле — хорошая примета перед началом сезона. Закончив, он ска­зал:

— Немедленно в кровать, юноша! Поздние прогулки вредны моим старым костям. — И помахав мне своей тро­стью, добавил: — Уходит, преследуемый медведем!

Я побежал в корпус. В ушах визжал ветер, а ледяной ночной воздух жег лицо.

Понедельник, 5 августа

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОСВЕНЦИМ!

06.00. На перекличке Верн пожал мне руку и поздравил с первым августа. Затем крикнул: «Эй!», обращаясь к Щуч­ке, который бежал по галерее с тремя чашками чая. Щучка не остановился. Я огляделся на жалкое зрелище, которое разворачивалось вокруг: все кутаются в плащи и греют руки о чашки с чаем, выдыхая клубочки пара в холодную утрен­нюю мглу.

Андерсон дал Чэррилу подзатыльник за опоздание, а Эмбертон врезал Глисту по коленке за то, что он не при­нял душ. Затем Андерсон прошелся вдоль рядов, выиски­вая, к кому бы придраться. Тут он увидел, что у одного из Дэррилов нет шнурка. Он принял это очень близко к сердцу и одной рукой поднял Дэррила вверх, а Эмбертон врезал ему между ног. Затем Андерсон бросил жертву в канаву и переключился на стрижку Джейара Юинга. Бе­шеный Пес ткнул меня в ребра, указал на свой правый ботинок и сказал: «Малёк, угадай, чей это шнурок?» Го­блин повернулся к Жиртресту и, раскинув руки, восклик­нул: «Добро пожаловать в Освенцим!» К сожалению, Эмбертон его услышал и обозвал маменькиным сынком, а потом треснул головой о водосточную трубу. Гоблин за­вопил так, будто его подстрелили, и рухнул оземь, как Ди­его Марадона (труба была пластиковая). По какой-то причине Бешеного Пса это взбесило, он схватил Эмбер-тона за лацканы плаща и ударил лбом между глаз. (При этом раздался такой звук, будто две деревяшки треснули друг о друга.) Эмбертон откинул голову, у него из носа текла кровь.

Андерсон немедленно распустил перекличку, и они с Щукой иВонючим Ртом потащили Бешеного Пса в комна­ту Андерсона, а Эмбертона с разбитым лицом отвели в мед­пункт. Джулиан тоже пошел в медпункт, так как ему нужна была постшоковая терапия.

06.35. Андерсон сказал Бешеному Псу, что тот позорит корпус, потому что Эмбертон старше, он староста и двою­родный брат Пса. Затем наш староста корпуса влепил Псу шесть ударов хоккейной клюшкой. Удары были слышны с первого этажа.

11.00. Андерсона и Эмбертона (с красным носом и рас­пухшим лицом) вызвали в кабинет Укушенного. Гоблин вая, к кому бы придраться. Тут он увидел, что у одного из Дэррилов нет шнурка. Он принял это очень близко к сердцу и одной рукой поднял Дэррила вверх, а Эмбертон врезал ему между ног. Затем Андерсон бросил жертву в канаву и переключился на стрижку Джейара Юинга. Бе­шеный Пес ткнул меня в ребра, указал на свой правый ботинок и сказал: «Малёк, угадай, чей это шнурок?» Го­блин повернулся к Жиртресту и, раскинув руки, восклик­нул: «Добро пожаловать в Освенцим!» К сожалению, Эмбертон его услышал и обозвал маменькиным сынком, а потом треснул головой о водосточную трубу. Гоблин за­вопил так, будто его подстрелили, и рухнул оземь, как Ди­его Марадона (труба была пластиковая). По какой-то причине Бешеного Пса это взбесило, он схватил Эмбер­тона за лацканы плаща и ударил лбом между глаз. (При этом раздался такой звук, будто две деревяшки треснули друг о друга.) Эмбертон откинул голову, у него из носа текла кровь.

Андерсон немедленно распустил перекличку, и они с Щукой и Вонючим Ртом потащили Бешеного Пса в комна­ту Андерсона, а Эмбертона с разбитым лицом отвели в мед­пункт. Джулиан тоже пошел в медпункт, так как ему нужна была постшоковая терапия.

06.35. Андерсон сказал Бешеному Псу, что тот позорит корпус, потому что Эмбертон старше, он староста и двою­родный брат Пса. Затем наш староста корпуса влепил Псу шесть ударов хоккейной клюшкой. Удары были слышны с первого этажа.

11.00. Андерсона и Эмбертона (с красным носом и рас­пухшим лицом) вызвали в кабинет Укушенного. Гоблин

Вторник, 6 августа

Танцы для младшекурсников всего через две недели, и мь можем привести подружек! Я так разволновался, услышав эту новость, что пришлось сделать дыхательное упражнение, после чего я составил список. (Поскольку знакомых девчонок у меня всего две, список получился, сами пони­маете, короткий.) Гоблин с Жиртрестом также разволнова­лись. Верн сказал, что пригласит Аннелин Крил. Пригла­шения нужно послать не позднее понедельника, иначе при­дется идти на танцы в одиночестве, а, по словам Рэмбо, это верный знак того, что ты или урод, или гомик.

Второй Дэррил не выдержал. Когда Нормальная Се­мерка помогла ему спустить сумки и чемоданы вниз по лестнице, впервые за весь год мы увидели его улыбающим­ся. Андерсон хотел было пожать ему руку, но Дэррил от­казался и бросился к своей маме, которая ждала у кабинета Укушенного. Бедняга Укушенный пытался сделать вид, что все в порядке, но видно, что ему было очень нелов­ко — он нервно переминался с ноги на ногу. Мы спрята­лись за дверью в корпус, пытаясь заглянуть за угол и уви­деть, что происходит. Верн начал следить за происходящим в щелочку в двери. В этот самый момент Бешеный Пес оглушительно заорал по-павианьи и вытолкнул Верна во двор.

Укушенный этому не обрадовался и подозвал Верна, чтобы тот извинился перед мамой Дэррила за то, что вел се­бя, как животное. Тем временем мы за дверью покатывались со смеху, глядя, как Верн, залившись краской, жмет всем руки. Затем он отошел в сторону и принялся судорожно ко­выряться в носу. Укушенный велел ему проваливать. Верн отдал Дэррилу салют, прошел мимо Безумной Восьмерки и следующие двадцать минут провел за осмотром писсуара, исписывая заметками целые страницы своего карманного блокнота.

После отбоя Безумная Восьмерка (и Роджер в том числе) нанесла первокурсникам то, что Рэмбо назвал «визитом вежливости». Он заявил, что, поскольку их осталось шесте­ро, они больше не могут называться Нормальной Семер­кой. Тут Щучка заметил, что в Безумной Восьмерке всего семь человек, но все зовут ее Восьмеркой. На что Гоблин ткнул его в глаз линейкой и напомнил, что восьмой у нас кот. Чэррил встал и заявил, что Нормальной Семерке сле­дует выбрать новое имя. Джейар Юинг возразил, что вся школа уже успела узнать их как Нормальную Семерку и ес­ли они сейчас поменяют имя, то потеряют свою индивиду­альность. Рэмбо смерил его недобрым взглядом и сказал:

—   Нет у вас, придурки, никакой индивидуальности, В том-то и дело!

Тут вмешался Жиртрест и заметил, что если ты просла­вился за свое занудство, это все равно популярность. Набив рот сухофруктами, он промямлил:

—      Ну, взять хотя бы Нааса Ботха^[44].

Последовал оживленный спор, и наконец прошло голосование. Точнее, два. Сначала Нормальная Семерка проголосовала за то, чтобы не менять название (против был лишь Чэррил, которому хотелось чего-то новенького). А потом Безумная Восьмерка единогласно проголосовала за то, чтобы у первокурсников появилось новое коллективное прозвище. Мы выиграли, поскольку мы старше. И через несколько минут первокурсников переименовали в Никчемную Шестерку.

НИКЧЕМНАЯ ШЕСТЕРКА                                                          

Щучка

Глист

Джейнар Юинг

Дэррил (последний из выжишвших)

Карлик

Чэррил (Черный Дэррил)

Рэмбо попытался воодушевить Никчемную Шестерку пла­менной речью о том, как надо жить каждым днем и не быть слабаками. Но, видимо, это не помогло, потому что после окончания те сразу легли спать, не говоря ни слова. Пока мы шли в спальню после очередного тухлого визита к пер­вокурсникам, Жиртрест покачал головой и окинул нас пе­чальным взором.

— Они же ничего не понимают, ребята. Мы открываем им новые горизонты, а они лежат и еле дышат. Где благо­дарность?

Среда, 7 августа

Укушенный созвал срочное собрание корпуса и слово в сло­во повторил речь Глока, которую тот произнес на школьном собрании неделю назад. Затем объявил, что кое-кто из уче­ников получил последнее предупреждение, а Эмбертон вре­менно лишен звания старосты. (Видимо, его папочка, са­харный барон, уже успел вылизать зад Укушенному, ведь еще пару часов назад Эмбертон был лишен звания старосты навсегда и к тому же был на грани исключения.)

При помощи своего дергающегося и нормального глаза Укушенному удалось держать весь зал в поле зрения.

— Отныне в корпусе будет порядок, — проговорил он. — Отныне здесь все будет под контролем. И главное, вы будете вести себя как следует! Конечно, ко всем вам это не относит­ся, но в нашем корпусе есть отдельные личности (присталь­ный взгляд на Щуку), которые считают своим долгом про­тивостоять власти (злобный взгляд на Рэмбо). Сегодня Я хочу, чтобы эти личности, стремящиеся свести на нет добро­совестное, честное поведение большинства мальчиков в этом корпусе, уяснили для себя совершенно четко: я не останов­люсь ни перед чем ради того, чтобы поймать их и наказать по всей строгости закона!

Повисла гробовая тишина. Бешеный Пес и Рэмбо уста­вились в пол. Гоблин не знал, куда деть руки, а Верн вырвал клок волос. Укушенный еще какое-то время сверлил нас взглядом, а потом вышел из комнаты и хлопнул дверью. Щука заблеял, как овца, но Андерсон приказал ему зат­кнуться. Тогда Щука подошел к нему и сказал: «Поцелуй меня в зад, козел». Усмехнувшись, он прошел мимо Андер­сона, слегка пнув его по дороге ногой. Тот не отреагировал и понуро побрел в свою комнату с видом человека, оконча­тельно утратившего власть.

Четверг, 8 августа

В спальню ворвался Лутули и сообщил мне, что слышал из внутреннего источника, будто Де Клерк собирается принять новую конституцию на основе принципа «один человек - один голос». Безумная Восьмерка не знала, что и думать: школьный староста приходит ко мне поболтать о политике так, будто мы с ним лучшие друзья! Верн очень смутился или чувствовал себя виноватым, потому что сунул голову в шкаф­чик и сделал вид, что что-то там ищет. Это  прололжалось, по­ка Лутули не ушел. Никто ничего не сказал, но из дальнего угла донесся какой-то смутный ропот и оскорбления.

Пятница, 9 августа

Только что была странная встреча с Укушенным. Затащил меня в свой кабинет и спросил, не знаю ли я чего, что следу­ет знать и ему. Я не ответил, после чего возникла неприят­ная пауза, и он сказал:

—   Послушай, Джон. Нет ничего плохого в том, чтобы попытаться восстановить справедливость. В этом году мы потеряли уже троих мальчиков. Я должен знать, что проис­ходит в моем корпусе, а самое главное — в вашем общежи­тии.

Старательно пытаясь сохранить хладнокровие и не попа­даться в поле зрения бегающего глаза, я ответил медленно, самым серьезным голосом, на который только был способен.

—   Нет, сэр. Нет ничего такого, о чем вам следовало бы знать. — И с этими словами вышел из кабинета, чувствуя се­бя непобедимым, как человек, одержавший верх над своими мучителями. Рэмбо поджидал меня на школьном дворе, не­подалеку от кабинета Укушенного. Я жестом показал ему «о'кей», но он взглянул на меня как на предателя.

22.00. Жир изобрел потрясающую новую игру под на­званием «Мусорный хлебушек».

ПРАВИЛА ИГРЫ В МУСОРНЫЙ ХЛЕБУШЕК

На голову Карлика надевается мусорный бак. (Почему Карлика? — да потому что мусорный бак идеально подходит под его голову.)

Дальше Карлик ходит по комнате, спотыкается, но НЕ падает.

Каждому из игроков дается кусок хлебушка. Игроки встают на позиции.

Позицию нельзя менять, нельзя таку/се бегать за Кар­ликом.

Цель игры — бросить кусок хлеба, чтобы он упал на пе­ревернутый мусорный бак.

Кто бросает последним — проигрывает. (Его кусок хле­ба съедает Жиртрест.)

Если хлеб падает или не попадает на мусорку, игрок дисквалифицируется. (И его кусок хлеба съедает Жир­трест.)

Победитель получает бесплатную порцию бренди «Меллоувуд» в воскресенье в Бешеном Доме.

К моему удивлению, выиграл Гоблин. Хотя так вышло лишь благодаря тому, что он сделал умный ход: ударил бедного Карлика в живот хоккейной клюшкой. Тот упал на колени, и Гоблин забросил на корзину победный кусок. После со­ревнования Жиртрест снял мусорку с головы Карлика и от­клеил скотч, которым был заклеен его рот. Карлик распла­кался, но Жиртрест подарил ему шоколадку и сказал, что он молодчина.

Когда Карлик лег спать, Саймон спросил меня, зачем Лутули приходил ко мне на днях. Я начал рассказывать о собраниях общества «Африканская политика» и даже хотел прочесть ему мини-курс политической истории ЮАР, как вдруг Рэмбо заорал на меня и сказал, что у меня кишка тон­ка быть членом Безумной Восьмерки — мол, я не вписыва­юсь в нее по духу. Не знаю, что вдруг произошло. Верн за­светил мне в лицо фонариком, а остальные члены Восьмер­ки окружили меня, кивая и соглашаясь с Рэмбо! Кровь отхлынула с лица. Мало того что дело попахивало дракой, так все еще и объединились против меня!

Свирепое лицо Рэмбо было всего в нескольких дюймах от моего.

— Нам все равно, чем ты там занимаешься на своих со­браниях клуба для геев, Малёк, — прошипел он. — Но ты, видать, считаешь себя крутым революционером-интеллек­туалом, который зависает с Лутули и думает, что он герой. — Отняв у Верна фонарик, Рэмбо пустил луч мне прямо в гла­за. — Твой маленький секретный клуб, свидания с Папа­шей — меня тошнит от всего этого. А уютные посиделки с Укушенным, где ты наверняка стучишь на меня и показыва­ешь ему свой дневник. — Я попытался объяснить, что ничего не сказал Укушенному, но Рэмбо еще не закончил гневную тираду по поводу моего дневника. — Каждый день мы видим, как тЫ пишешь о нас и о том, какой ты замечательный, как все тебя любят и какой ты прекрасный актер. Что ж, знай, что все это полное дерьмо! И мы можем это доказать, потому что мы здесь и видим все собственными глазами. Так что пи­ши что хочешь, но мы все знаем — ты фальшивый насквозь!

Повисла мертвая тишина. Я видел, что все они согласны с Рэмбо. В комнате возникла отвратительная атмосфера. Казалось, что внезапно похолодало. Всего за две минуты Безумная Восьмерка превратилась из друга во врага. Даже лицо Верна выражало что-то вроде ненависти.

Я подождал, пока Рэмбо отпустит мою футболку. По­чувствовал облегчение, когда понял — он не будет меня бить, хотя это никак не компенсировало тот факт, что я по­терял всех своих друзей.

Лежал в кровати, а в ушах звенело, и все крутилось перед глазами. Стоило закрыть глаза, и перед ними расплывались желто-красные формы. В животе между пупком и грудиной заныло. Словно гигантский осьминог своими щупальцами обвил мои внутренности и принялся стискивать их одним медленным движением. Очень хотелось домой.

Суббота, 10 августа

После вчерашнего чувствую себя ужасно, да еще эти сорев­нования по бегу по пересеченной местности. Весь день сло­нялся по школе, чувствуя себя неудачником. Никто со мной не разговаривает, а за обедом и ужином сидел один.

Во второй половине дня позвонила мама и сказала, что папа уехал в Транскей, сказав ей об этом всего за час до вы­хода из дома. На прошлой неделе там недалеко от берега за­тонул корабль «Ошеанос», и папа с Фрэнком отправились на поиски сокровища.

А на танцы я так пока никого и не пригласил.

Урок на всю жизнь: никогда не думай, что ты всем нра­вишься, лишь потому, что никто открыто не признавался тебе в обратном.

Воскресенье, 11 августа

МАЛЁК ВЕРНУЛСЯ В КОМАНДУ!

По крайней мере, мне так кажется. Рэмбо сказал, что если я выпью целую кружку неразбавленного бренди «Меллоу-вуд» в Бешеном Доме, это докажет Безумной Восьмерке мою преданность и покажет, что мне снова можно доверять. Он сразу начал наливать, поэтому я решил, что время для спора неподходящее, выпил отвратительную жидкость, а потом закашлялся.

Бренди очень хорошо пошло, поэтому Бешеному Псу пришлось помочь мне спуститься с дерева. Гоблин накормил меня зубной пастой, чтобы старосты ничего не унюхали, а Рэмбо велел ложиться спать до ужина, пообещав, что они с Безумной Восьмеркой пустят слух, будто у меня болотная лихорадка в легкой форме.

По пути в школу меня вырвало под дерево. Помню, как остальные покатились со смеху и стали отпускать всякие шу­точки на мой счет. Когда все ушли на ужин, ноги сами по­несли меня в комнату с телефоном, а трубка как-то оказа­лась у уха. Я слышал гудки на том конце провода. Потом услышал голос Русалки. Через две минуты я повесил трубку, спотыкаясь, взобрался по лестнице и рухнул на кровать.

Она пойдет со мной на танцы!

Урок на всю жизнь: когда от страха готов наложить в штаны, просто выпей кружку бренди.

Понедельник, 12 августа

Худшее похмелье в моей жизни. Но есть и плюсы: Безумная Восьмерка снова со мной разговаривает, а Русалка до сих пор не перезвонила отменить встречу.

Урок на всю жизнь: больше никогда не пить спиртное.

Среда, 14 августа

После странных событий прошедшей недели в корпусе вновь восстановлен порядок. Тем не менее стараюсь не вы­совываться, а также перестал делать записи в дневнике во время самостоятельных занятий. Два дня чувствовал себя пуленепробиваемым, но теперь снова трясусь от страха пе­ред субботней встречей с Русалкой.

ПРОБЛЕМЫ И СТРАХИ, СВЯЗАННЫЕ С РУСАЛКОЙ

Неловкость в целом.

Как мне вести себя, учитывая, что она меня бросила и сбеушла с серфингистом, который ездит на «гольфе» ? Надо ли признаваться, что я тайно слеусу за ней с марта?

Надо ли упоминать, что целовался с Амандой? Воспользоваться ли дезодорантом Саймона («Эго») или своим («Мам фо мен»)?

Я ни в коем случае не намерен превращаться в тряпку и за­бывать о том, что эта женщина бросила меня в День святого Валентина. (Или на следующий день, неважно.) Она заслу­живает, по меньшей мере, выговора за то, что по ее вине я чувствовал себя несчастным и уязвленным. Гоблин считает, что нужно упомянуть о доверии, о том, что доверие между нами пошатнулось. А когда Русалка спросит, как ей загладить свою вину, я должен спустить штаны и потребовать орального секса! Сказал Гоблину, что подумаю над его предложением.

Составив несколько списков, наконец выработал фи­нальный план действий и приклеил его изнутри дверцы шкафчика.

МИССИЯ «РУСАЛКА»: ЦЕЛИ

Добиться объяснения, почему она бросила меня в Ва­лентинов день.

Узнать, что случилось с се бойфрендом-серфингистом. Признаться, как сильно она меня ранила. (Можно даже заплакать, в данном случае не возбраняется.) Сказать, что доверие между нами пошатнулось. Простить ее. (Но не ранее чем через час после начала встречи.)

Поцеловать (страстно).

Заняться оральным сексом (в зависимости от реакции на пункт 4).

Четверг, 15 августа

Атмосфера накаляется. Я забросил домашку по всем пред­метам, кроме истории. Не могу сосредоточиться на чем-либо более чем на тридцать секунд — потом все мысли пере­ключаются на Русалку. Я так давно не видел ее вблизи, что уже с трудом припоминаю ее лицо.

НАШИ ПОДРУЖКИ НА ТАНЦЫ

Саймон: Ванесса Спеллинг (отпадная красотка).

Рэмбо: Вивиан Грей (все, кроме Рэмбо, со­шлись во мнении, что она так себе),

Жиртрест: никого не нашел (облом).

Малёк: Русалка (феерически красива).

Гоблин: Таня (толстая подруга Эли — а теперь и бывшая подруга).

Роджер: не знаком с кошками женского пола, так как был кастрирован вскоре после рож­дения.

Бешеный Пес: никого не нашел (и не искал. Ему по­жизненно запрещено являться на любые танцы и школьные вечера)

Верн: Аннелин Крил (Гоблин открыл тотализатор сто миллионов к одному, что она придет).

Пятница, 16 августа

Щука, Эмбертон и Деврис поспорили, что один из них тро­их сможет поцеловать одну из наших подружек на завтраш­них танцах. Гоблин подошел к Щуке, протянул руку и ска­зал:

—   Сто баксов! Ставлю сто баксов, что никому из вас не удастся оприходовать наших подружек.

Верхняя губа Щуки скривилась в ухмылке, и он ответил:

—   Ну уж того горбатого кита, что ты с собой притащишь, я точно трогать не собираюсь.

Деврис заржал и толкнул Эмбертона в бок. Тот закаш­лялся от смеха и несколько раз треснул своей тростниковой палкой об мой шкафчик. Я посмотрел ему прямо в глаза, и в конце концов он не опустил взгляд.

Когда они ушли, Гоблин заявил, что сто баксов — наша общая ставка. И окинув нас мрачным взором, добавил:

—   Так что следите за своими курицами, иначе лишимся серьезных бабок.

Как будто у меня и без того забот мало.

Суббота, 17 августа

К обеду чуть не дошел до нервного срыва. К пяти часам разыгралась мигрень и стало тяжело дышать.

Группа первокурсников превратила нашу унылую старую столовую в унылую старую столовую с увешанными серпан­тином люстрами. Работники столовой поменяли скатерти, а преподобный Бишоп пожертвовал полусгоревшие церков­ные свечи для столиков и галереи.

Плохая новость: Щуку и Андерсона назначили диджея-ми. Гоблин этим очень обеспокоен. Мол, всем известно, что больше всего секса обламывается спасателям на пляже, вра­чам и диджеям.

19.00. Стоял на школьном дворе, глядя, как туман тянет свои лапы к крыше библиотеки. Галерея подсвечивалась мерцающими свечами в коричневых бумажных пакетах, а у главного входа собралась толпа напуганных до смерти маль­чишек, которые ждали своих подруг. А некоторые уже с гор­достью (или без) вели спутниц в актовый зал.

Я был слишком напуган, чтобы ждать со всеми у главно­го входа, поэтому притворился, что завороженно гляжу на пламя свечей в галерее. Примерно через минуту глядения решил все-таки не быть слабаком и подождать у входа. Но, видимо, мозг и тело у меня были в разладе, потому что ноги сами понесли меня в корпус.

— Эй, Малёк! Говорят, школа Святой Катерины только что приехала, — выпалил Гоблин, который бежал через двор.

Я проследовал за ним, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Все мальчишки нервничали, но при этом громко задирались, насмехались друг над другом и даже отвешива­ли дружеские тумаки. К входу в школу съезжались машины, из которых выходили смущенные девочки. Если новопри­бывшая оказывалась красоткой, шум стихал до шепота, все разом прекращали разговаривать и начинали пялиться. Ес­ли же невеста рожей не вышла, поднимался дикий хохот, и мои однокашники начинали хрюкать, как свиньи.

Я узнал машину Мардж. Она остановилась прямо перед группой ребят. Открылась дверь с пассажирской стороны, и черные каблучки застучали по мощеному тротуару. Дверь хлопнула, Мардж уехала — и кроме этих звуков, не было ничего. Я сделал шаг и протянул руку. Блеснули белые зуб­ки, взметнулись тонкие светлые волосы, и ее нежные губы коснулись моих. Я вел Русалку сквозь толпу. И все маль­чишки до единого не сводили с нее глаз. А разве могло быть по-другому?

Вскоре у меня появился шанс убедиться, что это не сон: с крыши ризницы раздался громкий крик. Все за­мерли и в изумлении вытаращились на происходящее на­верху, примерно в шести футах под окном нашей старой спальни.

На крыше выстроилась Никчемная Шестерка, наряжен­ная в плащи. Я видел, что из окна кто-то отдает им указа­ния, но не разглядел, кем был этот гениальный руководи­тель.

Внезапно члены Никчемной Шестерки повернулись к нам спиной и сбросили плащи. Они были голые, и на яго­дице у каждого было написано по букве. Двенадцать букв справа налево складывались в надпись:

БЕШАННЫП ЙЁС!

К несчастью для Пса, его злосчастная орфография, а также тот факт, что Глист с Джейаром Юингом встали не на те места, означали, что шутка вышла ему боком. Чэррил (бук­ва С и восклицательный знак) выделялся из общей массы тем, что у него на ягодицах надпись была сделана белой краской (у всех остальных — флюоресцентно-зеленой). Мы пришли к выводу, что круглая белая буква на заду у

Чэррила делает его похожим на водяного буйвола. Но ху­же всего было то, что Андерсон засвидетельствовал это представление и уже бросился на поиски своей хоккейной клюшки.

До конца жизни не устану благодарить Пса за эту выход­ку. Ведь именно это нам с Русалкой было нужно, чтобы растопить лед. Вскоре мы уже смеялись и травили байки, как в старые добрые времена. Я заметил, что Русалка касается моей руки при разговоре и все время повторяет, как рада снова меня видеть. Цока ни один из пунктов миссии «Ру­салка» не был выполнен.

Проводил ее к нашему столику. Должен признать, атмос­фера за столом была не очень. Верн очень расстроился, что Аннелин Крил не пришла, и сидел во главе стола, бормоча себе под нос, как Голлум. Жиртрест доедал украшения на тарелке. (Сами закуски он прикончил уже давно.) Подруга Гоблина Таня была в два раза шире меня, и через все лицо у нее тянулась бровь размером с Великую Китайскую стену. Гоблин с ней не разговаривал и весь вечер пытался пристро­иться поближе к Русалке, задавая ей тупые вопросы. Когда она отвечала, Гоблин пялился на ее грудь и делал вид, что погружен в глубокие размышления по поводу того, что она только что сказала. При этом Таня сверлила Русалку нена­видящим взглядом, одновременно пытаясь проглотить це­лую булку.   ;

Ужин прошел не лучше. Жиртрест жрал, как свинья, заляпав соусом всю свою белую рубашку. Верн опять на­чал дышать, как Дарт Вейдер, и положил на пустой стул рядом с собой фотографию Аннелин Крил. Гоблин терпе­ливо подождал, пока Таня насытится куском мяса с кро­вью, после чего протянул ей мятную конфету и предложил прогуляться в саду. Вставая, он сунул в рот ложку и про­демонстрировал нам, чего ждет от Тани во время этой прогулки. Русалка покраснела и отвернулась. К сожале­нию, при этом она встретилась лицом к лицу с Верном, который спорил с десертной ложкой. Примерно через ми­нуту мы с Русалкой последовали примеру Гоблина с Таней и вышли из зала через главный вход, направившись к пло­щадкам для крикета.

Мы укрылись от ледяного моросящего дождя под сосной рядом с крикетной сеткой. Прислонившись к дереву, Русал­ка поежилась от холода. Я встал напротив, сунув руки в кар­маны, сделал глубокий вдох и спросил:

—   Что между нами случилось?

Русалка посмотрела на меня так, будто я только что по­просил ее отрубить кому-нибудь голову. Обмахнувшись пальцами, точно ей было жарко, она тоже глубоко вздохну­ла и ответила:

—   Четыре месяца готовилась к этой минуте.

Я ничего не ответил, потому что был занят подсчитыва­нием в уме: четыре месяца, значит, апрель. Это когда она послала мне открытку ко дню рождения. Значит, то был знак. Единственная причина, почему я тогда не ответил, — из-за Саймона, который сказал, что тем самым я выставлю себя полным импотентом. Так значит, все это время, что я прятался в кустах, как извращенец, можно было просто вы­йти, пройти по дорожке к дому и поцеловать ее!

Русалка говорила и говорила, пока мое лицо не окочене­ло от холода. Большую часть я не слышал, потому что в се­редине своего объяснения она сказала, что любит меня, и после этого мне уже было трудно на чем-либо сосредото­читься.

Оказалось, серфингиста с белым «гольфом» зовут Каме­рон. (Подходящее для серфингиста имечко.) Когда Русалка впервые упомянула о нем, перед глазами сразу возникла картина, как я разбиваю его морду на глазах у Русалки. Но потом она сказала, что у него черный пояс по карате, а еще он умеет метать ножи и глотать огонь. Поэтому я решил, что лучше ненавидеть его издали.

После того как Русалка принесла пространные извине­ния, я сказал, что прощаю ее и все останется в прошлом. К сожалению, тут она начала плакать и распинаться, какой она ужасный человек. А я не знал, что делать, поэтому про­сто стоял под деревом и смотрел, как она хнычет, вежливо помалкивая. Наконец плакать она перестала и сказала, что я — ее сердечный друг и она хочет, чтобы мы остались дру­зьями навсегда.

И это было очень, очень плохо.

Рэмбо говорит, что если девчонка говорит «давай оста­немся друзьями», значит, ты ей физически неприятен или она нашла парня с большим членом. Усиленно пытаясь отделаться от возникшей перед глазами картины, я лихора­дочно придумывал, что бы сказать такого умного. Но при­думал лишь «я тоже». Только я собрался найти в себе му­жество и все-таки наклониться и поцеловать ее, как нас прервали Гоблин с Таней. Гоблин, красньш как рак, улы­бался очень подозрительно. У Тани к попе прилипла мо­края трава, и выглядела она несколько запыхавшейся. Я думал, что Гоблин идет к нам, чтобы поздороваться, но вместо этого он прижал Таню к дереву и начал целовать ее прямо у нас перед носом. Засовывая свой язык Тане в глотку, он краем глаза косился на Русалку и при этом из­давал странные стоны и шумно дышал через нос. Увидев все это, мы с Русалкой решили бежать обратно в столо­вую.

Танцы шли как-то уныло. Жиртрест чуть не подавился зубочисткой, и его вырвало под стол. Бешеный Пес устро­ился на крыше часовни и блеял, как овца, время от време­ни демонстрируя собравшимся на школьном дворе свой голый зад.

Заиграла песня «Ходи, как египтянин», и Русалка сказа­ла, что ей жалко Верна, выбежала на танцпол и стала танце­вать с моим безумным соседом, который забился в угол и там двигался, как робот. Увидев Русалку, он густо покраснел и еще сильнее сосредоточился на своих спазматических тан­цевальных движениях, свесив язык изо рта. Когда Русалка стала с ним танцевать, он очень обрадовался и начал подхо­дить к ней все ближе и ближе с улыбочкой, которая меня встревожила. Ребята вокруг завопили: «Да ты глянь! Во да­ет!» А кто-то заметил, что это похоже на «Красавицу и Чу­довище» .

Внезапно диджей Щука включил зеркальный шар, а Эм­бертон выбежал из диджейской рубки, прошагал по танцпо-лу и велел Верну убираться. Затем схватил Русалку за руку и завел с ней медленный танец. Резко сменилась музыка: Щу­ка поставил «Вечный огонь» «Бэнглз». (Видимо, старше­курсники решили охотиться стаей и выбрали Русалку жерт­вой.) Русалке явно не нравилось столь близкое присутствие Эмбертона, чья правая рука уже начала медленно подби­раться к ее заду. Верн также выглядел не слишком доволь­ным развитием событий и начал медленно танцевать с вооб­ражаемой партнершей.

Вдруг чья-то сильная рука схватила меня за воротник блейзера и потянула назад. Это был Рэмбо.

— Малёк, да проснись же ты, тупица! Эмбертон наступа­ет! Не тормози!

Затем на меня кинулся Гоблин и закричал:

—   Нельзя позволить, чтобы он оприходовал твою Русал­ку! Если у него получится, клянусь, я буду следующим!

Я вышел на танцпол, готовый всех порвать. К счастью, за­видев меня, Русалка тут же вырвалась из клешней Эмбертона, и вскоре мы уже танцевали вместе. Я посмотрел ей в глаза и уже склонился для поцелуя, но момент снова был испорчен. Послышался визг микрофона, и меня оглушил голос Щуки.

—   Леди и джентльмены! — объявил он. — Поаплодируем Деврису! Джекпот достается ему!

На дальнюю стену нацелился прожектор, и мы увидели целующихся Девриса и Таню. Все захлопали, и Деврис про­должил целовать ее, одновременно торжествующе потрясая левым кулаком. Гоблин и Рэмбо бросились на танцпол, но было уже поздно. Микрофон снова взвизгнул, и Щука до­бавил:

—   Гоблин, прости, но твоя девчонка сказала, что от тебя воняет, как от тухлой рыбины, а еще у тебя маленький член. Спасибо за сотню баксов, придурки!

Так мы проиграли пари. Гоблин потерял свою подругу, а Таня — репутацию.

Мне не хватило смелости поцеловать Русалку на глазах у Мардж, поэтому я лишь обнял ее, как детсадовец. Глядя, как машина Мардж скрывается в тумане, пнул камень, лежав­ший на дороге. Надо было ее поцеловать. Чего бы это ни стоило.

Кто-то толкнул меня в спину. Рэмбо.

—   Эй, Малёк, — сказал он, — какой смысл иметь такую классную подружку, если относиться к ней как к сестре? Не­удивительно, что она тебя бросила.

У меня знакомо ухнуло в животе — как на крикете, когда упускаешь самую простую подачу.

Позднее я лежал в кровати, смотрел на потолок и про­игрывал в голове события сегодняшнего вечера. У меня бы­ло три верных шанса сделать ход, и все три раза я струсил.

Урок на всю жизнь: если сомневаешься, целовать или нет — целуй.

Воскресенье, 18 августа

Проснулся рано утром совершенно разбитым. Попытался снова уснуть, но Верн громко свистел носом, поэтому я по­шел в душ. Поскольку все еще спали, мне удалось помыться двадцать минут, в течение которых я еще раз проиграл вче­рашний вечер в голове, на этот раз вспоминая лишь самое приятное. К сожалению, мою утреннюю медитацию пре­рвал Джулиан, который вошел в душ в состоянии ужасного расстройства. Я поздоровался с ним и, чтобы избежать не­ловкости, стал мыть голову. Закончив тщательно намыли­вать голову, открыл глаза и увидел, что Джулиан плачет, подпирая лоб кулаком. Спросил, что случилось. Он отве­тил:

—   Малёчек, ох, Малёчек, прошу, не заставляй меня объ­яснять — все это очень сложно.

Я кивнул и выключил душ. Но тут Джулиан обозвал меня «жестокосердечной скотиной» и приказал снова включить душ. К тому моменту я мылся в душе уже более получаса, и кожа у меня стала ярко-розовой, как панцирь у креветки.

—   Сегодня мое последнее причастие, — в слезах прогово­рил Джулиан. — В следующую пятницу я навсегда уйду из этой школы.

Я не знал, что ответить, и сказал, что при мысли о его отъезде мне тоже становится очень грустно. Джулиан на­звал меня «невинной душой» и сказал, что однажды я сделаю кого-нибудь очень счастливым. А потом снова за­ревел. К счастью, тут появился Верн и начал обвинять какого-то бедолагу, засевшего в кабинке, в неподобаю­щем поведении в туалетах и на прилегающей территории. Воспользовавшись моментом, я выключил кран и ретиро­вался.

10.00. К нам пришли Щука, Деврис и Эмбертон и по­требовали свой выигрыш. Бедный Гоблин был вынужден отдать сто баксов парню, который поцеловал его же подруж­ку! Щука сказал, что, когда в следующий раз мы не сможем удовлетворить наших женщин, он рад будет помочь за мень­шую цену — пятьдесят баксов. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Слышал, твоя подружка тебя бросила, потому что ты гомик.

Я попытался посмеяться вместе со всеми, но звук, вы­рвавшийся у меня из горла, был резким и писклявым.

17.00. За вчерашнее хулиганство Бешеный Пес получил от Укушенного три удара розгами и последнее-препоследнее предупреждение.

20.00. Позвонила мама и сказала, что папа вернулся из Транскея и вместо сокровищ привез два штрафа за превы­шение скорости и грипп.

Понедельник, 19 августа

15.30. Целый час болтал с Русалкой по телефону. О чем именно мы говорили, не помню, хотя вторые полчаса спорили о том, кто первый повесит трубку. Наконец в комнату вошел Вонючий Рот и приказал освободить те­лефон, потому что ему нужно было позвонить больной бабушке. Тогда мы с Русалкой и попрощались одновре­менно.

Плохо то, что Русалка снова упомянула слово на «д». Даже хуже, она считает, будто болтать со мной — все равно что с подружками. По ее словам, это означает, что у нас «особое понимание».

Кажется, теперь даже Русалка думает, что я голубой!

Среда, 21 августа

Попусту потратил полдня, выискивая в секции физиологии нашей библиотеки книжку по анатомии человека в зелено-белой полосатой обложке. Гоблин сказал, что на странице 124 там есть фотография брюнетки с буферами, которым он бы дал 9 из 10. Поскольку буфера Русалки он оценил во столько же (а я их никогда не видел), мне хотелось узнать, с чем придется иметь дело в не столь далеком будущем (я на­деюсь). Кроме того, я нарочно пытаюсь вести себя более мужественно.

Обыскав всю секцию биологии, наконец нашел бело-зеленую книгу между энциклопедией кожных заболеваний и фолиантом о почечной недостаточности. Страница 124 была вырвана.

Потом я нашел книгу под названием «Чума». Мне было страшно ее открывать, я все-таки открыл. На первой стра­нице была ужасная фотография: огромная куча трупов, за­вернутых в белые простыни. Надпись под фотографией гласила: «ПОДСЧЕТ ЖЕРТВ - ТАНЗАНИЯ, 85 ГОД».

Вдруг за спиной раздался громкий возглас:

—   Мильтон, мой поэт!

Библиотекарша миссис Холл бросила на Папашу уни­чтожающий взгляд, который он проигнорировал. Вглядев­шись в книжные корешки за моей спиной, Папаша нахму­рился поверх очков в роговой оправе и воскликнул:

—   Биология, Мильтон? Совсем, что ль, умом повредился? Со стойки библиотекаря раздалось громкое «ш-ш-ш», и

миссис Холл покачала головой, неодобрительно взглянув в нашу сторону. Я сказал Папаше, что читаю про чуму. Тот в ужасе отпрянул и возопил:

—   Надеюсь, ты триппер не подцепил? (Не знаю, что та­кое триппер, но звучит еще хуже чумы.)

Затем я в свою очередь спросил Папашу, что он делает в секции биологии.

—   О, да как обычно, Мильтон, — ответил он. — Страни­ца 124 в бело-зеленой книге.

Я сообщил, что страницу вырвали. Папаша выпалил: «Черт!» — и ударил тростью об пол. Тут миссис Холл потеря­ла терпение и заорала на Папашу, мол, тот подает ученикам дурной пример. Папаша тоже заорал на нее и сказал, что в ее библиотеке царит хаос и вся секция биологии перевернута вверх дном. Постучав меня по ноге тростью, он прошептал:

—   Видишь, какая кокетка? — Затем выпрямился и доба­вил: — Обед в понедельник, Мильтон. Ты, я и ЭЭК. — С этими словами он вышел из библиотеки, с треском за­хлопнув за собой дверь.

Сказал Гоблину, что даже Папаша знал про страницу 124 в бело-зеленой книге, а значит, книга была популярной, еще когда он учился в школе! Гоблин был весьма взволнован этим открытием и заявил, что это подтверждает его теорию «хорошие буфера — вечная ценность».

Пятница, 23 августа

После обеда у моей кровати нарисовался Чэррил и сказал, что мне следует немедленно явиться в койку Джулиана. (Я так понял, имеется в виду его спальня.) Я постучал в дверь, и мне долго никто не отвечал, а потом Джулиан крикнул:

—   Войдите! — Увидев меня, он схватился за грудь и ах­нул: — О, слава богу, это ты! Я уж думал, Андерсон.

Джулиан задернул шторы и вдруг накинулся на меня, словно я сделал что-то не так.

—Малёк, ты очень меня расстраиваешь, очень. — Я не знал, что он имеет в виду, поэтому провернул обычный фо­кус: покачал головой и печально уставился в окно. К сожа­лению, шторы были задернуты, поэтому, должно быть, моя реакция выглядела по-дурацки. Но Джулиан этого как буд­то не заметил и продолжал свою тираду: — Каждое воскре­сенье я наблюдаю за тобой в церкви. Ты такой одинокий и всеми отвергнутый, что у меня просто сердце разрывает­ся! — Я кивнул и изобразил одинокое и отвергнутое лицо. Джулиан обнял меня за плечи и сказал: — Бедный, бедный мальчик.

—Так вот, — продолжил он не своим голосом. — В по­следние дни моего пребывания певчим я решил пожаловать тебе королевскую милость. Отныне ты назначаешься тено­ром и снова приглашен в хор. — Такого я совсем не ожидал и в результате не знал, как реагировать. — Но, — Джулиан поднял палец, — есть одно условие, всего одно. Ни при ка­ких обстоятельствах тебе не разрешается петь!

Я заметил, что это безумие, но Джулиан ничего не желал слышать. Мол, через год, когда моим тенором можно будет шоколад топить, я еще поблагодарю его на коленях. Потом он расквасился и стал твердить, как ему будет не хватать хора и школы. Я не мог отказаться от его предложения, поэтому сказал «спасибо» и ушел.

Ни за что не вернусь в хор, пока не перестану вопить, как тукан, и срываться на хрип.

Воскресенье, 25 августа

Сказал Джулиану, что сегодня не могу петь в хоре, потому что не знаю новые псалмы. А поскольку я не знаю слов, то не смогу в нужные моменты открывать рот. Затем пообе­щал взять домой сборник старинных и современных псал­мов и выучить их за долгие выходные. Джулиан проглотил наживку, не подозревая, что хитрый Малёк Мильтон его одурачил.

Рэмбо, Жиртрест и Бешеный Пес всю неделю провели в Бешеном Доме. Они даже не спали в общежитии! Когда в свободные часы мы присоединились к ним, они были уже пьяны и привязались к дереву веревками, чтобы не упасть. Рэмбо сказал, что с субботнего утра они прикончили бутыл­ку бренди и бутылку водки и выкурили две пачки сигарет на троих. Он щедро подкупил одного из садовников, чтобы тот сбегал за бухлом и сигаретами на железнодорожную стан­цию. К счастью, сигарет осталось мало, поэтому курить ме­ня никто не заставлял. С потолка Бешеного Дома свисали два больших черных крыла. Оказалось, Бешеный Пес под­стрелил с катапульты ворону. Жиртресту крылья не понра­вились: он сказал, что они принесут Бешеному Дому несча­стье. Бешеный Пес ответил, что не верит в приметы: мол, дома у него целый ящик этих крыльев, а ничего плохого до сих пор не случилось.

Понедельник, 26 августа

ОБЕД С ПАПАШЕЙ И ЭЭК

Я понятия не имел, кто такой ЭЭК, поэтому шел по Тра­фальгару к дому Папаши на традиционный понедельнич­ный обед с некоторой опаской. Своего учителя английского я обнаружил крепко спящим в кресле-качалке с огромной кучей книг на кофейном столике. Я громко кашлянул. Па­паша даже не пошевелился. Я не знал, что делать: то ли рас­трясти его, то ли позвать «сэр». Что бы я ни сделал, он на­верняка бы перепугался. Поэтому я решил выйти через кух­ню, зайти в дверь черного хода и попробовать заново. Выждав несколько секунд, я громко постучал.

—   Мильтон, мой поэт! — немедленно откликнулся Папа­ша и добавил: — Не робей, мой друг, входи! — Войдя через кухню во второй раз, я прошагал в гостиную. Папаша стоял рядом с кучей книг с таким видом, будто не спал вовсе. По­стучав по куче дужками очков, он сказал: — Мильтон, зна­комься: ЭЭК.

Я кретински заулыбался, не имея ни малейшего понятия, о чем он, но признаться в своем невежестве было слишком уж стыдно.

ЭЭК оказался поэтом. Его полное имя Э.Э. Каммингс, но он писал его как «ээ каммингс».

Для начала Папаша пригрозил, что сунет мою голову в костер, если я отпущу хоть одну насмешку в адрес ээ кам-мингса. Потом он сказал:

—   По причине непонятной и непостижимой творчество ээ каммингса изучается в школе лишь на третьем курсе и вы­ше. Мне больно осознавать, что ты до сих пор не знаком с этим гением.

Я поинтересовался, не потому ли это, что ээ каммингс писал о сексе. Папаша ответил, что секса как такового в его стихах нет, зато очень многим благодаря этим стихам обло­милось.

— Но причина, почему этот поэт считается опасным для юных умов, на самом деле в том, что он не использовал зна­ков препинания.

И действительно, ээ каммингс совсем забил на пунктуа­цию, а также заглавные буквы в своих инициалах и имени. Папаша назвал его первопроходцем в литературе, а потом до­бавил, что, если я попытаюсь копировать стиль ээ каммингса, он поставит мне кол на экзамене, а потом подвергнет пыткам.

После обеда он велел мне прочесть стихотворение под названием едва наступила весна (именно так, без пун­ктуации). Должен признаться, стихотворение было очень красивое, но и очень сложное для чтения. Поскольку точек не было, мой мозг не знал, где остановиться и передохнуть. Должно быть, я начал сбиваться, потому что Папаша засту­чал ложкой об стол и обозвал меня варваром. Я начал зано­во, и на этот раз он отбивал ритм вилкой о винный бокал, чтобы я знал, где делать паузу.

В конце концов я понял, как читать ЭЭК. Папаша прав. Он гениален.

Вдохновленный ЭЭК, написал Русалке короткое любов­ное стихотворение без знаков препинания. Бросив конверт в почтовый ящик, тут же пожалел о своем решении. Мне кажется, Русалка не из тех девчонок, что ведутся на стишки.

21.00. Перед отбоем Андерсон объявил, что старшекурс­ники избрали Жиртреста капитаном команды младших кур­сов по перетягиванию каната. Шоу состоится в среду на Трафальгаре, и Жиртрест должен набрать в свою команду шестерых участников, включая себя самого. Жиртрест не­медленно устроил отборочные соревнования, в результате которых нам с Верном пришлось тягаться на кулаках, чтобы определить, кому же достанется свободное место в команде.

Силы в поединке между мной и соседом были равны. Мы сцепили кулаки, и я стал завороженно наблюдать, как лицо Верна становится все краснее и краснее по мере того, как он пытался меня побороть. К несчастью для Верна, он чихнул, и Жиртрест тут же его дисквалифицировал. Верн так расстроился, что ушел в туалет, бубня себе под нос и громко топая ногами.

Затем Жиртрест разбудил Никчемную Шестерку и орга­низовал борцовские соревнования, чтобы выяснить, кто из первокурсников сильнее. В первом раунде Щучка выбил палец Карлику, а Дэррил так испугался поединка с Чэрри-лом, что самодисквалифицировался без причины. В финале Чэррил без труда одержал верх над Джейаром Юингом.

Теперь мне предстоит сразиться с Чэррилом завтра, в де­сять вечера.

Вторник, 27 августа

22.00. Наш поединок длился около трех секунд. Чэррил обменялся рукопожатиями с Безумной Восьмеркой, а я пристыженно поплелся в кровать и, прямо какВерн, при­творился спящим, пока остальные обсуждали тактику.

Среда, 28 августа

Ночью прошел мощный ливень, и поле Трафальгар, где бу­дут проходить соревнования по перетягиванию каната, пре­вратилось в лужу. (Если верить Гоблину, проводившему утренний осмотр.) После обеда Рэмбо, хоть он и не капи­тан, созвал команду и сказал, что нужно сменить тактику. Новая тактика такова: Жиртрест должен обвязать веревку вокруг пояса и закопаться ногами в землю. Он будет яко­рем. Остальные же будут просто ждать, пока команда про­тивника не истощит все силы, пытаясь сдвинуть Жиртреста, вкопанного в землю на шесть дюймов. Ну а потом мы про­сто выдернем канат, как рыболовную леску вместе с ошалев­шей рыбиной.

Бешеный Пес взял старые бутсы Жиртреста и прибил к их мыскам железные наконечники. Затем заточил их крем­нем, чтобы с их помощью можно было бы намертво врыть­ся в мягкую землю.

План сработал блестяще: команда корпуса Ларсон была полностью деморализована. Когда мы передернули канат, они были похожи даже не на рыбу, а на водных лыжников. К сожалению, наш якорь так глубоко закопался, что Рэмбо с Бешеным Псом пришлось вырывать его лопатой. Мистер Холл запретил Жиртресту надевать прокачанные бутсы на полуфинал, потому что он и так уже прокопал траншею по­среди поля. Однако в конце концов Безумной Пятерке и Чэррилу никакие ухищрения даже не понадобились. Мы были слишком сильны и выиграли приз, даже не вспотев. Укушенный был в восторге. В последнее время он уж начал бояться, что наш корпус в этом году не выиграет ни одного соревнования — впервые с 1923 года. Похлопав Жиртреста по спине, он сказал:

— Да, в этом году мы расслабились, но благодаря тебе, Сидни, тебе и твоим ребятам, позора удалось избежать!

Как я хотел радоваться вместе со всеми! Но вместо этого нам с Верном оставалось лишь сидеть на шкафчиках, при­творяться счастливыми и смотреть, как другие вспоминают славную Трафальгарскую победу.

Четверг, 29 августа

Укушенный созвал весь корпус, чтобы попрощаться с Джу­лианом. Все приветствовали его, хлопая в ладоши, а Джули­ан притворился удивленным, а потом промокнул глаза оранжевым платочком. Даже Безумная Восьмерка в кои-то веки не спорила. Мы все пришли к выводу, что без Джулиа­на школа будет уже не та.

Пятница, 30 августа

ПРОЩАНИЕ С ДЖУЛИАНОМ

После школьного собрания попрощались с Джулианом, те­перь уже навсегда: завтра он уезжает в Лондон и будет по­лучать высшее музыкальное образование в Королевском му­зыкальном колледже. Должен признать, когда я пожал ему руку, у меня даже комок в горле застрял. Лутули попрощал­ся последним, обнял Джулиана и похлопал его по спине, а Глист, Дэррил, Щучка и Джейар Юинг в последний раз пронесли через двор его чемодан. Затем Джулиан театраль­но откланялся, изобразив что-то среднее между поклоном и реверансом, подошел к фонтану, снял ботинки и носки, за­катал брюки до колен и вошел в воду. Приблизившись к Зас-санцу Питу, он поцеловал его в губы. Зассанец Пит был не против. (Кажется, у него даже ручеек усилился.) На этом Джулиан грациозно выпрыгнул из фонтана и выбежал в ар­ку, так и оставив позади ботинки и носки.

Бешеный Пес взял один ботинок и положил его под ка­мень на дне фонтана. Как знать, может, он пролежит там тысячу лет.

ДОЛГИЙ УИК-ЭНД

Дома меня встретил расстроенный папа, тщетно пытавший­ся повесить полки в гараже. В ответ на мое «привет» он взглянул на меня так, будто я совершил тяжкое преступле­ние, и заявил: «Вот полюбуйся, что происходит благодаря твоим дружкам-коммунягам и их чертовой „новой" Юж­ной Африке! Приличные сверла теперь вообще не достать!» Не хотелось встревать в политическую дискуссию, поэтому я извинился за сверла, поспешно сел на велосипед и поехал прочь от дома. Черныш бросился мне вдогонку, громко лая и пытаясь прокусить шину. Я отвел его домой и закрыл на кухне. Поймав меня на выходе, папа обвинил меня в том, что я мучаю Черныша. (Папа совершенно очевидно был не в духе. Мама говорит, он вешает эти полки уже вторую не­делю.)

У дома Русалки у меня вдруг возникло очень странное чувство. Как будто мне нельзя вот так нагло стоять у садо­вой калитки, а надо спрятаться в кусты. Но я все продумал. Сейчас пройду по дорожке, постучу в дверь, а когда Ру­салка выйдет, обниму ее и страстно поцелую. Отдышав­шись минутку, я пригладил волосы и встал у двери, поднеся палец к звонку, но меня обуял ужас и палец отказался на­жимать на кнопку. Долго я боролся со своим пальцем, пы­таясь заставить его позвонить в дверь, и наконец палец вы­играл.

Я решил обдумать все еще лучше и вернуться завтра. И покатил домой, чувствуя себя полным слабаком.

ВОСКРЕСНЫЕ НОВОСТИ

В понедельник Вомбат вернулась домой после долгих кани­кул в Брайтоне у Невилла и Вомбата-2. Мама сказала, что в конце отношения между ними испортились. Вомбат обо­звала своих родственничков «плебеями и деревенщиной, которые думают лишь о том, чтобы урвать кусок», и обвни-нила их в том, что они пытались украсть ее деньги.

В воскресенье после обеда затеяли генеральную уборку, которая закончилась тщательным изучением семейного дре­ва. Папа принес старые книги и пожелтевшие бумаги и ска­зал:

— Джонни, тут истории больше, чем ты когда-либо узна­ешь на уроках у своих долбаных коммуняг-преподов.

В то время как родственники по маминой линии кажутся довольно приличными, папина генеалогия выглядит не­сколько подозрительной. Оказалось, его знаменитый пра­прадед, которого звали сэр Огден Мильтон, некогда был гу­бернатором Западного Грикваленда и великим лидером. Папа утверждает, что сэр Огден охотился на куропаток с са­мим королем Англии.

Также выяснилось, что как-то раз сэр Огден шел по Восточно-Капской провинции и наткнулся на вождя пле­мени хоса, который пересекал реку. Сэр Огден взял во­ждя в плен, связал его и три раза выстрелил ему в голову из винчестера. Затем отрезал бедолаге ухо и послал его королю Англии в качестве презента. Папа не слишком ужаснулся варварскому поведению своего предка и заме­тил, что в те дни стрелять в африканцев было обычным делом.

Затем родословная сэра Огдена Мильтона дала сомни­тельную ветку: один из Мильтонов породнился с Эндрю.

Они сменили фамилию на Мильдрю. Папа говорит, что Мильдрю начали жениться на родственниках, а потом почти все вьщерли от сифилиса.

Позвонил Русалке, но никого не оказалось дома. Втайне обрадовался.

Понедельник, 2 сентября

Наконец повидался с Русалкой, вот только поцеловать ее не получилось, потому что мы сидели в гостиной, где были еще мама и Мардж. Спросил Русалку, не хочет ли она прогу­ляться в саду, но та улыбнулась и ответила, что ей и здесь хорошо.

На прощание она обняла меня и сказала, чтобы я не про­падал. (Не слишком страстное прощание.) К сожалению, не смог выдавить из себя ничего, кроме «ты тоже».

Чем больше я оттягиваю этот поцелуй, тем сильнее меж­ду нами неловкость. А еще она ничего не сказала про мое стихотворение. Наверное, точно думает, что я голубой. В следующий раз, как только увижу ее, сразу наброшусь и суну язык ей прямо в рот.

Черныша вырвало в бассейн, и папа сорвался. Он стал бегать за бедным псом по саду и кидаться в него кирпичами, пока обезумевшее от страха животное не забежало в гости­ную и не забилось за диван, где и описалось. При виде этого папа рассвирепел вконец. Он взял пепельницу и швырнул ее через комнату, не докинув примерно на длину половины собачьего уха. Черныш вырвался через стеклянные двери, промчался по лужайке и выбежал на улицу. Тогда папа на­орал на маму, что та оставила калитку открытой, и заявил, что если Черныша собьет машина, это будет на ее совести.

Мама захлопнула дверь ему прямо в лицо и велела прекра­тить терроризировать животное, а также наконец преодолеть свой кризис среднего возраста. Папа что-то буркнул и по­плелся на улицу, выкрикивая «Черныш! Черныш!» исто­шным голосом, от которого кровь стыла в жилах. Черныш так и не вернулся.

Благодаря переполоху, который подняли папа с собакой, у нас не хватило времени, чтобы заехать к Вомбату. Надо не забыть похвалить Черныша за то, что так удачно сблевал во­время, когда (и если) тот вернется.

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА ВЫХОДНЫЕ

Рэмбо: выпил 36 бутылок пива, и его ни разу не стошнило.

Саймон: научился обратному свипу^[45].

Жиртрест: съел мешок израильских апельсинов и заработал несварение желудка.

Верн: построил вигвам в своем саду.

Гоблин: смотрел видеофильмы.

Бешеный Пес: помог соседям затушить лесной пожар. Говорит, там было столько змей — в жизни не видел.

Малёк: несмотря на обнаруженные в родословной варварские гены, так и не по­целовал Русалку.

Правда, Безумной Восьмерке я соврал, что поцеловал ее. Рзмбо заметил, что это вовсе не доказывает мою гетеросек-суальность.

Гоблин вызвал в нашу спальню Глиста и сказал, что его мать — сексуальная маньячка. Затем в смачных подробно­стях описал извращенные фантазии миссис Глисты с уча­стием других женщин и мелких зверьков. Первокурсник стал защищаться и сказал, что Гоблин не мог иметь что-то с его матерью, потому что они были вместе все выходные. Тогда Гоблин обвинил его в инцесте и приказал трахнуть подушку, притворившись, что это его мать. У Глиста по­лучилось не слишком убедительно, поэтому Гоблин прыс­нул дезодорантом ему в глаза и отправил обратно в по­стель.

Вторник, 3 сентября

СОБРАНИЕ КОРПУСА

Эмбертона восстановили на посту старосты. Андерсон по­пытался запустить волну аплодисментов, но никто его не поддержал. Не сомневаюсь, еще миллиончик-два сахарных денег переведены на счет школы.

Верн попытался вручить Щуке письменное предупре­ждение — тот писал в душевой. Щука заявил, что обвине­ние ложное, вылил Верну на голову ведро воды и погнался за ним с бритвой. Зрелище было то еще: голый Щука несет­ся по комнатам за испуганным Верном, чьи коричневые шлепки издают громкое хлюпанье. Щука нагнал его у под­ножия лестницы и затащил на кухню ментовки, где попы­тался поджарить его лицо в тостере. Наконец вмешался Во­нючий Рот и сам вынес Щуке предупреждение. Щука по­слал его в задницу, с недовольным видом вернулся в душ и продолжил мыться.

Четверг, 5 сентября

Лучше уж лежать в кровати с жужжащим над ухом кома­ром, чем высчитывать длину сторон случайного треуголь­ника, когда миссис Бишоп кружит над тобой, как ястреб. Ведь вся суть треугольника в том, что он представляет со­бой необъяснимую загадку, и будет лучше, если она тако­вой и останется. (Пример: любовный и Бермудский треу­гольники.)

22.00. Рэмбо сказал, что приготовил бренди и сигареты для завтрашней вылазки Безумной Восьмерки в Бешеный Дом. Мол, начало весны просто необходимо отпраздновать вечеринкой в нашем убежище. Никто ничего не ответил (то есть никому не хватило храбрости ответить «нет»).

Пятница, 6 сентября

22.30.Поскольку старшекурсники готовились к экзаме­нам, корпус напоминал город-призрак. Верн дважды сбе­гал в туалет и оба раза доложил, что все чисто и в туалете идеальный порядок. Рэмбо подал сигнал, мы надели сви­тера, спортивные брюки и ботинки. Меня пробрала дрожь волнения, как всегда перед очередным приключением Безумной Восьмерки. Верн чмокнул Роджера и пожал лапу безногому Картошке, прежде чем вслед за мной вый­ти из нашего уголка, нацелив при этом фонарик мне в зад. Спотыкаясь о Джейара Юинга, спящего в своей кро­вати, мы вылезли в окно и вскарабкались на крышу риз­ницы.

Жиртрест еле пролез в окно часовни и вздохнул с огром­ным облегчением, рухнув на пол галереи. Тут раздалось громкое шипение — ш-ш-ш! Жиртрест поднялся на ноги и вытянул руки, призывая к молчанию. У алтаря стоял кто-то — или что-то. В часовне горела всего одна свеча, и было невозможно определить, кто это был, но форма явно напо­минала человека. Рэмбо велел нам лечь под скамьи, и мы стали ждать, пока что-нибудь случится. Но ничего не случи­лось.

Жиртрест толкнул меня под ребра и прошептал, обдав горячим дыханием:

—   Богом клянусь, Малёк, это МакАртур! — Я аж дышать перестал. Жиртрест снова наклонился и сказал: — Рэмбо, Бешеный Пес, ребята, поверьте — это какая-то сверхъесте­ственная фигня. Это знак!

Последовала напряженная пауза, а потом Гоблин шеп­нул:

—   Хороший или плохой?

Жир всмотрелся сквозь мрак в фигуру, стоявшую на ко­ленях. Затем снова взглянул на Гоблина и ответил:

—   Не знаю.

Снова повисла тишина. Вдруг Гоблин встал и сказал, что ему кажется, это плохой знак, и он идет спать. Рэмбо от­кашлялся, собравшись что-то ответить, но тут церковь по­грузилась в полный мрак. Я даже не видел ладонь, подне­сенную к лицу. Слышал лишь тяжелое пыхтение слева и ды­хание, как у Дарта Вейдера, справа, поэтому знал, что слева у меня Жиртрест, а справа — Верн.

И тут тишину прорезал безумный голос Верна:

—   Хорошо, что я фонарик взял, да, ребята? — Вслед за этим он издал странный гортанный звук, будто подавился большим стеклянным шариком. Раздался громкий стук, и снова наступила тишина. Потом Верн снова заговорил: — Извините, ребята. Я фонарик уронил.

Бешеный Пес отыскал фонарик и отдал его Рэмбо.

—   За мной, охотники за привидениями, — прошептал Рэмбо и цепочкой провел нас по проходу.

Дверь галереи со скрипом открылась, и мы очутились на лестнице, ведущей на колокольню, если пойти вверх, и в ча­совню — если вниз. К счастью, сквозь окна на лестнице лил­ся лунный свет, поэтому мы хотя бы видели, куда ставим ноги. Добравшись до нижней ступени винтовой лестницы, мы встали у двери и стали ждать. Рэмбо призвал к молчанию и медленно отворил массивные дубовые двери. В часовне было темно и зловеще. Тусклый лунный свет не проникал сквозь витражи, и все вокруг было угольно-черным.

Рэмбо посветил на алтарь фонариком. Там никого не было. Таинственная фигура исчезла. Повернувшись к Го­блину, Жиртрест проговорил:

—   Вот видишь. Говорю же тебе, тупица, это был МакАр-тур!

Рэмбо треснул Жиртреста фонариком по плечу и велел заткнуться:

—   Потом расскажешь о своих привидениях, жирный приду­рок! — прошипел он. — А сейчас хватит дурить, сосредоточься. Тут кое у кого последнее предупреждение, между прочим.

Жиртрест замолк, и мы вслед за Рэмбо прошли по проходу к алтарю, миновали его и вышли через деревянные двери, спу­стились по узкой лестнице и оказались в склепе. Рэмбо выклю­чил фонарик, отдал его Верну и приказал больше не включать.

Луна светила ярче, чем мы ожидали.

—   Слишком светло, — прошептал Рэмбо. — Бежать при­дется быстро. Двигай задом, Жиртрест!

И тут Рэмбо побежал, точнее, полетел! Я пытался не от­ставать и слышал, как бедолага Верн пыхтит и отфыркивает­ся где-то позади. Рэмбо не останавливался, пока мы не пе­репрыгнули грязный ручей и забор с колючей проволокой и не очутились в густых кустах по ту сторону забора. Пример­но пять минут мы ждали, пока Верн Вейдер и Жиртрест перелезут через забор, повиснув на нем животами, и рухнут в траву у наших ног. Затем Рэмбо побежал дальше на встре­чу с привидением.

Убедившись, что все чисто, Бешеный Пес повел нас к темному лесу по высокой траве. От росы лужайка промок­ла, и с каждым шагом мои ботинки противно хлюпали. Мы шли очень медленно, потому что путь лежал в горку и Жир­трест был на грани сердечного приступа.

Собравшись под деревом, где был Бешеный Дом, мы прислушались — нет ли каких-нибудь странных звуков. Но кроме сверчков, лягушек и мычащих быков на холме, ниче­го не услышали.

Стоя поддеревом, было невозможно догадаться, что все­го в восьми метрах над головой находится огромный дом — если, конечно, не знаешь точно, что наверху что-то есть.

Мы взобрались на дерево и собрались вокруг зажженной газовой лампы Бешеного Пса, грея руки и поджидая Рэмбо. Вскоре из чащи леса раздался пронзительный свист. Беше­ный Пес свистнул в ответ, и Рэмбо взобрался на дерево с полным рюкзаком запрещенного товара. Мы закурили и разлили бренди по стаканам.

После пары глотков все перестали шептаться и начали го­ворить в полный голос. Жиртрест был уверен, что в часовне мы видели МакАртура. Гоблин думал, что это был препо­добный Бишоп. Рэмбо сказал, что хоть и не верит в призра­ков, но готов поклясться, что это был МакАртур. Глотнув еще бренди, Гоблин заметил:

— Зачем призраку молиться? Он же и так мертвый. Ту­пой призрак какой-то.

Жиртрест глубоко затянулся и выпустил из носа огром­ный клуб дыма:

—   Гоблин, он молится, чтобы испросить у Бога проще­ния за то, что повесился в церкви.

Гоблин вплеснул руками и сказал:

—     Но теперь-то какая разница?

—     Большая, — вздохнул Жиртрест. — Ведь если Бог не простит его, в рай ему никогда не попасть. Так и придется слоняться по школе до конца света.

Мы согласились, что ситуация неприятная. Потом Рэмбо затянулся и сказал:

—   Жир, у меня есть для тебя теория. — Он выпустил дым Верну в лицо, Верн сильно закашлялся и сплюнул на стену. Тогда Бешеный Пес обозвал его варваром и поинтересовал­ся, ведет ли он себя так же дома. Верн пристыженно вытер плевок рукавом.

Рэмбо подождал, пока Верн прекратит бормотать что-то на ухо гному Гилберту, и продолжал:

—     Я считаю, люди видят привидения потому, что они хо­тят их видеть. Все дело в вере. — Потом он рассказал длин­ную историю об одном кретине, которого заперли в холо­дильнике и он умер от гипотермии, хотя холодильник был выключен. Жиртреста это не слишком впечатлило, особен­но если учесть, что историю прочла мачеха (она же подруж­ка) Рэмбо в женском журнале. Саймон дал мне подержать сигарету, пока наливал себе добавку, и тут мы увидели вспышку яркого света.

—     Что это было? — воскликнул Рэмбо.

Все молчали. Бешеный Пес выключил лампу, и мы при­слушались к звукам в тишине. Пес начал было говорить: «Я не...» — но тут же осекся: яркий луч света ударил снизу в пол Бешеного Дома. Я слышал вокруг тяжелое дыхание, а чучело оленя в темноте смотрело на меня безумными глаза­ми. Теперь по полу и стенам бегали уже три мощных луча. Я весь дрожал, было трудно дышать. Надеялся, что это все­го лишь ужасный кошмар и я скоро проснусь. Но вдруг ти­шину прорезал громкий, искаженный рупором голос:

—Безумная Восьмерка! Спускайтесь! Потом кто-то заржал и шепнул:

—А ну дай мне! Дай!

—Говорит лесная полиция, — это был Щука. — Вы окру­жены!

Снова хихиканье, треск ломающихся сучьев... Я слышал, как кто-то схватил мегафон и откашлялся, прежде чем про­говорить:

—   Бросайте вниз бутылки и выходите с поднятыми сига­ретами!

Эмбертон. Внизу снова заржали. Андерсон приказал остальным заткнуться и закричал, обращаясь к нам, на этот раз без мегафона:

—   Парни, я знаю, вы меня слышите. Одно из двух — или вы спускаетесь, или мы лезем наверх.

Рэмбо лежал рядом со мной и немигающим взглядом смотрел на ствол дерева в вышине.

—   А если вы не спуститесь, — продолжал Андерсон, — и мне не захочется никуда лезть, я, наверное, позову Укушен­ного, а он уж сам решит.

Гоблин взглянул на Рэмбо, чтобы тот что-нибудь отве­тил, но Рэмбо покачал головой и прошептал:

—   Он блефует.

Затем внизу раздался громкий визг, копошение в траве, и Деврис сказал, что его кто-то укусил. Бешеный Пес усмех­нулся и снова зарядил рогатку камнем. Но Рэмбо отнял ее и сказал Псу, что тот ведет себя как идиот.

Тут Андерсон заговорил ласковее, будто предлагал нам нечто заманчивое:

— У нас ваша фотография, ребята. А насчет Укушенно­го — не блеф. Спускайтесь немедленно, и глядишь, решим проблему тихо.

Игра была окончена, и мы все это знали. Нас поймали в тайном укрытии с сигаретами и выпивкой. Мы спустились вниз по одному под хохот и издевки. Все мое тело тряслось, я был на грани истерики.

Все были там: Андерсон, Щука, Деврис, Вонючий Рот, Эмбертон. Все светили фонариками и торжествовали. Мы всемером вернулись в школу, как стадо овец — склонив го­ловы, в полной тишине. Мы знали, что теперь наша судьба на милости этих чудовищ, которых в школе называют старо­стами, и никто из нас не может сделать абсолютно ничего. Я был в шоке и не до конца понимал, что происходит, поэ­тому не мог представить, что с нами будет. Знал лишь, что последствия будут ужасны. Я шел, глядя на логотип «Найк» на кроссовках Рэмбо. Кажется, я был немного пьян.

На нас наложили домашний арест — нам нельзя выходить из корпуса, кроме как в часовню и столовую. Это продлится до тех пор, пока Андерсон с другими старостами не решат, как с нами поступить.

Лежал в кровати, а мысли в голове выделывали сальто-мортале. Идеи выстреливали хлопушками. Я молился, чтобы Андерсон не рассказал Укушенному. Мне даже плевать на те страшные пытки, которым он нас подвергнет.

Суббота, 7 сентября

Старосты заперлись в ментовке, чтобы посвятить утро об­суждению, а Безумная Восьмерка осталась в спальне — обдумывать проблему со всех возможных углов. Рэмбо счи­тает, что старосты будут как можно дольше тянуть резину. Гоблин ныл, что отец взбесится, если его исключат из шко­лы. Говорит, что предпочитает покончить с собой.

Я же вообще не хочу думать о родителях и о стипендии. Не хочу думать ни о чем.

20.00. На кино в субботу вечером нас не пустили. Да я был и не в настроении, чтобы смотреть «Уик-энд у Вер­ни» . Хотя было бы приятно для разнообразия подумать о чем-либо, кроме исключения из школы и наказаний. Щу­ка пришел поиздеваться над нами и принес фотографии. Там была целая куча снимков, сделанных внутри Беше­ного Дома! Потом он показал фото, где мы пили и кури­ли. У каждого был стакан, а я с жутко виноватым видом держал в руках сигарету Саймона. Рэмбо с Гоблином на фото делали затяжки, а Верн ковырял в носу, глядя на чу­чело оленя.

Воскресенье, 8 сентября

Позвонила мама — спросить, как у меня дела, и сообщить последние новости семейства Мильтонов. Я чуть не начал плакать, но не сболтнул ни слова о том, что случилось в пят­ницу вечером. Положив трубку, вернулся в кровать и стал плакать под одеялом. Чтобы не было слышно, зарылся ли­цом в матрас.

15.00. Андерсон доложил обо всем Укушенному. Все на­дежды, что мы отделаемся всего лишь жестокой поркой, официально потеряны. В глубине души мы все ждали, что в последний момент Рэмбо придет в голову блестящая идея. Однако он лишь пожал плечами и начал собирать ве­щи. А я включил плеер и трек номер пять на альбоме «Де­рево Джошуа». Жаль, что нельзя перемотать назад мою жизнь.

Все слаще вкус греха чем  горечь во рту

Я вижу семь башен

Но лишь один выход.

Научись говорить, не произнося ни слова и плакать, не роняя слез.

Кричать, не повышая голос.

Знаешь, я выпил яд из ядовитой реки и уплыл по течению прочь.

По одному нас вызвали в кабинет Укушенного для беспо­щадного допроса. Так и хотелось закричать, что все это бы­ло смеха ради — мы ведь никого не убили! Укушенный очень старательно изображал потрясение и печаль, но я знал, что втайне он ликует. С того самого дня, как Жиртрест застрял в окне часовни и Укушенный, как полный идиот, повелся на басни Рэмбо, он мечтал отомстить Безумной Восьмерке. (Тот факт, что Рэмбо переспал с его женой, как понимаете, не прибавил нам популярности.) Мало того, Укушенный попытался заставить меня свалить всю вину на Рэмбо! Та­ким образом, я смог бы смягчить собственное наказание, избежать исключения и даже потери стипендии.

Но я покачал головой и ничего не сказал. И вовсе не по­тому, что я такой храбрый. Нет, я просто боялся, что если открою рот, то расплачусь.

Тогда Укушенный вручил мне листок бумаги, где были перечислены все мои проступки:

Разговаривал после отбоя

Находился за пределами корпуса после отбоя. Нарушил школьные границы (которые обозначены ру­чьем, запрудой и забором). Купался ночью. Курил. Пил.

Я не стал доказывать, что не купался ночью — это было уже неважно, — и подписался под строчкой «ПОДПИСЬ НА­РУШИТЕЛЯ». Укушенный сказал, что очень во мне разо­чарован и переполнен горечью несбывшихся надежд. Я от­ветил, что мне очень жаль. Укушенный процедил, что для извинений слишком поздно, и велел позвать Верна.

Тот ждал снаружи, с красными глазами и темным пятном на брюках прямо между ног. Казалось, что от испуга у него вот-вот случится эпилептический припадок, поэтому я крепко пожал ему руку и сказал: «Не бойся, Верн. Все бу­дет хорошо». Видимо, мое рукопожатие придало ему сил, потому что он вошел в кабинет с таким видом, что сейчас набьет Укушенному морду.

22.00. Рэмбо созвал нас к своей кровати и сказал:

— Не знаю, что будет с вами, ребята, но кажется, для нас с Бешеным Псом все кончено. — Бешеный Пес успо­коил его, сказав, что все будет в порядке, но голос у него был совсем безжизненный, и он вскоре замолчал и продол­жил точить охотничье-разделочный нож. Рэмбо взобрался на шкафчик и провозгласил: — Если Безумной Восьмерке конец, хочу сказать, ребята: эти два года были лучшими. — У него сорвался голос, и у всех у нас на глаза навернулись слезы. — С вами было классно. Да и что говорить — парни из Безумной Восьмерки ушли героями, а не слабаками!

Пожав друг другу руки и лапы, мы разошлись по крова­тям.

Пока остальные спали, я сидел на подоконнике и смотрел во двор, на Зассанца Пита. Вышла луна — сегодня она была уже не такой полной и не такой яркой. В голове роились во­просы.

Что же будет дальше? Неужели нас всех исключат ? Если не исключат, то что?

Кто будет решать нашу судьбу — Глок или Укушен­ный?

Скажет ли Глок что-нибудь о нас на завтрашнем школьном собрании? Лишат ли меня стипендии? И если да, то смогу ли я остаться в школе? Неужели Верна тоже исключат? Он же ничего не сооб­ражает!

Как рассказать обо всем родителям?

Как я вообще допустил, чтобы такое случилось?

Вспомнил, что у Мильтонов в родословной были варвары. Видимо, теперь я стал одним из них.

Понедельник, 9 сентября

08.00. В актовый зал ворвался Глок, который выглядел так, будто готов был кого-нибудь расчленить. Ноги у ме­ня тряслись так, будто под моим стулом треснула земная кора. Мне впервые предстояло узнать, что значит ока­заться не в фаворитах у Гитлера, чьим живым воплощени­ем был наш директор. Наша история давно облетела всю школу, но Глок все равно проорал ее в мельчайших под­робностях. И в его устах все выглядело просто ужасно — кошмарно! Он даже намекнул на то, что мы практиковали черную магию, используя в ритуалах кровь животных. После тирады он зачитал наши имена и велел нам немед­ленно явиться к нему в кабинет. На выходе из зала нам пожимали руки, как героям. Кое-кто даже затянул гимн «Боже, храни Безумную Восьмерку». Но в их глазах я видел радость оттого, что это не им в лицо смотрит ствол заряженной винтовки.

Глок орал на нас двадцать минут. У меня ужасно тряс­лись ноги, и я не мог смотреть ему в лицо. Он все бил по столу кулаком, твердил про «сезон дураков» и про то, что из-за нашего отвратительного поведения безупречная ре­путация школы испорчена. Наконец, он приказал нам воз­вращаться в свою комнату и заявил, что ему необходимо посовещаться с Укушенным и другими старшими наставни­ками. Мы поплелись в корпус, как группа заключенных. Во дворе собралось полшколы: они слонялись там, словно стая стервятников. Гоблин уложил чемодан и сумки и готов к отъезду. Говорит, что, если ждать худшего, никогда не бу­дешь разочарован.

10.30. Вернулись в кабинет директора за оглашением вер­дикта. На столе Глока красовалась бутылка «Меллоувуда», которая была почти пуста. (Вот чем занимались старосты, когда в субботу утром заперлись в ментовке!) Остальную поверхность стола занимала голова оленя. Бедное животное, выглядевшее столь великолепно на стене Бешеного Дома, теперь смотрелось довольно глупо, лежа на столе рядом с та­бличкой «ДИРЕКТОР».

Глок встал, оперся о спинку кресла и просверлил нас взглядом своих противненьких угольно-черных глаз.

—Джентльмены, обсудив дело с начальником вашего корпуса, учителями и заведующими кафедрами, я принял решение по поводу наказания за ваше бездумное поведе­ние и преступное пренебрежение школой и правилами. — Он перевел дыхание и смерил злобным взглядом теперь голову оленя, точно главным виновником была она. Я вдруг вспомнил Джулиана, который несся по коридору с визгами: «У них там лось! Лось!» Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами — ведь он поддержал бы нас и обя­зательно что-нибудь посоветовал. Все-таки нам повезло, что у нас был Джулиан, Лутули, Червяк и другие. Они были хорошими людьми и старались сделать эту школу лучше.

—Итак, ваше наказание. Верн Блэкэддер, Саймон Бра­ун, Алан Гринстайн, Сидни Смитерсон-Скотт, Джон Мильтон — временно отстранены от занятий на период от двух до трех недель, на усмотрение начальника корпуса. До­полнительно — шесть ударов легкой тростью и последнее предупреждение. До конца года — домашний арест. Други­ми словами, покидать территорию школы запрещено, за ис­ключением выездных школьных мероприятий. Выходные отменяются.

Не успел я переварить услышанное, как Глок сбросил сле­дующую бомбу.

—   Роберт Блэк и Чарли Хупер. С прискорбием сообщаю, что вы больше не являетесь студентами этого заведения. Вы исключены. — Глаза Глока сверкнули. — Ваши родители уже в курсе. До вечера сегодняшнего дня вы должны покинуть территорию школы.

Рэмбо с Бешеным Псом вышли из кабинета, не говоря ни слова. Потрясение было слишком велико. Остальные вы­строились в шеренгу. Как обычно, я стоял вторым с конца, перед Верном. С каждым ударом палки Глок ревел. Он бил сильнее, чем Укушенный, и выдерживал между ударами не-' выносимо долгую паузу. Пока он бил меня, я смотрел в гла­за несчастному мертвому оленю. Впервые за много дней я видел кого-то, кому было хуже, чем мне. Мысль о том, что я все еще жив, здоров и голову мою не отрубили, слегка уте­шила меня, но тут я почувствовал, что зад горит, и побежал по коридору, ошалело растирая ягодицы. На этот раз никто меня не приветствовал и руку не пожимал. И я не чувство­вал гордости. Не ощущал себя храбрецом. Я чувствовал се­бя трусом и дураком, который никому здесь больше не ну­жен.

Атмосфера в нашей спальне была странной. Гоблин раз­бирал чемодан, а Рэмбо с Бешеным Псом, наоборот, соби­рали свои сумки. Жиртрест заявил, что подаст на школу в суд. Верн, кажется, вовсе не понимал, что происходит, — он лег вздремнуть. Я сказал Рэмбо и Бешеному Псу, что мне очень жаль. Что еще сказать, я не знал, поэтому пошел в свой уголок и тоже начал собирать вещи.

Дверь скрипнула. Это был Укушенный. Не говоря ни слова, он поманил меня скрюченным пальцем. Я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, из-за которой донесся крик Рэмбо: «Попался!»

Укушенный молча провел меня в свой кабинет, закрыл дверь и велел мне сесть. Затем треснул по картотеке, произ­ведя огромный шум. Видимо, его хитрый план заключался в том, чтобы напугать меня громкими звуками, прежде чем приступить к допросу. Я смотрел на него, и лицо мое не вы­ражало ни эмоций, ни страха.

— Мильтон, для такого умного мальчика ты ведешь себя довольно глупо. Сколько раз я предупреждал тебя о том, что эта дурацкая Безумная Восьмерка — плохая компания, несмотря на то, что вся школа от них в восторге? Скажу тебе вот что — я от них не в восторге. — Укушенный был так взволнован, что у него изо рта пошла пена. С самодо­вольным видом усевшись в кресло, он продолжал: — Нет больше Безумной Восьмерки. Остался лишь Джон Миль­тон, и я даю ему последний шанс. Я долго беседовал с тво­ими родителями. Они в горьком унынии и приедут через час.

Я попытался представить себе маму и папу в горьком унынии, но не вышло. Моим предкам вообще не свойствен­ны горечь или уныние. В таких случаях они обычно орут, закатывают скандалы и швыряются разными предметами. Тут возникла радостная мысль: пусть я еду домой с позо­ром, но я хотя бы еду домой!

Когда я вернулся в спальню, то понял, что, возможно, мы видим Рэмбо и Бешеного Пса в последний раз. Это ка­залось таким абсурдом. Разве можно устроить такой скандал из-за какой-то ерунды? Бешеный Пес даже прослезился и пригласил меня как-нибудь заехать к нему на ферму. Рэмбо же напустил на себя безразличный вид, сказал, что ему все равно и эта школа — не место для прирожденных лидеров, мыслящих не так, как все.

Положил в сумку плеер и бумажник. Наконец время пришло, и мы обменялись прощальными рукопожатиями. Рэмбо сказал, что надеется, что мы найдем того, кто нас предал, и выясним почему. Жиртрест заявил, что уже при­ступил к расследованию. Когда я прощался с Рэмбо, он сжал мое плечо и сказал:

—   Знаешь, а я рад, что ты все записывал в своем дневни­ке. Ведь благодаря тебе однажды люди узнают, что мы сде­лали.

Потом Бешеный Пес схватил меня за плечи и восклик­нул:

—И обязательно напиши, какой потрясный был Беше­ный Дом! А то еще подумают, что это шалаш вроде того, где малыши играют.

—Не волнуйся, Бешеный Пес, — ответил я. — Я всем расскажу, что это был настоящий особняк.

Рэмбо с Бешеным Псом прошли с чемоданами через двор и ворота. Вдруг Бешеный Пес бросился обратно и на ходу сбил пустившегося в бегство Дэррила приемчиком из регби. Подняв визжащего первокурсника за шкирку, он бросил его головой в фонтан. Потом повернулся к нам, громко залаял, пробежал по траве и скрылся за воротами.

Это был конец Безумной Восьмерки.

Воскресенье, 29 сентября

Я вернулся.

В спешке и расстройстве по глупости забыл в школе дневник. Каждый день я молился» чтобы дневник был за­перт в шкафчике в классе, а не в спальне, где Щука мог бы найти его, сделать копию и вывесить всему миру на обозре­ние. Еще мне постоянно снились кошмары, как Укушен­ный взламывает мой шкафчик рукояткой ракетки для скво­ша и читает то, что я про него написал. Сильно трясущи­мися руками я крутил колесико кодового замка: вперед, назад, снова вперед... Дверца шкафчика открылась, и я увидел самую прекрасную вещь на свете — мой блестящий ярко-красный дневничок. Оглянулся проверить, не под­сматривает ли кто, а потом станцевал джигу и молча завиз­жал от счастья. (К сожалению, по непонятной мне причине я оставил в шкафчике еще и яблоко, которое за три недели совсем стухло и привлекло целый выводок плодовых мо­шек.) Перечитал последние несколько записей до времен­ного отстранения от занятий, впал в уныние, поэтому пе­рестал читать и открыл чистую страницу.

Урок на всю жизнь: не знаешь, что делать, — просто пе­реверни страницу.

21 ДЕНЬ В АДУ (БЕЗ ПРОБЛЕСКА НАДЕЖДЫ)

Три недели, что я провел дома, были не сахар. Вообще-то, это напоминало нацистский концлагерь, где командовала моя мама — она выкрикивала приказы и устраивала мне вы­волочку за малейшую оплошность. Даже запретила мне ви­деться с Русалкой. (Но по глупости не запретила кататься на велосипеде каждый день после обеда, поэтому мы с Русал­кой все равно встречались по средам и воскресеньям в парке около ее дома, минут на двадцать).

Плохо то, что я так ее и не поцеловал! Теперь не целовать ее кажется до того обычным делом, что, если бы я все же решился, это выглядело бы странно. На прошлой неделе на­брался храбрости и взял ее за руку, но Русалка захихикала, сжала мою руку и выпустила ее. Говорит, что такого хоро­шего друга, как я, у нее никогда в жизни не было, а я с каж­дым разом все больше впадаю в отчаяние и чувствую себя жалким придурком. К тому же боюсь спросить, хочет ли она быть моей девушкой — вдруг опять получу от ворот пово­рот?

Никогда не видел своих предков такими злыми, как в день, когда они явились за мной. Вообще-то, папа не очень сердился, а просто притворялся, потому что мама сказала, что так надо. Я это понял по тому, как он косился на нее каждый раз, когда она заканчивала очередную фразу своей нескончаемой лекции о дурном поведении. Мама действи­тельно кипела от злости и за двадцать один день так и не охладилась. Она приняла все очень близко к сердцу и стала огрызаться на всякого, кто попадался ей под руку. Потом стало еще хуже: мама обвинила папу в том, что у меня про­блемы с алкоголем, и запретила спиртное в доме по будням. В результате папа стал до девяти вечера торчать в саду, яко­бы поливая розы, а по выходным предки напивались в та­кую зюзю, что устраивали кошмарные разборки, выясняя, кто виноват в моей безответственности.

Вомбат посоветовала маме отдать меня в приют, ведь я почти что уголовник. Взглянув на меня, как на отброс об­щества, она сказала: «Да, с каждым днем он все больше ста­новится похож на отца». А потом спросила маму, не слиш­ком ли поздно отдать меня на усыновление. Мама подумала и ответила, что это очень сложно. Вомбат с отвращением взглянула на меня и проговорила: «Да, пожалуй, ты права. Да и кому он нужен. Будет шататься по улицам, как Оливер Твист!» Моя бабуля из тех, кто щедр на похвалы, лишь ког­да у тебя все в порядке, а при малейшей неудаче готов за­бить тебя ногами. Теперь понимаю, почему папа пытался прикончить ее, и не раз.

Урок на всю жизнь: остерегайся Вомбата, в беде от нее помощи не жди.

Есть и плюсы: я очень много занимался уроками. И, кажет­ся, обогнал весь свой курс почти по всем предметам.

Раз в три дня звонил Папаша — поболтать и узнать, как у меня дела. Он сказал, что не стоит убиваться из-за того, что случилось, ведь теперь меня будут помнить как крутого бун­таря. Я благодарил его за советы, а он отвечал: «За совет де­нег не берут, Мильтон. Не то что за секс!» В этом весь Па­паша — никогда не поймешь, то ли он говорит гениальные вещи, то ли придуривается. Когда он пьяный, еще сложнее. Например, в пятницу он попрощался со мной словами: «Лучше быть МакЭнроу, чем Лендлем!^[46]» А потом бросил трубку, но, видимо, попал мимо, потому что я услышал треск, потом вопль и хлопанье двери.

Понедельник, 30 сентября

О   происшествии с Бешеным Домом почти не говорили. Го­блин звонил Рэмбо в наши вынужденные каникулы, и тот сказал, что его отец подключил к делу своих адвокатов и пла­нирует судиться с Укушенным. А пока в спальне нас оста­лось всего пятеро. Это как-то странно и уныло.

После обеда нас вызвали к Укушенному, который заявил, что нам дается последний шанс исправиться. Мол, мы долж­ны доказать себе и ему, что школа не зря оказывает нам та­кое доверие. (Не знал, что в понятие «доверия» входит от­странение от занятий, исключение и жестокие побои.)

А посреди ночи нас атаковала шайка хулиганов, набро­сившаяся на нас с подушками и мешками для грязного бе­лья, в которых лежали ботинки и книги. Проснувшись, я был уже окружен нападающими и мог лишь укрыть голову и смиренно принять удар. Жиртресту удалось вырваться, и он включил свет. Побои тут же прекратились, наши мучители направились к выходу. А последние пятеро из Безумной Восьмерки кое-как поднялись и в ужасе уставились на тор­жествующих победителей, которые, ликуя, шагали к выходу, направляясь в спальню первокурсников. Нас только что по­била Никчемная Шестерка! Нет большего унижения.

Среда, 2 октября

На перекличке Щука подошел к нам позлорадствовать. Они с Деврисом переименовали нас в Пятерку Гомосеков. Даже Дэррил с Карликом смеялись над нами, абсолютно не пока­зывая страха.

Жиртрест предпринял попытку взять на себя контроль над нашей шайкой. После занятий он перенес свои вещи в угол Рэмбо и занял его старую кровать. И предложил пере­именовать нас в Жиртрестову Пятерку, но Гоблин отказался и заметил, что «Пятерка» — значит, без Роджера, а он все еще с нами. И предложил название: «Гоблин и его парни». Мы рассмеялись, а Саймон сказал, что это похоже на на­звание порнофильма для геев. Потом Саймон попытался утвердиться во власти, приказав Верну начистить его ботин­ки для крикета, но Человек Дождя показал ему поднятый средний палец и ушел в туалет в сопровождении Роджера.

Четверг, 3 октября

Мы набились в маленькую переговорную, и Гоблин позво­нил Рэмбо спросить совета. Услышав о том, что нас побила

Никчемная Шестерка, Рэмбо не рассмеялся, как мы дума­ли. Он начал орать на Гоблина, обзывать нас идиотами и твердить, что мы позорим репутацию Безумной Восьмерки. Потом велел Жиртресту и Гоблину взять на себя совместное управление и первым делом отомстить Никчемной Шестер­ке. После чего сказал кое-что очень странное. Он приказал Гоблину, чтобы тот передал нам всем: если нас будут допра­шивать про Еву, мы должны сказать правду. Не знаю, что происходит, но Рэмбо явно что-то задумал.

Не прошло и пяти минут, как позвонил Бешеный Пес и наорал на нас за то, что позволили Никчемной Шестерке над собой доминировать. Он скучает по школе, но не скуча­ет по урокам, часовне, домашним заданиям и Укушенному. Потом Пес сказал, что хочет поговорить с Карликом. Я об­наружил того у писсуара, затащил в переговорную и сунул ему трубку. Не прошло и полминуты, как Карлик уже ревел и кричал: «Нет, Бешеный Пес! Пожалуйста, не надо!»

Просто удивительно — Бешеный Пес наводит ужас на первокурсников даже с расстояния тысячи километров. Да­же стыдно, что мы на такое не способны, хотя они от нас в двух шагах.

Гоблин с Жиртрестом принялись вдохновлять нас на сви­репое ответное нападение на Никчемную Шестерку. Жир­трест подробно все расписал, но, к сожалению, Верн не по­нял, что это всего лишь репетиция, и с диким криком бро­сился в спальню первокурсников. Увидев, что никто не бежит за ним, он замер как вкопанный и схватился за голо­ву. Заорав что есть мочи, он галопом вернулся в спальню, нырнул в кровать и натянул на голову одеяло. Жиртрест с Гоблином решили, что элемент неожиданности пропал и те­перь со свирепым нападением придется подождать до сле­дующего семестра.

Пятница, 4 октября

После завтрака Саймона вызвали к Глоку. Через десять ми­нут он вышел и сказал, что Глок хочет видеть меня. Мои вну­тренние органы перевернулись на 360 градусов, а одна нога опять затряслась. Я понятия не имел, чем не угодил Глоку на этот раз, но, видимо, мой мозг сам решил, что это конец.

Глок повесил голову антилопы на стену своего кабинета. Наверняка врет родителям, что сам застрелил. Звучит луч­ше, чем «я выгнал из школы охотника, который убил анти­лопу, а потом украл его трофей»!

К счастью, оказалось, что неприятности мне не грозят.

Неприятности грозили Укушенному.

О ЧЕМ СПРАШИВАЛ ГЛОК

По вашему мнению, повергался ли Рэмбо нападкам со стороны мистера Уилсона?

Просил ли он вас обвинить Рэмбо в том, чего тот не со­вершал?

Не кажется ли вам, что вынесенное Рэмбо последнее предупреждение было несправедливым наказанием? Состоял ли Рэмбо в неплатонических отношениях с миссис Уилсон?

Готовы ли вы присягнуть во всем вышесказанным перед Богом в суде?

Я пять раз ответил «да».

Потом я рассказал Глоку, что в прошлом году Геккон за­стал Рэмбо и Еву, когда те занимались сексом в спортивном павильоне. Глок побагровел, а глаза у него полезли на лоб. Вытерев лоб белым платочком, онпроговорил: «Что ж, в таком случае... ээ... немедленно пришлите мне этого Гекко­на». Я напомнил этому психопату, что Геккон умер. Тот ничуть не растерялся и ответил: «Ах да, точно. Тогда при­шлите Блэкэддера. Этот ведь еще жив, верно?» Я кивнул и пошел искать Верна.

Верн отказался разговаривать с Глоком, залез в свой че­модан и закрыл крышку. Мы пытались уговорить его вылез­ти, но он был уверен, что директор снова собирается избить его палкой. Я уже начал отчаиваться, представляя, как Глок сейчас свирепеет в своем кабинете, постукивая по цифер­блату часов, а может, даже ищет по сторонам свою большую палку. В конце концов с помощью Жиртреста и Гоблина мы оттащили Верна вниз по лестнице к директорскому кабине­ту прямо в чемодане. Бросив чемодан в коридоре у двери, мы сказали секретарше Глока, чтобы та передала ему: Верн Блэкэддер, который находится внутри армейского чемода­на, ждет его у кабинета.

Позвонила мама с новостями семейства Мильтонов. К счастью, она, видимо, решила, что я раскаялся в своем проступке, и почти простила меня за то, что опозорил се­мью — язвительных реплик было буквально две-три. К па­пиной радости, запрет на алкоголь в доме снят, и мама даже разрешила ему устроить нам трехдневный отпуск, чтобы мы могли расслабиться после этого «злосчастного месяца».

Воскресенье, б октября (ровно один месяц с тех пор, как нас запороли)

ПРИКЛЮЧЕНИЯ МИЛЬТОНОВ В ЗАПОВЕДНИКЕ ДИКОЙ ПРИРОДЫ УМФОЛОЗИ

09.00. Мильтоны выезжают из дома.

09.25. На шоссе неподалеку от гор Умхланга папа разво­рачивается на сто восемьдесят градусов: забыл мясо в моро­зилке. Винит маму, что не напомнила.

10.00. Хорошо, что мы вернулись, ведь кроме мяса па­па забыл свои книги про птиц, фонарик, чековую книжку, котелок, перочинный нож, карту Зулуленда и снотвор­ное.

10.20. Когда мы с ревом пронеслись по главной улице и выехали на шоссе, папа во всю глотку затянул припев песни «Желтая подводная лодка». К сожалению, никто из нас не знал других слов, кроме одной строчки («Все мы живем в желтой подводной лодке»), поэтому, повторив ее раз пять, мы выдохлись и папа включил радио.

13.00. На въезде в заповедник Умфолози папа наорал на охранника, потому что дорога из Мтубатубы была вся в ухабах (и папа не пропустил ни одного). Охранник явно не знал, чего от него хотят, и все повторял «ладно, ладно» и «понял, понял». Наконец папа отчаялся и, надувшись, вер­нулся в машину.

13.40. Перед тем как въехать в заповедник, папа прочел длинную лекцию о том, что мы въезжаем в мир зверей и за собой нельзя оставлять ничего, кроме следов.

13.45. Увидели первых животных — огромную стаю па­вианов, сидевших прямо на дороге. Папа так разволновал­ся, что опустил окно и стал громко кричать по-павианьи, чтобы спровоцировать обезьян на какие-нибудь интерес­ные действия. Но обезьяны не обратили на него внимания и продолжили заниматься своими делами, то есть искатьклещей и дрыхнуть на дороге. Тогда папа бросил из окна горсть орешков, чтобы павианы отчебучили наконец что-нибудь забавное. Однако павианом было наплевать на папу и его орешки. Я поинтересовался у папы: разве звать, кор­мить и пугать павианов не против правил заповедника? «А ты-то с каких пор правоведом стал?» — огрызнулся он в ответ. Я откинулся на сиденье, уставился в окно и про­молчал.

Мы приехали в лагерь Мпила, расположенный на вер­шине крутого холма. Папа говорит, что, если черные при­дут к власти, первым делом они уничтожат все заповедники, убьют всю дичь и превратят нашу страну в Эфиопию. Раз­давив об лоб пустую банку пива, он велел нам наслаждаться природными красотами, пока можем. Потом увидел ворону на сухой ветке и сделал вид, что стреляет в нее из вообража­емого ружья.

После обеда мы проехались по кольцу Сонтули. Папа сказал, что кольцо Сонтули — лучшее в мире место, где можно наблюдать животных в дикой природе. Кольцевая дорога идет по берегу реки Черная Умфолози. Папа пока­зал, куда дошло большое наводнение 87 года. Но хищных зверей мы так и не увидели — за исключением спящего ле-гуана^[47].

КАКИХ ЗВЕРЕЙ МЫ ВИДЕЛИ

Импала Ниала

Куду^[48] (самец с большими рогами — его папа тоже застрелил из воображаемой винтовки)

Антилопа гну (сразу вспомнил о Бешеном Псе и Рэмбо)

Белый носорог

Жираф

Павианы

Обезьяны (с мамой случился приступ смеха, когда она уви­дела их ярко-голубые яйца)

Легуан (спящий, а может, и дохлый)

Орлан-крикун

Стервятник

Бородавочник

Папа до поздней ночи травил байки о своем детстве на фер­ме в Намибии. Почти в каждом рассказе он неизменно встречал леопарда, рысь или смертельно ядовитую змею. Я потягивал кока-колу, смотрел на огонь и думал о том, как это, должно быть, было классно — расти в 1950-х.

Понедельник, 7 октября

Хищников по-прежнему не видели. Папа ворвался в офис кемпинга и спросил рейнджера, куда тот попрятал всех львов. Тот подумал, что папа шутит, и улыбнулся, ничего не ответив. Когда мы вышли, папа сказал, что африканеры — очень странные люди, особенно те, что с усами.

Лучший зверь дня — огромная сова. Сидела в нашем кемпинге на телефонном проводе.

Наконец-то увидели гиену. К сожалению, в тот момент она мчалась в кусты, зажав в зубах связку сосисок с гриля Мильтонов. Папа бросился за ней с бутылкой пива в одной руке и щипцами для углей в другой. Он крикнул сбежавшей воришке «Фу!», но было слишком поздно: наш ужин про­пал.

Вторник, 8 октября

Больших кошек по-прежнему не видно.

Папа угостил местного бородавочника кусочком тоста, и тот чуть не отхватил ему палец. Папа считает, что звери в парке стали злее, потому что никто не соблюдает правила. И во всем обвинил лягушатников (французов) и колбасни­ков (немцев).

18.00. В последней надежде встретить большую кошку от­правились на ночное сафари с кучей колбасников и двумя лягушатниками. К сожалению, из кошек увидели лишь пят­нистую виверру, которая хоть и была очень красивой, все же не принадлежала к «большой пятерке»^[49].

Папа прервал наше ночное сафари, чтобы сходить в ту­алет. Гид был не слишком доволен, заставил папу встать посреди дороги, а одного из колбасников — направить на него фонарик на случай нападения льва. Бедный папа жут­ко разнервничался и стоял на дороге целую вечность, а ни­чего так и не происходило. В конце концов, он громко за­стонал и выпустил мощную звонкую струю, оставившую на дороге след, подозрительно напоминавший карту Аф­рики.

Среда, 9 октября

Папа поднял нас с рассветом, чтобы в последний раз про­ехаться по кольцу Сонтули. Мы ехали примерно час, и вдруг наше внимание привлекло что-то пятнистое в океа­не зелени.

Стоило мне показать леопарда родителям, как разразился жуткий тарарам. Папа так громко воскликнул «ура», что леопард упал с дерева и скрылся в кустах. Тогда папа свернул на грунтовую дорогу, высунув голову в окно. Вскоре мель­кнули пятна, и леопард в два прыжка перешел перед нами дорогу, исчезнув в густых зарослях по ту сторону. Мы про­ждали около двадцати минут, но большая кошка ушла. Папа считает, что за его снимок леопарда, перебегающего дорогу, вполне можно получить приз.

Папа так гордился тем, что встретил леопарда, что на об­ратном пути останавливал все встречные машины и делился радостью.

Впервые за долгое время за обедом Мильтоны подняли тост в мою честь. Благодаря своему острому зрению я у предков опять на хорошем счету. Я даже спел «Последний отсчет» во весь голос, а родители подпевали. Я пел впервые за несколько месяцев. Голос стал ниже и ни разу не сорвался.

Вернулся домой, налил ванну и пел целых полчаса. Во­кальная карьера Малька Мильтона снова на взлете!

Пятница, 11 октября

Ходил на пляж с Русалкой. Она все время проболтала с сер­фингистами и спасателями. Те интересовались, не младшим ли братиком я ей прихожусь. Она отвечала, что я ее старый АРуг.

Думаю, мне надо записаться в тренажерный зал. Фигура у меня, как у десятилетнего. Может, написать Рэмбо и спро­сить, как накачать мышцы?

А еще надо купить трусы в виде шортов. Плавки носят только гомики и деревенские.

Увы, папина фотография переходящего дорогу леопар­да оказалась не так хороша, как он рассчитывал. Леопарда на ней вообще не было! На фото запечатлелась лишь при­борная доска и капот «рено». А присмотревшись поближе, можно было увидеть, что на приборной доске горело очень много красных лампочек, а счетчики оборотов и темпера­туры двигателя были оба на критической отметке. Папа на­стаивал, что в верхнем левом углу все-таки видно кусочек промелькнувшего хвоста леопарда, но мне кажется, это был не хвост, а мамин желтый пластиковый стаканчик для вина.

Воскресенье, 13 октября

Все утро подавал Русалке на крикетной площадке академии регби «Крестоносцы». В моих наколенниках и коротенькой джинсовой юбочке она выглядела очень сексуально. Увидев мой бандаж, она расхохоталась и сказала, что он похож на маленькую поилку для птиц. Протягивая ей защиту для бе­дра, я ответил, что он мне уже мал.

За полчаса забил Русалке двадцать очков — или она без­надежна, или я прекрасный подающий. В любом случае, она лучше Верна, который убегает от мяча и бьет по нему, лишь когда он лежит неподвижно.

Попытался потренироваться отбивать, но Русалка подает (бросает) мимо поля, в боковую сетку. Наконец мы закон­чили тренировку — за сеткой собралась большая толпа му­жиков, которые вышли из бара и стали глазеть, как я отби­ваю.

Вернулись домой и обнаружили маму в шезлонге с джин-тоником в одной руке и мухобойкой в другой. Па­па раздувал гриль, проклиная качество угля в нашей стра­не. Мама с Вомбатом опять обсуждали Фрэнка и его де­вятнадцатилетнюю подружку. Вскоре стало ясно, что Вомбат почему-то решила, будто Русалка — подружка Фрэнка. Недобро взглянув на нее, она повернулась к ма­ме и сказала:

— Точно шлюха. Ты только посмотри на эту юбку.

К счастью, Русалка уже привыкла, что Вомбат ненор­мальная. Когда я извинился перед ней в четвертый раз, она улыбнулась и ответила:

— Хорошо хоть бабуля ничего не сказала про мои буфера. Тут возникла неловкость: Русалка поймала меня на том,

что я смотрю на ее буфера. Надо было поцеловать ее, но Мильтоны за нами наблюдали.

Урок на всю жизнь: никогда не заводи платонических от­ношений с красивой женщиной. Лучше уж сразу полу­чить от ворот поворот, чем всю жизнь мириться с нео­пределенностью и разочарованиями, а также быть вы­нужденным целовать подушку.

Понедельник, 14 октября

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА ВЫХОДНЫЕ

Жиртрест: расследовал историю с Бешеным Домом.

Гоблин: утверждает, что у него клиническая депрессия и он подумывает о том, чтобы бросить школу.

Верн: показал фотографии из поездки в Кейптаун. К сожалению, на фото ему было шесть лет и передних зубов у него не хватало.

Роджер: дал Верну от ворот поворот. Теперь спит в моем шкафчике.

Саймон: говорит, что с завтрашнего дня будет играть в школьной сборной.

Малёк: видел леопарда в заповеднике. Начал фантазировать о Русалке, одетой в фор­му для крикета

Рэмбо: исключен.

Бешеный Пёс: исключен.

Верн был не слишком рад, что Роджер его кинул. Обвинил меня в том, что я переманил его кота с помощью колдовства вуду, и сказал, что будет Пристально за мной следить.

Среда, 16 октября

На уроке актерского мастерства Викинг заставил весь класс встать на краю сцены и кричать как можно громче и как можно дольше. Мол, ему кажется, что кое у кого из нас есть нерешенные проблемы. (При этом он смотрел прямо на меня.) Должен признать, наоравшись как не­нормальный, я стал чувствовать себя процентов на трид­цать лучше.

Четверг, 17 октября

Папаша в ярости: исключили двух его первых подающих. Еще сильнее он рассвирепел, выяснив, что капитан его ко­манды и лучший бэтсмен перешел в школьную сборную. Папаша объявил, что не может работать в таких ужасных условиях, отменил тренировку и сказал, что уходит с поста тренера по крикету. Мы не знали, что делать, поэтому остались на площадке и стали ждать. Минут через двадцать Папаша вернулся с набедренной флягой и большой сига­рой.

В отчаянии оглядев нас восьмерых, он сказал, что есть всего два способа не дать никому побить наш рекорд: боже­ственное вмешательство или семь недель сплошных ливней. Затем приказал нам начинать тренироваться, а сам отпра­вился искать неограненные алмазы в команде «Б», у кото­рых тоже была тренировка.

Через десять минут он вернулся с тремя игроками и ска­зал:

— Джентльмены, познакомьтесь с новыми коллегами по команде. Пусть на вид они не очень, поверьте, это лучшее, что было. — С этими словами он зажег сигару и сказал: — Боже, что за сухая, безжизненная пустыня! — Воткнув трость-табурет в землю, он примостился на нем и крик­нул: — Ну, давайте, удивите меня!

Новые игроки:

Шеймус Уолш, подающий средней паршивости — кличка Задница,

Мартин Льюис, подающий средней паршивости — кличка Вонючка,

Дэнни Дэвиде — толстяк, коротышка, первый бэт-смен — кличка Девито.

Пятница, 18 октября

Саймона выбрали в школьную сборную. Даже Укушенный обрадовался. А вот с расписанием нашего матча что-то не то: мое имя стоит первым, а значит, я первым отбиваю. (Надеюсь, это ошибка, иначе придется идит в медпункт за освобождением.)

Жиртрест попытался побить свой собственный пука-тельный рекорд. К сожалению, в последний момент он сам же и отменил мероприятие из-за расстройства пищеваре­ния.

Итак, официально подтверждено: Никчемная Шестерка нас больше не боится. Джейар Юинг расхаживает по нашей спальне с хозяйским видом, а Щука является каждый вечер и заставляет угощать его бренди, как будто у нас тут бар. Почти ежедневно мы проводим собрания и обсуждаем, как отомстить Щуке, Эмбертону и Никчемной Шестерке, но до сих пор ничего не сделали.

Суббота, 19 октября

МАТЧ ПО КРИКЕТУ СО ШКОЛОЙ СВЯТОГО ДЖЕЙМСА

Это был просто кошмар какой-то. Я отбивал первым и опо­зорился. Без Саймона все были сами не свои, и в первой се­рии бросков нас выбили на 98 очках. На собрании команды Папаша с огромным удовольствием объявил, что откроют игру Вонючка и Задница. К сожалению, новые первые по­дающие так тормозят, что в середине второй серии первые бэтсмены команды противника не выдержали, сорвали шле­мы и потребовали замены игроков. (Этого никогда бы не случилось, будь здесь Бешеный Пес!) Единственным, кто сбил две калитки, был я.

Короче, нас разгромили в хлам.

Саймон же набрал 28 очков для школьной сборной. Те­перь он ходит с раздражающе высокомерным видом и не снимая носит блейзер с эмблемой команды.

Вторник, 22 октября

Карлик лежал в кровати и слушал плеер. Остальных участ­ников Никчемной Шестерки нигде не было. Полтора года я смотрел на Рэмбо за работой и вот решил взять инициативу на себя. Подошел к Карлику, вырвал из плеера наушники одной рукой, а другой попытался поднять его за шкирку. Не получилось, зато я порвал ему майку и резко ударил кулаком под подбородок. После такого агрессивного начала я решил не ослаблять хватку и заговорил тоном, не терпящим пре­реканий, как Рэмбо:

МАЛЕК:     Как ты узнал о Бешеном Доме?

КАРЛИК:   Однажды в воскресенье проследил за тобой, но клянусь, я ничего не видел.

МАЛЕК:     Кому ты рассказал?

КАРЛИК:   Никому.

То, как он произнес это «никому», наводит меня на мысли, что он явно сказал кому-то, а возможно, даже всем. К сожа­лению, в этот момент явился Верн и вынес Карлику письмен­ное предупреждение. Тот с невозмутимым видом взял голу­бую бумажку и положил ее на свой шкафчик, где красовалась стопка таких же бумажек. Я решил, что пока рядом стоит Че­ловек Дождя и, высунув язык, строчит письменные преду­преждения, мое расследование никуда меня не приведет.

Сказал Карлику, что он у меня на крючке, и вышел из спальни, напустив на себя свирепый вид.

Пятница, 25 октября

На перемене Вонючий Рот вручил мне зеленый конверт.

Дорогой Малёк (или уже нет?)

Плохой, плохой мальчик! Слышала, вас отстрани­ли от школы. Неужели вы правда построили невероят­ный лесной дворец, где пили, курили и читали стихи? Просто «Общество мертвых поэтов». У нас в школе только и разговоров что о вас.

Но почему ты никогда не приглашал туда меня?

Надеюсь, скоро увидимся?

Аманда

Суббота, 26 октября

Крикетный кошмар продолжается: нас снова разбили в хлам. Папаша предположил, что даже в матче со школой слепых нам придется несладко. А Саймон набрал 49 очков для школьной сборной.

Гоблин сказал, что последние четыре дня Бешеный Пес звонил ему каждый день. Мол, ему страшно скучно, и шесть дней в неделю по шесть часов он теперь учится на дому.

Воскресенье, 27 октября

На собрании общества «Африканская политика» Линтон Остин получил втык. Вообще-то, он должен был уехать еще в августе, так как поступил на экономический факультет Ок­сфорда, но теперь заявляет, что будет изучать деловое управ­ление в Кейптаунском университете. А хуже всего, что он получил стипендию компании «Англо -Америкэн» — той самой, которую сам же в прошлом семестре обвинял в гено­циде! Лутули назвал его волком в овечьей шкуре и квази-коммунистом. Линтон покраснел и сказал, что его решение финансово оправдано и, вообще, достоинства Оксфорда как университета сильно преувеличены. В конце собрания этот самый большой умник в школе (который оказался бур­жуем) встал и объявил, что эта встреча общества «Африкан­ская политика» станет для него последней. Объявление бы­ло встречено весьма прохладными аплодисментами и нелов­кими рукопожатиями.

Понедельник, 28 октября

Ответил Аманде, вкратце описав скандал с Бешеным До­мом. Также добавил, что я больше не Малёк, хотя, видимо, прозвище так за мной и останется.

Рассказал остальным, что мы стали знаменитостями во всех девчачьих школах в Натале. Все крайне возбудились, пока Саймон не заметил, что до конца года мы под домаш­ним арестом, а в следующем году история уже забудется.

Жиртрест уже месяц наседает на Эмбертона, чтобы тот рассказал правду о Бешеном Доме и о том, кто нас выдал и почему. Жир решил взяться именно за Эмбертона, потому что он жадный садист, соображает плохо и из всех старост его легче всего подкупить. Наконец Эмбертон согласился обо всем рассказать в обмен на следующий список.

СПИСОК ТРЕБОВАНИЙ ЭМБЕРТОНА

Кусок сыра (Гауда)

Банка паштета (большая)

Большая шоколадка с цельными орехами от Кэдбери Подрууска Малька (та, что с большими сиськами) Последний альбом группы «РЕЗНЯ» 30 рандов наличными Гель для волос Саймона

Нам также придется в течение недели называть этого идиота «сэром». Скинулись по десять рандов, и Гоблин поехал на велосипеде в магазин за покупками. Все твердили мне, что пункт о Русалке — шутка, но мне весь день было как-то не по себе, ведь, возможно, я только что продал свою девушку в рабство!

Пятница, 1 ноября

22.00. Жиртрест созвал собрание в спальне и зажег свечи.

Оказывается, о Бешеном Доме старостам сообщили пе­ред июльскими каникулами. Источник утечки неизвестен: информация поступила в форме записки, которую аноним подсунул Андерсону под дверь посреди ночи. Предатель даже нарисовал карту, которая привела старост на нужное место. Андерсон нашел Бешеный Дом и тут же понял, что мы используем его как тайную берлогу, где предаемся куре­нию и пьянству. И тогда — уже тогда! — старосты доложили обо всем Укушенному. Но тот велел им дождаться момента, когда можно будет поймать нас в Бешеном Доме за распи­тием спиртного — только чтобы Рэмбо непременно был там. По словам Эмбертона, Укушенный еще в начале года ясно дал понять всем старостам, что хочет избавиться от Рэмбо, и если они ему в том помогут, то получат особые привилегии.

Я рассказал Жиртресту о том, что расспросил Карлика и уверен, что это именно он на нас донес. Гоблин согласился и пожалел, что Бешеный Пес не утопил Карлика в канаве в тот день, когда мы застали его за шпионажем.

Гоблин уже принялся мечтать, как будет пытать Карлика, когда дверь со скрипом отворилась и на пороге спальни воз­никла большая тень. Поскольку всем нам было вынесено последнее предупреждение, грозившее исключением, мы тут же нырнули в кровати и притворились спящими. Долго было тихо. Наконец Верн посветил стоявшему в дверях фо­нариком в лицо.

—Рэмбо! — воскликнул он.

—Бог мой! — ахнул Жиртрест.

— Вы оба правы, — ответил Рэмбо и занес чемодан в спальню.

Рэмбо не оценил того, что Жир занял его кровать, и дал ему тридцать секунд на сборы. Жир уложился в двадцать семь.

Итак, Рэмбо снова всех сделал.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ

Опекунский совет школы пришел к выводу, что Рэмбо не должны были исключать из школы, потому что вынесенное ему последнее предупреждение было ошибкой. Члены со­вета также посчитали, что между Укушенным и Рэмбо су­ществует старая вражда и решение об исключении было принято слишком поспешно и требовало более тщательного расследования.

В результате Рэмбо отделался шестью ударами палкой в кабинете Глока, и, как и всем нам, ему вынесено последнее предупреждение.

А вот Бешеный Пес не вернется — тот был на абсолютно последнем предупреждении, к тому же за два года не сдал ни одного экзамена.

А ВОТ КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ

По словам Рэмбо, сестра бывшей пассии его папаши — луч­шая подруга Деррика Уоттса, ведущего программы «Карт-бланш» на телевидении. Это та самая передача, где рассле­дуются всякие подозрительные случаи. И Рэмбо пригрозил, что выйдет в прямой эфир и признается, что в прошлом го­ду в нашей престижнейшей из школ у него был роман с учительницей (Евой), в связи с чем Укушенный несправед­ливо исключил его, так как жаждал возмездия. (Именно поэтому Глок вызывал нас перед праздниками и задавал те вопросы.) Члены опекунского совета поняли, что все это может кончиться публичным скандалом, и решили, что раз­решат Рэмбо вернуться при условии, что он будет молчать о своем романе с Евой и обстоятельствах этого дела. Его за­ставили подписать документ о неразглашении и предупре­дили, что, если еще хоть раз он выйдет за рамки, его тут же исключат, на этот раз без шанса на возвращение.

Оказывается, Укушенный пригрозил, что, если Рэмбо вернется, он уйдет с поста начальника корпуса, так как это противоречит его принципам! Рэмбо говорит, что Ева на­конец призналась мужу, что у них был роман, и теперь Уку­шенный делает вид, что раньше не догадывался.

Потом Рэмбо велел нам поклясться, что мы никому ни­чего не расскажем. Библии ни у кого не оказалось, поэтому мы поклялись на словаре Верна.

— Ну что, — сказал Рэмбо, снимая галстук, — кажется, пришло время вынести мусор? — Достав из спортивной сумки ракетку для сквоша, он возглавил процессию, напра­вившуюся в спальню первокурсников.

Никчемная Шестерка сидела на шкафчике Джейар Юин­га и распевала песенки. Завидев Рэмбо, который шел к ним с фонариком Верна в одной руке и ракеткой для сквоша в другой, они так побледнели, будто перед ними возник сам призрак МакАртура. Первым делом Рэмбо треснул Джейар Юинга по башке ракеткой. Тот упал со шкафчика в кровать, схватившись за темечко. Затем Рэмбо одной рукой схватил оставшегося Дэррила за шкирку и швырнул его головой впе­ред. Остальные, дрожа, вжались в стену, моля о пощаде. Рэмбо велел им заткнуться и проговорил:

—   У меня для вас две новости: плохая и очень плохая. Пло­хая — я вернулся. Очень плохая — завтра я опять сюда приду.

Суббота, 2 ноября

МАТЧ ПО КРИКЕТУ С КОМАНДОЙ ШКОЛЫ СВЯТОГО ПАВЛА

Услышав, что Рэмбо вернулся в школу, Папаша тут же уво­лил Задницу, отослав его в команду «Б». Избавившись от него, наш тренер воткнул в землю трость-табурет и сказал:

—   Рэмбо подает первым с этого конца площадки, и, по­жалуй, будет неплохо, если Вонючка встанет подавать про­тив ветра. Если и это не поможет, зовите Мильтона и моли­тесь, чтобы пошел дождь.

В первой серии бросков Рэмбо четырежды выбил мяч за пределы поля и бросил три незасчитанных мяча. Во второй серии капитан Лесли попытался поставить меня на замену, но Рэмбо отвел его в сторонку поболтать, после чего мне сообщили, что Рэмбо подает снова с позиции позади бэте­мена. Его игра не стала лучше, однако он все равно подавал в течение двенадцати серий, так и не сбив ни одной калитки. Тем временем Вонючка на другом конце поля так тормозил, что тренер команды противника поинтересовался, не думает ли он, что пришел на рыбалку. Я сбил пять калиток, но пе­ревес все равно был в двести очков. Нас выбили на 88.

После матча Папаша порвал нас на куски. Сказал, что наша команда позорит доброе имя крикета. И сообщив, что идет домой вешаться, проломился сквозь деревья и вышел на дорогу.

Рэмбо сдержал обещание и совершил очередное нападе­ние на Никчемную Шестерку. На этот раз он вылил на кро­вать Чэррила ведро воды и подвесил Карлика под потолком при помощи четырех галстуков и рюкзака.

Атака Рэмбо была столь безжалостной, что вскоре вся Никчемная Шестерка взяла на себя вину за предательство и взмолилась о пощаде. Тут Рэмбо спросил, кто написал пись­мо, и все подняли руки одновременно. В конце концов, сложно было сказать, кто виноват, а кто нет, поэтому Рэмбо всех отдубасил ракеткой для сквоша.

Для пущего эффекта перед самым нашим уходом Жир­трест мощно пукнул. Следующие полчаса Никчемная Ше­стерка провела на крыше ризницы, ожидая, пока пары серы развеются.

Воскресенье, 3 ноября

В свободное время пошли к Бешеному Дому — Рэмбо хотел посмотреть, что от него осталось.

Оказалось, ничего. Даже красивое высокое дерево сру­били.

Мы оглянулись, поискали в траве, кустах, но ничего не нашли. Как будто Бешеный Дом был всего лишь сном, почему-то обернувшимся нам боком в реальной жизни, а на самом деле его никогда и не существовало. Единствен­ным свидетельством того, что все это случилось на самом деле, было то, что Бешеного Пса больше не было с нами.

Потом Рэмбо отвел нас в мастерскую, где нашел одного из садовников. Тот лежал под машиной с большим разво­дным ключом. У него были гигантские зубы. Такими зуба­ми можно было умять большой початок кукурузы буквально за секунды.

Садовник пришел в восторг оттого, что к нему пришла знакомиться «та самая шайка, что построила на дереве пя­тизвездочный отель». Он спросил Рэмбо, кто строитель, и тот нагло соврал, что соорудил Бешеный Дом сам, от начала до конца. Зубастый садовник пожал ему руку и сказал: «Славная работа».

Оказалось, Глок распорядился срубить дерево, чтобы ни­кто не решил настроить домов в подражание нам. Сверкая зубами в полуденном солнце, садовник сказал, что пустил древесину от Бешеного Дома на домик для куклы Венди — на радость преподавательским малышам.

Падение Безумной Восьмерки: от Бешеного Дома к до­мику Венди.

Вторник, 5 ноября

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДЭРРИЛА

В ходе дня рождения, ставшего одним из худших в истории, Джейар Юинг, Чэррил и Глист бросили Дэррила в фонтан.

Затем Щука, Деврис, Эмбертон и Андерсон искупали его в унитазе.

При этом Дэррила вырвало на ботинок Андерсона, и тот всыпал ему четыре удара хоккейной клюшкой.

Гоблин открыл тотализатор: как долго Дэррил еще продер­жится в школе?

Уедет до долгого уик-энда: 1—1 Уедет на уик-энд, но не вернется: 2—1 Уедет до рождественских каникул: 5—1 Продержится до окончания школы: 1000000—1

Похоже, бедняге Дэррилу не повезло, потому что Рэмбо поставил пятьдесят баксов на то, что он не вернется после долгого уик-энда.

20.00. Позвонил папа в состоянии крайнего возбужде­ния. На следующей неделе южноафриканская сборная по крикету и ее капитан Клайв Райе будут участвовать в трех­дневном международном турнире против сборной Индии! «Вот увидишь, Джонни: мы им такого жару зададим, что все карри обратно полезет!» Потом папа сказал, что в гара­же пахнет паленым, и повесил трубку.

Саймон уже слышал новость. Я понял это, потому что он расхаживал по галерее, боксируя с воображаемым про­тивником, и кричал: «О да, детка!»

Среда, 6 ноября

Бешеный Пес звонит мне уже второй день подряд. Требует рассказать, что происходит в школе. Я сообщил ему про день рождения Дэррила, и он зашелся хохотом. А потом спросил: «А еще что?» Я ответил, что больше новостей нет, и он стал обвинять меня в том, что я что-то от него скрываю, чтобы нарочно его огорчить. Я ответил, что мне пора, но Пес стал умолять меня остаться. К счастью, я уви­дел Рэмбо, который в тот момент отливал, и отдал трубку ему.

Рэмбо стал прикалываться и притворяться, что не знает, кто такой Бешеный Пес. Бедолага совсем разнервничался и стал перечислять всякие случаи, чтобы освежить Рэмбо па­мять. Рэмбо слушал его, слушал, а потом сказал, что Псу следует обратиться к психиатру, и повесил трубку. Прошагав мимо меня, Рэмбо фыркнул: «Наш Бешеный Пес превра­тился в комнатную собачку!» Телефон снова зазвонил. Я ве­лел Карлику снять трубку и, если окажется, что это меня, со­врать, что я ушел в магазин.

Это снова был Бешеный Пес, и ему нужен был я. Кар­лик все сделал, как я велел. Затем повесил трубку, упал на колени и стал отжиматься. Я спросил идиота, с какой радо­сти он отжимается в переговорной. Карлик ответил, что Бе­шеный Пес приказал ему отжаться пятьдесят раз. Я заме­тил, что Пса исключили и в данный момент он находится в тысяче километров отсюда. Но Карлик продолжил отжи­маться. Тут появился Верн, совершавший один из своих унитазных обходов. Он на цыпочках прокрался в перего­ворную, как будто мы с Карликом тут обсуждали конфи­денциальные дела, а потом вдруг упал на живот и тоже на­чал отжиматься.

Оставив двух кретинов заниматься спортом, я отправил­ся в общую комнату смотреть «Санта-Барбару».

21.30. Снова позвонил папа и сказал, что только что по радио объявили состав сборной ЮАР. Он настолько ужа­сен, что даже наша команда мальчиков до пятнадцати лет смогла бы разгромить «Спрингбоков». Затем он добавил: «Ну, я имею в виду вашу команду до того, как двух главных исключили». Особенно его потрясло избрание Эндрю Хад-сона, который, по его словам, не годен вообще ни на что. «Чем им не понравились Поллок, Ричарде и Проктор?» С криком «Вива, Эдриан Куипер!» папа передал трубку маме. Последовала долгая тишина, и он сказал, что мама не будет со мной разговаривать.

Четверг, 7 ноября

Укушенный ушел с поста начальника корпуса. Он объ­явил об этом на собрании корпуса, и новость была встре­чена оглушительными аплодисментами и радостными криками. Укушенный подумал, что мы таким образом приветствуем его, и, как ни странно, растрогался. Его здоровый глаз наполнился слезами, и он долго тряс руку Андерсона.

На доску объявлений кто-то прикрепил записку:

Рэмбо против Укушенного: 2—0

Пятница, 8 ноября

ДЕНЬ ОРАТОРОВ И ДОЛГИЙ УИК-ЭНД

Поскольку весь долгий уик-энд мы вынуждены сидеть вза­перти, как уголовники, День Ораторов стал для нас бес­просветной тягомотиной без всякой надежды на спасение. Когда я увидел, что по Тропе Воинов идет мама под ручку с Вомбатом, у меня сердце упало. Папа отстал и яростно вы­тирал ботинок об ствол высокого платана. Я поздоровался с ними у входа и спросил, почему мама с Вомбатом в шляпах. Мама ответила, что они замаскировались, потому что им стыдно, что их сын — алкоголик. И велела мне проводить Вомбата в дамскую комнату.

К сожалению, женский туалет у нас на противоположной стороне школьного двора, поэтому пришлось совершить смертельный переход под взглядами всего корпуса. Подо­зрительно взглянув на меня, Вомбат переложила сумочку в другую руку и спросила, давно ли я встал на преступную до­рожку. Мне не хотелось устраивать сцену, поэтому я отве­тил, что недавно. Вдруг из окна раздался громкий лай и крик:

— Эй, Мильтон! Классная у тебя подружка, но разве ты не голубой?

Вомбат бросилась в туалет и заперла за собой дверь, как будто я собирался на нее напасть. Там она просидела целую вечность, и за это время мне пришлось поздороваться с ку­чей родителей, которые шли к амфитеатру.

Наконец, выйдя из сортира, Вомбат обвинила меня в том, что я извращенец и подстерегаю женщин около дам­ской комнаты. Я взял ее за руку и отвел обратно к маме с папой. Из окна нашего корпуса раздалось громкое рычание и крик: «Чмокни ее за меня!» Другие родители замерли по­среди двора и принялись растерянно оглядываться, не по­нимая, кто это так громко кричал.

Видимо, папе так и не удалось убрать собачье дерьмо с ботинка, потому что все три часа выступлений ораторов нас окутывала вонь. Через двадцать минут зрители, которые си­дели рядом с папой, пересели. Папа, казалось, не замечал, что вокруг него образовались свободные места, и весело хлопал, когда объявляли очередного призера.

Оратор этого года оказался еще зануднее, чем в про­шлом. Это прогресс — ведь в прошлом году бабушка Лэнса Рейнджера от скуки даже потеряла сознание. Папаша был в темных очках и в течение трех часов этой пытки не подавал никаких признаков жизни.

Мне вручили призы по английскому и истории, а также награду за успехи в учебе. Верн получил приз Ван Вууре-на за преданность школе. В кои-то веки он вел себя нор­мально, хоть и не сразу потом нашел свое место. (В резуль­тате его мама начала махать ему, как сигнальщик в аэро­порту.)

Старостой школы на следующий год избран Рич Бимон из корпуса Барнс, защитник школьной сборной (по про­звищу Шнур). Под громкие аплодисменты родителей он получил свой блейзер и значок от Лутули. Никого, казалось, не заботило, что всего два года назад Шнура временно от­странили от занятий за то, что он веревкой привязал одного из первокурсника к школьному трактору и протащил его на буксире по всему двору.

Так что, возможно, для меня еще не все потеряно.

За обедом во дворе папа обнял меня и сказал, что по-прежнему мной гордится. Я поблагодарил его и сказал, что у него ботинок в собачьем дерьме. Папа скрылся в толпе и вернулся через минуту, продемонстрировав мне чистый бо­тинок и мокрую правую брючину.

Надеюсь, никто, кроме Зассанца Пита, не видел, как па­па отмывал ботинок в школьном фонтане!

Мама с Вомбатом расплакались, когда настало время уез­жать, хотя думаю, не потому, что им было грустно расста­ваться со мной, а потому, что мистер Холл объявил, что бар закрыт.

Безумная Восьмерка проводила взглядом остальных ре­бят, которые уезжали на выходные с родителями. Щука не­сколько раз попрощался с нами, закатываясь хохотом.

Но хуже всего, что Андерсон с Вонючим Ртом тоже оста­лись в школе — готовиться к экзаменам. И староста корпуса заявил, что, даже если мы выйдем на улицу после пяти вече­ра, нас тут же исключат.

Воскресенье, 10 ноября

МАТЧ ПО КРИКЕТУ: ЮЖНАЯ АФРИКА ПРОТИВ ИНДИИ

05.00. Рискуя быть исключенными навсегда, все шестеро из Безумной Восьмерки выбрались из корпуса, пробежали по двору, по другому двору, вверх по лестнице и ворвались в ком­нату, где стоял телевизор. Гоблин подкупил заведующего ау­дио- и видеоаппаратурой из корпуса Барнс, чтобы тот на не­делю дал ему ключи в обмен на два порножурнала и фото го­лой Ким Бесинджер. Именно по этой причине нам пришлось заплатить по пять рандов за просмотр крикетного матча.

После того как матч был задержан из-за тумана, Эндрю Хадсон и Кеплер Уэсселз вышли на стадион «Сады Эдема», где собрались 92 ООО человек. Все они болели за команду Индии. Капил Дев взял мяч и на третьей подаче выбил Эн­дрю Хадсона из игры.

Через две серии бросков Жиртрест спросил, когда же мы будем кушать рис. Узнав, что Кук^[50] и Рис — фамилии южно­африканских игроков в крикет, он буркнул: «Придурки» — и пошел спать.

Хотя Аллан Доналд сбил пять калиток, свой первый меж­дународный матч сборная ЮАР проиграла. Но мне было все равно: я был просто счастлив, что моя страна снова играет в международный крикет.

13.45. Вернувшись в корпус, я наткнулся на Андерсона. Он потребовал рассказать, где я был: мол, моя мама отвле­кала его от занятий непрерывными звонками. Он дал мне номер и велел позвонить по нему немедленно. У меня воз­никло предчувствие, что случилось что-то плохое. Все смо­трели на меня так, будто им было известно что-то, чего я не знал.

Женский голос ответил: «Алло, больница Святой Ав­густины» — и у меня перехватило дыхание. Дрожащим голосом позвал маму. Возникла пауза, по коридору про­шлепали сандалии. Она сказала, что у папы, вероятно, был сердечный приступ, но с ним все в порядке. На во­прос, что вызвало приступ, она ответила: «Хадсон и Уэс-селз».

Оказалось, когда Хадсона выбили после трех мячей, па­па так рассвирепел, что пробил кулаком дырку в двери ванной. А увидев, как невыносимо медленно отбивает Уэсселз, он окончательно сорвался, почувствовал резкую боль в груди и упал на пол. Мама вызвала «скорую», и па­пу унесли на носилках. Даже лежа там, он по-прежнему орал, что Кеплер Уэсселз — австралийский шпион, кото­рый намеренно пытается саботировать нашу команду сво­им торможением.

Закончив разговор, пошел прогуляться, чтобы не запла­кать. Если третий семестр у нас — «сезон дураков», то чет­вертый не иначе как сезон смертей!

15.00. Оказалось, у папы не было сердечного приступа. Доктор сказал, что это был приступ паники, и папу выписа­ли, вручив ему целый пакет разных транквилизаторов.

20.00. Позвонил папа и сказал, что подает на Хадсона и Уэсселза в суд за причиненные волнения с требованием компенсировать больничные расходы. Прежде чем мама от­няла у него телефон и отправила спать, он успел заорать: «Верните Поллока!»

Мама сказала, что Инносенс пригрозила выбросить теле­визор в бассейн, если папа продолжит вести себя как психо­ванный.

В школе только и разговоров, что о приступе моего па­пы, хотя никто не спросил, как он себя чувствует.

Понедельник, 11 ноября

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ ЗА ВЫХОДНЫЕ

Рэмбо: вломился в комнату Щуки и расставил ловушки.

Верн: семь раз был пойман за грязным делом (три раза в процессе).

Саймон: подбросил крикетный мятч на бите 113 раз — рекорд!

Роджер: пытался совокупиться с моим несессером для туалетных принадлежностей (и судя по всему, нагадил в него).

Малёк: провел почти все выходные, разговаривая по телефону с Бешеным Псом.

Гоблин: семь раз застал Верна за грязным делом (три раза в процессе).

Бешеный Пес: исключен. (И провел почти все выход­ные, разговаривая по телефону с Маль­ком.)

Жиртрест: На спор съел треть Верновой кроссовки «Адидас» (Рэмбо его подначил). Язычок и шнурки он прожевал, но вот у подошвы был какой-то станный вкус. Еще Жир всем нам погадал на картах Таро.

Хотя у Жиртреста явно есть сверхъестественные способности и, может быть, он даже инопланетянин, сомневаюсь, что он умеет предсказывать судьбу по картам. Мне показалось, что половину времени он отвечал наугад, а когда раскладывал карты для меня, и вовсе поглядывал на часы. Когда я заметил это, он объяснил, что для предсказаний будущего важно точ­ное время гадания. Но думаю, мне просто не повезло, пото­му что он начал гадать мне за пятнадцать минут до обеда.

ПРЕДСКАЗАНИЯ ЖИРТРЕСТА

Рэмбо: умрет в 23 года в перестрелке с мафией у входа в нью-йоркский ночной клуб.

Саймон: станет капитаном сборной Трансвааля по крикету. К сожалению, его карьера будет прервана из-за травмы. В 21 год обнаружит, что он голубой.

Гоблин: влюбится в прекрасную проститутку и заживет с ней долго и счастливо. (Ка­жется, я где-то это уже слышал.)

Малёк: прославится и разбогатеет после тайной публикации своего дневника.

Верн: облысеет к двадцати годам и попадет в психушку к тридцати.

Роджер: умрет молодым, подавившись собственной шерстью.

Жиртрест: получит докторскую степень по археологии и станет первым человеком, офи­циально доказавшим существование лох-несского чудовища.

Под звонкие аплодисменты Гоблина Дэррил протащил свой чемодан по коридору общежития. Гоблин запел: «Пятьде­сят баксов, пятьдесят баксов...» — и станцевал джигу на шкафчике. Рэмбо отдал ему деньги и отправился калечить Дэррила.

22.00. Из туалета раздался громкий вопль. Мы бросились туда и обнаружили Щуку, который с пеной у рта корчился в агонии на полу. Рэмбо заменил его зубную пасту жгучей мазью для суставов.

Он также зашил сардины в подкладку его матраса и на­сыпал жгучий порошок в его трусы.

Вкус мести сладок.

Вторник, 12 ноября

Сборная ЮАР снова проиграла, хотя, к счастью, Хадсона сняли, а Уэсселз на этот раз отбивал быстрее. Из дома никто не звонил.

Рэмбо сказал, что, поскольку Никчемная Шестерка уни­чтожена, Укушенный подал в отставку, а Щука лежит в ла­зарете с генитальной сыпью, единственная оставшаяся цель для мщения — Андерсон.

Четверг, 14 ноября

Наконец решил, что с меня хватит и пора во всем разо­браться.

Дорогая Русалка!

Как дела? Как школа? Когда начинаются экзамены? У меня выдались ужасно скучные выходные: сидел в шко­ле, ничего не делал, еще старосты вокруг слонялись с угрожающим видом. Твоя мама yyfceрешила, чем займе­тесь в каникулы? Сам не знаю, что мы будем делать, но предки поговаривают о семейной сходке в Намибии. В общем, я просто хотел пожелать тебе удачи на экза­менах и узнать, как ты там. Боюсь, новостей у меня немного, ведь нас по-прежнему считают преступника­ми и все контакты с внешним миром запрещены.

С любовью, Джонни

P.S. Ты хочешь снова быть моей девушкой?

P.P.S. Хотел спросить тебя об этом еще на танцах.

P.P.P.S. Нутак что думаешь?

P.P.P.P.S. Пожалуйста, ответь скорее.

P.P.P.P.P. S.Извини за такое количество приписок.

21.15. Роджер спал на моей подушке, а я лежал, раски­нувшись на кровати, и читал книгу о театре эпохи Рестав­рации, поглаживая одной рукой мурлыкающего кота. Вдруг ни с того ни с сего Верн накинулся на меня. Гоблин воскликнул: «Смотрите, ребята! Малёк с Человеком До­ждя занимаются этим!» Верн вопил и пытался разбить мою голову о деревянную перегородку. Я крепко врезал ему по яйцам и сумел вырваться из его тисков, ударив его по голове «Историей театра эпохи Реставрации». Он был на секунду оглушен, дав мне возможность применить смертельный захват Джона Мильтона. (Были бы посиль­нее руки, применил бы непобедимый полунельсон.) Верн брыкался и вопил, но я держал его, пока он не обмяк, рух­нул на пол и притворился мертвым. Все стали ржать и из­деваться над Человеком Дождя, чей левый глаз слегка при­открылся, оглядывая собравшихся. Видимо, таким кре­тинским образом Верн пытался спасти свое лицо после того, как сам же начал драку. Жиртрест шагнул вперед и проговорил:

—   Эй, братва, Верн умирает! Надо сделать ему дыхание рот в рот.

Не успел Жирприблизиться, как Верн внезапно ожил, захлопал ресницами и притворился, что только что вышел из комы и потерял память. Саймон спросил, как его зовут. Верн ответил, что не знает. Тогда Рэмбо схватил его за ле­вую руку и сказал:

—   Эй, а почему на тебе мои часы?

Верн не смог спорить, поэтому Рэмбо снял с него часы и сунул себе в карман. Дальше Верну осталось лишь смотреть, как растаскивают его вещи. В конце концов, всю его одеж­ду, ценности, матрас, одеяло и подушки растащили и спря­тали. Верн сел на жесткий деревянный каркас кровати и принялся злобно бормотать себе под нос. Тогда Рэмбо крикнул с другого конца спальни:

—   Так-то, Верн! Думаю, сегодня ты кое-чему научился. Никогда не начинай драку, если не уверен, что она закон­чится в твою пользу, и не притворяйся мучеником, коль не хочешь, чтобы тебя затоптали.

Верн записал что-то в своем блокноте, но промолчал.

Несмотря на то что Человек Дождя хладнокровно пытал­ся разбить мою башку об стену, мне стало его жаль, особен­но когда я увидел, как он свернулся калачиком на деревян­ных досках, всхлипывая и вздыхая себе под нос. Я стащил старый матрас Бешеного Пса и отдал ему свое одеяло и ме­шок для стирки, который можно было бы использовать вме­сто подушки. А Роджер, видимо, простил своего хозяина за неизвестный проступок: он уселся ему на грудь, громко за­мурчал и стал тереться об него головой.

Урок на всю жизнь номер 1: никогда не начинай драку, если не уверен, что она закончится в твою пользу.

Урок на всю жизнь номер 2: не притворяйся мучеником, коль не хочешь, чтобы тебя затоптали.

Кошмарный Хадсон вернулся в сборную ЮАР, но, к сча­стью, на поле его не вызывали. Наша сборная наконец вы­играла, и папин голос по телефону был очень довольным. Он сказал, что из-за достойной игры Уэсселза на сегодняш­нем матче он не станет подавать на него в суд, хотя по-прежнему намерен написать оскорбительное письмо Хадсо-ну. Черныш лает каждый раз, когда на поле выходит Ричард Снелл. Папа считает, это потому, что наш пес за сто шагов чует недоделков.

Пятница, 15 ноября

Годовщина смерти Геккона. Сказал об этом остальным, но никто не проявил особого интереса. После обеда прогу­лялся по территории школы, и ноги как-то сами вывели к запруде и поднялись к Адовым Вратам. Вид с горы был не таким, каким я его помнил. Почему время стало так бы­стро бежать? Окинул взглядом зеленые лужайки и школу из красного кирпича, похожую на пластилиновый макет какого-нибудь умника, у которого слишком много свобод­ного времени. Меня вдруг захлестнула печаль. И думал я не о Гекконе, а о своей жизни. Все мне твердили, что с каж­дым годом школьная жизнь будет все лучше и лучше — так почему мне кажется, что этот год на порядок хуже про­шлого? Я решил, что ситуация критическая и нужно соста­вить список.

1991

ХОРОШЕЕ

Улучшились оценки

Никто не умер (пока)

Побывал за границей

Щука учится последний год

Опустились яички

Укушенный подал в отставку

ПЛОХОЕ

Моя репутация испорчена — пойман за курением и пьянством

Потерял голос, уволен из хора

С Русалкой то ли друз/сба, то ли не пойми что

Бешеного Пса отчислили

Джулиан и Лутули закончили школу

Верн ведет себя все более странно и на прошлой неделе

пытался меня убить

Актерская карьера под угрозой после кошмарной роли Голубя мира

(Бывший) начальник корпуса меня ненавидит Наша команда по крикету — полный отстой ЮАР вернулась в международный спорт, вследствие че­го папа может не дожить до 45 Даже моя бабушка считает меня уголовником А мать — алкашом

Ясно же, что год выдался хреновый, потому что я целую вечность вспоминал, что было хорошего, а плохое перестал записывать лишь потому, что кончилась земля. Если бы Гек­кон был жив, он наверняка бы добавил кое-что к списку хо­рошего или хотя бы сравнял число плюсов и минусов. По­пытался представить его лицо, но вспомнил лишь бледные руки с откусанными ногтями и розовую кожу на пальцах с заусенцами.

Над Драконовыми горами сгущались большие черные тучи. Я вспомнил, что Жиртрест как-то говорил, будто в ноябре больше всего людей убивает молнией, поэтому пу­лей побежал вниз и не останавливался, пока не оказался в школе. Там моя жизнь почему-то уже не показалась такой ужасной, и впервые за несколько месяцев я почувствовал, что страшно проголодался.

Жиртрест заставил нас не спать до полуночи, слушая его бормотание и дурацкие мантры. Но призрак Геккона так и не появился.

Среда, 20 ноября

Рэмбо с Гоблином натянули отрезок рыболовной лески по­перек двери Андерсона, на уровне колен. Перед переклич­кой староста корпуса выбежал из комнаты и феерическим кубарем скатился с лестницы. Гоблин сообщил Эмбертону, что видел, как Джейар Юинг возится у двери Андерсона. Не прошло и трех минут, как Юингу всыпали три удара трост­никовой палкой.

Пятница, 22 ноября

По-прежнему никаких сведений о том, кого назначат на­чальником нашего корпуса. Укушенного в школе почти не видно. Зато Андерсон буквально вездесущ.

Суббота, 23 ноября

Команда Кингз-колледжа разбила нас в хлам. Мало того что мой противник заработал двадцать одну перебежку за серию бросков, перед самым перерывом нас еще обыграли и в туре бросков на двадцать три перебежки. Мы были похожи на команду мальчиков до двенадцати лет — Вонючка даже вы­шел отбивать без бандажа, за что Папаша прогнал его с по­ля, вскричав:

— Твоя будущая жена еще поблагодарит меня, Вонючка, благослови Бог ее душу!

Еще более позорным было то, что на матч неожиданно явилась Аманда и наблюдала резню до конца. (То есть она ви­дела, как я отстойно подаю, а потом в двух турах подряд еще и пропускаю подачи.) На солнце ее волосы отливали медно-золотым, а в темных очках и короткой юбке она была похожа на кинозвезду. Не совру, если скажу, что на Джулию Роберте.

Я не пошел на обед и сел с Амандой под раскидистым па­лисандром. Она не моргнув глазом сообщила, что порвала со своим бойфрендом, и столь же невозмутимо пригласила меня поехать в Лейжер-Бэй с ее друзьями в декабре. Пом­ню, я присвистнул, как папа, а потом начал сильно заикать­ся. Аманда хрипло рассмеялась и сказала:

—   Я же не жениться тебя прошу, дурилка. Это всего лишь уик-энд на побережье.

Старательно напустив на себя хладнокровный вид, я от­ветил:

—   Было бы круто.

Аманда выгнула левую бровь и спросила:

—Все еще сохнешь по этой блондинке, как ее... Водяная Фея?

—Русалка, — поправил я.

—Неважно.

—Конечно нет, — соврал я.

Считаю дни до конца семестра. Решил больше не сохнуть по Русалке. Это сводит меня с ума. К тому же если случится чудо и она вернется ко мне, то все равно рано или поздно бросит ради блондинчика-серфингиста с большими бицеп­сами.

Она сама сказала, что хочет быть просто друзьями.

После матча поболтать с Амандой не получилось — Па­паша слишком спешил в винный магазин, который закры­вался в пять.

Воскресенье, 24 ноября

Предэкзаменационную зубрежку прервал Лутули и сказал, что уезжает. Я не сразу понял, что он уезжает из школы на­всегда. Он пожал нам руки и пожелал удачи в будущем. Жаль, что мне не хватило смелости признаться ему, как ОН вдохновил меня на присоединение к борьбе за свободу и как я его уважаю. За нами наблюдали остальные, поэтому я не смог найти нужных слов и лишь сказал: «Пока».

Потом Лутули ушел так же внезапно, как появился, и весь остаток дня все казалось каким-то нереальным.

Понедельник, 26ноября

Вчера от СПИДа умер Фредди Меркьюри.

В общей гостиной траур. Щука с Андерсоном в слезах, Вонючий Рот врубил на полную громкость «Кто хочет жить вечно» на своей крутой стереосистеме.

На втором этаже Эмбертон, Рэмбо, Гоблин и Жиртрест заспорили о СПИДе. Жир говорит, что СПИД распро­страняется как бубонная чума и от него умрет половина на­селения Земли. Рэмбо возразил, что эта болезнь только для гомиков и, следовательно, Саймон не доживет до выпуск­ного класса. Эмбертон зашелся смехом и застучал палкой по шкафчику Гоблина. Потом сказал, что СПИД расшифро­вывается как «Стопроцентный ПИДор», но ему никто не поверил.

15.00. В школе непривычная тишина — лишь музыка Queen гремит на все коридоры. Из комнаты Вонючего Рта доносятся рыдания и «Шоу должно продолжаться» — он включил песню на повтор... Сезон смертей начался.

Четверг, 28 ноября

Сдал экзамены! (О стипендии на следующий год можно не беспокоиться.)

Пятница, 29 ноября

Письмо пришло в красном конверте.

Дорогой Джонни!

Спасибо за письмо. Извини, что ответила не сразу — экзамены и надо было подумать. Прости, если у тебя сложилось впечатление, будто я хочу, чтобы мы с то­бой были просто друзьями. Думала, ты не захочешь быть со мной после того, что случилось. И еще мне ка­залось, что ты мне больше не доверяешь и держишь на расстоянии, потому что тебе самому хочется оста­ваться просто друзьями.

Знай, я с радостью снова стану твоей девушкой. Считаю дни до твоего возвращения — когда ты полу­чишь это письмо, останется всего неделя.

С любовью, Русалка

P.S. Поехали с нами в Содвану. Это на северном побере­жье. Папа не едет, так что на этот раз ругани не бу­дет.

P.P.S.Я так рада. Ура!

P.P.P.S. Стихи писать не умею, поэтому вот тебе вместо стиха.

В конверте лежала кассета. Я одолжил (на самом деле украл) старый магнитофон Гоблина с радио и бросился к запруде, понятия не имея, что на пленке. По правде говоря, я не был уверен, что хочу это узнать. Помню лишь, что бежал очень быстро, почти не моргая. Нашел уединенное место и нажал пуск.

Там была всего одна песня. «Вечный огонь».

Нет, сценарий моей жизни определенно писала какая-то жестокая больная свинья! Верно сказал один из участников «Депеш Мод»: «У Бога извращенное чувство юмора, и на­деюсь, когда я умру, он хоть посмеется!»

Урок на всю жизнь: если на горизонте появляются две красивые девушки, это всегда происходит одновременно.

Суббота, 30 ноября

ФИНАЛЬНЫЙ МАТЧ СО школой святого ЮЛИУСА

Матч отложили, потому что чей-то лимонно-зеленый «рено-универсал» съехал по насыпи и вырулил прямо на поле для крикета. Умалишенный водитель (чье имя оста­нется в тайне) пытался припарковаться в тени небольшого дерева и перемахнул через край насыпи, сполз по глине вниз на семь метров и оказался как раз на левой стороне поля. Психованный водитель (и его не менее психованная жена, которая орала и размахивала руками) сделал три по­пытки заехать на насыпь. Все они закончились драматич­ным сползанием по склону на площадку. Уродливые следы шин испоганили всю траву на холме, а толпа из сорока че­ловек покатывалась со смеху и аплодировала каждой неу­дачной попытке. В конце концов усилиями всей команды и школьного трактора «рено-универсал» затащили на холм, где он замер в безопасности. Напоследок психованный во­дитель несколько раз пнул машину ногой, разбив заднюю фару.

Мы выиграли, сбив пять калиток. Папаша заявил, что мы молодцы и, не считая провального четвертого семестра, се­зон выдался замечательный. Потом сообщил, что его энту­зиазм иссяк, и отправился напиваться с психами из зеленого «универсала».

Воскресенье, 1 декабря

Провел весь день в сосновой роще, обсуждая свою личную жизнь с Безумной Восьмеркой.

СОВЕТЫ БЕЗУМНОЙ ВОСЬМЕРКИ

Рэмбо:   «трахни их обеих».

Гоблин: «бери себе Аманду, а Русалку оставь мне». План Б: организовать групповуху.

Жиртрест: за Русалку. Якобы Аманда его пугает.

Верн: Русалка

Саймон: найти кого-нибудь еще, обманув обеих.

Роджер: Аманда (Верн перевел с кошачьего).

Саймон с Рэмбо считают, что вполне можно иметь двух под­ружек, и это сойдет мне с рук. Гоблин сказал, что нужно вы­брать одну, потому что правда всегда всплывает наружу. Ду­мал было составить список «за» и «против», но в прошлом году мы с Гекконом уже это сделали, и Аманда выиграла. Видимо, придется еще раз все хорошо обдумать.

Последнее в году собрание общества «Африканская поли­тика». Без Линтона Остина и Лутули было очень странно.

К счастью, Леннокс принес фильм про покорение Южно­го полюса сэром Эрнестом Шеклтоном, и о политике бе­седовать не пришлось. Также, к моему облегчению, не на­до было вести протокол и зачитывать протокол прошлого собрания. В следующем году ни за что не буду секрета­рем.

Вторник, 3 декабря

Последний выпускной экзамен — старшекурсники испол­нили свой традиционный танец во дворе. Потом весь кор­пус собрался попрощаться (и поскорее отделаться) от выпу­ска 1991 года. Пожимая мне руку, Эмбертон попытался ее сломать. Андерсон не смотрел в глаза никому из Безумной Восьмерки, а Вонючий Рот до сих пор убит горем, хотя со смерти Фредди прошло больше недели.

Щука пожал мне руку и зловеще проговорил:

— Чао, Мильтон, увидимся через шесть недель.

Я спросил, вернется ли он на предуниверситетский курс, но Щука лишь заулыбался и ничего не ответил. Он готов на все, лишь бы испортить мне каникулы!

Андерсон останется в школе до пятницы — следить за дис­циплиной в корпусе. Третьекурсники бегают по школе с на­глым и самодовольным видом. Рэмбо говорит, все хотят быть старостами и это их последний шанс.

17.00. Шел по галерее, чтобы забрать чемодан из кладов­ки, и увидел Укушенного. Тот выносил из кабинета боль­шую охапку бумаг и канцелярских принадлежностей. За­медлил шаг, чтобы не пришлось с ним встречаться, но он взял и уронил половину своих вещей на пол галереи и в ка­наву. Ветер разметал бумаги, и я ничего не смог с собой по­делать и бросился помогать. Сел на колени, чтобы поднять учебники, и лицом к лицу столкнулся с Укушенным, бро­сившимся подбирать бумаги, уставившись прямо в его боль­ной глаз. Он вдруг показался мне совсем другим челове­ком — как будто постарел на двадцать лет. Укушенный вы­глядел бледным, больным, грустным — я имею в виду, совсем грустным, словно ничто на свете больше не способно его развеселить.

—   Спасибо, Джон. Давай-ка отнесем все в кабинет. Вот ветер утихнет, и возьму тележку, — сказал он.

Я проследовал за ним в кабинет и свалил книги и бумаги на пол рядом со шкафом, где он хранит трости.

Укушенный положил остальные вещи на стол, по-прежнему не глядя на меня, и уставился в окно, которое вы­ходит на здание нашего корпуса. Вдруг я заметил, что плечи у него трясутся, а потом с его губ сорвался глухой стон — словно животное застонало от боли. Я не знал, что делать, и начал очень медленно пятиться к двери. Я был всего в не­скольких сантиметрах от свободы, когда ветер с громким треском захлопнул дверь. Укушенный обернулся. Его глаза покраснели от слез.

—   Джон, — надорвавшимся голосом произнес он, — что... что мне делать?

Дожили: начальник корпуса заливается горючими слеза­ми и спрашивает маленького незначительного второкурсни­ка, что ему делать! Я не знал, что ответить, и не мог вос­пользоваться проверенным приемом (печально- покачать головой и посмотреть в окно), потому что Укушенный смо­трел мне прямо в глаза, требуя ответа на этот довольно се­рьезный вопрос, и больной глаз у него был на мокром ме­сте. К счастью, вскоре он снова заговорил, потому что я так и не придумал ничего путного. Он сказал:

—   Что делать, когда ты словно крошечный деревянный плот в... бушующем океане полного безумия?

Видимо, этот вопрос был скорее обращен к себе самому, чем ко мне. Но на этот раз у меня был ответ. Откашляв­шись, я сказал:

—   Попробуйте вести дневник, сэр.

Укушенный взглянул на меня так, будто сейчас закричит, но потом его лицо изменилось так резко, будто на нем раз­били гипсовую маску, и он улыбнулся. Он начал смеяться, громко, хотя слезы так и катились по щекам. Было непри­вычно видеть, как Укушенный смеется. Я уж подумал, что у него припадок.

Но он перестал смеяться так же неожиданно, как и начал, и на лице снова появилось выражение печали и отчаяния. Пристально изучив меня взглядом, он проговорил:

—   Спасибо, Мильтон. — И сухим кивком сообщил, что я могу идти.

В последний раз я вышел из кабинета теперь уже бывше­го начальника корпуса и вдруг понял, что больше не нена­вижу Укушенного. Может быть, потому, что впервые уви­дел: он не ненавидит меня. А может, мне просто стало его жалко. Но это не значит, что он мне нравится... Скажем так: мы заключили перемирие.

Среда, 4 декабря

Дорогая Русалка!

Я тоже не могу дождаться нашей встречи и очень рад, что ты снова стала моей девушкой. Да, я очень хочу поехать в Сондвану с тобой и твоей мамой — возмож­но, так. удастся избежать кошмарных каникул с род­ственничками в Намибии. Жду встречи и очень скучаю.

С любовью, Джон

P.S. На следующие выходные мы с ребятами едем в Лейжер-Бэй. Будут одни мальчики.

Руки дрожали, когда опускал письмо в почтовый ящик. Есть у меня ощущение, что однажды придется пожалеть об этой приписочке!

ВОПРОСЫ

Какого черта я делаю?

У меня теперь две подружки или как?

Почему, ну почему рядом нет Геккона?!

Четверг, 5 декабря

22.30. Из спальни первокурсников раздался громкий вопль, затем грохот и тишина. В коридоре послышались ша­ги и скрип половиц. Кто-то или что-то приближалось к на­шей спальне. Рэмбо бросился на незваного гостя и попы­тался повалить его на пол. Но в конце концов тот сам свалил Рэмбо на пол и зарычал, как дикий зверь. Луч фонарика Верна осветил фигуру в черном, с лыжной маской на лице. Свистнул клинок, и в свете фонарика блеснуло лезвие охотничье-разделочного ножа! Наш старый друг открыл свое лицо.

Бешеный Пес вернулся!

Когда выяснилось, что Пес появился из ниоткуда, раз­разился переполох. Мы бросились душить друг друга в объ­ятиях и крепко похлопывать по спине, а потом Бешеный проговорил:

—   Подумать, ребята: два года думал, как отсюда выбрать­ся, а теперь вот вломился обратно! — Он рассказал о том, как сел на автобус до реки Муи и остаток пути прошел пеш­ком. Родители думают, что он у друга в Пайнтауне.

Конечно, надо было отказаться, но Бешеный Пес проехал более тысячи километров, чтобы отправиться с нами на про­щальное ночное купание — разве мог я такое пропустить? Верн провел тщательный поиск Андерсона и выяснил, что тот на выпускном вечере в Питермарицбурге. Рэмбо проверил, все ли чисто, и мы вломились в спальню первокурсников.

Бешеный Пес был поражен, что оставшийся Дэррил по-прежнему в школе, и похвалил его за храбрость и стоицизм. А потом взял его за ногу и держал вниз головой из окна до тех пор, пока тот не описался.

В часовне мне вспомнилась та ночь, когда нас застали в Бешеном Доме. Такое впечатление, что это было тысячу лет назад- А теперь, когда Бешеный Пес снова был с нами, ка­залось, будто ничего вообще не было.

Бешеный Пес возглавил процессию, шагающую по по­лю, и перемахнул через забор. Проломившись сквозь кусты и высокую траву, он с громким всплеском плюхнулся в воду. Гоблин велел ему вести себя потише. Тогда Пес залез на вы­сокое дерево и оттуда заорал:

—   А что они сделают, Гоблин? Еще раз отчислят меня, что ли? — С этими словами он спрыгнул с ветки, и его му­скулистая фигура прорезала воздух, подобно гигантской ле­тучей мыши, и, сделав медленный и грациозный обратный кувырок, нырнула в темную воду.

В качестве последней дани уважения Бешеному Псу Рэмбо заставил всех нас прыгнуть с ветки. Лезть на дерево в темноте было непросто, ведь на этот раз не было ни гвоздей, ни досок, на которые можно было бы опереться. Верн взо­брался на ветку, но испугался прыгать и начал пятиться к стволу. При этом он громко бормотал себе под нос. Потом ветка вдруг хрустнула, а Верн завизжал. Рухнув на землю, он скатился по берегу прямо в воду. Рэмбо вытащил его одной рукой за шкирку и бросил на берег. Верн показал нам «о'кей», а потом мощно закашлялся. Каким-то чудом обо­шлось без увечий, не считая прикушенного языка.

Когда все доплыли до середины и обратно, спрыгнули с ветки и дважды нахлебались воды, было решено возвращать­ся в школу. Бешеный Пес попрощался и сказал, что уходит.

—Где же ты будешь спать? — спросил Гоблин. Пес указал на лесную чащу и ответил:

—А ты как думаешь?

Верн (все ночное купание он провел, вывесив язык) на­чал всхлипывать и тереть глаза. Пожав руку Бешеному Псу,

Жиртрест спросил:

—    Почему ты вернулся?

Пес пожал плечами и ответил:

—    Ради этого.

Когда Бешеный Пес скрылся в лесу, мы вслед Зй Рембо побежали через поле к школе, похожей на огромный корабль, бросивший якорь в мертвенно-тихом океане темноты.

Пятница, 6 декабря

День Икс

В последний школьный день солнце всегда свет»? Ярче, Гор­лицы воркуют громче, чем обычно, и все вокруг наполненно какой-то непривычной гармонией. Даже последнее собра­ние похоже на праздник, а не на кошмар.

Сегодня Глок раздал рекордное число почетных галстуков, значков, блейзеров, сертификатов и пожал много рук. Вообще говоря, он раздал столько призов, что те, кому ничего не до­сталось, чувствовали себя полными неудачниками. Когда он объявил, кто станет нашим начальником корпуса в 1992 году, Рэмбо схватился за голову, Жиртрест ужаснулся, а Гоблин по­качал головой, точно ему только что нанесли предательский удар кинжалом в спину. Саймон помрачнел, а Верн вконец обезумел, схватившись за голову и вывесив язык изо рта, как Черныш. Один лишь я — в кои-то веки! — улыбался.

Нашим начальником будет Викинг.

Храни нас Бог.

Попрощавшись с Безумной Восьмеркой и Никчемной Шестеркой, собрал чемодан и побежал к Папаше сказать до свидания. Тот врубил на полную громкость классическую музыку и расхаживал по гостиной, дирижируя широкими взмахами трости.

—   Бетховен, Мильтон! — проорал он, пытаясь перекри­чать шум. — Чистое волшебство и великолепие! Праздник жизни и гениальности. — Затем он уменьшил громкость и нацелил трость на меня. — Полагаю, юный Мильтон, вы пришли попрощаться?

Я кивнул и пожелал своему учителю счастливого Рожде­ства, но его мысли уже улетели далеко.

— Не правда ли, время летит в твоем возрасте? Я показал ему свой дневник и сказал:

— Еще один год, сэр. Папаша улыбнулся и ответил:

— «К чему мне, — вопросил я безутешно, — талант, ко­торый зарывать не след?»

—   «О своей слепоте», сэр, — без запинки ответил я.

Папаша усмехнулся и сказал, что «в стране слепых и од­ноглазый король». А потом прищурил один глаз и свирепо зыркнул на меня поверх очков. Я рассмеялся. Он закричал:

—Уходит!

—Преследуемый медведем! — крикнул я в ответ и вышел через кухонную дверь, а в гостиной снова заиграл Бетхо­вен.

Приехал папа в дурном настроении. Сказал, что наш «универсал» совсем развалился, а ведь он только что из ре­монта. На папе были синие шорты (подтянутые слишком высоко), шлепки и ярко-желтая футболка с надписью «Ура всем, кто любит бананы». Я велел ему не выходить из ма­шины и чуть не сломал позвоночник, затаскивая чемодан в багажник.

Двигатель завелся не сразу. Папа заорал: «Ну, давай же, сволочь!» — а как раз в этот момент дорогу переходила мис­сис Холл. Она бросила на папу убийственный взгляд, а тот закричал: «Так-то лучше, детка!» — и взвинтил мотор, как гонщик. Я сделал вид, что ищу карандаш, и спрятался под приборную доску. Потом папа слишком громко врубил «Карпентерз», и я услышал смех и свое имя — Малёк. Не выглядывая из-под приборной доски, я стал считать секун­ды, отделявшие меня от свободы.

Таун-Хилл (конец...)

Все началось, когда у нас из-под капота пошел пар. Папа сказал, что это нормально и время от времени машина сама так делает. Но тут из-под моего кресла послышался злове­щий свист. Папа решил, что это «Карпентерз», а не маши­на. «Универсал» содрогнулся и сдох, скатившись на аварий­ную полосу. Ударившись лбом о приборную доску, папа вырвал из магнитолы кассету и швырнул ее в скоростной ряд, где ее тут же переехал темно-синий БМВ.

Мы с папой оказались явно не на вершине мира, созер­цая творение рук Божьих. Скорее, в Таун-Хилле на полпу­ти домой, созерцая перспективу длительной прогулки. Папа сидел неподвижно, уронив голову на руль. Кажется, он бор­мотал: «Только не это, только не опять», повторяя эти сло­ва снова и снова. Должен признать, это так называемое со­впадение явно было сигналом от Бога. Я не знал, что значит этот сигнал, но не может ведь машина просто так дважды заглохнуть в одном и том же месте?

Мы поплелись по шоссе и направились в кусты на проти­воположной стороне дороги. А потом, свернув на узкую тропинку, ведущую в гору, очутились у ворот Таун-хиллской психушки. С дергающимся левым глазом, неестественно высоким голосом папа проговорил:

—   Ты оставайся здесь. А я найду телефон и вызову ма­му. — Печально взглянув на меня, он вошел в ворота и за­шагал по тропинке к дверям.

Он подошел к седовласому мужчине в длинном белом халате, который стоял у лестницы и держал в руках папку. Папа протянул руку для знакомства и прокричал:

—   Совсем я сломался!

Мужчина в халате кивнул и что-то записал в папке. Папа повернулся и показал мне «о'кей». Я ответил тем же же­стом. А потом человек в длинном белом халате обнял папу за плечи, и они медленно поднялись по ступенькам.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Примечания

1

Самый большой когда-либо найденный алмаз

(обратно)

2

Будьте здоровы (нем.)

(обратно)

3

Живописный отрезок дороги вдоль юго-восточного побережья ЮАР.

(обратно)

4

Питер Биллем Ботха, президент ЮАР с 1978 по 1984 год, поборник апартеида по прозвищу Большой Крокодил.

(обратно)

5

Шотландская песня на слова Роберта Бернса, которую традиционно поют на Новый год.

(обратно)

6

Короткий, низкий (англ.)

(обратно)

7

Роберт Грэм Поллок (р. 1944) — известный южноафриканский игрок в крикет. (Прим. ред.)

(обратно)

8

Один из ключевых персонажей произведений Джона Р. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно» и «Властелин Колец». (Прим. ред.)

(обратно)

9

Комедийное шоу, которое показывали в США с 1982 по 1990 год. Рассказывает о владельцах гостиницы в маленьком городке, населенном различными эксцентричными персонажами, в том числе Ларри, Дэррилом и Дэрриллом, женатых на очень болтливых женщинах.

(обратно)

10

Главный герой телесаги «Даллас», нефтяной магнат из Техаса, кото­рого играет Ларри Хэгман.

(обратно)

11

Разновидность гусей, обитающая в Африке

(обратно)

12

Крупное сражение начала Англо-зулусской войны.

(обратно)

13

Знаменитый южноафриканский продукт — сдобные сухарики, кото­рые едят, обмакивая в чай или кофе.

(обратно)

14

Инносенс по-английски означает «невинность».

(обратно)

15

Американский сериал про семью модных дизайнеров из Лос-Андже­леса, который идет на экранах с 1987 года и до сих пор.

(обратно)

16

Строка из «Гамлета».

(обратно)

17

Из поэмы Уильяма Блейка «Мильтон», перевод С. Маршака.

(обратно)

18

Невысокое колючее листопадное дерево семейства бобовых.

(обратно)

19

Южноафриканский священник и борец за гражданские права, архие­пископ Кейптауна, принявший активное участие в борьбе против апар­теида. Получил Нобелевскую премию мира в 1984 году.

(обратно)

20

В 1980-е годы ЮАР был объявлен международный спортивный бой­кот, связанный с режимом апартеида в стране.

(обратно)

21

Грэм Поллок — знаменитый южноафриканский игрок в крикет, чья карьера была прервана в возрасте 26 лет из-за спортивного бойкота ЮАР.

(обратно)

22

Морской заповедник, популярное место у дайверов.

(обратно)

23

Крупная промысловая рыба, водится у берегов Юго-Восточной Аф­рики.

(обратно)

24

Строки из песни R.E.M. «Losing My Religion». Классическая песня о неразделенной любви.

(обратно)

25

Южноафриканская ресторанная сеть.

(обратно)

26

(обратно)

27

В ЮАР хоккей считается женским видом спорта

(обратно)

28

Роман южноафриканского писателя Алана Пейтона 1948 года, по­священный социальным проблемам в ЮАР 1940-х годов.

(обратно)

29

Яркоокрашенные птицы, отдельный отряд, иногда определяемый в кукушкообразные. Также называются бананоедами.

(обратно)

30

Популярный в 1980-х дуэт, который, как потом обнаружилось, пел пол фонограмму чужими голосами.

(обратно)

31

Птица семейства фазановых.

(обратно)

32

Главный чемпионат ЮАР по регби.

(обратно)

33

Птица семейства скворцовых.

(обратно)

34

Птица семейства турако, или бананоедов.

(обратно)

35

2-й премьер министр ЮАР (с 1919 по 1924 год).

(обратно)

36

Попыткой в регби называется занос мяча в зачетную зону с касанием им земли.

(обратно)

37

В регби любой игрок, когда мяч находится в игре, имеет право ударить по воротам. Для этого он должен уронить мяч и, когда тот коснется земли, ударить по нему (удары по воротам с рук запрещены).

(обратно)

38

Мертвым мячом в регби называется мяч, который какое-то время на­ходился вне игры.

(обратно)

39

Тони Уотсон — известный южноафриканский футболист; «Спрингбоки» — южноафриканская национальная сборная по регби.

(обратно)

40

Выражение из лексикона британских моряков, которое означает конец рабочего дня и начало отдыха.

(обратно)

41

Песенка из британской детской телепрограммы, что-то вроде «Улицы' Сезам».

(обратно)

42

Эта песня считается гимном гомосексуалистов.

(обратно)

43

(обратно)

44

Спортивный комментатор южноафриканского телевидения.

(обратно)

45

Разновидность удара в крикете, выполняемая стоя на одном колене в сторону, обратную обычному удару (назад).

(обратно)

46

(обратно)

47

(обратно)

48

(обратно)

49

(обратно)

50

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***