Повелитель снов [Масахико Симада] (fb2) читать онлайн

Масахико Симада Повелитель снов

Книга первая

1. Нюх Майко

Несочетаемое

«Я хочу, чтобы Вы нашли моего сына», – говорилось в письме, если отбросить ненужные подробности. Просьба была настолько неожиданная, что казалась глупым розыгрышем. Или, может, автор письма что-то напутал. Если же это шутка, то совсем несмешная.

В роли просителя выступала Мика Амино, вдова Мотонобу Амино, богача, сколотившего себе состояние на спекуляциях недвижимостью. При жизни покойного поносили последними словами и считали «мужиком, который все соки выпьет и мозг из костей высосет», но, как ни странно, вдова не стала жертвой дурной репутации мужа, избежав мести и проклятий со стороны его давнишних врагов.

Обычно верную и заботливую супругу при муже-злодее считают соучастницей его преступлений. Но будь она не столь добродетельна, все равно скажут: два сапога пара. Мика Амино не касалась того, чем занимался её муж, и была в этом последовательна. Она не помогала ему в грязных делишках, но и не впадала в благотворительность, чтобы загладить его вину. Чудаковатая меценатка, тратившая деньги весьма странным образом, – вот как можно было охарактеризовать мадам Амино.

Дочь японских эмигрантов, она провела детство и юность в Нью-Йорке, а в двадцать восемь лет вернулась в Японию. Она многое повидала и теперь тратила доставшиеся ей от богача-землевладельца деньги, подобно американским нуворишам прошлых времен.

Мадам Амино не считала себя ни японкой, ни американкой. Ее жизнь и в той, и в другой стране не отличалась легкостью и комфортом, поэтому родина для нее находилась где-то «между». Она родилась в городке на границе между Калифорнией и Аризоной, а теперь жила в Камакура, никогда оттуда не выезжая. Но домом, куда можно вернуться, был для нее Тихий океан, находившийся «между». Так она думала, или что-то заставляло ее так думать. Наверное, дело было не в родителях или предках, не в Америке или Японии – собственный инстинкт подсказывал ей это.

Майко Рокудзё видела мадам Амино всего три раза в жизни и никогда не была с ней особенно близка. И вдруг она получает письмо с просьбой разыскать сына мадам, и только письмо прочитано – раздается телефонный звонок, как будто звонивший подглядывал за ней через дырку в стене. Своими простоватыми интонациями и особенным ритмом мужской голос в трубке атаковал ухо Майко. Напористая речь с гнусавым прононсом, как у токийских торговцев из небогатых районов, сбивала Майко с собственного ритма и заставляла подчиняться манере говорившего.

Представившись секретарем мадам Амино, он сказал, что мадам наслышана об успехах Майко как аналитика по ценным бумагам и что ей очень хотелось бы прибегнуть к ее помощи, зная о ее превосходной интуиции и способности разбираться в людях и заводить знакомства. «Короче, встреться с мадам и послушай хотя бы, что она скажет. Пришлем за тобой машину в удобное для тебя время. Что тебе терять – села и поехала», – нес он какую-то околесицу.

Майко еще не успела после командировки привыкнуть к разнице во времени и была как будто в тумане. Наверное, поэтому она достала ежедневник и, повинуясь указаниям секретаря, назначила день и час.

Ровно через неделю, в семь вечера, Майко направлялась в особняк мадам Амино в Камакура. Никакого беспокойства она не испытывала. Как ни странно, запах одеколона, которым пользовался шофер, возбуждал у нее аппетит. Она казалась себе старшей сестрой Золушки, которую пригласили на званый обед.

В машине сталкивались и переплетались звуки струнных из «Просветленной ночи» Шёнберга. Майко попросила шофера включить FM-радио. В зале Топика как раз началось выступление Либидо-квартета и их друзей. Интересно, за какое время доносят сюда радиоволны звук из концертного зала, думала Майко.

Она вспомнила, как однажды ее пригласили на вечер, который устраивала мадам Амино. Терраса особняка Амино, выходящая на море. Кто-то играет на гитаре под аккомпанемент басов морских волн. Интересно, что за гости пришли в тот вечер? У всех одинаковые улыбки, как будто отлитые по единому образцу, одинаково ровный загар. Штук пятнадцать манекенов из магазина, торгующего купальниками, в шортах, белых льняных пиджаках, гавайских балахонах, вечерних платьях с голыми спинами ведут беседы ни о чем. На мне был купальник с высоким вырезом на бедрах и розовое манто.

Человек, представивший меня мадам Амино, невидимкой растаял в моей памяти, но лицо мадам я запомнила. Кажется, на меня произвело впечатление то, как умело она пользовалась косметикой. Даже стрелки – гусиные лапки в уголках глаз и двойные скобки по краям губ казались потрясающими аксессуарами. Меня представили: «Майко Рокудзё, мисс Сёнан,^[1] двадцатилетняя девушка, подающая большие надежды». Потом меня поставили на импровизированный помост на террасе, и я начала развлекать собравшуюся в зале публику, отвечая на каверзные вопросы. В этом заключалась моя самая первая работа в качестве мисс Сёнан. Любой из заданных вопросов ставил под сомнение уровень интеллекта спрашивающего. Например. Ты девственница? Какую часть мужского тела ты любишь больше всего? Какую часть своего тела ты любишь больше всего? Кем ты хочешь стать? Расскажи об идеале мужчины, за которого ты бы хотела выйти замуж. И в конце концов попался один экземпляр, который спросил: ты меня любишь? Я отвечала на любые вопросы, не медля ни минуты. Я не монашка. Ту, которой нет у женщин. Ту, которую сама не могу увидеть. Вернуться на землю и выращивать цветы. Я не собираюсь выходить замуж за идеал. И ответ на последний вопрос:

– По крайней мере, ненависти не испытываю.

С тех пор прошло пять лет. В то время Майко Рокудзё обожала книги Куби Такэхико. Казалось, что у всех героев его юношеских романов в нервных схемах закоротило контакты. Романы пользовались бешеной популярностью, и люди через несколько месяцев начинали бредить этими книгами. Большинство поклонников Куби Такэхико пытались научиться по его произведениям искусству ставить собеседника в тупик, умело уходить от поставленной темы. Они овладевали приемами повернуть вопрос так, чтобы вогнать спрашивающего в краску. Куби Такэхико воспитал как минимум тысячи три несносных подростков, и наказание за это преступление равнялось двум годам принудительной госпитализации. Он сам объявил об этом и по собственной инициативе превратился в обитателя психбольницы.

Вообще-то говоря, хотя выступление мисс Сёнан Майко Рокудзё и привело присутствующих в замешательство, оно заинтересовало хозяйку вечера, мадам Амино. Она предложила Майко: «Хочешь, помогу тебе устроиться на работу?» Майко воспользовалась расположением мадам: одновременно с учебой в университете она начала подрабатывать в отделе исследований финансовой компании «Империал Секьюритиз», а также прошла обучение на аналитика, и это стало ее профессией. Однако подобные обстоятельства вовсе не свидетельствовали о том, что мадам хорошо знала Майко. Уже больше двух лет Майко ничего не сообщала мадам о себе. Писала, как положено, новогодние открытки и открытки – сочувствия по поводу летней жары, но даже голоса мадам не слышала.

И потом, какая связь между аналитиком по ценным бумагам и сыщиком? Неужели она думает, что я ничем не отличаюсь от шпика или осведомителя?! Да еще просит разыскать собственного сына. На мгновение Майко представила мадам Амино впавшей в старческий маразм, почему-то с головой бодисаттвы Мироку.^[2] Впрочем, для маразма, пожалуй, рановато лет этак на двадцать.

– Сколько лет мадам Амино?

Шофер немного сбавил скорость и, прикинув в уме, ответил:

– Думаю, ей уже есть пятьдесят два. Но выглядит она на тридцать с небольшим. И кожа у нее очень гладкая.

Наверняка пьет кровь молодых ласточек. Наилучшее омолаживающее средство. А может, мадам – лесбиянка? Под предлогом поисков сына хочет заманить меня в свой гарем? Не знаю почему, но мадам очень подходит образ хозяйки лесбийского цветника. Меня нарядят в мужскую одежду. Надушат тем же одеколоном, что и у шофера. И придет же такое в голову!

– Вам идет этот запах.

– Премного благодарен. Говорят, он очень хорошо сочетается с запахом табачных смол. Хозяйка часто дарит мужчинам одеколон.

Бойфренд Майко, с которым она встречалась в старших классах, не пах ничем. Как бы он ни потел, от него всегда исходил запах свежевыстиранных рубашек. Она не могла по запаху ощутить его присутствие, и ей страшно этого не хватало. В конце концов, ей начало казаться, что она встречается с куклой или привидением. С тех пор у нее обострился нюх на запах мужского тела. Пройдя мимо мужчины, она могла определить, давно ли тот занимался сексом. Из-за этого немного досаждавшего ей свойства физиологические симпатии и антипатии выходили на первый план. А привычка всюду совать свой нос заставляла обжигаться вдвойне. Она и вульгарной могла показаться исключительно из-за своего нюха. Постепенно превращалась в собаку, начиная с кончика носа.

«Просветленная ночь» закончилась, зазвучал Струнный квинтет Моцарта К 406. К концу второй его части они добрались до особняка мадам Амино. Майко вышла из машины, и тут же морской ветер заиграл ее волосами, даря им запах и влажность моря.

Как давно я здесь не была. Помню эти двери. С вырезанной фигуркой лошади на скаку. За дверями должна быть просторная прихожая с антикварным турецким ковром. На лестничную площадку зачем-то была поставлена двухметровая игрушечная Годзилла. От нее пахло потом и плесенью. Шофер проводил меня до прихожей. Послышался четкий ритм шагов: та-та, та-та. Кто это, интересно? Топает по персидскому ковру с узором в виде древа жизни.

Майко остановилась в нерешительности, а этот ненормальный, видимо, почувствовав, что на него кто-то смотрит, обернулся.

Где-то я его видела!

– Госпожа Майко Рокудзё, – услышав голос шофера, мужчина покивал головой, как дятел, и протянул Майко руку. Горячая шершавая ладонь, сладкий запах одеколона…

– Куби Такэхико. Я – в некотором смысле воспитанник мадам Амино. Это я вам звонил на днях.

Вот уж и представить себе не могла, что встречусь с писателем, который сам себя называл молодым талантом… Интересно, это мадам Амино подстроила? Он довольно-таки сильно изменился, если сравнивать с фотографией на обложках книг пятилетней давности. Только светло-карие, как у койота, глаза остались прежними, полными мистического экстаза, ни с кем не перепутаешь.

– У меня появился еще один вопрос к мадам Амино.

– Вот как? И какой же? И почему один? Задавайте как можно больше. Хотя меня-то ваши вопросы все равно, наверное, не касаются. Впрочем, ладно. Мадам ждет, пошли скорее к ней в комнату. Я здесь еще и секретарь ее.

Майко пока решила не говорить, что была поклонницей Куби Такэхико, лучше потом в одиночестве тихонько посмеяться над этим, наслаждаясь неожиданной встречей с чудаковатым писателем. Ее проводили в большую комнату для приемов, где она когда-то развлекала публику, будучи мисс Сёнан. К комнате примыкала похожая на огромную яхту терраса, выходящая на море. В центре комнаты стоял большой круглый стол с тремя стульями. Мадам Амино сидела за столом и пила аперитив. Белое атласное платье подчеркивало формы ее тела.

– Что ж, добро пожаловать. Сколько лет прошло… Ты стала очень элегантной и, кажется, немного похудела. Садись. Что будешь пить? Извини, что ни с того ни с сего предложила тебе такую странную работу. С чего же мне начать? Перед твоим приходом я все время думала об этом, целых четыре коктейля «Тио Пепе» выпила. А ты что будешь?

– «Тио Пепе». Извините, что два года не давала о себе знать. Как ваше здоровье?

– С ногами у меня не очень, выезжать куда-либо становится обременительным. Если не делать раз в три дня массаж, то даже на улицу не могу выйти. Человек начинает стареть с ног.

– Я – третья нога миссис Амино. Эй, налей мне бурбону! И музон поставь. Начинаем рассказ о жизни миссис Амино, так что выбери что-нибудь посопливей, – ненормальный с криками начал бегать вокруг стола.

– Помолчи!

– Что за наглость! Если меня просят заткнуться, я до самой смерти не произнесу ни словечка. Суки!

Майко не могла понять, что за шоу перед ней разыгрывают, и от этого ей становилось не по себе. Она взглянула на глаза разъяренного Куби Такэхико и пришла в ужас. Разорванные на две половинки черви копошились за его веками.

– Как тебя… вроде бы Майко? Когда я встречаю таких умненьких, пышущих здоровьем красоток, как ты, мне кажется, что я взял джек-пот в игральном автомате. Силы и бодрость так и хлещут. Будь я свободен, похитил бы тебя, а с миссис Амино выкуп содрал.

– Вы пьяны?

– Извини, пойду остужу голову немного. Жарко здесь. Эй, принеси мне бурбону поскорее! – прокричал Куби Такэхико, повернувшись к кухне, и вышел на террасу. Похоже, он еще не выздоровел. Лицо бледное. В голове у него как будто завелись черви и тараканы, и ни о каком творчестве он даже и подумать не мог. Мозг Куби Такэхико превратился в мусорную свалку. Бывший талантливый писатель не вызывал у Майко сочувствия, и она решила хотя бы из вежливости делать вид, что его не замечает.

– Совсем от рук отбился. Небольшие вольности здесь позволяются, но не соблюдать правил приличия – это уж последнее дело. Майко, позволь мне извиниться за Кубитакэ.

– Ничего страшного, я не обиделась. Лучше расскажите мне, почему писатель Куби Такэхико живет у вас? Он сказал, что он ваш «воспитанник».

Горничная-филиппинка с невыразительной внешностью принесла аперитив и закуски. На террасу – бутылку бурбона.

– Воспитанник, секретарь… Он ни то и ни другое. У него более странные функции. Знаешь, в барах оставляют недопитую бутылку со своим именем. Вот и у него такая роль.

– Жиголо?

– Не совсем. Жиголо – это профессия. А Кубитакэ не обязан спать со мной.

С террасы послышалось: «А ну-ка! Руки не распускать!» – и тут же шлепок. Майко невольно спрятала за спину свою правую руку.

– А мне не больно. Всего-то и хотел, что твою крепенькую жопку помассировать.

Мысленно Майко залепила Куби Такэхико еще одну пощечину. От всех трех женщин. Подонкам и нахалам нужно быстро затыкать рот. Горничная, похоже, прочитала мысли Майко, закрыла изнутри окно на террасу и посмотрела, как реагирует на это мадам Амино.

Молодец, одобрила ее мадам, и горничная бодро зашатала на кухню, ее икры, похожие на мячи для регби, ритмично подпрыгивали. Куби Такэхико прижался носом к окну, превратившись в поросенка. Было слышно, как он щелкает языком от досады.

– Продолжим наш разговор. Мы остановились на том, почему вы держите его у себя. Очень необычно.

– Ты аналитик по ценным бумагам, поэтому хорошо разбираешься в людях.

– Да, я стараюсь.

– Что ты думаешь о Кубитакэ?

– Ну-у-у, честно говоря, у меня к нему сложное отношение. Дело в том, что еще пять лет назад он был моим любимым писателем. Герои и героини его юношеских романов – немного со странностями: странные характеры, странная манера говорить, увлечения и интересы, даже внешность и имена не такие, как у всех. Они злились, любили друг друга, спорили без умолку. Любовь арлекинов для чудаков и фриков. Я думала, что эти истории – развлечение для писателя. Но, похоже, у него самого немного поехала крыша, как и у героев его книг. Куби Такэхико пародировал персонажей своих произведений, пародировал себя самого, и мне это очень нравилось. Я даже попала под его влияние. Были герои, чем-то похожие на меня, это радовало и смущало одновременно. Но подобный нарциссизм тотчас слетал с тебя под пером Куби-сана, он был непозволителен, жестоко пародировался, превращался в карикатуру, и становилось интересно, казалось, писатель показывает мне, как я выгляжу со стороны, в чужих глазах.

– Замечательное мнение. Кубитакэ наверняка расплачется, вспомнив былую славу. В своих романах он и вправду описывал и нещадно пародировал самого себя. А потом перестал понимать, что к чему. Его собственные слова предали его и загнали в тупик. Зацикливаясь на себе самом, можно по собственной воле превратиться в робота, который действует по чьей-либо указке. Обычно человек сам управляет собой, а Кубитакэ сейчас считает, что находится под моим контролем. Стал моим рабом по собственной воле.

– А книг он больше не пишет?

– Как писатель он теперь – полная бездарность. Поэтому-то я и купила его со всеми потрохами. И копирайт на его книги, и его тело – всё принадлежит мне. Это одно из моих развлечений. Похоже на то, чем раньше занимались японские мужчины, правда? Для того чтобы выкупить майко^[3] или гейшу, нужны были деньги. Кубитакэ бросил писать, занялся сомнительным бизнесом, накопил кучу долгов. Носился по всей Японии, в конце концов, устал до изнеможения и решил покончить с собой. Нашел дом, с которого можно было бы броситься вниз. Поднимаясь по пожарной лестнице, оглядывался на прожитую жизнь, и когда до крыши оставалось три ступеньки, у него возникла неплохая идея. Кубитакэ решил: «Раз уж мне суждено броситься с крыши, лучше попробую себя продать», и поместил в газете в раздел «Куплю-продам» следующее объявление: «Стану вашим рабом за уплату долгов. Хотите варите меня, хотите жарьте. Куби Такэхико». Забавно, правда?

– Похоже на его книги.

– Кубитакэ в любом состоянии остается писателем, вот и придумал такое.

– А вы увидели это объявление, да?

– Подруга рассказала: был такой писатель Куби Такэхико, большой оригинал. В шутку поместил объявление в газете. Тогда я решила слегка разыграть его и встретилась с ним. Он выглядел исхудалым, осунувшимся. Рассказал мне историю своей жизни. Сначала я подумала, что это и вправду шутка, и слушала его, смеясь. Как будто он рассказывал мне свой очередной роман. Но затем я поняла, что он не шутит. Прониклась симпатией и к нему, и к его провалившемуся проекту и решила купить его жизнь.

– А можно спросить, во сколько вам обошелся Куби Такэхико?

– В сорок миллионов иен. Пока еще он не окупил себя. Кубитакэ приобрел старый танкер, поставил его на якорь в нейтральных водах Токийского залива и хотел сделать из него «передвижной безвизовый город». Он выпустил брошюру об этом проекте, распространял ее направо и налево, встречался с директорами финансовых компаний и банков, ректорами университетов, послами разных стран, активно рекламировал эту безумно серьезную идею и просил о поддержке и сотрудничестве. Танкер должен был стать самой близкой к Японии зарубежной страной. Слова «Экстратерриториальное право победит» стали его лозунгом и убеждением. В его планах было создать «Пристанище беглецов», где бы получили временный приют «Канализационный банк», оперирующий подпольными средствами, нелегальные рабочие, депортированные из Японии, и жители лодок. С другой стороны, он хотел привлечь туристов, открыть бар «Без виз», где слышалась бы разноязыкая речь, и публичные дома с проститутками всех мастей – белыми, черными, желтыми, и казино со всевозможными азартными играми. Идея состояла в том, чтобы превратить танкер в гонконгский Кулун, алжирскую Касбу или маленькое офшорное государство Карибского моря. Разочаровавшись в писательстве, он пытался придумать сюжет, используя при этом не слова, а реальные предметы. Он был абсолютно искренен и одержим своей идеей до маниакальности. Некоторые попадались на удочку его красноречивых убеждений и поразительной уверенности и несли убытки, но и они были своего рода маньяками. На Токийский Диснейленд деньги текли рекой, а мираж, способный погрузиться на морское дно от попадания одной торпеды Сил самообороны, не собрал ничего, кроме улыбок.

Майко посмотрела на «сосланного» Куби Такэхико. Он дышал на стекло террасы и писал пальцем ругательства: «Шельма хитрожопая!» Поразительная забота: он писал иероглифы в зеркальном отражении, так, чтобы было удобнее читать. Всем своим видом он показывал: у продавшегося за долги осталась только одна свобода – дерзко шутить и сыпать ругательствами.

– Насколько я помню, господин Куби лежал в психиатрической больнице.

– Да. Перестав писать, он по собственному желанию лег в больницу. Как он объяснял: для профилактики. Иначе бы покончил с собой. Но он очень быстро выписался и приступил к реализации плана, о котором я рассказывала. Наверное, за время, проведенное в больнице, он обдумал разные варианты. Мне кажется, что с помощью этого предприятия Кубитакэ пытался собственными усилиями встать на ноги. Танкер до сих пор стоит в нейтральных водах Токийского залива. И, как ни странно, возможно, удерживает разум Кубитакэ, подобно якорю. Сейчас он пребывает в депрессии, и его состояние не отличается от того, что было в больнице, но в один прекрасный день он опять воспрянет духом и совершит нечто такое, чего никто от него не ожидает. Я верю, он талантлив. Поэтомe я и купила его в тот момент, когда он стоил дешевле всего. Как ты считаешь? Имело смысл в него инвестировать?

– Не знаю. Но, насколько я вижу, господин Куби не так уж глубоко погружен в мрачные мысли… Вероятно, понемногу поправляется. Правда, я не психиатр и могу сказать только о своих впечатлениях.

Горничная выкатила тележку и поставила ее около стола. На большом блюде расположился целый оркестр: в центре морской карась, вокруг него лангусты, морские ушки, устрицы. Пустой желудок Майко был готов прямо сейчас, перед этими дарами моря, запеть арию о своих глубоких переживаниях.

– Глядя на это потрясающее угощение, так и хочется поскорее перейти к делу. Вы сказали, что хотите, чтобы я нашла вашего сына, не так ли? Что вы имели в виду? Насколько я знаю, у вас есть единственная дочь.

– Но это дочь Мотонобу. У меня же не было дочери, только сын. Мотонобу так и умер, не узнав о нем. О сыне знали только я, его мать, и отец мальчика. Я не видела сына почти двадцать пять лет. Не знала, где он, жив или мертв.

– А сколько лет вашему сыну, если он жив?

– Он жив. Ему уже двадцать восемь. Он точно находится где-то в Японии. Найди мне его.

– Но вы же знаете… Я не сыщик. И, наверное, есть люди, которые лучше меня подходят для этой работы.

– Нет. Я хочу попросить тебя. Ты видишь людей насквозь, найди моего сына и определи, каким он стал. А еще я хочу, чтобы ты использовала все свои женские чары и привела сына в материнский дом. Наверное, он ничего не знает обо мне. Может, даже считает, что у него никогда не было матери. Он не видел меня с трех лет и, скорее всего, почти не помнит меня. И еще одна просьба: создай ему положительный образ матери. Ребенок, который благополучно вырос без матери, может и не считать ее кем-то важным в своей жизни. Боюсь, он просто не захочет понять, что творится у меня на душе. А я, даже если б захотела забыть о нем, – не смогла бы. Сын навсегда остается болью в памяти тела. Майко, ты, как женщина, наверное, понимаешь меня?

Разумеется, Майко родилась из материнского лона, но сама, к сожалению, не рожала детей. Интересно, требует ли сообщество под названием «матери» от своих детей искупления за родовые муки? Или же и в том возрасте, когда уже не можешь родить, матка и влагалище продолжают генерировать любовь к детям?

Мадам Амино, не видя сына четверть века, пестовала в себе любовь к нему. И эта ее любовь «родила» другого сына, вымышленного. Вполне вероятно, что эти два сына – близнецы с абсолютно непохожими характерами.

– Целых двадцать пять лет вы не виделись с сыном… А почему так случилось? Какие-то тайные причины, о которых вы не могли рассказать даже близкому человеку?

– Сына похитил его отец. Когда малышу было три года и пять месяцев. Меня обманули. Отец мальчика оказался подонком. Маньяк, во много раз психованнее Кубитакэ. Из всего хотел извлечь выгоду. Даже из собственного сына. Если бы он просто бросил меня, я могла бы простить. Но он лишил меня права быть матерью. Что может быть хуже? Он украл моего сына и при этом отказался от отцовских обязанностей. Так что мальчик стал все равно что сирота. Я не смогла помочь ему. Они оба пропали. Я поклялась вернуть сына и отомстить этому подонку. Целый год я искала их по всей Америке. Но не было никаких зацепок. Мы не состояли в официальном браке. Потом я узнала, что помимо меня от него забеременели многие женщины.

– Брачный аферист?

– Спец по японкам. Оказалось, что в мужиках я разбиралась, как свинья в апельсинах, раз меня так легко было одурачить. По-настоящему я повзрослела, объехав всю Америку. Повстречала и такую же обманутую, как я сама. Ее отец работал советником в японском посольстве в Вашингтоне. То есть девушка из приличной семьи. К счастью, ей не пришлось рожать ребенка без отца, но она и не догадывалась, что ее обманули. Верила, что этот подонок обязательно вернется к ней. Ей было семнадцать. Звали ее Цумори Касуми. Совсем не красавица, но очень нежная и добрая. Встреча с ней стала для меня спасением. Этот мерзостный донжуан был ее первым мужчиной, и, наверное, ей не хотелось разрушать веру в красивую сказку. Может быть, она сама позволила ему обмануть себя. Но не была одержима жаждой мести, как я, а с самого начала простила его прегрешения. Мое желание отомстить стало казаться мне дурацким и нелепым, и я решила всё забыть и начать с нуля. Так, в двадцать восемь лет, я сама обрезала все нити, связывающие меня с прошлым, постаралась стереть его из памяти и приехала в Японию. Вместе с Цумори Касуми, которая возвращалась на родину, чтобы поступить в институт. Я была одной из первых американок японского происхождения, отправившихся на заработки в Токио. В то время в Токио жили или американцы с военных баз, или те, кто занимался внешней торговлей. Это в наши дни появилось много преподавателей английского, уличных артистов и даже бомжей. Тогда же японцы еще кричали: Yankee, Go home! Сама понимаешь, я выгляжу настоящей японкой, но в отличие от родителей не смогла принять Японию как свою родину. Словно летучая мышь, я махала крыльями, перелетая от янки к джапам и обратно. Искала место, где бы могла чувствовать себя спокойно. Родственник Цумори Касуми помог мне устроиться на работу в баре на Гиндзе.^[4] Там я познакомилась с Мотонобу. Простой парень с большими амбициями, родом из Ниигата.^[5] Интуиция подсказывала мне, что ему удастся сделать карьеру. Под его защитой я буду чувствовать себя как за каменной стеной. И все такое. В Нью-Йорке тоже можно жить без проблем под крылом у мафии. Ну и здесь та же картина. Да, Мотонобу был человеком номер два в якудза^[6] и имел хорошие связи с одним политиком, своим земляком.

– Наверное, с Какуэй Танака?^[7]

– Всё-то ты знаешь, Майко. Благодаря встрече с Мотонобу я сумела забыть о своем прошлом. Мне тогда было двадцать девять. А Мотонобу – тридцать семь. Танака – сорок пять.

Года три назад на семинаре в университете Майко читала доклад о Какуэй Танака. Ее тогда поразило: были времена, когда закулисный деятель, занимавшийся строительством, становился премьер-министром. Наверное, при нем вся Япония превратилась в одну дорожно-строительную компанию с Какуэй Танака во главе. Планы этой деятельности подробно описаны в книге «Теория переустройства Японского архипелага». По этой теории акционерная компания под названием «Япония» должна стать огромным коммерческим государством, превратиться в пуп земли. Она создаст четыре промышленных центра, каждый из которых по своим производительным силам равнялся бы целом Китаю, и будет развивать предпринимательскую деятельность, опираясь на эти центры и используя энергию жителей регионов в сочетании с государственными инвестициями в общественную деятельность. Для этого необходима транспортная сеть, состоящая из 10 тысяч километров скоростных автомобильных дорог и 9 тысяч километров скоростных железных дорог, а также 7 с половиной тысяч километров нефтепроводов, чтобы закачивать в Японию половину всего мирового экспорта нефти. Каждый час японские танкеры должны были проплывать, минуя друг друга в проливе Хормуз, обмениваясь приветствиями. Если бы пролив закрыли, то танкеры, подобно бусинам четок, тонкой нитью вытянулись бы от Японского архипелага, значительно увеличив его территорию.

Какуэй Танака был гением мании величия. Японским шаманом эпохи высокого экономического роста. Все верили словам Танака-сэнсэя и возлагали надежды на развитие регионов. Кто мог знать, чем все это закончится? Танака-сэнсэй командует: «Раз-два взяли! Хорошо пошло!» – значит, что-нибудь да получится. Как ни крути, а вся Япония – одна дорожно-строительная компания. Появятся туннели, мосты, скоростные железные дороги – и будущее само откроет тебе двери, чего суетиться. Короче, скупай землю! Десять километров земли это десять килограммов золота!

На этой удачной волне Мотонобу Амино распродавал ранее купленные за гроши поля Хоккайдо и горные леса Сикоку, а на эти деньги скупал и перепродавал землю в центре больших городов, резко поднимал цены и скупал землю престижных районов Токио. Чего греха таить, наибольшую прибыль от «Теории переустройства Японского архипелага» получил не кто иной, как Мотонобу Амино. Чему тут удивляться? Ведь он был своим парнем для директора дорожно-строительной акционерной компании «Япония» Танака, и ему он более всего доверял.

Миссис Амино обладала редкой проницательностью. Если бы четверть века назад в Сан-Франциско у нее не похитили сына, она не стала бы вдовой крупного токийского землевладельца. Всё это она предвидела, хотя и на подсознательном уровне.

– Ну а дальше ты знаешь. Я тратила деньги Мотонобу в свое удовольствие. В этом заключалась моя работа. Смыслом моей жизни стало покровительство тем, кому хотелось создать нечто необычное или ввергнуть мир в состояние хаоса. Мотонобу был человек-завод по производству денег, но по части их использования он оставался полным дилетантом. Я же всегда любила все красивое, ужасное, шумное, огромное. Но больше всего на свете мне нравилось пускать деньги на ветер. Меня не слишком привлекали роскошные дворцы, автомобили, наряды, интереснее были люди. Поэтому я открыла салон и стала приглашать туда самых разных людей, независимо от цвета их кожи или рода занятий. В моем салоне собирались известные художники различных направлений и те, кто делал первые шаги на этом пути, здесь проходили показы замечательных фильмов, концерты, встречи. А Мотонобу только покупал землю. Тоска!

Мадам вздохнула и улыбнулась своим воспоминаниям.

– Но потом меценатская деятельность мне наскучила. Чего-то не хватало. Не только потому, что опротивело общаться с людьми, для которых я была денежным мешком. В моей душе образовалось бездонное болото, в котором бесследно исчезало решительно все. Я даже обратилась к психоаналитику, и, в конце концов, поняла, что причина пустоты в моем сердце – разлука с сыном. Тогда я стала искать его следы и, испробовав разные пути, все-таки нашла человека, который располагал информацией о моем сыне. Все началось со встречи с тем человеком.

– А где он находится? В Японии?

– В Токио. И можно не беспокоиться: он никуда не денется. Потому что сидит в тюрьме. Его зовут Амэо Окаяма. Ты встретишься с ним, да, Майко?

Услышав слово «тюрьма», Майко вспомнила примитивную посуду заключенных, которую видела по телевизору. И аппетит куда-то улетучился.

Если принять на веру рассказ мадам Амино, явно рассчитанный на сочувствие, недолго и обжечься. Майко сменила любопытство на осторожность, решила выслушать все и ответить, что ей надо подумать, а через несколько дней вежливо отказаться от этой работы. Причуды причудами, но стоит только попасть в их водоворот – и вся твоя спокойная жизнь полетит в тартарары. Майко верила: ровное деловое общение со всеми – залог добродетели. А добродетель придавала ей бодрости, делала походку легкой, а спину – прямой. Она хорошо приспособилась к жизни, и никто даже не подозревал, что в отношениях с людьми ею движет расчет. Те же, кто считал ее расчетливой, сами носили «темные очки», скрывавшие их комплексы.

Мадам Амино продолжила:

– Ты чудная женщина. Будь ты в «Японской Красной Армии»,^[8] стала бы такой же мадонной, как Фусако Сигэнобу.^[9] Ты и женщинам нравишься. С тобой часто советуются. Не так ли? Раскрывают перед тобой душу. У тебя есть талант. Тебе придется встречаться исключительно с людьми алчными, с хитрецами, сластолюбцами и хапугами, но и они не почувствуют в тебе чужака. Ты способна оставаться мадонной в самых разных слоях общества. Кубитакэ при первой же встрече наговорил тебе кучу глупостей. Значит, уже попал под твои чары. Эти чары – твое самое сильное оружие. Тебе на ушко будут шептать секреты, которые никому другому не разболтали бы ни при каких обстоятельствах. Поэтому ты идеально подходишь для этой работы.

Грубая лесть по всем фронтам. Мадам хочет использовать ее как наживку для поисков своего сыночка. Расписать ее необыкновенные таланты, чтобы наживка хорошо помнила о них, насадить на крючок и закинуть подальше и поглубже. Но у наживок не бывает своих целей и мотивов. Можно только получать удовольствие от работы как от забавной игры. Встречаться с разными людьми, выуживать информацию, разгадывать тайны. Процесс поисков одного человека зависел от способностей наживки. Наверное, можно нащупать какой-нибудь окольный путь и найти себе там развлечения другого рода.

Но аналитику по ценным бумагам нельзя делать перерывы в работе. Его партнеры – беспокойные живые организмы под названием «компании и предприятия». Не успеешь отвернуться – подсыплют яду. Тут ни на секунду не расслабишься, нужно отгадывать настроения и тайные замыслы руководителей компаний. На любого мужика, даже самого страшного, надо смотреть как на любовника, замечая каждый его жест, взгляд, вздох, прислушиваясь к каждому его слову. Любая тряска в компании приводила ее в дрожь. От падения акций схватывало живот. Движение денежных потоков и процессы, происходящие в ее организме, находились в тесном взаимодействии.

– Я не могу сразу ответить вам. Ведь мне пришлось бы бросить мою нынешнюю работу…

– О деньгах можешь не беспокоиться. Разумеется, я дам тебе денег на необходимые расходы, а также гарантирую выплату твоего нынешнего заработка. В случае успеха заплачу тебе три миллиона иен. А когда закончишь эту работу, обещаю подыскать тебе новое место.

Условия соблазнительные. Но перспектив на успешное завершение дела нет никаких. Так что и вознаграждения не предвидится. Значит, бросать нынешнюю работу рискованно. Подумаю неделю и, если не найду веских поводов согласиться на эту игру в сыщиков, откажусь, решила Майко и, как акула, стала поглощать одну за другой лежащую перед ней рыбу.

2. Метеорит и коляска

Go to hell!^[10]

Интересно, что это за город? Раз люди в нем живут, то это город, наверное. А мне он кажется миражом. Потому что людьми здесь вроде бы и не пахнет. Вон вдали виднеются срезанные холмы. Там тоже, вероятно, город построят.

Безжалостный запах асфальта и бетона. От него того и гляди в носу все зацементируется. Даже небо пропиталось бетоном.

Волочу за собой стертую ногу и нагруженную самым необходимым коляску, иду по дороге куда глаза глядят. Эта дорога где-то должна соединиться с пригородом Токио, который нарисован на моей карте, но у меня так раскалывается башка, что я не в состоянии разгадывать эту загадку.

Куда я попал – понятия не имею, грохнулся сюда как метеорит. Иду и не знаю, почему и как я здесь оказался. Просто ничего лучшего, чем шагать по дороге, я придумать не мог. Одно ясно: я чего-то боюсь. Вот и иду, как лошадь, подхлестываемая тенью.

Улица эта будто родилась по ошибке посреди равнины. Неоновые вывески мотелей, автозаправки, пригородные рестораны, кладбища – выстроились в ряд вдоль дороги как выставочные экспонаты, зазывая клиентов. Они не привлекают моего внимания, но и не раздражают меня. Я не клиент, я потерялся. От этих мыслей на душе становится немного легче.

Вдруг я вспомнил. Меня же ударили! Звон разбивающегося стекла. Злобное собачье рычание… Точно! Это их рук дело.

Эх, Микаинайт, память часто вызывает боль и неприятные ощущения. До сих пор затылок ноет. Как будто с каждым толчком этой пульсирующей боли память вместе с кровью покидает меня.

Даже в Токио, который считается самым безопасным городом на свете, можно схлопотать по башке, если не повезет. Первый раз со мной такое. Невозможно бороться за справедливость в одиночку. Особенно если против тебя – пятеро. Двое из них – безбровые, с выбритыми висками, еще один – урод с металлической битой в тряпичном мешке, перевязанном крест-накрест веревкой. И еще две девицы в мини-юбках с красными волосами. Эта гоп-компания приехала в безлюдный парк на машине и двух скутерах и пошла лупить по телефонным будкам. Телефон для меня как нервная система, и когда я представил, что это бьют по моим нервам, то ужасно рассердился и громко крикнул: «Прекратите сейчас же!» Тут-то судьба меня и поджидала. Меня постигла та же участь, что и телефонную будку.

Когда я пришел в себя, то почему-то оказался в кузове грузовика. Благодаря любезным проделкам шпаны я, как дохлая кошка, которую переехала машина, был закинут в «скорую помощь», явно не собирающуюся ехать в больницу. Хорошо еще, что это не мусорка и не катафалк. Утопленнику повезло. Так, дохлой кошкой, я направлялся за пределы Токио в центр грузоперевозок, покачиваясь в машине с мебелью.

Лучи утреннего солнца, проникающие сквозь парусину грузовика, мягко согревали мое тело, стопки покрывал для мебели заботливо поддерживали меня со всех сторон, и я проснулся, как ни в чем не бывало. Думая, что лежу у себя на кровати, я стал искать будильник, стоявший у подушки. Но вместо этого моя рука наткнулась на грязную плюшевую собачку. «Что такое?» – подумал я, поднялся, и тут мою голову пронзила такая боль, будто изнутри в череп вбивали гвозди.

Тело то здесь, то там пронзали искры коротких замыканий. Что произошло, понять было невозможно, и я стал ползать по грузовику. Нашел коляску, схватил ее, спрыгнул с грузовика и побежал. Как крыса, почуявшая скорое землетрясение.

Пробежав метров двести, я стал задыхаться. В висках стучало, голова болела все сильнее. Я отдышался, померил себе пульс и усилием воли попытался справиться с паникой. Поискал лампочку аварийного выхода, достал носовой платок… Но я же не на пожаре. На меня напала шпана, где я сейчас, не знаю, но руки-ноги целы. Просто потерял сознание от сотрясения мозга. Вот и коляска моя цела…

Я посмотрел на коляску и наконец смог заговорить с Микаинайтом.

– Эй! Проснись! Микаинайт, пока мы были без сознания, Токио куда-то испарился.

Микаинайт в ответ был немногословен:

– Не дрейфь. Живы-то остались. Сон плохой приснился, только и всего.

– Разве во сне бывает так больно? Микаинайт, может, «скорую» вызовем? Наверняка внутреннее кровоизлияние. Сколько кубиков крови с каждым новым приступом боли теряю. Волосы от ветра колыхнутся – и то больно.

– Подумаешь, палкой по башке шандарахнули. Увезут в больницу и будут целую неделю там держать, анализы анализировать. Когда тебя били – ты же уклонялся от удара. По тебе и не попали как следует. Чем «скорую» звать, лучше тачку поймал бы.

У меня были совсем другие мысли по этому поводу. Я пытался вспомнить, что было до происшествия. Точно помню, что в Центральном парке Синдзюку я столкнулся с компанией, которая искала выход для своей неуемной энергии. Не знаю, как меня угораздило попасть туда в такой неподходящий момент? Что я делал до этого?

…Отрыжка сосисками… Значит, я ел сосиски.

…Был поздний вечер… Я шел куда-то? Куда?

Я был один… Наверное. Или с кем-то вместе? И с кем же?

Было поздно, так что, наверное, я выпил. Свидетельство тому – опухшие глаза.

Микаинайт, помоги мне успокоиться. Я еще не избавился от паники.

Помню, дома у Марико Фудзиэда я нарядился женщиной. Когда же это было? Две недели назад.

…Точно. Мадам, которая дала мне постель и гонорар – забыл, как ее зовут, – сказала: «Мой бывший опять очаровал меня. В твоей подмоге больше не нуждаюсь». Это было десять дней назад.

В глазах стучит, и они сильно гноятся. Волосы всклокоченные. Голова чешется. Но щетины нет.

Вот загадка. Вчерашний вечер сливается с событиями десятидневной давности. А куда делось то, что было в промежутке? Ничего не записалось. Только дергаются полосы настройки на экране.

– Ну и кто об этом помнит?! Разве что в дневник записывать. Подумаешь, воспоминания о каких-то десяти днях, стоит ли переживать? Все равно ничего путного не происходило. Забывать – твоя профессия. Память вызывает чувство стыда, боль, вспоминаются связи, которые и хотел бы порвать, да не получается. Что, не так? Прекрасный шанс, чтобы наконец-то избавиться от этих чертовых пут.

А я все равно пытаюсь вспомнить. Но на полосатом фоне, светящемся слабым светом, ничего не разглядеть. Только еле слышное звучание. Что это за звук, чей голос, непонятно. Похоже на шум городских улиц. Как будто стоишь на крыше высотного здания, а снизу доносятся в легком тумане звуки и суета города. На земле они создают какофонию, а наверху этот подернутый дымкой шум превращается в странную гармонию. Звуки и голоса, эти неизвестно кем извлеченные и кому принадлежащие сироты, взмывают в пространство, перемешиваются и рождают мелодию. И вот уже в ушах начинает звучать музыка.

Я не спал. Я был чем-то занят. От одного удара битой улетучилась память десяти дней. Сейчас я вслушиваюсь в эту тихую музыку. Наконец появляется женское лицо. Оно улыбается мне через мутное стекло. От него исходит тусклый свет, и поэтому оно напоминает привидение, выступающее из темноты. В следующий момент черты лица становятся четкими. Лица я этого не помню, но принадлежит оно красавице.

Гудит автомобиль! В замешательстве я схожу на обочину. Лицо красавицы расколола трещина. Тихая музыка прекратилась.

Память у меня украдена, так кто же я, падший ангел? Даже этот заброшенный город выглядит частью моей амнезии. Пустые улицы, все в щелях и просветах. Видимость прекрасная. Вот как выглядят «спальные районы», о которых раньше я только слышал. Без машины никуда не доберешься. В пейзаж такого города очень хорошо вписываются картофельные чипсы и кока-кола.

Порывшись в карманах брюк, я обнаружил, что шесть тысячеиеновых купюр, которые я запихал туда, бесследно исчезли. Выходит, поездка на «скорой помощи» обошлась в шесть тысяч иен? Впрочем, украденную память и за десять тысяч иен не вернешь.

Страшно мне что-то, Микаинайт. Спрятаться бы где-нибудь на некоторое время.

– Нам с тобой спрятаться негде. Вон впереди вывеска мотеля. Зайдем туда? Может, на кровати с водяным матрасом приснится что-нибудь хорошее. Не переживай. Этот кошмар скоро кончится. Впереди нас ждет сплошное везенье. Take it easy!^[11] Давай поймаем тачку. До мотеля двакилометра. Пусть подвезут.

– Тебе-то хорошо. Ни боли, ни усталости не чувствуешь.

– Что ты завелся? Сам зовешь меня, только когда тебе плохо. А как радоваться, так в одиночку.

– Начинается паранойя. Ладно, не будем ссориться. А то устанем.

На автобусной остановке стояла телефонная будка. Я побежал к ней, как будто увидел дом родной. Точно, есть способ. Открою телефонную книгу и поищу знакомых, подруг и друзей, братьев и сестер среди трех сотен абонентов от А до Z. Глядишь, что-нибудь придумаю. К сожалению, попадались те, чьих лиц и голосов я никак не мог вспомнить. Кто бы это мог быть? Извините, забыл. Но есть же в мире люди, которые заканчивают свою жизнь, спрятавшись в тень. Грустно, но правда. Да, и со мной может приключиться такое. Если исчезнут те, кто меня знает, то и мне придется раствориться в одиночестве.

Раз в год, когда я беру новую телефонную книгу, я обязательно заношу фамилии в свой список. Все, с кем я встречался до сих пор, живут в нем. И те, о ком я навсегда забыл, и те, кто навсегда забыл обо мне. Этот список спрятан в потайной коробке коляски. Только с его помощью можно увидеть невидимую паутину, которую я соткал в Нью-Йорке и Токио.

Я рассеянно уставился в телефонную книгу, фамилии и имена точными иероглифами отпечатывались у меня в голове и теперь отзывались болью, по форме совпадающей с их написанием. Машинально я положил телефонную книгу в карман. И вздохнул – то ли от жалости к себе, то ли от вселенской тоски, то ли от досады. Все, что я делал до сих пор, умещалось в этой телефонной книге, сожги ее – и кто я такой? – обычный бомж, да и только. От этих мыслей сил становилось все меньше. Захотелось стать волком-оборотнем, крушить все что ни попадя, вцепляться зубами в случайных прохожих. Превратиться бы в пар, подобно воде, становиться то облаком, то дождем, то рекой. Голова, раскалывающаяся от боли, и изможденное тело – что может быть большей обузой? Обернуться бы кем-нибудь, вселиться бы в кого-то здоровенького, подобно духу-хранителю. А, Микаинайт?

– Да что ты, человек – существо совершенной формы. Я тебе завидую. Можешь сексом заниматься, детей делать, жратву вкусную лопать…

– Дурак ты. Знаешь, как притяжение давит? А-а, надоело мне всё.

– Ничего не поделаешь. Опять начнешь всё с начала?

– Когда ничего не клеится, только сном можно привести себя в чувство.

Таким образом, я кое-как пешком протопал два километра до мотеля, использовав энергию из запасного бака. Мотель под названием «Запретный город» оказался заброшенным. Проклятье, на что мне сдался заброшенный мотель. Постепенно я начинал превращаться в волка. Если не направить свою злость вовне, то могу и себя покалечить. И тут вижу – как на заказ валяется на земле кусок бетона, килограмм на десять. Чтобы освободиться от переполнявшей меня энергии, я поднял его и швырнул в окно, забитое досками. Доски разлетелись, стекло разбилось вдребезги. Я просунул руку в окно, открыл замок и вторгся в «Запретный город». Все номера были открыты. Кровать с водяным матрасом, рекомендованная Микаинайтом, находилась в 205-м номере, но матрас прохудился и из водяного превратился в водный. В 209-м номере я обнаружил вращающуюся кровать, которая не вращалась. Она была не очень пыльной, и я решил поспать на ней. В номере была ванна и туалет, но воды не было. Пол во многих местах вздулся, пятна на потолке очертанием напоминали Австралию.

Я запер дверь изнутри и лег на кровать. Закрыл глаза и очутился в полевом госпитале на линии фронта. Солдат, мучающийся головной болью, во сне обнимает медсестру. Я зевнул, выдохнул, а на вздохе уже погрузился в сон.

Я лежу на боку, привязанный к платформе грузового поезда, точно бревно. Поезд движется, мне видна только правая сторона. Направляясь к городу, поезд минует леса, туннели, поселки. Число провожающих все увеличивается. Брюк на мне нет. Трусы трепещутся на ветру, открывая то, что под ними. При этом на мне почему-то надеты носки. Практически я выставлен на всеобщее обозрение. Эй, поезд! Прибавь оборотов! – молю я изо всех сил. Он же, как назло, неизвестно зачем, останавливается на вокзале.

Ко мне подбегают дети.

Hey you brats. Leave me alone.^[12]

Что ни говори этим жестоким тварям, не понимают. Я пытаюсь перейти на японский, но у меня не получается. Один умник достает линейку из ранца и начинает шебуршить ею у меня в трусах.

Fuckin, stop it!^[13]

Другой прикрепляет к краю моих трусов зажим для бумаг. К нему привязана веревка. Поезд трогается, трусы начинают съезжать. И вот я в одних носках с голым задом.

Поезд трясет на стыках рельс, и мой пенис постепенно твердеет. Наконец поезд въезжает в город. Машинист хочет сделать из меня посмешище. Он нарочно останавливается у платформы, где полно людей, ожидающих электричку. В одно мгновение вокруг меня собирается толпа. Бесстыжие, стоят и пялятся. Ничего не остается делать, как прикинуться мертвецом. Точь-в-точь как голый труп в нижней части картины Делакруа «Свобода на баррикадах». Но разве бывают трупы с эрегированным членом?

Ко мне подбегает патологически жирная тетка, тяжело дыша, задирает юбку и стаскивает с себя колготки. Начинается секс. А точнее – онанизм с использованием моего пениса. Образуется очередь из домохозяек с покупками, сотрудниц офисов, студенток университета – все мечтают о том же, что и толстуха. Я смотрю на их лица, и мне делается плохо. Их мышцы расслаблены, как у мертвецов.

В этот момент я почувствовал сильное щекотание между ягодицами. За моей спиной образовалась очередь из мужиков со спущенными штанами. Невыносимо. Если у них нет никакого стыда, то и мне незачем съеживаться от смущения. Я перестал корчить из себя труп. И заорал:

– Go to hell!^[14]

Поезд пришел в движение. Где он остановится дальше, мне неизвестно. Лучше бы в таком месте, где понимают мой язык.

Тут вернулся Микаинайт, и я проснулся. Сонное состояние еще не покинуло меня, отдаваясь тяжестью в спине и пояснице.

– Микаинайт, сегодня опять кошмар.

– Похоже на то. Лицо у тебя изможденное.

– Я хотел проснуться, когда ко мне подвалила толстуха. Но все-таки хорошо, что я досмотрел до того момента, когда избавился от стыда.

– Какой увлекательный сон, Мэтью. Вспоминаются те деньки, когда мы только-только приехали с тобой в Токио.

– Я что-то такого позора не припомню.

– Да то же самое было. Токио поимел тебя. Может, поспишь еще, другой сон посмотришь?

Я бросил взгляд на часы. Было уже три пополудни. Нет смысла оставаться здесь надолго. Поесть нечего, кроме того, меня беспокоил лай, доносящийся издалека. Лаяла явно крупная собака. Часто в заброшенных гостиницах держат злых собак для охраны. Чтобы бомжи не вселялись.

Я быстренько собрал вещи, накинул на себя одежду и вышел из комнаты. Примерно к третьей неделе моей жизни в Токио я исчерпал все способы зарабатывания денег, и мне пришлось три дня ночевать под открытым небом. У собак нюх на бездомных. Только бродячие собаки любят бомжей. Собаки, у которых есть хозяева, преисполнены гордости от того, что являются достойными членами общества. Микаинайт, на третий день бездомной жизни меня так ужасно облаяли: страшно было пройти мимо собаки.

Ухожу из своего пристанища, собачий лай становится все громче, пронзительней. Без всяких сомнений, так лают, учуяв непрошеного гостя. Проклятье, засада со всех сторон. Я взял коляску в руки, чтобы не шуметь, побежал мелкими шажками, а потом опустил ее на землю и припустил, что есть мочи. К счастью, конфигурация здания облегчала мне бегство.

– Мэтью, ну точно, как первое время в Токио.

– Отстань. Сил никаких нет. Скорее хочу вернуться домой. Ни с кем не встречаться. Ни с кем не разговаривать.

– Ты вернешься к себе, залезешь под москитную сетку, а мне продыха не будет. Мотайся из одного сна в другой, от одного к другому.

– Ну, хорошо. Возьми себе выходной. Сходим поедим чего-нибудь вкусненького.

– Обойдусь. Лучше отдохни три-четыре дня, приди в себя. Не хочу говорить, но твоя жизнь последнее время – такой разброд и хаос… Ну, точно…

– Как три года назад, да?

Я зашел в магазин у дороги и попросил вызвать такси. Пока я ждал машину, поел лапши. Лапша была отвратительная. Через двадцать пять минут наконец-то пришло такси, и как только я сел в него, глаза почему-то заволокло туманом, и окрестный пейзаж стал казаться покрытым росой. Я закрывал и открывал глаза, тер их руками, а потом опять смотрел в окно. Машина двигалась сквозь мираж. Дорожные рабочие вибрировали в унисон буровой машине, их головы в касках, туловища, руки и ноги разлетались в разные стороны и терялись на сером фоне. Когда машина проезжала мимо стоящих по бокам дороги зданий-экспонатов, они осыпались, превращаясь в серый песок. По дороге текла река-призрак. Она показалась мне Гудзоном. Хоть бы смыло всё этой рекой!

3. Теория «ничего не поделаешь»

Не такой всемогущий, как деньги, но любимый

У мадам были способности к предвидению. Она знала заранее, что через неделю Манко примет ее предложение. Что отражалось в ее магическом кристалле? Приход на Землю Царя Страха? Или ей удалось увидеть Спасителя, бродящего по задворкам? Или же она смеялась над тем, как все деньги мира превращаются в клочки бумаги?

Последнее время рынок акций лихорадило. Курс иены резко упал сразу на пять пунктов, и Майко подумала: вот и началось падение Японии. Иногда даже мысли о деньгах вызывали раздражение. Она внезапно вспомнила кошмар 1987 года. После него где-то в уголках ее сознания постоянно шевелилось недоверие к деньгам. Периодически, подобно приходу менструации, Майко охватывало уныние, и все валилось из рук.

Во время малого кризиса 1987 года у Майко оказались вывихнутыми суставы, в нервной системе разрушились связи, кровеносные сосуды то закупоривались, то вдруг кровь по ним текла вспять. Майко уставала до изнеможения, но, уложив разгоряченное, вздрагивавшее от боли тело на кровать, она не могла ни уснуть, ни расслабиться. Подобно городу, подвергшемуся бомбардировке, ее тело было наполовину разбито. Она пыталась привести себя в чувство и восстановить в организме нарушенный порядок, но от этих попыток из головы летели искры, как будто в мозгу случилось короткое замыкание.

Точно такая же паника охватила и биржу ценных бумаг, и офисы компаний по ценным бумагам. И без того доведенные до крайнего напряжения брокеры носились в два раза быстрее, чем обычно, и кричали в два раза громче. Без преувеличения, здесь проходила линия фронта, и каждый бился не на жизнь, а насмерть. Только компьютеры, объявлявшие о продаже и покупке акций и фиксирующие сделки, были, как обычно, хладнокровны, а точнее – безжалостны.

Колонки акций в газете отражали полную неспособность дилеров принимать решения. Горизонтальная линия, беспристрастно указывающая на отсутствие сделок, напоминала смерть мозга. У большинства биржевых акций мозг в тот день не работал.

На следующий день после обвала покупки возобновились, но акции забыли о соответствующей им цене, одни важничали, другие съеживались, и в течение нескольких дней продолжался хаос роста и спада.

Кто-то в панике восклицал: повторяется кошмар 1929 года! Но кризис 1987 года был более запутанным и странным.

В 30-е годы все страны возмущались, негодуя на биржевую игру под названием «война», призванную дать максимальную жизнь экономике. Это напоминало юношу, больного туберкулезом, в котором вспыхивает последняя искра жизни, несмотря на то что отведенное ему время тает с каждым днем. Война – идеальная пора для юношеской расточительности. Кризис 1929 года, как туберкулез, окрасил действительность в романтические тона.

Но малые кризисы 1987 года не несли в себе ничего романтического. Кризис, не приводящий к смерти, похож на болезнь Меньера или на ревматизм. Будущее покрыто мраком, страдаешь от нескончаемой морской болезни, от пронзающей боли в суставах и ноющей боли в мышцах, остается только брести по безбрежной пустыне, еле передвигая ноги по песку. Наверняка знаешь только одно: умереть ты пока что не умрешь, а может статься, и потом тоже. Все, как живые трупы, плавают в застывшем времени пустыни.

Но, хотя конца не видно, все заранее ощущают его на своей шкуре. Такой кризис подобен вихрю песчинок во время бури в пустыне. Нам дозволено только принимать за праздник эту войну вокруг денег, в которой никто не погибнет.

На самом деле, однако, кризис был похож на мираж. Настоящая причина падения акций так и не была найдена, в полном замешательстве все гадали о том, что же в действительности произошло. Не было череды банкротств, не наблюдалось тенденции ухудшения деятельности компаний.

Мятые клочки бумаги властвовали над людьми, сводили их с ума. Бумажки, которые легко превращались в землю, платья, бифштексы, бумажки, которые опьяняли, воплощались в голых женщин. Не золото и серебро, а бумага и пластик. Сами по себе они представляли имитацию золота и серебра. Эти бумажки и полоски пластика прятались в карманах, согревались телом. Они управляли людьми, выражали их желания и сами стремились перевоплотиться в человека. Человек с пустыми руками мало на что способен. Но если у него есть бумажки и пластик, он всесилен. Клочки бумаги делали за человека все, что угодно. Поэтому те, у кого их не было, первым делом стремились заполучить их. Работая, выпрашивая подаяния, воруя.

До сих пор я доверяла деньгам и человеческим отношениям, построенным на них. Поэтому, запрятав поглубже все свои сомнения, я занималась работой: предсказывала движение денег, перемещающихся по миру со скоростью электронов или света, следя за их маневрами, угадывала мысли управляющих и работников компаний. Я сама практически превратилась в деньги, перемещалась так же, как они, думала так же. Земля вращалась вокруг денег. Политика, наука и техника, обычаи, слухи, отношения между людьми – все определялось денежными потоками. Один только слух о том, что премьер-министр провел время с гейшей, приводил в движение сотни миллионов иен. Когда у обитателя леса в центре Токио^[15] поднималась температура, совершались еще более крупные сделки.

Достав из кошелька 298 иен на куриную ножку, не поймешь этих мировых механизмов. Но Майко съедала чизбургер за 240 иен, просматривала международные новости, колонки происшествий и светской хроники и делала прогнозы, акции каких компаний пойдут вверх. Она ко всему относилась исключительно по-деловому. Для нее покупка чизбургера за 240 иен была таким же движением денежных средств, как и инвестиции, поводом для которых служили здоровье старика или романы премьера.

Тогда откуда это уныние? И чем было вызвано чувство самодостаточности, прежде ее наполнявшее?

Майко купила в супермаркете куриные ножки с суперскидкой, дала тысячеиеновую купюру, получила сдачу – 702 иены. Дома она собиралась приготовить копченую курицу. Майко наглядно представляла, как движутся денежные средства: на деньги, заработанные собственным трудом, Майко купила ножки куриц, которых выращивали несколько месяцев. Таким образом, с помощью денег произошел обмен стоимостями, рожденными усилиями и временем. Процесс вроде бы естественный, но, сделав покупку в супермаркете, Майко реально почувствовала, что такое деньги, и испытала радость от этого чувства. Впрочем, уже на следующий день она совсем забыла об этом, одним ударом по клавиатуре приводя в движение миллионы.

Работа двигалась по инерции. Через два года после малого кризиса Майко продолжала делать все возможное, чтобы никто не мог сказать ей: «…и всё-таки бабы ни на что не годятся». Она убеждала себя, что ощущение духоты пройдет, будет вытеснено упорным трудом. Но верх одерживало чувство, что прежней Майко, той, что была здесь до обвала акций, больше не существует.

Когда она только начала карьеру аналитика по ценным бумагам, мама сказала ей: «Найди себе любимого человека. Совсем неплохо погрузиться с головой в работу, но не делай из работы любовника. Встречайся с кем-нибудь. Останешься неопытной – потом настрадаешься».

Теперь слова матери звучали для Майко так: «Лучше доверяй мужчинам, чем деньгам».

Неужели я привыкла доверять деньгам больше, чем мужчинам? Доверять деньгам, значит проводить сделки, получать прибыль или оставаться в убытке. Доверять мужчинам – значит… любить? Если это так, то я действительно доверяла только деньгам. И в один прекрасный момент деньги предали меня. Наглее и хладнокровнее, чем любой мужчина.

Я любила. Правда, уже два года прошло с тех пор. Нидзиока… Интересно, где он сейчас? Он любил меня самозабвенно, беззаветно. Но я не смогла полностью разделить его чувства. Я открыла ему только половину своего тела и треть души. Конечно, он был раздражен. Хотя раздражение свое превратил в ласку. Он говорил: «Мне приятна твоя холодность». Но на его предложение я не сказала: «да». Я относилась к нему без подозрения, но и доверять ему полностью не могла. Если бы сейчас, в тот момент, когда я потеряла доверие к деньгам, он появился передо мной… Я бы обратилась в новую веру. Не деньги, а мужчина. Не такой всемогущий, как деньги, но любимый.

В понедельник ей было не до работы. Еда не лезла в глотку, уснуть удалось, только выпив снотворного. Когда она проснулась, то почувствовала себя разбитой и немного больной. Спасет ли поручение мадам Амино от постоянной морской болезни или, напротив, вызовет еще больший хаос? В тот день курсы акций оставались неустойчивыми. Все словно боялись разоблачений – как будто под видом кролика пытались всучить кошатину. Сотрудники, снующие по офису, казались самоуверенными мошенниками, хотя сами они, по всей вероятности, даже и не догадывались об этом. В религии под названием «кредитная система» все поклоняются деньгам и невольно становятся соучастниками преступления, даже если питают отвращение к своей деятельности. Майко поняла, что входит в число мошенников, но ничего не могла поделать, разве что поднять шум, назвав иллюзию иллюзией. Потерявшему веру в деньги нечего делать в храме кредитной системы, который зовется «компания по ценным бумагам».

Вечером того же дня Майко решила принять предложение мадам Амино. Чтобы случайно не передумать, на следующий день она нарочно опоздала на работу и, перед тем как подать официальное заявление об уходе, рассказала обо всем начальнику отдела. Он ответил ей, смеясь: «Ты, наверное, устала. Не стоит беспокоиться. Резкие взлеты и падения курса акций для рынка – такая же ерунда, как задержка менструации. Кризиса не будет. Самое важное – доверие. Пошатнется доверие – наступит кризис. Уж кому как не тебе знать это. Так что зря ты нюни распустила».

Майко подумала: «Пусть наступит великий кризис». Пусть этот идиотский вертящийся мир отмоется, как во время всемирного потопа, и откроет свое светящееся обнаженное тело. И тогда можно будет сразу отличить красивое от безобразного.

Расскажи про Микаинайта!

Хотя Майко приняла решение доверять не деньгам, а мадам Амино, заказчику работы, она не испытывала ни сомнений, ни беспокойства. Прежде всего, она верила в собственную чистоту и благоразумие. Кроме того, недостаток сведений, необходимых для поиска человека, как раз избавлял ее от лишних хлопот. Просто встречайся с людьми и слушай, что они тебе расскажут. Можно представить себе, будто берешь у них интервью. К тому же есть шанс найти нового партнера, что тоже неплохо. Заниматься планированием новой жизни, при этом получая зарплату, – то же самое, что развлекаться на стипендию. Майко была полна оптимизма. Миром движут не деньги, а люди. Люди с ужасными привычками.

Сведений, которые мадам Амино предоставила Майко, было недостаточно даже для того, чтобы точно установить имя разыскиваемого сына. Его настоящее имя было Macao Фудо, но когда его усыновили, ему наверняка дали новую фамилию, а может, и имя. Как бы там ни было, мадам Амино называла своего сына Macao Фудо. Группа крови первая. Волосы черные. Глаза карие. От поясницы до копчика – четыре родинки в одну линию. Мадам сохранила фотографию сына, сделанную, когда ему было три года. Это зацепка, с помощью которой можно было представить, как выглядит Macao теперь. Если обработать эту фотографию на компьютере, то получится нынешний образ двадцативосьмилетнего Macao. Он, несомненно, казался привлекательным. У него было благородное лицо, но ровное, как песчаная дюна, отчего, строго говоря, оно выглядело придурковатым. С бородой он бы смотрелся посолиднее.

Лицо человека меняется поразительным образом в зависимости от того, как он живет и о чем думает. Поэтому и ровное, как дюна, лицо Macao, вполне вероятно, утратило то выражение, какое было у него в три года, подобно тому, как волны смывают барханы. Компьютер не мог показать лицо мужчины, на котором отразился период жизни с трех до двадцати восьми лет.

Целоваться с пускающим слюни двадцативосьмилетним мужиком? Нет уж, увольте, подумала Майко.

Помимо фотографии мадам Амино сохранила одну вещь, с которой трехлетний Macao никогда не расставался.

Это была подушка Macao, он всегда таскал ее с собой, как Линус^[16] – свое одеяло. Вата, которой она была набита, вся истерлась и вылезла. Подушка выглядела ужасающе, как крыса, раздавленная автомобилем.

– Я ни разу не стирала ее после того, как Macao похитили. Она до сих пор хранит его запах, на ней осталась его слюна, – сказала мадам, вытащив подушку из хлопчатобумажного чехла. – Если Macao не забыл, то, увидев ее, он расплачется от воспоминаний. Когда его забрали от меня, он, наверное, плакал, скучая по подушке.

Ну и что? Если ему удалось подружиться с новой подушкой, то об этой серой крысе он, скорее всего, и думать забыл.

Мадам Амино вываливала на Майко обрывки воспоминаний, связанных с Macao, но все они проходили мимо, не задерживаясь в ее сознании. Майко советовала мадам рассказать свои истории непосредственно при встрече с человеком, похожим на Macao, что дало бы гораздо больший результат. Впрочем, оглядываясь на свою жизнь, Майко сознавала, что память о себе трехлетней застыла и окаменела в ней. На фотографиях в старом альбоме она веселилась в бассейне, дулась, поджав накрашенные губки, во время праздника Сьти-го-сан,^[17] робела на руках у борца сумо. Смотря на эти фотографии, Майко придумывала разные истории, где была главной героиней вместе с папой и мамой.

В моей памяти остались, пожалуй, только страшные узоры на деревянном потолке. Я лежала в постели с высокой температурой, и линии на потолке превращались в грязные речные потоки. Вся комната оказывалась поглощенной этими мутными водами. Сучки превращались в водовороты, откуда выглядывали ведьмы и чудища. Даже когда я закрывала глаза, потоки грязи продолжали течь с огромной скоростью. С включенным светом или в темноте грязная река добиралась и до меня, заливая своими водами. Этот страх был знаком только мне одной. Ни папа, ни мама не понимали его. Наверное, и у Macao были такие жуткие страшные ночи.

Существовало одно слово, которое могло стать важной зацепкой. Его можно было использовать как пароль, связывающий Macao с мадам Амино.

– Macao никогда не забудет это слово. Если он не вспомнит его, то перестанет быть самим собой.

Мадам сказала это так уверенно, как будто не сомневалась ни секунды.

– И что это за слово?

– Микаинайт.

– Что? Что оно значит? Это пароль или что-то подобное?

– Наверное, это имя. Чье, я точно не знаю. Может быть, Macao называл Микаинайтом свою драгоценную подушку.

Майко задумалась над смыслом этого слова-загадки. Может быть, это рыцарь,^[18] охраняющий христианского архангела Михаила? Или вымышленный герой, названный по имени мадам Амино – Мика.

В то время Macao говорил на трех языках. С матерью – по-английски, с отцом – по-японски, с няней-китаянкой – на кантонском диалекте китайского. Сам с собой он разговаривал на смеси этих языков. Интересно, а на каком языке думал трехлетний Macao?

Если предположить, что Микаинайт – это гибрид богов и героев трех государств, то, вобрав в себя все их черты, он, наверное, стал могущественным богом. И одновременно – богом одиноким, с которым никто никогда не будет говорить.

– Я думаю, что Микаинайт – это имя, которое Macao придумал сам, смешав имена героев телевизионных программ и историй, которые рассказывала ему няня. Не помню, с каких пор, но он часто повторял имя Микаинайта. Просил меня: расскажи мне о Микаинайте. Я рассказывала ему о Христе, называя его Микаинайтом. Но Macao переиначивал мои истории. Микаинайт может быть и папой, и мамой. Он умеет летать и входить в телевизор. Он может становиться большим и маленьким. Когда я спрашивала, как выглядит Микаинайт, он отвечал: у Микаинайта много разных лиц.

Микаинайт также служил связью между матерью и сыном. Произнеси это слово, и Macao переменится в лице – так представляла себе мадам. Конечно, если Микаинайт еще жив в сознании Macao.

Год назад мадам создала сеть по поиску Macao в Америке, и вся информация о нем стекалась в офис нью-йоркского частного сыщика, которого наняла мадам. Расследование не принесло значимых результатов. И хотя расходы увеличились, мадам выбрала другой путь: в газетах, журналах, на телевидении, через компьютерную сеть, и даже в метро и автобусах распространялись объявления, назначение которых – получение от добропорядочных и злонамеренных граждан (тех и других было поровну) информации, основанной на выдуманных и истинных фактах. Разумеется, в объявлениях присутствовало ключевое слово:

Расскажи про Микаинайта!

Комитет изучения мифов о Микаинайте

Телефон 1-800-606-7000 (звонок бесплатный)

Ни дать ни взять пароль тайного синдиката. Как и было задумано, в отличие от запросов по поводу Macao это загадочное объявление вызвало шквал звонков, раздраженных откликов и правдоподобной дезинформации.

Микаинайт – новое название игровой приставки? Когда она поступит в продажу?

Микаинайт – код шпионов КГБ.

Герой мифов племен джунглей Амазонки – вот кто такой Микаинайт.

Микаинайт – новый брэнд косметики?

Нечего без толку склонять мое имя!

И тому подобное…

Среди всего этого потока попадались сообщения от разных людей, в которых было много совпадений. Были и те, кто утверждал, что встречался с кем-то, похожим на Macao. Воздействие «пароля» не обмануло ожиданий. «Мой ребенок часто повторял это слово», – подобных сообщений, как ни странно, было много, и в большинстве случаев тот, кто присылал их, не знал, что такое Микаинайт. Сыщик, проводивший расследование, по собственной инициативе ходил в библиотеки и пытался разыскать в книгах упоминания о Микаинайте, спрашивал у историков, философов и географов, но до сих пор не нашел ответа.

Итак, сыщик встретился с человеком, который упомянул о связи Микаинайта с Macao, поговорил с ним и доложил о встрече мадам Амино. Человек этот не сообщил о себе ничего, только назвал свое имя. Образ Macao, по его описанию, во многом совпадал с Macao Фудо, что свидетельствовало о большой достоверности его слов. Рассказчик назвался Юсаку Катагири. Американец японского происхождения, с манерами джентльмена. Ему было далеко за шестьдесят, наверное, пенсионер.

Господин Катагири говорил по-английски практически без акцента, в его рассказе фигурировал не Macao, а мальчик по имени Мэтью. У этого Мэтью волосы и глаза были того же цвета, что и у Macao, и их возраст практически совпадал. Но еще более интересным было то, что Катагири рассказывал про Микаинайта.

У каждого человека за спиной есть Holy Spirit.^[19] В Японии его называют духом-защитником или духом-хранителем. Крайне редко встречаются люди, которые могут видеть его, их называют медиумами. Хотя Катагири сказал, что сам он к медиумам не относится, но очень ясно объяснил сыщику, что такое дух-хранитель.

– Дух-хранитель похож на тень, которая находится между «я» и «другими», между «я» и «миром», между «я» и «прошлым». Он не покидает тебя ни на мгновенье, наблюдает за тобой и защищает тебя. Мэтью называл своего духа-хранителя Микаинайтом. Я сказал ему: дай своему духу-хранителю имя, подружись с ним.

Катагири сказал сыщику: у тебя за спиной он тоже есть. Святой дух, который хранит тебя, – у тебя за спиной. Дай ему имя, подружись с ним.

Откуда появилось такое имя, Микаинайт, Катагири тоже не знал.

– Когда Мэтью пришел ко мне, он уже произносил это слово. Может быть, он с раннего возраста стал видеть своего духа-хранителя. Однажды я спросил Мэтью: Микаинайт – это Христос, Будда или что-то другое? Мэтью ответил коротко: он мой друг.

Было ли это именем реального друга, или именем, которым он когда-то назвал свою подушку, или это герой мультфильма, как Ультраман, или дух-хранитель Мэтью, как считал Катагири…

Сыщик решил больше не касаться вопроса о Микаинайте, а сосредоточился на отношениях Катагири и Мэтью. Катагири ответил коротко и не особенно приветливо:

– В двух словах, Мэтью – мой приемный сын. Правда, на самом деле мы связаны более крепкими узами.

Катагири отнесся к сыщику с опаской и о многом умалчивал. Сыщик неоднократно повторял, что мадам Амино – родная мать Macao, что Macao и Мэтью – одно и то же лицо, он даже предлагал конкретную сумму за сведения о прошлом Мэтью. Но Катагири уклонился от ответа, сказав, что даже у него, приемного отца, нет права вторгаться в частную жизнь Мэтью. Взамен он дал информацию, которая могла привести к Мэтью.

– Когда я увидел ваше объявление, я решил откликнуться на него, потому что надеялся узнать, где сейчас находится Мэтью. Мои цели совпадают с целями этой вашей мадам Амино. Она разыскивает Macao. Я хочу повидаться с Мэтью. A Macao и Мэтью силой духа-хранителя Микаинайта стали единым целым. Тот Мэтью, которого я знаю, три года назад отправился в Японию. Он говорил, что нашел новую работу. Он наверняка сейчас где-то в Японии, скорее всего, в Токио. Об этом вы можете узнать у одного человека. Это японец, с которым Мэтью общался, отправляясь в Токио. Он, наверное, знает, где сейчас Мэтью. Найдите его. Его зовут Амэо Окаяма, он занимается импортом мебели и хозяйственных товаров. Вот и все, что я могу пока что сказать вам, – произнес Катагири, намекая на то, что он не прочь заключить сделку с мадам. – К счастью, и Мэтью, и мадам, которая его ищет, находятся в Японии, – прибавил он. – Наверное, самое правильное решение – обменяться с мадам информацией. Та, что есть у меня, абсолютно необходима для поисков в Японии.

– Вполне возможно, что мы уже полностью располагаем той информацией, с которой вам так жаль расставаться, – попробовал сыграть ва-банк сыщик.

– А вы знаете, сколько лет мы провели с Мэтью вместе? Сколько есть такого, что известно только мне одному?! Наверняка мадам хотелось бы узнать о прошлом мальчика. Родной матери, которая не видела сына с тех пор, как ему исполнилось три года, это было бы интересно. Что ж, поговорим об этом подробно, когда представится возможность.

Очевидно, у Катагири была еще одна цель: подзаработать деньжат. Сыщик предположил, что старик, помимо всего прочего, ссужает деньги под высокие проценты. Но так как деньги процентщику придут из Японии, на это не стоило сердиться.

В результате обстоятельства сложились так, как и рассчитывал старая лиса Катагири. В двухмесячный срок Майко должна была отправиться в Нью-Йорк, чтобы купить информацию, которой располагал Катагири. Сыщику оставалось выяснить, правду ли сказал ему старик. Японец, с которым, по словам Катагири, общался Мэтью, действительно существовал. К тому же его не пришлось долго разыскивать по всей Японии. Он сидел в тюрьме. Мадам также попросила сыщика собрать данные о старой лисе, чтобы контролировать его действия.

Лучше было выяснить все сразу, прежде чем дела окончательно запутаются. Macao уже превратился в Мэтью. Если он еще раз сменит имя, то ясности от этого не прибавится. В общем, надо лететь в Нью-Йорк и встречаться с Катагири. Чтобы купить у него информацию подешевле, следует запастись информацией о Мэтью, так решила Майко. По рекомендации мадам Амино она связалась с одним депутатом и добилась свидания с находившимся в тюрьме Амэо Окаяма.

Мадам Амино сказала Майко, что предоставляет в ее распоряжение человека, который иногда будет для нее хорошей поддержкой, а иногда ужасной обузой. Как и предполагала Майко, этим человеком оказался не кто иной, как Куби Такэхико.

– Пусть пока Кубитакэ поработает твоим водителем. За это время освоится и пригодится тебе, наверное.

Майко не испытывала большого энтузиазма, но и причин для отказа не было.

Без цены за бутылку

– Зарплату я не получаю, но мадам пообещала мне: если этот Macao найдется, в знак благодарности я наконец-то получу свободу. Вообще-то я сам ее попросил. Сказал, что хочу быть твоим телохранителем.

В красном «ягуаре» Кубитакэ Майко чувствовала себя крайне неуютно. Сладкая парочка съезжает на боковую дорогу, следуя ярко сверкающему указателю в безвкусный замок любви из папье-маше. Необузданное свиданье сыночка якудза и девицы из кабаре.

– Куби-сан, а вы можете за себя постоять? Хотя вы не производите впечатления победителя в уличных потасовках.

– По крайней мере, бегаю я быстро. Но я не стану убегать, бросив тебя в заложницы. Ты каким-нибудь спортом занималась?

– В старших классах – баскетболом. С детства хорошо катаюсь на лыжах.

– Тогда не отстанешь от меня, когда убегать будем.

– А вы, Куби-сан, чем-нибудь занимались?

– Скалолазанием. Если за мной кто-то гонится, я забираюсь повыше. Тогда, чтобы догнать меня, противнику приходится вскарабкиваться в опасные места. Я-то могу передвигаться как угодно, а противник падает с высоты.

– Вы можете и на стену здания забраться, и на башню?

– Конечно. Я и обувь всегда ношу специальную, для скалолазов, мало ли что может случиться.

– Вы всегда думаете о том, как бы убежать, да?

– Ничего подобного. Просто люблю ходить там, где другие не ходят. Лет десять назад я был в Ватикане, там находится главный храм католиков – собор Святого Петра. Я поднялся по темной винтовой лестнице и оказался на самой верхотуре. Там я прополз по стене, прошел по крыше и нашел тайный ход служителей Ватикана. Если будет возможность, хочу попробовать пройти по нему.

– Странный какой, – пробормотала про себя Майко, смотря на него сбоку. В нем чувствовалось беспокойство. Казалось, паранойя проникла в каждую клеточку его лица и вызывала мелкое подрагивание нижних век, будто черви шевелились. Нет, решила Майко. Наверное, это вибрирует тонкая артистическая натура писателя Куби Такэхико.

Будь у меня такая девушка в молодые годы, думал Кубитакэ, не стал бы я сейчас таким доходягой. Теперь мне даже жить и то вредно. Вот встать бы на ноги благодаря этой работе. Вобрать в себя ее молодую кровь, вернуть себе бодрость и задор, скакать гигантской креветкой, как во время того проекта. Эта женщина смущает меня. Во мне появляется какая-то стыдливость, надежда, восторг. Одно плохо: эта сентиментальная мадам разболтала ей о моем прошлом. К тому же она, кажется, когда-то была любительницей моих романов. Нет ничего более сложного, чем встречаться с почитательницей твоего творчества. Возникает мучительная проблема выбора: или относиться к ней, как к равной, или считать, что она готова отдаться тебе в любой момент. Но при всем при том я-то – уже не писатель. Решив, что не могу больше заниматься таким сомнительным делом, как писание романов, я сжег свои визитки с надписью «писатель». Когда-то она была любительницей моих романов… То есть теперь она их уже не любит? Парочка что надо. Бывший писатель с бывшей читательницей… Восторгов это не вызывает. Словно бывшие любовники, сошедшиеся вновь. Нам нужно начать с нуля и пройти все стадии. Потому что бывший писатель, как ни крути, представляет жалкое зрелище. Он испытывает чувство благодарности к бывшей читательнице за ее безмерную жалость и дурной вкус и становится зависимым от нее. Будь у нас взаимоотношения работающего писателя и почитательницы его таланта, я мог бы обратить ситуацию в свою пользу. Это ведь равнозначно отношениям «учитель» – «деточка». Сейчас же «учитель» влачит жалкое существование, а «деточка» сделала карьеру. Низы управляют верхами.

Эта женщина смущает меня. Надо переделать наши отношения. Бывший писатель и бывшая мисс Сёнан… В таком случае нет заинтересованных сторон. У всех – по нулям. Но она – бабенка хоть куда. Уж на что я мужик видный, но она сто очков вперед мне даст. И цвет лица, и длинные ноги, и крепкие мышцы, и интуиция, и чистоплотность, и никакой тебе зауми, и наивность, и хорошее воспитание – по всем параметрам мне лучше поскорее дать деру, чем вступать с ней в соревнование. Подобно тому, как король бежит от королевы. На шахматной доске королева обладает наибольшей свободой, а король – наибольшей несвободой. Если представить себе в качестве шахматной доски мадам Амино, то можно ей только посочувствовать. Как бы там ни было, больше всего Майко смущает меня, потому что она свободнее. Мои отношения с нею изначально определила мадам Амино. Не пора ли этой тетке любезно отправиться к праотцам?

Майко – двадцать пять лет, Кубитакэ – тридцать семь. Разница в возрасте соответствует полному циклу двенадцати животных. За это время Кубитакэ четыре раза пытался покинуть этот свет, три раза ставил себя в центр мира. В настоящее время он еще не выбрался из четвертого периода, но тем не менее был настроен оптимистично, стремясь снова вернуться в центр мира.

– Майко, как ты думаешь, сколько у меня сейчас денег? И сколько мне нужно?

Хочет, чтобы я его оценила на ту сумму, которая у меня есть. Майко немного подумала и сказала: пятьдесят тысяч иен.^[20]

– Полагаешь, у меня есть столько? Приятно слышать. На самом деле хватит только на молоко и булочку.

– Всего-то? Значит, около двухсот иен?

– Сто шестьдесят. Без цены за бутылку.

– Кошелек забыли?

– А тебе мадам сколько дала?

– Пока что два миллиона^[21] на текущие расходы. Но это на новом счете в банке, который она открыла на мое имя.

– А наличными у тебя сейчас сколько есть?

– Тысяч сто.

– Не поделишься со мной немного? Мадам мне денег не дает. Так, может, выделишь мне из текущих расходов какую-то сумму для поддержания моего достоинства?

– Мадам Амино ничего вам не дает? Тогда получается, что контроль за расходованием денег полностью возложен на меня.

– Ну. Ты же профессионал в этом деле.

Майко нечего было ответить. Разумеется, она была профессионалом по работе с деньгами, которые обладали сверхъестественной способностью облетать весь мир по радио– и прочим волнам, но в том, как пускать в оборот содержимое кошелька домохозяйки, набитого монетками в одну и десять иен, Кубитакэ представлялся специалистом гораздо лучшим, чем она. Пока что она дала Кубитакэ сумму, которая, по ее мнению, поддерживала его достоинство.

Они мчались по дороге, где царила скука, мимо проносились самосвалы, но вдруг впереди возникла стена, расписанная фресками в пастельных тонах. Стена была высокой и длинной, как будто служила границей между двумя государствами. Майко подумала, что за ней располагается особняк какого-нибудь богача с причудами, вроде мадам Амино, но Кубитакэ сказал: «Это тюрьма Ф». И Майко почему-то обрадовалась. Последнее время даже тюрьмы стали похожи на парки с аттракционами.

Жизнь – не сладкая конфетка

Окаяма арестовали два года назад по делу об убийстве из-за страховки. Совсем недавно ему вынесли приговор: пять лет ссылки. Чтобы отвести от себя подозрения, он использовал разнообразные запутанные приемы. Его погибшая жена оказалась как бы случайной жертвой похищения. На самом же деле это убийство «по ошибке» совершилось по сценарию, написанному Окаяма. Для его реализации прежде всего требовалась женщина, которая была бы на одно лицо с его женой. Такой объект был найден заранее. Актриса Ёсико Сасаки. Окаяма задумал: похитить вместо актрисы собственную жену, а выкуп потребовать у продюсерской компании, к которой принадлежала актриса. Проблема состояла в том, кого использовать в роли убийцы. Окаяма решил нанять рабочего из тех, что приезжали в Японию на заработки из Центральной и Южной Америки или азиатских стран. В Японии было полно иностранцев, промышляющих весьма сомнительными занятиями: среди них были такие, кто въезжал в страну по туристической визе, незаконно подрабатывал, организовывал воровские шайки, крал драгоценности, бытовую электронику, а потом контрабандой сбывал награбленное в другие страны, попадались среди них даже шпионы и террористы – эти выправляли себе фальшивые паспорта в Гонконге или Макао и приезжали в Японию, выдавая себя за коренных жителей. Установить личность киллера-японца особого труда не составляет, куда безопасней найти на эту роль иностранца, подумал Окаяма и отправился в Манилу, откуда импортировал наемного убийцу. Тот в соответствии со сценарием Окаяма похитил его жену, убил ее и вдобавок разыграл фарс с похищением актрисы.

Это происшествие обошло все еженедельные журналы и попало в специальные выпуски телепрограмм под названием «Убийство по ошибке». Жертва и даже главный преступник – Окаяма вызвали широкое сочувствие граждан. Однако полиция с большим недоверием относилась к «великой ошибке похитителя» и бросала подозрительные взгляды на объект сочувствия – Окаяма. Совершивший ужасную ошибку – редчайший случай в истории преступлений – похититель получил от Окаяма гонорар через третье лицо в Гонконге и вернулся в Манилу. Подозрения в отношении Окаяма должны были рассеяться, не успев перерасти в нечто большее. Окаяма от греха подальше отправился в Америку, где с увлечением занялся инвестициями в недвижимость и коллекционированием антиквариата, бесконечно радуясь при этом смерти жены: он сорил деньгами, покупал женщин, раздевал их, выбирая, какую взять с собой в Токио.

Между тем манильский убийца, выполнивший идеально «убийство по ошибке», воистину не отличаясь интеллектом, взялся за точно такое же убийство ради страховки и был арестован как особо опасный преступник. Окаяма объявили в розыск как подозреваемого. Это произошло три года назад, сразу после того как Окаяма вернулся в Японию. Вот здесь и возникло имя Macao Мэтью. Он проводил с Окаяма какие-то переговоры непосредственно перед возвращением того на родину. Скорее всего, Macao не имел никакого отношения к убийству. Если бы имел, то полиция и СМИ не стали бы умалчивать об этом факте.

Окаяма практически полностью признался в своей причастности к убийству, и это значительно ускорило слушания в суде. Его выступление в зале суда напоминало признания религиозного фанатика. Около сорока минут он бормотал проклятия в адрес денег и самого себя, превратившегося в их раба. Он громко повторял, что заслуживает смерти, что только смерть разорвет его порочную связь с деньгами. Казалось, он напрочь забыл огордости за идеально спланированное преступление и стремился как можно скорее получить приговор. Интересно, отчего он так изменился?

Ненавидь преступление, а не человека, его совершившего.

Вне всяких сомнений, Окаяма реализовал эту формулу на свой лад. Никаких других способов добиться расположения председателя суда, прокурора и общества просто не существовало. Жизнь – не сладкая конфетка. Имя Мэтью-Macao не всплывало ни на суде, ни во время расследования.

Время свидания – двадцать минут. Майко и Кубитакэ проводили в комнату для свиданий с пуленепробиваемым стеклом. Не успела Майко войти на территорию тюрьмы, как в носу у нее зачесалось от слабого запаха бетонной плесени. Настоящие запахи хранили молчание, подобно заключенным. Этого носу Майко было явно недостаточно.

Через некоторое время появился Окаяма. Выглядел он джентльменом, кожа светлая, спина прямая, возраст: года сорок четыре – сорок пять. Встретившись с ним взглядом, Майко испытала неприятное ощущение: словно тепленькие слизняки поползли у нее внизу живота.

Представившись, Майко сразу же перешла к делу. Знаете ли вы Macao Фудо, известного также как Мэтью? Вы должны были встречаться с ним три года назад в Нью-Йорке. Не могли бы вы рассказать о нем всё, что знаете.

Собеседник ответил, почесав висок:

– Я сейчас образцовый заключенный. Оттачиваю мастерство сапожника. Мне теперь нет дела до того, что было раньше. Я монах. Мне не о чем с вами говорить. У меня нет прошлого, – сказал он, и во взгляде его чувствовалась большая уверенность.

– Что у вас было общего с Мэтью? – повторил вопрос Кубитакэ, проигнорировав его слова.

Майко тоже не отставала:

– Вы слышали слово: «Микаинайт»? Ответьте, пожалуйста. Хоть что-нибудь.

– Микаинайт… Знаете, да? – настаивал Куби.

– Считайте, что я потерял память. Я ничего не помню.

– Что ты корчишь из себя! – цыкнул на него Кубитакэ, начиная раздражаться.

Майко приструнила своего спутника и извинилась за него. Она заметила, что при слове «Микаинайт» выражение лица Окаяма немного изменилось.

– Если вам что-то нужно, скажите. Мы могли бы принести вам передачу.

– Даже если вы принесете мне передачу, вам это не поможет.

– Хорошо. Дело в том, что нас попросила мать Macao-Мэтью. Она ищет сына. Она готова схватиться, как за соломинку, за любую информацию о сыне, даже самую ничтожную. А если никаких зацепок нет, она хотела бы сделать все возможное для человека, которому обязан Macao. He стесняйтесь, скажите, пожалуйста. Конечно, мы не собираемся расспрашивать вас о чем-то, чего вы не хотели бы вспоминать. Вы хотите начать новую жизнь. Я тоже совсем недавно бросила прежнюю работу и теперь выполняю различные поручения.

– Я так давно не видел красивых женщин. Чувствую себя неловко, – Окаяма понемногу стал превращаться в обычного мужчину средних лет.

Кубитакэ внезапно рассмеялся:

– Комната для свиданий ужасно напоминает «комнату для подглядывания» в квартале Кабуки-тё.^[22] Майко, этот мужик на тебя пялится.

Выражение лица Окаяма вновь приобрело жесткий и холодный оттенок. Кубитакэ, идиот, кто тебя за язык тянул…

– Господин Окаяма, когда вы последний раз виделись с Мэтью?

– Мэтью? Я не имею никакого отношения к этому человеку. Я могу продолжить свою работу?

У тебя взгляд поганый

Из-за Кубитакэ первая встреча с Окаяма закончилась безрезультатно, но, после того, как он получил передачу с книгами и продуктами в преддверии второго свидания, на адрес мадам Амино пришло письмо. Майко отправилась в особняк Амино в Камакура. В тот день шел дождь, у мадам был приступ ревматизма, и совещание по разработке плана действий проходило у нее в спальне.

Письмо было написано скорописью карандашом и напоминало признание в адрес Мэтью. Автор по-детски говорил только о себе, всячески подчеркивая, сколь дружеские чувства он питал по отношению к Мэтью. Как бы там ни было, у читающего это письмо складывался четкий его образ. Мадам Амино сказала Майко, что читать ей было неприятно. Точки и черточки маленьких иероглифов превращались в волосы Мэтью, в его голос, в его улыбку. А Майко подумала, что в этом случае не стоит давать волю воображению. Герой этого письма – не Мэтью, а плод прихотливой фантазии Окаяма.

Эту неделю я все время думал о Мэтяне.^[23] Я всегда его так называл, первый раз по ошибке приняв Мэтью за Мэтяна. Он смеялся, говорил: это похоже на «мёрчант».^[24] Вчера я видел Мэтяна во сне. Он убеждал меня: «Ты, наверное, с утра до ночи считаешь прибыль и убытки, страдаешь, размышляя о добре и зле. Так знай, никто ничего не теряет и не приобретает, ни добро, ни зло не имеют значения. Порой это отражается в детски невинном выражении лиц».

Услышав это, я почувствовал, как что-то открылось мне. И это письмо я пишу благодаря своему сну.

Как вам известно, я убил свою жену. Так называемое убийство ради страховки. Страхование жизни похоже на азартную игру, ставка в которой – жизнь. Я смухлевал, мошенничество раскрылось, и мне не повезло. Страховые компании не хотят смерти клиента, и сам он не намерен умирать – на этом строится страхование. Но если убрать это условие, то страхование превращается в обман. Похоже на торговлю землей на Луне или Марсе. Или на акции, курс которых легко можно поднять или понизить, распустив какие-нибудь слухи. Кто-то получает прибыль, а кто-то терпит убытки – так устроен мир. Я всегда считал: чтобы не попасть впросак, нужно обманывать других.

Нет умысла – нет убийства. Нужно только поверить, что у тебя не было умысла. В идеальном преступлении приходится обманывать даже самого себя, иначе непременно что-нибудь обнаружится. Когда я приступил к выполнению своего тщательно разработанного плана и лишил жену жизни, я запрятал подальше свой умысел и как муж жертвы не переставал ненавидеть преступника, запятнавшего руки кровью моей жены. Все выражали мне сочувствие, и я стал главным героем трагедии. Сложились замечательные условия для того, чтобы уничтожить мой умысел убийства. Никто не считал меня убийцей. И постепенно я сам по-настоящему поверил в то, что таковым не являюсь. Не я же поднял на нее руку. Кража, совершенная с помощью компьютера, или разбой – ощущения совсем разные. Наверняка в первом случае возникнет желание свалить всю вину на компьютер. Мой случай аналогичен. Я пытался свалить вину на махинации в системе страхования здоровья.

Когда меня арестовали и суд был в разгаре, я все равно не чувствовал себя виноватым. Я думал только о том, что понес убытки. Лишь начав отбывать срок в тюрьме, я испугался самого себя. До сих пор для меня что Бог, что Будда были пустым звуком, а тут я стал искать что-нибудь такое, что успокоило бы душу. Вокруг меня было много людей, которые не знали, куда деваться от страха перед преследованием полиции, но после ареста к ним возвращалось прежнее спокойствие духа. У меня всё было наоборот. В глубине души я презирал их и считал дураками. Это странное ощущение избранности привело к тому, что я стал избегать контактов с людьми и выбрал одиночную камеру. Дни напролет я пытался понять, где был прокол в моем плане идеального преступления. И приходил к одному выводу. В моем плане нет недостатков. Идеальное преступление удавалось многим. Промах совершил наемный убийца. До того как меня арестовали, я верил только в свой ум. Оставаясь хладнокровным, лишив жизни жену, я считал себя сильной личностью и даже представлял мир игрушкой в своих руках. Но моя уверенность лопнула, как только я попал в тюрьму. Сильная личность превратилась в обыкновенного преступника. Я вышел из одиночки, стал общаться с другими преступниками, пытаясь выяснить их образ мыслей. Почему-то меня никто не любил. «У тебя взгляд поганый», – откровенно заявил мне один якудза. Ребята прекрасно понимали, что они совершили, и лучше меня осознавали что к чему. Я своими глазами видел, как на какой-то миг на лицах этих людей появлялось то безмятежное выражение, о котором говорил Мэтян: никто ничего не теряет и не приобретает, ни добра, ни зла не существует в природе. Обычно я наблюдал это в те минуты, когда они были заняты работой. Люди сосредоточенно вырезали по дереву, шили обувь, как бы становясь частью природы: гор, рек, морей, лесов. И я подумал, что человек без природы в своем сердце, видимо, ни на что не годен. Но я не могу вернуться к природе. Мне остается всю свою жизнь провести в мучительных раздумьях о добре и зле, убытке и прибыли. Мне страшно от этого. Будь такое возможно, я хотел бы избавиться от всего: от имущества, от прошлого, от ненужной гордости, от подсчета прибыли и убытков и от философии добра и зла. Конечно, просветления так просто не достигнешь. Но я полагаю, что если, став сапожником, смогу забыть об убытке и прибыли, о добре и зле, то это, по крайней мере, не даст мне сойти с ума. Кто-нибудь купит сделанные мною ботинки и будет носить их. Даже в такой малости я вижу спасение. Сделать пару ботинок, помолившись чему-нибудь, – вот религия, которую я изобрел для самого себя.

По сути этому научил меня Мэтян еще до того, как я попал сюда. Я встретился с ним в Нью-Йорке. Лишив жену жизни, я развлекался в чужой стране, остужая возбуждение, и одновременно с этим отшлифовывал план нового предприятия.

Будучи не в ладах с английским, я нанял себе переводчика. Так я встретился с Мэтяном. И он стал мне к тому же хорошим партнером в развлечениях. Мэтян прекрасно разбирался во всем: от оперы до стриптиза, от гольфа до скачек, от выпивки до наркотиков. Иногда мне казалось, что, несмотря на молодость, он испытал в жизни гораздо больше моего. Я спросил его: откуда ты так много знаешь? А он ответил: от скуки. Мэтян никогда не рассказывал о себе, но, судя по всему, учился он по программе для одаренных детей, чтобы успешно идти по жизни. Кажется, его родители были помешаны на образовании и тренировали его, как шпиона, так чтобы в дальнейшем он мог использовать различные индивидуальные особенности и навыки. Он говорил, немного смущаясь, что, к счастью или себе на горе, слушался родителей, вот и стал таким. Честно говоря, я удивился, узнав, что его родная мать живет совсем в другом месте.

Целых две недели мы были вместе, и то ли я проникся к нему симпатией, то ли между нами возникло взаимопонимание, но, напившись, я неожиданно стал хвастаться своим планом идеального преступления. Конечно, я не сказал, что убил жену. Я говорил о своем плане как об условной идее. Он ответил мне:

– Нет ничего более хрупкого, чем идеальное и совершенное, будь то преступление или механизм, или человеческие отношения. В мире природы нет идеального. Идеальное или абсолютное существует только в голове человека. Покидая ее пределы, оно тут же разрушается.

Я завидовал его открытому взгляду на мир. А он, может быть, ненавидел меня. Вне всяких сомнений, он прочитал то, что было у меня на душе. Однажды он вдруг сказал мне:

– Неверующий человек похож на волчок, который вращается вокруг самого себя, наверное, это очень утомительно. Ты – из этой породы. Мой отец тоже был таким. Неправильно думать, что Бога нет или что Бог один. В мире существует несметное число богов; повстречав их, подружись с ними. Я так думаю. Считать себя единственным абсолютным богом, отвергать все, что таковым не является, – идиотизм. Для меня ты – бог, спланировавший идеальное преступление. Кроме того, ты – бог, который привезет меня в Японию. Я же для тебя – бог-переводчик, бог – приятель по развлечениям.

Странные разговоры он ведет, подумал я, но у Мэтяна была способность или особенность характера – короче, незаурядные данные – незаметным образом убеждать собеседника.

Ему хотелось уехать в Японию. В Нью-Йорке жить стало трудно, и он намеревался поискать работу в Токио. К тому же он встречался с четырьмя женщинами и хотел воспользоваться своим отъездом, чтобы порвать с ними. Я пообещал взять его с собой в Японию и благодаря своим связям найти ему там работу.

Он быстро соображал, прекрасно говорил и по-английски, и по-японски, у него было хорошее чувство юмора, спортивная фигура. Он обладал врожденным талантом располагать к себе людей. Я спросил у него, не желает ли он поработать спецкором еженедельного журнала, он ответил, что хотел бы попробовать, и после возвращения в Японию через своего знакомого я представил его редакции одного журнала. Месяца три он работал журналистом, а что с ним стало потом, я не знаю. Я же, как вы знаете, попал в тюрьму. Но он наверняка и сейчас где-нибудь в Токио, меняет одну работу за другой. Как-то раз я смотрел в комнате отдыха в тюрьме телевизор и видел на экране человека – ну точь-в-точь Мэтян. Я забыл, как называлась программа, но, по-моему, в ней рассказывалось о районе Сибуя.^[25] В кадрах толпы я заметил Мэтяна. Он шел, везя за собой коляску на колесиках, с которой обычно ходят в магазин за покупками. Наверное, это и был Мэтян. Я видел эту передачу совсем недавно. Так что, если вы как следует поищите в Токио, вы наверняка его найдете.

Не знаю, помог ли я вам чем-нибудь, но я желаю вам найти Мэтяна.

Мадам Амино потребовала от Майко немедленно лететь в Нью-Йорк и встретиться там с Катагири:

– Найди связь между прошлым Macao и настоящим. Мне не дает покоя эта фраза: «учился он по программе для одаренных детей, чтобы успешно идти по жизни». Его приемный отец наверняка большой самодур. А еще узнай, что же такое Микаинайт.

– Нью-Йорк, Нью-Йорк… Давненько там не был, – Кубитакэ наивно полагал, что его тоже отправляют туда. – У вас же два билета, да? – спросил бедняга с серьезным выражением лица, массируя ноги мадам.

Мадам ответила ласково:

– Если и ты уедешь в Нью-Йорк, то кто же мне ноги помассирует? Последнее время погода такая переменчивая.

– Я тоже хочу в Нью-Йорк. Хорошо себе придумали: молодого и красивого при ревматизмах держать. У меня у самого на душе – ревматизм сплошной.

– А тебе и здесь работы хватит: пойдешь в редакцию журнала, где работал Macao, разыщешь списки преподавателей английского. Может, в этот момент Macao ходит где-нибудь по Токио со своей коляской. Вот ты, на своих здоровых ногах, и будешь искать человека, похожего на Macao.

– Вы предлагаете мне стоять целый день с сачком на каком-нибудь углу в Токио? Хотелось бы заметить, что во всем мире есть только одна букашка по имени «Macao». К тому же у меня даже нет его фотографии.

В ответ на ворчание Кубитакэ мадам сказала:

– Только одна букашка, поэтому и выделяется. Следуй своей интуиции: как почувствуешь, что это Macao, беги за ним.

– А вам известно, какого размера Токио?

– Как ни странно, очень тесный город. Совершенно неожиданно можешь встретиться со старым приятелем. Так что стой каждый день в каком-нибудь людном месте.

– Будут принимать меня за педика.

– А ты оденься попроще.

– Тогда за бомжа.

– Вот и стань бомжом. А я попрошу Майко, когда она вернется из Нью-Йорка, чтобы иногда навещала тебя. Будет тебе отрада. Так что относись к своей задаче с рвением и упорством. Вот тебе еще одно испытание.

На следующий день Кубитакэ вышел на улицы Токио, как ему сказала мадам Амино, превратившись в бомжа. Но при этом кожа у него была белая, волосы расчесаны на косой пробор. И странное дело: на словах он всячески возражал вдове, но тело его покорно ей подчинялось. Это раздражало его, но вывод «ничего не поделаешь» оказывался решающим.

Ни-че-го не по-де-ла-ешь.

Кубитакэ следовало бы поблагодарить человека, придумавшего эту теорию. Да и всем читателям тоже. Почему?

Потому что это единственная теория, которая заранее дает ответ на любое неизвестное явление в мире. Сравнима с теорией элементарных частиц в физике.

Но Кубитакэ мог бы продвинуться дальше в поисках «ничегонеподелания».

Ничего не поделаешь, раз уж мадам Амино начала поиски сына. Моя работа – быть с ней до самого конца. Как ни смешно, я бывший писатель. Если начнешь писать роман, то нужно продолжать, другого не дано. Ничего не поделаешь. Уж мне ли не знать. Романы не заканчиваются. Их заканчивают суетливые читатели, но не писатели. Я тоже был одним из суетливых читателей и заразился странной привычкой: писать романы. В результате убить роман – единственное, на что я оказался способен. Потому что роман не под силу одному писателю. Да и двум тоже. Ничего не поделаешь. Я последую принятым в мире привычкам и закончу роман. Но тогда он скатится до уровня манерных сплетен. Роману не добиться популярности, если не перевести его на язык сплетен. Сейчас мадам Амино пытается написать роман. Поиск сына? Хорошая тема. Я был писателем, а упал до уровня одного из героев. О'кей, буду делать то, что мне сказано. Ничего не поделаешь. Я же герой романа. Так разорвите, кто-нибудь, этот роман на клочки!

Почему, неизвестно, но ему даже не приходило в голову убежать. Он думал: ничего не поделаешь, все равно за каждым моим движением ведется постоянное наблюдение.

Но ждавшие Годо Владимир и Эстрагон^[26] в конечном счете, кажется, смогли с ним встретиться? А землемеру К.^[27] удалось войти в Замок?

Точно, я же бросил обе эти книги на середине. Лучше и не вспоминать о них. Я понял, что мне никогда не справиться с тем состоянием, какое было у героев.

Кубитакэ охватило волнение, немного напоминающее то, что он испытывал когда-то. Оно тут же перешло в неприятное предчувствие. Кубитакэ не стал говорить об этом мадам Амино, хотя ему показалось, что «Macao не найдется». Но не прошло и двух дней его «сидения в засаде», как это предчувствие сменилось другой уверенностью.

Парня по имени «Macao» нет на этом свете. Мне нужно найти того, кого изначально не существовало. И что еще хуже, я не могу бросить этот напрасный труд.

Кубитакэ сидел на складном стульчике у западного выхода станции «Синдзюку». В руке у него был счетчик, он не прекращал подсчетов количества прохожих, которых видел. Следующие десять дней он планировал провести таким же образом, выполняя задание мадам Амино.

Метрах в десяти от Кубитакэ стоял монах в широкополой шляпе, он звенел в колокольчик, прося подаяния. Кубитакэ подумал: а вдруг этот монах и есть Macao, надо будет поговорить с ним в ближайшее время. Кто знает, может, найдем с ним общий язык.

4. Что ни день, то оргия

Волны мозга Микаинайта

Украденная память десяти дней вернулась, когда я просмотрел планы, записанные в календарь. Придя в себя, я смог восстановить свои аудиовизуальные воспоминания до мелочей, и это внушало уверенность.

На всякий случай я сходил в больницу и прошел обследование. Удар ничего не повредил, но врач неоднократно повторял восхищенно, что у меня поразительные волны мозга.

– Обычно у бодрствующего человека наблюдаются только гамма– и бета-волны, и только у тех, кто овладел специальной духовной тренировкой, появляются альфа– и тета-волны. В частности, тета-волны возникают во время сновидений. У дзэнских монахов во время занятий медитацией мозг порой излучает такие волны. Как вы знаете, дзадзэн^[28] – это медитация с открытыми глазами, то есть в период бодрствования, и тета-волны возникают только в том случае, если душа пребывает в состоянии высокой стабильности. У вас то и дело появляются тета-волны вперемежку с альфа-волнами. Вы занимаетесь какой-либо особой медитативной практикой?

– Я экстрасенс, – сказал я с усмешкой и прибавил: – Наверное, это волны мозга Микаинайта, которые перемешались с моими.

– Микаинайт? А что это такое?

Если начать объяснять, это затянется надолго и, скорее всего, понять меня будет сложно, поэтому я ответил так:

– Это мой дух-хранитель. Он всегда дремлет у меня за спиной. – Мы переглянулись с врачом и улыбнулись друг другу.

Город потерянной памяти

Прошло три года, как я оказался в Токио по протекции одного японца, который сейчас сидит в тюрьме. Мой официальный статус в Токио – рабочий-иностранец-нелегал, но это не мешает мне жить спокойно. В моем паспорте Соединенных Штатов Америки стоит виза работника СМИ, которую мне удалось получить с помощью одного знакомого, она действительна и до сих пор. К СМИ я не имею никакого отношения, но по документам всё легально.

Катагири говорил мне, что мои родители были японцами, но я никогда не зацикливался на своем японском происхождении. В Нью-Йорке я считал себя просто азиатом. Впервые становишься японцем, только почувствовав себя им. Не слишком ощущая себя японцем и не имея запутанного прошлого, связанного с Японией, я, в отличие от моего босса, не испытывал ненависти к японцам. Боссом я называю своего приемного отца Катагири; если охарактеризовать его в двух словах, то он один из японских иммигрантов. Со времен Второй мировой войны стал убежденным противником Японии и после эмиграции в Америку ни разу не ступал на японскую землю.

Я вырос на его рассказах о Японии, но страна, жившая в его сознании, оказалась слишком далека от той Японии, где я был сейчас. Ненависть к нынешней Японии – к ее земле, народу, деньгам и конституции – родила в нем другую Японию, которая существовала только внутри него самого. В его Японии, разумеется, не было ни земли, ни народа, ни денег. Был только глава государства и конституция, суть которой – «умение главы государства управлять обществом». Я захотел увидеть Японию собственными глазами, чтобы у меня сложился свой взгляд на эту страну, отличный от его. Так я оказался в Токио. Еще я думал, что не смогу понять Японию Катагири, не зная настоящей Японии, которая находится по другую сторону Тихого океана.

– Поедешь – только разочаруешься. Брось ты эту затею, – Катагири почему-то упрямо пытался остановить меня. Но у меня были свои планы, и я уже жил самостоятельно, отдельно от него, поэтому проигнорировал его предостережения.

Честно говоря, у меня не было конкретных дел в Токио. Только смутные планы подзаработать иен – самую сильную на тот момент валюту – и пожить в каком-нибудь городке Юго-Восточной Азии или Европы. К тому же три года назад мои условия жизни в Нью-Йорке ухудшились по причинам личного характера, и я оказался перед необходимостью на какое-то время уехать оттуда. Причины личного характера всегда попахивают плотью или деньгами, в моем случае отношения с женщинами и друзьями принимали слишком запутанный оборот.

До приезда в Токио я выполнял в Нью-Йорке самую разнообразную работу. От природы я был разбросан, не мог полностью отдаться одному какому-то делу, постоянно менял место работы, ища более выгодное, а в результате занимался всякой ерундой. Подобный стиль жизни сохранился у меня и в Токио.

Закончив работать «ребенком напрокат», я стал изучать скульптуру в Колумбийском университете, где мне светила самая высокая стипендия (хотя это ужасно жмотный универ). Я показал неплохие результаты и поступил в магистратуру, но у меня не было ни малейшего желания становиться скульптором. И я решил стать скульптором человеческой души. Хотя это и звучит высокопарно. Зная японский и разбираясь в тенденциях современного искусства, я смог заняться отправкой молодых художников на японский рынок. Но и здесь недолго задержался – по рекомендации одного художника, с которым мы подружились, получил стипендию и полгода развлекался в Берлине. Вернувшись в Нью-Йорк, я в основном выполнял различные поручения группы художников. Чем я только ни занимался: подменял кого-то на свиданьях, ассистировал в работе, помогал продавать картины в галереи, готовил вечеринки и убирал после них, даже сидел с кошкой приятеля, когда того не было дома. Потом мне захотелось больших гонораров, и я расширил свою сеть от мира изобразительного искусства до мира кино и телевидения. Работа, связанная со съемками японских программ, была самой хорошо оплачиваемой, но и самой скучной и раздражающей. По сути я был мальчиком на побегушках, но это называлось «деятельностью по координации», которая состояла в подготовке интервью и выборе мест для съемки, переговорах, сборе материала, а, кроме того, я выполнял роль переводчика. Словом, должность няньки японской съемочной группы.

Бегая по поручениям, теряешь уйму времени. Официальные и личные отношения смешиваются, никакой частной жизни не остается. Какое уж тут деловое общение, если клиент может стать и другом, и любовником. Дома почти не бываешь, случается, проснешься утром и не сразу поймешь, где ты. Из квартиры приятеля – на съемки, из офиса или студии клиента – домой к возлюбленной, из ресторана – в гостиницу, а потом в бар. И раз или два в неделю возвращаешься из супермаркета к себе домой.

Я устал до изнеможенья. В работе такого рода придерживаться плана невозможно. Поэтому устаешь больше, чем предполагаешь. Я понял, что мой организм перестанет справляться, если я останусь жить в городе, где можно стать другом или любовником кому угодно. В то время у меня были три женщины с одинаковыми именами. Сьюзан с верхнего Истсайда, Сьюзан из Сохо, Сьюзан из Бруклина. Я различал их по месту работы и по голосам. Сьюзан из Эн-Эйч-Кей,^[29] Сьюзан-критик, Сьюзан-актриса. Я никогда не называл их по фамилиям. И все же часто путался, говоря с ними по телефону. Например, сообщал Сьюзан-актрисе: «Знаешь, прочитал твою новую книжку про СПИД, очень интересно».

Мне все обрыдло. Захотелось обнулить стрелки. Разве это не веская причина, чтобы уехать в Токио? Уставшие тело и мозг могут породить единственный вывод:

Больше свободы!

Первый месяц Токио сверкал для меня всеми красками – таким видит мир больной, идущий на поправку. Да мне и надо-то было немного: лишь бы ничто не напоминало Нью-Йорк.

Таковы были мои первые впечатления от Токио. В незнакомом месте любой превращается в играющего ребенка. Я садился в метро на линию Гиндза с путеводителем в руке. Начинал свою экскурсию с Сибуя, потом Харадзюку, Акасака-мицукэ, Гиндза, Уэно, Асакуса – я совершал набеги на основные точки города. В выходные на Харадзюку было полно слоняющихся без дела школьников средних л старших классов, которые любезно рассказали мне, где и что можно купить подешевле. На Акасака-мицукэ я смешался с приглашенными на прием в отеле, поел и попил в свое удовольствие, завел знакомства. На Гиндзе подружился с цветочницей, поцапался с владельцем галереи. В парке Уэно я поспал днем в окружении бомжей и влюбленных парочек, а в Асакуса меня приняли за торговца наркотиками. За оранжевой линией – красная. На линии Маруноути моя атака начиналась с Синдзюку. В Огикубо я поел лапши и куриных шашлычков, в Накано заблудился, в Ёцуя полицейский проверил у меня документы, в Тяномидзу я рылся в букинистических книгах, а потом ел гречневую лапшу, стоя в забегаловке вместе с учениками подготовительных курсов. В Икэбукуро в парке я вел непристойные беседы с филиппинками.

Так я провел две недели после приезда в Токио. Затем по рекомендации одного японца я стал спецкором еженедельного журнала, преподавал английский на курсах, короче, прошло полгода, и моя жизнь в Токио перестала отличаться от той, что была в Нью-Йорке. Но образ жизни в Нью-Йорке и в Токио отличался, как Венера – от Меркурия. В Нью-Йорке я жил, подчиняясь абсолютной случайности, и от этого моя повседневная жизнь в значительной мере приобретала налет приключения. Вполне вероятно, что завтра меня придушит сбрендившая от ревности Сьюзан или внезапно зайдет с приятелем спор о религии, мы разругаемся вдрызг и прекратим всякое общение друг с другом. Или по дороге из дома любовницы в гостиницу меня прикончит какой-нибудь сумасшедший. Или вдруг мне взбредет в голову отправиться в экспедицию на Южный полюс (мне на самом деле как-то предложили пойти поработать массовиком-затейником на танкер). В Токио по сравнению с Нью-Йорком больше людей, но все они – полные придурки. Головы черные (или белые, или гладкие), на улицах и в электричках полно лиц с уснувшим выражением. На поверхностный взгляд все каждый день двигаются, суетятся, но копни чуть поглубже – и увидишь мир ровной и гладкой тоски. Вот что такое Токио. Чтобы выжить, здесь нужно иметь как минимум две морали. Первая – находить в гладком мире неровности и шероховатости. То есть искать друзей и любовниц, которые и есть эти неровности. И еще одна – не считать Токио скучным городом. По крайней мере, находясь в Токио, стараться полюбить его.

Мама часто говорила: «Куда бы ты ни отправлялся, кем бы ты ни был, играй так, как тебе хочется. Как Гулливер».

Дети увлекаются «Путешествием Гулливера», потому что сам главный герой, Гулливер, – не кто иной, как играющий ребенок. Следуя маминому совету, я и в Токио стал играющим Гулливером. Чтобы выжить в незнакомой стране, Гулливер учил ее язык и пытался сохранить собственное достоинство, несмотря на презрение и любопытство жителей этой страны. Гулливеру удалось выжить, не став рабом, и в Лилипутии, и в Бробдингнеге, и на Лапуте, и в Японии, и в стране гуигнгнмов, потому что он не терял интереса ни к великому множеству лилипутов, ни к великанам, ни к лапутянам, ни к японцам, ни к гуигнгнмам. Он продолжал оставаться тонко чувствующим игроком. Бесчисленное количество раз он подвергался опасности, возвращался на родину, но, позабыв про печальный опыт, вновь отправлялся в плавание. Он явно давал понять, что мир существует не для Великой Британской империи, а для играющего ребенка.

В Токио многие японцы живут колониями. С виду я был обыкновенным японцем, не лилипутом, не великаном, не гуигнгнмом, и поэтому никто не проявлял ко мне любопытства. Для меня не представляло большой сложности прикинуться японцем. Подобно многим, живущим в Японии долгие годы, я толком не могу прочитать иероглифы и не знаю, как образовался нынешний Токио. Но я отличаюсь от других тем, что знаю, почему оказался в Токио, а они – нет.

В Токио нигде нет ничего такого, что несло бы на себе печать истории. Старики и привидения источают запах плесени на улицах, где бутики и рестораны стоят, тесно прижавшись друг к другу. Никто не обращает на них внимания, да и они ни с кем не заговаривают. Бывшие трущобы закопались в землю, здания Куро Тан'исохара-сэнсэя^[30] обрушились, превратившись в каменные глыбы. Говорят, раньше в Токио была целая сеть каналов. По каналам сновали суда с людьми, товарами, материалами, они служили частью транспортной системы. Но реки, по которым текла вода, незаметным образом превратились в парящие в воздухе хайвэи, реки-призраки, по которым течет информация, и паутиной опутали город. На глади этих рек не увидишь кораблей. Никто не купается в них. Только иллюзии бесшумно скользят по их водам. Вечером я прохожу сквозь иллюминацию Гиндзы или Синдзюку. Двигаюсь то вправо, то влево, как глуповатый герой компьютерной игры. Токио – город потерянной памяти. Токио плывет над зыбучими песками. То, что было вчера, уже присыпало песком, то, что было в прошлом месяце, полностью скрылось от глаз. То, что было в прошлом году, – погребено на два метра, а то, что было пять лет назад, не откопаешь без буровой установки. Память о том, что было десять лет назад, под тяжестью песка превратилась в окаменелость. Сказитель есть, но он не только слеп, но и нем.

Я вспоминаю то, что говорил Катагири.

– Подобно тому, как у необитаемого острова нет истории, нет ее и у Японии.

Понятно. У Катагири есть собственная история. Ему хорошо известно, какие обстоятельства привели его в Нью-Йорк. Наверное, это и называют историческим сознанием. В Нью-Йорке у каждого своя история, своя страна, свой бог – они сталкиваются, смешиваются друг с другом, варятся в одном котле, имя которому «Нью-Йорк». Именно в таком месте закаляется и оттачивается историческое сознание. Но у меня не получается, как у Катагири, мифологизировать свое прошлое. Это потому, что у меня нет такой сильной ненависти, как у Него.

В Токио простая рассеянность тут же приводит к амнезии. Похоже, во мне есть предрасположенность к этому. Я не знаю, кто дал мне жизнь, не бывало такого, чтобы я в течение долгого времени был ребенком одних родителей. Я разделил себя на части и отдавал их, одну за другой, множеству людей, поэтому для меня архисложно соединить память из кусочков и составить историю одного человека. Мне нельзя ни на минуту прекращать усилий по складыванию головоломки-пазла под названием «я сам». Я занимаюсь этим вместе с Микаинайтом, во сне. Разлетевшиеся в разные стороны кусочки моей памяти, части моего тела соединяются только во сне. Я не могу собрать себя с помощью истории и мифов о себе.

Сны умело разбираются в моем прошлом, иногда предсказывают будущее. С детских лет я овладел мастерством запоминать сны. Я» научился решать свои проблемы во сне и превозмогать болезни. Для моего бизнеса это было абсолютно необходимо.

Искать во сне решение вопросов реальной жизни, осознавать страдания, испытываемые во сне, как реальные. Для меня это стало совершенно естественным.

Когда я общаюсь то с чужими людьми, то с друзьями, то с братьями и сестрами, то с начальниками, то со знакомыми, я глубоко погружаюсь в их сознание и личную жизнь. Если долгое время, не прерываясь, заниматься этим, то собственное сознание замутняется, застаивается. Тогда мне необходимо отфильтровать свое сознание во сне.

Мне не потребовалось много времени, чтобы придумать еще один способ. Он заключался в том, что я отправлял Микаинайта свободно бродить по чужим снам. Пока я смотрел собственные сны, Микаинайт превращался в клубок сознания и свободно парил во времени и пространстве. Он мог встретиться с любимым человеком, который находился неизвестно где. Как только я засыпал, Микаинайт отправлялся в полет, подпрыгнув три раза на моем животе или спине.

Пока Микаинайт навещал чей-то сон, я приглашал кого-нибудь в свой. Сон – хорошее средство коммуникации. Немного потренируешься – и можешь куда угодно отправлять сознание как волны. Нет необходимости использовать наркотики или заклинания. Не нужно краснеть от напряжения. Подумаешь о ком-нибудь, вздохнешь разок, уснешь – вот и началась коммуникация во сне. Важно при этом помнить о событиях во сне, как о реальных. Стена между сном и реальностью не такая уж прочная. Можно легко проделать в ней отверстие и сновать туда и обратно. И через некоторое время два мира превратятся в один. Но не следует полностью сосредоточиваться на одном из миров. Сон – часть реальности, реальность – часть сна. Вы живете, переходя от одного к другому, и наоборот. Такова наша с Микаинайтом мораль.

В общем, пока я прилагаю подобные усилия, я могу оставаться самим собой. Могу оставаться играющим ребенком. Находясь среди толпы великанов, я не чувствую, что сам стал великаном. Хотя на меня оказывают влияние гуигнгнмы, мое лицо не превращается в лошадиную морду.

Микаинайт, я здесь! Это я! Смотри, не перепутай!

Я боюсь общаться с теми, о ком ничего не знаю. Случайно сказанное или сделанное может оскорбить собеседника, унизить его. Когда-то меня ударил один мусульманин. Он спросил меня: «Какой у тебя Бог?» И я ответил ему: «Богов – больше, чем людей. Боги каждый день сражаются друг с другом, ненавидят, любят, морочат друг другу голову, играют и развлекаются. Я – один из богов. И ты – один из них». Мой собеседник рассвирепел: «Бог один». Мне бы успокоиться, а я не умолкал: «Пусть будет сколько угодно богов. И Аллах, и Христос – одни из многих».

Он ударил меня в челюсть, и я прикусил язык. Я думал: радостно жить, когда считаешь других людей друзьями. Но часто этого не получается. Нельзя всех мерить своим аршином.

Я всегда старался держаться скромно и почтительно. За этот год в моем списке адресов прибавилось 108 фамилий. Может, это благодаря моей почтительности? Таким образом, число людей, с кем я постоянно поддерживаю связь, включая знакомых из Нью-Йорка, достигло 290 человек. Вот как они распределились:

знакомые (товарищи) – 179

друзья (ближе, чем товарищи) – 30

любимые – 23

клиенты – 18

братья и сестры – 8

младшая сестричка – 1

фея – 1

враги – 27

приемные отец и мать – 2

? – 1

У меня сейчас такое же психологическое состояние, как и ровно три года назад, когда я хотел начать все с нуля в Нью-Йорке. Обычно я легок на подъем и не склонен надолго задумываться, но сила притяжения Токио и меня взяла в оборот, поэтому, чтобы подготовиться к побегу в невесомость, мне потребуется еще полгода. Мои нью-йоркские друзья выталкивали меня наружу, наружу, к невесомости, к невесомости. А большая половина токийских друзей вцепилась в меня крепко и не выпускает.

– Мэтью, пора. Нечего думать о всякой ерунде, собирайся быстрее, – Микаинайт торопит меня, и я приступаю к бритью. Следующие четыре дня я не вернусь в свою квартиру.

Расписание нынешнего тура:

Воскресенье. Нянька у бывшей актрисы и ее дочери.

Понедельник. Свидание с Пу-тян.

Вторник. День рождения умершего ребенка семьи Уно.

Среда. Гудеж с Марико Фудзиэда.

Четверг. Лекция господина Ямага, возвращение домой.

Елизавета и Венера

Сложно себе представить, что и Пу-тян, и Марико – обе японки. Если отдать кому-то предпочтение, то люблю я Марико, но не могу удержаться от жалости к Пу-тян. Марико на все смотрит счастливым взглядом, в глазах Пу-тян все отражается сплошным несчастьем. Нельзя делать обобщений: японцы – это то-то и то-то. Для начала нужно придумать объяснение тому, что обе они – одинаковые живые существа.

До знакомства со мной Пу-тян была девственницей. Кажется, она даже ни разу ни с кем не ходила на свиданье. Если похвалить ее: «А ты вообще-то красивая», то она обидится. Такая у нее внешность. Она любит оперу, и, похоже, об отношениях между мужчиной и женщиной она тоже узнает из опер. Глаза из-под очков в серебряной оправе смотрят то ли на меня, то ли на летящего комара – непонятно. Но, несомненно, в них – мечты о призрачном мире любви.

Когда-то, чтобы привлечь внимание Пенелопы, я разучил «Desert sula terra» из оперы Верди «Трубадур». Эта ария поется из-за сцены, Трубадур-Манрико хочет проверить любовь Леонеллы. Когда я спел ее для Пу-тян, она так обрадовалась, что у нее даже губы задрожали. Честно говоря, я не так-то хорошо пою. И хотя я беру высокие ноты, Пу-тян была первой, кто пришел в восторг от моего пения.

Пу-тян любит вагнеровского «Тангейзера» и говорит, что пусть она уродина, но ей хочется стать такой, как Елизавета. Она мечтает быть идеальной женщиной, воплощением самопожертвования, учителем для мужчины. Она долгое время живет одна, очень скромно, и это сделало ее похожей на монашку.

Окончив колледж, она поступила на работу билетером в концертный зал и большую часть своей зарплаты тратила на концерты или откладывала. Какие изменения произошли у нее в душе, неизвестно, но одна ее знакомая рассказала ей обо мне, и однажды она позвонила мне и попросила стать ее другом. Во время первой встречи она ни разу не посмотрела на меня и даже к чаю не притронулась. Похоже, она ужасно жалела о том, что решилась встретиться со мной. Наконец мне удалось вытянуть из нее, что она любит музыку, и беседа пошла немного поживее. Микаинайт, я знаю: Пу-тян преследовало тяжелое чувство вины из-за того, что она за деньги покупает себе любовника. Но любовник-профессионал останется без работы, если его клиент будет мучиться чувством вины. Моя задача состояла в том, чтобы сначала избавить ее от чувства вины, дать ей узнать мужское тело и хотя бы немного почувствовать реальность физической близости в той любви, которая разыгрывается в опере.

Во время третьей встречи Пу-тян успешно получила первый опыт. Если Мими из «Богемы» была женщиной, любящей любовь, то Пу-тян была женщиной, которая пыталась превратиться из женщины, любящей любовь, в любящую женщину. Мне хотелось придать ей уверенности. Стань героиней оперы во всем, желал я ей.

Во время четвертой встречи, то есть сегодня, мне захотелось увидеть Пу-тян. Мы встречались с перерывом в два месяца, в частности и из-за моих обстоятельств. Розы стоили дорого, я купил букет гвоздик и отправился к ней. Стол уже был накрыт. К моему удивлению, Пу-тян накрасилась и надушилась. Из магнитофона тихо звучала ария Леонеллы из «Трубадура».

– Я так долго ждала тебя, – глаза из-под очков в серебряной оправе пристально смотрели на меня.

– Прости, Пу-тян. Столько проблем навалилось.

– Я так и подумала, – Пу-тян села со мной рядом и налила мне пива. Потом она неторопливо встала, достала из ящика комода конверт и передала его мне. Внутри были деньги, не иначе, как тысяч сто иен. – Возьми.

Мой гонорар был 20 тысяч за вечер, денег было больше, чем полагалось. Я предложил ей: лучше потрать их на гастроли театра Ла Скала, который скоро приедет в Японию, но она запихала конверт в карман моих брюк, пробормотав: «Я тебе помочь хочу».

Я сначала не понял, что она имела в виду. Или рассчитывала, что я буду чаще приходить к ней, или хотела ограничить мои увлечения другими женщинами. Нет, Микаинайт, Пу-тян всегда говорила только то, что думала. Ее сердце пока такое же чистое и прозрачное, как любовь Елизаветы. В нем еще не поселились ни ревность, ни желание единолично обладать. Я взял деньги, пообещав обязательно потратить их на себя.

В эту ночь, когда я любил ее, она плакала и говорила: как хорошо.

К Марико ни в коем случае нельзя отправляться в усталом состоянии. Тогда уж точно превратишься в выжатую тряпку. Она работает в туристическом агентстве и часто ездит как сопровождающий группы за границу. В качестве сувенира она обязательно проводит ночь с местным мужчиной. Подобные похождения сделали ее совсем развратной. Но эти истории невероятно идут ей.

Короче говоря, она – большая любительница секса. Даже хвасталась, что спала с пятерыми зараз. Но не подумайте, будто у нее на лице написано, что она любит мужчин, или что ее тело прямо-таки источает желание. Марико – не гламурная девушка. У нее нет пухлых губ и толстого слоя косметики. Она напоминает женщин Модильяни, узких и вытянутых. Когда она сидит смирно, никому и в голову не придет, что она без всякого стеснения может брякнуть: «Для меня сперма – ценный источник белка».

Когда я впервые встретился с ней, она по-деловому меня оглядела и спросила:

– Уверен в своей силе?

– В общем, да, – ответил я. А она добавила:

– Я встречаюсь с несколькими, но терпеть не могу, когда меня ревнуют или осуждают мое поведение. Поэтому я и решила позвать тебя.

Сразу же начались возлияния. Марико доводила себя до кондиции, наглатываясь 7 amp;7 (безумный коктейль: 7 частей виски и 3 части газировки «Севен-ап»). Это для нее было обычным делом. Пригубив третий коктейль, она чувствовала, как тело у нее начинает гореть, и скидывала с себя одежду. Потом начинала ржать дурным голосом, рассказывая случаи из своих поездок, сплетни про любовников и истории про родителей, братьев и сестер, хотя ее никто об этом не просил.

– Первый опыт у меня был в шестнадцать лет. Меня изнасиловали по кругу. В школе, в бойлерной. С тех самых пор у меня в организме что-то сдвинулось. Вовремя школьной экскурсии на Кюсю я пошла в комнату к мальчишкам и трахалась в шкафу, беря по 500 иен за подглядывание.

– Сколько у тебя было мужчин?

– Ну, стран из тридцати.

Я подумал: последовательный подход. В ту ночь мы разделись и стали лупить друг друга мокрыми полотенцами. Марико сказала, что, когда мы ляжем в постель, возбудившись таким образом, наши тела будут пылать. Да уж, избитые места горели так, что деваться было некуда. Когда мы закончили, она вытянула из-под кровати огромную фарфоровую свинью размером с электроплитку и попросила меня пожертвовать 500-иеновую монетку, если у меня есть. Зачем тебе, спросил я ее. Коплю, ответила она. По-видимому, у нее была привычка всякий раз, переспав с мужчиной, кидать в копилку 500-иеновую монетку. Будет 500 тысяч, когда наполнится. Короче, цель – тысячу раз заняться сексом. Когда цель будет достигнута, она собиралась добавить накопленную сумму на поездку в Африку.

Она заплатила мне гонорар всего однажды. Но, несмотря на это, я наведывался к ней уже целых шесть раз. Незаметно я отравился ядом, который источала Марико, и мой организм стал требовать безумного, шумного секса.

Секс со сменой ролей. Эту игру я любил больше всего. Раздевшись догола, я начинал разговаривать, как воспитанная девушка, а Марико изображала насильника. Я надевал снятую одежду Марико, в том числе и ее белье, а она соответственно надевала одежду, хранившую тепло моего тела. Просовывая мне руку под юбку, она говорила: «О, хороша девка». Я покачивался и отвечал ей, как чужая жена из мыльной оперы: «Нет. Прекратите, пожалуйста. Я позову людей».

– Чего раскудахталась, – Марико снимала ремень и хлестала меня.

– Перестаньте. Сделаю все, что скажете.

– Тогда снимай юбку, – я делал так, как мне было сказано. Из-под трусиков выглядывал мой пришедший в боевую готовность пенис.

– Возьми в рот, – Марико спускала брюки и, широко расставив ноги, вставала передо мной, стоящим на коленях.

– Дура, лучше языком работай. Да, вот так. Щас вставлю тебе. Ну-ка, легла на спину.

Я испытывал сладкий озноб и жаркий стыд и почему-то чувствовал себя счастливым. Секс со сменой ролей был подобен метафоре моего образа жизни, который я выбрал, независимо от того, нравилось мне это или нет. Да и Марико тоже была играющим по своим правилам ребенком. Наши интересы совпадали в сексе.

Красочные пятна

Друг моего приятеля очень просил меня, и я согласился стать собеседником для 78-летнего старика. Этот старик работал директором небольшой компании, передал управление сыну, и, хотя со стороны выглядел спокойным и самостоятельным человеком, родные боялись, что он начнет резко сдавать, так как до сих пор работа была для него всем, а теперь он лишился смысла жизни. Меня нанял его сын, и моя задача состояла в поиске какого-нибудь хобби для старика, который ничем не интересовался, кроме работы.

Старик говорил исключительно о том, как тяжело было управлять компанией, или же хвастался своими методами оздоровления. Естественно, его сын и внуки, слышавшие эти навевающие тоску разговоры по сто, а то и двести раз, лишились всякого терпения. Речь старика напоминала чтение сутр.

Чтобы заткнуть его, я решил заинтересовать старика рисованием.

– Дедушка, послушайте меня. Не надо размышлять над тем, что вы нарисуете. Просто оставляйте пятна краски на бумаге. Как можно более сложные пятна, причудливой формы. И подумайте хорошенько, в каком месте вы будете рисовать эти пятна, – сказал я старику, достав альбом и акриловые краски.

Поначалу старик ворчал, но когда я похвалил его красочные пятна, он явно почувствовал себя польщенным.

– Именно так. Тот, кто пытается писать картины, может не быть живописцем. Рисует красочные пятна в тех местах бумаги, где подсказывает сердце. В этом и заключается чистота изобразительного искусства.

После нескольких занятий старик сказал, что хочет попробовать писать маслом.

Суровость любви

Заказчиком этой работы выступала бывшая актриса, поэтому я сразу же согласился. Она ушла со сцены четыре года назад и ни в чем себе не отказывала, живя на средства, которые оставил ей муж в качестве компенсации за развод, а также получая доход от сдачи квартиры в аренду.

Сначала актриса показывала мне записанные на видео фильмы, в которых когда-то играла, сопровождая их собственными комментариями. Жест великодушия с ее стороны, который преследовал воспитательные цели. Казалось, она продолжала представлять себя столь же молодой, что и на экране. При этом ей хотелось найти кого-то, кто соглашался бы с ней.

– А вы почти не изменились, – говорил я, незаметно предаваясь при этом злобному развлечению: разглядывал, насколько время не пощадило ее миловидную некогда внешность.

У нее была двадцатилетняя дочь. Лицом она очень походила на мать с экрана. Но у матери была типично японская фигура, а у дочери – так называемая американская конституция: длинные ноги, широкая талия, большая грудь.

Дочь унаследовала от матери любовь к роскоши, что помогало ей в ее многочисленных связях с мужчинами. Она не то чтобы хвасталась, но как-то так получалось, что знакомила мать со своими любовниками. Мать же этого, по-видимому, терпеть не могла. Многие матери испытывают ревность к своим дочерям, выросшим красавицами, но для нее дочь была не более, чем соперница. Стоило только мужчине, сблизившемуся с матерью, увидеть дочь, как он увлекался ею. Таких случаев было предостаточно. Дочка без всяких угрызений совести сходилась с любовником матери. А потом так же спокойно бросала его и находила нового приятеля. Такая жестокость дочери больно ударяла по самолюбию матери, и она не могла избавиться от желания отомстить ей в один прекрасный момент. И на меня была возложена роль сообщника.

Требования матери были из разряда невыполнимых.

– Тебе нужно сыграть роль настоящего мужика, так чтобы дочка приревновала тебя ко мне.

Я-то знаю, что настоящие мужики абсолютно ничем не отличаются от обычных. Настоящим называют мужика, который выглядит господином, не прилагая никаких усилий для этого, не возвышая и не принижая себя. Не помню когда, но так говорила мне мама.

Еще актриса сказала:

– Моя дочь не знает суровости любви. Думает, что любовь – это когда мужчина постоянно вьется вокруг нее и пылинки сдувает. Ничем хорошим это не кончится. Как мать я должна научить ее. Отец слишком ее баловал. Но мне будет неприятно, если она скажет: я брала пример с тебя, мама, и вот что получилось. Поэтому вместо меня накажешь ее ты.

– Если вы хотите отомстить дочери и одновременно преподать ей урок, то, может быть, более эффективной будет такая схема: сначала я стану любовником вашей дочери, а потом сменю ее на вас, объяснив это тем, что очарован вами, – предложил я своей работодательнице. В таком случае я стал бы, так сказать двойным шпионом, который по просьбе матери, работая на нее, стал любовником дочери. К сожалению, мой план вызвал резкий протест. В результате был выбран способ, который не представлялся мне особенно эффективным: я должен регулярно бывать у матери как ее любовник, при этом умело вовлечь дочь в любовный треугольник и, воспользовавшись моментом, преподать ей урок суровости любви.

Это была задача с многочисленными ограничениями. Первое состояло в том, что я никоим образом не должен влюбляться в дочь. Второе – дочь должна испытывать ко мне уважение. Третье, я не могу выступать посредником между матерью и дочерью. Четвертое, мне следует обращаться с матерью как со своей любовницей и постоянно восторгаться ею. Выполнение всех условий никогда бы не привело к достижению поставленной цели, поэтому я сознательно решил не усердствовать. Точнее, я ничего не делал. Потому что, даже если я не буду произносить ни слова, соперничество между матерью и дочерью начнется само собой.

Спустя неделю после того как я стал ходить к ним в дом, соперничество, как и следовало ожидать, стало заметным. Проявилось это следующим образом: сначала дочка прониклась ко мне любопытством, а мать стремилась ее любопытство ограничить. Однажды дочь сказала мне в присутствии матери:

– Ты ведь мамин любовник, да? Как-то непохоже.

Мать моментально отреагировала:

– О, начинается. Ты всегда так вот пытаешься соблазнить моих любовников.

– Ничего подобного.

– Да, да.

– Я просто хотела сказать ему: если ты мамин любовник, так и веди себя, как подобает любовнику.

Этот с виду невинный обмен шутками на самом деле являл собой противостояние двух женщин, снедаемых необоснованными опасениями. Я, подобно летучей мыши, сохранял нейтралитет, стараясь не втягиваться в это противостояние. Заказчица сказала мне раздраженно:

– У тебя нет активной позиции, вот дочка и цепляется к тебе. Она игрок до мозга костей.

Так ли? У меня были сомнения по этому поводу. Мать становилась всё более истеричной, и действительность начала представляться мне в несколько ином свете.

Однажды незаметно для матери мне удалось тихонько переговорить с дочерью. Я честно рассказал о причине моих визитов. О том, что мать, поведав мне о своих переживаниях, попросила помочь ей и показать дочери суровость любви. На это дочь ответила:

– Ну, мама! Я так поражена, что мне и сказать-то нечего. После того как мама рассталась с папой, она все время такая. Всё соперничает со мной, это в ее-то годы.

– А мама говорит, что ты уводишь у нее мужчин.

– Я? Как можно так ошибаться! Я охраняю маму, чтобы ее не обманул какой-нибудь проходимец. Она же, как увидит хорошенькую мордашку, тут же вся загорится, деньги на него начинает тратить. Моя задача – прогонять этих пиявок. Как я могу позволить, чтобы все деньги сожрал какой-нибудь придурок.

Так всё и прояснилось. В чем же заключалась моя роль? Впрочем, какая разница. Соблюдающая нейтралитет летучая мышь не должна ни у кого вызывать ненависти. Ей следует быть безвредной для людей и животных.

После этого и мать и дочь полюбили меня, и я много раз бывал у них, но не как любовник матери. Я соблюдал нейтралитет летучей мыши, избавив их от необоснованных опасений и подозрений. Иногда дочь просила у меня совета в своих любовных делах, а мать звала к себе в постель. Разумеется, я не отказывал ни той, ни другой. Уверенность профессионала.

Вздохи

– Мэтью, ну и жизнь у тебя: что ни день, то оргия.

– В смысле?

– Я не только про секс, ты же общаешься невесть с кем.

– А что я могу сделать? Это моя работа.

– Сильный ты.

– Да, в такой работе тело – капитал.

– Я тоже устал по Токио летать.

– Токио хорошо поимел нас.

Я бросил этот мир

Лекции начинаются каждое утро ровно в девять. Мой самый тоскливый клиент господин Ямага – экономист; совсем недавно он, профессор университета, бросил работу и теперь, как в коконе, сидит целыми днями, запершись дома.

Господин Ямага наливает кофе. Он исключительно пунктуален, каждое утро сверяет время моего прихода по секундной стрелке. Сегодня я пришел на двадцать секунд раньше.

– А! Доброе утро! – Это приветствие надоело мне до тошноты. Да и какое это приветствие, три пустых слова. Для него что секс, что науки, что здоровье, что рай, что день, что солнце – все погружено во мрак. Моя задача научить его: для человека, чье тело полно удовольствий, и секс, и науки, и преступления, и ад, и болезни, и безумие, и ночь, и смерть – все источает свет.

Я не врач, но мой диагноз – депрессия. Господин Ямага прекрасно знает об этом, и когда мы впервые встретились, он выстроил линию обороны, облив психиатрию потоками грязи.

– Чем подвергаться анализу этих врачей-идиотов, не лучше ли проводить время со здоровым молодым человеком. Скажи, Мэтью.

Он все прекрасно понимает. Но при этом абсолютно не прислушивается к тому, что я ему говорю. Он обеспокоен поиском ответов на все вопросы мирозданья, которые вертятся у него в голове.

За работу собеседником господина Ямага я получаю 10 тысяч иен за одно посещение. В мою «паутину» друзей и знакомых, которую я раскинул по всему Токио, без всяких усилий с моей стороны попадают люди, нуждающиеся в дружеских отношениях. Вот и этот клиент тоже попал в мои сети.

Заказчиком работы является младшая сестра господина Ямага. Она же платит гонорар. Как любящая сестра она беспокоится о психическом здоровье брата, вот и попросила меня последить за его состоянием. Она услышала о Мэтью, повелителе снов, от своего приятеля и подумала: это то, что нам нужно. Но я ни разу не встречался с тем человеком, который рассказал ей о Мэтью, повелителе снов, и даже не знаю его имени. Его нет в моем списке. Похоже, незаметно для себя я стал широко известен в узких кругах.

Господин Ямага обрушивает всю свою ненависть на врачей-психиатров, но к тем, кто пытается почтительно выслушать его теории, он относится как настоящий джентльмен. Так я стал разыгрывать роль студента, приходящего к нему на индивидуальные лекции. Болезнь господина Ямага обостряется всякий раз, когда затронуто его чувство гордости. Но, с другой стороны, грубая лесть разоблачается мгновенно, она, наоборот, злит и раздражает господина Ямага. В тот день с раннего утра для меня была запланирована индивидуальная лекция «Теория гибели Японии».

– Мэтью, я всем существом своим ощущаю процесс медленной гибели Японии. Кто уничтожит Японию? Ты знаешь?

Я сказал, что не знаю. Я же не пророк и не историк. Но на самом деле знают все. Просто не говорят этого вслух. А вот господин Ямага со злорадством говорит об этом.

– Япония разрушит себя сама. Не кто иной, как сами японцы уничтожат Японию. Япония разлагается. Сгниют все. Я ни за что не отвечаю, начальник плох, политика вырождается, это еврейский заговор – сваливают друг на друга грехи коллективного сознания. В колонии, что существует в моем теле, и сегодня поднимается антияпонский мятеж. Но я не снял с себя маску японца. Поэтому мне одному придется принять на себя сиротскую судьбу Японии.

Где-то я слышал подобные слова. Учитель, мне кажется, сирота обладает большей свободой. Сироте нужно быть играющим ребенком. Учитель, по-моему, вы совсем не знаете искусства игры. Учитель, а сколько раз вы занимались сексом? Наверное, раз в сто меньше, чем я.

– Учитель, а что, если в этот раз вам попробовать собственными руками уничтожить Японию?

– Мэтью, ты же знаешь, почему я ушел из университета.

– Наверное, потому, что студенты и другие профессора были идиотами?

– Именно. Я бросил мир. Чтобы в свой последний час увидеть будущее Японии. Я уже стар. Но мне было бы приятно, если бы эта страна успела погибнуть при моей жизни. Вечером я написал новое эссе. Возьми копию.

Я тут же начал читать его эссе и ощутил странное чувство ностальгии. Когда я учился в старшей школе, Катагири часто рассказывал мне свои сказки в продолжение занятий по японской разговорной речи. После войны Катагири не вернулся в Японию, превратившуюся в пепелище, а придумал Республику японских переселенцев и стал отцом-основателем государства. Так как я был единственным японцем среди всех детей напрокат, то из меня сделали гражданина одинокой Японии, которую основал Катагири. Он был занят бизнесом «дети напрокат» и поэтому подтверждал существование призрачной Республики японских переселенцев главным образом в разговорах со мной по-японски. Точно, Катагири наверняка должен был говорить то же самое, что писал в своем эссе господин Ямага.

Друзья, примкнувшие к белой расе с опозданием на один век! Не нужно подражать христианской морали. Те, кто вплоть до прошлого века (нет, и до сих пор) насаждал по всему Земному шару вместе со своим богом программу господства, в качестве источника своей энергии использовали ненависть и предрассудки по отношению к другим религиям и народам. Сейчас они научились скрывать эту ненависть и предрассудки и вершат политику, руководствуясь показной моралью, подлинные свои чувства они раскрывают только друг перед другом. Понятие показной морали и подлинных чувств не было изобретено в Японии, это коронный номер тех, кто считает Христа своим богом, будь то католики или протестанты.

Хамелеоны, без году неделя примкнувшие к единству белых! Отбросьте показную мораль христиан! Выведите их на чистую воду! Выполните волю неопытных хамелеонов, ввязавшихся в Великую восточноазиатскую войну.^[31] Не заботьтесь о будущем, делайте то, что вам вздумается. Отбросьте стыд. Не допускайте до себя жалких мыслей защитить послевоенную Японию, созданную руками Америки. Своими руками уничтожьте без остатка Японию и по форме, и по сути! Станьте племенем скитальцев. Пусть среди вас выживут только самые талантливые.

Я подумал, что если Япония погибнет, то таким людям, как господин Ямага, придется умереть первыми. Катагири постоянно размышлял о том, что будет с Японией после конца истории, он на самом деле выжил среди племени скитальцев. Господин Ямага и Катагири отличались друг от друга больше, чем рыдающий самоубийца отличается от человека, стремящегося стать богом. По силе, какой обладали эти двое, господина Ямага можно было сравнить с белкой, а Катагири – с пятнистой гиеной. В конце концов, слово за силой.

Я никогда не спрашивал господина Ямага, что ему снится. Мне совсем не хотелось читать его сны, а он ненавидел тех, кто, подобно психоаналитикам, заглядывает к нему в бессознательное.

Прежде всего господину Ямага нужна была игра. Но, вместо того чтобы играть, он наверняка предпочел бы размышления на тему «понятие игры в мировой культуре». Я, однако, понимал, что выманить его в ночной город – задача реально не осуществимая.

Однажды на меня снизошло озарение. Революционная идея. Для реализации ее на практике у меня был идеальный партнер. Распутная Марико. Она согласилась неохотно, но быстро (она всегда такая).

Итак, как всегда, в девять утра я пришел на индивидуальную лекцию господина Ямага. Было воскресенье, со мной вместе пришла Марико в очках, в синем пиджаке. Я заранее известил профессора Ямага, что приведу с собой еще одного слушателя.

Пять лекций по «Теории гибели Японии» завершились, и с сегодняшнего дня должна была начаться «Новая теория желтой опасности» – о пагубном влиянии Китая на весь мир в XXI веке.

– Как вы знаете, Китай сейчас находится на пути демократизации и либерализации, но я отношусь к этому с большим опасением. Почему? Да потому, что еще больше китайцев, чем сейчас, уедет за рубеж. Без сомнения, структура населения Японии изменится значительным образом, и, вероятно, усилится влияние китайцев в Америке. Частично китаизируются и развитые капиталистические страны. Естественно, повсеместно возникнет национальное и религиозное противостояние, а также противостояние интересов региональной экономики. При этом в каждом из регионов существует риск выхода на поверхность новой теории желтой опасности. Это несет угрозу для японцев. Ведь для белых что японцы, что китайцы – одно и то же.

– О чем он беспокоится? – спросила Марико, поглаживая мою ногу.

– Учитель не хочет, чтобы его приняли за китайца.

– Я этого не говорил.

Марико проигнорировала это замечание и принялась расстегивать пуговицы на моей рубашке. Я положил ей руку на грудь.

– Чем это вы занимаетесь?

– Решили показать вам шоу.

Марико сняла пиджак и расстегнула пуговицы на блузке. Я просунул руку ей под юбку и начал поглаживать ее между ног.

– Выйдите сейчас же!

Марико послала разъяренному профессору воздушный поцелуй и стала кокетничать с ним.

– Учитель, за просмотр денег не берем. У вас уже встал?

– Учитель, я хочу, чтобы у вас стояло. Я хочу, чтобы вы стали бодрым и здоровым. Если хотите, возьмите Марико.

– Учитель, побалуйтесь со мной.

Господин Ямага убежал в спальню и, сколько мы его ни звали, не выходил оттуда. Он закрылся на ключ. Немного жаль его, но если даже от такой ерунды его болезнь может прогрессировать, я – бессилен. В таком случае приму хладнокровное решение.

На следующий день господин Ямага сам позвонил мне. Он предложил провести следующую лекцию по «Новой теории желтой опасности» опять в воскресенье. Похоже, данный метод лечения принес неожиданный положительный эффект. Голос у профессора был бодрый.

Работа на неделю

Понедельник. Ужин с директором, развлечение посетителей, директор считает себя талантливым певцом.

Вторник. Репетитор школьника средних классов, отказывающегося ходить в школу. Благодаря мне он прекрасно знает английский. Вечером – анализ снов девушки А., любящей литературу. Посоветовать ей создать свое воплощение, подобное Микаинайту.

Среда. Выходной. Днем – чтение дома. Сон. Вечером – вечеринка у Рафаэля. Развлекаемся до утра.

Четверг. Выслушать жалобы мадам Миура. Говорят, она застала мужа с любовницей.

Пятница. Репетитор школьника средних классов, отказывающегося ходить в школу. Кажется, он не хочет ходить в школу из-за своей полноты. В классе у него кличка: Сумо. Предложить поехать на стажировку в Америку. Там множество ребят, которые в два раза толще его.

Суббота. Выходной. Никаких планов.

Воскресенье. Позвали в качестве гостя на встречу писателей и критиков. Похоже, информация обо мне распространяется. Писатель по имени Масахико Симада решил сделать меня героем своего следующего романа. Скоро он будет брать у меня интервью. Напугаю его, потребовав высокий гонорар. Когда я спросил у любящей литературу девушки А о романах Масахико Симада, она сказала:

– Сладенькие романы. Не хватает ему трудностей жизни, таких как у вас, учитель.

Понедельник. Выходной. Написать письмо Пенелопе.

Книга вторая

5. Урасима Таро^[32]

Собака с грустным лицом ест пиццу

Станция «Сибуя» – это озеро на дне долины, куда стекается несколько рек. Когда открываются шлюзы пешеходных переходов на перекрестке, людские потоки начинают свое стремительное движение, то там, то здесь образуя водовороты. В дождливые дни над толпой теснятся, наталкиваясь друг на друга, разноцветные зонты. Это напоминает мне причудливый механизм, в котором произвольно крутится множество шестеренок. Я наблюдал за действием этого механизма сверху, из перехода на платформу линии Иногасира. Меня ждала недоделанная работа, а я простоял минут двадцать у окна, будто назначил кому-то встречу. Будь у меня граната в правой руке, я смешался бы с толпой, небрежно выдернул чеку и выбросил ее, как окурок… Интересно, где бы я смог скрыться? А будь у меня шанс спасти одного человека, кого бы я спас, задумался я всерьез.

Посмотрев в сторону, я вдруг заметил похожего на бомжа мужичонку, который из окна растерянно наблюдал за столпотворением у станции. Бомжи никогда не попадают в поле зрения погруженных в свои мысли прохожих. Что так привлекло его внимание? Я проследил за его взглядом. За памятником Хатико,^[33] сидя на брусчатке, промокший бомж ел обед из коробки. Рядом <: ним сидела такая же мокрая собака, с которой он делился жареной курицей или чем-то еще. Только я да невзрачный смуглый бомж с интересом наблюдали за ними.

Микаинайт, где-то я уже видел подобную картину. Седьмая авеню и четырнадцатая улица Манхэттена. Шел мелкий дождь. Помнишь, там на дороге сидел на корточках мужчина в куртке цвета хаки с пятном от кетчупа и в бейсболке с эмблемой «Нью-Йорк Янкиз» и ел пиццу, делясь с собакой? У собаки, дворняжки с белыми и черными пятнами, был растерянный вид, а брови такие, будто мужчина, дурачась, пририсовал их ей фломастером.

Я пробормотал: «Собака с грустным лицом ест пиццу». Три месяца назад я начал учить испанский, и полученных знаний мне хватило, чтобы построить эту фразу. Я и сам удивился, как это странное предложение легко и непринужденно слетело у меня с языка.

– Этот пес – мой кормилец. Его Флиппер зовут. Дай монетку, – он приподнял пальцем козырек кепки и усмехнулся. Бомж был поразительно похож на собаку с грустным лицом, которая ела пиццу– И уставшие глаза, и приоткрытый безвольный рот.

Пространство между четырнадцатым и семнадцатым кварталами седьмой улицы было его территорией. Как правило, он находил какое-нибудь здание в лесах, под которыми устраивался на ночлег. Чтобы пережить беспощадную жару нью-йоркского лета, он скидывал с себя одежду и лежал в тени. Зимой, когда было холодно, как в морозилке, он строил замок из картона и согревал его своим телом. Для того чтобы выжить, самое важное – максимально экономить силы.

Эти двое всегда ели пиццу. То ли потому, что любили ее, то ли потому, что на те деньги, что она стоила, можно было наесться, – я не знаю, но пицца, казалось, служила связующей нитью между мужчиной и собакой. Увидев прохожих, собака приветливо виляла им хвостом, а они кидали деньги в бумажный стаканчик. На эти деньги хозяин покупал пиццу, которую они дружно поедали, делясь друг с другом.

Интересно, ест ли сейчас пиццу та собака с неизменно грустным лицом? Или отправилась на поиски более достойного хозяина? Или, быть может, уже умерла. Если собака умрет, то и бомж без нее долго не протянет. Так же, как и я долго не протяну, если умрет Микаинайт.

– Дашь огоньку? – стоявший рядом бомж повернулся ко мне с сигаретой «Хайлайт» в зубах. У него не было переднего зуба, и он засунул сигарету в щель, так что она не выпадала, даже когда он открывал рот. Интересно, откуда он родом? Наверное, откуда-нибудь из Юго-Восточной Азии.

Я щелкнул зажигалкой и поднес ему огонь. В этот момент мы встретились взглядом. Большие черные глаза, немного косящие. Мне показалась, что он увидел Микаинайта, сидящего у меня за спиной, и я непроизвольно напрягся.

– Ты это видел? – бомж указал зажатой в зубах сигаретой на бомжа с собакой, на которых я только что смотрел.

– Что – это?

– Сам знаешь. Это, – он был не очень-то разговорчив. В разгар белого дня на трезвую голову я встретил мужика, который смотрит на меня так, как будто видит мои прошлые жизни. Дурной знак. Я закрыл глаза, два раза подышал через нос и позвал Микаинайта. Эй, я встретил зловещего мужика. Что мне делать?

– Желаю удачи, – сказал я и пошел по направлению к лестнице, ведущей вниз. Как же я забыл, ведь я на работе. Нужно поймать такси и срочно ехать в Минами-Аояма.

– Подождите, пожалуйста, – Мужик поспешил за мной, вклиниваясь в толпу. Он не был похож на токийского бомжа, которому все до лампочки. Скорее он походил на нью-йоркского бездомного. Я замедлил шаг. Не хватало только, чтобы на меня порчу навели. Дам ему иен пятьдесят, подумал я и стал шарить в карманах.

– В вас есть свобода. Вы японец? Вы странный.

– Do you speak English?^[34]

– Немного. Идите сюда, – он повел меня по проходу, ведущему к линии метро Гиндза. Там почти безлюдно и чисто – превосходное место для ночлега бомжей, прямо элитный дом. Здесь сидел еще один бомж, обхватив руками согнутую в колене ногу. Мне показалось, что он о чем-то глубоко задумался. Рядом с ним стояла большая порция курицы Кентакки-фрай.

– Учитель, я привел праздного человека, – так представил меня косоглазый бомж. Интуиция подсказывала мне, что погруженный в свои мысли человек стал бомжом не потому, что опустился из-за лени. Я вытащил из кармана руку, в которой была зажата пятидесятииеновая монетка, и почесал под носом.

– Присоединяйтесь к нашей трапезе! Только купил, еще теплая!

Я спросил у косоглазого:

– У вас ко мне дело?

Мне и самому было любопытно, почему я пошел за ним.

– Тебе понравится Учитель.

Я попробовал обратиться к этому «Учителю». Он был похож на японца.

– Кто вы?

– Жареную курицу будете?

– Спасибо. Но я недавно ел… Что вам нужно от меня?

– Его зовут Свами. Он мой друг. Индус, приехал на заработки в Токио. Он не бомж.

Если он не бомж, то кто же? Они сидели на картонке, положенной на пол, и улыбались, глядя на меня снизу вверх. Я перестал задавать дурацкие вопросы и тоже сел на картонку. «Учитель» протянул мне жареную курицу. Свами предложил бумажную салфетку. Ничего не поделаешь. Придется принять их крещение. В детстве я думал, что Гарлан Сандерс^[35] круче президента. Потому что стоит только выехать за город, обязательно увидишь дедушку Гарлана в белой одежде. Кажется, один раз я даже стащил его очки.

Увидев, как я откусываю кусок жареной курицы, «Учитель» и Свами обменялись рукопожатиями и рассмеялись, как будто подтвердили какую-то неведомую мне тайную клятву. «Учитель» уткнулся носом в рукав белой рубашки, ставшей его второй кожей, хранящей форму и запах его тела, и понюхал ее. На мгновение он показался мне трупом, через саван нюхающим самого себя. – Меня зовут Мэтью, – я сказал им свое настоящее имя, точнее имя, к которому я прикипел душой. Против дурных людей честность – лучшее оружие. Иначе они наведут на тебя порчу.

– Меня зовут Миясита Таро. Сокращение от Урасима Уаро из парка Миясита. Я всегда бываю в парке Миясита. Но сегодня идет дождь. И я здесь. Тут моя гостиная. А ты – мой дорогой гость.

Урасима Таро засмеялся непонятно чему, и я, как сова, вторил ему. Взглянув на его правую руку, я увидел в ней четки. Он не просто вертел их в руке, а отсчитывал бусины в определенном ритме.

– Читаете заклинания? – спросил я, хотя мне хорошо было известно, чем он занимается. По указанию Катагири я часто перебирал бусины четок и потому понимал, что Урасима Таро – мастерски обращается с четками.

– Это называется Мара. Практикующие йогу занимаются этим всегда. Читают мантры. Отсчитывают 108 бусин. Направляют дыхание к позвоночнику. Произносят: «ом».

– И что это дает?

– Удовольствие.

Когда он произносил «ом», его рот напоминал рот младенца, сосущего соску. Сидя на берегу людской реки, где все с немного усталыми лицами спешили к месту своего назначения, беззвучно прищелкивая языком, когда кто-то задевал их рукавом, Таро, похоже, ничуть не смущаясь, пытался всосать в себя защиту своего ангела-хранителя.

– А вы всегда получаете удовольствие?

– Сейчас я закончил медитацию. Ем курицу.

По-моему, я где-то слышал, что мясо мешает медитации. Свами засмеялся во весь рот, держа в руках кусок курицы.

– Ты тоже хочешь, чтобы получать удовольствие?

– Нет, спасибо. В следующий раз.

Оба замолчали. Наверное, ждали, когда начнет фонтанировать мое любопытство. Не похоже было, что они хотят причинить мне вред.

– Бусины четок Мара сделаны из плодов дерева Рудракша, и только тому, кто бросил этот мир, позволено владеть ими.

– «Учитель» бросил этот мир. А я нет, – сказал Свами и засмеялся, открыв рот, как будто пытался укусить воздух. Хорошая парочка. Может быть, они и в самом деле братья? Так же, как мы с Пенелопой брат и сестра. Как мы с Микаинайтом братья-близнецы.

Раньше общение с людьми, бросившими мир, являлось моей работой. Среди них немного было тех, кто ушел из мира по собственной воле, большинство жило прошлым, это мир выбросил их. Они по самую шею увязли в бездонном болоте, где застоялось время. Только лица их были повернуты к чистым потокам воды, где время бурлило, и они наблюдали за тем, как поток настоящего впадает в бездонную топь. Прозрачные воды настоящего тут же приобретали черный цвет грязи прошлого, сочившейся со дна болота.

– Микаинайт, ты помнишь бабушку Саё? Взяв меня напрокат, она говорила: «Мэтян, ты – одно лицо с умершим Коити».

Моя работа заключалась в том, чтобы напоминать бабушке умершего внука. Я ел сырой фарш из тунца, любимое блюдо Коити, в таких количествах, что у меня начиналась изжога. Изображал игру на трубе, из которой и звука не мог извлечь. Бедная бабушка Саё. Говорят, ей так и не удалось вернуться на родину, семь лет назад она умерла от инсульта. Стала, наверное, привидением и бродит над Тихим океаном. Ищет дельфинов, похожих на Коити, и рассказывает им о своем родном городе Тоса. Коити, ставший дельфином, наверняка отвезет бабушку до родного Тоса. Но если она перепутает дельфинов и тот доставит ее в Австралию, там бабушка Саё опять будет искать перевоплотившегося Коити.

– Микаинайт, консьерж Джек тоже был одним из тех, кто бросил этот мир, да?

– Эй, Мэтью, ты мозгам своим даешь поработать? После двадцати пяти клетки мозга разрушаются сотнями тысяч. Копи знания, пока молодой! – приветствие, подходящее для бывшего учителя.

Джек в двенадцать лет занял первое место на Всеамериканской юношеской олимпиаде по математике. В то время он мог в уме решить любое кубическое уравнение. Но умеющий считать и математический гений не всегда одно и то же. В то время калькуляторы еще не были распространены. Взрослые, которые складывать и вычитать-то толком не умели, принимали его за гения и возносили до небес как пианистов-вундеркиндов или маленьких гроссмейстеров.

– В детстве меня называли маленьким Евклидом. Вот смотрю я на бумагу, где написано уравнение. И в тот же момент у меня в голове появляется готовый ответ. Я и не собираюсь делать расчеты. Бог вкладывает мне в голову ответ. Может быть, в то время я сразу получил от Бога порцию любви на всю жизнь.

Я, несомненно, был хорошим слушателем. Джек даже рассказал мне свою сокровенную историю:

– Мне тогда было четырнадцать лет. Мне нравилась одна девочка. От кого-то она узнала, что я математический гений и что она мне небезразлична, и, видимо, решила подшутить надо мной. «Говорят, у тебя талант к математике, а ничего другого ты не умеешь». Я сказал: «Ничего подобного. Я не хуже других играю в бейсбол и занимаюсь плаванием». – «Тогда прыгни с вышки в бассейне. Сумеешь – я тебя полюблю», – подбивала она меня. Я тут же пошел вместе с ней в бассейн и, насвистывая, поднялся на десятиметровую вышку. Но десять метров, на которые ты смотришь снизу, и десять метров, с которых ты смотришь вниз, отличаются друг от друга метров на сто. Я испугался. Минут пять я топтался на вышке. Послышался ее голос: «Ну что? Прыгаешь или нет?» О-о-ой, мамочка – я зажал нос и прыгнул. Что было потом, я не помню. Очнулся в больничной палате. Не знаю, каким образом я стукнулся о воду, но получил сотрясение мозга. Она держала меня за руку, стараясь не расплакаться. «Готово! – подумал я. – Теперь она моя».

Но трагедия наступила немного позже. На следующий день я посмотрел на формулу закона всемирного тяготения Ньютона. В то время мне нравилось с помощью формул разбираться в силах, действующих на Земле. Но ощущение от уравнения было совсем не таким, как вчера. Сама формула не могла измениться. Если что-то и изменилось, то у меня в голове. До вчерашнего дня мне достаточно было один раз взглянуть на формулу, и автоматически появлялся готовый ответ. Как на калькуляторе. Но после того, как я ударился головой, ответ получался только путем промежуточных вычислений на бумаге. Может быть, у меня лопнул нерв, который давал ответ за одно мгновение.

Мэтью, ты когда-нибудь чувствовал такое? Формулы были моим языком. Что делать, если ты вдруг перестал понимать собственный язык? Я заволновался. В глазах потемнело. Как будто внезапно сила земного тяготения вышла из строя и все начало парить в пространстве.

Но я не сдавался так быстро. Верил, что пройдет некоторое время и ко мне вернется мой математический талант. Я не переставал пялиться на формулы. Но никогда больше не смог решить в уме кубическое уравнение. Формулы перестали быть моим языком. Они бросили меня. Зато теперь я мастер по прыжкам в воду.

Тринадцатилетний Мэтью слушал Джека Брауна с таким выражением лица, как Линус слушал своего друга Чарли Брауна,^[36] но он не умел подбодрить и успокоить его. Впрочем, Джек и не ждал от Мэтью таких способностей. Он разговаривал с самим собой – с вундеркиндом-математиком. С тем Джеком Брауном, который умер в четырнадцать лет.

Наверное, и сейчас Джек Браун сидит за столом в своей комнатке консьержа и придумывает какие-нибудь бесполезные уравнения.

Время не всегда движется вперед. Оно может стоять на месте или идти вспять. Сознание человека, которого выбросил мир, напоминает черную дыру: однажды засосет, и время навсегда остановится.

– Почему вы захотели бросить мир?

Таро, похоже, засмущался, но, легонько стукнув себя левой рукой по затылку, дал ответ. Его волосы были коротко подстрижены и блестели, как после мытья.

– Я не бросил мир. Я нахожусь в его закутке.

Произнеся последнее слово, он брызнул слюной мне на щеку.

– А закуток – это где?

Что ж, буду изводить его, цепляясь к каждому слову. Мне хотелось поскорее разговорить его.

– Значит, мир отбросил вас?

Он ответил мне так:

– Закуток мира – там, где я. А что, разве здесь – центр мира? Нет, конечно, закуток. Правда же?

– И что хорошего – сидеть в закутке?

– Хорошо видно.

– Друг, друг! Ты и Учитель – друзья, – сказал Свами, похлопывая меня по плечу.

– Что именно хорошо видно?

– Много чего. Вижу проходящих мимо людей. Как голых. Вижу, чего они хотят. Вижу, как умирает человек. Вижу, как мое тело распадается на части. Вижу духов.

– Я не знаю йогу, но слова Учителя – правда. Я тоже стал заниматься йогой, когда приехал в Токио. Можно увидеть разные вещи. Только страшно немножко.

– Вы имеете в виду, что во время медитации можно увидеть галлюцинации?

– Можно. Овладей практикой йоги в совершенстве – увидишь средь белого дня тьму вселенной.

Свами засмеялся. Почему-то вместе с его смехом зазвучала сирена скорой помощи. Послышалось, наверное. Сирена звучала только у меня в ушах. Постепенно звуковые интервалы изменились. Эффект Допплера?^[37]

– Я пока не могу увидеть вселенную. А мой учитель видел всё. Я же вернулся в Токио. Не закончил своих занятий.

Я два раза пошмыгал носом и позвал Микаинайта. – Что ты думаешь об этом Миясита Таро?

– Ничего особенного.

– Да? Разве такие попадаются в Токио? Может, я заблудился? Оказался в каком-нибудь временном тоннеле, который открылся на углу Сибуя.

– Токио – большой город, и в нем хватает таких мест. Упадет, как ширма, стена где-нибудь на дороге, а за ней – Индия.

– В Токио вовсе не так интересно. Разве в городе, где все страдают амнезией и не помнят даже, что с ними было позавчера, бывают те, кто видит вечность?

– Миясита Таро находится в Токио, но живет совсем в другом временном пространстве. Вот и все отличие.

– Я только что слышал сирену скорой помощи – эффект Допплера. Что это было? Мне кажется, я где-то ее уже слышал.

– Как ты мне надоел. Просто услышал сейчас сирену, которая прозвучала когда-то давно. Глухая тетеря.

– Микаинайт, сколько на твоих часах? Время как будто остановилось.

– На моих часах нет стрелок. Ты раньше, должно быть, уже встречался с этим человеком. Ну-ка вспомни. Тогда успокоишься.

Миясита Таро предложил мне жареную курицу. Я отказался, так как на грудке, которую я ел, еще оставалось мясо.

Интересно, что за бог у него? Он наверняка долгое время жил среди богов. Да, Микаинайт?

– Скажите. Откуда вы? – Таро впервые обратился ко мне как к гостю. – Наверное, из далеких мест?

На мгновенье я замешкался с ответом. Конечно, я приехал из Нью-Йорка. Но мне показалось, что я оказался на Сибуя, сделав пересадку в метро на «Таймс-сквер».

– Из Нью-Йорка? У меня там много друзей. Прекрасно.

– Я тоже был в Нью-Йорке. Года три всего. Хотел заняться искусством. Любил шумное веселье. Тогда в Нью-Йорке проходило что-то вроде конкурса всяких странных людей.

– Странный, странный. А я странный иностранец.

– А странные – всегда иностранцы. Поэтому в Нью-Йорке так много странных. А ты, Свами, – странный из Токио. Свами приходит ко мне в те дни, когда нет дорожных работ. Свами, ты бездомный, да?

– Да. А в Индии меня ждут жена и дети.

– В Токио на своей странности много не заработаешь. А в Нью-Йорке у странных – свой бизнес. Правда, мне моя странность денег не приносила. Тогда я бросил искусство. Вернулся на Сибуя, где я родился. Потом умерла моя мать. Я остался один. Уехал в Индию. Там десять лет занимался йогой. Праздный человек, да? А теперь уже лет шесть я – Урасима Таро на Сибуя. Сибуя меняется каждый день. Быть Урасима Таро неплохо.

– Ураси Матаро, Ура Симатаро! – засмеялся перепачкавшийся курицей Свами. Неужели недавно выученные японские слова могут приносить такую радость? У него хороший учитель японского. Урасима Таро учил Свами японскому и искусству сна. Только что выученные слова иностранного языка полны эротизма. Я тоже испытывал подобное. Японский отымел меня по максимуму. Сначала все говорят короткими фразами. Говорящий короткими фразами – беззащитен. Как будто голым бродишь по улице. И тут появляется человек, для которого этот язык родной. Он одет и обращается с разговором к голой девушке. Заканчиваются приветствия и знакомство, начинаются любовные игры. Носитель языка просто разговаривает на своем языке. Но девушка не понимает. Носитель языка старается говорить так, чтобы девушке было понятно. Его горячее дыхание щекочет ей уши, влажный язык касается губ, он заставляет расслабиться ее напряженное тело.

К чему беспокойство? Самое главное, чтобы понимание шло от сердца к сердцу. Положи руку ему на плечо. Не стремись понимать головой. Нужно научиться понимать телом. Прижмись к нему. Вы наверняка думаете об одном и том же. Секс! Тебе еще что-то непонятно? Не думай на своем языке. Думай по-японски. Пусть он является тебе во сне, входит в твое тело. Ты больше не можешь жить без него.

Вне всяких сомнений, Урасима Таро связывал иностранный язык с эротическими переживаниями. И сейчас он наслаждался тем, как японский, который несколько лет жил отдельно от него, опять стремительно проникал в его тело. То же и со мной. Похоже, мы можем стать друзьями. Мне кажется, если мы подружимся, то какая-то часть его проникнет в меня и я почувствую легкость. Интересно, почему? Действительно, в теле будет ощущаться легкость.

– Приходи ко мне, когда захочешь. В ясные дни я – в парке Миясита. В следующий раз научу тебя одному хорошему делу. Как трахать город. Такое удовольствие…

6. Сироты Урагана

Я беру 500 долларов

Мне не нравится запах этого мыла. Как будто псиной подванивает. Надо будет завтра пойти купить другое, а то придется целую неделю ходить с этим ароматом. Удастся ли мне за неделю собрать достаточное количество информации, чтобы найти Macao? И о его детстве надо будет расспросить. Если не задержаться еще на недельку, то и отдохнуть будет некогда. А хотелось бы и с одноклассниками по старшей школе встретиться. Какая-то тяжесть во всем теле. От долгого перелета ноги опухают, в животе скапливаются газы, противно. Хорошо, что в туалете есть окно. Интересно, если бы я баловалась наркотиками, то смогла бы превратиться в голубя и вернуться в Центральный парк? Едва слышна сирена патрульной машины. А еще слышно, как движется секундная стрелка будильника. Когда находишься одна в комнате, время внезапно замедляется. Секундная стрелка проходит одно деление за три секунды. Ужасно раздражает. Вдруг захотелось разодеться посексуальнее и сделать вид, чтожду клиентов в холле гостиницы. А вообще-то можно и не делать вид, а содрать с кого-нибудь баксов пятьсот. Стоит только один раз решиться – и сможешь прожить в Нью-Йорке без гроша в кармане. Когда я училась в институте, у меня на дискотеке украли сумочку с паспортом. И где я только ее ни искала, всё напрасно. В полной растерянности я опустилась на диван, и тут со мной заговорил блондин средних лет с внешностью потасканного принца ночных развлечений. Надо же, набралась смелости одна отправиться на дискотеку и осталась без единственного удостоверения личности. Я была так подавлена, что согласилась пойти вместе с блондином, назвавшимся Брайаном. Сейчас я понимаю, что он воспользовался моей слабостью. Он победил меня, с первого взгляда заметив мою растерянность. Или это был страшный сон? Я пошла к нему домой, свою роль сыграло выпитое мною шампанское, и мне казалось, что все мое тело превратилось во впитавшую воду губку. Будь что будет, думала я. Из ночи с Брайаном я запомнила только странное это ощущение, и ничего больше. Да, потерянную сумочку потом почему-то принесли в гостиницу. С паспортом тоже ничего не случилось. Выходит, я побывала там, где никогда не смогла бы оказаться, не потеряй я паспорт. После той ночи в моем теле что-то нарушилось. Разорвалась вакуумная упаковка, и белая душа без вкуса и запаха оказалась выставленной напоказ, впитывающей чужое дыхание. Это чувство стало казаться приятным. Наверняка город и тело успешно соединились друг с другом. Город взял меня силой. Я ни разу больше не встречалась с Брайаном. Не помню ни голоса его, ни лица. Это дух Нью-Йорка явился мне в теле утомленного жизнью мужчины средних лет.

Вождь варваров и сироты

Огромный негр на костылях идет, гремя бумажным стаканчиком с мелочью. Бомжи тоже бывают разных типов. Иисус здесь. Раскайся в своих грехах вместе с нами. Иисус видит тебя! Повопив некоторое время, он начинает клянчить мелочь. Дай четвертак. Сегодня дашь ты, завтра я дам тебе – столь симпатичный людям типаж располагающего к себе мошенника. Мужчина, постоянно жалующийся на то, что ничего не ел. Встречая их на улице, даешь им монетку, и в кошельке начинает гулять ветер. Неужели эта работа приносит хороший доход? Поваландавшись за день, можешь заработать себе на пиццу?

Смотрю на лица прохожих, на то, как они одеты, – и не надоедает. Иду мимо церкви, отец с толстыми волосатыми ручищами меняет памперсы младенцу в коляске.

Катагири жил на севере Вилледж, между 11-й и 12-й улицами по 5-й авеню. Я села на 6-ю линию метро и вышла на «Юнион-сквер». Побыстрее выбравшись на улицу, подальше от запаха мочи, я увидела уличную ярмарку. Местные фермеры с лицами, не похожими на лица ньюйоркцев, торговали овощами и рыбой прямо от производителя. Всякий раз, приезжая сюда, они, наверное, думали: и как эти горожане могут жить среди такой суматохи? Полиэтиленовые пакеты были набиты аппетитными яблоками. Сидящим на деревьях белкам не терпелось их стащить.

Встреча была назначена на три часа, я опаздывала минуты на две. Поднявшись по лестнице, я прошла между двух колонн и оказалась в холле. В здании было одиннадцать этажей, в каждой комнате – эркер, выходящий на запад. Я сказала консьержу, что иду к господину Катагири, и он проводил меня до лифта.

– His apartment is Penthouse К.^[38]

Я вышла из лифта, передо мной была дверь, рядом с ней в коридоре стоял старик в очках с толстыми стеклами без оправы.

– Miss Rokujo?^[39] – спросил он резким хриплым голосом. Седые пряди сухих волос прикрывали его лысину, как метелки мисканта. На виске у него была большая бородавка, из которой рос длинный вьющийся волосок. Понять выражение его лица было невозможно, наверное, потому, что он был в очках. Ладонь при рукопожатии по ощущению напоминала смятую бумагу.

– You look so young. I thought an older woman will come.^[40]

Коридор, такой же светлый, как холл, вел в гостиную, освещаемую с запада солнечными лучами. Сбоку от двери стояло зеркало в полный рост в раме с узором из листьев вьюна. Отражаясь спиной в зеркале, Майко прошла за Катагири в гостиную, куда падали лучи послеполуденного солнца. В углах громоздились горы книг. Неужели эти горы никогда не рушатся? Не так, как в Японии, где каждое землетрясение оставляет за собой книжные руины. В Японии любой знает: большое землетрясение всё превращает в прах. Поэтому историю можно создавать так, как это выгодно на сегодня. От кого-то я это слышала?

Очаровательная мадам Катагири предложила Майко сесть на диван. У нее был гладкий выпуклый лоб, губы накрашены ярко-красной помадой. Немного сутулясь и слегка наклонив голову, она протянула ладонь для рукопожатия. Приветствуя ее, Майко подумала: очень милая женщина.

– Would you like something to drink? Coffee, tea, or… we have cold soda.^[41]

– Простой кофе, пожалуйста, – сказала Майко и села на диван. Мадам пошла на кухню, а господин Катагири сел на свой стул из глицинии и раскурил трубку. На стене висели фотографии двух десятков детей, которые так и притягивали взгляд.

Такое впечатление, что все эти дети умерли. Прямо не по себе становится. Если бы здесь еще пахло поминальными благовониями, то с ума можно было б сойти от тоски. В связи с благовониями я сразу вспоминаю бабушкин дом. Диинь, звенит колокольчик. Бабушкино кимоно немного пахнет грибами, старушечий запах. Когда я пожимала руку господину Катагири, от него тоже так пахло. Интересно, кем приходятся ему дети с фотографий? Среди них, может быть, есть и Мэтью. Густой сладкий аромат табака наполняет комнату. Катагири заговорил по-японски.

– Итак, с чего же начать? Я многое могу рассказать. Наверное, тебе будет тягостно выслушивать стариковские бредни, но потерпи уж.

Терпеть и расспрашивать было работой Майко. О господине Катагири она знала совсем немного, да и то, что знала, основывалось исключительно на предвзятых мнениях. Юсаку Катагири. Шестьдесят восемь лет. Американец японского происхождения. Сорок лет в иммиграции. Не сказочно, но богат. В настоящее время преподает детскую психологию в местном колледже. До этого работал директором Научно-исследовательского института-фонда детской психологии. НИИ служил не более чем вывеской. На самом деле это был сиротский приют, созданный для того, чтобы реализовывать на практике идеи и философию самого Катагири. Слово «приют» моментально вызывает ассоциации с филантропией и благотворительностью, с Джозефин Бэйкер и Домом Элизабет Сандерс. И тут же возникает мысль: идеи и философия тех, кто занимается филантропией и благотворительностью, – вообще-то тоска смертная. Слушая их речи, нужно изображать искреннюю любовь ко всему человечеству, а это непросто. Однако «Катагири» и «приют» в сознании Майко не хотели связываться в одно целое. Вот «христиане» и «приют» – само собой разумеется, а Катагири… Почему, интересно? Не буду относиться предвзято. Как бы там ни было, нужно выспросить у него, о чем он думает, полностью потакая ему во всем.

Барбара Хоппер. Шестьдесят пять лет. Американка, кажется, протестантка. Работает в социальной службе, помогая детям, которые подвергаются жестокому обращению со стороны родителей, детям, потерявшим родителей в автокатастрофе, эмоционально неуравновешенным детям и тем, кто отказывается ходить в школу. Почему эта супружеская пара так глубоко связана с детьми? Точно известно одно: своих детей у них нет и не было.

Майко подошла к стене и стала рассматривать фотографии одну за другой. Как подумаешь о том, что все эти дети были сиротами, хочется узнать, кем они стали теперь.

Худенький мальчик стоит на лесной тропинке, руки за спиной, смотрит вверх и смеется. Девушка-подросток поет, сложив руки у груди, подражая оперным певицам. Негритенок в шортах широко расставил ноги, схватившись руками за бедра, хохочет так, что даже десны видны. Два азиатских ребенка: мальчик смотрит в небо, облокотившись на подоконник, и девочка стоит на четвереньках на лестнице в тапочках, надетых на руки. Мальчик, лежа на диване, пристально смотрит в камеру. Девочка, похожая на рыжую Энн,^[42] неловко прижимает к себе кошку и смотрит в одном направлении с ней. Интересно, куда они смотрят? Под фотографией дата: 15 сентября 1973 г.

– This girl could speak in Cat language.^[43]

Девочка-кошка? Майко попробовала посчитать, сколько лет этой девочке сейчас. Когда начинаешь хоть немного понимать язык взрослых, перестаешь разговаривать по-кошачьи. Кошкам наплевать на собеседника, а взрослым нельзя так себя вести. Девочка могла разговаривать с кошками до девяти лет. Она, Майко, до восьми лет говорила на языке, который взрослые не понимали. Хотя девочка уже выросла, интересно, как она разговаривает теперь?

– Her name is Helen. She has Greek roots. Now look at this boy.^[44] У него несчастный вид, правда?

На самом деле. Рядом с девочкой-кошкой висела фотография худенького мальчика, он сидел на руках у женщины, похожей на Барбару в молодости, и смотрел косящим взглядом, как будто чего-то боялся. Эта фотография была датирована 29 июля 1960 г.

– Мальчик был психически не стабилен. Родители жестоко обращались с ним, и, к сожалению, он абсолютно перестал доверять животным под названием «взрослые». Я сделал эту фотографию в то время, когда мы только взяли его к себе. Видно, что он всего боится. Нам потребовалось много усилий, чтобы заслужить его доверие. Именно благодаря ему мы научились правильно обращаться с детьми. Сейчас он работает педиатром, его зовут Сэмюел Пул. Сэм – мой самый первый ученик, старший брат всех остальных детей, которых вы здесь видите.

– А кто эта игривая девочка, изображающая оперную певицу?

– А это Пенелопа, очень умный ребенок. Когда ей было двенадцать лет, ее родители погибли в авиакатастрофе, и она оказалась у меня. Отец Пенелопы был моим хорошим другом. Не только другом, но и единомышленником. Пенелопа сама часто приходила ко мне в гости еще до гибели родителей, к тому же она была очень привязана к Нью-Йорку, вот и решила пожить у меня, а не перебираться к родственникам в другие края. Двенадцать лет – это по сути взрослый человек. На фотографии ей пятнадцать. Она уже оправилась от шока, вызванного гибелью родителей. Пенелопа была сгустком талантов. Трудно сказать, чего она не умела. She was born to be a Rental Child.^[45] По собственной инициативе она делала все и даже больше того, чтобы реализовать мои идеалы. Я изучал философию в университете, ей же вся эта университетская философия была понятна на интуитивном уровне. Education comes through actual experience.^[46] Ваш Мэтью, которого вы ищете, любил Пенелопу. Она относилась к нему как к младшему брату. Мэтью не был так жизнерадостен и умен, как Пенелопа, но он был sweet boy sentimental,^[47] и часто на глаза у него наворачивались слезы. Посмотрите на фотографию рядом с Пенелопой. Это Мэтью.

С замиранием сердца Майко стала пристально разглядывать фотографию. Мэтью сидел боком на стуле, высунув голову в створку открытого окна. Казалось, он беспрерывно вздыхает. В чем причина его переживаний? Муки любви? Комплекс брошенного ребенка? Дата на фотографии: 30 октября 1973 г. Мэтью не был похож на образ, сложившийся у Майко. В нем отсутствовали острые и резкие черты, лицо было мягкое, доброе. Как будто в то время он мучился от скуки. Майко представляла себе юного ироничного нигилиста, а перед ней был мальчик, к которому хотелось относиться как к младшему брату.

– Я учил Мэтью японскому языку. Только его. Дело в том, что Мэтью был единственным японцем среди детей напрокат. То tell the truth,^[48] мне иногда безумно хотелось разговаривать по-японски, и я рассчитывал сделать Мэтью своим собеседником. Разве не жалко забывать язык, который помнил когда-то? Я хотел сделать из Мэтью японца. Но, don't misunderstand. When I said «японца», it's entirely different from ordinary.^[49] Японец в моем представлении – это Crane, летящий над Pacific Ocean.^[50]

– Журавль?

– Да. I mean, migration of birds.^[51]

– Перелетных птиц?

– Exactly.^[52] Все мои дети – перелетные птицы. И Пенелопа, и Мэтью, и Хелен, и Джесси, и Сэм. Не задерживаются подолгу на одном месте.

Господин Катагири дергал себя за бровь большим и указательным пальцами левой руки. Выдернув волос, он рассматривал его, словно измерял длину и толщину, и затем выбрасывал в пепельницу. Он переложил трубку в другую руку и понюхал пальцы на свободной руке. Майко только сейчас заметила еще одну привычку господина Катагири. Он моргал не двумя глазами одновременно, а с небольшим перерывом то одним, то другим.

– А где сейчас Пенелопа? – Майко продолжила разговор, чтобы перестать разглядывать господина Катагири.

– Она была вместе со своим любимым человеком в Таиланде, в прошлом году вернулась в Нью-Йорк и сейчас встречается с другим. Мэтью раз в три года видится с Пенелопой. Их следующая встреча – в будущем году. Вот тогда и вы сможете встретиться с ним. Кстати, что сейчас происходит в Японии? Я запамятовал, вы что там делаете?

Майко залпом выпалила сведения о себе. Работала аналитиком в фирме, занимающейся ценными бумагами, но два месяца назад без сожалений подала заявление об уходе, так как ей надоело чувствовать себя одураченной движением денег, которые превращались в информацию. Она стала испытывать жалость к мужчинам, которые в условиях информационного общества могли оставаться в нем только пешками, но и она сама, пытающаяся стать частью этого мужского коллектива, показалась себе еще более жалкой. Ей безумно захотелось найти что-то настоящее-пренастоящее, то, что можно почувствовать кожей, увидеть глазами, потрогать руками, прижаться щекой. Оставив замужество в качестве последнего средства приобщения к живому и настоящему, она решила попробовать встречаться со всеми людьми, какие попадутся ей на пути, у кого и окружающий их мир, и история, и сами обстоятельства жизни полностью отличаются от тех, с кем ей приходилось сталкиваться до сих пор.

Господин Катагири улыбался только левой стороной рта, выпуская оттуда дым. Эх, молодость, молодость… Казалось, звуки его голоса передавались радиоволнами, идущими из самой глубины гортани. Как бы там ни было, надо добиться его расположения, иначе работа не сдвинется с места. Майко боялась взгляда Катагири, прятавшегося за стеклами очков. Глаза, видевшие твое прошлое, которое не хочется вспоминать.

Барбара принесла кофе из кухни. Катагири заявил супруге: эта японская красавица немного не такая, как все. Молодая, а хорошо всё понимает. Майко подумала: ничего-то она не понимает, поэтому и хочет узнать.

– Если вам что-то понадобится, позовете меня, – сказала Барбара и ушла из комнаты.

– So,^[53] вы ищете Мэтью, да? И ваш работодатель, мадам Амино, приходится ему родной матерью, не так ли? That's interesting.^[54] Уже были случаи, когда люди, называвшиеся родным отцом или матерью, приходили к нам в office.^[55] Если они не располагали существенными доказательствами, я просил их сразу же уйти. В случае с Мэтью, так как он уже полностью самостоятелен, я не буду строг с вами. Вероятно, миссис Амино – действительно мать Мэтью. Я расскажу вам то, что мне известно. Потому что право ребенка – выбрать родителей.

– Мистер Катагири, вы знаете, где сейчас Мэтью, не так ли?

Катагири ничего не ответил. Старая лиса, я с тобой в покер играть не собираюсь.

– У вас нет вестей от Мэтью?

– Не то чтобы нет. Несколько писем приходило. Два года назад он один раз появлялся в Нью-Йорке. Выглядел бодро. Сейчас он в Токио и работает кем-то вроде messenger boy,^[56] переводит, преподает английский, работает личным секретарем у богатых людей или чьим-то любовником. Он сказал мне: раньше я работал сыном, теперь работаю другом.

– А вы знаете, где живет Мэтью?

– У него, должно быть, несколько адресов. Он не из тех, кто привязан к одному месту. Ему нужно постоянно передвигаться. Может, его уже не найдешь по тому адресу, который я знаю.

Майко внезапно почувствовала, что оказалась в тупике. Так, наскоком, ей Мэтью не найти.

– Вы уехали из Японии сорок лет назад. И ни разу за это время не возвращались?

– Место, куда мне хотелось бы возвращаться, находится здесь. Если точнее, я живу здесь сорок пять лет. I have no relatives in Japan. I'm alone.^[57]Я стал американцем, с тех пор как US Army^[58] взяла меня в плен на острове Лейте. Я попал в плен, потому что хотел этого. Мне незачем было возвращаться в Японию. Потому что я считал – в стране, где история завершилась, ничего не может остаться. Пусть она стремится стать Economic Empire^[59] или добивается интернационализации – меня эта страна больше не интересует.

Если неправильно истолкуешь его сложные чувства по отношению к Японии – можно обжечься. В любом случае ясно одно: господин Катагири представляет тип бывшего японского солдата, которого в Японии уже не встретишь.

– Но, Катагири-сан, вам сложно себе представить, насколько Япония нынешняя отличается от той, которая была раньше.

– Изменилось только surface.^[60] Повысился курс иены, Japanese way of life^[61] стал Americanized.^[62] Но японцы не смогли превратиться в диких животных, подобно американцам, японцы – варвары, верящие в то, что они intellectual,^[63] разве не так? У них до сих пор есть император, да? Как поживает Barbarian Chief,^[64] который во время войны рассылал написанные черной тушью циркуляры crazy^[65] воякам, заставив их, как мальчишек, в пух и прах проиграть войну, а после поражения отправлял написанные черной тушью циркуляры в GHQ,^[66] возглавляемый MacArthur,^[67] дав Америке себя оккупировать? Неужели есть человек, который станет наследником такого императора?

Наверное, он говорит это полушутя. Выражение лица у него совсем не изменилось. Внезапно Майко подумала: а он, оказывается, одинокий человек.

– Случись землетрясение, упади самолет, умри господин император, люди не будут опечалены, – сказала она.

– Это точно. У вас есть любимый?

– Нет. Как раз ищу его.

– Любовь – это strong energy.^[68] Сколько бы ни росла иена, она не сравнится с power^[69] любви. Но это in the case of women.^[70] Я думал, что, когда закончится война, японские мужчины превратятся в рабов и государство под названием «Япония» исчезнет, прекратит свое существование. Императора казнят, а мужчин отправят на принудительные работы. Тщедушные intellectual в лучшем случае станут преподавателями английского или servant^[71] жен Officer.^[72] Или же у них будет еще одна возможность: превратиться в геев, следить за собой и служить Officer адъютантами. С женщинами по-другому. Они станут любовницами или женами американцев. И тогда еще раз потребуется «плодиться и размножаться». Все дети послевоенного поколения будут полукровками, японцы thoroughbred^[73] будут уничтожены. Таким образом, на территории Японии возникнет новое государство. Именно так. Япония должна radically^[74]измениться. Не Americanized только на surface уровне, радикально должно измениться всё: и люди, и язык, и пища, и обычаи, и культура. Я считал, что движущей силой этих изменений станет сила любви японских женщин. Соперничая друг с другом, они завоюют любовь иностранцев и дадут жизнь талантливым детям любви. На этом фоне японские мужчины будут вкалывать до кровавого пота. А если им это не по душе, они могут стать геями или уехать из Японии. Когда я убегал с поля боя в джунглях острова Лейте, я думал только о том, как попасть в плен к US Army. Это был правильный выбор на инстинктивном уровне. If I returned to Japan I would have made an attempt to escape from Japan.^[75] Даже если бы мне пришлось превратиться не в японца, а в кого-то другого.

В его словах слышалось проклятье в адрес всех японцев. Он не мог смириться с тем, что Япония никуда не исчезла, а, наоборот, через тридцать лет с небольшим начала хозяйничать на Земле как империя с развитой экономикой. В истории, созданной господином Катагири, послевоенной Японии не существовало. На Дальнем Востоке по-прежнему находилась страна под названием Japan, но она была чужой, и он не хотел признавать ее существования. Делать нечего, придется терпеливо выслушать его, подумала Майко, а то жалко становится, как представишь себе, что никто не верит созданной Катагири истории.

– После войны японцам нужно было жить как одиноким волкам. Полностью раскаяться в своих легкомысленных убеждениях и сражаться с иностранцами один на один. Do you understand what I mean?^[76]

Майко покачала головой. Разве это можно сразу понять?

– Катагири-сан, вы, наверное, эгоист? Сами для себя решили, как жить после войны. Также и остальные. И военные, и женщины, и интеллектуалы, и дети – все всё решили для себя сами. А потом посмотрели – Япония стала экономически развитой империей. И так император выжил волей обстоятельств.

Глаза за стеклами очков загорелись. Кажется, я сказала что-то непозволительное. От приторно-сладкого запаха дыма можно было задохнуться. Господин Катагири хрипло рассмеялся и тут же оборвал свой смех.

– На войне все эгоисты. Otherwise^[77] не спасешься. И на войне в Тихом океане, и во Вьетнаме. Наверное, все были эгоистами. Но не были сиротами. Какой толк от эгоистов, которых охраняет American father^[78] и балует Japanese mother.^[79] В нынешней Японии царит упадок исключительно по вине непоследовательных эгоистов. Японские военные круги и политики, виновные в Shameful^[80] поражении, были эгоистами, страдающими inferiority complex.^[81] Я по собственной воле стал сиротой. Война между Японией и Америкой, возможно, закончилась, но моя война с Японией не закончится никогда. Пусть говорят, что заключили The San Francisco Peace Treaty,^[82] но лично я ни с кем не заключал никаких Peace Treaty. Разве Япония встала на ноги благодаря Economic growth?^[83] Don't say something so stupid!^[84] Разве японские предприятия чем-нибудь отличаются от японских войск, которые не несли никакой ответственности? Разве среди «бойцов» японских предприятий есть хоть один сирота? Сирота способен бросить предприятия и справиться в одиночку. Все остальные ничем не отличаются от японских солдат. Вы так не думаете? По-моему, вы тоже избрали путь сироты, не так ли?

– Я просто…

– Well.^[85] Я ненавидел армию. Все время искал возможность убежать оттуда. Это удалось благодаря поражению. Мне повезло. Меня переправили в Америку, я провел два года в лагере, после чего объездил всю страну; в меня кидали камнями, устраивали темную, но я сумел прожить долгую жизнь. Вы слышали о японских иммигрантах, у которых во время войны конфисковали имущество как у представителей вражеской страны, а самих поместили в лагеря? У них тоже не было иного выбора, кроме как стать сиротами. Они знали, насколько сложно стать американцами. Я, как они, я тоже вынес муки и страдания. Но в отличие от них я был японским солдатом, Если, переродившись в сироту, собираешься жить в Америке, то ответственность за войну ты должен взять на себя. Для меня это означает – продолжать свою собственную войну до самой смерти.

– Катагири-сан, а чем вы занимались в Японии?

– В своей прошлой жизни? Был беглецом из рода Тайра. Такая уж судьба – вечно бежать куда-то. Потомки рода Тайра никогда не обременяют себя лишним скарбом. Они хорошо умеют изменять свой облик. Я родился в семье преподавателя английского языка в Айдзу.^[86] Во время войны был студентом-медиком левых убеждений. Должен был стать военным врачом, но то ли в результате чьих-то интриг, то ли просто плохо учился, в общем, я оказался в санитарном батальоне. Правда, благодаря этому я и смог попасть в плен к US Army. К сожалению, у меня даже не было японской медицинской лицензии, но среди американцев японского происхождения в Los Angeles меня ценили на вес золота. Хотя подполье есть подполье. Я не мог достать хороших лекарств и вынужден был в основном делать незаконные аборты. Однако всю жизнь заниматься этим мне не хотелось. Как ни смешно, я собирался стать педиатром. К тому же я был молод. И тогда я решил перебраться в New York. Загорелся идеей, о которой узнал от одного американского японца. Называлось это дело Oriental Shiatsu massage,^[87] суть его состояла в популяризации сиацу. Этот японец был Pioneer. Он знал мануальную терапию дзюдо и собирался открыть clinic. Но осуществить задуманное у него не получалось. Способность предвидеть слишком далеко вперед не приводит к хорошим результатам. В те годы восточное и японское невозможно было продать. Никто не ел sushi, не ездил на японских автомобилях. Тогда считалось стыдным быть японцем. Я мыл тарелки, работал плотником, совмещая работу с учебой, и получил диплом врача. Благодаря одному человеку. В итоге диплом мне не пригодился, но он стал стимулом в моей сиротской жизни. Сейчас я думаю: именно благодаря тому, что я стал сиротой, я смог избежать увлечения патриотизмом, стремлением к миру, любовью к человечеству – этими песнями, исполняемыми стройным хором вечно грызущихся людей. Я хотел сам создать свою страну. Я хотел прожить историю после гибели Японии и построить республику сирот.

Майко почувствовала, как кто-то коснулся ее плеча, и обернулась. Миссис Катагири улыбалась, заглядывая ей в лицо.

– Последнее время никто не слушает Юсаку до конца. Ну как? Устали, наверное? Поешьте печенья, – сказала она, протягивая поднос.

У господина Катагири, похоже, вертелся на языке уже следующий эпизод из его жизни, но он вздохнул и передумал его рассказывать. Конечно, он бы о многом еще мог поведать, да и то, о чем успел рассказать, наверняка сократил. Появление Барбары разрядило гнетущую атмосферу, царящую в комнате, и Майко решилась спросить:

– How long have you been married?^[88]

Господин Катагири промолчал. Барбара ответила, садясь рядом с мужем:

– Six years.^[89]

Майко невольно переспросила, но получила тот же ответ.

– We've been living together since 1959. I was employed by him as an alternative wife. He was persisting in being single for a long long time,^[90] – пояснила Барбара.

Интересно, а какая зарплата у жены, нанимаемой за деньги? Входит ли в гонорар рабочее время, количество занятий сексом? Вот бы меня кто-нибудь нанял. Любовницы, нанимаемые за деньги, есть и в Японии…

Майко спросила у господина Катагири то, что вертелось у нее на языке:

– Why didn't you marry her immediately when you fell in love?^[91]

Барбара засмеялась вместе с Майко, как бы подшучивая над Катагири:

– Please explain the reason why you hesitated to marry me.^[92]

– Если не вдаваться в подробности, то я один раз был женат, заплатив большие деньги за американское гражданство. Были американки, которые занимались таким бизнесом. Дело сделано – и тут же развелись. Никакого секса. С тех пор я считал, что женитьба – business.^[93]

Барбара переглянулась с Майко и улыбнулась ей грустной улыбкой, ища поддержки.

– Да, я встретился с Barbara в книжном магазине. Абсолютно случайно – она искала книгу, которую я держал в руках. В то время я был студентом NYIP.^[94] Удача тогда улыбнулась мне, я познакомился с Jewish^[95] исследователем буддизма, и он взял меня к себе в ученики. Я считал его своим отцом. Для сироты родители – понятие изменяемое. Его звали Ludwig Pennman,^[96] он был моим благодетелем, он указал мне будущее после моего перерождения в Америке. Одним моим благодетелем был Ludwig Pennman, а вторым… – он указал пальцем на жену.

На улице начинало темнеть. Сколько времени прошло, а о Мэтью так и не было сказано ни слова.

– Pennman оплатил мое обучение. Но вместо того чтобы стать врачом, я вынашивал другие планы. Под влиянием Пенмана я захотел открыть сиротский приют нового типа. Для этого я изучал Child Psychology.^[97] С Barbara не должно было быть разногласий. Я рассказал ей о своей мечте. Построить республику сирот. Она проявила интерес.

– А Пенман…

– Дедушка сирот. Мы развили и реализовали его идеи. Pennman и Barbara – ирландские евреи, я бывший японский солдат, а дети – кто откуда. Подобно тому, как у ангелов нет ни family name, ни nationality,^[98] так и все наши дети свободны.

Согласившись с предложением Барбары продолжить разговор о республике сирот на следующий день за обедом, Майко ушла от супругов Катагири. Пожалуй, этого визита достаточно для первого столкновения на ближнем фронте, целью которого было прорвать оборону господина Катагири. Майко не стала сразу ловить такси, а смешалась с толпой покупателей: негры и латиносы тащили по нескольку огромных пакетов в обеих руках, обходя магазины распродаж на 14-й улице. Майко вдруг подумала: интересно, как выглядит Пенелопа, которую любил Мэтью? Похожа ли она на меня или является полной моей противоположностью?

И внезапно она чуть не задохнулась. Вонь сопревших ног. А недавно ее преследовал сильный запах пота. Да, надо купить ароматное мыло. На фотографии Пенелопа выглядела миловидной девушкой. Интересно, какими духами она пользуется? Потеряла родителей в авиакатастрофе… В Японии тоже бывают такие случаи. Одна девочка чудом выжила в числе немногих в авиакатастрофе; ей пришлось стать свидетелем смерти своих родителей в горах, в полном мраке. Катагири взял сиротку Пенелопу к себе и воспитал ее. Но он совсем не похож на управляющего приютом. Не могу понять, что в нем не так. Но он crazy. Этим и интересен.

We have no secrets between us^[99]

– Josephine Baker.^[100] Она тоже пыталась создать республику сирот. Мне было интересно, что она за человек, и я встретился с ней. Она жила, зарабатывая своим телом, как танцовщица и певица. Женщинам так и подобает вести себя. Они должны превращать свое тело в деньги. Должны покупать своим телом положение в обществе, славу, состояние. Понимаешь меня? Все женщины – проститутки, но им нет необходимости предаваться разврату. Проститутками называют тех женщин, которые могут обменять себя на что угодно. Женщины – это «ходячие деньги». Не только актрисы и певицы, но и все известные женщины добивались высот подобным образом. И Maria Callas, и Anais Nin, и Elizabeth Taylor, и Lou Salome. Но «ходячими деньгами» могут быть не только женщины. То же самое касается и геев. Говорят, для того чтобы выбиться в звезды танцевального мира, нужно быть голубым евреем. Что женщины, что мужчины – красивы те, кто живет, не жалея себя.

– А по отношению к своей супруге вы тоже придерживаетесь подобного мнения?

– Нет, Barbara – другая. Она отдала себя служению мне. Как Chrisitian.^[101] Она работала ради сирот. Мы уже немолоды. Можем произносить бодрые речи о том, как жить, не жалея себя, но наши тела за нами не поспевают. Вот мы и поженились шесть лет назад и закрыли наш Institute.^[102] Самому младшему ребенку исполнилось восемнадцать, и он уже мог жить самостоятельно. Это был Turning point,^[103] – господин Катагири изобразил улыбку, взглянув на Барбару, и приступил к пасте. В тот день по рекомендации Барбары обед проходил в итальянском ресторане. Господин Катагири ел, оставляя места, посыпанные сыром.

– Нам приходилось сталкиваться со множеством проблем. У нас был не простой Orphan asylum,^[104] куда брали сирот, брошенных или трудных детей. Мы не держали детей в бедности, не жалели денег на образование. Но взамен дети должны были работать. Наше учреждение служило также The Employment Security Act^[105] детей, предоставляя им место работы в зависимости от обстоятельств.

– Что вы имеете в виду? – в возбужденном от вина мозгу Майко завертелись слова «детская проституция». Не может быть, думала она, и тем не менее ее фантазия продолжала работать в этом направлении. Хм, а я уже давно не спала с мужчиной. Детская проституция? И придет же такое в голову.

– В мире существуют не только дети-сироты, но и родители-сироты. То есть те, кто потерял ребенка из-за болезни или несчастного случая.

– Мы называли их Orpharent,^[106] – включилась в разговор Барбара. Удивительно, откуда она понимала, о чем идет речь, зная по-японски всего несколько слов?

– Orphan и Orpharent стремятся друг к другу.

– Вы сдавали в аренду детей-сирот осиротевшим родителям?

Господин Катагири пристально посмотрел на Майко и шепнул Барбаре на ухо:

– It's clever of her to understand, isn't it?^[107]

Барбара что-то ответила, кивнув головой.

Майко удалось услышать только имя «Пенелопа». Все-таки меня с ней сравнивают. Это не дает мне покоя. Надо будет узнать о ней побольше.

– Все считают, что ребенка не возьмешь так easy,^[108] как собаку или кошку. Мы изменили это мнение в свою пользу. Ты верно сказала, мы стали сдавать детей в аренду в чужие семьи. Rental Child.^[109]

Чужая кошка в доме прикидывается тихоней… Внезапно вспомнила Майко эту японскую поговорку. А потом она подумала о фотографиях детей, висящих на стене в квартире господина Катагири. Глядя на них, она никак не могла понять, что они ей напоминают. Теперь ясно. Артистическое агентство или театральную труппу. Точно, за названиями «НИИ детской психологии» или «сиротский приют» на самом деле скрывалось артистическое агентство. Найдя всему объяснение, Майко кивнула, соглашаясь с собственными мыслями.

– Чтобы научиться самостоятельной жизни, сироте нужно усвоить правила выживания. Ты видела фильм Chaplin «The Kid»?^[110] A «The Paper Moon» Bugdanovich?^[111] Ребенок, помогающий стекольщику продавать стекло, и ребенок, работающий на мошенника, были Rental Child. Дитя напрокат – ничей ребенок, он ребенок всех. Моей мечтой было воспитать детей, которые не испытывали бы потребности ни в родителях, ни в богах. Мне хотелось воспитать свободных детей, которые могли бы приспосабливаться к обстоятельствам в любых семьях, вне зависимости от цвета кожи и волос, веры и обычаев, и тем не менее не принадлежали бы ни одной семье. По своей сути ребенок должен быть свободным сиротой. Любовь родителей и детей? Конечно, желание любить детей свойственно людям всех стран. Но категория людей под названием «родители» на подсознательном уровне связывает детей разного рода путами. Под предлогом родительской любви насаждаются любовь к родине, правила толпы и прочее. Я говорю об этом, потому что сам был ребенком японских родителей. Осиротев на войне, я стал сыном Пенмана, странного человека. Он был Homosexual,^[112] которому нравились азиаты. Всё это уже в прошлом, и я не побоюсь сказать, что вступил в связь со своим приемным отцом Пенманом. Через физическую близость я впитал в себя его идеи и образ жизни. Пенман вселился в мое тело. Сейчас он стал моим духом-хранителем, сидящим у меня за спиной. Его видно, да?

Майко старалась незаметно отвести взгляд от господина Катагири, дожидаясь, когда он сменит тему разговора, но она не смогла проглотить вопрос, который застрял у нее в горле. Нельзя, нельзя спрашивать. Если спрошу, только противнее станет. И всё это в присутствии женщины, Барбары…

– Почему приемному отцу и сыну нужно было вступать в физическую связь?

Все-таки спросила… Вот дура. Катагири добился расположения Пенмана, использовав свое тело. И дело не только в этом. Почему-то почувствовался запах сыра моцарелла. Официантка подошла к столику, спросив: Everything's OK?^[113]

– Действительно, почему? Да потому, что в этих отношениях изначально не было связи отец – ребенок и нужно было создать ее заново.

– Да что вы… – осеклась Майко и украдкой взглянула на Барбару. Она понимает, о чем идет речь?

– Майко, впоследствии можно добавлять какие угодно причинно-следственные связи. Короче говоря, моя связь с Пенманом возникла в результате сексуальных отношений. Только и всего. В то время Америка упрямо сохраняла мораль викторианской эпохи. Быть Homosexual считалось уделом отверженных, так же как и быть японским солдатом. Я не был Homo, но и не собирался сохранять глупые моральные устои. Случайным образом наши с Пенманом интересы совпали. Моя война обрела богатого Homo в качестве союзника, что пошло ей на пользу. А он сделал меня своим любовником и сыном. В 1959 году он умер от рака, и я стал его наследником. На наследство Пенмана я создал республику сирот вместе с моим товарищем Barbara Все получилось по воле обстоятельств. В молодости я тоже был «ходячими деньгами».

Может быть, и Мэтью вступал в сексуальные отношения со своим приемным отцом, с Катагири? И Катагири рассказал о своих отношениях с Пенманом, чтобы намекнуть на это? Так вот что такое «жить, не жалея себя»? Как тут не разозлиться. Если бы мой бойфренд был геем и встречался со мной только ради сохранения репутации, ух, я залепила бы ему по морде. А если бы он стал врать мне, что бисексуален, то получил бы коленом по яйцам. Майко спросила Барбару, сдерживая возбуждение:

– How did you feel about the relation between Mr.Katagiri and his foster-father Mr.Pennman? Do you understand what he said and what I asked?^[114]

Абсолютно не изменившись в лице, Барбара ответила:

– We have no secrets between us. He had no alternative but to do so. I mean… Well I'll guarantee he never did harm to orphans. He was only a dealer of orphans. He never had sexual relations with the children.^[115]

Майко налила полный бокал вина и залпом осушила его. Этим вечером ей больше не хотелось ничего слушать. Нити внутри нее переплелись и не могли распутаться. Да успокойся. Тебя-то лично это не касается.

– What's wrong?^[116] – Барбара заглянула Майко в глаза – в них стояли слезы. Майко и самой было невдомек, откуда они взялись. Бедная Барбара. Она все знает. С того момента, как они стали встречаться, она знала об отношениях между господином Катагири и его приемным отцом. Наверняка именно это долгие годы служило препятствием их браку. Майко сказала сама себе: «Не могу не выпить», и выпила. Заглушить бы вином этот тягучий осадок в душе, напоминающий боль во время месячных…

Передышка

Одноклассница Майко по старшей школе танцует в труппе Марты Грэхэм. Пять лет прошло, как они не виделись. Девушки смотрели старые альбомы с фотографиями, обсуждали всех и вся, делились воспоминаниями. Ты совсем не изменилась, Мики! А тебе, Майко, похоже, по-прежнему на мужиков не везет. Так они болтали, дурачась, будто принимали комические позы на любительских фотографиях, но, замолкая на мгновение, размышляли совсем о другом.

– Думаю, мне пора будет скоро возвращаться в Японию. Вокруг одни геи, менеджер компании – тоже гей, я ему безразлична. Я не считаю, что танцую хуже других, но ко мне придираются по пустякам и не дают хороших ролей. То грудь слишком большая, то во взгляде нет металла – сплошные придирки. Ну, хорошо, вот вернусь я в Японию и что? Мальчик, за которого я замуж собиралась, говорит: «Надо подумать». Никакой определенности.

Майко, в свою очередь, выложила все про странную работу, которой она занималась, про то, что японцы навевают на нее тоску и стали напоминать слизняков, про то, что ей хотелось бы переспать с мужиками разных национальностей, а еще про этого чокнутого бывшего японского солдата. Произнеся эту тираду, из которой ровно ничего не следовало, Майко почувствовала, что ужасно проголодалась. Подруги решили наесться с горя и отправились в Чайнатаун. Гора голубых крабов на огромном блюде, лягушачьи лапки в зеленом перце, акульи плавники в ароматном соусе… Они ели, перепачкав в масле обе руки. Наели себе животы, как у беременных на четвертом месяце, погуляли в темноте, и неприятный осадок сам собой испарился.

1024-слойная личность

Во второй половине следующего дня Майко опять отправилась к господину Катагири. За эти несколько дней нервы у нее немного успокоились. Сегодня Катагири обещал показать ей бывший дворец детей напрокат. Сейчас в нем жили другие квартиранты, но именно в этот день одна комната оказалась свободной.

Дворец сирот находился рядом с квартирой Катагири. Шесть лет назад он снимал три комнаты на одном этаже – пентхаус, выходивший на солнечную сторону. На балконе можно было загорать, жарить шашлыки и даже играть в баскетбол. Во дворце жило максимум пятнадцать детей напрокат. Бывший японский солдат-сирота в то время был окружен детьми, и наверняка у него не оставалось времени на воспоминания о прошлом.

Пустая комната, в которую завтра въедут новые жильцы. Когда-то она была разделена на шесть маленьких комнатушек, здесь ели и спали Мэтью и еще пятеро детей напрокат. Через коридор Мэтью проходил в комнату к Пенелопе, которая располагалась в глубине квартиры.

Господин Катагири смеялся, задыхаясь.

– Мэтью пролил масло в коридоре и устроил настоящий каток. Дети разделись догола и играли в American football.^[117]

Его натужный смех казался плачем. У многих от смеха наворачиваются слезы, но мало кто смеется, когда ему грустно. Наверное, господин Катагири принадлежал к такой редкой породе людей.

Он привел Майко в комнату, которая была ближе всего к двери, и, почти вплотную приблизив лицо к стене, начал искать что-то. Быстро нашел то, что искал, и легонько провел по стене пальцем.

– Можешь прочитать?

На стене, которую множество раз перекрашивали белой краской, сохранились следы какой-то надписи. Микаинайт?

– До сих пор немного видно. В этой комнате Мэтью обучался искусству преодолевать одиночество. Так у него сложилась глубокая связь с духом-хранителем по имени Микаинайт. Часто он отправлял свое сознание полетать за окном. Микаинайт вместо Мэтью подобно электромагнитным волнам мог отправляться в любую точку мира.

Co мной тоже было такое. А в десять лет я верила, что где-то на Земле у меня есть половинка, близнец, родившийся совсем в другом месте, и что когда-нибудь моя душа приведет меня к нему и мы встретимся. Абсолютно то же самое. Я тоже отправляла в плавание свое сознание, надеясь, что по радиоволнам оно долетит до моей половинки и мы сможем общаться друг с другом. Я даже изводила себя глупыми переживаниями: что мне делать, если мой близнец заговорит со мной по-русски.

Наверняка дети напрокат, упорно боровшиеся с одиночеством в этой комнате, до сих пор продолжают искать своих близнецов-половинок. Господин Катагири силой навязал детямтакую судьбу. Побывай во множестве семей, чтобы встретиться со своей половинкой, чтобы найти подходящих для тебя родителей. Да и сам господин Катагири нашел подходящего для себя отца и превратился в отца детям, которых взял напрокат.

Самым главным наследством, которое Катагири получил от Пенмана, были связи. Еще при жизни Пенмана Катагири всеми силами старался добиться расположения знакомых своего приемного отца. Ученым и предпринимателям, друзьям Пенмана, в ближайшем будущем предстояло стать меценатами, признающими независимость и оказывающими поддержку республике сирот. Среди знакомых родителей Барбары было много христиан, занимавшихся благотворительностью, идея приюта нашла у них сочувственный отклик, и пожертвований было собрано даже больше, чем предполагалось. В молодости Барбара всегда вызывала симпатию у славных стариков, таких как сама она сейчас. В мире не все решают деньги. Что случилось с добрыми сердцами, вопрошала она, завоевывая их расположение, и тугие кошельки раскрывались. Чем благороднее нищий, тем крепче его вера. Нищие и занимающиеся благотворительностью должны верить одному богу. Поэтому за сбор денег отвечала Барбара, которая исповедовала христианскую веру.

Господин Катагири сосредоточился исключительно на поиске талантливых сирот, посещая детские дома и знакомых. Поиск шел по той же схеме, какую применяли торговцы женщинами в эпоху Эдо, находившие в розовощеких девочках черты хорошо оплачиваемых проституток. Катагири не занимался благотворительностью. Существовало несколько условий, необходимых для ребенка напрокат. Болезненные дети не годились. Об этом Катагири мог судить, исходя из своего опыта врача без лицензии. Дети, терявшиеся в незнакомой обстановке, тоже не были пригодны для этого бизнеса. Популярностью пользовались дети жизнерадостные и приветливые.

Внешний вид и коэффициент интеллекта были не столь важны. Предпочтительнее ребенок немного заторможенный, чем тот, кто заткнет за пояс любого взрослого. Из детей, характер которых определен воспитанием их настоящих родителей, сложно было сделать ребенка напрокат. Катагири выбирал не тех детей, из которых уже что-то получилось, а тех, кто еще не сформирован. Детям напрокат нужно было всегда оставаться на полпути.

Так же тщательно Катагири изучал потребности родителей, потерявших ребенка. Сколько денег они готовы заплатить за ребенка напрокат, чем хотели бы с ним заниматься или как использовать его. Катагири знал, как воспитать ребенка, который будет выслушивать все капризы родителей.

Он нашел четверых детей. Сэмюэль – девять лет, Ник – семь лет, Мириам – семь лет, Иен Иен – пять лет. Первые граждане республики сирот. Все они смыли тяжелое прошлое, которое сызмальства несли на своих плечах, и начали новую жизнь, называя Катагири боссом, Барбару – мамой и считая друг друга братьями и сестрами.

Воспитание детей было самой важной работой босса и мамы. Чтобы никто не мог сказать: «сразу видно, дети из провинции». Мама на собственном примере объясняла, как нужно вести себя в обществе, босс учил детей гордиться собой. Не заискивая ни перед кем, сделайте так, чтобы все вас любили.

У всех детей была фамилия Барбары – Хоппер, они ходили в муниципальную школу и помимо школьной программы приобретали всевозможные полезные навыки. Те дети, у которых босс признавал наличие музыкального слуха, обучались игре на фортепиано или скрипке. Те, кому хорошо давались языки, занимались с репетиторами, чтобы стать билингвами и трилингвами. Дети с соответствующими способностями посещали балетный класс или театральную школу. Такие одаренные дети, как Пенелопа, нуждались в вечерних развлечениях, другого свободного времени на игры у них не оставалось. Вечером начинались проповеди босса о семи несчастьях. Он столько раз повторял одно и то же, что все выучили его фразы наизусть, как театральную роль. Как ни странно, это пригодилось. Можно было использовать их в ссорах, а то и тихонько подбадривать себя ими.

– Сироты дают свет этому вконец протухшему миру. Сирота – символ умного человека.

– Все боги этого мира – союзники сирот. Уважайте богов. Но рассчитывайте только на самих себя.

– Сирота – ничей ребенок, он ребенок всех.

Босс научил детей контролировать сознание, что помогало в любых ситуациях. Это был один из видов медитации, который босс разработал сам, соединив вместе йогу, дзэн и гипноз, для того чтобы добиваться душевной стабильности у детей. Любой специалист счел бы медитацию по Катагири абсолютно непоследовательной и опасной для детей, но Катагири твердо стоял на своем, называя ее самым эффективным методом, проверенным экспериментально. Хотя увлеченно медитирующие дети производили жутковатое впечатление.

– Мэтью тоже стал master^[118] этой медитации. Ему потребовалось около десяти лет, чтобы научиться control^[119] сознание.

– А я смогла бы?

– Конечно. Хочешь, научу тебя? Можно медитировать в любом месте. Важно уметь relax.^[120] Давай попробуем.

Катагири усадил Майко на пол. Ну вот, начинается, как на занятиях в тоталитарной секте. Ладно, посмотрим, что из этого получится.

– Закрой глаза и сконцентрируйся на межбровье. Дыши медленно, вдох, выдох. Прислушивайся к звуку своего сердца. А теперь направь сознание по всему телу. Начни с мизинца правой руки, затем безымянный палец, средний, указательный и большой. Сознание постепенно распределяется по ладони. А теперь – от кисти к локтю. От локтя – к плечу. Ну как? Не чувствуешь, как растет твоя правая рука? Становится похожей на клешню краба. А теперь для баланса так же направь свое сознание от пальцев до плеча левой руки. Закончишь с руками – переходи к ногам. Поднимись от пальцев к ступням, лодыжкам, икрам, почувствуй колени, бедра, округлости ягодиц. Направь сознание к кончикам сосков. Где твое солнечное сплетение? Где пупок? Теперь направь сознание от нижней части живота вниз, доходишь до начала ног. Чувствуешь кости таза? А теперь попробуй направить сознание во влагалище.

Майко почувствовала, как будто ее насилуют взглядом, и открыла глаза. Почему-то ее тело горело.

– Итак, мы начинаем с того, что рисуем контур своего тела. А теперь вообрази себя бредущей по пустыне во время бури, когда вокруг ни зги не видно, или взбирающейся на соседнюю гору по мосту из облаков, или горящей красным пламенем, или летящей с дикой скоростью по черному космосу. Тем временем сознание начнет отделяться от тела, дух-хранитель станет возникать перед твоими глазами, появляясь у тебя из-за спины. Микаинайт Мэтью тоже родился в результате подобных занятий. В детстве он трижды шмыгал носом, подзывая Микаинайта. Пенелопа звала своего духа-хранителя, нажимая на сосок, как на кнопку звонка. Иен Иен говорила, что, когда зевает, дух-хранитель вылезает у нее изо рта. У каждого был свой способ подружиться со своим двойником.

Катагири намеренно воспитывал в детях раздвоение личности. Но он был уверен в себе. Врачей и ученых, которые считали, что раздвоение личности нужно лечить психоанализом, называл «идиотами-монотеистами». Сколько бы ни было личностей: две, три, десять или сто, они не будут мешать друг другу. Важно правильно их использовать. Для детей напрокат потерять своего двойника вследствие психоанализа было бы кошмарным сном. Избавиться от раздвоения личности означало бы обречь себя на не поддающееся лечению одиночество. Убить друга, с которым ты делил пищу и постель, болезни, боль и страдания, который помогал тебе, а ты помогал ему, с которым ты спорил, шутил, валял дурака.

Вместе с тем двойник был совершенно иным человеком. Хотя он жил с тобой в одном теле, вы искали разных любимых, друзей и учителей. Таким образом, раздвоение превращалось в расчетверение, делилось на 8,16 и 124 части. Два в десятой степени – 1024, а единица в десятой степени – все та же единица.

Что хорошего в том, чтобы быть одному? Одиночество вредно для здоровья. Двойник не какая-то несусветная тяжесть, таскай его с собой – мешать не будет. Большинство религий, используя слабость человека, утверждают, будто бог – гарант вашей личности. В таком случае лучше с самого начала посадить к себе на спину собственного бога. Что такое бог? Друг, не более того.

У фей дел невпроворот

Первых граждан республики можно было бы назвать подопытными кроликами Катагири. Не следует считать детей, которые у тебя появились, неполноценными и закомплексованными. У них есть талант: читать мысли взрослых по лицу. «Это не мой ребенок», – если родители так думают, то отношения не будут складываться. Ребенок не может не реагировать на это.

– Сложнее приходилось не тому, кто становился ребенком напрокат, а тому, кто становился родителем. Казалось, детям не терпелось поскорее заставить родителей проявить свои недостатки. Но я строго воспитывал их, прежде чем в них просыпался никчемный Complex брошенного ребенка. Правда, сначала было тяжело. Barbara даже слегла в больницу с Neurosis. Матери необходимо обладать долей наглости: какая разница, кем вырастут дети. А Барбара была слишком naïve.

Первые граждане республики должны были стать образцом для будущих детей напрокат. Естественно, господин Катагири возлагал на них великие надежды. Он не успевал проследить за мельчайшими движениями души каждого, так как думал только о том, как скорее приучить детей к жизни ребенка напрокат. Короче говоря, пытался учить их методом кнута и пряника, как будто дрессировал животных в цирке.

Барбара всегда утешала и подбадривала детей, пытаясь благодаря этому забыть о своем прошлом. До того как стать парой господину Катагири, она три года была замужем, забеременела и родила мальчика. Ей было 23 года. Когда мальчик стал называть мир вокруг себя словом: «мамма», он умер, оставив в завещание: «Агу-агу». Барбара винила себя за то, что не заметила у ребенка воспаления легких, ненавидела тех, кто рожает детей, и стала отказывать мужу в сексе. Неизвестно, это ли послужило причиной, но они перестали жить вместе, и с тех пор у Барбары не было своих детей. Она считала, что не имеет права быть матерью. Решила, что может общаться с детьми в лучшем случае как психолог. В тот момент она встретилась с господином Катагири, и судьба сделала ее матерью сирот. Майко подумала: наверное, это совсем не похоже на работу воспитательницы в детском саду, но она даже представить себе не могла, насколько это трудно. Поблажек в виде кровной связи не существует. Нужно с нуля создавать доверительные отношения между абсолютно чужими людьми.

– Мы стали серьезнее относиться к воспитанию первых граждан республики, и примерно месяцев через семь упорного обучения, когда у них не оставалось даже времени на игры, мы начали сдавать их напрокат в чужие семьи. Сначала всего на несколько дней. Постепенно мы увеличивали срок. На неделю. На десять дней. Дети были разные: кто-то возвращался домой в слезах, проведя два дня в незнакомом доме. Бывало, что у клиентов не получалось поладить с детьми. Именно в этих случаях Барбара была нужнее всего. Она ложилась спать вместе с ребенком, купала его, водила на аттракционы и всячески убеждала его. Так, чтобы он почувствовал радость от работы Rental Child. Множество раз показывала ему фильмы «The Kid» и «The Paper Moon», говорила: вот каким ты станешь. Или же рассказывала ему кучу историй, где главный герой отправлялся искать сокровища, преодолевал разнообразные испытания и становился взрослым. Республика сирот – база для героев, здесь они восстанавливают силы, перед тем как отправиться в путь навстречу новым приключениям. Разве герои хнычут и жалуются? Вот таким образом она их убеждала.

– Наверное, Барбаре приходилось нелегко.

– Когда дети плакали, ей становилось так тяжело, что она тоже не могла сдержать слез. Они ласково называли ее: Mammy, и она тут же начинала играть роль матери. Ей же нужно было оставаться Ma'am. На самом деле она выбрала нечто среднее, став матерью-другом, одновременно являясь и учителем. Ей нужно было играть несколько ролей. У меня же была только одна роль.

Хотя их объединяло общее занятие – дети напрокат, это были разные личности – каждый со своим характером, выражением лица, особенностями, пристрастиями и генами – которые случайно оказались под одной крышей. Не всегда выбор Катагири оказывался правильным, у детей развивались внезапные болезни, возникали душевные травмы.

Старший ребенок Сэм был умненький мальчик, но в десять лет он совсем перестал разговаривать. Ни босс, ни мадам не могли и предположить, от чего это случилось. Они забеспокоились, но сколько ни пытались заговорить с Сэмом, он произносил только три фразы: Yes, No, I don't know.^[121] Они даже показали его психоаналитику, но от этого прибавились только две фразы: I'm OK. Leave me alone!^[122] В таком состоянии его никоим образом нельзя было отдавать напрокат в чужую семью. Мальчик, который говорит только пять фраз, превратит и без того печальный дом осиротевших родителей в замок с привидениями. Поломав голову, господин Катагири, решил попробовать загипнотизировать Сэма. Даже наспех проведенный сеанс гипноза дал непредсказуемый результат: число фраз увеличилось до десяти. Сэм был послушным ребенком, и, может быть, поэтому простое внушение избавило его от груза на душе.

Благодаря случаю с Сэмом Катагири серьезно овладел гипнозом; занимаясь йогой, без всякой системы добавил свой опыт практики в дзэнском монастыре, куда он ходил в юные годы, и создал тот самый медитативный метод по системе Катагири. Оказалось, Сэм, работая ребенком напрокат, испытывал стресс невероятной силы. Оттого что ему приходилось контролировать осиротевших родителей-клиентов, он не мог говорить так, как ему хотелось. Сэм был гордым ребенком. Иначе говоря, ему нужно было дать возможность расслабиться. Катагири превратил Сэма в материал для экспериментов и оттачивал на нем свой медитативный метод.

Была девочка, которая страдала приступами агрессии. Мексиканка Мириам, чьи родители погибли в автокатастрофе, по ночам в полнолуние неизменно начинала буйствовать. Ни босс, ни мадам ничего не могли с этим поделать. Среди клиентов были семьи, которые искали скандального ребенка. Босс придумал рекламный трюк: ссоры родителей и детей, ссоры с братьями и сестрами, скандалы с соседями – все, что ни пожелаете, – и так продавал Мириам. Сейчас она работает в полиции.

Хелен, которая умела говорить по-кошачьи, была таким загадочным ребенком, что действительно можно было подумать, будто она родилась от кошки и человека. Она доставляла много хлопот. В опасном Нью-Йорке убегала куда-нибудь, словно напрашивалась: украдите меня. Хотелось надеть на нее ошейник. Один раз она не возвращалась целый день, заставив босса и мадам изрядно поволноваться. Наутро ее привел домой хиппи, назвавшийся поэтом, который узнал ее адрес из медальона, висящего на шее. Хелен сказала, что принимала участие в конференции бродячих кошек, выступая с речью от имени человеческих детенышей. Ее духа-хранителя звали Стиви. Он был наполовину человек, наполовину кошка. Где сейчас Хелен, неизвестно. От нее нет никаких вестей уже лет пять.

– Как-нибудь нагрянет без предупреждения с выводком из пяти детей, не меньше.

Наверняка она превратилась в кошку.

Иен Иен, сирота китайских корней, возит в Америку азиатские фильмы. Она вышла замуж за кинорежиссера родом из Гонконга и иногда снимается в кино. Благодаря этому она смогла встретиться со своими настоящими родителями. Иен Иен была второй дочерью в семье владельца ресторана в Гонконге. Ее родители увидели лицо актрисы, которая играла в одном гонконгском фильме американку, китаянку в третьем поколении, не умевшую говорить по-китайски, и подумали: «Может быть…» Она была точной копией их старшей дочери, то есть старшей сестры Иен Иен. Они навели справки об актрисе, и выяснилось, что Иен Иен полностью совпадала по описаниям с их пропавшей дочерью. Ее похитили еще в том возрасте, когда она и говорить толком не умела, и бросили в нью-йоркском Чайнатауне. Похищение было совершено в целях получения выкупа, но преступника так и не поймали, а дело осталось нераскрытым. Вписав в паспорт имя ребенка, преступник вывез Иен Иен за пределы Гонконга, но, вероятно, так и не придумав никакого способа безопасно получить выкуп, бросил девочку на улицах Нью-Йорка.

Иен Иен практически ничего не помнила о своих настоящих родителях. Они вообще-то дали ей китайское имя – Линхо и английское – Трэйси. К счастью, родители помнили, что на спине у девочки есть родинка в форме треугольника, к тому же анализ крови не показал того, что они не являются ее родителями.

– Это единственный случай, когда ребенку напрокат удалось встретиться со своими настоящими родителями. Только Иен Иен. Если теперь Мэтью удастся встретиться со своей родной матерью, это будет второй случай, – Катагири поочередно поморгал глазами и засмеялся, засопев носом. – Родная мать Мэтью знает, где у него на теле родинки?

Встреча родной матери со своим ребенком для Катагири не очень-то радостное событие, догадалась Майко по его интонации. То, что кровные связи значат больше, чем жизненные, – это чушь. Подумаешь, кровь. Жидкость красного цвета. Отношения между родителями и детьми меняются в зависимости от обстоятельств. Эти отношения – не более, чем контракт. А любой контракт можно переписать. Катагири стал отцом сирот, опираясь на подобные теории.

Вообще-то Майко представляла сторону родной матери, мадам Амино, но, как ни странно, она и раньше задумывалась о том, что кровные узы, возможно, не являются чем-то прочным. О том, как все обстоит на самом деле, можно было узнать только непосредственно у самого Мэтью. Мадам Амино говорила, что у Мэтью на попке четыре родинки по одной линии. Но это можно было проверить, только спустив с него трусы.

– А каким ребенком был Мэтью? Это вопрос, который особенно меня интересует.

– Честно говоря, я любил Мэтью больше всех. Он был единственным ребенком, с которым я мог говорить по-японски. Был единственным гражданином, который мог жить в Японии, существующей в моем сознании.

В коридоре какой-то мужчина фальшиво пел фальцетом. Гонконгская попса?

– Последнее время в этом Apartment^[123] поселилось много китайцев. Dancer,^[124] певцы, кинорежиссеры, театральные драматурги. Наверняка в Китае они первоклассные Artist.^[125] He знаю, приехали ли они из Red China,^[126] или из Taiwan, или Hong Kong, но в них есть power.^[127] Кажется, что говорящие на Mandarin^[128] и Cantonese^[129] не могут понять друг друга, но, несмотря на это, network^[130] китайских иммигрантов очень широка. Корейцы тоже стараются, а с японцами беда. Деньги-то у них, наверное, есть. Но человеческие отношения совсем не развиваются. В их будущем нет просвета. Особенно тяжело придется тем, кто тащит груз ответственности на своих плечах. Ни меня, ни Мэтью это не касается, а ты что станешь делать?

Катагири сказал это в шутку, но, как ни странно, для Майко этот вопрос требовал серьезных размышлений. Она подарила Катагири лучшую из своих улыбок и сказала:

– Вообще-то говоря, я хочу найти мужчину, которого буду любить всей душой и всем телом. И если найду его, то мне все равно, что будет с Японией – пусть хоть в пустыню превращается.

Катагири стукнул себя по коленям и рассмеялся. Он так сильно смеялся, что даже закашлялся.

– Тебе бы надо было стать Rental Child. Пенелопe напоминаешь.

Майко совсем не обиделась на эти его слова. Ей захотелось встретиться с Пенелопой, послушать, что она расскажет о Мэтью. Нет, вообще-то ей хотелось оглядеть ее критическим женским взглядом: какой она стала, в кого выросла, насколько зрелой выглядит. Катагири позвонил Пенелопе, но, к сожалению, ее не было дома.

– Она уехала путешествовать. У фей – дел невпроворот.

Хочется найти любимого

В итоге время прошло, а о Мэтью я так ничего толком и не услышала. А уже десятый день, как я в Нью-Йорке. Господин Катагири не хочет делиться информацией. Можно сказать, что я сама виновата: он интересный рассказчик, вот я и выслушиваю с удовольствием все его рассуждения, не имеющие никакого отношения к делу.

К счастью, Катагири пообещал мне сделать копию данных о Мэтью из своих записей о том, как росли дети напрокат. Он заносил данные о повседневной жизни детей и о собственной работе в журнал и хранил его. Когда я получу эту информацию, моя работа в общем-то будет закончена.

И тогда можно будет насладиться пребыванием в Нью-Йорке. Еще и по магазинам не походила и в баре не выпила. Хочется заглянуть на недавно открывшуюся дискотеку, встретить потрясающего мужчину и провести с ним ночь. Сходить на экскурсию на биржу на Уолл-стрит… тоже мне придумала, тоска какая.

Утром Майко надела купленные накануне спортивные туфли, прошлась по Мидтаун, наблюдая за спешащими на работу после бранча, обошла бутики в Аппер Ист, а вечером вместе с Мики и ее приятелем геем в роли телохранителя отправилась напиваться в бар между авеню Эй и Би в Ист-Вилледж. В баре показывали шоу. В темноте вопил рок-певец, воображавший себя дьяволом, комик с микрофоном в руке отпускал шутки на грани приличия – еще немного, и гнев зрителей был бы неминуем, потасканная парочка завывала, исполняя старые блюзы под смешки слушателей. Майко смотрела на сцену, в ускоренном темпе поглощая спиртное. Между столиками и у стойки сновали продавцы наркотиков и пытались втюхать дешевую марихуану и плохо очищенный кокаин. Нарисованные на стене светящимися красками черепа готовы были пуститься в пляс под дрожащее пламя свечей.

Негр с бешеным взглядом, похожий на Майка Тайсона, похотливо пялился на девицу в мини-юбке, сидевшую у стойки. Похоже, она нарочно забыла надеть трусики, чтобы ее бедра выглядели попривлекательнее. Шумная атмосфера бара уже пробралась ей под юбку и, кажется, доставляла непередаваемое удовольствие. Она то и дело томно вздыхала.

Шум в баре действовал как беруши, и некоторое время трудно было что-либо расслышать. Майко подумала: может быть, торговец наркотиками за соседним столиком, разговаривающий с посетителем, – это Мэтью? В следующее мгновение эта картинка превратилась в видение и исчезла. Нарушив мутное молчание, Мики вздохнула:

– О-ой, как хочется найти любимого.

Майко крикнула:

– И мне тоже! – и вздохнула.

В одно мгновение бар наполнился вздохами, превращаясь в беспокойный воздушный шар.

Дети инопланетян

Когда Майко опять пришла к Катагири, он предложил ей пойти погулять. Прогуливаясь по 8-й западной улице, Катагири рассказал Майко:

– Мэтью обожал Plain Pizza^[131] у Рэя. А еще он вставал рано утром и ходил есть тридцатисантиметровый Hotdog в Papaya Kings.^[132] Потому что ночью или рано утром, когда посетителей было мало, Sausage^[133] были вкусные и хорошо прожаренные. А еще он часто забегал в Barducci's^[134] и лопал там образцы Chocolate bread^[135] и Mozzarella cheese.^[136] Продавцы магазина запомнили его в лицо, и лакомиться образцами в свое удовольствие стало затруднительно. Тогда этот паршивец написал благодарственное письмо и раздал его продавцам из Cheese corner^[137] и Bakery.^[138]

Благодарность добрым продавцам из Бардуччи

Позвольте выразить вам благодарность за то, что вы бескорыстно позволяете детям пробовать ваш оригинальный сыр и хлеб и терпеливо учите их тому, что такое вкусно.

Мэтью

– Вот так. Неплохо придумано.

Катагири привел Майко в кафе «Фигаро», куда он ходил в течение двадцати лет. Он заказал капуччино и не спеша положил на каменный стол письмо от Мэтью. Край письма попал в разлитую лужицу. Майко поспешно схватила письмо и, пока оно не успело намокнуть, начала читать. Письмо было написано по-английски, забавным почерком, как будто мышка маршировала, – и читать его было очень трудно.

Дорогие мама и босс!

Я думал, что хорошо говорю по-японски, но мне трудно понимать разговор людей, близко знающих друг друга. Из сериалов и токшоу я понимаю не более трети. В газетах – сложные иероглифы, и я не могу их прочитать. Это сильный шок для меня. Ничего не поделаешь, я стал встречаться с говорливой девушкой и оттачиваю свой японский на ней. Тот японский, которому я научился у босса, слишком логичный, и меня не очень хорошо здесь понимают. Иероглифы – забавные знаки. Так же как и пиктограмма, иероглиф сам обладает значением. Наверное, иероглифы возникли неожиданно, из леса, гор, поселков, из отношений между людьми.

Это первое письмо Мэтью, которое он написал недели через две после приезда в Токио. У него не было возможности учить язык по телепередачам и комиксам, поэтому его японскому не хватало чувства ритма. В Токио первым его шагом было завести себе молодую подружку и начать с освоения живого ритма японского языка.

Немного иероглифов Мэтью знал – примерно на уровне шестиклассника, – а с остальными постепенно уже можно было как-то разобраться. Сложнее для него оказались заимствования, написанные катаканой.^[139]

Курисутян, макудонарудо, бидзинесу, меранкории, пуроресу, рэдзондэтору^[140]… Что это за секретный код?

Через полгода Катагири пришло второе письмо. На открытках с видами скоростных шоссе, гостиниц «Акасака Принс» и «Нью Отани» было торопливо написано по-японски:

Босс, мама, у вас все в порядке?

Последнее время мне наконец-то удается выглядеть среднестатистическим японцем, но я не уверен, что смогу ощущать себя им. Сами японцы изо всех сил пытаются выглядеть кем-то другим, но у них это плохо получается. Как недоперевоплотившиеся лисы-оборотни, у которых остался страшенный хвост. Теперь мне и такие японцы стали казаться забавными.

Мэтью

A на следующий месяц письмо на английском пришло в адрес Барбары. Мэтью узнал от Катагири, что ей прооперировали язву двенадцатиперстной кишки.

Мама, я не знал, что ты болела. Как ты теперь себя чувствуешь? Отдохни как следует и забудь обо всех ненужных переживаниях. У меня все ОК. Тебе абсолютно незачем из-за меня беспокоиться. Я сплю не меньше шести часов в день, питаюсь обязательно три раза в день. Я теперь полюбил шашлык из угря. Нашел бар, где подают жареные шашлыки из печени и головы, здесь я восстанавливаю свои силы. Недавно у меня появилась новая подруга. Ее зовут Кумико, она работает секретарем директора в страховой компании. Она слишком серьезная, а порой даже скучная, но иногда она напоминает мне Пенелопу. Если ты знаешь, где сейчас Пенелопа, сообщи мне, пожалуйста.

Пенелопа на год позже Мэтью Приехала в Токио. Так же как и Мэтью, она постоянно была в разъездах, и поймать ее никак не удавалось. Даже если она сообщала в письме, где находится, письма Катагири до нее не доходили. То же происходило ис Мэтью. От него не было никаких вестей около полугода, а потом пришло письмо на прекрасном японском.

Диплом об окончании Колумбийского университета пригодился мне неожиданным образом. С его помощью я избавился от низкоэффективного физического труда. Работать корреспондентом журнала скучно до невозможности. Я устал бегать за задницами тупых звезд. Сейчас преподаю разговорный английский и занимаюсь переводами, зарабатываю в месяц тысячи три долларов. Япония, Америка и Россия – это три великие страны, где не знают иностранных языков, но Япония, наверное, и среди них на последнем месте. Редко найдешь страну, где английский может быть таким хорошим бизнесом. Для меня преподавание разговорного английского – дело второстепенное. Вы, босс, изобрели профессию «ребенок напрокат», но мы не можем быть вечными детьми. Сейчас моя профессия – любовник, друг. Так же, как раньше, Вы сделали из нас сыновей и дочерей для всех.

Профессия: любовник. Профессия: друг. Ничего удивительного, если ребенок напрокат, став взрослым, начинает заниматься подобным делом. В общем, не беспокойтесь. Друг, любовник – это замечательный бизнес, торговля дружбой и любовью. В месяц – три тысячи долларов, так что это, может, даже и лучше, чем сын. Во всяком случае, надо мной нет босса, который отбирает мои кровные.

Катагири прищелкнул языком и засмеялся в усы с проседью, показывая пальцем на последнюю фразу письма:

– Отбирает мои кровные – надо же такое сказать. Но это правда. Три тысячи долларов в месяц – приличный заработок. Наверное, устроился чьим-нибудь сутенером, но и для этого нужны способности. Работать любовником и другом, должно быть, очень утомительно. Тому, кого все любят и кто всем нравится, нужно быть готовым, что в один прекрасный момент все его возненавидят. Но Мэтью, наверное, может с этим справиться. Нельзя сказать, что он как-то особенно handsome^[141] или слишком красноречив. Одним словом, он ничем не выделяется и не стремится быть в центре внимания, но обладает удивительной способностью успокаивать собеседника. Это, наверное, покажется странным, но я уверен: Мэтью умеет свободно перемещаться в чужих снах. Люди, с которыми он встречался, обязательно видят его во сне. В их снах он ничего не делает. Не исполняет ничьих желаний, но и никому не мешает. И уж, конечно, не появляется в роли злодея. Он радостно улыбается и стоит рядом с тем, кому снится. Только и всего. Если встретишься с Мэтью, то поймешь, наверное, смысл моих слов. Он обязательно появится в твоем сне. Как будто откроет дверь и войдет в комнату. У него это ловко получается.

Может перемещаться в чужих снах… Звучит очень эротично и возбуждающе. Даже щекотно делается.

– Вот бы мне такую удивительную способность, – пробормотала Майко, а Катагири сказал:

– Скорее всего, эта способность была у Мэтью с рождения.

Катагири встретился с Мэтью, когда тому было пять лет. Знакомый Катагири с той поры, когда он практиковал без лицензии в Лос-Анджелесе, привез к нему Мэтью в Нью-Йорк. Этот знакомый по просьбе молодого японца, назвавшегося отцом Мэтью, взял мальчика к себе на три дня, получив 90 долларов предоплаты (по тогдашним ценам). Но прошло больше двух недель, а человек, назвавшийся отцом, так и не пришел за ребенком. Знакомый Катагири обратился в полицию, чтобы разыскать безответственного отца, и там выяснилось, что тот скончался от ножевой раны в грудь через пять дней после того, как привел Мэтью. Знакомый неожиданно оказался с сиротой на руках и решил, что, чем оставлять Мэтью, который немного лопотал по-японски, в полиции, лучше отдать его в приют, который организовал японец Катагири. И он приехал к Катагири за советом.

Из-за плохой стрижки у Мэтью был придурковатый вид, но взгляд цепкий. В какую историю он попал, было неизвестно, но держался он непринужденно. Хотя у мальчишки умер отец, казалось, это не особенно его волновало. А может быть, умерший и не был ему отцом. В таком случае где же его отец? Что случилось с матерью? На все вопросы мальчик отвечал: «не знаю» или «потерялись где-то». Как будто ребенок-инопланетянин пытался неумело соврать. Или ему было все равно, лишь бы кто-то стал его родителями. Как бы там ни было, незнакомых он не стеснялся. На третий день мальчик вел себя так, будто прожил здесь три года. У него была привычка разговаривать с самим собой, как с тем, кто рядом. Идеальный ребенок напрокат, подумал тогда Катагири.

В пять лет Мэтью начал новую жизнь вместе с Катагири и Барбарой. На его прошлое была наложена печать. Он называл себя Маттю, но, начиная свою вторую жизнь, он получил от Катагири имя «Мэтью». Приют Катагири для Мэтью был местом лучше не пожелаешь. Только здесь он мог задержаться надолго. Самое большое везение в жизни?

– Скажите, а дети напрокат приносили хороший доход? – Майко хотелось узнать конкретные цифры, например, сколько стоило взять напрокат десятилетнюю девочку?

– Первые пять лет мы все время были в убытке. Существовали в долг и на пожертвования. Так что «отбирать кровные» можно было только из своего кармана. Предположим, ты берешь двенадцатилетнего Мэтью на неделю. Базовая цена – семьсот долларов. Сто долларов в день. К этому добавляется extra rate,^[142] если client высказывает различные пожелания. В общем, ты можешь ориентироваться на цену за выступление актера-ребенка, а на самом деле получается даже дешевле. Ведь роль ребенка из чужой семьи играется 24 часа в сутки. Если при этом ребенку напрокат лет семь, то гонорар увеличивается. Детей моложе семи лет мы не отдавали больше чем на сутки. Потому что клиенты предлагали их усыновить. Мы не могли отдавать по дешевке работающих детей, поскольку были их настоящими приемными родителями. Усыновляя ребенка, мы воспитывали его в соответствии с собственной системой. И в школу они ходили из нашего дома. Мы никоим образом не считали, что если ребенок будет воспитываться в том или ином богатом доме, ему там может быть лучше. Попробуйте, например, на десять дней разлучить четырехлетнего ребенка с родителями. Он мгновенно станет вести себя с ними отчужденно. И мы тоже все время боялись, что наши приемные дети станут холодно к нам относиться. Дети напрокат были нам очень дороги. Если они перестали бы зарабатывать деньги, приют пришлось бы закрыть. Частному детскому дому выжить трудно. Для безопасности детей дела нужно вести только с надежными клиентами. Мы не сдавали детей кому попало. Когда ребенок говорил, что не хочет идти в эту семью, приходилось отказываться, какие бы миллионы нам ни сулили.

Катагири никогда не прибегал к принуждению. Если ребенок не хотел оставаться даже во время оговоренного срока, он возвращал его домой. Если семья жила в Нью-Йорке, Катагири непременно раз в день заходил проверить, как идут дела. Если ребенка отправляли за город, он обязательно разговаривал с ним по телефону. Все дети были застрахованы на случай похищения или жестокого обращения.

Клиенты, желающие взять ребенка напрокат, приходили в офис, полные надежд, смущения и любопытства. Катагири и Барбара по очереди занимались приемом клиентов. Прежде всего, их необходимо было отобрать. Клиентов экзаменовали в форме собеседования. Если у них было рекомендательное письмо от спонсоров приюта, то степень доверия к ним повышалась. В любом случае клиента просили предъявить удостоверение личности, хотя вообще-то ни босс, ни мама, отдавая ребенка напрокат, не верили никаким удостоверениям. Заметив в клиенте что-то хоть немного подозрительное, они говорили: нужно рекомендательное письмо, и просили клиента удалиться.

На самом деле встречаются такие подонки, которые играют с детьми в непристойные игры, заставляют заниматься сексом. В Америке нередки случаи, когда похищенные дети появляются в порно для любителей лолит. К счастью, дети из их приюта не попадали в подобную ситуацию, но когда Барбара выбирала клиентов, нервы у нее были на пределе. Время от времени она набрасывалась на Катагири, посчитав, что он не слишком внимателен при отборе.

Не все клиенты были бездетными супругами. Попадались холостяки (Барбара особенно их опасалась), молодые женщины в преддверии замужества, пожилые вдовы, гомосексуальные пары. Много было клиентов, которые хотели взять братьев или сестер своим детям. Если клиенты проходили собеседование, начинались переговоры о цене.

«Какому ребенку вы хотите стать родителями? На какой срок?» – спрашивал Катагири, показывая каталог с детьми напрокат.

Пока клиент рассматривал фотографии пятнадцати детей, Барбара рассказывала о каждом: какой у него характер, что он умеет, на каком языке говорит. После этого клиент встречался с ребенком, которого собирался взять напрокат. Смущенно улыбаясь, ребенок вкратце рассказывал о себе. Клиент неловко и нерешительно пытался добиться его расположения.

– Какую еду ты любишь, дружочек?

– Каким ты спортом занимаешься?

– А у нас дома – три собаки. Любишь собачек?

Для ребенка напрокат чужой дом становился своим на второй же день. Даже если ему что-то навязывали, ребенок-профессионал не дичился незнакомых людей. Когда клиент говорил ему: «Чувствуй себя как дома», ребенок, ничуть не стесняясь, так и делал. Это стало для него привычкой. Для босса родители, приходившие взять ребенка напрокат, были клиентами, а они, в свою очередь, относились ко взятому напрокат ребенку как к важному гостю. Дети напрокат очень хорошо это просекали. Конечно, они могли быть гостями только первые несколько дней, а потом нужно было изо всех сил стараться, чтобы понравиться клиенту. Иногда они подбадривали клиентов с тяжелым прошлым. Родители, у которых дети погибли от несчастного случая или умерли от болезни, искали в детях напрокат черты своего погибшего ребенка, вспоминали о нем. День, проведенный в радостном общении, заканчивался, все разбредались спать по своим кроватям, и родители-сироты – не в силах удержаться – шли посмотреть на спящего ребенка напрокат. «Если бы наш малыш был жив…» – хотя они запрещали себе даже думать об этом, подобные мысли появлялись сами собой. В такие моменты ребенок напрокат говорил несколько скупых фраз:

– Скоро наверняка случится что-то хорошее. Если я могу что-то сделать для вас, зовите меня в любое время.

Катагири специально не учил детей угадывать настроение взрослых по выражению лица. Набираясь опыта, дети сами совершенствовали свое мастерство оказывать сочувствие.

– О, я вспомнил. Мэтью два месяца провел в командировке в семье из Бостона. Он отправился туда как старший брат ребенку, чья мать была японкой, а отец – итальянцем. К сожалению, у ребенка было белокровие. И жить ему оставалось немного. А было ему только девять лет. Мэтью – двенадцать. Он, как и полагалось по контракту, подбадривал младшего брата. А когда ребенок умер, Мэтью так переживал, будто потерял родного брата. Мэтью был добрым мальчиком. Он работал скорее не как ребенок на прокат, а как брат напрокат. Был хорошим старшим или младшим братом. Лучше всего удавалось утешать родителей-сирот Пенелопе. Она стояла первым номером в рейтинге детей.

– А у Мэтью какой был номер?

– Кажется, седьмой. Азиаты пользовались не очень большим спросом, но у Мэтью был открытый характер, он говорил на двух языках: английском и японском, немного объяснялся по-испански. Продолжай мы сейчас содержать приют, дети-азиаты, наверное, стали бы более востребованы. Обучив Мэтью кантонскому диалекту китайского, можно было бы выдавать его за китайца, что удобно. Но мое время ушло. Мы с Барбарой живем как обычная семья стариков. Ей бы хотелось переселиться в Новую Зеландию. Если положить все сбережения в новозеландский банк, то можно получать 16 процентов и жить на них. Но этими деньгами нельзя воспользоваться за границей.

Катагири вытер салфеткой молочную пену с кромки усов и сказал:

– Итак, я рассказал тебе много ненужного, но о прошлом Мэтью ты все сможешь узнать, посмотрев эти материалы. Я потратил много времени, чтобы отксерокопировать их. Наверное, и мадам Амино будет довольна.

Перед глазами Майко возникла стопка бумаг, по толщине не уступающая телефонному справочнику. В черной обложке, тщательно переплетенная, плотно нашпигованная прошлым Мэтью. Журнал его развития, который босс и мама заполняли по очереди, дневник, который вел он сам, когда подрос, – о том, как переживал, любил, сердился. Сюда же были включены отчеты о результатах его работы ребенком напрокат.

Майко хотелось приступить к чтению немедленно. Если бы не появился человек, которому понадобилось разыскать Мэтью, записи о его прошлом никто бы не стал ксерокопировать, они бы выцветали, желтели и ветшали. Подобно книгам, спящим в глубинах библиотечных фондов. Если проследить жизнь Мэтью по этим записям, то впереди тебя будет ждать улыбающийся Мэтью в его нынешнем облике, с его нынешним голосом. Майко была уверена в этом. И тогда он придет в мои сны, подумала она.

7. Пенелопа

Мне бы побольше свободы…

Раз уж работа для тебя – и друг, и любимая, то о своем существовании нужно заботиться. Но на самом-то деле забота о существовании ограничивает твою свободу. Когда я остаюсь один, я всегда жалуюсь Микаинайту: «Мне бы побольше свободы…» Так частенько говаривал и старший брат Саяка. Саяка… Моя хорошенькая сестричка, которая заставила меня вспомнить о чем-то давно забытом. Она была одна на крыше универмага. У меня оставалось время до начала следующей работы, и я вышел на крышу, чтобы позагорать и поесть мороженого. Она смотрела на меня с презрением, не отводя взгляда.

– Тебе чего? Дело какое-то ко мне? А ты вроде хорошенькая. Как тебя зовут?

Всем своим видом она показывала, что ей нет дела до стандартного набора комплиментов.

– Саяка Хираока. А дела у меня к тебе нет.

– Тебе сколько лет? Нет, подожди. Попробую угадать.

Я посмотрел на полную грудь девочки. Такого взгляда, как у глубоководной рыбы, не бывает у честных и хороших детей. Но это и не презрительный взгляд ребенка переходного возраста. Двенадцать лет! Я был уверен, что это двенадцатилетняя девочка, которая рано повзрослела. В тринадцать вообще перестаешь верить взрослым. А в двенадцать взгляд еще полностью не затуманивается при виде взрослого человека. Остается любопытство: какие странные эти взрослые. У меня, по крайней мере, было так. Но я не угадал. Ей было одиннадцать.

– Дядя, а ты откуда?

– А ты как думаешь? Слушай, не называй меня дядей. И я не опасный тип. Это и так ясно – достаточно посмотреть на меня.

– С опасными интересно.

– Ой, ой. Хорошо, конечно, ничего не бояться, но смотри, вот похитит тебя кто-нибудь, – я хотел немного подшутить над ней. Мне не нравился этот взгляд, полный презрения к взрослым.

– Ну и пусть. А ты работу прогуливаешь, да?

– Это тебя не касается. Будешь болтаться без дела, от мамы попадет.

– Мама занята. А мне тоже делать нечего, вот хотела поболтать с тобой, дядя.

Может, она подражает разговору соседских теток? У меня действительно было свободное время, и я решил проводить ее до дома.

Посмотрев в глаза Саяка, я внезапно подумал: а может, у меня тоже были такие глаза до того, как я стал подростком? И моментально почувствовал к ней симпатию. Она для меня – ребенок напрокат. Эта мысль не казалась мне противоестественной.

– А что ты делала на крыше универмага?

– Так, ничего.

– Ты всегда играешь одна?

– Угу.

– Почему? У тебя нет друзей?

– Есть, но мы часто ссоримся. И вообще я мрачная.

– Ты, наверное, переживаешь из-за чего-то.

Она кивнула, поджав губы. Может быть откровенной. Я обнял Саяка за плечи и повел в кафе. Я хотел угостить ее пирожными иразвеселить.

Но она оказалась более сложным ребенком, чем я предполагал. Совсем взрослой, несмотря на свои одиннадцать лет. Она рассказала мне о своей семье, о школе. Саяка постоянно приходила на крышу универмага, потому что ей хотелось найти собеседника, который смог бы ее выслушать по-настоящему.

Старший брат Саяка в прошлом году погиб в автокатастрофе. Ему было всего четырнадцать лет. Саяка любила брата больше всех на свете. Его мнение для нее было самым главным, главнее, чем мнение учителей или родителей. Брат объяснял Саяка то, что она не понимала, заботливее и понятнее других. Куда бы она ни ходила, что бы ни делала, если она была с братом, ей все было интересно. Чем бы брат ни занимался, у него все здорово получалось. Он хорошо плавал, быстро бегал, нравился девочкам, умел есть рыбу. Но без Саяка ему иногда не удавалось то, что он умел. Только вместе с Саяка брат был самостоятельной личностью.

Брат любил высоту, поэтому он спал в двухэтажной кровати наверху. Перед сном он всегда разговаривал с Саяка. Иначе он не мог уснуть. Ночью Саяка боялась одна ходить в туалет и будила брата. Тот ворчал, но всегда провожал ее.

Брат спас Саяка, когда она чуть не утонула в бассейне. Когда Саяка вывихнула ногу в школе, брат взвалил ее на плечи и принес домой. Когда Саяка не послушалась классного руководителя и ее отругали, брат утешал ее: «В школе полно противоречий».

Брат часто говорил Саяка: «Мне бы побольше свободы…» Перейдешь в среднюю школу, и все в мире становится мрачным, шевельнуться не можешь. На будущий год Саяка тоже пойдет в среднюю школу.

После того как брат погиб, мама и папа ничего не делали и целыми днями сидели дома. Когда Саяка уходила в школу, они были погружены в свои мысли, когда возвращалась – они по-прежнему были погружены в свои мысли. Стол брата, его портфель – они ни к чему не прикасались. Саяка иногда спала на верхнем этаже кровати. Проснется ночью, а брат не проводит ее в туалет. Перед сном не поговорит с ней. Но ей кажется, что она слышит его голос. «Мне бы побольше свободы…» Когда Саяка спит на своем месте внизу, ей слышно, как брат наверху ворочается и разговаривает во сне. Когда Саяка моется в ванной, ей кажется, что брат тихонько подглядывает за ней.

Папа бросил работу. Потому что когда мама днем дома одна, она все время думает о брате, а это плохо для ее здоровья. Папа с мамой стали торговать сэндвичами. Открыли небольшой магазинчик на папино выходное пособие и накопленные сбережения. По утрам они оба рано встают и делают сэндвичи. Каждый день они безумно заняты. Но когда они заняты, то могут не вспоминать о погибшем брате.

Такое впечатление, что брат умер – и семья умерла вместе с ним. И Саяка без брата ничто не в радость. Как будто и ее жизнь тоже закончилась. Тяжело думать, что ей теперь, как брату, придется жить в мрачном мире без всякой свободы.

Вокруг Саяка – уже сплошные противоречия. Ей кажется, что учителя ошибаются, друзья говорят, что она слишком много думает, мама и папа ни о чем не думают, а только делают свои сэндвичи, Саяка совсем одна.

Ее история задела меня за живое, и я не мог не помочь ей. Со смертью брата ее мир перевернулся, противоречия накатили разом на ее хрупкое тельце. Иногда встречаются дети, которые, как Саяка, преждевременно взрослеют. В этом возрасте они сразу узнают о жизни всё. Первый период их жизни на этом заканчивается и умирает. После этого начинается паника второго периода жизни – полового созревания. До начала полового созревания они должны один раз умереть. Со мной тоже так было. Но в отличие от Саяка у меня были и братья, и сестры. Я не испытывал недостатка в учителях жизни, каким был для Сая-ка ее брат. Поэтому я остро воспринимал несчастье Саяка.

– Саяка, давай будем друзьями. Меня зовут Мэтью. Если тебя будет что-то беспокоить, позвони по этому телефону. Договорились? А о смерти даже и не думай. Человеческая жизнь – это не миниатюрный сад в ящике, захочется простора – можешь его добиться, сколько угодно.

– Я не собираюсь кончать с собой. Жалко маму с папой, если они не смогут делать свои сэндвичи. Дядя, давай еще встретимся, поиграем с тобой.

Мы шли по району магазинов и ресторанов, Саяка помахала мне рукой и убежала. Кафе-сэндвичи было зажато между двумя зданиями метрах в двадцати впереди.

Шут и фея

После этой встречи Саяка звонила мне несколько раз. Когда я слышал на автоответчике сообщение: «Это Саяка. Приходите завтра на крышу универмага», я шел туда, даже если мне приходилось отменять работу. В моем возрасте бывший ребенок напрокат вполне мог превратиться в родителя, и мне захотелось немного побыть в шкуре того, кто одалживает ребенка. Но, конечно, дело было не только в этом. Саяка пробудила во мне ностальгию по детским годам. Как для Саяка брат, так для меня старшей сестрой была Пенелопа. Расставание с братом стало для Саяка одной из жизненных инициации, которая потребовала от нее еще более ожесточенной борьбы за существование. Подобным образом я пытался превратиться из ребенка напрокат в профессионального друга, когда договор с Пенелопой закончился.

Вспоминая свои детские годы, я должен был научить Саяка. Научить тому, что нет времени для отчаяния. Научить ее, как обрести больше свободы.

В период с двенадцати до семнадцати лет я пребывал в невероятном смятении. Пройдя через смерть и любовь к Пенелопе, я заставил себя родиться заново.

Мне не подходит роль главного героя повести, способного затронуть чувства добропорядочных граждан. Мужчина, одаренный талантом моментально забывать о неприятностях, не вызывает никакого восхищения. Когда появлялась новая работа и нас отдавали в другой дом, нам нужно было стереть из памяти воспоминания о предыдущей семье. В каждой семье были свои, особые правила, и, чтобы погрузиться туда, требовалось вернуться к состоянию чистого листа. Так перематываешь, возвращаясь к началу, видеокассету, перед тем как вернуть ее в видеопрокат. В таком случае история опять начинается заново, как будто ничего и не происходило.

Микаинайт, мы, дети напрокат, играли так умело, что дети-актеры нам и в подметки не годились. Иначе у нас ничего бы не вышло. С раннего возраста мы глубоко задумывались над тем, что такое дети.

Мы были играющими детьми, не более того. Детьми, никак не связанными с родителями. Для того чтобы узнать, что такое дети, надо было посмотреть на нас. На детей напрокат.

Всякий раз, приступая к очередной работе, мы создавали историю, которая начиналась с рассказа о себе и разворачивалась в принимавшей нас семье.

Для женщины, потерявшей любимого ребенка, я создавал в своем воображении его образ, и, беря ее за руку, говорил: «Мама, тебе тоже было тяжело». С супругами, у которых никогда не было детей, я разговаривал о том, что недавно видел по телевизору, нарочно разбивал окно и честно извинялся: «Простите меня», ссутулившись, садился на корточки в салу и демонстративно вздыхал.

К мужчине, который не знал, как вести себя с ребенком, и не умел говорить со мной, я обращался за советом: «Мне нравится одна девочка». И если далее следовал вопрос: «А какая она?», то он был в моих руках. То есть мне было под силу сделать из него настоящего отца.

Бывали клиенты, которые дико придирались к манерам и словам, и я примитивно слушался их. Я был ребенком, поддающимся обучению, поэтому при прощании довольный плодами своего обучения клиент говорил мне:

– Ты как будто мой сын.

Среди детей напрокат я слыл умелым и старался изо всех сил понравиться клиенту. Но, с другой стороны, я рано понял бесполезность этого бизнеса. Уже в двенадцать лет я стал нигилистом, осознав, что «жизнь – это всего лишь умелый взаимный обман». Я был наивен и принадлежал к тем, в ком накапливалась огромная душевная усталость от необходимости постоянно улавливать настроение клиента. Хуже всего в этих случаях оставаться одному. Во время работы – сколько бы клиент ни пытался заменить родителей, – ты все равно одинок. Тоска и усталость расцветают пышным цветом в моменты одиночества. Когда начинаешь чувствовать, что все надоело, просишь выходной и возвращаешься в дом, где тебя ждут друзья. Принимаешь участие в их шумных играх. После этого полностью и без остатка испаряются и тоска, и усталость, и нигилизм. Нам непременно нужно оставаться играющими детьми.

У каждого из детей напрокат была маленькая, но отдельная комната. В комнате стояли кровать, стол и стул, на полу был постелен ковер, чтобы можно было сидеть на нем. Мы часто ходили друг к другу в гости. Каждый день в какой-нибудь из комнат проходили небольшие вечеринки или посиделки. Мы любили общаться один на один, делясь информацией о своей работе и людях, с которыми встречались.

У каждого была своя традиция встречать гостей.

У кошачьей Хелен можно было поиграть с кошкой. Она умела разговаривать по-кошачьи и, если попросить, могла научить здороваться с кошками на их языке. У Иен Иен можно было полакомиться китайскими сладостями или семечками. Я частенько наведывался к ней за кунжутными колобками. За книгами я ходил к Эрику, который любил читать. Он здорово умел рассказывать страшные истории про привидений, и мы часто все вместе собирались у него. В моей комнате под кроватью была собрана коллекция порножурналов. Я был мастером по умыканию журналов.

Стукача Пати все сторонились. Та-та-та, па-папа – он трещал без умолку о том, что было и чего не было, откуда он узнавал это – неизвестно. Именно Пати натрепал маме и боссу: «Мэтью втюрился в Пенелопу». «А Пенелопе дядя из Челси купил кольцо с аметистом». «А Эрик взял у Мэтью порножурнал и занимался мастурбацией». «А Хелен ела кошачьи консервы вместе с кошкой». «А Иен Иен целую неделю голову не мыла». Все стены имели глаза и уши Пати.

Босс и мама никогда не вмешивались в наше общение. Хочешь, сиди допоздна, хочешь, шуми – мы были предоставлены сами себе. Но если уроки не были сделаны, если утром мы не могли встать, нас ждало суровое наказание Уборка туалета, длинные проповеди босса, никаких гуляний и никакого полдника…

Пенелопу ни разу не наказывали. Ей лучше всех удавалось общение без дурных последствий.

После посещения комнаты Пенелопы мне снились очень приятные сны. Сам ее голос и то, что она говорила, смущали и радовали меня. Когда она бывала в хорошем настроении, она пела мне. Удивительно легким голосом. В те вечера, когда я слушал ее пение, мое сознание становилось невесомым, как пушинка, и было готово упорхнуть куда-нибудь.

Пенелопа обожала оперу и пела арии в театральной манере. Она легонько щипала и трясла меня за щеки. Или брала меня за руку, говоря: «Потанцуем». Она сама была живой музыкой. Подобно тому, как от кончиков ее пальцев мне передавалось ее тепло, от ее тела мне передавался ее ритм. И тогда мои ноги, утопавшие в болоте уныния, начинали кружить в танце вместе с нею. Как у куклы, в которую фея вдохнула дыхание жизни.

Сейчас мне кажется, что я был грустным шутом. Наша работа делала из нас или рабов, или фей. В Пенелопе от рождения существовал источник бодрости. Поэтому она смогла стать феей. Она никогда не впадала в нигилистические откровения, как я, никогда не страдала комплексом неполноценности. Я получал от нее порции бодрости, что позволяло мне как-то держаться. Так бывало всегда, с тех пор как я с ней встретился.

Пенелопа часто рассказывала мне содержание фильмов и опер, которые она увидела. При этом сама играла роль главных героинь. Но она не подражала звездам. Все героини превращались в Пенелопу.

Вечером, часов в девять, я стучусь к ней в дверь. «Открыто», – слышится ее голос. Пенелопа сидит на кровати, обхватив колено, на одной ноге – тапка, между пальцами другой – вата, она делает педикюр.

– Ой, Мэтью? Как дела? Я недавно ходила на «Саломею» вместе с семьей врача, которая живет в Челси. Хочу быть как Саломея. Полюбить пророка. Где бы найти красивого пророка?

– Прикройся чем-нибудь. А то сглазят, – сказал я, смотря на ее бедра, которые она выставила на всеобщее обозрение, сложив ноги буквой L. Провоцируя, она умело контролировала меня. Пока лак не высохнет, даже волку-оборотню придется сидеть и смирно ждать. Она только что вышла из душа, на голове тюрбаном повязано полотенце. Она сняла его, и мягкие светлые волосы спрятали левую половину ее лица. Она откинула волосы на спину, как будто хотела стряхнуть с плеча руку надоедливого духа-хранителя, и слегка вздохнула. Мне было жаль, что этот вздох исчезает в грязном воздухе. Я даже думал, что в ее вздохе есть нечто такое, что делает Пенелопу Пенелопой. Если повезет – правильно рассчитаю момент и вдохну ее дыхание, мечтал я.

Пенелопа всегда подчинялась собственному ритму жизни: когда хотела – развлекалась, когда хотела – разговаривала, когда хотела – пела. Вокруг нее кружился стремительный водоворот, и я всегда попадал в него.

– Пророк Иоканаан сказал, что мировой порядок будет нарушен, и за это царь Ирод отрубил ему голову. Но Саломее нет дела до мирового порядка. В мире всегда царит хаос. Она живет любовью. Она думает только о Иоканаане. Саломея даже танцует стриптиз перед своим отцом Иродом, чтобы спасти Иоканаана, но он уже мертв. Она целует голову Иоканаана. Мэтью, ты будешь головой Иоканаана.

Я оперся подбородком о сиденье стула и закрыл глаза. Вместо того чтобы поцеловать меня, она укусила меня за нос.

Однажды Пенелопа была чем-то очень опечалена и в моей комнате сделала странное признание. Сказала, что хочет стать монахиней. Я спросил ее: почему, но она не ответила ничего вразумительного, а только повторяла: хочу стать монахиней. Роль монахини очень подходит девушкам, страдающим анемией. Если бы Пенелопа стала монахиней, то у нее кровь потекла бы вспять, и она превратилась бы в проститутку.

А то вдруг она заявила: «С сегодняшней ночи я решила стать вампиром», и ни с того ни сего впилась мне в шею. От ее зубов у меня остался синяк, который не проходил неделю. Вампиром ей подходило быть гораздо больше, чем монахиней. Но странно, что тот, у кого пили кровь, становился бодрее. Я был бойскаутом, который бродил по лесу в поисках чего-нибудь завлекательного, а Пенелопа была вампиром в этом лесу, она играла бойскаутом, используя его в качестве слуги. Я с радостью хотел быть слугой вампира. Повсюду следовать за ней. Стать ее тенью, ходить с ней вместе, бегать, подниматься по лестнице.

Походка у Пенелопы была пружинящая, ритмичная. Вместе с тем в ней была плавность, как у волн, набегающих на песчаный пляж. Бежала она с еще большей легкостью. Ну, просто трели Моцарта. До сих пор перед глазами, как она зовет меня, бегом поднимаясь по лестнице городской библиотеки. В джинсах и кроссовках, глаза широко раскрыты, чуть великоватый рот расплывается в улыбке. Бежит по лестнице, будто в ритме на 16 долей, перепрыгивает через три последних ступеньки. Я сижу в библиотеке, подавленный, ломая голову над школьными уроками и заданиями Катагири, а она говорит мне:

– Понесешь – я угощу тебя хот-догом, – и сует мне тяжеленный бумажный пакет. Набитый книгами. Пенелопа любила читать. Насколько я знаю, среди девчонок, которые любят читать, нет ни хорошеньких, ни спортивных, ни с добрым характером. Пенелопа – единственное и к тому же приятное исключение. Она ничему не училась из книг. Ни тому, как любить, ни тому, как высмеивать стереотипы, ни тому, как совершенствоваться в нарциссизме. Но, зная, какой писатель написал какое произведение, нетрудно прикинуться книгочеем. А читающие девочки производят хорошее впечатление на пожилых супругов-буржуа. Если сказать: «Я читала все произведения Сэлинджера», то пожилые супруги-клиенты наверняка заулыбаются от удовольствия. А если еще сказать: «Я обожаю оперу. И очень люблю петь сама», то общение пойдет как по маслу.

Она так умело играла свою роль, что я часто поддразнивал ее: «Эй, отличница». Тогда Пенелопа демонстрировала свои мускулы со словами: «Главное – спортивные навыки». Это точно. Какой толк, если ребенок работает мозгами? Вот я, к примеру, ломал голову над тем, над чем не следовало, получил невроз – и никакой пользы. А Пенелопа не знала никаких сомнений и мучений, но зато куда лучше меня разбиралась в искусстве жить в обществе. В этом она была первой среди детей напрокат. Несомненно, искусство жить в обществе – это своего рода спорт. Важнее всего – быть здоровым. Будешь здоровым, и к тебе придут и уверенность, и удача. Здоровье плюс ритм. И ты непобедим. Ритм ее организма был настолько интенсивным, что передавался окружающим; она практически никогда не болела.

Мне – двенадцать лет. Я только что открыл: «Жизнь – это взаимный обман». Самовольно ушел из дома клиента и сидел, запершись в своей комнате. Додумался до того, что есть только один выход: бросить работу ребенком напрокат, раз я не могу вытерпеть мир взаимного обмана. Почему Пенелопа всегда выглядит такой довольной и радостной? Я чувствовал свою неполноценность, сравнивая себя с ней.

Я решился посоветоваться с Катагири. Всё, мне надоело следить за выражением лица клиентов. Наелся ролью ребенка в мыльной опере.

– До сих пор я старался. Брал пример с Пенелопы, забывал обо всех неприятностях, веселился вместе со всеми. Но я дошел до предела. Я не подхожу для работы ребенком напрокат.

Катагири произнес только одну фразу и больше не обращал на меня внимания:

– Перестанешь работать ребенком напрокат, еще тяжелее придется.

Я завел тот же разговор с мамой. Она терпеливо объясняла мне, что всем когда-нибудь надоедает работа, – но это меня не убедило. Потому что я помнил о таком исключении, как Пенелопа. Неужели ей нравится эта лживая мыльная опеpa? А если нравится, то дура она. Мама продолжила:

– Ты считаешь детей напрокат обманщиками. Стань свободней. Совсем не нужно переделывать себя. Будь таким, как ты есть. Попробуй быть естественным на все сто процентов. Ты слишком напрягаешься. Пенелопа лучше тебя умеет играть. Она может играть с кем угодно. А ты? Если не научишься хорошо играть, то не сможешь работать ребенком напрокат. Играй в свое удовольствие.

…Я то ли понял, то ли нет. Чтобы как следует понять мамины слова, мне нужно было умереть и воскреснуть.

Умереть десять раз

Когда кто-то из детей напрокат заболевал, мы ходили навещать его. Но если болезнь была заразная, больного изолировали. Когда худышка Стефан заболел скарлатиной и его ото всех изолировали, дом погрузился в зловещий покой. Мы обменивались слухами: «Стефан умирает», «Говорят, у него язык стал красный, как клубника», «Завтра экзорсист придет». Все эти слухи, как обычно, первым сообщал Пати. Все тогда остро почувствовали, что не стоит болеть тяжелой болезнью.

Но неделю спустя я слег с пневмонией. Мне было тогда тринадцать. Я и сейчас хорошо это помню. С тех пор я стал считать сны частью реальности, а реальность – частью сна. В жару, лежа в изоляторе, я видел, как тает стена между сном и явью, и смерть во сне максимально приближается к смерти наяву. Смерть безжалостно подплывала к жизни. Каждая из смертей была реальна.

Тени от абажура лампы на белом потолке представлялись шевелящимися пресмыкающимися. С улицы доносились звуки сирен «скорой помощи» и громыхание грузовиков, и казалось, они были адресованы лично мне. Мое сознание хотело погрузиться в «скорую помощь» или на грузовик и отправиться куда-нибудь далеко, по ту сторону границы. Страх превращался в озноб и сковывал мое тело.

Я смотрю на знакомый белый потолок и лампу. Похоже, мне все-таки удалось вернуться в свою комнату.

Мэтью, ты жив? Я лежу, а Микаинайт стоит у меня на животе. Тогда я увидел Микаинайта в первый раз. Он был похож на тень в тумане.

– Мэтью, ты что, коньки отбросил?

– Нет, наверное, жив пока.

– Отлично. А то, если ты сдохнешь, и мне некуда будет податься, – сказал Микаинайт и исчез в моем теле.

Я умирал три дня. Если бы не Микаинайт, то я бы продолжал умирать и неделю, и месяц. Он вытягивал меня из снов, поэтому мне хватило десяти смертей.

В тот день я и вправду воскрес. Чтобы убедиться, что я действительно жив, мне хотелось поговорить с кем-нибудь. Тело пока еще мне не подчинялось. Наверное, потому, что двое суток я совсем ничего не ел. Хотел позвать кого-нибудь, но голоса не было. В этот момент дверь открылась, и комната наполнилась сладким запахом. Дыня. Ко мне пришла дыня.

– Мэтью, как ты? Дыню поешь?

Это была Пенелопа. Тяжело дыша, я высунул язык, торопя ее скорее дать мне поесть. Она покормила меня с ложечки медовой дыней, разрезанной на две половинки. Сладкий сок впитывался в пересохшую губку. В мгновение ока я слопал дыню, вывернул кожуру и вцепился передними зубами в зеленую мякоть. Я чувствовал, как ко мне приходит потерянное ощущение вкуса. Четкость зрения еще не вернулась: пока я видел все, как в тумане. Наверное, поэтому казалось, что тело Пенелопы окутано дымкой.

Я совсем отощал и стал плоским, как стол. Пенелопа легла, накрыв меня своим телом. Ей было шестнадцать. Фея оказалась тяжеленькой. От ложбинки между ее грудей исходил слабый аромат ландыша и сливочного масла. Когда она шевелилась, к этому аромату добавлялся запах лимонных корочек. Она касалась моих разгоряченных щек своими холодными, как мрамор, немного влажными щеками, и я чувствовал запах омлета. Из этих ароматов складывался запах тела Пенелопы. «Так вот как пахнет женщина», – восторженно подумал я, и радостная улыбка не сходила с моего лица.

После этого случая я стал приходить к ней в гости со своей подушкой. Я нарочно забывал ее, а на следующее утро Пенелопа возвращала ее мне. Так я взял себе за правило каждый день собирать запахи Пенелопы. Ее аромат был для меня эликсиром жизни. На карманные деньги я купил дорогую пуховую подушку и оставлял ее у Пенелопы, беря взамен ее подушку. Конечно, у меня и в мыслях не было украсть ее белье. Потому что я знал: ничто не может вечно хранить запах тела.

Когда воспаление легких прошло и я опять приступил к работе ребенком напрокат, мне показалось, я понял мамины слова. Я перестал считать жизнь взаимным обманом. Мой комплекс неполноценности по отношению к Пенелопе исчез, и я превратился в более способного играющего ребенка.

Теперь я перестал угождать клиентам, как делал раньше, а начал получать удовольствие от наблюдений за ними. Гораздо интереснее придумывать, как лучше поиграть вместе с клиентом, чем мучиться тем, как его обрадовать. Мне снова открылось то, что я делал в семь-восемь лет естественно и не напрягаясь.

Мир после болезни наполнился светом. Красный стал краснее, радость – интенсивнее, чем раньше, лица людей выглядели свежими, как после бани, собственное сознание стало частью сверкающего мира, Пенелопа стала еще красивее, чем прежде.

Приходи в мои сны

После того как я умер десять раз, у меня появилась удивительная способность. Мне потребовался целый год, чтобы узнать об этом, но за это время моя способность проявлялась всё больше и больше.

– Микаинайт, ты помнишь, как мама попала в больницу с неврозом? Мне было четырнадцать лет, а Пенелопе – восемнадцать. Болезни детей, беспочвенные подозрения в жестоком обращении, трения с клиентами – всевозможные проблемы разом навалились на нее и оккупировали ее сознание. Пришлось закрыть на время офис детей напрокат. Одному Катагири вести дела не удавалось, возникали проблемы. Тогда мы, дети напрокат, узнали, что настоящим боссом является мама.

Разумеется, все изучали инструкцию Катагири об искусстве жить в обществе, о том, как смотреть сны, о том, как общаться со своим двойником. Но его объяснения были слишком занудными, и дети никак не могли их запомнить. В общем-то, он рассказывал очень подробно, но нам казалось, что нас, как придурков, заставляют заниматься зубрежкой, и это восторга не вызывало. Он пытался всех учить одинаково. А у мамы был свой подход к каждому, в зависимости от характера и индивидуальных особенностей. Да, именно мама была тренером детей напрокат. А Катагири, самое большое, выполнял роль этакого свода правил.

К маминому неврозу косвенное отношение имели голуби и жаворонки, которые часто залетали к нам на балкон. Мама терпеть не могла птиц. В детстве с ней приключилась такая же история, как в фильме Хичкока «Птицы». Одна злобная ворона невзлюбила маму и часто нападала на нее. Кидала камешки ей на голову. Стреляла пометом на ее новенькую блузку. И если бы только это. Однажды, когда мама одна в сумерках возвращалась домой, внезапно появилась ворона, резко спикировала маме на голову и несколько раз ударила ее клювом. Мама пыталась прикрыть голову рукой, на которую потом пришлось наложить два шва. После этого ворона больше не появлялась, вероятно, посчитав акт мести законченным. Хотя, конечно же, мстить маме было не за что.

Как была связана мамина боязнь птиц с тем неврозом? Она убедила себя, что все отвратительные слухи о детях напрокат распространяют птицы, прилетающие к нам на балкон. Шок, полученный в детские годы, был так велик, что, несмотря на свою рассудительность, мама не смогла избавиться от этой навязчивой идеи. Пока мама лежала в больнице, Катагири каждый день отгонял птиц, прилетавших на балкон. Увидев, как я с усмешкой наблюдаю за этой картиной, он сказал мне абсолютно серьезно:

– Запомни поговорку: больной дух – больное тело. Восточная медицина излечивает дух. Западная обращает внимание только на тело – то есть на саму болезнь, на дух ей наплевать. Поэтому не вылечивают то, что могли бы вылечить. Отгонять птиц – значит лечить мамину болезнь методом восточной медицины. Понял?

Но Пенелопа придумала лучший способ лечения. Все братья и сестры без исключения ночью испробовали терапию Пенелопы на себе. Все разбрелись по своим комнатам и легли спать. Я отправил Микаинайта, Пенелопа – Пино-пино в палату, где лежала мама. План состоял в следующем: пока мама спала, они должны были освободить ее от всего, что причиняло ей беспокойство, включая угрожающую ей ворону. Наверняка ворона и прочие поводы для волнений появлялись в ее снах в виде кромешной тьмы, бурь, наводнений, гусениц-многоножек, тараканов и прочих мерзких насекомых, змей, ящериц, сцен убийств, изнасилований, пыток и казней. Микаинайту и Пино-пино предстояло ворваться в мамины кошмары, устроить там шумное и светлое веселье и тем самым спасти ее.

Тогда я еще понятия не имел, что могу входить в чужие сны. У меня даже не получалось позвать кого-нибудь в свой сон. Единственное, что мне удавалось в четырнадцать лет – это отправить Микаинайта полетать за окном. Чем он там занимался, было мне абсолютно неизвестно. Я воспринял терапию Пенелопы как шутку, не более того. Хотя, конечно, было бы здорово, если бы я умел появляться в снах, которые смотрят другие.

Но той ночью Микаинайт действительно явился в мамин сон. Это было первое успешное путешествие в сны. Наверное, терапия Пенелопы оказала свое действие, потому что мама через неделю после этой ночи вернулась домой. Впервые за три недели в доме царило оживление, на следующий день работа возобновилась. Я до сих пор помню весьма редкое зрелище: растерянно улыбающегося Катагири, который почти никогда не смеялся. Потом мама сказала, что во сне я покрасил черную ворону яркими красками и попытался сделать из нее чокнутого павлина, приделав к ней обрывки газет, проволочные вешалки, голову плюшевого мишки, искусственные розы и прочий хлам.

Я был поражен. Мама сказала, что только я один появился в ее сне. Неужели я?… Я тут же пошел к Катагири за советом, но он только фыркал и не желал ничего объяснять. Я рассказал всё маме, и она предложила провести эксперимент этой же ночью. Но я так напрягался, что допоздна не мог уснуть и в результате не появился в мамином сне. Однако, мы продолжили эксперименты. Сегодня я буду у мамы, завтра – у Катагири, послезавтра – у Пенелопы – перед тем как заснуть, я определял порядок посещений. Но результаты оставляли желать лучшего.

Так прошло около трех месяцев, и я обнаружил, что вероятность успеха возрастает, если правильно угадать момент. Когда я отправлял Микаинайта незадолго до того, как смотрящий сон проснется, ему прекрасно удавалось проникнуть внутрь сна. Если тот, кто видел сон, сам забывал его содержание, то смысл моих усилий сводился на нет. Даже если мне удавалось оказаться во сне, но видевший его не помнил, я исчезал вместе со сном.

Я начал основательно овладевать искусством вхождения в сны. Активнее, чем раньше, занимался медитацией по методу Катагири, оттачивал мастерство свободного контроля сознания. Катагири радовался тому, что разработанная им медитативная методика нашла дополнительное применение. Понемногу он стал проявлять интерес к искусству вхождения в сны, которое сначала считал глупой забавой.

– Я потрясен, Мэтью. В Японии жил прославленный буддийский монах по имени Мёэ, который добился просветления во сне и во сне занимался самосовершенствованием. Один химик – забыл, как его зовут, – во сне открыл строение бензольного ядра. Смотри, не используй сны во вред.

Мне не хотелось, чтобы мой визит в мамин сон остался случайностью. Мама увидела меня во сне не просто так: я отправил к ней Микаинайта, и он зашел в ее сон.

Овладев в совершенстве искусством вхождения в сны, можешь свободно бродить по снам президента и голливудских звезд. Можешь поухаживать за девочкой, которая тебе нравится, зайдя в ее сон. Можешь помучить какого-нибудь гада во сне. Можешь не только входить в чужие сны, но и приглашать других в свои. Можешь вертеть ими, как заблагорассудится. Хочешь – убей, хочешь – возьми силой, хочешь – надень ошейник и таскай на поводке…

Но впоследствии я понял, что подобные желания испытывают подонистые герои комиксов (такие, как Нобитаро), а искусство вхождения в сны заключается не в этом. Чтобы удовлетворить личную месть или желание, нечего специально смотреть сны, лучше пойти к морю и поорать там в свое удовольствие.

Правильно войти в сон означало использовать его как средство коммуникации. Я впервые осознал это после восемнадцати.

Однажды утром Пенелопа сказала мне:

– Сегодня ты приходил в мой сон.

Все-таки у меня был талант появляться в чужих снах.

Микаинайт и Пино-пино

Микаинайт, ты и сам-то тоже хорош, втрескался в двойника Пенелопы Пино-пино. Ты скрывал это от меня, но тогда ночью на вечеринке с марихуаной все стало ясно.

В пятнадцать лет я, который и сигарет-то никогда не пробовал, получил первый опыт. Трава желто-зеленого цвета, говорят, была превосходного качества. Такая же молодая и зеленая, как я сам. Пенелопа пустила сигарету по кругу так, как ее научили подружки из колледжа. Парням никогда бы не пришло в голову затягиваться таким образом. В дело пошел тампакс. Но не сам тампон, а аппликатор, который обычно сразу отправляется в мусорное ведро. В кончике проделывалось отверстие размером с мизинец, которое накрывалось фольгой. Фольга продавливалась внутрь, в ней сережкой прокалывали крохотную дырочку, клали на фольгу траву и поджигали. А затем медленно вдыхали весь дым. Засовывать в рот аппликатор от тампакса было немного неловко. Горьковато-сладкий запах распространялся по комнате, и мы смотрели друг на друга в ожидании: когда же придет то удивительное состояние, которое бывает от травы. Постепенно мир начал вращаться вокруг меня, как будто я катался на аттракционе. Предметы на уровне глаз приобрели необыкновенную четкость. Вещи, находившиеся в комнате, стали активно напоминать о своем существовании. Пол, диван, кровать, настольная лампа, дверь, окно, занавески… Обычно они тихонько занимали положенное им место и не высовывались, но внезапно вещи начали выпендриваться, они вопили: «Я! Мне!», дрались друг с другом, так что комната превратилась в поле битвы. Я тоже оказался втянутым в зону военных действий, от чего почувствовал панику. Мной овладел острый приступ афазии.

– What's your name?^[143] – для проверки спросила Пенелопа, увидев, что меня пробрало как следует.

Но я был не в состоянии ей ответить. По моему лицу, как слюна, струилась улыбка, и я не мог вымолвить ничего вразумительного, сплошные: «А?» и «Э-э-э». Слова разбежались в разные стороны, они выпрыгивали из привычных цепочек, скакали на голове и заводили дружбу с посторонними смыслами. Пенелопа несколько раз повторила свой вопрос. Я наконец-то понял, чего она от меня хочет, и попытался ответить ей, но забыл свое имя. К тому же я не мог вспомнить, как звали тех, кто сидел рядом со мной. Имена отделились от своих хозяев и летали по комнате. Я подумал: если сейчас не поймаю свое имя, то навечно останусь безымянным. Я, как сонная собака, потыкался по тесной комнатке, в которую набились четыре человека, и сразу почувствовал огонь во всем теле. И Пенелопа, и Эрик, и Пати сидели на полу и глупо улыбались. Сбоку белой мышкой валялся тампакс.

Внезапно я решил, что приду в себя, если приму душ, и разделся догола. Но в следующий момент я и думать забыл о водных процедурах. Очевидно, пока я голышом расхаживал по комнате, у Эрика проснулась тяга к рисованию, он повалил меня на пол и начал расписывать мою спину и живот. Джудис и Пенелопа присоединились к нему. От прикосновений фломастерами и шариковыми ручками казалось, что по телу ползают насекомые. Эрик рисовал, пытаясь сделать из меня холст: он щипал меня, сгибал и бил. Джудис ржала без умолку, а Пенелопа нажимала пальцем на свой сосок. Таким образом она всегда вызывала своего двойника, Пино-пино. Наверное, сейчас она выпустила Пино-пино за пределы собственного тела и разрешила ей поразвлекаться в свое удовольствие. Последовав ее примеру, я позвал тебя, Микаинайт. Похоже, на тебя тоже подействовала дурь. Ты был не таким, как всегда.

Потом каким-то образом мне удалось доползти до своей кровати. Татуировку из картинок, которые каждый рисовал, как ему вздумается, я смыл на следующее утро. Ночью, впервые через два года после воспаления легких, я опять встретился с тобой, Микаинайт.

Ты был точной моей копией: и лицо, и телосложение, но тебя всего окутала дымка, и ты не имел четких контуров и очертаний. Создавалось впечатление, что ты был сотворен из облака. Ты показал мне, как умеешь летать по воздуху, и в этот момент за твоим телом тянулся шлейф, как у кометы. Когда ты чуть не влетел в стенку, я инстинктивно прикрыл голову. У нас с тобой были одни глаза и сердце на двоих, поэтому мне казалось, что я сам превратился в летящую комету. И тут появилась еще одна комета. К нам в гости прилетела отделившаяся от Пенелопы Пино-пино. Ты стал гоняться за Пино-пино, Пино-пино – за тобой, вы носились по кругу, пытаясь проглотить друг друга. Круг сужался, постепенно он превратился в клубок, как свернувшийся Уроборос,^[144] и моментально исчез. В этот момент у меня потемнело в глазах. Но я продолжал сохранять трезвость сознания. Мне почудилось, что я, вертясь, лечу куда-то, на дикой скорости рассекая тьму. Ветер больно бил прямо по моему сознанию. Краем глаза я видел, как меняются очертания тьмы. Я был спокоен. Я чувствовал тело Пенелопы, ее тепло, запах. Пино-пино и Микаинайт наполовину растворились в телах друг друга. Поэтому я в тот момент был наполовину Пенелопой, а Пенелопа была наполовину мной.

Это было очень долгое путешествие. Кто знал, куда направляются влюбленные беглецы Пино-пино и Микаинайт, превратившиеся в сиамских близнецов. Лишь перед рассветом они наконец-то добрались до места. Пустынное поле, всё в мелких колдобинах, аж до самого горизонта и за ним. Если приглядеться, то пустошь эта, видимо, хранила следы заброшенного города, который теперь полностью и без остатка похоронен в грязи Интуиция подсказывала мне, что они ушли за солнце. Здесь можно сдохнуть от скуки, если не предаваться любви, подумал я.

Контракт

С очень давних времен телесные контакты с Пенелопой стали для меня наркотиком. Мне казалось, я усыхал до крошечных размеров, если она не прикасалась ко мне. Когда Пенелопа работала и не бывала дома, у меня начиналась ломка. В пустой комнате я искал что-нибудь теплое и мягкое, ходил из угла в угол, как крот, выползший из-под земли. Вертел в руках резиновый мячик, обнимал подушку, поглаживал у себя между ног, легонько трогал воздух. Я выдумал, что в день, когда Пенелопа возвращается домой, мои биоритмы растут.

Впоследствии я часто курил марихуану, но такого прихода, как в ту ночь, у меня больше никогда не было. Пино-пино и Микаинайт не превращались в сиамских близнецов. Несомненно, в их отношениях произошли изменения. Когда мне перевалило за пятнадцать, Пенелопа стала для меня другой. Детские игры в дочки-матери закончились. Я чувствовал некоторую ее отчужденность. Может быть, потому, что теперь я смотрел на нее не как на старшую сестру, а как на женщину.

Сама Пенелопа ни капельки не изменилась, но Пенелопа внутри меня превратилась в шлюху, которая так провоцировала меня своими сексуальными чарами, что нечем становилось дышать. В конце концов, в разгар моего превращения в раба шлюхи Пенелопы, фея Пенелопа была отправлена в зону боевых действий. Найди себе побольше любовников, найди себе любовников получше. Приказ командующего Катагири не подлежал обсуждению. Катагири сделал нас братом и сестрой, он же превратил нас в чужих людей.

Бедная Пенелопа. Ее красота и ум сослужили ей дурную услугу, на нее были возложены надежды Катагири, его «философия» освещала ей путь. Уже лет в пятнадцать она с помощью собственного тела понимала смысл слов Катагири. И когда ей исполнилось восемнадцать, в отличие от меня, застрявшего в подростковых комплексах, у нее не было никаких сомнений. Наивысший шедевр Катагири, Пенелопа обладала такими талантами, которыепозволяли ей стать кем угодно: хоть женой богатого или знатного человека, хоть звездой экрана или сцены, хоть шпионкой разведывательного управления. Будучи таким же ребенком напрокат, как и она, я завидовал ее изысканности, духовной раскрепощенности, быстроте ума. Моя зависть еще больше распаляла во мне темные желания, связанные с Пенелопой.

Микаинайт, ты помнишь? Ту ночь, когда мы с Пенелопой кое-что пообещали друг другу. В ту ночь даже подушка, к которой я всегда прижимался щекой, думая о Пенелопе, была холодна. Внезапно меня охватило волнение: а что, если пол в комнате провалится и я полечу прямиком в ад. Скоро Пенелопа покинет дом детей напрокат. Станет принадлежать кому-то другому. Босс не скрывал своей гордости – даже в высших слоях общества нашлось бы немало желающих. В любой момент ее могли продать за баснословную цену, и никто бы не удивился. Надо успеть, пока не поздно, – мне не терпелось наделать пакостей. Чтобы унять свое нетерпение, я постучался к ней в комнату.

– Входи. Сегодня полнолуние.

Пенелопа стояла в полутемной комнате, облокотясь спиной о стену, и играла веером. Ее перламутровые ногти сверкали в темноте как светлячки. На ней было голубое вечернее платье с открытыми плечами, как будто она вскоре собиралась отправиться на фантастический вечер. Я стоял в полном замешательстве, а она покружилась передо мной в вальсе, тихонько села на кровать и сказала, подмигнув мне:

– Готовлюсь к новой работе. – Эти слова означали прощание.

– А куда ты на этот раз?

– В семью Рокантан. Контракт со следующего месяца на полгода. Долго не увидимся с тобой.

Семья Рокантан играла важнейшую роль в мире моды, да и в нью-йоркском обществе. Контора Катагири отправляла к ним Пенелопу в качестве внештатно нанимаемой дочери. Ей предстояло стать репетитором и старшей сестрой для их сыночка-придурка, который купался в лучах славы родителей, не отличаясь никакими талантами. К тому же придурок был моим ровесником. Это злило меня больше всего. Мне казалось, что деньги раздавили и уничтожили мои первоначальные права младшего брата. Я не знал, куда направить свою злость. Единственное, что я мог сделать в тот момент, – это обвинять Пенелопу в предательстве. Но у меня не нашлось слов ни на то, чтобы отстаивать свои права младшего брата, ни на то, чтобы взывать к ее сочувствию в связи с моим тяжело поддающимся излечению одиночеством, и потому я оказался в состоянии, близком к панике. Я мечтал только об одном: катастрофе.

Умереть здесь и сейчас вместе с нею.

Я вращал глазами, как муха в предсмертной агонии. Микаинайт, ты помнишь, какое у меня было выражение лица? Пенелопа положила руку мне на лоб и спросила: что с тобой? Ее привычный запах, запах ландышей и сливочного масла, резко усилился, проникая в мои ноздри и распространяясь по всему телу. Одновременно на меня нахлынула ностальгия, и я перестал понимать, Пенелопа ли передо мной или это наши с ней тайные воспоминания. Мне хотелось крепко-накрепко удержать в своих объятиях все бередящие душу воспоминания, включая Пенелопу напротив меня, как будто я на самом деле собрался умереть. В ее запахе словно бы растворилось всё мое прошлое, начиная с того момента, как я попал в приют Катагири. Если исчезнет этот аромат ничем не заменимых духов, то мне придется превратиться в человека-невидимку. Моя подушка станет просто набитым мешком, из которого ушла жизнь.

– Пенелопа, я пришел попрощаться с тобой навсегда. Я умираю. Потому что моя любовь безответна.

Пенелопа расхохоталась. Я тоже не смог сдержать грустной улыбки. Но я и не собирался шутить. Мои слова были результатом серьезных размышлений. Мне казалось, что я могу умереть так же легко, как перевернуть следующую страницу книги. Правдой было и то, что последнее время я слишком часто подвергался ее насмешкам и подколам. Подсознательно я даже вынашивал тайное желание переспать с ней перед смертью. Чтобы она не слишком воображала, я повалил ее на кровать и набросился на нее как пиранья, зацеловывая ее губы и шею. Но Пенелопа продолжала смеяться. От ее смеха и мое вожделение, и одиночество, и решение покончить с собой постепенно сошли на нет. Я продолжал хвататься за нее, но мое тело разделилось на две половины: та, что спереди, и та, что сзади. Кровь от спины отхлынула, и она стала холодной, но в лице, груди и животе чувствовался прилив крови, и мне хотелось крушить все, что ни попадя.

– Платье мне не помни.

Как собака, с которой жестоко обошлись, я лежал ничком на краю кровати и мечтал о том, чтобы мир прямо сейчас прекратил свое существование.

– Я надену это платье на бал у Рокантанов. Все будут смотреть на него. А ты, Мэтью, лучше посмотри на меня без одежды.

Мне показалось, что я ничего не слышу, кроме шуршания платья, и тут она, обнаженная, откинула одеяло и забралась в постель.

Микаинайт, эта ночь изменила меня. Я не останавливался, пока мышцы живота не стала сводить судорога; до самого рассвета я впитывал своим телом ее запахи; пальцами, губами, языком и носом я изведал всю ее, вплоть до потаенных уголков; я шептал ей раз сто: I love you. I miss you,^[145] пытаясь создать ее копию внутри себя.

– Пенелопа, я хотел бы положить тебя в капсулу и все время носить с собой.

Теперь не постучишь в соседнюю комнату, не увидишь ее, как прежде. Может, мне удастся распахнуть дверь в мои воспоминания, дверь в мои сны, и в этой маленькой комнатке я встречусь с Пенелопой, укутанной несколькими слоями вуали. Может быть… Мне предстояло терпеть эту несвободу.

– Я хочу, чтобы ты пообещал мне, – сказала Пенелопа на рассвете, похлопывая меня по щеке, чтобы я не проваливался в сон каждую минуту. – Может быть, ты меня и любишь, но даже думать не смей сделать из меня свою собственность. Такая любовь мне не нужна. Требовать от любви что-нибудь взамен – глупая жадность. Мы уже перестали быть друг для друга братом и сестрой, но и не стали любовниками в том смысле, как это принято здесь. Я, конечно, люблю тебя, Мэтью. И ты наверняка понимаешь, какую любовь я к тебе испытываю.

– Какую любовь? Разве любовь – это не желание все время быть вместе?

– Нет. Такая любовь не для меня. Я хочу обменяться любовью с бесчисленным количеством людей, с которыми пока что не встретилась. Менять любовь на деньги – работа проститутки, а я буду менять любовь на любовь. В моем понимании это означает покупать своим телом и душой то, чего нельзя купить за деньги.

– То есть спать с разными мужиками, да?

– Это всего лишь ничтожная часть моей любви. Короче говоря, моя любовь – это отдать как можно большему количеству людей всё, что я могу и что в моих силах. Да, это похоже на любопытство. У тебя любопытства хватит на двоих, так что ты должен понять, о какой любви я говорю.

Вот как я понял тогда ее слова: двое, более всего на свете любя друг друга, вынуждены идти на измену. Они обмениваются любовью не только друг с другом, но и щедро делятся ею со всеми, с кем только можно. Но при этом они по-прежнему крепко связаны между собой. Наверное, моя интерпретация была правильной. И еще Пенелопа сказала:

– Мэтью, давай через три года опять займемся сексом. Проверим, насколько мы изменились. Через три года тебе будет столько, сколько мне сейчас.

– Три года – это слишком долго, – сказал я. – Как бы я себя ни сдерживал, а через месяц я захочу тебя, и мне будет трудно совладать с собою. Не бывает таких святых, которые бы целых три года сдерживали свои желания по отношению к самому любимому человеку. Разве что импотенты…

– А я вовсе не имею в виду, чтобы ты сдерживал свои желания. Совсем наоборот. Ты должен любить других женщин или мужчин. Это правило нашей с тобой любви. Понял? Через три года, да?

С тех пор она намеренно стала меня игнорировать. Микаинайт, сейчас, конечно, это звучит как шутка, но я хотел жениться на Пенелопе. Я на полном серьезе мечтал о том, как мы убежим вместе из дома и поселимся в маленьком университетском городке (подходящим местом мне казалась Итака, где находился Корнуэльский университет). Я хотел создать утопическую идиллию в саду, взращенном в ящике, но Пенелопа облила меня ледяной водой:

– Куда тебе, ты пока даже со скукой справиться не в состоянии. У мальчишки, который не может вытерпеть пустоту и одиночество, нет прав любить другого человека.

Говорят, на разных берегах Млечного Пути живут японские влюбленные: Ткачиха и Волопас, которые могут видеть друг друга только один день в году: седьмого июля. Но они ждут год, а мы – целых три. Правда, Летучий голландец только раз в семь лет мог ступить на берег. Впрочем, если всё хорошо сложится, то мы, возможно, поженимся.

А пока что, в течение трех лет, я мог видеть Пенелопу только во сне. Микаинайт, с тех пор она много раз приходила в мои сны. Ты летал по ночному небу, навещая ее во сне. И всякий раз она выглядела по-иному. Но даже если она встречалась с другими мужчинами, во сне она была только моей Пенелопой.

С тех пор прошло больше десяти лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, я закончил свою работу ребенком напрокат. Я стал учиться в университете. Пенелопа уехала из нашего дома и жила на Западе.

Через три года, как и было обещано, Пенелопа появилась предо мной. Она встречалась с немецким спортсменом, который занимался водным поло. Она была загорелой и подтянутой, каждая клеточка ее кожи излучала накопленную солнечную энергию. Я спал с Джейн, подругой Тарзана.

В двадцать три года я закончил университет и начал выполнять различные поручения в Нью-Йорке. Пенелопа прилетела ко мне из Парижа. За три года она совершенно изменилась, превратившись в элегантную даму. Она встречалась с французским композитором. Вне всяких сомнений, композитор был непревзойденным мастером поцелуя. Об этом свидетельствовали выразительные поцелуи Пенелопы.

Мэтью, а ты все такой же наивный. Ты стал хорошо заниматься сексом. Продолжай в том же духе.

Она стала чем-то напоминать маму.

Последний раз я видел Пенелопу два года назад. До того как встретиться, мы ничего не знали друг о друге. Справлялись у Катагири. Я уже работал в Токио и только ради встречи с Пенелопой специально приехал в Нью-Йорк. Она как раз рассталась с физиком из Пакистана и провела со мной целую неделю. Пенелопе было двадцать девять лет. Ее красота феи понемногу увядала, а яд колдуньи становился все сильнее. У нее уже была целая система кадров «Кружок Пенелопы». Я подшучивал над ней: «В XXI веке станешь первой леди», впрочем, она и сама могла бы стать президентом, чем черт ни шутит. Теперь Пенелопа была не одна. Фея и колдунья, Венера и шлюха, старшая сестра и любовница, сирота и мать, Жанна д'Арк и Кармен. Они сосуществовали в Пенелопе в полном согласии. В ней сочеталось множество разных женщин. И не было в мире такого мужчины, который мог бы справиться со всеми. Я не мог разделить с Пенелопой ностальгию по тем временам, когда мы были детьми напрокат. Потому что теперь она превратилась в колдунью, играющую с миром, как ей заблагорассудится. Но все равно еще лет пятьдесят я, наверное, буду любить ее.

Книга третья

8. Неандерталец высаживается в Токио

Баку,^[146] страдающий бессонницей

Слыхом не слыхивал имени Тэцуя Нисикадзэ. Он ни бельмеса не смыслил в английском, да и на рок-певца не был похож. Что толку петь на иностранном языке, если это звучит как заклинания. Я появился как раз в тот момент, когда его менеджер терзался подобными мыслями. Приятель моего приятеля приходился Тэцуя другом детства. А приятель мой работал дилером в брокерской компании, и однажды, когда мы вместе с ним перекусывали в баре, зашел разговор о том, какие акции сейчас выгодно продавать, а какие покупать. Это был один из нелегких способов, которым я зарабатывал себе на жизнь. Меня трясло даже от самого слова «акция», я мечтал об обвальном дефолте и как можно скорее. Но речь не об этом. Когда мы уже изрядно напились, в бар зашел приятель приятеля – он работал инструктором по дайвингу. Они вместе учились в университете и не виделись три года.

Вот тогда-то и зашел разговор о рок-музыканте. Приятель дилера из брокерской компании рассказал о том, что слышал от друга детства Тэцуя. Мало того, что эта супер-пупер рок-звезда страдает радикулитом, так еще и член у него направо повернут. Он развлекается с бабами сколько ему заблагорассудится и раз в неделю устраивает вечеринки с групповухой. Говорят, что в последнее время он и парнями стал интересоваться. Хочу, говорит, сам перепробовать всё, что рок-звезды делают. Того гляди, еще замочит свою любовницу, как это панковское отродье Сид Вишез, а сам от передоза сдохнет.

В неожиданных встречах сразу хочется найти невидимую глазу связь, но заведи побольше знакомых – так и инопланетян начнешь встречать. Случайность – подруга закономерности, и в тени того, кто тебе приятен, с заискивающей улыбкой прячется такой экземпляр, которого и в гробу-то видеть не захочется. Те, с кем не желаешь встречаться, – на самом деле точная твоя копия, объяснял мне Катагири, но я заявляю: всё это сказки. Разве можно принять свиную морду за ангельский лик? По моей теории: чужие люди не связаны друг с другом, они разделены стеной. Что такое друзья? Это те, кто, расковыряв дырку в стене, любит подглядывать за внешностью и привычками друг друга. Надоело подглядывать – замазал дырку, и порядок.

Но из разных дырок и видится разное. Только заделаешь стену в одном месте, как тут же хочется расковырять в другом. И твой партнер с другой стороны делает то же самое. Я смотрю на его коленки, а он пялится на мою спину. Из-за этого начинаешь по ошибке считать, что твой умерший приятель переродился во что-нибудь. Но, кто знает, может, на самом деле эта иллюзия лучше отражает реальный образ. Тогда переходишь к более тесным, эротическим отношениям, понимая друг друга на телесном уровне. Приятель умирает и воскресает как друг.

Вот еще немного моей теории. Связи не существует, ее создают. В друзьях-приятелях нет связи, только смысл. Когда создаешь связь, смысл исчезает, и рождается друг. Друг похож на меня больше, чем любимый человек, родители, братья или сестры. Я нахожу в нем свою низость и благородство. С другом можно запросто поменяться местами.

Мы с Тэцуя пока не были друзьями. Его крепкая дружба со старыми товарищами постепенно подменялась прагматическими отношениями, и перед Тэцуя маячила угроза одиночества. Излечить его от одиночества мог только один человек, появившийся с обратной стороны Земного шара. Тэцуя хотелось привязать к себе этого внезапно появившегося чужака и превратить его в своего верного помощника, который никогда не предаст его.

– Есть работа – научить английскому одного безумно популярного рок-певца. Но он звезда и поэтому ужасно капризный. Говорят, если кто-то приходится ему не по душе, он его безжалостно расстреливает из огнетушителя. Уже четыре репетитора пострадали. Не хочешь попробовать? Платят очень много. Но нужно не только учить английскому, но и выполнять различные поручения звезды.

Так я узнал о нем. В то время у меня как раз не было работы, к тому же за просмотр денег не берут, почему бы и не встретиться ради интереса. Тогда я впервые услышал звучавшее как фальшивая монета имя Тэцуя Нисикадзэ.

В день собеседования, готовясь к атаке огнетушителя, я выбрал из двух своих костюмов тот, который выглядел подороже. Я гладил костюм в своей тринадцатиметровой комнате, которую снимал, чтобы было где переночевать, и не мог избавиться от мысли: разглажу еще одну складку – смогу содрать с рокера за ущерб на 500 иен больше.

Я прождал минут пять в комнате для посетителей продюсерской фирмы рок-певца, когда передо мной появился менеджер, а за ним и сам Тэцуя Нисикадзэ. Руки в карманах брюк, лицо прячет в воротник кожаной куртки, нарочито небрежно плюхается на диван. Сразу стало понятно, что он намеренно избегает встречаться со мной глазами.

– Меня зовут Мэтью Катагири, – я назвал имя, которое было написано у меня в правах и на кредитке. Обычно его считали настоящим.

– Мэтью? – переспросил Тэцуя, как будто ему не понравилось, как меня зовут. Он по-прежнему избегал моего взгляда.

– Ты полукровка? – спросил менеджер.

Непросто ответить на этот вопрос, но у меня было несколько вариантов наготове.

– Как вы сами видите, я японец. Долгое время жил в Нью-Йорке, вот и поменял свое имя, чтобы американцам было проще произносить его.

– А до того как поменял, как тебя звали?

– Матио. Матио Окамото, – весьма правдоподобное вранье. Никогда в жизни я не был никаким Матио. Правда, многие японцы называли меня так на японский манер.

– Матио? – менеджера это убедило, а Тэцуя, похоже, был недоволен по-прежнему. Он забился на диван, перебирая в кармане ключи или что-то вроде этого.

– Терпеть не могу английский, – тихо сказал он, смотря в пол. Он неестественно опускал подбородок, как будто не хотел, чтобы видели его кадык. Да, этот рокер из пугливых, догадался я. Возникла неловкая пауза. Казалось, что из нас троих Тэцуя боялся молчания больше всех.

– А где у вас огнетушитель? – спросил я, чтобы разрядить атмосферу. Я заметил, что он трясет ногами, и догадался, чего ждать в следующий момент. Чтобы прервать молчание, Тэцуя должен был неторопливо встать со своего места и принести огнетушитель. Он первый раз за все время смело посмотрел мне в лицо, показав свой кадык. Затем слегка улыбнулся уголками губ и сказал довольно высоким голосом:

– Меня прет от огнетушителей. Часто на концерты их беру. Когда достанет всё вокруг, штуки три могу враз забабахать.

– Наверное, приятное ощущение.

– Да не особо.

Лицо – как у невыспавшегося баку. Но я понял, что теперь Тэцуя старается смотреть прямо на меня.

– Имей в виду, я конченый кретин, – сказал он. Скорей всего, так оно и есть. Но наверняка ты постарался, чтобы в него превратиться. Люди просто видят в тебе кретина, а на самом деле это результат. Но нужно обладать пониманием процесса. В этом и состоит работа друга-профессионала.

– А в чем выражается твой кретинизм?

– Кретин, он и есть кретин. Я смотрю, ты тоже умом не блещешь. Требуется время, чтобы объяснить, что ты за кретин.

Со следующего дня я стал приходить к нему выслушивать его объяснения.

Круши, насилуй

В Ниси-асабу^[147] есть храм Хасэдэра дзэнской секты Сото, где каждый день молодые монахи усердно занимаются медитацией дзадзэн. На территории храма – здание, в котором томится белая статуя богини Каннон со слабоумным выражением лица; ее вырезали в течение десяти лет из огромного камфорного дерева. За темницей, где отбывает заключение статуя, расположен высокий и узкий замок. Может, чтобы отгородиться от посторонних глаз, все стены его зеркальные. Покрытые тонким слоем грязи мосты через столичные скоростные шоссе, скопища зданий, стоящих в прострации по другую сторону мостов, облака, которые на вечность зависли над Токио, Токийская башня, тоскующая по былой славе, вороны, отправившиеся из императорского дворца в дальние края, мрак и тьма, поровну раздающие всем токийцам их порцию ночных кошмаров, ветер, раздувающий мрак и тьму, – всё оказывалось заключенным внутри зеркал-призраков.

За зеркалами-призраками жили исключительно богатые люди, слывшие большими оригиналами. Из тех, с кем завтра обязательно что-нибудь случится: или под конвоем повезут в полицию, или прикончат на дороге, или они лишатся своего состояния, или сойдут с ума. Тэцуя жил на восьмом этаже, в квартире окнами на запад. Я стал приходить к нему три раза в неделю, всегда поздно ночью.

В первую неделю в нем чувствовалась напряженность и растерянность. То он глядел на своего посетителя зверем, то, как желторотый молокосос, внезапно доставал пиво из холодильника. Он не знал, о чем говорить, щелкал языком, чтобы нарушить молчание, громко отхлебывал пиво, ставил записи певцов энка.^[148]

– Итак, с чего же начнем? Может, споешь по-английски? – спросил я, старательно пряча свои эмоции, превратившись в индифферентную глыбу. Я тоже продолжал относиться к нему с осторожностью. Тишина делала Тэцуя невменяемым. Тебя встречали спокойные, сонливые стеклянные глаза льва, готового в любую минуту броситься на собеседника. При этом от него нельзя было скрыть ни малейшего движения. Когда между нами возникало молчание, глаза Тэцуя превращались в глаза льва. Он, не отрываясь, следил за чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара. Через мгновение он приходил в себя. Моргал, и взгляд льва прятался внутри него. Но тут он сразу терялся и, чтобы нарушить тишину, начинал неловко бродить по комнате. Если бы чужак, появившийся с обратной стороны Земного шара, попытался высмеять его, Тэцуя снова превратился бы во льва и совершил нападение.

Тэцуя необходимо было мужество, чтобы позволить чужому войти к нему в дом. Замок с зеркалами-призраками отражал насмешки и презрение мира, но взамен требовал от своих жильцов одиночества. Они пытались заглушить одиночество с помощью денег, но не могли переварить его до конца, накапливая в теле подобную липкой грязи усталость. Для того чтобы вывести наружу всю грязь и освежиться, им необходима была помощь чужих. Они должны были разыгрывать душевный стриптиз перед чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара.

Если понимания с собеседником не возникало, одиночество окрашивалось стыдом. Тэцуя боялся этого: он молча пил саке, следя за выражением моего лица.

У него была оригинальная система питья, начала он сразу открывал полдюжины пивных бутылок и давал каждой женское имя. Потом он бормотал или выкрикивал: Румико, Каору, Миюки, Мидори, Садако, Аяко, брал бутылку и залпом выпивал ее из горла. Когда я наливал себе пиво в стакан из початой бутылки, Тэцуя пускался в комментарии: это Миюки. Она повкуснее Садако будет. Когда все шесть девиц были выпиты до дна, взгляд Тэцуя становился мягче, и он начинал ныть слабым голосом. Иногда его нытье сопровождалось жалкой улыбкой, иногда – раздраженным цыканьем. Все это напоминало бар в портовом городе. Я превращался в моряка, который иногда заходит в этот город. Тэцуя – в певца в том баре. Его излюбленным занятием было отлавливать моряков и грузить их разговорами о себе.

– Мало того, что я кретин, так я еще деревенский. Да и деревня у нас – всем деревням деревня. Я родился на плантации сахарного тростника. На одиноком острове в открытом море – вокруг одна вода, и ничего больше. До ближайшей земли пилить аж 400 километров. Сиди себе тихо, так никто и не вспомнит, что какой-то там остров Южный Дайто^[149] – часть Японии. Да и не станет этого островишки дурацкого – Японии только спокойнее. А где ты найдешь уродов, которые ради собственного интереса специально потащатся в такую даль. Ясное дело, что добираются туда всякие чиновники, метеорологи и парни из налоговой. Городские телки там не водятся. А вот тайфуны, чтоб им пусто было, постоянно налетают, хоть их и не зовет никто. Мне хотелось унестись на тайфуне в какое-нибудь местечко получше. Тайфун – это же как шоссе через море. Повозил бы меня по островам. Ты пожил бы до восемнадцати на острове, куда кроме тайфунов никто не добирается, понял бы меня. Браки заключаются только между кровными родственниками, вот и рождаются одни идиоты. И ноги у меня короткие из-за этого треклятого острова. На Дайто нет длинноногих.

– Да не такие уж у тебя короткие ноги. Обрубками не назовешь. Вполне себе даже длинные.

– Ничего подобного. У меня самые короткие ноги из всех рокеров. На острове Дайто есть коротконогая собака, японцы называют ее дайтоской породой. Но такой породы не существует. Были дворняжки, которых привезли с большой земли. Собаки на удаленном острове чистой породы, потому что они не смешиваются с пришлыми. Такие чистокровные дворняжки. Короче говоря, все друг с другом перемешались, по-родственному. И в какой-то момент остались только собаки с короткими лапами.

Тэцуя вещал со странной уверенностью. Несомненно, это был бред, порожденный его комплексом неполноценности, но в нем заключалась жуткая реальность, от чего мне скорее делалось смешно. Наверняка он женится на длинноногой. А с коротконогой породой можно покончить в его поколении.

– Знаешь, тайфун – это баба. Каждому тайфуну дается какое-нибудь гламурное бабское имя. Типа Люси, Хелен или Нэнси. Когда наступает осень, мне хочется вернуться на остров. Знаешь почему? Потому что я люблю тайфуны. В детстве я часто бодался с тайфунами, как борец сумо. Рисовал на земле ринг и схватывался с порывистым ветром. Иногда попадался ветер Ёкодзуна,^[150] он отбрасывал меня метра на два. Чего ты хочешь, если он пальмы с корнем вырывает. Во время тайфуна остров ходил ходуном как при землетрясении. В этом доме несколько раз трясло, и я всегда вспоминал тайфун на острове. Вообще-то остров похож на затонувшую в море башню, а его обитатели живут на ее крыше.

Мужиков с острова насилует тайфун с женским именем. Смешная картина. Я представил себе, как двухметровая баскетболистка играет как мячиком мелким Тэцуя, который и до метра семидесяти не дотягивал.

– Я часто орал на тайфун что есть мочи. Так выработал себе голос. Тебе известно, что первая моя вещь называлась «Рок тайфуна»? Разошлась в момент. Я проснулся знаменитым. Сам превратился в тайфун. – Тэцуя запел, отстукивая ритм по столу.

И слова, и мелодия, и его манера петь – всё несло в себе сексуальный посыл. Я сказал, что эта песня ему идеально подходит.

Постепенно небольшими порциями он стал рассказывать о своем прошлом. Но и об этом он не мог говорить, не рыгая авамори^[151] с «Севен-ап». Как и подобает преподавателю иностранного языка, я пел с ним хиты шестидесятых, учил бросавшему в пот английскому произношению, но его хватило на три раза. Затем моей основной работой стало участие в попойках.

– С днем рождения, – часто приветствовал я Тэцуя. У него день рождения был не раз в году. Тэцуя говорил, что перерождался больше сотни раз, и ему часто казалось, что сегодня у него день рождения. В такие моменты Микаинайт ворчал: хорошо устроился. Полная противоположность нам с тобой.

И точно. Ни у меня, ни у Микаинайта не было дня рождения. Мы никогда в жизни не встречали человека, который мог бы подтвердить, что мы родились именно в этот, а не в какой-нибудь другой день. Для удобства считалось, что это первое апреля (Катагири намеренно выбрал день дурака), но я часто забывал, что у меня день рождения.

– Может, шампанского выпьем? Раз у тебя праздник. Кто у нас сегодня родился?

– Сегодня день моего рождения рок-певцом. Давно не праздновал, вот и захотелось. И вправду никогда не знаешь, как жизнь обернется. Не переспал бы с одной бабой, был бы сейчас бомжом, ползал по токийским дорогам. В тот момент я подумал: надо непременно с ней перепихнуться. А она тетка старая. На икрах сосуды узлами выпирают. Даже если просить будет, и то не особо-то захочется. Но я понял: это мой шанс. Верняк, она из меня настоящего мужика сделает. Тетка работала начальницей отдела в продюсерской фирме. Я смекнул: другой такой мазы у меня не будет, и расстарался по полной программе. Всё делал, чтобы она повеселилась. Куда только с ней ни ходил. Начальница отдела – это покруче жены императора. Пока я прыгал вокруг нее и так, и эдак, она подобрала мне имя для сцены. Сказала, что мое настоящее имя в Токио не покатит ни сном ни духом. Мое настоящее имя? Хочешь, чтоб я сказал? Масаёси Варусато. Если смешно, можешь смеяться. «Вару», как дьявол или зло, «сато», как деревня. А «Масаёси» как сторонник справедливости. Распространенная фамилия на Окинаве. Есть возражения?

Тут уж не до смеха. Можно и по морде схлопотать. Если фамилия «зло», а имя – «справедливость», то сам он что – воплощение нейтралитета? Если судить по имени, то он полный засранец. Наверняка его родители набрались хорошенько, когда выдумывали ему имя. Точно, останься он Варусато, в Токио его бы не признали. Новая жизнь не могла начаться без перемены имени.

– Когда я первый раз приехал в Токио, никак не мог взять в толк, на что мне пялиться. Слишком много всего. И я смотрел в небо. Но оно как будто накрыто чем-то, нет в нем ясности. Через несколько дней я начал глазеть на проходящих мимо девок. Работал дорожным рабочим и облизывал их глазами снизу доверху. Мне стало казаться, что я имею их одним взглядом, и член у меня стоял целый день. После работы я не перся по всяким там якиториям.^[152] Я мылся в ванне, переодевался и шел туда, где тусуются клевые телки. Если находил среди них самую шикарную, то весь вечер ходил за ней следом. Дискотека, бар, роскошные апартаменты – везде за ней мотался. Как черепашка-ниндзя. В прудах на Дайто полно черепашек. Иногда, пока я ходил за ней хвостом, меня поджидали якудза, иногда она сама звала меня в отель. Так постепенно я привык к Токио. То, что для меня было обычным и естественным, в Токио считалось стыдным. Мой стыд понемногу исчезает, когда я трахаюсь с токийскими девками. Мир расширяется всякий раз, когда они принадлежат только мне одному. Так, глядишь, и встречу когда-нибудь свое счастье.

Интересно, совпадал ли день рождения Тэцуя Нисикадзэ с днем смерти Масаёси Варусато? Ничего подобного. Он ужасно скучал по тем временам, когда был Масаёси Варусато. Микаинайт, правда, он сентиментальный парень?

– А как ты отблагодарил свою начальницу, которая воспитала из тебя Тэцуя?

– Начальница умерла. У нее был рак матки.

– Помнишь дату ее смерти?

– День смерти не справляют. От этого бухло начинает смердеть благовониями. Мертвецов лучше всего оставить в покое.

В тот день мне стало предельно ясно, кто такой Тэцуя.

История и традиции необитаемого острова

Тэцуя был ужасно волосатым. Каждое утро он выбривал подбородок до синевы, а к вечеру нижняя часть его лица напоминала наждачку. Наверное, его плантации хорошо удобрялись. Из-под ворота свободной рубахи проглядывали меховые волны. Внезапно вспоминались волосы на груди и в подмышках у кучерявых негров. Эти заросли также напоминали кудрявые травы, растущие в пустыне, или мох у подножия вулкана. Наверное, волосы на груди и в подмышках Тэцуя напоминали травы и вьюны острова Южный Дайто. Цепкие травы и вьюны, которые могли обвиться вокруг чего угодно.

Стоило только Тэцуя пошевелиться, как от него начинало пахнуть прелой травой, залитой спиртом. Крепкое тело, натренированное тайфунами и сбором тростника, могло бы принадлежать боксеру родом с маленького островка в Карибском море.

Но настоящим мужиком он не был. Несомненно, я чувствовал его мужественность гораздо острее, чем любая из баб, переспавших с ним. Казалось, это панцирь из мышц, надетый на выкрученную девку. Он страдал от недостатка любви, даже когда набрасывался с кулаками на собеседника. Он ощущал одиночество не головой. Каждая мышца в его теле требовала компании. Он пытался силой найти подтверждение тому, что не одинок. Он не отвлекался ни на минуту, наблюдая за любовными проявлениями партнера, и в малейших изменениях отношений видел признаки предательства. Я могу оставаться один в любой ситуации. От чужого человека к приятелю, от приятеля – к другу, от друга – к брату, от брата – к чужому человеку – я продолжаю свое путешествие, не будучи никем, и мой бизнес – торговля свободным временем и дружескими отношениями с теми, кого я встречу. В этом бизнесе абсолютно необходимо играть роль одинокой летучей мыши.

Тэцуя совсем не мог оставаться в одиночестве. Он не мог прожить без человека, который давал бы ему уверенность и утешение. Точно так же, как одинокий остров Дайто в Тихом океане не мог жить, не принадлежа Японии. Если бы каналы обеспечения с большой земли и Окинавы были перекрыты, на следующий же день остров превратился бы в необитаемый. Похоже, этот страх Тэцуя впитал через поры своей кожи.

Остров Южный Дайто открыл русский адмирал, черные корабли^[153] тоже заходили на этот необитаемый остров. В начале XX века под руководством одного предпринимателя-авантюриста с острова Хатидзё на отвесные скалы Южного Дайто прямо с корабля спрыгнуло двадцать отважных первопроходцев. Это были первые поселенцы. Они сожгли девственные пальмовые рощи и начали выращивать сахарный тростник. Вскоре плантации тростника распространились по всему острову, управлять которым стали компании – производители сахара. Директор компании был главнее императора. Остров скорее напоминал корабль, на котором рос тростник, чем часть Японии. И жили там не японцы, а матросы, выращивающие тростник.

На этом «корабле» единственной отдушиной было саке. И питейных заведений вдоволь. Точнее говоря, только питейные заведения там и были. И стар, и млад гудели до поздней ночи. Управление «кораблем» было поручено экипажу тридцать лет назад, а до того вся земля «корабля» принадлежала компании, и у матросов была привычка – все заработанное тратить на выпивку. Построишь шикарный дом, а придет тайфун – и от дома останутся одни обломки. Никто на тебя не смотрит, так что нет смысла покупать модную одежду или «мерседес». А важность свою даже в ломбард не заложишь. Только в носу от нее свербит.

Матросы с острова Южный Дайто были похожи на Маугли. Их сердца бились в унисон с волнами, они чувствовали движение облаков и движение ветра подобно чайкам, жили одним днем, как тюлени. Пока они плыли на этом «корабле», им приходилось постоянно встречать одни и те же лица, поддакивать историям, которые слышали миллионы раз. Тэцуя такая жизнь была не по душе, и он сбежал с «корабля», но от хвоста дикого животного так легко не избавишься. До сих пор я ни разу не встречал таких хвостатых.

Тэцуя увлекался дайвингом, но у него никогда не возникало желания играть с рыбками, наслаждаясь красотами коралловых рифов. Ясное дело: в море ныряют для того, чтобы добыть себе пропитание. Набрать со дна раков-богомолов, плавая вместе с рыбами, всадить гарпун в бок морскому карасю, съесть добычу, приправляя ее соленой морской водой. Так, как едят киты.

На земле нет лучше кушанья, чем коза. По случаю праздника забиваешь козу, которую держал для откорма, и ешь ее мясо прямо с кожей, только шерсть общиплешь. А еще вкуснее растолочь в соевом соусе зерна горчицы, что растет во дворе, и полить этим мясо, рассказывал Тэцуя, сглатывая слюни.

Тэцуя, сошедшему с «корабля» и очутившемуся в Токио, нужно было стать заправским токийцем: разбираться в обычаях и умело пользоваться словечками. Он ни разу не ездил на поезде. В ресторане были одни незнакомые блюда. Названия мест звучали абракадаброй. Для него было достаточно десяти минут, чтобы заблудиться. Он не знал, с чего надо начинать поиски ночлега, и сперва улегся на картонных коробках, растеленных возле камеры хранения на вокзале. На следующее утро его выгнал оттуда торговец политурой, заявив, что место принадлежит ему. Так Тэцуя обнаружил, что стал бомжом. Он нашел «старшего товарища», чтобы научиться правилам бомжевания. Тэцуя узнал, где находятся дешевые гостиницы, как садиться в поезд, как устроиться на поденную работу, сколько платят и как с тобой обращаются. На дорожных работах токийцев мало, может и повезти. Для Маугли – что комплекс рожденного на заброшенном острове в южном море, что мечты о чем-то великом, что мужская гордость – большого смысла не имеют. Всё растворяется в приятной усталости от работы. Но цивилизованный человек, сидевший внутри Тэцуя, был наивен и обидчив не в меру. После работы он пропускал стаканчик, выходил на улицу слегка поддатый и тут же поражался тому, что все вокруг него не имеет к нему никакого отношения. Ни хорошо одетая женщина, идущая по улице, ни сутулый служащий с кейсом для бумаг под мышкой, ни такси и легковушки, выстроившиеся в очередь около перехода, ни сломанные зонтики в мусорке, ни бездомная собака, рыскающая в поисках еды, ни доносящаяся издалека сирена «скорой помощи», ни дым сигареты откуда-то из-за спины.

Всевозможные предметы словно бы отдалялись от него. Я тоже когда-то испытывал подобное. Надравшись авамори, Тэцуя часто бросал: «Хочу обратно на остров». Но вернуться туда не мог.

– Пока не очищусь, не видать мне острова.

Я спросил, что это за очищение такое. И тогда впервые он принял покаянный вид:

– Да я обрюхатил двоюродную сестру. Островок маленький, нигде не скроешься. Идиот, конечно. От ребенка она избавилась в больнице в Наха. Мне тогда восемнадцать было.

Короче, он приехал в Токио, чтобы избавиться от лишней энергии. История о невероятных жизненных коллизиях, подходящая для заунывного чтения под сямисэн.^[154] Но, интересно, если бы ребенок родился на свет, ноги у него были бы… короткие?

– Теперь понял, в чем мой кретинизм? В том, что я, совершив дурость на острове, расширил границы своего мира. Просидел бы всю жизнь на Дайто и не парился бы, кретин я или нет. Живи себе как тростник, какие проблемы. А в Токио по собственной воле приходится в кретина превращаться. От степени дурости зависит, насколько успешно будешь ты продаваться. Я зарабатываю, занимаясь такими кретинскими вещами, какие другим и не снились. Таков рок-бизнес. Пока я занимаюсь роком, я могу оставаться неандертальцем.

В городе иллюзий и амнезии от такого неандертальца, как Тэцуя, требовалось только одно. Превратиться в полного кретина. Превращение в еще большего кретина, чем сейчас, давало ему возможность противостоять иллюзиям и амнезии. Ему самому нужно было стать амфетамином. Ради японских мальчишек и девчонок, которые не успели заметить, как у них парализовало мозг.

Тэцуя любил Токио до глубины души. Будучи животным, отличавшимся феноменальной приспособляемостью, он искал город, который мог бы хорошенько припрятать его прошлое.

Тэцуя напоминал меня прежнего, и мне было интересно, что ему снится. Незаметным образом я развернул фронт работ по подготовке к вхождению в его сны. Начал я с рассказов о собственных снах. В разговоре обязательно касался темы сновидений. Спрашивал, летает ли он во сне или падает, какие сны видит по многу раз. Просил его, чтобы, увидев сон, сразу, пока не забыл, он рассказывал его мне.

К моему удивлению, во всех его снах присутствовала кровь. Во сне он часто убивал других, и об этом он тоже говорил с гордостью.

– Я во сне с тобой на пару прикончил этого козла, как его, премьер-министра. Смотрел, как он корчится в муках. И знаешь, какие были его последние слова? «Чтоб вы сгинули».

– Такой яркий был сон. Мы поцапались с Майком Тайсоном, и я сделал его. Угадай, как я его завалил. Я просунул два пальца ему в сопелку, повернул и вдобавок двинул по яйцам. Жалко, бабла не дали за победу.

– Вчера приснилось, как я облетал Токио на самолете супернизкого полета. Я высунулся из двери самолета и лупил палкой по прохожим. Каждому по башке досталось.

– Увидел во сне Деву Марию. Кажется, я должен был сотворить чудо и стать героем. Для этого надо было превратить Токио в порошок. Кстати, знаешь, мне нравится этот парень, Пол Пот. Он же все города порушил, а народ согнал в деревни. Вот занятие для кретина. Я бы тоже какую-нибудь такую байду учудил. Думаю, я бы смог сейчас.

Понять, где кончаются сны и начинаются его желания, было невозможно. Я ничего не мог прочитать в его снах, кроме «бей, круши!».

Карнавал неудовлетворенных желаний

В ту ночь Токио полностью попал во власть низкого давления, улицы залило настолько, что перепрыгивать через лужи было бесполезно. Засиживаться допоздна не имело никакого смысла, все спешили домой, с неоновых вывесок стекала вода; утратив обычное кокетство, они выглядели погруженными в непривычные размышления. Но в «Номандзурандо» на концерте Тэцуя собралась возбужденная толпа. Здесь можно было избавляться от лишней энергии. Я впервые пришел на его концерт. Ни столов, ни стульев не было, покрытые черным полиэтиленом пол и стены впитывали в себя возбуждение слушателей. Душно невыносимо. Публика пронзительно вопила и дергалась, разбрызгивая капли пота, подобно поливальной установке.

Красномордая девица, с ног до головы одетая во все черное. Парнишка с феньками на шее, на запястьях и щиколотках, да еще с цепью, перекрученной крестом, со звоном подпрыгивающей под ритм барабанов. Девица с волосами, покрашенными во все цвета радуги, которые торчали у нее, как у попугаев ара с экватора. Парень, которому не терпелось продемонстрировать всем свои накачанные мускулы. Были и такие, кто ни с того ни с сего начинал отжиматься или двигать мышцами живота. У стены собирались группки, которые сосали один за другим леденцы VICKS от простуды: в леденцы входили амфетамины. Рядом, прислонившись к стене в изнеможении, стояла девица с голой грудью, оттраханная ритмом, который звучал во всем ее теле. Двое парней ловили свой шанс, запустив руки ей под юбку и хватая за грудь.

На Тэцуя были брюки с оторванной правой штаниной, сверху наброшен смокинг без правого рукава, на голове – прусский шлем времен Первой мировой войны. К козырьку шлема был приделан японский флаг, на правой коленке – волейбольная защита. Гитарист был в мокрой от пота фланелевой пижаме, басист – в школьной форме со стоячим воротником, на барабанщике не было ничего, кроме трусов фундоси, которые носят борцы сумо!

– Карнавал начинается! На прошлой неделе я видел хороший сон. Передо мной появилась Дева Мария и, обняв меня за плечи, сказала: ты сотворишь чудо. Я должен совершить в Японии революцию. Для этого мне нужна ваша помощь. Встряхнем Японию!

Вокруг были сплошные двойники Тэцуя. Все с серьезным видом внимали его словам. На сцену принесли картонную коробку. Ударник передал Тэцуя лопатку, и он запустил ее в коробку.

– Начнем наш ритуал. Ловите!

С лопатки полетел лед. По залу прошел легкий ропот, лед с глухим стуком падал на полиэтиленовый пол.

– Пихайте его за шиворот соседу! – вопил Тэцуя, разбрасывая лед. Оправившись от первоначальной растерянности, народ принял на ура идею Тэцуя, некоторые стали хватать лед с пола и запихивать в штаны своих дружков. Кто-то остужал льдом голову, кто-то хватал его в рот, кто-то сражался с падающими льдышками. Тэцуя поднял коробку над головой и, издав пронзительный вопль, бросил ее на толпу.

– А сейчас «Рок тайфуна»!

Двойникам Тэцуя было не до усталости. Слишком громкий голос Тэцуя лупил их по желудкам, как по литаврам. Ударные хлыстом били по телам. У меня начались проблемы со слухом.

Спиной я почувствовал горячее прикосновение и невольно отшатнулся. В зале не должно быть столь близко знакомого мне человека, с которым можно было бы кидаться льдом. Я обернулся и увидел белое лицо. Толстуха с красными волосамии зелеными глазами. Hi!^[155] – улыбнулась она и что-то сказала мне, но я не мог ничего расслышать. Я приложил руки к ушам, помотал головой и кивнул на коридор, который вел к туалетам.

Перед дверью туалета стоял худой парень, который прикладывал к голове лед, завернутый в носовой платок.

– Мать твою! Сучий потрох! – он ужасно злился. За дверью кого-то выворачивало наизнанку.

– How do you do, I'm Cindy.^[156]

Я пожал протянутую мне руку.

– I'm Matthew. How are you doing, baby?

– I'm OK. I'm enjoying this wildness. Why aren't you excited like them? You seem so down. What's the matter with you? Come on! Would you show me your palm?

– Who do you think you are? Could you read my palm?^[157] – Она что, хочет влить в меня порцию бодрости? Микаинайт, помнишь, кто-то научил: если хочешь сразу сблизиться с незнакомым человеком – погадай ему по руке. Достаточно выучить пару приемов и можно угадывать с большой долей вероятности. Она приложила мою руку к своей груди. Огромная грудь безостановочно колыхалась под блузкой.

– You are a very clever man. But, you suffer from being misunderstood by people. I mean, you have a lot of enemies.

– Really? Where are my enemies? In Japan? In my mind? Or here?

– Everywhere you are. But never mind. You have more friends than enemies. I guarantee.^[158]

Гадалка по имени Синди кивнула сама себе и положила руку мне на плечо. Ее огромные сиськи поразили меня. Вдруг захотелось засунуть лед в ложбинку между ними.

Тэцуя спел «Рок тайфуна» и кричал, будто по стеклу резал. Кому он подражал? Гигантским летучим мышам с Дайто? Ему вторил рев голосов. Что это за звук, будто когтями по матовому стеклу? Вопль женщины? Эхом разносился отдаленный волчий лай. Наступил конец света?

– Let's get out of here.^[159]

В такой дождь? – казалось, хотела спросить Синди, и я помахал перед ней ключами от машины. «Хочу понять, кто ты: друг или враг», – сказал я.

В туалете началась драка. «Ты какого хрена руки распускаешь?» – говорил один, другой отвечал: «Нечего было мою девушку лапать». Лучше бы успеть разобраться, до того как придет конец света.

Машина стояла у служебного входа в клуб. После окончания концерта фанаты Тэцуя должны были оттащить его в фан-клуб «Перл Харбор Синдзюку», где бы он тусовался до рассвета. Так что я в это время мог наслаждаться золушкиной свободой.

Перед входом в клуб толпились фанаты, которые не смогли прорваться внутрь. Чтобы не промокнуть, девчонки стояли, прилепившись к стене, под козырьком. Ребята мокли под дождем, ходили взад и вперед, оттесняли друг друга, не зная, к кому бы обратиться.

На стоянке нужная нам машина находилась в окружении мотоциклов. Верные фанаты Тэцуя. Сама машина сыграла главную роль на концерте Тэцуя в Юмэносима. Сидя за рулем своего «мустанга», Тэцуя продемонстрировал трюк, проехав через горящее кольцо. После этого среди фанатов за ним закрепилось прозвище Крутой Тэцуя. Для самых экстремальных из них, кто искал выхода для лишней энергии, легендарный «мустанг» был пределом мечтаний. Только нескольким вожакам мотоциклетных банд по специальному дозволению Тэцуя разрешалось прикоснуться к рулю «мустанга».

Вполне вероятно, что шпана, набросившаяся на меня несколько недель назад в Центральном парке, тоже принадлежала к инициативной группе верных фанатов Тэцуя. При этом они могли посидеть на водительском сиденье «мустанга» Тэцуя, только когда чистили пепельницу. (Шестерки, что говорить.)

– Ребята, мотоциклы отодвиньте чуть-чуть. А то я не выеду, – улыбаясь только левым уголком губ, я крутил ключи от «мустанга» на пальце, как пропеллер. Синди сказала «Hi» слегка обалдевшим фанатам.

– Чего ты сказал? – У парня с прилипших, будто водоросли, волос стекала вода. Какой, интересно, толк, вымочив всю кожаную куртку, стоять под дождем, как буддистская статуя охранника у входа в храм? Парень вразвалку зашагал ко мне. Он был крепкого телосложения, несомненно, сильнее меня, но я заметил на рукаве его куртки эмблему инициативной группы фанатов и взял властный тон.

– Хочу девушку покатать на «мустанге». Освободи дорогу. Будешь под дождем торчать – облысеешь.

– …Понял.

Парень был туповат, хотя и держался нагло. Он подал знак своим дружкам, и они неохотно откатили мотоциклы, идущие впереди колонны. Я сел в машину, закрыл дверь, сразу завел двигатель и открыл окно. Подозвал рукой парня с волосами-водорослями и спросил, как его зовут. Юки Курихара, ответил он.

– Я сейчас буду поворачивать вправо, выйди на дорогу, помоги мне выехать. Замолвлю о тебе словечко Тэцуя.

В движениях крепыша моментально появилась живость. Он специально остановил поток автомобилей, двигавшихся по встречной полосе, и дал «мустангу» выехать. Мне было известно, что членов инициативной группы, имя которых помнил Тэцуя, могли позвать поразвлечься в оргиях. Наверное, и сегодня ночью после концерта будет такая оргия. Тэцуя воображал себя султаном в гареме.

Микаинайт, похоже, я ему не нужен. Он харизма для неудовлетворенной толпы, я же скромный повелитель снов. Микаинайт, когда сегодня я усну с Синди, зайди в сны к Тэцуя. И покажи ему продолжение недавнего сна. Наверное, откровение, увиденное во сне, сможет изменить его.

Хорошо. Но он дикарь даже во сне.

Вертящиеся зубцы

It feels good!^[160] Плюх. Ah! Хлоп. Suck me!^[161] Трах.

Синди обладала недюжинной силой. Прошло уже пятьдесят минут, а она была по-прежнему неутомима. Я же абсолютно выдохся. Но мой член, то ли из чувства ответственности, то ли от любви к непристойностям, то ли просто по инерции продолжал сотрясать ее тело, не съеживаясь и не теряя семени.

После семидесяти пяти минут телодвижений я весь покрылся потом и пошел попить воды в ванную. Ноги меня не слушались. Как у новорожденного жеребенка.

Микаинайт, из меня выпили все соки.

Когда я вернулся в постель, Синди подняла на меня сонное лицо и пробормотала:

– Come into my dreams and fuck me again.^[162]

Я надел трусы и лег ничком на кровать, привыкая усталым телом к постели. Микаинайт прыгал по моей спине, как на трамплине.

Повелитель снов живет снами. Во сне он думает, страдает, учится, предчувствует. Во сне он собирает самого себя, распавшегося на кусочки, в единое целое. Во сне излечивается от болезней, во сне умирает и воскресает, проснувшись.

– Have a good dream.^[163]

Спасибо, Синди. И тебе желаю приятных снов.

У меня перед глазами – лицо спящей Синди.

– Мэтью, ты жив?

– Микаинайт, ты замешкался.

– Мэтью, бросай ты этого Тэцуя. Его сознание пребывает в аду. У него одно только желание: убивать. Твой сон – тому подтверждение.

Это правда. У меня тоже было нехорошее предчувствие.

Я проводил Синди до вокзала и оттуда прямиком направился к Тэцуя. Мне было необходимо знать, в каком психическом состоянии он находится.

Тэцуя в одиночестве смотрелся в большое зеркало, стоя в позе грозного стража ворот. Он где-то раздобыл офицерскую форму (купил или когда-то носил на сцене), в руках у него был самурайский меч.

– Ты где был вчера? – внезапно заорал он.

– Погоди.

– Умотал с бабой на моем «мустанге». В самый важный момент.

После концерта что-то случилось. Он неожиданно схватил меня за грудки и впился в меня своими налитыми кровью пьяными черепашьими глазками.

– Становись моим фанатом.

– А если я скажу, что не хочу?

– Значит, ты такая же свинья.

– Угадать, о чем ты думаешь? Хочется чего-нибудь порушить, правда?

Взгляд Тэцуя остекленел, он с силой оттолкнул меня от себя.

– Отстань, козел.

– Расскажи, что случилось.

Тэцуя вынул меч из ножен и приставил его к кончику моего носа. Он выглядел как одержимый.

– Сейчас узнаешь. Завтра я стану героем. Бог торопит меня. Говорит: скорей разрушь Токио. И я его разрушу. Этих свиней больше ничем не спасешь. Ты ведь пойдешь ко мне в подручные? Говори, не увиливай.

Его глаза остекленели.

– Мы были с тобой друзьями, но становиться твоим дебильным подручным, из тех, что пресмыкаются перед тобой, извини, не хочется. Смотреть на тебя смешно. Зачем кретину еще что-то, кроме рока? – я хотел поквитаться с ним за сон, да и поведение его окончательно вывело меня из себя. Кто бы мог подумать! Он взмахнул мечом и ударил меня по руке. Дела принимали серьезный оборот. Меч разрезал рукав рубашки, и на ковер закапала кровь.

– Прибью всякого, кто будет мне перечить, – вот он и сбрендил. Я бросил в него напольными часами, стоявшими рядом, и, воспользовавшись моментом, убежал. Мои предчувствия сбылись на сто процентов. Я оказался свидетелем безумия рок-певца. Завтра, наверное, о нем позаботится полиция или дурдом. Я вбежал в телефонную будку и вызвал «скорую». Рана была неглубокая, но нельзя же идти по городу в окровавленной рубашке.

Теперь какое-то время он не сможет натворить глупостей. Оплату расходов на лечение раны и моральную компенсацию я планировал содрать с продюсерской фирмы Тэцуя, и мы были бы с ним квиты. Сообщать в полицию или нет, решим, посоветовавшись с его менеджером. Надо бы взять с них полтора миллиона, включая плату за молчание…

Но у этого дела был еще более жестокий конец. Я узнал об этом двое суток спустя в комнате распутной Марико. Я ждал, пока у нее подсохнет маска, и смотрел телевизор, когда в новостях показали Тэцуя. Диктор программы ночных новостей объявил:

– Удерживавшие со вчерашнего дня в качестве заложников президента компании по недвижимости и двоих его сотрудников в номере люкс гостиницы «Палас» рок-певец Тэцуя Нисикадзэ и его группировка были арестованы сегодня вечером в 10 часов 23 минуты. В момент задержания Нисикадзэ нанес заложникам раны мечом и перерезал себе верхнечелюстную артерию. Потеряв много крови, он находится в тяжелом состоянии. Трое заложников получили ранения различной степени тяжести. В результате столкновения группировки с полицией пять человек легко ранены, двое – тяжело, потребуется два месяца для полного их выздоровления. Преступники во главе с Нисикадзэ выдвигали странные требования: использование императорского дворца как зала для рок-концертов, прекращение деятельности городских фирм по недвижимости, разрушение достопримечательностей города и другие.

– Ух ты! Придумали, как наказать барыгу. Жалко, что нашего директора заодно не похитили. Без таких мер Токио не изменить, – Марико была на стороне Тэцуя. Она даже сказала: обидно будет, если умрет, хотелось бы переспать с ним разок.

Откровенно говоря, с того дня как я поссорился с Тэцуя, мое возбуждение не утихало и я не мог уснуть. Наверное, возбуждением я заразился от Тэцуя. Поскольку я пытался унять его, занимаясь сексом с Марико, получалось, что опосредованно Марико переспала с Тэцуя. Но я не рассказал ей, как моя рана на руке связана с этим героем.

Он был абсолютно нормален психически. В тот момент в нем сконцентрировалось единственное желание: реализовать план похищения. Любое даже незначительное слово, отвлекающее его от принятого решения, заставляло звенеть его нервы (и самурайский клинок).

Но почему он не рассказал мне о своем плане? Я всегда был богат идеями. Может, ему нужны никакие не друзья, а только преданные слуги? Я тоже, как Марико, не хотел, чтобы он умирал, но совсем по другим причинам. Мне интересно было, на какую еще «дурость» решится бывший рок-певец со шрамом на шее, после того как его геройский поступок будет предан забвению. В тот момент я собирался предложить ему свою дружескую помощь.

Однако мне так и не удалось пообщаться с Тэцуя во сне. Он был чужаком и продолжал отказывать мне в понимании. Мне все же не хотелось думать, что рана на руке – знак его ненависти. Лучше я буду воспринимать ее как своего рода урок. Свидетельство того, что, меряя других на свой аршин, можешь обжечься. В следующий раз я обязательно стану его другом, клялся я умирающему Тэцуя.

9. В поисках кармических связей

Стань червем, жри землю

Волосы в носу Кубитакэ за эту неделю выросли на несколько миллиметров. Он поставил себе норму: отсчитывать счетчиком тысячу прохожих. Внимательно всматриваться в лицо каждого у него не было времени. Взгляд непроизвольно устремлялся вслед привлекательным молоденьким девчонкам. Попадались и молодые люди, тащившие за собой коляски для покупок, но они всем своим видом показывали, что отправляются на Гавайи, поэтому можно было спокойно сидеть, позевывая в свое удовольствие. Кубитакэ постоянно искал предлог, чтобы хоть как-нибудь да схалтурить.

Отсчитать тысячу человек было не слишком сложной задачей. Не успеешь выкурить пачку сигарет, а на счетчике уже перевалило за тысячу. Иногда можно было увидеть студентов, которые подрабатывали, исследуя потоки движения транспорта, и точно так же, как Кубитакэ, нажимали на кнопку счетчика. Человек – он, кажется, был у них главный, – приставал к Кубитакэ с расспросами: «Кто вы и откуда?», торговцы с лотков, продававшие дешевые ремни, сумки, рубашки или плюшевые игрушки, прогоняли его, говоря: «Мы всегда здесь торгуем. Это наша территория», четыре дня назад полицейский в штатском проверял его документы. Не будь на вокзале прохожих, торговцев, вокзальных служащих, монахов в рясах, просящих подаяние, студентов, исследующих транспортные потоки, его принимали бы за подозрительную личность. В Токио и вправду безопасно.

Ему встретилась одна странная девчонка. Она стояла за колонной и продавала сборник своих стихов. Вообще-то, быть уличным поэтом считается хорошим бизнесом. В следующий раз, если пристанут с проверкой документов, скажу, что я странствующий бард, и завою какой-нибудь романс. Предаваясь подобным безмятежным мыслям, Кубитакэ купил сборник поэтессы за триста иен. Поэт, получающий на пропитание от прохожих, чем-то напоминает покрытый пылью манекен в заброшенном магазине западных товаров. Когда заканчивается рабочий день, толпа выжимается из тюбика метро и превращается в пастообразный поток, заполняющий все щели, так что и для одного поэта не остается места. Даже просящие подаяние монахи в это время возвращаются в свои храмы.

Кубитакэ размышлял о том, что если этой толпе обработать мозги, дать каждому по молотку и заставить кричать: «Круши Токио!», то за ночь город превратится в руины. Интересно, кому станет плохо, если Токио превратится в руины? По крайней мере, из знакомых Кубитакэ, пожалуй, одной только мадам Амино. Она же вдова человека, который разбогател, когда взвинтились цены на токийскую землю. Нет, выгода нажившего свое состояние на недвижимости мужа-богача и его жены – не одно и то же. Тогда, от того что Токио превратится в руины, хуже всего будет самой толпе. Ему представилась толпа людей в пиджаках, бродящих строем в растерянности среди развалин, и от этого сделалось страшно. Те, кто приехал на заработки в погоне за иеной, могут вести себя, как им заблагорассудится. Они найдут, что им делать на развалинах. Кубитакэ хотел предложить мадам Амино новые формы бизнеса.

Например, такая идея: на земле, которой владеет мадам, создается несколько независимых государств. В каждом из них – своя политическая система. Одно государство – республика, основанная на товариществе геев. Другое – демократия дамских чаепитий. Еще одно – компьютерная конституционная монархия. Есть государство, обнесенное забором, оно пребывает в состоянии анархии, без правительства, без полиции и без законодательства. Можно создать государство, в котором политический курс будет определяться астрологами. Выбор гражданства той или иной страны основан на принципе добровольности: хочешь поменять его – пожалуйста. Если не удастся стать гегемоном в анархическом государстве, можно эмигрировать в страну геев и найти себе там хорошего партнера. Неплохо стать дипломатом или коммерсантом и наладить отношения с другой страной. Можно продать выдающихся граждан страны или сделать так, чтобы каждый из них сам преподносил себя и получал работу в каком-нибудь из государств в качестве мозгового центра.

В любом случае, если делать революцию в Токио, где все думают одинаково, где у всех одинаковые лица и никто не переживает по этому поводу, то следует создать иностранные государства прямо внутри него. Японцам не нужно будет разыгрывать из себя иностранцев, иностранцам не нужно будет разыгрывать из себя японцев, каждый по своему усмотрению сможет стать гражданином той или иной страны. Это было самым важным, нравственным аспектом плана Кубитакэ.

Впрочем, его план останется содержанием комикса, если, конечно, не случится большое землетрясение, обвал акций или крестьянский бунт, или не сопоставимый с ним бунт служащих. Пристрастие Кубитакэ к маниакальным идеям еще не изжило себя. Он коротко вздохнул. В этот момент в животе у него забурчало.

– Пойти, что ли, чесноком хотя бы пропахнуть?

Подземный шоппинг-центр был разделен по центру колоннами, чтобы пешеходы могли двигаться в двух направлениях; у колонн стояли мусорные баки с зеркалами. Кубитакэ увидел в зеркале собственную приближающуюся фигуру и подумал: я стал выглядеть оборванцем. Он купил в автомате стаканчик саке, осушил его и заметил рабочего, который жаждал в мгновенье ока забыть о тоскливых рабочих буднях; никого бы не удивило, если бы он сам был таким рабочим. Ему, Кубитакэ, тридцать семь лет. Не только Данте заблудился в сумрачном лесу, земную жизнь пройдя до половины. Перейдя тридцатилетний рубеж, любой начинает ненавидеть жизнь. На дереве в сумрачном лесу сидит дьявол, похожий на старого пидора, и вещает мерзким голосом:

– Да, быть тебе червем в смердящем болоте. Ни на что другое ты не годишься. Смирись с тем, что ты – червь, тогда и людей любить начнешь, и жизнь твоя поди наладится. Нужно радоваться старости. Кто же верит, что не изменится с годами? А что такое молодость? Слабый желудок. Нужно уметь как ни в чем не бывало жрать тухлятину из мутного болота. Вот и ждут люди. Смерти, кризиса, большого землетрясения.

Чтобы взбодриться, Кубитакэ зашел в питейное заведение. Ему хотелось узнать, как люди преодолевают свою тоску и депрессию; попивая пиво, он прислушивался к разговорам вокруг.

Хлюпанье супом, звон кружек, запах кипящего масла, смешанный с запахом сырой рыбы; до Кубитакэ долетали голоса: «Ничего не поделаешь». Фразу эту он слышал не раз и не два. Не меньше, чем съедено было и выпито. Кубитакэ окинул взором забегаловку, и внезапно перед ним возникло омерзительное видение. Все устали.

Одна за другой вспышками появлялись картины: по всей Японии, во всех ее уголках, напивается несколько миллионов человек. Мученья, ревность, усталость, тучей окутывающая тело, – все пьют саке, жалуясь на жизнь. На работе не ладится, начальник – дурак; не прощу мужнину измену; лучше сбежать в дзэнский монастырь, чем терпеть издевательства в школе; он сказал мне: «Выбирай – или я, или работа», я выбрала работу, но без него плохо, надо бы найти себе кого-нибудь, но я ни с кем не могу поладить; у него и рожа страшная, и работает он плохо, а бабам нравится – терпеть его не могу; я лучше ее играю, а хороших ролей не дают – это менеджер воду мутит; мне ничего не дали, а этот бульварный писака премию за премией хапает, не могу с этим мириться… Они извергали из себя бесполезные жалобы и с жадностью поглощали еду, накапливая лишнюю энергию. Что это? Черная месса? Если моя нынешняя работа заключается в том, чтобы встречаться с как можно большим количеством людей, то хотелось бы видеть хотя бы бодрых людей. Пусть мной овладеет маниакальная идея, что я один привожу во вращение целый мир. Мир спасут мании!

На следующий и на послеследующий день Кубитакэ, как крот, бродил по подземному шоппинг-центру. Он посмотрел два порнофильма подряд, продул пять тысяч иен в патинко,^[164] поискал в «Кинокунии»^[165] свои старые книжки и, хотя не умел убивать время, в конце концов, все равно вернулся в подземный шоппинг-центр. Не то чтобы «рыбак рыбака…», но… Встретившись глазами с продавцом картин, который говорил сам с собой по-испански, он молча постоял около него некоторое время. Затем предложил торговцу сигарету и спросил по-английски, откуда он приехал, тот ответил на японском: «Из Мехико». Продавец был приветлив и беспрестанно улыбался, но глаза за стеклами очков без оправы пристально следили за каждым изменением в выражении лица собеседника. Похоже, у него был хронический гайморит, он гнусавил, и кожа под носом была раздражена. Он пожаловался на изумительном японском: мы не в дешевой деревенской гостинице, неужели в здешних домах украшают стены этой безвкусной мазней? Ужасно, если люди считают, что это написал я. Пятнадцать лет назад «бедняки-иностранцы» зарабатывали тем, что покупали бананы в Симоносэки и продавали их в Пусане. Впрочем, и продажа картин – «традиционное ремесло». Наверное, сейчас много денег можно заработать, продавая себя в шоу-бизнесе как «отвязного иностранца». Таких теперь часто по телевизору показывают. Поскорей бы стать знаменитым и бросить эту работу. Я и петь могу, и танцевать. Я молод и силен. Во мне полно энергии. Я сексуальный.

– Зря ты мне себя нахваливаешь, толку от меня никакого.

Парня звали Энрике. У него было тело боксера среднего веса, неплохая интуиция, и голова вроде варила. Энрике прокантовался в Токио два года. «Каждый день меня маринуют японским», – сказал он. Его подружка, японка, работала моделью. Если хочешь выучить иностранный язык, встречайся с тем, кто говорит на нем, – сэкономишь и время, и деньги. Он так и сделал. Даже показал мне фотографии своей девушки, хотя я его об этом не просил. Сейчас Энрике сидит у нее на шее, но она рассчитывает, что он скоро прославится. Энрике возмущало, что популярностью почему-то пользуются «отвязные иностранцы», говорящие по-английски. У латиносов есть свой ритм, своя жизнь, сказал он, и если японцы этому научатся, они тоже смогут жить в радости. А ведь и в самом деле в моменты депрессии теряется чувство ритма, подумал Кубитакэ. Когда накатывает тоска, он танцевать не в состоянии.

Смотреть на мир из-за пазухи у тьмы

Кубитакэ честно исполнял свои обязанности: раз в два дня он возвращался в Камакура и, массируя ноги мадам, докладывал ей, как идет расследование. Из Нью-Йорка каждый день приходили факсы от Майко. Мадам получила фотографию Мэтью четырехлетней давности.

– Пора тебе стать настоящим сыщиком. Тысячу раз, наверное, видел в крутых киношных детективах, как сыщик достает из кармана пальто фотографию и всех расспрашивает: вы не встретили этого мужчину? Ты не идиот, сам поймешь, где и как искать.

«А ошибешься в поисках – тот, кого ищешь, сбежит». Кубитакэ зажал в зубах эту фразу, адресованную самому себе, и сказал:

– Узнаю, где он, у гадалки.

– Заодно и о своем будущем спроси. Найди такую гадалку, чтобы о хорошем нагадала. Если найдешь – и меня с ней познакомь.

Похоже, мадам Амино готова была любыми средствами найти сына. Главнокомандующий военной операцией должен обладать уверенностью. Увидит дурной сон – истолкует его как хороший, а то и вовсе изменит его.

– А как вы поступите, если ваш сын замешан в каком-нибудь преступлении? Не признаете его?

У Кубитакэ была привычка постоянно подшучивать, но мадам, облачившись в ежовую шубу, сказала нежно, даже ласково:

– Я бездельница высшего разряда. Если у меня хватает времени завести себе депрессивную обезьяну и возиться с ней, то о сыночке-рецидивисте я уж как-нибудь позабочусь.

– Это я – депрессивная обезьяна?

– Что, не нравится? Тогда как тебе – свинья с паранойей? Ты упустил момент для возвышенного самоубийства, так что попробуй добиться успеха. Познай реальность человеческой жизни. А если и это не получится, я помогу тебе сдохнуть.

Он, наверное, и харакири нормально сделать не сможет, и тогда мадам выполнит функции помощника кайсяку и отрубит ему голову, но не до конца, а так чтобы она осталась болтаться на уровне груди, потупившись и как бы желая сказать: «Простите».

Кубитакэ ощущал в язвительности мадам даже нечто возвышенное, как глоток горного воздуха. Убедившись, что никто их не видит, он уткнулся лицом в грудь мадам и сказал:

– Возьми меня в сыновья.

Кубитакэ испытывал тайное удовольствие от издевательств мадам. Он забывал о гордости в ее присутствии, но мадам понимала его лучше всех… Кубитакэ считал, что в отношениях между рабом и хозяином нет четкой грани. Совершенно непонятно, что будет с ним дальше. Свободный раб, обретя надежду и гордость, начнет новую жизнь? Но в мире не удается успешно реализовать идеи Христа. Раб гордится своим хозяином и вместе с тем добивается собственной власти. Кубитакэ боялся потерять свою хозяйку. Вот найдется Мэтью, и ему, наверное, дадут свободу. Может быть, эти игры в сыщиков придуманы для того, чтобы научить раба, как вести себя на свободе? В таком случае всё становится ясно. Но он не раб. Тогда кто же?

Куби продал самого себя. Стал заложником собственных долгов. Мадам Амино может использовать его, как ей заблагорассудится. Хочет, сделает сыном, хочет – мужем, хочет – секретарем… Никакого контракта они не подписывали. Досадно, что он не может объяснить, кто он такой.

Надо все-таки пойти к гадалке.

Это решение придало ему легкость, и он припустил вверх по лестнице на платформу, чтобы успеть на только что прибывший поезд. Он успел, уселся на сиденье, перевел дыхание, и тут память детства дельфином зарезвилась на поверхности. В двенадцать лет Кубитакэ попросил родителей: хочу увидеться с юта – шаманкой-прорицательницей с южных островов. Он был так настойчив, что отец в летние каникулы отвез его на остров Амами-осима и дал ему вдоволь наговориться с тремя прорицательницами. Кубитакэ хотел узнать, кем он был в прошлых жизнях. У каждой из шаманок была своя версия. Самая старая юта, беззубый рот которой напоминал вход в иные миры, изрекла, что в прошлой жизни Кубитакэ был слепым дзэнским монахом. В тринадцать лет он постучал в ворота дзэнского храма и с тех пор, не зная о смерти родителей, в течение пятнадцати лет занимался духовной практикой у монаха-аскета, которого называли дзэнским мастером строгого духа, но так и не достиг просветления. После смерти аскета Кубитакэ решил в одиночку как паломник обойти всю страну. В пути он заболел, и высокая температура свалила его с ног, но один самурай помог ему, перенеся в заброшенный буддийский храм, располагавшийся поблизости. После четырех дней и ночей, проведенных в забытьи, сознание вернулось к нему, но его глаза никогда больше не видели мир в лучах солнечного света. Говорят, он был рад тому, что ослеп.

– Буду смотреть на мир из-за пазухи у тьмы, – сказал он спасшему его самураю.

С тех пор он поселился в этом храме, где не было настоятеля, и его стали называть «лунным монахом».

Вторая шаманка, худющая как сухая ветка, скрипучим голосом рассказала Кубитакэ о его прегрешениях в прошлой жизни. Она больше всех соответствовала образу божества бедности, который он нарисовал в своем воображении.

Двести лет назад Кубитакэ убил свою жену, которая мешала ему делать карьеру, и спрятал ее в бамбуковых зарослях. Ее останки до сих пор лежат там, закопанные в землю. Убив жену, он выдумал, что она пропала, избежал расплаты за содеянное, удачно устроился в услужение к даймё^[166] в красивых одеждах и прожил семьдесят лет. Чтобы искупить преступление, совершенное в прошлой жизни, ему запрещалось жениться. Так сказало божество бедности, напугав двенадцатилетнего Кубитакэ.

Третья шаманка была толстой, ее зубищи сверкали золотом, и голос у нее был громкий. В ее доме всегда толпились посетители. Она, похоже, была из тех, кто постоянно излучает энергию, дающую людям успокоение. Она обладала такой популярностью, что посетители записывались к ней заранее, как к зубному врачу, заносили свои имена в список, прикрепленный у входа в ее дом, и ждали своей очереди. Предыдущие две шаманки по сравнению с ней то ли выглядели бедно, то ли энергия у них была слабовата. Они не отличались хорошим здоровьем. Можно было прийти к ним в назначенное время, а тебя не принимали под предлогом плохого самочувствия (а может, и вправду болели).

Итак, прорицательница, вселявшая в посетителей уверенность, всем своим видом убеждая довериться ей, посмотрев на Кубитакэ, сказала одну фразу:

– Из-за кармических связей твоих прошлых жизней тебе суждено постоянно убегать. В этом есть и хорошее, и плохое.

То ли ее громовой голос, то ли непререкаемая уверенность во взгляде убедили двенадцатилетнего Кубитакэ, что он давно несет этот крест.

– В своей прошлой жизни ты был спасшимся бегством воином из клана Тайра.^[167] Тебя преследовали воины Минамото, и ты скрывался в горах, переходя из одной горной деревни в другую. Но тебе удалось выжить, и ты благополучно добрался до материка. Ты женился на монгольской девушке, и у тебя родилось трое детей. Один из них во времена Хубилая стал воином Монгольской империи и дошел до Европы. Он похитил итальянку, которая родила от него ребенка. Этот ребенок впоследствии стал переводчиком и работал на благо Монголии и Европы. Те же двое сыновей, которые остались в Монголии, будучи уже взрослыми, повздорили, не поделив женщину. Младший брат, отличавшийся крепким телосложением, убил старшего. Но женщина любила погибшего старшего брата и носила его ребенка. Младший брат ничего не знал об этом и любил сына старшего брата. Ребенок вырос и, как полагается, стал воином. В поколении этого ребенка сработала сильная кармическая связь, так твоя душа вернулась в Японию. В то время Монголия стала великим ханством и стремилась завоевать Японию. Получилось, что беглый воин клана Тайра через поколение своих внуков напал на Японию. Но внук попал в тайфун на море и на последнем издыхании добрался до берегов Симоносэки. Там он превратился в совершенного японца. Это был твой предок.

Что за безумные приключения! Кубитакэ в прошлом рождении стал предком Кубитакэ нынешнего.

Остаток лета у Кубитакэ, взвалившего на себя груз трех жизней, прошел в ночных кошмарах. Ложиться спать было страшно, и он до поздней ночи пялился в телевизор; когда вещание заканчивалось и на экране начинала дрожать техническая сетка, ему казалось, что теперь кинескоп станет показывать его прошлые жизни, и он не знал, куда ему деваться. Это продолжалось трое суток подряд, и наконец он уснул от нервного истощения. Переживая за сына, отец через знакомых позвал психоаналитика и попросил с помощью гипноза избавить Кубитакэ от его страхов. И то, что в прошлой жизни ты убил человека, и то, что стал слепым, и то, что был беглым воином клана Тайра, – всё это ложь. Прошлые жизни – это предрассудок, существовавший в те времена, когда наука была неразвита. Ты рожден союзом твоих отца и матери. До рождения ты был похож на прозрачный воздух, внушал врач Кубитакэ.

Благодаря гипнозу Кубитакэ избавился от страхов, но история, которую ему рассказала прорицательница с золотыми зубами, отпечаталась у него в голове, и он думал, что его судьба – постоянно убегать от кого-то – пребудет с ним вечно. Разве не одно и то же: верить в карму прошлых жизней или в программу, записанную в генах?

В конце концов, он предпочел поверить прорицательнице, которая наиболее подробно рассказала ему о его прошлой жизни.

И то, и другое возможно

Есть ли в Токио такие гадалки, которые, подобно прорицательнице с золотыми зубами, распространяют вокруг себя лучистую энергию? Не хотелось бы нарваться на фанатичную истеричку, которая распугивает всех в округе. Или на тех, кто лепит всякую чушь, лишь бы порадовать клиента. Пусть будет всего одно слово, но внушающее уверенность. Хотелось бы просто получить указание – в каком направлении идти, с кем встретиться.

Кубитакэ отправился по улице Синдзюку от восточного выхода со станции, всматриваясь в лица гадалок, сидевших на улице. И тут он заметил пожилую гадалку, которую окружило человек десять девчонок. Люди собираются там, где есть магнитное поле. Кубитакэ очень давно слышал от кого-то о «мамочке с Синдзюку», гадалке, которая служила душевной опорой для молодых девушек. Это она и была. Освещаемая снизу пламенем свечи девушка с лицом «ходячего страдания», всхлипывая, кивала в ответ на слова гадалки. «Мамочка с Синдзюку» встала и похлопала девушку по плечу, подбадривая ее: «Надо пострадать сейчас ради будущего», «В твои годы многим не хочется жить», «В тебе тоже есть уверенность».

Кубитакэ понял секрет ее популярности. Но ему было стыдно стоять к ней в очереди, и он подошел к прорицателю, сидевшему совсем рядом в ожидании клиентов.

– Погадай мне, утешений и ободрений не требуется, – пытаясь скрыть смущение за грубостью, Кубитакэ сел на складной стульчик и решительно положил руку на стол. Подавив зевок, прорицатель с детским личиком сунул под себя книжку, которую читал. «Что вы хотите узнать?» – неуверенно спросил он, являясь полной противоположностью «мамочке с Синдзюку».

– Я ищу человека, и мне хотелось бы узнать, смогу ли я с ним встретиться и если смогу, то неплохо бы получить какие-нибудь зацепки, – говоря это, Кубитакэ вдруг подумал, что это абсурд, на его руке не может быть отмечено местоположение другого человека, и потому изменил просьбу. – Нет, лучше расскажи, что произойдет со мной в ближайшем будущем.

Прорицатель выдвинул из-под стола компьютерную клавиатуру, спросил у Кубитакэ дату рождения, фамилию и имя и тут же занес эти данные в компьютер.

– Это что? Гадание по компьютеру?

По-видимому, ожидая подобную реакцию, прорицатель ответил:

– Я сижу на улице как обычный гадатель по руке, потому что не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Я и по руке вам погадаю. Положите сюда ладонь.

Теперь он достал пластиковую пластину, которая была соединена с компьютером и очень походила на адаптер, вносящий данные для гадания по руке. Прорицатель продолжал смотреть себе под ноги. Кубитакэ тоже поглядел вниз и увидел дисплей, лежавший на земле, как будто бы выброшенный за ненадобностью.

– Эта программа называется PRP – Palm Reading Programm,^[168] мне ее прислал приятель, который учится в Беркли. Сказал: пользуйся, чтобы подработать.

– А сам ты умеешь гадать по руке?

– Нет, я только читаю, что появляется на дисплее.

В равнодушных интонациях прорицателя слышалась растерянность, но при этом он уверенно набивал в компьютер вопросы Кубитакэ.

– Сейчас вы в сомнениях.

Гадание всегда начинается с этих слов. Кубитакэ решил выслушать все без ерничанья и молча кивнул. Нет ничего омерзительнее, чем обрушивать свой гнев на гадалок.

– В ближайшем будущем, вероятно, появится человек, который избавит вас от сомнений.

Неожиданно Кубитакэ услышал слова, вселяющие надежду. Неплохо получается.

– Это правда? Когда он появится?

– Не следует спешить.

– Что мне нужно сделать?

– Не пускаться в глубокие раздумья понапрасну, а делать то же, что и до сих пор, и тогда все получится.

– А известно, кто избавит меня от сомнений: мужчина или женщина?

– И то, и другое возможно.

– Что изменится во мне после встречи с этим человеком?

– Наверное, появится больше свободы.

Слово «свобода» внезапно превратилось в лицо мадам Амино. Появится Мэтью, избавит меня от сомнений, и я стану веселым и свободным. Так, наверное? Слишком ловко всё получается. А может быть, ключ от моего ближайшего будущего – в руках совсем другого человека?

Задавать дальнейшие лишние вопросы не имело смысла – только напустит побольше таинственности, и начнешь злиться. Гадание состоит в использовании клиента. Если принимать на веру всё, что говорят прорицатели, превратишься в мелкого Макбета.

Кубитакэ заплатил две тысячи иен и поспешно ретировался. Короче, можно подождать. На яхте нет бензина, на море нет ветра, а у меня есть немного денег. И в Токио нет парня по имени Мэтью. Может, я всегда был свободен?

So weird!^[169]

Фотография Мэтью-Macao всегда лежала у Кубитакэ во внутреннем кармане пиджака, но у него не было необходимости доставать ее. На стене комнаты его мозга висело изображение Мэтью, и он постоянно видел его перед глазами. Когда Кубитакэ шел по улице, когда пил кофе, когда ел рис-карри, стоя в забегаловке, этот плакат оставался в поле его бокового зрения. Появлялись и исчезали поддельные Мэтью, которые напоминали настоящего прической или формой носа. Чтобы удостовериться в том, что этот прохожий – не Мэтью, Кубитакэ для собственного успокоения шел за ним метров десять.

Хотя он и считал, что Мэтью не существует в этом мире, надежды терять не хотелось: а вдруг однажды он обернется и увидит Мэтью. Кубитакэ побывал на нескольких курсах английского языка, где Мэтью мог бы преподавать, тщательно проверил, не учится ли Мэтью на курсах японского языка, зашел в редакцию журнала, где Мэтью работал корреспондентом, но не нашел никаких его следов. Никто не знал, где он сейчас, и он по-прежнему оставался тенью живого человека. Но Кубитакэ удалось наступить на относительно недавнюю тень Мэтью. Из пятидесяти человек, с которыми он встречался, двое знали Мэтью.

Одна из них работала в администрации курсов английского языка. Три года назад она целый год прожила в Нью-Йорке и охотно делилась с Мэтью своими воспоминаниями. Тот прекрасно представлял себе географию Манхэттена и хорошо знал запутанную географию Токио. Он говорил, что иногда во сне у него смешиваются задворки Гринидж-Вилледж с токийскими кварталами и он блуждает по ним, не находя дороги. Два года назад Мэтью бросил работу на курсах английского и пару раз звонил ей домой, но не говорил, чем сейчас занимается.

Еще один свидетель был корреспондентом журнала, он случайно дважды встречал Мэтью на улице: полгода назад и месяца два назад. Мэтью гулял по ночному Синдзюку вместе с известным рок-певцом Тэцуя Нисикадзэ. Смеясь, Мэтью сказал, что певец нанял его в качестве «друга». Когда этот корреспондент встретил Мэтью второй раз, глаза у того были красные, он зарос щетиной и выглядел весьма изможденным. Они говорили недолго, но корреспондент, посмеиваясь, сказал, что, как ему показалось, Мэтью перезанимался сексом.

В общем, Кубитакэ пришлось поверить, что Мэтью реально существует, но это как раз делало его дальнейшие действия непредсказуемыми. В данный момент он, несомненно, выступает в роли альфонса или подручного. Более или менее серьезной работы у него явно нет. Предположим, меня решит разыскать кто-то из моих бывших любовниц. После того как я бросил писательское Дело, мое поведение, в частности из-за моих маний, не поддавалось обычной логике. Закинул случай на сковородку, и вот я – мячик на резинке в руках мадам Амино. Официально считается, что я исчез, прячась от долгов, поэтому найти меня непросто. Поведение Мэтью столь же непредсказуемо, как и мое. Остается разве что надеяться на случайную встречу.

При этом Кубитакэ ощущал: в теле его начинает биться странное чувство симпатии к Мэтью.

Прошло две недели, как он начал играть в сыщика, Кубитакэ наслаждался расслабленным состоянием, попивая китайскую брагу сёкосю и закусывая паровыми пельмешками в своем излюбленном ресторанчике, и вдруг в его пьяной голове один за другим стали возникать вопросы к Мэтью.

С каким количеством мужчин и женщин переспал Мэтью?

Со сколькими в день он встречается?

Какое его нелюбимое блюдо?

Скольких он ненавидит до такой степени, что, даже убив, не успокоится?

Кому прежде всего он позвонил сегодня утром?

Что он делает, когда остается один?

Какие у него были самые большие потери до сих пор?

Встречался ли он с дьяволом?

Кем он был в прошлой жизни?

Есть ли у него хронические заболевания?

Хранит ли он солнце в сердце, звучат ли песни у него на устах?

Кубитакэ придумывал ответы на свои вопросы, как ему заблагорассудится, и думал о Мэтью.

Ясно, что он всегда получает удовольствие от того, что делает. При этом его не преследует комплекс неполноценности, как меня. Он ни к кому не испытывает сострадания, но его все любят. В ответственные моменты у него никогда не бывает осечек, он спит с кем угодно.

За соседним столиком от посторонних глаз пряталась парочка: девчонка, наверное, старшеклассница, и парень, с виду студент. Парень что-то нашептывал девчонке, дыша ей в ухо. Она отстранилась от него, по-идиотски заржала и со всей силы стукнула его по плечу.

– Нашел время для своих дурацких шуток!

Парень сказал: «Извини, не подумал», и, откинувшисьназад, уклонился от невинных атак своей подружки.

– Это тебе в качестве компенсации.

Парень пристально посмотрел в лицо девчонке, как будто хотел что-то сказать ей без слов, и неожиданно, высунув язык, лизнул им кончик своего носа.

– Ты можешь быть серьезным? Женишься на мне или нет?

Женишься? В таком юном возрасте? Кубитакэ невольно забеспокоился. Не иначе как сделал ей ребеночка, подумал он и посмотрел на парня. Красавчик, ничего не скажешь, но глаза беспокойные – будто мухи шныряют туда-сюда. Кубитакэ догадался, что парень – из тех, кто умеет доставить удовольствие девушке, но дает деру, как муха, когда нужно принимать серьезные решения. Девчонка же была само спокойствие, как статуя Будды, сидящего на листе лотоса. Только рот работал. Она поглощала еду, расставленную на столе. На боках у нее, над поясом платья, нависал жирок, но груди, как два волейбольных мяча, излучали не только молодость, но и энергию, способную дать отпор чему угодно.

Хотя Кубитакэ пялился на них так, словно подглядывал за увлеченно занимающимися сексом супругами, забывшими закрыть дверь в спальню, эта пара абсолютно не замечала его присутствия. Похоже, собственные проблемы были для них куда важнее, чем устремленные со всех сторон любопытствующие взгляды.

– Смотри, не лопни.

– У меня от страданий аппетит разыгрывается.

– Пойдем-ка лучше куда-нибудь.

Короче, парню совсем не хотелось задумываться над возникшей проблемой. Его глаза-мухи остановились над головой Кубитакэ. Кубитакэ тут же отвел взгляд в сторону, мимо как раз проходила официантка, и ему хочешь не хочешь пришлось заказать себе пиво.

– Можем пойти куда угодно, но решение прими сегодня. Пока не стало поздно.

– Понял, понял. Обязательно приму.

Девчонка отложила палочки в сторону, зажмурилась и быстро придвинула лицо к губам парня, требуя поцелуя.

Парень бросил взгляд в сторону Кубитакэ и поцеловал ее в висок, всем своим видом показывая: ох, как же ты мне надоела.

– Ты меня любишь?

– Э-э, очень.

– Нет, ты скажи: «я тебя люблю».

Парень пасовал перед ее напором. Это напоминало Кубитакэ отношения репетитора и ученика.

– Я тебя люблю. Пошли теперь, – парень встал с места, поторапливая свою подружку. Баловень, признававший только шутливое общение, на мгновение превратился в усталого мужчину средних лет. Кубитакэ захотелось пойти вслед за ними. Чувство, похожее на то, когда не можешь выключить начатую телевизионную программу, хотя в ней нет ничего интересного. Ему не терпелось узнать, что решат эти двое.

Кубитакэ отловил официантку, отменил пиво и поспешил к кассе. К сожалению, перед ним оказалась группа из пяти человек, каждый неторопливо подсчитывал свою долю по счету, поэтому он не смог сразу последовать за уходящей парочкой.

Когда он выбежал из ресторана, эти двое уже скрылись из виду. Кубитакэ послюнявил палец, определил по нему направление ветра и пошел в ту сторону, откуда дул ветер.

Он забрел в самый центр Кабуки-тё и в поисках парочки вышел к фонтану сбоку от театра Синдзюку-Кома.

Когда ему еще не было двадцати, Кубитакэ ходил в кино и бары, располагавшиеся вокруг фонтана. Там он покупал дорогую марихуану, аккуратно курил ее дома и, кажется, восторгался Большой фугой Бетховена.

Лавируя между мальчишками и девчонками, Кубитакэ читал на их лицах желание, но не замечал ни самодостаточности, ни сконцентрированности, ни жесткости.

Дети, родившиеся и воспитывавшиеся в Диснейленде, выросшие на гамбургерах из Макдональдса, собираются в Кабуки-тё и Харадзюку – Диснейлендах для подростков. У них не очень много денег на развлечения, но они знают, как погулять до самого утра на 2000 иен.^[170] С невинными лицами они принимают предложение похотливых мужиков, едят и пьют в ресторане. А после наверняка отправляются в диснейленд – в постели.

В джинсах и рубашке поло, в наброшенном на плечи свитере из хлопка – Кубитакэ шагал по улице, представляя себя добрым братишкой, который легко дает советы девчонкам. Любопытство запрятано за пазуху надежней бумажника. Если убежавшие из дома девчонки жаждали приключений, то он был полон энтузиазма пуститься в авантюры похотливого дядьки.

Кубитакэ обошел кругом фонтан, но парочки, которую он преследовал, там не было. В этот момент взгляд его поймал двух девчонок, которые, судя по всему, сбежали из дома. Они стояли сбоку от входа в игровой центр и искоса поглядывали на лица прохожих. Куби притворился, что смотрит на часы, а сам, боковым зрением не упуская из виду девчонок, вошел в игровой центр. «Ну, что будем делать?» – уловил он слова одной. Куби положил тысячеиеновую купюру в разменный автомат. Девчонки вошли в игровой центр. Зажав в кулаке десять монеток по сто иен, Куби пошел за ними. У одной попка была маленькая, волосы длинные. На ней было вязаное платье, она немного косолапила. Вторая была полненькая, ей шла юбка-брюки. Только вот колготки у нее поехали. Они действовали быстро. Полненькая заговорила с молодым парнем в темно-синем пиджаке, который до того сидел, вцепившись в пулемет.

– Извините, а станция в какую сторону? Мы заблудились.

Парень, похоже, служащий фирмы, начал объяснять:

– Станция… – но девчонка выразительно на него посмотрела: дело, мол, не в этом…

– А чем вы дальше собираетесь заняться?

Хотя она совала нос не в свое дело, парень старался отвечать честно. «Хотел пойти поесть». И тут появился его сослуживец. Двое на двое.

– Мы плохо знаем Синдзюку, можно, мы пойдем с вами вместе? – переговоры начались в одно мгновение. Четверо, бросив Кубитакэ в одиночестве, скрылись в неизвестном направлении. Кубитакэ увидел, что все стулья в игре заняты, – только он проиграл, оставшись без стула, – вышел на улицу и опять стал ходить кругами у фонтана. Синдзюку хотел избавиться от него. Кубитакэ надулся, слоняясь с неудовлетворенным видом, и тут мимо него легкой походкой прошла девушка в мини-юбке и в кепке с черным козырьком. Кубитакэ посчитал до четырех, решил: «Пора», и поспешил за ней, как будто хотел вернуть забытую вещь. Ему было неважно, за кем идти. Просто его привлекла более сильная аура.

Икры, обтянутые черными чулками с узором из маленьких бабочек, мелькали, рассекая воздух и вечернюю тьму. Редко встретишь такие красивые ноги. Член Кубитакэ обостренно реагировал на каждое движение икр. Два органа были связаны определенной кармической связью. Антенна пениса возвещала о том, что икры направлялись туда, где находилось нечто, способное возродить забытые ощущения.

Икры все быстрее двигались по улице, где отели для влюбленных соревновались друг с другом в показном великолепии и дурном вкусе. Интересно, она оказалась в таком месте по делу? Кубитакэ не разглядел ее лица, когда она прошла мимо него. Он обладал способностью угадывать характер человека по лицу. Для его прежней работы совершенно необходимо было уметь отличать людей благородных от обывателей.

Стук ее каблуков стал звонче. Кубитакэ захотелось, чтобы эти каблуки вонзились ему в грудь, а он бы сжал обеими руками ее икры. Это ощущение давало ему божью благодать. Кубитакэ был в этом уверен. Если каблук сломается и она упадет на землю, он под предлогом помощи сможет прикоснуться к ее икрам. Упади, упади, страстно желал Кубитакэ.

Стук каблуков стал реже, икры остановились, огляделись, повернулись на пятках и направились в сторону Кубитакэ. На мгновение он растерялся – его слежка обнаружена, но тут же пришел в себя и нагло заглянул ей в лицо. Она тоже смотрела на него. Он оробел, будто впервые увидел женщину, и, казалось, забыл, как ходят по земле.

– Excuse me. Do you speak English?^[171]

– Mmmmay I help you?^[172] – Кубитакэ так здорово говорил по-английски, что даже мог на нем заикаться. Он был абсолютно уверен, что она японка.

– I'm looking for a cheap hotel. My friend told me there are a lot of small hotels around here. Would you recommend me one?^[173]

Почесав висок, Кубитакэ стал объяснять по-японски, размахивая руками и вставляя странные английские словечки.

– Это специальные отели, где люди делают «make love», вам одной там, наверное, номера не дадут. И к тому же, если вы туда войдете, то выйти сможете, только выписавшись оттуда.

– So weird! Every hotel is for couples to make love? I wanna try it.^[174]

– What do you mean?^[175] – не подумав, он спросил ее со всей серьезностью. И тут же поспешно приклеил на лицо легкую улыбку. Ему выпадал шанс прикоснуться к ее икрам.

– I'm terribly tired. I wanna sleep. Why did I come here? I don't know. It's my friend's fault. She thought I was coming tomorrow. She is not at home. I only have two thousand yen. Ah!^[176]

– I see. OK, I'll take you to the hotel room.^[177]

Ее личные обстоятельства и его тяга к красивым икрам опять образовали странную кармическую связь. Они вошли в отель «Норвежский лес». За затемненными автоматическими дверями была установлена световая панель, нажатием кнопки на ней можно было выбрать приглянувшуюся комнату. Кубитакэ искал самую дешевую комнату и параллельно объяснял что к чему, читая комментарии.

В этой комнате можно спать вместе с плюшевыми Микки Маусами, в этой – петь под караоке, в этой есть набор орудий для пыток и можно поиграть в садомазо-игры, в этой есть стереосистема с режимом сэрраунд и кровать бодисоник, в этой комнате – маленький бассейн, та сделана как церковь, после секса можно исповедаться, в этой – пол посыпан белым песком. «Так какую же выбрать?»

Она выбрала церковь. Они взяли ключи на стойке и поднялись на лифте на пятый этаж. Он спросил, как ее зовут, она ответила: Саманта. Он спросил, где ее вещи, она ответила: в камере хранения на станции «Синдзюку». Она прилетела в Нарита^[178] из Сан-Франциско сегодняшним вечером и собиралась остановиться у подруги, которая жила в Син-Окубо.

Они вошли в церковь, закрыли дверь на ключ, Саманта сняла туфли и неожиданно, на глазах у Кубитакэ, начала снимать чулки. Он смотрел на ее обнаженные икры, забывая о необходимости дышать. Он не мог прямо смотреть ей в лицо, как будто первый раз оказался наедине с женщиной.

– I wanna take a shower. Please stay a couple of minutes.^[179]

Он ответил: подожду, если разрешишь помассировать тебе икры.

– That's it? You are a gentleman.^[180]

Если я Gentleman, то до меня тебе, наверное, попадались одни подонки?

Раздевшись до белья, Саманта скрылась в ванной, мгновенно застучали капли дождя.

– Фу, ну и безвкусица.

Кровать была с балдахином, у изголовья приделан алтарь, обитый фанерой. Под распятием лежали два презерватива, салфетки и Библия. На алтаре было три кнопки. Одной включалось радио, другой – массажер под кроватью, если нажать на третью – загорался свет под балдахином. Настольная лампа в виде Девы Марии с Младенцем. Как будто Мария и Иисус подглядывали за плотскими утехами любовников.

Саманта вышла из ванной в халате и с полотенцем на голове.

– Ah. So tired. It's annoying to dry my hair.^[181] – Co вздохом Саманта легла ничком на кровать. Кубитакэ легонько коснулся ее икр, собираясь исполнить желание, появившееся у него минут тридцать назад. Как будто опустил пальцы в холодное сырное фондю. Он начал медленно разминать ее ноги: от колен до лодыжек. Саманта хихикала, спрятав лицо в подушку. Наверное, она поняла, что он пришел в боевую готовность, решил Кубитакэ и убрал руки с ее икр. Она перевернулась на спину и посмотрела на него. Из-под пол халата виднелись бедра. Хотя она была шатенка, волосы на лобке у нее были светлые. Лицо ее пылало. Кубитакэ не знал, как ему себя вести. Она выбрала наблюдательную позицию, ожидая дальнейшего развития действий, положив руку под голову.

– How much are you?^[182] – Брюки стали тесны, и Кубитакэ жаждал побыстрее от них избавиться.

– I'm free. Because I like you.^[183]

Теперь была очередь Кубитакэ рассмеяться. Брось шутить, прошло всего полчаса, как мы встретились. Еще и лиц друг друга как следует не разглядели.

– You mean, you are not prostitute? I misunderstood. I'm sorry.^[184]

– That's OK! I know you were shadowing me. Why?^[185]

Кубитакэ помедлил с ответом:

– Потому что ты мне понравилась.

Ему показалось, что всё становится легко и просто. Закинул случай на сковородку, и вот вам: ее икры соблазнили его член. В общем, такие дела. Он протянул ей руку, представился: «Кубитакэ. Ты мне нравишься», и поцеловал Саманту, у которой от недосыпания были круги под глазами. Он расстегивал пояс брюк и думал: смою всю грязь сегодняшнего дня.

Такой секс был у него впервые. Ее рот был холоден от выпитого пива, она взяла его член, он поглаживал ее клитор кончиком языка, также прохладным от пива, и вспоминал что-то давно забытое. Тяжело дыша, она отдавала приказания, он с силой потянул ее губами за сосок, впился зубами в плечо. Когда, раздвинув ее густые волосы на лобке, он начал входить в нее, она впилась ему в губы и стала наполнять его рот своим прерывистым дыханием. От того, что они дышали через нос, их щеки горели. Тела покрылись капельками пота. Животы слились воедино, уничтожив малейшее пространство между ними. Груди Саманты с белыми полосками от купальника сплющились и расплылись под его грудью, стали горячими.

Он взял Саманту за ноги и обхватил их. Он вылизывал ее икры, опиравшиеся на его плечи, покусывал и ласкал их, низ его тела растекался гелем, Саманта впитывала его в себя. Если ее ничто не будет удерживать, сказала она, ее тело улетит в пространство, поэтому она упорно не разжимала своих объятий и после того, как он кончил. Гель потек в обратном направлении, стек по бедрам и впитался в постель. Вскоре высох и превратился в осколок прозрачной слюды.

Он пил пиво и молча слушал щебетание Саманты. Ритм, который звучит в каждой девушке из Калифорнии.

Ты мой первый японец. У нас был такой мягкий, удивительный секс. Вот Терри мнет меня, как будто он профессиональный реслер. Но член у него – супер. Ой, извини, что я про Терри. Вон, какое у тебя лицо стало грустное. Терри тоже хорош. Все время других девчонок лапает. Без меня в полный отстой превращается. Он был против того, чтобы я ехала в Токио. Говорил, японские мужики – сплошь извращенцы, невесть что с тобой сделать могут. А мне нравится эта гостиница. В Сан-Франциско таких нет. Завидую токийским влюбленным. Мы вот у себя дома этим занимаемся, пока родители не видят. Я люблю простор. Мы в Голден Гейт парке часто трахаемся. А в машинах терпеть не могу. Как-то раз только мы распалились, а машина сама взяла и поехала. Оказывается, плохо на ручнике стояла. Терри быстро руль вывернул и в мусорный бак въехал. Ой, как спать хочется. Такая удивительная ночь. Интересно, что со мной дальше будет.

Да, интересно, что. На сегодня всё закончилось. У Кубитакэ тоже порядком накопилась усталость, и он уснул.

На следующее утро он открыл глаза от звука закрывшейся двери. Саманта только что ушла. Бежать за ней в голом виде не пристало, и он решил расстаться с ней, не прощаясь. На столе лежала короткая записка.

So long. Please invest 20,000 yen in me.

Samantha^[186]

В бумажнике не хватало ровно двадцати тысяч иен, но он даже не рассердился. Если считать это стипендией для сбежавшей из дома девчонки (ночной феи?), то грех было не заплатить. Хотя он сам оставался заложником своих долгов, Кубитакэ из последних сил строил из себя Длинноногого дядюшку,^[187] скромного мецената бедных девушек. Но и это было неплохо.

Во время своих увлечений проектом дурацкого корабля он выбрасывал адреналин в больших количествах, чем требовалось, и поэтому ему безумно хотелось секса. Бремени на выбор подружки не было, и он одним телефонным звонком вызывал проституток, отлавливал и клеил проходящих мимо женщин. Если находилась та, что приветливо ему улыбалась, желая поближе познакомиться, часа через два она наверняка в расслабленном состоянии лежала голой в постели. Кубитакэ не прекращал заливать весь мир своей спермой.

Саманта напомнила ему об уверенности в своих силах, которая была у него в те времена.

10. Рафаэль

Среда

Дышал кислородом из спрея, купленного в Токю Хандзу,^[188] и пил витамины. Показания энергометра близки к нулю. Восстанавливал силы во сне.

Четверг

Простудился. Температура 39. Умер 4 раза. Проснулся в ужасе, увидев во сне стаю огромных жаб, зализывавших меня до смерти. Одиноко. Действительно захотелось умереть.

Пятница

Было три работы, все отменил. Заказал на дом жареного угря.

Суббота

Позвонил Рафаэль. Сказал, что видел меня во сне: я был так слаб, что не мог самостоятельно подняться. Он поехал на Синкансэн^[189] в глубь Амазонки, чтобы собрать лекарственных трав.

Красавица, одетая мужчиной

Друзья, приходящие друг к другу во сны… С тех пор как я приехал в Токио, я мечтал именно о таких отношениях. Многие из моих друзей появлялись в моих снах, но, к сожалению, избавиться от разобщенности сознания не удавалось. О том, чтобы установить общение через сны, не приходилось и говорить. Отношения с большинством друзей строились только на обмене информацией: «Вчера видел тебя во сне», или «Во сне мы занимались с тобой сексом». Мне же хотелось более тесной связи.

Играть важную роль в снах друг друга, делиться во снах откровениями, проснувшись, обмениваться ценными советами, свободно перемещаться между снами и реальностью. Друг, любимый человек, с которым вместе смотришь и читаешь сны.

С детства у меня были такие отношения с Пенелопой, самой дорогой для меня женщиной. Даже если мы находились вдали друг от друга, мы продолжали общаться во сне. Мы работали во взаимодействии и уже никогда не смогли бы стать чужими друг для друга.

После того как я приехал в Токио, я встретил только одного друга по снам. Рафаэля Закса.

Он впервые появился передо мной в снежный день два года назад. В тот день снегу непременно нужно было пойти. Из-за снега я не смог поймать такси, в результате пил допоздна в гей-баре и встретил Рафаэля.

В то время в моей жизни не было порядка. Подобно тому, как существуют циклы в экономике, в моей жизни также чередовались волнами благоприятные ситуации и кризисы. Сейчас у меня как раз процесс перехода от кризиса к благоприятной ситуации, а тогда я был на дне нестабильности. Уровень безработицы (а я работал одновременно на нескольких работах) достиг 50 процентов. Поэтому я даже решил поработать в гей-баре и несколько дней назад стал обходить в качестве клиента различные заведения, исследуя рынок. Рафаэль в тот вечер тоже был одним из посетителей. Мы сидели с ним за стойкой в форме буквы L, зажатые между двумя девицами, неустанно поглощавшими еду. Одна из девиц, похоже, хотела заговорить с Рафаэлем, но его взгляд был устремлен поочередно то на меня, то на бармена. По его взгляду я сразу понял, что он гей.

– Сегодня хороший денек, правда? Целых два красавчика. Настроение поднимает.

Бармен был геем крепкого телосложения. Рост – 185 сантиметров, вес – 80 килограммов. Он соревновался со мной и с Рафаэлем в армрестлинге. Если он проиграет, то счет оплачивает заведение, если выиграет – получает поцелуй. Еще до поединка со мной всё было ясно. Он легко выиграл у меня, и я принял его поцелуй. Но Рафаэль, который не сильно отличался от меня по телосложению, оказался упорным бойцом. Он покраснел и сдерживал натиск бармена больше минуты, но в конце концов проиграл.

– Оба поцелуя были сладенькие.

Бармен пребывал на седьмом небе от счастья. Потом как-то само собой получилось, что сразиться надо было нам с Рафаэлем. Мы решили придумать пари поинтереснее. Сыграть на одежду или на раздевание догола, или на щекотание. В наш спор вмешивались люди со стороны, предлагавшие свои варианты, мы возбудились и в итоге пообещали друг другу, что проигравший на целый день станет рабом победителя. Рафаэль превосходил меня по силе, но утомился от поединка с барменом, так что у нас было шансов пятьдесят на пятьдесят. Победа наступила мгновенно. В следующие 24 часа ему предстояло исполнять роль раба, а мне – хозяина.

Рафаэль уже тогда говорил на прекрасном японском, но я все же владел японским гораздо лучше его. Словом, когда мы говорили по-японски, роль раба идеально подходила для Рафаэля. Когда мы выходили из гей-бара, наш наполовину шутливый договор вступил в силу. Рафаэль выполнял его неукоснительно. Но управлять рабом, пусть и всего один день, – занятие стыдное. До сих пор я выполнял работу скорее «рабского» характера, поэтому мне не хватало фантазии придумывать приказания. Но мой «раб» оказался способнее хозяина, и он подсказывал мне, как себя вести. Прежде всего, хозяину ничегошеньки нельзя делать самому. До четырех утра мы бродили по заснеженному Синдзюку 2-тёмэ,^[190] в котором, казалось, исчезли все шумы и звуки. Рафаэль постоянно смахивал снег, падавший мне на плечи, следил, чтобы я не споткнулся и не упал, открывал мне все двери. В барах, куда мы заходили, я рассказывал Рафаэлю о том, что было и чего не было, истории из своей жизни и недавно увиденные сны. Делал я это с такой же легкостью, как в разговорах с Микаинайтом. Под влиянием Рафаэля я превратился в несносного хозяина. Неожиданно я обнаружил, что на часах пять утра и я набрался до такой степени, что не могу обойтись без его помощи. Настолько совершенной была техника Рафаэля по расслаблению собеседника.

Он посадил меня в третий утренний поезд и доставил домой. Несмотря на то что я находился на дне финансового кризиса, жил я на девятом этаже элитного дома в двухкомнатной квартире с балконом, которая осталась у меня с тех времен, когда все еще ладилось. Я собирался выехать из нее в погожий день следующего месяца.

Я заснул на своей кровати, а Рафаэлю дал спальный мешок. Глаза я открыл после полудня от запаха тостов и кофе, но продолжал досматривать сон и когда уже слез с кровати. Я обнаружил, что Рафаэль красив так, что слюнки текут и дух захватывает. Красавица, одетая мужчиной. Нет, на самом деле это был гей, который эффектнее выглядел в женской одежде, но тогда меня перестало интересовать, кто он: мужчина или женщина. Короче, Рафаэль был красив.

Подростком я мечтал о том, как мы с Пенелопой станем мужем и женой, и если бы эта мечта осуществилась, то могла бы быть такая сцена: одетая мужчиной Пенелопа, изображая из себя домохозяйку, наливает кофе. Чашка всегда одна. Потому что из нее пьют по очереди.

Раскрыв рот от изумления, я сверлил Рафаэля взглядом. Почему-то, смотря на него, я видел Пенелопу. Фартук в яркую красно-белую клетку контрастировал с черными лосинами, розовая помада, светло-сиреневые тени, тушь цвета морской волны и пудра, которой нельзя было полностью скрыть следы растительности на лице, – все это сплеталось в странную гармонию, яд для похмельных глаз. К тому же, подобно примадонне, выходящей на бис, он слегка поклонился и сказал:

– Доброе утро, мой господин Мэтью.

Я потерял равновесие и чуть не шлепнулся на пол. Мне очень понравилась эта шутка, и я тут же предложил:

– Давай поживем вместе.

Если взять его к себе сожителем и платить арендную плату пополам, то это бы избавило от необходимости переезда на более дешевую квартиру, но у меня возникло предчувствие большей пользы. Рафаэль наверняка спасет меня, вытащив со дна кризиса. Он будет давать мне ценные советы не только в денежном плане, но и в разных жизненных вопросах. Я сумел увидеть это в его глазах и в том, как он ко мне относился. Подобные предчувствия никогда не подводили меня. Глаза говорят больше, чем уста. Его глаза были гораздо красноречивее, чем его японский.

В тот день мы приготовили дома набэмоно^[191] и неторопливо поглощали его за разговором: теперь была очередь Рафаэля рассказывать о прошлом. О жизни до приезда в Японию он говорил по-английски, токийские эпизоды излагал на японском, своими историями он умело возбуждал мое любопытство. Микаинайт, я не буду рассказывать тебе все его истории, число которых, наверное, доходило до тысячи и одной, но эта поразила меня больше всего.

В подростковом возрасте, в пору сексуального пробуждения, Рафаэль четко определил для себя, какой тип людей ему нравится.

– In short I love Orientals. I don't know why. But I believe this feeling is far from just exoticism. It's totally physical.^[192]

История начинается в августе 1970 года. Место действия: Нью-Йорк. Подросток Рафаэль был интравертом, друзей у него практически не было, он обожал камерную музыку. Во время летних каникул он выискивал в «Нью-Йорк Таймс» или в «Нью-Йоркер» информацию о бесплатных выступлениях и без устали посещал концерты на площади перед музеем Метрополитен, в саду Музея современного искусства, ходил и на концерты камерной музыки студентов Джулиардской школы. Не бывает такого, чтобы подросток бегал на три бесплатных концерта в один день, наверное, подумают читатели, но на самом деле бывает, и нередко. Впервые Рафаэль встретился глазами с себе подобным в саду Музея современного искусства. После этого их взгляды часто встречались на концертах, и они стали искать друг друга.

Это произошло на концерте камерного оркестра на специальной сцене Центра Линкольна. Незнакомца не было видно, и в перерыве Рафаэль усердно разыскивал его в зале. Тот же, в свою очередь, искал Рафаэля, и когда они нашли друг друга, то совершенно естественно обменялись рукопожатиями и познакомились. Его звали Питер Лин, эмигрант из Китая во втором поколении. Его отец владел кинотеатром в Чайнатауне, кажется, семья была богатой. Он занимался игрой на фортепиано и кунг-фу и хотел стать композитором. Рафаэлю же родители с детских лет внушали, что он должен стать или адвокатом, или врачом, или музыкантом. Питер Лин и Рафаэль. Точкой соприкосновения для них была камерная музыка, но оба они искали партнера, с которым можно было бы поделиться желаниями, выталкиваемыми из глубины их тел. Интереса к женщинам они не испытывали. Наверное, они были теми, кого в мире называют геями. Им нужен был партнер, чтобы убедиться в этом.

Они нашли общий язык и договорились на следующей неделе пойти вместе в бассейн. И, оставшись наедине в душевой, впервые поцеловались. Не то чтобы кто-то из них проявил инициативу – как будто сработала магнетическая сила.

Тело у Питера было мускулистое, натренированное кунг-фу. Они наслаждались телесными отношениями в подлинном смысле этого слова: сравнивали цвет кожи друг друга, познавали текстуру кожи на ощупь. Дисбаланс между ловкостью движений, которую иногда демонстрировал Питер, и его детской застенчивой улыбкой вызывал в Рафаэле томление и трепет. В отношениях между ними долгое время не было секса. Они занимались исключительно тем, что изучали отличия между китайцем и евреем, наслаждаясь культурными контактами в своем понимании.

Через год наступило неизбежное зло юности – пришло время прощаться. Питер переезжал вместе с семьей в Сан-Франциско. Чтобы сохранить в памяти тела и любовь друг друга, они спланировали маленькое двухдневное путешествие, выбрав Филадельфию местом прощальной церемонии. Они впервые сблизились в номере на двоих дешевой гостиницы – двадцать долларов в сутки.

Через год после расставания с Питером Рафаэль увидел на экране еще одного азиата с красивым телом. Это был Брюс Ли. С тех пор в сознании Рафаэля образы Питера и Брюса Ли слились воедино, и он стал признавать только геев-азиатов.

В завершение своей истории Рафаэль сказал, изображая приемы кунг-фу:

– Они сильные. А белых легко забивать до полусмерти. Мое тело не приемлет никого, кроме азиатов.

Мы проговорили до поздней ночи. Рафаэль помнил всё из того, что я наболтал ему вчера вечером, будучи под градусом, и сказал: даже странно, как это мы ни разу не встретились с ним в Нью-Йорке. Живя в Токио, начинаешь лучше понимать тот Нью-Йорк, который внутри тебя, сказал Рафаэль. И я во многом разделял его чувства. Действительно, ни нынешняя жизнь Рафаэля, ни моя жизнь не были возможны вне связи с Нью-Йорком. Именно Нью-Йорк создал двух мальчиков-посланцев, хотя и разного типа.

Подобно тому как Рафаэль открыл для себя, что он гей, однажды встретившись с китайским юношей, так я осознал себя ребенком напрокат, стараясь усвоить уроки Катагири и завоевать любовь Пенелопы. Подобно тому как Рафаэль нашел свое предназначение, став частью сообщества геев в Нью-Йорке, так я научился искусству жизни в обществе, побывав напрокат в различных семьях. И теперь мы с Рафаэлем можем испытывать взаимную симпатию благодаря этой необыкновенной братской дружбе.

Микаинайт, иными словами, живя в Токио, мы с Рафаэлем занимаемся одним и тем же делом. Мы бродим среди множества людей: он как гей, любящий азиатов, я – как повелитель снов. Через разговор, через секс мы стараемся установить канал сознания, соединяющий нас с партнером.

Во втором часу ночи Рафаэль потребовал нового поединка по армрестлингу. На этот раз его мышцы были в прекрасной форме, и можно было выяснить, кто действительно сильнее. Играли на то же самое, то есть проигравший превращался в раба и поступал в подчинение победителю.

Рафаэль одержал внушительную победу.

– Вчера ты проиграл мне нарочно? – спросил я. И, пожав мою руку, он ответил:

– Потому что хотел соблазнить тебя.

Я идеально попался на удочку Рафаэля. Следуя приказанию хозяина, я разделся.

Вскоре после встречи с Рафаэлем мне улыбнулась удача. Телефон звенел не умолкая, повалила работа: толкование снов, несколько заказов на краткие и длительные любовные отношения, хорошо оплачиваемые уроки английского, должность сопровождающего в путешествии по Африке и прочие виды деятельности, которые позволяли мне в значительной мере проявить свои таланты и умение. «Сеть паутины», которую я раскинул, была надежной и обширной. Нельзя недооценивать сеть, созданную геями.

Впоследствии мы часто разговаривали друг с другом по телефону, обсуждая «последние новости братской дружбы», но встречались не слишком часто. Мы подумывали о совместном проживании, но, в конце концов, пришли к выводу: коль скоро мы соединены друг с другом каналом сознания, у нас нет особой необходимости жить вместе. Тем не менее мы пообещали обязательно встречаться раз в полгода. И еще поклялись помогать друг другу сколько сможем, если в жизни одного из нас возникнут трудности. Рафаэль часто приходил в мои сны. Микаинайт тоже говорит, что ему уютно в снах Рафаэля.

Иногда мне вдруг начинает казаться, что мы знакомы с. Рафаэлем с детства. Интересно, откуда берется это чувство?

11. Повесть о доме Тайра

Исторические воззрения Урасима Таро

– Братишка, а у тебя лицо Тайра, – сказал мужик, неожиданно отловивший Кубитакэ. Тот сидел на скамейке в парке Миясита и, с банкой пива в руке, читал только что купленную спортивную газету. Он поднял глаза от статьи о вчерашнем поединке сумо, где Тиёно Фудзи проиграл Конисики, и увидел плутоватого мужичка средних лет.

– Каких таких Тайра? Которых разгромили Минамото?

– А что? Есть еще другие Тайра?

– Ты кто?

– Урасима Таро из парка Миясита. Сокращенно Миясита Таро.

Кубитакэ решил послушать этого ироничного опрятненького бомжа и протянул ему начатую банку пива. Урасима Таро взял пиво и сел рядом на скамейку. Он молча смотрел на деревья, колышущиеся на ветру. Казалось, он внимательно прислушивается к окружающим звукам. Допив пиво, он пристально посмотрел на Кубитакэ, как будто писал набросок его портрета в профиль.

– Чем больше смотрю на вас, тем больше убеждаюсь – ну, точно лицо Тайра.

– Откуда ты знаешь? Ты что, экстрасенс?

– Можете считать меня отшельником.

Отшельник… Кубитакэ вспомнил «То Си Сюн» Акутагава. Как ни странно, отшельник из этой детской сказки давно казался ему похожим на Йоду из «Звездных войн».

– О-о, вы отшельник? Умеете летать и становиться невидимым?

Урасима Таро с легкой улыбкой кивнул и проглотил пиво.

– Бомжи – своего рода невидимки. Не так ли? На них никто не обращает внимания. А летать по небу – так это проще простого. У меня душа – в форме тыквы-горлянки. Часто летает. А если хотите полетать в физическом теле – то можно с высокого здания спрыгнуть. Даю гарантии. Ты тоже полетишь!

Похоже, этот мужичок ужасно умный. Кубитакэ сменил тон, предложив ему сигарету.

– Значит, и ты – потомок Тайра?

Урасима Таро ответил спокойным голосом, выпуская дым через нос:

– Вот так потомки Тайра случайно встретились и разговаривают. Есть в этом что-то кармическое.

Интересно, что же тут кармического? Жутковато делается. Мужичок уверенно сказал, что у Кубитакэ лицо Тайра. Прорицательница из Амами взглянула на него, когда ему было двенадцать, и сказала, что в прошлой жизни он был беглым воином Тайра. Они что, сговорились с отшельником?

– Знаешь, в чем особенности лица Тайра? – продолжал Урасима Таро. – Мы ведь с тобой внешне совсем не похожи. Но у нас есть одно общее свойство. Знаешь какое? Наши лица не имеют гражданства.

– Лица не имеют гражданства?

– Тебя, наверное, не часто принимают за японца. Потому что у тебя лицо человека, в котором намешано много разных кровей.

В этом смысле… Кубитакэ понимал, что он поддается на умелые речи Урасима Таро, но ему было что вспомнить. Когда он путешествовал по Шелковому пути, местные жители принимали его за узбека, в Монголии его считали китайцем, приехавшим из Шанхая, в Шанхае студент из Тибета заговорил с ним по-тибетски. В Нью-Йорке его принимали за мексиканца и обращались к нему по-испански, в Берлине часто путали с турками.

– В лице у полукровки есть черты двух народов. А лицо без гражданства вызывает больше сомнений.

– Но если это и так, то почему лицо, не имеющее гражданства, это лицо Тайра?

– Хороший вопрос. Клан Тайра был уничтожен восемьсот лет назад. Но не все бежавшие были убиты. Они, то есть наши предки, выжили, приняв облик бандитов, торговцев, крестьян, охотников, иногда даже слуг домов Минамото и Ходзё. Тайра не были уничтожены. Это ложь. История – выдумка, выпячивающая официальное мнение. «Тайра были уничтожены» – это официальное мнение. Тем Тайра, кто остался в живых, было выгодно ему следовать. Коль скоро уничтожены, то и преследовать некого. Наконец-то можно жить спокойно. Разумеется, оставшиеся в живых Тайра никогда не открывали, кто они. Следуя обстоятельствам, они рядились в одежды кого-то другого.

– Все восемьсот лет? В таком случае, какое же по счету у нас с вами поколение, Таро-сан?

– Наверное, тридцатое или около того.

Кубитакэ опять вспомнил слова прорицательницы. Эту абсурдную историю о невероятных приключениях.

– Говорят, что в прошлой жизни, преследуемый Минамото, я бежал через горы, скрываясь в горных деревнях, и мне удалось перебраться на материк. Там я женился на монголке. Мой внук во время монгольского нашествия добрался до Японии и поселился здесь. И он был моим предком. Так сказала прорицательница из Амами. Правда, забавно у меня перемешались предки с прошлой жизнью?

– Да, здорово. Но ничего плохого в этом нет. Во время битвы в заливе Данноура^[193] клан Тайра исчез в морской пучине. Говорят, они превратились в крабов, которых назвали их именем. Все погибшие Тайра и те, кто выжил, переродились в кого-нибудь. Вот какая судьба была им уготована после той битвы. Они не были уничтожены, они переродились.

Урасима Таро несколько раз заострил на этом внимание. Гордость потомков Тайра? Для Куби это тоже не было пустым звуком. Пришло время раскрыть загадку его прошлой жизни, немного разволновался он, соглашаясь с теорией Урасима Таро.

– Ты обладаешь редкой способностью понимать. В мире одиноко, когда тебя некому понять. Пройдемся чуть-чуть? Похоже, сейчас дождь пойдет, – позвал Урасима Таро Кубитакэ и помахал пустой банкой из-под пива.

В прогнозе погоды сообщали: ясно, затем облачно. Кубитакэ посмотрел на часы: было ровно пять. В Дублине в пять часов звучит сирена. Через мгновение на улицах можно будет наблюдать бегущих наперегонки мужчин. В городе царит такая напряженная атмосфера, что туристам начинает казаться: произошла революция. В пять часов заканчивается рабочий день, в пять часов открываются пабы.

Они вошли в молодежный паб под названием «Катикати-яма»,^[194] располагавшийся на пятом этаже здания сбоку от Догэндзака. Урасима Таро сказал, что он частенько сюда захаживает. Они выпили пива и закусили вареными овощами, Урасима Таро оживился и начал рассказывать. Это напоминало выступление на блуждающем японском корабле.

Среди японцев встречаются разные типажи, Но 90 процентов из них – потомки крестьян. Очень редко можно встретить потомков Тайра. У всех у них одинаковая судьба. Не имея пристанища, они снаряжают корабли и вечно плавают по рекам, где текут людские, денежные или материальные потоки. Когда-то они держали в своих руках важные транспортные пункты во Внутреннем Японском море, создали торговую сеть с материком и стремились сделать ее базовой для Японии. Наверное, их можно сравнить с венецианскими купцами. На самом деле они считали Гермеса своим богом-покровителем и вынашивали идею создания торгового государства, благодаря которому японцы распространились бы по всему свету. Но их намерения были разбиты ненавистью, клубившейся в крови сельскохозяйственных народов и в сообществе рисовой культуры. Если бы торговое государство было создано, Япония, наверное, смогла бы раскинуть по всему миру свою сеть, подобно еврейской или китайской. Впрочем, необходимости в этом не было. На самом деле современная Япония опирается на потомков Тайра, а не на крестьян.

Урасима Таро много ел и пил. Печеная картошка, жареный вьюн, салат из помидоров, сасими из осьминога – он заказывал одно за другим, запивая саке и пивом. Создавалось такое впечатление, что всё, что он отправлял себе в рот, варилось вперемешку у него в желудке, превращаясь в рассказы и истории.

– Для Тайра Япония умерла восемьсот лет назад. С тех пор их родина – море. Так же как у Летучего голландца. В Китае есть люди, которых называют хакка. Грубо говоря, их можно считать китайскими евреями. Среди них были революционеры, ученые, врачи, финансисты, поэты, артисты. Не знаю, действительно ли в них течет еврейская кровь. Впрочем, это не имеет значения. Их деятельность похожа на деятельность одаренных евреев, по своей сути они евреи. А что можно сказать про Тайра? Они похожи на китайских хакка. В Тайра течет кровь императора Камму.^[195] И с точки зрения происхождения они не имеют отношения к евреям. Но они евреи по своей сути. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Наверное. То есть да, я прекрасно вас понял.

Урасима Таро говорил, будто рубил мясо, и, повинуясь ритму его речи, Кубитакэ соглашался со всеми его идеями.

– У меня есть мечта – собрать всех Тайра, которые разлетелись кто куда восемьсот лет назад. Но у Тайра нет такого сильного национального самосознания, как у евреев. И у их потомков нет способов проверить, как они переродились. Впрочем, из-за этого не стоит печалиться. Даже при встрече два выдающихся Тайра не смогут распознать друг в друге отпечаток общей судьбы. На протяжении восьмисот лет они продолжали скрывать, что являются Тайра. Такую историю не сбросишь со счетов. Среди Тайра есть и те, кто окончательно превратился в крестьян. Понимаете, судьба Тайра – находиться там, где происходит постоянное свободное движение по ячейкам информационной и дистрибуционной сетей. Когда потомки Тайра осознают свою судьбу, между ними возникнет диалог.

Урасима Таро отложил палочки и ослабил ремень на одну дырочку. В этот момент Кубитакэ заметил, что глаза у него серого цвета. Серые глаза встречаются у тех, кто носит в сердце пустыню.

– Таро-сан, а вы когда осознали в себе судьбу Тайра? Вы ведь не простой бомж. У вас были какие-то обстоятельства, да?

Улыбаясь, чтобы скрыть смущение, Урасима Таро посмотрел в окно. Сумерки приклеились к оконному стеклу, в котором отражались их лица. На лицах, выплывающих из темноты, стали появляться капли. С погодой обманули.

– Вы помните, как летом 1977 года в Токио двадцать два дня лил дождь не переставая?

Тем летом мания Кубитакэ перешла в депрессию. Тогда же он был влюблен в чужую жену. Точнее говоря, он сходил с ума по икрам одной молодой замужней женщины. Ее звали Кэйко, в старших классах она занималась бегом на короткие дистанции. Сделав покупки, она на обратном пути заходила к Кубитакэ домой, наслаждаясь тайными встречами, длившимися час. Для нее это было приключением среди будней повседневности. Позанимавшись сексом, она опять превращалась в скучающую домохозяйку, ставила сумку с покупками в корзинку велосипеда и возвращалась домой готовить ужин. Как вампир, она высосала из Кубитакэ всю его беспричинную бодрость и веселье. Непрекращающийся дождь, чужая жена, низким голосом бормочущая жалобы на свою супружескую жизнь, уязвленное самолюбие молодого писателя, книги которого никто не покупает… – все эти обстоятельства действовали во вред, вгоняя его в депрессию.

– Меня тогда не было в Японии. Я занимался духовной практикой, чтобы стать отшельником. Тебе по секрету открою: я был членом «Красной Армии». Дело в том, что в нее входят потомки Тайра. Я был в международном отделе. Хотел импортировать добровольческие революционные отряды из Латинской Америки и со Среднего Востока. Я считал, что японцы сами не могут сделать революцию. И настаивал на том, что лучше поручить дело профессионалам. Но в «Красной Армии» зациклились на идее: «изменим Японию собственными руками». Я был парнем несерьезным. Что бы там ни происходило с «Объединенной Красной Армией», что бы там ни происходило с Японией, меня это не касалось. Не говоря уже о том, чтобы становиться на сторону Палестины. Мне просто хотелось быть им другом. Я – Тайра до мозга костей. Я не могу думать о людях в масштабах целых народов или государств. Я могу думать только о себе. По этой причине я вышел из передовых рядов «Красной Армии». Уехал в Нью-Йорк еще до того, как произошел инцидент в Асама-сансо.^[196] Затем я болтался по Латинской Америке. Среднему Востоку. Немного задержался в Индии. За это время я увидел откровение во сне. И оказалось, я – потомок Тайра. Я и сам не очень хорошо понимаю, что произошло.

Урасима Таро постучал себя по затылку и громко рассмеялся. Даже вспотел от собственных слов.

– Япония стала вон какой богатой, а, на мой взгляд, что наверху, что внизу – одни отверженные. Между богатыми и бедными нет различий. Я забыл, чем они отличаются. Все отверженные. Моя работа заключается в том, чтобы среди этих отверженных найти одаренных потомков Тайра, каких немало. Я рад, что нам с тобой удалось встретиться. Не зря я караулил в паркеМиясита.

Каким-то образом всё стало ясным и четким. Кубитакэ решил, что больше нет необходимости страдать по поводу того, чем он занимается. Подобно тому как Урасима Таро пытается с помощью интуиции отыскать потомков Тайра, Кубитакэ нужно найти родственную душу. Это не обязательно должен быть Мэтью. Если Мэтью не объявится, то Урасима Таро познакомит Кубитакэ с каким-нибудь молодым одаренным потомком Тайра, Кубитакэ выдаст его за Мэтью, предъявит мадам Амино, и всё будет шито-крыто. Откуда ей догадаться, что ребеночек неродной. Главное – сыграть умело. Встреча матери и сына, не видевшихся двадцать пять лет! Как тут не возникнуть родственным чувствам, даже если они просто будут стоять и пялиться друг на друга. Но мать никогда не забудет той боли, которую испытала при рождении ребенка, той боли, когда потеряла его. Каким красавцем ты стал! Я не забывала о тебе ни на минуту, скажет мать, и ребенок поразится удивительным моментам человеческой жизни, вспоминая те годы, когда он был сиротой. Эту встречу можно разыграть перед незнакомой женщиной. Важно выглядеть при этом растерянным. Любой сирота растеряется перед родной матерью, о которой он практически ничего не помнит. Если сказать ему: свяжи крепкой нитью, здесь и сейчас, свои отношения с матерью, он, скорее всего, будет молча стоять, потирая лицо.

– Таро-сан, я надеюсь, ты мне поможешь. И с другими Тайра познакомишь, – Кубитакэ написал адрес и телефон в Камакура^[197] на спичечном коробке и отдал его Урасима Таро вместе с бумажкой в 10 тысяч иен. Тот посмотрел на адрес, нахмурил брови и хотел уж было проворчать что-то про этих треклятых Минамото, но, видимо, передумал и многозначительно улыбнулся.

– Если будет настроение, позвони по этому телефону – попроси позвать Кубитакэ.

Урасима Таро тоже дал Кубитакэ номер своего телефона. Это был номер телефонной будки в парке Миясита.

12. Добрый иноверец

Не переживай в одиночестве

Кубитакэ хотелось считать Саманту богиней удачи, а Урасима Таро – монахом-отшельником. Он убеждал сам себя: мне везет. Не знаю, как на полях сражений, а в мирной жизни не стоит копить удачу. Пользуйся, пока не иссякла.

Он решил испробовать свою удачу в игральных автоматах и на скачках, но 40 тысяч иен исчезли в мгновение ока. Понятно, у удачи тоже есть свои предпочтения. Он потратил два дня, придумывая различные способы применения своей удачи, и на третий день сделал одно открытие.

Увеличь удачу, гоняясь за кем ни попадя!

С этого момента Кубитакэ превратился в безумно общительного человека. Он даже приклеил себе на лицо непривычно приветливую улыбку. Работая по заказу мадам Амино недоделанным сыщиком, он превратился в коммивояжера, не имевшего товара, а его привычка говорить гадости незнакомым людям сменилась потребностью спешить вслед за привлекательными прохожими. После ночи с Самантой Токио превратился для Кубитакэ в город Гаммельн, по улицам которого расхаживают крысоловы с флейтами. Конечно, Кубитакэ выступал и в роли крысы, и в роли ребенка.

В день он ходил как минимум за десятерыми. Старики или молодые, мужчины или женщины – неважно, их гражданство и внешний вид тоже были делом десятым, прежде всего Кубитакэ пытался различить тембр звучания флейты. Он определялся одним пристальным взглядом, по излучаемой объектом ауре. Подобно тому как бабочки летят на свет, а тараканы набрасываются на еду, Кубитакэ пытался вцепиться в прохожего, обладавшего источником энергии и бодрости. Одна лишь мысль о том, что в следующий момент из того закоулка выпрыгнет добыча не хуже Саманты, делала ритмичной его походку. Сейчас я разгоняюсь, чтобы перелететь через лощину депрессии, говорил он сам себе, и ему даже захотелось пробежаться от Гиндзы, где он сейчас находился, до района Роппонги. В результате он дошел пешком до Симбаси, зашел в Патинко справить малую нужду и побежал за автобусом на Сибуя.

Только он разбежался, как у него резко заболело в боку и отказали ноги. Месть за те времена, когда единственным видом спорта для него был бег по кабакам? Или результат того, что его долгое время держала под домашним арестом больная ревматизмом хозяйка? Не хотелось, чтобы прохожие смеялись над отчаянным выражением его лица, и он остановился у Тораномон. Время близилось к девяти. Он медленно шел по улице, когда с ним поравнялся черный «порше», который он обогнал совсем недавно. Светофор как раз переключился на красный, и «порше» пришлось остановиться.

Внезапно он вспомнил историю об Ахиллесе, который не смог обогнать черепаху. О Ахиллес, не беги, стань черепахой! И тогда черепаха в сон погрузится.

В результате «порше» еще минут пять не мог догнать черепаху, которая семенила мелким шажком, не обращая внимания на светофоры. С раздраженным рыком «порше» пронесся метров на пятьдесят вперед, оставив позади Кубитакэ с поднятым большим пальцем. Тут же подъехало свободное такси, Кубитакэ поспешно сел в него и попросил водителя следовать за «порше», считая нужным повторить попытку хитчхайкинга.

– Вы сыщик? – спросила его спокойным голосом голова с лысиной, как у монахов-францисканцев. Кубитакэ дал водителю пять тысяч иен и попросил, догнав «порше», остановиться метрах в ста впереди него.

– Ну-у, это дело непростое. Сегодня долгожданный вечер пятницы, на Роппонги – пробки.

– Он поедет в сторону Синдзюку, – без всяких на то оснований сказал Кубитакэ голосом крутого детектива. Почему-то «порше» от Тамэикэ поехал в сторону Ёцуя и, как сказал Кубитакэ, направился к Синдзюку по улице Ясукуни-доори.

– Господин сыщик, а что совершил преступник, за которым вы гонитесь?

– Наплевал на меня.

– Что?

Такси прибавило скорости у светофора перед храмом Ханадзоно-дзиндзя и ушло от «порше», остановившегося на красный свет. Кубитакэ поторопил водителя со сдачей, вышел из машины и на следующем светофоре поджидал «порше», голосуя обеими руками. Ему и в голову не приходило, что он будет делать, если водитель «порше» окажется якудза. Ахиллес равнодушно промчался мимо. Эй, там ничего нет. Отвесная скала. Впереди мир обрывается. О Ахиллес, вернись!

Неожиданно Кубитакэ почувствовал, как в нем самом что-то оборвалось и ухнуло. Толпы проходящих мимо мужчин и женщин перемешивали воздух улицы. У воздуха был мраморный узор, который закручивался в водовороты и запутывал ноги Кубитакэ. Он ужасно проголодался, но есть одному не хотелось, и он проходил мимо разнообразных ресторанов, смешавшись с толпой. Кубитакэ казалось, что он идет по палубе корабля или по песчаному берегу. Воздух был влажным, как на взморье. Он почувствовал сильную тяжесть в груди и, напротив, легкость в нижней части тела от поясницы, словно она была из пенопласта. Кубитакэ понимал, что его шатает. Так проявляется гиподинамия. Ему было безразлично, как он идет, куда направляется. Потом разберется, кто взял его на буксир. Как яхта, попавшая на курс танкера.

Странные лица. Ли-ца. Л-и-ц-а. Он смотрел исключительно на шеи прохожих, пытаясь отыскать там следы зубов вампира. Он решил: у кого увижу следы зубов, с тем и поужинаю. Если не бояться, что через час с тобой распрощаются, сказав: «Ну пока», а смело пренебречь мнением проходящих мимо, то заговорить можно с кем угодно.

– Do you have matches?^[198] – внезапно раздался мужской голос из-за спины. Кубитакэ непроизвольно схватился за голову и, повернувшись вполоборота, приготовился к атаке незнакомца.

– Match or lighter?^[199]

Гладкая кожа освещалась вывесками питейных заведений, лицо светилось как электрическая лампочка. На Кубитакэ произвели более сильное впечатление стройная фигура и блеск глаз прохожего, чем то, что он принадлежал к белой расе.

– Are you alone?^[200]

Зря спросил, подумал Кубитакэ и протянул зажигалку. Мужчина придвинулся к огню.

– Один.

– Вы говорите по-японски?

– Говорю. У меня сегодня нет никаких дел, можно, я побуду с вами? Мне показалось, что вы тоже свободны.

Кубитакэ не обращал внимания на то, что творится у него за спиной. Ему и в голову не приходило, что кто-то может следить за человеком, ищущим объект для преследования. Ладно, проведу время с белым красавчиком, глядишь, какая-нибудь польза будет, прикинул Кубитакэ и позвал его поужинать вместе. Все получилось до жути естественно, при этом Кубитакэ понятия не имел, кто его спутник, но ни о чем не стал его расспрашивать.

Они зашли в попавшееся по дороге питейное заведение, заказали всё меню, какое было написано фломастером на белой дощечке из пластика, и выпили пива. Мужчину звали Рафаэль, он был американским евреем и жил в Токио пять лет. Похоже, он не знал, с чего начать разговор, и Кубитакэ стал первым рассказывать о себе. Он сказал, что целых два года провел в зимней спячке, вызванной депрессией, и сейчас напряженно ждет момента, чтобы проснуться. Раньше это не мешало ему быть популярным писателем, но мир стал казаться скучным, и он перестал писать. Однако его мания величия никуда не делась, для реализации своих грандиозных идей он купил танкер, но планы его сорвались, и он наделал огромные долги. А сейчас он жиголо у одной богатой вдовы. Рафаэль заинтересовался, зачем ему понадобился танкер.

– Танкер будет переделан в город.

Эта была его первоначальная идея. Он хотел сделать гигантский корабль дураков, передвижной город без гражданства.

– Утром погожего дня вы выходите погулять на взморье, и у линии горизонта видите мираж. Ночью этот мираж не исчезает, а, наоборот, сверкает и блестит, как ночной развлекательный центр на море. Даже салют пускают. Мираж медленно приближается к берегу. Кто-то говорит: «Давайте станем частью миража».

Рафаэль со всей серьезностью слушал эти небылицы. Он задумчиво покусывал мизинец, а потом сказал:

– Интересно. Дешевле «Спейс-шаттла», а может пользу принести, правда?

– В мираже есть университет, банк, казино, церковь и буддийский храм. Есть небольшие пастбища и поля. Конечно, есть вертолетная площадка и причал. Там рады каждому приходящему, но и не гонятся за ушедшим, – продолжал Куби.

– Похоже на Ноев ковчег. Акционерная компания «Ноев ковчег».

– Когда наладится менеджмент, предприятие начнет приносить доход. По моим приблизительным расчетам.

– А где сейчас находится этот танкер?

Кубитакэ закусывал жареным морским угрем и размышлял о том, где сейчас может быть танкер.

– Я не проверял его уже около двух лет, но, если его не унесло течением, он, вероятно, дрейфует в водах Токийского залива. Возможно, попадет в Книгу рекордов Гиннесса как хлам особо крупного размера. Меня объявили банкротом, так что в данное время за ним некому присматривать. Чтобы разобрать его и пустить на вторсырье, тоже нужны деньги, а затопить и превратить в рыбий дом – жалко. Так что сейчас не решишь, что с ним делать.

– Встреться мы три года назад, я помог бы тебе в твоем проекте.

Рафаэль был очень предупредителен. Как только Кубитакэ опустошал стакан, он тут же подливал ему; если Кубитакэ ронял палочки, он просил официантку принести новые, специально расщеплял их и клал перед Кубитакэ. Когда приносили тарелки с куриными шашлыками, он ставил их перед Кубитакэ и ждал, когда тот поест.

– Ешь давай!

Рафаэль улыбался одними губами, смотря прямо в глаза Кубитакэ. А тот не знал, куда ему смотреть, и взялся за шашлык.

В этот момент немного тряхануло. Рафаэль затрясся так, как будто землетрясение происходило внутри него самого, он сжимал руку Кубитакэ, хватался за голову. Вскоре трясти перестало. Не Великое Токийское землетрясение. На этот раз опять обошлось.

– Если ты паникуешь от такого землетрясения, то куда тебе жить на танкере.

Рафаэль сказал, что даже думать не хочет о качающейся земной поверхности.

– Материки – те же танкеры, только плавают над магмой, удивительно, что их не всегда качает, – пошутил Куби. Но Рафаэлю явно было не до шуток.

– Ну ладно, не будем об этом. А что ты делаешь в Токио?

Проведя взглядом по лицу Кубитакэ, Рафаэль многозначительно ответил:

– Я гей.

– А-а… Вот как?

Вообще-то, действительно похож. Не то чтобы Кубитакэ не заметил этого, просто он думал, что Рафаэль живет, не афишируя, что он – гей.

– Испугался СПИДа и сбежал в Токио?

Может, это был бестактный вопрос? Но Рафаэль ответил, не обидевшись:

– У меня нет СПИДа. Если хочешь доказательств, могу показать.

– Да ладно, не надо. Если ты говоришь, что у тебя нет СПИДа, я тебе верю.

Рафаэль пару раз шмыгнул носом и в ответ на какие-то свои мысли покачал головой:

– Ты ненавидишь геев? Остерегаешься их?

– Нет. Я думаю, ты классный чувак.

– Спасибо, спасибо.

Кубитакэ положил руку на плечо отвернувшемуся Рафаэлю и сказал:

– Какие у тебя планы? Ты, наверное, с какой-то целью приехал в Токио?

– Я гей. Гей, которому нравятся азиатские мальчики. Я и сам не знаю, почему меня привлекают азиаты. Ты не особенно красив, но…

– Спасибо за комплимент.

– Нет, в тебе что-то есть. Поэтому я и заговорил с тобой. В Нью-Йорке один за другим умирают талантливые художники, те, кто несет на своих плечах будущее культуры. Я потерял трех друзей. Если и дальше так будет продолжаться, нью-йоркские геи вымрут, культура погибнет. Я решил успеть до этого перебраться на новые земли, сохранить гомосексуальную культуру. Подобно тому как евреи бежали из Египта. В Японии много лишних денег, мне хочется научить японцев способам эффективного их использования. Я хочу превратить Токио во второй гейский Вавилон. Геи принесут в Токио любовь.

Наверняка он все время повторяет эти фразы по-японски и везде ищет спонсоров.

– К сожалению, СПИД стремится повернуть время вспять. Культура рождается и приобретает утонченность там, где происходит общение человека с человеком. СПИД вторгся на территорию творчества. Его необходимо уничтожить. Но культура придет в упадок, если люди не будут общаться друг с другом.

– И что ты собираешься делать?

– Я хочу расширить круг братской дружбы, чтобы сохранить гомосексуальную культуру. Позвать в Токио талантливых художников, поддерживать их, насколько смогу.

Кубитакэ подумал, что Рафаэль может пригодиться для дела. Для начала надо бы познакомить его с мадам Амино. Она любит таких. Но то, что он гей, все-таки проблема…

– Геи раскинули сеть братской дружбы по всему миру. Не будет преувеличением сказать, что Америка и Европа связаны между собой сетью, созданной геями. Я знаю старейшину геев, который организовал эту сеть. Он связан с разными геями, что дает ему возможность заниматься таким большим делом, как арт-продюсирование. Он хочет добиться расширения рынка геев в Токио. Я выступаю в роли исследователя в данном проекте.

– Но при словах «токийские геи» вспоминаются только гей-бары, не более того, – заметил Кубикатэ. – У меня было несколько голубых друзей, но они говорили, что им тяжело жить в Токио. Нельзя прожить в одиночестве, они были известны, общались с поэтами, режиссерами, про которых говорили, что они геи. Эти поэты и режиссеры были не просто геями, они принадлежали к гомосексуальной элите. Таким, как я, к ним и приблизиться было сложно.

Кубитакэ вспомнил, что рассказывала ему мадам из гей-бара в ту пору, когда он был писателем.

Давным-давно на новом материке, где жили пуритане, было много тех, кто испытывал брезгливость к сексу. И сейчас есть трусливые консерваторы, которые настойчиво твердят о девственности и целомудрии. Но любому известно, что в наше время в Америке средний возраст получения первого сексуального опыта снизился до 13–14 лет. Все знают, что пребывавшие в тени педерасты переродились в геев и стали признаваться обществом. Ну да, наш приветливый сосед – добрый дядечка-гей.

До того как геи обрели свободу, гомосексуалисты жили будто в зимней спячке. Менять партнеров, как перчатки, ни с кем не встречаться больше одного раза, прыгать в постель, не узнав даже имени, – такая свободная жизнь геев могла показаться фантастикой. Занимавший высокое положение и имевший хорошее образование профессор гомосексуальной ориентации на вопрос: «Почему вы не женитесь?» – никогда не отвечал: «Потому что мне не нравятся женщины». Ему нужно было четко различать сферы действий доктора Джекилла и мистера Хайда. Чтобы с жадностью предаваться удовольствиям в стиле мистера Хайда, существовал только один способ: принадлежать к тайному, обособленному кружку. По ночам они скрывались от общества, нарушая его устои, днем прикидывались их ревностными хранителями. Одно было точно определено: чтобы не чувствовать себя изгоями, гомосексуалистам необходимы были сильная воля и сопротивление обществу.

После окончания Второй мировой войны в Америке, основательнице свободного мира, начались золотые времена, но гомосексуалистов по-прежнему осыпали проклятиями. В душах пуритан они оставались под запретом.

Но благодатная почва была уже подготовлена. Токио, столица поверженного государства. Когда один юноша-гомосексуалист посетил Токио во времена американской оккупации, ему удалось хотя бы ненадолго перестать чувствовать себя изгоем. Бродящие на пепелище спекулянты с черного рынка, проститутки и беспризорники не заботились о правилах приличия и репутации. Мораль пепелищ формировали деньги и сила. Гомосексуальная любовь развивалась в месте, не имевшем никакого отношения ни к Древней Греции, ни к Древнему Риму, ни к христианству.

Молодые американские гомосексуалисты, набив карманы долларами, самой сильной в то время валютой, бродили по пепелищам в поисках хороших парней. Отыскав юношу, похожего на молодого Тосиро Мифунэ,^[201] они соблазняли его: «Дам тебе тысячу иен за одну ночь, если сделаешь то, что скажу». Американский юноша приводил красивого молодого японца в гостиницу, заставлял его раздеться, брал в рот его член и, когда японец распалялся, просил его: «Возьми меня силой!» Представляя, что этот крепыш – оставшийся в живых камикадзе, американец растворялся в экстазе.

Когда-то гей-бар, в который ходил Кубитакэ, был полон американских голубых, искателей свободного секса. В 60-е в результате сексуальной революции геи получили гражданские права. Пожар гомосексуальной революции перекинулся и на Европу, но на Японию ее влияние практически не распространилось. Так говорила мадам из гей-бара:

– В отношении геев Токио остался таким же, что и тридцать лет назад. Я потратила целых пять миллионов на перемену пола. Окупить расходы оказалось задачей не из легких.

Получается, что и для геев Япония – страна истории и традиций. Начиная с послевоенных времен, когда наивных японцев мучили бредовые идеи о том, что генерал Макартур насилует Японию, а точнее говоря, со времен последних годов правления сёгуната Токугава, когда приплыли черные корабли коммодора Перри, а погрязшие в пороке самураи постепенно превращались в женщин, японские мужчины проводили время в погоне за иллюзией потерянного мужества времен Манъёсю.^[202] Но для цивилизованного мира мужество древних времен – вещь, по всей вероятности, абсолютно бесполезная. Мускулами не пользуются, а выставляют напоказ, тело из орудия для поединка превращается в средство братской дружбы. Миф о мужественности приобретает новый блеск в мире геев. Несомненно, Рафаэль намекал на то, что геи – выдающиеся мужчины. Тому, кто обладает мужским очарованием, выгоднее быть геем. Наверное, так?

Мысли Кубитакэ метались, не зная покоя, как будто он перебирал палочки со жребием-предсказанием. Во время депрессии – и это не то, и то не это – нити его мыслей перепутываются и никак не хотят расплетаться. С приходом маний начинается атака. Тогда уж не до забав с силлогизмами. Атакуй, и ничего кроме.

– Значит, ты советуешь японцам становиться геями?

– В двух словах, да.

Развивавшийся в бодром темпе рассказ о гомосексуальной культуре на этом месте приостановился. Кубитакэ ждал, что тема разговора переменится, но Рафаэль сказал:

– Геем не обязательно быть от рождения. И у тебя есть возможность им стать прямо сейчас. В Нью-Йорке много натуралов, ставших геями, чтобы сделать себе имя в мире искусства.

Кубитакэ показалось: Рафаэль угадал, что было написано на палочке с предсказанием, на которую он, Кубитакэ, набрел в своем мозгу.

– Ты что, хочешь, чтобы я стал геем?

– Какой смысл страдать в одиночестве?

Глаза Рафаэля превратились в прожекторы, осветив лицо Кубитакэ. Внезапно лицо у него зачесалось. Куби отчаянно оглядывался вокруг, пытаясь найти что-нибудь, на что можно было бы отвлечься.

– А что, видно, как я страдаю? – сказал он, паясничая. Заказать бы себе еще бурбона, да бармен как на грех куда-то запропастился.

– А разве тебе не приходит в голову, что ты уже не способен полюбить кого-нибудь? Разве ты не отчаялся, решив провести всю жизнь в одиночестве? У тебя такое лицо, будто ты собрался в пустыню. Мне это видно. Если твоя депрессия продлится и дальше, ни к чему хорошему это не приведет. У тебя и депрессия оттого, что ты пытаешься жить один. Я научу тебя, как избавиться от страданий.

Кубитакэ вспомнил, что ему сказал хиромант: «Появится человек, который избавит вас от сомнений». Нет никаких гарантий, что Рафаэль – именно тот человек, но Кубитакэ решил, что не стоит ломать голову, лучше полностью отдаться воле обстоятельств. Но его собеседник – гей. А он для геев все же чужак. Да, порой он подглядывает за ними из-за забора, но тело его всегда остается по эту сторону. Что-то его останавливало, но отнюдь не мораль. И неприятием мужского тела это не назовешь. Но почему-то, когда он начинал думать об этом, его тело каменело, ягодицы напрягались.

Рафаэль положил руку на плечо Кубитакэ. А тот не смог решить, что делать дальше. Напряженность его плеча, вне всяких сомнений, передалась Рафаэлю. Почему-то стало ужасно неловко. Если отказать ему, то какими словами? Он, наверное, уже настроился.

– Relax!^[203]

– Послушай. Раньше я был террористом по отношению к самому себе. Когда приходил черед мании, у меня в голове начинался ослепительный карнавал. К огромному оркестру из труб и барабанов примешивались разъяренные голоса и радостные возгласы, по изгибам моих нервов и сосудов вышагивали пляшущие и дерущиеся толпы, затаптывая всё, что попадалось им на пути. Времени на рефлексию не оставалось. Спал я не больше пяти часов. Мания величия разрасталась и начинала оргию. Если сидеть и не рыпаться, мозг лопается от распирающих его безумных идей. Мания – это терроризм. Это путч безумных идей против деспотизма мозга. Когда тебя охватывает мания, становишься безумно занятым. Я каждый день пил «юнкер».^[204] Выбравшись из больницы, я засуетился вокруг этого танкера. Я был на целый обхват крупнее, чем сейчас, и ходил, будто летал, сметая все на своем пути.

Не обращая внимания на ошеломленного Рафаэля, Кубитакэ выплескивал непрекращающиеся потоки слов. Почему-то он вспомнил кулинарное шоу, связанное с приготовлением лягушки, которое видел в Бангкоке. На коже живой лягушки ножом делались надрезы, их края закреплялись, лягушку оглушали электрошоком, и она выпрыгивала из своей кожи, как будто одежду сбрасывала. В тот момент Кубитакэ до глубины души тронула лягушка со снятой кожей: не своим омерзительным видом, а тем, что терпеливо сносила абсурдность жизни. Он словно бы увидел в этом воплощение духа самопожертвования своим телом (кожей).

Воспоминания о лягушке со снятой кожей всегда подбадривали Кубитакэ. Как будто решившись на что-то, он оплатил счет и вышел с Рафаэлем на улицу. Рафаэль шел вслед за несущимся вперед Кубитакэ, даже не догадываясь, что произошло в его голове. Через пять минут они удалились от сверкающих огней Синдзюку. Узкие дорожки и тесно прижатые друг к другу жилые дома образовывали лабиринт. Кубитакэ посмотрел вбок и увидел равнодушную ко всему старую собаку, лежащую на краю крыши жилого дома. Она тихо глядела на него и не лаяла. Кубитакэ подумал: «Просветленная сука».

На телеграфном столбе значилось «Фукутё». Стоит только сюда забрести, ни в жизнь не вылезешь. Если оглянешься на дорожку, по которой шел, то увидишь белые вывески рёканов,^[205] сияющие как на заказ. Напряжение Кубитакэ уже ослабло.

– Я буду в роли активного? Или…

Рафаэль похлопал Куби по плечу и рассмеялся:

– Во всем положись на меня.

И Кубитакэ решил во всем положиться на него, как и было сказано.

Они вошли в комнату. Запах татами ласкал нос. Кубитакэ сел в кресло из глицинии и огляделся вокруг. Спальня располагалась за ширмой. На столике стояли две чашки, чайник и старинный термос. Хотя парочки входят в эту комнату, чтобы заняться вполне определенным делом, поначалу они ведут себя, как чужие, скрывая смущение. Силятся придумать отвлеченную тему для разговора. Привыкают к атмосфере комнаты, словно кошки к чужому дому, – съеживаются, мельчают.

Рафаэль достал из холодильника пиво и налил в два бокала. Он был расслаблен.

– Наверное, живя в Токио, сталкиваешься с разными трудностями, да? – спросил Кубитакэ, чтобы заполнить паузу, хотя и сам понимал, что это глупый вопрос.

– Да. Где бы я ни был, я не могу расстаться с Нью-Йорком. Одновременно нахожусь в двух местах. Но могу вынести Токио, потому что люблю японцев.

Вот уж действительно добрый иноверец. Выглядя усталым, Кубитакэ пошевелил плечами и шеей.

– У меня хорошо получается, – сказал Рафаэль и сделал ему массаж плеч и спины.

Несомненно, у него были руки профессионала. Если так и дальше пойдет, то он, похоже, и завтрак, и обед, и ужин будет готовить. Утром – рисовая каша с соленьями. На обед – спагетти с морепродуктами. На ужин – фасолевый суп с омлетом. Наверняка будет такое меню. Раз он с одного взгляда определил, что у Кубитакэ слабый желудок. Кубитакэ решил спросить:

– Ты, наверное, хорошо готовишь?

Ответ его порадовал.

– Два года назад один приятель научил меня японской кухне. Я и темпура^[206] могу приготовить, и соус с гречневой лапшой, и набэмоно.

Ну, конечно, парню, который живет за счет братской дружбы, необходимо хорошо готовить. Некоторое время они поговорили о еде. Кубитакэ спросил Рафаэля, какую рыбу тот любит, и Рафаэль ответил: фрикадельки из белой рыбы. Тогда Кубитакэ спросил: если придется всю жизнь есть только одно блюдо, что бы он выбрал и что для него, как для коалы – эвкалипт. Выбор непростой. Рафаэль сказал: куриный суп. Кубитакэ долго сомневался, а потом, в свою очередь, решил остановиться на дзарусоба.^[207] Если это блюдо не подходит, спросил он, что ты выберешь? Рафаэль сказал: бэйгл. Кубитакэ ответил: онигири.^[208]

Удивительно. Рафаэль, похоже, хотел что-то сказать по поводу выбора Кубитакэ.

– Человек, который научил меня японской кухне, тоже вторым назвал онигири.

– А что он назвал первым?

– Пиццу. Простую пиццу с сыром моцарелла и томатным соусом.

Странный парень. Наверняка у него ловкое тело, раз он выбрал оба блюда, которые едят руками. Кубитакэ заинтересовался:

– А чем он занимается?

– Я сейчас преподаю английский и ищу хорошего мужчину. Мэтью жил, занимаясь тем же, что и я. Он говорил, что его профессия – друг. Он живет, зарабатывая на жизнь братской дружбой.

Сначала тот Мэтью, о котором сказал Рафаэль, и Мэтью, которого искал Кубитакэ, находились на том же расстоянии друг от друга, что Южный и Северный полюс, но в следующий момент они встретились на экваторе. Когда Кубитакэ показал Рафаэлю фотографию Мэтью, которая лежала у него между телефонной и банковской карточками, Рафаэль сказал:

– О, да ты его знаешь.

У Кубитакэ бешено заколотилось сердце. Он спросил срывающимся голосом:

– Я ищу этого Мэтью. Ты знаешь, где он?

Рафаэль кивнул. У Кубитакэ внутри что-то закрутилось со звоном, и он почувствовал жар во всем теле.

– Как ты познакомился с Мэтью?

– Мы мерялись с ним силой в гей-баре в день, когда выпал снег.

Кубитакэ объяснил, почему он ищет Мэтью, и рассказал историю мадам Амино. Можно ли разворачивать повествование, как тебе удобно, будто в бульварном детективе, или это «злоупотребление случайностью»? Повесть о мадам Амино не такая простая. Бывшему писателю, ставшему одним из героев, нужно бы доказывать обратное: что Мэтью не существует.

– А Мэтью – тоже гей?

Это вполне вероятно. Рафаэль ответил:

– Мэтью – бисексуал. Он зарабатывает братской дружбой не только с мужчинами. У геев свой образ жизни, но он, наверное, преуспел и в этом мире.

Повесть, приближаясь к развязке, смешивалась с посторонними звуками. Эти звуки казались Кубитакэ чрезвычайно важными.

– Ты спал с ним?

– Четыре раза. Он передал мне энергию и жизненные силы, когда я находился в упадке. Встречаясь с ним, я вновь вспоминаю о своей миссии. Последний раз мы виделись полгода назад. Наверное, он и сейчас каждый день зарабатывает братской дружбой, облетая одну за другой комнаты разных людей. В этом и заключается его работа «друга-профессионала».

Кубитакэ не мог усидеть на одном месте, он неугомонно сновал по комнате, как радиоуправляемый джип. Жизненная энергия, комочком сидевшая в его теле, начала раздуваться, как воздушный шар.

– Наконец-то я напал на его след. Рафаэль, расскажи мне еще о Мэтью. Я хочу узнать о нем.

Рафаэль начал расстегивать пуговицы на своей рубашке.

– Кубитакэ, если хочешь узнать о Мэтью, делай то же, что и он.

Кубитакэ решился. Увидев, что Кубитакэ молча кивает, Рафаэль сказал:

– Пойду приведу себя в порядок. – И скрылся в туалете.

Пошел ставить клизму, догадался Кубитакэ.

– Хорошо, а я…

Для начала он принял душ. Ему хотелось полностью отмыться от пыли депрессии, въевшейся в его тело. Пока он тер себя мочалкой, в его намыленной голове зазвучала увертюра из «Кармен». Непроизвольно тело стало двигаться в ее ритме. Мысли нетерпеливо спешили к танкеру, стоявшему в водах Сёнан.

В районе Эносима зафрахтую рыболовецкое судно. Танкер огромный. Найдется сразу же. Никто за ним не ухаживал, наверное, проржавел весь. Возьму с собой ребят из судостроительной компании, пусть рассчитают, сколько потребуется на ремонт.

– Рафаэль! Поехали вместе!

Книга четвертая

13. Гонки за привидением

В чем мне его встретить?

– На Синдзюку я познакомился с евреем по имени Рафаэль, и мы нашли с ним общий язык. Он гей, но хороший парень, может, как раз потому, что гей. Мадам, я хочу вас с ним познакомить. Он ищет спонсора. Может, встретитесь, выслушаете его? Он говорит, что хочет сделать из Токио центр гей-культуры. Массируя икры мадам, Кубитакэ продолжал свой отчет о том, как он выполняет возложенные на него обязанности сыщика.

– Пусть геи сами занимаются своими голубыми делами.

– Жизнь Рафаэля очень похожа на жизнь Мэтью. И он почти такой же красивый. Проведя с ним ночь, я многое понял. Я почувствовал, как в одно мгновенье расширились границы мира.

Мадам вскинула брови. Чтобы окончательно ее добить, Кубитакэ добавил:

– Представляете, у меня и на мужиков прекрасно встает.

– Да-а? Первый раз слышу, что ты бисексуал.

Мадам Амино не выказала ни удивления, ни отвращения, она оставалась бесстрастной и не стала выпытывать подробности. Ей и во сне не могло привидеться, чтобы судьба таким удивительным образом связала Кубитакэ в ту ночь, которую он провел в рёкане, с сегодняшним Мэтью.

– Это не имеет значения. Лучше встретились бы с моим другом Рафаэлем.

– Я сейчас не в настроении. Однажды надо мной посмеялся один гомик, и с тех пор они мне неприятны. А бисексуалов вообще терпеть не могу за их распущенность. Хотя тебе это, может, и подходит. Ну, неважно, лучше почитай-ка мне.

Горничная принесла стопку бумаг. Это были ксерокопии записей Катагири о детских годах Мэтью, которые прислала Майко из Нью-Йорка.

– У сына было такое прошлое, что ни я, ни ты не могли даже вообразить. Совершенно не представляю себе, каким он стал. Как его встретить? Мне почему-то становится страшно. По сравнению с сыном ты для меня гораздо проще и понятнее. Прочитала записи и теперь беспрерывно вздыхаю.

«Вообще-то Мэтью – бисексуал. Я узнал, где он, благодаря своему приятелю-гею», – почему-то Кубитакэ не смог сказать ей об этом сейчас. От нее пахло спиртным. Было всего три часа дня.

– Не знаю, что и делать, если Macao вдруг здесь появится. Мне нужно морально подготовиться. Как должна выглядеть родная мать? Вдруг он скажет: «Надо же, спохватилась через столько лет». Ах, и в чем мне его встретить?

– Встретиться надо как с абсолютно незнакомым человеком. – Что еще мог сказать Кубитакэ в данной ситуации?

Мир – это я

В аэропорту Майко поставили въездной штамп в ее красный паспорт, с которым можно было ездить везде, кроме Северной Кореи. Она легко прошла таможню, вышла в зал прибытия и увидела перед собой нечто: рубашка с узором огурцами расстегнута, и виднеется голая грудь, красные кожаные брюки, лиловый шарф до пояса и черная ковбойская шляпа на затылке. «Ходячая безвкусица» перегородила Майко дорогу. С пижонами из Юго-Восточной Азии дел не имею, она попыталась побыстрее пройти мимо, но тут на ее руку, толкавшую тележку, опустилась его рука. Майко сурово посмотрела в лицо пижону и в следующее мгновение расхохоталась. Перед ней стоял смуглый Кубитакэ, от которого несло дешевым одеколоном. Он бодро насвистывал: «Уэ-о муйтэ ару-коо».^[209] Майко онемела от удивления, а Кубитакэ сказал ей громко, на тон выше, чем обычно:

– Мне было бы приятно, если бы ты стала относиться ко мне иначе. Если начать с итогов, то я узнал, где находится сокровище.

– Ты встретился с Мэтью?

Ее голос звучал громче обычного. Прошло совсем немного времени с тех пор, как ей удалось узнать о детстве Мэтью в Нью-Йорке, и ей не терпелось поскорее встретиться с ним. У нее в голове крутились тысячи Мэтью. Только что в самолете ей приснился коротенький сон. Бортпроводник Мэтью объяснял ей: «Наш самолет не может упасть. Он не подчиняется силе земного притяжения». От этих слов Майко мгновенно почувствовала легкость во всем теле. Первый раз попасть в воздушную яму было так приятно!

– Поговорим в машине.

Кубитакэ взял чемоданы и стремительно направился на стоянку. Там их ждал красный «ягуар», в котором они ездили в тюрьму Ф. Раскладывая на заднем сиденье прозрачные пакеты из дьюти-фри, он углядел бурбон двенадцатилетней выдержки и сказал:

– Запомнила, что мне нравится.

Вообще-то она об этом и не думала.

– Пока ждал тебя, я походил по аэропорту, знаешь, даже смешно, что такой крошечный аэропортик является главными воротами во внешний мир. Смотри, что я нашел.

Кубитакэ достал из нагрудного кармана мятую бумажку и резко тронулся с места. Это была испорченная въездная декларация для иностранцев.

Фамилия, имя: PELLION AMELIA^[210]

Гражданство: FILIPINO^[211]

Дата рождения: 16/8/1969

Муж. Жен.

Адрес: 205 Phasia BAGON SILANG CALOOCAN CITY

Род занятий: DANCER^[212]

Контактный адрес в Японии: Кумамото-кэн Яцусиро-си Фукуро-тё 3 – 28 Скайбиру 502

Паспорт №: G 924419

Номер авиарейса: СХ 504

Цель приезда в Японию: DANCE^[213]

В строке «цель приезда», похоже, было что-то исправлено, но что это за танцы, было понятно не только Кубитакэ. Наверняка Амелия будет раздеваться. В подлинном смысле слова осуществлять инвестиции собственным телом.

– До того как ты вышла, прошло много филиппинок, толстенький человечек в темных очках проводил их в микроавтобус. Может быть, среди них была и девушка по имени Амелия. Интересно, о чем они думают? Наверное, будут отсылать кучу заработанных денег своим бедным семьям. Может быть, их обманут. Может, они добьются успеха. Языка они не знают. Кругом – одни японцы. Все сплошные идиоты. Встряхните их, откройте им глаза – вот, что я хочу сказать. Я надеюсь и на Мэтью. Пусть обольет холодной водой коматозных японцев.

– Где он? Я могу с ним сейчас встретиться?

– Это вопрос времени. Я разыскал его берлогу. Методы полиции или сыщиков здесь не годятся. Я нашел его по чистой случайности. Мэтью сам расставил разнообразные сети. Ухватишься за одну из ниточек – непременно встретишься с ним. Он ни от кого не убегает. Теперь я знаю, где он живет. На этом моя работа закончена.

– Ну почему? Это же кульминация.

– Поймать Мэтью и привести к мадам Амино – твоя работа. Ходи регулярно к его берлоге – и он обязательно там вскоре появится. Не пропусти свой шанс. Он, наверное, и представить себе не может, что его разыскивает родная мать.

– Мадам Амино в нетерпении?

– Нет, я ей пока не говорил. Встреча сироты-шторма и матери-причала – оба могут растеряться. При таком раскладе только ты сможешь их свести. Встреться с Мэтью, расскажи ему о тяжелом прошлом матери-причала. Я тоже прочитал записи о Мэтью: такое впечатление, что, пока мать ничего не ведала, сыночек превратился в варвара, или нет, в инопланетянина. Прочитав записи, я даже слезу пустил. Еще немного, и тетка Амино освободит раба. У меня тоже появилась уверенность, что я смогу прожить без хозяина. Хотелось бы, конечно, увидеть драматическую встречу матери и сына, но я терпеть не могу, когда история заканчивается. Даже когда я писал книги, мне было стыдно, что я не могу придумать ничего, кроме счастливой развязки. Короче, я умываю руки.

Все равно не верится, что настоящий Мэтью совсем рядом. Кажется, что герой романа, которым она зачитывалась в Нью-Йорке, вот-вот спрыгнет со страниц эпилога.

Кстати, за этот месяц у Кубитакэ совершенно изменились и голос, и манера одеваться. К нему вернулась бодрость, как будто сидевшие в нем злые духи, наведенные порчей, покинули его тело. Майко показалось, что в его лице снова появилась изящная надменность, которая когда-то была присуща молодому писателю. Какие духовные перемены произойти в нем? Нос Майко пришел в движение.

На самом деле этот месяц Кубитакэ прожил жизнью Индианы Джонса. В этом разбитом ревматизмом Токио даже молодые играют в старость. Для них приключения, идеалы окаменели. Жизнь существует только для того, чтобы уставать. Кубитакэ и сам был таким. Кто-то должен был ему сказать: «Ты видел дурной сон». Кубитакэ никто этого не говорил, он проснулся сам. Мир по ту сторону завершил свой цикл и вернулся на этот берег. Подростки, ставшие стариками, переродятся в маленьких детей. До сих пор Кубитакэ был лишь сторонним наблюдателем в этом мире. Даже если бы он попытался во что-то вмешаться, железная дверь в мир была заперта. Его роль состояла в том, чтобы выслушивать в одиночестве пустую болтовню о недовольстве миром. Мания преследования становилась все сильнее. Но, оказывается, двери в мир открываются очень легко, одним пальцем. И уже слышится царящий в нем шум. И его недовольные вопли сливаются с этим шумом.

Да ничего особенного не произошло. Просто он обошел Токио вдоль и поперек в поисках одного человека. Закинул случай на сковородку, и вот что получилось. Называть это приключением или работой сыщика было бы преувеличением. Он всего лишь убивал время. Когда врываешься внутрь шума, царящего в мире, мир проникает внутрь попавшего в него чужака. Перестают существовать и свои, и чужие. Есть только мир, и больше ничего.

Наблюдая со стороны за бесчисленным количеством прохожих, Кубитакэ стал относиться к ним с некоторым любопытством и даже с симпатией. Для того, кто обычно злится на всех, кроме самого себя, испытывать, хотя бы смутную, симпатию к абсолютно незнакомым людям было чем-то из ряда вон выходящим. Молодой компьютерный прорицатель, дававший расплывчатые ответы, поселил в Кубитакэ пусть слабую, но все-таки веру; парочка, оказавшаяся рядом с ним в китайском ресторане, возродила его почти парализованное любопытство. Сбежавшие из дома девчонки, болтавшиеся вокруг фонтана в Кабуки-тё, вдохнули в молодящегося Кубитакэ немного страсти к приключениям. Страсть к приключениям повела его вслед за красивыми икрами. Саманта! Воплощение беззаботности. Волей случая Кубитакэ пришлось разыграть из себя Длинноногого дядюшку, и вдобавок ко всему Саманта научила его радоваться, выставляя напоказ свое тело, будто принося его в жертву миру. Урасима Таро угадал судьбу Кубитакэ. К тому же именно Урасима Таро косвенный виновник встречи потомка Тайра с геем-иудеем.

Рафаэль, ты рассказал мне о жизни Мэтью своим телом, помог обрести ясность моему сознанию, мгновенно расширил мое видение мира. У меня больше нет необходимости встречаться с Мэтью.

Кубитакэ казалось, что, даже не встречаясь с ним, он знает, как тот живет, какие трудности испытывает, кого любит, что ест. Наверняка, когда Кубитакэ самым невероятным образом убивал время, он подражал токийской жизни Мэтью. Можно даже сказать, что Мэтью жил в его теле. Подражая Мэтью, он должен был бы сказать: «Мир – это я». Эти слова очень подходили маниакальному Кубитакэ.

– Как ты думаешь, где находится берлога Мэтью?

Услышав адрес, Майко была поражена. Всего лишь в пятнадцати минутах от ее дома. Токио, район Тосима, Сугамо. Мэтью жил в конце улицы Дзидзо-дори, недалеко от станции «Косиндзука» линии Аракава. Работа Майко теперь состояла в том, чтобы каждый час звонить Мэтью и, как только он появится дома, стремглав броситься к нему.

К дому-тюленю

Прежде чем вернуться домой, Майко дошла до дверей квартиры Мэтью, следуя указаниям Кубитакэ. Он тоже несколько раз приходил сюда, но Мэтью не заставал. Наверное, хозяин дал название этому зданию в сильном подпитии: дом-тюлень представлял собой ужасно топорную четырехэтажную бетонную коробку. На прикрепленной к почтовому ящику квартиры 301 бумажке было написано катаканой только имя «Мэтью». Поднявшись по металлической винтовой лестнице, ты попадал в темный коридор, по обеим сторонам которого, как в больнице, располагались квартиры. Квартира 301 была в конце коридора. У квартиры 302, что напротив, лежали пачки старых газет, из соседней, 303-й, доносилась странная четырехтоновая музыка, напоминающая извивающихся червей. Может, исламская?

Майко постучала в квартиру 301. Секунд через пятнадцать еще раз. Кто-то вышел, но из соседней квартиры. Из-под сросшихся бровей, из глубины смуглого лица, на нее был направлен пронзающий взгляд, из-под усов виднелись желтые зубы. В общем, он улыбался. В Майко он увидел добычу и откровенно присматривался к ней: как и что лучше отрезать. От перспективы быть заваленной в следующую секунду Майко стало трудно дышать, и она попыталась найти поддержку у Кубитакэ.

– О, привет.

Кубитакэ был уже знаком с этим человеком.

– Я Ахмед из Бангладеш, – представился он и протянул Майко руку для рукопожатия. Смуглую, толстую, влажную руку.

– Это Майко-сан. Правда, красивая? О, она тебе уже приглянулась.

Ахмед и не собирался разжимать руку. Ее приветливая улыбка перестала казатьсяестественной.

– Мэтью нет. Я тоже его с неделю не видел. Заходите, попейте чаю.

– Сегодня не будем. Next time,^[214] хорошо?

– Почему?

– Нам нужно в одно место.

Повелитель снов

– Чай быстро делается.

Отказаться было невозможно, и Кубитакэ, поторопив Майко, зашел к Ахмеду. В тринадцатиметровой комнате на полу лежали подушки, можно было отдохнуть, облокотившись спиной о стену. У окна стоял старый металлический стол и складная кровать, на столе – компьютер, на полу – радиокассетник.

– Ахмед говорит, что хочет стать инженером-компьютерщиком. Сейчас он учится в аспирантуре. У себя дома, когда вернется, он будет элитным специалистом. Ну что, Ахмед, хотел бы жениться на японке?

Следя за Ахмедом, который вышел на кухню, Майко прошептала Кубитакэ:

– Не умею общаться с людьми, у которых похоть прямо на лице написана.

– То есть тебе нужны буддисты?

– Я не говорила, что не люблю мусульман…

Чай был готов. В беседе Майко заняла оборонительную позицию, стараясь не привлекать внимание к собственной персоне. Она спросила Ахмеда, чем Мэтью обычно занимается дома, что он за человек.

– Я часто пью чай вместе с Мэтью. Мы говорим по-английски. Я плохо его знаю. Он не мусульманин, не христианин, не японец. Наверное, он не буддист и не индуист. Он часто разговаривает сам с собой. Если приложить ухо к стене, то хорошо слышно. Кажется, он говорит с кем-то, но у него никого нет. Я сам часто молюсь, но он не молится. Когда я спросил его, что он бормочет, он ответил, что у него привычка разговаривать во сне.

– А о чем он говорит во сне? – спросил Кубитакэ, постукивая пальцами по стене.

– Не знаю.

– Может, он говорит по телефону? Или ему кто-то оставляет сообщения на автоответчике?

– Нет, это не телефон. Он разговаривает один. С кем-то невидимым.

– С привидением, что ли?

– Я не верю в привидения.

– Ты был в квартире у Мэтью?

– Нет. Только мельком видел. У него в комнате стоит палатка, и он в ней спит.

Что значит палатка? Сетка от комаров? Но сейчас не лето.

На этом разговор о Мэтью прекратился. Ахмед не знал, кем работает Мэтью. Сосед, который возвращается домой, чтобы вдоволь наговориться с самим собой, в глазах Ахмеда казался жутковатым типом.

Они поблагодарили за чай и уже выходили из дома-тюленя, когда Ахмед сбежал вниз по лестнице вслед за ними. Он забыл кое-что сказать. И с ходу начал рассказывать, но так сбивчиво, что потребовалось некоторое время, прежде чем они разобрались что к чему. Если опустить подробности, то дело было так.

Однажды Ахмеду приснился сон, будто он бежит вверх по холму. Сверху что-то скатывалось по пологому склону, он присмотрелся: голые женщины. Приближаясь к нему, женщины резко набирали скорость, и он не то что не мог их поймать – успеть увернуться бы. При этом он продолжал исступленно бежать вверх.

Когда за чаем он рассказал об этом Мэтью, тот сказал: в следующий раз, когда увидишь тот же сон, посмотри, что было дальше со скатившимися женщинами. А еще он сказал: может, в скором времени и я появлюсь у тебя во сне.

Прошло около недели, и он уже забыл про свой сон, когда ему опять приснились скатывающиеся со склона женщины. Как ни странно, во сне Ахмед вспомнил слова Мэтью и проследил, куда они скатываются. Внизу был пруд, где с наслаждением плавали эти голые женщины. В том пруду плавал и голый Мэтью. Ахмед вслед за женщинами скатился с холма и тоже оказался в пруду.

В то утро он легко проснулся и почувствовал прилив сил. И это еще не все. Он пригласил на свиданье девушку, которую часто встречал в метро, и она ответила ему согласием. Действительно, вещий сон.

– Похоже, этот парень, Мэтью, появляется даже в чужих снах.

Слова Кубитакэ напомнили Майко то, что она слышала от Катагири. Точно, Мэтью – человек, который наведывается в чужие сны.

14. Странная работа

Натюрморт Караваджо

Девятидневное путешествие закончилось. Наконец-то можно взять выходные на два дня. Прежде всего, нужно погрузиться в глубокий сон, чтобы отфильтровать весь хлам, скопившийся в сознании. Двое суток Мэтью на земле не существует.

Сегодняшнее число заканчивается на четверку – на Дзидзо-дори распродажа. Улица окрашена в коричневато-зеленые тона. Кто-то назвал ее старушечьим Харадзюку.^[215] Сушеная рыба, дарумы,^[216] домашние брюки, жареная печень угря, приправа «Семь вкусов», не внушающие доверия пищевые добавки, сладости Кинтаро… Мэтью направлялся домой, поглядывая на лотки, расставленные вдоль дороги. Только бы не встретиться с приставучим Ахмедом. Последнее время он считает меня лекарем, врачующим его разум. Я не анализирую сны тем, кто за это не платит. Разве у него нет своего бога, Аллаха? Микаинайт, встретишься с ним – скажи. Чтобы он не очень-то увлекался дружбой с неверными. Намекни ему, что просить меня растолковать его сны – осквернение веры в Аллаха.

Мэтью достал почту из ящика. Прошло только два месяца, как он переехал на эту квартиру, поэтому большая часть писем пересылалась ему с прежнего адреса. Из коридора не доносились обычные звуки музыки – наверное, Ахмеда нет дома. В комнате было влажно, немного пахло плесенью. Мэтью сразу же открыл почту. Среди счетов по кредитке и рекламного мусора лежала открытка от мамы.

Matthew,

I hope you have an easy life. You have talent naturally to do anything. You also recognize life's various problems. But let me advise you, my sweet boy. Be careful of the woman who wants to make you your son!

Your Mother^[217]

На другой стороне открытки был натюрморт Караваджо. Мама любила Караваджо. Но дело не в этом. Что она хотела сказать своим предостережением? Нельзя доверяться японкам?

Мэтью достал из коляски пиво, которое он только что купил в автомате, открыл его и включил сообщения на автоответчике.

– Hi, Matthew, this is Cindy. What about coming Tuesday? I wanna go to dance. Give me a call.^[218]

Это завтра? На танцы нет сил.

– Э-э, это Номура. Не забыли? В среду мы пьем с вами до самого утра.

Алиби для неверного мужа. 3000 иен за один раз. Вот уж никогда бы не стал с ним пить.

– Это Кёко. Ты последнее время даже звонить перестал. Хочу с тобой посоветоваться. Я сегодня дома, так что можешь прийти без звонка.

Буду осторожен с Кёко, следуя совету мамы.

– How are you, Matthew? This is Raphael. I just called. Nothing to say. You don't need to call me back. I dreamt of you. You were a flying bird. Someone tried to catch you^[219].

Рафаэль? Странно. С ним-то можно было бы встретиться. Все-таки мы ходим друг другу в сны. Я превратился в птицу и летал? Интересно, кто пытается меня поймать? Позвоню, спрошу потом.

– Здравствуйте, я звоню вам впервые. Меня зовут Майко Рокудзё. Я слышала о вас в Нью-Йорке от господина Катагири. Мне бы очень хотелось встретиться с вами и поговорить. Я еще перезвоню вам. Оставляю на всякий случай номер своего телефона: 94х – 12хх. Извините за беспокойство.

Говорит очень вежливо, голос молодой. Любопытно, какие у нее проблемы. Непонятно только, что ей про меня наговорил Катагири. И как она нашла меня? Ни Катагири, ни мама не могут знать, как со мной здесь связаться. Ну да ладно. Отложим лишние волнения до завтра. Поскорее приму душ и заберусь под москитную сетку. Мой павильон снов. Система фильтров от хлама, скопившегося в сознании. Не забыть бы выключить телефон. Микаинайт, возвращайся через пятнадцать часов. За эти девять дней я спал в среднем по четыре часа в сутки.

Заплыв на спине вольным стилем

На автоответчике у Мэтью была запись на японском и английском языках.

«Это Мэтью. Сейчас меня нет дома. Оставьте, пожалуйста, свое сообщение».

«You've reached 92x – 09хх. I'm not at home right now. Leave a message, please».

Так вот какой голос разговаривает сам с собой, Майко почему-то пришла в восторг. Она несколько раз звонила Мэтью, когда его не было дома, и его голос, будто магнитофонная запись, начинал звучать у нее в ушах.

В воскресенье Майко пошла в бассейн, чтобы быстрее справиться с акклиматизацией. Она плавала кролем по 25-метровой дорожке, и голос Мэтью звучал даже в воде. По соседней дорожке, поднимая брызги, плыл на спине мужчина весьма оригинальным стилем: движения ног – как в брассе, а рук – как в баттерфляе. На мгновенье Майко показалось, что кто-то окликнул ее, она подняла голову, но рядом с ней по-прежнему поднимался столб брызг от странного пловца.

После заплыва на 800 метров Майко пропотела в сауне и, почувствовав необычайную бодрость, позвонила мадам Амино. Похоже, у мадам был невроз в легкой форме, как и говорил Кубитакэ. Она умоляла Майко срочно приехать в Камакура, давая понять, что может положиться только на нее одну. Майко тут же отправилась в особняк мадам, скорее чтобы повидать ее, а не доложить о ходе дел.

Перед тем как сесть в поезд на линии Йокосука, Майко позвонила Мэтью, но в трубке только тоскливо звучали долгие гудки.

Поразмышляв в дороге, Майко решила, учитывая состояние мадам, сообщить ей лишь о том, что Мэтью находится в пределах досягаемости. Лучше сразу встретиться с сыном, чем предаваться бесплодным навязчивым раздумьям.

Надо научиться методу зубного врача, который предупреждает: «Больно не будет. Раз, два, три – и готово», и при этом вырывает зуб на счет два.

Через пятнадцать минут, когда поезд миновал Цуруми, мысли Майко изменили направление. Посмотрев на сидевших напротив мужчину средних лет, по виду рабочего, и старушку, наверное, его мать, Майко представила себе встречу сироты, оставленного в Китае, с его постаревшей матерью. Майко много раз видела по телевизору эти «волнующие встречи», но ее они никогда не волновали. За этими драмами стояли откровенная политика и стремление к выгоде, поэтому они не вызывали ничего, кроме любопытства. Интересно, как бы развивались события, если бы Китай и Япония поменялись местами? То есть если бы Япония была бедной страной, а Китай – великой экономической державой. Или если бы родители-китайцы оставили своих детей на попечение японских приемных отцов и матерей? Смогли бы осуществиться «волнующие встречи» родителей и детей? Конечно, есть дети, которые на самом деле больше любят своих настоящих родителей, чем тех, кто воспитал их, но разве не естественно желание найти настоящих родителей, чтобы получить свободу и деньги? Для сирот, оставленных в Китае, это возможно, и в этом их привилегия. С другой стороны, родители – не такие обеспеченные, как мадам Амино, – вряд ли станут искать своего ребенка и через сорок лет разлуки, если они не свободны финансово и духовно. Политика в отношениях между теми, кто мечтает о лучшей жизни, и теми, кто может ее дать… Майко видела эту ситуацию только в таком аспекте.

Поиски мадам Амино своего сына можно рассматривать и как своего рода развлечение. Может быть, она осознала это и теперь страдает? Верны ли эти догадки – неважно, в любом случае для Мэтью здесь нет ничего плохого. Не стоит ломать голову. От скуки мадам встречается со своим родным сыном – так пусть вместе с ним попытается заполнить пробелы прошлых лет, а Мэтью сможет получить серьезную поддержку женщины, которая называет себя его родной матерью. Зачем мне переживать из-за таких расплывчатых вещей, как связующие нити между родителями и детьми?

Когда Майко удалось убедить себя, поезд как раз остановился в Офуна. Сидевшие напротив мать с сыном выходили. У матери были больные ноги, и сын, спустившись первым, заботливо подал ей руку. Майко посмотрела вверх и увидела статую Каннон из Офуна, у которой было рассеянное выражение лица.

«Отношения между родителями и детьми не выразить словами», – кажется, давным-давно мать Майко говорила нечто подобное. А она, конечно, имела опыт и дочерний, и материнский. Всё-таки абстрагироваться от страданий мадам Амино не так-то легко. Пришло время ей, посреднику во встрече матери с сыном, показать, на что она способна.

Мадам Амино пребывала в таком же рассеянном состоянии, как Каннон из Офуна, которую Майко видела из окна поезда. Но тем не менее она подготовила различные вопросы и поджидала Майко. Мадам полулежала на диване в комнате с задернутыми шторами; увидев Майко, она прежде всего спросила:

– Наверное, он хорошо умеет ладить с людьми?

– Думаю, да, – ответила Майко.

Последовали и другие вопросы, но ни на один из них не был дан простой ответ.

– Что за человек его приемная мать?

– Ну, в общем-то… Она добрая.

Майко отвечала расплывчато, пытаясь выиграть время на обдумывание. Сама она испытывала к Барбаре чувства, близкие к симпатии и уважению.

– Барбара потеряла своего ребенка и мучилась оттого, что совершала различные ошибки; она шаг за шагом строила доверительные отношения с детьми, которые говорили на другом языке и имели другой цвет кожи. Редко у кого получается такое. Вам, Амино-сан, тоже надо будет, как Барбаре, добиться доверия Мэтью. Но вы другой человек.

– Майко-сан, как ты думаешь, кто из нас лучше подходит Macao?

– Прошу извинить меня, но, мне кажется, вопрос поставлен неверно. Нельзя сравнивать людей, у которых разные роли.

– Но разве одной матери недостаточно?

– Нет. Ведь Мэтью – одновременно и Macao, вот и матерей у него две. И вообще у него гораздо больше матерей, раз он был ребенком напрокат.

– А кто же тогда я?

Мадам была в замешательстве. В ее сознании происходила ожесточенная борьба между тревогой и самоуверенностью родной матери.

– Вы – родная мать Macao. Чего еще вы хотите?

– Хотя я ему и родная мать, для него я чужой человек, разве не так?

Что на это. ответить, непонятно.

– Наверное, надо было остановить вас с Кубитакэ в поисках Macao. Может, лучше было умереть, оставаясь абсолютно чужими людьми.

– Чего вы боитесь? Не думаю, чтобы Мэтью был таким ненормальным, каким вы его себе рисуете. Он наверняка будет рад встрече с вами. Почему бы вам не вести себя с ним так, как вы вели себя с Кубитакэ во время вашей первой встречи?

– Вообще-то я видела… Несомненно, это был знак. Я видела Macao во сне. Это значит, я очень скоро с ним встречусь.

Майко была так удивлена, что чуть не схватилась за сердце. Мэтью уже побывал во сне у мадам?!

Не успела Майко спросить, что это был за сон, как мадам начала рассказывать сама.

Она шла одна по незнакомой безлюдной бамбуковой роще, подгоняемая ветром. На ней было белое платье, всё запачканное грязью, пуговицы на груди оторвались, и одна грудь была видна. Ей не хотелось попадаться людям на глаза в таком виде, но нужно было пройти через рощу и добраться до Лос-Анджелеса. В роще кто-то прятался и наблюдал за ней, не отрывая глаз. Она до боли чувствовала на себе этот взгляд. Вдруг стволы бамбука впереди согнулись, и перед ней появился огромный медведь. Она повернула назад и хотела было побежать, но не смогла и шевельнуться от слабости. Попыталась проснуться, прежде чем ей наступит конец, но кто-то сзади схватил ее за руку и не давал просыпаться. Она хотела закричать: отпусти меня, но из-за плеча появилась чья-то рука и зажала ей рот. Она решила, что уже всё кончено, и тут навалившийся на нее сзади мужчина залаял, как собака. Медведь разочарованно отступил. Всё вокруг потемнело, и она испытала удовольствие. Придя в себя, она обнаружила, что добралась до берега маленькой речки с ребенком на плечах.

Майко ждала продолжения, но сон на этом закончился.

– Я почувствовала, что несу на спине Macao. Это точно был Macao. Я и во сне была в этом уверена.

Большей частью Мэтью живет в снах, нет, он сам является сном. У Майко в этот момент появилась иная уверенность, нежели чем у мадам. Она была не подвластна обычным законам причины и следствия. В любом случае нужно поторопиться. Как можно быстрее поймать Мэтью…

Майко опять показалось, что ее ведет странная кармическая связь.

Что за работа?

На следующий день Майко позвонила домой Мэтью с утра пораньше. Она подолгу звонила ему много раз подряд, но никто не отвечал. Ясно, что Мэтью дома, ведь когда он отсутствовал, работал автоответчик, сейчас же телефон просто отключен.

Майко поспешила в дом-тюлень. Вот-вот Мэтью выскочит наружу из глубин ее воображения. В ее сознании бесконечно прокручивалась сцена, которая может произойти через десять, нет – уже через восемь минут. Мэтью распахнет дверь 301-й квартиры…

Но вопреки ее расчетам она влетела в дом-тюлень как раз в тот момент, когда Мэтью выходил из него. На миг она потеряла дар речи. Но быстро пришла в себя и последовала за Мэтью, на ходу продумывая свою первую фразу.

Мэтью выглядел моложе, чем на фотографии, он был великолепен (или таким ей казался). На нем был джемпер горчичного цвета, серо-зеленые брюки из хлопка и белые кроссовки, шея обмотана темно-красным шарфом. Шел он быстро. Коляски с ним не было. Значит, он отправился на встречу с кем-то?

Мэтью шел по улице Дзидзо-дори по направлению к станции «Сугамо». Ему было незнакомо даже лицо Майко. А она знала про него всё. Из-за этого со спины он казался ей маленьким ребенком.

Мэтью зашел в банк. Майко остановилась у соседней лавки с фруктами. Левым глазом она смотрела на сливу, правым – следила за Мэтью, который снимал деньги в банкомате. Он быстро вышел на улицу и опять пошел в сторону вокзала, но по дороге задержался у витрины магазина бытовой техники и стал рассматривать пылесос или что-то подобное. Майко остановилась метрах в десяти от него, около еще закрытого питейного заведения. И тут Мэтью пропал. Майко пробежала эти десять метров и заглянула за угол, куда он наверняка мог повернуть, но его там не было. Внезапно она почувствовала спиной чье-то присутствие и обернулась – перед ней стоял Мэтью.

– Здравствуйте.

Он словно окатил ее ледяной водой. Она ответила, заикаясь:

– Здравствуйте. – Но больше сказать ей было нечего.

Мэтью широко улыбнулся.

– Я собираюсь перекусить лапшой с темпурой. А вы Майко Рокудзё?

Потрясающая догадливость. Ей стало стыдно за неумелую слежку. Покраснев, она посмотрела на него:

– Вообще-то у меня к вам просьба.

– И что это за работа?

За такой моментальной реакцией Майко было не угнаться.

Самое большее, что я могу сделать для него как сын

– Короче говоря, ваша родная мать хочет встретиться с вами.

Микаинайт, когда она заявила это на полном серьезе, я чуть не рассмеялся.

Значит, и ты рожден человеком.

Похоже на то. С одной стороны, это успокаивает, но с другой – жаль, что моего кровного родства то ли с богом, то ли с дьяволом больше не существует.

Да ладно, пусть тебя когда-то и звали Macao, пусть ты появился из утробы матери-японки по имени Мика, все равно ты – Мэтью. Просто использовал ее утробу, чтобы родиться самому.

Микаинайт, оказывается, мы с тобой знаем друг друга гораздо дольше, чем я предполагал. Если даже родная мать про тебя знает.

Лучше скажи, ты серьезно собрался встречаться с родной матерью?

Ну да, хорошо, что мне самому не пришлось ее искать. Сэкономил силы.

Зачем тебе встречаться? Ради денег?

Чтобы лучше узнать себя.

Ты и так себя прекрасно знаешь. Не поздно ли кого-то расспрашивать о себе?

Меня, нынешнего, создали те, с кем у меня не было кровной связи. Отец Катагири, мать Барбара, сестра Пенелопа, и пятнадцать братьев и сестер, детей напрокат. И клиенты, и друзья, и возлюбленные – все они не связаны со мной кровью и генами. Я хочу знать свой прототип.

Эй, эй, голову себе не ломай, а?

Микаинайт, существовал бы я, если бы не было родной матери? Она – сподвижница моего создателя. Если бы кто-то не постарался, ни меня, ни тебя не было бы в этом мире. До сих пор я ничего не мог узнать о своих родных родителях и действительно был как ребенок, которого бросили под мостом или в камере хранения. Хорошо еще, что у меня нет комплекса брошенного ребенка. Наоборот, Катагири научил меня: именно брошенный ребенок является спасителем. Пусть брошенный ребенок играет, как ему хочется, не теряя гордости. Мама тоже научила нас уважать дух вольной игры. Но, Микаинайт, мои гены создала родная мать во время секса. Пусть она ничему не учила меня, но моя внешность, интеллект, основы характера – были заложены родной матерью, и в этом ее заслуга. Чем больше я задумываюсь о себе, тем ближе я становлюсь к своей родной матери. Микаинайт, мною движет чистое любопытство. За встречу денег не берут.

Но, Мэтью, что подумает мама? Теперь ты понял смысл ее письма? Мама не хочет, чтобы тебя отобрала родная мать. Скажи честно. Кого ты выбираешь? Маму или родную мать?

Они обе мои богини. Богиня родившая и богиня воспитавшая. Вопрос не в том, чтобы выбрать одну из них.

Как объясняла Майко, меня вроде бы похитили. К тому же похитил родной отец. Надо же, только сейчас пробелы в моей памяти начинают заполняться прошлым, которое разрастается, как опухоль.

В американских городах, например, таких как Буффало, Сиракузы, Беркли или Эль-пасо, на автобусных остановках висели плакаты с портретами похищенных детей. Может, в те времена, которые не сохранились в моей памяти, я приветливо улыбался туристам с портрета, напечатанного в уголке плаката.

Macao: пропал в 1964 г.

Глаза: карие. Волосы: черные.

На ягодицах четыре родинки образуют вертикальную линию.

Имеет двойника по имени Микаинайт.

Да-а, Микаинайт, именно ты соединил меня с родной матерью. Ты мой двойник, связывающий меня с другими людьми, так что ты выполнил свою роль, как подобает.

Я помню. Все объяснения Катагири сводились к попыткам подогнать тайну моего появления на свет к сложившейся ситуации. Однажды тебя привел ко мне один мужчина. К сожалению, твои родители погибли в автомобильной катастрофе. За одну ночь ты стал сиротой. А теперь ты – замечательный ребенок напрокат. Раньше ты был несчастной сироткой, а теперь ты – счастливый ребенок напрокат. Тебе больше повезло, чем другим нашим детям, потому что ты не помнишь своих настоящих родителей.

Может, это и так. В моей памяти не сохранился образ родной матери, и поэтому не существовало причин для сиротских страданий.

Майко сказала, что родная мать – богатая вдова и у нее много свободных денег. Ее муж, то есть отец, который меня похитил, испортил ей жизнь, но впоследствии собственными силами она проложила себе новую дорогу. Майко будто рассказывала биографию человека, преуспевшего в жизни.

– Она живет надеждой на встречу с вами, это служило ей моральной поддержкой и опорой. В ее памяти живо сохранился ваш образ, каким вы были до похищения. Представьте, она ни на минуту не забывала о вас. Сейчас нездоровье не позволяет ей часто выходить из дома в Камакура, но встреча с вами наверняка взбодрит ее. И чего она только ни натерпелась, прежде чем узнала, где вы пребываете. Прожить двадцать пять лет в тревоге за судьбу сына, не зная, где он, – что может быть ужаснее. К тому же вы – единственный, в ком течет ее кровь.

Микаинайт, я был растроган. Мне даже захотелось поблагодарить родную мать за то, что ее сокровенными молитвами я смог благополучно дожить до сегодняшних дней. Но, выслушав рассказ Майко, я захотел встретиться и с похитившим меня отцом. С главным виновником, насильно изменившим наши с родной матерью жизни. Более того, я словно бы дважды родился – до похищения и после него. Мне захотелось встретиться с этим монстром, пожирающим живьем и детей, и женщин, и сказать ему: «Отец! Попробуй измени свою жизнь», – и дать ему сколько-нибудь денег. Это самое большее, что я могу сделать для него как сын.

А что ты можешь сделать для родной матери?

– Не могли бы вы пожить хотя бы несколько дней у мадам Амино? Я прошу вас об этом как человек, которому было поручено найти вас. Вероятно, у мадам Амино есть к вам просьба личного характера. Но это уже вопрос, который решать вам двоим.

Я согласился на предложение Майко без раздумий. Микаинайт, от меня ничего не ускользнуло. По ее глазам я увидел, что нравлюсь ей. По-моему, она – красавица. Эх, заглянуть бы в ее сны.

Для чего она тебе нужна?

Я пока не решил.

Похоже, такую легко обмануть. Она в мужиках ни черта не смыслит.

Я не собираюсь ее обманывать.

Ты никак втюрился в нее с первого взгляда, Мэтью?

Ну, типа того. Однако странная работка нам подвалила. Встреча с родной матерью.

15. Трубадур в пустыне

Хорошенькая ласточка

Узнав о том, что Мэтью нашелся, мадам Амино приняла решение не ломать голову понапрасну и позвала массажиста, чтобы встретить Мэтью в хорошей форме. Постоянно разминавший ей икры Кубитакэ не появлялся уже четыре дня. Зато вот-вот придет Майко и приведет с собой Мэтью. Она уже решила, как его встретит и что скажет.

После массажа мадам Амино еще раз тщательно осмотрела перед зеркалом свой наряд, который выбирала четыре часа кряду прошлым вечером: темно-зеленое платье из хлопка, янтарные бусы, кольцо с рубином в комплекте с сережками. Всё-таки черные колготки лучше заменить на белые, решила она и тут же переоделась. В качестве модного акцента она надела на щиколотку тонкую цепочку в форме паучков. Это, наверное, сделает ее немного моложе. Теперь макияж. Чем неуклюже молодиться, лучше показать свежесть своей кожи. Нельзя забывать и об окраске седых волос. Любимой краской фиолетового цвета.

Напоследок она попробовала улыбнуться перед зеркалом своей естественной улыбкой, которую вчера вечером отрабатывала раз семьдесят. И тут послышался голос горничной:

– К вам госпожа Рокудзё и господин Мэтью.

На двадцать минут раньше, чем планировалось. Мадам Амино сказала:

– Сейчас иду. – И торопливо прополоскала горло листерином.

На Мэтью был серый пиджак и рубашка в темно-синюю полоску, он повязал розовый галстук, расчесался на косой пробор и даже подстриг волосы в носу. Его раздражала челка, свисавшая надо лбом, как щупальца кальмара. Он нервничал. Смотря на профиль Майко, он беспрерывно разговаривал с Микаинайтом. Майко была посредницей, которой хотелось доверять.

Майко чувствовала взгляд Мэтью у своего виска. Она подумала: досчитаю до семи и посмотрю на него. Но Мэтью заговорил с ней раньше.

– Я забыл зубную щетку.

Майко засмеялась:

– Не волнуйся. Там всё есть.

Достаточно было взять себя самого, но Мэтью тащил за собой свою коляску, доверху набитую различными предметами.

– Что у тебя там? – спросила Майко.

– Мне кажется, я прихватил с собой целый дом.

Послышался звук приближающихся шагов, повернулась медная ручка двери, и комната наполнилась запахом роз. Тридцатидвухметровая гостиная моментально ожила. Майко и Мэтью поднялись с дивана навстречу мадам.

Микаинайт, эта женщина двадцать восемь лет назад родила меня.

О, да вы совсем не похожи. Смотри-ка, и глаза, и нос, и рот, и овал лица – всё это у тебя не от родной матери. Мэтью, ты гораздо больше похож на Катагири с мамой.

– Здравствуйте, я Мэтью.

Немного странное, наверное, вышло приветствие.

– Мacao-сан. Наконец-то мы встретились. Какое счастье, что ты жив и здоров.

Сказала, как по маслу. Наверное, получилась и естественная улыбка. У Мэтью – крепкое рукопожатие. Он выглядел крупнее и плотнее, чем представляла себе мадам. Они сели, перевели дух и замолчали на несколько секунд, пытаясь определить, кому из троих начать разговор.

– Мэтью-сан, – нарушила молчание Майко и, проверив, готовы ли ее выслушать, продолжила: – …наверное, пока еще не привык к имени Macao.

– Вы можете называть меня любыми именами, я от этого не изменюсь. Например… – Мэтью огляделся вокруг и неторопливо показал пальцем на люстру. – Если вы назовете ее китом, она же не перестанет быть люстрой.

Так перенервничал, что не знаешь, что и сказать. Возьми себя в руки, будь собой. Ты же был ребенком-профессионалом.

Но это непросто.

– Можно, я буду называть тебя Macao, хорошо? Потому что для меня ты – Macao.

– Пожалуйста, мамочка.

Пораженная Майко смотрела то на него, то на нее. У Мэтью дергалась нога. «Ты же моя мать. Тогда так и буду называть тебя», – казалось, он пытался убедить себя в этом. В то же время мадам Амино сидела с таким видом, будто смысл слова «мамочка» пока не дошел до нее.

– Надо же, как вам удалось найти меня? Ведь я случайно оказался в Токио, а разыскать человека, который целых двадцать пять лет находился неизвестно где, – то же самое, что найти булавку, которую обронили где-то в пустыне. Хорошо, что я жив и здоров, как видите, а если бы, не дай бог, меня не было на этом свете, ваши поиски затянулись бы навеки.

Майко представила себе мадам Амино, стоящую у могилы Мэтью. Когда Майко ездила отдыхать в Вену, она ходила на городское кладбище. Она положила цветы на могилу Моцарта, в которой не покоилось его тело, на могилу Бетховена и на могилу Шуберта рядом, и прошлась по другим участкам, на одном из которых увидела женщину средних лет, рыдающую у свежей могилы. Ее утешал мужчина, наверное, муж. На могильном камне стояли даты: 1980–1985. Майко поняла, что супруги потеряли ребенка. Тогда она подумала: наверняка мать у могилы молит о том, чтобы ее ребенок воскрес и вновь появился перед ней. Из – за этого она не предала тело ребенка огню.

– Я была абсолютно уверена и никогда не сомневалась, что ты жив. Даже если бы ты умер, я была готова воскресить тебя силой своей мысли о тебе.

– Ах, вот как? Один раз я был близок к смерти, спасибо, что спасли меня.

Мадам Амино улыбнулась: не стоит благодарности.

– До сих пор моей работой было перерождение в умерших детей, но мне никогда и в голову не приходило, что я могу переродиться в самого себя. Я ничего не помню о том времени, когда я был Macao. Macao умер и переродился в Мэтью.

– Но Macao и Мэтью – это один и тот же человек. У тебя же есть двойник по имени Микаинайт. Он лучше всего может доказать тебе это. К счастью, я не забыла, как в три года ты часто разговаривал с Микаинайтом. И сейчас Микаинайт – твой двойник, да?

– Да, он и сейчас внутри меня.

Честно говоря, Микаинайт, я не помню, когда началась наша дружба. Ты и есть мое сознание, и ты – посланец моего сознания. Катагири разъяснил мне эту роль Микаинайта. Но, Микаинайт, я встретился с тобой раньше, чем с Катагири. Наверное, когда мне было три года, мы уже дружили с тобой.

Мадам Амино посмотрела на Майко и пробормотала:

– Этот Микаинайт, наверное, тоже совсем не помнит меня.

Извини. Не помню. В три года мир разрушился. В тринадцать лет он еще раз разрушился, и в семнадцать лет – еще раз. Сейчас четвертая цивилизация пребывает в расцвете. Скажи, Мэтью.

– Я полагаю, вам нужно подробно поговорить обо всем и найти то общее, что сохранилось в вашей памяти.

Слова Майко вызвали кивок согласия только у мадам Амино. Теперь они начнут искать подтверждения общего прошлого. Что ни говори, а выудить со дна болота памяти воспоминания трехлетнего возраста для Мэтью было крайне сложной задачей. На данном этапе их не связывало ничего, кроме слова Микаинайт.

– Я хочу сделать для тебя всё, что в моих силах. Мэтью, началось. Не продешеви.

– Мне приятно это слышать, но я самостоятельный человек, у меня есть своя работа.

– Разумеется, ты можешь заниматься тем, что тебе нравится. Но я…

Здесь им лучше поговорить откровенно. Вопросы о деньгах и о желании мадам Амино лучше обсуждать по-деловому. В начале надо провести переговоры, как между заказчиком и ребенком напрокат, тогда дальше не возникнет проблем. Таков был расчет Майко.

– Мэтью-сан, мадам Амино хотела бы сделать инвестиции в твою работу.

То есть, другими словами, купить Мэтью. Точно так же, как она купила Кубитакэ.

– А что требуется от меня? Некоторое время пожить с мадам Амино в качестве ее сына, да?

Микаинайт, это ничем не отличается от работы ребенком напрокат. Только заказчица – родная мать.

Мадам Амино кивнула в ответ на вопрос Мэтью. Она не могла прочитать его мысли, но интуитивно она чувствовала, что, с легкостью назвав ее мамочкой, он думал: «Тоже мне мамашка нашлась». Как родной матери ей не удалось основательно подготовиться, и с этим ничего не поделаешь, но ей хотелось во что бы то ни стало укрепить родственную связь с сыном. Иначе придется коротать старость в одиночестве. От этих мыслей в ее измученном ревматизмом теле чувствовалась слабость.

Если в сердце Мэтью и происходила борьба между родной матерью и матерью, воспитавшей его, то в любом случае воспитавшая мать обладала большим преимуществом. С ней его связывают свыше двадцати лет, с мадам Амино – всего три года. Наверное, всё-таки придется начинать как абсолютно чужим людям? Но чужим людям гораздо проще: они начинают с «Who are you?»^[220]

– Мамочка, я тоже сделаю все, что в моих силах.

Такой радостный голос. Кажется, это называют легкомыслием?

– На вашу долю, мамочка, тоже выпало немало трудностей.

Комната, которую приготовили для Мэтью, была роскошной, как номер люкс в гостинице. Рассеянный свет проникал через окна в потолке, уличный шум был практически не слышен. Комната была убрана, и постельное белье, и покрывала, и виски и бренди в баре – всё было совсем новеньким, за исключением одного странного предмета. Сначала Мэтью подумал, что это брошенные кем-то трусы, но это была потертая, свалявшаяся, грязная детская подушка.

Около девяти вечера мадам Амино вошла в комнату Мэтью с альбомом в руках. Он спросил ее, что это за подушка, и мадам тут же раскрыла альбом и показала пальцем на одну фотографию. На ней была изображена пухлая, еще как следует набитая ватой подушка вместе с маленьким мальчиком.

– Мacao-сан, куда бы ты ни ходил, ты всегда брал с собой свою подушку.

Ну, может, так оно и было. Он посмотрел другие фотографии трехлетнего Macao. У него не было уверенности в том, что это действительно он в три года, но раз мадам Амино говорила, что это он, значит, можно было ей поверить. На нескольких фотографиях женщина, похожая на мадам Амино в молодости, держала Macao на руках, но, к сожалению, в его памяти не появлялось ничего, что могло бы быть связано с этой женщиной. Она показала Мэтью крупно увеличенную фотографию трехлетнего Macao и сказала со вздохом:

– Фотографии не умеют говорить. Простые листы бумаги.

– Если бы люди с фотографий заговорили, то от их трескотни некуда было бы деваться. И так хватает болтунов и в жизни, и на экранах кино. А еще и в снах попадаются.

Мадам Амино хотелось во что бы то ни стало задержать постепенно ускользающие воспоминания о сыне. По этой причине она увеличивала фрагменты его фотографий, смотря на мальчиков его возраста, пыталась увидеть в них подросшего Macao, постоянно писала «Повесть о Macao», занося туда записи о его взрослении. Конечно, приблизиться к реальному образу сына ей не удавалось. Наоборот, в минуты уныния она смотрела на увеличенный портрет Macao, и ей вдруг начинало казаться, что ее мальчик уже умер. Ее сын наверняка был жив где-то, и, боясь убить его забвением, она решительно противилась тому, чтобы воспоминания о нем стирались из ее памяти. Фотографии – страшная вещь, особенно фотографии маленьких детей. Может быть, этот мальчик сейчас живет в достатке и славе, а может, находится в сумасшедшем доме, а может, его уже нет в живых. Различные варианты возбуждали болезненную фантазию человека, смотрящего на фотографию. В фантазиях родной матери Мэтью умирал, воскресал, добивался успеха и терпел неудачи бесчисленное количество раз.

Мадам открыла последнюю страницу альбома и показала Мэтью мятую фотографию.

– Вот кто похитил тебя. Помнишь?

Отросшая щетина выглядит неопрятно. Воображает себя Джеймсом Дином? В зубах сигарета, он смотрит, прищурившись, оглядываясь через плечо.

– Интересно, чем он сейчас занимается? Может, умер уже.

Мэтью посмотрел на фотографию и сказал:

– Где-то я его видел.

– Ты его помнишь?

– Нет, – только и сказал Мэтью и молча посмотрел на фотографию. Затем он решительно закрыл альбом и взял мадам Амино за руку. – Наверное, он умер очень давно. Когда мне исполнилось четыре года, его уже не было в живых. Благодаря тому, что он умер, меня воспитали добропорядочные люди. Мамочка, ты тоже его ненавидишь, да?

– Да. Я и сейчас виню себя за легкомыслие – позволила себя обмануть такому негодяю.

– Мамочка, а какая у тебя группа крови?

– Первая.

– И у меня тоже первая.

Ну и что из этого? Тоже мне доказательство родственной связи. Да во всем мире этой первой группы – пруд пруди.

– Ты знаешь, когда у тебя день рождения?

– Считается, что первого апреля. В тот день мы впервые встретились с Катагири. Если не определились бы со днем рождения, я навечно остался бы четырехлетним. Мамочка, а ты меня когда родила? Когда официальный день моего рождения?

– Тринадцатого февраля. Вот в какой день ты родился.

– О-о. Теперь у меня два дня рождения. У меня есть друг, который справляет дни рождения раз в три дня. Но сейчас он лежит в больнице. А у тебя когда день рождения?

– У меня – четырнадцатого апреля.

– Уже скоро. Ты помнишь, когда видела меня в последний раз?

– Седьмого июля.

– День смерти Macao, да?

Через девять месяцев родился Мэтью. Кем же я был в это время? Ни Macao, ни Мэтью – где я был, что делал?

Эти девять месяцев тебя не было на Земле. Я в то время парил в пространстве.

– Давай выпьем. Ты что будешь?

Мэтью решил больше не думать о пробеле в девять месяцев. У него не осталось никаких воспоминаний этого периода, других людей, кто бы помнил об этом, тоже не было, значит, естественно считать, что в течение этих девяти месяцев его не существовало в этом мире. Эти мысли выбивали почву у него из-под ног. Ему хотелось поскорее перетащить Macao на сторону Мэтью. Но в сознании Мэтью Macao был посторонним ребенком. Он не мог так быстро и легко поверить, что Macao – его детские годы. Если бы ему сказали, что Macao – это Мэтью в прошлой жизни, ему и то было бы легче поверить. Может быть, если бы в один прекрасный момент появился родной отец Мэтью и пробел в девять месяцев оказался заполнен реальными фактами, Macao и Мэтью идеально совпали бы друг с другом.

Мэтью, не ломай себе голову. Тебя и так целых три штуки. Второго тебя никто не знает, вот и ты наплюй. Парень мотается во мраке вселенной, как останки космического корабля. Для тебя сейчас достаточно сыграть роль выросшего Macao. В этом и заключается твоя работа.

На следующее утро мадам Амино сама приготовила завтрак. За последние пять лет она ни разу не держала в руках кухонного ножа и не касалась сковородок. Под руководством горничной она приготовила омлет с ветчиной и помидорами, сама принесла его на террасу и села напротив Мэтью.

– Ты хорошо спал?

Мэтью ответил:

– Да. – И, приступив к дегустации омлета, продолжил: – Я часто перестаю понимать, где я нахожусь. Так было и сегодня утром. Мне показалось, что кто-то спит со мной рядом, и я передвинулся к краю огромной кровати. Сегодня утром мне снилось много снов. Ты мне тоже снилась, мамочка.

– И как я тебе приснилась?

– Я хотел перелезть через забор, а ты мне помогала. Вот так поднимала мне ногу. – Мэтью поднял обе ладони кверху тыльной стороной.

– А что было за забором?

– Туманность.

– Туманность? Ты имеешь в виду звездную туманность?

– Да. Во сне я думал, что родился в этой туманности.

– И что было дальше?

– Я встал на заборе. И пока я думал, что же мне делать: прыгнуть в туманность или вернуться в прежний мир, то есть на ту сторону, где была ты, я проснулся.

– А куда ты хотел отправиться?

– Если в следующий раз увижу такой же сон, попробую прыгнуть в туманность.

Мэтью пристально смотрел влажными виноградинами глаз на стакан с томатным соком, он растворил всё, о чем сейчас думал, в этой красной плотной жидкости и залпом ее выпил. Но ему не удалось избавиться от мыслей, которые, как смола, застряли в его голове. Мэтью солгал. Во сне его подталкивала не мадам Амино. Это был его негодяй отец, чью фотографию он вчера вечером видел в альбоме. С силой, будто метал ядро, он подкинул Мэтью на забор, а потом тыкал в него палкой, пытаясь сбросить по другую сторону забора. Микаинайт, я бегал по забору весь в слезах. Туманность не была местом моего рождения, это был ад, в котором боролись за свое существование плохие парни. Стараясь сохранить равновесие, я бежал по забору, пока негодяй не скроется из виду. Так я оказался здесь.

С террасы был виден Тихий океан, подернутый легкой дымкой, как будто он находился в полудреме. В тяжелом воздухе даже щебетание воробьев звучало на полтона ниже.

Совершенно точно, на дне болота памяти были погребены воспоминания об отце. Во сне Мэтью превратился в рыбу и копошился на дне болота. Вот как? Отец во сне воспитывал Мэтью. Мэтью пригласил отца, который уже превратился в пыль прошлого, к себе в сон и сделал из него строгого воспитателя.

Микаинайт, до того как встретиться с Катагири, я был вместе с каким-то мужчиной. Он частенько надо мной издевался. Что может быть хуже отца, который вымещает свою злость на ребенке, думал я, но потом, наверное, смирился: что поделать, если это родной отец. Когда я последний раз видел его? Он заказал колу и гамбургер в кофейне, дал их мне и с тех пор не возвращался. С другим японцем я проделал долгий путь. И оказался у Катагири. Мне повезло: меня подобрали добрые люди, которые научили, как выжить в борьбе за существование.

Завтрак закончился, и мадам позвала Мэтью погулять. В тот день ее ревматизм позволил ей пройтись по песчаному пляжу. Мэтью поддерживал мадам под руку. Она рассказывала: «Это побережье называется Дзаймокудза». Когда Мэтью сказал: «Как-то я ездил загорать в Юигахама», мадам расстроилась и сказала со вздохом:

– Надо было поставить маяк, чтобы он осветил мне тебя.

Этот маяк, вместо того чтобы освещать Мэтью, мог бы пригодиться, чтобы подглядывать за парочками, тискающими друг друга на побережье.

Некоторое время они шли молча, выбирая песок потверже, и смотрели на нетерпеливых серфингистов, которые, вылезая из воды, тряслись от холода.

– Невозможно поверить, что тридцать лет назад я жила по другую сторону океана.

Небо было молочного цвета, из-за этого солнце тоже казалось белесым. А в Калифорнии, наверное, и сегодня солнце равнодушно сияет. Нью-Йорк красивей всего ранней весной. Люди тоже меняют кожу весной. Кожа белых из серо-зеленой с вкраплениями красного становится розовой. Кожа черных превращается из цвета потухшего угля в сияющий бриолин, кожа азиатов из цвета сухого песка становится золотой. Нагретый послеполуденным солнцем воздух сталкивается с холодным воздухом тени и образует невидимый глазу узор. И здания, и дороги, и деревья, и автомобили, и люди в чистом воздухе возвращаются к своим истокам. Весна – время открытий цвета и формы. Но токийская весна отличается от нью-йоркской. Это время года, когда всё находится в полудреме. И солнце, и воздух, и цвета, и форма. Я приехал в Токио весной. Токио жил в полудреме.

– Мама, ты хотела бы вернуться в Америку?

Мадам покачала головой.

– Я не люблю ни Америку, ни Японию. Я живу в стране, которая находится внутри меня. Поэтому мне хорошо понятна теория твоего приемного отца Катагири.

– Майко-сан сказала мне, что ты работала в Токио профессиональной возлюбленной.

Сначала мадам не поняла, что он имеет в виду, но тут же догадалась, что речь идет о ее работе хостесс на Гиндзе.

– Среди друтих хостесссчиталось, что я сделала большую карьеру.

Мадам Амино рассказала Мэтью о своем прошлом. О том, как она объехала всю Америку в поисках похищенного сына, не имея ни малейших зацепок. О том, сколько ей пришлось вытерпеть, когда она вернулась в Токио, решив начать жизнь снуля, забыв обо всем. О том, как боролась за свое существование, став хостесс в клубе на Гиндзе, как познакомилась с Амино Мотонобу и, наконец, вышла за него замуж. Она рассказывала о жизни мужа Мотонобу, который был связан с якудза, об искусстве управления таким мужем. Вспоминала о безумных временах «Теории переустройства Японского архипелага», которая в одно мгновение превратила Мотонобу в миллиардера.

Ее прошлое было подобно картине с идеальной перспективой. Если бы она оставалась только матерью, любящей своего сына, ей никогда бы не удалось насладиться таким прошлым. Вероятно, оно стало бы лишь фоном к взрослению ее сына. Она повидала многое, но теперь появился Macao, и она надеялась на хороший конец. Хотя Мэтью был удивлен тому, как родная мать, не жалея себя, расширяла сферу своего существования, это вызывало в нем чувство симпатии. Между переселившейся в Токио родной матерью и сезонным токийским иммигрантом Мэтью скорее были отношения не матери и сына, а старшего и младшего товарищей.

Он сказал, похлопав родную мать по плечу:

– Мы с тобой похожи.

В тот день их беседа стала оживленнее. Оба они оседлали Тихий океан.

Мадам узнала, что в настоящее время Мэтью мотается по всему Токио как профессиональный друг и любовник, Мэтью узнал, что мадам спускает на свои увлечения капитал, доставшийся ей от главы компании, занимавшейся недвижимостью. Мэтью будет думать о том, как использовать деньги, а мадам – их давать, на данном этапе это были бы идеальные отношения между матерью и сыном. Вечером мадам Амино взяла Мэтью в гей-бар, в который она часто ходила. Ей хотелось похвастаться сыном перед людьми.

– О, госпожа Амино. Давненько вас не было.

На стойке стоял шикарный букет роз, за стойкой виднелась рожа злодея, от одного вида которой впечатлительный ребенок разрыдался бы.

– Сегодня вы вместе с хорошенькой ласточкой. Чудненько!

– Не мели ерунды, – недовольно сказала мадам, хотя ей было приятно. – Это мой сын.

– Ой, – открыл рот гей, владелец бара, и застыл в онемении, так что Мэтью пришлось вежливо объяснить ему:

– С детских лет мама отдавала меня приемным сыном в различные семьи, и у нас не было возможности часто видеться.

– Это точно, мне и самой так кажется. Сын недавно вернулся из долгого-долгого путешествия. Хотя мы и жили вдали друг от друга, вновь встретившись, мы увидели, что похожи…

Три дня пролетели как тройной прыжок, в одно мгновенье. Казалось, что расстояние между матерью и сыном сократилось, по меньшей мере, на длину этого прыжка. Но о том, что будет дальше, никто не думал.

Мэтью безумно понравился мадам Амино. Она даже подумала, что с жиголо Кубитакэ они отличаются как небо и земля. Ее родной сын на зависть людям вырос в прекрасного молодого человека – ее ожидания были обмануты в хорошем смысле слова. Когда она задумывалась, благодаря кому это произошло, то не могла не испытывать благодарности, смешанной с чувством зависти, по отношению к родителям, воспитавшим Мэтью.

Мамочка, у тебя слезы на глазах

Во второй половине дня должна была прийти Майко. Мадам и Мэтью с раннего утра пили коктейли, обмениваясь шутками, решив разговор о будущем отложить до ее прихода. Мадам рассказывала о сне, который недавно видела. О том сне, где на нее хотел напасть медведь, а Мэтью превратился в собаку и спас ее. Мэтью стал объяснять: Наверное, это Микаинайт зашел к тебе в сон. Когда ночью я засыпаю, Микаинайт прыгает по мне три раза и улетает. Некоторое время он парит по ночному небу, подобно облаку, на котором сидит Сунь Укун,^[221] а потом врывается в сны тех людей, которые спят, бессознательно думая обо мне. Мама, как я выглядел в твоем сне?

– Я тебя не видела. Ты был у меня за спиной. Но во сне я была уверена, что это мой Масао-сан.

– Скоро, наверное, ты действительно увидишь меня во сне.

– Мне кажется, что эти три дня я провела как во сне.

– Сон еще не кончился. Мама, и у снов, и у реальности есть продолжение.

– И у снов тоже? Разве сон не кончается, когда проснешься?

– Нет, сны похожи на сериалы, мы всегда просыпаемся на титрах: «Продолжение следует». И через неделю или, может быть, через десять дней, когда-нибудь ты сможешь посмотреть продолжение сна. Если не будет продолжений, то это равносильно смерти. Разве нет?

– У тебя всегда так?

– Да, во сне я живу так же, как в реальности.

– Ты и раньше появлялся в моих снах. Во сне тебе всегда было три года, ты не взрослел. Как Оскар из «Жестяного барабана». Иногда я вынимала твою фотографию из альбома и молилась, чтобы ты приснился мне. Мне казалось: ты умрешь, если этого не произойдет.

Сколько Мэтью и Macao до сих пор появлялось и исчезало? Мэтью и Macao, без плоти и костей, бескровных, не отбрасывающих тени? Во сне родной матери мадам Амино существую я. Сделанный из того же вещества, что и сон. Сейчас в ее сознании встретились двое меня: тот, который существует только во сне и не может выйти за его пределы, и тот, который не может оказаться во сне. Я не могу сказать, кто из них настоящий. Тот я, который внезапно появился перед ней, – явление более непостижимое, чем совсем чужой человек. Тот я, которого она вырастила в люльке своих фантазий, прожил с ней вместе двадцать пять лет. К кому она испытывает большую симпатию? Можно и не говорить, и так всё понятно. Но Мэтью существует только здесь и сейчас. Этот Мэтью не испарится, даже когда человек, смотрящий сон, проснется.

На перилах террасы недовольно чирикал воробей. Мэтью рассеянно следил за воробьем, а мадам Амино не могла отвести глаз от его профиля, будто подглядывала. Она думала о том, что в нынешнем облике Macao-Мэтью наверняка должны были остаться какие-то черты от него трехлетнего, и, в конце концов, она их нашла. Когда он о чем-нибудь задумывался или пребывал в рассеянности, он выпячивал нижнюю губу. Такое выражение лица часто бывало у трехлетнего Macao. В одно мгновение пробел из девяти с лишним тысяч дней был заполнен, лицо нынешнего Мэтью и лицо трехлетнего Macao, который вот-вот готов был расплакаться, обнимая свою подушку, совпали. Да, я родила этого ребенка. В родильном отделении больницы. Он весил 2400 граммов. Потом он любил играть в догонялки и вечно убегал от родителей. Когда я говорила: «Пошли мыться», он голышом носился по столовой. Когда я хотела постирать наволочку и забирала его подушку, он со слезами пытался ее у меня отобрать. Тот Macao, который сейчас сидит здесь, – это тот же самый Macao, что и двадцать пять лет назад.

– Macao!

– А? – сказал Мэтью и посмотрел на мадам. – Мамочка, у тебя слезы на глазах.

Что ж это я? Начала сентиментальничать. Мы еще не стали окончательно матерью и сыном. Пока еще старший и младший товарищи. Нельзя торопить события. Нельзя смущать Macao. Все должно идти естественным путем. Потребуется время, прежде чем Macao сможет признать меня своей матерью. По-другому и быть не может.

К счастью или нет, но в этот момент появилась Майко. Белое платье, красные лодочки – ее любимое сочетание. Мадам поспешила отвлечься. Смотря на Майко снизу вверх, как будто снимая взглядом с нее юбку, Мэтью сказал:

– Привет, что делала?

– Размышляла.

– Да? И о чем?

– О будущем.

– Чьем?

– Матери и сына.

Плюс о своем. Если говорить откровенно. Поиски сына мадам Амино уже подошли к счастливому концу, поэтому разыгрывавшей из себя сыщика Майко надо было подумать о том, что с ней будет дальше. Еще один талантливый сыщик, Кубитакэ, самовольно скрылся со страниц романа, придуманного мадам Амино, и начал жить новой, собственной повестью. Вчера этот герой позвонил Майко. Похоже, с целью пригласить Майко на свидание, но она сказала, что занята, и решила не ждать следующей возможности.

Кубитакэ опять приступил к созданию «передвижного города без паспортов». Кажется, он взял Рафаэля в партнеры и носится в поисках капитала.

– В прошлый раз я пытался сделать всё сам – вот и потерпел неудачу. Сейчас у меня есть сильный союзник: он умен, красив и вдобавок обладает хорошими связями, так что, наверное, нам удастся оставить танкер, не превращая его в корабль-призрак. Передай тетушке Амино привет, я в скором времени нагряну к ней попросить денег. Но в этот раз у меня есть гарантии. Я обязательно всё верну, в двойном объеме. Для начала я планирую временно разместить вьетнамских и китайских беженцев и получить на это субсидии от правительства.

Интересно, что у него получится?

– Итак, – Майко до сих пор не решила, с чего ей начать. Она чувствовала на себе взгляд Мэтью. Чего это он меня рассматривает? Майко повернулась к нему, чтобы испепелить его взглядом в ответ, но тут увидела, что он смотрит на нее по-детски невинно, при этом кивая ей.

– Как прошли эти три дня? – спросила она.

– Ну, для меня… то есть… – мадам Амино сбивчиво пыталась что-то сказать. – Говорят, мы всегда пробуждаемся ото сна на титрах: «Продолжение следует»… Если Macao не против, мне бы хотелось, чтобы он остался здесь. Потому что и в отношениях матери с сыном есть свое «Продолжение». Если достопочтенные родители, воспитавшие его, будут согласны, я бы прописала его у себя, но тогда, наверное, может возникнуть проблема с гражданством, короче, мне хотелось бы всё оформить таким образом, чтобы ему удобнее всего было жить в Камакура.

– То есть… – Мэтью хотел было сказать: «Ты хочешь, чтобы я стал твоим приемным сыном», но вовремя осекся. Тем не менее он не мог найти более подходящих слов. Стать приемным сыном родной матери?

– Я стану японцем, и мы заживем душа в душу?

На самом деле Мэтью хотелось получить японский паспорт. Из-за той свободы передвижений, которую он давал. Учитывая его происхождение, получить японское гражданство ему было нетрудно. Конечно, он не собирался осесть в Японии. Однако, чтобы оставаться на Земле нейтральной, бесцветной и прозрачной мышкой, нужен был надежный паспорт… И на данном этапе лучше всего для этого подходила красная книжечка с гербом в виде хризантемы.

– Неплохая идея. Я не могу сразу дать ответ, дайте мне немного подумать. – Сказав это, Мэтью заметил, что лицо мадам Амино затянулось тучами, и тут же добавил: – Мне здесь нравится. Я уважаю мамочку как старшего товарища. Благодаря ей у меня появилась в Токио база на передовой.

– База на какой передовой? – Нос Майко дернулся.

– На передовой покорения мира, – Мэтью засмеялся, как «диктатор» Чаплина.

– Съездили бы вдвоем покататься куда-нибудь, – сказала мадам Амино и подмигнула Майко. Наверняка Майко успешно проведет дальнейшие переговоры.

Ты не умеешь свистеть?

– Ты не умеешь свистеть?

Облокотившись о машину, Майко издавала шипящие звуки, сложив губы трубочкой. Мэтью сидел на корточках рядом с ней и менял колесо. Он вовсе не собирался уезжать далеко, но сначала разогнал тот самый «ягуар» вдоль побережья, а, когда океан скрылся из виду, оказалось, что они забрались на горную дорогу где-то в Хаконэ. Всего десять минут назад они напоролись на доску с гвоздями и прокололи шину.

– Хочешь, научу тебя, как надо свистеть?

Мэтью прервался, встал рядом с Майко и просвистел одну октаву и пятитонику, потом сделал вдох и показал, как издавать звук.

– Потихоньку выдыхаешь равномерно. Губы лучше немного увлажнить.

Только Майко собралась облизать губы в соответствии с рекомендациями, как без всякого предупреждения к ней приблизились губы Мэтью и прикоснулись к ее губам. Она ошеломленно уставилась на Мэтью, а он, чтобы избежать ее атакующего взгляда, вернулся к своему колесу.

До того как прокололась шина, Майко не переставала убеждать Мэтью, чтобы он остался жить с мадам Амино. Мадам одиноко. До сих пор компанию ей составлял бывший писатель Кубитакэ, который был у нее на содержании, он массировал ей икры, гулял с ней, но, воспользовавшись появлением ее сына, то есть тебя, он отделился от мадам, став самостоятельным. Можешь считать мать одним из твоих спонсоров. Твое согласие жить в родительском доме для нее – все равно что страховка от волнений.

– Есть способ получше. Не волнуйся, всё непременно получится. Я еще побуду у мамы несколько дней, – сказал Мэтью и окутал табачным дымом ее просьбы. Он спросил у Майко, что она собирается делать дальше. Ее работа сыщиком закончилась, нужно было искать другую. Мадам Амино обещала помочь ей с устройством на работу, но она сама пока не знает, чем хотела бы заняться, ответила Майко.

– Что-то невеселое у тебя лицо, – улыбнулся ей Мэтью. – И с этим тоже всё будет в порядке.

Интересно, о чем он думает? Несомненно, все двадцать восемь лет он прожил оптимистом. Наверное, его улыбка передалась ему непосредственно от Барбары. Удивительно, когда он смотрит на тебя с такой улыбкой, кажется, что лягушка на самом деле превратится в царевну, а на сухой палке расцветут цветы.

Майко хотелось придумать вопрос позаковыристей, который сбил бы Мэтью с толку. Нет ли какого-нибудь колдовства, которое сорвало бы с него маску и заставило быть откровенным до омерзения.

– Мэтью-сан, а если твоя мать полюбит тебя не как сына, а как мужчину, что ты будешь делать?

Майко была уверена, что это достаточно жестокий вопрос. От нее не ускользнуло сегодня, когда мадам Амино шутила с Мэтью, что ее отношение к нему изменилось за прошедшие три дня. Догадки писаря иногда острее и точнее взгляда судьи. Однако Мэтью не растерялся и спокойно ответил:

– Я в замешательстве, так как у меня оказалась мать, которой не должно было быть. Пока я играю с мамой в спектакль о матери и ребенке, полностью сосредоточившись на роли сына. Но если спектакль закончится, то и она, исполнявшая роль матери, станет одной из женщин. Это обычные чувства. Пройди хоть три дня, хоть неделя, хоть год, наверное, мадам Амино будет оставаться для меня матерью, которой не должно было быть. Если мне скажут: смотри на нее как на женщину, я так и сделаю. Вот, например, если бы передо мной появилась Элизабет Тэйлор в качестве родной матери, что бы я делал? Последнее время она выглядит красавицей. Я недавно видел ее по телевизору. Я смотрю на нее как на женщину. И сексуальное влечение я к ней, пожалуй, испытываю. И вопрос здесь не в том, что раз мадам Амино не такая красивая, как Элизабет Тэйлор, то она не подходит. Важно, будет ли она и дальше продолжать играть роль моей родной матери. Для нее я – сын, который должен был быть. Но это неважно, мать и сын – это женщина и мужчина, поэтому проблема родителей и детей в конечном счете становится проблемой женщины и мужчины.

– А ты честный.

Мэтью всегда был честен. Он был прирожденным ребенком напрокат. Работа ребенка напрокат – это не игра в дочки-матери. Ребенок напрокат – это ребенок, который принадлежит всем и никому.

– Скажу тебе, что я думаю. Мамочка еще молода для вдовы. Чем заботиться о любимом сыночке, ей лучше завести нового любовника. Я мог бы стать ее любовником, но она, скорее всего, непременно захочет сохранить отношения матери и ребенка, нет, в данном случае точнее сказать: договор между матерью и ребенком. А это состарит ее. Раз она добилась высокой карьеры в клубе на Гиндзе, ей надо еще пожить на полную катушку. Сына она нашла. Теперь ее работа – найти любовника.

– А что ты будешь делать? Оставишь мадам Амино, а сам уедешь куда-нибудь, да?

– Наверное, буду уезжать и приезжать. Я хочу реализовать то, что когда-то придумал. У меня есть два плана. Об одном я не могу сейчас сказать. Это мой самый большой секрет.

– А еще один?

Мэтью закрутил последнюю гайку и начал снимать домкрат.

– Наконец-то закончил. Хорошо, что мы не на скоростном шоссе.

– Ну, скажи, какой у тебя второй план, Мэтью-сан.

– Майко, зови меня Мэтью, без всяких санов. Это очень важный план. Майко, я должен научить тебя свистеть.

– Плюс кое-что в придачу?

– Честный Мэтью честно тебе признается. Короче, я тебя полюбил. Почему-то ты мне как родная.

– Мэтью, у тебя же есть женщина на всю жизнь по имени Пенелопа.

– Ты мне ее напоминаешь. Я могу встретиться с Пенелопой только один раз в три года. Таков наш договор. Зато мы можем встречаться во сне, даже если находимся вдали друг от друга. Мы заключили договор в снах. Я хочу, чтобы у нас с тобой были такие же отношения. Рафаэль – мой друг в снах, но у меня пока нет в Токио возлюбленной, с которой мы могли бы встречаться в снах. Майко, с того самого момента, как я увидел тебя в первый раз, я понял, что ты мне нужна. Знаешь почему? Микаинайт тоже почувствовал в тебе силу. Мне кажется, вместе с тобой у нас что-то получится.

– Каким образом можно заключить договор во сне?

– Я посажу в тебе зернышко моего сознания. А ты посадишь зернышко своего сознания во мне. Поехали в какое-нибудь спокойное место, где можно, никуда не торопясь, обдумать, что будет дальше. Включая твое будущее.

Мэтью уболтал Майко своими уговорами и ездой на «ягуаре», и они оказались в номере курортной гостиницы, стоявшей на вершине холма. Комната была наполнена запахом свежевыстиранного белья. Майко осваивала художественный свист и ждала, пока запах их тел привыкнет к воздуху вокруг. Мэтью смотрел в окно на дождь, который начался, будто со вздоха, как только они вошли в комнату. Затем, словно вспомнив что-то, он лег на кровать.

– Скажи, а ты, наверное, всегда вот так привозишь девушек в гостиницы?

– Если кто-то не хочет, силой не заставляю. Я руководствуюсь не только пристрастиями, но и моралью.

– «Он заставил рыдать бесчисленное количество женщин», да?

– Нет, это они заставляют меня рыдать.

Майко продолжала осваивать свист, но дыхание беззвучно выходило через губы.

– Попробуй не раздувать ноздри, – сказал Мэтью. Она так и сделала, и у нее получился жалостный свист.

– Наконец-то получилось. Поздравляю. Первая цель реализована без труда.

– А вторая?

– Иди, сядь сюда.

Мэтью постучал ладонью по кровати, подзывая к себе Майко, которая приклеилась к стене. Под воздействием магнетизма Мэтью она оторвалась от стены и подошла к кровати.

Стану твоей возлюбленной

(Да, пять дней назад я первый раз увидела тебя, Мэтью… странная была встреча… я следила за тобой, а в следующее мгновение мы уже обменивались приветствиями, будто приятели… как друзья детства, которые не виделись два года… всё-таки у Кубитакэ поразительная интуиция и везение… найти в атом огромном Токио место, где находится один-единственный Мэтью… заодно он подружился с геем по имени Рафаэль и преодолел депрессию… он сказал: пока я искал Мэтью, я нашел еще один, новый Токио… я ездила в Нью-Йорк, чтобы встретиться с твоим прошлым… твой босс выглядел одиноким… человек, который больше всех любил тебя… Барбара, жаль ее… духовная опора детям напрокат… Катагири – японец-иммигрант… чтобы выжить, жертвуя собой, создал свою религию, своюстрану… японец, каких никогда не встретишь в Японии… до поездки в Нью-Йорк я ходила в тюрьму… мужчина, который привез тебя в Токио… интересно, почему я согласилась на эту работу – искать тебя… да потому, что мне противно стало иметь дело с деньгами… мадам Амино пригласила меня… я хочу, чтобы вы нашли моего сына… все началось с этой фразы… эти три месяца я думала только о Мэтью… почему? Мэтью, почему было нужно, чтобы ты появился передо мной?… ты должен был оставаться тенью… что я хотела получить, найдя тебя? Как-то грустно… кажется, будто ничего и не происходило, а всё успешно закончилось… мой черед прошел… скоро и Мэтью исчезнет… всё вернется в призрачный мир… мне очень грустно… да я, собственно, старалась не для того, чтобы установить твою личность… и моя работа заключалась не в посредничестве между тобой и мадам Амино… теперь ты – и мой Мэтью… не знаю почему, но ты притягиваешь меня… я хочу следовать за тобой, куда бы ты ни отправился… я хочу лучше узнать тебя… я пока не нашла своего Мэтью… тебя нашли только как сына мадам Амино… сейчас начнется моя основная работа… точно, ты интереснее денег… ты – неразгаданная загадка, как и прежде… моя работа – разгадать твою загадку… вот видишь, Майко?)

Мэтью шептал ей в ухо… ты хотела поймать меня… Майко, мы сейчас в центре пустыни… нет ничего, нет никого, только песок, солнце, и мы с тобой… здесь. можно только любить друг друга… но если бы тебя не было и я был один или меня бы не было и ты была одна, что бы мы делали? Все равно любили друг друга… коммуникация во сне особенно эффективна, когда находишься один в пустыне… я отправлю Микаинайта встретиться с тобой… всегда держи окна сна открытыми, чтобы Микаинайту легче было влететь в твой сон… он – мой двойник, сделанный из того же вещества, что и сны… если я, моя возлюбленная, и мои друзья не будут относиться к нему с любовью, он тут же исчезнет.

Значит, ты, наверное, собираешься куда-то отправиться, оставив одного Микаинайта… не говори об этом… без тебя реального я буду тосковать.

(О-о, какая красивая кожа… дыхание Майко становится прерывистым… я вбираю в себя ее дыхание… вспоминается Пенелопа, когда она была феей… о-о, какой приятный запах… запах тела Майко, как будто хлопок, пропитанный маслом… я нахожусь здесь, по тому что мамочка хотела найти меня… я сезонный токийский иммигрант, и поэтому; я заключил договор с Пенелопой и стал профессиональным любовником, и поэтому; я был ребенком напрокат, и поэтому; Катагири научил меня, и поэтому; Микаинайт, ты есть, и поэтому; родной отец похитил меня, и поэтому; мамочка родила меня, и поэтому; Токио и Нью-Йорк не были стерты с лица земли, и поэтому… и поэтому я нахожусь здесь… я здесь благодаря самому себе… я нашел новую фею… красивые ножки… нежная кожа, как лепестки роз… даже если я буду бродить один в пустыне, я не прекращу ухаживать за женщиной… даже если никто не будет слушать, я буду петь песнь любви… пересохшим горлом я спою гимн братской любви… потому что я счастливый человек.)

Ох, Мэтью, я не понимаю… я люблю тебя… но я – не Пенелопа… я знаю… но ты мне нужна… ты тоже мне нужен (я хочу тебя)… хочу всегда быть с тобой, как сейчас.

(Правда? Я и с мужиками тоже… сплю с кем угодно… ты, должно быть, понимаешь… я коммерсант, торгующий братской дружбой и плотской любовью… Майко, ты для меня больше, чем клиент… больше, чем возлюбленная… так же, как Пенелопа.)

(Мэтью входит в меня через рот… Мэтью проникает в меня через поверхность моей кожи… ой, здесь нельзя… какой ужас… Мэтью – во мне… всё тело наполнено Мэтью.)

А почему?… Мэтью, мне кажется, мы с тобой были любовниками с давних пор… кто ты?… Мэтью, прекрати… могу залететь… о-о, продолжай-оставайся во мне… прекрасно… воздух становится тяжелым… поцелуй меня… бери меня сильнее… (ты готов улететь… к Земле по другую сторону Солнца.)

Не волнуйся, всё будет хорошо, Майко… я же люблю тебя… даже вдали друг от друга мы вместе… обними меня крепче… я буду твоей возлюбленной… Мэтью, я люблю тебя… я никогда не оставлю тебя… будь со мной… будь во мне.

16. Сотворение мира

Хеппи-энд

– Пойду немного разберусь с работой, заодно и развеюсь. Мамочка, дай денег. Мэтью получил гонорар за работу и ушел из особняка Амино, волоча за собой свою коляску. После ночи, проведенной в Хаконэ, они с Майко общались так, будто были любовниками, знакомыми с детских лет. Он сказал ей: «Может быть, меня не будет какое-то время, но я не пускаюсь в бега». А мадам он представил ее по-новому: «Это Майко, моя девушка».

Мадам Амино была удивлена столь стремительным развитием событий, но она не беспокоилась, так как в основном всё шло по написанному ею сценарию.

Но ни на следующий день, ни через три дня Мэтью не появился. На второй день он позвонил Майко, чтобы сказать: «Люблю тебя». Еще он обещал ей: «Отправлю к тебе Микаинайта прямо сегодня и встречусь с тобой». Майко знала, что по работе Мэтью часто неделями не возвращается домой, но прошло семь дней, она, разумеется, забеспокоилась и пошла к нему на квартиру, но он уже съехал оттуда. Она подумала: «Так я и знала. Мэтью пропал». Клятва, данная одной ночью, была всего лишь спектаклем, разыгранным под влиянием момента. Майко не хотелось думать, что Мэтью обманул ее. Это сделало бы ее жалкой. Конечно, Майко и в голову не приходило, что они с Мэтью поженятся и будут жить у мадам Амино. Слишком примитивный финал. Более того, брак для Мэтью, наверное, равносилен каторге.

Майко не ожидала от Мэтью многого. Но сейчас у нее было такое зыбкое душевное состояние, что стоило только немного нарушить баланс – и она провалилась бы в преисподнюю, поэтому ей хотелось найти твердую опору. Мэтью наверняка мог стать такой опорой. Но она не могла привязать его. Максимум, на что она рассчитывала, – это всегда знать, где он находится. Иначе она потеряет душевный покой.

У Мэтью нет родины, куда он хотел бы вернуться. Он встретился с родной матерью, но это не то место, куда он будет возвращаться. Есть только места, куда он отправится дальше. Но в сознании Мэтью есть место, куда он может вернуться. Да, Микаинайт возвращается к Пенелопе. И один раз в три года Мэтью отправляется на встречу с Пенелопой, чтобы запечатлеть в своих глазах и своем сердце ее настоящий облик. Может быть, одна Пенелопа и есть родина Мэтью. Наверняка я в сознании Мэтью уменьшилась, спрятавшись в тени Пенелопы. Дурак ты, Мэтью.

Может статься, что Мэтью намерен заключить со мной такой же договор, какой он заключил с Пенелопой? Тогда он появится только через три года? Это уж слишком. Верно, он хочет сказать: давай заведем себе любовников и будем развлекаться эти три года как заблагорассудится? Но это надувательство. Тогда какой смысл нам с ним быть любовниками? Никакого. Но… если Микаинайт на самом деле вернется ко мне, если я стану для него важнее, чем Пенелопа…

Недели через три Майко пришла открытка. Французская марка, парижский штемпель. Отбросив свои сомнения в сторону, она читала сухие оправдания Мэтью.

«Вчера видел тебя во сне. Где это было, не знаю, вокруг громоздились несколько полуразвалившихся пирамид из крупного мусора, пустых банок, брошенных автомобилей. Воздух был ужасно тяжелым. Нет, может быть, сила притяжения была слишком велика. Я устал до изнеможения. Ты проворно выбирала из мусора то, что выглядело съедобным или могло пригодиться. И, как думаешь, что ты сказала?

– Мэтью, давай поедим.

Майко, сейчас я хочу закончить одну неприятную работу. Мне еще потребуется некоторое время, но как только я закончу, сразу приеду к тебе».

Этим вечером Майко увидела сон. Приятный сон, который возбуждал воспоминания о ночи, проведенной в Хаконэ. Она парила в пространстве космического корабля, находясь в невесомости. Мэтью не было видно, но она чувствовала, что он обнимает и ласкает ее. Вскоре Майко поняла: внутри нее что-то растет. Во сне она подумала, что это подсолнух.

Майко была уверена: она носит ребенка Мэтью.

Прошел месяц, но Мэтью не вернулся. Когда она уже стала подумывать о том, чтобы снова начать поиски Мэтью с нуля, он позвонил ей.

– Извини, что заставил тебя ждать. Я скоро вернусь. Сейчас я в Бейруте. Завтра одна компания должна заплатить за меня выкуп. И тогда меня освободят. Я заложник, который заключил персональный контракт с преступником, поэтому, даже если, в худшем случае, переговоры будут прерваны, меня не убьют. Если выкуп заплатят, десять процентов – мои. Это работа, которую я запланировал давным-давно, поэтому я не мог отменить ее. Кому придет в голову, что преступник и заложник – сообщники. Больше за такую работу браться не буду. Когда я вернусь, давай вместе начнем новое дело. Откроем в Токио офис детей напрокат. Попросим и мамочку нам помочь. Мама с Катагири приедут в качестве консультантов. Да что ты, всё получится. Я заканчиваю, а то дорого платить. Мамочке привет.

Значит, мамочке привет. Никому ничего не сказал, дотащился до самого Бейрута и сам напросился в заложники к палестинцам. Он в своем уме? Хочет, чтобы я в это поверила? Ничего себе. Хорошенькие шуточки. Или это сон? Иначе трудно поверить. Вот заполошный мужик. А с Мэтью ли я действительно говорила? Даже сейчас кажется, что он вот-вот появится в дверях. Если он вернется, скажу ему: видела странный сон. Как ты в Бейруте был заложником у палестинцев. Да еще задумал, сговорившись с ними, прикарманить себе выкуп. Поскорей бы Мэтью вернулся. А если он на самом деле в Бейруте… Да, он ведь живет в снах. Настоящий Мэтью – именно тот, кто появляется в моих снах.

Микаинайт, скажи: где он? У нас, наверное, будет ребенок. Какое будущее ждет ребенка с таким отцом, как Мэтью? Ребенок ребенка напрокат тоже становится ребенком напрокат? Не знаю, всерьез он или нет, но Мэтью сказал, что хочет начать в Токио бизнес с детьми напрокат. Он станет Катагири, а я Барбарой? Тогда мадам Амино будет спонсором. Кроме шуток. Но это, правда, забавно. Микаинайт, передай ему: «Я рожу твоего ребенка». Я тоже буду играть, как мне заблагорассудится. Как говаривал Кубитакэ, закину случай на сковородку. Ни за что на свете я не собираюсь просыпаться ото сна.

Сотворение мира

Я видел сон, в котором занимался сотворением мира. Стать во сне богом проще простого. Во сне может происходить всякое, и всё это является правдой. Нет ничего невозможного. Невозможное – это истории тех мест, где действует сила притяжения. А во сне ее нет. Да, я старался изо всех сил, осваивая искусство повелителя снов, чтобы стать богом. Преодолеть время и пространство. Эх, я свободен только в снах.

Мое сотворение мира завершилось за три дня.

День первый.

День, когда «ничто» превращается в нечто.

В темноте вселенной плывет облако в форме морской звезды, образуя водовороты семи цветов. Это облако родилось вместе со вселенной во время большого взрыва, оно поразительно плотно наполнено «ничем». Это материнская утроба, которая рождает «всё», она и сейчас находится где-то в продолжающей расширяться вселенной и проливается метеоритным дождем. Земля возникла от столкновения метеоритов. В момент столкновения помимо Земли образовался различный хлам, который разлетелся по вселенной, но кое-что осталось вместе с Землей. Это была Луна, живые организмы, которые впоследствии родились на Земле, моря, воздух, леса и горы. Но в момент образования Земли все это еще было окружено огнем, не имело ни формы, ни названия, лишено было необходимости жить и необходимости умирать, все летало вокруг Земли, подобно Луне.

Во второй половине первого дня на Земле начала действовать странная сила. Энергия силы притяжения, которая притягивала к себе всё, что находилось поблизости. Хлам не мог оставаться в пространстве вселенной, он стал падать на поверхность Земли. Бесформенное обрело форму, не имевшее веса и размера получило вес и размер, в том, что не различалось, появились отличия – все это становилось частью Земли.

Было то, что неожиданно вымерзало, было то, что сгорало. Было то, что испарялось, было то, что становилось твердой скалой, было то, что превращалось в воду и текло, и то, что растворялось в воде, то, что оказывалось полезным, и то, что ни на что не годилось.

День второй.

День, когда ставшее чем-то из «ничто» сливалось, вступало в связь и превращалось в нечто другое.

Рыбы возникли из воды, камня, грома и воздуха, птицы – из ветра, воздуха, облаков и земли. Животные, передвигающиеся по земле, возникли из земли, воздуха, огня и дождя. Человек родился из воды, рыб, птиц, животных, насекомых, травы, деревьев и света. Растения возникли из ветра, огня, земли и дождя.

В те времена на Земле было только десять видов всего. А именно: вода, камни, воздух, сила притяжения, огонь, земля, тепло, свет, время и форма. Ранним утром они сталкивались друг с другом, за один раз рождались сотни миллионов невидных глазу крошечных движущихся сущностей, они копошились по всей Земле, образуя вихри. Вихри рождали ветер, дождь, облака, гром, трение и взрывы, моря и реки, горы и долины, магнитную силу и электричество. Движущихся сущностей постепенно становилось всё больше и больше, они вносили активность в функционирование Земли. Вскоре то там, то здесь стало рождаться множество странных вещей. Вечером второго дня Земля была переполнена неисчислимым количеством их видов. Странных вещей появилось слишком много, нельзя было допустить, чтобы они по своей прихоти породили еще что-то, поэтому мудрый человек сказал: приведем Землю в порядок. Мудрый человек был одним из наилучших созданий, рожденных «ничем», его называли богом. Затем сразу родились миллиарды богов. Кстати, почему богов называют мудрыми? Потому что они могут вернуться в «ничто» в любой момент, когда им этого захочется.

Боги разделили Землю огромным количеством линий и попытались собрать рыб в морях, людей – в городах, птиц – в небе, кротов – в земле, свиней – в свинарниках. Затем они создали смерть, сделав так, чтобы все существа через какое-то время возвращались в «ничто».

День третий.

День, когда сила притяжения была нарушена и все стали свободными.

Начиная с этого дня стала действовать сила, обратная силе притяжения, закрутила вихри и разбросала всё в разные стороны. Созданный богами порядок был разрушен до основания.

Дети превратились в птиц и отправились в путь, деревья стали ракетами и полетели, камни прыгали в пространстве, как будто отскакивали от поверхности воды. Птицы превратились в кротов, кошки заходили на задних лапах. В дождливые дни киты и дельфины сидели на деревьях. Кенгуру вернулись в море, слоны летали, как летучие мыши, взмахивая ушами, собаки ходили на голове. Черепахи кружили на одном месте, море превратилось в облако, горы – в долины, реки стали смерчами и утекли на небо. Ветры старательно проделывали отверстия в земле, пустыня стала джунглями. Старики стали плоскими и прилипли к земле, глубоководные рыбы с дикой скоростью выпрыгивали на поверхность. Веки, опущенные вниз, поднялись кверху, глаза, глядевшие врозь, уставились в одну точку. Боги начали ссориться, на Северном и Южном полюсах наступило вечное лето, экватор съехал с Земли, образовав вокруг нее кольцо, как у Сатурна.

Когда наступала глубокая ночь, всё засыпало и видело сон о семицветном облаке в форме морской звезды.

Пока мы находимся во втором дне сотворения мира. Наверное, скоро наступит утро третьего дня. Все, кто хочет активно вмешаться в жизнь нынешнего мира, ждут утра третьего дня. Оставаясь в ночи дня второго, не сможешь избавиться от чувства бессилия и разочарования. Что я всё-таки могу сделать? Ребенок напрокат не может вечно пребывать в невинности. Когда-нибудь он, наверное, осознает бесполезность всех усилий, осознает, что не может стать кем-то. Но он осознает это ночью второго дня и к утру третьего обретет зрелость.

Мир не был создан по плану всезнающего и всемогущего Бога. Он появился случайно, как незапланированное развлечение, результат ненужных усилий богов. Пока бесчисленные боги любили, ненавидели друг друга, завидовали, сходили сума, болели, воевали, придумывали заговоры, превращались во что-то, умирали и возрождались, смотрели сны, незаметно возник мир. Нет, до ночи со второго на третий день сотворение мира не закончилось. Да, утром третьего дня ребенок напрокат станет одним из вольно играющих богов и перевернет вверх тормашками мир, созданный во второй день.

1987 – 1989 (Токио – Нью-Йорк)

Памятка о «Повелителе снов» (Так называемое послесловие, которое нужно читать в конце)

Прежде всего мне хотелось бы дать несколько разъяснений относительно имен героев.

Мэтью: английское имя для Мэтян, Macao. Это английский вариант имени Матфей, одного из учеников Иисуса Христа, написавшего Евангелие, но я использую его без какой бы то ни было связи с христианством. Кажется, так звали водителя самосвала, который ел мороженое на заправке. Имя Macao, которое было у героя в детстве, – это имя моего отца.

Мадам Амино: Амино – от аминокислота.

Куби Такэхико: до третьего курса института у меня был такой псевдоним. Помню, пять лет назад Ютака Хания одобрил его постфактум. Друзья студенческих лет и те, кто учился на младших курсах, до сих пор называют меня Куби или Куби-сан.

Майко Рокудзё:^[222] ну и как вам эта японская экзотика?! Вообще-то, она родом не из Киото.

Катагири: в Нью-Йорке есть магазин японских продуктов с таким названием.

Пенелопа: имя супруги Улисса. В течение двадцати лет хранила мужу верность в Итаке.

Микаинайт: старшая сестра моего друга детства И. вышла замуж за эмигранта из Эфиопии и живет в Швейцарии, и ее сын Хаят называл своего двойника Микаинайт. Это не выдумки. Хаят – мальчик четырех лет, который говорит на трех языках. Общение с ним послужило источником большого вдохновения.

Рафаэль: так зовут одного моего знакомого еврея.

Миясита Таро: похож на Джули, популярного персонажа из парка Хибия. Прототипом для него послужил бомж-азиат, живущий в Центральном парке.

Тэцуя Нисикадзэ: прототип – дайвер с острова Южный Дайто. Япония – страна муссонного климата, обдуваемая сезонными ветрами. Ветер дует, не обращая внимания на границы между государствами. Он похож на перелетных птиц.

Три года назад я планировал написать научно-фантастический роман под названием «Повелитель снов». Однажды на Землю падает метеорит. Все ученые исследуют его, и единственный вывод, к которому они приходят: это обычный кристалл с нарушениями в структуре. Но метеорит обладает внеземным разумом. Его можно назвать метеоритным человеком, но этот разум не обладает конкретным обликом, он постоянно паразитирует в ком-то. Паразитирование и есть его жизнь, его деятельность. Метеоритный человек может вселиться в камень, в дерево, в птицу, собаку и в человека. Поняв, что на Земле выгоднее всего вселяться в людей, метеоритные люди изменяют сознание большинства людей в соответствии со своими задачами и в конце концов тихо и спокойно завоевывают Землю.

В общем, с помощью этих установок я хотел попробовать описать процесс отравления человеческого сознания метеоритным человеком. В конце концов, мне пришлось поменять свой замысел, так как нерентабельно написать один роман в обмен на здравый рассудок, но эта мысль (навязчивая идея) три года бродила в моем мозгу и в измененной форме нашла свое воплощение в двух пьесах – «Урариум» и «Луна» и нескольких рассказах цикла «Неопознанный объект слежки», рассказах «Дельфин в пустыне», «Иудейский молокосос» и др.

Прошедший сквозь различные перипетии «Повелитель снов» сегодня представлен вниманию читателей, и образ повелителя снов – человека, который свободно перемещается по снам других людей, возник из идеи метеоритного человека. Если задуматься, то я с детских лет был глубоко связан с миром снов. В пятом классе школы я осознал, что родился для того, чтобы видеть сны, и после этого сны стали проникать в мою повседневную жизнь. В средних классах под влиянием Фрейда, Юнга, Тосио Симао и Ясутака Цуцуй я даже стал считать, что сны создают основу моего мышления. Когда я учился в старшей школе, мой репетитор, который хотел стать психиатром, посоветовал мне вести дневник снов, и в течение семи лет я аккуратно записывал увиденное во сне. Теперь я думаю, что это, несомненно, научило меня писать. Честно говоря, идея метеоритного человека три года назад пришла ко мне во сне.

Я начал писать первую книгу «Повелителя снов» два года назад. Как раз когда произошел большой обвал на рынке акций. Через полгода, чтобы сосредоточиться на романе, я переехал в Нью-Йорк, где провел год. Вторую книгу и большую часть третьей я написал за обеденным столом квартиры на 15-й авеню западного Манхэттена. За это время скончался император эпохи Сева, и пришла эпоха всему стать гладким.^[223] Я не забуду скучных и странных высказываний, имевших место в Японии в то время. Мнения рождаются из столкновения культурных, религиозных и национальных противоположностей. Там, где противоположности (различия) стерты, возникают исключительно неестественные мнения. Сочувствие близких не порождает ничего, кроме равнодушия. Насилие, игнорирующее видные невооруженным глазом культурные, религиозные и национальные различия, унифицирующее всех и вся, я называю демократией аборигенов. Такая демократия аборигенов зиждется на принципе устранения всего иного. И наиболее груба она по отношению к чужакам.

Действительно, в течение шести лет после своего дебюта я не прекращал выражать раздражение демократией аборигенов. Я возмущенно кричал, что пора создать литературный деспотизм юных красавцев, развлекающихся в свое удовольствие. Мои выпады были результатом серьезных переживаний. Я – японец, родившийся и выросший в Японии, говорю по-японски, зарабатываю японские иены, почему я веду себя как чужак? Результат самовнушения? Наверное, в этом и есть правда. Меня постоянно мучила идея «иммиграции». Обычный мазохизм? Скажу честно: всегда и везде я становился чужим по собственной воле и получал от этого тайное удовольствие.

Первой причиной моего решения перебраться в Нью-Йорк была срочная необходимость выйти из депрессии, а еще мне требовалось овладеть новым искусством общения с миром, нужным для того, чтобы приступить к борьбе с демократией аборигенов. Если сказать еще проще, я собирал душевные силы. Откровенно говоря, перед тем как войти в процесс написания «Повелителя снов», я столкнулся с неслыханной опасностью. Находясь в депрессии, осознаешь, что с тобой происходит. Я же превращался в мусор, сам того не понимая. Мое везение улетучилось, даже если я находил новые темы, я бесполезно растрачивал их на пустую игру словами, мне казалось, что накопленные в моем мозгу и теле знания и опыт поносом выходят из меня, так и не переварившись. Уверенность в себе испарилась, я беспокоился но пустякам, лишившись куража.

В таком состоянии я начал свою жизнь в Нью-Йорке и первые шесть месяцев страдал, ощущая себя изгнанным из японской журналистики. Каждый день я отправлялся выпить, и одно время у меня даже были серьезные опасения, как бы не сделаться алкоголиком. Оставшиеся полгода вошли в нормальное русло эпохи «установившегося мира». Неожиданно мне стало казаться, что я почувствовал легкость и на душе, и в теле. «Ура, пришло мое время!» – почти серьезно оповещал я своих друзей. Одна моя подружка подбадривала меня: «Ты такой милый в своем высокомерии».

Так я вернул себе здоровье и смог сделать «Повелителя снов» более масштабным.

За два месяца до возвращения на родину я погрузился в развлечения. Канада, Мексика, Австралия, Италия. Я вернулся в Токио через Гонконг и сразу же засел на три недели в горах Сидзуоки, чтобы закончить «Повелителя снов». (Сейчас я пишу послесловие в Кейптауне.) Когда усталость начинала клонить меня в сон, на какое-то мгновение я переставал понимать, где я нахожусь. Герой по имени Мэтью жил практически в томже состоянии сознания, что и Масахико Симада. Конечно, если изобразить на шестистах страницах историю жизни одного японского писателя, то читатели останутся в недоумении, поэтому я придумал схему с детьми напрокат. Брошенные детишки всегда вызывают слезы.

Я писал «Повелителя снов» на ходу. На меня оказал влияние Нью-Йорк, столица пешеходов, кроме того, одной из моих первоначальных задач было писать преимущественно о том, что я реально чувствовал своим телом. Я могу уверенно сказать, что на этот раз в основе романа – «город», а не «книга». Благодаря чему ноги у меня окрепли. В 90-е годы, дорогие друзья, нужно развивать нижнюю часть тела. Сильная иена ведет к ее увяданию. Нельзя удовлетворять любопытство с помощью денег. Нужно познавать мир ногами и половыми органами. Друзья и возлюбленные – самая замечательная среда для познания мира, их не купишь за деньги. Их обретаешь нижней частью тела. Как это делал Мэтью.

Созданию «Повелителя снов» прямо или косвенно оказало содействие множество людей. Человек сто, не меньше, начиная от бомжа, который накинулся на меня ночью в Ист-Вилледж, и заканчивая друзьями, которые дали мне веру в себя. Среди них особенно мне хотелось бы поблагодарить:

Пола Андлера, Хидэо Леви, Юкихито Каратани, Кэндзи Накагами, Кацускэ Мияути, Нину Корнец, Нину Блейк, Хираки Корээда, Хироаки Сато, Кодзо Сакамото, Хаята, супругов Масахиро и Тосико Амано, Кандзо Кавабата, Хитоми Симада…

Спасибо моим старым читателям за то, что не бросили меня. Мои новые читатели, перед вами – мир Масахико Симады.

Что ж, на этом прощаюсь. Всех вам благ.

11.10.1989 Кейптаун

Масахико Симада

Примечания

1

Сенан – курортный город в префектуре Канагава. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Бодисаттвa Mироку – Майтрея, будда грядущего. На известных скульптурных изображениях он загадочно улыбается, полный умиротворения и безмятежной красоты.

(обратно)

3

Mайко – молодая гейша в Киото.

(обратно)

4

Гиндза – улица Токио с дорогими ресторанами, бутиками, барами.

(обратно)

5

Ниигата – префектура в центральной части острова Хонсю

(обратно)

6

Якудза – японская мафия.

(обратно)

7

Какуэй Танака – бывший премьер-министр Японии, вынужденный уйти в отставку.

(обратно)

8

«Японская Красная Армия» (или «Объединенная Красная Армия») – международная террористическая группировка троцкистского толка. Заявила о себе в начале 70-х г. XX в. рядом терактов: захват авиалайнеров, теракт в аэропорту Лод в Тель-Авиве, захват заложников, штурм французского посольства в Гааге и др. Имеет тесную связь с Народным фронтом освобождения Палестины. Большинство боевиков находится в Бейруте, где расположена тайная штаб-квартира организации.

(обратно)

9

Фусако Сигэнобу – харизматический лидер «Японской Красной Армии». Возглавила ее в начале 70-х г. в возрасте 27 лет и продолжала удерживать власть свыше 20 лет. Отличалась редкой красотой, жестокостью и умением совершать дерзкие операции. В 2001 г. была арестована во время тайного визита в Японию.

(обратно)

10

Пошли к черту! (англ.)

(обратно)

11

Не бери в голову! (англ.)

(обратно)

12

Эй, малявки! Кыш отсюда! (англ.)

(обратно)

13

Прекрати, засранец! (англ.)

(обратно)

14

Пошли к черту! (англ.)

(обратно)

15

Имеется в виду император Японии.

(обратно)

16

Линус – герой популярных комиксов.

(обратно)

17

Сьти-го-сан – праздник детей трех, пяти и семи лет. Отмечается 15 ноября. В этот день мальчиков трех и пяти лет и девочек трех и семи лет одевают в нарядные кимоно и ведут в храм.

(обратно)

18

От англ. knight – рыцарь.

(обратно)

19

Святой дух (англ.).

(обратно)

20

Около 450 долларов.

(обратно)

21

Около 18 тысяч долларов.

(обратно)

22

Кабуки-тё – квартал «красных фонарей» в Токио.

(обратно)

23

Тян – уменьшительно-ласкательный суффикс, присоединяемый к именам.

(обратно)

24

Merchant(англ.) – торговец.

(обратно)

25

Сибуя – оживленный район Токио, где много молодежных магазинов, ресторанов и т. п.

(обратно)

26

Владимир и Эстрагон – герои пьесы С. Бэккета «В ожидании Годо».

(обратно)

27

Землемер К. – герой романа Ф.Кафки «Замок».

(обратно)

28

Дзадзэн – медитация в положении сидя.

(обратно)

29

Эн-Эйч-Кей – японская телерадиовещательная корпорация.

(обратно)

30

Куро Таи'исохара – вымышленное имя, составленное из первых иероглифов фамилий известных японских архитекторов: Курокава, Тангэ, Исодзаки, Хара.

(обратно)

31

Война в Тихом океане (1941–1945).

(обратно)

32

УрасимаТаро – герой японской сказки, рыбак, попавший в замок морского царя. Вернувшись домой, он понял, что пока наслаждался жизнью во дворце, на земле прошли сотни лет. Открыв шкатулку – прощальный подарок морской принцессы, Урасима Таро в одно мгновение превратился в седого старца.

(обратно)

33

Памятник собаке Хати, которая одиннадцать лет прождала своего хозяина у входа на станцию «Сибуя».

(обратно)

34

Вы говорите по-английски? (англ.)

(обратно)

35

Гарлан Сандерс – основатель ресторанной сети Кентакки-фрай.

(обратно)

36

Линус и Чарли Браун – герои популярных комиксов.

(обратно)

37

Допплер Кристиан (1803–1853) – австрийский физик и астроном. Эффект Допплера заключается в том, что наблюдаемая частота волны смещается в ту или иную часть спектра, если источник колебаний удаляется или приближается к наблюдателю.

(обратно)

38

Он живет в пентхаузе К (англ.).

(обратно)

39

Мисс Рокудзё? (англ.)

(обратно)

40

Вы так молодо выглядите. Я думал, что придет женщина по старше (англ.).

(обратно)

41

Что будете пить? Кофе, чай или… у нас есть холодная содовая (англ.).

(обратно)

42

Энн – героиня одной их самых популярных и известных канадских книг – романа Люси Монтгомери (1874–1942) «Энн из Грин Гэйблз» (1908). По книге было снято три кинофильма, несколько телесериалов, поставлены мюзиклы. Сразу после окончания Второй мировой войны книга об Энн использовалась в японских школах как часть программы «Узнай о Западе».

(обратно)

43

Эта девочка умела разговаривать по-кошачьи (англ.).

(обратно)

44

Ее зовут Хелен. В ней есть греческая кровь. А теперь посмотрите на этого мальчика (англ.).

(обратно)

45

Она была прирожденным ребенком напрокат (англ.).

(обратно)

46

Образование приходит через реальный опыт (англ.).

(обратно)

47

Милый мальчик, сентиментальный (англ.).

(обратно)

48

По правде говоря (англ.).

(обратно)

49

…поймите меня правильно. Когда я сказал…то имел в виду японца, совсем не похожего на обычного (англ.).

(обратно)

50

Crane – журавль; Pacific Ocean – Тихий океан (англ.).

(обратно)

51

Я имею в виду перелетных птиц (англ.).

(обратно)

52

Именно (англ.).

(обратно)

53

Так (англ.).

(обратно)

54

Это интересно (англ.).

(обратно)

55

Офис (англ.).

(обратно)

56

Посыльный (англ.).

(обратно)

57

У меня нет родственников в Японии. Я одинок (англ.).

(обратно)

58

Армия США (англ.).

(обратно)

59

Экономическая империя (англ.).

(обратно)

60

То, что на поверхности (англ.).

(обратно)

61

Японский образ жизни (англ.).

(обратно)

62

Американизированный (англ.).

(обратно)

63

Интеллектуал (англ.).

(обратно)

64

Вождь варваров (англ.).

(обратно)

65

Безумный (англ.).

(обратно)

66

GHQ – штаб главнокомандующего оккупационными войсками (англ.).

(обратно)

67

МакАртур (англ.).

(обратно)

68

Сильная энергия (англ.).

(обратно)

69

Сила (англ.).

(обратно)

70

Что касается женщин (англ.).

(обратно)

71

Слуга (англ.).

(обратно)

72

Офицер (англ.).

(обратно)

73

Чистокровный (англ.).

(обратно)

74

Радикально (англ.).

(обратно)

75

Если бы я вернулся в Японию, я бы попытался оттуда сбежать (англ.).

(обратно)

76

Вы понимаете, что я имею в виду? (англ.)

(обратно)

77

Иначе (англ.)

(обратно)

78

Американский отец (англ.).

(обратно)

79

Японская мать (англ.).

(обратно)

80

Позорный (англ.).

(обратно)

81

Комплекс неполноценности (англ.).

(обратно)

82

Сан-Францисский мирный договор (англ.).

(обратно)

83

Экономический рост (англ.).

(обратно)

84

Не говорите глупостей! (англ.)

(обратно)

85

Что ж (англ.).

(обратно)

86

Айдзу – местность в префектуре Фукусима.

(обратно)

87

Восточный массаж сиацу (англ.).

(обратно)

88

Как давно вы женаты? (англ.)

(обратно)

89

Шесть лет (англ.).

(обратно)

90

Мы живем вместе с 1959 года. Он взял меня работать женой. Он долгие годы упорно оставался холостяком (англ.).

(обратно)

91

Почему вы не женились на ней сразу, как только полюбили ее? (англ.)

(обратно)

92

Объясни, пожалуйста, почему ты сомневался, жениться ли на мне (англ.).

(обратно)

93

Бизнес (англ.).

(обратно)

94

Нью-Йоркский университет (англ.).

(обратно)

95

Еврейский (англ.).

(обратно)

96

Людвиг Пенман (англ.).

(обратно)

97

Детская психология (англ.).

(обратно)

98

Фамилия, национальность (англ.).

(обратно)

99

Между нами нет секретов (англ.).

(обратно)

100

Жозефина Бэйкер (англ.).

(обратно)

101

Христианка (англ.).

(обратно)

102

Институт (англ.).

(обратно)

103

Поворотный момент (англ.).

(обратно)

104

Детский дом (англ.).

(обратно)

105

Агентство по трудоустройству (англ.).

(обратно)

106

Родители, потерявшие детей (англ.).

(обратно)

107

Она умница, догадалась, да? (англ.)

(обратно)

108

Просто (англ.).

(обратно)

109

Дети напрокат (англ.).

(обратно)

110

«Малыш» Чаплина (англ.).

(обратно)

111

«Бумажная Луна» Богдановича (англ.).

(обратно)

112

Гомосексуалист (англ.).

(обратно)

113

Всё в порядке? (англ.)

(обратно)

114

Как вы относились к связи господина Катагири с его приемным отцом Пенманом? Вы понимаете, что говорил Катагири и о чем я его спросила? (англ.)

(обратно)

115

Между нами нет секретов. У него не было другого выбора. Я хочу сказать… То есть я гарантирую, что он никогда не причинял вреда сиротам. Он просто был дилером сирот. У него никогда не было сексуальных отношений с нашими детьми (англ.).

(обратно)

116

Что случилось? (англ.)

(обратно)

117

Американский футбол (англ.).

(обратно)

118

Мастер (англ.).

(обратно)

119

Контролировать (англ.).

(обратно)

120

Расслабиться (англ.).

(обратно)

121

Да, нет, не знаю (англ.).

(обратно)

122

У меня все в порядке. Оставьте меня в покое! (англ.)

(обратно)

123

Дом (англ.).

(обратно)

124

Танцор (англ.).

(обратно)

125

Артист (англ.).

(обратно)

126

Красный Китай (англ.).

(обратно)

127

Сила (англ.).

(обратно)

128

Пекинский диалект китайского (англ.).

(обратно)

129

Кантонский диалект китайского (англ.).

(обратно)

130

Сеть (англ.).

(обратно)

131

Простая пицца (англ.).

(обратно)

132

Папая Кингз (англ.).

(обратно)

133

Сосиски (англ.).

(обратно)

134

Бардуччи (англ.).

(обратно)

135

Шоколадные хлебцы (англ.)

(обратно)

136

Сыр моцарелла (англ.).

(обратно)

137

Сырный отдел (англ.).

(обратно)

138

Хлебный отдел (англ.).

(обратно)

139

Катакана – один из видов капы, японской азбуки.

(обратно)

140

Христианин, Макдональдс, бизнес, меланхолия, профессиональный реслинг, причины существования.

(обратно)

141

Привлекателен (англ.).

(обратно)

142

Дополнительные расходы (англ.).

(обратно)

143

Как тебя зовут? (англ.)

(обратно)

144

Уроборос – змея, кусающая свой хвост.

(обратно)

145

Я люблю тебя. Я скучаю по тебе (англ.).

(обратно)

146

Баку – мифическое животное с телом медведя, хоботом слона, глазами носорога и хвостом быка, которое питается дурными снами человека.

(обратно)

147

Ниси-асабу – район Токио.

(обратно)

148

Энка – традиционные японские песни в жанре «городского романса».

(обратно)

149

Южный Дайто – остров на Окинаве, самой южной части Японии.

(обратно)

150

Ёкодзуна – звание чемпиона в борьбе сумо.

(обратно)

151

Авамори – окинавская брага крепостью 40–50 градусов.

(обратно)

152

Якитория – забегаловка, где подают куриные шашлыки.

(обратно)

153

Черные корабли – имеется в виду военно-морская флотилия США под командованием коммодора Перри, который вынудил японское правительство подписать договор 1854 г., положивший конец более чем двухвековой изоляции Японии от внешнего мира; так назывались и крупные иностранные суда, заходившие в порты Японии, когда страна еще была закрыта.

(обратно)

154

Сямисэн – национальный японский трехструнный инструмент.

(обратно)

155

Привет! (англ.)

(обратно)

156

Привет, меня зовут Синди (англ.).

(обратно)

157

– Я Мэтью. Как тебе здесь?

– Нормально. Наслаждаюсь дикостью. Почему ты не веселишься вместе со всеми? Ты выглядишь таким подавленным. У тебя что-то случилось? Дай руку – погадаю.

– А ты кто такая? Гадалка, что ли? (англ.)

(обратно)

158

– Ты очень умный. Но ты страдаешь от того, что люди тебя не понимают. То есть у тебя много врагов.

– Правда? И где они? В Японии? У меня в голове? Или здесь?

– Везде, где бы ты ни был. Но не обращай внимания. Друзей у тебя больше, чем врагов. Это точно (англ.).

(обратно)

159

Пойдем отсюда (англ.).

(обратно)

160

Как хорошо! (англ.)

(обратно)

161

Оближи меня! (англ.)

(обратно)

162

Войди в мои сны и трахни меня еще раз (англ.).

(обратно)

163

Хороших тебе снов (англ.).

(обратно)

164

Патинко – заведения с игральными автоматами.

(обратно)

165

«Кинокуния» – крупный книжный магазин в Токио.

(обратно)

166

Даймё – феодальный князь.

(обратно)

167

Клан Тайра – один из влиятельных кланов, определявших государственную политику Японии в эпоху Хэйан (794 – 1185). Был повержен кланом Минамото в результате многолетней борьбы.

(обратно)

168

Программа чтения по руке (англ.).

(обратно)

169

Так странно! (англ.)

(обратно)

170

Около 20 долларов.

(обратно)

171

Извините, вы говорите по-английски? (англ.)

(обратно)

172

Я мммогу вам чем-нибудь помочь? (англ.)

(обратно)

173

Я ищу дешевую гостиницу. Моя подруга сказала, что здесь много маленьких отелей. Вы не порекомендуете мне? (англ.)

(обратно)

174

Как странно! Все гостиницы предназначены для занятий любовью? Вот бы попробовать (англ.).

(обратно)

175

Что вы имеете в виду? (англ.)

(обратно)

176

Я ужасно устала. Хочу спать. Как я оказалась здесь? Не знаю. Это из-за моей подруги. Она думала, я приеду завтра. Ее нет дома. Ау меня только две тысячи иен. Ах! (англ.)

(обратно)

177

Понятно. Я отведу вас в номер (англ.).

(обратно)

178

Нарита – международный аэропорт поблизости от Токио.

(обратно)

179

Подожди пару минут. Я хочу принять душ (англ.).

(обратно)

180

Всего-то? Ты джентльмен (англ.).

(обратно)

181

Ой, я так устала. Лень волосы сушить (англ.).

(обратно)

182

Сколько ты стоишь? (англ.)

(обратно)

183

Нисколько. Потому что ты мне нравишься (англ.).

(обратно)

184

Так ты не проститутка? Извини, я ошибся (англ.).

(обратно)

185

Ничего страшного. Я знаю, ты шел за мной. Почему? (англ.)

(обратно)

186

Прощай. Инвестируй в меня 20 000 иен, пожалуйста. Саманта (англ.).

(обратно)

187

Длинноногий дядюшка – герой одноименного романа Джин Уэбстэр (1876–1916).

(обратно)

188

Токю Хандзу – сеть магазинов, где продаются товары для разнообразных увлечений и хобби.

(обратно)

189

Синкансэн – скоростной поезд.

(обратно)

190

Синдзюку 2-тёмэ – 2-й квартал района Синдзюку, где много заведений для геев.

(обратно)

191

Набэмоно – зимнее блюдо японской кухни; овощи, мясо, рыба и проч. варятся в кастрюле на настольной плитке и употребляются в пищу по мере готовности.

(обратно)

192

Короче, я люблю азиатов. Не знаю почему. Но, я думаю, причины моих пристрастий не в экзотике. Это чисто физическое ощущение (англ.).

(обратно)

193

В 1185 г. в битве в заливе Данноура Минамото разгромили Тайра.

(обратно)

194

Здесь обыграно название сказки «Гора Катикати».

(обратно)

195

Камму – 50-й император Японии, правил в конце VIII – начале IX в.

(обратно)

196

Инцидент в Асама-сансо – 19 февраля 1972 г. пять вооруженных боевиков террористической организации «Объединенная Красная Армия» захватили здание пансионата Асама-сансо, взяв заложниц} . В результате контртеррористической операции, проведенной полицией, заложница была освобождена, а боевики арестованы.

(обратно)

197

Камакура – резиденция дома Минамото. столица Камакурского сёгуната с конца XII до середины XIV в.

(обратно)

198

У вас спичек не найдется? (англ.)

(обратно)

199

Спички или зажигалку? (англ.)

(обратно)

200

Вы один? (англ.)

(обратно)

201

Тосиро Mифунэ – артист японского кинематографа. Мировую известность ему принесли роли в «Семи самураях» и Других фильмах Акира Куросава.

(обратно)

202

Манъёсю – поэтическая антология VIII в.

(обратно)

203

Расслабься! (англ.)

(обратно)

204

«Юнкер» – энергетический напиток.

(обратно)

205

Рёкан – гостиница в японском стиле.

(обратно)

206

Темпура – овощи, рыба, креветки и проч. в кляре.

(обратно)

207

Дзарусоба – гречневая лапша без супа в бамбуковой корзинке.

(обратно)

208

Онигири – рисовый колобок, завернутый в сушеные водоросли.

(обратно)

209

Популярная песня 60-х годов.

(обратно)

210

Пельон Амелия (англ.).

(обратно)

211

Филиппины (англ.).

(обратно)

212

Танцовщица (англ.).

(обратно)

213

Танцы (англ.).

(обратно)

214

В следующий раз (англ.).

(обратно)

215

Харадзюку – улица в Токио, где собирается молодежь.

(обратно)

216

Дарума – традиционная японская игрушка.

(обратно)

217

Мэтью,

надеюсь, тебе живется легко. Природа наделила тебя талантом, чем бы ты ни занимался. Ты также разбираешься в различных жизненных проблемах. Но разреши дать тебе совет, мой милый мальчик. Остерегайся женщины, которая хочет сделать тебя своим сыном!

Твоя мама (англ.).

(обратно)

218

Привет, Мэтью, это Синди. Ты свободен в этот вторник? Хочу пойти потанцевать. Позвони мне (англ.).

(обратно)

219

Мэтью, как дела? Это Рафаэль. Я звоню тебе просто так. Можешь не перезванивать. Я видел тебя во сне. Ты был птицей. И летал. Кто-то пытался поймать тебя (англ.).

(обратно)

220

Кто вы? (англ.)

(обратно)

221

Сунь Укун – Царь обезьян, герой романа У Ченьэня (1500–1582) «Путешествие на запад» (1553).

(обратно)

222

Майко – молодая гейша в Киото; Рокудзё – название улицы в Киото.

(обратно)

223

Эпоха Сева – 1926–1989 гг.; имеется в виду эпоха Хэйсэй, здесь обыгрывается ее название: сэй – становится, хэй – мир, гладкий, ровный

(обратно)

Оглавление

Книга первая

  1. Нюх Майко

  2. Метеорит и коляска

  3. Теория «ничего не поделаешь»

  4. Что ни день, то оргия

Книга вторая

  5. Урасима Таро[32]

  6. Сироты Урагана

  7. Пенелопа

Книга третья

  8. Неандерталец высаживается в Токио

  9. В поисках кармических связей

  10. Рафаэль

  11. Повесть о доме Тайра

  12. Добрый иноверец

Книга четвертая

  13. Гонки за привидением

  14. Странная работа

  15. Трубадур в пустыне

  16. Сотворение мира

Памятка о «Повелителе снов» (Так называемое послесловие, которое нужно читать в конце)

*** Примечания ***