Хороший немец [Джозеф Кэнон] (fb2) читать онлайн

Помните, когда-то была такая невзрачная на вид книжная серия — «Военные приключения»? Ею зачитывались все от мала до велика — стояли по ночам в очередях перед магазинами «подписных изданий», передавали из рук в руки, выстраивали на полках, аккуратно оборачивали… Казалось бы, жанр военных приключений канул в Лету вместе с эпохой, и вроде бы интерес ко Второй мировой войне поугас и как-то разъелся обилием трудов, представляющих всевозможные точки зрения на всем, казалось бы, известные события. На читателя обрушился вал иллюстрированных изданий, наводящих романтический флер на Третий рейх, истерических работ, развенчивающих старые авторитеты, откровенно чепуховых спекулятивных поделок… Пошел естественный процесс литературно-исторического забывания.

Но время от времени и сейчас появляются книги, со страниц которых веет реальным порохом Второй мировой. Хотя роман, который вы сейчас открываете, пахнет чем-то иным. Это едкий аромат августа 1945 года, к которому примешивается пыль разбомбленного Берлина, сладковатый запах тления из-под руин, вонь перегара и пота от усталых победителей, дым американских сигарет, что дороже золота… Но главное — пахнет опасностью, непонятным прошлым и крайне тревожным будущим. Союзники не могут договориться о переделе Германии, уже взорвана Хиросима, а перед нами на скамье подсудимых — народ, единственной линией защиты которого может стать лишь: «Виноваты все, никто не виновен».

Американский редактор и издатель Джозеф Кэнон написал один из лучших исторических триллеров о Второй мировой войне. Написал мастерски: напряженное детективное расследование сплетается с захватывающей историей любви, похожей на причудливо изломанную «Касабланку», и все это — на фоне более чем реального города, разграбляемого победителями, хотя в нем вроде бы уже нечего красть, кроме душ и умов. На фоне исторической Потсдамской конференции, ход которой нарушен весьма странным образом. На фоне преступлений настолько чудовищных, что последствия их не исчерпаны и через шестьдесят с лишним лет.

Поэтому добро пожаловать в Берлин — город перемещенных лиц и сместившихся ценностей. Война еще не окончена.

Максим Немцов, координатор серии

Об авторе

Джозеф Кэнон учился в Гарвардском университете и колледже Тринити в Кембридже. Начал писательскую карьеру с рецензирования для престижного американского журнала «Атлантик Мансли» и активно работал в сфере издательского бизнеса. В 1998 году выпустил свой первый роман «Лос-Аламос» — исторический триллер о последних месяцах «Манхэттенского проекта». «Лос-Аламос» стал бестселлером и был переведен на 18 языков; за него автор получил премию «Эдгар» за лучший первый роман. Впоследствии выпустил еще три романа — «Блудный шпион»(1999), «Хороший немец»(2003)и «Алиби» (2005). Живет в Нью-Йорке с женой и двумя сыновьями.

В 2006 году на мировые экраны выходит фильм американского режиссера Стивена Содерберга («Траффик», «Солярис», «Двенадцать друзей Оушена») «Хороший немец» с Джорджем Клуни, Кейт Бланшетт и Бо Бриджесом в главных ролях и с участием Тоби Магуайра.

Веб-сайт Джозефа Кэнона — http://www.josephkanon.com/

Пресса о романе

Джозеф Кэнон стремительно дорос до изобретательности и достоверности не только Ле Карре и Грэма Грина, но даже Джорджа Оруэлла: провокационная проза, которая раскрывает, как только умеет проза раскрывать, реальность Истории, пережитой реальными людьми.

The New York Times Book Review

Кэнон демонстрирует сверхъестественное знание характерных исторических деталей… Читая, чувствуешь, как под ногами хрустит битое стекло. Обоняешь запах разбитых и обугленных кирпичей… Кэнон — очень сильный и талантливый романист.

The Washington Post

Кэнон создал невероятно захватывающий триллер, полный живых исторических подробностей, достоверных персонажей и вдумчивого исследования многослойного чувства вины послевоенной Германии.

Entertainment Weekly

Кэнон сделал Берлин после падения реальным и таинственным… Он создал мощный коктейль из интриги, цинизма и редких вспышек идеализма.

The Los Angeles Times

Кэнон — явный преемник Грэма Грина; он пишет о моральных тупиках — реальных, а не сочиненных для того, чтобы двигать сюжет. Многослойная, великолепно рассказанная история.

The Boston Globe

Джозеф Кэнон Хороший немец

Моей матушке

Пояснение автора

Действие романа «Хороший немец» происходит в Берлине, в июле и августе 1945 года. Любое повествование о делах минувших подвержено риску неизбежных ошибок. Это особенно верно в отношении Берлина, карту которого История меняла в минувшем веке несколько раз, и, конечно, в отношении хаоса первого периода оккупации союзников, когда события происходили так быстро, что их хронологию путают даже современные исследования, о ложной памяти не говоря. Внимательный читатель, однако, имеет право знать, где автор сознательно допустил некие вольности. Союзники действительно захватили огромное количество документов нацистов, но описанный здесь Центр документации в Вассеркаферштайге заработал лишь через год. Парад войск союзников на самом деле состоялся 7 сентября, а не тремя неделями раньше, как в романе. Читатели, знакомые с этим периодом, легко узнают в американском оккупационном органе Управление военной администрации США (OMGUS), но это название получило официальный статус только в октябре 1945 года. Поэтому здесь используется сокращение покороче — ВА, а не громоздкое, но правильное — ГСШКС/USGCC (Группа США, Контрольный совет). Все прочие ошибки, увы, случайны.

I. Руины

Глава первая

Знаменитым его сделала война. Не столь знаменитым, как Марроу,^[1] голос Лондона, или Квента Рейнолдса,^[2] ныне голос за кадром документального кино, но достаточно известным, чтобы получить предложение от журнала «Колльерс» («четыре статьи, если сумеешь туда попасть»), — а затем и пресс-пропуск в Берлин. Разницу, в конце концов, дал почувствовать Хэл Рейди, который распределял места для прессы, словно рассаживал гостей за столом: «Юнайтед Пресс» рядом со «Скриппс-Хауард»,^[3] подальше от «Херста»,^[4] и без того приславшего слишком много людей.

— Но до понедельника я тебя не смогу отправить. Еще один самолет нам не дадут — сейчас конференция. Если только у тебя нет своих связей.

— Только ты.

Хэл ухмыльнулся:

— А у тебя дела хуже, чем я думал. Передай от меня привет этому вонючему козлу Няне Вендту. — Их цензор с довоенных времен, когда они оба работали в «Коламбии»,^[5] нервный коротышка, чопорный как гувернантка, любитель почеркать ручкой в их материалах перед самым выходом в эфир. — Министерство пропаганды и Просвещения, — вспомнил Хэл старое прозвище. — Интересно, что с ним сталось. Я слышал, Геббельс отравил своих детей.

— Нет, Магда, — сказал Джейк. — Гнэдиге фрау дала им яд. В шоколадных конфетах.

— Ну да. Конфетки конфеткам. Милые люди. — И вручил Джейку проездные документы. — Хорошо отдохнуть.

— Тебе бы тоже надо поехать. Это исторический шанс.

— Вот мой шанс, — сказал Хэл, показывая на другую пачку документов. — Еще две недели — и я дома. Берлин. Боже. Не могу дождаться, когда выберусь отсюда. А ты вернуться хочешь?

Джейк пожал плечами:

— Это последнее значимое событие войны.

— Сидение за столом и дележка выигрыша.

— Нет. То, что будет после.

— Будет то, что ты поедешь домой.

— Не сразу.

Хэл поднял на него глаза:

— Ты думаешь, она еще там, — безучастно сказал он.

Джейк, не ответив, положил документы в карман.

— Прошло время, сам знаешь. Все может быть.

Джейк кивнул:

— Она там. Спасибо за все. С меня причитается.

— Причитается, и не раз, — сказал Хэл, не развивая тему. — Пиши красиво. И не опоздай на самолет.

Но самолет опоздал на несколько часов во Франкфурт, потом несколько часов на земле разгружался и разворачивался, так что улетели они ближе к вечеру. В продуваемом насквозь «Си-47», военном транспортном самолете со скамейками вдоль бортов, пассажирам — остаткам журналистов, которые, как и Джейк, не попали на самолет раньше, — приходилось перекрикивать рев двигателей. Спустя некоторое время Джейку это надоело, он замолчал и сидел, прикрыв глаза. Его укачивало — самолет летел на восток, ныряя в воздушные ямы. В ожидании вылета они пили, и сейчас Брайана Стэнли, журналиста из «Дейли Экспресс»,^[6] как-то затесавшегося в группу американцев, уже явно развезло, а остальные не сильно от него отставали. Белсер из «Ганнетт»,^[7] Каули, который руководил пресс-бюро Штаба верховного командования союзных экспедиционных войск, не отходя от стойки бара «Писец», и Гимбел, который вместе с Джейком следовал за Паттоном^[8] в Германию. Все они были на этой войне уже целую вечность. Их форму цвета хаки украшали круглые корреспондентские нашивки, а фотокорр Лиз Йегер по-ковбойски носила тяжелый пистолет на бедре.

Так или иначе, он знал их всех: эти лица, как булавки, размечали его карту войны. Лондон, где он в 42-м наконец ушел из «Коламбии», поскольку хотел увидеть войну во плоти. Северная Африка, где он ее увидел и схлопотал кусок шрапнели. Каир, где он выздоравливал и ночи напролет пил с Брайаном Стэнли. Сицилия. В Палермо он не попал, но умудрился невероятным образом подружиться с Паттоном, так что позже, после Франции, снова присоединился к нему в гонке на восток. Через Гессен и Тюрингию, все быстрее, дни прерывистого ожидания, когда же будет бой, наконец-то война чистого адреналина. Веймар. Затем Нордхаузен и лагерь Дора, где все вдруг замерло. Два дня он только смотрел, даже говорить не мог. Записывал цифры — по двести в день, — а затем и это бросил. Камера снимала штабеля тел, выпирающие кости и болтающиеся гениталии. Живые, бритые наголо, в полосатом рванье, пола не имели.

На второй день в одном из лагерных бараков Джейкову руку схватил и стал целовать скелет. Да так и не отпускал в порыве непристойной благодарности, что-то бормоча по-славянски — поляк? русский? — и Джейк, оторопев, старался не вдыхать запах, чувствуя, как в этой отчаянной хватке подается его рука.

— Я не солдат, — сказал он. Хотелось убежать, но невозможно вырвать руку, и так стыдно, и теперь он тоже в ловушке. Вот о чем им всем надо было писать — о руке, которую ты не можешь стряхнуть.

— На недельку в старые пенаты, верно, дружище? — прокричал Брайан, сложив ладони рупором, чтобы его услышали.

— Ты там уже бывал? — заинтересовалась Лиз.

— Он там жил. Один из парней Эда — а ты не знала, дорогая? — сказал Брайан. — Пока его не вышвырнули фрицы. Турнули они, конечно, всех. Вынуждены были. С учетом обстоятельств.

— Так ты говоришь по-немецки? — сказала Лиз. — Слава богу, хоть один нашелся.

— Шпрехает, как берлинец, — ответил за него Брайан, поддразнивая.

— Мне плевать, как он шпрехает, лишь бы шпрехал. — Она похлопала Джейка по коленям. — Держись меня, Джексон, — сказала она так, как говаривал Фил Хэррис^[9] по радио. А потом: — И как тут было?

Ну как тут было? Как будто медленно сжимались тиски. Вначале званые вечера, жаркие дни на озерах, и ты зачарован событиями. Он приехал освещать Олимпиаду 1936 года. Его мать знала тех, кто знал супругов Додд,^[10] так что коктейли в посольстве и специальное место в их ложе на стадионе были обеспечены. Геббельс устроил большой прием на острове Пфауенинзель: деревья унизаны тысячами лампочек в виде бабочек, пьяные от шампанского и собственной значимости офицеры важно вышагивают по тропинкам, блюют по кустам. Додды в шоке. Он остался. Нацисты обеспечивали газетными заголовками, и даже внештатник мог кормиться одними слухами, день за днем наблюдая приближение войны. К тому времени, как он подписал договор с «Коламбией», тиски сомкнулись, слухи стали — как судорожные глотки воздуха. Город вокруг него сжимался, в итоге — замкнутый круг: Клуб иностранных журналистов на Потсдамерплац, дважды в день по мрачной Вильгельмштрассе на брифинги в министерство, затем в отель «Адлон», где «Коламбиа» снимала номер для Ширера.^[11] Они встречались за стойкой бара на возвышении, сравнивали заметки и наблюдали за эсэсовцами, что слонялись внизу у фонтана, ставили начищенные до блеска сапоги на парапет, а бронзовые лягушки пускали струи воды вверх, к застекленной крыше. Потом опять на выход и по Оси восток-запад к радиостанции на площади Адольфа Гитлера и бесконечным пререканиям с Няней Вендтом. Потом на такси домой — к телефону с прослушкой и под бдительный пригляд герра Лехтера, блокляйтера, который жил дальше по коридору в квартире, отобранной у каких-то несчастных евреев. Воздуха не было. Но это было в конце.

— Как в Чикаго, — ответил он. Грубый, наглый и самоуверенный новый город прикидывается старым. Неуклюжие дворцы эпохи кайзера Вильгельма, вечно похожие на банки, но еще рискованные анекдоты и запах пролитого пива. Едкий воздух Среднего Запада.

— Чикаго? Теперь это уже не Чикаго. — Это, как ни удивительно, влез в разговор тучный гражданский в деловом костюме, которого в аэропорту представили как конгрессмена от северной части штата Нью-Йорк.

— Точно, — сказал Брайан, не упуская случая схохмить. — Сейчас там все порушено. А где не порушено? Вся эта проклятая страна — одна большая площадка для бомбометания. Можно вопрос? Давно хочу узнать. Как обращаются к конгрессменам? Как вас называть — достопочтенный?

— Формально — да. Так пишут на конвертах, во всяком случае. Но мы обычно говорим просто конгрессмен или мистер.

— Мистер. Очень демократично.

— Верно, — без тени юмора ответил конгрессмен.

— Вы на конференцию или просто так приехали? — спросил Брайан, продолжая развлекаться.

— Нет, я в конференции не участвую.

— Значит, явились осмотреть владения.

— Не понял?

— О, без обид. Хотя очень похоже, правда? Военная администрация. Натуральные «пукка-сахибы».

— Не понимаю, о чем вы.

— Я сам зачастую не понимаю, что говорю, — любезно сказал Брайан. — Меня немного заносит. Не обращайте внимания. Вот, пропустите стаканчик, — сказал он, опрокидывая в себя другой; лоб блестел от пота.

Конгрессмен проигнорировал его и повернулся к молодому военному, притулившемуся рядом. Тот прибыл в последнюю минуту, без вещмешка. Курьер, наверно. В сапогах для верховой езды. Парень сидел, вцепившись в скамейку, как в поводья. На побледневшем лице россыпь веснушек.

— Первый раз в Берлине? — спросил конгрессмен.

Военный кивнул, еще крепче ухватившись за сиденье, когда самолет тряхнуло.

— Зовут как, сынок? — Попытка завязать разговор.

— Лейтенант Талли, — ответил тот и, прикрыв рот, поспешно сглотнул.

— Ты в порядке? — спросила его Лиз.

Лейтенант снял пилотку. Его рыжие волосы взмокли.

— Вот, держи на всякий случай, — сказала она, протягивая ему бумажный пакет.

— Сколько еще лететь? — спросил он, почти простонал, одной рукой прижимая пакет к груди.

Конгрессмен взглянул на него и непроизвольно поджал ногу — подальше от опасной траектории, слегка развернувшись так, что опять оказался лицом к лицу с Брайаном.

— Так вы из Нью-Йорка, да?

— Ютика, Нью-Йорк.

— Ютика, — повторил Брайан, делая вид, будто старается вспомнить, где это. — Пивоварни, да? — Джейк улыбнулся. Вообще-то Брайан знал Штаты хорошо. — Там полно немцев, если не ошибаюсь.

Конгрессмен посмотрел на него неприязненно:

— Мой округ — американский на все сто.

Но Брайан уже утомился.

— Надо думать, — сказал он, отворачиваясь.

— А как вы попали на этот самолет? Насколько я знаю, он для американской прессы.

— Вот тебе и союзник, — сказал Брайан Джейку.

Самолет слегка провалился — не больше, чем в дорожную яму, — но лейтенанту хватило и этого. Он застонал.

— Меня сейчас вырвет, — сказал он, едва успев открыть пакет.

— Осторожно, — сказал конгрессмен, не зная, куда деться.

— Срыгни, — посоветовала лейтенанту Лиз тоном старшей сестры. — Вот так. Теперь будет легче.

— Извините, — полузадушенно сказал тот, явно смущенный, внезапно превратившись в мальчишку.

Лиз отвернулась от парня.

— Ты когда-нибудь встречался с Гитлером? — спросила она Джейка. Вопрос привлек внимание остальных — она как бы задернула шторку, спрятав лейтенанта.

— Встречать не встречал. Но видел, — сказал Джейк. — Много раз.

— Я имею в виду — близко.

— Один раз, — ответил он.

Душным ранним вечером возвращался из пресс-клуба. Улица почти в тени, но последние лучи солнца еще освещали новое здание Канцелярии. Прусский модерн, широкие ступени спускаются к ожидающему авто. Рядом только адъютант и два телохранителя, поразительная незащищенность. Видимо, собирался в Шпортпаласт, толкать очередную речугу против коварных поляков. На секунду остановился внизу и глянул вдоль пустой улицы на Джейка. Сунуть руку в карман, подумал Джейк. Один выстрел — и всему этому конец, проще некуда. И почему этого никто не сделал? Тут, словно почуяв эту мысль, Гитлер вскинул голову, настороженно, точно жертва, принюхался и опять глянул на Джейка. Один выстрел. Он на секунду, оценивающе, задержал взгляд, потом, чуть дернув усиками, улыбнулся, лениво отмахнул хайль и направился к автомобилю. Злорадствуя. Пистолета-то нет, а у него дела.

— Говорят, у него был гипнотический взгляд, — сказала Лиз.

— He знаю. Я так близко не подходил, — ответил Джейк. Прикрыл глаза — и все исчезли.

Осталось недолго. Сначала он отправится на Паризерштрассе. Он представил себе дверь. Над входом кариатиды из плотного песчаника держат балкон. Что она скажет? Четыре года. А может, она переехала. Нет, она там. Еще несколько часов. Пропустить стаканчик в кафе дальше по улице, на Оливаерплац, наверстать упущенное, столько историй накопилось за эти годы. Если не сидят по домам.

— Приятные грезы? — спросила Лиз, и он понял, что улыбается. Уже на месте. Берлин. Теперь недолго.

— Подлетаем, — сказал Брайан, уткнувшись лицом в небольшой иллюминатор. — Боже. Взгляни.

Джейк открыл глаза и вскочил как пацан. Все столпились вокруг иллюминатора, конгрессмен сбоку.

— Боже, — опять сказал Брайан, почти в полной тишине, и замолчал, онемев от вида внизу. — Карфаген, да и только.

Джейк взглянул на землю, сердце екнуло, возбуждение ушло, словно кровь из тела. Почему никто ему не сказал? Он уже видел разбомбленные города: целые кварталы вспоротых домов и целые улицы битого стекла в Лондоне, потом с воздуха глубокие кратеры и разрушенные церкви Кельна и Франкфурта, но такого масштаба — ни разу. Карфаген, разрушение, пришедшее из Древнего мира. Внизу, казалось, все замерло. Остовы домов, пустые, как разграбленные могилы, на мили и мили вокруг, стертые в порошок кварталы, где даже стен не было. Они подлетали с запада, со стороны озер, и он знал, что под ними должен быть Лихтерфельде, затем Штеглиц, примыкающий к Темпельхофу, но наземные ориентиры исчезли под зыбучими песками завалов. По мере снижения разрозненные дома приобретали очертания. Разрушены, но стоят, и кое-где торчат трубы, и даже одна колокольня. Там должна быть какая-то жизнь. Все закрывало бежевое облако — но не дыма, а плотной дымки из сажи и штукатурной пыли, словно дома никак не могли заставить себя испариться. Но Берлин исчез. Большая Тройка готовилась делить руины.

— Ну, получили, что заслужили, — внезапно изрек конгрессмен — резкий американский говор. Джейк взглянул на него. Политик на поминках. — Правда? — с некоторым вызовом переспросил конгрессмен.

Брайан медленно отвернулся от иллюминатора, глаза полны презрения.

— Парень, мы все получаем, что заслужили. В конечном счете.

По периметру Темпельхоф был сплошным месивом, но само поле очистили, и терминал стоял на месте. После города-кладбища, увиденного с воздуха, аэропорт, казалось, бурлил жизнью, кишел наземным персоналом в форме и встречающими. У подножия трапа стоял давно не стриженный молодой лейтенант и, энергично жуя жвачку, внимательно рассматривал спускающихся пассажиров. Бледный военный, шатаясь, сошел первым и рванул, как предположил Джейк, в туалет.

— Гейсмар? — Лейтенант протянул руку. — Рон Эрлих, пресс-бюро. Я за вами и мисс Йегер. Она прилетела?

Джейк кивнул:

— Вот с этим. — Он показал на чемоданы, которые вытаскивал из самолета. — Не поможете?

— Что здесь, ее приданое?

— Оборудование, — сказала Лиз из-за его спины. — Будете острить или поможете человеку?

Рон оглядел военную форму с неожиданными выпуклостями и улыбнулся.

— Есть, сэр, — шутливо отсалютовал он и разом легко подхватил чемоданы, рисуясь перед дамой. — Сюда. — Он повел их к зданию. — Полковник Хаули просил передать вам привет, — сказал он Лиз. — Говорит, что помнит вас еще со времен работы в рекламном бизнесе.

Лиз усмехнулась:

— Не беспокойтесь. Я его сфотографирую.

Рон улыбнулся в ответ:

— Полагаю, вы его тоже помните.

— Еще как. Эй, поосторожней с этим. Объективы.

Они поднялись по лестнице вслед за конгрессменом, у которого, кажется, появилась свита, и вышли в зал ожидания с теми же рыжевато-коричневыми мраморными стенами и грандиозным пространством, что и прежде, когда полеты были романтикой. Тогда люди приходили в здешний ресторан просто посмотреть на самолеты. Джейк ускорил шаг, чтобы не отстать. Рон ходил так же, как говорил, энергично лавируя между группками ожидающих военных.

— Вы не застали президента, — сказал он. — Уехал в город после ланча. Вся Вторая бронетанковая выстроилась на Авюс.^[12] Впечатляющая картина. Жаль, что ваш самолет опоздал, — в городе поснимать, наверное, не выйдет.

— А разве он не на конференции? — спросила Лиз.

— Она еще не началась. Дядя Джо опаздывает. Говорят, простудился.

— Простудился? — переспросил Джейк.

— Трудно представить, да? Я слыхал, Трумэн злится. — Он взглянул на Джейка. — Но это не для прессы.

— А что для прессы?

— Почти ничего. У меня есть пара заявлений для печати, но вы, скорее всего, их выбросите. Другие так и делают. Пока они не начнут, сообщать не о чем. Расписание брифингов висит в пресс-центре.

— А это где?

— По дороге от штаба ВА. Аргентинишалле, — подчеркнул он шутливое название.

— Это в Далеме? — спросил Джейк, пытаясь сориентироваться.

— Сейчас все в Далеме.

— А почему не поближе к центру?

Рон посмотрел на него:

— А центра нет.

Они поднимались по широкой лестнице к главному выходу.

— В общем, пресс-центр рядом со штабом ВА, найдете без проблем. Ваше жилье тоже. Мы подобрали вам прекрасное место, — сказал он Лиз чуть ли не угодливо. — График для фотокорреспондентов другой, но по крайней мере вы туда попадете. В Потсдам, я имею в виду.

— А журналисты — нет? — спросил Джейк.

Рон покачал головой:

— Они собираются проводить закрытые заседания. Никакой прессы. Говорю вам сразу, чтоб вы потом не верещали, как остальные. Правила устанавливаю не я, так что хотите жаловаться — жалуйтесь через мою голову, мне все равно. Мы в лагере будем делать все возможное. Все, что потребуется. Отсылать материал можно из пресс-центра, но только через меня, имейте в виду.

Джейк посмотрел на него и выдавил усмешку. Очередной Няня Вендт, но на сей раз энергичный и вечно жующий.

— А что случилось со свободой прессы?

— Не волнуйтесь. Материала на всех хватит. После каждого заседания будет брифинг. Кроме того, болтают много.

— А чем занимаемся между брифингами?

— В основном — пьем. По крайней мере, они тут этим и занимаются. — Он повернулся к Джейку. — Не то чтобы, знаете ли, Сталин интервью давал. Сюда, пожалуйста, — сказал он, проходя через вращающиеся двери. — Я отвезу вас на квартиру. Вам, вероятно, хочется привести себя в порядок.

— Горячая вода есть? — спросила Лиз.

— Естественно. Все удобства как дома.

На подъездной дороге конгрессмена упаковывали в реквизированный «хорх» с американским флагом на борту, а остальных рассаживали по открытым джипам. Дальше в конце дороги начинались первые дома — ни один не уцелел. Джейк смотрел на них, и внутри опять нарастала пустота. Это уже не вид с борта самолета — хуже. Несколько торчащих стен, изрытых отметинами артиллерийских снарядов. Груды обломков, битого цемента и водопроводной арматуры. Один дом раскололо до основания, кусок обоев свисал из разрушенной комнаты, вокруг оконных проемов — следы пожара. И как он ее найдет среди такого? Пыль, что он видел с самолета, висела в воздухе, и дневной свет потускнел. И еще запах — кислая вонь мокрой кладки и перекопанной земли, — как на новой стройплощадке. И чего-то еще — видимо, тел, которые так и остались под руинами.

— Добро пожаловать в Берлин, — сказал Рон.

— И так везде? — тихо спросила Лиз.

— В основном. Если нет крыши — значит, бомбы. В остальном дело рук русских. Говорят, артобстрелы были еще хуже. Все разносило к чертям собачьим. — Он бросил сумки в джип. — Запрыгивайте.

— Вы поезжайте, — сказал Джейк, рассматривая улицу. — У меня тут кое-какие дела.

— Садитесь, — сказал Рон в приказном тоне. — Вы что, собираетесь ловить такси?

Лиз увидела лицо Джейка, затем повернулась к Рону и улыбнулась:

— Что за спешка? Отвезите его, куда он хочет. Заодно устроите мне экскурсию. — Она похлопала по камере, висящей на шее, а затем, присев, поднесла камеру к глазу. — Улыбнулись. — И сняла его на фоне оживленного Темпельхофа.

Рон взглянул на часы, делая вид, что не позирует.

— У нас мало времени.

— Небольшая экскурсия, — сказала Лиз и, подлизываясь, сделала еще несколько снимков. — Разве это не входит в услуги?

Он вздохнул:

— Полагаю, вы хотите посмотреть бункер. Все хотят взглянуть на бункер, а смотреть нечего. Русские внутрь не пускают, говорят, что затоплен. Может, там где-то плавает Адольф, кто его знает? Но это их сектор и они могут делать что хотят. — Он улыбнулся Лиз. — Но можно посмотреть Рейхстаг. Все хотят его сфотографировать, и русские не препятствуют.

— Идет, — сказала Лиз, опустив камеру.

— Если я смогу туда добраться. Я знаю, как выехать из Далема, но…

Лиз показала большим пальцем на Джейка:

— Он жил здесь.

— Тогда вы за штурмана, — сказал Рон, пожимая плечами, и поманил Лиз в джип. — Садитесь впереди. — И опять ухмыльнулся.

— Везет же мне. Но держите руки на руле. У всей американской армии проблема с руками.

Джейк не обращал на них внимания; флиртуют — и ладно. Какие-то люди появились из-за груды обломков. Две женщины. Он наблюдал, как они осторожно пробираются по кирпичам, заторможенные, будто еще контуженные. Несмотря на июльскую жару, они были в пальто — боялись оставить одежду дома, в подвале разрушенного здания, где кто-нибудь может взять все, даже их самих. Каковы были эти последние месяцы? Карфаген. Может, и она, как эти две женщины, прячется в какой-нибудь норе. Но где? Глядя на этих женщин, он вдруг понял, что может вообще не найти ее, что взрывы, наверное, и людей расшвыряли, как кирпичи. А может, и найдет. Он повернулся к джипу, ему уже не терпелось ехать — бесполезная спешка, будто всего, что случилось с ней, еще не случилось.

Он забрался на заднее сиденье, рядом с кофрами Лиз.

— Куда сначала, в бункер? — спросил Рон у Лиз, та кивнула. Он повернулся к Джейку. — Как ехать?

Он собирался не туда, но теперь деваться некуда, придется уважить Лиз.

— В конце поворот направо.

Рон отжал педаль сцепления.

— Не трудитесь делать заметки. Все пишут одно и то же. Про лунный пейзаж. Коронный номер. И про зубы. Ряды гнилых зубов. «Ассошиэйтед Пресс»^[13] написало о гнилых молярах. Но вы, может, придумаете что-нибудь оригинальное. Умоляю, что-нибудь новенькое.

— А как бы вы это описали?

— Не знаю, — сказал Рон уже серьезно. — Может, и никто не знает. Это… в общем, сами увидите.

Джейк направил машину на север по Мерингдамм, но пришлось свернуть на восток, и через пару минут они заблудились. Как выяснилось, улицы перекрыты, не проехать. Развалины перекроили всю карту. Всего пять минут в Берлине — и уже заблудился. Стали выбираться из руин. Рон, оборачиваясь, посматривал на него как на сломанный компас, пока, к счастью, они снова не выехали на Мерингдамм. В этот раз на расчищенный участок пути, который должен привести их к Ландверканалу, — маршрут следования полегче этих непредсказуемых дорог. Только на главных улицах проезжую часть расчистили, а на других лишь тропинки вились — если их вообще разглядишь. Берлин, город на равнине, приобрел наконец возвышенности — новые холмы из кирпичей. Никаких признаков жизни. Только раз он заметил ребятишек, сверчками скакавших по обломкам, и группу женщин, сортирующих кирпичи; головы обернуты платками от пыли. В остальном улицы были пустынны. Тишина его нервировала. Берлин всегда был шумным городом: поезда надземки с ревом проносились по мостам-эстакадам, во внутренних двориках многоквартирных домов потрескивали радиоприемники, автомобили визжали тормозами на светофорах, спорили пьяные. Теперь он слышал только шум двигателя джипа и жутковатый скрип одинокого велосипеда впереди, больше ничего. Кладбищенская тишина. Ночью будет тьма кромешная, обратная сторона луны. Рон прав — клише неизбежно.

У Ландверканала жизни было больше, но ужасно воняло. В канале плавали нечистоты и мертвые тела. Русские стояли здесь уже два месяца — неужели так сложно было их повылавливать? Но все так и осталось: тела сбились вокруг свай разрушенных мостов или просто притопли вниз лицом посреди канала, никуда не двигаясь в стоячей воде. Лиз опустила камеру и прижала ко рту носовой платок, чтобы не вдыхать вонь. Никто не произнес ни слова. На другом берегу исчезла станция метро Халлешес Тор.

Они поехали вдоль канала в сторону моста Потсдамер, который принял на себя все движение. На одном из пешеходных мостиков он впервые увидел мужчин — одетые в серую униформу Вермахта, они шли, волоча ноги, все еще отступая. Он неизбежно вспомнил тот вечер, когда отправляли войсковые транспорты в Польшу: большое публичное представление на Линден, лица с квадратными подбородками прямо из кинохроники. А теперь пусты, небриты и почти невидимы; женщины, не глядя, просто обходили их стороной.

Теперь появились ориентиры — вдалеке Рейхстаг, а здесь, на площади Потсдамерплац, зазубренные остатки универмагов. «Вертхайма» больше не было. Обгорелый остов грузовика столкнули в сторону, чтобы расчистить путь, но нечему — движения нет, лишь несколько велосипедистов да русские солдаты ведут запряженный лошадьми фургон. Прежде запруженный перекресток — теперь как из немого кино, только без судорожного ритма. Напротив, все двигалось замедленно, даже велосипедисты, которые боялись проколоть шины, и повозка, ползущая вдоль улицы, пустынной, как степь. Сколько ночных бомбардировок для этого понадобилось? Около грузовика на чемоданах сидела, уставившись в землю, семья. Может, они только что прибыли на станцию Анхальтер и ожидают автобуса-призрака, или слишком устали и не знают, куда идти.

— Остается только посочувствовать бедолагам, — сказал Рон. — Честное слово.

— Кому, немцам? — спросила Лиз.

— Да, я понимаю. И все же.

Они повернули на Вильгельмштрассе. Новое министерство ВВС Геринга, вернее его остов, уцелело, но в остальном улица — длинная линия помпезных правительственных зданий — лежала в закопченных руинах, кирпичи изверглись на тротуары, словно кровь из раны. Тут все и начиналось.

Около Рейхсканцелярии стояла толпа — внезапные высверки фотовспышек. Редкие аплодисменты.

— Смотрите, это Черчилль, — сказала Лиз, хватая камеру. — Давай туда.

— Очевидно, у них тоже экскурсия, — сказал Рон, делая вид, что ему все надоело, но тем не менее завороженно пялясь на лестницу — ну как же, знаменитость.

Джейк вылез из джипа. Вот тут и стоял, улыбаясь, Гитлер. А теперь Черчилль, в легкой летней форме, зажав зубами сигару, окруженный репортерами. Рядом с ним Брайан. И как ему удалось так быстро добраться сюда? Но у Брайана имелась легендарная способность появляться везде неожиданно, как черт из табакерки. Черчилль, смущаясь аплодисментов, остановился на лестнице. Машинально поднял руку, сложил пальцы в победный знак, затем смешался и опустил, осознав вдруг, где находится. Джейк посмотрел на толпу. Аплодировали английские солдаты. Немцы стояли молча. Затем отошли — возможно, стыдясь своего любопытства, как прохожие придорожной аварии. Черчилль нахмурился и поспешил к автомобилю.

— Давайте посмотрим, — сказал Джейк.

— Вы в своем уме? И оставить джип, битком набитый фотоаппаратами? — Автомобиль Черчилля отъезжал, толпа потянулась за ним. Рон закурил сигарету и сел в машину. — Валяйте. А я тут посторожу. Принесете мне сувенир, если там хоть что-нибудь осталось.

На входе стояли русские солдаты. Коренастые азиаты с винтовками. Всего лишь демонстрацией силы, впрочем: люди свободно входили и выходили, да и охранять нечего. Джейк повел Лиз мимо вестибюля с развороченной крышей по длинной галерее. По зданию бродили солдаты, выискивая среди обломков медали — все, что можно унести. Посреди зала лежали огромные люстры. Одна еще висела в нескольких футах над мусором. Ничего не убрано. Это почему-то шокировало больше, чем развалины снаружи — наглядная ярость решающего штурма, зримое безумие разрушения. Мебель разбита на куски, обивка вспорота штыками; картины порезаны. Ящики выпотрошены и отброшены. В кабинете Гитлера гигантская мраморная столешница перевернута, края отколоты на сувениры. Везде бумаги с отпечатками грязных сапог. Отвратительные свидетельства буйства. Монгольская орда. Он представил, как вопила охрана, мечась по залам, колошматя и растаскивая все подряд.

— Как ты думаешь, что это? — спросила Лиз, поднимая пачку пустых бланков с золотым обрезом — сверху рельефные нацистский орел и свастика.

— Приглашения. — Он повертел бланк в руке. — Фюрер просит вас присутствовать. На чаепитии. Бланков целые ящики. Хватит на тысячу лет.

— Как у миссис Астор,^[14] — сказала Лиз, засовывая несколько штук в карман. — Хоть что-то, а?

— Пошли отсюда, — сказал Джейк. Ему было не по себе от этого бардака.

— Дай мне сделать несколько фоток, — сказала она, снимая комнату.

Два американских солдата, услышав английскую речь, подошли к Лиз и протянули свой фотоаппарат:

— Привет, щелкните нас?

Лиз улыбнулась:

— Конечно. У стола?

— Свастику захватите?

Массивная декоративная свастика лежала на полу лицом вниз. Оба солдата поставили на нее ногу. Один приобнял другого, и оба заулыбались в камеру. Дети.

— Еще раз, — сказала Лиз. — Свет плохой. — Щелкнув, взглянула на их фотоаппарат. — Где достали? С начала войны не видела таких.

— Шутите? Они отдают их практически задаром. Поищите у Рейхстага. Хватит пары бутылок «Канадского клуба». Вы только приехали?

— Да.

— Пропустим по стаканчику, а? Я угощаю. Могу все тут показать.

— А что мама скажет?

— Эй!

— Остынь, — сказала она и кивнула на Джейка. — К тому же он страшно ревнивый.

Солдатик посмотрел на Джейка, затем подмигнул ей:

— Тогда до следующего раза, детка. Спасибо за снимок.

— История для мемуаров, — сказала она Джейку, когда солдаты ушли. — Никогда не думала, что меня будут клеить в кабинете Гитлера.

Джейк удивленно посмотрел на нее. Он вообще не думал, что Лиз можно клеить. Но сейчас понял, что, если с нее соскрести фронтовую грязь и солдатскую фанаберию, она станет хоть куда.

— Детка, — развеселился он.

— Где бункер?

— Здесь, наверное. — Он показал в окно на задний дворик, где на часах стояли русские солдаты. Небольшой бетонный блокгауз; иссеченный осколками, пустой участок земли. Двоих американцев сначала отогнали, но потом те предложили сигареты, и часовые отошли в сторону, разрешив солдатикам сфотографировать. Джейк вспомнил Египет, аллею бункеров, где уходили под землю фараоны, влюбленные в смерть. Но даже они не забирали с собой свой город.

— Говорят, он в конце на ней женился, — сказала Лиз.

В последний час, когда наверху как оголтелые бегали русские.

— Будем надеяться, для нее это что-то значило.

— Это всегда что-то значит, — легко сказала она и взглянула на него: — Я сюда еще раз приеду. Смотрю, ты не в настроении.

Все хотят увидеть бункер, сказал Рон. Последний акт, вплоть до омерзительной свадьбы и финального, слишком запоздалого выстрела. Теперь это история для газет и журналов. Были у Евы цветы? Тост под шампанское, потом они усыпили собаку, а Магда умертвила своих детей.

— Это не усыпальница, — сказал Джейк, по-прежнему глядя в окно. — Тут все надо сравнять бульдозером.

— После того, как я сделаю снимок, — сказала Лиз.

Они вернулись в сумрак длинной галереи. Опять поломанные стулья, из-под растерзанной ткани торчит набивка. Почему русские оставили все в таком виде? Варварский урок? Но кто здесь будет учиться? Американские солдаты фотографировались у рухнувших люстр, как рассеянные туристы. У стены валялась груда медалей, выброшенных из ящиков. Железные кресты. Когда Джейк нагнулся, чтобы взять один — сувенир для Рона, — он ощутил себя гробокопателем, роющимся в останках.

Тревожное настроение не оставило его и на улице. Горы камней были уже не безличным ландшафтом, но Берлином, который он знал, частью вышибленной из него жизни. Здесь, на углу, Унтер дер Линден была серой от пепла. Даже отель «Адлон» разбомбили.

— Нет, — поправил его Рон. — Его сожгли русские, после штурма. Никто не знает, почему. Спьяну, наверно.

Он отвел взгляд. Но что здание по сравнению со всем остальным? Руки, которые не можешь стряхнуть. Бранденбургские ворота на той стороне площади стояли, но квадрига сместилась с пьедестала, будто колесница, перевернувшаяся на скачках. Колонны завешаны красными флагами и портретами Ленина, отчасти скрывавшими щербины от снарядов. По пути в Тиргартен он увидел огромную толпу у Рейхстага: американцы меняли бутылки «Канадского клуба», русские рассматривали наручные часы. Некоторые немцы, как те две женщины у Темпельхофа, несмотря на жару, были в пальто — вероятно, прятали то, что принесли на продажу. Сигареты, консервы, старинные фарфоровые часы. Новый «Вертхайм». Несколько девушек в летних платьицах повисли на солдатах. Перед почерневшими стенами Рейхстага, исписанными кириллицей, солдаты позировали для фотокамер. Еще одна остановка нового туристического маршрута.

Парк добил его окончательно. Здания, как и солдаты, — ожидаемые потери. Но деревья тоже исчезли, все до одного. Густой лес Тиргартена, все его извилистые тропинки и глупые статуи в укромных уголках сгорели, оставив после себя огромную пустоту, усеянную темными обугленными пнями и искореженными металлическими фонарными столбами. Джип ехал на запад вдоль Оси. Вдали над Шарлоттенбургом последние лучи солнца окрасили небо в пурпур, и на мгновение Джейк подумал, что там еще бушует огонь, пылая в ночи маяком для бомбардировщиков. Обломок одного упал, и одинокий пропеллер торчал из земли — сюрреалистический кусок металлолома, вроде фрагмента старого холодильника или ржавого трактора, которые иногда видишь во дворе бедного фермера.

— Господи ты боже мой, — сказала Лиз, — посмотрите на них.

Вокруг полно людей, медленно их огибавших. Чемоданы. Тюки одежды. У некоторых — ручные тележки и детские коляски. Двигались из последних сил, медленно переставляя ноги. Старики и семьи вообще без вещей. Перемещенные лица — новый эвфемизм. Никто не попрошайничал, не просил помощи, лишь устало тащились мимо. Куда? К родственникам в подвал? В новый лагерь, пройти дезинфекцию, получить тарелку супа и никакого адреса для пересылки почты? Ошеломленные тем, что в сердце города оказалась пустошь, хуже той, из которой ушли. И все же куда-то они шагали — великое переселение выживших, подобных тем, на старых гравюрах, что брели среди выжженного ландшафта Тридцатилетней войны.

Конец должен был быть не таким, подумал Джейк. А каким? Парады? Полный жизни Берлин, такой же, как всегда, но без нацистов? Как еще? Странно, он никогда не думал, что это закончится. Жизни вне войны не было, одна история вела к другой, а та — к следующей. И вот теперь последняя — что будет, когда закончится и она? Поедешь домой, сказал Хэл. Домой, где он не был десять лет. Поэтому вернулся в Берлин — еще одно перемещенное лицо в Тиргартене. С одной лишь разницей: он в джипе мчится мимо отставших переселенцев в компании бойкой девчонки, которая щелкает фотокамерой, и водителя, чья очередная сигарета стоит пайки хлеба. Бредущие пешком смотрели на них безучастно и шли дальше. До него вдруг дошло, что они видят в нем завоевателя, одного из распущенных тинэйджеров и охотников за сувенирами, а не берлинца, возвратившегося домой. Эта иллюзия теперь исчезла, как и прочие.

Но что-то должно ведь остаться. Годы его жизни. Люди переживали и не такое. Он велел Рону повернуть у монумента Победы и дал ориентир: зенитные батареи у зоопарка. Сам высматривал дальше, что исчезло. Церковь Кайзера Вильгельма, шпиль снесло. Кафе «Кранцлер» разрушено полностью. Гораздо больше людей. Курфюрстендамм пострадала, но узнаваема. Стекла во фронтонах магазинов и выносных витринах выбиты, часть зданий уцелела — выиграли в рулетку бомбежек. Налево по Фазаненштрассе.

— Так нам не по пути, — сказал Рон.

— Знаю. Мне надо кое-что проверить, — ответил Джейк раздраженно. Он волновался.

Направо мимо Людвигкирх. После стольких ночей затемнения он мог пройти по этому маршруту с завязанными глазами. Каштаны исчезли, так что улица выглядела неестественно светлой и оказалась расчищена вплоть до Оливаерплац.

— Остановитесь здесь, — вдруг сказал он. Они проскочили, потому что там ничего не было. Мгновение он просто смотрел,затем выбрался из джипа и медленно пошел к груде обломков. Ничего. От рухнувшей пятиэтажки со светло-коричневым фасадом остались одни плиты. Даже тяжелая дверь из чугуна и стекла отброшена прочь. Обезумев, он поискал взглядом кариатиды. Исчезли. Какой-то умывальник возвышался на холме из битой штукатурки.

— Ты здесь жил? — спросила Лиз. На пустынной улице ее голос прозвучал громко. Он услышал, как щелкнул затвор фотоаппарата.

— Нет, — сказал Джейк. — Не я.

Они приходили сюда только несколько раз, когда не было Эмиля. Полдень, густые ветки за окном покрывают тенью узоров задернутые шторы. Влажные от пота простыни. Он дразнится, потому что после всего она прикрывается, натягивая простыню на груди, а спутанные и влажные волосы разметались по подушке, такие же недозволительные, как теплый полдень, комната, где их быть не должно, они вместе.

— Раньше тебя это не заботило.

— То было раньше. Ничего не могу поделать, я стесняюсь. — Она смотрит ему в глаза, потом начинает смеяться — постельный смех, интимный, как прикосновение. Поворачивается на бок. — Как ты можешь шутить?

Он падает рядом с ней.

— Так это ж развлечение.

Она прикладывает руку к его щеке.

— Для тебя развлечение, — говорит она, но улыбается, ибо секс их был игрив — радость выйти сухими из воды.

Безгрешная юность.

Он пошел по узкой тропинке среди обломков. Может, кто-нибудь еще живет в подвале. Но тропинка никуда не привела. Только руины да отвратительная вонь в воздухе. Чье тело? Из обломков штукатурки торчала палка с клочком бумаги, как вешка на могиле. Он нагнулся и прочел. Фрау Дзурис, толстуха с первого этажа, судя по всему, жива и переехала. На какую-то улицу в Вильмерсдорфе — он такой улицы не знал. Фрау Дзурис в настоящий момент проживает — витиеватый официальный язык визитки. Он достал блокнот и записал адрес. Милая женщина, обожала пироги с маком. Ее сын работал на заводе «Сименс» и каждое воскресенье приходил обедать. Такое вот помнишь. Он вернулся к джипу.

— Никого нет дома? — спросил Рон.

Джейк застыл. Потом решил не реагировать, и покачал головой:

— Во всяком случае, не здесь. — Но где-то. — Как тут друг друга находят? При таких делах?

Рон пожал плечами:

— Сарафанное радио. Опросите соседей. — Джейк посмотрел на пустую улицу. — Или гляньте доски объявлений. Они на каждом углу. «Требуется информация о местонахождении…» — знаете, как клуб «Мисс Одинокие Сердца». — Он заметил, какое у Джейка лицо. — Ну, не знаю, — сказал он по-прежнему легкомысленно. — Как-то находят. Если живы.

Неловкая тишина. Лиз, которая все это время наблюдала за Джейком, повернулась к Рону:

— Тебя мама так воспитала, или сам таким стал?

— Извините, — сказал Рон Джейку. — Я не хотел…

— Ладно, забыли, — устало ответил Джейк.

— Вы все посмотрели? Уже темнеет.

— Да, все, — сказал Джейк, забираясь в джип.

— О'кей, в Далем, — сказал Рон.

Джейк кинул последний взгляд на руины. Почему он считал, будто что-нибудь здесь уцелеет? Кладбище.

— Там правда есть горячая вода? Я бы помылся.

— Так все говорят, — откликнулся Рон, повеселев. — После. Это все пыль.

Их расквартировали на огромной вилле на Гельферштрассе — пригородной улочке за штабом Люфтваффе на Кронпринцалле, где теперь размещалась Военная администрация. Здания Люфтваффе были построены в том же стиле, что и министерство Геринга, — серые, из гладкого камня, — но здесь над карнизами торчали готовые к взлету декоративные орлы, и весь комплекс ощетинился колышущимися над крышами американскими флагами и антеннами автомобилей, что выстроились вдоль подъездного пути. Разрушения были и здесь — выгоревшие участки земли, где когда-то стояли дома, — но ничего подобного тому, что они видели в Берлине. И сама Гельферштрассе была в довольно хорошем состоянии, почти мирная. Местами даже деревья уцелели.

Джейк нечасто бывал в Далеме, чьи тихие окраинные улицы напоминали ему Хэмпстед, но облегчение от вида уцелевших домов с традиционными черепичными крышами и бронзовыми дверными молоточками, сделало Далем узнаваемее, чем есть. Большинство оконных проемов зияло пустотой, но улицу очистили от стекла и привели в порядок. Запах, который преследовал их по всему городу, здесь наконец исчез. В ходе общей расчистки домов убрали и тела.

Вилла — трехэтажное нагромождение бледно-желтой лепнины, не такой роскошной, как у особняков миллионеров в Грюневальде, но богатой; очевидно, это был дом профессора института Кайзера Вильгельма, что находился в нескольких улочках отсюда.

— Мне пришлось отдать хозяйскую спальню конгрессмену, — сказал Рон — вылитый трактирщик, что ведет их в номера. — Но по крайней мере спать, скрючившись, вы не будете. Позже я вас переселю, — сказал он Лиз. — Он здесь на пару дней.

— Короткий набег, да? — сказала Лиз.

— Здесь никто не остается надолго, кроме персонала ВА. Они все на втором этаже. Еще один пролет. Ужин в семь, кстати.

— А где размещается рядовой состав?

— Да везде. Большинство казарм — на старом заводе «Телефункен». Часть — у «Онкель Томс Хютте». — Название он произнес по-английски.

— «Хижины дяди Тома»? — удивилась Лиз. — С каких пор?

— А всегда. Сами назвали. Наверное, им книжка понравилась.

В комнате Джейка, очевидно, жила дочь хозяина дома. Односпальная кровать с розовым синельным покрывалом, обои в цветочек, туалетный столик с круглым зеркалом и гофрированной розовой накидкой. Даже тыльная сторона штор затемнения была обшита розовой тканью.

— Мило.

— Да, — согласился Рон. — В общем, как я сказал, через пару дней сможем вас переселить.

— Не надо. Мысли будут девственными.

Рон усмехнулся:

— Ну, об этом в Берлине можно не беспокоиться. — Он пошел к двери. — Белье в стирку оставляйте на стуле. Они его потом заберут. — И, щелкнув дверным замком, ушел, унеся с собой свое легкомыслие.

Джейк внимательно осмотрел комнату в рюшечках. Кто — они? Обслуживающий персонал, люди на побегушках — часть добычи победителей. Что стало с девушкой, выкинутой из ее розового кокона? Он подошел к покрытому стеклом туалетному столику. Ничего, только след от пудры. Уходя, одним движением смела все баночки и тюбики в сумку. Он лениво выдвинул ящички — пустые, не считая нескольких открыток с Виктором Штаалем^[15] — дырочки от булавок по углам. Очевидно, он уже не предмет ее вожделения. Но ей по крайней мере было куда уйти. А что с Линой? Успела ли она собрать духи и пудру и благополучно выбраться или ждала, пока не рухнула крыша?

Он закурил и, расстегивая рубашку, подошел к окну. Двор внизу был перекопан под огород, но грядки превратились в сплошное месиво. Русские небось постарались, ища провиант. Но здесь хоть можно дышать. Израненный город, всего в нескольких милях отсюда, уже таял за деревьями и пригородными домами — так анестезия блокирует боль. Надо было делать заметки. Но о чем тут писать? Все уже произошло. Судя по всему, старики и мальчишки здание за зданием отстреливались прямо из дверей. Почему они держались до конца? Говорят, ждали американцев. Кого угодно, только не русских. Мир будет еще хуже — последнее предупреждение Геббельса, единственное, которое сбылось. В итоге окончательное безумие. Целые улицы в огне. Везде рыщут стаи эсэсовцев, вешая мальчишек на фонарных столбах за дезертирство. В назидание. В лагерях они уничтожали людей до последнего часа. Здесь убивали даже своих. Уже не война, а жажда крови.

Джейк не давал стоящего материала два месяца, еще с лагерей; ждал Берлина. А теперь чувствовал, что Берлин его добьет, что все статьи сведутся к лунным ландшафтам Рона и гнилым зубам — беспомощный замах на масштаб. У него кончились слова. Найди одного человека. Не тысячу — одного. Наверняка она здесь. Один выживший — это же так мало, на это ведь можно надеяться. Он снова посмотрел на огород. Рядом с сарайчиком на задах седая женщина развешивала мокрое белье на веревке. Хаусфрау.

— И что ты собираешься делать? — спрашивал он. — Поехали со мной. Я все улажу. Вывезу тебя отсюда.

— Отсюда, — повторила она, отмахиваясь: само это слово невероятно. Затем покачала головой: — Нет, лучше так. — Она сидела за туалетным столиком, все еще в ночной рубашке, но уже с безукоризненным макияжем, с красным лаком на ногтях. — Я стану хаусфрау, — сказала она как бы мимоходом, крася губы. — Хорошей немецкой хаусфрау. — Опустила глаза. — И перестану лгать.

— Это не ложь, — сказал он, положив руки ей на плечи.

Она посмотрела на его лицо в зеркале.

— Ложь для него.

Седая женщина снизу заметила его в окне. Замешкалась, затем поклонилась, как служанка, и подхватила плетеную корзину. Он наблюдал, как она шла через грязный двор. Найди человека. Какой была ее война? Может, она была одной из верных, надрывала горло в Шпортпаласте, а теперь стирает белье для врагов. А может, просто хаусфрау; радуется, что осталась в живых. Он отошел к кровати и бросил рубашку. Хотя кому это нужно? Рассказы о тех, кто проиграл войну. Дома ждали роскошных статей о конференции, о хитроумной политической борьбе Трумэна со Сталиным, о великом мире, который они завоевали, а не о руинах и людях в Тиргартене, из которых вышибли их будущее.

Раздевшись догола, он обернул полотенце вокруг талии. Ванная в конце коридора.

Когда он открыл дверь, ему в лицо ударили клубы пара, и раздался испуганный вскрик.

— Ой.

В ванне лежала Лиз, груди едва прикрыты мыльной пеной, мокрые волосы откинуты назад.

— А кто будет стучать?

— Извини, я… — начал он, но не двинулся, наблюдая, как она погружается в ванну, закрываясь, сверкнув плотью, розовой, как туалетный столик.

— Полюбовался?

— Извини… — повторил он, смутившись. Мягкое женское тело без формы и пистолетной кобуры, которые сейчас висели на крючке.

— Ладно, — улыбнулась она, ветеран общих палаток и полевых сортиров. — Только не снимай полотенце. Я сейчас вылезу.

Она погрузилась с головой в воду, чтобы сполоснуть волосы, затем пригладила их назад и потянулась за полотенцем.

— Ты отвернешься или ждешь еще и кабаре?

Она стала вылезать из ванны, а он повернулся спиной. Плеск воды, шорох одежды. Звуки сами по себе интимные.

— Видимо, надо счесть это за комплимент, — сказала она, заворачиваясь в халат. — Раньше ты не обращал внимания.

— Неправда, обращал, — ответил он, спиной к ней.

— Угу. — Он слышал, как из ванной, журча, уходила вода. — Все, теперь прилично.

Уже в шелковом халате она вытирала волосы полотенцем. Он посмотрел на нее и склонил голову набок, как молодой солдатик в Рейхсканцелярии.

— Пропустим по стаканчику, а? Я угощаю.

— Когда оденусь? Не могу. Я занята.

— Быстро. Юный Рон?

Она усмехнулась:

— У меня бы сил не хватило. — Она закрепила полотенце на голове в виде тюрбана. — Просто дела. Должна повидаться с человеком по кое-какому поводу. Но в другой раз обязательно. — Она кивнула на ванну: — Пусти лучше воду. Долго набирается. — Медленно забрала вещи со стула, затем села.

— Ты остаешься?

— Джейк? Скажи мне. Эти сегодняшние разъезды — кто она?

— Почему она?

— Потому. Что за история? Ты же знаешь, я из тебя все равно вытяну.

— А никакой истории не было, — сказал он, поворачивая краны. — Она вернулась к мужу.

— А — такая история. Она тебя оставила?

— Это я оставил Берлин. По требованию доктора Геббельса. Не сошлись во взглядах.

— Не сомневаюсь. Когда это было?

— В сорок первом. Считаю, оказал мне любезность. Еще несколько месяцев, и я бы застрял. — Он взмахнул рукой. — Во всем этом.

— Поэтому застряла только она.

Он секунду смотрел на нее, потом опять занялся кранами.

— Она осталась с мужем, — сухо сказал он.

— Я бы не осталась, — сказала она вроде мимоходом, как бы извиняясь. — А кто он был? Один из расы господ?

Он улыбнулся про себя.

— Ну, не совсем господин. Вообще-то учитель. Профессор.

— Чего?

— Лиз, к чему этот разговор?

— Просто так, поболтать. Я не часто застаю тебя врасплох. Мужчину можно заставить говорить, только если поймаешь его со спущенными штанами.

— Может быть. — Он помолчал. — Математик, раз тебе интересно.

— Математик? — хихикнула она, искренне удивившись. — Интеллектуал? Не очень-то сексуально.

— Видимо, сексуально. Она вышла за него замуж.

— А спала с тобой. Математик. Ну, я бы поняла, если б инструктор по лыжам или что-нибудь такое…

— Кстати, он катался на лыжах. Так они и встретились.

— Видишь, — игриво сказала она. — Я так и знала. А где?

Он раздраженно посмотрел на нее. Еще одна тема для женского журнала. Встреча на склоне горы. Такая же грустная, как последний бокал шампанского для Евы Браун.

— He знаю, Лиз. Какая разница? Я ничего не знаю про их брак. Откуда? Она осталась, вот и все. Может, думала, что они выиграют войну. — Вовсе она так не думала. И зачем он это ляпнул? Злясь теперь уже на себя, он закрыл краны. — Моя ванна готова.

— Ты ее любил?

— А вот это не твое журналистское дело.

Она взглянула на него, кивнула и встала:

— Тоже ответ.

— Это полотенце через две секунды падает. Можешь остаться…

— Ладно, ладно. Ухожу. — Она улыбнулась. — Надо же что-то и для фантазии оставить.

Она собрала вещи, перекинула ремень кобуры через плечо и пошла к двери.

— Приглашение в силе, не забудь, — сказал он.

Она обернулась:

— Кстати, хочешь совет? В следующий раз, когда будешь приглашать девушку выпить, не рассказывай ей о другой. Даже если она спросит. — Лиз распахнула дверь. — Увидимся в кампусе.

Глава вторая

Ужин проходил в большой угловой комнате на первом этаже и был на удивление официальным. Прислуживали седая женщина и мужчина — Джейк решил, что ее муж. На крахмальной белой скатерти были расставлены фарфоровая посуда и бокалы для вина. Даже еда — стандартный армейский рацион из горохового супа, тушенки и консервированных груш — выглядела сервированной специально для данного случая. Суп церемониально разлили из фарфоровой супницы и украсили веточкой петрушки. Первая зелень, которую увидел Джейк за последние недели. Он представил, как женщина срывает листочки в грязном огороде, чтобы даже в такое время держать хороший стол. Чисто мужская компания состояла из командированных журналистов и офицеров Военной администрации, которые сидели на одном конце стола с собственными бутылками виски, как завсегдатаи в ковбойском пансионе. Когда Джейк вошел, разливали суп.

— О, что за жалкое зрелище. — Томми Оттингер, сотрудник «Мьючуэл»,^[16] протянул ему руку. — Ты когда появился?

— Привет, Томми. — Еще больше полысел. Как будто часть волос мигрировала в фирменные густые усы.

— А я и не знал, что ты здесь. Опять с Марроу?

Джейк сел и кивнул конгрессмену, сидевшему между Роном, который явно ему прислуживал, и офицером средних лет из Военной администрации, точной копией Льюиса Стоуна в роли судьи Гарди.^[17]

— Я не на радио, Томми. Так, наемный писака.

— Да? И на кого пашем?

— На «Колльерс».

— О, — протянул Томми, делая вид, что впечатлен, — аналитика. Удачи. Программу видел? Репарации. От одной мысли в сон клонит. Разузнал что-нибудь?

— Не много. Я только приехал. Прокатился по городу, и все.

— Трумэна видел? Прибыл сегодня днем.

— Нет. Но видел Черчилля.

— Мне Черчилль не нужен. От меня хотят Трумэна — как у него дела? А мне-то откуда знать? Он пока ничего не сделал.

Джейк усмехнулся:

— Сочини что-нибудь. Не в первый раз.

Старик поставил перед ним тарелку супа и глянул удивленно, когда Джейк поблагодарил его по-немецки.

— Ты знаешь, что он сегодня сказал? В Берлине? «Вот что происходит с теми, кто зарывается».

Джейк подумал о милях руин, сведенных до нравоучения дня.

— Кто твой источник? Джимми Бирнс?^[18]

— Но похоже на Трумэна, нет?

— Будет похоже, если ты его процитируешь.

— Нужно же чем-то заполнять эфир. Сам знаешь.

— Старая кладбищенская смена. — Эфир в два часа ночи, приуроченный к вечерним новостям в Штатах.

— Хуже. В Берлине действует русское время, так что еще позже. — Он сделал глоток и покачал головой. — Эти русские… — Он повернулся к Джейку, внезапно посерьезнев, будто решил поделиться секретом. — Они тут просто с катушек слетели. Трахали все, что движется. Старух. Детей. Ты не поверишь.

— Нет, — сказал Джейк, вспомнив распоротые стулья.

— А теперь хотят репараций, — сказал Томми этим своим радийным басом. — Не знаю, на что рассчитывают. Ничего уже не осталось. Разграбили все, что смогли унести. Разобрали на части и отправили домой. Все — заводы, трубы, туалеты. Бог ты мой. Само собой, как только все это прибыло туда, они не знали, как смонтировать снова. Я слышал, все это так и лежит в вагонах и ржавеет. Бесполезным грузом.

— Ну, вот тебе и материал.

— Им и этого не надо. Не делайте из русских дураков. Надо с ними ладить. Сам понимаешь. Нервные ублюдки.

— Так чего им надо?

— Трумэна. Покер. Кто лучше сыграет, он или дядя Джо? Потсдамский покер, — сказал он, примериваясь. — Неплохо.

— А сдаем мы.

Томми пожал плечами.

— Мы хотим вернуться домой, а они — остаться. Довольно хорошая карта.

Старик в поношенном костюме навис над столом, заменил суп серой тушенкой. Соленое мясо — наверное, баранина.

Томми поковырял мясо, отодвинул тарелку и сделал еще глоток.

— Так что собираешься делать?

— Еще не знаю. Планировал найти тех, кого знал, посмотреть, что с ними стало.

— Сюси-пуси, ах ты боже мой.

Джейк развел руками, не желая развивать тему.

— Тогда, видимо, покер.

— Другими словами, сидеть с нами и делать, что скажет Рон, — сказал Томми, повышая голос. — Правильно?

— Если тебе угодно, Томми, — откликнулся Рон, подозрительно глядя на него через стол.

— Официальные заявления для печати. Нас и близко не подпускают. Сталин боится, как бы не пальнули в упор. Так, Рон?

— Я бы сказал, он больше боится, что его процитируют вне контекста.

— Да кто такое учудит? Ты, Джейк?

— Никогда.

— Я его не упрекну, — улыбаясь, сказал конгрессмен. — По этой части и у меня опыт есть. — Он немного раскрепостился, само радушие, и Джейк на мгновение подумал, не была ли его зажатость в самолете просто-напросто страхом полетов — просто он скрывал его лучше, чем молодой военный. Конгрессменов широкий галстук с ошеломительным узором «огурцами» был как неоновая вспышка среди военного однообразия за столом.

— Вы Алан Бреймер, не так ли? — спросил Томми.

— Верно, — он кивнул, довольный, что узнан.

— Управление военного производства,^[19] — сказал Томми, демонстрируя остроту памяти. — Мы встречались, когда я освещал антимонопольные слушания в тридцать восьмом.

— Ах да, — сказал Бреймер, явно не припоминая.

— Что привело вас в Берлин? — спросил Томми до того учтиво, что Джейк понял: Томми приступил к работе, а обращение к Рону — только повод втянуть в разговор Бреймера.

— Небольшое расследование для моего комитета.

— В Берлине?

— Конгрессмен смотрит на условия по всей зоне, — вступился Рон. — Формально мы в нее тоже включены.

— А почему не в Берлине? — заинтересовался Бреймер.

— Ну, вы же занимаетесь промышленным производством. А его тут почти не осталось.

— Такое положение дел по всей нашей зоне, — сказал Бреймер, склоняясь к сердечности закулисного трепа. — Знаете, как говорят: русские получили провиант, англичане — заводы, а мы — пейзаж. Очевидно, и за это надо благодарить Ялту. — Он посмотрел на Томми, ожидая ответа, а потом сменил тему: — Как бы там ни было, я здесь не для того, чтоб увидеть фабрики — только увидеться с сотрудниками ВА. Завтра прибывает генерал Клэй,^[20] да, лейтенант?

— Спозаранку, — сказал Рон.

— Вы захотите встретиться с Блаустейном в экономической секции, — сказал Томми, словно помогая ему составить график работы. — Помните его? Он был адвокатом от Министерства юстиции на антимонопольных слушаниях.

— Я помню мистера Блаустейна.

— С другой стороны, нельзя сказать, чтобы вы были лучшими друзьями.

— У него свои представления, у меня — свои, — легко ответил Бреймер. — А чем он тут занимается?

— Тем же самым. Декартелизацией. Одним из четырех Д.

— Четырех Д? — сказал Джейк.

— Политика управления военной администрации в Германии, — тоном пресс-секретаря сказал Рон. — Демилитаризация, денацификация, декартелизация и демократия.

— И декартелизация должна стоять на последнем месте. Не так ли, конгрессмен? — спросил Томми.

— Не уверен, что понимаю, о чем вы.

— «Американские красители и химикаты» находится в вашем округе. Насколько я помню, они владеют патентами североамериканского филиала «Фарбен».^[21] Я думал, может, вы приехали посмотреть…

Он подождал, клюнет ли Бреймер, но тот лишь вздохнул:

— Вы не там копаете. Тот же ложный след взял и мистер Блаустейн. — Он покачал головой. — Чем больше процветает бизнес, тем сильнее он хочет его разрушить. Вот этого я никогда не понимал. — Он посмотрел прямо в глаза Томми. — «Американские красители» — всего лишь одна из компаний в округе. Одна из.

— Но единственная, у которой немецкий партнер.

— То было до войны, мистер?.. Где, вы сказали, вы работаете?

— Том Оттингер. «Мьючуэл». Не беспокойтесь, это не для записи.

— Да можете записывать, мне-то что. Я здесь не от имени «Красителей» или еще кого-нибудь. Я представляю американский народ.

Томми усмехнулся:

— Меня сейчас тоска по родине заест. Забываешь, что в Вашингтоне так разговаривают.

— Рад, что мы вас забавляем. — Он повернулся к Рону: — Ну, по всему видно, голосов я здесь не заработаю, — сказал он, с неожиданным изяществом выйдя из ситуации. Но затем, не выдержав, вновь повернулся к Томми: — Знаете, легко нападать на бизнесменов. Я такое слышу всю свою жизнь. И обычно от людей, которые в этом ничего не понимают. Может, не следует забывать, что те компании, которые вы ходите закрыть, выиграли для нас войну.

— Они ее и здесь почти выиграли. Теперь они военные преступники. Интересно, где были бы парни из «Красителей», если бы все повернулось иначе.

— Ничего себе заявление от американца.

Томми поднял бокал:

— Но вы не на жизнь, а на смерть станете защищать мое право это говорить. — Заметил недоумение Бреймера. — Оливер Уэнделл Холмс.^[22] Еще один баламут из Минюста.

— Нет, Вольтер, — мягко сказал двойник судьи Гарди, впервые вмешавшись в разговор. — Если он это говорил. Вероятно, его тоже неправильно процитировали. — И хитро улыбнулся Томми.

— Ладно, кто-то же это сказал, — произнес Томми. — В любом случае, идея правильная. Согласны? — обратился он к Бреймеру, не опуская бокала.

Бреймер мгновение смотрел на него — политик оценивает докучливого оппонента, — затем, выдавив улыбку, поднял бокал:

— Несомненно. За Министерство юстиции. И за джентльменов пера.

— Благослови господи их нежные души, — сказал Рон.

Они выпили, затем Бреймер опять повернулся к Рону, положив свою мясистую руку на документ, лежащий на столе.

— Но Клэй напрямую подчиняется Айку,^[23] — сказал он, будто и не прерывал разговора.

— Верно, — быстро ответил Рон, пока в разговор не влез Томми. — Армия здесь для поддержки, но военная администрация подчиняется непосредственно Айку. Формально — Контрольному совету союзников. А это Айк, Исмей^[24] и Жуков. Мы — это ГСШКС, то есть Группа США, Контрольный совет. — На листке бумаги он набрасывал прямоугольниками структуру организации. — Контрольный совет — последняя государственная инстанция, по крайней мере, при подписании протокола, но реальная работа ведется здесь, в координационном комитете. То есть Клэй как заместитель Айка, и другие замы союзников. Под Клэем — руководящий состав — например, присутствующий здесь полковник Мюллер, — сказал он, поворачиваясь к судье Гарди. Тот молча кивнул.

— В прямоугольник еще бы фотографию вклеить, — с энтузиазмом сказал Бреймер, но Рон уже чертил дальше:

— Затем административные ведомства — военно-политические дела, разведка, информационный контроль и так далее.

Джейк наблюдал, как линии и прямоугольники расползаются по низу страницы — семейное древо бюрократии.

— Вот эти административные подразделения — те, что работают с немцами: транспорт, людские ресурсы, юридические вопросы и так далее.

Бреймер внимательно изучал схему — ему не впервой наблюдать мир в виде пирамиды прямоугольников.

— А где тут Франкфурт?

— А, это ЮСФЕТ, Джи-5, отдел по связям с гражданской администрацией и населением.

— ЮСФЕТ. Армия играется в эти чертовы буковки еще больше, чем «Новый курс».^[25] — Очевидно, Бреймер считал, что это удачная шутка: он тут же поднял глаза.

Рон услужливо улыбнулся.

— Иными словами, дублирование, — сказал Бреймер.

Рон снова улыбнулся.

— Об этом я судить не могу.

— А вам и не надо. — Он покачал головой. — Если б мы так вели бизнес, никогда бы не сделали денег.

— А мы здесь не для того, чтобы делать деньги, — тихо сказал Мюллер.

— Ну да, мы здесь, чтобы их тратить, — ответил Бреймер — впрочем, любезно. — Судя по положению дел, у нас на шее целая страна, а счет подписывает американский налогоплательщик. Замечательный получился мир.

— Мы не можем оставить их голодать.

— Насколько я вижу, здесь никто не голодает.

Мюллер повернулся к нему; лицо серьезное и благодушное — судья Гарди поучает Энди:

— Официальный рацион — тысяча пятьсот калорий в день. На практике — тысяча двести, иногда меньше. Чуть больше, чем в лагерях. Люди голодают. — Его голос, отчетливый и экономный, как прямоугольники Рона, заставил Бреймера прикусить язык. — Если только не работают на нас, — спокойно продолжал Мюллер. — Тогда они получают каждый день горячую еду и все окурки, которые сумеют раздобыть. — Пауза. — Вот их вы и видите.

Джейк взглянул на слугу, бесшумно убиравшего тарелки, и впервые заметил, как у того из большого воротника торчит тонкая шея.

— Никто никого не желает голодом морить, — сказал Бреймер. — Я не безжалостный миротворец. Не в пример этому чокнутому Моргентау из Минфина.^[26] — Он посмотрел на Томми: — Кстати, один из этих ваших антимонопольных деятелей. Хочет сделать из них фермеров, все разломать к черту. Я ничего глупее не слышал. Ну, у таких людей свои цели и задачи.

— У каких людей? — спросил Томми, но Бреймер, не обратив внимания, продолжал:

— Я реалист. Нам нужно поставить эту страну на ноги, а не в очередь на пособие по безработице. Я не хочу сказать, что вы тут плохо работаете, напротив. — Это он Мюллеру, и тот послушно кивнул. — Я в Германии уже две недели и могу сказать: я еще никогда так не гордился тем, что я американец. То, что я увидел… Но, черт возьми, вы посмотрите на это. — Он показал на схему. — Чего можно добиться, если эта кучка людей разбросана по всей территории? Одни тут, другие во Франкфурте…

— По-моему, цель генерала Клэя и заключается в объединении этих организаций, — заметил Рон.

— Хорошо, — сказал Бреймер, раздраженный тем, что его прервали. — Хорошее начало. Да еще третья группа только для Берлина.

— Ну, как вы знаете, город находится под совместным управлением, и от этого никуда не деться, — сказал Рон и вернулся к схеме. — Координационный комитет учредил Комендатуру для управления Берлином. Это Хаули — мы с ним встречаемся завтра после Клэя.

— Комендатура, — сказал Бреймер. — Русское название?

— Мне кажется, скорее интернациональное, чем русское, — уклончиво сказал Рон. — Все с ним согласились.

Бреймер фыркнул:

— Русские. Я вот что вам скажу. Если мы не поставим этих людей на ноги, придут русские, это точно.

— Ну, вот вам и способ прекратить утечку из кошельков американских налогоплательщиков, — сказал Томми. — Пусть Иван возьмет на себя расходы.

Бреймер сердито уставился на него:

— Он возьмет, и не только это. Давайте, веселитесь, веселитесь, — сказал он, откидываясь на спинку стула. — Кажется, я тут снова толкаю речь и порчу вечер. Жена постоянно мне говорит, что я не умею вовремя остановиться. — Он дежурно улыбнулся — улыбка, которой полагается обезоружить. — Просто, знаете, терпеть не могу расточительство. Этому и учит бизнес. — Он снова взглянул на Томми. — Быть реалистом. — Он покачал головой. — Четыре Д. Нужно дать этим людям работу. А не раздавать им благотворительные обеды, распускать компании и тратить время на поиски нацистов под каждой кроватью.

Звон разбитой тарелки прозвучал как знак препинания, и все обернулись к двери. Старик в отчаянии смотрел на пол. Старика придерживал за локоть низенький жилистый американец, который только что на него и налетел. Секунду никто не двигался — все замерли, как в застывшем кадре фильма; затем пленка поползла дальше, и все, точно в грубом фарсе, двинулись рывком: седая женщина ринулась к двери, прижав руки к щекам, старик застонал, американец стал извиняться по-немецки. Когда он нагнулся, чтобы помочь собрать осколки, папки, которые он зажимал под мышкой, выскользнули на пол и перемешались с осколками посуды. Опять возбужденная немецкая речь — слишком много шуму, подумал Джейк, вряд ли просто из-за тарелки — скорее всего, из-за страха потерять работу и горячую еду раз в день. Наконец женщина отогнала обоих мужчин от разбитой посуды и с поклоном отодвинула стул для опоздавшего.

— Извините, джентльмены, — сказал он притихшей аудитории, укладывая папки на стол. Чуткий нос терьера, нервно энергичен. На лице — вечерняя темная щетина, которую он не успел сбрить.

Казалось, опоздание прямо витало вокруг него. Галстук вокруг расстегнутого воротничка ослаблен в том же порыве спешки.

— А вот, конгрессмен, с кем у вас встреча завтра в три, — сухо сказал Рон. — Капитан Тайтель, отдел общественной безопасности. Берни, это конгрессмен Бреймер.

— Рад познакомиться, — быстро сказал Тайтель, протягивая руку и опять чуть не сбив тарелку тушенки, которую принес слуга. Джейк, забавляясь, наблюдал, как старик нерешительно замер позади Тайтеля, ожидая, когда можно будет спокойно подать.

— Общественная безопасность, — сказал Бреймер. — Полиция?

— В том числе. Отвечаю за денацификацию. Я парень, который тратит наше время на поиски под кроватью, — сказал Тайтель.

— А. — Бреймер не знал, что ответить. Поднялся.

— Нет, не вставайте.

Бреймер улыбнулся и показал на высокого солдата у двери:

— Надо ехать.

Но Берни не собирался его отпускать.

— Из Франкфурта передали, у вас проблемы с программой. — Он опустил голову, будто собрался идти на таран.

Бреймер посмотрел на него сверху вниз, готовый к очередной словесной перебранке, но Томми его уже вымотал.

— Никаких проблем, — примирительно сказал он. — Только несколько вопросов. Уверен, вы все здесь отлично работаете.

— Мы бы работали еще лучше, будь у нас больше людей.

Бреймер улыбнулся:

— Здесь, кажется, только на это и жалуются. С кем не встретишься, всем нужен еще один секретарь.

— Я имею в виду не секретарей. Квалифицированных следователей.

Старик наконец просунул между ними тарелку и попятился, будто понимаю, что назревает буча.

— Ладно, поговорим об этом завтра, — сказал Бреймер, собираясь уйти. — Я здесь, чтобы ознакомиться с ситуацией. Хотя, боюсь, с персоналом я вряд ли помогу — это к ВА.

— Мне казалось, вы составляете какой-то отчет.

Бреймер поднял палец, веля водителю минутку подождать.

— Нет. Просто удостоверяюсь, что мы соблюдаем приоритеты.

— Это и есть приоритет.

Бреймер снова улыбнулся, почувствовав знакомую почву.

— Ну, так в каждом отделе говорят. Но вы же понимаете, мы не можем заниматься всем. — Он показал на организационную схему. — Иногда я думаю, что наши добрые намерения нас опережают. — Он положил руку на плечо Берни — дядюшка дает добрый совет. — Мы не можем привлечь к суду всю страну.

— Зачем? Только виновных, — сказал Берни, не отводя взгляда.

Бреймер опустил руку — легко отделаться не удалось:

— Верно. Только виновных. — И опять посмотрел на Берни. — Мы не хотим устраивать здесь инквизицию. Американский народ этого не хочет.

— Действительно? И чего же мы хотим? — спросил Берни, подчеркнув местоимение как бы в пику.

Бреймер отступил.

— Полагаю, мы все хотим одного, — невозмутимо сказал он. — Чтобы эта страна оправилась. Сейчас это самое главное. Но этого не добиться, если всех сажать за решетку. Самых отпетых — да. Главарей — да, отдайте под суд, я обеими руками за. Но потом надо двигаться дальше, а не гоняться за мелкой рыбешкой. — Он сделал паузу, снова превращаясь в добродушного дядюшку. — Мы не хотим, чтобы люди думали, будто меньшинство использует эту программу, дабы отомстить. — Он покачал головой: — Этого мы не хотим.

Голос как за ланчем в клубе «Киванис»,^[27] мягкий и уверенный. В неловкой тишине Джейк почувствовал, как заерзал на стуле Томми, наклонившись вперед, чтобы услышать ответ Берни.

— Здесь мы тем более в меньшинстве, — спокойно сказал Берни. — Многих из нас уже нет.

— Я не имею в виду лично вас, конечно.

— Ну, остальных евреев, участвующих в программе. Но мы говорим по-немецки, некоторые из нас — мелкая ирония жизни, — поэтому вы нас и терпите. Я родился здесь. Если бы мои родители не уехали в тридцать третьем, меня бы тоже не было в живых. Меня лично. Так что я считаю, это приоритет. — Он коснулся пачки бумаг на столе. — Сожалею, если это мешает восстановлению экономики. Можете зарегистрировать этот факт под литерой О — «очень жаль». Дома я окружной прокурор, и потому меня назначили сюда. А окружные прокуроры не мстят. В половине случаев нам везет, если мы добиваемся хоть капли справедливости.

Бреймер, который за это время успел покраснеть, пробормотал:

— Я не имел в виду…

— Бросьте. Я знаю, что вы имели в виду. В любом случае, вступать в ваш загородный клуб я не хочу. Просто пришлите мне людей, и будем квиты. — Он подтянул стул и сел, указав подбородком на дверь: — Вас шофер, кажется, заждался.

Бреймер секунду постоял на месте, взбешенный, затем явно овладел собой и кивнул притихшему столу:

— Джентльмены. — Посмотрел на Берни. — Поговорим завтра, капитан. Надеюсь, меня поймут лучше.

Весь стол проводил его взглядами. Джейк огляделся, ожидая, что кто-то заговорит, и почувствовал, как теплеет, будто тишина втягивала в комнату вязкий ночной воздух.

Наконец Мюллер, уставившись в свой бокал, сухо сказал:

— Он здесь, чтобы ознакомиться с ситуацией.

Томми улыбнулся ему и закурил:

— Интересно, чем он здесь на самом деле занимается? Этот парень даже поссать не сходит без приказа из «Американских красителей».

— Эй, Томми, — сказал Рон, — сделай одолжение. Остынь. Жалобы здесь принимаю я.

— И что ты для меня сделаешь?

Но настроение ушло, уступив место какой-то неловкости, и даже Рону больше не хотелось забавляться.

— Да уж, это было мило, — сказал он Берни. — Нам, знаешь ли, приходится с ним уживаться.

Берни оторвал взгляд от своей тарелки.

— Извини, — сказал он, все еще раздраженно.

Рон сделал глоток и посмотрел на Томми:

— Кажется, он во всех выявляет лучшее.

— Мелкая рыбешка, — сказал Берни, подражая Бреймеру. — Это кто же?

— Все, кроме Геринга, — сказал Томми.

— Мелкая рыбешка, — повторил Берни. — Вот, например. — Протянув руку к кипе папок, он вытянул несколько желто-оранжевых листков. — Отто Клопфер. Просится водителем. Имеет опыт работы. Говорит, что во время войны водил грузовик. Только не говорит, что за грузовик. Одну из передвижных установок, как выяснилось. Выхлопная труба шла прямо в фургон. Загружали туда по пятьдесят, шестьдесят человек, а старый Отто гонял двигатель, пока все не подыхали. Мы узнали, потому что он написал своему начальству. — Берни показал письмо. — Выхлопной газ накапливался слишком долго. Он рекомендовал уплотнить трубы, чтобы дело шло быстрее. Люди паниковали, пытались выбраться. Он боялся, что они повредят грузовик.

Опять наступила тишина, на сей раз до того недвижная, что вокруг Берни, казалось, даже воздух застыл. Он посмотрел на еду и оттолкнул ее.

— Блядь, — выругался он, сконфуженный. Встал, собрал папки и вышел.

Джейк уставился на белую скатерть. Он слышал, как старик тихо мыл тарелки, потом приглушенный скрип стульев. Мюллер и другие офицеры ВА встали. Томми затушил сигарету в пепельнице.

— Ну, у меня еще партия в покер, — сказал он, на этот раз тихонько. — Ты идешь, Джейк? Там все будут.

Изменчивая игра в войну все продолжалась. В палатках для прессы полно дыма, раздолбанные пишмашинки, неизменные шлепки карт.

— Не сегодня, — сказал Джейк, глядя в стол.

— Пошли, Рон. Деньги прихвати. — Он встал, затем повернулся к Джейку. — Если куда-то пойдешь, бери с собой оружие. Вокруг полно русских. Когда они напьются, тут начинается сплошной Додж-сити.^[28]

Но эти будут буянить, толпами шляться по улицам, предупреждая о себе своим весельем. А внезапно нападают из темноты другие — те, что тенью скользят средь руин.

— Куда поехал Бреймер? — спросил он Рона.

— Понятия не имею. У меня дневная смена. Надеюсь, с какой-нибудь красоткой кувыркается.

— А говорите — наказание немцев, — сказал Томми, и затем они оба тоже ушли, и Джейк остался в тихой комнате один. Он налили себе еще вина. Старик вернулся и, недоуменно посмотрев на Джейка, принялся опустошать пепельницы и тщательно выпрямлять окурки, складывая их на отдельную тарелку. Оккупационная валюта.

— Еще чего-нибудь желаете? — спросил он по-немецки, сметая крошки со скатерти.

— Нет, я допью это.

— Битте, — ответил старик, вежливый, как официант в «Адлоне», и ушел.

Джейк закурил. Курил ли Отто Клопфер в кабине, пока гонял мотор, прислушиваясь к грохоту за спиной? Они, должно быть, кричали, отчаянно колотя по фургону. А он сидел, уперев ногу в педаль газа. Как они могли дойти до такого? Все вопросы сводились к этому. Он видел их на лицах рядовых, которые ненавидели Францию, а затем, озадаченные, почувствовали себя в Германии как дома. Водопровод, широкие дороги, белобрысые детишки благодарны за конфеты, их мамаши без устали приводят все в порядок. Чистоплотные. Трудолюбивые. Такие же, как мы. А затем они увидели лагеря — или, по крайней мере, кинохронику. Как эти люди могли дойти до такого? Единственный ответ, имеющий хоть какой-то смысл: это не их рук дело — кого-то другого. Но тут не было других. Так что они перестали спрашивать. Кроме таких, как Тайтель, в которых заноза вошла слишком глубоко.

Джейк обвел взглядом пустую комнату, по-прежнему тревожась. Когда он работал в криминальном отделе в Чикаго, такая же атмосфера была в квартирах: тревожная тишина, что наступает после убийства — труп прикрыт, но все остальное в беспорядке. Он вспомнил безразличных фотографов, полицейских, снимающих по комнатам отпечатки пальцев, оцепеневшие лица других, которые стараются на вас не смотреть, сидят, уставившись в изумлении на оружие с биркой, будто оно выстрелило само по себе. И вдруг понял, что сегодня видел это снова — город оказался не площадкой для бомбометания, но гигантским местом преступления. Потрясенный, ждал, что кто-нибудь принесет носилки, сотрет меловые пометки и расставят мебель по местам. Но даже тогда преступление никуда не денется. На полу всегда будет лежать труп. Как могли они дойти до такого? Уплотняли трубы, запирали двери, игнорировали крики? Вот он, единственный вопрос. Но кто ответит? Не репортер в четырех статьях для «Колльерс». Газетной статьи мало. Извращенная пародия на большую ложь Геббельса: сделай преступление великим — и его никто не совершал. Те статьи, что он может написать, полные местного колорита, военных историй и хитроумной политики Трумэна, не занесешь даже в журнал полицейского участка.

Он встал из-за стола. Голова отяжелела от вина и влажного воздуха. В холле перед открытой дверью стоял старик и слушал рояль. Тихая музыка, чуть громче тиканья часов. Увидев Джейка, старик подвинулся: любитель концертов уступал свое место. Джейк немного постоял, пытаясь определить, что играют — нежная, слегка меланхоличная мелодия, что-то из девятнадцатого века, как и этот дом. Элегантный мир, далекий от ужина, полного склок. Заглянув, он увидел Берни — тот склонился в круге тусклого света над клавишами. Тугие кудри едва виднелись над пюпитром. С такого расстояния тело Берни будто съежилось, и на секунду Джейк представил, каким тот был в детстве. Прилежный ученик. Мама подслушивает из холла, как он занимается. Пригодится в жизни, — должно быть, говаривала она. Хороший мальчик, не слишком одаренный, не отрывал взгляда от клавиш. Еще не терьер, готов стерпеть обиду. Возможно, все дело в комнате — первая настоящая берлинская комната, которую увидел здесь Джейк. Высокий камин в углу. Рояль у окна, чтобы падал свет. В прежние времена подали бы и пирожное с кофе.

Закончив, Берни не поднял головы. А когда взглянул, Джейк уже стоял у рояля.

— Что это было? — спросил Джейк.

— Мендельсон. Одна из «Песен без слов».^[29]

— Красивая.

Берни кивнул:

— Хотя и запрещенная еще несколько месяцев назад. Поэтому мне нравится ее играть. Правда, пальчики заржавели.

— Вашей аудитории понравилось. — Джейк кивнул на старика в холле.

Берни улыбнулся:

— Это он за пианино следит. Это их дом. Они живут в подвале.

И тут Джейк понял:

— Вот почему они так из-за тарелки.

— Это все, что у них осталось. Наверное, спрятали. Все остальное забрали русские. — Он обвел рукой комнату, из которой, как заметил теперь Джейк, исчезли все безделушки. Кофе с пирожными — всего лишь его фантазия. Он посмотрел на рояль — его покрывали следы от затушенных сигарет и круги от стаканов с водкой.

— Мы не знакомы. Я — Джейк Гейсмар. — Он протянул руку.

— Писатель?

— Если нет другихтаких, — ответил Джейк, невольно польщенный.

— Вы написали статью о Нордхаузене. Лагерь Дора, — сказал Берни. — Джейкоб. Иаков, как на иврите?

Джейк улыбнулся.

— Нет, как в Библии. Моего брата назвали Эзрой.

Берни пожал плечами.

— Берни Тайтель, — сказал он, пожав наконец руку Джейку.

— Я слышал.

Берни озадаченно посмотрел на него, пока Джейк не кивнул в сторону столовой.

— А, это. — Он отвел взгляд. — Ублюдок.

— Вы и впрямь не захотите вступать в его загородный клуб.

Берни кивнул:

— Нет, мне только хочется нассать в его бассейн. — Он встал и закрыл крышку рояля. — А вы что делаете в Берлине?

— Конференция. Ищу материал, как и все остальные.

— Я, наверное, не смогу заинтересовать вас нашей программой? Нам бы не помешала пресса. Здесь уже был «Лайф».^[30] Они просто хотели знать, как тут наши парни.

— И как они?

— О, прекрасно, прекрасно. С местными никто не братается, поэтому сифилиса нет. Не мародерствуют. Никто не торгует на черном рынке. Только шоколадки раздают, комар носа не подточит. Любая мать может гордиться. Если верить «Лайфу». — Он взял папки и шагнул к двери.

Джейк закурил и внимательно посмотрел на Берни сквозь дым. Окружной прокурор, не мальчик, исполняющий Мендельсона.

— Что будет с Отто Клопфером?

Берни остановился:

— Отто? Дисциплинарный суд. Мелкая рыбешка для нюрнбергской команды. От трех до пяти, скорее всего. Затем опять станет водить грузовик. Но не у нас.

— Но вы же сказали…

— Мы не можем доказать факта убийства. Свидетелей из фургона не осталось. Если бы он не послал письмо, мы бы вообще ничего не доказали. Мы тут соблюдаем закон. Не хотим устраивать инквизицию, — сказал он тем же тоном, что и в столовой. — Упрощаем нацистам жизнь.

— Дисциплинарный суд — это вы?

Берни покачал головой:

— Мы стараемся не привлекать в качестве судей иностранных представителей меньшинств. А вдруг они… пристрастны. Я просто ищейка. В данный момент занимаюсь фрагебоген. — Он коснулся папок. — Анкетами, — перевел он. — Были вы членом партии? БДМ?^[31] И тому подобное. Если они хотят получить работу, продовольственную карточку, должны заполнить анкету.

— И что, не лгут?

— Конечно, лгут. Но партийные архивы у нас. Так что мы проверяем. Вот люди, которые прекрасно ведут архивы.

Джейк пристально посмотрел на пухлые папки — точно сотни табличек на руинах.

— И вы можете по ним кого-нибудь найти?

Берни посмотрел на него:

— Возможно. Если они в американской зоне, — ответил он — спросил.

— Не знаю.

— На поиски в британских архивах потребуется время. У русских… — И не закончив, осторожно спросил: — Родственник?

— Знакомый.

Берни вынул ручку и что-то написал на клочке бумаги.

— Чем могу, помогу, — сказал он, вручив Джейку номер кабинета. — Приходите завтра. Чую, мою встречу в три часа отменят. — Он отошел от рояля, а затем обернулся: — Вы знаете, они должны быть живы.

— Да, спасибо. — Он положил листок в карман. — Может, по стаканчику?

Берни покачал головой:

— Надо пойти поработать. — Он сунул папки под мышку, снова опаздывая.

— Вы не сможете достать их всех, — сказал Джейк, слегка улыбнувшись.

Лицо Берни окаменело:

— Конечно, не смогу. Я по одному. Как они. По одному.

Наутро ему понадобился час с лишним, чтобы найти фрау Дзурис на одной из разрушенных улиц недалеко от британского штаба на Фербеллинерплац. Штукатурка с фасада осыпалась, обнажив пятна голой кирпичной кладки. На лестнице пахло плесенью и помоями — верные признаки неисправного водопровода. На второй этаж его провел сосед, который остался в коридоре на случай, если возникнут неприятности. За дверью слышались голоса детей, которые примолкли, едва раздался стук в дверь. Когда испуганная фрау Дзурис открыла дверь, донесся слабый запах вареной картошки. Она узнала его. Дрожащими руками пригладила волосы и втащила его внутрь, но в приглашении чувствовалось тревога, и по лицам детей Джейк понял, что это из-за формы. Не зная, как себя вести, она представила его каждому — невестке, троим детям — и усадила за стол. В другой комнате лежали два матраца, сдвинутые вместе.

— Я нашел вашу записку на Паризерштрассе, — начал он по-немецки.

— Для сына. Он не знает, где мы. Его забрали работать на востоке. Сказали, на несколько недель, а теперь сами видите…

— Вас бомбили?

— О, это было ужасно. Британцы ночью, америкосы днем… — Она быстро глянула на него — вдруг обиделся. — Почему они хотели все разбомбить? Они что, думали, мы — Гитлер? В дом попали дважды. Во второй раз…

Невестка предложила ему воды и села. Из другой комнаты выглядывали дети.

— Лина была там?

— Нет, в больнице.

— В больнице?

— Нет, не раненая. Она там работала. В Элизабет. Вы знаете — больница на Люцовштрассе. Я говорила, что это бог ее оберегает за добрые дела. А другие, в подвале — не выжили. Герр Блох, его Грета, остальные. Они их убили. — Еще один взгляд. — Герр Блох отказывался ходить в общественное бомбоубежище. Только не он. А я никогда не доверяла подвалу. Он недостаточно глубокий, говорила я, и, видите, так и оказалось. — Она ломала руки, и Джейк видел, что кожа у нее на предплечьях болтается складками, как тесто. — Ужас, столько мертвых. Вы не представляете, всю ночь…

— А Лина — с ней все в порядке?

Фрау Дзурис кивнула:

— Она вернулась. Но мы, конечно, вынуждены были переехать.

— Куда она уехала?

— У нее была подруга из больницы. А после — я не знаю. Слышала, ее тоже разбомбили. Больницу. Бомбили даже больных. — Она покачала головой.

— Но адрес она оставила?

— Мне? Я уже уехала. Знаете, было не до адресов. Похватали, что могли. Возможно, у нее родственники были, не знаю. Она никогда не говорила. Вы представить себе не можете, что тут творилось. Грохот. Но знаете, что странно? Телефоны работали до самого конца. Вот что я запомнила на Паризерштрассе. Бомбят, все бегут, и телефон звонит. Даже в такой момент.

— А ее муж?

— Где-то там. На войне. — Она махнула рукой. — Женщин бросили русским. О, это было ужасно. Слава богу, я… — Она посмотрела на невестку. — Мне повезло.

— Но она должна где-то быть, — сказал Джейк.

— Не знаю. Я сказала вашему другу.

— Какому другу?

— Военному, вчера. Не знала, что и думать. Теперь я понимаю. Вы не хотели приходить сами, это все объясняет. Вы всегда были осторожны, я помню. На случай, если Эмиль… — Она наклонилась и положила ладонь ему на руку. Нежданная наперсница. — Но, знаете, сейчас это не имеет значения. Столько лет.

— Я никого сюда не посылал.

Она отдернула руку.

— Нет? Ну, тогда не знаю.

— Кто он был?

Она пожала плечами:

— Он не сказал. Знаете, они не представляются. Только спрашивают: сколько у вас живет людей? У вас есть молочные карточки на детей? Где работали во время войны? Хуже нацистов. Может, погибших считал. Они это делают, чтобы нельзя было на имя погибшего карточку получить.

— Что он сказал?

— Знаю ли я, где она живет, видела ли Эмиля. Все. Как и вы. — Она посмотрела на него. — Что-то не так? Мы порядочные люди. Мне нужно детей…

— Нет, нет. Ничего. Я тут не из полиции. Просто хочу найти Лину. Мы были друзьями.

Она слабо улыбнулась:

— Да. Я так всегда и думала. Она ничего не говорила. — Фрау Дзурис как будто все еще рассчитывала поболтать за чашечкой кофе. — Всегда такая приличная. Хотя какая теперь разница? К сожалению, ничем не могу помочь. Может, в больнице знают.

Он вынул блокнот и записал адрес на Гельферштрассе.

— Если получите весточку от нее…

— Конечно. Правда, маловероятно. Многие перед концом уехали из Берлина. Многие. Найти жилье было трудно. Даже такое. Сами видите, как мы живем.

Джейк оглядел убогую комнату, затем встал.

— Я не знал о детях. Принес бы шоколад. Может, вам это пригодится? — Он протянул пачку сигарет.

Она распахнула глаза, обеими руками схватила его руку и стала трясти:

— Спасибо вам. Видишь, — сказала она невестке, — я всегда говорила, что это не америкосы. Видишь, какие они добрые. Это англичане хотели нас бомбить. Это все Черчилль. — Она опять повернулась к Джейку. — Я помню, вы всегда были вежливый. Нам так хочется вернуться в американскую зону, а не тут с англичанами жить.

Джейк направился к двери, затем повернулся.

— Вчерашний солдат — он был англичанин?

— Нет, американец.

Секунду Джейк стоял, озадаченный. Значит, приходил не официально.

— Если он опять придет, дадите мне знать?

Она кивнула, сжав сигареты в руке, опять занервничав.

— Вы уверены, что все в порядке?

Джейк покачал головой:

— Может, еще один старый друг. Он может что-то знать.

— Нет, — ответила она, отвечая на невысказанное. — Были только вы.

В больнице должны быть регистрационные журналы, думал Джейк, но когда добрался туда, увидел, что огонь прошелся по этой части Люцовштрассе, уничтожив больницу Элизабет вместе со всеми бумагами. Торчали, открывшись небу, только черные стены — гнилые зубы, о которых говорил Рон. Место расчищала бригада женщин, таскавших ведра с кирпичами по тропке, что вилась среди нагромождений рухнувших балок и обугленных остовов коек. Легкий ночной ветерок превратился в горячий ветер, постоянно поднимавший пепел, и женщинам пришлось завязать рты платками, как у бандитов. Джейк постоял, наблюдая за ними и стараясь не замечать тяжелый запах, висевший в воздухе. Сколько пройдет времени, прежде чем он испарится вовсе?

Интересно, чем она тут занималась. Эмиль, приверженец традиций, не хотел, чтобы жена работала. Поэтому она ушла из «Коламбии» и целыми днями бездельничала дома. На ее место пришлось взять Ханнелоре, туповатую девицу, почти не знавшую английского, но, к удивлению Джейка, получившую «прямой провод» к Няне Вендту. Однако Лина все равно появлялась на вечеринках, пока не пришли времена, когда видеться с иностранцами стало нежелательно, и Эмиль попросил ее больше не ходить. И тогда она стала видеться только с Джейком. Подозревал ли Эмиль? Фрау Дзурис считала, что нет. Но откуда ей знать? На Паризерштрассе они встречались только несколько раз, когда не могли поехать к нему, потому что Хэл был дома. Всегда осторожничали, пугались даже шевеленья занавески на соседнем окне. Но фрау Дзурис все же догадалась. Может, просто по их лицам.

Эмиль неожиданно тоже пришел на вокзал Анхальтер, куда все вызывающе орущей компанией заявились проводить Джейка. Хэл и другие глушили шампанское, а Эмиль неприкаянно стоял у ограждения. Лина вручила Джейку цветы — респектабельный прощальный подарок бывшему боссу. Старалась не встречаться с ним взглядом, пока кому-то из компании не стало плохо, и в возникшей суматохе, когда все повели несчастного в мужской туалет, они наконец остались наедине.

— Зачем ты его привела? — сказал Джейк.

— Он был дома, когда позвонили из конторы. Я не могла пойти одна. Как бы это выглядело? — Она помолчала, опустив глаза. — Он хотел прийти. Ты ему симпатичен.

— Лина. — Он потянулся к ней.

— Нет. Не надо сцен. Я хочу, чтобы он видел, как я выпью шампанского и помашу вместе со всеми на прощанье. Затем мы возьмем такси, поедем домой, и на этом все будет кончено.

— Я вернусь, — сказал он, торопясь, услышав у мужского туалета громкие выкрики на английском.

— Нет, не вернешься. Не сейчас, — сказала она просто, кивая на перрон, полный военных.

— Я вернусь за тобой, — сказал он, глядя на нее, пока она снова не подняла глаза. Лицо ее смягчилось, лицо больше не официальное.

Она медленно покачала головой, посмотрела, не вернулись ли остальные, затем прижала руку к его щеке и так мгновение держала, не отводя глаз, точно пытаясь запомнить его лицо.

— Нет, но иногда вспоминай обо мне, — сказала она.

Джейк стоял, смотрел.

— Лина. — Он потерся щекой о ее ладонь, но она вдруг уронила руку — быстро погладила, — глядя мимо.

— Боже, это Рената, — сказала она, отстраняясь. — Они и ее позвали? Сумасшедшая — это же опасно. — Он снова слышал гомон перрона. Мгновение уединения минуло. Обернувшись, он встретился с внимательными, понимающими глазами Ренаты, которые заметили руку Лины, как замечали все и всегда. Его лучший источник информации, но нигде не светилась: нельзя нанимать на работу евреев. Рената лишь улыбнулась, сделав вид, что ничего не видела.

— Привет, Джо, кто бы мог подумать? — сказала она. Американский слэнг — неизменный предмет шуток.

— Эй, это же Рената! — Парни вернулись на платформу и обступили их. Его опять окружал Берлин. Джо попытался поймать взгляд Лины, но та избегала его, не отходила от Эмиля, помогала Хэлу разливать шампанское. Пили, шутили, Рената нахально стрельнула сигарету у проходившего мимо полицейского, игриво его поблагодарив. Просто доказать, что может это сделать, а Хэл наблюдал за ней, ошалев. После паровозного гудка финальный раунд объятий, сломанные цветы. Эмиль пожал руку Джейку — с облегчением: проводы подходили к концу.

— Что слышно о визе? — спросил Джейк, обнимая Ренату.

Она покачала головой.

— Скоро, — без убеждения сказала она. Умные глаза, голова в темных кудряшках. Проводник стал закрывать дверь.

— Якоб. — Голос Лины. Ее лицо рядом. Формальный поцелуй в обе щеки, легкий поцелуй, что оставил только запах ее кожи.

Он смотрел на нее, но произнести ничего не мог, даже ее имени. Чьи-то руки подтолкнули его к вагону. Поезд тронулся. Он стоял на ступеньках и махал в ответ на пьяные ауф видерзеен, и когда она шагнула вперед, у него на секунду мелькнула шальная мысль, что она сделает это, побежит за поездом и уедет с ним, но то был просто шаг, отрыв от толпы. Так что последнее, что он увидел в Берлине: она стоит на платформе, а Эмиль обнимает ее за плечи.

Женщины перестали таскать свои ведра и перебрались через кирпичи в середину дома. Одна крикнула что-то в сторону улицы, где работала другая группа, и те направились к ней, достав носилки из тележки. Джейк наблюдал, как они вытащили из обломков труп, отворачиваясь, чтобы не вдыхать, и закинули его на носилки — безразлично, как очередную порцию кирпичей. Команда носильщиков стала выбираться, спотыкаясь под тяжестью, и затем, перевернув носилки, закинула труп в тележку. Женщина, волосы сгорели. Куда они свозят трупы? На какое-нибудь огромное кладбище братских могил на Бранденбургских болотах? Скорее всего, к печи, чтобы завершить сожжение. Так могла умереть Рената. Ее внимательные глаза окончательно потухли. Если только ей не удалось каким-то образом выжить, превратившись в один из живых скелетов, что он видел в лагере. Глаза у них тоже были потухшими, полуживыми. До того великое преступление, что его никто не совершал. Но в лагерях вели регистрационные журналы, длинные поименные списки. Только здесь, под кирпичами, тело без номера могло исчезнуть бесследно.

Он подбежал к тележке и заглянул в нее. Коренастое безликое тело. Не Лина, вообще никто. Он отвернулся. Бесполезно, как и посещение фрау Дзурис. Живые не исчезают. Эмиль работал в Институте имени кайзера Вильгельма — они должны что-то знать. Армейские архивы, если он воевал. Списки военнопленных. Нужно только время. Она где-то есть — не на тележке. Может, даже поджидает его в одной из анкет Берни.

Берни, однако, на месте не было. Судя по записке, прикрепленной к двери кабинета, его неожиданно вызвали на совещание. Джейк пошел в пресс-центр. Все были там, устало пили пиво, на столах с пишмашинками валялись выхолощенные пресс-релизы Рона. Прибыл Сталин. Черчилль позвонил Трумэну. Первое пленарное заседание в пять. Встречу устраивают русские.

— Негусто, а, приятель? — сказал Брайан Стэнли с полным стаканом виски в руке.

— Ты что тут делаешь? Перешел на другую сторону?

— Тут выпивка лучше, — пояснил он, отхлебнув. — Надеялся что-нибудь разузнать, но сам видишь… — Он уронил листок пресс-релиза на стойку бара.

— Я видел тебя с Черчиллем. Он что-нибудь сказал?

— Конечно нет. Но по крайней мере сказал кое-что мне. Специально для «Экспресса». Был очень мил.

— Но не так мил с другими.

Брайан улыбнулся:

— Они злые, как осы. Так что я решил покрутиться здесь чуток. От греха подальше. — Он снова глотнул виски. — Сюжета нет. Не могу даже до Идена^[32] добраться. Надо бы плюнуть, а еще завтра грядет. Хочешь посмотреть, что у нас раздают? — Он достал из кармана другой пресс-релиз.

— Три тысячи льняных простыней, пятьсот пепельниц — что это?

— Подготовка к конференции. Судя по размаху, последняя отрыжка войны. Поди напиши об этом статью.

— Три тысячи рулонов туалетной бумаги, — прочел Джейк.

— Все из Лондона. Интересно, где они ее все это время прятали. Столько лет не видел приличной бумаги в сортире. — Покачав головой, он забрал листок. — Вот еще, сто пятьдесят бутылочек ваксы для обуви. Потрескалась, но блеск дает.

— Ты что, собираешься это печатать?

Он пожал плечами:

— А у тебя? Что-нибудь раздобыл?

— Не сегодня. Я ездил в город. Там еще откапывают тела.

Брайан скорчил гримасу:

— А я не могу, правда. Кишка тонка.

— Размяк. В Африке ты был другим.

— Ну, так то была война. А тут я не понимаю, что. — Задумавшись, он хлебнул из бокала. — Хорошо бы опять в Каир, а? Сидеть на террасе, наблюдать за лодками. После такого — просто красота.

Дрейфующие фелюги, белые треугольники парусов в ожидании хоть намека на ветер, за миллионы миль отсюда.

— Через неделю будешь в Лондоне.

— Ты знаешь, вряд ли, — серьезно сказал Брайан. — Мне теперь только лодки остались.

— Ну, это ты лишнего выпил. Когда человек устал от Лондона…^[33] — процитировал Джейк.

Брайан посмотрел на бокал:

— Тогда мы были на подъеме. Я не хочу видеть, как мы покатимся вниз. Шаг за шагом. Там тоже все закончилось. Остались одни русские. А это твои дела. Так что добро пожаловать. С меня хватит. Страшные люди.

— Но есть мы.

Брайан вздохнул:

— Удачливые американцы. Вам не надо считать туалетную бумагу, не так ли? Рекой течет. Интересно, что вы будете делать.

— Вернемся домой.

— Нет, вы останетесь. Захотите все исправить. Это ваша особая дурь. Вас так и тянет все исправлять.

— Кому-то ж надо.

— Разве? Ну, тогда я миропомажу тебя, не против? — Он положил руку на голову Джейка. — Удачи и благослови тебя господь. А я подамся к лодкам.

— Вы, парни, когда-нибудь работаете? — раздался позади них голос.

— Лиз, дорогая, — сказал Брайан, мгновенно превращаясь в сплошное радушие. — Леди с линзой. Садись, пропустим по рюмочке. Я слышал, мисс Бурке-Уайт^[34] уже на пути сюда.

— Иди в жопу.

Брайан засмеялся:

— Ууу. — Он поднялся со стула. — Прошу, дорогая, садись. Я лучше отчалю. Пойду почищу обувь. Может, это последний раз, когда мы садимся за стол для высоких гостей, так что надо предстать в лучшем виде.

— О чем это он? — удивилась Лиз, провожая его взглядом.

— Брайан — он и есть Брайан. Вот. — Джейк зажег спичку, чтобы она прикурила.

— А ты чем занимаешься? — спросила Лиз, выпуская дым. — Держишь бар?

— Нет. Ездил в город.

— Господи, зачем?

— Посмотреть на доски объявлений. — Обугленные тела.

— А. — Она быстро взглянула на него. — Удачно?

Он покачал головой и протянул ей пресс-релиз:

— Русские сегодня дают банкет.

— Знаю. И позируют. — Она взглянула на часы. — Примерно через час.

— В Потсдаме? Возьми меня с собой.

— Не могу. Они мне голову оторвут. Никакой прессы, не забыл?

— Я понесу твою камеру.

— Ты не пройдешь. Специальный пропуск, — прибавила она, показывая свой.

— Пройду. Состроишь им свои голубые глазки. Русские все равно не умеют читать по-английски. Давай, Лиз.

— Ее нет в Потсдаме, Джейк, — сказала она, глядя на него.

— Я не могу сидеть тут, ничего не делая. От этого только хуже. Все равно мне надо собирать материал.

— Мы будем только снимать, и все.

— Но мне надо туда попасть. Хоть посмотрю. Все лучше, чем это, — сказал он, демонстрируя листок с пресс-релизом. — Ну же. А потом я тебя угощу, как договаривались.

— У меня были предложения и получше.

— Откуда ты знаешь?

Она рассмеялась и встала:

— Встречаемся у входа в пять. Если что, я тебя не знаю. Понял? Я не знаю, как ты попал в джип. Если тебя вышвырнут, это будет тебе уроком.

— Ты настоящий друг.

— Ага. — Она передала ему камеру. — Кстати, они карие, а не голубые. Если ты не заметил.

За рулем был еще один фоторепортер, так что Джейк втиснулся на заднее сиденье, где лежало оборудование, откуда мог наблюдать, как волосы Лиз развеваются на ветру рядом с флажком на антенне. Они поехали на юг, в сторону Бабельсберга, по старой дороге к киностудии. Первый русский часовой попался им на мосту Ланге Брюке. Он взглянул на пропуск водителя, делая вид, что понимает английский, и, махнув автоматом, разрешил ехать дальше.

Весь город был оцеплен. Шеренги русских солдат стояли через равные интервалы вплоть до самой Вильгельмплац, которой, судя по всему, больше всего досталось от бомбардировок. За площадью они свернули и поехали по назначенному маршруту вдоль Нойер Гартен. Большие виллы, обращенные к парку, выглядели пустыми, но нетронутыми — уцелевшие счастливчики. После Берлина здесь была тихая гавань, будто и не случилось войны. Джейку казалось, что сейчас он увидит, как привычные старушки в шляпках выгуливают собачек по симметричным тропинкам. Но вместо них по берегу озера стояли русские солдаты с автоматами, точно в ожидании атаки амфибий.

Цецилиенхоф был в конце парка. Громадина биржевого тюдора с кирпичными трубами и освинцованными окнами — неожиданный кусочек Суррея на берегу Юнгфернзее. На въезде в парк часовые, еще более угрожающе учтивые, но такие же невнимательные, как и часовой на мосту. Затем длинная гравийная дорога к переднему двору, где американская военная полиция и британские солдаты перемешались с русскими хозяевами. Они припарковались подле шеренги официальных черных автомобилей. Через ворота во внутреннем дворе увидели сотни красных гераней, высаженных в форме огромной советской звезды — хвастливая демонстрация прав собственника, — но прежде чем Лиз смогла ее сфотографировать, офицер связи направил их вокруг здания на газон, раскинувшийся перед озером. Здесь, на террасе возле садика с фигурно подстриженными деревьями, были выставлены для фотосъемки три плетеных кресла. Небольшая армия фотографов и кинодокументалистов была уже на месте. Покуривая и расставляя штативы, они нервно посматривали на патрули.

— Раз ты здесь, давай помогай, — сказала Лиз, передавая Джейку две фотокамеры, а сама взяла третью. Охранник подошел и проверил ящики.

— Ну, и где они?

— Вероятно, прихорашиваются напоследок, — сказала Лиз.

Он представил, как Сталин перед зеркалом приглаживает волосы на висках, чтобы таким остаться в истории.

Оставалось только ждать. Джейк рассматривал здание: громадные эркеры, выходящие на озеро, — очевидно, конференц-зал, множество труб с кирпичным узором — не сосчитать. Но в них никакого сюжета, одна архитектура. Газон подстригли, живые изгороди подравняли — все аккуратненько, похоже на декорации, выставленные вдоль павильонов звукозаписи в Бабельсберге. В нескольких милях отсюда женская бригада сбрасывала трупы в тележку. А здесь с озера дул легкий ветерок, волны крошечными отражателями пускали солнечные блики. Чудесный вид. Интересно, подумал он, ходил ли кронпринц Вильгельм через газон с полотенцем в руке к озеру, чтобы окунуться поутру. Но прошлое казалось таким же невероятным, как и расческа Сталина. Теперь никаких парусных лодок — только русские часовые выстроились у кромки воды, положив руки на оружие.

Первым на террасе появился Черчилль. В форме цвета хаки, с сигарой в руке, разговаривает с группой помощников. Затем Трумэн. Самодовольный, в сером двубортном костюме, перешучивается с Бирнсом и адмиралом Лейхи.^[35] И наконец, Сталин в ослепительно белом мундире, в окружении охраны — натуральный гном. Несколько неформальных снимков, пока они обменивались рукопожатиями. Затем суета, пока рассаживались. Помощники обступили их, помогая занять места. Черчилль передал солдату сигару. Трумэн сел, одергивая пиджак, чтобы не задрался. Интересно, места распределили заранее? Трумэн сидел в середине, поблескивая металлической оправой очков всякий раз, когда поворачивал голову то к одному, то к другому. Все непринужденно улыбались, как будто позировали для группового снимка на встрече школьных друзей. Трумэн закинул ногу на ногу, показав пару шелковых носков в рубчик. Защелкали фотокамеры.

Джейк обернулся, услышав крик. Резкий, по-русски. Что там еще? Кричал солдат на берегу озера, тыча пальцем в воду. Неожиданно зашел в озеро прямо в сапогах и снова позвал на помощь. Некоторые помощники на террасе глянули в сторону озера, затем вновь повернулись к фоторепортерам, недовольные, что их прервали. Джейк завороженно наблюдал, как русские солдаты начали подтягивать к берегу тело. Еще один труп, утопленник, как те, в Ландверканале. Однако на сей раз в военной форме, но с такого расстояния не поймешь, чьей. Пожалуй, поинтереснее, чем трубы. Он пошел по газону.

Его никто не остановил. Часовые бросили посты и бежали к трупу, озадаченно посматривая в сторону дворца в ожидании распоряжений. Первый солдат, мокрый по колено, вытаскивал тело на илистый берег. Бросив безжизненную руку утопленника, солдат для удобства ухватил его за ремень и, резко дернув, последним рывком вытащил труп на траву. Ремень внезапно лопнул, и Джейк увидел, что это не ремень — что-то вроде патронташа, разорвался, извергнув содержимое. Ветер с озера подхватил бумажки и погнал по газону. Джейк замер. Не бумажки — деньги, банкноты взмывали вверх и плавали в воздухе сотнями крошечных бумажных змеев. Полное небо денег — сюрреально.

Русские на мгновение потрясенно замерли, а затем ринулись за банкнотами, выхватывая их из воздуха. Новый порыв ветра унес деньги выше, и охранники стали подпрыгивать, из солдат превратившись в изумленных детей, хватающих конфеты. Все на террасе встали, глядя на берег. Несколько русских офицеров побежали наводить порядок, разметая банкноты, усеявшие газон. Они орали на охрану, но их никто не слушал, все кричали друг на друга, гоняясь за летающими бумажками, топали по земле, чтоб удержать банкноты, рассовывали их по карманам. Куча денег разлетается, точно конфетти. Джейк поднял одну. Оккупационные марки. Сотни, может, тысячи. Куча денег.

Теперь и фоторепортеры, сломав ряды, тоже неслись к озеру, пока русские офицеры не развернулись, наставив на них штыки. Но Джейк уже был там. Он подошел к утопленнику. Американская военная форма. Порванный пояс с деньгами валялся в грязи. Часть банкнот плавала в воде. Но что он тут делал? Плыл в русской зоне к самому охраняемому газону в Берлине. Джейк опустился на колени рядом с трупом. Мертвенно-бледное, опухшее от воды лицо. С шеи вбок свисает цепочка с номерным знаком. Он протянул руку — взглянуть на личный знак, но замер, отпрянул. Не надо. Это не просто какой-то солдат. Шок опознания трупа. Парень из франкфуртского самолета, в страхе цеплявшийся за сиденье так, что костяшки побелели. Сейчас пальцы его безжизненно вытянулись, сморщились.

И тут, оцепенев, Джейк заметил пулевое отверстие, темную свалявшуюся ткань в том месте, где была кровь. За его спиной еще орали русские, но Джейк вдруг снова очутился в одной из комнат в Чикаго, среди полной разрухи. Глаза открыты. Сапог только один, другой сполз в воде. Когда наступила смерть? Он пощупал челюсть. Крепко сжата. Но коронера — посоветоваться — рядом не было, некому снять отпечатки пальцев. В спину грубо ткнулось дуло.

— Шнель, — скомандовал русский. Явно все, что он знал по-немецки.

Джейк поднял взгляд. Другой солдат наставил на него автомат, знаком веля уходить прочь. Пока он стоял, еще один солдат схватил камеру, сказав что-то по-русски. Первый снова ткнул дулом, пока Джейк не поднял руки и не повернулся. На террасе Большую Тройку спешно уводили в дом. Только Сталин стоял как прикованный, оценивая обстановку, — лицо тревожное, как у того, на ступеньках Рейхсканцелярии. В воздухе резко грохнул ружейный выстрел. Из камышей вспорхнули птицы. Люди на террасе замерли, потом быстро ушли в здание.

Джейк посмотрел туда, где грохнуло. Стрелял русский офицер, пытаясь навести порядок. В наступившей тишине охрана, замерев, наблюдала, как остальные банкноты улетают к Нойер Гартен. Солдаты оробели, испугавшись того, что последует. Тщательно организованный день сорван, как неловко. Офицеры приказали им построиться в шеренгу и стали отбирать банкноты. Русский конвоир Джейка снова показал на дом. Лейтенант Талли, который боялся летать. Четверо русских подняли его и закинули ему на грудь пояс с деньгами, словно это улика. Но улика чего? Такая куча денег.

— Камеру можно забрать? — спросил Джейк, но русский только заорал на него и толкнул автоматом к стайке фоторепортеров. Газон теперь кишел помощниками — они, будто гиды, разводили всех по машинам. Извинялись за срыв встречи, словно Талли был алкашом, испортившим вечеринку. Русские охранники угрюмо наблюдали: в кои-то веки счастье подвалило — и его сдуло ветром.

— Извини, — сказал Джейк Лиз. — Они забрали камеру.

— Тебе повезло, что тебя не пристрелили. Ты что там делал?

— Это был парень из самолета.

— Какой парень?

— Талли. Парнишка в сапогах.

— Но как?..

— Идите, идите, — поторопил их энергичный военный полицейский. — Представление окончено.

Их отвели вслед за другими к парковке. Прежде чем они дошли до гравия, Джейк оглянулся на озеро.

— Что он, черт побери, делал в Потсдаме? — спросил он сам себя.

— Может, он участник делегации.

Джейк покачал головой.

— Да какая разница? Может, он в озеро упал.

Он повернулся к ней:

— Его застрелили.

Лиз посмотрела на него, затем нервно оглянулась на автомобили.

— Пошли, Джейк. Надо сваливать отсюда.

— Но почему Потсдам? — В парке несколько банкнот все еще перелетали с места на место, как палая листва в ожидании грабель. — С такими деньгами.

— Тебе что-то досталось?

Он развернул добытую банкноту.

— Сто марок, — сказала Лиз. — Счастливчик. Целых десять долларов.

Но там было больше. В тысячи раз больше. И человек с пулей в груди.

— Пошли, другие уже уехали, — сказала Лиз.

Назад, в пресс-центр, выпить пива. Джейк улыбался про себя. Его ум мчался вперед, перестав оцепенело бродить среди руин. Преступление. Вот он. Его сюжет о Берлине.

II. Оккупация

Глава третья

Когда Джейк вернулся, новость уже облетела весь пресс-центр.

— Ты-то мне и нужен, — сказал Томми Оттингер, нависнув над Джейком, который стучал на пишмашинке, набрасывая заметки. — Первое событие за всю неделю и ты там, прямо в нужном месте. Как тебе удалось, кстати?

Джейк улыбнулся:

— Просто фотографировал.

— И?

— И ничего. Мертвого солдата прибило к берегу озера.

— Да ладно тебе. Мне сегодня выходить в эфир. А ты можешь в свое удовольствие спокойно писать для «Колльерс». Кто он такой?

— Откуда мне знать?

— Ну, ты же мог посмотреть личный номер, — закинул удочку Томми.

— Жаль, я не догадался.

Томми вылупился на него.

— Правда, — сказал Джейк.

— И это называется репортер.

— А что говорит Рон?

— Джон Доу.^[36] Номерного знака нет.

Джейк смотрел на него секунду, размышляя.

— Тогда почему ты спрашиваешь меня?

— Потому что Рону я не верю. А тебе верю.

— Слушай, Томми. Вот что мне известно. К берегу прибило труп. Мертвый уже целый день, как мне показалось. При нем были деньги. Отчего русские все взвинтились. Большая Тройка спешно ушла. Я тебе покажу свои заметки. Используешь, что найдешь нужным. Лицо Сталина — прекрасный штрих. — Он замолчал, встретив пристальный взгляд Томми. — У него был личный номер. Я просто не посмотрел. А вот почему Рон?..

Томми улыбнулся и взял стул.

— Потому что это Рон. Он прикрывает задницу. Свою собственную. И армии. Мы не хотим ставить в неловкое положение армию. Особенно перед русскими.

— А чего тут неловкого?

— Они не знают, что у них есть. Кроме солдата в Потсдаме.

— И от этого им неловко?

— Возможно, — сказал Томми, прикуривая. — Потсдам — самый большой черный рынок в Берлине.

— А я думал, Рейхстаг.

— Рейхстаг, станция «Зоопарк». Но Потсдам самый большой.

— Почему?

— Потому что это русская зона, — удивившись, просто сказал Томми. — Никакой военной полиции. Русским наплевать. Они и есть черный рынок. Купят все. Остальные — военполиция время от времени делает зачистки, арестовывает пару-тройку немцев лицо соблюсти. Так, для порядка. Русские пальцем о палец не ударят. На Главной улице Потсдама каждый день — суббота.

Джейк улыбнулся:

— Так что он приехал не на конференцию.

— Ни в коем разе.

— А Рон не хочет, чтобы его мама прочитала о своем мальчике в газетах.

— Не такое. — Томми посмотрел мимо Джейка: — Правда, Рон?

— Мне надо с вами поговорить, — сказал Рон Джейку, явно раздосадованный. — Где вы достали пропуск?

— Я не доставал. Никто и не спрашивал, — ответил Джейк.

— Знаете, у нас есть список очередников на аккредитацию. Я в любое время могу кого-нибудь вычеркнуть.

— Расслабьтесь. Я ничего не видел. Понятно? — Он показал на лист бумаги, заправленный в пишущую машинку. — Звезда из гераней. Много труб. Местный колорит, и больше ничего. Если, конечно, у вас нет для меня пропуска.

Рон вздохнул.

— Только не надо на меня давить, ладно? Если русские обнаружат, что там была пресса, они подадут официальный протест, я вас вышвырну отсюда на первом же грузовике.

Джейк развел руками:

— Больше я в Потсдам не поеду. Договорились? А теперь давайте по пиву и расскажите нам, где тело.

— Оно у русских. Мы пытаемся его забрать.

— А почему задержка?

— Это не задержка. Это ебаные русские. — Он помолчал. — Вероятно, деньги. Пытаются вычислить, сколько можно себе оставить. — Он взглянул на Джейка: — Сколько у него было?

— Представления не имею. Много. Тысячи. Умножьте на два, что бы они вам ни сказали.

— Я сегодня в эфире, — сказал Томми. — Вы будете делать официальное заявление?

— Ничего официального я делать не буду, — сказал Рон. — Кто-то напился и упал в озеро. Если вы считаете, что это событие, милости прошу. — Джейк взглянул на него. Личных номеров нет. Пули нет. А Рон торопливо продолжал: — Мы через пару часов выпустим пресс-релиз о первой встрече. Если кому-то надо.

— Союзники обменялись теплыми приветствиями, — сказал Томми. — Генералиссимус Сталин сделал заявление, в котором выразил пожелание установить прочный мир. Повестка дня конференции была утверждена.

Рон усмехнулся:

— А ведь вас там даже не было. Неудивительно, что вы ас.

— И солдат нечаянно свалился в озеро.

— Именно так мне и было сказано. — Он повернулся к Джейку: — Оставайтесь в городе. Я серьезно.

Джейк посмотрел ему вслед.

— Когда русские закрыли Потсдам? — спросил он у Томми.

— В прошлую пятницу. Перед конференцией. — Он посмотрел на Джейка: — А что?

— Он пролежал в воде всего день.

— Откуда ты знаешь? — насторожился Томми.

Джейк махнул рукой:

— Я не уверен. Но его не так уж и раздуло.

— Ну и?

— Как он попал в Потсдам? Если он был закрыт?

— Да какого черта — ты же попал? — сказал Томми, наблюдая за ним. — Ну еще бы — с таким-то честным лицом.

Из открытого окна доносилась фортепьянная музыка. Но на этот раз не Мендельсон, а мелодии Бродвея — музыка для вечеринок. Дом был полон военных в форме, дыма и звона бокалов. На Гельферштрассе развлекались. Наблюдая, Джейк с минуту постоял в холле. Обычный шум голосов, приправленный русской речью со стороны группы у стола с мясными закусками, обычная музыка. Но это был коктейль-прием без женщин, странно унылый: все высматривают, за кем бы ухлестнуть. Мужчины стояли группами, беседовали о делах, а иногда — вообще молча. Подхватывали бокалы с подносов, разносимых парой стариков, и быстро опрокидывали их в себя, как будто знали, что впереди ничего лучше не будет. Хозяином приема был, кажется, полковник Мюллер, чья седая голова мелькала среди гостей: он представлял гостей друг другу, иногда его хватал за плечо какой-нибудь дружелюбный русский. Роль хозяина ему не шла так же, как и судье Гарди, если б тот устроил прием. Джейк направился к лестнице.

— Гейсмар, заходите, — сказал Мюллер, протягивая ему бокал. — Извините, что реквизировали столовую, но жратвы хватает. Прошу вас, угощайтесь, чем осталось. — На самом деле придвинутый к стене обеденный стол еще ломился от ветчины, салями и копченой рыбы, целый банкет.

— По какому случаю?

— Мы пригласили русских, — сказал Мюллер, будто говорил о супружеской паре. — Они любят приемы. Они приглашают нас в Карлсхорст, затем мы приглашаем их сюда. Туда, сюда. Как шестеренки смазываем.

— Водкой.

Мюллер улыбнулся:

— Они и против бурбона не возражают.

— Давайте я зайду в другой раз. Я не знаю ни слова по-русски.

— Некоторые из них говорят по-немецки. В любом случае, через некоторое время это уже не важно. Немного неловко поначалу. — Он оглядел собравшихся. — Но после нескольких рюмок они просто говорят по-русски, ты им в ответ киваешь, они смеются и все мы — отличные парни.

— Союзники и братья.

— В принципе, да. Для них это важно. Они не любят, когда их игнорируют. Так что мы этого и не делаем. — Он сделал глоток. — Это не то, чем кажется на первый взгляд. Это работа.

Джейк взял свой бокал.

— И кто-то ее должен делать.

Мюллер кивнул:

— Верно. Должен. Я бы не поверил, если бы мне сказали, что я кончу тем, что буду поить русских. Но именно этим мы сейчас занимаемся, и поэтому я здесь. И для оживления обстановки новое лицо не помешает. — Он улыбнулся. — Кроме того, вы мой должник. Лейтенант Эрлих сказал, что я должен устроить вам разнос. Но я не буду этого делать.

— Вы должны?

— Хотите сказать, не знаете, кто я? Ну да, мы же не познакомились. Из-за этого конгрессмена с его речами. Я — полковник Мюллер. Фред, — сказал он, протягивая руку. — Работаю у генерала Клэя.

— И чем занимаетесь?

— Курирую некоторые административные ведомства. Когда требуется, координирую их действия. Лейтенант Эрлих в одном работает.

Джейк улыбнулся:

— Кому-то надо это делать.

Мюллер снова кивнул.

— Я бы принимал русских каждый день. Они обидчивы, но домой не пишут. А с вашей братией хлопот больше.

— Почему же вы тогда прощаете меня?

— За вашу поездку в Потсдам? Обычно я так не делаю. Но я не вижу, чтобы это кому-то навредило. — Он помолчал. — Я служил у генерала Паттона. Он просил присматривать за вами. Вы были другом армии.

— Все — друзья армии.

— По газетам дома этого не скажешь. Приезжают сюда, ничего не зная, и начинают тыкать пальцами, лишь бы их заметили.

— Может, и я такой.

— Может быть. Но когда человек проведет определенное время в армии, ему скорее видна картина в целом, и он не будет раздувать из мухи слона.

Джейк посмотрел поверх кромки бокала.

— Я видел труп, но меня до сих пор никто об этом ничего не спросил. Вы эту муху имели в виду?

Мюллер внимательно посмотрел на него:

— Хорошо. Я спрошу. Есть что-нибудь, о чем мы должны знать?

— Я знаю, что его застрелили. Я знаю, что при нем было много наличных денег. Я, может, и друг армии, но вы стараетесь замолчать то, что мне известно, а это все равно что дразнить собаку куском мяса. Меня это интригует.

Мюллер вздохнул:

— Никто ничего не пытается скрыть. — Он посмотрел на гостей, потом опять на Джейка. — Никто ничего не собирается раскручивать. В Берлине аккредитовано почти двести журналистов. Они так и ищут, о чем бы написать. Поэтому идут смотреть бункер, продают сигареты у станции «Зоопарк». Не успеешь глазом моргнуть, и на черном рынке уже торгуют все. Ну, может, почти все, понемногу. То, что здесь считается обычным делом, не совсем обычно дома.

— И то, что убивают — тоже обычно?

— Более чем, — сказал он устало. — Война еще не кончилась. — Посмотрите на них. — Он показал на русских. — Произносят тосты. Их люди все еще повсюду, почти всегда пьяные. На прошлой неделе на Германнплац — это в нашей зоне — появился полный джип русских, которые стали размахивать оружием. Никто даже и пикнуть не успел, как военная полиция открыла стрельбу и в результате мы получили «O. K. Корраль».^[37] Трое убитых. Один из них — наш. Мы заявляем протест русским, они в ответ заявляют протест нам. А троих-то уже не вернешь. Обычные дела. — Он повернулся лицом к Джейку и мягко посмотрел на него. — Видите, мы здесь не ангелы. Чем, по-вашему, занимается оккупационная армия? Оккупацией. Солдаты несут охрану. Стоят на часах перед зданиями. У них полно времени. Поэтому они начинают таскаться по девкам и приторговывать продуктами из войсковой лавки, что делать им не положено, но они считают, что имеют право. Они выиграли войну. И может быть, они правы. А иногда попадают в неприятности. Иногда их даже убивают. Бывает. — Он помолчал. — Но не надо делать из этого международный инцидент. И это не должно отрицательно влиять на образ армии. Здесь такое бывает.

— Но ведь подадут рапорт. Дело не такое уж обычное, не так ли?

— И вы хотите его почитать.

— Любопытство, только и всего. Я никогда еще не находил труп.

Мюллер оценивающе посмотрел на него:

— Дело может затянуться. Мы до сих пор не знаем, кто он.

— Я знаю, кто он.

Мюллер поднял глаза.

— Я считал, что личного номера не было.

— Я знал его в лицо. Мы летели вместе на одном самолете. Лейтенант Талли.

Мюллер ничего не сказал, только пристально посмотрел, а затем медленно кивнул.

— Приходите завтра ко мне в кабинет. Посмотрим, что я смогу сделать. Эльсхольцштрассе.

— А где это?

— Шёнеберг. За Кляйст-Парком. Водители знают.

— Старый Верховный суд?

— Точно, — сказал Мюллер удивленно. — Самое лучшее, что мы могли найти. Не слишком разрушен. Очевидно,господь питает слабость к судьям. Даже к нацистским.

Джейк усмехнулся:

— Кстати, вам никто еще не говорил…

— Знаю, судья Гарди. Полагаю, могло быть и хуже. Не знаю, я в кино не хожу. — Он взглянул на Джейка. — Ну, тогда до завтра. Теперь вы мой должник дважды. А теперь идите и познакомьтесь с русскими. Похоже, вечеринка набирает обороты. — Он показал в сторону гостиной, где пианино перешло с Коула Портера^[38] на разухабистую русскую песню. — Вот о ком надо писать в Берлине. Они рулят тут уже два месяца — это их город. И посмотрите на него. Напомните мне завтра показать вам еще один отчет. О детской смертности. В этом месяце умрут шестеро из десяти детей. А может, и больше. Умрут. Все это политика, конечно. Скандал продает газеты.

— Я не скандалов ищу, — сказал спокойно Джейк.

— Нет? А ведь можете найти, — опять устало сказал Мюллер. — Вряд ли ваш лейтенант был паинькой. Но если вас интересует мое мнение, то это еще не скандал. Шестеро из десяти. А не просто один солдат. В Берлине жизнь дешево стоит. Попробуйте раскрутить этот материал. У меня для этого все есть. — Он остановился, как бы спохватившись, и допил бокал. — Ладно. Пошли развивать сотрудничество между союзниками.

— Они, похоже, и так справляются, — сказал Джейк как можно беззаботнее. — Вечеринка превращается в русскую.

— Всегда так, — ответил Мюллер. — Мы только успеваем закуску подносить.

Но язык разделил вечеринку на две собственные оккупационные зоны. Русские, знакомясь с Джейком, официально кивали головами, пытались сказать несколько слов по-немецки, и затем возвращались к выпивке. Пианино опять перешло в американскую зону и наяривало «Леди-бродягу». Сзади неотступно маячил русский пианист, готовый в любую минуту сесть за клавиши. Даже смех, становясь все громче, доносился то с одной, то с другой зоны, разделенных непереводимыми шутками. Только Лиз, которая, скользнув мимо, подмигнула ему, удалось, судя по всему, свести оба комплекта разгоряченных мундиров, которые окружили ее, будто Скарлетт на барбекю. Джейк оглядел комнату, надеясь увидеть Берни с папками анкет под мышкой, но вместо этого наткнулся на дородного русского, увешанного медалями, который знал английский и, как ни странно, Джейка.

— Вы шли с генералом Паттоном, — сказал он, сверкая глазами. — Я читал ваши сообщения.

— Вы? Каким образом?

— Ну, читать союзников нам не запрещают. — И, кивнув, представился: — Сикорский. — Говорил он с акцентом, но уверенно, с достоинством офицера. — В данном случае, признаюсь, нам было интересно знать, где вы находитесь. Генерал Паттон — очень энергичный солдат. Мы думали, что так он и до России дойдет. — Его лицо, мясистое, но еще не обрюзгшее, лучилось добрым юмором. — Я читал вашу статью о лагере Дора. До того, как генерал отступил обратно в вашу зону.

— Не думаю, чтобы он тогда много думал о зонах. Только о немцах.

— Конечно, конечно, — сказал Сикорский благодушно. — Вы тогда побывали в Нордхаузене. Я тоже там бывал. Удивительное место.

— Да, удивительное, — повторил Джейк это абсолютно неподходящее слово. Подземный завод по производству ракет. Два огромных тоннеля в горах, пересекаемые штольнями, выдолбленными ходячими скелетами в полосатых пижамах.

— Гениально. Разместить все там, в недосягаемости от бомб. Мы все удивлялись, как им это удалось.

— Рабским трудом, — сказал без обиняков Джейк.

— Да, — мрачно кивнул русский. — И все же удивительное место. Мы прозвали его пещера Аладдина. — Целые производственные линии. Некоторые «Фау-2» уже в собранном виде ждут отправки. Цеха и тоннели набиты запчастями, а сверху капает. В углах свалены тела — в последние безумные дни никто не позаботился убрать их оттуда. — Конечно, — продолжал русский, — когда мы проникли в пещеру, сокровищ там не нашли. Как вы полагаете, в чем было дело?

— Не знаю. Очевидно, немцы перевезли их в другое место.

— Гм. Но куда? Вы сами ничего не видели?

Только бесконечную колонну американских грузовиков, которые вывозили добычу на запад: ящики с документами, тонны оборудования, узлы ракет на грузовых платформах. Видел, но не сообщал — просьба генерала. Тогда он и стал другом армии.

— Нет. Но я видел краны, на которых вешали узников. Мне хватило. И лагеря.

— Да, я помню. Рука, которую не можешь стряхнуть.

Джейк удивленно посмотрел на него.

— А вы действительно читали тот материал.

— Ну, знаете, мы интересовались Нордхаузеном. Интересная загадка. Столько всего было и так исчезло. Как это говорят? Фокус иллюзиониста.

— В военное время происходят странные вещи.

— Думаю, в мирное тоже. На наших заводах Цейсса, например, — четыре человека. — Он помахал пальцами. — Как в воздухе растворились. Еще один фокус.

— Травишь школьные байки, Василий? — спросил подошедший Мюллер.

— Мистер Гейсмар не слышал о наших проблемах на заводе Цейсса. Подумал, может ему будет интересно.

— Давай, Василий, оставим это для заседаний комитета. Сам знаешь, мы не можем контролировать действия людей. Иногда они голосуют ногами.

— Иногда их увозят, — быстро ответил русский. — Под покровом нахт унд небель. — Ночи и тумана, старые добрые ночные аресты.

— Это метод Гиммлера, — сказал Мюллер. — Американская армия этим не занимается.

— И все же слухами земля полнится. И люди исчезают.

— У нас они тоже ходят, — сказал Мюллер осторожно, — в американской зоне. Берлин полон слухов.

— А если это правда?

— На сей раз нет, — сказал Мюллер.

— Ага, — произнес русский. — То есть опять тайна. Как и Нордхаузен, — сказал он Джейку, затем поднял свой пустой бокал в шутливом тосте и учтиво удалился налить себе еще.

— О чем это он? — спросил Джейк.

— Русские обвиняют нас в том, что мы похищаем ученых из их зоны.

— Чего мы не делаем.

— Чего мы не делаем, — повторил Мюллер. — А вот они — да, поэтому всегда подозревают худшее. Они по-прежнему похищают людей. В основном — политических. Не так часто, как в самом начале, но все же продолжают этим заниматься. Мы протестуем. И они протестуют.

— Типа зайти друг к другу выпить.

Мюллер улыбнулся:

— Типа того.

— А что такое Цейсс?

— Завод оптики. Бомбовые прицелы, прецизионные линзы. В этом немцы нас обогнали.

— Но не надолго.

Мюллер пожал плечами:

— Вы никогда не успокоитесь? Тут я вам мало чем помогу. Сбежало несколько инженеров. Вот и все, что я знаю, если это вообще представляет интерес. Лично я бы не винил никого за попытку выбраться из русской зоны.

— Значит, наш друг лишь пускает дым в глаза.

— Да, в этом они мастаки. Не позволяйте им пудрить вам мозги. То, что он говорит по-английски, не означает, что он друг.

— А кто он такой?

— Василий? Генерал Сикорский. Входит в Совет. Занимается всем понемногу, как и все «товарищи», но нашей контрразведке он известен. Я всегда считал, что в этих делах он точно замешан. Может, даже в паре похищений. По-моему, тут без него не обошлось.

— Так что мне следует быть настороже.

— Вам? — рассмеялся удивленно Мюллер. — Успокойтесь. Репортер не нужен даже русским.

Джейк миновал гостиную, где уже пела группа военных, к застекленной двери в задней части дома, которая была открыта, чтобы выходил дым. Еще не стемнело — длинный день северного лета, — и он оглядел грязный сад, где следовало расти траве и стоять парусиновым шезлонгам, но теперь это был лишь вытоптанный и перерытый клочок земли, как и весь остальной Берлин. В Нордхаузене тоже было полно грязи — столько, что в ней буксовали даже грузовики, которые, забрызгивая рабочих, с ревом увозили с собой сокровища Аладдина. Никакого нахт-унд-небель — бригады, бодро жуя жвачку, загружали автоколонны стальными трофеями для отправки на запад. Где они теперь? Где-то за Рейном. Может, уже и в Америке, и готовятся к следующей войне. Если б он спросил об этом сейчас, ему бы сказали, что такого никогда и не было. Фокус. И он бы с радостным чувством исполненного долга отложил бы материал в сторону, зная, что всегда найдет другой. Пока вдруг не закончились значительные события этой войны, оставив после себя одни руины.

— Эй, Джексон, — окликнула его Лиз, в нерешительности замерев на пороге, словно боялась помешать. — Случилось что?

— Ничего. Просто спорю сам с собой..

— И кто победил? — подойдя, спросила она.

Джейк улыбнулся:

— Мои лучшие инстинкты.

— Должно быть, с небольшим отрывом. — Она закурила, предложив сигарету и ему. — Получил разнос за сегодняшнее?

— Небольшой. Никто не считает это чем-то особым. Им интересно, почему меня это заинтриговало.

— И почему?

Джейк пожал плечами:

— Старый предрассудок. Если тебе в руки попадает материал, упускать его — плохая примета.

— Старый предрассудок.

— Извини за камеру.

— Ничего, мне ее вернули. Симпатичный русский принес ее в пресс-центр. Я так его благодарила, что он, похоже, решил, что я готова броситься в его объятия.

— Обычно они не спрашивают, насколько я слышал. — Он оглядел ее. — Жалко, что снимков не сделал. На тот случай, если придется доказывать, что его застрелили.

— Они это отрицают?

— Нет, но и не распространяются. Не знаю, почему. В русской зоне убит военный — по идее они должны были поднять шум. А они только и знают, что заявляют протесты друг другу. — Он ткнул большим пальцем в сторону вечеринки. — Так почему не в этот раз?

Лиз покачала головой:

— Никто не хочет поднимать вонь, пока идет конференция.

— Нет, я армейских знаю. Тут что-то не то. Никто не хочет быть убитым. Что он тут делал? Ты же с ним говорила. Он сказал тебе что-нибудь в самолете?

— Нет, — ответила она. — Он был слишком занят, стараясь не облевать все вокруг.

— Я тоже об этом думал. Но зачем лететь, если так страдаешь? Что за важная причина заставила его сесть в самолет?

— О, Джейк, многие летают. Может, ему приказали. Он же военный.

— Был. Тогда почему его никто не встречал, если ему приказали? Помнишь, что было в аэропорту?

— Откровенно говоря, нет.

— Куда он исчез? Все же поехали вместе. — Он перевел дыхание. — Нет, тут что-то есть.

Лиз вздохнула:

— Ладно, будь по-твоему, Шерлок. Тебе потребуются фотографии? Хотя для «Колльерса» это сильно.

Джейк улыбнулся:

— Может быть. Я тут еще кое-что задумал. — Лиз подняла брови. — Хочу разыскать старых сотрудников. Посмотреть, что с ними случилось. Берлинские истории. Для этого могут потребоваться фотографии, если тебе интересно.

— Годится. Старые друзья, — сказала она. — А не один?

— Нет, — сказал он, оставив этот вопрос без внимания. — Всех, кого смогу найти. Я хочу знать, что здесь происходило, и не только в бункере. А эта история — не знаю, может, ты и права, может, тут ничего и нет. — Он помолчал, размышляя. — За исключением денег. За деньгами всегда что-нибудь есть.

Лиз бросила сигарету и растерла ее ботинком.

— Ну это ты продолжаешь спорить сам с собой. Расскажешь, что накопаешь. Похоже, мне пора, — сказала она, заглянув через открытую дверь в дом.

— Опять?

— Что поделаешь, если я пользуюсь таким успехом? — Но уйти она не успела. К двери подошел высокий, смутно знакомый военный. — Сейчас иду, — сказала она ему, явно не желая, чтобы он выходил. Тот поднял бутылку с пивом и пошел обратно.

— Счастливчик?

— Пока нет. Но говорит, что знает хороший джаз-клуб.

— Не сомневаюсь. — Джейк посмотрел в дверь. — Ага, — сказал он, вспомнив. — Водитель конгрессмена. Лиз.

— Не будь снобом, — как-то нервно сказала она. — Тем более что он не водитель. А офицер.

— И джентльмен.

— А вы все? По крайней мере, он не говорит со мной с набитым ртом.

Джейк засмеялся:

— А вот это действительно что-то.

— Нет, — сказала она, глядя на него в упор. — Что-то — это когда за тобой возвращаются. Четыре года спустя. Но и он сгодится.

Джейк было последовал за ней в дом, но взрыв смеха, как ударная волна теплого воздуха, задержал его у двери и развернул обратно. Ему хотелось побыть в своем Берлине — потягивать пиво в сумраке какого-нибудь сада, а не в этом странном анклаве союзной доброй воли, где бокалы звенят, как шпаги. Но тот Берлин давно исчез, его убрали вместе с садовыми фонарями в подвалы.

Он прошел по саду и открыл заднюю калитку. Дорожка, уже переулка, вела на следующую улицу. Во всех домах стояла тишина — никто больше не болтает за ужином, радио тоже не слышно, будто все затаились, ожидая, что вечеринка на Гельферштрассе перейдет в драку, а потом в очередной рейд. Так тихо, что гремят собственные шаги.

Он свернул на узкую дорогу, которая вела к территории института, где все улицы носили названия ученых, а не генералов и Гогенцоллернов. Фаррадейвег. Здесь работал Эмиль. За мили от Паризерштрассе, в своем мире. Район все еще сохранял лиственный дух университета, но окна были выбиты, корпус химического факультета наполовину обгорел, крыша исчезла. В дальнем конце улицы в современном кирпичном здании горел свет, но в самом институте не было ни огонька. Главный корпус сохранился. Тильалле. Огромное здание, причудливо украшенное по углам островерхими круглыми башенками, похожими на кайзеровские каски. Пикельхаубес. Он поднялся по ступенькам, чтобы рассмотреть поближе. Может, там все еще работают. Он тогда бы расспросил их завтра.

— Найн, найн! — Джейк вздрогнул. В тишине окрик напугал его, как выстрел.

Он повернулся. Старик с тощей собакой, в пиджаке и твидовой охотничьей шапочке, как бы в расчете на то, что летний вечер окажется прохладным. Собака рыкнула, но, обессилев, прижалась к ноге хозяина. Старик погрозил Джейку пальцем, делая замечание, затем показал на кирпичное здание на другой стороне перекрестка.

— Комендатура, — крикнул он, снова показывая пальцем в ту сторону. — Комендатура, — медленно произнес он по слогам, как наставление потерявшемуся иностранцу.

— Нет, я ищу институт, — сказал Джейк по-немецки.

— Закрыт, — автоматически ответил старик, в свою очередь удивляясь, что слышит немецкую речь.

— Да. А вы не знаете, когда он открывается утром?

— Он не откроется. Закрыт. Капут. — И резко кивнул, машинально соблюдая манеры. — Простите. Я посчитал — американец. Думал, вы ищете комендатуру. Пошли, Шаци.

— Берлинская комендатура? — спросил Джейк, спустившись, пока тот не ушел. — Вот эта? — Джейк посмотрел на кирпичное здание, рассмотрев теперь флаги, освещенные окна. Тонкие квадратные колонны указывали на вход. — А что тут было прежде? — Собака стала обнюхивать его ногу, Джейк наклонился и погладил ее. Этот жест, похоже, удивил старика еще больше чем то, что он говорил по-немецки.

— Страховая компания, — ответил старик. — Пожарная страховая компания. Такая шутка, знаете. Единственное здание, которое не сгорело. — Он посмотрел на собаку, все еще обнюхивающую руку Джейка. — Не бойтесь, она не кусается. Уже не та прыть. Еда, знаете ли. Мне приходится делиться с ней пайком, но этого не хватает.

Джейк выпрямился и только теперь обратил внимание на костлявую фигуру старика. Безжалостная иллюстрация старого афоризма: каждый хозяин похож на своего любимца. Но еда осталась на Гельферштрассе, и он взамен вынул пачку.

— Сигарету?

Старик взял сигарету и поклонился:

— Спасибо. Не возражаете, если я оставлю ее на потом? — спросил он, аккуратно пристраивая ее в кармане.

— Вот возьмите, покурим здесь, а эту сохраните, — сказал Джейк, внезапно ощутив потребность в компании.

Старик взглянул на него, удивляясь подарку судьбы, затем кивнул и наклонился к зажигалке.

— Вы сейчас увидите нечто примечательное — сигарету, реально выкуриваемую в Берлине. Еще одна шутка. Один продает другому, тот третьему, а кто же их курит? — Он затянулся и затем положил руку на плечо Джейка. — Простите. Голова немного закружилась. Спасибо. Как вышло, что вы говорите по-немецки? — спросил он, начиная разговор — табак развязал ему язык.

— До войны я жил в Берлине.

— Ага. Но ваш немецкий, знаете ли, не очень. Вам следует получиться. — Прямо как в школе.

Джейк рассмеялся:

— Да, — сказал он, а затем кивком показал на карман старика. — Сколько вы за это выручите?

— Марок пять, возможно. Это для нее. — Он посмотрел на собаку. — Я не жалуюсь. Все идет своим чередом. А на нее тяжело смотреть. Мне говорят: как ты можешь кормить собаку, когда люди голодают? А что мне делать? Дать ей, безвинной, умереть? Разве найдешь в Берлине другое такое же безвинное существо? Именно это я им и говорю: когда станете такими же безвинными, я и вас кормить начну. После этого они затыкаются. Отребье, золотые фазаны.

Джейк растерянно посмотрел на него: не нарвался ли он на душевнобольного.

— Золотые фазаны?

— Партийные шишки. Сейчас, конечно, они ничего не знают. Вы нас в это втянули, говорю я им, и теперь хотите есть? Я лучше покормлю собаку. Собаку.

— Так они все еще здесь.

Старик криво улыбнулся:

— Нет, в Берлине нацистов нет. Ни одного. Одни социал-демократы. Так много и все эти годы. И как только партия могла выжить, когда столько народу было против нее? Да, вот в чем вопрос. — Он сделал еще затяжку и посмотрел на тлеющий кончик. — Сейчас все социал-демократы. Ублюдки. Они вышвырнули меня. — Он посмотрел в сторону институтского корпуса. — Годы работы. Я уже никогда не достигну прежнего уровня, никогда. Все, капут.

— Вы еврей?

Старик фыркнул:

— Будь я еврей, я бы был мертвым. Тем пришлось уволиться сразу. От остальных ждали, что мы сами вступим. А потом приказ — или член партии или выметайся. Ну, я и ушел. Я действительно был социал-демократом. — Он улыбнулся. — Вы мне, конечно, можете не верить. Но можно проверить архивы. За 1938 год.

— Вы работали в институте? — заинтересовавшись, спросил Джейк.

— С 1919 года, — ответил тот гордо. — После испанки, знаете ли, появились места, так что мне повезло. Тогда было престижно даже попасть сюда. Да, были дни. Помню, как мы замеряли затмение. Для теории Эйнштейна, — сказал он учительским тоном, заметив непонимание Джейка. — Если у света есть масса, гравитация будет искривлять лучи. Лучи звезд. Затмение позволяло провести такие измерения. Эйнштейн сказал, что оно должно составлять 1,75 секунды дуги, угол. И знаете, сколько оно составило? 1,63. Настолько близко. Можете себе представить? За ту одну минуту все изменилось. Все. Ньютон был неправ. Изменился весь мир, прямо здесь, в Берлине. Прямо здесь. — Он вытянул руку в сторону здания, его голос, мечтательно забывшись, следовал за ней. — Что потом? Шампанское, конечно, и разговоры. На всю ночь. Мы полагали, что можем все — такова была немецкая наука. Пока эти бандиты. И все полетело в тартарары…

— У меня был друг в институте, — сказал Джейк, вмешиваясь, пока старик не начал снова. — Пытаюсь его найти. Я к тому, что, может, вы знали его? Эмиль Брандт?

— Математик? Да, конечно. Эмиль. Вы были его другом?

— Да, — ответил Джейк. Его другом. — Я надеялся, может, кто знает, где он. Вы не?..

— Нет, нет. Столько лет прошло.

— Но вы не знаете, что с ним случилось?

— Не могу сказать. Я ушел из института, понимаете.

— А он остался, — сказал медленно Джейк, сопоставляя даты. — Но он не был нацистом.

— Мой друг, все, кто остались здесь после 1938 года… — Замолчал, увидев лицо Джейка, и отвел глаза. — Но, может, это был особый случай. — Он бросил сигарету. — Еще раз спасибо. А теперь я должен попрощаться. Комендантский час.

— Я знал его, — сказал Джейк. — Он не был таким.

— Каким таким? Герингом? Вступали многие, не только эта свинья. Люди поступают так, как вынуждены поступать.

— Но вы же не вступили.

Он пожал плечами:

— Какое это имело значение? Эмиль был молод. Прекрасный ум, я помню. Он все цифры в голове держал, не только на бумаге. Кто способен определить, что правильно? Бросить работу ради политики? Может, он больше науку любил. А в конце… — Он замолчал. Посмотрел на здание, потом опять на Джейка. — Вас это волнует. Я вижу. Позвольте мне кое-что сказать, за сигарету. Затмение? В 1919 году? Тогда на улицах вели бои фрайкорпы.^[39] Я сам видел трупы спартаковцев^[40] в Ландверканале. Кто это сейчас помнит? Старая политика. Подстрочные примечания. Но в этом здании мы изменили мир. Так что важнее? Партбилет? Я не осуждаю вашего друга. Мы не все преступники.

— Только золотые фазаны.

Слабая улыбка в знак согласия.

— Да. Им я не прощаю. Я пока не святой.

— А что это вообще значит? Золотые фазаны?

— Кто знает? Яркие перья — форма. Жены ходили в мехах, пока не пришли русские. Может, потому, что они вылетали из кустов при первых звуках выстрелов. Ха, — сказал он, радуясь собственной шутке. — Может, поэтому в Берлине и не осталось нацистов. — Он остановился и посмотрел на Джейка. — Это была формальность, понимаете. Просто формальность. — Он коснулся шапочки кончиками пальцев. — Доброй ночи.

Джейк в нерешительности постоял минуту перед мрачным зданием. Эмиль точно вступил. Исключений быть не могло. Но почему это удивило его? Так сделали миллионы. Формальность. За исключением того, что Джейк об этом не знал. Все время что-то оставалось недосказанным. Приятный человек с мягким взглядом, тихо вел себя на вечеринках, скромный, одни цифры в голове — тот, о ком Джейк вообще никогда не думал. Не нацист, один из добропорядочных немцев. Стоял, обняв Лину. А она знала? Как он мог ей не сказать? И как она могла остаться с ним, если знала? Но осталась.

Темнело, и он направился по Тильалле. Перед комендатурой остановился джип. Из него вышли два солдата с чемоданчиками в руках и торопливо поднялись по лестнице. Новая политика скоро также устареет, как и фрайкорпы. А что имеет значение? Люди делают то, что вынуждены делать. Она осталась. Джейк уехал. Все просто. За исключением того, что Эмиль не был так прост. И это все меняет. Знала ли она уже тогда, в те дни, когда они задергивали шторы, чтобы отгородиться от Берлина?

Джейк вдруг ощутил, что потерялся — его умственная карта перечерчена, как улицы города, которые уже не там, где должны быть.

Свернув с Тильалле направо, он в замешательстве обнаружил, что действительно заблудился. Оказывается, переулок выходил не на Гельферштрассе. Да и твой немецкий уже не так хорош, подумал он, улыбнувшись. Он никогда не знал эту часть города: улицы здесь не поменяли расположения. Но был другой Берлин. Берлин, который он когда-то знал, и где теперь ему нужен компас, чтобы найти путь, стрелка, притягиваемая гравитацией — достаточной сильной, чтобы преломить луч звезды.

Глава четвертая

Почти все здания на Эльсхольцштрассе были разрушены, и штаб-квартира Контрольного совета казалась теперь еще выше. Массивный корпус из прусского гранита с угрюмым фасадом в свое время, очевидно, казался достойным полустанком на жизненном пути тех жертв, которых судьи, члены партии, загоняли после слушаний здесь в самые страшные лагеря. Однако главный вход, к которому вела подъездная дорога от Кляйст-Парка, являл более радостный вид: высокие стеклянные двери были украшены по бокам парящими ангелами, которые смотрели сверху на то, что когда-то было английским газоном, окаймленным живой изгородью, уходившей к двум симметричным колоннадам на другом конце. Неожиданный кусочек Парижа. Тут кипела жизнь — скрипели по гравию автомобили, рабочие, гремя черепицей, ремонтировали крышу, — как будто сельский дом готовили к большому воскресному празднику. Над входом вывесили четыре ярких новых флага союзников. Перед дверьми выставили часовых из 82-й дивизии ВДВ в белых гетрах и сверкающих касках. Приводили в порядок даже пыльный участок. Отряд немецких военнопленных с трафаретом «ВП» на спинах сгребал мусор, а несколько американских солдат со скучающими лицами стояли вокруг и присматривали за ними, греясь на солнышке. Джейк последовал за группой дородных русских женщин в военной форме через украшенный люстрами зал и затем вверх по мраморной лестнице — как в оперном театре. К удивлению Джейка, его встретил лично Мюллер.

— Я думал, вы вокруг походите, — сказал Мюллер, ведя его по коридору. — Мы все еще наводим порядок. Здесь все было порядком разрушено.

— Пожалуй, не так сильно, учитывая, что тут было.

— Ну, приходится пользоваться тем, что есть. Это самое большое здание, которое смогли найти. Говорят, в здании больше четырехсот комнат. Хотя, кто считал. Наверно, в это число и пара чуланов вошла. Конечно, использовать можно только часть комнат. Здесь будет заседать Совет. — Он открыл дверь в большую комнату, уже переделанную в конференц-зал с длинными столами, поставленными квадратом. В каждом углу около соответствующего флага стояли столики с пишущими машинками для стенографистов. На одном столе в ожидании распределения лежали стопками пепельницы и блокноты.

— Сюда пока еще никто не заходил, — сказал Мюллер. — Вы первый, если для вас это что-то значит.

Джейк оглядел пустую комнату — будто снова оказался в Цецилиенхофе и подсчитывает трубы.

— А места для прессы?

— А мест для прессы нет. Мы не хотим поощрять речи, а когда вокруг пресса, трудно удержаться. Дайте им публику, и их не остановишь. Нам нужны рабочие заседания.

— В милой приватной обстановке.

— Нет. — Он кивнул в сторону столиков для стенографистов. — Будут вестись протоколы. Совет станет собираться раз в квартал, — продолжал он. — Координационный комитет раз в месяц, подкомитеты — постоянно. Работы полно.

Джейк показал на стопку блокнотов:

— Все организовано.

— На бумаге, — сказал Мюллер и прислонился к столу спиной к окну, так что его серебряные волосы образовали нимб вокруг головы. — На самом деле никто не знает, как это все будет работать. Пока не начнем. По ходу дела будем совершенствоваться. Никто же не планировал заниматься управлением страной. — Он заметил, что Джейк вздернул брови. — Не таким образом. Обучили нескольких людей где-то в Вирджинии — помочь немцам в переходный период, — сказал он, растягивая это слово. — Переходный период. Не знаю, чего они ожидали. Последней войны, наверное. Подписать мирный договор, передать страну хорошим парням и уехать домой. Но на сей раз не вышло. Передавать оказалось некому. Двенадцать лет. Даже почтальоны были нацистами. А страна — сами видели, пошла псу под хвост. Никто не ожидал, что они будут биться до конца. Зачем? Никто не думал, что вся страна дойдет до самоубийства.

— Им немного помогли бомбардировщики.

Мюллер кивнул:

— Я бы сказал, они сами напрашивались. И теперь, когда тут хоть шаром покати, нам досталась эта страна. Продуктов нет, ничего не работает — берлинское главное управление только и делает, что чинит водопровод. — Он вздохнул и в упор посмотрел на Джейка. — Только в нашей зоне нам нужно накормить двадцать миллионов человек. А те, кто не голодает, воруют велосипеды — просто покататься. Скоро зима, а угля нет. И эпидемии, если нам не повезет, а повезет нам вряд ли. Перемещенные лица… — Он махнул рукой, словно от избытка чувств у него кончились слова. — Мы на такое не подписывались, — произнес он голосом, таким же усталым, как и его глаза, — но все равно получили. Так что работы полно. — Он оглядел комнату. — Ну, посмотрели?

Джейк кивнул:

— Спасибо за экскурсию. И за речь, — сказал он как бы ненароком. — Вы же не хотите невзначай кое-что мне втолковать.

Мюллер терпеливо улыбнулся, снова превращаясь в судью Гарди.

— Может, только чуть-чуть. Я всю жизнь служу в регулярной армии — мы привыкли защищать наши фланги. Те, кто пишет о ВА, должны иметь представление, с чем мы столкнулись. Небольшую перспективу. Мы не все — ладно, пошли, я вам дам то, за чем вы пришли.

— А как вы сюда попали? — спросил Джейк, выходя следом в длинный холл.

— Как и все остальные — в действующей армии мы уже не нужны, так что приходится дослуживать в другом месте. Я не напрашивался, если вы это имеете в виду. ВА не видит особой пользы в боевых офицерах. Считают нас мальчиками на побегушках. И мой случай не исключение. Кто будет повышать в должности слесаря-сантехника? Хотя и в действующей армии уже никто не получает очередных званий — война кончилась, говорят, — а до пенсии дотягивать надо. Вот так. Поэтому старых пердунов тут навалом. У вольнонаемных все иначе. Чаще всего это какой-нибудь юрист, который всю войну просидел в своей Омахе, а теперь решил получить офицерское звание, чтобы называть себя капитаном, — на более низкое звание они не согласны. И они его получают, звание. Чего все остальные добивались годами. Это, конечно, задевает немного, если уж говорить начистоту.

— Но не вас.

— Меня тоже. Но за работой, как всегда, все забываешь. Ты служишь своей стране, — сказал он просто, без всякой иронии. — Я не напрашивался, но знаете что? С учетом всего, думаю, мы тут занимаемся чертовски трудным делом. Или, по вашему, я опять толкаю речугу?

— Нет. — Джейк улыбнулся. — По-моему, вас следует повысить в звании.

— Не дождетесь, — сказал спокойно Мюллер, затем замолчал и посмотрел ему прямо в глаза. — Знаете, возможно, это моя последняя должность. Я бы не хотел неприятностей. Если вы тут начнете грязью бросаться, буду признателен за своевременное предупреждение.

— Я не…

— Знаю. Вам просто интересно. Нам тоже. Убили человека. Но суть в том, что мы не имеем никакой возможности выяснить, что произошло. У нас здесь нет Скотланд-Ярда. Только несколько военных полицейских, которые арестовывают пьяных. Так что, возможно, никогда ничего не узнаем. Но если возникнет нечто такое, что, ну, может стать для нас проблемой, нам бы хотелось об этом знать.

— А почему вы думаете, что возникнет?

— Я так не думаю. Но вы же охотитесь именно за этим, не так ли? — Он зашагал дальше. — Слушайте, я прошу всего лишь пойти мне в этом деле навстречу. Мне не нужно выдавать какую-либо информацию. Если бы вас не было в Потсдаме — но вы там были и вы знали убитого. Так что теперь у меня на руках ситуация. Я не могут притворяться, что ничего не случилось. Но я не собираюсь распространяться на эту тему, чтобы не было спекуляций. Я делюсь только с вами, больше ни с кем. Если вы действительно что-то узнаете, что ж — у вас будет материал для статьи.

— А если не узнаю…

— Тогда не стройте догадок вслух. Никакого таинственного тела. Ничего нераскрытого. В газетах и это можно раскрутить. А мы получим только одни вопросы без ответов. На это уходит время. Мы не можем себе этого позволить. Дел слишком много. Я прошу только некоторого благоразумия.

— И сообщить вам заранее, что я собираюсь говорить.

— Я не говорил, что вы не можете об этом рассказывать. Просто известите меня, если соберетесь это сделать.

— Чтобы вы Могли запретить?

— Нет, — сказал Мюллер невозмутимо. — Чтобы я смог увернуться. — Он остановился у двери с полупрозрачными стеклами. — Ну, вот и пришли. Джини должна уже отпечатать документы.

Джини была хорошенькой военнослужащей женского вспомогательного корпуса СВ. Ее красные ноготки казались слишком длинными для человека, постоянно печатающего на машинке. Раскладывая листки копий по двум бежевым папкам, она одарила Мюллера улыбкой, по мнению удивленного Джейка, слишком щедрой для секретарши. Но Мюллер был деловит.

— Отчеты готовы?

Она вручила ему одну из папок, затем записку.

— Генерал хочет видеть вас в десять.

— Располагайтесь, — сказал он Джейку, заводя его в простой кабинет с американским флагом в углу. Мюллер относился к породе людей, у которых служебный стол всегда чист от бумаг — на пустой поверхности стоял только письменный прибор и фотография молодого солдата в рамке.

— Ваш сын? — спросил Джейк.

Мюллер кивнул:

— Его подбили на Гвадалканале.

— Извините.

— Не убит. Ранен. По крайней мере, выбыл из строя. — Затем, пресекая разговор на личную тему, открыл папку, вынул два тонких листка и толкнул их по столу Джейку. — Послужной список. Донесение о потерях.

— Вы называете это потерями?

— Так мы называем отчет, — сказал Мюллер слегка раздраженно. — Это лишь форма. Как бы там ни было, теперь вы узнаете то, что знаем мы.

Джейк бегло прочитал первый листок, небольшой перечень дат и назначений. Патрик Талли. Натик, Массачусетс. Чуть старше парня на фотографии. Донесение о потерях Джейк мог бы написать сам.

— Негусто, да? — сказал он.

— Негусто.

— Чего там не хватает? Может, какая-то предварительная неясность, которая не дает назвать это донесением?

— Откуда мне знать? Послужной список чист, без нареканий. Отличник службы в Вооруженных силах Соединенных Штатов. Во всяком случае, именно так мы и собираемся написать его матери.

— Да, — сказал Джейк. Человек, не номер. Парень, у которого есть семья. Но не такой счастливчик, как молодой Мюллер.

— А что с деньгами?

— Она их получит, вместе с его вещами. Денежным переводом из военного казначейства. Они принадлежали ему, насколько мы знаем. Будем надеяться, она решит, что это задержанное денежное довольствие.

— Сколько там было? Тут не говорится.

Мюллер взглянул на него, затем кивнул.

— Пятьдесят шесть тысяч марок. По курсу один к десяти — примерно пять тысяч долларов. По крайней мере, это все, что нам отдали русские. По их словам, часть унесло ветром.

— Значит, в два раза больше. Приличная задержка довольствия.

— Может, ему везло в карты, — предположил Мюллер.

— На чем можно заработать такие деньги? На черном рынке.

— В основном на часах. Если они тикают, русские их покупают. Микки-Маус уходит за пятьсот баксов.

— Все равно, это столько часов.

— Зависит от того, как долго он этим занимался. Если он занимался этим. Послушайте, заявить вам официально? Черного рынка нет. Иногда на военных складах возникает недостача. Исчезают вещи. Одна из реальностей военного времени. Немцы голодают. Они покупают продукты любыми возможными способами. Это что касается продуктов. Естественно, мы делаем все, чтобы остановить подобное.

— А не для печати?

— Если не для печати, этим занимаются все. Как вы остановите мальчишку в кондитерском магазине? Хотите быстро подсчитать? Раз в неделю в гарнизонной лавке американский военнослужащий может купить блок сигарет. Пять центов за пачку, пятьдесят центов за блок. На улице он стоит сто долларов — это пять тысяч долларов в год. Плюс некоторое количество шоколада, четыре бутылки спиртного в месяц — еще пять тысяч долларов в год. Посылка с продуктами из дома? Консервы с тунцом, банка супа? Больше. Гораздо больше. Плюсуем. Так что на одном продовольственном пайке можно сделать годовое жалованье. Попробуйте пресечь это. Официально связей с местными женщинами тоже нет. И как нам объяснять венерические заболевания?

Джейк посмотрел на листок.

— Он в Германии всего лишь с мая.

— Что вы хотите от меня услышать? Некоторые наши парни предприимчивее других. Не надо быть крутым спекулянтом, чтобы сделать деньги в Германии. В прошлом месяце нашим войскам выплатили примерно миллион долларов. А домой они отослали три миллиона. — Он сделал паузу. — Это не для печати.

Джейк уставился на него, пораженный цифрой.

— Я и не думал, что у немцев столько денег.

— У немцев. Они продают столовое серебро за пачку маргарина. Все что у них осталось. Деньги есть у русских.

Джейк вспомнил потрепанных часовых у Рейхсканцелярии, крестьян, катящих тележки через Потсдамерплац, такую же первобытную, как грязная деревня.

— У русских есть такие деньги? — спросил он с сомнением. — С каких пор?

Мюллер посмотрел на него.

— С тех пор, как мы им дали. — Он в нерешительности замолчал. — Насколько неофициально мы говорим?

— С каждой минутой все больше.

Мюллер продолжил:

— Ловлю вас на слове. Видите ли, первоначальный план состоял в выпуске оккупационных марок. Которые смогут использовать все присутствующие здесь войска и примет местное население, чтобы не путаться в четырех разных валютах. Прекрасно. Министерство финансов изготовило клише и — вот идиоты — отдало один комплект русским. Все равно что дать им денег. Идея, конечно, заключалась в том, что они будут вести строгий учет своей эмиссии, поскольку марки должны конвертироваться в твердую валюту — доллары, фунты стерлингов и так далее. Вместо этого они просто запустили пресс и безостановочно печатают. Сколько — никто не знает. Большей части своих войск они не платили три года. Теперь эти ребята получили денежное содержание в оккупационных марках. Штука в том, что домой они их забрать не могут — русские оккупационные марки не конвертируют, — и теперь у нас целая армия с таким количеством денег, которые они раньше и в глаза не видели, и только одно место, где их можно потратить. Здесь. Поэтому они скупают часы и все, что можно увезти домой. За любую цену. Для них это деньги «Монополии». В свою очередь наши парни принимают марки, поскольку эту валюту обязаны конвертировать, и отсылают их домой как доллары. А министерство финансов получило черную дыру. Мы, конечно, вопим и кричим, но готов биться об заклад — в долларах — что с этих клише мы не получим ни рубля. Русские говорят, что их марки ходят только в Германии, поддерживают местную экономику — пополняют немецкий счет. А мы теперь с трудом можем объяснить, почему столько денег возвращается назад, ведь черного рынка нет, — вот мы и платим. Фактически мы платим за русскую оккупацию здесь. Но никто не хочет касаться этого вопроса. — Он улыбнулся. — И вы тоже.

— Я даже не уверен, понял ли.

— В деньгах никто ничего не понимает. За исключением карманных. Что хорошо для министерства финансов. Если б мы выкинули такой трюк, нас бы отдали под трибунал и выслали отсюда в мгновенье ока.

— Ну и что вы собираетесь с этим делать?

— В десять часов у нас совещание. Генерал Клэй хочет ограничить сумму, которую можно отсылать домой, до фактического оклада. Для военного казначейства это будет головная боль, уже один только учет, и всех вопросов не решит, но, по крайней мере, остановит сильное кровотечение. Конечно, можно будет по-прежнему отсылать домой вещи, но деньги останутся здесь, где им положено. В конечно счете единственное, что сработает — новая валюта, но переживать не стоит. Как скоро, по-вашему, русские согласятся на это?

— Я хотел спросить, что вы делаете на местах? Как контролируете это?

— Да, это проблема. Военная полиция время от времени проводит рейды в самых злачных местах, но это все равно что пальцем плотину затыкать. Берлин — открытый город. Люди ходят, где хотят. Он лишь административно разделен на зоны. Поэтому мы не можем патрулировать станцию «Зоопарк», это британцы. Александерплац — в русской зоне.

— Как и Потсдам.

Мюллер посмотрел на него.

— Как и Потсдам. Тут мы ничего не можем поделать.

— А как насчет подворотен? Такая куча денег — кто-то же должен этим рулить.

— Вы имеете в виду банды? Профессионалов? Этого я не знаю. Да и вряд ли, по-моему. Ходят слухи про перемещенных лиц, но люди любят обвинять ПЛ во всем. Их никто не контролирует. То, о чем вы говорите, вам следует искать в Баварии или Франкфурте, где еще есть что украсть. Склады. Огромные тайники продовольствия. Такое случается, и, полагаю, во Франкфурте кто-то этим заправляет, если вам интересно. Но Берлин? Его вымели подчистую. Осталось лишь огромное количество мелких денежных сумм, которые сливаются в денежные потоки.

— Красивое описание мошенничества.

Вымученная улыбка.

— Да уж. — Мюллер помолчал, раздвинув руки па столе. — Смотрите. Солдат продает часы. Может, ему и нельзя, и может, как вы считаете, мы делаем недостаточно, чтобы его остановить. Но вот что я вам скажу: за последние годы я навидался, как умирают люди. Со вспоротыми животами, придерживая вываливающиеся кишки. Отличные солдаты. Почти дети. Тогда никто не думал, что они преступят закон. А теперь они сшибают каких-то несколько баксов. Может, это и неправильно, но знаете что? Я все еще солдат. И считаю, что они заслужили два миллиона долларов в месяц.

— Я тоже, — медленно сказал Джейк. — Только я не люблю смотреть, как их убивают. Это несправедливо. За часы.

Мюллер смущенно посмотрел на него и опустил голову.

— Это точно. Ладно. Что-нибудь еще?

— Много, но у вас совещание, — ответил Джейк, вставая. — Не хочу злоупотреблять гостеприимством.

— В любое время, — вежливо сказал Мюллер, с облегчением вставая. — Для этого мы здесь и работаем.

— Нет, вы — нет. Спасибо, что уделили время. — Джейк сложил тонкие листки и положил их в карман. — И за это тоже. А, вот что еще. Могу я посмотреть труп?

— Труп? — Мюллер буквально отшатнулся в изумлении. — Я думал, вы его видели. Разве мы здесь не поэтому? Трупа нет. Увезли обратно во Франкфурт.

— Слишком быстро. Без вскрытия?

— Без, — слегка озадаченно ответил Мюллер. — А зачем тут вскрытие? Как он умер, нам известно. А что, надо было провести?

Джейк пожал плечами:

— По крайней мере, чтобы составить коронерский отчет. — Он заметил, что отразилось на лице Мюллера. — Знаю. Вы не Скотланд-Ярд. Но вот этого слишком мало. — Он похлопал себя по карману с листками. — Отчет помог бы расследованию. Надо было подождать.

Мюллер посмотрел на него и вздохнул:

— Знаете, Гейсмар, чего бы мне хотелось? Мне хотелось, чтобы вы тогда не ездили в Потсдам.

Когда он вышел, Джини укладывала свою стопку копий. Она посмотрела на него и улыбнулась, не прекращая работы, как крупье в казино, перекладывая третий лист на дно папки. Затем бросила папку в коробку исходящих — для архива.

— Все выяснили?

Джейк улыбнулся в ответ. Армия не меняется. Мир под копирку. Интересно, архивом занимается кто-то другой — иначе не сберечь этих прекрасных ноготков.

— Пока да, — сказал он, все еще улыбаясь, но она приняла это за намек, выгнула бровки и стрельнула в него глазками.

— Мы здесь с девяти до пяти, — сказала она, давая отказ.

— Будем знать, — ответил он, подыгрывая. — Полковник сильно загружает вас работой?

— Все дни напролет. Лестница по коридору направо.

— Благодарю, — сказал он и отдал ей честь.

На выходе его ослепил солнечный свет, и он прикрыл глаза рукой, чтобы оглядеться. Солнце уже вовсю пекло с востока, проникая даже сквозь пыль, висевшую над руинами, что простирались за изящными колоннадами. Рабочая бригада, орудуя граблями, скинула рубашки, но буквыостались, В на одной брючине, П — на другой. Война поставила клеймо на каждом, даже на Талли, обозначенном лишь инициалами на копирке.

Он постоял минуту, переваривая информацию о клише для изготовления денег и ценах на часы. И то и другое ведет его в никуда. А именно туда его, очевидно, и хочет отправить Мюллер. Улыбаясь про себя, он подумал о Джини — две отставки за одно утро, одна откровеннее другой. Именно Мюллер заморочил ему голову, оставив его на ступеньках и даже не проверив, прошел он сквозь вращающиеся двери или нет. Если только что-то не зацепит, упущенный кусочек кроссворда, который бросится в глаза, если смотреть на него достаточно долго. Он сказал водителю, что хочет пройтись.

— Пройтись? — удивленно переспросил солдат. — Вы имеете в виду обратно?

— Нет, жди меня на станции «Зоопарк» примерно через час. Знаешь, где это?

Солдат кивнул:

— Конечно. Если пешком, то отсюда прилично.

— Знаю. Я люблю ходить пешком. Помогает думать, — пояснил он. И отметил про себя, что нужно попросить Рона выделить ему собственный джип.

Но солдат, как и Джини, был уже с опытом.

— Понял. Вы точно не хотите, чтобы я вас подвез? В принципе мне все равно, это ваши дела.

Этим занимаются все, думал Джейк, идя через разрушенный парк. Мелкие денежные суммы стекаются в крупные потоки. Так с кем Талли вел дела? С готовым нажать на курок русским? С ПЛ, которому нечего терять? С кем угодно. Пять тысяч долларов, даже больше. В Чикаго каждый день убивают людей и за меньшие суммы, просто чтобы отобрать выигрыш в уличную лотерею. А здесь жизнь еще дешевле. Но почему первым делом в голову приходит это? Потому что здесь русские — с карманами, набитыми деньгами. Торговали не фарфоровыми безделушками и старым столовым серебром. Торговали наличными деньгами. Мед для медведей. Все занимаются этим.

Ворота парка выходили на нижнюю Потсдамерштрассе с редким потоком военных грузовиков и гражданских на скрипучих велосипедах — все, что осталось от некогда шумного движения по этой улице в сторону центра. Пешком Берлин был совсем другим городом. Не тот спектакль, который он наблюдал из туристического джипа, а нечто более саднящее, катастрофа крупным планом. Он любил гулять по городу, изучая мили ровных, беспорядочно разбросанных улиц. Как будто само прикосновение подошв приближало город, позволяло проникать в его жизнь. Воскресенья в Грюневальде. Остальные дни он бродил по районам, где другие журналисты никогда не бывали. В Пренцлауэре или жилых кварталах Веддинга, просто посмотреть, как живут другие, глазами скользя от здания к зданию, не обращая внимания на обочины. Теперь же он вынужден был шагать осторожно, огибая груды битого цемента и выбирая путь среди штукатурки и стекла, трещавшего под ногами. Город превратился в туристическую тропу, полную препятствий и острых предметов, таившихся под камнями. Стальные прутья, скрученные в колючие клубки, все еще черные от пожара. Знакомый запах гниения. На углу Палласштрассе остатки Шпортпаласта, где когда-то по овальному кругу гоняли со свистом велосипедисты, а Гитлер обещал своим сторонникам тысячу лет. Уцелела только гигантская башня ПВО, подобная тем, что стояли у зоопарка, слишком прочная даже для бомб. Солдат, опершись одной рукой о стенку, разговаривал с девушкой, ласково поглаживая ее волосы. Самый старый черный рынок в мире. На другой стороне улицы несколько девушек в тонких платьицах, прислонившись к уцелевшей стене, махали колонне грузовиков. Десять утра.

Боковые улочки были завалены обломками, поэтому он держался основных магистралей. Повернул налево по Бюловштрассе, выбрав окольный путь к зоопарку. Эту часть города он знал хорошо. Решетчатый купол надземной станции возвышался над Ноллендорфплац. Навес над входом в кинотеатр, съехав на тротуар, остался почти неповрежденным, будто здание просто выдернули из-под него, как скатерть в расхожем трюке фокусника. Людей было мало, кто-то толкал детскую коляску с домашней утварью, и Джейк понял, что полубессознательное, замедленное передвижение, которое он наблюдал из джипа два дня назад, было новой поступью города, такой же осторожной, как и его собственная. Никто не ходил по руинам быстро. Зачем люди приезжают в Берлин? Бывал здесь Талли раньше? Должны быть проездные документы, что-нибудь, что можно проверить. В армии все под копирку.

Снова кварталы рухнувших зданий, снова группы женщин в платках и старых военных брюках убирают кирпичи. Из одного дома вышла элегантно одетая женщина на каблуках, будто собралась, как обычно, направиться за покупками в «КДВ». Но вместо этого, покачиваясь, перебралась по битой штукатурке к поджидавшему ее армейскому автомобилю, села и, подтянув ножки в нейлоновых чулках, удобно в нем разместилась. Другой вид экскурсии. В любом случае, «КДВ» больше не было. Расколотый бомбами, он осел на Виттенбергплац, не оставив даже витринного манекена. Иногда они встречались здесь, у колбасных прилавков в продовольственном отделе, где можно было вполне правдоподобно столкнуться с любым человеком, а затем по отдельности отправлялись в квартиру Джейка на другой стороне площади. Шли по разным сторонам, чтобы Джейк мог видеть ее в толпе и проверять, пока ждал светофора, не следует ли кто за ней. Никто не следил. Такая игра в безнаказанность возбуждала еще больше. Затем вверх по лестнице, где уже стояла она, звонок — убедиться, что Хэл ушел, — и в квартиру, жадно хватая друг друга, порой не дожидаясь, пока захлопнется дверь. Наверное, от квартиры теперь тоже ничего не осталось, как и от тех дней, — только память.

Однако квартира осталась. Джейк, снова прикрыв глаза рукой, посмотрел через дорогу. Часть дома была снесена, но часть сохранилась. Его угловая квартира так и продолжала смотреть на запад, в сторону площади. Обрадованный, он сделал шаг, но остановился. Что он скажет? «Я когда-то жил здесь и хочу еще раз взглянуть на нее»? Он представил, как перед ним возникнет очередная фрау Дзурис с озадаченным взглядом и надеждой получить шоколадку. К окну подошла женщина, распахнула его, чтобы проветрить, и на миг у него перехватило дыхание; он напряженно всмотрелся. А почему бы и нет? Но это была не Лина, даже не похожа на Лину. Мимо проехал грузовик, загородив дом, а когда уехал, в окне осталась только широкая спина, лица он рассмотреть не мог. Но он, конечно, и так все понял лишь по движению в окне, даже отсюда, через площадь. Он опустил руку, чувствуя себя глупо. Несомненно, подруга домохозяина подсуетилась и отхватила себе квартиру, когда Хэл окончательно съехал. Тот, кто его не знал, мог бы даже не поверить, что он вообще там бывал. А с чего бы поверила она? Прошлое испарилось вместе с улицами. Но квартира осталась, существует реально, как доказательство, что все остальное тоже было. Если он будет смотреть достаточно долго, может, и остальная часть площади вернется — такой же оживленной, какой всегда была.

Он повернулся и заметил свое отражение в осколке зеркального стекла, оставшегося от витрины магазина. Ничто не осталось таким, как прежде, даже он сам. Узнала бы она его сейчас? Он всмотрелся в отражение. Не незнакомец, но уже и не тот, которого она знала раньше. Постаревшее лицо многое пережившего человека с двумя глубокими морщинами у рта. Темные волосы, на лбу залысины. Лицо, которое он видит, бреясь, каждый день, не замечая, что оно изменилось. Он представил, как она смотрит на него, разглаживая пальцами морщины, пытаясь найти его. Но лица тоже не возвращаются. Они покрываются морщинами от множества задач и яростных телеграмм, косыми лучиками от обилия увиденного. Они были детьми. Всего четыре года, а взгляни на отметины. Его лицо, как и квартира, сохранилось, но покрылось шрамами, и было уже не тем, что прежде. Война изменила всех. Он, по крайней мере, — здесь, живой и без инициалов. ВП. ПЛ.

Он остановился, как будто его что-то толкнуло. Инициалы. Он достал копии и снова просмотрел их. Вот оно. Переложив вниз первый лист, он просмотрел второй, затем автоматически потянулся к третьему и остановился. Его не было. Но у Джини было три копии. Он сощурился, припоминая. Да — три, уложенные стопочкой. Он постоял еще минуту, обдумывая ситуацию, затем убрал листки в карман и направился по улице к зоопарку, где делались небольшие деньги.

Водитель отвез его обратно в контору Берни — небольшую комнату в старом здании Люфтваффе, битком набитую досье и стопками анкет, которые, упав с кушетки, рассыпались по полу кучками. Иллюзорный мир бумаг. Как он тут ориентируется? На столе было еще хуже. Стопки бумаг, рассыпанные скрепки, чашки с выдохшимся кофе, даже брошенный галстук — по сути все, кроме Берни. Его опять не было. Джейк открыл одну из папок. Светло-коричневые фрагебоген. Такую могла заполнить и Лина. Жизнь на шести отпечатанных страницах. Но то был герр Гепхардт, чей безупречный послужной список, по его утверждению, заслуживал разрешения на работу.

— Ничего не трогайте, — сказал солдат у двери. — Он обнаружит, поверьте.

— А когда он вернется? Я никак не могу его застать.

— Так вы вчерашний парень? Он предупредил, что вы можете приехать. Попытайтесь найти его в Центре документации. Обычно он там. На Вассеркеферштайг, — сказал он, произнеся название по слогам.

— Где?

Солдат улыбнулся.

— Язык сломаешь, да? Если подождете секундочку, я отвезу вас туда — сам туда собирался. Найти могу, произнести — нет.

Они поехали на запад мимо пресс-центра до станции метро на Крумме Лянке, где горстка солдат и гражданских, сгрудившись, образовали мини-рынок, как у Рейхстага, и затем свернули вправо на тихую улицу. Вдали Джейк увидел деревья Грюневальда. Он вспомнил летние воскресные дни, пеших туристов в шортах, направляющихся на пляжи, где река Хавель распадалась на ряд проток, которые берлинцы называли озерами. Сегодня, несмотря на такое же палящее солнце, здесь было всего несколько человек, которые собирали упавшие ветки и складывали их в тележки. Кто-то обтесывал топором широкий пень.

— Печально, да? — сказал солдат. — Они рубят деревья, когда никто не смотрит. К зиме тут ничего не останется. — Зима без угля, по словам Мюллера.

У кромки леса они свернули на узкую улочку с пригородными виллами, одну из которых превратили в настоящую крепость — высокий двойной забор из колючей проволоки, прожекторы и патрули по периметру.

— Не хотят рисковать, — сказал Джейк.

— В лесу ночуют в палатках ПЛ. Как только стемнеет…

— А что там, золото?

— Лучше. Для нас, по крайней мере. Партийные архивы.

Показав на входе пропуск, он подвел Джейка к регистрационному журналу в вестибюле. Другой охранник на выходе проверил чемоданчик солдата. Все делалось молча. Если штаб Совета был полон деловым цоканьем каблуков, как в правительственной резиденции, то здесь было гораздо тише — сдержанное шушуканье коммерческого банка.

— Господи, Форт-Нокс,^[41] — сказал Джейк.

— Берни должен быть внизу, в хранилище, — сказал, улыбаясь, солдат. — Пересчитывает слитки. Вот так.

— Где вы все это раздобыли? — спросил Джейк, оглядывая шкафы с выдвижными ящиками.

— Везде. Партия документировала все до самого конца — заявления о приеме, судебные архивы. Полагаю, они никогда не думали, что проиграют. А потом уже не смогли все быстро уничтожить. — Когда они проходили мимо, солдат обвел рукой шкафы. — У нас есть и архивы СС, даже личный архив Гиммлера. Пришлось попотеть, пока перетаскивали по лестнице. Каталожные карточки. Центральная партийная регистратура в Мюнхене делала дубликаты всех партийных билетов — каждого нациста. Восемь миллионов на учете. Под конец они все отправили на бумажную фабрику в Баварию, чтобы там уничтожить, но не успел хозяин фабрики приступить к делу, как пришла Седьмая армия. И вот, вуаля. Теперь они у нас. Сюда. — Он стал спускаться по лестнице в подвал. — Тайтель, вы здесь? Я нашел вашего парня.

Берни склонялся над широким столом, беспорядок на котором был точной копией бардака у него в кабинете. Помещение — подвал с нишами, в котором, очевидно, когда-то держали вино, — теперь было вдоль стен заставлено от пола до потолка деревянными выдвижными ящиками, похожими на картотеку библиотечного каталога. Он поднял глаза и посмотрел растерянно, словно понятия не имел, кто такой Джейк.

— Извините за подобное вторжение, — сказал Джейк. — Понимаю, что вы заняты. Но мне нужна ваша помощь.

— О, Гейсмар. Точно. Вы ищете друга. Извините, я совсем забыл. — Он поднял ручку и приготовился записывать.

— Не забудьте подписать ему пропуск, — сказал водитель Берни, поднимаясь обратно по лестнице.

— Как его звали?

— Брандт. Но мне нужно кое-что еще.

Берни взглянул на него, все еще держа ручку на весу. Джейк подтянул к себе стул.

— Вчера в Потсдаме был убит солдат — вернее, убит за день до этого. Вчера его вынесло на территорию, где шла конференция. Слыхали об этом?

Берни покачал головой, ожидая.

— Думаю, что не слыхали, — сказал Джейк, — вряд ли сюда доходят слухи. В общем, я там был, и мне стало интересно. У него с собой были деньги — много, тысяч пять, может десять. Я решил, что это тоже интересный факт, но так, очевидно, считал только я. В военной администрации меня сегодня утром отшили — вежливо, но отшили. Да еще и лекцию прочли. О том, что это происходит постоянно. Черный рынок — мелочевка, никаких крупных воротил. Никому дела нет, когда русский пристреливает одного из наших ребят, если только они не натворят еще чего-нибудь. Так что отвалите, пожалуйста. В результате я еще больше заинтригован. Затем мне говорят, что труп уже отправили во Франкфурт. Как-то слишком оперативно, особенно для ВА. Вам пока все понятно?

— А кто отшил?

— Мюллер, — ответил Джейк.

Берни нахмурился.

— Фред Мюллер? Он хороший человек. Кадровый военный.

— Знаю. Ему сказали держать язык за зубами, вот он и держит. Послушайте, я его не виню. Ему нужно срок дослужить, и ему не нужны проблемы. Возможно, он считает, что я лишний геморрой в заднице.

— Возможно.

— Но к чему это умалчивать? Он обещает мне эксклюзивную информацию и вручает донесение о потерях. Но не полное. Одного листа не хватает. — Джейк помолчал. — Такие штучки, как в правило, в стиле окружного прокурора.

Берни улыбнулся:

— Так почему вы пришли ко мне?

— Потому что вы были окружным прокурором. А бывших окружных прокуроров, по-моему, не бывает. Тут что-то не так. Нутром чую.

Берни окинул его взглядом:

— Лично я пока ничего не чувствую.

— Нет? Тогда слушайте. Мюллер хочет, чтобы я думал, что труп был простым солдатом, который зарабатывал несколько баксов на стороне. Ладно, не очень симпатично, но в общем ничего особенно. Но он не был простым солдатом. ДОБ — это Департамент общественной безопасности, не так ли?

— Именно так и записано в табеле, — медленно произнес Берни.

— И так отмечено в донесении о потерях. ДОБ. Он был одним из вас. Вы когда-нибудь видели, чтобы департаменту полиции было наплевать на смерть полицейского? Такие организации своих не бросают.

Берни снова посмотрел на него, а затем потянулся за чашкой кофе.

— Мы не совсем департамент полиции, как вам известно, — сказал он осторожно. — Это не одно и то же.

— Но вы курируете нашу военную полицию, местную полицию, вы отвечаете за закон и порядок. Как бы там ни было.

— Я ничего не курирую. Вы обратились не к тому человеку. Я — спецотдел. Я только…

— Охотитесь за крысами. Знаю. Но вы все равно в этом департаменте. Вы должны знать людей. В любом случае, вы единственный, кого я знаю. Вот так.

Берни отпил кофе.

— Берлинский ДОБ?

— Нет, он прилетел из Франкфурта. Кстати, еще один интересный момент.

— Тогда ничего странного, что Фред отправил его обратно. А документ переложил в чужие входящие. Это в стиле ВА. — Он помолчал. — Послушайте, у меня нет на это времени, что бы там ни было. Вам нужно обратиться в ДУР Департамент уголовного розыска.

Джейк покачал головой.

— ДУР подчиняется армии, а не военной администрации. И занимается ночной поножовщиной. А это дело ведет общественная безопасность. — Он вынул листки из кармана. — Вот, взгляните.

Берни рукой остановил его.

— Нет. Я серьезно. У меня нет времени.

— Чужие входящие, — сказал Джейк.

Берни поставил чашку и вздохнул.

— А что вас, собственно, интересует?

— Почему никто не хочет узнать, что произошло. Официальная версия звучит так: русские мародерствуют, а мы только присваиваем несколько сувениров. Я и сам так излагал. А общественная безопасность? Последнее место, где ожидаешь найти паршивую овцу. Не та отара. Я полагаю, что работал он по-крупному, а не просто сплавлял блоки сигарет, и бьюсь об заклад — так думает и Мюллер. Разница в том, что он не хочет выяснять, а я хочу. Так поступил бы и окружной прокурор. Человека убили.

Берни взъерошил густые волнистые волосы и встал, будто стул его стесняет. Положив папку на стопу документов, он перешел к другой, делая вид, что занят.

— Здесь я не окружной прокурор, — наконец сказал он. — Я тоже военная администрация. Знаете, может, Фред и прав. Парень закрыл собственное дело. Может, нам от этого будет только лучше.

— За исключением одного. А если он действовал не один? Человек приезжает в Берлин заключить сделку и оказывается убитым. Так с кем он собирался встретиться?

— С русским, вы сами сказали. — Он перешел к другой стопке.

— Может быть. Но кто все это организовал? Он что, все делал в одиночку? В этой отаре должны быть и другие овцы. Вполне возможно, что у него были друзья. Такой бизнес делается по знакомству.

— Друзья в общественной безопасности? — спросил Берни, подняв взгляд.

— Где-нибудь. Так обычно работали в Чикаго.

— Так то ж в Чикаго, — сказал Берни, махнув рукой.

— И в Берлине. Везде одинаково, в той или иной степени. Здесь огромный город, полиции нет, и крутятся огромные деньги. Выложите такой сыр, и появятся всегдашние мыши. А вскоре и тот, кто все организует, чтобы самому хапнуть побольше. Обычный процесс. Вопрос только в том, кем был Патрик Талли: мышкой или крысой, которая хапает больше.

— Кто?

— Патрик Талли. Убитый. — Джейк передал листок Берни. — Двадцать три года. Боится летать самолетом. Так зачем приезжать в Берлин? С кем он собирался встретиться?

Берни внимательно посмотрел на листок, затем на Джейка.

— Это донесение, — добавил Джейк. — Во всяком случае, половина. Может, другая половина что-то сможет рассказать.

— Я могу рассказать, — ровным голосом сообщил Берни, наконец остановившись. — Он собирался встретиться со мной.

— Что? — Слово для заполнения пауз — вот все, что он мог сказать, настолько удивился. На секунду оба замолчали. Берни снова взглянул на листок.

— Вчера, — сказал он спокойно, размышляя вслух. — Вот почему я отменил встречу с вами. Он так и не появился. Я велел Майку быть начеку. Вероятно, он принял вас за него. Вот почему он привез вас сюда — мы для прессы закрыты.

— Талли собирался встретиться с вами? — спросил Джейк, все еще переваривая услышанное. — Не хотите сказать, зачем?

— Понятия не имею. — Он взглянул на него. — Это не отговорка. Я не знаю.

— Вы не спрашивали?

Берни пожал плечами:

— Люди приезжают из Франкфурта постоянно. Кто-нибудь из ДОБа просит встречи, что я должен ответить? Нет? В половине случаев им просто нужен предлог, чтобы прилететь в Берлин. Все хотят его посмотреть, но нужен повод для приезда. Так что они связываются с нами, напрашиваются на встречи, на которые ни у кого нет времени, а затем возвращаются к себе.

— С пятью тысячами долларов.

— Я ему их не давал, если вы об этом, — раздраженно ответил Берни. — Он не появился или вам нужно, чтобы и Майк подтвердил это?

— Не сердитесь. Я просто пытаюсь разобраться. Вы его не знали?

— Понятия не имел, кто он. ДОБ из Франкфурта, вот и все. Никогда с ним не сотрудничал. Я даже не знаю, работал ли он в спецотделе. Думаю, что смогу это выяснить. — Так, уже что-то. Все же в нем сидит окружной прокурор.

— Но что же он хотел, как вы думаете? Заявился просто так?

Берни сел и опять взлохматил волосы.

— Личная встреча с Франкфуртом? Неожиданно? Это может быть все что угодно. Как правило, жалоба. В прошлый раз была жалоба юридического отдела на мои методы, — сказал он довольно резко. — Они любят делать это персонально, ставить вас на место. Франкфурт полагает, что я непредсказуемый человек. Лично мне как-то все равно.

— А почему непредсказуемый?

Берни слегка улыбнулся:

— Стало известно, что я нарушил инструкции. Пару раз.

— Так нарушьте еще раз, — сказал Джейк, глядя на него.

— Потому что вы чуете нутром? Вас ведь я тоже не знаю.

— Не знаете. Но кто-то приезжает на встречу с вами, делает по пути остановку и его убивают. Теперь мы оба заинтересованы.

Берни посмотрел ему прямо в глаза, затем отвел взгляд.

— Видите ли, я приехал в Германию не затем, чтобы ловить оступившихся военных.

Джейк кивнул, но ничего не сказал — ждал, что еще выдаст Берни. Но тот вдруг перестал отнекиваться и подался вперед, как участник переговоров в Цецилиенхофе.

— Чего вы хотите?

— Другой листок. Здесь ничего нет. — Джейк показал на донесение. — Нет даже заключения баллистической экспертизы. Должен быть тот, у кого можно узнать. По-тихому, без шума. — Берни кивнул. — Затем звонок во Франкфурт. Естественно, вы должны быть удивлены, что никто не явился. Кто он такой, чего хотел? Слухи. Там же должны пойти разговоры, человек вернулся в гробу. А, вы его знали? Что же, черт побери, произошло?

— Вы пытаетесь учить меня, как это делается?

— Любые слухи, — продолжал Джейк. — Может, пропало что-то ценное. Какие-нибудь присвоенные сувениры. Мало шансов, но кто знает. И славная получится картинка.

— Для публикации? — спросил настороженно Берни.

— Нет, для меня. В его деле должна быть ниточка, и вот бы потянуть ее, чтоб никто не всполошился. Не знаю, как, но может, вы на что-нибудь и наткнетесь.

— Может, что-нибудь получится.

— Командировочные документы. Кто разрешил поездку? С какой целью? Вы бы хотели знать. Он же ехал на встречу с вами.

— Да, — сказал Берни, снова задумавшись, затем вскочил на ноги и зашагал по комнате, звякая мелочью в кармане. — А что это даст вам?

— Немного. Вопросов тоже немного. Только то, что бы вы хотели узнать и безо всякого разговора со мной. Раз назначенная встреча закончилась смертью.

— Что еще?

— Мне нужен напарник. Я не могу работать один.

Берни поднял руку:

— Увольте.

— Не вы. Имя. Кто в общественной безопасности курирует черный рынок? Кто знает стукачей, людей на рынке. Если Талли надо было сбыть что-то крупное, с кем он должен был встретиться? Он же наверняка приехал в Берлин не для того, чтобы стоять па углу. Мне нужен тот, кто знает игроков.

— В этом я вам помочь не могу.

— Не можете?

— Таких здесь нет. Я, по крайней мере, никогда о таком не слышал. «Курирует». Дозор несет, что ли? Вы же не в Чикаго.

— Но спросить-то вы можете, — сказал Джейк, вставая: беспокойство Берни передалось и ему.

— Нет, не могу. Я служу в общественной безопасности. Официально. А там где спишь, не гадят. Не постоянно, по крайней мере. Да и не получится, если догадаются, чего вы хотите. Талли тоже был в ДОБ. Вы считаете, что у него имелись друзья. И где, по-вашему? Мне надо делами заниматься, а не играть в полицейских и воров в собственном департаменте. Занимайтесь этим в одиночку. — И, слегка улыбнувшись, посмотрел на него. — Посмотрим, как вы справитесь.

— Но вы позвоните. Непременно.

— Да, позвоню, — сказал он, возвращаясь к папкам. — Терпеть не могу, когда люди не являются на встречу. — Он остановился и в упор посмотрел на Джейка, на этот раз дружелюбно. — Позвоню. А теперь, может, уберетесь отсюда и дадите мне поработать?

Джейк подошел к картотеке и пробежал пальцами по медным ручкам на ящиках.

— Ловите настоящих преступников, — сказал он. — По картотеке.

— Верно, настоящих преступников. Осторожнее с товаром. Самая ценная вещь в Берлине.

— Я слышал о бумажной фабрике. Удачно.

— Наверное, господь понял, что он у нас в долгу. Наконец-то, — сказал он сварливо.

— Не возражаете, если я взгляну? Посмотрю, как они выглядят? — спросил Джейк, вытягивая ящик, прежде чем Берни успел ответить. Фамилии на Б начинались ближе к концу, ряд Брандтов. Хельга, Хельмут, Хелены не было. С облегчением и одновременно пристыженно он убрал руку. Как он мог такое о ней подумать? А разве можно здесь быть в ком-то уверенным? Он вспомнил свой первый вечер, когда смотрел на старуху в саду и размышлял. Что ты делала? Была одной из них? Девушки на Потсдамерштрассе, велосипедисты, проезжающие мимо «КДВ», женщина в его старой квартире — все в Берлине превратились в подозреваемых. Кем вы были прежде? А Берни знал. Все это черным по белому отпечатано на карточках. Он снова пробежался пальцами. Возможно, он был особым случаем, сказал профессор. Бертольд. Дитер. Вот — Эмиль. Не особый случай. Может, просто другой Эмиль Брандт. Он вынул карточку. Нет, адрес его. И ее. 1938 год. Все время, что его знал Джейк. Он пробежался глазами по карточке. Партийная награда. За что? Должность в СС в 1944 году. СС. Эмиль. Прекрасный человек, у которого одни цифры в голове.

Он поднял взгляд и обнаружил, что Берни стоит рядом.

— Ваш друг?

— Нет. Ее муж. Господи.

— Вы не знали?

Джейк покачал головой.

— Тут говорится, что он был награжден. Но не говорится за что.

— Это должно быть в его партийном деле. Это регистрационные карточки. Хотите, найду? — Охота за крысами.

Джейк покачал головой.

— Только где он сейчас.

— Хотите сказать, с ним ли она, — сказал Берни, изучая его лицо.

— Да. С ним ли она. — Но он никогда не представлял себе их вместе. Только Лину, которая открывает дверь — удивление в глазах — и обхватывает его руками за шею. Он вставил карточку на место и задвинул ящик.

— Как ее звали?

— Хелен Брандт. Она жила на Паризерштрассе. Я вам запишу. — Он наклонился над столом, чтобы взять листок бумаги. — Можно я запишу еще несколько имен? — сказал он, записывая. — Я хочу найти кое-кого из старых сотрудников. Для статьи. Понимаю, что вы заняты…

Берни развел руками жестом «все сказали», затем взял листок.

— Я подключу Майка, пусть поработает. По-моему, они должны быть в Берлине.

— Да, — сказал Джейк. — Сообщите мне, что скажут во Франкфурте.

— Идите, пока я не передумал, — сказал Берни, отступая за стол.

— Не забудьте позвонить.

Берни бросил на него взгляд:

— Слушайте, а вы действительно можете достать, знаете об этом?

Джейк поднялся по лестнице и пересек тихое помещение архива. Здесь лежали, ожидая своей очереди, данные на всех. Миллионы счетов к оплате. Может, Эмиля наградили в группе, торжественная церемония с участием членов семьи, аплодисменты за службу государству. За что? За подготовку математиков? Теперь дело лежит в одном из этих ящиков и ждет судебного рассмотрения.

— Отметьте уход, пожалуйста, — сказал охранник, безучастно жуя жвачку.

Джейк расписался в журнале и, выйдя на улицу, услышал щелчок фотоаппарата.

— О, смотрите, какие люди. — Лиз, стоя на одном колене, фотографировала высокого белобрысого военного, позировавшего у двери.

Вчерашний дружок. Джейк отступил в сторону, чтобы она сделала еще один снимок. Военный расправил плечи. Холодные глаза. Фотогеничный подбородок. Внешность арийца. Группе Эмиля понравилось бы.

— Ладно, — сказала Лиз, закончив. — Джейк, познакомься, Джо Шеффер. Фамилия — как марка авторучки. Джо…

— Я знаю, кто вы, — сказал военный, пожимая руку. — Рад познакомиться. — Он повернулся к Лиз. — Пять минут, — сказал он и, холодно кивнув Джейку, вошел в здание.

— Для личной коллекции? — спросил Джейк, показывая на камеру.

— Для нее.

— Как джаз?

— А тебе так интересно? Как там внутри? Что-нибудь интересное?

Он вспомнил папки, в каждой отдельная история, затем понял, что она имеет в виду фотосъемку.

— Как в библиотеке, — сказал он.

— Великолепно. — Гримаса. — Приличный трофей, да? Ты знаешь, что его обнаружили на бумажной фабрике. — Она говорила так же возбужденно, как и водитель. Джейк посмотрел на нее. Война превратилась в поиски сокровищ на мусорной свалке. Ракеты в Нордхаузене. Инженеры на заводе Цейсса. Теперь вот бумажные листки, награды и продвижения по службе. А на журнальном развороте — высокий Джо, открывающий досье.

— Да, слышал, — сказал он, отходя. — Смотри осторожней, в здании полно темных закоулков.

— Ну у тебя и шуточки.

Он усмехнулся и уже собрался спуститься по лестнице, как услышал, как изнутри его кто-то окликнул.

— Гейсмар! — Еще один оклик, вслед за которым из здания как сумасшедший вылетел Берни, чуть не столкнувшись с Лиз, — еще одной фарфоровой вещицей с Гельферштрассе. — Хорошо, что успел.

Джейк улыбнулся:

— Вы знакомы с Лиз? У вас общая ванная.

Берни едва сумел ей смущенно кивнуть и схватил Джейка за руку.

— Мне надо поговорить с вами. — Его лицо горело от пробежки. — Этот ваш список.

— Так быстро, — ляпнул Джейк. Затем увидел цепкий взгляд Берни, который так же цепко держал его за руку. — Что?

— Идемте, — сказал Берни, спускаясь по лестнице, чтобы никто их не услышал. — Науманн, — сказал он, показывая листок. — Рената Науманн. Вы знали ее?

— Ренату? Она работала у меня в «Коламбии». Как и все.

— Я впервые об этом слышу.

Джейк недоуменно посмотрел на него.

— Между нами. Я использовал ее как стрингера. У нее был наметанный глаз.

Берни скорчил гримасу, будто услышал от Джейка неудачную шутку, и отвел глаза.

— Наметанный глаз. Точно, — сказал он с глубоким отвращением.

— Вы знаете ее? — спросил Джейк, по-прежнему недоумевая. Берни кивнул. — Я полагал, она умерла. Вы знаете, где она?

— В тюрьме.

Берни огляделся, затем взял Джейка под руку и повел мимо часовых.

— Ненавижу эту ебаную колючую проволоку. От ее вида меня в дрожь бросает. — Дойдя до джипа, Берни, окончательно измотанный, прислонился к нему.

— Что вы имеете в виду, в тюрьме? — спросил Джейк.

— Ну и друзья у вас. — Берни вынул сигарету. — Она была грайфер. Вы знаете, кто такой грайфер?

— Ищейка. Ловец. Чего?

— Евреев.

— Немыслимо. Она же…

— Еврейка. Знаю. Еврей ловит евреев. Они продумали все. Даже это.

— Но она… — начал было Джейк, но Берни поднял руку:

— Хотите послушать? — Он затянулся. — Первая большая облава была здесь в сорок втором. В феврале. После этого все евреи в Берлине оказались вне закона, ушли в подполье. Как подводные лодки. Их тут были тысячи, можете себе представить. Кто-то прятался — если находили защиту у гоя. Остальным приходилось перемещаться. С места на место. В течение дня постоянно на ногах, чтобы соседи ничего не заподозрили. Не донесли на вас, — произнес он, чуть ли не выплевывая слова. — Берлин большой город. Если перемещаться, можно затеряться в толпе. Пока тебя кто-нибудь не опознает. Грайфер.

— Я не верю.

— Не верите? Спросите евреев, которых она поймала. Некоторые выжили. Некоторые. Иначе мы б ее не поймали. Именно тогда я был вынужден нарушить инструкции. — Он поднял взгляд. — Это стоило сделать. Чтобы поймать ее? Стоило. — Отойдя от джипа, он стал ходить небольшими кругами. — Как это происходило? Некоторые контролировали железнодорожные станции. Рената любила кафе. Обычно «Кранцлер» или «Трумпф», что у мемориальной церкви. Большое кафе на Оливаерплац — «Хайль». Пьешь кофе, наблюдаешь за людьми. Иногда встречаешь еврея, старого знакомого. Иногда кого-то просто подозрительного. Поэтому заводишь разговор, прощупываешь, намекаешь, что ты сама подводная лодка. Затем — щелк. Идешь в женский туалет позвонить. Обычно их хватали на улице, чтобы не вызывать беспорядков в кафе. Допиваешь кофе, просто облава на евреев. На всех, кроме Ренаты. На следующий день — другое кафе. Вот у кого был наметанный глаз, как видите, — сказал он, поднимая взгляд на Джейка. — Она говорила, что могла распознать человека, только взглянув на него. Даже Штрайхер^[42] не обладал такой способностью — для него все носы были едины, сплошная карикатура. Рената работала лучше нацистов. Ей не нужны были нашивки в виде звезд. С таким глазом. А люди, знаете ли, глупы. Настороже, день за днем — представляете, каково это? — а затем облегчение, дружелюбное лицо. Разве еврей может не доверять другому еврею… Некоторые даже назначали ей свидание. Свидание, в тех условиях. «Сейчас, только припудрю носик в женском туалете». — Он щелчком отшвырнул сигарету в сторону.

— А потом? — беспомощно спросил Джейк, желая знать все до конца.

— Сборный пункт. Здание гестапо. Так что нарушался порядок или нет, не имело значения. Сколько криков неслось оттуда. Их сажали в грузовики. А затем поездами на восток. Соседи говорили, шум стоял ужасный. И не открывали окон, пока не уедут грузовики.

— Может, она не знала, — тихо сказал Джейк.

— Она там жила. Вместе с другими ловцами. Их держали на коротком поводке. Может, в напоминание: «Следующими можете стать вы». Но она не стала. Она спаслась. — Он помолчал. — Я видел комнату, где она жила. Окна выходят во внутренний двор. Она могла видеть, как их сажали в грузовики. Так что и она, наверно, закрывала окно. — Он холодно посмотрел на Джейка. — Она знала.

Казалось, день вокруг них замер. Пустая улица, такое же безмолвие, как в архиве. Деревья без птиц. Часовые, неподвижно замершие на солнце.

— Это… — пробормотал Джейк — будто свеча без воздуха.

— Худшее из того, что слышали? — подсказал Берни. — Поживите в Германии. Когда подумаете, что хуже не бывает, обязательно выскочит еще что-нибудь. И всегда — еще хуже.

Сажали в грузовики, а она наблюдала.

— Сколько? — спросил Джейк.

— Какая разница?

Джейк покачал головой. Девушка с умными глазами и кудрявыми волосами. Кто же тогда остался человеком?

— Я могу повидаться с ней? Сможете организовать?

— Если хотите. Должен сказать, вы не первый. У нее уже побывали ваши коллеги. Нацист? Старо. Но еврейка? О, это интересно. Эх. — Он снова взмахнул рукой, как бы отгоняя мошку. — Будет суд. Если у вас хватит нервов.

— Она призналась?

— Тут нет вопросов, — сказал Берни, посмотрев на него. — У нас есть свидетели.

— А если они вынудили ее…

— Она делала это. Вот что важно. Делала. — Он вздохнул — Люди, которых она ловила, мертвы. И никто за них не извинился.

— Никто.

— Вот так, — сказал Берни, выдохнув, как закрыв дело. — Не то, что вы ожидали?

— Нет.

— Нет, — сказал Берни. — Сожалею. Все это такая грязь. Так что занимайтесь черным рынком.

— И все же я хотел бы повидаться с ней.

Берни кивнул:

— Может, она вам что-нибудь и скажет. Почему бы и нет. Я никогда не пойму этого.

— Нас тут не было. Мы не знаем, каково им было.

— У меня здесь была семья, — отрезал Берни. — Я знаю, чем это было для них.

Джейк оглянулся на тихую виллу за высокой колючей проволокой, от которой Берни бросало в дрожь.

— Что с ней будет?

— Тюрьма, — отрезал Берни. — Она женщина — ее не повесят. Пожалуй, это еще хуже — ей придется жить с этим.

— В камере с нацисткой, которая заставляла ее этим заниматься.

— Она сама выбрала, когда стала одной из них. Я же сказал, что это грязь. Как мне, по-вашему, относиться к ней — грайферу. Еврейке. Я был прав? Скажите мне.

Джейк опустил голову.

— Не знаю.

— Я тоже, — сказал Берни тихо, чуть надломившимся голосом, и его лицо стало беззащитным: в эту секунду перед Джейком опять был мальчик, играющий Мендельсона. — Так что занимайтесь своими делами.

— Это вы ее нашли?

— Лично? Нет. Гюнтер Бен. Наша ищейка. — Он замолчал, затем схватил Джейка за руку. — Подождите минутку. Мне это не пришло в голову раньше. Я-то думал о сотрудниках общественной безопасности. Вам нужен человек, который знает улицу? Гюнтер — бывший полицейский. Знает каждый закоулок. Можете договориться с ним. Если он, конечно, захочет. У вас есть деньги на непредвиденные расходы?

— Найдутся. Берлинская полиция?

— Сыщик. Хороший, когда трезвый.

— Откуда вы его знаете?

— Я же сказал, он помогал мне в деле Науманн.

— Я думал, в полиции были одни нацисты.

— Были. Они тоже уже не полиция. Все, кто был лейтенантом и выше.

— Так он без работы. А вы дали ему новую? Я думал, вам не положено работать с ними.

— Не положено. Он по-прежнему без работы. Просто помог мне в этом деле. — Он поднял взгляд. — Я нарушил правило.

— Вы использовали нациста.

Берни посмотрел на него, слегка выставив подбородок.

— Мы схватили ее.

— Сколько вы ему заплатили?

— Нисколько. У него был свой интерес. Рената поймала его жену.

— Он был женат на еврейке?

— Они развелись, поэтому он смог сохранить работу. Позже… — Он внезапно замолчал, позволив кусочкам собраться воедино. Спрятал он ее или отпустил слоняться по улицам пока не схватят? — Вы в Берлине. Здесь и не такое бывает.

— Полагаете, он может помочь?

— Вам решать. Захватите бутылочку бренди. Он это любит. Может, вы его и уговорите.

— Он знает черный рынок?

— В этом все и дело, — сказал Берни, на его лице впервые мелькнула улыбка. — Он в нем участвует.

Глава пятая

Гюнтер Бен жил на самом востоке Кройцберга, который все еще находился в американском секторе. В прежние времена отсюда можно было дойти пешком до полицейского управления на Александерплац. Теперь путь перекрывали груды кирпича и выпотрошенный трамвай, поставленный на попа, как противотанковое заграждение, да так и не убранный. Верхнюю часть дома снесло. Осталась только квартира Гюнтера на первом этаже и этаж сверху, полуоткрытый небу. Стучать в дверь пришлось несколько раз, пока наконец из-за косяка не появились толстые подозрительно всматривающиеся очки.

— Гюнтер Бен? Меня зовут Гейсмар. Я от Берни Тайтеля.

Удивленный взгляд при звуках немецкой речи, затем ворчание.

— Можно войти?

Гюнтер открыл дверь.

— Вы американец. И можете делать, что захотите, — сказал он. И безучастно зашаркал обратно к креслу, где тлела сигарета. Комната была забита вещами — стол, кушетка, старый напольный радиоприемник, книжные полки и огромная карта Большого Берлина во всю стену. В одном углу — груда банок из войсковой лавки, которые он даже не позаботился убрать.

— Это вам от меня, — сказал Джейк, протягивая бутылку.

— Взятка? — сказал он. — Что ему на этот раз надо? — Он взял бутылку. — Французский. — В провонявшей дымом комнате было тепло, но хозяин сидел в кардигане. Волосы острижены коротко. Почти так же коротко, как и седая щетина на подбородке. Еще не старый. Чуть за пятьдесят. За стеклами очков тусклые глаза пьяницы. На кресле лежит открытая книга. — Что там? Дата суда назначена?

— Нет. Он полагает, вы можете мне помочь.

— В чем? — спросил он, открывая бутылку и нюхая.

— Есть работа.

Он посмотрел на Джейка, затем заткнул пробкой и вернул бутылку.

— Скажите ему — нет. Я завязал с этими делами. Даже за бренди.

— Не для Берни. Работа для меня. — Джейк кивнул на бутылку. — В любом случае, она ваша.

— Что еще? Очередной грайфер?

— Нет, американец.

Его щека от неожиданности дернулась, но он постарался скрыть это, подойдя к столу и плеснув себе в стакан бренди «на два пальца».

— Где вы учили немецкий? — спросил он.

— Когда-то жил в Берлине.

— Ага. — Он сделал большой глоток. — И как он вам теперь?

— Я знал Ренату, — сказал Джейк ему в спину, надеясь найти точку соприкосновения.

Гюнтер сделал еще глоток.

— Ее многие знали. Вот в чем проблема.

— Берни говорил мне. Сожалею о вашей жене.

Но Гюнтер сделал вид, что не расслышал, — добровольная глухота. В наступившей неловкой тишине Джейк впервые заметил, что в комнате не было ни фотографий, ни памятных вещей. Все зримые следы были заперты где-то в шкафу или выкинуты после развода.

— Так чего вы хотите?

— Определенную помощь. Берни сказал, что вы были сыщиком.

— В отставке. Америкосы меня уволили. Он вам этого не говорил?

— Говорил. Еще сказал, что вы хороший специалист. Я пытаюсь раскрыть убийство.

— Убийство? — Он фыркнул. — Убийство в Берлине. Мой друг, тут миллионы убитых. Кого волнует еще один?

— Меня.

Гюнтер повернулся и смерил его сверху вниз оценивающим взглядом полицейского. Джейк ничего не сказал. Наконец Гюнтер повернулся обратно к бутылке.

— Выпьете? — спросил он. — Раз уж принесли.

— Нет, слишком рано.

— Тогда кофе? Настоящий, не эрзац. — Ни нотки недовольства; своего рода приглашение остаться.

— А у вас есть?

— Еще один подарок, — сказал он, поднимая стакан. — Одну минутку. — Он направился на кухню, но сделал крюк и выглянул в окошко. — Вы разукомплектовали двигатель? Крышку прерывателя-распределителя сняли?

— Решил рискнуть.

— В Берлине рисковать не следует, — сказал он нравоучительно. — По крайней мере, теперь. — Он покачал головой. — Американцы.

Гюнтер открыл дверь в кухню. Еще ящики, груда консервов, блоки сигарет. Подарки. Он продолжал прихлебывать бренди, но перемещался по небольшому пространству, не теряя деловитой сноровки, — один их тех пьяниц, на которых алкоголь, казалось бы, не действует, пока они окончательно не отрубятся на ночь. Джейк подошел к полкам. Ряды вестернов. Карл Май, немецкий Зейн Грей.^[43] Перестрелки в Юме. Шерифы и отряды полицейских, пробирающиеся сквозь заросли полыни. Неожиданный порок на краю Кройцберга.

— А где вы достали карту? — спросил Джейк. Весь город был утыкан булавками.

— В своей конторе. Опасно было оставлять ее на Алексе^[44] во время бомбардировок. Теперь мне нравится иногда смотреть на нее. Заставляет думать, что Берлин еще на месте. Все улицы. — Он вошел в комнату, неся две чашки. — Полицейскому важно знать, где находишься. Координаты очень важны. — Он протянул чашку Джейку. — Где произошло ваше убийство?

— В Потсдаме, — сказал Джейк, невольно взглянув на карту, как будто из голубой ряби озера в нижнем левом углу могло выплыть тело.

— В Потсдаме? Американец? — Он проследил за взглядом Джейка, обращенным на карту. — Участникконференции?

— Нет. У него было десять тысяч долларов, — сказал Джейк, бросая наживку.

Гюнтер посмотрел на него, затем пригласил сесть к столу.

— Садитесь. — Сам опустился в кресло, убрав книгу. — Рассказывайте.

Рассказ занял десять минут. Говорить было особо не о чем, а лицо Гюнтера не побуждало к спекуляциям. Он снял очки. Глаза сузились до щелок, он слушал, не кивая, а единственный признак жизни — беспрестанное перемещение руки от чашки с кофе к стакану с бренди.

— Когда Берни даст ответ, я буду знать больше, — закончил Джейк.

Гюнтер сжал переносицу и задумчиво потер ее, затем снова надел очки.

— Что вы будете знать? — спросил он наконец.

— Кто он был, чем занимался.

— Думаете, вам это поможет, — сказал Гюнтер. — Кто.

— А вам — нет?

— Как правило — да, — ответил он, делая глоток. — Если б это было прежде. А теперь? Позвольте кое-что пояснить вам. Я сохранил карту. — Он кивнул на стену. — Но все остальное пропало. Досье с отпечатками пальцев. Досье с фотографиями преступников. Общие досье. Мы больше не знаем, кто есть кто в Берлине. Журналов регистрации прописки нет. Утеряны. Если что-то украдено, в ломбарде не проверишь, как обычно делалось. Этих вещей нет. Если вещь продана военному, он отсылает ее домой. Никаких следов. Сейчас ни один полицейский не раскроет преступления. Даже отставной.

— Это не немецкое преступление.

— Тогда зачем вы пришли ко мне?

— Потому что вы знаете черный рынок.

— Вы так полагаете?

— У вас куча подарков.

— Да, вот такой я богатый, — сказал он, обводя рукой комнату. — Банки тушенки. Сокровище.

— Вы знаете, как он функционирует, иначе вам нечего было бы есть. Вы знаете, как функционирует Берлин.

— Как функционирует Берлин, — ворчливо повторил Гюнтер.

— Даже сейчас. Немцы держат рынок. Возможно, те же, что и прежде. Вы должны знать их. Кого из них знал Талли? Он не с кондачка работал. Он не был в Берлине, он в Берлин приехал.

Гюнтер медленно достал сигарету и, не отрывая глаз от Джейка, прикурил.

— Хорошо. Это первый момент. Вы его определили. Что еще?

Сыщик экзаменовал практиканта. Джейк наклонился вперед.

— Главный вопрос — деньги. Их слишком много.

Гюнтер покачал головой:

— Нет, главное не в этом. Главное в том, что они были при нем.

— Не понял.

— Герр Гейсмар. Человек что-то продает. Покупатель его пристреливает. Разве он не заберет деньги обратно? Зачем ему их оставлять?

Джейк в замешательстве откинулся на спинку стула. Очевидный момент, который упустили все, кроме алкаша-полицейского, соображающего даже в состоянии подпития.

— И что это значит?

— То, что покупатель и убийца не обязательно одно и то же лицо. На самом деле — разные. Как могло так получиться? Вы не того ищете.

Джейк встал и подошел к карте.

— Один ведет к другому. Должен привести. Деньги-то остаются.

— Да, деньги, — сказал Гюнтер, наблюдая за ним. — Это интересно вам. А меня интересует другое. Где.

— В Потсдаме, — сказал тупо Джейк, глядя на карту.

— В Потсдаме, — повторил Гюнтер. — Перекрытом русскими. Туда никто не мог проникнуть несколько дней. Даже те, кого, как вы полагаете, я знаю. — Он сделал еще глоток. — Для них это действительно проблема. Торговый день потерян — серьезные убытки. Но они не могут туда проникнуть. А ваш военный смог. Как так?

— Может, у него было приглашение.

Гюнтер кивнул.

— Точка прибытия. А для вас — тупик. Русский? Дети с оружием. Они стреляют без повода. Вы его никогда не найдете.

— Черный рынок не работает по секторам. Он по всему городу. Денег много — даже для русского — кто-нибудь должен знать хоть что-нибудь. Люди болтают. — Джейк вернулся к стулу и снова подался вперед. — Вам они должны сказать. Они знают вас.

Гюнтер поднял голову.

— Я заплачу, — сказал Джейк.

— Я не информатор.

— Нет. Полицейский.

— В отставке, — сказал Гюнтер мрачно. — На пенсии. — Он отсалютовал стаканом ящикам.

— И сколько, думаете, это будет продолжаться? Когда-нибудь этим займется военная полиция. Убит американец — им придется принять меры. Навести порядок. Хотя бы на время. А вы бы получили небольшую страховку.

— От американцев, — невозмутимо сказал Гюнтер. — Чтобы найти того, кого они не хотят найти.

— Захотят. Вынуждены будут. Если поднять шум. — Он помолчал, наблюдая за глазами Гюнтера. — Никогда не знаешь, когда тебе выпадет счастливый шанс.

— А генератор шума вы, насколько я понимаю. — Гюнтер отвел взгляд и снова занялся стаканами. — А что я с этого буду иметь? За свои услуги. Свой персилшайн.

— «Персил»? — переспросил Джейк растерянно, пытаясь перевести. — Как моющее средство?

— «Персил» все отмоет чисто, — сказал Гюнтер, протирая очки кардиганом. — Помните рекламу? Персилшайн тоже все отмоет, даже грехи. Американец подписывает сертификат и… — Он щелкнул пальцами. — …личное дело чистое. Никакого нацистского прошлого. Возвращайся на работу.

— Не в моей компетенции, — сказал Джейк и запнулся. — Правда, я могу поговорить с Берни.

— Герр Гейсмар, я же шучу. Он меня не отперсилит. Я был в партии. И он знает об этом. А сейчас я — в бизнесе. Мои руки… — Он замолчал и посмотрел на них. — Как бы там ни было, возвращаться к работе я не хочу. Здесь все кончено. Когда вы уйдете, придут русские. И даже персилшайн не заставит меня пахать на них.

— Тогда поработайте на меня.

— Зачем? — Скорее отказ, чем вопрос.

Джейк оглядел затхлую комнату. От старой конторы тут совсем недалеко. Все телетайпы и радиопозывные теперь превратились в карту на стене.

— Потому что вы не готовы уйти на пенсию. А я не улавливаю тонкостей. — Он кивнул на книгу. — Вы же не можете сидеть и целыми днями читать Карла Мая. Он уже не напишет ничего нового.

Гюнтер секунду смотрел на него затуманенным хмурым взглядом, затем нацепил очки и взял книгу.

— Оставьте меня в покое, — сказал он, опять прячась за мутным взглядом.

Но Джейк сидел, выжидая. Несколько минут не было слышно ни звука, только еле слышное тиканье настенных часов, — тишина, схожая с молчанием направленных друг на друга шестизарядных «кольтов» на обложке. Наконец Гюнтер выглянул из-за очков.

— Есть еще один момент.

Джейк в ожидании поднял брови.

— Он знал немецкий?

— Талли? Не знаю. Вряд ли.

— Тогда это осложняет подобную сделку. — Гюнтер говорил осторожно, перебирая версии. — Если он встречался с немцем. Который держит рынок. По вашим словам.

— Хорошо. Тогда кто еще?

— Наш разговор — приватный? Я не хочу потерять пенсию, — сказал он.

— Как исповедь.

— Вы знаете, где «Ронни»? На Ку-дамм?

— Найду.

— Сходите туда сегодня вечером. Спросите Элфорда, сказал он, произнеся имя правильно по-английски. — Ему нравится «Ронни».

— Американец?

— Британец. Не немец. Так что, может, он слышал что-нибудь. Кто знает? Для начала. Сошлитесь на меня.

Джейк кивнул.

— Но вы там будете?

— Это зависит.

— От чего?

Гюнтер посмотрел на страницу, снова отмахнувшись от него.

— Дочитаю ли я книгу.

Вернувшись на Гельферштрассе, он увидел толпу в полуквартале от их особняка. Военные полицейские на джипах, и целый грузовик солдат суетились вокруг двух женщин, которые стояли, прижав руки к щекам, и смотрели на дом, как зеваки во время происшествия. В открытом грузовике рядом с кинокамерами одиноко стоял Рон. Остальная пишущая братия собралась на тротуаре, наблюдая за происходящим. Военные полицейские пытались без особого успеха заставить женщин уйти, и орали на них по-английски, а те отвечали по-немецки. Из окон дома дымом валили клубы штукатурной пыли.

— Он знает немецкий, — сказал Томми Оттингер одному из военных полицейских, подзывая Джейка.

— Объясните этим фрицам, что им нельзя в дом, — попросил расстроенный военный полицейский. — Один этаж уже обрушился — остальные вот-вот рухнут.

— Что случилось? — спросил Джейк у Томми.

— У них на заднем дворе взорвалась бомба. Фундамент просел, и теперь все может рухнуть как карточный домик. Только что провалился потолок на кухне. Одна из стен вот-вот треснет, а они все равно туда рвутся.

Теперь две женщины что-то прокричали Джейку.

— Им нужно забрать вещи, — перевел он. — Прежде чем дом рухнет.

— Нельзя, — ответил военный полицейский. — Боже, эти люди не понимают, как им повезло. Они же могли находиться внутри. Пока им не стукнешь по башке, ничего не понимают.

— Моя одежда, — закричала по-немецки одна из женщин. — Мне нужна моя одежда. Как нам быть без одежды?

— Это опасно, — сказал ей Джейк. — Подождите, пока все не уляжется. Может, все будет в порядке.

Дом ответил почти человеческим стоном. От нагрузки трещали балки. Внутрь упал кусок штукатурки, выбив очередной клуб пыли.

— Хельмут, — сказала, еле сдерживаясь, другая женщина — теперь по настоящему встревоженно.

— Что это, ее собака? — спросил военный полицейский.

— Не знаю, — сказал Джейк. — Кто-нибудь собирается помочь им?

— Шутите? А что мы можем сделать?

— Подпереть стены. — Он видел, как это делали в Лондоне. Стены поврежденного дома крепили опорными балками, будто импровизированными контрфорсами. Всего лишь несколькими лесинами.

— Слушайте, приятель… — начал было военный полицейский и замолчал. Идея была слишком абсурдной, чтобы заслуживать ответа.

— А что они здесь делают? — спросил Джейк, показывая на солдат.

— Они? Собираются на игру. Ладно, не берите в голову и скажите фрицам, чтобы они отошли отсюда, пока их не зацепило. Пошла она на хрен, их одежда.

Джейк посмотрел на грузовик, где, уперев руки в бока, стоял Рон, явно раздраженный задержкой.

— Мы опоздаем, — сказал он солдатам.

— Что за игра?

— Футбол, — ответил Рон. — Давайте, парни. Поехали.

Некоторые стали неохотно забираться в грузовик.

— Бриты подождут, — бросил Томми.

— Я не могу оставить его, — сказала женщина.

— Это может занять целый день, — сказал Рон, но тут дом снова затрещал, жалуясь, как догорающий огонь.

— Хельмут, — произнесла женщина, услышав грохот, и прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, рванула по тротуару и вбежала в дом.

— Эй! — заорал военный полицейский, но никто не пошевелился — все застыли как под дулом пистолета. — Твою мать, — сказал он, наблюдая за ее исчезновением. — Ладно, нам же легче.

Эти слова словно толкнули Джейка в спину. Он взглянул на полицейского, затем, не раздумывая, сорвался с места и побежал за ней. Вход был завален штукатуркой.

— Фрау! — заорал он. — Выходите. Здесь опасно. — Никто не ответил. Он замер, стараясь уловить в треске дома, как скулит спасаемое животное — напуганный Хельмут. Вместо этого — тишина.

— Одну секунду, — послышалось из гостиной. Она стояла в центре комнаты и оглядывалась, держа в руках фотографию в рамке.

— Уходите, — спокойно сказал он, подходя к ней. — Здесь опасно.

Она кивнула:

— Да, я знаю. Это все, что у меня есть, видите, — сказал она, глядя на фотографию. Парнишка в форме вермахта.

Джейк взял ее за локоть.

— Пожалуйста, — сказал он, уводя ее прочь.

Она пошла было с ним, потом остановилась у столика рядом с дверным проемом и подняла фарфоровую статуэтку — одну из тех розовощеких пастушек, что собирают пыль в гостиных.

— Для Элизабет, — сказал она, словно извиняясь за то, что взяла собственную вещь.

Дом, затаивший на несколько минут дыхание, снова выдохнул — за спиной раздался сильный грохот. Женщина вздрогнула, и Джейк, обхватив ее за плечи, повел из дома. Так в обнимку они и появились на крыльце.

— Не двигаться! — Голос странно напоминал голос полицейского, поймавшего грабителей. Но это был всего лишь Рон, стоявший у кинокамеры. В тот короткий момент, пока они стояли на крыльце, Джейк понял, что камера работает и, что еще хуже, включили ее для того, чтобы запечатлеть его смерть. В Берлине погиб американский журналист — хоть что-то наконец для кинохроники.

— Анна! — истерично кричала другая женщина. — Ты что, с ума сошла? Ты с ума сошла?

Но Анну, прижимавшую фотографию к груди, больше ничего не волновало. Оторвавшись от Джейка, она спокойно сошла по ступенькам и передала статуэтку женщине.

— Хренов бойскаут, — сказал ему военный полицейский.

— А что? — сказал Томми. — Ради кота и не на такое пойдешь.

— Ну, и где этот чертов Хельмут? — недовольно спросил полицейский.

— Это ее сын, — ответил Джейк. И повернулся к грузовику. — Ну что, хорошо получилось? — спросил он Рона. — Извини, но он для тебя не рухнул.

— В следующий раз получится. — Рон усмехнулся. — Давай, забирайся. Следующая остановка — игры союзников. Вместе сражались, вместе играем. «Колльерс» понравится.

Джейк посмотрел на него. «Колльерс» действительно понравится. Союзники в мирное время, от стола заседаний — к стадиону. Никаких нацистских полицейских и бездомных берлинцев. Можно было сдать материал на этой неделе, пока не пошли нетерпеливые телеграммы.

— Русские тоже?

— Их пригласили.

— Эй, приятель, — спокойно позвал военный полицейский. — Спросите, им есть куда идти?

Джейк поговорил с женщинами, которые стояли, держась за руки, спиной к военным.

— У нее есть сестра в Ганновере.

— Ей придется получить разрешение на проезд. Скажи ей, что мы отвезем ее в палаточный городок для перемещенных лиц на Телтовердамм. Там неплохо.

Но когда им перевели, их бросило в дрожь от одного названия, как будто за ними, клацая, закрылась тюремная дверь.

— Только не в лагерь! — завизжала женщина со статуэткой. — Не в лагерь. Вы не заставите нас. — Она ухватила Джейка за руку.

— Что такое лагер? — спросил военный полицейский.

— Лагерь. Они боятся. Думают, что концентрационный.

— А, типа тех, что они понастроили. Скажи им, что это американский лагерь, — сказал он, полагая, что им от этого будет легче.

— Считаешь, эти женщины их понастроили?

— Один хрен. Фрицы.

Прежде чем Джейк успел ответить, боковая стена наконец не выдержала и рухнула внутрь, с ревом увлекая за собой ослабшее тело дома. Затрещало дерево, загрохотали камни кладки — настоящий взрыв, поэтому когда в центре поднялось облако пыли, то показалось, что опять бомбили. Одна из женщин, ахнув, зажала рот рукой. Все замерли, как загипнотизированные. В грузовике опять застрекотали кинокамеры, благодарные небольшому спектаклю после скучного спасения. Подбежали соседи и влились в толпу, собравшуюся поодаль от двух женщин, словно боялась заразиться от них несчастьем. Все молчали. Часть задней стены прогнулась. Снова треск, клубы пыли, затем серия глухих ударов, похожих на подземные толчки после землетрясения. Куски, отваливаясь, заскользили вниз, образуя груду в центре дома, пока наконец шум не прекратился, и сквозь уцелевший фасад они увидели перед собой очередной гнилой зуб Рона. Женщина со статуэткой заплакала, а Анна, безучастно посмотрев на руины, отвернулась.

— Ну, все, все, — сказал военный полицейский, размахивая белым жезлом, — расходимся. Представление закончилось.

Джейк посмотрел на дом. И таких сотни тысяч.

Водитель грузовика завел двигатель, посигналил остальным, и солдаты, перешучиваясь и добродушно толкаясь, стали забираться в кузов.

— А что с женщинами? — спросил Джейк полицейского. — Нельзя их просто бросить здесь.

— Вы что, из Армии спасения?

— Поехали, Джейк, — сказал Томми. — Тут ничего не сделаешь.

И действительно, что он мог сделать? Забрать домой и попросить рассказать о своих бедах для «Колльерс»? Их к себе повели старики из особняка. Проведут пару ночей в тесном подвале, питаясь остатками армейских харчей с верхних этажей. Затем получат разрешения на проезд в Ганновер и другой подвал. А может, и нет. Может, просто побредут через Тиргартен вместе с другими, превратившись в перемещенных лиц из-за мгновенно рухнувшей штукатурки.

— Слушайте, эту ебаную войну начали не мы, — сказал военный полицейский, прочитав на лице его мысли.

— Не мы. Они, — сказал Джейк, и залез вслед за Томми в грузовик, оставив полицейского в замешательстве.

По пути в британский сектор они проехали мимо радиовышки, откуда Джейк когда-то вел передачи для «Коламбии», и потом дальше до олимпийского стадиона. В этом районе была та же разруха, что и везде, от деревьев остались одни пни, но стадион, хоть и весь иссеченный осколками, выглядел таким же, каким его помнил Джейк. Это было, наверное, лучшее монументальное сооружение нацистов, обманчиво плоское, пока не входил в ворота и не видел широкие ступени, спускающиеся в подземный амфитеатр. Он нашел взглядом место, где сидел вместе с супругами Додд и смотрел игры — его первая работа в Берлине. От стадиона по всему городу на растяжках висели тысячи громкоговорителей и доносили новости о каждом спортивном событии до самого центра. Идея Геббельса. Современное чудо, впечатляющее гостей города. Здесь он впервые увидел Гитлера, принимающего парад в своей императорской ложе. Джейк только что прибыл из Чикаго. До знакомства с Линой были годы.

А сейчас на островках травы, сняв гимнастерки, валялись на солнышке солдаты и пили пиво в ожидании игры. На бесконечных рядах трибун, вмещавших когда-то тысячи, теперь сидела сотня-другая болельщиков, однако их было больше, чем он ожидал: примерно столько же обычно бывает на школьной игре там, дома. Зрители теснились на том конце огромного овала, где футбольное поле было размечено известью, британцы рядом с американцами, и на самом верху — несколько французов в бескозырках с красными помпонами. Ни одного русского. На местах для зрителей сбоку поля сидела кучка солдат — они резались в карты. Когда группа кинохроники попросила их пересесть, они заворчали. В центре поля, разминаясь, прыгали игроки в трикотажных майках и футбольных трусах. Оккупационная армия, которой ничего не оставалось, кроме как оккупировать.

— Стало быть, русские не объявились, — сказал Джейк Рону. — Кто же будет играть с французами?

— Они тут по легкой атлетике будут соревноваться. Русские тоже примут участие, так что они еще, наверно, появятся. Хотите взять интервью у кого-нибудь из игроков?

— Я просто посмотрю. А где бриты учились играть?

Рон пожал плечами:

— Они говорят, что в регби играют почти так же. На всякий случай мы смешаем команды. Чтобы все по-честному.

— Вы прирожденный дипломат.

— Нет. Приходится считаться с британской кинохроникой, — сказал он, показывая на другую группу со штативами. — Им же не хочется показывать, как их ребят разделают в пух и прах. Кто будет это смотреть? Это же игры союзников, не забывайте.

Но фактически после ввода мяча игра превратилась в американское шоу, американские защитники задавали тон, британцы блокировали, а когда все валились в кучу, неровное поле царапало всех. Толпа свистом приветствовала каждую атаку, каждый красный флаг, который выбрасывали рефери при очередном фоле. Болельщики обменивались деньгами, делая ставки, и радостно гикали, заражая всех веселым настроением, как на воскресных матчах «Большой десятки».^[45] Кусочек родины. Даже игроки, здоровые и порозовевшие на солнце, казалось, были в другой стране, за много миль от бледных угрюмых трупов на улицах, за пределами стадиона.

Джейк не видел футбола много лет, и сейчас шум на поле неожиданно вернул его в те солнечные дни в прошлом, когда его интересовало только то, что будет через десять ярдов и с кем он встретится после игры. В Америку, где все дома были целыми. Но то была тоска эмигранта по родине — тоска по дням его юности, а не по месту проживания. С тех пор как он впервые побывал на этом стадионе, домой он ездил только раз. На недельку между очередными командировками. А потом видел только военную Америку за рубежом: вечеринки в полевых столовых и концерты, устраиваемые УСО,^[46] но то была не настоящая родина, а кино о родине. Сейчас он будет там чужаком.

А разве остальные нет? Они все слишком долго отсутствовали, они изменились, даже тот военный полицейский у особняка, тоже, возможно, футболист: он теперь считает, что мертвая женщина — это минус один немец, о котором не надо будет заботиться. Он заерзал на сиденье, сбитый с толку собственной ностальгией. Оставь эти янтарные волны Квенту Рейнолдсу, пусть его мама почувствует себя королевой на день в «Тутс Шорз».^[47] Он все прекрасно понимал. Америка, которую он оставил — последние выпуски новостей и продажные копы, — была такой же нечестивой смесью, что и везде. И все же от футбола его вдруг так потянуло на родину. Он прикипел к ней, как родимое пятно.

Гол. Окружавшие его болельщики вскочили, вопя и хлопая друг друга по спинам. Кто-то сунул ему пиво. Уголком глаза он заметил, как Рон оставил кинокамеры, чтобы поприветствовать конгрессмена Бреймера. Затем представил его небольшой группе военных, вероятно — парням из штата Ютики. Те пожали ему руку и стали позировать с ним перед армейскими фотографами. На память для своих близких. Затем Рон подвел Бреймера к съемочной группе, поставил его на фоне игрового поля и проверил микрофон. Джейк встал и спустился к боковой линии. Бреймер уже начал говорить.

— На этом стадионе, где великий американец Джесси Оуэнс^[48] развенчал нацистскую ложь о расовом превосходстве, сегодня мы являемся свидетелями еще одной победы. Великая коалиция союзников, выиграв войну, теперь выигрывает мир, плечом к плечу, полная решимости показать всему свету, что мы можем работать вместе. И играть в хороший футбол. — Здесь пауза, так как солдаты вокруг рассмеялись. — Перед нами здесь стоит нелегкая задача. Но, глядя на этих прекрасных парней, разве можно сомневаться в том, что мы не достигнем успеха? Мы поможем этой стране восстать из пепла. Мы протянем наши руки хорошим немцам, которые все эти страшные годы молились о демократии, и мы создадим мир, где больше не будет войн. За такой мир мы сейчас и воюем. Сегодня эти ребята играют, а завтра они вернутся к работе. Тяжелой работе. Строительству нашего будущего. Если б вы их видели здесь в Берлине, как я, вы бы тоже не сомневались, они этого добьются.

Импровизируя, без бумажек, отбарабанил, не задумываясь, все, что мог. Раздувая щеки при этом. Еще один кусочек родины. Джейк посмотрел на него. Интересно, каким он был раньше — вероятно, парнишкой, который на уроках всегда тянул руку, добровольно мыл тряпку и разносил бутылки с молоком: уже тогда ему было суждено лучшее будущее.

— А сейчас, как мне сказали, восемьдесят вторая дивизия ВДВ доставит нам еще один тайм удовольствия.

Рон дал сигнал помрежу, и камеры развернулись на вход между ярусами трибун. Оттуда, наяривая марш Сузы,^[49] вышла шеренга белых касок. Солдаты весело приветствовали их. Камеры поворачивались, следя, как оркестр, сверкая медью труб, вышел на заросшее игровое поле и стал перестраиваться. Шум стоял оглушительный.

— А где девчонки из группы поддержки? — спросил Джейк Рона.

— Очень занятно, — сказал Рон и показал на места. — Им правится.

И действительно нравилось. Джейк взглянул на толпу, которая свистела и топала ногами, завоевывая мир для «Мувитон Ньюс».^[50] Затем он увидел Брайана Стэнли, который несколькими ярусами выше, опершись на локти и закрыв глаза, загорал на солнышке. Единственная неподвижная фигура на трибунах. Оркестр заиграл другой марш. Джейк поднялся по лестнице.

— Наслаждаешься игрой?

Брайан на секунду открыл глаза, затем опять прикрыл.

— Наслаждался. Пока достопочтенный не подключился.

Джейк, наблюдая за оркестром внизу, сел рядом. Музыка гремела по всему стадиону.

— Боже, — сказал Брайан, — могли бы и потише, а?

— Не выспался?

Брайан что-то проворчал, затем медленно выпрямился и вытер лоб.

— Знаешь, меня беспокоит Уинстон. Он несет какую-то чушь насчет польских границ. С чего бы это?

— А почему бы нет? — сказал Джейк, оглянувшись на поле. Конференция, он почти забыл о ней, пока пил кофе с Гюнтером.

— Потому что они — решенный вопрос с той минуты, как дядя Джо их пересек. А он все не утихомирится. Это на него не похоже.

— Может, тянет время.

— Нет, он сбит с толку. Думаю, выборы. Жаль, что они пришлись как раз на конференцию. Полагаю, это расстраивает его игру. Но не для вашего достопочтенного. — Он кивнул в сторону Бреймера, аплодирующего оркестру, который, продолжая играть, покидал поле. — Отличная работа, не так ли? — Протягивая свою руку, сказал он, пародируя жест.

— Именно этим он обычно и занимается. Пока у него есть интерес.

Брайан улыбнулся.

— Ну тогда немцы остаются ни при чем. «Протянем руки». В самолете я вроде слышал, что они получили то, что заслуживают. Ага, утихомирились наконец. — Это в адрес поля, где вместо оркестра появился рефери и дунул в свисток, начиная третью четверть игры. Шум просто фоновый, никакого сравнения. Брайан снова опустился на локти. — А ты, кстати, где был? Я искал тебя на брифинге. Охотишься за сенсациями?

— Нет, собираю материал о черном рынке.

— Ты шутишь, — сказал Брайан, закрывая глаза. — Все это очень и очень старо.

— Как и польские границы.

Брайан вздохнул и стал греться на солнышке. Внизу, на поле, Бреймер отбился от журналистов и заспешил к военному, поджидающему его в сторонке — приятелю Лиз, который сейчас стоял один с бодрым и серьезным видом. Бреймер положил руку ему на плечо и отвел в сторону, чтобы переговорить с глазу на глаз. Джейк несколько минут наблюдал, как они, разговаривая, кивают головами. А он больше, чем просто водитель.

— Закадычные друзья, не так ли? — сказал Брайан, проследив за взглядом Джейка.

— Гм.

— С чего такой интерес?

— Он встречается с Лиз.

— Ну и что. Я и сам не прочь заглянуть на огонек.

Толпа внезапно опять заорала — еще один гол, — но две головы даже не повернулись.

— А что он все-таки делает с Бреймером?

Брайан равнодушно зевнул.

— Строит наше будущее. Занимается этим с тех пор, как приехал. Этот встречал его в аэропорту.

— Этот? — Джейк посмотрел на Брайана, который как ящерица грелся на солнце. — А от тебя ничего не скроешь.

— Ну, это моя работа, правда? Нужно только держать глаза открытыми, — сказал он, закрывая их снова.

Двое мужчин, закончив дела, уже разошлись. Бреймер подал знак солдату, что готов ехать. Шеффер заспешил со стадиона, даже не взглянув на игру.

— Эй, Брайан, — сказал Джейк, размышляя. — Ты же был в самолете. Помнишь парня, который боялся летать?

— В сапогах?

— Кто его встречал? Ты не заметил?

— Нет, — ответил Брайан. — А что?

— Ты с ним разговаривал в самолете? Ничего особенного не заметил?

Брайан открыл глаза:

— Насколько я знаю, если ты спрашиваешь, то неспроста.

— Его убили. В Потсдаме.

— Тот самый, которого выловили в озере?

Джейк кивнул.

— И?

— И мне бы хотелось знать, почему? Думаю, тут что-то интересное.

— Дорогой Джейк. Опять за старое. Тут бедная Польша на чаше весов…

— Так ты говорил с ним? Или нет?

— Ни слова. Да и вряд ли кто еще. Насколько я помню, в основном распинался достопочтенный. Это и есть твоя история о черном рынке?

— Он провернул сделку. Наварил прилично.

— Этот милый молодой человек? — спросил Брайан.

— Ну, не такой уж и милый. Пять, десять тысяч долларов.

— Серьезно? — спросил Брайан, на этот раз заинтересованно. — И на чем?

— Что ты имеешь в виду?

— У него же не было багажа? Чем он торговал?

— У него не было багажа? — переспросил Джейк, стараясь воспроизвести картину в Темпельхофе.

— Нет. Я не заметил. И счел это странным. А потом подумал, ну, он же из Берлина.

— Нет. Не из Берлина. Ничего больше не заметил?

— Боже, да я не обратил на это внимания, пока ты не сказал. Парень без багажа — ну и что?

Джейк не ответил. Как бы сказал Гюнтер, упущен очевидный факт? Сделка на пустом месте. Но десять тысяч долларов за пустоту не платят. Тогда за нечто маленькое, что умещается в кармане.

— Черт, — отозвался Брайан на очередной рев с поля. — К тому же кто-то из наших. Теперь придется об этом писать. — В британском секторе трибун кто-то из солдат поднял «Юнион Джек».

— Считаешь, его русские замочили?

— Ну, — медленно произнес Брайан. — Как-то не к месту именно сейчас, не так ли? — Он махнул рукой в сторону игры. — И именно тогда, когда мы начали так прекрасно ладить. Ты к этому клонишь? Бомбочка-вонючка для конференции?

— Не знаю.

— Им это не понравится.

— Кому?

— Всем.

Джейк оглядел стадион. Всем. Такая статья никому не нужна. И это значило, что именно такую и стоило писать. Он посмотрел в сторону съемочной группы, почти ожидая увидеть, как Бреймер снова завоевывает мир. Но вместо этого увидел, что к ним, опустив голову, со своим обычным нетерпением терьера, спешит Берни. Он обвел глазами толпу, затем улыбнулся Джейку и знаком показал ему спуститься. У Джейка перехватило дыхание. Он нашел его здесь — значит, новость срочная. Воодушевленный, он оставил Брайана и сбежал по лестнице.

— Вы нашли ее?

— Что? А, женщину, — сказал возбужденно Берни. — Нет. Извините. Ее там нет. — Но продолжал улыбаться.

— Вы искали?

— Данные отсутствуют. Я сделал запрос на мужа. Его легче найти, если он военнопленный. — Он сделал паузу, не закончив мысль и наблюдая за выражением лица Джейка. — Можете попытаться поискать ее через справочные бюро. Иногда это срабатывает.

Джейк кивнул, практически не слушая его. Каждый, чтобы получить продовольственную карточку, заполнял фрагебоген. Если только не лежал где-то под рухнувшей стеной. Данных нет.

— Ну, в любом случае спасибо, — сказал он упавшим голосом. — Ничего не поделаешь. — А чего он ожидал?

— Люди все же находятся. Я говорил, что…

— Знаю. Как бы там ни было, любезно с вашей стороны прийти сюда.

— Нет, — сказал Берни, снова смутившись. — Я не про то. Я про другое.

Джейк поднял на него взгляд.

— Кое-что интересное, — сказал Берни, легкая щетина на его лице расплылась в очередной улыбке. — Я выяснил, почему Мюллер не хотел показывать вам третий листок донесения. Вы были правы. То был отчет о баллистической экспертизе. — Он вынул копию из кармана и сделал паузу, заставив Джейка ждать. — Это была американская пуля.

Глава шестая

Найти «Ронни» оказалось не трудно. Англичанам при дележке достался кусок Курфюрстендамм поярче, и скопление британских военных машин у клуба метило его, как неоновый знак. Водители курили, сидя на бамперах. Несли охрану, ловя обрывки музыки, когда офицеры, обняв девчонок за талию, заходили внутрь — некоторые уже пошатывались от выпитого. На улице немногочисленные прохожие катили тележки мимо разбитых витрин и выпотрошенных отелей. С наступлением сумерек велосипедисты исчезли. Через час на Ку-дамм будет так же темно, как и на сельской дороге, освещаемой только узкой полоской луны и фосфорными лентами, оставшимися от времен затемнения.

Джейк припарковался за британским джипом и прошел по расчищенному тротуару ко входу. Соседний магазин лежал в руинах. Старое витринное стекло заменили фанерой, заклеенной бумагой, и кусками картона с объявлениями, прилепленными с внутренней стороны окна, чтобы дождь не размывал чернила. Было еще светло и можно прочитать. Часть объявлений была аккуратно написана правильным готическим шрифтом, как учили в гимназиях, но в основном их быстро набрасывали каракулями — уже одно это говорило о безысходности. «Зимние сапоги. На войлоке. В прекрасном состоянии. Отдам за детские ботинки». «Любая информация об Анне Мильхаупт. Прежде жила на Марбургерштрассе, 18». «Предскажу ваше будущее. Мадам Ренальди. Персональные карты. 25 марок или купонов». «Вдова военного, двое детей. Привлекательная. Выйдет замуж за немца. С квартирой. Прекрасно готовлю». Джейк отвернулся и открыл дверь навстречу гремящей музыке.

Он ожидал увидеть подвальный кабачок, вроде тех, что изображал на своих старых картинах Грош,^[51] но в «Ронни» было весело и шумно, на столах белые скатерти, на стенах — картины. Официанты в накрахмаленных рубашках скользили между тесно стоящими столами, как угри, разнося блюда, уворачиваясь от толкотни, царящей на крохотной танцплощадке. Джаз-квинтет играл быструю «Милую Лоррейн», а союзники в мундирах и девушки в летних платьях топтались на тесном пятачке в быстром фокстроте. Девушки были одеты на выход — настоящие платья, яркая губная помада и босоножки вместо военных брюк и платков разгребательниц руин. Но знакомый запах проник и сюда, безошибочно улавливаемый в дыму и парфюме. Джейк вдруг понял, как недостающую деталь картины: на этой визжащей, переполненной площадке они в буквальном смысле танцуют на могилах.

Гюнтер сидел, окутанный густым сигаретным дымом, в конце барной стойки, тянувшейся на возвышении вдоль боковой стены. Джейк прошел мимо стола, за которым раздался взрыв смеха, звон бокалов. Небольшая группа русских стучала по столу и требовала обслужить их. Оркестр, не переставая играть перешел на «Поцелуи этого года».

Гюнтер сидел в компании другого гражданского и, когда Джейк подошел к бару, с трудом узнал его. Коротко кивнул и дернул головой в сторону столика в углу:

— Он там.

Джейк перевел взгляд на столик. Молодой военный — редкие волосы зализаны назад, как у Ноэла Кауарда,^[52] — сидел между двумя белокурыми проститутками. Все трое, склонив головы над тарелками, поглощали ужин.

— У меня есть новости, — сказал Джейк.

— Дайте мне закончить дела, — сказал Гюнтер. — Я присоединюсь к вам. Я быстро.

— Оружие, — продолжал Джейк. — Это был американец.

Гюнтер посмотрел на него в упор. Настороженный взгляд сквозь поволоку бренди.

— Ну, — произнес он уклончиво.

— Кто это? — спросил другой немец.

Гюнтер пожал плечами.

— Новый человек с Алекса, — сказал он: прежняя контора. — Я ввожу его в курс дела.

Мужчина развеселился:

— С Алекса. — Он рассмеялся. — Это хорошо.

— Я подойду к вам через минуту, — сказал Гюнтер, снова кивая на столик с блондинками.

Джейк протиснулся между столиками и подошел к англичанину. Молодой парнишка, худой, живые глаза, отнюдь не матерый гангстер, как он себе представлял.

— Элфорд?

— Дэнни. Друг Гюнтера? Выпей с нами, — сказал он, наливая в стакан. — Гюнтер просил переговорить с тобой. На интересующую тебя тему.

— Здесь можно говорить? — спросил Джейк, взглянув на девушек, и сел за стол.

— При них? Совершенно безопасно. Единственное слово, которое они знают, — это «фак». Правильно, Ильза?

— Хеллоу, — произнесла одна из девушек, демонстрируя еще одно слово из своего словаря, и вернулась к тарелке. Кусок серого мяса и две картофелины размером с мячи для гольфа. Дэнни, очевидно, поел в другом месте. Перед ним, кроме бутылки скотча, ничего не было.

— Даже не знаю, где она нарабатывает такой аппетит, — сказал Дэнни. — Но сердце радуется, глядя, как она ест, верно? Ну, ты хочешь чего-то особенного? Чего-то немного необычного или простого? Ты офицер, правильно? — спросил он, взглянув на нашивку на плече у Джейка. — Пойдут они только с офицером. Но они чистые. Гарантирую. Проверяются раз в неделю. Мы же не хотим привозить домой подарочки, да? Чего-то особенного?

— Нет, — в замешательстве ответил Джейк, — речь не о том. Не о девушках.

— А, ну да, — сказал Дэнни, поднимая стакан, но не переставая болтать. — Ошибочка. Но мальчики подороже, сам понимаешь. Они работают только раз за ночь. Иначе износятся. Ясно, да? — Он посмотрел на Джейка. — Все до одного из Гитлерюгенда.^[53] И форма есть, если тебе захочется. — Жизнерадостный, как уличный торговец в Уайтчепеле.

Джейк, вспыхнув, покачал головой.

— Нет, ты не понял. Мне нужна информация.

— Ты коп? — спросил Дэнни подозрительно.

— Нет.

— А, друг Гюнтера. Нормальный, значит, не так ли? — Он прикурил, не спуская глаз с Джейка. — Какая информация?

— В понедельник один человек сделал десять тысяч долларов. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Десять тысяч, — сказал он, поразившись. — За один заход? Неплохо. Твой друг?

— Знакомый.

— А почему ты у него не спросишь?

— Он уехал во Франкфурт. Я хочу знать, где он их сделал.

— Хочешь сам заняться небольшим бизнесом, да? Что продаем?

Джейк снова покачал головой:

— Я хочу знать, что он продавал.

Позади них раздались аплодисменты, оркестр ушел на перерыв. Неожиданно возникшая тишина быстро заполнилась гулом голосов.

— А почему ты пришел ко мне? Десять тысяч — это не девочки, правда?

— Гюнтер сказал, ты много знаешь.

— Но не такое, — ответил Дэнни решительно, раздавив сигарету в пепельнице.

— Не хочешь поспрашивать? Я заплачу.

Дэнни вылупился на него:

— Ты же можешь поднять телефонную трубку и позвонить во Франкфурт.

— Не могу. Он мертв.

Дэнни внимательно посмотрел на него.

— Так бы сразу и говорил. Значит, не доверяешь. Может, лучше отвалишь? Мне не нужны проблемы.

— Проблем нет. Послушай, давай я тебе лучше все расскажу. Человек, которого я знаю, приезжает в понедельник в Берлин обделать кое-какие дела, и его убивают. Я пытаюсь выяснить, кто это сделал.

— Гюнтер тоже его знает?

— Нет. Он мне помогает. Этот человек говорил только по-английски. Гюнтер подумал, что ты мог что-нибудь слышать. Человека убили, люди болтают.

— Но не со мной. А теперь отвали.

— Мне просто нужно знать, слышал ли ты что-нибудь.

— Теперь ты знаешь. — Дэнни достал другую сигарету. — Слушай, я здесь неплохо зарабатываю. То на этом, то па том. Без проблем. У меня нет десяти тысяч долларов, и я не убиваю людей. И не сую свой нос в чужие дела. Здесь всем хватает. Живи сам, дай жить другим — и проживешь долго. Верно, Ильза?

Девушка посмотрела на него и тупо улыбнулась.

— Если у кого-то есть десять тысяч долларов, что он может купить на эти деньги? — спросил Джейк, меняя тему разговора.

— За один заход? Не знаю. У меня никогда не было таких денег. — Но его это заинтриговало. — Крупный товар обычно торгуют бартером. Один мой знакомый заполучил партию фабричной продукции — чудесная ткань, парашютное качество — и ты тут же узнаешь, что к нему из Дании едут грузовики. С консервированной ветчиной. Теперь у него стоящий товар. Его можно продать, где хочешь. Но деньги появляются, лишь когда товар поступает на улицу, ну ты понимаешь, о чем я. А наличные? Ну, антиквариат, может быть. Но, видишь ли, я одно от другого не отличаю, так что я в такие дела не суюсь.

— Что еще?

— Лекарства. За них платят наличными. Но лекарства — грязный бизнес. Я с этим не связываюсь.

Джейк восхищенно посмотрел на него. Ветчине — да, пенициллину — нет, какая разборчивость, что-то новенькое.

— Что бы там ни было, он носил деньги с собой, — сказал Джейк. — Никаких грузовиков с товаром, ни ящичка. Нечто достаточно мелкое, чтобы держать при себе.

— Тогда драгоценности. Но это, конечно, узкая специализация, — сказал Дэнни, как будто он обращался к одной из своих девушек. — Ты должен знать, что тебе нужно.

— Ты не поспрашиваешь?

— Могу. Из уважения к Гюнтеру, запомни. Ага, вот и мы опять, — сказал он, увидев оркестр, возвращающийся на сцену. Он налил Джейку еще, тема разговора стала его затягивать. — Достаточно мелкое, чтобы держать при себе? Не золото — слишком тяжелое. Может, бумаги.

— Какие бумаги?

Оркестр заиграл «Мелодию Элмера», вызвав новую толкотню на танцплощадке. Джейк почувствовал, как его стул толкнули сзади. Мимо него протиснулся русский, уверенно положив руку на задницу девушки. Другой русский навис над столом, улыбнулся Ильзе и интернациональным жестом поманил девушку танцевать.

— Отвали, дружище. Ты что, не видишь — леди кушает?

Русский удивленно отпрянул назад.

— Он не понял, что она с вами, — сказал с акцентом голос сзади. — Мои извинения. — Джейк повернулся. — А, мистер Гейсмар.

— Генерал Сикорский.

— Да, прекрасная память. Извините моего друга. Он подумал…

— Он твой друг? — спросил Дэнни у Джейка. — Что ж, отлично. Ильза, будь умницей, пройдись в фокстроте.

— Вы танцуете? — сказала она русскому, встала и взяла его за руку.

— Спасибо, — сказал Сикорский. — Очень любезно.

— Пустяки. — Дэнни был само радушие. — А вы?

— В следующий раз, — сказал он, взглянув на другую блондинку. — Рад видеть вас, мистер Гейсмар. Совсем другая вечеринка. — Он посмотрел в сторону танцплощадки, где русский и Ильза уже сплелись в объятиях. — Мне понравился наш разговор.

— Пещера Аладдина, — сказал Джейк, стараясь вспомнить.

— Да. Когда-нибудь, возможно, мы поговорим с вами на эту тему, если только захотите посетить наш сектор. Хотя там не так весело, как здесь. Доброй ночи. — Он повернулся к Дэнни и слегка поклонился, собираясь уходить. — Мой друг благодарит вас за помощь.

— Не забудьте вернуть ее обратно, — подколол Дэнни.

Сикорский взглянул на него, затем вынул пачку банкнот, отсчитал несколько штук и бросил их рядом со стаканом Дэнни.

— Этого должно хватить, — сказал он и удалился.

Дэнни, уязвленный, уставился на банкноты, как будто его отхлестали по щекам. Джейк отвернулся и проследил за Сикорским, который уже здоровался у бара с приятелем Гюнтера.

— Ни хрена тут не хватит, — сказал Дэнни. — Красные ублюдки.

— Какие бумаги? — спросил, поворачиваясь, Джейк.

— Что? А, разные. Ты спрашиваешь меня, что бы я купил на десять тысяч долларов, ну я и представил. Я покупаю бумаги. Купчие, например.

— У тебя есть здесь собственность?

— Кинотеатр. Самое первое приобретение. Сейчас квартиры. Конечно, в нужных районах. Но вот кинотеатр — это всегда что-то, верно?

— А что будет, когда уедешь домой? — спросил с интересом Джейк.

— Домой? Зачем? Мне здесь нравится. Полно девчонок — но этого мало. И я приобрел недвижимость. А что меня ждет в Лондоне? Пять фунтов стерлингов в неделю и большое спасибо? В Лондоне сейчас мертвый сезон. Все возможности мира на данный момент сосредоточены именно здесь.

Джейк сидел с минуту молча, в полном недоумении. Еще одна статьядля «Колльерс», которую никогда не напечатают, — о наглом рядовом за угловым столиком в «Ронни».

— Вряд ли он продавал купчие, — сказал он наконец.

— Ну, это же как пример, правда? Ладно, давай еще по одной, — сказал он, с удовольствием наливая. — Настоящее односолодовое, а не ваше смешанное. — Он отхлебнул. — Стоящих бумаг — куча. Удостоверения личности. Восстановление в правах. Присвоение титула достопочтенного, если хочешь. Подделки, но кто узнает? Конечно, в первую очередь бумаги нужны немцам.

— Персилшайн, — сказал Джейк. — Смоет ваши грехи.

— Это точно. За одну такую бумагу, если она надежная, можно получить две тысячи. Продашь несколько и… — Он замолчал и поставил стакан. — Погоди. Я тебе расскажу, что тут действительно было. Сам, конечно, не видел, но слышал — тоже можно очень дорого продать.

— Что?

— Лагерные письма. Свидетельские показания. Какой-нибудь еврей пишет, что такой-то был вместе с ним в лагере или такой-то пытался уберечь его от лагеря. Самый лучший персилшайн: личное дело сразу становится чистым.

— Если он настоящий.

— Ну да, автор письма. Конечно, большинство на такое не пойдет, и это понятно. Но если тебе действительно нужны деньги — скажем, выбраться из страны, — что значит одно письмо?

Джейк в смятении уставился в стакан. Оправдать собственного убийцу. Что может быть хуже.

— Боже, — сказал он, с отвращением вздохнув — едва слышно из-за грохота оркестра.

Дэнни заерзал на стуле, снова почувствовав неловкость, как будто Джейк швырнул ему деньги на стол.

— Ну, я так не считаю. К чему в этой жизни долго помнить старое. Вот посмотри на меня. Три года в лагере для военнопленных. Это был ад, поверь мне. Его уже не восстановишь. — Он коснулся уха. — Глух как тетерев. Заработал в лагере. Но я познакомился там с немцами, нет худа без добра. Я и не думал, что это пригодится. А теперь, когда с этим все кончено, что толку ворошить прошлое? Надо жить дальше, я так считаю. — На какой-то дикий момент в голове Джейка невероятным эхом пронесся голос Бреймера.

— То был другой лагерь, — сказал Джейк.

— Знаешь что, дружище. Проведи три года в лагере для военнопленных, а потом потолкуем о разнице.

— Извини, я не хотел…

— Ладно, все нормально, — сказал Дэнни благодушно. — Никаких обид. Честно говоря, я и сам таких писем не оправдываю. Действительно мерзко, особенно после того, что эти люди пережили. Правда, они тоже не от хорошей жизни этим занимаются, понимаешь, да? Им деньги нужны, вот и все. Несчастные вымогатели — их и здесь можно встретить, по-прежнему в этих пижамах, сердце разрывается. Так что с этими письмами я даже связываться не хочу. Это называется воспользоваться ситуацией.

Джейк посмотрел на него. Человек, предлагающий мальчиков в форме Гитлерюгенда.

— Ты можешь узнать, кто ими торгует?

— Зачем?

Встреча с юристом общественной безопасности. Можно ухватиться за ниточку.

Он вспомнил кабинет Берни, до потолка заваленный бумагами.

— Интуиция. Это не драгоценности — не похоже. Давай пойдем по бумажному следу. — Он посмотрел на Дэнни, который явно сомневался. — Я, само собой, заплачу.

— Вот что я тебе скажу. Друг Гюнтера. Лично от себя сделаю, что смогу. Дай мне покрутиться. Но ничего не обещаю, запомни. Если что раскопаю, назначу цену. По-моему, все честно, нет?

— Да.

— Привет, Рог, — сказал Дэнни, глядя на рядового британской армии. — Все готово?

— У меня майор на улице.

— Отлично. Это за тобой, дорогая, — сказал он блондинке. Та положила салфетку и вынула губную помаду. — Как есть, лапонька. Нет смысла рисовать ротик, учитывая, где он сейчас побывает. Вперед.

— Видерзеен, — вежливо попрощалась она с Джейком, встала и пошла за рядовым.

— Дом надежный, — крикнул ей вслед Дэнни. — Отборный товар, эта крошка. Ей самой нравится. Может, попробуешь?

— Можно тебя спросить? Почему… — начал Джейк, затем остановился, не зная, как спросить. — То есть, я думал, что для этого требуется всего пара сигарет. Так почему…

— Ну, некоторые джентльмены как бы робеют. С этого все и началось. А я, как видишь, не робею, так что надо было в известном смысле завести несколько знакомств. Некоторые это ценят. Удобно. Офицеры, они ведь не хотят подцепить что попало на улице. Никогда не знаешь, что заработаешь, верно? Небольшой сюрприз для жены. Привет, а это что? Гадость. Все дело в гигиене. У меня есть доктор, который их проверяет. Приличный парень. Примет меры в случае любой неожиданности, понимаешь, о чем я. Девочкам, конечно, это нравится — меньше износ, нигде не надо фланировать.

— А почему только офицеры?

Дэнни улыбнулся.

— У них деньги для начала. Но, знаешь, все дело в девочках. У них же одно на уме, не так ли? Ищут любви. И билет, чтобы уехать. В Лондон, почему бы и нет? Куда угодно, только не здесь. Ну, а рядовой вряд ли на такое способен, верно? Так что нужен офицер.

— И что, делают?

— Что? Увозят их домой? Не-а. Им нужно одно: отсос по-быстрому да засадить, и все дела. Но никогда не знаешь. Я всегда говорю девчонкам, смотрите на вещи с оптимизмом. Всегда есть шанс. Вкладывайте в это все сердце и душу — и, может, что-нибудь получится.

— И они тебе верят.

Дэнни пожал плечами:

— Понимаешь, они не проститутки. Прекрасные девчонки, некоторые временно подрабатывают. Они просто пытаются выжить. Им нужно дать надежду.

— А что ты говоришь мальчикам?

— Это побочный бизнес, — ответил Дэнни. И, снова смутившись, провел рукой по зализанным волосам. — Всякое разное.

— Они действительно были в Гитлерюгенде?

— Конечно, Виктор, во всяком случае. Это брат Ильзы.

— Ну и семейка.

— Знаешь, я думаю, он был таким. Про остальных не знаю. Сначала шли на это не очень охотно. Но рады деньгам. Да и кто узнает? Находит их Виктор, это его друзья. Я же говорю, это так — побочный бизнес. О, посмотри на этого. Хорош. Вылитый Бенни Гудмен.^[54]

Он показал на оркестровую площадку, где, облизывая язычок инструмента, поднялся кларнетист в ожидании соло. И действительно заиграл Гудмена — «Воспоминания о тебе», первые печальные ноты, пьянящие плавные звуки. Еще один отзвук родины — музыка была так неожиданно прекрасна, что звучала неким упреком в прокуренном зале. Пары на танцплощадке, зачарованные игрой кларнетиста, перестали подскакивать и, еще ближе прижавшись друг к другу, принялись покачиваться. Кларнетист, тоже покачиваясь, закрыл глаза, стараясь забыть о развеселом, гадком зале, и унестись с мелодией куда-то вдаль.

«Кажется, все навевает…» Музыка любви, не о веселых временах и спешных обжиманиях, — песня для девушек, ищущих любви. Джейк наблюдал за ними, танцующими как во сне, с надеждой положив головки на плечи военных. Сидящие за столиками притихли, делая вид, что слушают солиста, но в действительности их уносило туда, в тот мир, который они знали до «Ронни». Сентиментальные ноты вернули их туда настолько реально, что, казалось, этого мира можно коснуться. «…воспоминания о тебе». Даже здесь. Вон платье Лины, того же темно-синего цвета, ее выходное платье. Он вспомнил, как она проводила рукой сзади, когда вставала. Быстро касалась платья, чтобы разгладить морщинки. Платье прилегало к телу и колыхалось с ним. Спереди была сверкающая вставка, расходящаяся крошечными лучиками ярких блесток вверх к плечу. Но шерстяное, слишком теплое для летнего вечера в битком забитом зале, и у этой девушки на платье, довольно тесном для нее, между лопатками расплылось большое мокрое пятно. Белокурые волосы пышно взбиты на голове, как у Бетти Грэйбл.^[55] А цвет тот же — темно-синий.

Когда в конце соло вступил оркестр, за столиками послышалось беспокойное шевеление — все с облегчением стряхивали чары и возвращались к обычной музыке.

— Что я тебе говорил? — сказал Дэнни, сверкнув глазами. Но Джейк продолжал следить за платьем с влажным пятном, прикрытым теперь рукой американского солдата. Фрагебоген. Доски с объявлениями. Почему не здесь, на танцах в «Ронни»? Но талия слишком толстая, выпирает над пояском.

Гюнтер уверенно шел через зал, обходя танцующих. Внезапно у двери раздались крики. Ввалившаяся толпа искала столики. «Воспоминания о тебе» уплыли прочь.

— Гюнтер, старый содомит, — сказал Дэнни, вставая в знак уважения. — Садись. — И выдвинул стул. Гюнтер сел и налил себе.

— Познакомились с генералом? — спросил Джейк, кивнув в сторону Сикорского.

— Я его знаю. Полезный иногда источник.

— Но не в этот раз, — сказал Джейк, изучая его лицо.

— Пока нет. — Гюнтер пропустил стаканчик и откинулся на стуле. — Ну что, хорошо поговорили?

— Дэнни рассказал мне о своей недвижимости. Он — домовладелец.

— Да. Кино за парашютный шелк, — сказал Гюнтер, покачивая весело головой.

— Спокойно, — сказал Дэнни. — Не надо школьных баек.

Гюнтер, проигнорировав его слова, поднял стакан.

— Ты оденешь половину женщин в Берлине. Хорошо придумал. Парашюты.

— Непревзойденные по качеству, — сказал Дэнни.

Но шелк пока не дошел до танцплощадки — только лишь дешевый ситец по карточкам прошедшей войны. Платье Лины ушло с танцплощадки и затерялось где-то между столиками. Оркестр заиграл «Чикаго» в джазовой обработке.

— Фактическое донесение у вас с собой? — спросил Гюнтер.

Джейк достал тонкие листки из нагрудного кармана и стал наблюдать, как Гюнтер, делая небольшие глотки, читает его.

— Пистолет «кольт», — сказал он, кивнув. Любитель вестернов. — М-1911.

— Что-то особенное?

— Нет, очень распространен. Сорок пятый калибр. Очень распространен. — Он вернул бумаги.

— Что теперь? — спросил Джейк.

— Теперь мы будем искать американскую пулю. Это все меняет.

— Почему?

— Не почему, герр Гейсмар. А где. В Потсдаме. Все вместе — проблема. Русские закрыли рынок. Но в Потсдаме два момента. Рынок и встреча в верхах. С кучей американцев.

— Он не был на конференции.

— Но, возможно, был в резиденции в Бабельсберге. Как приглашенный. Что может быть вероятнее? Все американцы там, даже Трумэн. Чуть дальше по дороге от места конференции. Фактически на том же озере. — Он многозначительно посмотрел на Джейка. — Его нашли в Цецилиенхофе, но был ли он убит там? За ночь до конференции? Там ведь никого не было, только охрана? — Он покачал головой. — Тела плавают. Очевидный факт.

— Скотланд-Ярд отдыхает, да? — развеселился Дэнни. — Ты очень внимательный, Гюнтер. Никакой ошибки.

— Но вот с деньгами неясно, — сказал Джейк.

— Все бы вам деньги, — сказал Гюнтер.

— Потому что они там были. Допустим, у него был пропуск в резиденцию, и он увиделся с американцем. Он все же забрал десять тысяч долларов. Такие деньги сделаешь только на рынке. Ладно, американец на рынке. Кто еще участвует в конференции? Большая часть этих парней только что прилетела. Их не выпускают за территорию. Здесь никого из них не увидишь. — Он обвел рукой шумный зал.

— Это им делает честь, — сказал Гюнтер сухо. — И тем не менее он оказался в Потсдаме. Так же, как и американская пуля.

— Да, — сказал Джейк.

— А кто участвует в конференции? Герра Трумэна можем исключить.

— Люди из Вашингтона. Госдеп. Помощники, — сказал Джейк, перечисляя их.

— Не на встрече. В Бабельсберге.

— Все, — сказал Джейк, вспомнив перечень в заявке Брайана. Последняя шумная вечеринка войны. — Повара. Бармены. Охрана. Привезли даже тех, кто будет стричь газоны. Все, кроме прессы.

— Широкий невод, — сказал хмуро Гюнтер. — Итак, начнем просеивать. Не каждый может дать разрешение. Сначала установите, кто выдал ему документы. Затем… — Явно у него перед глазами опять возник его собственный список.

— Это по-прежнему ничего не говорит мне о том, что он продавал.

— Или покупал, — сказал мимоходом Дэнни.

— Что ты сказал? — спросил, очнувшись, Гюнтер и положил ладонь на руку Дэнни.

— Ну, во всякой сделке две стороны, не так ли?

Гюнтер секунду помолчал, а затем похлопал его по руке.

— Спасибо, мой друг. Простой момент. Да, две стороны.

— Я хочу сказать, — воодушевленно сказал Дэнни, — у него же были доллары, правильно? Американец. Что…

— Не доллары, — сказал Джейк. — Марки. Оккупационные марки.

— О. А чего молчали. Русские или американские?

— Я полагал, они одинаковые. — Переданные клише.

— Достоинство, конечно, одинаковое, а теперь смотри — вот. — Дэнни взял одну из банкнот, брошенных Сикорским. — Так вот, эта — русская. Видишь, перед серийным номером небольшое тире? На американских банкнотах такого нет.

Все же в министерстве финансов есть предусмотрительные люди. Интересно, Мюллер знает? — подумал Джейк.

— Ты уверен?

— Такие вещи в глаза бросаются, — сказал Дэнни. — Я решил, что это подделка, поэтому спросил. В принципе, разницы нет, просто для контроля, полагаю.

— У кого те деньги? — спросил Гюнтер у Джейка.

— Одна из банкнот у меня. Но не с собой. — Осталась в ящичке вычурного розового туалетного столика, рядом с портретом Виктора Штааля.

— Тогда посмотрите, — сказал Гюнтер.

— Но они ходят туда-сюда, да?

Гюнтер кивнул.

— Однако это может навести на мысль. — Подняв стакан, он повернулся к Дэнни. — Ну, мой друг. За твои зоркие глаза. Очень помогли.

— За мой счет, Гюнтер, за мой счет, — чокаясь, сказал Дэнни, очень довольный собой.

— Но если он покупал, то что? — настойчиво повторил Джейк.

— Интересный вопрос, — сказал Гюнтер, когда Дэнни налил ему еще. — И более трудный.

— Почему?

— Потому что он так это и не получил, что бы это ни было. Деньги-то остались при нем, — сказал Гюнтер, повторив предыдущую тему медленно соображающему ученику.

Джейк почувствовал, что дверь захлопнулась. Как можно проследить то, что никогда не обменивалось?

— И что теперь?

— Теперь будем выяснять, кем он был. Что хотел купить? Тайтель переговорил с Франкфуртом?

— Не знаю.

— Тогда будем ждать, — сказал Гюнтер и, откинувшись на спинку стула, прикрыл глаза. — Немного терпения.

— Итак, мы ничего не делаем.

Гюнтер приоткрыл один глаз.

— Нет. Вы сыграете роль полицейского. Разузнайте, кто дал ему пропуск. Я — в отставке. И собираюсь выпить бренди.

Джейк медленно поставил стакан, собираясь уходить. В зале собралось еще больше народу. Из-за людской стены стойки почти не было видно. Шум теперь усиливался вместе с дымом, заглушая оркестр. «Юг сном объят», кларнет теперь еще энергичнее выводил мелодию, стараясь, чтобы его услышали. Где-то, взвизгнув, засмеялась девушка. Он перевел дыхание, просто клаустрофобия. Но всем, казалось, было наплевать. Вокруг одна молодежь, некоторые моложе Дэнни, который в такт музыке отбивал ритм по столу. Он никогда не приводил Лину на танцы в ее синем платье. Клубы к тому времени потускнели — нацисты навели в них полумрак, следя за аудиторией во время комедийных скетчей. Веселье ушло. Работали только для туристов, которые хотели посмотреть «Фемину» с телефонами на столиках. Тогда никто не был молод — так, как сейчас, — а это бывает лишь раз.

— Буду через секунду, — сказал Дэнни, вставая. — Действует, да? Следи за Гюнтером — он вырубается, когда кемарит.

Джейк наблюдал за прилизанной головой, перемещавшейся сквозь толпу. Сколько ночей просидел здесь Гюнтер, не замечая, в конечном счете, даже запаха? Пары на танцплощадке стали приобретать неясные очертания. Возможно, тот все так и видел: в дымке подергивались люди, музыка превратилась почти в эхо. Джейк понял, что он и сам слегка опьянел. Еще одна песня о грезах — «Я справлюсь». И снова то платье, прильнувшее к солдату. Разжиревшая блондинка.

Он прищурил глаза. Если отсечь все лишнее, платье окажется в фокусе таким, каким было тогда на ней, без выпуклостей и мокрых пятен. Он вспомнил вечеринку в пресс-клубе, когда сидел, наблюдая из другого зала, платье наконец повернулось, и ее глаза, сверкнув, как блестки на платье, тайно ему усмехнулись.

Блондинка повернулась, платье теперь загораживал мундир, выступало только плечо, переливаясь блестками. Джейк заморгал. Не пьяный, не обман зрения. То же самое платье.

Он встал и направился через зал — пловец, люди обтекали его, как вода. Когда блондинка подняла на него взгляд, на ее лице проступила тревога, и он понял, как, должно быть, выглядел: пьяный, пробирающийся сквозь толпу безумным решительным шагом лунатика. Ее обеспокоенные, испуганные глаза метнулись в сторону. Нет, не от страха, оттого, что узнала. Не такая полная, какой была когда-то в конторе, но по-прежнему крупная девушка. Фройляйн Шмидт. Плохая машинистка, шпионка Геббельса.

— Ханнелора, — окликнул он, направляясь к ним.

— Уходите. — Резким голосом, нервно.

— Откуда у вас это платье? — спросил он по-немецки.

Солдат с досадой остановился:

— Эй, приятель, исчезни.

Джейк схватил ее за руку поверх локтя.

— Платье. Где вы его взяли? Где она?

Она отдернула руку:

— Какое платье? Уходите.

— Это ее. Где она?

Солдат втиснулся между ними, взяв Джейка за плечо:

— Что с тобой, ты оглох? Дуй отсюда.

— Я знаю ее, — сказал Джейк, пытаясь протиснуться мимо него.

— Да? А она тебя знать не хочет. Перебьешься. — Солдат резко отодвинул его.

— Отъебись. — Джейк отпихнул солдата в сторону так, что тот слегка пошатнулся. И снова взял ее за руку. — Где?

— Оставьте меня в покое. — Она взвыла так, что все вокруг оглянулись и прекратили танцевать. Потянулась к своему солдату. — Стив!

Солдат схватил Джейка за плечо и развернул к себе лицом:

— Уебывай или я тебя уделаю, сучара.

Джейк, отшвырнув его руку, опять двинулся к ней.

— Я знаю, это ее.

— Мое! — завизжала она, отпрянув.

Джейк не отрывал от нее глаз и поэтому пропустил сильный быстрый удар в живот. Задыхаясь, он скрючился от боли.

— А теперь вали отсюда.

За спиной заскрипели стулья. Рот Джейка наполнился вкусом прогорклого виски. Не думая, он рванулся к солдату, пытаясь оттолкнуть его, но тот был начеку. Отступив в сторону, солдат врезал ему по лицу так, что Джейк рухнул навзничь. Вокруг закричали. Оказавшись в странной невесомости, Джейк стал хватать воздух руками. А затем почувствовал, как треснулся головой об пол. Раздался еще один треск. Это толпа отхлынула к столику, а затем все склонились над ним, оттеснив солдата, который так и не опустил кулак. Джейк с усилием поднял голову. Рот наполнился кровью. К горлу подкатила тошнота и он, закрыв глаза, попытался ее сдержать. Только бы не потерять сознание. Оркестр перестал играть. Раздались еще крики. Несколько мужчин оттащили солдата в сторону. Другой солдат склонился над ним.

— Вы в порядке? — Затем, обращаясь к толпе: — Отойдите, ради бога, ему дышать нечем. — Джейк попытался снова подняться, сжав губы, ощутив в очередной раз вкус желчи. Перед глазами все поплыло. — Лежите спокойно.

Над ним склонились лица. Девушка с ярко-красной губной помадой. Но не Ханнелора.

— Подождите. Не дайте им уйти, — произнес Джейк, пытаясь подняться. — Мне нужно…

Солдат сдержал его:

— Вы что, с ума сошли?

— Он начал, — сказал кто-то. — Я видел.

Затем появился встревоженный Гюнтер и стал прикладывать к уголку рта Джейка носовой платок. Протянув руку, он взял бутылку с соседнего столика и смочил платок виски.

— Эй. Свое пойло трать.

Резкая боль прижигания. Такая же неожиданная, как и первый удар. Джейк моргнул.

— Герой, — сказал Гюнтер, вытирая рот Джейку. — Головой можете пошевелить?

Джейк кивнул — снова резкая боль, — затем схватил Гюнтера за руку и встал.

— Не дайте им уйти, — сказал он и, дико озираясь вокруг, устремился к двери.

Десяток рук схватили его, прижав руки к бокам.

— Садись, твою мать. Ты что, хочешь, чтоб тут появилась военная полиция? — Его силой усадили на стул. Кто-то подал знак оркестру играть.

— Это было ее платье, — сказал Джейк Гюнтеру, который молча смотрел на него.

— Он с тобой? — спросил солдат у Гюнтера. — Нам здесь неприятности не нужны.

— Ты не понял, — сказал Джейк, вставая.

Солдат снова схватил его:

— Это ты не понял. Все закончилось, ферштее? Еще раз дернешься, и я тебя уделаю.

— Я отведу его домой, — спокойно сказал Гюнтер, отводя руку солдата в сторону. — Проблем не будет.

Сжав руку Джейка, он медленно повел его к выходу. Протискиваясь между столиками, они ощущали на себе взгляды.

— Я должен ее найти, — сказал Джейк.

Снаружи те же припаркованные автомобили и водители, улица абсолютно темная. Джейк посмотрел в обе стороны. Тьма поглотила все.

— Итак, мой друг, что случилось?

Джейк ощупал затылок — струйка крови.

— Времени нет. Идите назад. Я в порядке. — Он подошел к одному из водителей. — Вы не видели блондинку в синем платье?

Водитель подозрительно посмотрел на него.

— Пожалуйста, это важно. Крупная девушка с солдатом.

— А вам зачем?

— Говори, — рявкнул Гюнтер, внезапно превращаясь в полицейского.

Водитель дернул большим пальцем на восток, в сторону мемориальной церкви.

Гюнтер удержал Джейка.

— Они уехали, — просто сказал он. — Это не безопасно.

Но Джейк, отбросив его руку, пустился бежать. Он слышал, как Гюнтер кричал ему вслед, потом все стихло, и он слышал только хриплый шум своего дыхания.

То, что оставалось от луны, закрыли тучи. Темнота казалась ощутимой, как туман, который можно смахнуть прочь. Прошло всего несколько минут, как они ушли, — не настолько давно, чтобы исчезнуть. Но улица была пустынной. А если водитель соврал? Джейк прибавил ходу, но тут наступил на кирпич, лежащий на дороге. Его пронзила боль, в придачу к тупой боли в голове. Он остановился, схватившись за живот, чтобы перевести дыхание. Они не могли уйти далеко. Они должны быть на Ку-дамм, чтобы добивал свет из подвального кабачка. В переулки они вряд ли сунутся, там полно обломков. Если они вообще пошли в эту сторону.

Впереди в проеме двери сверкнул огонек. Джейк снова захромал вперед. Больная нога не давала идти быстрей.

— Привет, Томми, — позвал его приглушенный голос. Затем еще одна вспышка — и луч фонарика осветил лицо проститутки снизу, заливая изможденное лицо призрачным светом.

— Вы не видели, здесь парочка не проходила? — спросил он по-немецки. — Блондинка.

— Иди ко мне. А? Пятьдесят марок.

— Так видели? — настойчиво спросил он.

— Пошел ты. — Она выключила фонарик, экономя батарейки, и исчезла в темноте.

На перекрестке быстро свернул грузовик, и Джейк различил на фоне неба рваный контур разрушенной кирхи. Старый центр западной части города, когда-то залитый огнями театров, теперь был полон черных теней. Он вспомнил Лондон при светомаскировке. Ниоткуда появлялись автобусы с фарами, прикрытыми до узких щелок так, что становились похожими на глаза крокодилов. Ему это никогда не нравилось. Идешь вслепую, спотыкаясь о кромки тротуаров. Но здесь среди руин было еще хуже. Пугающие, перекошенные тени ночного кошмара. С широкой Тауенциенштрассе выехал джип и на секунду осветил тротуар. Группа солдат вышла из бара, а за ними с фонариком в руке следовал высокий солдат с упитанной блондинкой.

Джейк ускорил шаг, не обращая внимания на боль в ноге. Они направились к Виттенбергплац. Таким путем он обычно шел домой. Вниз по улице, мимо витрин «КДВ». Теперь не теряй ее. Они пошли пешком, значит недалеко. Может, в другой бар. Ханнелора Шмидт, шпионка Геббельса, которая не хотела, чтобы ее узнали, рука об руку с новым порядком. Интересно, что она написала в своей фрагебоген? Вряд ли про звонки Няне Вендту. Где она достала платье? Обшарила старую квартиру на Паризерштрассе. Может, выменяла на продовольственные карточки. Она что-то знает. Это не бесцельный поиск в папках Берни. Реальная ниточка.

Джейк увидел их, когда они переходили улицу следом за дрожащим лучом фонарика, который высветил группу ПЛ, сгрудившихся в сквере. Со Стивом ей спокойнее. Если что, защитит в драке. Джейк осторожно коснулся уголка рта. Все еще кровит. Они пересекли Виттенбергплац.

И тут он остановился перед разбитым витринным стеклом, наблюдая за крошечным лучиком света, который перемещался в сторону знакомой тяжелой двери. Вот это да, шутка ли. Его старая квартира, которая переходила от одного сотрудника «Коламбии» к другому, пока наконец Хэл Рейди тоже не съехал. Хэл отдал платье ей, как прощальный подарок? Или она просто въехала в квартиру, которую, как трофей, мог захватить любой — словно французский коньяк и датскую ветчину, поступившие в город в тот последний год. В конечном счете, все унаследовали кроткие, даже Ханнелора Шмидт. Что теперь делать? Взбежать по лестнице и устроить еще один мордобой со Стивом? Теперь он знал, где она. Он может вернуться завтра, принести кофе, предложить мир и поговорить спокойно. В его окне зажегся свет. Его окно. Он представил, как Ханнелора разлеглась на кушетке вместе со своим солдатиком. Платье Лины отброшено в сторону. Блестки кучкой на полу. Где она его взяла?

Он пересек площадь, с опаской обходя перемещенных лиц, и пошел по своей улице. Этой дорогой он ходил миллион раз. Толкнув, открыл высокую деревянную дверь. Темень, хоть глаз выколи. Лампочка в прихожей либо перегорела, либо ее украли. В одном углу капала в ведро вода. Но это был дом, по этим ступенькам он мог подняться с закрытыми глазами. Нащупав перила, он стал подниматься. Поворот на лестничной площадке. Затем дальше вверх до своего этажа, вдоль перил до квартиры. Он постучал, негромко — сила привычки. Самый страшный звук в Германии — стук в дверь. Еще раз, теперь громче.

— Ханнелора.

А что, если она не откроет? Он подергал дверную ручку. Заперто. Его квартира. Он снова постучал, а затем монотонно заколотил ладонью в дверь.

— Ханнелора!

Наконец послышался щелчок замка. Дверь, скрипнув, приоткрылась. Затем еще шире. На светлом фоне стояла женщина с испуганными глазами. Не Ханнелора. Изможденная женщина со свалявшимися волосами, болезненно бледная, еще одна руина. Но ее глаза с темными кругами расширились.

— Извините, — смущенно сказал он и отвернулся.

— Якоб, — прошептала она.

Удивленный, он оглянулся. Ее голос. И бледное лицо тоже стало вдруг знакомым. Не так он себе это представлял. То же ощущение невесомого падения на столики в «Ронни».

— Лина. Боже мой, — произнес он почти шепотом, как будто звук мог спугнуть ее, призрак, а не реальность.

— Якоб. — Она протянула руку и коснулась окровавленного уголка его рта. И он понял, что это он призрак — окровавленный, с широко раскрытыми глазами. Некто из другого мира. — Ты вернулся.

Он отвел ее руку от запекшейся крови, поднес к губам, поцеловал, коснулся пальчиков, все еще не осознавая полностью случившегося. Только пальчики, настоящие. Живые.

Она провела ими по его губам — касание Брайля — пытаясь нащупать их очертания.

— Ты вернулся.

Он кивнул, онемев от счастья. Невесомый, но не падал, а поднимался, как воздушный шар, наблюдая, как ее глаза наполняются слезами — изумленные настолько, что пока не улыбнуться.

— Ты ушибся, — сказала она, коснувшись его. Он отвел ее пальцы, сжал их в руке и покачал головой.

— Нет, нет. Ерунда. Лина, боже мой. — Затем потянулся к ней, обхватил, прижал к груди. Поцеловал в щеку, покачивая вместе с нею головой, — и принялся осыпать ее поцелуями, боясь, что, если перестанет ее касаться, она испарится. — Лина. — Повторял он, крепко прижимая ее к себе, утонув лицом в ее волосах, ощущая ее всем своим телом, пока она внезапно мертвым грузом не стала падать. И он понял — она потеряла сознание.

Глава седьмая

Джейк занес ее в квартиру. На кушетке, где обычно дрых Хэл, лежала подушка — очевидно, она здесь спала. Стараясь не уронить ее, прошел мимо ванной к двери спальни. Руки были заняты, и он пнул ногой. Дверь резко открыл Стив, в одних трусах, но с личным знаком и в носках. За его спиной взвизгнула Ханнелора, оказавшаяся в одной комбинации.

Стив двинулся к нему:

— Парень, ты еще здесь?

— Она потеряла сознание. Помоги мне положить ее на постель.

Стив ошарашенно смотрел на него.

— Все нормально. Я ее старый друг. Спроси ее. — Он кивнул головой в сторону Ханнелоры. — Давай, помоги.

Стив сделал шаг в сторону.

— Он кто такой? — обратился он к Ханнелоре.

— Был здесь еще до войны. Нет, — возмутилась она, когда Джейк занес Лину в комнату. — Это моя постель. Она спит на кушетке. На несколько дней, сказала, и вот тебе.

— Идите трахаться в коридоре, мне плевать. Она больна — ей нужна постель. — Он осторожно положил ее на кровать, наступив на синее платье, валявшееся на полу. — Бренди есть?

— Бренди. Откуда у меня бренди?

Стив подошел к своей военной форме, брошенной на полу, достал бутылочку и передал ее Джейку. Несколько капель на ее губы, слабый вздох — и глаза полуоткрылись. Он вытер пот с ее лба. Лихорадка.

— Ты мне объяснишь, что здесь происходит? — спросил Стив.

— Что с ней? — спросил Джейк у Ханнелоры.

— Не знаю. Когда я пустила ее пожить, с ней было все в порядке. Я подумала, будет два пайка. Так легче прожить, понимаете? А теперь вот. Она просто лежит там целыми днями. Когда сердце мягкое, всегда так получается. Люди начинают злоупотреблять. — Ханнелора говорила резко и агрессивно.

— Она ходила к врачу?

— Откуда у нас деньги на врачей?

— Ты вроде бы неплохо выглядишь.

— Не смейте так со мной разговаривать. Что вы знаете об этом? Заявились сюда. Это не ваша квартира. Она теперь моя.

— Это твоя квартира? — спросил Стив.

— Была. А она когда-то на меня работала, — сказал Джейк, глядя на Ханнелору. — И на доктора Геббельса. Она тебе об этом рассказала?

— Это неправда. Вы ничего не докажете. — Она посмотрела на Стива, затем подошла к ночному столику и вызывающе закурила. — Я сразу поняла, что будут неприятности, когда увидела вас. Вы никогда меня не любили. Что я сделала? Пустила подругу. Пожалела. А теперь вы тут устроите.

— Якоб, — едва слышно сказала Лина, сжала его руку и, закрыв глаза, держала ее.

— Принеси ей попить что-нибудь. Она вся горит. Воды. Вода-то у тебя найдется?

Ханнелора, сверкнув на него глазами, пошла на кухню.

— Может, и к лучшему, что вы здесь. Теперь будете ее подкармливать. Мне эти дела уже надоели.

— Прекрасная девушка. — Сказал Джейк, когда она ушла. — Твоя подруга?

Стив пожал плечами:

— Несколько раз. Ничего, нормальная.

Джейк оглядел его:

— Не сомневаюсь.

— Вот, — сказала Ханнелора, возвращаясь со стаканом воды.

Джейк поднял голову Лины, заставил сделать несколько глотков, затем окунул свой носовой платок в воду и положил ей на лоб. Ее глаза широко открылись.

— Ты вернулся, — сказала она. — Я и не думала…

— Все в порядке. Мы найдем тебе врача.

— Нет, не уходи, — попросила она, не отпуская его руки.

Он посмотрел на Стива:

— Слушай, мне нужна твоя помощь. Нам нужно привести доктора.

— Она же немка? Армейские врачи не лечат гражданских.

— В «Ронни» есть человек. Он знает меня. Спроси Элфорда.

— Элфорда? Я знаю Элфорда, — сказала Ханнелора.

— Хорошо. Тогда отправляйся с ним. Объясните ему — врач нужен срочно. Прямо сейчас. И скажите доктору, чтобы захватил лекарства. Пенициллин, думаю, в общем, все, что у него есть. Скажите, это моя личная просьба. — Он замолчал и достал бумажник. — Вот. Скажите, это задаток. Если потребуется, остальное я заплачу завтра. Сколько скажет.

При виде денег глаза Ханнелоры расширились.

— Даже не думай, — сказал Джейк. — Проверю каждую марку.

— Пошли вы к черту, — оскорбилась она. — Тогда сами за ним идите.

— Слушай, Ханнелора, даже за два цента я тебя сдам. И они отправят тебя на руины. Твоим ногтям не поздоровится. — Он посмотрел на ее красные ногти. — Так что одевайся и вперед.

— Эй, не смей разговаривать с ней…

— А тебя я сдам за якшание с нацисткой. И оскорбление офицера. Я сделаю это, поверь.

Стив пристально посмотрел на него.

— Ну ты и крутой, — наконец сказал он.

— Пожалуйста, — сказал Джейк. — Она же больна, ради бога, ты же видишь.

Стив посмотрел на кровать, потом кивнул и стал надевать брюки.

— Я не нацистка, — сказала Ханнелора. — Никогда не была. Никогда.

— Заткнись и одевайся, — сказал Стив, бросив ей платье.

— Вы всегда приносили мне одни неприятности, — раздраженно сказала она Джейку, натягивая платье через голову. — Всегда. И с чего вы были такой правильный? С того, что тайно встречались с ней. Я знала об этом с самого начала. Все знали.

— Вот, — сказал Джейк, вручая Стиву деньги, — держи. Это молодой парень. С зализанными волосами. — Он вынул из кармана ключи. — Там мой джип, если понадобится, обратно приезжайте на нем.

Стив покачал головой.

— Она и пешком пройдется.

— Что ты хочешь сказать, пешком пройдется? Ты куда собрался? — говорила Ханнелора, продолжая спорить с ним уже на выходе.

— Не сердись на нее, — сказала Лина во внезапно наступившей тишине. — У нее были тяжелые времена.

Джейк сел на кровать и стал внимательно ее рассматривать, стараясь вобрать каждую ее черточку.

— Ты была здесь. Все это время, — сказал он, как бы удивляясь. — Я на днях проходил мимо…

— Я знала, что она заняла квартиру. Больше негде было. Бомбы…

Он кивнул:

— Знаю, Паризерштрассе. Я искал тебя везде. Я разговаривал с фрау Дзурис. Помнишь?

Она улыбнулась:

— Маковые пирожки.

— Она больше не толстая. — Он вытер ей лоб и задержал руку на ее щеке. — Ты ела?

— Да. Она хорошо ко мне относится. Делится пайком. И, конечно, достает кое-что еще у солдат.

— И сколько ты так живешь?

Она пожала плечами:

— Еда есть.

— Когда ты заболела?

— Недавно. Не знаю. Лихорадить начало на этой неделе.

— Может, поспишь?

— Я не засну. Не сейчас. Я хочу послушать… — Но глаза у нее практически закрывались. — Как ты нашел меня?

— Узнал платье.

Она улыбнулась, глаза все еще закрыты.

— Мое хорошее синее.

— Лина, — сказал он, гладя ее по волосам. — Боже мой.

— Ой, я, наверно, такая страшная. Ты хоть узнаешь меня?

Он поцеловал ее в лоб.

— А как ты думаешь?

— Прекрасная ложь.

— Ты еще больше похорошеешь, когда тебя подлечит доктор. Вот увидишь. Завтра я принесу еды.

Глядя на него, она положила руку ему на лоб:

— Я думала, что больше не увижу тебя. Никогда. — Она обратила внимание на его форму. — Ты военный? Был на войне?

Он слегка повернулся и показал на нашивку на плече.

— Корреспондент.

— Расскажи мне… — Заморгав, она замолчала, как будто ее внезапно пронзила боль. — С чего начать? Расскажи мне все, что случилось с тобой. Ты вернулся в Америку?

— Нет. Ездил один раз. Затем Лондон, далее везде.

— И теперь здесь.

— Я сказал тебе, что вернусь. Ты мне не поверила? — Он взял ее за плечи. — Все будет по-прежнему.

Она повернула голову.

— Быть прежней не так легко.

— Да, верно. Но увидишь. Мы не изменились.

Ее глаза, лихорадочно блестя, повлажнели. Но она улыбалась.

— Да, ты не изменился.

Он коснулся залысины над виском.

— Почти, по крайней мере. — Он посмотрел на нее. — Увидишь. Как и прежде.

Она закрыла глаза, и он, расстроенный собственными словами, стал замачивать носовой платок. Не так, как прежде.

— Итак, Ханнелору ты нашла, — сказал он, пытаясь продолжить разговор. — А где Эмиль?

— Не знаю, — ответила она — на удивление отрешенно. — Может, убит. Здесь в конце творился сплошной ужас.

— Он был в Берлине?

— Нет, на севере. В армии.

— О, — сказал он и, не доверяя себе, не стал расспрашивать дальше. Затем встал. — Я принесу еще воды. Постарайся поспать до приезда врача.

— Как нянька, — сказал она, закрывая глаза.

— Представь себе. Я буду заботиться о тебе. Спи. Не беспокойся, я здесь.

— Все это просто невероятно. Я лишь открыла дверь. — Ее голос затих.

Он обернулся к двери, но остановился.

— Лина? Почему ты считаешь, что он убит?

— Он бы дал о себе знать. — Она подняла руку и прикрыла глаза. — Все мертвы. Почему не он?

— Ты же нет.

— Пока нет, — сказала она устало.

Он взглянул на нее.

— Это в тебе болезнь говорит. Я сейчас вернусь.

Он прошел через столовую на кухню. Здесь ничего не изменилось. В спальне, заваленной одеждой Ханнелоры и бутылочками из-под лосьона, могло показаться, что он где-то в другом месте. Но здесь он был у себя дома. Кушетка у стены, небольшой столик у окна — их даже не переставили, как будто он просто уехал на выходные. Кухонные полки пусты — три картофелины и несколько банок из сухого армейского пайка, банка эрзац-кофе. Хлеба нет. Как они жили? Ханнелора, по крайней мере, обедала в «Ронни». Газовая горелка, к удивлению, работала. Джейк поставил чайник, чтобы сварить кофе. Чая нет. Сама кухня была голодной.

— Холодно, — сказала она, когда он положил новую мокрую тряпицу ей на лоб.

— Помогает от лихорадки. Подержи ее там.

Он посидел минуту, глядя на нее. Старый хлопчатобумажный халат с пятнами от пота, кисти такие тонкие, что возьмись за них — и сломаешь. Похожа на угрюмых ПЛ, бредущих через Тиргартен. Где же Эмиль?

— Я ездил в больницу Элизабет, — заговорил он. — Фрау Дзурис сказала, ты там работала.

— С детьми. Им некому было помочь, поэтому… — Она сморгнула. — Поэтому я туда и поехала.

— Они оттуда выбрались? До налета?

— То были не бомбы. Снаряды. Русские. Затем пожар. — Она повернула голову, глаза полные слез. — Никто не уцелел.

Он перевернул тряпочку — беспомощно.

— Не думай об этом.

— Никто не выбрался.

Но она как-то сумела. Еще одна берлинская история.

— Потом расскажешь, — сказал он тихо. — Поспи немного.

Он снова погладил ее по волосам, как бы опустошая ее голову, и через несколько минут, кажется, подействовало. Мелкие всхлипы ослабли и почти затихли, только грудь слабо вздымалась — значит, Лина еще жива. Где же Ханнелора?

Он понаблюдал некоторое время, как она спала, затем встал и оглядел беспорядок в комнате. На стуле валялась одежда, сверху пара туфель. Чтобы убить время, он принялся машинально убирать вещи. Беспорядок в комнате — признак беспорядка в уме, так говаривала матушка, привычка в ней укоренилась. Смешно, однако он понял, что прибирается для доктора. Как будто это имело значение.

Джейк открыл дверцу шкафа. Он оставил у Хэла какие-то вещи, но они исчезли — возможно, их продали с помощью доски объявлений. Вместо них рядом с платьями висела шуба. Немного потрепанная, но все же шуба, одна их тех вещей, которые, как он слышал, собирали у населения и отсылали войскам на восточный фронт. Но свою шубу Ханнелора сохранила. Без сомнения, подарок друга из министерства. А может, нашла после бомбежки под обломками, из-под которых сама владелица не успела выбраться.

Он прошел в гостиную. Здесь все вроде было в порядке — продавленная кушетка, под ней аккуратно уложенный чемодан, несколько пустых грязных чашек. Рядом со столом у окна нечто новое — пустая птичья клетка. Это Ханнелора принесла. Остальное по-прежнему. Он сполоснул чашки холодной водой, затем, осваиваясь, вытер стол вокруг раковины. Когда все было сделано, встал у окна и закурил, думая о больнице. Что она еще повидала? Все это время он представлял ее в старой квартире — одевается на выход, хмурится отражению в зеркале — защищенная стеклянным колпаком воспоминаний. Словно события последних четырех лет касались только его.

Несколько сигарет спустя он наконец услышал, как по лестнице поднимается Ханнелора.

— Не закрывайте дверь, — сказала она, выключив фонарик. — Иначе он не найдет дорогу.

— Где доктор?

— Придет. Они поехали за ним. Как она?

— Спит.

Ханнелора, ворча, пошла на кухню и достала бутылку, спрятанную на верхней полке.

— Где Стив? — спросил Джейк.

— Вашими заботами с ним все кончено, — ответила она, наливая себе в стакан. — Он теперь никогда не вернется.

— Не беспокойся, таких, как он, полно.

— Думаете, это так легко. И что мне теперь делать?

— Я тебе все компенсирую. И за комнату заплачу. Ей нужно спать только там.

— А мне не нужно, да? Куда мне приводить человека, на кушетку?

— Я же сказал, заплачу. Можешь взять отпуск, отдохни немного. Заслужила.

— Идите вы к черту, — сказала она, а потом заметила вымытые чашки на столе. — Ха, услуги домработницы в придачу. Приплыли. — Но теперь она смягчилась — уже считала в уме деньги. — Сигарета есть?

Он дал ей сигарету и поджег.

— Как только ей станет лучше, я заберу ее. Вот. Возьми. — Он вручил ей деньги. — Сейчас я не могу ее забрать.

— Хорошо, хорошо. Никто никого не выкидывает. Я люблю Лину. Она всегда хорошо ко мне относилась. Не то что некоторые, — сказала она, посмотрев на него. — Во время войны она иногда появлялась, приносила кофе, проведывала. Не меня. Я знала, зачем она приходит. Ей просто хотелось побыть в квартире, посидеть тут. Проверить, все ли на месте. Повспоминать, наверное. Такая глупость. Как и все остальное, впрочем. «Ханнелора, ты переставила стул. Тебе не нравится, что он там стоит?» Я-то знала, что ей надо было. Но боже мой, какое имеет значение, где стоит стул, когда вокруг каждую ночь бомбят? «Ну переставь обратно, если тебе так лучше», — говорила я, и, как выдумаете, что она делала? Глупо. — Ханнелора допила остатки в стакане.

— Да, — сказал Джейк. Еще один стеклянный колпак. — Квартиру тебе передал Хэл?

— Конечно. Он был моим другом, вы же знаете.

— Нет, я не знал, — искренне удивившись, ответил он.

— Ну вы… вы никогда ничего не замечали. Только ее. Это все, что вы могли видеть. Хэл был очень любезен. Я всегда любила американцев. Даже вас, немного. Вы были не таким уж и плохим. Иногда, — добавила она и помолчала. — Не создавайте мне проблем. Я никогда не была нацисткой. Мне плевать, что вы думаете. Никогда. Только членом БДМ — все девочки в школе должны были вступать. Но не наци. Вы знаете, что они сделают? Мне дадут продовольственную карточку «номер V» — а это карточка смерти. На нее не проживешь.

— Я не хочу создавать тебе проблем. Я благодарен тебе.

— Угу, — сказала она, потушив сигарету. — Но спать я буду на кушетке. Ладно, давайте я заберу вещи.

Вернулась она уже в шелковой ночной рубашке, тяжелые груди выпирали. Подруга Хэла.

— Вас не смущает? — спросила онапочти кокетливо. — Ну ничего не поделаешь, раз уж я буду здесь. — И застелила кушетку простыней.

— Она все еще спит?

Ханнелора кивнула.

— Она не очень хорошо выглядит.

— Сколько она уже болеет?

— Неделю, может, две. Когда приехала, я думала, она просто устала. Знаете, сейчас все выглядят усталыми. Я не знала. Что я могла сделать? Есть было почти нечего.

— Завтра я принесу еды. Для обеих.

— И сигарет можно? — Она принялась вытирать лицо мокрой тряпочкой, убирая вместе с макияжем годы. Сколько ей сейчас, лет двадцать пять?

— Конечно.

— Герр Гейсмар, — сказала она сама себе, покачивая головой. — Опять в Берлине. Кто бы мог подумать? И в той же комнате, а?

— Я подожду, — сказал Джейк. — Если хочешь, поспи.

— О, с мужчиной в комнате. Вряд ли. Если только прикорну немного.

Но мгновение спустя она уже отключилась. Рот раскрыт, груди едва прикрыты простыней, беззаботный сон ребенка. Оставалось только ждать, уставившись в зловещую темноту Виттенбергплац. В уме он составил список — еда, лекарства, если он достанет в медпункте, притворившись больным. Если нет, то через Гюнтера, который мог достать все. Но какие лекарства? Он посмотрел на часы. Час тридцать. Какой доктор придет в два часа ночи?

Он пришел в три, поднялся, слегка топая по лестнице, и нарисовался скелетом в проеме двери. Откашлялся, как будто позвонив в дверь. Он был почти гротескно худым, глаза ввалились, как у заключенного. Где его только откопал Дэнни? Рюкзак вместо докторского саквояжа.

— Вы врач?

— Розен. — И официально кивнул. — Где она?

Джейк показал на спальню, заметив, как Розен оглядел спящую на кушетке Ханнелору.

— Прежде всего — где можно помыть руки?

Джейк подумал, что это эвфемизм, но в ванной Розен действительно вымыл руки, а затем методично, как хирург, вытер их.

— Может, вскипятить воды? — растерявшись, спросил Джейк.

— Зачем? Она что, рожает?

В спальне Джейк осторожно ее разбудил и отошел в сторону, когда Розен чистыми руками стал ощупывать ей горло, проверяя, очевидно, не опухло ли. Вместо термометра приложил ладонь ко лбу.

— Сколько?

— Не знаю. Она говорит неделю, другую.

— Слишком долго. Почему не вызывали раньше?

Слишком сложно объяснять, так что Джейк просто молча стоял, нависнув над ним.

— Я могу что-то сделать?

— Можете сварить кофе. Меня в такое время не часто поднимают.

Джейк пошел на кухню, чувствуя себя будущим отцом, которого отослали на кухню, чтобы не путался под ногами. Налил воды в чайник. Слегка хлопнув, загорелся газ. В гостиной со стоном заворочалась Ханнелора.

Он вернулся в спальню и остановился в дверях. Розен распахнул на ней халат, теперь она лежала нагая, и руками развел ей ноги, чтобы обследовать. Неожиданная интимность. Тело, которое Джейк столько раз видел, побуждал ласками к жизни, теперь ощупывалось, как кусок мяса. Она не девочка Дэнни, хотелось крикнуть ему, но Розен уже поймал его смятенный взгляд.

— Я вас позову, — сказал он резко. — Пойдите приготовьте кофе.

Джейк отступил от двери. Зачем ее там обследовать? Это все, на что способен доктор Дэнни. А кого он мог еще вызвать? Он увидел руки на ее белом бедре.

В кухне он развел в чашке эрзац. Без сахара, пустой. Услышал, как они разговаривают: доктор спрашивал, Лина тихо отвечала. Джейк взял чашку. Но Розен не хочет его там. Поставил чашку на стол и стал смотреть, как кофе остывает. Волосы Ханнелоры распустились. Неопрятная девушка даже во сне.

Розен наконец вышел и опять вымыл руки под кухонным краном. Джейк направился в спальню.

— Не надо. Я дал ей снотворное. — Он налил воды из чайника в другую чашку и опустил туда иглу шприца. — Ей нужно в больницу. Почему вы тянули?

— Что с ней?

— Эти девушки, — Розен покачал головой. — Кто делал аборт?

— Какой аборт? — опешил Джейк.

— Вы не знали? — Он прошел к столу и отпил глоток кофе. — Так долго ждать нельзя.

— Она в порядке?

— Да, аборт сделан. Но ей занесли инфекцию. Возможно, делали в антисанитарных условиях.

Джейк сел, ему стало плохо. Другая постель, щупают грязными руками.

— Какую инфекцию?

— Не беспокойтесь. Не венерическую. Она снова может работать.

— Вы не поняли. Она не…

Розен поднял руку.

— Это ваши дела. Меня это не интересует. Но потребуется еще пенициллин. У меня была только одна доза. Вы умеете делать уколы? Нет, я так и предполагал. Я приду. А пока давайте ей это. — Он положил на стол несколько таблеток. — Не такие сильные, но нужно сбить температуру. Пусть она принимает их, несмотря на вкус.

— Спасибо, — сказал Джейк, взяв таблетки.

— Они дорогие.

— Это не имеет значения.

— Ценная девушка, — усмехнулся Розен.

— Она не то, что вы думаете.

— Неважно, что я думаю. Просто давайте ей эти таблетки. — Он взглянул на кушетку. — У вас тут две?

Джейк отвернулся, чувствуя себя как Дэнни, оскорбленный деньгами Сикорского. Но какая разница, что думает Розен?

— Она сказала вам, что делала аборт? — спросил Джейк.

— А зачем говорить? Я этим занимаюсь.

— Вы настоящий доктор?

— Какой вы правильный, спрашиваете о дипломе, — заметил Розен, затем вздохнул и сделал еще один глоток кофе. — Я учился в медицинском институте в Лейпциге, но меня, конечно, выкинули. Я стал доктором в лагере. Там о дипломе никто не спрашивал. Не волнуйтесь, я знаю, что делаю.

— И теперь работаете на Дэнни.

— Нужно на что-то жить. Этому тоже в лагере учишься. — Он поставил чашку кофе на стол и собрался уходить. — В общем, не забудьте про таблетки, — сказал он, вставая. — Я приду завтра. Как с деньгами?

Джейк протянул ему несколько банкнот.

— Этого достаточно?

Он кивнул.

— Надо будет еще на пенициллин.

— Сколько угодно. Только достаньте. Но она поправится?

— Если не будете гонять ее на панель. По крайней мере, к русским. Они все больны.

— Она не проститутка.

— А я не доктор. Что за тонкости. — Он встал, чтобы уйти.

— Во сколько завтра?

— После наступления темноты. Но, пожалуйста, не так поздно, как сегодня. Даже ради Дэнни.

— У меня нет слов для благодарности.

— Вам и не надо меня благодарить. Заплатите и все.

— А насчет нее вы ошибаетесь, — сказал Джейк, удивляясь, к чему он это говорит. — Она порядочная женщина. Я люблю ее.

Лицо Розена смягчилось. Он удивился словам, взятым из забытого языка.

— Да? — Он снова отвел уставшие глаза в сторону. — Тогда не спрашивайте об аборте. Просто давайте ей таблетки.

Джейк подождал, пока на лестнице не затихли его шаги, и закрыл дверь. Не спрашивать. А как он может не спросить? Все равно что рисковать своей жизнью. Вопрос гигиены. Он поставил чашку в раковину. Выключил свет и, обессиленный, пошел по коридору.

Она спала. Умиротворенное лицо в мягком свете лампы. Именно так он всегда и представлял себе. Они оба в постели, в его постели, слились в объятиях, как будто нет никакой войны. Но пока все было не так. Он опустился в кресло и снял ботинки. Подождет здесь до рассвета, потом разбудит Ханнелору, чтобы дальше дежурила она. Но пружины в кресле не давали ему покоя, как и мысли. Он встал, подошел и, не снимая формы, лег с другой стороны кровати. Поверх простыни, чтобы не будить ее. Когда он протянул руку, чтобы выключить свет, она беспокойно пошевелилась во сне. А потом, когда он уже лежал, уставившись в темноту, взяла его руку и сжала.

— Якоб, — прошептала она.

— Ш-ш. Все нормально, я здесь.

Она беспокойно метнулась, медленно помотав головой из стороны в сторону, и он понял, что она спит, а он — часть ее сна.

— Не говори Эмилю, — сказала она, словно голос ее был где-то не здесь. — О ребенке. Обещай мне.

— Обещаю, — сказал он. Тело ее расслабилось, рука мирно покоилась в его руке, а он, широко раскрыв глаза, лежал, уставившись в потолок.

Лина проспала почти весь следующий день, словно одно присутствие Джейка рядом дало ей наконец поболеть, отменило необходимость вставать. Он же тем временем занялся делами: джип, как ни странно, был на месте; снял деньги со своего армейского счета; закупил продукты в гарнизонной лавке, уставил ими все полки, завалил весь пол; взял смену одежды на Гельферштрассе. Мелочи быта. Бросил старенькую портативную машинку в мешок с одеждой. Сказал старикам, что отлучится на день-два, и спросил, если у них еда, которую он может забрать? Еще банки. Старик вручил ему что-то завернутое в бумагу, размером с кусок мыла.

— В Германии давно уже никто не ел масла, — сказал он, и Джейк кивнул, как конспиратор.

В пресс-центре, куда он заглянул, чтобы забрать почту, были сэндвичи и пончики. Он наполнил ими еще один пакет.

— О, кому-то везет, как я посмотрю, — сказал Рон, вручая ему пресс-релиз. — Сегодняшняя программа, если тебе интересно. И подробности ужина, организованного американской делегацией, — отлично повеселились. Нет, правда. Я слышал, Черчилль здорово нажрался. Возьми сэндвичи с окороком, они это любят. У самих фройляйн теперь окорочка худоваты. Резинки нужны?

— Слушай, ты дождешься.

Рон усмехнулся:

— Потом сам спасибо скажешь. Ты же не хочешь вернуться домой с гнойником между ногами. Кстати, в кинохронике ты всем понравился. Материал, наверное, пойдет.

Джейк озадаченно посмотрел на него и просто пожал плечами, не желая продолжать разговор.

— Не исчезай, — сказал Рон вслед торопливо уходившему Джейку.

Но он уже исчез. Потсдам вместе с алкашом Черчиллем был уже за миллионы милей от него. Проезжая мимо флагов перед штаб-квартирой, он вдруг почувствовал, что покидает чужую страну, салютующую сама себе — поставщику жратвы в консервах. Он оглядел полные рюкзаки на соседнем сиденье. Будут есть из банок, но зато будут сыты. При ярком солнечном свете виллы и деревья Грюневальда были прекрасны, как всегда. И как он не видел этого раньше? Мчась по Курфюрстендамм, он не замечал руин — только радостное утро. На мгновение ему показалось, что улица, как и прежде, вся в магазинах. Важно, чтобы Лина как можно больше пила, — не будет обезвоживания. Суп — лекарство каждой мамочки.

Как и предсказывал Рон, Ханнелора налегла на сэндвичи.

— Боже мой, ветчина. И белый хлеб. Неудивительно, что вы выиграли войну, если так питались. А мы голодали.

— Один хоть оставь, а? — сказал он, видя, как она поглощает сэндвичи. — Как Лина?

— Спит. Так может спать только она, отключилась. А это что?

— Суп, — сказал он, ставя кастрюлю на газовую плиту.

— Суп, — повторила она, как ребенок в рождественскую ночь. — Еще банка найдется? Моя подруга Анна-Мария будет так благодарна.

При мысли о том, что она уберется из квартиры, он, расщедрившись, вручил ей две банки и пачку сигарет в придачу:

— Это тебе.

— «Лаки-Страйки», — произнесла она по-английски. — Вы — неплохой парень.

Когда он принес суп, Лина уже проснулась и смотрела в окно. Все еще бледная. Он пощупал ей лоб. Уже лучше, чем вчера, но температура еще держится. Он стал кормить ее супом, но она, сев прямо, забрала у него ложку.

— Я сама.

— Мне нравится тебя кормить.

— Ты из меня инвалида сделаешь. Я и так обленилась.

— Не бери в голову. Для меня нет ничего приятнее.

— Тебе надо работать, — сказала она, и он засмеялся — признак жизни: именно так она всегда его гнала за пишущую машинку.

— Хочешь чего-нибудь еще?

— Принять ванну, только горячей воды нет. Это ужас, как мы воняем.

— Я не заметил, — сказал он, целуя ее в лоб. — Давай посмотрим, что можно сделать.

Это заняло целую вечность. Кипяток, казалось, моментально остывал, едва касался фаянса. Он, как медленный конвейер, таскал кастрюли с газовой плиты, пока наконец в ванне не набралось немного воды, не слишком горячей, но уже достаточно теплой. Он вспомнил Гельферштрассе и окутанную паром ванну.

— Мыло, — удивилась она. — Ты где его достал?

— Армейское. Давай, прыгай.

Но она замешкалась, застенчивая, как и прежде.

— Ты не против? — спросила она, показав на дверь.

— Раньше ты не была такой скромной.

В той же ванне, вся в пузырьках на груди, она посмеивалась над ним, когда он, похлопывая полотенцем, вытирал ее насухо, сам промокнув до нитки.

— Прошу тебя. Я такая худая.

Он кивнул, закрыл за собой дверь и прошел в спальню. Здесь было сыро, несмотря на открытые окна. Смятые простыни, которые Ханнелора не меняла, очевидно, неделями. Ну а как ей было стирать их? Самая мелкая домашняя работа превращалась в пытку.

В шкафу он нашел другой комплект и сменил постель, прислушиваясь к плеску за стенкой. Больничные штампы в углах, плотные швы.

Он мыл на кухне посуду, когда она, вытирая голову, вышла из ванной. Она стала такой чистенькой, как будто темные круги под глазами были просто грязью.

— Я помою посуду, — сказала она.

— Нет, ты ляжешь в постель. Несколько дней я тебя побалую.

— Твоя машинка. — Она подошла к столу и коснулась клавиш.

— Другая. Та где-то в Африке. Эту я доставал чертовски долго.

Она снова коснулась клавиш. Он увидел, как задрожали ее плечи. Подошел к ней и повернул к себе лицом.

— Так глупо, — сказала она, плача. — Пишущая машинка. — И, припав к его плечу, обняла его, чистые волосы коснулись его лица, и он окунулся в них.

— Лина, — сказал он, чувствуя, как она, плача, вздрагивает. Вот такое бы проявление чувств тогда на вокзале.

Она уткнулась в него головой. С минуту они постояли так, держа друг друга в объятиях, пока он не почувствовал, что от ее волос начинает исходить жар. Он отодвинулся и кончиками пальцем смахнул слезы с уголков ее глаз.

— Может, отдохнешь, а?

Она снова кивнула.

— Это все температура. — Вытерла глаза и взяла себя в руки. — Так глупо.

— Так и есть, — сказал он.

— Обними меня, — попросила она, — как всегда делал.

И через мгновение он уже больше ни о чем не думал — такое счастье, что все вокруг словно испарилось. Но ее волосы снова взмокли от пота, и он почувствовал, как она, ослабев, наваливается на него.

— Пошли, я уложу тебя в постель, — сказал он и, обхватив ее рукой, повел по коридору. — Простыни чистые, — сказал он, довольный собой, но она, кажется, даже не обратила внимания. Скользнув в постель, она закрыла глаза. — Поспи.

— Нет, поговори со мной. Это же как лекарство. Расскажи мне об Африке. Не о войне. Как там?

— В Египте?

— Да, в Египте.

Он сел на постель и убрал ей волосы назад.

— У реки очень красиво. Представляешь, лодки под парусами.

Она нахмурилась, пытаясь представить себе.

— Лодки? В пустыне?

— Храмы. Огромные. Я тебя туда обязательно свожу, — сказал он, и поскольку она не ответила, стал описывать Каир, старый сук,^[56] пирамиды специй, пока не увидел, что она наконец задремала, уносимая сном, как лодочка под парусом.

Он закончил мыть посуду и привычно сел за пишущую машинку. Лина была права: ему надо работать. Через день-два от него ждали статью, а здесь был тот же старый стол, где он, бывало, печатал материалы для радиопередач, посматривая на полную жизни площадь. Сейчас улица была практически пустынной. Только обычный жидкий поток армейских грузовиков и беженцев, но в такой знакомой обстановке к нему вернулось вдохновение. Он начал печатать, и комната заполнилась треском, как от старой граммофонной пластинки, вытащенной с самого низа стопки.

«Потсдам крупным планом» — такую статью можно было написать и на основании слухов и фотографий. Но ему подвернулась возможность оказаться там самому, лицом к лицу с Большой Тройкой, чуть ли не посидеть с ними за покрытым сукном столом переговоров, — единственный журналист, побывавший там, «Колльерс» это понравится. Может, даже на обложку вынесут. Приправить деталями от очевидца — звезда из красных гераней, печные трубы, русские патрули. Затем по контрасту написать о центре Берлина, о своей поездке в первый день, о Черчилле на ступеньках Рейхсканцелярии, поставить себя на место Брайана Стэнли, который не будет возражать, да и, скорее всего, никогда не прочтет. Наш человек в Берлине. Не о том, что произошло в действительности — подлое убийство, вернувшее его жизнь в прошлое, — а о том, что устраивает «Колльерс», этого будет достаточно для продления контракта. И в завершение — футбольный матч, реальное укрепление мира, пока Большая Тройка заседает. Когда он закончил, оказалось, что статья получилась на тысячу слов длиннее, но это уже проблема «Колльерс». Он был опять в деле. Пусть режут Квента Рейнолдса.

Розен пришел перед ужином, уже не крадучись и даже извиняясь.

— Мистер Элфорд объяснил ситуацию. Простите, если я…

— Ладно, забыли. Вы здесь, и это самое главное. Она спит.

— Да, хорошо. Вы ничего ей не сказали — о том, что я вам говорил? Иногда это как-то ранит, даже после всего. Их возлюбленные возвращаются, считая, что их тут все ждут. Это непросто.

— Мне плевать.

— Да? Редкий случай.

Еще одна берлинская история, которая никуда не вписывается, ни споров, ни слез. Он подумал о солдатах, переплавлявшихся через Ландверканал в тот день. Они были уже почти дома.

На этот раз Розен принес градусник.

— Немного лучше, — сказал он у постели, измерив температуру. — Пенициллин сработал. Чудо-лекарство. Из плесени. Представляете?

— Сколько еще?

— Пока не станет лучше, — ответил он неопределенно. — Одним уколом инфекцию не убьешь. Даже чудо-лекарством. А теперь, гнэдиге фрау, пейте, спите и все — никаких магазинов. — Дружеское пожелание больному, как будто где-то еще есть магазины. — Думайте о хорошем. Иногда это помогает лучше всего.

— Он обо мне заботится, — сказала Лина. — Простыни поменял. — Заметила наконец.

— Неужели, — удивился Розен, оставаясь немецким мужчиной.

Выйдя из спальни, Джейк вручил ему деньги.

— Вам нужны продукты? — спросил он, показывая на банки. — Из армейской лавки.

— Пожалуй, немного тушенки, если поделитесь.

Джейк протянул ему банку.

— А, помню, — сказал Розен, посмотрев на нее. — Когда мы вышли, американцы давали такую. Мы не могли есть слишком жирная. Нас бы пронесло. И мы все выбросили — прямо у них на глазах. Они, наверно, обиделись. Ну откуда им знать. Извините меня за прошлую ночь. Иногда тошнит не только от трупов. От морали тоже.

— Не надо объяснений. Я видел Бухенвальд.

Розен кивнул и повернулся к двери:

— Продолжайте давать таблетки, не забывайте.

Лина настояла, что встанет к ужину. Поэтому за столом они сидели втроем. Ханнелора пузырилась от счастья, как будто укололась, а не съела сэндвич с ветчиной.

— Подожди, сейчас увидишь, что я раздобыла на станции «Зоопарк», Лина. За десять сигарет. Она просила пачку, а я ей говорю: кто же отдаст пачку за платье? Даже десять много, но я не смогла устоять. К тому же почти новое. Я тебе покажу. — Она встала и приложила платье к телу. — Видишь, как хорошо скроено? Шила явно по знакомству. Ты только посмотри, как сидит. И даже здесь не слишком узко.

Она без тени смущения сняла платье и натянула новое на комбинацию.

— Видишь? Ну, может, убрать чуть здесь, а в остальном прекрасно, как ты считаешь?

— Прекрасно, — сказал Лина, глотая суп. Щеки немного порозовели.

— Не могу поверить, что мне так повезло. Сегодня же вечером надену.

— Куда-то собираешься? — спросил Джейк. Неожиданный бонус к походу за покупками. Квартира в их распоряжении.

— Конечно, пойду. Почему бы и нет? Представляете, на Александерплац открылся новый кинотеатр.

— Русские, — сказала Лина угрюмо.

— Ну, некоторые очень даже ничего. И деньги у них есть. Кто там еще может быть?

— Больше никого, полагаю, — сказала Лина безразлично.

— Правильно. Конечно, американцы лучше, но никто из них не говорит по-немецки, за исключением евреев. Вы это будете доедать?

Джейк отдал ей свой кусок хлеба.

— Белый хлеб, — сказала она, ребенок с конфеткой. — Ну, надо одеваться. Представляешь, они живут по московскому времени. Все начинается так рано. Ну не психи ли — у всех же есть часы. Оставьте посуду, я сама потом помою.

— Сам справлюсь, — сказал Джейк, зная, что ничего она не помоет.

Через минуту он услышал журчание воды в ванной, потом запахло духами. Лина закончила есть и откинулась на спинку стула, глядя в окно.

— Я приготовлю кофе, — сказал Джейк. — У меня для тебя гостинец.

Улыбнувшись ему, она снова посмотрела в окно.

— На Виттенбергплац никого. А раньше столько народу было.

— Вот, попробуй. — Он поставил кофе и протянул ей пончик. — Если макать, вкуснее.

— Это некультурно, — засмеялась она, однако изящно макнула и откусила.

— Ну, как? Нипочем не догадаешься, что черствые.

— Как я выгляжу? — сказала, входя, Ханнелора. Волосы снова уложены, как у Бетти Грэйбл. — Хорошо сидит? Вот тут нужно будет убрать. — Она ущипнула себя за бок. Затем собрала сумочку. — Поправляйся, Лина, — сказала она беззаботно.

— Только смотри, никого не приводи, — сказал Джейк. — Я совершенно серьезно.

Ханнелора скорчила ему рожицу — ну вылитый непокорный подросток, и выдохнула:

— Ха! — Слишком занята собой, чтобы сердиться. — На себя посмотрите, старичье. Не ждите меня, ложитесь спать, — заявила она и закрыла за собой дверь.

— Старичье, — сказала Лина, помешивая кофе. — Мне еще и тридцати нет.

— Тридцать — это ерунда. Мне тридцать три.

— Мне было шестнадцать, когда Гитлер пришел к власти. Подумать только, всю мою жизнь — одни нацисты и больше ничего. — Она посмотрела на руины. — Они отняли все, правда? — сказала она задумчиво. — Все эти годы.

— Не надо себя изводить, — сказал Джейк, и, когда она вымученно улыбнулась, он, потянувшись через стол, взял ее руку. — Мы все начнем сначала.

Она кивнула:

— Иногда это не так легко. Все бывает.

Он отвел глаза. Стоит ли спрашивать? Но это, кажется, удобный случай.

— Лина, — сказал он, не глядя на нее, — Розен сказал, ты делала аборт. Это был ребенок Эмиля?

— Эмиля? — Она чуть ли не рассмеялась. — Нет. Меня изнасиловали, — ответила она просто.

— О, — только и сумел он сказать.

— Тебе это неприятно?

— Нет. — Быстро, не раздумывая, солгал он. — Как…

— Как? Как обычно. Русский. Когда они захватили больницу, насиловали всех подряд. Даже беременных.

— Боже.

— Ничего особенного. Тогда, в конце, это было обычным делом. Посмотри, как тебя перекосило. Мужчины любят насиловать, но не любят говорить об этом. Одни женщины. Только и разговоров было — сколько раз? Ты не заболела? Я после этого долго боялась, что заразилась. Но нет, вместо этого маленький русский. И тогда я от него избавилась, но заработала другую инфекцию.

— Розен сказал, это не венерическое.

— Нет, но и детей больше не будет, думаю.

— А где тебе его сделали? — спросил он, представляя темный переулок, клише его юности.

— В больнице. Нас было столько, что русские организовали больницу. «Эксцессы войны». Сначала тебя насилуют, а потом они…

— А врача нельзя было найти?

— В Берлине? Ничего не было. Мои родители были в Гамбурге — одному богу известно, живы ли они. Идти некуда. Мне об этом сказала подруга. Бесплатно, сказала она. Так что еще один подарочек от русских.

— А где был Эмиль?

— Не знаю. Убит. Во всяком случае, не здесь. Его отец еще жив, но они не общаются. Я не могла пойти к нему. Он винит во всем Эмиля, можешь себе представить.

— Потому что вступил в партию?

Она кивнула:

— За его работу. За все, что произошло. Но его отец… — Она взглянула на него. — Ты знал?

— Ты никогда не говорила.

— Нет. А что б ты сказал?

— Думаешь, для меня бы это что-то значило?

— Может, для меня, не знаю. И эта комната, когда мы приходили сюда, и все остальное — где-то там. Эмиль, прочее. Где-то далеко. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

— В любом случае, он не был одним из них. Он не политик. Его интересовал только институт. Его цифры.

— Что он делал во время войны?

— Он никогда не рассказывал. О таких вещах было запрещено говорить. Но, конечно, это было оружие. Они все этим занимались, все ученые — создавали оружие. Даже Эмиль, вечно с головой в книгах. А что еще они могли делать? — Она посмотрела на него. — Я не оправдываю его. Это была война.

— Знаю.

— Он сказал: оставайся в Берлине, тут лучше. Он не хотел, чтобы я становилась частью всего этого. Но когда бомбардировки превратились в кошмар, женам было разрешено поехать вместе с ними. Чтобы мужья не беспокоились. Но как я могла тогда уехать? — сказала она, уставившись в чашку. На глаза наворачивались слезы. — Какое это имело значение? Я не могла уехать из Берлина. После того, как Петер… — Она замолчала, уйдя в воспоминания.

— Кто такой Петер?

Она подняла на него взгляд:

— Забыла сказать. Ты же не знаешь. Петер был нашим сыном.

— Твой сын? — Его невольно кольнуло. Семья — но чужая. — И где он?

Она опять уставилась в чашку.

— Убит, — сказала она безжизненно. — Во время налета. Ему было почти три. — Ее глаза опять наполнились слезами.

Он накрыл рукой ее руки.

— Не надо, не рассказывай.

Но она его не слышала, заговорила быстро, изгоняя из себя слова:

— Я его оставила в детском саду. И зачем я это сделала? По ночам он был со мной в убежище. Спал у меня на коленях, не плакал как другие. И я подумала: ну, все закончилось, еще одна ночь. Но затем пришли американцы. И тогда они стали делать так: англичане ночью, американцы днем. Беспрерывно. Помню, было одиннадцать утра. Я пошла в магазин, когда раздался вой сирены, и я, конечно, бросилась назад, но меня схватил патруль — всем в бомбоубежище. Ну, я и подумала, детский сад — безопасное место, у них глубокий подвал. — Она смолкла на мгновение и посмотрела в окно. — После налета я пошла туда, а он исчез. Исчез. Всех завалило. Нам пришлось откапывать их. Целый день, но вдруг они живы. А затем, когда их стали вытаскивать, одного за другим, женщины завыли. Нам пришлось их опознавать, понимаешь. Вой стоял стеной. Я чуть с ума не сошла. «Успокойтесь, успокойтесь, вы их напугаете». Представь, что тебе такое говорят. Но самым безумным было то, что у Петера — ни царапинки, ни капельки крови, как он мог умереть? Но он был мертв. Весь синий. Позже мне сказали, это от асфиксии, просто перестаешь дышать, никакой боли. Но откуда они знают? Я просто просидела с ним на улице весь день. Не могла двинуться, даже патрульные ничего не могли сделать. Зачем? Знаешь, что такое потерять ребенка? Вы оба умираете. После этого все иначе.

— Лина, — сказал он, останавливая ее.

— Можешь думать только об одном: зачем я его там оставила? Зачем я это сделала?

Он поднялся, встал у нее за спиной и стал, успокаивая, поглаживать ей плечи.

— Это пройдет, — сказал он тихо.

Она вынула носовой платок и высморкалась.

— Да, знаю. Сначала я не верила. Но он мертв, я знаю, с этим ничего не поделаешь. Иногда я совсем об этом забываю. Это ужасно?

— Нет.

— Я вообще ни о чем не думаю. Вот так и сейчас. Знаешь, о чем я мечтала во время войны? Что ты приедешь и спасешь меня — от бомб, от всего, что тут происходит. Как? Не знаю. С неба спустишься, может, еще как-нибудь безумно. Появишься у двери, как вчера, и заберешь меня. Как в сказке. Как принцессу из замка. И вот ты здесь, но уже поздно.

— Не говори так, — сказал он, развернул ее стул и, нагнувшись, посмотрел на нее. — Еще не поздно.

— Да? Ты все еще хочешь спасти меня? — Она провела пальцами по его волосам.

— Я люблю тебя.

Она замерла.

— Снова услышать это. После всего, что произошло.

— Все закончилось. Я здесь.

— Да, ты здесь, — сказала она, обхватив его лицо руками. — Я считала, что ничего хорошего меня уже не ждет. Как мне поверить? Ты все еще любишь меня?

— И не переставал. И ты меня любишь.

— Но после такого ужаса. И я так постарела.

Он коснулся ее волос.

— Мы оба — старичье.

Этой ночью они спали, прижавшись друг к другу. Его рука обнимала ее, как щит, через который не проникнут даже дурные сны.

Глава восьмая

С каждым днем ей становилось лучше, и к следующему воскресенью она уже могла выходить на улицу. Ханнелора нашла себе «временного» друга, и Джейк с Линой целыми днями были одни: счастье отшельников, которое в конце концов стало им тесным. Джейк закончил вторую статью — «Похождения на черном рынке». Русские и часы с Микки-Маусом, положение с продовольствием, но про Дэнни и его девчонок он благоразумно упоминать не стал. А Лина тем временем спала, читала и набиралась сил. Но погода стояла душная. Влажное берлинское лето, которое прежде гнало всех в парки, теперь лишь крутило вихри пыли с руин, покрывая окна мелкой пленкой. Даже Лине было не по себе.

В русском секторе никто из них не бывал: Лина — потому что не хотела ходить туда одна, и Джейк поехал на восток через Митте, мимо Гендарменмаркт, затем через площадь Опернплац, где в свое время устраивали костры из книг. Исчезло все. Когда они издалека увидели обрушенный внутрь «Берлинер Дом», у них совсем отпала охота ехать дальше, и они решили пройтись по Линден — совершить, как прежде, воскресную прогулку. Теперь тут уже никто не гулял. Среди руин перед самой Фридрихштрассе устроили импровизированное кафе. В нем было полно русских, потеющих при такой жаре.

— Они никогда не уйдут, — сказал Лина. — Здесь все кончено.

— Деревья вырастут опять, — сказал Джейк, глядя на обугленные пеньки.

— Бог ты мой, посмотри на «Адлон».

Но Джейк смотрел на человека, выходившего из дверей здания, разрушенного, судя по всему, лишь частично. Сикорский тоже заметил его и подошел.

— Мистер Гейсмар, наконец-то вы решили навестить нас, — сказал он, пожимая руку. — Очевидно на полдник.

— А его по-прежнему устраивают?

— О, конечно, это же традиция, как мне сказали. Теперь не такая формальная, более демократичная, не так ли?

Фактически, все, кого Джейк увидел у двери, были увешаны орденами и медалями. Генеральская песочница.

— В задней части сохранилось несколько комнат. Из моей виден сад Геббельса. По крайней мере, мне так сказали. Прошу прощения, — сказал он, поворачиваясь в Лине. — Генерал Сикорский. — И вежливо поклонился.

— Извините, — сказал Джейк. — Фройляйн Брандт. — А почему не фрау?

— Брандт? — сказал он, внимательно ее рассматривая. — Распространенная фамилия в Германии, не так ли?

— Да.

— Вы из Берлина? У вас здесь семья?

— Нет. Всех убили. Когда пришли русские, — сказала она неожиданно вызывающе.

Но Сикорский лишь кивнул.

— Моих тоже. Жену, двоих детей. В Киеве.

— Извините, — сказала Лина, смутившись в свою очередь.

Он кивнул, приняв извинение.

— Судьбы войны. И как такая красивая женщина до сих пор не замужем?

— Была. Его убили.

— Тогда извините, — сказал Сикорский. — Ну, наслаждайтесь прогулкой. Печальный вид, — сказал он, глядя на улицу. — Столько еще предстоит сделать. До свидания.

— Столько еще предстоит сделать, — сказала Лина, когда он отошел. — А кто это все натворил? Русские. Ты видел, как он на меня смотрел?

— Он в этом не виноват. У него глаз на красивых девушек. — Джейк замолчал и коснулся ее щеки. — Ты красивая, ты же знаешь. Посмотри на себя. Вернулся прежний цвет лица.

Она взглянула на него, затем покачала головой, снова смутившись.

— Нет, дело не в этом. Здесь нечто другое. Подозрение. Русские относятся подозрительно ко всему.

— Я слышал, что он служит в разведке. А они на всех так смотрят. Пошли.

Они прошли мимо Бранденбургских ворот, все еще залепленных огромными плакатами Большой Тройки.

— Деревьев нет, — сказала она. — Ох, Джейк, давай вернемся.

— Знаешь что — давай проедем в Грюневальд и погуляем в лесу. Согласна?

— Там не так, как здесь?

— Нет. Кроме того, наверняка прохладнее, — сказал он, вытирая пот с лица.

— Что-нибудь для дамы? — От группы слонявшихся около Рейхстага отделился немец в пальто и фетровой шляпе.

— Нет, — ответила Лина, — уходите.

— Довоенный материал, — сказал мужчина и, распахнув пальто, вытащил сложенное платье. — Очень красивое. Моей жены. Почти не носила. Видите? — Он стал разворачивать платье.

— Нет, спасибо. Не нужно.

— Посмотрите, как она будет выглядеть, — сказал мужчина Джейку. — Летнее, легкое. Вот, пощупайте.

— Сколько?

— Не надо, Джейк. Я не хочу его. Посмотри, какое оно старое. Довоенное.

Но именно это и зацепило его взгляд — такие платья она носила перед войной.

— У вас есть сигареты? — спросил настойчиво мужчина.

Джейк приложил платье к ней. Приталенное, со свободным верхом. Она всегда любила такие.

— Красивое, — сказал он. — Может, пригодится.

— Нет, не надо, — ответила она, слегка взволнованно, как будто переодевалась на публике, где все ее могли увидеть. Она оглянулась, ожидая свистка военного полицейского. — Убери.

— На тебе оно будет шикарно.

Он достал новую пачку сигарет. Что там говорила Ханнелора про текущий курс? Но именно в этот момент появилась военная полиция. Британские солдаты с белыми жезлами стали разгонять толпу, как цыплят. Немец, выхватив пачку, швырнул платье Джейку.

— Тысяча благодарностей, — сказал он, убегая. — Удачная покупка, не пожалеете. — И, взметая полы пальто, побежал к арке.

— Какая глупость. В любом случае, слишком дорого. Целая пачка.

— Ничего страшного. Чувствую себя богачом. — Он посмотрел на нее. — Я так давно ничего тебе не покупал.

Она стала складывать платье.

— Посмотри, оно все мятое.

— Отпарим. Ты будешь прекрасна. — Он коснулся ее волос. — Распустишь волосы.

Она взглянула на него.

— Я больше не ношу такую прическу.

— Ну один раз можно. Несколько заколок, — сказал он, вынимая одну.

Она отвела его руку:

— Ох, ты невозможен. Так уже никто не носит.

Сев в джип, они поехали через Шарлоттенбург по нескольким длинным проспектам, лежавшим в руинах. В душном воздухе висела пыль. Наконец они увидели деревья па краю Грюневальда, а за ними водное пространство. Там река, расширяясь, образовывала несколько озер. Здесь было прохладнее, но не намного. Сейчас солнце закрывали облака, отчего вода выглядела синевато-серой. Воздух был густ от томящей жары. На флагштоках бывшего яхт-клуба безжизненно висели «Юнион-Джеки», которые не шевелились даже от легкого бриза. Они увидели на воде две лодки, неподвижные, с обвисшими парусами, как два мазка на полотне. Но, по крайней мере, город остался позади — впереди была только водная гладь, а дальше, на том берегу, сквозь деревья просматривались пригородные дома Гатова. Они поехали по дороге вдоль берега, не обращая внимания на выгоревшие участки леса, вдыхая запах сосен, прежний чистый воздух.

— Лодкам лучше пристать, будет буря. Боже, как жарко. — Она похлопала по лицу носовым платком.

— Давай хоть ноги помочим.

Но узкая полоска пляжа, совершенно пустынного, была вся усеяна бутылками и осколками снарядов, выброшенными на берег, словно каемка грязи на ванне. И они, перейдя дорогу, пошли в лес. Здесь было влажно, но спокойно. Не орали, перекликаясь, туристы. Не топотали лошади. В таком воскресном одиночестве они никогда прежде не оказывались. Однажды они занимались любовью в кустах, всего лишь в нескольких ярдах от лошадей, галопом несшихся мимо. Опасность возбуждала, словно касание плоти. Полная безнаказанность.

— Помнишь, как мы… — начал он.

— Да. Знаю, о чем ты. Я так нервничала.

— Тебе нравилось.

— Это тебе нравилось.

— Да, нравилось, — подтвердил он, глядя на нее и удивляясь тому, что начинает возбуждаться. От одного только воспоминания.

— Уверена, что нас тогда видели.

— Сейчас тут никого нет, — сказал он, целуя и мгновенно прижимая ее к дереву.

— Ну, Джейк, — сказала она чуть недовольно, — не здесь. — Но позволила поцеловать себя снова, раскрыла губы и тут же ощутила, как он прижался к ней. Охнув, она отпрянула. — Нет, не могу.

— Все нормально. Тут никого…

— Не в этом дело, — сказала она, огорченно покачивая головой. — Когда вот тут кто-нибудь тронет…

— Я же не кто-нибудь.

— Ничего не могу поделать. — Она опустила голову. — Ощущение то же. Прошу тебя.

Он коснулся ее лица:

— Извини.

— Ты не знаешь, как это было, — сказала она, не поднимая головы.

— У нас будет по-другому, — сказал он нежно, но она, отпрянув, отошла от дерева.

— Будто ножом, — сказала она, почти задыхаясь. — Раздирало…

— Перестань.

— Что перестань? Ты понятия не имеешь. Ты думаешь, все проходит. Такое — нет. Я все еще вижу его лицо. Достаточно прикосновения здесь — и передо мной его лицо. Ты этого хочешь?

— Нет, — сказал он спокойно. — Я хочу, чтобы ты видела меня.

Тут она замолчала и, стремительно прильнув к Джейку, положила руку ему на грудь.

— Я вижу. Только… не могу. — Он кивнул. — Ну не смотри так.

А как он смотрит? Прилив стыда и разочарования? Первый солнечный день после болезни становился сумрачным, небо затягивало облаками.

— Не бери в голову, — сказал он.

— Ты так не думаешь.

Он взял ее за подбородок и приподнял его.

— Я хочу заняться с тобой любовью — вот в чем разница. Я подожду.

Она прижалась лицом к его груди.

— Извини. Я все еще…

— А мы не спеша, постепенно. — Легкий поцелуй. — Понимаешь? — Он остановился и взял ее за плечи. — Все будет иначе.

— Ради тебя, — сказала она, прижимаясь к нему так, что он слегка отодвинулся. В ее голосе прозвучало что-то новое. То, что он прежде не слышал. Но кто знал ее лучше, каждую ее частичку?

— Не будем спешить, — сказал он, снова целуя ее, стараясь снять с нее напряжение.

— А потом что? — спросила она задумчиво.

— А чем дальше, тем больше, — сказал он, но не успел ее поцеловать, как небеса наконец разверзлись, раздался гром, сверкнула полоска света, и он улыбнулся, развеселившись. — А потом вот это. Потом вот что случается. Видишь?

Она взглянула на него:

— Как ты можешь шутить?

Он провел рукой по ее лицу.

— А это и должно быть весело. — Упали первые капли дождя. — Пошли, тебе не стоит мокнуть.

Она, прикусив губу, опять опустила взгляд.

— А что, если этого уже никогда не случится. — Она остановилась и вцепилась в его рубашку, не обращая внимания на дождь. — Если ты хочешь, то давай — сказала она решительно. — Прямо здесь, как в тот раз. Если хочешь.

— А ты закроешь глаза.

— Да.

Он покачал головой:

— Я не хочу быть чьим-то лицом.

Она отвела взгляд.

— Теперь ты рассердился. Я думала, ты хочешь…

— Так, как было раньше. Но не так, как сейчас. — Он коснулся пальцем ее волос. — Да и я уже весь мокрый. Лучший способ отвлечься — холодный душ, — сказал он как можно веселее, не отводя от нее взгляда. Но она была все еще напряжена.

— Извини, — сказала она, опустив голову.

— Не надо, не извиняйся. — Он вытер капли дождя с ее щеки. — У нас куча времени. Столько, сколько захотим. Пошли, ты уже промокла.

Она так и шла с опущенной головой, погрузившись в мысли, пока он вел ее к дороге. Дождь набирал силу, промочил джип насквозь, а когда они тронулись, стал бить им в лицо. Он, не подумав, съехал с открытой дороги в лес, ища укрытие под деревьями, забыв о том, что в этом конце парка все дорожки земляные, в колдобинах и лужах. Выехав на прямую дорогу, идущую на восток, он прибавил скорость, боясь, что, промокнув, она простудится и опять заболеет. Защищаясь от дождя, она сжалась за ветровым стеклом и ушла в себя.

В лесу было мрачно и тоскливо, и он ругал себя за то, что решил срезать путь. Суше не стало, вокруг было сумрачно, как и весь остальной день. А чего он ждал, залитой солнцем поляны и расстеленного пледа, влажного от секса? Слишком рано. А что, если всегда будет слишком рано? Когда она стояла под деревом, вся дрожа, у него возникло ощущение, что он опять очутился в скрипящем разваливающимся доме, который уже не отстроить заново. Охнула от одного прикосновения. Прежнее не вернешь. Откуда ему знать? Через это прошла только она. А он попер и, наверное, все испортил, как пацан, которому захотелось поскорее завалить девчонку. Правда, он ничего не планировал заранее, получилось само собой. Попытался вернуть прошлое, один из тех дней, когда все было так хорошо, когда оба хотели этого. Слишком рано.

Он остановился, чтобы укрыться под одним из мостов на трассе Авюс. Над ними с ревом по бетонным перекрытиям проносились военные грузовики. Она дрожала — теплее тут не было. С влажных стен капало. Надо ехать отсюда и поскорей, сменить одежду, а не ежиться от сырости. Но куда? Виттенбергплац — далеко. По крайней мере, надо выбраться из леса. Они проехали почти до конца озера Крумме Ланке, когда он заметил улицу, ведущую к Центру документации. Может, Берни там, сидит в уютном подвальчике среди своих картотек. Но чем он поможет? Джейк с беспокойством посмотрел на нее. Вся сжалась и дрожит. Все лечение прошлой недели идет насмарку. Горячая ванна. Он вспомнил, как таскал горячую воду кастрюлями в едва теплую ванну. Теперь они мчались мимо пресс-центра. Может, у Лиз найдется сухое белье, чтобы переодеться. Гражданским бывать в этом доме не положено. Но кто его не пустит, старики?

Ему повезло. На Гельферштрассе никого не было. В доме ни души. Раздавалось лишь тиканье часов. Она нерешительно остановилась у двери.

— Ты здесь живешь? А мне сюда можно?

— Скажешь, что ты моя племянница, — ответил он и повел ее в дом.

Влажная обувь, поскрипывая, оставляла мокрые следы на лестнице.

— Сюда, — сказал он, показав на свою дверь. — А я приготовлю тебе ванну.

Вода была такой горячей, что пар валил. Открыв полностью кран, он увидел бутылочку с солью для ванны, которую Лиз оставила на полке, и немного отсыпал. Вода слегка вспенилась, распространяя запах лаванды. Скорее всего, подарок длинного Джо.

Она стояла за дверью, озираясь. С платья капала вода.

— Твоя комната такая чудная. Вся розовая. Как девичья.

— Она и была девичьей. Вот, возьми. — Он передал ей полотенце. — А это лучше сними. Ванная в твоем распоряжении.

Он прошел к своему шкафу, разделся и бросил мокрую одежду в одну кучу. Достал чистую рубашку и пошел к комоду, чтобы взять нижнее белье. Когда он повернулся, она все еще стояла и наблюдала за ним. Внезапно застеснявшись, он прикрылся рубашкой.

— Ты еще одета, — сказал он.

— Да, — ответила она, и он понял, что она ждет, чтобы он ушел. Снова стесняется, боится обнажиться передним.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, хватая свои брюки. — Я буду внизу. Мойся, сколько захочешь — тебе прогреться надо.

— Я забыла, — сказала она, — как ты выглядишь.

Он смущенно посмотрел на нее, затем взял сухую обувь и направился к двери.

— Будет о чем подумать к ванной. Давай, снимай, — сказал он, показывая на платье. — Не волнуйся, подсматривать не буду. Здесь рядом комната женщины. Можешь кое-что у нее позаимствовать, она против не будет.

— Нет. У меня есть новое платье, — ответила она, разворачивая его. — Только здесь немного намокло.

— Видишь, какое удачное приобретение, — сказал он, закрывая дверь.

Спустившись, он надел ботинки, затем сел у окна и стал смотреть на дождь. Не спеша, постепенно. Но вот они, почти обнаженные, стояли и смотрели друг на друга в ванной. Он слышал, как лилась вода, но сейчас слабее, чтобы оставалась горячей, пока она отмокает. Как чужие, будто никогда не были вместе в постели. Как будто он не лежал после, глядя на ее отражение в зеркале. Но то было прежде.

Он плеснул себе в стакан из одной бутылки с этикеткой — Мюллер наверняка не будет возражать — и опять подошел к окну. Дождь лил отвесно, даже не задевая подоконника. Затяжной дождь, который может лить часами, хорош для урожая и чтобы сидеть дома. Рядом с пианино стоял патефон-автомат. Он подошел и просмотрел пластинки. V-диски,^[57] трио Ната Коула,^[58] явно чей-то любимец. Вынув одну из конверта, он поставил ее на патефон. Зазвучала «Охолонись и не трепись». Легкая мелодия, незамысловатые слова, чисто американская песенка. Закурив, он сел, положил ноги на подоконник и, не обращая внимания на музыку, погрузился в раздумья. Такого он вообще-то не ожидал. Настолько был уверен, как все произойдет.

Когда песенка завелась снова, он нахмурился, встал и снял пластинку. Вода перестала литься, наверху наступила тишина. Она, должно быть, вытирается, сушит волосы, закалывает их назад. Он услышал тихое шуршание, как будто мыши возились, и понял, что она идет по коридору. В его комнату. Взяв пачку пластинок, он поставил их в накопитель, чтобы больше ничего не слышать, никаких шорохов, ничего, чтоб мысли не метались. Только пианино, контрабас, гитара и монотонный шум дождя. Он снова положил ноги на подоконник. Раньше дня было мало — быстро одевались и возвращались в город. Теперь минуты тянулись до бесконечности долго, бесформенно и лениво, как колечки сигаретного дыма в пустом доме.

Он не услышал, как она вошла. Просто почувствовал, как за музыкой дрогнул воздух, запах лаванды. Повернул голову и увидел, что она тихо стоит, ожидая, когда он ее увидит. Пробный выход. Он встал, посмотрел на нее, и в голове у него все перевернулось. Приняв ванну, она порозовела, цвет его комнаты, лицо стало как раньше. Но что-то еще. Платье было великовато, и она перетянула его пояском, отчего верх ниспадал свободно. Как в 40-м. Волосы уложила так, чтобы прическа шла к платью. Они спадали вниз, обрамляя ее лицо в стиле прошлых лет. Все продумано, как приглашение. Все как он просил. Она застенчиво улыбнулась, приняв его молчание за одобрение, и сделала несколько шагов вперед, повернулась к патефону — девушка на свидании, которая не знает, как начать разговор.

— А что значит «ты сливки в моем кофе»? — спросила она, рассматривая пластинку.

— То, что они подходят друг другу, — сказал он рассеянно, все еще рассматривая ее.

— Шутка? — сказала она, чтобы поддержать легкую беседу.

Он кивнул и прислушался к словам, ведь она, кажется, слушала песню.

— Типа этого. «Мой вустер, дорогая».

— Вустер? — Споткнувшись на английском.

— Соус.

Она взглянула на него.

— Я нормально выгляжу?

— Да.

— Туфли я позаимствовала.

И замолчала. Смотрела на него и ждала, пока не сменится пластинка. Зазвучала более медленная песенка «Я поплетусь за тобой». Типа той, под которую мечтали в «Ронни». Она подошла к нему, слегка пошатываясь в непривычных туфлях, и положила руку ему на плечо.

— Ты еще помнишь? А я, кажется, забыла.

Он улыбнулся и положил руку на талию, начиная двигаться вместе с ней.

Они танцевали по небольшому кругу, не слишком прижимаясь, подчиняясь музыке. Сквозь тонкий материал он почувствовал, что под платьем на ней ничего нет, и это его озадачило. Будто уже голая, не надо путаться в крючках и замочках, чтобы раздеть ее, полностью готова. Он слегка отодвинулся, все еще не веря ей, но она не пустила, глядя ему прямо в глаза.

Слышен был только шум дождя.

— Зачем ты это сделала? — сказал он, касаясь ее волос.

— Мне захотелось. Тебе же так нравится.

Она улыбалась, довольная собой, и не отводила от него взгляда. Тут он окончательно запутался, сознавая только то, что они танцуют, и что бы там наверху ни случилось, вопросов лучше не задавать, они все погубят. Просто танцуй потихоньку и все. Пластинка сменилась. Лина, вся горя, прижалась к нему так, что он даже ощутил ее холмик внизу, слабое дразнящее щекотанье волосиков сквозь платье. Он попытался отстраниться.

— Не надо, — сказала она. — Я хочу тебя чувствовать.

Но моргнула, как охнула у дерева, а потом, опустив голову ему на плечо, закрыла глаза и полностью слилась с ним.

— Лина, ты не…

— Просто обними меня.

Они танцевали под музыку, не слыша ее. Ноги передвигались сами собой — предлог для того, чтобы оставаться близко, и музыка действовала: Джейк почувствовал, что ее отпустило, она слилась с ним. Еще чуть лучше. Но она снова его удивила — крепко прижалась к нему, чтобы ощутить его внизу, обхватила руками ягодицы и прошептала на ухо:

— Пошли наверх.

— Ты уверена?

Не ответив, она медленно повела его через комнату, как бы продолжая танец, ритмично, как во сне, переставляя ноги по ступенькам. Теперь не решался он — не знал, что делать, следуя за ней, наблюдая, как она остановилась на полпути, медленно и эротично, словно раздеваясь для него, сняла туфли и, грациозно изогнувшись, подняла их. Мелькнули босые ступни, абсолютно белые, как будто были самой интимной частью ее тела. Дальше он только видел, как платье слегка задевает ее ноги, а потом сразу — комната. Музыка исчезла где-то вдали, он слышал собственное дыхание. Не понимая ничего, он стоял и ждал. А она, уронив туфли, повернулась к нему и расстегнула сначала верхнюю пуговицу его рубашки, потом следующую, движениями такими же неторопливыми, как и шаги. Распахнув рубашку, нежно провела руками по его груди — у него от удивления дрожь пошла по коже — затем опять занялась пуговицами и, расстегнув их почти до конца, остановилась и прислонила голову к его обнаженной груди, отдыхая.

— Помоги мне, — сказала она.

Джейк дотронулся до ее шеи и, убрав волосы, стал нежно поглаживать, а она откинула голову, снова взглянула на него и одобрительно кивнула. Он развязал поясок и услышал, как тот упал на пол. Затем стал медленно поднимать на ней платье. Она, как в трансе, воздела руки. Он сбросил с нее платье и откинул его в сторону. Лина стояла полностью обнаженной. Он обнял ее обеими руками за шею и поцеловал в лоб, коснувшись лицом ее волос. Провел руками вниз по спине, подержал ладони на ягодицах и, проведя к кровати, усадил на розовое покрывало.

Он стал расстегивать ремень, но она, протянув руки, сделала это вместо него. Рубашка упала. Расстегнула молнию и, положив руки на бедра, стала стягивать брюки вместе с плавками вниз. Его член пружиной выскочил вперед — она смотрела. Коснувшись пениса, медленно провела по нему рукой, вспоминая, и Джейк замер, закрыв глаза, стараясь не ощущать ее руки. Наконец отвел свою и опустился на постель. Пододвинулся ближе к ней, лицом к лицу, положил руку на ее бедро и стал целовать.

Не спеша и постепенно он начал нежно ее поглаживать, каждый, так хорошо знакомый дюйм ее кожи, изгиб спины, ложбинку у бедра, под грудью. Чуть касаясь, он стал водить по ним тыльной стороной руки, пока соски не напряглись а ее дыхание не участилось. Он старался представить, что она ощущает, помочь ей. Знакомо было все. Кроме наслаждения, самого ощущения, всегда нового и все время разного, как и небо, слишком мимолетного, чтобы удержаться в памяти. Помнишь кожу, форму изгиба, а все остальное стирается, и всю свою жизнь возвращаешься к этому снова и снова, чтобы только узнать, что каждый раз все происходит по-иному, неожиданно. У каждого по-своему, никому не дано почувствовать это одинаково. Он старался сдерживаться, мысленно отрешиться, но она снова прижалась к нему, и у него опять все настойчиво задрожало. Нет, не сейчас. Постепенно. Просто ласкать ее — уже благословенная роскошь. Прошлое он помнил только в общих чертах, но вполне достаточно, чтобы пробудить желание.

— Лина, — прошептал он, — ты уверена? — Но она закрыла ему рот поцелуем, желая его успокоить. А он старался угадать, где она в мыслях сейчас, потерялась в своих чувствах к нему или, может, ушла в воспоминания о прошлом, куда им больше не надо было возвращаться.

Он провел рукой вниз, к бедру, потянулся к мягкому лону, самому уязвимому месту в мире, нежно, легонько тронул его, чтобы лаской вернуть ее обратно. Провел пальцем по волосам, попытался открыть губы и почувствовал, что она все еще сухая, все еще закрыта, несмотря на все поцелуи и касания. Не готова. Так, еще немного. Он сунул палец в рот, намочил его, положил ей на клитор и замер, пока наконец не услышал, как она вздохнула — включилась — и тогда стал легко водить им по кругу, едва касаясь, увлажняя, постепенно расширяя круг и плавно скользя теперь уже в ее собственной влаге. Она прижалась к нему бедрами, как бы пытаясь сомкнуть ноги, но вместо этого расслабилась и раскрылась навстречу его пальцу.

— Ох, — непроизвольно выдохнула она, и он погрузил палец глубже, все еще слегка двигая им туда и обратно, пока тот достаточно не намок, затем ввел глубже, раздвинув губы, и, наконец, скользнул вглубь ее, ощутив жар ее плоти. Остановился, чтобы она перевела дыхание, но Лина положила свою руку на его, призывая продолжать, и он снова задвигал пальцем, задерживаясь наверху, чтобы покружить вокруг ее клитора, и потом опять вниз. Губы раскрывались все шире и шире, пока от покачиваний на его пальце она окончательно не открылась и не намокла. Повернувшись, она снова раскрыла ему навстречу губы, такие же влажные, как и внизу, и, обхватив голову Джейка, крепко прижала к себе, не переставая двигать бедрами. Оторвалась от него, слегка задрожала, хватая воздух ртом, и снова схватилась за его пенис. — С тобой, — сказала она, притягивая его к себе, и головка пениса дернулась, коснувшись скользкой обнаженной плоти.

Не торопись. Опершись на руки, он навис над ней, и она ввела его внутрь. Джейк почувствовал, как стенки лона раздвинулись, и усилием воли заставил себя сдержаться и войти медленно, постепенно, чтобы она пустила глубже. Когда их тела встретились, полностью проникнув друг в друга, она обняла его, прижав его голову к своей, и на мгновение они замерли, вслушиваясь в дыхание друг друга. Затем слабое движение, настолько незаметное, что оно, казалось, неспособно было вызвать пронзившее его ощущение. Но теперь он решил продлить его, не уступать, потому что хотел, чтобы они были вместе. Медленно, как танцор, разучивающий па, не ускоряясь, даже когда услышал ее у своего уха — участившееся, почти судорожное дыхание. Подолгу внутрь и подолгу наружу, не спеша, как бы поддразнивая. Потом короткие, равномерные движения внутри, одно за другим, настолько глубокие, что они слились в одно целое. И вдруг почувствовал, как она забилась под ним, вскрикнула, не дожидаясь его, он понял, что она кончает, впившись пальцами в его спину. На мгновение, убеждаясь, он замер. Она отвернула голову в сторону и сжала его член безошибочным спазмом своего лона.

Повернув голову, она поцеловала его, все еще тяжело дыша. Глаза широко раскрыты. Я тебя вижу. И, целуя ее, он снова начал двигаться, все так же медленно — теперь уже торопиться было некуда, они были там, и он понял, что они уже никогда не остановятся, страсть от них не уйдет, только не надо торопиться и упускать чувство. Дальше. Она держала его лицо в своих руках и целовала. Его тело все еще нависало над ней. Он почувствовал, что она задвигалась под ним быстрее, подгоняя его, даже снова увлажняясь.

— Все хорошо, — говорила она, — все хорошо, — почти рыдая, но улыбаясь, позволяя ему насладиться самому. Но он уже получил все, что хотел, — близость, они вместе, — и он продолжал двигаться в том же темпе, даже не замечая, что его член так набух кровью, что готов взорваться. Лишь продолжал двигаться. Бесконечно долго. Он почувствовал ее ладони на ягодицах, она сжала их, проталкивая его глубже, потому что двигалась тоже, — этого он, ритмично покачиваясь, не ожидал и теперь был вынужден сбавить темп, услышав тихие вскрики, почувствовал, как она сжала его в себе, ощущения перестали быть отдельными, охватив их обоих. И когда она, содрогаясь, опять стала кончать, он тоже кончил и понял, что все его прежние желания были ничем. Вот что было всем, даже когда прошло.

Он не помнил, как упал рядом с ней, рукой по-прежнему обнимая ее. Не помнил, как выскользнул из нее член. Помнил только ее плечи, вздрагивающие рядом.

— Не плачь, — сказал он, коснувшись ее.

— Я не плачу. Я не знаю, что со мной. Нервы.

— Нервы.

— Так долго…

Он погладил ее плечо, чувствуя, как дрожь утихает.

— Я люблю тебя. Ты знаешь об этом?

Она кивнула, вытирая глаза.

— Я не знаю, почему. Я делаю такие страшные вещи. Как ты можешь любить человека, который делает страшные вещи?

Детский лепет. Он погладил ее по плечу.

— Ты, должно быть, шутишь, — мягко сказал он.

— Какие шутки. Сам же говоришь, я никогда не шучу.

— Ну тогда не знаю.

Она слегка улыбнулась, потом шмыгнула носом.

— Носовой платок есть?

— В брюках.

Он смотрел, как она медленно встала, подошла к куче одежды, нашла платок и тихо высморкалась. Тело все еще в красных пятнах, метках любви. Постояв так с минуту и дав ему полюбоваться на себя, она подняла брюки.

— Хочешь сигарету? Раньше ты всегда после этого курил.

— Я оставил сигареты внизу. Не бери в голову. Иди сюда.

Она свернулась рядом, положив голову ему на грудь.

— Ты не заметила, что мы не задернули шторы.

— Нет, не заметила, — сказал она, и даже не пошевелилась, чтобы прикрыться или натянуть на себя покрывало.

— А почему ты…

— Когда я увидела тебя перед этим, — сказал она легко. — Он был такой беленький. Как мальчик.

— Мальчик.

— Мой любимый, — сказала она, положив руку ему на грудь. — Я подумала, что знаю его. Знаю его. Моего любимого.

— Ага.

— Может, я опять это почувствую. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как я тебе отдавалась.

Ее слова пронзили его — блаженство настолько полное, что ему хотелось просто вот так лежать, держать ее в объятиях и слушать дождь.

— Раньше это меня пугало, — сказал она. — Как мне с тобой становилось. Я думала, так нельзя. Хотела нормальной жизни. Быть хорошей женой. Я была создана для этого.

— Нет, — ответил он, гладя ее, — для этого.

— А теперь вся та жизнь ушла. И больше не имеет никакого значения. — Откинувшись на подушку, она спокойно осматривала комнату поверх его груди. — Что теперь будет? — сказала она.

— Мы уедем в Америку.

— Там что, так любят немцев?

— Война закончилась.

— Для нас — вряд ли. Даже здесь американцы смотрят на нас… И каждый думает, что ты делал?

— Не обращай внимания. Тогда в другое место, где нас никто не знает. В Африку, — сказал он в шутку.

— В Африку. А чем ты там будешь заниматься?

— Вот этим. Днями напролет. А если будет жарко, мы закроем ставни.

— Этим мы можем заниматься где угодно.

— А это идея, — сказал он, притянул ее к себе и стал целовать.

Она приподнялась над ним, волосы упали ему на лицо.

— Где-нибудь в новом месте, — сказала она.

— Правильно. — Он провел рукой по ее попке. — И без всяких страшных вещей.

Ее лицо омрачилось, она отвернулась и уставилась в стенку.

— Такого места больше нет.

— Есть. — Он поцеловал ее в плечо. — И ты все забудешь.

— Не смогу, — сказала она и развернулась к нему. — Я убила его. Ты понимаешь, что это значит? Я не могу забыть кровь. Она была везде, в моих волосах…

— Ш-ш. — Он погладил ее по голове. — Этого больше нет. Все прошло.

— Но убить человека…

— Тебе пришлось.

— Нет. Дело было сделано. Остановить его я не могла. И тогда я убила его. Его же оружием, пока он еще был на мне. Убила. А ведь могла и не убивать. Ты считаешь, я осталась прежней. — Она опустила голову. — Я хотела остаться прежней. Делала вид, что ничего не изменилось. Но не получилось.

— И не надо. Живи настоящим. Послушай, Лина. Он изнасиловал тебя. И мог даже убить. Нам всем на войне приходилось совершать страшные вещи.

— И тебе тоже?

— Да.

— Что именно?

Он взял ее лицо в свои руки и посмотрел прямо в глаза.

— Я забыл.

— Как — забыл?

— Потому что я снова нашел тебя. И все прочее забыл.

Она отвернулась.

— Ты хочешь, чтобы я тоже забыла.

— Обязательно забудешь. Мы будем счастливы. Разве ты не хочешь этого?

Лина слабо улыбнулась.

— И начнем мы здесь. — Он повернул ее лицо к себе и стал целовать, в щеку, затем в губы, набрасывая карту их мирка. — Мы уже начали. Когда любишь, забываешь все. Для этого любовь и изобрели.

Наконец они задремали — не глубоко, перешли в забытье, легкое, как туман после дождя. Они все еще лежали в постели, не отпуская друг друга, когда он услышал, как хлопнула дверь, шаги у соседней комнаты — окружающий мир возвращался.

— Надо одеться, — сказала она.

— Нет, подожди немного, — ответил он, не отпуская ее из объятий.

— Мне надо подмыться, — сказала она, но так и не двинулась, довольная тем, что лежит рядом с ним, в легкой дремоте, пока они не услышали быстрый стук в дверь. — Ой, — вскрикнула она, и едва успела набросить край простыни на них обоих, как Лиз открыла дверь, и удивленно замерла в дверях, в замешательстве широко раскрыв глаза.

— Ой, извините, — сглотнула она, быстро отступила назад и закрыла за собой дверь.

— Боже, — воскликнула Лина и, выскочив из постели, схватила одежду, скомкав, прижала к груди. — Ты не запер дверь? — Он, усмехаясь, смотрел на нее. — Что ты смеешься?

— Смотрю, как ты прикрываешься. Иди сюда.

— Фарс какой-то, — сказала она, не слушая его. — Что она подумает?

— А тебя это заботит?

— Это неприлично, — сказала она, а затем, поняв, что сказала, тоже заулыбалась. — А я — приличная женщина.

— Была.

Она, как девчонка, прикрыла ладонью улыбку, затем швырнула его брюки на кровать и стала натягивать платье.

— Что ты ей скажешь?

— Скажу, чтобы в следующий раз стучала подольше, — ответил он, уже встав и натягивая брюки.

— Такое часто случается, да?

— Нет, — ответил он, подошел к ней и поцеловал. — Только в этот раз.

— Одевайся, — сказала она, улыбаясь. И повернулась к зеркалу. — Ой, посмотри на меня. Я не причесана. Расческа есть?

— В ящичке. — Он кивнул на туалетный столик. Застегнув рубашку, стал завязывать шнурки на ботинках, глядя на ее отражение в зеркале с той же сосредоточенной внимательностью. Она открыла ящичек и стала искать.

— Справа, — сказал он.

— Тебе не надо так оставлять деньги, — сказала она. — Это небезопасно.

— Какие деньги?

Она показала сотенную банкноту Талли.

— Тем более нет замка. Любой может…

Он подошел к туалетному столику.

— А, это. Это не деньги. Это вещдок, — бросил он, не задумываясь ни о Талли, ни о чем-либо другом.

— Что ты имеешь в виду — вещдок?

Но он уже не слышал ее и смотрел на банкноту. Что там говорил Дэнни? Штрих перед номером. Он перевернул банкноту. Штрих, русские деньги. Он на мгновение задумался, стараясь понять, что бы это значило, а затем с ленивым безразличием отбросил все мысли в сторону, не желая больше прерывать этот день. Положив банкноту обратно, он нагнулся и поцеловал Лину в голову. Она по-прежнему пахла лавандой, к которой теперь примешивался запах их тел.

— Я буду внизу через две минуты, — сказала она, стремясь поскорее уйти отсюда, как будто эта комната была гостиничным номером, который они сняли надень.

— Хорошо. Поедем домой, — сказал он, с удовольствием произнося это слово. Выходя, он взял туфли Лиз.

В коридоре он подождал, пока Лиз ответит на его стук.

— Эй, Джексон, — сказала она — по-прежнему смущенная. — Извини, что так получилось. В следующий раз вешай галстук на ручку двери.

— Твои туфли, — сказал он. — Я их позаимствовал.

— Клянусь, ты был в них великолепен.

— Ее промокли.

Она взглянула на него:

— Это нарушает правила проживания, ты же знаешь.

— Это не то, что ты думаешь.

— Да? Мог бы и соврать.

— А что тебе вообще надо было? — спросил он. Ему было слишком хорошо, чтобы объяснять что-либо.

— В основном убедиться, что ты жив. Ты же пока здесь живешь, не так ли?

— Я был занят.

— Угу. А тут я беспокоилась. Ну, мужики все такие. Кстати, тебя тут спрашивали.

— Потом, — сказал он равнодушно. — Еще раз спасибо за туфли.

Она приставила руку к голове, отдавая честь.

— Всегда пожалуйста. Эй, Джексон, — сказала она, остановив его. — Смотри, особо не увлекайся. Это ж только…

— Это не то, что ты думаешь, — повторил он.

Она улыбнулась:

— Тогда перестань ухмыляться.

— Разве?

— Рот до ушей.

Он что, улыбался? Сходя по лестнице, он не понимал: неужели его лицо действительно сияет так, что сразу видно, как они очумели от счастья? А вся близость свелась к лирике популярной песенки. Но кому какое дело?

Он выключил патефон и, наконец закурив, стал мерить шагами комнату, вместо того, чтобы лежать в постели — обычный ритуал, перевернутый с ног на голову, как и все остальное. Сколько времени прошло с тех пор, как вот так же пускалась к нему, желая его? На улице мокрые листья блестели по-новому, как монеты. Русские деньги. У Талли были русские деньги. Он все еще лениво обыгрывал этот факт в голове, когда у двери раздался топот. Берни, вытирая ноги о коврик, тряс зонтиком. Аккуратный мальчик, который учился играть на пианино.

— Где вы, черт побери, пропадали? — спросил он, торопливо заходя. — Я везде ищу вас. Уже несколько дней. — С легким упреком.

— Работаю, — привел Джейк единственное законное оправдание. А сейчас он улыбается?

— У меня других дел полно, сами знаете. Я тут как на побегушках. А вы смылись, — дребезжащим, как будильник, голосом сказал Берни.

— Вы получили новости из Франкфурта? — спросил Джейк, словно проснувшись.

— Кучу. Нам нужно поговорить. Вы же не сказали мне, что здесь есть связь. — Он положил папки, которые принес с собой, на пианино, как будто собирался закатать рукава и сесть за работу.

— Это может подождать? — спросил Джейк, не желая включаться.

Берни удивленно уставился на него.

— Ладно, — сказал Джейк, уступая, — что они сказали?

Но Берни стоял, уставившись прямо на Лину, которая спускалась по лестнице. Волосы снова, как и положено, были заколоты назад. Платье покачивалось в такт шагам. Очередной выход. У двери она остановилась.

— Лина, — сказал Джейк. — Познакомься, пожалуйста. — Он повернулся к Берни. — Я нашел ее. Берни, это Лина Брандт.

Берни продолжал глазеть, затем неуклюже кивнул, смущенно, как и Лиз.

— Мы попали под дождь, — сказал, улыбаясь, Джейк.

Лина вежливо пробормотала «здравствуйте».

— Нам надо идти, — сказала она Джейку.

— Минутку. Берни помогает мне собирать материал для статьи. — Он повернулся. — Так что они сообщили?

— Это может подождать, — сказал Берни, не отводя взволнованного взгляда от Лины, будто неделями не видел женщин.

— Все в порядке. Какая связь? — Уже заинтересованно.

— Поговорим об этом позже, — сказал Берни, отводя взгляд.

— Позже меня здесь не будет. — И добавил, поняв причину его замешательства: — Все в порядке. Лина со мной. Давайте, выкладывайте. Успехи есть?

Берни неохотно кивнул.

— Кое-что, — сказал он, но смотрел теперь на Лину. — Мы нашли вашего мужа.

На минуту она замерла, а потом, схватившись за край пианино, тяжело опустилась на банкетку.

— Он не умер? — спросила она наконец.

— Нет.

— Я думала, его убили. — Ее голос звучал монотонно. — Где он?

— В Крансберге. По крайней мере, был.

— Это тюрьма? — спросила она так же безжизненно.

— Замок. Недалеко от Франкфурта. Не тюрьма, точно. Скорее гостевой дом. Для людей, с которыми мы хотим поговорить. Мусоросборник.

— Не поняла, — сказала она в замешательстве.

— Они так его называют. Есть еще один, недалеко от Парижа — Ашан. Сборные пункты, где тайно держат ученых. Вы же знаете, что он участвовал в ракетной программе?

Она покачала головой.

— Он никогда не говорил со мной о работе.

— Неужели?

Она взглянула на него.

— Никогда. Я ничего не знаю.

— Тогда вам будет интересно, — сказал Берни сурово. — Мне было. Он занимался расчетами. Траектории. Запас топлива. Всем — только не потерями в Лондоне.

— Вы обвиняете его в этом? В Берлине тоже были жертвы.

Джейк следил за ними, как на теннисном матче, и теперь посмотрел на нее, удивляясь силе ее ответа. Детский сад, заваленный бетонными плитами.

— Но не от летающих бомб, — сказал Берни. — Мы не имели удовольствия воспользоваться его опытом.

— Ну, теперь сможете, — сказала она неожиданно горько. — В тюрьме. — Она встала и подошла к окну. — Я могу с ним увидеться?

Берни кивнул:

— Если найдем его.

Джейк, услышав это, встрепенулся:

— Вы о чем?

Берни повернулся к нему.

— Он пропал. Уже две недели назад. Исчез. Там все на ушах стоят. Он был любимчиком фон Брауна,^[59] — сказал он, кинув взгляд на Лину. — Не может обойтись без него. Я сделал обычный запрос, и пол-Франкфурта вцепилось мне в горло. Все считают, что он поехал повидаться с вами, — сказал он Лине. — По крайней мере, фон Браун. Говорит, он и раньше пытался это сделать. Еще там, в Гармише, где они тихо сидели и спокойно ждали конца. Рванул в Берлин, чтобы вывезти оттуда жену до прихода русских. Было такое?

— Он не вывез меня, — сказала Лина тихо.

— Но приезжал?

— Да. Он приехал за мной — и своим отцом. Но было слишком поздно. Русские… — Она оглянулась на Джейка. — Он не сумел пробраться сюда. Я думала, его убили. В те последние дни… пойти на такой риск было безумием.

— Для него, очевидно, риск был оправдан, — сказал Берни. — Во всяком случае, сейчас они думают именно так. И ищут фактически вас.

— Меня?

— На тот случай, если они правы. Им нужно его вернуть.

— Они и меня хотят арестовать?

— Нет. Скорее всего, идея в том, чтобы использовать вас как приманку. Он придет за вами. Для чего еще ему бежать? Все остальные, наоборот, стараются попасть туда. Крансберг — для особых гостей. Важным нацистам нужно обеспечить комфорт.

— Он не нацист, — безразлично сказала Лина.

— Ну, это как посмотреть. Не волнуйтесь, я его не трону. Технари из контрразведки превратили Крансберг в особую зону. Ученые — слишком ценный народ, чтобы считаться нацистами. Чем бы ни занимались. Ему надо было оставаться там, где он был, в уюте и безопасности. По вечерам играет в настольный теннис, как я слышал. Удивительно, да?

— Берни… — начал Джейк.

— Да, знаю, хватит об этом. С чиновниками бороться бесполезно. Каждый раз, когда мы находим одного, технари забирают у нас досье. Особый случай. Теперь, как я слышал, они хотят вывезти в Штаты всю эту ебаную команду. А те выторговывают себе зарплаты. Зарплаты. Неудивительно, что они хотели сдаться нам. — Он кивнул Лине. — Будем надеяться, что он скоро вас найдет — вам же не хочется пропустить пароход. — Он замолчал. — Или хочется, — сказал он, посмотрев на Джейка.

— Это дела не касается, — сказал Джейк.

— Извините. Не обращайте на меня внимания, — сказал Берни Лине. — Это все из-за работы. У нас тут нехватка кадров. — Он снова посмотрел на Джейка. — А вот технари — это особый коленкор. Там только кадры и есть. — Он повернулся к Лине. — Если он появится, позвоните им. Они будут рады вас слышать.

— А если нет? — спросил Джейк. — Вы сказали, две недели.

— Тогда начнем искать. Полагаю, вы хотите найти его.

Джейк озадаченно посмотрел на него:

— А в чем, собственно говоря, его обвиняют?

— Говоря строго — ни в чем. Только в том, что уехал из Крансберга. Как-то невежливо со стороны почетного гостя. Но остальные нервничают. Им нравится кучковаться вместе — это улучшает их позицию на переговорах. Я так полагаю. Технари, конечно, усилили охрану, поэтому загородного клуба там больше не ощущается. Так что им надо вернуть его обратно.

— Он просто ушел?

— Нет. А вот это будет интересно уже вам. У него был пропуск, все как положено.

— И почему меня это должно заинтересовать?

Берни подошел к пианино и открыл папку.

— Посмотрите на подпись, — сказал он, передавая Джейку машинописную копию листка.

— Лейтенант Патрик Талли, — прочитал Джейк вслух упавшим голосом. Он поднял глаза и увидел, что Берни наблюдает за ним.

— Мне было интересно, знаете ли вы, — сказал Берни. — Полагаю, нет. Не с таким выражением лица. Теперь интересно?

— В чем дело? — спросила Лина.

— Военный, которого убили на прошлой неделе, — ответил Джейк, не отрываясь от листка.

— И вы обвиняете в этом Эмиля? — встревожено спросила она Берни.

Тот пожал плечами:

— Я только знаю, что два человека пропали из Крансберга, и один из них мертв.

Джейк покачал головой:

— Вы пошли по ложному следу. Я знаю его.

— Значит, все должно быть по-дружески, — сказал Берни.

Джейк взглянул на него и не стал дальше развивать тему.

— Зачем было Талли его выпускать?

— А вот это вопрос, не так ли? Я лично подумал о ценном документе. Единственная загвоздка в том, что у гостей нет денег — по крайней мере, не положено иметь. Зачем деньги, если ты на полном обеспечении правительства США?

Джейк снова покачал головой:

— То были деньги не Эмиля, — сказал он, вспомнив о штрихе перед серийным номером, но Берни уже рассуждал дальше:

— Тогда чьи-то. Сделка точно была. Талли не был филантропом. — Он взял другую папку. — Вот, чтение на сон грядущий. Он стал проворачивать аферы, едва ступив на берег. Конечно, из этого вряд ли что поймешь — просто несколько переводов с одного места на другое. Обычное решение военной администрации — переложить его на чужие плечи.

— Зачем тогда посылать его в такое место, как Крансберг?

Берни кивнул:

— Я спрашивал. Задумка заключалась в том, чтобы убрать его подальше от гражданского населения. Он был представителем ВА в одном городке в Гессене и такого там наворотил, что даже немцы стали жаловаться. Гауптман Толль — так они его называли — сумасшедший. Важно расхаживал по городку в тех своих сапогах и с плеткой в руках. Народ решил, что вернулись СС. Так что ВА пришлось убрать его оттуда. Потом был лагерь для интернированных лиц в Бенсхайме. Торговли там никакой, ну, может, несколько сигарет, но какого черта? Насколько я слышал, он продавал документы на освобождение. Можете даже не смотреть — в делах стоит штамп «освобожден». Нет слов. Прищучили его после того, как у него кончилась клиентура. Он стал арестовывать их сразу после освобождения — рассчитывал, они снова заплатят. Один поднял шум, и дальше мы знаем только то, что Талли перевели в Крансберг. Видимо, рассчитывали, что уж там-то он не сможет причинить никакого вреда. Ведь оттуда никто не хочет освобождаться.

— Кроме Эмиля, — сказал Джейк.

— Очевидно.

— А что они сказали? Когда Эмиль не вернулся? Там что, люди просто заходят и уходят?

— Охрана сочла, что все в порядке, раз у него пропуск. Он уехал вместе с Талли. Видите ли, дело в том, что это не тюрьма — периодически ученые в сопровождении кого-то выбираются в город. Так что никто ничего не заподозрил. А когда он не вернулся, Талли заявил, что удивлен, как и все остальные.

— Он разве не должен был оставаться с ним?

— А что тут сделаешь? У Талли пропуск на выходные — он не нянька. Говорит, что доверял ему. Дело было личное — семейное. Он не хотел мешать. — Берни снова посмотрел на Лину.

— И никто ничего не говорит?

— Ой, много чего. Но не отдашь же под трибунал человека за то, что он дурак. Тем более когда он считает, будто оказал одному из гостей услугу. Все, что можно сделать, — это перевести его куда-нибудь. Готов биться об заклад, те бумаги выплыли бы снова, это лишь вопрос времени. И тогда он поехал в Потсдам. Там вы и появились.

Джейк открыл папку и посмотрел на фотографию, прикрепленную скрепкой к верху страницы. Молодой, еще не распух от ночного заплыва по Юнгферзее. Он попытался представить себе, как Талли расхаживает со стеком в руке по гессенской деревушке. Такого юнца с открытым и мягким лицом обычно можно было увидеть у стойки с газировкой в Натике, Массачусетс. Но война изменила всех.

— И все же я никак не пойму, — сказал он наконец. — Если режим был таким свободным, зачем платить, чтобы выйти за пределы замка? Судя по всему, он мог просто выпрыгнуть из окна и убежать? Ведь мог?

— Теоретически — да. Но смотрите, никто и не пытается сбежать из Крансберга — им это даже в голову не приходит. Они — ученые, не военнопленные. Они хотят получить билет в землю обетованную, а не убежать. Может, ему нужен был пропуск — вы же знаете их отношение к документам. Чтобы официально он был не в самоволке.

— Слишком дорогая плата за пропуск. А откуда появились деньги?

— Не знаю. Спросите у него. Вы же это хотели узнать в первую очередь?

Джейк оторвался от фотографии.

— Нет, я хотел узнать, почему убили Талли. Судя по всему, причин имелась сотня.

— Может быть, — произнес Берни медленно. — А может, всего лишь одна.

— Только потому, что человек подписал листок бумаги?

Берни опять развел руками:

— Может, только совпадение. А может, зацепка. Человек выбирается из Крансберга и направляется в Берлин. Неделю спустя тот, кто его выпустил, приезжает в Берлин, и его убивают. Я не верю в совпадения. Тут есть какая-то связь. Два плюс два получается…

— Я знаю этого человека. Он никого не убивал.

— Не убивал? Хорошо, но хотелось бы услышать это от него. Кстати, раз уж вы так хорошо его знаете, спросите его об ордене СС. — Берни подошел к пианино. — Как бы там ни было, он — ваша ниточка. Вам даже искать его не надо. Он сам к вам придет.

— Пока он не появлялся.

— А он знает, где вы? — спросил Берни у Лины.

Она опять тяжело опустилась на банкетку и уставилась в пол.

— Может, его отец. Его отец знает.

— Тогда сидите на месте. Он появится. Хотя, возможно, вам предпочтительнее, чтобы не появлялся, — обратился он к Джейку. — Немного не с руки в создавшихся обстоятельствах.

— Что с вами? — спросил Джейк, удивленный его тоном.

— Мне не нравится, когда в гостиницу приводят нацистов, вот и все.

— Он же этим не занимался, — сказал Джейк.

— Может быть. А может, вы больше не хотите заниматься арифметикой. Сложите. Два плюс два. — Он сгреб остальные папки с пианино. — Я опаздываю. Фрау Брандт. — Он вежливо кивнул — прощальный выстрел. И повернулся к Джейку. — Все стыкуется.

Он был на полпути к выходу, когда Джейк остановил его:

— Берни? А можно посчитать иначе. Два плюс два. Талли приезжает в Берлин. Но, как мы знаем, единственным человеком, с которым он собирался увидеться, были вы.

Берни на мгновение застыл:

— И что это значит?

— Цифры лгут.

Когда Берни ушел, в комнате повисли безмолвие и пустота, как в вакуумной трубе. Было только слышно, как тикают часы в холле.

— Не обращай на него внимания, — сказал наконец Джейк. — Он такой жесткий только на словах. Ему нравится быть свирепым.

Лина промолчала, потом встала и подошла к окну. Сложила руки на груди и уставилась вдаль.

— Так что теперь мы все нацисты.

— Ну, так только Берни говорит. Для него все нацисты.

— А что, в Америке лучше? Твоя немецкая подруга. Она тоже была нацисткой? Вот как она на меня смотрит. А он твой друг. Фрау Брандт, — передразнила она Берни.

— Ну, он такой.

— Нет, я действительно фрау Брандт. Просто забыла на какое-то время. — Она повернулась к нему. — Вот теперь действительно стало как раньше. Нас трое.

— Нет. Двое.

Она слабо улыбнулась:

— Да, было прекрасно. А теперь нам надо идти. Дождь кончился.

— Ты его не любишь, — сказал он, как спросил.

— Любовь, — сказала она, уходя от ответа. И повернулась к пианино. — Я почти не виделась с ним. Дома он не бывал. А после Петера все изменилось. Стало легче не видеться друг с другом. — Она оглянулась. — Но я не собираюсь отправлять его в тюрьму. Ты не можешь просить меня об этом.

— Я не прошу.

— Ну да. Я — приманка. Кажется, так он выразился? Я видела его лицо — как у полицейского. Все эти вопросы.

— Его не посадят в тюрьму. Он никого не убивал.

— Откуда ты знаешь? Я вот убила.

— То совсем другое.

— Может, для него это тоже было совсем другое.

Он посмотрел на нее:

— Лина, ты о чем? Ты же знаешь, он не убивал.

— А ты думаешь, для них это имеет значение? Немец? Нас обвиняют во всем. — Она замолчала и отвела взгляд. — В тюрьму я его не пошлю.

Он подошел к ней и пальцем повернул ее лицо к себе.

— Ты действительно полагаешь, что я буду просить тебя об этом?

Она взглянула на него и отошла.

— Я уже ничего не знаю. Почему нельзя оставить все как есть?

— А все и так, как есть, — сказал он спокойно. — Перестань волноваться. Все будет хорошо. Но нам надо найти его. Пока другие нас не опередили. Ты же понимаешь. — Она кивнула. — Он действительно может поехать к своему отцу? Ты говорила, что они не общались.

— А больше не к кому. Он приезжал за ним, как ты теперь знаешь, даже после всего случившегося.

— Где была ты? На Паризерштрассе?

Она покачала головой:

— Ее всю разбомбили. В больнице. Он сказал подождать его там, но потом не сумел пробраться.

— Так что он не знает, где еще искать. И попытается найти отца.

— Думаю, да.

— Кто еще? Фрау Дзурис его не видела.

— Фрау Дзурис?

— Я сначала нашел ее, помнишь? Тебя не так легко найти. — Он замолчал. — Погоди. Она сказала, что приходил солдат. Вот почему, наверное, приходил Талли — искал тебя.

— Меня?

— Ну, Эмиля. Чтобы вернуть его. Это также объясняет, почему он хотел увидеться с Берни — просмотреть фрагебогены. Это департамент Берни. Может, полагал, что найдет там и твои анкеты. Но ты ни одной не заполняла. Кстати, почему?

Она пожала плечами:

— Жена члена партии? Меня бы заставили работать на разборке руин. А я не могла, была слишком слаба. И ради чего — ради продовольственной карточки категории V? Я и у Ханнелоры получала столько же.

— Но Талли не мог об этом знать. Я не знал. Значит, он хотел проверить.

— Если искал меня.

— Искал, это имело смысл. Возвращение Эмиля избавило бы его от головомойки.

— А если он уже заплатил?

Джейк покачал головой:

— Берни ошибается. Он не получил денег от Эмиля. Русские марки не ходят во Франкфурте. Он получил их здесь.

— Но почему он его выпустил?

— Вот об этом мне и хочется спросить Эмиля.

— Теперь ты опять полицейский.

— Журналист. Берни прав в одном. Эмиль — единственная ниточка, которая у меня есть. Здесь должна быть связь — но не та, о которой он думает.

— Он хочет причинить Эмилю неприятности. Ты же видишь. Этот солдат настолько важен? Кто он такой?

— Никто. Просто материал для статьи. По крайней мере, был. А теперь он — нечто другое. Если ты действительно хочешь уберечь Эмиля от неприятностей, нам лучше установить, кто действительно убил Талли.

Лина, мрачно обдумывая сказанное, подошла к патефону и коснулась одной пластинки, как бы ожидая, что снова зазвучит музыка.

— Совсем недавно мы хотели поехать в Африку.

Он подошел к ней сзади и тронул плечо.

— Ничего не меняется.

— Нет. Только ты стал полицейским. А я приманкой.

Глава девятая

На следующий день опять было жарко. В Берлине буквально парило. Дождь промыл воздух от пыли, и теперь над влажными руинами поднимались облачка испарений, от чего вонь становилась еще хуже. Отец Эмиля жил в Шарлоттенбурге, в нескольких кварталах от шлосса, в одном из уцелевших многоквартирных домов в стиле модерн, где выделили комнаты для семей из разбомбленных домов. Улицу не расчистили, поэтому им пришлось оставить джип на Шлосс Штрассе и пробираться через развалины по тропинке, помеченной палками с номерами домов, воткнутыми прямо в груды обломков, как указатели маршрута. Когда наконец они добрались, с них лил градом пот, но профессор Брандт был одет в костюм и рубашку с высоким накрахмаленным воротничком веймарской эпохи, который не размяк даже при такой убийственной жаре. Его рост удивил Джейка. Эмиль и Джейк были одинакового роста. Но профессор Брандт возвышался над ним настолько, что когда поцеловал Лину, сложился в поясе, как офицер в поклоне.

— Хорошо, что ты пришла, Лина. — Он был скорее вежлив, чем сердечен, как будто к нему явилась бывшая студентка.

Он взглянул на Джейка, увидел военную форму, и его глаз дернулся.

— Он убит, — сказал он без всякого выражения.

— Нет-нет, это друг Эмиля, — сказала Лина и представила его.

Профессор Брандт протянул сухую руку:

— Из более счастливых времен, полагаю.

— Да, с довоенных, — ответил Джейк.

— Тогда добро пожаловать. Я подумал, это официальный визит. — Проблеск облегчения, которое не могло скрыть даже его бесстрастное лицо. — Извините, что ничего не могу предложить гостям. Сейчас с этим трудно, — сказал он, показав на узкую комнату, в которую сквозь разбитое и заделанное картоном окно пробивались лучи света. — Если вы не против, мы можем погулять в парке. В такую погоду там приятнее.

— Мы ненадолго.

— Прекрасно, тогда небольшая прогулка, — сказал он, явно стесняясь комнаты и желая побыстрее выйти. Он повернулся к Лине. — Но сначала я должен сообщить тебе. Мне очень жаль. Ко мне приходил доктор Кунстлер. Ты знаешь, я просил его узнать в Гамбурге. Твои родители. Прими мои соболезнования, — сказал он, выговаривая слова официально, как панегирик.

— Ох, — вскрикнула она и смолкла, в горлеперехватило, как от всхлипа. — Оба?

— Да, оба.

— Ох, — снова вскрикнула она. И, закрыв глаза рукой, опустилась на стул.

Джейк ожидал, что профессор Брандт подойдет, начнет утешать ее, но тот, наоборот, отошел и оставил ее наедине с этой новостью. Джейк нерешительно посмотрел на нее, беспомощно застряв в навязанной роли друга семьи, которому остается только помолчать.

— Воды? — спросил профессор Брандт.

Она покачала головой.

— Оба. Это точно?

— В документах столько напутано, можешь себе представить. Но их опознали.

— Итак, больше никого не осталось, — тихо сказала она себе.

Джейк вспомнил Бреймера, глядящего в иллюминатор на разрушенный пейзаж. То, что они заслужили. Видя только здания.

— Ты в порядке? — спросил Джейк.

Они кивнула, затем встала, разглаживая юбку, зримо приводя себя в порядок.

— Я знала, это должно случиться. Спросила так — чтобы услышать. — Она повернулась к профессору Брандту. — Пожалуй, лучше прогуляться. Воздухом подышим.

Он с явным облегчением взял шляпу и повел их по коридору прочь от главного входа. Лина брела за ним, не замечая руки Джейка.

— Мы выйдем через черный вход. За домом наблюдают, — сказал профессор.

— Кто? — удивленно спросил Джейк.

— Молодой Вилли. За плату, полагаю. Он всегда на улице. Или один из его дружков. С сигаретами. Откуда они их только достают? Этот тип всегда был подлецом.

— А кто ему платит?

Профессор Брандт пожал плечами:

— Воры, наверно. Может, конечно, они следят не за мной. За кем-нибудь другим в доме. Ждут момента. Но предпочитаю, чтобы они не знали, где я.

— Вы уверены? — спросил Джейк, глядя на его седые волосы. Старческое выдумки, оберегает заделанную картоном комнату.

— Герр Гейсмар, каждый немец — в этом деле специалист. За нами следили двенадцать лет. Я даже во сне могу определить. Вот мы и здесь. — Он открыл дверь черного хода. В глаза ударил слепящий свет. — Никого, видите.

— Насколько я понял, Эмиль сюда не приходил? — спросил Джейк, все еще размышляя.

— Вы поэтому приехали? Извините, я не знаю, где он. Убит, возможно.

— Нет, жив. Он был во Франкфурте.

Профессор Брандт остановился:

— Жив. У американцев?

— Да.

— Слава богу. Я думал, у русских… — Он опять зашагал вперед. — Итак, он выбрался. Он говорил, что мост Шпандау все еще открыт. Я решил, что он с ума сошел. Русские…

— Он уехал из Франкфурта две недели назад, — перебил его Джейк. — В Берлин. Я надеялся, что он придет к вам.

— Нет. Его у меня не было.

— Я имею в виду — чтобы найти Лину, — несмело сказал Джейк.

— Нет, приходил только русский.

— Его искал русский?

— Лину, — ответил профессор, колеблясь. — Так я ему и сказал. Свинья.

— Меня? — спросила Лина, которая, оказывается, все слышала.

Профессор Брандт отвел взгляд и кивнул.

— Зачем? — спросил Джейк.

— Я не спрашивал, — сказал профессор Брандт почти недовольно.

— Но Эмиль ему нужен не был, — сказал Джейк, размышляя вслух.

— Зачем? Я подумал…

— Он назвал себя?

— Они не представляются. Только не они.

— А вы не спросили? Русский наводит справки в британском секторе?

Профессор Брандт, расстроившись, остановился, как будто его уличили в какой-то непристойности.

— Я и не хотел знать. Понимаете, я полагал — это личный вопрос. — Он взглянул на Лину. — Извини, не обижайся. Я полагал, может, он твой друг. Столько немецких женщин — только и слышишь в последнее время.

— Вы так подумали? — сердито спросила она.

— Не мне судить о таких вещах, — ответил он подчеркнуто и отстраненно.

Она посмотрела на него неожиданно жестко.

— Не вам. Но вы судите. Вы осуждаете всех. Теперь меня. Вы же об этом подумали? Русская шлюха? — Она отвела взгляд. — О, почему я удивляюсь? Вы всегда предполагаете самое худшее. Смотрите, как вы осуждаете Эмиля — родную кровь.

— Моя родная кровь. Нацист.

Лина махнула рукой:

— Ничего не изменилось. Ничего, — сказала она и широкими шагами ушла вперед, стараясь унять гнев.

Они молча перешли через дорогу. Джейк чувствовал себя непрошеным свидетелем при семейной ссоре.

— Она не в себе, — произнес наконец профессор Брандт. — Это, полагаю, из-за плохой новости. — Он повернулся к Джейку. — Тут что-то не так? Этот русский — к Эмилю это имеет отношение?

— Не знаю. Но если он появится, дайте мне знать.

Профессор Брандт пристально посмотрел на Джейка.

— Могу я спросить, чем конкретно вы занимаетесь в армии?

— Я не служу в армии. Я — журналист. Мы обязаны носить форму.

— Ради вашей работы. Именно так говорил Эмиль. Вы ищете его как друга? Больше ничего?

— Как друга.

— Он не под арестом?

Нет.

— Я подумал, мало ли что, кругом процессы. Они не собираются отдать его под суд?

— Нет, с какой стати? Насколько я знаю, он ничего не сделал.

Профессор с интересом посмотрел на него, затем вздохнул.

— Ничего, кроме вот этого. — Он показал на выпотрошенный шлосс. — Вот, что они натворили. Он и его дружки.

Они подходили к дворцу с запада. Земля все еще была покрыта осколками стекла от разбитой оранжереи. Берлинский Версаль. Замок получил прямое попадание, восточное крыло было разрушено, а уцелевшие бледно-желтые стены покрылись черным налетом гари. Лина шагала впереди к английскому саду, который теперь было не узнать. Пустое грязное поле, усеянное снарядными осколками.

— Так оно и должно было закончиться, — сказал профессор Брандт. — Все понимали это. Почему же он не понимал? Они уничтожили Германию. Сначала книги, потом все остальное. Эта страна была не только их. Она была и моей. Где теперь моя Германия? Посмотрите. Исчезла. Убийцы.

— Эмиль не был таким.

— Он работал на них, — сказал профессор, повышая голос, как в суде: этот диспут явно шел уже много лет. — Будьте осторожны, надевая мундир. В него вы и превратитесь. Всегда работа. Знаете, что он мне сказал? «Не могу ждать, пока история изменит положение дел. Я должен выполнять свою работу сейчас. После войны мы можем заняться более прекрасными делами». Космосом. Мы. Кто? Человечество? После войны. И говорит это, когда вокруг падают бомбы. Когда они грузят людей в поезда. Никакой связи. Что вы собираетесь делать в космосе, говорю я, смотреть оттуда на мертвых? — Он откашлялся, успокаиваясь. — Вы согласны с Линой. Считаете, что я резок.

— Не знаю, — ответил Джейк, чувствуя себя неловко.

Профессор Брандт остановился и посмотрел на шлосс.

— Он разбил мне сердце, — сказал он так просто, что Джейк даже моргнул, как будто со старика вместе с повязкой сорвали кожу. — Она считает, что я его осуждаю. А я даже не знаю его, — сказал он, казалось бы, сутулясь от своих слов. Но когда Джейк поднял взгляд, профессор стоял, так же чопорно выпрямившись, как и прежде. Шея сжата высоким воротничком. Он двинулся к парку. — Ну, теперь этим займутся американцы.

— Мы пришли сюда не судить.

— Да? А кто тогда? Считаете, мы может судить себя сами? Наших собственных детей?

— Может, никто.

— Тогда они избегнут наказания.

— Война закончилась, профессор Брандт. И никто ничего не избежал, — сказал Джейк, глядя на обугленные остатки замка.

— Не война. Нет, не война. Вы знаете, что здесь творилось. Я знал. Все знали. Станция Грюневальд. Знаете, они любили отправлять их отсюда. Не из центра, где могли видеть люди. Неужели полагали, что мы не увидим этого здесь? Тысячи людей в грузовиках. Дети. Их что, на отдых отправляли? Я сам это видел. Боже, думал я, как же мы будем расплачиваться за это, как заплатим? Как могло это случиться? Здесь, в моей стране, такое преступление? Как они могли творить такое? Не гитлеры, Геббельсы — этих типов можно видеть каждый день. В зоопарке. В сумасшедшем доме. Но Эмиль? Мальчик, который играл в паровозики. В кубики. Всегда что-то строил. Я спрашивал себя миллион раз, снова и снова, как такой мальчик мог стать частью этого?

— И какой ответ вы получили? — тихо спросил Джейк.

— Никакого. Нет ответа. — Он остановился и снял шляпу. Затем вынул платок и вытер лоб. — Ответа нет, — повторил он. — Знаете, его мать умерла при родах. И мы остались вдвоем. Только вдвоем. Может, я был слишком строг. Иногда я думал, что причина в этом. Но он был тихим, спокойным мальчиком. Прекрасный ум, который работал, даже когда Эмиль играл — кубик за кубиком, именно так. Иногда я просто сидел и наблюдал за его умом. — Джейк взглянул на него и постарался представить его без воротничка, как он лежит на полу в детской среди разбросанных кубиков. — А позже, в институте — чудо. Все предсказывали великое будущее, все. А вместо этого, вот. — Он простер руку, охватывая прошлое вместе с настоящим разрушенным садом. — Как? Как такой ум мог не видеть этого? Как можно было видеть только кубики и ничего больше? Что-то упущено. Как и во всех остальных, что-то упущено. Может, у них этого никогда и не было. Но Эмиль? Хороший немецкий мальчик — и чем все закончилось? Оказался вместе с ними.

— Но он же в конце приехал за вами.

— Да, а знаете, как? Вместе с эсэсовцами. Ты что, сказал я ему, думаешь, я сяду в этот автомобиль вместе с ними?

— За вами приехали эсэсовцы?

— За мной? Нет. За документами. Даже когда здесь уже были русские, они приехали забрать документы — представляете? Чтобы спасти самих себя. Они полагали, мы не знаем, чем они занимались? Как можно такое скрыть? Глупость. И тогда, здесь. «Это единственный способ, — сказал Эмиль, — у них машина, они заберут тебя». — Он изменил голос. — «Скажи этому старому хрену, чтоб поторапливался, или мы его тоже пристрелим», — сказали они. Пьяные, думаю, но пристрелят. Они расстреливали людей даже тогда, в последние дни, когда все было кончено. Хорошо, сказал я, пристрелите старого хрена. Будет на одну пулю меньше. «Не говори так, — сказал Эмиль. — Ты с ума сошел?» Это ты сошел с ума. Русские повесят тебя, если схватят вместе с этими свиньями. «Нет. Шпандау открыт, мы уйдем на запад». Я лучше останусь с русскими, чем с этим отребьем, сказал я. Спорили даже тогда. — Снова голос эсэсовца. — «Оставь его. У нас нет времени». — И это, конечно, верно — артиллерию было слышно отовсюду. И они уехали. Это был последний раз, когда я видел его, как он сел в автомобиль вместе с эсэсовцами. Мой сын. — Голос его затих. Он словно бы мысленно перематывал бобину с кинопленкой, снова воспроизводя эту сцену.

— Он пытался спасти вас, — сказал Джейк.

Но профессор Брандт пропустил его слова мимо ушей и вернулся опять к разговору.

— А откуда вы его знаете?

— Лина работала вместе со мной в «Коламбии».

— На радио, да, помню. Когда это было. — Он взглянул на Лину, которая поджидала их у кромки сада, где медленные воды Шпрее делали поворот. — Она плохо выглядит.

— Болела. Теперь ей лучше.

Профессор Брандт кивнул:

— Так вот почему не приходила. Обычно после налетов она меня навещала — посмотреть, в порядке ли я. Верная Лина. Не думаю, что она ему сказала об этом.

Когда они подошли ближе, Лина повернулась к ним.

— Посмотрите на уток, — сказала она. — Они все еще здесь. Кто их кормит, как вы думаете? — Заговорила как бы извиняясь за свою выходку. — Ну что, закончили?

— Закончили? — переспросил профессор Брандт и внимательно посмотрел на Джейка. — А что вам нужно?

Джейк достал из нагрудного кармана фотографию Талли.

— Этот человек приходил к вам? Вы его видели?

— Американец, — сказал профессор Брандт, рассматривая фотографию. — Нет. А что? Он тоже ищет Эмиля?

— Мог искать. Он познакомился с Эмилем во Франкфурте.

— Он из полиции? — спросил профессор Брандт настолько быстро, что Джейк посмотрел на него с удивлением. Интересно, как это — быть под слежкой двенадцать лет.

— Был. Его убили.

Профессор Брандт пристально посмотрел на него.

— И поэтому вы хотите найти Эмиля. Как друг.

— Да, как друг.

Он посмотрел на Лину.

— Правда? Он не хочет арестовать его?

— Вы считаете, что я бы помогала ему в этом? — спросила она.

— Нет, — ответил за нее Джейк. — Но я беспокоюсь. Две недели — слишком большой срок для без вести пропавшего в Германии в такое время. Он последний, кто видел Эмиля, и он мертв.

— Что вы говорите? Вы полагаете, что Эмиль…

— Нет, я так не думаю. Я не хочу, чтобы он закончил свою жизнь так же. — Он помолчал, заметив тревогу профессора Брандта. — Эмиль может что-то знать, вот и все. Нам нужно найти его. На квартиру к Лине он не приходил. Единственное место, куда он мог еще прийти, — это к вам.

— Нет, ко мне он не придет.

— Раньше приходил.

— Да, и что я ему сказал? В тот день, когда он явился с эсэсовцами, — сказал профессор, снова прокручивая фильм. — «Не возвращайся». — Он отвел взгляд. — Он больше сюда не вернется. Сейчас, по крайней мере.

— Ну, а если вернется, вы знаете, где Лина живет, — сказал Джейк, возвращаясь к началу.

— Я прогнал его, — сказал профессор Брандт, все еще погруженный в собственные мысли. — Что я мог сделать? СС. И я был прав.

— Да, правы. Вы всегда правы, — устало сказала Лина, отворачиваясь. — И вот посмотрите.

— Лина…

— О, хватит. Я устала от споров. От вечной политики.

— Какая политика? — сказал он, качая головой. — Какая политика? Ты считаешь, это была политика — то, что они натворили?

Она подняла на миг глаза, затем повернулась к Джейку:

— Пошли.

— Ты еще придешь? — спросил профессор Брандт, как-то сразу нерешительно, по-стариковски.

Она подошла, ткнулась головой ему в плечо, затем с неожиданной кротостью провела руками по костюму, как бы желая поправить ему галстук. Он стоял, выпрямившись, позволяя ей вместо объятий разгладить руками материю. — В следующий раз я вам его поглажу, — сказала она. — Вам что-нибудь нужно? Еда? Джейк может достать продукты.

— Если только кофе, — сказал он нерешительно, не желая просить.

Лина похлопала по его костюму в последний раз и ушла, не дожидаясь их.

— Я немного погуляю, — сказал профессор Брандт, и посмотрел в спину уходящей Лине. — Она как дочь мне.

Джейк только кивнул, не зная, что сказать. Профессор Брандт приосанился, выпрямил плечи и надел шляпу.

— Герр Гейсмар? Если вы найдете Эмиля… — Он замолчал, тщательно подбирая слова. — Будьте ему другом. У американцев. Полагаю, у него проблемы. Поэтому помогите ему. Вы удивлены, что я прошу об этом? Старый немец, такой строгий. Но ребенок — он всегда ребенок, здесь, в твоем сердце. Даже когда они становятся… теми, кем становятся. Даже тогда.

Джейк посмотрел на него. Высокого и одинокого посреди грязного поля.

— Эмиль не сажал людей в поезда. Есть разница.

Профессор Брандт посмотрел на обугленное здание, затем повернулся к Джейку и опустил поля шляпы.

— Вам судить.

Когда они вернулись к джипу, Джейк целую минуту рассматривал улицу, где жил профессор Брандт, но никого там не увидел — даже молодого Вилли, дежурящего за сигареты.

У фрау Дзурис ничего не изменилось: так же тек потолок в коридоре, так же варилась картошка, так же украдкой выглядывали из спальни дети с ввалившимися глазенками.

— Лина, господи, ты. Так вы нашли ее. Ребята, смотрите, кто к нам пришел, Лина. Заходите.

Но все внимание было обращено на Джейка, вынимающего плитки шоколада. Шоколад мгновенно оказался в руках у детей, блестящие обертки «Херши» сдернуты, фрау Дзурис даже не успела остановить их.

— Что за манеры. Дети, что нужно сказать?

Ребятишки, откусывая, пробормотали «спасибо».

— Проходите, садитесь. Ох, Ева будет жалеть, что не повидалась с вами. Она опять в церкви. Каждый день туда ходит. Что ты вымаливаешь, спрашиваю я, манну небесную? Попроси господа, пусть картошки пришлет.

— Так она в порядке? А ваш сын?

— Все еще на востоке, — сказала она, понизив голос. — Где именно, не знаю. Может, она молится за него. Но там бога нет. Только не в России.

Джейк планировал заглянуть на пару минут — задать простой вопрос, — но уже сидел за столом, поддавшись гостевому ритуалу. Разговор велся на чисто берлинскую тему: перечисление тех, кто выжил. Грета снизу. Квартальный, который выбрал не то убежище. Сын фрау Дзурис, который уберегся от армии, но был схвачен на заводе «Сименс» и угнан русскими.

— А Эмиль? — спросила фрау Дзурис и искоса посмотрела на Джейка.

— Не знаю. Мои родители погибли, — сказала Лина, меняя тему.

— Налет?

— Да, как мне сказали.

— Столько людей, столько людей, — запричитала фрау Дзурис, покачивая головой, потом просияла. — Но увидеть вас снова вместе — такое счастье.

— Для меня, да, — сказала Лина, слабо улыбнувшись и глядя на Джейка. — Он спас мне жизнь. Достал лекарство.

— Вот видишь? Американцы. Я всегда говорила, что они хорошие. Но Лина — особый случай, да? — почти игриво обратилась она к Джеку.

— Да, особый.

— Знаешь, он может и не вернуться, — сказала она Лине. — Нельзя винить женщин. Мужчины затевают войны, а ждут их женщины. Но как долго? Ева ждет. Он мой сын, конечно, но я не знаю. Сколько их вернется из России? А есть надо. Как она прокормит детей без мужчины?

Лина посмотрела на детишек, которые продолжали жевать шоколад, и ее лицо смягчилось.

— Они выросли. Я их даже не узнала бы. — На какой-то миг она, кажется, стала другой, вернулась в ту свою жизнь, которой Джейк никогда не знал, которая была прожита без него.

— Да, и что с ними будет? Так жить, как сейчас, на одной картошке? Даже хуже, чем во время войны. А теперь у нас еще и русские.

Джейк решил воспользоваться ситуацией.

— Фрау Дзурис, военный, который искал Лину и Эмиля, — он был русским?

— Нет, америкос.

— Этот человек? — Он передал ей фото.

— Нет, нет. Я же говорила вам, высокий. Блондин. Как немец. Даже фамилия немецкая.

— Он назвал вам имя?

— Нет, здесь, — сказала она и ткнула пальцем себе в грудь, где могла быть нашивка с именем.

— Какое имя?

— Не помню. Но немецкое. Я подумала, верно говорят. Неудивительно, что американцы выиграли войну — офицеры все немцы. Посмотрите на Эйзенхауэра,^[60] — сказала она, слегка сострив.

Джейк забрал фотографию. Он был разочарован — ниточка внезапно потерялась.

— Так он искал не Эмиля, — облегченно сказала Лина, глядя на фотографию.

— Что-то не так? — спросила фрау Дзурис.

— Нет, — сказал Джейк. — Я просто подумал на этого мужчину. А тот американец, который был здесь, — он сказал, зачем пришел к вам?

— Как и вы — по записке на Паризерштрассе. Я подумала, он один из ваших друзей, — сказала она Лине, — с прежних времен, когда вы работали у американцев. Ой, не как вы, — сказала она, улыбаясь, Джейку. И повернулась в Лине. — Понимаешь, я всегда знала. Женщина может понять что к чему. А теперь вы снова нашли друг друга. Можно я тебе кое-что скажу? Не жди, не будь как Ева. Многие не возвращаются. Ты должна жить. И он тоже. — И, к смущению Джейка, похлопала его по руке. — Это за шоколад.

Они выходили из квартиры еще пять минут. Фрау Дзурис без умолку болтала. Лину не отпускали дети, и она обещала прийти снова.

— Фрау Дзурис, — уже в дверях обратился к ней Джейк, — если кто придет…

— Не беспокойтесь, — заговорщически сказала она, неверно истолковав его слова. — Я вас не выдам. — И кивнула на Лину, которая уже спускалась по лестнице. — Заберите ее в Америку. Здесь уже ничего не осталось.

На улице он остановился и по-прежнему озадаченно оглянулся на дом.

— Что теперь? — спросила Лина. — Видишь, это был не он. Это хорошо, да? Никакой связи.

— Но она должна быть. Она имеет смысл. Теперь я вернулся туда, откуда начал. Кто же приходил?

— Твой друг сказал, что американцы будут искать Эмиля. Может, кто-то из Крансберга.

— Но не Талли, — упрямо сказал он, все еще занятый своими мыслями.

— Ты думаешь, все ищут Эмиля, — сказала она, садясь в джип.

Он направился вокруг джипа к своему месту, затем остановился и уставился в землю.

— Кроме русского. Он искал тебя.

Она повернулась к нему:

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Пытаюсь сложить два плюс два. — Он сел в джип. — Но мне нужно, чтобы это сделал Эмиль. Где же он, черт побери?

— Раньше ты не так сильно хотел видеть его.

Джейк повернул ключ зажигания.

— Раньше никого не убивали.

Эмиль не появлялся. Потянулись дни безжизненного ожидания. Они бесконечно выглядывали в окно, прислушивались к шагам на тихой лестнице. Любовью они теперь занимались как бы наспех, ожидая, что в любую минуту кто-то может войти. Их время истекло. Ханнелора вернулась, ее русский уехал, и она крутилась по квартире, постоянно болтая, ей было наплевать на их ожидание, что еще больше усиливало напряжение. Джейк, даже сидя, мысленно продолжал ходить по комнате, наблюдая, как она час за часом раскладывает карты на столе, пока наконец не складывалось ее будущее.

— Смотрите, вот он опять. Пики означают силу, так говорит фрау Хинкель. Лина, тебе надо сходить к ней — ты не представляешь, как она все видит. Понимаешь, я думала, что это так, забава. Но она знает. Она рассказала о моей матери — откуда она могла это узнать? Я и словечком не обмолвилась. И ведь не какая-то цыганка — немка. Сразу за «КДВ», представляешь, все это время. Это дар так предсказывать. А вот опять валет — видишь, двое мужчин, как она и говорила.

— Только двое? — улыбнулась Лина.

— Два замужества. Я сказала, и одного достаточно, так нет, говорит, что выпадает всегда двое.

— А что хорошего знать вес это? Пока замужем за первым, думать будешь о втором.

Ханнелора вздохнула.

— Наверное. И все же тебе надо сходить.

— Ходи сама, — сказала Лина. — Я не хочу знать.

И это была правда. Пока Джейк ждал и решал в голове кроссворд — Талли по вертикали, Эмиль по горизонтали, пытаясь свести их вместе, — Лина выглядела странно довольной, словно решила, будь что будет, все утрясется само. Известие о родителях сильно огорчило ее, а потом она выбросила все из головы с тем фатализмом, который приобретаешь, как полагал Джейк, во время войны: проснулся живой — и хорошо. По утрам она ходила в детский сад для детей перемещенных лиц. Днем, когда Ханнелора уходила, они занимались любовью. Вечерами она готовила из пайков ужин, занятая обычной жизнью, не загадывая на день вперед. А Джейк ждал, мучаясь неопределенностью.

Они гуляли. В церкви, лишенной крыши, звучала музыка. Влажный вечер, немцы устало клюют носом под мелодию Бетховена, скрипуче выводимую трио. Джейк набрасывает материал для статьи. Редактору «Колльерс» понравится идея — музыка, звучащая из руин, город возвращается. Он повел ее в «Ронни», чтобы повидаться с Дэнни, но когда они туда добрались, ее испугали пьяные крики, которые были слышны даже на улице. Он зашел туда один, но ни Дэнни, ни Гюнтера не было. Поэтому они прошли по Ку-дамм немного дальше, до кинотеатра, который открыли англичане. В кинотеатре, душном и переполненном, крутили «Неугомонный дух», и к его удивлению зрители — одни военные — наслаждались им, хохотали над мадам Аркати, свистели при виде развевающейся ночной сорочки Кей Хаммонд.^[61] Наряды к ужину, кофе и бренди в столовой — все это, казалось, происходило на другой планете.

И только когда сочные цвета сменились зернистыми черно-белыми кадрами кинохроники, они опять оказались в Берлине. В буквальном смысле. На смену Черчиллю приезжает Эттли.^[62] Очередная фотосессия в Цецилиенхофе. Новая Тройка располагается на террасе точно в том же порядке, что и старая в первый раз, пока в воздухе не замелькали банкноты. Затем матч сборных союзников по футболу. Бреймер у микрофона завоевывает мир, в зоне защиты взмывают вверх кулаки — англичане забили невероятный гол. Джейк улыбнулся про себя. Хронику смонтировали так, что они выиграли матч. Кадры, мелькнув, сменились па изображение рухнувшего дома. «Еще одно очко в нашу пользу — американский журналист, проявив мужество, спасает…»

— Господи, это же ты, — сказала Лина, схватив его за руку.

Он смотрел на себя, стоящего на веранде, обхватив за плечи немку, как будто они только что вынырнули из-под обломков. И на мгновение даже он забыл, что в действительности произошло. Хронология фильма убедительнее памяти.

— Ты мне не говорил, — сказала Лина.

— Было совсем не так, — прошептал он.

— Не так? Но ты же видишь.

И что он мог сказать? Что он просто появился там, где был? Кино сделало это реальностью. Он беспокойно заерзал в кресле. Что, если вообще все — не так, как видится? Футбол, герой хроники дня. То, как мы смотрим на события, определяет, какими они были. Труп в Потсдаме. Пачка денег. Одно ведет к другому, по кусочкам, — а если ты все сложил неправильно? Если дом рухнул уже потом?

Когда зажегся свет, она приняла его молчание за скромность.

— А ведь ты никогда не говорил. Теперь ты знаменитость, — сказала она, улыбаясь.

Он ее повел в проход, в гущу британских хаки.

— Как ты вывел ее оттуда? — спросила Лина.

— Мы просто вышли, Лина. Ничего не было.

Но по выражению ее лица он видел, что было, и перестал отпираться. Они прошли в вестибюль вместе с толпой британских офицеров и их Ханнелорами.

— О, герой дня собственной персоной. — Брайан Стэнли дернул его за рукав. — Герой, в натуре. Я действительно удивлен.

Джейк усмехнулся:

— Я тоже, — сказал он и представил Лину.

— Фройляйн, — произнес Брайан, беря ее руку. — И что нам теперь о нем думать? История в аккурат для «Мальчишечьей газеты»,^[63] должен сказать. Пропустим по рюмочке?

— В другой раз, — сказал Джейк.

— Ну вот, как всегда. Фильм понравился? Не говоря о себе, то есть.

Они вышли на теплый вечерний воздух.

— Конечно. Затосковал по дому? — спросил Джейк.

— Дорогой мой, это Англия, которой никогда не было. Мы теперь страна простого люда, разве не слышал? На этом настаивает мистер Эттли. Я, конечно, и сам прост, так что не возражаю.

— В фильме все выглядит довольно мило, — сказал Джейк.

— Ну еще бы. Снят перед войной, но его не выпускали в прокат, пока шла пьеса, а шла она беспрерывно, так что вспомнили о нем только сейчас. Ты же видишь, как молодо выглядит Рекс.^[64]

— Тебе лучше знать, — сказал Джейк. Еще один обман хронологии.

Брайан закурил.

— Как продвигается твое дело? С тем парнем в сапогах.

— Никак. Занимался другим.

Брайан взглянул на Лину.

— Судя по всему, не конференцией. В последнее время тебя вообще не видно. Дело в том, что ты меня заставил немного поразмышлять. О багаже и прочем. И я вот о чем подумал: как он вообще попал на самолет?

— Ты о чем?

— Ну там было не пробиться. Ты же помнишь. Попасть в эту дуру можно было, только если дернешь за веревочки.

— Так за какую веревочку он дернул? — закончил за него Джейк.

— Смотри. Мы там сидели как сельди в бочке. Достопочтенный и все остальные. А потом еще один. В самую последнюю минуту. Без багажа, как будто и не планировал лететь. Похоже на то, что его вызвали, понимаешь, о чем я.

Но Джейк уже скакнул мыслями дальше — как Эмилю это удалось? Никто не мог просто так зайти в самолет, тем более — немец.

— Не думаю, что они нашли проездные документы, — сказал Брайан.

— Мне не известно.

— Конечно, ему могли помочь по блату — я и сам так не раз делал. А если кто-то дал добро? Я хочу сказать, если ты им так интересуешься, хорошо бы об этом разузнать.

— Да, — согласился Джейк. А кто дал добро Эмилю?

— Армия есть армия — тут ведут учет всему, кроме того, что нужно. Но что-то типа судовой роли должно быть. Но это лишь предположение.

— А вот задумайся на минутку, — сказал Джейк. — Как бы туда мог попасть немец?

— Как делают все? Военный транспорт — надо вписаться, чтоб подбросили. Гражданского транспорта нет. Он мог воспользоваться и велосипедом, если только русские не согнали его с дороги. Они так развлекаются, я слышал.

— Да, — сказала Лина. Брайан взглянул на нее, удивившись, что она следит за разговором.

— Имеешь в виду кого-то конкретно? — спросил он у Джейка.

— Одного моего друга, — быстро ответил Джейк, прежде чем могла вмешаться Лина. — Он должен был подъехать еще неделю назад.

— Ну, это запросто. Представляешь, что там творится? — Он широким жестом обвел рукой темное пространство за городом. — Хаос. Полный бардак. Видел автобаны? Беженцы в обоих направлениях. Поляки возвращаются домой. И удачи им всем. Спят, где только могут. Он, скорей всего, застрял где-нибудь на сеновале, ноги растирает.

— На сеновале.

— Это для красного словца. Я бы не волновался, появится.

— Но если он полетел… — сказал Джейк, все еще размышляя.

— Немец? Для этого надо иметь очень большие связи. Как бы там ни было, он появится, не так ли?

Джейк вздохнул:

— Да, конечно. — Он посмотрел на редеющую толпу, как будто из нее мог внезапно появиться прогуливающийся по Ку-дамм Эмиль.

— Ладно, пойду пропущу рюмашку. Фройляйн. — Он кивнул Лине. — И держись подальше от падающих домов, — сказал он, подмигнув Джейку. — Везет только раз. А мы красиво выиграли матч, правда?

— Красиво, — улыбаясь, согласился Джейк.

— Кстати, еще один момент. Что замышляет наш достопочтенный?

— А почему он должен что-то замышлять?

— Он все еще здесь. Что обычно делают те, кто сидит на нескольких стульях? Фигаро здесь — Фигаро там. Я их не виню. А наш достопочтенный сидит и чего-то ждет. Тебя это не удивляет?

Джейк посмотрел на него:

— А тебя?

— Меня? Нет. Но это удивляет Томми Оттингера. Говорит, что он просто уполномоченный «Американских красителей».

— И?

— Томми возвращается домой. А я терпеть не могу, когда пропадает такой материал. Ты бы мог и копнуть — если у тебя, конечно, есть время. — Еще один быстрый взгляд в сторону Лины.

— А что — Томми раздает материалы?

— Ну ты же знаешь Томми. Пару рюмок — и он расскажет тебе все что угодно. Но это чисто американские дела и для меня, конечно, не годятся. Как бы там ни было, я тебе намекнул. Должен сказать, что мне больше нравится идея поймать достопочтенного, когда он запустит руку в кассу.

— В чью кассу?

— Ну, Томми полагает, он может участвовать в частных репарациях. Отхватить чуток для «Американских красителей». Они ведь как рассуждают: это выгодно в том числе и для государства, так что грабеж получается патриотический. Пока в Потсдаме спорят до хрипа о репарациях, страну потихоньку грабят.

— Я полагал, только русские занимаются обдираловкой.

— Но не ваши правильные американские парни. Все как один играют в футбол, если верить фильмам. Нет, вот где игра. Русские не знают, что брать, — просто пакуют силовые установки и все что блестит, надеясь разобраться во всем потом. А союзники — о, мы этим тоже занимаемся, благослови нас боже, — но иначе. Экспертов у нас хватает. По всей стране шныряют сотрудники технических подразделений, вылавливая лакомые кусочки. Чертежи. Рецептуры. Научно-исследовательские разработки. Собираем, можно сказать, их мозги. Ты был в Нордхаузене. Они забрали оттуда все документы — не поверишь, четырнадцать тонн бумаги. И ты, конечно, не поверишь, потому что доказать никто не может — только подберешься к ним поближе — и, бах, все лопается, как мыльный пузырь. Засекречено. Призраки. Есть одна мысль: может, стоит подключить мадам Аркати, она точно что-нибудь разглядит. — Он замолчал, и его лицо стало серьезным. — Вот бы где я копнул, Джейк. Это стоящий материал и ни у кого его нет — лишь смутные намеки. Русские свирепеют и гавкают на нас — вы похитили инженеров с «Цейсса»! — а потом, конечно, разворачиваются и делают то же самое. Так все и продолжается. Пока, наверное, вообще нечего будет красть. Репарации. Вот о чем бы я написал.

— Почему не пишешь?

— У меня уже сил нет бегать. Никаких. Тут нужен кто-нибудь помоложе, кто не боится навлечь на себя неприятности.

— Почему Бреймер? — спросил Джейк. — Почему ты думаешь, что он занимается чем-то кроме глупых речей?

— Во-первых, человек на стадионе. Помнишь его? Закадычные друзья. Он служит в одном из технических подразделений.

— А ты откуда знаешь?

— Спросил, — ответил Брайан, приподняв бровь.

Джейк пристально посмотрел на него и усмехнулся:

— От тебя ничего не скроешь, да?

— Почти ничего, — сказал тот, улыбнувшись в ответ. — Ладно, я пошел. У тебя усталая молодая дама, которой хочется домой, а тут я трещу, не переставая. Фройляйн. — Он снова кивнул Лине, потом повернулся к Джейку. — Подумай об этом, ладно? Буду рад увидеть тебя снова в деле.

Джейк обнял Лину, и они пошли в сторону Оливаерплац, подальше от прохожих и курсирующих джипов.

Светила луна и на фоне неба им видны были разрушенные верхи домов, остроконечные, как рваные буквы готического шрифта.

— Он правду говорит? Об ученых? Они и мозги Эмиля хотят забрать?

— Зависит от того, что он знает, — ответил Джейк уклончиво, а потом кивнул. — Да.

— Теперь и они. Все хотят найти Эмиля.

— Он, должно быть, улетел, — сказал Джейк, все еще размышляя. — Из Франкфурта никто не уходит. Но и здесь еще не появился, или прячется где-то.

— С чего ему прятаться?

— Человек убит. Если они действительно встречались…

— Все же ты полицейский.

— Или его подвезли. Раньше же подвозили.

— Ты имеешь в виду, когда он приезжал за мной.

— С эсэсовцами. Привезли же.

— Он не был в СС.

— Он с ними приехал. Его отец сказал мне.

— Ну, он скажет все что угодно. Так сердится. Подумать только, единственная семья, которая у меня осталась, — и такой человек. Прогнать ребенка.

— Он уже не ребенок.

— Но СС. И Эмиль?

— А с чего ему лгать, Лина? — сказал он мягко, поворачиваясь к ней. — Значит, это правда.

Поразмыслив, она в буквальном смысле отвернулась.

— Правда. Он всегда прав.

— Но ты его любишь, я же видел.

— Мне его жалко. У него теперь ничего нет, даже работы. Он ушел, когда стали увольнять евреев. Тогда же начались и ссоры с Эмилем. Так что он был прав, но вот смотри.

— А что он преподавал?

— Математику. Как и Эмиль. В институте говорили, что он был их Бахом — передал дар, понимаешь? Как две капли. Два профессора Брандта. Потом остался один.

— Может, Эмилю тоже следовало уволиться.

Она шла некоторое время, не отвечая.

— Сейчас легко говорить. Но тогда — кто знал, чем все кончится? Иногда казалось, что нацисты пришли навсегда. Это был мир, в котором мы жили, можешь понять это?

— Я тоже здесь был.

— Но ты не немец. У тебя всегда был выбор. А для Эмиля? Не знаю — не могу отвечать за него. Так что, может, его отец и прав. Но твой друг хочет сделать из него преступника. А он им никогда не был. Он не был в СС.

— Он получил награду СС. Это есть в его деле. Я видел. За службу государству. Ты знала? — Она покачала головой. — Он никогда не говорил тебе? Ты что, с ним не разговаривала? Вы же были женаты. Как вы могли не разговаривать?

Она остановилась. Посмотрела на залитую лунным светом пустынную Оливаерплац.

— Так ты хочешь поговорить об Эмиле? Хорошо, почему бы и нет? Он здесь. Как в кино, призрак, который возвращается. Всегда в комнате. Нет, он никогда ничего мне не рассказывал. Очевидно, полагал, что так лучше. За службу государству. Бог ты мой. За цифры. — Она подняла глаза. — Я и не знала. О чем тебе рассказать? Как можно жить с человеком и не знать его? Ты считаешь, что это трудно. Это легко. Сначала разговариваешь, а потом… — Она замолчала, снова уйдя в себя. — Я не знаю, почему. Из-за работы, наверное. О ней мы не говорили — а как? Я в его работе ничего не понимала. А он ею жил. А потом, когда началась война, все засекретили. Тайна. Он не мог говорить об этом. Поэтому разговариваешь о повседневных вещах, разных мелочах, потом и об этом перестаешь, надобность отпадает. Говорить становится не о чем.

— У вас же был ребенок.

Она неловко посмотрела на него.

— Да, был ребенок. О нем и говорили. Может, поэтому я не замечала. Он часто отсутствовал. У меня был Петер. Вот так мы и жили. Потом, после Петера — даже и таких разговоров не стало. О чем можно было говорить? — Она отвернулась. — Я его не виню. Разве я могу? Он был хорошим отцом, хорошим мужем. А я — была ли я хорошей женой? Я старалась. Но мы все время… — Она снова повернулась к нему. — Дело было не в нем. Во мне. Я перестала.

— Почему ты вышла за него?

Пожав плечами, она криво усмехнулась:

— Мне хотелось выйти замуж. Иметь собственный дом. Тогда, как ты знаешь, это было не так легко. Если ты порядочная девушка, сидишь дома. Когда я приехала в Берлин, мне пришлось жить у фрау Вилленц — она знала моих родителей, — а это было еще хуже. Она вечно ждала меня у двери, когда я возвращалась. Знаешь, в таком возрасте… — Она замолчала. — Теперь это выглядит так глупо. Мне хотелось иметь собственную посуду. Тарелки. И, знаешь, Эмиль мне нравился. Он был славный, из хорошей семьи. Отец — профессор, даже мои родители не возражали. Согласны были все. Так я получила свои тарелки. На них были цветы — маки. Затем один налет — и их не стало. Просто, как… — Она взглянула на разрушенные дома, затем снова заговорила. — А сейчас я удивляюсь, зачем я так хотела их. Всю ту жизнь. Не знаю — кто скажет, почему мы делаем то, что делаем? Почему я пошла с тобой?

— Потому что я попросил.

— Да, ты попросил, — сказала она, все еще глядя на дома. — Я поняла это с той первой встречи. В пресс-клубе, на вечеринке. Помню, как я подумала: на меня еще никто так не смотрел. Как будто ты знал какую-то тайну обо мне.

— Какую тайну?

— Что я скажу «да». Как будто я так и выглядела. Неверной женой.

— Да нет, — сказал Джейк.

— Что я могу ему изменить, — сказала она, словно не слыша его. — Но я не хочу делать ему больно. Разве недостаточно просто оставить его? Теперь мы должны быть еще и полицейскими? Поджидать его здесь, как пауки, чтобы заманить в ловушку.

— Никто не пытается заманить его в ловушку. По словам Берни, они хотят предложить ему работу.

— Его мозги им нужны. И что потом? Ох, давай уедем. Из Берлина.

— Лина, я не могу вывезти тебя из Германии. Ты же знаешь. Тебе надо…

— Стать твоей женой, — закончила она фразу, покорно кивнув. — А я таковой не являюсь.

— Пока, — сказал он, касаясь ее. — На этот раз все будет иначе. — Он улыбнулся. — У нас будет новая посуда. Магазины Нью-Йорка ею забиты.

— Нет, этого хочется только раз. Но теперь есть еще кое-что.

— Что?

Не ответив, она отвернулась, затем прижалась к нему.

— Давай просто любить друг друга. Пока этого достаточно, — сказала она. — Только этого. — Она пошла вперед, потянув его руку за собой. — Смотри, где мы.

Они не заметили, как свернули в конец Паризерштрассе. Груды развалин выглядели темными провалами на залитой лунным светом улице. Там, где был дом Лины, на груде кирпичей все еще торчала раковина. В слабом свете фаянс выглядел темным. Чернила на упавшей записке фрау Дзурис расплылись от дождя.

— Надо написать новую, — сказал он. — На всякий случай.

— Зачем? Он знает, что меня тут нет. И что дом разбомбили.

Джейк посмотрел на нее:

— Но американец, который приходил к фрау Дзурис, не знал этого. Он пришел сначала сюда.

— И что?

— Значит, он не говорил с Эмилем. Куда ты потом перебралась?

— К подруге из больницы. К ней на квартиру. Иногда мы оставались на работе. Там были надежные подвалы.

— А с ней что?

— Она погибла. Сгорела.

— Кто-то ж остался. Подумай. Куда бы он мог пойти?

Она покачала головой:

— К отцу. Он к нему бы пошел. Как всегда.

Джейк вздохнул:

— Значит, его нет в Берлине. — Он подошел и поправил палку с запиской, вогнав ее глубже в обломки кирпичей. — Тогда нам надо сделать это ради нее, чтобы друзья знали, где ее найти.

— Друзья, — фыркнула Лина. — Одни нацисты.

— У фрау Дзурис?

— Конечно. Во время войны она всегда носила брошку со свастикой. Вот тут. — Она коснулась груди. — Ей нравилось слушать речи. Лучше театра, говорила она. Включала радио погромче, чтобы все в доме могли слышать. Если кто жаловался, она говорила: «Вы не хотите слушать фюрера? Тогда я о вас доложу». Вечная сплетница. — Она отвела взгляд от руин. — Ладно, это тоже закончилось. По крайней мере, речи. Ты не знал?

— Нет, — ответил он обескураженно. Любительница пирогов с маком.

На улицу с грохотом въехал грузовик, осветив Лину лучами фар.

— Берегись. — Он схватил ее за руку и потащил к кирпичам.

— Фрау! Фрау! — Послышались гортанные выкрики и смех. В открытом кузове грузовика группа русских солдат с бутылками в руках. — Комме! — заорал один из них, когда грузовик замедлил ход.

Джейк почувствовал, как она застыла рядом. Все ее тело напряглось. Он вышел на дорогу, чтобы в свете фар они могли видеть его форму.

— Проваливайте! — сказал он, взмахом отсылая грузовик прочь.

— Американская, — проорал в ответ один, но военная форма подействовала. Те, кто уже было собрались спрыгнуть с кузова, остановились. А один поднял бутылку, приветствуя Лину, уже принадлежащую другому. Русские в кузове принялись шутить. Мужчины, смеясь, салютовали Лине.

— Валите, — сказал Джейк, надеясь, что его тон будет понятен и без перевода.

— Американская, — снова повторил солдат, делая глоток. Затем показал куда-то за спину Джейка и что-то прокричал по-русски. Джейк обернулся. В лунном свете на фаянсовой раковине, задрав нос кверху, замерла крыса. Прежде чем он смог шевельнуться, русский вытащил пистолет и выстрелил. Вокруг тут же раздался грохот, от которого у Джейка схватило живот. Он пригнулся. Крыса шмыгнула прочь, но огонь уже велся из всех стволов, спонтанная пристрелка по движущейся цели. Несколько пуль попало в фаянсовую раковину, расколов ее. От нее отвалился кусок и полетел вдогонку крысе. Джейк почувствовал, как Лина вцепилась ему сзади в рубашку. Пару шагов — и они окажутся на линии огня, непредсказуемой, как прицеливающийся пьяный. Но вдруг все стихло, и солдаты опять загоготали. Один стукнул по кабине грузовика, давая знак ехать, и, взглянув на Джейка, швырнул ему из отъезжающей машины бутылку водки. Джейк поймал ее обеими руками, как футбольный мяч, постоял, посмотрел на нее и швырнул в кучу кирпича.

Лину всю затрясло, как будто от звона разбитой бутылки у нее внутри все отпустило.

— Свиньи, — сказала она, держась за Джейка.

— Просто пьяные, — сказал он, но его самого передернуло. Ведьпо пьяной прихоти и его могли пристрелить в одну секунду. А если б его тут не было? Он представил, как Лина бежит по улице, ее собственной улице, как ее загоняют в тень. Следя взглядом за грузовиком, он заметил, что в подвале загорелся свет — кто-то пережидал в темноте, пока не прекратится стрельба. Только крысы могут бегать достаточно быстро.

— Давай вернемся на Ку-дамм, — сказала она.

— Все в порядке. Они больше не появятся, — сказал он и обнял ее. — Мы почти у церкви.

Но на самом деле улица пугала теперь и его. Зловещая при слабом свете, неестественно притихшая. Когда они проходили мимо уцелевшей стены, луна скрылась на минуту за ней, и они опять оказались в полной мгле тех первых дней затемнения, когда путь домой находили по жуткому мерцанию фосфорных полосок. Но тогда, по крайней мере, был слышен шум города, дорожное движение, свистки и приказы регулировщиков. Теперь же тишина стояла полная, не нарушаемая даже радиоприемником фрау Дзурис.

— Они никогда не изменятся, — сказала Лина, понизив голос. — Когда они в первый раз пришли, мы напугались и подумали, ну, все — это конец. Но нет. Все продолжается.

— По крайней мере, они больше не стреляют в людей, — сказал он быстро, пытаясь уйти от темы. — Они солдаты, вот и все. Они так развлекаются.

— Тогда они тоже развлекались, — горько сказала она. — Знаешь, в больнице они брали рожениц, беременных, им было плевать кого. Любую. Им нравился их визг. Они смеялись. Думаю, их это возбуждало. Никогда не забуду. По всей больнице. Одни вопли.

— Теперь все закончилось, — сказал он, но она, похоже, не слышала его.

— А потом нам пришлось жить при них. Два месяца — вечность. Знать, что они творили, и видеть их на улице, ожидая, когда начнут снова. Каждый раз, когда я вижу кого-нибудь из них, я слышу вопли. Я думала, что так жить не смогу. Только не с ними…

— Ш-ш, — сказал Джейк, поглаживая ее волосы, как отец, успокаивающий больного ребенка, чтобы ушла боль. — Все кончилось.

Но по ее лицу он понял, что для нее — нет. Она отвернулась.

— Пошли домой.

Он посмотрел ей в спину. Хотел еще что-то сказать, но она, ссутулившись, двинулась прочь, опасаясь, что на темной улице снова появятся солдаты.

— Они не вернутся, — сказал он, как будто это имело какое-то значение.

Глава десятая

Прощальная вечеринка, устроенная Томми Оттингером, совпала с закрытием конференции и превратилась таким образом — без всяких намерений с его стороны — в попойку «Прощай, Потсдам». Из Берлина уезжала по меньшей мере половина пресс-корпуса, пребывавшая в том же неведении о сути переговоров, что и по прибытии. И после двух недель пустых пресс-релизов и гостиничной маеты им все надоело, и они были готовы отпраздновать отъезд. К тому времени, когда Джейк добрался до пресс-центра, там уже стоял оглушающий галдеж и валялись груды опустошенных бутылок. Канцелярские столы сдвинули в сторону, чтобы освободить место для джазового комбо, и несколько представительниц Женского вспомогательного корпуса и медсестер Красного креста поочередно сменяли друг друга, подобно королевам бала, на импровизированной танцплощадке. Остальные просто пили, сидя на столах или прислонившись к стене, и орали, чтобы услышать друг друга. В дальнем углу продолжалась игра в покер, начатая несколько недель назад. Игроки сидели, не обращая внимания на остальных, отгородившись завесой собственного стоялого дыма. Рон, довольный собой, шнырял между гостями с планшетом под мышкой, набирая людей на экскурсии по Цецилиенхофу и Бабельсбергу, которые теперь, когда все уехали, открыли для прессы.

— Видел место, где проходила конференция? — спросил он у Джейка. — Ах да, ты там уже был.

— Внутри не был. А что в Бабельсберге?

— Спальня Трумэна. Очень симпатичная.

— Я пас. А что ты такой радостный?

— Мы же справились, не так ли? Гарри вернулся к своей Бесс.^[65] Дядя Джо — хрен его знает куда. Все вели себя прилично. Ну, почти все, — сказал он, взглянув на Джейка, а потом усмехнулся. — Видел кинохронику?

— Ага. И хотел бы поговорить с тобой об этом.

— Это как раз входит в мои обязанности. Думаю, выглядел ты великолепно.

— Еб твою.

— И вот благодарность. Любой другой был бы доволен. Кстати, тебе тут телеграмма. Я все эти дни таскаю се с собой. — Достав телеграмму, он вручил ее Джейку.

Джейк развернул бланк. «Киножурнал везде. Где вы? Срочно телеграфируйте собственный отчет. Специально „Колльерс“. Поздравляем. Смело».

— Боже, — сказал Джейк. — Нужно заставить тебя ответить на это.

— Меня? Да я простой посыльный. — Он снова усмехнулся. — Примени воображение. Что-нибудь снизойдет.

— Интересно, чем ты будешь заниматься после войны.

— Эй, кинозвезда. — Томми подошел и положил ему руку на плечо. — А где твой стакан? — Лысая макушка у него уже блестела от пота.

— Вот, — ответил Джейк, забирая стакан из рук Томми. — Выглядишь так, как будто пьешь за двоих.

— А почему бы и нет? Ауф видерзеен этой чертовой дыре. Кто займет мою комнату, Рон? Лу Аронсон просится.

— Я вам что, портье? У нас во-о-от такой список очередников. Некоторые, конечно, своими комнатами даже и не пользуются. — Еще один косой взгляд на Джейка.

— Я слышал, Бреймер еще здесь, — сказал Джейк.

— Эту жопу отсюда вытащит только акт Конгресса, — сказал Томми слегка заплетающимся языком.

— Ну-ну, — сказал Рон. — Поуважительней.

— Что он задумал? — спросил Джейк.

— Ничего хорошего, — сказал Томми. — Он ничем хорошим не занимается еще со времен этого ебаного Хардинга.^[66]

— Ну, опять начинается, — сказал Рон, закатывая глаза. — Старые злобные «Американские красители». Дайте им уже отдохнуть, а?

— Да пошел ты. Что ты знаешь об этом?

Рон весело пожал плечами.

— Немного. Кроме того, что они выиграли за нас войну.

— Да? Я тоже ее выиграл. Только я не богат, а они разбогатели. Как ты это объяснишь?

Рон похлопал его по спине:

— Богат спиртным, Томми, богат спиртным. Угощайтесь, — сказал он, налил порцию и протянул ему. — За счет заведения. Еще увидимся. Вон сестричка стоит, мечтает осмотреть спальню Трумэна.

— Не забудь про комнату, — сказал ему вслед Томми, когда тот растворился в толпе. Он сделал глоток. — Подумать только, совсем пацан, у него все еще впереди.

— Так что ты знаешь, Томми? Брайан сказал, у тебя есть для меня материал.

— Он так сказал, хм? А тебе интересно?

— Я весь во внимании. Что там с Бреймером?

Томми покачал головой:

— Это вашингтонская история. — Он поднял глаза. — И я ее оставляю за собой. Я расколю этого сукиного сына, даже если мне придется просмотреть каждый патент лично. Но красиво. Как богатые становятся богаче.

— И как?

— Ты действительно хочешь узнать? Приобретают компании, лицензии. Ебаный бумажный лабиринт. Зачастую их собственные юристы не могут разобраться. «Американские красители и химикаты». Ты знаешь, что они с «Фарбен» были вот так. — Он показал два сплетенных вместе пальца. — До войны. Во время войны. Делились патентами, и одна рука мыла другую. За исключением того, что во время войны не торгуешь с компанией противника. Неприлично все же. Поэтому деньги платят в другом месте — в Швейцарии, новой компании. Которая к тебе не имеет никакого отношения, за исключением того, что, как ни странно, в правлении — те же парни. И тебе платят независимо от того, кто победитель.

— Не очень порядочно, — сказал Джейк. — И ты можешь доказать это?

— Нет, но я знаю об этом.

— Как?

— Потому что я великий журналист, — сказал Томми, коснулся носа и заглянул в свой стакан. — Если смогу разобраться в бумагах. Ты думаешь, легко найти, кто чем владеет на самом деле? Не тут-то было. Все так запутано, но им именно это и надо. Но я знаю об этом. Помнишь Блаустейна из картеля? «Фарбен» был его детищем. Он сказал, что поможет мне. И все это где-то в Вашингтоне. Осталось только заполучить нужный документ. Его, конечно, нужно еще захотеть найти, — сказал он и поднял стакан, приветствуя всех коллег, танцующих в этой шумной комнате с женщинами из вспомогательного корпуса.

— Тогда что Бреймер делает в Берлине?

— Согласовывает признание вины. Помогает старым друзьям. Правда, продвинулся он недалеко. — Он улыбнулся. — Блаустейну нужно отдать должное. Подними шум и кто-нибудь да услышит. Черт, даже мы прислушиваемся через раз. В результате никто не захочет и близко подходить к «Фарбен» — сильно воняет. ВА учредила для них специальный трибунал. Они их тоже прищучат — вставят им по полное не хочу. Даже Бреймер не отмоет важных шишек. Он пытается свести программу денацификации на нет, толкает свои речуги, но на сей раз не сработает. «Фарбен» знают все. Боже, это же они построили завод в Аушвице. Кому хочется подставлять шею за таких людей?

— О чем ты? Речи? — спросил Джейк, начиная понимать, что Рон, в конечном счете, был прав. Томми сел на своего конька, и его понесло. Чем еще мог заниматься Бреймер?

— Ну, он делает что может. Речи — только часть. Никто в действительности не знает, что такое денацификация — где провести черту? — поэтому он продолжает долбить эту тему, и вскоре все вообще перестанут понимать, что к чему. Люди хотят домой, а не судить нацистов. На что, несомненно, и рассчитывают «Американские красители»: тогда их друзья смогут вернуться к работе. А не в тюрьму. Насколько я понял, он предлагает трудовые соглашения.

Джейк поднял голову:

— Трудовые соглашения?

— Патенты уже у них. Теперь нужно заполучить персонал. Никто не хочет оставаться в Германии. Вся страна, в конечном счете, отойдет коммунякам, и с чем тогда останемся мы? Проблема теперь в том, как их ввезти в Штаты. Госдепартамент исповедует странную идею о непредоставлении виз нацистам, но поскольку нацистами были все и армия намерена достать их всех, остается только одно — найти спонсора. Того, кто скажет, что им без них ну никак не обойтись.

— Типа «Американских красителей».

Томми кивнул.

— И чтобы доказать это, они подпишут контракты с Министерством обороны. Армия получит «высоколобых», «Американские красители» — жирный контракт на их найм, и все будут счастливы.

— Мы говорим о людях «Фарбен»? О химиках?

— Конечно. Они без труда впишутся в «Американские красители». Я говорил с одним из них. Он расспрашивал об Ютике.

— А кто еще? Кроме «Фарбен»?

— Любой. Ну, прикинь сам. «Американские красители» сделают все, что захотят военные, армия — их бизнес. Захотят военные специалиста по аэродинамике, они найдут ему применение, особенно если армия даст им контракт на эти аэродинамические трубы. Что, не знаешь, как это делается? Старая история.

— Ага, на новый лад. Работа для нацистов.

— Ну, все зависит от того, какую вонь скрывают их личные дела. Для Геринга никто работу искать не будет. Но большинство притихло. Номинально они нацисты. Страна-то была нацистская. Фишка в том, что они хорошие спецы. Лучшие в мире. Поговори с технарями из спецкоманд, у них на уме только одно — как бы их заполучить. Как будто разговор идет о девочках. Немецкая наука. — Он затряс головой и сделал еще глоток. — Какая страна, если только подумать. Ресурсов никаких. Делали все в лабораториях. Резину. Топливо. Единственное, что у них было — уголь, и посмотри, чего они достигли.

— Почти, — сказал Джейк. — И посмотри на это сейчас.

Томми усмехнулся:

— Ну, я не говорил, что они не сумасшедшие. А кто другой стал бы слушать Гитлера?

— Фрау Дзурис, — ответил сам себе Джейк.

— Кто?

— Никто — так, мысли вслух. Слушай, Томми, — сказал он, размышляя. — Ты что-нибудь слышал о том, как деньги переходят из рук в руки?

— Что, к немцам? Смеешься? Их не надо подкупать — они сами хотят уехать. А что? Ты уже видел здесь химические заводы с объявлениями о найме?

— Но тем не менее Бреймер набирает работников.

— Ну, может, немного, на стороне. Он из тех, кто не любит простаивать. — Томми оторвал взгляд от стакана. — А тебе зачем?

— У него должно быть много зеленых, чтобы ими так сорить, — не ответив, сказал Джейк. — Если ему что-то потребуется.

— Угу. — Томми уставился на Джейка. — Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Честно. Просто вынюхиваю.

— Ты-то? Я же тебя знаю. Тебе ж насрать на «Фарбен», верно?

— Верно. Не беспокойся, этот материал твой.

— Тогда что ты из меня все вытягиваешь?

— Не знаю. По привычке. Моя мама всегда говорила: слушай — и что-нибудь узнаешь.

Томми рассмеялся:

— У тебя не было матери, — сказал он. — Такого не может быть.

— Была. Даже у Бреймера есть, — отшутился Джейк. — И, клянусь, она им гордится.

— Ага, он бы и ее продал, дай ему только денег на условное депонирование. — Он поставил стакан на стол. — Она, вероятно, заправляет тем чертовым загородным клубом, пока ее мальчик получает конверты в «Американских красителях». Это великая страна.

— Лучше не бывает, — охотно согласился Джейк.

— И я не могу дождаться, когда вернусь туда. И все выясню. Слушай, сделай мне одолжение. Если что-нибудь узнаешь о Бреймере, дай мне знать, ладно? Раз уж ты копаешь.

— Позвоню тебе первому.

— И не предъявляй мне счета. Ты у меня в долгу.

Джейк улыбнулся:

— Мне будет тебя недоставать, Томми.

— Меня и твоего больного зуба. Что он там, черт, затевает? — сказал он, кивая головой в сторону оркестра, барабанщик которого выдал дробь.

Рон с бокалом в руке стоял перед музыкантами.

— Внимание. Вечеринки без тостов не бывает.

— Тост! Тост! — Раздались по всей комнате крики, сопровождаемые звоном бокалов.

— Иди сюда, Томми.

Раздался гул и свист, поднялся добродушный гвалт, как на студенческой вечеринке. Скоро народ начнет балансировать бутылками на головах. Рон начал что-то говорить о самой прекрасной команде журналистов, с которыми ему довелось работать, затем усмехнулся, толпа стала свистом глушить его, воздел руку, а потом полностью сдался, только поднял бокал и пожелал удачи. Кто-то запустил желтыми бумажными самолетиками прямиком в голову Рона. Тот, засмеявшись, уклонился.

— Речь! Речь!

— Пошли все на хрен, — сказал Томми, взяв правильный тон, и толпа снова взревела.

— Давай, Томми, скажи что-нибудь! — раздался голос рядом с Джейком. Бенсон, журналист из «Звезд и полос»,^[67] слегка охрипший от криков.

Томми улыбнулся и поднял стакан.

— Это историческое событие…

— О! — Взвыла толпа, и еще один самолетик пролетел мимо.

— Давайте выпьем за свободную и неограниченную навигацию по всем международным внутренним водным путям.

К удивлению Джейка, это вызвало гром аплодисментов, сопровождавшихся взрывом хохота и криками «За внутренние водные пути! Внутренние водные пути!». Томми осушил стакан, и оркестр снова заиграл.

— А юмор в чем? — спросил Джейк у Бенсона.

— Трумэн выдвинул гениальную идею на конференции. Говорят, лицо дяди Джо в этот миг стоило миллион баксов.

— Шутишь.

— Если б. Он действительно настаивал на включении этого вопроса в повестку дня.

— Я полагал, что заседания держатся в секрете.

— То было слишком значимым, чтобы удержать в тайне. За пять минут пять утечек. А ты где был?

— Дела.

— Никак не могли уговорить его снять этот вопрос. Путь к прочному миру. — Он засмеялся. — Открыть Дунай.

— Как я понимаю, в заключительное соглашение это не попало?

— Сдурел? Все сделали вид, что ничего и не было. Как в церкви, когда кто-то пукнет. — Он окинул Джейка взглядом. — А что за дела?

После этого вечеринка пошла вразнос. Гул музыки и голосов нарастал, пока не перешел в один пронзительный визг, похожий на звук пара, вырывающегося из клапана. Всем уже было, кажется, все равно. Медсестры кружились по танцплощадке. В шуме явно преобладали мужские голоса, как на всех оккупационных вечеринках, которые проходили практически без женщин. Так как связи с местными женщинами были запрещены, общение с немками ограничивалось сумрачным миром кабаков на Ку-дамм и обжиманием в развалинах. Джейк увидел на танцплощадке Лиз, которая помахала ему, приглашая, но он, шутливо козырнув, прошел к бару. Еще пятнадцать минут — дань вежливости, — и он пойдет домой к Лине.

Ходуном ходила уже вся комната, как будто народ танцевал, не сходя с места, — за исключением игроков в покер, засевших в углу. Они только и знали, что методично шлепать картами о стол. Джейк посмотрел в конец бара и улыбнулся. Еще один уголок тишины. Неохотно появился Мюллер, который еще больше походил на судью Гарди — седой и трезвый, как дежурный учитель на школьном балу.

Джейк почувствовал, как его локтем толкнули в бок, плеснули пивом на рукав, и отошел от стойки, чтобы сделать финальный круг по комнате. Взрыв смеха из ближайшей группы — в центре внимания опять Томми. Рядом с дверью на стене висела пробковая доска, залепленная вырезанными статьями и заголовками. Его потсдамская статья тоже была здесь. Ее поля, как и у всех остальных, были заполнены от руки комментариями. НЕСАМТВОЛ — «не самая твоя лучшая». Статья о том, как Черчилль покидал конференцию. КОЗЕМБРОДГИГ — «когда по земле бродили гиганты». Фамильярные акронимы пресс-центра, такие же засекреченные и шутливые, как и пароли в школьном клубе. Как он провел войну.

— Любуетесь на дело своих рук?

Он повернулся и увидел стоящего за спиной Мюллера. В пропахшей потом комнате форма на нем была свежей.

— А что они вообще-то означают?

— Рецензии. В сокращенном виде. САМВЕЛИЗ, — произнес Джейк сокращение как слово. — Самая великолепная из всех. НЕСАМТВОЛ — не самая твоя лучшая. Вроде такого.

— У вашей братии больше сокращений, чем у армейцев.

— Вряд ли.

— А я в эти дни слышу только ОТУМДЕМ — отъебись, у меня дембель. То есть домой хотят, — объяснил Мюллер, как будто Джейк не понял. — Полагаю, вы тоже собираетесь домой, Потсдам-то закончился.

— Пока нет. Я еще тут поработаю.

Мюллер посмотрел на него:

— Ах да. Черный рынок. Прочитал в «Колльерс». Будет продолжение? — Джейк пожал плечами. — Знаете, каждый раз, когда появляется такая статья, кому-то прибавляется лишней работы — нужно объясняться.

— Может, вместо этого лучше все зачистить?

— Пытаемся, хотите верьте, хотите нет.

— Каким образом?

Мюллер улыбнулся:

— А как у нас все делается? С помощью новых директив. Но и они требуют времени.

— Особенно если люди, которые их принимают, тоже отсылают деньги домой.

Мюллер бросил на него острый взгляд, но не стал обострять разговор.

— Пойдемте покурим, — сказал он, мягкий приказ.

Джейк последовал за ним на улицу. Колонна джипов вытянулась вдоль широкой и пыльной Аргентинишеалле, сейчас довольно пустынной.

— Вы были заняты, — сказал Мюллер, предлагая ему сигарету. — Я видел вас в кино.

— Скажите на милость.

— Я также слышал, что кто-то запрашивал Франкфурт о нашем друге Талли. Полагаю, это вы?

— Вы забыли упомянуть, каким колоритным персонажем он был. Гауптман Толль.

— Майстер Толль, раз уж вы такой дотошный. Ну ладно, не в этом дело. Все сводится к одному. — Он опять слегка улыбнулся. — Не самый наш лучший работник.

— Плетка — милый штришок. Он ею пользовался?

— Будем надеяться, что нет. — Мюллер затянулся. — Нашли, что искали?

— Подбираюсь. Но не благодаря ВА. Не хотите мне сказать, почему вы от меня это скрываете? Для ясности.

— Никто от вас ничего не срывает.

— А как насчет заключения баллистической экспертизы? На третьем листке, которой вы мне не дали. Затерялся, наверно. — Мюллер ничего не сказал. — Позвольте еще раз вас спросить. Почему вы скрываете?

Мюллер вздохнул и щелчком отправил сигарету на дорогу.

— Все просто. Я не хочу, чтобы вы писали эту статью. Теперь ясно? Некий мерзавец попадает в переплет на черном рынке, а газеты начинают орать про коррупцию среди военной администрации. Нам этого не надо. — Он взглянул на Джейка. — Мы сами очистим свои ряды.

— Если надо, убрав человека? Американской пулей.

— Если надо — и так, — невозмутимо ответил Мюллер. — У нас есть департамент уголовного розыска, как вам известно. Они знают, что делают.

— Хотите сказать, убирают по-тихому.

— Нет. Добираются до сути проблемы — без скандала. Езжайте домой, Гейсмар, — устало сказал он.

— Нет.

Мюллер взглянул на него, удивленный резким ответом:

— Я бы мог заставить вас уехать. Вы здесь по разрешению, как и все остальные.

— Вы не станете этого делать. Я — герой, меня в кино показывают. Вы не станете сейчас выгонять меня из города. Как это будет выглядеть?

Мюллер минуту внимательно смотрел на него, а затем нехотя улыбнулся.

— Полагаю, есть варианты и получше. В данный момент.

— Тогда почему вам на пять секунд не перестать корчить из себя армейскую важную шишку и не помочь мне? У вас американца убили. А ДУР сидит, сложа руки, и вы знаете это. Помощь вам не помешает.

— Вашей? Вы не полицейский. Вы — сплошной геморрой. — Он скорчил гримасу. — А теперь, может, дадите мне спокойно дослужить до пенсии? Пошумите где-нибудь в другом месте.

— Пока вы ждете, вам не интересно будет узнать, что деньги, найденные при нем, были русскими?

Мюллер вздернул голову и застыл. Единственное, что всегда привлекает внимание ВА.

— Интересно, — сказал он наконец, не отводя взгляда от Джейка. — А вы откуда знаете?

— Серийные номера. Спросите ребят из ДУРа, раз уж они такие профессионалы. Ну что, оставите меня в деле?

Мюллер уставился взглядом в землю и стал водить ногой по небольшому кругу, словно принимая решение.

— Послушайте, никто от вас ничего не скрывает. Я передам вам баллистическое заключение.

— Хорошо. Но я его уже видел.

Мюллер поднял голову.

— Я не спрашиваю, как.

— Раз уж вы настроены так доброжелательно, не могли бы оказать мне услугу? Типа компенсации за все хорошее. При нем не было проездных документов.

— Верно.

— А кто дал добро в аэропорту? Кто посадил его на самолет? Мне нужно, чтобы проверили диспетчеров. За 16 июля.

— Но это займет…

— Полагаю, у вашей секретарши найдется немного времени. Она могла бы позвонить, а я буду так ей благодарен. Вас они послушают. У меня это займет недели.

— А до этого у вас не было проблем, — осторожно сказал Мюллер, глядя на него.

— На этот раз мне нужна помощь сверху. Для разнообразия. Вы же знаете, как бывает. А пока она будет этим заниматься, еще кое-что. Проверьте, нет ли в списках пассажиров Эмиля Брандта. С прошлой недели и далее. — На лице Мюллера отразилось непонимание. — Он ученый. Сбежал от Талли из Крансберга. Мусоросборник. Слышали о таком?

— Вам это на что? — спросил Мюллер тихо.

— Просто дайте ей поручение.

— Мусоросборник засекречен.

Джейк пожал плечами.

— Слухи. Походите по пресс-центру. И не такое услышите.

— Вы не можете писать об этом. Это конфиденциальная информация.

— Знаю. Не беспокойтесь, меня интересует не Мусоросборник. А майстер Толль.

— Не уверен, что понимаю, какая тут связь.

— Если я прав, подождите немного — и все прочтете в газетах.

— Именно этого я и не намерен делать.

Джейк улыбнулся:

— Ну почему вам не подождать и не посмотреть, что из этого получится? Может, тогда ваше мнение изменится. — Он взглянул на него, на этот раз серьезно. — Ничего порочащего репутацию.

— Даете слово?

— А вы поверите? Почему бы просто не сказать, что понимаете мои лучшие намерения, и не покончить с этим. Но за звонки я буду благодарен.

Мюллер медленно кивнул:

— Хорошо. Но и вы кое-что сделайте для меня — поработайте с ДУР по этому делу.

— Третий экземпляр под копирку? Нет, спасибо.

— Я же не прошу вас бегать вокруг, как с цепи сорвавшись. Поработайте с ними, понимаете?

— Тогда я в команде? Минуту назад вы отсылали меня домой.

Плечи Мюллера обвисли.

— До появления русских, — сказал он угрюмо. — А теперь мы должны знать. Хотя бы и с вашей помощью. — Он помолчал, размышляя. — Вы уверены насчет денег? Серийные номера? Впервые об этом слышу. Я считал, что они все одинаковые.

— Там есть небольшой штрих. Мне об этом сказал один знакомый с черного рынка. Они усекли это. Выходит, в министерстве финансов сидят не такие уж глупцы, как вы думали.

— Меня это чрезвычайно радует, — сказал Мюллер, расправив плечи. — Надеюсь, вас тоже. Хорошо, давайте вернемся к нашим делам, пока я не передумал, — сказал он, подводя Джейка к двери. Они остановились на пороге, оглушенные шумом. Посреди комнаты народ, выстроившись в затылок друг другу, извивался в конге, выкидывая ноги в стороны на раз-два-три и абсолютно не попадая при этом в такт. — Леди и джентльмены прессы, — сказал Мюллер, покачав головой. — Боже, как мне хочется обратно в армию. По глоточку?

— Пропустите за меня. Мне пора домой.

— Где он на этот раз? В последнее время я не вижу вас за ужином. Завели компанию на стороне?

— Полковник. Есть правила.

— Хм. И престрогие, — сказал он, криво усмехнувшись. — Как и во всем остальном. — Он повернулся, чтобы уйти, но затем остановился. — Гейсмар? Не вынуждайте меня жалеть об этом. Все же я могу заставить вас уехать домой.

— Буду иметь это в виду, — ответил Джейк. — Только, пожалуйста, позвоните.

Он попрощался с Томми, который уже упился в стельку и обнял его так, что кости затрещали. Конга уже распалась, а с ней прекратились и танцы, но вечеринка и не думала утихать. Пьянка достигла той степени, когда шутки моментально переходили в спор. Лиз делала групповые снимки. Журналисты выстроились в одну шеренгу и, пьяно улыбаясь, обхватили друг друга за плечи. Вопль восторга встретил очередную порцию льда. Надо было уходить. Он был почти у двери, когда его нагнала Лиз.

— Эй, Джексон. Как твои любовные дела? — Водной руке она несла туфли, в другой — чехол фотоаппарата. Глаза блестели от выпитого.

— Нормально. А твои?

— Уезжаю. Раз спрашиваешь.

— А длинный Джо куда делся?

— Не волнуйся. Завтра он явится. — Она скорчила рожицу. — Они всегда возвращаются. Как насчет подвезти? Мне в них не дойти, — сказала она, подняв туфли.

— Что, ноги заплетаются? — улыбнулся Джейк.

— В них? Да они полетели час назад.

— Поехали.

— Держи, — сказала она, передавая ему туфли. — Я сумку возьму.

Он стоял, держа туфли кончиками пальцев, и наблюдал, как она, перегнувшись через столик, пытается закинуть ремень сумки себе на плечо. Тот постоянно спадал. Не выдержав, Джейк подошел, взял у нее сумку и перекинул себе через плечо.

— Какой ты милый. Дурацкая штука.

— Пошли, тебе надо подышать свежим воздухом. Что тут у тебя?

Она хихикнула.

— Ой, забыла. Ты. Я тут тебя запечатлела. Подожди минутку. — Она остановила его и стала возиться с молнией. — Только что отпечатала. Можно сказать, свеженькие. Все время ношу с собой. — Она вытащила несколько фотоснимков на глянцевой бумаге и стала перебирать их в поисках нужной фотографии. — А, вот и мы. Наш человек в Берлине. Неплохо, учитывая обстоятельства.

Он посмотрел на себя, уходящего в правую половину снимка, оставляя позади Центр документации. Редеющие волосы на висках, удивленное лицо.

— Я выглядел лучше, — сказал он. То же самое он ощутил, когда увидел свое отражение в витрине «КДВ» — кто-то другой, уже не тот молодой человек с фотографии в паспорте.

— Это ты так думаешь.

Слева стоял, позируя, Джо — высокий блондин, ариец с плаката. Если верить Брайану, один из спецтехнарей. Друг Бреймера. Джейк бросил фото в стопку, затем нагнулся и снова взял ее.

— Слушай, Лиз, — сказал он, внимательно разглядывая снимок, — а как фамилия Джо?

— Шеффер. А что?

Немецкая фамилия. Он покачал головой:

— Да так. Можно я возьму?

— Конечно, — сказала она, довольная. — У меня еще миллион таких.

Блондин, похожий на немца, сказала фрау Дзурис. Точное сравнение. Но так ли это? На фотографии — очередной трюк камеры — он и Джейк стояли на ступеньках так, будто все время были вместе. Не верь глазам своим.

Он посмотрел на часы. Фрау Дзурис, очевидно, готовилась ко сну и стук в дверь ее потревожит. Но вряд ли уже спит. Он схватил Лиз за руку и потянул за собой.

— Где-то пожар?

— Поехали. Мне надо кое с кем повидаться.

— О, — сказала она с подчеркнутой медлительностью. Протянула руку и забрала туфли. — Не в этот раз. Пусть свои носит.

Не обращая на нее внимания, Джейк заспешил к джипу.

— Знаешь, это, конечно, не мое дело… — начала она, усаживаясь в машину.

— Ну и помолчи.

— Тебе слова не скажи, — заявила она, но замолчала и, когда они тронулись, откинулась на спинку. — Знаешь, кто ты? Романтик.

— В последний раз им не был.

— И все же ты романтик, — кивнула она, продолжая разговаривать сама с собой.

— А что Джо делает в Берлине? — спросил Джейк.

Но от выпитого ее тянуло на другую тему. Она засмеялась.

— Ты прав. Он не такой. А тебе зачем? — Она повернулась к нему — С ним — так. Несерьезно. Он просто — рядом.

— А с какой целью?

Она махнула рукой.

— Да так, ошивается.

Откинув голову, она расположилась поудобней, как будто держаться прямо на неровной дороге было трудно. На секунду Джейк подумал, что она сейчас отключится. Но Лиз сказала лениво:

— Я рада, что тебе фотография понравилась. Быстрый затвор. Цейссовский. Изображение получается четким.

Нечеткой становилась ее речь. Они обогнули старое здание Люфтваффе и поехали по Гельферштрассе. Почти дома. Перед гостиницей он остановил машину и взял сумку.

— Справишься? — спросил он, прилаживая ремень.

— Все еще торопишься, да? Я думала, ты ночуешь здесь.

— Не сегодня.

— Ладно, Джексон, — сказала она тихо. — Я дойду. — И тут неожиданно наклонилась и впилась в него поцелуем.

— К чему все это? — спросил Джейк, когда она оторвалась.

— Хотела посмотреть, на что это похоже.

— Ты перебрала.

— Угу, — сказала она сконфуженно, забрала сумку и выбралась из джипа. — И момент выбрала неудачно. — Она повернулась к джипу. — Смешно, как все получается. А ведь могло быть и славно, не так ли?

— Могло.

— Джентльмен, — сказала она, закидывая сумку на плечо. — Клянусь, ты относишься к тем мужикам, кто утром делает вид, что ничего не помнит.

Но он думал об этом всю дорогу до Вильмерсдорфа — о неожиданной загадочности людей, о том, какие они на самом деле. Насчет фрау Дзурис он не ошибся. Она готовилась ко сну и, испугавшись стука в дверь, схватилась за халат. И насчет фотографии он оказался прав.

— Да, видите, похож на немца, — сказала фрау Дзурис. — Он самый. Вы его знаете? Он друг?

Но в тусклом свете дверного проема его глаза, не отрываясь, смотрели не на фотографию, а на ее халат, где слева над грудью вместо броши было пустое место.

На следующий день ничего не помнила Лиз. Она собиралась ехать в Потсдам с одной из групп Рона, которая поредела: многие не явились, болея с похмелья, и, казалось, удивилась, что он вообще упомянул Джо.

— А зачем тебе с ним встречаться?

— У него есть информация для меня.

— Ага. И какая?

— О пропавших без вести.

— Ты не хочешь сказать мне, в чем дело?

— А ты не хочешь сказать мне, где он?

Она пожала плечами и уступила:

— Вообще-то у меня с ним свидание. В Потсдаме.

— Почему в Потсдаме?

— Он найдет мне там камеру.

Джейк показал на фотоаппарат с особо быстрым затвором, который был у нее с собой.

— И этот он тоже достал?

— А тебе-то что? — Она улыбнулась, подняв руки ладонями вверх. — Он щедрый парень.

Джейк усмехнулся:

— Ага, раздаривает реквизированные камеры. Он хоть сказал, где их достает?

— Спроси сам. Так ты едешь или нет? — Она показала на автомобиль Рона, старый «мерседес». На заднем сиденье в ожидании отъезда, развалившись, дремали два репортера.

— Вас слишком много. Я следом поеду.

— Лучше держись меня. Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда мы там были?

В общем, закончилось все тем, что она поехала с ним. Они следовали за машиной Рона, пока не доехали до Авюс. Там они ее потеряли после того, как Рон, выехав на трассу, на большой скорости помчался по ней, обгоняя поток машин, направляющихся из Берлина. Движение удивило Джейка. Ярким солнечным днем, казалось, все ехали в Потсдам — грузовики, джипы и такие же, как у Рона, легковушки, выведенные из гаражей новыми владельцами. Сзади еле тащился старый черный «хорх», набитый русскими. Но остальные то и дело вырывались вперед на открытое шоссе, вспоминая довоенные навыки вождения, и мчались, оставляя позади деревья Грюневальда.

Когда они добрались до города, ему сразу бросилось в глаза разрушенное бомбами здание, которое он не заметил в прошлый раз. Штадтшлосс, руины без крыши. Ему досталось больше всех. Уцелела только часть длинной колоннады, обращенная к рыночной площади. Церковь Николайкирхе напротив потеряла купол. Четыре боковые башни теперь еще больше напоминали причудливые минареты. И только городская ратуша в стиле Палладио,^[68] кажется, сохранилась. На вершине ее круглой крыши торчал Атлант, держа на своих плечах позолоченный глобус мира. Глупая гримаса судьбы — английские бомбы пощадили китч.

Однако Альтен Маркт была оживленной. Перед обелиском, трясясь, полз трамвай. Огромное открытое пространство площади было полностью забито — сотни, а может, и тысячи, людей бродили между кучами добра, открыто и шумно торговались, как на том средневековом рынке, который дал площади название. Невероятно, но Джейку это напомнило сук в Каире. Битком набитое поприще взаимообмена, коробейники ловят покупателей за рукав, слышна разноязыкая речь, но нет колорита, разрезанных арбузов, пирамид специй. Лишь пары поношенной обуви, побитые костяные безделушки, ношеная одежда, унитазы, выдранные на продажу. Но здесь по крайней мере не было опасений, присущих рынку на Тиргартен, где всегда одним глазом следили, не появится ли военная полиция. Русские покупали, а не патрулировали, вновь радуясь предпринимательству после воздержания во время конференции. Никто не шептался. Мимо прошли два солдата, держа на головах настенные часы. Когда приехал Талли, ничего такого здесь не было. Джейк представил встречу где-то в укромном уголке. Может, даже в Нойер Гартене, в нескольких шагах от воды. Но что тогда была за сделка?

Они оставили джип рядом с брешью в колоннаде, где когда-то был Портал Фортуны, и медленно влились в толпу. Лиз щелкала камерой. Автомобиля Рона нигде видно не было — вероятно, все еще ехал к вилле Трумэна. Но Джейк с удивлением отметил, что «хорх» вынужден был втиснуться позади его джипа. Единственное место в Берлине, где проблемы с парковкой.

— Ты где с ним встречаешься? — спросил Джейк.

— Он сказал, у колоннады. Мы рано приехали. Взгляни, как ты думаешь, это настоящий Майсен?

Она взяла супницу — ручки с позолоченной окантовкой, расписана розовыми яблоневыми цветками. До войны такая посуда дюжинами стояла в «Карштадте». Но костлявая, согбенная немка, которая ее продавала, оживилась.

— Майсен, я. Натюрлих.

— Что ты собираешься с ней делать? — спросил Джейк. — Варить суп?

— Красивая супница.

— «Лаки Страйк», — с акцентом произнесла женщина. — «Кэмел».

Лиз вернула супницу и знаком попросила женщину позировать ей. Камера щелкнула, женщина нервно усмехнулась, выставив супницу вперед, все еще надеясь ее продать, а Джейк отвернулся — ему стало неудобно, как будто они что-то украли. Так примитивные люди боятся, что фотокамера забирает души.

— Не надо было это делать, — сказал он, когда они отошли. Вслед им что-то кричала разочарованная женщина.

— Местный колорит, — сказала беззаботно Лиз. — Почему они все в брюках?

— Это старая военная форма. Мужчинам не разрешают, так что теперь ее носят женщины.

— Не все, — сказала она и показала на двух девушек в летних платьях, болтающих с французами, чьи красные береты выделялись среди моря хаки и серого цвета как птичьи перья.

— Они продают нечто другое.

— Неужели? — удивилась Лиз. — Прямо так, в открытую?

Но они позировали тоже, обняв солдат за талии, более раскованные, чем женщина с фарфором.

Джейк и Лиз сделали полукруг к обелиску. Прошли мимо сигаретных оптовиков, понаблюдали за торговцами и кучами армейских консервов. На ступеньках Николайкирхи мужчина разостлал ковры — сюрреалистический штришок Самарканда. Рядом однорукий ветеран предлагал коробку бесполезных теперь ручных инструментов. Женщина с двумя детьми продавала пару детских ботиночек.

Они нашли Шеффера у северного конца колоннады. Он рассматривал фотокамеры.

— Помнишь Джейка, — сказала Лиз весело. — Ты ему нужен.

— Да?

— Нашел что-нибудь? — спросила она, взяла у него камеру и приставила ее к глазу.

— Старая «лейка». Ничего стоящего. — Он повернулся к Джейку. — Ищете камеру?

— Только с цейссовским объективом, — сказал Джейк, кивая на футляр Лиз. — Вы достали ее на заводе?

— Завод в советской зоне, судя по последним сведениям, — сказал Шеффер, внимательно посмотрев на Джейка.

— Я слышал, наши технари там побывали.

— Да что вы?

— Полагаю, они там разжились кое-какими сувенирами.

— А зачем им это надо? Все, что нужно, можно достать здесь. — Шеффер обвел рукой площадь.

— Так вас там не было?

— Что это — «Двадцать вопросов»?^[69]

— Не распаляйся, — сказала Лиз, отдавая ему «лейку». — Джейк всегда задает вопросы. Он только этим и занимается.

— Да? Ну так и задавайте их в другом месте. Готова? — спросил он Лиз.

— Эй, красавица с камерой. — К ним подбежали два американских солдата. — Помните нас? Бункер Гитлера?

— Как вчера, — сказала Лиз. — Как дела, ребята?

— Получили приказ, — сказал один из них. — В конце недели.

— Мне, как всегда, не везет, — усмехнулась Лиз. — Хотите сняться на прощанье? — Она подняла камеру.

— Отлично. Обелиск захватите?

Джейк посмотрел, куда Лиз направила объектив, — на двух солдат, рынок, бурлящий у них за спинами. Интересно, вдруг подумал он, как они будут объяснять все это дома — русские, прикладывающие к уху часы, проверяя их ход, усталые немки с супницами. Около церкви двое русских держали ковер. Рядом стоял увешанный медалями генерал. Когда подъехал трамвай, разделив толпу, русский повернулся лицом к колоннаде. Сикорский с блоком сигарет. Джейк про себя улыбнулся. Даже начальство приходит на рынок, чтобы прикупить мелочевку на стороне. Или это день зарплаты для агентуры?

Солдатик нацарапал что-то на клочке бумаги.

— Можете прислать фотки сюда.

— О, Сент-Луис, — сказала Лиз.

— И вы оттуда?

— Уэбстер-Гроувз.

— Ну, елки. Далеко же нас занесло, да? — сказал он, разглядывая разбомбленный шлосс.

— Передавайте нашим привет, — сказала Лиз, когда они уходили. Затем повернулась к Шефферу. — Как тебе это нравится?

— Пошли, — сказал он устало.

— Еще один вопрос можно? — спросил Джейк.

Но Шеффер уже пошел.

— Зачем вы ищете Эмиля Брандта?

Шеффер остановился и оглянулся. Секунду он стоял неподвижно и вопросительно смотрел на Джейка.

— Почему вы считаете, что я кого-то ищу?

— Потому что я тоже видел фрау Дзурис.

— Кого?

— Соседку. С Паризерштрассе.

Опять тяжелый взгляд.

— Чего вы хотите?

— Я старый друг семьи. Я стал искать его, смотрю, а там ваши уши торчат. Так зачем?

— Старый друг семьи, — сказал Шеффер.

— Довоенный. Я работал с его женой. Позвольте еще раз вас спросить: почему вы его ищете?

Шеффер уставился на Джейка, пытаясь по его липу определить, чего он хочет.

— Потому что он пропал без вести, — сказал он наконец.

— Из Крансберга, знаю.

Шеффер удивленно моргнул:

— Тогда в чем вопрос?

— Мой вопрос — ну и что? Зачем он вам?

— Если вам известно про Крансберг, то вы и это знаете. Он — гость правительства Соединенных Штатов.

— С продленным пребыванием.

— Точно. Мы еще не закончили с ним разговор.

— А когда закончите, он может идти куда угодно?

— Об этом я не знаю. Это не моя епархия.

— А чья?

— Не ваше собачье дело. Что вам вообще нужно?

— Я тоже хочу найти его. Как и вы. — Он поднял взгляд. — Успехи есть?

Шеффер снова кинул на него острый взгляд, затем расслабился и вздохнул:

— Нет. Пока все по-прежнему. Передышка не повредит. Может, вы — она и есть. Друг семьи. Мы ведь ничего не знаем о его личной жизни. Только о том, что у него в голове.

— И что?

Шеффер опустил взгляд.

— Много чего. Он, блядь, просто ходячая бомба, если попадет не в те руки.

— Имеете в виду русских?

Шеффер кивнул.

— Вы сказали, что знаете его жену? А где она, знаете?

— Нет, — сказал Джейк, отводя глаза от Лиз. — А что?

— Мы полагаем, он у нее. Он постоянно о ней говорил. Лина.

— Лина? — спросила Лиз.

— Это распространенное имя, — сказал ей Джейк. Сигнал сработал, и она, успокоившись, отвела взгляд. Он опять повернулся к Шефферу. — А что, если он не хочет, чтобы его нашли?

— Такой вариант неприемлем, — жестко ответил Шеффер и взглянул на часы. — Здесь мы не можем разговаривать. Приходите в штаб в два.

— Это приказ?

— Будет приказ, если не появитесь. Так поможете или нет?

— Если б я знал, где он, то вас бы и не спрашивал.

— Его связи — могли бы поделиться информацией. Есть же кто-то, с кем он должен увидеться. Может, вы и есть наша передышка, — повторил он и покачал головой. — Боже, никогда не угадаешь, верно?

— Столько воды утекло. Его друзей я не знаю — это все, что я могу сказать на данный момент. Я даже не знал, что он был нацистом.

— И что? Все были нацистами. — Шеффер снова окинул Джейка подозрительным взглядом. — Вы один из этих?

— Из каких?

— Из тех, кто все еще воюет, ищет нацистов. Не занимайте мое время этим. Мне плевать, даже если он был лучшим другом Гитлера. Нам только нужно знать, что у него вот тут, — сказал он, приложив палец к виску.

Отголоски другого разговора, во время ужина, за столом.

— Еще один вопрос, — сказал Джейк. — В первый раз, когда я встретился с вами, вы приехали за Бреймером. Гельферштрассе, 16 июля. Вспомнили? Куда вы тогда поехали?

Шеффер снова пристально посмотрел на него, плотно сжал губы.

— Непомню.

— В ту ночь был убит Талли. Я вижу, это имя вам знакомо.

— Имя мне знакомо, — медленно произнес Шеффер. — ДОБ в Крансберге. И что?

— А то, что он убит.

— Слышал. Тем лучше, если хотите знать мое мнение.

— И вы не хотите узнать, кто это сделал?

— Зачем? Дать ему медаль? Он просто избавил других от необходимости сделать это. Дерьмовый был парень.

— Но ведь это он увез Эмиля Брандта из Крансберга. И вас это не интересует.

— Талли? — спросила Лиз. — Тот, которого мы нашли?

Джейк взглянул на нее, удивившись, что вмешалась, затем на Шеффера. Потрясающий момент — он вдруг понял, что Шеффер мог завести с ней шашни лишь ради того, чтобы выведать, что ей известно. Кто тут кто?

— Верно, — сказал он и повернулся к Шефферу. — Но вас это не интересует. И вы не помните, куда отвезли Бреймера.

— Не знаю, к чему вы клоните, но спросите где-нибудь в другом месте. Пока я вам не врезал.

— Все, хватит, — сказала Лиз. — Приберегите силы для ринга. Я приехала сюда за камерой, а не смотреть, как вы разбираетесь друг с другом. Пацаны. — Она сверкнула глазами на Джейка. — Воспользуйся случаем. Улыбнись мне — я хочу доснять эту пленку — и уедешь как хороший мальчик. Это и к тебе относится, — сказала она Шефферу.

Удивительно, но тот подчинился, развернувшись лицом к камере вместе с Джейком.

— В два часа. Не забудьте, — сказал он уголком рта.

— Успокоились, — сказала Лиз, слегка присев, чтобы взять кадр. — А теперь улыбнулись.

Когда она нагнулась, на площади раздался сухой треск выстрела, затем визг. Джейк оглянулся через плечо. Мимо обелиска бежал русский солдат, увертываясь от людей, которые шарахались от него в сторону, как напуганные гуси. Еще один выстрел — справа, со стороны группы русских у припаркованного «хорха». Держат оружие наизготовку. Но за долю секунды Джейк успел увидеть, что оружие было нацелено не в сторону обелиска, а гораздо дальше, в спину Лиз.

— Ложись! — крикнул он, но она лишь удивленно вздернула голову. Пуля попала ей в шею. На мгновение все замерло. Затем опять раздался выстрел, резкий свист. Шеффер пошатнулся назад, сраженный, и, согнувшись, рухнул наземь. Прежде чем Джейк мог среагировать, он почувствовал, как на него всем телом наваливается Лиз, опрокидывает его на спину, он тоже начинает падать и, упав, ударяется головой о колонну. На площади поднялся крик, послышался топот ног по булыжнику. От колонны отрикошетила еще одна пуля. Он попытался вздохнуть под навалившимся на него телом Лиз, но рот его оказался забит — из ее горла прямо в него хлестала кровь. Еще выстрелы. Рынок взорвался стрельбой, которую, казалось, вели наобум, не целясь. Люди бросались ниц на булыжную мостовую, лишь бы не попасть под перекрестный огонь.

Джейк в панике попытался спихнуть с себя Лиз, толкнув ее в бедро. В лицо ему ударил очередной фонтан крови. Извиваясь, он выбрался из-под нее, потянулся и вытащил у Шеффера из кобуры пистолет. Хватая ртом воздух, отполз за колонну. Русские у «хорха» все еще вели огонь, паля теперь во все стороны. Солдаты на площади отстреливались. Джейк прицелился, пытаясь успокоить дрожавшую руку, выстрелил, но все же промахнулся, попав в фару автомобиля. Другая, шальная, пуля уложила одного из русских. Тот, ударившись всем телом об автомобиль, упал.

А потом, прежде чем Джейк сумел сделать еще один выстрел, все внезапно кончилось. Уцелевшие русские быстренько, как крысы, сгрудились за «хорхом» и исчезли, бросив тело убитого на опустевшей площади рядом с обелиском. Все затихло. Джейк услышал рядом с собой хрип. Затем кто-то крикнул по-немецки рядом с Николайкирхе. Он подполз к Лиз, чувствуя, что его рубашка вся в крови. Глаза ее все еще были широко открыты от ужаса, но двигались. Кровь перестала хлестать и стекала небольшим ручейком, образуя лужу у головы. Прижав руку к шее, он попытался ее остановить, но ручеек пробивался сквозь пальцы, пачкая их.

— Не умирай, — прошептал он. — Сейчас вызовем помощь.

Но кого? Шеффер слегка шевельнулся и застонал. На площади никого не было.

— Не умирай, — снова сказал он, и осекся. Ее глаза смотрели прямо на него. И он на секунду подумал, видит она его или нет, может ли он заставить ее держаться, просто глядя на нее. Девушка из Уэбстер-Гроувз.

Он повернул голову к площади.

— Кто-нибудь, помогите! — закричал он, но кто понимал по-английски? — Хильфе! — Как будто от этого крика, визжа шинами по улице, могла примчаться «скорая помощь», когда их тут и в помине нет.

Он опять посмотрел ей в глаза.

— Все будет хорошо. Только держись. — И еще сильнее зажал ей шею. В крови была уже вся его рука. Сколько крови она потеряла? Сзади послышались шаги. Он обернулся. Один из тех солдатиков — туристов. Шалый от вида крови.

— Бог ты мой, — сказал он.

— Помоги мне, — сказал Джейк.

— Фреда убили, — вместо ответа сказал он, как заторможенный.

— Попроси кого-нибудь из немцев. Нам нужно доставить ее в госпиталь. Кранкенхаус.

Солдатик озадаченно посмотрел на него.

— Кранкенхаус, — повторил Джейк. — Просто спроси.

Парень, шатаясь, как лунатик, отошел в сторону и опустился на колени рядом с обелиском, где лежал его друг. Несколько людей потихоньку выползли на площадь. Оглянулись по сторонам, опасаясь выстрелов.

— Не волнуйся, — сказал он Лиз. — Держись. Мы продержимся.

Но уже знал, что она не продержится, умрет, и содрогнулся от этой мысли. «Скорой» не будет, и никакой врач в белом халате не придет им на помощь. Будет то, что есть. И он увидел, что она все понимает. Чем заполнены ее последние минуты — рев в голове или полная тишина и только небо перед глазами? Времени у нее ровно на то, чтобы сделать снимок. Ее глаза пугливо шевельнулись, его — тоже, стараясь не отпускать ее. Потом она открыла рот, словно собираясь сказать что-то, и он услышал тяжелый вздох, но не надрывный, а спокойный. Тихий прерывистый глоток воздуха, который прервался и больше не возобновлялся, застряв где-то внутри. Никакого шумного действа, как при рождении, просто дыхание прерывается, и ты уходишь из этой жизни.

Ее глаза перестали двигаться, зрачки замерли. Он убрал руку с шеи и вытер о брюки, размазывая кровь. Как она густо пахнет. Все еще в трансе он поднял фотокамеру, которая лежала рядом. Каждое движения давалось с усилием. Все промелькнуло в одно мгновение. Вспышка за вспышкой. Слишком быстро даже для цейссовского объектива.

Шеффер снова застонал, и Джейк, не поднимаясь с коленей, поковылял к нему. Тоже кровь. По всему левому плечу расплылось пятно.

— Держитесь, — сказал Джейк. — Сейчас отвезем вас в госпиталь.

Шеффер здоровой рукой схватил руку Джейка и сжал ее.

— Только не к русским, — хрипло прошептал он. — Увезите меня отсюда.

— Слишком далеко.

Но Шеффер снова вцепился ему в руку.

— Только не к русским, — сказал он почти яростно. — Мне к ним нельзя.

Джейк посмотрел на площадь, заполнявшуюся людьми, которые бесцельно бродили, еще не оправившись от происшедшего. Везде одни русские. Русский город.

— Вы можете идти? — спросил Джейк, подложив руку Шефферу под затылок. Шеффер моргнул, но медленно поднялся, остановившись на полпути, как будто садился в постели. Он часто моргал, голова кружилась от шока. Подхватив Шеффера под мышку, Джейк, надрываясь, потянул его вверх. — Джип вон там. Можете стоять?

Шеффер кивнул и, потеряв сознание, рухнул ничком. Джейк снова посмотрел на площадь. Никого.

— Эй, Сент-Луис! — крикнул он, махнув солдатику рукой, а другой поддерживая Шеффера в полусидячем положении. — Помоги мне посадить его в джип.

Вместе они поставили Шеффера на ноги, и шаг за шагом, задыхаясь, поволокли вперед. Из раны сочилась кровь.

— Только не к русским, — снова, как в бреду, пробормотал Шеффер. Затем, когда его тело опустилось на сиденье, вскрикнул от боли, глубоко вздохнул и потерял сознание, опустив голову на грудь.

— Он дотянет? — спросил солдат.

— Да. Помоги мне уложить девушку.

Но, когда они подошли к Лиз и увидели ее, лежащую в луже крови, солдатик, как в ступоре, просто уставился на нее. Джейк не стал его ждать, опустился и подхватил ее на руки. На полусогнутых ногах, шатаясь, он нес ее к джипу, как будто перетаскивал кого-то через порог. Голова ее болталась. Аккуратно уложив тело, он вернулся за пистолетом. Солдатик все еще стоял, бледный, держа камеру Лиз в руках.

— Вы весь в крови, — сказал он глупо.

— Оставайся со своим другом. Я пришлю кого-нибудь, — сказал Джейк, забирая камеру.

Солдатик посмотрел на друга, лежащего на земле.

— Боже всемогущий, — сказал он дрожащим голосом. — Я даже не понял, что случилось.

Прибыла новая группа русских, окружили «хорх», как американские военные полицейские, и стали осматривать мертвого русского. Бегущий солдат, который все это начал, затерялся в Потсдаме. Других убитых не было, только Лиз и парнишка, который в конце недели собирался ехать домой. Когда Джейк направился к джипу, торопясь уехать, один из русских поспешил к нему, жестом показывая на Шеффера, обмякшего на переднем сиденье. Начнутся вопросы, советский доктор — этого он не хотел. Джейк сел и завел двигатель. Солдат крикнул ему, вероятно, приказывая остановиться. Но сейчас не было времени. Ближайший военный госпиталь — в Лихтерфельде, где штаб. Это много миль отсюда.

Русский встал перед джипом и поднял руку. Джейк выхватил пистолет и навел на него. Русский съежился и отскочил в сторону. Такой же пацан, как турист из Сент-Луиса, испугался окровавленного сумасшедшего с пушкой в руках. Другие, увидев, тоже попрятались. Сила оружия, мощная, как адреналин. Никто тебя не остановит, пока у тебя в руках оружие. Они прятались за «хорхом», пока джип не вырулил на площадь и не помчался к мосту.

Тело Шеффера качнулось от первого толчка и безвольно навалилось сбоку на Джейка, да так и лежало на нем, пока они выезжали из Потсдама. Когда они промчались мимо КПП сектора, Джейк рассмотрел встревоженные лица солдат и понял, что его лицо все еще измазано кровью. Он вытер его рукавом. Пот смешался с потемневшей кровью. Теперь, когда они вырвались на дорогу и мчались вперед, он вдруг понял, что хватает ртом воздух, грудь вздымается, как будто он вынырнул из глубины. Как во сне, если бы не труп на заднем сиденье и не тяжелый солдат, который навалился на него всем телом, безвольно болтая головой. Я даже не знаю, что случилось. Но он знал. Снова мысленно прокрутив сон, он остановился на том месте, где солдат бежал к обелиску, а сам он увидел, что оружие нацелено не на солдата, а на Лиз. Отвлекающий маневр — оружие обычно предназначается для другого человека. Но кому надо было убивать Лиз? Ошибка. Он взглянул на Шеффера. Не тот, за кого себя выдает. Готов рискнуть своей жизнью, только бы не попасть к русским.

Глава одиннадцатая

Тело Лиз отправили военным транспортом домой. Шеффер лежал в госпитале и залечивал раны, к нему никого не пускали. Военная администрация подала официальную жалобу русским. Те быстро подали в ответ свою, и инцидент увяз в бумажной волоките, ожидая рассмотрения с перебранками в Комендатуре. Джейк не выходил из квартиры, пытаясь написать статью о Лиз, но затем бросил. В газете «Звезды и полосы» из нее уже сделали героя с передовой — к чему еще что-то писать? Снова чистой воды кинохроника, реальнее реальности. Что можно понять на экране? Что это несчастный случай при перестрелке, а не прицельный выстрел в кого-то, под который попала девушка. Только Джейк видел через ее плечо, куда направлено оружие.

На Гельферштрассе у него екнуло сердце, когда рядом за стенкой он услышал шаги, но то был всего лишь Рон. Он складывал ее одежду в кучу рядом с открытой сумкой.

— Помоги мне, а? — сказал он, держа в руках какое-то белье. — Странное чувство, когда в этом копаешься.

— Никогда не видел женских трусиков?

— Да нет, как-то не по себе, вот и все, — сказал непривычно подавленный Рон, и Джейк знал, о чем он. Шелковое белье падало в сумку, и он ощущал, как Лиз действительно уходит от него, превращается в узел аккуратно сложенной одежды.

— А почему не попросить женщину снизу?

— Немку? Тогда от этого ничего не останется. Вы же знаете, какие они.

Джейк поднял пару туфель — тех, в которых танцевала Лина, — и на мгновение задержал на них взгляд.

— Возьми, если хочешь, — сказал Рон. А почему бы и нет? Полный чемодан вещей, которые могли подойти Лине. Такое нигде не купишь. А он бы стал берлинским мародером. Он бросил туфли в сумку.

— Для кого-то они могут что-то значить. У нее есть семья?

Рон пожал плечами.

— А с этим что делать? — спросил он, показывая на небольшой набор косметики. — Ох эти женщины.

Полтюбика губной помады, немного пудры, баночка крема — ничего особенного, нет смысла отсылать домой.

— Пусть женщина заберет.

— Старуха?

— Она может это продать.

— Клянусь, она положила глаз на камеры. Они уже подняли шум насчет кладовки в подвале — ну, где Лиз устроила себе фотолабораторию. Говорят, им нужно помещение.

— Я там все заберу, — сказал Джейк, беря фотокамеру с постели. Та, которой она снимала в Потсдаме, все еще в пятнах крови. Он прокрутил ручку до конца и вытащил последнюю пленку. — Протри ее, прежде чем паковать, — сказал он, протягивая камеру Рону, который брезгливо посмотрел на нее. — Куда это отошлют?

— Домой.

— Не в ДУР?

— А зачем в ДУР? — удивился Рон.

— Ее же убили.

— Ее и автобус мог сбить. Мы же не отсылаем им автобус. Ты о чем?

Действительно, о чем? Джейк посмотрел на губную помаду, сложенную блузку — ничего из этого уликой не являлось, только то, что мелькнуло перед его глазами, такое же ненадежное, как кинохроника. Он подошел к столу, заваленному фотографиями.

— Сколько прошла, однако, — сказал Рон, заканчивая паковать вещи. — Всю войну без единой царапины, а тут — бах.

Джейк стал просматривать снимки. Черчилль у Рейхсканцелярии. Рон в аэропорту на фоне военных с неясными очертаниями. Джо.

— Как Шеффер?

— Потерял много крови, но они его залатали.

— Говорят, к нему никого не пускают.

— Он же крови много потерял. — Рон взглянул на него. — А с чего вы так сдружились?

— Просто так спрашиваю. Что будет с этим? — сказал Джейк, беря фотографии.

— А я откуда знаю? Формально, как я понимаю, это относится к службе новостей. Думаешь, семья захочет что-то из этого оставить себе?

— Сомневаюсь. Ее ни на одной нет. — Когда ты по ту сторону камеры, от тебя и следа не остается.

— Хорошо, посмотри. Только забери их отсюда — нам понадобится эта комната. — Он, щелкнув, закрыл сумку. — Вот и все. Немного, да?

— Она любила ездить налегке.

— Да, не считая ее чертового оборудования, — сказал он, кивнув на упакованный ящик у двери. — Такая девчонка, однако.

— Да.

Рон оглянулся на него.

— А у вас с ней…

— С ней — что?

— Ну, сам понимаешь. Я всегда считал, что она к тебе неравнодушна.

— Нет. — А ведь могло быть и славно.

— Только старик Шеффер, да? Ты спас не того, если хочешь знать мое мнение.

— Она была уже мертвой.

Рон покачал головой.

— Ебаный Додж-Сити.^[70] Там никому не безопасно.

Джейк вспомнил о Гюнтере, любителе вестернов, который анализирует все по пунктам.

— Поэтому мы разгоняем полицию, — сказал он.

— Полиция — это мы, — сказал Рон, недоуменно взглянув на него. — Даже если и так, какая разница? — Он повернулся к двери. — Никогда не угадаешь, верно? Что тебя ждет, вот так-то.

— Нет, не так. Ее намеренно убили.

— Ну да, конечно, — сказал Рон, а потом обернулся. — Что ты сказал?

— Я говорю, ее намеренно убили. Это не несчастный случай.

Рон впился в него взглядом:

— С тобой все в порядке? Там же была добрая сотня свидетелей, сам знаешь.

— Они ошибаются.

— Все до одного, кроме тебя. И кто же это сделал?

— Что?

— Кто это сделал? Кто стрелял, намеренно — первым делом мне хотелось бы знать это.

Джейк уставился на него:

— Ты прав. Кто это был?

— Какой-то русский, — ответил Рон, ничего не понимая.

— Какого-то русского не бывает. Кто это был? — сказал он сам себе, и собрал фотографии. — Спасибо.

— Ты куда?

— К полицейскому. Настоящему.

Но дверь в Кройцберге ему открыл Берни.

— Отличное время выбрали. Заходите, раз уж пришли. Нам нужно поставить его на ноги.

Джейк оглядел комнату — тот же бардак, что и раньше. По всей квартире витал запах свежего кофе. Гюнтер склонился над кружкой и вдыхал пар, клюя головой. За спиной у него висела карта Берлина.

— Что случилось?

— Суд. Через час ему надо давать свидетельские показания, а он что делает? Запил. Я захожу сюда, а он, блядь, на полу.

— Что за суд?

— Над вашей подругой Ренатой. Грайфером. Именно сегодня. Давайте, помогите мне его поднять.

— Герр Гейсмар, — произнес Гюнтер, подняв пьяные глаза от кружки.

— Пейте кофе, — отрезал Берни. — Держался все это время и надо же отколоть такое. — Гюнтер неуверенно встал на ноги. — Побриться сумеете или вас побрить?

— Сам побреюсь, — холодно ответил Гюнтер.

— Что у вас есть надеть? — спросил Берни. — В этом же вы не пойдете. — Грязная, заляпанная майка.

Гюнтер кивнул в сторону шифоньера, затем повернулся к Джейку.

— Как продвигается ваше дело? Я думал, что вы его забросили.

— Нет. У меня есть что вам рассказать.

— Хорошо, — сказал Берни. — Поговорите с ним. Может, очухается поскорей. — Он открыл шифоньер и вынул темный костюм. — Этот?

— Конечно.

— Сойдет. Если вас еще и подпереть, вы произведете хорошее впечатление.

— Это так важно для вас? — сказал отрешенно Гюнтер.

— Она послала вашу жену в печь. Для вас это не важно?

Гюнтер опустил глаза и глотнул еще кофе.

— Так что вы хотели, герр Гейсмар?

— Мне нужно поговорить с вашими русскими друзьями. Кое о ком их расспросить. В Потсдаме была перестрелка.

— Опять Потсдам, — проворчал Гюнтер.

— Русский застрелил мою подругу. Я хочу знать, кто он такой. Или был. — Гюнтер поднял глаза. — Кто-то стрелял в ответ.

— В донесении его имени не было? — задал Гюнтер вопрос полицейского.

— Не только его имя. Но и кто он был такой.

— Ага, еще и кто, — сказал Гюнтер, отпивая еще кофе. — Итак, еще одно дело.

— То же самое.

— То же самое? — сказал Берни. Стоя у шифоньера, он следил за разговором. — Говорили, что это несчастный случай. Налет. В газетах писали.

— Это был не налет, — ответил Джейк. — Я там был. Типичная подстава. — Он посмотрел на Гюнтера. — Стрельбу устроили специально. Просто попали не в того человека.

— В вашу подругу.

Джейк кивнул.

— Тот, кого они хотели убрать, ранен только в плечо.

— Однако не соколиный глаз, — сказал Гюнтер, напомнив Джейку о вестернах.

— В толпе легко промахнуться. Рынок есть рынок. Там все как с цепи сорвались. Начали палить. Спросите вашего друга Сикорского.

Гюнтер оторвал глаза от кофе.

— Он был на рынке? В Потсдаме?

Джейк улыбнулся.

— Торговал сигаретами. А может, ковер покупал. Не знаю. Когда стрельба поднялась, он довольно быстро смылся. Как и все остальные.

— Тогда первых выстрелов он не видел.

— Зато я видел.

— Продолжайте, — сказал Гюнтер.

— Пока разговариваете, брейтесь, — сказал Берни, подталкивая его к ванной. — А я еще кофе сварю.

Гюнтер покорно побрел к раковине. Постоял минутку перед зеркалом, рассматривая себя, а затем стал намыливать лицо кисточкой. Джейк сел на край ванны.

— Побыстрее, — сказал Берни из комнаты. — Нам еще нужно пройтись в последний раз по вашим показаниям.

— Мы уже проходились по моим показаниям, — угрюмо сказал Гюнтер в зеркало. Его лицо, покрытое щетиной с проседью, постепенно исчезало под мыльной пеной.

— Вы же не хотите чего-нибудь забыть.

— Не беспокойтесь, — сказал Гюнтер, теперь уже сам себе, опершись о раковину. — Я не забуду.

Дрожащей рукой он взял лезвие опасной бритвы.

— Справитесь? — спросил тихо Джейк. — Давайте я вам помогу.

— Думаете, я поранюсь? Нет. — Он поднял лезвие и посмотрел на него. — Знаете, сколько раз я думал, как это будет легко? Чик, и все, кончено. — Он покачал головой. — Но я никогда не смогу этого сделать. Почему — не знаю. Я пытался. Подносил бритву сюда, — сказал он, коснувшись горла, — а резануть не мог. Думаете, сейчас порежусь? Несчастный случай? — Он глянул искоса на Джейка. — Я не верю в несчастные случаи. — Он снова посмотрел в зеркало. — Так что там о нашем деле?

Джейк в замешательстве заерзал на краю ванны. Разговор не пьяного. Голос Гюнтера вдруг протрезвел, словно обнажился, но даже не понял, что его видят, — так кто-нибудь вдруг раздевается в чужом окне. Интересно, о чем думает человек, когда чувствует бритву у горла? Но вот она снова там, спокойно и аккуратно идет вверх сквозь мыльную пену, ведомая твердой рукой выжившего.

Джейк стал рассказывать, стараясь следовать ритмичным скребкам бритвы и не сбиваться с логической схемы бритья: по одной щеке вниз, обогнуть уголки рта, — но вскоре рассказ пошел своим путем, перескакивая с одного на другое, — так, как все фактически и происходило. Многого Гюнтер не знал. Штрих у серийного номера. Крансберг. Фрау Дзурис. Не знал даже о молодом Вилли, вечно слоняющемся по улице профессора Брандта. Временами Джейку казалось, что Гюнтер перестает его слушать, когда натягивает кожу, чтобы не порезаться. Но потом он мычал, и Джейк понимал, что так он отмечает детали. Его мозги прочищались с каждым ходом лезвия по намыленному лицу.

Берни принес еще кофе и встал, прислонившись к двери, наблюдая в зеркале за лицом Гюнтера и на этот раз не прерывая его. Русский на коленях перед «хорхом», с пистолетом, выпавшим из руки. Майстер Толль. Гюнтер промыл бритву и сполоснул лицо.

— Ну как, достаточно презентабельно? — спросил он у Берни.

— Как новенькое. Вот рубашка, — сказал тот, передавая.

— Ну и что вы думаете? — спросил Джейк.

— Все так смешалось, — сказал Гюнтер рассеянно, вытирая лицо.

— Я запутал вас.

— Полагаю, вы сами себя запутали. — Джейк взглянул на него. — Герр Гейсмар, в полиции нельзя работать на интуиции. Отметьте вопросы галочкой, как бухгалтер. У вас две проблемы. Сделайте две колонки, и ведите их отдельно, не перескакивайте из одной в другую.

— Но они же стыкуются.

— Только в Крансберге. Но кто знает? Может, единственное совпадение. Очевидно лишь то, что Талли не искал герра Брандта. Другие — да. Но не он. — Гюнтер покачал головой, натягивая рубашку. — Нет, пронумеруйте все по порядку, каждый вопрос в свою колонку. И лишь когда выпадет один и тот же вопрос, возникнет совпадение, связь.

— Может, они стыкуются в Потсдаме. Он постоянно там возникает.

— Да, и почему? — спросил Гюнтер, застегивая рубашку. — Я так ничего и не понял о Потсдаме. Что Талли там делал? И в тот день, когда город был закрыт.

— Вы просили меня проверить этот момент, — сказал Берни. — Пропуски в американскую зону. Ноль. Никакого Талли.

— Но его нашли там, — сказал Джейк. — Русский сектор, русские деньги.

— Да, деньги. Полезная деталь. — Гюнтер снова взял чашку с кофе и отпил глоток. — Если у него были русские деньги, то он их должен был получить здесь. Но не от Ивана, покупающего часы, полагаю. У кого столько денег? Вы узнали что-нибудь у Элфорда?

— Ничего.

— Спросите еще раз. Галстук тоже? — спросил он у Берни.

— Вам нужно выглядеть перед судьей как можно лучше, — сказал Берни.

Джейк, которого прервали на полуслове, вздохнул.

— Дэнни никуда нас не приведет. Нам нужно найти Эмиля.

Гюнтер повернулся к зеркалу, заправляя галстук под воротник.

— Ведите колонки по отдельности. Стыковок пока нет.

— И, полагаю, стрельба в Потсдаме тоже никак с этим не связана.

— Нет. Тут номер совпадает.

— Шеффер, вы имеет в виду.

— Герр Гейсмар, у вас дар игнорировать очевидное. Дар. — Он нагнулся к зеркалу, завязывая галстук. — На рынке стоят три человека. Рядом. Когда вы рассказываете о происшествии, вы видите пистолет, направленный на фотографа. А я вижу, как она наклоняется. Я вижу, что целятся в вас.

Секунду Джейк пристально смотрел на Гюнтера. Проницательные глаза, очищенные кофеином, уже не мутные.

— В меня? — сказал он, чуть не ахнув.

— В человека, который находит тело, расследует убийство. Вы полагаете, целились не в вас? А в кого? В военного, который ограбил завод Цейсса? Возможно. В даму? Тоже может быть, сами знаете, — вы быстро отвели от нее взгляд. Подстреливают обычно тех, кого и собирались. Но, допустим, на этот раз вы правы, повезло. Вам повезло.

Поймала его пулю. Она убита, а ему повезло.

— Я в это не верю.

— Когда вы в первый раз увидели «хорх»? На трассе Авюс, по вашим словам. Вскоре после того, как выехали с Гельферштрассе.

— Это ничего не значит. Рассмотрите вот что. Стрельба началась только после того, как мы встретили Шеффера.

— В стороне от толпы. А если б вас обоих убили? Инцидент. И вас больше нет.

— Но почему…

— Потому что вы, несомненно, представляете для кого-то опасность. Сыщик всегда опасен.

— Я не верю, — повторил Джейк уже менее уверенно.

Гюнтер взял щетку для волос и провел по вискам.

— Ну, как хотите. Но я предлагаю вам переехать. Если им известно про Гельферштрассе, они могут знать и про другое место. Полагаю, это там, где живет ваша подруга, милая Лина? Одно дело, когда ставишь под удар себя…

Джейк резко оборвал его.

— Вы действительно так считаете?

Гюнтер пожал плечами:

— Мера предосторожности.

— Почему Лине может грозить опасность?

— А зачем ее искал русский? Вы это не находите интересным? Русский ищет дома у профессора Брандта ее, а не сына профессора.

— Для того, чтобы найти сына, — ответил Джейк, наблюдая за лицом Гюнтера.

— Тогда почему он не спросил о нем?

— Хорошо, почему? Еще одна очевидность?

Гюнтер покачал головой:

— Скорее вероятность. Но которая сама по себе кое-что предполагает. — Он взглянул на Джейка. — Им уже известно, где он.

Джейк ничего не сказал, ожидая продолжения, но Гюнтер отвернулся, взял чашку с кофе и пошел в другую комнату.

— Пора? — спросил он у Берни.

— Протрезвели? Вытяните руки.

Гюнтер вытянул одну руку — она слегка дрожала.

— Итак, я в суде, — сказал он.

— Нам нужен надежный свидетель, а не пьяница.

— Я полицейский. Я уже бывал в судах.

— Но не на таком.

Джейк последовал за ним, размышляя.

— Это не стыкуется, — сказал он Гюнтеру.

— Пока не стыкуется. Я же сказал, вероятность. — Он поставил чашку. — Но я бы ее увез. Спрятал.

Джейк встревоженно посмотрел на него.

— Я все же хочу поговорить с Шеффером, — сказал он. — Стреляли в него. И он хотел побыстрее убраться оттуда. Даже раненый. Это все, о чем он думал. — Он помолчал. — Как бы там ни было, куда нам ехать? В Берлине не так легко найти квартиру.

— Нелегко. Если только нужда не заставит. Я перевозил Марту четырнадцать раз, — сказал Гюнтер, уставившись в пол. — Четырнадцать. Я помню каждый такой переезд. Такое не забывается. Гюнцельштрассе. Блюхерштрассе. Каждый. Меня о них будут спрашивать? — спросил он у Берни.

— Нет, — ответил Берни, — только о последнем.

— С грайфером, — сказал Гюнтер, кивнув головой. — Кофе. Мы думали, это безопасно. У нее были документы. Безопасно.

Джейк удивленно посмотрел на него. Подводные лодки. А Гюнтер помогал.

— Я думал, вы развелись с ней, — сказал он.

— Она развелась со мной. Так было лучше. — Он поднял глаза. — Вы думаете, я бросил ее? Марту? Она была моей женой. Я делал все, что мог. Квартиры. Документы. Для полицейского это не так уж и трудно. Но не достаточно. Ее увидел грайфер. Случайно, как всегда. И все полетело к черту. Каждый переезд. — Он замолчал и повернулся к Берни. — Простите меня. Я сам не свой.

— Вас тошнит?

Гюнтер слабо улыбнулся.

— Не так, чтобы уж совсем. Слегка… — Его голос затих, внезапно ослабев. — Мне бы глоточек. Для успокоения нервов.

— Не выйдет, — сказал Берни.

Но Джейк посмотрел на него — старый костюм плохо сидит, глаза бегают, — подошел к столу и плеснул порцию бренди. Гюнтер одним махом выпил его, как лекарство, и на мгновение замер, чтобы напиток растекся по организму и подействовал.

— Не беспокойтесь, — сказал он Берни. — Я ничего не забуду.

— Будем надеяться, что нет. — Он сунул руку в карман и вытащил мятную жвачку. — Вот, зажуйте. Русские чуют спиртное за версту.

— Русские? — спросил Джейк.

— Суд проходит у русских. Чтобы показать нам, что они тоже умеют судить, а не только вздергивать людей на виселицах. Особенно когда мы помогаем им поймать преступников. Поехали, а то опоздаем.

— А мне можно с вами? Я хотел бы поприсутствовать. Увидеть Ренату.

— Места для прессы давно розданы. Все хотят побывать на этом процессе.

Джейк посмотрел на него, как Гюнтер, испрашивающий глоток для опохмелки.

— Хорошо, — сказал Берни. — Мы включим вас в группу обвинения. Заодно проследите за нашим другом. И это будет вашей работой. — Он взглянул на Гюнтера. — Ни капли больше.

Гюнтер вернул стакан Джейку.

— Спасибо. — И в знак благодарности сказал: — Я поговорю с Вилли вместо вас.

— Вилли?

— Таких типов я хорошо знаю. Со мной он будет говорить.

— Я хочу сказать, почему с ним? — спросил Джейк, заинтригованный тем, что Гюнтер, несмотря ни на что, продолжает анализировать.

— Чтобы расставить фигуры по местам. Небольшие детали. Как это в английском языке? Поставить точки над i, и перечеркнуть t.

— Все еще полицейский.

Гюнтер пожал плечами:

— Аккуратность приносит свои плоды. Учитывать нужно все.

— Что еще я упустил?

— Не упустили — проигнорировали, скорей всего. Иногда мы не хотим видеть то, что нам неприятно.

— Например?

— Автомобиль.

— Снова «хорх»? Что такого важного в «хорхе»?

— Нет, автомобиль герра Брандта. Приехать в Берлин в ту неделю — как это было возможно? Город горел, война. А он все же приезжает, чтобы забрать жену. Кто разрешил?

— Автомобиль был эсэсовский.

— Да, их. А вы думаете, СС будет кого-то подвозить? Когда город капитулирует? Либо он был одним из них, либо их пленным. Но они приехали, чтобы забрать отца, значит — не пленный. А один из них. И выполнял задание СС — какое? В те последние дни даже СС не посылало машины за родственниками.

— Его отец сказал, они приехали забрать какие-то документы.

— И рискнули заехать в Берлин. Интересно, какие.

— Это легко установить, — сказал Берни. — Они сдались на западе. Где-нибудь должна быть регистрационная запись. Чего у нас полно, так это документов.

— Еще больше папок, — сказал Гюнтер, глядя на кипу досье для суда, которые Берни принес с собой. — На всех бедных немцев. Давайте посмотрим, что они говорят о герре Брандте.

— А почему вы думаете, что в папках есть и о нем? — спросил Джейк.

— Что вы спасаете, когда горит город? Вы спасаете себя.

— Он пытался спасти свою жену.

— Но не спас, — сказал Гюнтер, а потом отвел взгляд. — Конечно, иногда это невозможно. — Он взял пиджак и надел его, готовясь к выходу. — В ту последнюю неделю вас тут не было. Все в огне. На улицах русские. Мы думали, что наступил конец мира. — Он снова взглянул на Джейка. — Но нет. Теперь — это. Расплата.

Зал суда выглядел так, как будто русские соорудили его на скорую руку, не зная, где взять реквизит. Их программа денацификации ограничивалась групповыми экзекуциями, без суда и следствия. Но грайфер был особым случаем. Поэтому они нашли помещение рядом со старым управлением полиции на Алексе, сколотили деревянный помост для судей, расставили как попало складные стулья для прессы, которые скрипели и царапали пол, когда журналисты наклонялись, чтобы лучше слышать. Обвинителей и их консультантов со стороны союзников уместили за одним столом. За другим расположились защитник и его помощник, выложив перед собой кривобокую кипу документов. Вдоль стенки сидели советские стенографистки в военной форме, печатали прения по ходу заседания и отдавали их двум гражданским девушкам на перевод.

Суд велся на немецком. Но судьи, трое старших офицеров, шуршали бумагами, стараясь не выказывать усталость, и явно почти ничего не понимали, так что адвокаты, тоже в военной форме, иногда переходили на русский, боясь, что стенографистки не поймут их доводов. Кроме того, в комнате стояла громоздкая скамья для свидетелей, висел советский флаг и все. Формат инквизиции, но более грубый, чем даже в судах Дикого Запада, если верить романам Карла Мая. Ни намека на судейские мантии. На входе всех обыскивали.

Рената стояла рядом с судьями за низкой решеткой, сбитой из новой фанеры, лицом к залу, как будто ее лицо в ходе слушания могло быть представлено как доказательство. За ней стояли два солдата с автоматами, которые не отрывали от нее тяжелого взгляда. Берни сказал, что она изменилась, но Рената на первый взгляд осталась такой же — правда, похудела, щеки впали, как и у всех в Берлине, но все же — та самая Рената. Только темные волосы стали другими — короткими и какими-то неопределенно тусклыми. На ней была свободная серая арестантская форма с пояском, выпирали ключицы. А ее когда-то хорошенькое, оживленное лицо теперь выглядело изможденно, изуродованно жизнью. Но глаза остались прежними — острый, понимающий взгляд, с вызовом осматривающий толпу, как будто она и сейчас выискивала новые жертвы. Именно так, подумал Джейк, она, наверное, охотилась за евреями.

Его она узнала мгновенно. Удивленно подняла брови, затем смущенно опустила их. Ее друг сидел за столом обвинителей. Подумала ли она, что он пришел сюда свидетельствовать против нее? А что бы он сказал? Девушка с живой улыбкой, которая любила рисковать, отчаянная настолько, что могла стрельнуть сигарету у нациста на железнодорожной платформе? Острый глаз, натренированный на поиск жертв среди уличной толпы. Как она дошла до этого? Но это был вечный вопрос: как они все могли дойти до этого? Абсурд, но ему вдруг захотелось приободрить ее. Я помню, кем ты была. Тогда — совсем не монстр. Как я могу судить? А кто мог? Три русских офицера на самодельном помосте, чьи мясистые лица, казалось, вообще не выражали вопросов.

Суд только начался, но Джейк сразу понял, что судьи собрались не установить вину, а вынести приговор. А какие тут могли быть сомнения? Немцы вели отчеты о ее деятельности, столбики цифр. По мере того как прокурор зачитывал обвинительные акты, Джейк видел, как она все ниже и ниже опускала голову, будто ее тоже захлестывала волна тех арестов, один за другим, пока, наконец, не заполнили все товарные вагоны. Так много их оказалось. Знала ли она их всех или только догадывалась, чуя страх, когда заходила в одно из своих кафе? Каждый пункт — встреча лицом к лицу, реальная, не анонимная, как у летчика, сбрасывающего бомбы.

Метод, по описанию Берни, заключался в следующем. Обнаружение, затем спешный звонок, кивок головы как добро на арест, ее коллеги хватают и волокут людей в машину, а она уходит. Почему она не прогуливалась дальше? Вместо этого она возвращалась в сборный пункт. У нее там была комната — сама по себе короткий поводок, и все же не в тюрьме. Почему бы просто не уйти? Гюнтер перепрятывал жену четырнадцать раз. Но у него были бумаги и друзья, готовые помочь. Ни одна подводная лодка не могла выжить самостоятельно. Куда бы она, в конечном счете, исчезла?

Затем русский прокурор, как ни странно, перешел к подробному описанию ареста самой Ренаты, преследования, которое, в конечном счете, загнало ее в подвал в Веддинге. На мгновение Джейку показалось, что русские просто хвалятся перед журналистами, которые только успевали записывать. Затем он заметил Берни в толпе адвокатов, услышал, как назвали Гюнтера, как охотника, и понял, что тут было нечто большее: уловка старого окружного прокурора — предъявить своего свидетеля, положительного парня в аккуратном пиджаке и галстуке. Зря беспокоился. Погоня, описанная без запинки, кажется, абсолютно не произвела впечатления на первого судью, который, поерзав в кресле, закурил. Русский рядом с ним наклонился и что-то прошептал ему. Судья раздраженно вынул сигарету и уставился в окно, в котором едва крутился вентилятор, лениво гоняя спертый воздух. Явно неожиданный западный обычай. Джейк подумал, когда же объявят перерыв.

По тому, как разворачивалось слушание, он предположил, что Гюнтер будет ключевым свидетелем. Кто там еще? Документы сохранили механику преступления, но жертвы были мертвы и не могли обвинять. Гюнтер фактически видел, как она это делала. А окружной прокурор всегда начинает с полиции, чтобы сделать свое дело весомым с самого начала. Первым вызванным лицом, однако, оказалась фрау Герш — выбор, больше рассчитанный на эффект, — хрупкая женщина на костылях, которой помогли взобраться на место свидетеля. Прокурор заботливо начал с ее ног.

— Отморозила. На марше мертвых, — сказала она, запинаясь, но прозаично. — Нас погнали из лагеря, чтобы русские не нашли. И нам пришлось идти по снегу. Если падал, тебя пристреливали.

— Но вам повезло.

— Нет, я упала. В меня выстрелили. Вот сюда. — Она показала на свое бедро. — Они подумали, что я убита, и оставили меня. Но я не могла идти. В снегу. Так что дело в ногах.

Говорила она просто, тихим голосом, и поэтому, скрипя стульями, люди наклонялись вперед, чтобы услышать ее. Затем она посмотрела на Ренату.

— А в лагерь отправила меня она, — яростно сказала женщина, повысив голос.

— Я не знала, — сказала Рената, покачав головой, — я не знала.

Судья внимательно посмотрел на нее, удивленный тем, что она заговорила, но не зная, что теперь с этим делать. Никто, похоже, не знал, какими должны быть правила. И меньше всего — защитник, который сумел только махнуть рукой, показывая ей жестом помолчать, и неловко кивнул судье в знак извинения.

— Она знала! — сказала женщина, теперь уже более настойчиво. — Знала.

— Фрау Герш, — сказал прокурор неторопливо, как будто вспышки гнева и не было, — вы узнаете подсудимую?

— Конечно. Та самая грайфер.

— Вы знали ее лично?

— Нет. Но я узнаю ее лицо. Она пришла за мной, вместе с теми людьми.

— Вы тогда увидели ее в первый раз?

— Нет. Она разговаривала со мной в обувной мастерской. Если б я знала, но, увы. А потом, в тот же день…

— В обувной мастерской? — переспросил один из судей, путая прошлое с костылями, торчащими перед ним.

— Одно из мест, где она завязывала знакомства, — сказал прокурор. — Люди, которые прятались, снашивали обувь. Они постоянно передвигались с места на место. Поэтому фройляйн Науманн завела знакомства среди сапожников. «Кто сегодня был? Чужие приходили?» Она многих выявила таким образом. Эта конкретная мастерская… — Он сделал вид, что проверяет свои записи. — Находилась в Шёнеберге. На Гауптштрассе. Верно?

— Да, на Гауптштрассе, — ответила фрау Герш.

Джейк посмотрел на Ренату. Умно, если именно это было тебе нужно, — собирать данные в сапожных мастерских. И все свои приемчики по сбору информации она предложила убийцам.

— Итак, она там с вами заговорила?

— Да, знаете, о погоде, о налетах. Обычный разговор. Мне это не понравилось — мне надо было быть осторожной, — так что я ушла.

— И пошли домой?

— Нет, мне надо было соблюдать осторожность. Я пошла в парк Виктории, потом стала бродить туда, сюда. Но когда я вернулась, она была там. С мужчинами. Другие — хорошие немцы, которые помогали мне — уже исчезли. Она их тоже отправила.

— Я должен обратить внимание, — сказал защитник, — что в то время, в 1944 году, закон запрещал немецким гражданам прятать евреев. Это являлось противозаконным актом.

Судья удивленно посмотрел на него:

— Нас не интересует немецкое законодательство, — сказал он наконец. — Или вы хотите сказать, что фройляйн Науманн действовала правильно?

— Я считаю, что она действовала законно. — Он опустил глаза. — На тот момент.

— Продолжайте, — сказал судья обвинителю. — Заканчивайте.

— И вас арестовали? По какому обвинению?

— Обвинению? Я была еврейка.

— А как фройляйн Науманн узнала это? Вы ей говорили?

Фрау Герш пожала плечами:

— Она сказала, что всегда может определить. У меня есть документ, сказала я. Нет, сказала она им, она еврейка. И, конечно, они послушались ее. Она работала на них.

Обвинитель повернулся к Ренате:

— Вы говорили это?

— Она была еврейкой.

— Вы могли определить. Как?

— По ее виду.

— А какой у нее был вид?

Рената опустила глаза:

— Еврейский.

— Могу я спросить подсудимую: при таком навыке — вы когда-нибудь ошибались?

Рената посмотрела ему прямо в глаза:

— Нет. Никогда. Я всегда знала.

Джейк откинулся на спинку стула. Ему стало противно. Гордится этим. Его старая подруга.

— Продолжайте, фрау Герш. Куда вас отвезли?

— В еврейский дом престарелых. Гроссе Гамбургер Штрассе. — Точные сведения, натасканный свидетель.

— И что произошло там?

— Нас там держали, пока у них не набралось на целый грузовик. А затем по вагонам. И на восток, — сказала она упавшим голосом.

— В лагерь, — закончил обвинитель.

— Да, в лагерь. В газовую камеру. Я была здоровой, поэтому работала. Другие… — Она замолчала, затем снова посмотрела на Ренату. — Других, которых ты послала в лагерь, убили.

— Я их не посылала. Я не знала, — ответила Рената.

На этот раз судья поднял руку, чтобы она замолчала.

— Ты видела. Видела, — закричала женщина.

— Фрау Герш, — сказал обвинитель, и его спокойный голос заменил удар молотком председательствующего, — можете ли вы определенно опознать подсудимую как женщину, которая пришла к вам домой, чтобы арестовать вас?

— Да, определенно.

Берни склонился, что-то обдумывая:

— А вы еще раз ее видели?

Джейк посмотрел на прокурора, удивляясь, к чему он клонит.

— Да. Из грузовика. Она наблюдала за нами из окна. Когда они нас увозили. Наблюдала.

Повтор рассказа Берни. Обувная мастерская в Шёнеберге, американский сектор. Все же Берни нашел ее, еще один подарок русским.

— Та же женщина. Вы уверены.

Свидетельницу затрясло. Она уже начала терять самообладание.

— Та же самая. Та же самая. — Женщина стала подниматься со стула, глядя на Ренату. —Еврейка. Убивала своих же. Ты смотрела, как нас забирают. — Послышался всхлип, уже не в суде. — Свой собственный народ. Животное! Пожирала себе подобных, как животное.

— Нет! — закричала в ответ Рената.

Судья хлопнул по столу ладонью и что-то сказал по-русски, вероятно, объявляя перерыв, но обвинитель спешно подошел к столу и стал что-то шептать ему. Судья кивнул, слегка опешив, затем официально объявил присутствующим:

— Объявляем перерыв на пятнадцать минут, но сначала зайдут фотографы. Подсудимая остается стоять.

Джейк увидел, как обвинитель дал сигнал кому-то в задней части комнаты; из сектора для прессы вышел Рон и открыл дверь, чтобы впустить фотографов. Небольшая группа гуськом проследовала в центр зала. Перед лицом Ренаты засверкали вспышки. Она стала моргать и отворачиваться, тряся головой, как будто вспышки были мухами. Судьи, позируя, сидели прямо. Солдат помог фрау Герш взять костыли. На секунду Джейку показалось, что сейчас появится Лиз, чтобы запечатлеть историю. Вспышки прекратились, и судья встал.

— Пятнадцать минут, — сказал он, уже закуривая.

В коридоре толпе репортеров пришлось вжаться в стенку, чтобы пропустить фрау Герш на костылях. Перекрестного допроса явно не будет. Чуть в стороне стоял Брайан Стэнли и отхлебывал из карманной фляжки.

— До московских стандартов не дотягивает, да? — Он предложил Джейку сделать глоток. — Без покаяний совсем не то. Это им нравится — когда заламывают руки. Конечно, им есть в чем каяться, этим русским.

— Это фарс, — сказал Джейк, наблюдая, как уходит фрау Герш.

— Конечно, фарс. А ты ожидал, что здесь будет Олд Бейли?^[71] — Он взглянул на свою бутылку. — И все же не самая красивая девушка в Берлине, верно?

— Когда-то была. Хорошенькая.

Брайан в недоумении посмотрел на него, не видя связи.

— Ну да, — сказал он в растерянности, потом медленно покачал головой. — Никогда не ошибалась. Выявляла лучшее в каждом, не так ли? Кстати, я нашел тебе лодку.

— Лодку?

— Ты же спрашивал о лодке? В любом случае, у них еще несколько осталось. В яхт-клубе. Просто сошлись на меня. — Он поднял взгляд. — Ты действительно спрашивал.

В тот день он пообещал Лине поплавать под парусами на озере, вдали от всего.

— Да, извини, забыл. Спасибо.

— Смотри, не утопи ее. Меня заставят платить.

— Это выпивка? — спросил Бенсон, появившись вместе с Роном.

— Была, — ответил Брайан, передавая ему фляжку.

— Что вы здесь делаете? — спросил Бенсон у Джейка, затем повернулся к Рону. — Вы же обещали. Экслюзив для «Звезд и полос».

— Не смотрите на меня так. Как ты сюда попал? — спросил он у Джейка. — Сказали же, что пропусков больше нет.

— Я помогаю обвинению. Она была когда-то моей знакомой.

Неловкое молчание.

— Боже, — наконец сказал Рон. — Так или иначе, ты всегда тут как тут, да?

— Можешь организовать мне интервью?

— Могу подать заявку. Но сейчас нет. Она не в настроении разговаривать. Я имею в виду, что ты скажешь после этого? Что ты можешь сказать?

— Не знаю. Может, она мне расскажет.

— Придется поделиться, — сказал Рон деловито. — Этот материал всем нужен.

— Хорошо. Только проведи меня туда. — Он взглянул на Бенсона. — Статья о Лиз получилась отличной. Ей бы понравилось.

— Спасибо, — сказал Бенсон, ему было явно немного не по себе от комплимента. — Печальное событие. Я слышал, ее друг в полном порядке. Выписался сегодня утром.

Джейк вскинул голову:

— Что? Вчера к нему никого не пускали, а сегодня он выписался? Как это так получилось?

— Насколько я слышал, у него друзья в Конгрессе, — сказал Бенсон, пытаясь перевести все в шутку. — Кому на хрен охота торчать в лазарете? Там же не лечат, там калечат. Но устроился он великолепно. Медсестра на квартире и все такое. А тебе-то что?

Джейк, не успокоившись, повернулся к Рону:

— Ты об этом знал?

— О чем ты?

— Я говорил тебе, — сказал он, схватив Рона за руку. — Она приняла на себя его пулю — убить хотели его. Там есть охрана? Кто еще с ним в квартире?

— Что ты имеешь в виду «приняла пулю»? — спросил Бенсон, но Рон, отведя руку Джейка, пристально на него посмотрел.

— Армия США, — сказал Рон Джейку, — вот кто. Организуй охрану сам, если тебя это так беспокоит.

— В чем дело? — спросил Бенсон.

— Ни в чем, — сказал Рон. — У Гейсмара начались видения, вот и все. Может, тебе самому неплохо полежать в больнице? Пусть они тебя там проверят. В последние дни тебя сильно заносит.

— Там кто-нибудь есть постоянно?

— Ага. — сказал Рон, все еще не отвода от него взгляда. — Русских не пускают. Ни при каких обстоятельствах.

— Так я могу навестить его?

— Тебе решать. Он никуда не уезжает. Почему бы не купить цветочков и не посмотреть, что из этого получится? Господи, Гейсмар. — Он посмотрел на людей, снова входящих в зал суда. — Звонок. Ты идешь или побежишь прямо туда играть медсестру? — спросил он и, посмотрев на Джейка, сказал серьезно. — Не знаю, в чем тут дело, но тебе не нужно о нем беспокоиться. Он в такой же безопасности, как и ты. — Он кивнул на русских у двери. — А может, даже в большей.

— Я не знал, что Шеффер твой друг, — сказал Бенсон, продолжая удивляться.

— У Гейсмара в друзьях пол-Берлина, не так ли? — сказал Рон, уходя. — А как ты с этой познакомился, кстати? — спросил он, показав большим пальцем в сторону зала.

— Она была репортером, — сказал Джейк. — Как и все мы. Я ее учил.

Рон остановился и обернулся.

— Это должно дать тебе пишу для размышлений, — сказал он и прошел вслед за Бенсоном в дверь.

Берни стоял рядом с Гюнтером в конце стола, но подошел, едва Джейк сел. Судьи друг за другом занимали свои места.

— Ну, — сказал он Джейку. — Как, по-вашему, идет суд?

— Господи, Берни. Костыли.

Лицо Берни напряглось.

— Костыли настоящие. Как и газ.

— Почему бы просто не вывести ее и не расстрелять?

— Потому что нам надо все это запротоколировать — как это делали они. Люди должны знать.

Джейк кивнул.

— Тогда она кто? Дублер?

— Нет. Она реальная. Такая же настоящая, как и Отто Клопфер. Такая же. — Он заметил недоумение Джейка. — Водитель, который просил закрепить ему выхлопную трубу. Вы, наверно, уже забыли. Как и остальные. — Он оглянулся на сектор для прессы. Беспокойный скрип стульев. — Может, на этот раз послушают.

— Ее заставляли делать это. Вы же знаете.

— То же самое говорит и Отто. Они так все говорят. Вы верите?

Джейк посмотрел на него.

— Иногда.

— И что? У каждого печальная история. А конец всегда один. Когда я служил окружным прокурором, понял одно: начнешь жалеть людей, обвинений не будет. Не тратьте симпатий. Она полностью виновна.

Обвинитель вызвал Гюнтера. Но прежде чем тот занял место, защитник вскочил, проявив наконец какую-то активность:

— Можно обратиться к суду? В чем цель этих свидетелей? Все это эмоции. Характер работы обвиняемой здесь не рассматривается. Она сама все уже описала. — Он взял расшифровку стенограммы. — Я бы еще добавил, что эту работу она выполняла под угрозой собственной смерти. Не будем забывать, что она помогла нам опознать ее хозяев, пошла с нами на полное сотрудничество, чтобы советский народ мог предать настоящих фашистов суду. И что она за это получила? Вот это? Советский народ должен решать ее судьбу, а не западная пресса. Я прошу покончить с этим театральным представлением и приступить к серьезной судебной работе.

Это было так неожиданно, что некоторое время судьи просто молча сидели. Затем переговорили между собой. И попросили, чтобы он повторил свою речь на русском языке. И Джейку опять стало интересно, как много они понимают из того, что здесь говорят. Рената безучастно стояла, пока защита снова повторяла свое заявление. Полное сотрудничество. Выбили из нее? Или она села и по собственной воле исписала листы именами? Новое задание — ловить ловцов. Когда защитник закончил, судья хмуро сказал ему:

— Садитесь.

Затем взглянул на Гюнтера.

— Приступим.

Защитник опустил голову, как школьник, получивший взбучку за не вовремя сказанное слово, и Джейк понял, что сути происходящего он не уловил. Театр и был задачей суда. Что будет, когда закончится это послевоенное лето? Не очистка завалов, не шаркающие перемещенные лица — все это второстепенно. Наступал период обвинений, персональных репрессий, невыполнимых моральных компенсаций. Трибуналы, обритые головы, указующие персты — аутодафе для очистки души. У каждого Гюнтера был свой счет.

Они стали внимательно слушать его свидетельские показания, медленное перечисление многих лет службы в полиции. Спокойный монотонный голос, возврат к порядку после плача фрау Герш. Берни знал свою аудиторию. Их можно разжалобить костылями, но в итоге они поведутся на рассудительность и авторитетную уверенность. Судьи слушали вежливо, как будто, — ирония судьбы — они наконец узнали одного из своих.

— Правильно ли будет сказать, что эти годы обучения сделали из вас хорошего наблюдателя?

— У меня глаз полицейского, да.

— Тогда расскажите нам, что вы видели в тот день в… — Он прервался, чтобы свериться со своими записями. — Кафе «Хайль», Оливаерплац. — На той же улице, недалеко от квартиры Лины, где вокруг них крутился мир. — Вы в кафе бывали?

— Нет. Поэтому я был особенно внимателен. Посмотреть, чтобы там не оказалось опасно.

— Для вашей жены, вы имеете в виду?

— Да, для Марты.

— Она пряталась.

— В то время она была вынуждена гулять целыми днями, чтобы хозяйка квартиры думала, что она на работе. В общественных местах, где люди не обратят внимания. Станция «Зоопарк», например. Тиргартен.

— И вы встречались с ней во время этих прогулок?

— Два раза в неделю. По вторникам и пятницам, — уточнил Гюнтер. — Чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, передать продукты. У меня были купоны. — Каждую неделю, несколько лет, ожидая хлопка по плечу.

— И где это происходило?

— Обычно в «Ашингере»,^[72] у станции «Фридрихштрассе». Там всегда было полно народа. — Большое кафе-закусочная. Джейк сам часто заходил туда перекусить по пути на радиостанцию. Джейк представил, как они притворялись, что случайно встретились, и, потолкавшись в толпе, закусывающей у столиков-стоек, съедали блюда дня на синих тарелках. — Важно было менять места. Ее лицо могло примелькаться. Поэтому в тот день была Оливаерплац.

— Это был 1944 год?

— Семнадцатого марта, 1944 года. Час тридцать.

— К чему такая точность? — вскочив, спросил защитник.

— Сядьте, — махнул рукой судья.

Крупные облавы начались в 42-м. Два года растворяться в толпе.

— У вас прекрасная память, герр Бен, — сказал обвинитель. — Пожалуйста, расскажите, как дальше было дело.

Гюнтер взглянул в сторону Берни. Тот кивнул.

— Сначала, как всегда, пришел я. Проверить.

— Подсудимая была там?

— В глубине зала. Кофе, газета — как обычно. Потом пришла Марта. Спросила, свободно ли место рядом. Притворство, естественно, чтобы не думали, что мы вместе. Я заметил, что подсудимая посмотрела на нас, и подумал, что нам лучше уйти, но она опять уткнулась в свою газету, и я решил: все нормально. Мы заказали кофе. Еще один взгляд. Понимаете, я подумал, что она посматривает на меня, что, может, она одна их тех, которых я арестовывал — иногда так бывает, — но нет, просто назойливая дамочка. А потом она пошла в туалет. Там есть телефон — я потом проверял — и оттуда она позвонила своим друзьям.

— И вернулась?

— Да, допила кофе. Затем оплатила счет и прошла мимо нас к двери. Именно в этот момент они и пришли за Мартой. Двое, в кожаных пальто. Кто еще в сорок четвертом носил кожаные пальто? Так что я все понял.

— Извините, герр Бен. Вы точно знаете, что обвиняемая звонила им? Каким образом?

Гюнтер опустил глаза.

— Потому что Марта заговорила с ней. Глупый прокол при такой осторожности. Но, в конечном счете, какая разница?

— Она заговорила с ней?

— Они были знакомы. Со школы. Школьные подруги. «Рената, неужели это ты?» — сказала она. Так удивилась, увидев ее. Марта, очевидно, подумала, что она тоже скрывается. Еще одна подводная лодка. «Столько лет, — сказала Марта, — и все такая же». Глупо.

— А фройляйн Науманн узнала ее?

— О да. Узнала. «Вы ошиблись», — сказала она, и это, конечно, была правда. Марте ничего не надо было говорить. Опасно быть узнанной. «Подводные лодки» иногда подвергали пыткам, чтобы найти других, выведать имена. Но она узнала. — Он замолчал, отвел глаза, а затем опять заговорил, быстрее, желая поскорее покончить с этим. — Она попыталась тогда уйти, конечно, но тут вошли эти в пальто, и она не смогла. И вот тут я увидел. Они, один из них, посмотрел на нее. Сначала оглядели зал, ища, а затем посмотрели на нее. Чтобы она им сказала. Она могла бы сказать, что ее нет, только что ушла. Она могла бы спасти ее. Свою старую школьную подругу. Но нет. «Вот эта, — сказала она. — Она — еврейка». Так что Марту схватили. — «Рената», только и произнесла она, только имя, но грайфер даже не посмотрела на нее.

— А вы? — спросил обвинитель в притихшем зале. — Вы что делали?

— Конечно, люди стали глазеть. «В чем дело? — сказал я. — Здесь какая-то ошибка». А они спрашивают у нее, у грайфера: «Его тоже?» А она, понимаете, не имела представления, кто я такой. Так что они собирались забрать и меня, но меня спасла Марта. «Он — никто, — сказала она. — Мы просто сидели за одним столиком». Никто. И она ушла с ними, пока они не успели сообразить, что к чему. Тихо, знаете ли. Без шума. И даже не обернулась, чтобы не выдать меня.

Джейк выпрямился, в голове заметались мысли. Конечно. Если ты не знаешь свою жертву, тебе кто-то должен показать ее. Могут и ошибиться. Переполненное кафе. Переполненная рыночная площадь. Но спасти Лиз было некому.

— Герр Бен, извините, что снова спрашиваю. Итак, никаких сомнений — вы определенно утверждаете, что видели и слышали, как обвиняемая опознала вашу жену с целью депортации. Женщину, которую она знала. Верно?

— Конечно. Я видел это. — Он посмотрел на Ренату. — Она послала ее на смерть.

— Нет, — тихо сказала Рената. — Они сказали, что в трудовой лагерь.

— На смерть, — сказал Гюнтер, затем вновь посмотрел на прокурора. — И она уехала с ними в автомобиле, в том же автомобиле. Все грайферы вместе.

— Я не хотела, — сказала Рената, бесполезное пояснение.

— Спасибо, герр Бен, — сказал обвинитель, прекращая допрос.

— И все, больше вы ничего не хотите узнать? — спросил Гюнтер.

Берни удивленно поднял голову: сценарий этого не предусматривал.

— Что? — недоуменно спросил обвинитель.

— Не хотите знать, как это все выглядело? Тогда? Подошла официантка. «Заплатите за обоих? — спросила она. — Вы заказывали два кофе». — Он замолчал. — Ну, я и заплатил. — Конец колонки. Его заключительный пункт.

— Спасибо, герр Бен, — снова сказал обвинитель.

Поднялся защитник:

— Вопрос. Герр Бен, вы были членом национал-социалистической партии?

— Да.

— Занесите в протокол, что свидетель признается в том, что он — фашист.

— От всех полицейских требовали вступления в партию, — сказал прокурор. — Отношения к делу это не имеет.

— Полагаю, что это — пристрастные показания, — сказал защитник. — Нацистского официального лица. Который обеспечивал осуществление преступных законов фашистского режима. И который свидетельствует по личным причинам.

— Это абсурд, — сказал прокурор. — Свидетельские показания — правда. Спросите ее. — Он показал на Ренату. Оба правоведа стояли и превращали официальную процедуру в перебранку между законником, свидетелем и подсудимой. — Вы были в кафе «Хайль»? Вы доносили на Марту Бен? Вы ее опознали? Отвечайте.

— Да, — сказала Рената.

— Знакомую. Женщину, которую вы знали, — сказал прокурор, повышая голос.

— Я была вынуждена. — Она опустила глаза. — Вы не понимаете. Мне нужен был еще один человек в ту неделю. Квота. Тогда уже немного осталось. И мне нужен был еще один человек.

У Джейка екнуло внутри. Количество для заполнения грузовика.

— Чтобы спасти себя.

— Не для себя, — покачала она головой. — Не для себя.

— Фройляйн Науманн, — опять официальным тоном сказал защитник. — Пожалуйста, расскажите суду, кого еще держали под арестом на Гроссе Гамбургер Штрассе.

— Мою мать.

— На каких условиях?

— Ее держали там, чтобы я возвращалась каждый вечер, когда закончу свою работу, — сказала она, смирившись, ибо понимала, что теперь это уже не имеет значения. Но подняла голову и нашла взглядом Джейка. Так лектор выбирает человека в аудитории и говорит только с ним, давая личные пояснения, диалог, которого у них, скорее всего, не будет. — Они знали, что я ее не оставлю. Нас забрали вместе. Сначала для работы в Сименсштадте. Рабами. Затем, когда начались депортации, мне сказали, что ее вычеркнут из списков, если я буду работать на них. По столько-то человек в неделю. Я не могла отправить ее на восток.

— И вы стали отправлять других евреев, — сказал прокурор.

— На тот момент уже немного осталось, — сказала она, все еще обращаясь к Джейку.

— В… как вы их назвали?.. трудовые лагеря.

— Да, трудовые лагеря. Она была старенькой. Я знала, что там тяжелые условия. Чтобы там выжить…

— Но вы же занимались не только этим, не так ли? — настойчиво спросил прокурор. — Ваш начальник… — Он заглянул в листок. — Ганс Беккер. У нас есть показания, что вы состояли с ним в интимных отношениях. Вы состояли в интимных отношениях с ним?

— Да, — сказала она, не отводя глаз от Джейка. — Такое было.

— И он вычеркнул вашу мать из списка? За ваши старания?

— Сначала. Потом он выслал ее в Терезиенштадт. Сказал, что там полегче. — Она сделала паузу. — Он исчерпал списки.

— Расскажите суду, что с ней случилось там, — попросил защитник.

— Она умерла.

— Но после этого вы продолжали работать, — сказал прокурор. — И по-прежнему каждую ночь возвращались, не так ли?

— А куда мне было деваться? Евреи обо мне знали — прятаться с ними я не могла. У меня никого не осталось.

— Кроме Ганса Беккера. Вы продолжали ваши с ним отношения.

— Да.

— Даже после того, как он депортировал вашу мать.

— Да.

— И вы по-прежнему утверждаете, что защищали ее?

— Разве для вас имеет значение, что я говорю? — ответила она устало.

— Если это правда, то да.

— Правда? Правда заключается в том, что он принуждал меня. Снова и снова. Ему это нравилось. Я сохраняла жизнь своей матери. Я сохраняла жизнь себе. Я делала то, что вынуждена была делать. Я думала, что хуже не бывает, но это закончится, придут русские. Так же ненадолго. Потом пришли вы и стали охотиться за мной, как за бешеной собакой. Меня называли подругой Беккера. Что за подруга, если он так ко мне относился? В чем мое преступление? В том, что я осталась в живых?

— Фройляйн, здесь это не преступление.

— Нет, наказание, — сказала она Джейку. — Остаться в живых.

— Да, — сказал неожиданно Гюнтер, никуда не глядя, так что никто и не понял, о чем он.

Русский прокурор откашлялся:

— Думаю, фройляйн, нас теперь просветили тем, что во всем виноваты нацисты. Только жаль, что вы так хорошо выполняли свою работу.

— Я делала то, что была вынуждена делать, — сказала она, продолжая пристально смотреть, пока Джейк наконец не отвел взгляд. Каких слов она ждет от него? Прощаю тебя?

— Вы закончили со свидетелем? — нетерпеливо спросил судья.

— Еще один вопрос, — сказал защитник. — Герр Бен, вы крупный и сильный мужчина. Вы не дрались с мужчинами в кафе?

— С гестаповцами? Нет.

— Нет. Вы спасали себя. — Подчеркнутый взгляд на Ренату. — Или, если быть точным, вас спасла ваша жена. Кажется, так вы сказали.

— Да, она спасла меня. Для нее было уже поздно, раз они ее опознали.

— И после этого вы продолжали работать в полиции.

— Да.

— Следя за соблюдением законов правительства, которое арестовало вашу жену.

— Расистские законы были вне нашей компетенции.

— Понимаю. Тогда некоторых законов. Не всех. Но вы проводили аресты?

— Преступников, да.

— А их куда посылали?

— В тюрьму.

— В конце войны? Большинство отсылали в «трудовые лагеря», не так ли?

Гюнтер ничего не ответил.

— Скажите, как вы решали, какие законы соблюдать ради национал-социалистов?

— Решал? Я ничего не решал. Я был полицейским. Выбора у меня не было.

— Понимаю. Выбор был только у фройляйн Науманн.

— Возражаю, — сказал прокурор. — Это абсурд. Ситуации были разными. Что зашита пытается предположить?

— То, что данные показания скомпрометированы от начала до конца. Это личная обида, а не советское правосудие. Вы хотите, чтобы эта женщина отвечала за преступления нацистов? У нее не было выбора. Послушайте вашего собственного свидетеля. Ни у кого не было выбора.

Осталась только одна возможная защита. Виноваты все, никто не виновен.

— У нее был выбор, — сказал Гюнтер хриплым голосом.

Защитник кивнул, довольный собой. Наконец он добился своего.

— А у вас?

— Не отвечайте, — сказал прокурор быстро.

Но Гюнтер решительно поднял голову — он ждал этого момента, даже если его не ждал Берни, другой ход мыслей. Не дать отвлечь себя даже бутылке, чтобы не дать уничтожить себя. Он смотрел прямо перед собой окаменелым взглядом.

— Да, у меня был выбор. И я тоже на них работал, — сказал он также твердо и уверенно, как держал в руке бритву. — На ее убийц. Даже после этого.

Зал в замешательстве затих. Не ответа от него ожидали, маленькой смерти, на излете, как последний вздох Лиз. Одного взмаха бритвой.

Он повернулся к Ренате.

— Мы все работали, — сказал он, на этот раз тихо. — Но вы — вы могли отвернуться. От вашей подруги. Всего лишь раз.

При этих словах она отвела взгляд, повернувшись к стенографисткам, так что ее слов почти не было слышно.

— Мне нужен был еще один человек, — сказала она, как будто это все объясняло. — Еще один.

В зале опять установилась неловкая тишина, которую на этот раз прервал судья.

— Здесь судят не свидетеля, — сказал он. — Вы оспариваете то, что он видел?

Защитник покачал головой. Теперь ему, как и всем остальным, хотелось продолжить слушание дальше.

— Хорошо. Тогда с вами все, — сказал судья Гюнтеру. — Можете идти. — Он посмотрел на ручные часы. — Встретимся завтра.

— Но у нас есть другие свидетели, — сказал прокурор, не желая терять набранного темпа.

— Вызовем их завтра, на сегодня достаточно. И в следующий раз придерживайтесь фактов.

Каких фактов, подумал Джейк. Еще одна колонка с цифрами.

Когда никто не пошевелился, судья махнул рукой в сторону зала.

— Перерыв, перерыв, — сказал он раздраженно, затем встал и жестом приказал остальным двумя судьям следовать за ним.

Джейк услышал скрежет стульев, тихое шуршанье — это адвокаты собирали бумаги. Гюнтер продолжал сидеть на своем стуле, все еще глядя прямо перед собой. Конвойные, удивленные неожиданным перерывом, слегка подталкивая, отвели Ренату от ограждения и, наставив на нее автоматы, стали выводить из зала. Джейк наблюдал, как она прошла перед судейским местом, а когда приблизилась к столу, где сидели обвинители, их глаза встретились. Она остановилась.

— Так это действительно вы, — сказала она ему своим обычным голосом. — Вы вернулись.

Конвойные, не зная, можно ей говорить или нет, стали крутить головами в поисках распоряжений. Но судьи ушли, а с ними опустел и зал.

Джейк кивнул, не зная, что и сказать. Рад видеть тебя снова? Ключицы острые.

— Я не ради себя это делала, — сказала она Джейку, не отводя от него взгляда, ожидая ответа.

Джейк опустил глаза, не зная, что сказать. Сбоку за ним наблюдал, тоже ожидая, Берни. Но что тут скажешь? Конвойный взял ее за руку. Через минуту она уйдет. Одно слово, хоть что-нибудь.

Он прибегнул к пустой вежливости тюремного визита:

— Тебе что-нибудь принести?

Она еще какое-то мгновение разочарованно смотрела на него, а потом качнула головой. Русский снова заговорил, теперь настойчивее. Конвойные оттолкнули ее от стола.

Джейк не трогался с места, пока зал совсем не опустел, только из коридора доносился шум голосов. Гюнтер все еще сидел на месте. Когда Берни подошел к нему, он бросил на него взгляд, затем отодвинул его рукой в сторону, чопорно встал и размеренным шагом пошел к Джейку.

— Я подвезу вас, — сказал Берни, но Гюнтер отмахнулся. На секунду он остановился у стола.

— Я поговорю с Вилли, — сказал он Джейку и зашагал из комнаты.

Подошел расстроенный Берни и стал складывать папки в портфель.

— А вы? — спросил он.

Джейк взглянул на него.

— У меня джип. — И встал, собираясь уйти, но потом обернулся. — По-прежнему считаете, что у всех историй один конец? — спросил он.

Берни сунул последнюю папку в портфель.

— У истории Марты Бен — да.

Глава двенадцатая

Выйдя на улицу, Джейк не пошел на Алекс, где стояли припаркованные машины, а свернул на боковую улочку. Он был слишком ошеломлен и не хотел видеть ни Рона, ни остальных, которые обменивались мнениями. Гюнтер уже исчез где-то в развалинах. Пройтись — только чтобы развеяться. Но зал суда не отпускал его, цепляясь мертвящей рукой за плечо. Вот что остается в конечном счете. Джейк огляделся. На улице никого, даже детей, обычно лазающих по кирпичам. Налеты и здесь сделали свое черное дело — ни одной уцелевшей стены, в воздухе висела едкая пыль. Над глубокой воронкой от бомбы, наполненной стоками из прорванной канализации, жужжали мухи. Но отрава просачивалась в Берлин годами. Когда Ганс Беккер сказал Ренате о матери? В тот момент, когда они были в постели? Обыденная жизнь — и та полна гадостей. Официантка принесла счет, хотя все знала. И так изо дня в день. Впервые Джейк подумал, что Бреймер, возможно, и прав — эту пустошь они заслужили. Библейское возмездие, чтобы раз и навсегда уничтожить отраву. Но она все еще оставалась здесь, наполняя гигантскую яму густой жижей.

— Уры.

Напугал его русский, появившийся ниоткуда.

— Уры, — повторил солдат, показывая на руку Джейка.

— Часов нет.

Русский осклабился.

— Я-я, уры, — сказал он, тыча пальцем в старые часы «Булова» на запястье Джейка. Русский вытащил из кармана пачку банкнот и протянул их Джейку.

— Нет. Проваливай.

Тяжелый угрожающий взгляд. Кровь ударила Джейку в голову, внутри захолодело от страха. Пустынная улица. Все произойдет легко и спонтанно, как стрельба по крысам. Еще один инцидент. Но русский разочарованно отвернулся, сунув банкноты обратно в карман.

Джейк стоял и смотрел, как он уходит. Дыхание выровнялось, но улица, казалось, стала еще пустыннее. Рыночной толпы здесь не было. Если Гюнтер прав, если мишенью был он, сейчас его очень легко убрать. Нет даже свидетелей. Если б они того хотели. Он стоял, не шевелясь, еще какой-то миг. Опять Потсдам. Смертельные наперстки: убийца известен, а кто жертва — нет. Их трое. Что если жертвой был он? Его рука непроизвольно потянулась к бедру. Хорошо бы иметь пистолет. Правда, Лиз он не помог. Джейк замер. Но в тот день она его не взяла, ковбойской кобуры на ней не было. Где она? Отослали в Уэбстер-Гроувз? Он попытался вспомнить, как Рон в ее комнате складывал одежду. Пистолета не было. А это важно? Что-то тут не так.

Он взбудораженно смотрел на залитую жижей воронку. Пройдись по пунктам. Сыграй в наперстки по методу исключения. На рынке нас было трое. Заказали, естественно, одного. Но зачем кому-то убивать Лиз? Остаются двое. Один из них уже может принимать посетителей на Гельферштрассе. Он развернулся и пошел назад по улице, все еще держа руку на бедре. Когда он подошел к джипу, другой русский, читавший газету, бросил на него тревожный взгляд и отошел в сторону, будто у него действительно был пистолет.

На квартире Шеффера он застал Бреймера за чтением — казалось, той же газеты. Особняк, в котором Джо снимал квартиру, стоял как раз напротив рухнувшего дома. Армейская медсестра листала «Лайф», вполуха слушая конгрессмена, который громко зачитывал отрывки: он явно был не способен заткнуться даже у комнаты больного.

— В две тысячи раз мощнее «Таунбастера». А это была наша самая мощная бомба. В две тысячи раз. — Он взглянул на вошедшего Джейка. — О, хорошо. Он как раз спрашивал о вас. Великий день, не так ли? На этот раз все закончится быстро. — Джейк растерянно молчал, и конгрессмен протянул ему газету. — Я смотрю, вы не в курсе, — заметил он. — А еще журналист называется. После этого мы все вернемся домой. Двадцать тысяч тонн тротила. Размером с кулак. Трудно представить.

Джейк взял газету. «Звезды и полосы». США СООБЩАЮТ: АТОМНАЯ БОМБА ВПЕРВЫЕ СБРОШЕНА НА ЯПОНИЮ. Другая, почти забытая война. Город, о котором он никогда не слышал. Две квадратные мили стерты одним ударом. Месиво вокруг Алекса по сравнению — всего лишь разминка.

— Ну, теперь точно все кончено, — сказал Бреймер, но у Джейка перед глазами стояло встревоженное лицо русского у джипа.

— Как она действует? — спросил он, просматривая страницу. Таблица с характеристиками других бомб, классифицированных по возрастанию мощности.

— Об этом спрашивайте высоколобых. Я знаю только одно — она действует. Говорят, там до сих пор ничего не видно из-за дыма. Два дня. Неудивительно, что старина Гарри так круто вел себя с красными. Надо отдать ему должное — он держал все в абсолютном секрете.

Стоял самодовольный, в двубортном костюме, на террасе в Цецилиенхофе, улыбался в камеру Лиз. А туза держал в рукаве.

— Да, сэр, великий день, — сказал все еще возбужденный Бреймер. — Как подумаешь обо всех ребятах — об их возвращении домой. А домой они теперь точно возвратятся. Все сразу, слава богу.

Джейк посмотрел на его мясистое лицо: по всему было видно, что он переходит к очередной речи в клубе «Киванис». Но разве это не так? Кому хотелось, чтобы хоть один морской пехотинец погиб на берегу Хонсю? На Окинаве им пришлось выкуривать япошек из пещер огнеметами, одного за другим. Опять что-то новенькое, хуже прежнего. Бреймера снова понесло.

— Как больной? — перебил его Джейк.

— Поправляется, поправляется, — сказал Бреймер. — Благодаря капралу Келли. Слишком хорошенькая для медсестры, если хотите знать мое мнение. Но вы бы видели, как они перед ней вскакивают. Но с ней не забалуешь.

— Со шприцем в руке — это уж точно, — сказала она сухо, но ее невзрачное лицо улыбалось. Она была польщена.

— Я могу увидеться с ним?

— Джо хотел бы повидаться с ним, — сказал Бреймер сестре, которая явно всем тут заправляла. Он положил руку на плечо Джейку. — То, что вы сделали, просто невероятно. Вытащить его оттуда. Мы все вам так благодарны, уверяю вас.

— Мы — это кто?

— Мы все, — сказал Бреймер, опуская руку. — Американцы. Для нас этот парень очень важен, он один из лучших. Вы же не хотите, чтобы он попал в лапы к русским?

— Он не их любимец?

Бреймер принял это за шутку и улыбнулся.

— Не совсем. Во всяком случае — не наш Джо. — Он понизил голос. — Досадно, что так получилось с девушкой.

— Да. — Джейк пошел к двери. — Она когда приходит? — спросил он, кивнув в сторону медсестры.

— Дважды в день. Проверяет, все ли в порядке. Конечно, я, когда могу, тоже прихожу. Делаю все, что в моих силах. Джо был мне настоящей подмогой.

— Вы не могли бы организовать круглосуточное дежурство? Использовать свои связи? Здесь кому-то надо постоянно находиться.

Брайан улыбнулся:

— Ну не надо так волноваться. Он не так сильно болен. Самое трудное — заставить его лежать в постели. Рвется в бой.

— Русские один раз в него уже стреляли. Могут стрельнуть и другой. — Джейк показал на входную дверь, настежь открытую на улицу.

Бреймер обеспокоено посмотрел на него:

— А сказали, что это несчастный случай.

— Их там не было. А я был. Я все же поставил бы тут охрану.

— Вы, наверно, еще не отошли от шока. Здесь не русская зона.

— Конгрессмен, весь город — русская зона. Вы собираетесь рисковать?

Бреймер посмотрел на него — теперь уже абсолютно серьезно.

— Дайте подумать, что я могу сделать. — Даже не пытается увильнуть.

— Вооруженную, — сказал Джейк, открывая дверь.

Шеффер полулежал в постели. Голую грудь с одной стороны полностью закрывал ватный тампон с марлевой повязкой, закрепленной пластырем. В госпитале его коротко постригли, и теперь, с торчащими ушами, он выглядел лет на десять моложе — уже не ариец с плаката, без формы меньше ростом, как спортсмен-старшеклассник без наплечников. Он тоже читал газету, но как только Джейк вошел, опустил ее на одеяло.

— Ну, наконец-то. Я все ждал, когда же вы придете. Я хочу поблагодарить…

— Да ладно вам, — быстро перебил его Джейк, оглядывая комнату. Первый этаж, кровать стоит прямо напротив открытого окна. Комната была библиотекой. На полках все еще лежало несколько книг. Их и забирать никто не захотел. — Вам следовало оставаться в госпитале.

— О, я в порядке, — радостно сказал Шеффер, посчитав это заботой о его здоровье. — Слишком долго проваляешься там, и какой-нибудь костоправ захочет оттяпать тебе ногу. Вы же знаете, как это в армии.

— Я хочу сказать, там безопаснее. Наверху есть комнаты? — Он подошел к окну и выглянул.

— Безопаснее?

— Я попросил Бреймера поставить у входа охрану.

— Для чего?

— Это вы мне скажите.

— Сказать вам что?

— Почему русские стреляли в вас.

— В меня?

— Конгрессмену кажется, что они вас не особенно любят.

— Бреймер? Он русских даже во сне видит.

— Ну да. А я видел их в Потсдаме. Стреляющих — в вас. Может, расскажете, зачем им это все надо было. — Он поставил стул рядом с кроватью.

— Не имею ни малейшего представления.

Джейк ничего не сказал, только сел и в упор посмотрел на него. Наконец Шеффер, заерзав, отвел взгляд.

— Закурить есть? — спросил он. — Медсестра забрала мои. Говорит, проживу дольше.

— Вряд ли, — сказал Джейк и, не отводя от него взгляда, прикурил сигарету и передал ему.

— Послушайте, я, конечно, перед вами в долгу, но рассказывать не обязан. Не могу. Моя работа секретная.

— У меня нет с собой блокнота. Информация нужна мне, а не для газет. Ведь меня там тоже чуть не убили. Полагаю, я имею право знать, почему. Ну так как?

Шеффер сделал затяжку и проследил, как дым поднимается к потолку, как будто хотел покинуть комнату с ним вместе.

— Вы знаете, что такое ВИАТ?

— Нет.

— Войсковое информационное агентство, технический отдел. Иными словами, мы занимаемся учеными. Допросы. Места содержания под стражей. И все такое.

— Типа Крансберга, — сказал Джейк.

Шеффер кивнул:

— Типа Крансберга.

— А что вы имеете в виду под «все такое»?

— В первую очередь поиск ученых. Предположим, мы организовали команду, которая занимается Берлином. Предположим, русским это не понравилось.

— Почему? Они тут с мая месяца. Что тут осталось?

Шеффер, не сдержавшись, улыбнулся:

— Много чего. Русские были в основном заняты тем, что вывозили оборудование. И только потом до них дошло, что им нужны и люди, которые будут на нем работать. К тому времени многие из них исчезли — ушли на запад, может быть, спрятались. У русских возникли проблемы со специалистами. Люди не рвутся ехать на восток.

— Особенно когда они могут заключить выгодный контракт с «Американскими красителями», — сказал Джейк, кивая на дверь.

Шеффер посмотрел на него, затем потушил сигарету.

— Не давите на меня. Он в этом не участвует, или мы прекращаем разговор. Понятно?

— Слушаю вас.

— В любом случае, дело не в этом. Русские тоже предлагают хорошие зарплаты. Если согласитесь работать на этом чертовом Урале.

— Вместо прекрасной Ютики.

Шеффер снова взглянул на него:

— Я не шучу.

Джейк поднял руку.

— Хорошо, они не едут в Ютику.

— Да, не едут. Они едут в Дейтон, если хотите знать. Там рядом с «Райт Филд»^[73] есть завод. — Он замолчал, поняв, что сболтнул лишнего, затем пожал плечами. — Первая группа едет в Дейтон. Если мы сумеем их оформить. Удовлетворены?

— Хоть так, хоть эдак, мне все равно. А в чем задержка?

— Денацификация. Эти парни — да нам бы повезло, если б они Айку дали допуск. Им нужны хорошие немцы. Найдите мне хоть одного. Русским же на это вообще наплевать.

Джейк встал и подошел к полке.

— Зато они интересуются вами — допуская существование вашей группы.

— Допустим.

— А вы занимаетесь не тем, чем надо?

— С их точки зрения? Обыгрываю их. Русские здесь уже два месяца и все еще составляют списки на розыск. Мы здесь три недели и уже все вычистили. Стоит только начать, а там одно ведет к другому. Они все это время ждали, когда мы придем. Просто выживали. Люфтваффе — весь авиамедицинский персонал. Они даже сохранили свои научно-исследовательские работы. ИКВ, Институт кайзера Вильгельма — там их столько, готовеньких, только копни. Что не трудно — их друзья помогают. Они все тут, не волнуйтесь. — Выходят с собачками на прогулку.

— Инженеры Цейсса? — спросил Джейк.

— Это в восточной зоне. Мы туда ни ногой.

— А русские говорят иначе.

— Им нравится шум подымать. Я знаю одно: инженеры хотели уехать.

— Им только нужна была рука помощи.

Шеффер проследил за ним до книжной полки, потом отвел взгляд.

— Возможно, их оптика для бомбовых прицелов опередила нашу на годы вперед. На годы вперед — игра стоит свеч. Возможно, кому-то надо было дать русским понять. У них есть привычка похищать людей. Вероятно, мы хотели показать им, что умеем это делать тоже. Чтобы в следующий раз они хорошенько подумали.

— И добились этого?

— В определенной степени. По крайней мере, в последнее время никто не пропадал.

— Кроме Эмиля Брандта.

— Да, кроме Эмиля Брандта.

— Так что он у вас в списке.

— Он у всех в списке. Все расчеты делал он — он знает всю программу. Я говорил вам, мы не хотим терять его. А теперь — тем более.

Джейк поднял брови.

— Почему теперь?

— Команда ракетчиков? — Шеффер поднял газету. — Можете представить, что если бы «Фау-2» были оснащены такими деточками?

— Нет, не могу, — сказал Джейк. Прощай, Лондон.

— Их хотят заполучить все, — сказал Шеффер. — А заполучили мы. И мы их оставим у себя. Всех.

— А что, если они не захотят ехать?

— Захотят. Даже Брандт. Ему только нужно забрать свою жену. У него на уме одна жена. Однажды мы его чуть не потеряли, после Нордхаузена. Мы захватили ракеты, чертежи, специалистов разместили в Оберйохе. А он удирает и направляется в Берлин с какой-то сумасбродной затеей. Ему повезло, что выбрался живым.

— И документы привез, — наугад сказал Джейк.

Шеффер махнул рукой:

— Административные инструкции. Яйца выеденного не стоят. Вся техническая документация была в Нордхаузене. То был лишь повод, чтобы вывезти жену.

— Административные инструкции? Я полагал, это были досье СС.

— Это была программа СС. Они взяли ее под свой контроль. К тому времени они подгребали под себя все. Все мало-мальски стоящее.

— Ему за это медаль дали.

— Они всем давали медали. Ученые были не в восторге от перехода под контроль СС. Не слишком приятные парни, если вдуматься. Но ведь начальство себе не выбирают? Так что они раздали несколько медалей и все опять улыбаются. У них были тонны медалей. — Пол в Рейхсканцелярии, усеянный «Железными крестами». — Наконец, мы переводим их в Крансберг, — продолжал Шеффер. — Держим их вместе, улавливаете? А он опять откалывает этот трюк. Остальные — мы им говорим: ваши семьи приедут позже; им это, конечно, не очень нравится. Но этот — ни в какую. Ему надо где-то с ней запасть, семейная встреча. Как будто нам больше делать нечего. Гоняйся теперь за ней. У нас и так рук не хватает. А теперь еще и это. — Он показал на свою рану.

— Он не со своей женой, — сказал Джейк. — Она не знает, где он.

Шеффер, на мгновение замолчав, посмотрел на него. Затем, не торопясь, взял еще одну сигарету из пачки на кровати.

— Спасибо, что избавили меня от беготни, — сказал он спокойно. — Не хотите сказать, где она?

— Нет.

— В нашей зоне?

Джейк кивнул.

— Она ничего не знает.

— Ну, хоть тут легче.

— Что именно?

— Что она в нашей зоне. Вы думаете, отчего я не сплю ночами? Что, если русские доберутся до нее первыми? С таким предложением мы не поспорим, И тогда его точно потеряем.

Приманка. Джейк посмотрел в окно — сердце снова забилось, как будто перед ним возник солдат с Алекса.

— У нас ей будет лучше, — сказал все так же спокойно Шеффер.

— Ей неплохо и там, где она сейчас.

Но там ли она? Один русский уже искал ее.

— Не хотите рассказать, как вы нашли ее? — спросил Шеффер, наблюдая за ним. — Мы испробовали все. Никаких фрагебоген, ни соседей, ничего.

— Могли бы спросить у его отца. Кстати, почему вы этого не сделали?

— У его отца? — удивленно спросил Шеффер. — Его отец умер.

— С чего вы взяли?

— Брандт сам мне об этом сказал. Я лично его допрашивал.

— Вы никогда об этом не говорили.

— А вы и не спрашивали, — сказал Шеффер, делая ход шашкой.

— Он жив. Я виделся с ним. Зачем Эмилю так говорить?

Шеффер пожал плечами.

— Вы же не сказали мне, где его жена. Люди вечно хотят что-то утаить. Очевидно, вопрос доверия. Он знает что-нибудь?

— Нет, он его тоже не видел. Его никто не видел. Никто после Талли. Но он же вас не интересует?

Шеффер опустил глаза, разглаживая одеяло.

— Послушайте, давайте раскурим маленькую трубку мира. Раз уж вы сунули нос в нашу палатку. Мне бы не помешала ваша помощь.

— В чем?

— В том, что вы сейчас делаете. Нам все еще нужно найти его. Я не в строю. А вы в полной боевой готовности.

— Но не благодаря вам. Давайте начнем с Талли и посмотрим, что у нас получится.

— Они были друзьями в Крансберге. Да, друзьями. Брандт знал английский и Талли любил его слушать. Вели полуночные беседы. Брандт часто пребывал в дурном настроении. Был подавлен. Тем, что все похерено. Ну, сами знаете, разговор за бутылкой.

— Это вам Талли рассказал?

— Ну, скажем, в комнатах была «прослушка». Так что мы слышали все, что говорят гости.

— Прекрасно.

— Микрофоны, кстати, установили нацисты. Мы их всеголишь позаимствовали, когда въехали.

— Большая разница.

— Я думаю, вы не понимаете, как и что тут делается. Ученые торгуются. Они хотят быть уверенными, что есть работа, какая-то договоренность, чтобы вывезти их отсюда. Поэтому они сразу всего не говорят. Выдают в час по чайной ложке, чтобы поддерживать наш интерес. Прежде чем сказать нам что-либо, консультируются с фон Брауном. Я их не виню за это — они просто ищут самый выгодный вариант. Но мы-то должны знать. Не только то, что на бумаге — но и то, что здесь. — Он постучал по виску.

— Хорошо, итак, они друзья.

— И Брандт успешно ускользает отсюда, Талли его отвозит, и никто из них не ставит нас в известность. Так что к тому времени, когда мы об этом узнаем, он становится мистером Невинным Младенцем, а Брандта и след простыл — и до сих пор никто не сделал правильного вывода.

— Какого?

— Все считают, что это проебка. Брандт уговорил Талли выписать ему пропуск. Просто добрый парень.

— А вы так не считаете?

— Я не верю в пасхального зайку. Я проверял. Парень — ловкач. Вам известно, что он продавал немцам документы об освобождении?

— Слышал.

— Выгодный гешефт. Иногда дважды — поэтому и засветился. Но доказать ничего не могли. Поверили ему, а не им. Кучка немцев жалуется. А у кого есть время расследовать это? Но Брандт — нечто иное. Я наводил справки. И выяснилась интересная вещь — побег оказался идеей Талли. Так что, думаю, он принялся за старое.

— Идея Талли?

— Полностью записи никто не прослушивает, — сказал Шеффер. — Мы делаем расшифровки только тех моментов, когда гости говорят о науке. Остальное время наши парни читают комиксы, ходят в туалет и все такое. Поэтому я вызвал того, кто дежурил в ту ночь, и спросил его, о чем они говорили. Да так, ни о чем, сказал он, о личном. И все же? Ни о чем, Талли просто сказал ему, что его жена нашлась. Ни о чем, — заметил он саркастически.

— Но ее же не нашли.

— Нет. Но я тогда не знал об этом. Я понял только то, что Талли заполучил клиента. Брандту нужно было только одно. Как я предполагаю, они заключают маленькую частную сделку. До этого Брандт никому ничего не говорил о своих отлучках. Он не ставит в известность даже фон Брауна — он просто исчезает. А Талли его вывозит. Узнав об этом, я тут же вызываю к себе Талли, но он к этому моменту уже смылся.

— В Берлин. Зачем?

— За бабками, очевидно. В Крансберге у них не было денег. Я предполагал, что Брандт взял деньги у своей жены.

— Но он ее так и не нашел.

— Ну, тогда у Талли на руках остался один очень сердитый немец.

— Нет, — покачал головой Джейк, размышляя. — В Берлине они не встретились. Зачем Талли эта встреча, если он солгал насчет жены?

— Ну, я же не знал, что он солгал? Понимаете? Поэтому я сказал вам, что вы нам нужны. — Он откинулся назад, обдумывая услышанное. — Но он же пришел на встречу.

— В записях есть что-нибудь о друзьях в Берлине? Талли знал здесь кого-нибудь?

Шеффер взглянул на него:

— Он знал Эмиля Брандта.

— Вы хотите сказать, Эмиль убил его?

— Я хочу сказать, что мне плевать. Мне необходимо вернуть его. Талли для меня не так важен.

— Он был достаточно важен, чтобы его пристрелили.

— Пристрелили? Может, он просто подвернулся под руку, — раздраженно сказал Шеффер, поправляя повязку.

— Может быть, — сказал Джейк. Как и девушка, которая делала снимки. — Полезно выяснить.

— Уже нет, — поморщившись, сказал Шеффер, занятый повязкой. — Знаю только, что он бы вывел меня на Брандта — но не вывел. — Он поднял глаза. — Тем не менее рад услышать о жене. Хоть что-то. По крайней мере, этому ублюдку не заплатили.

— Да нет, с ним расплатились. — Джейк снова посмотрел в окно, еще одно озарение. Русскими деньгами.

— Ага, догадываюсь, — сказал Шеффер, подразумевая пулю. — Что такое? — спросил он, следя за взглядом Джейка.

— Ничего. Просто думаю. — Перевези ее. Он взял пилотку. — Я пойду. Вам медсестру позвать? — Он кивнул на повязку.

— Просто думаете, да? — спросил Шеффер, изучая его. Затем его лицо стало жестким, как на плакате. — Только не слишком долго. Мне нужно его вернуть. Меня не интересует, что он натворил.

— Если натворил.

— Вы только найдите его, — сказал он невозмутимо и улыбнулся. — Господи, жена. У нас же складывается отличная команда, вы и я.

Джейк покачал головой:

— Всех, кто окружает вас, убивают. — Он снова выглянул в окно. — А что, если он уже у русских?

— Тогда мне надо знать и это. Где.

— Чтобы организовать очередной рейд? Русским это не понравится.

— Ну и что?

— В следующий раз удача может от вас отвернуться. Там уже не будет Лиз, чтобы принять за вас пулю.

Шеффер уставился на него:

— Вы что несете?

— Ладно, забыли.

Джо опустил взгляд.

— Лиз мне нравилась. Клевая девчонка была. — Опять пацан у стойки с газировкой.

— Ладно, — извиняясь, повторил Джейк.

— А вы нахал. В любом случае, почему вы считаете, что стреляли в меня? Русских ведь не поймешь. Как они вообще узнали, что я буду там? Скажите мне.

— А почему вы там оказались? Ехать за покупками в русскую зону — не самая умная идея при вашей работе.

— Это все Лиз. Она хотела купить камеру. Я подумал, почему бы и нет? Откуда они узнают? Как они узнали?

— Может, вас опознал грайфер.

— Это что? Жаргон фрицев?

— Что-то вроде лазутчика. — Джейк направился к двери, затем обернулся. Грайфер. — Вам имя Сикорский о чем-нибудь говорит?

— Василий?

— Да. Он в тот день был на рынке. Он бы вас опознал?

Шеффер молча отвел взгляд.

Джейк кивнул.

— Проследите, чтобы Бреймер поставил охрану.

— Не беспокойтесь, я смогу позаботиться о себе. — Он вытащил из-под одеяла пистолет и похлопал по нему.

Джейк секунду постоял молча. Достаточно вытянуть руку, как перчатку принимающему игроку.

— Вы всегда держите пистолет в постели? Или только в последнее время? — Он взялся за дверную ручку. — Лучше не подходите к окну.

Шеффер навел пистолет в ту сторону и прицелился.

— На таком расстоянии «кольт-1911» остановит кого угодно.

Джейк оглянулся:

— «Кольт-1911» остановил и Талли.

Шеффер, нахмурившись, обернулся, не опуская пистолет.

— Кто сказал?

— Отчет баллистической экспертизы.

— И что? Это стандартное табельное оружие. Его сейчас тут до миллиона единиц.

— Но не в руках немцев. Или вы считаете, что Талли вместе с пропуском дал ему и пистолет?

— Что вы этим хотите сказать?

— Что убил не Эмиль. И не этим.

Шеффер посмотрел на него, и ухмыльнулся:

— Ах да, помню. Вы считаете, что это сделал я. «Где вы были с Бреймером в ночь на…» — блядь, какого числа?

— 16 июля, — сказал Джейк. — И где вы были?

Шеффер опустил пистолет.

— Идите на хуй. — И сунул его обратно под одеяло. — Вы же не слушаете. Я единственный, кому он нужен был живым. Он должен был привести меня к Брандту, помните? — Он еще секунду внимательно смотрел на Джейка, потом, качая головой, отвел глаза. — У вас интересный способ заводить друзей.

— А мы друзья? Я еще не определился.

Еще один острый взгляд.

— Только найдите его. — Шеффер, застонав, опустился на подушки и с усилием улыбнулся. — Вы, парни, все одинаковы. Умные разговоры. Всегда что-нибудь ввернете. — Он поднял глаза, прежний стальной взгляд. Арийские серые глаза. — И не забывайте, чью форму вы носите. Здесь мы в одной команде. В одной команде.

— В той же, что и Лиз?

— Да ладно. — Он опустил глаза. — Все бывает, не так ли? Время военное.

— С русскими мы не воюем.

Шеффер посмотрел на черный заголовок в газете, затем поднял голову.

— Кто сказал?

В квартире вовсю светило полуденное солнце, но Ханнелора уже красила губы, готовясь к выходу.

— Рановато, нет? — спросил Джейк, наблюдая, как она склонилась над зеркалом.

— У меня званое чаепитие. Оно обычно рано начинается. Яузе,^[74] верно?

— Чаепитие у русских? — удивился он. За столом тупые комиссары, а Болванщик разливает чай.

— Нет. У моего нового друга, англичанина. Настоящее званое чаепитие, сказал он. Знаете, как прежде, с чашечками и все такое.

А на остренькое — продолжение на диване.

Она подкрасила губы.

— Вы разминулись с Линой. Она у фрау Хинкель. Вам тоже следует к ней сходить. Вы не представляете, что она знает.

— Она пошла к гадалке?

— Она не такая, как цыганки. Она в самом деле видит многое.

Джейк выглянул в окно на Виттенбергплац и оглядел улицу. Окна, выходящие на площадь, не зашторены, прекрасное освещение внезапно становится помехой.

— Ханнелора? Ты не заметила, на улице у подъезда никто не ошивается? Какой-нибудь русский?

— Не будьте идиотом, — сказала она, собирая сумочку. — Он уехал. И меня не ищет.

— Да нет, я имею в виду… — Он замолк. А почему Ханнелора должна что-то заметить?

— Идемте, я вам покажу дорогу, — сказала она. — Это за «КДВ».

Он запер за ними дверь и стал спускаться за ней по лестнице.

— У кого-нибудь из твоих друзей есть квартира? — спросил он.

Она обиженно обернулась:

— Вы хотите, чтобы я съехала? Между прочим, это моя квартира. Моя. Только потому, что у меня доброе сердце…

— Нет. Не для тебя. Для Лины. Место только для нее. Так жить и тебе не с руки.

— О, да я не возражаю. Я привыкла. Удобно, правда? И вы не скупитесь на продукты. Что бы мы ели? И куда она переедет? Квартиры нет ни у кого, если только…

— Если только — что?

— Если только у нее нет друга. Знаете, какого-нибудь влиятельного.

— Не в пример мне, — сказал он, улыбаясь.

— Да. Скажем, какой-нибудь генерал. Важная шишка. У которого есть квартиры. И проститутки. — Для нее это был совсем другой мир.

Бригада рабочих расчищала угол Виттенбергплац. Женщины в военных брюках загружали тачки. На солнце было жарко, везде пахло дымом.

— Он из Лондона, — рассказывала Ханнелора, еле ковыляя по разбитому тротуару на высоких каблучках, пока они пересекали улицу. — Как вы думаете, мне там понравится?

— Мне понравилось.

— Ну, сейчас везде одинаково. — Она показала рукой на разбомбленную площадь. — Как здесь.

— Нет, не как здесь.

— Да, по радио рассказывали. Во время войны. Разбомбили все.

— Нет. Только часть кварталов.

— Тогда зачем они врут об этом? — спросила она, самоуверенная радиослушательница Геббельса. — Здесь, — сказала она, когда они дошли до «КДВ». — На следующей улице. Там есть вывеска, от руки. Как я выгляжу?

— Как английская леди.

— Да? — Она взбила волосы, глядя в уцелевший осколок витрины, затем махнула на него рукой. — Ой, да ладно, — засмеялась она и поковыляла на запад.

Вывеска представляла собой небрежно нарисованную руку с тремя линиями на ладони — «Прошлое» шло по верху, «Настоящее» проходило по средине, а «Будущее» ответвлялось от него, пересекая нижнюю часть. Кого теперь интересовала верхняя часть? Фрау Хинкель располагалась на втором этаже, отмеченном знаком зодиака. Он открыл дверь и увидел кучку женщин, спокойно сидевших в креслах, как на приеме у доктора. Берлин снова превратился в средневековый город: черные рынки превращали часы в золото, колдуньи заглядывали в будущее с помощью колоды карт. А ведь несколько лет назад они измерили искривление света.

Но разве это имело значение? Среди них сидела Лина. Когда он вошел, на ее лице появилась удивленная улыбка. Женщина, счастливая оттого, что увидела тебя, подумал он, и больше ей ничего не надо, даже удачной судьбы.

— Якоб, — сказала она. Остальные посмотрели на него с явным интересом, и тут же опустили глаза — привычная реакция на военную форму. Женщина рядом с Линой подвинулась, освобождая ему место. — Как ты узнал, что я здесь?

— От Ханнелоры.

— Знаю, что это глупо, но она не отстает, — сказала Лина, продолжая улыбаться, прижалась к нему и прошептала, чтобы другие не слышали. — Что случилось? У тебя такой вид…

Он покачал головой:

— Ничего. Просто день такой. Я был в суде.

— В каком суде?

Но ему нужна была улыбка, а не очередная страшная история. Ни о Ренате, ни о Гюнтере, ни о ком из них. О голубых небесах. Он посмотрел на часы.

— Давай уйдем отсюда. Мне нашли лодку. Пока светло, давай поплаваем.

— Лодку, — обрадовалась она, но потом нахмурилась. — Ой, я не могу. Мы ждем новых ребятишек в детском саду. Мне нужно помочь пастору Фляйшману. Не сердись. Завтра, хорошо? Смотри, сколько на тебе пыли, — сказала она, по хозяйски смахивая пылинку с его рукава. — Что?

— Просто смотрю.

Она покраснела, затем опять занялась его рукавом:

— Тебе надо принять ванну.

— Ханнелора только что ушла, — сказал он вместо приглашения. — Квартира в нашем распоряжении.

— Тс-с. — Она кинула взгляд на других.

— Мы бы могли принять ванну вместе.

Она перестала гладить его, скорчила озорную рожицу и стрельнула глазами, давая понять, что их слышат.

Он наклонился ближе, шепча:

— Я расскажу тебе о твоем будущем.

Смешок, его дыхание защекотало ей ухо.

— Да? — сказала она и усмехнулась. — Хорошо. Приду в другой раз. Здесь столько ждать приходится.

Но когда они встали, мальчуган — вероятно, маленький Хинкель — шмыгнул за шторку в другую комнату, и, прежде чем они дошли до двери, появилась сама фрау Хинкель: отодвинула штору и посмотрела на Джейка.

— Заходите — сказала она. — Вы.

Джейк смущенно посмотрел на ряд посетителей, но никто не сказал ни слова, покорно уступая место военному. Лина нетерпеливо потянула его к шторе.

Комната была похожа на саму фрау Хинкель — простая и заурядная, никаких четок, тюрбанов и хрустальных шаров. Только стол, несколько стульев и потертая колода карт.

— Карты могут сказать нам, что есть, что может быть, но не то, что будет. Понятно? — сказала она, когда они сели. Страховой полис ясновидца, но донесенный просто — голосом тихим и успокаивающим. Она протянула колоду карт Лине, предлагая перетасовать.

— Давай, ты первый, — нервно сказала Лина, не притрагиваясь к картам.

— Я не буду… — начал было Джейк, но фрау Хинкель сунула их ему в руки. Старая колода, засаленная. На фигурных картах, похоже, были изображены Гогенцоллерны.^[75]

Когда она принялась раскладывать их рядами, его вдруг кольнула тревога — как будто, вопреки всему здравомыслию, они действительно могли что-то сказать. Он понимал, что все это лишь театр, ярмарочный обман, но вдруг обнаружил, что хочет услышать хорошие новости, подлинные или нет, вытащить из «печенья судьбы» предсказание счастливых путешествий и долгой жизни, безоблачной. А кто этого не хочет? Он вспомнил усталые лица людей в приемной, надеющихся, что им выпадет счастливый знак.

— Вам карты показывают удачу, — сказала фрау Хинкель, как будто услышала его. — Вам везет в жизни.

Абсурд, но ему стало легче. Но разве кто-то был тут несчастливым за двадцать пять марок?

— Да, хорошо. Потому что вы были близко от смерти. — Верная догадка после стольких лет войны, подумал он, представление ему начинало нравиться. — Но вас защитили. Вот, видите? Кажется, женщина.

Он взглянул на нее, но она уже раскладывала карты дальше, закрыв первый ряд, вся уйдя в процесс.

— Женщина? — спросила Лина.

— Думаю, что да. Но, может, только по этой удаче, сказать не могу. Символ. А теперь наоборот, — сказала она, разглядывая новый ряд. — Теперь вы — защитник. Риск, какая-то опасность, но удача все еще с вами. Дом.

— Кинохроника, — сказала Лина тихо.

— Вот, опять. Защитник, как рыцарь. С мечом. Возможно, спасаете. Вы — воитель? — спросила она, архаичное слово легко и естественно слетело с ее губ.

— Нет.

— Тогда судия. Меч судии. Да, точно он. Вот вокруг вас бумаги. Много бумаг.

— Вот, видишь? — сказала Лина. — Он писатель.

Фрау Хинкель сделала вид, что не слышит ее, занятая картами.

— Но вам, судье, трудно. Вот здесь, видите, глаза смотрят в две стороны, а не в одну, а это трудности. Но судить вы будете. — Она разложила новый ряд. — А у вас интересные карты. Противоречия. Бумаги продолжают поступать. Удача. Но и обман. Это объясняет, почему глаза смотрят в обе стороны, — потому что вокруг вас обман. — Она говорила так, как будто анализировала эти карты впервые, хотя для нее это было привычным делом. — И всегда женщина. Сильная, в центре. Об остальных трудно сказать, но женщина всегда здесь, вы постоянно к ней возвращаетесь. В центре. Можно посмотреть вашу руку? — Она взяла его ладонь и провела пальцем по одной линии. — Ну, так я и думала. Боже, вот это линия. У мужчины. Такая глубокая. Видите, какая прямая. Одна, в течение всей вашей жизни. У вас сильное сердце. Противоречиво остальное, но не сердце. — Она посмотрела на него. — Будьте осторожны, когда судите. Такое сильное сердце. — Она повернулась к Лине, не выпуская его руки. — Женщина, которая его найдет, будет счастлива. Однолюб, других у него не будет. — Голос ее зазвучал сентиментально профессионалка. Лина улыбнулась.

Фрау Хинкель разложила еще один ряд.

— Давайте посмотрим. Да, то же самое. Снова смерть, рядом. По-прежнему удача, но будьте осторожны. Мы только предполагаем. И снова обман.

— Карты говорят — кто?

— Нет, но вы узнаете. Теперь глаза смотрят только в одну сторону. Вы узнаете об этом.

Джейк смущенно заерзал на стуле.

— А путешествие там есть? — спросил он, снова вспомнив о «печенье судьбы».

— О да, и очень много. — Ответила тут же, будто и так все ясно, чтобы еще и об этом беспокоиться. — Вскоре путешествие по воде. — Очередная верная догадка в случае американца.

— Домой?

— Нет, короткое. Много поездок. Домой вы так и не уедете, — сказала она медленно и задумчиво. — Всегда в другие места. Но вас это не печалит. Место не имеет значения. Вы всегда будете жить этим. — Она постучала пальцем по линии сердца на его открытой ладони. — Так что это счастливая жизнь, да? — спросила она, переворачивая карты и передавая их Лине, предлагая перетасовать.

— Тогда и моя будет счастливой, — сказала Лина радостно.

Рассчитывай на нее, хотел сказать Джейк, только заплати двадцать пять марок.

Но, разложив карты Липы, фрау Хинкель только озадачено посмотрела на них, а затем снова собрала.

— Что они говорят?

— Не могу сказать. Иногда, если приходят вдвоем, это путает карты. Попытайтесь снова. — Она передала колоду Лине. — Необходимо, чтобы только вы касались их.

Джейк смотрел, как серьезно она тасует карты — так, наверно, Ханнелора слушала радио.

— Вот теперь я вижу, — сказала фрау Хинкель, раскладывая карты рядами. — Карты матери. Столько любви — так много червей. Что очень важно для вас, так это дети. Да, двое.

— Двое?

— Да, двое, — уверенно сказала фрау Хинкель, даже не взглянув, чтобы убедиться наверняка.

Джейк посмотрел на Лину, хотел ей подмигнуть, но она, разочарованная, побледнела.

— Всех по двое, — сказала фрау Хинкель. — Двое мужчин. Короли. — Она по-дружески взглянула на нее. — Был другой?

Лина кивнула. Фрау Хинкель взяла ее руку, как перед этим брала руку Джейка, чтобы дополнить свое заключение.

— Да, вот. Двое. Вот проходят две линии.

— Они пересекаются, — заметила Лина.

— Да, — сказала фрау Хинкель и затем без объяснений пошла дальше. — Но в конце только один. Другой, возможно, умер? — Еще одна верная догадка в отношении любого в комнате ожидания.

— Нет.

— Ага. Тогда решение вами принято. — Она перевернула руку на ребро. — Дети есть. Видите, двое.

Она вернулась к другому ряду карт.

— Много печали, — сказала она, покачивая головой. — Но и счастья тоже. Тут болезнь. Вы болели?

— Да.

— Но не долго. Видите эту карту? Она борется с болезнью.

— Та, которая с мечом? — спросил Джейк.

Фрау Хинкель мило улыбнулась.

— Нет, вот эта. Она обычно подразумевает медицину. — Она подняла взгляд. — Рада за вас. Так много событий за эти дни — но никаких болезней, даже в картах.

Еще один ряд.

— Вы были в Берлине во время войны?

— Да.

Фрау Хинкель кивнула:

— Разрушения. Сейчас я постоянно вижу это. Карты не врут. — Она положила черную карту, затем быстро вытянула другую и закрыла ею первую.

— Что она говорит? — настороженно спросила Лина.

Фрау Хинкель посмотрела на нее.

— В Берлине? Она обычно обозначает русского. Извините меня, — сказала она, внезапно смутившись за свое краткое пояснение. — Но это в прошлом. Видите, какой теперь расклад? Больше червей. Вы добрая от природы. Вам не следует смотреть в прошлое. Вы же видите, как оно старается вернуться — посмотрите на эту карту, — но она уже не такая сильная, слабее червей. Вы можете похоронить прошлое, — странно заметила она. — У вас преимущество. — И стала раскладывать их дальше, еще один ряд красных.

— А теперь? Что будет?

— Что может быть, — напомнила ей фару Хинкель, не отрывая взгляда от карт. — Также двое. Решайте насчет мужчины, Если примете решение, успокоитесь. У вас столько печали в жизни. Теперь я вижу… — Она замолчала, сгребла свои карты, а когда начала снова, ее голос повеселел, став теперь уже настоящим голосом «печенья судьбы». Хорошее здоровье. Благополучие. Даете и получаете любовь.

Когда улыбающаяся Лина отдала ей деньги, фрау Хинкель, словно благословляя, похлопала ее по руке. Но, отодвинув перед ними штору, она взяла Джейка за руку и задержала его.

— Минуточку, — сказала она, дождавшись, когда Лина перейдет в другую комнату. — Я не люблю говорить. О том, что будет. Это не мое дело.

— Что такое?

— У нее не очень хорошие карты. Все червями не перекроешь. Неприятности. Говорю вам это, потому что вижу — ваши карты перемешаны с ее. Если вы защитник, оберегайте ее.

На мгновение изумленный Джейк не знал, смеяться ему или злиться. Она специально так делает, чтобы обеспокоенные люди регулярно к ней возвращались? С мыслями, которые не дают спать ночью. Хаусфрау с приемной, полной озабоченных вдов.

— Может, она еще встретит прекрасного незнакомца. Уверен, вы по картам видите много таких.

Она слабо улыбнулась.

— Да, верно. Понимаю, о чем вы. — Она посмотрела в сторону другой комнаты. — Но какой от этого вред? — И снова повернулась к нему. — Кто скажет? Иногда все верно. Иногда карты удивляют даже меня.

— Прекрасно. Буду присматривать — в обе стороны.

— Как пожелаете, — сказала она и повернулась спиной, больше не задерживая его.

— Чего она хотела? — спросила Лина у дверей.

— Ничего. Американских сигарет.

Они пошли вниз по лестнице. Лина притихла.

— Да, ушло пятьдесят марок, — сказал Джейк.

— Но она все знала, — сказала Лина. — Откуда?

— Что знала?

— Что она имела в виду — рядом со смертью, женщина?

— Откуда я знаю? Туману напускала.

— Нет, я видела, как ты посмотрел на нее. Для тебя это что-то значило. Расскажи мне.

Она остановилась в двери так, чтобы ее не было видно с улицы.

— Помнишь ту девушку на Гельферштрассе? В гостинице? На следующий день ее убили. Несчастный случай. Я стоял рядом, думаю, она это имела в виду. Вот и все.

— Несчастный случай?

— Да.

— А почему ты мне раньше не рассказал?

— Не хотел расстраивать тебя. Это был просто несчастный случай.

— Фрау Хинкель так не думала.

— А что она знает?

— Она знала о детях, — опустив глаза, сказала Лина.

— Двоих.

— Да, двоих. Моего ребенка от русского. Откуда она могла узнать о нем? — Расстроившись, она отвела взгляд. — Карты матери. А я его убила. И никакой любви для него.

— Не надо, Лина. — Он взял ее за подбородок и приподнял его. — Глупости все это. Ты же знаешь.

— Да, знаю. Это был просто ребенок. Я не хочу думать об этом. Убить ребенка.

— Ты не убивала. Это разные вещи.

— Ощущение одинаковое. Иногда я вижу его перед собой, знаешь? Повзрослевшего. Мальчика.

— Перестань, — сказал Джейк, гладя ее по волосам.

Она кивнула, ткнувшись головой ему в ладонь.

— Знаю. Только будущее. — Она подняла голову, как бы физически прогоняя настроение, взяла его руку, провела пальцем по ладони. — А это я?

— Да.

— Такая линия. У мужчины, — сказала она, копируя голос фрау Хинкель.

Джейк улыбнулся:

— Должны же они говорить хоть какую-то правду, иначе люди просто не придут. Как насчет ванны?

Она повернула его руку и посмотрела на часы.

— Ой, смотри. Уже поздно. Извини. — Она наклонилась и чмокнула его в щеку. — Я ненадолго. А ты что будешь делать? — спросила она, когда они направились к площади.

— Собираюсь поискать нам новую квартиру.

— Зачем? С Ханнелорой же неплохо.

— Думаю, это необходимо.

— Зачем? — Она остановилась. — Ты чего-то недоговариваешь.

— Я не хочу, чтобы ты была приманкой.

— А как же Эмиль?

— Там остается Ханнелора, если он вдруг придет.

Она посмотрела на него.

— Значит, ты думаешь, что он не появится. Рассказывай.

— Вполне возможно, что он попал к русским.

— Я не верю в это, — сказала она так быстро, что Джейк обеспокоенно взглянул на нее. Две линии.

— Я сказал — возможно. У человека, который вывез его из Крансберга, были русские деньги. Думаю, он продал информацию — о местонахождении Эмиля. Я не хочу, чтобы они достали и тебя.

— Русские, — сказала она сама себе. — Я им нужна?

— Им нужен Эмиль. А ты его жена.

— Они думают, я поеду к ним? Никогда.

— Русские об этом не знают. — Они снова пошли через площадь, где женщины все еще таскали кирпичи. — Это просто мера предосторожности.

Она посмотрела на их дом, целехонький среди груды развалин.

— А где сейчас безопасно? Здесь я всегда чувствовала себя в безопасности. Всю войну я знала, что все будет хорошо.

— И сейчас нет никакой опасности. Я просто хочу найти что-нибудь более надежное.

— Защитник, — хмыкнула Лина. — Все-таки она была права.

— Давай, поехали, — сказал он, забираясь в джип.

Она снова посмотрела на дом, затем села в машину и стала ждать, когда он заведет мотор.

— Безопасность. В больнице они хотели, чтобы я стала монахиней. Надела на себя рясу, понимаешь? «Наденьте это и вы будете в безопасности», — говорили они. Но она меня не уберегла.

Пастор Фляйшман исхудал так, что остались кожа да кости, а над белым воротничком выпирало адамово яблоко. Он стоял перед вокзалом «Анхальтер» с ручной тележкой и в своем облачении странным образом был похож на носильщика.

— Лина. Я уже стал беспокоиться. Смотрите, что я нашел. — Он показал на тележку. — О, но автомобиль… — Он с интересом посмотрел на джип.

Лина в замешательстве повернулась к Джейку:

— Ты не против? Я не хочу просить — знаю, это запрещено. Но они так устают после поезда. А идти очень далеко. Ты не поможешь?

— Не вопрос, — сказал он пастору, потом протянул руку и представился. — Скольких вы ожидаете?

— Точно не знаю. Возможно, двадцать. Очень любезно с вашей стороны.

— Тогда придется перевозить их поочередно, группами, — сказал Джейк, но пастор просто кивнул — детали его уже не интересовали, как будто господь преумножит джип, как хлебы и рыбу.

Они ждали на переполненной платформе; сквозь пустую искореженную клеть крыши просматривалось небо. Фляйшман привел с собой еще одну помощницу, и пока они с Линой разговаривали, Джейк стоял, прислонившись спиной к колонне, курил и наблюдал за толпой. Вокруг кучками понуро сидели люди, держась за рюкзаки и сумки. Обычная вокзальная сутолока замедлилась здесь до безжизненного оцепенения. Компания мальчишек-беспризорников рыскала глазами в надежде что-нибудь стянуть. Слонялся русский военный — наверное, в поисках девчонки. Усталые женщины. Все как обычно, что навевало ощущение покоя. Джейк вспомнил собственные проводы. На платформе с шумом пили шампанское, было полно военных в новенькой форме. Кому-то подмигивала Рената, намереваясь что-то отколоть.

— А где вы выучили немецкий? — вежливо спросил Фляйшман, чтобы скоротать время.

— Я жил в Берлине.

— Ясно. А Техас знаете?

— Техас?

— О, простите. Американец. Конечно, это большая страна. Там есть церковь, понимаете. Фредериксбург, Техас. Лютеранская церковь, так я подумал, может, там живут бывшие немцы. Они предложили забрать часть детей. Для которых это, конечно, счастливый случай. Будущее. Но отсылать их так далеко, после всего — даже не знаю. И как мне их отобрать?

— Сколько детей они хотят взять?

— Пятерых. Они могут взять пятерых. — Он вздохнул. — Теперь мы отсылаем своих детей. Ну, господь о них позаботится.

Здесь он уже позаботился, подумал Джейк, глядя на обугленную стену.

— Они сироты?

Фляйшман кивнул.

— Из Судет. Родителей убили во время депортации. Затем Силезия. Теперь здесь. А завтра, кто знает? Ковбои.

— Уверен, они хорошие люди, раз предложили.

— Да, да. Знаю. Дело в выборе. Как мне их отобрать?

Он отошел, не дожидаясь ответа, прежде чем Джейк смог ему что-то сказать, в голове рой имен. Снаружи стало темнеть. Люди все еще бесцельно бродили. Поезд опаздывал уже на целый час.

— Извини, — сказала Лина. — Я не знала. Ты хочешь уехать?

— Нет, все нормально. Сядь, посиди. Отдохни. — Он опустился к основанию колонны, потянув ее за собой. Она склонила голову ему на плечо.

— Тебе скучно.

— Нет, есть время подумать.

Но все его мысли, плывя в полудреме ожидания, сводились к картам — к глазам, обращенным в разные стороны. Обман. Бессмыслица. Ему хотелось кроссворда, где одно угаданное слово вело к другому, абсолютно рационально. Человек садится в самолет — по горизонтали. Без багажа, но с некой информацией, тем, что нести не надо. Но стоит денег. Русских. Итак, информация для русского. В Потсдаме. Где к полуночи его убивают. А как он провел остальную часть дня? Эмиля он не искал. Так же как и русский, который пришел к профессору Брандту. Возможно, как сказал Гюнтер, они уже знают, где он. Но тогда кто хотел убить Талли? Вероятно, не тот, кто платил, зачем тогда вообще было платить? Может, он просто попался под руку. Но кому?

Он опустил голову на грудь, стараясь не смыкать глаз. Мелькнул вопрос, спит он или нет. Вокзал погрузился в черноту. Остались только мелкие пятна резкого света от голых лампочек между колонн. Ландшафт грез с ползающими в темноте существами. Лина так и сидела, прислонившись к нему, тихо и спокойно дыша. Он закрыл глаза. Без ключа кроссворд не разгадаешь. Неважно, с чего начинать, в центре — всегда Эмиль, который знает, где пересекаются колонки. Без него это просто россыпь чая, случайный расклад карт. Иногда они удивляют даже меня. Но люди слышат то, что хотят услышать.

Всех разбудил резкий гудок паровоза. Люди потихоньку вставали на ноги. Тусклые рельсы становились четче в луче прожектора локомотива, приближающегося к платформе так медленно, словно вес прожектора не давал ему разогнаться. Люди сидели на крышах вагонов, свисали со всех сторон, облепили подножки или просто держались за любую металлическую деталь, за которую только можно было зацепиться. Так примерно выглядели поезда в Египте, набитые феллахами. Несколько товарных вагонов, из открытых дверей торчат во все стороны ноги. Измотанные дорогой люди настолько одеревенели, что, спрыгнув на платформу, двигались медленно, ковыляя на затекших ногах. Последнее шипенье выпущенного пара, резкий лязг тормозов. Теперь вперед устремилась толпа на платформе. Подхватив узлы, пихая друг друга, люди забирались в вагоны, не дожидаясь, пока выйдут прибывшие. Пастор Фляйшман в смятении бегал вдоль поезда, пытаясь найти своих подопечных. Он махнул Лине рукой. Фрау Шаллер, другая помощница, уже забирала детей из вагона.

С бритыми головами — профилактика от вшей, — тощие, как скелеты. В коротких штанишках, ноги как спички. С шеи свисают бумажки, рукописные удостоверения личности, личики оцепенелые. Люди, толкаясь, обходили их, а они лишь стояли и моргали. У некоторых кожа была покрыта темными пятнами.

— Взгляни на это. Их что, били? — сказал Джейк.

— Нет, это эдема. От недоедания. Любая болячка переходит в синяк.

Пастор Фляйшман стал загружать самых маленьких в тележку, другие тупо наблюдали за ним, сбившись в кучку. Никакого багажа у них не было. Девчушка, из носа течет. Еще одна история, которую «Колльерс» никогда не напечатает, — о тех, кто в действительности проиграл войну.

Джейк, решив помочь пастору, нагнулся к одному из малышей, но ребенок, отпрянув, завизжал:

— Найн! Найн! — Люди на платформе испуганно оглянулись. Лина встала между ними, наклонилась и тихо заговорила с мальчиком. Потом оглянулась через плечо на Джейка:

— Это из-за формы. Он боится военных. Скажи ему что-нибудь по-немецки.

— Я только хочу помочь, — сказал ему Джейк. — Но если хочешь, иди с тетей.

Мальчик внимательно посмотрел на него и спрятался за Лину.

— Сейчас такое бывает, — сказала она, словно оправдываясь. — При виде любой военной формы.

Джейк повернулся к другому ребенку:

— А ты меня боишься?

— Нет. Это Курт боится. Он маленький. Видите, как он описался? — Затем показал на карман Джейка. — Шоколадка есть?

— Сегодня нет. Извини. Завтра принесу.

Мальчик опустил глаза — так надолго воображения не хватало.

Фрау Шаллер открыла сумку и раздавала куски хлеба. Дети, прижав их к груди, стали есть. Они пошли по платформе. Пастор Фляйшман тянул тележку, остальные брели за ним, Лина и фрау Шаллер шли сзади. Ребята постарше, широко открыв глаза, оглядывались вокруг. Не тот Берлин, о котором они слышали, — огни Ку-дамм, зеленые бульвары. Вместо этого — толпы беженцев, черные от пожаров стены, а в арках — темные кучи кирпичей. Но и взрослые реагировали так же, буквально вываливаясь из дверей. Теперь, когда они здесь, куда им идти? Джейк вспомнил перемещенных лиц, устало бредущих по Тиргартену в его первый день в Берлине.

Они сумели разместить самых маленьких в джипе. Лина держала на руках описавшегося малыша. Детский приют размещался в церкви в Шёнеберге, и не успели они проехать полпути, как дети начали клевать носом — их покачивало, как в поезде. Глазеть по сторонам не имело смысла, улицы были сплошным лабиринтом залитых лунным светом руин. А что с теми людьми, которых не встретили? Джейк вспомнил, как в тот первый день выехал из Темпельхофа и растерялся так же, как и сегодняшние беженцы, потерявшись на улицах по дороге в Халлешес Тор. А ведь он знал Берлин. Но их, конечно, встречали — Бреймер разместился в своей служебной машине, Лиз и Джейк сели к Рону, позаботились обо всех. Кроме Талли. Как такое могло случиться? Срочная поездка, как по вызову, считал Брайан. Оставили среди руин человека, который не знал Берлин? Его должны были встречать. Берлин разросся. До Потсдама много миль. Такси не найдешь, сказал Рон. В Потсдам — точно. Кто-нибудь в толпе в Темпельхофе. Он подумал о снимке, который сделала Лиз: Рон на фоне военных. И почему она не засняла Талли, как бы это все облегчило? Он должен был быть где-то там, одним из размытых пятен в дверях. А Джейк глазел на развалины по ту сторону улицы и ничего не заметил. Посмотри еще раз. Может, эта связь там. В тот момент в Берлин прибыли только они — и еще беженцы из Силезии.

В подвале церкви было несколько кроватей и разложенные рядами матрасы, собранные среди разрушенных домов. В углу на старой дровяной печке разогревался суп. Помещение было пустым — ни рисунков карандашом, ни аппликаций, ни игрушек. Наблюдая, как Лина размещает ребятишек, он впервые подумал, насколько должно быть утомительно развлекать их воображаемыми играми. Курт вцепился в нее и не отходил ни на шаг, пряча головку всякий раз, когда ему на глаза попадался Джейк. Но остальные ребятишки тут же побежали к печке.

— Я лучше оставшихся привезу, пока готовят суп, — сказал Джейк, радуясь, что нашел предлог уйти.

Обратный путь занял больше времени. Фляйшман настоял на том, чтобы он забрал с собой тележку. Пристроив ее у задней стенки джипа, он привалился к ней телом для надежности, потому что от каждой колдобины на дороге она могла упасть. Казалось, они не ехали, а ползли — так же медленно, как и поезд. У церкви тележка все-таки упала, но они снова поставили ее на-попа, хоть и с трудом.

— Спасибо. Понимаете, это для дров. Иначе печка…

Джейк представил его, как он бродит среди развалин, в белом воротничке, собирает куски разбитой мебели.

Спящих детей пришлось переносить на руках; сонные, они были тяжелыми, даже самые худенькие. Когда Джейк появился в дверях подвала с малышом, уютно устроившимся у него на груди, Лина подняла глаза и улыбнулась ему так же открыто и радушно, как и у фрау Хинкель, только нежнее, как будто они уже лежали в постели.

Суп был сварен из капусты и заправлен несколькими кусочками картофеля, но дети в момент прикончили его и растянулись на матрасах. Очередь в единственный туалет, мелкие ссоры, которые улаживал вконец усталый пастор Фляйшман. Лина обтирала личики куском мокрой ткани. Бесконечная ночь. Сопливая девочка плакала, и фрау Шаллер, успокаивая, гладила ее по голове.

— Что их ждет? — спросил Джейк Фляйшмана.

— Лагерь для перемещенных лиц на Тельтовердамм. Там неплохо — по крайней мере, есть еда. Но сами понимаете, это все равно лагерь. Мы стараемся пристроить их. Иногда люди берут детей ради дополнительных продовольственных карточек. Но, конечно, это трудно. Их так много.

Некоторым еще не заснувшим детям дали книжки. Старый ритуал чтения перед сном. Лина и фрау Шаллер стали шепотом им читать. Джейк взял одну. Детская книжка библейских историй, оставшаяся от воскресной школы. С его знанием немецкого он тоже мог их почитать. Он сел рядом с любителем шоколада и открыл книжку.

— Моисей, — сказал мальчик, стараясь произвести впечатление.

— Да.

Он немного почитал, но мальчика, похоже, больше интересовала картинка, и он удовлетворился тем, что просто сел рядом и стал ее рассматривать. Египет, точно такой, как и сейчас. Воображаемый пейзаж, который в первую очередь возникает перед глазами каждого — голубая река, быки в упряжке, мальчик на ишаке крутит водяное колесо, финиковые пальмы на фоне узкой полоски зелени, а далее, до самого верха страницы, — коричневая пустыня. На картинке женщины, спустившись к воде, ловили плывущую по реке плетеную корзину. Взволнованные, сбившиеся в кучку. Точно так же в Потсдаме вытаскивали из воды Талли. Дрейфующего к берегу.

Но Моисея должны были найти — его пустили по течению навстречу лучшему будущему. Талли сбросили в воду, чтобы он исчез. Как? С моста, ведущего в город? Волокли, пока вода не поглотила его? Мертвый груз. Взрослый человек намного тяжелее истощенного ребенка, кому-то пришлось повозиться. А зачем вообще беспокоиться? Почему просто не оставить его там, где упал? Что значит еще один труп дня Берлина, где их и так полно в руинах?

Джейк снова посмотрел на картинку, на взволнованных женщин. Потому что Талли не должны были найти. Джейк попытался представить, что это означало. Отделаться от него недостаточно; он должен был исчезнуть. Сначала просто ушел в самоволку, потом пропал без вести — дезертир — и, наконец, безвозвратно потерян. Дело, которое никто не будет рассматривать. Расследовать нечего, постоянные нестыковки, каждый след, даже личный номер, который должен остаться с ним на дне Юнгфернзее. Но сапоги слетели, даже шнуровка их не удержала, и он поплыл по воле волн и ветра, пока русский солдат, словно фараонова дочь, не выловил его. В том месте, где его не должны были найти.

Он поднял взгляд и увидел, что Лина смотрит на него. Щеки ввалились, так устала, что глаза почти не видят, слезятся. Мальчик заснул, уткнувшись ему в плечо.

— Мы можем ехать. С ними останется Инга.

Джейк осторожно переложил мальчугана на матрас и укрыл одеялом.

Пастор Фляйшман поблагодарил их и проводил до двери.

— Насчет климата? Там жарко. Наверное, нужно отправлять самых крепких. — Он вздохнул. — Как мне выбрать?

Джейк посмотрел на спящих детей, свернувшихся под одеялами калачиком.

— Не знаю, — ответил он.

— Он хороший человек, — сказала Лина, сев в джип. — Знаешь, его арестовали нацисты. Он сидел в Ораниенберге. А прихожане вытащили его оттуда. Это было так необычно.

Вот так оно и шло, изо дня в день. Официантка требовала оплатить счет. Совершались тысячи жестокостей. И странный акт милосердия.

— Ты его раньше знала? Я имею в виду, это был твой приход?

— Нет. А что?

— Интересно, могут тебя через него найти?

— Ох, — сказала она тихо.

Он посмотрел на нее. Она клевала носом, чуть не засыпая, — мирно, будто сама еще ребенок. Не просто приманка, а легко ранимая женщина, которая живет с мужчиной, задающим вопросы. Нужно найти другое место, о котором никто не знает. Но у кого есть квартиры? У генеральских девчонок и проституток.

— Ты проехал улицу, — пробормотала она, когда он помчался по Тауенциенштрассе к Мемориальной церкви.

— Мне нужно заглянуть кое-куда. На минутку.

Он припарковался во втором ряду перед баром «Ронни».

— Сюда? — спросила она озадаченно.

— Я недолго. — Он повернулся к одному из водителей. — Будь другом, присмотри за дамой?

— Мне что, охрана нужна? — сказала тихо Лина.

— Сам присматривай, — ответил рядовой, но, рассмотрев нашивки Джейка, вскочил. — Сэр, — сказал он и отдал честь.

Войдя, он услышал привычный грохот музыки. Труба задорно выводила «Подкинь меня в квартал к богатеньким», перекрывая шум зала. Народу в баре было больше, чем в прошлый раз, но Дэнни по-прежнему сидел за своим угловым столиком, волосы гладко зализаны назад под Ноэла Кауарда, пальцы барабанят по столу в ритм музыке — тут он просто мебель. Сегодня всего одна девушка, но рядом с ним сидел, уставившись в стакан, Гюнтер.

— Вот так сюрприз, — сказал Дэнни. — Пришел поднять дух старого Гюнтера, да? — Он пихнул локтем Гюнтера, который с трудом оторвался от стакана, посмотрел на Джейка, едва узнав его, и снова уткнулся в выпивку. — Он немного не в настроении. Не лучшая реклама для девочек. Ты помнишь Труди? — Блондинка многообещающе ему улыбнулась.

— Есть минутка? — спросил Джейк. — Мне нужна помощь.

Дэнни встал:

— А именно?

— Можешь найти мне комнату? Квартиру, если есть.

— Для тебя?

— Для дамы, — сказал Джейк, наклонившись поближе, чтобы никто не слышал.

— На какое время? — спросил Дэнни, посмотрев на часы.

— Для постоянного проживания.

— Ох, не впутывайся. Соблазнят мужика, а дальше что? Мажьравномерно. В конечном счете, себе дешевле.

— Так сделаешь?

Дэнни пристально посмотрел на него, готовый к сделке.

— Тебе это встанет.

— Я заплачу. Но никто не должен знать. — Он встретился взглядом с Дэнни. — Она замужем. С хозяином договоришься?

— Ну, хозяин — это я, устроит?

— Ты владелец квартиры?

— Я же говорил тебе, нет ничего лучше недвижимости. Видишь, как пригодилось. Имей в виду, мне придется кое-кого выкинуть — им это не понравится. Придется подкинуть на переезд. Так что еще немного сверху.

— Договорились.

Дэнни поднял взгляд, удивившись такой уступчивости.

— Хорошо. Дай мне день.

— И чтобы там никаких девочек не было. Не хочу, чтобы народ шастал.

— Значит, порядочная.

— Да.

— Ладно, твоя вахта. Покурим? — Он открыл золотой портсигар, реквизит из «Частных жизней».^[76] — Хочешь совет? Не делай этого. Зачем тебе обустраиваться, потом хуже будет. На мой взгляд, лучше иметь выбор.

— Спасибо за совет, — сказал Джейк, не обращая внимания. Он вынул несколько купюр. — Предоплата нужна?

Дэнни отвел взгляд, снова смущенный предложением наличных.

— Тебе можно доверять, не так ли? Друг Гюнтера. — Он повернулся и вытянул стул. — Садись, выпьем. Эй, Гюнтер, поделись по-братски. Давай, налей.

— Спасибо, — сказал Джейк. — Но меня ждут. — Он кивнул на бутылку. — Похоже, мне пришлось бы постараться, чтобы догнать. Вы здесь весь день сидите? — спросил он Гюнтера.

— Нет, — спокойно ответил Гюнтер, — работал на вас. — И так уверенно посмотрел на Джейка, что тот понял: об утреннем суде можно не вспоминать, все утонуло в бутылке. — Я говорил с Вилли.

— Давайте угадаю, — сказал Джейк, присаживаясь на минутку. — За слежку платил русский.

— Да.

— Узнали что-нибудь о том на рынке? О стрелке?

— Да, спрашивал.

— Один из людей Сикорского?

— Скорее всего. Но Василий сказал, что не знает, а Василий знает всех. Вот так. — Он поднял взгляд. — А вы откуда узнали?

— Поговорил с Шеффером. Это в него стреляли. Он с Сикорским уже пару недель играет в кошки-мышки. Сикорский расставил ловушку, он в нее и угодил.

— Но мышка убежала. Ага. В конечном счете, вам мои услуги оказались ни к чему. Что еще узнали?

— Талли знал, где Брандт. Он не просто отпустил, он послал его туда. Все было подстроено заранее. Затем он получает от русских деньги. Тут все стыкуется. Именно это он и продал — информацию о Брандте.

Гюнтер немного поразмышлял, а потом поднял стакан.

— Да. Все спутали деньги. Такое количество. Люди в Берлине стоят дешевле. Их можно продать за бесценок.

— Только не этого. Он дорого стоит. Ваш друг Сикорский, к примеру, заинтересовался бы.

— Мой друг, — чуть не фыркнул Гюнтер. — Деловое знакомство. — Он слегка улыбнулся, увидев лицо Джейка. — Бизнесом понемногу занимаются все.

— Эмиль должен быть у русских. Вы предположили это утром.

Кивок.

— Логично. И вы считаете, что Василий сказал бы мне об этом? В таких делах, боюсь, он человек принципа. Если знает.

— Тогда, может быть, он расскажет вам, кто отвозил Талли в Потсдам. Я все время думаю об этом. Как он туда попал?

— Генерал не водитель, герр Гейсмар.

— Кто-то встречал Талли в аэропорту. Кто-то отвез его в Потсдам и там убил. Это должен быть русский.

— Один и тот же?

— Что вы имеете в виду?

— Вы станете проводить весь день с человеком, которого намереваетесь убить? Что вы будете с ним весь этот день делать? Нет, вы на это не пойдете. — Он рубанул ладонью.

— А в этом он прав, дружище, — неожиданно сказал Дэнни: Джейк и забыл, что тот сидит за столиком.

— Но водитель в любом случае был, — сказал Джейк, раздраженный тем, что его прервали, — и это был русский. Почему бы не спросить?

— Потому что это вам ничего не даст, — сказал серьезно Гюнтер. — Ничего. А сами засветитесь. Никогда не светитесь перед русскими. Нетерпеливый народ. Врежут. — Он внушительно поднял палец. — Не высовывайтесь, пока не узнаете. Будьте полицейским, отслеживайте по пунктам.

— Они сюда и ведут.

Гюнтер пожал плечами:

— Аэропорт — согласен, это интересно. Водитель — что мне это дает? Если только не один и тот же человек — но как такое могло быть? — Он покачал головой. — Вопрос неверен. Кроме того, сами знаете, мне и свои интересы защищать надо.

— Ну да. У каждого свой небольшой бизнес.

Гюнтер сделал глоток, глядя в стакан.

— Вы забываете, я — друг советского народа. — Так по-немецки с акцентом говорил прокурор, с горечью, о суде он все же не забыл. — Кто знает? — сказал он, на этот раз почти весело, обыгрывая тему. — Может, скоро возьмут на работу. Генерал моей работой доволен. Возможностей не так уж и много.

— И вы будете на него работать? — удивился Джейк. — Вы будете работать на русских?

— Мой друг, а какая разница? Когда вы уедете, кто здесь останется? А нам нужно жить. Успокойтесь, — сказал он, махнув рукой, — пока это не так заманчиво. Я остаюсь в деле. — Обнадеживая, он поднял стакан.

— Видишь? — спросил Дэнни. — Вот, что ему нравится. Старый Шерлок Холмс. Его интересуют не деньги.

— Тогда я постараюсь поддерживать ваш интерес, — сказал Джейк, вставая. Посмотрел на Гюнтера, который безмятежно допивал. — Хорошее будущее вы себе нарисовали — вместе с Василием. А вы знаете, что он был на рынке, когда стреляли в Шеффера? И из этого вытекает, как я полагаю, что грайфером был он.

Гюнтер опустил стакан, задетый этим словом. Лицо осунулось, глаза потерянные и пустые, как у детей на перроне. Он быстро взглянул на Джейка, что-то пробурчал и медленно отодвинул стакан, убирая его с глаз долой вместе со всем остальным. — Будьте осторожны, он вам не по зубам, — сказал он спокойно и безразлично.

— Но… — начал было Джейк и замолчал.

— Вас же кто-то ждет, — сказал Гюнтер. — Другой вопрос, который мы обсуждали — жилье?

— Об этом я уже позаботился, — ответил Джейк, стараясь не глядеть на Дэнни.

— Хорошо. Иногда достаточно просто переехать. — Он опустил взгляд. — Конечно, не всегда.

На улице было полно водителей, рядовых в хаки, устало поджидающих, пока их офицеры натанцуются. Солдат-караульный болтал с Линой, небрежно прислонившись к джипу.

— Он говорит, что знает Техас, — улыбнулась она, когда Джейк подошел к ним. — Там есть горы, а это хорошо.

Озабоченный Джейк не сразу сообразил, что она опять о детях.

— Верно, много гор, — сказал солдат, по-ковбойски растягивая слова. Один из водителей, может, ему и приказали повозить приезжего по городу.

— Им это понравится, — сказала она, когда Джейк завел двигатель. — Как дома. — Покатые холмы Силезии.

— Будем надеяться.

— Ты чем занимался?

— Поговорил с человеком о квартире. Завтра сможем переехать. — Он вырулил на проезжую часть.

— Так быстро?

— Почему нет? Вещей не так уж много.

— О, тебе легко говорить. Это ты так живешь. Цыган, — сказала она, но улыбнулась.

— Ну я привык, — сказал он. Палатки и отели, съемные комнаты.

— Нет, тебе нравится.

Он посмотрел на нее:

— А тебе понравится?

— Конечно, — сказала она — притворно жизнерадостно. — Станем цыганами. Один чемодан. Думаешь, я не справлюсь?

Он улыбнулся:

— Ладно, может, два чемодана.

На улице возле дома никого не было, пока безопасно. В квартире тоже никого. Званый вечер Ханнелоры, как и ожидалось, затянулся.

— Мне надо помыться, — сказала она. — Я быстро. Посмотри, какой беспорядок она оставила. Вот об этом я скучать не буду.

— Я приберусь.

— Не надо. Утром. Сейчас уже поздно. Веришь?

Но когда дверь ванной закрылась, он все же подошел к раковине, думая о том, что когда она болела, он мыл посуду, чтобы занять время, прибирался в квартире, поджидая доктора: как лекарство. Всего лишь три недели назад. Дел было немного — чашки, какие-то бумаги, разбросанные у пишущей машинки. Одежда по большей части оставалась на Гельферштрассе. И ни одного чемодана. Отъезд на другую квартиру займет несколько минут. И тут он подумал, что фрау Хинкель была неправа — здесь он дома, все предвоенные годы, затем эти последние недели, как в заповедном месте, в котором он прожил дольше, чем где-либо. Его место. Ничего примечательного — продавленный диван, на котором отрубался Хэл, стол, за которым с чашкой кофе сидела Лина, солнечные лучи просвечивали сквозь ее платье. Его собственный кусочек Берлина. Но уже не убежище, ловушка.

Он услышал, как щелкнула дверь — Лина вышла из ванной, — и прошел к окну, выключив за собой свет. Ничего. Спокойная Виттенбергплац. Он посмотрел сначала вверх, потом вниз по улице. Глаза в двух направлениях. Может, и насчет этого фрау Хинкель ошибалась. Но подводные лодки продолжают перемещаться. Его карта была счастливой. Паризерштрассе лежала в руинах, через день и этой квартиры не будет, но Лина все еще здесь, возможно, расчесывает волосы, сидя на постели в ночной рубашке, и ждет его. Он выглянул в темноту. Просто квартиры.

В ванной он почистил зубы, смыл с лица слой дневной грязи, оживая от воды. Она будет в довоенной шелковой ночной рубашке, сентиментальный выбор для их последней ночи здесь, бретельки свободно спадают с плеч. А может, уже складывает вещи, готовится переехать на новое место. Но, открыв дверь, он увидел, что она с закрытыми глазами лежит на постели в тусклом свете лампы, свернувшись калачиком, как детишки в подвале. День был долгим. Он немного постоял, глядя на ее лицо, влажное от жары, но не от лихорадки тех дней, когда он за ней ухаживал. Некоторые вещи уже были аккуратно уложены стопкой. Жизнь на чемоданах, последнее, чего бы ей хотелось, но об этом она уже сказала. Он выключил свет, разделся и тихонько улегся на своей стороне кровати, стараясь не разбудить ее. Он вспомнил о той, первой ночи, когда они тоже не занимались любовью, а просто лежали вместе. Он повернулся на бок, и она шевельнулась.

— Якоб, — сказала она полусонно. — Ой, извини.

— Все нормально. Спи.

— Нет, я хотела…

— Тс-с. — Он погладил ее лоб и прошептал: — Спи. Завтра. Поедем на озера. — Как обещание ребенку перед сном.

— Лодка, — пробормотала она едва слышно, засыпая, практически уже не слыша его. — Хорошо. — Пауза. — Спасибо за все, — сказала она неожиданно вежливо.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, улыбаясь ее словам.

В наступившей тишине он подумал, что она уже заснула, но она придвинулась ближе, повернувшись к нему с открытыми глазами. И положила руку ему на щеку.

— Знаешь что? Я никогда тебя не любила так, как сегодня вечером.

— А точнее? — сказал он тихо. — Чтобы я смог повторить.

— Не надо шутить, — сказал она, приткнувшись к нему головой, и погладила по щеке. — Так сильно — никогда. Когда ты ему читал. Я представила, как это могло быть. Если бы ничего не случилось.

Он снова увидел ее глаза в подвале, не усталые, а полные чем-то иным, нездешней печалью, зависшей между ними в воздухе, как пыль от руин.

— Спи. — Он протянул руку, чтобы закрыть ей глаза, но она взяла ее в свои руки.

— Дай мне взглянуть на нее еще раз, — сказала она, всматриваясь. — Да, вот. — И, довольная, наконец закрыла глаза.

Глава тринадцатая

Брайан был верен своему слову. Имя Джейка было в списках Груневальдского яхт-клуба, и лодка была его — только расписаться.

— Он предупредил, что вы подъедете, — сказал британский солдат на пристани. — Я скажу Роджеру, чтобы подогнал лодку. Знаете, как управлять парусом? — Джейк кивнул. — Конечно, на ней лучше только в ясную погоду выходить. Простая в управлении. Но мы на всякий случай спрашиваем. А то некоторые парни… — Он кивнул в сторону кафе на террасе, где под рядом хлопающих на ветру «Юнион-Джеков» сидели солдаты и пили пиво. За одним столиком военные были все еще в парадных килтах. — Подождите здесь, я сейчас.

Лина стояла, повернувшись лицом к солнцу, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, и наслаждаясь хорошим деньком. С озер дул свежий бриз, городской вонью даже не пахло.

Лодка оказалась небольшой одномачтовой шлюпкой, в которой едва хватало места для двоих. С игрушечным румпелем и веслами. Она неустойчиво покачнулась, когда Джейк шагнул в нее. Ему пришлось расставить ноги пошире и ухватиться за сваю, прежде чем он подал руку Лине. Она усмехнулась его заботливости, скинула туфли и уверенно спрыгнула в шлюпку. От легкого ветра подол платья взметнулся. Половина военных на террасе дружно наклонила головы, чтобы посмотреть, какие у нее ножки.

— Садись первым, — сказала она Джейку, удерживая лодку, а затем оттолкнулась от пирса.

— Следите за течением, — сказал солдат. — В принципе, это даже не озеро. Но люди забывают об этом.

Лина кивнула, растягивая кливер, как опытный матрос. И они отплыли.

— А я и не знал, что ты морячка, — сказал Джейк, наблюдая, как она завязывает узел.

— Я из Гамбурга. А там все умеют ходить под парусом. — Она оглянулась и театрально понюхала воздух. — Моему отцу нравилось. Летом мы выходили в море. Постоянно, каждое лето. Обычно он меня брал с собой, потому что брат был слишком маленьким.

— У тебя есть брат?

— Его убили. В армии, — сказала она прозаично.

— Я и не знал.

— Петер. Его звали так же.

— А еще дети были?

— Нет, только он и родители. Но теперь из той жизни никого не осталось. Кроме Эмиля. — Она пожала плечами и снова подняла голову. — Прими влево, нам нужно развернуться. Господи, какая погода. Так жарко. — Намеренно уводила их от берега.

И действительно, чем дальше они плыли, тем лучше становилось. Вдалеке от войны, выгоревших рощ, исчезающих вдали: виднелись только отдельные сосны. Берлина вообще не было видно. Небольшие волны, голубые, как на почтовой карточке, отбрасывали солнечные блики. Он посмотрел на водную гладь, прикрыв глаза рукой от яркого блеска. Никаких тел, как в стоячей воде Ландверканала, — все унесло течением в Северное море, кроме осевших на дно бутылок, снарядных осколков, даже сапог для верховой езды. Поверхность воды, во всяком случае, была прозрачной и блестела.

— Брат. Я и не знал. А что еще? Я хочу знать о тебе все.

— Чтобы ты смог определиться? — улыбнулась она, полная решимости не унывать. — Слишком поздно. Экземпляр ты получил. Это как в универмаге «Вертхайм» — купленный товар возврату не подлежит.

— В «Вертхайме» никогда такого не было.

— Нет? Так будет. — Она перегнулась через борт и плеснула на него водой.

— Хорошо, хорошо. Я не хочу ничего возвращать.

Она откинулась спиной на нос лодки, подобрала юбку до бедер и вытянула белые ноги на солнце.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь.

— Правда? Тогда давай не возвращаться. Будем жить здесь, на воде.

— Смотри не обгори.

— А я не боюсь. Это полезно.

Ветер стих, лодка едва двигалась — неподвижная, как сам берег. Они легли, подставив лица солнцу, закрыли глаза и говорили в воздух.

— Какой она будет, как ты думаешь? — спросила она, лениво произнося слова в такт спокойным шлепкам волны о борт.

— Что?

— Наша жизнь.

— Почему женщины всегда задают этот вопрос? О том, что будет дальше.

— И многие тебе его задавали?

— Все без исключения.

— Может, стоит разработать план. Что ты им говоришь?

— Что я не знаю.

Она опустила руку в воду.

— Так это твой ответ? Я не знаю?

— Нет. Я знаю.

Она немного помолчала, потом села.

— Я хочу поплавать.

— Нет, не здесь.

— Почему? Жарко же.

— Ты не знаешь, что тут в воде.

— Думаешь, я боюсь рыб? — Она встала, держась за мачту, чтобы не раскачивать лодку.

— Не рыб, — сказал он. Тел. — Здесь грязно. Ты можешь заболеть.

— Уф, — сказала она, отмахиваясь от его предостережений, затем запустила руки под платье, чтобы снять трусики. — Знаешь, во время налетов так оно и было. Иногда по ночам боишься всего. А иногда — ничего. Безо всякой на то причины. Просто знаешь, что ничего не случится. И ничего не происходило.

Она разделась. Стянула платье через голову и, не опуская рук, потянулась — все тело белое, кроме треугольничка волос между ног. Бесстыдница.

— Ну у тебя и лицо, — сказал она, подсмеиваясь. — Не беспокойся. Глотать не буду.

— Не надо, Лина. Здесь небезопасно.

— А, ничего страшного. — Она отшвырнула платье в сторону. — Смотри, цыган, — сказала она, отводя руки. И оглянулась. — Держи лодку, — решительно сказала она. — Ты же не хочешь, чтобы она перевернулась. — И, легко прыгнув, вошла головой в воду, окатив брызгами закачавшуюся ей вслед шлюпку.

Перегнувшись через борт, Джейк наблюдал, как она скользит под водой, плавно разводя руки в стороны, посылая себя вперед Волосы струились сзади, достигая округлостей ее бедер. Вольный росчерк белой плоти, такой изящный, что он засомневался, не придумал ли он ее, идеал. Но она, вынырнув, фыркнула и засмеялась, вполне реальная.

— Ты похожа на русалку, — сказал он.

— С плавниками, — сказала она, ловко перевернулась на спину, выставила пальцы ног и похлопала ими по воде. — Вода прекрасная, как шелковая. Давай сюда.

— Я лучше посмотрю.

Изогнувшись спиной, она круто ушла вниз и сделала под водой полный круг, как бы рисуясь. Вынырнув, замерла на поверхности воды, закрыв глаза. Кожа поблескивала на солнце. Он посмотрел на берег. Их отнесло к груневальдскому берегу. Он мог разглядеть полоску пляжа, на которой они стояли в тот день, когда их прихватил дождь. Она тогда замкнулась, не желая даже целоваться, а пока ехали через лес, вся дрожала. Потом танцевала под граммофон, желая вернуться к жизни. Он вспомнил, как она осторожно спускалась по лестнице в туфлях Лиз. А сейчас плещется, как дельфин, на ярком солнце, совсем другая — девушка, прыгающая с лодки. Счастливые карты.

Она подплыла и схватилась за борт.

— Накупалась? — спросил он.

— Еще минутку. Так освежает. Нам когда надо возвращаться?

— Когда захотим. Я не хочу переезжать, пока не стемнеет.

— Как воры. В каком районе квартира?

— Пока не знаю.

— Мне нужно сказать профессору Брандту. А то он не будет знать, где я.

— Я не хочу ему сообщать. Они следят за его домом.

— Из-за Эмиля?

— Из-за тебя.

— О, — сказала она и, держась за борт, окунулась с головой.

— Я попрошу, чтобы его навещали, не беспокойся.

— Просто он там один. У него никого не осталось.

— Эмиля точно не осталось. Он сказал, что отец умер.

— Умер? Почему он так сказал?

Джейк пожал плечами.

— Умер, вероятно, для него. Не знаю. Он сказал так, когда его допрашивали в Крансберге.

— Чтобы они его не беспокоили. Не арестовали его. Гестапо так и делало — забирало семьи.

— Союзники — не гестапо.

Она посмотрела на него.

— Тебе не понять. Когда так думаешь… — Она отвернулась к воде. — Он сказал, что я тоже умерла?

— Нет, он хотел найти тебя. В том-то вся и беда. С этого все и началось.

— Тогда почему не позволить ему? И не покончить с этим? Я не хочу прятаться.

— Тебя не только он ищет.

Она быстро на него взглянула, на лице мелькнула озабоченность, затем повернула лицо к солнцу и оттолкнулась от лодки.

— Лина…

— Я не слышу тебя, — сказала она, уплывая от него длинными гребками. Он смотрел, как она удаляется к яхт-клубу, превращаясь в точку, затем развернулась обратно к лодке и замерла на спине на тихой поверхности озера. С Талли, очевидно, произошло то же самое. Правда, та ночь была достаточно ветреной, чтобы гнать волну, уносившую тело.

В лодку она забиралась дольше, чем ныряла. Сначала неуклюже подтянулась, потом перекинула одну ногу через борт, чтобы не опрокинуть шлюпку. Оказавшись в лодке, она отряхнулась, отжала волосы и снова легла на спину, чтобы обсохнуть на солнце.

После этого они просто отдались на волю волн, мягко покачиваясь в лодке, как Моисей в своей корзинке. Шлюпка снова развернулась, теперь в сторону Пфауенинзель, где Геббельс устраивал свой Олимпийский прием. Сейчас там света нет, половина деревьев исчезла, тоскливый вид острова-кладбища. Сюда, очевидно, прибивало трупы вперемешку с остальным мусором, что медленно покачивался на волнах, как тело Талли в Цецилиенхофе, которое плавало кругами, пока его наконец не выловили там, где ему не следовало быть.

Джейк почувствовал капли на лице. Дождя нет. Это Лина, проснувшись, брызнула на него водой.

— Пора возвращаться. Ветра почти нет — это займет некоторое время.

Она уже сидела, успев надеть платье, пока он размышлял про себя.

— Течение сделает свое дело, — сказал он лениво, не открывая глаз. — Оно вынесет нас прямо к клубу.

— Нет, в другую сторону.

Он повел пальцами.

— География простая. Северная сторона Альп, реки текут на север. С южной — на юг. Нам ничего не надо делать.

— В Берлине надо. Хафель течет на юг, затем делает поворот. Посмотри любую карту.

Но на картах была только голубая полоска в левом углу.

— Посмотри, где мы уже, — сказала Лина, — если не веришь мне.

Подняв голову, он выглянул из-за борта лодки. Яхт-клуб оказался далеко, а ветра так и не было.

— Видишь? Если ты не развернешься, мы окажемся в Потсдаме, — сказала она озадаченно. — Именно туда и течет река.

Он сел прямо, чуть не стукнувшись головой о мачту.

— Что ты сказала?

— Мы окажемся в Потсдаме, — повторила она, озадаченная. — Река течет туда.

Он оглядел яркую воду, покрутил головой во все стороны, внимательно осмотрел берег.

— Так вот оно что. Его выбросили не здесь. Он никогда туда и не ездил.

— Что?

— Его кончили здесь. Он не поехал туда. Вопрос «где» оказался неверным. — Он снова завертел головой, внимательно изучая окрестности, как будто рассчитывал, что стоит лишь зацепиться за что-то одно — и откроется остальное. Но перед ним был только длинный берег Груневальда. Куда же он поехал?

— О чем ты говоришь?

— О Талли. Он никогда не был в Потсдаме. Где-то в другом месте. У тебя есть карта?

— Карт нет ни у кого, кроме военных, — сказала она, все еще озадаченно наблюдая за его лицом.

— У Гюнтера есть. Так, давай возвращаться, — сказал он нетерпеливо и, повернув румпель, сделал круг. — Течение. Почему я об этом не подумал раньше? Моисей. Боже, это случилось именно здесь. Спасибо тебе. — Он послал ей воздушный поцелуй.

Она кивнула, но не улыбнулась, а нахмурилась, как будто померк солнечный день.

— Кто такой Гюнтер?

— Полицейский. Мой друг. Он тоже не подумал об этом, а ведь он должен знать Берлин.

— Ну не водные же пути, — ответила она, посмотрев на озеро.

— Но ты же сообразила, — улыбнулся он.

— Тогда мы все полицейские, — сказала она и опять подставила лицо солнцу. — Нет, не получится. Посмотри, как тихо. Мы пока не можем вернуться.

Но идея, похоже, заработала, набирая темп, не желая ждать, и через несколько минут поднялся легкий устойчивый бриз, который во мгновение ока домчал их до яхт-клуба.

Гюнтер был дома, в Кройцберге, трезвый и выбритый. Даже в комнате было прибрано.

— Новая жизнь? — спросил Джейк, но Гюнтер, не обращая на него внимания, уставился на Лину.

— А это, должно быть, Лина, — сказал он, пожимая ей руку. — Теперь я понимаю, почему герр Брандт так стремился попасть в Берлин.

— Но не в Потсдам. Он туда не ездил. Я имею в виду Талли. Вот, посмотрите, — сказал Джейк, подойдя к карте.

— Американские манеры, — сказал Гюнтер Лине. — Хотите кофе? Только что смолол.

— Спасибо, — ответила она. Они оба придерживались формального ритуала.

— Он жить без кофе не может, — заметил Джейк.

— Я — немец. Сахар? — Он налил чашку и показал ей на кресло с подставкой для книг.

— Хафель течет на юг, — сказал Джейк. — Труп приплыл в Потсдам. Сегодня мы были на озере. Оно течет в эту сторону. — Он провел рукой по карте вниз. — Так он оказался здесь.

Гюнтер секунду постоял, оценивая сказанное, затем подошел к карте и стал изучать левый угол.

— Итак, никакого русского водителя.

— Не было. Это дает ответ на вопрос «где».

Гюнтер поднял брови.

— И из-за этого вы так взволнованы? Раньше у вас был только Потсдам. Теперь весь Берлин.

— Нет, где-то здесь, — сказал Джейк, очерчивая круг вокруг озер. — Должно быть тут. Тело через город не повезешь. Надо быть рядом, чтобы это пришло в голову. Где от него можно быстро избавиться.

— Если только это не запланировали заранее.

— Тогда вы должны быть на воде, — сказал Джейк, показывая на береговую линию. — Чтобы упростить дело. Не думаю, что это было запланировано. У них даже не было времени, чтобы обшарить его карманы и забрать личный номер. Им просто хотелось избавиться от него. Спешно. Тут же рядом — где его никто не найдет. — Он показал в центр голубого пятна.

Гюнтер кивнул.

— Ответ на все вопросы, — сказал он и повернулся к Лине. — Наш герр Гейсмар — эксперт по преступлениям, — сказал он любезно. — Кофе вкусный?

— Да, эксперт, — сказала Лина.

— Я ждал этой встречи, — сказал он, присаживаясь. — Вы не возражаете, если я задам вам вопрос?

— Где-то здесь, — говорил Джейк, стоя у карты, приложив руку к карте, где было озеро.

— Да, но где? — спросил Гюнтер через его плечо. — Тут много миль, вокруг этих озер.

— Меньше, если исключить вот эту часть. — Джейк отсек рукой западный берег. — Кладов не входит, он в русской зоне. — Он переместил руку и закрыл нижнюю часть. — Потсдам исключаем. Где-то вот тут. — Он провел пальцем от Шпандау до Ванзее, порядочный кусок Груневальда. — Куда он мог поехать?

— Человек, который говорит только по-английски? Я бы предположил, что к американцам. Судя по моему опыту, они предпочитают это.

Целендорф. Джейк переместился через лес. Карта под его рукой ожила. Кронпринцалле, штаб. Пресс-центр. Гельферштрассе. Комендатура, через улицу от института кайзера Вильгельма, связь с Эмилем. Но ИКВ закрыт, уже много месяцев окна темны. Прямо в Груневальд?

— Какой вопрос? — сказала Лина.

— Простите, я отвлекся. Один маленький момент. Меня интересует период времени, когда муж приезжал за вами. В ту последнюю неделю. Знаете, я тогда был в Берлине — Фольксштурм,^[77] в конце даже полицейские становились солдатами. Ужасное время.

— Да.

— Такая неразбериха. К тому же мародерство, — сказал он, покачивая головой, как будто ему и сейчас было стыдно за такое поведение. — Интересно, подумал я, как вы узнали, что он был здесь? Вы с ним виделись?

— По телефону. Он все еще работал, даже в то время.

— Помню. Воды не было, но телефон работал. Значит, он позвонил?

— От своего отца. Он хотел заехать за мной, но на улицах…

— Да, было опасно. Русские там были?

— Еще нет. Но рядом. Где-то между нами, полагаю, а какая разница? Это было невозможно. Немцы вели себя так же отвратительно, стреляли в каждого. Я боялась выйти из больницы. Считала, что там я по крайней мере буду в безопасности. Даже русские не…

— Для него это было ужасно. Быть так близко. После того, как он столько проехал. Я думаю, что башня ПВО рядом с зоопарком все еще была безопасным местом, но он, возможно, не знал об этом. И не пошел тем путем.

Лина взглянула на него:

— Не надо его винить. Он не трус.

— Что вы, дорогая, я никого не виню. Не за ту неделю.

— Я хочу сказать другое. Это я попросила его не приходить.

— Ага.

— Это я струсила.

— Фрау Брандт…

— Это действительно так. — Она опустила голову и отпила кофе. — Я боялась, что нас обоих убьют, если он задержится. Я не хотела еще одной смерти. Приезжать тогда было сумасшествием — времени не оставалось. Я сказала ему: уезжай с отцом, пока не поздно. Я же не хотела уезжать. Мне было все равно. Глупо, но это так. А зачем вы об этом спрашиваете?

— Но его отец тоже не уехал, — сказал Гюнтер, не ответив. — Только документы. Он говорил о них?

— Нет. Какие документы?

— Жаль. Меня интересуют эти документы. Думаю, именно из-за них ему дали автомобиль. Вы же помните, тогда машин не было. Горючего тоже.

— Его отец сказал, что он приехал с эсэсовцами.

— Но даже у них не было машин для личных целей. По крайней мере, тогда. Так что ему дали машину только ради документов. Каких документов, как вы считаете?

— Не знаю. Спросите у него.

— Или у американцев. — Он повернулся к Джейку. — А что говорят американцы? Что-нибудь выяснили?

— Шеффер сказал — административные. Ничего особенного. Не технические секреты, если вы об этом.

— Может, он в них ничего не понимает? В отличие от нашего герра Тайтеля. Гений документов. В его руках это оружие. — Он угрожающе поднял руку, как Берни в зале суда, представив невидимую папку с документами пистолетом. — Он понимает.

— Ну, даже если он и понимает, то ничего не говорит, а он сидит над ними уже недели. Это его дом вдали от дома.

— Которым является?..

Джейк внимательно посмотрел на него, затем повернулся к карте.

— Центр документации, — сказал он тихо, показав пальцем на Вассеркеферштайг, короткую линию, крохотное ответвление от Груневальда. — Центр документации, — повторил он, передвинув палец влево. Прямая линия через Груневальд, под трассой Авюс, где они прятались от дождя, прямая линия до озера.

— О чем вы подумали?

— У Талли была назначена встреча с Берни, правильно? На следующий день. Но вернулся он рано. Кто захочет увидеться с Берни? — Он провел пальцем обратно до улицы. — Документы. Никто не знает их лучше него. Если с кем и разговаривать, то с ним. — Он вспомнил, как Берни заскочил на обед, папки вывалились из рук, напугав старика, — в ту ночь, кстати, был убит Талли. Он постучал пальцем по карте. — Вот куда пошел Талли. Номера колонок стыкуются здесь.

Гюнтер встал и посмотрел, куда он показывал, задумчиво обхватив рукой подбородок.

— Браво, — сказал он наконец. — Если только он направился туда. К сожалению, только он может нам об этом сказать.

— Нет. Там ведется журнал регистрации, на входе расписываешься. Он там должен был отметиться. — Джейк посмотрел на Гюнтера. — Хотите пари? На деньги.

— Нет, — сказал Гюнтер, покачав головой. — Сегодня все ответы ваши. Но зачем?

— Посмотреть досье, — сказал Джейк, импровизируя. — Талли тоже работал в отделе общественной безопасности — ему не нужно было для этого разрешение Берни, только помощь. Но он приехал на день раньше. И поэтому начал действовать самостоятельно.

— С документов герра Брандта, — сказал Гюнтер. — Как я предполагаю.

— На них все и замыкается.

— В которых ваш друг «ничего особенного» не нашел. А что надеялся найти майстер Толль? — Он вздохнул. — К сожалению, и об этом только он может нам сказать.

— Вот-вот. И они все еще там. Из Центра документации ничего вынести нельзя. Это своего рода Форт-Нокс. Чего бы он ни искал, оно все еще там.

— Тогда, я думаю, вы начинаете понимать. — Гюнтер коснулся плеча Джейка, но не похлопал, и опять посмотрел на карту. — Ничего особенного. И тем не менее герр Брандт ради них приезжает в Берлин.

— Он приезжал за мной, — сказала Лина.

— Да, конечно, — сказал Гюнтер, вежливо кивнув ей. — За вами.

— Но не Талли, — сказал Джейк.

— Нет, — задумчиво проговорил Гюнтер, повернувшись к карте.

— И что теперь? — спросил Джейк, внимательно глядя ему в лицо.

— А ничего. Интересно, откуда он знал, что искать?

— Очевидно, Эмиль сказал. В Крансберге они вели долгие разговоры. Стали друзьями.

— Дорогостоящий друг, однако.

— Что вы хотите сказать?

— Майстер Толль — не тот человек, который делал что-либо за спасибо.

Джейк посмотрел на него.

— Да, он ничего бесплатно не делал.

Было уже поздно, но следовало выяснить, и они проделали неблизкий путь в Целендорф. Та же узкая улочка, начинающаяся от темного леса. Забор из колючей проволоки, испятнанный лучами прожекторов. Часовой, жующий резинку.

— Мы закрыты, парень. Читать умеешь? — Часовой ткнул большим пальцем в сторону таблички.

— Я хочу поговорить с дежурным офицером.

— Ничем не могу помочь.

— Для капитана Тайтеля, — сказал быстро Джейк. — Сообщение.

Это имя здесь в буквальном смысле открывало двери — ну, по крайней мере, сетчатые ворота, которые мгновенно распахнулись.

— Она останется здесь, — сказал часовой. — Давайте быстрее.

Дежурный в вестибюле уже практически спал, задрав ноги на стол, и явно не ожидал увидеть в такое время постороннего. Если Талли и приходил сюда, то не так поздно.

— Капитал Тайтель попросил меня проверить запись в журнале.

— Зачем?

— Для рапорта. Мне откуда знать? Можно посмотреть, или как?

Дежурный глянул с сомнением, но развернул к нему журнал, как портье в отеле.

— Когда он начат? — спросил Джейк, начиная пролистывать журнал. — Мне нужно 16 июля.

— Зачем?

— Что, пластинку заело?

Дежурный достал другой журнал и открыл его на нужной странице. Джейк стал просматривать список, ведя пальцем по именам. Загруженный день. И вдруг вот оно — лейтенант Патрик Талли, подпись соответствует сапогам для верховой езды, такая же эффектная. Подпись, вошел и вышел. Время не указано. Он какое-то мгновение разглядывал ее. Вот он, совсем близко, как и в Цецилиенхофе, теперь уже не ускользнет, пойман там, где сходятся цифры. Он вынул фотографию из нагрудного кармана — попытка не пытка.

— Когда-нибудь видел этого парня?

— А вы что, полиция?

— Ты видел его?

Тот взглянул на фотографию.

— Не припомню. Люди входят и выходят. И через некоторое время все на одно лицо. А что он сделал?

— Когда уходят с документами, их регистрируют, да?

— Отсюда документы не выносят. Не положено.

— Тайтель же выносит.

— Нет, он их приносит. Здесь ничего не выносят, если только сначала не принесли с собой. Но и такого я не припоминаю все равно.

— Ладно. Спасибо. Это все, что мне было нужно.

Дежурный стал разворачивать открытый журнал к себе.

— Минутку, — сказал Джейк. Ему на глаза попалась витиеватая роспись. Несколько фамилий ниже, Бреймер, округлая Б. А еще ниже Шеффер. Вот куда они ездили в тот вечер.

— Что-нибудь не так?

Джейк покачал головой и закрыл журнал.

— Не знаю.

На улице он на мгновение замер, ослепленный светом прожекторов, как в тот раз, когда попал в объектив Лиз. В тот день Шеффер тоже был здесь. Два визита.

— Нашел, что хотел? — спросила Лина в джипе.

— Да, он был здесь. Я был прав.

— И документы?

— Завтра. Все, едем домой. А ты обгорела.

Она посмотрела на свою кожу. Красная в свете прожектора.

— Да, и насчет этого ты оказался прав, — сказала она раздраженно.

— Что случилось? — спросил Джейк, когда джип поехал под горку.

— Ничего. Эти документы действительно так важны?

— Талли считал именно так. Он был здесь — я знал это.

— Формулы, для оружия Эмиля. В них формулы, да?

— Нет, по словам Шеффера.

— Но Эмиль приезжал за ними. Так и полицейский считает. Не за мной.

— А может, и за ними, и за тобой.

— Чтобы создать еще больше оружия? Война закончилась.

— Чтобы продать. Вот что есть у ученых, — формулы, чтобы торговаться.

— Зачем?

Джейк пожал плечами.

— Ради своего будущего.

— Чтобы создавать оружие для других, — сказала Лина. Съехав с холма, Джейк повернул налево, затем резко свернул вправо к лесу.

— Куда ты едешь?

— Хочу посмотреть, как все было. Сколько времени ушло.

— На что?

— На то, чтобы сбросить тело.

Она ничего не сказала, только ссутулилась, как в прошлый раз в лесу, когда продрогла под дождем. В Груневальдском лесу было темно. За границей лучей фар ничего не было видно. Только небольшой ломтик луны отражался в озере Крумме Ланке. На дороге никого. За толстыми деревьями мог спрятаться кто угодно. Даже мелкие банды перемещенных лиц в поисках укрытия. Их бы все равно никто не увидел. Тело могло кулем лежать на сиденье, будто пьяный. Легко. В любом месте вдоль дороги. Но не у центра с его охраной и прожекторами. Здесь, в темноте. Или на самом берегу. Через пару минут они будут там. На воде лунная рябь. Очевидно, последнее, что видел Талли.

У Дэнни был нюх на недвижимость. Его дом, когда-то элегантное многоквартирное здание в стиле модерн, находился на одной из улочек, отходящих от Савиньиплац, что всегда считалось хорошим местом. Квартира оказалась на втором этаже, дверь полуоткрыта, в проеме — чемодан и несколько наволочек, набитых на скорую руку одеждой.

— Не беспокойтесь, я уезжаю, — сказала девушка, увидев их. Почти хорошенькая, босоножки с ремешками вокруг щиколоток, губы накрашены, раздраженное лицо. — Он сказал к десяти. Стервятники. — Это она сама себе, запихивая юбку в последнюю сумку.

— Извините, — обескураженно сказала Лина.

— Ха.

Лина отвернулась и, не глядя на Джейка, в ожидании прислонилась к стенке. В коридор из другой квартиры вышел мужчина с рюкзаком. Прищурившись, он узнал их, подошел и снял шляпу.

— И снова здравствуйте. Как вы себя чувствуете?

— О, доктор.

— Да, Розен. С вами все в порядке?

Лина кивнула.

— У меня так и не было возможности поблагодарить вас.

Он махнул рукой, затем повернулся к Джейку — те же старческие глаза на молодом лице. Кинул взгляд на чемоданы.

— Она здесь будет жить?

— Некоторое время.

Розен снова посмотрел на Лину.

— Рецидивов не было? Лекарство помогло? Не лихорадит?

— Нет, — сказала она, вежливо улыбнувшись, — просто обгорела на солнце. — Что мне от этого принять?

Он назидательно поднял палец:

— Носите шляпку.

Из дверей на них зло смотрела девушка.

— Вот, — сказала она и протянула Джейку ключи.

— Берегите себя. Рад повидаться с вами снова, — сказал Розен Лине, прощаясь. — И поменьше бывайте на солнце. — Он кивнул девушке. — Мари, — сказал он, — и зашаркал прочь.

— Так ты новая девочка. Американец за тебя платит — ловко устроилась. Ты уже знаешь Розена?

— Он лечил меня, когда я болела.

Девушка скорчила мину:

— Этот еврей? Да я не позволю ему даже прикоснуться ко мне. Особенно там, своими жидовскими руками.

— Он спас мне жизнь, — сказала Лина.

— Неужели? Тебе повезло. — Она схватила один из чемоданов. — Евреи. Если б не они…

Джейк занес чемоданы в квартиру, чтобы поскорей от нее избавиться.

— Извини, что пришлось тебя выселить, — сказала Лина, заходя следом.

— Пошла к черту.

В квартире царил бардак переезда. Все лежало как бы не на своем месте. В следующей комнате Джейк заметил незаправленную кровать и гардероб с распахнутой дверцей. На абажуре лампы висел шарфик, создавая красный полумрак.

— Милая девушка, — сказал он.

Лина подошла к лампе, сняла шарфик и упала в мягкое кресло, как будто осмотр комнаты утомил ее.

— Таких, как она, были сотни. — Она закурила сигарету. — Думает, что я проститутка. Тут как раз этим и занимаются?

— Это квартира. Тебя тут никто не побеспокоит. — Он бросил взгляд на улицу, задернул шторы.

Она криво усмехнулась, разглядывая сигарету:

— Мама была права. Она сказала, если я поеду в Берлин, то кончу именно так.

— Я найду другую квартиру, если эта тебе не нравится.

Она оглядела комнату.

— Да нет, хорошая площадь.

— Когда приберемся, будет еще лучше. Ты даже и не вспомнишь, что она была здесь.

— Жидовские руки, — сказала она задумчиво. — В школе была одна такая девчонка. Не нацистка, просто девочка. А как от этого очиститься? — Она затянулась, рука слегка дрожала. — Знаешь, когда пришли русские, они заставили нас смотреть фильмы. О лагерях. Немцы, говорили они, вот что творилось от вашего имени. Представляешь, они вытворяли это от моего имени. И что теперь? Это тоже моя вина? То, что творилось.

— Никто так не говорит.

— Говорят. Это натворили немцы, вот что все говорят. А ты знаешь, кто-то это делал. Кто-то вытворял все это. — Она подняла взгляд. — Кто-то создал оружие — а это, может, еще хуже. Немецкий народ. Даже мой брат. Он приезжал в отпуск, как раз перед тем… И знаешь, что он сказал? Что там, в России, ужас что творится, но об этом никто не должен знать. А я подумала, какими делами занимается Петер? Такой мальчик, как он. А теперь я даже рада, что не знаю. Мне не нужно думать об этом. Чтобы он там ни натворил.

— Ну, может, он этих дел и не совершал, — сказал тихо Джейк. Он сел рядом с ней. — Лина, ты это к чему?

Она стала тушить сигарету, возбужденно тыча окурком в пепельницу.

— Я точно так же не хочу знать, чем занимался Эмиль. Чтобы не думать о нем так. Я не хочу знать, что там в документах. Его формулы. Может, они делали что-то страшное, создавали оружие, но он был моим мужем. Знаешь, когда он приехал в Берлин, я думала, что спасаю его. Уезжай, сказала я ему, пока не поздно. Я сказала это ради него. А теперь ты…

— И что я теперь?

— Делаешь из него преступника. Из-за того, что он работал на войну. Но этим занимался и мой брат. Этим занимались все, даже твой полицейский. Кто знает, чем они занимались? От моего имени. Иногда я думаю, что больше не хочу быть немкой. Разве это не ужасно? Не желать быть тем, кто ты есть. Я не хочу знать, чем они занимались.

— Лина, — сказал он терпеливо, — документы здесь. Их уже видели. Эмиль сам их передал. Там не о нем.

— Тогда зачем ты хочешь увидеть их?

— Потому что я считаю, что они могут рассказать нам о человеке, которого убили. Он торговал информацией — что там еще можно было продать? Теперь понятно? — спросил он спокойно, словно убеждая ребенка.

— Да.

— Тогда почему это тебя беспокоит?

Она опустила глаза:

— Не знаю.

— Дело в квартире. Мы переедем.

— Дело не в квартире, — вяло сказала она.

— Тогда в чем?

Она сложила руки на коленях.

— Он приезжал в Берлин за мной. — Она подняла глаза и неуверенно, опустошенно повторила: — Он приезжал за мной.

Джейк накрыл ладонью ее руку.

— Я тоже приехал за тобой.

Глава четырнадцатая

— Проблема в перекрестных ссылках, — говорил Берни, шагая мимо рядов картотек. — Сюда просто все скинули, а мы теперь сортируем. Личный архив Гиммлера вон там, общий архив СС тут, но иногда, если документы за какие-то даты отсутствуют в одном архиве, можно попробовать поискать в другом. Вы знаете, что считать личным архивом, а что — нет? Допустим, папки Брандта были зарегистрированы правильно. Чего вы утверждать не можете. Они начали участвовать в ракетной программе в сорок третьем, так что все этоможно не смотреть. — Он обвел рукой полкомнаты. — Программа получила обозначение А-4, поэтому мы пытаемся хранить все вместе в разделе А-4, но, как я уже сказал, надо перепроверять. Прошу, — сказал он, выдвигая ящик, — приятного чтения.

— И здесь может быть то, что передал Брандт?

— Только часть. Источники не указаны. Но если они от него, то будут здесь. Научные документы, конечно, находились в Нордхаузене. Фон Браун прятал их — думаю, в какой-то старой шахте, — так что ВИАТ заполучил их, но вам же нужны только документы Брандта, правильно?

— Правильно.

— Тогда ищите здесь, — сказал он, похлопав по ящику.

— Боже, — сказал Джейк, оглядывая длинный ряд папок.

— Да, знаю. Они так были заняты, прикрывая задницы, что остается только удивляться, как они находили время воевать.

— Армия есть армия. Они только этим и живут, верно? Я бы не хотел лезть в дела наших военных.

— Есть некоторая разница, — сказал Берни. — Когда устанете, посмотрите вон там досье авиационных медиков. Хотите знать, сколько нужно времени, чтобы человек замерз до смерти? Там есть все — температура крови, давление, вплоть до последней секунды. Все, кроме криков. Если потребуется помощь, я внизу.

Но по крайней мере в первых досье были обычные документы: служебные записки, кадровые распоряжения, сводные отчеты, — то, что можно отыскать в любых служебных папках компании «Американские красители» в Ютике, за исключением фирменных бланков СС. Бумажный след бюрократического переворота с использованием троянского коня, полного работяг. Пенемюнде^[78] начали строить иностранцы, пригнанные сюда на работу, но к июлю 43-го нужды программы возросли, а дополнительные рабочие руки могло обеспечить только СС — хэфтлинге, арестованные, дипломатический термин для заключенных в лагерях смерти. После первой заявки — роковой сделки — пошли настоящие досье, пухлые от дат и событий. Шквал бумаг между начальниками департаментов, которые старались использовать ситуацию. 7 июля — показ программы А-4 Гитлеру. Он впечатлен. 24 июля — массированный воздушный налет на Гамбург. 25 июля — А-4 присвоена категория первоочередной программы по производству ракет, оружия возмездия. 18 августа — Пенемюнде бомбят; 19 августа, как за днем наступает ночь, Гитлер отдает приказ Гиммлеру предоставить заключенных для ускорения производства. Три дня спустя, 21 августа, Гиммлер берет на себя руководство строительством нового производства в Нордхаузене, подальше от бомбардировок. 23 августа прибывают первые рабочие, конь прошел в ворота.

В следующих папках описывалось, какими ускоренными темпами строилась пещера Аладдина, которую выгрызали в скальной породе, чтобы разместить там огромный подземный завод. Папка за папкой с изложением ошеломляющих подробностей проекта, еженедельные отчеты о ходе строительства, новые лагеря для рабочих. По мере того как глаза Джейка стекленели от просмотра ежедневных учетных карточек, передним постепенно вырастал целый город. Об этом говорил сам масштаб цифр. Десять тысяч рабочих. Два гигантских тоннеля, уходящих на две мили в глубину горы. Сорок семь поперечных штолен, каждая длиной с два футбольных поля, с каждым днем — все больше. Так, наверно, в свое время строили пирамиды. Фактически тем же способом. Десять тысяч были рабами. Никакого упоминания о том, сколько умерло — можно было только догадываться по заявкам на замену, обеспечиваемой бесконечными поставками Гиммлера. Весь ужас проекта был скрыт за инженерными расчетами и ежемесячными контрольными цифрами. В Берлине отчеты датировали, ставили печати и отправляли в архив. Видел ли их Эмиль там, в Пенемюнде, когда ученые собирались вечером за чашкой кофе обсудить траектории?

Тем временем, страница за страницей, тоннели росли, ракеты строились, количество лагерей увеличивалось, и, наконец, 8 августа 1944 года состоялась официальная передача: Ганс Каммлер, генерал-лейтенант СС, заменяет Дорнбергера на посту руководителя программы. Теперь ученые и их чудо-ракеты принадлежат Гиммлеру. Раздаются награды. Джейк пробежал взглядом памятную записку о церемонии награждения. Пенемюнде — не Берлин; фамилий не было; особый завтрак. Подали шампанское. Произошел обмен тостами.

Очередные папки. Февраль 45-го, команда ракетчиков наконец покидает Пенемюнде. Заявка на спецпоезд. Лететь самолетом слишком опасно для научного персонала, когда в небе полно бомбардировщиков. Теперь все на юге. Расселены по деревням вокруг огромного завода. Число заключенных достигает сорока тысяч — прием заключенных из восточных лагерей по мере приближения русских. Несмотря ни на что, из горы каждый день постоянным потоком выходят «Фау-2», которые направляются далее на Лондон. В марте количество документов увеличивается — в них требования, невероятно, увеличить производство. И вдруг поток бумаг внезапно иссякает. Но Джейк сам мог закончить историю — он уже описал ее. 11 апреля американцы захватывают Нордхаузен. Программа А-4 закончена. Он откинулся на спинку стула. Но что это означало? В картотеках полно данных, неизвестных ему, но, вероятно, известных кому-то другому. Ради этого не стоило лететь в Берлин и получить пулю. Что он упустил?

Он оставил последнюю папку открытой на столе и вышел покурить на залитых солнцем ступеньках. Желтый полуденный свет омывал деревья Груневальда. Потрачены часы, но ничего не найдено. Талли в тот день был здесь?

— Перекур? — спросил Берни в дверях. — Вы просидели дольше других. Вы, наверно, более толстокожий.

— Документы не те. В основном конторские интриги. Производственная статистика. Ничего.

Берни закурил сигарету.

— Вы не умеете их читать. Это не немецкий язык, а новояз. Слова означают совсем другое.

— Хэфтлинге, — привел пример Джейк.

Берни кивнул.

— Бедолаги. Думаю, секретаршам было просто легче печатать. Вместо того, кем они в действительности были. Читали «дисциплинарные меры»? Это повешение. Их вешали на кране, на входе в туннель, и все по пути на работу проходили под ними. Так они висели неделю, пока не начинало вонять.

— Дисциплинарная мера за что?

— За саботаж. Незатянутый болт. Недостаточно быстрая работа. Может, им повезло — по крайней мере, быстрая смерть. Для остальных проходили недели, прежде чем они умирали. Но они умирали. Смертность составляла сто шестьдесят человек в день.

— Вот так статистика.

— Догадка. Кто-то взял карандаш и усреднил. За достоверность не ручаюсь. — Он подошел к ступенькам. — Как я понял, вы не нашли того, чего искали.

— Пока ничего. Буду снова просматривать документы. Информация должна быть в них. Что бы это ни было.

— Беда в том, что вы не знаете, что ищете, и не понимаете, что искал Талли.

Джейк на мгновение задумался:

— Но не где. Он, должно быть, тоже выуживал наугад. Поэтому и нуждался в вашей помощи.

— Тогда, очевидно, и он ничего не нашел.

— Но он приезжал. Его имя есть в регистрационном журнале. Эта информация должна быть здесь.

— И что теперь?

— А теперь пойду снова искать. — Джейк щелчком отправил окурок на пыльный двор. — Каждый раз я думаю: ну все, нашел. А оказываюсь там, откуда начал. Талли спускается с самолета. — Он встал и отряхнул сзади брюки. — Эй, Берни, можно вас попросить еще об одной услуге? Переговорите еще раз с вашими парнями во Франкфурте — пусть проверят, вписан ли Талли в полетный лист 16 июля. И по чьему распоряжению. Я сделал запрос в ВА, но от них будешь ждать ответа до скончания веков. У них есть привычка теряться в чужих входящих. И пусть проверят, знает ли кто, куда он ездил в тот уикэнд, когда исчез Брандт.

— Они говорят — во Франкфурт.

— Но куда? Где вы проводите во Франкфурте уикэнды? Спросите, может, он чего говорил.

— Это имеет значение?

— Не знаю. Просто зацепка. По крайней мере, хоть что-то делается, пока я тут вожусь с документами.

Берни поднял на него взгляд:

— А ведь, возможно, он все понял неправильно — и здесь ничего нет.

— Должно быть. Эмиль приезжал в Берлин за этими документами. Зачем бы он это делал, если в них ничего нет?

— Ничего того, что вам нужно, вы имеете в виду.

— Ничего того, что надо было и ему. Я только что проглядел их.

— Зависит от того, как посмотреть. Хотите версию? — Берни помолчал, ожидая одобрительного кивка Джейка. — Я думаю, его послал фон Браун.

— Зачем?

— Две недели после взятия Нордхаузена ушло на то, чтобы собрать всех ученых. Они были там рассеяны по всей округе. Сам фон Браун сдался только второго мая. Следовательно, что они все это время делали?

— Сдаюсь, что?

— Создавали себе алиби.

— Ну, это разговор окружного прокурора. Зачем им алиби?

— Чтобы не оказаться частью того, о чем вы только что прочитали, — сказал Берни, кивнув в сторону здания. — Этим занимались не мы, этим занималось СС. Смотрите, тут все отражено. Все это вытворяли они. Мы всего лишь ученые. — Может пригодиться, когда люди начнут задавать вопросы. Что мы и сделали, когда увидели заключенных, которые работали у них на заводе. Возглавлял команду фон Браун — у него были технические документы, настоящая козырная карта. А они для торга в самый раз. Чистые руки. — Он поднял ладонь вверх. — Давайте пожмем друг другу руки и заключим сделку. Вот спецификации и чертежи. Давайте делать ракеты вместе. Остальное — можете сами посмотреть, не виноватые мы, это все СС.

— Но это и было СС — в документах так и указано.

— Тогда он был прав, что хотел их заполучить, не так ли? Даже вас он убедил в этом.

— Да ладно вам, Берни, они же никого не вешали. Они были в Пенемюнде до февраля — так указано в документах. Сколько они могли знать?

— Каждый знал, — сказал он резко, тоном прокурора, открывающего новое дело. — Именно в это никто и не хочет верить. Знали все. Рената Науманн знала. Гюнтер знал. Все в этой проклятой стране всё прекрасно знали. Выдумаете, тот, кто в те последние дни мог достать машину СС, не знал? Людей не переставали вешать и после февраля — они должны были это видеть. Не говоря уже обо всех остальных. У них там было сорок лагерей для рабочих, Джейк, сорок, и во всех лагерях умирали люди. Они знали.

— Но это не делает из них…

— Нет, лишь соучастников. Вы полагаете, они были лучше, потому что умели работать с логарифмической линейкой? Они знали. — Он помолчал, а потом продолжил, но уже не прокурорским тоном. — А я не могу даже пальцем их тронуть. Им повезло, что СС любило все заслуги приписывать себе. Так что они отмазались от очень большой ответственности. Ради этого стоило мчаться в Берлин, как вы считаете? Как бы там ни было, это лишь версия. У вас есть лучше?

— Тогда зачем посылать Эмиля? Почему не какого-нибудь помощника?

— Может, только он изъявил желание ехать. У него здесь жена.

Джейк отвел взгляд, потом покачал головой.

— Кроме того, он приехал не один. С ним было еще двое. К чему рисковать и посылать его?

— Он знал, что искать.

Джейк вздохнул.

— Талли тоже знал. Он приехал сюда. Тут должно что-то быть. А что, не могу понять.

Берни пожал плечами:

— Вы же читали дела.

— Да, — сказал он и поднял голову. — Но не только я. Сохраните место для меня, ладно? Я попозже вернусь.

— Куда вы собрались?

— Выслушать другое мнение.

Шеффер переместился с кровати в кресло, но повязка по-прежнему была на месте. Рана явно заживала: когда Джейк вошел, он почесывал повязку.

— Ага, мой новый партнер, — сказал он, радуясь, что может отвлечься. — Что-нибудь есть для меня?

— Нет, это у вас есть что-то для меня. — Джейк присел на кровать. — Вы ездили в Центр документации, чтобы ознакомиться с документами по А-4. Что вы там обнаружили?

Шеффер посмотрел на него, как пацан, застигнутый на месте преступления, потом улыбнулся:

— Ничего.

— Ничего.

— Верно, ничего.

— Неутешительно, должно быть. После вторичного поиска.

— Ну вы и ищейка, а?

— Ваша фамилия в журнале регистрации. Талли тоже. Тем же днем. Но вы знали об этом.

Шеффер поднял на него взгляд:

— Нет.

— Но вас это не удивляет.

Шеффер снова почесался и ничего не сказал.

Джейк внимательно посмотрел на него, затем откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Мы так может весь день просидеть. Расскажете, что вы искали, или мы будем играть в вопросы и ответы?

— Что? То, что я еще не знал, вот что. Но не нашел.

Джейк опустил руки:

— Рассказывайте, Шеффер. Это не так смешно, как вы думаете. Человек приезжает вслед за Талли в тот самый день, когда он был убит, копается в тех же документах, имеет при себе оружие, подобное тому, которым его убили, — я знал людей, которые получали срок и при меньших уликах.

— Стоп, а кто тут смешной? За десять центов я вам такое подкину. Я же сказал вам — я не знал, что он был здесь.

— Ладно, зайдем с другой стороны. Брандт что-то рассказал Талли. Допускаю, что вы об этом узнали благодаря прослушке?

Шеффер кивнул:

— Сначала мне это даже в голову не пришло. Операторы записывают только то, что может представлять интерес — когда слушают. Тебе передают обрывки разговора. А об остальном догадывайся сам. Но если разговор шел о технике, они записывают все.

— А этот разговор не записали.

— Они болтали о личном. То да се. А потом он говорит: «Все, что мы делали, зафиксировано в документах». Смысл, в общем, такой. И ничего странного — все было в Нордхаузене, они ничего не утаили. Тонны документов. Они сами хотят пользоваться ими, правильно? Так зачем что-либо утаивать? Затем он делает ноги, а я просматриваю расшифровки, и думаю: а что, если? Может, он имеет в виду другие документы. Надо проверить. Но там ничего нового, если только вы чего-нибудь не обнаружили. Я вот не нашел. Поэтому и решил, что он имел в виду документы Нордхаузена.

— Но Талли так не думал. И он знал то, чего не знали вы.

— Чего?

— Остальную часть разговора.

Шеффер какое-то время обдумывал это, потом покачал головой.

— Но там ничего нет. Я смотрел.

— Дважды.

— Ну да, дважды. Мой немецкий не так хорош, как ваш.

— А Бреймера? Он тоже в журнале регистрации. Вы поэтому брали его с собой? Или у него были свои причины?

— Он в этом не участвует…

— Рассказывайте, или я сам у него спрошу. Партнер.

Шеффер пристально посмотрел на него, затем опустил плечи и начал ковырять пластырь.

— Послушайте, мы тут ходим по тонкой грани. Эти парни — лучшие ракетчики в мире, с ними никто рядом не стоял. Нам нужно заполучить их. Но они — немцы. А некоторые очень щепетильны в этом вопросе. Одно дело, если они просто исполняли приказы — а кто, черт побери, не исполнял? — но если есть что-то еще, ну, мы не можем ставить в неловкое положение Бреймера. Нам нужна его помощь. Он не может…

— Дать работу нацистам.

— Плохим парням, по крайней мере.

— И вы полагали, что в архивах могло быть нечто щекотливое.

— Нет, я так не думал. — Он отвел взгляд. — Во всяком случае, не оказалось. Я не знаю, что, черт побери, имел в виду Брандт, если он вообще что-то имел в виду. Важно то, что там не оказалось. Эти парни чистые.

— Тайтель не считает их уж такими незапятнанными.

— Он еврей. Чего вы от него хотите?

Джейк посмотрел на него.

— И это я слышу от американца, — сказал он тихо.

— Вы знаете, о чем я. Он, блядь, пустился в крестовый поход. Но этих парней он не получит. На них ничего нет.

Джейк встал.

— Должно быть. То, что Талли решил продать русским.

— Но не то, что они были нацистами. Русским на это плевать.

— Нам тоже.

Шеффер поднял голову, выставив подбородок, как мальчик на плакате.

— В отношении этих парней — да.

На улице темнело, день мягко угасал. В гостинице уже готовятся к ужину, старуха разливает суп. Джейк вышел из джипа и пошел по Гельферштрассе, вспоминая первый вечер, когда Лиз флиртовала с ним в ванной. В это же время Талли, очевидно, просматривал документы, кого-то ждал. Или они появились неожиданно? Проанализируй пункты заново. Талли прибывает в аэропорт. Где-то среди размытых фигур на снимках Лиз, если только они не окажутся очередным пустым досье.

Когда он проходил мимо столовой, старик накрывал на стол. В гостиной пропускали по стаканчику. Избегая их, Джейк прошел наверх. Его комната была убрана и проветрена, розовое синельное покрывало на кровати аккуратно заправлено. Горничная прибралась. Фотографии Лиз аккуратной стопкой сложены на туалетном столике, так, как он их и оставил, не рассортировав. Рухнувший самолет в Тиргартене, в углу — несколько перемещенных лиц. Черчилль. Ребята из Миссури. Еще раз они, но не дубликат, позы слегка другие. Лиз работала так же, как все фотографы, которых он знал: щелкала все подряд, а потом делала вид, что хороший снимок был тем единственным, который она сумела сделать, при этом — наугад. Вот один, который он пропустил: он сам разглядывает развалины на Паризерштрассе, сгорбленный, лицо разочарованно вытянулось. В глянцевом журнале его снимок, напечатанный без подписи, приняли бы за фотографию солдата, вернувшегося с войны. Он взглянул на свое отражение в зеркале. Другой человек.

Аэропорт. Он вытащил фотографию из пачки и стал изучать ее, медленно водя глазами, будто проявлял отпечаток, стараясь придать четкость расплывчатым фигурам. Странно, но впечатление было такое же, как от снимка на Паризерштрассе, — сцена вне контекста. Был ли он там вообще? Пропущенное им мгновение. В центре, самоуверенно улыбаясь, стоит Рон. За ним водоворот толпы в Темпельхофе. Затылок, скорее всего — Брайана Стэнли. Лысина блестит. Французский солдат с помпоном. Ничего. Он взял следующий снимок, почти такой же, но сделанный под другим углом, Лиз переместилась влево. Если быстро перевести глаза с одного на другой, то фигуры шевельнутся, как на старых движущихся картинках. Чуть правее, небольшой отблеск. Начищенные сапоги? Он поднес фотографию к глазам — размылось, затем опять отстранил. Может, и сапоги, рост соответствует, но лицо нечеткое. Он снова быстро перевел глаза, но отблеск остался. Если б это был Талли, он стоял бы неподвижно, боком к камере, и смотрел бы влево.

Раздался еле слышный вежливый стук. Джейк повернулся и увидел, что в дверь просунулась голова старика.

— Извините, герр Гейсмар. Не хотел вас беспокоить.

— В чем дело?

Секунду он просто смотрел, моргая, и Джейку показалось, что вместо него старик видит свою дочь, которая сидит и пудрится на своем обычном месте.

— Герр Эрлих сказал спросить вас о подвале. Фотооборудование? Я вас не тороплю, но понимаете, нам нужно помещение. Когда удобно.

— Извините. Забыл. Сейчас я все оттуда уберу.

— Как вам будет удобно, — сказал он и попятился.

Джейк последовал за ним вниз по лестнице и был уже почти в подвале, когда из гостиной с бокалом в руках вышел Рон.

— Мне показалось, ты проскользнул мимо. Поужинаешь сегодня с нами? — Та же ухмылка, что и на снимке.

— Не могу. Я заберу вещи Лиз. Куда их отослать?

— Не знаю. В пресс-центр, наверно. Послушай, не убегай, у меня для тебя кое-что есть. — Он вытащил из кармана сложенный листок. — Не спрашивай почему, но мне дали разрешение. Сказали, она потребовала. Между вами было, о чем я не знаю? Ладно, в общем, тебе дали добро. Просто покажи им это. — Он протянул листок. — И помни, это не только для тебя, каждый имеет право на свою часть.

— Часть чего?

— Интервью. С Ренатой Науманн. То, о котором ты просил, помнишь? Боже, я тут только что на руках не хожу перед русскими, а тебе и дела нет. Как всегда.

— Она попросила свидания со мной?

— Она, очевидно, подумала, что ты опишешь ее положительные стороны. Я бы на это не рассчитывал. Русские меняют мнение каждые пять минут. Кроме того, ты можешь воспользоваться этим материалом. Немцы начинают волноваться. — Из того же кармана он вытащил телеграмму и показал ее Джейку.

— Читал?

— Пришлось. Таковы правила.

— И?

— «Великолепная почта историю героем, — процитировал он, не открывая телеграммы. — Высылайте материал как можно скорее. Крайний срок пятница». — И похлопал листками по груди Джейка. — Тебя спас гонг, герой. Ты мой должник.

— Ага, — сказал Джейк, забирая листки. — Запиши на мой счет.

Фотолаборатория Лиз представляла собой небольшую пропахшую плесенью комнатенку рядом с ларем для угля. В одном углу стояли глубокие деревянные ящики для овощей. Стол с тремя кюветами для растворов под свисающим с потолка абажуром, в который она вкрутила переносную красную лампу. Несколько банок с проявителем, на веревке, как белье, висело несколько отпечатанных снимков. Пачка матовой бумаги. Может, отдать все старикам? За это явно можно что-то получить на рынке. Но кто сейчас занимается фотографией? Разве сейчас проводят свадьбы в Берлине?

Лиз, во всяком случае, наснимала много. Стол был завален контрольными листами, пухлая пачка придавлена тяжелой лупой. Такой пользуются библиотекари, чтобы читать мелкий шрифт. Джейк посмотрел в нее, и кадры величиной с почтовую марку выросли до реального размера. Достаточно мощная, чтобы разглядеть, идет ли тот отблеск от сапог. Он положил лупу в карман, затем сложил все фотооборудование на одном краю стола. У стены стоял приставной столик с другим комплектом фотографий. Он просмотрел их. Те же снимки, что и у него наверху, но другой ракурс, не такие четкие — отбракованные, такие редакторам не показывают. Рейхсканцелярия. Снова аэропорт. Рон со своей ухмылкой, но задний фон размыт еще больше. И только когда он поднес фотографию к тусклому свету, рассматривая на ней сапоги, он заметил матовый отблеск пистолета, висящего на стене.

Джейк положил снимок, взял кобуру и поднес ее к свету. «Кольт 1911». Но такой у каждого — штатное оружие. Он вытащил «кольт» из кобуры и удивился его тяжести. С этим «кольтом» она, очевидно, была в Потсдаме. Трое на рынке. Некоторое время он внимательно его рассматривал. Ему не хотелось углубляться в размышления. Из него стреляли? Можно сравнить пули, следы от сгорания пороха такие же четкие, как и отпечатки пальцев. Но это безумие. Он оттянул затвор. Патронник пуст. Поднес дуло к носу. Только намек на старую смазку — ну а чего он ожидал? Остается ли в патроннике запах выстрела, как нагар, или все улетучивается? Но патронов не было. Даже не заряжен, экспонат для отпугивания волков. Так и фрау Хинкель окружила его обманом. Он бросил пистолет на фотографии, затем сгреб всю кучу обеими руками и понес наверх.

Лупа была небольшой, но свое дело сделала — фон остался нечетким, но по крайней мере размытости приобрели очертания. Военные шли мимо других военных. Определенно сапоги. Он повел лупой вверх — форма американская, лицо, которое могло быть лицом Талли — должно быть, заякоренное сапогами. Значит, Лиз его все-таки щелкнула. Ну и что? Ничего нового это ему не давало. Талли только что прилетел и теперь стоял и смотрел влево. Джейк повел лупой по снимку. Но там был только затылок Брайана, те же военные, что и прежде, никто не смотрел в сторону Талли; белая кромка.

Он откинулся на спинку стула и разочарованно кинул снимок на стол. Рон со своей ухмылкой, как будто насмехается. Когда его лицо упало на свою же копию в куче снимков, показалось даже, что он шевельнул с усмешкой головой. Еще один снимок, скорее всего сказала Лиз, меняя место, чтобы взять лучший ракурс. Рон был фиксированной точкой, как в стереоскопе. Сколько снимков она сделала? Джейк наклонился и схватил снимки. Может, получится небольшая панорама? Из разбросанной кучи он выбрал снимки, сделанные в аэропорту, и веером разложил их вместе с другими, не обращая внимания на Рона. Состыковал вместе совпадающие кусочки заднего фона — голову Брайана наложил на голову Брайана, дальше влево, совместил выходные двери, пока не закрыл кромки. Теперь он может посмотреть вместе с Талли на толпу.

Он взял лупу и повел ею по прямой влево от лица Талли — солдаты, занятые своими делами. Опять надоедливая башка Рона загородила собой весь вид, но когда закрылась кромка первой фотографии, появились новые лица, некоторые — четче других, кто-то обернулся и смотрит в сторону Талли. Кто-то ждет у джипа. Джейк заставил себя вести лупу медленно — в толпе лицо можно проскочить во мгновение ока — поэтому, добравшись до края снимка, он поймал его. Странный силуэт, узкие прямые погоны на плечах, чужая военная форма. Русский. Лупа замерла. Корпус развернут к Талли, как будто он его заметил, а потом лицо, почти четкое среди размытых пятен, потому что так знакомо, толстые щеки и проницательные славянские глаза. Его встречал Сикорский.

Джейк снова посмотрел, боясь, что лицо растворится в смазанной толпе, окажется тем, что лишь привиделось. Ошибки не было — Сикорский. Тот, кто интересовался Нордхаузеном. Тот, кто послал Вилли следить за профессором Брандтом. Обычное имя, полагаю, сказал он Лине у отеля «Адлон». Связь с Эмилем, здесь пункты стыкуются. А теперь ниточка ведет еще и к Талли. Сикорский, который был грайфером в Потсдаме, другая ниточка. Джейк замер, опустил лупу и машинально потянулся через стол к «кольту», почувствовав то же неприятное покалывание, что и тогда около Алекса. Не иная — возможно, та же связь, прямая ниточка, что ведет к нему, вслепую идущему по следам Талли, и единственному, кто не хочет эту ниточку отпустить. Не к Шефферу. И не к Лиз. Он видел в зеркале человека, на которого указал Сикорский и которого на рынке прикрыла Лиз.

Теперь он знает, и что ему с этим делать? Обратиться в Карлсхорст, чтобы взять интервью? Взбудораженный, он выскочил из гостиницы и встал посреди Гельферштрассе, вдруг растерявшись и не зная, куда идти. В сумерках загорелось несколько окон, но он одиноко стоял на улице, опустевшей, как городок на Диком Западе перед тем, как в нем начнется стрельба. Он нащупал «кольт», пристегнутый к бедру. В одной из книжек Гюнтера он бы непременно держал на мушке вооруженную толпу до прибытия кавалерии. Незараженным «кольтом». Он беспомощно убрал руку. К кому идти? К Гюнтеру, который ищет нового хозяина? К Берни, у которого своих преступлений хватает? И тут, как ни странно, он понял, что идти никуда не надо. Не забывай, чью форму ты носишь. Кавалерия расположилась чуть дальше по улице и почесывала бинты.

Шеффер ужинал с Бреймером, оба сидели с подносами на коленях. Джейк остановился в дверях.

— Что? — спросил Шеффер, увидев его лицо.

— Мне нужно переговорить с вами.

— Валяйте. У нас нет секретов, не так ли, конгрессмен?

Бреймер выжидающе посмотрел на него, замерев с вилкой в руках.

— Он у Сикорского, — сказал Джейк.

— Кто? — спросил Бреймер.

— Брандт, — ответил рассеянно Шеффер, не глядя на него. — Как вы узнали?

— Он встречал Талли в аэропорту. Лиз сделала снимок — ошибки нет. Все это время он был у Сикорского.

— Твою мать, — сказал Шеффер, оттолкнув поднос.

— Вы ведь так и считали, да? — сказал ему Бреймер.

— Я лишь предполагал.

— Ну а теперь знаете, — сказал Джейк. — Точно у него.

— Отлично. Итак, что будем делать? — спросил Шеффер вполне риторически.

— Забирать его обратно. Вы же на этом специализируетесь, не так ли?

Шеффер взглянул на него:

— Хотелось бы знать, откуда?

— Из Москвы, — сказал Бреймер. — Русским не надо испрашивать разрешений у чертова Госдепа для своих дел — они их просто делают. Вот так-то. — Он откинулся на стуле. — И все же мы…

— Нет, он в Берлине, — перебил Джейк.

— Почему вы так думаете?

— Они по-прежнему ищут его жену. Брандт им не нужен, если не будет сотрудничать, — им нужно осчастливить его.

— Какие будут предложения? — спросил Шеффер.

— Это по вашей части. Приставьте к Сикорскому несколько человек. Это лишь вопрос времени, когда он его навестит.

Шеффер задумчиво покачал головой.

— Получится как-то недружественно.

— С каких пор это вас останавливает?

— Вы, ребята, ничего предпринимать не будете, — неожиданно сказал Бреймер. — Мы опять в одной постели. — Он взял с подоконника «Звезды и полосы». РОССИЯ ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ С ЯПОНИЕЙ. — Как раз вовремя для нужного эффекта, ублюдки. Кто их просил? — Он отложил вилку, как будто от этой мысли потерял весь аппетит. — Так что теперь мы будем любезничать с ними, а они, когда им надо будет, перережут нам глотки. Если хотите знать мое мнение, мы приняли не ту сторону.

Джейк обеспокоенно посмотрел на него.

— Вы бы так не говорили, если бы ознакомились с архивом Нордхаузена, — сказал он. — В любом случае, у вас, возможно, будет еще шанс.

— О, не сомневаюсь, — сказал Бреймер, не замечая тона Джейка. — Об этом не беспокойтесь. Безбожные ублюдки. — Он посмотрел на Шеффера. — А пока, думаю, вам следует воздержаться от ковбойских штучек. Сейчас ВА будет на стороне русских. — Он помолчал. — Пока.

— В любом случае плохо, — сказал Шеффер все еще задумчиво. — Мы не можем следить за Сикорским. Они сразу это заметят.

— Не заметят, если пустить правильный хвост, — сказал Джейк, прислонившись к книжной полке и сложив на груди руки.

— А именно?

— Я знаю немца, который знает его. Профессионал. Его можно заинтересовать, за плату.

— Сколько?

— За персил.

— А это что такое? — спросил Бреймер, но никто не ответил. Вместо этого Шеффер, пристально глядя на Джейка, потянулся за сигаретой.

— Я не могу этого обещать, — сказал он, чиркнув зажигалкой. — Моя подпись ничего не значит. Ему надо поработать авансом. Конечно, если он найдет Брандта…

— Вам нужно найти более влиятельную подпись. Я поищу.

— Разговор идет о найме немца? — спросил Бреймер.

— А что? Вы же нанимаете, — сказал Джейк.

Бреймер отдернул голову назад, как от пощечины.

— Это совершенно другое дело.

— Да, знаю, репарации.

— Вам нельзя привлекать немцев, — сказал Бреймер Шефферу. — ВИАТ — полностью американское дело.

— Смотрите сами, — сказал Джейк. — Кто-то должен достать Сикорского — он единственная ниточка, которая у нас есть.

Шеффер молча посмотрел на него сквозь дым.

— Ладно, парни, вы тут сами кумекайте, — сказал нетерпеливо Джейк, отходя от полки. — Вы хотели, чтобы я нашел Брандта. Я нашел его. По крайней мере, узнал, как его найти. Теперь ваша очередь действовать. А пока патронов не подкинете? — Он похлопал по пистолету. — Лиз к нему даже не прикоснулась. Такой же «кольт», кстати, — сказал он Шефферу.

— Я считал, что журналистам не разрешается носить оружие, — сказал Бреймер, не заметив, как они переглянулись между собой.

— Я и не носил, пока не начал работать на ВИАТ. А теперь я нервничаю. Я заметил, вы тоже носите. — Джейк кивнул на оттопыренный карман Бреймера.

— Должен вам сообщить, это для отца одного парня из моего округа.

Шеффер открыл ящик ночного столика, достал коробку патронов и кинул ее Джейку.

— Смотрите, сами себя не пристрелите, — сказал Джейк Бреймеру. — Жаль будет провалить выборы. — Он сел на кровать, снарядил обойму патронами, вставил ее в пистолет и передернул затвор. — Вот так-то лучше. Теперь осталось научиться им пользоваться.

Шеффер, который все это время молча водил концом сигареты по пепельнице, поднял взгляд.

— Гейсмар, ничего не выйдет.

— Шучу. Я знаю, как…

— Я имею в виду с Сикорским. Эта слежка нам ничего не даст. Неважно, кто ее организует, вы или мы. Я его знаю. Он спрятал Брандта так, что даже его люди не знают, где он. Сикорский — осторожный человек.

— У них должен быть собственный Крансберг. Начните с него.

Шеффер снова уставился в пепельницу, избегая встречного взгляда.

— Вы должны использовать ее.

— Кого использовать? — спросил Бреймер.

— Гейсмар — друг его жены.

— Ну елки-палки…

— Нет, — сказал Джейк. — Она никуда не поедет.

— Поедет, — спокойно сказал Шеффер, упрямо выставив подбородок. — И повидается со своим мужем. А мы ее подстрахуем. Это единственный способ. Мы ждали, что Брандт явится к ней. Теперь игры кончились. Мы должны дать Сикорскому то, что он хочет. Это единственный способ выманить его.

— Черта с два. И когда у вас появилась эта прекрасная идея?

— Я все время ее обдумываю. Есть способ осуществить ее, но для этого нам нужна она. Вы обговариваете этот вопрос с Сикорским — или ваш друг делает это, что даже лучше. Думаю, персил в этом случае обеспечен. Она едет с визитом, а наши люди будут держать все под контролем. Для нее никакой опасности. Мы их обоих выдернем оттуда. Я гарантирую.

— Вы гарантируете. Со свистом пуль по всей округе. Не пойдет. Придумайте что-нибудь другое.

— Какие пули? Я же сказал, мы все организуем. Все, что от нее требуется, — вывести нас на него.

— Она не приманка. Понятно? Не приманка. Она не пойдет на это.

— Пойдет, если вы попросите — сказал Шеффер холодно.

Джейк встал с кровати, перевел взгляд с одного на другого; обе пары глаз уставились на него.

— Я этого делать не буду.

— Почему?

— Поставить ее под удар? Так мне Брандт не нужен.

— Зато мне нужен, — сказал Шеффер. — Послушайте, самый лучший способ достичь результата — это работать в команде. Но это не единственный способ. Если вы ее не привлечете, я сам это сделаю.

— Если найдете ее.

— Я знаю, где она. Прямо напротив «КДВ». Думаете, мы не следили за вами? — сказал он почти самодовольно.

Джейк удивленно посмотрел на него:

— Тогда следить надо было лучше. Я ее перевез. Я хотел спрятать ее, чтобы русские не дотянулись. Теперь, похоже, надо прятать и от вас. И я это сделаю. Ее никто не достанет, понятно? Одно движение — и мы опять исчезнем. Я это сделаю. Берлин я знаю.

— Вам не привыкать. Но сейчас вы всего лишь военный, как и все мы. А военные выполняют то, что должны выполнять.

— Ну, она этого не должна делать. Придумайте что-нибудь другое, Шеффер. — Он направился к двери. — Да, кстати, я слагаю с себя полномочия. Ищите себе другого помощника.

Бреймер следил за их разговором как наблюдатель, но теперь вмешался, заговорив успокаивающе и дружелюбно:

— Сынок, полагаю, ты забываешь, на чьей ты стороне. Такое бывает, когда оторвешь свою голову от немецкой юбки. Подумай еще раз. Мы тут все американцы.

— Некоторые из нас больше американцы, чем другие.

— Ты о чем это?

— Это значит, что мой голос вы не получите. Нет.

— Твой голос? Мы не на городском митинге. Война идет.

— Ее ведете вы.

— Да, намереваюсь. И ты тоже. Чем мы тут занимаемся, как ты считаешь?

— Я знаю, чем вы тут занимаетесь. Страна стоит на коленях, а все, что вы хотите — дать привилегии людям, которые ее довели до такого состояния, а остальным надавать пинков. Так вы себе представляете нашу сторону?

— Полегче, Джейк, — сказал Шеффер.

— Я видел много смертей. Все эти года. Но люди умирали не за то, чтобы жирела «И. Г. Фарбен».

Бреймер вспыхнул:

— Да кто ты, черт побери, такой, чтобы так говорить?

— У него язык без костей, — сказал Шеффер.

— Кто? — переспросил Джейк. — Американец. И решил сказать нет. Вот что это значит. Я говорю вам нет, понятно? Нет.

— Ты, ссыкливый…

— Кончайте, Джейк, — сказал Шеффер. Голос прозвучал так, будто его рука опустилась на плечо и оттянула назад.

Джейк, неожиданно смутившись, посмотрел на него.

— Приятного аппетита, — сказал он и повернулся к двери.

Но Бреймер уже вскочил на ноги, чуть не опрокинув поднос.

— Ты думаешь, я не знаю, как обращаться с такими парнями, как ты? Вас тут за пятачок пучок. Не хотите играть вместе с нами, я сделаю так, что вас вышвырнут отсюда в момент. Кучка розовых. Трепачи, вот вы кто. А русским только этого и надо. Помогаете врагу, вот чем вы занимаетесь, и даже не догадываетесь об этом.

— Поэтому они в меня и стреляли? — сказал Джейк, поворачиваясь спиной. — Интересно, однако, получается. Американец убивает Талли, а не Сикорский. Зачем тогда Сикорскому убивать меня? Выходит так, что он делает услугу кому-то на нашей стороне. Тому, кого мы все ищем. Кому? Может, вам. — Бреймер изумленно на него уставился. — Но кому-то из наших точно. Что-то неохота после этого принимать чью-либо сторону. Если учесть все вкупе.

— Гейсмар? Приходите завтра, — сказал Шеффер. — И поговорим.

— Ответ все равно — нет.

— Вам не захочется слишком долго оставаться тут в одиночестве. Подумайте об этом.

— И все? — спросил Бреймер. — Человек строит козу правительству США, спокойно возвращается к своей девчонке, и на этом все?

— Он вернется, — сказал Шеффер. — Мы все тут немного погорячились. — Он кивнул Джейку. — Утро вечера мудренее.

— Я строю козу только вам, — сказал Джейк Бреймеру, не обращая внимания на Шеффера. — Тоже приятно — такой патриотический жест.

— Все это пустая трата времени, — резко сказал Бреймер Шефферу. — Езжайте и заберите ее. Она сделает то, что ей скажут.

Джейк положил руку на дверь, затем повернулся и ледяным тоном произнес:

— Так, четко уясняем себе один момент. Коснетесь ее хоть пальцем — и считайте, что вам кранты.

— А мне не страшно.

— Прикиньте. В общенациональном журнале зарезервировано место для моего материала. Может, про отца в Ютике, который получает пистолет от сына. Вот не слишком занятой конгрессмен, совершающий акт милосердия. Изобрази их вместе на снимке, и у вас слезы навернутся на глазах. А вот все тот же конгрессмен в Берлине. Но уже не такой хороший. Лоббирует нацистских военных преступников на деньги налогоплательщиков. Пока наши парни еще гибнут на Тихом океане. Расклад снимков следующий. У компании «Фарбен» был завод в Аушвице. Кладем снимок членов правления «Фарбен». Рядом с ним фото одного из концентрационных лагерей. Еще один с изображением груды трупов. Уверен, что можно найти даже старую, довоенную фотографию ребят с «Фарбен», на которой они пожимают руки своим друзьям из «Американских красителей». Насколько я знаю, на ней вы тоже есть. Затем еще один красивый — из тех, что сделала Лиз, она всегда мечтала напечататься в «Колльерс». Думаю, ВИАТ перед нею в долгу.

— Боже, Гейсмар, — сказал Шеффер.

— Это ложь, — произнес Бреймер.

— Но я могу такое написать. Я знаю, как это делать. Я писал много лжи — ради нашей стороны. И такую, блядь, ложь тоже напишу. А вы следующие два года будете опровергать ее. А теперь оставьте ее в покое.

У Бреймера на какое-то мгновение перехватило дыхание, глаза неподвижно смотрели на Джейка. А когда заговорил, голос его был жестким, ни следа от прежнего земляка.

— Вы только что сожгли к черту все мосты для одной немецкой бабенки.

Джейк открыл дверь, потом оглянулся через плечо на Шеффера.

— Спасибо за патроны. И еще — если я все же найду его, я вам просигналю.

Шеффер все это время смотрел в пол, как будто там кто-то нагадил, но когда Джейк вышел, поднял голову.

— Гейсмар? — сказал он. — Приведите ее.

Джейк миновал часового и медсестру, которая шла по коридору за подносами. И снова оказался на Гельферштрассе — еще более одинокий, чем прежде.

Глава пятнадцатая

Гюнтер отказался от работы, согласившись, как ни смешно, с Шеффером.

— Не получится. Он — осторожный. К тому же это не работа полицейского. Это…

— Я знаю, что это. Я не знал, что вы такой разборчивый.

— Это скорее вопрос денежных средств, — вежливо сказал Гюнтер.

— Мы знаем, что он встречался с Талли, — сказал Джейк.

— Значит, платил Василий, но с кем еще встретился Талли? Полагаю, не с герром Брандтом. Пуля-то американская.

— Одно ведет к другому. И Сикорский знает, где Эмиль.

— Несомненно. Но вы валите все в одну кучу. Кого именно вы хотите найти — герра Брандта или человека, который убил Талли?

— Обоих.

Гюнтер посмотрел на него.

— Сикорский не приведет нас к герру Брандту, но он может привести нас к другому. Если не заподозрит, что мы знаем. Так что, видите, это вопрос денег.

— И что вы намерены делать — оставить Эмиля у русских?

Гюнтер пожал плечами:

— Мой друг, мне плевать, кто делает ракеты. Мы свои уже наклепали. Результаты можете сами видеть. — Он встал со стула и налил себе еще кофе. — А теперь давайте решать наши дела. С делом герра Брандта, боюсь, придется подождать.

— Он не может ждать, — расстроенно сказал Джейк.

Гюнтер взглянул на него поверх края чашки.

— Тогда копайтесь в архивах.

— Я и так копаюсь в архивах.

— Снова покопайтесь. Они полные?

— Все, что он передал.

— Тогда это должно быть там — то, чего хочет Василий. Послушайте, выходит интересный момент. Почему вообще Талли должен был умереть? Сделка заключалась в успехе. Василий получил то, что хотел, Талли — деньги. Успех. Тогда почему? Если только сделка не была завершена. Должно быть, Василий хотел чего-то еще.

— Помимо Лины.

Гюнтер покачал головой, отвергая идею:

— Она нужна герру Брандту. Василий — просто гостеприимный хозяин. Нет, тут что-то еще. В документах. Зачем тогда Талли копался в них? Так что идите и ищите. — И, крутанув пальцами, показал Джейку на выход, как учитель, отсылающий ученика.

Джейк посмотрел на часы:

— Хорошо. Позже. Сначала мне нужно выполнить определенную работу.

— Журналист. Опять черный рынок?

Джейк взглянул на него, жалея, что вообще упомянул.

— Нет. На самом деле — Рената. Интервью.

— А, — произнес Гюнтер и возвратился с чашкой кофе на стул, избегая темы. — Кстати, — сказал он, садясь, — вы проверяли парк машин?

— Нет. Я полагал, что Сикорский поехал…

— Прямо в Целендорф? Ну, может и так. Но я хочу быть точным. Поставьте все точки над i.

— Хорошо. Позже.

Гюнтер поднял чашку, наполовину скрыв лицо.

— Герр Гейсмар? Спросите ее за меня. — Джейк ждал. — Спросите, что она чувствовала.

В центре предварительного заключения, расположенном недалеко от Алекса, его провели в небольшую комнату, обставленную так же просто, как и помещение импровизированного суда: один стол, два стула, портрет Сталина. Сопровождающий с деланой любезностью предложил кофе и затем оставил его ждать. Смотреть не на что, кроме светильника на потолке — матовой лампы, которая некогда работала на газе, реликт вильгельмского периода. Рената вошла через противоположную дверь в сопровождении двух конвоиров, которые подвели ее к столу, а сами расположились у стенки и замерли, как канделябры.

— Привет, Джейк, — сказала она, улыбнувшись настолько нерешительно, что ее лицо, казалось, так и осталось неподвижным. Та же бледно-серая роба и небрежно обрезанные волосы.

— Рената.

— Дай сигарету — они подумают, что у тебя есть разрешение, — сказала она по-английски, присаживаясь.

— Будешь говорить по-английски?

— Немного, чтобы они ничего не заподозрили. Один из них понимает немецкий. Спасибо, — сказала она, переходя на немецкий, взяла зажигалку и затянулась. — Боже, лучше, чем еда. От этой привычки трудно отказаться. В камере не разрешают курить. Где твой блокнот?

— Он мне не нужен, — смутившись, сказал Джейк. Она что-то подозревает?

— Нет уж, пожалуйста, я хочу, чтобы ты все записывал. Он у тебя с собой?

Он достал блокнот из кармана и впервые заметил, как у нее трясется рука. Нервничает, хотя голос уверенный. Сигарета слегка дрожала, когда она поднесла ее к пепельнице.

Он повертел ручкой, не зная, с чего начать. Спросите, что она чувствовала, сказал Гюнтер, но что она может сказать? Сотня кивков, наблюдая, как людей загоняли в грузовики.

— Так трудно смотреть на меня?

Он неохотно поднял голову и посмотрел ей в глаза, все те же под неровной шапкой волос.

— Не знаю, как с тобой разговаривать, — сказал он просто.

Она кивнула:

— Самый отвратительный человек в мире. Понимаю — именно такую ты и видишь. Хуже не бывает.

— Я этого не говорил.

— Но ты и не смотришь. Хуже не бывает. Как она могла заниматься такими делами? Это первый вопрос?

— Если хочешь.

— Ответ знаешь? Занималась не она — занимался кто-то другой. Вот тут. — Она постучала пальцами по груди. — Их тут двое. Один — монстр. Другой — та, которую ты знал. Та же самая. Взгляни на нее. Сможешь? Хоть на момент. Они даже не знают, что такая есть, — сказала она, кивнув в сторону конвойных. — Но ты-то знаешь.

Джейк промолчал, ожидая.

— Прошу тебя, записывай что-нибудь. У нас немного времени. — Нервничая, она резко затянулась.

— Зачем ты хотела встретиться со мной?

— Потому что ты знаешь меня. А не ту вторую. Ты помнишь те дни? — Она оторвала взгляд от пепельницы. — Однажды ты хотел со мной переспать. Только не отрицай. И знаешь, я бы сказала да. В те дни американцы были для нас такими блистательными. Как актеры в кино. Все хотели уехать туда. И я бы сказала да. Интересно, как все оборачивается в жизни.

Джейк в смятении посмотрел на нее; голос дрожал, как рука, резкий и в то же время интимный, полный отчаянной энергии человека, который явно не в себе.

Он перевел взгляд на блокнот, пытаясь взять себя в руки.

— Ты этого хочешь? Поговорить о старых временах?

— Да, немного, — сказала она по-английски. — Пожалуйста. Для них это важно. — Ее глаза снова посмотрели на конвоиров, затем опять вернулись к нему, пристальные, не сумасшедшие. Девчонка, которой все сходит с рук. — Итак, — сказала она уже по-немецки, — что стало с остальными? Ты знаешь?

Когда он, все еще в замешательстве, не ответил, она потянулась и коснулась его руки.

— Расскажи мне.

— Хэл вернулся в Штаты, — начал он, смущаясь смотреть на нее. — По крайней мере, собирался, когда я виделся с ним в последний раз. — Она кивнула, побуждая его говорить дальше. — Ханнелору помнишь? Она здесь, в Берлине. Я видел ее. Похудела. Сохранила его квартиру. — Легкий треп об общих знакомых. Что в нем понимали конвоиры, стоящие под портретом Сталина?

Рената кивнула и взяла еще одну сигарету.

— Они были любовниками.

— По ее словам. Я даже не догадывался.

— Ну, я была репортером получше.

— Самым лучшим, — чуть улыбнулся он, невольно возвращаясь вместе с ней в прошлое. — От тебя ничего не ускользало. — Смутившись, он замолчал, вспомнив, где находится.

— Нет. Это талант, — сказала она, отводя взгляд. — А ты? Ты-то как?

— Пишу для журналов.

— На радио уже не работаешь. А у тебя такой прекрасный голос.

— Рената, нам нужно…

— А Лина? — спросила она, не обращая внимания па его слова. — Она жива?

Джейк кивнул:

— Она здесь. Со мной.

Ее лицо смягчилось.

— Рада за вас. Столько лет. Ушла от мужа?

— Уйдет, когда его найдут. Он пропал без вести.

— Когда кто найдет?

— Американцы хотят, чтобы он работал на них — ученый. Очень ценное достояние.

— Неужели? — заинтригованно спросила она. — Всегда такой незаметный. Кто бы подумал. — Она опять взглянула на него. — Так что все живы и здоровы.

— Правда, я ничего не слышал о Няне Вендте.

— Няня Вендт, — произнесла она отрешенно и мечтательно. — Я обычно вспоминала всех вас. Из того времени. Знаешь, я была счастлива. Я любила работу. Ты научил меня этому. Немец бы этого не сделал, по крайней мере, в то время. Какую-то внештатницу. Я иногда задавалась вопросом, почему ты это делал. Вроде не еврей. Тебя же могли арестовать.

— Наверно, был слишком туп, чтобы осторожничать.

— Когда я увидела тебя в суде… — Она опустила голову, голос едва слышен. — Теперь и он знает, подумала я. Теперь он будет видеть только ее. — Она постучала пальцами по правой стороне груди. — Грайфера.

— Но ты, тем не менее, попросила встречи со мной.

— Больше никого нет. Однажды ты мне помог. Помнишь, кем я была.

Джейк неловко заерзал на стуле:

— Рената, сейчас я не могу помочь тебе. Я к суду не имею отношения.

— Да нет, — сказала она, помахав сигаретой. — Я не об этом. Я знаю, меня повесят. Я умру, — сказал она легкомысленно.

— Никто тебя не повесит.

— Какая разница? Ну, отправят на восток. А оттуда никто не возвращается. Всегда на восток. Сначала нацисты, теперь эти. И никто не возвращается. Я тогда наблюдала, как их отправляют. Я знаю.

— Ты же сказала, что не знала.

— Знала, — промолвила она, снова постучав по груди, а потом показала на другую сторону. — Она не знала. Не хотела знать. А как еще выполнять работу? Каждую неделю, новые лица. Как бы ты это делал, если б знал? Спустя некоторое время она могла выполнить все, что угодно. Никаких слез. Работа. Все, что там было сказано, — правда. Обувь, кафе «Хайль», все. И рабочие лагеря, она и об этом думала. А как бы еще она могла работать? Вот что случилось с ней.

Джейк посмотрел на нее и кивнул на ее настоящую сторону.

— А что случилось с ней?

— Да, — сказала она устало, — ты пришел за этим. Давай, пиши. — Она выпрямилась, кинув взгляд на конвоиров. — С чего начнем? С момента, как ты уехал? Виза так и не пришла. Двадцать шесть марок. Свидетельство о рождении, четыре фото на паспорт и двадцать шесть марок. Всего-навсего. Не считая того, что кто-то должен был прислать тебе вызов, а евреев и так уже было слишком много. Даже несмотря на мой английский. Я еще не забыла его. Видишь? — сказала она, переходя на него. — Неплохое произношение. Поговори немного — они подумают, что я перед тобой хвастаюсь. Чтобы они привыкли.

— Произношение прекрасное, — сказал Джейк по-прежнему смущенно, но взгляда не отвел. — Но я не уверен, что понимаю все, что ты говоришь.

— Выражение их лиц изменилось? — спросила она.

— Нет.

— В общем, я осталась в Берлине, — продолжила она по-немецки. — И, конечно, положение ухудшилось. Звезды. Специальные лавочки в парках. Ты все это знаешь. Затем евреев погнали работать на заводы. Я работала в Сименсштадте. Моя мать, старуха, тоже. Под конец дня она едва стояла на ногах. Но все же мы были живы. Затем начались облавы. Наши имена были в списках. Я знала, что это значит — разве она могла остаться в живых? Так что мы ушли в подполье.

— Подводные лодки?

— Да, поэтому я и была в курсе дела, понимаешь. Что, как и зачем. Все их уловки. С обувью — никто даже не подумал об этом. Так умно, сказали мне. Но я-то была в курсе дела. У меня была та же проблема, поэтому я знала, что они придут туда. И они, конечно, приходили.

— Но в подполье ты не осталась.

— Нет, меня поймали.

— Как?

Она улыбнулась сама себе, скорчив гримасу.

— Грайфер. Мальчик, которого я раньше знала. Я всегда нравилась ему. Но с ним не встречалась — еврей. Я себя никогда не считала еврейкой, понимаешь. Я была — кем? Немкой. Подумать только. Идиотка. Но он был там, в кафе, а я знала, что к этому времени он тоже должен был уйти в подполье. Я сутками ни с кем не общалась. Знаешь, что это такое — ни с кем не разговаривать? Тянет поговорить, как к еде. И я знала, что нравлюсь ему, и подумала, может, он мне поможет. Любой, кто мог помочь…

— И помог?

Она пожала плечами.

— Подвел к автомобилю с гестаповцами. Посадил туда, и меня избили. Не сильно, не так, как других, но достаточно. Теперь я понимала, что я больше не немка. И в следующий раз будет еще хуже. Они хотели знать, где моя мать. Я им не сказала, но поняла, что в следующий раз скажу. И вот тогда он действительно помог. У него там были друзья — друзья, дьяволы, на которых он работал. Он сказал, что может договориться обо мне. Я буду работать на него, а они вычеркнут нас из списка, и мою мать тоже. Если я буду заодно с ним. «После такого?» — спросила я. И знаешь, что он мне ответил? «В этой жизни никогда не поздно заключить сделку. А вот в другой…» — Она помолчала. — Так что я стала работать с ним. Такова была сделка. Он получил меня, а я сохранила себе жизнь. Первый раз на задание я пошла вместе с ним. Его ученицей. Но в тот день именно я засекла женщину. Я определила по виду, понимаешь. И после первого раза — ну, разве имеет значение, сколько их было, просто с первого раза, а там пошло-поехало.

— А с ним что случилось?

— Его депортировали. Пока он работал со мной, ему было хорошо. Мы были командой. Но потом нас разъединили, и самостоятельно у него дела пошли хуже. Я же оказалось той самой, у меня был глаз. А ему нечего было и предложить. Вот так. — Она вмяла сигарету в пепельницу.

— А тебе было что? — спросил Джейк, внимательно наблюдая за ней.

— У меня лучше получалось. И Беккеру я понравилась. Я оставалась привлекательной. Видишь, вот тут? — Она показала на рубец у края левого глаза. — Только это. Когда меня избили, лицо распухло, потом все сошло. Остался только этот рубец. Но Беккеру он нравился. Как напоминание, очевидно. Правда, не знаю, чего. — Она отвела взгляд, окончательно удрученная. — О боже, как мы можем так разговаривать? Как я могу описать, что тогда было? Какая теперь разница? Пиши что хочешь. Хуже уже не будет. Думаешь, я оправдываюсь. Это Давид, это Беккер. Да — и, конечно, я. Я рассчитывала, что смогу, что мы сможем поговорить, но когда я рассказываю об этом — смотрю на твое лицо, — ты видишь ее. Ту, которая убила саму себя. Вот что они хотят напечатать в журналах.

— Я просто стараюсь понять.

— Понять? Ты хочешь понять, что произошло в Германии? Как можно понять кошмар? Как я могла заниматься этим? Как они могли творить такое? Ты просыпаешься, и все равно не можешь объяснить. И начинаешь думать, может, этого вообще не было. Как такое могло произойти? Вот почему им надо избавиться от меня. Нет доказательств — нет грайфера, значит, этого никогда не было.

Она покачала головой и отвела взгляд в сторону. Глаза наполнились слезами.

— Послушай. Я думала, что с этим покончено, больше никаких слез. Не как моя мать. Она выплакалась за обеих. «Как ты можешь заниматься этим?» Да, ей легко было говорить. Работу делать должна была я, не она. Как ни посмотрю на нее, слезы. И знаешь, когда они кончились? Когда она забралась в грузовик. Глаза абсолютно сухие. Думаю, ей стало легко от мысли, что больше так жить не надо. И видеть меня.

Джейк вынул из заднего кармана носовой платок и передал ей.

— Она так не думала.

Рената высморкалась, продолжая качать головой.

— Нет, думала. Но что я могла сделать? Ох, прекрати, — сказала она себе, вытирая глаза. — Я не хотела плакать, перед тобой, во всяком случае. Я хотела, чтобы ты увидел прежнюю Ренату, чтобы ты помог.

Джейк положил ручку.

— Рената, — сказал он тихо, — ты сама знаешь, никакой разницы нет, что я напишу. Это советский суд. Для них это не имеет значения.

— Нет, я не о том. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. — Она снова взяла его за руку. — Ты — последний шанс. Для меня все кончено. Но потом я увидела тебя в суде и подумала: нет, еще нет, есть еще один шанс. Он это сделает.

— Что?

— Ну вот, опять, — сказала она, снова вытирая глаза. — Так и знала, стоит начать… — Она повернулась к конвоирам и на мгновение Джейку показалось, что она его разыгрывает, что ее слезы — часть большого представления.

— Сделаю — что? — спросил он снова.

— Пожалуйста, — сказала она конвоиру, — вы не принесете мне воды?

Конвоир справа, который знал немецкий, кивнул, что-то сказал по-русски своему напарнику, и вышел из комнаты.

— Записывай, — сказала она Джейку по-английски, так тихо, что из-за всхлипываний слов почти не было слышно. — Вортерштрасе, в Пренцлауэре, третий дом от площади. Слева, в направлении Шёнхаузералле. Старое берлинское здание, второй двор. Фрау Мецгер.

— Что это, Рената?

— Записывай, пожалуйста. Времени нет. Помнишь, в суде я говорила, что делала это не ради себя?

— Да, знаю. Ради матери.

— Нет. — Она посмотрела на него проницательными и сухими глазами. — У меня есть ребенок.

Ручка Джейка замерла.

— Ребенок?

— Записывай. Мецгер. Она обо мне не знает. Она думает, я работаю на фабрике. Я ей плачу. Но в этом месяце деньги кончились. Она больше не будет ухаживать за ним.

— Рената…

— Пожалуйста. Его зовут Эрих. Немецкое имя — он немецкий ребенок, ты понял? Но тут я ничего не делала. Понимаешь, вот тут. — Она показала на свое лоно и неожиданно застеснялась.

— Обрезание.

— Да. Он — немец. Никто об этом не знает. Только ты. Никакие журналы, обещаешь? Только ты.

— Что мне нужно сделать?

— Забери его. Пренцлауэр — в восточной зоне. Она сдаст его русским. Ты должен забрать его — больше некому. Джейк, если я тебе вообще когда-нибудь нравилась…

— Ты с ума сошла?

— Да, сошла. Ты считаешь, после всего того, что я натворила, я не могу просить об этом? У тебя есть дети?

— Нет.

— Тогда ты не знаешь. Ради ребенка пойдешь на все. Даже на это, — сказала она, обводя рукой комнату, жизнь грайфера. — Даже на это. Была я права, занимаясь этим? Спроси у бога, я не знаю. Но ребенок жив. Я спасла его, их деньгами. Мне давали на карманные расходы, на кафе, на… — Она резко замолчала. — Каждый пфенниг уходил на него. Я думала: вы платите, чтобы сохранить жизнь еврею. По крайней мере, хоть один из нас останется в живых. Вот почему я должна была остаться в живых, не ради себя. Но теперь…

— Рената, я не могу забрать ребенка.

— Ну, пожалуйста. Пожалуйста. Больше некому. Ты всегда был порядочным человеком. Сделай это хотя бы ради него, если не ради матери, что бы ты ни думал о ней. Все, что я делала, — еще один день в живых, еще один день. Как я могу теперь его бросить? Если ты заберешь его в Америку, пусть вешают меня, по крайней мере, я буду знать, что вызволила его. И он в безопасности. В другой стране. — Она снова схватила его за руку. — Он никогда не узнает, что делала его мать. С этим жить. Он никогда не узнает.

— Рената, как я могу забрать ребенка в Америку?

— Тогда на запад, в любое место, только не здесь. Ты же можешь найти для него местечко — я доверяю тебе, я знаю, ты все сделаешь как надо, отдашь порядочным людям. А не в какой-нибудь русский лагерь.

— Что я ему скажу?

— Что его мать умерла во время войны. Он слишком маленький, он меня не помнит. Просто иногда приходила какая-то женщина. Ты можешь сказать ему, что знал ее, когда она была девушкой, но умерла во время войны. Она действительно умерла, — сказала она, опустив глаза. — Это не ложь.

Джейк посмотрел на ее лицо, покрывшееся пятнами, проницательные глаза, в которых под конец разговора появилась такая давящая печаль и грусть, что у него самого опустились плечи. Всегда что-то еще хуже. Он кивнул ее, как она считала, настоящему «я».

— Она — нет, — сказал он.

На мгновение Рената смутилась, затем лицо ее прояснилось, и она почти улыбнулась.

— Только на сегодня. Чтобы я могла попросить тебя. После этого останется только она, — сказала Рената, приложив палец к другой стороне. — С этим покончено.

— Так нельзя. Дай мне хотя бы поговорить с адвокатами.

— Ой, Джейк, и что ты им скажешь? Ты же был в суде и видел их. Какой пощады от них ждать — русской тюрьмы? Оттуда кто-нибудь вышел живым?

— Выходят.

— Чтобы вернуться кем? Старухой, обратно в Германию? А что за это время станет с Эрихом? Нет, все кончено. Если хочешь помочь мне, спаси моего ребенка. А, вода, — сказала она, слегка вздрогнув, когда конвоир вошел и отдал ей стакан. — Спасибо, — сказала она по-немецки, — очень любезно. — Пока она пила воду, конвоир посмотрел на другого конвоира с немым вопросом «что было?», но тот лишь пожал плечами.

— Так ты поможешь? — спросила Рената.

— Рената, ты не можешь просить меня сделать это. Извини, но я не…

— Давай по-английски, — сказала она, переходя с немецкого. — Я тебя не прошу. Я тебя умоляю.

— А его отец?

— Умер. Пока мы были в подполье. Однажды вечером он не вернулся, вот и все. И я все поняла. Я выносила ребенка сама. — Она отдала ему платок. — Отцом будешь ты.

— Подожди. Я не могу.

— Он умрет, — сказала она, пристально глядя на него. — Сейчас, когда все кончено, после всего того, что случилось.

Джейк повернул голову, посмотрел на конвоиров, увидел тупой канонический взгляд Сталина.

— Послушай, — сказал он наконец, — я знаю один приход. Они работают с детьми, сиротами, пытаются их пристроить. Я могу поговорить с пастором, он хороший человек, может, он что-то…

— Они находят семьи? На западе? У христиан?

— Вроде да. Я спрошу. Может, он знает еврейскую семью.

— Нет. Немецкий мальчик. Чтобы в следующий раз он был в безопасности.

— Ты хочешь, чтобы он остался немцем? — удивленно спросил Джейк. Бесконечный скрученный шнур.

— Я хочу, чтобы он жил. Вы американцы — откуда вам знать? Как живут здесь люди. Но обещай мне, семья, а не лагерь.

— Я не могу обещать тебе этого, Рената. Я не знаю. Я поговорю с пастором. Сделаю все, что смогу. Я постараюсь.

— Но ты заберешь его от фрау Мецгер? Прежде, чем она его сдаст?

— Рената, я не могу обещать…

— Нет, пообещай мне. Солги. Боже, неужели ты не понимаешь, что я должна сказать это самой себе? Я должна думать, что все будет в порядке.

— Я не буду тебе лгать. Я сделаю то, что смогу. Будь довольна этим.

— Потому что мне нечего предложить взамен, ты это хочешь сказать. Короче, евреев больше нет.

Джейк отвел взгляд. Каждую неделю новый список, торговля собой, не имея другого способа выжить. Он должен был стать одним из ее начальников.

— Что говорят о суде? — спросил он, пытаясь сменить тему.

— Мои адвокаты? — с оттенком презрения сказала она. — Советуют быть умнее, изображать наивность, как будто я не понимала, что делала. Сожалеть о содеянном.

— И?

— Сожалеть недостаточно. Для меня недостаточно. Я не могу забыть об этом. Я все еще вижу их лица, как они смотрят на меня. Я не могу прогнать их.

— Одна минута, — прокричал по-немецки конвоир.

Рената вытащила из пачки сигарету.

— Еще одну, — сказала она по-английски, — на посошок. Правильно, да? На посошок?

— Да. Я вернусь.

— Нет. Больше не разрешат. Только один раз. Но я так рада повидать тебя. Хоть кто-то из того мира. Снова в Берлине. Никогда не думала… — Она резко замолчала, схватив его за руку. — Подожди минутку. Не могу торговать этим, но хоть что-то, если он все еще там. Обещай мне.

— Рената, не делай этого.

— Ты сказал, они его ищут, американцы. Так что, может, для тебя это что-то значит. Муж Лины — я знаю, где он. Я видела его.

Джейк ошеломленно посмотрел на нее.

— Где?

— Обещай мне, — повторила она настойчиво, все еще держа его руку. — Последняя сделка.

Он кивнул.

— Где?

— Я могу тебе верить?

— Где?

— Как будто у меня есть выбор, — сказала она.

— Время, — крикнул конвоир.

— Минутку. — Она заговорщически повернулась к Джейку и быстро проговорила. — Бургштрассе, здание бывшего гестапо. Номер 26. Оно разбомблено, но они по-прежнему используют часть здания. Перед тем как перевести сюда, меня держали там.

— И ты видела его там?

— Из окна, через двор. Меня он не видел. Я подумала, боже, это же Эмиль, почему они его держат здесь? Неужели его тоже судят? Судят?

— Нет. Что он делал?

— Просто смотрел во двор. Затем свет потух. И все. Для тебя это важно? Ты этим можешь воспользоваться?

— Ты уверена, что это он?

— Конечно. Ты знаешь, глаз у меня хороший, как всегда.

К столу подошел конвоир.

— Дай ему сигарет, — вставая, сказала она по-английски. — Они будут ко мне хорошо относиться.

Джейк встал и предложил пачку.

— Хорошая информация? — спросила она. — Последняя работа для тебя?

Джейк кивнул:

— Да.

— Тогда обещай мне.

— Хорошо.

Она улыбнулась, затем ее лицо передернулось, кожа обвисла, как будто она опять собралась плакать, потеряв под конец все самообладание.

— Ну вот, все кончено.

Прежде чем Джейк смог сообразить, она, обогнув стол, подошла к нему и, пока конвоир засовывал сигареты в карман, положила руки на плечи, почти упав на него. Подхватив ее, он замер в нерешительности, не зная, что делать, ощущая сквозь робу каждую ее косточку, такие хрупкие, что чуть сожми — и сломаешь. Она крепко обняла его, а затем приблизила губы к его уху, прячась от конвоира.

— Спасибо. Он — моя жизнь.

Она отступила назад. За одну руку ее уже держал конвоир, а другую она положила на грудь Джейку и притянула его за рубашку.

— Но никогда не рассказывай ему. Пожалуйста.

Конвоир потянул ее за руку, и она, оглянувшись на Джейка и выдавив из себя улыбку, вяло последовала за ним неуклюжей шаркающей походкой, абсолютно не напоминавшей те живые шаги на платформе, которые он так и не забыл.

Бургштрассе была лишь в нескольких кварталах к западу от Алекса, но он поехал туда на джипе — так безопаснее. Останавливаться не было смысла, но ему надо было посмотреть, там ли здание, не солгала ли она, в последней попытке воспользоваться ситуацией. Улица шла от разрушенного собора и пересекала сточную канаву Шпрее, но часть дома номер 26 действительно уцелела и над ней развевался красный флаг. Он медленно проехал мимо, делая вид, что заплутал. Толстые стены, штукатурка облетела. У тяжелых входных дверей часовые с азиатскими лицами — знакомая русская иерархия с азиатами в основании. Где-то там, за всем этим, выглядывает из окна Эмиль. Но как туда сможет проникнуть Шеффер? Налет посредине Берлина, пули, свистящие над головой Лины? Невозможно без отвлекающего маневра. Но это его работа, пусть организовывает. По крайней мере, теперь они знают. Последняя добыча Ренаты, ее часть сделки. Он остановился в конце улицы и проверил бумажник — хватит ли ему денег заплатить фрау Мецгер, чтобы она подождала до прихода Фляйшмана. Последний платеж, внеплановые расходы.

Здание в Пренцлауэре оказалось старым многоквартирным домом с тремя глубокими двориками. Следуя указаниям Ренаты, он прошел во второй, миновал веревку с бельем, затем два мрачных лестничных пролета, освещаемых дырой от снаряда в потолке. Ему пришлось постучать несколько раз, прежде чем дверь с недоверчивым скрипом открылась.

— Фрау Мецгер? Я по поводу Эриха.

— Вы? А с ней что — слишком занята? — Она открыла дверь. — Давно пора. Она что, думает, я деньги сама печатаю? Ничего не получаю с июня, счет пуст. Как я могу прокормить кого-то? Мальчику нужно кушать.

— Я оплачу весь ее долг, — сказал Джейк, вынимая бумажник.

— Ага, теперь она нашла американца. Ладно, это не мое дело. Лучше, чем русский, в конце концов. Теперь и у тебя будет много шоколада, — обратилась она к мальчику, стоящему у стола. Годика четыре, прикинул Джейк, тощие ножки в коротких штанишках, темные глаза Ренаты, но больше, даже слишком большие для его лица, широко раскрытые в тревоге. — Пойдем, соберем твои вещи. Не бойся, это друг твоей мамы, — сказала она, не зло, но бесцеремонно, потом опять повернулась к Джейку. — Ее друг. Она у нас хорошая. Зато мы все… Нет, это слишком много, — сказала она, глядя на деньги. — Она должна мне всего за два месяца. Мне чужого не надо. Только свое. Я соберу его вещи.

— Нет, вы не поняли. Я пришлю за ним человека. Я не могу забрать его сегодня.

— Что вы имеете в виду? Она ведь жива, да?

— Да.

— Тогда забирайте сейчас. Я уезжаю к сестре. Думаете, я останусь тут с русскими? Я же ей сказала, еще неделя, а потом… Во всяком случае, вы здесь, значит, все в порядке. Заходите. Я мигом. Вещей не так много. Достань мне карточки на одежду, говорю я ей, но где там? Разве она достанет. Сама не могла прийти? Надо было прислать американца? Видите, как он испугался. Он большой молчун. Скажи здравствуйте, Эрих. Уф. — Она махнула рукой. — Всегда такой.

Малыш молча уставился на него. Не боится, просто оцепенел от любопытства, как зверек, который ждет, что с ним случится.

— Но я не могу забрать его сегодня.

— Нет, сегодня. Я все ждала, ждала. Сколько можно ждать? — Она принялась опустошать ящик комода, перекладывая вещи в авоську. — Война ведь закончилась. Чего она ждет? Вот. Я же говорила, немного.

Не слушая возражений, она всучила ему авоську.

Джейк снова вынул бумажник.

— Но я не могу. Давайте я заплачу вам сверху.

— Подарок? О, прекрасно, — сказала она, забирая деньги. — Теперь, наверно, она счастливая. Видишь, Эрих, он хороший. У тебя все будет отлично. Иди сюда, обними тетю.

Она нагнулась и в знак прощания безразлично его обняла. Сколько они пробыли вместе? Малыш стоял, не шевелясь.

— Давай, — сказала она, слегка подтолкнув его. — Иди к своей мамочке.

Мальчик дернулся вперед. Джейк посмотрел, как она больно вцепилась рукой в плечо малыша. Его сердце огрубело после всех ужасов, которых он наслышался в Берлине, но этот момент невольной жесткости расстроил его окончательно. Что со всеми случилось?

Мальчик, не поднимая глаз, сделал шаг. Фрау Мецгер быстро пересчитала деньги Джейка и сунула их в карман фартука.

— Это все, что вы можете сказать ему? — спросил Джейк. — Только это? Он же ребенок.

— Что вы об этом знаете? — сказала она, сверкнув глазами. — Я заботилась о нем, не так ли? Пока она развлекалась. Я отрабатывала каждую марку. Интересно, на сколько вас хватит. В общем, скажите ей, чтобы больше не приходила, когда все кончится, — отель закрыт. — Она распахнула дверь. Затем, все же устыдившись, посмотрела на Эриха. — Я делала все, что могла. Ты… ты будь хорошим мальчиком, не забывай. Не забывай свою тетушку.

А затем они оказались в коридоре и за ними, тихо щелкнув, закрылась дверь. Может, единственное, что навсегда запомнит этот малыш, — щелчок двери. Они немного постояли, а потом малыш по-прежнему молча протянул ручку, готовый идти, куда поведут.

В джипе было не лучше. Мальчик тихо сидел, безразлично разглядывая мелькавшие мимо улицы, как те дети из Силезии. Они спустились по покатому склону Шёнхаузералле, затем проехали мимо выщербленных стен шлосса в сторону Линден. Велосипеды и солдаты. Обломки самолета в Тиргартене. Отмечал все, не говоря ни слова. Только когда они пошли пешком от Савиньиплац, он снова взял Джейка за руку.

— Боже мой, кто это? — спросила Лина.

— Еще одно дите для Фляйшмана. Эрих.

— Но где ты…

— Это сынишка Ренаты. Помнишь, работала у нас?

— Рената? Но я думала, что всех евреев…

Он остановил ее.

— Долгая история. Я тебе потом расскажу. Давай сначала отведем его в церковь.

— Сначала, думаю, его надо покормить, — сказала она, опускаясь на колени. — Смотри, какой тощий. Ты голоден? Не бойся, здесь безопасно. Ты любишь сыр?

Она повела его к столу и достала кусочек похожего на каучук армейского сыра. Малыш с недоверием посмотрел на него.

— Он настоящий, — сказала Лина. — У него в Америке цвет такой. Вот, немного хлеба. Не бойся, кушай.

Он послушно взял хлеб и отщипнул кусочек.

— Значит, Эрих. Хорошее имя. Я знала одного Эриха. Темноволосый, как и ты. — Она коснулась его волос. — Вкусный хлеб? Вот, бери еще. — Она отломила кусок и, положив его на ладонь, осторожно протянула, будто кормила бездомную зверушку. — Видишь, я говорила тебе. А теперь сыр.

Так она кормила его еще несколько минут, пока он не начал есть самостоятельно, поглощая пищу так же молча, как и смотрел на дорогу. Она взглянула на Джейка.

— Где она?

Джейк покачал головой: не при ребенке.

— Он жил у женщины в Пренцлауэре. Думаю, ему пришлось нелегко. Он практически ничего не говорит.

— Ну разве так уж важно говорить? — сказала она мальчику. — Иногда я тоже молчу, когда вокруг все незнакомое. Нам нужно покушать, потом немного отдохнуть. Ты, должно быть, устал. Дорога от Пренцлауэр неблизкая.

Малыш кивнул. Его успокоил ее немецкий, без акцента — не такой, как у Джейка.

— Нам нужно отвести его к Фляйшману, — сказал Джейк. — Темнеет.

— Времени еще много, — беззаботно сказала она и повернулась к Джейку. — Но если она жива — ты же забираешь его от родной матери? К Фляйшману?

— Я обещал ей, что пристрою его. Объясню все позже, — ответил он, чувствуя на себе взгляд мальчика.

Лина предложила ему еще кусочек сыра.

— Вкусный, да? Еще есть, кушай сколько хочешь. Потом мы поспим, ладно? — говорила она тихим, убаюкивающим голосом.

— Лина, — сказал Джейк, — он не может оставаться здесь. Мы не можем…

— Знаю, — ответила она, не слушая. — Но на одну ночь. Тот подвал. Ты же видишь, как он устал. Для него все незнакомо. Ты знаешь, как меня зовут? — спросила она у малыша. — Лина. — Она преувеличенно сильно зевнула, поднеся руку ко рту. — Ох, я тоже так устала.

— Лина, — сказал Джейк. — Ты же знаешь, что я имею в виду.

Она посмотрела на него:

— Да, знаю. Только на эту ночь. Что с тобой? Ты не можешь отправить его в таком состоянии. Посмотри на его глаза. Мужчины.

Но глаза его были широко раскрыты, вовсе не слипались, он переводил их с одного на другого, будто принимал решение. Наконец остановился на Джейке, встал, подошел к нему и снова поднял ручонку. Джейк на секунду смутился, решив, что малыш хочет уйти, но он заговорил на удивление внятно после такого долгого молчания.

— Мне надо в ванную, — сказал он, протягивая руку.

Лина улыбнулась, посмеиваясь про себя.

— Ну это по твоей части, — сказала она Джейку, когда они, двое мужчин, проследовали в туалет.

После этого ничего не оставалось, как отдать бразды правление в ее руки. Независимо от его планов нежданный джокер оттеснил все в сторону. Сидя за столом, он наблюдал, как она укладывает ребенка, гладит его по лбу, что-то непрерывно и тихо нашептывает. Обеспокоенный, он закурил, посмотрел на свой блокнот. Ренату забрали в кафе, после безобидного флирта, грайфер сдал грайфера. Рон хотел, чтобы он поделился этой историей с другими. Он снова поглядел в сторону спальни. Там Лина все еще уговаривала малыша уснуть. Не зная, чем заняться, Джейк начал приводить свои записи в порядок, чтобы вчерне набросать статью, и стал прикидывать, как бы изложить ее без упоминания одного очень важного момента. Но когда он взял листок бумаги, статья стала выстраиваться сама, открываясь историей Марты Бен, плавно включила первое кафе, затем опять вернулась, одно падение следовало за другим, пока не наступил момент кивка. Не апология, нечто более сложное — криминальная история, где преступником был каждый. Он писал торопливо, желая поскорее завершить статью, как будто простое изложение на бумаге позволяло ему избавиться от всего этого. Обувь, мать, Ганс Беккер, торговля привилегиями. И все равно в это не верилось. Что со всеми случилось? Город, где он раньше пил пиво под деревьями. Хоть кто-нибудь в кафе поднял глаза, когда вошли эти люди? Не соучастники — люди отводили взгляд. Кроме Ренаты, которая все еще видела эти лица.

Он писал статью, весь уйдя в нее, прежде чем понял, что бормотание в спальне затихло и единственным звуком в квартире был тихий скрип его пера. Лина стояла в дверях, наблюдая за ним с усталой улыбкой.

— Заснул, — сказала она. — Работаешь?

— Хочу написать по свежим следам.

— Шей, пока игла не остыла, — привела она немецкую пословицу. Села напротив него и взяла сигарету. — Мне не нравится его состояние. Надо, чтобы его посмотрел доктор Розен. Так, на всякий случай. Я снова его видела сегодня — кажется, он тут всегда.

— Он лечит девочек.

— Ой, — сказала она, слегка смутившись. — А я и не подумала. И все же доктор…

— Лина, мы не можем оставить его здесь. Я не хочу привязываться.

— Да, понимаю. Но на одну ночь… — Она замолчала и посмотрела на него. — Ужасная участь, да? Он никому не нужен. Никому. Я подумала, стоя там: ну чем не семья. Ты вот так работаешь, он спит.

— Мы не его семья, — мягко, но определенно сказал он.

— Да, — ответила она и сменила тему: — Расскажи мне о Ренате. Что произошло? Он сейчас не слышит.

— Вот, — сказал он, толкнув листки через стол. — Все здесь.

Встав, он подошел к бутылке с бренди и налил в два стакана. Один поставил перед ней, но она не обратила внимания. Ее глаза были прикованы к странице.

— Это она тебе рассказала? — спросила Лина, читая.

— Да.

— Господи. — Она медленно перевернула страницу.

Закончив читать, она толкнула листки обратно и отпила.

— Ты не упоминаешь ребенка.

— Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал. Особенно сам ребенок.

— Но никто не узнает, почему она пошла на это.

— Разве имеет значение, что подумают люди? Факт в том, что она пошла на это.

— Из-за ребенка. Ради ребенка пойдешь на все.

— Так она и говорит, — слегка раздраженно сказал он. — Лина, так хочет она. Она не желает, чтобы он знал.

— Кто он такой.

— Жить, зная такое, ужасно, разве нет? Все это. — Он коснулся листков. — Ему лучше быть в стороне. Ему не надо знать обо всем этом.

— Не знать своих родителей… — сказала она задумчиво.

— Иногда это неизбежно.

Она взглянула на него, затем положила руки на стол, собираясь встать.

— Верно, иногда, — сказала она, отвернувшись. — Хочешь поесть? Я сейчас…

— Нет. Сядь. У меня есть новость. — Он помолчал. — Рената видела Эмиля. Она сказала, где он.

Лина замерла, привстав со стула.

— Ты ждал, чтобы сказать мне это?

— При мальчике не было времени.

Она села.

— Так говори. Где?

— Русские держат его в здании на Бургштрассе.

— Бургштрассе, — сказала она, пытаясь сообразить, где это.

— На востоке. Оно охраняется. Я съездил и посмотрел.

— И?

— И оно охраняется. Просто так не войдешь.

— И что мы будем делать?

— Мы — ничего. Пусть этим занимаются люди Шеффера — они в этом деле доки.

— Доки в чем?

— В похищении людей. Вот во что это выльется. Русские его не отдадут — они скорее всего даже не признаются, что он у них. Поэтому Шеффер должен придумать, как все это провернуть. Он хотел использовать тебя. Как приманку.

Она уставилась в стол, обдумывая все это, затем подняла бокал и допила бренди.

— Хорошо, — сказала она.

— Что — хорошо?

— Я сделаю это.

— Нет, не сделаешь. Люди, приходящие к русским, не всегда возвращаются назад. Я не готов так рисковать. Это военная операция, Лина.

— Мы не можем оставить его там. Он приезжал за мной — он рисковал своей жизнью. Я перед ним в долгу.

— Ты ему ничего не должна.

— Но русские…

— Я же сказал, поговорю с Шеффером. Если кто и сможет добраться до него, только он. Он ему нужен. Он ждет этого.

— А ты нет, верно? Тебе он не нужен?

— Все не так просто.

Она подалась к нему:

— Ты не можешь оставить его там. Только не с русскими. Я не оставлю.

— Несколько недель назад ты думала, что он мертв.

— Но он жив. И потом. Ты был сыщиком, искал повсюду. И нашел его. Я думала, ты этого хотел.

— Так оно и было.

— Но не сейчас?

— Нет, если это грозит тебе опасностью.

— Я не боюсь. Я хочу с этим покончить. Как ты думаешь, что у нас будет за жизнь, если мы будем знать, что он там? С ними. Я хочу покончить с этим. С этой тюрьмой — ты даже не хочешь, чтобы я выходила из квартиры. Поговори со своим другом. Скажи ему, я согласна. Я хочу вызволить его оттуда.

— А ты сможешь уйти от него? Спасибо он тебе за это не скажет.

Она опустила голову.

— Нет, не скажет. Но он будет свободен.

— И это единственная причина?

Она оглядела его, затем потянулась к нему через стол и коснулась пальцем лица.

— Какой же ты еще мальчишка. После всего того, что произошло, так ревновать. Эмиль — это моя семья. Это другое. Не то, что с тобой. Разве ты не понимаешь?

— Я думал, что понимал.

— Думал. Даже если и так, все равно, как школьник. Помнишь фрау Хинкель?

— Да, две линии.

— Она сказала, я должна сделать выбор. Но я уже сделала. Еще до войны. И выбрала тебя. Какой же ты глупый, если не понимаешь.

— Я все равно не хочу, чтобы ты рисковала с Шеффером.

— Может, это тоже мой выбор. Мой.

Он встретился с ней взглядом и отвел глаза.

— Дай мне поговорить с ним. Может, он больше в тебе не нуждается теперь, когда известно, где Эмиль.

— И тогда что?

— Тогда мы ждем. Мы не едем на восток. Не едем на Бургштрассе. Я уверен, они переведут его в другое место, если обнаружат, что мы знаем. И не предлагаем свои услуги. Понятно?

— Но ты мне скажешь, если они действительно захотят…

Он кивнул, обрывая ее, затем схватил за руку:

— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

— Ты что-то знаешь? Я тоже нет, — сказала она легко, затем погладила его по руке. — Не сейчас. — Она настороженно склонила голову. — Это он? Пойду проверю. — Она сняла руку и поспешила в спальню.

Джейк сидел и наблюдал за ней — тревожно. Не надо было ему идти на эту сделку. Но ничего рискованного, что бы там ни говорил Шеффер. А потом что? Их будет трое.

Прикрыв дверь, она вернулась в комнату и приложила палец к губам.

— Спит, но беспокойно. Нам нужно говорить тише.

— Он что, останется там?

— Мы перенесем его попозже, когда действительно заснет.

Она подошла к нему и поцеловала в лоб, затем стала расстегивать ему рубашку.

— Что ты делаешь?

— Я хочу видеть тебя, а не форму.

— Лина, нам нужно это обсудить.

— Уже обсудили. Решение принято. Теперь представим — дети спят, но у нас есть кушетка, так что мы тихонечко. Давай посмотрим, насколько тихо мы сможем этим заняться.

— Ты просто пытаешься сменить тему.

— Тс-с. — Она поцеловала его. — Ни звука.

Он улыбнулся ей.

— Подожди, сейчас ты услышишь кушетку.

— Тогда мы будем медленно. Медленно так хорошо.

Она была права. Сама тишина возбуждала, каждое касание — скрытное, чтобы скрип пружин не выдал их. Войдя в нее, он двигался так медленно, что, казалось, об этом знают только они, секрет на двоих, который выдавало лишь ее тяжелое дыхание возле его уха. Затем мягкое покачивание, бесконечное, сладкое поддразнивание, пока, наконец, все не закончилось тем, чем и началось, в том же ритме, и даже содрогание ничего не нарушило в окружавшей их комнате. Она не отпускала его, поглаживая ему спину, и он несколько минут не чувствовал разницы между занятием любовью и пребыванием в ней. Они слились в одно целое.

Но на разбитой кушетке было неудобно. Выпиравшие пружины вывели его из обычного забытья, беспамятства секса, и вместо того, чтобы отдаться течению, он вдруг резко всплыл. У них это так же было? У другой парочки на кушетке, чтобы не разбудить своего ребенка? Невероятно — словно услышав его, она коснулась его лица.

— Я выбрала тебя, — сказала она.

— Да, — сказал он, целуя ее, затем поднялся и в тревоге сел рядом с ней. — Ты думаешь, он слышал?

Она сонно покачала головой:

— Накрой меня. Я хочу полежать так минутку. Как ты смог подняться?

— Не знаю. Выпить хочешь? — спросил он, подходя к столу, чтобы налить еще.

— Посмотри на себя, — сказала она, наблюдая за ним, затем слегка приподнялась. — Джейк? Мальчик — я заметила. Я думала, что у всех евреев — ну, ты понимаешь, — сказала она, кивнув на его пенис, и смутилась, как Рената, хотя лежала все еще мокрая после любви.

— Она не стала это делать. Она хотела, чтобы он был немцем.

Лина обеспокоенно села, прикрываясь платьем.

— Она хотела этого? Даже после…

Он сделал глоток.

— Чтобы защитить его, Лина.

— Ага, — сказала она, медленно качая головой. — Господи, что же она должна была пережить.

Он взглянул на стол, где лежала статья с упущенным аспектом.

— Ты же сама говорила — ради ребенка пойдешь на все. — Он снова взял бокал, но замер и, не донеся его до рта, быстро поставил на стол. — Ну конечно.

— Что конечно?

— Ничего, — сказал он, подходя к одежде. — Кое-что пришло в голову.

— Ты куда собрался? — спросила она, наблюдая, как он одевается.

— Не понимаю, как я сразу не сообразил. Журналист обязан заметить, если что-то упущено. Читаешь статью, и чувствуешь — чего-то не хватает. — Он наконец обратил на нее внимание. — Просто догадка. Я вернусь.

— В такое время?

— Не жди. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб. — И никому не открывай дверь.

— Но что…

— Тс-с. Не сейчас. — Он поднес палец к губам. — Разбудишь Эриха. Я вернусь.

Он пулей вылетел из дома, побежал по боковой улочке к оставленному джипу и стал возиться в темноте с зажиганием. На узких улочках в стороне от площади только тускло светила луна, но когда он выбрался на шоссе Шарлоттенбургер, то оказался среди широкого поля неожиданно красивого белесого света. Теперь, когда у него не было времени его рассматривать, грубоватый неприветливый город вдруг оказался таким привлекательным, что Джейк даже остановился, поразившись его скрытой сущности — видимо, она всегда была здесь, когда все остальное покрыто мраком. Удивительно — он вдруг подумал, что город наконец стал освещать ему, как белые камешки Ганзелю, путь по широкой, пустынной улице, и далее по Шлосс Штрассе, помогая в самый нужный момент быстро найти дорогу среди развалин. Все удавалось настолько легко, что Джейк понял: он не ошибся. Никаких теней у наблюдательного пункта Вилли, только дружелюбно направляющий огонек.

Когда профессор Брандт открыл дверь, все сомнения Джейка исчезли.

— Я пришел за документами, — сказал он.

— Как вы узнали? — спросил профессор Брандт, когда Джейк начал читать.

Они сидели за столом, освещенным единственной лампой. Круг света падал только на страницы, не захватывая лиц, и его голос прозвучал бестелесно.

— В Крансберге он сказал, что вы умерли, — рассеянно пояснил Джейк, стараясь сосредоточиться. — Чем ещеможно объяснить это, как не желанием, чтобы вас не нашли? Он не хотел рисковать…

— Что я им расскажу, — подхватил профессор. — Понимаю. Он так думал.

— Возможно, он боялся, что они устроят обыск. — Он перевернул страницу: отчет завода «Миттелверкс» в Нордхаузене, еще один документ, отсутствующий в Центре документации. Ссылок на него нет, никуда не передавался — отсутствующая часть истории, как и ребенок Ренаты. — Почему он оставил их у вас?

— Он не знал, какова ситуация в Берлине, как далеко продвинулись русские. Не только на востоке, город практически взят в кольцо. Только Шпандау открыт, но насколько долго? Слухи и больше ничего. Кто знал? Он вообще мог не выбраться — я и сам так думал. Если бы их схватили…

— Поэтому он спрятал их у вас. На всякий случай. Вы их читали?

— Да, потом. Я ведь думал, он погиб, понимаете? Я хотел знать.

— Но вы их не уничтожили?

— Нет. Я подумал, придет день, и они станут веским доказательством. Они все будут лгать, все подряд. «Мы ничего не могли поделать». Даже сейчас они… Я подумал, кто-то же должен ответить за это. Важно, чтобы люди узнали.

— Но вы их и не отдали.

— Потом вы сказали, что он жив. И я не смог. Он — мой сын, понимаете. Несмотря ни на что.

Он замолчал, и Джейк поднял взгляд. В халате он выглядел больным, не таким подтянутым, как в официальном костюме, но худую шею держал прямо, словно так и не снял старинный высокий воротник.

— Надо было отдать? Не знаю, герр Гейсмар. Может, я хранил их для вас. Может, вы найдете в них ответ. — Он отвернулся. — Ну, теперь дело сделано — они у вас. Заберите их, пожалуйста. Я не хочу больше держать их у себя дома. Вы меня извините, но я устал.

— Подождите. Мне нужна ваша помощь. Я не так уж и хорошо владею немецким.

— Чтобы их прочитать? Ваш немецкий вполне адекватен. Возможно, все дело в том, что вы не верите тому, что читаете. Изложено все как есть. Простой немецкий язык. — На его лице мелькнула гримаса. — Язык Шиллера.

— Я о сокращениях. Они все технические. Вот фон Браун запрашивает квалифицированных рабочих. Французов, правильно?

— Да, французских пленных. СС предоставило список из лагерей — студенты технических вузов, механики. Фон Браун отбирал из этого списка. Строительные рабочие его не интересовали, лопатой умеет орудовать каждый. Но квалифицированные работы… — Он посмотрел на слово, которое показывал ему Джейк. — Забойщик.

— Значит, он там был.

— Конечно, он там был. Они все ездили туда с проверками, инспекциями. Это был их завод, понимаете, ученых. Они все видели, герр Гейсмар. Не космос, не их мечту. Они видели это. Вы прочитали другое письмо, от Лехтера, в котором он говорит, что дисциплинарные меры ни к чему не приводят? Рабочим не нравится смотреть на повешенных — это тормозит производство. Слово в слово. И каково его решение? Вешать их за пределами производственной площадки. Да, и еще Лехтер жалуется, что во время последнего визита некоторых из его коллег повели на участок, где вспыхнула холера. Нельзя ли предотвратить такое в будущем? Посетителей следует водить только на безопасные участки. Чтобы не рисковать здоровьем… — Он замолчал и прокашлялся. — Воды хотите? — спросил он, вставая из-за стола, явный предлог.

Джейк перевернул другую страницу. За его спиной зашумела вода. Служебная записка с просьбой перевода в Пенемюнде некоего доктора Ягера — доказательство, что он был там, копию в архивы, улики для Берни. Просто бумаги. Кто остался нескомпрометированным? Пили бренди в Крансберге, ждали визы. Но что знал Талли? Он вдруг впервые понял — на это намекал и Гюнтер, — что фактически никто, кроме профессора Брандта, документов не видел. Талли, очевидно, покинул центр в таком же разочаровании, что и Джейк. Проделать такой путь в Берлин и ничего не найти.

— Вот и Эмиль, — сказал он, переворачивая страницу, заполненную цифрами.

— Да, — произнес профессор Брандт над его плечом, — расчеты. Расчеты. — Он пошаркал обратно к своему стулу.

— Но чего? Что это? — Джейк показал на ряд цифр.

— Калории, — тихо сказал профессор Брандт, даже не взглянув, с документом он явно был знаком.

— Тысяча сто, — сказал Джейк, удивляясь появлению математических выкладок. — Это калории? — Он оглянулся на старика. — Объясните.

Профессор Брандт отпил воды.

— В день. Сколько проживет человек на 1100 калорий в день? В зависимости от первоначального веса тела. Видите, там ряд слева. Если он падает — скажем, до девятисот — показатели в среднем составляют шестьдесят. Шестьдесят дней — два месяца. Но это, конечно, не точно. Переменные не в цифрах. В людях. Одни дольше, другие быстрей. Они умирают с собственной скоростью. Но среднее значение знать нужно. Можно рассчитать, сколько калорий потребуется для продления жизни, скажем, еще на месяц. Но они никогда не продляли. Работа в первый месяц, до того, как они ослабнут, была фактически более продуктивной любого продления. Это видно из таблицы внизу. Не было смысла держать их в живых, если только они не были специалистами. Цифры доказывают это. — Он поднял взгляд. — Он был прав. Расчеты я проверил. На второй странице показано, насколько нужно увеличивать рацион для квалифицированных рабочих. Знаете, я думаю, что с помощью этих расчетов он хотел убедить их выдавать больше еды, но я не уверен. Другие умирали по формуле. Величина средняя, но точная. Он основывался на фактических показателях предыдущего месяца. Нетрудная задача.

Он помолчал, отпил воды, затем продолжил — учитель, расписывающий длинное доказательство на школьной доске.

— Остальные такие же. Простые. Время на сборку. Агрегатов за двадцать четыре часа. Не смотрите, я все помню. Оптимальное количество рабочих на конвейере. Иногда их оказывалось слишком много. Сборочные работы усложнялись — лучше иметь одну пару квалифицированных рук, чем троих рабочих, которые не понимают, что делают. Он где-то доказывает это. Можно подумать, что в этом есть практический смысл, но им явно нравилось видеть это. В цифрах. Вот над этими проблемами они и заставляли его работать.

Джейк молча смотрел на бумаги, давая профессору Брандту время сделать последний глоток воды и взять себя в руки.

— Он, очевидно, занимался и другой работой, не только этой.

— Да, конечно. Технически это большое достижение. Сами можете видеть. Математика, инженерные расчеты. Каждый немец может гордиться. — Он покачал головой. — Мечты о космосе. Вот им цена. Тысяча сто калорий в день.

Джейк пролистал остальные бумаги, затем закрыл папку и уставился на нее. Не только Эмиль, почти вся команда.

— Вы удивлены? — спокойно спросил профессор Брандт. — Ваш старый друг?

Джейк ничего не сказал. Только цифры на бумаге. Наконец он поднял глаза на профессора Брандта. Простой, неуместный вопрос.

— Что со всеми случилось?

— Вы хотите это знать? — спросил профессора Брандт, кивнул, а затем помолчал. — Не знаю. Я тоже задавал этот вопрос. Кто были эти дети? Наши дети? И каков мой ответ? Я не знаю. — Он отвел взгляд и посмотрел на забитые книгами полки. — Всю свою жизнь я думал, что наука — что-то отдельное. Все остальное — ложь, но не она. Цифры — это так прекрасно. Всегда истинные. Если вы их понимаете, они объясняют мир. Так я думал. — Он снова посмотрел на Джейка. — Не знаю, — с трудом выдохнул он. — Они испоганили даже цифры. Сейчас те ничего уже не объясняют. — Он протянул руку и взял папку. — Вы сказали, что были его другом. Что будете делать с этим?

— Вы — его отец. Вы бы что сделали?

Профессор Брандт поднес папку к груди, и Джейк непроизвольно протянул руку. Несколько листков, единственное доказательство для Берни.

— Не волнуйтесь, — сказал профессор Брандт. — Только… я хочу, чтобы вы их забрали. Если я с ним снова увижусь, я не хочу говорить, что я их отдал. Вы их забрали.

Джейк схватил папку и решительно вырвал ее из рук старика.

— Для вас это важно?

— Не знаю. Но я смогу сказать, что не предавал ни его самого, ни его друзей. Я смогу это сказать.

— Хорошо, — Джейк помедлил. — Знаете, это как раз то, что надо.

— Да, то, что надо, — сказал профессор Брандт едва слышно.

Он выпрямился, приосанился, потом отошел в тень, снова превратившись в голос.

— А Лине вы скажете? Что это не я? — Он помолчал. — Если она перестанет приходить… у меня ведь больше никого нет.

Ему не пришлось ей ничего говорить. Она спала на кровати, одетая, рядом с ребенком. Он закрыл дверь и опустился на продавленную кушетку, чтобы еще раз просмотреть документы, удрученный еще сильнее, чем прежде. Теперь времени будет достаточно, чтобы наполнить картину зловещими подробностями, каждая из которых своего рода обвинение. Они имеют ценность для Берни, но для кого еще? Их ли планировал продать Талли? Но зачем они понадобились Сикорскому? Ответ прост — они ему без надобности, ему нужны были ученые, вовсю торгующиеся с Бреймером, а каждая страница в папке — перст указующий на то, что, по их мнению, исчезло. Ценная для них информация.

Он лежал, прикрыв глаза рукой и размышляя о Талли, о его торговле персилшайнами до Крансберга, о продаже документов об освобождении в Бенсхайме — иногда по второму разу. Мошенники придерживались схемы: то, что сработало один раз, сработает и во второй. А эти документы были еще лучше, чем персилшайны, ценная вещь, почти билет. Может, и происходили прискорбные вещи, но все сводилось к бумагам, за которые стоило заплатить.

Когда он проснулся, уже рассвело, Лина сидела за столом и смотрела прямо перед собой, перед ней лежала закрытая папка.

— Прочитала? — спросил он, садясь на кушетке.

— Да. — Она оттолкнула папку. — Ты делал заметки. Будешь писать об этом?

— Это моменты, которые надо уточнить в Центре документации. Проверить, все ли совпадает.

— Проверить для кого? — сказала она безучастно и встала. — Кофе будешь?

Он наблюдал, как она зажгла газ, насыпала кофе, выполняя обычный утренний ритуал, как будто ничего и не произошло.

— Ты там все поняла? Я могу пояснить.

— Не надо ничего пояснять. Я не хочу знать.

— Ты должна знать.

Она повернулась лицом к плите.

— Иди, умойся. Через минуту кофе будет готов.

Он встал и подошел к столу, глядя на папку. Ее реакция вывела его из равновесия.

— Лина, нам нужно поговорить об этом. То, что здесь…

— Знаю. Ужасные вещи. Ты ведешь себя как русские. «Посмотрите этот фильм. Видите, какие вы страшные, весь ваш народ. Вот, что вы делали во время войны». Больше я смотреть не хочу. Война кончилась.

— Это не война. Почитай. Они морили людей голодом, наблюдали, как они умирают. Это не война, это нечто другое.

— Прекрати, — сказала она, заткнув уши. — Я не хочу этого слышать. Эмиль этим не занимался.

— Занимался, Лина, — сказал он тихо. — Занимался.

— Откуда ты знаешь? Из этих документов? Откуда ты знаешь, что ему приказывали делать? Что он вынужден был делать? Посмотри на Ренату.

— Ты считаешь, это одно и то же? Еврейка в бегах? Они бы убили…

— Я не знаю. И ты не знаешь. Он тоже должен был защищать свою семью — все могло случиться. Они забирали семьи. Может, чтобы защитить меня и Петера…

— Ты ведь не веришь в это, правда? Почитай. — Он резко открыл папку. — Читай. Он не защищал тебя.

Она опустила глаза.

— Ты хочешь, чтобы я возненавидела его. Тебе не достаточно, что я с тобой? Ты хочешь, чтобы я его еще и возненавидела? Не получится. Он — моя семья, то, что от нее осталось. Он — это все, что осталось.

— Почитай, — спокойно сказал Джейк. — Тут не о нас.

— Не о нас?

— Нет. Об одном парне с Бургштрассе, у которого все руки в крови. Я даже не знаю, кто он вообще. Но не тот, кого я знал.

— Тогда дай ему возможность рассказать тебе. Пусть он все объяснит. Ты обязан предоставить ему эту возможность.

— Обязан? По мне, пусть он там сгниет на Бургштрассе. Они его охотно приютят.

Он увидел, как у нее окаменело лицо, и, обозлившись на себя, что разозлился, выскочил из комнаты в ванную, хлопнув дверью. Плеснув в лицо водой, он прополоскал рот. Во рту было кисло. Не лучше и его настроение. Не из-за их отношений, если не считать ее защитную реакцию. Его угнетали оправдания — то, что в Берлине говорили все, теперь даже она. Две линии в картах. Никуда не делись, даже после этих документов.

Когда он вернулся, она стояла, уставившись взглядом в пол, там же, где он ее и оставил.

— Извини, — сказал он.

Она молча кивнула, затем повернулась, налила кофе и поставила его на стол.

— Садись, — сказала она, — кофе остынет. — Жест хаусфрау, сигнал того, что все прошло.

Но когда он сел, она продолжала стоять у стола, лицо тревожное.

— Мы не можем оставить его там, — сказала она тихо.

— Ты думаешь, ему будет лучше в союзнической тюрьме? Ведь именно это и имеется в виду, понимаешь? Его за это отдадут под суд. — Он положил руку на папку.

— Я его там не оставлю. Тебе не надо ничего делать. Я сама. Передай своему другу Шефферу, — решительно сказала она.

Он взглянул на нее:

— Я только хочу знать одну вещь.

Она встретилась с ним взглядом.

— Я выбираю тебя, — сказала она.

— Не об этом. Не о нас. Просто я хочу знать. Ты веришь тому, что здесь написано? Чем он занимался?

— Да, — кивнув, еле слышно сказала она.

Он резким движением открыл папку, перевернул страницы и показал на одну из таблиц.

— Вот как долго…

— Не надо.

— Шестьдесят дней, плюс-минус. — Он уже не мог остановиться. — Это показатели смертности. Ты по-прежнему хочешь его вызволить?

Он поднял взгляд и увидел, что ее глаза, полные слез, молча и умоляюще смотрят на него.

— Мы не можем оставить его там. С ними, — сказала она.

Он снова посмотрел на страницу с такими неприятными цифрами и отшвырнул ее в сторону. Две линии.

Почти все утро они избегали друг друга, боясь начать снова. Она ухаживала за Эрихом, а он дорабатывал оставшуюся часть заметок о Ренате для Рона. Материал предназначался для всех, но его статья по крайней мере будет готова к отсылке первой. В полдень появился Розен и осмотрел мальчика.

— Все дело в питании, — сказал он. — А так он здоров.

Джейк обрадовался перерыву, собрал бумаги, торопясь уехать, но, к его удивлению, Лина настояла на том, что поедет вместе с ним, и оставила Эриха с одной из девушек Дэнни.

— Я должен сначала съездить в пресс-центр, — сказал он. — А потом мы можем поехать к Фляйшману.

— Нет, не к Фляйшману, — ответила она, — в другое место, — и больше ничего не сказала, поэтому они ехали молча, устав от разговоров.

В пресс-центре после Потсдамского оживления было тихо, только игроки в покер по-прежнему резались в карты. Джейк быстро передал заметки и на выходе захватил в баре две бутылки пива.

— Держи, — сказал он в джипе, вручая ей одну.

— Не хочу, — сказала она, не столько сердито, сколько хмуро — как небо, обложенное тучами. Она велела ехать в сторону Темпельхофа, и по мере того, как они подъезжали, она все больше мрачнела: лицо оставалось вроде бы спокойным, но от нее все больше веяло непреклонной решимостью.

— Что в аэропорту?

— Нет, дальше, кирхоф. Езжай.

Они въехали на одно из кладбищ, которое простиралось на север от Темпельхофа.

— Куда мы едем?

— Хочу сходить на могилку. Остановись вон там. Цветов нет, ты заметил? Сейчас ни у кого нет цветов.

Вместо этого он увидел двух солдат с бригадой военнопленных, которые копали длинный ряд могил.

— Что происходит? — спросил он одного конвоира. — Ожидаем эпидемию?

— Зиму. Майор сказал, они начнут дохнуть как мухи, как только наступят холода. Готовимся заранее, пока земля не промерзла.

Джейк увидел за скоплением памятников другой ряд свежевырытых могил, за ним еще один. Все кладбище было обезображено оспинами ждущих ям.

На могилке Петера стоял небольшой памятный камень размером с булыжник, вкопанный в бесплодный кусочек земли.

— За могилами никто не смотрит, — сказала Лина. — Раньше я ухаживала. А потом перестала приходить.

— Но сегодня захотела, — обеспокоенно сказал Джейк. — Это из-за Эмиля, да?

— Ты считаешь, будто знаешь все, что он делал, — сказала она, глядя на памятный камень. — Прежде чем судить его, может, тебе следует узнать и об этом.

— Лина, к чему все это? — сказал он мягко. — Это ничего не меняет. Я знаю, что у него был ребенок.

Она некоторое время молча смотрела на камень, затем повернулась к нему:

— Твой. Твой ребенок. Это был твой ребенок.

— Мой? — переспросил он. Невольно вырвавшееся слово заполнило все вокруг. Голова пошла кругом. Абсурд, но его окатила волна удивленного ликования, почти дурацкая, застигнув врасплох, словно в комиксах из приемных с сигарами. Посреди кладбища. Он отвел взгляд.

— Мой, — повторил он, не веря. — Почему ты мне не сказала?

— Зачем? Чтобы огорчить тебя? Если б он остался в живых — не знаю. Но он умер.

— Но как — ты уверена?

Разочарованная полуулыбка.

— Да. Я умею считать. Для этого не надо быть математиком.

— Эмиль знал?

— Нет. Разве я могла ему об этом сказать? Ему и в голову не приходило. — Она повернулась спиной к памятному камню. — Посчитать.

Джейк растерянно провел рукой по волосам, не зная, что сказать. Их ребенок. Он вспомнил ее лицо в подвале церкви, когда он читал книжку. Вот так все могло быть.

— На кого он был похож?

— Ты мне не веришь? Нужны доказательства? Фотография?

— Я не это имел в виду. — Он взял ее за руку. — Я хочу этого. Я рад, что мы… — Он замолчал, вспомнив о могилке, и опустил руку. — Мне просто интересно. Он был похож на меня?

— Твои глаза. У него были твои глаза.

— И Эмиль никогда…

— Он не знал твои глаза так хорошо. — Она повернулась. — Нет, никогда. Он был похож на меня. Немец. Он был немцем, твой ребенок.

— Сын, — ошалело повторил он, в мыслях — только это.

— Ты уехал. Я думала, навсегда. А здесь, внутри меня, осталась частичка тебя. И никто об этом не знал, только я. Вот. Ты помнишь, тогда на вокзале, когда ты уезжал? Я уже знала.

— И не сказала.

— А что я могла сказать? «Останься»? Никто не должен был знать, даже Эмиль. Ведь он был счастлив. Он всегда хотел ребенка, но не получалось, а тут вот он. Ты не рассматриваешь глаза — ты видишь собственного ребенка. Так и он. Он был отцом твоего ребенка. Он его содержал. Он любил его. А потом, когда мы его потеряли, так оплакивал. Вот что он делал — наряду со всем прочим. Один и тот же человек. Теперь ты понимаешь? Ты хочешь оставить его «гнить»? А должок перед ним — вот он. Вот за что ты ему должен, за твоего ребенка.

— Лина…

— И я. Чем я занималась? Я лгала ему о тебе. Я лгала ему о Петере. А теперь ты хочешь, чтобы я от него отвернулась? Я не могу это сделать. Знаешь, когда Петер погиб — под американскими бомбами, — я подумала, вот оно — наказание. За всю ложь. О, знаю, не говори, то было сумасшествие, понимаю. Но не это. Я должна все исправить.

— Рассказав ему сейчас?

— Нет, никогда. Его это убьет. Помочь ему — вот шанс все исправить. Отдать долг.

Он сделал шаг назад:

— Только не мой.

— Нет, и твой тоже. Вот почему я привела тебя сюда. — Она показала на памятный камень. — Это и ты тоже. Здесь, в Берлине. Один из нас. Его ребенок — твой ребенок. Ты возвращаешься в военной форме — так легко судить, когда это не ты. Эти страшные люди, смотри, что они натворили. Легкая победа. Давай ляжем в постель — все будет как прежде. — Она повернулась к нему. — Как прежде уже ничего не будет. Будет так, как сейчас — все смешалось. Как прежде уже ничего не будет.

Он обескураженно посмотрел на нее.

— За исключением одного, пожалуй. Ты, должно быть, по-прежнему любишь его, раз идешь на такое.

— О боже, любовь. — Она шагнула вперед и положила руки ему на грудь, почти ударив его. — Вот упрямый. Вот упрямый. Если бы я не любила тебя, разве бы я оставила ребенка? Отделаться от него было так легко. Ошибка. Такое случается. А я не могла пойти на это. Я хотела сохранить тебя. Смотрела на него, а видела тебя. Поэтому и сделала Эмиля его отцом. Люблю его? Я воспользовалась Эмилем, чтобы сохранить тебя.

Он молча убрал ее руки с груди.

— А этим ты все исправишь.

— Нет, не исправлю. Но хоть что-то.

— Его посадят в тюрьму.

— Это точно? И кто это решает?

— Закон.

— Американский закон. Для немцев.

— Я — американец.

Она посмотрела на него.

— Тогда тебе решать, — сказала она, отпрянув. — Тебе решать.

Какое-то мгновение он стоял среди могил, глядя на памятный камень — его частичку, лежащую теперь здесь, затем медленно развернулся и стал спускаться за ней по склону.

III. Репарации

Глава шестнадцатая

Первая часть плана Шеффера заключалась в том, чтобы сменить место пребывания:

— У них слишком много людей на Бургштрассе.

— То есть вы не справитесь?

— Мы справимся. Но все может пойти наперекосяк, вот и все. Тогда возникнет инцидент. Будет гораздо легче, если его переведут в другое место. — Он почесал повязку через рубашку — сегодня он был одет. — Может, на квартиру.

— Они поставят охрану и там.

— Но не такую многочисленную. Бургштрассе — ловушка. Там только один вход. Только подумать, все это время он был там… Кстати, как вы узнали? Вы так и не сказали.

— Намекнули. Не волнуйтесь, он там. Его видели.

— Кто видел? — спросил Шеффер, затем увидел лицо Джейка. — Намекнули. И сколько вам это стоило?

Совсем пацан.

— Прилично. В любом случае, вы же хотели знать. Теперь вам осталось только вытащить его оттуда.

— Вытащим. Но все надо сделать правильно. Я не хочу задействовать ее на Бургштрассе. Это слишком рискованно даже для нас.

— Я все равно не понимаю, зачем она вам вообще нужна. Где он, вы знаете. Придите и заберите его.

Шеффер покачал головой:

— Нам нужен отвлекающий маневр, если мы хотим провести операцию успешно.

— Так она — отвлекающий маневр?

— Вы же сказали, она согласна.

— Я не говорил.

— Вы здесь, не так ли? Тогда перестаньте терять зря время. У меня еще куча дел. Но сначала давайте посмотрим, удастся ли вам сделать так, чтобы его перебазировали.

— А зачем Сикорскому это делать?

Шеффер пожал печами:

— Дама нежная. Она не согласна начать новую жизнь в камере — дурной привкус. Она может передумать. Не знаю, сочините что-нибудь. У вас же язык хорошо подвешен — вот и используйте для разнообразия ваше умение в этой ситуации. Вам это, может, и не нравится, поскольку вы отведете Лину. Вы по-прежнему хотите именно так?

— Я иду с ней или она не идет.

— Как вам угодно. Только свою задницу будете прикрывать сами. Моя забота — только Брандт. Понятно?

— Если с ней что-нибудь случится…

— Знаю, знаю. Вы меня из-под земли достанете. — Шеффер взял фуражку, собираясь уйти. — Если все организуем правильно, ничего не случится. А что, если сделать так? Сначала просто переговорите с Сикорским. Везет же вам, — сказал он, взглянув на часы. — Он в нашей зоне. Сегодня заседает Контрольный совет, так что вам не надо ехать в Карлсхорст. Можете увидеться с ним на банкете. Там всегда банкет. Никто даже не поймет, что это встреча — вы просто случайно столкнетесь с ним. И у вас будет что предложить. Вы уже решили, сколько запросите?

— В каком смысле?

— Для дела лучше, чтобы вы ее продали. Только не переусердствуйте — она не муж. Вам нужно, чтобы все сработало. Самое главное — прелюдия, а не совокупление.

Джейк с отвращением отвернулся.

— Идите к черту.

— Постарайтесь, чтобы его перевели в другое место, — сказал Шеффер, не обращая внимания. — Но в любом случае дайте мне день-два. Еще нужно достать военную форму русских.

— Для чего?

— Ну, не заявимся же мы туда в американской, а? В русской зоне мы будем слегка выделяться.

Ковбойские штучки. Невероятно.

— Не нравится мне это. Все не нравится.

— Давайте выполним операцию, договорились? — сказал Шеффер. — Ворчать будете потом. А сейчас навешайте лапши на уши русскому и откройте дверь. Остальное за нами. — Он улыбнулся Джейку. — Я же говорил, у нас получится отличная команда. Каждой твари по паре, не так ли?

На подъезде к зданию Контрольного совета стояли часовые, но он упомянул Мюллера, и его пропустили. Он развернулся и заехал в посыпанный гравием внешний двор, который выходил в парк. Поискав место, припарковался среди джипов и служебных машин. Рабочая бригада сделала свое дело — парк был вычищен, все блестело и сверкало, как и часовые с белыми шарфами. В массивные двери торопливо проходили офицеры с портфелями — кто опаздывал, кто просто важничал, так и мельтешили. Джейк, не привлекая внимания, проследовал за одной группой в холл под люстрой. Конференцзал, вход для прессы запрещен — это другой вопрос, но имя Мюллера один раз сработало и может сработать еще раз, так что он направился прямо в его кабинет. Секретарша, по-прежнему с ярко-красными ногтями, собиралась на обед.

— Он будет не скоро. Русские начинают поздно, и потом будут заседать весь день. Не скажете ваше имя? Я вас помню — журналист, правильно? А как вы прошли?

— Вы можете передать записку?

— Нет, я не хочу терять работу. Никакой прессы в дни заседаний. Он меня убьет.

— Не ему. Одному из русских. Сикорскому. Он…

— Я знаю, кто он. Вы хотите увидеться с ним? Почему бы не попросить русских?

— Мне хотелось бы встретиться с ним сегодня, — улыбнулся он. — Вы же знаете, какие они. Не могли бы вы передать простую записку? Это чисто служебное дело.

— Чье служебное дело? — спросила она сухо.

— Одну записку?

Она вздохнула и дала ему листок бумаги.

— Пишите, только быстро. У меня уже обед. — Как будто она направлялась в «Шраффтс».^[79]

— Премного благодарен, — сказал он, набрасывая записку. — Джини, правильно?

— Капрал, — сказала она, но улыбнулась в ответ, польщенная.

— Кстати, вы нашли того диспетчера?

Она уперлась рукой в бедро.

— Вы меня прибалтываете, или это что-то значит?

— Диспетчер в аэропорту во Франкфурте. Мюллер собирался найти его для меня. Вспомнили?

Он посмотрел на ее лицо, все еще озадаченное, но потом оно прояснилось.

— А, перевод по службе. Верно, — сказал она. — Мы только получили документы. Мне надо было сообщить вам?

— Его перевели? Как зовут?

— Ну разве упомнишь? Знаете, сколько тут документов проходит? — сказала она, кивнув в сторону картотек. — Еще один дембель уехал домой. Я и запомнила только благодаря Окленду.

— Окленду?

— Он оттуда. Я тоже. Ладно, думаю, еще один из наших возвращается домой. А он кто?

— Друг одного друга. Я сказал, что поищу его, а потом забыл имя.

— Ну, сейчас он уже в дороге, так что какая разница? Подождите, может, это еще в нерассмотренных. — Она вытащила ящик с папками и быстро просмотрела их. — Нет, уже в архиве, — сказала она, ставя ящик на место, еще один тупик. — Вот так. А что, очень нужно?

— Уже нет. — Транспортное судно где-то в Атлантике. — Спрошу у Мюллера — может, он помнит.

— Он? Да он в половине случаев даже не знает, что приходит. Для него это просто бумаги. Армия. А говорили, что это отличный способ с кем-то познакомиться.

— И познакомились? — спросил, улыбаясь, Джейк.

— С целой кучей. Вы книгу пишете или как? У меня уже обеденный перерыв.

Она повела его по коридору в старинный зал суда, и, показав записку, без проблем провела его мимо часовых. Через открытые двери Джейк увидел четыре стола для совещаний, сдвинутые вместе квадратом. От пепельниц, как пар из клапанов, валил дым. Мюллер сидел рядом с генералом Клэем: по его мрачному лицу с заострившимися чертами можно было подумать, что он слушает проповедь. Русский докладчик, судя по всему, застращал всех. Даже своих, которые, окаменев, сидели за столом, склонив головы, словно тоже ждали перевода. Джейк увидел, как Джини прошла на сторону, где сидели русские, удивив Мюллера, затем последовала пантомима жестов, когда она наклонилась вручить записку Сикорскому, — быстрый взгляд, палец в сторону коридора, кивок, осторожно отодвинутый стул, под монотонный бубнеж русского докладчика.

— Мистер Гейсмар, — сказал он в коридоре и, заинтригованный, поднял брови.

— Извините, что отрываю.

— Ерунда. Поставки угля. — Он кивнул головой в сторону закрытых дверей, затем выжидающе посмотрел на Джейка. — Вы чего-то хотели?

— Встречи.

— Встречи. Сейчас, возможно, не самое удобное время…

— Вам решать. Нам нужно поговорить. У меня кое-что для вас есть.

— И что же?

— Жена Эмиля Брандта.

Сикорский ничего не сказал и кинул жесткий взгляд на Джейка.

— Вы меня удивляете, — наконец сказал он.

— Не понял, почему. Вы заключали сделку по Эмилю. Теперь можете заключить и в отношении его жены.

— Вы ошибаетесь, — невозмутимо сказал он. — Эмиль Брандт на западе.

— Разве? Поищите на Бургштрассе. Он, вероятно, будет рад увидеть вас. Особенно если вы скажете, что к нему пришла на свидание жена. Он только обрадуется.

Сикорский отвернулся и, оттягивая время, стал прикуривать сигарету.

— Знаете, иногда случается, что люди переходят к нам. По политическим причинам. Ради советского будущего. Они смотрят на вещи так же, как и мы. Но это, как я понимаю, не ее случай?

— Ей решать. Может, вы и сможете уговорить ее — расскажите, как хорошо работать в колхозах. Или Эмиль уговорит. Он же ей муж.

— А вы-то кто?

— Старый друг семьи. Считайте это очередной поставкой угля.

— Из такого неожиданного источника. Можно спросить, что вас подвигло на такого рода предложение? Полагаю, не союзническое сотрудничество.

— Не совсем. Я же сказал, сделка.

— Ага.

— Не беспокойтесь. Возьму не дорого, не так, как Талли.

— Вы говорите загадками, мистер Гейсмар.

— Нет, я тут пытаюсь решить одну проблему. Я привожу вам жену, вы мне даете информацию. Не так уж и дорого, всего лишь информация.

— Информация, — уклончиво повторил Сикорский.

— Кое-какие мелочи, которые я никак не могу выяснить. Почему вы встречали Талли в аэропорту. Куда вы его повезли. Что вы делали на рынке в Потсдаме. Такого типа вопросы.

— Интервью для прессы.

— Нет, частный разговор. Между нами. В тот день в Потсдаме убили мою хорошую подругу. Прекрасная девушка. Никому ничего плохого не делала. Я хочу знать, почему. Для меня это вопрос принципа.

— Иногда — как это ни прискорбно — происходят несчастные случаи.

— Иногда. Но не в случае Талли. Я хочу знать, кто его убил. Это моя цена.

— И за нее вы приведете фрау Брандт? Для воссоединения семьи.

— Я сказал, что приведу ее. Но не говорил, что она останется у вас. Есть условия.

— Опять переговоры, — сказал Сикорский, бросив взгляд на дверь за его спиной. — Судя по моему опыту, толку от них нет никакого. Мы не получаем того, что мы хотим, вы не получаете того, что вы хотите. Утомительный процесс.

— Ее вы получите.

— А почему вы считаете, что мне нужна фрау Брандт?

— Вы искали ее. Вы поставили человека наблюдать за отцом Эмиля на тот случай, если она появится.

— Вместе с вами, — сказал он многозначительно.

— И если я знаю Эмиля, он просто бредит ею. Очень трудно допрашивать мужчину, который хочет увидеться со своей женой. Неловко.

— Вы считаете, в этом все дело.

— То же самое происходило, когда он был у нас. Он не хочет без нее никуда ехать. В противном случае вы бы уже давно отправили его на восток.

— Если б он у нас был.

— Так вас это интересует или нет?

Позади них открылась дверь, и кто-то громко позвал на русском. Сикорский повернулся и кивнул адъютанту.

— Англичане откликнулись. На этот раз зерно. Наше зерно. Похоже, всем чего-нибудь, да надо.

— Даже вам, — сказал Джейк.

Сикорский посмотрел на него, бросил сигарету на мраморный пол и растер сапогом — грубый неприятный жест, выдающий крестьянина под налетом учтивости.

— Приходите в «Адлон». Около восьми. Поговорим. С глазу на глаз, — сказал он, показав на ручку Джини, которую Джейк все еще держал в руке. — И никаких записей. Может, что-нибудь и выгорит.

— Я знал, что вы это скажете.

— Да? Тогда позвольте удивить вас. На этот раз загадка для вас. Я не могу заплатить такую цену. Я тоже хочу знать, кто убил лейтенанта Талли. — Он улыбнулся, увидев лицо Джейка, словно только что выиграл раунд. — Итак, в восемь.

Джейк пошел обратно по коридору, нервно крутя в руках ручку Джини. Ничего из этого не получится, ни у Шеффера с его заимствованной советской пилоткой, ни даже из этой встречи — еще одни переговоры с топтанием на месте. Я не могу заплатить вашу цену. Тогда почему он согласился? Хитрая славянская улыбочка, сигарету раздавил легко, как жука.

Дверь в приемную была закрыта, но не заперта. Стол такой, каким его оставила Джини, уходя на обед. Все прибрано. Он поставил ручку обратно в стаканчик и посмотрел на папки. Где она обедает? Столовая в подвале? Он вытянул ящик с нерассмотренными документами и обнаружил толстую пачку копий, а все остальное расставлено по алфавиту с помощью закладок. Из Франкфурта в Окленд. И даже имени не знает, но должен быть где-то здесь. И что потом? Послать сообщение по своим каналам, телеграмму Хэлу Рейди, чтобы отыскал его? В любом случае пройдут недели. Отплыл на судне неизвестным в Атлантику, еще одно i без точки. Джейк задвинул ящик на место.

Он положил руку на следующий картотечный шкафчик, где несколько недель назад Джини хранила полицейский отчет, и из любопытства выдвинул ящичек — посмотреть, там ли он. На Талли была заведена тоненькая папка. Отчет ДУРа, полный, с заключением по баллистике; официальное письмо матери с соболезнованием; расписка в принятии гроба на судно, и личное имущество; больше ничего, как будто его на самом деле поглотили воды Хафеля и он исчез. Джейк снова просмотрел отчет, но этот ничем не отличался от того, что он уже видел: послужной список, предыдущие должности, присвоения званий. Почему же Сикорский все еще интересуется тобой? — думал он, перелистывая страницы, но ответа по-прежнему не находил.

Он выдвинул еще один нижний ящик и стал в нем копаться. Что-то с перекрестными ссылками, возможно, как в Центре документации. Протоколы заседаний в Комендатуре, сметы на поставку продовольствия, обычные повседневные дела оккупационных войск, целые ящики. Он еще раз просмотрел документы в обратную сторону вплоть до папки с переводами по службе, открыл ее и машинально потянулся к закладке с буквой Т, перебрал листки и, неожиданно наткнувшись на имя, удивленно остановился. Может, еще один Патрик Талли, более везучий? Но личный номер тот же.

Он вынул лист. Проездные документы, Бремен — Бостон, дата отплытия 21 июля. Проезд до места проживания — Натик, в конце той же недели. Новый поворот дела, но какой? Зачем заезжал в Берлин? А не полетел прямо в Бремен, без багажа. Очевидный ответ — день платежа, забрать деньги для поездки домой. Тогда зачем заходить в Центр документации? Джейк уставился на тонкий листок бумаги. В его личных вещах не было никаких приказов. Может, Талли ничего не знал? Как обычно был занят делом, пока его билет домой шел по канцелярским каналам, опутавшим всю Германии?

— Нашли, что искали?

Он повернулся и увидел Джини, стоящую в дверях с бутербродом и бутылкой «колы».

— А вы — нахал.

— Извините, но, как только вы ушли, я вспомнил его имя. Поэтому решил посмотреть адрес. Я подумал, вы не будете возражать…

— В следующий раз, если что-то потребуется, спрашивайте. А теперь, может, уберетесь отсюда, прежде чем я пойму, чего вам на самом деле надо.

Он пожал плечами — школьник, копающийся в документах директора.

— Послушайте, я уже извинился, — сказал он, кладя бумаги обратно и задвигая ящик. — Тут же не госсекреты.

— Я вполне серьезно, дуйте отсюда. Если он обнаружит вас здесь, нам обоим головы снесут. Вы, конечно, красавчик, но не настолько же.

Джейк, сдаваясь, поднял руки.

— Ладно, ладно. — Подошел к двери и, взявшись за ручку, остановился. — Хотя у меня есть еще один вопрос.

— Какой?

— Сколько времени обычно занимает прохождение распоряжений? Копий, я имею в виду.

— Зачем вам это? — подозрительно спросила она. Затем, поставив бутылку «колы», оперлась на край стола. — Послушайте, документы сюда поступают тогда, когда поступают. В зависимости от того, откуда их шлют. Ваш друг из Франкфурта? Могут поступить в любое время. Во Франкфурте — сплошной бардак. Из Мюнхена приходят сразу, а из Франкфурта — кто знает?

— А если их отменили?

— Ответ тот же. А в чем дело, в конце концов?

— Сам не знаю, — сказал он и улыбнулся. — Просто интересуюсь. Спасибо за помощь. Вы просто душка. Может, сходим выпьем как-нибудь?

— Жду не дождусь, — ответила она.

Выйдя из кабинета, он спустился по просторной оперной лестнице. Из Франкфурта могут прийти в любой момент. Но распоряжения диспетчера уже пришли сюда — тогда почему не аннулированы документы Талли, это должно было произойти раньше? Если, конечно, кто-то не позаботился, предоставив смерти отменить все самой — не явился к посадке, одной бумагой меньше.

На улице он оглядел длинную шеренгу джипов, вытянувшуюся по внешнему двору, как некогда ряды такси перед станцией «Зоопарк» или «Кайзерхоф». Теперь они паркуются здесь или у штаб-квартиры в Далеме, как отделения автопарка, в ожидании пассажиров. Если нужно куда-то съездить, приходить лучше всего сюда. Если только у тебя уже нет русского водителя.

Он вернулся на Савиньиплац и увидел, что Эрих играет с одной из девушек, соседок по коридору: их новый баловень. Столько внимания он, наверное, не получал за всю свою жизнь, подумал Джейк. Розен со своим медицинским рюкзаком сидел у них и пил чай. В квартире царил непривычный домашний дух. Лина прошла за ним в спальню.

— Что случилось?

— Пока ничего. Сикорский хочет поужинать в «Адлоне».

— Хм, «Адлон», — сказала она с иронией, взбив волосы. — Как в старые времена.

— Но без тебя. Ужин на двоих.

— Ты пойдешь один? А Шеффер?

— Сначала я должен все обговорить.

— А потом пойду я?

— Давай сначала посмотрим, что он скажет.

Он достал пистолет Лиз из ящичка письменного стола и, оттянув затвор, проверил его.

— Ты хочешь сказать, что он не пойдет на это?

— Ну, пока он говорит, что Эмиль на западе.

— На западе?

— Он так говорит, — сказал Джейк, увидев в зеркале ее озабоченное лицо. — Не беспокойся, согласится. Он просто хочет немного попикироваться.

— Он тебе не верит, — все еще взволнованно сказала она.

Джейк повернулся к ней:

— Он мне верит. Он ведет свою игру, вот и все. Так что мы играем по его правилам. — Он взял ее за плечо. — А теперь прекрати. Я сказал, что вытащу Эмиля, и я его вытащу. Именно так. Он из тех парней, которым сначала нужно немного разговеться, чтобы растопить лед.

Она отвернулась.

— Правда? Только ужин и все?

— И все.

— Тогда почему ты берешь оружие?

— Ты в последнее время видела «Адлон»? — Она непонимающе посмотрела на него. — Там полно крыс.

Глава семнадцатая

Все пошло наперекосяк с самого начала. Русские непонятно зачем установили контрольно-пропускной пункт у Бранденбургских ворот. И пока Джейк предъявлял пропуск и миновал КПП, он уже опоздал. Потом он потерял время, пытаясь найти путь в опустошенном остове отеля «Адлон», пока, наконец, его не спас человек в форменной визитке, появившийся из темноты, как призрак прошлых дней, гостиничный портье без стойки. С учетом разрушений было просто чудом, что тут вообще кто-то жил. Вестибюль и главный корпус, выходящий на Линден, были разрушены, но среди груд обломков была расчищена ухабистая дорожка к заднему крылу отеля. Администратор повел его по ней, освещая путь фонариком, мимо небольших куч кирпичей, переступая через них так, будто их не успела убрать горничная. Потом они поднялись по служебной лестнице и попали в слабо освещенный коридор. В конце коридора располагалась такая же сюрреалистическая, как и весь отель, ярко освещенная столовая, где было полно военных в советской форме и официантов в белых куртках — они разносили заказанные блюда по столикам. Открытые окна выходили на зияющую яму, когда-то бывшую садом Геббельса. Сикорский сидел у одного из таких окон и курил, выпуская дым в ночной воздух. Джейк направился было к нему, когда кто-то схватил его за рукав.

— Ты что тут делаешь?

Джейк, до этого момента даже не понимавший, насколько он напряжен, вздрогнул от неожиданности.

— Брайан, — сказал он ошеломленно: багровая физиономия тоже отдавала неким сюрреализмом, абсолютно чужая для этого места. Англичанин сидел за столиком с двумя русскими военными и бледным гражданским.

— Не ради еды, надеюсь. Хотя Дитер рекомендует здешнюю кольраби. Выпьешь?

— Не могу. У меня встреча. Интервью.

— Тогда интереснее этих людей ты не найдешь. Брали Рейхстаг. Вот этот парень фактически водрузил флаг.

— Конечно.

— Ладно, он говорит, что водрузил. Это одно и то же. — Он оглядел зал. — А это не Сикорский?

— Занимайся своим делом, — сказал Джейк.

— Ничего ты у него не выудишь. Человек — кремень. Ты потом в пресс-центр? Там ожидается пирушка.

— По какому поводу?

— Ты что, не слышал? Восходящее Солнце закатывается. Ждут только каблограммы. Все трудности позади, можно и отметить, верно? Шесть проклятых лет.

— Да, все позади.

— Твое здоровье, — сказал Брайан, переводя взгляд на Сикорского. — Будь осторожен. Этот человек и своих убивает, на самом деле.

— Кто говорит?

— Все. Спроси у него самого. — Он осушил бокал. — Нет, лучше не надо. Просто будь осторожен.

Джейк сжал ему плечо и отошел. Сикорский уже встал из-за столика и ждал его. Руки он не подал, просто кивнул, когда Джейк снял фуражку и положил рядом с его, козырек к козырьку, как будто головные уборы тоже ожидало противостояние.

— Коллега? — спросил Сикорский, садясь.

— Да.

— Слишком много пьет.

— Просто прикидывается. Старый журналистский прием.

— Англичане, — сказал Сикорский, стряхивая пепел. — Вот русские пьют по-настоящему. — Он налил рюмку водки и подвинул бутылку Джейку, взглянув на него ясными и трезвыми глазами. — Ну, мистер Гейсмар, вот вам встреча. Но вы молчите. — Он пыхнул папиросой, не спуская с Джейка глаз. — Что-то не так?

— Впервые смотрю на человека, которыйпытался меня убить. Странное чувство.

— Тогда вы не были на войне. Я смотрел на сотни таких. Они, конечно, тоже смотрели на меня.

— Включая русских? — спросил Джейк, проверяя реакцию. — Я слышал, вы и своих убивали.

— Не русских. Саботажников, — сказал он равнодушно.

— Дезертиров, вы хотите сказать.

— В Сталинграде дезертиров не было, только саботажники. Не было выбора. Вы это хотите обсудить? Войну? Вы ничего об этом не знаете. Фронт держали мы. Пулеметы впереди, пулеметы сзади. Мощный стимул воевать. Надо было победить. И мы победили.

— Некоторые.

— Позвольте мне рассказать вам одну историю, если интересно. Нам нужно было снабжать линию фронта через Волгу. А немцы обстреливали берег с обрывов. Мы разгружаем баржи, а они палят по нам. Но разгружать-то надо. Тогда мы использовали мальчишек. Не солдат. Мы использовали детей.

— И?

— Они стреляли и по ним.

Джейк отвел взгляд.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что вы, скорее всего, не знаете, что это такое. Вы не знаете, что нам приходилось делать. Мы должны были стать стальными. Пара саботажников? Ерунда. Пустяк.

— Интересно, они тоже так думали?

— Вы впадаете в сентиментальность. Мы не могли позволить себе такую роскошь. Эй, — окликнул он проходящего мимо официанта и передал ему несколько карточек. — Две. Боюсь, меню тут нет. Вам щи нравятся?

— Одно из моих любимых блюд.

Сикорский поднял брови, а затем махнул рукой, отпуская официанта. — Гюнтер тоже так говорит. Любит пошутить. Циник, как и все сентиментальные люди.

— Вы говорили с ним обо мне?

— Конечно. Он такой странный и противоречивый. Упрямый. Так что вы хотели? Я так и не знаю.

— Вы ему тоже платили?

— Чтобы поговорить о вас? — Тонкая улыбка. — Не беспокойтесь. Он не продажный. Вор, но не продажный. Еще один сентиментальный человек.

— Может, мы не хотим быть стальными.

— Тогда вы не победите, — просто сказал Сикорский. — Вы сломаетесь.

Джейк откинулся на спинку стула, глядя в суровое лицо военного, в ярком свете блестящее от пота буквально металлическим блеском.

— Скажите мне вот что, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе. — Что будет, когда все закончится? — Старый вопрос на новый лад. — Японцы готовы капитулировать. Что тогда со всем этим будет? Со всей этой сталью?

Сикорский с интересом посмотрел на него:

— А вам-то что?

Прежде чем Джейк смог ответить, официант принес еду. Обтрепанные белые рукава были слишком длинными и почти купались в супе.

Сикорский с шумом стал поедать щи, не позаботившись даже загасить папиросу.

— Так что, начнем? — сказал он, макая кусок хлеба в суп. — Вы хотите поставить условия, как вы говорите, но не собираетесь приводить к нам фрау Брандт. Так во что вы играете?

— Почему вы так думаете? — спросил застигнутый врасплох Джейк.

— Это та женщина, с которой я познакомился на Линден? Не просто друг, полагаю. — Он покачал головой. — Нет, не собираетесь.

— Вы ошибаетесь, — сказал Джейк, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

— Как угодно. Но это не важно. Мне неинтересно, получит герр Брандт свою жену или нет. Ему, может, и приятно, мне все равно. Как видите, вы пришли на переговоры не с тем предложением. В следующий раз предлагайте уголь. А с этим вы не можете торговаться.

— Тогда почему вы не перевели его в другое место?

— Я перевел. Сразу после того, как вы сказали, где он. Если знали вы, то, вероятно, знают и другие. Мера предосторожности. А может, и нет. Гюнтер говорит, вы работаете сами по себе. Вы этим нравитесь ему. Очевидно, такой же, как и он. Но он — дурак. — Он оторвал глаза от супа. — Мы — не дураки. Многие делают эту ошибку. Немцы, пока мы их не разбили. — Он вынул намокший кусок хлеба и, отправив его в рот, стал посасывать.

— Но вы держали его в Берлине, — сказал Джейк, не давая ему сменить тему.

— Да. Слишком долго. Это все ваш лейтенант Талли. Подождите, мне он может понадобиться, сказал он. Ошибка.

— Понадобиться для чего?

— Заполучить других, — без обиняков сказал Сикорский.

— Эмиль никогда бы…

— Полагаете, что нет? Никогда нельзя точно сказать, на что пойдет человек, а на что нет. Но в этом случае я с вами согласен. В отличие от Талли. Вот кто был способен на все.

— Например, использовать Лину. Чтобы заставить Эмиля помогать.

— Я об этом тоже думал — что таков был его план. Вы правы, я искал ее — козырную карту. Но теперь вижу, что это была ошибка. Талли не знал.

— Чего?

— О вас. Какой прок от жены, у которой другой мужчина? Никакого. Неверная фрау Брандт. Как видите, мистер Гейсмар, вы пришли с пустой затеей. Вы предлагаете ее — делаете вид, что предлагаете, — но мне нужны его коллеги, а не его жена. Она мне больше не нужна. Да, кажется, никогда и не была нужна. Спасибо, что прояснили этот вопрос. Пора Брандту уезжать из Берлина. Нет причин больше держать его здесь. Не на Бургштрассе. А как вы узнали?

— Его видели, — сказал Джейк.

— Американцы? Ну, как я и подумал — лучше его перевести. Да у него и работа есть. Ожидание было ошибкой. Ешьте суп, остывает.

— Не хочу.

— Тогда позвольте? — Сикорский протянул руки и поменял тарелки. — Нельзя, чтобы еда пропадала…

— Пожалуйста, — сказал Джейк, пытаясь привести мысли в порядок. Козырная карта. Но Талли не искал ее. Он отправился в Центр документации. Знал ли Сикорский? Так ничего и не выдал, только суп жрет. Позади них за столиком Брайана становилось все оживленнее, произносились тосты, звенели рюмки, эхом доносились взрывы смеха, а он сидел, уставившись в тарелку. Вы пришли на переговоры не с тем.

— Зачем же вы тогда пригласили меня сюда?

— Это вы меня попросили, — ласково ответил Сикорский, наклонив тарелку, чтобы доесть остатки.

— И вы решили сначала развлечься, а потом сказать мне: дуй отсюда.

— Развлечься? Вовсе нет. Я не такой любитель шуток, как вы. У меня есть идея. Другая сделка. Кое-что, что нужно нам обоим. Хотите, я вас удивлю?

— Попробуйте.

— Я намерен устроить вам свидание с Эмилем Брандтом.

Джейк быстро опустил глаза, не доверяя собственной реакции. Белая скатерть, вся в пятнах, грубые пальцы Сикорского держат ложку.

— В самом деле? А зачем вам это?

— Будет полезно. Он — как вы это назвали? Грезит. Верно, он говорит о ней. «Когда она придет?» произнес он фальцетом. — Для его работы будет лучше, если он откажется от своих ложных надежд. Разве он мне поверит? Но вам, ее возлюбленному, — сказал он, скривив рот, произнеся это слово. — Вы сможете попрощаться от ее имени, а он сможет жить в мире. Небольшая услуга. — Он вытер уголок рта и, скомкав, бросил салфетку на стол.

— Вы редкий мерзавец, знаете?

— Мистер Гейсмар, — сказал Сикорский с почти сияющими глазами. — Я с его женой не сплю.

— А когда это произойдет? — сказал Джейк, притворяясь спокойным.

— Прямо сейчас. Он уезжает завтра. Так лучше, если американцы знают про Бургштрассе. Они возбудятся. Но вы можете их успокоить. Обратно он не вернется.

— Они будут протестовать.

— Да, они это любят. Но его уже не будет. Еще один, кто выбрал советское будущее. Пошли? — Он потянулся за своей фуражкой.

— Слишком торопитесь.

Сикорский улыбнулся:

— Элемент внезапности. Очень эффективно.

— Я хочу сказать, что мы не закончили. Я еще не получил то, что хочу. — Сикорский тупо уставился на него. — Информацию. Сделка заключалась в этом.

— Мистер Гейсмар, — вздохнув, сказал он. — В такой момент. — Он бросил фуражку на стол, вынул еще одну папиросу и посмотрел на часы. — Пять минут. Ваша подруга на рынке? Я уже сказал вам, это был несчастный…

— Вы были там, чтобы показать на меня. Почему?

— Потому что вы мешали, — сказал он быстро, с усталым раздражением, отгоняя дым рукой. — Вы до сих пор мешаете.

— Кому? Не вам же.

Сикорский, не отвечая, посмотрел на него, затем отвернулся к открытому окну:

— Что еще?

— Вы сказали, что хотите знать, кто убил Талли? Почему?

— Разве не ясно? Мой соучастник, как бы вы сказали. А теперь нам нужно искать другой источник поставок. Неудобная смерть. — Он развернулся обратно. — Что еще?

— Вы встречали его в Темпельхофе. Куда вы его повезли?

— Для вас это имеет значение?

— Это моя история. Мне нужны подробности. Куда?

Сикорский пожал плечами.

— Купить джип. Он хотел джип.

— К Контрольному совету? — спросил наобум Джейк.

— Да. В Кляйст-Парк. Там есть джипы.

— А потом?

— Потом? Думаете, мы совершили экскурсию по Берлину? Нас что, видели вместе?

— Вас видели в Темпельхофе.

— Кто? — спросил он, внезапно насторожившись.

— Женщина, которую вы убили в Потсдаме.

— А, — нахмурившись, сказал он, не сразу поняв, затем отмел это в сторону, как пепел со стола. — Ну, так она мертва.

— Но вас видели. Так для чего встречаться сначала с ним?

— Думаю, сами можете догадаться.

— Отдать ему деньги.

Сикорский кивнул:

— Конечно. Для него существовали только деньги. Такая любовь к деньгам. Американская слабость.

— Вам легко говорить, когда вы их печатаете нашими клише.

— Заплатив за это кровью. Завидуете нашей бухгалтерии? Мы оплатили каждую марку.

— Хорошо. Вы рассчитались с ним за Брандта?

— По правде говоря, нет. Вам важны эти подробности? Ему заплатили за Брандта, когда они прибыли к границе. Оплата при доставке.

— Талли отвез его в русскую зону? — Получается, что уикэнда во Франкфурте не было.

Сикорский с самодовольным видом ветерана, рассказывающего военные байки, откинулся на спинку стула.

— Так было безопаснее. Отправлять Брандта самолетом было бы рискованно — легко отследить. Он должен был исчезнуть, без следа. Поэтому Талли повез его на машине. Не такое уж и большое расстояние. Но и тут, знаете, он потребовал бензина на обратную дорогу. Всегда немного сверху. Вот такой он был человек. Еще одна подробность для вас. Обратно он ехал на русском бензине.

— Зачем тогда платить ему в Темпельхофе?

— За будущие поставки.

— Авансом? Вы настолько ему доверяли?

Сикорский улыбнулся.

— Вы его не знали. Дайте ему немного, и он вернется за большим. В этом вы могли ему доверять. Безопасные инвестиции.

— Которые вы потеряли.

— К сожалению. Но это не важно. Как вы правильно заметили, еще напечатаем. Теперь вы удовлетворены? Поехали, сможете увидеть конец истории.

— Еще один момент. Почему вы хотите знать, кто его убил? Вы же пригласили меня сюда для этого, не так ли? Посмотреть, что я вам могу рассказать?

— Что вы и сделали. Вы сказали все, что мне надо было. Вы не знаете.

— Но почему это вообще для вас имеет значение? Вы получили Брандта. Деньги вас не интересуют. Месть? На Талли вам плевать.

— На него — да. На его смерть — нет. Человек уезжает, и его убивают. Попал в плохую компанию? Ничего странного, надо признать, — для человека вроде него такой конец вполне закономерен. Но деньги остались при нем. Вот это уже странно. Если, конечно, причина не в чем-то еще. Американцы. Если они знают о нашей договоренности. В этом случае необходимо предпринять определенные действия, прежде чем — ну, прежде чем что-то случится. Так что нужно нашему мистеру Гейсмару? Интересно. Может быть, он работает на них? Тогда я наблюдаю за вашим лицом, пока вы делаете ходы, задаете вопросы, и я понимаю. Вы один. Когда вы играете в шахматы с русским, всегда держите что-нибудь в резерве, мистер Гейсмар, фигуру в заднем ряду. А теперь довольно глупостей.

Он опять потянулся за фуражкой. Джейк вцепился в край скатерти, как будто стол, как и все вокруг, стал уплывать от него. Делай что-нибудь.

— Сядьте, — сказал Джейк.

Сикорский бросил на него острый, колючий взгляд — взгляд человека, не привыкшего получать приказы, затем медленно убрал руку.

— Вот так лучше. Я не играю с вами в шахматы. А вы не так уж и хорошо читаете лица, как вам кажется. С чего вы взяли, что я с вами куда-то поеду? С человеком, который пытался меня убить?

— Это все? Если б я хотел убить вас, я бы сделал это прямо здесь. Я и сейчас могу.

— Сомневаюсь. Не при свидетелях. — Он кивнул головой в сторону столика Брайана. — Несчастный случай на рынке больше в вашем стиле. Зря вы сами этого не сделали. Уверен, вы хорошо стреляете.

— Великолепно, — сказал Сикорский, выпуская дым.

— Но хреново разбираетесь в характерах. А сейчас понаблюдаем за вашим лицом, и посмотрим, что получится. Талли ничего не собирался вам передавать. Он держал вас за дурака. В конце недели он планировал уехать домой — не беспокойтесь, это точно, я видел документы. Он просто хотел получить немного сверху, прежде чем смыться от вас. — Сикорский, застыв, сидел и не сводил с него взгляда. На его лице вообще ничего не отражалось. — М-м. Я так и думал. Что еще? Он также встречался с офицером общественной безопасности. Это вас интересует? Должно интересовать. Он любил брать плату дважды. Может, вы предложили не лучшую цену.

— За что? — спросил спокойно Сикорский.

— За то, что он собирался использовать, чтобы подобраться к другим в Крансберге. Небольшая распродажа с выходом из бизнеса. И поверьте мне на слово, это был не Эмиль или его жена.

— Почему я должен вам верить?

— Потому что я знаю, куда он поехал в тот день, а вы нет. Вы сами мне только что это сказали.

— Куда?

— Ну, если я вам скажу, мы будем оба знать об этом. Какой смысл? А так я покупаю небольшую страховку — такое, что не даст вам нажать на курок. Я слишком ценен, чтобы меня убивать.

Сикорский затушил папиросу, растерев ее в пепельнице.

— Чего вы хотите? — сказал он наконец.

Джейк покачал головой:

— Ваша информация не настолько ценна. Это вы не с тем пришли на переговоры. Мне не нужна встреча с Эмилем. Можете сами с ним попрощаться.

— И вы не хотите повидаться с ним, — сказал он скептически.

— Особо не горю. Но его жена — да. Я хотел достигнуть договоренности, просто чтобы сделать ей приятное. Вам это ничего не стоит, насколько я могу судить. Так нет же. Вы хотите доказать, какой вы крутой. Сталь. В результате все остаются ни с чем. — Он помолчал, затем взглянул на Сикорского. — Она хочет увидеться с ним. Это все еще предмет переговоров. На вашем месте я бы не стал торопиться с его переводом — если вы хотите еще раз со мной поговорить.

Позади них раздался рев — это Брайан, уже в стельку пьяный, смеялся над одной из своих собственных шуток.

— Старый журналистский прием, — сказал Сикорский саркастически. — И это тоже, полагаю.

— Смотрите сами. Я бы подумал. Знаете, подозрительность — забавно, правда? — она разъедает все. Даже сталь ржавеет. Русская слабость. — Теперь была его очередь потянуться за фуражкой. — В любом случае спасибо за суп. Если передумаете, дайте мне знать.

Он встал. Сикорский вынужден был встать, не отрывая от Джейка взгляда.

— Кажется, мы зря потратили время, мистер Гейсмар.

— Не совсем. Мне хотелось узнать только одно, и я узнал.

— Только одно. А столько вопросов.

— Журналистский прием. Разговори людей, и они, как правило, скажут все, что тебе надо.

— Неужели? — сухо сказал Сикорский. — И что же вы узнали?

Положив руки на стол, Джейк наклонился вперед.

— Что все продолжается. Не закончилось вместе с Талли — просто вы хотите, чтобы мы так думали. Поэтому вам нужно, чтобы я увиделся с Эмилем, — чтобы я мог всем сказать, что он уехал, и знаю, кто был поставщиком. Дело закрыто. Но это не так. И вы только что мне это сказали. Будущие поставки. Эмиль должен был исчезнуть без следа. Почему? Талли убит. Игра окончена? Нет, мелкое неудобство, сбой в операции. Собирался уехать домой? Тоже не конец света. Почему? Потому что он работал не один. — Джейк откинулся на спинку стула. — Как в Сталинграде, не так ли? Вы по-прежнему защищаете свой канал поставок. Талли не был вашим партнером. Он был одним из тех мальчишек, которых могли отстреливать немцы. Расходный материал. Лишь бы баржи ходили. Вам не интересно, кто его убил, вам интересно, знаем ли мы всю вашу кухню. А тут еще Гейсмар сует свой нос. То, что он вышел на Талли, еще полдела. Пусть думает, что он разузнал все, даже дадим ему интервью на прощанье. Я же сказал вам, что вы хреново разбираетесь в характерах. Вы думаете, я на этом остановлюсь? Когда все началось, я думал, что мне попалась паршивая овца с черного рынка. Но дело разрасталось и разрасталось. Не только Талли, не только Брандт. Даже не только вы. Теперь это целая паршивая отара. А ваш поставщик все еще на месте, и распродает нас. Вот какая история мне нужна.

Сикорский стоял спокойно, его лицо ничего не выражало.

— Если доживете, чтобы написать ее.

— Ну а решать будете вы, не так ли? — сказал Джейк, кивнув на кобуру Сикорского. — Если будете уверены, что только я обо всем знаю. Уверены?

Они еще какое-то мгновение стояли друг против друга, не двигаясь.

Джейк надел фуражку.

— Вам мат.

Сикорский пристально посмотрел на него, медленно поднял раскрытую ладонь и жестом остановил его. Затем, сдавшись, показал рукой на стол, приглашая Джейка сесть.

— Вы привлекаете внимание.

Сикорский сел, но даже после того, как Джейк последовал его примеру, он ничего не говорил, глядя куда-то в зал, словно перебирая варианты. Джейк терпеливо ждал. С чего он начнет? Но Сикорский молчал, явно в растерянности, его взгляд был устремлен куда-то поверх плеча Джейка. Затем он неожиданно вскинул брови и криво улыбнулся, словно дрожь пробежала по его плотно сжатым губам.

— Вы плохой шахматист, мистер Гейсмар, — сказал он, по-прежнему глядя Джейку за спину.

— Неужели?

— Очень. Даже плохой игрок знает, что нельзя выдвигать вперед королеву.

Теперь улыбка стала шире, почти ухмылка, и Джейк обернулся, почувствовав новое оживление в зале.

Она стояла у столика Брайана, позволив тому взять ее за руку. Волосы заколоты наверх. Веточка из блесток сверкает спереди на платье. Весь зал притих, глядя на нее. За секунду перед ошеломленным Джейком промелькнуло все, как в закольцованном отрывке дерганного фильма — Брайан целует ей руку, предлагая выпить, русские встают. Лина, качая головой, вежливо отказывается. Затем наконец ее лицо приближается к нему, отважное и решительное, раскрасневшееся от собственной смелости. С таким лицом она ныряла с лодки в воды Хафеля. Он почувствовал, что встает, зал вокруг него закружился, но, несмотря на панику: все рухнуло, — больше всего его потрясли — и он запомнил это на всю жизнь — блестки, которые она надела для Эмиля.

— Фрау Брандт, — произнес Сикорский, отодвигая стул. — Своевременный визит. Вы пришли, чтобы повидаться с мужем?

— Да.

— Хорошо. Он будет рад. Мистер Гейсмар отказался от нашего приглашения. Но у вас, полагаю, другое мнение.

— Отказался? — спросила она у Джейка.

— Генерал не заинтересован во встрече. Завтра они отправляют Эмиля на восток, — невозмутимо сказал Джейк.

— На восток? Но тогда… — Она запнулась, остановленная его взглядом.

— Да, — сказал Сикорский. — Видите, как вовремя. Конечно, мы будем и вам рады. Почетный гость государства.

— Вы хотите сказать, что он уезжает? — сверкнув глазами, она повернулась к Джейку. — Ты знал об этом?

— Небольшой сюрприз от генерала. Мы просто обсуждали другой вариант. Более позднюю дату отправки.

— А, — сказала она, опустив глаза, и, наконец поняв. — Более позднюю дату.

— Теперь в этом нет необходимости, — сказал Сикорский.

— Я думала, он тебе не поверит, — сказала она тихо, все еще не поднимая глаз от стола.

— Вы были правы. Мои извинения, — сказал Сикорский Джейку. Он налил немного водки и пододвинул рюмку Лине. — Выпьете?

Она, прикусив нижнюю губу, покачала головой.

— Уезжает. Значит, я его не увижу.

— Нет-нет. Сударыня, вы можете увидеться с ним прямо сейчас. Именно это я имел в виду. — Он торжествующе повернулся к Джейку. — Вы же этого хотели, не так ли? — спросил он вкрадчиво.

За него ответила Лина:

— Да. Я хочу увидеться с ним. Вы можете это устроить?

Сикорский кивнул:

— Идемте со мной.

— Никто никуда не пойдет, — сказал Джейк, накрыв ее руку своей. — Вы думаете, я позволю, чтобы она ушла отсюда вместе с вами?

Сикорский закатил глаза.

— Ваш друг такой подозрительный. Прямо как русский, — сказал он игриво. — Успокойтесь. Далеко мы не уйдем. Поднимемся вверх по лестнице. Затем я приведу фару Брандт обратно, и мы сможем завершить нашу беседу. Очень интересный разговор, — сказал он Лине. — У мистера Гейсмара все еще есть что мне сказать. — Он посмотрел на Джейка. — Вы будете гарантией ее возвращения.

— Вверх по лестнице? — сказал Джейк. — Вы хотите сказать, что он здесь?

— Я считал, лучше держать его рядом. Ради его же безопасности. И видите, как удобно получилось.

— Все рассчитали, не так ли?

— Ну, фрау Брандт я не ожидал. Иногда…

— Тогда рассчитывайте заново. Она не идет. Не так.

Сикорский вздохнул.

— Жаль. Но это не имеет значения.

Лина посмотрела на Джейка, ее рука выскользнула из-под его ладони.

— Нет, я пойду.

— Нет, не пойдешь.

— Это мой выбор, — сказала она ему.

— Как скажете, фрау Брандт, — ответил Сикорский. — Ваш выбор. Выпейте, мистер Гейсмар. Мы недолго.

Джейк, загнанный в угол, переводил взгляд то на нее, то на него. Сикорский отодвинул стул.

— Если пойдет она, я пойду вместе с ней.

— Вы не считаете, что ваше присутствие будет лишним? — удивился Сикорский.

— Я буду следить не за ними, за вами. Одно движение…

Сикорский махнул рукой, соглашаясь.

— Хорошо, — сказал Джейк, — тогда тихо-мирно сидите здесь, пока я не скажу Брайану, куда мы идем. Если через пятнадцать минут мы не вернемся, он…

— Что? Приведет подкрепление? Вы же пришли один.

— Вы уверены? — сказал Джейк, вставая.

— Конечно, — сказал Сикорский без нотки сомнения. — Мои люди получили инструкции информировать меня, если за вами будет хвост. На КПП.

Джейк на мгновение остановился, переваривая услышанное. Все рассчитал. И что теперь?

Сикорский кивнул в сторону соседнего столика, где хохотал Брайан.

— Плохой выбор героя.

— Вполне достаточно, чтобы поднять тревогу. Я не собираюсь исчезать без следа. А вам не с руки поднимать такой шум. Только не вам.

— Как скажете. И передайте ему пистолет. — Он улыбнулся. — Или вы намерены использовать его наверху? — Он погрозил пальцем. — Немного доверия, мистер Гейсмар. Пожалуйста.

Он показал на пистолет, не отводя от него взгляда, пока Джейк вынимал его и клал на стол.

Лина выпрямилась на стуле и застыла, как будто пистолет был чем-то живым, готовым выстрелить в словесной перепалке. Джейк не спускал с нее глаз, пока шел к соседнему столику, чтобы переговорить с Брайаном. Плечи ее были выпрямлены и напряжены, и он видел, что она окончательно запугана, но когда он вернулся, оставив Брайана сидеть с открытым ртом, она встала, не говоря ни слова.

Когда Сикорский повел их из зала, даже официанты, остановившись, завороженно глазели на ее блестки.

По коридору они шли словно форсированным маршем — спокойно и упорно. Когда стали подниматься по лестнице, Лина, как бы споткнувшись, схватила его за руку.

— Я не знала, — почти прошептала она. — Извини. Я не знала. Я все погубила.

— Нет. Я что-нибудь придумаю, — ответил он по-английски. — Он еще хочет переговорить со мной. Повидайся с Эмилем и уходи. Не жди.

— А как же…

— Света достаточно? — спросил Сикорский сверху.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он, делая ей знак помолчать.

Но что? На КПП предупреждены. Эмиль готов уехать. Все фигуры расставлены по местам. Но Сикорский хочет разговаривать, не уверенный в том, что Джейку известно. Готов к козырной карте, если только Джейк сможет придумать то, что может угрожать поставщику. Тому, к которому Талли ездил в тот день на джипе, может, даже поблефовать немного, пока Лина не уйдет на безопасное расстояние. Еще один ход. Только Сикорский всегда на один шаг впереди.

Уже было понятно, куда они шли — к двери с двумя часовыми с автоматами, зловещим в обычном гостиничном коридоре. При виде Сикорского автоматчики вытянулись по стойке «смирно». Он прошел мимо, даже не взглянув на них, и взялся за ручку.

— Подождите минутку, — сказала Лина, взволнованно запнувшись. — Просто… так глупо. Я не знаю, что говорить.

— Фрау Брандт, — ответил Сикорский с почти комичным нетерпением, как будто она копалась в своей косметичке.

Лина перевела дыхание.

— Да, все в порядке.

Сикорский открыл дверь и пропустил ее вперед.

Эмиль читал, сидя за столом у окна, без пиджака. Он ничуть не изменился и, похоже, единственный из всех, кого Джейк видел в Германии, не потерял вес. Те же темные волосы и очки в металлической оправе. Та же бледная кожа и сутулые плечи — все, как прежде. Когда он повернулся и начал вставать, слишком изумившись, чтобы улыбнуться, его лицо обмякло. Он стиснул спинку кресла.

— Лина.

Джейк мгновенно понял, что Эмиль заметил, какое на ней красивое платье, копну светлых волос, ночной призрак старого «Адлона» и только. На его глаза навернулись слезы — он еще не верил своему счастью.

— К вам гости, герр Брандт, — сказал Сикорский, но, казалось, Эмиль его не слышал, шагнув ей навстречу, все еще потрясенный.

— Они нашли тебя. Я думал…

Вот он уже рядом с ней, прижимается лицом к ее волосам, рука едва касается шеи, словно от сильного прикосновения она исчезнет.

— Как ты хороша, — сказал он тихим, хорошо знакомым голосом. Джейка внутри чуть резануло — словно острым краем бумаги.

Лина отпрянула, он не отпустил ее; она смахнула прядь волос с его лба.

— У тебя все хорошо?

Он кивнул.

— И ты наконец-то здесь.

Она опустила руку на его плечо.

— Это ненадолго. Я не могу остаться.

Увидев его озадаченное лицо, она отступила еще чуть назад, выскользнула из его объятий и повернулась к Сикорскому:

— Даже не знаю, что и сказать. Что вы ему наговорили?

Эмиль наконец посмотрел на остальных и ошеломленно замер, увидев Джейка — призрак другого сорта.

— Привет, Эмиль, — сказал Джейк.

— Якоб? — произнес он неуверенно, почти пролепетав.

Джейк подошел ближе — они были одного роста и оказались буквально лицом к лицу. И тут он увидел, что Эмиль все же изменился. Глаза теперь не просто близорукие и рассеянные, а пустые, из них ушла жизнь.

— Ничего не понимаю, — сказал Эмиль.

— Мистер Гейсмар привел фрау Брандт на свидание, — сказал Сикорский. — Он заботится, чтобы она вернулась в целости и сохранности.

— Вернулась?

— Она решила остаться в Германии. Патриотка, — сказал он холодно.

— Остаться? Но она моя жена. — Эмиль повернулся к Лине. — Что это значит?

— У вас будет о чем поговорить, — сказал Сикорский, глядя на часы. — Так мало времени. Садитесь. — Он показал на потрепанный диван. — Мистер Гейсмар, идемте со мной. Это личный разговор, не так ли? Это безопасно — мы будем здесь же, в номере. — Он кивнул на открытую дверь в другую комнату.

— Он живет вместе с вами? — спросил Джейк.

— Люкс. Удобно для приема гостей.

Джейк впервые оглядел небольшую гостиную. За время войны она пришла в запустение, в стене трещина, на диване скомканная простыня Эмиля. Снаружи охрана.

— Не понимаю, — снова сказал Эмиль.

— Тебя отправляют на восток, — сказала Лина. — Мне подвернулся случай увидеть тебя. Пока не слишком поздно. Там — ну как еще сказать?

— На восток?

Она кивнула.

— И это из-за меня. Я знаю. Там ты был в безопасности. А теперь — все это, — сказала она и запнулась. — Ох, зачем ты уехал? Зачем поверил этому человеку?

Потрясенный Эмиль смотрел на нее.

— Я хотел верить ему.

— Да, ради меня. Как и прежде. В ту последнюю неделю приехать в Берлин — я думала, что тебя нет в живых. Моя ошибка. И все это из-за меня. — Опустив голову, она замолчала. — Эмиль, я не могу.

— Ты моя жена, — сказал он беспомощно.

— Нет. — Она осторожно накрыла его руку своей ладонью. — Нет. Нам нужно положить этому конец.

— Конец?

— Идемте, — внезапно смутившись, сказал Сикорский Джейку. — У нас есть другие дела.

— Позже.

Сикорский прищурил глаза, потом пожал плечами.

— Как скажете. Так даже лучше. Вы можете оставаться, пока он не уедет. Тревогу никто поднимать не будет. Диван в вашем распоряжении. Не возражаете? Он говорит, что тут неплохо. Потом мы сможем говорить сколько вам угодно.

— Вы сказали, что он уезжает завтра.

— Я солгал. Сегодня ночью. — Опережает на один ход.

— О чем говорить? — растерянно сказал Эмиль. — Почему он здесь?

— Почему вы здесь, мистер Гейсмар? — игриво сказал Сикорский. — Не хотите пояснить?

— Да, почему ты пришел с ней? — спросил Эмиль.

Но Джейк не слышал его. Все его внимание захватили жесткие глаза Сикорского. Сколько вам угодно. Всю ночь, ожидая услышать нечто, чего Джейк не знает. Взаперти, пока не скажет. Не просто загнан в угол — пойман в ловушку.

— Но она уйдет, — сказал Джейк, глядя прямо на Сикорского.

— Конечно. Как договорились.

Но разве можно верить этому? Он представил, как Лину заталкивают в поезд вместе с Эмилем, пока он беспомощно сидит в этой камере в «Адлоне», придумывая истории. Я солгал. Теперь они ее не отпустят.

Сикорский уперся пальцем в грудь Джейка, чуть ли не толкая его.

— Немного доверия, мистер Гейсмар. Мы вернем ее вашему другу. Затем выпьем бренди. Он развязывает языки. И вы расскажете мне о лейтенанте Талли.

— Талли? Ты знал Талли? — спросил Эмиль.

Прежде чем он смог ответить, в дверь отрывисто постучали — так неожиданно, что он вздрогнул. Двое русских, увешанные орденами, не успев войти в комнату, что-то стали говорить Сикорскому. На секунду Джейк подумал, что офицеры пришли за Эмилем, но они были озабочены чем-то еще, что заставило их быстро перебрасываться отрывистыми фразами, размахивая руками, пока наконец Сикорский раздраженным жестом не показал им на дверь в спальню. И снова посмотрел на часы.

— Извините. Сожалею, что не услышу вашего объяснения, — сказал он Джейку. — Интересный момент. Фрау Брандт, у нас немного времени. Предлагаю приберечь подробности на потом. — Он взглянул на Джейка. — Напишите вашему мужу письмо. Мистер Гейсмар, возможно, поможет вам в этом. — Вскинув голову, он что-то пролаял по-русски в другую комнату, очевидно, отвечая на вопрос, который понял только он. — Конечно, лучше уж так. Личный контакт. Но поторопитесь, пожалуйста. Я лишь на минутку — небольшой служебный вопрос, не такой волнующий, как ваш. — Он повернулся к выходу.

— Почему он должен помочь тебе с письмом? — спросил Эмиль. — Лина?

Сикорский улыбнулся Джейку.

— Хорошее начало, — сказал он и направился в спальню, на ходу разразясь еще одной тирадой по-русски, оставив дверь открытой, так что его по-прежнему было слышно.

Джейк отвел взгляд от двери и стал разглядывать трещину в стене. Еще один рушащийся дом. Он вдруг опять оказался там, снова услышал скрип оседающих перекрытий. На этот раз снаружи его ждали не камеры кинохроникеров, а автоматы, но ощущение тихой паники было тем же. Уводи ее отсюда, пока все не рухнуло. Не думай, действуй.

— Почему ты ее привел? — спросил Эмиль. — Какое отношение ты имеешь ко всему этому?

— Перестань, — сказала Лина. — Он пришел, чтобы помочь тебе. О боже, и что из этого вышло. Джейк, что нам делать? Они увезут его. Времени нет…

Через открытую дверь неслась русская речь, низкая, как гул оседающей стены на Гельферштрассе. Он просто вышел в дверь. Герой. Люди видят то, что хотят видеть. Я только на минутку.

— Времени на что? — спросил Эмиль. — Вы приходите вместе и…

— Перестань, перестань, — сказала Лина, потянув его за рукав. — Ты не понимаешь. Все ради тебя.

Он замолчал, удивленный силой ее руки. В неожиданно наступившей тишине русская речь в соседней комнате стала, кажется, еще громче.

Джейк снова посмотрел на трещину. Еще один ход. Элемент внезапности.

— Продолжайте разговаривать, — быстро сказал Джейк. — Просто говорите. Не важно о чем, пусть думают, что мы беседуем.

Он снял фуражку, водрузил ее на голову Эмилю и, примеряя, натянул козырек ему на лоб.

— Что ты делаешь? Ты спятил?

— Может быть. Продолжайте разговаривать. Лина, говори что-нибудь. Они должны знать, что ты здесь. — Он стал снимать с себя галстук.

— Давай, — сказал он Эмилю. — Раздевайся. Шевелись.

— Ох, Джейк…

— Он спятил, — сказал Эмиль.

— Ты хочешь отсюда выбраться или нет?

— Выбраться? Это невозможно.

— Снимай эту чертову рубашку. Что тебе терять? Тебе дали билет в один конец до Нордхаузена, только на этот раз ты один из тех парней в тоннеле.

Эмиль удивленно посмотрел на него:

— Нет. Они обещали…

— Советы? Не будь ослом. Лина, помоги. И говори что-нибудь.

Она какое-то мгновение смотрела на него, боясь даже пошевелиться, но Джейк подтолкнул ее к Эмилю, и она стала расстегивать ему рубашку. Бледная белая кожа.

— Делай, что он говорит. Пожалуйста, — сказала она. Затем, повысив голос, заговорила на публику.

— Знаешь, Эмиль, так трудно, все это. — Слова распадались, образуя нервическую бессвязицу.

Джейк бросил ремень с кобурой на диван и расстегнул брюки.

— У нас одинаковый размер. Просто натяни козырек на лоб. Меня они не знают. Они видели только форму.

Лина продолжала тараторить, но уже начинала уставать. Джейк перешагнул через снятые брюки. Вот это был бы момент. В буквальном смысле, пойман со спущенными штанами.

— Быстрее, ради бога.

— Ты знаешь о Нордхаузене? — спросил Эмиль.

— Я там был. — Он кинул ему брюки. — Я видел твою работу.

Эмиль, ничего не говоря, пристально посмотрел на него.

— Джейк, у меня не получается, — сказала Лина, возясь с пряжкой.

Молча, почти в трансе, Эмиль расстегнул пряжку и сбросил брюки на пол.

— Правильно. Теперь твоя очередь, — сказал Джейк Эмилю. — Надевай вот это и говори о чем-нибудь. Громко, но не слишком. Небольшая перебранка. Лина, иди сюда. — Он кивнул Эмилю, давая знак говорить, и взял ее за плечи. — А теперь слушай меня.

— Джейк…

— Тс-с. Выходишь отсюда с этим военным. — Он дернул головой в сторону Эмиля. — Как будто ничего не случилось. Охране на нас наплевать, их заботит только он. Мы — посетители. Ничего не говори, просто иди. Без напряжения, понятно? Потом по лестнице вниз к Брайану и быстро выбираетесь отсюда. Скажи ему, это срочно, немедленно, понимаешь? Но вы должны уйти с ним. Если у Брайана нет машины, берите джип. Он стоит на Линден, ключи здесь, в брюках, запомнила? А потом рвите отсюда. Они погонятся за вами. Только езжайте не через Бранденбургские ворота, у них там КПП. Договорились? Главное быстро. Уволоките Брайана силой, если потребуется. Езжайте на квартиру и сидите там, чтобы его никто не видел. — Он ткнул большим пальцем в сторону уже одетого Эмиля. — Готов? — спросил он его, поправляя армейский галстук. — Смотри, настоящий американец.

— А ты? — спросила Лина.

— Сначала вызволим его. Я же сказал тебе, что придумаю, так ведь? А теперь идите.

— Джейк, — сказала она, потянувшись к нему.

— Потом. Давай, говори что-нибудь, — сказал он Эмилю. — И надвинь фуражку на глаза.

— А если нас остановят? — спросил Эмиль.

— Ну, значит, остановят.

— Ты нас всех убьешь.

— Нет, я спасаю тебе жизнь. — Джейк посмотрел на него. — Теперь мы квиты.

— Квиты, — сказал Эмиль.

— Верно. За все. — Он протянул руку и снял с Эмиля очки.

— Я ничего не вижу, — слабо запротестовал Эмиль.

— Тогда бери ее за руку. Шевелитесь. — Он взялся за ручку двери.

— Если ты это сделаешь, они тебя убьют, — умоляюще сказала Лина.

— Не посмеют. Я знаменит, — сказал он, пытаясь улыбнуться, но вместо этого встретился с ней взглядом. — А теперь поторапливайтесь. — Он осторожно, стараясь не шуметь, повернул ручку. — Не прощайтесь, просто уходите.

Встав за дверью, он открыл ее перед ними и неистово замахал рукой, выгоняя их. Секундная заминка, более опасная, чем сам уход; потом она посмотрела на него еще раз, прикусив губу, подхватила Эмиля под руку и повела прочь. Закрыв дверь, Джейк заговорил, чтобы его слышали в соседней комнате, успокаивая перепалкой всех, включая охрану. Язык у тебя подвешен хорошо. Но сколько еще будут русские разговаривать? Те уже в коридоре, подходят к лестнице. Всего несколько минут, немного везенья. Пока Сикорский не выйдет и не выхватит пистолет. Потому что, конечно, Лина была права — они его убьют. Ходить больше нечем.

Он стал застегивать рубашку Эмиля, пытаясь размышлять и говорить одновременно. Кобура на диване. Почему он не сказал им забрать пистолет внизу, или Брайан окажется достаточно трезв, чтобы, уходя, забрать его? Извинится перед своими собутыльниками и последует за беглецами на улицу, через развалины, не бегом, спотыкаясь в темноте. Им нужно время. Он оглядел комнату. Ничего. Нет даже чулана. Большой шкаф времен Вильгельма. Дверь в ванную, рядом с дверью в спальню. Ничего, кроме двери, ведущей навстречу автоматам, и окна в сад Геббельса. Мягкое приземление, но не со второго же этажа. Нет, с третьего, безнадежный прыжок. В фильмах про побег из тюрьмы связывают простыни в виде белой косы, как волосы у Рапунцель. Сказка. Он снова посмотрел на диван — простыня одна, привязать не к чему, кроме батареи под подоконником, который виден русским через открытую дверь. Даже простой узел займет слишком много времени.

Он взял ремень от брюк Эмиля, удивляясь, с какой стати вообще оделся. Должно быть что-то, какой-то способ заболтать охрану и пройти мимо них. Им всем нужны часы, как тому русскому около Алекса. Но он теперь Эмиль, а не американский военный, у которого есть что продать. Он снова посмотрел на окно. Старая батарея, которая, вероятно, за весь год ни разу не была теплой, даже несмотря на полностью открытый кран. Старомодная, в одном стиле с дверной ручкой. В соседней комнате внезапно раздался взрыв смеха. Скоро они закончат. Сколько времени уже прошло? Достаточно, чтобы Брайан довел их до Линден. Он снова стал разговаривать в пустой комнате, сцена, которую Сикорскому жаль было пропустить.

Он стал вдевать ремень в брюки, затем остановился и снова посмотрел на окно. А почему бы и нет? По крайней мере, это хоть как-то уменьшит высоту падения. Он поднял пояс с кобурой. Толще и размер не тот. Ничего. Сжав пояс, он просунул его в пряжку ремня Эмиля. Затем с силой проткнул металлический язычок через толстую кожу и затянул пряжку. Если выдержит, то удвоенная длина даст ему — что? шесть футов? «У тебя есть идеи лучше?» — сказал он громко, как будто Эмиль все еще был здесь и спорил с ним. Пряжка ремня кобуры была квадратной и достаточно большой, чтобы налезть на ручку регулятора, если повезет. Я спасаю твою жизнь.

Снова взрыв смеха. Потея, он бесшумно подошел к двери. Вытерев насухо ладонь, захлестнул вокруг нее конец ремня, стиснул его в кулаке и выставил пряжку, сконцентрировав взгляд на батарее. Если уйдет больше секунды, он покойник. Коротко вдохнув на удачу, он метнулся вперед, зацепил пряжку за кран и перемахнул через подоконник. Тихий металлический щелчок, явно не слышный за разговором русских, затем натужный всхрап, когда он повис, ловя ремень второй рукой, цепляясь за него, в попытке не упасть, болтая ногами в воздухе. Мгновение крепко держался, еще не доверяя ремню, потом стал соскальзывать вниз, сдирая ремнем в кровь ладони, пока не достиг второй пряжки. Есть за что схватится. На этот раз обеими руками, всем своим весом держась на одном латунном язычке. Руки начало сводить судорогой.

Он посмотрел вниз. Каменные обломки, не цветочная клумба. Нужно спуститься на всю длину ремня, каждый фут повышает шансы не сломать лодыжку. Окна за спиной были черными дырами на гладком фасаде, никаких выступов, ничего, чтобы остановить падение, кроме трубы, которая, выходит из-за угла и змеится по стене. Европа, они тут прокладывают трубы снаружи. Он попытался прикинуть расстояние. Пожалуй, достаточно близко, чтобы отпустив ремень, встать на нее ногами и подождать, пока не пройдет судорога. Затем, прижавшись к стене, скользнуть вниз, вовремя схватившись за трубу, поэтапный спуск. Вор-домушник смог бы.

Он осторожно выпустил пряжку, переместив руки дюймом ниже, на более тонкий ремень Эмиля. Одна рука поверх другой, содранные ладони горят, как будто он хватал крапиву. Сверху пока ни звука, лишь его прерывистое дыхание и шарканье ботинок о штукатурку. Почти на трубе.

И тут все сорвалось. То ли сломался кран батареи, то ли другая пряжка, сказать трудно. Он полетел вниз вместе с ремнем, ноги ударились о трубу и отскочили, руки искали, за что схватиться, пока не вцепились в трубу, и он, чуть не вывихнув плечи, остановил падение. Он повис, извиваясь всем телом, пытаясь остановить болтающиеся ноги. А потом снова полетел вниз. Труба, не рассчитанная на его вес, поддалась, заскрипела на стыке около угла, затем с громким, как выстрел, треском отломилась, и он снова полетел вниз вместе с ней. Металл лязгнул о камни, он вскрикнул, ударившись всем телом о землю. На мгновение в глазах потемнело, дыхание прервалось, рядом грохнулся еще один обломок трубы. Он услышал крики из окна, тревожный галдеж, словно залаяли собаки.

Шевелись. Он приподнял голову — ощущение влаги на затылке, приступ тошноты — и слабо попытался повернуться на бок, зажмурившись от резкой боли. Ноги, кажется, в порядке — лишь в одной лодыжке пульсировала тупая боль от удара, но перелома нет.

Белую рубашку в темноте заметит кто угодно. Он подкатился к стене и, опираясь на нее, встал так, чтобы упасть назад, если потеряет сознание, а не в сектор обстрела из окна. Крики стали громче — наверное, охрана. Он прокрался к углублению дверного проема, все еще прячась в тени, и вздрогнул от выстрелов — во двор наобум палили из автомата. Первое, что он узнал о бое — как звук взрывается в ушах, такой громкий, что проникает внутрь тебя, прямо в кровь.

Он вжался в нишу двери, подальше от пуль. Не заперта? Но отель — ловушка, последнее место, где он будет в безопасности. А что, если они еще не ушли? Надо двигаться в сторону от Линден, отвлечь внимание еще на несколько секунд. Он оглядел двор, пытаясь определить его форму. Стена, уцелевшая до самого угла, дальше другая, тоже сплошная. Нет, там, где в нее попал снаряд, есть провал. Который, возможно, никуда не ведет, крысиная нора. Но двор исключается — мелькни он своейбелой рубашкой, и его достанут пули. А тут и света стало больше. Тонкие лучи фонариков, беспорядочно пометавшись, стали размеренно обшаривать развалины. Достаточно сильные, чтобы проникать в углы, они выхватывали из темноты груды мусора и тускло отсвечивающую трубу, приближаясь к нему. Через минуту он окажется в луче света, пойманный, как один из тех мальчишек, которых согнали под волжские утесы. Легкая учебная мишень.

Нагнувшись, он схватил кусок кирпича и швырнул его в сломанную трубу. Отчаянный бросок в кольцо. Попал. Резкий лязг, лучи фонариков метнулись назад, автоматная очередь. Не думая о лодыжке, он рванул влево, к пролому, слыша хруст осыпающейся штукатурки под ногами и новые крики на русском. Еще несколько шагов. Бесконечно много. Луч фонаря вернулся, высветив стену и брешь от снаряда и вызвав новые очереди. Он присел, прячась, луч света метнулся за ним. Джейк выскочил из него и нырнул в пролом, перекатившись через поврежденное плечо, прикрывая голову руками, пока пули, влетая в расщелину, рвали штукатурку, с яростным свистом рикошетили всего лишь футом выше. Его всего трясло. Наконец на войне.

Он перекатился подальше от пролома, на пол, усеянный битым стеклом и рваной бумагой, канцелярским мусором. Пули продолжали влетать в комнату, одна из них ударилась о металл, гулко звякнула. Он убрал с затылка руку, липкую от крови, которая пошла после удара о землю. Вспомнил горло Лиз, из которого хлестала кровь. Всего одна пуля. Все, что для этого нужно.

Вдруг свист пуль прекратился, сменившись новыми криками. Джейк перекатился дальше, пока не добрался до громоздкого металлического корпуса — картотечного шкафа — спрятался за него и высунул голову, чтобы оглядеться. Теперь изо всех окон выглядывали головы, осматривая двор и перекрикиваясь. Но в окне Сикорского никого не было, автоматчики передислоцировались, безо всякого сомнения, мчались вниз по лестнице, уже за ним.

Он ощупью выбрался из этой темной комнаты в соседнюю, направляясь, по его расчетам, в сторону Вильгельмштрассе, по диагонали от крыла «Адлона». По-прежнему удаляясь от Линден. В этом помещении оказалось светлее, над головой было небо. Он увидел, что оставил уцелевшую часть здания позади. Перед ним была только небольшая груда обломков, за ней открытый участок до разрушенного фасада здания. Он побежал в сторону улицы. Они уже шли через двор. У него было несколько секунд, чтобы выбраться отсюда и раствориться среди развалин, пока они будут обыскивать заднюю часть «Адлона». Но когда Джейк приблизился к открытому участку, готовый преодолеть его одним прыжком, услышал топот сапог по улице. И впереди, и позади.

Он переместился правее, обогнув еще одну груду кирпичей, по-прежнему двигаясь параллельно улице. Сначала они бросятся в комнату с картотечным ящиком, надеясь найти его там мертвым, а не к Вильгельмштрассе. Он снова оглядел Вильгельмштрассе из-за каркаса здания. Главное не останавливаться. Еще одна комната, большая, с перекрученными балками, торчащими, как остовы индейских вигвамов. Сзади послышался топот входящих в здание людей. Все? Следующая комната. Тихо. Он остановился. Не просто обломки; небольшая гора, даже остов обрушился внутрь, тупик в лабиринте. Надо идти назад. Но тут снова послышался топот сапог и хруст. Они прочесывают здание. Он посмотрел вверх, в темное небо. Единственный выход — наверху.

Он стал взбираться на груду, с ужасом думая, что одно неверное движение обрушит кирпичи, и они посыплются вниз, подняв тревогу. Если он долезет до верха, то сможет перебраться в соседний дом и перевести дух, пока они ищут его здесь. Он лез вверх, цепляясь всеми четырьмя конечностями, плечо ныло. Кирпичи двигались, оседали и осыпались, пока он искал опору поочередно то для одной, то для другой ноги, однако стук был негромким, тише голосов русских, перекликающихся из разных комнат. А что, если груда, подпираемая торчащей стеной, обрушится в ту сторону?

Она не обрушилась. Когда он добрался до вершины и приник к камням, то увидел, что оказался на одной из тех куч мусора, что языком выплеснулась на улицу, но с соседним домом не соединяется. Свесив голову, он также увидел выметнувшиеся из-за угла лучи света. Открытый военный автомобиль русских. Из него с пистолетом в руке выпрыгнул Сикорский и жестом показал ехать дальше, в сторону, противоположную Линден. Сикорский с минуту постоял, озираясь, но вверх не посмотрел. Джейку пришло в голову, что он может просто лежать здесь, взгромоздясь на эту гору — единственное место, куда они никогда не заглянут. И до каких пор? Утреннее солнце осветит его белую рубашку, и они окружат его с автоматами в руках? Подъехал еще один автомобиль, притормозил, не выключая двигателя, пока Сикорский давал указания, и двинулся дальше по направлению к Беренштрассе, следующей поперечной улице, блокируя этот путь. Теперь единственный выход — западная, неповрежденная сторона Вильгельмштрассе, если он сможет добраться туда, прежде чем фары высветят улицу. Он увидел, как Сикорский взял одного солдата и направился в здание. Вперед, пока автомобиль поворачивает на Беренштрассе.

Он стал медленно сползать на спине по обломкам, словно съезжая с песчаной дюны, но кирпичи покатились вместе с ним, небольшая лавина, но не из песка. Через пару секунд грохот кирпичей перекроет шум двигателя. Он согнулся, сделал вдох и бросился вниз по склону, увлекаемый силой тяжести, летел, думая, что сейчас врежется лицом в мостовую. Он пошатнулся, ударившись ногами о ровную поверхность, и рванул вниз по улице. Сколько еще до того, как они повернут? Шлепая ботинками по асфальту, прячась в тени, он бежал на юг, увеличивая дистанцию между собой и разрушенным министерством. Выходя сухим из воды. Пока воздух снова не взорвался веером пуль. Машина на Беренштрассе высветила фарами его рубашку. Он пригнулся, но продолжал бежать, отчаянно выискивая новый просвет в сплошной стене из щебня. Крики позади, снова топот — очевидно, Сикорский и его люди, услышав пальбу, вернулись на улицу.

Длинный темный участок, в конце еще одна машина русских, стоит посередине перекрестка с Фоссштрассе, у Рейхсканцелярии. Уходи куда-нибудь вправо, за здания, на пустошь около бункера Гитлера. Но развалины здесь тянулись сплошной линией. Крики в темноте. Бункер охраняют даже ночью — от мародеров. За кого они примут его, убегающего от выстрелов? В любую секунду улица упрется в блокпост, и кто-то снова подымет стрельбу, может быть, наугад, а может быть, целясь в бледное пятно его рубашки.

Он метнулся вправо с проезжей части в темную брешь среди руин. Тупик — как лунный кратер, один его край примыкает к Рейхсканцелярии. Он вспомнил, как Лиз делала тут снимки. Длинная галерея и разрушенный кабинет, выходящий на задний двор. Любителей сувениров сейчас там точно нет. Он взобрался на плоский верх груды обломков, достигающей окон первого этажа, и спрыгнул внутрь, исчезнув наконец с улицы. Постояв внизу с минуту, чтобы глаза привыкли к темноте, стал пробираться через помещение, стукнулся голенью о перевернутое кресло, потом вернулся к стене и двинулся к соседнему окну. Тут было светлее, достаточно, чтобы рассмотреть, что в галерее по-прежнему беспорядок, минное поле из поломанной мебели и упавших люстр. Он стал пробираться дальше вдоль стены, обходя ловушки из мусора посередине. Снаружи опять послышались крики. Русские, очевидно, дошли до блокпоста и, повернув назад, пробираются теперь сквозь руины, крысиная охота. Надо как-то добраться до конца зала, идти в сторону бункера. Может, часовые там еще не знают в чем дело. Элемент внезапности.

Он напоролся на другое кресло. Из разорванной обшивки вылезла вся набивка. И тут с грохотом распахнулись створки высоких дверей. Джейк нырнул за кресло, затаил дыхание, боясь, что даже малейший звук может его выдать. Сикорский с несколькими людьми, один из них — часовой-азиат с наружного поста. Дула автоматов и лучи фонариков безмолвно шарят по всему залу. Сикорский жестами показал своим рассыпаться в цепь. Еще секунду никто не двигался, давая утихнуть шумному эху. Затем Сикорский сделал шаг к стене, у которой валялось кресло, и Джейк замер. Шея сзади у него просто зудела. Не от страха; кровь струйкой сбегала вниз, пропитывая рубашку. Сколько он потерял?

— Гейсмар! — заорал в пустоту Сикорский, породив очередное эхо, вглядываясь в конец галереи, где располагался кабинет и окна в сад. — Ты не уйдешь отсюда. — По крайней мере не через сад и не обратно на улицу. — Мы не будем стрелять. Даю слово. — Одновременно он жестами показывал остальным начать прочесывание и приготовить оружие. В Сталинграде они отвоевывали дом за домом, война снайперов. — Брандт у нас, — сказал он, склонив голову, чтобы услышать ответ. Джейк выдохнул, почти ожидая услышать эхо. А у них ли? Нет, они слишком быстро бегали по «Адлону», нигде толком не останавливаясь. Слабый ход.

Сикорский кивнул, и его люди двинулись вперед со своими фонариками, у двери остался только один. Но вооруженный. Джейк следил за фонариками. Они пройдут до конца, потом вернутся назад, пока не будут полностью уверены. В сад никак не пробраться. Он чуть приподнял голову и выглянул в окно. Отвлечь азиата, и рвануть через Фоссштрассе. Но еще автомобиль на углу, готовый открыть огонь, может быть, еще один азиат стоит на крыльце. Уйти тем же путем, которым пришел, к лунному кратеру? В гигантском зале каждый шаг отдается эхом, оружия нет, если не считать разбитого подлокотника. Эндшпиль.

Русские приближались к концу коридора, светя фонариками в кабинет, где американцы тогда откалывали кусочки от стола Гитлера. Двое из них зашли в кабинет проверить, затем вернулись обратно и двинулись в сторону Джейка. Сколько их? Четыре плюс Сикорский. Он услышал треск стекла, кому-то под ноги попала люстра. Несколько минут. Затем остановились, закрутили головами, встревоженные каким-то звуком. Неужели Джейк пошевелился, парализованный за своим креслом? Нет, другой шум, снаружи, он становился громче — хлопок, рев моторов, хриплые крики. Джейк подтянулся к окну, выглянул. Шум по Вильгельмштрассе, сплошь залитой огнями фар.

— Конец! — услышал он крик по-английски. — Конец! — Так вопят только на футбольном матче. Затем он увидел джип, солдат, стоящих с бутылками пива, пальцы подняты в черчиллевском знаке V. Они были уже в пятне света от фар. Американцы, явились как призрачные спасатели из вестернов Гюнтера. Если получится выбраться из окна, он будет почти там. Русские на блокпосту слишком ошеломлены, чтобы среагировать, озираются в замешательстве, не зная, что делать. Затем, прежде чем Джейк успел пошевелиться, американцы, не прекращая орать, принялись стрелять в воздух, победный салют. — Конец!

Но русские слышали только выстрелы. Ошарашенные, они принялись палить в ответ. Автоматная очередь прошила джип. Одного из американцев отбросило назад, развернуло, и он опрокинулся вперед через ветровое стекло.

— Ты что, блядь, делаешь? — заорал другой солдат; ответ заглушил очередной шквал огня.

Тогда американцы, присев, открыли огонь по блокпосту, и Джейк с ужасом понял, что у него на глазах повторяется потсдамский рынок: какофония криков и выстрелов, настоящий бой, люди падают под перекрестным огнем.

Внутри Рейхсканцелярии люди Сикорского побежали к двери, спотыкаясь о мусор, что-то крича друг другу. Огонь должен был означать, что Джейк выбрался наружу. Они выбежали на ступеньки, увидели американский джип у блокпоста и принялись палить. Русские на улице, застигнутые врасплох выстрелами с этой стороны, автоматически развернулись и открыли огонь в ответ. Лестница открытая, спрятаться негде. Первым попали в азиата, и он рухнул головой вперед. Остальные присели. Сикорский что-то проорал по-русски, затем схватился за живот. Джейк потрясенно наблюдал, как он опустился на колени; позади него пули крошили колонну.

— Блядь! В Эда попали! — закричал кто-то. Из джипа выпустили еще одну очередь по блокпосту. Затем кто-то на ступеньках хрипло крикнул по-русски, и все мгновенно прекратилось. Солдаты на блокпосту изумленно смотрели в сторону Рейхсканцелярии. Сикорский все еще стоял на коленях. Когда он упал и перевернулся, все ясно разглядели, чья на нем форма.

— Вы что, ебнутые? — заорал американец, склонившись над своим другом. — Вы же его убили!

Русские, сидя на корточках за укрытием, выставили оружие, ожидая, что будет дальше, не готовые поверить в то, что их не атакуют.

— Ты стрелять! — закричал один на ломанном английском.

— Идиот! Стреляем не мы. Это вы стреляете. Все кончилось! — Солдат вынул носовой платок и помахал им, затем осторожно вышел из джипа. — Что, черт возьми, с вами случилось?

Из-за автомобиля поднялся русский и сделал шаг в его сторону — оба с оружием на изготовку. Ни один не сказал ни слова, тишина стала практически осязаемой. Другие потихоньку зашевелившись, медленно стронулись со своих мест, в смятении глядя на тела, лежащие на дороге. Русский с ужасом посмотрел в сторону лестницы, словно ожидая наказания, все еще не веря в случившееся. Азиат, живой, что-то крикнул, но русский продолжал смотреть, оцепенев, и даже не пошевелился, когда Джейк, прихрамывая, вышел из здания, подошел к Сикорскому и поднял пистолет, лежавший рядом с его рукой.

— Ты кто такой, черт побери? — увидев его, крикнул американец. Какой-то человек в штатском.

Джейк посмотрел на Сикорского. Его глаза остекленели, но он был еще жив, тяжело дышал, хватая ртом воздух. Спереди он был весь залит кровью. Джейк, не выпуская пистолета, опустился на колени рядом с ним. Остальные русские стояли, озадаченные, как будто Джейк был очередным необъяснимым призраком.

Сикорский скривил рот в усмешке.

— Вы.

Джейк покачал головой.

— Ваши. Это были ваши люди.

Сикорский посмотрел в сторону улицы.

— Шеффер?

— Нет. Никого. Война закончилась, все. Война закончилась.

Сикорский что-то пробормотал.

Джейк взглянул на рану в животе, из которой хлестала кровь. Не долго.

— Скажите, кто это — тот, с кем он работал. Второй американец.

Сикорский ничего не ответил. Джейк приставил дуло пистолета прямо к его лицу. Русский на улице шевельнулся, но остался на месте, все еще ожидая.

Что они сделают, если он выстрелит? Снова начнут убивать друг друга?

— Кто? — сказал Джейк. — Говорите. Сейчас уже все равно.

Сикорский открыл рот и плюнул в него, но слабо — сил уже не было, и слюна упала обратно ему на губы.

Джейк приставил дуло пистолета к его подбородку.

— Кто?

Сикорский злобно покосился на него, все еще усмехаясь, затем посмотрел прямо в дуло пистолета.

— Кончай, — сказал он, закрывая глаза.

Единственный, кто мог ему рассказать, ускользает — последнее, что могло пойти не так. Джейк еще секунду смотрел на закрытые глаза, затем опустошенно убрал ствол от лица Сикорского.

— Кончай сам. Моя подруга умирала целую минуту. Та, которую ты убил. Надеюсь, ты будешь умирать целых две. Одну из которых будешь думать о ней. Надеюсь, ты видишь ее лицо.

Сикорский широко открыл глаза, как будто действительно что-то увидел.

— Верно. Именно так. В страхе. — Джейк встал. — Теперь еще минуту на детей на барже. Видишь их? — Он внимательно смотрел на него еще одно мгновение.

Глаза Сикорского вцепились в него, расширившись еще сильнее.

— Сталь, — сказал Джейк и пошел вниз по лестнице, не обернувшись, даже когда услышал позади сдавленный вздох. Он отдал пистолет остолбеневшему русскому.

— Кто-нибудь скажет мне, что за хуйня тут происходит? — спросил американец.

— По-немецки говоришь? — спросил Джейк у русского. — Убери своих людей отсюда.

— Почему они стреляли?

— Япошки сдались. — Русский непонимающе уставился на него. — Эти люди ранены, — сказал Джейк, внезапно почувствовав головокружение. — Ваши тоже. Нам нужно увезти их отсюда. Заводи машину.

— Но что я скажу? Как объяснить?

Джейк посмотрел на русского посреди залитой кровью улицы. Глупо и бессмысленно, как всегда.

— Не знаю, — ответил он, затем повернулся к американцу, ощупывая затылок. Опустил окровавленную руку. — Я ранен. Отвез бы?

— Господи. — Американец повернулся к русскому. — Шевелись, придурок.

Русский посмотрел на них обоих, колеблясь, затем махнул рукой водителю, чтобы тот заводил двигатель.

Солдаты, сидевшие в джипе, подвинулись, чтобы дать ему место. У одного из них все еще была бутылка пива в руках.

— Значит, войне конец? — спросил Джейк у своего солдата.

— Давно уже.

Глава восемнадцатая

Он проснулся и увидел над собой лицо Лины.

— Сколько времени?

Слабая улыбка.

— За полдень. — Протянув руку, она потрогала его лоб. — Хорошо поспал. Эрих, позови доктора Розена. Скажи ему, что он проснулся.

В углу комнаты резво вскочил мальчик и смутным пятном выскочил из комнаты.

— Как тебе это удалось? — спросила она. — Ты можешь говорить?

Как? Подкинули на джипе по тряской дороге, сошел на залитой светом фар Ку-дамм. Пронзительно сигналили автомобили. Толпы буйных американцев с девчонками вываливались из ресторанов, танцуя прямо на улице. Потом пустота.

— Где Эмиль? — спросил Джейк.

— Здесь. Все в порядке. Нет, не вставай. Розен запретил. — Она снова погладила рукой его лоб. — Тебе что-нибудь принести?

Он покачал головой:

— Вы выбрались.

Розен вошел в комнату вместе с Эрихом и сел на кровать, вынул точечный фонарик из рюкзака и посветил им в каждый глаз Джейка.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше не бывает.

Протянув руку, он проверил повязку на затылке Джейка.

— Швы хорошие. Но вас должен посмотреть американский доктор. Травма головы — всегда риск. Сядьте. Голова кружится? — Он ощупал тело ниже повязки, освободив другую руку, передав фонарик Эриху, который аккуратно положил его в рюкзак. — Мой новый ассистент, — тепло сказал Розен. — Прекрасный медик.

Джейк наклонился вперед, пока Розен пальпировал его.

— Небольшая опухоль, не более того. И все же. У американцев есть рентген? Снимок плеча тоже нужно сделать.

Джейк скосил глаза и увидел уродливое синюшное пятно. Пошевелил плечом, пробуя. Вывиха нет.

— Как это вас угораздило? — спросил Розен.

— Упал.

Розен недоверчиво посмотрел на него.

— Высоко было падать.

— Примерно со второго этажа. — Он прищурился от яркого дневного света. — Как долго я был без сознания? Вы что-то мне дали?

— Нет. Организм — сам хороший доктор. Иногда, если на него слишком много наваливается, он просто отключается, чтобы передохнуть. Эрих, проверишь температуру? — Мальчик, протянув руку, положил сухую ладошку на лоб Джейка и серьезно посмотрел на него.

— Нормальная, — сказал он наконец, таким же тонким голоском, как и его ладошка.

— Видите? Прекрасный медик.

— Ага, засыпает на ходу, — сказала Лина, положив руки ему на плечи. — Всю ночь не спал, присматривая за тобой. На всякий случай.

— Хочешь сказать, присматривала ты, — сказал Джейк, представив себе, как он прикорнул рядом с ней в мягком кресле.

— Оба. Он тебя любит, — сказала она многозначительно.

— Спасибо, — сказал ему Джейк.

Мальчик, довольный, серьезно кивнул.

— Так что жить будете, — сказал Розен, собирая рюкзак. — Но целый день прошу не вставать. На всякий случай.

— Тебе тоже надо лечь, — сказала Лина, подтолкнув мальчика. — Пора отдыхать. Пойдемте, я приготовила для вас кофе, — сказала она Розену строго и заботливо, и все послушно двинулись за ней. — А тебе, — сказала она Джейку, — я сейчас принесу.

Но кофе принес Эмиль. Он вошел и закрыл за собой дверь. Опять в своей прежней одежде, потрепанная рубашка и тонкий кардиган.

Он чопорно подал Джейку кружку, стараясь не встречаться с ним глазами. Движения его были робкими и раздраженными одновременно.

— Она укладывает мальчика, — сказал он. — Это еврейский ребенок?

— Это ребенок, — ответил Джейк, отхлебывая кофе.

Эмиль, слегка ощетинившись, поднял голову, потом снял очки и стал их протирать.

— Ты изменился.

— Четыре года. Люди меняются, — сказал Джейк, подняв руку, чтобы потрогать лысеющую голову, затем внезапно поморщился.

— Сломана? — спросил Эмиль, глядя на синюшное плечо.

— Нет.

— Цвет ужасный. Болит?

— И ты называешь себя ученым, — насмешливо сказал Джейк. — Конечно болит.

Эмиль кивнул:

— Я должен поблагодарить тебя.

— Я это делал не ради тебя. Они бы и ее забрали.

— И поэтому ты переоделся, — сказал он скептически. — Ну что ж, спасибо тебе. — Он опустил взгляд, продолжая протирать очки. — Странно благодарить человека, который… — Он замолчал и убрал платок. — И как все оборачивается. Находишь свою жену, когда она уже тебе не жена. Я должен поблагодарить тебя и за это.

— Послушай, Эмиль…

— Не объясняй. Лина мне все рассказала. Думаю, в Германии сейчас такое сплошь и рядом. Об этом то и дело слышишь. Женщина остается одна, муж, наверное, убит. А тут старый друг. Еда. Кого тут винить, некого. Нужно как-то жить…

Это она ему так рассказала, или он просто хотел в это верить?

— Она тут не за пайки, — сказал Джейк.

Эмиль пристально посмотрел на него, потом отвернулся и присел на ручку кресла, все еще вертя в руках очки.

— И что теперь? Что собираешься делать?

— С тобой? Пока не знаю.

— Отправишь меня обратно в Крансберг?

— Нет, пока не узнаю, кто тебя оттуда вытащил. Они снова могут попытаться это сделать.

— Так что, я здесь в плену?

— Могло быть и хуже. Ты мог оказаться в Москве.

— С тобой? С Линой? Я не могу здесь оставаться.

— Тебя схватят, как только ты появишься на улице.

— Нет, если я буду у американцев. Ты что, своим не доверяешь?

— В твоем случае нет. Ты им доверился, и где оказался?

— Да, я доверился им. Откуда мне было знать? Он был полон сочувствия. И собирался отвезти меня к ней. В Берлин.

— Где ты бы забрал некоторые документы. И на этот раз тебя послал тоже фон Браун?

Эмиль, колеблясь, посмотрел на него, затем покачал головой:

— Он считал, что они уничтожены.

— Но ты-то так не считал.

— Я тоже так думал. Но мой отец — с ним я не мог быть уверен. И, конечно, оказался прав. Он отдал их тебе.

— Нет. Он мне ничего никогда не отдавал. Я забрал их. Он защищал тебя до последнего. Бог знает почему.

Эмиль смущенно уставился взглядом в пол:

— А какая разница.

— Для него есть разница.

Эмиль секунду обдумывал это, затем сказал:

— Как бы там ни было, они у тебя.

— Но у Талли их не было. А теперь скажи, что все это значит? Ты говоришь ему о документах, а потом ни слова о том, где они.

Первый намек на улыбку со странным оттенком высокомерия:

— Мне и не надо было. Он считал, что знает, где они. Он сказал, я знаю, где они, все архивы, где американцы их держат. Он собирался помочь, ты можешь представить себе такое? Он сказал, к ним допустят только американца. Ну я и не стал его разочаровывать. Он собирался достать их для меня, — сказал он, качая головой.

— По доброте душевной? — Точно, любил получать плату дважды.

— Конечно, за деньги. Я согласился. Я знал, что их там нет. — Мне бы платить не пришлось. А раз уж он мог меня вывезти… Так что тут я схитрил. А потом он передал меня русским.

— Ну и парочка. Зачем ты вообще ему рассказал?

— Я никогда не умел пить. Это было… ну, от отчаяния. Как еще объяснить? Все эти недели, ожидание, почему они не отправляют нас в Америку? Затем до нас дошли слухи о судах, о том, что американцы всюду ищут нацистов, и я подумал, что мы отсюда никогда не выберемся, они не собираются нас отправлять. Может, я и сказал что-то вроде этого — что американцы и нас запишут в нацисты, потому что в войну нам пришлось выполнять определенные вещи, и как теперь все это будет выглядеть? Есть документы, в которых отражено все, что мы делали. Какие документы? СС, сказал я, они сохранили все. Не знаю, может, я и был немного пьян и наговорил лишнего. А он сказал, что этим, охотой за нацистами, занимаются только евреи — американцам мы нужны. Для продолжения работы. Он понимал, насколько это важно. — Его голос наконец окреп, стал уверенным. — И знаешь, верно. Остановиться сейчас — это…

Джейк поставил кружку на стол и взял сигарету.

— А затем вы отправились в Берлин. Расскажи, как удалось это устроить?

— Очередной допрос? — раздраженно спросил Эмиль.

— Время у тебя есть. Садись. И ничего не пропусти.

Эмиль снова опустился на подлокотник, потирая виски, как будто пытаясь привести в порядок память. Но история, которую он рассказал, была Джейку уже известна, ничего неожиданного в ней не оказалось. Никаких других американцев — секрет партнера Талли Сикорский унес с собой. Только несколько новых деталей пересечения границы. Охрана явно была любезной.

— Даже тогда я не знал, — сказал Эмиль. — Пока не добрался до Берлина. И только там понял, что для меня все кончено.

— Но не для Талли, — размышляя вслух, сказал Джейк. — Теперь у него появились другие дела благодаря твоей болтовне. Там крылись огромные возможности. Кстати, а остальные в Крансберге знали об этом?

— Моя группа? Конечно нет. Они бы не… — Занервничав, он замолчал.

— Что? Не оказались бы такими понимающими, как Талли? Для них это стало бы сплошной головной болью, не так ли? Пришлось бы много чего объяснять.

— Я не знал, что он задумал это. Я считал, что документы уничтожены. Я бы никогда не предал их. Никогда, — возбужденно повторил он громче. — Понимаешь, мы — одна команда. Именно так мы работаем. Фон Браун делал все, чтобы бы мы оставались вместе, все. Ты не знаешь, что это такое. Однажды его даже арестовали — такого человека. Но вместе, всю войну. Когда вместе проходишь через такое — больше никто не знает, как это было. Что нам приходилось делать.

— Что вам приходилось делать. Боже, Эмиль. Я читал документы.

— Да, что нам приходилось, делать. Ты что думаешь? Я тоже СС? Я?

— Не знаю. Люди меняются.

Эмиль встал:

— Тебе я не должен отвечать. Только не тебе.

— Кому-то тебе придется ответить, — спокойно сказал Джейк. — Можешь начать и с меня.

— Так это суд, значит. Ха, в этом борделе.

— В Нордхаузене были не девочки. А ты.

— В Нордхаузене. Что-то там прочитал в документах…

— Я там был. В лагерях. Видел твоих рабочих.

— Моих рабочих? Хочешь, чтобы мы отвечали и за это? Это СС, а не мы. Мы с этим не имели ничего общего.

— За исключением того, что это допустили.

— А что мы должны были делать? Подать жалобу? Ты не знаешь, как это было.

— Ну так расскажи.

— Рассказать тебе что? Что ты хочешь узнать? Что?

Джейк, внезапно растерявшись, посмотрел на него. Те же очки, те же кроткие глаза, теперь широко раскрытые и вызывающие, затравленные. Действительно, что?

— Наверное, что случилось с тобой, — сказал он спокойно. — Я думал, что знаю тебя.

Лицо Эмиля уязвленно задрожало.

— Да, мы оба думали, что знаем друг друга. И, кажется, оба ошибались. Друг Лины. — Он секунду смотрел в глаза Джейку, затем, овладев собой, вернулся в кресло. — Что случилось. Ты это хочешь знать? Ты был здесь. Ты же знаешь, что происходило в Германии. Ты считаешь, я этого хотел?

— Нет.

— Нет. И что тогда? Повернуться к этому спиной, как сделал мой отец, пока все это не кончится? А когда закончится? Может, никогда. Я жил тогда, а не сейчас, когда это закончилось. А мои знания. Ты же не будешь дожидаться благоприятной политической обстановки. Мы были только в самом начале исследований. Как мы могли ждать?

— Поэтому ты стал работать на них.

— Нет. Мы терпели их. Их дурацкое вмешательство. Сумасшедшие требования. Отчеты. Все это. Они забрали Дорнбергера, нашего руководителя, но мы и это пережили. Так что дело сохранилось даже после войны. Понимаешь, что это значит? Оторваться от земного? Создать нечто новое. Трудное, но ценное. Как еще мы могли добиться этого? Нам дали деньги, не слишком много, но достаточно, чтобы продолжать работу, чтобы пережить их.

— Создавая им оружие.

— Да, оружие. Тогда уже шла война. Ты думаешь, я стыжусь этого? — Он посмотрел на него свысока. — Это моя страна. Кто я? Да и Лина тоже, — сказал он, быстро взглянув на него. — Одна кровь. Во время войны делаешь то…

Он умолк.

— Я видел это, Эмиль, — сказал Джейк. — То была не война — только не в Нордхаузене. То было совсем другое. И ты это видел.

— Они говорили, что это единственный способ. Был план. Они нуждались в рабочих.

— И убивали их. Для выполнения плана.

— Не для нашего, нет. Их плана. Невероятного, бредового, как и все остальное. Разве не безумие — плохое обращение с рабочими? Безумие, все было безумием. Когда я увидел это, я поверить не мог, что они это делают. В Германии. Но к тому времени мы уже жили в сумасшедшем доме. При такой жизни сам начинаешь сходить с ума. Разве может в дурдоме остаться хоть один здоровый человек? Нет, психами стали все. Но все нормально. Тебя просят провести расчеты, безумные расчеты, но ты сам станешь безумцем, если откажешься. С тобой, с твоей семьей могут сотворить бог знает что, поэтому ты тоже становишься сумасшедшим. Мы понимали, что это безнадежно, мы все, кто был в программе. Даже их цифры. Даже цифры сходили с ума. Ты мне не веришь? Тогда слушай. Небольшая математическая задачка, — сказал он, встал и принялся расхаживать по комнате — мальчик, который мог считать в уме. — Первоначальный план предусматривал 900 ракет в месяц, 30 тонн взрывчатки в день для Англии. Это был 1943 год. Гитлер требовал 2000 ракет в месяц — невозможная задача, мы так и не смогли приблизиться к этой цифре. Но цель была поставлена, так что нам требовалось все больше и больше рабочих для достижения этой сумасшедшей цифры. Так и не приблизились. А если бы достигли? Это бы означало 66 тонн в день. Шестьдесят шесть. В 1944 году союзники сбрасывали на Германию по три тысячи тонн в день. 66 против 3000 — вот с такой математикой они и работали. И для этого нагнали в конечном счете 40 тысяч заключенных. Все больше и больше, чтобы достичь этого показателя. Хочешь, чтобы я объяснил, что происходило? Они были сумасшедшими. Они сделали нас сумасшедшими. Я не знаю, что тебе еще сказать. Как еще мне ответить на это? — Он перестал ходить по комнате и вопросительно развел руками.

— Хотелось бы знать, кто сможет. В Германии у каждого свое объяснение. А ответа нет.

— На что?

— На 1100 калорий в день. Еще одна цифра.

Эмиль отвел взгляд.

— И ты считаешь, что это сделал я?

— Нет, ты занимался только расчетами.

Эмиль на мгновение замер, затем подошел к ночному столику и взял чашку.

— Ты свой кофе допил? — Он стоял у кровати и смотрел в чашку. — Теперь виноват только я. Тебе так будет легче? Увести от меня мою жену.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, — сказал Джейк, глядя прямо в его очки. — Обвиняешь ты.

Эмиль кивнул сам себе:

— Наши новые судьи. Вы обвиняете нас, затем уезжаете домой, чтобы мы могли уличать друг друга. Вот чего вы хотите. Так это никогда не кончится.

— Для тебя как раз кончится. Ты уедешь в Штаты с остальными и продолжишь свою прекрасную работу. Суть в этом, не так ли? Ты, фон Браун и все остальные. Тут вопросов нет. Все забыто. Никаких документов.

Эмиль посмотрел поверх очков:

— Ты уверен, что американцам нужны эти документы?

— Некоторым из них — да.

— А что с теми, кто в Крансберге? Вы это сделаете и с ними? Меня обвинить недостаточно?

— Это касается не только тебя.

— Разве? Ну да, я так и думал. Ради Лины.

— Ошибаешься. Но и ради этого тоже.

— Ты думаешь, она от этого станет счастливее? От того, что меня посадят в тюрьму?

Джейк промолчал. Эмиль поднял голову и выдохнул:

— Ну тогда вперед. Здесь я не могу оставаться. Меня ищут, она мне сказала. Так что сажай меня. Какая разница, где я буду сидеть?

— Не торопись исчезать. Ты для нас сейчас очень ценная обуза — непоставленный товар. Он должен что-то предпринять.

— Кто?

— Партнер Талли.

— Я же сказал, больше никого не было.

— Нет, был, — сказал Джейк, осененный новой идеей. — Ты с кем-нибудь еще говорил в Крансберге?

— Из американцев? Нет. Только с Талли, — безучастно ответил Эмиль.

— И с Шеффером. На допросе, — пояснил Джейк. — Ты с его другом Бреймером когда-нибудь встречался?

— Я не знаю этого имени. Они все были для нас одинаковы.

— Здоровый такой, чиновник, не военный?

— Тот? Да, он был там. Встречался с группой. Интересовался программой.

— Не сомневаюсь. Он разговаривал с тобой?

— Нет. Только с фон Брауном. Американцам нравится «фон», — сказал он, слегка пожав плечами.

Джейк на минуту откинулся на спинку кресла, размышляя. Но как это могло быть? Еще одна колонка, которая никак не вписывается.

Эмиль принял молчание за ответ и пошел к двери, унося чашку.

— Ты хоть весточку отправь в Крансберг. Мои коллеги будут беспокоиться…

— Подождут. Я хочу, чтобы ты немного побыл без вести пропавшим. Небольшая приманка.

— Приманка?

— Именно. Какой Лина была для тебя. Теперь ты побудешь приманкой. Посмотрим, кто клюнет.

Эмиль, моргая за стеклами очков, развернулся у двери.

— Смысла нет разговаривать. Когда ты в таком состоянии. Это что, определенная идея правосудия? Ради кого, интересно? Не ради Лины. Ты думаешь, я прошу для себя — для нее тоже. Подумай, что это значит для нее.

— Ну конечно. Для нее.

— Да, для нее. Ты думаешь, она хочет, чтобы у меня были такие неприятности? — Он повел рукой, охватывая не только комнату, но и документы, все смутное будущее.

— Нет, она считает себя в долгу перед тобой.

— Может, это ты кое-что должен.

Джейк взглянул на него.

— Может быть, — сказал он. — Но она так не считает.

Эмиль покачал головой:

— Как все обернулось. Подумать только, я уехал из Крансберга ради нее. А теперь получается — из-за нашей работы. Чтобы ты мог ей что-то доказать. Помахать этими документами перед моим носом. «Видишь, что он за человек. Оставь его».

— Она уже оставила тебя, — сказал Джейк.

— И ушла к тебе, — сказал Эмиль. Не веря, покачал головой, отвел покатые плечи назад и выпрямился, будто надел военный мундир. — Но как же ты изменился. Совершенно другой человек. Я думал, ты поймешь, что тут творилось, — оставишь мне мою работу, хоть это. Так нет, ты и ее хочешь забрать. Безжалостно. А всех нас записать в нацисты. Она тебе за это спасибо не скажет. Она хоть знает, как ты изменился?

Джейк минуту внимательно смотрел на него: тот же человек, что и на вокзальной платформе, уже не смазанное пятно, словно поезд замедлил ход, и он теперь может его рассмотреть.

— А ты нет, — сказал он, внезапно устав; тупая боль растеклась по руке, изменив даже голос. — Я просто не знал тебя. В отличие от твоего отца. Он назвал это упущением.

— Мой отец…

— Твоя голова была занята одними расчетами. Не ею. Для тебя она была лишь оправданием. Даже Талли купился на это. Может, ты и сам веришь в это. Так же ты думаешь и про Нордхаузен. Появился сам собой. Но в реальности-то все иначе. В долгу перед тобой? Ты приезжал в Берлин не за ней, ты снова приезжал за документами.

— Нет.

— Как и в первый раз. Она думает, ты рисковал своей жизнью, чтобы вызволить ее. Рисковал, но не ради нее. Тебя послал фон Браун. Это был его автомобиль, его поручение. Чтобы продолжить работу. Без наводящих на размышления листков бумаги. Ты никогда и не пытался вызволить ее, а просто спасал собственную жалкую шкуру.

— Тебя тут не было, — зло сказал Эмиль. — Ты прошел через этот ад? Как я сумел пройти? Мне нужно было думать о других. Оставался только один мост…

— И ты уехал вместе с ними. Я тебя не осуждаю. Но и ты сам не осуждаешь себя. С какой стати? Ты же был руководитель. Это была твоя команда. Сколько времени ушло у тебя на то, чтобы забрать документы? Вот твоя главная задача. Пассажиры? Ну, если останется время. Но его не осталось.

— Она была в больнице, — повысив голос, сказал Эмиль. — В безопасности.

— Ее изнасиловали. Она чуть не погибла. Она тебе об этом говорила?

— Нет, — сказал он, опустив глаза.

— Но ты забрал то, за чем на самом деле приезжал. Ее бросил, а команду сохранил. А сейчас ты хочешь провернуть это еще раз, и чтобы она помогла тебе при этом, потому что считает, что в долгу перед тобой. Лине повезло, что ей позвонили.

— Это ложь, — сказал Эмиль.

— Разве? Тогда почему ты не сказал фон Брауну, что уезжаешь из Крансберга вместе с Талли? Не мог, да? Не было причины. Он считал, что документы у тебя. Но тебе надо было убедиться. Поэтому ты и приехал. Все крутилось вокруг документов. Но не вокруг нее.

Эмиль продолжал смотреть в пол.

— Ты сделаешь все, чтобы настроить ее против меня, — удрученно сказал он, замыкаясь в себе. Потом взглянул на Джейка. — Ты ей рассказал?

— Сам расскажешь, — ровно произнес Джейк. — Меня там не было, помнишь? А ты был. Вот и расскажи все, как было. — Он посмотрел на Эмиля, оцепенело затрясшего головой во внезапной тишине, и откинулся на подушку. — Тогда она, вероятно, и сама поймет, что к чему.

Брайан появился после обеда. Принес газету и бутылку виски из войсковой лавки.

— Ну, жив, здоров. А вот это выглядит хреново, — сказал он, показывая на плечо. — Береги его. — Он открыл бутылку и налил две порции. — Отличное убежище, должен сказать. В коридоре видел хорошенькую девчонку. Суля по всему, под халатиком у нее ничего не было. Но пробу вряд ли дадут. Будь здоров. — Он одним махом опрокинул в себя виски. — Как ты нашел эту квартиру?

— Британская собственность.

— Действительно? То, что надо.

— Кто-нибудь видел, как ты входил сюда?

— А что? В моем возрасте я еще способен заплатить за это. — Он мельком взглянул. — Нет, никто. Джип, кстати, на заднем дворе. Я подумал, ты захочешь, чтобы он не светился на улице. Зачем вводить в искушение?

— Спасибо.

— Насколько я понял, это муж, — сказал он, кивая в сторону гостиной. — Тот, что хандрит на диване. А как вы тут спите, или я слишком любопытен?

— Спасибо тебе и за это. С меня причитается.

— Не беспокойся. Я взыщу. Трюки твои, эксклюзив мой. Идет?

Джейк улыбнулся.

— Ты у нас знаменитость, — сказал Брайан, вручая ему газету. — По крайней мере, полагаю, что речь идет о тебе. Имен не называют. Да и смысла особого нет.

Джейк развернул газету. В верхней части жирным шрифтом шел заголовок МИР. Под ним фотография морских пехотинцев, водружающих флаг над островом Иводзима.^[80] Внизу справа более мелким шрифтом НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ? КТО ВЫСТРЕЛИЛ ПЕРВЫМ? Далее шло описание перестрелки у Рейхсканцелярии, такое же путаное, как и перекрестный огонь, с подтекстом — все были пьяны.

— Ты бы знал, какой тарарам поднялся! Ну, ты-то знаешь. Русские топали ногами, злые, как всегда. Вручают официальные ноты, требуют внеочередного созыва Совета, и все такое. Говорят, не будут участвовать в параде победы — есть потери. Может, расскажешь, что в действительности случилось?

— Хочешь верь, хочешь нет, но именно так оно и было. За исключением одного — русские были трезвые.

— Это первое.

— И я в этом не участвовал, — сказал Джейк, завершая интервью.

— Строго говоря, парень, тебя там не было. Ты был со мной.

— Ты им так и сказал?

— Вынужден был. Иначе бесконечные расспросы. Сейчас ты — самая популярная личность в Берлине. Абсолютная королева бала — каждый хочет тебя танцевать. Если бы они знали, где ты был! Будь я проклят, если знаю. Пришел в столовую с дамой, предложил меня подвезти — я был слегка неподъемный, — высадил меня на Ку-дамм, чтобы пропустить по последней, и после этого я тебя не видел. Что касается этого, — сказал он, показав на газету, — я слышал, что в этой заварушке участвовал какой-то гражданский. Кто такой, никто не знает. Я бы предположил, немец. Русские, конечно, не говорят, но у них без вести пропавших вообще не бывает.

— Но я говорил по-английски.

— Американцы думают, что английский знают все. Ты говорил им, кто ты такой?

— Нет. И с русскими я говорил по-немецки. А у Сикорского времени не было…

— Ты уверен? Поверь мне, все думают только о том, чтобы прикрыть свои задницы. Глупо, если вдуматься, идти в бункер, чтобы махнуть стаканчик. Полагаю, хотел потанцевать на могиле Гитлера. Очень неразумно, если учесть обстоятельства. Дело в том, что тебя видели, когда ты выходил из «Адлона» вместе со мной. Есть свидетели. А если я тебя не знаю, кто тогда знает? Я правильно излагаю, а?

Джейк улыбнулся ему.

— А ты все замечаешь.

— Да, если статья моя. Эксклюзив, не забыл? Делиться с твоей бандой я не буду. Так по-честному? Так что там было?

— Она твоя, обещаю. Только подожди немного.

— Что, даже не намекнешь? О чем ты там с генералом болтал? Точнее, с покойным генералом. Кстати, завтра похороны — будут представители от всех союзников. Этот их ужасный оркестр, без сомнения. Полагаю, венок ты посылать не будешь.

— Точно, — сказал Джейк, почти не слушая его. — Ты не знаешь.

— Нет, не знаю, — повторил он, сымитировав голос Джейка. — Если ты не скажешь.

— Нет, я хочу сказать, никто не знает. Что он мне сказал. Никто не знает. Это могло быть все, что угодно.

— Но что он сказал?

— Дай подумать минутку. Это важно. Мне надо обмозговать.

— Тогда не возражаешь? — спросил Брайан, наливая себе еще. — Увлекательное зрелище — смотреть, как другие думают.

— Что угодно. Я имею в виду, предположим, он мне сказал…

— Сказал тебе — что?

Джейк с минуту молчал, потягивая виски.

— Слушай, Брайан, — наконец сказал он. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Что?

— Выпил в пресс-центре. Я плачу.

— И?

— Поболтай там немного. Пропусти несколько рюмок. Ты виделся со мной, историю я зажилил и делиться с тобой не собираюсь, так что ты разозлился.

— Естественно, разозлюсь. А смысл в чем?

— Надо, чтобы все знали, что у меня что-то есть. Пресс-центр — та же деревенская почта, всем все сразу становится известно. Стой, еще лучше. Бумага есть?

Брайан вынул блокнот и передал Джейку, затем стал наблюдать, как тот пишет.

— Пошли это в «Колльерс» от моего имени — телеграфный адрес здесь.

Брайан взял листок и прочитал вслух:

— «Оставьте место следующем номере большого материала скандал». А если ты не пришлешь? Им это не понравится.

— А могу и прислать. И ты можешь. Есть шанс, что эта телеграмма вообще никуда не уйдет. Цензоры не пропустят. А молодой Рон только взглянет нанее, и начнет, как тот цыпленок, орать, что небо падает. Никому покоя не даст.

— Хочешь сказать — мне покоя не даст.

— Спроси его, что за шум — он заткнется. Тогда спроси его, кто такой Талли.

— Тот, которого ты мельком упомянул, когда мы с тобой встретились?

— Верно. Я назвал свою статью историей о Талли.

— И что это тебе конкретно даст?

— Выведет на человека, который его убил. Другого американца.

— Журавль в небе. Ты уверен, что он существует?

— Кто-то пытался убить меня в Потсдаме. Но не Талли — он уже был мертв. Да, уверен.

— Спокойнее. Зачем тебе новые неприятности, тем более такие? — Брайан показал на плечо Джейка. — Дважды везло. А в третий раз…

— А в третий раз он придет ко мне. Вынужден будет. Знаешь, что такое выжимание?

— И ты хочешь выжать его? — спросил Брайан, держа листок из блокнота.

— Частично. Так, чтобы остальное доделали русские. Они думают, что Эмиль где-то на свободе. И он действительно на свободе. Что, если у них возникнет шанс его вернуть? Сикорский убит. Талли убит. Кого еще они пошлют найти его?

— Особенно если этот американец сможет достать и тебя? Не нравится мне все это. И как ты намерен все это организовать, можно тебя спросить?

— Просто сходи и выпей, ладно? Мы почти у цели.

— Поболтать. Чтобы он услышал.

— Он уже услышал все, что нужно.

— Тогда это один из наших.

— Не знаю. Единственное, что я знаю, — это не ты.

— Польщен доверием.

— Нет. Пуля была американская. А ты покупаешь британское, — сказал Джейк, показывая на бутылку.

Брайан сложил газету и сунул в карман.

— Иными словами, ты хочешь забрать это обратно. — Он вытащил из кармана «кольт». — Если ты решился на дальнейшие неприятности.

— Это пистолет Лиз, — пояснил Джейк, беря оружие.

— Из «Адлона» мы уходили, хоть и в спешке, но пистолет я успел прихватить. На всякий случай.

— Знаешь, это он убил ее. Сикорский.

— Так вот оно что? — сказал Брайан. Он встал, собираясь уйти. — Дурацкое дело — сводить счеты. Всегда вылезает не тем боком.

— Тут иное.

— Тогда придется потрудиться, чтобы набрать материал на статью.

— Надеешься выйти сухим из воды? Этого достаточно?

— Дорогой мой, люди выходят сухими из воды всю жизнь. Оглянись вокруг. Особенно здесь. Годами выходят.

— Тогда надо прекратить.

— Ну, я для этого слишком стар. Только молодые рвутся все исправлять. Так что предоставляю это тебе. И этот прекрасный скотч. А если подумать, пожалуй, нет, — сказал он и забрал бутылку. — Еще неизвестно, сколько заходов придется сделать, прежде чем мой старый язык как следует развяжется. И тоже за мой счет.

— Спасибо, Брайан.

— Ну, с учетом Африки — это уже что-то. Полагаю, нет смысла советовать тебе быть осторожнее. Ты никогда не был. Но тут замешаны русские. Мне надо было думать, что ты здесь свои амурные дела улаживаешь. — Он кивнул в сторону соседней комнаты.

— Это само собой уладится.

— Молодой, — вздохнул Брайан. — Куда уж мне.

Джейк одевался минут десять. Негнущимися руками едва справился с пуговицами, а завязать ботинки вообще оказалось мучением.

— Ты куда-то собрался? — спросила Лина, посмотрев на него. Они с Эрихом сидели за столом и разглядывали журнал, позаимствованный у одной из девушек. «Лайф», картинки из другого мира. Эмиль сидел на диване с отсутствующим выражением лица, полностью уйдя в себя.

— Я ненадолго, — сказал Джейк, собравшись поцеловать ее на прощанье. Затем остановился. Даже самый обыкновенный жест сейчас будет выглядеть неуместным. Вместо этого он провел рукой по голове Эриха.

— Розен сказал, тебе нужен покой, — напомнила Лина.

— Я в порядке, — сказал Джейк, чувствуя, что Эмиль наблюдает за ним так, что ему, как непрошеному гостю, захотелось поскорее уйти от них. — Не жди меня и ложись спать, — сказал он Эриху и краем глаза посмотрел на остальных. Но помахал ему только Эрих.

На улице стало легче. Анонимность темноты успокаивала. Военный в джипе. Он ехал в сторону Кройцберга, даже не замечая руин. И Берлин может стать нормальным городом. Вопрос привычки.

Он застал Гюнтера за пасьянсом. Рядом с ним на столе полупустая бутылка. Он методично выкладывал карты рядами, как колонки очевидных аргументов.

— Неожиданный визит, — сказал Гюнтер без особого удивления, почти не отрывая взгляда от карт.

— Я подумал, следует ввести вас в курс последних событий, — сказал Джейк, присаживаясь.

Гюнтер что-то проворчал и продолжал раскладывать карты, пока Джейк рассказывал ему об «Адлоне», не остановившись даже в тот момент, когда пули зацокали по лестнице Рейхсканцелярии.

— Вам опять повезло, — сказал он, когда Джейк закончил. — А мы так ничего и не знаем.

— Поэтому я и пришел. У меня есть для вас задание.

— Оставьте меня в покое, — сказал он, переворачивая карту. Затем поднял взгляд. — Что?

— Я хочу, чтобы вы завтра пошли на похороны.

— Сикорского?

— Друга. Вполне естественно, вы захотели прийти.

— Не смешите меня.

— И выразить свое почтение его преемнику. Полагаю, его номеру два — у них не было времени назначить кого-то другого. Может, это его начальник. В любом случае, тому, кто сейчас является Сикорским. Этот бизнес — хороший, это раз. — Он взглянул на штабеля коробок с черного рынка.

— А два?

— Новый бизнес.

— Со мной, — сказал Гюнтер, приподняв бровь.

— Вам следует подумать об этом с его точки зрения — что он знает или что ему сказали. Русских в «Адлоне», должно быть, допросили с пристрастием. Он знает, что Сикорский видел нас там — Лину и меня — и позволил нанести ему визит. Он знает, что Брандт сбежал, а Сикорский в погоне за ним был убит. Он знает, что Брандт не у американцев — в противном случае партнер Талли доложил бы ему. Так где он? Логически, в каком месте? — Гюнтер, продолжая играть, вопросительно промычал. — Там, где он всегда хотел быть — со своей женой. Которая приходила со мной. А я ваш друг. А вы — вы следили за мной по просьбе Сикорского, — говорил Джейк, энергично выговаривая слова в порядке карточного расклада: валет, десятка, девятка. — Его источник.

Гюнтер остановился:

— Я ему ничего не говорил. Ничего важного.

— Это он так утверждал. Смысл в том, что они знают: он получил эти сведения от вас. Им известно, что вы знаете меня. Они могут даже подумать, что вам известно, где я. Что означает…

— Согласен, интересная ситуация, — сказал Гюнтер, медленно переворачивая карту. — Но я не знаю, где вы. И, как вы помните, никогда не хотел знать. Чтобы не оказаться в таком положении.

— Если они поверят. Может, они не считают вас таким благородным. Может, они считают вас стукачом.

Гюнтер бросил на него взгляд, затем вернулся к картам.

— Вы пытаетесь спровоцировать меня? Бесполезно.

— Я пытаюсь показать вам, как он посмотрит на все. Когда вы будете говорить с ним завтра.

— И что вы хотите, чтобы я сказал?

— Я хочу, чтобы вы меня предали.

Гюнтер положил карты на стол, взял стакан и откинулся на спинку стула, глядя на Джейка поверх очков.

— Продолжайте.

— Пора занять в этом мире более высокое положение. Сигареты, часы, кое-какой треп в баре — реальных денег на этом не сделаешь. Но даже у мелкого маклера иногда появляется шанс. То, что можно продать за хорошие деньги. То, что падает ему прямо в руки.

— Как я понимаю, такой возможностью является герр Брандт.

Джейк кивнул:

— Я приходил к вам за разрешениями на проезд. Чтобы вывезти счастливую парочку из города.

— А они у меня есть?

— Они есть на рынке. А вы там свой человек. Они подумают, что вы смогли бы. Но тут поменялись обстоятельства. Вы не хотите ограничивать свои возможности. Вашего друга Сикорского больше нет — почему бы не завести себе новых друзей, и даже несколько на стороне? Трудно устоять.

— Очень.

— Поэтому вы согласились встретиться с нами. Чтобы передать разрешения. Если вместо этого появится кто-то еще…

— Где? — спросил на удивление точно Гюнтер.

— Пока не знаю, — сказал Джейк, отмахиваясь от вопроса. — Но в американской зоне. Это важно. Нужно, чтобы они прислали американца. Если это будут русские, я учую подставу сразу же. Это должен быть американец, чтобы, если у меня и возникнет подозрение, было уже поздно.

— И они пришлют его, вашего американца?

— Само собой. Он знает, кто я. Да и сам захочет прийти. Я пустил слух, что мне кое-что известно. Такой шанс он не упустит. И придет.

— И вы в его руках.

— Это он будет в моих руках. Все, что вам нужно будет сделать, — привести его ко мне.

— Стать вашим грайфером, — тихо сказал Гюнтер.

— Это может сработать.

Гюнтер перевел взгляд на карты и снова приступил к игре.

— Жаль, что до войны вы не служили в полиции. Иногда смелый ход…

— Это может сработать, — снова повторил Джейк.

Гюнтер кивнул.

— Но есть один момент. Я с русскими не ссорился. И, как вы говорите, я не хочу терять свои возможности. Если у вас получится, где окажусь я? Обрублю для себя все концы. Русские узнают, что их предал я. Обратитесь к кому-нибудь другому.

— Больше не к кому. Вам они поверят. Это ваше дело тоже.

— Нет, ваше. Помогать вам было интересно — способ провести время. Теперь же вырисовывается нечто иное. Я не хочу светиться. Только не сейчас.

Джейк посмотрел на него:

— Верно. Вы никогда и не светились.

— Верно, — сказал Гюнтер, отказываясь от участия.

Джейк протянул руку и накрыл ладонью карты, не давая ему играть.

— Уберите руку. — Джейк держал ее, не убирая, еще с минуту, глядя на него в упор. — Оставьте меня в покое.

— Сколько вы еще намерены быть живым трупом? Годы? Слишком долго, чтобы ходить с опущенной головой. Вы же коп. Речь идет об убийстве.

— Нет, о выживании.

— Таким образом? Однажды вы уже так пробовали выжить. Хороший немецкий полицейский. Вы не поднимали головы, а люди гибли. Теперь вы хотите сунуть ее в бутылку. Ради чего? Ради возможности стучать русским? Вы будете работать на таких же людей. Думаете, они чем-то отличаются? — Огорченный, он оттолкнул стул и подошел к карте на стене. Берлин, каким он был.

Гюнтер, окаменев, сидел неподвижно секунду, затем почти машинально выложил еще одну карту.

— А вы думаете, американцы гораздо лучше?

— Ну, может, и не так, чтобы очень, — сказал Джейк, переводя глаза влево, в сторону Далема. — Но тут иное. Тут выбор. — Он отвернулся от карты. — У вас есть выбор.

— Работать на американцев.

— Нет, снова стать полицейским. Настоящим.

Минуту оба молчали, так что, когда дверь содрогнулась от резкого стука, он показался еще более громким в плотной тишине. Джейк встревоженно поднял глаза, ожидая русских, но это был Берни. Он ввалился в дверь с папками под мышкой, как и в тот первый вечер на Гельферштрассе, когда столкнулся с тарелкой. На сей раз вид Джейка остановил его на середине броска.

— А вы где были? Вас все ищут.

— Слышал.

— Хорошо, что вы здесь. Меньше беготни, — сказал он, ничего не поясняя, и направился к столу. — Ви геец, Гюнтер? — Он бросил взгляд на карты. — Семь из восьми. Дела не слишком ясные? — Он поднял бутылку, измерил взглядом уровень жидкости и отставил в сторону.

— Достаточно понятные.

— Я принес копии по Бенсхайму, которые вы просили. Но я их заберу обратно. Нам не полагается…

— Если верить герру Гейсмару, уже не нужно.

— А что в Бенсхайме? — спросил Джейк.

— Там Талли служил до Крансберга, — сказал Берни.

— Чтобы поставить точки над/, — сказал Гюнтер, открывая одну из папок, и затем посмотрел на Джейка. — Не наскоками, а методично. Поэтому часто вырисовывается определенная схема. Я думал, кому он продает персилшайны? Каким немцам? Может, тому, кого я знаю. Всего лишь идея.

— Так вот как они выглядят. — Джейк подошел и взял один из документов.

Обычная темно-желтая бумага, рваный шрифт в рамках, внизу что-то нацарапано чернилами. Наверху фамилия неизвестного ему человека — Бернхардт. Формат страницы другой, но все же знакомый, как и у всех оккупационных анкет. Он быстро пробежал листок взглядом и отдал. Безвредная бумага, но репутацию Бернхардту обеспечивает.

— Но, как я сказал, уже не нужны, — сказал Гюнтер.

— А почему? — спросил Берни.

— Гюнтер выходит из дела, — сказал Джейк. — Хочет продолжить пьянствовать в другом месте.

— И все же не возражаете, если я взгляну? Раз уж вы их принесли? — спросил Гюнтер, забирая папки.

— Ради бога, — сказал Берни, наливая себе. — Я прервал вашу беседу?

— Нет, мы закончили, — сказал Джейк. — Я ухожу.

— Подождите. У меня есть новости. — Он опрокинул в себя содержимое стакана и проглотил, слегка передернувшись. Жест настолько ему несвойственный, что привлек внимание Джейка.

— А я думал, вы не пьете.

— Теперь понимаю, почему, — сказал Берни со все еще искаженным гримасой лицом. Он поставил стакан. — Рената умерла.

— Русские…

— Нет, повесилась.

Никто ничего не произнес, в комнате наступила мертвая тишина.

— Когда? — непроизвольно спросил Джейк — лишь бы звук заполнил паузу.

— Ее нашли сегодня утром. Я никак не ожидал…

Джейк отвернулся к карте. Его глаза оживились, как будто в них вспыхнула искорка.

— Нет, — произнес он, но не в ответ, а просто очередной звук.

— Никто и не думал, что она… — Берни замолчал и взглянул на Джейка. — Она что-нибудь сказала вам, когда вы с ней разговаривали?

Джейк покачал головой:

— Если и сказала, я этого не слышал. — Он шарил глазами по карте — Алекс и этот возмутительный суд; Пренцлауэр, где она прятала ребенка; вокзал «Анхальтер», где она стрельнула сигаретку на платформе. Жизнь, как и улицы, можно проследить по карте. Старый офис «Коламбии», куда она поставляла сюжеты, выхваченные острым глазом.

— Итак, конец, — сказал безучастно Гюнтер.

— Начиналось совсем по-другому, — сказал Джейк. — Вы ее не знали. Какой она была. Такой милой, — сказал он не к месту, как о живой. Он повернулся к ним. — Она была милой.

— Все умирают, — сказал бесстрастно Гюнтер.

— Не понимаю, мне-то к чему горевать, — сказал Берни. — С учетом того, что она натворила. Еще и еврейка. И все же. — Он помолчал. — Но я пришел сюда не за этим. Не за тем, чтобы еще кто-то умер.

— Она была частью всего этого, — по-прежнему безучастно произнес Гюнтер.

— Как и многие другие, — сказал Джейк. — Они просто жили, не поднимая головы. Может, и они ничего бы не сделали, учитывая, что тут творилось.

— Ну, может, теперь она нашла другой путь, — сказал Берни. — Хотя до него ох как далеко.

— А что есть «другой путь»? — спросил Гюнтер.

— Полагаю, зависит от ваших жизненных установок, — сказал Берни, беря фуражку. Гюнтер быстро посмотрел на него, затем отвел глаза. — В любом случае, я полагал, что вам будет интересно. Вы идете? — спросил Берни Джейка. — У меня еще есть дела. Два дня на это, хорошо, Гюнтер? — Он коснулся папок. — Мне нужно отослать их обратно. Успеете?

Гюнтер не ответил, вместо этого взял папку, открыл ее и сделал вид, что занят чтением документов. Джейк стоял и ждал. Но Гюнтер лишь перевернул страницу, как полицейский, просматривающий снимки подозреваемых. Они были у двери, когда он поднял голову.

— Герр Гейсмар? — сказал он, медленно встал и подошел к карте, спиной к ним. Постоял секунду, изучая ее. — Выберите место. И сообщите мне до похорон.

Лина сидела в большом кресле, подобрав под себя ноги, в дыму, что кольцами вился из пепельницы, пристроенной на широком подлокотнике. В комнате царил полумрак — лампа, накрытая шарфом, горела тускло. Было похоже, что она просидела так несколько часов, уйдя в себя, оцепенев настолько, что даже не пошевелилась, когда Джейк подошел и коснулся ее волос.

— Где Эмиль?

— В постели, — сказала она. — Говори тише, Эриха разбудишь. — Она кивнула на диван, где, свернувшись калачиком под простыней, лежал мальчик. Ответ на вопрос Брайана, как мы тут спим, — посменно.

— А ты?

— Ты хочешь, чтобы я разделила с тобой постель? — спросила она, неожиданно сухо, прикуривая новую сигарету от окурка. — Наверное, мне лучше пойти к Ханнелоре. Так жить… — Она взглянула на него. — Он говорит, ты его никогда не отпустишь. Он хочет уехать в Крансберг.

— Уедет. Мне он нужен еще на один день. — Джейк взял стул у стола и поставил рядом с ней, чтобы можно было разговаривать шепотом. — Еще один день. И потом все закончится.

Она стряхнула пепел, постучав сигаретой о пепельницу.

— Он считает, что ты использовал меня.

— Было дело, — сказал он, пытаясь развеселить ее.

— Но он прощает меня, — сказала она. — Он хочет простить меня.

— Что ты ему сказала?

— Неважно. Он не слушает. Я оказалась слабой, но он прощает меня — вот как он себе это представляет. Так что, видишь, я прощена. Все то время, перед войной, когда я думала… А в конце — так легко.

— А он знает? Про то, что было до войны?

— Нет. Если бы он думал, что Петер… Ты же ему не говорил, нет? Тогда оставь ему хотя бы это.

— Нет. Я ему не говорил.

— Мы должны оставить ему это, — сказала она, снова задумавшись. — Мы тут такого натворили. А теперь он меня прощает.

— Пусть прощает. Ему так легче. Никто не виноват.

— Нет, ты виноват. Тебя он не прощает. Он считает, что ты его хочешь погубить. Именно так и говорит. И настраиваешь меня против него. Говорит любые глупости. Вот такую благодарность ты получаешь за его спасение. — Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и выпустила дым. — Он хочет, чтобы я поехала в Америку.

— С ним?

— Они могут брать с собой жен. Для меня это шанс — уехать от всего этого.

— Если они поедут.

— Мы можем начать все заново. Такова его идея. Начать все заново. Вот для этого ты его и спасал. Вероятно, ты уже жалеешь.

— Нет. Так говорили мои карты, помнишь?

Она улыбнулась с закрытыми глазами.

— Спасатель. Вот мы и здесь, твое заблудшее стадо. Что ты будешь с нами делать?

— Для начала уложу тебя в постель. Ты спишь на ходу. Давай потесним немного Эриха, он не будет возражать.

— Нет, не трогай его. Я слишком устала и не засну. — Она повернулась и посмотрела на мальчика. — Я посылала одну из девушек к Фляйшману. Он спрашивает, можем мы подержать его у себя еще немного? Лагеря переполнены. Ты не возражаешь? Он не мешает. И, знаешь, Эмиль не любит при нем разговаривать, что тоже хорошо. Хоть чуточку спокойнее.

— А что с Техасом?

— Им нужны только маленькие дети. Пока, очевидно, они еще не стали слишком немцами, — сказала она скорее удрученно, чем рассерженно, и потушила сигарету. — Все подопечные. Принимаешь нас — и потом отвечаешь за нас. Знаешь, он думает, что ты хочешь отвезти его к его маме. Что мне на это говорить? Может, что после тюрьмы?

— Уже и этого не скажешь, — тихо ответил Джейк. — Она покончила с собой вчера ночью.

— Ох, — слабо, как подранок, вскрикнула Лина. — Ох, что же она сделала? — Лина бросила взгляд на диван, затем опустила глаза — в них стояли слезы. Джейк потянулся к ней, но она отмахнулась и прикрыла глаза рукой. — Так глупо. Я ее даже не знала. Девушка из конторы. Не смотри. Я не знаю, что со мной.

— Ты просто устала, вот и все.

— Но сделать такое. Сколько это будет длиться? Кипятить воду, чтобы можно было пить. Дети живут как животные. Теперь еще один труп. И это называется мир. Во время войны было лучше.

— Нет, не лучше, — мягко сказал Джейк, достал платок и передал ей.

— Нет, — сказала она, сморкаясь. — Мне просто себя жалко. Кипяченая вода, боже. Разве в этом дело? — Она опять хлюпнула носом, затем вытерла лицо, постепенно успокаиваясь. Откинувшись назад, вздохнула. — Знаешь, после того, как пришли русские, было много таких — как она. Тогда я ни разу не плакала. На улицах валялись трупы. Кто знал, как они умирали? Моя подруга Аннелиза? Я нашла ее. Отравилась. Как Ева Браун. Сожгла себе весь рот. Что она сделала? Пряталась, пока ее не нашел какой-то русский. Может, даже несколько. Тут была кровь. — Она показала на низ живота. — Когда их было так много, не плакала. Так почему сейчас? Может, я тогда решила, что все закончилось. — Она еще раз вытерла лицо и вернула платок. — Что ты ему скажешь?

— Ничего. Его мама погибла на войне, и все.

— На войне, — сказала она неопределенно, глядя на спящего мальчика. — Как можно бросить ребенка?

— Она не бросила. Она оставила его на меня.

Лина повернулась к нему.

— Ты не можешь отправить его в лагерь для перемещенных лиц.

— Знаю, — сказал он, коснувшись ее руки. — Я что-нибудь придумаю. Дай мне чуточку времени.

— Пока ты уладишь дела, — сказала она, снова откинувшись назад. — Все наши судьбы. И Эмиля тоже?

— Эмиль может сам устроить свою жизнь. Насчет Эмиля я не беспокоюсь.

— Зато я беспокоюсь, — сказала она медленно. — Он все еще что-то для меня значит. Что именно, не знаю, он мне не муж, но тем не менее. Может, это потому, что я не люблю его. Странно, да? Беспокоиться о человеке, которого больше не любишь? Он даже выглядит иначе. Так бывает. Думаю — люди выглядят иначе, когда они уже больше не любят друг друга.

— Это он так сказал?

— Нет, я говорила тебе — он меня прощает. Когда перестаешь любить человека, это легко, правда? — сказала она — голос ее отдалялся, уносимый воспоминаниями. — Может, никогда и не любил. Только работу. Даже когда он говорит о тебе, возникает такое ощущение. Не любил. Я думала, он будет ревновать, я была готова к этому. Но нет, все мысли о том, что он не сможет вернуться, если ты пустишь в ход эти документы. После этого его коллеги не станут работать с ним. Эти дурацкие документы. Если бы только его отец… — Она замолчала, глядя в сторону, собираясь с мыслями. — Знаешь, о чем он со мной говорит? О космосе. Я стараюсь накормить ребенка теми продуктами, которые ты для нас украл, а он мне толкует о космических кораблях. Его отец был прав — его жизнь там, в его мыслях, не здесь. Не знаю, может, после смерти Петера у него больше ничего не осталось. — Она повернулась к Джейку. — Но забрать у него это сейчас — я так не хочу.

— А чего ты хочешь?

— Чего я хочу? — спросила она себя. — Я хочу, чтобы это все кончилось — для всех нас. Пусть едет в Америку. Он говорит, что нужен им там.

— Они все еще не знают, что получают.

Она опустила голову:

— Тогда не говори им. Оставь ему и это.

Джейк взволнованно выпрямился на стуле:

— Он просил тебя это сказать?

— Нет. За себя он не просит. Речь о других — они для него как семья.

— Не сомневаюсь.

Качая головой, она вынула очередную сигарету.

— Ты тоже не слушаешь. Двое моих мужчин. Им все ясно. Может, он в чем-то прав — для тебя это личный вопрос.

— И ты так думаешь?

— Не знаю… нет. Но ты понимаешь, что случится. Они считают, что все были нацистами.

— Может, он переубедит их. Себя он уже убедил.

— Но не тебя.

— Нет.

— Он — не преступник, — сказала она безучастно.

— Разве?

— А кто это решает? Те, кто победили.

— Послушай меня, Лина, — сказал Джейк, прикрыв спички рукой, чтобы она посмотрела на него. — Никто этого не ожидал. Они даже не знают, с чего начать. Они просто солдаты. Это смешалось с войной, но это была не война. Это было преступление. Не война, преступление. Это случилось не просто так.

— Я знаю, что происходило. Я постоянно слышу об этом. Ты хочешь, чтобы он ответил за это?

— Что, если за это никто не ответит?

— Поэтому должен отвечать Эмиль? Виновник — он?

— Он участвовал в этом. И все остальные — его «семья». Насколько они виновны? Не знаю. Знаю только одно: игнорировать это нельзя — мы не можем допустить этого.

— Он всего лишь занимался расчетами.

— Ты не видела лагеря.

— Я знаю, что ты там видел.

— А чего я не увидел? Сначала даже не обратил внимания, сразу всего не заметишь, это было так… Я не обратил внимания.

— На что?

— Там не было детей. Ни одного. Дети не могут работать, так что они должны были исчезать первыми. Их убивали сразу же. Вот такого. — Он показал на Эриха. — Такого ребенка. Они бы убили его. Вот какие там были расчеты. Как убить Эриха.

Она посмотрела на диван, положила, не прикуривая, сигарету, сложила руки на груди и опять ушла в себя.

— Лина… — начал он.

— Хорошо, — сказала она, высвободила из-под себя ноги и встала, заканчивая разговор.

Подошла к дивану, склонилась над малышом, поправила простыню, осторожно подоткнула ее, постояла, наблюдая, как он спит.

— Я стала такой же, как и все остальные, да? — наконец произнесла она, стараясь говорить тихо. — Как фрау Дзурис. Страдала только она. И я такая же. Сижу Здесь и переживаю из-за своих проблем. — Она повернулась к нему. — Когда нас заставляли смотреть эти фильмы, знаешь, что я делала? Я отворачивалась.

Джейк взглянул на нее. Его собственная первая реакция. Костлявая рука тянет его назад, заставляя смотреть.

— А потом люди успокоились, и тут началось. «Как могли русские заставлять нас смотреть это? Разве они лучше? Вспомните бомбардировки, сколько мы претерпели». Делали все, чтобы выкинуть это из головы. И я вела себя так же. Я тоже не хотела видеть. И вот оно — на твоем диване.

Джейк молча наблюдал, как она прошла к креслу, потирая рукой затылок.

— Ты слишком многого хочешь от нас, — сказала она. — Жить с этим. Все убийцы.

— Я никогда не говорил…

— Конечно, только некоторые из нас. А кто именно? Ты хочешь, чтобы я обратилась к своему мужу. «Это был ты?» К сыну фрау Дзурис? Может, к своему брату? «Ты был одним из них?» Как я могу спрашивать? Может, он и был. Поэтому я такая же, как все. Знаю и не знаю.

— За исключением данного случая, когда знаешь.

Она опустила глаза:

— Он все еще что-то значит для меня.

Джейк встал, подошел к столу, покопался в бумагах и вытащил папку.

— Прочти это снова, — сказал он, протягивая ей досье. — Потом скажи мне, сколько. А я пока прогуляюсь.

— Не уходи. — Она перевела глаза на папку. — Видишь, как он стоит между нами.

— Ну так не ставь его туда.

— Ты хочешь слишком многого, — снова сказала она. — Мы перед ним в долгу.

— И расплатились за это в «Адлоне». Мы в долгу перед ним, — сказал он, кивнув в сторону дивана.

Она присела на широкую ручку кресла:

— Да, и как ты заплатишь? Что ты для него сделаешь? Представь его жизнь в Германии. Ребенок Ренаты.

— Никто не узнает.

— Кто-нибудь да узнает. Ты его от этого не убережешь. — Она согнулась и уставилась на свои голые ноги.

— Ты хочешь оставить его у себя, — сказал он.

Она покачала головой:

— Немецкая мать? Однажды он посмотрит на меня: «Ты была одной из них?» Нет, у него должна быть еврейская семья. Она за это заплатила.

— Тогда найдем такую.

— Вот так просто. Ты думаешь, их много осталось?

— Я поговорю с Берни. Может, он знает кого-нибудь.

— У тебя на все есть ответ, — сказала она, слегка вздохнув. Встала и заходила по комнате, как по клетке, сложив руки на груди. — Тебе все так легко.

— Кроме тебя. Особенно сегодня. В чем дело, Лина? — спросил он, глядя ей в спину, стараясь угадать ее настроение, непостоянное, как ртуть.

— Не знаю. — Сделав еще шаг, она остановилась лицом к двери в спальню. — Именно я хотела, чтобы он оказался здесь. Все, что угодно, только не к русским, думала я. И вот он здесь — что теперь? Я злюсь на него. Потом на тебя. Слушаю тебя и думаю, а ведь ты прав — а я не хочу, чтобы ты был прав. Может, и это касается только меня. Вот такая путаница. — Она помолчала. — Мне не хочется, чтобы ты оказался прав насчет него.

— Я не могу заставить документы исчезнуть, — сказал спокойно Джейк.

— Знаю, — сказала она, потирая рукав. — Знаю. Но пусть это сделает кто-то другой, не ты… — Она прикусила нижнюю губу.

— Ты именно этого хочешь?

Откинув голову, она посмотрела на потолок, ища на штукатурке ответ.

— Я? Чего я хочу? Я тут думала, как бы все сложилось, если бы ничего этого не произошло? — Она опустила голову, глядя мимо него, голос ее снова стал постепенно отдаляться. — Чего я хочу? Сказать тебе об этом? Я хочу остаться в Берлине. Это мой дом — даже в таком виде. Хочу работать, может, с Фляйшманом — я ему нужна, ему надо помочь. А потом я буду приходить домой и готовить. Ты знал, что я умею готовить? Моя мама говорила: вот то, что всегда оценит мужчина. — Она внимательно посмотрела Джейку в глаза. — Мы будем ужинать, разговаривать. А иногда — выходить в свет. Разоденемся и пойдем куда-нибудь вместе. На какой-нибудь званый вечер, это будет чудесно, я повернусь, а ты на меня посмотришь, как смотрел тогда в пресс-клубе. Но об этом буду знать только я. Вот и все. Миллионы людей живут так. Обычной жизнью. На такую жизнь ты способен?

Он протянул руку, но она не заметила.

— Не в Берлине, думаю. На такое сейчас даже американец не способен.

Глава девятнадцатая

Место выбрал Гюнтер.

— Не на вокзале. Там все просматривается. А нам нужно учитывать герра Брандта.

— Эмиля? Но я не беру с собой Эмиля.

— Должны взять. Ему нужен Брандт. Вам он на глаза не покажется. — Он встал с чашкой кофе в руках, трезвый как стеклышко, и подошел к карте. — Представьте себе ход его мыслей. Он не может терять его снова. Если вы придете один, чего он достигнет, даже если убьет вас? Брандта у него по-прежнему не будет. А ему нужен именно он. Вы ничего не подозреваете, поэтому он застает вас врасплох и уводит Брандта. Или обоих. Вас на потом. Но встреча должна произойти в том месте, где он не осмелится привлечь внимание. Если он вас там убьет, то потеряет все. Вам нужно подстраховаться именно так.

— Я могу позаботиться о себе сам, — сказал Джейк, дотронувшись до пистолета на бедре.

Гюнтер повернулся, на его лице расплылась улыбка.

— Ага, значит, это правда. Американцы так говорят. А я думал, только Карл Май. — Он посмотрел на книжную полку. — Но в реальной жизни это глупо, думаю. В реальной жизни обеспечиваешь себе защиту.

— Где? Я по-прежнему вынужден делать это один. Я никому не могу доверять.

— Мне вы доверяете?

Он поймал взгляд Джейка и, чуть смутившись, повернулся к карте. — Тогда вы будете не один.

— Вы собираетесь меня прикрывать? Я полагал, что вы…

— Кто-то же должен. Во время полицейской операции всегда используют напарника. Двое — это мышеловка. Один — сыр. Другой — пружина. Щелк. — Он щелкнул пальцами. — Он полагает, что застанет вас врасплох, но врасплох застану его я. В противном случае… — Он помолчал, размышляя. — Но нам нужна подстраховка.

— В Берлине нет мест с такой подстраховкой.

— За исключением завтрашнего дня, — сказал Гюнтер. — Мне вдруг пришло в голову использовать американскую армию.

— Что?

— Как вы знаете, завтра парад всех союзников. Поэтому мы устроим встречу вот здесь, — сказал он, поставив палец на Унтер ден Линден.

— В русской зоне?

— Герр Гейсмар, даже русские не будут стрелять в вас на виду у американской армии. — Он пожал плечами. — Очень хорошо. — Передвинул палец влево, мимо Бранденбургских ворот. — Трибуна для гостей будет здесь, в британской зоне.

— Едва.

— Неважно, пока там будет армия. Итак, напротив гостевой трибуны. Стойте в толпе.

— Если я буду настолько прикрыт, с какой стати я пойду с ним?

— Он вполне может ткнуть пистолетом вам в спину. Незаметно, но убедительно. Я бы так и сделал. «Спокойно, не дергайся», — произнес он тоном полицейского. — Так обычно и делается.

— Если русские играют именно так.

— Сыграют. Я намерен предложить им это. — Он отвернулся от карты. — Проблема в том, что мы его не знаем. Если бы мы только знали, кого ждать. А теперь будем гадать до последнего момента: его преимущество — внезапность. Капкан поставить можно, но при наличии внезапности — это не гарантия. Гарантия — логика.

— Знаю, давайте проанализируем еще раз. Что-нибудь нашли в персилшайнах? — сказал Джейк, посмотрев на стол.

— Нет, ничего, — хмуро сказал Гюнтер. — Но мы явно что-то упустили. У преступления всегда есть логика.

— Если бы у нас было время ее искать! Я потерял все нити. Последняя оборвалась со смертью Сикорского.

Гюнтер покачал головой:

— Нет, есть что-то еще. Должно быть. Знаете, я все думал о Потсдаме, о том дне на рынке.

— Мы знаем, что это был он.

— Да, но почему в тот день? Суть в этом, в «когда». Случилось такое, что заставило его нанести удар именно в тот день. Почему не раньше? Если бы мы знали, что…

— Вы не сдаетесь, правда? — нетерпеливо спросил Джейк.

— Задача решается именно логически, а не так. Ловушки. Пушки. — Он махнул рукой в сторону книжной полки. — Дикий Запад в Берлине. Знаете, мы все еще можем…

— Что? Ждать, уберет он меня или нет, пока вы анализируете ситуацию? Теперь уже слишком поздно. Мы должны все закончить, пока он не предпримет новой попытки.

— Это логика войны, герр Гейсмар, а не полицейского расследования, — сказал Гюнтер, отходя от карты.

— Ну, я ее не начинал. Боже, я всего лишь хотел написать статью.

— Тем не менее все так, как вы говорите, — сказал Гюнтер, беря со стола траурный галстук. — Если начал, доводи дело до конца. — Он стал пропускать галстук под воротником рубашки, не глядя в зеркало. — Будем надеяться на вашу победу.

— У меня хороший помощник и поддержка армии США. Победа будет за нами. А потом…

Гюнтер хмыкнул:

— Да, потом. — Он посмотрел на галстук и распрямил концы. — Потом у вас будет мир.

Вторая половина дня на квартире просто вымотала, а ужин оказался и того хуже. Лина раздобыла капусты, смешала ее с армейской говяжьей тушенкой, выложила все это разваренной массой на тарелку, и они тыкали вокруг нее вилками. Только Эрих ел с аппетитом. Его наблюдательные, как у Ренаты, глазки перебегали с одного угрюмого лица на другое, но и он молчал, очевидно, привыкнув к безмолвным трапезам. Эмиль, узнав, что его завтра передадут, воспрял духом, но затем опять мрачно затих и провел большую часть дня лежа на кушетке, прикрыв глаза рукой, как заключенный, лишенный прогулок. Эрзац-кофе был слабым и горьким — исключительно предлог посидеть за столом подольше, пить его было невозможно. Появлению Розена все обрадовались. Все лучше, чем звяканье ложечек.

— Смотри, что Доротея нашла для тебя, — сказал он Эриху, передавая ему надкусанную половинку плитки шоколада, и улыбнулся, когда мальчик сорвал фольгу. — Только не всю сразу.

— Вы так добры к нему, — сказала Лина. — Ей лучше?

— Рот еще опухший, — сказал он. Пьяный солдат две ночи назад залепил ей пощечину. — Шоколад по крайней мере не употребляет.

— Мне можно к ней? — сказал Эрих.

— Вы разрешаете? — спросил Розен у Лины и, когда та кивнула, сказал: — Иди, но не забудь сделать вид, что она выглядит как прежде. Поблагодари ее за шоколад и скажи только: «Жаль, что у вас болит зубик».

— Знаю, синяка я не вижу.

— Правильно, — спокойно сказал Розен. — Синяка ты не видишь.

— Я могу помочь? — спросила Лина.

— С ней все в порядке, только распухла немного. Мой ассистент поможет ей поправиться, — сказал он, передавая Эриху рюкзак. — Мы недолго.

— И такую жизнь ты ей предлагаешь, — сказал Эмиль Джейку, когда они ушли. — Проститутки и евреи.

— Замолчи, — сказала Лина. — Ты не имеешь права так говорить.

— Не имею права? Ты моя жена. Розен… — Он пожал плечами. — Как они прилипли друг к другу.

— Прекрати. Перестань болтать. Он о мальчике ничего не знает.

— Они всегда узнают друг друга.

Лина испуганно взглянула на него, затем встала и принялась убирать со стола.

— Наш последний вечер, — сказала она, складывая тарелки стопкой. — И ты умудрился его испортить. Я надеялась, мы с удовольствием поужинаем.

— С собственной женой и ее любовником. Большое удовольствие.

На какое-то мгновение она уязвленно замерла с тарелкой в руках, а затем положила ее в стопку.

— Ты прав, — сказала она. — Ребенку здесь не место. Сегодня вечером отведу его к Ханнелоре.

— Ты не успеешь вернуться до комендантского часа, — сказал Джейк.

— Я останусь там. Мне здесь тоже не место. Можешь сам слушать эту белиберду. Я устала.

— Ты уходишь? — спросил Эмиль, застигнутый врасплох.

— А что? Не с тобой же оставаться. Попрощаемся здесь. Мне тебя жаль. Ты обижен и зол — зачем так расставаться? Мы должны радоваться друг за друга. Ты уедешь к американцам. Ты хочешь той жизни. А я…

— А ты останешься с проститутками.

— Да, я остаюсь с проститутками, — сказала она.

— Как ты смеешь? — сказал Джейк.

— Все в порядке, — сказала Лина, покачав головой. — Он не то имеет в виду. Я знаю его. — Она подошла к Эмилю. — Не так ли? — Она подняла руку, чтобы положить ему на голову, но, посмотрев на него, опустила. — Такой злой. Посмотри на свои очки, опять грязные. — Она сняла с него очки и привычным жестом протерла их юбкой. — Вот теперь видно.

— Я вижу очень хорошо. Все как есть. То, что ты наделал, — сказал он Джейку.

— Да, что он наделал, — повторила Лина устало и почти грустно. — Спас тебе жизнь. А теперь дает шанс начать новую. Ты хоть это понимаешь? — Она снова подняла руку и на этот раз положила ему на плечо. — Не будь таким. Помнишь, во время войны — сколько раз? — мы думали, выживем или нет. Тогда значение имело только это. И мы выжили. Может быть, именно для этого — для новой жизни для обоих.

— Выжили не все из нас.

Она убрала руку.

— Нет, не все.

— Для тебя, пожалуй, удобно, что Петера нет в живых. В твоей новой жизни.

Отреагировали только ее глаза — веки дернулись.

Джейк с яростью посмотрел на Эмиля:

— Слушай, ты, ублюдок…

Лина махнула рукой, останавливая его.

— Достаточно, мы и так много наговорили. — Она презрительно посмотрела на Эмиля. — Боже, и ты говоришь это мне.

Эмиль промолчал, уставившись в стол.

Лина подошла к письменному столу, открыла ящик и достала фотографию.

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она, передавая снимок. — Нашла в своих вещах.

Эмиль, моргая, поставил снимок перед собой, внимательно посмотрел на него; плечи его опустились, он как-то весь обмяк, даже глаза потеплели.

— Какая ты… — сказал он тихо.

— И ты, — сказала над его плечом Лина — так интимно, что на секунду Джейк почувствовал себя лишним в комнате. — Ну как?

Эмиль взглянул на нее, затем отбросил фотографию и встал. Она еще секунду смотрела на него, потом он развернулся, молча прошел по комнате и закрылся в спальне.

Джейк взял фотографию. Молодая пара стояла в обнимку на снежном склоне. Лыжные очки подняты на вязаные шапочки. Улыбки, широкие и чистые, как снег позади них. Такие молодые, будто и не они вовсе.

— Когда снимались? — спросил он.

— Когда мы были счастливы. — Она забрала у него фотографию и снова посмотрела на нее. — Вот твой убийца. — Она положила фотографию. — Я отведу Эриха. Посуду помоешь сам.

— И не ищите меня, я сам буду следить за вами, — сказал Гюнтер, и действительно — когда Джейк и Эмиль пришли на парад, его нигде не было видно. Затерялся среди толпы военных, которая собиралась вокруг Бранденбургских ворот и беспорядочно растекалась через пустошь Тиргартена и далее по шоссе Шарлоттенбургер. Союзники победили даже погоду — к началу парада на хмуром небе исчезли тучи, засияло солнце, ветерок все сильнее трепал ряды знамен. В арке ворот висели портреты Сталина, Черчилля и Трумэна. В просветах между колоннами Джейк видел, как по Линден к ним стекаются войска и бронетехника. Их было тысячи, но еще больше людей давились на тротуарах и криками приветствовали союзников. Гражданских было мало — угрюмые зеваки, группки безучастных перемещенных лиц, которым некуда больше податься, и всегдашние стайки детей, для которых любое событие — развлечение. Остальной Берлин сидел дома. На мрачном проспекте с обугленными пнями и руинами союзники чествовали себя сами.

Когда Джейк добрался до гостевой трибуны, первые оркестры, гремя фанфарами, уже прошли. Он вспомнил другие парады, пятилетней давности. Деревья на Линден тряслись от тяжелой поступи солдат, возвращавшихся из Польши. Нынешний парад был более живым и цветастым. Французы с красными помпонами выглядели почти фривольно, англичане шли небрежно, почти шаркая, как дембеля, возвращающиеся домой. Парадная показуха досталась на долю бойцов 82-й военно-воздушной дивизии — сверкающие каски и белые перчатки, засунутые под погоны, но музыка и редкие аплодисменты придавали зрелищу скорее театральный, чем боевой вид. Даже гостевая трибуна, украшенная флагами и заставленная микрофонами для последующих речей, возвышалась над улицей, как сцена, где генералитет в красочных мундирах выглядел оперными басами, которые вот-вот разразятся арией.

Самым ярким выглядел Жуков. Вся его грудь была увешана орденами и медалями чуть ли не до бедер. Паттон в обычной форменной куртке с несколькими нашивками выглядел рядом с ним вызывающе просто. Но драма заключалась в диспозиции. Не успевал Жуков, будучи центром внимания, сделать шаг вперед, как тут же рядом оказывался Паттон, поэтому когда они дошли до парапета и оказались на авансцене, зрителям предстал настоящий генеральский водевиль. Пресса отреагировала на это щелканьем фотоаппаратов со своей трибуны, и Джейк заметил, что даже обычно хмурый генерал Клэй пытается спрятать улыбку и чуть ли не подмигивает Мюллеру, который в ответ толерантно закатывает глаза — седой судья Гарди, вынужденный терпеть идиотов. В этот момент Джейку захотелось просто освещать это событие для «Колльерс» — шум, абсурдное барышничество и вдали — сожженный Рейхстаг. Может, взять интервью у Паттона, который должен его помнить и всегда был интересным собеседником. Но вместо этого он в тревоге рассматривал толпу, выискивая лицо. Пока мимо маршировали войска, он думал о том, что никогда в своей жизни не видел столько оружия; но Гюнтер ошибся — защищенным он себя не чувствовал. Любой из присутствующих ждал, чтобы нанести удар.

— Мы собираемся смотреть парад? — недоуменно спросил Эмиль.

— У нас тут встреча, — сказал Джейк, взглянув на часы. — Это ненадолго.

— С кем?

— С человеком, который вывез тебя из Крансберга.

— С Талли? Ты же сказал, что он убит.

— С его партнером.

— Еще одна уловка. Не американцы.

— Я же тебе говорил. Ты мне нужен как приманка. После этого мы поедем к твоим друзьям.

— А документы?

— Сделкапакетная. Они получат и тебя, и их.

— Ты этого не сделаешь.

— Ты уверен?

— Ты не можешь. Подумай, как это скажется на Лине, если будет суд.

— Удивительно, как ты всегда о ней думаешь. Слушай, пошел ты своей жизнью. О рабочих в лагере Дора ты так не беспокоился.

Глаза Эмиля за стеклами очков сузились.

— Тогда иди к черту, — сказал он и развернулся, собираясь уйти.

Джейк схватил его за руку:

— Только попробуй, и я прострелю тебе ногу. Мне будет весело, тебе нет. — Какое-то мгновение, как загнанные в угол, они смотрели друг на друга, потом Джейк отпустил его руку. — А пока смотри парад.

Джейк внимательно пробежал глазами по толпе. Ни одного знакомого лица. А почему это должен быть тот, кого он знает? На трибуне Жуков еще больше перегнулся через ограждение, готовый к приветствию своих уланов. От опереточных мундиров рябит в глазах, земля трясется от глухого топота кирзовых сапог, сверкают на солнце шашки, вынутые из ножен, — это уже не оперетта. Старое предостережение Геббельса — кара с востока. Небольшая группа перемещенных лиц развернулась и пошла прочь от толпы, оглядываясь на шашки. И по тому, как они пугливо сгорбились, Джейк понял, что в действительности это от начала и до конца русский спектакль, а союзники участвуют в нем как безопасная массовка. И смысл зрелища не в праздновании победы, а в демонстрации сокрушающей силы. Никто нас не остановит. Это парад уже следующей войны. Улыбки на трибуне исчезли. Что будет, когда все это закончится, думал он. Следующая война.

Именно в этот момент, когда он наблюдал за русскими, его ткнули в поясницу.

— Вот это представление.

Он резко развернулся, рука на кобуре.

— Спокойно, — сказал Брайан, удивившись быстрой реакции. — Еще раз здравствуйте, — сказал он Эмилю. — На этот раз не в форме, да?

— Ты что тут делаешь? — спросил Джейк. Брайан? Но Эмиль уже был у него в руках.

— Что ты имеешь в виду? Все здесь. Нет ничего лучше, чем парад. Ты только посмотри на старика Жукова. Гилберт и Салливан^[81] чистой воды. Ты идешь на трибуну для прессы?

— Не сейчас, Брайан. Вали.

Но взгляд Брайана был устремлен поверх плеча Джейка на улан.

— Глядя на них, можно подумать, что ты в Гамбурге перед Рождеством.

— Я серьезно. Увидимся позже. — Он посмотрел сначала в одну сторону от него, потом в другую, ожидая, что появится Гюнтер: все началось слишком рано.

— Не гони, дай эти с шашками пройдут. Не путаться же у них под ногами. — Повернувшись, он пригляделся к Джейку. — В чем дело? Ты что тут затеял?

— Ничего. Просто вали отсюда, — сказал Джейк, нервно глядя в сторону.

Брайан внимательно посмотрел на него, затем на Эмиля.

— Трое уже толпа? Верно. Исчезаю. Тебе занять место?

— Да, займи.

— Если молодой Рон потрафит. Я знавал метрдотелей и с лучшими манерами. Боже, а вот и волынщики. — Он снова посмотрел на Джейка. — Береги себя.

Протолкнувшись в передний ряд, он подождал, пока пройдет последний русский, и быстро пробежал через внезапно возникший проход к трибуне для зрителей. Джейк потерял его из виду, пока он пробирался через толпу к задней лестнице на трибуну для прессы, потом увидел, как он снова появился наверху и заговорил с Роном. Почему не Рон? Кто ушел из-за стола во время ужина на Гельферштрассе тем вечером, чтобы сыграть в покер, но мог уехать и в Грюневальд? У кого сейчас был прекрасный наблюдательный пункт, чтобы засечь Джейка в толпе, ожидая нужного момента: кивок, и ловушка захлопнется. Но ни он, ни Брайан не смотрели в сторону Джейка, занятые сами собой. Джейк глянул на часы. Где Гюнтер? Осталось несколько минут до согласованного времени — он должен быть уже где-то рядом. Тогда почему он не появился на виду, когда к ним подошел Брайан? А что, если это был он, и ловко уводил их в сторону, чтобы даже пружина не сработала?

Он чуть не подскочил, когда взвыли волынки, — нервы были на пределе. На трибуне теперь вперед вышел британец, и присутствующие перестроились так, что в поле зрения оказались почетные гости с генералами. Сразу за Клэем стоял Бреймер в двубортном костюме. Никак не может уехать из Берлина из-за своего нескончаемого бизнеса. Джейк представил, как это все может произойти — их увидят с трибуны, быстро извинятся перед остальными, неожиданно подойдут к Эмилю, рядом ждет автомобиль. Джейк оглянулся. Автомобиля не было. А Бреймер сам рисковать не станет. Он был на своем месте, на трибуне с ораторами, вне боевых действий. Даже Рон, и то больше подходил. Джейк оглянулся на трибуну для прессы. Он толковал о чем-то с кинооператором, снимавшим парад. На Джейка никто не смотрел. Но кто-то же должен.

Неожиданно волынщики, оглушительно дунув напоследок, остановились, чтобы показать себя. Следовавшее за ними подразделение вынужденно затопталось на месте. Джейк медленно повел головой слева направо, как бы изучая местность в бинокль. К чему всегда сводится поединок: охота за жертвой, все чувства обострены, ожидание неожиданного маневра. Но сейчас, похоже, в движении были все. Люди сновали вдоль ограждающей линии, генералы перемещались по трибуне, даже стоявшие на месте волынщики были заняты своими волынками. Головы то выглядывали из толпы, что-то высматривая, то снова опускались, чтобы покурить. Полно оленей, все бродят, ни один не стоит на месте, прицелиться невозможно. Он осмотрел все по кругу — даже за парадом, включая Тиргартен. Уже вышли все сроки, а Гюнтера нет. Я сам о себе позабочусь. Но сможет ли он? Когда Джейк вернулся к параду и снова окинул взглядом трибуны в поисках лица, он вдруг понял, что все было наоборот — это он один из оленей, настороженный, не знающий кого опасаться. А охотник, затаившись, наблюдает за ним.

Он смотрел, как снова замаршировали волынщики, и тут уголком глаза уловил проблеск — единственное, что оставалось на месте в окружавшем его суматошном мелькании. Абсолютно неподвижный. Прошел ряд труб. Если он отвернется, Джейк ошибается. Но прошел еще один ряд голов, а темные очки неподвижно смотрели на него. Может, просто наблюдают за парадом. Затем Шеффер поднял руку, словно намереваясь отдать честь, и снял очки. Сложил их одной рукой и сунул в нагрудный карман, даже не моргнув, не отводя от Джейка взгляда, твердого как сталь. Ни кивка, одни глаза. Только рот дернулся, скорее в зловещем тике, чем в улыбке. Щелк. Шеффер. Еще ряд голов, и между ними возник захват цели, та доля секунды во время охоты, когда в поле больше никого нет. То, что он здесь, неудивительно, так и должно быть. Ждет, чтобы перекрестье прицела вошло в фокус. Джейк задержал дыхание, поймав его взгляд. Мы не знаем — кто, сказал Гюнтер, но он теперь знал: такой взгляд узнаешь безошибочно. Ничего удивительного. Этот человек пришел за ним.

Волынщики почти прошли, и Шеффер сделал шаг вперед, но тут надвинулось топтавшееся за волынщиками подразделение, и загородило его новым рядом голов. Сколько еще он не сможет перейти на их сторону? Около Бранденбургских ворот послышался лязг, почти грохот, и глаза Джейка непроизвольно метнулись к маршруту движения. Советские танки, огромные и массивные, перемалывали рваную мостовую. Шли быстро, попробуй останови. Шеффер даже не удосужился посмотреть, вперившись взглядом в Джейка. Лицо Сикорского на снимке Лиз, не замечающего толпу в Темпельхофе. Шеффер. Проанализируй данные. Кто имел соответствующее оружие. Кто вел допросы в Крансберге — прекрасная возможность, прекрасное прикрытие. Вне подозрений за отбор инженеров с Цейсса — безрезультатно? — вместо этого он выбирал лучших ракетчиков. Кто мог слить информацию Сикорскому перед встречей в «Адлоне». Кто искал документы. И, наконец, кто оказался здесь, зная, что здесь будет и Джейк. И кто теперь ждал, чтобы перейти улицу.

Джейк быстро оглянулся. Гюнтера не было. Позади лишь голый кусок парка. Ловушку захлопывают двое. Но к чему вообще беспокоиться? Ему нужно было только узнать. Главное теперь — увести Эмиля, пока Шеффер не добрался до них. Джип стоял дальше по шоссе, рядом, но слишком далеко, если за ними погонятся. Еще один взгляд в сторону — туда, где мог быть Гюнтер. Гражданских нет, одни военные. Я хочу, чтобы вы меня предали, сказал он, и Гюнтер, возможно, так и сделал, оставив себе вариант выбора. Или Шеффер уже добрался до него и на всякий случай где-нибудь запер? Джейк взял Эмиля за руку и увидел, что Шеффер поднял голову и сделал еще один шаг вперед, готовясь к прыжку.

— В чем дело? — раздраженно спросил Эмиль.

Если они двинутся с места, он рванет вперед, прямиком через марширующих. Джейк снова пробежал взглядом по толпе: никто не обращал на них внимания, кроме Шеффера, никто их не подстраховывал. Жди, пока подойдут танки. Даже Шеффер не осмелится рвануть между их гусеницами. Не отводи от него взгляда, дай понять, что они, оцепенев, ждут.

— Слушай меня, — едва шевеля губами, монотонно заговорил Джейк, не желая, чтобы Шеффер что-нибудь понял по его лицу. — Нам нужно перейти на трибуну для прессы. После танков. Когда скажу «пошел», следуй за мной. Быстро.

— Что случилось?

— Неважно. Просто сделай это.

— Еще один фокус, — сказал Эмиль.

— Не мой. Русских. Они прислали за тобой человека.

Эмиль испуганно посмотрел на него.

— За мной?

— Делай, что я говорю. Будь наготове.

Тяжело лязгая металлом, танки вползали на улицу перед трибуной. Жуков поднял руку, напыщенно и торжественно. Под ним неподвижно, не отводя взгляда от противоположной стороны улицы, стоял Шеффер, как будто видел сквозь стальные пластины так же хорошо, как и в просветах между танками. Когда половина колонны прошла, танки замедлили ход и остановились. Не выключая двигателей, они стали поворачивать орудийные башни для отдания чести. И, когда ряд пушек развернулся, длинные стволы закрыли Шеффера. Пора.

Джейк рванул влево к головной части танковой колонны, но пушки продолжали разворачиваться, и Шеффер увидел их через внезапно открывшийся просвет. Встревоженно дернув головой, он сошел с обочины и ринулся между двумя рядами танков. Сколько на это уйдет времени? Секунды. Джейк оглянулся. Гюнтера так и нет. Фактически никого. Тыл не прикрыт. Орудийные башни почти завершили круг и танки были готовы возобновить движение. Тогда они превратятся в непроницаемую движущуюся стену, а Шеффер окажется на их стороне.

Джейк схватил Эмиля за руку и поволок его перед ближайшим рядом танков. Возмущенные вопли Эмиля потонули в оглушительном реве моторов. Бежать. Из высоких танковых башен их вряд ли увидят и ослушаются команды начинать движение. Раздался скрежет передач. Джейк дернул Эмиля за руку и бросился прямо под заскрипевшие гусеницы танка. Рывок влево, впереди ряда. Стоит только поскользнуться, и попадем под днище. Они почти добежали до последней машины, когда Джейк увидел, что танк движется быстрее их. Джейк резко остановился, Эмиль от неожиданности налетел на него, Джейк, пошатнувшись, устоял, и они замерли, зажатые между двумя танками, ожидая, когда колонна пройдет мимо. После следующей машины интервал будет достаточным, если правильно рассчитать время. Он уставился на гусеницы, чуть ли не считая звенья, и, как только танк прогремел мимо, бросился вперед.

— Пошел! — заорал он, дернул Эмиля за рукав и толкнул его в сторону изумленных зрителей, едва не попав под следующий ряд гусениц. Но они успели проскочить и наконец оказались на другой стороне.

— Откуда стреляют? — спросил у него солдат, но Джейк стал проталкиваться дальше, в гущу толпы, пока они окончательно не слились с ней. Хватая ртом воздух, он остановился только за трибуной для прессы.

— Ты что, спятил? — задыхаясь, сказал побелевший Эмиль.

— Поднимись наверх и стой рядом с Брайаном — это человек из «Адлона». Он тебя знает. Постарайся не светиться. И никуда ни с кем не уходи. Понял?

— А ты куда?

— Совершу отвлекающий маневр.

— Все еще небезопасно? — в тревоге спросил Эмиль.

Опасно? Кто осмелится похищать их на глазах у пресскорпуса, который в конечном счете оказался надежнее самой армии? Но кто знает, что выкинет Шеффер? Это его последний шанс.

— Он все еще там. И, возможно, не один. — Человек, который мог достать военную форму русских для диверсионной группы. Джейк развернулся.

— Ты оставляешь меня здесь? — сказал Эмиль, высматривая пути к бегству.

— Даже не думай. Хочешь верь, хочешь нет, но я — твой лучший шанс. Нам никуда друг от друга не деться. А теперь поднимайся. Я вернусь.

— А если нет?

— Тогда все твои проблемы закончатся, верно?

— Да, — посмотрев на него, сказал Эмиль. — Закончатся.

— Но ты окажешься в поезде на Москву. И у тебя будет куча времени все обдумать. А пока делай то, что я тебе говорю, если хочешь выбраться отсюда. Давай. Пошел.

Эмиль какое-то мгновение колебался, затем положил руку на деревянные перила и начал подниматься по лестнице. Джейк стал протискиваться сквозь толпу к переднему ряду зрителей. Завладей вниманием Шеффера, прежде чем он посмотрит на трибуну. Но его глаза уже лихорадочно рассматривали толпу, в которой стоял Джейк, потом замерли, вспыхнув от удивления при виде его лица. Сомкнутым строем прошла еще одна колонна русских. Уходи от трибуны. Джейк пошел влево сразу за первым рядом зрителей, мелькая среди других голов так: Эмиль вполне мог быть одним из этих людей. По другой стороне за ним следовал Шеффер, вытягиваясь длинным телом над толпой, чтобы не потерять его из виду. Джейк продвигался в сторону более плотной толпы у Бранденбургских ворот, протискиваясь между группами скучающих американцев. Подальше от трибуны. Он оглянулся на колонны марширующих солдат. Все еще там, пробирается, голова повернута к Джейку, те же решительные глаза, нетерпеливо ждущие разрыва дистанции между шеренгами. Он уже должен был увидеть, что в толпе движется только голова Джейка. Эмиль остался где-то позади. Почему он продолжает идти? Это уже не отвлекающий маневр, а бег в поисках укрытия. Сначала Джейк, затем вернуться за Эмилем. Который поверит ему, с облегчением увидев дружелюбного следователя, и сам захлопнет свою мышеловку.

Перед Джейком маячила Большая Тройка, вывешенная на Бранденбургских воротах. За ними улица, расширяясь, переходила в Паризерплац. В стоящей там толпе будет легче затеряться. Русских военных стало больше, все с автоматами через плечо. Голова высокого блондина продолжала следовать за Джейком сквозь толпу серых гимнастерок. Позади них, после ворот, парадное шествие приостанавливалось, и возникал разрыв, куда можно проскользнуть. Шеффер перебежит здесь. Джейк ускорил шаг, пытаясь увеличить расстояние. Он миновал ворота и влился в толпу на площади. Оркестр играл «Звезды и полосы навсегда». Он оглянулся. Шеффер, как он и предполагал, пустился бежать через открытое пространство, пока туда не вошел оркестр. Теперь он на его стороне. Джейк посмотрел вдоль Линден. Тротуары забиты русскими. Ему надо слиться с ними и вернуться к Рейхстагу. Но здесь толпа была плотнее — не только прикрытие, но и препятствие. Ему пришлось замедлить шаг. Сзади, перекрывая звуки военного оркестра, его окликнул Шеффер. Надо оторваться от него. Он нагнулся вперед, словно выбираясь из трясины. Тело опережало ноги.

Русские были настроены менее добродушно, чем американцы, они ворчали, когда он проталкивался между ними, и, застряв среди тел, Джейк понял: все, уйти ему не удастся. Дальше что? В толпе Шеффер стрелять не станет. Но ему и не понадобится. Зона русских, здесь исчезают люди. Формальный допрос, пожмут плечами, пока будут произносить тосты. Зачем он ушел от трибуны? На западе Шеффер не рискнул бы раскрыть себя. А здесь Джейка проглотят, и никто не узнает. Даже если он устроит скандал, все равно проиграет. Русский военный патруль, звонок преемнику Сикорского, и обратно вернется только Шеффер. Как будто ничего и не было. Пропал без вести. Как Талли.

— Американские, — сказал русский, когда с ним столкнулся Джейк.

— Извините. Простите меня.

Но русский смотрел не на него, а вперед, туда, где за оркестром маршировали американские солдаты. Он отступил назад, пропуская Джейка, явно решив, что тот хочет присоединиться к своим. Не забывай, чью форму ты носишь. Он посмотрел на парад. Не эффектная 82-я; обычная форма, как и его собственная, — защита, о которой говорил Гюнтер. Он пригнул голову, исчезнув из поля зрения Шеффера, и стал проталкиваться к обочине тротуара, стараясь не высовываться, — а потом рванул в строй. Несколько русских на тротуаре засмеялись — человек с перепоя, а кто сейчас не пьет, точно будет потом мучиться. Забежав чуть впереди марширующей колонны, он слегка отпихнул солдата в середине шеренги и втиснулся в ряд.

— Ты, блядь, кто такой?

— За мной военная полиция гонится.

Солдат усмехнулся.

— Ну тогда возьми ногу.

Джейк неумело замельтешил ногами, как в танце, пока его левая наконец не попала в ногу со всеми. Распрямив плечи и четко отмахивая руками, он слился с себе подобными и стал невидимым. Не оглядывайся. Они проходили место, где должен был стоять Шеффер. Тот в ярости крутил головой, метался в толпе русских, искал его везде — но только не среди участников парада.

— Ты что натворил? — прошептал солдат.

— Не за того приняли.

— Угу.

Он ожидал, что его сейчас снова окликнут, но гремел только марш Сузы, литавры и барабаны. Когда, миновав ворота, они направились на запад, он улыбнулся про себя: ну вот и поучаствовал в собственном параде победы. Не над японцами — в личной войне, которая осталась теперь позади, на востоке. Они подходили к трибуне, передвигаясь быстрее, чем это получилось бы в толпе. Даже если Шеффер все бросил и пустился назад, пройдет несколько минут, прежде чем он доберется до трибуны прессы — вполне достаточно, чтобы затолкать Эмиля в джип и исчезнуть. Он посмотрел вбок, быстрая проверка. Паттон отдает честь. Время есть, но только несколько минут. По крайней мере теперь он все знает. За исключением того, что случилось с Гюнтером.

Из парадной колонны выбраться было легче, чем попасть в нее. После гостевой трибуны сделали короткую остановку, и, пока все шагали на месте, Джейк шмыгнул в сторону и, протиснувшись через толпу у края тротуара, направился к трибуне прессы. Всего несколько минут. Что, если Эмиль все же сделал ноги? Но нет, они стояли вместе, но не на трибуне, а у лестницы, и курили.

— Ну вот, что я говорил? Он всегда возвращается, — сказал Брайан. — Выдохни.

— Вы спустились сюда? Он не пытался бежать?

— Не-а, послушный мальчик. Но ты знаешь Рона. Любопытной вороне нос оторвали. Так что я подумал…

— Спасибо, Брайан, — сказал торопливо Джейк. — С меня еще один магарыч. — Он оглянулся через плечо. Пока никого. Брайан, наблюдая за ним, кивнул головой в сторону от трибуны.

— Вам пора смываться. Дома безопаснее.

Джейк кивнул.

— Если я не… — на всякий случай — иди тогда к Берни Тайтелю. Скажи ему, за кем ты присматривал, и он пальнет из ракетницы. — Он взял Эмиля за руку и потянул за собой.

— В следующий раз займись журналистикой, — сказал Брайан. — Как ни крути, работа полегче.

— Только если делать ее, как ты, — ответил Джейк, коснувшись его плеча, и ушел.

Они пересекли улицу вместе с несколькими американцами, которые насмотрелись на парад, и, воспользовавшись очередным просветом между колоннами, перебежали в парк.

— Кто такой Тайтель? — спросил Эмиль. — Американец?

— Один из твоих новых друзей, — сказал Джейк, все еще слегка задыхаясь. До джипа оказалось дальше, чем он думал.

— Такой же друг, как ты? Тюремщик? Боже, и все это ради Лины? Да она свободна поступать, как ей угодно.

— Так же, как и ты. Не отставай.

— Нет, я не свободен. — Он остановился, заставив Джейка повернуться к нему. — Я пытаюсь выжить. Делаю все, чтобы выжить. Думаешь, у тебя по-другому? А ты бы что сделал, чтобы выжить?

— В данный момент вывожу нас отсюда. Пошли, в джипе будешь оправдываться.

— Война закончена, — едва не взвизгнул Эмиль.

Джейк взглянул на него.

— Не совсем.

Позади Эмиля на местности что-то сместилось. Неясное пятно, быстрее марширующих колонн на фоне неподвижной толпы зевак, приближалось к ним через парк. Не по улице, где ему полагалось, а по бездорожью, подскакивая на колдобинах.

— Боже, — сказал Джейк. Направляется к ним.

— Что это?

Черный «хорх» — автомобиль, что был в Потсдаме. Нет, два, второй не видно было из-за пыли, поднятой первым.

— Бегом к джипу. Давай. Быстро.

Он толкнул Эмиля так, что тот зашатался, потом схватил за рукав, и оба рванули к джипу. Конечно, он не приехал бы один. Джип был недалеко, припаркован за толпой рядом с еще несколькими машинами. Но «хорх» подъехал уже так близко, что гул его мотора ощущался, как рука на спине. Джейк на бегу вытащил «кольт» из кобуры. Зачем он ему? Но если что, выстрел в воздух привлечет внимание и они смогут, по крайней мере, укрыться в толпе.

Они почти добежали до джипа, когда «хорх» обогнал их и, взвизгнув тормозами, преградил путь. Из него выскочил русский в форме и встал у дверцы. Мотор продолжал работать.

— Герр Брандт, — сказал он Эмилю.

— Прочь с дороги или я буду стрелять, — сказал Джейк, направив «кольт» вверх.

Русский посмотрел на него, чуть ли не ухмыляясь, затем кивнул на второй автомобиль, который остановился сзади. Двое мужчин в гражданской одежде.

— К тому времени ты будешь покойник. Брось оружие. — Настолько уверен в себе, что даже не стал ждать, пока Джейк опустит оружие. — Герр Брандт, поедемте с нами, прошу вас. — Он открыл заднюю дверцу.

— Он никуда не поедет.

— Разрешений на проезд не требуется, — мягко сказал русский. — Как видите, нет необходимости. Другой расклад. Прошу. — Он кивнул Эмилю.

— Вы находитесь в британской зоне, — сказал Джейк.

— Заявите протест, — ответил русский. И посмотрел на другой автомобиль. — Мне попросить своих людей помочь вам?

Эмиль повернулся к Джейку:

— Видишь, что ты наделал.

Русский моргнул, сбитый с толку таким расколом в рядах, затем опять показал рукой на заднее сиденье.

— Прошу.

— Я же сказал, буду стрелять, — предупредил Джейк.

Русский ждал, но тут открылась дверца с пассажирской стороны. С пистолетом в руке вышел Гюнтер и направился к ним.

— Садитесь в автомобиль, герр Брандт.

На мгновение, пока Джейк смотрел на человека с направленным на него оружием, его легкие, казалось, сдулись, все тело от досады стало ватным. Я хочу, чтобы ты предал меня. Эмиль неохотно побрел к машине. Русский закрыл заднюю дверь. Хлоп.

— Хороший немецкий полицейский, — спокойно сказал Джейк, глядя на Гюнтера.

— Теперь вы, — сказал Гюнтер Джейку, показав пистолетом в сторону автомобиля. — На переднее сиденье.

Русский удивленно посмотрел на него:

— Нет. Только Брандт. Оставь его.

— Садитесь, — приказал Гюнтер.

Джейк подошел к пассажирской стороне и встал у открытой дверцы. Раздался пронзительный свист. Он взглянул поверх крыши. На дороге, прервав бег, стоял Шеффер, заложив два пальца в рот, — потом он опять бросился к ним. От толпы отделился солдат и побежал за ним. Ловушка захлопывалась.

— Ты что делаешь? — сказал русский Гюнтеру.

— Я поведу.

— В смысле? — сказал он уже встревоженно.

Гюнтер направил оружие на русского:

— Пошел к своим.

— Фашистская свинья, — заорал тот и выхватил пистолет. Но его рука замерла на полпути, остановленная пулей Гюнтера. Выстрел прозвучал настолько неожиданно, что на мгновение показалось, будто он вообще не стрелял. Вокруг них возникла суматоха, как будто с поля вспорхнула стая птиц. Стоящие рядом зрители, не глядя, машинально пригнулись. Адъютанты с запоздалой реакцией стали уводить генералов вниз с гостевой трибуны. Послышались крики. Из второго автомобиля выскочили люди и, ошеломленные, побежали к упавшему русскому. Джейк увидел, как Шеффер на долю секунды остановился, затем, пригнувшись, опять бросился бежать. Все произошло в одно мгновение, поэтому то, что Гюнтер уже в машине, Джейк понял, когда автомобиль тронулся. Он запрыгнул в машину, держась за открытую дверцу, пока втаскивал вторую ногу. Резко развернувшись влево, в разрушенную часть парка, они, подскакивая на ухабах, помчались на запад к монументу Победы — курсом, параллельным частям, участвующим в параде. Гюнтер объехал мелкую воронку, но попал в глубокую колею. Машину тряхнуло, и Джейк ударился больным плечом о дверь.

— Ты спятил? — заорал сзади Эмиль, схватившись руками за голову, которой стукнулся о крышу.

— Держись, — сказал спокойно Гюнтер, выкручивая руль, чтобы не врезаться в пень.

Джейк оглянулся, всматриваясь в облако пыли. Другой «хорх» рванул за ними, подскакивая на тех же колдобинах. Следом, от толпы, собравшейся вокруг мертвого русского, отъезжал джип, очевидно — Шеффера. Через открытое окно причудливо доносились звуки труб и равномерный бой барабанов — этот мир кончился пять минут назад.

— Я пытался задержать их, — сказал Гюнтер. — Неправильно выбрал время. Я думал, вы уйдете, поняв, что что-то случилось.

— Почему вы?

— Вы же ждали меня. Я бы провел вас к автомобилю за разрешениями. Но он увидел Брандта. Бегущего. И вот. Импульсивный народ, — жестко объяснил он, удерживая руль, когда они попали в очередную колдобину на изрытом поле.

— Вы сами весьма импульсивны. Почему вы, а не американец?

— Он не смог прийти.

Джейк оглянулся назад. Понемногу догоняет.

— Тем не менее он пришел. Фактически уже здесь.

Гюнтер хмыкнул, обмозговывая ситуацию.

— Тогда, может, испытание устроили. Могут ли они довериться немцу?

— Свой ответ они получили. — Джейк окинул его взглядом. — Но следовало бы и мне получить. Мне надо было догадаться.

Гюнтер пожал плечами, сосредоточившись на дороге.

— Кто кого в Берлине знает? — Он крутанул руль, объезжая памятник Гогенцоллерну, который каким-то образом уцелел, только лицо было посечено осколками. — Они все еще там? — спросил он, не рискуя отвести взгляд и посмотреть в зеркало. Джейк обернулся.

— Да.

— Нам нужна дорога. Здесь мы скорости не наберем. — Впереди показалась кольцевая развязка у Гроссер Штерн. Там, в узком месте сгрудились, участники парада. — Если сумеем, срежем — держитесь. — Опять свернул влево, направил машину прочь от парада и углубился в разбомбленный парк. На заднем сиденье застонал Эмиль.

Джейк понимал, что Гюнтер увозит их на юг, к американской зоне, но все ориентиры, которые он знал, исчезли: впереди простиралась сплошная пустошь, торчали только пни и искореженные фонарные столбы. Лунный пейзаж Рона. Местность стала еще более ухабистой, ее не расчищали, как обочины шоссе. Повсюду навалены кучи земли.

— Недалеко, — сказал Гюнтер, приподнимаясь на сиденье на очередной яме. От такой езды даже мощные рессоры «хорха» сплющивались. И в какое-то мгновение, оглянувшись на пыль, на мчащиеся за ними автомобили, Джейк вдруг подумал, что Гюнтер наконец получил свой Дикий Запад и теперь несся галопом на своем дилижансе через дикие прерии. И тут в эту фантазию от Карла Мая зловещим образом ворвался второй «хорх», открывший сзади по ним огонь. Фейерверком затрещали выстрелы, заднее стекло, чпокнув, стало расплываться трещинами.

— Боже, в нас стреляют, — срывающимся от страха голосом завопил Эмиль. — Стойте. Это же сумасшествие. Что вы делаете? Они убьют нас.

— Ложись на пол, — сказал Гюнтер, пригибаясь к рулю.

Джейк пригнулся и, обернувшись, выглянул из-за спинки сиденья. В них палили с обеих машин. Беспорядочным роем свистели пули.

— Давай, Гюнтер, — сказал Джейк, как жокей лошади.

— Вот она, вот она. — Чистое пространство асфальта вдали. Он свернул вправо, как будто собрался вернуться к Гроссер Штерн, затем резко влево, объехав упавшую ветку, которую еще не успели подобрать на дрова, — запутывал обе машины преследования. Еще выстрелы. Одна пуля чиркнула по заднему бамперу.

— Прошу вас, остановитесь, — сказал Эмиль, чуть ли не в истерике валявшийся сзади на полу. — Вы нас убьете.

Но они уже достигли дороги. Машина, подскочив на груде обломков тротуара, оставленной у обочины Хофъягералле, громко брякнув, приземлилась на расчищенную мостовую. Невероятно, но на шоссе были машины — два грузовика, тяжело урча, ползли им навстречу, направляясь к кольцевой развязке. Гюнтер крутанул руль влево так, что завизжали шины, и проскочил прямо передними настолько близко, что они сердито просигналили.

— Боже, Гюнтер, — затаив дыхание, произнес Джейк.

— Вот так водят в полиции, — сказал он. Машину после юза еще вело.

— Только давай не будем умирать, как в полиции.

— Не будем. Умрем от пули.

Джейк оглянулся. Остальным не так повезло. Они встали у края дороги, ожидая, пока грузовики проползут мимо. Гюнтер прибавил газу и понесся к мосту перед Люцовплац. Если они успеют добраться до него, там уже пойдет город с лабиринтами улиц и пешеходами. Хоть стрельба прекратится. Но почему русские вообще принялись стрелять, они же рисковали Эмилем? Логика отчаявшегося — лучше мертвый, чем у американцев? То есть они считают, что все равно проиграют.

Но пока нет. «Хорх» позади тоже стал набирать скорость на ровной дороге. Теперь маршрут был прямым — мимо дипломатического квартала в конце парка, затем через Ландвер-канал. Гюнтер посигналил. По обочине брела группа гражданских с ручной тележкой. Они разбрелись в обе стороны, пропуская автомобиль, но остались на дороге. Гюнтеру пришлось сбросить скорость, тормозя и сигналя одновременно. Такого момента и ждали русские. Они прибавили скорость, сокращая разрыв между автомобилями. Раздался выстрел. Гражданские бросились врассыпную. Настигают. Джейк высунулся из открытого окна и, целясь низко, выстрелил в «хорх» — предупредительный выстрел, затем второй, чтобы вынудить их притормозить. Бесполезно. И тут, когда Гюнтер еще раз сильно шлепнул по сигналу, автомобиль русских задымился — нет, стал, как старый чайник, выпускать из-под решетки радиатора пар, которым окутало весь капот. Удачный выстрел или не выдержал старый двигатель? Какая разница? Автомобиль подребезжал за ними, окутанный собственным дымом, потом стал сбрасывать скорость. Но не тормозами, по инерции.

— Жми, — сказал Джейк, когда дорога наконец освободилась от людей. «Хорх» сзади остановился. Из него выскочил человек, оперся рукой о дверцу и прицелился. Как в тире. Гюнтер нажал на педаль газа. Машина снова рванула вперед.

На этот раз Джейк даже не слышал пули. Треск стекла потонул в шуме двигателя, криках сзади. Глухой удар в тело, стон, такой тихий, что едва слышно, пока на приборную доску не брызнула струя крови. Гюнтер упал вперед, по-прежнему сжимая руль.

— Гюнтер!

— Я могу вести, — произнес он, хрипло булькая. Кровь хлестала, заливая руль.

— Боже, давай к обочине.

— Тут недалеко. — Его голос слабел. Машину повело влево.

Джейк схватился за руль, выровнял и оглянулся. Их преследовал теперь только джип. «Хорх» остался сзади. Они продолжали нестись, нога Гюнтера давила на педаль газа. Джейк придвинулся ближе, схватил руль обеими руками и попытался сбросить ногу Гюнтера с педали газа.

— Тормоз! — заорал он. Тело Гюнтера огромной неподвижной массой еще больше просело вперед. Джейк продолжал держать руль. Руки стали скользкими от крови. — Подвинь ногу!

Но Гюнтер, видимо, не слышал его. Его глаза неподвижно смотрели на кровь, которая продолжала заливать руль. Он лишь слабо кивнул, как бы давая знак, что понял, затем дернул ртом, как он обычно улыбался.

— Смерть полицейского, — едва слышно пробормотал он. Изо рта вытекла струйка крови, он еще больше осел вперед, уже мертвый, тело упало на руль и прижало сигнал. Так они и мчались к мосту на полной скорости, с орущим клаксоном и мертвецом за рулем.

Держа одной рукой руль, Джейк попытался отпихнуть Гюнтера. Но ему удалось лишь прижать его тело к стеклу. Нужно было подлезть снизу и убрать ногу Гюнтера, чтобы добраться до тормоза, но тогда он отпустит руль.

— Эмиль! Нагнись, возьми руль.

— Маньяки! — завизжал Эмиль. — Останови машину.

— Не могу. Держи руль.

Эмиль стал подниматься с пола, но тут услышал новый выстрел и упал обратно. Джейк посмотрел через разбитое стекло. Шеффер со всей силы жал на сигнал, требуя остановиться.

— Держи, блядь, руль! — заорал Джейк. На встречной полосе появился грузовик. Теперь уже и не вырулишь. Руки скользили по окровавленному рулю, пытаясь удержать его. Впереди мост. Потом люди. Доберись до тормоза. Одной рукой он сильно дернул ногу Гюнтера — тяжелая, как мешок с цементом, но двигается. Однако нога только соскользнула назад с педали газа и уперлась каблуком в пол. Еще немного, и машина замедлит ход. Еще пара секунд — и тут машина просела.

Колесо. Выстрел Шеффера оказался эффективнее клаксона. «Хорх» повело, будто Джейк отпустил руль. Они теперь мчались прямо на грузовик. Джейк крутанул руль обратно, машина разминулась с грузовиком, съехала с дороги на встречную полосу, но потом вообще потеряла управление, пропахала мимо груды камней, сильно подскочила — руль уже не работал. Он снова толкнул ногу Гюнтера, убирая ее с педали. Но машина неслась теперь сама по себе, на остатке инерции, свернула с моста, пробила ограждение и повисла, заглохнув, в воздухе. Под ними ничего. Головокружительная пауза. Даже не полная секунда невероятного парения в невесомости, в верхней точке русских горок. А потом «хорх» рухнул вниз.

Джейк пригнулся еще ниже и прижался к Гюнтеру. Поэтому когда они упали в канал, воды он не видел. Только почувствовал удар. Его бросило вперед на приборную доску, плечо больно хрустнуло, голова сильно ударилась о рулевое колесо. Резкая боль отключила все, кроме последнего инстинкта — он успел сделать глубокий вдох, прежде чем вода, хлынувшая внутрь, поглотила его.

Открыл глаза. Грязная, почти вязкая — в такой мути ничего не разглядишь. Не канал, а канализационный сток. Нелепо, но он подумал об инфекции. Хотя о чем-то думать времени не было. Он приподнялся. В плече спазмами пульсировала боль. Здоровой рукой полез за сиденье, схватил Эмиля за рубашку и потянул. Эмиль шевельнулся — живой — и, корчась, всплыл над полом. Джейк дернул рубашку, приподнял его над сиденьем и толкнул к окну. Тело поплыло, перемещаясь, теперь надо вытолкать его отсюда, но в передней части машины Гюнтер занимал слишком много места.

Джейк выгнулся назад, переворачивая тело Эмиля так, чтобы вытолкать его головой вперед. Эмиль, молотя ногами, стал выбираться наружу. Поторапливайся. Канал неглубокий. Если задержать дыхание, времени достаточно, чтобы выплыть на поверхность. Он полез в окно. Снова ударился о раму. Отталкивался одной рукой, вторая бездействовала. Эмиль, уже наполовину выбравшись, лягнул ботинком ему в плечо. Боль была настолько ошеломляющей, что он подумал, что потеряет сознание и утонет. Так утопающие случайно в панике топят тех, кто их пытается спасти. Его ноги уже вышли из автомобиля. Он начал всплывать, когда ботинок двинул его во второй раз. Удар был сильным и теперь пришелся в висок, сильная боль отдалась в плечо. Не открывай рот. Ради бога, Эмиль, плыви. Затем еще удар, сверху вниз, на этот раз не молотящей ногой, а намеренный, контактный. Потом еще один — если сейчас добавит, Джейк отключится. Пузырьки воздуха поднимаются на поверхность. Оружия под рукой нет. Воздуха не хватает. Гребя здоровой рукой, он отплыл в сторону. Осталось одно усилие и толчок вверх. Благородный Эмиль. Что бы ты сделал для выживания?

Не успел он всплыть на поверхность и хватануть ртом воздух, как рука схватила его за горло и стала заталкивать голову обратно в воду. Визг шин и крики с берега. Рука исчезла. Джейк вынырнул, отплевываясь.

— Эмиль.

Эмиль повернулся и посмотрел на берег — когда-то был сплошь забетонированный, теперь местами разрушен до оползней щебня. Шеффер со своими людьми осторожно спускались вниз, выбирая путь, но до кромки воды пока не дошли. Может, еще минута. Эмиль опять взглянул на Джейка, который все еще хватал воздух ртом, плечо — сплошная боль.

— Все кончено, — сказал Джейк.

— Нет, — едва прошептал он, не отводя от Джейка глаз. Не таких, как у Шеффера, не охотника, более отчаянных. Что сделаешь? Эмиль потянулся и снова схватил его за горло. И когда голова Джейка ушла под воду, его охватила безысходность — не от того, что он тонет, а потому, что проигрывает ложную войну. Не Шефферу, а тому неизвестному, против кого сражался. Последовал пинок в живот, который выбил из него остатки воздуха, в то время как рука схватила его за волосы и не пускала наверх. Проигрывает. Еще пинок. Он умрет. Следы от ударов вызовут не больше подозрения, чем синяки от ушибов. И Эмиль снова выйдет сухим из воды.

Он рванул голову вниз, потащив за собой Эмиля, царапая ему пальцы. Наносить удары под водой бесполезно. Ему надо разжать пальцы. Еще удар. Ниже пояса. Но тут рука отпустила его — наверное, испугался, что жертва утащит его с собой. Делай то, что он ожидает. Умри. Джейк стал погружаться еще глубже. В мутной воде Эмиль ничего не видел. Последует за ним? Пусть думает, что у него получилось. Он ощутил финальный удар, опять в плечо, и какое-то мгновение больше уже не притворялся, погружаясь все глубже, не имея сил вытолкнуть себя наверх. Головокружение перед потерей сознания. Его ноги ударились о крышу автомобиля. Ниже виднелась голова Гюнтера, которая, высунувшись из окна, колыхалась, как водоросль. Так же будет выглядеть и он. Ублюдки. Он опустился, согнув колени, — воздуха практически не осталось — и последним усилием оттолкнулся в сторону от Эмиля, к берегу.

— Вот он! — закричал Шеффер, когда голова Джейка вынырнула из воды. Задыхаясь, он втянул в себя воздух, выплевывая попавшую в рот воду.

Другой солдат забрел в воду, чтобы вытащить Эмиля, который потрясенно взглянул на Джейка, потом опустил голову и посмотрел на свою руку с царапинами, из которых сочилась кровь.

— Вы в порядке? — спрашивал Шеффер. — Какого черта вы не остановились?

Джейк продолжал хватать ртом воздух, дрейфуя ближе. Теперь никуда не денешься. Затем он почувствовал, как рука Шеффера схватила его за воротник и с силой потащила к берегу, затем схватила за ремень и рывком выдернула на сушу, как тогда из Юнгфернзее выловили Талли. Упав навзничь на разбитую бетонную плиту, он взглянул на Шеффера. Плеск воды, звуки капель — в нескольких ярдах от него на берег вышел Эмиль.

Джейк закрыл глаза, с трудом сдерживая тошноту от боли, затем открыл их и снова взглянул на Шеффера.

— Прямо здесь меня и кончишь?

Шеффер растерянно посмотрел на него:

— Не будьте идиотом. Давайте помогу, — сказал он, потянувшись к нему.

Но взял Джейка не за ту руку. Когда Шеффер потянул его вверх, плечо залила горячая боль и он, не сдержавшись, закричал. Это было последнее, что он услышал, прежде чем окончательно, но уже с облегчением, не потерял сознание.

Глава двадцатая

Плечо ему вправили в офицерском лазарете, недалеко от «Хижины дяди Тома», по крайней мере так ему сказали на следующий день, когда он лежал, отходя от морфия, под розовым синельным покрывалом на Гельферштрассе. Люди приходили и уходили, навестил Рон, старуха снизу была за няню, все какие-то нереальные, просто фигуры в тумане, как и рука, в белой марлевой повязке и пластырях висевшая на перевязи — совсем не его, кого-то другого. Кто они все такие? Когда вернулась старуха, Джейк ее вспомнил — владелица дома, но вдруг, к своему смущению, понял, что не знает даже ее имени. Затем с ней зашел незнакомец в американской военной форме, сделал ему укол, и они опять исчезли. Вместо них он увидел плавающее в воде лицо Гюнтера. Вопросы исчерпаны.

Позже, когда он проснулся, лицо все еще стояло перед глазами, и он понял, что туман в голове — следствие не только лекарств, но и опустошения, капитуляции, потому что он все сделал не так.

Джейк сидел у окна и смотрел в сад, где хозяйка срезала петрушку, когда наконец пришла Лина.

— Я так волновалась. Меня бы не пустили в госпиталь. — Только для военных. А если бы он умер?

— Ты хорошо выглядишь, — сказал он, когда она поцеловала его в лоб. Волосы подобраны наверх, платье, которое он купил ей на рынке.

— Это для Гельферштрассе, — ответила она. Они переглянулись, и она слегка покраснела, довольная, что он заметил. — Посмотри, Эрих пришел. Говорят, все не так страшно, только плечо. И ребра. Тебя от лекарств в сон клонит? Боже, эта комната. — Она деловито подошла к кровати и поправила покрывало. — Вот так, — сказала она, и на мгновение он увидел в ней молодую версию старой хозяйки, берлинку, жизнь продолжается. — Смотри, что принес Эрих. Это была его идея.

Мальчик, не отрывая глаз от перевязи, передал ему половинку плитки шоколада «Херши».

Растроганный Джейк взял шоколад. У него даже пелена с глаз отступила.

— Так много, — сказал он. — Я оставлю на потом, ладно?

Эрих кивнул.

— Можно потрогать? — спросил он, показывая на руку.

— Конечно.

Он провел рукой по пластырю, с интересом изучая способ перевязи.

— У тебя легкая рука, — сказал Джейк. — Из тебя получится хороший доктор.

Мальчик покачал головой:

— Аллес ист капут.

— Когда-нибудь, — сказал Джейк, голова по-прежнему туманная, затем опять посмотрел на Лину, пытаясь сосредоточиться, восстановить ясность мысли. Что они тут вообще делают? Его здесь держит Шеффер? Лина все знает? Он повернулся к ней. Пора с этим кончать. — Они взяли Эмиля.

— Да, он приходил на квартиру. С американцем. Такая сцена, ты бы только видел.

— На квартиру? — спросил Джейк. — Зачем? — Ничего не ясно.

— Он что-то искал, — сказал Эрих.

Документы, даже сейчас.

— Нашел?

— Нет, — сказала Лина, отводя взгляд.

— Он злился, — сказал мальчик.

— Ну, теперь он рад, — сказала ему быстро Лина. — Не волнуйся. Он уезжает, так что ему тоже повезло. — Она посмотрела на Джейка. — Он сказал, ты спас ему жизнь.

— Нет. Там по-другому было.

— Да. Американец тоже так сказал. Ох, ты всегда такой скромный. Как с той кинохроникой.

— И в том случае было не так.

— Уф, — сказала она, отметая его возражения. — Ладно, все закончилось. Хочешь чего-нибудь? Есть можешь?

Снова став деловитой, она нагнулась за рубашкой на полу.

— Я не спасал его. Он пытался меня убить.

Лина, не успев распрямиться, замерла с рубашкой в руке.

— Что ты несешь? Это все от лекарств.

— Нет. Все так и было, — сказал он, стараясь говорить четко и ясно. — Онпытался убить меня.

Она медленно повернулась:

— Почему?

— Думаю, из-за документов. Может, решил, что сможет. Кто знает.

— Это неправда, — сказала она тихо.

— Неправда? Тогда спроси, откуда у него царапины на руке.

На мгновение воцарилась тишина. Наконец кто-то кашлянул.

— Ну, допустим, мы все это забыли, а? — В дверях стоял Шеффер, за ним — Рон.

Лина повернулась к нему:

— Так это правда?

— Знаете, в автомобильной аварии каждый может заработать несколько царапин. Посмотрите на себя, — сказал он Джейку.

— Вы же все видели, — сказал Джейк.

— Непонятную ситуацию типа этой? Я видел только фонтан брызг.

— Значит, правда, — сказала Лина, садясь на кровать.

— Иногда правда оказывается слегка преувеличенной, — ответил Шеффер. — И не всегда соответствует действительности.

— Куда вы его отвезли? — спросил Джейк.

— Не беспокойтесь, он в безопасности. Но не благодаря вам. Надо же было выбрать, где совершать заплыв. Бог знает что в этой воде. Док говорит, что прежде чем отправлять его в Крансберг, нам лучше напичкать его сульфамидом. Может оказаться заразным.

— Вы отправите его в Крансберг?

— А куда, вы думаете, я его отправлю — к русским? — Он сказал это так добродушно и бесхитростно, с такой улыбкой, что в голове у Джейка окончательно прояснилось. Нет, это явно не Шеффер. Кто-то другой.

— Скажите мне правду, — заговорила Лина. — Это сделал Эмиль?

Шеффер замялся:

— Он, скорее всего, немного переволновался, вот и все. Давайте не будет вспоминать об этом. Мы здесь подлечим Гейсмара, и все образуется.

— Ну да, прекрасно, — расстроенно сказала Лина.

— Нам нужно закончить кое-какие дела, — сказал Рон.

Лина посмотрела на мальчика, который следил за разговором, как за теннисным матчем.

— Эрих, знаешь, что там внизу? Граммофон. Американские пластинки. Пойди, послушай. Я скоро буду.

— Отведите его вниз и покажите ему там все, — сказал Шеффер Рону, принимая командование на себя. — Ваш мальчуган? — спросил он у Лины.

Та, уставившись в пол, покачала головой.

— Ладно, — сказал Шеффер и повернулся к Джейку, возвращаясь к делам. — Скажите, какого черта вы от меня удирали?

— Я принял вас за другого человека, — сказал Джейк, все еще пытаясь сообразить, как выйти из ситуации. — Он знал, что я буду там. — Он поднял глаза. — Но и вы тоже знали, что я буду там. Откуда?

— Ребята из контрразведки получили информацию.

— От кого?

— Не знаю. Правда, — вдруг серьезно сказал Шеффер. — Вы же знаете, как это бывает. Получаешь информацию, а узнавать, от кого, нет времени — если это правда, потом установишь. Один раз вы от нас уже сбежали. И какого хрена я тогда не поверил этому? — Он оглянулся на Лину. — Я думал, вы для своей дамы стараетесь.

— Нет, я старался для вас.

— Да? И посмотрите, что получилось. За кого же вы меня принимали?

— За человека, который убил Талли.

— Талли? Я же уже вам говорил. Мне насрать на Талли. — Он осмотрелся. — И кто же это?

— Не знаю. И теперь уже не собираюсь выяснять.

— Да и кому это надо?

— Вам. Человек, который убил Талли, вывез Брандта из Крансберга.

— Ну так я привезу его обратно. Сейчас значение имеет только это. Остальное — забыто. — Еще одна американская улыбка. Ведет ту же игру, что и на прошлой неделе.

— Вам еще нужно отчитаться за несколько трупов. Вы их тоже собираетесь забыть?

— Я их не убивал.

— Стреляли только по колесам.

— Ну да, по колесу. Как я понимаю, с меня за него причитается. Хотя, черт возьми, я вам ничего не должен. Но меня это устраивает. Рон говорит, мы можем сыграть и так.

— О чем вы говорите? Вы же стреляли в людей у всех на глазах. Есть свидетели. Куда вы их денете?

— Ну, это еще вопрос, кто что видел, не так ли? Немец стреляет в русского офицера, удирает, его преследуют и убивают. Такое в Берлине сплошь и рядом.

— На глазах у всего пресс-корпуса.

Шеффер улыбнулся:

— Но из всей этой заварушки они опознают только одного человека — вас. Верно, Рон?

— Боюсь, что да, — сказал Рон, возвращаясь в комнату. — В такой кутерьме трудно уследить, что к чему.

— И?

— И они знают, что вы там были. Вас видели, и мы вынуждены были дать по вашему поводу объяснения.

— Какие еще объяснения?

— Что вы вечно попадаете в дурацкие ситуации, — сказал Шеффер. — Но эту дурацкую ситуацию вы создали сами. Вы уже этим прославились. Ну а журналисты — разве их будешь винить — им всегда нравится, когда героем оказывается кто-нибудь из них.

— Пошел ты. Я напишу об этом совсем иначе.

Рон посмотрел на него:

— Но именно так все уже и описано. Причем всеми. Пока ты был в критическом состоянии. Как говорят, «висел на ниточке». Они, кстати, тоже.

— Я же сказал, что за колесо с меня причитается. Так что вы теперь у нас, черт побери, герой. Хотя вы этого не заслуживаете. Но вполне соответствует.

— Русские могут не согласиться. Они там тоже были.

— Только тот, которого убили.

— Вы пристрелили тех парней в «хорхе»?

— В каком «хорхе»? — Шеффер посмотрел на него. — Следующий вопрос.

— Тогда кто стрелял в Гюнтера? Он умер не в автокатастрофе. В нем пуля. Кто в него стрелял?

— Вы, — спокойно сказал Шеффер.

Рон вмешался, прежде чем Джейк смог что-либо ответить.

— Понимаешь, Калач — это тот русский, которого он застрелил, — увидел, как он целится в сторону трибун. Калачу повезло, он добрался до немца прежде, чем тот смог убрать Жукова, — мы думаем, тот его хотел застрелить. Но для самого Калача это кончилось печально. Но ведь, черт, это мог быть и Паттон. В День Победы. В такие дни они вылазят на свет божий, чтобы заявить о себе. Тут явно были и личные проблемы — пил, не смог оправиться от войны. Полицейский, который пошел в разнос, — знаешь, нет ничего хуже, когда они так опускаются. Занялись бы чем-нибудь. Я не виню его за то, что он имел зуб на русских.

— Вы не можете так поступить с ним, — сказал тихо Джейк. — Он был хорошим человеком.

— Он мертв, — ответил Шеффер. — И нас это устраивает.

— Но не меня. И не устроит русских.

— Устроит. Русский спас Жукова. Он получит признательность от благодарного народа. А вы — от нас. Сотрудничество союзников.

— А что вы скажете насчет Эмиля?

— Ничего. Эмиля там не было. Все это время он был в Крансберге. Мы не можем заявить, что потеряли его. Русские не могут сказать, что он был у них. Инцидента не было. Вот как все это выглядит. — Шеффер замолчал, встретившись глазами с Джейком. — Инцидент никому не нужен.

— Я не позволю вам этого сделать. Только не с Гюнтером.

— А чем вы недовольны? У вас же все хорошо. Получите выгодный контракт, мы получим обратно Брандта, а русские остаются с носом. Я это называю счастливой развязкой. Понятно? Я всегда говорил, что из нас получится хорошая команда.

— Это неправда, — упрямо повторил Джейк.

— Тем не менее правда, — сказал Рон. — Я хочу сказать, весь пресс-корпус уже описал это событие именно так, поэтому она имеет право на существование.

— Нет, после того, как я изложу свою версию.

— Не хочется говорить такое, но все будут ужасно раздосадованы, если ты поступишь иначе. Они делают из тебя героя, а ты отплевываешься от них? Нет, ты не станешь этого делать. Точнее, не сможешь.

— Потому что ты ее зарубишь? Так мы сейчас пишем репортажи? Как во времена доктора Геббельса.

— Не распаляйся. Мы всего лишь проводим согласование, — сказал Рон, кивая на Шеффера. — Ради военной администрации. И тебе тоже это следует сделать.

— Ну просто влюбленные голубки, да? — тихо, с трудом подбирая слова, произнес Джейк.

— Хотите оплакивать мертвого фрица — ради бога, но в свое личное время, — сказал Шеффер, теряя терпение. — У нас и так возникла куча проблем, пока мы вызволяли своего человека. Мы поняли друг друга?

Джейк снова посмотрел в окно. В конечном счете, какая разница? Гюнтера нет, ниточка к другому человеку потеряна, дело безнадежно, как и чахлый садик под окном.

— Убирайтесь, — сказал он.

— Что означает, да, полагаю. Ну что ж, прекрасно. — Шеффер взял фуражку. — Как я понимаю, дама остается с вами?

— Да, — сказала Лина.

— Тогда полагаю, вы тоже получили то, что хотели. Это и была причина небольшой потасовки в воде?

Значит, он до сих пор не знает. Но разве это теперь важно? Эмиль снова бы начал искать и нашел бы отсутствующие документы, решил бы и эту проблему. Его счастливая развязка. Невиновный — именно этого хотел бы и Шеффер.

— Почему вы сами у него не спросите? — сказал Джейк.

— Не берите в голову, — ответил Шеффер, взглянув на Лину. — Винить его в этом я не могу. — Дешевый комплимент. Он повернулся, собираясь уходить. — Ах да, еще одно. Брандт говорит, у вас есть какие-то его бумаги.

Лина посмотрела на него.

— Он сказал, что это за бумаги?

— Его заметки. Что-то, необходимое фон Брауну. Похоже, он считает их довольно важными. Из-за чего он тут все разворотил, не так ли? — спросил он у Лины. — Приношу свои извинения.

— Очередная ложь, — сказала она, покачав головой.

— Мадам?

— И вы забираете его в Америку.

— Стараемся это сделать.

— А вы знаете, что он за человек? — спросила она, глядя прямо на него, отчего он даже слегка смутился и переступил ногами.

— Я знаю только то, что он нужен Дяде Сэму — строить ракеты. Это все, что меня интересует.

— Он лжет вам. А вы лжете ради него. Вы сказали мне, что он спас жизнь Джейку. Боже, и я поверила вам. А теперь вы верите ему. Заметки. Ну вы и парочка.

— Я лишь выполняю свою работу.

Лина, слабо улыбнувшись, кивнула:

— Да, именно так и говорил Эмиль. Ну и парочка.

Шеффер взволнованно поднял руку:

— Только не втягивайте меня в семейные разборки. То, что происходит между мужем и женой… — Он замолчал и повернулся к Джейку. — В любом случае, что бы в них ни было, они у вас?

— Нет, у него их нет, — сказала Лина.

Шеффер внимательно посмотрел на нее, не понимая, что это значит, затем повернулся к Джейку.

— У вас?

Но Джейк смотрел на Лину — все мгновенно прояснилось, четкость мыслей полная.

— Я не знаю, о чем говорит Эмиль.

Шеффер постоял секунду, покрутил фуражку в руках, а затем махнул на это рукой.

— Ладно, не важно. Все равно где-нибудь да всплывут. Черт, я думал, он все в голове держит.

После его ухода в комнате стояла такая тишина, что было слышно, как он спускается по лестнице.

— Ты их уничтожила? — наконец спросил Джейк.

— Нет, они у меня.

— Так почему ты не отдала?

— Не знаю. Думала, что отдам. Но потом они пришли на квартиру. Он вел себя как безумный. Где они? Где они? Ты на его стороне. Как он тогда на меня посмотрел. И я подумал, да, на его стороне. — Она замолчала и посмотрела на Джейка.

— А где они были?

— В моей сумочке. — Она подошла к кровати и вынула из сумочки бумаги. — Он, конечно, и не подумал туда заглянуть. В мои личные вещи. Все обыскал. Я стояла и наблюдала за ним — как сумасшедший — и я поняла. Он приезжал в Берлин не за мной, да?

— Может, и за тобой, и за ними.

— Нет, только за ними. Вот. — Она принесла их ему. — Вроде знаешь и вроде не знаешь — вот как все было. И только сейчас, когда ты рассказал, как все произошло, у меня в голове что-то щелкнуло. И знаешь почему? Я не удивилась. Так было и раньше — вроде знаешь и вроде не знаешь. Больше я так жить не хочу. Держи.

Но Джейк даже не пошевелился — только смотрел на темно-желтые листки, которые она держала перед ним.

— Что ты хочешь, чтобы я с ними сделал?

— Отдай их американцам. Но не этому, — сказала она, показав на дверь. — Он такой же. Еще один Эмиль. Лгун. — Потом убрала руку с бумагами, так что на мгновение Джейк подумал, что она, в конечном счете, не сможет отдать их. — Нет. Я отнесу их. Скажи мне, куда. Кому?

— Берни Тайтель. Я не могу просить тебя об этом.

— О, это не ради тебя, — сказала она. — Ради меня. Может, ради Германии — глупо так говорить, да? С чего-то же надо начинать. Что-то же осталось. Не только одни Эмили. Как бы там ни было, посмотри на себя. Куда ты в таком виде пойдешь?

— Он, кстати, живет этажом ниже.

— Да? Значит, не так уж далеко.

— Для тебя — далеко. — Он протянул руку к бумагам. — Он все еще для тебя что-то значит.

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она медленно. — Просто мальчик с фотографии.

Они с минуту смотрели друг на друга, потом Джейк наклонился вперед и, не обращая внимания на бумаги, положил ладонь на ее руку.

Лина улыбнулась, перевернула его руку и провела по ладони пальцем.

— Такая линия. У мужчины.

— А вы прекрасная пара, — сказал Шеффер, стоя в дверях с Эрихом. — Я привел мальчугана обратно. — Он пошел через комнату к ним, ведя за собой мальчика. — А вы хитрая, да? — сказал он Лине, протягивая руку. — Я заберу их.

— Они не ваши. И не Эмиля, — ответила Лина.

— Они принадлежат правительству Соединенных Штатов. — Он показал жестом «дайте сюда». — Спасибо, что избавили меня от очередных поисков. Я на это и рассчитывал. — Он взялся за край пачки. — Это приказ. — Он смотрел на нее в упор, пока она не отпустила бумаги.

— Вы думаете, что делаете? — сказал Джейк.

— А вы думаете, что делаете? Это собственность правительства. Осторожней, а то нарветесь на неприятности.

— Документы будут у Тайтеля.

— Я избавлю вас от лишней беготни. — Перебирая листы, он стал просматривать документы. — Заметок по ракетам нет, насколько я понимаю. Не хотите пояснить?

— Отчеты из Нордхаузена, — сказал Джейк. — Факты и цифры из лагерей. Подробности рабского труда. То, что было известно ученым. Куча интересных подробностей. Смотрите дальше — там полно ваших друзей.

— Это еще надо доказать. И вы считаете, что это может слегка осложнить им жизнь?

— Это может сделать их военными преступниками.

Шеффер оторвал взгляд от документов.

— Знаете, ваша беда в том, что ведете не ту войну. Все еще сражаетесь до последнего патрона.

— Они одна шайка, — упрямо сказал Джейк.

— Гейсмар, сколько можно вам повторять? Меня это не волнует.

— А должно волновать, — сказала Лина. — Они убивали людей.

— Приятно слышать это от немки. Как вы думаете, кто их убивал? Или вы хотите, чтобы ваш муж понес наказание? Удобно.

— Перестаньте разговаривать с ней в таком тоне, — сказал Джейк, пытаясь встать. И поморщился, когда Шеффер толкнул его обратно.

— Следите лучше за своим плечом. Ну у нас и ситуация. Какой же вы геморрой!

— Я вам устрою еще больший геморрой, если эти документы не получит Тайтель. Даже Рон не зарубит эту историю.

— Это какую же?

— О конгрессмене, пытающемся провезти нацистов в Штаты.

— Ему это не понравится.

— Или о парнях из технической контрразведки, которые играют в прятки с русскими. У меня есть, о чем писать. Но можно все уладить по уму. Вы помогаете военной администрации выполнить то, что она, как утверждает, пытается сделать, — отдать этих ублюдков под суд. Тогда это будет материал о суде. На этот раз главный герой — вы.

— Позвольте мне кое-что объяснить вам, — сказал Шеффер. — Просто и ясно. Посмотрите на эту страну. Эти ученые — единственная репарация, которую мы, кажется, получим. И мы их не упустим. Они нужны нам.

— Чтобы воевать с русскими.

— Да, воевать с русскими. Вам следует определиться, на чьей вы стороне.

— И лагеря уже никого не интересуют?

— Мне будет плевать, даже если они трахнут мадам Рузвельт. Они нам нужны. Понятно?

— Если Тайтель не получит эти документы, я опубликую материал. Учтите, я это сделаю.

— Не думаю.

Шеффер взял тонкую пачку за края и, не успел Джейк даже шевельнуться, разорвал бумаги.

— Не надо, — сказал Джейк, пытаясь подняться. От каждого разорванного документа он вздрагивал, как от острой боли в плече. Еще один лист — Джейк лишь привстал из кресла, затем упал обратно, беспомощно наблюдая, как документы превращаются в клочки бумаги. — Ублюдок. — Последний документ разорван.

Шеффер сделал шаг к окну и выбросил их наружу. Крупные клочки бумаги зависли в воздухе, затем, подхваченные ветром, полетели через сад — не маленькие; того же размера, завороженно наблюдая, подумал Джейк, что и банкноты, которые в вихре танца носились над газоном Цецилиенхофа.

— Как я говорил, — сказал, поворачиваясь, Шеффер, — не ту войну ведете. Эта закончилась.

Джейк наблюдал, как он прошел мимо Лины и Эриха, который стоял, широко раскрыв глаза, понимая, что все — капут.

— Такое чувство, что я и вас подвел, — сказал Джейк Берни. — Вы тут самое заинтересованное лицо, полагаю.

Они пришли на квартиру Гюнтера, чтобы забрать персилшайны, и обнаружили, что в квартире уже кто-то похозяйничал, пакеты разбросаны, пол усеян разорванными коробками.

— Присоединяйтесь к толпе. Меня все подводят, — сказал Берни слегка ворчливо, но не сердито. — Боже, вы только взгляните. Как быстро распространяются слухи. Замечали, что всегда сначала исчезает спиртное? А потом кофе. — Он поднял с пола папки и стал их складывать. — Только не слишком себя изводите, ладно? По крайней мере, я знаю, что искать. Тут больше, чем у меня было до этого. Улик по всей Германии еще полно — часть из них все еще может лечь на мой стол.

— Вы никогда их не достанете, — угрюмо сказал Джейк.

— Тогда достанем кого-нибудь другого, — сказал Берни, просматривая ящик стола. — Дефицита в них не будет.

— Но разве вас это не задевает?

— Задевает меня? — Он повернулся к Джейку. Плечи обмякли. — Я вам вот что скажу. Я приехал сюда, полагая, что действительно буду заниматься чем-то важным. Правосудием. А чем все закончилось? Я оказался где-то на задворках. Каждый урвал свое. «Нам со всем этим не справиться». Накормите людей — они голодают. Запустите производство на заводах Круппа, откройте шахты. Евреи? Да, это было ужасно, верно, а что мы будем делать зимой, если не получим уголь от русских? Замерзать? У всех свои приоритеты. Только евреи никого не интересуют. С этим мы разберемся позже. Если время будет. Ну потеряю я несколько ученых? Я еще не разобрался с лагерными охранниками.

— Мелкая рыбешка.

— Но не для тех, кого они убивали. — Он помолчал. — Послушайте, мне тоже это не нравится. Но так обстоят дела. Вы рассчитываете совершить что-то из ряда вон выходящее, приезжаете сюда — и только разгребаете завалы. Безо всяких приоритетов. Так что делаешь то, что можешь.

— Ну да, понимаю, по очереди. Око за око.

Берни взглянул на него:

— Для меня это несколько ветхозаветно. Тут нет никакого воздаяния. Да и как за это наказать?

— Тогда к чему вообще суетиться?

— Так мы устанавливаем факты. Во время каждого суда. Вот что происходило. Теперь мы знаем. Затем другой суд. Я окружной прокурор, вот и все. Я довожу дела до суда.

Джейк опустил взгляд, перебирая персилшайны на столе.

— Мне все же нужны эти документы. Они были не охранники — и должны были прекрасно понимать.

— Гейсмар, — мягко сказал Берни, — все должны были прекрасно понимать.

— Поможет, если я напишу статью? Обеспечу вам поддержку прессы?

Берни улыбнулся и вернулся к ящику стола.

— Поберегите чернила. Возвращайтесь домой. Посмотрите на себя. Весь в бинтах. Вам что, мало досталось?

— Я хотел бы знать.

— Что?

— Кто был тот человек.

— Это? Вы все еще хотите знать? А зачем?

— Ну, во-первых, он все еще может работать на русских. — Джейк кинул папку на стол. — В любом случае я хочу узнать ради Гюнтера, закончить за него дело.

— Не думаю, что его это заботит. Или у вас есть каналы общения с тем миром?

Джейк подошел к карте, которую не тронули мародеры. Бранденбург. Широкое шоссе, где стояла гостевая трибуна.

— Зачем тому, кто работает на русских, сообщать американцам, где будет Эмиль? Зачем ему это?

— Вы меня достали.

— Понимаете, сейчас Гюнтер вычислил бы это. В этом он мастак — соединять несоединяемое.

— Теперь уже нет, — сказал Берни. — Эй, посмотрите-ка.

Он вытащил из глубины ящика старую квадратную коробку, выложенную вельветом или фетром, как шкатулка для драгоценностей. Внутри лежал орден. Джейк вспомнил сотни таких, валявшихся на полу в Рейхсканцелярии, а не аккуратно уложенных, как нечто ценное.

— Железный крест первой степени, — сказал Берни. — 1917 год. Ветеран. А ведь даже словом не обмолвился.

Джейк посмотрел на орден, затем отдал обратно.

— Он был хорошим немцем.

— Хотел бы я знать, что это значит.

— То, что значило раньше, — сказал Джейк. — Почти закончили?

— Да, забирайте документы. Как вы думаете, в спальне что-нибудь есть? Там, наверное, не много вещей?

— Только книги. — Он снял с полки книгу Карла Мая, как сувенир, затем подошел к столу, взял одну из папок и открыл ее. Некто герр Кригер заявляет, что был в концентрационном лагере, теперь получает «категорию IV», данных о нацистской деятельности нет, рекомендовано выдать документ об освобождении. Он рассеянно пробежал глазами по странице вниз и замер, уставившись в нее.

Конечно. Нет, не совсем так. Невероятно.

— Боже мой, — сказал он.

— Что? — спросил Берни, выходя из спальни.

— Помните, вы говорили, как к вам на стол попадают данные? Только что и на мой стол точно так же попали данные. Кажется. — Джейк сгреб документы. — Мне нужен джип.

— Джип?

— Надо кое-что проверить. Еще один документ. Это недолго.

— Как вы поведете в таком виде? Одной рукой.

— Мне не впервой. — Когда рулил по колдобинам Тиргартена. — Давайте, быстро, — сказал он, протягивая руку за ключами.

— Темнеет, — сказал Берни, но кинул ему ключи. — А что мне тут делать?

— Почитайте пока. — Он кивнул на Карла Мая. — Отличный рассказчик.

Он поехал на запад, к Потсдамерштрассе, затем на юг к Кляйст-Парку. В сумерках просматривались только громоздкие очертания штаб-квартиры Совета, в нескольких окнах еще горел свет, парковочная стоянка рядом была почти пуста. Джейк поднялся вверх по оперной лестнице, дальше по коридору. Полупрозрачные двери в кабинет Мюллера были темны, но не заперты. Сейчас замками пользовались только немцы.

Он зажег свет. Стол Джини, как всегда, аккуратно прибран, каждый карандаш на своем месте. Джейк прошел к картотеке и, пролистав закладки, нашел нужную папку. Вынул ее и отнес к столу вместе с персилшайнами. И только после того, как он просмотрел документы в папке, а затем еще раз персилшайны, он сел, откинувшись, на стул, и стал размышлять. Давай по пунктам. Но, даже не завершив анализа, понял, что Гюнтер все установил и без этих документов. Не выходя из своей квартиры.

И что теперь? Сможет он это доказать? С неизбежной удрученностью он уже видел, что Рон и об этом позаботится: еще одна история о защите обвиняемого в интересах военной администрации. Может, позже и осуществится тихое, незаметное правосудие, когда никто уже не будет искать. А почему кто-то должен искать? Эмиля вернули, он в безопасности, русские проиграли — все довольны, за исключением Талли, которого сразу не принимали в расчет. Опять не та война. Джейк выиграет и останется ни с чем. Даже без репараций. Он сел прямо и стал внимательно изучать перечень переводов по службе Талли, нечеткие заглавные буквы копий. Но не на этот раз. Не око за око, нечто другое, иная репарация, на сей раз — за невинного.

Наклонившись, он открыл ближайшие ящики стола и стал в них копаться. Кипы правительственных анкет, отпечатанные, вторые листы подклеены для копирки, разложены по отчетливым стопкам. Он мысленно отдал честь Джини. Все на своих местах. Он вытащил одну, затем поискал еще одну, в другой пачке, развернулся к пишущей машинке, снял здоровой рукой чехол, вставил в машинку первую анкету, выровнял, чтобы буквы попадали точно в рамочку, не залезали на линию. Когда он начал печатать, тюкая по клавишам одной рукой, как дятел, стук машинки наполнил комнату и поплыл в пустынный коридор. Пришел встревоженный охранник, но, увидев форму Джейка, лишь кивнул.

— Работаем так поздно? Надо бы и отдохнуть, с таким ранением.

— Почти закончил.

Но на самом деле у него на это, похоже, ушло много часов. Он стукал по каждой клавише машинки отдельно, заныло плечо. Потом увидел, что нужен еще один подтверждающий документ, и снова полез в стол. Нашел в нижнем ящике, рядом с припрятанным лаком для ногтей из Штатов. Значит, у Джини есть друг. Он заправил новую анкету в машинку и начал печатать, так же внимательно, чтобы ничего не напутать. Он почти закончил, когда от двери на анкету упала тень.

— Что вы делаете? — сказал Мюллер. — Охранник сказал…

— Заполняю для вас некоторые анкеты.

— Это может сделать Джини, — настороженно сказал он.

— Не эти. Садитесь. Я почти закончил.

— Сесть? — спросил он и от удивления отвел плечи назад. Кадровый военный.

— Вот, — сказал Джейк, вынимая анкету из машинки. — Все готово. Вам остается только подписать.

— Что вы, черт побери, делаете?

— Вы знаете, как это делается. Вы этим и занимались. Куча подписей. Типа таких. — Он пустил по столу документы об освобождении из Бенсхайма, которые нашел у Гюнтера.

Мюллер взял документы и быстро их просмотрел.

— Где вы их достали?

— Нашел. Мне нравится узнавать что-нибудь новое.

— Тогда вы знаете, что они — поддельные.

— Неужели? Может быть. А вот эти нет. — Он поднял другую папку.

— Что именно? — сказал Мюллер, не удосужившись даже взглянуть.

— Перевод Талли домой. Вы перевели его. Талли был приписан к Франкфурту. И поэтому копия его приказов никак не могла оказаться здесь, если только она не передавалась уполномочивающему офицеру. Согласно инструкции. Так оно и оказалось. Очевидно, вы даже и не знали об этом — Джини просто зарегистрировала ее вместе с остальной входящей документацией. Она у вас аккуратистка. Ей даже не пришло в голову… — Он бросил папку. — Конечно, и мне не пришло в голову. Почему здесь оказалась копия. Но тогда я многого недопонимал. Почему вы не дали мне заключения ДУРа. Зачем вы пустили меня по ложному следу, связанному с черным рынком. Я полагал, что вытягиваю из вас эту информацию — вы, очевидно, забавлялись, когда я задавал вам дурацкие вопросы. Давайте не будем ставить в неудобное положение военную администрацию. — Он замолчал и взглянул на худощавое лицо судьи Гарди. Постаревшее с тех пор, как он его в последний раз видел. — Знаете, что интересно? Мне все же не хочется, чтобы это были вы. Может, это из-за волос. Вам не к лицу эта роль. Вы были одним из хороших парней. По крайней мере, я полагал, что такой человек должен быть.

— Не хотите, чтобы я оказался кем?

— Его убили вы.

— Вы шутите.

— Тоже почти сработало. Если бы он так и оставался в Хафеле. Исчез — и все. Как Эмиль. Но не получилось.

— А вам это нравится? Выдумывать истории?

— Хм. Неплохой материал. Давайте при вас попробую набросать. Садитесь.

Но Мюллер так и остался стоять — плечи расправлены, длинное тело в ожидании нависло над столом, словно оружие, взятое наизготовку.

— Начнем с перевода. Вот что мне должно было намекнуть, если бы я обратил внимание. Гюнтер это увидел бы сразу — такого рода вещи он отмечал в момент. Перевод по службе неизвестного вам человека. Но вы его знали. Ваш старый партнер. — Джейк кивнул на персилшайны. — Почему вы хотели перевести его домой, я не знаю, но могу догадываться. Конечно, в первую очередь, он был не самым надежным парнем для ведения дел, но я думаю, вы просто занервничали. Все шло так, как и предполагалось. След Брандта простыл еще до того, как они узнали о его исчезновении. Но затем стал вынюхивать Шеффер. Он из тех парней, которым нравится поднимать шум. Подергать за нужные веревочки — кажется, так он это называл. Что означает: он нанес визит в военную администрацию. Что означает: они стали уезжать отсюда. Поддержку ему обеспечивал конгрессмен. Вы пока тут ни при чем. Но теперь уже и этому конца не видно. А тут Талли — наметилась слабая связь. Кто знал, что он скажет? Сколько времени уйдет у Шеффера, прежде чем он обнаружит, чем вы тут занимались раньше? — Еще один кивок на папку с документами из Бенсхайма. — Следите за моей мыслью? Так что самое простое было отослать его домой — оставалось только подписать документ. Этого хотят все, не так ли? Только на сей раз вышел облом. Талли не захотел уезжать домой — у него здесь были свои планы. Вы его вызываете в Берлин, срочно, нет даже времени собрать вещи, сажаете на первый самолет. Кстати, можно было бы и подождать. Разве вы не знали, что он все равно приехал бы? На встречу во вторник. Но дело не в этом. Важно было провернуть все быстро. Ноги в руки — и домой. В аэропорту его встретил Сикорский и отвез в Контрольный совет.

Мюллер поднял голову, собираясь что-то возразить.

— Не утруждайте себя, — сказал Джейк. — Он мне сам это сказал. Итак, Талли приезжает, чтобы нанять джип. Но джип нанять не так то просто. Здесь не стоянка такси. Их выделяет автопарк. Вам, например. Я могу проверить, сколько машин вы в тот день выписали, но к чему теперь суетиться? Один из ваших… Где вы были, я не знаю — вполне возможно, на заседании, защищали «свободных и отважных». Вот почему, в первую очередь, вы не могли встретить его. Самолет опаздывал, что, очевидно, нарушало ваш график. Как бы там ни было, вы были заняты. А это совсем уже плохо, поскольку Талли тоже был занят, в Центре документации, так что когда вы позже встретились с ним там, он уже задумал новую аферу. Не говоря уже о деньгах, полученных от Сикорского. О которых он, полагаю, не упомянул, так ведь? — Он наблюдал за лицом Мюллера. — Точно, не упомянул. Тем более есть причина теперь покрутиться вокруг — тут пахнет большими деньгами. А теперь расскажите мне, что было дальше. Он сказал вам, куда засунуть ваш приказ о переводе? Или угрожал разоблачить вас, если не будете сотрудничать? Назвался груздем — полезай в кузов. На документации СС можно столько денег заработать. Шеффер? Вы можете взять его на себя. Вы же решили вопрос с Бенсхаймом, не так ли? Ну а если не можете — ну, знаете ли, или решайте, или он потянет вас с собой. В любом случае возвращаться в Натик, Массачусетс, он не собирается, когда тут такое состояние наварить можно. Конечно, можно предположить, что вы отделались от него, чтобы оставить всю документацию у себя, но документов у него тогда еще не было. На тот момент в Центре документации ничего стоящего не было вообще, и поэтому, думаю, он загнал вас в такой тесный угол, что у вас и выбора не оставалось. Приказ о переводе был бы таким отличным выходом. Так или иначе, вам надо было от него избавиться. Верно?

Мюллер молчал. Лицо ничего не выражало.

— Так вы и сделали. Небольшая поездка на озеро, переговорить о делах — вы не хотите, чтобы вас видели вместе. Но Талли упорствует. У него пояс, набитый деньгами. И черт его знает, что у него крутится в башке. Он рассказывает вам, как все будет. Не только Брандт. Больше. Но вы понимаете, что это не сработает. Брандт — это одно. Он даже помогал. А тут теперь еще и Шеффер крутится рядом. Сделай по-умному — забирай деньги и сматывайся, пока не поздно. Но именно этого Талли даже слышать не хочет. И, видимо, именно это было последним, что он услышал. Правда, надо отдать вам должное — заранее вы этого не планировали. Слишком грубо все сделано, судя хотя бы по одному моменту — пристрелив, вы не сняли с него личный номер, просто сбросили в воду. И никакого груза не привязали. Может, подумали, что сапоги утянут его вниз. Может, вообще ничего не думали, просто запаниковали. Вот такое преступление. В любом случае, дело сделано, и он исчез. А потом — дальше самое гениальное, даже я бы до такого не додумался — вы вернулись в гостиницу и поужинали со мной. И вы мне понравились. Я подумал: вот ради таких людей мы здесь. Чтобы установить мир. Господи, Мюллер.

— У вас все в порядке? — напугал их охранник, возникший в дверях.

Мюллер развернулся, бросив руку на бедро, но потом остановился.

— Мы почти закончили, — спокойно сказал Джейк, не отводя взгляда от руки Мюллера.

— Поздно уже, — сказал охранник.

Мюллер прищурился:

— Да, все нормально, — сказал он начальственным тоном и опустил руку. Развернувшись и не отводя взгляда от Джейка, он стал ждать, пока шаги в коридоре окончательно не стихнут.

— Нервничаем? — спросил Джейк. И кивком показал на бедро Мюллера. — Осторожней с этим.

Мюллер, опершись руками о стол, наклонился вперед:

— А вы рискуете.

— Что? Уберете меня? Сомневаюсь. — Он взмахнул рукой. — Во всяком случае, не здесь. Подумайте, какой раскардаш тут оставите. Что скажет Джини? Кроме того, вы уже один раз пробовали это сделать. — Он смотрел на Мюллера, пока тот не убрал руки со стола, как будто взгляд Джейка в буквальном смысле оттолкнул его.

— Не понимаю, о чем вы.

— В Потсдаме. Вот с тех пор все и пошло наперекосяк. Вы по-настоящему запачкали руки. И не в крови какого-то мелкого мошенника. А Лиз. Что вы почувствовали, когда узнали?

— Узнал о чем?

— Что убили и ее. Это все равно что самому нажать на курок.

— Вы не докажете это, — почти прошептал Мюллер.

— Хотите пари? Как вы думаете, что я все это время делал? Знаете, я, может, и не старался бы, если б дело было только в Талли. Можно сказать, он сам напросился. Но Лиз-то тут ни при чем. Гюнтер и насчет этого был прав. Время. Зачем убивать меня именно тогда? Еще одни момент, который я понял только сейчас, когда стал складывать все вместе. Зачем вообще это делать? Талли мертв, след Шеффера привел в тупик. Никакой увязки с вами. Даже после того, как его прибило к берегу, — быстро составили докладную, труп отправили, прежде чем его успели внимательно осмотреть. Да никому и дела не было — все глазели только на деньги. Какое еще объяснение тут может быть? Безусловно, вы хотели, чтобы это объяснение было у меня единственным. Скажите, вам просто повезло. Деньги. Вы о них даже не знали. Кстати, что вы подумали, когда они обнаружились? Мне очень интересно.

Мюллер промолчал.

— Полагаю, небольшой подарок богов. Итак, вы в безопасности. Шеффер зашел в тупик. А я ищу часы на черном рынке. И тут кое-что происходит. Я начинаю задавать вопросы о Брандте в Крансберге — по личным причинам, но вы этого не знаете, вы думаете, мне что-то известно, нашел ниточку, о которой никто не знал. Ну а если я расспрашиваю, то найдется и тот, кто тоже сложит два плюс два. Только вы не можете убрать меня из Берлина, это еще больше осложнит дело — я подниму шум, люди начнут интересоваться. А потом, на прощальной вечеринке у Томми, что я делаю? Я прошу вас проверить диспетчера во Франкфурте, того, которому вы звонили, — или за вас это сделала Джини? Нет, вы позвонили лично — чтобы посадить Талли на самолет. По личному распоряжению, без внесения в список пассажиров. Которое диспетчер запомнил. Не просто косвенная улика — прямая ниточка. Тут вы снова запаниковали. И именно поэтому переводите его оттуда, но и это уже не гарантия безопасности. Вы нанимаете человека, чтобы в Потсдаме меня убрали. На следующий день. Но я тогда этого опять не понял. Я просто лежал там весь в крови невинной женщины.

Мюллер опустил голову:

— Этого не должно было случиться.

Джейк замер. Вот оно, наконец, признание — и так легко сделанное.

— С той девушкой. Не должно было так случиться, — повторил Мюллер. — Я и не планировал ее…

— Конечно, только меня. Боже, Мюллер.

— Это не я. Сикорский. Я сказал ему, что переведу Мэхони, и этого будет достаточно. Я никогда не говорил ему убивать вас. Никогда. Поверьте.

Джейк взглянул на него:

— Я вам верю. Но Лиз уже не вернешь.

Теперь Мюллер действительно сел, медленно опустив тело на стул, так и не подняв головы. В свете настольной лампы блеснула его седина.

— Ничего этого не должно было случиться.

— Когда что-нибудь затеваешь, у тебя под ногами вечно кто-то крутится. Полагаю, Шеффер был бесплатным приложением.

— Я даже не знал, что он там будет. Не знал. Это все Сикорский. Он был хуже Талли. Взялся за гуж… — Его голос затих.

— Да, не говори, что не дюж. Знаю. — Джейк помолчал, вертя папку в руках. — Однако скажите мне вот что. Зачем вы сказали Шефферу, что я буду на параде с Брандтом? Это вы сказали ему — уверен, вы знаете, как пустить слух, чтобы разведка узнала. Но зачем? Гюнтер договаривается с Калачом, который сообщает вам, но вы не можете пойти. Единственный, кто не может. Вы — важная персона. Человек генерала Клэя. Вы должны присутствовать на параде. Этого я тоже не понял. Итак, наша ошибка. Но похищение собирается провести Калач. А вы могли отслеживать всю операцию так, что никто бы и не догадался. Прямо оттуда, стоя рядом с Паттоном. Зачем было информировать Шеффера?

— Чтобы положить этому конец. Если Шеффер вернет его, он остановится. Я хотел завязать с этим.

— А если бы не вернул? Ведь не важно, у кого в руках он окажется, верно? Может быть, у Калача, Шеффер гонится за ним и все на этом заканчивается. А вы наблюдаете за этим со стороны.

— Нет. Я хотел, чтобы он оказался у Шеффера. Я думал, все получится. Сикорский бы сразу заподозрил неладное, пойди что не так, но новый человек…

— Принял бы вину на себя. А вы — домой с чистой совестью.

Мюллер окинул его взглядом.

— Я хотел выйти из дела. Покончить со всем этим. Я — не предатель. Когда все началось, я не знал, что Брандт значит для нас.

— Имеете в виду, насколько он нужен был Шефферу. Просто еще один из этих, — сказал Джейк, взяв папку с документами Бенсхайма. — За десять тысяч долларов.

— Я понятия не имел…

— Давайте сделаем друг другу одолжение и обойдемся без объяснений. Все в Берлине стараются мне что-то объяснить, но от этого ничего не меняется. — Джейк бросил папку. — Но одно все же поясните. До сих пор не пойму. Зачем вы в это ввязались? Деньги?

Мюллер ничего не сказал, затем отвернулся и как-то странно смутился.

— Просто оказался на этом месте. Вот и все. — Он снова повернулся к Джейку. — Каждый делал свои деньги. Я отдал армии двадцать три года и что получил бы взамен? Вшивую пенсию? А тут какой-то сопляк, Талли, и с карманами, набитыми деньгами. Так почему бы и нет? — Он показал на персилшайн. — Эти первые, в Бенсхайме, я даже не знал, что подписывал. Просто очередные документы. Всегда надо было что-то — он знал, как их протолкнуть. Только потом я понял, чем он занимался…

— И могли бы отдать его под трибунал. Но не отдали. Он заключил с вами сделку?

Мюллер кивнул.

— Я уже подписал несколько документов. Почему бы и еще не подписать? — сказал он отсутствующим голосом, говоря сам с собой. — Всем было наплевать на немцев, выпустили их или нет. Он сказал, что если позже что-то будет не так, я смогу сказать, что он их подделал. А тем временем деньги шли — оставалось только их взять. Кто узнает? Он умел убеждать, когда хотел, — вы не знали его с этой стороны.

— Может, у него просто была восприимчивая аудитория, — сказал Джейк. — Когда в Бенсхайме запахло жареным, вы его оттуда убрали — еще один быстрый перевод по службе — а затем вы узнаете, что у него уже новая идея. Все такая же убедительная. На этот раз не просто мелкий персилшайн. Реальные деньги.

— Реальные деньги, — спокойно сказал Мюллер. — А не вшивая пенсия. Вы знаете, что это такое — каждый месяц ждать чек? Ты тратишь всю свою жизнь на то, чтобы заработать звание, а тут приходят эти салаги…

— Избавьте меня, прошу вас, — сказал Джейк.

— Верно, — сказал Мюллер, дернув ртом. — Вы не нуждаетесь в объяснении. Все, что вам нужно, вы уже узнали.

Джейк кивнул:

— Верно. Все.

— Но оставить это в покое не можете, так? — сказал Мюллер. — И что теперь? Вызовете военную полицию? Вы же не думаете, что я позволю вам это сделать? Теперь уже нет.

— Естественно, нет. Но подождите хвататься за оружие, — сказал Джейк, снова взглянув на бедро Мюллера. — Я же друг армии, помните?

Мюллер взглянул на него:

— И что?

— А то, что никто никого не собирается вызывать.

— И что тогда? Что собираетесь делать?

— Собираюсь позволить вам отмазаться от убийства. — Какое-то мгновение оба молчали, уставившись друг на друга. Джейк откинулся на спинку стула. — Такова, похоже, общая линия поведения здесь. Если она будет выгодна для нас. Так что теперь окажите услугу мне.

— Что вы хотите? — сказал Мюллер, не отводя от него взгляда и не зная, верить ему или нет.

Джейк кинул ему одну из анкет.

— Вашу подпись. Сначала тут.

Мюллер взял анкету, просмотрел ее. Бюрократический рефлекс. Прочитай, прежде чем подписывать. Непреднамеренный урок Талли.

— Кто такой Розен?

— Врач. Вы выдаете ему визу в Штаты.

— Немец? Не могу.

— Нет, можете. В интересах нации. Как и другим ученым. Этот даже чище, никаких связей с нацистами. Был в лагере. Заполните код классификации. — Джейк вручил ему ручку. — Подписывайте.

Мюллер взял ручку.

— Не понимаю, — сказал он, но, не услышав ответа Джейка, склонился и что-то черкнул в одной из клеток бланка, затем расписался внизу.

— Теперь вот в этой.

— Эрих Гейсмар?

— Мой сын.

— С каких пор?

— Как только вы подпишете это. Гражданин США. Розен сопровождает его домой.

— Ребенок? Ему понадобится подтверждение гражданства.

— Оно у него есть, — сказал Джейк, кидая ему последний бланк. — Прямо здесь. Подписывайте.

— Закон гласит…

— Закон — это вы. Вы просили доказательство, я вам его предоставил. Тут так и сказано. А теперь распишитесь, и все станет законным. Подписывайте.

Мюллер стал писать.

— А что с матерью? — Вопрос чиновника из консульства.

— Она умерла.

— Немка?

— Но он американец. Военная администрация только что так сказала.

Когда Мюллер закончил, Джейк забрал бланки и оторвал нижние копии.

— Спасибо. Хоть что-то приличное сделали для разнообразия. Ваши копии где?

Мюллер кивнул на ящик стола Джини.

— Осторожней, не потеряйте их. Вам они потребуются в случае, если кто-то запросит подтверждения. И вы их подтвердите. Лично. Если вообще эта проблема возникнет. Понятно?

Мюллер кивнул. Джейк встал и положил сложенные бумаги в нагрудный карман.

— Прекрасно. Вот и ладненько. Всегда полезно иметь друга в военной администрации.

— Это все?

— Хотите сказать, не буду ли я держать вас на крючке для других дел? Нет. Я не Талли. — Он похлопал по нагрудному карману. — Вы даете им жизнь. Для меня это справедливая сделка. Что касается вашей, мне как-то наплевать.

— Но вы жезнаете…

— Ну, видите ли. Вы были правы в отношении одного. Я не могу доказать этого.

— Не можете доказать, — едва пролепетал Мюллер.

— О, только спокойно, — сказал Джейк, уловив выражение лица Мюллера. — Не вздумайте дурить. Доказать я не смогу, но подобраться — запросто. В ДУР до сих пор должна быть пуля, которую вынули из Талли. Они могут провести экспертизу. А может, и нет. Оружие имеет привычку исчезать. И полагаю, я смогу отыскать диспетчера, которого вы отослали домой. Но знаете что? Мне теперь наплевать. Я получил все репарации, которые хотел. А вы — ну, думаю, у вас будут беспокойные ночи, и меня это вполне устраивает. Так что здесь и остановимся. Но если с этим будут проблемы, — он снова коснулся нагрудного кармана, — удача вам изменит, понятно? Я не смогу доказать это в суде, но для армейского командования я накопаю достаточно доказательств. Это я смогу. Такая куча грязи им явно не понравится. Тогда, возможно, вас ждет увольнение с лишением прав и привилегий. Пенсии точно не будет. Так что будьте паинькой, и никто не пострадает.

— И это все?

— Ну, есть еще одно, раз уж вы упомянули. Сами перевестись домой вы не сможете, но напишете заявление на имя Клэя. По состоянию здоровья. Здесь вам оставаться нельзя. Русские не знают, что вы слили информацию Шефферу. Они полагают, что вы еще в деле. И они тоже могут проявить настойчивость. А военной администрации такой, как вы, — крот в огороде — нужен в последнюю очередь… У них и так хватает забот выяснять, что они тут делают. Может, даже пришлют кого-нибудь, кто сможет навести здесь порядок. Сомневаюсь, но все же. — Он замолчал, посмотрел на седые волосы. — Я думал, это будете вы. Но что-то вам помешало.

— А как я узнаю, что вы…

— Ну, строго говоря, никак. Как я сказал, несколько беспокойных ночей. Но только не тут. Не в Берлине. Тогда я смогу изменить свое мнение. — Джейк взял папки по Бенсхайму и сложил их в стопку. — Эти я оставлю себе. — Он обогнул стол и направился к двери. — Езжайте домой. Вам нужна работа. Наведайтесь в «Американские красители». Я слышал, там ищут специалистов. Уверен, такие люди, как вы, им нужны. С вашим опытом. Только уезжайте из Берлина. Во всяком случае, вы не захотите встретиться со мной снова — вас это нервирует. И знаете что? Я с вами тоже не хочу больше встречаться.

— Вы остаетесь здесь?

— Почему бы и нет? В Берлине много историй.

Мюллер покачал головой.

— Ваша аккредитация истекает, — по-чиновничьи тупо сказал он.

Джейк удивленно улыбнулся:

— Не сомневаюсь, вы знаете вплоть до секунды. Хорошо, тогда еще одно. Скажите Джини, чтобы завтра оформила мне разрешение на жительство. Бессрочное. Специальное разрешение от ВА. Подпишите его, и мы с этим покончим.

— Разве? — сказал Мюллер, подняв взгляд.

— Я — да. У вас будет несколько бессонных ночей, но вы их переживете. Люди и не такое переживают. Здесь учатся именно этому — проходит время, и никто ничего не помнит. — Он направился к двери.

— Гейсмар? — сказал Мюллер, останавливая его. Он поднялся со стула, лицо еще больше постарело и осунулось. — Это только из-за денег. Я — солдат. Я не… Как перед богом, я не хотел этого. Абсолютно ничего.

Джейк повернулся:

— Тогда они пройдут легче. Ночи. — Он окинул его взглядом. — Хотя это не так уж и много, да?

Глава двадцать первая

В такой час Темпельхоф был почти пустынным. Позже, когда начнут прибывать дневные рейсы, высокий мраморный зал заполнится военными, как и в тот первый день, но сейчас здесь было лишь несколько солдат, сидевших в ожидании на своих вещмешках. Выход на лестницу, которая вела на поле, был все еще закрыт.

— Помни, что я тебе сказала, — говорила Лина, присев перед Эрихом и суетливо поправляя ему волосы. — Когда будете пересаживаться в Бремене, не отходи от доктора Розена. Там столько людей. Держи за руку, хорошо? Ты запомнил?

Эрих кивнул.

— Можно сесть у окошка? — спросил он, уже весь в пути.

— Хорошо, у окошка. Помаши ручкой. Я буду вот здесь. — Она показала на смотровую площадку. — Но я тебя увижу. Ты же не боишься, да?

— Он возбужден, — улыбнувшись, сказал Розен Джейку. — Первый самолет. И пароход. Я, кстати, тоже. Вы так добры — я ваш вечный должник.

— Просто будьте ему хорошим отцом. У него его никогда не было. Его мать — не знаю, помнит он ее или нет. Они виделись всего несколько раз.

— Что с ней случилось?

— Умерла. В лагере.

— Вы знали ее?

— Очень давно. — Он коснулся руки Розена. — Воспитайте его евреем.

— А как же еще? — спокойно сказал Розен. — Вы же этого хотите?

— Да. Она умерла ради этого. Скажите ему, если спросит, что он должен ею гордиться. — Он замолчал, на мгновение снова оказавшись на Алексе, и она снова, шаркая, возвращалась в камеру. — Телефон Фрэнка в «Колльерс» у вас есть?

— Да, да.

— Я сказал ему, чтобы он встречал пароход. Но если что, вы его найдете там. Он передаст вам деньги. Поможет обустроиться. Пока не встанете на ноги.

— В Нью-Йорке. Это как сон.

— Ну, сначала поживите там, в реальности он немного иной.

— Ты в туалет не хочешь? — спросила Лина у Эриха. — В самолете вряд ли сходишь. Время еще есть. Пошли.

— В женский? — спросил Эрих.

— Ой, какие мы взрослые. Пошли. — И увела его.

— Интересно, он знает, что вы для него сделали? — сказал Розен. — Как ему повезло.

Джейк посмотрел на него. Вот что считалось в Берлине везеньем. Но Розен в этот момент оглядывался назад.

— Кто тот старик? Он вас знает.

К ним направлялся профессор Брандт в поношенном темном костюме, высокий веймарский воротник был таким же негнущимся, как и его походка.

— Доброе утро, — сказал он. — Так вы тоже пришли проводить Эмиля?

— Кое-кого другого, — сказал Джейк. — Я не знал, что он летит этим самолетом.

— Я подумал, что это в последний раз, — робко сказал профессор Брандт и взглянул на Джейка. — В конечном счете, вы были его другом.

— Нет. Он во мне не нуждался. Он все устроил сам.

— А, — сказал профессор Брандт озадаченно, но продолжать дальше не стал. Посмотрел на свои карманные часы. — Они опоздают.

— Нет, не опоздают.

Они шли через зал ожидания, как передняя шеренга боевого подразделения, громко цокая каблуками, — Эмиль, Шеффер и с ними Бреймер. Следом солдаты волокли чемоданы. Сбоку, словно предупрежденный звуком каблуков, выскочил дежурный по аэропорту, открыл перед ними дверь и встал с планшетом в руке у лестницы. Подойдя к выходу, они внезапно остановились, удивленные присутствием людей.

— Что вы тут, черт побери, делаете? — спросил Шеффер у Джейка.

Тот промолчал, наблюдая, как Эмиль подошел к отцу.

— Ну папа, — смутился, как мальчишка, Эмиль.

— Пришли проводить ребят, да? — сказал Бреймер. — Очень любезно с вашей стороны, Гейсмар.

Профессор Брандт на мгновение замер, глядя на Эмиля, затем протянул руку.

— Ну что ж, попрощаемся, — сказал он дрожащим голосом, несмотря на формальный жест.

— Не навсегда же, — весело сказал Эмиль. Его тронуло, что отец протянул руку, но он старался не выказывать чувств. — Я еще вернусь. В конечном счете, тут мой дом.

— Нет, — тихо сказал профессор Брандт, коснувшись его руки. — Для Германии ты сделал достаточно. Уезжай. — Глядя на него, он опустил руку. — Может, в Америке у тебя все сложится иначе.

— Иначе? — спросил Эмиль и покраснел, зная, что остальные наблюдают за ними.

Но все смотрели на профессора Брандта. Его плечи задрожали, неожиданно для всех он безудержно и громко разрыдался — такого от него никто не ожидал. Эмиль ничего не успел сделать — старик, протянув руки, схватил его и крепко обнял. Джейк хотел отвести глаза, но продолжал потрясенно смотреть на них. Может, единственная заслуживающая внимания история, бесконечная «ниточка», которую жизнь вьет, как пряжу, то вверх, то вниз.

— Ну папа, — сказал Эмиль, слегка отстраняясь.

— Ты меня так радовал, — говорил профессор Брандт. — Когда был маленьким. Так радовал. — Его продолжало трясти, по лицу текли слезы. Все отвели глаза, как бы стесняясь его несдержанности.

— Папа, — сказал Эмиль, не зная, как разорвать объятия.

Но профессор Брандт, взяв себя в руки, отстранился сам и похлопал Эмиля по руке.

— Хорошо, но тут и твои друзья. — Он повернулся к Джейку. — Простите меня. Старческая глупость. — Он, уступая место, отошел в сторону, даже не потрудившись вытереть лицо.

Эмиль со странным облегчением посмотрел на Джейка, благодарный любой заминке; только теперь он не знал, что делать. И протянул руку.

— Ну что ж, — сказал он, — все хорошо, что хорошо кончается.

— Неужели? — сказал Джейк, игнорируя протянутую руку.

Эмиль кивнул на перевязь Джейка:

— Плечо. С ним все в порядке? — Джейк промолчал. — То было недоразумение. Шеффер рассказал мне.

— Никакого недоразумения не было. — Джейк хотел было продолжить, но посмотрел на профессора Брандта и просто отвернулся.

— Мы определенно не хотим никаких недомолвок, — доброжелательно сказал Бреймер. — Тем более когда вы оба прошли через такое.

— Да, мы точно не хотим этого, — подчеркнуто сказал Шеффер Джейку, намекая, чтобы тот пожал Эмилю руку.

Но момент был упущен, потому что Эмиль тоже повернулся к сектору выхода, где из-за угла вместе с Эрихом появилась Лина. Склонившись, она что-то говорила ему. Подняв глаза, увидела группу ожидающих людей, остановилась и медленно вздернула голову. Еще секунда — и она снова пошла, расправив плечи, решительно. Так она входила в ресторанный зал «Адлона». На этот раз вместо прекрасного платья на ней был дешевый ситец в мелкий цветочек, но тоже красивый. Лучи света так и играли на ней.

— Что она тут делает? — спросил Шеффер, когда Лина подошла.

— Это жена? — сказал Бреймер. — А почему бы нет? Пришла попрощаться с мужем.

Она стояла перед Эмилем и все слышала.

— Ошибаетесь, — сказала она Бреймеру, но глядя на Эмиля. — Мой муж погиб. На войне.

И прошла мимо, оставляя за собой молчание. Джейк посмотрел на Эмиля. То же расстроенное лицо, что и у профессора Брандта, отчаяние сбитого с толку человека, как будто он наконец мельком увидел то, чего ему недоставало, но оно уже исчезло.

— На войне? — переспросил Бреймер.

Лина взяла Джейка за руку.

— Объявили посадку. Пошли, Эрих.

Розен положил руку на плечо мальчику, и они направились к лестнице следом за солдатами с вещмешками.

— Ну, ты запомнил, что надо держаться за руку, да? — Лина повернулась к Розену. — Вы завтракали?

Розен терпеливо улыбнулся и поднял сумку.

Лина опустилась на колени перед Эрихом.

— Курица-наседка, вот что он думает. Ты тоже так думаешь? — Эрих усмехнулся. — Ну, тогда обними меня. Мой цыпленок. Лапочка моя. Я буду писать тебе письма. По-английски, да? Доктор Розен прочитает, потом ты. Так ты сможешь практиковаться, вот тебе и задание, хорошо? Джейк тоже. Давай, — сказала она Джейку, вставая, — попрощайся.

Джейк нагнулся и положил руку на плечо Эриху.

— Будь хорошим мальчиком и слушайся доктора Розена, ладно? Впереди тебя ждет хорошее будущее. И когда-нибудь я приеду к тебе в гости.

— Ты не мой папа? — удивленно спросил мальчик.

— Нет. Твоего папу убили, ты же знаешь. Теперь о тебе будет заботиться доктор Розен.

— Ты дал мне свою фамилию.

— Ах, это. Ну, в Америке все получают новые имена. Там так принято. Поэтому я дал тебе свое. Нормально? — Эрих кивнул. — И я к тебе приеду. Обещаю.

— Хорошо, — сказал мальчуган, затем потянулся, обхватил ручонкой Джейка за шею и быстро, но осторожно, чтобы не задеть перевязку, обнял его. Тонкая ручонка была почти невесомой, легкая, как оторванная нить пряжи. — Гейсмар, — сказал он. — Это английская фамилия? Не немецкая?

— Когда-то была, давно. Теперь американская.

— Как и я.

— Верно, как и ты. Давай быстрее, если хочешь занять место у окошка, — сказал он и подтолкнул его к Розену.

— Не забудь помахать ручкой, — сказала Лина, когда они пошли вниз по лестнице. — Я буду смотреть.

Она повернулась, обратив наконец внимание на профессора Брандта, и коснулась его руки.

— Хорошо, что вы пришли. Мы можем смотреть вон оттуда, — сказала она, отвернувшись от группы к большому окну.

— Вы смотрите. Я уже попрощался. И с вами, похоже, тоже прощаюсь, — сказал он, взглянув на Эмиля. Он поднял руку, останавливая ее, прежде чем она успеет что-то сказать, затем наклонился и легко поцеловал ее в лоб. Задержал на ней взгляд на миг, потом кивнул, безмолвно прощаясь, и пошел обратно к янтарному залу.

Шеффер уже проверил их фамилии по списку и теперь ждал Эмиля, который продолжал стоять неподвижно, не сводя глаз с Лины.

— Эмиль, пошли, — сказал он нетерпеливо, затем повернулся к Бреймеру. — Увидимся во Франкфурте. Спасибо за все.

— Погиб на войне? — крикнул Эмиль Лине. — Вот как мы расстаемся?

Повернувшись, она гневно посмотрела на него:

— Нет, мы с Петером уходим от тебя. А теперь уезжай.

— С Петером? Что это значит? Что ты хочешь этим сказать? — От разочарования он едва ли не кричал.

Джейк оглянулся на Лину. По-прежнему суровое лицо. И в этот момент он подумал, что она может вполне легко, как и официантка Гюнтеру, выставить ему счет. Но, взглянув на профессора Брандта, она опустила голову.

— Ничего. Как и все остальное. Ничего не значит. Уезжай. — Не оглядываясь, она пошла к окну.

— Пошли, Эмиль, — сказал Шеффер, уводя его вниз по лестнице.

— Что за безобразие, — сказал Бреймер Джейку. — Вам нужно поговорить с ней. Как она себя ведет. Кто она такая, черт побери…

— Еще слово, и я вас размажу. И не буду ждать следующих выборов, чтобы окончательно вас дискредитировать.

Бреймер ошарашенно посмотрел на него:

— Ладно, не кипятитесь. Я же не хотел оскорбить. Полагаю, в данных обстоятельствах… И все же так себя не ведут. После всего того, что он пережил. Черт, после всего того, что вы пережили. Джо рассказал мне, что вы для нас сделали. Знаю, вам нравится считать себя умником — считайте, — сказал он, быстро взглянув на него. — С вами так трудно ладить, знаете, да? Но с другой стороны, мы попадаем в щекотливое положение, а у вас все получается. И за этого человека я снимаю перед вами шляпу. — Он замолчал — даже для него эти слова звучали лживо. — Как бы там ни было, мы его заполучили. И это главное. Но эти люди… — Он посмотрел в сторону Лины. — Никогда не пойму их, даже если доживу до глубокой старости. Ты для них все делаешь…

— Что же мы для них делаем? — тихо спросил Джейк. — Хотелось мне знать.

— Ну как… помогаем, вот что, — не задумываясь, сказал Бреймер. — Теперь уже никуда не денешься. Кто еще будет это делать, русские? Посмотрите на город. Вы же видите, что они пережили.

Джейк посмотрел на взлетную полосу. Слабый гул пропеллеров, Эмиль и Шеффер спешат мимо наземного персонала к самолету. За полем поднималось бледное солнце в пыльной дымке, нависая над милями разрушенных домов.

— Вы хоть поняли, что здесь произошло? — спросил он, обращаясь наполовину сам к себе. — Хоть чуть-чуть?

— Полагаю, вы мне расскажете. Я вполне в курсе дела, так что позвольте сказать вам пару слов. Люблю планировать на будущее. Прошлое осталось в прошлом. Все эти люди хотят только одного — забыть. И нельзя винить их за это.

— Значит, именно это мы и собираемся сделать, — сказал Джейк. На него внезапно навалилась усталость, снова заныло плечо. — Помочь им забыть.

— Если хотите — да, думаю, именно этим мы и займемся. Хорошие немцы, по крайней мере.

— Типа Брандта, — сказал Джейк, наблюдая, как Эмиль садится в самолет.

— Конечно, как Брандт. Кто ж еще?

— Один из хороших немцев, — сказал Джейк, отошел от окна и посмотрел на Лину, которая приподняла руку, собираясь помахать. Он повернулся к Бреймеру. — Вы же так считаете?

Бреймер уверенно посмотрел на него.

— А как же иначе, правда? — сказал он вкрадчиво. — Он наш парень.

Примечания

1

Эдвард Роско Марроу (1908–1965) — радиокорреспондент компании «Си-би-эс» во время Второй мировой войны. — Здесь и далее прим. ред.

(обратно)

2

Квентин Рейнолдс(1902–1965) — американский сценарист и актер, автор нескольких документальных фильмов о союзных войсках во Второй мировой войне.

(обратно)

3

«Юнайтед Пресс» — американская информационная служба, основана в 1907 году издателем Эдвардом Уиллисом Скриппсом (1854–1926) В 1922 г. при участии издателя Роя Уилсона Хауарда (1883–1964) им также был создан газетно-издательский концерн «Скриппс-Хауард Ньюспейперс», который владел газетами во всех штатах.

(обратно)

4

«Херст Корпорейшн» — одна из крупнейших американских издательских корпораций, основана в 1895 г. газетным магнатом Уильямом Рэндолфом Херстом (1863–1951).

(обратно)

5

«Коламбиа Бродкастинг Систем» (Си-би-эс) — американская общенациональная коммерческая телерадиокомпания, одна из «большой тройки». Свою первую телестанцию открыла в 1931 г.

(обратно)

6

«Дейли Экспресс» — ежедневная газета правоконсервативного направления. Основана в 1900 г.

(обратно)

7

«Ганнетт Компани» — американская корпорация, созданная издателем Фрэнком Эрнестом Ганнетом (1876–1957) в 1906 г.

(обратно)

8

Джордж Смит Паттон-мл. (1885–1945) — американский военный деятель, занимал командные посты в бронетанковых частях; в 1942 г. участвовал в кампании в Северной Африке; в 1943 г. командовал 7-й Армией вторжения в Италию; в июне 1944-го в чине генерал-лейтенанта командовал 3-й бронетанковой армией в Германии, был военным комендантом оккупированной Баварии.

(обратно)

9

Фил Хэррис (1904–1995) — джазовый музыкант, певец, ведущий радиошоу.

(обратно)

10

Уильям Эдвард Додд (1869–1940) — американский историк и дипломат; с июня 1933 г. по декабрь 1937-го был послом США в Германии.

(обратно)

11

Уильям Лоренс Ширep (1904–1993) — американский журналист и писатель. В 1937–47 гг. был журналистом, комментатором Си-би-эс, в 1941 г. выпустил бестселлер «Берлинский дневник: записки иностранного корреспондента», в 1947-м — его продолжение «Конец Берлинского дневника». После войны освещал ход Нюрнбергского процесса. В 1960 г. вышла его книга, ставшая классикой исследования развития нацизма «Взлет и падение Третьего рейха».

(обратно)

12

Авюс (Automobil Verkehrs und Übungs-Straße) — трасса для автогонок на юго-западе Берлина.

(обратно)

13

«Ассошиэйтед пресс» (АП) — одно из двух крупнейших информационных агентств США. Образовано в 1848 г.

(обратно)

14

Кэролайн Уэбстер Шермерхорн Астор (1830–1908) — жена миллионера-железнодорожника Уильяма Бэкхауза Астора, предпочитала представляться просто как миссис Астор, и после 1887 г. только это было отпечатано на ее визитках.

(обратно)

15

Виктор Штааль (1909–1982) — австрийский актер.

(обратно)

16

«Мьючуал Бродкастинг Систем» — американская радиосеть, существовала в 1934–1999 гг.

(обратно)

17

Льюис Стоун (1879–1953) — американский актер; судью Гарди сыграл в популярном киносериале (1936–1946) режиссера Джорджа Б. Сайца и др.

(обратно)

18

Джеймс Фрэнсис Бирнс (1882–1972) — американский политический деятель, юрист, в 1945–1947 гг. — государственный секретарь США.

(обратно)

19

Управление военного производства — подразделение федерального Управления по чрезвычайным ситуациям, созданное по указу президента Ф. Д. Рузвельта в январе 1942 г.

(обратно)

20

Люсиус Д. Клэй (1897–1978) — генерал, глава американской военной администрации в Германии сразу после Второй мировой войны.

(обратно)

21

«И. Г. Фарбен» — германский промышленный конгломерат, существует с 1925 г.; производил химическую продукцию — изначально красители. В период существования нацистской Германии был монополистом в сфере химического производства и основным поставщиком газа «Циклон-Б».

(обратно)

22

Оливер Уэнделл Холмс (1841–1935) — американский юрист, государственный деятель, адвокат. В 1902–1932 гг. — член Верховного суда США, известный как «великий инакомыслящий».

(обратно)

23

Дуайт Дэвид Эйзенхауэр («Айк», 1890–1969) — генерал армии США и политик. Во время Второй мировой войны — верховный главнокомандующий Вооруженными силами союзных держав в Европе, впоследствии — 34-й президент США (1953–1961).

(обратно)

24

Хэстингс Лайонел Исмей (1887–1965) — британский барон и генерал. Во время Второй мировой войны — начальник штаба Министра обороны, секретарь по военным вопросам в военном кабинете Великобритании, ближайший советник Уинстона Черчилля.

(обратно)

25

«Новый курс» — система мероприятий 32-го президента США (1933–1938) Франклина Делано Рузвельта (1882–1945), направленных на преодоление Великой депрессии.

(обратно)

26

Генри Моргентау-мл. (1891–1967) — американский государственный деятель, в 1934–1945 гг. — министр финансов. Во время Второй мировой войны был администратором федеральных программ финансирования экономики за счет займов, одним из первых выступил за создание системы коллективной безопасности и помощь Великобритании и Франции. Автор «плана Моргентау» — программы послевоенной политики в отношении Германии (план деиндустриализации Германии и превращения ее в аграрную страну), подготовленной по поручению президента Ф. Д. Рузвельта в августе-сентябре 1944 г., но не осуществленной.

(обратно)

27

«Киванис Интернэшнл» — международная благотворительная организация так называемых «клубов на службе общества»; ставит целью содействие развитию профессиональной и деловой этики. Основана в 1915 г.

(обратно)

28

«Додж-сити» (1939) — классический вестерн американского режиссера Майкла Кёртиса.

(обратно)

29

Феликс Мендельсон-Бартольди (1809–1847) — немецкий композитор, дирижер, пианист и органист. «Песни без слов» для фортепиано написаны в 1845 г.

(обратно)

30

«Лайф» — иллюстрированный журнал, посвященный различным областям общественной жизни, политики, экономики, науки. Считается образцом американской фотожурналистики. В том или ином виде существует с 1883 г.

(обратно)

31

Союз немецких девушек (Bund Deutscher Mädel) — женское отделение немецкого национал-социалистического молодежного движения.

(обратно)

32

Сэр Роберт Энтони Иден, Первый граф Эйвонский (1897–1977) — британский политик. Во время Второй мировой войны был министром иностранных дел Великобритании.

(обратно)

33

«Когда человек устал от Лондона, он устал от жизни» — фраза английского писателя и лексикографа Сэмюэла Джонсона (1709–1784).

(обратно)

34

Маргарет Бурке-Уайт (1904–1971) — американская фотожурналистка, известна своими репортажами о Второй мировой войне и портретами мировых лидеров.

(обратно)

35

Уильям Дэниел Лейхи (1875–1959) — адмирал американского флота, дипломат, во время Второй мировой войны — начальник штаба, главнокомандующий Вооруженными силами США и председатель Комитета начальников штабов.

(обратно)

36

Джон Доу — нарицательное название лица мужского пола, чье имя неизвестно или не оглашается, имярек.

(обратно)

37

«O. K. Корраль» — загон для скота в г. Тумстоне, Аризона, где в октябре 1881 г. произошла знаменитая перестрелка между шерифом Вирджилом Эрпом, сопровождаемым братьями и доктором Холлидеем, и бандой Клантона, в ходе которой за тридцать секунд было сделано тридцать выстрелов. Трое убитых.

(обратно)

38

Коул Портер (1893–1964) — американский композитор и автор текстов мюзиклов, вошедших в классику бродвейского театра, а также сотен популярных песен.

(обратно)

39

Фрайкорпы (Freicorps) — созданные после 1918 г. ультраправые военизированные организации, борцы с коммунистами.

(обратно)

40

Спартаковцы — члены германского революционного рабочего союза «Спартак», из которого выросла германская коммунистическая партия.

(обратно)

41

Форт-Нокс — военная база в штате Кентукки южнее г. Луисвилла. В 1935 г. Министерство финансов США основало здесь хранилище золотого запаса.

(обратно)

42

Юлиус Штрайхер (1885–1946) — нацистский политический деятель, идеолог расизма.

(обратно)

43

Карл Май (1842–1912) — немецкий писатель, автор снискавших большую популярность в Европе и Америке, многократно экранизированных «индейских» приключенческих романов о Виннету (1893–1910). Зейн Грей (1872–1939) — американский автор популярных приключенческих романов, описывавших идеализированный мир Дикого Запада.

(обратно)

44

Сокращение Александерплац.

(обратно)

45

Ассоциация спортивных команд колледжей и университетов северной части США. Образована в 1896 г.

(обратно)

46

USO — Объединенная служба организации досуга войск.

(обратно)

47

Популярный ресторан на Манхэттене в 40-х годах XX в.

(обратно)

48

Джесси Оуэнс (1913–1980) — американский черный легкоатлет, знаменитый бегун, спринтер. Неоднократный рекордсмен мира, олимпийский чемпион на Играх 1936 года в Германии; Гитлер во время церемонии вручения медали «представителю низшей расы» негру покинул стадион.

(обратно)

49

Джон Филип Суза (1854–1932) — американский композитор, автор многочисленных военных маршей.

(обратно)

50

Американская студия кинохроники.

(обратно)

51

Георг Грош (1893–1959) — немецкий художник-антифашист. Эмигрировал в Америку, после войны вернулся в Германию.

(обратно)

52

Ноэл Кауард (1899–1973) — английский актер, драматург, автор популярной музыки.

(обратно)

53

Гитлерюгенд — фашистская молодежная организация в Германии в 1926–1945 гг., действовала под контролем нацистской партии.

(обратно)

54

Бенни Гудмен (1909–1986) — американский кларнетист и дирижер джаз-оркестра.

(обратно)

55

Бетти Грэйбл (1916–1973) — американская актриса и певица, популярная «девушка с плаката» периода Второй мировой войны,

(обратно)

56

Базар в мусульманских странах.

(обратно)

57

12-дюймовые пластинки, 78 об/мин. С 1943 по 1949 г. выпускались по специальному соглашению между правительством США и частными звукозаписывающими компаниями для военного персонала США за рубежом. V — от victory (победа).

(обратно)

58

Натаниэл Коул (Нат «Кинг», 1919–1965) — американский певец, пианист, киноактер.

(обратно)

59

Вернер фон Браун (1912–1977) — немецкий конструктор ракет, один из руководителей германского военного исследовательского ракетного центра в Пенемюнде (1937–1945), в котором была создана ракета V-2 (Фау-2), примененная немецким командованием для обстрела городов Великобритании и Бельгии. С 1945 г. в США, где под его руководством разработаны ракеты «Редстоун», «Юпитер», ракеты-носители серии «Сатурн» и др.

(обратно)

60

Дуайт Дэвид Эйзенхауэр (1890–1969) — 34-й президент США (1953–1961), от Республиканской партии, генерал армии (1944). С декабря 1943 г. — верховный главнокомандующий экспедиционными войсками союзников в Западной Европе. В 1945 г. командовал оккупационными силами США в Германии. Семья Эйзенхауэров — действительно немецкого происхождения (Форбах, Лотарингия), переселилась в Америку в XVIII в.

(обратно)

61

«Неугомонный дух» (1945) — комедия английского режиссера Дэвида Лина по пьесе Ноэла Кауарда. Мадам Аркати — персонаж фильма, эксцентричная ясновидящая. Кей Хаммонд (Дороти Стэндинг, 1909–1980) — английская актриса театра и кино.

(обратно)

62

Клемент Ричард Эттли (1883–1967) — премьер-министр Великобритании в 1945–1951 гг., лидер лейбористской партии в 1935–1955 гг. В 1940–45 гг. входил в коалиционное правительство.

(обратно)

63

«Мальчишечья газета» — английский ежемесячный журнал; печатал занимательные рассказы и статьи, практические советы по внешкольным занятиям, издавался с 1879 по 1967 г.

(обратно)

64

Рекс Харрисон (1908–1990) — британский актер театра и кино.

(обратно)

65

Элизабет Трумен (1885–1982) — жена Гарри Трумэна, Первая леди США с 1945 по 1953 г.

(обратно)

66

Уоррен Гамалиэл Хардинг (1865–1923) — 29-й президент США (1921–1923).

(обратно)

67

«Звезды и полосы» — еженедельная неофициальная газета Министерства обороны США для военнослужащих, проходящих службу за границей. Основана во время Первой мировой войны для американских экспедиционных сил в Европе. Издание периода Второй мировой войны выходило в Лондоне (1942), печаталось также в Париже, Токио, Маниле, Гонолулу и других городах, а также на Ближнем Востоке.

(обратно)

68

Андреа Палладио (ди Пьетро, 1508–1580) — итальянский архитектор, представитель позднего Возрождения. На основе античных и ренессансных традиций разрабатывал типы городского дворца, загородной виллы, церковного здания.

(обратно)

69

«Двадцать вопросов» — популярная развлекательная радиопередача Би-би-си, вариант детской игры «Животное, растение или минерал»; нужно отгадать задуманное слово, задав не более двадцати вопросов.

(обратно)

70

Додж-Сити — город в южной части штата Канзас, стал символом необузданных нравов Фронтира.

(обратно)

71

Центральный уголовный суд в Лондоне.

(обратно)

72

Сеть дешевых кафе самообслуживания, названная по имени владельца.

(обратно)

73

Авиабаза в Дейтоне, штат Огайо.

(обратно)

74

Полдник (австр.).

(обратно)

75

Гогенцоллерны — династия бранденбургских курфюрстов в 1415–1701 гг., прусских королей в 1701–1918 гг., германских императоров в 1871–1918 гг.

(обратно)

76

«Частные жизни» (1931) — комедия режиссера Сиднея Фрэнклина по пьесе Ноэла Кауарда.

(обратно)

77

Фольксштурм — ополчение, созданное в Германии в 1944 г. на базе тотальной мобилизации всех мужчин в возрасте от 16 до 60 лет, а с февраля 1945-го — и женщин с 18 лет.

(обратно)

78

Пенемюнде — небольшой населенный пункт на северо-востоке Германии, где с 1938 по 1945 г. находился военно-исследовательский центр, возглавляемый Вернером фон Брауном.

(обратно)

79

Сеть американских семейных ресторанов.

(обратно)

80

Иводзима (остров Ио) — один из трех вулканических островов в северо-западной части Тихого океана, где в феврале-марте 1945 г. проходила крупная операция Вооруженных сил США против Японии. При взятии этого острова размером в 8 кв. миль погибло более 5 тыс. солдат 3-й, 4-й и 5-й дивизий морской пехоты. По знаменитой фотографии пехотинцев, водружающих американский флаг над горой Сирубати, создан памятник, установленный на Арлингтонском национальном кладбище.

(обратно)

81

Сэр Уильям Гилберт (1836–1911) и сэр Артур Салливан (1842–1900) — создатели викторианской английской оперетты, прототипа мюзикла.

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Пресса о романе

Джозеф Кэнон Хороший немец

  Пояснение автора

  I. Руины

    Глава первая

    Глава вторая

  II. Оккупация

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

  III. Репарации

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

*** Примечания ***